КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706312 томов
Объем библиотеки - 1349 Гб.
Всего авторов - 272772
Пользователей - 124661

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

DXBCKT про Калюжный: Страна Тюрягия (Публицистика)

Лет 10 назад, случайно увидев у кого-то на полке данную книгу — прочел не отрываясь... Сейчас же (по дикому стечению обстоятельств) эта книга вновь очутилась у меня в руках... С одной стороны — я не особо много помню, из прошлого прочтения (кроме единственного ощущения что «там» оказывается еще хреновей, чем я предполагал в своих худших размышлениях), с другой — книга порой так сильно перегружена цифрами (статистикой, нормативами,

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Миронов: Много шума из никогда (Альтернативная история)

Имел тут глупость (впрочем как и прежде) купить том — не уточнив сперва его хронологию... В итоге же (кто бы сомневался) это оказалась естественно ВТОРАЯ часть данного цикла (а первой «в наличии нет и даже не планировалось»). Первую часть я честно пытался купить, но после долгих и безуспешных поисков недостающего - все же «плюнул» и решил прочесть ее «не на бумаге». В конце концов, так ли уж важен носитель, ведь главное - что бы «содержание

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
DXBCKT про Москаленко: Малой. Книга 2 (Космическая фантастика)

Часть вторая (как и первая) так же была прослушана в формате аудио-версии буквально «влет»... Продолжение сюжета на сей раз открывает нам новую «локацию» (поселок). Здесь наш ГГ после «недолгих раздумий» и останется «куковать» в качестве младшего помошника подносчика запчастей))

Нет конечно, и здесь есть место «поиску хабара» на свалке и заумным диалогам (ворчливых стариков), и битвой с «контролерской мышью» (и всей крысиной шоблой

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
iv4f3dorov про Соловьёв: Барин 2 (Альтернативная история)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
iv4f3dorov про Соловьёв: Барин (Попаданцы)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Глупые и ненужные [Александр Чусовлянов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]


«И я рад, что на свете есть расстоянья более немыслимые, чем между тобой и мною.»

Бродский


Черно-белая канарейка

Вот как это обычно бывает. Я стою возле огромного панорамного окна на 23 этаже большой постмодернистской коробки, сделанной из стекла и металлических прутьев. Рядом с моим ухом шипит телефон. На другом конце провода мой коллега из Амстердама пытается внятно объяснить, как решить важные вопросы, связанные с логистикой и отгрузками. Я слушаю его в пол уха и, если на чистоту, весь его не лишенный эмоций спитч, для меня подобен белому шуму. Я больше занят изучением рамки окна и здания напротив. Почему? Об этом позже.

Напротив моего здания стоит такая же безвкусная громада только на пару этажей выше, словно два архитектора заочно занимались фаллометрией посредством проектировки бизнес центров. Здания похожи в своей унылости и однообразии. Наверное, если принять во внимание, что бог все-таки существует (на самом деле нет), то для него подобные конструкции напоминают среднего размера клетки для птичек. У дедушки были подобные в миниатюре для его канареек. И вот одна такая божественная канарейка рассматривает клетку напротив и видит там своего двойника.

Двойник тоже слово весьма условное. Просто на одном из этаже стоит такой же чувак, который ровно так же уткнувшись в окно разговаривает по телефону. Он так же одет в черно-белое, как герой хичкоковского кино. Белый верх, черный низ. От шеи и до ремня тонкая фиолетовая (синяя?) полоска в виде плотно завязанного галстука. Вижу я его плохо, поэтому сходство кажется фантастическим. Только мой визави более активен, энергичен и вовлечен в беседу. Меня это даже немного коробит, как коробит активность отличницы за первой партой, которая стремится ответить на любой вопрос, на который и ты знаешь правильный ответ.

Но есть одна деталь, которая рушит концепцию нашего достоевского двойничества. Одна махочка чёрточка, как сказал бы Федор Михайлович. Одна деталь, которая делает меня настолько инертным и телефонный разговор неважным. За моей спиной стоит маленький черный квадрат размером 55 x 40 x 20 см на колесиках и складной матовой ручкой. В этот черный квадрат упакована вся моя жизнь на ближайшие 8 дней. Ультрабук, две клетчатые рубашки свободного кроя, светло-зеленый свитшот с растянутым воротом, серые шорты карго, три футболки, которые похожи одна на другую, теплый шерстяной кардиган, светло-голубые винтажные широкие джинсы, плюс сумка со средствами личной гигиеной, powerbank и книга за авторством Джона Эдварда Уильмса «Профессор Стоунер», которую я вот уже 6 месяц хочу прочитать, но все никак не доходят руки. Вроде бы все. Не так уж и много, но на отпуск, который я себе задумал должно хватить.

Я дышу на стекло, и оно запотевает неровным овалом, в нем пальцем свободной руки рисую маленького размера пенис, не забывая про сопутствующие атрибуты: гениталии и волоски у основания. Я давно отметил, что не важно сколько тебе лет 15 или 35, но оказавшись перед пустым холстом руки мужчины инстинктивно рисуют один и тот же силуэт. Что бы это понять нужно просто родиться мужчиной, по-другому, увы, никак.

Парень, напротив, начинает жестикулировать активней, видимо вопрос не решается. Я деликатно прощаюсь со своим абонентом и заканчиваю разговор. Смотрю на нарисованный пенис и сквозь линии рассматриваю клерка в соседнем здании. Прощаюсь с ним «пока парень, не знаю кто ты и сложность проблемы, но надеюсь у тебя все получится, а мне пора в отпуск».

*

Обычно отпуск мой выглядел так. Я жил в двух полюсах: северном – там, где горы, снег и сноуборд. Уютное шале, ведра глинтвейна и травмы легкой степени тяжести. Вторая ипостась любого отдыха – это море, белый песок, робкие попытки серфинга и кожа, которая покидает плечи несколькими слоями после особо солнечного дня. Так я и жил и жизнь меня эта устраивала абсолютно. Я возвращался посвежевший, отдохнувший, с провентилированной головой, но в этот раз я решил все сделать иначе, на свой манер.

У меня есть три университетских друга. После выпуска мы разъехались кто куда и вот прошло уже 12 лет. Ни с кем из них я так и не встретился. Все наше общение строилось по принципу «Новый год – день рождения – день рождение – Новый год». Но в день моего 33летия под влиянием алкоголя и сентиментального фильма из 90х, я четко решил это исправить и свой следующий отпуск провести с друзьями, наивно полагая собраться всем вместе «где-нибудь не здесь». Но оказалось собраться всем вместе это уравнение с бесконечным числом переменных, которые разрастаются в арифметической прогрессии. Графики отпусков, деньги, шенген, болезни, болезни близких, и банальное отсутствие желания. В итоге с момента титров того сентиментального фильма прошло 2 года и вот сейчас я, не особо с кем-то договариваясь, решил проехаться по своим друзьям. У меня на руках было три билета в три разные города, лежащие в трех разных часовых поясах. Начать я решил с Эббинга, а дальше никакого плана у меня не было, только желание встретится с Софой и эффект неожиданности.


2. Софочка

Эббинг – единственное место на свете, где я ощущаю себя как дома, хотя и прожил здесь неполные 6 лет. Наверное, дело в том, что как человек я сформировался именно здесь, здесь нашел друзей и потерял невинность, впервые подрался и расширил свой словарный запас более чем в двое. Поэтому и волнение, которое я испытываю, возвращаясь сюда под вечер, тоже какое-то домашнее, родное.

Эббинг по сути является университетским городком, в центре которого старое здание, поросшее плющом и огромным парком средней степени запущенности. Собственно университет -единственное логичное объяснение, почему этот город до сих пор существует и худо-бедно живет. Вся инфраструктура города завязана на студентах, от маленьких пабов до автозаправок. Аэропорта, конечно, здесь нет, а только шоссе и старая железнодорожная станция. Чем-то это все напоминает Хогвартс, только без волшебства и ограниченного числа факультетов. Мы с друзьями начинали учиться на историческом, но после первого курса синхронно разочаровались в своем призвании, но каждый по-своему. Серхио дополз до последнего курса, а потом отчислился. Я выбрал скучный менеджмент и управление. Ренди сдался под давлением родителей и таки поступил на юрфак, чтобы продолжить семейную династию. Софа же остаток учебы посвятила философии. В итоге все мы после конца образования покинули нашу Альма-матер, кроме нее. Она стала сначала младшим преподавателем, а сейчас уже дослужилась до доцента кафедры немецкой классической философии и с завидной регулярностью писала в профильные журналы, которые я читал и ни хренашеньки не понимал.

Квартирку Софы я должен был найти без труда. Она переехала сюда на последнем курсе и так и не съехала. За те 17 лет пока я здесь не был, в городе мало что изменилось. Где-то появились сетевые магазины, где-то бар сменил одну вывеску на другую, но в целом все осталось по-прежнему. Вообще университеты, как я давно заметил, живут вне времени и огорожены невидимым куполом, который блокирует влияние извне. Не важно на сколько ты покидаешь Эббинг, на неделю или десятилетие, все останется как есть. Вот и дом Софы все там же, в 10 минутах ходьбы от главного кампуса и 15 минутах от ж/д вокзала.

Так как у меня было позднее прибытие алкоголь в магазинчиках уже не продавали, чего в наше время не случалось, по-стариковски заметил я. Пришлось зайти в еще работающий ресторанчик и купить бутылку красного втридорога. Я бы может взял бы и белое, но на улице было так прохладно и сыро, что оно было абсолютно не уместно. В итоге пришлось выбирать из не самой широкой линейки сухого красного. На выбор было предложено чилийское мерло, итальянское кьянти, австрийский цвайгельт и аргентинский мальбек. Чилийское мерло я отмел за несоответствие сорта винограда поводу. Аргентинский мальбек требовал бы гастрономии в виде стейков, и что-то подсказывало, что Софа в 11 вечера не стоит у плиты, колдуя над говяжьей вырезкой. К итальянскому кьянти мои вкусовые рецепторы так и не смогли привыкнуть и этот сорт я избегал всячески. В итоге методом исключения в руках у меня оказалась охлажденная бутылка цвайгельта, с которым я и пошел в сторону дома Софы.

Наконец, я увидел маленький двухэтажный таун-хаус в скандинавском стиле со скошенной крышей, на втором этаже как раз Софа и жила все это время. Горел свет и очертания человека с книгой в руках легко считывалось возле зашторенного окна.

Я встал перед ее большой массивной дверью из темного дерева. Над звонком аккуратно было написано вместо фамилии «Софа», такой акт маленького социального бунтарства. И именно в тот момент, как занести руку над звонком, вся эта идея с отпуском показалась мне чертовски идиотской, глупой и лишенной всякого смысла. Так как на улице было прохладно, бутылка вина уже начинала обжигать руку. А я все не мог нажать на звонок. Просто стоял молча, словно актер за кулисами, ждущий своего выхода и переживающий, что забудет все отрепетированные реплики.

Наконец робким нажатием я таки коснулся кнопки. Вызов был слишком быстрым. Движения за дверью не было слышно, и я было решил нажать второй раз, подозревая, что человек просто не услышал звонка. Но как только потянулся за повторным нажатием, дверь открылась.

Софа встретила меня в болотного цвета разношенном свитшоте с аббревиатурой Университета Эббинга, который годы носки превратили в размер оверсайз. Она видимо в нем спала и работала по дому, цвет его выгорел и банально застирался. Свитшот с лихвой закрывал часть домашних штанов нежно розового цвета, предназначенных скорее всего для сна в холодное время года. Волосы были не уложены и было видно, что она приняла душ не более чем пару часов назад. На глазах были массивные очки в черной глянцевой оправе. За этой оправой пара карих глаз суматошно пыталась понять, что происходит. По скорости перемещения зрачков угадывалось плохо скрываемое недоумение.

– Ты? – спросила она как бы на ощупь.

– Все настолько плохо? – манерно уточнил я.

Реплика немного привела ее в чувство или до мозга наконец дошла вся информация в полном объеме. Она резко оттолкнулась от ступенек лестницы и прыгнула в мои неподготовленные объятия, разрушая неловкость и 12 лет разлуки. После долгих объятий она отдалилась чтобы еще раз все проверить и сказала:

– Глазам не верю, это же ты! Мог бы и предупредить, что приезжаешь.

– Мог бы… – сказал я. – но не предупредил.

Наконец и до нее дошло понимание того обстоятельства, что я не видел ее тоже 12 лет и поэтому сразу лихорадочно спросила:

– А ну ка признавайся, как я выгляжу?

– Софа ты выглядишь так же великолепно, как и в день нашего знакомства.

– Ты так говоришь только потому, что это чистая правда – актерски парирует она и заливается гортанным смехом.

Отсмеявшись, она взяла мою сумку жестом, не терпящим пререканий, и повела меня в дом.

*

Ее квартира изменилась, ровно настолько насколько изменилась и сама Софа. В том смысле, что былая студентка повзрослела и выросла в самую что ни на есть женщину. Если раньше квартира была завалена разными плохо сочетаемыми вещами, условно на ее письменном столе могли параллельно сосуществовать томик Кьеркегора, бутылка пива, сэндвич с сыром и набор игральных карт для покера. То сейчас на столе стоял серебристый ноутбук и ничего более. Сама Софа прошла свой пик красоты года два назад и, видимо, вела отчаянную битву за удержание, а не приумножение имеющихся возможностей. Она по-прежнему была красива, но какая-то усталость была в этой красоте. Ее тело, как будто бы ожидая беременность, стало не таким стройным, но и даже пухленькой ее нельзя было назвать, совсем нет. Волосы в угоду удобства стали короткими и потеряли былую яркость. Стоит отдать ей должное, она не стала красить их в фиолетово-розовые цвета, а в теле не было популярных нынче имплантов. Встреть я ее на улице, я бы легко обнаружил в ней ту студентку, с которой у нас когда-то давно сложилась самая настоящая дружба, какая только возможна между мужчиной и женщиной. И вот сейчас, проходя по квартире, я просто смотрел по сторонам и отмечал всякие мелочи.

Главная комната была продолговатая и скупо обставленная. И как бы уравновешивая весь аскетизм зала, возле стены была огромного размера библиотека, которую Софа скрупулёзно собирала со времен учебы. Тут были и редкие фолианты, которые стоили целое состояние, но была и простая ненавязчивая беллетристика, главной целью которой было убить время, не более чем. В центре стоял маленький приземистый стол из белого дерева, а на стене висела наша университетская черно-белая фотография. Я, Софа и Ренди в черных мантиях и глупых колпаках. У меня на лице редкая поросль из волос, которая смотрится просто ужасно.

Я подхожу и долго смотрю на фото, подмечая все детали. Странно, но у меня такой фотографии нет.

Софа, обнимая меня со спины (как будто и не было этих 12 лет) говорит мне полушепотом:

– Знаешь, из всего, что мы задумывали в студенчестве и того, что получили к данному моменту, можно собрать одно целое, что и будет называться жизнью.

*

После обзорной экскурсии по квартирке и дежурных вопросов на тему приезда мы переместились на кухню, где я начал колдовать над вином, благо что оно было с винтовой пробкой. Софа на скорую руку нарезала треугольник сыра, а больше ничего пригодного для закуски к вину в ее доме и не было. Я заметил, она немного замешкалась в поисках бокалов, наконец, развернувшись, она предстала с двумя красными пластиковыми стаканчиками, которые обычно используют в игре beer pong и так слабо вяжутся с вином.

По моему вопросительному взгляду Софа поняла, что было бы неплохо объяснить отсутствие если не бокалов, то хотя бы стеклянных стаканов. Бокалы сами по себе не являются чем-то обязательным в любой квартире и без них прожить можно, но их отсутствие настораживает, как скажем, отсутствие микроволновки или ершика для унитаза.

– Прости, винных бокалов у меня нет. И я не хочу объяснять, как так вышло.

– Да мне, вроде как, и не интересно. Меня более чем устроят эти пластиковые красавцы.

– Хотя, лучше расскажу. Все равно рано или поздно беседа заведет нас в эти воды. Все дело в том, что полгода назад у меня закончились достаточно болезненные отношения. Фактически это и не были отношения, так секс без обязательств. Во всяком случае так мне тогда казалось. А потом он решил прервать такой формат, в пользу секса с обязательствами и как ты понимаешь меня уже в этом сценарии не было. И меня как будто с петель сорвало в тот момент. Я сначала разревелась, а потом, когда он начал жалеть меня, унеслась в слабо контролируемую агрессию и разбила всю посуду, которую можно было разбить в доме. – Софа взяла в руку стаканчик с вином – Твое здоровье, друг!

– За встречу!

И мы почти бесшумно, чокнулись бокалами. Вино было легким с нотками смородины и кожи.

– А сейчас ты в норме?

– Какой там. Я не в норме после того, как перевалила за тридцатник. Знаешь, в чем злая ирония моей жизни? Я же осталась в университете как раз потому, что думала примерно так. Я буду преподавать и постоянно общаться с молодыми людьми, с этой почти искрящейся энергией, максимализмом, бунтарством и всем таким, чем богата молодость. И общаясь с ними, постоянно находясь в их кругу, я как бы обману смерть и не буду стареть. Такой социальный вампиризм.

– Звучит логично, а что не так?

– Ловушка в том, что мой план-капкан, привел к обратному результату и каждый год я ощущаю как пропасть между мной и молодыми людьми разрастается. Я чувствую себя, наверное, уже под 50.

– Перестань. Ты отлично выглядишь. – попытался ее утешить я.

– Спасибо. Но я про мышление, про мою внутреннюю деформацию, закостенелость. Вот сейчас мы пьем это чудесное, кстати, вино. А где-то в подкорке у меня уже крутится, тебе завтра на работу, а после вина у тебя всегда гудит башка. И так во всем.

– Слушай если не хочешь, я один справлюсь с этой бутылкой, а ты попей старперский чай.

– Больно уколол. Да нет, хочу и буду. Ты, кстати, ничего такого не ощущаешь?

– И да и нет. Бывают дни чувствую себя 19-летним, а бывает лежу свернувшись калачиком и смотрю фильмы из 90х с мыслями, что я старый козел. Все циклично короче.

– А я, кажется, все чаще задерживаюсь во второй фазе. Я думала, как это все сформулировать. Знаешь, как ржавчина покрывает велосипед, который с годами покрывается этим неприятным налетом, так и мы покрываемся цинизмом. Вот что такое взрослая жизнь.

– Хорошо сказано.

– Вот тебе еще один экспресс-тест на старость. Когда ты последний раз курил траву?

В студенчестве мы часто с Софой практиковали данную шалость, но сейчас я с усилием вспоминал крайний раз.

– Дай-ка подумать – пауза затянулась, и Софа хотела было что-то сказать, как внутренний google наконец выдал результаты – 7 лет назад, на Кубе.

– Вот и я в этих пределах, и это живя в Эббинге, где, кажется, воздух на 15% состоит из каннабиса. Понятное дело, что нет прямой корреляции, но тенденция налицо.

К концу бутылки стало как-то совсем грустно, то ли из-за того, что вечер подходил к концу, то ли из-за того, что больше алкоголя не было. Повисла долгая пауза, которая никого, кажется, не напрягала. Наконец Софа посмотрела на меня долгим взглядом, пытаясь как будто что-то во мне рассмотреть.

– Знаешь, я бесконечно, бесконечно несчастлива. Мне иногда кажется, что я в такой облегченной форме депрессии. Вечно в состоянии тревоги. Как будто на телефоне 23% и зарядки нет. И вроде заряда должно хватить, но 23%, твою мать .

– Я кажется понимаю, о чем ты.

– И что скажешь?

– Скажу, что вино было не безнадежное и у тебя, я уверен, заряд намного больше, чем 23%.

– И на том спасибо, дорогой. – и она по-дружески потрепала меня за волосы, как треплют больших собак и маленьких детей. С любовью, заботой и нежностью.

*

Проснувшись с утра, всегда видишь в зеркале ту же рожу, куда бы не сбежал. Закон жизни.

Софа с утра ушла на пары, а я валялся в кровати до 10 утра. По сути ничего не изменилось с нашего первого курса. На столе стоял кофейник с еще теплым кофе и луновидный круассан плюс маленькая записка, где ее можно найти в кампусе. Я выпил кофе и почувствовал, как голова проясняется.

Потом оделся ровно так, как одевается любой старый козел, который отчаянно не хочет стареть и молодится по максимуму. Узкие джинсы, голубое худи, кроссовки айр-найк. Единственное в чем я был уверен, так это в том, что в таком виде меня точно не спутают с преподавателем.

Судя по записке, у Софы первые две пары были посвящены Хайдеггеру и Бодрийяру соответственно. Их я как раз и проспал. В итоге я попал на сдвоенную пару, которая была посвящена Античной философии.

Я пробрался в амфитеатроподобную аудиторию и расположился на задних рядах. Там, куда обычно выносит троечников, подобно обломкам от корабля знаний и любознательности. Ботаники же, подобно мотылькам, слетаются на светоч знаний, коим и была Софа. В бежевом свитере из толстой пряжи, светло-голубых джинсах и тех же громоздких очках, в каких я ее вчера встретил.

Ее голос звонко блуждал по аудитории, придавая хоть какой-то импульс такой скучной теме, как античная философия. Внутри себя я сразу отметил, что Софа выросла в первоклассного преподавателя и испытал почти родительскую гордость за ее проф.навыки, хотя и не был к ним никак причастен.

Когда пара закончилась, и студенты медленной гусеницей потянулись на выход, я начал спускаться, как вдруг увидел, что один из студентов подошел к ее столу и о чем-то живо с ней беседует. Я решил постоять в сторонке, не мешая происходящему. Он был среднего роста, среднего веса, и в целом был весь средний. Наконец, он вручил ей стопку листов А4, которые она спешно отправила в свою умку, потом парень направился к выходу.

– Ах вот ты где, а я думала ты решил все пары прогулять.

– Ну как я мог такое пропустить, сама Софочка (так я называл ее в студенчестве, когда хотел вывести из себя), да за преподавательской трибуной, зрелище как минимум любопытное.

– Такие времена, дорогой.

– Кстати, что это за шельмец тут возле тебя крутился?

– А этот – она театрально предала своему голосу легковесность и незначительность – я тебе про него вчера рассказывала, это он причина того, что у меня в квартире нет стеклянной посуды.

Я был весьма удивлен и озадачен.

– Дела.

– Ты удивлен?

– Тип того, просто знаешь, я отчего-то думал, что после столь бурных расставаний, люди не особо продолжают общение.

– Да ладно тебе. В конце концов, это не профессионально, ведь не могу же я взять и перестать общаться с человеком, который пишет у меня курсовую.

– Дела. – повторился я, сам того не замечая.

– Ты повторяешься. А что ты думал, что только мужчины могу спать со своими молодыми студентками, пфф, вот уж двойные стандарты. Значит мужчинам можно, негласно эта университетская опция вписана в их соц.пакет, наверное. А молодой, энергичной и охочей до приключений женщины, нельзя один разок завести интрижку.

– Ну раз один разок. – я попытался замять беседу, так как чувствовал себя не комфортно.

– Ну один, два разка. – наигранно смущаясь уточнила она – даже, наверное, три… А если быть…

Я прервал ее.

– Так хватит! Избавь меня от своей исповеди. Ты видишь черную рубашку и белый стоячий воротничок на моей шее? Нет! Так что будь добра заткнуться и отвести меня в столовую. Одним, знаете, круассаном сыт не будешь.

– А ты злюка, дорогой мой. Ладно пошли.

*

Преподавательская столовая в кампусе находилась в некотором отдалении от столовой для всех остальных студентов, как бы иллюстрируя какую-никакую иерархию. Она была этажом выше и вместо стен были стеклянные блоки, чтобы все могли видеть, как есть профессура.

Мы с Софой расположились за угловым столиком, заказав синхронно по порции макарон с сыром, легкому средиземноморскому салату с портулаком, мятой и огурцами и двух маленьких бутылочек кока-колы. Мы сидели, обсуждали ее академические успехи и в момент, когда мы решили по старой традиции чокнуться бутылочками колы, сказав слово «cheers», к нашем столику почти бесшумно доковылял профессор Букс.

Букс, кажется, уже перевалил за 70, он был в старом твидовом пиджаке, который был ему явно великоват и состоял на 50% из пыли, и в больших очках в роговой оправе, под которыми он неизменно щурился, перебирая в каталоге памяти мое имя и фамилию. Это выглядело весьма бесцеремонно, вот так подойти и пялится на меня посреди всей столовой. Но он был вредным еще во времена моего студенчества, так что глупо было думать, что годы после его изменили в лучшую сторону. Именно из-за Букса я, в свое время, чуть не вылетел с первого курса, пройдя через настоящий ад из пересдач и комиссий. Он преподавал историю религии, а я не то, чтобы очень любил историю и совсем не разделял его любовь и преданность к институту веры и религии. Особенно в Буксе меня раздражал его догматизм, и всякое угнетение критического мышления. По сути, он действовал как церковь в единственном лице. Только его диктат был не агрессивный, а более изощренный, такой с отцовским душком, принуждавшим к почтению негласных авторитетов. Самое интересное, что подавляющее число студентов его любило, вплоть до преклонения. Меня же он сразу вычленил и стигматизировал одним единственным словом «неповиновение». И вот сейчас этот экспонат уходящей эпохи стоял рядом и сверлил меня своим взглядом бесцветных глаз.

Наконец, его скрипучий тембр выдал:

– Ооо, кого я смею лицезреть – он назвал меня по имени – вы таки вернулись под радушное крыло Альма-матер.

Я всегда ненавидел его манеру накручивать слово на слово, строя пустые громоздкие конструкции.

– Ну да, профессор, вот решил навестить Софу в этом милом сердцу местечке. – я повернулся обратно к Софе, а мой тон явно не указывал на продолжение беседы, но дед не унимался.

– С чем вы решили связать вашу жизнь по итогу, в чем нашли свое высшее предназначение?

Нехотя повернувшись, я все -таки ответил:

– Представляете, стал продавцом Библии. – сострил я

Букс видимо не понял иронии:

– И как идут дела?

– Не очень. Знаете, в обществе наметился кризис веры, люди кажется начали что-то подозревать. Да и продолжение этого детектива давно никто не пишет. Говорят, автор в творческом тупике.

– Смею выказать свое воодушевление тем фактом, что как я и предполагал, ничего толкового из вас не выросло. – на его лице появилась самодовольная ухмылочка.

– А может ты уже заткнешься, наконец! – сказал я выше на одну октаву, и вилка с макаронами зависла между ртом и тарелкой в руках у Софы.

Стоит сразу сказать, что по натуре я не отличаюсь ни вспыльчивостью, ни хамством. Но, видимо, этот скрипучий голосок, этот въедливый взгляд и допрос с пристрастием стриггерили внутри ту пружину, которая сжималась более 15 лет. Я ненавидел это старого козла и хотел однажды выпустить весь свой гнев, словно джина из волшебной лампы. И даже оказавшись с ним нос к носу, я попросту решил замять беседу, но он не воспользовался шансом разойтись полюбовно.

– Что-что? – переспросил Букс, словно кашляя этими словами.

– Я сказал, что очень опечален тем фактом, что мне не удалось воплотить все фундаментальные знания, которые получил в стенах вашей кормящей матери.

– Ну-ну – сказал он, хлопая меня по плечу, отчего глаза Софы увеличились чуть ли не вдвое, ожидая что-то очень плохое в моем исполнение – Я уверен что в этом только ваша вина. Ну ладно, молодёжь, мне пора. Удачи вам и приятного аппетита.

– И вам всего хорошего, профессор – быстро сориентировалась Софа. Смотря на меня то ли с просьбой заткнуться, то ли с упреком за мою сдержанность.

Когда Букс отошел на безопасное расстояние, я сказал:

– Не смотри ты на меня так, ты и сама знаешь, что он старый хер, каких мало.

– Знаю, милый, но и его понимаю отчасти. Он таким вредным родился, а в среде университета взрастил в себе эти качества на благодатной почве почтения и иерархии. Я это не принимаю, но понимаю. И самое страшное, с годами все больше и больше. Но давай не будем об этом. Cheers.

– Cheers.

И наши бутылочки наконец поцеловались горлышками, как в старые добрые.

*

Остаток дня у Софы был посвящен двум семинарам по творчеству Камю. Я же решил прогуляться по кампусу и парку рядом с ним, чтобы скоротать время пока она освободится.

Я ходил по местам, где провел добрую часть жизни и все удивлялся, что здесь все по-прежнему. Хотя если задуматься, то по-другому и быть не могло. Все эти высокие каменные здания, увитые плющом, все эти скамейки, на которых зафиксированы юношеские признания в любви, брусчатка под ногами, которая была головной болью для девушек на высоких каблуках, все ровно так, как было, когда я покинул это место.

Вокруг студенты бежали на пары, словно сперматозоиды несясь на встречу светлому будущему. Я стоял в противофазе и наслаждался солнцем, которое щедро грело мое нездорово бледное лицо. Если смотреть сквозь время, то я любил это место, этот культ молодости, эти стены, но уже в студенчестве дошел до одной не самой оптимистичной мысли.

Университеты подобные этому, присвоили себе монополию на высшее знание, зачастую не давая его, а подсовывая плацебо. Устаревшую информацию, которая никак не пригодится в жизни. У общества не было запроса на 80% тех специальностей, которым здесь обучали и обучают до сих пор. Взять хотя бы Софу. Единственным логичным продолжением после окончания философского факультета, являлось то, чтобы остаться на факультете и преподавать философию тем людям, которые после выпуска могут работать по специальности только преподавателями философии в университете. Такой замкнутый порочный круг. На сайтах по поиску работы, уже лет 200 не было вакансий «требуется сертифицированный философ». Эта профессия погрязла в самокопировании и абсолютном паразитизме в институте высшего образования. И так с 80% всех специальностей. Не удивительно, что Софа находится в постоянной депрессии, мир и ее образование не оставили ей шанса. Я не говорю, что миру не нужны философы. Кто-то да должен рефлексировать реальность и наше место в ней, но они не нужны в таком количестве и было бы неплохо, чтобы эти самые философы получали парашют из практичных знаний, которые пригодятся во взрослой «не философской» жизни.

Тем временем я нашел скамейку, где когда-то познакомился с Софой. Она сидела с книгой в руках, а я просто подсел рядом и спросил, что она читает. Мы учились на одном факультете, но не перебросились и парой фраз с момента старта образования. Она, кажется, тогда читала Кафку. С того момента прошло 15 лет с лишним, а скамейка все стояла здесь в тени деревьев и отличным видом на главный корпус.

Я присел, откинул голову на спинку и отдался воспоминаниям. Это почти как медитация. По телу разлилась истома безделия и безвременья. Я закрыл глаза и растворился в ощущениях. На миг, уже проваливаясь в сон, будто стал невесомым, как бывает в тот момент, когда прыгаешь на сноуборде, и сила притяжения еще не поймала тебя и ты готов отдать все на свете, чтобы сохранить это чувство на подольше.

*

Проснулся от того, что кто-то гладит меня по голове, от чего я совсем не чувствую ног. На самом деле это вещи не связанные, а ноги сковал паралич из-за неправильно подобранной позы для сна.

– А, проснулся. Ты бы себя видел. Такой убитый негой бездомный, уснувший в парке.

Передо мной сидела Софа, как будто бы являясь логичным продолжением моего дневного сна.

– Сколько сейчас время?

– В районе пяти.

– Но ты же должна была освободиться в 6?

– Я увидел из окна аудитории твой силуэт и решила закончить пораньше. Я посчитала, что все от этого только выиграют.

Я начал растирать свои ноги, чтобы обеспечить приток крови.

– Затекли?

– Ага.

– Давай поднимайся, разомнешься, да и погода портится. Есть одно место, куда нужно успеть.

– Какое такое место?

– Сюрприз-сюрприз.

Местом оказалась корпус, который сейчас находился на реставрации. Он был надежно спрятан в парке прямо за главным корпусом. Был похож на нелюбимого брата, которого родители стесняются и лишний раз не хотят показывать друзьям. В нашу университетскую юность здесь проходили пары по писательскому мастерству. Никто точно не знал, зачем они в нашей программе, но это была одна из традиций Эббинга. Каждый студент на первом курсе должен был пройти этот курс. Каждый год преподаватель менялся, словно это была позиция преподавателя по защите от темных сил, и на место одного мало известного писателя, приходил другой, такой же никому толком не известный, графоман. Бывали года, когда везло и в Эббинге солировала локальная звезда от литературы или ушедший на покой Пулитцеровский лауреат, но случалось это с вероятностью рождения в високосный год. В наш курс у нас преподавал автор двух рассказов из Нью-Йоркера и одной книжки, которая хоть и была обласкана критиками, но в коммерческом плане провалилась абсолютно. Поэтому он безуспешно пытался пристроить свою следующую книгу хоть куда-нибудь, но все издательства, будто сговорившись, отвергали его. Собственно, так его и вынесло на берег Эббинга, чтобы свести концы с концами. Имя его вылетело из головы и о судьбе вне Эббинга я совсем ничего не знал, во всяком случае книжек за его авторством я на полках магазина я не встречал. Мой друг Ренди был очень дружен с этим преподавателем, что не мудрено, у Ренди был отличный слог и вкус.

Сейчас корпус университета представлял довольно жалкое и удручающее зрелище. Темные коридоры, слой пыли, разбросанные строительные принадлежности, свительствующие о том, что работа остановилась, не успев начаться.

На входе нас встретил сонный охранник и Софа поздоровалась с ним душевно. Он тоже был рад ее видеть, это было видно.

– Что мы тут делаем?

– Да, собственно, ничего особенного. Это мое тайное место. Университет заморозил ремонт до следующего учебного года, и я иногда захожу сюда привести нервы в порядок.

Мы дошли до той самой аудитории, которая находилась в огромной мансарде здания, где и проходили наши пары писательского мастерства. Ремонт еще не добрался до нее, и аудитория была в том виде, какой я ее запомнил. С огромной доской, маленькими столиками из темной породы дерева и таких же стульев. Вся прелесть аудитории в том, что окна установлены в потолке мансарды и свет проходил в аудиторию под диковинным углом преломления. Сейчас солнце ушло за плотные тучи, и аудитория наполнилась уютного цвета сумерками, которые недолго висели в воздухе, так как Софа почти вероломно включила освещение.

Я сел за первый ряд столиков, а Софа согласно неписанной субординации, встала на место преподавателя.

– Преподаватель, а какая сегодня тема лекции? – решил немного подтрунить над ней я.

– Хороший вопрос, как вас там, все забываю ваше имя.

– А вот это обидно, господин преподаватель.

– Ну ничего, переживешь.

– Сегодня мы поговорим о прошлом, его феномене, и почти улетучившейся возможности вернуться в это самое прошлое. – Софе явно доставляло удовольствие эта ролевая игра. Параллельно она достала почти с церковным трепетом курсовую работу своего студента и положила на парту.

– Очень интригующе. – не унимался великовозрастный студент на первой парте.

– Ну еще бы – она аккуратно перебирала страницы, пока наконец, на одной из них не нашла две продолговатые закладки в виде туго набитых марихуаной косяков, скрученных на узнаваемый манер.

– Господин преподаватель, я пропустил то время, когда современные веянья таки добрались до образовательных практик? – в моем голосе звучали и волнение, и нотки страха, и полное непонимание, что мне со всем этим делать.

– Именно. Помнишь, как у Фицджеральда, кажется, была такая фраза «Нельзя вернуть прошлое? Ну, конечно же, можно!..» Конечно, можно! Вот и мы попробуем перенестись в те времена, когда я была порывистой и пленительной. – Софа как будто бы разрушила четвертую стену и превратила меня из студента в самого себя. – Ты как, не против?

У меня не было ответа или той фразы, которая могла бы быть уместной в качестве ответа. Вся ситуация казалось мне неправильной. Курить траву, в пусть и закрытом на реконструкцию, но все-таки университетском корпусе, было противоестественно. Но другой моментальный импульс, который проскочил по нейронам моего мозга «если не сейчас, то уже никогда». И я просто молча протянул руку в сторону сигареты.

Софа зажгла обе и передала мне ту, которая была чуть больше. Мы молча закурили напротив друг друга с таким выражение лиц, будто делаем это впервые. Отчасти это была правда. Хотя говорят же, если научишься кататься на велосипеде, потом уже не забудешь. Так и тут. Никто даже не закашлялся.

Софа сделала еще одну мощную затяжку и выпустила дым прямо мне в лицо, словно посылая воздушный поцелуй. Когда дым рассеялся мне показалось, что глаза у нее как будто стали внимательнее, глубже и темнее. Или меня уже начало накрывать первой волной опьянения.

– Слушай, а хорошая дрянь. Я не то, чтобы эксперт, но отдаю должное. Где ты достала?

– Да с утра попросила того парня, ну который пишет у меня курсовую и вуаля.

Издалека, подобно ритму барабана, по окнам аудитории колотил слабый теплый дождь. Я перевел взгляд с окон на курсовую.

– О чем он пишет в своей курсовой?

– Ооо, наш маленький Дон Кихот бьется с ветряными мельницами лженауки и квазинауки. Собственно, этому и посвящен сей священный труд.

– Боже как скучно, наверное, только Ницше и философия любви, могут быть более банальными и вторичными.

– Не скажи. В целом да, тема не нова. Но Дон Кихот не так прост, как кажется. Вся фишка в том, что где-то под конец своего крестового похода, он подводит к тому, что лженаукой является, барабанная дробь, сама философия. Как тебе такой твист?

Я захохотал.

– А вот это совсем не дурно. Правда похоже на то, что он стреляет сам себе в ногу, но как минимум звучит дерзко. Ты его надоумила?

– Нет, нет. Я, наоборот, попыталась его переубедить и сгладить углы. Но сам знаешь, как бывает бескомпромиссен юношеский максимализм, подкрепленный каким-никаким интеллектом.

Мне нужно было это все переварить. Мысли в голове стали вязкие и я просто лег на стол и уткнулся в заливаемые дождем окна на потолке. Софа спустилась со сцены и легла рядом. Я чувствовал, как от нее приятно пахнет парфюмом с нотами мандарина и марихуаной. Мы минуту лежали молча.

– Знаешь, в чем наша проблема? – наконец спросила Софа тихим, почти интимным голосом.

– А у нас есть проблема? – Поинтересовался я, выпуская плотное облако дыма.

– Вроде того. Мне кажется, что всё крайне логично в этом мире, но нас эта божественная логика почему-то не касается. Мы какие-то глупые и никому ненужные. Выбиваемся из общей палитры, как битый пиксель на безупречном экране телефона. Как страница, с когда-то загнутым в виде закладки листом, и теперь ее расправили, но она явно выбивается из всего переплета. Как фальшивый голос в однородном церковном хоре мальчиков-зайчиков. Как пазл из другой коллекции, который вставили в композицию против его воли. Надеюсь, ты понял, о чем я.

– Более чем. Хотел бы я меньше это понять, чем понимаю сейчас.

Так мы и лежали. Софа взяла меня за руку и крепко сжала, словно боясь, что я не настоящий.


2. Серхио

Время странная штука. Абсолютно пластичная, как гимнастка на обручах, хотя по идее время должно быть универсальным мерилом для всех. Я давно заметил, что если ты путешествуешь, меняешь один часовой пояс на другой, один вид из окна на совершенно ему противоположный, то даже после двух-трех дней есть полное ощущение, что прожил ты неделю, а то и месяц. Но если ты погряз в парадигме работа-дом-работа-дом, то прожив в таком режиме полгода, по ощущениям едва наберется на полную неделю.

Вот и сейчас добираясь поездом, самолетом, машиной до дома, где живет Серхио, я чувствую некую опустошённость, которую испытывают участники марафона. Такое впечатление что от Софы я уехал дней восемь назад, когда по факту прошло не полных 8 часов.

В арендованной тачке пахнет сексом и табаком. Я почте уверен, что найду использованный презерватив, хитро скрученный у основания, под пассажирским сидением. Наверное, какая-то молодая пара решила перед отлетом пошалить. Это вдвойне забавно, потому что машина-то старый небесно-голубой фольксваген жук, в котором мне и моей дорожной сумке, едва хватает места, а тут еще и секс.

Серхио живет в доме, который находится в долине Напа, которая, в свою очередь, находится в 230 километрах от ближайшего аэропорта, так что путь не близкий и радио вторит какой-то заунывной мелодией, как будто растягивающей и без того бесконечный ландшафт за лобовым стеклом. Сумка лежит на пассажирском сидение, и я зачем-то пристегнул ее ремнем безопасности, словно несовершеннолетнего ребенка, за которого переживаю. На улице тепло и солнечно настолько, что приходится надеть очки.

В этой неге, где одни бесконечные виноградники сменяют другие и убаюкивают своим однообразием, я, чтобы не уснуть, пытаюсь вспомнить каким была наша последняя встреча с Серхио.

В бытность университета Серхио был одним из моих ближайших друзей. Мы несколько лет делили одну комнату, и даже когда разъехались часто встречались и соревновались в остроумии. У него были темные длинные волосы, узнаваемое слегка вытянутое лицо, не лишенное красоты и острый ум, который не терпел плюрализма. Это меня всегда по-хорошему восхищало. Он всегда точно знал, что правильно, а что нет. Он всегда был бескомпромиссным. Помню мы как-то вечером спорили на тему того, насколько сложно пробраться ночью в университетскую библиотеку и взять нужную тебе книгу, которая необходима здесь и сейчас для подготовки к утреннему экзамену. Я настаивал на том, что это решительно невозможно. Серхио был в оппозиции. Спор длился 15 минут, и длился бы еще 45, в виду нашей ослиной упорности, но он просто встал и вышел, в шортах и шлепках. Я тогда списал это на порыв гнева и что ему нужно прогуляться, чтобы выпустить пар, признавая всю глубину моих доводов.

Где-то через час он вернулся, бросил мне на кровать книгу «Устав университета Эббинга за 1908 год», которая была реликвией местной библиотеки и лежала под стеклом в центре главного читального зала и лег на свою кровать, будто ничего, в сущности, не произошло. Хотя одна только попытка, не говоря уже о успешной реализации, могла стоить этому идиоту моментальным отчислением. И в этом был он весь.

Наша последняя встреча состоялась, когда на 5 курсе за пару недель до выпускных экзаменов ко мне в гости зашел Серхио и, передавая косяк, как бы невзначай сказал:

– Сегодня сходил забрал документы. Теперь официально меня и Эббинг ничего не связывает.

Я первую минуту просто переваривал эту информацию заторможённым мозгом. Серхио был не самым прилежным студентом на потоке, но и злостным должником он не был.

– Но чем же ты займешься? И какой смысл уходить сейчас, когда до экзаменов пара недель?

– Чисто практически от получения мною диплома, в жизни не поменяется ничего. Будет у меня кусок картона или нет, это же абсолютно неважно. Отец может и расстроится, но и он со временем отойдет. Чем заняться пока не знаю, но кое-какой стартовый капитал у меня есть. Я вчера выиграл в покер 7 000 $.

Последние полгода Серхио был увлечен техасскимхолденом на 5-7 человек и, болтаясь между выигрышами и проигрышами, оставался в нуле.

– Ты хочешь сказать, что планируешь этим зарабатывать на жизнь?

– Наоборот. Это была последняя игра. Как говорят экономисты, нужно вовремя выйти из бизнеса в кэш. Вот я и вышел. Осталось только понять куда это богатство вложить и слава богу у меня есть мозги и пара идей для осуществления, которых диплом с инициалами Эббинга совсем не нужен.

А потом он пропал на пару лет. Ни звонка, ни единого сообщения. Наши общие знакомые понятия не имели, где он и чем занимается. Где-то через 9 лет в канун рождества он позвонил и буднично сказал, словно мы виделись вчера, что купил заброшенный виноградник в долине Напа, и планирует выращивать первоклассный пино нуар. Меня тогда сильно обидело, что он даже не попробовал сделать попытки пригласить меня в гости или помочь с решением базовых вещей, связанных с бизнесом. Я бесцеремонно спросил о природе денег, на которые он приобрел свое шато. Он отшутился, что просто те самые 7 000 $ полежали на солнышке и превратились в необходимую сумму. Зная Серхио, он мог спокойно заработать деньги, создав и выгодно продав какой-нибудь интернет-стартап, и с тем же успехом и долей вероятности, он мог все эти 9 лет работать мулом, транспортируя наркотики из точки А в точку Б. В любом случае я не стал настаивать и допытываться, так как Серхио, сколько я его помню, всегда был ненадежным рассказчиком.

После того звонка Серхио мне уже не звонил, а за все наши контакты отвечал я, хотя и сам не отличался активностью. Два три звонка на календарный год, вот и все, на что меня хватало. Два года назад на мой день рождение мне пришла бутылка пино, никакой сопроводительной запиской он себя утруждать не стал. Странным образом Пино впитало в себя все недостатки и достоинства своего хозяина. Его букет впадал в приятные носу крайности, и поражал своей сложностью. Букет начинался как ягодный, с уклоном на вишню, потом раздышавшись ошарашивал целой группой запахов осеннего леса, и потом где-то к концу бутылки появлялись нотки табака. Словно следуя негласному правилу, что после хорошего секса неплохо покурить.

По адресу отправителя бутылки было понятно, где именно находится место дислокации этого смутьяна. Собственно, вбив эти данные в навигатор я и ехал сейчас. Без приглашения, без четкой уверенности, без особых мыслей в голове в маленьком затраханном жуке.

*

Долина Напа – это такое огромное пятно виноградников на более чем 14 тысяч гектаров в разные стороны. Чтобы найти виноградник пришлось поколесить и несколько раз сбиться с пути. Куда бы я не заехал по ошибке, мне предлагали продегустировать местный сорт. Я пару раз согласился и к моменту, пока нашел правильное направление был в изрядном подпитии.

Наконец, ближе к вечеру я увидел аскетично сделанную табличку, оповещающую, что за ней находится маленькое винодельческое хозяйство, которое и принадлежит Серхио.

Я ехал крайне медленно по не асфальтированной дороге, как будто бы крался в надежде, что меня не увидят. Наконец, я увидел складские помещения и погреба, а вот шато, в классическом смысле этого слова, которое представляется при мысли о винограднике, увидеть мне было не суждено.

Подъехав к двум бездельничающим мексиканцам, которые курили одну сигарету на двоих, я спросил, где дом хозяина и где он сам.

Они сказали, что сами его ждут как 30 минут, а дом, собственно, передо мной.

Домом оказалось строение, которое я изначально принял за одно из складских помещений. Маленький двухэтажный квадрат из старого кирпича и деревьев. С маленькими грязными окнами и внушительного размера дверью. Справедливости ради, на склад он был похож не очень сильно, но и на дом, в котором живет хозяин винодельни тоже, скорее нечто среднее. Уже не склад – еще не дом.

Я решил дождаться Серхио не выходя из машины, откинулся на максимально возможный угол сидения и уже через 5 минут дремал, сморенный дорогой, дегустациями и перелетом. Последнее, что запомнил была апельсинового цвета линия горизонта.

*

Нервный стук по стеклу с водительской стороны вернул меня к жизни. Было непонятно сколько я проспал: 5 минут или пару часов, но судя по сумеркам, не меньше часа. За окном стоял даже не человек, а его очертание, я подумал, что это один из мексиканцев решил меня разбудить и чуть раздраженно спросил в приоткрытое окно:

– Чего тебе надо?

Последовала пауза, а потом голос, который я бы не спутал ни с одним голосом на планете робко назвал мое имя.

Я выскочил молниеносно, словно машина горела и бензин уже растекался вокруг.

– Серхио, мой непутевый друг, ты ли это? – сказал я и обнял его чересчур экспрессивно и энергично. От него пахло землей и потом. И я чувствовал всю его электрическую неловкость от моих объятий.

– Получается я. – только и сказал он. – Пошли в дом, а то не гоже стоять возле этой гейской машины больше 2 минут.

Мы зашли в дом, и он включил свет. Внутреннее убранство на удивление оказалось уютным и симпатичным. Но при этом в атмосфере жилья крылось что-то туманное и неконкретное. Огромный круглый стол из дерева стоял прямо по центру, за ним кажется мог уместиться Артур и все его рыцари или Иисус со своими адептами. Кухня и зал были объединены и это создавало огромное пространство и чувство свободы. На белых стенах висели картины и фотографии. Одна из стен была полностью сделана из положенных одну на одну бутылок зеленого цвета. Телевизора и прочей оргтехники я не увидел, за исключением айпода, подключенного к миниатюрной аудиосистеме. Дом, как и сам Серхио, был жесток внешне и сентиментален внутри.

Наконец он посадил меня за стол, а сам вернулся с бутылкой вина и деревянной дощечкой, на которой рваными кусками умещалась нарезка сыров, белого хлеба и сыровяленой колбасы. Он разлил по бокалам вино и наконец сел, позволив себя рассмотреть.

После нескольких лет самоизоляции Серхио напоминает уличного пса, сплошные ребра, нечёсаные волосы, недоверчивые глаза цвета лиловых синяков – трагичное и опасное существо, нуждающееся в уходе и любви. Он постарел как будто бы за нас обоих (сам то я лелеял мысль, что не постарел вообще). Его некогда белая футболка была в красных пятнах вина, напоминавшие кровоподтеки, а по форме пятна похожи на Африку и Австралию плюс мелкий архипелаг отдельно стоящих капель. На ногах болтались пыльно-серые мешковатые штаны, которые были ему явно велики, но видимо главная их функция заключалась в том, чтобы ни в чем хозяина не ограничивать.

Глядя ему в глаза, я как будто сам того не желая, оказался в кране некомфортной, но удивительной позиции – словно застал кого-то в момент крайней уязвимости.

– Ты тоже выглядишь неважно, брат. – сказал он, будто читая мои мысли и мы подняли бокалы.

– Я не сказал, что ты выглядишь херово. – мне стало неловко от своего полу вранья.

– Да забей. Лучше скажи, как ты меня нашел и какими судьбами?

Я рассказал ему про бутылку, про свою идиотскую задумку с отпуском и встречей со всеми своими друзьями, про то, как уже побывал в Эббинге и встретился с Софой. В обще это был сплошной поток фраз начинающихся с «я».

– Как, кстати, поживает эта сука?

Серхио всегда не любил Софу и с годами это чувство не рассеялось, а быть может даже окрепло. Причины ненависти я до конца не понимал, и по традиции пропускал мимо ушей все выпады в ее адрес.

– Нормально, преподает философию.

– Так ей и надо.

Я улыбнулся. И как будто бы сразу вспомнил прежнего Серхио, который если кого-то или что-то не любил, то брал по максимуму. Мы чокнулись бокалами, которые выглядели и звучали лучше, чем весь дом, в котором мы находились. У вина был щедрый, приятный вкус, с акцентом малины и вишни дополняющихся штрихами корицы.

– Очень хорошее пино, что-то пряное напополам с дубом.

– Напополам с дубом, который сидит передо мной. – съязвил он – Оно и в половину не такое хорошее, каким будет лет через пять, пока это только набросок. Неплохой, но очень далекий до идеала.

Я был немного обескуражен, в конце концов, он мог бы просто согласиться с моей лестной оценкой.

– Кстати, а почему именно пино? Ни зинфандель, ни шардоне, ни каберне-фран или мерло?

От слово «мерло» Серхио поморщился, словно я сказал что-то режущее слух.

– Знаешь, я когда-то услышал, что этот сорт крайне тяжело вырастить, он привередливей любой капризной девчонки в возрасте 16 лет. Ну и решил испытать себя, сделав по-настоящему хорошее пино, а не ту мочу, которую штампуют в Чили или том же Орегоне.

– И как успехи?

– С каждым годом все лучше. Все упирается в бочки, найти хорошие дубовые бочки для вина главная проблема. Знаешь, в первый год все было настолько хреново, что половину урожая пришлось гнать через дубовую стружку. Отгружая то вино, я чуть со стыда не сгорел.

– Это приносит деньги?

– Глобально нет, я все трачу на эти гребанные бочки и все, что поможет сделать вино лучше. Но я и не ради денег это все затеял.

Я допил бокал и взглядом показал вопрос «а ради чего?». Серхио наполняя бокалы продолжил.

– Я люблю, что находясь здесь и занимаясь вином, мне совсем не приходится общаться с другими людьми. Контактировать с ними лишний раз, слушать их тупые истории, про тупых детей и животных. Я здесь один, не считая десятка мексиканцев, с которыми у меня самые стерильные рабочие отношения. У меня есть вино, что-то из еды и с десяток книг. Кто, по-твоему, может быть интересней Хемингуэя, Толстого или Карвера? – он даже не стал слушать ответ. – Вот и я думаю, что никто.

Я вдруг почувствовал, как, наверное, этому закоренелому интроверту вся моя затея и присутствие в тягость.

– Слушай, если хочешь я переночую в отеле. – почти виновато сказал я.

– Да брось, не настолько все запущено. Диван, я думаю, тебя устроит, все равно других вариантов нет. В свою постель я тебя не пущу.

– Да не очень-то и хотелось.

Когда бутылка вина была выпита, а диван худо-бедно подготовлен ко сну, Серхио уже поднимаясь на второй этаж, где была его спальня, вдруг бросил:

– Кстати, без обид, но я не смогу проводить много времени с тобой в твой отпуск. Сейчас самый сезон, я должен буду быть на винограднике.

– Не проблема, если хочешь я составлю тебе компанию, побуду рабочими руками.

– Боюсь, что ты будешь только мешать. – и как бы оправдываясь за свою прямоту, он добавил – Лучше прокатись по местным винодельням, это всяко интереснее капания в земле, а вечером пообщаемся в спокойной обстановке, я постараюсь закончить все пораньше, спокойно ночи.

– Ага! – по-детски обиженно сказал я и развернул подушку холодной стороной.

*

Я проснулся ближе к обеду. Общая утомленность последних дней, плюс вино и свежий воздух долины благоприятно влияли на сон. На столе была записка:

«Я взял твою гейскую тачку, нужно было отвезти инструменты. Мой мотоцикл полностью в твоем распоряжении. С.»

И хотя машина была де-юре не моя, чувство собственности внутри негодовало и возмущалось на этого мудака, берущего все, что ему вздумается без спроса. Плюс накладывал отпечаток тот факт, что я совсем не умел водить мотоцикл. О завтраке мечтать не приходилось, продуктов в доме не было, а завтракать пино дело весьма венчурное.

За последнюю неделю это уже вторая записка, которую мне оставляют с утра. Словно я школьник, а мама и папа уже ушли на работу. Странное ощущение в 35.

*

Первое что бросилось в глаза при осмотре старой черной хонды, это непонимание кто же все-таки старше – я или этот мотоцикл. Выглядел он как элемент декора, который почему-то покрыли вековым слоем пыли и убрали с помоста.

Я в телефоне проложил несложный маршрут до находившегося в относительной близости любимого виноградника, где делают прелестный пино. Компания называлась Мерфи Гуд, но заводя мотор я поймал себя на чувстве неловкости, которое присуще мужу уходящему налево, как только жена ушла на работу.

На удивление я овладел азами вождения мотоциклом достаточно быстро и через десяток километров начал получать доселе неизведанное удовольствие от процесса вождения. Теплый калифорнийский воздух расчесывал волосы, раннее солнце было где-то за спиной, а не слишком загруженная дорога давала простор мыслям. Я испытал одно из редких и чудесных состояний, которые называю «чувство пустой головы», когда никакие мыли не бомбардируют мозг, а только дорога и звук прокуренного мотора. Шелест виноградных лоз приятно шумел в порывах ветра, словно ведя бесконечный и одинокий разговор сам с собой. Где-то в часе езды находился маленький ламповый виноградник Мерфи Гуд и день обещал быть интересным.

*

Я позавтракал в небольшом баре, который хоть и работал с 12, но хозяин согласился впустить меня раньше и радушно приготовил тосты, кофе и яичницу с беконом, а о большем я и мечтать не мог. Мы разговорились про жизнь, про мое путешествие и конечно про виноделие. В этих краях люди просто физически не умеют рассказывать о вине неинтересно. Хочется слушать и слушать. В больших городах с такой любовью говорят разве что о детях. Виктор, хозяин бара и маленького виноградника, добрые полчаса рассказывал мне о лучших урожаях пино за последние 15 лет. Чем люди ближе к земле, тем, как мне кажется, они более открыты, в них меньше границ и ограничений. Я сидел и думал, как проста и незатейлива их жизнь. В ней нет пробок (в смысле машин), курса валют, походов к психоаналитику по средам, фитнеса, курсов итальянского на облегченный манер, корпоративов с коллегами, половину которых ты даже не знаешь, нет сложного выбора одежды в бесполезном темно сером гардеробе, нет тиндера и прочих соц.сетей, нет напыщенных походов в ресторан, нет расписания с забитыми часами под каждую встречу, нет кучи важных вещей, которые на самом деле абсолютно не важны. В их жизни есть только вино, земля и бочки. Вот и вся жизнь. Окажись я тут 50 лет назад или 50 лет вперед, все было и будет ровно так же.

В конце беседы, когда я попытался расплатиться он решительным жестом отказался и сказал, что это за счет заведения. Но я по-ребячески все-равно засунул 20 долларов под кофейник, и быстро засеменил в сторону мотоцикла.

*

Поместье Мерфи Гуда – прекрасный, зеленый, отрезанный от мира холмами уголок. Здесь я купил пару трофейных бутылок и хотел было уже отправиться домой, как увидел выделяющийся на фоне общего пейзажа холм в некотором отдалении. Мне отчего-то захотелось на него взобраться. Наверное, это мужское. Подъехав ближе оказалось, что и холм значительно выше и подъем займет добрые 20 минут. Но желание не исчезло.

Наконец забравшись на холм и борясь с одышкой, я уселся. Под ногами на много миль вокруг стелилась неровным темно-зеленым покрывалом долина Напа. Где-то внизу виднелась черная точка, которой был мой мотоцикл, остывающий в тени огромного дуба. Бусинка пота скатилась по лбу и, словно в аквапарке, съехала с кончика носа на землю. Я вытер лицо рубашкой.

Я сидел и думал, а каким бы было мое вино, обоснуйся я здесь всерьез и на долго. В том смысле не плохим или хорошим, а какие качества вобрал бы букет запахов и вкусов от своего хозяина, подобно тому, как наши дети через года транслируют элементы родительской внешности, характера и самых невероятных причуд. Я не грезил, что мой характер отвечает такому сложному сорту как пино, наверное, каберне фран, в лучшем случае зинфандель или шардоне. Да, определенно шардоне.

Такое цвета солнечной соломы и спелого персика, отдающего выдохшейся крем содой, но еще достаточно кислотное и минеральное, чтобы его списывали со счетов. Вино, которое на первый взгляд кажется чем-то обычным, но при декантировании можно раскрыть чуть более сложную ароматику и структуру. Вино, которое не собьет вас с ног, не опьянит, но убьет вечерок другой в приятной компании. Вино, которое не требует особой гастрономии, а готово сочетаться с твердыми сортами сыра и мёдом. Вино, которое будет на каждый день и которое не нужно хранить 10 лет, чтобы оно вышло в свой пик. Вино, после которого на утро не болит голова с мыслями, что его было слишком много, а только оставляет дымку воспоминаний, а было ли оно вообще. Вот как-то так.

*

Я вернулся в дом Серхио ближе к вечеру. Фара на мотоцикле работала из рук вон плохо, и я чудом не заблудился и не поймал случайный булыжник. К концу дороги я, словно наездник на родео, валился с ног от усталости и нервов.

К моменту моего приезда Серхио уже был дома и колдовал на веранде над решеткой барбекю, готовя простой ужин из стейков и овощей на гриле.

К моменту как я принял душ все было готово. Стол ломился от мяса на столько, что меня не покидало чувство, что к нам должны присоединиться пара человек, плюс три бутылки вина были неким перебором. Я по-скупому кратко описал свой день, и мы приступили к ужину, перескакивая с темы на тему. Чем мы ближе подходили к прошлому, тем градус беседы повышался или вино наконец начинало действовать, освобождая потаенные мысли Серхио из своих закромов.

В какой-то момент я решил его подбодрить, хотя тревога не покидала и меня.

– Друг, ты такой обреченный, мне кажется, ты слишком сгущаешь краски.

Он посмотрел на меня своими блестящими глазами и из-за его бороды было не понятно улыбается он или злится на мою проходную реплику.

– Знаешь, как говорят испанцы, купи себе лес и потеряйся в нем.

– Что это значит?

– Это значит заткнись и не неси чушь. Мы обречены. Мы слишком искренние. Слишком подавленные. Отсталые, старомодные, наивные, анахроничные. Очевидно, все эти качества и составляют наш культурный код. Наша особенность и наше проклятье. Я ничего не знал о твоей судьбе и судьбе Софы, но спроси меня пару дней назад, я бы описал ваши жизни с пугающей точностью. Мне всегда, казалось, извини за штамп, что у нашего поколения есть свой собственный голос. А сейчас кажется, что этот голос – молчание. Сухое, ошеломляющее, бесконечное, но все же молчание. Посмотри на мое бунтарство и к чему оно меня привело.

– Иметь собственный виноградник не так уж и плохо, если задуматься.

– Я про другое. Ты вообще не выкупаешь. Я про то, что человек с такой конфигурацией качеств как я, ты, Ренди или Софа обречён быть на обочине жизни.

– Софа сказала, что мы все глупые и ненужные.

По лицу Серхио было понятно, что она попала в нерв и ему физически трудно с ней согласиться.

–Что-то в этом духе. Факт в том, что от нормальных людей нас отделяет как будто стена в высоту нашего роста. В том смысле, что мы видим их макушки, как они двигаются, слышим голоса и звонкий необременяющий смех, но картинки в целом не ощущаем и поэтому вынуждены довольствоваться этой фрагментарностью. Твое здоровье.

– Твое здоровье.

– Какие планы на завтра? – неожиданно спросил он, давая понять, что не хочет возвращаться к прошлой теме, которая насквозь пропитана будоражащим пессимизмом.

– Завтра вечером я должен улететь к Ренди. – наверное сама фраза так криво построенная как бы говорила, но, если хочешь, я еще проведу тут пару дней. Но Серхио либо не понял, либо не захотел понять этого смысла, в его реплике была фирменная отстраненность.

– Ну должен, так должен. Передавай этому чудиле привет. Ты с ним часто общаешься?

– Да не особо, последний раз кажется созванивались полгода назад, может даже и позже. А ты?

– Мы же никогда особо друзьями не были. Я после отчисления вообще все эти обременяющие связи порвал. За редким исключением.

Вечер подходил к концу, как и три бутылки превосходного вина. Засыпая, я был почти уверен, что наутро будет невыносимо болеть голова.

*

Утром я собрал вещи в гордом одиночестве и собирался уже уехать не прощаясь, как почти перед самым отъездом со второго этажа спустился Серхио, в грязном синем халате и сигаретой на перевес.

– Уже уезжаешь?

– Тип того.

– Погоди пару минут.

Он спустился в погреб и вернулся с двумя бутылками вина.

– Это пока самое лучшее из того, что есть. Дай им каких-то 2 года и будет восторг.

– Хорошо. – Он вручил мне две бутылки и, пока мои руки были заняты, не без усилия и стеснения обнял меня, слегка похлопывая по спине. В этом жесте было столько сентиментальности, сколько Серхио вообще мог себе позволить, общаясь с людьми.

– Давай. Береги себя.

– Ты тоже.

Странно, когда я уезжал от него у меня было стойкое ощущение, будто я его бросаю. Хотя все эти дни именно я был супер френдли, а он, наоборот, щетинился и мудачил. Но это неприятное, трусливое чувство не покидало меня до самого аэропорта.


3. Ренди

Рэнди лежит на голом полу, под головой его сумка, набитая вещами не первой свежести, пространство вокруг наполнено темной густотой так, что не видно лица, а слышно только как он говорит:

– Знаешь, брат, мне иногда кажется, что я пидор!

Я, как сейчас помню, слабо представляю, как быть с такой деликатной информацией, поэтому пытаюсь по обыкновению отшутиться.

– Когда, кажется, креститься надо.

Это особенно актуально, потому что Ренди атеист. Он вообще к 18 годам собрал bullshit бинго в глазах родителей: поступил на историка, стал воинствующим атеистом и вот сейчас вишенкой на торте замаячил гомосексуализм. Его родителям сверх меры хватило бы и атеизма.

*

Ренди живет в городке Пит, который является некой резервацией для белого населения, с высшим образованием и доходами, существенно превышающими средний уровень. Я называю такие города и подобные им, памятниками лицемерия. Они всеми возможными силами пытаются походить на обычные тихие спокойные города, где нет огромных офисных зданий или скажем вычурных панельных домов. Такие города как будто покрыты пудрой, камуфлируя богатство своих жителей. За скобки здесь вынесены мигранты, преступники, и люди, которые почему-то не удовлетворяют негласным правилам. Забавно, что все это как правило есть в ближайшем мегаполисе, где добрая часть населения и работает. Хотя я, возможно, завидую, потому что и близко не заработал на двухэтажный таунхаус с видом на озеро. Иной раз тяжело отделить одно от другого.

Ренди всегда был с чудинкой. Первые слова, которые я ему сказал, когда мы познакомились на одной из первых вечеринок для первокурсников были «знаешь чувак, я никогда не видел таких красивых парней». Я был изрядно подпит и сразу уточнил, что я не гей, а просто обескуражен, но факт оставался фактом. Он был чуть ниже и чуть худее меня. В белой рубашке Оксфорд, голубых светлых джинсах и в белых кроссовках на голую ногу. Светлые и мокрые от пота волосы сваливались ему на лицо, а глаза были бутылочного цвета, насыщенно зеленые. В общем он выглядел как внебрачный ребенок Тимоти Шаламе и Арми Хаммера из фильма «Зови меня своим именем». Мы как-то сразу стали друзьями. Настоящими, теми кому можно признаться во всем что угодно: от мастурбации, до болезни от которой умер твой любимый дедушка.

Мне нравилось смотреть на Ренди, потому что я был уверен, что этот парень во много лучше меня. Он добрее меня, он начитаннее меня, он красивее (это уж точно) меня, его семья богаче моей, и одевается он лучше. Для Ренди было совершенно буднично рассказывать, как он с мамой катался на лыжах в горах, которые отделяют Италию от Франции, и в зависимости от склона можно спуститься либо в одну, либо в другую страну. Или, скажем, он мог рассказать какого это смотреть матч «Манчестер Юнайтед – Ливерпуль» с вип трибуны, куда их с отцом пригласил Эрик Кантона. Самое милое, что он не кичился этим, а просто буднично рассказывал нам с Софой и Серхио эти истории, будто это так же обычно, как заправить постель или прокатиться на велосипеде. Помню, Серхио до последнего не мог поверить, что Ренди не бахвальствует этим. А Софа просто называла этот жанр «Простенькая история от Ренди». Даже после перехода на юр.фак он сохранил свою гуманитарную легкость, и до конца университета так и не обзавелся на новом факультете, друзьями более близкими, чем наша троица. Помню, на следующий день как Серхио покинул университет, он выслушал мою историю полную непонимания и осуждения и на его лице появилось что-то напополам с восхищением и завистью, он сказал «надо же, отдаю Серхио должное. У него всегда были яйца, но не думал, что такие огромные».

А после университета мы, по обыкновению, разбежались кто куда, словно увидели огромное страшное чудовище под названием «реальная жизнь» и решили забиться в своих маленьких темных уголках.

Ренди единственный из всех, кто как правило звонил мне первым. С годами все реже и реже, но все-таки. Он вернулся в Пит и стал работать в фирме своего отца. Уже через год он был младшим партнером, что, конечно, не удивительно, когда твоя фамилия заявлена в названии фирмы. Я был уверен, о чем говорил ему не раз, что он добьется успеха в любой фирме, но он отмахивался. «Отец настаивал, да и глупо конкурировать на одном поле» – всегда повторял он. «Я командный игрок, часть команды, часть корабля». Мистера Ти, похоже, тоже прельщала мысль о точном повторении себя в ребенке. Так они и жили.

Через 8 лет он позвонил и сказал, с будничной интонацией лишенной всякой праздничной нотки, что женится. В их фирме работала девушка по имени Мэри, которая отвечала за подбор персонала. Он позвал меня шафером на свадьбу, я, конечно, согласился и даже купил билеты. Правда я так и не полетел, за 2 дня до вылета меня скосил аппендицит, и свадьбу Ренди я встретил на операционном столе. Вместе с аппендиксом, из моей жизни вырезали входящие звонки от Ренди. Дальше звонил только я.

Через два года я узнал, с такой же будничной и без эмоциональной интонацией, что брак распался и Ренди вернулся в родительский дом, на пару месяцев. Пару месяцев затянулись, и он по сей день занимает подвал родительского дома. На мой вопрос почему распался его брак он, в несвойственной ему короткой манере, ответил «Потому что это не для меня». На том и решили. Да и кто я такой, чтобы топить за ценности семьи, находясь в статусе незавидного холостяка.

Сейчас я просто ехал и чуть ли не подпрыгивал как собака на заднем сиденье от ожидания момента, когда его увижу. С бутылкой вина от Серхио, с новостями из Эббинга, с копией фотографии Софы, которую она сделала и попросила ему передать с подписью на обороте «Красивому. Странному. Ренди». И представлял, как его голос сорвется на крик восторга, и мы обнимемся.

Когда такси наконец остановилось возле лужайки дома, и я разгрузился со всеми своими сумками и вином я наконец позвонил ему, чтобы он поднимал свою тощую задницу и встречал меня. Но телефон сообщал, что абонент временно не доступен и все такое.

Тогда я просто позвонил в звонок и через внушительные пару минут меня встретил отец Ренди. Со времен университета я помнил этого энергичного, напористого мужчину. Мы называли его мистером Ти. Внешне чем-то похожий на Стива Балмера из Майкрософт, пышущий здоровьем и тестостероном. Он обычно приезжал в Эббинг на Рождество и дарил нам всем приятные дорогие подарки. Мне всегда, казалось, что Ренди его стесняется, когда он пытался быть своим для его друзей. На его лице всегда была гримаса «Папа, ну хватит уже».

Сейчас человек, который шел мне навстречу лишь отдаленно напоминал отца Ренди, которого я когда-то знал. Казалось, он стал ниже и на 10 килограммов легче, как будто из него откачали воздух. В великоватом ему шерстяном кардигане, слишком широких брюках, домашних тапках и маленьких круглых очках, на манер Эркюле Пуаро. Он постарел на целую жизнь. Лысина на голове разрослась блестящим плато, а волосы по бокам стали седыми и редкими. Он приближался ко мне, а мысли каскадом роились в голове «неужели это он».

Наконец, когда Мистер Ти подошел к забору разделявшему нас, я решил начать с шутки:

– Здрасти, а Ренди выйдет погулять?

И он посмотрел на меня таким взглядом, что если я не все понял на тот момент, то точно что-то. Внутри у меня всё перевернулось и сжалось. Его нижняя челюсть затряслась, словно сдерживая слова внутри полости рта, которые он не хочет выпускать на волю.

– Ренди умер три месяца назад.

За секунду до того, как он произнес эти слова, и бутылка выпала из моих рук, клянусь богом, я почему-то знал, что именно это он и скажет.

Он назвал мое имя, отворил ворота и одним только жестом позвал в дом. И я пораженчески побрел за ним, оставив за собой сумку и большое красное пятно. Они простояли, кажется, там часов шесть.

*

Наконец переступив порог квартиры, я понял, насколько вымотан и полон отягощенной всеми эмоциями грусти.

На пороге стояла мама Ренди, милая старушка, которая в молодости была первая красавица. Она узнала меня, и очень по-матерински обняла. Потом посмотрела на мужа, который одними только глазами дал понять, что теперь я все знаю. После этого то ли в порыве гостеприимства, толи чтобы сдержать порыв слёз, она упорхнула на кухню, а мы с его отцом остались в большом слабоосвещенном зале.

В комнате пахло кофе и сигаретами. Отец Ренди предложил мне и то и другое. Я будто в тумане согласился на все. Предложи он мне тогда выпить рюмку соевого сока или летучую мышь на гриле, я бы и на это согласился, не думая. На середине сигареты я вдруг вспомнил, что завязал и потушил ее. О чем оповестил мистера Ти. Он улыбнулся. По сути, существовала только одна тема для разговора, но начинать ее нам двоим не хватало духа, поэтому мы попытались говорить, о чем угодно, но не о смерти Ренди.

Получалось паршиво. Я рассказал о своем грандиозном путешествие, которое так закончилось. Рассказал, что готовил этот чертов сюрприз. И что, сейчас сидя на этом огромном диване, совершенно не понимаю, что делать дальше.

Мистер Ти предложил остановится у них и, если я хочу, посетить могилу Ренди. Я был ему признателен, но соврал, что у меня уже оплачен отель. Не знаю зачем я соврал, трусость ли это или нежелание видеть этих убитых горем людей.

Когда, мама Ренди вернулась за стол с шарлоткой и френч прессом чая, Мистеру Ти это придало силы и он рассказал детали последнего дня Ренди.

Дело было примерно так. С утра Ренди сослался на недомогание и не поехал с отцом в их фирму. Потом мама Ренди поехала в супермаркет за продуктами. Сам Ренди в той же одежде, что была на нём утром, зашел в гараж, открыл шкаф, где хранилось оружие отца для охоты. И, недолго думая, окрасил потолок гаража в красное. В тот день Рэнди нашел еще одну причину для отца сделать ремонт в гараже, который он так откладывал несколько лет. Прощальной записки он не оставил.

Я сидел слушал и не мог во все это поверить. Словно они рассказывали про другого какого-то Ренди, ведь парень которого я знал, любил эту жизнь, любил себя и улыбался чаще чем кто-либо. Во всяком случае в университетские года. А еще шарлотка была безвкусной и лишенной сахара, мне кажется, мама Ренди просто забыла этот ингредиент, когда готовила ее.

Я не стал говорить это его родителям, но про себя думал. Видимо, когда он окончательно устал от внутренних противоречий, именно тогда и решил потолковать с мистером Remington 870 и тот дал один короткий ответ на все волновавшие его вопросы.

Так мы и сидели в полутьме, скрывающей слезы матери, багрово-красное лицо мистера Ти и дрожь моих побелевших рук, которые я прятал в карманах кофты.

*

Я заселился в скромного размера комнату с видом на маленький парк. Отель я выбрал первый попавшийся. Ровно на одну ночь. По описанию мистера Ти, я примерно представлял, где найти на кладбище могилу Ренди, но у меня просто не было эмоционального топлива, чтобы доехать туда сегодня. Мне хотелось забиться в угол и просто посидеть в тишине.

Остаток дня я пролежал на кровати, изучая потолок и стараясь ни о чем не думать и ни на чем не фокусироваться. Поборов желание выпить все запасы вина, я включил музыку. Песни нашей студенческой поры. Времен, когда мы сидели в моей комнате, полной дыма от марихуаны, и слушали кассетный магнитофон. Если песня была веселой Ренди мог и станцевать в центре комнаты, пластично кривляясь, а если грустной он мог и расплакаться.

Слушая сейчас песню Roxy Music «In Every Dream Home a Heartache», я чувствовал себя молодым и старым одновременно. Кажется, это проблема целого поколения: мы молоды и вместе с тем уже старики.

Мои ребра трещат по швам от мысли, что приедь я на пару месяцев раньше, Ренди был бы жив. Сейчас бы сидел передо мной и вспоминал бы как мы в Эббинге знатно удолбались под эту песню. А с этими воспоминаниями из его дурной блондинистой головы исчезли бы мысли о самоубийстве.

Ближе к двенадцати ночи я все-таки спустился в бар при отеле чтобы выпить бурбон и не сойти с ума. Я съел лениво приготовленный сэндвич с тунцом, запивая его чистым пятнадцатилетним бурбоном со льдом, будто это была какая-то газировка по типу sprite или 7up. Бармен смотрел на меня как на уравнение, которое он не в состояние решить.

*

Проснулся в 7 утра, как по будильнику. Это странно, потому что свежие простыни отелей и накрахмаленные подушки обычно действуют на меня обратным образом. За завтраком в полупустом ресторане я купил билет на вечерний рейс. Отчаянно хотелось домой. Хотелось покинуть этот городок, словно сделанный для игры в Барби. Можно было дождаться следующего дня и улететь прямым, но все мое естество кричало «беги, беги отсюда», в итоге на руках был рейс с одной 4х часовой пересадкой в городе со сложно произносимым названием, кажется Рейкьявик.

Лениво потыкав салат вилкой и налегая на апельсиновый сок я все думал о Ренди. Почему он ничего мне не сказал? Почему не дал знак? Почему хотя бы не оставил записки? И меня пугала мысль что может в один из редких разговоров он давал этот самый знак, просто я был так глуп, что не прочитал его, не прочувствовал, не хотел замечать, что человек на другой части провода находится на грани.

*

Когда такси подъехало к местному кладбищу и остановилось, меня словно парализовало. Я просто сидел на заднем сидение и молчал. Водитель, чувствуя странную неловкость, наконец повернулся и сказал очевидный всем факт:

– Мы приехали.

А я, покрытый испаренной, смотрел на него сквозь очки и думал, что я, собственно, тут делаю. Увези меня обратно. Скажи, что оплата не прошла и нужно ехать до ближайшего банкомата. Все что угодно. Но он молчал.

Наконец я вышел. Мистер Ти сказал, что Ренди похоронен в северо-восточной части кладбища и ориентиром мне будет большой дуб, напоминающий прическу афро. Дуб я увидел сразу, и шел в его сторону на ватных ногах. С одной из двух оставшихся бутылок вина и фотографией Софы во внутреннем кармане твидового пиджака. Шел я все медленнее и медленнее, как будто бы надеясь, что сейчас Ренди и стая видеокамер выпрыгнет из-за любого памятника и скажет, что это чертовски глупый розыгрыш. А я накинусь на него с любовью и кулаками. Я шел и все повторял себе под нос «ну же, ну же Ренди, пора». Повторял я это до тех пор, пока не уткнулся в маленький скромный памятник, на котором были знакомые инициалы и фотография того, кого я когда-то назвал «самым красивым парнем на свете».

Я подошел и аккуратно сел на маленькую неудобную лавочку напротив. Ренди на фотографии был таким счастливым, таким воздушным что ли, было просто невозможно представить, что двумя метрами ниже лежит его мертвое тело.

Я попытался сфокусироваться на фото и завел ровно такой разговор, какой обычно и ведут живые с покойниками, оставаясь в одиночестве на кладбище. Диалог с вечностью.

– Что же ты, блядь, наделал? – сказал я в полголоса.

Подул порывистый ветер и дуб что-то прошипел листвой, словно отвечая за Ренди на неизвестном мне языке.

А потом я ему все рассказал. Про свою бесполезную жизнь. Про жизнь Софы и ее болезненно точную максиму про глупых и ненужных. Про виноградники Серхио. Про Букса, которого я пусть с опозданием, но поставил на место. Про то, как не научился строить отношения с девушками продолжительностью более чем 2 года. Я рассказал, как полгода назад у меня диагностировали рак, и я не нашел смелости никому об этом рассказать, даже после того, как выяснилось, что опухоль операбельна и в принципе мне очень повезло. Собственно, поэтому я и сорвался с места и решил навестить их всех. Потому что понял, как коротка может быть жизнь. Рассказал, что после этого я бросил курить раз и навсегда. Я рассказал Ренди про его родителей, как они разбиты горем и напоминают больше тени самих себя. Рассказал, какой он непроходимый мудак. Рассказал, как научился управлять мотоциклом. Рассказал, что когда не могу уснуть просто вспоминаю одну из университетских историй в надежде, что она потом перекочует в мой сон. Рассказал, как один коллега на работе называет меня другим именем, а я не могу его поправить и так уже 2 года. Рассказал, что по средам хожу на утренние сеансы в кино, потому что там совсем нет народу и есть глупое ощущение, что кинотеатр только мой. Рассказал, что Серхио делает очень хорошее пино. Рассказал, что понятия не имею как рассказать Серхио и Софе, что он наделал. Где-то ближе к концу этого долгого рассказа, слезы появились на моем лице, и голос начал в них утопать. К концу уже было не разобрать говорю я что-то или просто странно завываю.

Я закончил и открыл бутылку вина (благо она была с винтовой пробкой). Я сделал два больших глотка, которые привели дыхание в норму и потом щедро полил им могилу. Вино моментально, даже жадно впиталось.

Мне стало как-то легче от этого почти забытого вкуса слез, который отдавался во рту соленым ароматом моря и гальки. Потом я взял фотографию от Софы и положил ее к памятнику, прижав большим камнем. Не пройдет и пары дней, и фотографию сорвет ветер или она после обильного дождя придет в негодность, но ничего лучше я не придумал.


P.S.

Я лечу в относительно свежем самолете Airbus A380. Полет мучительно долгий и 2/3 его уже позади.

Справа от меня набожная католичка, в одежде которой преобладает светлое, крепко обхватила ручки сидений так, что видны белые костяшки ее старых морщинистых рук. Слева окно с непроглядной густой, как вишневое варенье, темнотой, как бы в противовес старушке.

Из динамиков бортпроводница слегка волнующимся голосом произносит заученный текст: «Дамы и господа, наш самолет попал в зону турбулентности, воздержитесь от передвижений по салону, убедитесь, что ремни безопасности …»

Самолёт неслабо так трясет, словно мы съехали с хайвея на заброшенную проселочную дорогу и собираем все кочки и камни.

Чтобы отвлечь мозг от мыслей, которые в такие моменты возникают в голове у 99% пассажиров, я пытаюсь вспомнить какую-нибудь историю связанную с Ренди.

Как-то я спросил его в телефоном разговоре (это были времена, когда он еще сам мне звонил):

– Слушай, Ренди, а когда ты был максимально счастлив?

Он, не задумываясь ответил:

– В Эббинге.

И потом добавил:

– У всех в молодости бывает время, когда характер формируется навсегда. Для меня и, наверное, для нас всех этим временем стали года в Эббинге.

Я прокручиваю в голове эту короткую историю и слова Ренди снова и снова. Самолет по-прежнему трясет, словно он словил эпилептический припадок на высоте 10 600 метров над уровнем моря.

«В Эббинге» – слышу голос Ренди в голове и соглашаюсь с его мыслями на этот счет. И мне, в сущности, глубоко наплевать упадет самолет или нет.


20.04.20.


– В оформлении обложки использована фотография автора Daniel Vogel «A view to drink» с https://unsplash.com/ .