Поседевшая юность [Алексей Николаевич Першин] (fb2) читать онлайн

Алексей Першин – Поседевшая юность

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Было около восьми вечера, а солнце стояло, еще высоко над крышами поселка. Лучи его пронизывали зелень тополей, рисовали кружевные узоры на белой стене клуба. Сегодня по случаю субботы в железнодорожном клубе устроили танцы. Тесный зал не мог вместить всех желающих, да и душно было, несмотря на открытые окна. Старый, обшарпанный патефончик поставили на подоконник, и желающие могли танцевать на улице, на вытоптанной площадке. Здесь прохладно, зато имелись свои неудобства, когда со стороны станции доносился гудок паровоза и перестук колес, музыка тонула в этих звуках и, пока они не смолкали вдали, приходилось танцевать «под сухую».

Денис и его друг Вадим Зеленков танцевать не очень-то умели — кое-как переставляли ноги. Во-первых, потому, что глубоко презирали это занятие, как будущие Чкаловы, Папанины, вообще геройские люди. Во-вторых, Вадим начал учиться, да не понравилось, а Дениса при всем желании научить было некому. Единственная девушка, которую он мог представить своей партнершей в танце, одноклассница Рая Забелина, не удостаивала его своим вниманием.

Поэтому теперь, прислонившись к тополю и засунув руки в карманы брюк, друзья всем своим видом показывали полное равнодушие к тому, что происходило на площадке. Хотя именно к площадке и было приковано все внимание Дениса. Вернее, к танцующей с подругой Рае — смуглой красивенькой девушке, вполне сформировавшейся в свои почти шестнадцать лет. Из-за нее, собственно, и околачивались здесь оба — Денис по долгу влюбленного, Вадим — по обязанности друга.

И сладкую, и тягостную муку доставляла Денису эта девушка. С Раей они были, в сущности, одногодки, но Денис родился на три месяца позже. Из-за этой ничтожной разницы в возрасте как-то не клеилась у них дружба. И все-таки не мог он выбросить из души пленившую его смуглянку с белозубой улыбкой и часто думал о ней.

Их сближению помогло нечаянное происшествие. Денис с большим трудом приобрел верши и ставил их вблизи облюбованного островка в излучине речки Саволы, в самом лучшем, по его мнению, укромном уголке поймы. Савола там извивалась змейкой, образуя множество островков, берега их заросли кугой и осокой. Очень крупные и жирные там водились лини.

Однажды, извлекая из своей верши жирного линя, Денис вдруг услышал за спиной веселый девичий возглас:

— Попался, браконьер!

От неожиданности Денис вздрогнул, и линь выскользнул из рук. Шлепнувшись о землю, рыбина запрыгала по траве и вот-вот могла уйти в осоку.

Не сговариваясь, Денис и Рая бросились за линем. Линь попался крупный, сильный, увертливый. Во время возни с ним бретелька Раиного лифчика соскользнула с ее мокрого плеча, обнажив смугловатую высокую девичью грудь.

Рая вскочила, быстро поправила лифчик, Денис цепко ухватил линя за жабры и со злостью бросил его в мешок с рыбой.

Ни слова не было сказано о случившемся, но они притихли, разговаривать стали вполголоса. Переплывали на другой берег, взявшись за лямки солдатского вещевого мешка, в котором бултыхались рыбины, И смятение их незаметно прошло, оставив, однако, ощущение, что оба должны хранить тайну.

Встреча эта была не первой. Они вместе и раньше загорали на берегу Саволы, катались на плоскодонке. Около дуба, на бревнах, где молодежь собиралась на посиделки, Рая как-то взялась учить Дениса танцевать танго. Хотя не очень хорошо, но Чулков умел танцевать — учились всем классом в школе после занятий. Но тогда он притворялся, что никак не может одолеть танца — было приятно слушать ее милые наставления. Обнаружив хитрость, она погналась за ним и гулко шлепнула его ладошкой по спине. И тут же спросила, не скрывая нежности:

— Больно, Деня?

— Очень. Идти не могу.

Рая не могла не понять, что ответ шутливый, и все-таки терла ушибленное место и добрым взглядом смотрела Денису в глаза: хорошо ему?

То было первое робкое чувство…

И вот встреча на островке…

Домой с рыбой шли рука об руку. Босые ноги мягко тонули в луговой траве, золотившейся от множества желтых цветов. По небу плыло одно-единственное пушистое облако, похожее на взбитую мыльную пену. Тень бежала по лугу, они дружно бросились догонять ее. Бежали и смеялись чему-то, даже слезы выступили. Добежав до стожка сена, не сговариваясь, плюхнулись на него. Лини и караси, вывалившиеся из мешка, еще живые и сильные, извивались и прыгали на лугу.

Так и лежали с минуту двое счастливых, пьянея от запаха сена и пугаясь самих себя.

Счастье, о котором не каждому расскажешь, переполняло обоих.

И вдруг — случай, нелепый, обидный…

Дня три спустя, Денис нежданно-негаданно встретил Раю с Сашкой Казаченко, длинноногим слесарем из депо, о котором рассказывали, что он огребает многие сотни. Он вел ее по улице под руку и, в чем-то убеждая, ласково и заискивающе заглядывал ей в глаза.

От неожиданности Денис остановился.

Рая, наверное, почувствовала, что за ней наблюдают. Взгляды их встретились, и девчонка от смущения была готова сквозь землю провалиться. Она замедлила шаги и попыталась вырвать руку, но Сашка цепко держал ее за локоть. И они ушли, провожаемые растерянным взглядом Дениса.

Если бы не смущение Раи, Чулков не придал бы значения этому случаю — мало ли могло быть причин, которые заставили ее встретиться с Казаченко!.. Но ей было неловко, стыдно. И стало ясно — Рая дружна с ним. Может, и гуляет.

… Вот и сейчас к танцующим подошел Сашка, и Денис почувствовал, как у него напряглись мышцы. Сашка был года на три старше Дениса, но в пятом классе они учились вместе, потому что Сашка несколько раз оставался на второй год. Частенько доставалось Денису от великовозрастного драчуна. Наверное, памятуя о его увесистых кулаках, которым в классе никто не мог противостоять, и вступил Денис впоследствии в школьный кружок бокса.

За эти годы Сашка заматерел и выглядел теперь здоровенным взрослым парнем. Судя по розовым пятнам на лице, был он выпивши. Патефон, хрипло кашлянув, умолк, и Сашка с добродушной улыбкой подошел к Рае. Что-то сказал ей, она отрицательно покачала головой. Патефон заиграл фокстрот о Челите, для которой «все двери открыты», Сашка взял Раю за руку и потянул в круг, она попыталась вырвать руку, но безуспешно. На липе ее отразились страх и отчаяние…

Не успев ничего подумать, Денис бросился вперед и тычком нанес удар по широкой Сашкиной физиономии. Сашка мгновение оторопело таращил на Дениса глаза, затем что-то выкрикнув, размахнулся… Не пригнись Денис, этот удар послал бы его в нокаут. Но он уже кое-чему научился в боксерском кружке. Не успел Сашка развернуться для нового удара, как Денис впечатал снизу свой кулак ему в подбородок. Сашкина голова мотнулась, но на ногах парень устоял и левой сумел влепить Денису такую затрещину, что у того в голове загудело и цветные круги заходили в глазах.

Теперь уже Сашка опомнился, и следующий удар свалил бы Дениса с ног, но тут подоспел Вадим. Кулак его попал Сашке в переносицу, у того хлынула из носа кровь. Сашка прижал ладони к лицу, а Денис, от бешеной ярости ничего не видя, кроме своего ненавистного противника, не слыша криков: «Прекратите безобразие!», «Да разнимите же их!», «Милиция! Милиция!», принялся молотить Сашку и с правой и с левой… Кто-то схватил его было сзади за плечи, он вывернулся и ударил схватившего, не ведая кому достался удар…

Резанул по ушам близкий дребезжащий свист… Сашка вдруг исчез, словно сквозь землю провалился.

— Денис, бежим! Милиция! — услышал голос Вадима.

Метнулся было прочь от клуба и попал прямо в объятия милиционера.

— Тихо, тихо, мальчик. Ти-иха…

Милиционер легко завернул ему руку за спину, и Денис сразу вдруг обмяк.

«Ну все, теперь начнется», — мелькнуло в голове… Что именно начнется, он еще не знал. А перед глазами уже встали лица: суровое, смугло-цыгановатое лицо отца, заплаканное — матери, официально-сухое — директора школы.. И что там еще бывает… Ах да, суд или что-то другое… В общем ужасное…

И еще подумалось: «А завтра утром собирались на рыбалку…»

— Ну пошли, молодой человек, тут недалеко…

Мысли начали проясняться. Словно пелена упала с глаз Дениса. Он увидел, что идет от клуба по направлению к главной улице поселка, где находилось железнодорожное отделение милиции. Действительно недалеко. Идет по мостовой. Народ с тротуаров смотрит… Стыд-то какой!

— Товарищ милиционер, не виноват же он… Тот пристал к девушке, нашей однокласснице, а он…

— Адвокатов не требуется, Зеленков. Я видел, как он парня молотил. А ты шел бы подобру-поздорову домой…

Денис обернулся. Чуть позади, рядом с милиционером, шагал Вадим.

— С чего это я пойду домой? Я тоже дрался. Отвечать, так вместе…

— Я тебя не видел…

— Но я же дрался.

— Ну, вольному воля… Желательно папашу посрамить — иди.

Теплое чувство благодарности к другу волной обволокло сердце. И тотчас сделалось тревожно.

«Напрасно Вадька лезет на рожон, ведь Иван Иванович — секретарь райкома… Вот, скажут, у партийного руководителя района сынок в милицию попал…»

Выдавил через силу:

— Зря, Вадим… Не ввязывайся… Я уж один…

— Помолчи, рукосуй… «Один, один…»

В приемной комнате отделения сильно пахло краской и мелом после недавнего ремонта. За деревянным барьером скучал дежурный. Увидев вошедших, он оживился, поправил белую фуражку, бросил взгляд на дешевенькие ходики, тикавшие у него за спиной.

Милиционер изложил обстоятельства дела.

— Этот, — кивок в сторону Дениса, — затеял около клуба драку, избил в кровь человека, пострадавший убежал…

— Что ж, составим, как положено, протокол, — удовлетворенно сказал дежурный и достал из ящика стола несколько листов линованной бумаги и ученическую ручку. — Фамилия, имя, отчество? Так, Чулков Денис Николаевич. Возраст? Шестнадцать лет. (Гм, из молодых да ранний). Род занятий? Ученик девятого класса железнодорожной школы. (Выучили на нашу голову)…

Когда были записаны анкетные данные, и дежурный собрался излагать суть происшествия, «выразившегося в хулиганских действиях гражданина Чулкова Д. Н.», вмешался Вадим:

— Теперь записывайте и меня.

— А вы кто? Свидетель?

— Нет, участник драки.

Дежурный вопросительно взглянул на милиционера.

— Этого я знаю — сынок секретаря райкома товарища Зеленкова, — объяснил тот. — Стоял рядом, но чтобы наносил удары — не видел.

— Та-ак, — дежурный вынул платок, промокнул лицо — июньский вечер выдался на редкость душный. — Вы что же, разнимали дерущихся?

— Да нет, — упрямо набычился Вадим. — Мы с Чулковым друзья и вместе лупили Казаченку — пусть не пристает к девушке…

— Ну что ж, я сам позвоню Ивану Ивановичу о твоем поведении, думаю, он тебя не похвалит. А ты, — дежурный перевел взгляд на Чулкова, — посидишь у нас, пока за тобой не придут родители. Проведем с ними беседу, чтобы не распускали сыночка. Кто они у тебя?

— Отец — слесарь депо, а мать — колхозница.

— Ну вот, а пока посиди и подумай о своем поведении. — Увидев, что Вадим продолжает стоять около барьера, дежурный округлил глаза: — В чем дело, Зеленков? Не желаешь быть свободным?

— Не могу я быть свободным, — сказал Вадим. — Вместе дрались — вместе отвечать должны. А отпустить: хотите — отпустите обоих.

— Так-так, в благородство играете, — дежурный иронически прищурил глаза — Ультиматумы ставите… Что ж, посидите, товарищ Зеленков вам спасибо не скажет.

2

Томительно тянулось время. Камера, в которую их поместили, не имела окон, лишь тусклая лампочка горела под потолком. Две скамейки вдоль стен — вот и вся мебель.

— А зря все-таки ты, Вадька… — начал было Денис.

— Заткнись! — хмуро оборвал Вадим. — Дали бы по паре хугов этому обормоту и смылись. А ты прямо взбесился… Мне врезал ни за что ни про что…

— Как… тебе!?

— Да я ж тебя оттянуть хотел, а ты — рраз! До сих пор челюсть ноет…

— Ты… это… — Денис поежился, будто его сквозняком прохватило. — Я же не видел…

— Вот и говорю: ослеп от бешенства. Нельзя же так.

У Вадима нашлось зеркальце. Осмотрели «раны Игоревы». Продолговатое, худощавое лицо Дениса, обычно улыбчивое, сейчас было угрюмым, светло-зеленые глаза его утеряли выражение веселого удальства, в них стыла тоска. Под правым глазом наливался багровостью синяк. Хорошо еще, что нос крепкий, а то бы кровью умылся. На круглом скуластом лице Вадима видимых повреждений не было, но по тому как он говорил сквозь зубы, стараясь не раскрывать рта, чувствовалось, челюстные связки у него побаливают.

— А Капитоша ничего не знает, — вздохнул Денис.

— Ну да, только его не хватает для полной компании, — вяло отозвался Вадим.

Разговаривать не хотелось. Сидели рядышком, привалившись к облупленной стенке.

«Как в школе, только парты нет», — с горькой иронией подумал Денис.

Да, шесть лет сидели они с Вадимом за одной партой. А впереди обычно занимал место Ленька Костров по прозвищу Капитоша. Прозвище происходило от слова «капитан». Всему классу было известно, что Ленька твердо решил после окончания десятилетки поступить в мореходное училище и стать капитаном дальнего плавания. В зимние каникулы он приступил к постройке метровой модели учебного парусника «Товарищ», и теперь строительство приближалось к завершению.

Денис с Вадимом немного завидовали постоянству друга, его верности мечте. Их собственные увлечения менялись не то что каждый год, а каждый месяц. Во время ледового дрейфа папанинцев они решили стать полярниками, после перелета Чкалова — летчиками, после событий у озера Хасан — героическими командирами Красной Армии, вроде лейтенанта Мошляка, водрузившего красное знамя на сопке Заозерной…Разница в характерах не мешала ребятам постоянно держаться троицей и на улице и в школе.

Дениса и Вадима, кроме того, связывало нечто большее, нежели тяга мальчишек к товариществу, связывала тайна, не придуманная, а «всамделишная», принадлежавшая не столько им, сколько их отцам. Собственно, если разобраться, то никакой тайны не было, а была таинственная захватывающая история, благодаря которой они, мальчишки, родившиеся на восьмом году Советской власти, как бы осязаемо почувствовали дыхание жарких ветров гражданской войны.

3

Денис учился во втором классе, когда к ним пришел новый учитель Иван Иванович Зеленков. Высокий мохнатобровый человек с двумя глубокими морщинами от скул до подбородка, просекавшими его щеки, он выглядел строгим и мрачноватым. Глаза у него были внимательные и как бы всевидящие — созоруешь у него за спиной, а он, не оборачиваясь, сделает тебе замечание. Да и охота ли тут озоровать, когда слушать его хотелось и день и ночь — так интересно вел он уроки. Приехал учитель из Самары вместе с семьей. В одном классе с Денисом стал учиться и сын Ивана Ивановича Вадим. Мать Вадима, как оказалось, недавно умерла, что и побудило учителя бросить насиженное место и переехать в безвестный поселок, районный центр Черноземья.

Постепенно Иван Иванович побывал дома у всех своих учеников. Пришел он и к Чулковым. Отец, человек хлебосольный, усадил его за стол, напоил чаем. За разговором выяснилось, что оба — участники гражданской войны. Отец воевал у Пархоменко командиром эскадрона, Иван Иванович, пулеметчик на германском фронте, впоследствии стал большевиком, комиссаром полка.

Учитель стал часто бывать у Чулковых, подружился с отцом Дениса, Николаем Семеновичем. И не только потому, что оба оказались красногвардейцами, дрались с беляками в гражданскую войну. Отец Дениса как-то сказал, что обидно ему за сына и других детишек, которым учиться приходится в полутемной избе.

— Выходит, мы им и школы-то настоящей не завоевали? Так, Иван Иванович?

Расцвел учитель от этих слов. Зеленков, как выяснилось, «устал воевать» за новое здание школы. Поддержка отца Дениса и других многодетных фронтовиков — а их набралось пять человек — оказалась своевременной. В областных инстанциях состоялся «крупный разговор». Просьбу о строительстве нового школьного здания удовлетворили.

Через несколько дней отец взял с собой Дениса в Шиповский лес. Отправились целым обозом. Все бревна для будущей школы должны были вывезти на одиннадцати подводах. И подводы не простые, их можно раздвигать и удлинять метров на десять с помощью длинной осевой слеги — гривки. Да и лошадей выбрали самых выносливых, по две на каждую подводу. Только все равно Денису не верилось, что на одиннадцати подводах можно увезти целую школу.

Так как путь был не близкий — Шиповский лес находился от села Валки за много километров — обоз тронулся в путь на зорьке летнего июльского дня. Денька шагал сперва поодаль по росистой мягкой траве. Босые его ноги купались в жгучей прохладе. Денька ежился. Озябнув, взобрался на телегу. Под ним мягко зашуршала недавно скошенная, но уже привядшая трава, и нежно-нежно запахла мятой и остро, пряно — полынью. Привалившись к чьей-то спине, он согрелся и заснул.

Разбудили его назойливые мухи. Солнце уже стояло высоко в небе, было жарко.

Во все стороны, на сколько хватало глаз, раскинулась холмистая равнина. Холмы были пологими, длинными. За лоскутными полями (не везде еще обобществили землю) угадывалась степь — там бродили пестрые стада. По обе стороны дороги позванивала колосьями вызревающая рожь. До нее, если захочешь, рукой дотянешься.

Зной. Мухи. Глухой топот лошадиных копыт. Позвякивали ведра о гривку телеги.

Отец, учитель и он, Денька, ехали на передней подводе. Пока Денис дремал, взрослые изредка перебрасывались ленивыми фразами. Вначале Денька не обращал на их разговор внимания, а потом стал с интересом прислушиваться к неторопливой, но далеко, как позже он понял, не пустячной их беседе. Разговор шел о гражданской войне. Тема эта, чувствовалось, очень волновала обоих. Увлекательные до жути были истории из военной жизни. Но с появлением учителя Денис уразумел, что во времена революции и гражданской войны не все было гладко и просто…

Отец после глубокого вздоха в десятый раз, наверное, произнес фразу, набившую Деньке оскомину:

— Ох, крепко мы сцепились с этой подлюкой Махно.

Иван Иванович почему-то не спешил с ответом.

— Странно, — наконец отозвался он. — Воевали в одних местах, а не довелось путям нашим скреститься.

— А я, Иван Иванович, не удивляюсь. Тыщи людей поднялись. Попробуй все пути скрестить и обзнакомить.

— И то правда.

Вскоре устроили привал, чтобы и самим перекусить, и лошадям отдых дать. К разговору о гражданской войне больше не возвращались, да и Денька отвлекся — наблюдал за отчаянно смелым, любопытным сурком и забыл о разговоре.

Незаметно подкрался вечер. Они уже целый день находились в пути. Тихий скрип телеги в сумерках нагнал на Дениса дремоту, и он снова уснул.

В лес они почему-то приехали только утром. Темновато было под разлапистыми кронами дубов. Солнце не могло пробить лучами шуршащую толщу зелени. Мощь и высота деревьев подавляла.

Денис был потрясен тем, что открылось его глазам. До той поры с лесом он был знаком по рощице около деревни, где они играли в войну. Правда, был у Чулковых сад, хороший сад со множеством плодовых деревьев, но лес ни в какое сравнение не шел с их садом. Жалкой, ничтожной казалась теперь и рощица около села.

Быстро оборудовали шалаш, и закипела работа. Взялся за топор и учитель. Глядя на него можно было подумать, что он всю жизнь был лесорубом.

На Деньку никто не обращал внимания. Ему же казалось, что он всем помогал. Заблуждение это рассеял отец.

— Занялся бы ты своим делом, — сказал он. — Вон какой лес! Когда еще увидишь?..

И в самом деле! Все вокруг неведомо, заманчиво, сказочно… Неподалеку Денис заметил толстенный дуб. Обошел его и насчитал пятнадцать шагов по окружности. Это было невероятно. Обошел снова. Правильно, пятнадцать. Вот так дуб! Действительно, где такой найдешь? У этой громадины даже корни не умещались в земле и торчали наружу уродливыми горбами. Древний, мохнатый, с потрескавшейся и опадающей корой, он покорял и устрашал своей огромностью. Из трещин в коре выглядывали нежно-зеленые и трогательные побеги. Они робко прижимались к могучему стволу. Сквозь тридцатиметровую толщу листвы не видно пи солнца, ни голубизны неба. Под дубом царил вечный мрак, потому, наверное, и не росла под ним трава.

За дубом начинались заросли орешника непролазная чащоба. Пробившись сквозь нее, Денька из серо-зеленого сумрака вырвался вдруг на свет. Синим шелком сняло над головой небо, тихонько шумели кудрявые верхушки берез.

Здесь было жарко. И какая трава вокруг! Денис упал на нее ничком и даже рассмеялся от удовольствия, кружилась голова от пряного аромата. Казалось, что воздух здесь густой, как мед.

Хорошо!

Денис улегся на спину и стал смотреть в небо. И вдруг услышал разноголосье звуков. Свист, щелканье, нежные трели или простое: тук-тук, тук-тук… Сколько здесь птиц!

Попавшая в глаз мошка заставила Дениса вернуться к лесорубам.

…И вот уже вечер. Лес потемнел и стал казаться непроходимым. Отец и учитель стали обрубать ветви, а потом пилили стволы. Вот отец выпрямился. С силой вонзил топор в пенек, с хрустом в суставах потянулся и весело провозгласил:

— Шабаш, ребята, кончай работу! Хоть бы это вывезти.

— Ничего, вывезем, — успокоил Иван Иванович.

Он тоже потянулся, но как-то вяло, совсем не так, как отец.

— Зверски, просто зверски устал я, Семеныч, — будто извиняясь, признался Иван Иванович и бросился ничком на траву. — Все-таки растерял силушку. Интеллигенция, брат, ничего не попишешь.

Отец ответил добродушно:

— Не силу потерял, товарищ Зеленков, а привычку. По себе знаю. Помнится…

И вдруг отец осекся. Денис проследил за его взглядом. Отец держал на весу пустую кружку, которой еще не успел зачерпнуть воду из ведра, и не отрывал глаз от обнаженной головы Ивана Ивановича. Когда тот повалился на траву, кепка с него слетела, и на голове обнажился бугристый рубец. Он-то, этот явный след войны, и приковал к себе взгляд отца.

Так и не зачерпнув воды, отец повесил кружку на сук, отошел немного в сторону и опять пристально взглянул на Ивана Ивановича. Тот лежал, откинув правую руку в сторону, а левой как бы защищал голову, но к ней не прикасался. Что-то неживое было в этой позе учителя, неестественное. Деньке стало не по себе.

Отец долго молчал, о чем-то размышляя. Потом потеребил подбородок и сказал вполголоса, будто сам себя убеждая:

— Да нет, чепуха… Быть того не может.

— Ты о чем это? — глухо донесся голос учителя.

— Вам бы до пояса помыться — все как рукой снимет, — политично перейдя на «вы», проговорил отец.

— Это можно, — согласился Иван Иванович. И тут же, стащив повлажневшую рубаху, окатил себя водой из ведра.

После ужина отец подсел к учителю. Вот они закурили, глубоко затянулись. Отец сидел на пеньке, учитель растянулся на земле, подперев рукою голову. Отец покосился на его фуражку и нарочито равнодушным голосом спросил:

— Так где, говоришь, тебе голову-то хотели снести?

Учитель посмотрел на отца и сел.

— Снести? Мне ее столько раз пытались, срубить, что я со счету сбился.

— Ну в тот раз, когда документы закапывал?

Лицо Ивана Ивановича посуровело, и он с неудовольствием ответил:

— Э, да стоит ли об этом?

— А все-таки?

Учитель долго молчал, потом назвал какой-то Стародубский район.

Отец сидел в расслабленной позе уставшего человека, лениво потягивал толстую и ужасно вонючую цигарку, но услышав о Стародубском районе, весь напрягся. Потом резво встал, сделал шага два в сторону и снова бросил острый взгляд на фуражку.

— А ну-ка сними ее.

— Кого ее? — удивился Иван Иванович.

— Да кепку свою.

Учитель насмешливо фыркнул.

— Или понравилась?

Но кепку все-таки снял.

Рукою с зажатой между пальцами цигаркой отец потер подбородок.

— Ну так вот, Иваныч. Конечно, очень может быть и ошибаюсь… Но кажется мне… Да нет, точно это. Тот самый, кто тебя доставил в лазарет… Словом, это я тебя уволок.

Учитель медленно стал подниматься. Поднимался долго, а потом еще дольше надвигал на голову плоскую, как блин, безобразившую его кепку.

— Н-не может быть!

Отец глядел на учителя исподлобья и глубоко дышал.

— Нет, может. Этим, брат, не шутят. Я сразу подумал, когда еще первый раз о том заговорили. Да все не верил себе, приглядывался.

И надо же случиться такой досаде — отца позвали по неотложному делу. Он оставил обоих, не ведая, как они взволнованы и взбудоражены. Денис, правда, почти ничего не понимал. Что за история произошла у Ивана Ивановича с отцом? Наверное, они уже говорили об этом раньше. А он, Денис, проспал и теперь вот мучился, пытаясь понять, о чем говорил отец с учителем, что случилось тогда, в гражданскую.

Но в тот день Денис ничего нового не узнал. А все началось просто. Еще до поездки в Шиповский лес Николай Семенович сказал учителю: «Непонятное получается… Был ты на гражданской комиссаром полка, должность не маленькая… А теперь — рядовой учитель младших классов в заштатном пристанционном поселке. Да к тому же и не коммунист. В чем дело?»

И вот что рассказал Иван Иванович.

Будучи на Царицынском фронте, он выразил недоверие одному из крупных работников штаба, бывшему офицеру. Тот подал на комиссара полка рапорт вышестоящему начальству. Начальство, также из бывших офицеров, приписало Ивану Ивановичу «небольшевистский подход к военным специалистам». Получил Иван Иванович строгий выговор по партийной линии и был понижен в должности до командира конного взвода разведки. Полк бросили против банд Махно на Украину. Во время одной из разведок взвод окружили махновцы. Порубили всех. Свалили и Зеленкова. Удар клинком пришелся по голове (Иван Иванович раздвинул волосы и показал бугристый рубец от лба до макушки), но живуч оказался бывший комиссар.

Когда очнулся, ползком добрался до рощицы, и, опасаясь, что добытые в разведке документы и партийный билет достанутся врагу, уложил их в кожаный кисет и закопал под деревом.

Пришел в себя только в лазарете, в тылу. Оказывается, кто-то подобрал ого, доставил к своим. Отлежался в госпитале, рана зарубцевалась. Прибыл в полк, доложил о том, что произошло. Ивану Ивановичу не поверили. Свидетелей не было, — кто его привез в лазарет, так и не узнал. Парткомиссия обвинила его в том, что, струсив, он выбросил партбилет, и в партии не восстановила.

К тому времени война закончилась. Иван Иванович демобилизовался в звании красноармейца, уехал на родину, женился. Долго работал грузчиком в порту, потом пошел учиться на рабфак…

Все это и прослушал Денис — он сладко спал, сломленный истомой июльской ночи. А до той поры долго размышлял над только что услышанным: что же такое произошло у отца с учителем?

Денис лежал с открытыми глазами на душистом сене, заботливо укрытый какой-то одежиной отца, и все думал, думал… Но, видимо, от лесного воздуха, от обильного ужина его разморило.

Когда открыл глаза, было еще темно. Над головой острыми иглами блестели звезды. А совсем рядом задушевно звучала песня:

Вечерний звон-н.»

Вечерний звон-н…

Денис узнал голос отца. Учитель и другие мужики-лесорубы подхватывали:

Бом-м!..

Бом-м!..

Бом-м!..

И столько очарования было в этой песне, что Денис неожиданно всхлипнул от полноты чувств. Хотелось обнять весь мир. Хотелось совершить что-то великое, неповторимое. Но… он опять уснул. Сквозь чуткую дрему где-то на грани сна и сказки цветными брызгами разбивалось это: «Бом-м!.. Бом-м!..»

Но есть, есть справедливость на свете! Разговор, прерванный в лесу, продолжился в их доме. Отец и учитель зашли, чтобы выпить по маленькой за хорошее начало, а главное, наверно, поговорить.

После первой рюмки отец вдруг спросил:

— Так, говоришь, в Стародубском уезде?..

— Что? — всполошенно отозвался Иван Иванович, хотя, как показалось Денису, хорошо понял о чем его спросили.

— Ну где тебя порубали махновцы?

— В Стародубском, говорил же тебе…

Отец облегченно рассмеялся, выбросил сильную руку через стол, положил на плечо сидевшего напротив учителя.

— Все совпадает, Иваныч. Это я тебя тогда вынес.

Учитель медленно поднялся, рука отца упала на стол.

— Голова распухла от дум. Не может того быть, Николай Семенович. Такое совпадение!.. Нет, не может быть.

— Нет, может, — твердо сказал отец. Улыбка погасла на его лице, переносицу прорезала глубокая вертикальная складка. — На рассвете мой эскадрон накрыл махновцев, пьяные были. В деревне Просянка. Помнишь такую?..

— Да вроде под Просянкой случилось, — напряженно вглядываясь в лицо отца, проговорил Иван Иванович.

— Ну, порубали мы их, — продолжал отец, — сделали привал неподалеку. Я коня в поводу вел, чуть на тебя не наступил. Застонал ты, а то бы за мертвого принял — все лицо было залито кровью. Довез до лазарета, сдал фельдшеру… Помнишь, какого обличья ваш фельдшер?

— Рябой. С лошадиной физиономией да еще в очках.

— Все правильно.

Иван Иванович схватил отца подмышки, поднял рывком, они крепко обнялись. Потом мать принесла из магазина новую бутылку водки, Дениса отправили спать — поздно было, а отец с учителем сидели за столом за полночь.

Произошел этот разговор за несколько дней до начала каникул. А недели через две, явившись с работы, отец объявил, что с завтрашнего дня он в отпуске, и велел матери собирать их с сыном в дальнюю дорогу. Когда Денис узнал, что вместе с учителем и его сыном Вадимом они поедут на Днепропетровщину, в село Бельцы, чтобы попытаться найти кожаный кисет, зарытый когда-то взводным Зеленковым под деревом, восторгам его не было конца.

Вот это приключение! Вот это да! Ребятам рассказать — не поверят! С деревянной саблей в руках вырвавшись на улицу, помчался Денис к дому, в котором квартировал учитель, чтобы вместе с Вадимом разделить общую радость…

В этой поездке они по-настоящему подружились. На поезде ехали почти двое суток, с двумя пересадками. Днем, не отрываясь, глазели в окно вагона, а за ним открывался новый неведомый мир — широкие реки, шахтные копры и терриконы, огромные порода и заводы, бескрайние степи… Уже одно то, что они видели все это вместе, сближало их.

Высадились на глухом полустанке. Отец сказал, что в погоне за остатками махновских банд именно здесь он со своим эскадроном перешел железную дорогу. Ребята огляделись вокруг, словно надеялись увидеть следы множества конских копыт.

— Здесь? — недоверчиво переспросил Денис.

— Вот по этим деревянным мосткам…

Ребята подошли к мосткам и долго смотрели на них, точно на редкостную реликвию. Надо же! Гражданская война представлялась им такой же давнишней историей, как нашествие Наполеона. А тут, вот они, мостки из старых шпал, по которым переходил дорогу красный эскадрон…

— И будка эта же была? — спросил Вадим, показывая на окруженную садом белую хатку неподалеку.

— Она самая, — подтвердил отец.

Что-то чудесное, сказочное виделось Денису в таком неожиданном сближении давнишнего с нынешним.

— Ну, по коням, — сказал отец. — До Бельцов километров семь топать.

В деревню пришли, когда уже смеркалось, переночевали в крайней хате. Утром Иван Иванович спросил хозяина: нет ли поблизости рощицы, неподалеку от которой шестнадцать лет назад махновцы положили взвод красных? Мужик ответил, что была дубовая левада верстах в трех, да в двадцатые годы повырубили ее, всего, может, с десяток деревьев и осталось. Учитель помрачнел.

— Не журись раньше времени, — подбодрял его отец — Поищем, глядишь, и найдем.

От рощицы действительно осталась лишь небольшая группа деревьев. Чуть в стороне от них, особняком, стоял огромный разлапистый дуб. Иван Иванович сразу направился к нему. Ребята едва поспевали за взрослыми.

— А ты уверен? — услышал Денис голос отца.

— Помню — очень толстое было дерево. А здесь толще этого великана не найти, — как-то торопливо, будто на бегу, отозвался учитель.

И вправду, корявый, шишкастый ствол дуба могли обхватить разве что трое взрослых мужчин. Отец достал из мешка саперную лопату и начал перекапывать землю вокруг толстых корней. Потом за лопату взялся Иван Иванович, его опять сменил отец. Копнул несколько раз и, отложив лопату, начал разминать черный комок земли.

— Кажись, есть! — сказал он с придыханием.

Ребята с жадностью смотрели на черный, полуистлевший кожаный мешочек, лежащий на широкой ладони отца. Учитель взял кисет и попытался развязать. Руки его дрожали. Тогда отец достал из кармана нож, спокойно распорол кисет и извлек оттуда пачку потемневших бумаг, на которых проступали буквы. Он начал осторожно перебирать их, вернее, отделять одну бумагу от другой. И вот появилась на свет тонкая книжечка с обложкой сероватого цвета.

Что тут сделалось с Иваном Ивановичем! Он схватил книжечку, поднес ее к глазам и побледневшее лицо его стало мокрым от слез.

— Ну, ну, не надо, — похлопал учителя по плечу отец, — сохранил, выходит, дубок твой партбилет…

Учитель кивал, а слезы лились по его щекам, и он, не стыдясь, вытирал их рукавом. А Вадим испуганно прижимался к нему и только повторял:

— Папа, папа, не плачь…

И тут вдруг случилось совершенно неожиданное. Их окружили какие-то люди, и один из них, усатый, с ружьем за плечами сказал:

— А ну-ка, гражданы, покажите ваши документы!

Как потом выяснилось, хозяин хаты, в которой они ночевали, после их ухода пошел к председателю колхоза и рассказал, что его постояльцы разыскивают леваду, где когда-то махновцы порубили красную разведку. Не бывшие ли махновцы явились — мало ли что им надо! А детей прихватили вроде для прикрытия…

Пришлось показать документы. А когда отец рассказал собравшимся всю историю Ивана Ивановича, усатый с ружьем — он-то и был председателем колхоза — разулыбался и проговорил:

— Товарищи, никуда вы сегодня не уедете, вы гости нашего колгоспу. Я сам у Щорса воевал и вас, дорогих моих товарищев, приглашаю к себе.

Два дня жили они у председателя колхоза. И каких только рассказов о гражданской войне, каких только песен не наслушались! Денис и Вадим подружились с детьми председателя, двумя мальчиками и девочкой, ловили с ними на речке раков. Дениса и Вадима считали почему-то братьями, их так и звали — «браты». В сущности, это была правда — они чувствовали себя братьями после всего пережитого вместе. Потом на телеге председатель их доставил на полустанок и посадил в поезд.

Дня через три после приезда домой Иван Иванович укатил в Москву. Во время его отсутствия Вадим жил в семье Чулковых, и тут братство ребят укрепилось окончательно.

Учитель явился однажды августовским вечером и прямо с порога сказал отцу одно слово:

— Восстановлен!

Они с отцом обнялись, потом долго разговаривали, сидя за столом. Когда утром Денис проснулся, Вадима рядом не было. Денис помчался к учителю с твердым намерением упросить его, чтобы Вадим продолжал жить у них.

Иван Иванович, положив обе руки на плечи Дениса, сказал:

— Я понимаю тебя. Ты хочешь, чтобы Вадим был тебе братом. Но ведь чувство братства не зависит от того, вместе или раздельно живут братья. Ваши дела, все ваши действия должны быть согласованы. Вы должны и можете поставить перед собой большую благородную цель и планомерно добиваться ее, помогая друг другу. Вот это и есть братство в большом и принципиальным значении этого слова. Во всяком случае я так это понимаю.

Потом Иван Иванович стал директором школы, заочно закончил пединститут, заведовал районным отделом народного образования, добился открытия в окрестных селах нескольких школ. Его избрали вторым секретарем райкома партии. А в прошлом, 1940-м году, стал он руководителем районной партийной организации. Окрепла их дружба со слесарем депо Николаем Семеновичем Чулковым, отцом Дениса. Часто вечерами сиживали они за самоваром, вспоминали дни минувшие, обсуждали сегодняшние дела. Сидели тут же комсомольцы Денис Чулков и Вадим Зеленков — любили они слушать разговоры отцов.

4

И вот теперь они, комсомольцы, дети героев гражданской войны, дети коммунистов, сидели в КПЗ железнодорожного отделения милиции. Позор! От этой мысли больно сделалось Денису, и щеки его будто схватились пламенем. Сказал:

— Дурак все же ты, Вадька. Ну я — ладно. Придет отец, стегнет ремнем — подумаешь! А ты Ивана Ивановича позоришь, скотина!

— Сам скотина, — огрызнулся. Вадим. И, помолчав, сказал серьезно: — Пойми ты, балда, не мог я иначе. Ну, не мог и все — через себя не переступишь. Понятно тебе это или нет?

— Да ладно, чего уж теперь…

— Вот именно, только язык об зубы оббивать…

Оба почему-то весело расхохотались. А время тянулось томительно медленно.

— Хоть бы почитать чего-нибудь дали, — сказал Денис.

— Пошли милиционера в райбиблиотеку. Пусть принесет «Приключения Шерлока Холмса», — отозвался Вадим.

— Ага, а по дороге захватит бутылку ситра за свой счет.

— Точно, и пару калачей.

Посмеялись. Но шутить уже не хотелось, начало клонить ко сну. Только улеглись — Денис на одной скамейке, Вадим на другой — как звякнул дверной замок, и на пороге появился дежурный.

— А ну выходи, шкеты!

— Куда? — вскакивая со скамейки, поинтересовался Денис.

— Куда пошлют. Зайдите в дежурную комнату.

Когда ребята переступили порог дежурной комнаты, они увидели Ивана Ивановича. Он стоял у барьера и смотрел на них. Лицо его было непроницаемо, только суровые складки на щеках, казалось, обозначались еще резче.

— Здравствуйте, Иван Иванович, — негромко сказал Денис.

— Здравствуйте, граждане хулиганы, — бесцветным голосом ответил Иван Иванович.

— Мы не хулиганы, — угрюмо буркнул Вадим. — Мы наоборот… Мы девушку от пьяного хулигана защищали.

— Герои, значит? Может, вам еще и медали на грудь повесить?

Друзья молчали, понурив головы. Иван Иванович обернулся к дежурному.

— Так я забираю обоих?

— Пожалуйста, товарищ Зеленков. Только уж проведите с ними работу, чтобы такого не повторялось.

— Придется.

Вышли на улицу. Было темно, тускло светили редкие уличные фонари, где-то далеко лаяла собака, со станции доносился шум проходившего поезда. Ребята понуро шагали за Иваном Ивановичем. Молчание нарушил Вадим.

— Папа, объясни все-таки, в чем мы виноваты?

— В том, что поставили себя на одну доску с пьяным хулиганом. Если уж защищаешь честь девушки, то делай это так, чтобы не унизить собственного достоинства. Но такое доступно людям, «которые умеют работать не только кулаками, а и головой. Должно быть, вы к их числу не относитесь…

Они остановились у подъезда дома, где жил Иван Иванович.

— Шагай домой, — сказал секретарь райкома, положив руку Денису на плечо. — И скажи отцу, чтобы зашел ко мне завтра вечером.

— Не забудь — утром на рыбалку, — шепнул Вадим.

— Ладно, в шесть жду вас с Капитошей.

5

Туман над рекой Саволой расползался рваными клочьями. Лучи невысокого еще солнца высветили кудрявую зелень прибрежного ивняка, разбросали розоватые блики по шелковистой водной глади, вспыхнули рубиновыми и синими блестками в седоватой от росы траве.

Денис, Вадим и Ленька, белобрысый голубоглазый парень ростом повыше своих товарищей, зато поуже в плечах, шагали с удочками по травянистой тропинке, петляющей вдоль берега реки. Шли босиком, подвернув до колен штанины.

— Обормоты, вы зря возмущаетесь, — философски изрек Ленька, которому Денис и Вадим только что рассказали о своих вчерашних приключениях. Немного подумал и добавил: — Вы виноваты уже потому, что у вас не хватило смекалки и ловкости, чтобы вовремя смыться из полосы тайфуна.

— Гений! — восхищенно сказал Вадим. — Адмирал Нельсон в уличном масштабе. Его только и не хватало вчера у клуба…

— Чтоб вовремя смыться, — подхватил Денис.

Все трое дружно рассмеялись. Лёнька, изловчившись, сделал Денису подножку, тот растянулся на траве, удочки отлетели в сторону. Ленька рванулся было вперед, чтобы избежать возмездия, но Вадим успел схватить его за поясной ремень, и оба повалились на Дениса. Началась возня, сопровождаемая свирепыми выкриками и хохотом. Они, пожалуй, не сумели бы объяснить себе, почему затеяли свалку, почему им так весело.

Ярко светит солнце над пахнущими медовым разноцветьем лугами, безоблачно небо, пронзительно синие воды реки спокойно текут в невысоких берегах, а впереди — два с лишним месяца каникул. Хорошо! Хорошо, что где-то рядом живет девушка — одноклассница, при воспоминании о которой сладко замирает сердце, хорошо, что ты знаешь — ходить тебе по этой земле, твоей родной земле, бессчетное число лет, работать, любить, совершать подвиги…

Подсознательное ощущение всех этих прекрасных пусть даже пока что и неосуществленных свершений и создавало климат веселого братства сильных, здоровых духом и телом, связанных общей целью юных граждан. После возни шли раскрасневшиеся, весело подтрунивали друг над другом. Остановиться решили около омута, недалеко от песчаного плеса, где Савола делает крутой поворот.

Забросили удочки, пока один следил за поплавками, двое других насобирали в зарослях ивы сушняка для костра.

Поймали пяток крупных плотвичек и небольшого подлещика, после этого клев прекратился. Решили развести костер и испечь улов на шампурах из ивовых прутьев. Через полчаса уже сидели в одних трусах вокруг потухшего костра и уплетали аппетитно пахнувшую пропитанную жиром рыбу.

— Капитоша, скоро твой карапь сойдет со стапелей? — спросил Вадим.

Ленька прежде чем ответить, обсосал рыбью хребтину, бросил ее в костер, вытер о траву руки. Сказал небрежно:

— Рангоут готов, подвижной такелаж осталось сделать да парусную оснастку.

— Надумал в какую мореходку махнуть? — поинтересовался Денис.

— В Одесскую, наверное, — Ленька вытянул ноги, откинулся, опершись руками о землю, бросил на Дениса насмешливый взгляд. — А ты на данном этапе куда нацеливаешься?

— Сам знаешь — мы с Вадимом в военное училище думаем.

— Куда, значит, иголка, туда и нитка?

— Причем тут иголка? Я хочу в танковое, он — в военно-инженерное.

— Несерьезно все это, братцы архаровцы, — назидательно изрек Ленька. — Я понимаю — война бы предвиделась. А так: всю жизнь ать-два левой — мало интереса.

— Дурак ты, Капитоша, — в сердцах отозвался Вадим. — А германский фашизм?

— С Германией на десять лет пакт о ненападении заключен. А там еще на двадцать перезаключим. Это раз. Второе — Германия не будет воевать на два фронта, у неё еще на шее Англия висит. А за Англией кто? Америка. То-то. Газетки надо читать, обалдуи…

Пока Ленька ораторствовал, Денис незаметно обошел его сзади и подхватив под мышки с восторженным воплем: «Топи грррамотея!» поволок к воде. Вадим попытался схватить Леньку за ноги, но тот стал отбиваться, и вдруг все трое ухнули в реку, подняв такой шум, что в сотне метров от них с паническимкряканьем взмыла стая диких уток.

Вдоволь нанырявшись в теплой воде, вылезли, попрыгали поочередно на правой и на левой ноге, вытряхнули из ушей воду, оделись, смотали удочки и двинулись домой. Солнце стояло высоко, заметно припекало. За изгибом Саволы воздух дрожащими струями поднимался от нагретой земли. Высоко в синеве неба парил ястреб.

Друзья чувствовали себя умиротворенными, чуть уставшими и голодными.

— А не дурно бы, господа особы, теперь пожрать, — переиначив фразу из рассказа Чехова, выразил общее желание Вадим.

Пожевали дикого чеснока.

Миновали заросли ольшаника, впереди на взгорке показалось железнодорожное полотно, за ним — дома поселка. Прибавили шагу.

— Сегодня в клубе «Волга-Волга» — двинули? — предложил Денис.

— Дело, — согласился Ленька. — Хотя я — третий раз, да фильм хороший.

— Подписано и скреплено печатью, — заключил Вадим. — Но до чего брюхо подвело — калошу бы съел.

Ленька рассмеялся:

— Моя бабка сказала бы: дешевле похоронить, чем прокормить.

— Это вон, случайно, не твоя бабка чешет в поисках любимого внука!

Навстречу им, от окраинной улицы, выходившей в поле, спешила сгорбленная старушка с клюкой. Шагала она необычно быстро, временами, подхватив край длинного подола, прикладывала его к глазам.

— Что это она? Плачет вроде, — удивился Денис.

Когда поравнялись со старушкой, увидели, что морщинистое ее лицо действительно мокро от слез. Остановились, невольно тронутые ее горем, одновременно у всех троих мелькнула мысль: умер кто-то из близких. Старушка прошла мимо, и вдруг замедлила шаги, вытерла краем подола лицо, обернулась к ним:

— Война, ребятушки, война…

Друзья недоуменно переглянулись: бабка определенно не в себе.

— Какая война, бабушка, с кем? — ласково, точно перед ним был несмышленый ребенок, спросил Ленька.

— С ерманцем, милый, с им, проклятущим.

Ленька разулыбался:

— Да полно, бабушка. С Германией у нас договор о ненападении на десять лет. Мир то есть…

Старушка махнула рукой и заспешила своей дорогой.

— Во дает, войну какую-то выдумала, — Ленька хмыкнул и пальцем покрутил у виска. — Не иначе с приветом бабка…

— Ладно, братцы, двигаем, а то околею с голодухи.

Вадим зашагал вперед. Обернулся к друзьям:

— Услышала, наверное, старушка звон, да не знает где он.

— Перепутала чего-нибудь, — согласился Денис.

Дом его находился недалеко от окраины. Он простился с друзьями, договорившись в пять вечера встретиться в сквере напротив райкома, чтобы выпить ситра, а затем махнуть в кино. Войдя в сени, Денис услышал за дверью гудящий, увещевающий голос отца. В такое время дня отец никогда не бывал дома. Сердце Дениса сжалось от зловещего предчувствия. Открыл дверь, переступил порог. У стола, прижав мокрый скомканный платок к глазам, сидела мать. Отец стоял сзади, темными широкими ладонями гладил ее по плечам. Поднял на Дениса незнакомо-суровые глаза. Сказал негромко:

— Война, сынок. Немцы нынче утром напали на Советский Союз. Бомбили Севастополь, Минск, другие города… Так-то, брат… — Склонился к матери. — Ладно, Лизонька, собирай обедать, мне до военкомату надо.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

В тот день в сквере перед райкомом трое друзей встретились на два часа раньше чем договорились. И были они там не одни, весь поселок собрался на митинг. Потрясенные ребята слушали гневные и скорбные слова знакомых и совершенно незнакомых людей, горевших одним и тем же огнем — лютой ненавистью к фашистам, так подло, с коварством закоренелых преступников, разорвав договор о ненападении, ударивших как ножом в спиду.

И кинокомедию «Волга-Волга» они не смотрели, потому что им было не до смеха. Вадим привел их к себе домой. В одной из двух комнат квартиры, которую он занимал с отцом, висела во всю стену карта Советского Союза. Карта была выпущена два года назад, и новые западные границы страны Вадим прочертил красным карандашом. Все трое приникли к карте. Ленькин палец потянулся в глубь Восточной Пруссии.

— Наши уже, наверно, рвутся к Гумбинену, как в первую мировую, — сказал Ленька.

— Стратег ты, Капитоша! — не без яда в голосе заметил Денис. — Кому нужен твой Гумбинен, там Мазурские болота. Уж если ударить, так по портам: на Гдыню, Гданьск, Кенигсберг, а там…

— Ну, вы даете, господа фельдмаршалы! — покачал головою Вадим. — Молотов же ясно сказал, что немцы начали войну по всей западной границе, от Балтийского до Черного моря. С чего же это наши будут наносить главный удар на правом крыле фронта? Самое выгодное — ударом из района Бреста на Варшаву рассечь немецкий фронт надвое, флангом ударной группировки выйти в немецкие тылы, а главным силам, взяв Варшаву, двигаться к Берлину.

— Вообще-то верно, — возбужденно сияя голубыми глазами, согласился Ленька.

— Ух, наши танки сейчас, наверное, шпарят! — тряхнул кулаком Денис.

— Что танки! В тылу у немцев, наверное, уже тысячные десанты выброшены.

— А линкор «Марат» завтра из дальнобойных по Штеттину саданет.

— Эх, скорей бы завтра… Узнать что и как там… Жаль, у нас радио нет, — вздохнул Ленька.

— Тоже будущий капитан! Вот вместо своей шхуны и соорудил бы радиоточку, — не примкнул съязвить Денис.

— Приходите, братцы, завтра с утра ко мне, — пригласил Вадим, — вон же приемник.

Он подошел к стоившему на тумбочке ящику с закругленными углами, щелкнул выключателем — засветилась узкая шкала. Послышался строгий мужской голос. Он перечислял возраста, которые, ввиду объявленной по законам военного времени мобилизации, подлежат призыву.

Ребята приумолкли, посерьезнели их лица. Каждый почувствовал: неотвратимо надвигается что-то грозное и суровое.

2

Неожиданное и непонятное началось на следующий день. В сводке боевых действий сообщалось, что на некоторых участках государственной границы немцам, несмотря на большие потери, удалось вклиниться до пятнадцати километров в глубь советской территории.

Трое друзей сидели около приемника, пришибленные услышанным. Утешали немного цифры вражеских потерь.

— Ничего, — заметил Денис. — Это у них внезапность. А вот завтра-послезавтра подойдут наши и покатятся фашисты колбаской нах хаузе…

Вадим и Ленька полностью были с ним согласны.

Дома Денис теми же словами попытался утешить мать. Но она его не слушала. У нее не просыхали глаза, потому что собирала отца, которому завтра надлежало явиться в военкомат, имея при себе двухсуточный запас продовольствия, кружку, ложку и смену белья.

Мать плакала, а Денис гордился, что его отец уходит воевать с фашистами.

— Опять в кавалерию, пап?

— А куда ж еще? Клинок в руках держать не разучился.

Ах, с какой бы радостью Денис отправился с ним вместе. Да разве об этом заикнешься… Знал Денис, какие услышит в ответ слова: «Твое дело за партой сидеть, матери помогать…»

Ушел отец. Не выдержал Денис, провожая его, заплакал. Отец обнял сына, поцеловал, сам смахнул пальцем слезу и вскочил в вагон…

А потом потянулись дни — один тревожнее другого. Болью в сердце отдавались названия взятых врагом городов: Минск, Витебск, Кривой Рог, Каунас, Вильнюс, Рига… Друзья начали понимать, что дело не в запоздалом подходе к фронту наших главных сил, а в чем-то большем. Но в чем? После речи Сталина 3-го июля кое-что прояснилось. Немецкая армия имеет преимущество в танках, в самолетах, в другой технике. Предстоит долгая и жестокая война, Отечественная война, как в 1812 году. И все же продолжали их мучить неразрешенные вопросы. Почему враг оказался сильнее? Ведь до войны сам народный комиссар обороны сказал, что войну мы будем вести только на чужой территории… Даже пели: «Своей земли не отдадим ни пяди…» Был же Хасан, был и Халхин-Гол… Расколотили самураев… А теперь? Ведь в бой-то идут те же красноармейцы, кадровые бойцы 38-го и 39-го годов…

Читали в газетах о зверствах фашистов на занятых территориях, и гнев закипал в юных сердцах. Ходили всей троицей в военкомат, просились добровольцами. Турнул их оттуда пожилой капитан и приказал не показываться больше на глаза. Вадим пожаловался отцу. Иван Иванович, усталый, чуть сгорбившийся за месяц войны, ответил:

— Война — не игрушка. Даже сильные, выносливые, умелые бойцы погибают. А что вы? Потенциальные жертвы. Причем — напрас-ны-е! Вы же пока мало что умеете. Учитесь всему, в том числе и владеть оружием.

Все же он поговорил с военкомом, и троицу приняли в отряд самообороны. За две недели изучили пулеметы — станковый «максим» и ручной системы Дегтярева. Стреляли по мишеням. Из троих лучшим стрелком оказался Денис. Он гордился своим успехом. И когда кто-нибудь из друзей заводил речь о том, что вот, мол, теперь можно бы и на фронт, он лишь иронически улыбался и отвечал словами Ивана Ивановича: «Учитесь всему, в том числе и владеть оружием».

От отца приходили письма. Судя по скупым намекам, он был на Кавказе, где формировалось кавалерийское соединение. Эти письма успокаивали мать.

В поселке находился колхоз имени Чапаева, где скотницей работала мать. В августе учащихся старших классов послали на уборку колхозных хлебов. Все свободное от работы время Денис отирался около старенького трактора ХТЗ. Тракторист дядя Вася, человек пожилой с изрядной плешиной, поощрял приверженность Дениса к технике, позволял протирать трактор ветошью, садиться за руль, показывал, как управлять машиной.

Говорил:

— Вот уйду на фронт, будешь моей сменой.

Занятия в школе начались на месяц позднее обычного. В сентябре старшеклассники продолжали работать в колхозе. Денис настолько освоил трактор, что зачастую подменял дядю Васю на вспашке зяби. Ленька посмеивался над его увлечением техникой и дал прозвище «Денис-тракторис». Как-то, когда дядя Вася простудился и слег, Денис целую неделю работал один. Правда, на исходе недели произошло ЧП. Перед окончанием рабочего дня — уже темнело — Денис задремал за рулем, и трактор, перевалив через межу, съехал в неглубокий овраг. После этого, с легкой Ленькиной руки, к юному трактористу прилипло прозвище «Денис — трактор вниз», а председатель колхоза запретил Денису подходить к машине, тем более, что на следующий день дядя Вася вышел на работу.

И потянулись тоскливые дни. После трактора уборка свеклы и кукурузы вручную показалась Денису делом скучным, недостойным человека, владеющего техникой. На самом деле, фашисты прут и прут, пал Киев, тут впору бы за рычаги танка сесть, а приходится свеклу дергать. С такой пустяковой работой вполне могут и девчонки справиться. Все чаще приходила мысль: а не махнуть ли на фронт своим ходом? Так сказать, явочным порядком.

Однажды вечером собрались у Вадима. Взглянул Денис на карту — вся она от западной границы до Центральной России была исчерчена красными линиями. Стало ясно: это Вадим каждую неделю фронт обозначал, надеялся, видно, что наконец-то отступление Красной Армии прекратится. А западнее Москвы-то что делается! Немцы к Можайску и Волоколамску приближаются… Да неужели… да неужели и Москву сдадим? Мы тут со свеклой да с кукурузой воюем, а фашисты около Москвы…

Денис резко отвернулся от карты и зло сплюнул.

— Ты чего? — поднял на него глаза Вадим.

— Чего? А это ты видел?! — Денис ткнул пальцем в район Можайска. — Карандашиком чертишь?! Любуешься?!..

— Ну, ты не завирайся, — оборвал Вадим.

Денис решительно шагнул на середину комнаты.

— Вот что, братцы! Предлагаю: завтра же всем вместе в первый рабочий поезд и привет родителям. Доезжаем до Узловой, а там пассажирским до Москвы. Кем-никем возьмут… Все-таки винтовку знаем, пулемет…

Ленька рассмеялся.

— Авантюра! Чистейшей воды авантюра. В духе Чулкова. Ты с трактором не сумел справиться, а там враг вооруженный до зубов. Только людей от дела отрывать… Туда же… Тракторвниз…

— Заткнись ты, строитель макетов! Только на макеты и способен…

— Тихо, братцы, — вмешался в спор Вадим. Помолчав, сказал: — Ты считаешь, я об этом не думал? Думал. Только ничего не выйдет. Без пропуска и двадцати километров не проедешь. Военные патрули прочесывают все поезда, как частым гребнем. Я у отца интересовался. А что ближе к Москве делается — представляешь? Арестуют как шпиона — вот тогда уж, действительно, привет родителям. Нет, Денис, это чепуха.

— А у меня тетка в Москве, остановиться было бы где, — гнул свое Денис.

— Ну, вот: ему про Фому, а он про Ерему, — Ленька сделал в сторону друга широкий жест.

— В общем, брось ты думать об этом. Неосуществимо, — подвел черту Вадим.

«Нет, осуществимо, — думал Денис, шагая домой по темным улицам. — Осуществимо. Никто не может запретить гражданину СССР с оружием в руках драться за свою родину».

3

Окончательно решение созрело у Дениса на следующий день. Мать была на работе. В колхоз Денис не пошел. На столе оставил записку, в которой сообщил матери, что отправился в Москву к тете Оле. Скоро должен проходить рабочий поезд до Узловой — не опоздать бы. Денис сунул в карман теплой куртки краюху хлеба, два соленых огурца и отправился на станцию.

С полчаса сидел на склоне насыпи, поджидая рабочий. Когда поезд замедлил ход, вскочил на подножку, вошел в вагон, забитый железнодорожниками в промасленных ватниках, едва различимых в густой пелене махорочного дыма.

До станции Узловая добрался благополучно. Поезд остановился метрах в ста от вокзала. Денис спрыгнул с подножки на пропитанную мазутом землю и увидел впереди, у перрона, состав из классных вагонов. Сообразил: московский! Все складывалось вроде бы удачно. Одно плохо: нет денег на билет. Да если бы и были, без пропуска и проездных документов его не купишь. А лежавшие во внутреннем кармане пиджака комсомольский билет и справка о том, что Денис Чулков является учащимся девятого класса «А» железнодорожной школы, годились разве что для поступления в осоавиахимовский кружок.

Опасливо озираясь, Денис поднялся на безлюдный перрон. Не налететь бы на милиционера или армейский патруль. Надо сперва понаблюдать какие тут порядки. Притаившись за выступом вокзального фасада, оглядел состав. В вагонах людей не было. Тихо, только в дальнем конце перрона уборщица шаркает метлой по асфальту, да изредка всполошно прогудит маневровый паровоз.

Внезапно открылась дверь ближайшего к Денису хвостового вагона. На перрон сошел пожилой человек в железнодорожной фуражке. Из-под мышки торчала рукоятка флажка — значит, проводник.

От радостного удивления Денис вытаращил глаза: батюшки, да ведь это Степан Ильич, бывший житель их поселка, сосед, частый гость Чулковых! Года два назад он с семьей переехал на жительство в Узловую. Знали, что бывший сосед работает на железной дороге, а кем — о том разговоров не было. А он, смотрите-ка, проводником на московском поезде!

Еще не отдав себе отчета в том, как может повлиять нечаянная встреча с давнишним знакомым, вышел из своего укрытия.

— Здравствуйте, Степан Ильич!

Проводник, подслеповато щурясь, поднял на парня глаза, во взгляде отразились растерянность, непонимание.

— Да, Денис я! Чулков!

Степан Ильич сдернул фуражку с лысой, как коленка, головы и даже чуть присел. Добрые глаза его вспыхнули веселой искрой.

— Дениска, твою степь! Эка вымахал — не узнать! Как там ваши-то? Николай Семеныч как живет-может?..

Денис начал было рассказывать о семейных делах, но Степан Ильич перебил его:

— А ведь я, твою степь, собирался в отпуск к вам нагрянуть. Да вишь каких Гитлер-бандит делов натворил…

Громкоговоритель, подвешенный к столбу над их головами, оглушительно захрипел, слов разобрать было невозможно. Двери вокзала распахнулись, вывалив на перрон толпу пассажиров.

— Да что ж она… спятила!? Выпустила, а еще и паровоз не подали! — фальцетом закричал Степан Ильич и раскинул руки, преграждая путь бегущим к его вагону. — Тихо, граждане, тихо! Попрошу соблюдать!.. Приготовьте проездные бумаги!..

Народу в Москву ехало много, особенно военных. Провожающие взволнованно выкрикивали прощальные слова.

Денис был оглушен этой разноголосой толпой. Его притиснули к подножке, но он вывернулся, рывком поднялся на первую ступеньку, потом на другую. Степан Ильич уже забыл о нем, его самого прижали к вагону. Грозил, что вызовет патруль и вообще никого не пустит, если пассажиры не будут «соблюдать»… Но его слушали плохо, каждый кричал свое, совал бумаги, норовил пролезть вперед…

Сообразив, что на него никто не обращает внимания, Денис поднялся в тамбур, вошел в пустой вагон и шагнул в купе проводника. Вскочил на третью полку, сдвинул к краю постельное белье и растянулся во весь рост, подложив под голову стопку простыней. Лежать было удобно, тепло и, главное, его надежно укрывало белье. Да если и найдет его здесь Степан Ильич, то вряд ли высадит. Подумалось: «Вот повезло так повезло».

4

К Москве поезд подбирался осторожно. Часто останавливался. По мере приближения к столице становилось тревожней. В коридоре кто-то рассказывал: «а станции, которую только что проехали, позавчера во время бомбежки в один миг разнесло шесть пассажирских вагонов с людьми.

Страшно было ночью. Бомбили станцию, к которой поезд подходил медленно, будто крадучись.

Года два назад гроза загнала Дениса в деревенскую баню. Молнии полыхали, гром не затихал ни на минуту. Вспышки ярко высвечивали каменку в углу и оттого казалось, что баня горит. Что-то подобное чувствовал Денис и сейчас в своем убежище на третьей полке. Каждый взрыв сопровождался багровой вспышкой. Вагон, казалось, вот-вот опрокинется. Дребезжали оконные стекла, звенели ложечки в чайных стаканах. Лучи прожекторов, рыскающих по небу, создавали впечатление, что весь горизонт в огне. Хотелось выскочить из вагона и бежать, бежать без оглядки.

Бомбежка вскоре кончилась. С полчаса было тихо. Вдруг дверь купе распахнулась, и сквозь щель между кипами простыней и наволочек Денис увидел ревизора. Его сопровождал старший лейтенант с двумя вооруженными бойцами.

Денис сжался на полке, и она предательски заскрипела.

— Что это у вас на верхней полке? — насторожился ревизор.

— Белье там, — спокойно ответил ничего не подозревавший Степан Ильич. — Отучились товарищи пассажиры пользоваться чистым бельем… Ох, да оно валится у меня! — всполошился вдруг проводник. Было слышно, как он кряхтя, полез наверх. — Лихач-машинист попался на этом перегоне.

Степан Ильич, желая поправить белье, чтоб оно не упало, основательно надавил на связанные стопки простыней. Стопки чуть подались и поползли обратно. Степан Ильич протянул руку и тотчас нащупал голову Дениса.

— Э, да у меня заяц! — Он сердито дернул Чулкова за волосы. — А ну, голубчик, спускайся! Поглядим, что за птица.

Будто кипятком ошпарило сердце — все, влип!

— Никак, Дениска?! — изумился Степан Ильич. — Ах, твою степь! За что ж ты меня, сукин сын, под монастырь — подводишь?

— Вам знаком этот молодой человек? — строго спросил ревизор.

— Еще бы не знаком! Сын красного командира в гражданскую. Из одного поселка мы.

— Кто таков? — сурово задал вопрос военный.

— Я — я к тетке… в Москву, — залепетал Денис, мучительно соображая, как удрать от патрулей.

— Я не спрашиваю, куда едешь… И без того ясно если к Москве подходим. Какие с собой документы?

— Вот, — Денис подал комсомольский билет и справку из школы.

— Не вижу пропуска.

— Нет у меня пропуска. Нету… Тетка очень болеет.

— Без пропуска?! В столицу нашей Родины? В такой для нее час? — голос командира звенел от возмущения.

— Тетка у меня…

— Видали сердобольного племянника? — возмутился Степан Ильич, призывая в свидетели ревизора и патрульных. — А понимаешь ли ты, что за решетку можешь угодить? Это тебе не в «рабочем» поезде без билета кататься. Москва-матушка слезам не верит.

— Я плакать и не собираюсь.

— Смотрите, какой геройский малый нашелся, — вышел из терпения и ревизор. — Что с ним будешь делать?

— Снимем. Решит начальство, — твердо ответил командир.

Лицо у Степана Ильича страдальчески скривилось:

— А может того… Обратно увезу, а?

— Не имею права.

— Пропадет парень-то. Один у отца-матери. А Николай Семеныч эскадрон водил с шашкой наголо… — И вдруг взъярился: — У-у, стервец, твою степь!

Степан Ильич в сердцах ткнул Дениса кулаком в затылок. Все рассмеялись.

Старший лейтенант кивком велел Денису выходить.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

В одном из огромных служебных помещений Казанского вокзала в третьем часу ночи Денис предстал перед командиром с двумя шпалами в петлицах. На стене рядом с дверью он успел прочесть табличку: «Военный комендант». Старший лейтенант, доложив где и как взят задержанный, вышел.

Отвечая на вопросы коменданта, Денис усиленно напирал на «больную тетку» Олю.

— Хватит заливать-то! — по-свойски оборвал его комендант, откладывая в сторону его комсомольский билет: — в этом кресле столько уже сидело таких же вот патриотов… Так, где проживает твоя драгоценная тетя Оля?

— На Малой Бронной.

Комендант вызвал дежурного.

— Автобус с патрулями пошлите по Бульварному кольцу.

— От Кировских он так и пойдет.

— Двое бойцов из района патрулирования по Суворовскому бульвару пусть проводят этого… — Майор кивнул на Дениса. — От Никитских ворот там рукой подать до Малой Бронной. Если действительно тетка обнаружится, отпустите его. А если обманул, опять доставить ко мне.

— Будет исполнено, товарищ майор.

От Казанского вокзала пузатенький автобус осторожно двинулся по темным улицам столицы. На фары были надеты козырьки: синее пятно света бежало метрах в четырех впереди машины.

Автобус встряхивало на выбоинах асфальта. Денис поминутно вздыхал. Тревожно было на душе — вдруг не застанут тетку? Тогда уж наверняка посадят. Вот тебе и фронт…

Впервые с момента отъезда Денису пришло в голову, что Вадим, пожалуй, был прав: поездка в Москву без пропуска — большая глупость.

Автобус часто останавливался. Двух патрулей ссаживал, двоих, отдежуривших, забирал. Денис попытался заговорить со своими конвоирами. Не ответили. Разговаривали бойцы мало. Изредка слышались отрывистые фразы:

— Прет, сволочь!

— Вот-вот Клин того…

— Товарищ Сталин, сказал: «Из Москвы ни шагу».

— Это конечно…

Пересекли трамвайную линию перед самым трамваем. Денис увидел, что впереди вагона шла женщина в фуфайке и светила обычным керосиновым фонарем под синим абажуром.

— Это что? — не утерпел Денис и толкнул патрульного в бок.

— Чего «что»? — не понял тот.

— Да вот… с фонарем?

— Светомаскировка. На перекрестках кондуктор светит, а вожатый звонит, чтоб слышали.

— А кого ж на них по ночам-то развозят?

— Не «кого», а «что». Грузы всякие. Люди пить — есть хотят? Москва — эва какая! Соображать надо. Помалкивай.

Машина остановилась, шофер, обернувшись, объявил:

— Никитские ворота. Вытряхивайтесь.

Выпрыгнув из автобуса, Денис стал озираться.

— А где же они, Никитинские ворота?

Оба патрульных рассмеялись. Один из них сказал:

— Эх, деревня! Никитинские… Лет триста, а может и четыреста назад были и ворота. Да сплыли. Направо нам? — спросил он у товарища. — Двенадцатый дом должен быть на правой стороне. — И Денису: — Не знаешь парень, счет не от Садового кольца идет?

— А что за кольцо?

— На уши таким лопухам вешают, — рассердился патрульный и велел товарищу поискать номер дома.

Лучик карманного фонаря, пошарив по грязно-серой стене, осветил цифру «2», а ниже, в полукружье было написано: «М. Бронная».

— Точно, отсюда счет. Ходи вот тут из-за всякого…

Шаги кованых сапог да стук его собственных солдатских ботинок с сыромятными шнурками раздавались гулко, грозно.

— Вот этот, кажись. Шестой, по этой стороне.

Лучик опять начал шарить по стене. Над аркой разыскали номер двенадцатый. Спросили номер квартиры. Денис назвал.

— Стой! — грозно окрикнул их женский голос во х дворе, — Кто такие?

— Патрули.

В лицо ударил свет. Один из бойцов сорвал с плеча винтовку.

— Убрать свет!

— Так я что? — испуганно отозвалась женщина. — Мне приказано, я охраняю.

Она проводила патрулей к нужному подъезду, суетливо открыла дверь.

— Поднимайтесь на третий этаж. Первая дверь налево.

Нажали на кнопку у нужной двери. Ни звука. Пришлось стучать.

— Кого там черти носят? — послышался за дверью не то мужской, не то женский голос. Приоткрылась дверь, но только на длину цепочки.

— Новикова здесь живет?

— Я и есть Новикова.

Денис радостно вскрикнул:

— Это я, тетя Оля!

— Господи! — звякнула цепочкой тетка и, рывком притянув к себе Дениса, обняла его. — С ума спятил дурачок. Куда тебя занесло-то? Вон немцы под боком. Патрульные переглянулись. Один сказал:

— Нам бы удостовереньице какое-нибудь, что вы Новикова.

— Паспорт в домоуправлении, а заводской пропуск — вот он. Похожа?

— Сойдет.

Закрыв дверь за бойцами, тетка заговорила грозным голосом:

— А ну, рассказывай, дуралей, зачем черти принесли? Фашисты проклятые к Кунцеву подбираются, а он в поездах раскатывает. И как тебя не разбомбило? Мать-то хоть знает где ты?

Пришлось рассказать всю правду.

Только на рассвете Денис улегся в постель. Тетя Оля стала собираться на завод.

2

Когда Денис поднялся, будильник показывал двенадцать.

Огляделся. На столе под листом газеты угадывались миски или тарелки. Приподнял газету и подивился теткиному хлебосольству: тут и пирог с картошкой, и котлеты, и шматок сала, и брынза. На видном месте лежала записка.

«Не смей шагу безминя делать, — читал Денис малограмотные строки. — Учти задержат и посадют. Приду все решим попорядку. Если надвор тоисть туалет захотишь под кроватей горшок. Потибе каталашка плачит вот и сиди меня дожидаючи. А ешь скольки втибе влезит. Приду часов впять а может пораньше. Лучше спи. Ешь и спи. Все. Тетка».

— Ничего себе программа, — опешил Денис.

Подошел к двери, дернул — она была заперта. Наклонился к замочной скважине и увидел кончик ключа. Во дает тетка!

— Не квартира, а замок Иф!

Распахнул окно и, убедившись, что до водосточной трубы не добраться, закрыл опять. Решил сперва позавтракать, а потом уж заняться самоосвобождением. Поев, нашел в теткином шкафчике небольшие ножницы с загнутыми концами. Пришлось изрядно повозиться прежде, чем сумел ножницами повернуть ключ на два оборота. Наконец — свободен! Теперь в ближайший райком комсомола. Винтовку ему, конечно, никто не даст, а вот получить лопату и поехать на оборонительные работы — это реально. Тетка говорила — даже женщин отправляют.

Оглядел себя в зеркало. Угрюмый взгляд, волосы всклокочены. Одежда неказиста — штаны помяты, ботинки грязные… В углу под вешалкой нашел коробку с ваксой и обувную щетку, почистил ботинки. Влажной тряпкой протер козырек поношенной военной фуражки. Эту фуражку еще года два назад подарил отец.

Выйдя на улицу, повернул налево к Никитским воротам. На углу спросил встретившуюся ему девушку, по виду ровесницу, как пройти в райком.

— А зачем он вам?

Девушка щурилась от прямых лучей солнца, с любопытством разглядывая парня в помятой одежде. Зябко подергивала плечами, стараясь зарыться подбородком в меховой воротник куртки.

— Ну… мало ли? — на всякий случай поосторожничал Денис.

— Военная тайна, да? — усмехнулась девушка.

— Да нет. Вот на окопы хочу… А там, может, и на фронт попаду.

Его откровенность была оценена.

— Знаешь, я уже два раза ходила в райком, просилась медсестрой…

— И что?

— Отказали. Нужны квалифицированные медсестры. Поступайте, говорят, в медучилище.

— А ты?

— Уже подала заявление. Только бы приняли… Ладно, пойдем, провожу до райкома. Тебя как звать?

— Денис Чулков.

— А я — Галя Лаврова.

Они свернули за угол и пошли вверх по Тверскому бульвару.

Денис жадно глазел по сторонам. Сейчас днем было особенно заметно, что Москва переполнена военными.

Все озабочены, у всех суровые лица, все отчаянно спешат. И куда ни взглянешь, всюду напоминания о войне. Стекла перекрещены полосками бумаги. Перед широкими витринами — сложенные штабелями мешки с песком. Ежи из рельсов, надолбы, колючая проволока… И патрули… патрули… Военные, милицейские, в гражданской одежде с красными повязками на рукавах. Пешие, конные… Серые шинели и фуфайки защитного цвета — самая распространенная одежда.

У подъезда райкома Галя сказала, что подождет Дениса.

— Ну что вы! — совсем смутился Денис. — И зачем? Вдруг там долго?.

Подумал: «Странная девчонка. Доверчивая какая-то…» Пожал плечами:

— Ладно, ждите, коли времени не жалко.

В коридоре райкома на полу бумага, окурки, табачным дымом, казалось, пропитались стены. Чуть почище было в приемной первого секретаря.

Мальчишки и девчонки, чуть постарше Чулкова, спорили и обсуждали одно: где сейчас немец? Часто назывались Малоярославец и какая-то Медынь. Особенно сцепились двое. Белобрысый парень с рассыпавшимися волосами доказывал, что фашисты дошли до Малоярославца, а его приятель, черный и курчавый как молодой барашек, исступленно вопил: «Врешь, все ты врешь! Этого не может быть! Панические слухи! Ты жертва вражеской пропаганды!!!»

— Да заткнись ты! — оборвал «барашка» неразговорчивый крепыш со злыми узкими глазами.

Девушка — секретарша со сросшимися бровями — они были черные, очень широкие и оттого казались приклеенными — то и дело отрывалась от телефонной трубки:

— Тихо вы! Ни черта же не слышу… — и в трубку. — Говорите громче. Кого? Да не может, не может она! — И опять слушала. Наконец не выдержала, прикрикнула на присутствовавших в приемной. — Я вас повыгоняю всех!!! — И тем же тоном — в трубку: — К военному комиссару района. Все!!!

На Дениса она глянула покрасневшими от недосыпания глазами.

— Почему обязательно к первому?

— Я не москвич, — смутившись, тихо сказал Чулков.

— То есть как? Зачем тогда к Хохловской?

— По личному делу.

— Ах, по личному!.. А ну покажи комсомольский билет.

Денис полез во внутренний карман куртки, отстегнул булавку и, не зная куда ее положить, зажал в зубах. Секретарша раскрыла билет.

— Новодольский РК ВЛКСМ… Где же это Новодольск?

— Там же написано, — с досадой сказал Денис, недовольный ее громким голосом — на них уже обращали внимание.

Девушка дернула плечом, внимательно оглядела его.

— Ладно, жди. Вот малость схлынет — пройдешь. Видишь сколько народу?

Дверь кабинета секретаря почти не закрывалась. То входили, то выходили. По одному. По двое. Целыми группами. Каждого из входящих бровастая девушка цепко ощупывала глазами. Кое-кому она решительно преграждала путь, а то и выпроваживала из приемной. Было впечатление, что если бы дело дошло до кулаков, девушка не задумываясь пустила бы их в ход.

Подождав часа полтора, Денис вошел в кабинет секретаря. За небольшим канцелярским столиком, накрытым зеленым сукном и заваленным бумагами, в мягком плетеном креслице сидела девушка с короткой стрижкой. Волосы соломенного цвета вились крупными кольцами. Глаза черные, с приподнятыми к вискам углами век. Взгляд казался пристальным, въедливым.

«Насмехаться начнет», — решил Денис и вздохнул.

— Садись, — секретарь повелительным кивком указала на стул. — Слушаю.

— Хочу, товарищ секретарь, хотя бы чем-нибудь… — Денис проглотил слюну и тихо закончил давно заготовленную фразу: — быть полезным фронту.

— Иди и учись как следует — это самое полезное, что ты можешь сделать для фронта, — решительно прозвучало в ответ.

Денис протянул комсомольский билет и справку.

Секретарь пробежала оправку, подняла на него вопросительный взгляд. В нескольких славах он рассказал, как попал в Москву.

— Вот так история!

— Товарищ секретарь! Но ведь строят много разных дотов, дзотов. Я и с лопатой, и с топором… В деревне родился, не белоручка. Все приходилось делать.

— Значит, хочешь помочь Москве? Что ж, коли приехал, не сидеть же тебе без дела… Дело найдем. — Говоря это, секретарь сняла телефонную трубку, набрала номер. Попросила какого-то лейтенанта Кукуева. — Слушай… Это Хохловская. Понимаешь, тут парень у меня сидит. Приехал к тетке издалека, хочет поработать. Не послать ли его на оборонительные? — Она слушала, кивала головой, затем быстро проговорила: — Хорошо! Сейчас подойдет.

Денис сидел ни жив, ни мертв. Неужто?! Хохловская что-то набросала на клочке бумаги и, вложив записку в комсомольский билет, вручила ему.

— Это адрес военкомата и как туда доехать. Да, — спохватилась Хохловская, — карточек, конечно, нет?

Денис пожал плечами: откуда могут быть у него карточки?

Торопливо скрипя пером, Хохловская настрочила еще одну записку.

— Отдашь это лейтенанту. Ну, счастливо тебе…

Слабая улыбка на миг смягчила утомленное и строгое лидо Хохловской.

Галя ждала на скамейке.

— Порядок, — с гордостью сказал Денис. — Взят на оборонительные. Вот тут адрес военкомата.

— Это недалеко, — оказала Галя. — Четыре остановки, и мы на месте…

Почему-то Денису было с ней легко, словно с новодольской одноклассницей. Казалось, знакомы они давным-давно. И слушать ее было интересно. Дорогой она рассказывала удивительные вещи. Оказывается, большие здания в Москве перекрашивают сейчас так, что сверху на дома они не похожи.

— Это как же так перекрасить можно?

— Я, Денис, и сама не очень понимаю:

— Все же здорово додумались!

— Ага, да еще как! А знал бы ты, что с галками и воронами делается, когда начинают грохотать зенитки или бомбы рваться. Они как сумасшедшие становятся. Носятся громадными стаями… То вверх, то вниз… И орут, орут!

Перед военкоматом толпился народ. Гвалт и шум стоял такой, что надо было кричать человеку в ухо, чтобы тебя поняли. Перед входом в здание сразу четверо выкрикивали фамилии, и каждый из этих четырех выстраивал собранных им людей тут же в шеренгу по двое.

Поодаль, полукольцом охватив шеренги, толпились женщины, дети. Некоторые с грудными младенцами на руках. Молодая женщина, плача, цеплялась за высокого статного мужчину с буйной шевелюрой льняного цвета, мешала ему встать в строй. Он был растерян, поминутно оглядывался на друзей, но никак не мог набраться решимости оторвать от себя жену.

У Дениса эти женщины вызывали противоречивые мысли. Он и сочувствовал им, и досадовал на них. Ну поплачь, но зачем же цепляться, не пускать? Человек на святое дело, идет, Родину защищать. Поощрить, поддержать его надо, а не цепляться, не реветь, словно по покойнику. Но женщины ревели и цеплялись, и никто ничего не мог с этим поделать.

Сквозь эту разноголосую сумятицу Денис протиснулся в помещение. Галю оставил в скверике перед военкоматом.

Лейтенант Кукуев, невысокий, мускулистый, одуревший от шума, суеты и хронического недосыпания, посмотрел на него так, что душа ушла в пятки.

— Я из райкома комсомола… меня послали… товарищ Хохловская, — промямлил Денис и покраснел — до того противным показался ему собственный голос.

Лейтенант ознакомился с поданными ему бумагами и холодным взглядом окинул Дениса. Тот вспомнил про вторую записку Хохловской и протянул ее лейтенанту.

— Во дворе разыщешь Сидорова. Будешь в его команде. Он твой царь, твой бог и воинский начальник. Понял? — без всякого выражения сказал Кукуев.

— А чего ж не понять? — обрадовался Денис.

— Отвечать надо: так точно, товарищ лейтенант.

— Так точно, товарищ лейтенант. Разрешите вопрос?

— Ну?

— В каком звании товарищ Сидоров?

— В звании народного ополченца. Сам увидишь. Двигай. Отдашь вот этот бланк. Все.

Из-за спины Дениса к Кукуеву уже тянулись руки «с бумагами».

Минуть десять ушло на розыски Сидорова. Это был человек лет пятидесяти с седыми редкими волосами. Прочитав бумагу, он удивился:

— Что они, с ума там посходили? Из детского сада скоро посылать будут. Я же сказал: только бывших солдат, владеющих оружием. Черт знает что!

— Возьмите меня, прошу вас, — для убедительности Денис даже руку приложил к сердцу. — Я столько исходил… Неужели с лопатой не справлюсь?

— Эх, парень, не с лопатой бы тебе, а с учебниками справляться.

Сидоров помолчал и махнул рукой.

— Задание тебе такое. В сарае — сто ломов, сто штыковых и сто совковых лопат. Вот полуторка. Опусти борт и погрузи все в машину. Я тебе сейчас помощника пришлю.

— Не надо, один справлюсь. Только попрощаюсь с одним человеком, я мигом.

— Ну, ну, давай. По-хозяйски действуй. Понял? А пообедаем потом.

Галя уже теряла терпение.

— Ну что?

— Порядок. Получил лопату в лапы. Скоро отправляемся.

— Завидую тебе.

Денис протянул руку:

— Ну, все, прощай.

— Запиши мой телефон, — оказала Галя. — И позвони обязательно, когда возвратишься в Москву. Иначе будет просто нечестно.

На обороте справки Денис записал номер телефона и еще раз крепко пожал девушке руку.

— Только без обмана, — предупредила Галя.

Денису стало неловко, все равно ведь не позвонит.

— Ладно, — сказал он, пряча глаза.

3

Москву покинули с наступлением сумерек. Нигде ни единого огонька.

Вместе с пожилыми «дядьками» Денис сидел в кузове полуторки. Ему нашли кирзовые сапоги и старую солдатскую шинель, которую он накинул поверх куртки. Как ни ветха она была, от ветра защищала.

Дениса Сидоров назначил «временно исполняющим обязанности начхоза над шанцевым инструментом». Обязанности эти заключались в том, чтобы выдавать ополченцам по его, Сидорова, распоряжениям, ломы и лопаты.

«Дядьки» оказались ворчливыми. Они ругали какого-то Бельмана и «вертихвостку» Зину. Та Зинка, оказывается, «зажала» пять коробок с продовольствием и две — с солдатской махоркой.

— Ну попадись ты нам, насыплем махры под хвост, — грозились они, а другие, слушая их, хохотали.

А Чулков был счастлив. Ему нравилась эта мирно гудящая полуторка, катившаяся с двадцатью такими же автомашинами в сторону фронта, в район строящейся оборонительной полосы.

Местонахождение ее знал один Сидоров, но он помалкивал, потому что это была военная тайна.

Денис глазел в густо-синее звездное небо. Если чуть прищурить глаза, лучики от звезд становились длинными и колючими.

Вдруг впереди, чуть правее дороги вспыхнуло множество прожекторов. Столбоподобные лучи их озарили черное небо. Стало так светло, что хоть газету читай.

— Свернуть к опушке! Укрыться под деревьями! — послышалась команда из передних машин.

Полуторка остановилась, потом проползла еще метров пять и, натруженно взревев, преодолела кювет. Прошла до опушки тянувшегося вдоль дороги леса и остановилась. Шофер выключил, мотор, стало тихо. И тогда все услышали далеко на западе слитный гул. Летели вражеские бомбардировщики.

— На Москву идут, — сказал кто-то.

Один за другим попадали в свет прожекторов немецкие самолеты, и сразу же сотни зениток открывали по ним огонь. Самолеты метались в небе, но не так-то просто уйти от прожекторных лучей в спасительную темноту. На головы зенитчиков посыпались бомбы, ударили сверху пулеметы. Горизонт запылал от кроваво-багровых всполохов.

Первый самолет упал далеко от опушки леса. И все же грохот взрыва был такой, что зазвенели стекла в машине. В небе вспыхнул еще один бомбардировщик. Он шел полого к земле. Денису казалось — прямо на него.

Из кабины полуторки, что стояла рядом, выскочил человек и что-то закричал, показывая на лес. Раздался душераздирающий свист. Денис упал вниз лицом на лопаты и ломы. Что-то оглушительно треснуло, лопаты и ломы под Денисом подскочили, его подбросило в воздух, затем непонятным образом перевернуло, и он упал на землю, чем-то больно ударило в плечо. Открыл глаза и увидел, что пола его шинели горит. Обожгло затылок. Денис поднялся на четвереньки и пополз прочь от разбитой пылавшей машины. Кто-то схватил ого в охапку и стал катать по земле.

Огонь потушили. Дениса трясло, вместо слов с языка слетали невнятные звуки. Тот, кто катал его по земле, что-то крикнул и рывком поставил на ноги.

Голос Ивана Захаровича Сидорова раздался у самого уха.

— Опомнился, что ли?

Денис клещом вцепился в «бога и воинского начальника»:

— Не отсылайте! Я привыкну!..

— К этому, брат, никто не привыкает. Страшно было? Ну, ничего. Ты, главное, не поддавайся ему, страху-то. Тут весь ключ дела.

— Я не поддаюсь…

— Вот и молодец!

Разрывы зенитных снарядов начали удаляться к западу, становились глуше и глуше. Потом один за другим погасли прожектора.

Три грузовика были повреждены близким взрывом бомбардировщика. Погибло два водителя. Кое-кто из команды Сидорова получили сильные ушибы.

Погибших похоронили тут же, в лесу. Рыли могилы при блеклом свете карманных фонариков.

— Прощайте, дорогие товарищи. Вы сделали для Родины все, что было в ваших силах, — с печальной торжественностью произнес Иван Захарович над могилой. — Прошу… по горсти земли…

Мягко зашуршала земля о сорванные взрывом автомобильные борта, которыми прикрыли останки погибших.

— Засыпайте.

4

В шинели, сгоревшей чуть ли не на половину, Денис сидел теперь в кабине рядом с Сидоровым.

— Будешь на особых поручениях вместо ординарца и адъютанта, — сказал тот.

Денису невдомек было, что такую должность Иван Захарович придумал с одной целью: не отпускать его от себя.

Колонна вдруг остановилась. Начальника потребовали вперед. Машина Сидорова шла третьей. Как «ординарец и адъютант» Денис, подхватив мотавшиеся полы шинели, последовал за Иваном Захаровичем.

— Вы начальник колонны? — донесся из темноты, чей-то властный голос.

— Так точно.

— Куда следуете?

— А кто вы такой?

— Вопросы задаю я. Повторяю: куда следуете?

— Не имею права говорить. Предъявите документы. Форму может надеть каждый.

Было слышно как чертыхнулся военный.

— Хорошо. С вами говорит командир полка Холенов. Вот мой документ.

Вспыхнул фонарик. Пучок света выхватил из темноты военного с тремя шпалами в петлице.

— Портрет с оригиналом сходится?

— Прошу извинить, товарищ подполковник. Вот мое предписание.

Иван Захарович протянул бумагу, на которой Чулков успел прочесть гриф «Районный комитет ВКП(б)».

Холенов прочитал и оказал с горечью:

— Поздно, Иван Захарыч. Три часа назад…

— Не может быть!

— Сведения достоверны. Дорог каждый час, товарищ Сидоров. Немедленно разгружайте машины. Любой ценой к утру вот здесь… — Военный осветил планшет. — Вот здесь между двумя оврагами должен быть противотанковый ров. Немец, конечно, пойдет в обход, но это уж наша забота! Сколько у вас людей?

— Боеспособных? То есть трудоспособных — двести тридцать один.

— Мало. Очень мало. Ладно. Подброшу людей. Надеюсь, лопаты и прочее есть?

— На пол тысячи человек.

— Винтовки в руках держали?

— Держал, но уже давно. Разве что вот мой подгоревший адъютант…

— Стреляю из всех видов стрелкового оружия! — простив Ивану Захаровичу иронический тон, отрапортовал Денис.

— Даже из пулемета?

—Из станкового системы «максим». Из ручного системы Дегтярева. Из того и другого — имею оценки пять и четыре.

— Почему четыре?

— «Дегтярев» в плечо сильно бьет. Потому… четверка.

— Не исключено, что придется пострелять именно из «Дегтярева».

Холенов обернулся и крикнул в темноту:

— Саенко! Прибывшим выдать винтовки! И четыре ручных пулемета! Приступайте немедленно!

— Вы думаете, товарищ подполковник?..

— Думаю, Иван Захарович. Сильно опасаюсь. Прошу к машине.

Сидоров и Холенов направились к «эмке», о чем-то разговаривая.

У Дениса голова шла кругом. Где-то рядом немцы. Может быть, придется стрелять из ручного пулемета. Лучше бы, конечно, из «максима».

— Чулков! — Денис узнал голос Ивана Захаровича. — Всех командиров групп сюда. Бегом!

Спустя час рабочие уже рыли противотанковый ров. Длина его оказалась такова, что выкопать ров за ночь для двухсот тридцати человек было не под силу. Вскоре подошли две колонны бойцов. Примерно столько же, сколько было ополченцев.

Пожилой усатый лейтенант Саенко выдал Денису ручной пулемет и пять дисков к нему. Вторым номером к Денису определили человека в дорогом зимнем пальто. У него было странное имя — Боян Станиславович Стоянов. Родился он в Болгарии, но давно жил в Советском Союзе. Говорил без акцента. Из пулемета никогда не стрелял, но несмотря на это и даже на то, что считался вторым номером, его назначили командиром расчета. Он же взял на себя и обязанность таскать ручной пулемет.

Щедрость интендантов объяснялась чрезвычайными обстоятельствами. Машины с оружием и боеприпасами были задержаны на этом рубеже, потому что пункт, куда они направлялись, уже занял противник. Командир полка Холенов вооружил команду Сидорова по собственной инициативе.

— Оружие должно стрелять по врагу, а не лежать мертвым грузом, — так объяснил он подчиненным свое решение.

Заместитель Холенова, грузный подполковник с непомерно широкими плечами, проверял как умеют обращаться с пулеметом люди, выделенные Сидоровым. В глубине леса поставили фанерный лист, нарисовали на нем круги, едва видимые в рассветной мгле. Новоиспеченные пулеметчики по очереди стали стрелять по фанере.

У Чулкова оказалось наименьшее число попаданий: всего лишь одна пуля угодила в круг, остальные кучно легли под ним.

— Отлично, товарищ Чулков, — неожиданно похвалил Дениса подполковник и объяснил недоумевающим пулеметчикам: — Кучно положил. Будет стрелять, если характера хватит.

Попробовал стрелять и Боян Станиславович. Все пули ушли «за молоком». Ответственным за пулемет все же оставили его.

Подполковник объяснил, что в случае появления танков надо отсечь от них пехоту. Весь огонь требуется сосредоточить только на пехоте. Держать оборону ополченцы будут в составе полка, разделившись на группы.

… Противотанковый ров успели вырыть до рассвета. Тут же, на рыжих отвалах земли люди завалились спать. Их растолкали, заставили рыть окопы полного профиля для себя.

Справились, наконец, и с этой задачей. От усталости едва держались на ногах. Подполковник распорядился выставить охрану, остальным разрешил отдыхать.

Денис со Стояновым оборудовали пулеметное гнездо.

Болгарин сел в углу окопа, поднял воротник пальто и тотчас заснул. Денису не спалось. Сколько событий за один день! Ему порой казалось, что это с ним происходит во сне. Уж слишком круто все обернулось.

«Надо все же заснуть, — оказал он себе. — Спать! Спать!»

Ему снилась Новодольская станция, мимо которой шли и шли гусеничные тракторы.

«Откуда их столько?»

Тракторов становилось все больше и больше, рокот их все усиливался. Денис открыл глаза. Поднял голову и Стоянов. От холода у Дениса зуб на зуб не попадал. Лохматые тучи висели над землей. Низину застилал серый туман. Был виден лишь край оврага слева да широкий ров.

Позади, где-то на шоссе, раздался взрыв.

— Танки! — воскликнул Стоянов.

— Где? — не понял Денис.

— Да вот же они! Это они стреляют.

Сквозь дымную пелену Денис заметил черное расплывчатое пятно. Оно медленно приближалось.

Так вот он вражеский танк! Лязг гусениц казался многослойным, все нарастал, накатывался рев моторов.

— Надо стрелять! — крикнул Денис и бросился к пулемету, стоявшему на сошках в боевой готовности.

— Что ты ему сделаешь пулей? Краску оцарапаешь.

— Значит, сидеть вот так и ждать?

— У нас есть командиры, — спокойно сказал Стоянов.

Спокойствие его отрезвило Дениса. Вспомнились вчерашние наставления подполковника. Огнем пулеметов надо отсечь пехоту. Уняв нервную дрожь, стал всматриваться в туман. Увидел второй танк, третий… До противотанкового рва им оставалось метров тридцать-сорок. Денису показалось, что из тумана выползает бронетранспортер с солдатами.

— Смотри, фашисты!

— Не вижу, — спокойно отозвался Стоянов. — Тебе мерещится.

Танки, подойдя ко рву, повернули вправо. И тут неподалеку ударил пулемет, за ним — другой.

«Это команда или не команда?» — пронеслось в голове Дениса.

Отчетливо увидел бронетранспортер с вражескими солдатами. Они сидели ровными рядами, как истуканы. До них было метров сто, может, чуть поменьше.

— Стреляю! — крикнул Денис и прижал к плечу приклад.

Пулемет забился в его руках, оглушая. Солдаты на бронетранспортерах, как по команде наклонили головы, и стрелять стало не в кого.

Денис изменил прицел. Дал длинную очередь, пулемет замолк. Крикнул оглушенный:

— Заело!

И едва расслышал Стоянова:

— Диск кончился. Давай экономней. Четыре осталось.

Ослепительная вспышка резанула по глазам-.

5

Очнулся Денис внезапно. Будто его кто-то толкнул.

Болела голова, ныло правое плечо. Чувство опасности заставило его пошарить вокруг в поисках оружия. Нащупал пулемет, оглядел его. Левая сошка погнута. Денис приладился и приготовился стрелять. Прямо перед ним никого не было. Но зато слева, в том месте где противотанковый ров поворачивал вдоль шоссе, маячили люди в шинелях зеленоватого цвета. У всех на шее висели автоматы с рожковыми магазинами.

— Немцы! — крикнул Денис Стоянову и дал прицельную короткую очередь.

Пули подняли фонтанчики земли под ногами вражеских солдат. Денис чуть уточнил прицел. Дал вторую очередь. Несколько человек свалилось. Немцы залегли, ударили из автоматов. Низкий кустарник хорошо укрывал пулемет Дениса, поэтому ответный автоматный огонь был неточен.

Фашисты поползли по рву влево. Затаились. Послышалась отрывистая команда. Несколько солдат вскочили одновременно, пригнувшись и прыгая из стороны в сторону, побежали на пулемет. Денис дал длинную очередь. Трое свалилось. Но тотчас поднялась еще человек десять. Они бросились вперед. Пулемет стрелял непрерывно. Удалось прижать фашистов к земле. В азарте Денис приподнялся — дважды вжикнуло возле уха. Нырнул в окоп, угодил рукой во что-то мокрое. Быстро обернулся. На него смотрели остекленевшие глаза Стоянова. Лицо было серое, неузнаваемое.

— Боян! Боя-ан! — страшась своего голоса, закричал Денис и схватил Стоянова за плечо…

Голова Бояна запрокинулась назад.

Денис подхватил пулемет, выпрыгнул из окопа и побежал. Куда, зачем — не отдавал себе отчета. Опомнился от того, что по лицу больно стегнула ветка. По-мальчишески ойкнул, схватился за щеку. Рядом в ствол дерева шмякнулась пуля. Денис присел.

Опасность отрезвила его, и он сумел оценить происходящее. Человек пятнадцать немцев длинной шеренгой шли на него, беспрерывно строча из автоматов. Они его не видели и стреляли неприцельно. Бежать, бежать, оторваться от них — сейчас это главное. Не выпуская из рук пулемета, Денис нырнул в кусты, по-пластунски пополз прочь от надвигающегося ужаса. Над головой вжикали пули, падали срезанные ими ветки. За спиною, совсем, казалось, рядом звучало:

— Шнель, шнель!..

Кто-то сильно дернул его за плечо. Вскрикнув, он обернулся и понял, что задержала его брезентовая сумка — она застряла между двумя деревьями. Денис сбросил сумку, в ней что-то металлически звякнуло, тяжело стукнуло о землю.

«Диски! Это же диски», — пронеслось в сознании, и сразу панический страх отпустил его.

Почему он должен удирать, имея два диска? Это же столько пуль!

Он не чувствовал пальцев, пока перезаряжал пулемет. Его колотило не то от страха, не то от возбуждения. Но как только понял, что пулемет готов к стрельбе, успокоился.

Впереди, за кустами, не видно никакого движения. Огляделся. Сзади увидел просвет — поляна. Сообразил: выгоднее всего залечь по ту сторону поляны. Перебежал ее, залег за деревом на опушке.

Неподалеку слышался говор вражеских солдат, командные слова: «линкс», «рехтс»… Однако ни влево, ни вправо никто не двигался, вражеские солдаты топтались на месте, выжидали или совещались. Затем в подлеске послышалось шуршание. На поляну вышли немцы в стальных круто выгнутых касках и длинных зеленоватых шинелях. Выстроившись шеренгой, они скорым шагом устремились вперед.

Пока Денис, ошеломленный увиденным, гадал что делать, солдаты достигли середины поляны.

«Что же я… Надо стрелять», — мелькнуло в мозгу.

Денис нажал на спусковой крючок и повел дулом справа налево. Еще не успели надломившиеся фигуры упасть на землю, как он повел вздрагивающим дулом в обратную сторону.

В центре шеренги грузно бежал высокий полный человек с рыжими космами и тяжелыми гранатами у пояса. Уже потом, когда Денис вспоминал о пережитом, он понял: одна из гранат, а может несколько сразу взорвались от прямого попадания пули. На месте бегущего гитлеровца вспыхнул яркий пучок пламени. Оглушенный Денис поднял пулемет, оставшийся диск и пошел, пошатываясь, в глубь леса.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Он не очень отчетливо помнил, как оказался на шоссе. Навстречу мчалась полуторка. Денис замахал руками. Полуторка остановилась, его подхватили сильные руки, втянули в кузов. Кто-то задавал ему вопросы, кто-то пытался отобрать пулеметный диск, но Денис крепко прижимал его к груди.

— Что это с нашим адъютантом?

«О ком они? Почему адъютант?» — насторожился он.

Но мысль не задержалась, и Денис потерял сознание.

Очнулся от странного звона. Повел глазами в сторону и понял, что они едут рядом с трамваем. Диска в его руках уже не было.

Полуторка куда-то очень круто завернула. Стало тихо. Тишина встревожила.

— Слушай, Чулков, это чей же телефон у тебя, а? Ты кто им доводишься?

Он понимал вопросы, но ответить не было сил.

— Одеревенел парень. Паршивая это штука — контузия. С финской не могу забыть.

«Выходит, меня контузило?..»

— Позвоню на всякий случай… Может там родственники. Сдадим в госпиталь и позвоню.

Потом опять Денис провалился в черный мрак.

Вдруг перед ним появилась в белом халате Галя, его московская знакомая. Она мягко погладила его по лицу, стараясь не задеть царапин.

— Галя, — прошептал Денис и повторил, как бы утверждая, что это не сон, а явь: — Галя…

Рядом стояла очень похожая на Галю женщина в белом, казалось, хрустящем халате. То была ее мать, врач госпиталя, куда поместили Дениса. Она назвала себя — Юлия Петровна. Долго расспрашивала Дениса о самочувствии, интересовалась, что с ним произошло.

Он отвечал. Потом Галя и ее мать ушли.

День прошел, как в бреду. Денис просыпался, пил лекарства, что-то ел и почти сразу же засыпал. Сколько так продолжалось, не знал.

Проснувшись однажды, Денис сказал себе: «Хватит лежать, надо уходить отсюда».

Он поднялся и начал искать свою одежду. Заглянул под кровать, под подушку, в тумбочку.

— Дывысь, який шустрый парубок! Вин зибрався тикаты. А кто будэ травму лечиты?

Это оказал сосед, усач лет пятидесяти. Облокотившись, он следил за Денисом смеющимся взглядом.

Тот удивился: каким образом усач догадался о его намерениях?

С деланным равнодушном оказал:

— Никуда я не собираюсь. Просто одежду ищу…

— Э-э, хлопче, у пораненных одна форма — сирый халат, — усмехнулся сосед. И, посерьезнев, спросил: — Як же тэбэ, такого хлопчика, угораздило до фронта попасть?

Денис скупо рассказал о событиях последних дней.

Сосед вздохнул, уважительно покачал головой.

— Привелось, мабуть, лыха хлибнуть… Ну, будьмо знаемы — старшина Буровко. Сам з Кубани. А ты видкиль, воронежский?

— Так точно, товарищ старшина.

— Бачу, порядок разумиешь. Але ж мы тут не в строю, для тэбэ я зараз — Сергей Кузьмич. Уразумив?

Денис вместо ответа почему-то вздохнул.

Он чувствовал неловкость и в то же время гордость от того, что этот пожилой старшина разговаривает с ним как с равным. Ему захотелось узнать у Буровко при каких обстоятельствах тот был ранен, но не успел он рта раскрыть, как в дверях палаты с двумя узлами в руках возникла тетя Оля. Решительным шагом прошла она к кровати Дениса и, не удостоив его взглядом, обратилась к Буровко:

— У вас ремень есть?

— Э-э, гражданочка, — усмехнулся тот, заметив, как маковым цветам заалело лицо Дениса, — в нашей палате экзекуции катэгорично запрещаются. Бо нэ можно расстраивать цьего геройского хлопця.

Тетка перевела взгляд на Дениса и сокрушенно покачала головой. Затем чинно расцеловав его, принялась расспрашивать и угощать разной снедью из узелочка. На вопрос, как она его нашла, тетка сказала, что привела ее сюда Галя Лаврова.

— Она сейчас здесь? — вырвалось у Дениса.

— В коридоре дожидается, — улыбнулась тетя Оля.

Денис метнулся было к двери, но тетка удержала его за рукав, быстро развязала второй узел, выложила на кровать одежду.

— Одевайся, пойдем.

— Как? Меня отпускают?

— Отпускают. Юлия Петровна, Галина мамаша, разрешила. Заходила я к ней. Дома, говорит, скорей поправится.

— Це так, — поддержал Буровко. — Не зря кажуть: у хати и стины помогають. Одягайся, хлопче.

Прощаясь, сжал в больших ладонях руки Дениса и сказал со вздохом:

— Такый же хлопец и у мэнэ. Може, и вин попав у госпиталь до солдат?..

Расстались дружески.

В коридоре столкнулся с Галей. Тетка ушла вперед. Денис сдержанно поздоровался с девушкой.

— Как ты меня нашла?

— Мне позвонили, сказали, что ты здесь.

— Учишься на курсах медсестер?

— Завтра первый день занятий. Я тебя провожу.

— Ты только и делаешь, что провожаешь меня.

— А ты грубый, Денис.

— Что же я грубого сказал?

— Могу и не провожать.

Галя круто повернулась и пошла прочь по коридору. Денису стало не по себе. Подумал: «За что обижаю-то? Она столько сделала хорошего для меня».

Догнал девушку, преградил ей путь.

— Подожди, Галя. Извини. Я конечно… В общем, мне будет очень… это… приятно, если проводишь… Я тебя… ну… не хотел я…

Галя улыбнулась.

— Ну хорошо, пойдем.

2

Трое суток прожил Денис у тетки. Вечерами забегала Галя, рассказывала о занятиях на курсах медсестер, о преподавателях, вытаскивала Дениса прогуляться. Ночью на час-два приходилось спускаться в бомбоубежище — налетала вражеская авиация. Однажды Галя сказала, что в ближайшие двое-трое суток ей придется поработать в госпитале у мамы, стало быть с Денисом они увидятся только на следующей неделе. И словно нарочно в этот же день тетя Оля сообщила: ее переводят на казарменное положение, племяннику предстоит теперь хозяйничать одному. Денис почувствовал себя как бы в пустоте. Близких, кроме тетки и Гали, в Москве не было. Утром четвертого дня со свойственной ему решительностью сказал себе: «Еду домой». Правда, денег ни копейки, но и то сказать — много ли они стоили теперь деньги?

Настрочил тетке записочку, взял старенький вещмешок, или, как его стали именовать, «сидор», бросил туда краюшку хлеба, несколько вареных картофелин, закрыл дверь, ключ положил под половичок и поехал на Казанский вокзал. План был такой: зайти к старому знакомому коменданту — майору, поведать обо всем — авось поможет уехать…

В приемной коменданта у двери, ведущей в кабинет, стоял старший сержант в щегольской новенькой шинели. На рукаве — красная повязка с надписью «дежурный», на поясе — пистолет.

— Что прикажете? — резко бросил он.

Денис оробел.

— Я — я к товарищу майору.

— Он вас вызывал?

— Н-нет.

— Тогда можете быть свободны.

В сузившихся глазах старшего сержанта угадывалась презрительная усмешка.

— Но мне… очень надо. Понимаете? Я должен сказать…

— Мало ли кто что должен. Иди, малый, иди.

И слова, и тон, и весь вид этого одетого с иголочки человека с тремя треугольниками в петлицах, как бы подчеркивали его недоступность.

В растерянности Денис вышел из приемной. Что теперь делать? Ни пропуска, ни копейки денег. И тут вспомнился проводник Степан Ильич, с которым приехал в Москву. Может, он здесь? Узнать бы.

Заспешил к выходу на перрон. Но выход охраняли военные с красными повязками на рукавах. Движение около них замедлялось — у каждого проверяли документы.

Денис вытащил комсомольский билет и справку из школы.

— Что такое?! — удивился сержант, ознакомившись с его документами. — Где пропуск, билет?

— Нет у меня… Ни копейки… А домой надо.

— Детский сад, ей-богу… Товарищ старший лейтенант! Тут вот гражданин… Ни пропуска, ни билета… Домой хочет.

Подошел старший лейтенант, внимательно рассмотрел поданные сержантом бумаги.

— Где живете?

— В Новодольске.

— Без пропуска, без проездных документов вас даже на перрон пропустить не могу.

— Но мне хотя бы о проводнике узнать. Его фамилия Насонов. У меня ни копейки… А он поможет.

Старший лейтенант потерял терпение.

— По правилам я должен вас отправить в комендатуру.

— Ну и отправляйте, — обозлился Денис. — Я не диверсант какой-нибудь. За то, что денег нет, не арестуют.

— Не кипятись, парень. В конце вокзала есть тридцать седьмая комната. Там и узнай о своем Насонове. Больше не задерживаю…

В тридцать седьмой комнате уставшая женщина, почти до глаз закутанная в пуховый платок, раздраженным голосом стала объяснять, что у нее голова распухнет, если она будет знать каждого проводника по фамилии. Денис терпеливо объяснял, зачем ему нужен проводник Насонов.

Женщина схватилась за телефон, долго куда-то звонила и, наконец, сказала, что Насонов уехал ночью.

— Не могу ничем помочь. Приходи на четвертые сутки. Или позвони. Вот возьми телефончик. Она сунула Денису бумажку.

«Ждать четверо суток? Возвращаться в пустую теткину комнату? Ни за что!..»

Денис решительно зашагал к комендатуре. Что он придумает, еще не знал, одно было ясно — во что бы то ни стало надо прорваться к коменданту.

У входа в комендатуру дорогу ему преградил военный.

— Э, а ты как здесь оказался?

Перед Денисом стоял раненый подполковник. Фуражка чудом держалась на его забинтованной голове. Денису показалось, что где-то он видел этого человека. Но где?

— Куда же подевалась знаменитая обгорелая шинель? — Подполковник широко и добродушно улыбнулся.

Денис вспомнил: тот самый подполковник, что проверял его стрельбу.

— Товарищ подполковник! — обеими ладонями он сжал протянутую ему руку.

— Ну, здравствуй, — сказал подполковник. — Жив значит? А говорили — погиб.

Денис рассказал и о том, что с ним произошло, и с своем нынешнем затруднительном положении.

— Н-да, значит, ни проездных документов, ни билета? Ты что же? Забыл, какое сейчас время?

Денис только вздохнул.

— Я здесь с эшелоном, — раздумчиво продолжал подполковник, — могли бы тебя подбросить, да не совпадает наш маршрут с твоим. Давай-ка вот что: посадим тебя на ближайший поезд, идущий через Узловую. Пойдем.

Подполковник вошел в приемную и решительно направился к двери, ведущей в кабинет коменданта.

— Товарищ подполковник, разрешите… — начал было старший сержант, загораживая дверь, но подполковник отстранил его сильной рукой и вошел в кабинет. Следом проскользнул Денис.

Майор будто не поднимался с места с той памятной ночи. Как и тогда, он держал в руках сразу две телефонные трубки и кого-то гневно распекал. Увидев вошедших, спросил:

— В чем дело, товарищ подполковник? Мои люди что-то упустили?

— Все в порядке, товарищ майор. Я по другому вопросу. Вот, извольте любить и жаловать.

Подполковник обнял рукою Дениса за плечи и мягко подтолкнул вперед.

— Я с этим товарищем знаком, — сказал майор, и на обветренном лице его отразилось что-то вроде улыбки. Подался вперед. — К тетке приехал, так?

— Чулков его фамилия, — подсказал подполковник, мягко, будто успокаивая, положил руку на плечо Дениса.

— Помню, как же… С неделю назад доставили ко мне. Ни пропуска, ни билета, одна больная тетка… Все помню. Так что же он натворил?

— Воевал, товарищ майор. В составе нашего полка. Свидетельствую официально: неплохо проявил себя в бою. — Подполковник коротко рассказал, как Чулков с ручным пулеметом задержал фашистскую пехоту на левом фланге. Майор внимательно и дружелюбно смотрел на Дениса. Сказал:

— Это все ясно. Но ведь ко мне без нужды не ходят. Какая у него нужда?

— Он был контужен. Долечиваться предписано в домашних условиях. Ехать ему до Узловой. А у человека ни денег, ни продуктов, ни проездных документов.

— Что ж, — неторопливо заговорил майор, — если дрался как настоящий боец, ранен как боец, то и в путь отправим как бойца. Оформим пропуск и билет, выдадим сухой паек.

— Спасибо, товарищ майор, — сказал подполковник. — Значит, я могу быть уверен, что с моим бойцом, — подполковник интонацией подчеркнул слово «моим», — все будет в порядке?

— Можете, товарищ подполковник… Посиди в приемной, Чулков.

Денис, растерянный от радости, кивнул как-то сугубо по-граждански и вышел в приемную. Через минуту покинул кабинет и подполковник. Протянул Денису руку:

— До свидания, Чулков. Счастливо тебе.

— И вам тоже.

Подполковник тряхнул его руку, козырнул и вышел. Сердце Дениса переполняло горячее чувство благодарности к этому человеку. Но тут же Денис спохватился — не узнал даже его фамилии.

«Эх, Чулков, Чулков. Скотина же ты. Так о себе пекся, что не поинтересовался, как зовут человека, который сделал для тебя все возможное…»

Но что толку в запоздалом раскаянии…

Вечером, с проездными документами в кармане, с рюкзаком, набитым продуктами, Денис сел в пассажирский поезд.

3

«Я еду домой. Я еду домой. Я еду домой…» — стучали колеса. Темно было за окном, темно и в вагоне. Единственная свеча в конце коридора света почти не давала. Денис лежал на верхней полке, подложив под голову рюкзак. Не спалось. Несмотря на духоту, холод пробирал до костей.

Думал обо всем, что с ним случилось за последние десять дней, стоившие иного года. Сожалел, что уехал, не простившись с Галей и не оставив ей адреса. После знакомства с этой девушкой чувство обожания, которое он совсем недавно испытывал к однокласснице Рае, заметно потускнело.

Странное дело. Когда ехал в Москву, почти не вспоминал об оставшихся в Новодольске друзьях. Теперь же, когда возвращался домой, как живые встали перед глазами многодумный Вадим и насмешливый Ленька. И так тепло стало на сердце. Ах, братцы, братцы, скорее бы увидеть вас, рассказать обо всем пережитом. Впрочем, если рассказывать, то одному Вадиму. Ленька все равно ни слову не поверит.

В школе, наверное, уже начались занятия. Приятно будет войти в класс, вдохнуть знакомый запах краски, мела и пыли, сесть за свою парту…

«Чулков, ты почему столько дней пропустил?» — «А я, Анна Федоровна, был на фронте под Москвой. Пулеметчиком. Контужен вот…» Девичьи ахи-охи, заинтересованные взгляды. Анна Федоровна: «От имени всей школы выношу тебе благодарность, Чулков. Иди домой, поправляйся». — «Разрешите остаться, Анна Федоровна, — у нас в полку раненые в тыл не уходили».

Восторженные аплодисменты. Особенно усердствуют девчонки. И Рая больше всех. Но Денис не обращает на нее внимание и, как подобает фронтовику, начинает серьезно учиться.

Денис поймал себя на том, что радужные мечты вызывали на его лице улыбку и подумал: «Хорошо, что в вагоне темно — вид у меня, наверное, ужасно глупый…»

На Узловую поезд прибыл в следующую ночь. На рассвете Денис сел в первый «рабочий» и около семи утра был в Новодольске. Станция и поселок выглядели точно так же, как и в день его отъезда, если не считать луж и грязи от вчерашнего дождя, но ему казалось, что он отсутствовал по крайней мере полгода. Все виделось по-новому. За десять дней почему-то обветшали и ниже сделались дома, сузились улицы, стало больше грязи на них. Удивило и малолюдство. Пока шел до дому, встретил только двух прохожих. Наверное, все население поселка поместилось бы в одном из новых домов на улице Горького.

Мать встретила слезами и упреками. Но вскоре слезы высохли, упреки иссякли, мать замесила тесто и уже с улыбкой на лице, заметно постаревшем за время его отсутствия, показала ему полученную от тетки телеграмму: «Денис у меня. Мало пороли. Ольга».

В половине девятого, сунув за брючной ремень учебники, как чаще всего делали новодольские мальчишки, Денис отправился в школу. По дороге нагнал одноклассника Петьку Головко.

— Здорово! — сказал Петька. — По физике сделал?

— Чего?

— Двадцать восьмую задачу. У меня ни черта не получается. С секретом задачка.

— С секретом, — машинально согласился Денис. Подумал удивленно:

«Вот это да… Меня столько дней в школе не было, а он даже не заметил».

Железнодорожная школа — двухэтажное кирпичное здание, окруженное яблоневым садом, — находилась на Вокзальной улице. В это время дня здесь было людно, улица наполнилась ребячьим гомоном.

Денису вдруг представилась картина: бьющийся точно в припадке ствол пулемета, выбрасывающий пучки огня, падающие люди в круто изогнутых касках и зеленоватых шинелях, ослепительная вспышка и развороченная земля на том месте, где только что находился живой человек…

И вот — школьный двор, звонкие детские голоса, задиристые пятиклассники по чем попало тузят друг друга учебниками.

Казалось, и не было этих десяти дней. Приснились они ему, что ли?

Около раздевалки столкнулся с Ленькой.

— Кого я вижу!? — широко разулыбавшись, заорал Ленька и распахнул руки для объятий. — Путешественник! Миклуха-Маклай! Вернулся! — Он облапил Дениса и чувствительно хлопнул его по спине. Потом отступил, оглядел с ног до головы. — Возмужал. Сразу видно — прошел огни и воды. Конечно, добрался до Москвы?

— Добрался, — скучным голосом ответил Денис.

— И, ясно, был на фронте?

— Был.

— И один в рукопашной уложил два десятка фрицев?

— Уложил. Только не в рукопашной, а из пулемета.

Ленька захохотал, запрокинув голову, потом с каким-то рыдающим подвыванием согнулся пополам, спина его тряслась будто в лихорадке. Выпрямился, изумленно всхлипывая, вытер кулаками слезящиеся глаза и, все еще рыдая от смеха, с трудом выдавил из себя:

— Ну… ты… комик… Прямо… Чарли Чаплин… Новодольского района.

Новый приступ хохота оборвал его речь. Их уже начали окружать одноклассники. Петька Головко, улыбчивый, готовый разделить общее веселье, то Дениса, то Леньку поочередно дергал за рукав:

— Братцы, обо что смех? Денис, Капитоша… Ну объявите всенародно! Вот динозавры, сами смеются, а другие — зубами щелкай.

Денис выбрался из толпы и взбежал на второй этаж. Вошел в класс, где несколько девочек, в том числе и Рая, сидели стайкой, что-то сосредоточенно списывая из тетрадки отличницы Нины Шумаковой. Не замеченный ими, Денис уселся за свою парту.

Прозвенел звонок. В класс повалили ребята, захлопали парты. Рядом с Денисом сел Вадим. Подал руку.

— Здорово, скиталец. Слышал от твоей матери, что ты в Москву укатил. Добрался?

— Ага.

— А Капитоша-то — вот хохмач… Трепанул, будто ты сказал ему, что был на фронте и полсотни немцев уничтожил.

— Это он говорил, а я только подтверждал. А насчет полусотни — врет. Около двух десятков из «Дегтярева» скосил, это точно.

Вадим посмотрел на друга широко раскрытыми от изумления глазами.

— Ты что? Всерьез?

— Конечно.

— А я то считал — Капитоша придумал. У тебя не жар? — Вадим приложил ладонь ко лбу Дениса, тот в сердцах отбросил его руку и отвернулся.

— Слушай, — уловил он над ухом шепот Вадима, — ты правда не разыгрываешь?

— Иди ты, — огрызнулся Денис. — Не веришь — твое дело.

— Нет, почему не верю… Только уж очень необыкновенно… Как в кино… Расскажи хоть подробности. Как и что?..

В класс вошел преподаватель физики, высокий старик с совершенно голым глянцевито сияющим черепом. Следом проскользнул Ленька — он почему-то всегда опаздывал — и занял свое место впереди Дениса и Вадима.

Все встали. Дежурный по классу отдал рапорт. Начался урок.

Когда на перемене, уединившись вдвоем в укромном уголке сада, Денис рассказал Вадиму в подробностях обо всем, что с ним произошло, тот помрачнел.

— Ты чего? — не понял Денис.

— Жаль, что я с тобой не поехал. Завидую.

— Не жалей. Вдвоем до Москвы бы нам не добраться. Мне повезло — знакомого проводника встретил.

— И все-таки, Денис, мы с Ленькой ошиблись. Ты доказал: при желании человек может совершить и непосильное казалось бы…

— Правильно.

— Пусть так и будет.

— Пусть.

Наступило молчание. Денис видел: от волнения Вадим не может говорить. С удивлением заметил он, что глаза друга повлажнели.

— Помнишь, — сказал Вадим после продолжительной паузы, — как в субботу накануне войны мы устроили потасовку с Козаченко? Неделю назад ушел в армию.

— Да, зря мы тогда затеяли эту драку.

— Силу не знали куда девать.

— Зато теперь-то знаем.

…А вечером Денис ушел к дубу. Теперь, после Москвы, будто общая судьба сроднила его с дубом, потому и считал его своим. И себя Денис видел таким же обгоревшим, как этот великан. Четыре месяца назад дуб был могучим, настоящий исполин, а не дерево. Теперь же, исковерканный бомбежкой, обуглившийся, с расщепленным стволом и засохшими ветвями, он превратился в мертвое дерево. После налета на станцию «юнкерсов» под ним обнаружили трех убитых.

С той поры люди стороной начали обходить умершего исполина. Особенно когда поднимался ветер и расщепленный дуб стонал и скрипел. Страшно было около него, а Денису уютно. Как близкого человека, как друга воспринимал он обуглившийся дуб. Почему-то именно здесь он вспоминал Бояна Стоянова. Сейчас болгарин представлялся сильным, могучим и, как этот дуб при жизни, надежным. И только случай, неожиданный и коварный, погубил обоих. Какие только мысли не приходили в голову около этого дерева! Чулков любил наблюдать за грохотавшими эшелонами, которым давали «зеленую улицу». На фронт! На фронт!

Когда-нибудь и он устремится к фронту в одном из таких вот эшелонов. Пусть еще не вышли годы, но, черт возьми, сколько случаев, когда и помоложе люди действовали как герои!

Лишь мысли о матери не давали Денису покоя. Как же она одна останется? Отца освободили от воинской повинности из-за болезни, а он все-таки настоял на своем и ушел, воюет теперь.

Но что же делать Денису? В стороне остаться от войны? Маму оберегать? А разве у тех, кто на фронте, нет матерей?

А дуб все стонал и скрипел, и в нем чудился голос Бояна. Болгарин жил в России и погиб за нее. Когда-нибудь после Победы, если доведется остаться живым, он, Денис, разыщет близких Бояна и расскажет им о бесстрашии Стоянова. А он действительно виделся бесстрашным. Именно Боян помог выстоять ему, Денису.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Стоял конец сентября 1942 года.

По призыву райкома комсомола новодольская молодежь, в том числе и старшеклассники железнодорожной школы, вышла на колхозные поля убирать картофель. Целыми днями с серого осеннего неба сеялся мелкий, нудный, как зубная боль, дождик. Картофель выбирали из грязи, грязь пудами навивалась на сапоги, каждый шаг требовал усилий, будто к ногам привязали гири. Работали большей частью молча, без шуток и смеха — быстро уставали. Погода тоже не способствовала хорошему настроению. Не радовали и вести с фронта. Красная Армия, нанесшая гитлеровцам прошлой зимою поражение под Москвой, опять отступала. Прорвав наш фронт на юге, фашисты дошли до Сталинграда и главного Кавказского хребта. Они захватили пространство лишь ненамного меньшее, чем в первое лето войны.

Денис, Вадим и Ленька недоумевали: откуда у немцев берется столько сил? И почему наша армия все еще не может на равных противостоять врагу? Однажды обратились с этим вопросом к Ивану Ивановичу. Хмурясь, то ли оттого, что вопрос показался неуместным, то ли оттого, что не мог на него ответить со всею определенностью, он сказал:

— На войне случаются временные удачи и неудачи. Но историческая и военная закономерность такова, что гитлеровцы с каждым месяцем становятся слабее, а мы сильнее. Заметьте, они уже не могут наступать по всему фронту, как в прошлом году. Партия, народ делают для этого все возможное. И невозможное тоже. Так что запомните: недалек тот день, когда Красная Армия погонит фашистов с нашей земли, И тогда уж нас не остановить, Думаю, что в этом освободительном походе и вам доведется участвовать.

Все было правильно, но малоутешительно. Гитлеровцы с неслыханным ожесточением штурмовали Сталинград и кавказские перевалы. Они стремились перерезать главную, водную дорогу России — Волгу, захватить Баку — лишить Советский Союз нефти.

Утешало друзей одно обстоятельство: скоро их призовут в армию.

Денису, Вадиму и Леньке бригадир выделил большой участок поля, краем выходивший к проселку. Они обязались собрать с него картошку за неделю. Поэтому работали с рассвета дотемна. Чтобы не делать пятикилометровых концов до станции, ночевали вместе с другими ребятами в ближайшей деревне на сеновале.

В предпоследний день сентября, перед обедом, с проселка донеслось тарахтенье колес. Сквозь мелкую сетку дождя увидели семенящую рысцою лошадь, запряженную в легкую повозку. Поравнявшись с их участком, повозка остановилась, с нее спрыгнул мужчина в ватнике и направился к ребятам,

— Это что же за персона к нам пожаловала? — сузил Ленька насмешливые глаза.

Когда мужчина подошел поближе, узнали старика Круглова, бессменного курьера поселкового Совета.

— Зачем мы ему понадобились? — непонимающе оглянулся на друзей Ленька.

— Все, Капитоша, наша очередь подошла, — как-то вдруг просветленно сказал Вадим и отбросил лопату.

Круглов остановился шагах в пяти.

— Здорово, молодняк! Бог в помощь!

— А мы безбожники! — не замедлил отозваться Ленька.

— А по мне — хоть лешие. Наше дело повесточки вручить. — Он водрузил на нос очки, достал из перекинутой через плечо кожаной сумки бумажку, прочитал:

— Чулков Денис Николаевич! — Вскинул глаза на друзей. — Есть такой?

— Есть, есть.

Чулков подошел, взял из рук курьера бумажку. Это была повестка из райвоенкомата с предписанием явиться завтра в одиннадцать ноль-ноль, имея при себе паспорт, справку из школы и, если комсомолец, то комсомольский билет.

Пока Денис читал, такие же повестки Круглов вручил Леньке и Вадиму.

— Ну, молодняк, желаю счастливо отвоеваться да живыми домой вернуться, — оказал старик и, с трудом вытаскивая из грязи сапоги, направился к своей ошарпанной повозке.

— Дождались, братцы! — возбужденно воскликнул Вадим. — Уговор: всем троим проситься в одну часть.

— С подлинным верно! — заключил Ленька.

Разыскали на поле бригадира, показали ему повестки, зашли к одноклассницам, попрощались. Раи среди них не было — она уехала к тетке на Волгу и будто бы поступила учиться в медицинское училище.

Мать уже знала про повестку и, как водится, встретила Дениса слезами. Впрочем, она успела собрать все необходимое, и готовый вещмешок («сидор»), привезенный Денисом от тети Оли, дожидался хозяина в переднем углу избы.

Когда на следующий день Денис и оба его приятеля явились в военкомат, им было объявлено, что они, а также еще несколько человек из их класса, направляются в военное училище.

В тот же день в поселковой поликлинике все трое благополучно прошли медицинское обследование.

2

На станции около эшелона, к которому прицепили несколько теплушек для новодольских новобранцев, собралась толпа.

Сколько раз Денис видел такие проводы! Теперь самого провожали.

Толпа, в основном женщины, пела, стонала, рыдала. От суеты, невообразимого гвалта у Чулкова звенело в ушах, болела и чуть кружилась голова.

Что-то говорила мать, глотая слезы. До сознания дошли только два слова:

— Береги себя.

До чего она маленькой, тоненькой показалась. Беспомощная, убитая горем. Одна, совсем одна остается.

Жалость, нежность, раскаяние — немало он ей доставлял горя и забот — все это смешалось в душе Дениса.

— Мама! Мама! Не плачь! Ну не плачь же! Не на фронт ведь еду — в училище, — успокаивал он мать, вспоминая, как она год назад после его приезда из Москвы со слезами на глазах повторяла: «Зачем раньше времени своей и моей смерти ищешь? Ведь не переживу я, коли тебя убьют». Никаких оправданий мать не хотела слышать. Только страдание жило в ее изболевшейся душе.

Какой-то прихрамывающий мужчина в гимнастерке без петлиц могучей лапищей сжал плечи Дениса, оттащил его от матери и заорал в самое ухо:

— Пей, молодец-удалец!

Стакан с водкой клацнул о зубы Дениса, и обжигающая жидкость полилась в рот, потекла по подбородку, за воротник.

— Да не пьет, не пьет же он! — услышал Денис голос матери.

Она уцепилась за цветастый кушак хромого и всем на удивление оттащила мужика в сторону. Одолела детину в два раза выше себя ростом. Откуда столько силы взялось!

Мужчина загоготал, пробасил:

— Научится гвардеец!

От выпитого Денису стало легко и весело. Он покорно начал жевать помидор, сунутый в руку матерью. Она уже не плакала: в последние эти минуты, не отрываясь, смотрела на сына. Подошли Вадим и его отец. Иван Иванович был в кожаном потертом пальто и в кожаной фуражке, Поздоровался с матерью, крепко пожал руку Денису. Улыбнулся.

— Ну, будь достоин отца. Слышал — воюет он неплохо. — Обнял обоих друзей. Взглянул в глаза одному, другому. — Помните: вы теперь не мальчики, а воины, защитники Родины. Помогайте друг другу, выручайте в беде. Особенно тебя, Денис, прошу, ты уже понюхал пороху — догляди за Вадимом, а то…

— Папа, ну к чему это? — с досадой перебил Вадим.

— Все будет в порядке, Иван Иванович, — заверил Денис..

— По вагона-а-ам! — донеслось от головы состава.

Мать бросилась Денису на шею. Спазма сжала его горло и глазам стало горячо. С трудом разжал сцепленные у него на затылке руки матери и прыгнул вслед за Вадимом в распахнутую дверь теплушки.

Грянул взрыв прощальных возгласов, разудалых переборов гармоники, еще громче заголосили матери — и эшелон, резко дернувшись, тронулся. Последним в теплушку, верный своему правилу опаздывать, вскочил Ленька.

Поезд набирал ход. Позади осталась родная станция, милая сердцу речка Савола с широкой зеленой поймой.

В вагоне будущие курсанты вразнобой пели песни.

— Тихо! — резко сказал обычно деликатный Вадим. Сквозь суженные веки искрой сверкнули глаза. — Давайте общую споем. — И сам запел высоким баритоном:

Вставай страна огромная,

Вставай на смертный бой…

Песню подхватили, и она сразу объединила всех. Ее услышали в соседних теплушках, где также настежь были открыты двери. Когда поезд огибал берег Саволы, и стали всем видны первый и последний вагоны, песню пел уже весь эшелон.

Пел и Денис. От всей души, самозабвенно, и песня гремела, ширилась.

Пусть ярость благородная

Вскипает как волна

Идет война народная

Священная война

3

Военное училище, в которое прибыли новодольцы, находилось в небольшом городе на средней Волге. Оно было эвакуировано из Могилева и располагалось в старых казармах, построенных еще во время Первой мировой войны. Капитальная кирпичная стена окружала территорию училища, большую часть которой занимал плац для строевой подготовки.

По прибытии будущих курсантов отправили в баню, постригли наголо, затем выдали солдатское обмундирование. Когда они вышли из каптерки все в одинаковых серых шинелях, Денис долго не мог разыскать Вадима и Леньку — они затерялись в однородной массе. А когда нашли друг друга, не удалось и парой слов перекинуться — раздалась команда:

— Ста-а-новись!..

Они встали в строй рядом, но подавший команду сержант объявил, что строиться должны по ранжиру, то есть по росту. Самый высокий на правом фланге, самый низкий — на левом. Затем прозвучала команда:

— Разберись по ранжиру!

Леньке пришлось уйти на правый фланг, он оказался вторым справа. Денис и Вадим сдвинулись чуть влево и оказались в середине шеренги. Они были одинакового роста, поэтому остались стоять рядом. Сержант объявил, что отныне каждый должен знать свое место в строю, запомнить соседа справа и соседа слева. Затем последовали команды: «Смирно!», «Равняйсь!», «По порядку номеров рассчитайсь!» — и началась перекличка. Спускались сумерки, когда построились в колонну по три и двинулись строем в столовую.

Вечером курсантов распределили по ротам. Трое друзей попали во вторую роту, в первый взвод. Радовались: опять повезло — вместе.

Для них вступила в силу суровая дисциплина военного училища. Ленька не учел этого, за что немедленно поплатился. После подъема по пояс обнаженные курсанты второй роты выстроились на дворе на физзарядку.

—«Смирррна! — раскатисто скомандовал сержант.

В это время из казармы вышел Ленька с цигаркой в зубах (в дороге научился курить), встал в строй и бросил цигарку.

— Ваша фамилия? — обратился к нему сержант.

— Костров.

— Курсант Костров, два шага вперед.

Ленька сделал два шага.

— Кру-гом!

Ленька повернулся лицом к шеренге.

— За опоздание на построение, за курение в неположенное время и в неположенном месте объявляю вам, курсант Костров, два наряда вне очереди. Станьте в строй.

Багровый от стыда Ленька занял свое место в строю. Вечером, в часы «личного времени», Ленька мыл полы в помещении роты. То же самое делал он и на следующий вечер.

Денис с Вадимом немедленно взяли над ним «шефство». Перед подъемом заставляли быстро одеваться, наматывать обмотки, обуваться. Вскоре надобность в таких тренировках отпала. Ленька «осознал» и так наловчился, что выбегал на плац раньше своих «шефов».

Занятия шли своим чередом. С утра общеобразовательные дисциплины, уставы, изучение оружия. После обеда — строевая на плацу, полевые занятия по тактике, стрельба. Раз в две недели ходили в наряды. День был уплотнен до предела. Редко выпадала свободная минута. Хотя распорядок дня предусматривал личное время, на самом деле время это поглощали те же солдатские заботы: постирать подворотничок, надраить до солнечного сияния пуговицы, бляху, ботинки. Денису иногда удавалось выкроить свободные полчасика. Тогда он бежал в автороту, где среди шоферов, как бывший тракторист, завел себе приятелей. Мечтал с их помощью научиться водить автомашину. Забегая вперед, скажем, что в этом онпреуспел и весною уже свободно делал на грузовике круг по плацу.

Наступила зима, выпал снег. Затоптанный курсантскими ботинками плац, казалось, был покрыт несвежей белой скатертью.

За два дня до годовщины Великой Октябрьской революции курсанты принимали присягу. Училище выстроили на плацу в каре. Знаменосец и двое ассистентов с шашками наголо вынесли под барабанный бой знамя. У Дениса мурашки побежали по спине. Искоса взглянул на стоявшего рядом Вадима. Тот смотрел прямо перед собой. Неподвижный строгий профиль, брови чуть сдвинуты. Денис понимал, что творилось в его душе. Одного за другим вызывали курсантов из строя, они подходили к невысокой кафедре, стоявшей в центре каре, и читали текст присяги. Вот вышел Вадим. Когда он дошел до слов «Если я нарушу эту свою клятву, то пусть покарает меня рука трудового народа…», голос его, исполненный искреннего чувства, достиг таких высоких нот, такого пафоса, что волнение точно удавкой перехватило Денису горло. Он давал присягу одним из последних. Видно перегорел заранее, прочитал текст вяло и, недовольный собой, вернулся в строй.

Ужин в тот день был обильнее, чем обычно — присяга это праздник.

В декабре ударили морозы. Однажды в морозный вечер, когда к концу подходило личное время, Денис, без шинели, сломя голову мчался из автороты к себе в казарму. Взбежал на второй этаж, рванул дверь в коридор и оказался лицом к лицу с усатым старшиной, в котором тотчас признал соседа по палате в московском госпитале — Сергея Кузьмича Буровко.

Денис оторопело смотрел на старшину, от растерянности не зная, что сделать, что оказать.

— Вы, шо ж, курсант, летаете, як той школяр, аж людэй чуть с ниг нэ сбываетэ?

— Прошу прощения, товарищ старшина. Тороплюсь.

— Торопиться трэба нэ спиша. — Старшина внимательно вгляделся в лицо Дениса и отступил на шаг. — Э-э, хлопче, дэ ж мы с тобою встричалыся? Ведь встричалыся, та?

— Так точно, товарищ старшина. В прошлом году, в госпитале в Москве. Курсант Чулков.

Наконец-то Денис догадался встать по стойке смирно и откозырять старшине.

Буровко козырнул в ответ и улыбнулся в усы.

— Памятаю, памятаю… Титка у тэбэ дуже сэрдыта, риминца у менэ просыла…

— Так точно.

— А мэнэ опять пид Сталинградом шкарябнуло. Направылы сюды для дальнейшего прохождения… Ну, поспишай. Та щоб бильше без шинэли не выбигав. Марш!

Денис помчался в роту, спеша поделиться с друзьями радостной новостью: в училище будет служить знакомый старшина, глядишь какое-нибудь послабление от знакомца можно получить, Но едва он вбежал в помещение роты, как раздалась команда на построение. Курсантов выстроили в коридоре. Перед шеренгой появились командир роты — старший лейтенант Замойляк и старшина Буровко.

— Товарищи курсанты! — сказал Замойляк, человек с полным, высокомерным лицом и жесткими глазами. — Нашего полку прибыло. Старшина Буровко Сергей Кузьмич, фронтовик, — затем обратился к Буровко: — Командуйте, товарищ старшина.

Сказав это, Замойляк удалился.

Вооружившись списком, старшина сделал вечернюю поверку. Затем прошелся вдоль строя и сказал:

— Рад служить с вами вместе. — Бросил взгляд на Дениса. — Предупреждаю: поблажек никому не будет Все вы для меня равны. Дисциплину потребую по всей строгости и справедливости военного устава. Разойдись!

Дениса удивило, что Буровко говорит по-русски почти без акцента. Впоследствии понял: для Буровко это вопрос дисциплины. В строю он преображался и не позволял себе вольностей, что исключало из его речи украинские слова.

4

В полночь раздался сигнал тревоги. Старшина Буровко приказал роте построиться во дворе.

— Смирно!

Курсанты замерли. Только поскрипывание снега под сапогами Буровко нарушало тишину зимней ночи. Крупные хлопья снега, кружа в воздухе, ложились на плечи и шапки курсантов, оседали на их бровях, ресницах, на сивых усах и мохнатых бровях старшины.

Буровко прошелся перед строем. Потом остановился и что-то достал из кармана. В правой вытянутой его руке на бумажке лежал окурок. Самый обыкновенный окурок цигарки-самокрутки.

— Что это? — спросил он курсанта Кокарева,

Тот вздохнул и трагическим голосом произнес:

— Бренный остаток козьей ножки. Но я, товарищ старшина, отродясь не курил, Еще в детстве слышал — один миллиграмм никотина убивает лошадь.

Глухой смех всколыхнул роту. Не выдержав, коротко хохотнул и Буровко. Но тут же построжал:

— Я отменил команду «смирно»?

Рота затаила дыхание.

— Этот окурок командир роты нашел в казарме… Кто его кинул?

Строй не шелохнулся. Старшина, сдерживая раздражение, покачивался на носках.

— Виновных нет? Добро. Командиры отделений ко мне!

Сержанты и младшие сержанты тотчас выскочили из строя и вытянулись перед Буровко. Все они были как на подбор: высокие, упругие, сильные.

— Взять по две лопаты и по три лома на отделение.

Вскоре шанцевый инструмент был доставлен в строй и распределен между курсантами.

— Р-рота! Напра-во! Бегом арш!

Марш-бросок продолжался довольно долго. Пустынными темными улицами добежали до пустыря, что находился неподалеку от окраины городка. Здесь старшина остановил курсантов и приказал им вырыть яму в мерзлой земле. Копали при свете электрического фонарика. Промерзшая на метр почва звенела под ударами ломов, брызгала искрами и осколками, если попадался камень.

Когда яма полуметровой глубины была готова, последовала команда:

— Предать земле этот позор нашей роты. — Старшина протянул одному из помкомвзводов окурок на бумажке.

Только теперь курсанты уразумели, за что их наказали.

Окурок хоронили в глубоком молчании.

Яму закопали и с ожесточением утрамбовывали землю ногами.

Чей-то голос из темноты возвестил:

— Это командир роты Замойляк приказал устроить марш-бросок для захоронения окурка. Сам слышал.

— А почему из-за одного тюхи должны страдать все? — отозвался другой голос.

Тотчас в этот диалог вмешался Ленька Костров.

— Поразмыслим: кто у нас оставляет большие окурки?

Денис вспомнил: Анатолий Самонов. Ему через каждые десять суток присылают из дому посылки. Но не по почте — их доставляет на проходную училища один и тот же железнодорожник. А в посылке — обязательно пачка турецкого табаку.

«Надо бы прежде чем хоронить узнать, какой табак в окурке?» — с досадой подумал Чулков. Мысль о турецком табаке пришла в голову не только ему. К Самонову шагнул Вадим,

— Твой окурок?

— Почему это мой? — испуганно отпрянул тот.

Сержант Валентин Старостин взял Самонова за грудки, притянул к себе.

— Ведь твой же, твой! Почему сразу, гад, не сознался, всю роту прогонял черт-те куда?

— Вот честное слово! — Самонов даже руки прижал к груди.

— Дерьмо, — негромко бросил Старостин и, толкнув Самонова, отвернулся.

Буровко сделал вид, будто ничего не видит и не слышит. Глубоко затянувшись несколько раз, бросил папиросу, скомандовал:

— Становись! Смирно! Напрачво! Бегом марш!

Двадцать минут спустя курсанты уже были в постелях. Уснули сразу, как убитые.

… Ревностно с той поры следили курсанты за теми, кто увлекался курением. Особенно не спускали глаз с Самонова. Но у того теперь ушки были на макушке — знал, что пощады ему не будет.

5

В казарме тишина. Курсанты спят. Двухъярусные койки установлены по обеим сторонам длинного и просторного помещения с высоким потолком. Холодновато. Вадим Зеленков сегодня дневальный. На нем шинель и шапка-ушанка.

Чтобы отогнать сонливость он прохаживается по коридору, образованному рядами кроватей. Скоро подъем, как раз тот час, когда особенно клонит ко сну. Вадим подходит к койке Дениса и видит, что с того сползло одеяло. Укрывает друга, слегка щелкает по носу, заставляя повернуться поудобнее. Денис открывает глаза, сонные, глупые, по-детски шлепает пухлыми губами и опять погружается в сон. Руки с высоко засученными рукавами его нижней солдатской рубашки лежат поверх грубого шерстяного одеяла. Кулаки сжаты, бицепсы буграми Заметно окреп Денис, раздался в плечах, даже подрос. Мужал на глазах.

Вошел старшина. Вадим, по-лошадиному топая, бросился ему навстречу.

— Э, шоб тоби! — зашипел Буровко. — Тыхо.

— Товарищ старш…

— Цыц! Який тэбэ клоп укусив? Знаю, то ты дневальный, и то хлопец добрый знаю, тильки храпышь на занятиях.

Вадим вспыхнул, опустил глаза. Действительно, был такой грех, заснул на политзанятиях и даже захрапел. А капитан Шибанов, любивший шутку, знаком предупредил курсантов, чтоб не будили. Он сел напротив, погладил Вадима по голове и тихонько пропел:

— Спи, младенец мой прекрасный, баюшки баю!..

Вадим неожиданно хлюпнул носом, поймал руку капитана и прижал к своей щеке.

Грянул хохот. Не отпуская руки Шибанова, Вадим вскочил.

— Кто приснился? — сочувственно спросил капитал.

— Отец, — простодушно брякнул Вадим, вызвав новый приступ смеха.

О том, что Иван Иванович Зеленков — комиссар времен гражданской войны, а ныне секретарь райкома партии, Шибанову было известно.

— Только из уважения к вашему отцу я вас не накажу, — строгим голосом объявил капитан, не сумев все-таки потушить веселый блеск в глазах.

Удивление и симпатию вызвал этот поступок капитана. Выходило, что воспитывали не только наказаниями.

— Ну как, Зеленков, — старшина заложил руки за спину. — Есть происшествия?

— Никак нет, товарищ старшина.

Буровко взглянул на свои карманные часы, сверил их со стенными.

— Тютелька в тютельку. Еще восемьдесят секунд. — Выждав время, подал команду. — Буди.

— Подъем! — во всю силу легких закричал Вадим.

И тотчас водопадным, гулом наполнилась казарма. Несведущий человек, увидев курсантов в эти минуты, мог бы подумать, что враг у ворот и вот-вот ворвется в казарму. Ребята привыкли одеваться в считанные секунды.

По случаю морозной зимы выбегают на физзарядку в штанах и нижних рубахах. До рассвета еще далеко. Плац запорошен выпавшим с вечера снегом, озарен зеленоватым светом полной луны.

По команде помкомвзвода курсанты делают физзарядку. Денис вместе со всеми четко выполняет заученные упражнения. Движения бодрят, тело наливается силой. Впереди — Ленька. Он шумно выдыхает воздух, обернувшись, подмигивает:

— Под носом ледок еще не звенит?

— В ушах звенит от твоей трепотни.

Старшина Буровко, наблюдающий за курсантами, добродушно покрикивает:

— Разговорчики!

После упражнений — пробежка. От курсантов валит пар, дышат они, как загнанные лошади.

Но вот, наконец, завтрак. Не успеешь дожевать, дежурный командует:

— Встать!

В желудке легко, будто и не завтракал.

Минуты две-три остается до построения на занятия. У подъезда курсанты опешат докурить цигарки, жадно заглатывают дым.

На занятиях по материальной части командир первого взвода младший лейтенант Козлов, тонкий, бледный, кажущийся прозрачным, разобрал немецкий ручной пулемет МГ-34 и стал объяснять:

— МГ — по-немецки означает «машиненгевер», то есть механическое ружье…

Знакомство с немецким оружием ранее не предусматривалось программами. Его начали изучать по распоряжению начальника училища генерала Евгеньева. Курсанты уже освоили автоматы «шмайсер» и МП-38 — наиболее распространенное оружие гитлеровцев.

— В наступательных операциях, — говорил Козлов, — особенно необходимо в совершенстве знать боевую технику противника. При захвате вражеских окопов использование трофейного оружия может иметь решающее значение.

Да, их готовили к наступательным боям. И не диво. Красная Армия бьет окруженную под Сталинградом армию фельдмаршала Паулюса. Успешно наступают на запад войска Сталинградского и Донского фронтов. Гитлеровцы стремительно откатываются с Северного Кавказа. Нынешним курсантам предстоит наступать. До самого Берлина.

Изучение оружия интересовало курсантов больше, чем все другие предметы. Винтовки, автоматы, пистолеты, а сегодня немецкий ручной пулемет с увлечением разбирали и собирали.

Первая половина учебного дня закончилась на стрельбище. Огонь вели из только что изученного оружия врага — МГ-34. Денис целился долго, напряженно и промахнулся. Рядом с ним стрелял Ленька, у того результат был отличный. Вадим отстрелялся тоже успешно.

После неудачных прошлогодних стрельб в отряде самообороны, Вадим с Ленькой много тренировались в стрельбе из малокалиберной винтовки. Денис же пренебрегал этими тренировками, полагаясь на свой «боевой опыт». И вот результат — друзья оставили его позади.

— И что у тебя за глаз, Капитоша? — позавидовал Денис. — Как ты ухитряешься в самое яблочко?

Ленька напустил на себя таинственность:

— Никому не-скажешь?

Денис дернул плечом: странный вопрос.

— Так вот знай: у меня правый глаз синий, а левый — зеленый.

— Ну и что?

— Чудак. Синие всегда в цель бьют лучше. Я это в «Энциклопедии» вычитал. В двадцать восьмом томе, страница двести шестьдесят первая.

— Что ты говоришь?! Дай взглянуть на глаз.

— Валяй, — Ленька склонил к Денису физиономию.

Изловчившись, Денис подставил ногу и опрокинул Леньку в снег.

— Эх, Капитоша, синим глазом подножку не заметил!

Старшина увидел их возню, покачал головой.

— Диты! Право слово, диты!

Со стрельбища — прямо в столовую. Под арочными оводами полуподвального, помещения — алюминиевые кастрюли, миски.

На каждом столе — бачок на десятерых. Из одного бачка разливает Вадим. В его десятке Денис, Ленька, Самонов, командир отделения Старостин.

Самонов недовольно ворчит:

— Что ты все воду льешь? Хоть бы мяса кусок выловил.

Вадим косится на Самонова.

— Мяса ему… А почем нынче овес, — знаешь?

Слова эти вызывают общий смех. Самонов мрачнеет. Всем известно, что он скуповат Недаром ему ни разу не доверили половника.

Анатолий Самонов старше всех во взводе: ему шел двадцать первый год.

Жил и учился Анатолий в городе Гремячевском. Отец его был заметной фигурой в торговых и заготовительных организациях. В армию Анатолия взяли, когда ему исполнилось двадцать лет, в то время как по закону должны были призвать восемнадцатилетних. Влиятельный папаша сумел выхлопотать отсрочку.

Уже одно это настораживало курсантов.

А тут между Старостиным и Симоновым произошел неожиданный и странный инцидент.

Анатолий Самонов и Валентин Старостин — земляки и хорошо знали друг друга еще до призыва в армию. Самонов в те годы старался завести дружбу с Валентином Старостиным, крепко сколоченным, физически развитым и начитанным парнем. К тому же Валентин был мастер на все руки. Он мог починить велосипед, исправить мотоцикл, отремонтировать радиоприемник.

Старостин не отвергал дружбу Самонова — ему было интересно встречаться с человеком, который владел такими благами, как мотоцикл, радиоприемник с проигрывателем и набором самых редких и дорогих пластинок. Обо всех этих вещах Старостин и мечтать не мог, хотя до самозабвения увлекался техникой. Его мать, после смерти мужа, осталась с тремя детьми и даже велосипеда не могла купить своим ребятам. Починив состоятельному дружку мотоцикл, Старостин получил возможность вдоволь покататься на нем.

Но в училище приятели оказались в равных условиях. Здесь каждого оценивали не по родительскому положению, а по собственным способностям и заслугам. Младший лейтенант Козлов сразу увидел цепкость ума и сноровистость Старостина. Его назначили командиром отделения и вскоре присвоили звание сержанта.

Самонов втайне завидовал Старостину. Стараясь из всех сил, не отстать от него, а где удастся и обойти, Анатолий не очень-то был разборчив в средствах.

Однажды на занятиях в поле, закоченевшие от пронизывающего февральского ветра, курсанты затеяли во время перекура игру в «жучка». Кто не знает, этой озорной мальчишеской забавы!

Дошла очередь до Самолова становиться спиной к товарищам. И надо же так случиться, что от свинцового удара Старостина, Анатолий не удержался на ногах и стукнулся головой о мерзлую землю. Синяк под глазом и шишка на лбу, как говорится, не заставили себя долго ждать.

В том, что это был удар Старостина, Анатолий ни минуты не сомневался — тяжела у сержанта рука.

А через несколько дней на комсомольском собрании в присутствии командира роты Самонов заявил, что командир отделения Старостин занимается рукоприкладствам.

Возмущенные курсанты дружно опровергли заведомую ложь. И все-таки почти две недели Валентина Старостина «таскали» по инстанциям.

Разных людей объединяло под своей крышей военное училище. Но почти все курсанты становились безупречными воинами, сильными духом, верными своему солдатскому долгу.

В конце зимы сорок третьего года произошло событие, которое сразу заслонило собой все будничное, обыденное — и трусоватую спесивость Самонова, и неприятное происшествие со Старостиным, и изнурительность многоверстных маршей.

Остатки трехсоттысячной армии Паулюса сдались в плен. Сталинградская битва завершилась блестящей победой. Сообщение об этом вторая рота встретила троекратным «Ура!»

Служба службой, а дом не выходил из ума. Болела душа у Дениса: как-то без них с отцом приходится матери? Голодно ей, поди, приходится? А тут отец, воевавший где-то на южных фронтах, писал очень редко и скупо. Как он там воюет, больной, с тромбофлебитными узлами? Только отец мог поступить так вот — всем наперекор.

Вспомнил Денис и Раю. Из писем он узнал, что Рая училась будто бы в там городке, где проходил службу и он сам.

Весть эта взволновала Чулкова. Как-то на станции, когда курсанты вместе с девушками из местного медучилища переносили раненых из поезда в госпиталь, расположенный недалеко от вокзала, Денис увидел… Раю. И обознался. Очень была похожа та девушка на его землячку, только ростом оказалась выше. Но глаза точно такие же! Будто она одолжила их у Раи…

Эти глаза будущей медсестры обожгли Чулкова и долгие месяцы не давали ему покоя.

6

Незаметно подошла весна. Расцвели подснежники, потом робко зажелтела мать-мачеха, взвились в небо жаворонки. Их песня будоражила курсантские души. И солнце, солнце… Оно заставляло бурлить шалые весенние ручьи, радовало людей, поднимало настроение.

Усложнилась программа, росла нагрузка. Западали у курсантов щеки, сходил юношеский румянец, пушок на верхней губе и подбородке постепенно превращался в щетину, бугрели и наливались силой мышцы.

Занимались, как выразился Буровко, «по тридцать часов в сутки». Уставы, тактика, политзанятия, стрельба, штыковой бой. Та же программа предусматривала и многокилометровые марш-броски с полной выкладкой.

…Вот на берегу Волги ускоренным шагом движется вторая рота. Курсанты истекают потом под тяжестью солдатского снаряжения. Здесь и вещмешок с неприкосновенным боевым и продовольственным запасом, и лопатка, и противогаз, и скатка, и винтовка.

Денису кажется, что он вот-вот рухнет, испустит дух, улетучится, превратившись в пот и пар. Вадим косится на него, придерживает под локоть. Денис отдергивает руку — еще нянек ему не хватало… Но вот бежать почему-то становится легче. Дыхание выравнивается. Слева от Вадима бежит Самонов. У него закатываются глаза. Вадим на бегу снимает с него вещевой мешок.

— Держись, держись, Самой! Второе дыхание сейчас появится.

— Двадцать километров! — Голос Анатолия полон ужаса.

— Ну и что? — вмешивается Денис. — Прошлый раз пятнадцать… пробежали.

— Отставить разговоры! — слышится голос Козлова.

Командир взвода видит, как помогают друг другу курсанты и, поравнявшись с ними, подбадривает улыбкой.

Он бежит легко, по-спортивному ровно, сноровисто. Вместо тяжелых ботинок у него на ногах хромовые сапоги. Снаряжение младшего лейтенанта полегче солдатского: пистолет «ТТ» да планшетка. Только в этом и привилегия командира взвода. Рота, растянувшись вдоль берега, взбежала на пригорок, и перед курсантами раскинулась во всю ширь сверкающая яркими солнечными бликами могучая Волга. Устали курсанты и все-таки не могут сдержать восхищения:

— Ох, черт! Красиво как!

— Вот она, Волга-матушка река!

И как раз в этот момент силы покидают Леньку, бегущего впереди Дениса. Он заваливается набок, но Денис успевает подхватить его под руку, Вадим — под другую.

— Самон! Принимай мешок! — говорит Денис.

Анатолий ворчит, но хватается за одну лямку, за вторую берется Кокарев, и бег продолжается.

— Глубже дыши, Капитоша, глубже! — свирепым свистящим шепотом наставляет Вадим.

— Не сдавайся, Капитоша! — подбадривает Денис.

— Один километр остался! — звонко восклицает Козлов, не упуская из поля зрения Леньку, который уже старается освободиться от опеки друзей.

— Ладно… Прицепились, как репьи… Я сам…

— Смотрите, какой… гордый Атос, — не упускает случая поддеть приятеля Денис.

А вот и деревня — конечный пункт марш-броска. Здесь курсантов встречали комбат капитан Коробов и командир роты, старший лейтенант Замойляк. Они были полной противоположностью друг другу. Комбата курсанты называли уважительно — Батя. Бородатый, с внимательными и добрыми глазами, капитан пользовался неподдельной любовью своих питомцев. Говорили, что он не так давно получил партийное взыскание за настойчивые рапорты и просьбы отправить его на фронт. Между тем, именно здесь в училище, Коробов был особенно необходим и даже незаменим. Жизнь будто специально готовила из него незаурядного военного педагога, глубоко разбирающегося в военном искусстве и человеческой психологии.

Замойляк же из-за своей сухости, равнодушия к подчиненным не пользовался их симпатией. Отчитывая провинившихся, он обыкновенно угрожал им отправкой на фронт. Поэтому всем было ясно, что больше всего боялся фронта он сам.

Сперва курсанты узнали командира роты — он был выше комбата и шире в плечах. Почти заслоняя собою капитана, старший лейтенант стоял лицом к приближавшейся роте, заложив руки за спину и широко расставив ноги.

По колонне будто судорога прошла. Не любили курсанты Замойляка и все-таки не могли не считаться с тем, что он их ротный командир. Шаг стал увереннее шеренги начали выравниваться. Курсанты забеспокоились: кто поправлял на плече винтовку, кто спешил сдвинуть на бок сползающий к животу ненавистный противогаз, кто, выдернув из-за пояса пилотку, водворял ее обратно на голову.

Но вот командир батальона сделал шаг вперед, и его увидели все. Колонна оживилась.

— Батя! Батя встречает!

— Смотри, улыбается!

Первые шеренги пошли в ногу, подтянулись задние.

Изменившееся настроение роты тотчас уловил командир первого взвода Козлов.

Повернувшись лицом к колонне, звонким голосом подал команду:

— Подтяни-ись! Раз-два-три! Раз-два-три! Левой! Левой!

В его словах звучала радость, близкая к ликованию. Младший лейтенант был очень доволен, что во взводе не оказалось ни одного отставшего, что питомцы его выдюжили, не подкачали.

По всему было видно, что двадцатилетний командир гордился своим взводом и преданно его любил. Об этой «привязанности» Козлова знал командир батальона и одобрял ее.

Но Замойляк рассуждал иначе:

— Взвод — не девица, — как-то бросил он резко Козлову. — Не ласкать надо, а требовать! Требовать!

Между Козловым и Замойляком не раз возникали конфликты.

Когда рота поравнялась с ожидавшим ее Коробовым и Замойляком, старший лейтенант, сказав что-то капитану и козырнув ему, вдруг вскинул правую руку с зажатой в ней перчаткой и зычно скомандовал:

— Р-р-рота! Бегоо-о-ом ар-рш!

Едва не споткнулся от этого приказа Козлов

Но неистощим юмор солдатский.

— Наконец-то отдохнем! А то устали шагом пиликать, — раздался в колонне чей-то хриплый голос.

Приказание старшего лейтенанта казалось невыполнимым. И все-таки повторять команду ротному не пришлось. Мелкой измочаленной трусцой побежали первые шеренги, потом, гремя котелками, заколыхалась середина и, наконец, вразнобой затопали замыкающие.

Чулков был уверен, что пробежать и ста метров не сможет. Просто он умрет. Умрет от разрыва сердца. Умрет вместе со всеми.

Плыли круги перед глазами. От слез или пота расплывались неясными силуэтами бегущие впереди. Несколько раз бросало куда-то в сторону. Но, натолкнувшись на соседа, он занимал свое прежнее место в шеренге и бежал, бежал…

А вслед будто стреляли в затылок жесткими командами:

— Шире шаг! Шире шаг!

Кто-то вывалился из строя. Упал еще один в середине колонны, и его двумя ручейками стали обтекать бегущие.

— Быстрее! Быстрее! — подхлестывали командиры.

За деревней старший лейтенант Замойляк, наконец, остановил бег роты спасительной командой:

— Шаго-о-ом!

И тут же, не дав курсантам отдышаться, приказал:

— Запевай!

Рота молчала.

— Запевай!

Рота отвечала четкой твердостью шага:

— Р-рах! Р-рах! Р-рах!

— Бего-ом эр-рш!

Замойляк едва не сорвал голос.

Бежали метров пятьдесят. И снова приказ:

— Запевай!

И вот над строем взвился молодой чистый голос, поначалу неуверенный, обессиленный.

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой…

От первых же слов этой знакомой всем песни разрядилась атмосфера напряженности. Лица курсантов просветлели. Песня превращала роту в единый слаженный механизм. Каждый шагавший в строю уже не ощущал себя отдельным человеком, существующим независимо от роты. Каждый был неотделимой ее частицей.

От недавней злости на казавшееся «бездушие» и «жестокость» командира роты не осталось и следа.

В ворота училища курсанты вошли стройной колонной. Резвый весенний ветер приятно холодил усталые лица, по которым, оставляя темные полосы, струями стекал пот.

А Рая между тем не выходила из головы Дениса. Неужто она рядом? Когда-то из-за москвички Гали он решил, что между ними все кончено. Тем более объявился Казаченко.

Но как она вырывалась из его рук тогда на танцплощадке? Только страх плескался в ее глазах. Если бы ей по душе был Сашка, она б светилась вся. Лгать Рая не могла. Нет, не тот характер.

В то время Денис, как чирей, носил свою обиду. Теперь ему не давала покоя мысль: вдруг Рая ждала. Его ждала… А он даже не напомнил о себе! Ах, дурень!

Укорив себя, Денис решил исправить ошибку, если еще можно ее исправить. Он рассуждал при этом трезво: не будь ему дорога девушка, зачем тосковать о ней? Грустит же он о Рае совсем не так, как, скажем, о московской Гале? Вон какая она славная! Очень славная, ничего не скажешь, но, увы, недостижимая. И хотя вспоминает Галю Денис не так уж и редко и все-таки не испытывает той нежности, что переполняет душу при мысли о смуглянке Рае.

Заработав в начале лета увольнительную (ее давали только за определенные заслуги), Денис отправился на поиски Раи, тоску о которой нечаянно, но так остро разбередили глаза той незнакомой девушки на станции еще зимой.

Волнуясь, шагал Денис по незнакомой улице и неожиданно наткнулся на вывеску медучилища. Тотчас вошел в проходную.

Старик вахтер на вопрос Чулкова, где узнать, учится ли здесь Рая Забелина, ответил:

— Э, мил-человек, у кого теперь узнаешь? Канцелярия-то домой ушла.

— Как может… канцелярия уйти куда-то?

— А вот так. Встала и ушла. Рабочий день у ней кончился.

За спиной раздался смех. Смеявшаяся девушка посоветовала:

— А вы, товарищ курсант, в общежитие сходите, там вам все скажут.

Денис обернулся и опешил: перед ним стояла та самая девушка, которую он когда-то принял за Раю. Нежная смугловатость лица, жгучие черные глаза со смешливыми искорками и особенно манера смотреть сбоку, как бы снизу вверх — все ее, Раино.

— Да я же вас знаю! — воскликнула Лариса (имя ее Чулков знал еще с той зимней встречи). — Помните, в трескучий морозище мы с вами переносили раненых? Вы меня тогда с какой-то Раей спутали…

— Как же я мог вас забыть?! Вы так на нее похожи…

— А фамилия ее как?

— Забелина.

— Забелина? Что-то не припоминаю. Давайте дойдем до общежития, оно здесь рядом. Я попытаюсь узнать.

У входа в барак, в котором жили будущие медсестры, Лариса придержала Дениса за руку.

— Подождите немного. Я быстро.

Выбежав через несколько минут на улицу, Лариса сразу же сообщила: Забелина в медучилище не значится. Никто даже фамилии такой не слышал.

Оглушили эти слова Дениса — он с трепетом ожидал встречи с Раей, надеялся, что она вот-вот появится вместе с Ларисой. Волновался так, что ладони взмокли.

Будто оборвалось что-то в груди.

А у Ларисы озорно блеснули глаза.

— Зачем же нос вешать? Смотрите, какой день сегодня!

День и в самом деле выдался славный. На улице было жарко. Уже целую неделю на небе — ни облачка. Тополя оделись робкой и слабой еще листвой. Низко летали ласточки, едва не касаясь застарелых стеблей пырея. Откуда-то волнами накатывался аромат черемухи.

Черемуха, черемуха… Так много напоминал Денису этот запах!

Что-то говорила девушка, но Денис слушал невнимательно.

— Да-а, — удрученно произнес он. — Значит, Рая в каком-то другом городе… А вам долго еще здесь учиться?

— Месяца через три закончим училище — и на фронт.

— Неужто и девчонок на фронт пускают?

— А куда ж еще! Кто вас перевяжет, кто вынесет с поля боя, если ранят? Девчонок на фронте, если хотите знать, тысячи. Почти вся фронтовая медицина на женщинах держится. А сколько связисток, регулировщиц, зенитчиц, сколько девушек в разведке! Так что не очень-то задирайте нос… — И предложила без всякой связи с тем, что говорила: — Пойдемте к нам, а то вы совсем раскиснете из-за вашей Раи. Мама прислала мне вот такую банку вишневого варенья. — Судя по жесту Ларисы, банка была не меньше двадцатилитрового бидона.

От такого радушия на душе Чулкова стало теплее.

— Неудобно как-то, — заколебался он.

— Неудобно валенком арбуз резать… Вы тут постойте минуточку. А то у нас ералаш в комнате. Девчонки домой на воскресенье спешили, не до уборки им было.

Денис остался один. Он стоял и ждал, безразличный ко всему. На станции суматошно свистел паровоз. С Волги донесся басовитый гудок парохода. Потом где-то поблизости включили уличный репродуктор. Диктор после короткой информации о боях местного значения заговорил о тотальной мобилизации в Германии. Призывали всех немцев от мала до велика и отправляли на Восточный фронт.

«Несладко вам, гады! — с радостью подумал Чулков. — Подождите, еще не то будет!..»

Все теперь верили, что и на нашу улицу приходит праздник. Сталинские слова врезались в память.

Вспомнилось, какую радость испытали курсанты, когда прочли в газете о полном освобождении Воронежской области. Вся рота почти целиком была укомплектована воронежскими ребятами. Ликовали так, что в казарме пол ходуном ходил.

Старшина Буровко, увидев бурлящую роту, и слова не сказал в осуждение, только весело усмехнулся и подкрутил свой сивый ус.

…Вот и Лариса. Она смело взяла Дениса за руку и увлекла его в барак.

Чай с вишневым вареньем после солдатских харчей показался Денису необычайно вкусным. Было все по-домашнему. Конечно, общежитие не дворец: в комнате четыре железных койки, заправленные шинельными одеялами, четыре тумбочки, четыре табуретки. И все же не казарма. Да и пахло здесь не солдатским жильем.

Сидели за столом, накрытым газетой. Кипяток, заваренный мятой и еще какими-то ароматными травами, пили из кружек. Варенье по одной вишенке таскали столовыми ложками прямо из банки.

Не испытанное еще наслаждение ощущал Чулков, сидя вдвоем с девушкой в комнате. Он шумно хлебал горячий ароматный чай и, обжигаясь о края алюминиевой кружки, похрустывал ржаными домашними сухарями.

Тоска и потерянность Дениса окончательно развеялись.

Когда Чулков собрался уходить от Ларисы, ему вдруг захотелось встретиться с нею еще раз. Правда, Денис не знал, когда ему удастся снова выбраться в город.

Все это он сказал Ларисе. Девушка не могла скрыть радости:

— Была бы охота, а время найдется.

Помолчали. Денис взял ее руку и стал тихонько перебирать пальцы, еще по-девичьи пухловатые, но с жесткими подушечками на ладонях.

Девушка закрыла глаза. И вдруг, приподнявшись на носки, быстро поцеловала Дениса.

Чулков, изумленный, прикрыл ее ладонью поцелованную щеку. Потом не очень решительно потянул к себе Ларису и неумело поцеловал в уголок губ.

То был первый робкий поцелуй юноши, не искушенного в любви.

Лариса поняла, почувствовала это, и сама в смятении прижалась головой к его груди.

— Я буду всегда… всегда рада тебя видеть, Денис… — тихо сказала она. — Когда бы ты ни пришел. Понимаешь?

Денис кивнул и ласково провел ладонью по щеке Ларисы. Она вздохнула и еще тише произнесла:

— Иди, Денис. Боюсь, опоздаешь.

Была еще одна и последняя встреча с Ларисой. Курсантам одной из рот их же батальона присвоили звание младших лейтенантов. Для их сопровождения до пристани была выделена команда, в которую попал и Денис. С развернутым знаменем, под духовой оркестр молодых офицеров провожали на фронт торжественно и шумно. Во всем новеньком, скрипучем и жестком младшие лейтенанты привычно печатали шаг. То тут, то там раздавался звонкий визг мальчишек, увязавшихся за военным оркестром. По пути колонны стояли женщины с заплаканными глазами, но даже это напоминание о войне и смерти не оковывало ликования офицерского строя.

Сняло солнце, было жарко.

В толпе женщин Денис увидел Ларису. Привстав на носки и вытягивая шею, она беспокойно искала кого-то глазами. Заметив шагавшего в строю Дениса, Лариса обрадованно встрепенулась и подбежала к нему.

— Идем на пристань, подожди меня там, — крикнул ей Чулков.

На пристани раздалась команда: «Разойдись!» Но тут же предупредили: находиться поблизости.

Строй нарушился. Курсанты начали прощаться с товарищами по училищу.

Денис подошел к Ларисе.

— Уезжаешь, Денис? — с тревогой опросила она.

— Нет, провожаю однокашников. Им досрочно присвоили офицерские звания. Скоро и нам присвоят. Придется тоже уезжать отсюда.

— И мне здесь недолго осталось жить. Кончу училище — и на фронт. Расстанемся с тобой и, может быть, никогда больше не увидимся…

Вдруг из громкоговорителя раздались позывные Москвы, какие обычно предшествовали «важному сообщению». А через минуту над пристанью торжественно зазвучал знакомый всем голос Левитана. Под репродуктором быстро собралась толпа. Пристань замерла.

— Приказ Верховного Главнокомандующего, — произнес диктор. — Генерал-полковнику Попову. Генерал-полковнику Соколовскому. Генералу армии Рокоссовскому. Генералу армии Ватутину. Генерал-полковнику Коневу.

Сегодня, 5 августа, войска Брянского фронта при содействии с флангов войск Западного и Центрального фронтов в результате ожесточенных боев овладели городом Орел.

Сегодня же войска Степного и Воронежского фронтов сломили сопротивление противника и овладели городом Белгородом.

Месяц тому назад, 5 июля, немцы начали свое летнее наступление из районов Орла и Белгорода, чтобы окружить и уничтожить наши войска, находившиеся в Курском выступе, и занять Курск.

Отразив все попытки противника прорваться к Курску со стороны Орла и Белгорода, наши войска сами перешли в наступление и 5 августа, ровно через месяц после начала июльского наступления немцев, заняли Орел и Белгород.

Тем самым разоблачена легенда немцев о том, что будто бы советские войска не в состоянии вести летом успешное наступление.

В ознаменование одержанной победы 5-й, 129-й, 380-й стрелковым дивизиям, ворвавшимся первыми в город Орел и освободившим его, присвоить наименование «Орловских» и впредь их именовать: 5-я Орловская стрелковая дивизия, 129-я Орловская стрелковая дивизия, 380-я Орловская стрелковая дивизия.

89-й гвардейской и 305-й стрелковым дивизиям, ворвавшимся первыми в город Белгород и освободившим его, присвоить наименование «Белгородских» и впредь их именовать: 89-я гвардейская Белгородская стрелковая дивизия, 305-я Белгородская стрелковая дивизия.

Сегодня, 5 августа, в 24 часа столица нашей Родины — Москва будет салютовать нашим доблестным войскам, освободившим Орел и Белгород, двадцатью артиллерийскими залпами из 120 орудий.

За отличные наступательные действия объявляю благодарность всем руководимым Вами войскам, участвовавшим в операциях по освобождению Орла и Белгорода.

Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу нашей Родины.

Смерть немецким оккупантам!

Было торжественно и тревожно.

Москва впервые будет салютовать в честь освободителей Орла и Белгорода.

— Неужели мы с тобой, Денис, больше никогда не встретимся, — опять сказала Лариса с нескрываемой печалью в голосе.

Чулков внимательно посмотрел в ее черные, вдруг погрустневшие глаза.

«Лариса ничуть не хуже Раи», — подумал он невольно. Даже старенькое ситцевое платье, из которого она давно выросла, не портило ее красоты.

— Ну почему же не увидимся? — возразил Денис. — Есть почта.

— Что почта! Человека она не заменит.

Денис вдруг понял, а ведь и в самом деле — они могут навсегда потерять друг друга. А девушка она хорошая и так доверчива.

Нет, он не хочет терять Ларису.

— В случае чего, сразу тебе напишу, — сказал Денис. — Да только ведь ты забудешь меня на другой же день…

Лицо Ларисы посветлело. Она повернула Дениса к себе и, не стесняясь людей, уткнулась ему головой в грудь.

— Глупый ты, глупый… Неужели ничего не понял?

Ответить Денис не успел. Услышав команду: «Становись!», он хотел поцеловать Ларису, но не решился. Бежал к месту сбора, когда уже громко и торжественно играл духовой оркестр.

Курсантский строй теперь стал почетным караулом. Под звуки марша молодые офицеры двинулись по трапу на речное судно. Две пушки и несколько зенитных пулеметов делали пароход грозным, несмотря на небольшие его размеры.

Коротко рявкнув, судно медленно стало отчаливать. Оркестр не смолкал. Бодрые звуки его далеко, наверное, разносились над рекой.

Волга искрилась от легких порывов ветра, бирюзовая гладь реки покрывалась мелкой рябью. Вверх и вниз по Волге сновали лодки, военные катера, медленно ползла против течения баржа, которую тащил крошечный жучок-катер.

Оркестр и курсантский взвод, построившись, двинулись в училище.

Денис с грустью взглянул на Ларису. Девушка стояла на прежнем месте и глаз не спускала с удалявшихся курсантов.

Чулков заметил, что она плачет. От печального ее вида у него сжалось сердце.

Уже потом, позже, застигнутый внезапностью отъезда, Денис написал Ларисе. Ответ получил из той самой канцелярии, которая умела «ходить»: Лариса после окончания медицинского училища получила направление в действующую часть, другими словами была отправлена на фронт.

След и этой милой девушки был окончательно потерян: номер действующей части канцелярия, естественно, не указала. Не назвала почему-то и номера полевой почты,

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

В ночь со вторника на среду училище подняли по тревоге.

Одевались быстро, ни на секунду не задумываясь над тем, что и как делали руки. Крутили обмотки, в который раз спрашивая себя, когда же их заменят сапогами? Шуршала, скрипела кроватями, грохотала казарма. Курсанты сдержанно переговаривались:

— Уж не на фронт ли нас двинут?

— А что! Все может быть! Вон как к Днепру наши катят после Курска и Орла.

— Тогда и офицерские звания должны бы присвоить.

Это сказал Самонов. Он шумно вздохнул и упрямо повторил:

— Не может быть, чтобы не присвоили офицерских званий!

Вопрос о званиях волновал, конечно, всех курсантов. Но особенно он мучил Самонова. Слух о том, что из соседнего — артиллерийского училища отправили на фронт рядовыми целое подразделение-курсантов, напугал Анатолия: больше всего он боялся, что и его постигнет такая же участь. С офицерской карьерой Самонов связывал все свои надежды и расчеты.

— Звание-то, оно всегда ночью присваивается, — поддел Симонова Ленька.

Вступать с ним в пререкания Самонов не решился. Во-первых, опасался его острого языка, во-вторых, Ленька теперь был не рядовым, а сержантом, командиром отделения минометного взвода. Звание это ему присвоили месяца два назад, после крупных учений, во время которых меткая его стрельба из миномета обратила на себя внимание инспектирующего.

Было около трех часов ночи, когда курсанты форсированным маршем добрались до железнодорожной станции. Грузились в эшелон. Разговаривать громко запрещалось, и это усиливало напряженность, будоражило нервы.

«Хоть бы сказали, куда едем», — думал Денис с досадой. Но кто знает? Война и тайна, как сиамские близнецы, неразлучны.

Вот и перекличка по взводам. Все на месте. Из офицеров второй роты с курсантами отправлялся только младший лейтенант Козлов. Теперь рота была в его подчинении. Старшина Буровко, помощники командиров взводов и командиры отделений беспрекословно и четко выполняли все распоряжения младшего лейтенанта. Сбор по тревоге, томительная неизвестность, ночная суматоха и спешка — все это делало курсантов особенно подтянутыми и собранными.

— По вагонам!

Перрон опустел. Паровоз, словно пробуя силы, шумно забуксовал колесами. От вагона к вагону прокатился дробный перестук буферов, и поезд тронулся.

Прощай училище! Теперь уж никто из курсантов не сомневался, что покидают они его навсегда. Рядовыми, правда, но что поделаешь? Видимо, так нужно, того потребовала обстановка на фронте.

И все же эта их отправка рядовыми казалась странной. Зачем же учили столько времени?

Денис старался успокоить себя: на фронт он едет не беспомощным юнцом, как полтора года назад. Месяцы, проведенные в училище, не пропали даром. Взвод или роту, если потребует обстановка, он, как и другие курсанты, уверенно сможет возглавить. Во всяком случае, не растеряется.

Поезд грохочет на рельсах. Остановки редки. Под утро эшелон приближался уже к Воронежской области, и последние сомнения исчезли: нет, это не учебная тревога, это переброска на фронт. Между Отрожкой и Графской выгрузились и разместились на опушке редколесья в палатках.

Утром стало известно — училище вливалось в гвардейскую стрелковую дивизию. Она недавно вышла из боев.

Ветераны дивизии хотя и не часто, но все же с достаточной настойчивостью напоминали недавним курсантам:

— Считайте для себя честью, что попали в нашу часть.

Обрадовала курсантов и другая новость: дивизией командовал Иван Коваль. О его подвиге у озера Хасан писали все газеты, мальчишки в те дни видели в нем своего кумира.

Сначала друзья не поверили: тот ли это Коваль? Оказалось — тот самый, хасановец, Герой Советского Союза.

Сейчас всем хотелось увидеть командира дивизии собственными глазами. Расспрашивали: какой он, как выглядит, сколько ему лет? Ведь во время хасанских событий ему, тогда лейтенанту, было двадцать восемь. Значит, совсем молодой. А уже командир дивизии!

— И вообще, стоящий мужик-то? — приставали курсанты к солдатам-фронтовикам.

— Порядок, — посмеивались те. — На ходу у него не поспишь…

И вот она —встреча, неизбежная и все-таки неожиданная.

Вместе с фронтовиками курсанты занимались штыковым боем, и тут обнаружилось, что некоторые из них слабо владели штыком.

— Плохо вам придется в штыковом бою с такой подготовкой, — укорил недавних курсантов командир батальона гвардии капитан Бобров. Он приказал старшине Буровко, считавшемуся в роте мастером штыкового боя и частенько проводившему с солдатами эти занятия: — Приемы владения штыком будете отрабатывать и в часы самоподготовки. — Резким движением руки капитан поправил на голове фуражку и заспешил в соседнее подразделение.

Денис был задет за живое. Как это так?! Все-таки без пяти минут офицеры. Курсанты в душе гордились своей подготовкой и, чего греха таить, иногда козыряли ею перед ветеранами дивизии.

В самый разгар занятий из-за угла двухэтажной школы на плац (бывшую школьную спортплощадку) выкатил «виллис», окутанный клубами пыли. Старшина Буровко каким-то всполошенным голосом гаркнул:

— Смирна!

— Отставить! — Из машины выскочил молодой, чубатый, тонкий и чумазый полковник в кожаных, почти до локтей, перчатках. На пропыленном кителе его сияла Золотая Звезда Героя.

Это и был командир дивизии Иван Николаевич Коваль.

Он решительно подошел к Вадиму Зеленкову, готовившемуся нанести второй удар в чучело, и выхватил из его рук винтовку.

— Кто вас учил так вежливо колоть? Где ваша злость? Перед вами фашист, детоубийца. А вы его пощадить норовите! Вот как надо колоть! Раз! Раз! Гах! — И полковник в считанные секунды пронзил штыком одного за другим два чучела и нанес молниеносный удар прикладом третьему.

— Понял? — строго и одновременно весело спросил он Вадима.

Тот, ошеломленный огненной стремительностью комдива, вопреки уставу развел руками.

— Никак нет, товарищ гвардии полковник. Никогда так не научусь! Это же… невозможно так!

Взрывом хохота рота вспугнула с ближней ветла стаю грачей.

— Отставить смех! — сердито произнес командир дивизии и опять обратился к Вадиму. — А если твой живот проткнет фашист, кому от этого польза?!

— Да я его… я руками его задушу! — Вадим грозно сверкнул глазами и рывком выбросил перед собой сильные кулаки.

Комдив внимательно посмотрел на них.

— А что? — Он обернулся к сопровождавшему его подполковнику. — И задушит. — Усмехнувшись, Коваль бросил Вадиму винтовку, тот ловко поймал ее налету.

На прощанье командир дивизии приказал:

— Штыковой бой отработать. Проверю лично.

Не таким представлял себе Денис героя Хасана Ивана Николаевича Коваля. Он виделся ему великаном — пудовые кулаки, косая сажень в плечах, а оказался обыкновенным человеком среднего роста. Правда, штыком полковник Коваль работал на зависть умело.

И сколько же усилий пришлось приложить, чтобы не осрамиться перед командиром дивизии и чтобы не пропал даром этот неожиданно преподанный им урок!

А комдив не забыл о случае с Вадимом.

В день смотра он прибыл в роту.

Августовское солнце палило нещадно. Листья деревьев напоминали обвисшие уши новодольских дворняжек. Пыль, поднятая окатами автомашин, не оседала, а почти неподвижно висела в воздухе. Казалось, что эти пыльные завесы делали специально, чтобы прикрываться ими от вражеских налетов.

Проверку по штыковому бою Коваль проводил придирчиво, с пристрастием и не мог не увидеть, что пролитый солдатский пот не пропал даром.

Часа через два он, устало вытирая пот с лица, подводил итоги.

— Вижу, потрудились. — Глазами отыскал в строю Вадима. — Овладел, овладел штыком, гвардеец. Теперь не уронишь в бою славу русского штыка?

Потное лицо Вадима просияло. Весело ответил:

— Так точно, товарищ гвардии полковник.

2

После смотра каждодневная боевая учеба продолжалась. Временами казалось, что ни в каком бою немыслимо такое напряжение физических и душевных сил.

— Тяжело в учении — легко в бою, — подбадривали командиры солдат неизменной суворовской поговоркой.

Пошел второй месяц, как училище влилось в гвардейскую дивизию. Кончился август, наступил сентябрь. Позади осталось невиданное сражение на Курской дуге. Войска наши подошли к Харькову. А дивизия все еще находилась в тылу. Гвардейцев усиленно готовили к каким-то ответственным операциям.

Август и сентябрь выдались знойными, — без соленых разводов на спине не увидишь ни одной гимнастерки. И в поле, и на плацу солдаты задыхались от духоты и пыли. На каждом шагу бросались в глаза следы недавних бомбардировок. Всюду громоздились пустые коробки зданий с выбитыми оконными рамами. От воронок земля казалась рябой.

Однажды роты подняли задолго до рассвета. Все еще с вечера знали, что предстоят учения на тему: отражение танковой атаки противника.

К восходу солнца на окраине станционного поселка были вырыты траншеи, окопы, ходы сообщения.

Командир роты старший лейтенант Гостев, поглядывая на выплывавший из-за горизонта кроваво-красный диск солнца, вводил командиров взводов в обстановку:

— Неприятель бросил в атаку десять танков. Оборону держит рота с приданным ей минометным взводом. Запас мин у минометчиков кончился. В стрелковых взводах есть противотанковые гранаты. Действуйте!

Командиры первого и второго взводов, младшие лейтенанты Козлов, Соснин и командир третьего взвода старший сержант Старостин вернулись к своим подразделениям.

Козлов коротко и четко объяснив ситуацию, обвел подчиненных взглядом:

— Зеленков! Вы — командир взвода. Ваше решение? В вашем распоряжении сорок секунд.

Размышлял Вадим одно мгновение и сказал уверенно:

— В глубоком окопе танк бойцу не страшен. Надо подпустить танки на близкое расстояние и забросать гранатами.

Козлов, воспользовавшись паузой, усложнил задачу:

— А если танки прорвутся к траншеям, начнут утюжить окопы и зароют вас в землю?..

Денис придирчиво осмотрел свою ячейку, подумал:

«Не зароют, кишка тонка. Не рискнет же танкист завалиться в траншею одной гусеницей? Может опрокинуться».

— В любом случае, товарищ гвардии младший лейтенант, будем бить их гранатами, — ответил Вадим.

Быстрый и напористый, опрос командиров отделений напоминал беглый артиллерийский огонь.

— Передать на КП — взвод к обороне готов! — приказал телефонисту младший лейтенант.

А Ленька Костров, ныне помощник командира минометного взвода, который должен был отражать танковую атаку вместе с родной ему стрелковой ротой, но по воле старшего лейтенанта Гостева обреченный на бездействие, не мог смириться со своим положением обезоруженного в бою человека. Пока шел опрос командиров стрелковых отделений, он, резко жестикулируя, что-то протестующе говорил своему командиру взвода — старшине. И тот был недоволен «создавшейся обстановкой», но кивнул на командира стрелковой роты:

— Убедите старшего лейтенанта.

Ленька устремился к окопу Гостева.

— Разрешите, товарищ гвардии старший лейтенант?

— Что у вас? — Командир роты удивленно вскинул на него взгляд.

— У минометчиков почти четыре десятка гранат, половина из них — противотанковые. Мы вооружены автоматами ППШ и винтовками СВТ. Разрешите и нам вступить в бой с танками?

Старший лейтенант поднялся во весь рост. Он оказался на голову ниже Леньки. В его зеленых узких глазах появилась усмешка. Приказал:

— Занять позицию в траншее! Приготовить гранаты!

— Есть занять позицию!

Минометчики, с опаской поглядывая на холм, торопливо начали устраиваться в траншее. Ленька проверил занятую бойцами позицию, увидел в соседнем окопе Дениса. Сделал страшные глаза, придушенно крикнул:

— Эй, пехота, оглянись — душа-то в пятках!

— От пехоты слышу. Минометики-то ваши — тю-тю…

И тут за пологим холмом впереди послышался гул моторов. Танки пошли в атаку. Гул нарастал. Неожиданно из-за холма выползли немецкие танки с черными крестами, поджарые, угловатые.

Впереди и сзади траншеи начали рваться толовые шашки, означавшие, что танки открыли огонь. В окопах замерли. А рев дизелей и лязг гусениц накатывается, нарастает. Напрягаются нервы.

Из своей ячейки Денис отчетливо видит фашистские кресты на броне приближающихся танков. Он знает, что немецкие танки отремонтированы специально для обучения солдат, и все-таки ненавистные эти кресты бросают в дрожь. Передний танк движется прямо на него. Он приближается не очень быстро, но неумолимо. Невозможно оторвать глаз от страшной этой махины. И вдруг танк в упор стреляет в Дениса из пушки.

Чулков мигом ныряет в окоп, но уже в следующую секунду встает и швыряет в танк учебную гранату. Бросают гранаты Вадим, Карпухин, Кокарев. Танк, готовый раздавить Дениса, вдруг закрутился на месте. Это означало, что одна гусеница разорвана. Чулков на мгновение замирает, смотрит влево, вправо, лихорадочно соображает: что делать дальше? Танк поворачивается задом, Денис бросает вторую гранату, и она звонко ударяется о броню башни. Открывается верхний люк…

«Теперь надо уничтожить экипаж», — мелькает в голове Дениса.

Выпрямившись во весь рост, Денис «поливает» из автомата «вражеских» танкистов, которые переваливаются через борт люка.

— С ума спятил! — слышит Ленькин голос. — Срежут из пулемета…

Чулков прячется и все-таки успевает увидеть: «горят» уже два танка, а третий, перебравшийся через траншею, бестолково мечется в тылу роты. Пехоту «противника» на правом фланге отсекли от танков «огнем» из автоматов и ручных, пулеметов и не дают ей поднять головы. Но вот три танка, вырвавшись из дыма и виляя из стороны в сторону, начинают утюжить траншею.

«Ох, черт! Они же по-настоящему сейчас нас раздавят!»

Рев танка вдруг раздается где-то совсем рядом. Чулков упал — сердце его бешено заколотилось. Над головой оглушительно залязгали гусеницы, поплыло днище.

Денис в ужасе кричит:

— А-а-а! — и закрывает голову руками. Земля сыплется за шиворот, на плечи, попадает в рот.

Но вот танк переваливает через траншею, Денис вскакивает и шарит рукой по окопу, отыскивая засыпанные землей гранаты. Нащупав одну, хватает ее, выпрыгивает из окопа и мчится за танком. Приостановившись, со злобой бросает гранату под гусеницу, мстя за испытанный страх.

Кто-то кричит:

— Подбит! Еще раз подбит!

Танк дает крутой крен и заваливается правой гусеницей в траншею. Ни повернуть, ни уйти вперед или назад он теперь не может. Кто-то колотит гранатой по броне, забыв, что она может «взорваться».

— Сдавайся, прохвост, сдавайся!

Оказывается, танк этот еще до Чулкова кто-то уже «подбил». Вместо того, чтобы закрутиться на месте, вошедшие в азарт танкисты проутюжили метров сорок траншеи. Утюжка не принесла, однако, победы «противнику». «Потеряв» пять машин, «враг» отступил. Прорвавшиеся в тыл стрелковой роты танки без взаимодействия со своей пехотой не достигли цели и вынуждены были отойти.

Анализируя позже свои поступки, Чулков понял, как правы были ветераны дивизии. Совсем не шуткой оборачивались их слова о том, что от такой утюжки можно в сумасшедший дом попасть.

3

Горнист протрубил отбой. К роте, расположившейся на отдых возле небольшого кургана, подошел бывший преподаватель училища Шибанов, теперь уже не капитан, а майор, инструктор политотдела дивизии. Как всегда веселый, приветливый. В роте его называли крестным отцом Вадима Зеленкова из-за того памятного случая, когда Вадим заснул на политзанятиях.

— Ну как, сонливость не одолевает, крестник? — майор тепло улыбнулся, глядя на Вадима.

Тот вытянулся по стойке «смирно».

— Никак нет, товарищ гвардии майор. И секунды всхрапнуть не дают. Не то, что на политзанятиях в училище. — Дождавшись, когда смолкнет смех, Вадим продолжал: — Бьем фанерных фашистов и в хвост и в гриву.

— Боевые тыловики, одним словом, — с усмешкой подытожил Ленька.

Наконец, когда все утихли, вперед выдвинулся, звякнув медалями, ефрейтор Карпухин, парень лет двадцати четырех с веселыми, все понимающими глазами, ветеран дивизии.

— Разрешите вопрос, товарищ гвардии майор?

— Наш комсорг роты, — представил его Ленька.

Майор с любопытством взглянул на Карпухина.

— Какие же вас волнуют вопросы, товарищ гвардии ефрейтор?

— Почему курсантов прислали в нашу дивизию рядовыми?

— Ах, вот вы о чем! Вопрос закономерный. Многие его задают. — Майор сдвинул на лоб фуражку. — Крайняя нужда заставила командование пойти на этот шаг. Скажем так. Есть у нашего командования очень серьезная стратегическая задача. Чтобы ее выполнить, потребовались в высшей степени подготовленные части и соединения. Верховный Главнокомандующий издал приказ. Мы вот и выполняем его вместе с личным составом многих других военных училищ. Они тоже в полном составе, как и вы, отправлены в действующую армию рядовыми. По-человечески я вас понимаю. Каждый курсант, в сущности, офицер. Но есть высшие цели.

— Понятно, — протянул Карпухин и заученным движением расправил под ремнем гимнастерку. — А в какое соединение мы входим?

— В соединение, которым командует генерал-лейтенант Зарухин Михаил Николаевич. В недавнем прошлом — заместитель начальника Генерального штаба.

— Зарухин?! — удивленно переспросили ефрейтор. — У нас в Ярославской области много Зарухиных. Не из наших ли земляков командарм?

— Ярославский он и есть. Бывший красногвардеец. Участник революции.

— Значит наш. Из Даниловского района. — Карпухин оживился, заулыбался.

— Ну, а командира дивизии вы тем более должны хорошо знать, — сказал майор Шибанов.

— Знаем, да не все, — заметил Ленька, — Расскажите нам поподробнее о комдиве, товарищ гвардии майор.

— Что ж… Если хотите, расскажу.

Солдаты расселись на траве вокруг офицера, удобно расположившегося на вросшем в землю замшелом камне, Майор достал портсигар.

— Закуривай, гвардия.

К портсигару потянулись руки. Карпухину досталась последняя папироса. Усмехнулся:

— В этом портсигаре, кажется, папиросы были?

Вскоре над головами гвардейцев закурился синий дымок.

— Из Кулундинской степи Иван Николаевич Коваль. О нем много писали. Может, кто и читал. Думаю, не худо и вспомнить перед боями. История у него поучительная. — Майор глубоко затянулся папиросным дымом. — Родители его, как и у многих из вас, крестьяне. Мать умерла рано. Отец остался с пятью малышами. Только семь классов и окончил Иван Николаевич. Неказистый был, щупловатый, бледный, худой. Зато характером в отца, а Николай Николаевич имел четыре георгиевских креста. Моряк.

На первом же году службы Ивана Николаевича направили в школу младших командиров. Он успешно окончил ее, сам потом начал готовить командиров в той же школе. Его назначили командиром взвода, присвоили звание лейтенанта. Со школой младших командиров в жизни Ивана Коваля связано еще два знаменательных события. Там он вступил в партию и сдал экстерном экзамены за десятилетку. Я говорю кратко, потому что у нашего комдива жизнь богата событиями. А вы слушайте да мотайте на ус. Понятна моя мысль?

— Как слеза прозрачна, товарищ гвардии майор, — за всех ответил Карпухин.

— К тому времени, когда японцы зашевелились у наших границ, лейтенант Коваль был парторгом стрелкового полка, который первым вступил в бой с японскими захватчиками в районе озера Хасан. Подтянув крупные силы, артиллерию, самураи тучей насели на малочисленные пограничные подразделения и захватили сопки Безымянную и Заозерную. Вскоре после этого командир полка поручил лейтенанту Ковалю провести разведку боем на Пулеметной горке. Надо было засечь огневые точки противника. Взвод под командованием Коваля, используя «мертвую зону», буквально на животе прополз в тыл врага и ударил японцам в спину. Застигнутые врасплох, самураи в панике отступили. Пулеметная горка была полностью очищена от захватчиков.

— Неужели одним взводом отбили сопку? — недоверчиво спросил Вадим.

— Именно так. Об этом официально сообщалось. Короче говоря, взвод лейтенанта Коваля выполнил задачу, посильную полку.

— Разве за это и получил звание Героя наш комдив? — удивленно проговорил Денис. — А я читал о сопке Заозерной.

— Все правильно. Была и Заозерная. Но тут уж второй подвиг Ивана Коваля. К озеру Хасан подошли войсковые соединения во главе с маршалом Блюхером и командиром корпуса Штерном. Во время общего наступления, которым руководил Штерн, парторг лейтенант Коваль пошел в бой с батальоном старшего лейтенанта Раздуваева. На самый трудный участок. Местность там болотистая, голая, укрыться негде. Наступал батальон Раздуваева медленно, с потерями. И другим батальонам было не легче. Понимали: Заозерную надо взять любой ценой. И все-таки чем выше поднимались бойцы на сопку, тем медленнее двигались. Потом и совсем остановились. Лейтенант Коваль не сразу понял причину. До вершины рукой подать, а роты залегли. Кто-то кричал: «Ранен комбат!..»

«Вот что остановило бойцов», — догадался Иван Николаевич и тут же крикнул во весь голос: «Батальон! Слушай мою команду!»

Он рванулся вперед. «За мной! Ура!..» За ним поднялась рота, вторая, третья. Японцы бросились в контратаку, но было уже поздно. Орудуя штыками, наши смяли и погнали самураев. Лейтенант Коваль выхватил у бойца полковое знамя — и к вершине. Вонзил древко знамени в землю на вершине Заозерной. Было это в полночь. Под утро, во время рукопашной, его ранило осколком гранаты, но он не вышел из боя, продолжал командовать, пока его не сменил командир, посланный из штаба полка.

— После госпиталя, — продолжал майор, — наш комдив поступил в военную академию. Окончил ее уже во время войны. Командовал полком. Прямо с парада на Красной площади седьмого, ноября сорок первого года его полк ушел защищать Москву. А через год Иван Николаевич стал командиром дивизии, которая действовала на Донце. О тяжести этих боев можете судить хотя бы по вашему отделению. Сколько у вас ветеранов?

— Только мы с Карпухиным, — ответил сержант Васин.

— Вот и поразмыслите сами. — Майор помолчал. — И все-таки дивизии присвоили звание гвардейской.

Соседняя рота, отдыхавшая около реденькой рощицы, пришла в движение. Майор заметил это и заторопился.

После его ухода долго никто не нарушал молчания.

Густой баритон командира роты старшего лейтенанта Гостева всколыхнул солдат.

— В колонну по четыре становись!

Короткий отдых кончился.

4

В действующую армию отбыли внезапно и опять ночью. Возможно, предстояло с ходу вступить в бой.

Эшелон шел по «зеленой улице».

Высадились на какой-то маленькой станции далеко за Харьковом. Вдоль железнодорожного полотна тянулись траншеи. Все здесь напоминало о недавнем жестоком сражении. Еще едко чадили пакгаузы, еще не улеглась пыль над разрушенным зданием вокзала. Жилые дома сохранились только на окраине. Издали, откуда-то слева, доносились глухие взрывы. Беспорядочные, тяжелые.

Поднимая по дороге пыль, двинулась дивизия на запад. Через полчаса подошли к околице сожженной деревни. В двадцати-тридцати метрах от дороги на корню догорал хлеб. Только злобный враг мог решиться на такое святотатство. Поджечь хлеб! Непостижимо! Перед въездом в деревню валялось около десятка обгоревших коровьих туш.

Деревня — два ряда закопченных печных труб. Из-за полуразрушенной церковки, около которой остановилась рота на короткий отдых, было видно сооружение из двух столбов с перекладиной, похожее на детские качели. С перекладины свисала веревка. Она тускло блестела на солнце и раскачивалась на ветру. Рядом с этим сооружением билась головой о землю седая женщина, к ее ногам молча жались трое малышей, старшему из которых было лет семь.

У Вадима дрогнул подбородок, посерело лицо.

— Виселица!

Да, это была виселица. Неподалеку от нее, по другую сторону ограды, стояло еще несколько таких же. Повешенные лежали на траве около церковной стены. Рыдали женщины. Заглушая их стоны, хрипло прокукарекал петух. Возле него бродили три чудом уцелевшие курицы. Сердито косилась на солдат облезлая коза, выщипывая редкую траву, которая проросла сквозь щебень.

Солдаты в скорбном молчании сгрудились около виселиц. Карпухин вскочил на кирпичную глыбу, сорвал пилотку с головы и, комкая ее, долго не мог вымолвить ни слова. Наконец глухо сказал:

— Пусть будут прокляты гады и душегубы! Во веки веков не простим фашистам.

Денис увидел стоявшего в стороне от женщин малыша лет трех, перепачканного сажей. На нем были штанишки с помочью через плечо, голова утопала в картузе со сломанным козырьком. Рубашки не было. Выпиравшие ребра подчеркивали худобу детского тельца. Стоял он один-на-один с огромным страшным горем. Невозможно было без содрогания смотреть на этого слабого, обездоленного человечка.

Когда рота двинулась дальше, малыш все стоял на том же месте и смотрел на бойцов.

Пожалуй, не столько пепелища и виселицы заставляли трепетать солдатские сердца, сколько сиротливый вид этого малыша. У старшины Буровко затрясся подбородок, взбугрились желваки на скулах у Вадима, глубоко, с дрожью, дышал Чулков. А Ленька в гневе бормотал:

— Ах, гады! Как же земля их носит?

А кто-то в колонне с лютой ненавистью выдавил:

— Вот он фашизм!

И опять, извиваясь и поднимая пыль на проселочных дорогах, движется колонна. Идут солдаты тяжело, не в ногу. Тускло мерцают сквозь пыль стволы полуавтоматов СВТ, минометов, противотанковых ружей. Колонну обгоняют пушки на конной тяге.

— Эй, пехота, садись кому топать неохота.

Карпухин, зыркнув глазом влево-вправо и убедившись, что офицера поблизости нет, ловко вспрыгнул на лафет семидесятишестимиллиметрового орудия.

— Что, боитесь оторваться от пехоты? — снисходительно спрашивает он ездового. — Вы уж, ребятки, держитесь за нас, не пропадете.

Смех волной прокатывается по колонне.

Орудие с Карпухиным на лафете догоняет медсестру — блондинку с черными бровями, помогающую подняться на ноги занемогшему солдату.

— Что ж ты, милый, так-то? — Добродушно корит его сестра.

— Не надо, сестричка, я справлюсь, дойду, — смущается он.

— На лафет его вместо меня, — предлагает Карпухин.

Он спрыгивает с лафета и помогает устроиться на нем пострадавшему.

— Спасибо, ефрейтор.

Сестра довольна.

Карпухин глаз не сводит с хорошенького девичьего лица.

— Ну что смотришь-то? — строго спрашивает девушка.

— Насчет свиданьица размышляю. Встретимся у тополя, как солнышко на закат? Я цветочков захвачу.

— Иди, иди, репей придорожный, — уже мягче говорит она.

— До скорого, значит? — картинно повернувшись, Карпухин возвращается в строй.

Медсестра задумчиво смотрит ему вслед.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Передали приказ: в любую минуту быть готовым к бою.

Весть эта наэлектризовала людей, усталости как не бывало, хотя с утра три десятка километров прошли без отдыха. Говорок утих, колонна без команды пошла в ногу. Земля проселочной дороги издавала под ногами глухие звуки — гр-рах… гр-рах…

Мимо колонны на рысях проскакала батарея стапятимиллиметровых пушек. В одном из офицеров Денис узнал отца. Не задумываясь, рванулся из строя, побежал за всадником.

— Па-па!

Трое ездовых и тот офицер, будто по команде, остановили коней, обернулись встревоженные.

Денис споткнулся, едва не упал. Надо же, какое поразительное сходство! Возвратился в строй, весь дрожа.

Никто не сказал ни слова, но Денис почти осязаемо ощутил на себе сочувствующие и ободряющие взгляды товарищей. Когда батарея, оставляя кудрявины пыли, скрылась за лесной полоской, Вадим молча положил руку на плечо Дениса.

Отец! Где-то он сейчас сражается с фашистами?

Колонна двигалась все быстрее. Пошли опять не в ногу. Потные, грязные, уставшие. На буланом коне, к голове колонны проскакал полковник. Он пристально всматривался в солдат, будто искал кого-то.

— Кто это? — залюбовались курсанты всадником.

— Полковник Елкин, начальник политотдела дивизии, — сказал командир отделения сержант Васин.

— Ух ты! Моральным состоянием интересуется?

— Проверяет, не стерлись ли у кого ноги до самого заду.

По колонне прокатился смех. Полковник придержал коня, кому-то погрозил пальцем — смех угас.

Сзади загрохотало. Вскоре рысью, распространяя запах подгоревшей каши, промчались кухни. Смекнули в колонне: через два-три километра привал.

На пути встретилась крошечная станция, вернее, полустанок, со множеством окопов, траншей, противотанковых рвов. Разместились в них. Повара раздали обед. Порции были чуть ли не вдвое больше обычных. Первый раз за многие месяцы бывшие курсанты по-настоящему наелись. Щедрость интендантов объяснялась, видимо, близостью фронта.

Полустанок оказался действующим. Не успели еще в ротах покончить с обедом, как прибыл эшелон. Из теплушек глазели солдаты, одетые в новые гимнастерки.

— Какая дивизия? — спросил кто-то. — Двадцать тысяч восьмидесятая, — не растерялся стоявший в вагоне солдат.

Товарищи за его спиной громко засмеялись.

Вдруг Васин окликнул весельчака:

— Иван, ты, что ли?

— Смотри ты, мать моя женщина? Земляка встретил!

— Так я и думал, — обрадовался сержант и пояснил: — Из нашей гвардейской. Только в разные полки попали.

2

Через несколько часов гвардейская дивизия двинулась к фронту. Ей предстояло сменить части, сильно поредевшие в непрерывных наступательных боях.

Фронт был недалеко. Оттуда непрерывно доносился гул канонады.

Колонну стал обгонять «виллис» комдива. Сбавив скорость, полковник Коваль что-то сказал командиру первого батальона Боброву. Капитан, осадив разгоряченного коня, отдал полковнику честь и вдруг звонко и молодо крикнул:

— Шире шаг!

Команду тут же повторили в ротах и взводах.

Стремительное движение продолжалось минут двадцать. Вот когда пригодились бесконечные учебные марш-броски.

Дениса неотступно преследовала мысль: не подведет ли его в решительный момент капризная при стрельбе винтовка СВТ? В бой полк должен был вступить с ходу. Частые взрывы снарядов и мин, винтовочные выстрелы и стрекот автоматов слышались все отчетливей. Вот уже стали посвистывать над головой пули. По команде колонна рассыпалась в цепь.

Несколько сот метров двигались по кукурузному полю с перезревшими початками, потом под солдатскими ботинками зачавкали помидоры. Поле казалось красным от множества перезревших плодов. Кое-кто из солдат на бегу наклонялся, разламывал пыльные помидоры пополам и, утоляя жажду, жевал мясистые половники с морозной искрой на изломе.

А резкие команды все подхлестывали солдат. Цепь устремилась по склону вина, Там, в приднепровской пойме, напрягая последние силы, вели бой подразделения сменяемой гвардейцами армии.

Ударили дивизионные пушки, полковые минометы. Над головой завыли снаряды и мины. И теперь у самого уха засвистели пули: вжик-вжик — в-и-у-у… Гитлеровцы вели прицельный огонь по наступающим. И Денис увидел, как начали падать, будто споткнувшись, товарищи. Вот кто-то неподалеку крикнул:

— Ма-ма! Умираю…

Этот крик на мгновение царапнул душу. Острую жалость к кричавшему испытывал Денис. Мелькнуло в голове: «Может, ранило?»

Раздался зычный голос ротного: «В атаку!!!» — и тотчас понеслось по рядам:

— В атаку!.. В атаку!..

Штыки-кинжалы винтовок СВТ взметнулись почти одновременно. Резко клацнул металл, соприкоснувшись с металлом.

Но вот заработали немецкие ручные пулеметы: ду-ду-ду-ду! Звук знакомый: МГ-34. Чулков сам стрелял из этого «машинен-гевер».

«Перебежками бы надо! — лихорадочно вспыхнуло в мозгу Дениса. — Перестреляют…»

И точно: падают, падают и слева, и справа, а он будто заговоренный.

Нельзя в атаке бежать на большое расстояние, надо беречь силы для рукопашной. Но живой целью быть невыносимо, страшно. Скорей, скорей бы подойти к врагу. На длину штыка… Все нарастал страх, тянула к себе земля.

Уже без команды стремительный шаг перешел в бег. И все-таки мучительно медленно сокращалось расстояние до противника. Немцы ослабили огонь. Денис увидел: по одному, по двое они выскакивают из окопов, удирают. До окопов сто метров, восемьдесят… А навстречу бьют и бьют пулеметы. Метров с тридцати в уцелевшие пулеметные огневые точки полетели ручные гранаты.

Фашисты побежали лавиной. Солнце освещало вражеские спины. Сверкали отполированные подковки на каблуках солдатских сапог.

Но не просто было оторваться от свежих, выносливых солдат. Стреляя на ходу, гвардейцы уже начали действовать штыками. Денис настиг фашиста с широкими, точно у женщины бедрами. Он уже представил как всадит лезвие штыка в этот мясистый зад.

Неожиданно для себя Денис огрел фашиста прикладом между лопаток. Охнув, немец развернулся и полоснул по атакующим бойцам очередью из «шмайсера». На долю секунды Денис опередил фашиста, отбил ствол автомата прикладом и вонзил в гитлеровца весь штык. Одновременно он увидел, как переломился Сережка Дронов из соседнего отделения — это немец его… «У-у, гад!»

Надо бы тут же вырвать штык, но взгляд Дениса приковало искаженное болью и ужасом лицо фашиста, сжимавшего скрюченными пальцами ствол СВТ. Только что такой ненавистный и страшный враг превратился просто в человека. Взгляд немца просил пощады. Фашист силился что-то сказать, но только захрипел и, не выпуская из рук ствола винтовки, опрокинулся навзничь. Вместе с ним упал и Денис, не сумев выдернуть кинжальный штык винтовки.

— Шож ты, бисова душа, чухаешься з вражиной?

Старшина Буровко. Надо же… Как на грех принесло его.

Точно пружиной подбросило Дениса с земли. Не оглянувшись на старшину, рванул винтовку на себя. Потом опять бежал вперед.

Бой закончился неожиданно быстро. Уцелевшие немецкие солдаты из передового заслона начали сдаваться в плен. Второй же эшелон погрузился на машины и бежал. Дивизия преследовала врага. Низко над головами гвардейцев проносились штурмовики. Они непрерывно наносили удары с воздуха по отступающим к Днепру гитлеровским войскам.

Откуда-то опереди донеслась команда капитана Боброва: залечь. Приказ тотчас повторил командир роты:

— Укрыться в лесной полосе.

Через считанные секунды уже лежали под чахлой и пыльной зеленью, млели от запахов трав и нагретой земли. Ароматный настой лесной полоски и нескошенного пшеничного поля кружил голову.

— Укрыть все блестящее! Прекратить движение!

В небе, оказывается, повис разведывательный, двухфюзеляжный «фокке-вульф». Если он появился в воздухе и обнаружил скопление войск — жди мощного авиационного пли артиллерийского налета. Но «рама», медленно развернувшись, исчезла в северном направлении, видимо, наблюдатель не заметил укрывшихся в лесной полоске.

«Странно, — подумал Денис, — бой же был. Разве те, что удрали, не определили какое количество русских их громило?»

Но дело, как выяснилось, было в другом — необходимо убедить противника, что им противостоят не свежие, а все те же воинские соединения и части, с которыми они и раньше дрались.

В атаке и преследовании врага Денис усталости не чувствовал. Но стоило услышать команду залечь, как руки и ноги стали чугунными, а винтовка СВТ — неподъемной. Поискал глазами Вадима, а встретился взглядом — со старшиной. И внезапно Чулкову представился тот, кого насквозь пропорол штыком. Даже кровь из уголков рта увидел с явственной отчетливостью.

Денис глотнул воздух раз, другой, не спуская глаз со старшины. И вдруг его мучительно затошнило. Буровко тотчас оказался рядом: он мягко коснулся одной рукой затылка, другой ловко влил ему в рот большой глоток водки из фляжки. Денис поперхнулся и замотал головой.

— Еще глоток, — строго сказал старшина. Слова, произнесенные по-русски, прозвучали, как приказ, и Денис подчинился.

И удивительное дело — он почувствовал, как вместе с водкой в него вливаются силы. Благодарно взглянул на старшину.

А Буровко прижал палец к губам — молчи.

Денис удивился: откуда этот старый солдат знает, что с ним творится? Невольно оглянулся на товарищей. Слава богу, до него никому не было дела. Не лучше чувствовали и другие — в штыковой бой ходили первый раз.

Ужом подполз Вадим.

— Живой, Дениска?

— Живей не бывает.

— Видел я как ты с немцем схватился. Когда ты упал с ним вместе, я думал он тебя из автомата свалил… Потом смотрю — встаешь.

— Штык не успел выдернуть… А ты как?

— Стрелял, падали… А от моей пули или от чьей другой — не знаю. Многие стреляли.

— Капитошу видел?

— Откуда? Он сзади из минометов палил. Да, брат вот и мы прошли боевое крещение.

— И каково тебе?

— Страшно, Денис. Человек пятнадцать в роте ранено и убито. Васина шибко задело.

— Где он?

— Санитары унесли.

Донеслась команда: «Вперед!» Встали, двинулись цепью. Потом перестроились в колонны.

Начали сгущаться сумерки, когда объявили привал. Подошли кухни с ужином. Но солдаты лежали вповалку на земле и никакие просьбы поваров подходить с котелками не действовали.

Младший лейтенант Козлов, желая расшевелить бойцов своего взвода, подошел, присел на землю рядом с лежавшим на спине Вадимом, доверительно, заговорил:

— Вижу, други, ужином пренебрегаете? А зря. Цель нашего форсированного марша состоит в том, чтобы внезапно выйти к Днепру и сходу, не дав противнику передышки, переправиться на правый берег. Разведка установила, что немцы укрепляются на правом берегу. Сооружают Восточный вал. Так вот нам надо этот вал свалить, пока он еще в зачатке. Не одни мы, все армии нашего Степного фронта наступают в таком же темпе. Так что, товарищи, советую поужинать. Силы сегодня еще понадобятся. После ужина продолжим движение.

— А вот говорят: «Отчего солдат гладок? Поел — да набок», — донесся из темноты голос Карпухина. — Выходит, неправильная пословица, товарищ гвардии младший лейтенант?

— Выходит, товарищ Карпухин. Во всяком случае в условиях наступления…

Бойцы оживились, начали подниматься, загремели котелками, потянулись к кухням.

Во время ужина Чулков заметил, что в ворота риги, одиноко стоявшей в поле, как в зев, въезжали новенькие полуторки с грузом, покрытым брезентом. Денис насчитал семь автомашин.

А к автомобилям Чулков питал давнюю страсть и дома, и особенно в училище поднаторел в изучении и вождении машины. Может быть, и не очень хорошо и, конечно, далеко не профессионально, а все же водить именно полуторку научился. Правда, во дворе училища деревянный заборчик основательно пострадал от его «искусства» справляться с рулем. Водитель, уступивший натиску Дениса, в сердцах дал ему подзатыльник, чем не обидел, а рассмешил Чулкова:

— Как малое дитя учишь, — без злости, скорее извиняясь сказал Денис. — Стукни еще раз, потому как за дело… — и покорно подставил затылок.

— Вот черт упрямый! — рассмеялся шофер. — На тебя даже злиться нет охоты, хотя леща бы надо врезать… Бегом за лопатой, скорей поправь заборчик, пока старшина не заметил, а то всыпет обоим по пятое число».

Грех свой Денис тогда исправил быстро, хотя старшина подозрительно потом осматривал и заборчик, и особенно полуторку, ухмылялся и бормотал что-то себе под нос, но все-таки ничего не сказал.

Теперь вот вспыхнула в нем прежняя страсть. Денис почувствовал неодолимое желание побыть рядом с новенькими автомашинами, может, и посидеть за рулем, если разрешат. Даже усталость куда-то исчезла, будто и в штыковой не участвовал. Решил: «Схожу».

— Я на минутку, товарищ гвардии младший лейтенант. Разрешите? — обратился Чулков к командиру взвода, — и кивнул на ригу, намекая на малую нужду.

— Могли бы и без доклада, — проворчал Козлов.

…Ригу охраняли двое часовых, и оба оказались хорошо знакомыми по автороте.

— Только что о тебе поминали, — с улыбкой встретил его Сашка Осаулец, черноволосый днепропетровец с изящными тонкими усиками, носить которые будто бы разрешил лично командир полка, любивший повторять: «Гвардеец без усов, что ребенок без пеленок».

— Почему это поминали? — насторожился Денис и недоверчиво уставился на Осаульца: с ним ухо держи востро — обязательно придумает какую-нибудь каверзу ефрейтор.

— Ничего особого, — успокоил его Сашка, — машины новые, а тебя нет. Вот мы и подумали: непорядок, позвать Чулкова надо. А Денис тут как тут.

— Вечно ты с подковыркой, — упрекнул Сашку Денис и улыбнулся: — Показали бы, мужики… Я ж новые-то их видом не видал.

Оба часовые расхохотались и показали на ворота — смотри сколько влезет. Денис на радостях сунул Осаульцу почти полную пачку махорки — сам он курил скорей для мужского престижа, чем по охоте. Минут пятнадцать возился с грузовиками Денис. Он даже поставил автомобили поплотнее к стене, где они по его объяснению якобы меньше мешали проходу. Надо было уходить — уже неловко тянуть время, и во взводе могли хватиться его.

Денис побрел к выходу. Не успел он подойти к воротам риги, как над головой раздался рев самолета, и тут же — четыре взрыва. К счастью, ни одна из бомб не попала в ригу. Сделав крутой вираж, два «мессершмитта-110» обстреляли отдыхавших солдат и ригу длинными пулеметными очередями.

Чулков, растянувшись на земле, краем глаза заметил, что и Осаулец с подчаском упали почти одновременно с ним. Но они не подымались, винтовки валялись в стороне.

— Эй, ефрейтор! — еще не веря в страшное, окликнул Сашку Денис. — А ну поднимайся, нечего меня пугать. Вечно придумываешь… — и осекся, заметив кровь на плече Осаульца.

Он рванулся к товарищам. Одновременно с ним подбежали и шоферы с полуторок.

— Ох, черт! Одного в плечо, другого в живот, — с гневом и болью воскликнул один из водителей. — «Мессершмитт-110», гад! И откуда они вывалились?

— Хватит болтать. Помрут же… Скорей в санчасть! — решительно проговорил другой шофер.

Они ловко подхватили раненых и понесли.

— Эй, солдат! — обернулся распоряжавшийся к Чулкову. — Возьми винтовку, постой у риги. Тебя скоро подменят..

Денис безропотно и охотно подчинился — нельзя же пост оставлять без охраны! Поднял винтовку Осаульца, стал прохаживаться около ворот риги. Не давала покоя мысль: выходит «рама» их все-таки заметила! Знал ли фашистский летчик, что подошла на смену свежая часть? Или ему все равно на какую цель сбросить бомбы?

…Огонь Денис скорее почувствовал спиною, чем увидел глазами.

Пожар! Наверное, зажигательными обстреляли…

Рига, просушенная жарким украинским солнцем, быстро разгоралась.

Чулков в растерянности не сразу сообразил что надо делать — все произошло так внезапно. Вдруг он увидел машины.

«Сгорят, сгорят же полуторки!» — со страхом подумал Денис и заорал что было силы:

— Эй, где шофера? Машины загорятся!..

Мелькнуло побелевшее лицо незнакомого солдата с шевелящимися губами. Денис из-за треска пламени не расслышал что он говорил и со злостью набросился на него:

— Ты шофер? Раззява! Сгорят же машины! В трибунал захотелось?

— Уходи скорей! — и, махнув рукою в сторону, солдат припустился вон от риги, будто за ним гнались.

— Вот же сволочь! Плевать ему на машины, пальчики обожжет…

Бросив винтовку на землю, Чулков нырнул в ригу, медленно заполнявшуюся дымом. Полуторки еще хорошо были видны сквозь серую пелену.

Первую автомашину вывел благополучно. Когда уселся за руль другой, пелена сгустилась, становилось все труднее дышать. От жары Денис взмок, за шиворот текли струйки пота, и все-таки он вывернул пилотку, потом с трудом натянул ее на голову, закрыв уши и лоб.

Вывел в таком виде третью полуторку, а за четвертой прорывался сквозь тонкие языки пламени. Дышать было нечем, казалось, что глотает огонь. Все плыло перед глазами, он куда-то проваливался и снова выныривал из кипящего омута.

«Я же больше не могу… Не могу… — с ужасом думал Денис, отчетливо представив себе, как горят оставшиеся в риге три машины. — Где же водители? Расстрелять их мало за такие дела…»

С этой последней мыслью Денис окончательно куда-то провалился…

Очнулся Чулков от того, что кто-то больно тер его уши.

— С ума, что ли, спятили? — крикнул Денис, а голос едва-едва был слышан даже себе самому.

— Жив, если ругается, — угадал он голос Вадима. — Ишь, не нравится ему, когда уши трут. А тебе их за такие дела драть надо целый день, если хочешь знать.

— За какие это дела? — возмутился Денис и рывком поднялся. Но не поддержи его Вадим, он упал бы — так закружилась голова. — Что это со мной?

— То-то и оно-то. Чуть не сгорел, не подоспей я вовремя. — А машины сгорели?

— Дуралей ты стоеросовый! Все полуторки нагружены минами…

— Чепуха! От такого жара давно бы рвануло.

— И тебя по кусочкам не собрали бы… А машины твои выкатили на руках. Там младшой за него волнуется, а он тут выделывает коленца…

— Ладно тебе пилить-то. Жив, и слава аллаху. — Денис примирительно положил руку на плечо приятелю. — Не болтай никому… Засмеют в роте. Как барышня с ног свалился:

— Я тебя из-за баранки выволок и сюда притащил.

— Все равно помалкивай. Хорошо?

Вадим махнул рукой, помог Денису умыться, но гимнастерка была перепачкана в саже. Пришлось сказать командиру взвода, что помогал на пожаре. Козлов переглянулся с Буровко.

— Найдете ему что-нибудь? — спросил младший лейтенант старшину.

Тот молча положил Денису руку на плечо и увлек его за собой. У подводы остановился, вытащил новую пару обмундирования и яловые сапоги и, не глядя в глаза изумленному солдату, приказал немедленно переодеться.

— Иды, солдат. Воюй!

Вадим будто и не заметил, как изменился внешний облик товарища. В глазах его еще жила тревога. И боль порой угадывалась. Спросил глухо: не болит ли голова у Дениса?

— Трещит, проклятая…

— Угорел от дыма, — и вдруг Вадим рассмеялся. — Здоров же ты, бугай!

Денис с недоумением посмотрел на Зеленкова, Но, ответить Вадим не успел — Чулкова вызывал командир взвода, и он заспешил.

Еще издали заметил озабоченное лицо Козлова. Денис четко доложил о себе.

— Садись-ка рядом.

Чулков с готовностью уселся на подсохшую от солнца траву.

— Вот что, Чулков. Пока неофициально… Сегодня приказом командира полка тебе присвоено звание сержанта. Старшина Буровко горячо рекомендовал. Ты оказывается, еще в сорок первом в боях побывал…

— В одном бою… только.

— Словом, принимай командование своим отделением, вместо выбывшего Васина. После ужина я официально зачитаю приказ перед строим взвода.

3

Глубокой ночью передовые отряды дивизии вышли к Днепру. Батальон капитана Боброва расположился в траншеях, которые были оставлены отведенной в тыл частью.

Едва Денис успел занять со своим отделением блиндаж, как пришел старшина Буровко. Поздоровавшись с бойцами, торжественно расправил усы и вручил Денису погоны с сержантскими лычками.

— Ого, с тебя причитается, командир, — заметил Вадим.

— Разговорчики! — прикрикнул Буровко.

Денис испытывающе глянул на друга — смеется? Да вроде нет. Капитоша, тот по этому случаю почесал бы язык.

— Пийдем, погуляемо, — Буровко кивнул на дверь.

Вышли из блиндажа и очутились в кромешнойтьме. Лишь над головой мерцали звезды, но света они почти не давали. Буровко по тропинке зашагал в сторону темнеющих вдоль берега Днепра садов.

Денис рад был, что Буровко увел его из блиндажа. Он еще не освоился в новой роли командира отделения, чувствовал себя неловко. Ведь с теми, кем теперь командовал, он еще вчера держался на равной ноге. Ну какой он, например, командир для Вадима? Вадим друг закадычный, а не подчиненный. Да и в обращении с другими не мог пока найти верного тона. Поэтому в своем новом положении ощущал неуверенность. Это было мучительно. Но времени на то, чтобы обвыкнуться в должности командира, не оставалось. Сегодня на марше Козлов сообщил, что его, Чулкова, отделение назначено в штурмовую группу. Это означало, что-отделение в числе первых должно форсировать Днепр и вступить в бой за овладение плацдармом на правом берегу. И никому не будет дела до того, как он себя чувствует в роли командира, с него потребуют результатов.

Буровко словно прочитал его мысли:

— Шо, хлопче, туго?

— Трудно, — произнес Денис. — Лучше бы командовать отделением, где нет друзей.

— Оце вот уж зря говорит, — возразил Буровко. — Тоби з ними не на плацу строем заниматься, а в бой идти. А в бою треба знать людэй, якими командуешь, лучше самого себя. Если воны твои друзья так шо можэ быть краще?

Справа выступили черные силуэты строений — то ли жилые дома, то ли сараи. Прошли через сад, и перед ними открылся Днепр. Широкая полоса воды обозначалась отраженными в ней звездами.

Где-то шелестела вода. В камышах сонно покрякивала утка. Послышался близкий всплеск, и снова все смолкло.

— Щука балуе… Може, и батько сом або ж короб, — разомлевшим голосом сказал старшина.

Теплая, ласковая ночь дышала той особой тишиной, которая бывает только на берегу реки. Небо было глубоким, фиолетово-чернильным, с россыпью крупных звезд.

— Дивчат бы сюды та хлопцив з гармонею, — со вздохом сказал Буровко, и рука его легла на плечо Дениса.

— Эй, вы, мечтатели, мать вашу, — зло прозвучал где-то поблизости хриплый голос. — Тут каждый квадратик простреливается. Резанет крупнокалиберным, будет вам гармония.

Будто услышали фашисты говорившего. Вспыхнули, замелькали перед глазами Дениса огненные тире.

У самого уха резали воздух трассирующие пули. Старшина и Денис свалились в траншею, из-за реки запоздало донеслось раскатистое «ду-ду-ду-ду».

— Видали гармонию? — удовлетворился прорицатель, которого они так и не разглядели в темноте. — Тут ушки на макушке надо держать.

Бешено заплясал огонь на днепровской воде километрах в пяти слева. Минуты две там все кипело и сверкало. Забилась в тревоге кряква, отчаянно залаяли собаки, сдуру весело и нелепо заорал в селе петух. Справа заблистали зарницы, аккуратно одна за другой, покатились по всему правому берегу вспышки ракет, освещая высокие днепровские кручи.

Фейерверк был так ослепителен, что Чулков и Буровко невольно им залюбовались.

Сначала тоненько, а потом все понижая звук, запел в вышине самолет. Три синих луча, сбивая звезды, стали шарить по небу, но безуспешно. Советский самолет благополучно прошел во вражеский тыл. Куда он, одинокий? К партизанам?

Вскоре опять наступила тишина.

— Уходите покуда спокойно, — по-приятельски посоветовал тот же невидимый прорицатель.

Оба безропотно подчинились.

4

За ночь в селе Соломино и в зарослях тальника собралась вся дивизия. Гвардейцы притаились в чудом уцелевших, седых от пыли садах.

Судя по тому, как вели себя немцы за Днепром, они не догадывались о том, что вместо измотанных дивизий им противостоят теперь свежие силы.

В траншее первой роты появился запыхавшийся ординарец капитана Боброва Алеша Улосиков. Он передал командиру приказание комбата срочно явиться к нему. Старший лейтенант поднялся и тотчас заспешил по вызову.

— Что-нибудь случилось? — опросил Денис Улосикова, с которым у него сложились добрые отношения.

— Тут, понимаешь, какая обстановка… — Улосиков, настороженно оглядевшись, понизил голос почти до шепота. — Перемахнуть на правый берег надо? Надо. А на чем? Инженерные части со своим громоздким скарбом ползком ползут. — Алеша вздохнул. — На подручных средствах придется.

Солдаты окружили ординарца комбата. Посыпались вопросы:.

— Как там наверху?

— Что слышно, Алеша?

Улосиков обычно знал все. Живой, как ртутный шарик, он был вездесущ.

— Ночью комдив разнос давал. — Алеша замотал головой, будто у него нестерпимо болели зубы.

Кому и за что разнос — Улосиков не сказал. По привычке пригнувшись, он заспешил по траншее к соседнему взводу.

А минут через пятнадцать младший лейтенант Козлов по указанию командира роты поручил Чулкову подыскать подходящее место для строительства плота.

— Захватите Зеленкова. За себя оставьте Карпухина, — распорядился младший лейтенант.

Денис вместе с Вадимом отправились в село.

Все мысли Чулкова были только об одном: как он переберется с отделением на правый берег? Отделение называлось теперь штурмовой группой и состояло из семнадцати человек. Гвардейцы были вооружены винтовками СВТ, пятью ППШ с круглыми дисками, ручным пулеметом Дегтярева, гранатами. Не исключалась возможность, что на правом берегу придется применить и миномет, который должны переправить вслед за штурмовой группой.

В селе было полно солдат. Оно казалось не таким уж большим, чтобы в нем могла скрытно расположиться дивизия.

Добротный сарай в каких-то двухстах метрах от траншеи приглянулся обоим — вот где бы строить плот: все под рукою, сколько слег и досок! Да отдадут ли жители?

Уже решив уходить, друзья услышали где-то поблизости голоса. Чулков припав к щели между бревнами, увидел в прилегающем к сараю просторном, дворе двух генералов в окружении офицеров. В глубине сада стоял замаскированный ветками «виллис», въезд во двор охранял часовой.

— Тут какой-то штаб, — оторопело сказал Вадим, стоявший за спиной Дениса.

Плотный, невысокого роста, генерал-лейтенант строго выговаривал высокому с седыми висками генерал-майору:

— Как вы, Александр Иванович, могли допустить, чтобы настолько отстали инженерные парки и лодки? Ведь заранее знали о форсировании Днепра.

— Нет бензина, товарищ командующий. Болезнь всего фронта. Никогда еще не было такого сумасшедшего наступления.

Генерал-майор говорил с полной убежденностью в том, что лично его вины тут нет никакой.

— Вы что же, генерал, хотите, чтобы я вам посочувствовал или чтобы армия наступала помедленней?

Генерал-лейтенант недобрым взглядом окинул собеседника.

— Командующий фронтом с нас головы снимет, если мы не выполним его приказа.

— Так это же генерал Зарухин. Наш командующий армией! — возбужденно прошептал Денис.

— Меры я принял, товарищ командующий, — оправдывался генерал-майор. — Инженерные части спешат сюда. Через тридцать часов будут у Днепра.

— В вашем распоряжении, генерал, восемнадцать часов. Срок определен Верховным Главнокомандующим.

Генерал-майор что-то ответил. Командующий на ходу бросил:

— Можете лететь на моем ПО-2.

Генерал-майор повернулся и, сопровождаемый одним из офицеров штаба, стремительно вышел со двора. За воротами тотчас взревел мотор машины, и клубы пыли завихрились над забором.

Денис и Вадим с мальчишеским любопытством разглядывали своего командующего. У него было выразительное лицо. Тонкое, худое, с резко прочерченными морщинами от крыльев носа к концам губ. Вот уж где характер!

Вадим сказал:

— Такой сразу подчинит любого.

— А что ты хочешь? Командующий. В его власти тысячи и тысячи. — Денис оторвался от щели. — Вот здесь бы плот строить, да нельзя. Штаб армии рядом… Ладно, найдем что-нибудь. А доски и слеги отсюда перетаскаем.

…Через полчаса в покосившийся сарай с дырявой крышей солдаты штурмовой группы Чулкова тащили доски, колья, створки ворот — все, что могло пригодиться для постройки плота. Приволокли тяжелую матицу и два поваленных снарядами телеграфных столба.

Сначала Денис вместе с Вадимом и Карпухиным решили изобразить плот на рисунке, на глазок прикинуть, чтобы представить объем работы и потребность в разных материалах.

Плот уже виделся им в воображении. Но как строить? Один лишь Карпухин, выросший на Волге, кое-что смыслил в плотах.

Показав солдатам рисунок плота, поделившись своей задумкой, Денис сказал:

— Думай, гвардия, шевели мозгами. Ясно?

— Ясно.

Солдаты разбрелись по сараю озабоченные. Вот и материалы есть, а с чего начать, не знали. Каким должен быть плот, чтобы выдержать семнадцать человек? Обсуждая конструкцию, увлеклись, расшумелись и не заметили, как в сарай вошел старшина.

— Шо воно такэ? — спросил он Чулкова, показывая глазами на рисунок.

Чулков стал объяснять. Внимательно выслушав, Буровко взял рисунок в руки, повертел его, что-то соображая, и добродушно изрек:

— Бач, це ж дредноут получився, а?

Денис вместо ответа только вздохнул. «Дредноут» был пока что только на бумаге.

Старшина сел на бревно и начал что-то подсчитывать, чиркая огрызком карандаша в крошечном блокноте, который носил в нагрудном кармане гимнастерки.

— Семнадцать хлопцев да груз — це тонна с гаком. — Буровко написал итоговую цифру — 1480 килограммов. — Шо вам трэба? Устойчивость. — Старшина стал загибать пальцы. — Да оружие должно быть сухим. Я кажу о бортиках… Помозгуваты, хлопцы, придется — заключил он и куда-то ушел.

Гвардейцы поняли что к чему. Но и неясностей было уйма. Что нужно для устойчивости? Как на такой колымаге развернуться, как маневрировать? Мало ли что может случиться во время боя! Где взять кормовое весло?

— Как это — где взять?! Лопату в уключину — и жми себе, — сказал Вадим.

— Верно, — согласился Чулков.

Кто-то добавил:

— Если одна деревянная лопата не годится, можно две лопаты соединить вместе, а для верности кровельным железом обить — вон его сколь валяется!

Чулков решительно встал.

— Доложу командиру взвода.

Вскоре вернулся. Сказал весело:

— Начинай! Младшой благословил конструкцию нашего «дредноута».

И дело пошло. Завизжала пила, застучал топор, заскрежетали выдергиваемые гвозди. Ворота положили на ворота, а между ними бревна. Они оказались коротки, но их удлинили, обшили досками.

Вскоре «дредноут» начал принимать определенные формы. На носу прочно укрепили сухой ствол вербы. Опять в дело пошли доски. В сарае снова появился старшина. Он откуда-то приволок четыре небольших бочонка. Обошел вокруг плота, потрогал носком сапога его углы и сказал, кивнув на бочонки:

— Це посудинки для устойчивости. Укрэпить их по углам вверх днищем. Центнера два-три пидниме, воно и гарно будэ.

Старшина в задумчивости покрутил усы и опять покинул сарай.

Плот выглядел надежным, теперь надо было научиться умело управлять им. Требовалась хотя бы небольшая тренировка.

Подняли плот на подставки и улеглись на нем «елочкой». Чулков расположился на корме с рулевым веслом и скомандовал:

— Приготовились! Весла — на воду! Вперед! Раз! Два!

Солдаты «рвали», воображаемую гладь Днепра. Кто-то догадался — предложил укрепить на бортиках брошенные гитлеровцами шинели, чтобы не натереть кожу под мышками. Дело пошло веселее.

— Правый борт, не отставать. Выполнять команду точно.

Чулков двигал влево — вправо накрепко обитыми жестью лопатами, заменившими кормовое весло. Скрипело оно проклятое! Пришлось обернуть уключину рукавом трофейной шинели.

— Уже плывут гвардейцы? — вдруг раздался чей-то удивленный возглас.

В сарай вошел начальник штаба полка капитан Рапортов. Его сопровождали комбат Бобров, командир роты Гостев, командир взвода Козлов, а всю эту авторитетную комиссию замыкал старшина Буровко.

Чулков вскочил, крикнул:

— Встать! Смирно! Товарищ гвардии капитан!..

— Оставить. Вольно. Продолжать тренировку.

Капитан Рапортов зашел вперед, присел на корточки и стал внимательно наблюдать за руками солдат. Подозвал комбата, попросил присесть рядом.

— Пожалуй, смогут развить приличную скорость. Как думаешь?

— Разовьют» — согласился Бобров.

Капитан Рапортов встал, за ним поднялся и комбат. Начальник штаба сказал:

— Чья идея?

Чулков ответил, что думали все понемногу.

Капитан Бобров и старшина с улыбкой переглянулись.

— Значит, все молодцы, — сказал Рапортов.

5

Младшего лейтенанта Козлова, которого еще под Воронежем избрали парторгом роты, солдаты за глаза ласково называли «младшой». Он страдал малярией, да еще какой-то особой — тропической. К тому же и язва желудка у него открылась. Козлову предлагали лечь в госпиталь, но он отказался.

Когда Чулков и его гвардейцы прослышали о поступке «младшого», они дружно начали уговаривать его всем отделением, чтобы послушался врачей. Козлов был растроган.

— Будь я только командир взвода, может быть, и слег бы до Днепра, — признался младший лейтенант. — Но я же ко всему прочему парторг. Вдруг подумают, что увильнул под благовидным предлогом перед форсированием. Люди разные бывают, а всем не объяснишь…

Во второй половине дня ротный писарь вручил Денису письмо. И не треугольник, как обычно, а строгий прямоугольник.

Чулкова обдало холодом. Задрожали руки. При свете коптилки не все сразу разобрал в тексте официального сообщения. От страшной догадки зарябило в глазах.

Нет больше отца. Погиб смертью храбрых.

Подполковник Сибирцев, командир кавалерийского полка, в котором служил отец, от руки приписал на казенном извещении несколько слов. Сын может гордиться подвигом своего отца, посмертно награжденного орденом Ленина. Однополчане геройски погибшего капитана Николая Семеновича Чулкова уверены, что и его сын, Денис, воюет так же храбро и самоотверженно.

Денис с глухим стоном опустился на дно траншеи. Чья-то рука легла на его плечо. Это был Козлов.

Денис не понимал, вернее, не слышал, что ему говорил «младшой». Он сидел на корточках, уткнувшись командиру взвода в колени, а Козлов стоял неподвижно и молча сжимал рукою его плечо.

Потом они говорили. Говорили долго, тяжело…

Перед глазами стоял живой отец. Его нет. И никогда, никогда он не услышит его голоса. Но надо жить, надо идти в бой, надо бить фашистов…

Час спустя Денис вручил Козлову лист тетрадной бумаги в линеечку с таким текстом:

«Если погибну, прошу считать меня членом великой партии большевиков. За дело партии, за Родину готов отдать жизнь».

Вслед за командиром все солдаты штурмовой группы написали подобные же заявления.

Было приятно смотреть на «младшого», растроганного единодушием своих подчиненных. Как-то по-особому лучились его агатовые глаза, чуть влажные, задумчивые, с пушистыми, точно у девушки, ресницами.

— Вы даже не представляете, друзья мои, в какой исторический час делаете этот шаг.

Они молчали, не знали что ответить. Да никакие слова и не требовались.

Козлов сообщил — через час партсобрание. Пригласил на него солдат.

Партийное собрание проходило в сарае. Гвардейцы расселись на земляном полу.

Повестка дня: форсирование Днепра, захват плацдарма на правом берегу.

Старшина Буровко, выглядевший необычно празднично, в новой диагоналевой гимнастерке с ярко начищенными пуговицами и в ослепительно блестящих яловых сапогах, произнес всего две фразы:

— Я бил фашистов на Волге. Бить ворогив батькивщины нашей буду и на Днипри.

Первый раз тогда солдаты услышали взволнованные слова своего всегда невозмутимого помкомвзвода Позднякова. Долго не заживавшая рана на ноге мешала ему двигаться и в полную силу выполнять свои командирские обязанности. Но Поздняков упорно отказывался от госпиталя. На собрании же старший сержант выглядел так, словно полностью исцелился.

— Я в дивизии давно. Все довелось пережить. И потому обращаюсь к молодым гвардейцам. Не ждите легких побед. Фашисты дешево не дадут правого берега. Все, наверное, слышали о Восточном вале? Но мы к чертовой матери разрушим этот фашистский вал! — Он с силой рубанул рукою воздух. С места вскочил младший сержант Самонов.

— Нечего нас запугивать! — выкрикнул он, — Надо бить и крушить фашистов до полной победы!

По рядам гвардейцев прокатился ропот.

Слово попросил младший лейтенант Соснин. Он пружинисто встал, откинул назад гриву волос и, мельком взглянув в блокнот, заговорил басом:

— Это верно, товарищ Самонов, фашистов надо бить и крушить, но зачем пугаться раньше времени, — Кругом засмеялись. — Да, фашисты дешево не дадут правого берега. Но и мы воевать умеем, — продолжал Соснин. — Я могу коротко рассказать, как воюет наш батальон. За два дня наступления мы сделали марш-бросок в сто четыре километра. В памятном всем нам бою враг потерял убитыми сто двадцать два человека, тяжелоранеными — шестьдесят восемь, в плен нам сдалось восемьдесят девять фашистов. Итого — почти половина батальона. В том же бою мы захватили около двухсот автоматов, двадцать шесть ручных и восемь крупнокалиберных пулеметов, семь противотанковых ружей, более полусотни ящиков с гранатами и пулеметными лентами, около трех тысяч рожков к автоматам. В наших руках два шестиствольных миномета, четыре автомашины и двадцать повозок с продовольствием и снаряжением. Вот так и дальше будем держать, товарищ Самонов, — закончил младший лейтенант и с улыбкой спросил: — Ну как, гвардейцы, не подведем Самонова?

Шутка Соснина развеселила солдат.

Тише, тише, товарищи, — поднял руку Козлов. — Давайте вернемся к делу. Сейчас все вы получите красные флажки. Каждый из вас должен укрепить свой флажок на родной нашей советской земле там, на правом берегу Днепра.

Козлов стал доставать из патронного ящика флажки и передавать гвардейцам.

Получив свой флажок, Чулков спрятал его.

Козлов объявил собрание закрытым. Расходились по траншеям в сумерках, то тут, то там слышались всплески разговоров. Ориентируясь на звук, ударила немецкая батарея. Четыре снаряда взорвались один возле другого почти одновременно. Просвистели осколки.

Опять не повезло Позднякову — осколок попал ему в плечо. Чулков со Старостиным подхватили старшего сержанта и оттащили его в ближайший окоп, вырытый позади сарая. Последующие несколько взрывов вреда не причинили.

6

… Вечерело. Командиров штурмовых групп и взводных старший лейтенант Гостев собрал на берегу Днепра, чтобы провести рекогносцировку, уточнить места, куда ночью будут перенесены плоты. Пробирались к реке скрытно, кое-где по-пластунски. Расположились в полуобвалившейся траншее.

Было тихо. На реке — ни одной морщинки. Чистое, но уже чуть блеклое небо отражалось в воде. Но заря еще не погасла, и противоположный берег виделся отчетливо.

Денис думал: неужели он со своей группой сможет добраться до тех вон высоких, подступивших к самому краю реки склонов Правобережья? Река казалась слегка горбатой: горб ее выступал посередине и мешал рассмотреть даже в бинокль кромку на том берегу, по которой придется сделать первые шаги.

Чулков вглядывался в сероватую кайму противоположного берега, в дымчатую зелень, чуть подернутую прозрачным вечерним туманом, и ему не верилось, что эта мирная тишина скоро будет взорвана и расколота бомбами, а речная гладь иссечена свинцовым ливнем. Где-то там, за Днепром, на подступах к селу Мишин Рог, его группе придется прорываться сквозь глубоко эшелонированную вражескую оборону.

Основательно успели закрепиться там немцы. Майор Шибанов недавно передал младшему лейтенанту Козлову письмо немецкого солдата. Его читали всей роте.

«Слава богу, — писал некто Иоган Литцер своей Луизе, — вчера ночью переправились за Днепр. Сегодня впервые после оставления Харькова можно спокойно заснуть. До этого мы только и думали о том, что нас вот-вот настигнут русские танки или пехота на автомобилях. Днепр здесь широк и глубок, а берега так высоки в отвесны, что мы чувствуем себя вполне спокойно. Здесь все, от генерала до солдата, уверены, что русские будут остановлены».

Необходимые данные о реке уже записаны. Намечены азимуты для продвижения роты к селу. С левого берега видна лишь ого южная окраина.

Чулков после четко поставленной перед ним задачи подсчитал вероятный угол отклонения плота, наметил ориентир — оранжево-бурый след дождевого потока на крутом обрыве.

Через полчаса офицеры и сержанты осторожно покинули старую

Все расписано, все предусмотрено. Берег, на который медленно надвигалась ночь, снова погрузился в тревожное безмолвие.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

В то время, когда роты только примерялись к прыжку через Днепр, семеро разведчиков ужо плыли к правому берегу.

Неслышно причалили, высадились, замаскировали лодку. Некоторое время прислушивались к тишине, потом стали карабкаться по крутому обрыву. Вражеского охранения не встретили. Предосторожности ради выждали несколько минут.

Никого. Тихо вокруг. Где-то впереди и слева прошивали черное небо немецкие ракеты.

В глубь обороны врага разведчики поползли вдоль озера Ленивое. До села Крутогоровки напрямую от Днепра километра три, если б не это озеро, хотели было обойти его слева. Но там наткнулись на посты. Все обходы тщательно охранялись. Отчетливо были слышны шаги солдат, разговор.

Пришлось отползать.

Один из семерки предложил переправиться через озеро Ленивое вплавь. Другие разведчики настойчиво предлагали поискать какие-либо обходные пути.

И тут случилось непредвиденное. Рядом с местом, где совещались разведчики, пряталась в прибрежных зарослях девушка, жительница села Крутогоровки.

— Милые вы мои! — рванулась она к людям, говорившим на русском языке. — Невже це наши?

Беглянка назвалась Ниной Шашлюк. Скрывалась от немцев, угонявших молодежь в Германию. Тайком покидая село, она из зарослей бурьяна видела немцев входивших в Крутогоровку.

— Чоловик пятьдесят, а може, и больше.

— Пушек много было у них?

— Нэ бачила, ни к чому мэни було.

— Придется самим разведать, — вслух подумал старший. — Надо переправляться черев Ленивое, принял он окончательное решение, — Лодку бы нам, — и повернулся к Нине Шашлюк.

— Есть, есть лодка. Он там и ховаю. Нэвэлыка, правда. На трех людин, — с готовностью отозвалась Нина.

Решили переправляться в три рейса, Девушки согласилась стать проводником разведчиков.

Два раза пересекли озеро удачно, по в последний раз не повезло. Слева, из прибрежных камышей, раздалась автоматная очередь, вокруг лодки взметнулись искристые фонтанчики.

Солдаты мигом пригнулись. Один из них коротко бросил девушке:

— Опусти весла!

Выстрелы не повторились. Переждав какое-то время, разведчики осторожно снова двинулись к берегу.

Девушка гребла, напрягая все силы, сгоряча она не сразу почувствовала, что ранена. Старший заметил это, перевязал ей ногу.

И вдруг разведчики увидели, что по берегу наперерез лодке бегут патрульные. Ранее переправившиеся через озеро пятеро солдат меткими очередями уложили их.

И опять наступила тишина. Разведчики, не теряя драгоценных минут, двинулись к селу, а проводница осталась у озера, чтобы спрятать лодку. Солдаты должны были подождать девушку в бурьяне на окраине села.

Приближаясь к Крутогоровке, они услышали отчаянный крик Нины. Было ясно, что девушка попала в беду. Старший тотчас же послал своих троих товарищей, чтобы выручить девушку, а с остальными решил поскорее пробраться в село. Надо было успеть до рассвета выполнить боевое задание: гитлеровцы уже охотились за горсткой отважных разведчиков.

…Как выяснилось потом, Нину Шашлюк немцы схватили около лодки. Прижав дуло автомата к груди девушки, владевший русским языком немец допрашивал ее.

— Почему ты прячешься на берегу озера ночью?

— Потому что кобели ваши, солдаты, насильники, — отвечала Нина. — Или не видите, что творят в селе?

Немец продолжал уже более мягким тоном:

— Зачем же фрау переправлялась на другой берег? Кто с тобой плыл? Где они сейчас?

— Одна я плыла, одна… На тот берег переплывала… Думала, шо там меньше солдат. В лодке никого зи мною нэ було. По мени з автомата… И от ногу прострелылы. — Нина выставила под свет карманного фонарика ногу, перебинтованную разведчиками.

Это была роковая ее ошибка: немцы не имели таких бинтов. Ефрейтор, рывком отстранив солдата, говорившего по-русски, ударил носком сапога по ране. Бил, как бьют по футбольному мячу. Душераздирающий крик Нины Шашлюк и услышали разведчики.

Нину избивали зверски. Она кричала изо всех сил, надеясь криком предупредить разведчиков об опасности. Фашисты узнали, где она живет, и потащили ее к дому.

Услышав крик, навстречу дочери выскочил престарелый отец.

— Шо ж вы лютуетэ, бисовы души… — Он не договорил, скошенный автоматной очередью.

Как раз в это время совсем неподалеку от дома Шашлюк застрочили автоматы. Над головами гитлеровцев засвистели пули. Бросив свою жертву, немцы бежали. Вспыхнула чья-то изба. В свете разгорающегося пожара Нина видела, как выскакивали в нижнем белье фашисты, стреляя на ходу.

Переполох поднял на ноги полдеревни. Немцы поняли, что русских не так много.

Трое гвардейцев-разведчиков укрылись в одной из хат. Бой длился около часа.

Зажигательными пулями фашисты подожгли соломенную крышу. Разведчики бросились из горящего дома в атаку. В атаке они и нашли смерть. Около четырех десятков гитлеровцев полегло под их пулями.

Об этом трагическом эпизоде рассказала советским воинам Нина Шашлюк на другой же день, когда подразделения дивизии, форсировав Днепр, ворвались в Крутогоровку и спасли от смерти девушку, истерзанную фашистами. Во время внезапно завязавшегося ночного боя погибли и остальные четверо разведчиков. Выполнив задание, они уже возвращались назад к Днепру, но тоже были вынуждены вступить в бой.

2

Когда на КП дивизии прибыл командующий армией генерал-лейтенант Зарухин, полковник Коваль еще не пришел в себя от неудачи: посланные на правый берег семеро разведчиков должны были вернуться два часа назад. Но они до сих пор не появились: Только что комдив послал в разведку еще одну группу гвардейцев.

— Кто вас надоумил, Иван Николаевич, под самым носом противника разместить командный пункт дивизии? — с напускной строгостью спросил командарм, входя в блиндаж Коваля.

— Отсюда мне удобней руководить операцией, товарищ командующий, — ответил полковник. — Немцам и в голову не придет, что КП дивизии — на переднем рубеже.

Командарм промолчал. Коваль по выражению его лица понял, что в общем-то он не осуждает такого рискованного шага и коротко доложил обстановку. Генерал, не прерывая командира дивизии, внимательно выслушал его, потом стал придирчиво расспрашивать о мельчайших подробностях подготовки к форсированию. Коваль, не торопясь, обстоятельно отвечал.

Как свидетельствовали данные армейской разведки, немецкое командование готовилось к отражению удара в двух — трех местах на берегу — там, где, по предположению гитлеровцев, могли переправиться крупные части.

А план советского командования был прост — одновременный удар по врагу малыми подвижными группами войск на большом протяжении Днепра, в самых неудобных для форсирования местах. Успех операции во многом зависел от смельчаков, из которых формировались штурмовые группы. Форсирование должно было произойти там, где гитлеровцы меньше всего ожидали этого. Для начала требовались «пятачки» на правом берегу. Надо было завязать бои сразу во многих пунктах.

Времени до начала штурма Днепра оставалось немного. Оба военачальника с нетерпением ждали сведений от второй разведгруппы. И вот, наконец, связной принес добрую весть: разведчики высадились на правом берегу в намеченном пункте и не обнаружили в непосредственной близости от Днепра никаких изменений в оборонительных порядках противника.

— Успеть бы переправиться штурмовым группам, пока разведчики там кашу не заварили, — заволновался полковник Коваль.

Генерал-лейтенант, взглянув на часы, сказал:

— Пора.

Командир дивизии тотчас отдал приказ. Его немедленно повторили в полках, батальонах, ротах…

3

Плот спустили на воду осторожно, бесшумно, без единого всплеска. Тяжел был, семнадцать человек едва его подняли. Опасались, что вода зальет оружие. Но этого не произошло. Бочонки придавали плоту большую плавучесть.

Кто-то из бойцов, оступившись, громко охнул. На него зашикали.

Хрустнула ветка на берегу, и в предутренней тишине звук этот был похож на выстрел. Комбат сдержанно и как-то очень буднично сказал:

— Пошли!

— Вперед! — это уже старший лейтенант Гостев, командир роты.

Чулков вполголоса скомандовал своему отделению:

— На плот! — и сам вскочил на него.

Было темно, но Денису казалось, что он отчетливо видит каждого. Вот улеглись, изготовились.

— Греби! Раз!.. Два!.. Правый, ослабь. Заваливаем. Хватит. Греби ровно. Раз! Два!

Оттолкнувшись от берега, взяли курс, намеченный заранее.

Плот сразу же начало сносить течением влево. Надо было приноровиться и грести так, чтобы строго выдерживать заданное направление.

Денис до боли в глазах напрягал зрение, прислушивался.

Скорость плота с каждым рывком гребцов возрастала. Только теперь все поняли, как помогла им тренировка в сарае.

Правый берег молчал. Ни выстрела, ни ракеты. Тишина. Что сейчас делают немцы? Сколько их там?

На пятикилометровом участке через Днепр на плотах, лодках, паромах переправлялись два полка гвардейской дивизии.

Распластавшись на плоту, Денис лежал позади солдат и, поворачивая голову то влево, то вправо, шепотом подавал команды гребцам:

— Правый — ослабь, левый — нажми, — а сам наваливался на кормовое весло-лопату.

Зловеще молчавший крутой правый берег все приближался. Денис почувствовал, как страх заползает ему в душу. Он заметил, что его плот намного опередил соседние. И разрыв все увеличивался. Дружно и слаженно действовали гвардейцы штурмовой группы.

Пройдена середина реки. Плот порядком снесло, но Чулков почему-то был уверен, что намеченная для высадки его группы извилистая лощинка все еще оставалась левее.

Многое зависело от скорости движения плота. Чулков опустил руку за борт. От ладони, поставленной ребром против течения, по обе стороны расходились крутые бурунчики. Двигались быстро.

Значит, следовало взять левее. Денис навалился на рукоятку кормового весла. Время, казалось, замедлило свой бег. Но вот из тьмы выступила высокая темная масса.

— Берег! Ей-богу, берег! — едва сдерживая радость, прошептал Чулков.

За спиной раздался треск сломанного весла, затем всплеск — кто-то свалился в воду.

Тотчас с правого берега взлетели ракеты. Одна, другая, третья… Они еще не погасли, как вдруг, будто по команде, над Днепром вспыхнули сотни ракет. Мутно-зеленая густая река с десятками плотов и лодок стала отчетливо видимой на большом пространстве.

При ярком свете ракет Денис почувствовал себя догола раздетым, инстинктивно прижался к доскам плота и прикрыл голову ладонями. Почувствовал, что никто из его подчиненных не гребет, сжались в комочки, замерли.

Вскинулся:

— За весла! Греби! Раз!.. Два!.. Сильнее, сильнее!

С берега донеслось:

— Фойер! Фойер!

Выхватывая из темноты кудрявую, отливающую серебром прибрежную зелень, будто десятки молний ударил залп «катюш». Загрохотали пушки. Над головами солдат, взвыли снаряды. Комдив огоньком подбадривал своих гвардейцев. Грохот взрывов оглушал. Чулкову казалось, что вот-вот его оторвет от плота и бросит в пучину.

А что творилось позади! Меж плотов и лодок дыбились пенные столбы воды. А здесь ни одного всплеска, значит, вырвались далеко вперед.

Но вот в нескольких метрах от плота хлопнула мина.

Руки солдат на мгновение замерли. Денис по успел подать команду, как весла опять вспороли воду.

— Не сбавляй скорость! Греби! Раз! Раз!..

До берега рукой подать, а взрывы уже кипят вокруг. Из многих десятков падавших снарядов им хватило бы одного. Но пока смерть щадила их. Страх отпустил, требовалось действовать расчетливо и напористо. Денис старался определить, из какой точки по ним стреляют. Правее лощинки, у которой намечена высадка, замелькали огненные очереди трассирующих пуль.

Чулков подал команду:

— Все за оружие! Целься по вспышкам! Огонь!

До берега осталось метров сто. Гвардейцы дружно ударили по берегу из автоматов.

И вдруг на самом гребне береговой кручи в небо взметнулись оранжевые брызги огня. Раздался сильный взрыв, видимо, попали в ящик со снарядами.

Неподалеку прямым попаданием снаряда разбило плот. Дрогнуло сердце Дениса — сколько людей погибло в один миг!

Вокруг зловеще светлеет, вода кипит от пуль и осколков. Десятки немецких ракет постоянно висят в воздухе. Одни гаснут, другие загораются.

А берег все ближе. Мощными рывками солдаты отвоевывали у днепровской шири метр за метром. Каждый понимал, теперь берег — спасение. Удивительно, что никто еще не ранен.

Берег совсем рядом. Вода впереди уже не бурлила от взрывов — плот вошел в «мертвую» зону.

Метров в пяти от берега Чулков приказал прыгать в воду сам прыгнул первым.

Вскоре солдаты уже карабкались по крутому склону. Чулков сообразил, что пулемет, который бил трассирующими, находился на правой стороне кручи, на самом ее выступе. Оттуда немцы не могли видеть гвардейцев — мешал козырьком нависший над кручей травянистый гребень. Гвардейцы тоже не видели врагов, только слышали их голоса.

Чулков оглянулся и увидел, как сбитый с мели течением их плот уплывает вши по реке. Теперь путь назад отрезан. Вплавь до левого берега не добраться. Только тут, на правом, у этих вот круч, твоя судьба. Тут и жизнь, и смерть, тут и слава твоя, если ты ее заслужишь.

Солдаты нащупывали неровности в сыпучем суглинке почти отвесного склона. Нога Дениса соскользнула с небольшого уступа, и он медленно начал сползать вниз. Кто-то подпер его снизу, Чулков не видел кто именно, но понял, что Вадим, — он, верный друг, всегда рядом.

Оглянулся. Там и тут над водой торчали головы людей. Винтовки, автоматы подняты…

Вплавь! Ведь это легко сказать. С винтовкой, в пудовых ботинках, с боеприпасами! И вода вокруг них кипела, клокотала. Спасти их от уничтожения — сейчас это зависело от штурмовой группы Чулкова.

Лощинка хорошо укрывала гвардейцев, подбиравшихся к гребню кручи. Незамеченные врагом, они подтянулись к самой кромке обрыва. Денис приказал:

— Приготовить гранаты!

Голос его от волнения сорвался, но, кажется, никто из солдат этого не заметил.

Тихонько выглянул из-за гребня. В нескольких метрах строчили сразу три вражеских пулемета.

— Гранатами — огонь!

Руки солдат взметнулись одновременно, и сразу же там, наверху, загрохотало.

Одним духом все семнадцать вскарабкались на кромку обрыва.

— За Родину! Ура-а!

Ворвались в траншеи. В развороченных взрывами окопах валялись трупы гитлеровцев. Вид поверженных врагов придал сил, зажег в душах отвагу.

— За мной! В траншею!

Денис прыгнул в щель. Следом попрыгали солдаты, горохом рассыпались по траншее вправо и влево. Атака оказалась столь неожиданной, что гитлеровцы обратились в бегство.

Солдаты поливали бегущих фашистов огнем из автоматов и винтовок. Вадим проворно подскочил к оставленному на бруствере пулемету и, повернув его, начал стрелять. Пулемет работал безотказно. Стрелял то короткими, то длинными очередями, вовремя перенося огонь с одной цели на другую. Получай, фашист, сполна!

Молодец Вадим!

Когда диск с патронами у Чулкова кончился, он кинулся к оставленным врагом двум пулеметам. Они не были повреждены. На один кивком указал Карпухину, а из второго приготовился стрелять сам.

— Пали вправо! — приказал он ефрейтору. — Подави пулемет!

— Ясно! — отозвался Карпухин.

Спасибо тебе великое, генерал Евгеньев, за то, что заставил изучать оружие врага.

Карпухин быстро перебежал на правый фланг отделения и стал посылать очередь за очередью вдоль берега. В сотне метров от группы Чулкова сгрудились отступившие немцы. Путь им преградили свои же солдаты, двигавшиеся навстречу от второго оборонительного рубежа.

Над головами с клекотом пролетали снаряды. С левого берега артиллеристы постепенно переносили огонь в глубь немецкой обороны.

Чулков вспомнил про флажки и, прервав стрельбу, звонко скомандовал:

— Водрузить флажки на освобожденной советской земле!

На бруствере окопа затрепетали под утренним ветерком семнадцать алых флажков…

Нет, они здесь не одиноки. На протяжении сотен километров вверх и вниз по течению великой реки лавиной обрушились советские войска на ненавистного врага.

4

В те дни, конечно, не только штурмовой группе сержанта Чулкова удалось вцепиться в правый берег. Были и другие силы, более мощные. В направлении Крутогоровки справа наступал соседний полк, в составе которого форсировал Днепр штурмовой батальон майора Тюрина. Комбат, переправлявшийся через реку вместе со своей первой ротой, был в поле зрения всех штурмовых групп. Задача перед тюринцами стояла очень сложная — их путь к правому берегу преграждал остров, занятый немцами. Гвардейцам не удалось пробраться к острову незамеченными. Гитлеровцы осветили Днепр и открыли огонь по наступающим.

Выход у Тюрина оставался один: приказать штурмовым группам, чтобы они тотчас же покинули плоты и лодки, как только достигнут глубины не больше человеческого роста.

Команды исполнялись молниеносно. Попрыгав в воду, гвардейцы неустрашимо бросились на первую линию вражеских окопов. Как ранее установила разведка, на острове было еще два таких оборонительных рубежа.

Рота, высадившаяся на острове первой, понесла ощутимые потери. Но зато следующей роте, с пулеметами и минометами, действовать было легче. Командовал ею капитан Вадим Золотов, заместитель комбата.

Добравшись до западного берега острова, майор Тюрин обратил внимание на то, что отступавшие гитлеровцы переправлялись через рукав Днепра на правый берег вброд. Не оставалось сомнений — здесь образовался длинный песчаный нанос, еще не обозначенный на карте.

Такое открытие было редкой удачей. Майор приказал не стрелять по отходившим гитлеровцам, чтобы проследить направление и глубину брода.

В бой за остров вступали все новые и новые группы гвардейцев из второй и третьей рот батальона. Сосредоточившись на рубеже решающей атаки, солдаты майора Тюрина стремительным ударом сбросили в Днепр остатки вражеской пехоты, оборонявшей юго-западную часть острова. По пятам отступавших тюринцы переходили вброд обмелевший рукав.

В свете ракет, непрерывно вспыхивавших над взбаламученным Днепром, далеко вперед простирались гигантские тени гвардейцев. Настигаемые этими тенями фашисты испуганно шарахались от них или с головой скрывались в воде.

Развивая наступление, гвардейцы Тюрина продолжали преследовать немцев и на правом берегу, с ходу преодолев его крутизну.

Так был захвачен самый обширный в районе действий армии плацдарм на днепровском Правобережье, неподалеку от села Крутогоровка.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

На участке, где действовала группа Чулкова, перестрелка на короткое время затихла. Денис колебался: то ли его группе закрепиться здесь, в первой оборонительной траншее, то ли преследовать отходивших гитлеровцев? Труднее всего было то, что решать приходилось самому.

Кто-то потянул Чулкова за рукав. Обернулся. Перед ним, тяжело дыша, стоял незнакомый солдат.

— Товарищ гвардии сержант, тяжело ранен командир роты. В горло. Вас требует.

От неожиданной этой вести сердце у Дениса сжалось.

Оставив за себя Вадима, Денис спустился к берегу, где, по словам связного, находился раненый командир роты.

Старший лейтенант лежал на шинели. Голова его запрокинулась. Кровь, пробиваясь сквозь повязку на горле, заливала волосы, грудь.

Гостев был в сознании. Увидел Чулкова, сделал ему знак подойти. Попытался что-то сказать, но вместо слов из горла вырывался только хрип.

Подошел Козлов:

— Принимай мой взвод, Чулков. Я должен заменить командира роты. — «Младшой» мельком взглянул на край обрыва. — Какая там у вас обстановка?

— Захватили первую линию обороны. Что делать дальше?

— Как что? Немедленно развивать наступление. Действуй смелее. На Соснина не надейтесь — он контужен. Я с двумя взводами буду пробиваться левее вас — в направлении Мишина Рога.

— Только слишком влево не забирайте, товарищ гвардии младший лейтенант, там трясина.

Метрах в двадцати от них разорвалась мина, за ней вторая, третья. Едкий чад ударил в ноздри. Завизжали осколки. Дико закричал солдат — распороло живот. Упали замертво еще четверо. Остальные бросились в укрытие.

Денис будто прирос к месту. Повезло — ни один осколок не задел. Опомнившись, крикнул:

— Взвод! Слушай мою команду! За мной! Бегом!

Солдаты вместе с командирами отделений Самоновым и Кокаревым, покинув укрытие, куда их загнали взрывы мин, бросились вслед за Чулковым к подножию обрыва и стали карабкаться вверх.

Младший лейтенант Козлов приказал ординарцу Гостева переправить командира роты и раненого в живот солдата на левый берег, а самому без задержки вернуться обратно. Ординарец, которого солдаты дружелюбно называли Раскудря-Кудрявым, тотчас перенес раненых в лодку и, столкнув ее с мели, взялся за весла. Подхваченная течением, лодка быстро удалялась от берега.

2

Штурмовой группе, которая удерживала захваченную траншею, приходилось жарко. Когда к ней присоединился Денис с пополнением, Вадим доложил о ходе боя. Только что гвардейцы отбили атаку двух взводов, а теперь уже около роты противника наседало на них.

— Ясно, — прервал Денис доклад. — Теперь слушай меня. Возглавишь мое отделение. Задачу штурмовой группы оно выполнило и будет, как и раньше, первым отделением. Мне поручено командовать нашим взводом.

— А Козлов? Что с ним?

— Заменил раненого Гостева. Действуй, брат. Все же мы без пяти минут офицеры…

Денис прильнул к брустверу, наблюдая за противником. Было заметно, что немцы накапливаются в траншее, примыкавшей к лощине.

«А ведь можно бы упредить их атаку, — подумал Денис. — Ударить из лощины во фланг. Они спешат и вряд ли догадались выставить прикрытие». Передал по цепи:

— Самонова ко мне!

Когда подошел Самонов и встал рядом с Вадимом, Чулков сказал:

— Вот что, братцы: мы с Кокаревым зайдем немцам во фланг. Вы остаетесь здесь. Надо удержать траншею. Возглавит оборону Зеленков.

Самонов насупился.

— Почему это он, а не я? У меня все-таки звание, а Зеленков рядовой!

— Прошу не обсуждать приказ!

— Считаю твой приказ незаконным. Подчиняться Зеленкову не собираюсь.

Денис рывком оттянул затвор автомата и направил дуло на Самонова.

— А-аа! — по-щенячьи заскулил тот и попятился, заслоняясь прикладомвинтовки.

Нет, выстрелить в своего Денис не мог. Заметив поблизости Карпухина, приказал ему:

— Принимай отделение! — И с презрением взглянул на Самонова. — Сволочь ты! Не поднялась на тебя рука, а жаль!

Самонов всхлипнул и, ссутулясь, пошел прочь по траншее. Денис повернулся к Зеленкову.

— Я думаю так, Вадька: в случае удачи нашего обхода — поднимайтесь по моему сигналу в атаку. Сигнал — зеленая ракета. Смотри, чтобы своих не-постреляли.

Найдя Кокарева, Денис приказал ему вместе с отделением следовать за ним. Спустились в лощину, бегом преодолели метров сто и выбрались наверх. Плотно прижимаясь к земле, поползли по дну неглубокой впадины. От скошенной жесткой травы осталась стерня, остро пахнущая полынью и чабрецом: высушенная солнцем, она больно царапала руки.

Фашисты были совсем рядом. Слышались их голоса.

Подползли почти вплотную к вражеским окопам. Заняли позиции для ведения фланкирующего огня. Послышалась отрывистая команда немецкого офицера. Фашисты начали выскакивать из траншеи. Денис видел их спины.

— Огонь, — негромко приказал он. На гитлеровцев обрушился свинцовый шквал. Ошеломленные, они хлынули к своему левому флангу, потом залегли.

Не мешкая, Денис выстрелил из ракетницы. Зеленый огненный клубочек, прочертив дугу над всполошившимся вражеским станом, падучей звездой растаял в предрассветном небе.

Автоматную трескотню заглушил накатывающийся от берега ликующий крик:

— А-а-а!..

Это бойцы Вадима Зеленкова атаковали с фронта Крик «ура!» звучал так мощно, что казалось, в атаку пошел целый полк.

— Во наши дают! — толкнул в бок лежавшего рядом Дениса сержант Кокарев.

По одному, по двое немцы вскакивали и короткими перебежками отходили в тыл.

— Бей левее! — крикнул Денис Кокареву, строчившему из пулемета. — Отрезай фрицам путь назад!

Трассирующие очереди сержанта прижали немецких солдат к земле.

Гвардейцы во главе с Вадимом стремительно приближались. Нервы у врага сдали. Гитлеровская пехота беспорядочно побежала в сторону Мишина Рога.

Денис, пригнувшись, бросился вперед.

— За мной! В атаку!

Преследование продолжалось несколько минут. Фрицы бежали, не оглядываясь.

И вдруг — будто сквозь землю провалились. Ясно — там вторая линия траншей.

— Ложи-ись! — раскатисто закричал Денис и ткнулся головой в жесткую траву. Он сделал это вовремя — огонь обрушился на атакующих, густым роем запели над головою пули. Враг схитрил, и Денис попался на его удочку. Надо отходить, а то взойдет солнце, всех перестреляют.

Пользуясь еще не рассеявшейся темнотой, прячась в складках местности, бойцы начали отходить. Гитлеровцы вели плотный огонь. Настигаемые пулями, то тут, то там вскрикивали солдаты.

— Раненых не бросать! — предупреждал Чулков, поминутно оглядываясь: не остался ли кто.

Немцы поднялись во весь рост и двинулись в контратаку. На ходу стреляли из автоматов. И тут не выдержали бойцы нечеловеческого напряжения. Дружно, словно сговорившись, побежали назад. Чулков, новоявленный командир взвода, бежал следом за своими подчиненными. Он чуть не плакал от обиды, кричал, безуспешно стараясь перекрыть грохот боя.

— Стой! Стой! Стрелять буду!

Никто его не слышал, никто не замедлил бега.

Вадим, тяжело дыша, крикнул на бегу:

— Денис!.. Надо к трясине повернуть! Там окопы от берега дальше!..

Верно рассудил Вадька. Нельзя отступать к самому обрыву. Сметут, костей не соберешь. А трясина — преграда. И не захочешь, а остановишься. Напрягши все силы, Денис обогнал одного, другого третьего. Грудь вот-вот лопнет. Саднило горло, легким не хватало воздуха. Превозмог себя, закричал:

— Сюда! За мной! Здесь окопы!

Кто-то услышал, и пошло по цепи:

— Взводный впереди!

Чулков свернул вправо, оставив в стороне обрывистый берег и замедлил бег. Каждым нервом, лопатками чувствовал он посвист пуль, посылаемых вдогонку немцами.

Впереди показалась траншея. Денис поздно заметил ее, оступившись, неловко свалился на дно, больно ударился грудью обо что-то твердое.

Перехватило дух, грудь будто жерновами сдавило. Торопливо поднялся. Понимал: нельзя допустить, чтобы солдаты, перемахнув через траншею, помчались дальше.

— Стой, Зверев!.. Сизов, опомнись! Куда черт несет! Занимай оборону!

Но кое-кто все же прорвался к трясине и с разгону влетел в чавкающую болотную жижу.

В окопах солдаты стали приходить в себя. Отряхивались, пробовали затворы. Проклятая СВТ! У многих затворы заело. Кругом песок. Эх, если бы им всем автоматы!

— Пулеметы, автоматы, винтовки к бою! — скомандовал Чулков. Цепи гитлеровцев надвигались на траншею.

— Огонь!

Немцы замедлили движение, пошли перебежками. Дениса не покидало такое чувство, что фашисты вот-вот затопчут, сомнут…

Откуда-то справа, со стороны берега, ударили пулеметы. По звуку Денис определил: наши, дегтяревские… Сообразив, сказал вслух:

— Это Козлов с ротой!

На фоне светлеющего неба обозначились силуэты солдат, спешивших на подмогу. Контратака гитлеровцев захлебнулась. Они залегли, затем начали отходить.

В траншее сделалось тесно, когда в ней собралась вся рота.

Младший лейтенант Козлов, зажав пятернею рану на предплечье, сбивчиво объяснял:

— 3-зацепила, п-проклятая… Не-не успел увильнуть.

Густая, темная кровь сочилась между пальцев. Карпухин достал из кармана индивидуальный пакет, рывком разорвал рукав гимнастерки «младшого», перетянул руку жгутом пониже плеча, забинтовал рану. Младший лейтенант зябко поежился, его начало трясти, громко заклацали зубы.

— Худо мне, братцы. Кажется приступ начался. — Поднял на Дениса лихорадочно блестевшие глаза. — Придется, видно, тебе принимать роту, сержант. Соснин пока еще не может подняться.

У Дениса сделалось сухо во рту.

Какой из него командир роты? Со взводом не мог управиться. Едва ноги унесли. А тут… роту!

— Что вы, что вы, товарищ гвардии младший лейтенант! Разве я справлюсь?!

Козлов устало прикрыл глаза, сцепил зубы, стараясь унять дрожь. Ему удалось это. Заговорил, делая короткую паузу перед каждым словом:

— Обязан справиться!.. Ты… получил… приказ… Действуй… по… уставу…

— Есть! — Чулков козырнул и по траншее разнесся звонкий его голос: — Рота! Слушай мою команду! Приготовиться к атаке!

3

С той поры, как началась переправа через Днепр, прошло чуть больше двух часов. Рассвет наползал с востока. Потускнели звезды и исчезли, будто растворились. От реки поднимался туман, застывая клочьями, постепенно заволакивал и Днепр и левый берег.

На правом фланге роты пронзительно хлестали выстрелы. Их звуки напоминали те, что бывают, когда рвут брезент. Ухало вокруг, звенело до боли в ушах. А время летело, и его никак нельзя было терять зря.

Раненых в роте оказалось шестнадцать человек. Кое-кто из них приковылял к траншее, не желая переправляться назад через Днепр.

Надо бы их похвалить, а Чулков набросился с руганью:

— Ну куда, куда вас несет? Младенцы вы, что ли? На берег поворачивай.

— А я не хочу на берег, — заартачился один из раненых. Это был белобрысый, саженного роста детина с длинными светлыми ресницами и веселыми глазами.

— Хочу — не хочу — мамке после войны скажешь.

Раненый добродушно рассмеялся:

— Меня чуток задело, товарищ комроты. Гляньте сами.

Денис глянул. Бок залит кровью. Сквозь разорванную гимнастерку проглядывал небрежно наклеенный пластырь. Не понять: рана или царапина. Заметив колебание Чулкова, солдат весело сказал:

— Спасибо, товарищ гвардии сержант. Еще повоюем, — и, неуклюже козырнув, зашагал к своему отделению. Денис не посмел его остановить.

Забот с каждой минутой прибавлялось. Подсчитал оставшиеся боеприпасы. Патроны к СВТ, диски к автоматам и трем ручным пулеметам «Дегтярева», да и гранаты были на исходе. Когда их сумеют переправить с левого берега — неизвестно.

Подошел Вадим, с хитринкой во взгляде спросил:

— Патроны пересчитываешь, командир?

— Нет, картошку в лукошке, — Денис сердито покосился на не вовремя развеселившегося приятеля. — Что это у тебя рот до ушей?

— Смешно смотреть на твое крохоборство.

— Уймись. Говори дело.

— Трофейные боеприпасы подсчитал. Часа на три, а может, и на четыре хватит.

Оказывается, во время ночной вылазки Вадим обнаружил склад боеприпасов. Там нашлись и автоматы МП-38 с металлическими прикладами, много рожковых магазинов к ним и гранаты с длинными деревянными рукоятками.

4

Младший лейтенант Борис Соснин наотрез отказался переправиться на левый берег. Отдышавшись в укрытии, что наскоро устроила медсестра Надя под крутым склоном берега, Соснин собрал все силы и поднялся на ноги. Болел затылок и волнами накатывала тошнота…

Вдруг младший лейтенант заметил, что на берегу там и тут бродят бесцельно или сидят группками и в одиночку солдаты. Было их десятка три.

— Откуда они? — оживившись, спросил он Надю.

Взмокшая и едва державшаяся на ногах девушка устало ответила:

— Моя забота — раненые. Вон их сколько, товарищ гвардии младший лейтенант.

— Помогите подняться.

С помощью сестры Соснин встал и подозвал к себе солдат. Выяснил: все они с разбитых плотов. Добирались до правого берега кто как мог — и вплавь, и на бревнах, и на досках, а четверо гвардейцев из соседнего полка уцепились за перевернутую вверх дном тяжелую лодку и проплыли не меньше пяти километров. Сильное течение долго мешало причалить к берегу, и все-таки они преодолели поток и высадились в районе буерака.

Младший лейтенант с волнением отметил про себя: никто из выбравшихся на этот берег солдат не бросил оружия. А ведь в воде оно пудовое.

— Не робкие ребята! — похвалил солдат Соснин. — С этой минуты — я ваш командир. — И представился, пружинисто приложив руку к виску. — Гвардии младший лейтенант Соснин. — Отыскав глазами высокого сержанта со свежим шрамом на лице, приказал: — Позже составьте список. Назначаю вас своим помкомвзвода.

Дал знак двум солдатам, чтобы они помогли ему взобраться на кручу и приказал своему вновь сформировавшемуся взводу:

— За мной!

Карабкались долго. Слишком крут оказался подъем для человека, пострадавшего от контузии. Но волевой, упрямый младший лейтенант не давал себе поблажки. Худой, высокий, с густой курчавой шапкой жестких, как проволока, волос, был он горяч, неудержим в своих порывах.

Добрались до карниза.

— Осторожно. Головы не поднимать. Рассредоточиться по карнизу.

Соснин знал, что первая траншея врага захвачена. И все-таки считал, что осторожность не помешает.

Раздвинув траву, убедился: береговая траншея пуста. Разглядел в бинокль ее дальний край, ходы сообщения картина та же. Подумал вслух:

— Значит, рота ушла вперед.

Но что это? Младший лейтенант приник к окулярам бинокля. Приминая сухие будылья к траншее, полз человек. Вот оп вскочил, в несколько прыжков достиг окопа и спрыгнул в него. «Зачем нашим ползти к уже захваченной траншее? — задал себе вопрос Соснин. — Немцы! Это же немцы…»

Все стало ясно. Гитлеровцы, убедившись, что прибрежные траншеи пусты, занимали их, чтобы отрезать роту, ударить по ней с тыла и уничтожить. Шли секунды… Один за другим солдаты в серых мундирах прыгали в траншею, рассредоточивались вправо и влево.

Соснин передал по цепи:

— Приготовиться к атаке!

Доложили: отделения готовы. Солдаты бросились вперед. Они свалились на врагов, как снег на голову.

Автоматные очереди, взрывы гранат, ликующее «ура!»… Услышав шум в береговой траншее, Денис понял, какую ошибку допустил, не закрепившись в ней. От связного, присланного Сосниным, он узнал, кто пришел к нему на помощь.

— Гвардии младший лейтенант предлагает влить сформированный им взвод в состав роты.

— Кто же откажется от пополнения? — живо отозвался Денис. — Передай Соснину, чтоб прислал список взвода. Кто, откуда…

Вместе со списком взвода младший лейтенант прислал сведения о потерях. При штурме уже, казалось бы, прочно захваченных окопов погибли трое и получили серьезные ранения пятеро солдат.

«Не умею, не умею я вести бой, нет у меня тактической сметки, — поедом ел себя Денис. — Эти три человеческие жизни на моей совести. Надо поскорее сдать роту младшему лейтенанту Соснину…»

Поддавшись чувству неуверенности, Денис поймал себя на пугающей мысли: сможет ли рота удержать плацдарм на левом фланге полка? Слева должны были действовать подразделения соседней армии, но переправились они или нет — Денис не знал. Если нет, то как удержать фланг плацдарма?

Свон сомнения выложил парторгу.

Козлов и до этого разговора по растерянному виду Дениса догадался, что творится у того на душе. Тяжко ему, это ясно. Проучили немцы. Но оно и неплохо — за одного битого двух небитых дают.

— Ну, что, браток, волнуешься? — Козлов, осунувшийся, бледный, похлопал Дениса по руке. — Напрасно. Видишь, какой кусок земли отвоевали!

— Так-то оно так, товарищ гвардии младший лейтенант. Только будь на моем месте настоящий командир роты, сейчас мы бы у Мишина Рога вели бой. Может, все-таки вам командовать ротой? Или Соснину?

— Командуй… Ты в училище был… Или тебе офицерских погон не хватает?

У Дениса запылало лицо. По уставному повернулся и нос к носу столкнулся с ординарцем Гостева Женей по прозвищу Раскудря-Кудрявый. Одежда на нем промокла до нитки и была перепачкана в глине.

— Мне что прикажете, товарищ гвардии сержант?

— А ты откуда взялся?

— По приказанию младшего лейтенанта, — он взглянул на Козлова, — переправлял на левый берег раненых. Разрешите приступить к исполнению своих обязанностей?

Чулков взглянул на висевшую у пояса ординарца флягу.

— Дали бы попить, во рту как в Сахаре…

Раскудря-Кудрявый быстро отстегнул флягу. Денис жадно приник к горлышку и едва не задохнулся.

Водка!

Сделав над собой усилие, проглотил заполнившую рот горькую обжигающую жидкость и как ни в чем не бывало вернул флягу ординарцу.

— Почему у тебя вода горькая?

Тот неуверенно, с опаской понюхал горлышко фляги.

— Верно, с душком… — Сделал преувеличенно честные глаза: — Может, днепровская вода попала, товарищ гвардии сержант?

— Днепровская? Ну, вот что: иди разыщи санитара и сдай ему эту днепровскую воду. Ясно?

— Так точно!

— Выполняй.

Ординарец вздохнул и сделав четкий поворот отправился искать санитара.

В траншею спрыгнул младший сержант Серегин, посланный на поиски связистов.

— Товарищ гвардии сержант. Никого не нашел из взвода связи на этом берегу, — доложил он.

— Вот что, Серегин. Кровь из носу, но связь наладить. Возьми с собой Карасева и Дергачева.

— Есть наладить связь! — ответил младший сержант.

Едва Серегин и двое бойцов успели уйти, как перед траншеей один за другим разорвались несколько снарядов. Вслед за ними стали хлопать мины. Едкий желтый дым пополз по земле. Артподготовка, сейчас последует атака. Вернулся ординарец, Денис послал его по взводам предупредить, что сигнал к контратаке — красная ракета.

Еще рвались мины, когда Денис увидел в бинокль поднявшиеся немецкие цепи. Противник атаковал не только на участке роты. Цепи гитлеровцев видны и справа. Там воробьевцы, а дальше, наверное, рота Себялинского и передовые штурмовые группы третьего батальона во главе с комбатом Заваловым.

Плохо, что сосед слева так далеко. На левом фланге ухо надо держать востро. В трясине могут быть проходы.

Рассвело, и уже лучи солнца высветили окрестные холмы. Чулков попытался разглядеть в бинокль картину боя у соседей справа. Но порыжелое жнивье быстро затягивалось пылью и желтым дымом от взрывов.

На участке роты атакующие стремительно приближались. Но метров за двести пятьдесят от траншеи они залегли, поползли, затем, петляя, начали двигаться перебежками. А ведь рота еще не открывала огня. Значит, гитлеровцы боялись. Когда до фашистов осталось метров сто, рота открыла огонь. Немецкая цепь начала откатываться к своей траншее. В тылу у нее замелькали черные фигурки. Вот они появились на фланге и начали палить из ручных пулеметов.

— Ведь это же эсэсовцы! По своим строчат! — удивился стоявший в окопе рядом с Чулковым младший лейтенант Козлов.

— Верно. Заградители. Черт знает, что могут сейчас сделать!

Гитлеровцы прекратили отход. Вскоре снова двинулись в атаку. На этот раз — двумя эшелонами, цепь за цепью. Когда первая цепь, лежа, вела огонь, вторая под ее прикрытием перебегала.

Вести прицельный огонь по двум цепям было труднее — приходилось то и дело менять прицел. Потери немцы несли незначительные, они казались неуязвимыми.

— Женя! — позвал Чулков ординарца. — Беги во взвод Кокарева. Пусть бьют только по второй цепи. Первую возьмут на себя остальные.

Этот маневр вскоре дал себя знать. Немцы прекратили перебежки и поползли к траншее по-пластунски. Поражать их стало трудней, зато продвижение атакующих замедлилось. Да и потери гитлеровцы продолжали нести. Там и тут на золотистом жнивье замерли неподвижные комочки мышиного цвета.

Чулков перевел бинокль на левый фланг и оторопел. В траншее, занимаемой взводом Старостина, разгоралась рукопашная. Линия обороны напоминала вогнутую дугу, потому-то гитлеровцам и удалось достигнуть фланга.

— Вадим! — позвал Денис и когда тот подбежал, сунул ему в руки бинокль. — Видишь что делается слева? Бери отделение и бегом на помощь Старостину.

Вадим вскоре вернулся и доложил: когда он примчался к Старостину, рукопашная кончилась. Ни один из ворвавшихся в траншею гитлеровцев не ушел.

На правом фланге атакующие не выдержали огня, начали откатываться.

Рванув из-за пояса ракетницу, Денис выстрелил. Красная ракета прочертила дугу на пронзительно голубом утреннем небе.

Перемахнув через бруствер, Денис побежал вперед. Услышал за спиною топот ног — рота шла за ним. Наступил наивыгоднейший момент — контратакующие, прикрытые двумя цепями немцев от губительного пулеметного огня, были неуязвимы. Теперь главное — догнать врага, на его плечах ворваться в траншею.

— Быстрее! Быстрее! — звенящим голосом понукал Денис подчиненных.

Отметил: ординарец Раскудря-Кудрявый мельтешил перед ним — явно прикрывал.

— Приготовить гранаты!

Влево и вправо покатилось:

— Гранаты!.. Гранаты!..

— Бросай!

Вырвав шнур у трофейной гранаты, Чулков с силой метнул ее. Угодил в спину гитлеровца.

— Ложись!

Упал сам. Взрывы многих гранат дохнули горячим воздухом. В пылевой мути темнела фигура немца. Он сделал два неверных шага и свалился.

Но беда не обошла и роту. Дело в том, что дистанционный взрыватель немецкой гранаты этого типа срабатывал медленнее, чем у наших гранат Ф-1 («лимон-ка») и РГД. Поэтому метнувший немецкую гранату солдат должен был из предосторожности упасть. Однако, увлекшись преследованием, некоторые из бойцов не успели лечь и сами пострадали от осколков.

Пыль осела. Позади вражеской поредевшей цепи застучали автоматы. Это стреляли эсэсовцы.

Внезапно стрельба прекратилась. Из немецкой траншеи чёрными букашками выпрыгивали и расползались эсэсовцы. Бойцы перегоняли Чулкова, занимали траншею.

Немедленно надо было решать: закрепиться здесь или с ходу атаковать следующую линию обороны? Не повторится ли ночная ошибка? Вряд ли…

— В траншее не задерживаться! Вперед! Вперед!

5

Следующая траншея оказалась пустой, и это было неожиданной удачей. В окопах обнаружили боеприпасы к автоматам и пулеметам, четыре ящика пистолетов системы «вальтер», патроны к ним и большую партию гранат с длинными рукоятками. Нашли здесь, и продовольствие, что особенно было кстати для проголодавшихся солдат. В термосах сохранился горячий завтрак: толстые свиные сосиски с капустой, в нос ударил пахучий кофе, в ящиках нашлись сухая колбаса, розовое в три пальца сало, яйца с аккуратной треугольной пометкой крошечным штемпелем.

Эти штемпели возмутили сержанта Кокарева:

— И русских блох, поди, стали бы, гады, штемпелевать, завладей Россией.

Солдаты, не евшие с вечера, поглядывали то на ящики с продуктами, то на командира. Ждали команды: «Разобрать продовольствие по отделениям!»

Чулков медлил: вдруг продукты отравлены? Когда подошел Козлов, поделился с ним своими сомнениями. Тут перед ними вырос Раскудря-Кудрявый.

— Разрешите доложить, товарищ комроты: химический анализ проведен по всей форме — проба с продуктов снята лично мною. Если не загнусь вскорости, кушайте на здоровье.

— Кто же тебе-позволил? — тихо, измученным голосом спросил Козлов.

— Докторов у нас, товарищ гвардии младший лейтенант, не имеется, а кому-то ведь надо первому?

— Ну что ж, тогда действуй за начпрода, — сказал Денис. — Распределяй по отделениям и взводам. Оставь кое-что на обед и ужин.

— На ужин-то, поди, и наши поднесут, — хитровато ухмыльнулся Женя, — стоит ли оставлять, товарищ гвардии сержант? Оголодали ребята.

Командиры взводов одобрительно улыбались, ясно было — они на стороне ординарца. Все же кой-какой запас Чулков попросил оставить: кто знает, что может случиться в ближайшие часы.

Ординарец радостно отозвался:

— Будет исполнено. — И неожиданно тонким голосом, похожим на звук перетянутой струны, готовой вот-вот лопнуть, завопил: — А ну, ат-тделейные!.. У которых солдатушки есть-пить желают!.. В колонну па-аадна-му-у!.. С плащ-палатками в руках, с котелками в зубах!.. Ста-а-анавись!!!

Денис вместе с Вадимом и ординарцем завтракали в блиндаже. Утолив голод, Вадим сказал:

— Я, знаешь, вчера письмо получил от отца…

— От Ивана Ивановича? Ну что он? Как?

— Сообщает о гибели Николая Семеновича… Но я вчера не стал тебе говорить — ты уже знал. А в общем на фронте он, мой папаша. Добился. Большой привет тебе от него.

— Спасибо. На каком фронте, не пишет?

— Само собой — нет.

Денис заметил: во время разговора Вадим временами болезненно морщился, да и сидел как-то кособоко. Спросил:

— Ты что гримасничаешь? Может, немецкое сало не нравится? Так не беспокойся, это все наше, фрицами награбленное.

— Да ранетый он, товарищ комроты, — непримиримо сверкнул глазами в полумраке блиндажа Раскудря-Кудрявый.

— Трепло! — в сердцах бросил ему Вадим.

— А ну, выйдем на свет, — потребовал Денис.

Рана оказалась, к счастью, не очень серьезной: пуля навылет пробила мякоть левой руки под мышкой. Но бинт оказался грязным, пропитался кровью, намотан был наскоро, небрежно. Как выяснилось, Вадим сам себя бинтовал. Денис тотчас взял у ординарца индивидуальный пакет и заново перебинтовал рану. — Ну, Вадька, ты, как ребенок, — сердито сказал он, закончив перевязку. — Сейчас же — к берегу!

Вадим скривил губы в ухмылке и тихонько послал друга к черту. Они начали ругаться шепотом и неизвестно сколько бы времени это продолжалось. Но тут появился боец Карасев, тот что вместе с Серегиным и Дергачевым отправился налаживать связь с батальоном. Был он ранен и едва держался на ногах. Его сообщение было грустным: в двух километрах отсюда заняла оборону вражеская рота, усиленная пулеметами. Окопы немцы вырыли наспех, но хитро — перпендикулярно к реке, таким образом они рассекли линию обороны батальона. К своим теперь не пройти даже низом — узкая полоска берега хорошо простреливается. Связные решили пробраться по воде, но около берега глубина оказалась «с головкой». К тому же течение там очень сильное, продвигаться пришлось с большим трудом.

Их обнаружили и обстреляли из пулеметов. Серегин и Дергачев сразу же исчезли под водой, а ему, Карасеву, удалось выкарабкаться.

Денис попытался уточнить обстановку. Как окопы обращены к ним — тылом или фронтом? Карасев сказал, что тылом. Неужели немцы не знают, что здесь действует рота? Нет, этого быть не могло.

Все спуталось, смешалось, все представлялось в искаженном свете. Созванные для совета командиры взводов не успели выслушать Дениса, как донесся нарастающий рев моторов и показались пикирующие бомбардировщики «юнкерс-87». Они шли над самым берегом.

Взводные стали гадать: к переправе, идут или на них? Ответа долго ждать не пришлось. Первая тройка стала заваливаться на левое крыло, с душераздирающим воем самолеты пошли в пике.

Бомбы взорвались в полосе второй траншеи. А траншея-то была пуста — только что оставили ее. Козлов сразу же оценил этот факт.

— Давай, фрицы, давай! Молодцы!

Ошибка врага доставила бойцам великое удовольствие.

Минут пятнадцать продолжалась бомбежка. Пыль и дым окутали все вокруг. Грязно-серые клубы вздыбились над землей и закрыли солнце.

Денис подумал, что у летчиков старые данные, но ведь их без труда могут поправить. Когда самолеты отбомбились, он приказал взводным:

— Всем во вторую траншею! Бегом!

— Ты что, ошалел? — удивился Соснин. — Отступать? Фрицы ж мигом засядут на наше место!

— Сержант принял правильное решение, товарищ Соснин, — заметил Козлов. — Выполняйте!

Через несколько минут рота заняла подвергшуюся бомбежке траншею. Что с ней стало! Через каждые пятнадцать-двадцать метров воронка, в которой могли бы уместиться по крайней мере три человека.

Пыль еще не осела, а в небе уже снова ревели самолеты. Фашисты пикировали на только что покинутую траншею. Видимость совсем исчезла — сплошная пылевая завеса. Пахло гарью, чад и пыль забивали ноздри, слезились глаза.

Как только самолеты ушли, Чулков выслал вперед на границу видимости разведку. Ничего опасного солдаты не заметили. Покинутая траншея казалась пустой.

— Как ваше мнение? — спросил Денис «младшого». — Думаете, фрицы не успели занять траншею?

— Не веришь разведке, пошли другую.

— Вперед, занять прежние позиции, — передал Денис по цепи.

Преодолели пространство между траншеями. Верно — никого.

Вдруг слева, где находился взвод Соснина, вспыхнула ожесточенная перестрелка. Когда туда прибежал Денис, Соснин был мертв.

Произошло следующее. Заняв траншею, он решил проверить воронки. Две из них оказались пустыми, а в следующей — десяток гитлеровских солдат. Нескольких Соснин успел уложить, прежде чем пули врага сразили его. Будучи смертельно раненным, он еще стрелял. Об этом рассказали взятые в плен гитлеровцы.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

— Товарищ комроты, прибыл майор Баранов.

Слова ординарца как-то не сразу дошли до Дениса. Он сидел в траншее, привалившись к земляной стене. Ныло сердце — жаль было Соснина. С трудом поднялся на ноги.

Баранов… Какой такой майор Баранов? Где он слышал эту фамилию? Майор Баранов, майор Баранов?..

Вспомнил! Это редактор дивизионной газеты «Родина зовет». Писал интересные очерки и зарисовки из окопов. Больше всего нравились солдатам стихи Баранова. Нравились конкретностью, тем, что воспевали не подвиги вообще, а подвиги солдат и офицеров дивизии, людей, которых все хорошо знали.

Денис представлял редактора дивизионки почему-то бородатым, с мощной копной длинных волос, зачесанных назад. А Баранов был обыкновенный фронтовой офицер, усталый и закопченный. Подошел, стряхнул землю с гимнастерки — видно, пришлось ползти — присел рядом, улыбнулся открыто, заговорил. Спустя пять минут Денису уже казалось, что с майором Барановым знаком он давным-давно. Их окружили солдаты, долго не давали редактору расспросить о делах роты — забросали встречными вопросами. Всем хотелось знать, как воюют другие, все жаждали новостей.

Майор понял солдатскую нужду и рассказал все, что знал сам.

Нелегкой оказалась обстановка к рассвету в батальоне майора Тюрина. Две передовые роты ворвались в Крутогоровку. Это превышало задачу, поставленную перед батальоном на сегодняшний день. Но как не воспользоваться случаем, когда враг бежит? С ходу брали траншею за траншеей. И, главное, с малыми потерями.

Вскоре гитлеровское командование спохватилось. Оно установило, что действуют против них всего две роты. (Остальные еще не успели переправиться).

Батальон Тюрина атаковала свежая часть из резерва, охватила фланги.

В предрассветной мгле по цепи пронеслось страшное слово: «окружены». Майор послал за капитаном Золотовым. Веселый, подвижный капитан, казалось, никогда не уставал и везде успевал побывать. Его любили за безудержную храбрость, доходившую порой до безрассудства. Но странное дело — безрассудство никогда не кончалось для капитана бедой.

Только такому офицеру по плечу было задуманное командиром батальона. — Вот что, Вадим, Или голова в кустах, или грудь в крестах. Что по душе?

— Это смотря, что надо сделать, — в обычной для пего веселой манере ответил Золотов.

Тюрин развернул карту. Разговор закончил словами:

— Успех операции возможен при единственном условии: если успеем до рассвета…

— Успеем, — твердо ответил капитан.

Через несколько минут звонко и грозно загремело, заухало на восточном конце Крутогоровки, где был возможен единственный выход из клещей. Немцы, уверенные, что именно на этом участке завяжется бой, сосредоточили здесь основные силы. Но против них действовало, отвлекая, одно отделение. А роты под командованием Тюрина и Золотова тем временем ударили в западном направлении, обошли фашистов и атаковали с тыла. У врага создалось впечатление, что на помощь окруженным подошли свежие силы. Немецкий батальон в беспорядке стал отступать и побежал, опасаясь окружения.

Этого и добивался майор Тюрин. В узком месте, которое враги никак не могли миновать, заблаговременно были установлены два трофейных пулемета. Они устроили «горячую» встречу гитлеровцам.

К рассвету Крутогоровку все-таки пришлось оставить — надо было сохранить силы. Если ночью противника удалось ввести в заблуждение, то днем он непременно сориентируется в обстановке.

Собрали оружие и боеприпасы. Последнее было кстати: переправлять боеприпасы через Днепр — не простая задача. Позиции оставили незаметно, чтобы дезориентировать противника.

— Мы слышали грохот справа от нас. Может, это у Тюрина? — спросил кто-то, прерывая рассказ Баранова.

— Это другое, — возразил майор. — Переправу бомбит фашист. Крушит все, подлец. Пока наша авиация не подойдет, придется держать плацдарм наличным составом. Назад пути все равно нет.

— Это точно, товарищ гвардии майор, — согласился Денис.

В течение следующего часа рота отбила еще две вражеские атаки. Затем Денис поднял солдат в контратаку. Не сделал и десятка шагов, как вдруг молния вспыхнула перед его глазами, и сильная воздушная волна опрокинула навзничь.

Очнулся Денис от того, что голову его мотали из стороны в сторону, причиняя острую боль.

— Вы что, с ума сошли! — громко сказал он, вырываясь. — Колотите и колотите по голове!

А голову, оказалось, перевязывали.

— Ожил комроты, — весело, но, как показалось, шепотом сказал кому-то ординарец.

Денис поймал взгляд Вадима. Тот стоял в некотором отдалении. Губы его шевелились, но слов Денис не услышал. Сообразил: контузия.

— Где мы? Как атака?

— Сбили немца, опрокинули! — на ухо прокричал Вадим.

— Потери?!

Вадим махнул рукой.

— Ну?

— Не считал! Думаю, половина роты, полегла! Кокарев доложит.

Полежав еще минут пять, Денис поднялся. Подошел майор-Баранов с немецким автоматом на плече — трофей. Во время атаки он действовал в боевых порядках как рядовой.

— Ну, командир, мне пора на тот берег. Газета должна выйти в срок. А материалу набрал на два номера.

Преодолевая головную боль и тошноту, Чулков проводил майора по траншее до места, откуда надо было ползти по-пластунски.

Во время передышки бойцам удалось пообедать пригодились оставленные про запас продукты.

Появился Вадим с немецкой рацией за плечами. Подробности о том, как он добыл рацию, рассказывали солдаты. Заметив метрах в двухстах от траншеи двигающийся штырь антенны, Вадим с отделением отрезал путь вражескому радисту. Тот отстреливался, ранил двоих солдат, но и его нашла пуля. Рация оказалась исправной. А нуждались в ней больше, чем в пище. Связи с батальоном до сих пор не было. Час назад от командира полка Раденко прибыл радист, каким-то чудом переплывший Днепр. Добрался до траншеи, но перед тем как перевалиться через бруствер, попал под обстрел, и радиостанцию насквозь пробила пуля. Еще утром к роте случайно прибился радист-кавказец. Однако и у него рация была неисправна.

Два радиста, которых свел случай, колдовали теперь над трофеем. Денис поинтересовался, есть ли надежда на связь? Заверили оба в один голос:

— Есть, есть.

Наконец ординарец доложил:

— Связь установлена, товарищ гвардии сержант.

Денис помчался к радистам. Голова по-прежнему кружилась и болела. Казалось, ее стянули стальным обручем. Тошнило, однако крепился. Главное — есть связь.

— Быстрее, быстрее, товарищ комроты, — кричал полковой радист. — Питание кончается! Умеете обращаться с рацией?

Чулков взял микрофон, доложил как положено. В ответ послышался не очень четкий, властный голос, который показался, знакомым. Собеседник, однако, не представился.

Разговор был предельно осторожным — говорили открытым текстом. Дениса поздравили с одержанной победой. В ответ он намекнул на потери, но почувствовал: вряд ли его поняли. Разъяснять и уточнять не решался. Сообщил, что в роте остался единственный офицер — парторг Козлов. В ответ услышал предостережение — меньше слов и приказ: продержаться до ночи. Возможно, в ближайшие часы у них кое-кто появится. А до той поры он, командир роты, обязан…

Голос собеседника начал слабеть и смолк совсем. Чулков некоторое время дул в микрофон, встряхивал его, кричал: «Алло, алло». Увы, все напрасно.

— Не поможет, товарищ гвардии сержант, — сказал полковой радист. — Питание кончилось.

Денис с сожалением передал ему наушники. Ну, ничего, кажется успел сказать все, что нужно. Но тут же спохватился: да ведь он главного не сказал! Нужны боеприпасы, горячее питание, медикаменты… Досадуя на себя, рассеянно спросил:

— Ас кем я говорил?

— Как это с кем? — удивился радист. — С командиром дивизии.

Денис некоторое время обалдело смотрел на радистов. Он-то думал, что говорит с кем-то из офицеров батальона. В блиндаже Денис собрал командиров взводов и коммунистов, доложил о разговоре с командиром дивизии, о приказе продержаться до ночи. В заключение сказал: огромную на них ответственность возложил командир дивизии, тем более обратился к ним лично.

Поднялся Козлов. Помолчал, вглядываясь в лица. Строго и просто, без патетики, сказал:

— Клянемся, что не уйдем отсюда, пока живы.

2

Надо было подсчитать боеприпасы. Денис откинул плащ-палатку, прикрывавшую вход в блиндаж, и увидел сиявшего белозубой улыбку старшину Буровко.

Начали хлопать друг друга по плечам, обнялись. Денис нащупал за спиной старшины катушку с телефонным проводом.

— Ура! Связь! Наконец-то! А что там, как?

У старшины была куча новостей. Капитан Бобров едва не погиб. С переправой совсем худо, враг бомбит и бомбит, проклятый, все топит, все разбивает.

— А как в полку? Как другие батальоны?

— Э, другие! Про других я нычого нэ знаю.

— Ну все-таки? — не отступал Денис.

— Отличився батальон Завалова та сусид наш Воробьев. Орлы. Кажуть, геройски воюють, а я ж толкую — мои хлопцы усим нос утруть.

Старшина ухитрился перебраться через реку с полной лодкой разных запасов. Самое главное — катушки! Чулков их тотчас пустил в ход. Ни одного телефониста у них уже не осталось. Пришлось поручить дело радистам.

Порадовал старшина и другим ценным подарком. Двадцать автоматов ППШ с круглыми дисками, новенький 82-миллиметровый миномет с добрым запасом мин! В их положении миномет очень кстати.

Лодка старшины оказалась вместительной. А главное — с мотором. Отыскал он ее у рыбаков.

Буровко все присматривался к Денису, будто оценивал. Прислушивался к его разговорам со взводными, его распоряжениям. Когда опять остались вдвоем, разулыбался:

— Молодец. Вже командир роты. Колы так дальше пийдэ, то скоро генералом станешь. Тильки вот… — старшина поколебался и продолжал: — Тут бач яка заковыка… Спокойнее треба быть, тверже командовать. За всих усе нэ зробишь.

Точно подметил старшина. Чулков действительно старался за всех сделать сам. Эту ошибку извечно повторяли многие молодые командиры.

Из Мишина Рога немецкая артиллерия повела беглый огонь. Впереди и сзади загрохотали частые разрывы.

— Опять началось, — сказал Денис. — Вы, Сергей Кузьмич, побудьте здесь, а я — к Кокареву.

Вид у Кокарева был обескураженный. Чулков понять не мог, что с ним происходило? Всегда подтянут, уверен в себе, а тут глаз от земли не поднимает.

— В чем дело? Чего ты рукав, жуешь?

— Самонов пропал, — выдавил из себя командир взвода.

Денис стал выяснять обстоятельства. Кокарев рассказал, что решил помочь человеку взять себя в руки — все же товарищ по училищу. В горячке боя снова назначил Самонова командиром отделения. Сначала вроде бы помогло, при отражении атаки Симонов командовал неплохо. Но когда атака повторилась, опять заметался, приказания отдавал путаные, в штыковой прятался за спины солдат. А потом и вовсе пропал.

— Может, ранен, убит?

— Все обыскали. Нигде нет. — Кокарев замялся. — Конечно, может, и не он, только тут солдат один видел… Утонул, говорит.

Солдат из взвода Кокарева подтвердил: он видел, как Самонов кубарем скатился с обрыва и бросился в Днепр. Но проплыл всего метров двадцать-тридцать. Ушел ко дну.

— Тут разобраться надо, — задумчиво сказал Денис. Хотел было приказать удрученному командиру взвода написать рапорт, но было уже не до того… Фашисты пошли в контратаку. Жали на фланги. Особенно на правый — тут они, видно, заметили слабинку.

Вражеские пулеметы не давали поднять головы. На глазах гибли люди. А гитлеровцы ползли и ползли. Наконец поднялись… Их встретили шквальным огнем и вынудили отойти на исходные. Так повторялось трижды. Потом атаки прекратились.

Когда умолкли взрывы, трескотня пулеметов и автоматов, Денис из конца в конец обошел траншею. Воронки, разбитые укрытия… Восемь убитых, шестеро раненых.

Вызвало тревогу состояние солдат. Они были измотаны до предела. Если дойдет до рукопашной, могут не выдержать.

Денис поделился своими опасениями со старшиной. Буровко оживился.

— Освежить трэба гвардию. Тут нэдалэченько ординарец знайшов две автомобильные камеры. Принести в них воду — ось тоби и душ.

Освежающее купанье — неплохо придумал старшина.

Конечно, опасность немалая — вдруг внезапная атака? Денис поговорил с Козловым. Решили: была не была… Одному солдату вполне под силу поднять две камеры. В каждой по два ведра воды. А озеро Уступ — рукой подать.

Примерно через час в траншее бойцы уже мылись по двое — по трое. Сладко ухали и охали под тонкой струйкой воды. Дожидавшиеся своей очереди, готовые к бою, следили за противником.

За все свои восемнадцать лет Денис не испытывал большего блаженства, чем от этого траншейного купания. Благотворно подействовало оно и на младшего лейтенанта Козлова. Желтые щеки его порозовели, спала припухлость век, исчезла краснота на скулах.

После купания Денис привалился к теневой стоике траншеи, незаметно задремал.

Разбудил его окрик часового:

— Стой! Стреляю…

В ответ — спокойный и властный голос из неглубокого ложка, что выходил к траншее:

— Тихо, гвардеец. Тихо.

— Прошу не поднимать головы, — предостерегающе крикнул Чулков, выглянув из окопа. — Ложок простреливается.

Три офицера, распластавшись на земле, поползли медленней. Наконец, приблизившись к траншее, броском достигли ее и перескочили бруствер. Первый — капитан Бобров, комбат. За ним полковник Коваль с адъютантом. У всех троих гимнастерки в пыли, на лицах следы от струек пота.

Денис вытянулся по стойко смирно. Надо было докладывать, а он молчал. Комдив вскинул взгляд на капитана, кивком указал в сторону Дениса.

— Он?

— Так точно, товарищ гвардии полковник.

— Вы что же, товарищ гвардии сержант, языка лишились? — весело поинтересовался комдив. — Ну, давай присядем. — Полковник показал глазами на ящик из-под гранат. — Садись, не стесняйся.

Денис опустился на ящик, как во сне. И сразу пришел в себя. Набрал полные легкие воздуха, бойко начал докладывать:

— В четыре тридцать штурмовая группа в составе семнадцати человек высадилась на правом берегу Днепра. Захватили траншею примерно на двести-двести пятьдесят метров по фронту. Использовать панику врага полностью не удалось из-за тяжелого ранения командира роты. Сначала роту принял командир первого взвода младший лейтенант Козлов, а после его ранения пришлось возглавить мне. Из-за этой заминки упустили выгодный момент для развития дальнейшего наступления…

— Гм… Критически мыслящего командира воспитали в батальоне, — вроде бы одобрительно, но в то же время насмешливо заметил полковник. И, посерьезнев: — Сколько отбито контратак?

— Как их считать? Все время отбиваем и сами атакуем,

— А точнее?

— Четыре, — вмешался Бобров.

И откуда он все знает?

Собравшись с мыслями, Денис вполголоса стал рассказывать о мужественной смерти гвардии младшего лейтенанта Соснина. Не мог не сказать он и о своем парторге роты Козлове.

— И роты не было бы, не будь парторга!

— Оценим их подвиги, по достоинству оценим, — кивнул комдив. Увидел стоявшего в стороне Буровко, — А, Сергей Кузьмич, и вы здесь! Опередили, опередили командира дивизии.

Денис увидел, как заалело от счастья и оказанной ему чести лицо старшины Буровко. В очень и очень редких случаях полковник Коваль называл своих подчиненных по имени-отчеству.

Комдив взглянул на капитана Боброва.

— Начнем с осмотра, товарищ гвардии капитан.

— Пусть командир роты покажет оборону.

Давно Чулков ждал этих слов. Очень было неспокойно у него на душе. Вдруг контратака или обстрел — тяжелым бременем ляжет на него ответственность за безопасность высокого начальства.

Коваль осмотрел оборону, поговорил с солдатами. Командиров взводов и отделений приказал собрать в блиндаже. Перед ними одобрил действия роты. Строго заметил, что следует еще больше укрепить фланги, так как действуют они оторванно от батальона. Замечаний набралось множество. И в каждом — забота о жизни солдат, о боеспособности роты.

Затем подал команду «смирно!», комдив объявил, что официально назначает гвардии сержанта Чулкова командиром роты и возлагает на него всю ответственность за выполнение задания командования.

Денис не нашел слов для ответа, только переступил с ноги на ногу, грубейшим образом нарушив команду «смирно». Полковник, однако, сделал вид, что не заметил нарушения.

— Благодарю всех за проявленную в боях гвардейскую доблесть!

— Служим Советскому Союзу!

Начальство отбыло. Все облегченно вздохнули. Чулков вздрагивающей ладонью вытер со лба холодный пот.

3

Комдив, наверное, не успел еще добраться до берега, когда гитлеровцы вновь атаковали. Сначала «сыграл скрипун» — немецкий шестиствольный миномет. Мины взорвались позадитраншеи. Об этом миномете слухи ходили разные. Денис постарался засечь место расположения «скрипуне»,

В траншее ему пи глаза попался незнакомый младший сержант.

— Кто вы такой?

— Где командир роты? — вопросом ответил тот.

— Я командир роты.

— Приказано поддержать вас минометным огнем.

— Отлично. Видите дом со скворечником на шесте?

— Вижу. Что там?

— Шестиствольный миномет.

— Это он ревел?

Не ответив, Чулков спросил:

— Может, и связь у вас есть?

— Меня сопровождает связист, — показал минометчик на солдата, который устраивался в траншее с телефонным аппаратом, расширял ячейку в траншее. Рядом возился другой солдат — подвешивал на плетневую стену хода сообщения телефонный провод. Видимо, командир дивизии прислал сюда и минометчиков, и связистов.

Младший сержант-минометчик начал обстрел не очень удачно, но потом разошелся. Дом со скворечником от мощного взрыва исчез, будто его и не было. Не успел вовремя сменить позицию «скрипун» и взорвался на собственных минах.

Одну за другой накрывал минометчик цели, которые указывал Денис. С двух-трех мин.

— Кто у вас командир взвода? — поинтересовался Денис.

— Гвардии старший сержант Костров.

Вот так неожиданность!

— Капитоша?.. То бишь… Леонид Костров?

— Так точно, Леонид. А вы его знаете?

— Еще бы. С детства друзья.

Денис попросил соединить его с Костровым, но связь вдруг оборвалась. Да и некогда уже было разговаривать — с трех направлений двинулись гитлеровцы на позицию роты. Атаковали силами полубатальона. Теперь численное превосходство противника Дениса не пугало. Рота имела достаточно огневых средств, чтобы отбить атаку. И все эти средства были немедленно пущены в дело.

Потеряв больше трети солдат, фашисты залегли и стали окапываться. А стрельба не умолкала. Денис приказал бить короткими очередями, строго прицельно, чтобы заставить атакующих отступить на исходные позиции. Бой разгорался.

Тринадцать часов миновало с того момента, когда рота ступила на правый берег. Тринадцать часов под огнем. Две рукопашных… Если бы Денису Чулкову раньше сказали, что есть люди, способные такое выдержать, он бы ни за что не поверил. А они выдержали. И держались. И не сомневались в том, что продержатся столько, сколько необходимо. Минометный взвод, которым командовал Ленька Костров, попал в трудное положение. Минометчикам выделили понтонную лодку с мотором, но ее разбило прямым попаданием снаряда. При взрыве двоих ранило. Очень было досадно, обидно, да что поделаешь: минометы тяжелы, а надежный плот быстро не построишь.

— Ждите парома, — приказали из штаба батальона!

Паром появился сверху по течению. Вильнув влево, вправо, ловко увернувшись от снарядов и мин, он укрылся в бухточке за тальниковыми зарослями. Артиллеристы стали вкатывать на палубу пушки. Минометчикам Кострова было приказано погрузиться под настил. Начни посудина тонуть, выбраться оттуда было бы невозможно — единственный лаз на носу оказался узким, неудобным.

А грохот канонады все нарастал. Пришлось установить строгую очередность экстренного выхода, если случится беда.

Вот мощно взревел дизель. Задрожали стенки парома. По верхней палубе будто замолотило многопудовой кувалдой. Не сразу поняли, что все это означало, потом догадались — взрывы рядом, на воде.

Вдруг дизель заглох.

— Что случилось? — крикнул Ленька.

— Осколок…

Паром понесло вниз. Взрывы вокруг не утихали. Ленька вывел наверх половину взвода и уложил на верхней палубе. Сам устроился на носу, готовый ко всему. Случись прямое попадание — всех не уничтожит. Будут обломки, за них можно уцепиться…

От злости за собственную беспомощность мутилась голова. Хотя бы весла были!

Но вот мотор чихнул. Раз, другой, третий… И взвыл, заработал. На пятом километре развернулись и медленно поползли вверх по течению — паром снесло на стык между дивизией и соседней армией. Обстрел продолжался, и офицер, командир артиллеристов, принял решение пристать к левому берегу, чтобы уберечь людей от верной гибели. С полной выкладкой за плечами минометчики бегом устремились к тому месту, откуда начали форсирование. Со штабом батальона связаться не удалось, пришлось действовать самостоятельно. Разместив взвод в укрытии, Ленька побежал к берегу, где саперы с грузовиков сбрасывали прибывшие, наконец, понтоны. Схлестнулся с сержантом-понтонером, едва не дошло до оружия. Увидев побелевшие от бешенства Ленькины глаза, сержант смягчился.

— Бери любой понтон, отвечу, коли что.

Начали погрузку. Мишка Кузнецов, черный как негр, не очень складный солдат, уронил в воду минометный ствол. Под артиллерийским огнем всем взводом ныряли в холодную воду, пока не отыскали потерю. Наконец, отчалили.

На случай, если снова заглохнет мотор, плыли под углом к течению, забираясь повыше, чтобы оттуда с помощью весел попасть на нужный участок правого берега. Бутылочного цвета столбы воды, поднимаемые взрывами, сопровождали понтон на всем пути. Но каким-то чудом снаряды и мины пролетали мимо, ни один из бойцов даже раны не получил. К понтону прибилось множество рыбин, оглушенных взрывами. Перевернувшись белым брюшком вверх, они плыли и плыли вниз по течению.

Неподалеку от правого берега врезались в песчаный нанос. Удар оказался неожиданно сильным: два минометных ствола, лафет-двунога и плита свалились в воду.

Опять пришлось нырять. Сложили все на понтон, а он вдруг стал погружаться — в остове понтона нашли шестнадцать пробоин. К счастью, глубина здесь не превышала человеческого роста. И все же с избытком наглотались днепровской воды. Из последних сил понтон дотащили до песчаной кромки и укрыли его под отвесным берегом.

Воспрянувший духом после досадной промашки со стволом Михаил Кузнецов выловил толстого сома. Когда-то еще к ним переплывут повара! А тут свежеприсоленная, проросшая светлым жирком и к тому же пахнущая рекою рыба была съедена потом в несколько минут.

Солнце уже поднялось высоко, просушило одежду. Пока солдаты приводили оружие в боевую готовность, охранение, выставленное по сторонам, ни разу их не потревожило. Ленька знал, что понтон их сильно снесло по течению влево. Стали искать удобный подъем на кручу и вышли к балке. Поднимаясь по ней, надеялись встретить своих и от них узнать, на чей участок попали. Но в овраге никого не нашли.

Заподозрив неладное, Ленька решил выбраться из балки. Выглянул и обомлел. В ста метрах отчетливо увидел гитлеровцев. Они ползли по кукурузному полю, стараясь зайти в тыл пехоте. На мгновенье ноги й руки стали чугунными. Что предпринять? Обстрелять врагов на таком коротком расстоянии из минометов рискованно, угодишь по своим.

Укрывшись за бруствером старой траншеи, ударили в спину фашистам из автоматов. Поддержали и пехотинцы из траншеи. Когда разгорелся бой, Ленька приказал установить минометы и открыл по немцам огонь.

Атака противника захлебнулась, но и мины кончились. Пришлось возвращаться на берег. Здесь Ленька встретился с группой командира дивизии. Один из офицеров объявил, что неподалеку, в балке, создан небольшой склад боеприпасов. Заведовавший складом лейтенант выделил для взвода группу связистов и от имени полковника Коваля приказал Кострову поддержать пехоту минометным огнем.

— Ни на шаг не отступать. Здесь сейчас завязывается тугой узел. Мишина Рога сегодня нам, по всему видать, не захватить, но удержать достигнутое обязаны до ночи, пока не подойдут резервы. Задача ясна?

— Так точно.

— Выполняйте.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Сначала Денис подумал, что гитлеровцы не выдержали прицельного огня. Они перестали окапываться и уползли в свои траншеи. Стало тихо. И в тишине издалека отчетливо донесся знакомый гул танковых моторов.

На склоне дальнего пологого холма появились пылевые облака. Танки медленно приближались. Денис насчитал двадцать машин. Пулеметы, автоматы, гранаты-лимонки бессильны против стальных чудовищ. Денис смотрел на танки и тоскливо думал:

«Конец? Конец!..»

Подошел старшина Буровко. Лицо мертвенно-бледное, однако старый солдат был спокоен. Сунул Денису чем-то набитый солдатский вещмешок.

— Вот возьми. Не так страшный черт, як его малюют ь.

— Что здесь?

— Противотанковые гранаты. Прихватил на черный день.

— Гранаты! — Денис заглянул в мешок: верно, больше трех десятков противотанковых. Порывисто обнял старшину. — Сергей Кузьмич, спасибо. Ведь это ж… Я к Козлову.

Он помчался по траншее. Раскудря-Кудрявый следом тащил мешок с гранатами.

— Парторг! Здесь противотанковые. Да и немецкие должны еще остаться. Связки нужны.

— Уже делаем, — быстро отозвался Козлов. — Предлагаю вот что: создать двенадцать групп по три человека. Во главе каждой поставить коммуниста или обстрелянного надежного солдата. Группы вооружить противотанковыми гранатами и связками немецких.

— Согласен! — сказал Денис.

Танки скрылись в низине между холмами, слышался только их приближающийся рев. Вот-вот они появятся на ближайшем гребне… Но вместо танков на гребень высыпала орущая толпа. Это были люди в советской защитного цвета форме — военнопленные. Вслед за ними показались танки. Люки открыты. В бинокль хорошо видно, как танкисты скалят зубы. Не стреляют. Просто гонят толпу и смеются. Ясно — прикрываются военнопленными. Одна из машин рванулась вперед и подмяла под себя нескольких отстававших.

— А-а-а! — накатывался издалека вопль обреченных. Денис вскочил на бруствер. В одной руке автомат, в другой — связка с гранатами. Закричал во всю силу легких:

— В заросли, в заросли!!!

Он имел в виду мелкий кустарник в низине. Слышат ли его гонимые фашистами, обреченные на смерть люди? Слышат, нет ли, но передние замедлили бег, кинулись в стороны. Задние продолжали бежать прямо на траншею.

Поднялись на бруствер Вадим Зеленков и Старостин, замахали руками: — Ложись!

— В сторону!

В заросли!

У самых ног» Чулкова резанула очередь. Стреляли из танка.

Денис сделал усилие над собой, чтобы не нырнуть в траншею.

— В заросли, в заросли!!!

Приказал пулеметчику дать очередь поверх толпы. Подействовало. Пленные, — кто ползком, а кто согнувшись, перебежками — устремились в заросли.

Грохочущий столб огня взметнулся перед траншеей. Денис спрыгнул с бруствера. Взрывы зачастили, земля сыпалась за воротник. В ответ захлопали наши минометы. Огонь роты казался сейчас немалой силой. Мины рвались неподалеку от танков.

Люки захлопнулись. Но не все. Несколько танкистов повисло на краях люков, сраженные меткими очередями.

Густо ударили танковые пулеметы. Раздались стоны. Через бруствер перевалились сразу с десяток военнопленных, перепачканных тиной, без поясных ремней. Корявые руки их потянулись к Денису…

— Гранаты! Дайте гранаты!

Военнопленные. Бывшие военнопленные — теперь солдаты.

— Старшина, раздайте немецкие гранаты!

Буровко раздал весь свой запас.

— Огонь! Бей по смотровым щелям! — приказал Денис. Понимал: от такой меры толку немного. Но важно было включить в бой всех и каждого. — Стреляй! Стреляй!

А пленные, из тех немногих, что уцелели, продолжали один за другим прыгать в траншею. Постепенно они приходили в себя и требовали, требовали:

— Гранаты! Гранаты дайте!

Дениса разыскал Козлов.

— Надо сделать так, чтобы новые знали своих командиров взводов. И дисциплина, дисциплина… Их, по-моему, тут больше сотни, и они растеряны. Понимаешь?

— Сделаю сейчас же. Взводные будут временно исполнять обязанности командиров роты.

— Правильно. Это пополнение надо как можно скорее привести в боевую готовность.

Навстречу танкам поползли солдаты с гранатами в руках. Вот один из них перебрался на левом фланге через болотистый бочажок. Скрываясь за камышами, он близко подпустил крайний танк. Бросил сначала противотанковую гранату, а потом связку. Граната разорвала гусеницу, а связка попала в заднюю часть. Повалил черный дым. Танк остановился, неуклюже заворочался, стараясь развернуться, но тотчас стал оседать на левый бок. Дым посветлел, сделался серым, и сразу всю заднюю часть броневой махины охватило огнем.

Откинулась крышка люка. Показался автомат и сжимающая его рука. Дав очередь вслепую, рывком вынырнул из люка танкист, занес ногу через его край и осел. Автомат выпал из рук. Двое танкистов выбрались через нижний люк, их также сразил солдат.

Танк горел — это вызвало оживление в траншее. И тотчас — вторая победа. Минометчики попали в гусеницу тайка. Машина закрутилась на одном месте, ее добили гранатой. Третий танк метрах в двухстах от траншеи попал в трясину.

Подчиняясь чьей-то воле, танки сбавили скорость, но усилили обстрел. Сплошной ливень огня из пулеметов и пушек обрушился на позицию роты. Танки двигались по изрытой земле, их качало, будто лодки на волне, и потому огонь противника не отличался точностью.

Справа от Дениса раздался радостный крик.

Обернулся и увидел: горел еще один танк. Но никто не заметил, как пять танков T-IV обошли траншею со стороны села Мишин Рог. Увидели их только тогда, когда они начали утюжить траншею. Солдаты шарахнулись в болото и тут же были скошены танковыми пулеметами. Денис, схватив две связки немецких гранат, помчался к месту прорыва. Кричал на бегу:

— Пропускай над собой! Бей сзади!

Голос тонул в реве дизелей. На повороте траншеи его едва не сбил с ног незнакомый солдат с расширившимися от ужаса зрачками. Денис ткнул солдата в плечо.

— Назад! Бей гранатой, — и сунул ему одну из связок.

Боль от удара образумила человека. Танк был в десяти шагах. Он медленно накатывался на них. Оба упали на дно траншеи. Леденящий сердце грохот прошел над ними. Вскочили и одновременно бросили связки. Денис попал в башню и большого вреда танку не причинил. Зато солдат угодил в гусеницу, и она разорвалась.

Солдат завопил от шальной радости и бросился под танк, чтобы проскочить под ним на другую сторону траншеи. Но танк взревел, бешено дёрнулся и завалился изуродованной стороной прямо на солдата.

Денис оцепенел — ужасная смерть. Он не заметил, что пилотка съехала на затылок, что надо лбом разорвана кожа и лицо заливает кровь.

— Не двигайтесь, товарищ комроты. Вы ранены!

Это ординарец Раскудря-Кудрявый выскочил из-за танка, кому-то замахал руками. И вдруг охнул, свалился на Чулкова. На гимнастерке чуть пониже левого плеча начало расплываться кровавое пятно.

— Тебе плохо, Женя? Ранен?

Раскудря-Кудрявый с досадой и как-то по-мальчишески отмахнулся рукой.

— Царапнуло, товарищ комроты. — Не спрашивая разрешения, ловко перетянул приготовленным бинтом из индивидуального пакета голову Чулкова.

— Что с танкистами? — спросил Денис.

— Постреляли их, постре… — Плашмя, всем телом ординарец упал на спину.

— Женя!

Денис приподнял его голову, заглянул в глаза. Они угасали.

— Женя! Очнись!

Рванул на груди ординарца гимнастерку. Разорвал одновременно и нижнюю рубашку. Чуть выше сердца сквозь кровь виднелась крошечная дырка.

Женя был мертв.

«Как же он перевязывал меня с такою раной?» — подумал Денис.

Подошел Старостин.

— Плохо, Денис, Придется отходить. Прут и слева, и справа.

— Не отходить, а драться. Если побежим, раздавят по одиночке.

— Нет гранат. Надо в заросли. А то погубим всех.

Дениса била нервная дрожь. В голове зудело: «Нет гранат… Нет гранат…» Он поднял тело ординарца, передал Старостину.

— Похоронить! Вот здесь!

Отчетливо сознавал, делает он и говорит не то, что надо. Заспешил по траншее, высматривая Козлова.

«Неужто отходить?.. Это же конец, конец… Они нас сбросят в Днепр…»

Но другого выхода не было. Задержать на какое-то время танки им может быть и удастся, но остановить эту лавину невозможно. Нет у них таких сил, нет.

От рева моторов вздрагивала земля. Еще несколько минут и рота прекратит свое существование.

Раздалось несколько мощных взрывов. Между танками взмыли темные фонтаны с округлой грязно-серой шапкой. Откуда-то слева донесся орудийный залп, резкий, короткий. Звуки разрывов слились в общий, непрерывный и грозный грохот, от которого заломило скулы и стало больно в ушах.

Один из танков взлетел на воздух. Его тяжелая башня противоестественно легко и лениво отделилась от корпуса и уткнулась дулом в землю неподалеку. Танка будто и не было.

А грязно-серые и сине-черные шапки неумолимо вставали там и тут. От четвертого залпа завертелся на месте еще один танк. Фашисты выбрались через люк, побежали к соседним танкам. Но солдаты не зевали: один за другим танкисты распластались на земле.

Третий танк перевернулся вверх гусеницами и жирно задымил.

Денис, как зачарованный, смотрел на поле, где творилось справедливое возмездие.

Били армейские пушки с левого берега. Помнили о них там и пришли на выручку в самый критический момент. Никогда Денису не забыть этих счастливых минут. Солдаты ликовали, кричали что-то, но что — до его сознания не доходило.

Танки развернулись, и на большой скорости стали отходить. Но тяжелые снаряды армейской артиллерии продолжали разить их. Одиннадцать костров пылало на поле — догорали вражеские машины.

2

Туманно-багровое, задернутое пеленою дыма солнце наполовину скрылось за увалом, на котором белели хаты Мишина Рога.

Денис распорядился, чтобы приступили к ужину. Солдаты не успели даже развязать вещевых мешков, как со стороны Мишина Рога на них свалились «юнкерсы».

Налет застал врасплох. Никто не думал, что фашисты пошлют авиацию в конце дня, когда уже наступили сумерки. Все смешалось. Дыбом встала земля.

Грохота взрывов Денис не услышал. Его выбросило из траншеи и ударило о землю. Вспыхнули в глазах яркие звезды, а потом стало черным-черно. В этой непроглядной черноте он еще долго куда-то летел, плавно и неудержимо…

3

К вечеру почти на всех участках плацдарма бои стали затихать. Дивизия прочно удерживала инициативу в своих руках.

Полковник Коваль с радостью отметит: солдаты оправдали свое гвардейское звание. А ведь он всерьез тревожился. Многие из бойцов не обстреляны, фронтового опыта не имели. Да и молоды. Мальчишки, в сущности.

Лишь на правом берегу показали эти «мальчишки», чего они стоили. Комдив не мог не признать, не всякий вынесет такое напряжение, какое выпало на их долю. Не из донесений такой вывод сделал. Лично проверил, исползал на животе не одну сотню метров.

4

Командующий армией Михаил Николаевич Зарухин читал боевое донесение командира дивизии полковника Коваля.

— Что ж, первый успех достигнут. Завтра он несомненно будет закреплен. Дивизия наступает и будет наступать.

Зарухин посмотрел на своего начальника штаба — полковника Плужника. Усталое лицо, ввалившиеся глаза. Укоризненно покачал головой.

— Отдохнуть, конечно, опять не удалось? Третьи сутки без сна…

Вместо ответа полковник улыбнулся. Генерал вздохнул:

— Как с донесением в штаб фронта?

— Готово. — Плужник положил бумаги на стол.

Генерал прочитал и охотно подписал.

— Завтра, надо полагать, день будет пожарче?

Плужник понял. Термометр в полдень показывал тридцать пять градусов. Но не это имел в виду командующий.

— Жары не миновать. — И добавил, не разъясняя смысла. — Ночью ожидается дождь. Небольшой, кажется.

— Отлично. Поможет переправиться остальным частям.

— Пожалуй, — рассеянно ответил Плужник и, оживившись, спросил: — Командующему фронтом докладывали?

— Минут десять назад состоялся разговор. — Генерал покосился на аппарат «ВЧ». — Одобрил. Сдержанно, правда, прошелся в отношении неудачи комдива Петрищева. Но завтрашний план его удовлетворил. — Михаил Николаевич улыбнулся. — А от меня вам строжайший приказ: выспаться. Отправьте донесение, подпишите самое срочное и спать. До двух ноль-ноль.

— Неужто целых шесть часов подряд?

— Именно подряд. А вы любитель отдыхать с перерывами?

— Да нет.

— Вот и отлично. Спать по-богатырски.

— Будет исполнено.

— Желаю вам, чтобы действительно было «подряд».

Плужник вышел. Мысли генерала тотчас вернулись к дивизии Коваля. Как у него там сейчас? Не предпримет ли противник активных действий ночью? Вряд ли. Гвардейцы измучили, измотали гитлеровцев.

Зарухин встал, заложив руки назад, прошелся по земляному полу хатки. Думал о разгроме армейской артиллерией танкового подразделения. Наверняка фашисты не ждали такого отпора, зная, что противотанковая артиллерия дивизии на правый берег не переправлена. Надеялись пройти по правому берегу Днепра парадным маршем. А что танкам противопехотные гранаты? Но горсточка оборонявшихся все же остановила танки. По донесениям от них осталось два десятка солдат, а может и того меньше.

Фашисты на такое не способны: они храбры тогда, когда чувствуют свое превосходство. А сегодня враги получили хороший урок. Преимущество было целиком на их стороне, и все же они разгромлены. Михаил Николаевич расправил плечи и начал делать гимнастические упражнения. Ночь предстояла утомительная. Надо многое сделать, во многом преуспеть, поэтому и нельзя было чувствовать себя вялым.

Без стука в дверь вошел улыбающийся полковник Плужник, упражнения пришлось прекратить.

«Принесла тебя нелегкая», — добродушно подосадовал командарм, но улыбка на лине начальника штаба знаменовала нечто чрезвычайное и не дурное.

— Я с приятной новостью, Михаил Николаевич.

— Неужто? — С добродушной иронией Зарухин поинтересовался: — Немецкие дивизии добровольно отошли от Днепра?

— Совсем из другой оперы, — не сдавался Плужник. — Членом Военного совета нашей армии назначен ваш сподвижник по гражданской полковник Зеленков.

— Иван Иванович? — ахнул командующий.

— Он самый. Принята радиограмма. Завтра прибудет, о чем и упреждает. Именно так и велел вам передать.

— Ах, ты, язви его! С этим «упреждает» целая история. В школе краскомов дело было. Возненавидел комиссар военспецов из бывших. Я вам рассказывал… разные они были. А он разворошил самую контру. Но и пострадал чудовищно. А насчет «упреждаю»… Мы ведь оба с ним из крестьян. Лоск наводить было некогда. Иван однажды и брякнул с трибуны военспецам: «Упреждаю вас». Так они его шпыняли этим словом постоянно. Где только могли. А он им на зло: «упреждаю» да «упреждаю». Те поняли, наконец, что Иван это специально. И бесились. — Михаил Николаевич вздохнул. — Плохо было бы нам обоим, да ушли на фронт. Ивана они все-таки достали, по меня бог миловал…

Командарм, затаив улыбку, о чем-то задумался. Потом быстро спросил:

— Так когда, говоришь, упредил-то?

— Утром. На фронтовом ПО-2 прилетит.

— Вот и отлично.

— Плужник переступил с ноги на ногу. Он явно не решался что-то сказать.

— Ну? Что-то неладно?

— Сердце не на месте. Разрешите к Ковалю. За два часа обернусь.

— Ну коли так…

Плужник быстро вышел. Генерал проследил за ним взглядом и покачал головой.

— Все-таки с перерывом получилось.

5

Когда самолеты отбомбились, Чулкова нашли в стороне от траншеи. Лицо было залито кровью.

Вадим и старшина Буровко перенесли его в траншею. Вадим опустился на колени, приложил ухо к груди. Сердце не билось. Он слова и снова слушал — нет… Слушали и другие, старались привести в чувство. Но напрасно. Командир был мертв. Командование ротой принял младший лейтенант Козлов.

Погибших во время налета решили похоронить с воинскими почестями. Но фашисты открыли сильный минометный огонь. Пришлось солдатам, лежа на животе, закапывать погибших товарищей в ближайших воронках. В одну из таких братских могил хотели положить и Чулкова, но Буровко запротестовал.

— Нэ можу дозволить этого, друзи, И обратился к Козлову. — Прошу вас, товарищ гвардии младший лейтенант, похоронить его отдельно. Он заслужив это.

Козлов колебался — похороны могли обернуться новыми жертвами. Но как откажешь человеку, которого многие здесь по-сыновьи любили, в том числе и сам Козлов?

— Ладно, согласен. Хорошо бы дощечку найти и написать на ней, кто похоронен.

— Сделаю, — сказал Вадим.

— Тогда несите… Я вас догоню.

Нашли воронку, попытались было углубить ее, но фашистские минометчики засекли их, открыли огонь. Мины ложились все ближе, и работу пришлось прервать.

От усталости едва переводя дух, подполз Козлов. Оп сказал:

— Товарищи, придется хоронить… как есть. Ничего не поделаешь… И скорее…

Вадим всхлипнул и уткнулся лицом в согнутый локоть.

— Плачь, плачь, друже, — старшина мягко провел рукой по вздрагивающей спине Зеленкова. От слез полегчает на душе.

Втроем опустили тело в могилку. Совсем неглубокой она получилась, с четверть, не больше — головой к разбитому блиндажу, из которого торчал конец шпалы. Под ручной лопатой вдруг начал осыпаться песок, образовалась воронка, грозившая сделать изголовье ниже уровня ног. Вадим сдвинул шпалу и положил свою скатку под голову друга. Старшина достал из сумки большой кусок марли, сложил вчетверо, покрыл лицо и грудь Чулкова.

Могилку-углубление засыпали песком.

Потом у изголовья Вадим воткнул винтовку с изогнутым дулом. К ложу ее была прибита доска-рубель, которым хозяйки на скалке «катают» (гладят) выстиранное белье. На гладкой стороне рубеля вырезал слова:

«Здесь похоронен отважный командир

Чулков

Денис Николаевич

(1925 — 1943 гг.) »

Втроем заползли в воронку от мины, присели на корточки. Помолчали. Буровко расстегнул кобуру и вытащил пистолет.

Его примеру последовали Козлов и Вадим.

Буровко тихо сказал:

— Почтим память командира тремя залпами. — Помедлив, скомандовал: — Огонь!..

6

Наступила ночь. С короткими паузами и методичной последовательностью в черном небе с шипеньем взрывались ракеты.

Вскоре прошел сильный и теплый дождь. А когда рассеялись тучи, землю осветила луна. Была она на восходе кроваво-красная, огромная, грозная. Но прошло полчаса, луна поднялась над горизонтом и озарила все вокруг чистым зеленоватым светом. И село Мишин Рог, и приднепровские высотки, одинокие и сиротливые, мягко заливала эта призрачная зеленоватость.

Как только заглохли взрывы, на поле боя вышли похоронные команды, чтобы предать земле погибших. К необходимому, но страшному труду своему большая часть из них уже привыкла. Лишь младший сержант Агафоненко не мог смириться с тем, что он, один из лучших пулеметчиков полка, после ранения в ногу оказался во главе похоронной команды, состоявшей из пожилых нестроевиков. Хотя ему и самому было далеко за сорок, он считал, что рано его списывать в нестроевые. Но приказ есть приказ.

Когда похоронная команда добралась до места, где был похоронен Денис Чулков, младший сержант Агафоненко разрешил своим нестроевикам отдохнуть. К тому часу им уже пришлось основательно поработать, и кто знал, сколько этой проклятой работы предстояло впереди?

Разместились на всякий случай в полузасыпанной траншее. Отсюда хорошо видна была свежая могила шагах в десяти слева. Сидели молча, осторожно курили. При свете луны Агафоненко заметил, что из могилы торчат ноги в сапогах. «Надо засыпать», — решил он и направился с лопатой к могиле. Поддел землю и вдруг увидел, что ноги пошевелились. У Агафоненко волосы дыбом встали. Уж не привиделось ли? От этой проклятой работы и рехнуться недолго. И опять дернулась одна, затем вторая нога…

Сообразил: «Никак второпях живого закопали». Быстро разгреб землю в изголовье могилы, нащупал марлю, осторожно снял ее с лица. «Покойник» всем телом вздрогнул и глубоко вздохнул.

«Как же он не задохнулся? — И вдруг Агафоненко под скаткой увидел большую воронку, уходившую в блиндаж. — Вот откуда воздух-то… Ах, бедолага!»

— Ко мне! — позвал Агафоненко свою команду. — Тут раненый!

Подбежали солдаты, общими усилиями вытащили человека из могилы. Он застонал.

— В медсанбат его. Немедленно. А ну, давайте носилки! — распорядился младший сержант.

Раненого уложили на носилки, и двое солдат унесли их. Над пустой могилой осталась стоять винтовка с прикрепленным к ней рубелем.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Медсанбат разместился в трех хатках чудом уцелевшего хутора на правом берегу Днепра. Переправочных средств не хватало, поэтому хутор до отказа был забит ранеными. Разместили их не только в хатах, но и в палатках, поставленных в садах под яблонями.

Три дня Денис лежал пластом. Гудело в ушах, кружилась голова, иногда мутилось сознание. На четвертый день почувствовал прилив сил. Поднялся с кровати и, пошатываясь, направился к двери. Но не сделал он и пяти шагов, как в хату вошел врач в сопровождений медсестры. Вдвоем они уложили Дениса в постель, сестра сделала укол, а врач отобрал исподнее белье.

— Да, брат, без штанов, как без воды — и не туды, и не сюды, — усмехнулся сосед, раненный в обе ноги. Он покопался у себя под подушкой и бросил Денису на кровать новенькие кальсоны. — Получил по штату, да они мне пока без надобности — носи на здоровье.

Только успел Денис натянуть дареные кальсоны, как в хату ввалились трое раненых в халатах. Один из них был знаком еще по училищу — Николай Сурин из третьей роты, земляк.

— Вот знакомься с орлами, — весело заговорил Сурин. — Сережа Казаков, Федя Силантьев. Оба из батальона Тюрина. Как и мы с тобой — несостоявшиеся офицеры. Оба легким ранением отделались. Я тоже ничего, — он пошевелил пальцами висевшей на перевязи у груди правой руки. — А о тебе, брат, ходят какие-то фантастические слухи.

— Какие еще слухи? — не понял земляка Денис.

— Ничего, значит, не помнишь? Тебя сюда солдаты похоронной команды принесли. Из могилы выкопали, пошевелился ты под землей, что ли…

«Не может быть, — подумал Денис. — Зачем же меня закапывали, если я живой?»

Он поднял недоумевающий взгляд на «орлов» — Казакова и Силантьева. Те смотрели на него во все глаза, точно на какое-то невиданное диво. Сказал:

— В горячке могли и похоронить. Ты знаешь, что было…

— Да знаю, знаю… — поторопился заверить Сурин, — Видели, как у Мишина Рога «юнкерсы» долбали. — Он присел на край кровати рядом с Денисом и тихо, будто по секрету, спросил: — Как самочувствие?

— Голова гудит, иногда слух отказывает, ноги слабоваты, — ответил Денис. Подумав, бросил на Сурина подозрительный взгляд, — А что? В тыл отправят?

— Пока нет, но скоро наладят переправу, и загремишь ты куда-нибудь за Урал.

— Ну, нет, это… — голос у Дениса сорвался. Он перевел дух и возмущенно стукнул по колену. — Никуда не поеду, только в свою часть.

— И мы бы хотели в свою часть, только теперь это дело дохлое. Дивизию-то передали соседнему фронту, теперь она воюет много севернее. — Сурин опасливо огляделся, с таинственной миной заговорил: — Слушай, дело такое…

Из его рассказа Денис узнал, что позавчера в медсанбат приезжал капитан из какой-то особой части. Присматривался, кого можно в эту часть забрать. А берут в нее только комсомольцев, окончивших военное училище. В перспективе — офицерские погоны. Сурина и его двух приятелей капитан обещал забрать. Приедет он дней через десять. Если Денис «приналяжет» на свое здоровье — возьмут и его.

— Решай, — завершил свой рассказ Сурин.

Денис задумался. Попасть в свою часть — ничего иного он не желал. Там Вадим, там Буровко, младший лейтенант Козлов, друзья-… Если, конечно, они уцелели при последней бомбежке… Но дивизия теперь далеко и, скорее всего, Сурин прав — загремишь за Урал. А тут — возможность попасть в особую часть. Если в нее берут только комсомольцев с военным образованием, значит она выполняет не обычные, а опасные и ответственные задания…

— Хорошо, Коля, согласен.

— Ну, вот и порядок в гвардейских частях, — Сурин, удовлетворенный, поднялся. — Выздоравливай. Мы еще завтра заглянем.

2

В последующие дни Денис точно исполнял все советы и назначения врача, за исключением хождения. На ногах он проводил больше времени, чем ему разрешалось. Перед капитаном из особой части надо было предстать бравым гвардейцем.

Однажды не удержался, спросил врача — как же это он в могиле не задохнулся? Тот сочувственно сжал его плечо, сказал с печалью в голосе:

— Чудо, брат, пережил. На фронте чего только не случается!.. Под твоим изголовьем песок в блиндаж осыпался. Оттуда, видимо, и поступал воздух… Живуч и крепок организм. Богатырь. А может в рубашке родился. Сто лет жить будешь, Чулков, — и ушел, хмуря брови.

К концу первой декады октября задул холодный ветер. Денису выдали его гимнастерку, брюки и сапоги.

Однажды утром прибежал Сурин, присел на кровати, всполошенно зашептал Денису на ухо.

— Ночью переправу наладили. Сейчас машины ранеными придут. Ты тоже назначен к отправке в тыл — узнал у сестры Тани. Быстренько смывайся…

— Куда?

— Тут, в саду, есть закуток — с овчаркой не сыщут. Как машины отправят — выйдешь. Капитан-то как раз сегодня обещал быть.

«Закуток» — полусгнившее бревно в зарослях терновника и крапивы — оказался идеальным укрытием. Оттуда Денис слышал, как грузили раненых. У него побаливала голова, временами тошнило, но он терпеливо ждал. Наконец, услышал голос Сурина:

— Эй, гвардии сержант! Вылезай на свет божий!

Денис выбрался из зарослей. Руки горели от крапивных ожогов.

— Ну, наделал ты шуму! — потирая руки от удовольствия, засмеялся Сурин. — Сестры с ног сбились, тебя искавши. Где Чулков, где Чулков?… Я говорю: прогуляться пошел. Куда? Не знаю, мол…

— Капитан прибыл?

— Так точно. Фамилия его Назаров. Сам он сейчас у начальника санбата, пробует выписать тебя на законном основании под надзор врачей своей части. А «студебеккер» его тут неподалеку, у дороги. Пошли.

В кузове «студебеккера» уже сидели «орлы» Казаков и Силантьев. Денис забрался в кузов, поздоровался.

— А вон и капитан, — сказал Сергей Казаков.

Со стороны хутора по-военному размашисто шагал высокий офицер. Денис вылез из кузова на скат, спрыгнул на землю и с трудом удержался на ногах. Подумал: «Хорошо бы я выглядел, растянись на глазах у капитана».

Назаров подошел. Было ему лет двадцать пять. Из-под фуражки выбивалась буйная огненно-рыжая шевелюра. Под гимнастеркой, ладно сидящей на нем, чувствовалось упругое, налитое силой тело. У него были светлые, с насмешливым прищуром глаза. Он посмотрел на Сурина, кивком указал на Дениса.

— Этот?

— Так точно, товарищ гвардии капитан.

Денис вытянулся в струнку.

Острым насмешливым взглядом Назаров будто уколол Дениса.

— В бега, значит, ударился? — И Сурину: — А если ему у нас не понравится — тоже сбежит?

Денис почувствовал, как запылали его уши.

Сурин прокашлялся, сказал вполголоса, с упреком:

— Я же докладывал, товарищ гвардии капитан. Воевать сержант умеет, ротой в бою под Мишиным Рогом командовал. Из мертвых, можно сказать, воскрес.

— Ну, раз воскрес, сто лет проживет. Ладно, перемелется — мука будет. — Испытующе взглянул на Дениса. — Так, сержант?

Сейчас бы надо ответить бодро, молодцевато… Но что-то мешало Денису. Слишком много он пережил за те часы под Мишиным Рогом, слишком много увидел смертей.

— Ничего не перемелется, товарищ гвардии капитан. — Взгляд Чулкова скрестился со взглядом капитана. — Все, что было, остается с нами.

— Ого, да ты философ. — Назаров усмехнулся. — Тогда возьми свои выписные документы, — протянул Денису бумаги. — По местам, гвардейцы! Поехали.

…Выбравшись из скопления машин, «студебеккер» свернул на какой-то проселок и, пыля, помчался в глубь Правобережной Украины. Одну за другой миновали две сожженных деревни. Промчались между двумя шеренгами закопченных печных труб… Третья деревня еще дымилась. Шофер не сбавлял скорости — только ветер свистел в ушах. И было безлюдно.

У Дениса вдруг сердце обдало кровью — бешено забарабанил кулаками по крыше кабины… Завизжали тормоза, «студебеккер» остановился как вкопанный, высунулся шофер, зыркнул злыми глазами:

— Ну, что?..

— Куда гонишь, черт тебя возьми?! — свирепея от только что пережитого чувства страха, заорал Денис. — К немцам в лапы охота? И летит, и летит… Найти надо кого-нибудь, расспросить, где противник.

Шофер часто-часто замигал выгоревшими ресницами, перевел недоумевающий взгляд на попутчиков Чулкова, потом на капптайа, без улыбки наблюдавшего за Денисом, и покрутил указательным пальцем у виска:

— Он что — с приветом?

У Дениса от возмущения дыхание перехватило.

Но тут вмешался Назаров.

— Успокойтесь, сержант. Немцами тут на десятки километров и не пахнет. Пятками сверкают — до границы не остановишь.

Денис от изумления только беззвучно шевелил губами.

Грянул дружный хохот. Водитель, смеясь, махнул рукой, исчез в кабине, вслед за ним — и капитан. «Студебеккер» тронулся.

Спазма сдавила Денису горло. Погнали немцев! Не зря, значит, погиб Соснин, не зря. И Раскудря-Кудрявый… И многие десятки солдат его роты не напрасно полегли. Вон как мчится машина, ветер слезы вышибает из глаз. И стелются под колеса так дорого оплаченные километры. А сколько их еще там, за чертою фронта, до государственной границы?! И после государственной границы?! И сколько еще жизней возьмет борьба за право человека спокойно жить на своей земле?

Денис нагнулся к окну кабины, крикнул:

— Ну чего же ты, как осенняя муха, ползешь?! Гони!

Шофер усмехнулся, покачал головой: «Ну не псих ли?» — и прибавил газу.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Запыленный «студебеккер» въехал во двор крестьянской усадьбы, огороженной плетнем.

Капитан Назаров выпрыгнул из кабины.

Огненно-рыжий, с лохматыми сильно выцветшими на солнце бровями, очень подвижными на резко очерченном лице, он запоминался сразу. Капитан потер пальцами лоб над правой бровью, нахлобучил фуражку на свои проволочной жесткости волосы и стал отряхиваться от дорожной пыли. Делал он это старательно, ловко: крупные его ладони вмиг охлопали одежду, и весь он будто посветлел. Поднял глаза на новичков, все еще сидящих в кузове.

— Что глаза таращите? Никак оробели?

— Да что вы, товарищ гвардии капитан! — бойко отозвался шофер, должно быть завзятый весельчак. — Размышляют, как строить оборону на случай, если по нам через плетень ударят немцы.

— А ты немцев-то в глаза когда-нибудь видел? — глуховато спросил Сурин. — Наверное, пленных смотрел, да и то из окошка автомобиля.

Водитель растерянно пробормотал:

— Да я что… Я и в окошко их не видел. Больно надо на них глядеть.

Новички смеялись. Вместе с ними и капитан. Смеясь, он с ироническим сочувствием наблюдал за пунцовым от смущения водителем.

— Вот так-то, брат Акиншин, — сказал он. — Не ведаешь, не гадаешь, где нос потеряешь.

Водитель с ожесточением похлопал себя пилоткой по брюкам, по гимнастерке и срывающимся голосом заговорил:

— Вы вот смеетесь надо мной, товарищ гвардии капитан. А кто обещал взять меня к себе в батарею водителем на установку?

— Правильно, я обещал.

— Чесать языком я не мастак, а уж машину знаю, как свои пять пальцев.

— Ладно, не хорохорься. Знаем, чем рискуешь, когда мины возишь. Под бомбежкой сколько раз бывал?

— Сколько? Да разве можно сосчитать?

— Слыхали? — Капитан взглянул на новичков, большим пальцем через плечо указывая на водителя… — А теперь спускайтесь. Разомнитесь малость и ждите меня.

Один за другим солдаты перемахивали через борт «студебеккера».

Чулков начал спускаться тяжело, неуверенно. Заметив пристальный взгляд капитана, оттолкнулся от ската, спрыгнул на землю. В затылке остро резануло, в глазах поплыли круги. Со сдавленным стоном стал заваливаться на сторону. Водитель подхватил его.

— Ты это… что… что? — испуганно заговорил он, усаживая Дениса на подножку.

— Ничего… Сейчас пройдет, — пробормотал тот. Крепко зажмурил глаза, посидел так, открыл их. Увидел близко лицо Назарова.

Капитан выпрямился, одернул гимнастерку.

— Да, рановато ты умотал из медсанбата. Никуда не расходиться. Привести себя в порядок. Колодец во дворе. — Слегка встряхнул Чулкова за плечо. — Хвост держать пистолетом, сержант!

2

Умывшись у колодца, новички слонялись по двору, не зная, чем себя занять. Интересно, где они находятся? Но расспросить было некого. Волей-неволей приходилось ждать.

Перевалило за полдень. Октябрьское солнце пригревало не по-осеннему.

Николай Сурин выглянул за калитку. Постояв с минуту, возвратился.

— Какие-то штукенции под брезентом стоят в укрытии, — сообщил он. — Похожи на «катюши». На «студебеккерах».

— Не врешь? — Не дождавшись Сурина, Сергей, парень жилистый, высокий и потому сутуловатый, решительно направился к калитке. За ним устремились все. — Где они?

— Да вот же. — Сурин показал в направлении усадеб, от которых остались три печные трубы. — В саду. Зелеными ветками прикрыты.

Увидел машины и Чулков. В окопах, похожих на противотанковые эскарпы, стояли замаскированные автомашины, радиаторами они упирались в стену окопа. Вместо кузовов невысоко над уровнем земли торчали слегка наклоненные плоскости, укрытые брезентом и ветками с увядшими листьями.

Рядом прохаживался часовой. Заметив незнакомых солдат, он остановился, рывком сбросил с плеча автомат ППШ и заспешил к самодельному столику. Подошел, взял телефонную трубку.

— О язе докладывает, — усмехнулся Сергей. — Видал какой прыткий?

— А если приказ? — возразил Чулков. — Потопали отсюда. Они гуськом направились к своей машине. Но путь им преградил незнакомый старшина.

— Любопытствуем, гвардия? — весело спросил он и представился: — Гвардии старшина Колесников. Могу гарантировать: в ближайшем обозримом будущем эту штуку, — кивок в сторону таинственных механизмов, — сами станете по частям разбирать.

— Поскорее бы, — отозвался Чулков. — От скуки, говорят, мухи дохнут, а уж люди…

— Приказано накормить вас. Становись! Сержант, на правый фланг. Смирно! Напр-ра-во! Шагом марш!

Пересекли улицу, вошли в обширный двор. Под ветлой стояла походная кухня. Прикорнув в тени, дремал повар. Увидев новичков, он поморгал покрасневшими от хронического недосыпания глазами и бодро вскочил.

— Чего так долго морили новеньких, Валентин? — упрекнул старшину.

У Колесникова глаза были такими же красными, уставшими, как и у повара. Он бросил пилотку на стол и принялся свирепо растирать лицо ладонью.

— Умылся бы вон, — кивнул повар на рукомойник, суетясь около походной кухни. — Так нос на сторону своротишь.

Старшина закатал рукава и начал плескаться у рукомойника. Сквозь стук рукомойника прорывались его слова:

— Обстановочка, Макар, складывается — будь здоров. Голова идет крутом.

— Бросок?

— С коровий носок. Много будешь знать, быстро состаришься… У орлов, глянь-ка, животы к позвоночнику прилипли.

Он говорил и энергично вытирался льняным полотенцем, расшитым петушками.

— Ну? — Повар округлилглаза. — Ай-яй-яй! Нехорошо так с гостями…

Повесив на место полотенце, старшина раскатал и застегнул рукава и пошел к воротам.

Повар подал обед. И украинский борщ, и «шрапнель» — перловка с кусками свинины — были горячими, свежими, хотя обеденное время прошло. Особенно отменным оказался наваристый борщ с помидорами, с поджаренным луком, со шкварками, фасолью и красным перцем. Николай одним духом опустошил котелок.

— Никак, еще бы не отказался? — обрадовался повар. Было ему лет тридцать. Чувствовалось, что он добродушен, разговорчив и решительно не похож на недоступных войсковых поваров. Заметив, как Сурин нерешительно пожал плечами, повар схватился за черпак.

— Не стесняйтесь. Набивай животы, гвардия! Вот-вот кончится золотое времечко.

Денис из желания не отстать от товарищей уплетал за обе щеки. Но быстро насытился — и трети котелка не одолел. Еще меньше съел каши. Повар укоризненно сказал:

— Э-э, сержант, так дело не пойдет. У нас часть гвардейская и кормят по-гвардейски, от пуза.

Захватив котелок, Сурин направился к кухне, по дороге что-то шепнул повару. Тот, торопясь, опрокинул в его котелок два черпака и юркнул в дом. Возвратившись, он выложил из фартука маленькую золотистую дыньку, кусок ветчины и пять яблок. Из широкого кармана осторожно извлек пергамент и мягкими округлыми жестами развернул его. На столе появился кусок невыкачанной соты с пол-ладони величиной.

— Товарищ гвардии сержант, разрешите мне угостить вас, — радушно и весело обратился он к Чулкову. — Ваш товарищ мне тут кое-что поведал… А звать меня Макаром. По фамилии Дергач. Гвардии ефрейтор. Вот угощайтесь, товарищ гвардии сержант. Ветчина и мед — это уж вам персонально.

— Неудобно как-то, — смутился Чулков.

— Неудобно штыком водку пить, — не уступал Дергач. — У меня батька хохол, потому я, доложу вам, не приведи бог какой упрямый. Так что прошу съесть при мне, иначе не отстану.

— Во дает! — одобрительно отозвался Сурин. — Были бы везде такие повара!.. Житуха!

— Ешьте, ешьте… — Повар наклонился к Чулкову. — А как вас зовут?

— Денисом. Чулков Денис.

— Ого, значит, тезка гусару Денису Давыдову. Тот от еды не отказывался. От выпивки, правда, тоже…

Балагуря, Макар нарезал на дощечке ветчину кусочками, придвинул к Чулкову. — И каравай, как пампушка, гляньте-ка…

Действительно, даже после борща и каши ветчина с белым хлебом показалась царским угощением. Денис мигнул Николаю: «Бери», тот похлопал по животу: «Некуда».

Пока Чулков управлялся с ветчиной и медом, Сурин принялся расспрашивать повара, в какую часть они попали.

— Это как же так вам никто не объявил! — изумился Дергач.

— Сказали — на месте обо всем узнаете…

Повар подумал, подумал и махнул рукой.

— Семь бед — один ответ. Медом не корми, а дай похвастаться. — Макар уселся за стол напротив новичков. — Часть у нас гвардейская, ГМЧ сокращенно. Гвардейская минометная часть. РС, то есть реактивные снаряды, а проще «катюши».

— Ну, что я говорил! — победно воскликнул Николай. — А вы: не возьмут, нос не дорос… Как будто здесь шестипалые и о двух головах.

Во дворе появился майор медицинской службы в сопровождении старшины Колесникова. Майор был так тощ, что обмундирование висело на нем, как на вешалке. Маленькие черные, проницательно-умные глаза и очень тонкий, длинноватый нос делали его похожим на птицу. Он водил носом туда-сюда, словно принюхиваясь.

Новички вскочили, вытянулись.

— Так-так! А ну, из-за стола сюда! — майор прошелся перед шеренгой. — Я майор медицинской службы Куренков. Буду вас осматривать. Старшина, беги к Назарову, возьми на них документы.

Колесников убежал. Майор еще раз прошелся вдоль шеренги.

— У вас, действительно, у всех среднее образование?

— Так точно! — в один голос отозвалась шеренга.

— Вы потише, попроще. Будем делать медосмотр, а не строевой заниматься. Вообще присядьте. — Уселись на скамью спинами к столу — Я слышал… Закончили офицерское училище и на форсирование?

— Прошли шестимесячную программу училища, — уточнил Сурин.

— Должен вам сообщить, друзья, что вы сейчас вливаетесь в артиллерийскую часть особого назначения. И все-таки не задирайте нос перед пехотой. Это она форсировала Днепр… — Майор встал. — Вот, кстати, и старшина… Ну! Кто хочет первым?

Сурин сделал шаг вперед. — Разрешите?

— Прошу вас за мной.

Пока шел медосмотр, Дергач дал Чулкову несколько полезных советов. Если майор начнет настаивать на госпитализации, то Чулков должен твердить одно: хочу остаться в части, на людях, мол, скорей окрепну.

— Проси поначалу посильное дело. Чем командовал при форсировании?

— Штурмовым подразделением.

— В случае беды прямым ходом к батарейному. Понял?

Чулков с признательностью пожал руку повару. Первый раз видит, а будто о близком заботится.

Майор даже присвистнул, когда осмотрел Дениса.

— Это же… Это безобразие! Вас надо в госпиталь! У вас руки трясутся. Нервы ни к черту. Вы… вы похожи на разобранный дизель. Это вы понимаете?

— Я, товарищ гвардии майор, понимаю одно: воевал и воевать буду. Мое выздоровление зависит от меня, от стремления выздороветь во что бы то ни стало. На деле убедился. Я ведь даже ходить не мог. А сейчас? Нервы можно и в кулаке держать.

— Это совершенно правильно. Но травма, травма!..

— Конечно, травма… Нелегкая штука. Но выдержу, если поможете на месте.

— Разумеется, приложим все силы, чтобы вернуть вас в строй. Но сейчас, в данную минуту, я не вижу, так сказать, места применения… Куда и как вас?.. — Медик развел руками.

— Товарищ гвардии майор, — Чулков прижал обе руки к гулко бухающему сердцу. — Все в данную минуту зависит от вас лично. Не говорите всего капитану Назарову, а уж я… я постараюсь.

Сразу после ужина старшина Колесников повел новичков в дивизион.

— Куда вы нас? — спросил Чулков.

— Спросите лучше — зачем? Промывать мозги новичкам будут. А вас всего восемнадцать гавриков собралось

— А кто? — поинтересовался Николай.

— Промывать-то? Кому поручат. Может, замполит, подполковник Виноградов, но лучше, если капитан Назаров. Интересно рассказывает.

Во дворе усадьбы их поджидали остальные новички. Все они были как на подбор: высокие, плечистые, физически развитые и, судя по медалям, не раз побывали в боях. У одного сержанта Денис увидел новенький орден Красного Знамени.

Капитан Назаров глазами указал новичкам на плетеные кошелки, перевернутые вверх дном. Уселись на них.

— Беседа будет короткая… Предварительная, — начал Назаров. — Все вы в какой-то степени знакомы с артиллерией, минометами. Это обычное оружие. Гвардейских минометов, которыми нас вооружила страна, не имеет ни одна армия мира. Это самое грозное оружие. Фашисты дорого бы дали, чтобы овладеть тайной реактивных снарядов. Каждый из вас должен строжайше блюсти военную тайну. Об этом с вами еще особо будут говорить с каждым в отдельности. А сейчас проникнитесь гордостью, что всем вам доверена честь служить в гвардейском минометном полку, бить врага ракетами, принципиально новым, еще невиданным оружием. Сообщу вам самые общие сведения. Отечественная наша паука ракетами начала заниматься чуть ли не с семнадцатого века. А самый богатый вклад в основы ракетостроения заложили наши русские ученые, сначала Константинов, потом Циолковский. Советские ученые, — имена их пока что будут держаться в секрете, — и разработали, и сконструировали боевые установки, конкретно БМ-13, или проще М-13.

— А что означают буквы и цифры? — нетерпеливо спросил кто-то.

Назаров понимающе улыбнулся, ответил:

— Расшифровка проста. Боевая машина калибра сто тридцать два миллиметра. Есть и другие установки. М-8, М-30. Они не только имеются на автомашинах, но и на самолетах, кораблях, танках, есть и горно-вьючные установки.

Рассказ длился около двадцати минут. Каждое слово для новичков оказывалось откровением. Как выяснилось, капитан Назаров лично был знаком с первым командиром отдельной экспериментальной батареи реактивной артиллерии Резерва Верховного Главнокомандования капитаном Иваном Андреевичем Флеровым.

— Под его командованием семь установок БМ-13 дали первый залп по скоплению фашистов на станции Орша четырнадцатого июля 1941 года. За первым залпом последовал второй, а потом и третий. По донесениям нашей разведки триста тридцать шесть ракет, обрушившихся на головы ошеломленных гитлеровцев, вызвали ужасающую панику. Станция была забита эшелонами с живой силой и техникой. Все рушилось и горело. От пережитого ужаса десятки солдат сошли с ума. Фашисты вывезли со станции три эшелона с убитыми и ранеными. Вывезти что-либо из техники немцы не могли: все машины и механизмы были или разбиты или сгорели.

Велик был материальный ущерб, но куда большим оказался для гитлеровского командования ущерб моральный. Наступление на этом участке фронта было сорвано. В Берлине всполошились. Из гитлеровского генерального штаба в войска спешно поступала директива…

Назаров достал из планшета блокнот, полистал его и стал читать:

— Вот некоторые строки. «Русские имеют автоматическую многоствольную огнеметную пушку… Выстрел производится электричеством… О каждом появлений этих орудий доносить генералу, командующему химическими войсками при верховном командовании в тот же день». Таких предписаний было много. Фашистская разведка бросилась на поиски нового оружия, но у нее ничего не вышло. И все-таки геббельсовская пропаганда пошла на грубый подлог. Однажды появилось громогласное сообщение: «Русские сверхсекретные орудия в наших руках». И даже снимок опубликовали. Я сам видел этот снимок. Направляющих на нем не два ряда, как на самом деле, а три, и не на шестнадцать ракет, а на двадцать четыре. Со страху фашисты могли бы поместить на фанере и сорок ракет…

Слушавшие капитана оживились.

— Третий год идет война, сформированы многие десятки гвардейских минометных полков, а фашисты так до сих пор и остались с тем, что имела их разведка в сорок первом. Геббельс еще двадцать шестого ноября сорок первого года в бессильной злобе отозвался о нашей «катюше»: «Очередная афера московских комиссаров». А мы, как видите, бьем и продолжаем бить фашистов реактивным оружием.

Старшина Колесников начал было аплодировать, но капитан удержал его,

— Колесников, у нас не митинг. Дайте закончить… По моему убеждению дата первого залпа реактивного оружия станет для человечества исторической. Я верю: ракеты в самом недалеком будущем будут служить и мирным целям, как это предсказал Константин Эдуардович Циолковский.

— Товарищ гвардии капитан, разрешите вопрос? — сказал сержант с орденом Красного Знамени на груди.

— Слушаю.

— Где сейчас воюет капитан Флеров?

Назаров вздохнул и свел свои мохнатые брови.

— Нет больше Ивана Андреевича Флерова. Погиб в первый год войны.

Еще несколько человек наперебой попросили разрешения задать вопрос. Капитан поднял руку.

— Постепенно, товарищи, узнаете все. А на сегодня довольно. Утром будет приказ, и начнете свою службу. Мы верим, что наши надежды вы оправдаете.

Утром зачитали приказ. Николая Сурина назначили помощником наводчика, Сергея Казакова — заряжающим, Федора Силантьева — подносчиком ракет. А Чулкова временно прикомандировали к медсанчасти.

Макар Дергач, стремясь успокоить Дениса, внушал ему:

— Подлечить, подвинтить хотят и присмотреться заодно. Понял? — И добавил: — Главное, госпиталя избежал. Остальное утрясется. — Склонился к уху Чулкова. — Вот что, сержант. Микстура — она, конечно, снадобье нужное. Но я считаю — моя тележка понадежней. Не забывай о ней. Вот такая моя резолюция.

— Спасибо, — улыбнулся Денис. — А не найдется ли у тебя, Макар, двух листов бумаги и карандаш?

— Письмо написать?

— Два. Одно матери, а другое в прежнюю мою часть, другу.

— Хороший дружок?

— С детства мы с ним, как братья.

— Ну, что ж, для такого дела…

Повар сходил в хату и, вернувшись, вручил Денису химический карандаш и целую ученическую тетрадь в клетку.

— Откуда такая роскошь?

— А это мне наш дивизионный медик, Галина Михайловна Лаврова, три тетради подарила. На фронте ладить с медициной, как и с пищеблоком — первейшее дело. Так что, считай, тебе повезло с назначением…!

«Галина Лаврова, Галина Лаврова… Что-то знакомое… Где я слышал эту фамилию?» — ломал между тем голову Денис.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Старшина Колесников построил новичков и повел в подразделения. Когда поравнялись с длинной белой хатой, остановил солдат.

— Чулков, шаг вперед! Вот место вашей службы — санчасть. Спросите лейтенанта медицинской службы Лаврову, поступите в ее распоряжение.

В строю послышались смешки.

— А-атставить! — грозно нахмурился старшина. — На-пра-во! Ша-агом …ырш!

Колонна ушла.

«Да-а, прибыл на новое место службы, — удрученно подумал Денис, — попал, как кур во щи…»

Взошел на крыльцо, со злостью рванул дверь, миновал сени, толкнул другую дверь и очутился в тесном помещении. У стены — застекленный шкаф с медикаментами, тахта под белой простыней, печь, на столе, застланном клеенкой, какие-то металлические сосуды, сверкающие никелем инструменты. У шкафа спиной к нему стояла девушка в защитной гимнастерке, туго перетянутой в талии широким офицерским ремнем, в такого же цвета юбке и аккуратных, обтягивающих икры сапожках. Из-под пилотки выбивались коротко подстриженные, светлые с рыжеватым оттенком кудряшки.

«Это, наверное, и есть мое начальство», — решил Денис и, вскинув руку к виску, сделал вдох, чтобы с гвардейским строевым шиком (знай наших, медицина!) доложить о прибытии,

Девушка обернулась, Денис остолбенел с открытым ртом.

Перед ним была Галл.

Та самая Галя, которую два года назад он встретил в Москве на улице Малой Бронной и которая проводила его до райкома комсомола. Та самая Галя, с которой, после возвращения «с окопов», он встречался в госпитале и гулял по Москве…

Ну, конечно, Лаврова. Она же и лейтенант медицинской службы — на ее узеньких белых погонах с одним просветом поблескивало по две звездочки.

— Что у вас, сержант? — козырнув в ответ, спросила девушка.

Денис почувствовал, что губы у него непроизвольно растягиваются в улыбку до ушей.

Девушка удивленно округлила глаза. И вдруг в лице что-то дрогнуло, оно смягчилось.

— Вы… ты… Вы… Денис?

Денис хотел ответить, но не смог. Лишь согласно кивнул головой. А лицо пламенело так, что слезы выступили на глазах.

Галя стремительно подбежала к нему, схватила за руки.

— Боже мой, какая встреча! Фантастика! Как вы сюда попали? Когда?

— Из медсанбата. Вчера.

Кончиками пальцев она коснулась своего лба, на мгновение прикрыла глаза.

— Ой, просто голова кругом. Даже не верится. Ведь я потом заходила к вашей тете… тете Оле, но дома никого не оказалось. Соседи сказали, что она находится на казарменном положении. Ой, что же мы стоим? Садитесь, Денис. — Галя пододвинула табуретку с дугообразным вырезом посередине. Но не успел Чулков сесть, всплеснула руками: — Нет, нет, лучше пойдемте ко мне, я вас чаем напою, расскажете все, что с вами было за эти два года…

— Подождите, Галя… То есть… товарищ лейтенант медицинской службы. — Денис смущенно переступил с ноги на ногу — глупо как-то… эта официальность… Но ведь получил приказ… — Собравшись с духом, продолжал: — Я направлен в ваше распоряжение для прохождения службы.

У Гали вскинулись брови.

— Вы санитар?

— Да нет, — с силой сказал Денис, — то, что его посчитали санитаром, больно ударило по самолюбию. — Я временно, пока…

— Тогда садись, рассказывай. — Галя повелительно указала на кушетку и села рядом с Денисом.

— Тут, понимаешь, такое дело, — нерешительно начал тот.

Оба не заметили, как перешли на «ты».

Выслушав рассказ о событиях, которые предшествовали появлению Дениса в санчасти, Галя воскликнула:

— Теперь понимаю — о тебе говорил майор. Он сказал, что в санчасти будет работать сержант, который не долежал после контузии в санбате, и ему надо создать свободно-строгий режим…

— А что это такое: свободно-строгий?

— Не знаю.

Она рассмеялась, не удержался от смеха и Денис.

— Подожди, скоро придет майор Куренков, он расшифрует.

Дениса подмывало спросить, каким образом Галя, его, в сущности, одногодок, стала лейтенантом медицинской службы, попала на фронт. Она в сорок первом поступила на курсы медсестер, но медсестры офицерских званий не носят. Не спросил. Подумалось, что вопрос прозвучит не совсем тактично в его положении.

Стукнула входная дверь.

— Вот и майор Куренков, легок на помине, — вставая и поправляя пилотку, сказала Галя.

Но это был не майор Куренков. В комнату вошел невысокий, с осиной талией старший лейтенант. У него было красивое, римского профиля лицо, смугловатое, с персиковым румянцем. Волосы цвета воронова крыла вились крупными кольцами.

Денис вскочил с тахты, вытянул руки по швам.

— Что вам угодно, товарищ гвардии старший лейтенант? — голос Галины прозвучал незнакомо, сухо и даже, как показалось Денису, угрожающе.

Офицер холодным взглядом окинул Чулкова с головы до ног, сказал:

— Сержант, выйдите на минутку — у меня тут дело.

Голос был звонкий, напряженный.

Денис не сделал по направлению к двери и трех шагов, как услышал сзади:

— Товарищ Чулков, останьтесь, — Денис остановился. — Здесь, товарищ гвардии старший лейтенант, распоряжаюсь я. Сержант — мой подчиненный.

Денис взглянул на нее и удивился: та ли это Галя, смешливая и чуть рассеянная, с которой он только что разговаривал? Лицо побледнело, заметно натянулась нежная кожа на скулах, полные губы поджались, вытянулись в узкую полоску, в красивых продолговатых глазах стыло не девичье отчуждение.

— Я на два слова… — отведя взгляд, сказал старший лейтенант.

— У меня нет времени. Товарищ гвардии сержант, пойдемте, я познакомлю вас с нашим персоналом.

И Галя первая направилась к выходу. Старший лейтенант быстро повернулся, исчез за дверью. Когда Денис вслед за Галей вышел из санчасти, он увидел только его спину. Заложив руки назад, старший лейтенант неторопливо шагал по улице.

— Кто это? — спросил Денис, когда они свернули во двор.

— Командир батареи Запорожец.

Еще немало вопросов вертелось у Чулкова на кончике языка. Почему при виде Запорожца Галя так изменилась в лице? Почему так резко с ним разговаривала? Каковы отношения между ними?..

Промолчал. Не имел он права задавать такие вопросы. Старое знакомство? Едва зародившаяся симпатия? Но это было давно, два года назад, а с той поры много воды утекло.

2

Предписанный майором Куренковым «свободно-строгий» режим представлял из себя следующее. Вставал Чулков в шесть ноль-ноль вместе с медперсоналом, потому что койку ему поставили в пристройке, где жили два старшины, прикомандированные к медсанчасти.

После завтрака наступало время прогулки без особого переутомления. После обеда — обязательный сон, потом от двух до трех часов Чулков должен был помогать медикам, но без чрезмерных физических нагрузок. Распоряжался им сосед по койке — старшина с луженой глоткой. Он неукоснительно предписывал: сделать то-то и так-то, доложить во столько-то. Принимая доклад о выполнении задания, старшина лично проверял сделанное и, если оставался доволен, изрекал:

— Свободен. И гляди у меня!..

Такое обращение сперва обижало Чулкова, но, узнав старшину поближе, понял, что по характеру это тот же Буровко, который говаривал о себе: «Шуму много, злости нет».

Два раза в день под наблюдением военфельдшера Галины Лавровой выполнял упражнения по лечебной гимнастике. К этой своей обязанности лейтенант медицинской службы относилась с таким рвением, что однажды Чулков взмолился:

— Галя, поимей совесть, или забыла, что я не футболист и не боксер?

— А я вам, товарищ гвардии сержант, не Галя, а лейтенант медицинской службы, так что извольте выполнять мои распоряжения.

Сказала она это с улыбкой, но Дениса ее слова обескуражили. Дружба дружбой, а все же о разнице в званиях забывать не годится — так что лучше без панибратства. И Денис стал обращаться к ней строго официально: «Товарищ гвардии лейтенант медицинской службы». Сперва ее это смешило, потом начало раздражать и, наконец, рассердило не на шутку.

— Запрещаю обращаться ко мне по званию, когда мы одни!

— Слушаюсь, товарищ…

— Опять?!

— … товарищ Галя.

Денис понимал, что это игра, игра, которая нравилась обоим.

День ото дня он становился крепче, здоровье постепенно возвращалось к нему.

Как-то проходил мимо двора, где располагалась походная кухня, его окликнул повар Дергач.

— Забыл, забыл меня, гвардии сержант, — простодушно улыбаясь, укорил повар. — Выходит, не окликни — и не зашел бы.

— Да ведь неловко, Макар.

— Неловко сидеть на бороне, когда ее повернут зубьями кверху.

Денис рассмеялся.

— У меня, Макар, сейчас какое-то непонятное положение.

— А что непонятного? — возразил ефрейтор и, перескакивая с «вы» на «ты», стал рассуждать: — Временное положение. Пока не поправишься. Запрягут, не волнуйся. — Макар говорил, а руки его будто сами собой собирали на стол какую-то снедь. — Ты ешь пока, а мы тем временем говорить будем. Для выздоравливающих положен полдник. Я стаканчик сливок приберег. Плохо, морковного сока нет… располезная штука в твоем положении… Ты давай, брат, не теряй времени зря. Глотай себе и глотай. От меня не отделаешься, можешь быть спокоен.

Чулков, выпив стакан сливок, спросил:

— Говорят, досталось полку при форсировании Днепра?

— Еще как досталось! Залп давали за залпом. И целым полком. А знаешь, что такое ахнуть полком? В считанные минуты надо изменить позицию, иначе тебя накроют снарядами или бомбами.

— И накрывали?

— В драке даже боксер-чемпион получает ответные удары. А мы не боги. Ахнем — земля горит и дыбом становится, но и сами себя демаскируем. Стоим, конечно, на колесах, да за пять минут куда ускачешь? Боятся нас очень, а следят неотступно. Случалось, накрывали… От дивизиона вон три установки осталось, да и то одна с покореженным боком. А бывало…

Договорить Дергач не успел. Почти на бреющем полете пронеслись два «юнкерса». И сразу же одна за другой ахнули бомбы…

Чулков еще до взрыва распластался на земле.

— Жив?! — крикнул Макар.

Чулков поднял голову, огляделся. Одна из бомб разорвалась неподалеку от замаскированных установок.

— Неужели обнаружили? — вскричал Макар. — Вот уж худо будет!

Денис поднялся.

— Может, в дивизион доложить?

— Уж доложили, поди-ка, — отозвался Макар.

— Все же взгляну, что там, — сказал Денис и помчался к установкам. Бежал легко, пружинисто — сказывались занятия физкультурой.

Еще издали заметил, что с двух установок сорвало брезенты. Часовой, раскинув руки, лежал на земле, грудь его и голова были залиты кровью. Но он еще находился в сознании и стонал.

Выхватив из кармана раненого индивидуальный пакет, Денис быстро сделал перевязку. Поднял автомат часового, огляделся, соображая, что предпринять дальше. На глаза попался полевой телефон. Покрутил ручку.

В трубке кто-то негромко ответил. Слов не разобрал, но сейчас важно, чтобы его услышали.

— Говорит сержант Чулков. Я из пополнения. Срочно доложите в штаб дивизиона, что от взрыва бомбы тяжело ранен часовой. При взрыве сорваны с двух установок брезенты. Они сильно иссечены осколками. Позвоните в медсанчасть. Нужны носилки с санитарами. Первую помощь я оказал. До подмены остаюсь за часового. Поняли?

— Понял, товарищ гвардии сержант.

— Повторите,

На другом конце провода повторили. Положив трубку, Денис подошел к таинственным «катюшам», которые ему еще ни разу не довелось видеть.

Боевая установка, свободная от мин, оказалась очень простой по устройству. На шасси «студебеккера» умещался ажурный переплет металлоконструкций. Восемь рядов швеллерных брусьев, скрепленных уголками железа, ровными рядами были уложены на сплетения металлических трубок и блестели отполированной сталью. Эти брусья и крепления чем-то напоминали широкие пожарные лестницы, когда их сложат звеньями одно на другое,

«Как же ракета держится здесь?» — с недоумением подумал Денис,

Он подошел ко второй машине. На заднем конце брусьев были уложены длинные, похожие на сигары, мины со стабилизаторами. Висели «сигары» и на нижней стороне брусьев.

«Но магнит же их держит?»

Заглянул с торца и отгадал хитрость. В брусьях был вырезан паз, в него плотно входил штифт, напоминавший букву «т». Этот штифт составлял часть корпуса мины.

Так было просто все и понятно с одного взгляда, что Чулков почувствовал некоторое разочарование. Пожарная телега какая-то! Если б он не слышал, какой ужас вызывает у врагов «телега», пожалуй, и не поверил бы, что это и есть грозная «катюша».

Просто… Однако и простота тоже секрет. Не зри «катюши» и охраняют, и укрывают от постороннего глаза.

Привычно вскинув автомат на плечо, Чулков начал поспешно натягивать остатки брезента сначала на мины, а потом на первую установку, закрывая, главным образом, швеллерные брусья.

Но замаскировать полностью не сумел — разорванные клочья брезента провисали.

«Надо ветками», — решил Чулков и тут заметил троих солдат, бегущих к установкам. Солдаты были безоружны, но с неизменными противогазными сумками через плечо и зачехленными лопатками на поясах.

Увидев незнакомого сержанта с автоматом, они настороженно остановились метрах в десяти от машин.

— Вы кто такой? — с подозрением спросил один.

— Сержант Чулков. Я из пополнения, — ответил Денис. — Слушать мою команду. Двое — вы и вы, — ткнул пальцем на спросившего и на его соседа, — немедленно отправьте раненого часового в санчасть.

Солдаты будто и не слышали распоряжения. Чулков рывком взял автомат на изготовку.

— Слышали приказ? Выполняйте!

— Есть! — встрепенулись двое и бросились к бесчувственному товарищу.

— А вы — за ветками. Нарубите лопаткой. Надо забросать установки.

— Где же их взять? — оглядываясь, спросил третий.

— Проявите смекалку! Если потребуется, не жалейте и фруктовых деревьев. Только скорее.

Солдат бросился к ветле, стоявшей метрах в двухстах.

Не успел он еще добежать до дерева, как возвратились те, что унесли раненого. Доложили: сдали санитарам.

И этих двоих Чулков отправил за ветками.

Когда закончили маскировку. Денис велел солдатам найти суровые нитки с толстой иглой, а на худой коней тонкую проволоку, чтобы нашить брезент.

Проволоку вскоре нашли. Когда в сопровождении нового часового явился командир батареи капитан Назаров, солдаты затягивали последние дыры.

— Что тут происходит? — спросил Назаров.

— Починили брезент, товарищ гвардии капитан.

Назаров пристально посмотрел на Дениса и сказал:

— Сдать пост.

— Есть сдать пост, — заученные в училище приемы Денис проделал автоматически.

Капитан усмехнулся.

— Еще не забылась муштровка?

— Вдолбили на совесть. Кому сдать автомат?

— Саенко, прими. — Кивнув Денису, Назаров сказал: — Пойдемте со мной.

Некоторое время шли молча. Капитан покосился на Чулкова.

— Давай без бодрячества. Как чувствуешь?

— Да как вам сказать, товарищ гвардии капитан. — Чулков пожал плечами. — Сил, конечно, поднабрался. Иногда накатываются головные боли. И во сне кошмары снятся. Будто падаю в пропасть.

— Может, растешь еще. Говорят, люди до двадцати пяти лет растут.

— Может, расту.

— А сегодня как? При налете?

— Ничего, никаких болей. Будто попал в привычную обстановку. Бодрей стал, и тело вроде полегчало.

Капитан, выдержав паузу, сказал:

— Сегодня получил приказ о моем назначении командиром дивизиона. Думаю взять к себе. Согласен?

Денис от неожиданности такого предложения остановился.

— Так точно, согласен. Мне бы только дело в руки.

Капитан помолчал.

— Дело, конечно, нашел бы сразу, да майор Куренков против.

— Он за мной, как за Павой Царевой… Никогда не думал, что на свете существуют фронтовые нежности.

Навстречу Назарову и Чулкову торопился легкий на помине майор Куренков. Протянул руку Назарову:

— Поздравляю с назначением, Артем Николаевич, — потом к Чулкову: — Слышал, под бомбежку попал. Нормально прошло?

За Дениса ответил капитан:

— Вот утверждает, что бомбежка взбодрила. Медицинское открытие, Вадим Петрович, а?!

— Вот как?! Впрочем, это иногда случается у активных натур.

— Я, Вадим Петрович, думаю к себе его забрать.

— Не рано ли, Артем Николаевич?

— Позарез люди нужны. Ты, уж, пожалуйста, не открывай филиал научно-исследовательского института в полку…

Куренков придирчивым взглядом ощупал лицо Дениса, неожиданно улыбнулся, махнул рукой:

— Забирайте!

3

Дивизион был укомплектован живой силой и техникой. Но пополнение пришло, в основном, «сырое». Единственно, что радовало Назарова — это среднее образование и довольно твердые знания новичков в области минометного оружия. Не знали они только «катюш», которые изучались пока что только в двух военных училищах.

Заместитель командира полка по политчасти подполковник Виноградов только что вернулся из столицы, где получал боевые установки. Его командировали туда, как москвича, хорошо знающего столичные заводы. Вернувшись, он много рассказывал солдатам о том, как изготовлялись «катюши» в «тяжелых условиях военного времени.

Один из заводов страны до войны производил самую мирную продукцию. По решению правительства предприятие еще в 1941 году сделали головным по выпуску боевых установок М-13. На этот завод перенесли свои рабочие места заместитель наркома и начальник главка. Пока не было кроватей, спали в персональных машинах, притом не более трех-четырех часов в сутки. Здесь же, на заводе, отдыхали и рабочие.

Костяк коллектива и самое ценное оборудование в начале войны эвакуировали на восток. Остались ветераны, да подростки пятнадцати-шестнадцати лет, и производство продолжалось. Сначала почти на голом месте освоили ремонт боевых машин М-13, а потом возобновили выпуск боевых установок, не возвращая оборудования. Справились своими силами, да и соседи не отказали в помощи.

По плану из заводских ворот каждый день должно выходить определенное количество боевых машин. Но люди работали так, что завод выпускал вдвое, а то и втрое больше боевых установок. Подполковник Виноградов сам до войны работал конструктором, он вырос на заводе, понимал душу рабочего человека. Но такого ему видеть не доводилось. Он взволнованно говорил солдатам:

— В самый тяжкий период для нас мы сделали однажды шестнадцать залпов подряд, меняй каждый раз позицию. Помню, как вповалку спали солдаты и офицеры прямо на земле. Командование потребовало тогда сделать еще три залпа. Ветераны помнят, что было в тот день… Подгибались ноги, ползком ползли солдаты, волоком тащили ракеты… Товарищи, вы не забыли того дня? — воскликнул подполковник.

— Как можно забыть такое?! — раздалось в ответ. — Помним! Помним!

— Эти вот три залпа, сверх всего, ежедневно производят рабочие на заводе. Ежедневно! И прошу заметить… Питание у них, если по калориям, в четыре раза меньше нашего. Мы с вами, товарищи, в большом долгу перед нашим богатырем-рабочим.

Сказал Виноградов и другие, не очень лестные для боевых расчетов, слова:

— Беритесь за ум, товарищи воины! Все силы приложите, всю волю мобилизуйте, чтобы преодолеть «катюшебоязнь»! Это наше отечественное оружие и нам его осваивать, чтобы гнать и гнать фашистов.

Подполковник не преувеличивал.

Реактивного оружия вначале побаивались, приемы выполняли с опаской. А страх — плохой помощник при овладении новой техникой. После занятий «новенькие» — солдаты и сержанты — возвращались в расположение дивизиона бледные, истекающие потом, измученные и физически, и, что гораздо хуже, — психически.

Учебные занятия проходили в составе батареи. И заключительный залп давался по намеченной цели одновременно из всех ее установок. Вой и скрежет мин оглушал и подавлял новичков, зато приводил в восторг ветеранов полка.

При первом же залпе Денис испытал подавленность и страх. Он решил было, что причина тому контузия, но, поговорив с товарищами по расчету, понял, что те же чувства испытывают почти все из новичков. В процессе спешной подготовки это психическое состояние как-то не учитывалось. Между тем оно мешало обучению.

Денис мог бы рассказать об этом командиру батареи Запорожцу, но останавливала смутная неприязнь, которую он испытывал к старшему лейтенанту. Откуда она, Денис понимал. Всему виной была сцена в санчасти.

Ради дела можно бы преодолеть и это. Но уж очень сухо, надменно держался Запорожец со своими подчиненными. А к капитану Назарову не подступиться — замотан беспредельно.

Оставался подполковник Виноградов. И однажды Чулков решился обратиться к нему. Из-за морщинистого с желтоватой кожей лица Виноградов казался староватым, хотя в рассыпавшихся каштановых волосах, которые подполковник откидывал назад резким движением головы, не проглядывало ни одного седого волоса. Узкогрудый, сутуловатый, не привыкший к физическому труду, что особенно подчеркивали длинные белые пальцы, подполковник Виноградов не был похож на кадрового военного.

Притягивал к себе взгляд замполита, пристальный, как бы призывающий: «Ну, говори же, говори!» Этот взгляд сначала отпугивал, а потом накрепко приковывал к себе.

Свою мысль Чулков высказал кратко: нельзя ли проводить занятия только с одной установкой и накрывать цель также отдельно от всей батареи?

— А почему, собственно, не в составе всей батареи? Или хотя бы взвода?

Денис рассказал о своих ощущениях, о страхе, который вызывает установка, об усталости, наступающей в начале второго часа занятий, о том, что ожидание залпа доводит порой до исступления.

— Та-ак… — Виноградов побарабанил пальцами по столу. — И вы уверены, что не один вы с такими вот… ощущениями?

— Убедился. Говорил о том и с другими. Одного из новичков мы приняли, за труса. С глазу-на-глаз пришлось говорить. А он в ответ точно такие слова, какие я вам сказал.

— А почему не доложили об этом комбату?..

— Как-то… неловко с ним…

— Да, Запорожец — человек жесткий.

— И еще у меня, товарищ гвардии подполковник. Разрешите?

— Конечно, сержант. — Подполковник улыбнулся.

— На установку я назначен наводчиком. Корректировку огня из миномета освоил еще в училище. Тогда же изучил артиллерийские прицелы и баллистические карты. Все это сейчас очень пригодилось при подготовке залпа. Но мне хочется приобрести навык всех номеров расчета. Конечно, не сразу все, но в принципе… В боевой обстановке всякое может быть.

— Вам и подносчиком мин хочется быть?

— Подносить ракеты тоже надо умеючи. Я уж не говорю о пульте управления огнем…

— Разумно, конечно. А где взять время?

— Если будем заниматься каждый со своей установкой, выкроить кое-что можно.

Виноградов задумался, полез в карман, достал пачку «Казбека» и протянул Чулкову.

— Закуривайте.

— Не курю. Спасибо.

— И не курили?

— Бросил.

— Как это вам удалось?

Не без смущения ответил:

— Вырабатывал характер.

Подполковник улыбнулся, закурил.

— Кстати, сержант, вы не представились. Вынужден напомнить вам…

— Гвардии сержант Чулков.

— Хорошо, товарищ Чулков, над вашими предложениями подумаем. Можете быть свободным.

«Неделю будут думать, согласовывать. Не меньше», — решил, уходя, Денис.

Каково же было его удивление, когда на утро для каждой установки дали свой сектор обстрела.

Утром же произошел и малоприятный разговор с комбатом. Перед выездом на тренировку Запорожец подозвал Чулкова к себе.

— Какого черта, дуралей, мне ни слова не сказал?

Тон был шутлив, но глаза старшего лейтенанта смотрели недобро.

«Вот и в выскочки попал», — подумалось Денису.

— Чего молчишь?

Решил не скрывать причины.

— Если откровенно, товарищ гвардии старший лейтенант, — побоялся сказать.

— Почему? — озадаченно спросил Запорожец.

— Очень у вас неприступный вид. Послали бы меня… подальше.

Запорожец рассмеялся, но тотчас оборвал смех точно отрезал. Сухо сказал:

— Впредь прошу меня жаловать. Идите.

Малая эта неприятность быстро забылась. Занятия в составе одного расчета наполовину сэкономили время. При первом знакомстве боевая установка казалась очень простой по устройству. А когда ее изучали в составе батареи, все казалось малопонятным, сложным.

О материальной части рассказывал старший лейтенант Запорожец. Чувствовалось, установку он знал хорошо, но толково передать свои знания о ней не мог. Комбата плохо понимали, перебивали вопросами. Запорожец раздражался, обрывал солдат и сержантов и совсем выходил из себя, когда начинал спрашивать подчиненных. Ответы были путаные, нечеткие.

После разговора с Виноградовым материальную часть изучал Чулков в расчете старшины Колесникова. Кроме шофера и двух заряжающих, все тут были новички. Но Колесникова это ничуть не тревожило. Судя по нему, можно было подумать, будто он командует лучшим в полку расчетом. Всех он звал по именам, знал кто откуда родом, кто у кого в семье воюет, кто жив, а кто погиб. К тому же старшина любил установку, как живое существо. Показывая ту или иную деталь, он любовно поглаживал ее.

На Занятиях произошел запомнившийся всем случай. Колесников рассказывал о направляющих. Установка стояла в глубоком окопе и была хорошо видна сверху. Колесников осторожно провел по отполированной стали ладонью и заговорил каким-то воркующим голосом:

— Вот эти швеллерные брусья с Т-образным пазом — направляющие. А эти вот два штифта, — старшина метнулся к мине и будто домашнюю кошку по загривку погладил ракету около штифтов, — плотно входят в паз и механически закрепляются вот здесь.

Он опять положил руку на брусья и вдруг отдернул ее, будто обжегся.

— Царапина! Ах, черт! Как же это я не заметил? Анатолий! — звонким голосом закричал старшина.

— Я здесь, — отозвался водитель из-за машины.

— Быстро наждачную бумагу.

Шофер заспешил в кабину, порылся там и подал командиру расчета небольшой кусок грубоватой бумаги. У Колесникова округлились глаза.

— Ты в своем уме? Разве это наждак? Это ж рашпиль! Вконец расцарапаем направляющую. Тоненькую, нежную надо. Помнишь, розоватенькую?

Наконец, Колесников получил, что требовал, и начал священнодействовать. Он то осторожно проводил наждаком поперек направляющей, то протирал ее по ходу паза, то делал круговые движения. При этом время от времени кончиками пальцев проверял на сколько сгладилась царапина. Вог он вздохнул с облегчением, сдул невидимые пылинки, вытащил из кармана кусок замши и окончательно вычистил, отполировал поверхность направляющей.

Солдаты расчета, затаив дыхание, наблюдали за этой процедурой.

«Вот так же и я должен относиться к установке», — сказал себе Денис.

Колесникова хорошо понимали, все рассказанное им запоминалось сразу. Ответы звучали уверенно, знания казались твердыми. Недавние тупицы превратились в понятливых и толковых воинов.

Слушая ответы, старшина блаженствовал.

— Во шпарят ребята, а? — по-ребячьи восклицал он, потирая руки.

Колесников неплохо делал расчеты для залпа. Однажды он спросил Дениса: не приходилось ли ему заниматься с артиллерийскими прицелами и баллистическими картами. Тот ответил осторожно: он не прочь попробовать, если ему покажут.

Дважды старшину не нужно было просить. Он показал и рассказал. Все это было Денису знакомо. Одного не понял: почему у реактивных снарядов эллипс рассеивания не такой, как у ствольных? Но это относилось к области теории и не имело непосредственного отношения к практическим занятиям.

Чулков сделал расчеты. Старшина проверил — все было правильно. Эти расчеты перепроверил сначала старший лейтенант Запорожец, затем Назаров.

— Что ж, сержант, дела идут, — сказал Назаров. — А наводить пробовал?

— Пробовал.

— Ну и как?

— Не знаю, товарищ гвардии капитан. Надо старшину Колесникова спросить.

— Умеет наводить, умеет, — ответил командир расчета.

— Пусть Чулков сегодня подготовит расчеты и сам же сделает наводку.

Результаты оказались весьма посредственными.

У старшины был кислый вид, когда он докладывал об этом Назарову.

— В расчетах ошибки нет. Значит в наводке напортачил, — сделал заключение Колесников.

Неудача, однако, не вышибла Дениса из колеи. Вечером он отметил для себя, что чувство страха и неуверенности у него исчезло. Ему было интересно. Он твердо решил: освою наводку, научусь.

Дня через два после этого случая Чулкова вызвал к себе замполит подполковник Виноградов.

Встретил он Дениса, как старого знакомого.

— Вот что, сержант. Надо организовать и провести в дивизионе комсомольское собрание.

— А почему я, товарищ гвардии подполковник? — удивился Чулков.

— А почему, собственно, не вы? — повысил голос подполковник.

— Я не занимался комсомольской работой. Правда, в школе самую малость…

— А вот я не имел до войны и этой малости. Конструктором работал. Но я коммунист. Началась война, получил приказ — и вот… замполит.

— Так вы коммунист…

— А вы — комсомолец.

Денис вздохнул — крыть было нечем.

— Тогда разрешите хоть узнать, товарищ гвардии подполковник, по какому случаю собрание? Чтобы мало-мальски подготовить выступление.

— В ближайшее время полк получит боевое задание. Комсомольцы дивизиона должны быть готовы к его выполнению. Завтра будет приказ о назначении вас временно исполняющим обязанности комсорга дивизиона. На подготовку к комсомольскому собранию даю три дня. Действуйте!

— Слушаюсь!

А на третий день дивизион внезапно подняли по тревоге. Гвардейский минометный полк двинулся к передовой.

4

Собрав командиров батарей, парторга и комсорга дивизиона, капитан Назаров вместе с ними поднялся на вершину кургана. Устроились в полуобвалившемся блиндаже.

— Осторожно. Пехота предупредила: курган под прицелом вражеской артиллерии…

Между бревнами нашли щель, расширили се, установили стереотрубу, стали наблюдать.

До наших траншей — тысяча двести метров. Видно всем? От траншеи на расстоянии пяти километров и чуть правее — высота, а еще правее начинается балка. Раскрыть карты.

Раскрыли. Нашли высоту и балку. Капитан продолжал:

По разведданным стрелковой дивизии в балке застряли подразделения шестиствольных минометов и тяжелая артиллерия. Вчерашний ливень превратил грунт на склонах балки в кисель. За ночь немцам удалось вытащить всего два-три орудия. Есть предположение, что этой ночью они подтянут тягачи, трактора и вырвутся из западни. Открывать огонь из балки фашистская артиллерия опасается: видимо, они уверены, что нам о них ничего не известно. Чтобы не разрушить эту иллюзию противника, командарм запретил воздушную разведку. Огонь откроем в восемнадцатьноль-ноль по сигналу красной ракеты с КП командира пехотного полка. Вопросы?

— Залп всем полком?

— Да.

— Второй залп не предполагается?

Все будет зависеть от результатов первого. Запас мин, как вам известно, достаточен и для второго, и для третьего.

После залпа начнется атака пехоты?

— Да. Она должна во что бы то ни стало взять Высокие Хутора. Нам приказано не терять с ней связи и поддерживать ее огнем.

Чулков не очень понимал, почему для взятия каких-то Хуторов сосредоточено столько войск и техники. Но спросить постеснялся.

До открытия огня оставалось больше часа. Уже заняты осевые позиции, сделаны нужные подсчеты, почва около установок щедро полита водой, взятой из ручья. Этот обязательный полив новшество, введенное Назаровым. При сгорании пороха из сопла ракеты вырывалась мощная струя огня и поднимала клубы пыли, демаскируя установку. Поэтому, занимая огневые позиции, старались выбирать травянистый покров, а если его не находили, обильно поливали землю водой.

Каждой батарее намечены пути для смены позиций.

Присев в траншее, Денис думал о том, чем сейчас он должен заниматься, как комсорг? Комсомольцев в батареях больше половины. Оформлены списки, избраны секретари. Ребята на первый взгляд вроде бы неплохие. Правда, многие из них не участвовали в боях. Еще неизвестно как себя покажут.

Что если обойти секретарей, спросить о настроении, кого-то подбодрить? Но не будет ли это выглядеть наивным, смешным?

Интересно, как бы действовал сейчас подполковник Виноградов на его месте? Наверное, находился бы неотлучно у командира дивизиона и уточнял обстановку. А может пошел бы по батареям и взводам? Скорее всего, сделал бы и то, и другое.

К Назарову ему, Чулкову, сейчас нельзя: какой из него помощник? Впрочем, зря так. Вдруг найдется поручение для него?..

— А, комсомол явился! — приветливо встретил его капитан на своем КП, расположенном в блиндаже. — Есть вопросы?

— Так точно, товарищ гвардии капитан. Вот опыт у вас, сотни залпов. Что сейчас должен делать комсорг?

— Гм… — Назаров пожевал губами. — А кто знает, что он должен делать! Боевой листок выпустил. Секретарей избрали? Что ж еще? Действовать по обстановке… Минуту. — Капитан, взял у телефониста трубку. — Шестой слушает… Все тихо, спокойно… Никаких изменений… Подремать хочется, да вот комсорг не дает… Что делает? Моральным моим состоянием интересуется, подбадривает. А вообще врастает… Ему? Минуту. — Весело блеснув глазами, капитан протянул Чулкову трубку. — Подполковник Виноградов.

— Меня?!

— Бери, бери.

Трубку Денис взял нерешительно, опасливо.

— Слушаю, товарищ третий?

— Здравствуй, сынок. Волнуешься?

— Да нет. Изнываю от безделья.

— Наша забота подготовить все заранее, а сейчас надо пожинать плоды. Заметил спою ошибку, исправь.

— Может, обойти секретарей?

— Мельтешить перед глазами не резон. Присматривайся, вбирай в себя, как губка. Понял?

— Так точно, понял, товарищ третий.

— Ну, что ж, до встречи…

— Получил инструкцию? — улыбнулся Назаров.

— Приказано стать губкой и впитывать в себя побольше.

— А что? Мудрый совет.

До залпа оставалось двадцать минут. Тянулись они особенно долго. От волнения у Чулкова вспотели ладони.

Удастся ли атака? Если удастся, то какой ценой достанется победа?..

На ручных трофейных часах (подарок Назарова) минутная стрелка добралась до семнадцати пятидесяти девяти. Чулков замер. Пошла последняя, шестидесятая…

Капитан держал телефонную трубку в руке. Восемнадцать ноль-ноль.

А ракеты нет…

Еще прошла минута. Нет. Что могло случиться? Чулков стал приподниматься, но рука Назарова придавила его к земле…

Вот и ракета. С двухминутным опозданием…

— Залп! Залп! — торжественно подал команду Назаров.

И опять ожидание. Секунды бегут, бегут…

Да что же это?

Блиндаж содрогнулся. С потолка посыпалась земля. Взревело, засвистело, заскрежетало… От грохота и воя Денису показалось, что у него вырывают внутренности. На миг оглох.

Опомнился, когда его как щенка кто-то схватил за шиворот и поставил на ноги.

— В машину! Бегом! — крикнул ему в ухо Назаров.

«Виллис» мчался на сумасшедшей скорости. Из-за пыли, поднятой другими автомобилями, Денис ничего не видел. Но зато слышал грохот там, куда улетели ракеты. Рвалось что-то долго, оглушительно, и грохот все нарастал.

Вильнув куда-то в сторону и чуть не опрокинувшись, «виллис» покатил в гору.

— Стой! — крикнул капитан. — Чулков, за мной!

Пригнувшись, побежали… Оказались на высоте. Отсюда до передовой было рукой подать.

— Смотри, Чулков!

Открывшаяся перед ними картина поразила Дениса. Балка, казалось, распалась на глыбы, которые взлетали ввысь на добрую сотню метров. Оранжевые брызги огня устремились в небо. Желто-серые клубы, смешавшись с черной дегтеобразной хмарью, постепенно заволокли горизонт. Небо полыхало страшным и грозным заревом. Так, наверно, выглядит извержение вулкана…

— Почему долго рвутся ракеты? — склонившись к самому уху капитана, спросил Денис.

— Наверно, влепили в арсенал… Знай наших, сволочи!

Наконец, наступила тишина. Капитан сказал:

— Возьми бинокль, взгляни на немецкую траншею.

Во вражеской траншее никого не было видно. Пошли в атаку наши пехотинцы. Никто из них не падал. И никто по ним не стрелял. Цепь перешла на шаг.

— Не осталось никого впереди. Драпанули. Теперь догонять придется километров десять-двадцать, — сказал командир дивизиона.

Он вскочил и, когда следом поднялся Чулков, с силой пожал ему руку.

— Поздравляю, комсорг, с первым залпом. Считай, боевое крещение получил. Гордись, что довелось участвовать в таком событии. Одним залпом мы сейчас целую дивизию спасли, а, может, и больше — тут бухгалтерия сложная. Даже я, браток, впервые такое вижу, — и широким взмахом руки показал туда, где только что бушевал огненный смерч.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Дивизиону было приказано углубиться в лес и разместиться в районе лесной сторожки. Каждая минута временного затишья на линии фронта должна быть использована для совершенствования и отработки боевых приемов. В расчетах желательна взаимозаменяемость номеров.

По имеющимся сведениям недавний залп по скоплению шестиствольных минометов, артиллерии и вражеской пехоты, а также по тайным складам боеприпасов и взрывчатых веществ, вызвал у гитлеровцев смятение и панику. Пленные показали, что русские применили против них какое-то страшное секретное оружие, противостоять которому немыслимо.

После стремительного прорыва вражеской обороны, в тылу наших войск остались разрозненные немецкие части. Они скрывались в балках и лесах. Поэтому отлучаться из дивизиона кому бы то ни было в одиночку категорически запрещено. Связь поддерживалась только по радио.

Назаров собрал всех офицеров дивизиона в лесной сторожке и зачитал приказ командира полка подполковника Серова. В приказе перечислялись потери, понесенные противником от залпа. Назывались сотни единиц артиллерийского вооружения, транспортной техники, инженерно-паркового хозяйства, предназначенного для форсирования крупных водных преград, — конечно, форсировать фашисты предполагали Днепр. Кроме того, имелись основания утверждать, что противник потерял около двух полков пехоты и почти полностью всех артиллеристов, минометчиков, транспортников и саперов, которые укрывались в балке.

Чтение приказа было прервано аплодисментами и возгласами восторга.

Командир взвода разведчиков младший лейтенант Зозуля старался перекричать всех. Он взывал:

— Братцы! Братцы! Вы послушайте… послушайте… — Саша Зозуля, не выдержав, взобрался на маленькую скамеечку, на которую хозяйка, наверное, садилась, когда доила корову. — Капитан, ну, капитан же! Я у самой балки находился. Чуть под свои мины не попал!

Воцарилась тишина. Все обернулись к Зозуле.

— У самой балки? — удивился Назаров. Он подошел к командиру разведчиков. — Что ж ты молчал до сих пор? Говори, что видел.

— Мы пробирались вместе с разведчиками — пехотинцами на правый фланг полка и углубились метров на двести вперед. Заняли хорошую позицию в терновнике. Колюч проклятый, но тем и хорош, не опасались, что сюда за надобностью прибегут. Окопались, пристроили стереотрубы — солнце как раз нам в спину — и ждем. Фрицы будто вымерли. Почти все орудия у них утопли в тине. И шестиствольные минометы вразброску, но все под сеткой, под пучками травки. Аккуратненько все и никакого движения.

— А стволы не догадались посчитать? — перебил разведчика Запорожец.

— Шестиствольных — тридцать шесть и три покорежены…

— Два полка?.. — прогудел чей-то изумленный бас.

— И шестьдесят пять стволов пушек разного калибра. Но вся балка не просматривалась, а там ещё стволы и установки. Пехотный коллега послал троих орлов, чтобы уточнить, что там дальше, да они не успели. Мины легли тютелька в тютельку. Какая-то из них угодила в ящики со снарядами. Их сложили штабелями, лишь прикрыли сеткой и травкой для маскировки. Ух, и рвануло! А таких открытых штабелей — десятка два, да в нишах… Балка там за оврагом, а у оврага почти отвесные берега. Немцы любят про запас делать такие склады. Снаряды, мины, взрывчатка. Драпали-то во всю прыть. Израсходовать или вывезти не успели…

— Ты давай без комментариев, — вмешался Запорожец.

— Не мешай, Яшка.

— Дай человеку по всей форме…

— Вот я и говорю, — вдохновился Зозуля. — Штабеля-то как раз напротив закрытых складов. Волной и осколками вышибло двери, и стали закрытые склады взлетать под звезды. И как нас не прихлопнуло, диву даюсь. Никто даже царапинки… Правда, землей засыпало, синяков понаставило…

— Ничего, разведка, спиртом натрем, — успокоил Назаров младшего лейтенанта. — Ты слазь с трибуны и толково давай. Выползти с техникой никто не сумел?

Сашка спрыгнул со стульчика и, справившись с возбуждением, деловито продолжал:

— Ручаюсь, товарищ гвардии капитан. Ни одной единицы и целой-то не осталось. Ужас один, что мы там натворили. Крошево.

— Это, пожалуй, правда. А пехота в траншеях, конечно, не подозревала о складах и рванула в божьем страхе. — Капитан направился к столу. — Отсюда и слухи о страшном секретном оружии. — Поднял руку. — Приказ не дочитан. Прошу внимания…

Далее в приказе следовали строжайшие указания о принятии всех мер для охраны установок, о повышении бдительности, в связи с тем, что немецкие подразделения оказались в тылу наших войск.

Командир дивизиона строго оглядел собравшихся.

— У кого какие неясности, вопросы?

— Какие же могут быть неясности? — ответил за всех лейтенант Шумилин. — Фрицы, пробиваясь к своим, и у нас могут объявиться..

— Правильное замечание, — подхватил Назаров. — Необходимо усиленное охранение. Товарищ гвардии лейтенант, — обратился он к командиру второй батареи Нестерову. — Организуйте усиленное круговое охранение. В наряд все службы, кроме разведчиков и батарейцев. Через полчаса выстроить и доложить. Ступайте.

— Есть, товарищ гвардии капитан.

Лейтенант недавно прибыл из училища, а уже носил на груди орден Отечественной войны первой степени. Молодой офицер был подтянут, вышколен, недурен собой. Он любил щегольнуть строевой выучкой, к этому в дивизионе относились с добродушной снисходительностью. Но Назаров знал, кому поручить охрану дивизиона — в делах службы лейтенант Нестеров был исполнителен и точен.

— Все свободны! — объявил капитан, — Приступить к занятиям.

2

Жил Денис в землянке разведчиков вместе с младшим лейтенантом Зозулей. С этим парнем он коротко сошелся в первые же дни знакомства. Душа Саши Зозули ясная, бесхитростная, добрая была открыта для дружбы.

К вечеру небо затянуло тучами, и пошел спорый, грибной дождь. Монотонно шуршал он в поржавевшей листве дубов и берез. Непонятная тяжесть легла на сердце Дениса, и он не мог отделаться от нее ни во время занятий по тактике, ни в своих обычных комсомольских хлопотах.

Когда вернулся в землянку, на изголовье своей постели нашел письмо. Почерк на сложенном треугольником письме показался знакомым. Дрогнуло в груди: «С матерью неладно, соседи написали…» Торопливо развернул конверт, приник к крохотному оконцу, начал читать:

«Здравствуй, дорогой Дениска!

Пишет тебе Ленька Костров, по уличному — Капитоша. Ох, и радовался я, когда узнал из твоего письма Вадьке, что ты воскрес из мертвых, встал из могилы и теперь опять в строю. Я чуть в пляс не пустился. Только, видно, законы жизни таковы, что не бывает радости без горя. Крепись, дружище! Твое письмо, адресованное Вадьке, мне передал Карпухин. Оно не застало Вадьку в живых. На третьи сутки, после начала боев за плацдарм, Вадим погиб при штурме высоты. Карпухин видел, говорит, — пулевое в голову… В том же бою тяжело ранен младший лейтенант Козлов. Старшина Буровко получил ранение на день раньше, во время бомбежки отправлен в тыл. В полк приезжал отец Вадьки, Иван Иванович. Он теперь член Военного Совета бывшей нашей армии. Беседовал со мною, со Старостиным, с Карпухиным, с Кокаревым. Крепкий же человек! Лицо почернело, а голос не дрожит… Спросил про тебя. Мы еще не получали твоего письма, сказали — убит… Совсем согнулся Иван Иванович… Я, говорит, думал ему приемным отцом стать. В общем, твое письмо я отнес в штаб полка — оттуда его отправят в штаб армии Ивану Ивановичу. Держись, Денис! Теперь нам с тобой нельзя погибать, личный должок у нас за фашистами — за Вадьку!. Уничтожать будем гадов, где только возможно и чем только возможно! Пиши о своих боевых делах.

Привет от Карпухина и Старостина. Кокарев позавчера ранен.

Обнимаю, твой друг Ленька».

Последние несколько строк были написаны мелко, их концы загибались — не хватало места. Несколько раз Денис машинально перечитывал фразу «Обнимаю, твой друг Ленька», она почему-то застряла в его мозгу, присев на постель, он все повторял про себя «Обнимаю, твой друг Ленька».

«Да, Ленька, Ленька… Может быть, ошибка? Произошла же с ним, с Денисом, ошибка… Но Карпухин видел — пуля попала в голову. Это не контузия, тут не ошибешься. Да нет, не может быть!.. Чтобы Вадим погиб — не поверю… Но Иван Иванович… Он был в полку. Если бы ошибка — ему об этом стало бы известно первому: он не только отец Вадима, а еще и член Военного Совета армии. Значит это достоверно — нет Вадьки, нет больше на земле моего лучшего друга…»

Денису вспомнилось, как много лет назад они вчетвером — друзья-отцы к друзья-дети — ехали в Днепропетровскую область, как оживленно обсуждали с Вадимом пробегавшие за окном вагона диковинки, вроде гигантского завода со множеством невиданно сложных сооружений или высоченного шахтного террикона.

Потом память перенесла его в последний мирный день… Танцы около клуба, драка с Казаченкой из-за Раи, сидение в КПЗ, а наутро — рыбалка, свежесть заливных лугов и розоватый в солнечных лучах туман над Саволой… И веселое купание, и то, как они дурачились в теплой воде…

Это происходило так давно… Какими же беззаботными, легкомысленными они тогда были!.. Разве могло им тогда прийти в голову, что два с небольшим года спустя одного из их троицы едва живого извлекут из могилы, а другой погибнет от вражеской пули.

«Ах, проклятая война, ах, гадюка — Гитлер, что же ты наделал, выродок, по которому плачет петля? Ну, фашистская сволочь, держись!..»

Кулаки у Дениса сжались так, что ногти впились в мякоть ладони. Дыхание перехватило, как всегда в минуты сильного гнева…

— Смирно! — донесся от входа в землянку возглас дневального. Затем последовали слова рапорта и негромкое: «Вольно!»

Чулков вскочил, привычным движением оправил гимнастерку, вытянулся. В полумраке землянки не видно было, кто пришел, но по голосу Денис узнал заместителя командира полка по политчасти подполковника Виноградова.

— Отдыхайте, отдыхайте, товарищи, — сказал Виноградов, — у меня тут дело к комсоргу.

Он подошел, поздоровался с Денисом за руку, сбросил на топчан мокрую плащ-палатку.

— Комсоргов двух дивизионов успел повидать до ненастья, а по дороге к тебе промок.

— А я сейчас, товарищ гвардии подполковник, печку растоплю, обсушитесь, — бросился было хлопотать Денис, но Виноградов остановил его.

— Некогда сушиться, сынок… Я хоть и на командирском вездеходе, но дороги так развезло, что вернуться в полк лучше засветло.

Виноградов сел на скамейку к небольшому столу с ножками крест-накрест, рядом предложил сесть Денису.

— Моя поездка по дивизиону вызвана вот чем: завтра необходимо провести комсомольские собрания. Доклады сделают комсорги. — Подполковник достал из полевой сумки блокнот, вырвал из него лист бумаги, положил его перед Денисом. — Запиши план. Первое: общее положение на нашем фронте после наступления. Овладение Криворожьем, значение этого факта и прочее. Газетные материалы имеешь?

— Так точно.

— Хорошо. Второе: довести до сведения комсомольцев приказ командира полка. Поговорить о повышении бдительности. Третье: усиление боевой учебы. Вот у вас в дивизионе на днях был случай: заряжающий Семечкин по халатности едва не взорвал установку. Слышал?

— Знаю об этом, товарищ гвардии подполковник.

— Обсудить. Пусть комсомольцы сделают выводы. Акцентируй: боевая учеба — залог будущих побед. У меня все. У тебя вопросы есть?

— Никак нет, товарищ гвардии подполковник.

— Да, еще вот что. Необходимо обезопасить собрание от всяких случайностей, выставить боевое охранение, сделать все, что положено. Но это уж ты обговоришь с Назаровым.

Виноградов уложил в сумку блокнот. Взгляд его упал на лежавшее на постели распечатанное письмо. Улыбнулся.

— Из дому получил?

— Никак нет, товарищ гвардии подполковник. Из части, где раньше служил.

— Что пишут, если не секрет?

Денис отвел взгляд от Виноградова.

— Лучше бы не писали. Сообщили вот, что друг мой погиб. Друг детства… Мы с ним в училище вместе пошли, в одной штурмовой группе на правом берегу Днепра дрались…

Улыбка погасла на лице Виноградова. Долго сидел молча, устремив взгляд в какую-то точку на столе.

— Да-а, брат, — проговорил, наконец, Виноградов, — понимаю тебя… тяжело. Время лихое, теряем цвет страны — молодежь. Сыновей теряем… Растить их для строительства светлого завтра, а они погибают в борьбе за спасение Родины. Но будь уверен, поколения, которым посчастливится строить это светлое завтра, вспомнят о них с великой благодарностью и великим уважением. Отвоем друге, о твоем отце, обо всех нас… Да, тяжело, сынок, тяжело. — Виноградов вздохнул, достал из портсигара папиросу, закурил. — Довелось мне быть на днях на одном представительном совещании политработников нашего фронта. Выступал там член Военного Совета армии полковник Зеленков. Слышал — у него сын погиб на правом берегу Днепра. Но по нему этого не скажешь — держится молодцом. Очень дельно, кстати, выступал…

Первым побуждением Дениса было сказать, что он: хорошо знает полковника Зеленкова, что друг, о гибели которого сообщает письмо — это его, Зеленкова, сын…. Но помешала мысль: а вдруг его слова подполковник Виноградов воспримет по-своему? Вот, дескать, хвастается сержант — еще до войны близко был знаком с членом Военного Совета армии. А так хотелось что-нибудь новое узнать об Иване Ивановиче! Задал, как ему подумалось, невинный вопрос:

— Что же он в своем выступлении говорил, полковник Зеленков? А, товарищ гвардии подполковник?

Едва произнеся последнюю фразу, Денис понял, что совершил глупость. Виноградов молчал. Его насмешливый, изучающий взгляд ощупывал пылающее лицо Дениса.

— По званию вы — сержант, товарищ Чулков, однако по должности вам часто приходится общаться на равных с офицерами. — Тон речи был по-прежнему мягкий, но Дениса неприятно укололо официальное обращение на «вы». — Как окончивший военное училище, — продолжал Виноградов, — вы, вероятно, скоро получите офицерское звание и с полным правом вольетесь в офицерскую среду. И, конечно, от ваших начальников вам придется слышать о том, что они присутствовали на каком-то важном совещании в вышестоящем штабе. Так вот, возьмите себе за правило никогда не задавать вопросов вашему начальнику о том, что говорилось на этом совещании. Подобное мальчишеское любопытство не к лицу военному человеку. Как говорят французы: «моветон» — дурной тон. Запомните это.

— Так точно.. — Денис сглотнул внезапно набежавшую слюну. — Запомню, товарищ гвардии подполковник.

Виноградов поднялся, протянул руку.

Поняв, что прощен, Денис поблагодарил подполковника горячим рукопожатием.

Все хуторские строения были заняты под различные службы. Свободным оставался большой сарай на поляне метрах в семистах от хутора. В нем Денис и решил провести комсомольское собрание.

Комсомолец лейтенант Нестеров выставил в районе сарая боевое охранение с трофейным пулеметом МГ-34. Этот пулемет без надобности валялся в штабе дивизиона, и начальник штаба капитан Сдобное с удовольствием избавился от него, вручив «машиненгевер» Чулкову. Поскольку никто, кроме самого Чулкова и его однокашника по училищу Сурина немецким пулеметом не владел, то Сурина также пришлось включить в боевое охранение.

Младший лейтенант Зозуля и лейтенант медицинской службы Лаврова, также комсомольцы, обеспечили уборку сарая и «стулья» — пол застлали ветвями.

С того времени, как ушел из медпункта, Денис видел Галю только мельком. Теперь, разговаривая с нею перед собранием, он придерживался сухого делового тона. Почему, — он и сам не мог бы объяснить. Внешне Галя, казалось, принимала этот тон, но Чулков чувствовал, что его официальность вызывает у нее насмешку — подчеркнуто язвительное обращение «товарищ комсорг дивизиона» говорило само за себя.

Комсомольцев собралось, как мысленно для себя определил Денис, «неполная рота». Собрание началось ровно в десять утра. Солнце поднялось из-за густых, уже тронутых яркими всполохами осени крон, лучи его сквозь щели сруба и ветхой соломенной крыши насквозь пронизывали сарай.

Чулков начал доклад. Сначала говорил сбивчиво — впервые выступал в роли докладчика. Угнетала мысль, что все от него, комсорга, ждут каких-то важных откровений. К тому же смущало присутствие Гали — в ее глазах улавливалось насмешливое любопытство: а ну-ка посмотрим на что ты способен, товарищ комсорг дивизиона!

Но под конец разговорился, и дело пошло на лад. Вопрос о боевой учебе, наиболее близкий и ему и всем собравшимся уже не вызывал затруднений. Скованность исчезла. Рассказал о том, как плохое знание техники заряжающим Семечкиным едва не привело к трагическому исходу — Семечкин ткнул взрывателем в конец направляющей. Что тут поднялось!

— Гнать из расчета!

— Из дивизиона!

— Гвардеец, мать твою!..

Вскочил товарищ Семечкина по расчету:

— А если бы мина взорвалась? Ты, Семечкин, бросил мину и упал на землю. А Колосников держал. Как полотно поболел… И все-таки за двух выстоял…

Семечкин сидел, опустив голову, ни жив, ни мертв.

— Вот сволочь какая! — взвился над головами чей-то голос. — Колесникову, выходит, уготовил смерть, а сам — в кусты?!

Поднялся такой гвалту что Денис, попытавшийся установить тишину, своего голоса не слышал. Он вскинул над головой автомат, чтобы выстрелом вверх прекратить шум, но не успел нажать на спусковой крючок, как снаружи, неподалеку, раздался гулкий грохот пулеметной очереди. В ответ слитно застрекотали десятки автоматов. Пули защелкали по бревнам сарая, древесная треха посыпалась на головы сидящих.

— Ложись! — крикнул лейтенант Нестеров и сам пластом растянулся на полу.

Все выполнили его команду. Денис подполз к стене, заглянул в щель, увидел часть поляны, но на ней никого не было.

Вбежал солдат из боевого охранения.

— Что там? — приподнявшись, спросил его Нестеров.

— Фрицы, товарищ гвардии лейтенант!

— Сколько?

— Роты две, а, может, и больше. Сурин с ребятами ведут огонь…

— Все слушай мою команду! — раскатился по просторному сараю голос Нестерова. — Чулков — ко мне!

Денис в два прыжка очутился рядом с лейтенантом. Тут же лежали Зозуля и Галя.

— Придется пока отбиваться своими силами, — сказал Нестеров. — Вы, — обратился он к связному боевого охранения, — бего-м марш к командиру дивизиона. Доложите о нападении противника.

Солдат козырнул и исчез за воротами.

— Вам, гвардии сержант Чулков, приказываю возглавить группы Колесникова, Пашкевича, Лейкина, Коваленко и занять позицию здесь в сарае. Мы с Зозулей попытаемся обойти фрицев справа и слева. Ударим когда они выйдут на поляну. Держись.

Чулков зачем-то пружинисто козырнул.

— Есть держаться! — и звонко крикнул, перекрывая стрекот автоматов. — Колесников, Пашкевич, Лейкин, Коваленко! Со своими группами поступаете в мое распоряжение. Залечь вдоль степы сарая, устроить бойницы. Лейкину удерживать ворота…

Тем временем, сначала Зозуля, за ним Нестеров со своими людьми покинули сарай.

Денис взял попавшуюся под руки слегу и пробил между полусгнившими бревнами порядочную дыру — открылся широкий сектор для наблюдения и обстрела. На опушке было пусто. Стрельба в лесу продолжалась еще некоторое время, затем смолкла.

«Что там могло случиться? — терялся в догадках Денис. — Может это диверсионная группа напоролась на нас?»

Сзади кто-то застонал.

Обернувшись, встретился глазами с Галиной. Она поняла его молчаливый вопрос и сказала:

— Двое легко ранены.

— Пустяковые царапины, товарищ комсорг, — раздался чей-то незнакомый голос. — Драться можем, не беспокойтесь.

— Сделайте отгородку для раненых, — обратился Денис к Галине, пряча глаза — неловко было командовать лейтенантом, хоть, и медицинской службы. — Вон дрова какие-то, из них и сделайте… Чтобы пули не залетали.

— Есть! — козырнула Галина, и Денис не заметил в ее глазах насмешки.

Наступила тишина. Тревожили мысли:

«Стоит ли сидеть в сарае? Могут окружить…»

Подозвал Пашкевича, Коваленко и Лейкина, посоветовались, решили тремя группами занять позиции слева и справа от сарая. Денис с остальными оставался на месте. Под конец он сказал:

— Надо бы создать видимость слабой обороны. Давайте так — стрелять одиночными патронами. А когда атакуют, бить очередями. Но за двадцать-тридцать метров. Все ясно?

— Ясно.

— Тогда по местам.

Группы комсомольцев поползли. И в это время немцы дали знать о себе. От опушки донесся голос:

— Рус! Сдаваться! Жизн получайт!

«Как выиграть время? — забилась тревожная мысль. — Зозуля и Нестеров еще не успели занять позиций…»

— Рус! Ви есть окружены. Сдаваться! — опять орал гитлеровец во все горло.

Чулков вполголоса спросил:

— У кого зычный голос?

— У меня, товарищ комсорг.

В сказавшем эти слова Денис узнал солдата Семечкина, которого только что обсуждали за халатность.

— Нужно выиграть минуту-полторы, чтобы успели Зозуля и Нестеров. Сумеешь разыграть колебание… Ну…, страх что ли…

— Это… как же… так?

В голосе Семечкина было столько обиды и возмущения, что Денис подумал:

«Может, зря мы его сегодня так?..»

Пояснил:

— Нужно обмануть фашиста. Заставь его поверить, что мы насмерть перепуганы. Надо выиграть время. Очень важно. Кричи: «Эй, фашист! Не обманешь?»

Глаза у Семечкина вспыхнули: дошло.

— Я понял, товарищ гвардии сержант.

Тишину прорезал пронзительный голос:

— Эй, Гитлер! Боюсь, сволочь, обманешь!

В сарае послышался сдавленный смех.

С опушки донеслось:

— Сам сволош! Не обман. Сдавайся.

— Не сволочи ты его, чудак, — встревожился Денис. — Там же не дураки сидят. Изобрази страх, нерешительность. Скорее!

— Боимся мы! Обманете, господа немцы, — в голосе Семечкина слышались слезы.

— Найн! Найн! — заспешили с опушки. — Мы жизн будет дарить.

— Теперь выжди, — остановил «артиста» Чулков. — Пусть думают, что мы колеблемся.

— Неужели немцы такие дураки? — с сомнением сказала Галина. Она была бледна, губы вздрагивали. — Это же детские штучки. Надо что-то решительное… И к немедленно. Что они подумают о нас?! А черт с ними, что они будут думать. Лишь бы выиграть минуту.

— Рус! Долго размышляйт. Сдаваться!

— Еще поной.

— Фашист! Нам страшно! — жалобно проблеял Семечкин, опять вызвав смех в сарае.

— Молодец! Минуты полторы прошло?

— Вряд ли.

— Сейчас начнут угрожать или стрелять. Придумай еще что-нибудь.

— Рус Иван. Считать до трех. — Пауза. И лающий голос: — Айн!.. Цвай!..

— Ладно, обложи его, — со вздохом сказал Денис. — Больше они нам не поверят.

— Есть обложить!.. Эй, сволочь фашистская!.. Свинья!.. Паскудник!.. Сам трус и нас за трусов принимаешь?.. Если не подохнешь от пули, снимем штаны и всыпем! А глотку заткнем дулом автомата. Ферштейн, сукин ты сын?

Теперь уж откровенно веселый смех покрыл эти слова. Похоже было, что за эти крепкие выражения товарищи простили Семечкину его проступок.

С опушки застрекотали очереди, пули опять зашлепали о стены. Но на поляну немцы не выходили.

— Эй, артист! — усмехнулся Денис. — Открываем огонь вдвоем. — Обернулся к остальным. — Всем ждать!

Застрекотали два автомата. Жалкое они производили впечатление.

— Форвертс! Форвертс!

На опушке показалась плотная цепь гитлеровцев.

— Не стрелять! А ты, артист, не смолкай. Построчи, а то у меня диск кончится.

За первой цепью показалась вторая.

Сто метров… Семьдесят… Пора!

— Огонь! Огонь!

Раздался дружный залп. Половина атакующих упала на землю.

«Не может быть, чтобы убиты. Хитрят», — подумал Денис.

И тут справа и слева ударили автоматные очереди… От радостного облегчения Чулков сдвинул пилотку на затылок:

«А вот и наши».

— Огонь! Огонь!

Фашисты заметались. Передние бросились назад. Образовалась свалка.

Со всех сторон слышались возгласы:

— Бей фашистов!

— Огонь!

— Приготовить гранаты! — напрягая голос, приказал Чулков. — Передать по цепи.

— Гранаты!.. Гранаты!..

— В атаку! За мной! Ур-ра-а!

Группа Чулкова выскочила из широко распахнутых ворот.

— Ура-а-а!

От опушки бежали цепи Нестерова и Зозули.

Начали взрываться гранаты. Грохот звонким эхом многократно повторялся в лесу.

Только теперь немцы поняли, что угодили в ловушку. Обладая превосходящими силами, они проигрывали бой.

Десятка полтора, подняв руки, истошно вопили:

— Гитлер капут! Гитлер капут!

— Держись! Держись ребята! — послышалось сзади.

Чулков оглянулся. На подмогу им бежало с полсотни солдат во главе с капитаном Сдобновым.

От немцев, окруженных со всех сторон, осталось десятка три, не больше. Кто-то из. тех, кто бежал впереди Чулкова, упал на одно колено и застрочил из автомата в гитлеровцев, поднявших руки.

Денис налетел на него сзади, свалил и выхватил автомат.

— Очумел, что ли?! Они же сдались!

Обернувшись к своим, он раскинул руки. Жест его вряд ли требовал перевода.

Не стрелять!

И вдруг тупая боль между лопаток пронзила Дениса. Еще не поняв, кто его ударил в спину (будто прикладом огрели), Денис увидел упавшую рядом с ним немецкую гранату с длинной рукояткой.

«Все. Взорвется», — обожгла мысль. Но рука, кажется, уже помимо его воли схватила гранату и отшвырнула назад, за группу немцев.

— Ложись! — крикнул Саша Зозуля.

После взрыва Денис опять услышал голос Сашки!

— Вот так, Чулков. Ты их спасай, а они в тебя гранату

Всю слою злость лейтенант обрушил на Дениса, будто в подлости врага был виноват только он, Чулков. И, как ни странно, эту свою виноватость он ясно почувствовал, когда тяжело поднимался на ноги, преодолевая боль в спине.

— Откуда же я знал, чудак! — глухо отозвался Чулков.

— Пора уже познать врага, не маленький.

— Чего ты вцепился в комсорга, — вступился за Дениса капитан Сдобнов. — Вишь помертвелый стоит… Немчура, поди, гранатой дыру ему сделал в спине…

Саша Зозуля охнул и резко повернул Дениса к себе спиной.

Грянул хохот. А простодушное сердце Саши еще не обрело покоя. Он все гладил спину товарища, будто и в самом деле искал там дыру. Наконец, обернулся, смущенно махнул, рукой.

— Да ну вас, ей-богу! — чем еще больше подлил масла в огонь.

Хохотали теперь и Сдобнов с Чулковым.

Николая Сурина и его второго номера Сергея Казакова нашли около опрокинутого взрывом гранаты пулемета. Они были без сознания. На теле обоих насчитали по нескольку осколочных ранений. У Сурина к тому же были обожжены ноги. С помощью бойцов Галя быстро сделала им перевязку.

— Будут жить? — спросил Денис.

— Доставим в медсанчасть — майор Куренков скажет, — ответила Галя и после паузы добавила: — Если, конечно, доставим живыми. Очень опасно состояние Сурина — ему ноги на костре жгли.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Через неделю после боя в лесу, где комсомольцы разгромили две роты гитлеровцев, Денису Чулкову было присвоено звание гвардии старшего сержанта.

Наутро его вызвал к себе капитан Назаров и объявил приказ о том, что он, Чулков, назначается командиром взвода боепитания. Новое назначение не вызвало у Дениса восторга, потому что боепитание относится к службе тыла. Вместо того, чтобы в соответствии с уставом ответить: «Слушаюсь! Когда прикажете принять взвод?», он молча стоял перед капитаном и хмуро смотрел в какую-то точку поверх его головы.

— В чем дело? — сузив глаза, спросил Назаров.

— Разрешите вопрос, товарищ гвардии капитан?

— Разрешаю.

— За что меня в тыл переводят? Проступков у меня не было, в бою, вроде, не струсил…

— Именно поэтому, товарищ гвардии старший сержант, вас и назначают командиром взвода боепитания.

— Не понимаю.

Назаров вздохнул, обеими руками пригладил рыжую непокорную свою шевелюру, сказал:

— Да-а, с вами, юнцами безусыми, не заскучаешь. Садись.

И указал на стул напротив себя. Денис сел.

— Так вот, организация боепитания — один из самых сложных и больших вопросов в войсках. А в частях гвардейских минометов в особенности. Мины доставляются грузовиками. В современном наступательном бою для одного залпа нужны тысячи ракет, а значит — сотни автомашин. Но машины выходят из строя десятками не только и не столько от бомбежек, сколько от расхлюстанных вдрызг военных дорог. Попробуйте в таких условиях обеспечить своевременную доставку нужного количества боеприпасов… Как думаете, Чулков, что для этого требуется от командира взвода обеспечения?.. Молчите? Требуются от него дисциплинированность, храбрость, находчивость. Словом, требуются все те качества, без которых нет настоящего боевого командира. И еще одно качество необходимо — бдительность.

Денис удивленно вскинул брови.

— Да, да, товарищ гвардии старший сержант, бдительность. Вот расскажу вам о недавнем случае, в августе дело было, еще на Левобережье. В расположение одной из баз боепитания забрела корова, а с нею старик, такой изможденный с виду — краше в гроб кладут. Задержали его: «Что здесь тебе надо, дед?» «Та вот, — отвечает, — яка скотына шкодлыва, нэ можу налыгачем за рогы пойматы…» Обыскали старика так, больше для порядка, чем по подозрению. За пазухой нашли завернутый в тряпицу трубчатый порох, каким у нас начинены сопла мин. Спрашиваем: «Где взял?» — «Найшов». И на самом деле, не мог же он добыть порох из сопла мины. Все же сдали старика контрразведчикам. Оказалось: под личиной безобидного старичка скрывался немецкий шпион. Понял?

— Так точно, только…

— Подожди. — Назаров выставил перед собою лопатоподобную ладонь. — Должность, на которую тебя назначили — офицерская. До тебя взводом боепитания командовал Коротеев. Он погиб во время налета при транспортировке мин. Так что сам понимать должен: не на курорт тебя посылаем. По настоящему штаб полка должен бы назначить на эту должность офицера, но все офицеры у нас — специалисты по установкам, да и тех некомплект.

Денис, улыбнулся:

— Разрешите узнать, товарищ гвардии капитан, почему вы мне все это объясняете? Ведь могли бы просто приказать: принять взвод там-то в такой-то срок.

— А потому, дорогой мой, что мне хочется, чтобы мои подчиненные выполняли свои обязанности с желанием и чувством ответственности. Не заартачься ты, этот разговор все равно состоялся бы, только не здесь, в штабе, а по пути на базу боепитания. — Капитан взглянул на часы. — Отправляемся туда через час. Быть в полной боевой… Можешь идти.

2

База боепитания, обслуживание и охрану которой обеспечивал взвод, находилась в небольшой деревне Кульково, что стояла на высокой горе по-над рекой. Возле берега, на лугу, мирно паслись коровы.

«Вот это идиллия», — удивился отвыкший от таких картин Денис, когда «виллис» перед самым въездом в деревню вынес их с командиром дивизиона на гребень горы.

Отдавшему рапорт помкомвзвода Назаров приказал построить подразделение. Тут Дениса опять ждал сюрприз. Когда солдаты выстроились, он убедился: то, что считалось взводом, оказалось доброй полуротой, а если учесть отсутствующий наряд, то, пожалуй, и целой ротой.

Взвод — куда ни шло, но три взвода… Сумеет ли найти нужную линию поведения, завоевать командирский авторитет? Капитан Назаров прочитал перед строем приказ о назначении Чулкова и с тем отбыл. Денис остался со своими подчиненными.

«С чего начинать? — зудела в мозгу беспокойная мысль. — Речь перед ними произнести? О чем? Да и глупо. Вон сколько в строю пожилых дядек… Они сами меня поучить могут».

Решение пришло неожиданно:

«Делом надо сразу же заняться, осмотреть хозяйство — о чем тут думать…»

— Помкомвзвода, ко мне. Остальным разойтись. Продолжать занятия по распорядку дня.

Помкомвзвода — сержант Глотов был года на три старше Дениса. Но его старили излишняя полнота, круглое сытое лицо, преждевременные морщинки под глазами и в уголках крупного губастого рта.

«Ничего бугаек, — подумал Денис, — такого бы подносчиком мин».

Попросил Глотова вместе проверить посты, показать склады и службы. Во время разговора Денису показалось, что от сержанта пахнуло спиртным, но он не придал этому значения.

Посты оказались в порядке. Но склады разочаровали нового командира. Он ожидал увидеть настоящие складские помещения с широкими двухстворчатыми воротами. в которые может въехать грузовик. На деле же это оказались продолговатые широкие, ямы наподобие противотанковых рвов. Сложенные в них мины были покрыты брезентом. Охраняли каждый такой ров трое часовых.

«Ничего себе, — опешил Денис. — А если пойдут дожди?.. Ведь тут все грязью заплывет и мины в ней утонут».

К тому же территория складов даже не была огорожена. Как же в таких условиях требовать строжайшую бдительность? Черт знает что!

— Неужели нельзя было построить помещения, огородить территорию? — спросил Денис.

— Материалов не дают, — флегматично отозвался Глотов.

— А просили?

Глотов криво усмехнулся.

— Мне, товарищ гвардии старший сержант, просить не по чину.

При этом он бросил глуповатый взгляд на погоны Дениса — и тебе, мол, тоже.

«Заноза мужик», — без раздражения подумал Денис и поинтересовался: просил ли материалы лейтенант Коротеев?

— Этого я не знаю, — был ответ.

— Тоже по чину не положено?

— Так точно, не положено.

Сказано это было с той странной звенящей веселостью — веселостью на грани слез — какая свойственна истеричным людям.

Когда вернулись в деревню, Глотов сказал:

— Пойдемте обедать, товарищ командир взвода.

— Какой уж тут взвод, — усмехнулся Денис, — считайте — рота.

— Желаете, чтоб называли вас командиром роты? — Глотов бросил на Дениса острый горячечный взгляд. — Пожалуйста, хотя по штатному расписанию и не положено.

«Не в себе человек», — подумал Денис, но промолчал.

Он предполагал, что будет обедать со своим подразделением за одним столом, но Глотов позвал его в хату, где стоял на квартире. Он сказал, что раньше они жили вместе с Коротеевым и, если товарищу гвардии старшему сержанту угодно, он может занять койку покойного лейтенанта.

Окликнув подсменного бойца, который спешил на кухню, Глотов приказал:

— Скажи повару, чтобы нес ко мне обед на двоих — новый командир прибыл. Да пусть покажет товар лицом!

— Есть, чтоб показать товар лицом! — разулыбался солдат и побежал на кухню.

— Повар у нас хороший, — объяснил Глотов.

Занимал сержант одну из двух комнатенок в домике, покрытом камышом. Сразу пригласил Чулкова «откушать». Через минуту на столе появилось на тарелке нарезанное толстыми розовыми ломтями сало, пузатая бутылка с красочной иностранной этикеткой и две алюминиевые кружки.

— Давайте, командир, по единой перед обедом. Французский коньяк — не шутка, — сказал Глотов и с хваткостью, в которой ощущалась привычка, взял бутылку за горло. Дениса неприятно кольнуло то, что слово «командир» сержант произнес без официального прибавления «товарищ». Такая фамильярность свидетельствовала об одном: Глотов стремится войти с ним в приятельские отношения. Видимо, в таких отношениях он был с лейтенантом Коротеевым и считает, что если офицер не побрезговал дружбой с ним, то что говорить о каком-то старшем сержанте, да еще младшем по возрасту.

Закрыв ладонью кружку, Денис нарочито решительно сказал:

— Не пью. И вам в служебное время не советую.

Не выпуская из руки бутылки, Глотов пожевал губами, с вызывающим прищуром спросил:

— Приказываете или советуете?

— Пока советую.

— Тогда, товарищ командир ро…, то бишь взвода, с вашего разрешения, как говорили в старину, позволю себе пренебречь вашим советом.

Он налил полкружки коньяку, выпил залпом и бросил в рот пластинку сала.

«Язык у него какой-то фиглярский», — подумалось Денису. Он хотел сказать Глотову об этом, но воздержался. Не в языке дело. Он, наверное, должен бы не совет давать Глотову, а приказать не пить. Должен был или не должен? С первого знакомства завернуть гайки? Правильно ли это? В бою отношения командира с подчиненными однозначны — приказ. Вспомнилось, как ординарцу Раскудря-Кудрявому приказал отдать водку медикам… Но то в бою…

Размышления Дениса прервал грохот сапог в сенях, вслед за тем дверь отворилась, и на пороге возник Дергач. Ефрейтор сиял такой белозубой улыбкой, и столько в ней было искренней радости, что казалось сам он излучал свет. В руках Макар держал четыре котелка, над которыми поднимался пар.

Денис не ожидал такой приятной встречи. Он не видел повара с тех пор, как стал комсоргом — столовался при штабе…

— Денис! Товарищ Чулков! — громогласно заговорил Дергач, переступая порог. — Мне говорят старший сержант Чулков, а я думаю себе: какой Чулков? Которого я знаю — сержант, а этот старший… — Макар поставил котелки на стол, протянул руку. — Поздравляю с повышением

— Денис встал, пожал Дергачу руку.

— Рад, Макар, встретить тебя здесь. Вот помкомвзвода говорит — хороший повар у нас, а мне и невдомек, что это ты.

Дергач зарделся от похвалы, с благодарностью взглянул на Глотова.

— Стараемся. Товарищ гвардии сержант всегда былидовольны.

Глотов взглядом указал на бутылку.

— Выпьешь, ефрейтор?

Макар вопросительно взглянул на Чулкова и, заметив, как построжало его лицо, мигом напустил на себя озабоченность.

— Не могу, товарищ гвардии сержант, некогда. Дел — вот так, — полоснул себя ребром ладони по горлу. Вытянулся. — Разрешите идти, товарищ гвардии старший сержант?

— Погоди, Макар. Ты где квартируешь?

— Да у Христи. Это тут, рядом, через три хаты.

— Хорошо, иди.

Покончив к вечеру со всеми текущими делами, Денис отправился к Дергачу. Встретила его хозяйка Христя, полная женщина лет тридцати пяти. Разбитным напевным голосом она приветствовала Дениса.

— Заходьте, товарищу охвицер, добро пожаловать до хаты, гостем будэтэ. — Когда вошел в горницу, всплеснула полными руками. — Ой, боже ж мий, який вы лыдащий! Сидайте, вечерять подам…

Из боковушки высунулся Макар, махнул рукою на хозяйку — что, мол, пристала к человеку, — смущенно крякнул, пропустил Дениса к себе.

— Ну, как ты, Макар? Как попал сюда? — поинтересовался Чулков, усаживаясь на табуретку.

— Кухню мою, понимаешь, бомбой разнесло. Ну, малость по ноге задело. Неделю в медсанчасти провалялся, потом направили сюда. Ничего, служить можно…

— Да я вижу, — не без иронии сказал Денис, бросив взгляд на стоявшую на столе глиняную макитру с галушками. — Глотов коньяк французский пьет, а Макар у Христи живет, как у Христа за пазухой.

— Ну, ты зря это, Денис, — обиженно насупился Дергач. — О Христе плохого не думай, она женщина себя соблюдает… А насчет этого, — зыркнул глазами на макитру с галушками, — так все от доброго сердца. Корова у неё, а на наших казенных харчах сам знаешь — не очень-то… — Оживился. — А ты подвигайся к столу, навертывай… Вот со сметанкой, свеженькая…

Денис не тронулся с места.

— Частенько ты с Глотовым зашибаешь?

Макар отшатнулся, выпучил глаза.

— Да… да ты что? Да он мне первый раз в жизни при тебе предложил, ей-богу…

— Это само собой, — чувствуя, что начинает злиться, кивнул Денис. Резко спросил: — Откуда у него французский коньяк?

— Тут, понимаешь, такое дело… Неподалеку трофейная команда немецкий продовольственный склад обнаружила. А начальник команды, старший лейтенант — его дружок. Ну, вот по дружбе несколько бутылок и…

— Почему у сержанта дружки среди офицеров?

Макар замялся, навалившись на стол, подался к Чулкову.

— Так ведь он сам, Глотов-то, еще месяц назад лейтенантом был. Разжаловали его. За систематическое пьянство и несоответствие должности…

— Да-а, — протянул Денис. С горечью подумал: «Что же Назаров-то… Ни словом не обмолвился о том, какой фрукт ходит у меня в помощниках. Понятно теперь его фиглярство — уязвленное самолюбие. Как же — старший сержант командует им, вчерашним лейтенантом».

Раздражение все больше и больше овладело Денисом. Черт знает что!.. Коньяк, галушки… А ракеты в ямах под брезентом, без ограды. Тут не то что плюгавый дед — целый вражеский десант сядет, ахнуть не успеешь. Еще эта радушная Христя с коровой… Не фронт, а… а колхоз какой-то… Да нет, санаторий, пожалуй…

— Слушай, — Денис понизил голос, — тебе хоть известно, чем твоя Христя занималась при немцах? Почему они ей корову оставили?

— Да ты что, Денис? — совсем опешил повар, — Корова-то не ее. То есть теперь-то она ее, но это немцы гнали скот на станцию, чтобы в Германию отправить, а тут наши так жиманули, что фрицам уж не до буренок, бросили их и ноги в руки… Солдаты и раздали населению. И вообще у нас тут полный, порядок. Ребята что надо, прошли огни и воды, можешь не беспокоиться…

Наступило молчание.

«И что же я, на самом деле, на него набросился? — успокаиваясь, подумал Денис. — Непорядки в содержании боеприпасов? Но ведь для того меня сюда и назначили, чтобы устранить их. Глотов — пьяница и равнодушный человек? Но ведь на то я сюда и поставлен, чтобы заставить его работать. Ослаблена дисциплина? Но ведь на то… Тьфу, на то… на то… Сюда бы Вадьку Зеленкова да Капитошу — мигом порядок бы навели.»

Ему вспомнилось, как осенью сорок первого, когда он после приезда из Москвы поведал Вадиму о своих приключениях, тот сказал:

«Вот так и надо жить — на пределе возможностей».

— На пределе возможностей, — вслух повторил Денис.

— Что? — не понял Дергач.

— Макар, — пропустив мимо ушей его вопрос, сказал Денис, — могу я поселиться у тебя?

— Вот черт! — разулыбался тот. — А я как раз собирался тебе это предложить. Койку поставим вот здесь…

— Тогда пошли к Глотову. У него мой вещмешок.

3

Проснулся Дергач затемно, около пяти утра — ему надо было идти на кухню, готовить завтрак. Вместе с ним поднялся и Денис. Вдвоем сделали физзарядку, вылили друг на друга по ведру холодной колодезной воды, растерлись длинным, как простыня, расшитым по краям петухами холщевым полотенцем, — подарок Христа своему постояльцу.

— С чего бы, Макар, ты у нашей хозяйки в таком почете? — не преминул подковырнуть ефрейтора Денис.

— А повара завсегда у всех в почете, — не моргнув глазом, отозвался Дергач.

— Особенно у безмужних баб, — не унимался Денис.

Макар хмыкнул, но тут же лицо его построжало.

— То уж ваши домыслы, товарищ гвардии старший сержант.

Денис зашел к Глотову и велел после завтрака построить взвод. Приняв рапорт, поздоровался с солдатами, скомандовал «вольно», сказал:

— Товарищи, если среди вас есть плотники или каменщики — сделать шаг вперед.

Из строя вышли четверо.

— Остальным продолжать занятия по распорядку дня, — сказал Глотову и обратился к тем, кто вышел из строя. — А вы, товарищи — за мной.

Четверых бойцов — все они, кроме одного веснушчатого ефрейтора, были люди пожилые, серьезные — Денис привел к себе на квартиру, рассадил их и сам опустился на табуретку..

— Закурить бы, да хата тесновата, — не замедлил бойко ввернуть ефрейтор.

— Курите, курите, — разрешил Денис.

Солдаты полезли за кисетами.

— Пригласил я вас, товарищи, вот зачем. Скоро начнутся дожди, а боеприпасы у нас лежат, сами знаете, в ямах под брезентом.

— Верно, не по-хозяйски, — прогудел из клубов сизого дыма простуженный голос лысоватого солдата по фамилии Максимов. — У меня дома на дворе старые слеги и те под навесом сохраняются, а тут — мины.

— Вот-вот, — подхватил Денис, — значит, надо построить дощатые сараи, штуки четыре…

— На кирпичных столбах, — ввернул конопатый ефрейтор (фамилия его была Вахрушев). И добавил в виде пояснения: — Я до войны каменщиком в Свердловске работал.

— Но, чтобы обратиться к начальству насчет материалов, надо знать, хоть примерно, сколько и чего потребуется.

— Это конечно.

Начали судить-рядить, спорить.

Денис достал из вещмешка блокнот, стал записывать. Когда, казалось, уже обо всем договорились, Максимов выбросил в окно окурок самокрутки и в сердцах махнул рукой.

— Понапрасну мы тут, мужики, махру переводим. Ты смотри, товарищ командир. — Максимов выставил ладонь левой руки и правой загнул на ней мизинец. — Кирпич — ну кто нам его даст? Взять-то его негде, кругом все разорено. — Метнул насмешливый взгляд на ефрейтора. — Тебе что, Вахрушев, его из Свердловска подвезут? Или, может, для тебя тут кирпичный завод поставят? Это первое. Теперь второе. — Максимов загнул безымянный палец. — Для строительства сараев нужен тес. Пусть хоть завалящий горбыль, а где его взять? Лесопилок тут нету. Пойдем дальше, — Максимов загнул третий, чем-то изуродованный палец. — Столбы, балки, обвязка, толь для кровли… Из тыла нам все это доставят?

«А ведь он правду говорит, — подумал Денис. — Ведь если бы имелись все нужные строительные материалы, склады были бы давно построены».

Жарким пламенем обдало лицо. Осрамился, на второй же день осрамился. Тоже нашелся реформатор: «Плотники, каменщики, шаг вперед…»

— Я так думаю, товарищ командир, — продолжал, между тем, после некоторого раздумья Максимов, — построить четыре большие землянки. Конечно, и тут стропила и тес понадобятся, да все не столько… Старые риги можно разобрать, из лесу слег привезти!..

У Дениса отлегло от сердца. Он бодро вскочил и обеими руками пожал закорузлую руку Максимова.

— Правильно… правильно, товарищ Максимов! Как думаете, товарищи?

— А что ж… можно, дельно, — заговорили, оживившись, остальные. — Только без бревен не обойтись — десятка три-четыре понадобится.

— Пошлем в лес бригаду — добудут бревна! — загорелся Денис.

— Тогда что и толковать. Сделать разметку — и с богом, — заключил Максимов.

— Может быть, сейчас и займемся ей, этой разметкой? — закинул удочку Денис. — Что для этого нужно?

— Топор, бечевка да колышки, — вот и все вооружение, — добродушно улыбнулся Максимов.

Еще до обеда неподалеку от покрытых брезентом рвов были размечены площадки для четырех землянок, с соблюдением необходимой дистанции между ними.

Окрыленный удачным началом, Денис решил увлечь и Глотова новой важной работой.

«Человек переживает разжалование, обозлен, — думал Денис Чулков. — Лучшее лекарство от переживаний — живое дело в руках».

Перед обедом отправился к сержанту на квартиру, но встретил его неподалеку от хаты. Глотов возвращался со строевых занятий и выглядел усталым — едва брел. Остановив его среди улицы, Денис рассказал о том что начало новому складу положено, что сегодня же надо всех свободных от наряда разделить на четыре бригады, для каждой назначить старшего, а завтра с утра отправить на рытье землянок, что производителем работ думает назначить рядового Максимова, но, если у Глотова имеются возражения, пусть он их выскажет.

Сержант слушал его, опустив взгляд, и только кивал головой. Когда Денис кончил, Глотов поднял на него осоловелые с красноватыми белками глаза:

— Вы ведь училище кончали, товарищ комвзвода?

— Да, кончал.

— А выпущены рядовым?

— Да, рядовым. Какое это имеет отношение к делу? — Денис почувствовал запах перегара — значит, Глотов проводил строевые занятия будучи навеселе…

— А такое отношение, что на горбу солдат вы хотите заработать офицерские звездочки, — сказал Глотов и пошел прочь.

Кровь бросилась Денису в лицо. «Спокойно», — приказал он себе. Понял, если сию минуту не поставит сержанта на место, он не командир и должен сорвать со своих погон широкие лычки.

— Стоять, сержант! — голос его прозвенел на высокой ноте.

Глотов нехотя остановился, повернулся вразвалку.

— Смир-рно!

— Ну, ну, не зарывайся…

— Смир-р-рно-о!!

Наверное, в глазах Дениса проглянуло что-то такое, что заставило Глотова вытянуться.

— Три шага вперед, стр-р-роевым… аррш!!

Громко топая и поднимая сапогами пыль, Глотов сделал три шага к Чулкову.

— Вольно. — Денис перевел дух и, подавив готовые вырваться, клокочущие в горле бранные слова, негромко сказал: — Как бывший офицер, вы, товарищ Глотов должны лучше меня знать непреложное воинское правило: нравится подчиненному командир или нет — это личное дело подчиненного, но в служебной обстановке он должен относиться к командиру уважительно. Это первое. — Денис поймал себя на том, что говорит словами Максимова. — Теперь второе: если еще раз замечу пьяным в служебное время, подам рапорт командиру дивизиона. У меня все, можете идти.

Денис козырнул, Глотов ответил тем же и, четко повернувшись, зашагал к своей хате. Проводив его взглядом, Денис огляделся: не был ли кто-нибудь из солдат свидетелем этой сцены… Но единственная улица деревни словно вымерла. Личный состав как раз находился на обеде.

4

Утром Глотов, как будто вчера ничего не произошло, отдал рапорт и повел четыре бригады, вооруженных, кроме винтовок и автоматов, лопатами и ломами, на рытье землянок. Перед обедом Денис зашел на строительство. Составив винтовки в козлы, солдаты дружно копали котлованы. Глотов сидел на бугорке, жевал былинку. Максимов, как настоящий прораб, распоряжался, бегал от бригады к бригаде, что-то вымерял, указывал, нередко сам брался за лопату.

Земля летела на четыре стороны от огромных прямоугольников. Денису это живо напомнило осень сорок первого года под Москвой. Вот так же летела земля из противотанкового рва, который выкопали за одну ночь. Воспоминание это заставило его взяться за лопату и с полчаса, пока не взмокла на спине гимнастерка, он копал вместе со всеми. Затем подошел к Глотову. Отряхивая пилоткой брюки, сказал:

— Ну, как, сержант, дела идут, а?

— Вы хоть сообщили об этом в штаб? — лениво отозвался Глотов.

— А зачем?

— Как же, все-таки инициатива снизу.

— Причем здесь инициатива? Мины надо сохранить в порядке. К тому же из землянок будет легче и быстрое достать их — в бою это главное. Не так разве?

— Так, так.

И полетели сутки за сутками, наполненные повседневными заботами, начиная от инструктажа наряда, ночных проверок караулов и кончая поисками грузовика для перевозки из леса бревен и слег.

Проявил инициативу и Макар. Как-то за ужином сказал с таинственностью в лице:

— У меня, командир, рацпредложение.

— Чего?

— Ну, хочу улучшить провиантско-складское дело.

— Это как же?

— А вот так.-Сейчас у нас продукты сложены в трех местах потому что большого помещения нет. У каждого склада — часовой. Предлагаю рядом с территорией склада боеприпасов построить дощатый сарай и все продукты — туда.

— А почему твой склад должен стоять около склада боеприпасов?

— Так в этом вся соль! — торжествующе воскликнул Макар. — К продуктам не надо будет ставить отдельного часового. Значит, высвобождаются три поста, ими можно усилить охрану боеприпасов.

— А что, это мысль, — загорелся Чулков. — Ну и голова у тебя, ефрейтор, — генеральская.

— Стараемся, — скромно уткнувшись в котелок, сказал Дергач.

Строительство землянок шло успешно. За три дня были вырыты котлованы, и вот уже шалаши стропил поднялись над землей…

Неожиданно столкнулись с непредвиденной трудностью: где добыть колючую проволоку для ограждения территории складов? Казалось бы на фронте чего-чего, а этого добра должно хватать, но на полковом складе не нашлось ни одного мотка. Макар предложил порыскать по ближайшим тылам, найти какую-нибудь саперную часть и выменять проволоку у саперов. Вот только на что? Конечно, можно бы и так попросить. Но неизвестно сколько времени уйдет на поиски, не мог Денис оставить базу, а послать Глотова — на него надежда плохая, равнодушен он к делу. Что это именно так и есть, не замедлило подтвердиться.

Однажды после завтрака пришел Максимов и доложил: людям пора отправляться на работу — обкладывать обрешетку землянок дерном, а помкомвзвода к построению не явился. Нет на месте также ефрейтора Вахрушева («Каменщик из Свердловска», — вспомнил Денис).

Пришлось идти на квартиру к Глотову. Дверь комнатушки оказалась запертой. Долго стучал Денис, прежде чем перед ним предстал опухший со сна и еще веселый помкомвзвода.

— А, старшой, а мы тут… — начал было он.

Денис отстранил его и шагнул в комнату. В нос ударила густая волна перегара и махорочного дыма. На постели Глотова спала женщина из местных — Денис не раз видел ее. На другой постели, привстав, и, видимо стараясь загородить собою кого-то лежащего у стены испуганно таращил глаза ефрейтор Вахрушев. Отвращение, гадливость — все это готово было вылиться у Дениса в безрассудный поступок. Еще мгновение и он сорвал бы ефрейтора с постели и высадил им окно… Усилием воли заставил себя повернуться и выйти. Бросил Глотову на ходу:

— Ефрейтору через пять минут быть в строю, вы — немедленно ко мне.

Денис сам построил взвод, произвел перекличку и приказал Максимову вести его на работу. Когда колонна двинулась, заметил, как сзади, воровато пряча глаза, то и дело поправляя не очень послушными руками винтовку, пристроился ефрейтор Вахрушев.

«Сегодня же рапорт и обоих — под стражу. Плачет по ним штрафбат», — думал Денис, возвращаясь к себе.

Поостыв малость, рассудил, что чрезвычайно строгого наказания достоин, пожалуй, один Глотов. Он командир, он несет ответственность за подчиненного Вахрушева, которого споил. С ефрейтора достаточно обычного взыскания — гауптвахты. Но Глотов — этот легко не отделается.

Сержант поджидал его, сидя на крылечке хаты. Увидев Дениса, отбросил окурок, вскочил, вытянулся.

— Заходите, — пригласил его Денис и пропустил вперед.

Плотно закрыл дверь в свою половину, кивнул Глотову на стул, сам сел по другую сторону стола на табурет. Дал себе время собраться с мыслями, сказал:

— Хотел бы я знать, сержант, как вы сами расцениваете сегодняшний случай?

— Я допустил дисциплинарный проступок, — не поднимая опущенных глаз, ответил Глотов. Ответил без запинки, словно произнес заученную формулу.

— Нет, Глотов, этот ваш проступок граничит с преступлением. Вы — помощник командира взвода, вам доверена охрана важного военного объекта во фронтовых условиях… А вы чем занимаетесь? Мараете честь советского солдата… Разлагающе действуете на людей. Сами систематически пьянствуете и спаиваете подчиненных… Да еще женщины… Мерзость… Это моральная сторона дела. А служебная… Поднимись сегодня ночью взвод по тревоге, вас бы с Вахрушевым пушками не поднять. И я вправе был бы посчитать обоих дезертирами. Согласны?

Глотов еще ниже опустил голову.

— Так точно.

— Я не раз предупреждал вас, сержант, думал — образумитесь… Да, видно, зря… Терпенье мое лопнуло. Пишу рапорт. Сами понимаете — дело для вас наверняка кончится трибуналом…

— Может… подождете… товарищ гвардии старший сержант? — с трудом выдавил из себя Глотов. — Я обещаю… больше не допущу…

Он поднял голову и заставил себя взглянуть Денису в глаза. Лицо его как-то жалко осунулось, от недавней нагловатой самоуверенности не осталось и следа.

Злость у Дениса сразу пропала. Спросил:

— За что вас лишили офицерского звания?

— За то же, за что вы сейчас с меня стружку снимаете.

— Значит, наука не пошла впрок?

— Клянусь вам, товарищ гвардии старший сержант, больше не повторится. — Слабая просительная улыбка скользнула по лицу Глотова.

Заскребло вдруг в душе Чулкова.

«Ну, напишу я на него рапорт, крепко накажут человека, — подумал Денис. — Но для дела-то какой от этого прок? Глотов все же опытный командир, у него приятели среди интендантов…»

Мелькнула мысль: а не использовать ли сложившуюся ситуацию для пользы дела? Сказал:

— Вашим обещаниям, товарищ сержант, не очень-то я верю. Обещания надо подкреплять делом.

— Я готов, товарищ гвардии старший сержант.

Денис встал, резко одернул гимнастерку.

— Так вот, хватит вам сидеть на бугорочке и жевать травку. Будете работать. Надо достать три мотка колючей проволоки. Достанете к завтрашнему дню, я воздержусь от рапорта, но, учтите, до первого вашего нового проступка. Не достанете — рапорт послезавтра будет в штабе полка. Вы меня поняли?

— Так точно, понял.

— Тогда берите машину и поезжайте. Куда угодно, хоть на армейский склад. Французский коньяк сумели достать, достаньте и колючую проволоку…

Глотов повеселел.

— Кровь из носу, а достану! — вытянулся. — Разрешите выполнять?

— Выполняйте.

Некоторое время после ухода сержанта Денис продолжал сидеть за столом. Думал: правильно ли поступил, дав возможность Глотову избежать наказания? Так ничего и не решив, сокрушенно покачал головой:

«Ну и должность я себе схлопотал. Ты и командир, ты и педагог, и хозяйственник, и вообще на все руки мастер».

Вспомнилось время, когда был курсантом, потом рядовым солдатом… Никакие особенные заботы тогда его не угнетали. И совершенно непонятно, почему служба казалась тяжелой?

5

Три мотка колючей проволоки Глотов привез в тот же день. Где и как он их добыл Денис не расспрашивал, но догадывался, что без французского коньяка тут не обошлось.

Мины из ям перенесли в землянки, уложили в два ряда вдоль стен, оставив посредине проход так, чтобы при нужде можно было быстро погрузить в машины. Территорию склада огородили колючей проволокой. Перед воротами поставили дощатый сарай, в него сложили мешки и ящики с продуктами. Как и замышлял Макар Дергач, охрану склада боеприпасов удалось усилить тремя дополнительными постами.

Как-то среди дня приехал капитан Назаров. В сопровождении Дениса осмотрел землянки, ограду, проверил посты. По тому, как потеплели его глаза, Денис понял — доволен.

— Сам додумался до такого благоустройства? — спросил Назаров.

— Рядовой Максимов, товарищ гвардии капитан, — доложил Денис. — Он у нас главным прорабом был — плотник по профессии.

— Как ты его поощрил?

Денис замялся.

— Да… Никак…

— Плохо, — отрезал Назаров.

— Так, я ж, товарищ гвардии капитан… Чем я его могу поощрить? Лишним котелком каши, что ли?

— А хотя бы и котелком каши. Мог освободить на сутки от занятий, от очередного наряда.

— Виноват, не подумал, товарищ гвардии капитан.

— Солдат о пользе службы подумал, а ты о нем — нет. Эх, вы, отцы-командиры.

Когда возвращались от склада в деревню, Назаров спросил:

— Если Максимову присвоить звание сержанта, потянет он отделение?

— Так точно, товарищ гвардии капитан.

— Хорошо, поговорю с командиром полка.

Дергач угостил Назарова солдатским обедом, тот остался доволен. Встав из-за стола, приказал Денису построить взвод. Перед строем поблагодарил бойцов и командиров за все сделанное ими по части реорганизации склада, пожал руку Денису, Глотову, Максимову. Глотов сиял — впервые получил благодарность от начальства.

Уже сев в машину, капитан подозвал к себе Дениса.

— Чуть было не забыл. На днях к вам наведается наша медицина — санитарная проверка, медосмотр и так далее. Так что постарайся быть на высоте.

— Да у нас вроде все в порядке, товарищ гвардий капитан. Солдаты регулярно моются, имеют чистую смену белья…

— Вот и хорошо. — Назаров лукаво подмигнул. — Я тебе ничего не говорил, ты — не слышал. А то скажут — потемкинские деревни строит командир дивизиона.

Оба весело рассмеялись.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Солнце зашло. В прохладных осенних сумерках на западе малиново догорал закат. Денис возвращался с развода караула к себе. Неожиданно перед ним вырос запыхавшийся Макар Дергач.

— Я за тобой, Денис. У нас гостья.

— Какая еще гостья?

— Да эта… из медсанчасти… Военфельдшер товарищ Лаврова.

Денис почувствовал, как горячо стало щекам, и благословил сумерки — в полутьме Макар не мог заметить его смущения. Вопрос «Какая еще гостья?» был лицемерным — иной гостьи, кроме Галины Лавровой, он не ждал. А ощущение тревожного и вместе с тем сладостного ожидания поселилось в нем два дня назад, когда Назаров сообщил, что «наведается медицина». Конечно, «наведаться» для проверки санитарного состояния подразделения и медосмотра было кому и кроме Лавровой, но Денис ждал почему-то именно ее.

Дорогой, едва поспевая за широко шагавшим Чулковым, Макар рассказывал.

— Только пришел домой, принес ужин, слышу машина остановилась и тут же уехала. Входит, значит, товарищ Лаврова. Я, конечно, докладываюсь: ефрейтор Дергач, нахожусь на ужине. Спрашивает: «Здесь живет старший сержант Чулков?» «Так точно, говорю, здесь». Огляделась она этак с подозрением и говорит: «А что же это у вас беспорядок такой в комнате?..»

— Какой же у нас беспорядок? — Денис замедлил шаг.

— Вот и я говорю: «Какой же беспорядок, товарищ лейтенант медицинской службы?» — «Как, говорит, какой? А крошки на столе, а мухи, а грязь на полу?..»

— А ты?

— «Мухи, говорю… Да что нам мухи? У нас, говорю, важный военный объект, нам мухобойством заниматься некогда. А что грязь, так, говорю, и на улице грязь, мы ведь не по воздуху летаем…»

— А она?

— Ну, что она… «Вы, говорит, товарищ гвардии ефрейтор, чем препираться, лучше взяли бы ведро воды, тряпку, да вымыли бы пол…»

— Правильно она сказала, Макар. Вообще, когда медики приступают с критикой, лучше всего отвечать: «Виноват, исправлюсь».

— Точно, товарищ гвардии старший сержант. Только я сказал: «Разрешите выполнить приказание?», а она махнула рукой: «Ладно, говорит, я тут сама управлюсь, а вы разыщите Чулкова…»

Денис остановился, пораженный.

— Да ты что же, оставил ее полы мыть?

— Да как сказать, — замялся Макар. — Когда уходил, слышал вроде она спрашивала у Христи ведро с водой…

— Эх, Макар, Макар, бить нас с тобою некому! — в сердцах бросил Денис и чуть ли не бегом припустил к дому

Когда они пришли, пол был уже вымыт, и Галя — рукава гимнастерки завернуты до локтей — выжимала над ведром грязную тряпку.

— Здравия желаю, товарищ гвардии лейтенант медицинской службы! — лихо козырнув, поздоровался Денис.

Галя выпрямилась, бросила к порогу тряпку.

— Вытирайте ноги. — Тыльной стороной кисти отбросила упавшие на лоб волосы, усмехнулась: — Лейтенант — поломойка. Неужели, Денис, так трудно поддерживать чистоту?

— Понимаешь, Галя, все как-то некогда, — смущенно развел руками Денис.

— Да ведь вас тут двое.

— Повара можно не считать, — Денис бросил на Макара недобрый взгляд. — Повара — они аристократы.

— Товарищ гвардии старший сержант! — возмутился Дергач. — Христя мыла на прошлой неделе, с тех пор вы насчет полов никаких указаний не давали.

— Чтобы избавиться от мух, тоже специальное указание нужно? — Галя расправила рукава гимнастерки, застегнула пуговки на обшлагах. — Я пробуду у вас дня три. Можно найти жилье?

Денис молчал в замешательстве. Свободного жилья не было. Не поместишь же девушку в сарае… Можно бы у Христа в проходной комнате, но-предложить такой вариант Денис не решился. Хотелось устроить Галю с наибольшими удобствами.

— Вот что, товарищ ефрейтор, — решительно обратился он к Макару. — Сейчас же перебираемся к Глотову. Лейтенант будет жить здесь.

— Правильно! — подхватил Дергач. — Тем более, что полы они вымыли, остались одни мухи, а мухи…

Денис развернул Макара за плечи, выставил в соседнюю комнату, яростным шепотом проговорил:

— Попридержи язык, черт тебя возьми! Сейчас же свою и мою постели в охапку и — к Глотову… Я — по отделениям… О белье… о бане заботился, а насчет полов и мух — из головы вон… к моему приходу, чтобы у Глотова пол блестел и было проветрено. Выполняйте, товарищ ефрейтор!

2

Если бы лейтенант медицинской службы Лаврова вздумала прогуляться по деревне, ее удивило бы необычное для такого позднего часа оживление на улице. Суетливо стукотали пущенные «самоходом» вороты колодцев, слышался плеск воды, приглушенные голоса, от колодцев к хатам и обратно сновали, громыхая ведрами, солдаты.

Результатом этого аврала было то, что на следующий день после обхода занятых солдатами хат Галя похвалила Чулкова за чистоту и порядок в жилых помещениях взвода.

Разговор происходил в комнате Глотова, куда военфельдшер зашла специально, чтобы высказать Чулкову свое мнение. Здесь также царила чистота, какой эти стены не видели, может быть с довоенных времен. Даже стол Макар выскоблил вчера добела. Когда пришла Галина, Денис сидел в одиночестве, составлял ведомость на «вещевое довольствие». Похвалив его за хорошее санитарное состояние жилых помещений, военфельдшер с лукавой улыбкой добавила:

— Крепко пришлось вчера вечером потрудиться, верно?

— Верно, — с облегчением рассмеялся Денис. — Большую уборку устроил.

— Эх, ты! — Она встала и обошла стол, положила свою маленькую теплую ладонь на руку Дениса, чуть пожала ее. — Ничего скрыть не можешь.

Денис почувствовал, как горячая волна прилила к щекам.

— Это… только от тебя не могу, — неожиданно охрипнув, проговорил он.

Заставил себя посмотреть Галине в глаза. Взгляды их на мгновенье встретились. Лицо ее порозовело, будто свет утренней зари коснулся его. Длинные ресницы опустились, притушив яркую голубизну глаз.

— Я пойду, еще много дел, — заторопилась она. Сделала шаг к двери, обернулась, но глаз не подняла. — Ты что делаешь вечером?

— Я? Ложусь спать. — Денис растерянно помолчал — уж очень по-детски наивно прозвучал его ответ. Проговорил, точно оправдываясь: — Ночью приходится проверять посты. Читать нечего да и керосин экономим.

Галя кивнула и — Денис чувствовал — еще что-то хотела сказать, но раздумала, скрылась за дверью.

Через день Глотов, Чулков и Дергач только что пообедали и отправились каждый по своим делам, Денис столкнулся на крыльце с Галей. Она поздоровалась за руку, сказала, не скрывая печали:

— Сегодня вечером я уезжаю. Все ваши солдаты здоровы. Только у бойца первого отделения Капитонова жесточайший фурункулез, его я беру с собой в медсанбат…

— Капитонов? — удивился Денис. — Он на здоровье не жаловался.

— Стеснялся. Я спросила его, почему он не попросил отправить его в медсанчасть? Отвечает: «Да ведь я не раненый». Как будто на войне умирают только от ран.

— Совесть у человека, — заметил Денис.

Как-то само собой получилось так, что, разговаривая, они пошли рядом вдоль улицы, незаметно миновали ее и очутились на вершине косогора. Только теперь Галя оглянулась вокруг.

— Ой, как красиво! — воскликнула она.

Стоял на редкость ясный солнечный день, было необыкновенно тепло. С горы вид открывался просторный, километров на десять, а, может, и более. Внизу, словно лента, вырезанная из холодной синевы небосвода, вилась по долине река, обрамленная по обеим берегам желтолистыми, наполовину уже обнаженными ракитами, тальником и кустиками ольховника. За рекою ширились луга с порыжевшей травою, среди которой, особенно ближе к реке, выделялись зеленые островки отавы — здесь месяц назад косили. А дальше красно-желто-коричневой полосою стоял лес. Он покрывал холмы, долины и бездымно горел под косыми лучами солнца.

— Ты знаешь окрестности? — спросила Галя.

— Нет, — ответил Денис. — Раз только ходили с Макаром купаться, да вода холодная.

— Денис, давай спустимся к речке!

Словно шаловливая девчонка Галя схватила его за руку и потянула вниз.

— Подожди, Галя… — Он чувствовал себя ужасно неловким. Надо бы поддаться ей, побежать с горы, а он стоял, точно врос в землю. — Подожди… Я, понимаешь, должен предупредить начальника караула, где меня можно найти.

— Ну, так предупреди.

У Дениса отлегло от сердца. Она славная девушка она все понимает…

Заторопился,

— Я сейчас, это близко.

Путь от караульного помещения и обратно он проделал бегом. Сдерживая дыхание, стараясь не показать, чего ему стоила такая пробежка, подошел к Гале:

— Пошли.

— Лови!

Она помахала ему рукой и вприпрыжку побежала вниз по узенькой, кое-где раздваивающейся стежке.

Догнал ее Денис только внизу. Потом от подножия горы они шли через заливной луг к реке. И пока по влажной тропке не углубились в заросли ракит, у Дениса было такое ощущение, что все его подчиненные смотрят им в спины.

Галя не замечала или делала вид, что не замечала его скованности, рассказывала о том, как стала военфельдшером. Окончив курсы медсестер, она некоторое время работала в госпитале под руководством мамы. Та надеялась, что дочь вернется в школу и закончит десятилетку. Но тут объявили набор комсомольцев в военно-фельдшерское училище. Галя поступила туда. Летом этого года закончила училище и попросилась на фронт. Ее просьбу удовлетворили. Мать, однако, добилась, чтобы Галю направили не в пехоту, а в гвардейскую минометную часть, о чем она, Галя, узнала недавно случайно.

Они вышли на берег, остановились у самого уреза воды, прислонившись. к толстой старой раките. Кора ее была иссечена глубокими продольными морщинами.

— Значит, ты не теряла времени, — задумчиво глядя на воду, сказал Денис.

Вода вблизи казалась уже не синей, а желтовато-зеленой, потому что в ней отражались ракиты и ольховник, стеною стоявшие по противоположному берегу.

— Я часто вспоминал тебя, — продолжал Денис, нарушив затянувшуюся паузу.

— Я тоже, — сказала она, взгляд ее был устремлен в ту сторону, куда текла река. — Нет, даже не то, что вспоминала, — поправилась она. — Я тебя всегда помнила… И как мы встретились на Бронной, и как ходили в райком комсомола, и как потом расстались у военкомата… И как нашла тебя в госпитале в полубессознательном состоянии… Сумасшедший ты все-таки…

— А мне так плохо было, когда остался один… — проговорил Денис. — Уехал. А потом каялся, что не дал своего адреса, не взял твоего… Я тоже всегда тебя помнил. Особенно в училище…

— Почему именно в училище?

— Там многие имели девушек… И я был знаком с одной. А думал о тебе.

Далеко все не так было на самом деле, по Денис мог бы искренне поклясться, что ни словом, ни жестом не соврал Гале.

— А теперь?

Ее шепот едва прошелестел. Денис почувствовал, как взволнована была девушка. Боялся поверить открытию, но верить так хотелось!

— И теперь, — тихо ответил Денис.

Она вдруг уткнулась лицом ему в грудь. Денис обнял ее за плечи, прижал к себе. Он видел с высоты своего роста, как вздыбились крылышками ее узкие медицинские погончики, они были не по плечам ей, слишком длинны, сознание ее слабости, беспомощности порождали в душе столько нежности, что он почел бы за величайшее счастье упасть перед ней на колени или… или поднять на руки и понести, оберегая от бурь и несчастий.

Но вот она подняла лицо, и он увидел в ее влажных глазах ответную нежность. Он почувствовал на затылке ее теплые руки и прикосновение мягких губ к своим губам. И тогда он стал целовать ее неистово, забыв себя и все на свете, еще не очень веря, что любим и дорог Гале. Она отвечала бурно, страстно, застонала даже, как показалось Денису, от счастья и вдруг почему-то вздрогнула, отняла губы.

— Денис, Денис, милый, не надо, прошу тебя.

Она отшатнулась от него. Постепенно он начал приходить в себя. Его трясла мелкая дрожь, которую он тщетно старался унять.

Она подала ему руку, и они медленно пошли по тропинке, вернее, по обоим сторонам ее, потому что для двоих тропинка была узка.

И вдруг, словно кипятком обдало сердце Дениса. Вспомнился старший лейтенант Запорожец, его появление в медсанчасти, странное отношение к нему Галины

Что их связывает? Это надо выяснить немедленно!

— Ты говорила, что в полк прибыла потом. А что было потом? — издалека начал Денис.

— Служила, — Она взглянула на него, вся светясь улыбкой, — и, наверное, неплохо, если судьба в награду подарила мне встречу с тобой.

— Значит, и я служил неплохо, — не мог не улыбнуться он в ответ, — если получил в награду тебя.

— Вместо ордена?

— Ага.

Они счастливо рассмеялись, и на время Денис забыл о Запорожце. Но где-то в глубине души все еще ощущалась глухая боль.

— Что у тебя было со старшим лейтенантом Запорожцем? — спросил он.

Галя подняла на него удивленный взгляд.

— При чем тут Запорожец? Зачем ты спрашиваешь о нем?

— Я не знаю… Я подумал… мне показалось, что ты… что мы… что мы поженимся… и ничего не надо… ну-у, скрывать друг от друга…

Лицо его пылало, он говорил бессвязно, как о бреду, сам это сознавал, но не мог остановиться.

Галя грустно усмехнулась.

— Опомнись, Денисушка. Идет война, мы на фронте, а ты о женитьбе.

— Ну, ладно, пусть… — он махнул рукой, — Я просто хотел знать про Запорожца.

Она отпустила его руку, лицо ее стало незнакомо жестким.

— Я не желаю говорить о нем. И если хочешь, чтобы… Если любишь меня, не произноси при мне его имени.

Долго они шли молча. В душе Дениса происходила борьба. Благоразумие убеждало: надо подчиниться желанию любимой.

— Ладно, не сердись, не буду, — пробурчал Денис и взглянул на Галю исподлобья с хмуроватой улыбкой.

Галя поцеловала его в теку, Денис попытался ее обнять, по она, взглянув на ручные часы, спохватилась.

— Ой, милый старший сержант, как бы мне не опоздать, за мной должны приехать.

Только сейчас Денис сообразил, что надвигается ветер. Соли не скрылось за гребнем горы, и тень от нее ушла далеко за реку. Надо было спешить на развод караула.

— Марш-бросок? — предложил Денис.

— Принято! — задорно откликнулась Галя.

— Дивизия-а-а! Бего-ом! Марш!

— Почему именно дивизия! — на бегу поинтересовалась Галя.

— Потому что сейчас я чувствую себя генералом.

Со смехом и шутками добежали они до подножия горы. Поднимались не торопясь, время в запасе еще оставалось.

У Дениса уже не было ощущения, что за ним наблюдают десятки любопытных глаз.

3

Как только Галя уехала, Макар перетащил свои и Дениса вещи обратно к Христе. Когда Чулков вернулся после развода караула, Макар с удивлением воззрился на него.

— Что это с тобой?

— Со мной? — Денис осмотрел себя, отряхнул пылинку с рукава. — Ничего.

Дергач подал ему круглое зеркальце, перед которым обычно брился.

— Взгляни — сияешь как медный самовар на пасху.

Денис взял зеркальце и отвернулся, чтобы Макар не видел, как зарделось его лицо. Действительно, губы разъехались до ушей, глаза лихорадочно блестят, и взгляд какой-то странный, словно направлен внутрь себя. Вернул зеркальце Макару, нарочито зевнул:

— Спать, товарищ ефрейтор, спать.

Но сон не шел к нему. Душа его ликовала. В сотый раз переживал он то, что произошло сегодня между ним и Галей, заново вспоминал каждые ее жест, каждое слово, каждый поцелуй.

«Я люблю, я люблю ее. И она меня любит, конечно, любит…»

Около двух часов пополуночи, поняв, что все равно не заснет, встал, оделся, захватил автомат и отправился проверять часовых. Шел, тихонько напевая:

«Сердце, тебе не хочется покоя»…

Миновал последние хаты деревни… Вдруг у складов полыхнула оранжевая вспышка, и от гулкого взрыва дрогнул воздух. Будто кто-то толкнул Дениса в спину — не разбирая в темноте дороги, помчался к складам. Оттуда доносилась стрельба. Впереди, наперерез Денису кто-то пробежал пригнувшись.

— Стой!

В ответ, один за другим, хлопнули два пистолетных выстрела. Вжикнула пуля. Денис упал, увидел на фоне неба черный удаляющийся силуэт. Дал по нему длинную очередь, силуэт исчез.

А со стороны склада все разрастался оранжевый свет, горел сарай, в котором хранилось продовольствие. Денис подбежал к тому месту, где только что видел убегавшего. Перед ним неподвижно вниз лицом лежал человек. Перевернул — на него смотрели остекленевшие глаза.

Послышался топот многочисленных ног. При свете пожара Денис увидел группу подсменных караула во главе с караульным начальником.

— Живо тушить склад! — приказал Денис.

Железные бочки с водой, к счастью, не пострадали от взрыва, в ход пошли ведра. Через несколько минут Глотов привел поднятый в ружье взвод, и огонь быстро погасили.

Один из часовых подвел стонущего человека в гражданской одежде. Он зажимал рукою правое плечо, сквозь пальцы, сочилась кровь:

— Вот, товарищ гвардии старший сержант, убегал от склада, я его ранил. А всего их было двое, но второй убёг…

— Не убёг, — вытирая рукавом разгоряченное лицо, сказал Денис. — Этого — перевязать и — в караулку. Глотов!

— Слушаю, товарищ гвардии старший сержант!

— Бегом к радисту, свяжешься со штабом полка. Доложи: произведена диверсия, пострадал продуктовый склад, один диверсант убит, другой легко ранен, пусть пришлют особистов.

К Денису подошел Максимов (два дня назад ему присвоили звание сержанта) и сказал:

— Этого я знаю. Местный житель Гонтарь.

Денис подумал, что, возможно, и второй диверсант из местных и при свете ручного фонарика показал его солдатам. Но убитого никто не знал.

На рассвете прибыл старший лейтенант Павлов с двумя солдатами. Контрразведчик был хмур, глаза его мерцали недобрым огнем.

Мурашки поползли по спине Чулкова.

— Как все произошло? — спросил он Чулкова строгим голосом. Но, смягчившись, тихо добавил: — Только подробно. Здесь и мелочи важны.

Денис, пытаясь сосредоточиться, некоторое время молчал. Искал свою вину. Как действительно все это могло случиться? Начал вспоминать.

Глотов еще до назначения сюда Чулкова сумел основательно запастись трофейным продовольствием.

Денис дал указание не роскошничать, а добавлять к пайку расчетливо. Чтобы подольше сохранить трофейное продовольствие, накануне ЧП намеревались перенести все запасы в просторный погреб, который Максимов по доброте душевной соорудил сверх программы, по уговоренности с Макаром. Но около шестнадцати часов из полка нагрянула колонна автомашин за минами, и начался аврал. На погрузку мин Чулков поставил почти всех солдат. Вскоре на базе не осталось ни одной ракеты.

— Что-нибудь случилось, товарищ гвардии капитан? — поинтересовался тогда Чулков у возглавлявшего команду офицера.

Капитан пробормотал что-то не очень внятное. Денис понял: тот не имел права что-либо говорить или же сам мало что знал.

В это время радист вручил радиограмму. Назаров вызывал Чулкова в дивизион на завтра. Время почему-то не уточнил.

— Вот там все и узнаете, — улыбнулся капитан. — Одно могу сказать: загудит скоро на нашем участке фронта.

— Это я и хотел знать, — оживился Чулков.

Радостная весть о возможном наступлении взбудоражила Дениса. Затишье на их участке фронта не давало покоя. Любое затишье предвещало грозу и слава богу, что грозу эту начнут наши войска.

Охранять, в сущности, стало нечего. А продукты можно перенести в погреб и завтра — люди и без того устали. Сказал об этом Глотову.

Потом проводил Галю. И опять к помощнику:

— Дай человеку выспаться. На ходу клюю носом. Возьми все в свои руки.

Глотов к просьбе Дениса отнесся с пониманием.

Чулков не стал напоминать ему о бдительности — не малое дитя, сам должен понимать. Кто знал, что это могло случиться именно в такой момент? Впрочем, и в действиях Глотова он не находил каких-либо просчетов. Ни один из постов он снимать не стал, только вместо двух часовых у каждого склада Глотов, как потом выяснилось, оставил по одному, в том числе и у сарая, где хранилось продовольствие. За время погрузки солдаты очень устали. Денис согласился с Глотовым: за одну ночь вряд ли что случится с продуктами.

И как раз ночью рвануло…

Примерно такие вот сведения сообщил Чулков Павлову. Единственное, что скрыл от контрразведчика — не хотелось бросать тень на Глотова, — что развод проходил под командой его помощника. Впрочем, эти подробности не очень-то и занимали старшего лейтенанта. Зато Павлов насторожился, когда сообщили, что в раненом диверсанте опознали одного из жителей поселка.

Вскоре стали известны и некоторые подробности о Гнате Гонтаре (так звали задержанного). Доставленные из поселка жители — трое стариков и сгорбленная женщина — рассказали, что этот человек избежал мобилизации в Красную Армию из-за давней болезни. Документы, найденные в его доме, подтверждали: Гонтарь страдал тяжелой формой туберкулеза. Жил Гнат с двумя маленькими девочками-близнецами, которым вместе, как они сами сообщили, было «уже восемь лет». Вдовец с двумя сиротами жил в общем-то тихо и смирно. Соседи только руки разводили: с виду тихий и скромный человек, а такая ненависть к советской власти!

Люди крестились и плевали через левоеплечо — по старинному поверью так черта отгоняют.

— Оборотень! Чистый оборотень, прости господи… Судить его надо, сукина сына, — и вздыхали, вспомнив о двух малолетках-близнецах: с ними-то как же будет? — Ох-хо-хо! Жизнь проклятущая!

— Это все графова работа! — вдруг вырвалось у щуплого старичка с жидкой бороденкой, пожелтевшей от времени или от курева.

На него с испугом оглянулись двое других стариков, и говоривший будто поперхнулся. Сколько Павлов ни пытался узнать, о каком графе шла речь, люди молчали, будто языки проглотили. Не трудно было догадаться, какой страх овладел душами этих запуганных, пожилых людей.

— Да ведь советская власть возвратилась! Кого и чего вам бояться-то? Вы же теперь под нашей защитой. Сами себе хозяева, сами свою жизнь будете строить.

— Так-то оно так, — вздохнул один из старцев. — Да вишь как все обернулось. До бомбов дошел.

С тем и расстались.

— Вот так история!? Что за граф такой объявился? — обратился старший лейтенант к Чулкову, присутствовавшему при разговоре со стариками. На круглом скуластом лице Павлова было недоумение, но, странное дело, Денис интуитивно чувствовал, что контрразведчик догадывался, о ком шла речь.

Старшего лейтенанта, приготовившегося к сложному и трудному поединку, ждало разочарование. Арестованный заговорил сразу же. Рассказ его был многословен, страшен и, по всей видимости, правдив.

Склад с «минами» действительно взорвал он вместе со своим сослуживцем Михайличенко (Гонтарь не сомневался, что в сарае хранились какие-то очень страшные мины). Они еще в сорок первом году прибыли в эту деревушку из горных районов Западной Украины.

Близнецы, с которыми Гнат поселился в поселке, как беженец, были ему не родными, но дороже этих малюток у Гонтаря, по его словам, никого нет. Он принял годовалых ребятишек по указанию командования и разведотдела ОУН (организация украинских националистов). Вдовец с двумя малышами на руках не мог вызвать каких-либо подозрений. И больной к тому же, Гонтарь и в самом деле страдал туберкулезом: документы об этой болезни ему выдали давно, когда болезнь только-только начиналась. Но он такое пережил! Сейчас ему совсем плохо.

— Какое задание вы получили от ОУН? — мягко направил его рассказ в нужное русло Павлов.

Гонтарь отрешенно глянул на офицера: в глазах его стыла боль.

— Нам с Михайличенко было приказано организовать еще при немцах украинский повстанческий отряд.

Из рассказа выяснилось, что этим отрядам предстояло слиться в повстанческую армию, будущий костяк «самостийной Украины». По словам главарей ОУН Гитлер обещал Украине самостоятельность, но обманул «самостийников». В западных районах Украины оуновцам все-таки удалось сколотить несколько частей, но здесь, на правобережной Украине, в повстанческие отряды никто не хотел идти. Наоборот, уходили в партизанские отряды, чтобы драться с немцами. Фашизм здесь ненавидели лютой ненавистью.

Вообще они с Михайличенко чудом остались живы. Их, агентов ОУН, искали партизаны, да потеряли след. Так они и просидели здесь, страшась и соседей, и повстанцев ОУН, и особенно партизан.

Приход Советской Армии был для Гната Гонтаря и Михайличенко полной неожиданностью, потому что немцы в сто голосов трубили, что Восточный вал на Днепре неприступен, о него разобьются все армии большевиков. А когда большевики пришли, свободно вздохнули даже они, оуновцы. Поразило, что Советы сразу же проявили особое внимание и заботу об их детях — Михайличенко тоже приехал с двумя сиротами, своими детьми, чуть старше по возрасту его близнецов.

Он, Гнат, куда лучше стал жить при советской власти, чем при немцах. И вдруг однажды ночью к ним постучались гости. То были уполномоченные представители командования ОУН, прибыли из Галиции. Они потребовали, чтобы кто-то из них двоих проник на базу ракетной части. Но сделать этого не удалось — вольнонаемных на строго охранявшуюся специальной командой базу пускать категорически запрещалось. Тогда им приказали взорвать секретный объект. А тут к досаде уполномоченных базу стали огораживать второй сеткой колючей проволоки.

Они установили тщательное наблюдение за объектом и сумели подсмотреть, как однажды спешно переносились какие-то ящики в сарай, к которому колючая проволока подступала почти вплотную. Что было в тех ящиках, они, разумеется, не знали. Но, поразмыслив, решили, что такая спешка и активность возможна лишь тогда, когда прячут что-то очень ценное. Воспользовавшись тем, что один солдат не мог одновременно уследить за двумя сторонами длинного здания, Михайличенко, работая кусачками, сумел подползти к сараю незамеченным и подбросить мину замедленного действия. А она сработала быстрее, чем они рассчитывали.

И вдруг спокойствие покинуло Гната Гонтаря.

— Меня вы можете расстрелять, я это… каюсь, заслужил, — взволновался Гонтарь. — Но ради бога не верьте ни одному слову этого с-сукина сына, не знаю уж под какой он фамилией значится у оуновцев. Михайличенко убийца. Он расстреливал пленных красноармейцев, был палачом, сам этим хвастался. Я не хотел больше работать на этих обманщиков из ОУН. Это жалкие и жадные люди, клянусь, панове! Каждый ждет — не дождется глотку другому перегрызть. А этот мой сослуживец… Обманул он меня, зверюга. И как обманул! Говорил, что в лесах нет партизан, только солдаты генерала Власова, а он, тот бывший коммунист, заодно с немцами. Я поверил. А все враки. Я так и сказал Михайличенко: «Хорошо бы, говорю, тихо-мирно зажить при Советах». А он меня ножом. Вот… поглядите!

На спине Гонтаря еще плохо зажила рана, нанесенная явно холодным оружием. Как только выжил этот человек, страдавший туберкулезом?

— И еще прошу панов… Тот поганец Михайличенко, чтоб ему провалиться, знает, где спрятано оружие. Много оружия. Целый склад. Его строили ваши пленные. Всех потом поголовно… Где-то здесь… — Гонтарь слабо взмахнул рукой. — Всех-всех под пулеметы. Они сами себе вырыли ров. Командовал этим душегубством… Вы запишите, пан командир. Запишите. Бывший полковник-петлюровец Мельник командовал. Самолично. И добивал из пистолета со своей командой. И еще, пан, напишите кому следует. Тот полковник Мельник был управителем у графа Шептицкого. Вы, панове, знаете, кто таков Шептицкий? Да откуда вам знать, если вы из другого мира! Это униатский князь, митрополит. Он больше, чем царь для униатской церкви. У нас прошел слух… В его тайных казематах лично для него заготовлено все, чтоб устроить рай на земле. А мы подыхали… Так… с хлеба на воду перебивались. Это он, душегуб проклятый, всеми вертит. Считает себя папой на всем Востоке. Он продался немцам. Будь он проклят, холуй фашистский! Проклят! Проклят!

Раненому дали успокоиться.

Любопытные были сведения. Граф Шептицкий, наместник бога на Востоке, устраивает тайные казематы с оружием. Для каких целей? Знал же, видел, что немцы бегут, что разгром их неминуем? Выходит, готовит тайную войну в тылу нашей армии? Иначе какой же смысл такой ценой строить казематы? Неужели митрополит сам распорядился о расстреле пленных красноармейцев? И это митрополит, церковный князь! Мыслимо ли такое душегубство?

Чулков только теперь понял, почему так страшились старики графа Шептицкого. Это явно о нем сорвалось с языка у того жидкобородого. Стало быть, о расстреле пленных знали и крестьяне? Наверняка.

Павлов действительно не раз уже слышал о митрополите Шептицком, как, впрочем, и о враждебных действиях униатского центра и оуновского войска. Сведения, правда, были отрывочными, еще многое было неясно. Митрополит Шептицкий, конечно, враг всего советского, но враг умный и осторожный: такие церковники умело плетут тайные сети, ловко опутывают людей, завоевывая их симпатии, и планируют свои действия на многие годы вперед. Потому и не случаен тайный арсенал.

Но все, что знал контрразведчик Павлов, не мог знать старший сержант Чулков. Он был настолько далек от мерзостей, творимых униатами, оуновцами и каким-то неведомым ему графом Шептицким, что услышанное казалось ему не совсем реальным. В селе у них была церковь, в ней служил поп, щуплый, волосатый, вечно пьяненький, потому казавшийся придурковатым. Так, юродивый какой-то… Они с приятелем однажды забрались в церковь и съели гору просвирок. Поп их поймал и хотел высечь крапивой, но в последнюю секунду вдруг передумал. Со словами: «Бог простит», — шлепнул их по ягодицам, а потом смеялся им вслед, когда они задали стрекача. С той поры они перестали дразнить отца Василия на улице: поп-то оказался добрым. А потом церковь закрыли и переделали под клуб. Поп со своей попадьей уехал куда-то из села. С тех пор Денису даже видеть не приходилось служителей церкви.

А тут вдруг такой крупный церковный чин, можно сказать поп-генерал, отдает приказы о расстреле пленных. В голове такое не укладывалось. Кровь по вине слуги бога… Хотя могли же иезуиты сжигать живых людей на костре. Но это когда было!

Затянувшуюся паузу прервал Павлов, которого Чулков сейчас не узнавал. Ничего грозного в нем не было. Беседу вел вежливый, внимательный человек, которому немыслимо и стыдно лгать.

— А вам Михайличенко не говорил… где расположены эти подземелья с оружием? Примерно хотя бы?..

Чулков, замер в ожидании: тот же вопрос едва не сорвался и у него.

— Скрывал, оборотень проклятый. Но я как-то проследил за ним. Пес этот пытался подняться по правому склону буерака. Он тут один, буерак. Там большой оползень. Ни снизу туда, ни сверху. Не там ли каземат?

Раненый застонал, лицо его покрылось испариной. Павлов вскочил, подал стакан с водой, а потом приказал увести арестованного.

— Расставание вышло совсем другим, чем первая встреча, — И вдруг уставился на Дениса, — А каково у вас впечатление, Чулков?

— Черт его знает, товарищ старший лейтенант, — откровенно признался Денис. — Крупного гуся открыл, это чувствую, а разобраться во всем не могу. Не мое это дело в общем-то… А вот насчет арсенала с оружием… Поискать бы его! И найти, найти обязательно!

— А саперы у вас есть?

— Бывшие саперы. Три человека. И все дядьки.

Павлов задумался. После минутного молчания решительно поднялся.

— Сейчас согласую. Лично я за. Собирай команду.

…Саперы, трое усатых «дядьков» вместе с выделенной командой через два часа отыскали то место, на которое указал Гонтарь. Чулков и раньше обратил внимание на странную площадку — оползень, заросший бурьяном. Удивило тогда: как могла держаться такая масса земли, не имея основательной опоры? Решил, что землю скрепляют корни.

Соорудили веревочные лестницы. Начали спускаться, осторожно ощупывая обрывистый спуск, а потом и площадку миноискателем. Еще нога сапера не ступила на оползень, как взвыл миноискатель.

— Есть! Есть!

Лишь через час площадка стала безопасной. Мина оказалась крупной. Стали обследовать обрыв. Миноискатель молчал. В ход пустили лопаты, кирки, но, увы! Вниз осыпалась глина с песком, но никакого входа в подземелье не находили.

— Зачем же тогда мина? — будто спрашивая себя, проговорил один из саперов.

— Попробуйте углубиться под площадку, — предложил Глотов.

О том же подумал и Чулков: кому-то ведь понадобилось минировать глыбу, которая едва держится на склоне оврага. Он сказал об этом саперу.

— Срывать весь выступ? Зачем?

— Ну, чтобы еще раз проверить…

Сняли почти метровый слой с выступа. Ничего.

Саперы разогнули спины — продолжать работы бессмысленно. И вдруг солдат, работавший на площадке, заметил проволочку. Он наклонился, чтобы вытащить ее из земли.

— Стой! — вскрикнул один из саперов. — Не двигаться! Осторожно сделай шаг к нам. Еще один. Посторонись!

Проволочка оказалась не простой, когда вокруг нее расчистили землю. Через полтора метра под лопатами заскрежетал бетон.

Еще через час на берег вытащили новую, очень глубоко и далеко запрятанную мощную мину, от взрыва которой наверняка завалило бы половину буерака. Наконец, обнаружили широкий люк. Чтобы поднять его, потребовались усилия десяти человек. Увидели наклонную лестницу, уходившую куда-то вглубь…

И только к вечеру, когда уже не было Павлова и арестованного, спешно увезенного в штаб армии, а может и дальше, Чулков подписал радиограмму капитану Назарову и подполковнику Серову. Сообщал, что обнаружен подземный тайник, набитый оружием. Уточнить запасы невозможно из-за сложной системы минирования. Чулков просил срочно направить к ним квалифицированных специалистов с необходимыми инструментами и приборами.

На перевозку всевозможного оружия, боеприпасов, взрывчатки и военного снаряжения потребовались почти сутки.

4

Утром прикатил штабной «виллис». Машина резко затормозила около караульного помещения, перед которым Денис выстроил для инструктажа смену дополнительного караула и патрулей.

Рядом с шофером сидел адъютант командира полка младший лейтенант Усиков. В соответствии с фамилией он носил тонкие щегольские усы.

Не выходя из машины, младший лейтенант строго сказал:

— Гвардии старшему сержанту Чулкову! Гвардии сержанту Максимову! Гвардии ефрейтору Дергачу! Надеть все парадное. Поедете со мной. На сборы пятнадцать минут.

Чулков растерянно развит руками:

— Где же я найду парадное? Весь гардероб на мне.

— В этом ХБ на такое торжество?! — испуганно воскликнул Усиков. — Соображаете? — Он выскочил из машины, — Ваш рост?

— Сто восемьдесят один.

Усиков встал рядом, плечо к плечу.

— Дима! Зри. Как мы в габаритах?

Дима-шофер кивнул на Дениса.

— Он пошире в плечах и кость покрупнее.

— Правильно. Мне был широковат. Все в порядке, старший сержант. Облагодетельствую… А как у других гвардейцев с обмундированием?

— Понятия не имею.

Увидев бегущего к караулке Макара, Денис еще издали спросил его:

— У тебя что есть нового из одежды?

Макар поморгал глазами и гаркнул:

— Кальсоны, товарищ комвзвода!

От смеха шофер ушиб лоб о баранку. А Макар невинным тоном добавил:

— Зря смеетесь. Кальсоны, что надо. На две войны хватит.

Денис махнул рукой — Макар оставался Макаром.

Спросил:

— Нам что-нибудь захватить с собой?

— Ничего, старший сержант, кроме хорошего настроения, — ответил адъютант.

Денис подозвал сержанта Глотова и распорядился, чтобы сегодня же солдаты выкосили весь бурьян вдоль ограды.

— Полоса должна быть метров двадцать шириной. Не меньше.

Опасаясь повторения диверсии (не исключено, что у этих оуновцев поблизости скрываются сообщники — еще неизвестно, что выяснит на дополнительном следствии Павлов у Гонтаря), Денис предупредил Глотова, чтобы тот удвоил количество часовых у склада и организовал патрулирование в окрестностях поселка.

— Солдатам прикажите задерживать каждого незнакомого человека и немедленно докладывать вам. А если что-то серьезное — радиограмму в полк.

Сержант бодро козырнул.

— Есть! Будет исполнено.

Четкость ответа, уважительный тон и серьезность, так несвойственная Глотову, произвела впечатление на Усикова — он еще не видел таким бывшего офицера.

Впрочем, и для Чулкова этот жест подчеркнутого уважения в присутствии представителя штаба полка, пусть даже и в невеликом звании, явился в какой-то степени сюрпризом.

«Неужто и в самом деле перековался? — подумал Денис. — Не быстро ли? Может надеется, что Усиков расскажет о его старательной службе в полку?»

Усиков действительно многое мог. Но поди, разберись тут…

«Поживем — увидим», — решил про себя Чулков.

Явились приодетые Дергач и Максимов. Усиков остался доволен их видом и приказал садиться в машину. «Виллис» рванулся с места.

Ехали проселочной дорогой. Клубилась пыль за машиной. Унылая была картина вокруг. Поля заросли бурьяном, а там, где сеяли хлеб, убрать его не сумели. Пшеница полегла, ее смяли, втоптали в землю. А судя по величине колосьев, урожай мог быть отменным.

Чем дальше продвигались, тем больше встречалось воронок, индивидуальных окопов, траншей. И вдруг дорога затерялась в едко пахнущей золе сожженного поля. Стало ясно: здесь недавно полыхал огонь. Нашли и причину, почему он появился. По сторонам дороги дулами вниз стояли обгоревшие фашистские танки. Чулков насчитал одиннадцать.

Как они знакомы, эти стальные чудовища, как зловещи!

5

Штаб полка размещался в сельской школе, каким-то чудом уцелевшей от пожара. Кругом — одни печи. Они смотрели в побледневшее осеннее небо с редкими, казавшимися сиротливыми облачками. Но сады не сгорели. На деревьях еще оставались фрукты, что удивило Чулкова. Как это фашисты могли после себя оставить такое добро?

Неподалеку от штаба полка толпились офицеры, сержанты, солдаты. Все принаряжены, отмыты, в белых подворотничках, в надраенных сапогах. Принаряженным выглядел и Чулков. Усиков, проявив великодушие, подарил Денису свою почти новую диагоналевую пару. За что такая милость, не объяснил, и хлопчатобумажную пару не взял взамен. Под мышками теснило, когда пришлось козырять встречавшимся офицерам, но Макар успокоил.

— У меня точь-в-точь такая же гимнастерка. Мне она мала. Отмахнем от нее и вставим клинья.

Чулков, Максимов и Дергач жались в сторонке — ни одного знакомого лица. Начали волноваться: хотя бы знать, по какому случаю срочный сбор? И, главное, непонятно, зачем понадобился такой винегрет — от рядовых до майора?

Резко завизжав тормозами, остановился крытый брезентом «студебеккер». Рывком открылась дверца, появился капитан Назаров.

Денис шагнул к нему,

— Здравия желаю, товарищ гвардии капитан.

— Здравствуй, старший сержант, — капитан приветливо улыбнулся, хлопнув Чулкова по плечу. И тут же знакомо, будто выполняя ритуал, начал охлопывать себя широкими ладонями.

Закончив выбивать пыль из одежды, он внимательно оглядел Чулкова.

— Ну, брат, попал ты в переделку.

— А я, товарищ гвардии капитан, тринадцатого числа родился.

— Тринадцатого или не тринадцатого, а гроза, слава богу, миновала из-за этого взрыва. Убытки большие?

— Ящик с консервами разнесло, да гречка в мешке подгорела…

— «Подгорела»… Четвертый случай диверсии в полку. Так что приказываю усилить бдительность.

— Уже сделано, товарищ гвардии капитан! Удвоен караул, наряжены патрули. Фашистам до мин не достать — руки коротки.

По своему обыкновению, хитровато щурясь, Назаров пристально посмотрел на Дениса.

— Шустрый, оказывается, ты парень.

С крыльца школы птицей слетел невысокого роста пружинистый и легкий майор Зонов, начальник оперативного отдела полка. Густым басом, напирая на «о», взревел, как пароходная сирена.

— А ну, молодцы-удальцы, славные гвардейцы!.. В одну шеренгу-у!.. Стано-вись?.. — и, повернувшись лицом к выходу из штаба, майор выбросил правую руку, показывая, где построиться команде.

Становились в строй суматошно, не зная, как лучше встать: то ли по нумерации дивизионов, то ли по старшинству званий, то ли по ранжиру? Скосив мальчишеские озорные глаза, майор Зонов азартно-весело наблюдал за этой кутерьмой. Ему бы ничего не стоило подать дополнительную команду, чтобы навести порядок, но победило, наверное, природное чувство юмора.

Стали все-таки по старшинству званий. Майор быстро обежал строй, — человек пятьдесят, не меньше. Он был полон радости и делал все, чтобы развеселить собравшихся,

— Та-ак, сапоги надраены, шеи-уши вымыты, подворотнички, как лепестки. Подтянуть животы! Подкрутить усы!

Строй грохнул смехом — усы никто еще не отрастил.

— Вот так оно лучше, потому как добродушие и веселье в своей среде есть нормальное гвардейское состояние, — одобрительно подытожил веселый майор.

Строй начал охорашиваться, приводить себя в порядок, чтобы так сказать, соответствовать тому, что вызывало приподнято-праздничное настроение у штабного офицера.

Дверь здания распахнулась. На крылечко вышел командир полка, стройный и строгий. На узком лице подполковника Серова выделялся мощный, выпирающий вперед подбородок. За командиром полка следовал улыбающийся адъютант Усиков, который торжественно и важно нес в вытянутых руках большую красивую коробку. За ним показались Виноградов и трое офицеров штаба.

— Смирно! Р-равнение на лево-о! — и пошел, поплыл майор Зонов строевым, руку к козырьку, носки сапог едва ли не на уровне плеч. — Товарищ гвардии подполковник! Команда гвардейцев для вручения наград постр-роена!

— Здравствуйте! Товарищи! Гвардейцы! — высоким голосом и отсекая каждое слово, будто придавал ему особое значение, поздоровался командир полка.

Строй ответил слаженно, дружно.

Сознание Чулкова четко и ясно отмечало происходящее только до ответного приветствия командиру полка. А уже в свежующую секунду он поплыл на каких-то мягких убаюкивающих волнах. Состояние крайней размягченности притупило внимание.

Из приказа командующего фронтом врезались отрывка фразы: «От имени Президиума Верховного Совета СССР За героизм, мужество и отвагу… орденом Ленина». И вдруг сознание обострялось после слов:

— Гвардии капитан Назаров.

«Вот это здорово! — полыхнуло в мыслях. — Орден Ленина, это надо же!»

— Орденом Боевого Красного Знамени, — торжественно продолжал командир полка. — Гвардии подполковник Виноградов.

— Смотри, — подтолкнул Чулкова сосед справа. — Наш замполит.

Денис насторожился, когда упомянули орден Славы. О нем еще мало знали, потому что об учреждения этого ордена объявили всего лишь несколько дней назад.

Подполковник Серов сказал:

— Гвардия старший сержант Чулков! — Командир полка поднял взгляд от списка и улыбнулся. — Первый в нашем полку кавалер ордена Славы.

«Это надо же! Первый кавалер…» — подумал Денис, будто речь шла не о нем.

Орденом Славы наградили и Николая Сурина. Лейтенант Нестеров, Сергей Казаков и Федор Силантьев получили ордена Отечественной войны.

Потом командир полка начал перечислять награжденных орденом Отечественной войны второй степени, и Денис услышал много знакомых фамилий: Зозуля. Сдобнов, Колесников, Коваленко, Лейкин, Пашкевич…

Лейтенант Лаврова, Макар Дергач и еще несколько комсомольцев получили ордена Красной Звезды. Но Галина среди награжденных так и не появилась — не сумели, видимо, сообщить вовремя. А для нее орден — такая радость.

— Поздравляю вас, товарищи, с высокими правительственными наградами!

— Служим Советскому Союзу!

— Мне особенно хочется поздравить комсомольцев дивизиона. Они проявили подлинное мужество, находчивость и самоотверженность. Как выяснилось из показаний пленных, дивизиону грозила смертельная опасность. И потому не случайно Военные Советы армии и фронта так высоко оцепили подвиг гвардейской молодежи. Командование полка надеется, что молодые солдаты и сержанты н впредь преумножат славу нашего полка. Гвардии старший сержант Чулков… Три шага вперед!

Денис отчеканил три шага и, почти ничего не видя перед собой, замер.

Командир полка подошел к нему, поднес руку к козырьку н громко сказал:

— За личное мужество, находчивость, инициативу командование полка представило вас к офицерскому званию.

— Служу! Советскому! Союзу!

— Станьте в строй.

Чулков бледный, с холодной испариной на лбу, возвратился на свое место.

По знаку подполковника Серова, со школьного крылечка устремились к шеренге трое писарей с тупыми шилами в руках. Сосед Чулкова, на груди которого уже сверкали два ордена Красной Звезды снисходительно бросил:

— Видал? Дыроколы побежали.

— Кто, кто? — не понял Денис.

— Дырки будут крутить на гимнастерках. Готовсь. — И сосед заранее расстегнул пуговицы гимнастерки. Так же поступил Денис. Командир полка каждому награжденному вручал орден вместе с временным удостоверением, жал руку и вставлял стерженек в заготовленную дырку, а штифт ордена закручивал сам награжденный.

Капитану Назарову объявили о присвоении звания гвардии майора, Александру Зозуле гвардии лейтенанта, незнакомый Чулкову старшина Лютиков стал младшим лейтенантом…

Награжденных поздравил также заместитель командира полка по политчасти. В заключение подполковник Виноградов сказал:

— Хватит обороняться, гвардейцы. Готовьтесь к наступлению. Смерть фашистским оккупантам!

Тут же от Зонова офицеры узнали, что командир полка уже не подполковник, а полковник и награжден орденом Ленина.

…По возвращении в дивизион под навесом, когда-то использовавшемся для временного хранения зерна, накрыли стол.

Назаров, блаженствуя под градом поздравлений, притушил улыбку. Встал с эмалированной кружкой в руках.

— За поздравления всех благодарю сердечно. Позвольте, товарищи гвардейцы, и вас поздравить с высокими наградами. — Раздались аплодисменты.

— Увы, друзья, делу время — потехе час. Сейчас он для нас, так сказать, в абсолюте. На все, что здесь выставлено, отпускаю ровно час. Враг не дремлет. Мы должны быть в любую секунду в полной боевой готовности. Надо кол загнать в кровожадную глотку фашистского зверя. За нашу страну! За победу! Ура!

— Ура-а-а!

Выпили дружно. С минуту слышался только звон металлических ложек о котелки.

Потом стало шумно…

Когда поднялись из-за стола, Дениса подозвал майор Назаров.

— Вот что, Чулков. Смотри, — кулачище Назарова поднялся на уровень носа Дениса. — Оцени мой дружелюбный жест. — От собственного каламбура у майора заискрились смешинки в глазах. — Чтоб у тебя на объекте комар носа не подточил. В четыре глаза зри, когда все закрутится в наступательном порыве. Если нужно, в десять, в сто глаз гляди. Жарко нам придется. Очень и очень жарко! Все понял?

— Так точно, все, товарищ гвардии майор.

Взлетели золотисто-мохнатые крылья назаровских бровей, указав направление.

— Поспеши. О машине я распорядился.

Махнув рукой Макару Дергачу и Максимову, Чулков припустился бегом. Время подстегивало — был уже полдень.

Из-за колонны грузовиков, преградив путь, вышел Запорожец.

— А, герой! Любимец фортуны, — хмельной голос старшего лейтенанта хлестнул по ушам. — Постой-ка! — Он ухватился пальцами за орден, сверкавший свежей эмалью и начал его крутить, будто намереваясь вырвать «с мясом». — Слышал, осваиваешь потихоньку перепаханное поле?

Злой сарказм в тоне Запорожца удивил Чулкова. О чем он говорит? Взгляды их встретились. Низкорослому Яшеньке, как его прозвали в дивизионе, пришлось смотреть на Дениса снизу вверх.

— Не понимаю. Вы о чем, товарищ гвардии старший лейтенант?

— Все о том же. Известная тебе красотка — моя любовница, так что прошу быть с ней на «вы».

На лице Дениса отразилось такое недоумение и непонимание, что Запорожец, посерьезнев, проговорил тоном взрослого, который старается убедить ребенка:

— Да, Чулков, я с ней спал, с Галей то есть…

Денис почувствовал, как кровь отлила от головы, оставив в ней холодную пустоту, пронизанную острой болью. Он сжал руку Запорожца, теребящую орден, и отбросил ее. Цинизм сказанного был так чудовищен, что не находилось слов, которые могли бы противостоять ему… Только вырвалось без голоса, с каким-то придыханием:

— Как вы можете!.. О девушке?..

— О девушке? — Запорожец деланно расхохотался. — Птенец ты желторотый! Сгинь с глаз!

Кулаки Дениса конвульсивно сжались, еще мгновение, и он ударил бы по этой искаженной смехом физиономии… Он отвернулся и бросился к машине, вскочил в кузов, где его поджидали Макар и Максимов.

— Что стряслось? — спросил Дергач.

Денис не мог говорить, лишь махнул рукой.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Войска фронта нанесли по врагу удар на широком участке.

Наступили дни, когда пришлось ощутить, что значит выражение «круговерть», часто повторяемое в полку. Гвардейский минометный полк в полном, теперь уж четырехдивизионном составе, производил залпы один за другим. А каждый залп — это семьсот шестьдесят восемь ракет. Взрывались они в течение трех-четырех секунд. Такое количество снарядов могли выпустить тридцать полков обычной ствольной артиллерии. Практически залпы в составе минометного полка можно было бы производить каждый час, если бы колонны машин успевали подвозить мины. Дивизионы так часто меняли позиции, что подвозчикам иногда часами приходилось их отыскивать.

На объекте, подчиненном Чулкову, солдаты валились с ног от усталости. Сгружать мины и нагружать их заново в полковые автомобили не успевали. Правда, случалось, что колонны грузовиков с минами из тыла и порожние из фронтовой полосы появлялись на объекте одновременно. В этих редких случаях наступала короткая передышка, потому что перегрузить ракеты с борта на борт куда легче, чем носить их из склада н грузить на машины.

Питание приходилось организовывать так, чтобы ни на минуту не прекращалась погрузка. Обедать одновременно могли только два человека. Термоса с горячей пищей стояли наготове круглые сутки. И сон, не более чем на два часа, также разрешался только двоим солдатам. С черными липами от пыли и копоти люди походили на кочегаров или трубочистов.

Чулкова удивляли собственные ощущения: чем больше он тратил физических сил, тем легче и лучше ему дышалось. Когда он доходил до состояния изнеможения, когда каждый мускул дрожал и стонал, боль душевная отпускала, хотя и не надолго, Денису становилось совсем легко, и он чувствовал себя человеком, крепко обосновавшимся на земле.

Напряжение начало ослабевать только на пятые сутки наступления. За все эти дни у Чулкова не было времени, чтобы узнать у радиста, как обстоят дела на их участке фронта. Радист сам прибегал с радиограммами. Подписывали их разные чины, а содержание было одно и то же:

— Давай, давай… Давай!..

И вот радист примчался с воплем:

— Разгром! Разгром! Погнали…

Кого погнали, было ясно. Но «разгром» требовал расшифровки. Однако ничего путного радист рассказать не мог. Он присел у стены склада, что-то пробормотал невнятное и, свалившись на бок, уснул мертвецким сном — он пятые сутки спал «по-куриному»: клевал носом от вызова до вызова. Его пытались разбудить. Не помогло. Так и отнесли в хату. Денису, который мало-мальски смыслил в работе радиостанции, пришлось самому дежурить у рации, передав командирские обязанности Глотову. Чтобы не уснуть, ходил по тесному помещению — три шага вперед, три назад.

Позвонили из полка, удивились: почему у радии дежурит командир взвода?

— «Почему? Почему?» Потому что совести у вас нет. Пятые сутки радист не спит…

Его раздражения будто не слышали.

— С вами будет говорить заместитель командира полка.

В наушниках щелкнуло.

— Чулков? — раздался чей-то очень знакомый голос.

— Так точно. Кто говорит?

— Начальство нужно узнавать по голосу.

— Товарищ гвардии майор? Так вы — заместитель командира полка? — Денис поперхнулся — что же он несет открытым текстом, нарушает инструкцию?

— Прошу прощения, ошибся…

— Никаких ошибок, комсомолия, — бодро громыхнул голос Назарова. — Буду краток. Готовься к переезду. Заберем в большое хозяйство. Получишь предписание. Вопросов не задавать. Все. До встречи.

— Минуту, минуту! — заспешил дежурный радист полка. — Смена вашему радисту выезжает немедленно.

«Вот это взлет, черт возьми! Майор Назаров — заместитель командира полка!»

Впрочем, разве он того не стоит? Все есть у этого человека: знания, ум, воля, понимание людей, масштабность. Крутоват, правда, по характеру, зато головаст. Большому кораблю большое плавание. Будут, будут у него и стратегические просторы, если жив останется.

2

Спустя два дня майор Назаров вызвал Дениса к рации и сообщил, что к нему направляется младший лейтенант Лютиков, которому он должен сдать взвод. Самому же на машине, доставившей Лютикова, надо прибыть в штаб полка и завтра в десять ноль-ноль доложить о прибытии лично ему, Назарову. В заключение майор сказал, что поскольку в штабе дивизиона лежит уже два рапорта ефрейтора Дергача с просьбой перевести его из поваров в строевое подразделение, то Чулков может захватить с собой ефрейтора.

Когда Денис сообщил Дергачу о перемене в его военной судьбе, тот едва в пляс не пустился. Тотчас начал собираться, приговаривая:

— Хватит, на всю жизнь наварил щей да каши. Наслушался: «Расстрелять бы тебя из поганого ружья этой перловкой!» Пусть других расстреливают. А то приедешь после войны домой: «Где служил?» — «В гвардейских минометных частях» — «Ого-го-оо! А кем?» — «Поваром» — «Фью-ю!»..

К вечеру прибыл Лютиков. Денис рассказал ему о бойцах взвода, посоветовал опереться на сержанта Максимова и не давать спуску бывшему офицеру сержанту Глотову. Затем сдал склад, построил взвод, представил нового командира, простился с бойцами.

На рассвете они с Макаром были уже в расположении штаба полка.

Приведя себя в порядок, ровно в десять вошел в кабинет Назарова. Майор был у себя. Около его стола, сбоку, сидел и подполковник Виноградов.

Денис доложил о своем прибытии.

— Так вот, старший сержант, мы с подполковником намерены предложить тебе новую должность, — без обиняков сказал Назаров. — Как полагаешь, какую именно? Не догадался?

Пряча искорки смеха в глазах, майор испытующе посмотрел на Чулкова. Для внушительности сдвинул рыже-огненные бровищи.

Чулков сделал вид, что озадачен. Размышляя, почесал нос. Ответил солидно.

— Полагаю, товарищ гвардии майор, поскольку здесь присутствует заместитель командира полка по политчасти, то предложите, наверное, членом Военного Совета армии?

Назаров, охнув, зашелся в басовитом смехе.

— Учудил, спица тебе в бок.

Смеялся и замполит. Успокоившись, Виноградов взглянул на майора, задумчиво сказал:

— А он, Артем Николаевич, в принципе угадал. — Виноградов встал. Открыв планшет, извлек оттуда лист бумаги. — Вы, Чулков, назначаетесь комсоргом полка. Вот приказ.

Денис оторопел:

— Да я же… не подготовлен. На дивизион — куда ни шло. Хотя бы с месяц…

— Приказы, старший сержант, не обсуждают. Их выполняют, — спокойно заметил Назаров.

— Минуту, Артем Николаевич. Давайте присядем, — предложил подполковник Виноградов. — Садись, садись, Чулков. Давай, излагай свои возражения.

Чулков присел на край старинного венского стула, уперся ладонями в колени, подрагивавшие от волнения. Он смотрел в пол и некоторое время собирался с мыслями.

— Возражения у меня простые. Я в сущности окончил пехотное училище. Минометами интересовался только факультативно. Другими словами, у меня нет соответствующего военного образования. А технику и политработнику надо знать. Я так понимаю.

— Короче говоря, ты признаешь себя тупым, неразвитым и недалеким человеком? — немедленно подытожил сказанное Назаров.

— Артем, пусть он излагает.

— Я по ходу изложения храп ему буду сбивать, — огрызнулся майор.

— Прошу меня понять правильно. Я не собираюсь обсуждать приказ. Но хотелось бы услышать совет старших. С кем же, как не с вами разрешить сомнения?

— Ловок, — усмехнулся Назаров. — Так вот, глядишь, и в дипломаты выйдет.

— Пока что рассуждает он разумно, — отозвался Виноградов.

— О том, какой я есть и чего стою в данный момент, вы, наверное, знаете лучше, чем я сам. Мне еще нет девятнадцати. Возглавить более чем тысячу человек комсомольцев полка… Я не ошибаюсь в цифре, товарищ гвардии подполковник?

— Думаю, не ошибаешься. Точно данных не помню, а вот что больше тысячи — уверен.

— Это же огромная честь для меня!

Очень искренне и взволнованно произнес Денис последнюю фразу.

— Вот этих слов я от тебя и ждал! — одобрительно воскликнул Назаров.

— А если я не справлюсь, подведу вас, товарищ гвардии майор?

— Ошибаешься, старший сержант. Наша с майором задача постоянно воспитывать, поправлять младших или малоопытных товарищей. Война действительно обнажает человека. Мы хорошо видим и твои достоинства и недостатки.

— А мне можно о них узнать? Эти вот… недостатки…

Серьезность, с какою Денис задал вопрос, вызвала улыбки на лицах офицеров.

— Ну, о достоинствах ты знаешь, о них тебе во время награждения сам командир полка доложил, — сказал Виноградов. — А недостатки — ложно понимаемое чувство товарищества, неуместная жалость. Почему, например, покрывали безобразия сержанта Глотова?

Наступила пауза.

— Ну, что краснеешь, как девица? — нарушил молчание подполковник. — Объясни.

— Если бы я подал рапорт, Глотову не избежать бы сурового наказания. Но его и так много раз били. Я решил доверить ему важное дело — добыть колючую проволоку. Он оправдал… И я поверил — человек выправился. Видели бы вы, товарищ гвардии майор, — обратился Денис к Назарову, — как Глотов радовался после того, как вы объявили благодарность всем нам, в том числе и ему? Нет, с Глотовым надо по-человечески… Надо доверять ему и требовать с него…

— Ну, вот видишь, Артем Николаевич! — Виноградов сделал жест в сторону Дениса. — А он еще упирается — не справлюсь… Прирожденный же политработник, воспитатель.

— Ну, так и говорить больше не о чем, — заключил Назаров. — Вот тебе документ на постой, отдохни, а завтра в это же время быть у меня.

3

На довольствие Денис был поставлен при штабе полка, жилье ему отводилось в расположении штаба. Ефрейтор Дергач поступил в его распоряжение в качестве ординарца.

Оформив себя и ефрейтора в отделе личного состава, Денис вышел из штаба и увидел поджидавшего его Макара. На выданный Назаровым «документ на постой» ефрейтор даже не взглянул. Оказывается, он уже отыскал пустующую хату, на которую никто раньше не позарился из-за выбитых окон и грязи. Макар заверил что в штабе полка у него есть приятели, и с их помощью хату он мигом оборудует.

— Ладно, — сказал Денис. — А я смотаюсь в наш дивизион, повидаюсь с ребятами.

Два дела беспокоили Чулкова. Подполковника Виноградова встревожило паническое настроение старшины Колесникова, недавно назначенного комсоргом дивизиона. Он заявил, что никогда из него не выйдет толкового комсомольского работника.

— Определите сами и доложите, — приказал замполит Чулкову.

…В дивизионе Чулкова встретили шумно. Ему жали руки, улыбались, расспрашивали сразу обо всем.

И вдруг Денис будто на стену налетел.

— На прежнюю должность, товарищ гвардии старший сержант? — уныло и все же с затаенной надеждой спросил Колесников. — Я тут, ей-богу, запыхался с этой работенкой. То «боевой листок», то папу убили — утешай, то корова подохла дома — сочиняй послание в колхоз или в райисполком, то членские взносы собирай, а деньги утеряны. Никто же им цены не знает.

Все это Колесников выпалил скороговоркой, с каким-то лихим сарказмом.

— И это все вам представляется пустячным занятием? — с недоумением спросил Чулков.

— То ли дело расчет. Все ясно, все четко, все, как по ниточке. За что меня отстранили? Сколько дней думаю, никак в толк не возьму.

— Вас не отстранили. Вам оказали честь.

Старшина взглянул на Чулкова с неподдельным изумлением, и у Дениса под ложечкой засосало от тоскливого чувства — кажется, обоснованной была тревога Виноградова.

— Да какая же это честь! — прорвало старшину. — А знаете ли вы, что значит поразить цель?

— А вы ее не видите, старшина. Стрельба идет и должна идти из-за укрытия.

— Правда, цели сразу не увидишь. Но что она поражена, узнаешь с телеграфной быстротой. А тут! Тьфу! Болтовня одна. Какому-то тыловому сукину сыну напишешь, а он тебя, гад, и ответом не удостоит. Что прикажешь с таким сделать?

— В райком, в обком написать. В газету. Мало ли имеется средств воспитания и воздействия?

— Может, конечно, и можно, но все это надо уметь.

— Нет, Колесников, надо хотеть. Не по обязанности, а по-человечески, по зову души. Вот ты мне скажи: велика у тебя семья?

Старшина пожал плечами.

— Три сестры и мать.

— А что с отцом?

— Погиб на фронте. — Колесников вздохнул. — У всех одна судьба.

— Нет, не у всех. Каждый человек — он сам по себе и все у него не так, как у всех. Нельзя людей под одну гребенку… Но я не об этом. Сестры старше или моложе тебя?

— Моложе, конечно.

— Учатся в школе?

— Да вы что, старший сержант! Все в колхозе. Обувки нет в школу-то.

— Странно. На работу обувка есть, а в школу нет? Ты свой аттестат им выслал?

— Зачем?! Что он им даст?!

— Ты же немало получаешь, если для села. За три-четыре месяца скопили бы в семье деньжонок, — вот тебе и обувка.

Лицо у старшины посветлело.

— А ты, пожалуй, прав.

— Подожди. Наверное, огородом кормятся?

— Правильно.

— Младшей и старшей сколько лет?

— Младшей одиннадцать, старшей — пятнадцать. А что?

— Старшая кончила семь классов? — Увидев отрицательный жест старшины, Денис продолжал: — А что если матери посоветуешь — пусть младшая и старшая дотянут хотя бы до семилетки, это же на всю жизнь им. Двое работают, а двое учатся. Но и они в свободное время будут помогать и по дому, и в колхозе. Убеди мать, она поймет. Я, наконец, могу написать председателю колхоза.

Старшина хлопал ресницами и молчал. Он думал, он весь был там, дома.

— Видишь, разве трудно так вот поговорить с человеком?

Старшина молчал.

— Ты поговори с ребятами в дивизионе, узнай, у кого что. Ладно?

— Ладно.

— Сам не сообразишь, ко мне приди. Тебе сколько лет?

— Двадцатый. А что?

— Сообразишь, я уверен. Главное, не думать, что все это пустяки. Ведь тут же люди! Погладь корову, и та тебе больше молока даст. А человек? Лично тебе от разговора со мной разве хуже стало?

Старшина опять вздохнул и вдруг широко улыбнулся.

— Ну, даешь! Аж за сердце схватило. Бывай, старшой, — он хлопнул Чулкова по ладошке. — Век живи, век учись…

Они разошлись. Чулков брел по улице, погруженный в думы. Выйдет или не выйдет из старшины комсорг? Влюблен в установку, это ясно. Машину он чувствует лучше, чем человека. Но ведь понял, захватило… Так нужно ли его менять? Ни в коем случае. Колесников — душа-человек, и не боги горшки обжигают.

Одно дело с плеч долой. Удастся ли второе?

Денис сам себя хотел уверить в том, что стремится в дивизион с одной целью — «увидеться с ребятами». На самом же деле он совершенно определенно знал — увидеться ему нужно было прежде всего с Галей. И непременно сегодня. Терпеть неопределенность не оставалось больше сил.

Полученный в штабе документ, из которого явствовало, что гвардии старший сержант Чулков отныне является комсоргом полка, помог Денису быстро найти попутную машину, и минут через десять он уж шагал по нужной ему улице. Вот и хата, в которой разместился медицинский пункт…

Рывком открыл дверь. Галя, в белом халате поверх гимнастерки, сидела за столом, рядом стояла незнакомая Денису медсестра, они о чем-то разговаривали. Увидев неожиданно появившегося Дениса, Галя встрепенулась, лицо зарумянилось.

Чулков понял: здесь поговорить с Галей не удастся. Вскинул руку к виску.

— Товарищ гвардии лейтенант медицинской службы! Старший сержант Чулков. Не могли бы пойти со мной ненадолго? Человека надо посмотреть.

Галя, кажется, все поняла.

— Минутку, — сказала она, вставая, и — медсестре. — Мы потом всерешим, Клава.

Надела поверх халата шинель, вышла вслед за Денисом.

— Ты почему без шинели? — спросила она, когда очутились на улице. — Уже прохладно.

— Не успел получить, только сегодня прибыл с объекта, назначен комсоргом полка.

— О-о, поздравляю! И здравствуй, кстати, — она, смеясь, протянула ему руку.

Он пожал ее, задержал в своей.

— Захотел вот увидеть тебя, поговорить.

— Человек, которого надо осмотреть, конечно, выдумка?

— Так точно. Сориентировался, как только увидел, что ты не одна.

— Просто Суворов — быстрота и натиск. Кстати, позволь уж поздравить тебя и с орденом Славы.

— А тебя — с Красной Звездой.

Они опять обменялись рукопожатием.

Разговаривая, свернули в проулок и вышли в поле.

— Помнишь, ты говорил, что я для тебя, как орден? — сказала Галя, внимательно разглядывая землю у себя под ногами.

— Помню.

— Почему же не поцелуешь свою награду?

Она искоса, снизу вверх взглянула на него, в глазах ее угадывались то ли вызов, то ли лукавство…

Почему не поцелует?.. Да он готов бы зацеловать ее всю с головы до ног… Но перед ним маячило лицо Запорожца, перекошенное пьяной улыбкой.

Нет, он не мог переступить через это, не мог пересилить себя… Надо все выяснить. Запорожец, конечно, влюблен в Галю, и потому наврал напропалую, не пощадив девушку, лишь бы оттолкнуть от нее соперника. Сейчас это все вдруг четко сформулировалось в голове Дениса. Ну, конечно же… Даже смешна его ревность… Не может быть у этой чистой, милой, нежной девушки ничего общего с подлецом Запорожцем… Старший лейтенант, наверное, думал, что он, Денис, ничего Гале не скажет, но нет, он скажет, и пусть она знает, каков Запорожец человек…

— Понимаешь Галя, старший лейтенант Запорожец… Он, правда, был выпивши…

— Что? Опять Запорожец?

Как тогда, на берегу реки, Денис удивился происшедшей в ней мгновенной перемене. Нежный румянец будто губкой стерли с лица, глаза смотрели строго и настороженно.

— Он оклеветал тебя, — Денис улыбнулся через силу, и улыбка получилась фальшивой и жалкой. — Он сказал, что ты его… любовница.

Галя закрыла ладонями лицо, постояла так некоторое время, потом покачала головой, и Денис услышал:

— Ах, подлец, подлец!.. Какой же подлец!..

«Ну и дурак я, просто полный идиот, — обругал себя Денис. — Ну, к чему расстроил ее?»

Торопливо заговорил:

— Не надо, Галинка, милая, не переживай… Я же знаю, что он наврал со злости…

Руки Гали упали вдоль туловища, как плети, щеки были мокры от слез.

— Он не наврал… Это было у меня с ним. Один раз. Показалось… полюбила и в жертву себя принесла. А он… он… Такой ценой рассмотрела… раскусила человека и себя ненавижу с той поры.

Денис, точно его ударили в грудь, отступил на шаг, на другой… Он хотел что-то сказать, но губы тряслись, прыгали и невозможно было с ними совладеть.

Он не мог стоять на месте и пошел. Видел, что идет по дороге, но куда — это его не интересовало. Мысли брели по замкнутому кругу:

«Как же она могла? Сначала с ним, потом со мной…»

И опять:

«Как же она могла? Сначала с ним…»

В себя он пришел лишь тогда, когда заметил, что стало сумрачно. Огляделся. Дорога привела его в лес. Накрапывал дождь.

Вспомнил: Назаров, Виноградов… Макар, хата… Он с сегодняшнего дня — комсорг полка. Подумал:

«Надо быть на месте…»

Привычка к дисциплине взяла свое. Повернул назад, минуя село, промокший до нитки выбрался на раскисшую дорогу, что вела в расположение штаба полка. Пошел по ней. Где-то на полпути сел на попутную машину. Уже затемно постучался в хату, занятую предприимчивым Макаром.

— Эге, вот она дорожка-то фронтовая, — встретил ефрейтор, оглядывая забрызганные грязью, мокрые брюки и гимнастерку Дениса.

В хате было чисто, тепло, окна застеклены. Вдоль стены — две кровати, постели заправлены по армейскому образцу.

Денис торопливо сбросил с себя одежду и нырнул в постель. Макар ни о чем его не расспрашивал.

4

Ночью Денис несколько раз вставал, свертывал цигарку крепчайшего самосаду из кисета Макара, что лежал на столе, выходил на крыльцо, пробовал курить. С непривычки заходился от кашля, но все же табак приносил облегчение.

Заснул только под утро, а когда проснулся и взглянул на часы, всполошно вскочил, начал одеваться — было без десяти десять. Наскоро почистившись, зачерпнув из котелка две-три ложки пюре с тушенкой, накинул плащ-палатку и, жуя на бегу, помчался к штабу.

Как и вчера сеял нудный осенний дождь, под порывами ветра свинцовой рябью темнели лужи. Хмуро было на улице, еще пакостней на душе.

С Назаровым столкнулся в дверях.

— Почему опаздываешь? — строго спросил тот.

Чулков промолчал, опустив глаза.

— Выглядишь, как мокрая курица. На улице дождь, ветер… Где твоя шинель?

— Не успел получить, товарищ гвардии майор. Позавчера было сухо. Вчера был в дивизионе. А когда же сегодня?

Майор обернулся к сопровождающему его лейтенанту.

— Это наш новый комсорг полка. Он малость с вывихом. Быстро с ним на склад. Одеть в офицерское. Выезжаем ровно через час. Марш!

Обмундирование подобрали быстро и все оказалось добротно, впору. Вместо кирзовых сапог получил яловые, а к ним две пары шерстяных носков.

— Вот теперь похож на человека, — оглядев Чулкова, похвалил Назаров. — Отправимся в дивизион, комсорг.

— В наш?

— Нет. Пусть ваш передохнет. Пехота задумала провести основательную по глубине разведку боем. Мы их поддержим в составе дивизиона. С артиллерией сейчас худо, расквасило почву, а наши «студебеккеры» пройдут. Не исключено, что действовать придется ночью.

Кроме Чулкова с Назаровым ехал лейтенант из штаба.

Комсорга дивизиона Баландина, с которым хотелось встретиться, не застали в расположении части — он вместе с разведчиками ушел к пехотинцам, чтобы подыскать удобные позиции для батарей. Денис уже был знаком с Баландиным. Светловолосому, синеглазому, высокому парню, будто в насмешку дали имя Эфиопий.

С Баландиным было о чем поговорить. Сейчас у Чулкова задача и проста, и сложна в одно и то же время: надо отыскать лучших дивизионных комсоргов, чтобы кое-чему поучиться у них. А уж дальше жизнь, люди, конкретная фронтовая обстановка подскажут, как правильно действовать.

Двинулись к пехотинцам. «Виллис» Назарова замыкал колонну автомашин. Дождь все лил и лил. Проселочную дорогу развезло. И все-таки колеса наматывали километр за километром.

Миновали две деревушки, от которых не сохранилось ни одного дома. Лишь горестно торчали печные трубы. Из сумрака бурьяна блеснули глаза одичавшей кошки. На дорогу выскочила собака и помчалась за колонной. В кармане у Дениса завалялся кусок хлеба. Денис открыл дверцу и бросил хлеб собаке. Дворняга проглотила его, благодарно вильнула хвостом.

Команда пехотинцев и разведчики ждали дивизион у развилки дорог. Указав место, где можно укрыть установки, старший команды, офицер, пригласил эрэсовцев к командиру пехотного полка.

Командный пункт полка размещался в блиндаже, сооруженном, как понял Чулков, гитлеровцами. Советские саперы делали погрубее, зато понадежней, поосновательней. Здесь же был расчет на удобства, даже комфорт. В просторном помещении стояли большой стол, походные раскладные стулья, три раскладные койки. На стене висела широкая, почти во всю стену доска, предназначенная для развешивания карт. Карбидные лампы ярко освещали это весьма обжитое подземное сооружение. Пахло сосной, свежим хлебом и кислыми щами.

Быстро познакомились.

— Заботливый у нас противник пошел, — сказал майор — хозяин блиндажа. — И не скупой. Все оставил, даже запас карбидных ламп, гранаты, патроны, термоса с горячим кофе…

— Даже кофе оставили? — добродушно подивился Назаров.

— Так вы же такой устрашающий шум устроили на полсотни верст!..

— Интересно получается, товарищ гвардии майор. Гром и шум устраиваем мы, а кофе пьете вы, а?

— А мы народ гостеприимный. — И бросил через плечо: — Мигом термос.

Младший лейтенант, к которому относилось распоряжение, поспешил исполнить его.

После кофе принялись за дело.

Батальону, которому поручено глубокое проникновение в оборону противника, надо было разведать оборонительные сооружения и огневую мощь гитлеровцев.

— Надо выяснить, сколько у них шестиствольных минометов и где они расположены, — сказал командир полка, — Узнаем и опять к вам на поклон, чтоб их под корень.

Два майора подошли к карте и начали, подробно обсуждать план действий. А в это время Денис и белобрысый Эфиопий, разместились за плащ-палаткой, увлеклись своим разговором. Дела у Баландина, как и предполагал Денис, шли неплохо, что на языке Эфиопия звучало кратко: «На уровне».

— Как же ты достиг «уровня»? — поинтересовался Денис.

Эфиопий пожал плечами.

— Прежде всего я подобрал секретарей в батареи — вот таких ребят. — Он выставил большой палец. — Каждый готов в огонь и в воду.

— Тебе повезло. Пришел, увидел огневых молодцов и расставил их, как фигуры на шахматной доске. Так я тебя понял?

— Ну, нет, старшой. Ты меня в Юлии Цезари, определил. Нет, сначала повозиться пришлось.

— Тогда приведи хотя бы один пример. Конкретно расскажи, как возился. Не жалей подробностей.

Баландин, длиннолицый, губастый, с широким, чуть приплюснутым носом, принялся теребить подбородок с ямочкой посередине.

— Мои секретари не оставляют без какого-то определенного поручения ни одного комсомольца. Поручение у каждого одно. Можно, конечно, поручения потом менять. Это уж по ходу дела. Но все-таки я требую от секретарей, чтоб они не давали людям распыляться. Ведь не зря говорят, за двумя зайцами погонишься, обоих упустишь.

«Вон ты как наловчился», — отметил для себя Чулков. На первый взгляд метод показался привлекательным. Может быть, его и взять за основу?

— Старший сержант Чулков! — раздался властный голос Назарова. — Прошу к карте.

Денис вскочил, откинул край плащ-палатки, подошел к майорам.

— Вот здесь по разведданным заняли позицию шестиствольные минометы противника. — Назаров карандашом показал позиции противника на карте. — А на высотке вот здесь дивизион. Все данные в моем блокноте. Вы командир дивизиона. Действуйте.

— Надо бы на месте, товарищ гвардии майор, — возразил Чулков. — Ветер может изменить направление и скорость полета ракет.

— Готовьте расчеты с теми данными, которые уже указаны. Не теряйте времени.

— Слушаюсь.

Усевшись за стол и сосредоточившись, Денис сделал необходимые расчеты. Тщательно проверил их, исправил ошибку, переписал набело.

— Готово, товарищ гвардии майор.

Назаров, не оборачиваясь и не прерывая разговора с хозяином блиндажа, протянул руку. Чулков вложил в нее блокнот с расчетом.

— Сверим с моим вариантом, — сказал Назаров. — Та-ак. Угу. Та-ак. Ну вот. Все верно. Не так и страшно, а?

В блиндаже заулыбались.

Взглянув на часы, командир пехотного полка заспешил. Отдал приказания подчиненным и вышел первым. За ним потянулись другие.

Ветер заметно ослабел.

— Расчеты нужно уточнить, товарищ гвардии майор, — заторопился Чулков.

— Не спеши попэрэд батьки. Всему свое время, — Назаров протянул командиру полка руку. — Спасибо за хлеб-соль. Как условились, товарищ гвардии майор.

— Роты уже заняли исходные.

— За мной! — бросил Назаров и, не разбирая дороги, заспешил к высоте, которая едва просматривалась сквозь мелкую сетку дождя.

Шли гуськом. За Назаровым — лейтенант и Баландин. Замыкал шествие Денис.

Очень быстро начало темнеть. Вдруг, будто из-под земли, вынырнул солдат с автоматом на изготовку, окриком остановил группу, и, не расслышав ответа, короткой очередью заставил всех четырех плюхнуться на мокрую землю.

Им повезло, что под ногами оказалась не пашня, а много лет непаханая залежь.

— Не подымать головы! — окончательно прижал их к земле густой и злой бас.

Уткнувшись лицом в колючую траву, Денис подумал:

«Полоснет, дуралей, — и поминай, как звали».

Рядом услышал раскатистый хохот. Смеялся Назаров, за ним неудержимым смехом разразился Баландин, а уж потом лейтенант.

— Что случилось, Демидов? — раздалось неподалеку.

— Да вот поклал мордой в землю неизвестных.

— Встать! — рявкнул кто-то зычно и требовательно.

Первым поднялся Баландин, потом майор. Его тотчас узнали.

— Виноват, товарищ гвардии майор. На трое суток, раззява!..

— Не спеши, комдив!

Майор Назаров четким шагом подошел к солдату, поднес к козырьку широкую ладонь и громко произнес:

— Благодарю за бдительность, товарищ гвардеец!

Лицо Демидова озарилось такой искренней радостью, какая, пожалуй, бывает только у детей.

Прищелкнув каблуками, солдат гулко, будто говорил в рупор, прогудел:

— Служу Советскому Союзу!

— Хорошо служишь, Демидов. — И майор с удовольствием пожал широкую, мощную руку, под стать своей собственной.

Бросив взгляд на часы, скомандовал:

— По местам! Бегом, комдив! Остается мало времени

Для командира дивизиона успели отрыть довольно вместительный окоп и соорудить над ним навес из плащ-палаток. Чулкову часовой преградил путь.

— Пропустить! Со мной, — приказал майор. — Сверим расчеты, комдив. Чулков, займись. Быстро!

Денис еще раз отметил падение силы ветра и в уме уже определил поправку. Расчет свой подал майору. Назаров взглянул, но ничего не сказал. Он вышел из окопа, огляделся, прислушался, подставил ветру левую, правую щеку, и опять карандаш его забегал по бумаге.

Наконец, взглянув на Чулкова, сказал тихо:

— Занизил силу ветра. Он дул нам в спину, а ракетам будет дуть в «лицо». — Взглянул на часы. — К телефону. Приступайте.

Командир дивизиона взял у телефониста трубку.

— Слушай мою команду.

Чулков протиснулся к Назарову, наклонился к его уху.

— Разрешите мне посмотреть… Там… — и кивнул на выход из окопа.

— Ослепнуть захотел? Посмотри, какой сумрак. Вон стереотруба. Через двадцать пять секунд залп.

В стереотрубу Чулков сначала ничего не увидел. Наконец, рассмотрел какие-то неясные серые плоскости. Они стояли довольно далеко от КП с левой стороны.

— Залп! — тихо произнес майор.

— Залп! — повторил старший лейтенант.

Вспышки оранжево-красного, будто вырвавшегося из глубин земли клубящегося огня, сначала ослепили Чулкова, а скрипучий, чуть поотставший от огня рев, придавил его к земле. Напрягая все силы, он вцепился в рукоятки стереотрубы и прирос к окулярам. С каждой установки одновременно слетели по две ракеты. Они как молнии прорезали серую мглу и в доли секунды исчезли из поля зрения.

— Вз-зр-ры-уу!

— Вз-зр-ры-уу!

Огненный смерч все выше поднимался к небу. Кругом багрово посветлело. Слепящие вспышки следовали одна за другой. В огненном мареве казалось, что установки отрывались от почвы и мгновение висели в воздухе. Через секунду колеса касались земли, но всего лишь за тем, чтобы тут же подпрыгнуть.

«Неужели и в самом деле волна огня поднимает установку?» — удивился Денис.

Но вот перестал гореть воздух. Установки развернулись и одна за другой умчались куда-то влево. В окопе повисла тягостная тишина. Ее сначала было труднее переносить, чем рев улетающих ракет.

Кто-то отстранил Дениса в сторону и в полной темноте, очень густой и липкой, стал возиться у стереотрубы.

— Вот теперь взгляни, — послышался голос майора. — Не тычься, как слепой кутенок.

Рука Назарова сдавила затылок Дениса и мягко склонила его к окулярам.

— Видишь красное зарево?

— Вижу, товарищ гвардии майор.

— Как полагаешь, что это?

— Рвутся наши ракеты.

— Они уже сделали свое дело. Взрываются теперь фашистские мины и снаряды. Рвется все, что может взрываться. Гул слышишь?

И действительно, слышался отдаленный гул, похожий на летний гром. Он то спадал, то вдруг накатывался с новой силой.

— А вот сейчас по нашей высоте должна открыть огонь артиллерия противника.

Ждали минуту, ждали другую, но артиллерийского огня противник не открывал. Громовой раскат постепенно стал утихать.

— Неужели все подавили?! — воскликнул Назаров. — Ай, да мы — спасибо нам!

Только сейчас, пожалуй, Денис окончательно понял, что майор Назаров еще, в сущности, очень молодой человек. — всего на четыре года старше его самого.

Вдалеке вспыхнула ружейно-пулеметная пальба.

— Пошел батальон, — удовлетворенно сказал Назаров. — Свет!

Зажгли карбидную лампу. Майор и командир дивизиона — старший лейтенант склонились над картой, оба что-то невнятно бормотали. Потом окреп голос Назарова:

— Николай Митрофаныч, если б тебе довелось организовать оборону на месте немцев, куда бы упрятал артиллерию?

Старший лейтенант не сразу ответил, задумавшись, он теребил мочку уха.

— Так куда же?

— Куда? А вот сюда бы. Так удобно громить наступающую пехоту скрипунами и артиллерией. — А почему же они не пытались сейчас подавить нас?

— Я думаю, Артем Николаевич, не стоит гитлеровцев считать круглыми идиотами. Подавить нас в сумерках все равно не так просто, а выдать себя можно в два счета.

— Так. Именно так. Батальон может наполовину поубавиться, если немцы ударят отсюда. Телефонист, КП командира полка!

Телефонист вызвал «ромашку».

— У телефона первый, — доложил связист.

— Товарищ первый, взгляните на высоту пятьдесят и два. Она вам ничего не говорит?

— О ней-то и размышляем. Очень, я бы сказал…

— Вот-вот. И нам она кажется выгодной для противника.

— Попробуйте обработать. Моя разведка уточнит, и вам сообщу.

— Сделаем! — Майор отдал трубку и тихо приказал: — Дивизион — на огневую позицию!

Старший лейтенант повторил приказание. Телефонист немедленно передал его слова неведомой «сирене».

— Продолжим расчеты. Чулков, следи за мной. Вот новое расстояние до цели. Если что не так, останавливай, поправляй.

В наступившей тишине минут через пять-семь заурчали моторы автомобилей. Вскоре все смолкло. Загудел зуммер телефона.

— Позиция занята, — доложил телефонист.

— Отлично. И мы готовы. Чулков, есть замечания?

— Все в порядке, товарищ гвардии майор.

Расчетам передали новые прицелы. Одна за другой батареи доложили о готовности. Майор приказал ждать.

Над высотой повисла тишина. Перестрелка с линии фронта едва доносилась.

Командир полка позвонил только через полчаса. На высоте пятьдесят и два действительно располагались артпозиции противника.

Картина повторилась почти без изменений. Правда, минут через пять после залпа за огневой позицией взорвались подряд три вражеских снаряда. Ждали новых взрывов, но их не последовало.

В двадцать два часа дивизион прибыл в расположение полка. По дороге майор и лейтенант, не смолкая, обсуждали удачную операцию. Чулков помалкивал. Он думал о Гале.

Чем больше размышлял о случившемся, тем очевиднее становилось для него: что-то сделал он не так, в чем-то ошибся. Может быть, виновата во всем его молодость и неопытность? Он любил эту девушку, но увидеть ее сейчас ему было бы больно.

5

День выдался хмурый. Холодный северный ветер гнал лохматые, рваные тучи. Трава на обочине дорог покрылась инеем, кое-где поблескивал ледок, в ледяном панцире, будто в сказочном одеянии, оказались и растения. Первые заморозки. На расхлюстанных военных дорогах транспорт по-прежнему тонет в грязи.

В кузове попутного «студебеккера» Чулков и Макар возвращались из четвертого дивизиона, где Денис проводил комсомольское собрание. Оба основательно прозябли и с нетерпением высовывались из-за кабины, поглядывая вперед — скоро ли на взгорке покажутся хаты села, где расположен штаб полка?

— Ох, схлопотали мы себе должность — изо дня в день на колесах, — ворчал Макар. — При таких разъездах комсоргу полка непременно по штату персональная машина должна быть положена.

— Вот и поговорил бы с начальником управления кадров Красной Армии, — шутливо посоветовал Денис.

— Да где ж тут время выбрать при такой командировочной жизни.

Посмеялись, — вроде и согрелись немного.

Наконец, машина въехала в село. Денис попросил остановиться около штаба, решил сразу же зайти к Виноградову, отчитаться о проведенном собрании.

Макар отправился домой.

— А-а, ты-то мне и нужен, сынок, — оторвавшись от бумаг, разулыбался Виноградов, когда Денис попросил разрешения войти.

Подполковник вышел из-за стола, пожал комсоргу руку.

— Я только что из четвертого дивизиона, с комсомольского собрания, товарищ гвардии подполковник, — доложил Денис.

— Об этом поговорим завтра с утра, а сейчас прошу за мной, — Виноградов взял со стола красную папку и направился к двери.

Денис слегка пожал плечами — совершенно неясно было куда и зачем повел его подполковник — и зашагал следом.

Вошли в кабинет Назарова — такой же школьный класс, как у замполита. Майор надевал шинель, видно, куда-то собирался. Но увидев Виноградова и Чулкова, сбросил ее, улыбнулся.

— А, прибыл, комсомолия! — Подошел к столу, затем вскинул голову — лицо теперь было серьезно и, пожалуй, торжественно. — Наше ходатайство удовлетворено, товарищ Чулков. Аттестовали вас гвардии лейтенантом.

Он подошел к Денису вплотную.

— Смирно! Гвардии старший сержант Чулков. Вам присвоено звание гвардии лейтенанта.

— Служу Советскому Союзу!

Голос Дениса был звонок и чист.

— Через два часа приказ официально будет объявлен перед строем, — сказал подполковник Виноградов. — А сейчас, сынок… сейчас мы хотим предварительно поздравить тебя со вступлением в славную семью советских офицеров.

Он вынул из красной папки две пары однопросветных полевых погонов с лейтенантскими звездочками и вручил их Денису.

— Поздравляю, сынок. Будь достоин этого высокого звания.

— Служу Советскому Союзу!

Оба офицера пожали Денису руку.

— Можешь идти, — сказал Назаров и слегка подтолкнул новоиспеченного лейтенанта к двери. — А погоны примерь, чтобы перед строем сразу пристегнуть.

Когда Денис вышел из штаба, хмурый день показался ему лучезарным. Отныне он офицер!

Наверно, генерал армии, ставший маршалом, не радуется так, как человек, получивший первое звание офицера. Слово-то какое! Офицер!.. Гордое, таинственно звучащее, удивительно емкое…

Хоть и говорил командир полка Серов и Назаров — ходатайствуем, а не верилось.

И вот — свершилось!

Подойдя к своей хате, он свернул за угол, снял с шинели погоны старшего сержанта и пристегнул лейтенантские.

Макар хлопотал у печки, кипятил чайник. Сначала он ничего не заметил. И только когда, не сняв шинели, Денис присел к столу, Макар остановился перед ним и будто приклеил плечи к ушам:

— Чи я сплю, чи нэ сплю, Денис? С машины сошел старшим сержантом, в хату явился лейтенантом!..

— Не пугайся, Макар, ты бодрствуешь — мне присвоили звание лейтенанта.

Ефрейтор так и подпрыгнул на месте. Потом бросился надевать шинель.

— Ты куда?

— Да надо ж по этому случаю…

— Ничего не надо. К тому же приказ еще не читали..

— Прочтут. — Макар вытянулся по стойке смирно. — Товарищ гвардии лейтенант, разрешите отлучиться на полчаса.

Денис рассмеялся, махнул рукой: «Иди». Знал: не отвяжется от Макара.

Дергач юркнул в дверь.

Сняв шинель, Денис присел около печки на ящик, подбросил в огонь кизяков… Да, вот он и лейтенант. Думал ли он в училище, что столько великих путей-дорог придется пройти, чтобы стать им? А сколько товарищей, которые достойны были получить это звание, не успели его получить? Старостин, Ленька Костров, Вадим Зеленков… И десятки других. А тебе, Чулков, выпала честь носить звание лейтенанта. Так держи его в чистоте, чтобы не стыдно за тебя было живым.

В тот же день написал письмо Леньке Кострову, мало надеялся, впрочем, на то, что оно его найдет.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

После короткой передышки фронт опять пришел в движение. За три дня полк сделал более двадцати залпов всеми своими установками.

После того, как выпал снег, и мороз сковал раскисшую почву, маневренность дивизионов возросла. Многое, очень многое решали фронтовые дороги, особенно для реактивных минометов. Нужно было в течение считанных минут изменить огневую позицию, чтобы не оказаться под бомбежкой или под прицельным огнем вражеской артиллерии.

Через село, где располагался штаб, прошли четыре полка гвардейских минометов, еще не бывавших в боях. Новенькие установки блистали заводской краской. Ни царапины, ни подпалины. И солдаты были одеты с иголочки.

Каждый из командиров только что прибывшего полка считал для себя обязательным нанести визит полковнику Серову. Солдаты серовского полка подходили к колонне, разживались у вновь прибывших табачком, осматривали новые установки. Качество работы не сравнить с тем, что было всего два-три месяца назад. Ни единой зазубринки. Куда ни посмотри, везде усовершенствования, удобства, новшества.

Как на старых, так и на новых стояли по два аккумулятора, от которых ракеты получали ток для запала. Вроде и такие же аккумуляторы, а когда стали проверять качество и долговечность их службы, электрик присвистнул:

— Братцы! Да их до Берлина хватит!

— Вот это мастера! — восхищались солдаты.

— А вы, поди, и строчки им не написали, — нашелся комсорг первого дивизиона старшина Колесников. — Эх, вы! Сели бы рядком, да поговорили б ладком. И карандашиком… Так, мол, и так. Мы, воины такой-то и такой-то части, увидели, как здорово вы умеете работать, и за это гвардейское спасибо тебе, Товарищ Рабочий Класс! И все с большой буквы! В ответ на вашу заботу мы, воины, клянемся вам средней ракеткой угодить в самую маковку господину обормоту, который бегает под кличкой Гитлер.

Письмо-экспромт всем понравилось. А Колесников сам не ждал, не гадал, что слова его произведут такой эффект.

Дениса привело в дивизион казалось бы пустяковое, дело. Старший сержант Соколенок, очень неплохой командир установки, похваляясь успехами перед необстрелянными солдатами, заявил, что лично он во время залпа сбил сразу три «юнкерса-лапотника» и заставил всех фашистских асов убраться восвояси.

Солдаты-ветераны, оценивая актерское мастерство Соколенка, хохотали от восторга, а соседи-новички, глядя на орден Боевого Красного Знамени и четыре медали Соколенка, верили каждому его слову. Факт такой был, ракета случайно угодила во вражеский самолет и разнесла его в щепки. Но сбито было не три, а лишь один «юнкерс». И не Соколенок сбил, а Лаптев, командовавший установкой в другом дивизионе. Но уж таков Соколенок — коль замахнулся, он мог и Берлин в одиночку захватить. И врал столь вдохновенно, что даже люди, хорошо знавшие старшего сержанта, попадались на удочку.

Пора было поставить его на место.

Денис подошел к группе солдат незаметно. Все были увлечены разговором, все галдели, стараясь перекричать друг друга. Каждому хотелось, чтобы и его слово было вставлено в коллективное письмо, мысль о котором подал Колесников.

— Слушайте, так и писать — Товарищ Рабочий Класс — с большой буквы? — усомнился сержант из новеньких, писавший под диктовку своих товарищей это послание.

— Так в пишите, — подал голос Чулков.

Сержант оглянулся, увидел офицера и попытался вскочить.

— Сидите, сидите, — успел опередить его Денис. — Уверен, товарищи, они с трибуны станут читать ваше письмо и тут же пошлют ответ. Молодец, кто придумал писать на завод. Кого надо качать?

Все обернулись к старшине Колесникову. У Валентина сияли глаза от радости.

— Пишите поконкретнее, — продолжал Чулков. — Расскажите про тот залп… Помните... у Высоких Хуторов?

— Правильно! — дружно одобрили солдаты.

— Не забудьте перечислить сколько разгромили техники и сколько захватили трофеев.

Чулков покосился на Соколенка.

— Не забудьте, друзья, описать подвиг одного из наших командиров установки. Он, оказывается, бился один на один с вражескими самолетами и сбил залпом три «юнкерса».

Фронтовики, догадавшись в чей огород камушек, дружно заулыбались.

Соколенок вскочил.

— Так я… Зачем, спрашивается, тот командир расчета рассказывает об этом героическом эпизоде? Чтобы вдохновить, чтобы зажечь гвардейцев. Чтобы люди знали, какие у нас в наличии молодцы-удальцы славные гвардейцы, как говорит гвардии майор Зонов.

Чулков, не скрывая насмешки, посоветовал:

— А вы, сокол ясный, тому героическому командиру расчета напомните старую-старую поговорку: ври, да знай меру.

— Я ему, шельме, обязательно об этом скажу. Он ведь, товарищ гвардии лейтенант, такой гусь — не приведи господь!

Последние эти слова Соколенка звучали вполне убедительно, серьезно. И тени улыбки не мелькнуло на его лице. Товарищи его давились от смеха, а новички, не понимая, что к чему, переводили взгляды с Чулкова на Соколенка.

— Очень хорошо! Вот лично вы, товарищ Соколенок, поняли, как нехорошо вводить в заблуждение новичков. Надо и того старшего сержанта урезонить. Я хотел собрать комсомольцев дивизиона и с песочком его…

Соколенок замотал головой:

— Не стоит, товарищ гвардии лейтенант. Вы же знаете, — он орел-парень. Ну, трепанул малость. Эка! Я с ним лично так потолкую… — Старший сержант встряхнул кулаком. — Уж будьте спокойны, найдем что сказать и сделать! Знаем мы таких трепачей.

Уже не было сил сдерживаться. Грянул хохот. Смеялся и Чулков. А Соколенок и бровью не повел — он, казалось, был полон благородного гнева и желания немедленно перевоспитать хвастунишку.

— А что такое? — навострили уши новички.

— Ничего особого, — с той же серьезностью поспешил ответить старший сержант. — Был у нас один гвардии враль. Любил павлиний хвост распускать. Вот и решили тот хвост пощипать. Он, конечно, малый с головой. Скажем ему: вот край, а там не рай, если загудишь ненароком.

— На том и точку поставим, — сказал Чулков.

«Сегодня же надо и в других дивизионах заняться письмами, — подумал он. — Молодец Колесников!» Когда Чулков возвратился в штаб с кипой писем в руках (побывал во всех дивизионах и службах), узнал от подполковника Виноградова новость — их полк теперь должен координировать действия только с одной дивизией. А несколько месяцев назад обслуживали целую армию.

— Богатеем, лейтенант, — удовлетворенно говорил Виноградов. — Попомните мое слово: когда-нибудь гвардейский минометный полк станет взаимодействовать непосредственно с пехотным полком. Понимают ли наши люди, комсорг, какой подвиг совершают в тылу наши матери, отцы, а может и деды?

Чулкова поразило единодушие в мыслях командиров и подчиненных. Вот уж поистине — созревшие идеи овладевают массами. О письмах на заводы подполковник еще не мог знать. А говорил так, будто уже слышал о них.

— Я как раз по этому поводу и пришел к вам, товарищ гвардии подполковник. И наши солдаты, и те, что прибыли, поклон послали рабочим заводов. А назвали как! Поклон Товарищу Рабочему Классу!

— Что-что? Какой поклон? — от удивления подполковник снял очки и близоруко прищурился.

— Гвардейцы написали приветствие рабочим завода, откуда шлют установки. Вот они. — И вывалил письма на стол. — Это тем, кто делает установки для реактивных снарядов. Нужны только адреса заводов. Или в ГАУ послать?

Виноградов слушал внимательно, словно еще не верил тому, что услышал. Думая над чем-то своим, он не сводил глаз с Чулкова.

— А вы кое-чему научились, лейтенант.

— Да это же не я придумал-то. Это все Валентин Колесников.

— Неважно кто придумал персонально. Важно, что хорошая мысль подхвачена на лету. А еще важней, разумеется, что пойдет она от нас. Рабочие на заводах ночи не спят, трудятся, по граммам хлеб делят. И вдруг получают такое письмо из действующей армии! Надо знать рабочий коллектив, чтобы представить, как все это будет воспринято. Хорош-шо будет воспринято, дорогой лейтенант. Эту вашу затею надо в газету.

Подполковник Виноградов рывком придвинул к себе полевой телефон.

Денис сказал:

— Может, подождем ответа рабочих? Интересней будет.

Виноградов держал руку на телефоне. Подумав, сказал:

— Согласен, будет интереснее. Но для нас важнее раздуть огонек сейчас. Если прочтет такое солдат, он будто руку пожмет рабочему. — И решительно закрутил ручку полевого телефона. — Алло! Верочка, на линии не встречала корреспондента армейской газеты?.. Та-ак. Отлично. Отыщи его и соедини со мной.

2

Разведчики во главе с Александром Зозулей доставили в штаб полка человека, который, по их словам, не то спятил, не то задумал какую-то провокацию.

— А в чем дело, лейтенант? — с недоумением переспросил майор Назаров, ничего не понявший из того, о чем говорили разведчики. — Давайте факты, а выводы постараюсь сделать сам.

— Человек этот, — Саша Зозуля раздраженно кивнул на дверь, — запрещает нам стрелять. Разрешите карту… Вот сюда.

— Почему?

— Там его шахта. Требует проводить его к самому главному.

— Самым главным, допустим, буду я. Давай уточним: что обнаружено в этом районе?

Зозуля почесал за ухом.

— Пока окончательных сведений нет. По предварительным данным, из донесений разведки наших соседей, — скопление пехоты, какой-то груз на автомобилях. Около сотни машин.

— А много пехоты? Есть ли артиллерия?

— Пока точных данных нет.

Назаров едва сдерживал раздражение.

— Что человеку шахту жалко, понять можно.

— Он и груз на машинах не разрешает громить.

— Разрешает — не разрешает… Давайте-ка его сюда.

В хату вошел разгневанный старик. Лицо его было изрезано глубокими морщинами. Нос, лоб, подбородок, глаза, — все крупно, основательно. На улице было около пятнадцати градусов мороза, одежда старика никак не соответствовала погоде — заношенное демисезонное полупальто, латаные-перелатанные сапоги, тонкую шапочку из рыжего меха непонятного происхождения он нервно сжимал в руках. Буйные седые космы на большой его голове, как бы подчеркивая крайнюю возбужденность, топорщились в разные стороны.

— Научите ваших командиров, майор, уважать стариковские седины.

Заместитель командира полка с достоинством, но вместе с тем и почтительно козырнул старику и представился.

— Майор Назаров. А вы, как я понял, хозяин шахты?

Старик ударил себе в грудь кулаком.

— Да, я хозяин шахты! Федор Васильевич Кувшинов. Этими вот орудиями производства все сделал. — И Кувшинов выбросил перед собой скрюченные руки-грабли в мозолях и трещинах.

У Назарова прыгнули брови вверх.

— Документы у вас убедительные. А вы их предъявляли молодежи?

Федор Васильевич как-то сразу потерял запал.

— Сесть-то мне позволительно?

Назаров рукою показал на ветхий стул. Жестом отпустил лейтенанта Зозулю.

Некоторое время длилось молчание. Назарову не хотелось торопить гостя: если уж не побоялся вооруженных людей и пошел всем наперекор, сам должен все рассказать.

— Неподалеку отсюда, товарищ майор, стоят машины. Много машин. Их груз — ценнейшее оборудование, механизмы, приборы, редкие приспособления, — уже спокойно перечислял Кувшинов. — Если ахнете по ним вашей «адской мясорубкой», как ее окрестили изверги, миллионы рублей на ветер. Добро-то наше, соображать надо.

— А почему немцы не увозят такую ценность? Они же знают, что мы наступаем. Не такие уж большие силы у них на этом участке, чтобы остановить нас.

— Не хвастайте, товарищ майор. Вон за той горой, она из шлака, там был старый рудник — у них орудия из шести стволов, пушки, уйма солдат. Сутки они вас подержат, а за это время подвезут горючее, и миллиончики укатят в Германию.

— Откуда вам все это известно? — удивился Назаров.

— Длинная история. Сейчас минута дорога. Этим лопоухим долбил-долбил — никак не доходит. Не по машинам и не по руднику ахнуть надо из ваших «катюш», а вот куда. — Кувшинов ткнул пальцем в сторону горы.

— А вы уверены, что именно туда?

— Можете меня оставить под залог, если не верите. Надо перехватить бензовозы, чтоб не допустить их к машинам.

— А где лучше это сделать?

— На пути к Зеленым Выселкам. Километрах в двадцати отсюда.

— Надо пехоте сообщить, чтоб организовала встречу.

Федор Васильевич прижал к груди крупные руки-грабли.

— Мил-человек, пока суд да дело, пока соберутся, — все потеряем. Я местечко одно знаю — верст на десять окрест все как на ладони.

Без стука вошел Чулков.

— Разрешите, товарищ гвардии… — увидев предостерегающе поднятую руку Назарова только успел сказать: — Неотложное…

— Продолжайте, Федор Васильевич.

— Хорошее местечко. Правда, оттуда до немчуры версты полторы будет. Если б хваткого малого, да чтобы сей момент. Уже должны бы выехать бензовозы-то.

— Сколько их? Случайно не знаете?

— С десяток, пожалуй, наберется.

— А нет ли скрытых подходов к той высотке?

— Да где же их взять, скрытые подходы? Везде хоть шаром покати.

Порасспросив старого шахтера, Назаров выяснил, что дорога не разбита, что снег с нее снесло ветром. Грузовики пройдут. Есть лесопосадочная полоса, но как укрытие она мало поможет — деревца поднялись всего метра на два с половиной.

Старик приходил все в большее волнение. Добираться до удобной позиции для стрельбы надо километров восемнадцать. Сейчас каждая минута дорога.

Денис сообразил, что речь идет как раз о том же, с чем пришел он сам. В дивизион прибежал мальчишка, назвавшийся Васей Хавренко из Зеленых Выселок, и сообщил то же самое, о чем говорил сейчас старик.

О Васе Хавренко и о том, что довелось услышать от него, Денис кратко доложил майору.

— Значит правду говорит хозяин шахты, — с улыбкой резюмировал доклад Чулкова Назаров. Задумался, выбил пальцами дробь на столе, сказал тоном приказа: — Вот что, Чулков. У нас два расчета в резерве, а из ремонта как раз пришли две установки. Но не хватает одного командира расчета. Бери мои «виллис» и из-под земли достань старшину Колесникова — он, ежели тебе не изменяет память, до того, как стал комсоргом, был отличным командиром. Немедленно к местечку, что укажет товарищ Кувшинов. Вы командир взвода и отвечаете за операцию. Действуйте по обстановке.

— Есть, товарищ гвардии майор.

— Запаситесь и для второго залпа. Учтите, лейтенант, погода летная. Ушки держать на макушке.

— Есть держать ушки на макушке!

Назаров встал.

— Действовать будете совместно с товарищем Кувшиновым. Познакомьтесь.

Козырнув, Денис почтительно пожал твердую, как доска, руку старика.

— Вопросы есть? — спросил майор.

— Есть, товарищ гвардии майор, — отозвался Денис. — Не вопрос, а просьба… Можно взять запас и на третий залп?

— Боитесь промазать?

— Не в этом дело, товарищ гвардии майор. Командир пехотного полка намекнул — что-то затевают немцы.

— Что именно?

— Точных сведений нет. Но запас не помешает. Мало ли что.

— Хорошо. Распоряжусь. — Майор присел, что-то черкнул на бумаге. — Вооружитесь автоматами и дисков побольше. Гранаты. Ручной пулемет. А товарищу Кувшинову — полушубок, шапку, валенки.

— Слушаюсь!

Через час две установки и четыре грузовика с минами двигались по проселочной дороге в направлении, указанном Кувшиновым.

Зимний день выдался ярким, солнечным. Морозный воздух искрился снежинками. Они сверкали в синеве. Приближался полдень. На бледном небе — ни облачка. Чулков с беспокойством озирался, открывал дверцу, смотрел на безоблачное небо. Сейчас для нагруженных минами грузовиков вражеские самолеты были особенно опасны.

Дорога оказалась ухабистой и не позволяла развить скорость выше двадцати километров.

Федор Васильевич не находил себе места.

— Послушай, сынок, придется нам прямиком. Так мы и к шапошному разбору не успеем.

— Прямые дороги, Федор Васильевич, самыми длинными становятся.

— Оно так. Оно так. Может, попробуем к той вон полосочке? Тут везде степь, я вдоль и поперек ее исходил. И снегу, как видишь, почти нет.

— А лощинок и оврагов не припомните?

Чулков раскрыл планшет. Ничего опасного не заметил. Есть овраг, но он подальше.

— Сколько сэкономим?

— С пяток километров. И полоска как-никак…

Лесополосы достигли благополучно и снова выехали на дорогу. Скорость сразу же увеличилась. Деревья и заросли ежевики задерживали снег, он припорошил дорогу ровным слоем, а мороз успел сковать белое покрытие и как бы укатать его.

Спокойней стало на душе у Дениса. Полоска прикрывала их со стороны линии фронта.

— Вам из автомата, Федор Васильевич, приходилось стрелять?

— Из советского нет. Только из немецкого. — Он потянулся к оружию. — Покажи на всякий случай.

Чулков объяснил, заставил повторить приемы.

— Тихо, — вдруг спохватился старик. Он поднял руку и сказал: — Стоп. Смотри туда, лейтенант.

Чулков, как ни напрягал зрение, ничего не видел — мешала сизая дымка.

— Выйдем-ка, — сказал старик.

Вышли. Белый офицерский полушубок висел бы мешком на Кувшинове, не перехвати он его широким командирским ремнем. На спине полушубок собрался складками. Стеганые ватные брюки плотно заправлены в валенки. В военной форме — на его шапке-ушанке не хватало лишь звездочки — старик выглядел помолодевшим, представительным. — Смотри чуть правее этого деревца. Видишь серенькую ленточку около горизонта? Это и есть дорога. Если мы проскочим голую пустошь — метров семьсот-восемьсот в сторону — и укроемся за тем вон курганчиком, все как на ладони представится. Это малость подальше от дороги, зато выгодней.

— А где немецкие траншеи?

— Сплошных траншей тут не имеется. Были окопчики, да их снегом занесло. Блиндажи да землянки остались. А сама траншея немецкая, она загибается к нам по линии берега.

— Мы, выходит, на мысе расположимся? Как бы фашисты в тыл нам не угодили. До них оттуда не больше полутора тысяч метров. А где наши находятся?

— В траншеях мерзнут. Мы увидим окопы с пригорка.

— Что нам может грозить?

— У тех вон ветел стояли три пушки. А вот стоят ли сейчас, не знаю.

— Опасность немалая.

Чулков привязался к местности на карте. Оба пришли к мысли: если дать круг километра в три, то «подползти» к кургану можно незаметно.

3

У кургана реактивные установки поджидал телефонист, присланный командиром пехотного полка. По словам телефониста бензовозы еще не проходили. Пушек у ветел оказалось не три, а девять — целый дивизион. Одним удачным залпом могут накрыть и установки и грузовики. Оставалось одно — ударить одновременно и по бензовозам, и по пушкам.

Но не зря говорят: за двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь… Как же поступить? Денис отдал приказания, делал вычисления, советовался с командирами расчетов, как лучше расположить установки, где выбрать запасные позиции, а сам подспудно размышлял, сможет или не сможет поразить намеченную цель: бензовозы — одной установкой, а пушки — другой? Если не сможет, то успеют ли расчеты, опередив противника, перезарядить установки?

Главное, узнать бы сколько бензовозов. Три, пять, десять? На какой дистанции они идут друг от друга? Не перехитрят ли их немцы? Пустят впереди порожняк, а за ним — машины, груженные горючим.

Да без дополнительных сведений не обойтись.

— Связист! Срочно командиравашего полка.

Командира полка долго не могли найти. Чулков попросил начальника разведки. Тот ответил немедленно и сообщил, что идут семь бензовозов. На какой дистанции они движутся друг от друга ему было неизвестно.

— Едут, едут, — закричал кто-то.

Денис бросил трубку и устремился на КП. В бинокль хорошо были видны семь бензовозов. Шли скученно. Сомнений больше не оставалось — надо бить одновременно по бензовозам и по расчетам пушек.

В это время позвонил командир пехотного полка. Его уже ввели в курс событий. А в голосе тревога, как выяснилось, вполне обоснованная. Командир полка предупредил, чтобы эрэсовцы внимательно следили за балкой. Там у полка лишь слабый заслон. Гитлеровцы могут зайти в тыл установкам и отрезать пути к отходу.

Но сейчас Денису, было не до балки — не упустить бы бензовозы. Им уже полностью владел знакомый боевой азарт.

В морозном воздухе залп установок прозвучал особенно звонко. Полет ракет был виден невооруженным глазом. Казалось, что в воздухе стремительно пронесся рой метеоритов. Мины легли точно. Бензовозы один за другим начали взрываться. Багровые вспышки взмывали к небу.

Скученно упали мины и за ветлами. Рыжие облачка от взрывов взмыли веером. Затем поднялось черное облако. Оранжевые брызги окрасили горизонт. Облако, все больше желтея, начало расплываться и оседать. Докатился мощный грохот.

— Достали и склады, — по-мальчишески радуясь, обернулся Чулков к стоявшему рядом Федору Васильевичу, который все время молчал, будто в рот воды набрал. — Угодили в снаряды, товарищ Кувшинов.

— Вижу, сынок… Ой! — неожиданно вскрикнул Федор Васильевич.

— Что случилось?

Кувшинов поднял левую руку и начал стаскивать меховую рукавицу. Из-под обшлага его белого полушубка по тыльной стороне ладони поползла тоненькая темная струйка крови. — Я ранен — Скорее изумление, чем страх или боль прозвучали в его словах.

Денис полез было в сумку за индивидуальным пакетом, как вдруг сзади послышалась стрельба.

Подбежал Колесников.

— Лейтенант! Фрицы в тылу!..

И в самом деле. Из низины, примерно в километре от кургана один за другим выскакивали немцы, занимали оборону, отрезая им путь к отходу.

— Ах, черт!

Денис взглянул на установки — они были уже перезаряжены. Проскочить узкую лощину все еще возможно. Но обстрела не избежать. Риск взлететь на воздух оставался.

Чулков понял, что допустил ошибку, не придав значения предупреждению командира пехотного полка. Следовало выставить у оврага боевое охранение. Теперь ругать себя за ошибку поздно, надо исправлять ее. Накрыть гитлеровцев минами? Но они слишком близко? Рассчитать угол отвесного падения опытный ракетчик, возможно, и сумел бы. Но ведь то опытный.

Разве что взобраться на курган задним ходом лицом к противнику, использовать склон кургана, как отрицательный угол — тогда можно ударить прямой наводкой.

Бросился к установке Колесникова.

— Валентин! Задним ходом — на склон кургана. На прямую наводку… Быстро!

Грузовики прикрыли установку Колесникова пока она маневрировала. Один за другим упали, как подкошенные, заряжающие. Чулков устремился к «виллису», где лежал ручной пулемет, прямо из машины дал несколько прицельных очередей по гитлеровцам.

Те залегли. Пулей сорвало шапку.

— Слезь с машины — убьют! — откуда-то снизу услышал он голос старика Кувшинова.

Обернулся — установка Колесникова уже заняла позицию на склоне, но залп почему-то запаздывал. Оставил пулемет, помчался к установке. Рядом взметнулись фонтанчики снега. По нему стреляли.

Валентина ранило в правую руку. Как раз в ту, какой он должен вращать рукоятку пульта управления огнем.

— Наводку сделал? — крикнул Чулков, распахнув дверцу кабины. — Сделал. На глазок, конечно.

— Вылезай. Я сам.

Ему не приходилось самому стрелять, то есть вертеть пучку пульта управления огнем. И вот пришлось.

Вскочил в кабину на место Колесникова… Краем глаза увидел прыгающие губы водителя Акиншина, того самого, что привез их четверых из госпиталя в дивизион гвардейских минометов. Недели две, как Акиншин переведен на боевую установку.

Сейчас он судорожно вцепился в баранку руля. Денис заметил четыре пробоины на лобовом машины. В сознании мелькнуло:

«Как же Акиншин живой остался?»

Стоя около установки, Колесников левой рукой держался за скобу и не отрывал глаз от Чулкова.

— В прицеле уверен? — срывающимся голосом спросил Денис.

Колесников кивнул.

— Бегом от установки! — крикнул Денис. Колесников замотал головой.

— Обожжет. Обожжет тебя! — Денис схватил его за ворот шинели и втащил в кабину.

Стало тесно. Чмокнув, пуля впилась в раму ветрового стекла.

Задеревеневшей рукой Денис сделал первый оборот. Машину будто приподняло.

— Давай! Давай! — кричал Колесников.

Чулков один за другим делал обороты. Машина подпрыгивала. Ее трясло. Все кругом грохотало, рычало, визжало, полыхало огнем.

Стиснув зубы, Чулков считал:

— Раз… Два… Три… Семь… Восемь. Все!

— Вслед за грузовиком поедешь! — крикнул в самое ухо водителю.

Акиншин согласно мотнул головой. С трудом протиснувшись мимо Колесникова, Денис спрыгнул на землю, схватился за рукав пробегавшего мимо солдата.

— Перевяжи старшину — ранен, — и помчался к «виллису».

Ракеты легли не очень точно, и все же там, где маячили гитлеровцы, теперь никого не было. На месте взрыва все потемнело, горела земля. Вдоль края лощины чернели неподвижные комочки. Путь был свободен.

Прислонившись к скату «виллиса», на снегу сидел старик Кувшинов. Снег рядом с ним был испещрен красными пятнами. Денис помог ему освободить раненую руку из рукава полушубка, быстро ее перевязал. Потом так же быстро и в то же время осторожно усадил старика в машину.

— Вперед!

«Виллис» рванулся с места, взревели сзади автомобили. Опять послышалась автоматная трескотня.

— Газуй! По старым следам старайся, — бросил Денис водителю.

Из горловины, где гитлеровцы рассчитывали отрезать путь, лощина хорошо просматривалась, и было видно, как в ней опять скапливались немецкие автоматчики. Надо бы дать залп из второй установки… Но прямая наводка сейчас невозможна, — мины перелетят через головы врагов.

Горловину проскочили благополучно. Достигли лесной полосы и помчались по знакомому пути. Проехав километра три, Денис остановил колонну — надо непременно уничтожить вражеских автоматчиков: действуя с тыла, они могли много бед натворить пехотному полку.

Выпрыгнув из машины, осмотрелся — нет ли поблизости высотки, чтобы подготовить данные для залпа?

Нет. Плоская степь вокруг.

— Товарищ гвардии лейтенант, — сказал водитель. — Посмотрите, какой тополина вымахал.

В лесной полоске он действительно увидел дерево метра на четыре возвышавшееся над остальными.

— Как догадался, что возвышенность ищу? — с улыбкой спросил Чулков.

— Опыт, опыт, товарищ гвардии лейтенант. Я ж Назарова возил. А он завсегда как кошка по деревьям лазил.

— Понятно. — Денис вздохнул. — Дерево хорошее, да как вверху оказаться?

— Взобраться — пару пустяков. У меня, монтерские цапки при себе.

— А ну телефониста сюда. Я к Колесникову.

Валентин был очень бледен, но держался.

— Слушай, хочу залп дать. Сразу двумя установками. В балке роты две, не меньше. Ты в состоянии?

— Вполне. Не везти же мины обратно.

— Не в том дело. Автоматчики очень опасны в тылу полка. Представь — ударят в спину…

«Цапки» оказались отличными. С вершины дерева Чулков увидел балку. Немцы успели рассредоточиться. Но двумя установками накрыть их все же было возможно.

Пока тянули связь, сделали расчеты.

— Товарищ гвардии лейтенант! Готово!

— Хорошо меня слышишь?

— Отлично. Передавайте. — И вслед за Чулковым телефонист начал громко повторять данные.

— Передай на огневую, чтобы после залпа сразу же, не покидая позиции, зарядили последнюю установку.

Связист передал приказание.

— Будет исполнено, — послышалось снизу.

— Залп!

— По фашистским гадам — огонь!

Еще никогда Чулкову так близко не приходилось наблюдать за полетом ракет. Они пророкотали совсем рядом. Мощной воздушной волной его едва не сорвало с дерева.

Мины легли опять не очень точно, — наверное, он не учел силу ветра. И все же добрая половина гитлеровцев не поднялась. Уцелевшие бросились по балке в свой тыл.

«Не уйдете, сволочи!»

Денис сделал поправку к расчету и передал телефонисту новые данные.

— Торопи расчет.

— Ребята, скорее! Фашисты убегают! — Связист, задрав голову, весело сообщил: — Готово!

— Залп!

— Залп!

Эллипс поражения от шестнадцати ракет на этот раз удачно вытянулся по ходу балки. Но за дымом Денис не смог рассмотреть результаты стрельбы. И все же чувствовал — накрыл, не мог не накрыть.

4

Едва колонна оторвалась от лесной полосы, как послышалось:

— Воздух!

— Воздух

Резко толкнув дверь, Денис отчетливо увидел заходящий на боевой разворот «мессершмитт-110». Выскочил из машины, закричал:

— Рассредоточиться! Скрябин — влево, Колесников — вправо!

Установки, а за ними и грузовики, рассыпавшись в стороны, помчались по степи.

Денис схватился за ручной пулемет, пристроился на капоте автомашины и начал целиться. Водитель и Кувшинов с тревогой наблюдали за ним.

— Из машины! Скорее! Захватите автоматы!

Самолет нацелился на установку Колесникова. Когда высота «мессершмитта» достигла метров ста-ста пятидесяти, Чулков выпустил длинную очередь.

Самолет, ответив из двух крупнокалиберных пулеметов, взмыл вверх и снова стал разворачиваться.

— Диск! Скорее диск!

Самолет приближался.

Очередь чулковского пулемета слилась с торопливой автоматной и винтовочной стрельбой, которую открыли из других машин солдаты.

Однако «мессершмитт» был как заговоренный. На третьем развороте он ринулся на «виллис». Денис упал, прикрыв руками голову, но, овладев собой, поднялся и с колена застрочил в острый, быстро нарастающий лоб «мессершмитта».

— Чмак-чмак-чмак! — зачавкали справа от него пули, и почти сразу же сзади ахнула бомба.

Едва не коснувшись фюзеляжем земли, самолет опять взмыл, но невысоко и начал тяжело разворачиваться вправо. Правое его крыло оказалось почти перпендикулярным к земле.

Денис бросил пулемет на капот и, ведя дулом слева направо, возобновил огонь по истребителю. В диске трассирующие пули и было видно, как они впивались в фюзеляж.

Что-то кричали гвардейцы. И в их руках клокотали автоматы.

Фашистский летчик опять нацелился на «виллис».

— Ложись! Ложись! — закричали в два голоса Федор Васильевич и водитель.

Но Дениса ослепила ярость. Из глаз его катились слезы, он что-то кричал, но что именно — ни сам, ни другие не разбирали. Чтобы остановить его сейчас, нужна была физическая сила. А кто ее в такую минуту мог применить? О смертельной опасности не думал. Мало ли какие моменты не приходилось переживать. Молод был и горяч.

Для Кувшинова было ясно и другое: немецким летчиком овладела та же безумная сила. И его она ослепила.

Начался поединок.

И снова стрелял Чулков. Очередная бомба легла теперь ближе, но все же в стороне. Новый разворот истребитель начал делать влево. Денис, покрутившись вокруг машины и приладившись, пуля за пулей, как гвозди стал всаживать в истребитель. Расстояние до атакующего «мессершмитта» было незначительным.

Но вот самолет заметно встряхнуло, летчик попытался выровнять его, но это ему не удалось. «Мессер» стал валиться на спину. А пулемет в руках Чулкова все выплескивал и выплескивал строчки пуль.

От взрыва истребителя вздрогнула земля. Как подкошенный, упал и Денис. К нему устремились солдаты, думая, что комсорг ранен или убит. Но вот раздались возгласы:

— Мотоциклы! Мотоциклы!

Чулков вскочил и, как безумный, стал озираться. Глаза были красные, лицо почернело. Он не сразу понял откуда и чьи это мотоциклы. И вдруг, будто прозрев, увидел пяток мотоциклов с колясками, которые со стороны балки мчались к ним по степи, рассыпавшись цепью.

Немцы! Гулко застучали знакомые МГ.

Пять мотоциклов — это пять пулеметов. Надо удирать.

— По местам! Вперед!

— Стой! Стой!

От установки Колесникова кто-то бежал и размахивал рукой. Это был сам старшина.

— Денис, Акиншин ранен, без сознания…

— Ясно. — Денис повернулся к водителю «виллиса»: — Сколько дисков осталось?

— Четыре.

— Все четыре диска на установку Колесникова. Газани!

Подхватив пулемет, Чулков устремился вместе с Колесниковым к его установке, хотя мог бы куда быстрее добраться к ней на «виллисе». Водитель догнал их.

— Садитесь! — сердито крикнул он.

Денис, опомнившись, втолкнул в машину Колесникова вскочил следом. Оглянулся. Мотоциклы приближались. До них оставалось километра два.

Акиншина осторожно вытащили из кабины и перенесли в «виллис». Чулков сел на его место. Стартер зарычал. Но мотор не заводился. Раз! Другой! Третий. Денис спрыгнул на землю.

— К бою! Огонь только по моей команде!

Солдаты залегли за колесами автомобилей.

Из тридцати боеспособных осталось двадцать шесть человек. Один пулемет, двадцать пять автоматов. Против них — пять пулеметов.

— Приготовить к взрыву установку! — бросил Чулков Колесникову.

— Как?! Почему?!

— Ты сам это сделать в состоянии?

— Рука… Трудно мне.

— Сиволобов.

Подбежал, прятавшийся за установкой, солдат с лицом в черных точках. Его когда-то обожгло пламенем из сопла ракеты.

— Взорвете установку по моей команде. Знаете, как это делается?

— Сумею. Обучали.

Старшина Колесников плакал. Крупные слезы ручьем катились по щекам.

— Сиволобов, быстрее! Колесников, ложись!

— Иди ты… Я… я умру с установкой! — Старшина полез в кабину.

Но силы оставили его. Он упал.

Горло Чулкова перехватило спазмой. Но существовал строжайший приказ о соблюдении военной тайны. В сложившейся ситуации установку с отказавшим мотором необходимо было взорвать. Чулков подал знак глазами двум солдатам. Они подхватили Валентина на руки и бегом устремились с ним к грузовику.

Уже доносился стрекот мотоциклов. Неподалеку стонал раненый. Пули свистели над головой, со звоном сыпались стекла кабин.

Мотоциклы мчались как на параде, били из всех пулеметов. Пули решетили автомобили, вот-вот могли угодить в бензобаки.

— Огонь!

От первой же очереди взорвался средний мотоцикл, завалились на бок еще две машины. Залп был внезапен и силен, а этого гитлеровцы не ожидали. Оставшиеся машины, круто развернувшись, помчались назад.

— Сиволобов, отбой! — Денис махнул солдату рукой — Установку на буксир. Бегом!

Колесников выбрался из кабины грузовика, смешно засеменил к Денису, обнял его здоровой рукой.

— Ну, спасибо, лейтенант! Вот спасибо!

— За что благодаришь-то, чудило!? Не сбей мы фрицев — взорвал бы…

— Да все, все я п-понимаю! — от волнения и пережитого страха Колесников заикался. — Но ведь жалко. Душа разрывается.

Когда уже подъезжали к расположению полка, Денис вдруг подумал, что сегодня, будучи под пулями, мог легко погибнуть, но не испытывал страха, ни тогда, ни сейчас. Он понимал — это была не смелость, а странное равнодушие к себе. Оно происходило от того, что в груди гнездилась тупая боль. Словно бы от него отсекли какую-то важную часть, и рана непрерывно кровоточила. В бою эта боль отпускала. И чем острее была опасность, тем менее ощутима становилась боль. Опасность спасала от мыслей о Гале, от страданий…

«Мне бы не комсомольцами руководить, мне бы в разведку, во вражеский тыл», — подумалось ему.

И тотчас Денис должен был признаться себе: нет у него достаточного хладнокровия, чтобы стать разведчиком. Иначе не вел бы огонь прямо через борт «виллиса», не бегал бы напрямую под огнем… Узнай обо всем этом Назаров — не доверит больше ему, лейтенанту Чулкову, и самой пустячной самостоятельной операции.

Выход один: зажать боль в кулак.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Бои не стихали ни зимой, ни весной. Немцы теряли город за городом, пункт за пунктом. Многие оказались в плену.

Отбившаяся в пути, батарея из бывшего дивизиона Назарова взяла в плен около полусотни гитлеровцев. Они попали под огонь батареи, лавина огня совершенно деморализовала их. Уже и в помине не осталось былой наглости пленных. А давно ли они уверенно доказывали, что пленение их случайное, русских сомнут и раздавят, и тогда они поглядят, кто у кого будет в плену. Денис Чулков еще на правом берегу Днепра слышал такие речи.

Совсем иным стал пленный сорок четвертого года. Как из игрушечного резинового тигра выпускают воздух, так испарилась и уверенность гитлеровского солдата л победе. Душевный надрыв, психический надлом все чаще бросались в глаза. Пленные солдаты и офицеры вздрагивали и затравленно озирались от обычных громких фраз, обращенных к ним. Приниженные, неряшливые, они умоляли взглядами и взывали к состраданию.

— Ага, проняло вас, гадов! — торжествовали солдаты.

Одни из унтер-офицеров рассказал и удивительное, и смешное. По его словам для пленного самая легкая смерть — это гибель от лап медведя. Он, унтер, смеялся над этими слухами, но попробуй скажи — сразу же к стенке поставят.

Околесица была дикой и несусветной. Пропагандистская машина фашизма прививала солдатам страх перед пленом: русских именовали дикими варварами, питающимися чуть ли не сырым мясом и человеческой кровью.

В руки Чулкову однажды попал уникальный документ. Он принадлежал обер-лейтенанту, четырежды награжденному и дважды раненному. Офицера взяли в плен и отправили в штаб, как «языка».

Вечером, вызвав комсорга, подполковник Виноградов передал бережно завернутый в целлофан, сложенный вчетверо лист бумаги, изъятый у пленного. Развернув глянцевую бумагу, Денис попытался самостоятельно разобраться в готическом шрифте, но знание немецкого было недостаточно.

— Что это? — спросил он.

— Молитва.

Взглянув в улыбающиеся глаза замполита, Чулков с недоумением переспросил:

— Молитва?! Странно. Не очень-то немцы богомольны.

— Не были, да стали. Много раз уже находят в бумажниках офицеров такие вот божьи охранительные грамоты. Потрудитесь вместе с переводчиком и расскажите об этих индульгенциях комсомольцам. Я в готическом слаб, только общий смысл схватил. Над переводом пришлось основательно попотеть.

Эту молитву Денис прочитал на комсомольском собрании во втором дивизионе.

«Вступися, о господи боже мой, в тяжбу с тяжбущимися с нами и побори борющихся со мной…»

— Ага, лазарем запели, сволочи! — не выдержал кто-то из слушателей. — Мы тебе покажем тяжбу!

— Тихо, тихо!

— Читаю дальше. «Возьми щит и латы и восстань и не…»

— Го-го-го!

Чулков не обрывал веселья — на такую реакцию он как раз и рассчитывал.

— «Да обратятся назад и покроются… гм… и покроются бесчестием все умышляющие мне зло…»

Читать дальше было невозможно, смех не прекращался.

Эфиопий Баландин поднял руку и торжественно провозгласил:

— Кто за то, чтобы послать фашистам телеграмму сочувствия?

Смех утих — солдаты недоумевали. А Баландин продолжал:

— Не будет, стало быть, телеграммы? Все ясно. Не поможет нашим фрицам-голубчикам ни бог, ни архангелы, ни даже сам черт рогатый. Верно я говорю?

— Верно!.. — дружно и весело отозвались комсомольцы.

— На том и порешили. А коль резолюция есть… р-р-разойдись! — И уж потом с улыбкой извинения комсорг дивизиона вежливо осведомился у Чулкова. — Простите, я не спросил разрешения.

— Что ты… что ты… Резолюцию приняли важную. — Чулков обнял Эфиопия за плечи и увлек его в глубь двора. — Звонко получилось, Эфиопий, молодец!

2

За зиму и весну сорок четвертого года Советская Армия полностью очистила Украину от оккупантов. Позади остались город Кривой Рог, села Устиновка, Новый Буг, Еланец.

И вдруг жестокое сражение за Вознесенск. Залпы, залпы, залпы…

А когда земля набухла влагой и начала расползаться под колесами, путь все чаще стали преграждать речки, ручьи, балки, овраги с крутыми и обрывистыми берегами, заболоченные поймы. У Чулкова создавалось впечатление, что чем ближе государственная граница, тем медленней они продвигаются.

В Молдавии фронт остановился. Денис впервые за все военные годы почувствовал: сделай он еще десять шагов — упадет и не встанет. Уж на что было тяжко в день форсирования Днепра, все же тогда он не ощущал такой измотанности.

Это ощущение испытывал не он один. Даже двужильный Колесников передвигался, подволакивая ноги.

Единственным человеком, бодро себя чувствовавшим, оказался Николай Сурин, недавно возвратившийся из госпиталя. Ноги его были в сизых рубцах, однако рубцы ходить не мешали. В госпитале его нашла награда за форсирование Днепра, а здесь, в полку, вторая.

Полковник Серов отбыл в тыл для формирования одной из многочисленных частей РС. Назаров получил звание подполковника и вскоре был назначен командиром полка.

После того, как перешли к обороне, в полку опять состоялась церемония награждения, Чулков получил второй орден Славы. Награждена была и Галя.

Несколько раз Денис видел ее издали, но не осмеливался подойти. А однажды столкнулся с нею в коридоре штаба полка. Денис отдал честь и сказал:

— Здравствуй, Галя.

Она молча, не взглянув на Дениса, козырнула в ответ и обошла его, словно столб. Он выбежал вслед за ней на крыльцо, хотел окликнуть, но она так независимо шагала серединой улицы, гак высоко держала голову, что решимость Дениса остановить ее мгновенно улетучилась,

«Гордость — вот что руководит ею, — вдруг сказал себе Денис, — Значит тогда, во время нашего разговора в поле, я уязвил ее в самое сердце... Да, гордость… Этого она не простит»,

Конечно, он хотел бы, чтобы она снисходительно отнеслась к его ревности… Полно, так уж и хотел бы? Нет, он не ребенок и обязан нести ответственность за каждый свой поступок, за каждое слово… Просто, наверное, рано полюбил он эту девушку.

3

— Денис! Тебя срочно, немедленно к командиру полка!

— Макар едва перевел дух, так он спешил застать Чулкова в хатенке, где они стали на постой.

— Так как же все-таки: срочно или немедленно? — пошутил Денис, заканчивая соскабливать безопасной бритвой пушок на подбородке.

Макар почесал за ухом и грустно сказал:

— Меня вот оставляют. А тебя, видно, на ответственное задание.

Так и вышло, как предсказал Макар. Около штабной избушки стоял незнакомый «виллис», мотор его нетерпеливо фырчал.

Чулков смекнул — это за ним.

— Поедете в распоряжение командира гвардейской дивизии полковника Казакова, — сказал Назаров.

— Что я буду делать в дивизии, товарищ гвардии подполковник?

— Казаков объяснит. Но если коротко: выдашь в нашу честь один-другой залп по фашистам.

Чулков встрепенулся.

— Я отправляюсь во главе батареи?

— Почему батареи? Во главе полка, — Назаров рассмеялся, но резко оборвал смех, — Будешь, если потребуется, корректировать огонь всего полка. Смотри, не ударь лицом в грязь.

Полк гвардейских минометов по-прежнему входил в состав армии генерала Зарухина.

Денис однажды попытался через Виноградова разузнать о члене Военного Совета Зеленкове. Оказалось: Иван Иванович месяц назад ранен во время бомбежки и лечится в тылу.

О гвардейской дивизии, куда теперь ехал, Чулков был наслышан. Особенно о ее командире полковника Казакове. Говорили, что Казаков представлен командующим фронтом генералом армии Малиновским к званию Героя Советского Союза…

«Виллис» остановился около командного пункта командира дивизии. Денис решил, что увидит человека почтенных лет, и предстал перед полковником, которому не было тридцати. Да и вид полковника не очень-то соответствовал его славе. Тощий, легкий, под стать ему, Чулкову, только ростом повыше. И не сутулился, как все высокие, и хотя не был широк в плечах, но то ли от манеры держаться, то ли от десятка орденов, красовавшихся на груди, казался широкоплечим, сильным. Ширину плеч подчеркивала и тонкая, как у горского джигита, талия.

Шаг у него был пружинистый, мягкий. Казалось, что он сначала пробует тверда ли земля, а потом уже ставит ногу. Такая походка бывает у охотников. Взгляд у комдива казался пристальным, цепким, прожигающим. Казаков производил впечатление стойкого и твердого. Все у него было твердо: и руки, и черные, плотно лежавшие волосы, расчесанные на косой пробор, и манера говорить, — внятно и точно.

Словом, полковник пришелся по душе Денису. Но это потом, а поначалу знакомство с Казаковым сулило мало приятного.

Докладывая о своем прибытии, Чулков, как и положено, «ел глазами» начальство. Полковник окинул его насмешливым взглядом и поинтересовался:

— Никак, недавно из училища?

— Это смотря по какой системе считать, товарищ гвардии полковник. Шестимесячный курс училища прошел год назад, только выпущен рядовым.

— Не понимаю!

Пришлось коротко рассказать.

— Хорошо, — сказал полковник. — Располагайтесь здесь на КП. Пока отдыхайте. Сегодня ночью за Днестр пойдет большая разведывательная группа. К трем часам пополуночи она доставит данные о местонахождении укреплений и огневых точек противника. Если представится возможность, захватит «языка» — офицера.

Сердце Чулкова екнуло:

«Вот оно, настоящее дело…»

Сказал:

— Товарищ гвардии полковник, разрешите мне пойти с разведчиками? Корректировать огонь эрэсов буду я, а вы сами знаете: свой глаз — алмаз.

— А как у тебя с физической подготовкой? — поинтересовался полковник.

— В Школе и в училище занимался боксом.

— Что ж, сходи. Предварительно познакомься с разведчиками. Тебя мой ординарец к ним проводит.

— Слушаюсь, товарищ гвардии полковник.

4

Ночь выдалась безоблачной, но темной. Порывистый ветер рябил водную гладь, в ряби этой ломаными свечками дрожали отраженные звезды. Где-то далеко слева вспыхивали зарницы артиллерийских залпов, доносились глухие раскаты.

При спуске плота на воду, всплеск показался слишком звучным. Начальник разведывательной службы дивизии майор Строков досадливо крякнул, но промолчал. Младший лейтенант «с редкостной в России фамилией Иванов» — так он представился — успокаивающе сказал, понимая, что разведчики волнуются:

— Полегче, полегче, хлопцы. А то уж больно быстро домчимся до правого.

«Младшой», как в душе окрестил Иванова Денис, терпеть не мог, когда за каждым их движением следило начальство. Не было еще случая, чтобы разведчиков провожал майор, а тут, по всему видать, получил строжайшее указание от «самого».

Плот шел легко, без шума. Но под тяжестью семнадцати человек основательно осел, через бортики заливало, поэтому грести пришлось стоя на коленях.

Местный житель молдованин, одетый в истрепанную, видавшую виды кушму, громко зашептал, обращаясь к Иванову:

— Управо надо, товарищ, управо. На те кусты.

— Где видишь кусты?

— Так вот же, товарищ.

Но было уже поздно. Плот мягко ткнулся в песок. Тихо сошли на берег, укрыли плот и, пошептавшись, двинулись за молдованином.

Шли по камышовым зарослям, под ногами чавкало. Тропку в болоте знал, видимо, только крестьянин. Пройти тут без проводника нечего было и думать.

Метров через пятьсот-шестьсот молдованин остановился.

— Смотрите.

Чулков напряг зрение и увидел впереди темную стену — то ли крутой берег, то ли опушку леса.

— Что там?

Денис узнал голос младшего лейтенанта.

— Поди, фашисты курят, — ответил проводник. — Там лес… Под деревьями устроились. И в самом деле — кто-то курил, не очень заботясь о маскировке.

По всему видать, боевое охранение. Русских они здесь не ждали — кто ж полезет к ним через болото, — потому и не таились.

«Что ж я тут разведаю? — с тоской подумал Денис, — Надо идти дальше».

Иванов шепнул ему на ухо:

— Что будем делать, лейтенант?

— Взять в кольцо и без шума…

— Правильно. Такие языки мало что знают.

Младший лейтенант разделил группу на три части. Четверых, в том числе и Чулкова, оставил при себе, а две шестерки бесшумно растворились в темноте.

Ждать пришлось долго. Или так медленно тянулось время? Где-то чуть в стороне жалобно и потерянно попискивала птица. Наверное, отбилась от выводка утка. Из лесу время от времени доносилось уханье филина. Было жутковато.

— Их самих там не порезали?

— Не родились еще смельчаки, чтобы с моими орлами справиться.

Будто подтверждая слова младшего лейтенанта, кто-то страшным голосом заорал, но крик мгновенно оборвался. Отчетливо была слышна рукопашная. Еще раз раздались короткие предсмертные крики.

После минутного затишья впереди три раза подряд крякнула утка, после короткой паузы кряканье повторилось. Условленный сигнал.

— За мной!

Иванов поднялся во весь рост и двинулись напрямую.

— Осторожно, — предостерег кто-то из темноты. — Тут жижа сплошняком. Вот сюда, здесь сподручней.

Тот же голос минуту спустя доложил, что уничтожено семеро «вражин», а одному, унтер-офицеру, кляпом заткнули рот.

— Допроси унтера, что там впереди? — приказал Иванов переводчику.

Перепуганный гитлеровец рассказал, что впереди находится еще одна группа охранения во главе с офицером. Указал он и все огневые точки батальона, Можно было не сомневаться в правдивости рассказа. Но младший лейтенант хотел более точной информации, тому же позарез требовался осведомленный офицер. По словам пленного, охранение разместилось в лесном домике.

— Часового выставили? — спросил пленного Денис.

— По одному у каждого входа.

— А что, в лесу не изба, а дворец?

Недоверие, прозвучавшее в голосе Чулкова, всполошило унтер-офицера.

— Клянусь, господин офицер, я не вру. Дом просторный, там лесничий жил. Шесть комнат. А входов два.

Для большей убедительности унтер попросил посветить ему и трясущимися руками начертил план дома лесничего.

Группа двинулась вперед. Пленного унтер-офицера привязали, к дереву, строго-настрого предупредили, что если попытается как-то привлечь к себе внимание, смерти ему не миновать. Твердо обещали жизнь, если будет молчать. Но для верности в рот опять засунули кляп.

Бывший дом лесничего искали не меньше часа. Чернильная темнота в лесу воспринималась, как союзница.

Вдруг оглушительно и совсем рядом полоснула автоматная очередь. Все без команды распластались на земле, замерли. Из дома лесничего? Их заметили, услышали? Открывать или не открывать огонь?

Возможно, на всякий случай решил пострелять часовой, чтобы не заснуть? Странно. И по ним ли стреляли? Свиста пуль не было слышно.

— Ну, как, лейтенант?

— А черт его знает? Как слоны топали, вот и нарвались.

— Думаешь?

— А что иначе?

— Если бы заметил, не прекратил бы стрельбу. Поднял бы тревогу. Тут сейчас такой трам-тарарам начался бы… — Иванов хохотнул. — Видно, спросонья. Тебя Денисом, кажется?..

— А тебя?

— Виктором. Я, видишь ли, обязан побеждать, если ношу такое имя.

— Ну, цыплят по осени считают.

— Сейчас часовых снимут. Дом мы окружим. Ты с тремя ребятами — в левую дверь, старший сержант Валуйкин — в правую, я с остальными — в окна.

— Ясно.

План Иванова передали по цепочке. Вскоре справа и слева зашуршали ползущие тела…

Прошло не меньше десяти минут, а кряканья утки не было слышно.

«Что там тянут? — тревожился Чулков. — Неужто провал?»

— Давай, лейтенант. Бегом! Трое с тобой. Не отстанут.

Дома лесничего Денис не видел. Темная стена возникла на фоне неба внезапно. Придержал бегущего впереди.

— Спокойно. Посмотрим. Там лестница или что?

— Не имеет значения. Ребята крякают. Слышите?

Действительно, утка крякала нетерпеливо и призывно. Чулков двинулся на эти звуки, держа на сгибе руки автомат. Кряканье раздалось с крыльца.

— Сюда, сюда!

Чулков бросился на звук голоса, перемахнул через ступеньки.

— Лейтенант, там гульба. Лопочут, чокаются, сволочи. Поздравим их?

— Непременно. — Дождался, пока все собрались на крыльце. — Слушай команду! Вы… — Чулков коснулся рукой солдата, который снимал часового, — врываетесь с гранатой в руке. Что есть силы: «Хенде хох». При малейшем сопротивлении — стрелять. Только не в офицера. Ну, орлы, вперед!

Как только послышался крик «хенде хох», — раздалась очередь. Свет погас. Но хватило мгновения, чтобы увидеть за столом пятерых солдат. Офицера среди них не было, и Чулков выпустил по ним очередь. В другом конце рванула граната. Вышибло двери. По плечу Чулкова больно ударило какой-то отлетевшей короткой деревяшкой.

— У кого фонарь? — крикнул он.

Вспыхнуло два луча. В проеме двери показался младший лейтенант.

— Где офицер?

— Не видел. За столом не было.

— Искать. Всем искать. С той стороны тоже не было.

Вспыхнула спичка. Отыскали огарок свечи, потом — керосиновую лампу с разбитым стеклом. Рассеялась пыль. Стащили в одну комнату троих раненых солдат.

— Где офицер? — задал вопрос переводчик. — Быстро. Гарантируем жизнь за оказанную помощь.

— Он был здесь, здесь… — залепетал низкорослый солдат со слипшимися на лбу рыжими волосами. — Печка…

Договорить солдат не успел: он был сражен очередью из автомата. Упал и Иванов. Но еще раньше застрочил из ППШ Чулков. Огонь из угла стих. Бросившись туда, выволокли офицера. Он был жив, но ранен, кажется, основательно.

— Что с младшим лейтенантом? — крикнул Чулков.

— Убит, товарищ гвардии лейтенант.

— Ох, черт!

Оставив офицера, Денис подошел к Виктору. Он лежал на полу, раскинув руки.

Денис разорвал гимнастерку, приложил ухо к груди. Стук сердца слышался достаточно отчетливо.

— Жив! Жив!.. Быстро пакет.

Перевязывал Чулков сам, насчитал три раны и каждая могла стать смертельной. А Виктор жил… Только бы его донести.

Раненым оказался еще один солдат. К счастью, легко.

Еще раз осмотрели немецкого офицера. Это был капитан. Раны он получил серьезные, но не смертельные.

Командование группой Чулкову пришлось взять на себя. Главным советчиком стал старший сержант Валуйкин. Денис спросил его:

— Какая у нас дальше программа?

— Товарищ гвардии младший лейтенант собирался уточнить расположение огневых точек.

Прежние сведения об огневых позициях не совпадали с теми, которые были получены от унтер-офицера. Какие из них правдивы? Что-то подсказывало Денису: унтер-офицер не врал. Ведь о доме лесника он сказал правду. И все-таки нельзя было ограничиваться предположениями. Распорядился срочно переправить на берег раненых и привязанного к дереву пленного, а сам с двумя группами направился к месту, где, как сообщил унтер-офицер, находился огневой заслон. План был прост: надо забросать гранатами все четыре огневые точки. Если подавят их — хорошо, не подавят — засекут расположение дополнительных огневых узлов. Условились с Валуйкиным — первой начинает группа Чулкова. Подобрались к намеченным пунктам бесшумно и быстро. Одна за другой начали рваться гранаты.

Справа от того места, где расположилась группа Чулкова, застрочил одинокий автомат. Слева вспыхнула ракета. Ожили огневые точки. Подсветив фонариком, Денис быстро нанес местонахождение вражеских пушек на карте.

Через несколько минут где-то впереди застрочили автоматы. Видно, поднято по тревоге подразделение. Пора отходить.

Денис достал из кармана взятую у Иванова ракетницу и выстрелил в направлении берега. Зеленый огонек, ярко вспыхнув, долетел до земли.

Группы подходили к плоту с интервалами в семь-десять минут. Последней появилась пятёрка, возглавляемая старшим сержантом. Они волокли что-то громоздкое, дышали тяжело и едва переводили дух.

— Что там у вас? — удивился Чулков.

— Не что, а кто, товарищ гвардии лейтенант, — возбужденно и радостно отозвался Валуйкин. — Кажись, крупную дичь захватили.

— Офицер?

— Еще какой! Майор. А, может, и повыше. Только повозились с ним, с боровом. Кусался, гад. Всех перекусал, как бешеный пес… Я его малость того…

Вдали раздались резкие, дробные звуки. По речной пойме они прокатились лавиной. Стреляли из автоматов — прочесывали лес.

Двигались вслед за пожилым молдованином по знакомой тропке, разведчики намного опередили своих преследователей. Вышли на берег… Плот был уже спущен на воду.

Денис отозвал в сторону Валуйкина.

— Я не знаю людей, старший сержант, будем думать вместе. Двадцать человек плот не выдержит. Хорошо бы отыскать закаленных пловцов и вплавь… Конечно, не отрываясь от плота.

Валуйкин задумался.

— Придется самому первым. — Он подошел к разведчикам, тихо сказал: — Нужно двое добровольцев. Кто хочет искупаться? Я страсть как люблю разогреться в свежей водичке.

Слова приняли за шутку, кое-кто хохотнул, но смешок оборвался — все увидели, как ловко и быстро раздевался старший сержант. Кто-то глубокомысленно заметил:

— Водичка, конечно, не повредит, если водочки во внутрь плеснуть.

Шутку приняли, оценили. Вслед за старшим сержантом, которого, чувствовалось, здесь любили, начали раздеваться, кряхтя и поругиваясь, еще двое разведчиков.

Докладывал Чулков полковнику не в три, а в четыре. Начал было извиняться за опоздание, но комдив досадливо махнул рукой.

— Какого черта! Не теряй времени. Что успешно сходили — знаю. Доложи коротко, как все происходило…

Доложил Денис сжато, о самом основном. Хотелось спать. Комдив это понял. Приказал отдыхать здесь же на КП. Перед сном велел выпить водки, чтобы предотвратить воспаление легких,

5

Два последующих дня гвардейская дивизия готовилась к наступательной операции, целью которой было захватить плацдарм на правом берегу Днестра.

На третий день в пять утра командир дивизии вызвал Чулкова на свой КП.

— Вот теперь, лейтенант, я хочу быть уверенным, что накроешь передовую линию одним залпом. — Полковник кивнул начальнику дивизионной разведки, приглашая к карте, и легонько взял Чулкова за руку. — Вот смотри сюда. По агентурным сведениям и вашим разведданным передовые огневые точки остаются на старом месте. А вот здесь, левее, у них припасен для нас еще сюрприз. — Карандаш полковника показал места расположений пулеметов, минометов, артиллерии. — Первый залп сюда, второй — по разведанной вами линии. Задача ясна?

— Так точно. Но вы уверены, что два наших залпа обеспечат выполнение задачи?

— Вторая линия, как видишь, дугой. Хорошо бы накрыть ее одним залпом. Задача выполнима?

— А расстояние по фронту?

Полковник указал карандашом на цифру, потом на другую, обозначающую расстояние в глубину.

Чулков стал рассуждать вслух:

— Та-ак… Дайте-ка я прикину, грубо хотя бы.

— Прошу туда, — Полковник показал на дверь. и адъютанту: — Проводи.

Расчеты не очень клеились. Слишком уж широкое рассеивание по фронту. Очень большой риск. Основательно потрепать вполне возможно, но уничтожить — вряд ли.

Что касается первой огневой линии, тут уверенность в успехе была полная.

Как же быть? Нужен второй залп по глубинным целям. Причем, с некоторым интервалом. После того, как передовые части дивизии зацепятся за правый берег и немцы, уже не опасаясь «катюш», выдвинут на линию обороны все свои огневые и людские ресурсы…

Денис связался с Назаровым, спросил, возможно ли два первых залпа дать тремя дивизионами и еще дополнительно третий — всем полком. Назаров дал «добро».

Комдив, начштаба, начальник оперативного отдела и начальник разведки дивизии выслушали предложение Чулкова.

— Ну?! Что скажут почтенные офицеры? — весело спросил комдив.

— Гм… Тут что-то есть, — проговорил начальник штаба. — Мне все это представляется в реальном свете.

— Та-ак. А оперативному отделу?

Майор, огромный, тяжелый, с задубелой красной кожей на лице, улыбаясь, развел мощными руками. Жест его был достаточно красноречив.

Не поднимая взгляда, высказался начальник разведки.

— Я бы хотел уточнений. Нет ли здесь опасности накрыть своих?

— Есть, товарищ гвардии майор. Определенно есть. — Комдив наклонился над картой. — Но мы постараемся свести риск к минимуму. План принимается, лейтенант.

Расчеты Чулков сделал вовремя. Проверил и перепроверил их. Заранее передал в полк, чтобы проконтролировать себя. Назаров успел сам сделать расчет и не дал ни одной поправки. Он сообщил, что есть возможность усилить залп: успели отремонтировать батарею установок, ранее списанную, но не отправленную в глубокий тыл.

Теперь следовало ждать.

Полковник казаков приник к стереотрубе. И вот, не отрываясь от нее, приподнял руку.

— Давай, лейтенант, по первой линии.

Денис крикнул в трубу каким-то тонким мальчишеским голосом:

— Залп! Залп!

Из блиндажа КП сверкающие стрелы в небе казались не столь грозными. Отчетливо различил вдали разбушевавшийся огонь. Ракеты сделали свое дело.

— Хорошо, Чулков. Хорошо!

Полковник положил руку на плечо Дениса, слегка встряхнул его.

— Цель накрыта полностью, правда, еще не разбита. — Он выхватил из рук телефониста трубку. — Артиллерия… Давай!

Где-то совсем близко рявкнули пушки. Голоса в блиндаже растворились в грохоте.

Когда наступила тишина, полковник обернулся к Чулкову:

— Готов?

— Так точно.

— Огонь!

— Залп! Залп!

Теперь разрывы ракет были видны гораздо отчетливее. Вспышки, схожие со сверканием молний, озарили черную гладь Днестра, испещренную черными точками. Совсем крошечными казались отсюда плоты и лодки. Одни уже пристали к берегу, другие плыли, основная же масса еще. только готовилась к форсированию реки. Прекрасное это было зрелище.

— И Днестр одолеем! — воскликнул Денис.

— Конечно, одолеем, лейтенант, — отозвался начальник оперативного отдела.

И опять надо было ждать. Время, как всегда, в такие минуты тянулось черепашьими шагами. Денис потерял терпение,

— Не пора ли, товарищ гвардии полковник?

Казаков промолчал.

— Терпение, лейтенант, терпение, — баритоном пророкотал начальник оперативного отдела, не переставая разглядывать в бинокль вражеские позиции.

Начальник штаба оторвался от стереотрубы, скосил глаза на комдива.

— Прошу взглянуть, — и шагнул в сторону. Голос начальника штаба выражал нетерпение. Комдив приник к окулярам.

— Ага, сволочи, не нравится! Давай, лейтенант!

— Поддай им жару! Огонь! Огонь!

Денис почему-то вздрогнув от зычной команды, прокричал в трубку:

— Залп! Залп! Даешь по фашистам!

Всех, кто находился на КП, приковал к себе ракетный гром грозных «катюш». Эффект от третьего залпа оказался более внушительным, чем предполагал Чулков. Он еще не знал, что в полк прибыла партия ракет повышенной разрушительной силы.

Их-то и применил Назаров при третьем залпе, понимая, как важно сейчас дивизии полковника Казакова форсировать Днестр и захватить господствующие высоты в крутой излучине реки. Одновременно с этим соединением форсируют реку еще четыре стрелковых дивизии. Но именно на полки Казакова командарм возложил самую трудную и ответственную задачу. Дивизиядолжна не только форсировать Днестр, но и вклиниться в глубину обороны противника.

Как установила впоследствии разведка, потери противника от третьего неожиданного удара были ошеломляющими.

Гитлеровцы выдержали первый залп ракет. Сообразив, что у них есть время на то, чтобы восполнить утраченное, они выдвинули из резерва все свои огневые средства. И все это попало под сокрушающий огневой удар.

6

Положение дивизии Казакова оказалось весьма сложным. Она вырвалась далеко за пределы, намеченные предписанием командующего армией. Другим же четырем дивизиям сделать этого не удалось. На подготовку наступательной операции осталось слишком мало времени, войска устали и потеряли наступательный порыв. Противник усиленно бомбил и обстреливал из пушек боевые порядки с господствующих высот. Советские войска вынуждены были закапываться в землю на заболоченной пойме, густо заросшей камышом.

В операцию срочно втянули еще два соединения. Но п они не добились решающего успеха — давало себя знать переутомление войск. Начальник штаба армии Константин Арефьевич Плужник срочно вылетел в штаб фронта. Он пытался убедить фронтовое руководство в том, что для солдата существует предел физического и психического напряжения.

Для убедительности Плужник привел пример, как однажды стал свидетелем тяжелого положения войск.

Вскоре после форсирования Днепра до крайней степени измотанные солдаты одной из лучших дивизий армии должны были атаковать противника. Комдив был лишен возможности облегчить положение своих подразделений: его доводы не принимались во внимание. Комдив попросил приехать к ним полковника Плужника.

На его глазах стрелки дружно поднялись в атаку и устремились за танками. Но, пробежав несколько десятков метров, залегли без видимой причины на открытой, хорошо простреливаемой противником местности. Гитлеровцы повели губительный минометный, а потом и артиллерийский обстрел. Люди гибли, но никакая сила не могла поднять их с земли.

— Физическое и нервное напряжение солдат достигло предела, — с грустью сказал тогда комдив. — Им нужна хотя бы короткая передышка.

Атаку пришлось прекратить. После короткого отдыха те же подразделения стремительным броском сбили противника с занимаемых позиций. Основываясь на этом боевом опыте, полковник Плужник доказывал:

— Надо учить командиров разбираться хотя бы в элементарных законах психологии и физиологии человека. Иначе войска будут нести немалые и, главное, совершенно неоправданные потери.

Но в штабе фронта он не нашел понимания. Принявший его генерал не стал вникать в психологические тонкости, а лишь подтвердил прежний приказ.

Создалось положение, когда целые части, остановленные противником в местах, совершенно невыгодных для обороны, были вынуждены закапываться в землю. На правом берегу Днестра стал спешно сооружаться «подземный город» с «проспектами» траншей и ходов сообщений.

После нескольких неудачных попыток взять штурмом одну из древних крепостей на Днестре в штаб армии по линии ВЧ позвонил командующий фронтом Малиновский. Он упрекнул командарма Зарухина:

— Топчетесь на своих плацдармах и ни с места. Себя и соседей подводите. — Но, помолчав, отменил свой приказ продолжать атаки. — Завтра приеду, на месте разберемся…

На рассвете в расположение армии прибыл командующий фронтом, утомленный, с покрасневшими от хронического недосыпания глазами, но бодрый, улыбающийся. У командующего армией генерал-лейтенанта Зарухина, знавшего Родиона Яковлевича Малиновского еще по совместной работе в Генштабе, отлегло от сердца, стало ясно — не распекать приехал, а помогать.

Однако поздоровался с командармом Малиновский сухо. Единственная поблажка, которую допустил по отношению к старому сослуживцу командующий фронтом, заключалась в том, что он освободил Зарухина от обязательного рапорта при встрече.

— Разберемся. Думаю, ничего не упустим, — сказал Малиновский.

Подъехать к НП командарма на машине было опасно и неразумно — подступы к высоте хорошо простреливались гитлеровцами. Более километра шли пешком по вспаханному еще прошлой осенью полю. Малиновский любил ходить, и эта прогулка привела его в хорошее расположение духа.

Наконец, добрались до блиндажа. Передний край немцев отсюда предстал, как на ладони. Все в блиндаже было под рукою, все размещено рационально, без излишней роскоши. Самое видное место занимали карта и добротно сделанная фотопанорама.

Малиновский сначала молча изучал карту, потом приник к стереотрубе, сравнивая увиденное с панорамой. Не спеша, въедливо входил в обстановку. Вопросов задавал много, слушал спокойно. Особое внимание Малиновский уделил крепости, которую никак не удалось захватить. Она действительно производила впечатление неприступной. Чувствовалось: командующий фронтом не ожидал, что она столь грозна. Хорошо были видны кирпичные стены. Когда Малиновскому сообщили, что у основания стена достигает восьмиметровой толщины, он даже закряхтел от неудовольствия.

— Умели строить в старину, — заметил он и добавил: — Разрушать ее полковой или дивизионной артиллерий, я надеюсь, не пытались?

Командарм усмехнулся.

— Как же, пытались. Правде, до сих пор не знаю, кому принадлежит эта лихая инициатива.

Михаил Николаевич охотно рассказал, что собой представляет крепость. Оснащена девятью бастионами, два из них обращены к Днестру. Бастионы окружены глубоким рвом с каменным эскарпом и контрэскарпом. Чтобы проникнуть в крепость через ворота, надо преодолеть четыре подъемных моста. За толстыми стенами грозного укрепления располагалась средневековая генуэзская цитадель с восьмью башнями-бойницами, которые также обведены с трех сторон рвом, наполненным водою.

Гитлеровцы возлагали на крепость большие надежды. Ее модернизировали, прорубили много дополнительных амбразур. На бастионах установили крупнокалиберные пулеметы и орудия, из которых легко простреливались оба берега Днестра и три крупных населенных пункта. Вокруг крепости соорудили доты.

— А если попробовать поковырять доты тяжелыми орудиями? — не то спросил, не то предложил Малиновский.

— С вашего разрешения распоряжусь ударить прямой наводкой.

— Ударьте. Кстати, проверим меткость артиллеристов генерала Радова.

Грянул выстрел. Артиллеристы, еще ранее выдвинутые для стрельбы прямой наводкой, успели пристреляться, в цель угодили первым же выстрелом. Укрепление окутало дымом. Когда он рассеялся, дот стоял невредимый, только на одной из его стен появилось темное пятно.

— Н-да, как мертвому припарка, — отметил Малиновский. — Прошу теперь в стену крепости.

И снова грохнуло орудие. Тяжелый снаряд вонзился в серую стену, взорвался: жирный черный дым долго не рассеивался. И этот снаряд мало что дал, — он сделал лишь едва приметную щербину в стене.

— Действительно, никакого эффекта, — с досадой сказал командующий. — Что ж, Михаил Николаевич, ваши доказательства весомы и убедительны. Сожалею о своих претензиях и упреках. Приказ о прорыве вражеской обороны на вашем участке отменяю. Атаки прекратите, по плацдарм, конечно, надо сохранить. Закрепляйтесь поосновательней, чтобы никакие неожиданности вас не застали врасплох. Не скрою, Михаил Николаевич… Не за горами пора, когда немцы добровольно оставят и крепость, и доты, и все другие укрепления, а ваша армия по-прежнему будет ударной.

Он встал и вдруг с удивлением спросил:

— Вы чем-то встревожены, Михаил Николаевич?

— Минут через десять начнется артналет. У них, как в аптеке, минута в минуту. Вот и приходится помнить: береженого бог бережет.

Малиновский улыбнулся.

— Какие вы тут религиозные стали!

— С волками жить — по-волчьи выть. Очень прошу вас поспешить, товарищ командующий. Нехорошее у меня предчувствие.

Командующий еще раз окинул взглядом все вокруг и, подчинившись настойчивости командарма, заспешил к укрытым в лощине машинам. Не успели они подойти к ним, как грянул залп. На том месте, где был наблюдательный пункт командарма, поднялись огромные клубы пыли.

— Вот вам и не верь в предчувствия! — вздохнул Зарухин.

Малиновский крепко пожал ему руку.

— В долгу у вас, Михаил Николаевич.

В штабе армии, куда они вскоре добрались, доложили: армейский НП разрушен прямым попаданием.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Необычным выдалось военное лето сорок четвертого года в Молдавии. Фронт прекратил наступательные операции, и настала тишина. На час ли, на день — все равно хорошо. Тысячи людей вздохнули с облегчением. Великая благодать для человека, когда тихо!

В этой тишине порой раздавался выстрел, изредка — пулеметная очередь. Волна сотрясенного воздуха катилась по разнеженной земле долго, гулко и терялась в лиловых далях. После шквала огня и грохота эти одиночные выстрелы лишь подчеркивали глубинную, девственную тишину молдавских равнин и были столь чужды здесь, как если бы в чистом родниковом ручье вдруг заметались в струях березовые щепки, волоча за собой по дну ломающиеся тени. Уплывут они, и еще чище, еще прохладней покажется вода в ручье.

И все-таки тишина на равнинах обманчива. Люди в прокопченных гимнастерках зарылись глубоко в землю. Вся жизнь шла там, в траншеях и блиндажах, жизнь скрытная, суровая, взрывоопасная.

В запутанных и сложных траншеях не сведущему в военном деле человеку ничего не стоило заблудиться. Правда, на поворотах или в тех местах, где траншеи разбегались в трех или четырех направлениях, имелись указатели, направлявшие в то или иное «хозяйство». Но всего чаще указатели несли на себе непонятные буквы и цифры, которыми «хозяйства» были зашифрованы.

По обе стороны Днестра возник, в сущности, подземный город. И он жил. Жил будущими боями, которые могли начаться в любую минуту.

Боевые установки были тщательно замаскированы, как и расположение гвардейцев, их обслуживающих.

Гитлеровская разведка организовала настоящую охоту, пытаясь разгадать тайну ракетного оружия. Создавалось впечатление, что полк гвардейских минометов в последнее время стал объектом самого пристального внимания вражеской агентуры. Происходили странные и подозрительные происшествия.

Месяц назад дивизион капитана Нестерова получил срочное задание уничтожить скопление мотопехоты в небольшом селе Трикаты. По данным разведчиков жителей там не оказалось. Комдиву был отдан приказ не жалеть мин...

Намеченные заранее огневые позиции на участках, которые хорошо просматривались днем, батареи заняли глубокой ночью. Не успели солдаты отрыть окопы, как вдруг около батарей заплясали багровые вспышки взрывов. После каждого взрыва поднималось невиданное ранее рыжее облако. Вскоре и установки, и солдаты стали покрываться гарью и пылью. Когда вспышки взрывов прекратились, все с изумлением увидели, что и они сами, и боевые установки, даже земля вокруг — все начало фосфоресцировать.

Тотчас раздалась команда:

— Зачехлить машины!

Машины зачехлили, но это мало помогло — дивизион походил на гигантское фантастическое скопление светящихся чудовищ. Все батареи, несмотря на темную весеннюю ночь, были хорошо различимы.

Ударили вражеские пушки. Теперь стреляли прицельно, хотя и не очень точно. Батареи спешно покинули позиции, увозя троих раненых и одного сраженного осколком.

Командир дивизиона, когда, наконец, удалось оторваться от преследования, приказал вымыть установки, все вспомогательные автомашины, ящики и почиститься самим. Времени оставалось в обрез, команды выполнялись быстро и точно.

Новые огневые позиции заняли вовремя и тотчас дали залп.

Боевую задачу дивизион Нестерова выполнил в назначенное время, но сразу же, как только батареи возвратились в полк, капитан доложил о чрезвычайном происшествии командиру полка.

— Как мог противник глубокой ночью обнаружите дивизион? — Нестеров гневно сверлил подполковниц глазами, будто именно Назаров был повинен в этом внезапном артналете гитлеровцев.

— Как-нибудь не могли себя обнаружить?

— Исключено, товарищ гвардии подполковник. Вы же знаете.

— Есть какие-нибудь факты, подозрения?

— Если бы, товарищ гвардии подполковник. Правда, грызет меня мыслишка.

— Конкретней.

Капитан переступил с ноги на ногу.

— Нервной слабинкой не страдаю, вы знаете, а вот грызет и грызет.

— Давай, не тяни.

— Сержант Мисютин не дает мне покоя. Больно уж ест глазами начальство. Прямо-таки наизнанку себя выворачивает, исполняя приказание.

— Отличный гвардеец, дисциплину бдит.

— Так-то оно так, конечно. Но тут заковыка… Почему бомбежки и артналеты на дивизион совпали со временем его прибытия в дивизион? Подозрительно как-то… Налетов, как вы знаете, давно уже не было. Выходит, Мисютин на хвосте их притащил?

Назаров задумался. Денис, которому недавно присвоили звание старшего лейтенанта, присутствовал при этом разговоре. Он видел, как потемнело лицо командира. О Мисютине уже был разговор. Втроем тогда беседовали с контрразведчиком старшим лейтенантом Павловым — на беседу командир полка вызвал только Виноградова и комсорга. Не сговариваясь, они старались отвести подозрение от Мисютина — казалось невероятным, чтобы такой дисциплинированный гвардеец мог быть врагом. Каждый из них находил хорошую черту в характере сержанта. Сообразительный. Правда, казался слишком уж вышколенным. Но это от радости, что попал в ракетное подразделение. Его рвение, исполнительность и точность, можно поставить в пример другим. Раньше он был минометчиком. После госпиталя получил трехмесячный отпуск, прибыв из которого, сам добился назначения в подразделения гвардейских минометов. Своим старанием и энергией Мисютин за короткий срок завоевал прочный авторитет в батарее.

Тогда Чулков так и не понял: отвели Назаров и Виноградов подозрения контрразведчика или напрасными оказались их усилия?

После случая с ночным свечением опять всплыла фамилия Мисютина. Командир дивизиона настаивал на своем подозрении. И в самом деле, совпадения бомбежек и налетов с появлением нового человека наводили на размышления. Бомбежки происходили в самое, казалось бы, неподходящее время: или рано утром, когда батареи находились в глубоком укрытии, или вечером. Любая щелочка была замурована. Уму непостижимо, как с воздуха можно обнаружить установки, если и на земле в светлый день не отыщешь батареи! За маскировкой установок следили десятки бдительных глаз. Учитывая пристальное внимание вражеской разведки к гвардейским минометам, все постоянно находились настороже. Тайну берегли не только потому, что давали присягу и подписывали специальные документы. Огромное значение имели гордость, восхищение отечественным оружием. Случалось, что себя взрывали вместе с установкой, унося тайну в могилу. Лучше смерть, чем отдать секрет фашистам.

…Командир полка приказал пригласить старшего лейтенанта Павлова и подполковника Виноградова. Не отпустил подполковник и старшего лейтенанта Чулкова.

— Понадобишься. Садись.

Контрразведчик не очень-то обрадовался такому «собранию», но сдержался — крутость характера командира полка он уже не раз испытал на себе. Назаров действовал по принципу: один в поле — не воин, чего не хотел признавать Павлов, ссылаясь на свои полномочия. Из последнего столкновения старший лейтенант вышел потрепанным настолько, что едва удержался в полку. Павлова не отозвали, посчитавшись с мнением того же Назарова.

«За битого — двух небитых дают, В другом месте он лучше не будет. Обломается, если голова на плечах. А она у него имеется. — И добавил убежденно: — Всех учить надо.

Павлов был хмур. Сказал глухо:

— Пока что, товарищи, не могу ничем вас порадовать. Подозрения так и остались подозрениями. Изобличающих Мисютина фактов не имею, к сожалению.

— Может, создадим специальную группу? Хотя бы во главе с комсоргом. Он прохода мне не дает, упрекает — на каком основании подозревают его комсомольцев?

Под строгим взглядом командира полка у Чулкова застряли слова протеста — он и не думал упрекать контрразведчика. Не так давно состоялся лишь короткий разговор о повышении бдительности. Ограничились общими словами. Требовалась еще одна беседа на эту тему. Чулков провел такие беседы в каждом дивизионе.

Старший лейтенант Павлов бросил косой недоверчивый взгляд на комсорга, некоторое время колебался («Не спугнем, не насторожим ли агента, если он притаился и действует исподтишка?»), но выслушав все соображения, согласился с предложением командования полка создать в помощь ему группу из пяти комсомольцев.

Эту пятерку тут же назвали. Через час Павлов уже инструктировал своих помощников. В энергичных выражениях он рассказал, какой он помощи ждет от активистов.

По заданию старшего лейтенанта составили список новичков в полку. Начали проверять их. Каждый шаг новичка стал теперь известен, все прошлое представилось, как на ладони. Список подозреваемых в преступной связи с врагом начал быстро истощаться.

Наконец, настал день, когда в этом списке остался единственный человек — сержант Мисютин.

— Выходит, откуда пошли, к тому и пришли? — с грустью подвел итог Чулков.

— А почему мы должны интересоваться только новичками? — спросил Колесников,

— И в самом деле! — подхватил Баландин. — Мне тоже кажется, что слишком уж мы оглупляем фашистов. Разведка у них… Помните беседу проводил капитан из штаба армии? Абвер не брезгует никакими средствами. И этот диверсант-шпион, наверняка, и умнее, и хитрее, чем мы о нем думаем. Мы сейчас действуем по трафаретам, какие видели в кино. Там — полтора часа на разоблачение врага…

— Погоди, Как бы ни был человек изворотлив, но он же по человеческим законам должен действовать? — Чулков с надеждой посмотрел на Колесникова и Баландина.

— А что если враг притаился давно и только ждал появления такого новичка, как Мисютин? — Колесников обвел всех взглядом.

Простая эта мысль изумила Чулкова. Надо быть далеко не рядовым актером, чтобы уметь так притворяться, как «притворялся» сержант Мисютин. Что из того, что Мисютин суетлив? И у него, Чулкова, тоже есть недостатки. Горяч, например. Сколько уж раз приходилось прятать кулаки в карманах! Так бы и двинул в зубы, когда допекали. Его, Дениса из Новодольска, еще самого надо воспитывать.

— Надо, пожалуй, с Павловым посоветоваться. Мысль твоя по-моему, стоящая.

— А может, самим?

— Ты, Колесников, вроде бы не отличался жадностью к славе. У Павлова все-таки опыт. Ершист, самолюбив, конечно, а помощникам рад. Посмотри, как он круто изменил свою линию.

Баландин с досадой махнул рукой.

— Да что толковать-то! Павлову все, как на духу… А то еще дров наломаем из самых лучших побуждений. В новом деле легко изобретать велосипеды.

Колесников, покусав губы, смущенно повел плечом.

— Я, как все.

Чулков встал и, засунув два больших пальца под ремень, по привычке согнал морщинки гимнастерки за спину.

— Двинулись, гвардия.

Павлов едва сдерживая радость, слушал соображения добровольных своих помощников.

— Вот и отлично, что сами пришли к тому же выводу.

Чулков удивленно воскликнул:

— Но вы же сами напирали на Мисютина.

— Напирал, не отрицаю. Версий может быть много. Теперь уже не к чему скрывать. У агента есть глаза и уши, он не мог не видеть, что мы кружим вокруг Мисютина. И торжествует, сволочь. Как же, удалось провести вокруг пальца. И пусть себе потирает руки. Где-то он себя выдаст, а нам бы не прозевать. Надо по-прежнему кружить вокруг сержанта. Для видимости. Но так, чтоб не переборщить. Вы понимаете?

Чулков только теперь оценил замысел Павлова. Интересно, как воспримут откровенность Павлова другие.

Колесников с сокрушенным видом поскреб затылок.

— А я насчет Мисютина все принимал за чистую монету.

Николая Сурина рассмешила откровенность Колесникова.

— Всем по ордену имени Шерлока Холмса.

— Поскорей бы добраться до агента, — сказал Чулков.

— Доберемся, комсорг. Та работа, что проделана всеми вами, очень была важна. И о новичках надо все знать. Мне бы одному так быстро не справиться.

Баландин и Колесников переглянулись, лица их посветлели. Чулков, перехватив их взгляды, улыбнулся.

— Какова теперь наша задача, товарищ старший лейтенант?

Совместный план действий обсуждали часа два. По словам Павлова настала пора самой ответственной и напряженной работы.

Увы, все произошло далеко не так, как они планировали.

2

Богатый урожай черешни выдался в Бессарабии. Крупная, сочная, она притягивала к себе сотни рук.

Наконец, пришла-пора, когда черешня осталась только на самых высоких деревьях, труднодоступная, но зато и самая аппетитная, самая отборная. Николай Сурин забравшись как-то на крышу дома, пригнул ветки высокой черешни и стал срывать ягоды.

Вдруг сверху увидел на соседнем кукурузном поле солдата. У Сурина был бинокль — подарок Чулкова. Решил посмотреть, какого чудака могло занести в кукурузу, початки которой только-только начали набирать силу.

Первый же взгляд на солдата в бинокль насторожил Николая. Солдат показался странным по облику своему — слишком уж свежим выглядело его обмундирование, занимался он непонятным делом: возился с какой-то коробочкой, притом суетливо и нервно.

Особого беспокойства в первую минуту он не вызвал. Но Николай хорошо усвоил инструкцию: всех незнакомых, находящихся поблизости от их подразделений, задерживать и доставлять для выяснения личности в штаб.

Сурин быстро опустился с крыши. Был он безоружен — вчера сдал свой ППШ в оружейную мастерскую. Надо бы чем-то заменить автомат, но возникло опасение: вдруг неизвестный скроется, пока он будет искать оружие. Вспомнил о подобранном «вальтере» со сломанным бойком, который находился в вещмешке. Но ведь неизвестный не знает про боек. Сурин сбегал в хату, достал неисправный пистолет и заспешил к кукурузному полю, стараясь не потерять нужного направления. А это было не мудрено — стебли кукурузы вымахали почти в человеческий рост, а кое-где и выше. Даже с высоты суринского роста — сто восемьдесят пять сантиметров — видимость была ограниченной.

В это время с другой стороны к кукурузному полю приближался Денис Чулков.

Вдруг над головой послышался близкий рев моторов. Неподалеку раздался взрыв. Денис мгновенно растянулся на земле. Падая, увидел тройку «юнкерсов-лапотников» на бреющем полете удалявшихся от села. Близко взвизгнули осколки. Комочки земли посыпались на спину, на голову, на ноги.

«Сейчас развернутся. В укрытие надо».

Он вскочил, стал озираться. Но ни ямки, ни какой-либо щели не заметил. Рев возвращавшихся самолетов заставил перемахнуть через плетень, неподалеку начиналось кукурузное поле, и Денис метнулся туда. По опыту знал — в высоких зарослях кукурузы меньше возможностей попасть под осколки. Заметил незнакомого солдата с плоским предметом в руках. Издали блеснул красный свет крошечной электролампочки.

«Что он там делает?» — удивился Денис.

Ответить или что-то решить не успел. Тройной слитный взрыв, более мощный, чем первый, вызвал сильную боль в затылке и заставил Дениса прижаться к мягкой, хорошо ухоженной земле. Пыль запорошила глаза. Когда он протер их, солдата уже не было. Денис бросился в кукурузные заросли. Шагах в двадцати впереди среди стеблей увидел Сурина, который пытался заломить руки за спину незнакомому солдату. Незнакомец, извернувшись, схватил одной рукой Николая за волосы, и в следующую секунду ноги Сурина описали дугу над кукурузным полем. Было слышно, как его тело шмякнулось о землю.

В несколько прыжков Денис очутился рядом с дерущимися. Он хотел напасть на солдата сзади, но вдруг мелькнула ладонь, и острая невыносимая боль под ложечкой — ни вздохнуть, ни выдохнуть — переломила его пополам. В глазах потемнело, он подался вперед и, наверное, упал бы, если бы мощный удар в подбородок не опрокинул его на спину. Он проехался спиною по земле, и это возвратило ему дыхание. Бешеная злость, стыд и грозящая смертельная опасность заставила Дениса вскочить и вырвать из кобуры пистолет.

— Руки вверх!

Солдат рванулся к нему, бросил горсть земли в лицо. Денис нажал на спуск. Грохнул выстрел. В то же мгновение Денис инстинктивно отскочил в сторону, это спасло ему жизнь. Кинжал, брошенный умелой рукой, пропорол гимнастерку под мышкой слева. Руку будто ожгло.

Чулков через силу приоткрыл запорошенные глаза, увидел Сурина и солдата, схлестнувшихся в беспощадном поединке. Враг был силен, хорошо подготовлен, но и Сурин не страдал слабостью. Стрелять было опасно — мог угодить в Николая. К тому же солдат этот был нужен живым, непременно живым.

Денис шагнул к катающимся на земле людям с намерением оглушить солдата рукояткой пистолета, но того будто пружиной подбросило с земли. Пистолет, описав дугу от удара ребром ладони сверху вниз, отлетел. Состояние ошеломленности длилось секунду. Потом наступил тот знакомый Денису момент, когда нервы и мускулы как бы сплетаются в единый узел.

Противник владел приемами самбо, но он и предполагать не мог, что кое-какие познания в этом виде борьбы есть и у Чулкова. Оставалось последнее и единственное — взять врага обманом и хитростью.

Денис сделал вид, что панически отступает. Солдат прыгнул на него, стараясь схватить за волосы. Этого и ждал Чулков. Завладев рукой врага, он изо всех сил рванул его на себя, перебросил через голову и вывернул руку, заломив ее за спину.

Солдат дико взвыл. Этот его звериный вой был слышал даже сквозь оглушительный рев пролетевших над головой «юнкерсов». На этот раз самолеты не сбросили бомбы и вскоре скрылись за туманной дымкой горизонта.

— Николай! Ремень скорее!

Диверсант, превозмогая боль, пытался сбить Чулкова ногами. Но теперь он был не страшен. Пришлось придавить мощную шею врага каблуком.

Подоспел Сурин.

— Ах, ты гад! Грозил мне вспороть живот!..

— Вяжи, как можно туже. Не жалей!

— Пощадите… Пощадите, братцы. Я же свой. Свой я! О-о-о!

— Да неужто кровный брат?! — заорал Сурин. — А кому же ты сигнальчиками титикал?!

— О-о-о! — раздался почти волчий вой в ответ. — Меня заставили. Заставили-и! А-а-а!

Наконец, связали, усмирили врага, применив немалые к тому усилия. Он затих. Чулков отыскал пистолет и только тут обратил внимание на слова Сурина.

— О каком таком титиканье говоришь?

— Понимаешь? Сам видел, как тип этот подавал сигналы «юнкерсам»… Ти-ти-ти… Ах, гад!.. Попался… Выследил я тебя. Теперь у нас потитикаешь.

Он говорил, утирая кровь с лица, и одновременно рыскал глазами по земле.

Вспомнил и Чулков о коробочке в руках солдата.

— Нашел! — раздался из зарослей кукурузы торжествующий крик Сурина. — Нашел его штуку!..

— Давай сюда. И подними кинжал.

Николай торжественно передал радиомаяк Чулкову. С виду обыкновенный карманный фонарь. И не поймешь, как его открывать. Повертев в руках незнакомый предмет, Денис сунул его в карман.

— Специалисты разберутся. Потащили субчика.

3

Вражеского агента — а в том уже не было сомнения — доставили к Назарову. Выяснилось, что к полку он отношения не имел. У него нашли документы на имя Стрельникова. Солидные были бумаги. Работник штаба армии. Связист. Пользовался правом свободного передвижения. Документы, как и предполагали, оказались липовыми.

Агент заговорил сразу же. Он упал перед Назаровым на колени и, басовито воя, захлебываясь словами и слезами, запричитал:

— Я все… все скажу. Пощадите! Детями своими молю.

— Много их у вас? — спокойно и внешне как бы вполне доброжелательно спросил командир полка.

— Пятеро. И все мал-мала меньше.

— Где живут? Адрес.

Агент стал рассказывать. Он попал в плен еще в сорок первом. Содержали его в концентрационном лагере. Потом послали в специальную школу. Разумеется, с его согласия. Так как до сдачи в плен Гальский (такова была истинная фамилия диверсанта) служил в артиллерийском полку, его стали готовить на сбор разведывательных данных, нацеливаясь на гвардейские минометы. О «катюшах» немцы почти ничего не знали. Сведения были самыми общими, путаными и очень страшными. С того дня, когда был дан первый залп под Оршей, уничтоживший все и вся на этой крупной железнодорожной станции, не отпускал гитлеровцев страх перед «катюшами».

Гальскому не удалось собрать сколько-нибудь серьезных сведений о мощном оружии Красной Армии. Но с него требовали информацию и требовали жестко. Агенту пришлось информацию «брать с потолка». По его, Гальского, мнению такие же фальшивки посылали и другие агенты. Из-за одной из таких «информаций» у него вышла крупная неприятность. Абвер забросил в район действия Гальского «ревизора», и агент едва не поплатился жизнью. Вот тогда ему и поручили заняться диверсией, снабдив специальным радиомаяком, чтобы наводить с его помощью самолеты на батареи «катюш».

Диверсант следовал за полком по пятам. Он старался завязать знакомства, войти в доверие к кому-либо из гвардейцев. Однажды Гальский попросил шофера подвезти его к одному из дивизионов полка. Они разговорились с водителем: через минуту-другую, когда они вышли из машины, солдат сорвал с плеча автомат и решительным тоном приказал: «Руки вверх».

Пришлось применить кое-какие приемы, которым его обучили в разведшколе.

Приемы самбо часто выручали Гальского. Поражение, нанесенное мальчишкой-офицером, было полной для него неожиданностью.

А Денис, еще бледный, помятый, с неутихшей жгучей болью в животе, смущенно потупился. Знал бы командир, какую оплеуху он получил от этой вражины! Болел не только живот, трудно было и рот открыть. Казалось, что нижняя челюсть вырвана с корнями.

А Назаров будто и не видел ничего. Наоборот, взглядом, жестом подбадривал его. А потом и обратился к нему.

— У врага, порой, не грех и поучиться, — молвил Назаров. — Борьбой самбо кое-кому из комсомольцев надо овладеть обязательно.

— Да какой же я враг, товарищ командир! — запротестовал Гальский.

— Фашистский боров вам товарищ. То, что я с вами вежлив, еще не значит, что вы избежите суда и наказания.

— Я готов, готов! Отвечу. Нет на мне крови. Клянусь, никого не убил. Никого из своих.

— А в старшего лейтенанта кто бросил кинжал?

— Так это ж в борьбе… Хотел только ранить.

— Только и всего? — взъярился вдруг Чулков.

Он поднял левую руку. Гимнастерка под мышкой была прорвана и залита кровью. Нетрудно было рассмотреть не очень глубокий разрез кожи и мышцы как раз на уровне сердца. Не отшатнись вовремя Денис, острый кинжал ушел бы по самую рукоятку в грудь.

Не выдержал ровного тона и командир полка. Не в силах скрыть своей ненависти, он гневно воскликнул:

— Паинька! Ей-ей паинька!.. Вон того солдата, — Назаров кивком головы указал на Сурина, — жгли на костре, и он вынес все муки ада, но сохранил верность Родине. Понятно вам, почему победили эти молодые люди, а вы оказались здесь в качестве злобного врага?

Назаров не преувеличивал. Сурина действительно пытали огнем, пытаясь вырвать тайну «секретного оружия». Случилось это еще в первые дни, когда комсомольское собрание неожиданно закончилось скоротечным, но жестоким боем. После тяжелого ранения его товарища Сергея Казакова Сурин, напрягая последние силы, старался задержать довольно многочисленную группу немцев, рвавшуюся на помощь своим. Сурин понимал, как важно ему выстоять, не дать соединиться этой группе с теми основными силами, которые пытались окружить «неполную роту», а, в сущности, горсточку комсомольцев, которыми командовал лейтенант Нестеров.

Бой тогда окончился победой комсомольцев, но дорого обошелся Николаю. В пылу схватки он не заметил как двое автоматчиков, скрываясь за деревьями и кустарниками, стали обходить Сурина, намереваюсь зайти ему в тыл. Николай понял, что уничтожить около двух взводов гитлеровских солдат ему не удастся — лес был хотя и не густой, но какой бы он ни был, а создавал скрытые к нему, одинокому солдату, подходы. Стреляя из автомата, он сразил пятерых немцев, но двоих, более опытных и хитрых, упустил.

Сурина оглушили ударом приклада в шею, а когда привели в чувство, стали пытать. После того, как не помогла нагайка, Николая привязали в дереву, развели под его ногами костер и начали задавать вопросы о тактических данных и технических подробностях реактивного оружия. Сурин диким голосом кричал от боли и все же, отвечая, нес несусветную околесицу, рассказывал устрашающие подробности еще более мощного оружия, которое только-только, по его словам, начало действовать. О «катюше» гитлеровцы в общей сложности кое-что знали. Но залп в составе полка по артиллерийской части, укрывшейся в глубокой балке, где по случайному совпадению хранилось большое количество снарядов и мин, взлетевших в тот день на воздух, изрядно напугал и гитлеровское командование.

А полковник, пытавший Сурина, как раз и хотел знать, что за страшное оружие применили против них русские? Сурина, конечно, сожгли бы заживо — полковник понял, что солдат дурачит его. Испытывая чудовищные муки, Николай ценой собственной жизни старался помочь сражавшимся товарищам. Полковник был потрясен мужеством советского солдата и не нашел в себе сил застрелить Сурина.

Подоспевшие комсомольцы отбили у мучителей Николая. Но он вырвался, догнал полковника на искалеченных ногах и задушил бы его, не потеряй сознания. Их и нашли обоих в глубоком обмороке. Пленный полковник потом не раз восхищался железной волей Сурина. Сам же Николай даже слышать не хотел похвал в свой адрес, а особенно когда его самоотверженность ставили в пример.

— Все бы на моем месте поступили также, — упорно твердил он. — Фашисты казнили мою мать и сестер. Они вытерпели муки за меня, почему же я должен быть слабее?..

…Вот и сейчас Николай с досадой отвернулся, когда на него указал подполковник.

— Ни к чему это, — пробормотал он вполголоса, но Назаров не слышал его слов. Командир полка глубоко, надрывно дышал. У него вздрагивали пальцы, когда он подносил спичку к папиросе. Командир опасался власти гнева. Он был страшен в такие минуты и, зная об этом, силой воли подавил чувство лютой ненависти к предателю. Успокоившись, он ровным голосом спросил:

— Кто ваш резидент?

Гальский испуганно заморгал, заюлил глазами.

— Ну? — негромко произнес Назаров.

— Председатель артели инвалидов в Константиновке.

— Фамилия?

— Сыпняк. Василий Игнатович Сыпняк.

— Настоящая фамилия?

— Не могу знать. Он еще с довоенки.

— Адрес.

— Большая колхозная, семь.

— Пароль?

— Меня знает в лицо. Для других... я это сам слышал... «У вас имеются кирзовые голенища?» Отзыв: «Армейских дефицитов держать не имеем права». Новичок должен сразу же ответить: «Простите. Может найдется какой-нибудь другой материал для сапог?». Ему должны ответить: «Зайдите в пятнадцать часов» или другое какое-то время, но армейская терминология должна соблюдаться обязательно.

— Ваша главная задача?

— Весь ваш полк должен был взлететь на воздух. Еще зимой, месяца три назад. Но я запутался в ваших маскировках. Часто их меняли, а я… я не мог так быстро сообщать. Рацию мне запретили. Связь только через тайник. Не успевали за вами наши… — Гальский поперхнулся. — То есть, я говорю, когда забросили в этот район.

Командир полка, повеселев, бросил быстрый взгляд на Чулкова.

— Значит, запутался? И бедные диверсанты к тому же не успевают за нами. Придется, наверное, распорядиться, чтоб наши гвардейцы, — поднажал Назаров на слово «наши», — помедленней действовали.

Из последующих показаний диверсанта выяснилось, какие мощные силы бросил абвер и другие секретные ведомства на борьбу с грозным оружием Красной Армии. По словам Гальского в Германии действовали шпионские школы, специализировавшиеся только по гвардейским минометам. Абвер нес большие потери. И не только из-за отличной организации советской контрразведки. Будущих агентов набирали из концентрационных лагерей, из числа пленных, многие из них, очутившись в советском тылу, являлись с повинной.

Гальский уверял, что и он пошел в разведывательную школу в надежде немедленно сдаться НКВД. Но по своей вине допустил роковую ошибку, сообщив еще в школе о своих детях. Перед вылетом его строго предупредили: если Гальский изменит, его дети и все родные будут уничтожены. Потому и тянул лямку. Если б Гальский был уверен, что ему поверят и доверят какую-то ответственную и тяжелую операцию, пошел бы на все, готов выполнить любое задание НКВД. Но этот вопрос уже не интересовал Назарова, этим должны были заниматься компетентные органы.

Вызвав караул, Назаров приказал доставить шпиона к старшему лейтенанту Павлову.

4

Штаб армии установил строжайший режим соблюдения секретности на плацдарме. Подготовку к наступательной операции во что бы то ни стало следовало провести совершенно незаметно. Когда еще начинали сооружать траншейный город, землю на поверхность выбрасывать запрещалось. Ее ночами тайно вывозили и высыпали в овраги и лощины.

Окопную жизнь можно было заметить только с расстояния пятидесяти-ста метров. Только очевидец мог понять какое напряжение царит в этом подземном мире. Все переносится на плечах по глубоким траншеям и ходам сообщений, укрытым маскировочными сетками. Сетки разрисованы под окружающий ландшафт, в них умело вплетены пучки травы, ветки кустарников.

Была создана специальная маскировочная группа, которую возглавил заместитель начальника оперативного отдела штаба армии подполковник Давлян, прозванный «черным дьяволом» и «бабой-ягой» за способность появляться в самый неподходящий момент именно в том месте, где нарушались правила маскировки. Карал подполковник сурово, за что и получил множество кличек.

Главная задача всех частей и подразделений армии была единственная: так замаскировать истинные объекты, чтобы о них не знал никто, кроме тех, кто непосредственно их обслуживает. Были разработаны различные способы дезинформации гитлеровцев. Не очень навязчиво немцам представляли возможность увидеть ложные позиции и объекты.

Строго следили за режимом движения и на плацдарме, и на левом берегу Днестра. Все старые дороги перекрыли, построили новые и замаскировали их сетками там, где они просматривались с наблюдательных пунктов гитлеровцев. На этих дорогах установили офицерские контрольные и диспетчерские посты, снабженные телефонной связью.

Сквозь посты и муха не пролетала незамеченной. Действовала система пропусков и паролей. Строго запрещалось включать фары. Движение в сторону плацдарма разрешалось только вечером и ночью. А порой и днем, и ночью автомашины двигались с включенными фарами, но только от плацдарма, на левый берег, чтобы ввести немцев в заблуждение, направить их возможные удары по ложным целям.

С особой тщательностью маскировали окопы, траншеи ц огневые позиции артиллерии, не говоря уже о постоянных и запасных площадках ракетных подразделений. Проверки с земли и воздуха проводились систематически.

Посоветовавшись со штабом фронта, руководство армии решило выселить с плацдарма всех гражданских лиц, конечно, предоставив им жилища для временного проживания. Эта мера была необходима еще и для того, чтобы спасти мирных жителей от неожиданных и жестоких артиллерийских налетов.

В течение трех дней всех жителей перевезли в соседние села на левом берегу. Вскоре пришлось переселять и жителей прибрежных населенных пунктов левобережья, в том числе и население небольшого городка. Образовалась двадцатипятикилометровая зона, где оставили только проверенных людей по одному на десять домов. Такими уполномоченными становились, как правило, недавние партизаны, партийные или советские активисты.

Однако разведка донесла: информация продолжает просачиваться через линию фронта.

Вспомнили о мужском монастыре, который поначалу решили не трогать: какое дело святым отцам до военных секретов?

При ближайшем знакомстве и тщательной проверке обнаружилось, что настоятель монастыря — бывший царский офицер. С ним познакомились работники армейской контрразведки. Настоятель оказался широкоплечим здоровяком лет пятидесяти. Густая грива иссиня-черных волос, постное лицо властного человека. Внешне однако он выглядел благопристойно: говорил тихо, опустив глаза, был корректен, старался подчеркнуть свое уважение к представителям советской власти.

Побывал в монастыре и вернувшийся после излечения в госпитале член Военного Совета Зеленков (недавно ему присвоили звание генерал-майора). В разговоре с настоятелем Зеленков перехватил его взгляд. Не взглянул, а выстрелил бывший белый офицер, глаза горели ненавистью, они обожгли генерала.

«Вон ты каков, святой отец! — подумал Зеленков. — Готов растерзать, если представится возможность».

Прямых улик о связи монахов и настоятеля с немцами не было. Возникли лишь косвенные подозрения. Гитлеровцам, например, становилось известно, когда в монастырь приезжали крупные военачальники, Причем немцы не обстреливали сам монастырь. Они открывали огонь по дороге, когда машина с военачальником покидала стены монастыря. Могло ли это быть случайностью? Подверглась обстрелу и машина генерала Зеленкова.

Когда Зеленков доложил о своих наблюдениях и выводах в штабе армии, генерал-лейтенант Зарухин бросил взгляд на Плужника.

— Ну?

— Картина ясна. Я за выселение.

— И притом немедленное, — добавил Зеленков.

— Пять часов на исполнение достаточно? — На тонком молодом лице командарма вздулись желваки. — Чтобы духу не осталось от этих святош.

Через полчаса два взвода солдат на машинах въехали во двор монастыря. Настоятель минут пятнадцать держал капитана в приемной под предлогом занятости. Офицер, наконец, не выдержал и, отстранив служку, вошел в кабинет.

Настоятель молился, опустившись на колени перед богатым иконостасом.

— Простите, гражданин настоятель. Не имею времени на церемонии. — Капитан вытащил из планшетки предписание. — Вот приказ о немедленном выселении монахов во главе с вами. Прошу ознакомиться.

Настоятель вскочил, глаза его гневно сверкнули. Из горла вырвался хрип.

Потом руки настоятеля обвисли плетью. Прерывающимся голосом сказал:

— Прошу вас, господа, оставить трех человек для охраны монастыря.

Капитан заколебался. Приказ предписывал выселить всех. Но черт его знает, как обращаться с такой категорией людей? Приказал командиру взвода, лейтенанту, связаться со штабом и передать просьбу настоятеля. Минут через десять взводный принес ответ: оставить охранников, но и своих также.

— Штаб разрешил оставить трех человек, — объявил капитан настоятелю.

Глава монастыря по-военному резко повернулся и решительным шагом направился к выходу. Капитан, опытный армейский разведчик, заподозрил неладное. Он мигнул старшине: следуй замонахом. Тот, прихватив солдата, не отставал от настоятеля, всеми силами пытавшегося отделаться от сопровождающих. Попытался даже скрыться, но не удалось. После строгого предупреждения старшины настоятель оставил свои попытки и присмирел.

Капитан приказал монахам собраться во дворе, захватив с собой самое необходимое из принадлежностей туалета. Проверил всех по списку. Монахи — их было восемьдесят два человека — выглядели, за малым исключением, откормленными, сильными молодцами, которых хоть сейчас под ружье. Присмотревшись повнимательней, капитан отобрал из их числа троих, самых неприметных и слабых по сравнению с другими.

— Эти останутся охранять монастырь, — объявил он настоятелю.

Тому решение капитана не понравилось. Он стал убеждать, что эти люди не справятся с охраной.

— Не беспокойтесь. Без внимания вас не оставим. Сержант Амелин. Остаешься с отделением для охраны монастыря. В твоем распоряжении один пулемет.

Настоятель был обескуражен и сбит с толку. Это как раз и нужно было капитану. Следовало спутать всё планы святоши, не дать ему опомниться и оставить тех людей, которые бы, как заподозрил капитан, продолжали держать связь с немцами. Нельзя было допускать, чтобы настоятель отдавал какие-либо распоряжения оставшимся.

Но бородач все-таки успел что-то шепнуть одному из монахов.

Отъезжающих разместили по автомашинам, и они покинули монастырь. Когда въехали в лес, монахи один за другим стали проситься «до ветру». Капитан, ничего особого не заподозрив, отпустил. Несколько святых отцов, среди которых был и настоятель, к машинам не вернулись. Капитан бросился на поиски. Но монахи будто сквозь землю провалились. Оставшихся монахов капитан отправил в штаб армии, сам же, сообщив по радио о случившемся, остался на месте.

5

Полк гвардейских минометов стоял километрах в пяти от передовой. Боевые установки были тщательно замаскированы. Личный состав полка размещался частью в землянках, частью в покинутых жителями хатах. Около полудня Денис и Макар Дергач вернулись из второго дивизиона в расположение штаба полка. В штабе народу почти не было. Кроме охраны, писарей да заместителя начальника штаба, сидел у полевого телефона капитан Нестеров — дежурный по части. Денис удивился: командиров дивизионов на такие дела обычно назначали редко — они и без того перегружены.

«Чрезвычайные обстоятельства?!» — подумал Денис. Но выяснить обстановку было не у кого, а у Нестерова слово клещами не вытащишь. Узнав у командира, что Назаров и Виноградов находятся в штабе армии на командирских тактических играх, Чулков и Макар отправились к себе на квартиру — они занимали боковушку в хате неподалеку.

Денис сейчас же сел к столу и раскрыл блокнот — по просьбе редактора армейской газеты предстояло написать заметку об опыте комсомольской работы в полку. За полчаса сумел выжать из себя лишь три строчки. Не мог сосредоточиться, мысли шли вразброд. То думалось о Гале, то вспоминал, как получил третий орден Славы. Это произошло после захвата плацдарма на правом берегу Днестра. Церемония награждения состоялась в штабе фронта. Трижды кавалеров ордена Славы в армии оказалось всего лишь шесть человек, из них Денис был единственным офицером. Награды вручил сам командующий фронтом Родион Яковлевич Малиновский.

Отогнав посторонние мысли, Денис стал обдумывать очередную фразу. В боковушку вдруг влетел ординарец Назарова Коля Рудаков.

— Товарищ гвардии старший лейтенант! Срочно к командиру полка! Только что прибыл.

— Брось ты, Колька, эти свои «срочно!» — запальчиво взвился Макар. — Нас со старшим лейтенантом, кроме как срочно, не вызывают.

— А вас, товарищ Дергач, вообще никто не вызывал, — презрительно бросил ординарец и вышел.

— Язва штабная, — оставил за собой последнее слово Макар.

Денис надел фуражку, согнал на спину складки гимнастерки, поправил на боку тяжелый пистолет ТТ и скорым шагом направился к штабу.

В кабинете, кроме Назарова, находился капитан Нестеров.

— Хорошо, что хоть ты на месте оказался, — не дав Денису доложить о прибытии, сказал подполковник. — Вот тут Нестеров принял телефонограмму: нам приказано срочно помочь выловить монахов. Займешься этим. Тем более, что кое-какой опыт разведчика у тебя есть.

— Каких монахов, товарищ гвардии подполковник? — недоуменно поднял брови Денис.

Назаров коротко объяснил суть дела, после чего официальным тоном приказал:

— Гвардии старший лейтенант Чулков! Поднять резервный дивизион и саперов. Отобрать пятьдесят человек, вооружить автоматами и гранатами-лимонками. Об исполнении доложить через десять минут.

Ровно через десять минут команда в полсотни человек выстроилась перед штабом полка. В шеренге стоял и Макар Дергач. Вид у него был независимый и гордый. Хотел бы он, чтобы сейчас на него посмотрел Колька Рудаков. Но командир полка вышел из штаба без ординарца. Выслушав рапорт Чулкова, распорядился посадить людей на машины. Попросил у Дениса планшетку с картой, ткнул пальцем в развилку дорог.

— Найдешь здесь капитана Соловьева с машиной. Поступишь в его распоряжение. Желаю успеха.

«Студебеккеры» тронулись в путь. Ехали кратчайшим путем по открытой дороге. Вскоре их обстреляли из орудий — на большой скорости автомашины поднимали серые клубы пыли, это и приметили гитлеровцы. Два снаряда разорвались впереди, два других — позади. Денис понял — берут в вилку.

— Сворачивай вправо. В лощинку. Скорее! — Промчались метров сто пятьдесят по лощине. — Стой!

Скрип тормозов «студебеккеров» слился с разрывами снарядов. Ударили на этот раз две батареи. Столбы земли поднялись в том месте дороги, где оказались бы сейчас машины при развитой ими скорости.

Выезжать на дорогу было равносильно самоубийству. Чулков с надеждой посмотрел на водителя.

— Какой-нибудь объезд на закрытую дорогу не припомнишь?

— Кажется, эта вот лощинка… Но тут километра на три крюк.

— Лучше крюк, чем взлететь на воздух.

— Разрешите разведать?

— Давай быстро.

Предположения шофера хотя и подтвердились, но ехать по лощинке было нельзя — воронки от авиабомб сделали ее непроезжей.

— Сколько тут до того места, где начинается сетка?

— Километра два — два с половиной…

— Тут целина, ковыль. Видишь?

Водитель почесал затылок.

— Разобьем задний мост на рытвинах.

— Придется рискнуть.

— Эх, была не была!

— Минуту. — Чулков стал на подножку, крикнул шоферам двух следующих за ним машин: — Дистанция в семьдесят метров. До сетки! Напрямик!

По целине машины развили почти такую же скорость, как и по дороге. Через несколько минут они въехали под прикрытие сетки. Вскоре достигли развилки, где их с нетерпением поджидал капитан Соловьев.

Сообщил приказ: если монахи окажут сопротивление, стрелять и обезоруживать, но брать живыми.

Выстроившись в длинную цепь на дистанцию в тридцать метров друг от друга, солдаты двинулись через лес, который предстояло прочесать.

Далеко убежать за час монахи вряд ли могли, скорее всего прятались в лесу. Об их побеге уже знали в штабе армии, и оттуда последовало распоряжение задерживать всех, кто бы ни вышел из леса. Особенно строго охранялась западная опушка — ближайшая к переднему краю. Линию фронта никто не мог перейти. Даже подпускать близко посторонних к переднему краю строжайше запрещалось. Специальные команды закрыли все проходы к линии фронта не менее, чем за полкилометра от нее.

Прочесыванием леса капитан Соловьев приказал руководить Чулкову. Сам он с двумя радистами, водителем и ординарцем остался на развилке. Рацией была снабжена и команда Чулкова. Контрольные вызовы должны повторяться каждые пятнадцать минут, если не произойдет каких-либо непредвиденных происшествий.

Вскоре один из солдат на левом фланге заметил прикрытую чуть увядшими ветками яму.

По цепочке б этом сообщили Чулкову. Солдат утверждал что в яме кто-то есть. Ее окружили.

— Не шевелиться! — не очень громко приказал Денис, когда отбросили ветки. — Стреляем без предупреждения.

Пятеро беглецов из десяти оказались в яме. Они покорно подняли руки. Настоятеля среди них не было.

— Где остальные? — спросил Чулков.

Ему ответили, что где-то здесь, неподалеку.

Так оно и оказалось. Одних нашли в ямках, других — в воронках от бомб. Некоторые влезли на деревья, один же из монахов ухитрился забраться в дупло. Провалившись в труху, он стал задыхаться и взывал к господу, чтобы тот извлек его наружу. Вместо господа появился Макар Дергач с автоматом наизготовку.

Нашли всех, кроме настоятеля. А капитан Соловьев требовал: «Ищите!» Прочесали всю рощу заново. Осмотрели все воронки и малейшие углубления, заглянули во все дупла, не оставили без внимания ни одного куста, ни одного дерева. Усилия оказались напрасными.

Чулков попросил связать его с капитаном Соловьевым, хотя до начала сеанса оставалось еще десять минут. Радиостанция капитана не ответила.

— Позовешь, когда будет связь, — сказал Денис радисту.

Отошел в сторонку, размышляя о сложившейся ситуации. Приказ найти настоятеля не выполнен. В лесу, его, скорее всего, нет. Как теперь поступить? Решил: если связи не будет и через десять минут, придется вызвать Назарова.

Подбежал солдат.

— Товарищ гвардии старший лейтенант, скорее к радисту. У него что-то срочное!

Радист уже издали протягивал ему запасные наушники.

— Слушайте, а я продолжаю запись, очень важно.

Чулков приник одним ухом к наушнику. Незнакомый густой баритон на чистом русском языке отчетливо и медленно читал:

— …издевательствам нет предела. Все монахи были подвергнуты физическим истязаниям. Красные комиссары избивали их прикладами, топтали ногами, секли шомполами. Комиссары требовали признаний, где святые отцы прячут оружие, золото, женщин, спиртное.

Но бог свидетель, что в святой обители отродясь ничего подобного не было. Да и откуда всему этому быть? Тяжкое оскорбление нанесено святой православной церкви. За кощунства эти и преступления да покарает господь коммунистов и комиссаров! Да падет на кровавых палачей господнее проклятье! Пусть он испепелит их души и тела в геенне огненной! Да не будет места на земле и на небе всем коммунистам и комиссарам, всем их близким и дальним родственникам! Пусть будут прокляты дети их, внуки и правнуки! Проклятье! Проклятье! Проклятье!

Всем, всем, кто меня слышит ради бога нашего, Христа-спасителя, передайте служителям храмов божьих, властям праведным, служителям красного креста или туда, откуда придет наше спасение. Спасите, люди, наши души. Спасите! Спасите! Аминь.

После короткой паузы тот же голос заговорил на немецком языке. Не было сомнений, что читал он только что обнародованный текст.

«Настоятель! — твердо сказал себе Чулков. — Но откуда он говорит?»

— Да, да, слушаю, — встрепенулся радист. — Прием. Я вас понял. Прием. — Прослушав с полминуты, он протянул микрофон Чулкову. — Вас!

— Слушаю.

— Немедленно в монастырь, — донесся из наушников голос Соловьева. — С задержанными, как условились: половину людей для сопровождения, остальных — сюда.

— Достаточно и десятерых для сопровождения.

— Вы в этом уверены?

— Совершенно уверен.

— Под вашу ответственность.

— Что там случилось? Я только слышал..:

— Ни слова больше. Скорее!

6

А случилось вот что. Сержант Амелин организовал тщательную охрану троих монахов. Вели они себя тихо, скромно. Забились в свои кельи и носа оттуда не высовывали.

Под благовидным предлогом сержант удалил их из келий и произвел там обыск. Предосторожность оказалась излишней. Мрачные клетушки с узкими окошками, заделанными решетками, производили удручающее впечатление Вдоль стены в каждой келье стоял топчан с деревянным изголовьем. Ни матраца, ни одеяла, ни подушки. Грубый стол, табурет, распятье над кроватью, икона…

Смешно было думать о тайнике, тайной радиостанции и оружии.

Монахи чинно сидели в просторном зале на широкой будто специально отполированной скамье. Амелин пытался вызвать их на откровенный разговор. Послышался слабый звук, похожий на скрип ставни, тронутой порывом ветра. Сержант не обратил бы на этот звук внимания, но монахи вдруг, словно по команде, насторожились. Амелин не подал виду, напротив, изобразил на своем лице скуку.

— Слушай, Василий, — обратился он к пожилому солдату. — Как-никак, русские люди встретились. Дай-ка нам бутылочку русской, московской, а? Ведь они, в Бессарабии, и вкус ее, поди, забыли.

Монахи заулыбались. Василий достал из вещмешка бутылку водки. Амелин налил монахам по стакану.

Выпили, крякнули, дружно захрустели ранними огурчиками. Никакой другой закуски Амелин им не предложил. Вскоре монахи разговорились, поведали сержанту, как они попали в монастырь. Один из них, мужичонка небольшого росточка, захмелевший больше других, шепнул сержанту на ухо, что господин полковник «на высшей вышке» и сам нынче «стукает на адовой фисгармонии». Амелина будто пружиной подбросило.

— На какой вышке?

Монах испуганно закрестился. В этот момент ворвался запасной радист.

— К рации! Скорее к рации!

— Бегу. — Сержант рванул монаха за грудки. — На какой вышке? Быстро!

— К-колокольня.

— Что там, на колокольне?

— Пищалка. Ту-ту, ту-ту-ту… — и монах свалился то ли от хмеля, то ли от страха.

Сержант и три солдата бросились на колокольню. Нашли там разбитую немецкую рацию. Монах, пришедший в себя, утверждал, что полчаса назад на территорию монастыря пробрался «сам». Это он делал «ту-ту, ту-ту-ту», потому что радиста вывезли вместе с другими монахами.

Капитан Соловьев, а вскоре и старший лейтенант Чулков с командой гвардейцев организовали поиск. Отыскали тайные подземные ходы, имевшие четыре лаза в лесу, закрытые досками и дерном. Через один из этих тайных входов настоятель пробрался в монастырь, передал гнуснейший призыв ко всем, кто его слушает, и скрылся. По словам монаха, ушел он подземным ходом, который тянется к Днестру.

Пошли по следу. Но пришлось возвратиться ни с чем — поблизости от Днестра узкий проход был завален землей.

Опросили ближайшие посты в подразделениях, занимавших оборону на правом берегу Днестра. Все солдаты, стоявшие в час, когда мог пройти тайным ходом настоятель, утверждали, что ни единого человека они в своем секторе не видели.

Пришлось подвести печальный итог — настоятель монастыря, сделав свое черное дело, скрылся.

Еще не верили, еще сомневались, что тайна наступательной операции соблюдена. Но факты, с немалым трудом добытые разведчиками, агентурные донесения говорили о том, что гитлеровское командование поверило в настойчиво подчеркиваемую идею — в районе плацдарма немыслимо нанести главный удар. Где угодно, только не здесь.

Не знал, не догадался, не проник в эту тщательно охраняемую тайну и фашистский агент, скрывавшийся под личиной настоятеля монастыря.

Как стало известно впоследствии, он перешел линию фронта. А ровно через месяц по приговору гитлеровского военно-полевого суда был повешен.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Медленно наступал рассвет 20 августа сорок четвертого года. Сначала где-то позади зарывшейся в землю армии стало светлеть, и восток зарозовел. Не очень уверенно то там, то здесь подали голос пичужки и умолкли, будто испугались, что нарушили тишину. Огромную пойму Днестра стал заволакивать предрассветный ту-

Но вот со стороны реки потянул едва ощутимый ветерок, туман сошел, открыв бездонное, слабо синеющее небо. Даже на войне наступление погожего летнего утра не может не взволновать человека. В эти минуты земля особенно ароматна, краски ее чисты и щедро сменяют друг друга.

На КП командира полка Денис явился на рассвете.

Он мало, плохо спал в эту ночь.

Народу на КП собралось много. Виноградов, Зозуля, начальник штаба, начальник оперативного отдела, адъютант, офицеры штаба.

Увидев вошедшего Чулкова, Назаров сделал рукой знак, — докладывать не надо. Сказал улыбнувшись:

— Вот и комсомолия! Вид боевой, как и подобает офицеру в торжественный для него день.

Денис подался вперед, поняв иносказание.

— Сегодня торжественный день?! — удивление смешалось с радостью.

— А разве день наступления армии и фронта нельзя считать праздником? — на вопрос вопросом ответил подполковник. — Поздравляю, старший лейтенант. — Крепко пожал Денису руку.

— Даже не верится, что именно сегодня погоним, — с несвойственными ему нотками сдержанного ликования проговорил подполковник Виноградов. — Засиделись, застоялись. — Он обернулся к Чулкову. — Поздравляю, старший лейтенант. Надеюсь, что и для комсомолии нашей радость.

— Откуда ж ей известно, если комсорг о том узнал только что.

— Ты вот что имей в виду, — строжая лицом, заговорил Назаров. — Находишься в боевом резерве, как строевой командир, — и подчеркнул: — Как строевой!

Чулков весело козырнул.

— Спасибо, Артем Николаевич.

Прозвучал зуммер прямого телефона, соединявшегося непосредственно со штабом армии. Начальник связи схватил трубку, что-то ответил.

— Вас, товарищ гвардии подполковник. Командарм

Подтянутый, напрягшийся, будто готовился к прыжку, Назаров говорил вполголоса. Положив трубку, повернулся к присутствующим, тихо сказал:

— Разведка боем. — И начальнику оперативного отдела Зонову: — Дивизион Нестерова — на ближайшую огневую позицию. Быстро!

— Есть!

Багровая вспышка вдруг озарила рассветную мглу. То заиграли, запели батареи Нестерова. Еще не дошло до КП завывание ракет, как грянул слитный и грозный залп артиллерии, расположенной где-то рядом.

Началась разведка боем. Еще вчера намечалось проверить, какие части противника стоят в обороне, не отвело ли гитлеровское командование свои соединения вглубь, на вторую линию, что вполне могло быть, если план наступательной операции советских войск раскрыт. Штурмовые роты из полков казаковской дивизии и несколько групп разведчиков, прикрываясь интенсивным огнем артиллерии, должны прорваться к вражеским окопам, вскрыть и засечь систему огня и захватить пленных.

Долго, нудно тянулось время, пока, наконец, не дошли до штаба сведения: о наступлении противник не подозревает, система огня не изменена, обнаружены лишь новые огневые точки, но никакого движения и перестановок воинских соединений не произошло. По-прежнему действовал строгий приказ гитлеровского командования: любой ценой удерживать обороняемые позиции.

— Эка, удерживать! Это еще бабушка надвое сказала, — с усмешкой прокомментировал последний пункт разведывательных данных подполковник Назаров. Он взглянул на часы. — Внимание! По местам.

На КП все будто вскипело, но тут же и замерло. Машина управления боем была готова к работе. Командир полка опять взглянул на часы и поднял правую руку.

— Залп!

Одновременно с залпом полка «катюш» загрохотала вся артиллерия ударной армии.

У Дениса заныли барабанные перепонки, стало подташнивать. Но ликование в душе было так велико, что через минуту исчезли все болезненные ощущения.

Наступление, наступление!

Огонь был открыт ровно в восемь часов утра. Прошло полчаса, а грохот продолжался, не ослабевая. В бинокль была видна вздыбленная огромной разрушительной силой земля. Линия обороны противника утонула в огне, желто-черном дыму и густой едкой пыли.

Неужели человек в состоянии выйти живым из такого ада?

Прошло полтора часа.

Грохот артиллерии усилился. Сначала начальник оперативного отдела Зонов, потом подполковник Виноградов, а за ним и Чулков зажали ладонями уши, казалось, взорвется голова.

Командир полка снова посмотрел на часы и медленно начал поднимать руку.

«Ага, конец артподготовки», — догадался Денис. Ракетная артиллерия обычно начинала артподготовку и заканчивала ее залпом из всех имеющихся установок.

— Залп!!! Залп!!!

Взвыли, заскрежетали ракеты, сверкающими молниями пронзавшие пространство.

Гром отдалился: артиллерия перенесла огонь в глубину обороны. Все в блиндаже прильнули к биноклям и стереотрубам. У Дениса от восторга подкатил к горлу комок. Даже издали было видно, какая мощная сила устремилась к траншеям врага. И вот издали донеслось:

— А-а-а!.. Ра-а-а!..

Солдаты достигли заветного рубежа, за которым следили столько месяцев, сбили, смяли оборону врага и пошли крушить тылы.

Из «радиорубки» (отгороженного плащ-палаткой отсека в блиндаже) раздался громкий смех радиста-молдованина. Хохот был неудержимей, захлебывающийся.

— Ой, не могу, ха-ха-ха!.. Товарищ гвардии подполковник! — проговорил радист. — Тут румын открытым текстом… Послушайте.

— Переводи, все равно не пойму.

Назаров весело блеснул глазами в сторону радиста, не отрываясь от стереотрубы.

— Слушайте: «Помогите! Помогите!.. Все у нас разбито. Тут каждую минуту можно умереть… Нет никакой связи с подразделениями. Все бегут… Стой, стой, мерзавцы!» Слышу три выстрела, товарищ подполковник. И опять. «Господи! Господи, спаси нас! Русских целый миллион…»

В блиндаже дружно расхохотались. От удовольствия кто-то хлопал себя по бедрам. Уморил, уморил радист!

— Вот еще, товарищ подполковник. «Немедленно шлите помощь. Дороги даже секунды…» Орет благим матом. «Пощадите! Я сдаюсь!» Это наши, наверное, достали. Треск… Рацию, дурни, в щенки, прикладом, наверное…

— Привет тому прикладу! — воскликнул Денис.

Смеялись уже не потому, что было смешно, а оттого, что душа ликовала.

Победа! Это была победа.

К десяти часам полку было приказано двигаться вперед. Даже не уточнили, каков конечный пункт. Было ясно: враг бежит, обстановка меняется каждые десять-пятнадцать минут.

— Даешь Прут! Вперед, гвардия!

Эти возгласы слышались из обгоняемых колонн. «Катюшников» узнали, их приветствовали, всячески выражали свое искреннее расположение.

Чулков вспомнил, как вот так же наступали к Днестру… Сейчас войск казалось в три-четыре раза больше. Колонны солдат сошли с дороги, уступив ее механизированным частям. Автомашинам не было конца. Среди них ревели тягачи с тяжелыми орудиями, громыхали «газики» и «зисы» с прицепленными к ним полковыми минометами. Обогнать всю эту орущую и смеющуюся массу солдат, а еще больше все это скопище техники было немыслимо. Пришлось тащиться со скоростью чуть большей солдатского шага.

Перевалили за бывший передний край. Сквозь туман и пыль виднелась искореженная, смятая и поверженная техника врага. Все вздыблено, перевернуто, разорвано. И тысячи вражеских трупов. Тяжелое, но и отрадное зрелище. Они лежали вповалку среди минометов, орудий, пулеметов и стрелкового оружия.

Артподготовка длилась час сорок пять минут. Полк выпустил около восьми тысяч ракет, а сколько таких полков в армии, сколько артиллерии! Наверняка пятьдесят тысяч снарядов и ракет взорвалось на этом узком участке фронта.

— Славно поработали, — сказал Виноградов.

Чулков, майор Зонов и «голова всей разведки» Саша Зозуля ехали на «виллисе» замполита. Трясло их немилолосердно, но никто не замечал этой тряски. Было упоительно хорошо, тем более, что продвижение войск бдительно охраняли барражирующие в высоте истребителя. Самолетов было много, вряд ли и сосчитаешь кувыркающихся и сверкающих на солнце птиц с красными звездами на крыльях. Минут пять назад откуда-то снизу свечами пошли вверх три звена «мессеров». Бой длился несколько минут. Один за другим вражеские истребители, жирно дымя, врезались в землю. На месте падении взмыли густые шапки дыма и пыли.

— Знай наших, сволочи! — пророкотал майор Зонов. — Не все коту масленица.

Передали приказание командира полка укрыться в деревеньке, находившейся справа. Пока солдаты окапывались, Виноградов пригласил офицеров осмотреть блиндаж командира немецкого полка, С барскими удобствами жил немецкий офицер, подполковник Эхт. Он был убит, и все добро с секретными документами и живым ординарцем досталось победителям. Блиндаж состоял из двух изолированных отсеков комнат с тройным накатом бревен. Стены комнат были увешаны дорогими яркими коврами. Коврами устлан был и пол. В одной из комнат стояла старинная деревянная кровать с пружинным матрацем. Резной шкаф был полон хрустальной посуды, а бар забит бутылками с коньяком, водкой, винями. За стеклом хранились приборы из серебра и фарфора с позолотой. Над шкафом висела исполненная готическим шрифтом табличка.

«Садясь за стол, не забудь выпить».

Пространство между шкафом и стеной было заставлено десятками пустых бутылок с немецкими, французскими, венгерскими и румынскими этикетками.

— А вот эта табличка не для всех. — Виноградов кивнул переводчику: — Покажи.

Табличка была оклеена открытками, на которых изображены обнаженные женщины. Подполковник, судя по рассказам ординарца и записям в дневнике, был мерзавцем отъявленным.

И смерть свою офицер гитлеровского рейха нашел не от русской пули, а от простой дубины. Против насилия, защищая свою честь, восстала шестнадцатилетняя украинка. Погнавшись за нею, Эхт истратил всю обойму, ранил беглянку, а потом сам удирал от разгневанной девушки. Она догнала тяжелого на бегу Эхта и с силой ударила колом по голове. Жители молдавского села, не побоявшись кары, спрятали девушку. Деревню не спалили и жителей не сожгли в ней живьем только потому, что на фашистов обрушились сотни снарядов и ракет. Расправа была назначена как раз на восемь часов 20 августа. Одна из ракет взорвалась в самой гуще карателей. Сорок человек были убиты на месте, десятеро ранены, а пятеро, потеряв оружие, пустились наутек. Но далеко не ушли. Воспользовавшись автоматами врагов, крестьяне перестреляли всех до единого. Команда карателей сейчас на том месте, где должны были найти вечный покой жители деревни.

2

К полудню 20 августа воздушно-десантная дивизия окружила крупный узел обороны в районе Левонтин. Назаров получил срочное предписание поддержать дивизию.

— Огурцов не жалеть! — весело добавил командарм, — Урожай нынче богатый. Посылаем коробочки. Они догонят вас.

«Студебеккеры» ревели на полную мощь, стараясь выиграть секунды. По сведениям, которые сообщили из штаба армии, левонтинский гарнизон оказывал яростное сопротивление. Надо было накрыть противника залпами ракет, деморализовать и заставить сдаться.

Виноградов теперь ни на шаг не отпускал от себя Дениса. Еще утром он с грустью сказал:

— Если что… кого по-твоему мнению на место комсорга?

— Баландина, конечно. Умница, Талант. Если б он только уцелел, товарищ гвардии подполковник. Честное слово, лучшего секретаря ЦК комсомола я бы не хотел.

— Эка, куда хватил!

— А что? Кого же выдвигать, как не хлебнувших военных невзгод?

— Сначала, дорогой Денис, надо одержать окончательную победу, а потом разберемся.

— А я бы уже сейчас начал думать, как строить новую жизнь.

От этих слов комсорга глаза Виноградова посветлели.

— Вот тут, в Молдавии?!

— Именно тут, именно на советской земле. Победим же. Не можем не победить.

Виноградов запустил пальцы в волосы Чулкова и рывком притянул его к себе. Нос Дениса прижался к колючим большим звездочкам на погонах.

— стратег ты мой! Дал бы бог тебе выжить. Глядишь, и вышел бы толк…

По дороге в воздушно-десантную дивизию случилось непредвиденное событие. Наперерез колонне с возвышенности вдруг начали стремительно спускаться серо-зеленые коробки. У Чулкова упало сердце — он узнал фашистские танки. Точно так же вот сползали они, волоча за собой клубы пыли, у Днепра. Картина повторилась с удивительной точностью.

— Танки! — закричал он. — Фашисты слева!

— Что мелешь? — строго осадил Виноградов. — Откуда здесь могут быть танки?

— Да скорее же! — Денис тряхнул водителя. — Догоняй командира полка!

Видя, что шофер нерешительно покосился на подполковника, Чулков, забыв о субординации, кричал уже не на водителя, а на своего начальника.

— Немцы! Это же немцы! Скорее!

Виноградов нерешительно сделал знак головой: догоняй. Когда они подкатили к машине командира, полк уже остановился. Назаров также заметил танки. Денис подбежал к его «виллису».

— «Тигры», товарищ гвардии подполковник. Те, что правее, шестнадцать штук, «тигры»!

— Ты думаешь?! — с сомнением блеснул глазами в его сторону Назаров.

— Их только сейчас надо срезать. Прямой наводкой… Самые страшные… «тигры».

Назаров, не переспрашивая, взял микрофон из рук радиста. Через несколько секунд дивизионы начали занимать исходные позиции.

Образовалось полукольцо. Отставал почему-то третий дивизион.

«Да что они там?! — нервничал Чулков. — Скорей, скорей же!»

В этот момент в центре расположения третьего дивизиона взорвался снаряд. Назаров опять взялся за микрофон, вызвал третий дивизион, выслушал ответ и помрачнел. Взгляд его остановился на Чулкове.

— Товарищ гвардии старший лейтенант!

Денис вытянулся по стойке «смирно».

— Комдив третьего Горюнов погиб только что. Вы командир дивизиона. Немедленно приступайте к выполнению своих обязанностей.

— Слушаюсь! — Денис сделал четкий поворот и, по-спринтерски сорвавшись с места, помчался к холму.

— Машину! Машину? — донесся голос Назарова.

«Виллис» Виноградова догнал его уже на полпути. Денис кошкой прыгнул в него и, стоя, крикнул шоферу:

— Скорее, Миша, жми!

Подлетев к крайним установкам дивизиона, спрыгнул на ходу, наскочил на Запорожца.

— Слушай мою команду! Немедленно с холма. Скорее!

Старший лейтенант хотел что-то возразить, Чулков опередил его:

— Я назначен вместо Горюнова. Выполняйте приказание!

Пошевелив губами, Запорожец повернулся к машинам, тонким голосом закричал:

— Вниз! К подножию!

Готовить данные было некогда. «Тигры» успели бы спуститься в лощину, а потом вынырнули бы почти рядом. Чулков напряг голос:

— Прямой наводкой!.. По колонне справа!.. Первая батарея — в первую четверку. Вторая, третья, четвертая соответственно по следующим! К бою!

О готовности к залпу первыми доложили из четвертой батареи, потом отозвалась вторая, первая. Запорожец медлил, а между тем, медлить уж было никак нельзя.

— Залп!

Невыносимый жар опалил Чулкову лицо, волосы, брови. Когда уже ракеты взорвались, рявкнули установки Запорожца. Все четверки танков, исключая третью по счету, не сбавили скорости. И только третий эшелон, по которому ударила батарея Запорожца, был полностью выведен из строя.

«Ай, да Запорожец!»

Но вот загорелись два передних «тигра», закрутились на месте три танка в последнем ряду и почти одновременно жирно задымил один из «тигров» во втором эшелоне.

Сложив рупором ладони, Чулков закричал:

— Заряжай!

— Заряжай!

И справа, и слева завыли установки других дивизионов. Рев был страшным, оглушающим. Острая боль в ушах казалась нетерпимой.

Два танковых полка заволокло пылью, дымом, гарью. Не успел рассеяться дым, как Чулков снова отдал приказ:

— Залп!

Не очень приметным пламенем горели танки врага. Из люков выскакивали танкисты, бежали к уцелевшим машинам, которые медленно, будто нехотя, разворачивались или пятились назад, стреляя неприцельно, наугад.

— Заряжай! — третий раз подал команду Чулков.

Но тут из лощины выскочил «тигр». Рывок его был так стремителен, что он, казалось, на миг повис в воздухе, а затем с лязгом и грохотом шлепнулся на землю. В следующую секунду неподалеку разорвался снаряд.

Чулков устремился к ближайшей установке, рванул на себя дверцу кабины.

— Целься в лоб. Опускай, опускай направляющие.

Грохнул второй взрыв и тут же третий. Прятаться в укрытие было уже некогда. Денис втиснулся в кабину.

— Шофер! Задний ход… Еще… Стоп. А ну, отстранись, я посмотрю… Так. Крути!

Командир установки, играя желваками, сделал оборот ручкой пульта управления.

Машину затрясло. Все ракеты «ушли за молоком». «Тигр», непрерывно стреляя, приближался.

«Все! Сейчас начнет подминать машины». — И вслух крикнул, хотя командир установки сидел рядом:

— Противотанковая есть?

— Связка, товарищ гвардии… Две штуки.

— Давай.

— Я с вами…

— Отставить. Передайте всем установкам: за холм. Немедленно за холм.

Со связкой гранат в руке Денис выпрыгнул из кабины.

Надо было, во что бы то ни стало задержать танк, иначе он раздавит все установки. Машины с ракетами догонят их не раньше чем через десять минут. Остановить этот взбесившийся танк можно было только гранатой.

Мгновенная оценка обстановки показала, что еще не все потеряно. Лощина у подножия холма, по которой пролегала дорога, изгибалась как раз на пути танка. Надо было добежать до этого поворота раньше, чем танк пересечет его. Танк должен преодолеть не меньше километра, а Чулкову нужно бежать метров сто пятьдесят-двести.

Денис скатился в лощину. Из танка полоснули пулеметной очередью. Оглянулся: одна за другой установки переваливали через гребень холма. Одна скособочилась — видно, пробило скаты.

Наверное, ни один рекордсмен мира не выкладывался в беге так, как это делал сейчас Денис, мчась по лощине наперерез танку. Мешал тяжелый автомат. Но и бросать его нельзя — мало ли что может случиться?

На ходу передвинул оружие со спины под мышку. От суматошной скачки закололо в левом боку. Но сбавить темп невозможно, танк, преодолевая пологий подъем, ревел где-то неподалеку, подходил к лощине.

«Ну, давай, орел — вороньи крылья!» — подбодрил себя Денис и как обезьяна на четвереньках вскарабкался вверх. Перевел дух на гребне, вытер лицо пилоткой и осторожно выглянул.

Метров десять не добежал! Скользя и падая, помчался вдоль по склону. На бегу он видел из-за гребня накатывающий танк. Рванул чеку, бросил связку, упал.

Грохот от взрыва слился с пулеметной очередью.

Инстинктивно прикрыл руками голову. Неподалеку отвратительно чавкали разрывные пули. Комочки земли больно секли руки. Потом чем-то обожгло правую щеку. Нащупал вторую связку, приподнял голову, мельком увидел разорванную гусеницу.

«Ага, сволочи, далеко не уйдете!»

Под прикрытием бровки, подкрался к «тигру» поближе, бросил вторую связку, под самое брюхо. Упал.

Рев мотора оборвался. Выглянул. Слетела вторая гусеница. Но танкисты и сейчас опасны.

Что же делать? Ждать? Чего ждать?

Денис кубарем скатился под танк, прополз под его днищем, и, задыхаясь от толовой гари, вскочил на корму «тигра». Подковки на каблуках и приклад автомата звонко цокнули о горячий металл. Снял с плеча автомат. Услышал — что-то рычало в утробе танка, сотрясая корпус.

«Пытаются завести? Значит не заметили, что гусеницы слетели?»

Под брюхом «тигра» звякнул металл. Денис обернулся — увидел вынырнувшего через нижний люк танкиста. Треск автоматов раздался одновременно.

Пениса спас приклад ППШ — пуля застряла в нем. Немецкий танкист упал на спину, содрогаясь в конвульсиях, скрючился на боку и в такой позе застыл. Теперь в поле зрения Денис держал и верхний, в нижний люки. Опаснее был выход из-под днища.

Было тихо. Секунды отсчитывало его сердце. Тук! Тук! Тук! Он весь напрягся, готовый стрелять или пустить в ход приклад.

Верхний люк скрипнул и вдруг открылся рывком. Из люка вылетела граната, стукнув Дениса по плечу, упала на землю. Денис приник к броне. Грохнул взрыв, звонко зацокали осколки.

Из люка высунулась голова. Палец на спусковом крючке сработал как бы сам собою. Человек рухнул вниз. Денис сунул ствол автомата в люк и, разворачивая его, дал длинную очередь.

3

Полчаса спустя Денис — лицо украшено прилипшим к щеке, испятнанным кровью, марлевым тампоном — сидел в командирском «виллисе».

— Черт меня надоумил назначить этого гусарчика командиром дивизиона! — гремел над понурой головой Дениса назаровский баритон.

Обида комком подкатила к горлу Дениса. Назвал-то как — гусарчиком. Ладно хоть бы гусаром.

— Нет, ты взгляни на него… — Назаров обращался к Виноградову, который сидел впереди, рядом с шофером. — Кто это по-твоему? Старший лейтенант гвардейских минометов? Да ты не смотри на звездочки, не смотри… Ему на погоны большие поперечные полоски идут. Потому что как был, так и остался сержантом…

— Ну, ты уж слишком, Артем, — насупился Виноградов. — Твой новый комдив «тигра» подбил, его наградить надо, а ты…

— Да разве дело командира дивизиона идти против танка с гранатой?! — пуще прежнего взъярился Назаров. — Дело командира дивизиона командовать. А остановить танк гранатой мог приказать солдату. Ну, уж если «тигр» пользуется у него особым уважением, то — сержанту…

— Всыпать, конечно, мне надо, — тихо сказал Денис. — Но… Артем Николаич… Если можно, не очень больно. Я плохо боль переношу.

Виноградов и водитель рассмеялись, а Назаров, немного смешавшись, проворчал:

— Еще шутить изволит. Вот и возьми его за рупь двадцать.

Денис, почувствовав добродушие в воркотне командира полка, вскинул голову и твердо сказал:

— Ну, уж это вы зря, товарищ гвардии подполковник. Я стою дороже.

Скупо улыбнулся и Назаров.

— Торгуешься, значит?

— Не торгуюсь, а набиваю цену. Себя не похвалишь, кто догадается?

— Во дает! — восхитился шофер и от удовольствия хлопнул себя по коленке.

А Денис, глядя Назарову в глаза, продолжал:

— Я, Артем Николаич, не из гусарства пошел с гранатой на танк, а из простого расчета. Ну, кого бы я послал? Шофера, заряжающего, командира расчета? Но ведь они близко никогда не видели вражеских танков, к тому же «тигров». А у меня опыт, как-никак. Я с танками на днепровском плацдарме встречался. Потому шел наверняка. А пошли солдата, он бы и сам погиб и танк не подбил. Тогда бы этот «тигр» наши установки под орех разделал…

— Ну, милый мой, у «студебеккеров» с установкой скорость, — упрямо возразил Назаров.

— Что скорость, товарищ гвардии подполковник! Не помогла бы!.. Все в расчет взял. Командиры установок взорвали бы себя. Вы же сами это понимаете…

Тут вмешался Виноградов.

— Ну, вот что, Чулков. Командир полка правильно… уместно предупреждает тебя. И я категорически его поддерживаю. Комдив не имеет права лезть на рожон. Действительно, год затратили на подготовку, готовили, надеялись… Мы тут постарше… Извольте выполнять приказ.

— Есть, товарищ гвардии подполковник.

— Вот так-то лучше.

Чулков угрюмо молчал. Все, что угодно, но такой трепки он не ожидал. Хотя чувствовал правоту этих разных и дорогих ему людей. Но можно бы и без трепки… Конечно, мало приятного, если бы убили только что назначенного командира дивизиона. Но неужели же они сами не понимают, что медлить в ту минуту было смертельно опасно.

Денис тоскливо огляделся. Установки, рассредоточившись, стояли незамаскированные, даже не зачехленные. Наверное, ждали подхода автотранспорта с боекомплектом. Танков и в помине не было, за исключением тех, что были сожжены. Их Денис насчитал около двух десятков.

Назаров пристально, изучающим взглядом посмотрел на Дениса.

— По правде сказать, Чулков, была у меня мысль снять тебя с дивизиона. Но на первый раз ограничусь устным выговором. Учись держать себя в руках и доверять подчиненным. — Неожиданно протянул руку и улыбнулся. — Ну, а за «тигра» спасибо.

Потом буднично сказал:

— Топай в дивизион.

— Слушаюсь!

Денис стремительно выскочил из «виллиса».

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

За двое последующих суток боев гвардейский минометный полк сделал более сотни залпов. Не проходило и часа без стрельбы. Спали урывками, по очереди. Такого еще не случалось. На подвоз ракет были брошены сотни автомашин из армейского резерва. За эти же дни часть, которой был придан полк «РС», продвинулась вперед на семьдесят пять километров.

Немецкие дивизии, корпуса, а потом и армии стремительно отступали. Никто не ожидал, что главный удар советские войска нанесут в самом, казалось бы, невыгодном для них направлении. Один из пленных офицеров того самого полка, которым командовал подполковник Эхт, с огорчением признался: их командование было убеждено, что русские готовят наступление значительно севернее плацдарма — в районе Дубоссар. Только ошибкой начальства он и объяснял такой поразительный успех советских войск.

Начальник штаба полка, разумеется, не мог знать каких-либо стратегических замыслов — они держались в строгом секрете высшими офицерами, возглавлявшими огромные соединения. Командование гитлеровских войск группы армии «Южная Украина» к утру 22 августа убедилось, что их сопротивление бессмысленно, что нужно, не теряя времени, переправляться на западный берег реки Прут. Только закрепившись на правом берегу, можно преградить путь советским войскам.

Именно эти соображения и заставили командующего группой генерал-полковника Фриснера и его начальника штаба генерал-майора Вальтера Гельмута отдать приказ с наступлением темноты начать отход всех войск.

Но фашистские военачальники и представить не могли, что их план разгадан.

В эти же часы командир полка гвардейских минометов Назаров, также не ведавший, не подозревавший о больших стратегических замыслах и крутом тактическом повороте действий советских войск, получал приказ о немедленном выступлении для поддержки очень срочной и секретной операции механизированного корпуса генерала Каткова. (Для вручения этого приказа его и вызвали в штаб армии, куда он «прихватил» Чулкова). Только три часа спустя секрет распознали: мехкорпус Каткова должен стремительным маршем обойти отступающие соединения, прорваться в тыл группе армии «Южная Украина» и не допустить ее к реке Прут.

Веселая предстояла операция. Пользуясь превосходством в воздухе, командующий армией Зарухин не поскупился на автотранспорт, подвозивший ракеты. Никогда еще не было такой безукоризненно четкой организации боепитания минометного полка. Полк считался одним из лучших в армии, а такие части, как правило, получали и самые трудные задания. И было нелегко и непросто стремительно «перекочевывать» из одной дивизии в другую, порою, по несколько раз в день.

Пришлось догонять части генерала Каткова. Это была лихая задача. Недаром мехкорпус заслужил у гвардейцев звание «огненный», а сам Катков — «генерал-молния». Но какую бы скорость не развил мехкорпус, а догнать его гвардейцам Назарова следовало во что бы то ни стало.

Совершая с полком марш-бросок к реке Прут, Чулков догадывался, что цель операции — окружение противника. А к исходу 23 августа стало ясно, что на обширной территории образуется котел для немецких войск. Но смог ли Чулков предполагать, что в этот котёл попадут семнадцать пехотных дивизий и одна учебно-полевая, и многие штабы армейских корпусов. То, что уже стало явью для командующего фронтом Федора Ивановича Толбухина или для командарма Михаила Николаевича Зарухина, было туманным даже для подполковника Назарова, прозорливого и талантливого военного.

Но приметы, приметы… Денис засек их там, в штабе армии.

Ликующая физиономияординарца начальника штаба армии…

Веселый бас начальника разведывательной службы армии полковника Щербатенко — он обращался к другому полковнику:

— Все-таки они двинулись к Пруту.

— Но это же обнажит правый фланг армии! Опасность огромная. — Полковник так и впился в глаза Щербатенко.

— Зато в мешке. Неужели не понимаешь?

— Мешок могут и прорвать. Все зависит от силы удара противника. Надо к командарму… Немедленно!

Из домика, где отдыхали старшие офицеры мехкорпуса и полка гвардейских минометов, Щербатенко ушел встревоженный.

Чулков тогда оказался среди старших офицеров один. Все были ему незнакомы. Не с кем словом перекинуться. Здесь он вроде и не совсем законно находился, если по званию судить. Но привел его сюда Назаров и приказал: «Жди».

И никто не посмел намекнуть о странности и неуместности пребывания здесь старшего лейтенанта, — как-никак кавалер трех степеней Славы.

«Значит все-таки мешок готовится», — подумал Денис.

О том же самом, об огромном котле, в котором оказались немецкие войска, думало немалое число людей. Окружение, пусть пока еще не совсем полное, становилось фактом.

Наверное, этот нечаянно подслушанный Денисом, разговор двух полковников имел авторитетное продолжение в штабе армии. Потому что через четверть часа короткий отдых был прерван. Офицерам приказали немедленно разойтись по своим частям. Чулков не мог себе даже представить, что вскоре попадет в самый страшный водоворот событий и в этом кровавом водовороте много приобретет и немало потеряет.

2

Котел стал реальностью. К вечеру 24 августа Назаров сообщил командирам дивизионов, что есть еще некоторые «прогалины» в линии окружения, поэтому все дивизионы надо привести в состояние боевой готовности: по первому требованию они должны мчаться туда, где будет особенно жарко.

— А теперь порадую вас. К наиболее жидким участкам обороны спешат войска Второго Украинского фронта.

О разрывах в кольце окружения теперь стали говорить и солдаты. Очень беспокоили всех эти «слабинки». Конечно, соединения Второго Украинского фронта не теряют времени зря, в нужных районах они будут в согласованное время.

Но о тех же «слабинках» известно, конечно, и немцам. Об этом сообщали пленные. А пленных было много.

Офицеры третьего дивизиона, который располагался рядом со штабом полка, окружили шофера подполковника Назарова. Тот с важностью весьма осведомленного человека, к тому же польщенный вниманием, перечислял на память пленных, которых ему довелось повидать.

— Одних только командиров пехотных дивизий. Считай… — Он начал загибать пальцы, перечисляя номера участвовавших в сражении пехотных дивизий. — А сколько офицеров из штабов! Со стекляшками в глазу…

— С моноклями, — улыбаясь, поправил Денис.

— Ну, с моноклями. С черными крестами на шее…

— А у одного так все пузо в крестах. Смех!

Денис подивился:

— А где ты их успел повидать?

— Мотаюсь же, как челнок, в штабарм и обратно…

К Чулкову подбежал телефонист.

— Товарищ комдив, вас вызывает в штаб командир полка.

Никогда Денис еще не видел Назарова таким радостно-возбужденным. Они втроем, с начальником штаба Тополевым и начальником оперативного отдела Зоновым, склонились над картой.

— А, Чулков. — Назаров обнял его за плечи левой рукой и заставил наклониться над картой. — Вот что, дружок. Мы тут перекинулись мнениями… И сошлись. У тебя голова на месте?

— Пока ношу…

Командир полка встряхнул Чулкова.

— Это как раз и надобно. Задание тебе…

— Слушаю, товарищ гвардии подполковник.

Назаров взглянул на начальника штаба, потом на Зонова.

— Может, усилим дивизион еще парой установок? — не то спросил, не то уже решил подполковник.

Начальник штаба, подтянутый кареглазый майор, тотчас подхватил:

— Да, да. Я о том же подумал.

— Правильно, — вмешался в разговор Зонов. — Тут, Чулков, задача простая и чудовищно сложная. Надо быть сразу в разных местах. Так расставить батареи, чтобы комар не пролетел.

Стало ясно, что дивизион срочно должен «заткнуть» одну из прорех в «мешке». Узнав о противостоящих ему силах противника, Денис быстро рассчитал, что на каждую батарею придется либо пехотный полк, либо десять-пятнадцать танков. Доложил свои соображения и с невинным видом спросил:

— А если пехотный полк и танки пойдут вместе против одной батареи, она все равно должна победить?

— А как же? — с энтузиазмом воскликнул майор Тополев. — Тут как раз и нужна ваша вездесущность.

— Это бог вездесущ.

— Чулков, не пререкаться! — повысил голос Назаров. — Займешь оборону вот здесь. Отсюда и до этой высоты, — командирский карандаш оставил жирный след на карте. — И попробуй мне пропустить хотя бы одного фашиста!

Вглядываясь в карту, Чулков прикидывал, уточнял, выяснял обстановку. Она была странной, чреватой неожиданностями.

Денис еще не знал того, что уже в общих чертах на этот раз было известно штабу полка. Когда гитлеровскому командованию, стало ясно, что группу армии «Южная Украина» ждет неминуемый разгром, в штабах немецких дивизий, корпусов и армий поднялась невообразимая паника. Трезвая оценка обстановки толкнула и командующего группой армии «Южная Украина» генерал-полковника Фриснера на поступок, далеко не рыцарский.

Бросив войска на произвол судьбы, Фриснер вместе со своим штабом на самолетах бежал в Карпаты. За ним последовал и штаб 6-й немецкой армии.

Речь идет о той самой шестой армии, которая была разгромлена в Сталинграде и сдалась в плен вместе со знаменем и своим командующим фельдмаршалом фон Паулюсом. Гитлер, разумеется, хорошо знал, что знамя армии, захваченное победителями, во все времена и у всех народов не дает ему право возрождать поверженное, исчезнувшее и вычеркнутое из жизни соединение и тем более давать ей тот же номер. Но что за дело было «великому» фюреру до истории и ее законов. А история между тем жестоко мстит особенно тем, кто действует против сложившихся в веках правил. Шестая армия вновь была разгромлена и теперь уж навсегда.

Вслед за штабами гитлеровских армий удрали и генералы третьей румынской армии.

Много лет спустя бывший начальник штаба группы армии «Южная Украина» Вальтер Гельмут напишет в «Журнале боевых действий»:

«С 20 августа 1944 года начался новый этап в истории этой великой войны. И здесь, как под Сталинградом, шестая армия стоила в центре событий… После прорыва русских южнее Тирасполя и у Ясс события развивались с такой стремительностью, какой до того никто не мог ожидать…»

Трезвую оценку дал господин Гельмут. Вполне уместна и откровенна ссылка на великую битву под Сталинградом. Судьба бывшей армии Паулюса, от которой по воле Гитлера остался лишь один номер, оказалась точно такой же, как и под Сталинградом. Впрочем, не совсем точно. Паулюс бился до конца, а вот в Молдавии генералы бросили сотни тысяч солдат и удрали, спасая свои шкуры.

И другое было известно в штабе. По разведданным командир тридцатого армейского корпуса генерал Постель после бегства командующего Фриснера и всех более или менее известных генералов объединил под свое командование окруженные части и соединения и пытался любыми средствами пробиться к Пруту. Это был фанатичный, опытный и «до безрассудности смелый тактик», как сказал о Постеле майор Зонов. Он берет наглостью, но пасует перед упорством. Так что — ни шагу назад. Скоро подойдут части Второго Украинского фронта и сменят дивизион.

— Сколько боекомплектов в запасе? — спросил Денис.

— Пять.

Это было много. Но он попросил еще комплект. Назаров сказал, что в распоряжении комдива три радиостанции — штаб полка в беде не оставит, коли будет горячо.

Только что вошедший майор Куренков сказал, что дивизиону Чулкова придается санитарная машина. Таким образом, военфельдшеру Лавровой и двум ее санитарам будет обеспечена необходимая мобильность.

И опять в груди Дениса возникла саднящая боль, ощущать ее почему-то было сладко.

Заставил себя улыбнуться, пошутить насчет приданной санитарной машины:

— Помощь, конечно, незаменимая. Шестой боекомплект.

Манор Куренков пожал плечами — ирония показалась ему неуместной.

3

Через сорок восемь минут батареи дивизиона прибыли в заданный район. Перед позициями Чулкова зеленели фруктовые сады. Это ему не понравилось. Будь сады молодые, и пехоту, и танки легче было бы обнаружить. А здесь сады старые, деревья разлапистые и посажены не в строгие рядки, а «как бог на душу положил», по словам одного из солдат.

Надо было применяться к обстановке. Сейчас десять тридцать восемь. Где-то около двадцати часов садится солнце, а к двадцати одному подойдет соединение из войск Второго Украинского фронта и сменит дивизион Чулкова. Но десять часов надо продержаться во что бы то ни стало.

По пути Денис заскочил на склад боеприпасов, договорился с Глотовым насчет четырех дополнительных комплектов мин. Глотов опять получил офицерское звание, стал гвардии младшим лейтенантом. Командовал ротой — так теперь официально именовался взвод, некогда находившийся в подчинении Чулкова. И неплохо командовал Глотов — его грудь украшали теперь ордена Отечественной войны первой и второй степеней.

Глотов обещал держать груженые минами автомашины в пункте, координаты которого Денис условленным кодом сообщит ему по радио. Заверил: если понадобится, посадит на машины всех свободных солдат и прибудет на место боя по первому требованию.

Осмотрев позиции, Денис подошел к своему командному пункту — окопу на высотке, — который быстро соорудили солдаты под руководством Макара Дергача. Макар пошел было навстречу, хотел лихо доложить о выполнении задания, но в этот момент между ним и командиром остановилась, заскрежетав тормозами, санитарная машина. Из нее выпрыгнула лейтенант медицинской службы Лаврова. Вытянувшись перед Чулковым, бросила ладонь к пилотке:

— Военфельдшер Лаврова. Со мною водитель и два санитара. Прибыли с передвижным медпунктом.

Денис мучительно покраснел и до того растерялся, что забыл козырнуть в ответ… Неизвестно чем бы это кончилось, если бы вдруг на левом фланге не завыла установка.

Денис по-граждански кивнул Гале и, обежав санитарную машину, спрыгнул в окоп.

Еще не успело умолкнуть эхо от взрывов ракет, как старший лейтенант Запорожец доложил: одной установкой накрыл пять бронетранспортеров с пехотой. Вывалились так внезапно, что докладывать было некогда. Запорожец предполагал, что бронетранспортеры — это разведка. Батарея сейчас держит опасный участок на прямой наводке.

Денис хотел отругать его за плохую маскировку и приказать сменить позицию, но заколебался — не воспримет ли это Запорожец, как личное… Услышал в наушниках:

— Вижу пять танков. Прут на всех парах.

— Началось! — тяжело вздохнул Денис и в нетерпении начал отсчитывать секунды: — Раз. Два… Четыре. Пять. Уже прикинул расстояние… Установку зарядили… Дает малость подойти. Раз. Два. Три. Четыре. Ну! Залп! Залп же!

А залпа не было. Досчитал до одиннадцати, — в третьем загрохотало,

— Черт! Добрую выдержку сделал.

Подмывало, вызвать Запорожца, но сдержался — тому сейчас по до разговоров. Ждать пришлось минут десять.

Опять залп всей батареей, по уже с более близкого к ним расстояния.

Терпенье Дениса лопнуло, приказал вызвать батарею.

— Ну?! — бросил в микрофон радисту.

— Горят, горят, товарищ пятый, — ликовал тот. — Шесть штук.

— Какой тип?

— Четыре «тигра» и два тэ-четыре… Три лезут напропалую… Вон еще два показались.

— Ах, черт! — не отключаясь, он громко позвал: — Мишин! Сурин! Немедленно в распоряжение старшего лейтенанта Запорожца! Скорее! Они вот здесь должны. — Чулков ткнул пальцем в карту, просвечивающуюся, сквозь тонкий целлулоид планшетки… Проследив за выезжающими из укрепления установками, послал вслед за ними три машины с ракетами. И опять к микрофону: — Что у вас? Опять на прямую?

— Никак нет, товарищ пятый. Укрылись.

— Отлично. Передай…. Послал две коробочки и три пачки сигарет. Встречайте.

Залп, третий по счету, заглушил голос радиста. Ракеты взмыли в синее небо. Казалось, они летят отвесно вверх. Крошечные огоньки позади ракет и курившиеся белые дымки делали их очень похожими на гигантские сигареты, только разрезали они небесную голубизну мундштуками вперед.

«Скученно, с расчетом бьет», — оценил Денис мастерство Запорожца.

Раскатился продолжительный грохот, после чего последовало еще несколько мощных взрывов.

— Товарищ старший лейтенант, комбат-три вызывает, — радист протянул Денису наушники.

Сухим и ровным тоном, как о чем-то само собою разумеющемся, Запорожец доложил, что и эти пять танков уничтожены, три из них взорвались — то ли прямое попадание, то ли сдетонировал боезапас.

— Хорошо, продолжайте в том же духе, — в тон Запорожцу, ровно и бесстрастно, ответил Денис.

Подумал: «Умеет воевать Яша Запорожец… Человек дрянной, а в бою настоящий ас… Как в нем все это уживается? Может напускает на себя? Желает соответствовать кем-то ради хохмы сформулированному стандарту: «офицер должен быть циничен, чисто выбрит и слегка пьян»… И вот из-за этого его цинизма я должен терять Галю?. Д все же эрэсовец он отменный…»

Отбросил ненужные мысли. Вызвал по радио другие батареи — перед ними противник пока не появлялся. Неужели Постель решил всем своим войском навалиться на одну батарею? Решил прорвать «мешок» на узком участке, пожертвовав передовыми частями? Дерзкий тактик… Не бросить ли на помощь Запорожцу первую, а может и вторую батарею? А что если на участке Запорожца лишь отвлекающий маневр?

Посоветовался по рации с начальником штаба дивизиона старшим лейтенантом Василием Пименовым, находившимся во второй батарее. Тот не сразу ответил. Денис представил, как Василий, зажав в кулаке подбородок, жует губами, размышляет. И вот ответ:

— Зачем торопиться? Запорожец пока отбивает атаки, дивизион — в состоянии устойчивого равновесия… Поживем — увидим.

Денис позавидовал Пименову. По возрасту только на полтора года старше, а спокойствия, рассудительности — на двух умудренных жизнью хватит.

Но не мог он сидеть сложа руки и ждать. Каждый мускул в нем лихорадочно трепетал, требовал действия.

Вызвал Глотова, поинтересовался, как с обещанным.

— Все в ажуре, называй пункт, — был ответ.

— Денис бросил взгляд на карту. Шифром передал координаты.

— Деревня Рощицы. Через час.

— Будет сделано.

Тотчас соединился с Назаровым, сообщил об уничтоженных танках и транспортерах. Тот сдержанно поблагодарил. Сказал, что с минуты на минуту штаб ждет данных авиаразведки. Когда картина прояснится, Чулкову сообщат…

Не успел закончить разговор с Назаровым, как опять «заиграла» третья батарея. По возросшей силе огня угадал, что в дело включились посланные на помощь резервные установки Сурина и Мишина.

Денис повернулся к радисту, чтобы попросить вызвать Запорожца, но перед ним предстала Галя.

— Товарищ гвардии, — голос ее осекся, она сделала глотательное движение, — старший лейтенант… Мы стоим… Что прикажете делать передвижному медпункту?

Чувствовалось: она с трудом смотрит ему в глаза. От напряжения у нее покраснели веки и лицо зарумянилось.

Что бы он ей приказал?.. Он бы с удовольствием приказал ей уехать в тыл. Но на левом фланге шел бой, там могли быть раненые.

— Вызывает третья батарея, — сказал радист.

Денис схватил микрофон и наушники.

— Слушает пятый.

— Товарищ пятый, атакуют двенадцать танков. Установка Сурина взорвалась — прямое попадание снаряда. Расчет погиб… Ранен комбат, но продолжает командовать…

— Ясно. Приказываю: стоять насмерть.

Не снимая наушников и безвольно опустив руки, обжимающие микрофон, он некоторое время сидел на выступе в стенке блиндажа.

«Вот и нет Коли Сурина… Почти полгода в госпитале пролежал, выздоровел, чтобы сегодня погибнуть… Такова логика войны…»

Поднял глаза на Галю, стоящую в ожидании.

— Товарищ лейтенант медицинской службы… Поезжайте в третью батарею. Это здесь, — показал на карте. — Запорожец ранен.

Что-то дрогнуло в ее лице.

— Запорожец?

— Да. Поспешите.

Она повернулась, чтобы идти.

— Минутку! — остановил ее Денис и, найдя взглядом сержанта Дергача, сказал: — Макар, поедешь с лейтенантом медицинской службы.

— Есть! — вытянулся Макар.

Денис тяжело поднялся, шагнул к нему, шепнул на ухо:

— Побереги ее.

Макар понимающе кивнул.

Когда они ушли, Денис, вызвав начальника штаба, сказал:

— Вася, пошли в Рощицу две машины за сигаретами, пусть оттуда гонят в третью.

Невероятная усталость вдруг навалилась на него.

4

И все же хотя бы минуту — драгоценную минуту в боевой обстановке — Денис хотел отдать Николаю. Хотя бы подумать о нем. Сурин занимал далеко не последнее место в его жизни. Благороднейший человек. Почти никогда не думал, не заботился о себе, больше о других. Если б не он, не видать бы ему, Денису, «катюш». Жаль, что так мало с ним общался, все откладывал на потом. А это «потом» оборвалось.

И как досадно, что погиб Николай так незаметно. А ведь Сурин поистине самоотверженная душа…

Но не знал Денис, как он ошибался, полагая, что Сурин тихо-мирно ушел из жизни. Уже потом, много позже, он будет потрясен поступком Сурина и еще раз убедится, что этот человек действительно в заботе о товарище отвергал себя самого.

…Когда Сурин приближался к позициям Запорожца, он еще издали понял, что если немедленно не прийти на помощь, сам Запорожец и все те, кто его окружал, будут раздавлены танками. В буквальном смысле слова раздавлены, потому что комбат не мог видеть пятерку «тигров», заходивших ему в тыл.

Не останавливая машины, Николай стал одной ногой на подножку, выпрямился и сделал Мишину знак: «Следуй за мной!» Но то ли Мишин не понял его, то ли намеревался поскорей доложить комбату-три о прибытии, он не свернул круто вправо, как это сделал Сурин. А времени — даже считанных секунд — уже не оставалось, чтобы настоять на своем, заставить ехать вслед за собой. Мысленно Николай уже рассчитал, как преградить путь немецким танкам.

«И как они открыли Запорожца?», — с удивлением подумал Сурин, наблюдая за маневром танкистов. Отлично задумано. Заметили КП старшего лейтенанта еще издали, круто свернули в низину и устремились в обход. Пользуясь казалось бы пустяковой лощинкой, они скрытно подбирались к высотке, облюбованной комбатом.

— Ну, нет, сволочи! — мстительно бормотал Сурин. — Я вам слегка попорчу нервы! Легкой добычи вам не видать.

Николай намеревался выскочить на бугорок и прямой наводкой ударить в тот момент, когда танки достигнут изгиба. Эллипсоидное рассеивание мин установки с облюбованного расстояния как раз и накроет всю пятерку. Поджечь всех вряд ли удастся, но подбить двух-трех «тигров», пожалуй, можно, если проявить выдержку. А он пойдет на это, хотя, конечно, подставит себя вражеским пушкам. Но вряд ли в него попадут на таком расстоянии да еще при такой скорости — вон как прыгают и раскачиваются.

Но вышло вовсе не так, как планировал Сурин. Два задних «тигра», судя по маневру, видимо, разгадали замысел Николая: они одновременно приостановились и вдруг устремились один влево, другой вправо от лощины. Сурин растерянно наблюдал за ними, теряя драгоценные секунды. Конечно, был бы Мишин, все могло сложиться иначе… Но этот упрямый черт поступил по-своему.

— Что ж я, растяпа, медлю! — крикнул на себя же Сурин и быстро начал опускать направляющие.

И вот поймал танки на кончики направляющих, изготовился и сам себе подал команду:

— Огонь!

Загрохотало вокруг, запрыгал «студебеккер», заволокло вокруг установки огнем и гарью. Отстрелявшись, Сурин сразу же рванул влево.

И вдруг ахнул Николай — один из «тигров», что круто свернул вправо, изменил направление и устремился вперед, по-прежнему нацеливаясь на КП Запорожца. Мельком Сурин увидел, что три танка разгораются. «Ай да Сурин! — успел похвалить себя Николай. — Но этот вот и один сотрет всех, проклятый!»

Вот тут и завладела Николаем мысль преградить «тигру» путь любой ценой. А цена всему этому — установка и его жизнь. Но может быть он еще изловчится и успеет выпрыгнуть из кабины, когда подставит бок (а стало быть и мощный взрывной заряд) боевой машины под удар «тигра». Но успеет ли?

«Эх, где наша не пропадала!»

И машина устремилась на бешеной скорости наперерез вражескому танку. Как-то так случилось, что либо танкист не придал значения мчавшемуся ему навстречу «студебеккеру» — что такому танку, как «тигр» хрупкая установка? — либо ее просто не заметил. А когда все-таки увидел, расстояние, отделявшее их, не превышало трехсот метров.

Ударила пушка. Перелет. Второй снаряд заклокотал в метре-другом перед машиной. А третий оказался роковым и для Сурина, и для «тигра». Но Николай погиб за три-четыре секунды раньше, чем танк врезался в установку. Снаряд угодил в кабину, отсек обе ноги Николая и все же, погибая, он успел рвануть заряд. Взрыв огромной силы в мелкие щепы и рваные железки разнес установку и будто ножом срезал башню танка. А секундой позже как орех раскололся изнутри сам корпус «тигра» от взрыва боезапаса, видимо, еще не израсходованного гитлеровскими танкистами.

Увы, даже останков Николая Сурина найти не удалось. Только по номеру установки опознали гвардейца, пожертвовавшего собой ради жизни офицера, дело которого он, воин, посчитал куда важнее и нужнее его собственной жизни.

Да, это был Сурин. Его почерк. Такое мог совершить только Николай.

Денис, горько всхлипнув, стал торопливо заполнять наградной лист. Писал и как в бреду повторял:

— Ты памятника… памятника заслуживаешь!..

И поставят… поставят когда-то.

5

Усталость наконец сломила Чулкова. Он привалился к стене блиндажа и минут на десять забылся в полудреме. Но вдруг забубнил радист. Голос его звучал все более отчетливей и тревожней.

— Этого не может быть! Ты что-то напутал! — закричал в отчаянии радист.

— Что там случилось? — сонным голосом спросил Чулков.

— Сообщают несусветное, товарищ гвардии старший лейтенант, — плачущим голосом ответил радист. — Колесников взорвал себя. Друг же мой…

Дениса будто ледяной водой окатило. Взорвать себя!..

Да, сообщение подтвердилось: Колесников действительно взорвал установку.

С боевой машиной погиб и он сам. Но жизнь отдал дорого: от взрыва выведен из строя один немецкий танк. Второй — опрокинулся и вскоре загорелся. Тем же взрывом уничтожены экипаж семи или восьми танков фашистов. Подробности сообщат дополнительно.

Денис был потрясен. Нет теперь и Колесникова. Непостижимо! Вот уж поистине: когда имеем. — не храним, потерявши — плачем. Вспомнив эту пословицу, Чулков почувствовал, что лицо его залито слезами.

И вдруг в голову пришла мысль: каким образом комсорг оказался командиром расчета? Да еще сам за рулем…. А все было просто. Начальник штаба дивизиона Пименов обронил при Колесникове фразу, что встревожен за батарею Свешникова. Хайдар Зиганшин, командир расчета, как выяснилось, скрыл, что ранен. Узнали о том поздно. Сейчас в районе, куда он умчался, настоящее побоище. Хайдар — казанский татарин, красавец, весельчак и балагур, он бросил четвертый курс университета, хотя имел «броню» и полгода как воюет. Имеет два ордена.

— Но ему, баламуту, третий понадобился.

— Так и заявил об ордене? — удивился Колесников.

— Конечно, нет. Но я-то его знаю.

Со «студебеккером», загруженным минами, Валентин догнал батарею. И вовремя. Зиганшин получил второе ранение и с той же автомашиной был немедленно отправлен в санчасть.

Колесников, не раздумывая, сел за руль установки. «Студебеккеры» едва успевали подвозить мины Колесникову. Полтора часа ожесточенного боя оставили старшину без расчета — все один за другим вышли из строя. Последние шестнадцать мин Валентин заряжал, в сущности, в одиночку — водитель грузовика, который доставил мины, едва ноги волочил, да к тому же руки стер до кровавых мозолей. Колесников перевез раненых в укрытие и занял прежнюю позицию. А задачу он знал: танки на этом участке не могут, не должны пройти, хотя силы, его, Колесникова, были на исходе.

С полчаса было спокойно. Если бы не громовые раскаты справа, ничто не напоминало о войне. Чуть в стороне слева вызревали яблоки и груши и в большом саду, чуть дальше — хуторок, почти рядом — одинокая и покинутая стояла избушка с колодцем. Вода в нем, как лед.

Три танка, подбиравшиеся к нему с тыла, Колесников заметил в то время, когда уже не оставалось времени для маневра. Надо было уходить.

И Валентин яростно нажал на газ, надеясь оторваться от вражеских машин, развернуться в удобном месте и ударить прямой наводкой по фашистским танкам в лоб. Правда, могли подбить из пушек, но Колесников по опыту знал, как плоха прицельность из прыгающего на неровностях почвы танка. Тут случайность опасна.

Все же ускользнул. Три снаряда разорвались на безопасном от него удалении. Колесникову уже не раз приходилось уходить от танков — мало ли в каких ситуациях не доводилось ему бывать. Однажды он не поддался даже «юнкерсу-лапотнику». Валентин развивал бешеную скорость, внезапно останавливался, бросался влево, вправо, описывал полукружья, шел зигзагом… Летчик, видимо, истратил весь бомбовый запас, а пулемет применить не успел — на «лапотника», к счастью для Колесникова, ястребом налетел наш истребитель.

Может так бы случилось и на этот раз — сектор его обороны позволял маневрировать, — не появись с трех сторон еще по два танка. Они вывалились из-за горизонта внезапно.

Было ясно, что здесь не было случайности — те три экипажа, что преследовали его сзади, успели связаться по радио со своими. Его окружали, за ним охотились специально. Проскочить сквозь этот гребень было невозможно.

Пришлось тормозить. Прямая наводка, как он ни пытался ее применить, не удалась — ни одной возвышенности вокруг не увидел. Взял самый высокий угол прицела. Выпустил две мины. Перелет был значительный, в вилку брать танки немыслимо. Попытался еще раз проскользнуть мимо трех танков, когда они скрылись в лощине. Но гитлеровские танкисты, наверное, предвидя этот его маневр, рассыпались веером.

Валентин заметался, надеясь на скорость быстроходной машины. Но веером вдруг стали расходиться, подчиняясь, видимо, одной воле, и другие вражеские машины.

Клещи! Это был конец.

И тогда Колесников решился. Но коль уж пришел конец, то пусть он будет с музыкой погромче.

— Не возьмешь, мерзавцы! — злорадно крикнул Валентин.

План созрел мгновенно. Заметив три воронки от мин, он зашкандыбал по ним одной стороной автомашины, давая понять, что подбит. Потом газанул в холостую. Мотор «студебеккера» уже порядком поизносился и сильно дымил.

Со стороны казалось, что установке самостоятельно не выбраться. А тут справа стеганули по кабине пулеметной очередью. Пули разбили боковое стекло и прошили крышу кабины. Он решил имитировать тяжелое ранение или смерть, хотя не получил и царапины. Позу выбрал такую, чтобы все видеть и получше приготовиться к взрыву установки с боевым комплектом.

Этот его маневр, кажется, возымел действие. Танки прекратили огонь.

И только теперь к горлу Валентина, как тошнота, подкатил страх: вдруг побоятся приблизиться к дему? Могут ведь подло, издали очередью из пулемета?.. Может уже целятся? Если так убьют, установка попадет целехонькой в руки фашистов…

Валентин почувствовал, как под пилоткой зашевелились волосы. Хотелось рвануть запал. Но это же от слабости! И приказал себе: выдержка, выдержка! Им не жизнь его нужна, установка.

Вот уже пятьсот… триста метров. Вот, лязгнув траками, остановились передние два танка. И тут же звон металла раздался сзади. Откинулись люки, и один за другим оттуда стали выкатываться танкисты. Они торопились и что-то торжествующе орали. Вот справа и слева почти одновременно к боевой машине прижались два танка. В радостной ухмылке едва не растянулся рот Валентина — худшего для себя эти дурни-танкисты вряд ли могли придумать. Цепляясь за элероны и швеллерные крепления, немцы стали карабкаться сзади кабины на установку. Справа, рвали дверь, чтобы вышвырнуть его, Колесникова, уверенные, что он уже стал трупом. Эти люди в черном, одуряюще пахнущие соляркой, саранчой облепили установку. И галдели, хохотали.

Этот их хохот был нестерпим. Он бил в самое сердце, душил и сминал.

Хватит!

Колесников внезапно выпрямился. Закричал:

— «Катюши» захотелось?! Получайте, гады!..

В небо взметнулся огромный вихрь оранжевых брызг. Сдетонировали и четырнадцать ракет, прижавшихся к направляющим. Колоссальной силы взрыв разметал танки. Два из них, что стояли по бокам, были уничтожены, третий сильно поврежден. А уйти смог только один — от экипажей восьми танков остались, в основном, трупы. Выжили только двое, но были тяжело ранены.

Таков итог последнего боя Валентина Колесникова. Эти подробности последних минут его жизни рассказали те двое, когда пришли в себя. Никто из них даже заподозрить не мог, чтобы водитель страшной «катюши» остался живым, когда подбили его машину. Один из танкистов сам видел, как брызнули осколки бокового стекла кабины, как забился в предсмертных конвульсиях человек за рулем. А он жил и ждал удобного для него момента. И дождался. За эти минуты люди теряют рассудок или седеют. Между тем советский ракетчик, по их наблюдениям, даже не дрогнул.

Член Военного Совета армии Иван Иванович Зеленков, когда узнает о подвиге Валентина Колесникова, поспешит в штаб фронта, чтобы догнать и изменить представление к награде. Он убедит командующего армией Зарухина, что Колесникову должно быть присвоено звание Героя Советского Союза посмертно.

В тот день подвиг Валентина Колесникова как бы поставит последнюю победную точку. В этот неполный жаркий день августа один лишь полк гвардейских минометов, которым командовал подполковник Назаров, уничтожил сорок фашистских танков. Такого еще не случалось за всю войну. Даже в боях на Курской дуге, где полк особенно отличился, не довелось уничтожить такого количества боевой техники врага, хотя и там был достигнут немалый успех.

Это был триумф!

Необычно-складывался этот день сражения. Каждый бой в общем-то оригинален и неповторим. Тем более было неповторимо все то, что произошло на земле Молдавии в августе сорок четвертого. Уникальным было единоборство гвардейских минометов со стальными чудовищами. Победили они в неравном бою. Дорогой, правда ценой. Немало гвардейцев погибло, не досчитались и четвертой части боевых машин. Но эти потери не входили ни в какое сравнение с потерями врага.

Танки не прошли. Наиболее оголтелые и упорные из гитлеровских танкистов были взорваны или же запылали смрадным огнем. На счету одного лишь Колесникова восемь машин: два танка уничтожено, один поврежден, а пять остались без экипажей и в тот же день были использованы против своих же.

В то время, когда разгорался бой, Иван Иванович Зеленков срочно вылетел на армейском ПО-2 в расположение соседнего фронта. Командующим армии на него была изложена миссия ускорить и возглавить продвижение воинских частей и подразделений соседнего фронта на соединение с его армией, неожиданно оказавшейся на одном из ответственных и решающих участков генерального сражения перед государственной границей. Не допустить прыжка через эту священную границу, навечно оставить захватчиков на земле, которую они осквернили, чтобы другие помнили: поднявший меч да от меча и погибнет.

Иван Иванович еще не знал, что где-то рядом с ним в боевых рядах сражается его названный сын Денис Чулков. Еще не знал он и о великом самопожертвовании Валентина Колесникова. Он только в нетерпении кряхтел, менял позу и думал: успеть бы, успеть!

6

Санитарная машина мчалась по проселку. С обеих сторон расстилались пшеничные поля. Направо местность шла под уклон, налево — поднималась.

— Самое время косарям на поле выходить, а тут из пулеметов косят, — балагурил Макар.

Впереди слышалась пушечная стрельба, взрывы. Вскоре открылась панорама поля боя. Справа, под уклоном, поле застилал черный дым — горели танки. В километре слева на высотке видны были установки. Видимо, они отошли и били теперь по гитлеровцам прямой наводкой.

— Танки! Смотрите танки! — воскликнула Галя и указала в сторону низины.

Макар оглянулся. По пшеничному полю, наперерез мчащейся машине, шла шестерка «тигров». Серия взрывов тряхнула машину.

— Давай к нашим через поле! — заорал на ухо шоферу Макар.

Тот крутанул баранку руля, и машина помчалась напрямую к позициям батареи. Пшеничные зерна, дробно, будто град, барабанили в ветровое стекло. Машину подбрасывало, кренило. То справа, то слева, фонтаном взлетала земля, и машина кренилась под ударами воздушной волны.

— Маневрируй, голова! — крикнул Макар шоферу.

Шофер начал «маневрировать», снаряды рвались где-то в стороне. Ударили установки. С оглушающим воем мины низко пронеслись над машиной. Макар оглянулся, его ослепило яркое пламя. Танки, пшеничное поле — все скрылось в дыму и пламени. Машина затормозила около установок. Подбежал солдат, закопченный, грязный, с незасыхающими потеками пота на лице.

— Где комбат? — выпрыгнув из машины с чемоданчиком в руке спросила Галя.

— Там, — куда-то в сторону гребня высоты махнул рукою солдат.

Запорожец, закусив бескровную губу, сидел на плащ-палатке. Левая рука лежала на коленях, плечо неумело забинтовано, сквозь красный бинт сочилась кровь и капала на плащ-палатку. Правой рукой Запорожец делал расчет в блокноте.

— Вот, — протянул он блокнот старшине. — Батарею сюда. — Кивнул головой на противоположный скат высоты.

— Слушаюсь! — козырнув, старшина побежал к установкам, на ходу махал кому-то рукой… — Давай, давай сюда!

«Студебеккеры» задним ходом взобрались на высоту и, перевалив через гребень, встали на противоположном склоне.

Галя уже закончила перевязку, санитары приготовили носилки.

— Ложитесь, товарищ старший лейтенант, — сказала Галя, указав на носилки. — Помогите, — кивнула она санитарам.

— Стоп! — резко остановил их Запорожец. — Помогите встать. Ну! Живо! — Увидел Макара. — А ты, Дергач, что смотришь? Помоги…

Макар поддержал старшего лейтенанта сзади.

Поднявшись, Запорожец оглядел поле боя. Пшеница горела. Впереди надвигавшейся на высоту полосы огня, ревя на пределе, шли два «тигра» и один T-IV.

— Дергач… К установкам… Залп… — негромко приказал комбат.

Макар помчался к машинам, крича на бегу:

— Залп! Залп!

Вой и грохот на минуту оглушили его. Ракеты круто ушли вверх и рухнули на склон, обращенный к противнику. Серая дуга дыма четко обозначила их траекторию.

Макар побежал обратно. Ни военфельдшера, ни санитаров ни комбата не было видно на гребне. Поднявшись на гребень, он увидел такую картину. Оба санитара и шофер лежали вповалку, окровавленные, видимо, прошитые одной очередью. Лейтенант медицинской службы пыталась подняться, упираясь о землю руками, но ей это не удавалось, и она падала ниц. По горящей пшенице на высоту с ревом вползал закопченный танк Т-IV, пулемет его поливал гребень свинцом.

Запорожец, держа в правой руке противотанковую гранату, и волоча левую, как-то странно, на боку, полз навстречу танку.

Ошеломленный увиденным, Макар плашмя упал на землю, подполз к Гале, перевернул ее на спину. По гимнастерке между грудными карманами расплывалось алое пятно.

Галя была в сознании, она посмотрела на Макара, слабо улыбнулась…

— Вот… Задело…

— Ничего, ничего, товарищ гвардии лейтенант, — залопотал Макар, тычась малопослушными руками в карманы в поисках индивидуального пакета. — Мы сейчас, мы мигом… Вы только не умирайте, а то всыпет мне Денис…

— Денис… Денис… — повторила она, странно и внимательно вглядываясь в синее небо.

— Да, да… Мы сейчас в машину…

Раздался недалекий взрыв, полыхнуло жаром… Макар оглянулся — разбитая снарядом санитарная машина лежала на боку и горела.

Рев танка надвигался, до него оставалось метров двести. В полусотне метров от Макара неподвижным комочком лежал Запорожец.

«Тю-тю, эта махина непременно раздавит и нас и всю батарею», — смекнул Макар.

— Минутку, товарищ лейтенант, я сейчас.

Он вскочил, бросился в сторону, упал, отполз. Опять вскочил, несколько широких скачков вперед, опять упал. Пули взрезали землю в метре от головы. Отполз. Еще бросок к Запорожцу. Вскочил — секунда, другая — упал, увидел, как в тело комбата впились светящиеся тире трассирующих пуль… Подполз к Запорожцу — он был мертв. Слегка сдвинул тело — граната была под ним. До танка оставалось не больше трех десятков метров… Поближе, поближе, чтобы наверняка. Привстал, размахнулся, бросил. Что-то ударило в голову, будто раскололо ее…

7

«Виллис» командира дивизиона летел на предельной скорости, подпрыгивая козлом на неровностях дороги. А Денис все подгонял водителя:

— Скорее, скорее!..

В течение последних двух часов все батареи дивизиона втянулись в бой. Каждая дала по несколько залпов, отбросив хлынувшие на прорыв части генерала Постеля.

Полчаса назад Денису сообщили, что во время последней танковой атаки на третью батарею погибли комбат Запорожец, сержант Макар Дергач, шофер санитарной машины, оба санитара, и тяжело ранена военфельдшер Лаврова,

Денис тотчас послал радиограмму майору Куренкову с просьбой выслать врача. Тот ответил, что Лаврову следует немедленно отправить навстречу спешившему к рубежу дивизиона механизированному корпусу Второго Украинского фронта. Так будет быстрее, потому что корпус имеет подвижное медицинское подразделение. А майор предупредит радиограммой, чтобы за ними немедленно выслали санитарную машину.

О том, что корпус неподалеку, Денис знал из разговора по радио с Назаровым. Подполковник ознакомил его с обстановкой. Танковые атаки не были отбиты только в полосе обороны одной из батарей дивизиона Нестерова. К Пруту все же прорвались три танка. Задачу свою полк выполнил. Не ожидавшие заслона из подразделений гвардейских минометов разрозненные танковые группы, потеряв десятки машин, попятились, а потом изменили направление.

Пока во вражеских дивизиях анализировали обстановку и намечали направление для нового удара, оставшиеся проходы плотно закупорили части соседнего фронта. Котел полностью захлопнулся. Генералы гитлеровского рейха еще не знали об этом. Не догадывались они и о том, что командующий фронтом Толбухин вместе со своим начальником штаба генералом Бирюзовым уже прикидывали, какой текст ультиматума они пошлют окруженным и обреченным на гибель гитлеровцам. В котел попали десятки тысяч солдат и офицеров.

И вот теперь, получив разрешение Назарова, Денис сам вёз Галю навстречу подходившим войскам соседнего фронта. Голова девушки покоилась у него на коленях. Бинты на груди сочились кровью. Когда Девис примчался в батарею, Галя еще была в сознании. Она увидела его, и на бескровных щеках проступили розовые пятнышки. Она пошевелила губами. Чулков склонился к ней и услышал:

— Денис… милый… я… ты-ы… я… тебя-а…

Сознание оставило ее.

Денис едва нашел силы, чтобы не разрыдаться в присутствии окруживших их солдат.

В пятнадцать часов пятьдесят семь минут «виллис» остановило боевое охранение корпуса. Проверка документов заняла полминуты.

Еще через пять минут езды путь «виллису» преградила странная процессия. По самой середине проселочной дороги важно шествовали два грудастых, широколобых и огромных быка, серых от пыли. На крутых рогах одного из них висело знамя со свастикой, а другому к рогам прикрутили старательно написанный плакат:

«Это все, что осталось от 6-й немецкой армии».

На толстых бычьих шеях жалобно позванивали при ударе друг о друга фашистские железные кресты. Где только не висели эти кресты, солдатские и генеральские.

За быками, мелко семеня, не отставал крутолобый породистый баран, также разнаряженный гитлеровскими орденами. Замыкало это «торжественное» шествие около десятка овец. На их шеях и хвостах висели те же украшения, которые при малейшем движении гремели и звенели как колокольчики.

По сторонам процессии шли солдаты в пограничной форме. Вокруг носились хохочущие, неистово орущие мальчишки. Валом валила толпа, которую и не раздвинешь, и не объедешь. Неистовый шум, хохот, разудалые переливы гармошки.

— Победа! Победа!

А душа Дениса обливалась кровью. Он смотрел на желтое, без единой кровинки лицо девушки и все повторял:

— Скорее, скорее!..

С пригорка навстречу быстро спускались санитарная машина и черная «эмка». В некотором отдалении за ними следовали бронетранспортеры.

Пробиться к санитарной машине на «виллисе» было невозможно. Подхватив Галину на руки, Денис стал протискиваться сквозь скопище людей. Когда, наконец, пересек толпу, его горячие ладони сквозь тонкую старенькую гимнастерку ощутили холодеющее тело. В отчаянии он закричал:

— Она умирает! Умирает!

Он бежал, напрягая все силы, прижимая к себе самое дорогое, что у него оставалось в жизни.

Из санитарной машины его заметили. Две девушки в военной форме, выскочили, не дожидаясь, когда машина остановится, побежали Чулкову навстречу. Из черней «эмки», которой толпа преградила путь, вышел генерал в сопровождении адъютанта…

Девушки подхватили на руки тело Гали.

— Она умирает! Неужели нельзя ничего сделать?! — кричал Чулков, готовый от горя биться головою о землю.

— Успокойтесь, товарищ старший лейтенант, — вдруг раздался рядом очень знакомый мужской голос.

Денис обернулся и сквозь влажную пелену в усталом седоволосом генерал-майоре узнал отца Вадима и своего старого учителя Зеленкова. Бросился к нему, по-мальчишески прижался мокрым лицом к широкой, взволнованно вздымавшейся груди и сдавленным голосом повторял:

— Она умирает! Спасите ее, Иван Иванович! Я вас прошу, спасите!..

Зеленков оторвал Чулкова от себя, заглянул в самую глубь его глаз и дрогнувшим голосом сказал:

— Вот ты и мужчина, мой сын!.. Мужайся, воин… — Он прижал к груди голову Дениса и стал гладить жесткие волосы, свалявшиеся от пороховой копоти и пыли.

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

    1

    2

    3

    4

    5

  ГЛАВА ВТОРАЯ

    1

    2

    3

    4

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

    1

    2

    3

    4

    5

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

    1

    2

    3

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  ГЛАВА ВТОРАЯ

    1

    2

    3

    4

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

    1

    2

    3

    4

  ГЛАВА ПЯТАЯ

    1

    2

    3

    4

    5

  ГЛАВА ШЕСТАЯ

    1

    2

    3

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ

    1

    2

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

    1

    2

  ГЛАВА ВТОРАЯ

    1

    2

    3

    4

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

    1

    2

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

    1

    2

    3

    4

    5

  ГЛАВА ПЯТАЯ

    1

    2

    3

    4

    5

  ГЛАВА ШЕСТАЯ

    1

    2

    3

    4

    5

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

    1

    2

    3

    4

  ГЛАВА ВТОРАЯ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

    1

    2

    3

  ГЛАВА ПЯТАЯ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7