Солнце перед ненастьем [Адам Огурлиевич Шогенцуков] (fb2) читать постранично

Адам Шогенцуков Солнце перед ненастьем ПОВЕСТЬ

Об авторе

Перед ненастьем солнце бывает необычно ярким, жгуче жарким. Набежит туча, и оно меркнет. Но настоящее солнце не гаснет — пройдет непогода, и снова оно сияет ярко.

На иного мальчика посмотришь — смелый, сильный, красивый человек. А чуть столкнется с трудностями — и куда все девается. Не узнать его, померк человек. Но, если в его груди бьется доброе сердце, он найдет силы и преодолеет трудности. Об этом и написана повесть «Солнце перед ненастьем».

Впервые она была издана в Нальчике в 1964 году. Для нового издания автор значительно переработал повесть.

Автор этой книги, поэт и прозаик А. О. Шогенцуков, родился в 1916 году в селении Старая Крепость, Баксанского района, Кабардино-Балкарской АССР. Окончил Нальчикский педтехникум, Кабардино-Балкарский пединститут и Высшие литературные курсы.

В годы Великой Отечественной войны прошел боевой путь от предгорий Кавказа до Вены и Праги.

До войны и в послевоенное время А. Шогенцуков занимался педагогической деятельностью, был министром культуры Кабардино-Балкарии, возглавлял писательскую организацию республики, неоднократно избирался депутатом Верховного Совета КБАССР.

Важнейшие поэтические произведения А. Шогенцукова вошли в сборники «Песни сердца», «Восхождение», «Стихи в пути», «Предгрозье» и др.

Успешно работает он и в прозе. А. Шогенцуков пишет рассказы, очерки, повести. На сцене кабардинского драматического театра поставлены его пьесы — «Девичье горе» и «Влюбленные».

А. Шогенцуков перевел на родной язык многие произведения русской и мировой классики.

В 1966 году за заслуги в развитии советской литературы писатель был награжден орденом «Знак Почета».

В САДУ, ЗА ДОМОМ

Старый Маза́н вышел из дому, глянул на солнце и зажмурился.

— Валлаги́^[1], быть непогоде! — пробормотал он. — Только взошло, а разгорелось так, что глядеть больно. Это перед ненастьем солнце злое — огнем жжет, глаза открыть не дает…

Старик умолк — ему показалось, что неподалеку кто-то разговаривает. Уж не Зали́м ли? Медленно переступая, Мазан обернулся в ту сторону, откуда слышался голос, приложил ладонь к уху. Нет, видно, почудилось. Вокруг ни души, громадное селение Шоджа́на, вольно раскинувшееся в долине, дремало, полное мирной утренней тишины.

Мазан снова принялся раздумывать о погоде, определять по приметам, каков-то будет новый день. А примет этих он знал — не перечесть!

Старик внимательно оглядел небо. На западе грудой непряденой шерсти дыбились белые кучевые облака, тяжелые бурдюки туч завалили далекие заснеженные горы в верховьях Бакса́на, двуглавую вершину Ошхама́хо^[2] укутало серым сукном… И тут Мазан увидел то, что искал:

— Валлаги, вот! Вот она, самая верная примета!

На севере, там, где высился Бешта́у, по небу ползли крутые темные валы. Оттуда тянуло свежим ветерком. «Тучи с Бештау — что буйволы из реки: нальют воды — утопишь и сапоги!»

Как всегда по утрам, Мазан чувствовал себя бодрым. Пьянил легкий горный воздух, веселила яркая, умытая росой зелень, радовало неумолчное гурканье голубей, нахальная болтовня воробьев. Старик любил чистые утренние голоса природы.

Обычно с утра, стоило только Мазану шагнуть за порог, его тотчас окружала шумная птичья ватага: индюки гордо несли свои пышные, похожие на пестрые букеты головы, важно вышагивали заносчивые петухи с острыми, как сабли, шпорами, тугими кабачками катились под ноги белые утки. Но сейчас все вокруг было тихо. Как видно, Жанти́на, невестка Мазана, еще не открыла двери птичника.

Кто-то потерся о его ноги. Мазан оглянулся. Миша́ж! Старый верный пес! Короткие обрубки его ушей чуть шевелились, печальные глаза умильно глядели на хозяина.

— Мишаж! Добрый Мишаж! — Мазан ласково потрепал пса по голове. — Поседели мы с тобой, друг. Поседели и постарели…

Мишаж лениво зевнул, облизнулся, тихо заскулил.

— Да, голубчик, время пощады не знает, — продолжал рассуждать Мазан. — Старость, Мишаж, неслышно крадется: не успеешь оглянуться — а она уже тут как тут… Давно ли, кажется, носился ты по селенью — самый прыткий, самый сильный. Бывало, швырнешь тебе кость, да не какую-нибудь — бедренную, а ты ее хвать! Да пошел рычать, да грызть-дробить — в момент расправишься и снова просишь, снова есть хочешь. Вот какой ты был! А нынче, мой Мишаж, лежишь ты у порога да греешься на солнышке — вот и вся твоя жизнь… И я уже не тот, что лет десять назад. Был я вынослив, как вол, резв, как кабардинский скакун, а теперь куда что девалось? И топор-то мне тяжел, и пила тупа, и мягкая липа для меня каменный дуб… Но я не сдаюсь, Мишаж. Не-ет, сдаваться нельзя. Остановишься, приляжешь — тут и залежаться недолго.

Пес снова зевнул, заскулил и потерся мордой о