Армейские записки. Начало [Гарик Торосян] (fb2) читать онлайн

Гарик Торосян Армейские записки. Начало

Армейские записки. Начало

:

Монолог товарища военкома

– Штука баксов и ты плоскостоп. Считай, на всю оставшуюся жизнь. До 27 лет точно! За 700 – энурезник, ну да, ссыкун, а дешевле только дураком стать. Шестьсот за дурака. Что ты смотришь так? Ладно, 500. И будешь ты тихий шизофреник. Сможешь даже на работу устроиться. Да хоть бы и дворником! Буйный – 450. На работу не возьмут, зато на пенсию раньше. И успокоительные будут колоть бесплатно. Между прочим, некоторым нравится!

Что, думаешь у "иеговистов" справку взять? Поверь, там батюшка меньше, чем за полтора косаря́ (*) – даже не благословит! Ниже чем у меня – расценок не найдешь!.. Ну давай триста, придумаю что-нибудь. Больше не уступлю. За двести пятьдесят могу на курорт отправить или рядом с домом часть, хочешь? Можешь даже выбрать, куда окна в казарме. На север или на юг. На запад и восток совсем другие расценки. И вообще это для командиров. Молодые офицеры обычно окна на запад хотят, пенсионеры – на восток. Сам подумай, почему.

Ну и что, что единственный кормилец в семье? И что, что справка? У меня вас таких, "единственных" – на целую роту, ха-ха!

Да ты пойми, я тоже кормилец. И тоже, блин…единственный. И у меня тоже семья, прикинь? Товарищ генерал ещё, и выше… А у меня недобор! Кóсарей (*) же развелось! А я что должен делать?

Что значит, сроду столько денег в руках не держал? Ты ещё скажи, бакса не видел! Ну не видел и не видел, какая разница теперь? Я тоже таких упрямых призывников, как ты, не видел может!

Чую, меня обойти хочешь! На повороте… С батюшкой сторговался, да?

Ааа, к тебе на медкомиссии проктолог подходил!? Ты его не слушай, я тебя заранее предупреждаю! Если под голубого закосить он тебя совращает, то запомни, сынок, в УК статья за мужеложство есть! (**) И будет у тебя только такой выбор: 3 года на зоне или 1,5 (***) в армии оттрубить! Сколько я таких отправил под Черкассы, ты б знал…

Ну что ты мне свою справку тычешь, кормилец? Говорю же: вот прайс, вот недобор. По-другому никак. Давай так: с тебя сотка, мы быстренько оформляем тебя, в учебке покажешь свою справку, там тебя сразу домой отправляют, я предупрежу (****), и все довольны! У меня план, у тебя легкий испуг. Плюс экскурсия за государственный счёт. На дно школы жизни, так сказать, ха-ха!

Нет, ну достал! Займи! Да откуда я знаю? Где хочешь!

Ну, смотри, я предупредил.

Потом не обижайся. Да всё, всё, шучу! Знаю я тут одну хорошую часть… Всё, свободен, иди собирай вещи. А, малой! Стоять! Куришь? Последняя? Ладно, покурить хоть оставь.

(*) жаргонизмы тех лет, частично дошедшие до сегодняшнего дня. Для юных читателей:

Бакс – доллар

Штука, косáрь – тысяча

Кóсарь – человек, отлынивающий от обязанностей, для этого обычно притворяющийся больным или немощным.

(**) товарищ военком, конечно, лгал. Можно допустить, что был не в курсе, (но это вряд ли) К моменту разговора эта статья была уже несколько лет как декриминализирована.

(***) военком и здесь солгал, на тот момент служба длилась 2 года, независимо от рода войск.

(****) в учебке, и в самом деле, кто-то заранее предупредил командный состав, что к ним едет некий "умник" с якобы поддельной справкой.

Чуть позже, комиссия из офицеров (на девятнадцатой примерно секунде после начала заседания) пришла к выводу, что раз военкомат меня "пропустил", то говорить больше не о чем, дело закрыто, добро пожаловать! И пошёл я. По этапу Подобру-поздорову, нести крест службу.

Призывной пункт

Заметил Кузьму, я его в последний раз в садике видел, на соседних нарах чалились, как говорится.

Он смотрит на меня, тужится, пытаясь вспомнить. Ну, думаю, скотина, уж мою-то рожу сложно перепутать с чьей-то ещё! Да ещё и в нашей провинции, практически мононациональной, где наверное, по сей день при виде чернокожих из мединститута – мамки в парках крестятся и детишек прячут от греха.

Спросите любого в нашем районе в те годы: а нерусские есть у вас? А вон, в соседнем дворе Гарик.

Я-то Кузьму сразу опознал. В садике он ковырял в носу. Этим сегодня никого не удивишь, конечно, сходите хотя бы в любое общественное место в полдень. Но вот потом он их поедал. Это незабываемо.

Понял, что пожать руку ему я не смогу. По крайней мере невозмутимо. Перебрался на другую сторону асфальтированной площадки, которая, как я уже знал, называлась "платц". Впрочем, немецко-голландское "т" давно утеряно, а вообще, этимология могла быть и из англо-французского "place". Есть простор для размышлений неудавшемуся филолуху!

Я в драных трениках, такая же футболка, потерявшая товарный вид ещё при тоталитаризме. Остальные посмеиваются над моим видом, кто явно, кто тайно. Многие, я бы сказал, одеты торжественно, кто-то в совсем новом, красуются шмотками перед друг дружкой. Один вообще в костюме. Молодец.

Ошивались здесь и "старожилы", зависшие здесь на неделю-две, то ли забыли про них, то ли ещё чего. Вид бомжеватый, жадно стреляют сигареты. Всё это напрягает.

Наконец, что-то там решилось, нас вывели в город и погнали стадом на вокзал. Начало июня, стоит жара неимоверная. В общем-то, можно было спокойно затеряться по пути, на толпу человек в 250 малолетних придурков пара офицеров, в рядах разброд и шатание. Кто-то периодически бегает за водкой в привокзальные "комки", некоторые тут же распивают, а у меня мысль стучит: "Последний шанс!"

Поезд в учебку

Скорее всего везут в Одессу или область. Отдельный вагон. Пока некоторые с удивлением обнаруживают, что призывников намного больше, чем мест в вагоне, входные двери захлопываются, снаружи закрываются на ключ и, кажется, опечатываются. Полдень.

Окна специально заклинены, ни малейшего притока воздуха, на полу собираются лужи, потеют, кажется, даже ногти. Забиты даже третьи полки, на нижних по трое-четверо, уснуть же невозможно. Жара, духота, гул в ушах. У кого-то сдают нервы, стучит и орёт в запертую дверь, всё как в тумане.

Под вечер нас выпускают в туалет по одному. Прохожу мимо купе проводника, там сопровождающие офицеры, на столе пистолет, водка.

Один из них, лейтенант Загоруйко до этого "ходил в народ". Предупредил: впереди шмон, сначала всех обыщут офицеры на предмет бухла, потом, в части, будут "деды" (он говорил: "годки́"), которые заберут то, что осталось после шмона офицерья. Но можно оставить все ценные вещи на хранение лейтенанту Загоруйко, а после принятия присяги, объясняет он, на нас будет распостраняться устав, и тогда спокойно можно носить часы, иметь деньги, цепочки, крестики и т.д. Пиджак, кстати или курточку, тоже можно оставить лейтенанту, потом в увольнительные ходить чтоб было в чём. Если куртка не кожаная, то нет, можешь не сдавать лейтенанту, такую точно не отберут.

Если у меня и были какие-то деньги, то буквально на пару пирожков, как не было и ценных вещей.

Прибытие в учебку сопровождалось зоопарковым шоу "Мяяяясо! Прибыло новое мясо!" Уроды всех мастей кривлялись и выхватывали по одному-двое из толпы, самых модно одетых и чистеньких, раздевая и грабя на ходу. Вторая и самая тотальная волна грабежа прошла на складе, где нужно было снять всё своё гражданское барахло на входе, скинуть в кучу, пробежать голяка дальше, и в следующей куче выхватить не слишком потрепанное "военное", а если повезло, то и почти нужного размера. Тем, кто задерживался или пытался забрать из карманов что-то своё, весьма доходчиво вменяли, что это не приветствуется.

Носки и трусы, впрочем, выдали новые, трусы семейные, глубокого фиолетового оттенка, "морские". Как и новые ботинки, ласково называемые: "гады". Хорошие ботинки, на них никто так и не покусился в дальнейшем, несмотря на массовое воровство и всеобъемлющий грабёж.

Все, кто не вверился в заботливые руки лейтенанта Загоруйко заблаговременно, и кого не ограбили годки́ по пути от ворот до склада обмундирования, были окончательно освобождены от всего "мирскóго" на складе. А в мало-мальски приличных шмотках никто даже половины пути не прошёл до склада, не подвергшись процедуре заранее…

Скидывая свои треники, я умудрился незаметно зажать деньги в кулаке, в итоге, к выходу со склада я оказался самым обеспеченным среди одногодок. В это время у нас на глазах нещадно потрошились карманы и подкладки скинутых нами вещей.

"Передел имущества, экспроприация, гляди-ка! Как по учебнику" – подумал я.

Фикса

"Слава богу, я лейтехе отдал свой золотой крест и часы, а Фиксе, видел, ебало набили" – кто-то пробормотал рядом со мной.

Фиксой прозвали в поезде одного разбитного малого с пиратскими повадками и золотым зубом, который решил довериться флибустьерской удаче, а не слову офицера. Огроменный лиловый синячище набухал на лице Фиксы. Он стоял в рванье и совершенно по-разбойничьи криво лыбился, сверкая золотым зубом. Часы в драке разбились, но пока были у него. Как и золотая фикса, коронка на зубе – да так и оставалась с ним до конца службы.

Лейтенанта Загоруйко в следующий раз я увидел через полтора года

Не баба

(Зарисовки без чёткой хронологии. КМБ (курс молодого бойца). Перед присягой):

– Товарищ мичман, разрешите вопрос! Когда нас в баню поведут?

Мичман К. был вечно под мухой, говорил мяукающим голосом, проглатывая половину слов и звуков:

– Мужик, он ведь чистое создание, в отличии от бабы. Вот смотрите, бабе каждый день то сиську, то письку надо помыть! А мужик? Ему даже раз в месяц много. Так что – мужики вы или бабы?!

– Му-жи-ки! – орёт душистый строй.

– Ну и нахуй вам тогда баня? Идите в баню с баней! Поняли, да? В баню с баней, говорю!

Казарма стоит на берегу Дуная. На той стороне Румыния, река – граница. По берегу время от времени ходят румынские погранцы. Дунай, даром, что воспет в вальсах и поэмах – грязный ручей, свалка половины Европы. Как уверяют местные: в Германии трупы скидывают, а прибиваются к нам. Прямо Ганг.

До того берега рукой подать. Я, в детстве регулярно переплывавший Днепр в том самом месте которое Гоголь воспел – смотрю на Дунай немного свысока. Так, пожалуй, смотрят армяне на любую гору: "Эээ, брат, извины! Ты нэ Арарат!"

Течение сильное, вода пахнет и в самом деле мусоркой, мутная, желто-зеленая. Вечером сбегáю купаться, не знаю чего бояться больше: что подстрелят румынские погранцы, что наступлю на труп, или что товарищ мичман с остальными немытыми поддакивающими остолопами решит, что я баба.

После Дуная иду для алиби к уличному рукомойнику. Мокрые "флотские" трусы высыхают на мне по дороге. Пока я умывался, подошёл кто-то из сослуживцев. Заранее приготовленное объяснение: "Грибок" – "Да!? Вот тоже! И у меня" – он шел "на дело" явно неподготовленным, но сориентировался. Киваем друг другу.

Через неделю заметил ещё пару ребят, тайком бегавших к рукомойнику. Отчаянные люди, без страха и (почти) без запаха! Одним словом – как бабы.

Наутро после купания в Дунае у меня обнаружилась неизвестная болезнь: хозяйство покрылось синими пятнами. Перепугался! Мяукающий ответ мичмана К.: "Не отваливается? Строевой подготовке не мешает? И хуй с ним! Понял, да? И хуй с ним!"

Ну, думаю, не зря предупреждали, что в Дунае трупы, радиация и чуть ли не крокодилы-мутанты! Подхватил какую-нибудь гадость! Чёртов Дунай, хренов мичман, сраная армия. Привет, умытая Европа!…

Спустя пару дней синева стала проходить, да и не беспокоило ничего. Решил, что у меня уже развился иммунитет к европейской заразе, а гигиена требует самопожертвований – перед отбоем снова смотался на берег Дуная. Постирал нательное бельё, робу. Чтоб быстрее высохло – надел мокрым всë на себя, благо летний вечер.

Утром европейская зараза распостранилась по всему телу. Ничего не оставалось, как снова пойти к мичману.

– Ах ты ж, ёбамать, красота, бля, дядя пушкин! Что ж ты, сука, робу натихаря стирал? Бани не дождался?

– Никак нет, товарищ мичман! Потел! Усиленно! Во время строевой подготовки!

– А, ну молодец, матрос!

Хорошо, что я не баба!

До конца КМБ в баню так никто из личного состава и не попал. А роба продолжала линять с каждой стиркой, дойдя от густого фиолетового до цвета летнего пушистого облачка, но и тогда продолжала извергать неведомо откуда и как – синий колер с каждой стиркой.

Пираты

Перекличка:

– Петров!

– Я!

– Головка от хуя́! Га-га-га

– Иванов!

– Чо!

– Хуй через плечо, отвечаешь не по уставу!

– Сидоров!

– Да!

– Пиздаманда, в жопе ерунда!

– Лавров!

– А!

– Хуйна!

Ну и так далее, старшине не надоедало.

Перекличка неумолимо приближалась к букве "м"…

– Малы́ш!

– …

– МАЛЫ́Ш!!

– Товарищ старшина, я вам в сорок первый раз повторяю, я не малыш, я Мáлыш!

– Шаг из строя! Упал-отжался! Сорок один раз!

Старшинам не надоедал их тупой старшинский юмор. Малышу не надоедало с ними бодаться.

Мáлыш был из приазовских браконьеров. Мелкий, крепко сбитый, конопатый, упрямый, рыжий. На каждой перекличке он входил в клинч со старшинами, на каждой перекличке это, неизбежным образом заканчивалось: "упал-отжался". В конце концов он на очередного "малыша" просто молча делал шаг из строя, театрально падал на руки:

– Матрос Мáлыш упор лежа принял! – отжимался, выпрыгивал в стойку "смирно", кричал:

– Матрос Мáлыш, подход закончил!

Всем надоело до чëртиков, кроме старшин и мелкого упрямого засранца.

Вечером, в кубрике, перед отбоем к Малышу с колодой карт подвалил Фикса.

Фиксу взяли за, как он выразился, "показ фокусов" на чугуевском вокзале. Наперстки, карты, в общем – катала. И, то ли прокурор попался душевный, то ли Фикса вызвал, как обычно, симпатию своим неунывающим характером и залихватской улыбкой, но дали Фиксе выбор: срок или армия.

– Малы́ш, ты заебал. Заебал конкретно. Меня, старшин, весь личный состав. Заебываешь ты нас дважды в день, на утренней поверке и на вечерней. Мне не нравится, что ты отбираешь наше личное время на тëрки со старшиной. Утром я хочу кинуть на кишку́ кашку, а вечером я хочу посрать мамиными пирожками. А ты мне мешаешь. Сечëшь базар? Короче, так. Играем на желание.

За игрой в карты завязалась беседа, кто таков, чем на воле промышлял. Малыш рассказывал о браконьерском быте, о том, как в сезон, когда рыба прёт, рыбаки перестают брать даже ценные породы, берут только икру. Икры столько, что ею кормят собак. Белуга, кефаль, осётр, севрюга, калкан, катран, хамса и сволочные афалины. Как они с отцом ходили брать девятиметровую белугу, и как она протащила их баркас через Керченский пролив, уволокла в Чёрное море, и всё тянула да тянула, целый день и половину ночи, в сторону Турции, и они с отцом практически рыдали, когда пришлось бросить её, потому что впереди показались силуэты турецких сторожевых катеров. А турки шутить не любят, утопят и поминай как звали. И как на следующий год её взяли-таки (сбондили) другие рыбаки, в Бердянске, а весила белуга эта – тонну.

Половину, да что там, почти все названия рыб я слышал впервые. Рассказы об особенностях и способах ловли перемежались рассказами о тайных островах и коварных отмелях, не нанесенных на карты, о погонях и уходах от рыбинспекции, о штормах, о миражах в открытом море, о блуждающих льдинах, об удаче, добыче и прикопаных в укромных местах снастях…

На следующее утро. Перекличка:

– Петров! Иванов! Сидоров!… Малы́ш!

– Товарищ старшина, разрешите обратиться! – это Фикса – Он не малы́ш, он Мáлыш!

– Фффи-иксса! – это Мáлыш, показывает из-за спины кулак.

– Товарищ старшина, разрешите снова обратиться! Ку-ка-ре-ку!.. Упал-отжался, понял-понял!

Долгими зимними вечерами, когда рыба засолена, замаринована, засушена, завялена, закопчена или зажарена, а ветер завывает так, что кажется будто все черти ада пришли по их души – азовские браконьеры коротают вечера за игрой в нарды, карты, кости и немного в домино. Фокусы, уловки и шулерство наказуемы и караемы довольно сурово и неминуемо.

У Фиксы лиловел новый фингал, но улыбался он, как всегда, задорно и залихватски, прямо наглядная иллюстрация заповеди: "уныние – грех".

Ну продул так продул. Кукарекал в строю он ещё неделю. Карточный долг был отработан. Пираты своё слово держат.

Цыган

Он был довольно странным типом, нудным и каким-то…не знаю, печальным. А ещё, почему-то после общения с ним хотелось украдкой вытереть руку, которую он пожимал. Понятия "личное пространство", о существовании которого тогда мы тогда только смутно догадывались, он не признавал, вторгаясь в него. Пытаясь как будто втереться к тебе в доверие, максимально приближаясь при разговоре, прям впритык. При этом от него не исходило чувства опасности, как от большинства вокруг. Да и плохим человеком, он, пожалуй, не был. Всегда готов был поделиться последним, даже с теми, кто явно его обижал и презирал. Мы с ним относились друг другу хорошо, Цыган часто повторял, что я "друг". По крайней мере я точно не боялся поворачиваться к нему спиной.

Самым неприятным в нём – были глаза. Он не просто косил, он косил обоими глазами! Один глаз всегда смотрел вправо-вверх, почти закатываясь, второй смотрел или влево-в сторону или влево-вниз.

Соответственно, он никогда на собеседника не смотрел. Наверное, не мог физически. Менее жутко от этого не становилось. Вообще, как будто со слепым общаешься, при этом "слепой" может упрекать тебя, что ты ему в глаза не смотришь, и такое бывало.

Он был из кочевого карпатского клана. С его слов – последний неоседлый клан в Карпатах.

Во время Первой мировой, в Австро-Венгрии, один из предков Цыгана забрался ночью на конюшню 42-го кавалерийской бригады, по своим каким-то делам, был пойман, нещадно бит плетьми, едва выжил. Его выхаживали при военном госпитале. Где-то рядом был фронт, конечно, много раненых. И вот, главное наблюдение, которое он вынес оттуда и передал потомкам: солдат кормят хорошо, бинтов и хлороформа не жалеют. Вроде как сам император велел: не жалеть бинтов для победы! В мозгу родственников Цыгана так и отпечаталось: служивых штопают за счёт государства, так было и будет впредь, во веки веков, аминь. Пройдёт почти сто лет, а бесполезное (для кочевых и не признающих службу цыган) знание предка, наконец, пригодится!

Откочевали заранее, похлопотали о документах.

Тогда самая сильная глазная клиника была в Одессе. Офтальмологический военный госпиталь, Приморский район, улица Пригова – как заклятие повторял Цыган.

Медкомиссию парень прошёл без проблем. Никому и в голову не пришло, что с ним что-то не так.

Но мало оказаться в армии, в госпиталь тоже нужно как-то попасть.

Начнём, пожалуй, с того, что госпиталь в первую очередь для генералов и офицеров. Впрочем, солдатика, наверное, тоже подлечат. Больного.

Так начались многолетние мытарства Цыгана:

– Если у тебя ничего не болит, не отваливается, строевой подготовке не мешает, записей в личном деле о показаниях к операции нет – не еби мозги, служи, воин!

– Медкомиссия в военкомате тебя не завернула, значит здоров! Иди занимайся строевой подготовкой!

– Не вижу никаких показаний к дополнительному обследованию! У вас через неделю смотр по строевой подготовке, ты в курсе?

(Такое ощущение,что строевая подготовка – это самое главное, зачем нас всех призвали на эту грешную землю)

– Ничего не болит? Шагом марш, обратно строй!

– Ещё раз придешь, я тебя переебу, понял?

Через два года, будучи в дисбате, я снова встретил Цыгана.

– А-а-а, Гарик! – надтреснутый голос – Помнишь? Смотри, мне всё-таки глаза исправили! Видишь? Так гораздо лучше!

Господи, ну и ужас! Один глаз как косил вправо-вверх, так и косит, а вот второй – теперь дергался и метался по всему глазному яблоку, как шарик в игре "арканоид" на максимальной сложности.

Я не стал его огорчать, как и не смог спросить, за что отъехал Цыган на "дизель". Он был жалок на вид, грязен, как-то пришиблен, но радовался знакомому лицу вполне искренне. Сам же я на "дизеле" задерживаться надолго не собирался…

Но это в финале, а пока я ещё даже присягу не принял.

Очень скоро выяснится, что когда бьют кого-то из тех, кого Цыган звал друзьями, он молча и абсолютно безучастно будет стоять рядом, не вмешиваясь. Вскорости и я окажусь в ситуации, где мне нужна будет помощь. Буквально в следующей главе мне сломают нос. Цыган так и не поможет. Но пока мы ещё друзья и едим зелёные абрикосы на берегу Дуная.

Глава седьмая, не продвигающая сюжет, полная абсурдных размышлений, прямых перечислений, абстрактных сравнений, намёков, скрытых и прямых, с пасхалками, толстыми или тонкими, с цитатами и перекрестными ссылками.

Нетерпеливый читатель может смело пропустить главу. Как и описание встречи князя Андрея Болконского с дубом – решительно никакой полезной информации не несёт.

Охота на тигра

(ариозо в прозе, Или лирически-аллегорическое)

Каждому, кто хоть раз смотрел "в мире животных", известно, что рёв тигра – самый громкий звук в живой природе. Сразу после слона, детского "купи-и-и!" в магазине, соседа с перфоратором и ночных скрипов у соседки через стенку.

В дикой природе рык тигра слышно за 8 км. Кто раз его услышит – не забудет, звук будто исходит из самой дикой глубины звериной сущности и словно разрывает его изнутри.

Опытные охотники расскажут ещё об одном удивительном феномене. О нём писал Луи Буссенар в "Похитителях бриллиантов"; и у подножия горы Килиманджаро, окрашенной багровым на закате, узнал однажды Хемингуэй: невозможно определить место, где находится тигр. Как и направление с расстоянием до зверя.

Ещё хуже, если тигров больше одного в округе завелось. Их рёв, клокочущее рычание и булькающий рокот – накладываясь друг на друга, перекатываются, дробятся и множатся, отражаясь вновь и вновь. Спать спокойно не дают никому – имеющему уши, да услышавшему!

Разумеется, не только вам не спится, и рядом с вами, может даже за спиной, азартно крадётся в ночи такой же охотник, расхититель гробниц, джентльмен удачи, следопыт, заражëнный древней жаждой крови. И горе той жертве, к которой одновременно с двух сторон устремились звероловы!

•••

Для охоты на тигра в армии нужна лишь подушка.

Важно подобрать правильную, тут нельзя ошибиться.

Она не должна быть очень мягкой, но и не должна быть слишком твёрдой.

Наполнитель для подушки бывает разный: перо, лебяжий пух, овечья шерсть, верблюжья, шерсть альпаки, ламы, мериноса, вискоза, хлопок, кашемир. Мех, пряжа, мелиссы листья, шишки хмеля, поролон, солома, сено, синтепон, лузга гречихи, конский волос, полиуретана пена, койра кокоса, велюр, бамбук, вспененный латекс, вставки геля, холлофайбер, комфорель, волокна эвкалипта. Морские водоросли, сатин, полиэстер, ещё раз поролон и снова синтепон, жаккард, шёлк синтетический и натуральный… Да, много всяких! Вот только – есть у нас лишь перьевая, не более того. Зато из пера ку́ры, не гагары там какой-то! От родины гагарьих перьев не дождались. Ни синтепонов, поролонов, ни прочих мериносов. Не водится такое в армии, на флоте тоже не бывает. Что есть, то есть, наш выбор прост и очевиден!

Взять за уголок, встряхнуть, зажать в кулак. Готово! На охоту!

О, сколько раз я падал жертвою невинной этих негодяев, что следопытами зовутся! Юкагир, лесник, выжлятник, зверобой и траппер – им имя легион.

В коллективе, где две сотни человек, из них храпят – стодевяностодевять…секрет лишь в том, чтоб первому уснуть. Одна проблема – как пóходя не стать невольной жертвой ночной забавы идиотов?

– Ведь я же не храпел, не я был "тигр"! Да блядь, Валера! Ответить за базар? "Пойдем за баню разберемся", скажешь тоже… Ты что, серьёзно?

Ай, больно!

Лазарет.

•••

С тех пор мой по-римски орлиный профиль, с благородной горбинкой, стал похож на обычный куриный греческий. Просто по-викториански выпуклый, безо всякого античного благородства.

Не норманно-тевтонский, а кельтско-франконский.

Из барокко Микеланджело к романтизму Гойя. От истинного вождя апачей к Гойко Митичу.

Впрочем, некоторые утверждают, что мне идёт мой нос, а ночной храп я хитро списываю на искривленную перегородку, а не лишний стакан коньяка вечером, милостиво разрешая будить меня, если начну храпеть. Чем иногда я и пользуюсь, не с благородными целями. Все довольны.

Единственная разница – меня перестали иногда принимать за араба или еврея, и вообще, иностранца, а вот не за кавказца как не принимали, так и не принимают.

Но порой… Я подхожу к зеркалу и силюсь представить, изменилось бы что-то, не облачись мой нос в шинель, будучи перехвачен по дороге из Петербурга в Ригу с фальшивым паспортом?

Ну и да, храпеть я начал после, а не до.

•••

Охота на тигра – резкий удар, обычно по лицу спящего человека. Чаще – подушкой наотмашь, иногда – не только ею.

Обычно оправдывается тем, что спящий храпел. "Тигр" – жертва, храпящий человек.

Лазарет

Бравый матрос Перетëркин

– Можешь мне ногу сломать?

– Бля, ты чё, ебанутый? Иди нахуй!

– А руку можешь?

– …

– Перетёркин, отъебись от человека, а то мы тебе хуй сломаем!

Перетёркин ужасно не хотел служить. Как и все мы. Но он зашёл дальше всех. Вечно всклокоченный, дëрганый, будто под «спидами». Подобное я видел потом в дурке, но Перетёркин был сам по себе шебутной и шибанутый, без всяких препаратов. Он даже спал, как будто в любую секунду ждал голос с неба: «встань и беги».

В конце концов он всем надоел, мы решили сломать ему ногу.

– Сука, ровно клади! Нет, бля, не поворачивай костью на изгиб, а то спружинит и не сломается! На, закуси полотенце.

– Да какое полотенце? Я ж его порву, как Тузик грелку! Надо деревяшку! – Перетёркин вскочил с кровати (рундука) побежал на улицу. Мы наблюдали в окно, как он пытается сломать ветку, потом, заметив на ней ягоды, начал их жрать горстями, но, поскольку на одном месте находиться долго не мог, оторвал её и потащил. Ветка в человеческий рост, с листвой и «урожаем» серебристых ягод, мелких, душистых, в это время года почти несъедобных из-за терпкости. Мы называли дерево: паслён, маслина, иногда олива. Никакой оливой, конечно, оно не было: лох серебристый. Ветка застряла в двери. Дурак нёс её в зубах.

– Пацаны, из оливок можно чётки сделать! А из палки вырежу трость!

– Ебанько, ногу ломать будем или что? Вынеси нахуй метлу и иди сюда, а то мы сейчас тебе уши отломаем!

В итоге он снова укладывается, вытягивает ногу.

План был таков: рундуки, то бишь кровати, в палате двухъярусные, Перетëркин ложится внизу, кладёт ногу на соседний рундук, с верхнего яруса прыгает Славкó. Хрясь. Пополам.

Славон весит за сотню кг, на второму году его будет решительно не узнать, он вытянется и похудеет, станет рослым красавцем, кровь с молоком, спокойным и уверенным в себе. Он откуда-то с Волыни, говорит со странным для нас акцентом, на каком-то неясном диалекте. Сейчас он пока стеснительный, прыщавый, толстый, отзывается на Кабана и на Борова, а на Дабона категорически обижается. Вроде как, в их местности это значит: "кастрированный хряк". Прицепившиеся к нему Кабан и Боров его не обижали, для него эти слова ничего не означали. Поначалу он едва понимал нас, как и мы его, но молодость, взаимное любопытство и доброжелательность Славкá помогла быстро наладить контакт.

Славон прыгает, Перетëркин отдëргивает ногу, Славко с грохотом валится оземь, с размаху заезжает кому-то из любопытствующих локтем в глаз, отдавливает мне ногу, головой бьет в пах кого-то стоящего в проходе, ещё кто-то отшатываясь, теряет равновесие, хватается за металлическую стойку кровати, она с грохотом падает сверху на всю эту кучу-малу́. Перетëркин, поджав ноги, как будто ни при чём, сидит, лупает невинными глазами на вызванный им хаос. Надавали по ушам.

<…>

– Перетëтеркин, тише будь, что ноешь?

Поскуливая, качая руку, неуëмный "больной" забежал в палату. Больше никто ему не помогал, но за цирком иронично наблюдали, всё равно делать нечего:

– Так ты руку не сломаешь, надо под другим углом!

– Надо её обернуть мокрым полотенцем, тогда на раз сломается.

– Не полотенцем, а газетой, и в бассейне, а газета на воде должна лежать. И не руку, а ногу.

– А мой батя раз, бухой, захлопывал дверь машины, сломал себе два пальца.

Казавшиеся надёжными способы – тут же испытывались. Беспокойный пациент наловчился ломать рукой кирпичи, до трёх штук. Погнул быльце железной кровати и металлическую раковину в гальюне. Безрезультатно.

Из-за последней попытки дверь в палату висела на одной петле, вторую вырвал с мясом Перетëркин, пытаясь захлопнуть дверь с зажатыми в косяке пальцами.

– Да пиздёж, не мог твой батя пальцы так сломать! Чуть припухли и всë. Меня же скоооро выпишууут!

Он аж подвывать начал в конце фразы.

– Перетëркин! Батя был бухой, а ты трезвый, это раз! Второе – захлопывать надо от души! И вообще, это херня всё, перелом – ну месяц, ну два, потом опять служить придётся!

– А что, если не давать срастись?

– Тебе же надо чтоб комиссовали, так? Тогда нужно, чтоб открылась язва.

– И как мне сделать язву?

– Слушай, достал! Я откуда знаю? Не жри пару недель.

Еда, пусть невкусная, порой и мерзкая, служила единственным развлечением и, можно сказать, отдушиной в лазарете, да и вообще, на службе. Перетëркин больше дня не выдержал, с его-то шилом в заднице. Отсутствием аппетита он никогда не страдал, калории его организм требовал явно в двойном размере.

– Гарик, а что можно сделать для язвы, только чтоб без голодовки?

– Може я його цвяхами нагодую? Бо заїбало, падло – У Славкá предложение, накормить гвоздями дурня, но с его метаболизмом, есть ощущение, что не поможет.

– Стеклом ещё можно!

– Слышь, Перетëркин, только если ты у нас в кубрике окно разобьёшь – то не только стекло, заставим и деревянную раму сожрать!

– Чтоб стенки желудка разъело, можно химии схавать, типа моющего.

Я надеялся, что поиск моющего средства отвлечёт его хотя бы на несколько дней. Посуду на "камбузе" мыли хозяйственным мылом, думаю, даже отсталый Перетëркин не стал бы его жрать. Стиральный порошок разве что добудет, но это вряд ли, прачечная, если и была, то за территорией.

Ранним утром, со стороны гальюна (туалета) раздался женский вопль – орала баба Маша, уборщица.

Гальюн представлял собой типичную "дыру-в-пол". Каждое утро баба Маша щедро посыпала её окрестности хлоркой. Хлорка же хранилась где-то в подсобке, с тряпками и швабрами. Естественно, под замком.

Перетëркин стоял на карачках над гальюном, собирал рассыпаную на окаменелостях хлорку… Чайной ложечкой. Баба Маша, никого не ожидавшая увидеть в этот ранний час, да ещё и в столь пикантной позе, с перепугу огрела его по спине шваброй. Голова туалетного похитителя приземлилась аккурат в дырку. Оттуда доносилась красивая, густая, реверберирующая сирена: "Голова-оова-ова-ва-ва-ва застряла-ряла-яла-яла-яла!"

Пришёл начмед, флегматично, но громко предложил:

– Мужчины, не расходитесь! Баба Маша, голубушка, принесите банку с вазелином!

Ваня взвыл, задëргался с удвоенной энергией и обрывая уши, самостоятельно освободился из западни…

Дальнейшие жизнь и необычайные приключения матроса Ивана Перетëркина мне доподлинно неизвестны.

Доходили слухи, что он-де отслужил своих положенных два года, заработал на срочной службе лы́чки (погоны) главного старшины. И даже, якобы, остался "сверчком" (сверхсрочником-контрактником).

Во что я лично охотно поверю, из него бы отличный офицер вышел. Не более сказочная бестолочь, чем остальные…

Август

На стенке – Дед Касьян – Старшина – Банда Кота

Охраняю дырку в заборе. Довольно иронично мы называем это: стоять на стенке. Пока я не привык в такие моменты впадать в анабиоз, как кот в отсутствии хозяев, но следующих два года буду успешно учиться. Пока же мне дико скучно. Курить нельзя, зато можно ходить. А это уже что-то! Размышляю. На то, чтобы заделать дырку, нужны усилия. Умственные в первую очередь. А зачем? По формуле, производной от закона Мура: если есть несколько способов задрочить военнослужащих, то будет найден самый тупой и трудоёмкий. Называется: "заëб личного состава".

Ночь.

В пределах видимости – силуэт небольшого кораблика. Отхожу от дыры, попялиться. "По-вьетнамски" прикрывая ладонью огонёк сигареты, быстро курю. Вяло обдумываю: ни разу за всё время существования этой части, насколько мне известно, никто не пытался проникнуть внутрь. Наружу – да, регулярно. Старшины, рядовые, даже мичманá, хотя им-то и через проходную можно. Далее: если ты прошмыгнул в дыру, подышал воздухом свободы, а обратно зашёл через КПП, всем плевать как ты вышел, если ты всё ещё в форме. Это только на выход надо иметь увольнительную, а на вход – априори считается, что по доброй воле в здравом уме никто сюда не попрëтся, кроме тех, кому положено. А уж по трезвой памяти или без – не так и важно. Главное, в воротá попасть, конечно. А то бывали случаи…

Выскакивает так вот служивый в дырку, а обратно идёт через КПП, никаких вопросов. Тут нужно сознаться, пришло время: я, имярек, находясь на посту, проделал этот трюк в ту ночь трижды – дышал вольным человеком, подходил к воротам, звонил, ворота распахивалась, заходил, шёл к дыре, выходил… На третий раз дежурный по КПП начал что-то подозревать, моё лицо показалось каким-то знакомым, но он так и не вспомнил каким. Так я убил два часа. Опять скучно… У них на воротах хоть свет есть, а я в каких-то зарослях шарахаюсь.

Вопрос, который не давал мне покоя: хорошо если кто-то пройдёт пока меня нет, а если, не приведи бог, я буду рядом с дыркой? Оружия нам не выдавали. Такой вот нюанс. У меня была только "Прима" и зажигалка.

И что я должен буду сказать, лезущим в дыру, например, мичману или старшине, которые завтра просто сгноят меня в отряде? То-то. Одногодков тоже ж западло тормозить, да и навалять потом свои же могут. Поэтому у дыры я старался вообще не отсвечивать.

А на кораблике что-то интересное намечается! В воду кинули сеть, прожектор направляется на неё, через минуту сеть поднимается, полнехонькая, сверкающая, трепещущая, хвосты, чешуя, стекающая вода в свете прожектора мерцает и переливается, просто обложка "Dark Side of the Moon"!

Как же я скучаю по музыке! Иногда слышны, эхом по воде – смутные отзвуки, утратившие в пути смысл и содержание, остаётся робко фантазировать и реконструировать, вот это эхо – это мог быть когда-то Хэддавэй, хотя не исключено что д-р Албан или Нина Черри, а может профессор Лебединский? Нельзя исключать и вариант с "Лунной сонатой". Я замирал в такие моменты и до боли в висках хотел наслушаться, но в пустыне одним глотком не напьëшься. Только хуже.

Замечаю движение у дыры. На цыпочках отхожу подальше.

•••

После лазарета я попал на картошку. Очередной процесс ради процесса. Не помню, чтобы мы делали хоть что-то, кроме топтания посевов и бессмысленного брожения туда-сюда. Однажды мы нашли поле с морковью, с голодухи и авитаминоза выхватывали её лихорадочно и грызли прям с землёй. Больше никогда такой сладкой морковки не ел.

Колхозники, на помощь которым нас вывозили, относились к нам смиренно, как к каре божьей.

Многие не говорили ни по-русски, ни по-украински. Забавно было – владелец поля рассказывает что делать, рядом стоит девчушка, может дочь: переводит. Конечно, это было бесполезной тратой воздуха. Проредить, выкопать, собрать два верхних листика с почкой…всё, что можно было сожрать – сжиралось на месте. Что сразу нельзя, но всё ещё съедобно – разводился костёр. Остальное по обстоятельствам.

Бессарабия.

Ни власть советов, ни ветра новых времен, кажется, её так и не потревожили. Солнце, подсолнухи, кони, плуги, деревни староверов. Жизнь, как и время, замерли здесь в звенящей полуденной, кажущейся вечной жаре.

Греки, болгары (их мы понимали), гагаузы (вообще ни слова), молдаване, румыны(смешно), буджак-татары (угрожающе), русины (странно), кажется, что ни село – новый народ.

•••

Просим пить у рядом работающих селян. Они машут рукой в сторону конной брички с бочкой: "каляшка, каляшка, вин, вин". Всё понятно – иди к коляске и победи жажду. Повозка ездит в дрожащем мареве вдоль поля. Вперёд-назад.

Бричкой правит беззубый хохочущий дед, сидящий под палящим солнцем в пыльном войлочном пальто. Вокруг него порхают странные маленькие бабочки. Зной.

– Салут! Баутура! Ну ара! (Привет! Пейте! Не вода!) – театрально подмигивает.

– Сам ты ара

Дед трясёт головой, смеётся, лошадь дергает ушами, похрапывает.

Непонятно что вообще от этой твари ожидать, она вблизи гораздо больше и страшнее, чем я думал. Обходим животное подальше, я удивляюсь, какое здоровенное говно у лошади.

Кувшин, глоток, я аж выперхнул струю на метр. Вино! Молодое, игристое, чуть терпкое. Вкусное, ароматное, не тот смертоносный шмурдяк, что я пил перед армией! Задача же стояла – убиться максимально экономично, это не про эстетство.

Дед, кивает беззубой башкой: баутура, пить, вин, вин, пей, пей. Чисто анекдот: вам же не мыться. Колхозники издали тоже похохатывают, подбегает босоногий чумазый мальчуган, лет пяти, отбирает у меня кувшин. Что-то лопочет, пьёт, опять лопочет, лыбится (тоже беззубо), снова пьёт, убегает.

С непривычки (второй месяц кристальной трезвости), да на жаре и голодухе, вино вкатывает так, что я просыпаюсь уже вечером, весь в пылище, укрытый кустами картошки, вырванными прям с клубнями. До меня только сейчас доходит: это были не бабочки, а моль.

Духотень. На небе чёрные тучи.

По полю бегает голый старшина З-енко в кровище, в руках штык-нож. Орёт.

Старшина, с его слов, срочную службу проходил в вдв, в диверсионной группе. Готовили их забрасывая на необитаемые острова с одним ножом, а то и вовсе без ничего. Чёрт знает, что из этого правда, а что плод деятельности чудовищ разума, вызванных к жизни жарким одесским солнцем и вином.

Он приехал в школу мичманов, впереди его ждала контрактная служба.

Мутные серо-голубые глаза. Накачаный, вьющиеся светлые волосы. Услышав кем-то сказанное однажды: "ВэДэВэшник", набычился: "Десантник!"

•••

Внезапно выхватывает кого-то из картофельных грядок:

– Ты бы котёнка съел? – трясёт ножом у лица бедолаги.

Перепуганный сослуживец блеет: "Не-е-ет"

– А я съел бы! Я! Съел! – беспорядочно машет ножом, но, кажется, не наносит ран, лишь пару неглубоких порезов.

Почему сто молодых крепких пацанов не могли повязать одного придурка, пусть и с ножом? Лопаты ж были. Страх? Неуверенность? Моя хата с краю? Потому что он внушил нам, что имеет право на силу и власть?

Сослуживец, кажется, обмочился… Старшина выпустил его, повёл головой и заметил меня. Я всё ещё не пришёл в себя, лежу, в голове хмель только начинает выветриваться…

– Откусил бы голову коту? – хватает меня за шкирку и выволакивает из-под увядших картофельных кустов.

– Я бы его заставил мышей сначала наловить.

Старшина отбрасывает меня, задрав голову – орёт в небо, срывается с места и бегает по кругу.

Снова начинает полосовать сам себя, нелубоко, но менее жутко от этого не становится. Он режет тело длинными полосами, а-ля зебра, ну или кот… Кровь.

Меня запоздало накрывает адреналином, свернувшись клубком лежу, невредим, но колотит так, что в глазах синие пятна. Прямо перед моим носом в потрескавшуюся землю падает первая капля дождя.

•••

И вот, спустя несколько дней я стою ночью на вахте, у дырки в заборе, "на стенке".

Никаких последствий, никому нет дела до поехавшего старшины с ножом, ритуальных порезов на десятке салаг и на нём самом.

Старшина затаился, был тише травы, ниже воды, сказал только как-то перед строем:

– Если чему-то меня служба и научила, это отмазываться. От всего отмажусь. Моё слово против вашего, попробуйте только вякните кому!

•••

Наутро после моего дежурства, на перекличку старшина не явился, но это никого не удивило, они постоянно друг с другом менялись, по своим каким-то законам. Позже выяснилось, что старшина ушёл ночью в "самоход" и не вернулся. Ушёл налегке, прихватив лишь нож да зубную щётку. Больше для выживания ему ничего и не надо было.

•••

Мы ещё невольно однажды пересечемся, он – матëрый бродяга и дезертир, я – без минуты дембель.

Я ненадолго даже загремлю на дизель по собственной глупости и недальновидности, которой ненароком воспользуется экс-старшина. А до тех пор он будет скитаться где-то по Бессарабии.

А ещё – в это же время пошли слухи, что в округе завелась дерзкая шайка: ограбления, похищения людей, вымогательства, грабежи и зверские убийства, совершались бандой, которая по меркам даже тех времен отличалась особой жестокостью. Держала в страхе всё Причерноморье почти два года. Во главе, как говорили, был совсем бешеный тип, по кличке Кот.

Присяга

Глава десятая, в которой опять почти ничего не происходит, а автор травит кавказско-манчжурские байки и философствует

В отпечатанной на машинке присяге было вычеркнуто "советскому союзу" и сверху от руки приписано "Украине" и другой ручкой дописано "народу". Некоторые путались и читали: "служу народу, Украине, Советскому Союзу", кто-то обещал служить просто "Народу Украине", очень хорошая клятва вышла.

Значило ли что-то на самом деле это формальное действие для пацанов, которые ни фига не добровольно, ни разу не желали гробить два года жизни (хоть бы и один или полтора, даже месяц жалко), а уж тем более обещать умереть за… Что?

Какая такая языческая, мистическая, фантастическая сила вкладывается в этот обрядовый ритуал светским государством? А если не до конца светском? Вот в том же христианстве есть Нагорная проповедь: "А я говорю вам: не клянись вовсе". Напомню, проповедь Христа.

Опа!

Произнеся пару фраз по формуле – превращаешься в могучего воина. Это происходит автоматически. Или алхимически, волшебно? Крекс-фекс-пекс, оу-о, ю а ин арми нау. Примерно так и относились.

О силе обрядов и ритуалов.

У меня родственники на Кавказе, муж и жена, у них дети. Пригласил как-то погостить, на что услышал увлекательную историю об их приключениях при пересечении границы с детьми в прошлый раз.

Люди обвенчались в церкви и отгуляли традиционную кавказскую свадьбу на "прымэрна читириста чилавек".

То есть, говорит мне двоюродный брат:

– Пэрэд богом и людьмы ми муж и жена! А сраний бумажька из ЗАГСа нэ палучил.

Вы не подумайте, паспорта и все справки у них и их детей были в полном порядке. А свидетельства о браке нет. Ну зачем оно им, если все традиционные обряды и формальности соблюдены, и они, действительно, со всех сторон – муж и жена?

То есть – почему в первом случае клятвы достаточно, чтобы тебя послали на смерть, а во втором "клянус! это мой жина и маи дэти! Мамай клянус!" – не очень, и тебя с семьёй не выпускают оздоровиться на курорте? Ещё и, цитата: "нимношька тюрма абищают".

Тем более – все знают, что кавказцы слов на ветер не бросают, и это точно его жена.Тем более – мамой клянется.

А что на свадьбе у невесты туфельку украли, теперь не в счёт? И что весь Ереван знает, за сколько её выкупили, и как дедушка Рубэн при торгах хватался то за кинжал, то за сердце? И что неделю и ещё два дня гуляли? Пойдите и спросите у любого в Ереване.

А в ЗАГСе, ну, бла-бла-бла, в горе и радости, пока смерть не разлучит, а тётка, которая даёт вам текст, сегодня утром баланс подбивала, (инвентаризация в ЗАГСе) и по статистике их заведения: каждый второй брак, вопреки обряду – через пару лет закончится дележом кухонных занавесок и прикроватных тумбочек.

Почему же никто не верит, даже при условии торжественно произнесенного: "Дяденька полиционер! Клянусь, я Иван Петров, а паспорт дома" "Честное слово, я не знаю, кто сожрал твою шоколадку!"?

Мой дед (неродной, но это неважно сейчас) воевал на Дальнем Востоке. Рассказывал такую историю: взяли они как-то в плен японцев, ну и поручено было их доставить куда-то там. Отправили его и ещё одного солдатика. И началось у них "Белое солнце Манчжурии". Долго ли, коротко – дошли. В пути как-то общаться научились и понимать друг друга. Вот дед у одного офицера и спрашивает в конце: "А почему, вас же 30 человек на нас двоих, вы даже попытку не сделали убить нас? Или сбежать хотя бы?" – тот даже обиделся, мол, мы же сдались, всё, признали ваше право победителя по отношению к нам, как можно теперь подлянки кидать, как будто мы притворились, что сдаёмся? Не по чести это было бы. Осуждающе так сказал.

И этот же японец потом перед казнью просил: расстреляйте только меня, я заслужил, а солдат моих отпустите, я за них ручаюсь, и я клянусь, они тоже клянутся, что никогда больше оружие против вашей страны не поднимут.

И дед говорил, что – да, они бы поклялись, и да, не воевали бы. Для них это не было пустым звуком, и даже император не смог бы приказать им нарушить эту клятву.

А других подробностей процесса принятия присяги я не помню.

____________

Конец первой части марлезонского балета

Оглавление

Монолог товарища военкома

Призывной пункт

Поезд в учебку

Фикса

Не баба

Пираты

Цыган

Лазарет

Август

Присяга