КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706105 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124641

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Они придут из ниоткуда [Юрий Иовлев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

ОНИ ПРИДУТ ИЗ НИОТКУДА

Зимняя и летняя Фэндомные битвы — 2019

Повести и рассказы по мотивам сериала «Горец» и др.

Составитель: О. Кавеева

От команды «Горца»


Li_Liana Профайл мумии

Кроссовер с сериалом «Мыслить как преступник»


Дункан крадучись выбрался на крышу, держа наизготовку обнаженный меч. Ему казалось, что он ступает совершенно бесшумно, но притаившийся у парапета бессмертный тут же обернулся.

— Аманда! — выдохнул Дункан со смесью облегчения и раздражения, опуская оружие. — Какого черта?

— У тебя все в порядке? — отозвалась она вопросом вместо приветствия.

— У меня?! — искренне изумился Дункан. — Это ты за мной следишь!

— За твоей квартирой, — уточнила Аманда.

— И зачем тебе это?

— Я видела тебя вчера в Квантико. Думала, на тебя вышли федералы, и у тебя проблемы.

— О боги, Аманда, — Дункан со стоном прикрыл ладонью глаза. — Я просто консультирую их.

— Ты? ФБР? — Аманда скептически выгнула бровь, сноровисто убирая в саквояж снайперскую винтовку.

— И это что такое? — Дункан кивнул на оружие.

— А то ты не видишь, — огрызнулась она. — Я беспокоилась за тебя.

— Я тронут. Но с каких пор тебе недостаточно просто меча?

— Одно другому не мешает. Особенно, если возникают проблемы со смертными. И не надо уходить от ответа. Что ты делал у федералов?

— Как ни странно, но я оказался ближайшим экспертом по Древнему Египту, — развел руками Дункан.

— Допустим. А зачем ФБР понадобился спец в этой области?

Дункан покачал головой:

— Я давал подписку о неразглашении.

— Что, совсем не расскажешь? Хоть капельку? Даже не намекнешь? — Аманда подошла и приобняла его, лукаво заглядывая в глаза.

— Нет.

— Ты скучный, Маклауд, я тебе это уже говорила?

— Тысячу раз, — Дункан обнял ее в ответ. — Ты прилетела расспрашивать меня о бюро?

— Ну не-е-ет, — проворковала Аманда, плотнее прижимаясь к нему. — Совершенно не за этим.

— Может быть, все-таки спустимся ко мне? — уточнил Дункан пару минут спустя, разрывая затянувшийся поцелуй.

— А чем тебе не нравятся крыши?

— Да всем нравятся, но как-то…

— Маклауд!

— Все, молчу, молчу!

* * *
Не то, чтобы Дункан не подозревал, что из-за присутствия Аманды могут возникнуть проблемы, но всё равно оказался катастрофически не готов к тому, что столкнется с ней прямо на проходной ФБР следующим утром. Особенно с учетом того, что она сладко спала в постели, когда он вышел из дому час назад. А ещё меньше он ожидал, что Аманда окажется не одна.

— Что вы здесь делаете?! — раздраженно прошипел он, всем своим видом пытаясь намекнуть, что непрошеной парочке лучше побыстрее убраться куда подальше.

Но Аманда с Митосом, естественно, даже и не подумали к нему прислушаться, а наоборот, ускорились, чтобы нагнать его у самого контроля документов.

— Мы с ним, — очаровательно улыбнулась Аманда офицеру в форме. — Я его ассистентка. А это приглашенный профессор из Лондона.

Офицер нахмурился, но Дункан его опередил.

— Извините нас. Я не думал, что мой коллега успеет прилететь, и поэтому не заказывал для него пропуск. Всё нормально. Они уже уходят.

— Какие-то проблемы? — спросил подошедший со стороны автостоянки немолодой мужчина и тут же представился, повернувшись к Митосу и Аманде: — Старший специальный агент Дэвид Росси. Познакомите меня со своими спутниками, Дункан?

— Аманда Дарье, — она успела раньше, чем Дункан открыл рот. — Я ассистентка мистера Маклауда, работаю для него в Европе. А это — Адам Пирсон, лучший британский египтолог.

— Дункан, вы не говорили мне, что пригласили коллегу, — Росси укоризненно и самую чуточку подозрительно посмотрел на Дункана.

Тот только покаянно развел руками. Строить зверские рожи Аманде с Митосом при Росси он поостерегся.

— Вы вообще не упоминали, что вам нужна чья-то помощь, — в голосе Росси прозвучало еще больше подозрения.

— Простите агент, это моя вина, — Митос очень естественно изобразил натуральный британский акцент. — Мой друг всего лишь позвонил мне с несколькими уточняющими вопросами насчет классификации артефактов по египетским династиям. А Аманда заметила, что он ездит в Квантико, это всё разбудило мое неуемное любопытство, и мне захотелось помочь более напрямую, а не просто отвечая на туманные и завуалированные вопросы.

Росси пару минут побуравил Митоса испытующим взглядом, но тот, когда надо, мог очень убедительно изобразить честные и исключительно порядочные глаза.

— Дункан, вы ручаетесь за них?

— Конечно, — без запинки ответил тот, — но, право, не стоит…

Но Росси перебил его движением руки и отдал офицеру на входе приказ пропустить всех посетителей. Когда они поднялись на этаж отдела, Росси произнес краткую, но очень вдохновенную речь о важности тайны следствия. И пригрозил, что без подписки о неразглашении он никого из них отсюда не выпустит. Хотя вообще ее положено подписывать до того, а не после, но технического специалиста пока нет и распечатать ее немножко некому.

— Я думала, тут будет более людно. — Аманда удивленно осмотрелась.

— В семь утра в субботу? — уточнил Росси. — Боюсь, вы нас несколько переоцениваете, мисс Дарье.

— Можно просто Аманда, если вы не против.

Росси кивнул. Аманда за его спиной послала Дункану убийственный взгляд. Тот лишь тяжко вздохнул. На то и был расчет, что Аманда никогда в жизни не встанет в такую рань, чтобы успеть сунуть нос в его дела с ФБР. Но, увы, он жестоко просчитался. И уж тем более даже в страшном сне не мог представить, что она успеет притащить Митоса. Зря только выдернул Росси приехать на работу ни свет ни заря.

— Так чем же ваш преступник связан с Древним Египтом? — Митос решил наконец-то перейти к делу.

Росси ещё раз оценивающе на них посмотрел, будто окончательно что-то для себя решая. Затем провел их в свой кабинет с именной табличкой и достал из ящика стола толстую папку. Вынул из нее несколько фотографий и протянул Митосу:

— Что вы скажете об этом орудии?

Митос задумчиво повертел фото в руках.

— Это же слепки, сделанные с ран, да? А на фото самих повреждений можно посмотреть?

— Конечно. — Росси достал еще фото.

— Использовалось только это одно орудие или были еще другие… инструменты? — Митос чуть замялся на последнем слове, и это не укрылось от профайлера.

— Вы уже поняли, что это, мистер Пирсон?

— У меня есть версия. Но, право, будет быстрее, если вы мне сразу покажете все, а не будете выуживать по чуть-чуть. И да, на первый взгляд это похоже на инструменты для подготовки тела к мумификации.

— Только на первый? — тут же насторожился Росси.

Митос лишь выжидательно на него посмотрел. Росси с не очень довольным видом, но все же протянул целую пачку фотографий. Аманда заглядывала из-за плеча Митоса, но ничего интересного для себя на снимках не обнаружила. Фотографии были сделаны крупным планом, явно с целью определить, чем были нанесены такие повреждения.

— Если это не набор для мумификации, то что? — Дункан уже явно видел эти фото, и, похоже, высказал именно такую версию.

— Близко, но нет, — уверенно заявил Митос. — Древнее или даже Раннее царство, первые мумии тогда уже были, но так сильно, как потом, ими еще не увлекались. А вот жертвоприношением — да. Похожие процессы, но есть и отличия.

— Жертвоприношения, — эхом повторил Росси. — Очень интересно. И как именно приносились эти жертвы?

— Были разные вариации, — пожал плечами Митос. — Но, судя по тому, что я вижу, это что-то на тему пира смерти. Наверняка сперва спускали кровь. Потом, кстати, ее тоже, скорее всего, использовали. Если в финале тело сжигали… но, судя по фото, это явно не наш случай. Тогда могли принять ванну из крови или смешать с водой и выпить. Или использовать как чернила и нанести письмена возле алтаря. Что-то в этом роде.

— А что делали с телом?

Дункан заметил горящий воодушевлением взгляд агента и на мгновение ощутил что-то вроде укола ревности. Но что за глупости? Конечно, это Митосу раз плюнуть, небось, собственными глазами видел, а то и участвовал. Дункан тоже с первого взгляда отличит клинки семнадцатого века и шестнадцатого — своими глазами видел, в своих руках держал. И вообще он даже не археолог, а всего лишь специалист по антиквариату. Правда с полуторавековым опытом. Но, пожалуй, Аманда была права, Древний Египет все же немного не его тема.

А Митос тем временем продолжал разглагольствовать:

— Прежде всего извлекали внутренние органы. Тут тоже с вариантами. И зависит от того, про какой период мы говорим. Три тысячи лет до нашей эры и чуть раньше — были одни традиции, через какие-то пятьсот лет они заметно изменились. Но основные варианты: просто выкинуть, использовать, как ритуальную пищу, возможно, для животных или художественно разложить на алтаре.

— Про последний вариант поподробнее, пожалуйста.

— Агент Росси, честное слово, было бы куда проще, если бы вы мне показали фото места преступления, а не устраивали это гадание, что именно сделал ваш убийца.

— Давайте я вас не буду учить археологии, а вы не будете мне рассказывать, как вести расследование, — довольно холодно возразил Росси.

— А вдруг он думает, что ты и есть их убийца? — хихикнула Аманда.

— А почему вы решили, что мы ищем именно убийцу? — тут же насторожился Росси.

— Судя по количеству ран, бедняга точно не выжил, — легкомысленно отмахнулась та.

— Тут минимум десяток тел, — возразил Митос.

— Как вы определили? — чуть ли не подскочил Росси.

— Очень точные, практически одинаковые разрезы, но сами части тела, хоть и разные, но повторяющиеся. Или вы надеялись меня убедить, что у вашей жертвы семь правых локтевых суставов и восемь левых берцовых костей? И, кстати, у убийцы хорошо набита рука, заметен богатый опыт работы с жертвенным набором, что странно.

— За десяток убийств можно было наловчиться, — предположил Дункан.

Митос только с сомнением покачал головой. Замечание о том, что речь, скорее, идет о сотнях принесенных в жертву, он решил оставить при себе.

— Я все равно не понимаю, почему вы так уверены, что мы говорим именно об убийствах. После тех травм, что вы видели на показанных мною фото, пострадавшие вполне могли выжить. — Росси обличающе обвел взглядом всех троих.

— Потому что спецотдел ФБР не занимается обычной поножовщиной? — предположил Дункан.

— Потому что в древних жертвоприношениях не предполагается, что жертве удастся тихонько уползти? — высказалась Аманда.

— Потому что, если преступник озаботился, как и где добыть древнеегипетский набор для жертвоприношений, то он точно не даст никому ускользнуть, — подержал их Митос.

Росси нехотя согласился и тут же ухватился за последнюю фразу:

— А вы думаете, это именно оригинальный набор возрастом несколько тысячелетий?

— Или так, — кивнул Митос, — или снятая с него копия. Что, в любом случае, весьма сложно провернуть. Я даже не помню, есть ли в каком-нибудь музее такая полная коллекция.

— А если восстанавливать по фото и зарисовкам? — предположил Росси.

— Вряд ли. Современные технологии дадут более гладкую и симметричную поверхность, а тут именно грубая работа.

— Вы уверены?

— Да.

— Отлично! — Росси буквально просиял — впервые с начала их встречи.

— А это хорошо? — осторожно уточнила Аманда.

— Проверим все музеи и частные коллекции, узнаем, у кого мог быть доступ. Думаю, список будет очень коротким, — улыбнулся Росси и, наконец проникшись доверием к своим гостям, протянул ещё пачку фотографий: — Вы хотели увидеть место преступления.

— Однако, — присвистнула Аманда.

Дункан молча поморщился — он ожидал увидеть нечто подобное, но реальность превзошла его худшие ожидания.

— Очень, очень интересно, — пробормотал Митос, внимательно всматриваясь в фото. — Легкое, печень, сердце, селезенка, легкое, желудок — в центральном круге, в обрамлении из кишечника. Мозг, глаза, язык и уши в малом, и разобранные пальцы, кисти, руки и ноги во внешнем. Весьма любопытно.

— Знаешь, вот пока ты это не перечислил, оно не так жутко смотрелось, — задумчиво изрекла Аманда.

— Какое чудовище могло это сделать? — не удержался Дункан, не в силах отвести взгляд от кошмарных фото.

— Это все-таки Раннее царство, — определился Митос. — Период первой династии, может чуть раньше. Я бы сказал, что это жертва, скорее, Апофису, но в письменах вокруг есть обращение и к Анубису. И, что более странно, к Нефтиде. И да, я был прав, для надписей использовали кровь.

— А вы точно не посещали Штаты в последние пару месяцев? — прищурился Росси.

— Не-а, — отмахнулся Митос. — За последние полгода только во Францию один раз летал, можете проверить.

— И проверим, — заверил его Росси. — Но вы все же слишком много знаете об этом жертвоприношении. Или вы и правда очень хороший специалист по Древнему Египту.

— Самый лучший из всех живых, — заверила его Аманда.

Дункан только кивнул в ответ на вопросительный взгляд Росси.

— А что вы можете рассказать о самих жертвах для такого ритуала? — спросил тот Митоса.

— В смысле?

— Кто подойдет для такого жертвоприношения? Женщины, мужчины, молодые, пожилые?

— Да, в принципе, без разницы. Вообще в оригинале в качестве жертв чаще использовали домашних животных. Но чем больше хотят получить, тем масштабнее должна быть жертва. Но чтобы вот так — людей, да еще и не одного… — Митос задумался. — Если бы мы были в древнем Египте, я бы сказал, что хотят воскресить внезапно погибшего ребенка фараона, причем единственного сына-наследника. Или что-то вроде того. Но мы не в древнем Египте, так что даже не знаю.

— Ага! Значит, это все-таки воскрешение? — Аманда выловила самое значимое из тирады Митоса.

— Судя по оригинальному составу богов, которым предназначена эта жертва, то, скорее всего, да. Само круговое жертвоприношение было весьма распространено во времена первой династии. С его помощью могли надеяться и просто успеха в торговле добиться. Но тогда пожертвовали бы какую-то курицу или овцу, в крайнем случае.

— А список пожеланий отражен именно в письменах кровью? — уточнил Росси. — Вы можете их перевести?

— Только общий смысл. Это одна из самых ранних версий египетской пиктографии. Переводчика с нее вы не найдете. Но основные символы богов и обращений мало менялись с веками, они вполне узнаваемы.

— Вы назвали Анубиса, бога царства мертвых, — напомнил Росси, — это единственный, о ком я слышал. А остальные двое?

— Апофис — чудовище из преисподней, бог Хаоса, — ответил Митос. — И да, тут есть еще символ Амат — внизу в левом углу. Убийца к ней не обращается с основной просьбой, но тоже упоминает. Амат — еще одно чудище подземного царства, пожирательница душ.

— Так может, маньяк не воскресить кого-то хочет, а открыть на землю врата египетского ада? — предположила Аманда.

— Вариант, — кивнул Митос. — Хотя я сомневаюсь. Тут наиболее показательно упоминание Нефтиды. Не слышали, да?

Митос посмотрел на агента и своих друзей, но те лишь синхронно покачали головами.

— Одна из самых забытых в современности древнеегипетских богинь. И, между прочим, совершенно незаслуженно. Нефтида — сестра и полная противоположность Исиды, жена Сета. Эти-то имена вам знакомы?

— О да, — почти синхронно протянули Аманда с Росси.

— А она богиня чего? — спросил Дункан.

Митос задумчиво потер макушку.

— В современной терминологии я бы сказал, что темной магии и всего сверхъестественного.

— Ого, — присвистнула Аманда. — А в Древнем Египте были и такие боги?

— Представь себе, — улыбнулся Митос.

— Еще скажи, что и маги были, — фыркнула она.

— Ну-у-у, — ухмыльнулся Митос, — это более сложный вопрос.

— Но все равно это укладывается в мою теорию про врата ада, — Аманда упрямо тряхнула челкой. Спорить с ней никто не стал.

— Спасибо, мистер Пирсон, ваша консультация была очень информативной, — подвел черту Росси. — Вы можете добавить что-то еще?

— Да, если можно, я бы хотел посмотреть список жертв. Даты рождения, смерти, профессии, хобби и все такое прочее.

— Что вы там рассчитываете найти? — снова насторожился Росси.

— Пока не знаю, но, может быть, я увижу какую-то закономерность.

Но спустя полчаса пришлось признать, что, по крайней мере, с первого взгляда ничего такого Митосу разглядеть не удалось. В итоге договорились, что Митос еще поработает с этими данными и если вдруг что-то заметит, обязательно свяжется с Росси.

* * *
— Давай, колись! — Аманда чувствительно пнула Митоса в бок.

— Эй, в чем?! — возмутился тот, превентивно отскакивая, но наткнулся на не менее подозрительный взгляд Дункана. — Народ, вы чего?

— Мы и так молчали всю дорогу домой от Квантико! Имей совесть! — Аманда двинулась к нему с нарочито угрожающим видом.

— Ладно-ладно. Да и не собирался я от вас ничего скрывать. Просто…

— Митос, — выразительно намекнул Дункан.

— Ну да, он бессмертный, но это вы и так уже поняли.

— Ты в этом уверен? — уточнил Дункан.

— Да.

— Точно? — не удовлетворился первым ответом Дункан.

— Еще три раза переспроси, — огрызнулся Митос, скрещивая руки на груди.

— Может, все же псих, из этого поколения? — с надеждой предположила Аманда.

— Нет. Он не десяток таких жертвоприношений провел, а сотни. Разрезы уверенные, жертвенный круг — идеально правильный. Да никто, кроме живших в те времена, не смог бы так.

— Ладно, допустим, — кивнул Дункан. — Но тогда ему, получается, около пяти тысяч лет.

— А ты у нас единственный такой, — напомнила Аманда. — Признавайся, может, это все-таки ты решил покуролесить?

— Серьезно? — скептически посмотрел на нее Митос.

— Не-а, — улыбнулась та. — Но как звучит.

Митос наградил ее убийственным взглядом, но промолчал.

— Надо проверить, не привозили ли в город недавно каких-нибудь свежеоткопанных мумий, — внес Дункан рациональное предложение.

— Вот, дельная идея, — одобрил Митос, выразительно косясь на Аманду, но та проигнорировала намек..

— А может, ты его знаешь? — Дункан с подозрением уставился на Митоса.

— Нет, — удивился тот. — Понятия не имею, кто он. Как тебе это вообще в голову пришло?

— А почему тогда не все рассказал ФБР?

— Про бессмертного? Ты издеваешься?

— Ладно, а нам о чем еще умолчал?

— Да с чего вы взяли, что я… — Митос покосился на их лица и со вздохом признал: — Ну хорошо. Он приносит жертвы по древнему календарю. Очень-очень древнему календарю. Который я, между прочим, уже почти не помню!

— То есть жертвы не случайны? ФБР ошибается?

— И жертвы, и даты, — признал Митос.

— И почему ты это скрыл? Ведь это важно! — набросился на него Дункан.

— Потому что об этом календаре нет ни единого упоминания в современном мире. Как я объясню, откуда я его знаю? — огрызнулся Митос. — Хватит и того, что про жертвенный круг им выдал.

— Получается, ты знаешь, на кого и когда в следующий раз нападет маньяк? — уточнила Аманда.

— Да, — кивнул Митос. — То есть в целом.

— Это как? — спросил Дункан.

— В день орошения он принес в жертву директора насосной станции. В день Тота — академика на пенсии, в день сытой птицы — сотрудника птицефабрики. Мне продолжать?

— Спасибо, мы поняли принцип, — ответил Дункан. — И кто следующий?

— Женщина-кошка.

— Ты шутишь? — не поверила Аманда.

— Через три дня день Бастет, — емко ответил Митос.

* * *
— Это плохая идея. Очень-очень плохая.

Дункан до сих пор не мог понять, как им удалось его в это втянуть.

— Да ладно тебе, будет весело, — Аманда прыгала рядом на одной ноге, пытаясь втиснуться в очень облегающий черный латексный костюм. — Мы же всегда любили цирк.

Дункан поморщился, как от кислого лимона. Аманда была права, цирк он и правда любил, и она это знала. Вот только он любил выступать в нём, а не ловить маньяков, тем более на живца в лице Аманды. И прикрытие в исполнении Митоса почему-то совершенно не утешало.

— Да ладно тебе, не дуйся. Ты же сам больше всех убивался, что не допустишь, чтобы пострадала невинная кошатница.

— Ага, а скоропалительно организованное представление «женщина-кошка, только один вечер на арене» — просто замечательное решение.

— Но ты ведь согласился.

— Да, потому что вы меня вынудили! — огрызнулся Дункан.

— Но правда же, отличная идея, — самодовольно улыбнулась Аманда — идея была ее. — Этот псих не может не купиться на такой роскошный подарок.

— А вдруг он афиши не читает.

— Ну вот через пару часов и узнаем, — легкомысленно отмахнулась она, натягивая маску.

За прошедшие три дня им удалось выяснить, что центральный музей полгода назад привез мумию, найденную к югу от Каира на территории древнего Мемфиса. Которая буквально через неделю самым таинственным образом исчезла из хранилища. К сожалению, больше о мумии, вернее, о потенциальном бессмертном не удалось узнать ничего. Ее и ввезли в страну специально для изучения и правильного датирования, но мумия сбежала раньше, чем до неё успели добраться.

По предварительной оценке, она могла оказаться одной из самых древних найденных мумий или вообще древнейшей. Но, увы, на первичном исследовании не успели точнее определить возраст, и установить, мужская это мумия или женская, тоже не успели. Археологи выдвинули чуть ли не дюжину теорий о том, кем была мумия при жизни. Самая яркая из них была про фараона Нармера или его жену Нейтхотеп.

И это Дункану отдельно не нравилось. Его единственное знакомство с древней египтянкой прошло не сказать чтобы очень хорошо. Скорее, закончилось весьма плохо. И заводить новое он отнюдь не стремился. Но будто у него был выбор.

— Может, все отменим? — он поймал Аманду за руку перед самым выходом на арену.

— Ни за что! — ее губы расплылись в шальной улыбке. — Там зрители, они нас ждут. И ловля маньяка на живца — это так захватывающе!

— Бессмертного маньяка! — напомнил Дункан.

— Ой, да успокойся, он, скорее всего, даже не понимает, что бессмертен, и понятия не имеет о поединках. Доусон ведь тебе говорил, что они никого нового не засекли, и за всё это время ни один настолько странный псих не выходил на бой с бессмертными. Он слишком занят своими жертвоприношениями.

— Или просто не сталкивался ни с кем из нас, — не отступал Дункан.

— Серьезно? Мы ведь это уже обсуждали. Приблизится он к нам, услышит странный звон в ушах, и что, как из этого можно прийти к выводу, что мне надо отрубить голову?

— А если ему все же удастся тебя похитить?

— Мак, ты же сам видел фото, как раз головы у всех жертв были на месте. Мне ничего не угрожает.

— И ты этим меня утешаешь? — ужаснулся Дункан. — Только головы там и остались на туловище, пустые черепушки! Нет, мы все отменя…

Но договорить он не успел, Аманда вытолкнула его на арену.

Представление прошло просто прекрасно, как в их лучшие годы. Аманда была в восторге, зрители тоже. Дункан напсиховался и извелся дальше некуда. Он пытался всматриваться зал, надеясь угадать, кто из сидящих там — тот маньяк, за которым они охотятся. Но софиты нещадно слепили, и он ничего не мог толком рассмотреть. И даже чутье бессмертных не могло помочь ему: Аманда и Митос были рядом, появление он бы просто не ощутил. Дункан настолько нервничал, что даже пару раз задел Аманду в их коронном номере с кинжалами, чего раньше никогда не случалось.

Но маньяк так и не объявился. Представление закончилось, они собрали цветы и аплодисменты. И после полуночи, разочарованные, уехали домой к Дункану.

— Надо было все-таки сообщить ФБР, — проворчал он, выходя из машины.

— О чем и зачем? — скривился Митос. — Чтобы они на эти сутки взяли под охрану всех женщин города, как-либо связанных с кошками?

— Да, не вариант, — печально согласился Дункан.

— Вы как хотите, а я в душ и спать, устала просто жутко, — Аманда, зевая, по-кошачьи потянулась всем телом. — Мы сделали все, что могли. Митос, что там следующее в египетском календаре?

— Женщина-змея, через пять дней, — ответил тот.

— Ну и память, — восхитилась Аманда, уже закрывая за собой дверь спальни.

Мужчины остались в гостиной. Почему-то обоим хотелось выпить. Спустя полчаса и три бокала Митос неожиданно застыл, словно его по голове стукнули, а потом рявкнул:

— Я болван! — и бросился в комнату Аманды.

— Что случилось?! — Дункан кинулся за ним.

Но в комнате было уже пусто, и только открытое настежь окно объясняло, куда могла исчезнуть Аманда.

— Время! — Митос схватился за голову. — В те века сутки заканчивались в пять утра, а не в полночь!

* * *
Впервые в жизни Аманда пришла в себя после смерти без заполошного вздоха. Но трудно вдохнуть, когда легких нет. Он понятия не имела, отчего очнулась, и как ей вообще это удалось, но адская боль в животе и груди, а также вид собственного недовырезанного сердца в чужих руках разом отмели все лишние вопросы и рассуждения.

Склонившийся над ней мужчина бормотал что-то на неизвестном ей языке — древнеегипетского она не знала, а изучением английского тот, очевидно, не стал себя утруждать. Похоже, маньяк чем-то был крайне недоволен и раздражен.

— Ах ты, тварь! — сквозь зубы процедила Аманда, привлекая его внимание.

Тот застыл, выпучив глаза и уронив челюсть, словно бревном по голове ударенный. Аманда, игнорируя боль, резко рванулась вперед и вверх, вырывая короткий кинжал из руки застывшего маньяка, и нанесла удар в шею раньше, чем тот вышел из ступора. Но окровавленный нож скользил в руке, и жутко неудобно бить полулежа сидящего над тобой. Аманда поняла, что лишь ранила его, а в глазах уже стало опять темнеть. Она перехватила кинжал обеими руками и занесла его для второго, последнего удара.

Маньяк наконец-то очнулся и с диким визгом дернул на себя недовырезанное сердце Аманды, обрывая тянущиеся к нему сосуды. Но этот рывок совпал с ударом Аманды, ей наконец-то удалось загнать кинжал достаточно глубоко и услышать хруст ломающихся позвонков. В последнее мгновение она еще успела провернуть кинжал вокруг своей оси и резко рвануть в сторону. И снова умерла. Последней мыслью было, что она только что видела разложенные на полу собственные печень, почки и легкие и как же она хочет это забыть!

* * *
В следующий раз Аманда очнулась уже нормально, как всегда: задыхаясь и давясь первым вздохом после очередного небытия. И это уже само по себе было замечательно, а еще прекраснее — две исключительно встревоженные и виноватые рожи, склонившиеся над ней.

— Отрубила? — хрипло спросила она.

— Кого? — не понял Дункан.

— Почти, — ответил более понятливый Митос. — Трахея и позвоночник в щепки, а вот мышцы слева немного недопилила. Но ничего, не воскрес.

Аманда с облегчением откинулась обратно. И, между прочим, не на землю, а на что-то мягкое. Куртка Дункана, что ли? Она закрыла глаза, пару минут подумала, потом рывком села и настороженно огляделась. Они всё ещё находились в том подвале, куда её притащил маньяк. Всё вокруг было залито кровью, но никакие органы на каменном полу больше не валялись. Может, ей померещилось в бреду?

— А где… эээ… все? — осторожно уточнила она.

— Покидали обратно, — ухмыльнулся Митос.

— Я надеюсь, ты издеваешься?

— Нет, — еще шире расплылся в улыбке тот.

Аманде очень сильно захотелось снова потерять сознание, но для бессмертного единственный способ достичь этого по заказу — снова умереть, а это уж как-то явно чересчур. Она просто полежит тут немного с закрытыми глазами и постарается себя убедить, что не слышала ответа этого паршивца.

— Митос, — возмущенно прошипел Дункан, — ну имей совесть!

— А что? Новые органы будут намного дольше вырастать, чем старые обратно приживутся. Я же порадовать ее хотел.

— Убью, — мрачно пообещала Аманда, не открывая глаз. — Вот встану и убью.

— Ну, допустим, в ближайшую неделю не особо встанешь, — философски заметил Митос. — А потом и не факт еще, что догонишь.

— А ты откуда знаешь, что неделю не встанет? — удивился Дункан.

— Богатый и разносторонний жизненный опыт, — как ни в чем не бывало парировал тот.

— Как вы меня нашли?

— Жучок, — лаконично ответил Митос.

— На моей пижаме? — Аманда от возмущения даже открыла глаза.

— На твоем всем. На латексном костюме кошки тоже.

— Митос, я тебя точно убью! Когда-нибудь. — Аманда попыталась встать, и ей почти удалось: Дункан вовремя подхватил. — А мне слабо было сказать? Чтобы я тут не думала, что меня заживо расчленят, а вы меня не найдете?

— А вдруг ты бы решила его снять? Нет, так надежнее, — заверил ее Митос, поддерживая с другой стороны.

— Точно убью, — со стоном заключила Аманда, и троица поковыляла к машине.

Уже с ногами умостившись на заднем сиденье, Аманда с чувством заявила:

— Чтобы я еще хоть раз полезла помогать ФБР?! Ни за что!

— Зато этот псих больше никого не убьет, — попытался утешить ее Дункан. — Ты сегодня спасла кого-то, кто мог оказаться на твоем месте и точно умереть.

— Сам теперь играй в героя, — огрызнулась Аманда. — Мне уже хватило.

— Передумает, — уверенно заявил Митос после непродолжительного молчания. — Отлежится, пройдет время, станет скучно и снова куда-нибудь полезет.

— Я все слышу.

— Знаю, но тебе даже руку поднять тяжело, чтобы меня по голове треснуть, — ухмыльнулся Митос.

Аманда только возмущенно фыркнула, но протестовать не стала.

— Вы оба несерьезные и несознательные! — Дункан поочередно осуждающе посмотрел на обоих. — Я вообще не понимаю, как вы дожили до своих лет.

— Ничего, разменяешь первую тысячу, может, и сам перевоспитаешься, — предположил Митос.

— Не дождешься.

— Ну а вдруг? — лукаво донеслось с заднего сиденья.

— И с кем я связался? — привычно простонал Дункан.

Ответом ему было только синхронное хмыканье.

* * *
На рассвете Митос стоял у залива, любуясь бликами восходящего солнца на воде. Аманда осталась у Дункана, а сам Митос, вместо того чтобы тоже отправиться отсыпаться, сначала долго ездил кругами, а потом понял, что почти доехал до океана, и уже прицельно отправился к берегу.

Как ни странно, но археологи не ошиблись. Это действительно был фараон Нармер, вернее, современные историки знали его под этим именем. С Нармером они не были ни друзьями, ни даже приятелями, Митос просто некоторое время жил в Мемфисе тех лет, иногда бывал при дворе. Тогда фараон еще не стал бессмертным, и не было никакого повода сводить более близкое знакомство. А к моменту его смерти Митос давно уже уехал.

Древнейший вздохнул. Старинные обряды захоронения часто играли такую злую шутку с бессмертными. После первой смерти тело медленнее восстанавливается, а если за это время успеют качественно выпотрошить, то можно вообще не очнуться — по крайней мере, пока не изменятся условия содержания тела. И, в общем-то, это даже не самый худший вариант. Прийти в себя в намертво заколоченном и глубоко закопанном мраморном гробу куда неприятнее и болезненнее.

Но все равно фараону чудовищно не повезло. А ведь вроде был неплохим мужиком — пять тысяч лет назад. Но в современном мире ему места не было. Просидев три дня за переводом его воззвания к богам, Митос так и не пришел к однозначному выводу, чего именно желал добиться этими жертвами древний фараон. То ли вернуться назад во времени, то ли воскресить свою возлюбленную жену Нейтхотеп. А может, даже их сына. Который, кстати, совершенно точно был не его ребенком. Но это все было уже совершенно не важно.

Митоса не покидало легкое чувство разочарования, приходившее каждый раз со смертью его современников. Оставаться единственным древнейшим все же нелегкая ноша. Хорошо, что есть хотя бы Дункан. Митос криво ухмыльнулся и вернулся в машину. Когда-то давно он развлекал себя дружбой с людьми, но с молодыми бессмертными это оказалось намного увлекательнее.

Catold Маринад

— Так я пойду за аквалангом, — уныло сказал Хуго Янссон и шмыгнул внушительным носом.

Дункан Маклауд, чей тоже немаленький, но куда там до Янссонского, нос был прикрыт мокрым платком, отрицательно покачал головой.

В засолочном цеху самой большой в Швеции фабрики по производству сюрстрёмминга стояла оглушительная вонь. Пожалуй, эту фабрику на восточном побережье можно было смело считать самой крупной во всём мире, поскольку кому, кроме шведов, эта гадость ещё нужна? Селёдка эта мерзкая. Маклауд подозревал, что шведы её едят тоже чисто из принципа и ради национального самосознания, но подозрения держал при себе. Всё-таки за четыреста лет можно обучиться основам дипломатии и поведения в обществе, даже если речь о вонючей селёдке.

Хотя нет, по крайней мере, один человек, не рождённый под сенью шведского флага, среди яростных поклонников квашеной рыбы числился. К сожалению.

— Ладно Фиц, ему ужраться, что мне чихнуть, — прогудел из-под платка Маклауд, всё-таки не удержавшись в рамках дипломатии, — но ты-то куда смотрел?

Двухметровый, тощий как жердь Хуго виновато потупился и беспомощно развёл руками.

Ему мокрый платок, а равно и другие респираторы, был не нужен. Хуго состоял при сюрстрёмминге спокон веку, пропитался рыбно-кислым амбре насквозь и вне фабричных стен выступал указанного амбре источником. Ходили слухи, что именно Хуго во времена короля Густава первым вызвался с голодухи попробовать забродившую селёдку, потому что Бессмертному в любом случае ничего не сделается. Сам Янссон эту байку не подтверждал, но и не опровергал. Только загадочно покачивал носом-румпелем.

Шотландец и швед, не сговариваясь, уставились на дубовый чан в полтора человеческих роста, в котором, помимо селёдки, квасился с ночи на субботу англичанин Хью Фицкерн.


На Высокий берег Фиц и Мак приехали на уик-энд. Специально приехали из Стокгольма, чтобы проведать Хуго, не любившего покидать родной край. С точки зрения безопасности это было разумно: на своей территории преимущества очевидны. Но как можно презреть сокровища новых впечатлений в угоду селёдке и безопасности — Маклауд не понимал. Впрочем, каждому своё.

Всю дорогу Фиц бурно мечтал вслух, как обожрётся сюрстрёммингом и выведает, наконец, у старого упрямого рыбника секрет приготовления деликатеса. А если не выведает, то хотя бы заключит контракт на прямые поставки для своего ресторана.

Маклауд прекрасно относился и к Фицу, и к Хуго, но совмещать попойку с мастер-классом на фабрике отказался наотрез. На сюрстрёмминг его дружелюбие не распространялось.

А ребята, по всему, знатно повеселились.

Хуго, проспавшись к субботнему полудню, решил, что Фиц просто ушёл. По-английски, как положено, не прощаясь.

Маклауд забеспокоился только в воскресенье к вечеру. Конечно, старые приятели давно не виделись, но сколько бухать-то можно? У Хуго в понедельник рабочий день, а у них с Фицем самолёт…


— А как ещё? — вздохнул Хуго. — Багром не подцепить — уже осклиз в тузлуке, да и упора для такой тяжести нет, а сам всплывёт нескоро. Через три часа рабочий день начинается.

Они стояли на небольшой площадке вровень с краем чана и уныло созерцали селёдочные спинки, торчащие из бурой пузырящейся жижи. Что здесь понадобилось пьяному в жопу Фицкерну, оставалось только гадать.

Большая часть ночи ушла на поиски, пока количество мест возможного нахождения Фица не сократилось до одного. Тело на дне прощупывалось хорошо, но дальше этого не шло. Лезть в чан без акваланга отказывался даже просоленный Хуго. Но за подводными причиндалами пришлось бы бежать в посёлок, до восьми никак не успеть.

— Есть идея, — сказал Маклауд. — У тебя тут кайенский перец используют?

— Да, — растерялся Хуго. — Иногда добавляем чутка. А…

— Тащи весь запас. Фиц, растяпа, потом возместит.

Хуго с топотом умчался во мрак подсобных помещений, чтобы через пять минут вернуться с мешком жгучей приправы. Навскидку в мешке было килограмма полтора, и Маклауд высыпал в чан всё до последнего стручочка. Хуго только крякнул.

— Это и мёртвого поднимет, — заявил Маклауд и отошёл к открытому окну — подышать. За окном воняло селёдкой.

Присутствие они ощутили минут через пятнадцать, а ещё через пять Фицкерн кое-как выплыл к поверхности.

Господи, в каком он был виде!

Съеденное едким тузлуком местами до кости лицо радовало «вечной» улыбкой, глаза напоминали содержимое устричных раковин, а из прорехи в горле торчала небольшая салака. Маклауд понадеялся, что теперь приятеля потянет на рыбку нескоро, потому что тошнило ощутимо, невзирая на весь жизненный опыт.

Хуго вытащил это судорожно подёргивающееся безобразие полностью, а потом они вдвоём с Маком знай себе бегали с вёдрами, отмывали. Более или менее приличный вид Фицкерн приобрёл к половине восьмого. Хуго вынес ему свой запасной комбинезон, а Мак помог одеться. Особо наговариваться времени не было и, наскоро попрощавшись, гости направились к аварийному выходу. То есть Маклауд направился, а Фиц постарался не создавать ему проблем хотя бы в этом, на большее он пока способен не был.

От двери Маклауд оглянулся. Лучше бы он этого не делал.

Хуго Янссон, бессмертный рыбник, сидел на корточках у края чёртового чана, макал палец в рассол и обсасывал с самым задумчивым видом. Ноздри знаменитого румпеля чутко подрагивали.

Маклауда всё-таки стошнило на пороге, но задерживаться, чтобы убрать, он не стал.

* * *
Посылка пришла в конце августа. Ради такого случая Фицкерн явился на баржу — открывать, поскольку адресовано было им обоим.

В посылке был отборнейший сюрстрёмминг во всех видах. И высокие консервные банки, и плоские, с какими-то особыми специями, и так, в фаянсовом, залитом сургучом бочонке… К селёдке прилагались бутылка шведской водки и дружеское письмо от старины Янссона.

— Что пишет? — поинтересовался Фицкерн, рассматривая этикетки. — Небось ругает за погубленный продукт. Как-никак, целый чан в убыток.

Маклауд дочитал до конца и заржал, как конь.

— Он пишет, что рыба, с которой ты совместно откисал в перцовке, взяла первый приз на традиционном августовском турнире сюр… сюрстрёммеров… господи, этот шведский… Да, так вот, старина Янссон утверждает, что ни один эксперт не смог разгадать маринад на основе хорошо проспиртованного и проперченного англичанина.

— Совсем они там с ума посходили, — проворчал Фиц, с отвращением отставляя банку. — Не знают уже, какой пакости в свою тухлятину напихать. Пускай в следующий раз запустит туда дохлую кошку.

— В гости зовёт, — елейно сказал Маклауд. — Поближе к июню.

— Напиши этому извращенцу, что до октября у нас срочные дела, — процедил Фицкерн и потянулся за водкой. — А лучше — до марта через десять лет.

masha_kukhar Сумеречная зона

Кроссовер с сериалом «Сумеречные охотники». События фика происходят в период после смерти Ричи, но до того, как Дункан Маклауд вернулся, чтобы сражаться с Ариманом.


Они встретились случайно, как это часто бывает с Бессмертными.

Митос прибыл в Нью-Йорк, надеясь то ли найти Маклауда, то ли оказаться подальше от него — в этот раз ему самому было сложно понять свои желания. Он просто плыл по течению, воплощал всё, что в голову взбредёт, не составляя никаких планов. Обычно так он поступал, когда невероятно длинная жизнь начинала утомлять, теряла вкус и краски. Такое случалось не раз, и нужно было просто выждать. Судьба не подводила, подкидывая новые знакомства, новые занятия и цели, — пусть не на вечность, но и так неплохо. Жизнь таила опасности, и это тоже было хорошо: помогало держать себя в тонусе.

Впрочем, на этот раз неприкаянность обещала остаться с Митосом надолго. Слишком он привязался к Маклауду, слишком верил ему и в него — пусть и не всегда себе в этом признавался. Хотя после истории со Всадниками всё стало предельно ясно: Митос позволил Маклауду решать за него и сделать то, на что сам он не был способен. А ещё Митос остался жив только потому, что Маклауд так решил. Причём дважды. Когда отказался убить его сам и когда остановил Кассандру. Митос так сильно доверял его суждениям — а как не доверять? И потому позволил случиться поединку Маклауда и Байрона и принял смерть последнего, потому что верил — это правильно. Хотя и очень больно. А потом было то, что было. Дункан Маклауд, великий Горец, воин добра и света, отрубил голову своему ученику и их с Митосом общему другу — Ричи Райану. И на этот раз ни у кого не было объяснений — и оправданий тоже не было.

С Амандой они встретились случайно посреди Пятой авеню, просто почувствовали Зов и, как водится, оглянулись, прикидывая, закончится ли встреча с себе подобным простой беседой или поединком.

— Митос, ты?! — Аманда радостно кинулась ему на шею. Митос обнял её, но скривился от неприятной мысли, что слишком много людей знают его тайну и могут так вот мимоходом сообщить всей оживленной улице. Сколь многим уже известно, кто он? Митос, Старейший из Бессмертных, миф и легенда, приобрел плоть и кровь — для Дункана, Джо, Аманды, Ричи… Хотя Ричи уже нет, тот унёс его тайну с собой.

Митосу пришлось взять на себя роль гонца, несущего дурные вести — он понял это, когда Аманда стала расспрашивать про общих знакомых и упомянула Ричи. Она ещё не знала. Да и откуда бы? Её не было в Париже два года, координат своих она не оставляла — вольная птица со своей личной жизнью.

Она переспросила, будто надеялась, что не расслышала с первого раза. Потом закрыла лицо руками.

Аманда пригласила Митоса в свою роскошную квартиру, которую ей наверняка оплачивал какой-нибудь богатый поклонник. Оставила сидеть в гостиной, а сама ушла в ванную. Вернулась оттуда спустя полчаса — без макияжа и с покрасневшими глазами. Потом она плакала у Митоса на плече. И принесла вино. Они пили и разговаривали, и Митос рассказал ей всё, что знал. И о том, что слышал от Дункана, тоже. Аманда странно посмотрела на него — и долила ещё вина.

Утром — которое могло быть намного хуже, если бы не регенерация Бессмертных, помогавшая, среди прочего, убратьсимптомы тяжёлого похмелья — Аманда вручила Митосу блокнотный лист с каким-то адресом.

— Я не могу больше ничего сказать, мне… нельзя. Даже сейчас не уверена, что за это не придётся расплачиваться. Но, думаю, там помогут или хотя бы объяснят.

— Что именно, Аманда? — спросил Митос. — Ричи умер. Его уже не вернуть. Я сам долго не мог сжиться с этой мыслью, но здесь дело времени. Ты тоже привыкнешь. Дункан сошел с ума. Ему мерещатся мертвецы и демоны. И я не знаю, где он сейчас. Даже Наблюдатели не знают, Джо сказал бы. Так кто и чем…

— Иди туда. Может быть… Может, Дункан никакой не сумасшедший.

Что ж, видимо, она еще надеялась — и Митос не мог её за это винить. Ему тоже всё ещё хотелось думать иначе. Сопровождать его Аманда отказалась наотрез, как и объяснять хоть что-то. Но на том, что Митос обязательно должен пойти, она настаивала.

— А ты что будешь делать? — спросил её Митос. — Ты знаешь, где искать Маклауда?

Она покачала головой. И на незаданный вопрос ответила:

— Я буду в порядке.

Митос хорошо её знал. Пожалуй, мог даже уверенно сказать, что они друзья, хотя, как водится, не всё и не всегда между ними было гладко. Устраивать ему ловушку она вряд ли стала бы, не в её принципах и характере. Да и не сейчас. Аманда была авантюристкой и воровкой, но не убийцей. Впрочем, убийцей тоже. Все Бессмертные или убийцы, или покойники — за очень-очень редкими исключениями. Но кто-то был охотником за головами и любил убивать, а кто-то убивал, защищая и защищаясь. Аманда принадлежала ко второй категории. Зря подвергать опасности жизнь друга она бы не стала — и Митос решил ей поверить и не откладывать дело в долгий ящик. В конце концов, у него на этот день не было совершенно никаких планов.

К тому же жизнь в лице Аманды преподносила ему очередную возможность почувствовать тревожно-манящее предвкушение, а такое блюдо в рационе древнего Бессмертного — большая редкость. Да и вопросы остались. А ещё — надежда, что он может чего-то не знать. Чего-то важного, что оправдает Маклауда в его глазах и скажет, что тот не виноват в смерти Ричи. Но на такое надеяться не стоит, верно ведь? Не больше, чем на возможность опять увидеть Ричи живым.


Митос сверился с записью — да, он нашёл нужный дом: ничем не примечательное многоквартирное здание. Что ж, была не была? Митос зашел в лифт, поднялся на нужный этаж. И остановился в коридоре, в который раз прикидывая, чего он ждёт от этого визита. Так и не додумав эту зажигательную мысль, он нажал на кнопку дверного звонка. Дверь скоро распахнулась, и он, выслушав странное приветствие, остановился на пороге комфортабельной квартиры, куда его впустил молодой (на вид, по крайней мере) человек, представившийся… Верховным магом Бруклина. Всё это было очень странно и весьма неожиданно. Нет, магов, а также шаманов, колдунов, чародеев и прочих волшебников Митос и раньше встречал. И не раз. Особенно богат ими был Восток, откуда, судя по оттенку кожи и узкому разрезу намакияженных глаз, а также по тканому золотыми нитями халату, происходил и хозяин квартиры. По большей части сила ему подобных «магов» заключалась в эксплуатации научных и околонаучных достижений, неизвестных невежественной клиентуре, — уж это Митос давно понял. Но зачем его сюда направили? Давно ли Аманда уверовала в магию?

— Кто вам меня рекомендовал?

Митос очнулся от размышлений, сообразив, что всё ещё топчется на пороге. Одёрнув себя, он прошёл в прихожую.

— А, да… Одна моя знакомая… — Митос вдруг понял, что не знает, под каким именем она тут известна. — Аманда Дарье, — решил он, не мудрствуя, назвать всё-таки подлинное.

А почему бы и нет?

Услышав имя, маг весь подобрался, потом взмахнул рукой — и дверь за спиной Митоса захлопнулась, а сам Митос отлетел на несколько шагов и оказался прижат к этой двери, буквально распластавшись по ней. Он не мог даже пошевелиться, хотя маг к нему и пальцем не притрагивался.

— Зачем Дарье тебя прислала? Надеется опять что-то украсть или на этот раз задумала убить? — маг подошел к обездвиженному Митосу, потянул за отворот его плаща и увидел рукоять меча, наполовину скрытого подкладкой. — Так я и думал.

Митос, когда смог продышаться, запротестовал:

— Нет! Она просто дала мне адрес. Я не хотел никого убивать!

— Тогда зачем тебе меч?

Ответить на этот вопрос было бы просто — Бессмертные редко расстаются с мечами, куда бы ни направлялись, — но Митос не знал, что именно известно магу.

— А что вы знаете про Аманду? — спросил Митос напрямик.

В руках мага появился сгусток голубоватого свечения. Потом свет сорвался с его ладоней и, направляемый, полетел в сторону Митоса. Тот закрыл глаза, готовясь к смерти, но её не последовало. Свечение ощутимо прокатилось по его телу, но не причинило никакого вреда. По крайней мере, боли или каких-то других неприятных ощущений не было. Маг удовлетворённо покивал головой, свет вернулся в его ладони и затем исчез.

— Ты Бессмертный, как и она, — сказал маг. — Так что ты тут делаешь? Зачем пришёл?

— Я… С моим другом случилось несчастье, — ответил Митос. — Я считал его сумасшедшим, но, похоже, Аманда думает иначе. Судя по тому, что я вижу, она решила, что дело по твоей части. Мой друг говорил про демонов…

— А кто тебе Аманда? — перебил его маг.

— Просто… знакомая. Я рассказал ей всё, что знал, и она дала мне адрес. Но ничего не объяснила. Если бы я мог предвидеть, что встречу такой приём, то не пришёл бы сюда.

«Пришёл бы», — подумал про себя Митос. Неизвестно, права ли Аманда, но в этой бруклинской квартире обитало нечто необъяснимое. Это была настоящая магия, что уже само по себе заслуживало внимания. Митос видел такое впервые, а учитывая продолжительность его жизни, это что-то да значило. Но, главное, открывшаяся вдруг реальность сверхъестественного давала робкую надежду, что все проблемы можно исправить. Или хотя бы объяснить, как сказала Аманда. Хотя бы попытаться. Кроме совсем непоправимых, да.

— Она ограбила меня! — меж тем негодовал маг.

— Аманда? Это на неё похоже, — пробормотал Митос. — Я ничего не знал.

— Ей запрещено рассказывать что-либо о Сумеречном мире, — объяснил маг. — Будь на её месте примит… обычный человек, ей бы просто стёрли память, но вы, Бессмертные, невосприимчивы к такому виду магии. А жаль. Аманда связана магической клятвой, и за нарушение последует немедленная расплата.

— Она сказала, что не знает, можно ли ей давать мне адрес…

— Но назвала его? — маг задумался.

Он прошелся туда-сюда по комнате, заложив руки за спину. Наконец остановился перед Митосом, ещё раз внимательно оглядел его и, видимо, приняв какой-то решение, щёлкнул пальцами. Митос сполз на пол, когда невидимые путы исчезли. Маг подал ему руку и помог подняться.

— Твой меч я забрал, — сообщил он.

Митос быстро хлопнул себя по боку — и да, меча при нём действительно не было.

— Возможно, я верну тебе твоё оружие. Если оно тебе ещё когда-нибудь понадобится, конечно, — успокоил его маг. — А сейчас хочу выслушать твою историю. И не пытайся напасть, это бесполезно. Иди за мной.

Маг прошёл вглубь квартиры, и Митос, последовав за ним, оказался в по-восточному пёстро обставленной большой гостиной. Он опустился в кресло, на которое ему было указано. Сам маг устроился в кресле напротив и выжидающе уставился на Митоса.

— Я слушаю, — напомнил он. — Для начала: как твое имя?

Вопрос был не настолько простой, как могло показаться.

— Сейчас меня зовут Адам Пирсон, — остановился на обтекаемом варианте Митос.

Маг слегка улыбнулся и кивнул:

— Я — Магнус Бейн. Верховный маг Бруклина, но это ты уже слышал. Итак, с чем мы имеем дело? Тебе известно имя демона?

— Да… Ариман. Мой друг сказал, что этот демон появляется раз в тысячу лет — и тогда происходит поединок между ним и избранным Воином Света.

— Твой друг считал, что этот избранный — он сам?

Магнус уселся посвободнее и наколдовал себе бокал с коктейлем и трубочкой. Митос постарался не пялиться. Кажется, ему следовало делать вид, что ничего необычного не происходит, но с непривычки получалось плохо.

— Так что, твой друг — тот избранный? — напомнил вопрос Магнус.

— А, нет… Я не знаю. Когда всё только начиналось, мы говорили, что, может, это предназначение Бессмертных — бороться с демонами. Что мы приходим в мир для этого. Якобы об этом сказано в пророчествах. Маклауд… Это мой друг, так его зовут — Дункан Маклауд. Он говорил, что к нему пришёл какой-то старик, археолог. Что он рассказал ему про конец тысячелетия и про демона, который освободился. Но старик умер, толком ничего не объяснив. Маклауд нашёл черновики, там было его имя среди записей. «Следующий воин — Маклауд», кажется, так. Я во всё это не верил. Считал, что мой друг сошёл с ума. С ним… раньше случались плохие вещи…

— Такие, как Тёмная Передача, например? — поинтересовался Магнус.

Митос вздрогнул и уставился на него, сжав кулаки.

— Ты… Что ты знаешь? — спросил Митос.

— Здесь вопросы задаю я! — начал Магнус угрожающе, но тут же сменил тон на более мягкий. — А, впрочем, объясню. Как одному из — без лишней скромности скажу — самых сильных магов мира, мне положено знать о таких угрозах, как Ариман.

Митос помолчал, переваривая услышанное. Магнус смотрел на него, понемногу отпивая коктейль, и не торопил.

— Значит, демон существует? — спросил Митос.

— Да, — кивнул маг, — это один из высших демонов, и он действительно появляется в нашем мире раз в тысячу лет. Об этом сказано в наших хрониках.

— А что насчет Маклауда? Он действительно…

— Он — тот, кто должен победить демона.

— Как много ты про него знаешь? — спросил Митос.

— Про Дункана Маклауда? Достаточно много. У магов есть доступ к архивам Наблюдателей, и, как ты понимаешь, мы тоже искали нового Воина.

— Вот как? Тогда… А ты знаешь, кто я?

— Не припоминаю никого похожего в их записях — по крайней мере, в тех, что связаны с Дунканом Маклаудом. А ведь ты его друг, так? Значит, или ты врёшь, или, что более вероятно, часть архивов сфабрикована. Его Наблюдатель — лицо заинтересованное, так? Некто Джо Доусон, правильно? Так почему он скрывает тебя?

— Да хватит обо мне, я-то не Воин, — Митос уже пожалел о своей любознательности.

— У тебя определённо есть какие-то тайны, и прячешься ты лучше, чем большинство Бессмертных, — сказал Магнус.

Митос промолчал. Магнус ещё какое-то время рассматривал его, потом поставил бокал на столик, а сам наклонился вперёд, положив руки себе на колени.

— Давай заключим сделку? Ты расскажешь мне всё о себе, а я расскажу то, что знаю про Аримана и тысячелетнюю борьбу.

— Зачем?

— Мне любопытно, — Магнус улыбнулся, на этот раз широко и открыто, пригладил чёлку — и показался вдруг совсем юным и восторженным.

Впрочем, с его внешностью это было несложно: у него была гладкая кожа, тонкие аккуратные черты лица. Широкие мазки подводки вокруг тёмно-карих глаз впечатление совсем не портили, наоборот, добавляли экзотического шарма. Но Митос и сам умел, при необходимости, располагать к себе, создавая впечатление юности и неопытности, так что эти приёмы были ему хорошо знакомы.

— В каких отношениях маги и Бессмертные в вашем мире? — спросил он.

— В отношениях? — Магнус удивленно приподнял брови. — Это как захочешь.

— Я не о том. Ты… Сколько тебе лет?

— Уже совершеннолетний, а что?

Маг откровенно издевался, но Митос не собирался отступать и продолжал направлять разговор в нужное ему русло.

— Ну, тебе не нужна, к примеру, моя голова? Моя сила? Маги не могут…

— А, вот ты о чём. Нет, маги не Бессмертные, и от вашей силы подпитываться мы не можем. В своё время маги провели много экспериментов…

— Вот как?

— Не лично я. Сейчас эксперименты над Бессмертными уже запрещены.

— Рад это слышать.

— В любом случае тебе нечего бояться, я хоть и люблю эксперименты, но совсем другого толка, — Магнус многозначительно посмотрел на Митоса, но, не дождавшись реакции, вздохнул и продолжил уже серьёзнее: — Что ж, вкратце расскажу тебе про устройство Сумеречного мира. Мы — маги, действительно похожи на Бессмертных, но не во всём. Мы тоже способны жить вечно, но нам не нужно умирать для инициации, наше старение останавливается само по себе. Маги — порождения людей и демонов. А признанные борцы с демонами — это у нас нефилимы, сумеречные охотники с кровью ангела в жилах. Но нефилимы — смертные. Ещё есть оборотни и вампиры. Они почти не отличаются от тех, которые есть в ваших сказках и мифах. Есть фейри, гибриды ангелов и демонов, они живут в своем особом измерении. Те ещё засранцы. Они не могут лгать, но именно поэтому выработали в себе неимоверное коварство. И да, у нас тут существуют демоны. Ваш Ариман — это, конечно, проблема, но он не единственный высший демон, с которым нам приходилось сталкиваться. У Аримана особый статус, это связано с одним очень давним договором, который мы пока не смогли обойти. Этот демон выбил себе право сражаться раз в тысячу лет с одним из Бессмертных, и если выиграет, получит в своё распоряжение тысячи людей. Мы не можем вмешаться, пока он сражается с Бессмертным, и вынуждены просто ждать. Но до этого времени всё обходилось малой кровью. Бессмертный побеждал, а демон уходил на следующую тысячу лет. Но если он выиграет, то нам, конечно, придётся с ним сражаться.

— Ваша «малая кровь» означает смерть людей! — воскликнул Митос.

Он должен был это сказать, но, впрочем, не рассчитывал встретить понимание или сочувствие.

— Ты говоришь про тех, кто и без того смертен? — не разочаровал его маг. — Нам не следует слишком привязываться к смертным. Наверняка ты это и сам понимаешь.

Что ж, Митос понимал. Слишком болезненный был опыт.

— Если ты знаешь, что происходит, то знаешь и про Ричи, — сказал он. — Ричи Райан — Бессмертный, друг и ученик Дункана Маклауда. Погиб от его руки.

— Да… Мои соболезнования. Ему было всего двадцать два? А он мог бы жить вечно. Вот это действительно потеря.

Магнус выглядел невозмутимым, и Митос не стал упрекать его. В конце концов, он и сам не всегда с пиететом относился к гибели других людей, будь они смертными или Бессмертными. А Ричи — его боль и сожаление. Его — и Дункана. Дункан молил о смерти, когда понял, что сделал…

— Люди без сверхспособностей не могут увидеть большую часть сумеречной жизни. Обычных людей мы зовём «примитивными», — продолжил свой рассказ Магнус.

— Чудесное название, — заметил Митос, возвращаясь к основной теме разговора. — Почему тогда не «низшая раса», например? Скажи, а мы… Бессмертные — тоже часть Сумеречного мира?

— Это нам неизвестно, — спокойно сказал Магнус.

— Вот так поворот. Признаюсь, я ожидал услышать другое. Надеялся сейчас узнать ответ на вопрос, который мучит всех Бессмертных, — кто мы такие и откуда взялись. То есть…

— Вы — отдельная категория. Есть Сумеречный мир, есть примитивные, и есть вы. Кто ваши родители — или, быть может, создатели, — неизвестно. Возможно, тут замешаны фейри, но точно этого никто не знает. А мы пытались выяснить, не сомневайся. У вас есть какие-то зачатки магии, иногда даже встречаются гибриды — Бессмертные-маги…

— С одной такой я сам знаком, — пробормотал Митос, вспомнив Кассандру.

— Но ваша магия совсем другого типа. А поскольку вы, как и примитивные, не можете видеть сквозь гламур, и большинство из вас ничего не знает про Сумеречный мир, было решено, что вам и незачем знать.

— А мне ты сейчас рассказываешь…

— Потому что твоя подруга Аманда и сама влезла в наши дела, и тебя втянула.

Магнус опять взял в руки бокал, в котором был уже какой-то другой коктейль — кажется, с кусочками лайма.

— Я должен буду потом подписать такой же договор, что и она? Про неразглашение? — уточнил свои перспективы Митос.

— Могу попытаться стереть тебе память, — ответил Магнус. — Возможно, ты из тех, на кого заклятие подействует. А вообще… Ты уверен, что выйдешь отсюда живым?

Он опять немного наклонился вперед, и его глаза изменились — зрачок вертикально вытянулся, а радужка сделалась янтарно-жёлтой.

— Ну, ты же отпустил Аманду, — ответил Митос, стараясь не вздрагивать, — А она успела тебе насолить в отличие от меня. Я тебе ничего плохого не делал и, к слову говоря, не собирался.

Магнус моргнул, возвращая глазам привычный уже карий цвет.

— Аманда украла у меня ценный артефакт, к тому же успела его сбыть, и следы затерялись, — сказал он. — А я собирался подарить его своей подруге. Знаешь, моя подруга Камилла очень обиделась, не получив то ожерелье. Был страшный скандал. Это одна из причин, почему мы расстались… Я был очень зол. Но Аманда пообещала мне достать два других артефакта взамен — и сдержала обещание.

— И до сих пор боится тебя так, что даже имя твое не произносит?

— Её страхи оправданы, но дело в другом — магический договор подписывается кровью. За нарушением следует магическое наказание — и вот оно на Бессмертных вполне себе работает. «Горелая кровь», от неё тело постепенно обугливаться, пока заражение не дойдет до сердца. Обычный человек от этого умер бы навсегда, Бессмертный — оживёт, и всё повторится сначала. Очень неприятная штука.

— Да уж. Не хотелось бы на себе испытывать.

— Пока соблюдаешь договор, никаких проблем не будет, — успокоил его Магнус. — Так что, согласен — информацию про демона в обмен на информацию о тебе?

Митос мысленно прикинул варианты. Подумал, не рассказать ли Магнусу какую-то из многочисленных своих легенд — но тут же решил, что враньё может дорого обойтись. Вдруг маг умеет его как-то распознавать своими фокусами? Так рисковать не следовало. А отказаться от договора… У Митоса сейчас была возможность помочь Маклауду. И спасти людей. Раз уж маги не вмешивались, прямо как небезызвестные Наблюдатели, должен был кто-то это сделать?

— Хорошо, — решился Митос, — согласен.

Магнус протянул ему руку, которую Митос пожал.

— Может, хочешь выпить?

Митос ещё немного подумал — и решил, что травить его точно не будут. При желании вырубить его Магнус мог и без помощи яда, так что отказываться от выпивки Митос не стал — попросил любимого тёмного пива. И начал свой рассказ, решив пройтись по самым заметным событиям своей биографии:

— Мне больше пяти тысяч лет, и моё настоящее имя — Митос. Первое, что я помню о себе — это бесконечная пустыня…

Уже поздним вечером Митос получил на руки целую стопку книг, несколько свитков, фотографии и камни с надписями. Неотличимые от оригиналов магические копии. Всё это, по совету Магнуса, следовало переправить Наблюдателям, чтобы они доставили Джо Доусону.

— Был рад знакомству, — сказал Магнус. — Обращайся, если что.

— Не попытаешься стереть мне память? — удивился Митос.

— А в этом есть необходимость?

— Нет. Я умею хранить тайны.

— Ну, вот и я так думаю.

Меч свой Митос тоже получил обратно, засунул в ножны за подкладкой плаща и, попрощавшись, вышел за порог.

Что ж, новое знакомство было если и не приятным, то уж точно весьма увлекательным. И, возможно, полезным. Но… Что-то не давало Митосу покоя. На его взгляд, Магнус слишком беспечно отнёсся к такой угрозе, как Ариман. Да, маг сказал, что демоны для Сумеречного мира — явление привычное, хоть и опасное. И что даже высшие демоны — не такая и редкость. Тем не менее, был бы Ариман проблемой чепуховой, вряд ли маги вспомнили бы о нём сейчас, после тысячи лет его отсутствия. Но они помнили, следили, разыскали Воина… Впрочем, Митос слишком мало знал о Сумеречном мире, чтобы сказать наверняка, что тут было обычным делом, а что — нет. Возможно, маги отличались такой вот любознательностью, что им до всего было дело, хотя их интерес — чисто исследовательский? Или же это было свойством одного конкретного мага, других-то Митос не встречал… А были ли другие? О Сумеречном мире Митос знал только из его слов.

Вернувшись в гостиницу, Митос стал разбирать полученную от Магнуса информацию. Там была вся история Аримана, начиная от наскальных изображений и заканчивая влиянием на современную культуру. Не находилось только главное — как победить демона. А в таком случае — есть ли смысл во всём этом?

На следующий день рано утром Митос нанёс визит Аманде, но квартира её была заперта, на звонки никто не отвечал, а пожилая добродушная соседка сообщила, что Аманда спешно собрала вещи и уехала ещё вчера.

— Она показывала ваше фото. И попросила кое-что передать, когда придёте. Сказала, вы придумаете, как этим распорядиться.

Кто бы сомневался, что Аманда разбиралась в людях и знала, от кого и чего можно было ожидать. Митос развернул небольшой пакет хрустящей бумаги и увидел кусочек горного хрусталя — прощальный подарок Аманды. Что ж, она сделала всё, что могла. Нужно будет поблагодарить её при следующей встрече. Но о Сумеречном мире они всё равно не будут разговаривать.

Митос задействовал свои наблюдательские связи и позаботился о том, чтобы вся добытая информация про Аримана попала к Доусону. Он уж передаст её Маклауду, когда тот появится. Если появится. Где, собственно, сам Маклауд, жив ли он и как будет сражаться, Митос не выяснил. Нужна ли ещё ему помощь? Что будет, если Дункана уже… нет в живых? Не хотелось об этом думать, но ведь могло случиться и такое, Ричи был ему слишком дорог, чтобы запросто это пережить. В исследованиях, раздумьях и праздном шатании по городу прошёл ещё месяц, и, наконец, Митос решил, что пришло время воспользоваться приглашением Магнуса.

Впрочем, воспользоваться удалось не с первого раза. Маг, видимо, ушёл по каким-то своим делам, и дверь Митосу никто не открыл. Хотя могло быть так, что маг просто не желал продолжать знакомство с Бессмертным, а приглашение было всего лишь принятой формой вежливости. Если магам без надобности сила Бессмертных — то что за польза Магнусу от дальнейшего общения? Рассказ о жизни самого древнего из Бессмертных он получил, любопытство своё удовлетворил. Мог, при желании, продать кому-нибудь сведения про Митоса, как про легенду среди Бессмертных и желанный для многих приз. Заказчики нашлись бы. Впрочем, интуиции подсказывала Митосу, что Магнус так не поступит. Или это не интуиция была, а доверчивость и глупость? Ну что ж, мудрецом себя Митос никогда и не считал. Потому, наверное, на следующий день пришел опять — и его впустили.

— Ты хочешь знать, как можно помочь твоему другу?

Магнус на этот раз одет был более официально — чёрный костюм-двойка, белый платочек в нагрудном кармане, цепочка от часов — и, разбивая эту сдержанность, ярко-лиловая узорная рубашка, несколько разноцветных прядей в залакированной чёлке, уже привычная подводка вокруг глаз (в этот раз ещё и с блёстками). И несколько крупных перстней на пальцах.

— Собираюсь на деловую встречу, но немного времени тебе уделить смогу. Что будешь пить? Снова пиво, или, может, вино?

Митос выбрал пиво. Магнус — виски со льдом.

— Мои услуги не бесплатны, как ты понял, — начал Магнус. — Твой рассказ доставил мне море удовольствия. К тому же я понимаю, что ты рискуешь, доверяя кому-то такие сведения. Так что сделка была справедливой, мы в расчёте. Но что ты можешь предложить мне на этот раз?

И у Митоса был ответ:

— Есть один артефакт. Его называют камнем Мафусаила. Он способен даровать бессмертие.

Магнус, казалось, заинтересовался, но ответил довольно сдержанно:

— У меня оно и так есть. Маги бессмертны, я тебе рассказывал об этом.

— Я помню. Говорят, что камень дарует еще и могущество. У тебя, впрочем, и оно тоже есть. Но этот артефакт может пригодиться кому-нибудь другому. Многие смертные отдали бы всё, что имеют, за возможность жить вечно.

— Ты говорил, что был влюблен в смертную, — заметил Магнус. — Не для неё ли ты искал камень?

— Да, — признался Митос, — это так.

— Как я понял, она умерла от болезни. Твои поиски не увенчались успехом? Ты пытаешься продать мне всего лишь легенду?

— Нет. Я нашел этот камень и держал его в руках. Он был не цельный, его надо было собрать из осколков. Я видел, как последний осколок занял своё место — и артефакт ожил, превратился в идеальную сферу, наполненную силой. Я видел этот свет. Я так надеялся спасти Алексу. Но… случилось несчастье. Камень разбился, и его осколки упали в реку. Я не сумел снова собрать их — но, возможно, твоя магия…

— Пожалуй, — перебил его Магнус. — А чем ты можешь доказать, что не пытаешься обмануть меня?

Митос протянул магу подарок Аманды — тот самый кристалл, всё, что осталось от утерянного камня Мафусаила.

Магнус провел рукой над кристаллом, считывая его энергию. Кивнул, удовлетворившись осмотром.

— Да, это действительно часть артефакта. Я чувствую в нём силу. Хорошо. Я оставляю его себе, а ты расскажешь мне, где остальные осколки. Взамен я постараюсь помочь тебе решить проблему с демоном.

Митос сомневался, прежде чем прийти сюда с уже сформировавшимся намерением отдать магу камень Мафусаила. Когда-то этот камень слишком много для него значил, и найти его было так важно! Митос готов был отдать жизнь, чтобы достать его — не для себя, для Алексы. Но её не стало, а камень потерял для Митоса всякое значение. Аманде её кристалл, видимо, тоже напоминал о слишком грустных событиях — сначала о погибшей наставнице, потом — об Алексе и отчаянии Митоса. Что ж, теперь кристалл мог послужить чему-то важному. А уж найдёт ли Магнус остальные кусочки камня и как ими распорядится — это Митоса не касалось. Он взял протянутый Магнусом чистый блокнот, написал координаты на первом листе и заявил:

— Тут всё указано, где и как искать.

Но Магнус не забрал блокнот. Сказал:

— Приходи через семь дней. Оплата после завершения работы.

— А что ты собираешься…

— Не буду раскрывать тебе профессиональные секреты. Но ты получишь результат.

Ровно через семь дней Митос снова стоял на пороге уже знакомой бруклинской квартиры. На этот раз Магнус был в длинной льняной бирюзовой рубашке с серебряной вышивкой и в черных штанах с бирюзовой обстрочкой. Подводка — без неё, он, видимо, себя уже не представлял. И перстни — серебряные, очень тонкой работы. Рядом с ним Митос в своём любимом безразмерном свитере и в растянутых на коленях джинсах чувствовал себя как серая цапля рядом с павлином. Впрочем, внешний вид — это инструмент, которым можно пользоваться по-разному в зависимости от желательных результатов. Митоса его имидж, позволяющий не привлекать лишнего внимания, вполне устраивал. Магнус, видимо, наоборот, любил внимание и ценил эффектность. Каждому своё, как говорится.

— Не знаю, обрадуют ли тебя мои вести, — сказал Магнус, когда они с Митосом расположились в гостиной, на этот раз на одном диване, рядом.

Митос окаменел.

— Дункан…

— Да жив он, всё в порядке, не волнуйся, — поспешил успокоить его маг. — Я покажу тебе.

Магнус поднес руки к своим вискам, что-то прошептал — и вытянул ладони вперед. Посреди комнаты возникла картинка-проекция. Она была полупрозрачной и одноцветной, как чёрно-белый снимок, но вполне различимой. Митос увидел восточный храм, людей в белых одеждах. Присмотревшись, разобрал, чем они были заняты — похоже, выполняли какие-то ритуальные упражнения. Картинка сфокусировалась, изображение приблизилось. Митос узнал среди людей в белом Маклауда. Тот казался печальным и отрешённым, но, как и люди вокруг него, двигался в такт монотонной музыке, сосредоточившись на упражнениях.

— Он старается прийти в себя, — объяснил Магнус. — Ему нужен был покой, время подумать и разобраться в себе. Одобряю его выбор, это должно пойти на пользу.

— Как ты его нашёл? — удивился Митос.

Сам он не знал бы с чего начать. Когда зрелый Бессмертный хочет затеряться, он сделает это так, что не найдут даже спецслужбы, — а случаи бывали. Маклауд при желании умел путать следы не хуже прочих.

— Отслеживающая магия, — пояснил Магнус. — Мне пришлось отправиться через портал в Париж, на баржу твоего друга, чтобы получить что-нибудь из его вещей. Кстати, хорошая идея — жить на барже. Уютно у него там, хоть и бедненько. Но идею я оценил.

— Ты отследил его — и нашёл в том храме?

— Ну, возможно, он оказался в том храме благодаря мне, — сказал Магнус не без самодовольства. — Он был растерян, не знал, куда идти. Демон везде преследовал его. И тут внезапно Дункан встретил паломника, который направлялся в храм…

— Спасибо, — искренне сказал Митос.

— Не за что.

— Демон сможет его там найти?

— Да, но ему понадобится время. То место защищено, Ариману непросто будет туда пробраться. Хотя видения он может насылать и на расстоянии. Впрочем, долго прятаться твой друг всё равно не сможет.

— Дункан не будет оставаться в стороне.

— Что ж, иначе он не заслуживал бы своё звание, верно? А теперь к неприятной части моего расследования.

Магнус взмахнул рукой, проекция смазалась, превратилась в белую дымку и заструилась к Магнусу, окружила его — и исчезла. Магнус повернулся к Митосу:

— Я сказал про плохие вести, но в действительности всё зависит от точки зрения. Дело в том, что ответ на твой вопрос, чем ты можешь помочь, будет: ничем. Уже ничем. Мы сделали всё, что в наших силах. И ты, и я.

— Но…

— Ты нашёл меня, и ты позаботился, чтобы все необходимые Воину знания попали к Наблюдателям. Джо Доусон — а я уделил общению с ним некоторое внимание — он обязательно доставит всё по назначению.

— Но я и сам всё прочитал, — запротестовал Митос, — и увидел там только набор историй. Пророчества — это, конечно, познавательно, но как они помогут бороться с демоном? Там нет ответов.

Магнус положил руку ему на плечо и легонько сжал.

— Ни ты, ни я — не избранные Воины. Пророчества касаются не нас, Воин должен найти ответы сам. Мы можем только подсказать. В этом весь смысл. Борьба происходит в сердце Воина, а внешний мир только отражает её.

— Я должен помочь…

— И навредишь, если приблизишься к нему сейчас. Ричи Райан ведь тоже хотел помочь…

— Не говори о нём!

— Прости, — Магнус поднял руки в успокаивающем жесте. — Но ты сам понимаешь, что я прав. Так ведь? Близкие люди — это мишени, которым демон будет угрожать в первую очередь. Воина он не может убить сам — такие ограничения ему поставлены. Но может довести до сумасшествия или убить чужими руками. Никому не станет лучше, если ты пострадаешь.

Видя, что Митос снова хочет возразить, Магнус сказал:

— Подумай и представь. Демон выявляет самые потаённые желания и страхи. Он может прийти к тебе в виде твоей Алексы. Может создать её двойника, точную копию, которая будет ему подчиняться. Он не способен вернуть мёртвых к жизни по-настоящему, но поманить недостижимым и утопить в отчаянии — может. И убить тебя он может. Если не боишься за себя, то подумай, как переживет твою смерть Маклауд? Думаешь, ему мало было потерять одного друга?

Митос прерывисто вздохнул.

— Если ты боишься показаться трусом… — продолжил Магнус.

— Вот уж чего никогда не боялся.

— Потому живешь так долго? — понятливо улыбнулся Магнус. — Тогда тебе будет проще понять, как ты должен поступить.

— Ты уже знаешь, что должен сделать Воин? — спросил Митос после долгой паузы, — Может, я что-то недосмотрел?

— Могу только предположить, — ответил Магнус.

Заметив, что его собеседник мыслями движется в правильном направлении, он и сам расслабился, привычно наколдовал себе выпивку — белое вино на этот раз — и продолжил объяснения:

— Теперь я хорошо знаю историю Дункана Маклауда, и вижу, в чём его слабость. Если вкратце, то он не признаёт сложных решений. Ему всё упрощает меч в руке. Он сильный боец, уверенный в себе и своих принципах. Он не задумывается о том, что правда не всегда одна, что могут быть неочевидные решения. Вернее, он это понимает, возможно, даже рефлексирует, но не позволяет ничему влиять на свои действия. А ведь компромиссы с совестью — это реальность, которая бывает необходима.

— Это всё философия, может, даже правильная, но…

— Это ты помог Дункану Маклауду справиться с Тёмной Передачей? — вдруг спросил Магнус.

— Допустим…

Магнус радостно всплеснул руками и засмеялся:

— Да! Я не ошибся! В хронике Наблюдателей эта история подана в очень сокращенном виде, но я догадывался, что это ты отвел Маклауда к Источнику!

— И к чему это сейчас? — осторожно спросил Митос. — Нам опять нужен Источник?

— Не в этот раз, — отмахнулся Магнус. — Помнишь, как именно Дункан Маклауд оказался в состоянии, когда ему понадобилась помощь?

— Он убил одержимого.

— Он знал, что проклятие перейдёт на него? — допытывался Магнус, блестя глазами.

Митосу казалось, что он видит жёлтые сполохи вокруг его зрачков — видимо, маг от волнения слегка терял концентрацию.

— Не знаю…

— Но это же очевидно! Он не дурак, насколько я могу судить, должен был догадаться.

— Кажется, понимаю, чему ты ведёшь, — сказал Митос.

— Ариман не может сам навредить Воину. Видения, которые он насылает на него — бесплотны. Маклауд понимал это?

Митос промолчал.

— Ты знаешь ответ. Понимал.

Митос молчал, потому что оформить мысли в слова означало признать — Маклауд был виноват. И даже то, что демон действительно существовал, его не оправдывало. Ричи погиб, потому что Дункан Маклауд сражался с призраками, хотя не мог не понимать — они не навредят ему. Но знал он это умом, а инстинкты твердили обратное — и он послушался инстинктов. Ричи погиб, потому что Тёмная Передача ничему и никого не научила. А Митос… Должен был объяснить, наверное. Но он тогда был слишком рад, что вернул друга. Позволил тому считать, что всё нормально. «Это был не ты». Всё то же слишком сильное доверие. Может быть, найди он тогда в себе смелость восстать против самого образа действий, теперешней трагедии бы не случилось. Почему он не решился тогда? Ведь не побоялся рискнуть своей жизнью. Неужели это сложнее разговора? Видимо, да. А теперь было слишком поздно, трагедия уже произошла.

— Я тоже виноват, — сказал Митос.

— Выпьем? — предложил ему Магнус.

Остаток вечера прошёл в молчании.

* * *
Сведения о камне Мафусаила хранились в библиотеке Магнуса среди других бумаг и артефактов — там же, где и кристалл Аманды. И только двадцать лет спустя Магнус вспомнил о них, перерыл все эти залежи и открыл портал, чтобы добраться до той самой реки, на дне которой всё ещё ждали своего часа осколки камня, дарующего бессмертие.

masha_kukhar Всадник не придёт

Кроссовер с сериалом «Благие знамения»


— Ты должен обязательно попробовать лягушек, ангел! — настаивал Кроули. — Как это так — быть во Франции и не поесть лягушек? Я знаю одно хорошее местечко…

— Фу, — скривился Азирафель. — Может, вам, змеям, такое и по вкусу…

— А что ты предлагаешь, опять блины?

— Ну, можем заказать виноградных улиток. Я их ещё не пробовал. Они, должно быть, похожи на устриц.

— Улиток так улиток, — вздохнул Кроули.

— Сегодня я угощаю, — радостно сообщил Азирафель.

— Конечно ты. Пошли уже.

В Париж Азирафель и Кроули прибыли по делам. Оба ничего не имели против этой командировки, потому перекладывать на кого-то одного все демоно-ангельские обязанности не стали, а поехали вместе. Нашли нужных людей, Кроули быстро соблазнил их творить предписанное зло, Азирафель чуть медленнее, но вернул всё, как было, во славу добра, они отчитались перед своими департаментами и остаток времени посвятили отдыху.

Был вечер, они просто шли ужинать, не рассчитывая на приключения, но жизнь внесла коррективы.

Азирафель остановился посреди улицы и схватил Кроули за локоть.

— Стой, это же…

— Кто? — удивился Кроули, проследив за взглядом Азирафеля.

Он увидел молодого человека, высокого и стройного, но в мешковатой одежде: растянутый свитер, слишком большая куртка.

— Ну и?

Азирафель знаком велел молчать и осторожно двинулся за человеком. Кроули пожал плечами и щелчком создал купол невидимости — Азирафель, кажется, хотел остаться незамеченным, но его навыки оставляли желать лучшего.

— Я же не ошибаюсь? — прошептал Азирафель. — Глазам своим не верю.

Объект наблюдения тем временем подошел к машине, открыл багажник и что-то начал туда складывать, но вдруг прервал своё занятие, стал настороженно оглядываться. Через мгновение в воздухе просвистел нож и вонзился человеку в грудь по самую рукоятку. «Азирафель расстроится, — подумал Кроули, оглядываясь по сторонам. — И кто тут такой меткий?» Азирафель замер прямо перед ним.

На арене появился ещё один персонаж. Коренастый мужчина со шрамом на лице выступил из тени и подошёл к машине. Он схватил раненого за свитер и притянул к себе:

— Ну здравствуй, брат, — сказал он.

— Кроули! Сделай что-нибудь, — крикнул Азирафель, всплеснув руками.

Человек со шрамом услышал его, выпустил из рук жертву — та упала замертво, — выхватил меч из-за отворота куртки и стал оглядываться в поисках источника звука.

«Меч, надо же. В двадцатом веке? И этот тип напал из-за угла. Нехорош-ш-ш-шо…» Кроули быстро провёл рукой по спине Азирафеля на уровне лопаток, нашёл невидимые крылья и выдернул небольшое перо.

— Ай! — Азирафель вздрогнул и возмущенно посмотрел на Кроули.

А тот размахнулся и метнул перо, как дротик. Перо материализовалось на лету, но человек со шрамом заметил его слишком поздно и не успел отбить или увернуться. Перо ударило его в грудь, пробив тело насквозь. Из-за силы удара человек отлетел к стене и остался висеть, пригвожденный. По стене побежали трещины. Человек, залитый собственной кровью, опустил взгляд и уставился на белое перо, дрожащее среди лопнувших грудных мышц и осколков рёбер. В развороченной грудной клетке можно было увидеть беззащитное сердце, которое дернулось ещё пару раз и затихло. Человек перестал дышать, а на его лице так и застыло изумлённое выражение.

Впрочем, удивляться тут было нечему. Хотя Азирафель и называл себя эфирным существом, но ангелы в своей обычной форме сверхматериальны, наша реальность омывает их, подобно воздуху. Эфир — это, скорее, мы относительно них. Чтобы взаимодействовать с реальностью, они вынуждены переходить в менее плотное состояние и обзаводиться телами, почти не отличимыми от человеческих. Но крылья ангела даже при такой трансформации — твёрже и плотнее любого металла. Если, конечно, ангел пожелает показать их.

— Что ты творишь?! — рассердился Азирафель. — Свои выдёргивай!

— Мои не такие аэродинамичные, — ответил Кроули.

И это была правда. Перья падших ангелов хуже летают — как и их владельцы, впрочем.

Азирафель бросился к человеку, который, с ножом в груди, лежал возле машины.

— Он уже умер, — заметил Кроули, двинувшись следом. — А кто это был?

— Сейчас он оживёт, — уверенно сказал Азирафель и выдернул нож.

— Но ты не можешь…

— Сам оживёт, это не моё чудо. И тот, второй — тоже.

Кроули с сомнением посмотрел на человека со шрамом, но подошёл, чтобы забрать орудие убийства. Предоставив мёртвому телу возможность самому съехать по стене, Кроули выдернул перо, почистил от крови, вернув первоначальный белоснежный вид, и протянул Азирафелю.

— Спасибо, дорогой, — сказал тот, стараясь приладить перо на место.

— Объяснишь наконец-то? — спросил Кроули, слегка толкнув ногой тело человека у машины.

— А ты не знаешь?! — удивился Азирафель. — Это же Митос! Старейший Бессмертный! В моём магазине есть один из его дневников — изумительное чтение! Я храню дневник в том отделе, где книги не для продажи.

— У тебя они все не для продажи, — заметил Кроули.

— Эта рукопись — особенная, её я даже читать никому не позволяю. Но для тебя могу сделать исключение!

Азирафель взволнованно посмотрел на Кроули и кивнул на человека, чьё имя только что назвал:

— Как думаешь, он согласится дать мне автограф?

— Конечно. Я уговорю, если что, — заверил Кроули.

— Нужно забрать его отсюда. Подумать только! Сам Митос!

* * *
Кронос очнулся спустя полчаса, но ещё долго не мог понять, что с ним произошло. Непривычное для него состояние, потому особенно пугающее. Обычно Кронос лучше контролировал свою жизнь. Митоса не было. Остались только лужи загустевшей крови. Кронос потёр заживающую грудь и задумался, а зачем ему тот Митос вообще был нужен? Вспомнить так и не удалось.

Catold Алёна Ивановна

Кроссовер с хрестоматийной книгой русской литературы


Хорошенькая девушка кокетливо улыбнулась, скромно затенив ресницами отнюдь не скромный взгляд. Её звали Неля.

— Да сколько себя помню, — засмеялась она. — И лавочки уже поменяли, а Алёна Ивановна сидит и сидит.

— Ох уж этот комитет по защите нравственности, — Давид понимающе покачал головой. — Наверное, и в каменном веке сидели у порога пещеры старушки и обсуждали, кто какого мамонта притащил, да кто с чьей женой в папоротники бегал.

— И не говорите, — подхватила девушка, и, судя по проступившему румянцу, к «комитету» у неё были свои счёты. — Как сквозь строй проходишь. И юбку померить успеют, не дай бог выше щиколоток, и всех кавалеров пересчитать, и родителей обсудить, кто там у них в роду алкоголик. — Давид с одобрением отметил, что девочка довольно образованная, может, даже читала сверх школьной программы. Имеет смысл закрепить случайное знакомство. — И спина потом чешется.

Она смешно передёрнула лопатками, так, что немедленно захотелось погладить по спинке, но Давид понимал — рано.

— А Алёна Ивановна — точно что из каменного века, — продолжала девочка, ободрённая его сочувствием. — Мама говорила, что и в её молодости она тут сидела.

— Так сколько же ей лет? — почти натурально удивился Давид.

— Да кто же знает? — Девушка пожала плечами. — Восемьдесят, наверное. Или больше.

Ну да, для неё что шестьдесят, что восемьдесят — всё одно глубокая старость. Зова эта малышка всё равно не слышит, смертным не дано.

Давид ещё немного с ней потрепался, деликатно и в меру загадочно, взял номерок телефона с прицелом на будущее (только не спешить, ради всего святого, по виду неясно, закончила ли она хоть школу) и проводил к подъезду. Перед старухой он всё равно засветился, чего уж, и стоило подчеркнуть миролюбивые намеренья. Давид знал, что выглядит вполне… не то чтобы тюхой, но располагающе. Как студент, ага. Не ботаник, но и не хулиган. Как раз такой милый, в меру шкодливый еврейский паренёк, который любит маму и лет через пять-десять обещает стать хорошим семьянином. Если ничего плохого не случится, конечно. Икому интересно доискиваться, что плохое случилось в сорок втором, в парке того самого университета, где он действительно учился на биолога.

Старуха стучала спицами, не сбиваясь с ритма, одновременно успевая точить лясы с кумушками-соседушками, но быстрый острый взгляд говорил: всё замечено и учтено.

Самым разумным было бы сейчас развернуться и уйти. Но… держась от своих подальше, Давид скучал. Иногда. Общество людей было ему приятно, но иногда хотелось просто поболтать с тем, кто не скажет: «Да врёшь, не можешь ты этого помнить, тебе двадцать два от силы». И не надо будет сбивчиво выкручиваться насчёт любви к истории и бла-бла-бла. Но душевная беседа с Бессмертным могла плавно — или внезапно — перейти в поединок, а поединков Давид не любил. Морщился, упаковывая гладиус в чехол для теннисных ракеток или в длинную спортивную сумку. Морщился, но упаковывал. И навыки поддерживал, потому что… В общем, той чёрной, обречённой колонны, в которой брела на убой и его семья, и семья рыжего Ицыка Фельдермана, и Кацы, и Шольта… той унылой колонны хватило с него на всю грядущую вечность. Выбираясь из едва закиданной землёй страшной ямы, он думал только о том, что больше никогда не будет бараном, покорно бредущим на убой. Эта единственная мысль, пожалуй, уберегла его от безумия. Он вцепился в неё, как в спасательный круг, как в мамкин подол, как в распоследнюю соломинку. Объяснить — почему именно эта мысль? Если ты лез из могилы по телам мёртвых родных, друзей и просто знакомых через улицу, то объяснять ничего не надо. А если не лез — не тебе спрашивать.

Он поймал себя на том, что невольно стиснул кулаки и тянет воздух сквозь сжатые зубы. Заставил мышцы расслабиться.

Давид и сам не понимал, почему вид мирно вяжущей носок старухи-Бессмертной вызвал в нём такую бурю. Да может её в тринадцатом веке спалили как ведьму, потому что ведьма она старая и есть и всех достала своим брюзжанием.

Старуха едва заметно кивнула, со значением. Давид склонил голову в ответ и демонстративно, вразвалочку, направился в арку. За домом — он заметил, когда распускал по пути павлиний хвост перед Нелей — был участок, обнесённый жестяным забором под стройку. Никакого движения за этим забором не было. Должно быть, что-то затевалось, да деньги кончились. Бывает.

Зато там, внутри, можно спокойно пообщаться. Святая земля надёжнее, но до ближайшей церквушки три остановки трамваем. Да что она ему сделает, а? Никакого оружия при ней: в вязание меч не спрятать, даже самый короткий. Ещё совсем светло, но если старуха его испугалась, то просто не придёт.

Но она пришла минут через десять. Кряхтя и причитая, пролезла в ту же дыру, что и Давид.

Он ещё раз зорко оглядел сгорбленную фигуру. Нет, всё тот же узелок с недовязанным носком на леске и ничего более.

— Ты что ж, сынок, бабку старую решил тревожить-то, а? — Она держалась настороженно и ближе к заборной дыре, чем к Давиду. Страх vs любопытство, типичная картина. Любопытство побеждало по очкам. — Рази ж я могу козой скакать и всякими железяками размахивать, сам посуди, касатик? Это ж только народ смешить.

Давид засмеялся. Она безопасна.

— Не надо скакать, уважаемая, я мирный. Давид меня зовут, я просто поговорить хочу.

— И о чём же? — старуха подошла на полшажка.

— Видите ли… э-э-э…

— Алёной Ивановной крестили, — чопорно представилась бабка.

— Видите ли, Алёна Ивановна, этот город — мой родной. Я в нём не был лет шестьдесят, а вот недавно ностальгия замучила, решил приехать.

Это была правда. Бессмертие — неплохая штука, но если живёшь среди людей, то рано или поздно количество прощаний настолько превышает количество встреч, что становится невмоготу. Качественный скачок. Давид по меркам своего вида был ещё очень молод, вековой юбилей только через два года, но уже чувствовал, как тоска подкатывает к горлу. Его наставник, почтенный Арье Лейб, говорил, качая головой: «У тебя слишком чувствительное сердце, Додик. Это не доведёт до добра». И он же посоветовал съездить домой. Дескать, увидишь, как всё изменилось до неузнаваемости, попустит.

Не попустило. Потому что в этом богом забытом городишке не изменилось ничего. Разве что стали выше деревья да в том проклятом парке появилась чёрная стела с именами. Давид нашёл там всех своих и чуть не завыл. Дома, дворы, гостиница «Рассветная», памятник всесоюзному старосте Калинину, которому студенты-железнодорожники регулярно вкладывали бутылку из-под портвейна в рассудительно подставленную длань… Всё это осталось точно таким, как помнил Давид. Да, построили гробину хрустальную на центральной площади — торговый центр, может, и ещё что-то в этом роде. Но все эти новшества настолько не вписывались в интерьер, что просто не воспринималось зрением.

— И как, попустило? — куда более миролюбиво спросила старуха, неуловимо напомнив учителя Арье Лейба.

— Нет, — признался Давид. — Вещи на местах, вот что плохо.

— А людей нет, — понимающе кивнула Алёна Ивановна. — Ни детей, ни внуков, ни памяти о тебе…

— Точно, — не без облегчения выдохнул Давид. — Такое чувство, как и не жил никогда.

— Пройдёт, касатик. — Старуха пристроилась на шлакоблочной плите и машинально потянула вязание из кулёчка. — Всё пройдёт. Сотрётся, смоется, перемелется.

У неё был скрипучий, как мельничное колесо, голос. Давид сел рядом с ней. Хорошо, что они поговорят.

— А сами вы, Алёна Ивановна, сколько живёте? — Он знал, что такие вопросы можно счесть невежливыми, но… в крайнем случае, извинится.

Но вопрос, кажется, чем-то польстил.

— Да уж двадцать третий десяток разменяла, — жеманно хихикнула она. — Последние полста в этом городке сижу. Один раз помереть пришлось, потом вернулась, как собственная младшая сестра. Хороший городок, несуетный.

Это хорошо, что она старше. Так легче.

— А ты сам из каких будешь?

Давид вздрогнул.

— Быховские, — сказал он. — Перед войной из Витебска переехали.

Завязался разговор, цепляясь, как старухино вязание, петелька за петельку, круг за кругом. У старухи была монументальная память и необъятный круг общения. В этой бездне фактов и сплетен Давид нашёл внука своего университетского товарища (эх, Лёвка…), дальнюю родственницу человеческих своих родителей (он так и не поверил до конца, что приёмыш, даже когда узнал о Бессмертных всё), внучатую племянницу первой своей любви (Господи, благодарю, что дал храбрости вовремя сбежать; оставаться двадцатилетним шалопаем, когда Софья бы старилась… нет, он бы не выдержал). Они все были продолжением, боковыми веточками его странной судьбы.

Мерное поскрипывание старушечьих слов несло успокоение. Будто это та самая мельница, истирающая в порошок время.

Он был, он оставил след в судьбах живущих и оставит ещё. Он был и, следовательно, может быть дальше. Учитель Арье Лейб оказался, как всегда, прав.

— Спасибо, Алёна Ивановна, — искренне поблагодарил Давид. — Вы мне очень помогли. Давайте я вам телефон оставлю, может, когда-нибудь…

— Не люблю я этих ваших мобильников, — заворчала Алёна Ивановна, — от них одни шишки в мозгу выскакивают. Но ты оставь, оставь, пригодится.

Давид засмеялся и полез за блокнотом.

— Даже не представляю, у кого и рука поднялась, — пробормотал он себе под нос, но так, чтобы Алёна Ивановна услышала.

— А студент один, — спокойно ответила старуха. — Топором. На тебя чем-то смахивал.

Давид удивлённо вздёрнул брови, а две тонкие и очень, очень острые спицы впились ему в сердце. Перед взором, уже затуманенным смертью, мелькнула леска, с которой сбросили полосатый носок, и последняя мысль: «Это не леска, это струна…»

Под давлением тончайшей стали лопнула кожа на горле, и дурацкая мысль действительно стала последней для Давида.


— Ой! Батюшки-светы! — завывала Алёна Ивановна, держась за сердце. Вокруг гудел весь двор, метались служивые с носилками и собаками. — Я иду! А оно шарах!!! Трансформаторная будка! Это всё липистричество проклятое! Один вред! Я туда! А там он! И головеньки, головеньки-то нету! Я упала! Вся изгваздалась! Ох! Батюшки-светы, дева Мария, заступница-троеручница… Страсти какие!

История пошла на третий заход. Полиция уже не знала, куда деваться от подробностей.

Алёна Ивановна, тайная владелица сети ломбардов «Ваши денежки», холодно прикидывала, что умереть ей придётся не позже, чем через пару недель. От сердечного, скажем, приступа. Передача, так славно прогревшая старые косточки, к слову, таки повредила будку, но всё равно же докопаются. Впрочем, Алёна Ивановна с полгода как собиралась сниматься с места, засиделась здесь дольше, чем где-либо ещё. Основной капитал переведен на надёжный счёт, а с остальным пусть разбираются те, кому охота.

«Не люблю студентов», — подумала Алёна Ивановна, мыслями устремляясь к Лазурному Берегу в городе Ницце.

Catold Первый грех Смерти

Кроссовер с сериалом «Сверхъестественное»


0

1895 г., Лондонское предместье
Дункан Маклауд всегда был на стороне прогресса. Он с удовольствием отряхивал прах отжившего со своих ног и двигался вперёд. Это помогало держать себя в тонусе и не раскисать. Но вот сейчас, несмотря на все признаки прогрессивных веяний, отряхнуть с ног хотелось именно их. Веяния, в смысле, отряхнуть.

Влип — хуже не бывает, причём попался, как обычно, именно на самых высокодуховных порывах. Ибо помощь вдовам и сиротам, несомненно, входило в число упомянутых порывов, даже если дело касалось…

— Ах, господин Маклауд, — слезливо затянула вдова Макмангус, промокая свои мышиные глазки грязным фартуком, — не знаю, что бы я без вас делала!

«Нашла бы ещё какого-нибудь жалостливого идиота», — с тоской подумал Маклауд. Он уже не мог дождаться, когда всё это кончится.

Хотя, возвращаясь памятью к началу нехорошего, в прямом смысле — с душком, дела, Дункан всякий раз был вынужден признать, что не прошёл бы мимо рыдающей женщины с мёртвым ребёнком на руках. Даже если бы знал заранее, во что это выльется.


Дитя, казалось, уснуло. Но неопрятная простоволосая баба рыдала так безутешно…

Редкие прохожие замедляли шаги при виде этого зрелища, но не остановился ни один. Дункан знавал и более жестокие времена, но равнодушию так и не научился.

Ребёнок болен, а у неё нет средств на доктора?

— Что с вашим сыном, сударыня? — Дункан вежливо приподнял щегольской цилиндр.

— Он умер!!! Не дышит!!! — выкрикнула женщина с такой яростью, словно Дункан был в этом виноват. — Господь прибрал моего Джимми, оставив мне горькую, одинокую долю!.. — Она снова завыла. — За что, Боженька?! У Тебя много ангелочков, а у меня один был!

Несмотря на трагизм ситуации, Дункан чуть не чертыхнулся. Он считал, что способен отличить живое от неживого безошибочно.

Изумительной прелести личико ребёнка ещё сохранило следы красок, а шоколадные кудряшки — блеск. Только если всмотреться, становились заметны синеватые тени у рта, под закрытыми глазами и на висках. Несомненно, дыхание покинуло этот бренный сосуд считаные минуты назад.

— Соболезную вашей утрате, сударыня, — тихо сказал Дункан.

Безжалостная Мадам Холера неплохо прогулялась по предместьям Лондона этим летом. Не пятьдесят четвёртый год, конечно, но траурные процессии, возглавляемые одним или несколькими маленькими гробиками, редкостью не были. Однако мальчик не походил на иссохшие тельца жертв жестокой Мадам. Округлые щёчки, бархатистая кожа.

— Он ничем не болел, — прошептала несчастная мать. — Всегда такой тихий, послушный… Другие огольцы — чистые Хулигэны, а мой Джимми никогда не бегает, не дерётся… Ангелок, о мой ангелок…

«Болел, — звякнул в голове голос доктора Листера, с которым случалось Дункану проводить весьма познавательные вечера. — Здоровый мальчишка не может не бегать и не драться. Наверняка порок сердца. Оно тогда действительно может просто остановиться в любую секунду без видимых причин. Но откуда это знать невежественной женщине, которая едва ли грамотная?»

— Я могу чем-нибудь помочь вам, сударыня? — спросил Дункан, думая, что даже Бессмертные не могут возвращать мёртвых.

— Можете. — Несчастная мать шмыгнула носом и подняла на Маклауда опухшие от слёз глазки. Наверное, её покойный супруг был на редкость красив и Джимми уродился в него. Взгляд показался Дункану оценивающим, даже слегка хищным.

— Чем же? — Он уже понял — чем. И чудеса с воскрешениями здесь не при чём.

— Я бедная вдова, — она ещё раз шмыгнула носом, — и у меня нет денег, чтобы достойно похоронить моего малютку. Даже на самый простой гробик, даже на самый грубый саван… а мой Джимми заслужил достойных похорон, господин…


Ха! Если бы всё было так просто. Уже очень скоро Дункан понял, почему односельчане миссис Макмангус спешили пройти мимо. Это оказалась настоящая акула, если только хищную рыбину кто-нибудь рискнул бы запихать в коричневое вдовье платье с расходящимися по бокам вытачками. Хозяйка маленького отеля, в котором остановился Дункан, сочувствовала ему, открытым текстом называя миссис Макмангус очень плохими словами.

Три дня из Дункана вытрясали шиллинги, кроны, а местами и гинеи на закупку всевозможного похоронного инвентаря, на заупокойные мессы в ближайшей церквушке, на чёрт знает что ещё, Дункан сбился. Закупки и заказы почтенная вдовица делала только самолично (Дункан, разумеется, не настаивал), и нос её раз от разу становился всё более похожим на спелую сливу. Дункан трижды пожалел, что признался в своём шотландском происхождении, потому что был моментально зачислен чуть ли не в родственники. И теперь к нему приставали не хуже пиявки не только из-за денег, но и с уверениями в верности Стюартам и приглашениями зайти на рюмочку настоящего шотландского виски, которое она якобы гнала самостоятельно.

Плюнуть и уехать мешал Джимми. Маленький ангелок с разорванным сердцем, наряженный во всё лучшее, что нашлось у гробовщика, расчёсанный и напомаженный, так и лежал на дощатом столе в тёмном и нечистом доме вдовы Макмангус. Дункан хотел дождаться похорон, чтобы быть уверенным в том, что кружева и ленты не откочуют к старьёвщику, лаковый гроб не вернётся в мастерскую старого Эшли, а…

В общем, он втянул Джимми в эту авантюру и должен дождаться, пока маленького страдальца предадут земле.

Он ещё не знал, какой сюрприз ему приготовили.

— Мистер Маклауд, — привычно умываясь слезами, сказала ему честная вдова Макмангус утром четвёртого дня. — Я никак не могу поверить, что моего ангелочка не будет со мной никогда. — Судя по лиловым прожилкам на красном носу, вдовица уже успела тяпнуть полпинты портера. — И вчерась я попросила гробовщика Эшли, чтобы он написал в Дувр своему знакомому, который делает да… даг… дар… в общем, такие портреты с помощью маг… магниевой машины по умеренной цене. Тот мастер прямо волшебник какой-то, говорят. У тётки нашего звонаря Господь двойняшек прибрал по февралю, так он их запечатлел — как живые, говорят! И быстренько приезжает, совсем скоренько, Джимми спортиться не успеет, а мне память на всю жизнь одинокую, горемычную, останется… Совсем недорого!..

И она уставилась на него снизу вверх преданным взглядом хитрых и жадных мышиных глазок, из которых слёзы уже не просто капали, а струились и фонтанировали.

Дункан хотел сказать, что «скоренько» по февралю и по августу — это очень разные «скоренько», что Джимми и сейчас уже не очень, и то, что запечатлеет дагерротип, будет совсем не тем, что принято называть «как живой». Но не сказал. Можно, конечно, пойти к Эшли и отменить заказ, но тогда кто знает, что ещё придумает эта скверная баба?

Она вправду любила своего сына. Всё лучшее, что было в их скудной жизни, доставалось Джимми. Ну, кроме портера, конечно. Даже хозяйка отеля была вынуждена это признать.

— Хорошо, миссис Макмангус. Но это последнее. После дагерротипии — сразу похороны.

Этой пьянчужке он больше не даст ни фартинга, а с мастером расплатится из рук в руки. Джимми не виноват, нет, не виноват.

1

2005 г., штат Миссури, США
Дин Винчестер смотрел на место, мать его, преступления, и думал только о том, как найдёт эту тварь и размажет по… по тому, по чему эту тварь можно размазать.

Чем бы оно ни было. Так размажет, что до финиша доедут одни уши.

Если у твари есть уши. А если нет ушей — то доедут одни кровавые сопли.

Руки тряслись. И помощник шерифа, парень едва ли старше Дина, это заметил. Как его фамилия? Мойс? Мур? Надо на бейдж внимательно…

Плохо. ФБР — синоним бесстрастности и этого, как его мать за ногу…

— Вы, наверное, из железа сделаны, — негромко сказал помощник шерифа не то Мойс, не то Мур. — Я, когда в первый раз увидел, блевал куда дальше, чем видел.

Возможно, Сэмми в эту минуту именно этим и занят. У него зазвонил телефон, он извинился и вышел, но у них с Дином в телефонах есть комбинация — ложный вызов. Ну, когда жмёшь три кнопочки и вроде как сам себе звонишь. Очень удобно, если надо срочно выйти, не навлекая лишних подозрений.


В город Либерти округа Клей их привела, как всегда, смерть, сочившаяся из газетных строчек.

— Надо ехать, — сказал Сэм, темнея лицом.

— Надо, — согласился Дин.

С серых газетных страниц улыбались мёртвые дети.

Они доехали аккурат к пятому случаю.


Подойти нельзя: полосатая лента натянута поперёк дверного прохода. Дин рад, что так. Вблизи это был бы полный песец. Потом. Они потом всё рассмотрят.

В центре маленькой комнаты с розовыми стенами (покрашено наспех, поверх не понять какого цвета) — дощатый стол, задрапированный некогда белыми простынями. Складки ткани держатся на булавках, даже отсюда видно. Сейчас простыни не белые, рябые. Буро-красно-белые, из-за засохшей крови встали коробом. Белый зонтик, которым пользуются фотографы, кажется, чтобы не было лишних теней. На столе — груда подушек, а на подушках девочка пяти лет. Ворох пшеничных кудрей. О таких говорят — очаровашка. При жизни. Девочка мертва никак не меньше недели, и…

Сэм вернулся.

Его губы слишком красные. Значит, таки блевал. А потом тёр губы, чтобы избавиться от мерзкого привкуса, хотя ни хрена это не помогает, но всё равно каждый раз трёшь.

— Вы установили, какими инструментами лицо… отделили от… — Сэм сглотнул, и на километровой его, жирафьей шее кадык проехался вверх и вниз. Дин тоже невольно сглотнул.

— Нет. — На бейдже помощника шерифа — «У. Мастерс». Не Мойс и не Мур. Как бы запомнить. — Что-то очень острое, может, скальпель… Экспертиза ещё не…

И У. Мастерс сглотнул с проездом кадыка под небритой шкурой. Прям конкурс.

К счастью, в этот момент прибыли суровые миссурийские медэксперты и оттеснили всех лишних в сторону.


— Ты датчик ЭМП включал?

— Да. Стрелка дёрнулась при включении, но потом — как приклеенная.

Сэм тяжело и косолапо, как старик, поднялся, чтобы поплескать в лицо из кухонной раковины.

— Хоть что-то общее есть?!

А что общего?

Мальчики и девочки, три мальчика и две девочки. От трёх до семи лет. Умерли непонятно от чего, каждый раз вроде по-разному. Но то, что с ними делали потом, делали уже с мёртвыми.

— Инсталляция, — сипло сказал Сэм, разгибаясь. — Это не монстр. На такое б…ство способны только люди. Зонтик, ты видел? Их фотографировали, Дин. Для каких-нибудь обдолбанных извращенцев. Это… не наше дело.

— Наше, Сэмми. Так и не выяснили, почему умерли совершенно здоровые дети. — Дин словно бы снова почувствовал тот запах. — Но даже если профиль не наш… Если это просто маньяк какой-то грёбаный, то он всё равно нечисть.

Братья помолчали.

— Дин, — заговорил младший, — когда я выходил поговорить по телефону…

— Проблеваться, принцесса. Называй вещи своими именами.

— Как хочешь. Когда я выходил неважно зачем, я заметил одного типа. Довольно высокий, черноволосый, пижон дальше некуда. Кашне как из последней коллекции какого-нибудь Гуччи, не говоря уже о шляпе.

— И что? Там полно зевак глазело за внешним ограждением.

— Он выделялся. Смотрел не так, как остальные, стоял иначе. Ну, понимаешь меня?

— И?

— Когда мы уходили, он ещё был там. Кажется, нам надо найти его раньше, чем незабвенный У. Мастерс, помощник шерифа.

Либерти — довольно большой городок, ну, по меркам Миссури, конечно. И найти в этом муравейничке единственного пижона в шляпе — задачка та ещё. Это вам не Хайвилль какой-нибудь, где всех собак по хвостам знают.

— Дин, его здесь заметят все.

Ну да. Здешние «покажи-ка мне» вычислят чужака на раз. Другой вопрос — захотят ли поделиться информацией с другими чужаками.

Но если просидеть на жопах ещё одну такую смерть, то…

Дальше Дин не додумал. Ясно, что грош им цена в таком случае, во всех смыслах. И если Сэмми сможет вернуться в свой колледж, то ему, Дину Винчестеру, деваться совершенно некуда. На глаза отцу он попасться точно не рискнёт. Да и так, в зеркало смотреться — тоже.

— Значит, ищем твоего инкогниту в шляпе. И копаем дальше, Сэмми. Копаем дальше.

2

1895 г., Лондонское предместье
Кудесник и маг деловито выгружал из дилижанса: большой чёрный ящик, обмотанный лохматой верёвкой; облупленный саквояж размером с сенбернара; нечто длинное, напоминающее нетолстую вязанку хвороста, если ту завернуть в крепкую холстину; просто несколько кожаных мешков и мешочков, связанных в единую гроздь. Наверное, сложное фотографическое дело требовало огромного количества подсобных предметов и материалов. Сам Дункан дагерротипией не увлекался, поскольку по привычке держался подальше от любых средств, способных увековечить его личность, но некое подобие уважения испытал. Несмотря даже на — хм — своеобразную внешность мага и кудесника. Ибо был упомянутый маг грязен и ликом отвратен. Глазки у него были навыкате, а зубы — чересчур длинные и кривые. Цилиндр его напоминал угольное ведро, жилет — ужин непривередливой кошки, а башмаки вообще ничего не напоминали, ибо подобной пакости природа не терпит.

Дункан старался думать о мастере фотопортрета в юмористических тонах, но это был не более чем способ отгородиться от чувства неконтролируемого ужаса, которое охватывало его при каждом взгляде на этого человека. Дункан убеждал себя, что дело исключительно в знании того, чем мистер Куинн (так он представился) зарабатывает на жизнь. Ну и в Джимми. Конечно, в Джимми, который уже давно не напоминал ангела.

Мистер Куинн утверждал, что торопился как мог, но заказов, знаете ли, много набрал. Пока все выполнил, неделька как-то незаметно пролетела… Жарковато, сударь мой, не находите ли?


Дункан полностью устранился от приготовлений и вообще старался не смотреть. Мистеру Куинну, кажется, всё было нормально. Его ничего не беспокоило: ни жуткий запах, ни чёрно-лиловое, опухшее, страшное тельце, ни даже пьяная в стельку миссис Макмангус. Он делал своё дело совершенно спокойно, даже подшучивал в рамках приличий, чтобы работка спорилась, как он сказал. Вспышка магния неприятно напомнила квикенинг.

Взять задаток мистер Куинн отказался, сказал, что возьмёт потом и всё полностью, у него порядок такой. Дункан был бы рад всучить ему всю сумму сразу и сбежать, но мастер остался непреклонен.


Дункан ждал на улице, в неприбранном дворике размером примерно с барную стойку ближайшего трактира. Мистер Куинн клятвенно пообещал, что закончит работу к концу церемонии и принесёт готовые карточки к дому вдовы. Войти в дом Дункан отказался наотрез, хотя хозяйка была весьма настойчива. Но Дункан просто не мог. За десять дней внутри всё настолько пропиталось смертью, что даже Бессмертному было не по себе.

Он должен был чувствовать себя идиотом, который позволил себя выдоить пьянчуге-прощелыге. Болваном, уже одиннадцатый день торчащим в этой Богом забытой дыре. Ослом, над которым втихую (лишь изредка — вслух) посмеиваются добропорядочные жители посёлка.

Должен — но почему-то не чувствовал.

Меньше часа назад он положил перевязанный чёрной лентой стебель чертополоха на аккуратный могильный холмик. Чёрт побери, под насыпью суховатой земли покоился шотландец, не розы же с лилиями ему…

Священник, отец Джозеф, пожал Дункану руку. «Господь воздаст вам, сын мой, — сказал убелённый сединами пастырь местного двуногого стада. Был он серьёзен. — В воскресенье я прочту проповедь, в которой постараюсь донести до прихожан, насколько важно не бросать на полдороге любое дело, а особенно — милосердие. Господь обязательно воздаст вам, иначе… иначе я впервые в жизни не пойму Господа».

С Богом у Дункана были странные отношения. Религиозностью он не страдал, поскольку коронное библейское чудо воскрешения проделывал с завидной регулярностью, но был признателен Всевышнему за безопасность святой земли. Не страшась поединков, Дункан обожал мирную жизнь, считая её венцом творения и пределом мечтаний. Возможно, потому обожал, что Игра не давала ему шанса на этой самой мечты реализацию.


— Бегу, бегу! Уже бегу, достопочтенный мистер Маклауд! Почтеннейшая миссис Макмангус!

Голос мистер Куинн имел на удивление приятный, особенно по контрасту с наружностью.

Он действительно бежал, потешно подскакивая при встрече с каждым камушком. Полы его сюртука хлопали на ветру, как вывешенные на просушку крылья вороны. Надо ли говорить, что та ворона — дохлая?..

— Вы весьма пунктуальны, мистер Куинн, — сухо поклонился Дункан.

Вдова Макмангус только всхлипнула. Дункан сам, своими руками утром дал ей крону, поскольку после определённого градуса спирта в крови сия достойная женщина теряла если не дар речи, то уж точно — дар красноречия. Отсутствие красноречия вдовы Макмангус, по мнению Дункана, стоило куда дороже кроны.

— Тем торгуем, — фамильярно подмигнул фотограф. — Смертушка точность любит. — Он бережно вытащил из-за пазухи плоский деревянный футляр и согнулся в сторону вдовы. — Кабинеточка, в лучшем виде, как и заказывали-с. Миссис Макмангус, могу ли я получить оговоренную плату?

Последний вопрос прозвучал… Дункан даже не смог дать определение.

Странно? Что странного в том, что мастер хочет получить плату за труд? Это его ремесло, его хлеб, в конце концов. К тому же цены мистер Куинн не заламывал, трезво определяя платежеспособность своих клиентов. Не Лондон, однако.

Торжественно? Тоже ничего удивительного: практически всё, связанное со смертью, неизбежно имеет налёт торжественности, хотя Дункану доводилось видеть разное.

Как-то не так, неправильно? Отлично, Дункан Маклауд, просто отлично. Лавры сэра Диккенса неминуемо перекочуют к вам.

— Я расплачусь с вами, — сказал Дункан, нашаривая в кармане заранее приготовленные деньги.

Мистер Куинн развернулся так стремительно, что Дункан инстинктивно отшатнулся. Почудился ему, грешным делом, высверк яркой стали, но то была всего лишь многозубая улыбка.

— Прекрасно, мистер Маклауд, просто прекрасно! — Мистер Куинн в экстазе закатил глаза. — Тогда вручаю работу вам.

Дункан принял футляр и протянул деньги мистеру Куинну. И был ещё раз удивлён. На этот раз — реакцией мастера.

— Как?! — пробормотал тот, таращась на самые обыкновенные монеты. — Просто в руки?

— Да берите же, — давая, наконец, волю раздражению, буркнул Дункан.

Прикосновение чужих грязных пальцев к своей ладони Дункан не назвал бы приятным, но как-то же надо… Он заметил, что мистер Куинн чуть ли не дрожит от благоговения, кланяясь. С чего бы, интересно?

Дункан открыл футляр, чтобы действием замаскировать смесь брезгливости и недоумения. Он не собирался смотреть на карточку, но иначе… К тому же стоило проверить, что там лежит. Может, страничка из дешёвой библии, говорят, такие случаи тоже бывали.

Но там действительно была карточка «кабинетного» размера, с которой на Дункана смотрел живой Джимми. Ну, не совсем — смотрел, мальчик на снимке опустил глаза долу, но была полная иллюзия, что он вот-вот шаловливо улыбнётся и вскинет на зрителя ясный взор. Поза свободная, непринуждённая, казалось, тоже схваченная за миг до движения. Качество фотографии было настолько высоким, что Дункан видел каждую ресничку, каждую чёрточку. Можно было бы сказать, что это просто похожий ребёнок, а у мистера Куинна есть запас снимков на все случаи жизни, но это был именно Джимми. Дункан также узнал одежду, задрапированный стул вдовы Макмангус, на заднем плане — кусок оконной рамы с очень характерной трещиной… И да, если пристально всмотреться, то в густых кудряшках Джимми можно различить специальный зажим-держак — один из жутковатого набора, что принёс с собой мастер.

Дункан слышал о ретуши, но здесь было иное. Никакая ретушь не могла превратить то, что фотографировали, в то, что было на фотографии.

— Как вы это сделали? — негромко спросил он, передавая это, без лести, произведение искусства миссис Макмангус.

Тихий плач, на этот раз без оттенка пьяной истерии, разнёсся по пустой и пыльной улице. Вдова наконец-то по-настоящему оплакивала своё несчастное дитя.

— Секрет фирмы, — довольно хмыкнул мистер Куинн. Вроде бы он перестал подобострастно извиваться. — Если позволите… — Он снова полез за пазуху и достал ещё одну карточку с Джимми: без футляра, но удивительно ровную, гладкую. — Подарок лично вам, мистер Маклауд. Бесплатно.

— Но я не… — начал Дункан.

— Просто возьмите. Прошу вас. Вы не представляете, не понимаете, что… Просто возьмите на память.

Речь фотомастера неуловимо изменилась. Ушло из неё залихватское фиглярство, все эти дурацкие прибаутки. Очень правильная, не сказать — поставленная речь. Дункан в этом разбирался.

— Если вы настаиваете… — Он, как зачарованный, взял кусочек картона.

Дункан не чувствовал себя идиотом, ослом и болваном. Он чувствовал себя гораздо, несравненно хуже и не понимал почему.

3

2005 г., штат Миссури, США
Санитару было не просто пофиг, он конкретно видал в гробу весь мир. И это было написано на его широкой и будто бы оцинкованной физиономии. Врач получал зарплату повыше, поэтому был немного любезнее. Самую малость.

Стена, залатанная стальными дверцами, излучала равнодушие и холод.

— Случай, конечно, экстраординарный, — сказал он, указывая санитару на крайнюю дверцу из второго ряда снизу, — но могу вам сказать только то же самое, что сказал полиции. Репортёров сюда, хвала всевышнему, не пускают.

— Вы говорите, док, а вдруг от повторения что-то ещё сообразите. — Агент Плант, в миру Дин Винчестер, изобразил ослепительную улыбку.

Санитар с грохотом выдвинул указанный замороженный ящик.

— Увлекаетесь психологией, юноша? — не без одобрения осведомился врач, вздёргивая левую бровь.

— Так, — смутился Дин, — самую малость. Сугубо для… э-э-э… практических нужд.

Сэм, сегодня в ипостаси агента Дж. Кэша, не удержался, чтобы не пихнуть старшего брата локтем в бок.

— Так вот, — доктор ничего не заметил, а санитару было пофиг настолько, насколько это вообще возможно, — как и в предыдущих случаях, смерть Агнес Соммерсон не была насильственной. Она умерла от врождённого порока сердца, очень тяжёлого и неоперабельного.

— Но… — начал Сэм, загораясь азартом спорщика.

— Всё правильно, — махнул рукой врач, пресекая попытки. — Она стояла в очереди на трансплантацию, поставили полгода назад. Раньше эти перестраховщики из центра коновалов округа Клей пытались то к жилету рукава пришить, то воду решетом вычерпать. Хотя всё там было ясно с самого начала. На месте родителей Агнес я бы подал на них в суд. Если подадут, я пойду в эксперты и дам такое заключение, что у этих перестраховщиков жопы загорятся.

— Может, её напугали? — заикнулся Дин, но был остановлен взмахом докторской длани.

Сэм внимательно рассматривал то, что осталось от Агнес. Здесь, в муниципальном морге города Либерти, это было просто привычной работой, без тошнотворного ужаса, что густым смогом накрыл их на месте преступления.

— Вы машину водите, юноша?

— «Шевроле Импала», 1967 года, — отчеканил Дин с видом ревностного католика, заподозренного в незнании года рождения Спасителя.

На оцинкованной роже санитара проступило некое подобие интереса. Доктору, похоже, эти подробности были пофиг, как санитару — всё остальное.

— Так вот, если у вашей «импалы» из мотора вытащить часть деталей, а остальные закоротить деревянными колёсиками, её нужно будет напугать, чтобы она остановилась?

Ответа вопрос не предусматривал, поэтому сердитое сопение Дина не помешало доктору продолжить:

— Ничего нельзя будет доказать, даже если и напугал. Глумление над мёртвыми — всё, что можно пришить извращенцу, который это сделал с ней и другими детьми. А вот коновалам из округа я бы пришил глумление над живыми…


Фотографии Сэм разложил в два ряда по пять штук. Сверху — прижизненные, снизу — те, которые им любезно предоставил помощник шерифа Мастерс.

— Саркома, аневризма, астма… — бормотал Сэм, одновременно умудряясь рыться в толстом медицинском справочнике, взятом в местной библиотеке. Почему-то он не доверял сведениям из Сети, предпочитая действовать по старинке.

— Плюнь, — посоветовал Дин, досасывая последние капли пива из жестянки. — Не в диагнозах дело, а в том, как этот тип оказывался рядом в нужный момент? Вот каждый раз.

Сэм уронил справочник себе на ногу. Конечно, по той лыже, что заменяет Сэму кроссовок, трудно не попасть, даже если не целиться, но всё равно уметь надо.

— Ты хочешь сказать?..

— Ага, Саманта. Это наше дело. Посмотри, все пятеро пропали очень тихо. Таби — во время похода с родителями по магазинам, посреди большого торгового центра. Морин исчезла из больничной палаты, Агнес — на прогулке в детском садике. Питер вышел погулять с собакой. Уилл вот разве хрен знает когда и как, родители протрезвели к понедельнику, так что парень мог умереть в любую минуту начиная с вечера пятницы. И ты всерьёз веришь, что такое можно просчитать, выяснить, купить инфу у коновалов из округа?..

Сэм нахмурил лоб, собрав складку между бровей. Он забыл подобрать справочник с пола, забыл сдвинуть ушибленную ногу, полностью сосредоточившись на задаче. Из него получился бы офигенный адвокат.

— Кто, какая тварь умеет чуять близкую смерть?

Дин потянулся в сумку за засаленной книжкой в кожаном переплёте. Если этого нет в отцовском дневнике, то мест, где это может быть, останется всего два. В доме Бобби Сингера или в баре Элен Харвелл.


Сэм использовал всё своё обаяние, расспрашивая случайных зевак, собравшихся у «фотоателье», о пижоне в кашне. Его запомнила только пожилая дама в леопардовых лосинах. Но толку всё равно не было. «Красавец-мужчина», «умеет одеваться, не то что нынешние (презрительный взгляд на костюм, чья оценочная стоимость экспоненциально снижалась по мере приближения наблюдателя)» и «нет, машины не было, ушёл неторопливо в сторону Третьей улицы». Совершенно не за что зацепиться.

Дин пожимал плечами: с таким же успехом можно было подозревать и леопардовую леди. Мало ли, может, она тоже там оказалась не случайно. Но Сэм настаивал на своём с фирменным ослиным упрямством, которое — Дин знал — перешибить нереально. Даже у Джона не вышло.

— Не будем тратить на этого красавца́ время, — сказал только, — просто будем внимательно посматривать по сторонам. Если он в деле, то обязательно встретится нам ещё хоть разок.

Сэм, подумавши, согласился. А потом добавил, постукивая по крышке своего новенького ноута:

— А у меня созрела ещё одна мысль…

4

1869 год, Йоркшир, Англия
Две мужские фигуры на вершине холма в Йоркшире — довольно прозаическое зрелище. Но, правда, если не присматриваться. Вблизи впечатление было иным, далёким от прозы.

Один из них — высоченный и худой как щепка — был одет похлеще лондонских денди, крой сюртука просто-таки вопил о своей стоимости, тройной воротничок, звонкий от крахмала, подпирал узкий подбородок. Но ни один из столичных щёголей не оделся бы в чёрное с ног до головы. Второй был изрядно грязен и потрёпан, фасон его одежд не поддавался определению, а воротничок лучше даже не упоминать.

Первый стоял, чопорно выпрямившись и уперев в землю изящную трость, а второй находился в непрерывном движении, словно ежесекундно собирался кланяться, но почему-то передумывал в последний момент. Из-за этого было очень сложно понять, какого же он роста.

Взгляд на рожу оборванца вызывал желание отвернуться, а взгляд на лик денди — желание бежать без оглядки.

— Так что скажете, мистер Куинн? — низким, рокочущим голосом обратился высокий.

— Я скажу… — по телу упомянутого мистера Куинна прошла очередная волна, — я скажу да, господин. Я… согласен.

— Отлично, — прогудело, казалось, от самого подножия холма.

— Но не подумайте, господин, что я из-за денег. — Мистер Куинн внезапно выпрямился и оказалось, что он ненамного ниже своего собеседника. — На хлеб я себе заработаю, будьте покойны.

— Если бы я так думал, то не обратился бы к вам, мистер Куинн. Я тоже, знаете ли, переборчив.

Мистер Куинн немедленно утратил неподвижность и на этот раз поклонился по-настоящему.

— Горд оказанной честью. Я не подведу вас, господин.

Тонкие сухие губы чёрного человека тронула улыбка.

5

2005 г., штат Миссури, США
— Вот никогда бы не подумал, что эта дрянь так популярна, — пробормотал Сэм, вливая в себя остатки дрянного, жидкого кофе.

Экран ноутбука мазал его лицо голубоватыми отсветами, чётко очерчивая скулы и высокий лоб. Длинные пальцы скользили по клавиатуре, и на экране мелькали старые фотографии. Фотографии мертвецов.

— Я бы приплатил, чтоб такого не видеть, — кивнул его старший брат. Большинство снимков могли вызвать разве что омерзение.

Только что Сэм отправил запрос на форум любителей посмертных фото. О покупке (цена не имеет значения) современных образцов пост-мортем. Анонимный запрос, разумеется, в этом специфическом мирке не приветствовали искренность и открытость. Асмодеи, дьяволы-номер-эн, чёртовы мамочки, Астароты и прочие Повелители мух наводняли страницы сайта не хуже тех самых мух.

Братья ждали ответа, хотя Дин, если честно, не очень-то надеялся. Слишком примитивно, едва ли загадочный фотограф так просто откликнется на явную провокацию. Но даже если хоть кто-то напишет — уже зацепка. Можно раскрутить на разговор, получить пару имён, хоть направление, в котором стоит копать. Как и в любом узкоспециализированном сообществе, все должны знать всех не далее чем через одно рукопожатие.

— Есть! — воскликнул Сэм, подаваясь вперёд. Его нос почти въехал в экран. — Есть. Теперь только не упустить.

Дин ничего не успел сказать, а ноут уже трещал не хуже сороки.

* * *
Местечко неизвестный любитель посмертных фото выбрал явно со знанием дела. Тёмный, глухой пустырь за чертой города. Хочешь — бомбы взрывай, хочешь — проводи сатанинские обряды. Копов вызвать некому. Единственный фонарь, выживший неизвестно чьим попустительством, больше морочил, чем действительно что-то освещал. Сэм не рискнул бы проводить опознание после знакомства в его дёрганом свете.

— Говорить буду я, — сказал Сэм, нервно комкая пальцы. — А ты посматривай. Я считаю, так будет оптимально. Распределение обязанностей, все дела.

Дин в ответ даже не ухмыльнулся, даже не отпустил едкий комментарий. Только скупо кивнул и щёлкнул в кармане чем-то металлическим. Может проверял, насколько легко тысячу раз проверенная «беретта» снимается с предохранителя.

Тот, кто вызвал их в это нехорошее место, остановил своё авто довольно далеко: Сэм расслышал очень далёкий шум. Впрочем, «импалу» они тоже припарковали метрах в трёхстах. Потом неизвестный, прикрывавшийся ником «Антиквар», пошёл пешком. Шаги его звучали глухо, но у Сэма внутри всё вздрагивало в такт.

По житейскому опыту Сэм был гораздо старше абсолютного большинства сверстников. За свои двадцать два он не раз сталкивался с изнанкой бытия. Знавал демонов и вендиго, призраков и беаньши. Знал просто сволочей, знал убийц и психопатов. Знал, чёрт побери, и собственных бесов, грызущих душу сомнениями, злостью, гневом…

Но никогда не сталкивался Сэм Винчестер с явлением настолько уродливым. Никогда ещё так яростно не желал навести порядок. Эти дети… Нет, никогда и нигде нельзя так делать.

Силуэт в длинном плаще, чуть более тёмный, чем окружающая тьма, приближался неторопливо, но и без промедления.

— Антиквар? — негромко спросил Сэм.

— Экзорцист? — отозвался силуэт. Да, отзыв именно тот, что надо.

— Вы принесли?

— А как же. — Голос у Антиквара низкий, уверенный. Разве что… нет, показалось. — И я очень надеюсь, что имею дело с настоящими ценителями. Терпеть не могу любительства ни в какой области.

Невнятная фигура вступила в зыбкую лужу фонарного света.

Чёрные, гладко зачёсанные назад волосы. Чёрные глаза. Крупные черты. Кашне, мать его, не то от Гуччи, не то от Валентино…

Самым трудным оказалось не заорать матом на весь штат. Загадочный «красавец-мужчина» перекатывался с пятки на мысок, выжидающе глядя на них с Дином с расстояния в шесть футов.

— О, — сказал Сэм самым светским тоном, — будьте покойны, мы с братом — профи. Итак, что вы можете нам предложить?

Что собирался предложить пижонистый говнюк, снившийся Сэму прошлой ночью все те три часа, которые он смог посвятить сну, осталось неизвестным.

— Стоять!!! — истерически заверещали кусты с левого края пустыря. Те самые кусты, которые они решили не проверять, потому что воняло из кустов несусветно, настолько гнусной тухлятиной, что ни одно разумное существо туда бы не полезло… — Полиция Либерти! Всем стоять!!!

Полицию Либерти, видимо, не стоило относить к разумным существам.

Из смрадных кустов выбрался, грозно потрясая табельной пушкой, У. Мастерс, помощник шерифа округа. Даже в том освещении было понятно, что парень влез во всё дерьмо, которое только водилось в кустах и в его родном участке.

— Стоим, — охотно отозвался Дин, показывая почему-то только одну пустую руку. — Вы, главное, не волнуйтесь, детектив.

Антиквар тоже повёл себя весьма достойно: замер и продемонстрировал обе руки. И приятнуюулыбку.

— Я сразу вас, мудаков, заподозрил, — с крика У. Мастерс перешёл на змеиное шипение. — Вас никто не посылал, вы никогда не работали на ФБР, да и вообще ваших рож нигде нет! Я проверил! А ты… а ты… — он развернулся к Антиквару, — вообще подозрительный тип! Я тебя запомнил, ты отирался на месте преступления…

Ишь ты, помощники шерифов не только блевать горазды. Но чуточку побольше ума — или опыта — им бы не помешало. Надо же, в одиночку припёрся, герой.

Дин перетёк на пару шагов вправо и незаметно подмигнул брату.

Старый план под кодовым названием «В рассыпную».

Сэм плавно отшагнул влево, готовый взять в галоп в любую секунду. В долю секунды.

Конечно, жаль терять такую многообещающую ниточку, но это куда лучше, чем сидеть в околотке и объяснять, что фэбээровские «корочки» — милая шутка. А если ещё и «импалу» найдут… Пускай мистер Антиквар объясняется с настырным У. Мастерсом сам. А если Антиквар имеет отношение к Морин, Агнес, Таби или Питеру — они ещё обязательно встретятся. Интерес обозначен, остальное — вопрос времени.

И если бы помощник шерифа был профессионалом, то так бы и случилось, но он был всего лишь сообразительным аматором, которых так не любит ценитель посмертных фото. За дело не любит. Всё пошло наперекосяк.

— Стоять!!! На зем…

Дин дал короткую отмашку и сорвался с места. Сэм сделал только два огромных прыжка — и прогремел выстрел. Никаких «Стой, стрелять буду», без которых гарантировано внутреннее расследование. Нервы у сопляка сдали. Сэм закричал, потому что понял, куда целится ретивый невротик, но ничего не успевал сделать.

Почему этот недоумок выбрал именно его?!

От первой вспышки Дин увернулся, а от второй… от второй не успевал, потерял скорость, уходя от первой. Успел пижон в кашне от Гуччи или ещё какого-то педика, сменившего родную еврейскую фамилию на итальянскую или французскую. Длинная тень метнулась наперерез быстрее выстрела.

Пижон упал на сухую землю округа Клей, штат Миссури. Дин остался стоять.

Незнакомый пижон, любимец дам в леопардовых лосинах, просто взял и поймал пулю, предназначенную Дину. В обстоятельствах, исключающих случайность.

У. Мастерс опустил пистолет. Тени дрожали на его растерянном лице.

— Я же сказал: стоять, — пробормотал он, кажется, начиная соображать, что наделал. — Я же сказал…

— Дебил ты, — зло рявкнул Дин, наклоняясь над упавшим. — Он мёртв. Оружия нет. Он поднял руки, ты… Ты грёбаный дебил, Мастерс.

* * *
Всё оказалось сложно. Даже по сравнению со всем остальным.

* * *
Помощник шерифа Билл Мастерс напился до потери человеческого подобия в первом встречном баре, куда они зашли снять стресс.

Настолько быстро и непоправимо набрался, что пришлось тащить его в мотель, потому что больше некуда. Взяли только с собой пару бутылок и поехали, потому что говорить предстояло ещё долго и о многом. Настолько о многом, что насухо — никак.

И теперь сидел Билли в углу, косил обоими мутными очами на кончик собственного носа и никак не мог выговорить слово «неконституциональный». На какого хера ему это слово сдалось — чёрт знает, но он пытался раз за разом, упрямо выдувая пьяные слюнявые пузыри. От него ещё воняло теми кустами. Ну, Сэм во всяком случае надеялся, что только кустами. Сдал Билли после второй рюмки, но Сэм его не винил. Нет, не винил.

— Ну а если бы я всё-таки был он? — никак не мог успокоиться Дин. Выглядел он трезвым как стёклышко, несмотря на то, что плескались в нём натощак отнюдь не две рюмки. Трезвым он был и слегка злым. Так, самую капельку. Терпеть он не мог, когда кто-то ловил за него пули. Вплоть до мордобоя.

Сэм напротив, готов был в ножки падать тому, кто это сделал. Но Дункан Маклауд, пижон шотландский, неубиваемый, не нуждался ни в Диновой злости, ни в Сэмовой благодарности. На редкость самодостаточная падла.

— Никаких «если», Дин, — Мак пил скотч, как водицу. — Дело в том, что я его знаю.

И вытер слюни Биллу Мастерсу белейшим носовым платочком.

6

1943 год, Ленинград, СССР
Здесь такой климат, что и летом озноб. Уж на что неласковы родные горы Шотландии, но здешний ноябрь — это депрессия в чистом виде. Такой ветер, что не спасает даже добротная шинель. Такая сырость, что уныние поселяется в самом сердце.

Но надежда — вот воистину бессмертная сущность — делает лица людей тёплыми. Черепа, обтянутые кожей и тонким слоем надежды. Без неё лица были бы просто страшные, как худшая из смертей. Дункан умирал от голода, он знает, о чём говорит. Он бывал в чумных городах, он видел.

Те, кто пришли из-за блокадной черты, румянцем тоже не пышут: окопы — не курорт, но на фоне местных они кажутся могучими здоровяками.

Блокада прорвана, но ещё не до конца снята.

— Ну что, товарищ Мак, хорошая работёнка?

Сержант Сучков горд. Работёнка и верно сделана на совесть, о чём Дункан незамедлительно сообщает. Сержант, которого только-только оттрепало малярией, расплывается в довольной ухмылке.

На скорую руку, но вполне неплохо: полевой госпиталь вселился в наименее разрушенное здание на этой улице и уже принимает пациентов. Всей канителью с заселением, налаживанием снабжения, какого-то бытового минимума, не говоря уже о медикаментах, руководил жёлтый от малярии сержант.

Дункан считает, что на родине акул капитализма сержант сделал бы лихую карьеру на деловой смётке и расторопности, но здесь не Америка. Здесь… здесь недавно прорвали блокаду. Улицы ещё пахнут голодом. Дункан не знает, сколько лет будет выветриваться эта вонь.

— А вот ещё ваш, — сержант тычет пальцем вглубь теперь уже больничного двора.

— Наш? — уточняет Дункан.

— Ну, из союзничков. И тоже по-русски болтает неплохо.

«Союзничков» — англичан, французов, норвежцев — здесь немного. В основном — в небе, «Люфтваффе» гоняют. Но и по грешной земле кое-кто умудрился дойти.

(Господи всеблагой, какая же была авантюра с этим добровольческим отрядом имени Взятия Бастилии! Только дремучий военный бардак и название в большевистском вкусе позволило им добраться аж до здешних болот…)

Дункан всматривается.

Длинная сутулая фигура в шинели. Кепи, из-под которого торчат сальные лохмы. Большой чемодан у ноги.

«Его» поворачивается лицом, и Дункан вздрагивает, хотя узнаёт за секунду до этого движения. Будто и не прошло без малого пятьдесят лет. Впрочем, ничего удивительного: мистер Куинн изменился не больше самого Маклауда.

— Да, на рожу не сахар, — по-своему понимает его сержант. — И чудак к тому же. Но дело своё знает.

— А какое его дело? — голос деревянный, скрипучий. Он уже рассмотрел предмет, висящий на шее «союзничка», сносно болтающего по-русски.

— Запечатлевает преступления фашизма, товарищ Мак, — серьёзно отвечает сержант. — Чтобы ни одна мелочь не ускользнула. Вроде как для международного военного трибунала. Херня этот трибунал, давить их просто надо, но память терять нельзя. Нужно, чтобы и дети наши, и правнуки это видели. Нельзя ни прощать, ни забывать. Он фотографии из концлагерей показывал… Только давить, до последней гниды.

Сержант звенит от ненависти.

Дункан слышал о концлагерях. О том, что в них происходит на самом деле. Только слухи, но он верит им, а не речам Геббельса. Дункан знает, что добыть настоящие, материальные свидетельства творящихся там преступлений невозможно. Они с коллегами по партизанскому движению пытались. Но он не удивлён.

Мистер Куинн, безусловно, способен и не на такое. Дункан и сам понимает очень смутно, на что способен мистер Куинн. Но ему страшно.

— А почему чудак?

— Просили сделать нам с ребятами снимочек коллективный, а он ни в какую. Будто ему пары кадров жалко. А плёнки у него на самом деле — завались, притом самой лучшей. И фотокамера шикарная. Ну ничего, Жулин спиртяжки достал, уговорим.

— Знаете, сержант, — медленно говорит Дункан, — не стоит этого делать.

— Почему? — реденькие светлые брови Сучкова взлетают на лоб.

— Талант смерти — не для живых. — Откуда взялись эти слова, Дункан не знает. Просто уверен в их правоте. — Оставьте его в покое, поверьте мне.

Сержант пожимает плечами. Сюда он попал из-под Курска. Он не верит в дьявола, потому что был в аду и остался жив. А в бога верить мешает компартия. Заграничные мракобесы, пусть и союзнички, ему не указ.


Дункан больше не заговаривает с сержантом о мистере Куинне и как можно скорее уходит. Он ничего не может сделать, не рассказав о событиях пятидесятилетней давности. Да и то, сержант просто сочтёт его контуженным.

Та карточка… Он не выбросил старый снимок с мёртвым мальчиком. Запечатанный в стекло, Джимми лежит в парижском доме вместе с кучей барахла, пока ещё не ставшего антиквариатом. Дункан рад, что сейчас не может достать эту фотографию. Он сомневается, что сможет расстаться с ней второй раз.

* * *
Жулинский спирт помог, фото было сделано. А в следующую ночь был какой-то совершенно нелепый налёт, никто его не ожидал, ну нечего было бомбить в той части едва живого города, а риск нарваться на зенитки большой. Судя по всему, налёт был наудачу, без цели и плана, да, немецкая хвалёная дисциплина в последнее время сбоила всё чаще. Нашвыряли бомб в богадушумать и понеслись аккурат на батарею ПВО. Жертв немного, разрушений и того меньше, было бы чего рушить.

Дункан узнавал: по всему городу погибли только девять человек. Только те, кто собрался на коллективную фотосъёмку у юго-западной стены больнички, организованной трудами сержанта Сучкова. Куда делась сама фотография и была ли она напечатана, никто не знал. Мистер Куинн уехал с какими-то штабными поздним вечером, за час до бомбёжки.

7

2005 г., штат Миссури, США
— Но он точно не из ваших? — уточнил Сэм. — Не из…

Почему-то ему сложно произнести слово «бессмертный».

— Точно, — Дункан не стал наслаждаться паузой. Не в театре. — Я не чувствую Зова рядом с ним. И он меня, слава богу, тоже не чувствует.

Дункана передёрнуло. Дин сосредоточенно хмурил лоб, обдумывая, наверное, что-то очень важное. Помощник шерифа Билл Мастерс икал во сне, развалившись на кровати какого-то из братьев.


Эти двое могли отличить вампира от упыря по выражению морды, длине клыка и по манере выпрыгивать из темноты. Братья охотились на призраков, демонов и вендиго. Виртуозно вычисляли скверные дома и нехорошие предметы. Младший неплохо знал латынь, а старший мог при необходимости убить канцелярской скрепкой.

Но осознание наличия параллельной реальности Бессмертных оказалось для них тяжёлым испытанием. Морщились, серебряный крест прикладывали, подозревая в Дункане зомби или ещё какую нечисть. Хотя, скорее всего, Дункан обольщался, и Винчестеры просто были временно сбиты с толку стечением обстоятельств, сопляком Биллом и чувством вины. Как только они уточнили по телефону у какого-то Сингера, не знает ли он часом «о бессмертных мудаках, которые скачут с железяками и сносят друг другу бошки» и получили утвердительный ответ: «Есть такие, не лезьте к ним, балбесы, это не по нашей части», братцы моментально успокоились.

В отличие от помощника шерифа.

Тому, конечно, пришлось хуже всех. Виски в его случае был не роскошью, а инструментом выживания.


— Не изменился за полвека, фотографирует только мертвецов… — пробормотал Сэм. — Не понимаю, что ему надо. Мак, ты уверен, что последние… э-э-э… инсталляции — его работа?

— Не на сто процентов, но на девяносто девять — да.

— Слушай, — встрепенулся Дин. Очнулся, значит, от дум. — Так ты что, Гитлера видел?!

— Издали, — скупо ухмыльнулся Дункан. — Наполеона гораздо ближе.

Но французский император впечатления не произвёл. Дункан нашёл это довольно типичным: американцы знают только те куски истории, в которых США непосредственно принимали участие. На всё прочее им насрать.

— Меня там не было, — проворчал Дин. — Я бы его и издали пришиб.

* * *
Билл, держась за голову, уехал на работу на такси. Его собственная машина осталась на пустыре, ночью он был не в состоянии её вести. С утра — тем более.


— Билл, ты всё запомнил? — в десятый раз спросил Сэм, проверяя на дорожку, не потерял ли несчастный парень значок, права, пистолет и ключ от квартиры. — Мы на тебя рассчитываем.

Зелёный с похмелья Билл самоотверженно кивнул и скривился. В салон такси он попал со второй попытки.

— Забудет? — спросил Дин, когда жёлтое авто с шашечками скрылось в начале улицы. — Забьёт?

— Думаю, нет, — вместо Сэма ответил Дункан. — Он не из тех, кто бросает дело на полдороге.

Биллу предстояло собрать всю доступную информацию о бегемотах, асмодеях и прочих дьяволах, поскольку к утру под топиком Сэма собралось предостаточно комментариев. В основном их смысл сводился к тому, что современное искусство пост-мортем — отстой. Вот раньше — это да! Хотя были и странные замечания, вызывающие вопрос, какой конкретно алкалоид принял написавший их человек. Но именно это обсуждение натолкнуло Дункана на идею следующего шага в расследовании. Теперь — в их общем расследовании.

Он не мог сказать даже мысленно, что ему нравится эта идея, но других не нашлось.

— Я заеду в четыре пополудни, — сказал Дункан. — Раньше не получится.

Раньше, конечно, получалось, никаких иных дел в Либерти у Дункана не было, но ребятам надо выспаться. И ему самому тоже не помешает.


Это вам не какой-нибудь новомодный ангар из гипсокартона и рифлёной алюминиевой фольги. Это настоящий, основательный, кирпичный склад с рубероидной крышей и мышами, ведущими род от генерала Гранта. Одних чугунных замков тонны на три. И никаких признаков запустения. Чисто, сухо, вахтёрская морда на входе, современная система сигнализации.

— Недешёвое, должно быть, удовольствие — хранить здесь хлам, — присвистнул Сэм, оценив сервис.

— Это мой склад, — вздохнул Дункан. — Всё не так однозначно, но в целом небольшая прибыль есть. Это здесь, ребята.

В этой комнате всего несколько коробок.

В коробках — память Дункана Маклауда. Такая специфическая память, которую и с собой носить невмоготу, и совсем в Лету сбросить нельзя.

Иногда, когда четыреста прожитых лет начинают нестерпимо давить на позвоночный столб, Дункан приходит сюда и перебирает вещи, принадлежавшие погибшим или умершим от старости друзьям, и плачет над локоном Тэссы. Иногда становится легче, хотя Митос советует все эти коробки сжечь. Иначе, предупредил старейший из ныне живущих, когда-нибудь они тебя убьют. Он знает, о чём говорит, но Дункан пока не готов.

Дункан достал фотографию Джимми Макмангуса из самого дальнего угла. Винчестеры какое-то время сосредоточенно рассматривали снимок. Дункан успел полюбоваться их сосредоточенными лицами, перед тем как отобрать фотографию. Он всегда догадывался, что чудовища существуют, а после встречи с Ариманом утратил последние в том сомнения. Но наличие в жестоком мире бескорыстных рыцарей, жиденькой цепью стоящих между людьми и тварями, стало для него волнующим сюрпризом. Молодые парни, Сэм так вообще мальчишка. Даже в галантном веке настоящие, без страха и упрёка, встречались не чаще птичьего молока, а уж в двадцать первом, меркантильном и атомизированном…

— Мак, ты уверен, что парнишка на фотке… ну… это… покойник? — спросил Дин.

— Уверен. Именно поэтому я и заподозрил неладное.

8

1935 г., Париж, Франция
Проклятая фотография выпала из-за ящичка с кубинскими сигарами. Дункан не курил лет пятьдесят, но Аманда какого-то чёрта прислала сигары, и оказалось, что среди здешних знакомых-приятелей Маклауда целая куча ценителей табачного зелья с экзотическим душком.

А каким образом фотография попала на полку со всякими мелочами, Дункан не взялся бы объяснить. Он не видел её с довоенного времени. Как вставлял в стеклянную рамку для сохранности — помнил, а вот куда потом дел… Хотя… После войны пришлось переезжать, да ещё и в суете, так что всякое могло быть. Могла тут всё время лежать, а он — просто не натыкаться раньше.

Одна из самых странных памяток, которые он хранил. Он больше не встречался ни с кем из участников тех событий, почему не выбросит снимок, спрашивается? Воспоминания из девяносто пятого всколыхнулись в нём так, будто похороны Джимми состоялись от силы неделю назад. Он даже почувствовал вонь многодневного перегара, исходившего от почтенной вдовы Макмангус. И другой, куда худший запах.

Сам того не желая, Дункан замер, не в силах отвести взгляд от кусочка старого картона. Какие там сигары. Он всматривался в посмертный портрет Джимми с той жадностью, на которую способны разве только Бессмертные. Полузабытый (Нет! Кому он врёт?! Не забывал. Никогда. Только отодвигал подальше) образ мальчика-ангелочка по-прежнему поражал своей невероятной жизненностью. Дункан повернул фотографию, наклонив в сторону света из окна, и маленькая фигурка стала выглядеть чуть иначе. Разметались кудряшки и вроде бы даже ямочки на щеках проступили. Восхитительная игра теней! Невероятное мастерство.

Дункан, озарённый догадкой, начал крутить снимок, добиваясь новых эффектов. Игра… сильно увлекла его. Иногда он морщился: мешали блики на стекле, сбивали настрой, отвлекали. В раздражении Дункан уже был готов убрать эту пакость вместе с рамкой, и…

Рука дрогнула, а Джимми открыл глаза. Не полностью, где-то на треть, но Дункан успел явственно рассмотреть белые полоски под веками, а в правом — ещё и фрагмент радужки. Радужка была ярко-синей, хотя чёрно-белый снимок за сорок лет разве что слегка пожелтел.

С воплем ужаса Дункан отшвырнул фотографию. Стеклянная рамка разлетелась вдребезги. Сам снимок, слава богу, лёг изображением вниз. И он был целёхонек. Глядя на коричневатую изнанку, Дункан продолжал видеть сквозь неё улыбку Джимми — искреннюю, милую и… страшную донельзя.

9

2005 г., штат Миссури, США
— Так ты проверил? Снимок и вправду изменился? — Дин был подчёркнуто деловит.

Саму фотку Маклауд у них отобрал буквально через минуту.

— Проверил, — качнул крупной башкой Мак. — Не сразу, но проверил. Всё осталось точно так, как было. Никаких улыбок или радужек. Я старался убедить себя, что то были игры света и воображения, но…

— Но ты не страдаешь излишней впечатлительностью, — закончил за него Сэм.

Мак действительно не казался излишне нервным. И даже пулю, которую балбес Билли нечаянно выпустил Дину в грудь, он перехватил, сохраняя полное спокойствие.

— Не страдаю, — усмехнулся Мак. — Меня иногда упрекают в излишнем стремлении быть на все бочки затычкой, а так я довольно толстокож. Наросло, знаете ли, за четыре сотни лет, и напугать меня очень непросто. Но даже это не главное.

— А что? — заломил бровь Дин.

— Очарование.

Почему-то Сэм понял, что это слово Мак подбирал не день и не два. Может, с того тридцать пятого и подбирал. Просеивал слова на всех известных ему языках, пробовал каждое на вкус, распознавал оттенки, пока не отыскал.

Очарование. Помимо привлекательности и прочей милоты содержит волшбу, чары. Кому как не Сэму знать, что чары могут быть совсем не добрыми.

— Поясни, — попросил Сэм, чувствуя, что это важно.

— Предупреждаю, это сугубо субъективно. — Мак выставил руку ладонью вперёд. Отгораживался от чего-то?

— Дык ясен пень, — буркнул Дин. — Кто ж с тебя замеры требует?

Мак фыркнул и заговорил после небольшой паузы:

— Такие, как я… Бессмертные то есть, могут чувствовать друг друга. Большинство рассматривают это шестое чувство просто как маячок, предупреждение. Но недаром же его назвали Зовом. Нас… тянет друг к другу. Это довольно легко преодолеть, новичков первым делом учат сопротивляться, но тяга ощущается. Будто идёшь по ручью, а его течение намекает, что вот в ту сторону идти будет проще. Нет, в другую тоже можно, пожалуйста, но в ту — чуточку легче. Радиус и сила действия Зова — дело индивидуальное, но вообще штука полезная, скажу вам. Так вот, то, чем тянуло от фотографии, очень напоминало Зов, только речь шла не о ручейке. Горная речка. Из тех, что ворочают гранитные глыбы и пробивают новые русла в скалах.

Мак поёжился.

— А куда звали-то? — небрежно уточнил Дин.

Только Сэм, хорошо знавший брата, мог сказать, что эта небрежность — прикрытие для предельного внимания.

— Там смеялись дети, — сказал Мак, разглядывая нечто, невидимое остальным. — И был свет, и было тепло. Там обещали покой и вечную радость. Там была смерть, ребята. А ещё, позже, я понял одну вещь…

— Если бы тебя не учили сопротивляться, ты бы пошёл по течению, — сказал Сэм уверенно. — Простой человек, не из ваших, наверняка поддался бы.

— Да, — усмехнулся Мак. — Только не пошёл, а понесло. Смело с ног и потащило по камням. Ты умный, Сэм. Мне понадобилось больше месяца, чтобы это понять, а ты за минуту…

— Со стороны всегда виднее, — пожал плечами польщённый Сэм. — И… я не Бессмертный.

Острый взгляд брата он почувствовал всей спиной. Кажется, главным компонентом в нём было сожаление.

10

1935 г., Лондонское предместье
За сорок лет городок изменился мало. Если бы Дункан просто через него проезжал тогда, то вообще ничего бы не заметил. Сказал бы, что как было, так и осталось. Но он проторчал в этой дыре без малого две недели и мог заметить, что домов прибавилось, как новых, так и заброшенных, что появилась радиовышка, а у почты завелась парковка; что старая добрая пивная сменилась баром с яркой вывеской, а кладбище… Кладбище просто выросло. Разбухло опарой, грозя выйти из берегов, очерченных оградой.

Могилу Джимми Дункан отыскал довольно быстро. Памятная ему плита немного потёрлась, сгладилась; выцвела позолота букв. Но не узнать её было невозможно. Миссис Макмангус, разумеется, была рядом со своим ангелочком. На её могиле не было плиты, только крест и медная, слегка травленая зеленью табличка. За обеими могилами явно присматривали. Дункан без труда разобрал дату смерти: двадцать седьмое октября того же самого 1895 года.

По спине пробежали холодные пальцы озноба. Пьянчуга пережила сына всего на два с половиной месяца. Дункан вспомнил исходящий от карточки поток силы и почувствовал нехватку воздуха в груди. Да, при том образе жизни, что вела миссис Макмагнус, умереть до срока очень просто. Элементарно замёрзнуть под забором, в конце октября для этого здесь есть все условия. Но Дункан знал, что всё было иначе.

— Простите, сэр… — сзади.

Голос скрипел и дребезжал, как ветхая перекошенная дверь на сквозняке.

Дункан вздрогнул и обернулся.

— Святой отец?.. — вежливое спокойствие с оттенком любопытства далось непросто. — Чем могу служить?

Господи всеблагой! Сколько же ему лет?!

Дункан взял себя в руки. Смертные годы не всегда укладывались в его голове, то забегая вперёд, то безбожно отставая. Сорок лет назад отец Джозеф был сед, но весьма крепок и едва ли пересёк полувековой рубеж. Значит, сейчас ему под девяносто. Ничто по меркам Бессмертных.

— Прошу вас, сэр, не считать меня сумасшедшим… — священник страдал одышкой и наверняка не только ей, но в целом его речь и манеры не наводили на мысли о старческом слабоумии. — Назовите своё имя, сэр.

Дункан засмеялся.

— Да, все говорят, что я очень похож на своего отца. Коннор Маклауд, к вашим услугам. Мой отец любил вспоминать о своих приключениях в этом селении, что, собственно, и заставило меня отклониться от прямого пути и завернуть сюда.

Привычная, сотни раз обкатанная и в общем-то безвредная ложь сейчас здорово горчила. Отец Джозеф не заслуживал лжи… но покоя он заслуживал больше, чем правды.

— Чудны дела твои, господи, — священник подхватил его смех. Облегчение явственно читалось на морщинистом лице. — Не просто похож, молодой человек, а одно лицо! Просто копия, чтоб я провалился, ох, простите, негоже так говорить…

— Все так говорят, — меланхолично заметил Дункан, — разве что не извиняются за ругань.

Они поговорили о падении нравов, о плачевном состоянии современной молодёжи и о музыкальных передачах по радио. Отцу Джозефу нравился джаз. Потом беседа плавно перешла на то, что действительно интересовало Маклауда.

— Удивительная была эта история, — поскрипывал священник, качая головой. — Ваш батюшка свершил благое дело, показал себя подлинным христианином. Дора… миссис Макмангус не могла этого не почувствовать. Примерно через месяц после смерти Джимми она прекратила пить. Да, совсем. Ни капли. Не пропускала ни одной службы в церкви, часто плакала над фотографией сына, искренне каялась в прежних недостойных делах… Знаете, молодой человек, то был прекраснейший пример того, как свет истинного милосердия очищает грешные души. Жаль, что здоровье Доры было уже сильно подорвано… Скоротечная сухотка, как сказал наш доктор. Понятия не имею, что это значило. Но вы бы видели, сэр, с каким счастливым лицом она умерла. Я принял последнюю исповедь и причастил её буквально за час до смерти. Ваш батюшка ещё жив?

— Нет. — Это не было ложью в полной мере. За указанный срок Дункан Маклауд успел умереть минимум пять раз.

— Жаль. Я помолюсь о его душе, хотя душа праведника вряд ли нуждается в участии простого сельского священника. Дора сама рассказала ему всё, ведь они должны встретиться там, среди ангелов…

О мистере Куинне отец Джозеф не вспомнил, даже когда Дункан задал прямой вопрос.

Дункан пытался искать ещё, но все связи в этой истории были такими зыбкими и неуловимыми, что пришлось бросить. Случайная встреча с инфернальным фотографом во время Второй мировой тоже мало что добавила.

Фотография Джимми в трёх слоях обёрточной бумаги на долгие годы легла на дно коробки. Собственно, в двадцатом веке она белый свет больше не видела.

11

2005 г., штат Миссури, США
— Я нашёл ещё только один след мистера Куинна в тех краях, — сказал Мак. — Та самая кузина звонаря и её двойняшки. Миссис Макмангус поведала о них достаточно, чтобы отыскать след. Эта кузина тоже умерла месяца через три после своих детей. Но её могила — за оградой кладбища.

— Самоубийца, — выдохнул Дин.

Из особой комнаты на складе Маклауда они перебрались в уютную каптёрку, где были электрочайник и полкило растворимого кофе.

— Скорее всего, — согласился Мак. — Но точно я не знаю. Видел запись в приходской книге, но причина смерти не указана. И свидетелей не нашёл.

— А архивы? — немедленно взвился Сэм. Даже кофе расплескал.

Очевидный вроде бы вопрос вызвал неожиданную реакцию.

— Какое там, — махнул рукой Мак. — У меня же нет дюжины полицейских значков и фэбээровских «корочек». — Он преувеличенно бодро подмигнул братьям, но тут же помрачнел. — К тому же… Ну нельзя мне привлекать к себе лишнее внимание. Ни в какой форме. — Сэм не понял, кого Мак на самом деле хочет убедить. Мак, видимо, тоже понимал, что прозвучало не очень. — Поймите, в данном случае я подведу не только себя. Если о Бессмертных узнают…

— Прекрати, Мак, — поморщился Дин. — Ежу вонючему понятно, что Бобби Сингер, который скажет: «Не лезьте к ним», есть не у каждого кретина с автоматом и мачете. А работа, что ты сделал, классная. Понимаешь, если бы это сраное очарование не вело к смерти человека, то я бы оставил дело Биллу Мастерсу. Он за это жалование получает плюс полный соцпакет.

Удивился даже Сэм.

— Ты чего, а?

— Иди в задницу, Сэмми. Будто сам не видишь. Он… козлина этот, никого не убивал. Даже те солдаты, что его напоили… Он же предупреждал — не надо! Ну что, начальника по линиям электропередач сажать в тюрягу, если какой-то мудель поссыт на провода с обрыва и его током шарахнет по струе?.. А раз такой оборот, то мочить козлину надо.

У Сэма на языке вертелись десятки аргументов, включая собственные Диновы слова, но Маклауд опередил.

— Я бы сперва выяснил, что именно он делает и, главное, зачем.

— Да как два пальца, — проворчал Дин. — В камерах зеркала встроены, верно?

— В цифровых уже нет… или да? — засомневался Сэм.

— Или да, — кивнул Мак. — Но что это даёт?

— Зеркала могут ловить души мертвецов. Зря, что ли, в домах, где покойники, завешивают все зеркала? Этот мистер Куинн наверняка своей камерой ловит души детей, а те уже зовут за собой родителей или так, кого попало. Это ж неупокоенные души, значит, со временем становятся мстительными духами и им уже пох, кого гробить.

И Дин развёл руками, показывая, до чего, мол, всё просто. Сэму это простым не казалось. Но дальнейшее обсуждение пришлось отложить: зазвонил телефон. Билл Мастерс сообщил, что матери Агнес Соммерсон неизвестный предложил приобрести посмертное фото её дочери.

* * *
Эти мальчики…

Они ещё такие мальчики, хотя во многом старше стариков.

* * *
Миссис Соммерсон держалась изо всех сил, а она была сильной женщиной. Высокая, статная, с крупными чертами лица и ухоженной пшеничной гривой. Судя по фотографиям, Агнес выросла бы очень похожей на неё. Если бы, конечно, не коновалы из округа, слишком долго тянувшие с операцией.

Билл показал себя молодцом: добился, чтобы все звонки по делу Фотографа переключали первым делом на него. Поэтому у них было немного времени.

— Вот такое предложение, миссис Соммерсон. Вы поможете нам?

Билл нервничал, но в представленной антрепризе это было естественно. Дин хранил каменную рожу. Сэм нейтрально улыбался. За дверью маленькой каморки, которую Билл гордо именовал своим личным кабинетом, шумел третий полицейский участок города Либерти.

— Если я верно поняла, — миссис Соммерсон хрустнула пальцами, — это сомнительная с точки зрения закона операция.

— Нет, — улыбка Сэма утратила нейтралитет, стала мягкой и проникновенной. — Всё законно, просто… чуть меньше шумихи. Понимаете, ФБР обеспокоено тенденцией, которая имеет место в последнее время. Это неестественно и вредно для здоровья нации, когда любой извращенец может попасть в фокус СМИ и стать чуть ли не звездой.

— Ну да, и пишет мемуары, а потом их читают подростки и считают, что это круто. — Верхняя губа миссис Соммерсон вздёрнулась. Казалось, она рычит, как большая кошка. — У меня двое старших сыновей, я недавно нашла у них книгу Мэнсона.

— Вот-вот. Именно поэтому мы хотим немного… обойти полицейский протокол, особенно ту его часть, которая касается связей с общественностью. Да, кое к чему можно придраться, но если мы создадим прецедент…

— Чтобы никакой помпы вокруг этой дряни, — вдруг вмешался Дин. — Чтобы репортёры не мечтали о Пулитцеровской премии, которую они слепят на портрете этой твари, чтобы никаких адвокатов, раздувающих себе имя. Только потом уже, короткой строкой. Задержан, осуждён, приговорён. Всё.

Глаза миссис Соммерсон вспыхнули, а ноздри раздулись. Сэм подумал, что с неё сейчас хорошо ваять Немезиду или Фурию.

— Да! — выкрикнула она яростно. — Этому извращенцу дадут не больше пяти лет, мне объяснили. А потом он выйдет и будет ходить среди людей, давать интервью и участвовать в ток-шоу, и продавать, не очень-то шифруясь, свои мерзкие снимки за большие деньги. Ему будут делать заказы… — Она судорожно сглотнула, подавляя, видимо, рвотный позыв. — И бог знает, до чего он дойдёт. Может, ради славы он и решился на всю эту мерзость. Я согласна.

— А если что пойдёт не так, — сказал помощник шерифа У. Мастерс, — я его просто пристрелю при попытке к бегству. А вы и агенты подтвердите, что так и было.

— Я согласна, — повторила миссис Соммерсон. — Второй вариант мне даже больше нравится. Пусть он и не убивал мою девочку, но он — не человек. Зверь, хуже зверя.

Чтобы подстраховать задницу отчаянного Билла, они консультировались с Сингером. Старый перец на полицейских протоколах собаку съел и анакондой закусил. И если Билл оформит все бумаги так, как велено, то его даже уволить не смогут. Как и доказать, что он знал, что агенты липовые.

— Спасибо, миссис Соммерсон. Иногда дух закона всё-таки должен быть сильнее буквы.

* * *
Не придёт. Уже полчаса прошло, а Мак говорит, что этот чёрт достаточно пунктуален.

Место выбирал именно он, Фотограф. Поводил их по городу изрядно с помощью эсэмэсок. Миссис Соммерсон несла в сумочке радиомаяк, остальные двигались за ней по сигналу. Двигались порознь, не пересекаясь друг с другом, хотя Мак сказал, что это почти не имеет значения. «Ему надо получить от неё деньги и вручить фотографию любой ценой, — заявил он задумчиво. — Остальное, думаю, вторично. Хотел бы я знать, причём здесь деньги».

Сэм был склонен согласиться с их бессмертным союзником. Ну нельзя же быть настолько наивным и считать, что мать побежит выкупать снимки тела её изуродованного ребёнка, не сообщив в полицию. Наверняка какой-то хитрый план, в который всё это встроено. Ещё настораживала цена. Всего-то пятьдесят баксов. Хотя, с другой стороны, нормальному человеку этакая пакость и даром не нужна. Странная цена.

Маклауду вся эта затея не нравилась, но толковых аргументов против у него не нашлось. Справедливости ради стоит отметить, что он и от собственной идеи был не в восторге. Хмурый и подозрительный, он зачем-то велел им, троим смертным, поддеть броники. Сэм возражал, ссылаясь на отсутствие последних, но Билл приволок кевларовые жилетки и возразить было больше нечего. Эх, надо было говорить, что подвижность важнее. Только потом Сэм сообразил, что Дин не сказал ни слова поперёк. Дин — ни слова. Молча взял броник и втряхнулся в него.

Нет, нет, Мак ничуть не похож на отца. Ничуть. Разве что какими-нибудь мелочами, вроде сизых после бритья щёк. Или чёртовой привычки ничего толком не объяснять.


Указания Фотографа привели их в какую-то забегаловку на окраине Либерти. Вечер был ранний, и завсегдатаи ещё не начали собираться. Мак вошёл первым, спросил пива и забился с кружкой в самый дальний угол. Минут через пять явилась миссис Соммерсон. Она заняла столик в самом центре маленького зала. Братья подтянулись ещё чуть позже, уселись под единственным окном. Билл остался на улице.

А мистера Куинна, дьявола с зеркальной фотокамерой, всё не было.

Он явился, когда миссис Соммерсон решительно отодвинула чашку с кофейной гущей и позвала официанта. Официант, благослови господь его лень, не спешил, и только поэтому никто не погиб. Маклауд оставил деньги просто на столике и двинулся на выход самой малой скоростью. Вот именно в этот момент высокая угловатая фигура и нарисовалась в дверях.

Мистера Куинна Мак описал довольно точно, хотя по нынешним временам он не выглядел настолько противно. Не грязный люмпен, а скорее, хипарь времён Вудстока. Разве что футляр с даже на вид дорогущей камерой выбивался из образа.

— Миссис Сом… — начал Фотограф, улыбаясь самым сердечным образом, и тут его взгляд упёрся в Маклауда.

Отступать Маку было некуда, и он явно растерялся. Зато мистер Куинн — нет.

Откуда он выхватил эту хрень на палочке, Сэм заметить не успел, хотя смотрел во все глаза. Лучше бы не смотрел, потому что полыхнуло как тысяча молний. Если это и была магниевая вспышка, как утверждал потом Мак, то для неё собрали магний из херовой кучи магниевых месторождений, если, конечно, эта дрянь где-то залегает.

Сказать, что Сэм ослеп — как-то слабо сказать. Ему словно глаза вырвали и содрали череп с мозгов. Кто-то орал, и вопли врезались в беззащитные извилины тысячей раскалённых буравчиков. Сэм не помнил, как они оттуда выбрались.

* * *
— Ты лежи, лежи. — Дин полил компресс успокаивающим (по словам аптекаря) настоем, и пахнущая травами жижа потекла, разумеется, в уши.

— Прекрати, тоже мне, доктор Хаус нашёлся, — буркнул Сэм, отмахиваясь наугад. — Я уже в луже валяюсь.

Ему, конечно, досталось больше всех, но это же не повод лить в уши всякое дерьмо.

Дин успел зажмуриться, а Мак вообще герой: перевернул миссис Соммерсон вместе со стулом и упал сверху. Сквозь сомкнутые веки тоже достало. Глаза Дина вызывали ассоциации с кроликом-альбиносом и слезились, но до младшего ему было далеко. Во всяком случае, он довёл Детку до знакомого склада и ни в кого не врезался. Мак швырнул ему ключи и велел в мотель даже носа не совать. Сам он остался провожать миссис Соммерсон. И снова Дин беспрекословно послушался.


— У тебя из глаз кровь шла, — хмуро сказал Дин. — Я тебя потом в больничку загоню.

— Иди ты куда подальше. И прекрати разводить сырость, а то на элитном складе заведётся плесень. Маку убытки.

Скрипнул, прогибаясь под весом Дина, кабинетный диванчик. Боку сделалось тепло, а беспросветная сырая тьма перестала занимать всю вселенную.

— Что-то он долгонько провожает, а? — в голосе Дина чувствовалась многозначительная ухмылка. — Билл говорил, что дамочка в разводе уже год…

— Лучше бы вместо долбаных броников мы понацепляли чёрные очки. — Сэм не хотел говорить об этом. С той самой ночи, когда его разбудили стучащие по лицу капли крови Джессики. Нет, он не ненавидел тех, кто занимается любовью, просто не хотел на эту тему. — Билл отзвонился?

— Да. — Дин, разумеется, всё понимал. — Он утверждает, что никого не видел. Ты понимаешь, Сэмми, он не видел, ни как этот хмырь подходил к забегаловке, ни как уматывал. Не могу понять, что это за существо…

— Можно подумать, ты понимаешь, кто такой Маклауд.

Краткую лекцию на тему «Бессмертие и практические аспекты его применения» Мак им прочёл, но у Сэма осталось больше вопросов, чем было до лекции.

— Мне насрать, если честно, — сказал Дин. — Он тоже охотник, как и мы. Просто у него другие чудовища. И знаешь, Сэмми… Наши как-то проще.

— Почему? — Сэм был искренне удивлён. Не столько выводами, сколько интонациями старшего брата.

— Потому что сразу видно — вот чудовище, оно убивает людей. Зубы, когти, прах могильный. А у Мака… Я так понял, что главное его чудовище — это время. Оно перемалывает, а он смотрит. Иногда перемалывает друзей, делая из них чудовищ, а чаще просто перемалывает. И все четыреста лет ему не пофиг, Сэмми. Ему не пофиг.

Заслонить от пули, от вспышки, вступиться за случайного первого встречного, воевать ради справедливости, винить себя за невмешательство, даже если чёрт ногу сломит во всей этой каше… Четыреста лет!

Сэма пробрало холодом. Наверное, в первый раз он всерьёз задумался, насколько же четыре века дольше, чем собственные двадцать два года. Только так, в полной темноте, когда не сбивает с толку дружелюбная моложавая физиономия Дункана, можно по-настоящему представить, какая же это прорва. Чувство было такое, будто эта прорва распахнулась прямо под ним. И Сэм чуть не заорал.

— Повезло нам с ним, пожалуй, — сказал Дин и вдруг крепко сжал брату руку.

Сэм вцепился в горячую и надёжную ладонь. Прорва свернулась где-то на окраине сознания. Сэм точно знал, с кем ему повезло.

Хлопнула дверь, пропуская внутрь хозяина склада. Сэм счёл это достойным поводом, чтобы избавиться от мокрой, холодной и постылой повязки.


— А теперь я совершенно не представляю, что делать дальше.

Маклауд не выглядел человеком, который хорошо провёл время. Видимо, скабрезные намёки Дина прошли мимо кассы. Ничего там не было, просто сидел, пока бедной женщине не стало чуточку лучше.

— Может, как ты говорил, выставим на тот сайт фото Джимми? — вяло предложил Сэм. Он и сам понимал, что предложение так себе. После того, как мистер Куинн засёк Маклауда, этот финт вряд ли пройдёт.

Мак покачал головой.

— Он теперь на шаг впереди, парни. И… я боюсь. Я даже не представлял, сколького я о нём не знаю.

— Зато я знаю, кто может нам помочь, — сказал Дин. Он решительно поднялся. — Мак, у тебя здесь соль есть? Хорошо бы фунта два, я не успел пополнить наш запас.

12

1869 год, Йоркшир, Англия
Бронтон — небольшой городишко, но бойкий, торговый. И на ярмарки, которые пять раз в году собирается вся округа.

Куинну было нелегко решиться и заплатить за место в ряду палаток. И не столько из-за денег — все его коллеги как один твердили, что всё окупится, — сколько… Не любил Куинн толпу, а на ярмарке была именно толпа.

— Сковородки! Сковородки! Уютю-у-уги! Лучший чугун Уэльса!

— Руно! Золотое руно! Чистое, пушистое! Само чешется, само треплется, само в клубки мотается! Австралийские мериносы — это вам не девонширская короста! Налетай, подешевело!

— Тре-бу-ха! Тре-бу-ха! Свежая, перчёная, жарим при вас! С кровью, с репой, сельдереем! Тре-бу-ха! Выймем из кого хотите в присутствии заказчика!

— Хозяюшки, а кому холста?! Почти даром, хозяюшки! Что?! Что значит — мыши грызли?! Это тебя, старая грымза, они грызли!

Крики торговцев, смех, вопли обворованных и улюлюканье зевак, топот, мычание, блеянье, ржание, детские возгласы — всё это сливалось в огромный молоток, который лупил Куинна по голове. Но дело, похоже, и вправду того стоило. Развешенные на доске дагерротипы — лучшие образцы его мастерства — привлекали не только зевак-пустозвонов, но и настоящих клиентов. Пять заказов он принял всего-то за два часа, а один джентльмен жаждал запечатлеть свой светлый образ незамедлительно, вот только сходит домой за цилиндром. Джентльмен, как показалось Куинну, возвращаться не собирался, но Куинн не огорчился. Противный тип, из тех, кто всюду лезет, а сам минуты спокойно не высидит. Потом ещё жалуется, что изображение размазано.

— Прекрасная работа, мистер Куинн, — пророкотало справа, и Куинн вздрогнул, оборачиваясь.

Очень высокий и невероятно худой джентльмен в чёрном водил орлиным носом по выставке изящно забранных в рамки пластин. Откуда он взялся?! Только что ведь здесь стояла, прицениваясь, пухлощёкая матрона в чепце и вертелись какие-то угольщики. Последним услуги Куинна были явно не по карману, но почему не поглазеть? На то и ярмарка. А теперь у палатки будто метлой промели, только ручку от неё забыли. Чёрную такую, длинную палку.

— Благодарю, господин, — Куинн старался держаться с достоинством, но вид джентльмена внушал такой трепет, что задача была практически непосильной.

— Они ведь все посмертные. — Джентльмен не спрашивал, джентльмен утверждал.

Куинн расплылся в хитрой улыбке, несмотря на то, что сердце тревожно сжалось.

— Господин понимает! — Он хотел добавить, что господин первый, кто это понял, но, похоже, не было в том нужды.

— Этот ребёнокмёртв никак не меньше недели, — сказал чёрный, и его узловатый палец упёрся в портрет прелестной Рози, дочки одного лондонского писаря.

— Совершенно точно! — Тут ему не пришлось изображать удивление. — Я дагерротипировал ровно через восемь дней, как это дитя прибрал Господь. Но как…

Джентльмен оторвался от созерцания Рози и посмотрел Куинну прямо в глаза. Куинн на целую минуту перестал дышать. Не от страха, хотя его тоже было полно. От восторга.

Так должен смотреть самый совершенный фотографический аппарат на свете. Бесстрастно, точно, выхватывая самую суть. Два зрачка — как два объектива, что запечатлевают быстротекучий миг, дабы Вечность потом могла перебирать снимки и бесшумно смеяться над суетностью проходящего.

Он не мог не узнать.

Колени у мистера Куинна подогнулись, но недрогнувшая рука, ледяная даже через одежду, не позволила упасть.

— Зовите меня господин Тод, — негромко сказал джентльмен.

— Зачем же… — задеревеневшими губами прошептал Куинн, ещё больше деревенея от собственной дерзости. — Зачем этот немецкий… господин… Смерть?..

Смерть хмыкнул и отпустил локоть Куинна. Неловкость тоже его отпустила.

— У вас невероятный дар, мистер Куинн. Расскажите мне, как вы это делаете?

Ярмарка шла своим чередом. Только палатки Куинна теперь не было на торжище. Она словно бы исчезла для всех, люди обтекали её, скользя по сторонам равнодушно-невидящими взорами.

— Я… я просто вижу, как это красиво, господин Смерть. Как восхитителен, как совершенен вечный покой, как гармонично разложение… Жизнь во многом хаотична, да во всём, считай. Она хрупка, беспорядочна, капризна и… несправедлива. Корявые руки повитухи — и на свет появляется несчастный урод, который не виноват ни перед кем, включая Господа нашего. Некомпетентный дурень солиситор — и благородный дом идёт с молотка, глава рода пускает пулю в лоб, а его дети становятся нищими…

Куинн торопливо прервался, потому что сболтнул явно лишнее. И не собирался давить на жалость. Кому какое дело, что у одного недурно образованного юноши вместо блестящего будущего случился пшик. Деньги, земли, невеста, даже имя — всё оказалось миражом. От былого блеска остался лишь новенький аппарат, дорогая игрушка, каприз бывшего баловня судьбы… А теперь — единственное средство к существованию.

Но Смерть только дрогнул уголками губ: продолжай, мол. Он, конечно, это всё знал и так.

— Абсолютно справедлива только смерть, — сказал Куинн после паузы. — Она прекрасна, и мне дано видеть эту красоту. Я заметил: чем больше тело тронуто тлением, тем у меня лучше получается дагерротип. В нём словно бы проступает истинная жизнь.

— Прекрасно сказано, мистер Куинн, — задумчиво морща бледный высокий лоб, произнёс Смерть. Худые руки крутили карточку Рози то так, то этак. — Я бы, наверное, лучше не сказал. И я положительно очарован, мистер Куинн. Если пожелаете, у меня для вас есть постоянная служба. Не совсем обычная, конечно, но, возможно, вас заинтересует. И я бы хотел приобрести у вас этот портрет. Нет, лучше эти три.

13

2005 г., штат Миссури, США
В круге из соли стоит ребёнок, мальчик в тёмно-синем бархатном костюмчике. Мальчик удивительно, почти неестественно красив. Не просто красив, он очарователен. Его хочется взять на руки, прижать к себе, сказать что-нибудь ласковое, угостить конфетой.

Этот мальчик умер сто десять лет назад.


— Здравствуй, Джимми, — сказал Дункан, тщетно пытаясь сбросить вязкое ощущение кошмарного сна. — Ты меня не знаешь, а я…

— Я знаю тебя, Дункан Маклауд из клана Маклаудов. Ты заплатил за меня, но отказался со мной пойти. Впрочем, это не первый раз, когда ты подводишь всех, кто на тебя рассчитывает.

Милый голосок, которого Дункан никогда раньше не слышал, расслаблял и настраивал на умилительно-доверительный лад. И от этого слова били больнее. Джимми не упомянул ни Тэссу, ни Ричи, но почему-то Дункан не сомневался, что призрак прекрасно знает, о чём говорит. Это не выстрел наугад. Ребята предупреждали, что призраки способны обольщать, пугать и путать. «Они умеют бить по больному, чувак, — сказал Дин, — именно потому, что говорят правду. Но такую правду, которая никому не нравится. И они… дохрена о нас знают».

На словах это всё звучало проще. И Дункан пожалел, что уговорил парней подождать за дверью. Но звать обратно поздно.

— Зачем тебе надо, чтобы я с тобой пошёл, Джимми? — Зря. Не стоит разговаривать со старым призраком как с маленьким живым мальчиком. Зрение обманывает разум. Ту же ошибку он раньше допускал, общаясь с Кенни — Бессмертным, убитым впервые в десять лет. И это едва не стоило Дункану головы. Во что выльется сегодня?

— Ты заплатил мистеру Куинну, — пожал плечами Джимми, как бы невзначай подходя к границе круга. — Соль плохая, она жжётся. — Джимми обиженно надул губки.

Переигрывает, пожалуй.

— Вот и встань подальше, — хмыкнул Дункан. — Да, я заплатил мистеру Куинну за работу, но к чему это меня обязывает? Джимми, я и Сэм с Дином хотим помочь тебе и таким как ты. Ты заперт в карточке вместо того, чтобы отправиться в рай, к своей маме. Но и ты тоже должен…

— Бла-бла-бла, — вдруг перебил Джимми и по-стариковски устало опустился на пол в центре круга. Подтянув колени к подбородку. — Моя мамаша — пьяница и воровка. — По-прежнему нежный детский голосок оброс вполне взрослыми циничными интонациями. — Откуда ей в рай? И почему, скажи, Маклауд, я получился всем должен, если тебя ни к чему обязать нельзя?

Глаза Джимми поблёскивали синеватыми холодными огоньками. С таким было проще.

Нет, всё же правильно Дункан уговорил Винчестеров не вмешиваться. Это не их разговор. Они не думали над этим делом столько, сколько он. Они бы пропустили подсказку.

Он тоже сел на пол — стулья вынесли в числе прочего, чтобы освободить место для обряда вызова духа. Дункан видел множество обрядов, в том числе и куда более сложных, но никогда он не видел, чтобы запретные таинства подготавливали и совершали с такими скучными лицами, как у Винчестеров. Сэм зевал и тёр глаза, Дин шлёпал его по рукам и поочерёдно подкалывал его и Маклауда, иногда прикладываясь к бутылочке светлого пивка. Вызывающие омерзение ингредиенты Винчестеры перекладывали небрежно, как запчасти на автоскладе. Привычное для них дело, рутина.

— Если я сожгу фотографию, что будет? — спросил Дункан.

Джимми пожал плечами.

— Наверное, за мной придёт жнец и куда-нибудь отведёт. Или всё останется как было. Мне всё равно, Маклауд. Я умер. Я ждал чего-то так давно и бесполезно, что даже не смогу порадоваться или огорчиться, если что-то произойдёт. Наверное, это и есть спокойствие.

Дункан засмеялся. Господи, сколько раз он это слышал от молодых Бессмертных?.. Первые сто лет, когда в первый раз исчезает то, что ты знал от рождения, надо признать, довольно травмирующие. Потом легче.

Дункан с трудом остановил поток непрошеных воспоминаний о родных холодных горах, о лицах людей клана, которые его изгнали… Да, просто испугались, понятно. Но мама… Стоп!

— Да ты философ, старина. — Дункан встряхнулся и погрозил призраку пальцем. — Я старше тебя вчетверо, но и у меня есть друг, по сравнению с которым я — бабочка-однодневка. Я умирал десятки раз, может, сотни, давно потерял счёт. И могу ответственно заявить, что спокойствие — это только так кажется. Твоя мама, Джимми, в раю. Она раскаялась во всех грехах, и отец Джозеф принял её последнюю исповедь. Она ушла чистой, Джимми. Она хотела к тебе.

Он расположился поудобнее и начал рассказывать, невольно подражая выговору жителей старого лондонского предместья. Джимми начал улыбаться минут через пять.

* * *
— Ну что? — Дин был серьёзен невероятно. — Малый раскололся? Сказал, как можно убить эту тварь?

Задумчивый Мак взял со стола салфетку и машинально стёр с пальцев следы копоти. Совсем чуть-чуть, след на ткани остался серый, не чёрный, след. Ну правильно, от одной старой фотографии больше пепла и не получится.

— Он не знает. Но мы хорошо поговорили. И я не уверен, что мистера Куинна необходимо убивать. Но не уверен и в обратном. Я хочу побеседовать с ним. И теперь знаю, как это устроить.

— И? — Сэм недоверчиво склонил голову к плечу.

— Дело в том, что он не может отказаться от заказа фотографии пост-мортем. Ни от какого, ни в каком случае. Такой у него контракт.

* * *
«Заказ для мистера Куинна.

Посмертное фото. Взрослый мужчина, согласие имеется.

Оплата сдельная, обсуждение в известном Вам кафе завтра в 17–00.

Антиквар»
* * *
На этот раз они подготовились лучше. Билл грюкнул о барную стойку значком полиции Либерти, имевшим куда больший вес, чем жетоны хрен знает где расположенного ФБР, и в половине пятого заведение опустело. Мак взмахнул чековой книжкой («Не миллионер, — скромно сказал он соучастникам, опустив девичьи ресницы, — в «Форбс» Бессмертным нельзя, но кой-какой подкожный жирок отложен») — и недовольство хозяина испарилось вместе с желанием что-то уточнять в участке.

Билл негодовал, но его снова выставили вон.

Мистер Куинн переступил порог кабака без одной минуты пять. Лицо его было столь радостным и каким-то вдохновенным, что язык не поворачивался назвать его не то что уродливым, а и просто некрасивым.


— Здравствуйте, господин Маклауд, — счастливо улыбался Фотограф. — Простите, тысячу раз простите за предыдущую встречу! Поймите, я так растерялся… Искал вас сто лет, и вот тебе, от неожиданности вспышку врубил, дурень старый!

Он засмеялся, встряхивая жиденькими песочными, до плеч, волосёнками. Спохватился, заметив посторонних.

— Молодые люди, сердечно рад. Господин Маклауд, вы нас представите?

На тощей шее болталась суперсовременная камера стоимостью в небольшое авто, но она как бы существовала отдельно от остального. Хотя что необычного в серых джинсах, кожаном пиджаке с заплатками на локтях и не очень чистой серой водолазке? Половина мира похоже одевается, почему же мистер Куинн выглядит таким отчаянным анахронизмом?..

— Радость взаимна, мистер Куинн. — Мак поднялся, приветствуя вошедшего лёгким полупоклоном. — Сэм, Дин, позвольте представить вам моего старинного знакомца, гроссмейстера фотографии мистера Куинна.

Фотограф просто-таки застонал от наслаждения.

— Господи! Как же невыразимо приятно разговаривать с человеком, умеющим вести беседу без всех этих «хэй», «окей» и «оу»…

— Хэй, мистер Куинн, — немедленно отозвался Дин, ослепительно улыбаясь. — Как дела, окей?

Сэм пихнул старшего под столом ногой.

К сожалению, самообладание у Фотографа оказалось не хуже, чем у Дункана. То есть оба проигнорировали это излияние дружелюбия. Мак в самых изысканных выражениях пригласил «старинного знакомца» за столик. Какое-то время они вели светскую беседу, получая, судя по всему, обоюдное удовольствие, но Винчестеры долго не выдержали.

— Может, к делу? — негромко сказал Сэм. — Зал наш ещё на час, не больше.

Два очень старых человека посмотрели на него с укоризной, но Сэм был прав.

— Слушаю вас, — вежливо кивнул Фотограф. — Вы хозяева — ваше право задавать вопросы.

По уговору начал Мак.

— Как вы, несомненно, заметили, мистер Куинн, Джимми Макмангус ушёл к своей матери в райскую обитель…

Мистер Куинн прыснул в кулак и тут же замахал рукой, не обращайте, мол, внимания, продолжайте. Мак приподнял бровь, но всё-таки продолжил:

— Перед тем мы имели весьма познавательную беседу. Но в силу неосведомлённости несчастного мальчика у нас осталось изрядное количество пробелов в стройной картине ваших взаимоотношений со Смертью. В частности, почему для вас так важны люди, заплатившие за посмертные фотографии, если питаетесь вы всё равно некроэнергией своих… э-э-э… моделей?

Мистер Куинн задумчиво перебрал пальцами по ремню фотоаппарата. Было в этом жесте нечто неуловимо интимное, даже бесстыдное.

— Что вам, господин Маклауд, и вам, молодые люди, известно о Тёмных Жнецах?..

14

1869 год, Йоркшир, Англия
— Что вам известно о Тёмных Жнецах, мистер Куинн?

От этого простого вопроса по спине прошёл мороз. На вершине холма было довольно ветрено, но Куинн не успел остыть после быстрого подъёма. Ему приходилось почти бежать, чтобы успеть за широким шагом спутника.

— Ну… мне известно, что так называют иногда вас, господин Смерть… — неуверенно сказал он, гадая, к чему бы вопрос.

Смерть усмехнулся.

— Пожалуй… Когда-то я был единственным Жнецом в мире. Людей было мало. Но уже к моменту, когда потомки Агари заселили Аравийскую пустыню, я не справлялся. Пришлось брать помощников. Первого хорошо помню. Лик его зарос шерстью так густо, что суеверные смертные считали Анубиса псоглавцем… Дальше — больше. Теперь я держу внушительный штат, но всё равно постоянно нуждаюсь в притоке свежих сил. Мои служащие, увы, не вечны, а клиентура неуклонно расширяется.

— Вы хотите, чтобы я… — обмирая, начал Куинн, но Смерть покачал головой.

— Нет, вы не поняли, мистер Куинн. Такой талант, как ваш, уникален, и я не могу себе позволить тратить его на рутину. Подумать только, — Смерть раздвинул бледные губы в непонятной улыбке, — до встречи с вами я даже не подозревал, что тщеславен. Нет, я не приглашаю вас стать Жнецом. Но прошу стать моим помощником по… найму работников.

— Я…

— Вы будете заниматься своим делом. Я пришлю мастера, который кое-что подправит в вашем аппарате. Вам не будет равных никогда. Вы сможете жить вечно и получите моё полное покровительство. Ибо ваше искусство приносит мне неведомую ранее радость. А взамен я попрошу всегда брать плату за снимки. Даже если вам это не нужно. Так я смогу узнать тех, кто способен оценить красоту смерти. Только добровольцы смогут стать хорошими Жнецами.

— Но, господин, далеко не все, кто мне платил, могли оценить то, что купили. Среди них встречалось немало, простите, ведомых модой тупиц с туго набитыми кошелями.

Смерть нахмурился. Куинн замер, хотя внутри всё тряслось от страха. Он испугался, что правдивые слова сорвут такую восхитительную, такую… вымечтанную сделку. Из ярмарочных фигляров — в личные дагерротиписты Смерти. Вечность, которую можно посвятить служению Искусству и Миропорядку — не та ли цель, отсутствие которой в жизни частенько повергало его в отчаянье и тоску?

Морщины на высоком узком лбу невозможной сущности разгладились.

— Значит, вам и дагерротипии придётся пойти в народ.

15

2005 г., штат Миссури, США
— Потом пришлось ещё кое-что усовершенствовать, правда, — признал мистер Куинн, оставив в покое чехол фотоаппарата. — Подкрутить настройки, так сказать.

— Зов, — качнул головой Мак.

— Да. Его слышали не все. Господь милосердный! Ваша реакция, господин Маклауд… Это было что-то невероятное! Я чуть с ума не сошёл, особенно когда вы заблокировали поток.

Глаза Куинна сияли.

— Вы говорили, в этой чёртовой загробной конторе текучка кадров? А куда деваются Жнецы? — как бы невзначай поинтересовался Дин, прерывая излияния Фотографа. — Их убивают?

Практическая сторона вопроса интересовала его живейшим образом, но заметить это мог только младший брат.

— Убивают редко, — махнул рукой мистер Куинн. — Это сложно сделать. Но многие сами выбирают покой по истечении какого-то срока. Кому двести лет, кому тысячи мало, а кто и через три месяца не выдерживает. Жнеца не сделаешь из глиняного болванчика — нужна душа, чувства, способность принимать решения… Да, дисциплина у патрона суровая, но люди регулярно создают неоднозначные ситуации. Нужно любить это дело, понимаете? Жнец по принуждению такого наворотит, что век не выкосишь.

— Тогда какого, простите, хрена, — не выдержал Сэм, — вы, мистер Куинн, затеяли это дерьмо с миссис Соммерсон и другими?! Что, извращенцев не хватает?!

Острые плечи мистера Куинна печально поникли.

— Вы сами ответили на вопрос, Сэм. Именно что извращенцы. Последний набор Жнецов — это ужас какой-то. С каждым разом хуже. Таинство превратилось в фарс. Они… — Глаза Фотографа округлились, и он перешёл на шёпот: — Они бизнесом занимаются на службе!

— Так в шею гоните, — посоветовал Мак, оценивший, видимо, какие именно делишки может проворачивать морально нестойкий служащий «загробной конторы».

— Не получается! — Куинн по-прежнему не повышал голоса. — Такое грядёт… вы даже не представляете — какое. Последняя мировая, будь она неладна, покажется пикником. Намечается страшный дефицит рабочей силы, а я никогда не чувствовал себя таким бесполезным! И я…

— И вы проявили личную инициативу, — подсказал Сэм, проигнорировав зловещие оракулы. — Вы хоть понимаете, что нарушаете свой контракт? И доброй волей заказчиков здесь даже не пахнет?

Мистер Куинн прикусил губу, выставив напоказ кривые, небелые зубы. Стоматология двадцать первого века перед ними спасовала. Или Фотограф в очередной раз не воспользовался личными привилегиями.

— Нарушил, да, — задумчиво произнёс он. — Хотя я бы назвал это жестом отчаянья… Неважно. Мой патрон почти всесилен, но есть воля выше него. И я не прочь её узнать, господа. У вас ведь была для меня работёнка? — И он залихватски подмигнул.


Помещение выбирал Билл. И он же приводил его в приличный вид. Задрапировал стену светлой тканью, соорудил из старых стульев некое подобие помоста и даже подмёл пол, до чего Дин ни за что бы не додумался.

— Мистер Куинн, вы действительно этого хотите? — Мак хмурился.

— Да, безусловно, — Фотограф поклонился на ходу. — Ни вы, ни я не знаем точно, чем закончится. Те глупые мальчишки, что напоили меня в сорок третьем и оставили свои тела без душ… Патрону тогда пришлось срочно вмешаться, но сейчас другое дело. Заказ сделан, заказ принят. И я действительно этого хочу. Либо я сделаю лучший снимок в своей карьере, либо эта карьера прекратится. В сущности, изначальная идея себя исчерпала, но я не желаю превращаться в бесполезное старьё. Возможность запечатлеть смерть бессмертия — разве можно отказаться?!

Мистер Куинн оскалился.

Дину затея резко разонравилась. Он представлял себе всё совершенно иначе. Если этот чудик перестанет чудить, то какой смысл рисковать Маком? Куинн безумно опасен со своей фотомашинкой, но невозможно доказать, что те люди умирали именно из-за него. Или таки да?

— Но… — заикнулся Дин.

— Никаких «но», молодой человек, — Фотограф изобразил улыбку и погрозил Дину пальцем, грязным и костлявым. — Предупреждаю, если вы сейчас откажетесь, я продолжу эксперименты. И зайду очень далеко. Ну, вы меня понимаете. — И он оскалился ещё шире. — И вы меня не достанете.

Дин понимал. Патронат Смерти — это не жук начхал. Они с отцом не могут поймать единственную желтоглазую падлу уже сколько лет, а тут сам Смерть. Даже если господин с острой косой не одобрит действий подчинённого, это будет внутреннее дело. А если чудик начнёт чудасить по полной программе своих возможностей, то трупов будет очень, очень много. И остановить чудасию будет действительно замысловато.

— Оставь, Дин, — Мак положил широкую ладонь на его плечо. — Заказ сделан, заказ принят, цена устраивает. Двадцать первый век, конечно, бизнес навсегда, но я, старая перечница, ещё помню, что такое вопрос чести. И принимаю к сердцу. Давайте, парни. Как договаривались.

Вопрос чести, принятый к сердцу, в данном случае имел вид острейшей катаны. За её рукоять пришлось взяться Сэму. Остальное Мак сделал сам. Согласие клиента в клинической форме.

Жуткая штука это ваше бессмертие.

Мистер Куинн подошёл вплотную, с жадностью всматриваясь в лицо Дункана.

— Помочь? — срывающимся голосом предложил Сэм. Рука с катаной дрожала. Яркая кровь стекала с лезвия на его пальцы. Маклауд умер, но не упал, навалившись на собственный меч и на Сэмми.

— Благодарю, — вежливо ответил Куинн. — Я сам.

Мак — крупный, мускулистый мужик, а эта глиста в пиджаке подняла его, будто надувной матрас. В голове у Дина творилось светопреставление.

Фотограф усаживал тело Маклауда (тело?! он же действительно мёртв!) на сооружённом Биллом Мастерсом помосте, закреплял с помощью каких-то штативов, поправлял одежду и волосы, чуточку выдвинул вперёд рукоять катаны. Распределил складки драпировки, расставил софиты, за которыми пришлось заехать на вокзал, в камеры хранения. Он работал быстро и аккуратно.

Инстинкты орали, буквально руки выкручивали, приказывая, чтобы Дин влепил обойму из беретты в заросший неопрятными патлами затылок Фотографа, хватал Маклауда вместе с его катаной, Сэмми и мотал отсюда на максимальной скорости. Но Дин не трогался с места, только смотрел. Наверное, всё дело было в уважении. Мистер Куинн делал свою странную до озноба работу с уважением и любовью, которые при всём желании невозможно было спутать ни с чем другим. Те, кто считали — как и сам Дин несколькими днями раньше, — что Фотограф глумится над мёртвыми, жестоко ошибались.

Сэм, судя по изумлённо-напряжённому выражению, тоже испытывал нечто подобное. И тоже не двигался с места, даже кровь не вытер.

— Так хорошо, — сказал Куинн, отступая на шаг, другой.

Высокая тренога штатива прочно упёрлась в выщербленный паркет. Ловкие руки проворно крепили фотокамеру, подвинчивая и отцентровывая.

— Дин… — голос младшего был настолько тих, что казался эхом собственных мыслей. — Ты или я?..

Чёрт! Б…! Как он мог забыть?!!

— Я.

Дин хотел добавить: «А ты беги», но понимал, что Сэмми не побежит.

Загудели лампы, исторгая мощные потоки света. Дин не смотрел, как выглядит Мак в их безжалостном сиянии. «Он не мёртв! Он Бессмертный!» — повторял он раз за разом.

Мистер Куинн сгорбился у видоискателя, как пулемётчик. Его землистые щёки пылали красными неровными пятнами. На зрителей он обращал не больше внимания, чем на весь остальной мир, то есть не обращал вовсе. Но Дин всё равно боялся, что грохот сердца его выдаст. «Сердце-обличитель».

Палец мистера Куинна лёг на кнопку спуска затвора, а Дин змейкой скользнул по полу к драпировке на фоновой стене.

Вспышка, шорох падающей ткани и вопль Фотографа совпали с точностью до миллисекунды.

Вскрик Сэма, чьи едва успокоившиеся после ожога глаза снова получили по полной, был уже через вечность. Сияние отражённых в огромном, во всю стену, зеркале софитов было не таким ярким, как тот чёртов магний, но всё же очень сильным.

Когда-то здесь был хореографический класс, и Билл потратил ночь и половину дня, чтобы его отыскать.

Не дожидаясь прояснения ситуации, Дин перекатился по полу и одним движением выдернул лезвие из груди Мака.

* * *
— Занятные они всё-таки, — задумчиво сказал Смерть, рассматривая ещё влажный снимок, — эти ваши Бессмертные.

Мистер Куинн застонал и беспорядочно захлопал руками по лицу. Хлопал, пока не смахнул с век два полновесных золотых соверена, безусловно, помнивших королеву Викторию в расцвете лет.

— Посмотрите, мистер Куинн.

Фотограф поднялся и заглянул поверх плеча патрона.

— Съёмка в зеркале, — проворчал он, но ворчание было скорее довольным. — Банально, но неплохое качество.

— Высший сорт. У вас другого не бывает, мистер Куинн.

— И композиция даже более оригинальна, чем я рассчитывал. Динамика совсем недурна, без лишней скромности.

В зеркале на фото отражался полуистлевший скелет. Фотовспышка казалась нимбом вокруг его черепа. Кляксами чернели схваченные в полёте куски взорвавшейся камеры. Над неровным помостом парил окровавленный меч. Дункан Маклауд на снимке запечатлеться не пожелал.

— Жаль, что всё так, — начал Куинн, но Смерть перебил:

— Всё как должно, мой друг, всё как должно. Я признателен вам за попытку и не вмешивался, как вы и хотели. Не волнуйтесь, всё устроится, так или иначе. Я никогда не опаздываю. А вот времена меняются, порой быстрее нас. — Улыбка Смерти — это не всегда страшно, и Куинн несмело улыбнулся в ответ. — Вы лучший, мистер Куинн. Я провожу вас сам и… буду навещать. Если вы не против, конечно.

— Против ли я? — Он машинально повесил на шею призрачную фотокамеру. — Буду счастлив. Может, ещё сделаю пару снимков.

— Конечно.

Отражения бывшего танцкласса и трёх мужских фигур (двое поддерживают одного) помутнели и исчезли. Смерть проводил их тяжёлым взглядом, словно пытался запомнить получше.

— Но всё-таки… — позволил себе мистер Куинн, — эти Бессмертные… Почему?

— Другая раса, абсолютно. У них свой Творец и свой Смерть, они вне моей компетенции. Идёмте, мистер Куинн, по пути расскажу. Желаете пончик? Ещё горячий. Раз с тщеславием покончено, попробую изведать грех чревоугодия.

* * *
Билл даже не ругался, когда привёз на склад выжатых союзников. Он был просто счастлив, что всё уже закончилось, дело Фотографа сгинуло, а участники расследования, включая его самого, выжили. С таким подходом, Дин был уверен, из помощника шерифа получится отличный коп. Может, уже получился.

— Через день Мэг приезжает, сеструха, — потирая руки, говорил Билл. — Я вас познакомлю. Она классная, на каникулы из колледжа приедет. Мама уже пироги печёт, вы должны их попробовать. Мэг, конечно, та ещё стервочка, но мамины пироги с говяжьими почками окупят всё.

Дин был и не прочь познакомиться с «классной сеструхой», но вряд ли Сэма подбодрят разговорчики о жизни в колледже.

— Спасибо, Билл, как-нибудь в другой раз. Работы полно, мы и так задержались.

— Меня волнуют намёки насчёт будущей катастрофы, — протянул Мак. По мнению Дина, это он так сменил тему, чтобы не отбиваться от приглашений на пироги с сеструхой Мэг.

— Понюхаем ветер, — охотно отозвался Сэм. Он надел тёмные очки и не снимал даже в помещении. — Сингера потрясём, пастора одного знакомого…

— Папа может что-то знать, — подсказал Дин. — И Эш. Он точно такую инфу собирает и проверяет.

— Я тоже поспрашиваю, — кивнул Мак. — Есть у меня приятель… Не знаю, интересуется ли он сверхъестественным, но он так давно живёт, что это уже неважно.

— Настолько давно? — левая бровь Сэма показалась над верхним краем очков.

— Настолько. И ещё немного. Иногда я подозреваю, что он ровесник мира и лично знаком с Создателем. В Бронзовом веке он смертью подвизался. — По тону Мака было не понять, шутит он или нет.

Мак пытался отчистить куртку, чтобы хоть как-то прикрыть ею безнадёжно залитый кровью, дырявый джемпер.

— Ну это ты сам, — передёрнул плечами Дин. — Я уж как-нибудь нормальных тварей потрясу. Беаньши, что ли, словить?

— Толку с них, — проворчал Сэм. — Орут только.

Билл глянул на часы и засуетился, прощаясь до завтра. Может, обиделся. Но он нормальный парень, всё поймёт и перестанет дуться.

Закрыв за Биллом дверь, Мак встряхнул куртку за подол, и из её кармана выпал прямоугольный кусок картона.

— Это ещё что?

Дин поднял выпавшее и чуть снова не уронил. С небольшой, «кабинетного» размера карточки на него смотрела из-под ресниц Агнес Соммерсон. Девочка сидела среди розовых кустов и изящных драпировок. На бархатных щёчках играл румянец, а пшеничными кудрями, казалось, поигрывал ветерок. Она была… очаровательна.

Маклауд торопливо выдернул карточку из рук Винчестера и перевернул изображением вниз. Но и изнанка не была пустой.

«Господин Маклауд, если Вы читаете эти строки, то мой долгий путь уже окончен. Не буду подводить итогов, они скучны.

Я ещё не знаю, как это случится, но знаю, что случится обязательно. Я ведь чувствую приближение своего господина не только к другим.

Моя Вам и Вашим замечательным друзьям последняя просьба: съездите, пожалуйста, на Четвёртую улицу, дом 2, и сожгите все фотографии, какие там найдёте. Меня мучило, что несколько душ из-за моей работы вынуждены томиться в ожидании Райских врат, но я знал, что это не навсегда.

Заранее благодарен.

Говард Э. Бэйли, эсквайр, известный как мистер Куинн.
P.S. Но особо я благодарен Вам, господин Маклауд, за лучшее чудо в моей жизни — воскрешение души Доры Макмангус. Его, с Вашего дозволения, мы разделим на двоих».

— Завтра, — сказал Дин. — Завтра съездим. Сегодня я способен только выпить пива и лечь спать.

Мак не слушал. Молчал, улыбался, крутил фотографию то так, то этак.

— Мак? Ты в порядке?

— Прости, Дин. Ты что-то говорил? — Карточка исчезла с глаз, как и не было её.

— Да, я говорил, что на квартире Фотографа нас ждёт отряд зомби и тебе придётся покрошить их катаной.

Мак фыркнул.

— А жаль немного, что не ждёт, — вздохнул Сэм. — Я бы поглядел, как ты катаной машешь. Наверное, красиво.

— А без зомби никак? — ухмыльнулся Мак, отступая на средину комнаты. — Желаете показательное выступление — я к вашим услугам.

И меч бессмертного Горца выписал приветственный вензель, плавно перешедший в выпад. Дункан вытанцовывал сложнейшие па, а лезвие его меча пело поминальную молитву по странному человеку, который любил фотографировать Смерть.

argentum_ls (LadySilver) Проходной балл

Лучшим способом избежать обвинения в убийстве было умереть.

Существование в мире, где каждый Бессмертный выступал против каждого — «победитель забирает все», — означало, что какой-нибудь Бессмертный иной раз не избежит поимки. Митос бывал в такой ситуации раньше и, несомненно, будет снова. Одна из многих причин, почему он решил, насколько возможно, не участвовать в Игре. Одного колесования было достаточно, чтобы укоренить параноидальную осторожность, которая ему и так была свойственна. Хотя большинство современных систем уголовного правосудия отвергали такого рода истязания, обвинение в убийстве по-прежнему оставалось опасным для Бессмертных: слишком много истин ждали лишь пристального внимания, чтобы выйти на свет. В этой ситуации Бессмертные почти всегда предпочитали пожертвовать своей нынешней идентичностью, но не быть осужденным.

Смерть — легкий выход, если ты готов заплатить такую цену.

— Кроме того, я не делал этого, — заявил Митос. — Я невиновен. — В конце фразы трудно было не добавить: «На этот раз», но он был в состоянии сдержаться, зная, что разговор записывается и будет использован против него, если прозвучит что-то предосудительное.

В полиции были уверены, что он получит достаточный срок. Он был главным подозреваемым. Насколько Митос знал — единственным подозреваемым. Его научный руководитель был мертв, а все улики указывали на скромного и явно нервничающего аспиранта, который в последнее время частенько наведывался к убитому.

Стоило Митосу однажды не прийти, и вот где он оказался.


Яркий свет отражался от металла и оргстекла кабинок, из которых состояла комната для посетителей и которые приглушали разговоры других заключенных, проводивших свои собственные осторожные встречи с близкими, пришедшими к ним в гости. Митос поерзал в пластиковом кресле, устраиваясь поудобнее, в то время как по другую сторону стекла Джо сидел так, будто его кресло вот-вот рухнет вместе с ним.

— Но, если я правильно понял… Ты не собираешься приглашать адвоката? — Джо стукнул тростью об пол, вызвав предостерегающий взгляд одного из охранников, стоявших в карауле вдоль стен. — Почему бы и нет? Мне кажется, что ты зря потратил свой звонок на меня. — Его волосы стали совсем белые, белее, чем при их последней встрече, и морщины на лбу превратились в борозды, но он не утратил своей энергии.

Митос покачал головой.

— Кому-то я должен был сообщить, что я здесь, а, насколько я знаю, никто из Наблюдателей не следил за мной. — Ему все-таки удалось удержаться от взгляда на камеру. Более сложных устройств контроля здесь не имелось. — Будет лучше, если юридической стороной я займусь сам. — Адвокат поинтересовался бы его алиби, и Митос подозревал, что «я был на другом конце города, отрубал чью-то голову» не добавит ему очков для выигрыша.

Поглаживая бороду, Джо обдумывал изложенное. Проницательный прищур обещал, что он получит полную историю, как только сможет. Сейчас же он продолжал придерживаться нейтрального тона беседы.

— Ты уверен, что готов к этому? Прошло несколько лет с тех пор, как ты изучал американское законодательство. Ты можешь в конечном итоге ухудшить свое положение.

— Я справлюсь с этим, если придется. Мне просто нужно разобраться в ситуации, узнать как можно больше. Они не дают мне ознакомиться со всеми подробностями. — Он наклонился поближе к стеклу, насколько посмел, и добавил: — Я докторант, Джо. Все остальное побоку, мне незачем было убивать моего научного консультанта сейчас, когда я нуждался в его помощи, чтобы пройти через эти последние несколько недель. Мне предстояла только защита, которая была практически формальностью. — Получение докторской степени являлось основательной причиной, по которой он не хотел прощаться с этой своей личиной; он слишком много вложил в нее и слишком многое хотел сделать в этой жизни, прежде чем двигаться дальше.

— Ты нуждался в его помощи? — спросил Джо.

Впервые с тех пор, как полиция постучала в его дверь, Митос ощутил облегчение. Он выбирался из гораздо худших ситуаций, чем эта, но высказанное доверие было особо ценно.

— Ну, его произношение дорийского греческого ужасно, — признался он и на секунду закрыл глаза, внезапно вспомнив о том, почему сидит здесь. — Было. Его произношение было ужасно. — Он остановился, не в состоянии закончить признание, хотя и не опасаясь, что его нечаянно услышат. Вспрыгнуть на стол и объявить, что ему пять тысяч лет, наверное, единственное, что улучшит его положение в настоящий момент. Или, по крайней мере, избавит от соблазна подстрекать другого заключенного заколоть его. Нет, доктор Ларсен был одним из тех редких смертных, кто, казалось, действительно разбирался в нюансах изучаемого им древнего мира, и Митос будет скучать по нему. — Мне нужно выяснить, кто на самом деле убил его. Я в долгу перед ним.

Несмотря на то, что собственный интерес Джо к истории был сосредоточен в основном на музыке ХХ века, его понимание людей сделало его именно таким Наблюдателем, каким он был… в особенности, его понимание того, что Бессмертные являлись людьми. И Митос в их числе.

— Я сделаю все, что смогу, — пообещал он.

Это было все, о чем можно было просить. Они заговорили о более приземленных вещах, пока охранник не объявил, что время посещения истекло. Когда Митос наконец повесил трубку, он почувствовал, что правильно выбрал, кого пригласить.

* * *
Когда Митос приехал, бар был закрыт, как он и надеялся. Вскрыв замок на задней двери, он проник внутрь. Он видел свет и знал, что Джо должен быть там.

Действительно, голос Джо громыхал из-за закрытой двери офиса-подсобки резко, но неразборчиво. Его ноутбук тем временем лежал открыто на столешнице, практически умоляя кого-нибудь поинтересоваться его содержимым. Митос секунду смотрел на черный экран, затем достал себе пиво и принялся ждать, пока Джо закончит свой телефонный разговор. Несколько минут, чтобы расслабиться в знакомой и дружественной обстановке — вот то, что ему было нужно прямо сейчас. После освобождения он переоделся в джинсы и толстовку, но ему было все еще не по себе, хотя проносил он тюремную робу всего пару дней.

Вскоре он услышал, как на пол упало что-то тяжелое, Джо ругнулся, а затем выскочил из офиса, хлопнув дверью.

Он резко остановился, заметив Митоса.

— Какого черта ты здесь делаешь? Это что за шутки?

Митос вскинул руки в защитном жесте. Кружку он не выпустил, поэтому плеснул пивом на прилавок.

— Я вышел под залог, — пояснил он. — Не суйте свой нос куда не следует, не покидайте город. Ты знаешь это занудство. Я думаю, полиция надеется, что я приведу их к оружию. — Он мотнул головой на дверь офиса. — Что это было? Давненько я не видал тебя таким сердитым.

Глаза Джо сузились, поскольку он пытался примирить два конфликта, в которые был теперь втянут.

— Ничего, — ответил он, потом сразу же поправился: — Наблюдательские дела. — Он скрестил руки на груди, как бы закрывая тему.

Не то чтобы Митоса можно было так легко остановить.

— Брось, Джо. Я думал, что мы разобрались с этим давным-давно. Я бывший Наблюдатель, помнишь?

— Да, помню. «Бывший» — ключевое слово. Ты был им двадцать лет назад, не правда ли?

Прежде Джо не был так сдержан, обсуждая Наблюдателей с Митосом. Должно быть, случилось что-то серьезное. Или Джо думал, что это может повлиять на Игру. Обе эти возможности только раззадорили любопытство Митоса.

— Эй, я нахожусь под следствием за убийство, — поднажал он. — Мне реально есть о чем еще задуматься. И судя по тому, как ты там орал, я подозреваю, что тебе нужен кто-нибудь, чтобы выговориться. — Он старался выглядеть скромным и неопасным, изображал Адама Пирсона как только мог. В последний раз, когда Джо так себя вел, Митос узнал о его незаконной дочери. Если данный момент был хоть наполовину так же хорош, то беспорядок у Наблюдателей ему пригодится. Сейчас он жил как Джордан Моэ — с интересами, склонностями и причудами, отличными как от старого образа Наблюдателя, так и от его древнего «я», — однако некоторые стороны его личности не изменились.

Упершись скрещенными руками в барную стойку, Джо наклонился к Митосу.

— Хорошо, — сказал он. — Ты не хочешь рассуждать о парне, которого ты не убивал. Почему бы тебе не рассказать мне о том, которого ты убил? — Он запоздало окинул взглядом бар, убеждаясь, что Митос пришел один.

Чтобы скрыть замешательство по поводу того, что Джо вообще об этом спросил, Митос долго допивал пиво, под конец сдув пену с верхней губы. Джо не казался огорченным, но в вопросе слышался странный подтекст.

— Просто какой-то отморозок, который не принимал «нет» за ответ. — Пожатием плеч он отказался признать поединок неприятностью, с чем Джо, похоже, не мог согласиться. — Что? Я никогда не встречал его, пока мы не столкнулись друг с другом в библиотеке. Клянусь!

На лице Джо сменилось несколько выражений, под конец он стукнул кулаком о стойку.

— Черт. На этот раз, я надеялся, что ты поможешь нам разобраться. Это сделало бы все дьявольски проще, — он со свистом выдохнул сквозь зубы. — Ты прав, — сказал он, — у нас нет Наблюдателя для тебя. Не благодари меня. Я тут не при чем. Решение пришло сверху и было сделано из опасения, что ведение официальных записей о твоем местонахождении и о происшествиях с тобой может нарушать нашу клятву.

— Принцип неопределенности Митоса? — съязвил Старейший.

Его позабавила идея — и признание Наблюдателей в ней, — что наблюдение за его действиями меняет их самих. Не успела шутка сорваться с его уст, как ему пришло в голову, что, возможно, для него было бы лучше играть по Шредингеру, а не по Гейзенбергу[1] — это если предполагать, что у него имеются корректно определяемые принципы. Именно поэтому он вернулся к изучению античности.

— Давай просто скажем, что решение предназначается для защиты всех нас.

— Хорошо, — согласился Митос. Значит, он правильно угадал эту часть. — И какое отношение это имеет к вызвавшему меня на поединок?

— Понимаешь, дело в том, что у него был Наблюдатель. Молодой парень, вышел из Академии два года назад. Он делал все по инструкциям, пока несколько дней назад не подал отчет, написанный так, будто его высосали из пальца.

Брови Митоса полезли вверх, когда он начал складывать фрагменты вместе.

— Может быть, мы говорим о разных Бессмертных? О разных боях?

Джо покачал головой.

— Нет, этот бой был первым в этом городе за несколько месяцев. Квикенинги довольно заметны, и мы всегда должны придумывать оправдание для них. К тому же я не догадывался о твоем участии в этом деле, пока мы не поговорили в тюрьме, и ты был очень уклончив насчет своего алиби. Трудно оправдать себя от обвинения в убийстве на том основании, что ты кого-то убил в это же время. — Он так высказал последнюю фразу, будто ему все еще требовалось подтверждение реальности ситуации.

Митос снова пожал плечами.

— Он бросил мне вызов. Он проиграл. Это Игра. — Будь у него выбор, он бы не вспомнил лишний раз об этом бое. — Я не вижу проблемы с Наблюдателем. Объявите ему выговор и отправьте на переподготовку. Или, не знаю, посадите его на обработку донесений. Или Совет вернулся к увольнению людей подчистую?

Джо рефлекторно потер грудь, где давно зарубцевались шрамы от пуль, которые должны были закончить его работу в Ордене Наблюдателей.

— Та политика стала первой, которую отменила новый директор, заняв пост, — сказал он. — Много изменений произошло с тех пор, как ты оставил службу. — Он постучал пальцами по барной стойке, потом резко развернул ноутбук и активировал его. Указав Митосу, куда взглянуть, добавил:

— Надеюсь, не пожалею об этом.

Отчет, о котором шла речь, уже был загружен. На чтение Митосу потребовалось несколько секунд, но чтобы вникнуть, пришлось осушить кружку до дна. Описание победы Бессмертного было достаточно правдоподобным, но никоим образом не изображало его самого. Просто типовая сцена.

— Неизвестный Бессмертный, — сказал он, добравшись до имени победителя. — Ну, Наблюдатель частично прав. — Он посмотрел на хмурившегося Джо. — В этом нет смысла. Зачем представлять неверный отчет? Наблюдатели не могут видеть всё. — Они должны есть, спать, испражняться и жить своей жизнью, так же, как Бессмертные, за которыми они надзирали. — Эта новая директриса не учредила систему наказаний для Наблюдателей за пропущенные факты, не так ли?

— Нет, — ответил Джо. — Это проблема номер один. — Он кликнул на другую страницу, которая содержала краткое описание неизвестного Бессмертного. — Это номер второй. Очевидно, наш Бессмертный друг отвечает за взятие многих голов в течение … — он отодвинул экран подальше и прищурился, как человек, которому скоро понадобятся очки для чтения, — …шестисот лет своей славной жизни. Я понимаю, что на данный момент моя память не идеальна, но клянусь, что до нынешнего дня никогда не слышал об этом парне.

— Он довольно крут, — сказал Митос, ознакомившись со списком убитых. Он слышал про большинство этих Бессмертных. С парой из их числа он дружил… Он провел пальцем вниз по списку иостановился на имени, которое бросилось ему в глаза. — Ну и ну. Почему-то он берет на себя ответственность за убийство Маркуса Константина. Насколько я знаю, Константин потерял свою голову из-за Охотников. — Его взгляд вернулся к Джо. — Либо у тебя на руках Наблюдатель, который больше интересуется сочинением фантазий, либо ты обнаружил проблему номер три.

— Как раз это я проверял. — Джо отвлекся, подливая пиво Митосу и себе. — Никто из моих контактов не слышал чего-либо о возрождении Охотников. На самом деле директор заверила меня, что, если такое произойдет, она разберется лично. Нет, я тоже заметил про Константина, что и побудило меня покопаться в старых книгах. Их гораздо сложнее изменить. Моя библиотека тут ограничена, но я смог убедиться в том, что полдюжины других Бессмертных из этого списка погибли либо случайно, либо потеряли свои головы благодаря смертным. Один из них стал жертвой французской революции.

В раздумье Митос на секунду прикрыл глаза. Поскольку Наблюдатели не могли определить новых Бессмертных без убедительных доказательств вроде картины их воскрешения, многие Бессмертные оставались не занесенными в книги, пока не приходили на поединки. Если Бессмертный не объявлял при этом свое имя — или Наблюдатель не присутствовал там, чтобы услышать его, — он мог остаться неидентифицированным. Никто не удивлялся такому указанию при описании убийства. Только ясно, что здесь произошло совсем не то. Кто-то приложил усилия, чтобы создать профиль Бессмертного в комплекте с описанием внешних данных и очерком его прошлого, а затем поставил ему в заслугу смерти, которые не были связаны с Вызовами. Это была ловкая работа, поскольку ее можно было выполнить с минимальным редактированием. Вопрос один: зачем?

Он допил второй бокал пива и встал. Табурет скрипнул, как игла у старого проигрывателя.

— Садись, — приказал Джо, правильно читая намерение Митоса. — Раз ты освобожден под залог, то никуда не поедешь. Наблюдатель подал свой доклад, затем сел в машину и отправился на каникулы в дом своих родителей. В Орегоне.

Мгновение Митос серьезно обдумывал, не отправиться ли ему вслед за Наблюдателем. Разве не мог он перебраться через границу штата туда и обратно без риска быть пойманным? Он резко опустился на сиденье, между тем как события последних дней проносились в его памяти. Нет, если он хочет выбраться из передряги, оставшись в своей нынешней личности, он должен быть хорошим мальчиком.

— Тогда, полагаю, будет лучше, если ты нальешь мне еще, — сказал он, определенно решив не упускать ни одного положительного момента, который сумеет найти. — И, может быть, ты расскажешь мне, что еще тебе удалось выяснить.

* * *
Дом профессор Ларсена, белого цвета, разноуровневый, располагался в непосредственной близости от домов, которые выглядели выросшими одновременно году этак в 1972. За несколько дней после смерти хозяина газон превратился в поле одуванчиков, и от него веяло такой тоской, как будто и он, и сам дом пребывали в трауре по потерянному владельцу.

Желтые ленты, ограждавшие место преступления, все еще висели на входной двери. Митос откинул их в сторону и открыл дверь ключом, который обнаружил под фальшивым камнем в бордюре из роз, обрамлявшем подъездную дорожку.

— Ты уверен, что нам следует это делать? — спросил Джо.

— Нам абсолютно не следует этого делать, — согласился Митос. — Меня, однако, это не волнует. Неважно, сколько раз я прощался с друзьями, это никогда не кажется реальным, пока сам не увидишь. — Он шагнул внутрь и остановился, глядя на книги, заполнявшие полки вдоль стен и стопками стоявшие там и сям. Здесь было больше книг, чем любой смертный мог бы прочитать. Как однажды сказал ему Ларсен: «Я не могу умереть, пока не прочитал их все». Он сообщил об этом Митосу, когда в первый раз пригласил его к себе, добавив мечтательно: «Все наши знания — только малая часть того, что мы потеряли».

В доме всегда держался затхлый запах бумаги. Теперь Митос также уловил примесь металлического запаха крови и сладковатого душка разложения. Он последовал за ними через холл в большой зал, где еще больше книг теснились на полках и рассыпались на пол. Ларсен давно преобразовал комнату в домашний офис. Он обменял полагающийся в гостиной диван на пару офисных кресел, а декоративные столики — на стол, почти равный длиной комнате. Стопки бумаг разной высоты занимали всю столешницу, за исключением пустого места, предназначавшегося для ноутбука хозяина.

Тело увезли, но никто пока не пришел, чтобы отчистить кровь, что запятнала один из стульев и большой участок ковра. Пара мух жужжала в комнате, и Митос равнодушно прихлопнул их.

— Его застрелили? — спросил Митос, уточняя то, на что полиция намекала, а Джо сказал. Эта деталь была одной из многих, официально не сообщавшихся. Вероятно, следователи надеялись, что их подозреваемый еще больше обличит себя лишними знаниями.

— По сообщениям полиции, кто-то вошел через заднюю дверь, — Джо указал своей тростью на раздвижные стеклянные двери, которые вели из большой комнаты к выходу в огороженный двор, — и всадил пулю в профессора, а затем покинул дом через переднюю дверь. Один из соседей, который был у себя в саду, сообщил, что слышал выстрелы, затем увидел, как некто твоего телосложения, одетый в университетскую толстовку с капюшоном, покидает дом.

— Высокий и тощий, под капюшоном. Нет, не могу даже представить, какая толпа народа подходит под это описание. — Митос не пытался сдержать сарказм. Когда в университете наступала сессия, можно было легко встретить тысячи похожих на него людей. Он мог бы навскидку вспомнить несколько дюжин со своего потока.

Ноутбук Ларсена пропал. Подставка из камня, на которой он обычно покоился, была пуста, за исключением высохших брызг кофе. Остальная его часть пролилась и впиталась в ближайшие стопки бумаги, тогда как кружка приземлилась на пол и уцелела благодаря ковру. Митос поднял ее и поставил обратно на стол; это казалось меньшим, что он мог сделать, чтобы восстановить некоторый порядок в комнате. Отпечатки пальцев уже сняли — и его в любом случае были повсюду, — так что ему не стоило беспокоиться по этому поводу.

— Сосед настаивает, что человек, которого он видел, был ты, — добавил Джо. Он обошел вокруг стола, чтобы взглянуть через плечо Митоса на бумаги: многие семестровые и курсовые работы сейчас были повреждены до нечитаемости. — Как ты думаешь, что университет собирается делать с этим? Столько работы коту под хвост, и не похоже, чтобы он их уже проверил. Хотя, если я вспомню свои студенческие годы, так он, вероятно, искал любой повод, чтобы не заниматься этим.

Митос сочувственно хмыкнул. Всё так.

— Ему и не надо было. Стопки для ассистентов. Я собирался вернуться в тот вечер и забрать выделенные мне, потом бы он просмотрел и отметил, чьи работы вернуть. Он всегда опасался, что студенты могут обвинить ассистентов в потере курсовых, чтобы сдать их попозже. — Митос вздохнул. Перспектива не иметь дело с курсовыми, сочиненными под воздействием пива, Red Bull’а и абсолютной веры в способность вордовской программы проверки орфографии исправить любую ошибку, при всяких других обстоятельствах была бы замечательной. — Уверен, в университете есть малоизвестные правила, чтобы разрулить ситуацию вроде этой.

— Итак, ты был ассистентом и аспирантом Ларсена…

— И другом, — прервал Митос.

— …и другом, — согласился Джо, мягко касаясь руки Митоса, — и полиция все еще думает, что ты больше бы выиграл, чем проиграл, убив его?

— Филипп несколько напоминал мне Дона Зальцера, — сказал Митос, вспоминая своего инструктора, руководителя и друга в организации Наблюдателей. Дон тоже был любителем книг и знаний, как и Джо. Никто не мог сказать, что у Митоса нет своих предпочтений среди людей. — Я собирался рассказать ему правду, — поделился он воспоминанием без указания, кого именно имел в виду. Может, обоих. Легко выдавать свои секреты, когда человека, с которым планировал поделиться, больше нет в живых. — Преобладающая теория моей мотивации этого преступления — стресс. Полагаю, они думают, что я сорвался под давлением предстоящей защиты диссертации. Полиция считает, что Ларсен грозился завалить меня.

Он хмуро посмотрел на стол. Стопок бумаг на нем было больше, чем ассистентов. Небольшая пачка с прикрепленным к ней пустым стикером находилась в стороне от остальных. Взяв бумаги, он пролистал их, сразу отмечая недостатки. Неожиданные изменения шрифта, текст, из которого не удалили гиперссылки, старая дата в заголовке обличали плагиатора-лентяя. Там было много такого.

— Я понимаю, почему копы подозревали тебя с самого начала, — сказал Джо. Он подошел, чтобы выглянуть через заднюю дверь, возможно, надеясь обнаружить зацепку для оправдания Митоса. — В этом есть смысл. Но зачем арестовывать? Занимаясь проверкой работ и самообучением, ты можешь запираться в собственной комнате без свидетеля, готового подтвердить алиби. Я видел, как ты проделывал это. Черт, любой, кто знает тебя, мог бы рассказать копам о твоих привычках. Они должны были подумать об этом.

Митос скривил уголок рта и покачал головой, удивляясь собственной глупости.

— Это было просто невезение. Когда они приехали, я только что вернулся с поединка. Боюсь, возникли трудности с объяснением следов крови на моей одежде. Понятно, что они восприняли мой отказ сообщить им, где я был, как доказательство того, что я был здесь. Джо, ты сказал, что послал уведомление Наблюдателю с предложением вернуться в Секувер, не так ли?

— Хм? Да. Я сообщил ему, что он должен прийти на официальный опрос в ожидании своего переназначения. Стандартная процедура.

Это было не так. По крайней мере, так не было, когда Митос был в Наблюдателях. Что может быть еще одним новшеством. Джо хотел знать, почему Наблюдатель лгал с самого начала. И, что еще более важно, сам факт подделки Хроники указывал на скрытый заговор, который нужно было выявить.

— Почему спрашиваешь? — подстегнул Джо.

— Потому что думаю, полицейские были правы насчет мотива. И предполагаю, я понял, кто настоящий преступник. — Митос вернул бумаги на стол и в последний раз оглядел место, где провел много часов в компании хорошего друга. Филипп заслуживал того, чтобы умереть от старости спустя десятилетия, окруженным полной библиотекой завершенных книг. — Теперь все, что мне нужно сделать, — заставить их слушать меня.

* * *
Митос узнал молодого Наблюдателя, маячившего неподалёку от кампуса: среднего роста, бритая голова, мощные плечи и очки еще мощнее плеч. Вероятно, он был студентом, но Митос пересекался с ним пару раз только в тренажерном зале. Сейчас он был одет в футболку «The Cure» и джинсы, в передние карманы которых засунул руки. Судя по развязности походки, он понятия не имел, что у него неприятности.

— Вы хотели, чтобы я зашел? — спросил он, заметив Джо. Солнечный свет хлынул внутрь бара, когда парень вошел, затем пропал, когда дверь закрылась, дав Митосу секунду, чтобы скрыться с глаз, прежде чем парень понял, что сейчас в баре трое. При нормальных условиях такая невнимательность стала бы черной меткой для Наблюдателя, если бы его противником не был тот, кто овладел искусством прятаться на виду.

Джо указал на стол возле сцены и место, так, чтобы парень оказался спиной к Митосу.

— Подожди, пожалуйста. — Он вернулся к своему ноутбуку, преувеличенно внимательно всматриваясь в экран и сгорбившись над клавиатурой.

Заставить подождать, прежде чем извлечь информацию, — старая тактика. Люди не любят тишину, не любят не понимать, что происходит. Парень оглядел ту часть бара, которую мог видеть, не показывая, что нервничает; впечатление разрушилось, когда его колено задрожало. Несколько секунд спустя он вытащил телефон из заднего кармана, только для того чтобы, не включив его, бросить на стол под неодобрительным взглядом Джо.

Он выпрямился, скрестив ноги в лодыжках, чтобы остановить дрожь, и принялся глазеть уже поверху, отметив вход на балкон и прожекторы, направленные на пустую сцену.

— Так в чем дело? Я думал, вы сказали, что нужно поговорить со мной о новом назначении? Кажется, это было срочно.

Не ответив, Джо напечатал что-то, затем закрыл крышку ноутбука и, неуклюже ступая, ушел в свой офис.

— Я могу зайти позже, — предложил парень, приподнимаясь. — Я собирался после обеда пойти на шоу с родителями. Они сказали, что раз уж мне пришлось приехать сюда, мы устроим выходной… — Он замолчал, осознав, что Джо не слышал и даже не слушал его.

— Куда торопишься? — спросил Митос.

Парень обернулся и чуть не упал со стула. Ему потребовалось время, чтобы разглядеть темную фигуру, а затем у него отпала челюсть, и ему пришлось снова опуститься на стул, чтобы не упасть.

Митос поднялся одним расслабленным движением, словно желая подчеркнуть неуклюжесть парня. Он выскользнул из пальто, позволив складкам лечь так, чтобы они демонстрировали, а не скрывали очертания меча, и отодвинул всё вместе в сторону. «Ты знаешь, кто я, — дал понять Митос, — и я знаю, что ты знаешь».

— Я… Вы… — парень тоже встал и расправил плечи. Он не мог сравниться ростом с Митосом, но и не собирался позволить себя запугать. — Ты убил его.

— Значит, ты меня узнаешь, — прокомментировал Митос. — Я не мог предполагать этого по твоему некондиционному отчету.

Джо все еще возился в своем кабинете, и парень начал наконец понимать, что его подставили. Пот выступил у него на лбу. Он огляделся в напрасных поисках помощи.

— Чего я не понимаю, так это почему ты думал, что никто не заметит. Ты часть организации, которая хранит записи в течение тысяч лет. Наблюдатели — не компания-однодневка по добыче персональных данных. Насколько я помню, ты давал клятву наблюдать и записывать. Это должно означать точную запись. Или ты пропустил эту часть?

Бессмертный, допрашивающий о задачах Наблюдателей, было не тем, к чему парня готовили.

— Ты. Убил. Его, — повторил он, затем взглянул на свою татуировку и спрятал руку за спину. И сделал шаг вперед, что само по себе было вызовом. Если бы он был Бессмертным, его следующие слова были бы традиционными.

Он им не был, так что Митос не попался на удочку.

— Да, — согласился он вежливо. — Вот это мы и делаем. Если он хотел сохранить свою голову, ему не следовало вызывать меня.

— Уилл был крутой, — запротестовал парень. — Он тренировался, как и всегда, и ему было почти сто лет. Ты никто, чайник. О тебе даже нет записи в Хрониках. — Он втянул воздух и шумно выдохнул, перейдя от злости к обиде и замешательству. — Как ты мог его победить?

Так вот что произошло. Теперь стала очевидна влюбленность парня, как и отчаянное желание защитить репутацию своего Бессмертного даже после его смерти. Не первый случай, когда Наблюдатель солгал в отчете, подобно тому, как рыбаки преувеличивали размер пойманной рыбы или охотники — свирепость застреленного ими медведя. Часто такая ложь проскакивала незаметно, особенно до того, как Наблюдатели оцифровали свою информацию, то есть когда перекрестная проверка занимала годы или десятилетия вместо секунд. Парню просто не повезло, что его региональный координатор оказался в дружбе с одним из замешанных в поединке Бессмертных.

— Ох, парень, — сказал Митос, — тебе еще столькому учиться… — Как ни странно, Старейший обнаружил в себе желание дать пацану такую возможность. Наблюдатели официально не должны были дружить с их назначениями, но если это случалось, то обычно к выгоде для обеих сторон.

— Меня зовут Эрик, — сообщил парень.

Слегка улыбнувшись и чуть кивнув, Митос принял к сведению эту новую деталь, хотя не видел смысла отвечать тем же. Возможно, когда-нибудь… Малыш действительно производил хорошее впечатление.

— Ну, Эрик, ты приложил немало усилий, чтобы дать своему… ты сказал, что он проходил, как Уилл?.. дать Уиллу достойного противника для финального боя. Изобретение фальшивого Бессмертного — действительно такая самоотверж…

— Что?! Я не делал этого! Эта запись уже была там. Честное слово. Я просто нашел ее, и… Что, запись была поддельной? — В его голосе прозвучало страдание, а взгляд уперся в пол.

— Абсолютно, — ответил Митос, лихорадочно перебирая версии. Фейковая запись? Список только тех Бессмертных, кто погиб вне Игры? Это выглядело больше случайной заменой или тренировкой, а не преднамеренной попыткой исказить Хроники. — Не мешало бы тебе подучить историю, прежде чем вернешься «в поле». В том списке убитых были люди. Реальные люди, которые прожили очень долгую жизнь. Они заслужили, чтобы о них помнили больше, чем одноразовые имена. — Бессмертные помнят смертных, прикоснувшихся к их жизни; Наблюдатели помнят Бессмертных, повлиявших на них. Это и есть подлинное бессмертие.

Эрик закивал, соглашаясь так пылко, что очки его, казалось, были готовы слететь с носа.

— Джозеф, — позвал Митос, повышая голос. — Твоя очередь.

Джо вышел из кабинета, качая головой.

— Не знаю, хочу ли я что-то делать после такого. Ладно, давай я прихвачу чего-нибудь выпить, и мы поговорим о том, как исправить то, что ты натворил… — он строго посмотрел на Эрика, — и что ты собираешься сделать, чтобы компенсировать ущерб. Этому парню… — теперь он указал на Митоса, — нужно алиби на время боя. Ты можешь его обеспечить, поскольку технически вы были там оба.

* * *
Комната свиданий выглядела точно так же, как и несколькими днями ранее, вплоть до расположения охранников, но чувство безысходности больше не давило на плечи Митоса. Он занял свое место и встретился взглядом с человеком напротив. Высокий и тощий, с узким лицом и каштановыми волосами, собранными в пучок. Какое-либо сходство между ними было поверхностным, тем ни менее, его было достаточно легко вообразить. Особенно соседу, который хотел быть полезным и не приглядывался.

— Что ты здесь делаешь? — рявкнул теперь уже бывший студент Старейшего, не потрудившись поднять трубку телефона.

Язвительность могла бы ошеломить Митоса, если бы он ее не ждал.

— Никто не рад меня видеть. Удивляюсь почему, — сыронизировал он для себя и для того, кто слушает. Вопрос был чисто риторический. По правде говоря, он не имел права здесь находиться. Он подделал документы для посещения только ради этой встречи и, вернувшись домой, их уничтожит.

Обычно он видел своих студентов-смертных как однородную массу лиц и дурных манер. Стрижки и фасоны одежды менялись год от года. Их вопросы и замечания — нет. Пока Митос оставался в курсе поп-культурных референций, он мог вести свои семинары с закрытыми глазами. Ко времени зачисления на его занятия он узнавал имена слушателей, а затем позволял им выскользнуть из памяти. Один из его студентов по-настоящему удивил его — действительно, стоило его запомнить, — что было редкостью, на сей раз нежелательной.

Склонив голову к плечу, он изучал лицо того, кто причинил ему столько неприятностей. Сгорбившись в кресле, в слишком большой, не по размеру, униформе, Кейден выглядел невероятно молодо, и Митос на мгновение почти ощутил жалость из-за его потерянного будущего. И всего-то из-за того, что Кейден смошенничал в дипломной работе и принес пистолет, надеясь испугать профессора и вынудить того так или иначе поставить ему проходной балл.

— Чего ты хочешь? — Кейден заговорил снова, возможно, прочитав в лице Митоса нечто, обеспокоившее его больше перспективы жизни в тюрьме. Он держал телефон около уха неуверенно, словно ожидая, что Митос накричит на него. Он до сих пор не понял, что нагоняй — уже далеко не самое худшее последствие его действий. Хотя Митос еще не ответил, Кейден сменил тактику: — Всё это твоя вина. Это ты со мной такое сделал.

В общем, это было правдой, поскольку именно Митос сообщил полиции про участие Кейдена в преступлении. Те провели расследование и нашли пропавший ноутбук, о котором Митос также рассказал. В связи с этим и появившимся у Митоса алиби, полицейским пришлось перенацелить арест. Таким образом, Кейден был прав, выдвигая такие обвинения, поскольку сам-то он свои действия тщательно скрыл.

Раздался звонок, предупреждая охранников, что заключенных пора вводить или выводить из комнаты для свиданий. Кто-то громко зарыдал, а кто-то крикнул, что справедливость восторжествует.

На глазах Митоса страх Кейдена начал перерождаться в ненависть, и Старейший встретил эту метаморфозу коротким кивком узнавания. Всегда лучше понимать, где он находится, чем сомневаться — и, может быть, пренебречь. Он выдержал паузу еще несколько минут, затем поднялся. Визит закончился, и никто из них не сказал того, что другой мог бы услышать.

На самом деле Митос хотел сказать Кейдену только одно, но сейчас еще было не время.

* * *
Он использовал прогулку до парковки, чтобы осмыслить последние ощущения от этого визита, подтвердившего доказательства, позволившие ему выбраться из тюрьмы свободным человеком. Если бы не Наблюдатель, который из лучших побуждений, вынужден был принять плохое решение для прикрытия, у Митоса мог бы быть совсем другой день.

Джо ждал в машине. Он опустил стекло, когда заметил Митоса, возвращавшегося так скоро после ухода.

— Тебе не позволили увидеть его?

— Позволили, — подтвердил Митос. Он залез в ожидающую машину и устроился сзади, чтобы насладиться последними минутами своего покоя перед погружением в суматоху последних дней семестра. После того, как обвинения были сняты, он вернулся к должности ассистента под отчаянные мольбы из университета, чтобы он помог разгрести бардак, который накрыл кафедру в результате смерти профессора Ларсена. — Он понятия не имеет, что поступил плохо. — Митос наблюдал за молодой мамой и ее начинающим ходить сыном, направляющимися в тюрьму; дождавшись, пока они прошли первое заграждение, добавил: — Ты захочешь присматривать за ним.

— Я захочу… — Джо остановился, когда понял, что подразумевает Митос. — Хорошо, я займусь. — Бессмертные считали выявление потенциальных Бессмертных закрытой информацией; то, что Митос делится ею, громче, чем что-либо, говорило о благодарности за усилия Джо. — Мы будем уверены, кто этот парень, когда придет время. Обычно люди не попадают в Хроники с самого начала.

— Нет проблем. Он не останется там долго; не с его позицией, — Митос не сказал остального; ему и не надо было.

Пять месяцев или двадцать лет, но, в конце концов, Кейден освободится. Филипп Ларсен все равно будет мертв. Игра все равно будет продолжаться. Наблюдатели все равно будут наблюдать. Кейден все равно не поймет, что он сделал неправильно или чем стала его жизнь.

Когда он выйдет, то узнает на себе, что наихудший способ избежать обвинения в убийстве — умереть.

Перевод: Анкрен, 2019

masha_kukhar Всадник на белом коне

— Скажи мне, Мэтью, а что ты делаешь, если преступник — один из нас, и по твоей милости он сядет пожизненно?

Мэтью Маккормик, Бессмертный и агент ФБР в одной персоне, ответил:

— По-разному, Адам, по-разному. Кого-то вызываю, кто-то сбегает. Одному такому я сам помог. До сих пор не знаю, как Дункан меня уговорил.

— Это ему ты помогал сбежать? А что он натворил? — заинтересовался Адам.

— Не ему. Это был его друг — и мой бывший раб.

— Занятная история. Расскажешь?

— Да не особо. Нет.

— Как хочешь, — согласился Адам Пирсон. — Но мне казалось, что ты всегда был воплощением борьбы за справедливость — и вдруг рабы… Я ждал услышать, что в той войне ты был на стороне Севера.

— Ты ж не вчера родился. Знаешь, что мир меняется.

— Знать бы ещё, в какую сторону, — глубокомысленно заметил Адам.

Своим знакомством они с Мэтью были обязаны ФБР, которому для одного расследования понадобился консультант-лингвист, специалист по мёртвым языкам. Расследование успешно завершилось, но двое Бессмертных не теряли связь, и Адам, когда бывал в Америке, не отказывался посидеть и поговорить за чашкой кофе или, как сейчас, кружкой пива.

— Думаю, в лучшую, — сказал Мэтью, впрочем, не совсем уверенно. — По крайней мере, сейчас больше порядка. Знаешь, я был юристом ещё при Борджиа, жил тогда в Риме…

— И звали тебя Стефано Инфессура? — улыбнулся Адам.

— А ты догадливый, — вернул улыбку Мэтью.

— Я читал его — твои — заметки, — сказал Адам. — Вот и удивляюсь, что ты был республиканцем в средневековом Риме, а тут, в Америке, вдруг на стороне южан?

— Да ну тебя. Все не так было. Я купил этого раба, чтобы его освободить. Потом об этом пожалел — он убил моего тестя.

— Неблагодарная скотина.

— Ну как сказать. Сначала тесть застрелил его…

— Какие страсти.

— Ладно, все в прошлом.

— Как скажешь. Я что хотел спросить, — голос Адама чуть дрогнул, — расскажи мне про… всадника.

— Что?

— Ту историю про убийство Джованни Борджиа. Там видели…

— Всадника? На белом коне, который? Да, помню такое. А что ты хочешь знать?

Адам замешкался с ответом.

— Да, собственно… Не знаю, подозрительно это: ехать прятать труп, прихватить свиту, которая будет следить, чтоб никто не заметил, но взять при этом белую лошадь. Ночью. Уж куда незаметнее. Я хочу знать… Может, ты в курсе, ты жил там… Словом, был ли на лице того всадника шрам? На правой стороне, через бровь и верхнюю часть щеки?

Мэтью задумался.



— Это было давно. И ты знаешь, что рассказам того времени нельзя особо доверять.

— Четверть из них была суеверными вымыслами, и ещё четверть — получена под пытками. Знаю.

— Всадника со свитой видел какой-то дровянщик. Я лично с ним не говорил. Другие говорили. Но про шрам он бы, наверное, вспомнил, если бы заметил его. Рассказ был довольно подробным. А почему тебя заинтересовал именно этот случай? Узнаёшь кого-то знакомого?

— Может. Не знаю… Когда-то я мучительно решал, как поступить. Он был опасен, словно чума. И был одним из нас. Но я не мог его убить. Надеялся, что наши пути не пересекутся больше никогда.

Мэтью ждал продолжения, но, поняв, что не дождётся, пожал плечами:

— Извини, помочь не могу. Но если это был твой знакомый, он до теперешнего времени мог и не дожить.

— Ты прав… Надеюсь… Так что там за история с Маклаудом?..

Рим, 1497-й год
— Да если б это первый раз! — размахивая руками, уверял свидетель, некто Георгий Склав, владевший складом дров на берегу Тибра. — Там этих мертвяков на дне уже штук сто. Как ни выйду дрова сторожить, так и вижу. И никому нет дела.

— Пропал сам герцог Джованни Борджиа.

— Вот чего все так всполошились!

— Ты ещё что-то видел?

— Нет, сеньоры. Как есть рассказал.

— Всё, можешь убираться.

Дровянщик поклонился, скрывая злой блеск в глазах. Правую сторону его лица пересекал шрам.

Li_Liana Правильный выбор?

Спецквест


Тесса снова улыбается ему. И смеется — легко и беззаботно. Ее волосы светлым светящимся ореолом обрамляют такое родное и невыносимо любимое лицо, каждую черточку которого Дункан будет помнить до конца своей бессмертной жизни. Тесса потягивается, на мгновение застывая, словно мраморная статуя древних мастеров — светлое тело на фоне черного окна, в которое заглядывает ночная луна. А потом Тесса падает к обратно нему в постель.

Дункан всем телом ощущает ее шелковистую кожу, словно утопая и растворяясь в ней. Ее хочется целовать — долго и упоенно, и невозможно оторваться. Ее мягкие сладкие губы открывается навстречу ему, но Дункану нужно больше, намного больше…



Дункан полежал несколько минут, не открывая глаз, не хотелось упускать это обманчивое ощущение мимолетного счастья. Тесса ему снилась редко, тем более настолько отчетливо, казалось, что он даже снова ощущал ее запах. Дункан очень ценил каждую такую возможность вернуться в былое — хотя бы во сне. Но обратно заснуть не получилось, а прекрасное видение ушло с концами. Дункан уже собрался вставать, когда с порога спальни донеслось:

— Милый, ты долго еще будешь валяться? Опять опоздаешь на встречу с Ричи.

Дункан рывком сел, с трудом подавив желание протереть глаза. Тесса стояла в дверном проеме в его любимой рубашке и с чашкой в руках — с кофе, если судить по доносящемуся от нее аромату.

— Эй, все в порядке? — Тесса подошла и присела на край кровати.

Дункан осторожно, словно боясь, что это видение сейчас исчезнет, прикоснулся к ее бедру — самыми кончиками пальцев.

— Ну что с тобой? — Тесса рассмеялась, но теперь уже слегка неуверенно и провела ладонью по его плечу. — Дурной сон приснился?

— Наверное, — ошарашено согласился Дункан.

Самое невероятное, что он был абсолютно уверен, что не спит. Но ведь во сне часто так кажется, разве нет?

— Давай просыпайся, соня, до гонок осталось меньше часа.

— Каких гонок?

— Ты что, снова забыл? Сегодня же финал какого-то там этапа Мото Гран-при, Ричи ведь тебе про него все уши прожужжал.

— Он участвует?

— Дункан, да что с тобой? — теперь Тесса была уже по-настоящему встревожена. — Ты не заболел?

— Бессмертные не болеют, — на автомате ответил Дункан и только теперь наконец всерьез задумался: да что же это такое творится-то?

— Я знаю, — кивнула Тесса. — Но ты ведешь себя очень странно.

— Прости, — Дункан наконец-то выбрался из кровати и ловким маневром экспроприировал у Тессы чашку с остатками кофе — как раньше, как всегда. — Мне просто очень странный сон приснился.

Отмахнувшись от завтрака, он побыстрее удрал. Дункану срочно требовалось подумать и понять, что происходит. Кто бы ему сказал, что он будет бежать от внезапно ожившей Тессы… Но если это какой-то альтернативный мир, и своим незнанием он нечаянно навредит? Нет, надо сначала разобраться.

* * *
Узнать, где сегодня проходит этап Мото Гран-при, оказалось даже проще, чем он опасался. А Ричи сам нашелся, вернее, сначала возник Зов, а пять минут спустя и Ричи вынырнул рядом с Дунканом в толпе возле входа. А дальше оставалось только осторожно у него все выведать, не вызвав при этом ненужных подозрений. К счастью, Ричи гораздо больше заботили его любимые мотоциклы, чем странные расспросы. И хотя из его ответов общая картина жизни Дункана здесь, чем бы это самое «здесь» ни было, вполне сложилась, но несколько самых главных вопросов Дункан так и не придумал, как задать.

Почему Тесса жива? Что случилось во время того нападения грабителя и было ли оно вообще? И как сам Ричи выжил? Было ли пришествие демона Ахримана? И что именно изменило этот мир? Почему он стал таким?

Дункан прекрасно помнил свое путешествие в альтернативный мир, в котором никогда не существовал он сам. И как его отсутствие повлияло на его близких. А что пошло не так тут? Вернее, как раз наоборот. Как все настолько здорово получилось и как теперь все это не испортить? А главное, нет ли в этом какого подвоха? Уж слишком шикарный подарок судьбы, чтобы он мог обойтись даром. Но со всем этим еще предстояло разобраться.

После гонок Дункан предложил:

— Поехали к нам, посидим вместе, втроем, вспомним старые добрые времена…

Ричи удивленно на него уставился.

— Ты забыл?

— Что? — насторожился Дункан: ну что опять не так?

Ричи очень странно на него посмотрел, но все же ответил:

— Фиц же вчера прилетел из Европы, у вас попойка вечером у Джо. Я вообще еле тебя у него на полдня отбил. Гран-при все же реже случается, чем он прилетает.

Фицкерн?! Дункан споткнулся и чуть не грохнулся на ровном месте. Он что, тоже жив? Может все проще, и Дункан выиграл-таки последний бой и в качестве награды пожелал, чтобы воскресли все, кто ему дорог?

— А, точно, — Дункан смущенно потер макушку. — Но ведь еще не вечер. Я думал, мы успеем.

— Мак, он тебя там к шести ждет, сейчас половина шестого.

— Да, что-то я совсем потерялся во времени. Ладно, тогда через пару дней соберемся у нас?

— Не вопрос, — кивнул Ричи, натягивая шлем.

— А может прямо сейчас, вместе с нами в бар?

Ричи рассмеялся, помотав головой.

— Ни за что, я в этих ваших запойных безумствах не участвую.

Дункан посмотрел вслед умчавшемуся на мотоцикле Ричи — все такой же лихач! Да треке половина медленнее ехали!

Он неспешно повел машину к выезду с автостоянки. Какая насыщенная у него тут жизнь, оказывается: утро с Тессой, день с Ричи, вечер — с Фицкерном. Прям все как на подбор. Или это не случайность?

* * *
Фицкерн как всегда был искрометен, неутомим, исключительно жизнерадостен и самую чуточку утомителен. Но как же Дункан по нему соскучился! И по всем его глупостям тоже. Дункан надеялся попозже поговорить с Джо, но из бара они вывалились уже на рассвете, и у Хью была еще масса безумных идей, а дома Дункана ждала Тесса, поэтому до откровенного разговора с Джо дело дошло только через пару недель.

К тому времени Дункан уже почти привык к своей новой реальности, и его не так уж сильно волновало, как именно так замечательно все получилось. И только опасение, что это все может исчезнуть так же внезапно, как и свалилось ему на голову, заставило его все же во всем признаться Джо. И они почти месяц просидели, сверяя то, что помнил Маклауд с тем, что зафиксировали хроники Наблюдателей этого мира и что знал сам Джо.

К сожалению, версия про победу Дункана в финальном Сборе отпала почти сразу. Ни прочие бессмертные, ни поединки никуда не делись. С этим все оставалось по-прежнему. Что одновременно и утешало, и тревожило. Значит, это точно альтернативный мир. Вот только, как он таким получился?

После длительных изысканий Дункан с Джо нашли всего несколько точек отличия.

Во-первых, во время ночного нападения Ричи успел ударить грабителя, и хотя сам там погиб и очнулся уже бессмертным, но Тесса была лишь легко ранена, и с тех пор у нее остался только небольшой шрам на боку. Какая мелочь — траектория выстрела, но как же она изменила всю дальнейшую жизнь Дункана. Антикварную лавку он так и не продал, хотя большинство тех событий, что он помнил, случились с ним и в этом мире. Только тут с ним всегда рядом была Тесса, и одно это уже все меняло.

Во-вторых, в тот злополучный год Фицкерн влюбился не в ту девушку и вместо увлечения кулинарией укатил за своей избранницей в Новую Зеландию, где безвылазно просидел несколько лет, пропустил пришествие Каласа, так и не став его жертвой.

И в-третьих, археологи Фостер и Ландри так никогда и не нашли древнюю зороастрийскую статую. И, надо полагать, демон Ахриман все еще покоится в небытии.

Что более всего озадачивало — это были три совершенно никак не связанные друг с другом события, и ни одно из них никак не могло повлиять на остальные. Три счастливые случайности: немного другая траектория пули, другая девушка у Хью и неудача пары археологов. Но из этих трех кусочков пазла сложилось счастье Дункана — удивительно, но факт.

И нет, Дункан ни на мгновение не сомневался в реальности этого мира. Это совершенно точно была не иллюзия и не наваждение. Все было по-настоящему. Только в этой версии реальности в какой-то момент что-то кардинально изменилось. Дункан очень хотел выяснить — что именно.

* * *
О Митосе Дункан вспомнил месяца через три. Поначалу просто подумал, что как-то тот давно не объявлялся. А потом оказалось, что Джо понятия не имеет, кто это. И об Адаме Пирсоне даже не слышал. И среди Наблюдателей никогда не было человека с таким именем. Более того, ни о каком Древнейшем бессмертном даже слухи не ходили. Джо с Дунканом проверили те немногие факты биографии Митоса, о которых он помнил, но все равно не обнаружилось никаких следов того, что он когда-либо существовал в этом мире.

С одной стороны, Дункан этому даже в некотором роде обрадовался. Наконец-то нашелся тот подвох, наличие которого Дункан подозревал с самого начала. Конечно, было бы лучше обойтись и вовсе без него, но за четыреста с гаком лет Дункан понял, что так просто не бывает. Не может быть, чтобы сразу везде все стало хорошо, и при этом ничего не ухудшилось.

С другой стороны, открытие крайне обескураживало. Допустим, Митос мог быть как-то связан с демоном Ахриманом. Но как его отсутствие в этом мире могло сказаться на том, в кого влюбится Фицкерн? Или повлиять на то, дернется или нет рука Марка Росча при выстреле в Тессу?

Дункан попытался разыскать следы Кроноса, Каспиана или Сайласа, но тут его тоже постигла неудача. Последних двух вообще не было в хрониках Наблюдателей, а Кронос, согласно им же, погиб в поединке пару тысяч лет назад.

Расследование зашло в тупик. Дункан и хотел бы плюнуть, забыть и просто наслаждаться жизнью, но настойчивое чувство необъяснимой тревоги не отпускало, только усиливалось. А потом он вспомнил о Кассандре. И вот она-то обнаружилась и в хрониках Наблюдателей, и даже ее текущее место жительство не было таким уж секретом — по крайней мере, для них.

Правда, оно оказалось исключительно оригинальным. Кассандра этого мира так и не вышла из того леса, где четыреста лет назад в раннем детстве с ней познакомился Дункан. Все это время она продолжала вести образ жизни средневековой ведьмы.

Улетая в Шотландию, Дункан был практически уверен, что ничем хорошим это не закончится. Но откуда-то совершенно точно знал, что если не полетит, то будет еще хуже.

— Ты ведь вернешься, да? — Тесса обняла его в последний раз, когда они уже стояли у стоек аэропорта.

— Конечно, — Дункан поцеловал ее с уверенностью, которой на самом деле не ощущал.

— Я люблю тебя.

— И я тебя, любовь моя.

Дункан поймал ее взгляд, и его накрыло гнетущим ощущением, что тогда попрощаться они так и не успели, а вот теперь — да, но как-то от этого ничуть не легче.

* * *
Лес почти не изменился, остался практически таким же, каким Дункан запомнил его еще в детстве. Стояла самая золотая середина осени, когда листва уже щедро раскрашена золотом и багрянцем, но хватает еще и зелени, а покрытые мхом скалистые утесы выглядят как малахитовые глыбы с вплавленными в них кусочками янтаря: опавшая листва на сочно-зеленом фоне казалась еще более яркой.

Дункан немного поплутал — все же нелегко вспомнить тропинки, по которым бегал еще совсем мальчишкой четыреста лет назад, но наконец отыскал знакомый ручей и пошел вдоль его русла. От старого подвесного моста уже даже и следов не осталось, но чуть ниже по течению обнаружился более новый бетонный. Впрочем, тоже не новострой, как минимум полувековой давности. Как помнил Дункан, хижина ведьмы находилась сразу за мостом в излучине ручья под старым тисом.

И вот тут поджидал первый сюрприз: хижины не было, тиса тоже, а с ручьем творилось явно что-то неладное: над водой плотным покрывалом стелился туман, а на месте бывшего жилища Кассандры образовалась небольшая заводь, посреди которой клубился туманный водоворот цвета опавшей листвы.

Дункан какое-то время просто стоял, словно завороженный пялясь на это совершенно противоестественное явление. Но ни водоворот никуда не исчез, ни хижина Кассандры не появилась.

Обреченно вздохнув, Дункан шагнул в воду, которая неожиданно оказалась не такой уж и мокрой, и не совсем водой, — ноги окружало нечто, похожее на очень плотный холодный пар, — и за пару шагов дошел до янтарно-багряного водоворота.

Что он провалится внутрь, и там окажется отнюдь не дно лесной реки, Дункан вполне ожидал. И что его встретит Кассандра — тоже. А вот что за ее спиной к вычурному каменному жертвеннику будет прикован Митос — оказалось слегка неожиданным. Он что, тут так все эти полгода пролежал, пока Дункан додумался сюда прийти? Хотя… это же Митос и Кассандра. С них станется.

— Я уж заждалась. Ты не спешил. — Кассандра величественно шагнула к нему.

Одета она была под стать обстановке: тяжелые золотые украшения, багровая парча и изумрудно-зеленый бархат.

— Могла бы хоть намекнуть. Письмо бы отправила, телеграмму. — Дункан и сам не понял, почему разозлился, но скептически-страдальческая рожа Митоса с золотым кляпом во рту мигом развеяла всю мистическую атмосферу.

— Как ты заметил, до ближайшего почтового отделения весьма неблизко, — Кассандра оставалась убийственно серьезной и ритуально-торжественной.

— Голубиной почтой послала бы, на худой конец.

— Дункан!

Похоже, ему удалось все-таки ее вывести, что, кстати говоря, было не очень разумно. Для начала лучше будет немного подыграть, пока он не разобрался, что именно тут происходит.

— А если бы я вообще не пришел? — уже совсем другим тоном спросил он.

— Первой судьба Фицкерна вернулась бы в свое русло, потом спустя несколько месяцев и Ричи потерял бы голову, потом…

— Я понял, — перебил ее Дункан, про угрозу Тессе он даже слышать не хотел.

— Ты готов выполнить свое предназначение, чтобы все осталось как есть?

— Какое предназначение? — осторожно уточнил Дункан.

Кассандра протянула ему меч и кивнула на Митоса.

— Забери его голову, и прежний мир окончательно исчезнет, останется только этот — в котором живы все те, кого ты любишь.

Дункан пораженно застыл. Она что, серьезно?!

— Что за дурацкие шутки? — после короткого молчания спросил он, у него все же никак в голове не укладывалось, что это все происходит взаправду.

— Никаких шуток, Дункан, все всерьез.

— Если ты хочешь его убить, то почему самой бы не сделать это? Зачем тебе я?

— Это должен быть именно ты.

— Но почему?!

— Так надо, Дункан, не спорь.

Он только молча сложил руки на груди, всем своим видом показывая, что без объяснений даже с места не тронется.

— Ты ведь хочешь, чтобы твоя жена, ученик и лучший друг остались живы? — продолжила Кассандра. — Это — цена, и тебе придется заплатить ее.

— Но при чем тут Митос?! Он не убивал их.

Кассандра покачала головой.

— Он убивал других. Он — убийца сотен и тысяч людей, Дункан, и ты это знаешь. Казни его, и твои близкие останутся живы.

— Но почему я?!

— Потому что я всегда тебя ценила, — холодно отозвалась она. — Я могла предложить этот шанс другому, но выбрала тебя. И вернула к жизни дорогих тебе людей. Надеюсь, я не пожалею об этом?

Митос попытался что-то промычать сквозь кляп, но Дункан не разобрал ни слова. Он словно застыл, закаменел и снаружи, и изнутри.

Тесса…

Ричи…

Фицкерн…

Всего лишь один удар мечом. И ведь Кассандра права. Митос убил слишком многих. Не потому, что защищался или это было необходимо. Просто так, ради развлечения, от безразличия к чужой жизни. Но это было давно. Но ведьбыло же.

Дункан поднял меч. Ему не раз приходилось убивать хороших людей. Потому что не было выбора, потому что они — бессмертные, их судьба такова. Он хочет вернуться к Тессе. Хочет, чтобы выжили Ричи и Хью. И каждый из них уж точно куда больше заслуживает права на жизнь, чем Митос. Тесса вообще светла и невинна. Он никогда не пожертвует ею ради Митоса. Никогда.

Одна жизнь в обмен на три. Отличная сделка. Просто замечательная. Разменять голову одного друга на голову другого и вдобавок вернуть любовь всей своей жизни и своего ученика, который стал ему почти сыном.

Дункан шагнул к жертвенному алтарю. Только не смотреть ему в глаза, только не смотреть… Но разве это возможно? Дункан понятия не имел, что ожидал или что боялся увидеть во взгляде Митоса, но в нем сквозило только безмолвное «Ты идиот!» — настолько красноречивое, что Дункана словно ударило под дых. Во имя всех богов, что он делает?

— Ты же не хочешь, чтобы Тесса снова умерла? — проворковала Кассандра за его плечом.

Тесса! Он должен ее спасти! Любой ценой. Митос ее не стоит.

Но…

Но чего стоит он сам?

Он — Дункан Маклауд из клана Маклаудов. Он не заключает таких сделок. И не торгует жизнями друзей и любимой.

Дункан опустил меч.

— Я не могу. Кесс, прости, но я просто не могу так.

— Идиот!!! — взвыла Кассандра. — Какой же ты упрямый идиот!

Оранжевый водоворот нахлынул со всех сторон, закрутил и сорвал с места, а в следующее мгновение они с Митосом уже стояли посреди пасмурного осеннего леса, без признаков жилья ведьмы и туманных заводей. Накрапывал холодный дождь. Дункан почему-то был совершенно уверен, что когда вернется в Секувер, то застанет там только могилы Тессы, Ричи и Хью. Старые могильные камни со старыми датами. Все вернулось на круги своя. Но как же больно.

— Мак… — начал Митос.

— Уходи, — глухо перебил его Дункан. — Видеть тебя не могу. Убирайся с глаз моих!

* * *
Спустя полгода они сидели в баре у Джо — впервые с тех пор. Одно оставалось неизменным: от Митоса никогда нельзя избавиться насовсем, рано или поздно всегда возвращается.

— Когда ты понял? — спросил тот, поднимая бокал.

— Что понял?

— Ох… До тебя так и не дошло?

— Митос, — устало и зло оборвал его Дункан, — или ты скажешь, в чем дело, или я тебя все-таки пристукну.

— Сейчас-то уже зачем? Свой шанс грохнуть меня с максимальной пользой ты уже упустил, — хмыкнул Митос, но, увидев зверское выражение его лица, все-таки ответил: — Дело было не в моей голове, а в твоей душе.

— В чем? — не понял Дункан.

— Ты же понимаешь, что у Кассандры нет и никогда не было сил, чтобы провернуть такое с изменением самого мира?

Дункан неуверенно кивнул.

— Она связалась с каким-то очень сильным демоном. Вот только ему и моя голова, и моя душа без надобности. А вот твоя душа — да. Они заключили сделку с Кассандрой, она получает мой труп, демон — твою душу и новый мир в придачу, и все довольны. Но они недооценили твое упрямство. К счастью.

— Но при чем тут моя душа? И почему именно моя?

— Тебе технические детали нужны? Потому что ты — бессмертный. Потому что тот мир был создан, чтобы исполнить твои мечты. А, по словам Кассандры, из всех известных ей бессмертных у тебя самая светлая душа. Но допускаю, что она знает не всех и, возможно…

— Митос, не отвлекайся.

— Да я все уже объяснил, — развел руками тот. — За свою мечту ты должен был отдать демону свою душу, а я был лишь средством.

Дункан задумчиво потер пальцами висок.

— А что бы стало с тем миром, с Тессой? И остальными?

— Понятия не имею, — пожал плечами Митос. — Но есть у меня подозрение, что ничего хорошего. Лучше подумай, что стало бы с тобой, уступи ты демону. Когда в прошлый раз…

— Я помню.

Когда он позволил себя обмануть Ахриману, это стоило Ричи головы. Но Ахриман не умел создавать альтернативные миры и возвращать людей из мертвых. Пойдя же на поводу у еще более сильного демона — кто знает, может он сам стал бы погибелью для всех своих близких. Или нет. Но теперь он этого уже никогда не узнает.

— Одного не могу понять, почему Кассандра тебя просто не убила? — спросил Дункан, кивая Джо, чтобы тот снова наполнил их бокалы. — Зачем ей понадобились все эти сложности?

— Потому что меня не так-то просто поймать, мягко говоря, — самодовольно ухмыльнулся Митос.

— Но ведь ты бы у нее в плену? — озадачился Дункан.

— Не у нее, а у демона, это большая разница. — Митос наставительно поднял палец. — Думаешь, демон просто так бы отдал ей желанное, ничего не получив взамен?

— Думаю, нет, — нехотя признал Дункан.

Да уж. Если это все было коварным замыслом демона, то точно хорошо, что он на него не согласился. Пусть Дункан до сих пор так его полностью и не понял, даже после объяснения Митоса, но одно он знал точно: послушаешься демона — быть беде.

Дункан понимал, что он поступил правильно, но как же хочется еще хоть раз поцеловать Тессу, обнять Ричи и увидеть Хью… Если он сделал верный выбор, то почему так больно?

Анкрен Колодец

Спецквест.

Изредка в древних геологических слоях встречаются странные находки: золотая цепочка в куске угля, отпечаток ботинка, часть какого-то механизма


Почуяв Зов, двое Бессмертных одновременно огляделись и, встретившись взглядами, пошли навстречу друг другу по широкому коридору фудзоны франкфуртского аэропорта.

«Лепка лица грубовата, но в результате получается современный тип, даже, наверное, считается красавицей, глаза…» — размышлял Маркус Константин, приближаясь к своей визави. В свою очередь Кассандра подумала, что в таких безукоризненных костюмах по нынешним временам ходят разве что банкиры.

Представившись друг другу и помянув Маклауда, устроившего их встречу, они озаботились выбором тихого местечка в фудзоне, где бы никто не помешал разговору. В конце концов выбрали небольшое кафе-кондитерскую, примыкавшее непосредственно к прозрачному своду верхнего этажа. Константин заказал шоколад и воду. Отпив минералки, Кассандра одарила собеседника ослепительной улыбкой и сообщила, что она тут ненадолго.

— Я хотел бы узнать об обстоятельствах гибели Патрика Стейзе. Мне рассказывали, что вы убили его в поединке.

— А когда это было? — женщина свела брови, будто вспоминала.

— Я видел его в Лондоне перед тем, как он отправился в Шотландию. Это было году в…

— При каком короле? — улыбнулась Бессмертная.

— Незадолго до восшествия на престол Виктории.

Он не стал говорить, ни кто ему сказал о гибели Патрика Стейзе, ни что именно было сказано. А по словам рассказчика, «Стейзе имел дурь связаться с колдуньей. Она каким-то заклинанием его обездвижила, а потом отрубила голову, он и меч поднять не смог».

— Сейчас я пытаюсь проследить его последнее путешествие, — сообщил Константин, чувствуя, что его вопросы звучат слишком неопределенно, а потому подозрительно.

— Зачем? Вы больше ста лет не интересовались вашим другом.

— Не могу сказать, что мы дружили, просто знакомые, — он понял, что придется всё-таки объяснять свой нынешний интерес. — Видите ли, недавно на одном из сайтов, представляющих в основном предметы с нелегальных раскопок, появилась вещица, которая и напомнила мне о Патрике Стейзе.

Он достал фотографию, запечатлевшую золотое кольцо на листе клетчатой бумаги, несколько помятое, с печаткой из красного камня.

— Это кольцо принадлежало Стейзе, я, собственно, хотел узнать, было ли оно у него, когда он погиб.

— Пожалуй. Что-то такое на пальце было. Но… скорее всего, эта вещь просто похожая, то кольцо не могло попасть в продажу.

— Почему? То есть вы знаете, куда его кольцо делось?

Кассандра задумалась, взяла чашечку, отхлебнула шоколад, невольно улыбнулась, потому что напиток был хорош, потом поставила чашечку обратно и повела плечами, будто на них было меховое манто и бриллиантовое колье.

— Ваш знакомый исчез у меня на глазах.

— Что значит — исчез? Боюсь, я не совсем понимаю…

— Да, я тоже плохо понимаю. — Она поставила локти на столик, переплела пальцы и весело поглядела на собеседника: — Сэр Константин, я расскажу вам, что с ним случилось, только сомневаюсь, что вы мне поверите. Дело в том, что я его не убивала. Он бросил мне вызов, и мы сражались. В горах мало укромных и в то же время ровных участков, удобных для поединка. Мы выбрали берег одной речушки, точнее, место, где она расширялась в небольшое озерцо. Хорошая площадка. Но он оступился и спиной упал в воду. В этом месте глубина едва фута три, но я подбежала и увидела… — она сделала паузу, глянув строго в глаза собеседнику. — Увы, на воде в месте его падения лежало большое пятно оранжевого цвета, то есть оно как бы состояло из множества колец разных оттенков оранжевого, которые не то вращались, не то переливались друг в друга. След упавшего человека уже исчезал. Я ждала, что он выплывет, но потом сообразила… — Она опять умолкла и некоторое время смотрела через прозрачный свод на взлетающие и садящиеся самолеты. Затем, поглядывая на Константина, продолжила: — В Шотландии это называют «колодец фейри». Что в него попало, то пропало.

Внимательно слушавший Маркус Константин принялся задавать вопросы. Кассандра терпеливо отвечала:

— Нет, «колодец» существует обычно день или два, не больше, всегда на воде, но чаще в болоте, чем на реке, глубина его неизвестна, то есть дна у него нет. Я пыталась совать в него шест, но он дна не достиг, а потом резко ушел вниз, я побоялась, что меня туда утянет, и шест выпустила. Я расспрашивала сельчан, и именно тот «колодец», в котором пропал Стейзе, видели еще несколько человек, а разговоров хватило на полстолетия.


На самом деле «колодец фейри» держался на воде дольше двух дней. Об этом «колодце» Кассандре рассказала одна из местных женщин, которая хотела на него посмотреть, но в одиночку не решалась. Они пошли вдвоем, обнаружили у берега оранжевый круг, покидали камни, шишки, длинной палкой постарались достать до дна. И надо же, на следующий день к ней заявился этот самый Патрик Стейзе и вызвал на поединок. Искал себе легкой добычи. Он явно был сильнее и умелей ее. С такими она справлялась Голосом, но Голос действует не на всех, были случаи, когда ей приходилось просто бежать, что не украшало. Так что «колодец фейри» подвернулся очень кстати.

Во время поединка Стейзе постарался развернуть ее лицом к солнцу, и она поддалась, поскольку таким образом оранжевое пятно оказывалось у противника за спиной, а затем последовал удар, в который она вложила всю силу и гнев. И он оступился.


— Вы не могли бы показать мне на карте место, где был этот колодец.

Некоторое время они разбирались в гуглкарте. Кассандра никак не могла решить, хочется ли ей побольше узнать про судьбу пропавшего Бессмертного или нет, но приближалось время регистрации на ее рейс.

— К сожалению, мне пора. Может быть, вы расскажете мне когда-нибудь о результате ваших поисков?

— Если будет что рассказывать…


Маркус Константин неспешно спускался на железнодорожную станцию аэропорта. Перед ним сейчас на выбор расходились несколько дорог: он мог вернуться домой, мог отправиться на конференцию, куда был приглашен, мог… Много что мог, но такой неожиданный рассказ Бессмертной дал настолько новый взгляд на историю кольца, что он хотел сейчас заниматься именно этим, отодвинув дела банальные.


На самом деле это кольцо когда-то принадлежало ему. Он выменял его за что-то съедобное во времена, когда Рим уже пал, но вещей из империи было еще полно на любом торге в самой далекой провинции. Его заинтересовало кольцо не из чистого золота, а из электрума — он прочнее золота, — что же до камня-печатки, то это был турмалин с не очень умелым изображением крылатого коня. Он долго носил его, пока не проспорил Патрику Стейзе.

Заново купил он кольцо недавно и за довольно большие деньги. Продавец клялся, что оно извлечено из куска каменного угля. Константин был уверен, что продавец либо обманщик, либо жертва какого-нибудь шутника. Знал он одного такого весельчака, что наносил рисунок в стиле древнего Египта на золотую пластинку, а потом замуровывал ее в каком-нибудь древнем сооружении в Мексике, радуясь проблемам ученых, которые когда-нибудь эту пластинку найдут. Вот и тут он предполагал нечто подобное.


Однако рассказ Бессмертной с древним именем заставил его призадуматься. То есть наоборот — прежде размышлений перед умственным взором возникла картина: Патрик Стейзе падает в этот самый колодец и оказывается посреди каменноугольного леса. Последний Константин, естественно, представлял по картинкам из популярных книг по палеонтологии, но он обуздал фантазию и попытался рассуждать логично: Бессмертный попадет в прошлое живым или мертвым? То, что он в то время еще не родился, имеет значение или нет?

Ему пришлось обуздать теперь уже мысли, и он решил, что все вопросы будут потом, сначала надо собрать сведения о самой находке, прежде всего — в каком месте она сделана, как это место соотносится с точкой на карте, указанной Кассандрой. Во-вторых, надо заказать исследование по самим оранжевым пятнам… воронкам… кругам… В конце концов, он остановился на наименовании «многочисленные конгруэнтные окружности». Ну а потом он подумает над этой историей.

Таковыми логическими размышлениями образ абсолютно одинокого Бессмертного, бредущего сквозь болото, поросшее лесом, что превратится потом в каменный уголь, хоть и было оттеснено, но не покинуло его сознание.

ElpisN А не позвать ли нам музыкантов?

Съёмки в сериале «Горец» определили актёрскую судьбу не только Эдриана Пола и Стэна Кирша: сериал способствовал появлению на экране таких ныне известных актёров, как Джейсон Айзекс, Лори Холден, Алексис Денисоф, Рон Перлман и Марион Котийяр. В съёмках принимали участие «Мисс Америка-1982» Элизабет Грейсен и рестлер Родди Пайпер. И все они попали в «Горец», пройдя Его Величество Кастинг. И даже не один: продюсеры сериала крайне трепетно относились к подбору актёров, поэтому отсев проводили часто и жёстко.

Но, пожалуй, находкой сериала стал кастинг среди людей, занимающихся больше музыкой, чем актёрством. Очевидно, изобретательных продюсеров «Горца» занимал вопрос: чем эти люди смогут помочь проекту? И, как показало время, ушлые кинодеятели оказались правы и уж точно не прогадали. Как опытные актёры, так и относительные новички, которых продюсеры привели в сериал, музыканты создали уникальных персонажей для одного из культовых телесериалов девяностых годов двадцатого века. И не важно, что кто-то снялся в отдельных эпизодах, а кто-то получил персонажей с убедительными арками и своей историей. Многим музыкантам «Горец» дал возможность появиться на киноэкране, для них успешный кастинг стал началом в немузыкальной карьере.


Джим Бирнс — канадский блюзовый музыкант, который может похвастаться карьерой в музыкальной индустрии длиной в четыре десятилетия и телевизионной карьерой практически той же продолжительности. В основном работая актёром озвучки, Бирнс впервые появился на экране в криминальной драме Си-Би-Эс «Умник» (1987), но именно роль Джо Доусона в «Горце» принесла ему известность. Доусон был представлен во втором сезоне сериала как Наблюдатель Дункана Маклауда и владелец блюзового клуба, что любопытно. «Наблюдатели» — это тайное общество людей, которые знали о существовании Бессмертных, следили за ними и вели хроники. Поправ кодекс Наблюдателя, Джо и Дункан стали друзьями, персонаж Джима Бирнса выжил в сериале и появился в последующих фильмах. После несчастного случая в 1972 году Джим Бирнс потерял обе ноги. В фильмах и телевизионных проектах, в том числе и в «Горце», он снимался на протезах. В жизни его редко можно увидеть без трости, однако физический недостаток нисколько не мешает Джиму, став частью актёрской игры и отличного блюза.


Бессмертного Хью Фицкерна, одного из ближайших друзей Дункана Маклауда, сыграл Роджер Долтри из The Who. Эксцентричный и неунывающий восьмисотлетний Фиц привнёс в сериал ощущение авантюрного легкомыслия, которое удачно контрастировало с отдельными мрачными эпизодами. Продюсер сериала Билл Пензер утверждал, что «Фицкерн был придуман как герой на один эпизод, но Долтри настолько хорошо справился с ролью, что весельчак Хью стал нашим постоянным персонажем».

Следует отметить, что к моменту, когда в его жизни появился «Горец», Роджер Долтри был уже состоявшимся актёром. Рок-опера The Who «Томми» с его участием увидела свет в 1975 году почти за два десятилетия до появления Фицкерна. Отмечали так же его роль Мачете в постановке BBC «Опера нищих» в 1983 году. И хотя в последние двадцать лет Роджер так и не вышел за рамки гостевых ролей в телевизионных проектах, его персонаж в «Горце» стал по-настоящему бессмертным для фанатов, благодаря эмоциональной и убедительной игре.


Далеко не все музыканты в «Горце» играли друзей Дункана Маклауда. Образ одного из запоминающихся антогонистов Маклауда Ксавье Сент-Клода создал Роланд Гифт, фронтмен «Fine Young Cannibals». Заклятый враг Сент-Клод являлся одним из немногих Бессмертных, который нарушал правила поединков ради личной выгоды, что делало его непредсказуемым и коварным. Актёрская работа Гифта может нравиться или не нравиться, но уникальная внешность Роланда придала его персонажу подлинно злодейский вид. По крайней мере, продюсерам и фанатам Ксавье понравился настолько, что его ввели ещё в пять эпизодов.


Одну из своих первых ролей в кино сыграла и рок-музыкант Джоан Джетт. Рокерше досталась роль в эпизоде первого сезона «Свободное падение». Её Фелисия Мартинс — двуличная Бессмертная, соблазняющая Ричи. Фелисия делала вид, что недавно стала бессмертной, чтобы получить убежище, а заодно и пару уроков фехтования от Маклауда. Её преследовал Бессмертный, чью жену и ребенка убила Мартинс сто лет назад — так разворачивалась настоящая драма. Финал эпизода оставил шанс персонажу Джетт появиться на экране ещё раз, но этого так и не случилось.

Джоан Джетт мало занималась актёрской карьерой, играя второстепенных персонажей в телесериалах на протяжении десятилетий, и какой-либо мало-мальски запоминающийся образ создать не смогла.


Широко известный в музыкальных кругах фанатов готического рока Маркус Тестори (ex-A Wedding Anniversary, ex-M.E.L.T.) начал свою карьеру в 1988 году с выпуска дебютного альбома «A Wedding Anniversary». На кастинг для «Горца» Маркуса привёл друг, и колоритному Тестори досталась в сериале роль Всадника Апокалипсиса по имени Каспиан. Об этом Бессмертном нельзя сказать ничего хорошего: он был маньяком и каннибалом и смог «прожить» всего один эпизод. Участие в съёмках не произвело на Маркуса особого впечатления и желания строить актёрскую карьеру не пробудило. Зато музыку Тестори можно услышать в сериале — в эпизоде «Новый Прометей», где её исполняет рок-группа Байрона. А заветную мечту — создание собственного камерного ансамбля — Маркус смог осуществить. В 2001-м году он возглавил группу «Chamber».


Братья Мартин и Гари Кемп из «Spandau Ballet» сумели выстроить успешную актёрскую карьеру помимо занятий музыкой. В молодости Мартин некоторое время играл, позже вошёл в состав группы «Spandau Ballet». Но после участия в фильме «Братья Крей» (1990), в котором оба Кемпа сыграли главные роли, оказалось, что актёрская стезя предпочтительнее. Мартин Кемп появился в «Горце» в роли Альфреда Кэхилла в эпизоде 1993 года «Ангел-мститель». Кэхилл — Бессмертный, воскресший после того, как его убили, и возомнивший себя ангелом-мстителем. Его миссия — бродить по улицам, убивая проституток и преступников.


Для шестикратного номинанта на премию Грэмми Шины Истон также нашлась роль в «Горце». У певицы есть всего несколько заслуживающих внимания упоминаний в фильмографии на протяжении 1990-х и начала 2000-х годов, да и те касаются озвучки. В эпизоде 1993 года «Око за око» в «Горце» Шина сыграла Энни Девлин, ирландскую террористку и первую претендентку на голову Ричи. Для Энни всё закончилось благополучно, однако этот колоритный персонаж больше так никогда в сериале не появлялся.


Менее известная певица Вэнити (настоящее имя Дэниз Мэтьюз), фронтмен женского трио «Vanity 6» (ставшего популярным благодаря синглу Принса «Nasty Girl», написанному в 1982 году), сыграла роль Ребекки Лорд в эпизоде 1992 года «Месть сладка». После «Горца» актёрская карьера набирала обороты, но в 1994 году у Вэнити случилась передозировка кокаина, что привело к серьёзной почечной недостаточности. Врачи в больнице прогнозировали, что она проживёт ещё три дня. В это время ей было видение, где к ней явился Иисус и обещал спасти, если она отречётся от личности Вэнити. Выписавшись из больницы, девушка отказалась от своего сценического имени, завершила карьеру и стала убеждённой христианкой. После пересадки почки в 1997 году Дэниз Мэтьюз стала выступать в церквях в Соединенных Штатах и по всему миру. В 2010 году она выпустила автобиографию «Обвиняется в тщеславии: Голливуд, ад и рай». Умерла Дэниз Мэтьюз 15 февраля 2016 года от почечной недостаточности в возрасте 57 лет.


Но продюсеры «Горца» не собирались останавливаться: трёхкратный лауреат премии Грэмми и лауреат премии Тони Ди Ди Бриджуотер появилась в роли Кэролайн Лэмб в эпизоде 1993 года «Зверь из глубины», где она блестяще проявила талант перевоплощения, изображая известную певицу, карьере которой угрожает юная девочка. Эта съёмка оказалась одной из немногих, когда Бриджуотер появилась на телевидении как вымышленный персонаж.

В честь певицы названа французская плетистая роза Dee Dee Bridgewater. Ди Ди также является одной из двух победителей фестиваля Сан-Ремо, не имеющих итальянского гражданства.

Пожалуй, невозможно вспомнить сериал, который мог бы похвастаться таким разноплановым актёрским составом. «Горец» подарил своим поклонникам уникальную возможность не только насладиться хорошей актёрской игрой, но и получить удовольствие от очень разной, но тоже отменного качества музыки тех, кого мы привыкли видеть в роли бессмертных и смертных людей в одном из культовых сериалов девяностых годов двадцатого века.

От других команд


Паранормальные тайны


Elena Дело под грифом «Икс» № 9–7 закрыто

Кроссовер


В бо́льшей части офиса царила темнота, и только лампа на письменном столе отбрасывала конус света на его поверхность, заваленную документами. Долгое время тиканье часов на стене было единственным звуком, но вдруг папка с громким шуршанием захлопнулась и так же громко шмякнулась об стол. Агент Малдер устало посмотрел на часы.

Внезапно в дверях блеснул свет, и на пороге появилась Скалли. Малдер, уже привыкший к скудному освещению, на секунду зажмурился.

— Ты только портишь зрение, — первое, что произнесла Скалли, переступив порог. Затем она закрыла дверь и щелкнула выключателем. Две неоновые лампы вспыхнули холодным мерцающим светом.

Малдер снова зажмурился.

— Я просто задумался, Скалли.

— О человеке, который был якобы застрелен?

— Похоже, я уже сталкивался с чем-то подобным.

— Итак, я просмотрела показания свидетелей, — Скалли помахала пачкой листков, — но все они подтверждают только, что была перестрелка, некий человек словил пулю, упал и лежал не шевелясь, как мертвый. Но потом поднялся и ушел как ни в чем не бывало.

— Именно это я и имел в виду.

Скалли села напротив напарника и раскрыла папку с делом, которую тот только что захлопнул. Кроме нескольких вклеенных фотографий с места преступления там находилась ничем не прикрепленная служебная записка и вшитый полицейский рапорт с огромным числом опечаток. Больше в папке ничего не было.

— Как по мне, так ему просто повезло, — заявила она.

— Значит, он так испугался, что упал без чувств? И значит, это страх прогрыз ему в плаще дырки, поразительно напоминающие отверстия от пуль? А кровь у него тоже шла от страха?

— Малдер, свидетели находились минимум в сорока пяти ярдах. Многие наблюдали перестрелку из кафе через цветные стекла. Отсюда и недоразумения. Ну и фактор шока нельзя отметать.

Скалли скептически хмыкнула, встретив вопросительный взгляд Малдера, и отвела глаза. Она снова наскоро просмотрела дело.

— Не желаешь ли проехаться в то кафе?

— Зачем? — Малдер откинулся в кресле и устало потер переносицу. — Свидетелей уже всех опросили, а наш незнакомец вряд ли туда снова заявится.

Он отодвинул кресло:

— Мы можем завтра прочесать нашу базу данных. Подобные дела не могут не оставить следов.

Скалли вернула показания свидетелей обратно в папку и тоже поднялась с места. Дело исчезло в ящике стола, который Малдер тут же добросовестно запер.

— Твою машину уже починили?

Скалли покачала головой:

— Нет, только завтра.

— Тогда я тебя подвезу. Не возражаешь?

* * *
Стояло раннее утро, еще не рассвело. Дождь хлестал по мостовым. Скалли и Малдер осматривали улицу перед кафе, где был застрелен неизвестный.

— Согласно отчету, из боковой улицы внезапно появились два форда, откуда сходу открыли огонь по припаркованному вон там автомобилю. Из автомобиля тут же начали стрелять в ответ. Прохожие разбежались в укрытия, — Малдер указал на ближайшую группу домов, — и в банк, — он кивнул на только что открывшийся филиал. — Наш предполагаемый пострадавший как раз переходил улицу и попал под перекрестный огонь. Он упал тут, — Малдер быстро глянул по сторонам и поспешил на середину улицы, где еще виднелась не смытая дождем маркировка места преступления.

Скалли с зонтом в руках ступила на мокрую мостовую вслед за ним.

— Следователь сказал, что наш неизвестный не принадлежит ни к одной из враждующих банд, устроивших тут разборку. Он просто оказался не в то время не в том месте.

— Согласно показаниям свидетелей, он получил несколько пуль. Но прежде чем приехала полиция и скорая, он поднялся и ушел, не дожидаясь помощи. Почему?

Малдер обернулся к Скалли. Та выжидательно посмотрела на напарника.

— Не знаю. Скажи ты!

— Потому что ему было что скрывать, и он боялся неудобных вопросов?

— Ну, если учесть, как порой наша полиция обращается со свидетелями, я бы тоже в восторге не была…

— Скалли, ты прекрасно знаешь, о чем я!

— Малдер, это шутка, — она окинула взглядом место происшествия, — может, пули только слегка задели его? Или он носил бронежилет?..

— Ты часто надеваешь бронежилет, когда идешь за покупками?

— Возможно, он полицейский и шел с дежурства. Или работник охраны.

— Ни один из них не стал бы прятаться. Нет, Скалли, в этом человеке есть что-то особенное!

* * *
Малдер взволнованно выдернул очередную распечатку из принтера. Скалли с легкой усмешкой наблюдала за напарником, с головой зарывшимся в документы. Он хватал и откладывал поочередно листы, пока не собрал все. Тогда, не отрывая взгляда от бумаг, Малдер спешно покинул технический отдел. Его стаканчик с кофе остался стоять на столе.

Скалли немного подождала и, когда из принтера выпал последний лист, зажала его под мышкой, взяла свой и Малдера кофе и последовала за напарником в подвальный офис.

— Вот, ты только посмотри! — Малдер один за другим раскладывал на столе листы. — Это данные за последние пять лет. Не раз было замечено, как некто, кто стопроцентно должен был умереть, бодро поднимался и так же бодро исчезал.

— Это и есть наш человек?

Вопрос отрезвил Малдера. Он опустился в кресло и покачал головой.

— Нет.

Теперь уже Скалли принялась рассматривать документы.

— Бостон, мужчина, сорок — сорок пять лет, возможно мексиканец. Омаха, мужчина, чуть больше двадцати лет, белый. Лос-Анджелес, женщина, предположительно тридцать лет. Провинциальный городок с непроизносимым названием, женщина, сорок лет. Колорадо Спрингс, мужчина, тридцать лет, — читала она вслух. — Малдер, это же совершенно разные люди из совершенно разных мест!

— Но у них есть кое-что общее: они постоянно воскресают.

— Как Иисус Христос?

— Как Иисус Христос!

— Я что-то не слышала, чтобы возвещали о пришествии нового мессии.

— Может быть, они просто бессмертны?

Скалли возвела очи горе. Ей совершенно не хотелось обсуждать такие версии.

— У нас нет ни зацепки, ни улик, как ты собираешься его искать? Даже приличного описания — и то нет.

— Вообще-то никак, — Малдер захлопнул папку с грифом «Икс» и убрал ее в шкаф. — Но что-то здесь явно нечисто…

* * *
Дождь наконец перестал. Сквозь толстое серое одеяло облаков прорвался первый солнечный луч и скользнул по могильным плитам.

Мужчина, на вид лет тридцати, в длинном плаще, стоял под выступающей крышей небольшой часовни, внимательно следя за человеком, который только что прошел в кованые ворота. Тот, другой, выглядел постарше, за сорок. В действительности же их разделяли столетия.

— Давно не виделись, — поприветствовал тот, что помоложе, — как дела?

— Да вот, приходится перебиваться чем попало, — ответил другой, — беспокойные времена настали.

— Да, сейчас не то, что прежде. Сейчас компьютеры, базы данных, всюду твои фото в розыске. Океан пересекаешь за несколько часов.

— Как мне не хватает старых добрых дилижансов!

— Ты меня ведь не за тем позвал сюда, чтоб потрепаться о прошлом? — тот, что помоложе, отлепился от стены. Порыв ветра всколыхнул полы его плаща. На миг что-то сверкнуло, и человек быстро скрыл клинок, запахнув плащ.

Старший взглядом проследил за его движением:

— Не доверяешь? Мы же на святой земле!

— Басню о лисе и еже[2] ты, конечно, знаешь, — криво усмехнулся молодой.

— Ну, ладно. Я хотел тебе сказать, что это не было покушение на тебя. Я сожалею и приношу извинения за моих парней. Ты действительно чисто случайно попал под раздачу. Поверь, если бы я захотел взять твою голову, то вызвал бы тебя как положено.

— Всегда к твоим услугам. И я мог вляпаться по полной, если бы копы приехали на минуту раньше!

— Кто знает, — сказал старший с холодной усмешкой и, хрустя подошвами по мокрому гравию, направился к выходу.

У самых ворот кладбища он повернулся:

— Может, когда-нибудь я приду и за тобой. Мы же оба знаем: «Остаться должен только один!»

* * *
Из-за угла выехал темный автомобиль и остановился на светофоре перед маленькой часовней в ожидании зеленого света. Человек в длинном плаще переходил улицу. Малдер посмотрел на него, прежде чем выжать сцепление. На миг их взгляды встретились, потом загорелся зеленый, и агент ФБР дал газ. Автомобиль промчался мимо кладбища и быстро исчез за ближайшими домами.

Переводчик: _Blacky, 2019

«Звездные войны»

Тайсин Семья

Энакин Скайуокер пал на Темную Сторону очень давно, но драться за Республику и считаться джедаем ему это не мешало…

1

Падме проснулась посреди ночи, будто ее подбросило. Руки сами потянулись к животу, но дети вели себя смирно, похоже, тоже спали. Мужа рядом не оказалось.

Она протянула руку и пощупала подушку. Холодная. Энакин встал давно. И умудрился не разбудить ее. Но тогда почему?..

Опасность? Вряд ли, тогда бы она проснулась уже в процессе эвакуации, не в первый раз. Но тогда что?

Падме все же прислушалась к темноте. Было совершенно тихо, только занавеси едва слышно шуршали: Энакин наверняка опять открыл балконную дверь, ему в последнее время снилось, что он задыхается в ящике с прозрачными стенами.

Падме вздохнула и осторожно выбралась из кровати. Какое счастье, что завтра — последнее заседание Сената. Последнее чрезвычайное. А дальше наконец-то будет мир, наконец-то все вернется на свои места. Они улетят на Набу. Перестанут скрывать очевидное. Заявят, что женаты, Энакин уйдет из Ордена…

Завтра закончится война. Почему ей кажется, что все ее планы, сотню раз уже обговоренные и рассчитанные, на самом деле — полная глупость?

Энакин нашелся на балконе, как она и ожидала. В позе медитации на полу, в самом темном углу под деревом Умиротворения. Падме его едва заметила: Энакин надел тот черный комбез, который носил под броню, будто ожидал, что его сорвут в бой прямо сейчас. Его светлые волосы рядом с серебром листьев дерева показались ей на мгновение седыми. Что за глупости?..

Мимо балкона — на десяток этажей ниже их уровня — пронеслась змея рекламного голо-поезда, и свет окатил Падме, сначала синий, затем — ярко-алый, сменившийся бордовым. Будто огонь залил их с Энакином. Падме передернуло, она скользнула пальцами по стеклу окна, вызвала пульт управления и уменьшила прозрачность защитного поля. Снаружи их и так не было видно, а теперь и изнутри вид города поблек, потемнел и отодвинулся. Так-то лучше.

— Эни? — позвала она негромко.

Касаться его было ни в коем случае нельзя. Можно было только звать — негромко, всегда по имени. Если он далеко, то не услышит, а если близко — то узнает голос и вернется.

«Сила, Пад, это страшная на самом деле штука, — сказал он ей после того раза, первого и единственного, в самом начале их брака, когда она забыла про запрет и потрясла его за плечо, и на нее через его глаза, ставшие совсем черными, посмотрело нечто совершенно нечеловеческое. — Она не то, что больше нас, она вообще не живая в нашем понимании. А мы ее используем, чтобы камешками швыряться и прыгать высоко, и думаем, что ее познали. Конечно, не полностью, как можно, но как гипер. Достаточно».

«А это не так?» — спросила она тогда. Ей всегда казалось, что джедаи весьма уверены в своих способностях, в своем их понимании. Муж только усмехнулся в ответ, но и этого хватило. Устойчивости в ее мире после того случая сильно поубавилось.

«Одаренность — сказал он ей в другой раз, — не магия, не прикольные способности. Это… Как в ваших легендах, знаешь. Когда у героев часть крови чудовища. Вот точно так».

Сейчас она смотрела на него, сидящего в тенях, кажущегося темнее и старше, чем на самом деле, и думала, не иначе как не проснувшись до конца — что вот, теперь она знает, как выглядит его половина с черной кровью. Та самая, из легенд.

…Что за странные мысли лезут в голову в последнюю ночь войны. Это потому что мир меняется? Наверное ведь потому. Война длилась слишком долго. А завтра — все изменится. И она сама — тоже. Она перестанет быть сенатором: Сенат уйдет на перевыборы в полном составе, и ее не будет в новом созыве, — никакой политики, пока дети маленькие: слишком опасно для них, — и какой будет эта новая жизнь?..

Все будет прекрасно, строго сказала себе Падме. Не идеально, но прекрасно. И ничто и никто нам не помешает.

— Эни?

Он наконец-то пошевелился и поднял на нее взгляд. Свой собственный, а то она уже начала бояться. И немедленно вскочил, она даже движения не увидела — просто вот, один вдох, и он уже рядом, смотрит обеспокоенно, а ощущение его Силы окутывает ее, будто покрывало.

…Когда она родит, она перестанет это чувствовать. Ее черная кровь заемная, ее детей. Даже жаль…

— Что ты не спишь? — спросил он. Уже спокойнее: видимо, диагностика Силой показала, что и с ней и с детьми все в порядке.

— Понятия не имею, — ответила Падме. — Проснулась вот. Вдруг. Я думала, это опять твой кошмар, но…

— Может, и он, — Энакин поморщился.

— Ты что-то видел? В медитации?

— Огонь, — ответил он. Прикрыл глаза и отвернулся от нее к городу, оперся на ограждение балкона. Будто думал, что в глазах остались отблески того огня и не хотел ее пугать.

…Может, и остались. Только она не испугается, не того она рода, чтоб пугаться будущего.

Падме встала рядом с ним, положила руку ему на плечо. Пообещала:

— Не сбудется.

Он выдохнул смешок. Ничего не ответил.

Он ей не нравился таким. Будто вчера с войны и на войну завтра, а сейчас — нереальная мирная передышка, почти сказочная, в которую еще нужно поверить. Завтра будет мир. Мир.

— Все будет хорошо.

— Не ходи на заседание. — Это была почти не просьба. Почти приказ.

— Эни, — вздохнула Падме.

— Я все знаю про твой долг перед Набу и честь сенатора. Не ходи. Просто не ходи.

— Это — публичное подписание мира!

— И зачем ты там нужна?

— Республика должна проголосовать единогласно.

— И без тебя нарисуют все, что нужно.

Его цинизм по отношению к демократическим структурам Падме иногда просто утомлял.

— Заседание записывается, — сухо произнесла она. — Наличие представителей систем фиксируется. Там будут все, потому что по протоколу должны, обязаны быть все. И если ты думаешь, я могу выпихнуть вместо себя заместителя или двойника, а сама…

— Пусть королева голосует.

— Эни…

— На ее месте, ты была бы на Корусанте. Собственно, на ее месте ты и была.

— Энакин! — разозлилась Падме уже по-настоящему. — Неужели ты думаешь, я в подобной ситуации позволила бы Ее величеству пойти туда, где, как ты говоришь, так опасно?! Неужели ты думаешь, я свою честь могу вот так?..

— Прости, — быстро сказал он. Посмотрел на нее, и Падме осеклась. Его глаза были полны ужаса. Спокойного и ледяного. Будто он видел впереди только катастрофу и больше ничего.

— Прости, — повторил он. — Конечно, ты права. Ты воин, то, что я сказал, оскорбительно.

Падме кивнула. Перевела дух.

— Поставь в известность Орден.

— Уже, — Энакин усмехнулся невесело. — Я же не в первый раз это все вижу…

— И что?

— Мне сказали не волноваться. Там и так будут представители Ордена. Целых трое магистров.

— Но ты волнуешься.

— Ничего не изменилось после того, как мне это сказали. Видение не изменилось… Падме, — и он схватил ее за руку, так резко, что она едва не отшатнулась просто от неожиданности, — потребуй у Ордена моего присутствия. В ложе Набу, желательно. Пожалуйста.

— Ты хочешь, чтоб я потребовала тебя в телохранители? Генерала Скайуокера? Не слишком ли нагло с моей стороны? — она улыбнулась, но он не улыбнулся в ответ, даже глазами, даже намеком.

— Не в телохранители. Я вроде как спас Набу как-то раз. В прелюдии нынешней войны. Будет только честно, если я смогу увидеть ее формальное окончание.

— Хм, — Падме оторвала от него взгляд, посмотрела на затемненный полем город. На снующие транспорты и вечно яркие окна. — Ты — почетный гражданин Набу, так что формально имеешь право присутствовать в ложе, и действительно… Хорошо, я так и сделаю. Хорошо.

Его сухие губы прижались к ее виску.

— Спасибо.

— Ты пожалеешь, — сказала Падме уверенно. — Это будет очень долгое и очень нудное заседание.

— Я буду смотреть только на тебя и не заскучаю.

Она рассмеялась, чувствуя, как легчает на сердце.

— Веди себя прилично!

Ее обняли со спины.

— Никаких гарантий, любовь моя. Совершенно никаких.

2

Хуже всего — ждать. Точно зная, что будет — но не зная как, не зная когда.

Огонь. То есть — бомба. Кто-то ее пронесет. Или что-то. На роботов обслуги никто не обращает внимания, на мобильные системы безопасности — тоже… Огромный взрыв. Термальный детонатор, скорее всего. Военного образца, не наемнический, зал Сената слишком велик для моделей с черных рынков, а он горел практически весь…

Энакин сидел за Падме, спрятавшись за ее телохранителями и служанками, надвинув капюшон на лицо. Он все равно смотрел не глазами, а через Силу. Стараясь «видеть» все, скользить по самой-самой грани и чтобы его самого не засекли ни джедаи-магистры в ложе канцлера, ни неведомый ситх.

Собственно, на ситха ему было пока плевать. Если взорвать бомбу решил он — они столкнутся и так, а если нет — пусть живет дальше. Интригует. Бейнит наверняка хорошо нагрел руки на войне: то, что он ее развязал с пустого места — сказочки для падаванов, такое, что на этой войне вылезло, копилось не один десяток, если не сотен, лет, взорвалось бы и без бейнита, — но кто на ней рук не нагрел? Разве что Набу, да и то. Падме, конечно, чиста совершенно, как и их королева, но те, кто на самом деле правит за королевой — никаких ведь гарантий. Удобно иметь королеву-дитя, очень удобно… Но это все сейчас совсем неважно.

Мастера тоже сканировали зал, он чувствовал их внимание и вжимался в общий эмоциональный фон. Казалось бы, в такой день все должны радоваться, а эмоции зала — сиять снегами Зиоста, но не тут-то было. Многие, слишком многие собирались получить с войны куда больше денег, и чувствовали смятение и разочарование. Кто-то просто злорадствовал, чисто и черно, кто-то ненавидел представителей проигравшей стороны, кто-то злился на недостаточное уничтожение и унижение восставших планет, кто-то планировал месть… Было куда вжиматься. Неудивительно, что бейнит в этом вот скрывался годами. Он ведь наверняка и не самый здесь темный…

…Внимание Винду едва не зацепило Энакина, и Энакин отшатнулся. Будет очень некстати, если магистры примут его за бейнита и отвлекутся. И не смогут, не успеют среагировать.

Они и так ничего не смогут, однозначно говорило предвидение. Вот если бы на их месте был сам Йода, то были бы варианты. Но Йода не мог принимать капитуляцию, Орден должен был продемонстрировать подчиненное Сенату положение и прислал пусть и секторальных генералов и магистров, но никто из них не был живой легендой и не мог затмить Палпатина. Протокол и обычаи были соблюдены. Ура, возрадуемся же.

…В Сенат они с Падме прибыли одними из последних: разрешение на присутствие Энакина в ложе Набу пришло из Ордена в последний возможный момент.

— Если что, — сказал Энакин, пока они ждали, уже готовые к выходу, — я переоденусь твоей служанкой. Никто ничего не заподозрит!

Падме рассмеялась, а ему как никогда остро захотелось просто усыпить ее. Оставить дома. Просто оставить ее дома, пусть она озлилась бы после, пусть…

Но с соратниками, а они договорились быть соратниками во всем, во всей жизни вместе, так не поступают. И такое не прощают никогда.

…Ну что ж. Один удачный вариант он все же увидел. Вот когда их транспорт вошел под тень Сенатского купола, тогда и увидел, будто до этого солнцемешало. В этом варианте от него самого оставалась головешка, но Падме и дети выживали — и он сделает все, чтобы все случилось именно так.

Заседание действительно оказалось скучным. Оказалось бы, если бы Энакин его слушал, а не смотрел на зал и не ждал.

Выступления, выступления, славословия армии, джедаям, великому народу Республики — кто из говорящих этот народ хоть видел-то не по головизору и не во время избирательной компании?.. Спокойно, Энакин, контроль. Они скоро все равно все умрут, какая разница, что они говорят? Вот именно, совершенно никакой.

Контроль.

Речь Палпатина. Банальная по сути, банальная по форме. Странно для него, такая возможность показать себя в самом лучшем свете, а звучало все так будто он жутчайше устал, и на зал и мнение этого зала ему плевать. Хотя… может и плевать, он все равно вылетает с поста канцлера, сколько у него сроков уже? Три? Неважно. Все неважно. От заседания осталось всего ничего. Самые главные полчаса. Официальное заявление представителей побежденных о сдаче.

Сейчас? Да. Да, сейчас.

Время замедлилось. Энакин сбросил плащ, мягко оттолкнул кресло Падме назад и вклинился между ней и бортом ложи. Как раз тогда, когда представитель побежденных вышел вперед, широко улыбнулся и сказал: «Будьте вы все прокляты».

Энакин не увидел взрыва — не успел. Тела побежденных превратились в плазму еще до того, как слова отзвучали — почти беззвучно, или это ему так показалось. Огромное солнце зажглось в центре зала — они пронесли бомбы в себе, сквозь все контроли, как именно?.. Удивление пронеслось сквозь его сознание и исчезло. Страх тоже исчез.

Теперь смерть — однозначная, ясная, была перед ним, и он знал, что нужно делать. Это было такое облегчение, он чуть не рассмеялся. Всего лишь три военного типа бомбы, пусть живые, как прекрасно, просто плазма, просто… Все так просто.

Просто протянуть плазме руки навстречу и отпустить Силу, всю свою Силу отпустить на волю, всю Тьму свою отпустить, пусть насытится. Тьмы в нем так много, энергию этот щит пожрет практически всю — оставшееся сожжет его самого до головешки, но это неважно, за него плазма не пройдет, жар уйдет вверх, пробьет крышу, да, пусть плазма пробьет крышу, свернуть ее кольцом, вывернуть вверх, перенаправить…

Те, кто дальше от центра, уцелеют. Наверное. Но подлетевшие к центру, чтобы посмотреть, как будут корчиться побежденные — от тех не останется ничего. Уже. Уже не осталось. И расплавленные их ложи прольются дождем вниз зала. Прямо сейчас.

Огонь коснулся ладоней, Энакин улыбнулся ему. Он не чувствовал, как сгорают его руки, он был наполовину в Силе, там, где нет ни боли, ни времени. Наверное, его глаза горели ярче даже плазмы. Только увидеть это было некому.

…Дрогнула ложа под ногами. Нарушена система антигравитации зала? Некстати, совсем некстати, значит, ему нельзя сейчас умирать, ему нужно подхватить падающую ложу — и все вокруг, какие он сможет удержать, оттащить их до захватов, до выходов, — как невовремя…

…Прошла секунда объективного времени. Плазма коснулась его щеки.

Прости, не сейчас, чуть-чуть погодя, подожди меня две секунды, и ты сможешь меня поцеловать. Я не отвечу, конечно, я верен моей жене, ты ведь понимаешь?

Восприятие начало сбоить. В цветах огня ему почудилось движение — черный силуэт. Там никого уже не могло быть. Совсем никого и ничего, даже пепла.

Ложа наконец-то встала в захват, он почувствовал за спиной движение — и гнев, и ярость. Много-много гнева. Сопротивление. Направление желания… его хотели спасти.

Стоит хоть кому-то его коснуться, и он упустит щит, и плазма сожжет всех.

— Падме, — слова сейчас давались плохо. Слишком медленно, неестественно, будто говорил не он сам — потому что он сам был черным кольцом, выжимающим плазму из зала в дыру в потолке, и управляться с человеческим телом казалось странным и сложным. — Беги. Быстрее.

Она была так светла, там, позади него. Сияющий белый свет. Уходи же скорее. Скорее. И не смей касаться меня.

Я и так скоро упущу концентрацию. Когда боль все-таки пробьется сквозь отстранение медитации. Совсем скоро.

…Когда Падме все-таки исчезла, ушла, когда ее увели, он наконец-то понял, что вокруг огня куда меньше, чем должно быть. Что-то в самом центре огня тоже пожирало его. Чернота, так похожая на его собственную.

…А вот и бейнит. Ну надо же.

Когда огонь исчез, исчерпав себя, оставив его самого с обгорелыми руками и лицом, но неожиданно, непредвиденно живого — как больно было дышать, но он дышал, все же дышал… — в разгромленном зале с частично оплавленными стенами и потолком, с ложами, вбитыми в стены и валяющимися в самом низу зала, они с бейнитом остались живые одни.

В самом центре зала, на оплавленной платформе стоял совсем невредимый с виду канцлер Палпатин.

Энакин даже не удивился.

— Энакин Скайуокер, — произнес канцлер. Микрофоны не работали, разумеется, но голос бейнита звучал на весь зал. Или Энакину так казалось. Проекция, шепнула память. Ты тоже так умеешь, вспомни.

Ему бы не забыть, как дышать, а не что-то настолько неважное.

— Я поражен, — сказал канцлер. И подплыл поближе. — Когда ты умудрился пасть на Темную сторону, да так, что я не заметил, мальчик мой?

Энакин рассмеялся — кашляя, и с присвистом. Смеяться было больно, но удержаться — никак.

— Зачем вы сделали из людей бомбы? — спросил он, послав голос в канцлера. Ему было интересно. Ну и мало ли, вдруг хоть что-то записывающее в ложе все еще работает? Камеры-то все сдохли, висели по самому центру, какая жалость…

— Ну что ты, мальчик мой, — Палпатин добродушно улыбался. Руки у него были в копоти и пепле, как и одежда. В пепле магистров-джедаев — тоже. Они наверняка его закрывали из последних сил. Сколько могли. — Ненависть побежденных весьма изобретательна и самостоятельна. Я только помог. Совсем немного.

— Чтобы продолжить войну, — констатировал Энакин. — Чтобы привести Республику к окончательной победе над врагом. Возглавить, на волне воодушевления…

— Почти так, — согласно кивнул Палпатин. — Ты стал неплохо разбираться в политике.

— А, ну да. Вы же бейнит, — поправился Энакин. — Не Республику привести, уже Империю.

Руки болели уже нестерпимо. Как и ребра. И говорить становилось все тяжелее. Но — неважно. У него только один шанс. Единственный. Палпатин считает его павшим — это хорошо. И Палпатин считает, что сил у него осталось только стоять — и он почти прав. И это тоже хорошо… Энакин покачнулся, но выпрямился.

Канцлер был уже совсем близко. Смотрел сострадающе.

— Мне так жаль, мой мальчик, — сказал он, — но ты же понимаешь, я не могу оставлять в живых свидетеля.

— Ничего личного, — хмыкнул Энакин. Лопнула спекшаяся кожа и потекла кровь, он слизнул ее с губ. Пить хотелось ужасно.

— Мне в самом деле очень жаль, — вздохнул Палпатин. Поднял руки и из его пальцев в Энакина вылетели белые молнии. Как из турболазеров головного корабля.

Не самое экономное, но самое логичное решение в нынешней ситуации. Кто там разберет, что именно сожгло тело в пыль? Кто станет разбираться?..

— А мне нет, — сказал Энакин.

Поймать молнию в ладонь просто, на самом деле. Понять, как это работает — сложно, но исполнить легко. И то, что от ладоней почти ничего не осталось, никак не мешает. Можно, наверное, и пяткой молнию поймать — только неудобно. Ловит-то, разумеется, не плоть, ловит Сила, черная чудовищная кровь, хватает злую чужую энергию, глотает — и в случае простого поглощения пытается переварить. Что, кстати, может и убить неосторожного, решившего откушать чужих молний, столько ненависти не полезно для здоровья.

Но можно молнии не поглощать. Можно выплюнуть энергию обратно, прямо в лоб пославшему.

Этот вариант ему показали на Коррибане как хорошую шутку. Тогда он не оценил.

А вот сейчас, смотря, как ошеломленный Палпатин теряет равновесие, не в силах совладать с комком из собственных же энергий, и падает вниз — пожалуй, да.

И ведь Палпатин еще мог бы, мог бы поймать концентрацию и остановить падение, но Энакин, сосредоточившись и вычерпав из себя совсем уж последние крохи, послал ему вслед копье Полуночной Тьмы, и уже падая в ложу, ощутил в Силе, что попал.

Хорошо так попал. Тела, наверное, не найдут. Ну вот и прекрасно…

Мир уплыл из фокуса. Энакин все пытался дышать, пытался, несмотря на боль, видел только темные пятна — пепел, пепел падает… — а потом марево разошлось и над ним обнаружилось лицо Оби-Вана. Ошеломленное, бледное, шокированное лицо Оби-Вана. Оби-Ван что-то говорил. Что-то наверняка важное, Энакин сосредоточился, усилием пробился в ясность сквозь тянущую его на дно, в ничто, тяжесть. Смерть оказалась — будто бетонная плита…

— Неужели ты пал? — спрашивал Оби-Ван. — Энакин, неужели?

На смех сил уже не было, но смешно Энакину стало нестерпимо. Самый важный вопрос, надо же…

— Я не павший, — вытолкнул он из себя. — Я — лорд ситхов. Тронете мою жену и детей — вернусь из Силы и всех убью.

И потерял сознание, с уверенностью, что не очнется больше.

3

Для Оби-Вана день, который должен был стать днем радости, стал вместо этого абсолютным кошмаром.

Они всем Советом смотрели трансляцию, и все одновременно поняли — в тот момент, когда сепаратист улыбнулся, — что Энакин был абсолютно прав.

И, выбегая из Храма к транспортам, часть Оби-Вана, та, что не кричала и не корчилась от ужаса, даже — и это было чудовищно, — вспышкой ощутила злорадство. Потому что он пытался заставить Совет поверить Энакину до конца, и у него не вышло — вот видите, мы были правы, правы!

…Но Энакин там, в огненном кошмаре, и все уже поздно, поздно, поздно…

Думать об этом было невыносимо.

— Оби-Ван, — магистр Йода ткнул в него пальцем, когда они впрыгнули в транспорт, и тот немедленно взлетел. Полная готовность, две минуты до Сената, слишком долго, слишком далеко, нужно было патрулировать над ним, нужно было… — Оби-Ван!

Оби-Ван встряхнулся. Моргнул. Он находился в десантной зоне ЛААТ, держался за поручень, перед ним и рядом стояли собранные, серые от шока и закрытые в Силе магистры… Они шли, раздвигая хаос движения, мимо небоскребов, к куполу Сената, над которым стоял черный столб дыма. Ему казалось, он отсюда чувствует гарь, несмотря на защитное поле и расстояние…

— Дыши, как учили тебя в яслях.

— Да, магистр Йода, — автоматически ответил Оби-Ван. Обуздал хаос в мыслях и вздохнул размеренно.

Какой стыд, он почти потерял контроль.

— Привязан ты слишком к бывшему падавану своему. Отпустить его ты должен.

— Да, магистр Йода.

Йода был совершенно прав. Но как, как отпустить?..

Оби-Ван уцепился за спокойствие Силы, вбил себя в медитацию, как делал в самом начале боя. Все то же самое, ничем не отличается, они сейчас идут на операцию, и пусть придут уже к руинам и смертям, но даже это — не в первый раз, и не в десятый. Ты — боевой генерал, магистр Кеноби, ты знаешь, как думать, как действовать. То, что там Энакин, ничего не значит. Сила забирает всех, Сила дает спокойствие…

Гражданское движение исчезло, теперь они снижались к Сенату вместе с машинами сил быстрого реагирования. Обошли медтранспорт…

— Внимание, — раздался механический голос, — первичная готовность.

— В дыру в крыше прыгать будем мы, — сообщил Йода. — Быстрее так.

Оби-Ван автоматически надел гравиранец и респиратор, отметил синхронные движения рядом. Кое-кто ранца решил не надевать, понадеялся на Силу — должно быть, редко заносило на передовую… Передовая быстро учит использовать все, что экономит концентрацию, потому что хотя Сила и бесконечна, но ресурсы разума — совсем нет. Кроме как у Йоды.

— К бою с ситхом готовы быть должны вы, — добавил Йода.

— Ситхом? — удивилась сзади Шаак Ти. Оби-Ван удивился тоже, опосредованно, — он не ощущал Энакина в Силе, и весь его контроль уходил на то, чтобы ничего по этому поводу не чувствовать.

— Сильна Темная сторона внутри, — сообщил Йода укоризненно. — Не видите вы разве?

Оби-Ван не видел. И не увидел до самого прыжка в дымный столб прямо с борта транспорта.

Тьма внутри купола выбила из него дух.

Он падал внутрь обгорелого пустого здания, сквозь дым и пепел, а вокруг — кричали люди.

Люди, чей пепел вился сейчас вокруг него. Боль, боль, так много боли.

И чудовищно тяжелое темное присутствие давило на него, будто он падал в глубину черного океана.

Он ожидал увидеть ситха, стоящего невредимым. Пытающегося убежать, скрыться — или же затаиться и напасть. Но купол был пуст, а центр Тьмы находился в одной из лож, искореженных и прижатых к стене, и не двигался.

Оби-Ван резко сменил траекторию и ускорился. Проигнорировав крики собратьев и стучащую прямо в сознание лапку Йоды. Там, именно там был ситх, и он был ранен. И сейчас самое время, чтобы убить его.

Энакина больше нет.

Ситх должен быть уничтожен.

Холодно уничтожен, без ненависти, никакого искушения Темной Стороной. Его просто не должно больше существовать ни в мире, ни в Силе, не должно, потому что Энакина больше нет, и он в этом виновен. Именно он, кто же еще.

Оби-Ван зажег меч еще до того как опуститься на смятый пол ложи, уже сделал замах.

И застыл. Потому что в центре чудовищной Тьмы лежал израненный, обожженный Энакин, и этому невозможно было поверить. Невозможно. Невозможно.

* * *
Оби-Ван молчал, пока они дожидались медиков, пока медики укладывали Энакина в капсулу, и не полетел с ними в медцентр Ордена.

Остался. Вместе с остальными осмотрел зал. Именно он нашел разбитую голову канцлера в самом низу. Ненавистью и гневом от нее фонило будто от ситхского убойного артефакта времен Вишейта.

…От магистров Винду, Колара и Ккая не осталось даже пепла.

Оби-Ван чувствовал себя совершенно спокойным. Абсолютно. Он думал очень четко, хорошо анализировал, и вообще работал с максимальной эффективностью.

Вспоминать последние слова Энакина он себе запретил. Не было их, этих слов. Не было.

И продолжал не вспоминать, уже вернувшись в Храм.

Переоделся. Посмотрел на грязную, в пепле, робу и выбросил ее в утилизатор. Съел протеиновый батончик. Выпил воды. Посидел, смотря на стену, не медитируя, просто смотря.

В голове и в душе было пусто, гулко, никаких эмоций. И Сила молчала.

Он — настоящий джедай. Он не должен… Он… Так и должно быть. Энакина больше нет. Совсем нет. И он должен отпустить. Он уже отпустил.

Конечно.

Раздался вызов комлинка. Сбор Совета. Конечно же. Оби-Ван кивнул сам себе, вышел из коридора. И совершенно спокойно, без эмоций направился совсем не в зал Совета.

Энакин все еще был в реанимации, поэтому Оби-Ван просто сел на пол в зоне ожидания, принял позу медитации и уставился на растение у стены. Зеленое, целое, живое, цветущее. Для этого растения ничего за день не поменялось. Для Силы, наверное, тоже. Ничего.

Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Он, должно быть, действительно провалился в медитацию, потому что не заметил, как к нему присоединилась половина Совета, включая Йоду.

Он повел себя совершенно неподобающе. Ему было совершенно все равно.

— Виновен во взрыве Энакин не, — сказал Йода.

И Оби-Вана будто ударили в живот — так болезненно вернулось четкое восприятие мира вокруг. Он едва не упал из позы медитации, Шаак Ти, сидевшая на стуле рядом, удержала его за плечо.

— Что? — прохрипел Оби-Ван.

— Он спас людей, — мягко произнесла Ти. — У нас десятки свидетельств, включая всю ложу Набу. И сенатора Набу.

— Она против него не стала бы, — в горле пересохло. Слова едва протискивались. — Она…

— Системы ложи работали на запись, — произнес Пло Кун. — Мы знаем, что он тебе сказал, Оби-Ван. И кроме того, мы знаем истинного виновника. И кто был бейнитом, мы теперь знаем тоже.

— Слепы были мы, я первый, — голос Йоды звучал сокрушенно. — Энакину обязаны мы.

— Что?

Вместо ответа Шаак Ти протянула ему голокуб. Чтобы запустить запись, Оби-Вану пришлось сосредоточиться: пальцы почти не слушались.

Он молча прослушал запись. Два раза подряд. Отдал куб Ти. Потер лицо ладонями.

— Получается, он не бейнит.

— Странно это, Оби-Ван. Странно то, что не заметил ничего ты.

Странно. И чудовищно стыдно, на самом деле. Или Йода намекает, что…

— Я, — сдержать сарказм было выше его сил, — не лорд ситхов.

Шаак Ти рядом рассмеялась, фыркнул Пло Кун. Оби-Вану внезапно и очень глупо захотелось обидеться.

— Ожил, — прокомментировал Ки Мунди. — Хорошо.

— Знаем мы, что ты верен Светлой стороне, Оби-Ван, — произнес Йода. Оби-Ван оторвал взгляд от своих стиснутых пальцев, глянул на него. Йода сидел под кадкой с растением, прямо перед ним. В Силе магистр был закрыт, но смотрел мягко. — Удивлены мы просто, да. Удивлены.

— Я тоже, — он перевел дыхание. Это не то слово. Уничтожен подошло бы больше. — И… что теперь будет?

— Знаешь ты доктрину, Оби-Ван.

Да. Ситхи должны быть уничтожены. Но…

— Он же спас людей! — Оби-Ван наклонился вперед. Теперь эмоций было слишком много и он едва держал их в узде. — Может быть… может быть, его можно вернуть к свету?

— Лорды ситхов к свету возвращаются не, — отрезал Йода. Уши его обвисли, а щиты Силы укрепились еще более. Магистр был расстроен. Очень сильно расстроен.

— А… Улик Кел Дрома?

— И правда, Улик! — воскликнула Шаак Ти. — И Реван.

— Реван, — Йода пожевал губами, — нет, Реван — смутная там история, смутная… Неизвестно это.

— Но записи Совета джедаев?..

— Ха, — хихикнул Йода, — если вернейший триумф поражением обернулся, не будешь писать это в хронике ты. Никто не будет. Смутно, нет, смутно.

— Но Улик? — повторил Оби-Ван. — Если уж он смог…

— Спорный это вопрос, хм. Очень спорный, но идею хорошую подал ты, Оби-Ван, да. Хорошую.

Идею? Что за идею могло подать упоминание Улика Кель Дромы?

И тут Оби-Вана осенило, и ему показалось, что внутри все заледенело.

— Отсечение… от Силы? Вы это имеете в виду, гранд-магистр? Отсечь от Силы Энакина?

Йода кивнул.

— Поддерживаю, — сказала Шаак Ти, прежде чем Оби-Ван смог хоть что-то из себя выдавить.

— Да, — согласился Пло Кун. — Прекрасная мысль.

— Да, — Ки Мунди.

— Погодите, — вмешался Оби-Ван наконец, — это голосование? Уже? Одаренные сходят с ума будучи отсечены от Силы, рано умирают, нужно же принять это во внимание!

— Ему есть ради кого жить, — мягко проговорила Шаак Ти. — И в самом деле, Оби-Ван, это наилучший для всех вариант, включая Энакина. Мы избавим галактику от ситха, у него будет возможность раскаяться, и он сможет жить со своей семьей открыто. Прислушайся к Силе, Оби-Ван, ты услышишь, что я права.

Он не мог прислушаться. Сила казалась ему сейчас какофонией, раздирающей его на части.

— Кворум есть у нас, — сказал Йода. — Решение сейчас принять мы должны. Все, кто «за» голосует, руки поднимите свои.

Оби-Ван закрыл глаза.

Йода был прав. Они все были правы. И спокойствие Силы наверняка скажет ему то же самое, а то, что сейчас кричит внутри — от Темной стороны. Нельзя верить эмоциям. Особенно таким, основанным лишь на личной привязанности, которой и вовсе не должно было быть…

Он поднял руку.

4

Падме казалось, что с тех пор, как Энакин оттолкнул ее и встал между ней и огнем, в который превратился воздух перед ложей, она видит только его силуэт. Его раскинутые руки, с которых плоть улетает пеплом. Напряженную спину.

Телохранители тащили ее из ложи, по коридорам, иногда несли на руках, когда толпа начинала затирать их или нужно было бежать, — а она не видела ни толпу, ни металлических лестниц аварийных выходов, ни медиков, рванувших к ней, будто с ней что-то могло быть не так.

Она будто осталась там, в ложе, вечно за его спиной, вечно наблюдающая, как огонь пожирает его.

— У вас шок, леди, — сказали ей медики. Всучили ей питье, которое она отставила прочь. Попытались отправить ее в больницу — какую еще больницу, сейчас все ближайшие будут забиты ранеными… В удирающей толпе не ранены совсем были, пожалуй, только она и ее люди. Нет, нет. Провериться необходимо, но это можно сделать попозже. Она прекрасно себя чувствует — и она была уверена, что права, заемная Сила говорила ей, что ее тело в порядке, дети в порядке…

А муж жив. Все еще жив.

— В посольство, — приказала она, обращаясь к телохранителям и сгрудившимся вокруг нее ее помощникам и секретарям. Вот последним было страшно, их трясло — они были в шоке, они искали у нее силы и опоры. И, конечно, должны были получить их. — Всем, без исключений. Нужно сообщить о случившемся Ее величеству.

И уже в посольстве, уже отправив своих людей к врачам и записав обращение к королеве, она села в кресло в кабинете, выпила поданный помощницей стакан воды и сказала:

— Мне нужно в ту больницу, куда увезли Энакина Скайуокера.

Лиц вокруг она по-прежнему не видела, только тот огонь. Только те руки. Испаряющуюся в плазме плоть.

Не услышала, что ей ответили, просто повторила приказ.

— Миледи, — это ее первая помощница, как ее зовут? Имена исчезли, она не понимала куда, это было неправильно, но сил, чтобы вспомнить, требовалось непомерное количество. — Миледи, джедаи забрали его в Храм.

— Значит, мне нужно в Храм. Свяжитесь с Советом и скажите им об этом.

Пожалуй, это было поведение не сенатора от Набу, а королевы Амидалы. Прав был Энакин, когда сказал, так давно уже, что физическую корону-то она сняла, а вот о метафорической позабыла…

Только бы он был жив. Все еще. Любым. Каким угодно израненным. Жив.

Ей не посмели возразить. И через самые долгие и пустые полчаса ее жизни сообщили, что джедаи согласны принять ее в Храме.

Падме кивнула и приказала отвезти ее немедленно. Кажется, ей предлагали переодеться в подобающее платье. Она предпочла этого не услышать.

Дорогу до Храма она не запомнила.

Они сели не на стоянке для посетителей, а, судя по боевым машинам вокруг, для своих. К машине подошли джедаи и очень вежливо предложили ее телохранителям обождать. Те не согласились, но Падме спросила:

— Если я не в безопасности среди джедаев, то где я буду в безопасности?

… А уж если мне захотят здесь зла, то вы все равно не сможете ничего с этим сделать, промолчала она.

Ее люди умели слышать несказанное и подчинились.

Она уже бывала в Храме, но то, куда ее вели сейчас, явно не предназначалось для посетителей. Здесь не было статуй и колонн, просто коридоры, пусть просторные и светлые, не украшенные совсем, кроме как растениями, кое-где свисающими из гидропоники на стенах.

Перешли по мостику над садом камней в другое крыло, и спину Падме омыло холодной волной.

…Он здесь. Близко. Живой. Живой.

Огонь чуть отодвинулся, и она смогла вздохнуть.

— Мы сейчас в медцентре, — пояснил один из сопровождающих. Падме кивнула. — Уже недалеко.

«Недалеко» оказалось круглой белой комнатой с экранами по стенам, сейчас выключенными, и с белыми же стульями и креслами, совсем не новыми, явно хорошо и давно используемыми. В трех из них ее ждали джедаи. Йода, Оби-Ван и незнакомый совсем тогрут в синей робе. Врач. Наверняка врач.

Падме удержала лицо. Позволила себя усадить напротив Йоды, благодарно кивнула сопровождающим; те поклонились ей и Йоде, и вышли.

Падме расправила ткань на коленях. Улыбнулась Йоде и Оби-Вану.

— Итак?

Конечно, доступа в Храм потребовала она, но лично принять ее было явной инициативой Йоды — а это означало, что у Храма тоже есть, что ей сказать. У официального Храма.

…Наверняка, речь об их с Энакином браке. Верно ведь?

— Он жив, — выпалил Оби-Ван. Йода прянул ушами, но доброжелательный, устремленный на нее взгляд не изменился. — Энакин жив. И будет жить.

— Операция прошла успешно, — размеренно подтвердил джедай в синем. — Руки он, конечно, потерял, но это не страшно. Лицо восстановится через пару месяцев. У него ожог легких, но в самой легкой форме, подышит смесью с полгода, и все придет в норму. Очень легко отделался, учитывая обстоятельства.

Падме глубоко вдохнула, позволила ужасу стечь с себя, со лба, со сведенных плеч, вниз, в пол.

Будет жить. Будет. Неважно каким, он будет жить.

— Благодарю, — кивнула врачу Падме. Тот кивнул в ответ и встал.

— Позвольте вас покинуть, дела.

— Конечно же.

Пока дверь за ним не закрылась, они молчали.

— Я вас слушаю, — сухо произнесла Падме, когда услышала щелчок замка.

— Информация, в вашей ложе записанная, для интересов следствия по делу теракта необходима. Мы первые получили ее, но удерживать вечно права имеем не. Вам нужно знать, что в ней. И согласиться следствию ее отдать.

Падме сжалась внутри. Это — чем бы оно ни было, — не имело отношения к их с Эни браку. Здесь затевалось что-то куда серьезнее.

— А если я не соглашусь?

— Все джедаи, кто слышал ее, покажут, что необходима для следствия она. Ордер выпишут власти, королеву запросят они.

И королева, конечно, подпишет. Еще бы не.

— И что на этой записи?

Вместо ответа Йода шевельнул лапкой, и перед Падме повис голокуб.

Запись она выслушала в полном молчании и внутреннем ступоре. Вот, значит, как… Палпатин. Ну что ж, это многое объясняло. Очень многое в политике Республики последних лет.

Вот это будет бомба — с одной стороны. А с другой, после обнародования этой записи никто не посмеет встать против новых мирных переговоров. Ненависть за теракт перейдет на ситха, уже мертвого, и возможно будет начать заново, даже с некоторым плюсом, небольшой симпатией к сепаратистам… Джедаи, несомненно, воспользуются таким подарком, обязаны воспользоваться, как и новое руководство Сената. Кто бы ни взял власть прямо сейчас — идеальное время, идеальная информация…

Но самое важное в записи было в самом конце.

Нельзя сказать, чтобы она сильно удивилась. Возможно, потому что не до конца понимала, что это значит — «лорд ситхов». Черная проклятая кровь… Она всегда знала, что Тьмы в муже много. Как всегда знала, что вся эта Тьма на ее стороне.

Когда запись закончилась, она медленно кивнула.

— Возможно же предоставить запись без последней фразы. Это не имеет отношение к делу.

— Имеет, увы, — сказал Оби-Ван хмуро, — нам придется свидетельствовать о том, пал ли Энакин в самом деле, как утверждает Палпатин, и мы будем обязаны сказать правду. Я буду обязан сказать правду. Кроме того, что суд наверняка потребует полной записи. Дело слишком серьезное.

— Чем это ему грозит?

— Ситха Энакина судили уже мы, — произнес Йода. — Поговорим еще с ним мы, но наказание отмерено ему уже.

— Какое?.. — Падме сглотнула. — Какое наказание?

— От Силы отсечен он будет, когда сможет пережить это.

От Силы… От половины жизни, половины восприятия, половины себя…

— Вы уверены, что он ситх? Может быть, он просто…

Кажется, ты говоришь глупости и звучишь жалко, Падме. Прекращай немедленно.

— Сила его темна была и велика, — Йода покачал головой. — Сильный он лорд, как во времена древние, мда.

Странно таким гордиться, но то, что Падме ощутила, было именно гордостью, ничем иным. Она распрямила плечи.

— Хорошо, — сказала она. — Чего вы хотите от меня?

— Предупредить только, — произнес Йода. — Силу его дети его унаследуют. Рано нужно их обучать, чтобы Тьма не поглотила их.

Вот оно что… Вот что Энакин имел в виду под «не смейте трогать».

— Я полагаю, мы разберемся сами, — произнесла Падме с ледяным спокойствием.

— Сложно будет это, мда.

— Мы разберемся, — повторила Падме.

— Когда суд будет, узнает галактика, кем является Энакин. И Набу узнает. Готовы должны быть вы.

— Это шантаж? — осведомилась Падме. Игры ей надоели.

Йода явственно удивился.

— Нет! — воскликнул Оби-Ван. — Падме, что вы!

— Угрожать вам — глупость большая, — сказал Йода со смешком. — Друзья об опасности предупреждают друзей, предупреждаю вас я. Как жене ситха сложно придется вам, но Храм помочь вам готов будет всегда.

— Спасибо, гранд-магистр, — наклонила голову Падме. — Я это ценю.

Спустя два дня ей позволили навестить Энакина. Для поездки она надела легкое синее с черным платье, не скрывающее беременность вовсе, заплела волосы синим, опоясалась белым. На левую руку нанизала широкие браслеты из серебра.

На Корусанте это были дни скорби, и сенатор от Набу демонстрировала солидарность, надев малый траур. Подобающий беременной жене своего мужа. Который и подарил ей эти браслеты, как положено. Кстати, в самом деле подарил, уж где вычитал о давно архаичном обычае… Она никогда не надевала их раньше.

…Когда изображения доберутся до Набу, будет скандал.

Вот и прекрасно. Пусть он случится сейчас. Тогда к родам все уже отгремит.

Ее провели все теми же запутанными коридорами, через две очень серьезные двери, которые без взрыва и не открыть, в маленькую палату без окон, всю заставленную аппаратурой. Падме ожидала, что Энакин все еще будет без сознания, а он повернул к ней залепленное регенеративной маской, закрытое респиратором лицо и улыбнулся.

— Тебе нельзя улыбаться, — сообщила ему Падме и села рядом. Взять его за руку было невозможно, руки ему ампутировали по плечи, коснуться шеи — тоже обмазанной чем-то, — страшно. Она просто провела ладонью рядом с его щекой, он чуть склонил голову.

— Куда ты влип, а?

— Неважно, — хрипло прошептал Энакин. — Ты жива, дети живы… Хорошо.

Падме сглотнула.

— Ты сам жив, вот что хорошо.

Сморгнула слезы. Не плакать. Не хватало еще ему тебя утешать…

— Теперь я буду урод. С двумя протезами.

— Всегда хотела попробовать с протезами, — легко сказала Падме, умудрившись не покраснеть. — Вот как удачно вышло.

Энакин фыркнул, закашлялся.

— Падме, мне нельзя смеяться!

— Чему смеяться? — спросила она, улыбаясь. — Я полностью серьезна, между прочим.

— Но никакого больше применения Силы не по уставу, увы.

Значит, они ему уже сказали…

— Эни…

— Ничего, — сказал он. — Переживу.

— Почему ты мне раньше не сказал?

— Как ты себе это представляешь? «Кстати, дорогая, я все время нашего второго знакомства немножко недоговаривал, я на самом деле ситх, скоро официально лордом буду, как только лорды Коррибана придут, наконец-то, к согласию по моему поводу, ретрограды ситховы»?

— Ну да, — Падме кивнула, проигнорировав шутливый и легкий его тон. — Именно так.

— И ты бы пошла за ситха?

— Так я и пошла, — Падме всмотрелась в его глаза. — Эни, я пошла за тебя. Как и ты за меня. Целиком. Ты — со всей моей короной в анамнезе, а я — с твоей, как ты сказал, черной кровью… Мне надо было куда раньше догадаться, на самом деле. Ты же мне намекал.

— Я проговаривался.

— Намекал, — повторила Падме с нажимом. — Контроль, дорогой мой, у тебя должен быть еще лучше моего. Остальное — маска. Я знаю, как это работает, поверь мне.

Выражение его глаз изменилось. Исчезло напряжение, поняла Падме. И тело расслабилось. Энакин прикрыл глаза и улыбнулся.

— Конспиратор.

— Что поделать… Все будет хорошо, Падме.

— Конечно, — сказала она. — Обязательно.

5

Когда Энакин проснулся в первый раз после операций, то рядом с ним стоял Йода.

— Можешь ли говорить ты, Энакин Скайуокер?

— Да, — прошептал он, удивляясь самому факту. Надо же, горло уцелело все же. И даже работает.

Голова была будто облаком набита, а тело не ощущалось почти никак. Обезболивающими его явно залили по самую макушку.

Энакин попытался пошевелить рукой — и не смог. Не смог вовсе.

…Понятно. Следовало ожидать.

— Ситх ли ты, рыцарь Скайуокер?

— Лорд, — ответил Энакин. Врать после учиненного им в Сенате и признания Оби-Вану смысла никакого не было.

Уши Йоды поникли.

— Давно как Темной стороне поддался ты?

— Поддался? — переспросил Энакин. — Я бы не сказал. Я всегда на ней был. Вы же сами видели.

— Видел я, да… — вздохнул Йода. — Когда путем ситхов решил идти ты? Кто учил тебя?

— Реван, — Йода вздрогнул. — Из голокрона. Пятнадцать лет назад. Я нашел его на миссии. Оби-Ван не виноват.

— Если сам я не увидел ничего, не заметил ничего, — неожиданно горько произнес Йода, — то не стану винить Оби-Вана. Спас сенаторов ты, лорд Скайуокер. Бейнита-предателя убил. Благодарность Республики велика.

— То есть меня не убьют, как ситха поганого?

— Силы лишат тебя, лорд ситхов, но жить останешься ты.

Да. Воистину велика благодарность Сената, Совета и Республики…

— В таком случае, — сказал Энакин, — у меня к вам предложение, гранд-магистр.

— Хм?

— Я, Энакин Скайуокер, лорд ситхов линии Ревана, согласен не сопротивляться при ритуале отсечения от Силы, если гранд-магистр лично обещает от имени всего Совета, что моих потомков никогда и никто из джедаев или по их поручению не уведет в Орден насильно ради их воспитания, даже если будет считать, что в этом их объективное благо.

Йода помолчал, смотря на него. Совсем нечеловеческим был его взгляд, тяжелым, хмурым.

— Согласен, — глухо произнес, наконец, Йода. — Я, гранд-магистр Ордена Джедаев, обещаю, что, по желанию лорда Скайуокера, никто из его потомков не будет насильно забран в стены Храма или взят на обучение без их и их семьи согласия. Силой клянусь в этом.

— Принято, — сказал Энакин.

* * *
Когда он проснулся во второй раз, пришла Падме. Это было лучше любого сна.

* * *
В третий раз вокруг его постели стоял Совет — все, кто остался в живых.

Что ж… ну вот и все.

— Понимаешь ли ты нас, лорд Скайуокер, и можешь ли ты отвечать?

— Могу, — ответил Энакин, оглядывая их. Они смотрели прямо, холодно, не отводя взгляда. Кроме Оби-Вана. Тот выглядел больным.

— Оби-Ван, не казнись. Я сам выбрал.

Оби-Ван вздрогнул и закрыл глаза. Промолчал.

— Лорд Скайуокер, являешься ситхом ты.

— Точно.

— Сознательно выбрал Темную Сторону ты.

— Именно. Должен, кстати, сказать, что вы неправильно ее понимаете. Правда, вы все равно не поверите.

— Прошел посвящение Коррибана ты.

— Да.

— В чем заключалось оно?

— Человеческих жертв не приносил, — отрезал Энакин. — Остальное я не имею права говорить.

Испытание лорда — всегда контроль. Личный. Причем тут жертвы… Война была его испытанием, ее ему и зачли. Особенно последнюю ее фазу…

…Хотя, что считать человеческими жертвами, наверное. Если так, мы все тут замараны. Все в крови. Все на границе Темной стороны, кто дальше, кто ближе.

— Согласно Республики законам, смерти должен быть предан ситх.

— Да.

— Подвиг совершил ты и множество разумных спас, потому Совет заменяет смертный приговор отсечением от Силы. Понимаешь ли ты?

— Да.

— Согласен ли ты?

— Да.

— Немедленно будет приведен приговор в исполнение.

Энакин закрыл глаза и заткнул то, что кричало внутри и рвалось в бой. Он выбрал.

— Да.

— Начинаем.

…Гореть в плазме было менее больно. Кажется, он все же кричал и под конец сорвал голос. Но удержался, не ударил никого из тех, кто драл его на части, не сопротивлялся, позволил убивать себя, так медленно, медленно…

Не убил никого, хотя они были так близко, и он мог, мог ударить насмерть…

Он обещал и он удержался.

Контроль не подвел.

6

Спала Падме очень плохо. Дети буянили, и никакие позы и увещевания не помогали. В конце концов Падме сдалась, набросила халат и села на диван с декой. За окнами светился вечно неспящий Корусант под темным, засвеченным небом без звезд.

Положила ладони на живот. Потянулась к комкам страха и возмущения внутри.

— Бедные мои, вы папу потеряли, да? Тихо-тихо. Все хорошо… И с папой нашим тоже, — она сглотнула, — тоже все хорошо. Все хорошо…

Ну, или будет все хорошо. Если верить только что полученному письму Йоды. С приложенным отчетом врача. Ритуал прошел успешно, Энакин в реанимации, состояние стабильно, угрозы жизни нет. Джедаи продержат его под наблюдением еще пару дней, на случай эксцессов, все-таки он был Избранным, но, вероятнее всего, ничего не случится. Он теперь обычный человек, не ситх, не джедай…

Орден, писал Йода, не имеет претензий к Энакину Скайуокеру и освобождает того от всех клятв и всех занимаемых позиций. Изгоняет прочь. По законам Республики, как официально изобличенный ситх, Энакин автоматически потерял гражданство всех субъектов Республики и сейчас был апатридом. Вне законов. Ничей. Только ее.

Не о том она мечтала, влюбленная идиотка, желая получить его себе и только себе. Кто бы знал, как это страшно.

…Запись из Сената ушла в медиа еще вечером. Якобы из-за утечки в следственном комитете. Падме перед сном увидела первый заголовок в новостном потоке, пока еще со знаком вопроса, пока еще не аршинными буквами на половину экрана, и отключила новостные ленты. Шторм разбушуется в ближайшие сутки, а ей вредно волноваться…

Нет, она не станет проверять ленты сейчас, не имеет смысла.

Падме открыла на деке составленное еще сутки назад письмо Ее величеству с просьбой предоставить ее апатриду-мужу гражданство Набу, перечитала. Поправила пару строк. Прикрепила письмо Йоды.

Отправила.

Вздохнула и провела ладонями по лицу.

Нужно бы вернуться в постель. Вот только она боялась, что увидит сейчас не сон — а то, как Энакина лишали половины его существа, правду увидит, да еще и детям покажет, а они и так…

Тихо, тихо, все хорошо…

Даже если не будет кошмаров, мысли куда девать? Бегущие по кругу. Как остановить?

Поработать, Падме. Вот как.

Почту разобрать. Предложения прочитать. Базу обновить. Наверняка за те четыре часа, что она мучилась без сна, дорогие коллеги наинтриговали что-то новенькое.

За стол Падме решила не садиться, принесла рабочую деку и датапады на диван.

Налила воды из кувшина на стойке, постояла у балконной двери. Открыла ее и вышла наружу, обхватив стакан ладонями.

Сверкал и гудел Корусант за защитным полем. Все еще затемненным. Она так и не вернула прозрачность к стандартному значению…

Дерево Умиротворения все так же шелестело серебряными листьями.

Будто время вернулось назад. Будто не было взрыва, будто если присмотреться — увидишь Энакина, сидящего в тенях…

Падме тряхнула головой, вернулась в комнату, а дверь оставила открытой. Она, кажется, начала понимать, почему он все время тут задыхался.

Уселась на диван поудобнее, расправила плед на коленях, разложила деку и датапады. Ну-с, чем порадуете, дорогие коллеги?

Дорогие коллеги не подвели.

Вот — агитационные ролики, записанные прямо из транспортов медпомощи, сразу после взрыва.

Вот — предложения о сотрудничестве, о посредничестве. Доверительные письма. Письма-обличения. Письма с соболезнованиями о смутно известных ей сенаторах, на деле являющиеся предложением союза против прочих — тоже пытающихся заключить союз, и все ради шанса занять пост канцлера Республики, пусть временно, пусть до перевыборов, когда еще будут эти перевыборы, в самом деле.

Фактическое уничтожение Сената перемешало всю иерархию в Республиканской власти; такой невероятный шанс выпадает раз в жизни, и никто не собирался его упускать.

Что интересно, ее продемонстрированная и зафиксированная всеми медиа беременность на расклады милых коллег почти не повлияла. Все, совершенно все, включая ее же друзей и тех соратников, которых она искренне таковыми считала, сочли, что это — всего лишь маневр. Уловка, чтобы продемонстрировать: вот — она вне игры. На самом же деле…

Действительно, как можно выйти из игры ради каких-то детей, если даже они и настоящие, когда на кону высшая власть?

К рассвету граф учета меняющейся политической картины Корусанта занимал уже две поверхности голокуба, а это было только начало. Увлекательнейшее занятие. И успокаивает.

Вызов с Набу застал ее почти врасплох. Хотя ведь следовало ожидать.

— Сестрица, ну ты даешь! — Сола улыбалась с голоэкрана, и Падме резко захотелось обнять ее, так сильно, что она чуть не разрыдалась. Как же она скучала, оказывается… — Но ты бы могла нам сказать раньше, чем всему миру, а?

— Так получилось, — Падме шмыгнула носом.

— Опять соображения высокой политики?

Падме вздохнула.

— Забыла, — констатировала сестра.

— Угу.

— Чего от тебя, занятой такой, еще ждать. Ты мне скажи вот что, ребенок у тебя от того прекрасного джедая, или от того представительного и скучного сенатора, с которым вас в ложе часто видели?

— Сола! — воскликнула Падме. — Ты читаешь светские враки? Ты?

— Ну ты же у нас молчишь, откуда мне информацию брать, скрытная ты наша? Ну так как?

— Сенатор Органа женат, вообще-то!

— Будто кому-то это когда-то мешало!

— Сола!

— Ага, — сказала Сола довольно. — Значит, джедай.

Падме сглотнула и кивнула.

— И когда ты пала под напором этой бронебойной харизмы?

— В первый год войны…

— И молчала столько лет? — вскричала Сола. — Падме, так же нельзя! Нельзя скрывать такие вещи от родной сестры. По генералу Скайуокеру сохнет половина галактики, а ты могла рассказать мне все подробности, это совершенно возмутительное поведение с твоей стороны!

Падме рассмеялась помимо воли. Отмахнулась от Солы, будто та была рядом и могла заторомошить ее, как это бывало дома.

— О нашем браке никто не должен был знать!

Сола присвистнула и покачала головой.

— Мда, сестричка, ну ты даешь. Я-то думала, ты, как нормальный политик, заведешь интрижку, а ты и тут — самая респектабельная из всех! Я разочарована, ты так и знай.

— Ничего, — сказала Падме сухо, — на этот раз скандал будет до небес.

— Так… это правда? То, что про него говорят в медиа? Про генерала Скайуокера? Про то, что он?..

— Ситх? Да.

— Ужас какой. А ты знала?

— Нет.

Отрицание было правдой, вот только на языке ощущалось ложью. Нет, она не знала. Но… Но.

— Пад, — очень серьезно сказала Сола, — ты позвони родителям, когда очухаешься, мы тут все понимаем, это шок, тебе надо в себя прийти…

— Конечно, — благодарно кивнула Падме. Крайне малодушно с ее стороны, но к разговору с родителями она совершенно не была готова. Даже зная, что сейчас они,скорее всего, сидели за пределами голопроектора и слушали все, ей сказанное. Так было… проще. Как прекрасно, что они это поняли…

— И мы найдем способ тебя развести как можно быстрее.

Ей показалось, она ослышалась.

— Что?..

— Пад, — Сола смотрела очень внимательно, — ситх заморочил тебе голову. Неважно, что ему было от тебя надо, главное, что ты вырвалась вовремя. О ребенке не волнуйся, если ты не сможешь им заниматься, мы с мужем поможем, к себе возьмем, одним больше, одним меньше, все равно дома полный кавардак! Ты, главное, приходи в себя.

— Сола… Все совсем не так!

— Прилетай домой. — Сола улыбалась. — Мама обещала найти лучшего психолога в Тиде, а ты ее знаешь, она найдет, и все будет прекрасно, сестричка, верь мне. Когда ты прилетишь?

— Перед родами, — механически ответила Падме. Скальная опора, которая всегда была под ногами, о которой никогда не нужно было задумываться, пошла трещинами и начала осыпаться.

— Прекрасно. Мы тебя замучим заботой так, что родишь и сама не заметишь, только бы от нас избавиться! Люблю, прилетай!

Падме улыбнулась в ответ. Посидела, смотря на черный экран. Выключила приемник.

Вот так, Падме. Вот так…

…В списке личных писем следующим было письмо Бейла с уверениями, соболезнованиями в таком страшном разочаровании в близком друге — с предложениями помощи и участия…

Падме наивной не была и прекрасно знала, как к ней относится очень удачно и очень политически женатый Бейл Органа. И насколько хорошо он понимает суть ее дружбы с Энакином. Сейчас он крайне завуалированно предлагал объявить ее ребенка своим, несмотря на весьма вероятный гнев жены. Благородный ее рыцарь…

Падме стерла его письмо и отпила воды. Нужно успокоиться. Ей очень, очень вредно волноваться. Успокоиться. Дальше будет хуже.

Спустя час небо за окном посветлело, а конденсационные следы транспортов в вышине окрасились в розовое и золото.

Пришел ответ от Ее величества.

Перед тем как прочитать его, Падме встала и прошла круг по комнате, глубоко дыша. Выпила стакан воды. Еще один.

…Ее величество выражала соболезнования в связи со сложной ситуацией, в которую попала ее верная слуга сенатор Наберрие, но так же уверяла, что ситуацию эту, несомненно, возможно разрешить к благу и спокойствию Падме, и к благу Набу. Желаемый Падме вариант, хотя и возможный, представлялся Ее величеству не оптимальным…

…Что?

Оптимальным же Ее величество полагала продолжение служения сенатора Наберрие на высочайших постах Республики, в качестве облеченного всем ее доверием представителя Набу. Брак же ее с ситхом Ее величество желали бы видеть аннулированным, и готовы были признать его таковым, ведь несомненно сенатор Наберрие не знала, за кого выходит, а иначе приняла бы совершенно иное решение. Разумеется, выбор оставался исключительно за сенатором Наберрие, но именно этот вариант послужил бы к Ее величества удовольствию. Ребенок или же дети сенатора Наберрие с радостью будут приняты Ее величеством в Ее подданные и обеспечены всем необходимым в случае необходимости…

Падме дочитала письмо, опустила деку на колени и уставилась в окно.

Дети зашевелились внутри, она положила ладонь на живот.

Спокойно, все хорошо. Просто мама в шоке. Совсем чуть-чуть. Вот посидит в шоке и дальше пойдет…

Ее величество королева Набу считала, что Падме следует стать канцлером. Прямо сейчас. Пожелание было высказано настолько прямо, что являлось прямым приказом. Как приказом являлось согласиться с аннулированием ее брака, чтобы никакие ситхи не смели портить карьеру сенатора Наберрие.

А о детях позаботятся… Вот и Сола говорила то же самое. С ее семьей уже наверняка побеседовали…

Набу не хочет терять влияние, полученное при Палпатине. Более того, Падме сейчас единственная, кто может компенсировать урон, им нанесенный, иначе Набу стоит забыть о кресле канцлера лет на пятьдесят, если не сто. Даже ее брак — при условии его немедленного аннулирования и правильной подачи — послужит этой цели. Сенатор Наберрие тоже пострадала от ситхов, видите? Ее обманули самым чудовищным образом…

Как уверена Ее величество, что Падме сможет выиграть в борьбе на пост канцлера! И как же противно, на самом деле, что она совершенно права.

В этом даже не будет ничего сложного. Не сейчас, не в нынешнем хаосе, когда она понимает игровое поле лучше, чем половина игроков, а заемная одаренность позволяет видеть чуть дальше… Да, она выиграет. Выполнит волю своей королевы. Послужит Набу.

Падме представила этот вариант будущего во всех подробностях. Улыбнулась ему.

Включила деку.

«Моя повелительница и королева, ваша слуга благодарит вас за оказанное недостойной великое доверие. Это больше, чем все, о чем я когда-то мечтала. К прискорбию моему, я не чувствую в себе сил справиться со столь великой миссией…»

…Идите вы к хаттам с этим великим будущим, Ваше величество. К хаттам.

Несмотря на убежденность в верности выбора, писать письмо было тошно, и слезы на глаза наворачивались. Она сама уничтожала все, ради чего работала так долго, и как же это было тяжко.

…Ну что ж, — подумала она, отправив письмо, — прощай, сенатор Наберрие. Хорошо тобой жилось. Пора попробовать что-то еще.

7

Две недели спустя. Набу
— Я понимаю, что вы любите природу, — сказал Энакин, когда они снизились над поместьем, — но тебе не кажется, что это немножко чересчур?

Поместье, где опальной Падме Наберрие высочайше дозволили поселиться, пока королевский гнев не пройдет (лет через пять, никак не раньше), находилось между горами и Озерным краем, в получасе лета от Тида, если по атмосферной трассе. В случае непредвиденных осложнений медслужба лучшего госпиталя Тида будет на месте через пять минут — это Энакин выяснил в первую очередь. Еще в больнице Ордена, когда она принесла ему информацию о месте будущего изгнания.

— У нас лучшие социальные службы Республики, — сказала ему тогда Падме, — не волнуйся ты так.

— Может, я вообще за себя волнуюсь, — возразил Энакин. Она только фыркнула. — Но утешает, что оскорбленное в лучших чувствах величество тем не менее распорядилось из списка приоритетных лиц тебя не выносить.

— Королева мне написала, в частном порядке, что считает мой поступок очень романтичным. — Падме вздохнула. — Она все же слишком молода…

— Ты была еще моложе.

— И тоже слишком. Ладно, давай подумаем, что нам нужно будет с собой взять на первое время. Поместье долго стояло пустым, наверняка там полный беспорядок…

Теперь, смотря на дом с воздуха, Падме понимала, что промахнулась с оценкой на пару порядков. Когда-то вокруг дома был разбит сад, в том числе и фруктовый, розарий был, теплица… Теперь место всего этого занимал лес. Крыша дома едва угадывалась между ветвей. На крыше росла трава.

— Ну… стены стоят, — сказала Падме. — Но, право… Я не ожидала, что наследство бабушки так деградирует. Она им не занималась и этот дом вообще не любила, но все же…

— Законсервировали, — сказал Энакин, направляя корабль вниз, — а защитные поля возьми и сдохни. Если и внутри это выглядит как влажная мечта ботаника, я отвезу тебя к твоим, и пусть меня сажают за неповиновение величеству, жить тут ты не будешь.

— Не драматизируй, — Падме улыбнулась. — В доме наверняка все в порядке.

— Поверю, когда увижу.

По-хорошему, ему следовало пролежать в больнице еще неделю, думала Падме, смотря на мужа, пока он осторожно заходил на посадку на стиснутую деревьями площадку по чудом работающему пеленгу.

Дождаться, пока полностью не приживутся протезы рук, пока не станет проще дышать, и респиратор не будет требоваться постоянно. Но нет. Они улетели с Корусанта, как только она передала дела первой помощнице. Встретила его у Храма — с лицом в шрамах, в респираторе и в черном стандартном комбезе ВАР. Тощего настолько, что обнять его было страшно. Он обнял ее первым, хотя на них откровенно и не слишком доброжелательно пялились… Обнял, загородил от взглядов, увел прочь.

— Разве тебе не надо забрать вещи? — спросила она тогда, а он только рассмеялся.

Ничего. Им есть на что жить, у нее достаточно денег. Пусть не на все пять лет, но они что-нибудь придумают.

У семьи она просить не станет… Да и не выйдет, кстати, совсем позабыла. Она же в опале. Пять лет с ней на Набу будут разговаривать только службы спасения и медики.

Что ж, так и проще.

Но вот на настолько плохое состояние поместья она, по правде сказать, совсем не рассчитывала.

Энакин кинул на нее косой взгляд.

— Ничего, — сказал он. — Разберемся.

Она улыбнулась в ответ.

На стоянку они опустились, проломив кроны деревьев. Ветви скребли по лобовому стеклу корабля, будто пытались их задержать. Или сцапать.

Перед тем как выйти из корабля, Энакин вручил ей портативный щит. Открыл одну из сумок, собранных для Падме в посольстве, и протянул ей обернутый тканью очевидный бластер.

Падме аж задохнулась.

— Откуда у нас оружие? Энакин!

— Поскольку тебе разрешено его иметь для самозащиты, — ответил он, — твоя охрана собрала нам самое необходимое. Не волнуйся, я помню, что мне нельзя.

В разрешении на его гражданство четко стоял запрет брать в руки оружие, если королева не прикажет иного, или жизнь его семьи не будет прямо от этого зависеть.

— Но через тряпочку можно, — хмыкнула Падме и взяла бластер. Вот о том, что ей могло понадобиться оружие на Набу, она и вовсе не подумала. А ведь действительно, мало ли…

— Через тряпочку вообще все можно! — заявил Энакин и с явным удовольствием понаблюдал, как она краснеет.

— Ну тебя, в самом деле. Пошли уже.

— Может, все-таки останешься?..

— Я тебе напомню, дорогой, — усмехнулась Падме, — что из нас двоих сейчас боевой единицей являюсь именно я. В рукопашной от тебя толку будет мало, ты даже дышишь с трудом.

— Но я… — и он осекся. Тряхнул головой. — Да, ты права.

Падме закусила губу, ничего не сказала. К этому увечью он будет привыкать куда дольше, чем к протезам.

…И ей, поперек всякой логики и милосердия, не хотелось, чтобы он привык и смирился.

— Ну тогда я буду отвлекать врагов, а ты их валить!

Энакин радостно улыбнулся ей — будто Энакин-джедай выглянул с чужого лица.

— Договорились, — улыбнулась Падме в ответ.

Он вышел из корабля первым. Падме последовала за ним, ухватила бластер поудобнее, готовая стрелять, если что — но врагов вокруг не оказалось. Просто бетонная площадка среди леса — и если бы не заросшая, но все еще видная тропа с покосившимися светильниками «под старину», никто бы и не догадался, что совсем рядом стоит дом.

Энакин огляделся и, не торопясь, двинулся по тропе.

— Ну и травка у вас тут. Покрытие из пермакрита. Как она сквозь него проросла?

— Упорная, как все набуанцы, — ответила Падме. — Эни… Я знаю, что ты ситх. Мне не надо показывать, что ты ничуть не изменился. Вообще не надо ничего показывать, мы тут одни.

Он сделал пару шагов молча. Остановился. Повернулся к ней. И, увидев в ее лице неведомо что, кивнул, и будто маскировочный плащ соскользнул с него.

…У него голова полуседая, осознала Падме. Почему она раньше этого не заметила?..

— Договорились, — сказал Энакин.

Деревья росли совсем близко к дому, но, к большому облегчению Падме, сам дом — большая вилла с плоской крышей, — оказался целым, пусть и неухоженным.

По первому этажу темным поясом шли панорамные окна с явной односторонней прозрачностью, на втором в пространство большого балкона безуспешно пытались пробиться ветви — невидимое поле свернуло их в подобия заломленных рук.

— А вот здесь поле работает, — констатировал Энакин, оглядев дом. — Но откуда тогда на крыше трава?

— Может, там раньше был сад любования травами? — предположила Падме. — А потом, без ухода, выродился.

— Сад любования травами, — повторил Энакин.

— Это древняя и очень красивая традиция.

— На крыше.

— Почему бы нет?

Он только головой покачал.

— Слишком много природы? — улыбнулась Падме.

— Слишком много культуры, — ответил он и пропустил ее на крыльцо.

Падме приложила пластину ключа — в единственном экземпляре, только для нее, активация по генокоду, — к двери, и поле схлопнулось, с, показалось ей, шорохом облегчения. Щелкнул замок.

Энакин толкнул дверь, заглянул внутрь прихожей и пропустил Падме вперед. Она глянула на него с интересом.

— Хозяйка дома входит первой, — сказал он. — Это древняя традиция Татуина.

— С бластером? — лукаво осведомилась Падме.

— Какая же хозяйка на Татуине без бластера, — тон был таков, что она даже засомневалась, шутил ли Энакин. Возможно и нет.

Свет зажегся сразу, как только Падме пересекла порог. Автоматика дома была жива, прекрасно…

— Мне кажется, или вашим жилищам не свойственен столь строгий минимализм? — поинтересовался Энакин, войдя в прихожую следом.

— Не свойственен, — согласилась Падме, оглядываясь.

Голые стены, голый пол, никакой мебели, кроме скамьи — очень красивой и каменной, — у стены.

— Здесь давно никто не жил.

— Мебель-то было зачем вывозить?

— Ну, возможно, бабушка решила переехать и забрала все с собой…

— Надеюсь, что не все.

Падме украдкой потерла спину.

— Я тоже.

Энакин стоял к ней вполоборота и смотрел на правую дверь, но как-то заметил ее движение, повернулся и предложил:

— Посиди немного. Отдохни. А я пока…

— Никаких исследований дома без меня, — заявила Падме. — Как учат нас все голофильмы ужасов, разделяться — последнее дело!

Энакин улыбнулся, и они посидели на каменной скамье с четверть часа, пока у Падме не перестала ныть поясница. Даже не разговаривали, просто сидели рядом и держались за руки. Энакин поначалу напрягся, когда она сжала его металлическую ладонь, но тут же расслабился.

Последующий час исследований дома подтвердил первый вывод — мебель из дома вывезли почти всю. Осталось все кухонное оборудование, устаревшее, но функциональное, остались освежители, вся сантехника — и осталась огромная кровать в комнате с видом на то, что когда-то было террасой с бассейном, а сейчас являлось рощей среди развалин.

— Наверх я сам схожу, — сказал Энакин, когда они завершили обход первого этажа, и Падме тяжело села на кровать. — Сумки наши сейчас сюда принесу, постелим, ты ляжешь, и я схожу. Может, еще что найду интересное.

— Там должны быть библиотека и кабинеты, — сказала Падме. — Судя по архитектуре. Но библиотеку, наверное, тоже вывезли…

— Вот и проверим. И дроидов местных нужно найти. Странно, что активация их не разбудила.

— Вроде бы бабушка не любила дроидов.

— Убиралась-то она точно не сама, — хмыкнул Энакин. — Скорее всего, их просто деактивировали вручную, и вручную же придется их включать. Ну и терминал системы дома нужно найти, и систему проверить.

— Не доверяешь?

— Законсервированной так долго системе? Нет, конечно. Ты ложись пока так, я быстро.

Падме кивнула и привалилась к изголовью кровати. Она просто немного закроет глаза — а потом сразу начнет обустраивать новый дом. Все не так плохо, как казалось. Совсем не так плохо. И нужно будет оборудовать детскую. Комнату найти. И обязательно на потолке солнце нарисовать, как у нее в детстве. Да. Обязательно…

8

Падме заснула мгновенно и быстро, так что Энакин, вернувшись с сумками, не посмел ее тревожить. Только туфли с нее снял, закрыл ее одеялом и подушки подоткнул — хорошо, что ей положили их в посольстве, самонадувные и подстраивающиеся под тело, специально для беременных. Оставил рядом комлинк с выведенной на экран кнопкой «нажать при опасности».

Нужно заняться всем остальным, чтобы, когда она проснется, в доме уже можно было жить.

…Ее семья должна была об этом позаботиться. Пад так часто рассказывала, какие у нее прекрасные родители и сестра, что он даже поверил. И — они позволили, чтобы ее сослали в пустой дом? Беременную на последних месяцах?

То, что могли быть привходящие обстоятельства — любые, вплоть до того, что по безумным набуанским законам семье не сказали, куда ее сослали, — гнев слушать не желал.

Ладно, решил Энакин, заползая по лестнице на этаж и останавливаясь подышать через три ступеньки. Здесь был прекрасный прозрачный лифт, его следовало проверить, но само наличие уже радовало… Ладно, Силы его лишили, но праведный (или маскирующийся под) гнев дает силы кому угодно — а от дармовых сил отказываться глупо. Главное помнить, что этот конкретно гнев иррационален, и не показать его Падме.

…Нет. Исчерпать его до ее пробуждения, чтобы показывать стало нечего. Он же обещал.

Верхний этаж занимали огромный балкон, явно игравший роль летней приемной залы, «бар» со стойкой и с синтезатором пищи, рабочим, две гостевые спальни, пустые, ванная комната, чуть поменьше, чем внизу, но тоже с ванной, все на месте, все работает, два кабинета, со столами-консолями — однако! — шифрованной связи, рабочими, и библиотека с пустыми шкафами. Богатый был дом.

Дроидов он не нашел, что значило доступ в технические помещения только через систему управления домом. Ну или же технические двери надо искать — но это если ничто другое не поможет.

Он вернулся в один из кабинетов, запустил консоль и огляделся. Все было тихо и мирно, почему он так дергается?..

Потому что не чувствует Падме и детей внизу, вот почему.

Он все еще пытался, по привычке, ощутить дом целиком, и не мог — а это слишком долго означало чрезвычайно опасную ситуацию.

Гнев полыхнул внутри, Энакин прикрыл глаза и сознательно вздохнул глубже. В груди резануло, но — неважно. Контроль.

Этот гнев не принесет сил, только растратит существующие на сожаление. Отмечаем, игнорируем. Он — лорд ситхов, он хозяин своим реакциям. И наличие или отсутствие Силы не имеет значения.

Консоль тем временем запустилась, система дома радостно сообщила о возврате к работе и — будет ли в хозяйской воле отменить деактивацию сервисных дроидов?

Энакин потратил полчаса на диагностику этих дроидов, и только убедившись, что их не отключили из-за коллективного их помешательства, деактивацию отменил.

Доступ в голонет здесь был, как и доступ к публичным сервисам планеты Набу.

Список сервисов впечатлял — хорошо живут, и ведь наверняка считают, что это вот все, включая врачей по вызову в любую точку планеты, — нормально. Ничего особенного… Ну да ладно, его пока интересует совсем иное. Были бы здесь военные базы, он бы точно знал, что искать, баз ему довелось оборудовать не одну и не две, а вот есть ли в пасторальном мире Набу аналог военного сервиса «промышленный синтезатор для оборудования жилых помещений за ваш кусок бюджета и всю органику, какую можете выкинуть» — это был вопрос…

Поначалу казалось, что ответ на него отрицательный, а потом Энакин вспомнил про горнодобычу, поискал по сервисам подробнее и наконец наткнулся на подходящий. Владельцы конкретно этого большого синтезатора занимались обустройством временного жилья на полюсах, в горах и на орбитальных базах, и были согласны забрать часть леса в качестве небольшой доли от оплаты.

Энакин договорился с ними — через час, ничего себе скорости на гражданке, — спустился вниз, проверил спящую Падме и пошел размечать тот лес, который следовало отдать.

Владельцы бизнеса не подвели. Ровно через час на посадочную площадку шлепнулся автоматический комплекс под управлением крайне делового АИ, даже напомнившего Энакину R2. Из комплекса высыпались рабочие дроиды и вмиг утилизировали лес вокруг площадки. Только что стояли стволы — и вот уже бревна, и вот уже щепа. Впечатляло.

Он поймал себя на том, что начал прикидывать военное применение этой технологии, и усилием воли прервал анализ.

Про войну и ее нынешнее состояние он ничего не знал. В больнице Ордена он лежал в полной информационной блокаде, даже с Падме взяли слово ничего ему не рассказывать — впрочем, у нее и так хватало проблем, чтобы интересоваться фронтами и конкретно его легионом.

…R2 конфисковали, как и все принадлежавшее ему имущество. Наверняка дроида переформатировали. Что сделали с его людьми? Тоже… переформатировали?

…Не сейчас, решил Энакин. Доступ к информации теперь есть, контроль он обойдет, но сделать для своих людей прямо сейчас он ничего не сможет — нужно решать задачи в порядке приоритета. Сначала Падме и дом. Все остальное — потом.

Дроиды-утилизаторы выжрали проход до крыльца — аккуратно обойдя столбы осветителей, — и вычистили всю зону вокруг дома, за исключением рощи перед окнами спальни. Смотреть на деревья, решил Энакин, для беременной явно будет полезнее, чем на развалины террасы и бывшего бассейна.

— Вы какой комплект заказывали? — поинтересовался переговорный модуль АИ, когда первые контейнеры залетели в прихожую и, перестроившись, начали распределяться по этажу.

— У вас сбой? — удивился Энакин. Пока профессионализм фирмы его только радовал.

— Так ведь тут женщина хозяйкой заявлена, — сообщил АИ. — Белый стандарт точно подойдет? Может чего-то повеселее?

Набуанцы. Даже АИ — и тот набуанец со своим мнением о стиле и о подобающем.

— Повеселее — это что именно?

— Под дерево можем сделать, — заявил АИ гордо. — Будет почти не отличить!

Энакин задумался, оглядел дом. Нет. «Почти не отличить» — это для таких, как он, и большинства клиентов этого сервиса. А для таких, как Пад — подделка станет резать глаз, тем более что раньше тут мебель точно стояла старая и элегантная до последней ножки стола.

— Белый стандарт подойдет, — решил Энакин. — Только все углы скруглите. Чтобы пораниться нельзя было.

АИ выбор не одобрил, но хоть спорить не стал, и через два часа в доме была мебель. Белая, простая и без изысков, почти как на военном корабле. Но была.

Комплекс, закончив, резво свернулся, послал на счет Падме исключительно вменяемую фактуру и стартовал вертикально вверх — прямо на орбиту, судя по траектории. Энакин проводил его взглядом, вошел в дом и поднялся на этаж — налаживать связь по дому.

Потом нужно запустить кухню, проверить, что следует докупить, приготовить Падме обед — он совсем не понимал, сколько сейчас времени, но солнце пока стояло высоко.

И потом, только потом он сможет взять деку и выяснить, что происходит в мире. Потом. Не раньше.

Когда Энакин закончил с обедом, Падме еще спала. Нормально дышала, он специально постоял и послушал, выглядела расслабленно, только очень устало. Пусть спит сколько нужно. Обед подождет, потом разогреем.

Взял тарелку, взял деку и уселся на новый диван в зале. В панорамное окно был виден только лес — но теперь, когда лес проредили и отодвинули от дома, и солнце тоже. Сверкало на ярко-зеленой траве и синеватых листьях какого-то кустарника. Даже красиво.

На обед себе Энакин сделал подобие обычного армейского пайка — серый протеиновый блок, зеленый куб клетчатки, белый — медленных углеводов. Синтезатор тут позволял сотворить что угодно, хоть нормальный кусок мяса, и Падме он сделал рыбу, которую она вроде бы хотела в последний месяц, но для себя стараться не видел смысла. Так быстрее. Съел, не отвлекаясь от новостей, и ладно.

Война, согласно официальным и не слишком источникам, закончилась. Медиа обсуждали условия уже не сдачи — интеграции сепаратистских систем назад в Республику и размеры контрибуций. За пост канцлера шла борьба, но лицо Бейла Органы мелькало в роликах и информационных статьях как-то чересчур часто.

Ни его самого, ни Падме особенно не обсуждали. Падме, когда вопрос всплывал, жалели. По его же поводу тем было две: «какой ужас, а мы ему доверяли, но хотя бы от взрыва спас, хотя и там все не так однозначно, смотрите аналитику по следующей ссылке» и «но как же ситх умудрился скрываться в Ордене так долго, и кто позволил, кто закрывал глаза? Наверняка канцлер знал и покрывал его, а в Сенате они просто поспорили!» То, что запись из Сената теории заговора с канцлером противоречила, никого, разумеется не волновало. Но ситхов обсуждали вяло, скандал уже явно отгремел, и будущее Республики после войны медиа явно интересовало больше.

Его это будущее тоже интересовало куда больше. Никакой поиск по легальным источникам не давал ответа, что Сенат собирается делать с Великой Армией Республики. С миллионом человек, тысячами единиц техники и миллионами кредитов обеспечения на балансе. Тема не поднималась вовсе. Но по мнению совершенно всех аналитиков с любыми политическими воззрениями в прекрасной Республике будущего армии места не было.

Эти люди хотели откатить войну назад и сделать вид, будто ее вовсе не случалось. Так удобно, канцлер оказался ситхом и можно объявить, что только он виноват в ее начале, никаких иных предпосылок никогда не существовало, и теперь, когда он побежден (просто, абстрактно побежден, неведомо кем), то все будет просто прекрасно. Волей Силы.

Куда эти прекрасные пацифисты собирались девать миллион обученных только войне солдат с прошитой верностью Республике? Его легион куда девать? Его людей?

…Был у него сервер на задворках голонета, о котором знали только его коммандеры и R2. Иногда его использовали для связи, когда других возможностей не было. Не быстро, конечно, но это и неважно. Только бы с другой стороны осталось, кому ответить. И только бы они захотели отвечать — ситху-то. Пусть и бывшему.

«Всегда был лоялен Республике, — написал Энакин без предисловий, — не предатель. Клянусь, чем хотите. Сообщите ваш статус».

9

За окном уже темнело, когда Падме открыла глаза. Лес стал черным массивом, только золото заката просверкивало кое-где среди листвы. Падме понаблюдала за уходящим светом. Огладила живот — и тут же получила пинок пяткой в ладонь. Дети тоже проснулись и решили размяться.

Она села в кровати, отбросила одеяло — увидела подушки и частично распакованные сумки, и комлинк с алой кнопкой рядом с бластером, и улыбнулась. Энакин начал организовывать пространство. С ее безопасности, не иначе. Хорошо, что здесь нет боевых дроидов: с него сталось бы и охрану выставить.

Может, еще и станется, боевых дроидов и сделать можно. И, кстати, на них его запрет на использование оружия распространяться не будет. Потому что, разумеется, хозяйкой им будет она.

…И это не такая уж, на самом деле, плохая мысль.

Пока она спала, дом преобразился. Стоило ей выйти из спальни — как тут же в дверь ринулись какие-то многоногие дроиды, потащили что-то белое. В коридоре появились сидения, в зале — белый диван, столик, кресла, обеденный стол со стульями чуть подальше и ближе к кухне…

На диване сидел Энакин, уткнувшись в деку, рядом с ним прямо на белом покрытии стояли чашка с явно давно остывшим кафом и тарелка с одинокой вилкой.

Падме замерла в дверях. Было так странно, что он ее не заметил… Хотя, конечно, ничего не могло быть естественней. Но стоило ей войти, он тут же поднял голову — услышал.

— Сиди-сиди, — сказала она, но он тут же подхватился, убрал свидетельства своего ужина — на пол, разумеется. Падме фыркнула, села на диван, провела ладонью по покрытию. Пластик. Но высокого качества. Будто волна белой пены застыла перед панорамным окном.

— Ужинать будешь? — спросил Энакин. — Я тебе рыбу сделал, но можно поменять, тут отличный синтезатор.

— Не надо ничего менять… — организм, похоже, не возражал против рыбы. — Откуда это все?

— По заказу сделали, — Энакин подобрал тарелку и ушел на кухню. — На твою деку должен был прийти полный отчет.

— Я потом посмотрю.

— Кстати, — он вернулся с рыбой, салатом и приборами, и поставил на столик перед ней. — Я выяснил, куда делась старая мебель.

— Ее не вывезли? — удивилась Падме. Попробовала рыбу и осталась довольна. Естественно выращенная, конечно, лучше, но с поставками она разберется позже.

— Вывезли, — кивнул Энакин. — Те, кому твоя бабушка продала всю эту мебель с аукциона. А деньги направила на благотворительность. Все эти отчеты — это чуть ли не первое, что лежит в домашней системе.

— Она очень не любила этот дом… — Падме задумалась. — Может быть, что-то с дедом связанное, про него в семье мало говорили. Но вот так, продать всю мебель…

— Кроме кровати, — заметил Энакин. — Значит, именно с кроватью плохих воспоминаний у нее связано не было. Это хорошо!

Падме рассмеялась. Но, пожалуй, и правда, это было хорошо.

— Чем ты занимался? — спросила она, закончив с ужином.

— Да так… — он вздохнул. — Рабочий рынок смотрел. Пока это бесполезно, из-за скандала, но мне пока и не светит, сначала нужно кучу сертификатов получить. У меня же официально никакого диплома нет. Список составлял, по приоритетам.

— Но в Ордене же прекрасное образование? — не поняла Падме.

— Вот только дипломов установленного Республикой образца там не выдают, — хмыкнул Энакин. — Но это все неважно, я разберусь.

Вот уж чему она верила безоговорочно.

— Завтра гляну детально, что нам достались за дроиды, и можно ли из них что-то вменяемое сделать.

— Давай угадаю, — улыбнулась Падме, подвигаясь к нему ближе, — боевые модификации. С большими базуками, которые, несомненно, куда-то да упаковала моя корусантская охрана.

Энакин хмыкнул, но спорить не стал.

— И помощников тебе. И няню, наверное, какую-то надо придумать. Чтоб детям интересно было.

— Ты придумаешь, — убежденно сказала Падме, укладывая голову ему на плечо. — В голонет уже залезал? Что-то нужное пишут?

— Нужного — ничего.

— Но?

— Но есть тема, о которой не пишут, — ответил он с явной неохотой. — Армия. Никто не пишет, что Сенат собирается делать с армией.

Да… разумеется. Почему она думала, он станет говорить о себе и о скандале? И об Ордене?

— Это значит, вопрос еще обсуждают.

Он вздохнул и обнял ее.

— Разве?

Падме задумалась. На самом деле, когда вопрос реально обсуждался, при любой блокаде в медиа что-то да просачивалось. Хотя бы слухи. Которые обсасывались и раздувались и менялись…

— Вообще никто ничего не пишет? — уточнила Падме.

— Вообще.

Стало как-то зябко, и она вжалась в его теплый бок. Энакин осторожно прижал ее ближе, поцеловал в волосы.

— Значит, все значимые актеры медиапространства согласились на блокаду. Это… плохо. Но я не понимаю, что там может быть такого…

Энакин застыл.

— Ты понимаешь, — констатировала она.

— У клонов чипы в головах, — сказал он. — Камино утверждали, что это из-за экспресс-обучения и для обеспечения лояльности. Но обеспечивать лояльность ведь можно по-разному.

Падме моргнула. Его намек был… слишком.

— Не может быть.

— Конечно, — но вот тон его голоса говорил, что Энакин совсем не убежден в собственных словах. — Но я не знаю, что наверчено в этих чипах. Там зверское шифрование.

— Не получилось убрать?

— Да может и получилось бы, если посидеть и подумать, но… сама понимаешь. — Она кивнула. Времени, чтобы посидеть и подумать, не хватало никогда. — В своем легионе я эти чипы просто и незатейливо грохнул. А остальные?..

— Грохнул? — переспросила Падме. — Ты хочешь сказать, всем клонам 501-го сделали операцию, и ни у кого не возникло вопросов? Или возникли? Но если чипы официально обеспечивали лояльность…

— Нет, что ты, никто не в курсе, — Энакин мотнул головой. — Я Силой их — Темной стороной. Я ситх, или кто?

— Ситхи такое умеют? — изумилась Падме.

— За всех не скажу, — усмехнулся в ее волосы Энакин, — а лично я электронику порчу с детства. Так что это не было очень сложно… Но Падме!

— Да, — согласилась она. — Я попробую выяснить в чем дело… Если кто-то согласится со мной разговаривать сейчас.

— Органа согласится. К тому же ему все медиа прочат пост канцлера, у него наверняка есть данные.

— Ты хочешь, чтобы я воспользовалась личной симпатией ко мне сенатора Органы, чтобы выяснить, не грозит ли что-то твоему легиону.

— Как ты хорошо меня понимаешь.

— Мне следует с негодованием отказаться.

— Спасибо, — сказал Энакин, и Падме рассмеялась.

Письмо Бейлу она пыталась написать в течение последующего часа. Изгнала Энакина из залы, заняла диван («Ты у меня подхватила привычку, а теперь меня выживаешь!» — «Это ты мою привычку подхватил! Кто хотел дроидов разобрать? Или ты и разбирать тут собирался?» «Ну…») и честно пыталась. Отбраковав пятый вариант, Падме отложила деку, уставилась в окно — уже совсем темное, — и задумалась. Дело было не в том, что она собиралась воспользоваться личным отношением, не в первый раз, да и Бейл не брезговал просить его поддержать на голосованиях, нет… Дело не в морали, дело в другом.

Он предложил пожертвовать ради нее своей репутацией и положением, а она лишь формально поблагодарила, и то не сразу. И сейчас собиралась просить, возможно, нарушить служебную тайну. Вот в чем дело. В отношении.

Письмо оказалось в результате очень коротким: «Дорогой Бейл, примешь ли ты мой звонок, если я тебя наберу, и, если да, то когда удобнее это сделать?»

Он позвонил ей сам, через десять минут. Голопроектора здесь не было, и она приняла звонок на деку. Бейл ничуть не изменился — и широко и облегченно улыбнулся, увидев ее.

— Сила, — сказал он, — как я рад, что с тобой все в порядке.

— Взаимно, — улыбнулась она в ответ. Бейл осунулся и выглядел усталым. — Извини, что отвлекаю.

— Для тебя у меня всегда есть время. Как ты?

— Устраиваемся, — сказала Падме. — Прости, не могу сказать, где именно. Ее величество была щедра, и волноваться совершенно не о чем. И я еще раз благодарю тебя за участие.

— Не стоит, — Бейл качнул головой. — Если тебе нужна помощь, то в любое время… Например, — он чуть усмехнулся, — прямо сейчас?

— Не помощь, — сказала Падме, чувствуя себя немного виновато, хотя Бейл смотрел тепло. — Мне просто очень интересно, не более того. Сложно оказаться полностью отрубленной от достоверной информации, а медиа по интересующей меня теме не говорят совсем ничего.

— По теме… Ах, да, — он кивнул. — Я, к сожалению, не специалист, не вполне понимаю детали. Обсуждение все еще идет, это сложный вопрос.

— Конечно, — Падме улыбнулась. Ничего существенного. Но, наверное, это хороший знак?

— Как только будет приемлемый проект закона, я покажу его тебе, чтобы любопытство тебя не сгрызло. Чуть пораньше медиа.

— Спасибо, Бейл.

— Ну что ты… Я же не выполнил твоей просьбы.

— Мое любопытство может подождать.

— Конечно, конечно… — он смотрел странно, пристально. Это слишком контрастировало с любезным и легким тоном. Нужно было попрощаться, но Падме тянула — ей казалось, он сказал еще не все.

— Вот Умбарский инцидент много обсуждали, — добавил Бейл, наконец. — Но большего я не могу сказать, ты же понимаешь.

— Ну разумеется, — ответила Падме. Они тепло попрощались, и Падме первой оборвала связь, как всегда в разговорах с Бейлом.

Умбарский инцидент? Она не знала ничего про Умбару — или Умбру? — похожее название, вроде бы, всплывало в дни войны, хотя она могла ошибаться. Что там случилось такого, что Бейл счел это ответом на ее незаданный вопрос? Вернее, незаданный ею не ее вопрос, что он конечно прекрасно понял.

— Падме? — Энакин стоял в дверях с какой-то железякой в руках, смотрел внимательно. — Он тебя расстроил?

Падме не смогла сдержаться и фыркнула. Скажи она «да», и ведь последствия будут непредсказуемы.

— Нет, дорогой, не надо планировать карательную операцию. Я знаю, что ты его не любишь…

— Я тебя прерву? Мне термины уточнить, — не дал ей договорить Энакин. Падме озадаченно кивнула. Он оставил железяку за порогом, вошел и сел на пол у ее ног. Пояснил:

— Чтоб диван не пачкать. Так вот. Бейл Органа любит тебя, по-настоящему, и я ему, пожалуй, сочувствую. Насколько я вообще это могу. Это во-первых.

…Надо же.

— Мне тоже уточнить, — прервала его Падме. — Ты же его ревновал? Я лично видела, не отнекивайся.

— Джедай, — он подчеркнул слово, — Скайуокер ревновал, а как же. У ситхов моей линии не приняты подобные э… сеансы эмоций на публику. Но не показывать ревности в таком юном возрасте и в этой ситуации было бы неественно, хотя и оскорбительно для тебя. Так что я постфактум прошу прощения.

Падме кивнула. И впервые подумала, что шрамы на его лице — к лучшему. Сложнее будет обманываться.

— Во-вторых, Бейл Органа не считает статистикой всех, кто ниже его по положению, и честен в делах. Так что он достоин уважения. Друзьями мы никогда не станем, нет, но союзниками — вполне. Ну и в-третьих, если он обидит тебя, я найду способ его уничтожить. Если ты не будешь против, конечно.

Мое личное оружие массового поражения, подумала она с нежностью. Чуть наклонилась и поцеловала его куда дотянулась — в переносицу.

Энакин озадаченно почесал нос грязной рукой. Она улыбнулась.

— Я рада, что мы уточнили термины. Нет, Бейл меня просто озадачил. Он считает, что Сенат склоняется к Умбарскому сценарию, чем бы это ни было.

Взгляд Энакина заледенел.

— Падме… Повтори его слова как можно точнее.

Она повторила. Энакин медленно кивнул.

— Понятно… Логично. Очень логично.

— Насколько все плохо? — спросила Падме настороженно.

— Уже нинасколько, — он просиял улыбкой. Той, старой.

— Ты обещал мне не врать, — укоризненно сказала она.

— Я не вру. Теперь я знаю, что они сделают, и у них не выйдет. Так что все будет хорошо. А подробностей тебе лучше не знать.

Дети выбрали именно этот момент, чтобы начать моцион, и Падме охнула. Пинались они на редкость метко.

Энакин враз помягчел, засиял и полез к ее животу.

— Руки!

Он засмеялся, поднял запачканные ладони вверх и поцеловал ее живот там, где тот выгнулся под ударом маленькой пятки.

10

Когда победа стала неизбежна, достаточно полная, чтобы военный потенциал противника можно было не учитывать еще долго, и стало очевидно, что полная аннигиляция противника как субъекта и оккупация его территорий не входит в план Сената, а мирный договор и откат к довоенному статус-кво — напротив, входит, тогда Энакин начал думать, куда, в случае чего, спрятать свой легион. Хотелось бы, на самом деле, обезопасить всю ВАР, но для этого Падме следовало бы избраться сразу императрицей, чтоб наверняка. Что было, увы, вне пределов возможного.

Будь у него в подчинении просто люди — проблем бы не возникло: Мандалор исторически принимал всех. Но клонов, созданных только для войны, новый пацифистский Мандалор принимать не желал.

Вариант Энакин нашел. Рискованный чрезвычайно, но единственный, который бы не заставлял его людей ломать себя через колено. Они были воины, не наемники, и считали себя защитниками Республики, неважно, что Сенат использовал ВАР для своих игр. Политика тут была не важна, только воинская честь.

И вот сейчас все повисло в воздухе — а ведь если Органа сказал о том, что готовится, прямо — значит, решение уже принято.

Падме ушла в освежитель, Энакин оторвался от конструирования помощника для нее («Ну хорошо, хорошо, можешь сесть с железками на пол, так уж и быть!») и снова проверил сервер связи.

Он написал второй стороне операции, но ответа все еще не было. Если ответ вообще будет.

Пока только Падме не отвернулась от него, узнав, что он из себя представляет. Оби-Ван согласился участвовать в Отсечении. И даже мама…

Энакин мотнул головой. Не смотреть туда. Мама жива, свободна, почти ничего не помнит из плена у тускенов. И брат скоро родится, и пусть этого брата он никогда не увидит — неважно. Все хорошо. Уже ради одного ее спасения стоило становиться ситхом — просто джедай Энакин не смог бы ее вылечить, только отомстить за ее смерть и с грохотом рухнуть на Темную сторону. И пусть Темное исцеление потребовало жизни других существ — взял он только тех тускенов, кто мучил ее и пил ее кровь, чтобы прибавить себе жизни и здоровья. Кто же виноват, что так поступили большинство членов племени? Кто не пил, тот выжил. Все честно. И того стоило. И даже лорды Коррибана не сочли произошедшее жертвоприношением (к своему неудовольствию) — он всего лишь отобрал похищенное. Баланс восстановил. Пророчество исполнил, мда. Знал бы Орден… Неважно. Все к лучшему.

Он проверил сервер еще раз. И еще.

Падме вернулась, в халате и тапочках, совсем домашняя, посмотрела на него — окруженного запчастями и с декой в руках.

— Эни, может быть, пойдем спать? Нам нужно встраиваться в местный суточный ритм. И тебе нужно отдыхать.

Нужно. Он уже не ситх, не джедай, медитация не поможет и не снимет усталость. Но время сейчас катастрофически критично.

— Иди, я потом приду.

— Или не придешь, — смотрела Падме очень сочувственно.

— Или засну прямо тут, — он улыбнулся. — Не волнуйся. И комлинк не забудь рядом положить.

— Эни, я позабочусь о своем здоровье, — Падме вздохнула. — Настрой звонок комлинка на что ты там мониторишь и ложись на диване, раз уж не хочешь меня беспокоить. Активно ждать очень утомляет, поверь моему богатому опыту. Тебе же потребуется ясная голова? Вот и ложись.

Падме была права. А он почти поддался нервному страху, очень плохо.

— Спасибо.

— Так и сделаешь?

— Так и сделаю.

— Тогда удачной тебе ночи, — сказала Падме и вышла.

Если бы он уже не любил ее больше жизни, то влюбился бы сейчас.

Он заставил себя сходить в освежитель без комлинка, выдохнуть, привести себя в порядок и лечь на диван. Закрыл глаза и впихнул себя в медитацию. Пусть Сила и не отзывалась больше, но…

Наверное, он заснул. Потому что ему чудились прикосновения огромного, черного и неведомого чудовища Силы, плавающего совсем рядом, только выгляни за стенку реальности.

Из темного бездонного океана его выдернул звонок комлинка.

Легион ответил.

«Рады, что вы живы, генерал, — писал Рекс. — Мы знаем, что вы не предатель. Место базирования не изменено, находимся в боевой готовности, переподчинены генералу Кеноби. Генерал Кеноби не появлялся на позициях. Информации о месте новой дислокации не поступало».

«Генерал». 501-й все еще был его. Прекрасно. И переподчинение Оби-Вану — это хорошо… Оби-Ван тоже не считал клонов органическими дроидами. Был шанс, что он хотя бы позволит их спасти.

Теперь все зависело от другой стороны.

«Источник в Сенате, — написал легиону Энакин, — сообщает, что, скорее всего, Сенат в ближайшие дни после подписания мира решит проблему с наличием армии через вариант Умбары. Те, чьи чипы не были отключены, должны постоянно находиться под наблюдением. Пути отхода прорабатываются, я передам всю информацию, как только вариант подтвердится».

Останьтесь в живых, хотел он написать. Не написал.

Умбара — страшнейший кошмар для любого клона. Скорее всего, Рекс будет в шоке. Скорее всего, не поверит, что такое предательство вообще возможно — но людей все равно обезопасит.

Такое логичное и простое решение: армия клонов сошла с ума в период мира и начала уничтожать сама себя. Легионы пойдут на легионы, «потрясенный» Сенат не успеет среагировать, джедаи ничего не смогут сделать — а когда приказ отменят, то если кто-то и выживет, их будет совсем немного. На их содержание можно будет и раскошелиться.

Комлинк тренькнул.

«Принято, — писал Рекс. Похоже, на другой стороне они сейчас сидели так же, как и он — сжимая комлинк, ожидая сообщение. — Vode an. Aruetyc talyc runi'la trattok’o».

«И все предатели будут повержены». Энакин усмехнулся. Настрой людей ему нравился.

«Vode an», — ответил он.

Мы все — братья. Мы выдержим вместе.

Лег на диван, уставился в потолок. В детской нужно будет нарисовать солнце. И звезды — тоже, как же без звезд…

Не думать, не планировать сейчас, просто ждать. Он закрыл глаза. Спи, приказал себе. Спи.

Вызов разбудил его мгновенно. Энакин сел на диване, посмотрел на комлинк. Видеозвонок. «Вас вызывает идентификатор «Пасынок Солнц», принять?». Конечно принять, неужели?..

— Всего я от тебя ждал, — заявил Китсер с экрана, — но лорд ситхов?

— Так получилось, — хмыкнул Энакин. Китсер совершенно не изменился со времени их последней встречи, когда Энакин в увольнительной вырвался на Татуин, и они все время провели за планированием.

— Это разумеется. Молодец, что выжил. Как там наши договоренности?

— Все в силе.

Китсер хохотнул.

— Толстосумы таки решили, что бабла на армию им жалко?

— А были другие варианты?

— И то верно. Когда?

— Девяносто пять процентов на сразу после подписания мирного договора. Остальные пять на последующие двое-трое суток.

— Понял… Как много?

— Только мои. С техникой, конечно. Остальные вряд ли вырвутся.

— Сурово. Но твои лучшие, так что я не в обиде. Мы тут мониторим сеть, мир вроде подпишут вот-вот.

— Ближайшие дня два, — сказал Энакин. Бейл не стал бы проговариваться, будь у него больше времени. Если сказал, зная, кому выдает информацию на самом деле — значит, вариантов уже не осталось.

— Ну что ж, — улыбка Китсера больше подошла бы Темным лордам древности. — Значит, начинаем немедленно. Нам как раз дня два-три потребуется, чтобы все хорошо почистить.

— Не вздумай дать себя убить.

— У вас на меня планы, милорд? — Китсер смеялся. Он будто помолодел с сурового и мудрого вождя сопротивления до своего настоящего возраста. Энакин его понимал. То, о чем они так долго мечтали и так долго готовили, наконец-то выходило на стадию реализации. Еще немного — и мир изменится.

— А то как же, — ответил Энакин и отрубил связь.

«В ближайшие дни на Татуине вспыхнет восстание рабов, — написал он легиону. — Глава восстания с кодовым именем «Пасынок Солнц» предложит вам убежище в обмен на защиту планеты от хаттов. Все согласовано. Условия и координаты для связи ниже. Vode an».

Энакин провел ладонями по лицу и выдохнул. Все.

До рассвета оставалось полчаса. Ложиться снова не имело смысла, так что он оделся, сделал себе каф и вернулся к разобранному дроиду. Нужно успокоиться и доделать помощника для Падме.

Теперь события вне его контроля. Большего он сделать не может.

…Сила, только бы все выжили.

11

Когда Энакин закричал во время ритуала, Оби-Ван выпал из общего транса. Он, невеликий менталист, всего лишь поддерживал более умелых, но смотреть на это… на то, как сияющие крючья раздирают тело Энакина и вытягивают Тьму — а та разливается, будто кровь, — и слышать, как Энакин кричит, было невыносимо.

Он сбежал.

Он сбежал из палаты, его вырвало прямо на пол коридора, и он не смог вернуться.

Его никто не осудил, даже не посмотрел косо, а Йода посоветовал уйти на неделю в затвор — очистить сознание, послушать Силу. Отрешиться и отпустить предателя-ученика.

Энакина больше не должно было существовать для Оби-Вана. Это было бы правильно, но если бы все было так просто!

В затвор он все же ушел. Закрылся в специальных покоях Храма, у него был выход в маленький сад, и у него была келья, куда три раза в день дроиды доставляли еду, и все время мира, чтобы слушать Силу.

Он слушал. Он рухнул в медитацию как в спасение. О Сила, дай мне спокойствие и уверенность в том, что все идет как должно! Дай мне уверенность в том, что мы правы!

Сила не дала ему успокоения. Он наверняка что-то делал не так. Он наверняка все в жизни делал не так, если его падаван, найдя в одиннадцать лет голокрон Ревана — Сила, он даже не помнил ту миссию! Их было так много… — решил, что голокронный ситх лучше годится ему в учителя. А он сам ничего не заметил! Хотя нет… Энакин стал спокойнее, у него поднялась успеваемость, и Оби-Ван решил, что наставничество у него наконец-то начало получаться.

Сила, Сила, почему… Почему Энакин так поступил? Почему, чего ему не хватало?!

Это уже не должно тебя волновать, Оби-Ван. Ситх покаран, и все идет как должно. Вот только вышло так, что ситх был покаран за спасение сотен разумных и убийство предателя. Энакин сражался за Республику, и его называли тем, без кого победа пришла бы куда позже, если пришла бы вовсе. Энакина сравнивали с лордами-джедаями до Руусана. Он оказался лордом ситхов — Сила, но как ты допустила это, как? — и теперь выходило, что вклад его даже упоминать было нельзя. Оби-Вану это казалось чем угодно — только не справедливостью. Как подобное лицемерие может быть по воле Силы?

Никак, казалось отвечала ему Сила. И вместо спокойствия в медитации он видел детство Энакина, их миссии, всю их жизнь — как ему тогда думалось, общую. Всматривался в мальчика и юношу, искал уродство Темной стороны — и не находил. Нечего было замечать — но так не могло быть. Ведь не могло же?

Зато ту самую миссию он вспомнил. Одну из первых, на которую он взял Энакина. Спокойную и простую — требовалось всего лишь проинспектировать коллекцию древностей странно умершего археолога и выяснить, не нашел ли он какой сильно голодный артефакт.

Энакин тогда был молчалив, разговаривал всегда вежливо и всегда по делу, учился то прекрасно, то ужасно, и Оби-Ван готов был уже лезть на стену, потому что не понимал, где ошибается. Конфликтов с Энакином ни у кого не было, это он держал на контроле, с базовыми знаниями и отставанием по программе они справились героическими усилиями…

Вот в тот период героических усилий, когда Оби-Ван ночами составлял учебные планы, объяснял и натаскивал, и пытался понять, как объяснять очевидные вещи, они и были по-настоящему близки. Были не мастером и падаваном, а командой в бою против невежества. А потом… Потом должно было стать легче, прийти к норме, как у всех мастеров с обычными падаванами — а вместо этого все испортилось, и, как он сейчас понимал, непоправимо.

Известие о миссии Энакин принял с умеренным интересом, но коллекция древностей его очень заинтересовала. И именно он нашел тот артефакт, выпивший жизнь археолога в обмен на неестественно четкое мышление, работоспособность и огромную память.

Кажется, археолог перед смертью дописал чрезвычайно важную для области книгу, и Оби-Ван пришел к выводу, что на смерть он пошел сознательно, лишь бы сделать работу на том уровне, что прославит его — хотелось бы сказать, на века, но если быть реалистом — лет на десять. Стоит ли такая слава такой цены — Энакин, помнится, решил, что не стоит. Назвал археолога придурком, Оби-Ван настаивал на том, что того можно понять…

В том собрании Эни и нашел голокрон. Старый. И по виду джедайский. И ведь Оби-Ван сам отнес его Джокасте, и Джокаста его проверила, и разрешила Энакину им пользоваться…

«Его сделал маньяк от техники, — сказала тогда Джокаста. — Там сплошные дроиды, корабли и физика с математикой. Мальчику будет полезно, а вреда не будет».

…И вот этим «маньяком от техники» был, оказывается, Реван. Кто бы знал тогда… И ведь Сила даже не намекнула, что голокрон опасен, что Энакину его нельзя, напротив, тогда казалось, что все правильно… Когда он передал Энакину голокрон, Сила радовалась!

Неужели это была Темная сторона, а не…

На этой мысли Оби-Вана выбросило из медитации так резко, будто его ударили. Он охнул — посмотрел на темнеющий сад. Сад, казалось, смотрел на него. Осуждающе.

— Извините, — сказал Оби-Ван, чувствуя себя очень глупо. Но следующий вдох дался куда легче.

Получается, в воле Силы было то, что Энакин пал? Но как такое могло быть?

Сад не ответил.

* * *
Из затвора Оби-Ван вышел к подписанию мирного договора. Стоял в конференц-зале Сената в качестве одного из свидетелей от Ордена, как известнейший секторальный генерал, и ничего не чувствовал. Рядом с ним должен был стоять Энакин. Ситх или не ситх, он обеспечил им успех, и сейчас его отсутствие казалось Оби-Вану насмешкой над самой идеей победы.

Хотя, может быть, и правильно. Победа оказалась половинчатая. Но хотя бы армию дроидов полностью уничтожили, над заводами сепаратистских миров установят центральный контроль… Ради мира — но только ли ради мира?

Ты джедай, Оби-Ван, и не твое дело, как сенаторы собрались зарабатывать на победе, купленной деньгами налогоплательщиков и кровью клонов.

Внутренний голос его после затвора стал ехиден и по интонациям напоминал Энакина. Не того результата ждал Оби-Ван от затвора, и Йода наверняка рассчитывал на иное — но что уж вышло. По крайней мере, он успокоился и смирился. Будто был выбор.

…И если все, что случилось, случилось по воле Силы, то может быть, она и сейчас не оставит Энакина? Пусть даже лишенного возможности ей отвечать? О возвращении Энакина к Свету он уже и не просил. Пусть будет по твоей воле, Сила. Только не оставь его. Не оставь.

Вернувшись из Сената, Оби-Ван первым делом нашел Йоду — в саду камней. Йода сидел на камне и смотрел на воду маленького водопада. Оби-Ван сел рядом.

Помолчали. Сад успокаивал мысли и смывал муть с сердца. Оби-Ван впервые за день вздохнул свободно.

— Я готов вернуться в войска, — сказал он наконец. Все джедаи были отозваны на Корусант ради церемонии, но сейчас следовало заняться делами. В частности, вернуть легионы на базы постоянной дислокации, люди и так сидели во временных лагерях слишком долго.

Йода вздохнул, прянул ушами.

— Сенат распоряжений не дал нам.

— То есть, «не дал»?

— Смутно все, смутно, — пробормотал Йода. — Тьму я вижу впереди, смерти. И пути мимо нет, нет…

— Война, — в горле Оби-Вана пересохло, — война начнется заново? Нас предали? Сепаратисты нападут? Но тогда нужно немедленно…

— Тревогу по ВАР объявил я, — просто сказал Йода, и Оби-Ван осел на камень. — Но не изменило ничего это, ничего, да… Поезжай в войска, Оби-Ван, может изменишь что-то ты, да, поезжай…

Судя по голосу, Йода в это не верил.

Четверть часа спустя Оби-Ван уже поднимал самый быстрый из кораблей Ордена, с отчетливым ощущением, что не успевает — и что и не мог успеть, что еще во время разговора с Йодой уже было поздно.

Нет, ну уж нет. Он попытается. Хотя бы попытается.

Еще через четверть часа, отправив корабль в гипер и встав из пилотского кресла, он понял, что на корабле не один.

— И как это понимать? — спросил он.

Сине-белый астродроид свистнул насмешливо.

— Тебе же должны были стереть память.

Весь вид дроида выразил глубочайшее презрение к органикам, пытавшимся совершить что-то настолько безнадежное и глупое.

Будь R2 живым, он был бы одаренным, наверняка, — подумал Оби-Ван. И ситхом. Как хозяин.

— Энакин в тебе навертел такого, что никто не разобрался?

Дроид свистнул утвердительно.

— Ну хорошо, — вздохнул Оби-Ван. — А от меня-то тебе чего надо?

Завибрировал коммуникатор, Оби-Ван посмотрел на экран и едва не рассмеялся.

«Системы корабля захвачены, и я требую доставить меня хозяину».

— Пиратство запрещено законом, — злиться Оби-Вану не хотелось совершенно. Такой верности можно было только позавидовать. — У меня важная миссия, и я все равно не знаю, где Энакин.

«Я знаю, где хозяин, — написал дроид. — Ваша миссия не имеет смысла и вам лучше оборвать ее прямо сейчас».

— Почему это не имеет смысла? — возмутился Оби-Ван.

«Потому что приказ уже отдан».

— Какой приказ?

«378».

— Объясни внятно.

«…Анализ показывает, что это бессмысленно. Мы полетим на вашу миссию. Когда вы убедитесь в ее бесполезности, вы доставите меня хозяину».

— Хорошо, — согласился Оби-Ван. В Орден дроиду точно возвращаться было нельзя, а Энакин обрадуется. — Договорились.

Когда они вышли из гипера — и Оби-Вану пришлось резко сворачивать с курса, потому что иначе бы он столкнулся с обломком корабля, — он поначалу не понял, что происходит. Решил — сепаратисты напали. Вот же, очевидно, на орбите идет бой.

Прямо на его глазах из-за интенсивного огня развалился пополам «Венатор»…

Вот только стрелял в него не сепаратист — а «Победа» той же эскадры.

— Я — генерал Кеноби, — Оби-Ван врубил общую частоту ВАР. — Что здесь происходит?!

И ему никто не ответил.

Только люди кричали в Силе. Кричали и умирали.

Он увернулся от очередного обломка и кинул корабль к планете. К базе 212-го батальона.

«Это бессмысленно», — написал R2.

Корабль болтануло в грозовых облаках, Оби-Ван сжал зубы и выдал вираж в духе Энакина.

Там, внизу, его люди, там… Там ему объяснят, что произошло, кто захватил часть эскадры, кто — враг…

База, он помнил, занимала два холма и долину между ними. Зенитки на холмах, защитное поле, белые и серые коробки построек внизу…

Когда он вывалился из облачного слоя над холмами, то ему пришлось уточнить координаты, потому что поверить глазам он не мог.

Холмы стояли черные и оплавленные, а между ними не было уже ничего — только спекшаяся в стекло земля.

Кажется, он закричал. Против здравого смысла кинул корабль вниз — будто там еще можно было кого-то спасти.

Прошел над бывшей базой — там не осталось даже тел, ничего не осталось, — вошел обратно в облака. Наверху по-прежнему шел бой, Оби-Ван это чувствовал — и по-прежнему ничего не понимал.

Голова звенела, дышать получалось с трудом, сердце колотилось в горле. Сила, отстраненно подумал Оби-Ван, если я узнаю, кто враг — я же не замечу, как перейду на Темную сторону. Нужно успокоиться…

Вот только он, кажется, разучился ловить спокойствие Силы, когда вокруг умирают сотни людей, и часть их — мучительно.

«Все бесполезно, — написал дроид. — Я же сказал».

— Кто враг? — прохрипел Оби-Ван.

«Врага нет».

— Что значит «нет»?! Корабли очевидно захвачены!

«Приказ 378».

— Если ты немедленно не объяснишь, что происходит…

Он не знал, что сделает, но был уверен, что нечто страшное.

«Приказ 378 случайным образом делит всех клонов, получивших его, на красную и синюю группы, и назначает их врагами друг друга».

Сила…

— Кто… получил этот приказ? — Оби-Ван уже знал ответ, только верить не хотел.

На орбите мелкие корабли расстреливали «Победу», «Победа» огрызалась. Недалеко дрейфовал черный и мертвый остов «Венатора».

«Если верить прочитанным мной логам трансмиссий Сената — вся ВАР, — ответил дроид. — Теперь мы можем полететь к хозяину?»

— Как это отменить? — спросил Оби-Ван. — Кто может это отменить?

«Нет информации. Приказ был послан от имени и кодом канцлера Палпатина».

Уже почти месяц как мертвого канцлера Палпатина. Кто, кто мог иметь доступ? Кто в Сенате знал — как?..

«Возможно, приказ нельзя отменить, — добавил дроид, — и он сам аннулируется после какого-то времени».

— Я должен… — начал было Оби-Ван и замолчал. Он не знал, что делать. Совсем не знал.

«Доставить меня к хозяину. Остальные возможные действия не имеют смысла».

— Я должен найти виновника.

«У вас есть полномочия отменить приказ Сената?»

Оби-Ван застонал. Даже если он чудом пробьется в Сенат, найдет того, кто отдал приказ… Полномочий у него не было. Только лазерный меч и Сила.

«Если вы хотите захватить Сенат, то я всецело одобрю ваши действия».

— Ты — лорд ситхов среди дроидов, — сказал Оби-Ван. — Хорошо… ты прав. Где находится Энакин?

«Генерал Кеноби не станет захватывать Сенат?»

— Генерал Кеноби верен Республике, — произнес Оби-Ван мрачно. И бросил корабль в гипер, даже не посмотрев, какой курс навикомп рассчитал по присланным координатам.

Оказалось — Энакин на Набу. Действительно, где же еще.

Ему нужно будет сказать Энакину, что случилось с его легионом. А ведь тот был привязан к 501-му и к командующему Рексу куда сильнее, чем Оби-Ван к своему седьмому воздушному корпусу и…

Сила, Коди. Коди погиб там, где все спеклось в черное стекло, от рук своих же. В первый день мира. Почему, Сила?

Он должен отстраниться и отпустить. Он джедай. Он должен, он…

Это просто стресс. Слишком много смертей, так внезапно. Сейчас все пройдет.

Оби-Ван закрыл лицо руками.

Сейчас. И все пройдет.

* * *
К моменту прибытия на Набу он уже успокоился. Вроде бы. Ровно поговорил с диспетчерами, настоял на своем праве увидеть находящихся в изгнании — в конце концов он-то не набуанец, на него их правила не распространяются. Соблюдая все указания, долетел до дома посредине леса.

Они были снаружи, вдвоем. Что-то обсуждали около контейнера на посадочной площадке. Одновременно задрали головы на корабль Оби-Вана.

Он ожидал, что ему будет больно увидеть Энакина — но нет. Оби-Ван, напротив, порадовался, что тот выглядит неплохо. Живым выглядит. Сила, самое же главное — жив, жив. Какая разница, ситх он или нет, особенно сейчас.

Оби-Ван посадил корабль неподалеку от контейнера. Опустил рампу, вышел неспешно…

R2 его опередил и с радостным воплем ринулся к хозяевам. Энакин рассмеялся, что-то сказал дроиду, Падме, улыбаясь, чуть наклонилась, держась за плечо Энакина для баланса, и положила руку на купол дроида, а тот провернулся вокруг своей оси, визжа восторженно…

Оби-Вану даже не хотелось выходить к ним. Нарушать эту радость. Да и как сказать, что сказать?..

Энакин поднял голову, посмотрел на него в упор — спокойно, вопросительно, ни тени гнева или ненависти, — и Оби-Ван осознал, что идет к нему, когда уже начал движение.

— Оби-Ван? — начала было Падме. Но он уже не мог удержать слова, не мог.

— Энакин, мне так жаль. Так жаль. Они все мертвы. Сенат приказал…

— Что? — охнула Падме, побелев.

— Оби-Ван, — голос Энакина был жестким, — успокойся. Хотя, что я говорю, нет, просто не говори ничего сейчас, я знаю, что…

— Я видел, — сказал Оби-Ван, смотря на него и понимая, что это ненормально. Кажется, это называется посттравматической истерикой. Но он же джедай. Джедай! Он должен быть спокоен, почему он не может обуздать собственную речь? — Они перебили друг друга. Все клоны…Ты знал про приказ 378?

— Я не знал номера, — произнес Энакин быстро. — Оби-Ван, замолчи, прошу, ты сейчас не совсем…

— Сенат, — тихо и как-то страшно спросила Падме, — приказал всем клонам перебить друг друга?

А в следующую секунду охнула и схватилась за живот.

Оби-Вана тряхнуло чужим страхом и ощущением надвигающейся опасности.

— Эни?.. — Падме ухватилась за руку Энакина, а тот решительно кивнул.

— Оби-Ван, мы конфискуем твой корабль, Падме срочно нужно в больницу, если ты…

Вместо ответа Оби-Ван шагнул вперед и подхватил Падме с другой стороны.

Скрутил то, что все еще плакало внутри и хотело закричать миру о несправедливости. Потом. Это — потом. Сейчас — сделать так, чтобы его неподобающая слабость никого не убила.

— Все будет хорошо, — сказал он. — Я помогу.

12

Утром набуанская почта доставила к их дому ярко-белый контейнер. Энакин как раз наладил патрули окрестностей, и когда пришла посылка — получил извещение. Хотя спуск контейнера они видели и так, из окон залы: как раз завтракали.

— Так на нас и бомбу могут скинуть, — сказал Энакин, понаблюдав за спускающимся, а затем улетающим прочь курьером-дроном. — Надо бы озаботиться защитными полями, наконец.

Падме вздохнула.

— Энакин, это Набу. Здесь не кидают бомбы на дома.

— Я же не говорю, что это будет набуанская бомба.

— Сегодня уже должны были подписать мир, — сказала Падме. — И никто больше не будет сбрасывать бомбы ни на кого.

— Хм, — Энакин отпил своего кафа, ничего не ответил, разрезал пополам оставшуюся вафлю.

Падме взяла свою половину вафли, тронула руку Энакина.

— Если ты со мной не согласен, так и скажи.

Он положил нож, накрыл ее пальцы своими.

— Сепаратистские миры обложили контрибуцией…

— Налогами, — поправила Падме.

— Суть одна — вытянуть из них как можно больше денег. И устроили им частичное внешнее управление. Но элиту регионов не сменили. И ты мне говоришь, что войны больше не будет?

По поводу сохранения элит Падме была с ним согласна полностью. Что за странная блажь нашла на Сенат?

…И сколько она стоила?

— У них не будет армии, — звучало это, конечно, скорее как заклинание, чем как анализ.

Энакин сжал ее руку, отпустил.

— Как показывает недавний опыт, — сказал он, намазывая вафлю чисто набуанской соленой смесью из водорослей, которую Падме с детства терпеть не могла, а он внезапно полюбил, — армию можно нечаянно заказать третьим лицам и нечаянно же обнаружить.

— Ты думаешь, Камино?.. — спросила она скептически. Он покачал головой.

— Камино будет под наблюдением, не совсем же придурки сидят в Сенате, но те, кому сильно нужно, точно найдут другой вариант. Те, кому сильно нужно, обычно находят.

Падме не могла не согласиться. Вдумчиво допила свой очень полезный настой. Родить бы уже побыстрее, чтобы можно было наконец-то пить каф. Кормить-то у нее не выйдет все равно, у них в семье с молоком всегда были проблемы…

— Если Бейл будет канцлером, он не допустит, чтобы у сепаратистов возникло желание… и возможности.

— Даже если, — Энакин пожал плечами. — Канцлером он будет не всегда. Пусть пять лет, пусть хоть десять. Но при этой конфигурации война непременно начнется снова.

— Через пять лет все изменится, — сказала Падме.

— Хорошо бы. — Он допил каф и встал. — Пойду проверю, что это нам прислали.

— Я уверена, что там нет оружия, бомб и боевых дроидов, — Падме улыбнулась.

— Жалость-то какая, — фыркнул он в ответ и вышел, а она налила себе еще отвара и открыла голонет. Она подождет, пока он закончит. Так спокойнее.

Она как раз дочитала статью про заключение мирного договора и пыталась понять, что ее в тексте насторожило, когда Энакин вернулся — улыбаясь.

— Там детские вещи и мебель, смеси для синтезатора и еще какие-то ваши набуанские штуки, которых я не знаю. И все это не подписано, только везде внутри контейнера солнца нарисованы, желтого спектра, с протуберанцами.

Падме даже не знала, что эти конкретные напряжение и обида сидели в ней — поняла только когда отпустило.

— Это Сола рисовала. У нас в детских солнце было, на потолке. Улыбалось нам.

— Я так рад, — сказал Энакин. — Пошли посмотрим, что там еще есть?

Она радостно ухватилась за его руку и встала.

…Теперь эти солнца, с протуберанцами, почему-то стояли у нее перед глазами. И она смотрела на них, слушала голос сидящего рядом Оби-Вана, не понимая слов, и пыталась не думать о боли внизу живота.

Дети пока успокоились, дети слушали ее — тихо, тихо, все хорошо, сейчас мы долетим и нам помогут, — она ощущала Силу Оби-Вана вокруг себя, кажется, он пытался ее лечить…

Ей тоже нельзя паниковать. Нельзя, дети немедленно услышат и запаникуют сами, ее ужас и так натворил дел. Она усилием заставила себя слышать окружающий мир. Нужно отвлечься от боли.

— Уже совсем скоро, — мерно говорил Оби-Ван, — Энакин мягко ведет, ускорения не чувствуется, но осталось минуты две. Совсем скоро, не волнуйтесь, с врачами связались, нас ждут, все будет хорошо.

— Свяжитесь с моей семьей, — попросила Падме.

— Я? — он удивился. — Конечно, но наверняка же врачи уже им сообщили…

— Они не имеют права, мы же в изгнании.

Оби-Ван посмотрел непонимающе.

— Но ведь…

— Сама суть набуанского изгнания, — сказала Падме, радуясь отвлечению от черной паники, которая надвигалась на ее спокойствие будто волна цунами, закрывая и небо и солнце, — в том, что изгнанный полностью изолируется от социума. И да, это касается в том числе болезней, рождения детей и прочего.

— Но это же… Семью же, получается, наказывают тоже?

— Конечно. Семья вырастила недостойного члена общества, и тоже должна понести наказание.

Оби-Ван поморгал и покачал головой.

— Я не имею права высказывать мнение о чужих обычаях…

Корабль едва заметно тряхнуло.

— …но это ужасно.

Она хотела что-то сказать, но тут в медотсек к ним ворвались врачи, отпихнули Оби-Вана куда-то, черная волна поднялась и затопила ее с головой.

13

Только приземлившись на площадке скорой помощи столичного госпиталя, Энакин понял, что на время полета вообще забыл о своей неодаренности и гнал так, будто был уверен — Сила предупредит, если что.

Повезло. Просто повезло.

Он задавил страх, нахлынувший постфактум, впустил врачей — и побежал за ними, не обращая внимания, идет ли за ним Оби-Ван. Весь мир схлопнулся до медкапсулы с Падме внутри, он даже не особенно видел, куда идет — белые коридоры, цветные линии на полу, ничего больше, — пока прямо перед носом не захлопнулась дверь стерильного отделения и дама в белом форменном платье не ухватила его за локоть. Судя по показаниями датчиков протеза, хватка у нее была дюрасталевая.

— Отец? — спросила дама.

Он посмотрел на нее, не понимая вопроса. Отмечая только строгое лицо и синий цветок-заколку в темных волосах.

— Отец, — кивнула дама. — Первый?

— А?

— Понятно. Все будет хорошо, — сказала дама ласково и уверенно, будто заклинала реальность. — Здесь лучшие врачи галактики, как бы там корусантские ни пыжились. Нужно просто подождать.

— Хорошо.

Ждать — это было понятно. Ждать он умел.

— Сейчас мы пойдем в комнату, где вы подождете. Сколько нужно, столько и подождете. Еду вам доставят, освежитель там тоже есть.

— Хорошо, — он последовал за дамой, как сказали. Нужно успокоиться. Его состояние ненормально.

— Сколько нам ждать? — спросил голос из-за спины. Он знал этот голос, но никак не мог вспомнить.

— Друг семьи? — спросила дама. «Друг», видимо, кивнул, потому что она продолжила: — От двух часов до двух суток, это уж как получится. Врач вам скажет, как только станет что-то понятно. Не беспокойтесь, у нас очень прозрачная информационная политика.

— Как «двух суток»? — в голосе «друга» послышался ужас.

— Да уж так, — хмыкнула дама. — Чай, не конвейер, сборка сугубо индивидуальная.

Их привели в большую комнату и оставили одних.

Энакин прошел на середину и осмотрелся. Большая, человек на десять. Два низких дивана, два столика. Дистрибутор воды встроен в стену. В другой стене дверь со значком освежителя. Других входов-выходов нет, вентиляция незаметна. Окно большое, панорамное. За ним что-то зеленое… Сад. С высоты третьего этажа.

Анализ укрытий при атаке запустился как-то независимо от сознания, и Энакин не стал его останавливать, просто наблюдал будто сверху.

Успокоиться. Ситуация находится вне его контроля. Он ничего не может сделать.

Прошел вдоль стен и сел на пол, рядом с кадкой с чем-то живым, зеленым и многолистным. Рядом с растениями ему почему-то всегда медитировалось проще. Сейчас это уже наверняка не имело никакого значения. Но все равно.

«Друг семьи» сел на диван перед ним.

— Энакин…

— Оби-Ван, — о, вот и имя всплыло. И все остальное тоже. Дыши, Энакин. Контроль.

— Мне очень жаль. Я не хотел. Я…

— Ты был в шоке и себя не контролировал, — констатировал Энакин. — Так бывает. Ты еще в Свете?

— Ты… думаешь, что я пал? И поэтому решил навредить Падме?

Эти его слова были настолько не тем, чего Энакин ожидал, что он даже смог удивиться.

— Нет. Разумеется. Это был простой технический вопрос.

— Технический… — Оби-Ван рассмеялся, хотя с точки зрения Энакина он не сказал ничего смешного. — Нет, я еще не пал. Но был близок, ты прав. Седьмого воздушного больше нет, Энакин. Их больше никого…

— Твой Коди и часть твоих живы, — сказал Энакин ровно. — Мои их эвакуировали. Написали мне утром.

— Что? — прошептал Оби-Ван.

Энакин пожал плечами и закрыл глаза. Там, в темноте, совсем рядом, так далеко, были его дети и Падме. Он хотел узнать, что с ними. Пусть это и невозможно — но он попытается. И будет пытаться. По крайней мере, это лучше, чем активно ждать и ежесекундно умирать от ужаса, который сам же и генерируешь.

— Энакин… Я тебя умоляю. Я понимаю, что сейчас не время, но Энакин, они живы? 501-й не получал приказа?

— Приказ получила вся ВАР, — сказал Энакин, смотря в черноту. — Я уничтожил чипы у 501-го, и у всех клонов, с кем лично сталкивался. Темной стороной. За два последних года. Они не сошли с ума, и те, кто выжил при первой атаке, смогли позвать на помощь, и мои успели их забрать. Твой 212-й успели почти весь. Юларен с командой спасли головной «Венатор». Твои братья живы, Оби-Ван.

— Мои… Я не… — Оби-Ван явно собирался возразить. Энакин вздохнул.

— Vode an, Кеноби. Не морочь мне голову. И себе тоже.

Оби-Ван помолчал. И когда Энакин уже начал погружаться в черные бездонные воды, спросил:

— Но если ты знал о чипах, почему не сказал?..

Чтобы понять вопрос, потребовалось много субъективного времени.

— Два года назад я написал записку в Совет. О чипах клонов. Камино ее опровергло. Совет поверил Камино. Мое беспокойство назвали близостью к Темной стороне. Было… — он поискал слово, — смешно. Да.

— Да, — потерянно произнес Оби-Ван. — Действительно. Смешно. Энакин…

— Кеноби.

— Я тебе мешаю.

— Проницательно.

— Прости.

Энакин вздохнул, всплыл повыше и открыл глаза. Посмотрел на Оби-Вана — ссутулившегося на краю дивана.

— Слушай, — сказал он, а Оби-Ван вздрогнул, поднял на него взгляд и побледнел, — как насчет совместно помедитировать? Тебе, мне кажется, будет очень к спеху.

— У тебя глаза черные, — прошептал Оби-Ван.

— Такое с ними случается.

— Но я не чувствую тебя в Силе как одаренного.

Энакин поднял бровь.

— Да неужели?

— Я не понимаю.

— Это хорошо, — сказал Энакин. — Я тоже. Силу, мне кажется, не понимает вообще никто. А уж Темную ее сторону и вовсе. Доложишь Совету?

— Я бы тебя послал, — произнес Оби-Ван сухо, — но даже не могу придумать, куда.

— Да, — согласился Энакин, вновь закрывая глаза, — я везде был.

— Успешной медитации.

— И тебе, Кеноби.

В темном океане оказалось тепло.

Времени там не было, совсем. Нечто — некто — огромное и бесформенное приняло его в себя и качало на волнах — а он пытался найти возможность дотянуться до своих, и ему все казалось — он не понимает чего-то очень важного и очень простого. Стоит лишь понять — и барьер между ним и семьей падет.

Восприятие мешало. Человеческие образы мешали. Язык мешал.

Он тянулся за ускользающим пониманием, за возможностью прикоснуться к семье, опускался все ниже и ниже.

Но это тоже было образом. Восприятием. Иллюзией.

Океана нет, нет на самом деле темноты, нет глубины. Так его мозг интерпретирует ощущение Силы — которую ощущать и вовсе не должен. Впрочем, этот темный голос всегда звучал иначе, чем тот, какой его учили слушать что джедаи, что ситхи Коррибана.

«Они все идиоты, — говорил учитель Реван. — Сила не имеет сторон. Нельзя определить Силу. Мы можем понять лишь отблески, а стоит заметить хоть часть настоящего — бежим в ужасе».

Учитель Реван видел настоящее, увидел в плену у Вишейта, но описать не мог.

Он был прав.

Этот океан — на дне, в вышине, в нигде — было не то что не описать, его нельзя было описывать — слова исказили бы опыт.

Вот чего бежали все, спустившиеся так глубоко — безъязычия. Там кончались смыслы, схлопывались слова. А что мы, как не слова?

Нет, подумал Энакин. Вот где ложь и иллюзия. Я — не слова. Я — не мое имя, не мои сформулированные мысли. Когда Падме смотрит на меня утром с любовью, вот тогда этот конгломерат плоти — я. И никаких слов нам тогда не нужно.

…Тьма в самой глубине сияла ярче квазаров.

Эта фраза была ложью в каждом слове. И правдой — тоже в каждом.

14

Энакин провалился в медитацию мгновенно, а сам Оби-Ван медитировал с огромным трудом. Сила не хотела успокаивать его, не хотела просто позволять слушать свое течение. Каждая мелочь выбивала его из сосредоточения, будто юнглинга.

Он пытался, тем не менее. И пытался. И все еще пытался.

Когда-то между этими попытками в комнату пришла врач, посмотрела на сидящего на полу Энакина, на Оби-Вана и хмыкнула:

— Ну да что бы папаша ни делал, только бы не истерил. Передайте ему, пожалуйста, что все с его женой хорошо, роды проходят в штатном режиме, часов пять еще, наверное, придется подождать. Двойня, сами понимаете.

Оби-Ван ошарашенно кивнул, поблагодарил врача. Двойня, у Энакина и Падме. А он и не заметил, что детей двое, даже когда пытался ее лечить. Ну ты и… магистр, рыцарь Кеноби. Не быть тебе целителем.

Хотелось улыбаться. Все хорошо, двое детей у его… брата, наверное? Что уж тут теперь. А его другой брат жив. Коди жив. И его остальные братья…

Сидеть оказалось невозможно, Оби-Ван вскочил, прошелся по комнате.

Живы, живы. Потому что ситх Энакин Скайуокер два года назад не поверил Камино. А он, джедай, поверил. И все они поверили. Как было допустить подобную подлость со стороны Камино? Со стороны Сената и Республики?

И ведь как-то после всего, после той базы и сгоревших кораблей на орбите, придется возвращаться на Корусант. В Орден. Выполнять миссии. По заказу Сената в том числе.

Уйду с оперативной работы, решил Оби-Ван. Буду… да что угодно. Учебники писать. По тактике и стратегии для будущих поколений, чтобы не лажали так ужасно, как мы в первый год войны.

От необходимости подчиняться этому Сенату с души воротило.

Он остановился у окна, посмотрел на сад. Подышал. Решил вернуться к медитации — вдруг получится на этот раз, решение-то принято, — когда в комнату вошли трое.

Оби-Ван развернулся и поклонился. Родителей Падме и ее сестру он видел на голо, стоявшем на столе в кабинете Падме еще на Корусанте.

— Магистр Кеноби, — воскликнул ее отец, потряс ему руку, — мы рады, что в такой день вы рядом с нашей дочерью. Огромное вам спасибо, что вы предупредили нас.

Если бы не я, тоскливо подумал Оби-Ван, то этот день бы наступил сильно попозже.

— С вашей дочерью все в порядке, — сказал он. Передал слова врача.

Семья ее, очевидно прекрасные люди, явственно расслабились. Заняли второй диван. Оперативно развернули чайный сервиз на столике — который достали из маленькой с виду сумки. Пригласили Оби-Вана присоединиться, и он не отказался.

В сторону сидящего в углу Энакина никто из них не посмотрел.

Примерно четыре часа спустя Энакин зашевелился. Откинул голову назад, привалился к стене. Оби-Ван, извинившись перед Руви Наберрие, который как раз рассказывал историю из детства Падме, поднялся и подбежал к нему.

— Эни?

Энакин открыл глаза. Слава Силе, в них больше не было той черноты, которая его так напугала в прошлый раз. Но взгляд был странным. Острым и отрешенным одновременно.

— Они родились, — Энакин просиял ярче солнца. — Вот сейчас. Люк и Лея.

Оби-Ван решил не спрашивать, откуда ему это известно. Собственно, понятно и так. Только вот в Силе Энакин по-прежнему ощущался неодаренным. Обычным человеком. Тени вокруг него были лишь чуть темнее, но…

Тени?

В Силе Оби-Ван на мгновение увидел огромную тень вокруг Энакина, на половину неба. Внезапно полыхнувшую восходным солнцем. Аж виски заломило. Оби-Ван мотнул головой, проморгался — хотя, конечно, зрение Силы к обычному не имело отношения, но — слишком старая привычка…

— Не надо в меня всматриваться, Оби, — Энакин улыбался. — Что-то я намедитировал странное. Но я все еще неодаренный, ты не волнуйся.

— Скажи мне, неодаренный, как она?

Семья Падме замолчала сразу же, как Энакин сказал про детей, но не шелохнулась и не повернулась в его сторону. А сейчас и вовсе замерла.

Энакин поднялся на ноги, опираясь на стену. Посмотрел прямо на Солу и Джобал. И в затылок так и не развернувшегося Руби.

— Устала очень, но все в порядке. С детьми тоже. Они такие… — он рассмеялся и покачал головой. — Характер там даже не мой, не знаю, чей там характер. Весело нам будет, точно вам говорю.

Руби Наберрие расправил плечи и медленно обернулся к Энакину.

Сейчас он, насколько понимал Оби-Ван, прямо нарушал закон об изоляции опальных, но его это явно не волновало.

— Семья Наберри будет ходатайствовать перед Ее величеством, чтобы детей нашей дочери передали нам на воспитание.

Энакин побелел.

— Это против ваших же законов.

— Ты — ситх, — отрезал Руби Наберрие. — Ты только что сказал, что почувствовал рождение детей! Как уж ты обманул Орден, я не знаю…

— Он никого не обманул, — вмешался Оби-Ван. — Я присутствовал при ритуале… И я подтверждаю: сейчас Энакин Скайуокер — не ситх.

Он что-то совсем другое, не то, что Орден понимает под этим термином. С другой стороны, тем ситхом он никогда и не был.

— Я подам петицию в Орден Джедаев, — заявил Руби. — Пусть они разбираются.

Энакин закусил губу и распрямился. Спокойствие и радость уходили из него, исчезали, и Оби-Вану было физически нестерпимо на это смотреть.

— Если дело дойдет до Ордена… — начал Энакин.

— Папа, нет, — встала Сола. — Нет, я против. Я категорически против.

— Сола? — развернулся к ней Руби. — Ты же…

— Ты слепой? Он ее любит, нашу Падме. А она за ним пошла в опалу. Я думала, мы же все думали, это морок какой-то, но это не морок. Мама! Ну скажи, ты же видела то же, что и я!

Джобал вздохнула.

— Сядь, Руби. Давайте все сядем…

Руби Наберрие тяжело опустился на диван. Сола мотнула головой и сложила руки на груди.

— Я буду драться за моих детей, — произнес Энакин холодно, тоже оставшись стоять. — С кем угодно. Можете считать это предупреждением.

— Опасный мальчик, — сказала Джобал. — Против Набу ты не выстоишь.

— Хотите проверить? — прищурился он. Пару мгновений они мерялись взглядами, а потом Джобал усмехнулась.

— Хорошо. Согласна. Тебе не придется.

Оби-Ван ухватился за диван — так его захлестнуло облегчением. И он только мгновением спустя понял, что готов был встать с Энакином против Набу и против Ордена. Да хоть против Сената с Республикой. Неважно. За его любовь, за его детей.

За свою семью.

— Но если Падме решит…

— Все будет так, как решит Падме, — прервал ее Энакин. — В любом случае. Она же Наберри.

— Умный мальчик, — хмыкнула Джобал. — Сразу понял расстановку сил.

Сола шумно выдохнула и осела на диван.

— Давайте хоть чаю выпьем, — попросила она. — И поговорим. Пока нас никто не видит. Падме вечно ничего не рассказывает!

Энакин присел на диван рядом с ней, взял чашку. А Оби-Ван с четкой ясностью понял, что, похоже, не вернется ни на какой Корусант. И в Орден не вернется тоже.

И в первый раз за, кажется, месяц, ощутил спокойствие Силы.

Эпилог

Пять лет спустя
— Дядя, дядя Бен приехал!

Дети атаковали его с деревьев сразу же, как только Оби-Ван вышел с посадочной площадки. Сидели в засаде, не иначе. Он ушел в перекат и перехватил улюлюкающих мелких десантников — в правильной камуфляжной раскраске, — в воздухе Силой. А они пнули его с двух сторон, в Силе же — окраску Силы он не мог разобрать, и сильно подозревал, что дети меняли стороны по пять раз до завтрака, — вывернулись из захвата и послали в него струи воды из очень реалистичных игрушечных бластеров.

Оби-Ван отмел воду движением ладони — а вот когда он был в Ордене, на это требовалось больше концентрации! — сцапал мелких бойцов и подтянул к себе. И обнял обоих. Дети смеялись и выворачивались.

— Ну дядя Бен!

— Нас уже нельзя так тискать!

— Это нарушение прав разумных существ! Разумных существ не тискают!

— Милых — тискают, — возразил Оби-Ван, смеясь. Лея громко возмутилась таким определением, и так они и дошли до дома.

По дороге Оби-Ван отметил, что розы-то в розарии вытянулись выше его головы и скоро расцветут, и порадовался. Он любил медитировать в самой гуще цветущих колючих зарослей. Да и дети опасались там резвиться: гнев Падме за разоренные розы помнили все и никто не хотел повторения.

Энакин ждал их в дверях. Незадолго до самого Оби-Вана вернулся с орбиты, судя по комбезу. Тендер на часть автоматической системы обороны Набу он выиграл два года назад, и работа уже близилась к завершению. Оби-Ван надеялся, что — бесполезная работа.

— Папа, папа, скажи дяде Бену, что мы уже взрослые и нас нельзя тискать! — вскричала Лея, увидев отца.

Энакин улыбнулся и забрал детей у Оби-Вана. Прижал к себе, они дружно пискнули.

— Вот совсем-совсем никому нельзя? Мы с мамой очень расстроимся.

— Правда? — огорчился Люк.

— Ладно, — разрешила Лея с королевским видом, — тебе можно. И маме!

— Я тоже очень расстроюсь, — заявил Оби-Ван.

— Это шантаж! — возмутилась Лея. — Мы вынуждены склониться перед грубой силой!

— Дяде Бену тоже можно, — разрешил великодушный Люк. — Дядя Бен хороший и стреляет хорошо.

— Спасибо тебе, Люк.

— Пожалуйста, — сказал вежливый Люк.

— У меня для васзадание, — Энакин спустил детей на пол. — Найдите Руку и притащите на техобслуживание. У нее указательный палец заедает, но она от меня прячется.

— Ура! — завопили дети и с топотом унеслись в глубины дома.

— И как долго они будут искать Руку? — поинтересовался Оби-Ван.

— До ужина, я думаю, — хмыкнул Энакин. — Рука не любит техобслуживание, но детям нельзя пропускать приемы пищи, так что она позволит себя поймать чуть пораньше.

Рукой в этом безумном доме звали в самом деле автономный протез руки. Энакиновой правой. Дети еще в годовалом возрасте полюбили с ним играть во время папиного техобслуживания, и Энакин, будучи Энакином, разумеется, добавил протезу автономное мышление и способность резво носиться по всему дому на пальцах. Дети до сих пор были в восторге, а непосвященные гости дома по первости заикались.

— Дети-то совсем взрослые, — покачал головой Оби-Ван, проходя за Энакином в дом сквозь сканеры. — Ты начал тренировать их на реальном оружии? Очень уверенно свои игрушки держат.

— Пока только на парализаторах. Но габариты верные, так что…

— Не рано?

Энакин пожал плечами.

— Иначе бы с них сталось начать самим и сразу на боевом, а это не то, чего бы нам всем хотелось.

Оби-Ван содрогнулся.

— О да.

— Кстати, — Энакин хмыкнул. — Они же сегодня и в школу пошли в первый раз.

Они вошли в залу, увитую растениями и заставленную полками со «всяким интересным». На диване сидела Падме и вдумчиво что-то печатала на деке. Но отвлеклась, услышав Оби-Вана, и встала поздороваться.

— Рада, что ты смог вырваться, — сказала она после приветствий. — Иначе нам бы пришлось брать их с собой на прием, а королевский дворец все же — памятник архитектуры, да и вообще здание красивое, жалко.

— Я уверен, — произнес Оби-Ван чопорно, — что такие умные дети, как Лея и Люк, понимают нежелательность разрушения дома Ее величества.

— Ну что ты, — улыбнулась Падме и последовала с ними в кухню, — Они же не специально. Лучше не рисковать.

Сложный кухонный дроид, оплетавший всю кухню, сварил им прекрасного кафа, и они вышли посидеть на террасу, с которой открывался замечательный вид на лес и на заросли цветов Падме. Между цветами просверкивала вода искусственной речки. Речка была мелкая, и дети с удовольствием регулярно туда шлепались. Оби-Ван был уверен, что Падме сделала ее специально с этой целью.

— Так что там со школой? — спросил Оби-Ван, отпив кафа.

Падме рассмеялась. Энакин покачал головой.

— Это начальная школа для приличных набуанских детей, представляешь себе размер катастрофы?

— Лее стало скучно, — уверенно предположил Оби-Ван.

— Разумеется, ей стало скучно, — фыркнула Падме. — И ведь мой дроид-секретарь же писала этим ретроградам, что детей нужно поднять на два класса выше. Но у нас же традиции. После семи лет тебя будут тянуть вверх крюками и всячески повышать эффективность, но начальная — это база социализации, детям нужно учиться общаться со сверстниками. Это же святое!

— Гораздо хуже, — добавил Энакин, — что скучно стало Люку. Лея всего лишь сорвала урок истории, поскольку устроила диспут с учителем по поводу интерпретации правления королевы Ирам. А Люку стало интересно, можно ли заставить всех дроидов-уборщиков школы собраться в одну большую многоножку, и чтобы она бегала по всем этажам и каждую комнату прошла только один раз, не пересекая собственный след.

— И как? — заинтересовался Оби-Ван.

— Можно, — гордо ответил Энакин. — Правда, часть траектории проходила по стене и потолку.

— Отличный результат.

— Вот и я так думаю, но школа не согласна.

— Ретрограды, — согласился с Падме Оби-Ван. — Просто ужасно. Вы можете сменить школу?

— Эта еще из лучших, — вздохнула Падме.

— Ну вот станет Лея королевой в десять лет и проведет реформу образования.

Родители Леи переглянулись и слаженно кивнули.

— Нужно будет подумать, как ее получше подготовить, — задумчиво проговорила Падме.

— Программу адаптировать, — добавил Энакин. — Поможешь, дядя Бен?

— Куда ж я денусь, — вздохнул Оби-Ван Кеноби, автор знаменитых на всю Республику книг о войне и куда менее знаменитых книг о военной стратегии.

* * *
На Последний королевский бал Ее величества Апалайны их с Падме пригласили очень официально, дроидом-курьером в королевских цветах.

Это приглашение означало окончание опалы. Как только они войдут в залу, и их увидит Ее величество.

До этого момента никто не должен был их замечать, даже распорядитель, но пока они шли по залу приемов до трона, на них откровенно — для Набу, разумеется, — пялились.

Ну еще бы.

Все, разумеется, ожидали, что этот бал станет возвращением Падме Амидалы Наберрие в большую политику, однако новый образ Пад на ту Падме Амидалу совсем не походил. Ничего вычурного, так любимого Набу, ничего слишком — совсем простое черное платье в пол с серебряным поясом, простая прическа с шпильками-птицами из полированной дюрастали, которые он ей подарил три года назад. Серебряные браслеты на руке. Белый с черным макияж.

И он сам рядом в совсем не набуанском костюме, больше похожем на доспех одаренных. Черном. Как и положено лорду ситхов. Титула у него никто не отбирал.

…Если бы не очень тревожные разведсводки, Энакин бы, пожалуй, насладился отношением зала. Сейчас ему было не до того: он пытался оценить, не ошибся ли в расчетах.

Королева на троне, внешне совершенно бесстрастная, внутренне откровенно веселилась. Оценила. Прекрасно. Жаль, в самом деле, что на Набу у правителей всего два срока, в этой девочке он был бы уверен. А вот в ее замене… Кандидаты ему не нравились: слишком идеалистичны для надвигающейся грозы, которая Набу в этот раз не обойдет стороной. Дети долгого мира, предыдущая война совсем не затронула Набу — как-то они себя поведут под огнем?

Они склонились перед троном, Апалайна выдержала паузу и произнесла значительно:

— Мы рады видеть вас, Падме Наберрие, и вашего мужа, Энакина. Как прошло ваше возвращение к нашему двору из далеких краев?

— Благословением Вашего величества, прекрасно, — ответила Падме и выпрямилась.

Ну вот и все. Теперь еще круг по залу: его должны официально представить всем важным лицам — с которыми он, разумеется, уже давно был знаком (в том числе и через работу), — и можно будет отойти в сторонку и надеть визор.

Но у окна его перехватил первый министр двора и глава Королевского совета, герой Оккупации Набу, несменяемый Сио Биббл.

Энакин поклонился.

— Полно, полно, — сказал Сио. — Я рад, что мы с вами, Энакин, сможем отныне разговаривать, так сказать, лицом к лицу.

— Взаимно.

— В следующее царствование нам придется много вместе работать.

А вот и угрозы пошли. В набуанском стиле. Сио Биббл всегда был категорическим противником милитаризации космического пространства системы Набу. Проект защитной системы продавила лично королева Апалайна, наперекор единогласному мнению Королевского совета. Сио, согласно слухам, был уверен в том, что подобное неслыханное поведение явилось результатом влияния на королеву как истории правления Падме, так и ее нынешних аналитических статей в республиканских медиа. Следующую королеву он не выпустит из рук.

— Я буду рад поработать с вами, — честно ответил Энакин.

Потому что это будет означать, что война не начнется хотя бы до избрания следующей королевы.

— Мне жаль ваше поколение, — произнес Сио, вздохнув. — Вы искорежены войной и видите лишь конфликты там, где цветет мир.

Цветет? Мир?

Спокойнее, Энакин, ты лорд ситхов или бешеный падший?

— Сио, простите за личный вопрос… Вы когда-нибудь голодали? Я не про краткий переход на рацион пайков, я про ситуацию, когда вы в течение месяцев никак не можете обеспечить себе базовое количество калорий.

— Попадал ли я в сугубо гипотетическую ситуацию? — переспросил Сио. — Вы не добьетесь многого, задавая риторические вопросы, Энакин.

— Я надеюсь, вы правы, — сказал Энакин, смотря в очень умные и очень добрые глаза собеседника. — В самом деле.

Сио несколько недоуменно улыбнулся и распрощался. Энакин закрыл глаза на мгновение, посмотрел во тьму.

«Готовься», — сказала тьма.

* * *
Бал казался Падме неестественным. Возможно, потому что Энакин был напряжен, и она это видела. Вокруг веселились и интриговали, а она, так долго ожидавшая погружения именно в эту атмосферу, не могла ей увлечься.

Она следила за теми же показателями, что и Энакин, и в макрооценке политической ситуации они были согласны, но…

Вот вокруг кружится бал, за окнами полыхает прекраснейший закат, запах роз доносится через окна. Не может же быть…

Вой сирены она услышала почти что с облегчением. Давящая — наверное, только ее — атмосфера лопнула, и она — посреди всеобщей растерянности, еще не перетекшей в панику, — почувствовала себя совершенно спокойно.

Прямо посреди зала — люди отшатнулись в стороны, — развернулся объемный экран голоприемника.

— К границам системы приблизился боевой флот с неизвестными опознавательными знаками, — сообщил мерный механический голос. — Флагман вызывает Ее величество королеву Набу.

Апалайна поднялась.

— Соедините.

На экране возникло незнакомое мужское человеческое лицо. А вот форма у человека была — Конфедерации Независимых Систем. Та, старая. В зале ахнули.

— Гранд-адмирал флота Конфедерации Независимых Систем Ате Ро, — мужчина смотрел с холодной иронией. — Мое руководство сейчас объявляет войну Республике, вы же выбраны ради демонстрации наших новых возможностей.

— Набу — мирная планета, — шагнула вперед Апалайна. — Вы не можете…

— Вбомбить ваши беспечные города в пепел? Почему же. Радуйтесь, что вы умрете быстро, ваше величество. Нашим людям поддержанная вами республиканская политика не предоставила подобной милости. Прощайте.

Изображение его лица схлопнулось и сменилось картиной вражеского флота, движущегося к Набу.

— Что значит «вбомбить»? — спросил кто-то в оторопелой тишине.

К чести ее сограждан, никто не кинулся прочь из зала. Напротив, приблизились к королеве — охрана же Апалайны явно собралась хватать ее, пусть даже в охапку, и уносить прочь, и только властный жест королевы их остановил.

— Орбитальную бомбардировку «база-дельта-ноль», — Энакин вышел вперед к экрану, прижимая комлинк к уху. Собранный и суровый. — Ваше величество, дайте разрешение на атаку. Желательно, прямо сейчас.

— Какую атаку? — голос Сио Биббла дрожал; Падме никогда не видела его таким, он мгновенно постарел на десять лет. — Система защиты не готова! И разве она справится с боевым флотом? Как… Нужно поговорить с ними, нужно…

— Ваше величество, вам необходимо покинуть помещение немедленно! — глава охраны.

— Связаться с Конфедерацией!

— Немедленно связаться с Сенатом!

Кто-то предлагал свои яхты для обороны, кто-то рвался организовывать ополчение…

На экране вражеский флот неспешно приближался к планете и перегруппировывался.

Падме пробилась к Энакину, взяла его за руку. Он ответил отчаянным взглядом.

Время уходило.

— Так, — зло произнесла Апалайна. Шум мгновенно стих. — Во-первых, я никуда не пойду, потому что это бессмысленно. Во-вторых, всем замолчать, кроме лорда Скайуокера. Какими силами располагает Набу, лорд Скайуокер?

Падме моргнула — вот так вот, походя, официально признать ситхский титул? Это неспроста.

— Система обороны полностью введена в строй, — ответил Энакин. Он явно читал отчеты систем с визора, голос его звучал отрешенно. — Минное поле активировано, щит планеты активирован. Дроны готовы к отражению атаки. Союзный флот Татуина просит принять его помощь, бывшие 501-й клонический легион и 212-й батальон отдают себя под вашу руку, стоит вам пожелать. Они находятся в минутном прыжке от системы.

Зал уставился на ее мужа, будто один человек. Падме скрыла улыбку.

— Прошло пять лет! — воскликнул Сио. — Даже если, как вы говорите, уцелел кто-то из ВАР, сейчас они уже…

— На пике сил, — холодно и отсутствующе обронил Энакин, внимание его было явно не в этом зале. — Я, разумеется, позаботился о том, чтобы мои люди жили дольше армейских пайков. Мы готовы отразить атаку, ваше величество.

Апалайна спустилась с возвышения и прошла к нему. Люди расступались с ее пути. Падме отпустила руку мужа, отступила прочь.

— А выиграть войну? — спросила королева, пристально смотря на Энакина снизу вверх.

— Это будет сложнее, — ответил Энакин. — Но возможно.

— Хорошо, — Апалайна кивнула. — Очень хорошо… Наклонись, лорд Скайуокер.

Энакин отвлекся от сводок, недоуменно моргнул на королеву и поклонился.

Падме как током ударило. И она застыла, мгновенно поняв. Сила, действительно, был такой обычай. Древний. Но…

О Сила, бедный ее муж. Врагу не пожелаешь такой ноши.

Апалайна ухватила его за подбородок, провела ладонью по своим лбу и щекам, стирая церемониальный грим, и — в толпе что-то закричали, — мазнула его по лбу.

Отпустила, шагнула назад. И склонилась в поклоне.

— Ваше величество, — произнесла она, — умоляю, защити Набу и жителей ее, и всех, кто попросит помощи.

Энакин ошарашенно посмотрел на нее, оглядел зал — и люди склонялись под его взглядом. Падме сочувственно улыбнулась, встретившись с ним глазами, и поклонилась тоже.

Энакин вздохнул. Помедлил.

— Хорошо, — сказал он. — Пусть… так. Хорошо. Всем прекратить балаган, на планете вводится военное положение, всем немедленно занять места согласно штатному расписанию на случай чрезвычайных ситуаций. Апалайна, вы — глава моего Совета, набирайте кого хотите, паники на планете быть не должно. Мне нужна связь с Сенатом и с Советом джедаев максимум через час. Что все застыли? Выполнять немедленно.

— Да, ваше величество, — Апалайна поднялась, вытащила шпильки из высокой прически, тряхнула головой. И схватила все еще ошарашенную Падме за руку. — Я тебя конфискую, ты — первая в новом Совете. Пошли работать.

И подмигнула ей.

Падме кинула взгляд через плечо на окруженного людьми Энакина, раздающего распоряжения. Он был в своей стихии, ровно там, и ровно тем, кем должен был быть. Красивый и опасный, как никогда.

Те, кто осмелятся сопротивляться — будут виноваты исключительно сами.

— Да, — сказала она. — Пойдем побеждать.


Тайсин А в остальном, прекрасная принцесса, все хорошо, все хорошо

1.
— Мам, а что делать, если магнитный захват застрял?

Лея незаметно поправляет визор. Совещание идет своим чередом, и вроде бы никто пока не заметил, что она отвлеклась.

— Скорее всего, весь твой вес сейчас на этом захвате, и контроллер не дает его отцепить, — пишет Лея. Почти ее синтетический голос озвучит это дочери на другом конце связи. — Джейна, что ты делаешь на магнитном захвате?

— Висю!

— Джейна!

— Мам, ты не волнуйся, все нормально!

О Сила.

— Что именно «все»? Джейна!

— Мы просто висим на стене ангара. Мам, да нормально все!

Ну… ладно. Может быть. Может быть, они просто играют…

Близнецы, конечно, должны быть в школе, но Лея — реалист и выбирает те битвы, какие в принципе возможно выиграть. Свалить Империю было проще, чем заставить близнецов ходить в школу, если им скучно.

Лея набирает запрос начальнику охраны детей, запрос Хану и возвращается наконец к совещанию. Сила, важному, очень важному совещанию! Если дети решат взорвать квартиру — это будет очень некстати.

У нее нет плохого предчувствия, Сила напряжена, но не более. Что ничего не значит: в ее случае плохие предчувствия означают катастрофу, не меньше.

Ну, галактика по крайней мере уцелеет, тоже неплохо.

2.
Когда вопрос о возвращении экспроприированной собственности только возник на сенатских слушаниях, Лея решила, что он прост и не стоит оказанного ему внимания. Разумеется, всю украденную Империей собственность следует вернуть законным владельцам!

Хан послушал тогда ее излияния, каким-то образом с ней не поругался окончательно, а просто спросил как-то раз:

— А освобожденных рабов Рилота тоже возвращать?

— Причем тут рабы? — возмутилась Лея. — Речь идет…

— Я тебя уже третью неделю слушаю, — прервал ее Хан непривычно жестко, — и до сих пор не понял, о чем же там точно речь идет. Вы горазды трещать большими словами, а смысл за ними есть?

— Хан, ну в самом деле.

— Так объясни. Попроще.

Лея открыла было рот — и закрыла. Попроще как-то не получалось, слишком там было много определений, слов, бумаг, статей… Шума много, да. Слишком много шума.

— Вот, — сказал Хан. — Пока не сможешь объяснить и мне, и Люку…

— …И меня приплели… — пробурчал Люк от кафной машины.

— …Я не хочу про это больше слышать, лады?

Лее пришлось согласиться.

3.
— Дорогая, ты только не волнуйся, все нормально! — голос Хана в наушнике весел и беззаботен.

Лея облизывает губы и «не волнуется» с огромным усилием. Очередной докладчик бубнит у экрана о том, какая прекрасная жизнь настанет в галактике, как только военные заводы на десяти мирах внешнего кольца вернутся в руки «законного владельца». Пять лет назад Лея бы поинтересовалась, какое отношение владельцы верфей Фондора имеют ко всем этим заводам, построенным из имперского бюджета…

— Что у тебя происходит? — печатает Лея.

Начальник охраны детей до сих пор не ответил ей. Прошло четверть часа.

— У нас все прекрасно, ну что ты!

На заднем плане что-то явно взрывается.

— Хан!

— Ну пошалили чуток, ничего необычного. С детьми все прекрасно, заседай дальше!

— Дай мне детей.

— Э, дорогая, мы тут чуть-чуть заняты, так что ну, чуть-чуть погодя, да?

И отключается. Гад. Гадина! Лея яростно вбивает запрос охране дома. И Люку заодно, пусть даже его сейчас, вроде бы, нет на Корусанте. Да ответит ей сегодня нормально хоть кто-нибудь?!

Докладчик у экрана ловит ее злобный взгляд, сбивается и теряет ход мысли. Лея спохватывается и прикрывает глаза. Не будем пугать бедного, до костей замазанного в коррупции мальчика (ненамного старше нее самой).

…Три года назад она бы, пожалуй, возмутилась цинизмом совсем молодого сенатора, которого смутно помнила активистом и революционером. Он ведь не боялся поддерживать их в голонете, он выступал против Империи, а теперь…

Сейчас ей очевидно, что власть, а уж тем более призрак совсем большой власти корежит некоторых людей так, что куда там мутагену.

У нее самой власти почти что и нет. Знамя восстания вовремя подняли на хорошо заметный и ничего не значащий флагшток, а та девчонка и не заметила, оглушенная сбывшейся мечтой.

Лея усмехается про себя.

Ничего. Пусть у нее мало власти. Но тем, что есть, она воспользуется без колебаний.

…А Фондор-то прямо вошел в игру и прямым текстом заявил, что ему надоело ждать. Он один — или же говорит как представитель страты? И считать ли это угрозой?

Глупый вопрос. Ответ: да и, разумеется, да.

…Где ответ от домашней охраны?

4.
Городские новости ничего не говорят о взрывах. И, судя по камерам с дронов наблюдения, квартира — по крайней мере внешне — цела. Но подключиться к внутренним камерам не удается даже с ее полным доступом. Даже по сверхзащищенному каналу.

— Сенатор Органа задремала? — ехидно интересуются слева. — Докладу у вас и правда живости не достает, не достает.

— Прекрасный доклад, — не соглашается Лея, на мгновение кинув взгляд на сенатора слева от себя. — Не останавливайтесь, прошу вас, вы остановились на рудниках Чилес. И не обращайте на меня внимания, глаза немного устали.

— Конечно, прошу извинить, — частит докладчик. — Итак, сейчас рудники управляются государственной компанией и расходы на них выше оптимальных на тридцать процентов! Посмотрите на экран, прошу вас…

Лея смотрит, но экрана не видит. Перед ней логи попыток подключения к камерам дома. Камеры то ли заблокированы, то ли уничтожены.

Что происходит?!

Оживает наконец наушник. Но это не Хан. И не дети. И не охрана.

— Клан Алх’Бешат смиренно просит снисхождения за то, что тревожит мал'ари'уш, — шелестит в наушнике. — Смеет доложить, что все идет, как должно.

Лея выдыхает. Медленно.

— Что. Именно. Идет. Как должно?!

— Все члены семьи мал'ари'уш живы и не ранены.

Живы. Не ранены.

— Подробности.

— Ситуация решена оптимальным образом…

— Подробности! Это приказ!

— Было совершено нападение на ваш дом, человеческая охрана уничтожена. Была совершена неудачная попытка захвата ваших детей. В процессе побега ваши дети смогли вызвать вашего консорта, он вызвал нас. В процессе освобождения ваших детей из осады…

— Мой дом уничтожен, — договаривает Лея.

— Стены остались, — не соглашается ногри, и Лея едва не хмыкает в голос. У них есть чувство юмора? Похоже на то. Неожиданно.

— Почему со мной не связался Хан?

— Ваш консорт сейчас пилотирует наше средство передвижения, — сообщает ногри. — Он свяжется с вами, как только погоня будет уничтожена.

Погоня, значит. Погоня…

— Этот недостойный представитель клана Алх’Бешат уверяет мал'ари'уш, что ее дети в безопасности.

Хан, значит, уводит от них погоню. А детей спрячет клан — и лучше не говорить где, даже по защищенному каналу.

Замечательно.

Лея сжимает губы и слушает докладчика. Слушает. Нельзя подавать виду, что план кого бы то ни было пошел совсем не по плану. Не случайно же детей попытались захватить, когда она заперта на совещании…

Не случайно… Да нет, не может быть.

5.
— Не волнуйтесь, принцесса, — говорят ей слева. — Все хорошо.

— Да неужели, — Лея откидывается на спинку кресла, игнорируя приставленное к голове дуло. — Я так понимаю, это контрреволюционный переворот?

Сложно прийти к другому выводу, когда посреди скучного доклада входят военные и расстреливают половину сенаторов прямо в креслах. Докладчик так и замер у экрана, открыв рот.

Лее совершенно не страшно. Даже странно. А вот гнев ворочается на дне души. Неужели эти недобитые имперские выродки решили…

…Странно только, что убили-то как раз сенаторов консервативных — она бы даже сказала, что проимперских, казалось бы…

— Ну что вы, принцесса, — возражают ей слева, — совершенно нет. Вы абсолютно неверно понимаете ситуацию.

— Неужели?

— Конечно. Мы, напротив, выражаем интересы свободы, частного предпринимательства и демократии. Согласитесь, ваше право вето в этой комиссии совершенно недемократично.

Лея пожимает плечами. Что верно, то верно. Недемократично. Но если бы не ее право вето, которое она выбила у Мон после того разговора с Ханом, кто знает, какие владения вернули бы несчастным бывшим владельцам… И сколько бы миллионов разумных лишились работы ради оптимизации прибылей.

— Банковский клан и концорциумы верфей решили взять власть?

— Ну что вы, что вы. Просто вернуть причитающееся. Согласитесь, пять лет обструкции — это много.

— Много, — соглашается Лея.

— И, право, нам жаль, что нам пришлось прибегнуть к грубой агрессии.

Лея смотрит на простреленный лоб соседа по столу и кивает.

— Но в этом виноваты только вы сами. И ваш муж. Если бы он не полез туда, куда не следовало…

Из Леи рвется безумный смех, но она обуздывает его.

— И как вы надеетесь оправдаться после такого? — интересуется она. Показывает на трупы. Ей в самом деле интересно.

— После чего? — натурально удивляются слева. — Нескольких сенаторов настиг удар на заседании, только и всего. Все естественно. Все силовые и медицинские структуры подтвердят.

Конечно. Не одну ее попытались поймать в клещи и поймали-таки.

— Я рад, что мы друг друга поняли. А сейчас комиссия проголосует, как диктует здравый смысл, вы завизируете ее решение, и мы распрощаемся. И не волнуйтесь, ваше высочество, мы же не звери, вы останетесь в живых и вернетесь к вашей очаровательной семье.

— …Потому что мне все равно никто не поверит.

— Времена героизма одиночек против системы прошли! — провозглашает сенатор слева.

И тихо валится на пол с перерезанным горлом. Как и все вооруженные головорезы. Ногри, которых Лея наконец-то видит, кланяются ей. А в дверь вваливается Хан с бластером в одной руке и гранатой во второй. Видит Лею и явственно расслабляется. И ухмыляется.

— Привет, высочество! Как тут у тебя?

— Прекрасно, — говорит Лея, поднимаясь на ноги. Бластер как-то сам собой оказывается в ладони. То ли подали, то ли…

Кровь кипит злым безбашенным весельем.

— Мы тут, кажется, половину Сената порезали, пока к вам пробивались, — сообщает ей Хан. — Мы устраиваем переворот или драпаем?

«Драпаем», — хочет сказать Лея. Вот только… Только… Только достанут же. И ее, и детей. И сгинут они без всякого смысла, а галактика так и покатится к всемерной оптимизации расходов, называя это свободой и демократией.

— У тебя глаза желтые, — говорит Хан негромко. Подходит ближе. Лея подается к нему и целует в губы. Сила, Сила… — Высочество, с тобой все в порядке?

— Лучше не бывает, — говорит Лея. — Что нам там следует захватывать первым?


«Звездные войны» (Galactic Empire 2019)

Тьерри Асфари Они придут из ниоткуда

Среди потока писем, ежедневно приходящих на деку, глаз выцепил одно, с необычным заголовком. «Найден корабль», — гласил он.

Вейдер потёр бровь, хмыкнул. Выглядит как объявление о находке. Правда, в последнее время кораблей они не теряли, даже разведчиков.

К письму были прикреплены файлы, несколько штук. Он открыл один наугад и засмотрелся на изображение. Оно было на удивление хорошего качества, можно было разглядеть детали. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: это действительно корабль, что самое интересное — неизвестной конструкции. Было в силуэте что-то напоминающее «Венаторы», что-то стремительное и хищное, присущее всем боевым кораблям. В том, что корабль далеко не мирная гражданская посудина, Вейдер уверился с первой секунды.

Судя по внешнему виду, находка провела в космосе не одну сотню лет и, кажется, не раз побывала в бою. Когда была ещё жива.

Вейдер откинулся в кресле, сцепил пальцы на затылке, задумался. Он мог с уверенностью сказать, что никогда не видел ничего подобного в альбомах с изображениями старинных кораблей. Он понимал, что в те подборки попадали далеко не все построенные образцы, половину экспериментальных могли забыть, могли даже не знать об их существовании, однако общую тенденцию уловить и понять можно было. Найденный же корабль был для него совершенно новым. Гадая, к кому можно обратиться с просьбой о помощи в определении модели находки, Вейдер открыл следующий прикреплённый к письму файл.

В нем был протокол осмотра находки и отчёты специалистов. Если верить тому, что они увидели, корабль можно было восстановить, заменив половину деталей, в первую очередь — реактор, системы жизнеобеспечения, двигатели и всю бортовую электронику.

«А ещё покрасить», — ехидно подумал Вейдер, просматривая перечень необходимых деталей. Выходило, что ремонт неизвестного корабля будет дорогим удовольствием, из того разряда, что проще купить новое, чем пытаться привести в рабочее состояние старьё. А вот для какого-нибудь музея истории кораблестроения можно обойтись косметической отделкой поверхности.

Хотелось бы самому посмотреть, что за корабль, пощупать руками, так сказать, но где найти время? Он пододвинул поближе деку, вывел календарь. Так и есть, на ближайшие две недели расписана каждая минута. Было бы что важное, но нет, Император решил, что ему просто необходимо присутствовать на переговорах с сепаратистами. Бывшими сепаратистами, теми, кто желал вступить в Империю. Или не желал, но это уже несущественные мелочи. Император сказал — ничего не требуется, просто присутствовать на переговорах, сами переговоры будут вести дипломаты. Он же — для создания нужной атмосферы во время переговоров.

Казалось бы, что такого: стой, ходи, задавай несущественные вопросы, ухаживай за женщинами разных рас или, шутки ради, за мужчинами. После первого раунда переговоров дипломаты его выгнали со словами, что от одного вида его чёрного шлема и прослушивания генератора зловещего пыха — это они так сказали, Вейдер ничего не придумывал — весь конструктивный и позитивный настрой бывших сепаратистов улетучился быстрее, чем воздух через пробоину в космос. Когда он переоделся в парадную форму, на него никто не обращал внимания, кроме какой-то группки «золотой» молодёжи, что-то забывшей на переговорах. Они томно вздыхали, хихикали и шушукались за его спиной, и пытались сделать селфи так, чтобы он случайно попал в кадр. Не то чтобы они слишком нагло вели себя, просто их присутствие утомляло и раздражало. В какой-то момент он забылся и слегка придушил одну девицу в длинном халате. Оказалось, что это не девица, а отпрыск одного из альдераанских домов, подвизающийся на дипломатической службе. Скандал удалось замять лишь потому, что Вейдер напомнил полыхающему праведным гневом папаше о его связях с оппозицией.

Вечером того же дня Император сделал ему строгое внушение: что нехорошо душить всех, кто не нравится или вызывает раздражение, это плохо сказывается на имидже главкома Дарта Вейдера и снижает популярность Империи среди простого населения Галактики. Он же джедай, пусть и бывший, должен помнить о вреде эмоций. На слабые попытки возразить, что он, Вейдер, вообще-то ситх, Палпатин сладким голосом заметил, что ситхи должны брать лучшее, что могут предложить всякие секты, творчески перерабатывать знания и использовать их на практике во славу Империи. Напоследок Император посоветовал каждый вечер несколько минут уделять медитации, как это практиковалось в Ордене. Вейдер пообещал, что так и поступит, и вечером того же дня отправился в спортзал, где долго и вдумчиво избивал руками и ногами обычный мешок с песком. Удивительно, но удалось обойтись без порчи казённого имущества, и придушить слащавых альдераанских дипломатов уже не хотелось. Определённо, в совете Императора была польза.

Консультацию историков Вейдер прочитал по диагонали — и так было ясно, что они не знают, откуда этот корабль и когда был построен. В конце доклада имелась приписка, что необходимо бережно и тщательно извлечь все информационные носители и изучить их, после чего можно будет делать какие-то выводы.

Зато в последнем файле оказался весьма интересный отчёт по экипажу. Ожидаемо, что все давным-давно умерли. Среди мумифицированных трупов были люди, ситхи — на этом слове Вейдер немного завис, потом вспомнил, что была и такая раса, а не только адепты философии — и три неопознанных гуманоида, что характерно, эту троицу нашли в отсеке, идентифицированном как тюремный. В конце отчёта Вейдера настиг нежданчик — один член экипажа оказался жив. Его обнаружили в медотсеке, в криокапсуле, до сих пор работавшей благодаря тому, что какой-то чокнутый гений от инженерии — так было в отчёте — сумел собрать целый каскад питания из аккумуляторов, вспомогательных генераторов и обошёл защиту реактора корабля. Вейдер едва не поперхнулся травяным настоем, который заваривал ему меддроид. Ему уже хотелось посмотреть на невероятную конструкцию, потому что никто не догадался приложить хотя бы одно плохонькое фото, чтобы порадовать главкома. Вернувшись к чтению, Вейдер узнал, что неизвестный крайне истощён, находится в состоянии, близком к коме, что его доставили в медотсек на флагмане и пытаются привести в норму.

Вот голофото спасённого приложить догадались. Это был мужчина человеческой расы, средних лет, с длинными, по плечи, прямыми золотистыми волосами. Выглядел он просто ужасно — на его фоне губернатор Таркин казался упитанным, пышущим здоровьем мужчиной с приятным цветом лица. На светло-сером комбинезоне не было никаких табличек с именем или знаков различия, кроме двух вертикальных рядов цветных квадратиков, подозрительно похожих на планку гранд-моффа, и толстого двойного синего шнура. В отчёте указали, что на правой ноге от колена протез. Он выполнен довольно грубо по сравнению с современными образцами и уже частично разрушился. На протез Вейдер смотреть не стал, ему вполне хватало своего.

Итак, провидение прислало интересную загадку — неизвестный корабль и живой попаданец из прошлого, а он вынужден торчать на переговорах и всем улыбаться, поддерживая положительный имидж Империи.

Как порой несправедлива жизнь. С такими мыслями Вейдер закрыл почту, выпил остывший чай и пошёл отбирать у дроида свой китель, который тот уже отглаживал и отпаривал по десятому кругу, пытаясь добиться идеального вида.

* * *
Ради разнообразия Вейдер явился в зал, где обычно проходили переговоры, без опоздания, даже на пятнадцать минут раньше, и стал наблюдать. Все суетились, готовились, дроиды протирали несуществующую пыль, расставляли графины с водой и другими напитками.

Он сел в уголочке, чтобы никому не мешать, и снова открыл почту — пока есть время, можно разослать приказы по флоту и подписать некоторые документы.

Что стоит странная тишина, Вейдер сообразил не сразу, он думал, что написать Таркину в ответ на вежливые до язвительности комментарии к новому военному проекту. Признаться, Вейдер сам не видел необходимости в этом проекте, полагая, что средства налогоплательщиков лучше тратить на знакомые, понятные и хорошо зарекомендовавшие себя вещи, а не на нечто с неопределённым исходом. Он почти придумал фразу, когда его отвлекли.

— Милорд, — кто-то почтительно склонился рядом.

— Что такое?

— Переговоры отменяются, милорд.

— Война?

— Увы, нет.

Всё оказалось гораздо прозаичнее. У главы делегации случился острый приступ панкреатита, а кроме него никто не имел полномочий вести переговоры и тем более что-то подписывать. Вся делегация взяла тайм-аут для консультаций с правительством. У Вейдера же неожиданно появилась целая свободная неделя.

На радостях он написал сдержанный, полный яда и иронии ответ Таркину и вернулся к себе.

Это было просто сказать: поеду, посмотрю, что за непонятный корабль нашли разведчики — но сложно сделать. Текучка сыпалась, как зерно из прохудившегося мешка.

Только на вторые сутки Вейдер смог кое-как разгрести завалы и сбежать, сбросив все дела на заместителей.

* * *
Корабль был огромен и стар. Изображение, прикреплённое к письму, не передавало ни его общих размеров, ни всех повреждений. В какой-то момент Вейдеру даже показалось, что он смотрит не на корабль, а на мёртвого монстра из неизведанного космоса.

Вейдер решил облететь находку, осмотреть её своими глазами и поближе, передал на флагман, что задержится.

Экскурсия по кораблю получилась долгая и обстоятельная. Вейдеру было интересно всё, а сопровождавший его офицер технической службы рассказывал с нездоровым энтузиазмом, что обнаружили, что уже сделали, что планируют сделать. Судя по оговоркам, этот юноша был бы счастлив забрать находку себе и уже дома починить и довести до ума.

Напоследок Вейдер решил зайти к единственному выжившему, тем более что его уже перевели из реанимации.

Врач на ходу рассказывал обо всём, что они делали, чтобы спасти найденного. Сейчас ему гораздо лучше, но он не разговаривает, никак не реагирует на врачей, дроидов, на попытки выяснить, кто он и откуда. Нет, он осознаёт, где находится, но просто молчит и смотрит в одну точку. Милорд может взглянуть на него, но диалог вряд ли получится. И вообще он, как лечащий врач, не рекомендует лишний раз тревожить пациента. Вейдер покивал на эти слова и вошёл в палату.

Признаться, вживую этот мужчина выглядел несколько лучше, чем на полученных недавно голофото. По крайней мере, цвет лица был более здоровым.

Сейчас он с закрытыми глазами полулежал на взбитых подушках. Нос и скулы казались длинными и острыми на фоне впалых щёк. Руки покоились поверх одеяла. Когда-то сильные, сейчас они были тонкими, обтянутыми сухой полупрозрачной кожей, из-под которой проглядывали синие жилки. От вен на сгибах локтей тянулись прозрачные трубки.

Вейдер Силой подтащил стул, сел. Резкий звук, с которым подъехал стул — тут они почему-то были на ножках, а не на колёсиках, — разбудил мужчину. На Вейдера глянули огромные карие глаза, яркие, того глубокого, сияющего оттенка, что были у его Падме.

«У бывшей жены», — тут же поправил себя Вейдер, отгоняя наваждение. Сейчас он был рад, что маска скрыла замешательство и растерянность. Взгляд мужчины, спокойный, ровный, пробежался по нему, и Вейдер ощутил, как настороженность и скованность незнакомца ушли, уступив место расслабленности и покою. Кажется, его губы дрогнули в попытке сложиться в улыбку, а потом он откинулся на подушку, глядя в потолок.

Вейдер не нашёл ничего лучшего, как сказать ему:

— Добрый день. Вижу, вы чувствуете себя лучше.

Мужчина повернул к нему голову и ответил. Вейдер ощутил себя идиотом — язык был похож на общегал, но слова звучали странно и непривычно, отчего их смысл полностью терялся. Делать было нечего. Он вытащил комлинк и попросил, чтобы прислали дроида-переводчика. Наконец дверь открылась, и вошёл С-3РО.

Взгляд мужчины стал на долю секунды цепким, настороженным — и тут же обрёл прежнее спокойствие.

— Мастер Энакин, мне сказали, что я вам нужен. Чем могу быть полезен?

— Трипио, мне надо поговорить с этим человеком.

— Конечно, мастер Энакин. Я владею шестью миллионами форм общения, надеюсь, что в моей базе найдётся способ коммуникации с этим незнакомцем.

Вейдер Силой подтянул ещё один стул, для Трипио. Незнакомец чуть изогнул бровь и что-то сказал — с насмешливыми интонациями.

— Как интересно! — почти прошептал дроид, взмахнул руками и подался к нему. — Прошу вас, продолжайте…

Следующие несколько минут Вейдер слушал, как его дроид что-то говорит на разных языках, а незнакомец ему отвечает. Наконец они нашли общий язык, и Трипио повернулся к Вейдеру:

— Мастер Энакин, это удивительная находка! Вы не представляете всей её важности!

— Что там? — с легким раздражением спросил Вейдер.

— Этот человек говорит на общегалактическом…

— Не может быть, — с иронией отозвался Вейдер.

— Да, на общегалактическом, но так на нём говорили примерно пять тысяч лет назад, причём произношение и некоторые устойчивые выражения дают возможность предположить, что этот человек проживал в кластере Тион, но с большей вероятностью — в легендарной Империи ситхов, о которой практически ничего не известно…

— Где-где проживал? — не поверил своим ушам Вейдер.

— В Империи ситхов времен Гиперпространственной войны, — терпеливо ответил дроид.

— Пять тысяч лет назад, — задумчиво сказал Вейдер.

— Верно, мастер Энакин. Думаю, все подробности вы сможете лично выяснить у него. К сожалению, активного словаря у меня нет, так как записей того времени очень мало и по понятным причинам у меня не было к ним доступа. С вашего разрешения, я займусь его составлением.

— Конечно, Трипио, — рассеянно сказал Вейдер и обратился к незнакомцу: — Добрый день. Вижу, вы чувствуете себя лучше.

— Добрый день. Полагаю, что лучше, насколько можно сравнивать с прежним состоянием. Я правильно понимаю, что вы — ситх?

— Что? Да, я ситх.

Незнакомец еле заметно улыбнулся, но скорее фразе дроида, что «Мастер Энакин подтверждает, что он настоящий ситх».

— Это радует, — сообщил он. — Но прежде чем я отвечу на все ваши вопросы, ответьте на один принципиальный вопрос.

— Какой?

— За всё это время, что я бездарно проспал… Было ли вторжение в Галактику существ, пришедших из-за её края и невидимых в Силе?

Вейдер задумался. Когда он учился в Ордене, там рассказывали, как пример любопытного курьёза, что иногда встречаются индивидуумы, которые совершенно не воспринимаются в Силе, но их очень и очень мало. Чтобы подчеркнуть, насколько редки такие особи, учитель говорил, что их численность по отношению ко всем владеющим Силой такова, какова численность всех владеющих Силой по отношению ко всем живым существам в Галактике. Если бы такие странные создания появились в большом количестве, в архивах Ордена наверняка остались бы записи. Как минимум — о великой войне с очень опасным противником. Был вариант, что вся информация могла быть засекречена по каким-то причинам.

— Нет, — ответил он после неприлично долгой паузы. Мне о таком неизвестно.

— Мастер Энакин, я могу провести исследование в архивах, было ли такое вторжение в течение последних пяти тысяч лет, — сказал Трипио.

— Да, конечно, Трипио.

— Если вторжение было, вы бы помнили об этом… ужасе, который опустошает планеты, — негромко сказал мужчина.

— Откуда вы знаете?

— Я… видел.

Он кое-как сел, болезненно морщась, разобрал запутавшиеся трубки, аккуратно сложил руки.

— Позвольте представиться. Гранд-мофф Одил Вайкен, командующий первым экспедиционным флотом Империи. Нашей задачей было изучение Дикого Космоса. В ходе рейда была обнаружена неизвестная цивилизация, все технологии которой были основаны на биологических разработках…

Он плотно сжал бескровные губы, глядя перед собой, тряхнул головой, золотистые волосы разметались по худым плечам.

— Полный отчёт об экспедиции находится у меня в каюте на диске. Он зашифрован моими личными кодами. Надеюсь, вы не пытались взломать их? Потому что при попытке взлома информация будет автоматически уничтожена.

— Я проверю это, господин гранд-мофф. Скажите, три трупа в тюремном блоке — это те чужаки?

— Да, это они. Мои штурмовики захватили образцы для изучения.

— Императору будет интересно узнать всё, что вы обнаружили, — ляпнул Вейдер.

— Я буду рад, если мой скромный труд окажется полезным Императору и вашей Империи, — ответил Вайкен.

Вейдер собирался расспросить Вайкена дальше об империи и о том, что они ещё обнаружили. Не получилось — пришли медики и сообщили, что главкому пора удалиться, потому что, во-первых, он утомил больного, во-вторых, у больного очередные процедуры. Спорить с медикамиВейдер не решился. Он поставил оба стула на место, попрощался с Вайкеном. На пороге он случайно оглянулся и увидел, как тот лежит с закрытыми глазами на подушке, сжимая худыми узловатыми пальцами край одеяла, а по впалой щеке скользит слеза.

В коридоре его окликнул дроид:

— Мастер Энакин, если я вам сейчас не нужен, я бы хотел ещё поговорить с уважаемым гранд-моффом Вайкеном. Он, как единственный носитель языка той эпохи, очень ценен и мог бы изрядно помочь…

— Конечно, Трипио, если гранд-мофф Вайкен не будет возражать против твоей компании.

— О, мастер Энакин, я думаю, он будет рад собеседнику, — уверил его дроид. — И источнику информации.

— Ты прав, Трипио, только врачам не попадайся.

— Кончено, мастер Энакин, я буду осторожен. Во всём.

Оставив своего дроида дожидаться ухода врачей, Вейдер отправился в каюту Вайкена. Гранд-мофф выдал чёткие и однозначные инструкции, как туда добраться, как открыть дверь и как найти записи и коды доступа. Прошло слишком много времени, чтобы эта информация имела ценность как секретная.

Материала оказалось много, на несколько часов просмотра. Видео разного качества, аудиофайлы, подробная аналитика хранилась в отдельном блоке.

Незнакомцы внешне походили на людей, но при ближайшем рассмотрении оказывалось, что они крупнее, массивнее, уродливее. Бледные плоские безносые лица с массивными челюстями и торчащими ушами, многие безволосы или с редкими косицами, неестественно накачанные мышцы под грубо сделанными доспехами, крупные руки с узловатыми пальцами с кривыми когтями. Всю одежду составляли грязные доспехи и лохмотья. Вейдер поначалу решил, что видит плохую постановку. Когда эти отталкивающие лица появились в третьем, четвертом по счету отрывке, он поверил. На уродство можно было бы закрыть глаза, постепенно привыкнуть, как привыкаешь к другим расам, бесконечно далёким от человеческих канонов красоты. Проблема оказалась в том, что чужаки были неоправданно, безумно жестоки ко всем без исключения. Вейдер открыл первый попавшийся документ, понял, что терпения продираться через устаревшие слова, выражения, да просто написание текста у него нет. Без помощи Трипио никуда.

Дроид охотно перевёл тексты на современный общегал. Среди прочих документов там нашлась и характеристика чужаков. Они считали себя Избранной Расой, всех остальных — нечистыми. Они возложили на себя миссию — очистить Вселенную от скверны, огнем и мечом пройдясь по всем планетам, и ассимилировать всех, низведя до положения рабов. Те, кто не смогут влиться в их общество, будут уничтожены.

— Знаете, мастер Энакин, я видел похожих на них, — неожиданно сказал Трипио, когда перевод всех документов был закончен.

— Где? Когда?

— В аналитической записке, присланной несколько месяцев назад на имя директора Айсарда. До этого — во время войны, в центральном компьютере сепаратистской базы. Там были короткие записи, похожие на те, что вы смотрели, сделанные недавно. На тот момент — недавно.

— Это… интересно, Трипио.

— Я могу сделать запрос от вашего имени директору Айсарду.

— Будь так любезен, Трипио. Не хотелось возвращаться в столицу, но, видимо, придётся.

Вейдер сцепил пальцы на затылке, задумался. Возможно, он придаёт слишком большое значение найденным обрывкам. Возможно, те чужаки отказались от своих безумных идей за давностью лет. Только вот в груди что-то ныло, давило нехорошим предчувствием. Не нравились ему чужаки, очень не нравились.

* * *
На подлёте к Центру Империи Вейдер узнал, что переговоры откладываются на неопределённый срок, и облегчённо вздохнул — одной проблемой меньше.

Трипио, как и обещал, прислал всю подборку документов от Айсарда. Директор ответил очень быстро, снабдив каждый файл своими комментариями. По какой-то причине — Вейдер никак не мог понять, по какой — Айсард выполнял все его просьбы так, словно это был вопрос жизни и смерти, и на кону стояла вся Галактика.

Вейдер хотел поговорить ещё и с Таркином на тему непонятных чужаков — может, тот тоже что-то слышал или даже с ними сталкивался. Таркина на месте не оказалось, он вообще не отвечал ни на какие вызовы. В приёмной Вейдеру вежливо ответили, что гранд-мофф уехал в рабочую командировку по мирам Внешнего Кольца и вернётся в течение месяца. Если у милорда есть какие-то сообщения для гранд-моффа, то он может их оставить, и гранд-мофф получит их в самое ближайшее время. Вейдер вздохнул и сказал, чтобы ему сообщили, когда Таркин вернётся. Он не хотел, чтобы посторонние были в курсе его поисков.

Было ещё одно место, где Вейдер мог получить ответы на вопросы. Хотя бы часть ответов.

Архив Ордена.

Приехал Вейдер уже под вечер, когда основной поток посетителей схлынул, и можно было поработать в тишине и спокойствии, не вызывая любопытных взглядов и перешёптываний за спиной. Он сразу же прошёл в секцию спецхрана — должность главкома предоставляла приятные преимущества, например, можно было не записываться в очередь, ожидая, когда его запрос сочтут важным.

В секции стояла оглушительная тишина, нарушаемая лишь звуком его собственных шагов, да и то ковровое покрытие глушило их. Он по памяти — как же давно тут не был, лет пять или даже больше — прошёл вдоль длинных столов, освещённых мягким неярким светом настольных ламп, к стойке архивариуса.

— Мастер Джокаста, здравствуйте.

Невысокая сухонькая фигурка поднялась над кафедрой.

— После всего, что ты натворил, у тебя хватило наглости явиться сюда? — презрительно сказала она, сверкнув голубыми глазами, и поджала тонкие губы.

Вейдер почувствовал раздражение.

— Это было необходимо, — бросил он.

Главный архивариус наклонилась к нему, пристально глядя в глаза, отчего Вейдеру стало немного не по себе.

— Убивать детей — тоже было необходимо? — спросила она тихим, полным гнева голосом.

События того вечера встали перед глазами. Бой в коридорах, пожар, шаттл без опознавательных знаков, до которого короткими перебежками добрались юнлинги, падающая колонна, обломки которой разбили шаттл, и тот рухнул вниз, в бездонную пропасть…

— Это был несчастный случай! — выдохнул он.

— Какое удобное оправдание, — едко сказала Джокаста.

Вейдер отступил на шаг, потёр виски, пытаясь унять душной волной заволакивающий его гнев. Только не здесь и не сейчас. Он пришёл прояснять рабочие вопросы, а не перебрасываться обвинениями.

— Простите, мастер Джокаста, но там действительно был несчастный случай, — негромко сказал он. — Я опоздал, я не успел всех спасти… я всегда опаздываю.

— Энакин. Ты стал мудрее. Это… удивительно. Всё так и было?

Теперь в голосе Джокасты звучало удивление и даже сочувствие.

— А разве вы… — начал было Вейдер и осёкся, увидев на хрупких запястьях женщины массивные наручники, блокирующие Силу.

— Я уже давно ничего не вижу, Энакин, — грустно сказала она.

— Простите…

— Вы оказались более гуманны, чем мы думали, — горько сказала Джокаста. — Так зачем ты пришёл?

— Мне нужна ваша помощь, мастер, и вот в каком вопросе. Не удивляйтесь, это действительно звучит необычно, но… Мастер Джокаста, подскажите, как мне узнать, было ли за последние пять тысяч лет вторжение в Галактику. Думаю, можно ограничиться периодом до Руусанской битвы.

— Какое вторжение? Энакин, ты о чём?

— Существа, которые пришли из-за края Галактики. Они уродливы, безжалостны и совершенно не видны в Силе. Там, где они появляются, остается лишь выжженная земля.

— Ты в порядке? Это звучит слишком фантастично, чтобы быть правдой. Существование целой расы, не видной в Силе.

— И всё-таки я прошу поискать упоминания о вторжении, если оно было.

— Интересную задачу ты мне задал на ночь глядя. Что-нибудь ещё?

— Да. Мне нужен раздел архива, посвящённый империи ситхов времён Гиперпространственной войны.

— С этим проще. К сожалению, материалов не так уж и много — основная часть была уничтожена во время Разорения Корусанта — и большая его часть на древнеситхском, который, увы, практически не поддаётся расшифровке и переводу.

— Не поддаётся? — Вейдер моментально вспомнил об Одиле Вайкене. Гранд-мофф занимал одну из ключевых должностей в той империи и должен был понимать язык своих господ. — А если я найду человека, который сможет перевести все эти тексты?

— Это невозможно, Энакин. Знание древнего языка утрачено.

— А почему бы не попытаться? — ухмыльнулся Вейдер той самой лукавой, подкупающей улыбкой, по которой его знал весь Орден, и которая предвещала очередную авантюру.

— Ох, Энакин, — с улыбкой покачала головой Джокаста.

Главный архивариус была права — раздел, посвящённый Великой Гиперпространственной войне, оказался небольшим, и основную часть в нем занимали материалы, относящиеся к Республике и деятельности Ордена. О ситхской империи, появившейся из ниоткуда, сведений оказалось мало, и все они выглядели неподтверждёнными легендами. Даже биографии лидеров империи были скупы и изобиловали пропусками, неточностями и фантастическими домыслами. Среди документов республиканского флота Вейдер нашёл несколько отчётов, касающихся атаки на Коррибан, тот мир, про который рассказывал Вайкен. Среди всего прочего там говорилось, что все ситхи были уничтожены.

Раздел хоть и был небольшой, но Вейдер просидел до самого утра, читая и изучая всё, что можно было. В итоге он понял, что скорее запутался, чем получил представление о том, что происходило. Республика, пользуясь правом победителя, постаралась уничтожить любые упоминания о том государстве.

Он встал, повёл затёкшими плечами, подошёл к Джокасте.

— Ничего, Энакин, совершенно ничего. Никто не прилетал из-за края Галактики и не устраивал геноцид. Все крупные вооружённые конфликты были внутренними, то есть между Республикой и ситхами. Но почему тебя это заинтересовало?

Вместо ответа Вейдер протянул ей деку с одной из записей с диска Вайкена.

Джокаста молча просмотрела видео, задумчиво сказала:

— Я их встречала.

— Лично? — подобрался Вейдер.

— Нет, конечно же нет. В записях архивов. Хочешь, чтобы я поискала?

— Я буду вам очень благодарен, мастер Джокаста.

— Но это займёт время.

— Я зайду позже.

Можно было где-нибудь сесть и помедитировать, чтобы прогнать навалившуюся после ночных изысканий в архиве сонливость. Вейдер предпочёл большой стакан кафа и бутерброд в ближайшем общепите. Заняв место у окна, он смотрел, как рассвет захватывает эту часть Центра Империи, и лениво размышлял, что некоторым странным, если не сказать — дурным, привычкам он обязан гранд-моффу Таркину. Вот например, потреблять каф в больших количествах. Жаль, что Таркин умчался куда-то во Внешнее Кольцо. Можно было бы вытащить его сюда, посмотреть на рассвет, посидеть в тишине. Он бы поругался, что нет времени на разные глупости, но пришёл. Он всегда приходил. Единственный, кто оказался рядом во время и после восстания джедаев и чуть позже, когда он развёлся с Падме, и ещё позже, когда узнал, что стал отцом, но видеть детей ему запрещено. Палпатину было просто некогда во всей той суматохе, Оби-Ван клеймил его как предателя и обвинял во всём, что случилось в Галактике за последние тридцать лет. Только холодный, чопорный, надменный Таркин оказался рядом и помог пройти по тонкой грани и не сорваться в бездны безумия. Вейдер до сих пор не мог понять, что движет Таркином. На все расспросы тот лишь улыбался и отмалчивался.

— Надеюсь, не разбудил? — вызов от Императора вернул Вейдера в реальность.

— Оторвали от медитации. Доброе утро.

— И тебе доброе утро. Говорят, ты обнаружил что-то очень интересное и очень древнее.

Вейдер ухмыльнулся в ответ, отпил горячего кафа.

— На данный момент то, что нашли разведчики, представляет лишь историческую ценность.

— В самом деле?

— Да, знакомые историки уже пляшут вокруг и плачут, требуя знакомства с артефактами.

— Только историки? Но Айсард вроде не историк, даже по образованию.

— Айсард? Я просто попросил его помочь с консультациями.

— Так ты что-то нашел?

— Это всего лишь предположения, — покачал головой Вейдер. — Я хочу собрать всю информацию, проанализировать и уже потом плакаться вам в мантию о том, что опять ничего не получилось и это был ложный сигнал.

Император расхохотался так громко, что даже бариста обернулась в удивлении.

— А ты взрослеешь, мальчик мой.

— Так это процесс естественный, — отшутился Вейдер.

— Ладно, как узнаешь что-нибудь ценное — или не узнаешь — жду с докладом.

— Как пожелаете, мой Император, — склонил голову Вейдер.

Голограмма Императора погасла и тут же появилась вновь.

— Медитация на каф — это правильно, мой ученик, — важно заявил Дарт Сидиус и исчез, на этот раз надолго.

* * *
Снова приехать в орденский архив Вейдер смог только через две недели. Дело было даже не в нескончаемом потоке дел и вопросов, которые требовалось решать оперативно. Врачи наконец-то смирились с тем, что Вайкен — живой человек, а не уникальный образец для лабораторных экспериментов, и что его придётся отпустить. На прощание ему выдали целую коробку лекарств, длинный список рекомендаций и сказали, что желают его видеть через две недели на промежуточном обследовании, но если он почувствует себя хуже, то пусть приезжает сразу. Вайкен дал честное слово гранд-моффа, что будет пить лекарства, выполнять все рекомендации и явится к ним как только, так сразу.

Вейдер отвёз его в небольшую квартиру из резерва военного ведомства. Туда же ранее он распорядился перевезти немногочисленные уцелевшие за пять тысяч лет вещи из каюты, в том числе стойку с древним оружием и пустынный пейзаж в деревянной рамке. В первый момент Вейдеру показалось, что это Татуин, но он тут же понял, что ошибся — таких гор, такого оттенка песка на Татуине не было, да и растительности было больше.

— Благодарю за заботу, милорд, — Вайкен уже сносно говорил на современном языке. Две недели общения с Трипио пошли на пользу. — Никогда не думал, даже не предполагал, что окажусь здесь, на Корусканте…

Вейдер улыбнулся, услышав такое старомодное или провинциальное название — Трипио объяснял, в чем разница, но он забыл: бывшего Корусанта, теперь — Центра Империи.

— Времена меняются. Республика должна была пасть.

— Это радует, — согласился Вайкен, сцепив руки за спиной таким привычным, знакомым движением. — Узнать, что то, ради чего жил и воевал, всё-таки произошло.

Вейдер успел заметить плеснувшиеся в карих глазах боль и тоску, прежде чем Вайкен отвернулся к окну во всю стену, за которым летел нескончаемый поток разноцветных спидеров.

— Если вы чувствуете себя… — начал Вейдер.

Вайкен вскинул подбородок таким же удивительно знакомым движением, расправил плечи.

— Я в порядке, милорд. Какие будут приказания?

— Мы собирались в архив.

— Как вам будет угодно, милорд, — слегка наклонил голову Вайкен.

Досада царапнула Вейдера — гранд-мофф быстро и легко провёл разделяющую их черту. Ничего личного — и этот уместный в любой работе формализм задел его. Почему — он не понимал.

Тем временем Вайкен коснулся рукой по висевшим на стойке вибромечам и бластерам и с сожалением вздохнул. Взял резную деревянную трость, подаренную Вейдером, когда он только-только начал привыкать к новому протезу, сунул под мышку. В ответ на удивлённый взгляд пояснил:

— У вас не рекомендуется ходить с оружием, но оружием может быть всё что угодно. Мне с ним комфортнее.

Глядя на высокую худую фигуру Вайкена с идеальной армейской выправкой, на то, как он поигрывает тростью, пока идёт, почти не прихрамывая на правую ногу, Вейдер впервые подумал, что этот человек очень и очень опасен. Даже сейчас.

* * *
В архиве их ждали.

Джокаста даже вышла навстречу из-за своей кафедры, и приветственно улыбнулась:

— Добрый вечер, Энакин, — сказала она. — И?..

— Одил Вайкен, — представил спутника Вейдер. Гранд-мофф попросил представлять его без звания и упоминания прошлых заслуг, если возможно.

Вайкен галантно поклонился и удержал приветливую улыбку, даже когда заметил наручники.

— Приятно познакомиться. Джокаста Ню, местный архивариус.

— Главный хранитель архива и главный библиотекарь.

— Это всё в прошлом, — отмахнулась она, пряча довольную улыбку. — Это очень хорошо, что ты пришёл только сегодня. Я отфильтровала все записи по ключевым параметрам и… думаю, ты сам должен на это поглядеть.

Она провела гостей к своей кафедре, вывела из «спящего» режима терминал.

— Временные рамки — от окончания Великой Гиперпространственной войны до начала текущего года.

На экране высветилась диаграмма. За первые десять лет имелось несколько десятков записей, потом, в течение почти тысячи лет — ничего, ни одного упоминания, даже косвенного. Перед Мандалорскими войнами — снова с десяток упоминаний — и снова провал на полторы тысячи лет. Единичные — раз в сто-двести лет — сообщения попадали в статистическую погрешность, а вот после Руусанских реформ количество упоминаний росло год от года, в последние сто пятьдесят лет рост почти идеально укладывался в экспоненту.

Вайкен подался вперёд, разглядывая диаграмму, зло сощурился.

— И это только то, что попало в наш архив или содержится в открытых источниках. Энакин, ты понимаешь, что это значит?

Вейдер кивнул, вместо него ответил Вайкен:

— Активизация разведки, сбор информации, я бы ещё посмотрел, где именно их встречали, но вот это, — он постучал пальцем по экспоненте, — однозначно говорит о том, что готовится вторжение.

— Я сделаю выборки по локациям, — сказала Джокаста. — Ах, если бы у меня был доступ и в военные архивы…

— Я что-нибудь придумаю.

— Хорошо бы запросить сведения по секторам, — подсказал Вайкен. — По линии известной части Галактики на конец Гиперпространственной войны. Дантуин, Орд-Трейси, Орд-Радама, Малакор, Мон-Каламари.

— Почему там? — с любопытством спросила Джокаста.

— Мы их там обнаружили в первый раз, — ответил Вайкен, и Вейдер заметил, как на мгновение его лицо заледенело, а губы сжались в узкую щель.

Кажется, у гранд-моффа были две ненависти всей жизни: та самая Республика, благодаря которой он стал беженцем, и эти таинственные чужаки.

— Вы? — удивилась Джокаста.

В ответ Вайкен обаятельно улыбнулся:

— Мэм, вы, кажется, говорили, что вам нужна помощь в переводе некоторых древних текстов? Могу ли я посмотреть на них, чтобы понять — справлюсь или как.

— Одну минуточку, — лукаво улыбнулась в ответ Джокаста и вывела на монитор вместо графика изображение какого-то документа. — Посмотрите, господин Вайкен.

Гранд-мофф прищурился, словно плохо видел, попросил чуть увеличить изображение. Вейдер увидел, как вытягивается его лицо.

— И как? — спросила Джокаста.

— Разумеется, я могу это прочитать, — медленно сказал он. — Это мой приказ о подготовке и проведении ежегодного мобилизационного развёртывания в рамках общевойсковых учений на Дромунд-Каасе.

Теперь вытянулось лицо у Джокасты.

— Вы, наверное, шутите?

— Нет, — просто ответил Вайкен.

Джокаста беспомощно посмотрела на Вейдера:

— Но как, Энакин?

— Позвольте, я вам всё объясню, мастер Джокаста…

— Объясните, милорд, а я пока пойду поработаю.

— Да-да, вот там есть свободный столик, и вот ваш код доступа, — рассеянно сказала Джокаста.

Вайкен снова поклонился даме и удалился, оставив Вейдера отдуваться за двоих.

И на этот раз Вейдер просидел в архиве до самого утра. Джокаста была в восторге от нового знакомого — ещё бы, он помог разобраться с большим пластом документов, правильно отсортировать их и занести в каталог. Что думал о ней Вайкен, понять было очень сложно. Вейдер даже позавидовал тому, как этот старый вояка умело скрывает все эмоции под маской галантной обходительности.

Восход солнца они встречали в том же заведении общепита. Вайкен двумя руками держал одноразовый стаканчик и смотрел на то, как заливает золотом рассвета бывший храм Ордена.

— Благодарю вас, милорд, — неожиданно сказал он.

— За что? — удивился Вейдер.

— Кажется, я нашёл себе работу.

— В архиве? — Вейдер удивился ещё больше.

— Это лучше, чем ничего.

— Вы не думали вернуться?

— Куда?

— В армию.

Вайкен поставил почти полный стакан, задумчиво посмотрел на Вейдера. В его взгляде снова плеснулись боль и тоска, от которых у Вейдера заныло в груди.

— Я из другой эпохи. Всё, что я знал и умел, устарело несколько тысяч лет назад.

— Вы знаете про этих чужаков гораздо больше, чем все остальные. Я уже направил запросы во все секторальные архивы, и если наши опасения подтвердятся…

— Если? Вы сомневаетесь, милорд?

— Я обязан сомневаться, прежде чем принять взвешенное решение. Так вот, если это всё подтвердится, мы доложим Императору.

— Мы?

— Разумеется, гранд-мофф Вайкен. Император должен получить всю полноту информации из первых рук.

Вайкен откинулся на стуле, сложил пальцы домиком.

— Вот чего и бойся, — протянул он и улыбнулся. Впервые за всё время их знакомства улыбка была злой, холодной и самодовольной.

Робин Гуд и Гай Гисборн (Guy Gisburne — Robert Addie 2019)

Silkary Незвездный десант

— Как я понимаю, лейтенант, служба при штабе вас не устроит?

— Так точно, сэр!

Или ты думал, что я отвечу: «Да, папа»? Генерал Дэйв Хантингтон сдержанно вздохнул, как и полагалось старому вояке, пытающемуся скрыть законную гордость за молодого вояку-сына, и выдал:

— Я знал, что ты так скажешь. Моя кровь!

Еще бы. Его, тут уж не отвертишься. Экспресс-анализ ДНК — доказательство непробиваемое, как нанотубуленный бронежилет, особенно если такой анализ подтвержден углубленным исследованием биоматериала, проведенным по требованию стороны ответчика в Центральной генной лаборатории космического флота. Сам виноват, генерал.

Впрочем, я не собирался винить его в том, что двадцать с лишним лет назад молодой капитан-десантник, волею случая попавший в забытый всеми богами галактики гарнизон, провел время в свое удовольствие. На его месте я поступил бы точно так же. Моя маман и сейчас выглядит очень даже ничего, а тогда, судя по файлам, которые она бережно хранит в своем давно устаревшем гибком планшете, была просто отпад. Так что удивляться нечему.

И вина Дэвида Хантингтона заключалась лишь в том, что из симпатичного капитана его угораздило превратиться в генерал-лейтенанта космофлота и начальника Объединенных штабов северного сектора. Будь он одним из тысяч безвестных отставников с копеечной пенсией и половиной органов и конечностей, замененных дешевыми нанопротезами по программе обязательного медицинского страхования военнослужащих, я до сих пор считал бы себя сыном майора Эдмунда Гизборна, скончавшегося от ран в печально известном перевалочном госпитале на Эретее.

Но едва мне исполнилось шестнадцать, и командование флота уведомило маменьку, что я утрачиваю права на получение пенсионных выплат за умершего отца, как она тут же вспомнила о своей роковой тайне и ринулась в бой.

Генерал Хантингтон отчаянно оборонялся, но с миссис Маргарет Гизборн этот номер не прошел, и после ознакомления с результатами всех возможных анализов он был вынужден подписать полную и безоговорочную капитуляцию.

Не знаю, о чем они там с матерью договорились, официально я продолжал именоваться Гаем Гизборном, но какое-то участие в моей судьбе новоявленный папаша точно принимал. Не зря же сразу после окончания базовой школы мое имя оказалось в списках зачисленных в Командно-десантное училище флота. Четыре года обучения (на полном бюджетном обеспечении), диплом с отличием, растроганные слезы матушки на выпускном параде, нашивки младшего лейтенанта и… распределение в центр переподготовки личного состава на родной планете.

Преподавателем-инструктором в замшелую контору, куда отправляли старперов предпенсионного возраста, прежде чем выпнуть их на гражданку. Спасибо, мам, ты постаралась! Непыльное местечко, где можно спокойно просидеть всю жизнь, ничем не рискуя — мечта, а не служба. Твою ж мать! В прямом смысле.

Два года нуднейшей тягомотины, десять рапортов о переводе (или их было двенадцать? Какая разница, один хрен они оставались без ответа.), присвоение очередного звания и неожиданный вызов в окружной штаб, где все почему-то носились, точно им ракетного топлива под хвост плеснули. Причина яростной движухи оказалась проста — в округ с инспекцией прибыл генерал Дейв Хантингтон.

Разговор у нас с ним получился короткий, а его итогом стала резолюция, наложенная на моем очередном рапорте: «Удовлетворить переводом в 3-ю отдельную бригаду десантно-космических сил».

Планета Готор (класс «F»), штаб 1-го батальона 3-й отдельной бригады десантно-космических сил
— Как я понимаю, лейтенант, служба при штабе вас не устроит?

— Так точно, сэр!

Подполковник де Рено смерил меня недовольным взглядом с головы до ног и обратно. И еще раз — сверху вниз, снизу вверх. Как будто от этого во мне рост прибудет или убавится. Ха, так и останутся все мои 6 футов 2 дюйма, как указано в анкете, что висит сейчас на вашем мультифайле, сэр. В десант задохликов не берут, не в обиду вам будет сказано, сэр.

— Я буду с вами откровенен, лейтенант Гизборн, — подполковник махнул рукой, и дисплей с моим личным делом погас, — я недоволен вашим назначением. И вы лично тут ни при чем, просто мне был нужен отмороженный головорез, а прислали очередного молокососа. Не возражайте, — прервал он мою попытку возмущенно вякнуть, — вы и представления не имеете, с чем и с кем вам придется иметь дело. Впрочем, я вас охотно просвещу.

Подполковник вновь махнул рукой, милостиво разрешая мне присесть, и продолжил:

— Вы, очевидно, знаете, почему планеты класса «F» так привлекательны для горнодобывающих и металлургических компаний. Это молодые геологически активные миры с поверхностью, богатой химическими элементами, и за возможность получить права на разработку таких месторождений корпорации готовы вцепиться друг другу в глотки. Готору особенно повезло — здесь нашли самые богатые залежи иридиевых руд с высоким содержанием осмия. Результатом стало строительство на планете завода по производству осмия-187, одного из самых востребованных и дорогих изотопов. Но металлургическая корпорация, сумевшая получить на это лицензию, абсолютно не собиралась увеличивать свои издержки, устанавливая современное защитное оборудование. Вы в курсе, чем грозит контакт с парами осмия, Гизборн?

Я был в курсе. При единичном контакте — слезоточивость, спазмы в бронхах и металлический привкус во рту. При продолжительном — слепота, нарушение работы почек и нервной системы, почернение кожи и отмирание тканей. Дальше можно не продолжать.

— Поэтому рядом с заводом была выстроена тюрьма особого режима, и в цехах стали использовать труд ее заключенных, — де Рено многозначительно помолчал, точно предлагая мне оценить находчивость владельцев той чертовой корпорации.

— Понятно, что те, кого сюда присылали, не были нежными фиалками. Ссылкой на Готор заменяли смертную казнь или пожизненное заключение, и еще неизвестно, что было лучше, — подполковник иронично хмыкнул.

— Неудивительно, что, несмотря на драконовские меры безопасности, постоянно повторялись попытки к бегству, случаи саботажа и прочие прелести, иногда даже заканчивавшиеся успехом. Вдобавок здесь стали появляться банды, промышляющие контрабандной добычей руды и нападавшие на конвои с грузом, ведь, как я сказал, цена у осмия 187 баснословная, а на черном рынке она просто зашкаливает. Черные копатели, пираты, контрабандисты — называйте их как хотите, сути это не меняет. Банды тут же начали конкурировать между собой. Служба безопасности компании не могла справиться с ними при всем желании, и после грандиозного бунта заключенных, закончившегося резней и массовым побегом, на Готоре начался сущий ад. Все воевали против всех — против конкурентов, против службы безопасности, против контрабандистов, которые тоже мочили всех без разбора.

В итоге Центральное Правительство наконец спохватилось, — на лице подполковника де Рено отразилось чистейшее, ничем не замутненное презрение, — и начало действовать. Рудники и завод перешли под контроль Министерства недр и природных ресурсов, а наводить порядок на Готоре пришла армия.

— Но оставим лирику, — де Рено коснулся сенсора, и перед ним появилась объемная голограмма, изображающая то, что в училище называли «сильно пересеченной гористой местностью» — скалы, каньоны, обрывы, по которым хрен пройдет хоть какая техника.

Кивнув на этот малопривлекательный пейзаж, подполковник продолжил:

— Зоной вашей ответственности будет пятый сектор. А вашей задачей будет обеспечение безопасности в пределах этого сектора и отражение любых попыток прорыва в сектор номер два, где, собственно, и расположен горно-обогатительный завод. Как видите, ничего героического. На Готоре мы держим под контролем несколько баз в стратегически важных районах и пути коммуникаций между этими базами. Все. Большего при существующем уровне поддержки и снабжения требовать от нас не вправе никто, но требуют, и еще как.

Де Рено сердито покосился на меня, будто это я что-то там с него требовал.

— И если вы думаете, что кого-то интересует, каким образом вы умудряетесь выполнять приказы, то действительность вскоре избавит вас от подобных иллюзий. Наши интенданты считают своим святым долгом экономить на всем — пайках, топливе и даже на смертных медальонах, так что советую вам свой поберечь. Вы получите под свое командование второй взвод, три четверти личного состава которого — бывшие штрафники, оставшаяся четверть ничем не лучше.

Скажу вам больше, лейтенант. Вся та мразь, что когда-то на этой планете упоенно молотила друг друга, сумела объединиться между собой, и нам противостоит настоящая криминальная армия, прекрасно организованная и экипированная. От нас и наших подчиненных они отличаются лишь тем, что не носят нашивки космофлота на рукаве и избавлены от необходимости составлять идиотские отчеты, которые все равно никто не читает.

Видимо, моя физиономия чересчур вытянулась от удивления, потому что подполковник вновь иронично хмыкнул:

— Одним из немногих, если не единственным преимуществом службы в этой заднице галактики, Гизборн, является возможность смело говорить то, что думаешь. Лично на меня в Особом отделе накопилось уже столько файлов, что пора заводить для них специальный сервер.

Он поднялся, давая мне понять, что разговор подходит к концу, и я, естественно, тоже подскочил, вытянувшись в струнку, как и полагается младшему по званию.

— Итак, служба при штабе вас точно не устроит?

— Так точно, сэр!

Если меня спросят об этом еще раз, я могу стать опасен.

— Что ж, вы отказались от вполне приемлемого выхода, но я хотя бы предложил, — де Рено смотрел на меня, как на идиота. — Надеюсь, это послужит мне утешением, когда я увижу ваше имя в списке безвозвратных потерь. К сожалению, самый разумный выход — сесть на ближайший транспорт и умотать отсюда ко всем чертям — я предложить вам не могу. Можете быть свободны.

* * *
Бронетранспорт натужно взревел всем своим изношенным нутром, резко дернувшись на очередном подъеме, и сила ускорения, в полном согласии с законами физики, впечатала меня в переборку. Черт, кажется, я задремал. Ладно, ничего страшного. Сегодняшний рейд не обещал никаких неприятных сюрпризов — всего лишь выдвинемся в четвертый сектор, заберем прибывший груз и обратно. Рутина. Вообще-то в нашем секторе тоже имеется посадочная площадка, а пилотируемый транспортник полагается каждому взводу, но между «полагается» и «есть на самом деле» огромная разница в армии вообще, и на Готоре в частности. Поэтому мы ползем в зону ответственности первого взвода силами одного бронетранспорта с прицепом.

В его тесном нутре кроме меня сейчас находятся шесть из пятнадцати отморозков, именуемых вторым взводом первого батальона третьей отдельной бригады. Трое из них дремлют, как только что дремал я, двое лениво переговариваются, один ведет машину.

Напротив меня клюет носом капрал Уильям Скэтлок. Правда, он наверняка забыл, когда в последний раз его называли по имени. Во втором взводе принято называть друг друга по позывным, но право на позывной надо еще заслужить. Я, например, не заслужил, поэтому я для всех — просто лейтенант, когда особенно достану — «этот гребаный Гизборн».

А капрала зовут Скарлет. Для нескольких особо приближенных персон — Уилл Скарлет. Три года дисбата за тройное убийство и сопротивление при аресте. Вообще-то за такое ставят к стенке, но те, с кем разобрался Скарлет, были дезертирами и насильниками в розыске. Он случайно застал их на месте очередного преступления и решил не дожидаться подкрепления. Скарлет прекрасно справился сам и был уверен, что не совершил ничего противозаконного. На этой почве у него и возникли некоторые разногласия с прибывшим нарядом военной полиции, стоившие ему лишних полгода в дисбате.

Для Скарлета весь мир делится на две неравные части: на одной находится второй взвод (и частично первый), на другой — все остальные. На остальных ему глубоко похеру, но за свой взвод он порвет любого, невзирая на субординацию. С его точки зрения, второй взвод всегда прав, и все, что мы делаем, не может быть неправильным по определению. Он не станет обсуждать, делать или нет, он станет обсуждать, как делать. Вернее, обязательно станет это обсуждать. Тут главное — дать ему проораться в свое удовольствие, потому что выражения «упрям, как Скарлет» или «орет, как Скарлет» давно стали в батальоне нарицательными.

Считается, что он мой заместитель и правая рука. У него на этот счет свое мнение, но дисциплину в подразделении он поддерживает железную. Опять же, с его точки зрения, которая вряд ли совпадает с точкой зрения того же подполковника де Рено. Только Скарлету на начальство абсолютно похуй. Хотя он никогда не ругается матом — он действительно на нем разговаривает. В центре переподготовки у нас был один похожий на Скэтлока каптер — виртуоз художественного слова, но тот загибал выражения исключительно из любви к искусству, а капралу на подобные эстетические изыски поебать, просто без матерных вставок слова у него никак не хотят складываться в более-менее осмысленные предложения.

Рядом с ним похрапывает огнеметчик Джон Хатерсейдж, Малыш. А как еще могли назвать амбала 6 футов 7 дюймов роста? Он один из немногих, кто может называть Скарлета Уиллом.

Сначала я думал, что свои два года дисбата младший капрал Хатерсейдж получил за какие-нибудь тяжкие телесные по неосторожности — махнул неудачно рукой и сделал инвалидами парочку гражданских. И когда прочитал в его личном деле: «контрабанда в особо крупных размерах группой лиц по предварительному сговору», то невольно употребил несколько цветистых выражений капрала Скэтлока. Малыш казался мне слишком незамысловатым для такого серьезного дела, как контрабанда. Но все оказалось просто: четыре года назад у Джона серьезно заболела мать, а страховка не покрывала и половины стоимости лечения. Вот он и решил подзаработать.

Лично мне кажется, что Малыш тогда так и не понял до конца, во что ввязался, а вину во время следствия признал лишь потому, что стыдился того, что его использовали вслепую, как последнего лоха. Военный прокурор просил для него больший срок, но помогли отличные характеристики с прежнего места службы. Похоже, он знает кое-кого «с той стороны», имеет к ним личный счет, и я им от души не завидую. В отличие от большинства из нас, у Малыша срочный контракт, который истекает уже через год, и продлевать его он не собирается, потому что на гражданке его ждет невеста.

К моему плечу привалился рядовой Мэт Миллер — Мач. Он самый молодой во взводе и единственный местный, родившийся и выросший на Готоре. И потерявший здесь всю свою семью, погибшую во время криминальных разборок. Ребята иногда подшучивают над ним, но берегут как зеницу ока, потому как лучшего связиста вы не найдете на всех окрестных планетах. По меткому выражению Скарлета, Мач, мать его, выйдет в эфир с помощью зубочистки, пьезозажигалки и резинки от использованного гандона. Я же уверен, что в этом случае он прекрасно справится и без зубочистки.

Сейчас Мач лениво перебрасывается словами с нашим капелланом. Энтони Старковски, Тук. Пухлощекий толстячок с хитрым взглядом, похожий на позднего ребенка матери-одиночки, которого с рождения не кормили ничем, кроме конфет. Меньше всего такого пончика ожидаешь увидеть в десанте.

После окончания духовной академии и курсов военных капелланов брат Энтони выразил желание наставлять на путь истинный заблудшие души и служить в пенитенциарной системе. Он был направлен в одну из тюрем общего режима, но вскоре стал проявлять излишний интерес к некоторым финансовым операциям администрации. И когда из уст Старковски прозвучали совсем уж неприличные слова: «разворовывание средств» и «незаконное использование труда заключенных», ретивого капеллана быстро сплавили на Готор. Еще легко отделался, я считаю.

Второму взводу же остается только благодарить за это Бога, ибо Тук — наша нянька, повар и лекарь. И секретарь, и казначей. Но не приведи Боже вам встретиться с ним в рукопашной. Потом он, возможно, прочтет над вашим телом молитву и отпустит вам грехи. Посмертно.

Никогда не могу сказать точно, спит он или только прикидывается. Это я о нашем снайпере, унтер-офицере Малике Ватхаби, позывной — Назир, а еще чаще — Наз. За те полгода, что я типа командую вторым взводом, я не услышал от него и двух десятков слов, и понятия не имею, чем он занимался до того, как попал в десант. В его личном деле указано лишь одно — доброволец. Наверняка Скарлет и Малыш знают больше, но меня в подробности посвящать не торопятся.

Назир — без дураков лучший следопыт и снайпер на весь ближайший сектор галактики. Он может обнаружить замаскированную в скалах базу противника лучше любых сканеров. Хрен знает, как он это делает, но это так. Он никогда не станет орать дурниной, как обожает делать Скарлет, но авторитет у него непререкаемый.

И, наконец, механик-водитель сержант Эдвард Уикем — наш Старик. Только благодаря ему техника еще может двигаться по тем то-ямам-то-канавам, которые на Готоре пышно именуются «стратегическими направлениями». Назвать это безобразие дорогами не поворачивается язык даже у штабистов.

Курсант Мэтью Уикем сейчас заканчивает Высшую пилотажную школу космофлота, и чтобы сохранить сыну право на льготное обучение, Старик водит бронетранспорты на бессрочном контракте. Он не упустит возможности поворчать, но, честно говоря, я уже потерял счет тому, сколько раз мехвод спасал наши задницы, вывозя всех из-под обстрела.

Транспорт угрожающе рыкнул, дернулся напоследок и облегченно заглох. Мы прибыли.

* * *
Устроившись у окна грузового модуля, я наблюдал, как заходит на посадку военно-транспортный S-145. До первого сектора, где у нас находятся штаб, госпиталь, база снабжения и космопорт, добраться можно только по воздуху, и возвращение оттуда старенькой «эски» — всегда событие. Ведь привезут не только продовольствие, топливо и боекомплект, но и свежие сплетни, обсуждать которые мы будем до следующего рейса. А вот когда он состоится, хрен его знает — на Готоре начинается сезон песчаных бурь.

«Эска» приземлялась так плавно и изящно, что сомневаться не приходилось — за штурвалом была пилот второго класса Мэри Лифорд. Здешние ребята не склонны к сантиментам, но младшего лейтенанта Лифорд они за глаза называют «нашим ангелом». Только не я — мы с Мэри как-то сразу друг друга невзлюбили. Хвала судьбе и подполковнику де Рено, что меня назначили во второй взвод. Сейчас она временно замещает должность командира первого взвода, пока не пришлют кого-нибудь взамен прежнего, выбывшего по ранению. Уже восьмого по счету за два года. Кого бы им ни прислали, первый взвод все равно будет считать своим командиром эту рыжую стерву. И надо отдать ей должное — она умеет держать их в руках, мне бы такую дисциплину. Почти весь личный состав подтянулся к посадочной площадке, чтобы встретить своего командира.

Два года назад этим взводом командовал ее муж, лейтенант Робин Локсли. В один далеко не прекрасный день они выдвинулись на разведку в сектор, считавшийся до этого безопасным, и нарвались на засаду. Едва приземлившись, взвод попал в дикую мясорубку, и в первые же минуты боя потерял половину своего состава. Локсли приказал всем уходить, а сам остался прикрывать их отход. Говорят, Мэри не хотела улетать, но в реанимационных капсулах транспортника корчились от боли раненые, и она была единственной, кто мог их спасти. Поэтому они улетели, а он остался. Остался там навсегда.

Мне рассказал об этом Мач, когда напился вдрызг, уж не помню, по какому поводу. Он был одним из тех, кто спасся на том транспортнике. Когда он вышел из госпиталя, то попросил перевести его во второй взвод. Не мог себе простить, что не остался тогда со своим командиром. Хороший он парень, этот Мач, хотя и со странностями.

«Эска» зарулила в ангар грузового модуля, и началась обычная суета — деловито засновали роботы-погрузчики, Скарлет уже спорил о чем-то с интендантом, все оживленно обменивались новостями, а я, убедившись, что сосредоточенно изучающий накладные Тук прекрасно справится и без меня, с чистой совестью отправился в каптерку, узнав по дороге главную новость — прибыло пополнение, новый командир первого взвода. Ну-ну, интересно будет посмотреть на этого беднягу.

— Надо же, Гизборн, ты еще живой? Вот уж не думала увидеть тебя вновь!

Первое время меня реально напрягало, что при встрече все искренне удивляются факту продолжения моего существования. Потом понял, что это местное суеверие, а также правило хорошего тона или своеобразный этикет — называйте как хотите. Наивная попытка перехитрить смерть — будешь удивляться тому, что до сих пор жив, может быть и вправду выживешь. Теперь я и сам так делаю.

— Простите, что обманул ваши ожидания, мэм, — ответил я младшему лейтенанту Лифорд, — но воспитанныйчеловек всегда пропустит даму вперед. Так что только после Вас.

— Гизборн, ты грубая скотина.

— Спасибо, я знаю.

Мы пожали друг другу руки.

— Я слышал, в вашем хозяйстве пополнение?

Обожаю ее злить, но на этот раз ничего не вышло — Мэри лишь равнодушно пожала плечами и спокойно ответила:

— Это ненадолго. Я даже не хочу запоминать его имени, потому что такие здесь не задерживаются. Сам увидишь.

Она небрежно кивнула на вход в каптерку, где как раз появился тот самый ДажеНеХочуЗапоминатьЕгоИмени с новенькими нашивками младшего лейтенанта на рукаве.

Сам увидишь, сказала Мэри Лифорд. Я увидел, твою мать! Вернее, отец, вернее, Роберт, какого хрена ты тут делаешь?!

* * *
Он радостно улыбался, а я лихорадочно пытался понять, что происходит. Ведь если Роберт Хантингтон оказался на Готоре, значит с мирозданием что-то не так.

Роберт Хантингтон. Мой, как старомодно выражалась маменька, единокровный брат. Генерал познакомил нас, когда приезжал поздравить меня с поступлением в училище. С тех пор мы виделись с Робертом раза три или четыре, по таким же протокольным поводам. Он всегда улыбался и говорил, как он рад тому, что у него есть старший брат.

Я улыбался в ответ, но прекрасно понимал, что наши жизни будут вращаться по разным орбитам. Потому что он носил фамилию Хантингтон, а я — Гизборн. Потому что его дед по материнской линии — почетный сенатор и бывший председатель Высшего Уголовного суда, а мой — водитель топливозаправщика, умерший от цирроза печени. Потому что ему потребуется целых полчаса, чтобы только перечислить всех своих знаменитых предков, а я не знаю, как звали мою прабабушку.

Потому что, хотя мы оба и выбрали военную карьеру, я учился за казенный счет в обычном училище, а он — в академии Сандхерст. Пределом моих мечтаний должен был стать центр переподготовки личного состава, а его после окончания академии уже наверняка ждало место военного атташе на какой-нибудь тихой планете с прекрасным климатом.

И в том, что мы оба сейчас стояли в пропахшей горючкой каптерке грузового модуля в самой заднице Вселенной, была какая-то вопиющая нелепость. Со мной хотя бы все было ясно, а вот он что тут делает?

— Вы что, знакомы?

Бля-а-а, я совсем забыл про Мэри. Роберт, молчи, твою мать!

Ага, щаз! Мои дорогой братец повернулся к этой ведьме и простодушно выложил ей всю нашу родословную. Младший лейтенант Лифорд насмешливо фыркнула и удалилась, не говоря ни слова.

Еще не легче — он провожает ее таким взглядом, что не может быть никаких сомнений — трали-вали, вы на нее запали. Только этого не хватало.

Ладно, хрен с ней. Пошли, брат, отметим твой неожиданный приезд. Заодно все и расскажешь.

* * *
Знаете, что самое паршивое на планете Готор? Прогноз погоды. Вернее, его полное отсутствие в сезон песчаных бурь.

Сначала ты несколько дней (вернее, стандартных метрических суток, потому что понять, день сейчас или ночь, совершенно невозможно) безвылазно сидишь в жилом модуле, жрешь опостылевшее протеиновое желе, да и то в режиме «экономь, иначе завтра и этого не будет» и уже не задаешь идиотских вопросов вроде того, как это песок умудряется проникнуть внутрь, мать его, герметичного здания. А вот так. Он скрипит на зубах, он ложится тончайшим флером на твои вещи, он оседает на оружии, он превращает воду в мерзкую мутную жижу и обильно приправляет и без того тошнотворную жратву.

О том, что у тебя постоянно слезятся глаза, а бронхи разрывает непрерывный кашель, можно не упоминать. На респираторы надежды ровно столько же, сколько на лекарства, которыми пытается пичкать нас Тук — ни хрена не помогают. Ты тупо ждешь, когда снаружи утихнет ветер. И когда это завывание, порывами переходящее от унылого скулежа до дикого воя и обратно, наконец прекращается, и наступает тишина, ты понимаешь, что раньше понятия не имел о том, что такое счастье.

Но счастье длится недолго. Выйти наружу ты можешь только в СД-Л (скафандре десантном облегченном). У того, кто обозвал эту штуку «облегченной» извращенное, мать его, чувство юмора — основной деталью СД-Л является тяжеленный ранец-окислитель.

Но без него — никуда. Содержание кислорода на Готоре и так едва-едва дотягивает до минимальных показателей, а ураганные ветра вовсе вышибают кислород из атмосферы, и окислитель воздуха за спиной — единственная возможность хоть какое-то время находится вне модуля.

В течение этого времени мы должны найти и разгрузить контейнеры с припасами, сброшенные беспилотниками, расчистить посадочную площадку на тот фантастический случай, если у нас сядет транспорт, восстановить периметр сектора, проверив и заменив все вышедшие из строя сенсорные датчики-ловушки, и постараться при этом не нарваться на собственные минные поля. А сделать это как два пальца обоссать — ландшафт после урагана меняется до неузнаваемости, не спасает даже геомагнитная карта.

На несобственные минные поля нарваться тоже ни хрена не хочется, поэтому их надо обнаружить и зачистить. И все это при непрерывном мониторинге атмосферных фронтов, ведь едва аудиоплата скафандра, подключенная к моему слуховому нерву, синтезирует встревоженный голос Мача: «Грозовой фронт пятнадцать градусов к югу, четыре балла», как я тут же отдам единственно возможный приказ: «Взвод, возвращаемся на базу».

Остаться снаружи модуля во время бури — самый извращенный способ самоубийства. Фильтры окислителя забьются песком почти сразу же, и тебе станет нечем дышать. Если ты надеешься отсидеться в транспортнике — оставь надежду, всякий в нем сидящий, воздушные фильтры бронетранспорта забьются еще быстрее, и он просто заглохнет. У тебя вскоре сядут батареи окислителя, и смотри пункт первый.

Помощи можно не ждать — связи у вас не будет от слова вообще, магнитное поле планеты в это время крайне нестабильное, и от спутников связи, висящих на орбите, толку ровно столько же, сколько от молитв отца Тука. Ноль.

Радары тоже не будут работать, а без них понять, в каком направлении двигаться в этом пескоструйном потоке воздуха, сбивающего тебя с ног, невозможно. Так что, если кто-то захочет попробовать — удачи, правда, она ни хрена не поможет, поэтому остается только спешно вернуться на базу, переждать, скрипя песком на зубах, очередную бурю, а потом начать все сначала.

* * *
На этот раз гостеприимная планета Готор подарила нам всего пять суток затишья между проявлениями своего буйного песчаного характера. За это время мы почти не спали, пытаясь восстановить периметр сектора, и я бессовестно возрадовался, когда услышал: «Лейтенант, десять градусов северо-северо-запад грозовой фронт, три балла». Три балла из пяти — не так уж и много, но нам наконец-то можно убрать отсюда свои задницы.

Мы успели. Толпа грязных усталых мужчин ввалилась в помещения жилого модуля, когда его стены уже начали мелко подрагивать под первыми порывами ветра. Перед тем, как скомандовать отбой, я на всякий случай запросил:

— Миллер, связь с первым взводом?

Мач поколдовал над своими настройками и отрицательно помотал головой. Что и требовалось доказать — теперь связи не будет, пока не закончится ураган, разве что с тем, кто прилетит и зависнет прямо у нас над головой, но скорее уж Скарлет перестанет материться.

— Отбой, всем отдыхать!

Второй взвод медленно разбредался по койкам, на ходу стаскивая с измученных тел пропотевшее термобелье. До следующего транспорта о такой роскоши, как душ, придется забыть — мы экономили и воду, и энергию.

Я кое-как застелил свой лежак свежим индивидуальным комплектом и рухнул, как подкошенный. Последней осознанной мыслью перед тем, как провалиться в сон, была легкая зависть к тому, что Роберт, наверно, уже давно дрыхнет, как сурок — мы выходили с ним на связь больше четырех часов назад, и первый взвод уже возвращался из сектора на базу. Приятных тебе снов, брат.

* * *
Мэри Лифорд сильно погорячилась, сказав, что такие, как Роберт Хантингтон, здесь не задерживаются. В день его внезапного появления на Готоре импровизированный ужин в честь прибытия нового командира пришлось организовывать мне — никто из первого взвода заморачиваться этим не собирался.

Я дал приказ старине Уикему провести полное ТО бронетранспорта, что давало законную возможность задержаться в четвертом секторе как минимум на сутки, и озадачил Тука материальным обеспечением трогательной встречи блудных братьев. Капеллан не подвел — уж не знаю, где он добыл вполне приличный спирт, но выпивкой и относительно съедобной закуской мы были обеспечены.

Как водится, первый тост был за встречу, второй — за родителей, и вот тут-то Роберт и рассказал мне о роковой ошибке нашего общего папаши, который имел неосторожность проболтаться о том, что меня перевели в третью бригаду. Любому армейцу известно, что третья отдельная — это боевая часть, и, услышав такую новость, свежеиспеченный младший лейтенант Хантингтон, готовившийся отбыть для прохождения службы в Объединенный штаб центрального сектора, немедленно подал рапорт о переводе.

Говоря человеческим языком, Роберт взбунтовался и заявил отцу, что не собирается протирать в штабе штаны, когда его брат каждый день рискует жизнью. Генерал получил прекрасную возможность вновь гордиться своей кровью.

Наклюкались мы с братом в тот вечер основательно, и на следующий день я отбывал в свой пятый сектор под насмешливыми взглядами личного состава, с жуткой головной болью, а младший лейтенант Хантингтон приступил к исполнению своих новых обязанностей, даже не пытаясь скрыть последствий тяжкого похмелья.

Подробности того, как Роберт завоевывал авторитет, мне неизвестны, но через три месяца его пребывания на Готоре я случайно услышал, как капрал первого взвода заявил Малышу: «А наш новенький ничего, хоть и больной на всю бОшку!» Лучшей характеристики от подчиненных здесь не дождешься.

Мы с братом виделись редко — дел у каждого было по горло, ограничивались скупыми приветами во время ежедневных сеансов связи, но после каждой нашей встречи у меня надолго портилось настроение.

Вообще-то у меня принцип — женщин и детей не обижать, но в случае с Мэри Лифорд я был готов наплевать на все принципы и задать этой стерве как следует. Надо быть слепоглухонемой от рождения, чтобы не заметить, как он ее любит. Но Лифорд не замечала, вернее, делала вид, что не замечала.

Не подумайте только, что Роберт мне что-то рассказал или, не дай Бог, пожаловался. Он, мать его, слишком джентльмен, чтобы обсуждать такие вопросы даже с почти родным братом, но я, в отличие от этой рыжей поганки, не слепой. Я видел, как менялось его лицо, едва он слышал ее голос, как он провожал ее взглядом, как… Да что им вообще нужно, этим бабам, если они бросаются такими парнями, как Роберт Хантингтон?

* * *
— Лейтенант, лейтенант… — чей-то голос назойливо вклинивался в мой сон. Если это Скарлет, врежу прямо по наглой, мать его, физиономии. Скажу потом, что мне спросонья парталианский кромодрил привиделся. Один хрен никто не знает, как этот гребаный кромодрил выглядит, может, даже на Скарлета похож.

Я с трудом разлепил глаза. Нет, не Скарлет. Унтер-офицер Малик Ватхаби. Значит, что-то серьезное.

— М-м-м-ы-ы? — спросил я, и услышал:

— Лейтенант, транспортник запрашивает посадку.

Ф-фу, а я было напрягся. Все в порядке, значит, я еще сплю, и Назир мне просто снится. Потому что, когда за бортом бушует трехбалльный ураган, посадка транспорта может только присниться. Кстати, по прогнозу ураган должен усилиться до четырехбалльного. Сейчас перевернусь на другой бок и посмотрю сон про что-нибудь другое.

— Лейтенант!

Я очумело подскочил на койке, уставившись на Назира и пытаясь переварить свалившуюся на меня невероятную информацию — транспортник действительно запрашивает посадку!

Через пару минут я уже мчался вслед за Назом к грузовому отсеку, а вокруг просыпались остальные — новость взбудоражила всех, словно и не было нескольких бессонных суток.

Переборка стыковочного шлюза, соединяющего севший транспортник с нашим отсеком, с тихим шелестом ушла вбок.

— Они до сих пор не вернулись!

Сначала мы услышали ее голос, срывающийся в истеричный крик, а за ним из шлюза вырвалась и сама пилот второго класса Мэри Лифорд. Многообещающее начало.

Увидев меня, Лифорд перевела дух и начала доклад:

— Лейтенант, три с половиной часа назад Хантингтон вышел на связь с базой из квадрата 6/15 и доложил, что засек там подозрительное передвижение. Предположительно, пиратский караван. Взвод начал преследование. При приближении грозового фронта связь оборвалась. Гизборн, они до сих пор не вернулись! — последние слова она выкрикнула, уже вцепившись мне в плечи.

Так, все ясно — нам еще три дня назад передавали разведсводку, что «с той стороны» ожидается переброска товара. «Там» тоже постарались использовать затишье по максимуму. И что же должен был сделать в этой ситуации любой нормальный командир? Правильно: пока есть связь, передать данные о движении этого гребаного каравана в штаб и валить нахрен на базу, пока тебя ураганом не накрыло.

А что сделал мой умник-братец? На кой такое геройство? Если бы это касалось кого угодно другого, я бы решил, что все дело в желании досрочно получить очередные нашивки. Или покрасоваться перед женщиной. Или еще в чем-нибудь подобном, только не в том, чтобы накрыть тот долбаный караван. Сил у него для этого было недостаточно, и даже если те ублюдки успели бы взлететь с товаром, зря, что ли, на орбите без дела болтаются два сторожевика? Пусть летуны в кои-то веки пошевелят своими задницами; если известно, из какого сектора будет старт, вычислить курс вражеского корабля много ума не надо.

Но я успел слишком хорошо узнать Роберта, чтобы понять — он никогда не допустит, чтобы кто-то рисковал своей головой вместо него. Уж лучше он сам рискнет, а потом Мэри Лифорд вцепится в меня и будет вопить так, что в ушах звенит:

— Он приказал, чтобы с ним остались только добровольцы…(Узнаю дорогого брата). Никто из взвода не отказался… (Герои, твою мать!) Гизборн, они до сих пор…

И тут я наконец сделал то, о чем давно мечтал — залепил ей хорошую пощечину, не со всей силы, зато от души:

— Младший лейтенант Лифорд, отставить истерику!

Сработало! Мэри икнула и заткнулась. Наступила тишина.

Я обвел взглядом столпившихся в отсеке людей. Второй взвод ждал команды на боевой выход. Было только одно «но» — неизвестно, что сталось с первым взводом, и если такая же участь постигнет второй, без прикрытия останутся сразу два сектора. Значит…

— Мне нужны добровольцы (я не Роберт, я могу приказать, но лучше, если сами). Пять человек.

Я еще не успел договорить, а Мач уже сделал шаг вперед. Следом, переглянувшись, шагнули Тук и Назир, за ними — Малыш. Последним из импровизированного строя вышел Старик. Что ж, вполне достаточно.

Малыш вопросительно посмотрел на Скарлета, и капрал, выразительно покрутив пальцем у виска, разразился речью:

— А я, вашу мать, еще не совсем ебанулся, чтобы каких-то долбодятлов хрен знает где искать. Хрена их сейчас найдешь, и если кому-то охота повыеживаться — попутного ветра ему в спину, бля. С песочком…

Произнеся сей шедевр ораторского искусства, Скарлет натянул разгрузку, привычно рассовав по ее карманам магазин к винтовке, блок к бластеру, запасную аптечку, фотохромные линзы, приладил к голени трофейный аркелианский тесак — незаменимую вещь в ближнем бою и предмет жгучей зависти всего взвода, и деловито поинтересовался:

— Ну и хули стоим, лейтенант?

Теперь их шестеро, мне столько ни к чему, поэтому:

— Хатерсейдж, ты остаешься. У тебя срочный контракт.

Малыш криво ухмыльнулся:

— Да пошел ты, лейтенант. Уж это мне решать.

Ладно, не буду играть в благородство и делать вид, что готов отказаться от такого бойца. Огнеметчики еще никому не помешали. Тогда кто? Мач — без него никак, только он и сможет обеспечить связь в той адской карусели, что творится сейчас снаружи; Тук — единственный из нас, кто понимает в медицине настолько, чтобы помочь дотянуть с поля боя до медкапсулы; Наз — кто, если не он, сможет найти следы этого чертова первого взвода?

— Сержант Уикем, остаетесь за старшего.

Старик попробовал возразить, но я не собирался его слушать, а повернулся к притихшей Мэри:

— Лифорд, борт к вылету!

И услышал в ответ:

— Есть, лейтенант!

* * *
В последний раз Роберт выходил на связь из квадрата 6/15. Чтобы иметь представление о здешних расстояниях, представьте себе астероид средних размеров, и половина его площади как раз будет равняться площади квадрата, где пропал первый взвод. Вот в таком стоге сена нам предстояло найти свою иглу. Вдобавок представьте, что стог бешено вращается вокруг всех своих осей, и тогда картина будет полной.

Назир сразу заявил, что искать следует в Черном каньоне — это хаотичное нагромождение скал, обрывов и пещер пересекало весь четвертый сектор с севера на юг, и, по нашим данным, именно там находились пиратские базы. Надежда была одна — поймать сигнал радиомаяка, поэтому мы шли над каньоном на бреющем полете, и мне оставалось только надеяться, что у «той стороны» не окажется ПКР «земля-воздух». При прямом попадании противокорабельной ракеты на предельно низкой высоте от нас пух и перья полетят, а если она окажется термобарической, то и перьев не останется.

Корабль то и дело чувствительно вздрагивал — хотя Мэри и перешла на ручное управление, горизонтальные стабилизаторы явно не справлялись с порывами ветра. Ураган сдержал обещание и усилился до четырех баллов.

— Маяк! Есть маяк!

Мач весь превратился в слух, пытаясь поймать устойчивый сигнал:

— Мэри, пять градусов к югу… давай назад, то же самое на запад… можешь еще ниже? Есть, есть устойчивый маяк, лейтенант!

Я впился взглядом в пульсирующую на дисплее точку — слабую надежду на то, что они еще живы.

— Десант, к высадке! Оружие к бою, выход через двадцать секунд, дистанция минимальная, держать связь… Отсчет пошел! Восемнадцать… Семнадцать… Шестнадцать…

Держись, братан, мы идем!

* * *
Следуя сигналу радиомаяка, мы спустились на дно каньона, и теперь скалы поднимались вокруг нас, точно стены древнего храма, почти смыкаясь где-то на головокружительной высоте. Там наверху бушевала неистовая планета Готор, но внизу было относительно тихо. Сигнал здесь почти пропал, и мы двигались не столько за маячком, сколько за Назиром, который шел с Мачем впереди и утверждал, что первый взвод прошел здесь же не более часа назад. Я контролировал левый фланг, Скарлет — правый, а Малыш замыкал группу.

Вдруг Наз резко вскинул винтовку, сгусток плазмы, сверкнув над нашими головами, вспорол скальную породу, и казавшиеся безжизненными скалы ответили яростным шквалом из всех возможных видов стрелкового оружия. Нас ждали, они нас явно ждали, твою мать!

— Уходим! — заорал я, — быстро!

И показал пример, со всех ног бросившись вперед по пологому ложу каньона. Нас поливали огнем откуда-то сверху, а мы лишь отстреливались на бегу, стремясь выбраться из каменной ловушки. И тут я услышал звуки, от которых у меня точно выросли крылья — впереди раздавались очереди DSH-20, винтовок, стоящих на вооружении десанта. Пираты предпочитают им более продвинутые модели, но как же я рад был сейчас услышать привычный грохот десантных «двадцаток», который мог означать только одно — первый взвод вел бой!

Скалы внезапно расступились, и между ними обнаружилась уютная каменистая долина, дальний край которой терялся в сером мареве — идеальное место для базы контрабандистов.

Мы вышли из под обстрела в каньоне без потерь, и теперь прорывались туда, где вместо сплошных очередей слышались лишь редкие выстрелы — похоже, боеприпасы у первого взвода были уже на исходе, и этот отчаянный фейерверк они устроили, чтобы обозначить себя.

И тут я заметил, что севернее того места, где залег взвод, у пиратов была оборудована посадочная площадка. Вот за это ну просто душевное спасибо!

— Миллер! — завопил я почти в восторге. — Связь с бортом! Веди сюда транспорт, будем выбираться из этой жопы!

— Первый! — это относилось уже к тем, кто сейчас отстреливался редкими очередями. — Первый, выйди на связь, чтоб тебя!

— Первый на связи! — раздался у меня в ушах ликующий голос. — А мы вас не ждали, парни!

Ну еще бы! Еще один рывок — и мы скатились в широкую скальную трещину, которую первый взвод находчиво использовал вместо окопа. Нас встретили восторженным ревом, но времени для взаимных объятий и прочих поцелуев нам давать никто не собирался — окоп тут же накрыло очередью, а меня накрыло беспокойством:

— Где ваш командир? — заорал я лежащему рядом со мной запыленному рядовому, и он мотнул головой куда-то назад:

— Там. Задело его…

Твою ж мать!

— Старковски, за мной, — рыкнул я, и, согнувшись в три погибели, мы с Туком бросились под защиту каменного выступа, из-за которого как раз донесся сдержанный стон.

Роберт лежал на усыпанной каменным крошевом земле, щиток шлема был приоткрыт, плечо и левая рука чернели обугленной тканью скафандра. Ни хрена себе — задело! Твою ж мать!

Тук, одной рукой на ходу выхватив аптечку, другой ткнул в меня термофляжкой, и, пока он хлопотал над плечом лейтенанта Хантингтона, я безуспешно стучал краем фляжки о его стиснутые зубы. Наконец-то! Роберт открыл глаза и сделал судорожный глоток.

— Гай, — прохрипел он, — Гай, у нас потери…

Я и без него это понял — немного поодаль на земле лежали тела, вернее, то, что в сводках называют «фрагментами тел». Молодые здоровые парни, что еще сегодня утром шутили, ругались, завтракали, дышали, надеялись — превратились в искромсанную, обугленную начинку для пластиковых пакетов с инвентарными номерами, которые просто отправят в генную лабораторию для подтверждения списка безвозвратных потерь. К этому нельзя привыкнуть, и если кто-то скажет, что привык — не верьте.

— Гай, — Роберт силился еще что-то сказать. А ну-ка заткнись, брат, побереги силы. Я постараюсь, чтобы твое имя не оказалось в этом гребаном списке, по крайней мере, не сегодня!

Точно не сегодня, потому что звук усилившейся перестрелки накрыл мощный рев двигателей нашего корабля — «эска» заходила на посадку.

— Слушай мою команду! — гаркнул я. — Разделиться на две группы и отходить. Валим отсюда, парни! Группы прикрывают друг друга, вперед!

— Гай, нет! — Роберт вцепился в меня здоровой рукой, указывая куда-то в противоположную от корабля сторону. — Груз, у них груз…

Я сфокусировал тепловизор шлема и увидел — под одной из скал около небольших плоских ящиков суетились люди. Похоже, ящики были очень тяжелые, и я даже представить себе не мог, сколько стоило их содержимое. Одно я знал точно — мне за всю жизнь столько не заработать.

Первая группа, отчаянно отстреливаясь последними боезарядами, уже достигла шлюза корабля, теперь наша очередь.

— Успокойся, брат, — я ободряюще улыбнулся, изо всех сил демонстрируя оптимизм, которого вовсе не испытывал, — сейчас взлетим и жахнем по ним со всей дури. Ты наши корабельные пушки знаешь — на молекулы разнесут.

— Нет, у них бункер… Ы-ы-м-м, — Роберт взвыл, ибо Тук всадил ему в бедро шприц-капсулу с какой-то болючей гадостью. — У них подземный бункер, если успеют спуститься, нам их не достать. Надо сейчас… Гай, надо сейчас, иначе мои ребята… напрасно… все было зря…

Да понял я, понял. Хантингтон, ну откуда ты взялся на мою голову, такой правильный? Винтовка или бластер не помогут, надо что-то посерьезнее.

— Хатерсейдж, давай мне огнемет, быстро!

Лицо Малыша вытянулось от удивления:

— Да ты сдурел, лейтенант. Я сам пойду!

И тут я рассвирепел окончательно:

— Отставить разговоры, младший капрал! Давай сюда этот долбаный огнемет! Выполнять, твою мать!

Малыш отстегнул лямки огнемета, и Тук помог мне кое-как приспособить его за спиной. Ох, и тяжеленная штуковина, как он только ее таскает! Хрен с ней, это не надолго…

— Взвод, отходите к борту. Хатерсейдж, Старковски, за младшего лейтенанта отвечаете головой. Пошли!

Они кинулись к кораблю, а я, сгибаясь под тяжестью ранца огнемета — в другую сторону. Только бы добраться во-о-он до того камня, оттуда будет удобно дать залп, только бы добраться! Черт, сердце бухает так, что в ушах отдает. Гизборн, да ты совсем форму потерял, если стометровку пробежать не можешь! Все, добежал!

И тут же понял, что бухало в ушах не мое сердце, а чужие сапоги — рядом со мной на землю бросился Скарлет.

— Скэтлок, какого хрена! Я же приказал…

— Заткнись, Гизборн, — огрызнулся капрал, — заебал командовать. Смотри, — он показал мне связку термобарических «малышек», гранат жуткой убойной силы, — это чтоб наверняка! Давай!

Мы вскочили одновременно, я дал залп на всю мощность, которую только мог выжать из огнемета, и когда эти гребаные ящики накрыло волной огня, Скарлет метнул гранаты. Хотя мы и успели пригнуться, взрывной волной нас швырнуло на каменистую землю, но это было уже не важно — важно было то, что спустить груз в бункер они уже точно не успеют. Пока его просто некому спускать!

— Уходим, капрал, уходим! — заорал я, отстегивая ненужный теперь огнемет. Вот уж не думал, что выберусь!

Мы бросились обратно к кораблю, и когда до него оставалось всего-то метров двести, я понял, что что-то не так. Оглянулся и увидел, как Скарлет медленно оседает на землю, прижимая руку к правому боку, по которому расплывалось темное пятно. Из перебитого кислородного шланга скафандра со свистом выходил воздух. Твою ж!

Я подхватил обмякшее тело Скарлета и потащил его к борту, не обращая внимания на его щедро пересыпанные ненормативной лексикой просьбы «оставить нахрен… все одно хана…» Хана ему, как же! Вот вернемся на базу, я тебя, капрал, на диету посажу, а то тяжеленный, как кабан.

Мы вряд ли бы дотянули до корабельного шлюза, если б не Наз с Малышом. Они прикрыли нас огнем, и когда мы, наконец, ввалились в шлюзовой отсек, и чьи-то руки подхватили потерявшего сознание Скарлета, я без сил растянулся на ребристом холодном полу, к которому меня пригвоздила перегрузка — корабль резко взмыл вверх, а потом дрогнул всем корпусом, выполнив противоракетный маневр, Мэри отправила наш прощальный привет, дав залп разом из всех стволов. Выдохни, Гизборн, мы выбрались!

* * *
Выйдя на эшелон, S-145 взял курс на первый сектор — раненых требовалось отправить в госпиталь. Кстати, сколько у нас раненых?

— Унтер-офицер Ватхаби, доложите потери.

Назир помрачнел:

— Безвозвратных четверо, лейтенант, все — первый взвод. Раненых шестеро, четверо легких, тоже первый, — он кивнул на Тука, хлопочущего над молодым парнишкой, — тяжелых двое: Хантингтон и Скарлет.

— Миллер, когда будет связь? — спросил я у Мача и услышал:

— Как только, так сразу, лейтенант.

Совсем разболтались! Ладно, дайте только добраться, подтяну дисциплину.

Я устало поднялся и поплелся в медицинский модуль. Слава всем богам или кому там еще, из восьми реанимационных капсул были заняты только две. Я приложил руку к пульту управления модулем, и перед моими глазами появился дисплей, на котором замелькали команды: «Идет считывание персональных данных вашего ДНК… код доступа подтвержден… вам доступна только справочная информация… выберите дальнейшее действие…»

— Отчет о состоянии пациентов, — произнес я, и на дисплее высветился длиннющий текст. Так, посмотрим — Уильям Скэтлок, капрал.

Я пропустил все медицинские термины, в которых один хрен ничего не понимаю, и дошел до самого важного — «текущее состояние: стабильное средней тяжести, прогноз благоприятный». Ха, Скарлета так просто не угробишь.

Теперь дальше — Роберт Патрик Хантингтон, младший лейтенант. Опять куча всякой медицинской херни, где же… ага, вот: «текущее состояние: стабильно тяжелое, прогноз условно благоприятный». Ну и что я должен из этого понять? Твою мать, неужели нельзя использовать нормальный человеческий язык, мне надо знать, будет он жить или нет, а тут «условно благоприятный»!

Словно в ответ на мое возмущение, дисплей виновато моргнул и обновился, высветив «текущее состояние: стабильное средней тяжести, прогноз благоприятный». Вот это другое дело!

Я подошел к капсуле, в которой лежал мой брат. Роберт открыл глаза и слабо улыбнулся. Он всегда улыбается. Я усмехнулся в ответ — болей, мол, спокойно, и хотел отойти.

Но не успел — меня едва не сбил с ног ворвавшийся в модуль заплаканно-растрепанный рыжеволосый вихрь. Мэри Лифорд оттолкнула меня от капсулы Роберта и, вцепившись в ее край, заорала ему в лицо:

— Хантингтон, когда тебя вылечат, я лично тебя убью! Как ты мог! Ведь ты же… тебя же могли…

Ну, это уже слишком! Я оторвал ее от капсулы и тоже заорал:

— Лифорд, ты совсем сбрендила! Кто за штурвалом, твою мать? Ты что, просто врубила автопилот в такой буран?

Ох ты ж, как она на меня глянула! Убьет и скажет, что так и было…

— Ты собрался учить меня пилотированию, Гизборн?

Точно убьет. Вот ведьма!

— В рубке сейчас Уикем.

Что?!

— Откуда он там взялся?

— Оттуда! Не ори. Ты думаешь, я бы справилась одна? — и, бросив на меня полный презрения взгляд, Мэри вернулась к капсуле.

Так, ну и дисциплинка у вас в подразделении, лейтенант Гизборн. Дальше уже некуда!

Точно в подтверждение этой печальной истины, манжета, удерживающая в реанимакапсуле капрала Скэтлока, с ядовитым шипением разошлась, означенный капрал с кряхтением выбрался наружу и направился к выходу.

— Скэтлок, а ну давай обратно! Я приказываю, твою мать!

Скарлет выразительно покосился в сторону Роберта и вышел. Я оглянулся и… отправился вслед за Скарлетом.

* * *
Десантники первого батальона третьей отдельной бригады десантно-космических сил устало развалились в транспортном модуле, ожидая посадки.

Я подошел к Туку:

— Отец Энтони!

Он поднял на меня удивленный взгляд.

— Отец Энтони, вы можете совершить таинство брака (кажется, это так называется) прямо сейчас?

Тук обвел глазами толпу окружавших нас уставших, запыленных мужиков и с интересом вопросил:

— И с кем же здесь вы собрались вступить в брак, лейтенант?

Толпа уставших запыленных мужиков дружно загоготала.

— Отставить смех!

Ну, Старковски, я тебе это припомню!

— Я серьезно, капеллан. Вас сейчас очень ждут в медицинском модуле, так что поторопитесь.

Надеюсь, это то, что тебе сейчас нужно больше всего, брат. Вот уж точно — браки заключаются на небесах.

Тук торопливо кивнул, на глазах становясь важным и серьезным, и отправился в медотсек. Строевым шагом.

А я наконец-то смог присесть и опустился прямо на пол рядом со Скарлетом. Капрал явно поторопился покинуть реанимакапсулу — на его бледном лице выступил мелкий пот и дышал он с нехорошим присвистом. Как только Тук закончит все церемонии, погоню этого придурка обратно, если надо, то пинками.

— Сегодня вы дважды нарушили приказ командира, капрал, — сказал я, — поэтому, когда мы сядем, я отдам вас под трибунал. И не надейтесь на дисбат — чем скорее вас поставят к стенке, тем лучше будет для всех.

— Кажись, у кого-то здесь борзометр дохуя зашкаливает, — лениво отозвался капрал, — так что не пошел бы ты, лейтенант… Язык, бля, сломаешь выговаривать — лейтенант, лейтенант… Я буду звать тебя Рос. Никто не против, парни?

Первый взвод молчал, и только Малыш довольно усмехнулся.

— А ты можешь звать меня Уиллом, — закончил Скарлет.

«Эска» заложила вираж, заходя на посадку в космопорт первого сектора. Рос… Почему именно Рос? Я прикрыл воспаленные от бессонницы и ветра глаза и тоже усмехнулся. Пусть будет Рос. Какая, мать вашу, разница!

Робин Гуд

Nelvy Профессионалы

Кроссовер c «Хоббитом»


— Еще немного. Пара лиг — и мы на месте, — пропыхтел Балин. Торин только молча оскалился: мысль о том, чтобы быть обязанным эльфам, приводила его в бешенство. Однако даже выругаться как положено было нельзя, следовало беречь дыхание. — Торин, ну посуди сам, Гэндальф плохого не посоветует. А раз все так сложилось, это предрешено.

— Кем предрешено? — рявкнул, не выдержав, Торин.

— Ну… Кем-нибудь. В любом случае, деваться некуда.

Смирение, прозвучавшее в голосе друга, стало последней каплей.

— Некуда? Ах, некуда?! Да хоть куда, лишь бы не к этим предателям! Хоть к Балрогу в пасть!..

Орки, уверенные, что добыча вот-вот будет в руках, резко остановились, повели плоскими носами — и с возмущением завыли: гномий запах, такой стойкий, что по следу можно было идти без малейшего усилия, внезапно оборвался. Эти подлые коротышки как сквозь землю провалились.

— Бледнокожие слизняки! — злобно рыкнул предводитель и швырнул оземь ятаган.

* * *
В Шервуде все шло как обычно. Разве что Робин Гуд, он же граф Хантингтон, он же благородный разбойник, он же головная боль и чирей на за… главное несчастье шерифа Ноттингемского… в общем, Робин пребывал в некоторой печали. Разведка в лице Уилла недавно — вот прямо с утра — донесла, что шериф, разгневанный очередным удачным налетом на стражу, объявил крестовый поход на Шервудский лес и его содержимое. Крестовый — потому что вчера полдня гонял по двору провинившихся стражников вкупе с подвернувшимся Гисборном крестом из замковой часовни. Услышав про такое, Маленький Джон уважительно причмокнул: крест тянул фунтов на тридцать, а Вейзи на силача совсем не похож. Впрочем, Джак сказала, что в гневе люди способны на многое, а Джак Маленький Джон верил.

Новость была неприятная. Особенно потому, что шериф за ночь не остыл, и значит, собрался в поход всерьез. А когда Вейзи собирался что-то делать всерьез, следовало насторожиться и принять ответные меры.

— В данном случае, — сказал вслух Робин, — сменить место дислокации.

— Чего? — недоуменно переспросил Мач.

— Ноги сделать, — пояснил Алан. Как-то в руки ему попалась книга о каких-то войнах. Вроде, французских, но Алан был не уверен.

— И куда?

— Куда-нибудь. Подальше. На другой конец леса… Робин, точно надо?

— А что, ты считаешь, мы выдержим осаду? — Робин широким жестом обвел лагерь.

Разбойники дружно проследили глазами за рукой предводителя и горестно поникли головами. На осаду лагерь определенно был не рассчитан.

— В общем, переселяемся, — подытожил Робин, мрачнея на глазах. Походной жизни он наелся по горло еще в Святой земле, и стоило представить, что придется обустраиваться заново, как сразу хотелось лечь, дождаться шерифа и вцепиться ему напоследок в горло. — Мач, займись скарбом. Джон, на тебе все большое… навес не бери, новый сделаем. Алан, ты отвечаешь за оружие. Джак… где Джак?

Раздался топот, и на поляну вылетела сарацинка. Глаза у нее занимали даже не пол-лица, как обычно, а, пожалуй, вытеснили все остальное. Впрочем, голоса она из-за этого не утратила:

— Сюда идут! Я насчитала чертову дюжину, но их наверняка больше! Робин!

— Что-то Вейзи спешит, — удивленно заметил Робин. — Ладно, уходим так. Только оружие…

— Это не Вейзи! — выпалила Джак. — По-моему, это дэвы!

— Кто?

* * *
Торин Оукеншильд терпеть не мог леса. Особенно густые. Особенно непроходимые. Особенно… особенно с такими здоровыми корнями, о которые через раз спотыкаешься! А этот лес был ОЧЕНЬ густой и ОЧЕНЬ непроходимый!.. Будь рядом Гэндальф, он бы объяснил, что его гномское величество просто злится, поэтому принимает все слишком близко к сердцу… А может, маг и не стал бы ничего объяснять, ведь связываться с Торином Оукеншильдом по таким пустякам вредно и совершенно бессмысленно даже ему, мудрецу, магу и вообще любимцу пресветлой Элберет.

Увы, Гэндальфа рядом не было, хотя Торин не сомневался, что он где-то поблизости, равно как и мистер Бэггинс, почтенный хоббит из почтенного семейства. Уж этот-то просто обязан быть в целости и сохранности, раз ему еще предстоит проникать в логово к дракону!.. Уверенность Торина была такого свойства, что даже окажись мистер Бэггинс сейчас в лапах орков, они просто обязаны были немедля отпустить его с извинениями и транспортировкой до безопасного места. Но лучше бы, конечно, хоббиту объявиться здесь и сейчас. Немедля.

Деревья расступились внезапно, и гномы, ругаясь и проклиная на все лады вражье колдовство, замерли на краю большой поляны. На поляне явно кто-то жил. Определенно не гномы. И не эльфы — эльфы, какими бы омерзительными они ни были, никогда бы не стали жить в таком странном сооружении. На миг у Торина мелькнула мысль, что оное сооружение очень подходит по своей нелепости тому безумному магу, который догнал их компанию недавно, но тогда получается, что они добрались до Лихолесья?.. Лес вроде похож… В Лихолесье Торин в юности бывал и помнил это мерзкое место неплохо.

* * *
Про дэвов Робину слышать доводилось, а вот видеть это измышление коварных сарацин — нет. Однако когда на поляну вывалилась целая толпа коренастых коротышек, ощетинившихся торчащим во все стороны оружием, Робин сдержаться не смог.

— А рога где? — спросил он громко, свесившись с ветки дуба. Луков у коротышек не было, поэтому свешиваться было более-менее безопасно.

Метательный нож, вонзившийся в ствол рядом с ухом, намекнул благородному разбойнику, что риск — дело благородное не всегда.

— И хвостов нет, — растерянно подтвердила Джак.

— Эльфы… — с какой-то тоской сказал один из коротышек, явно главный, судя по блеску в глазах и роскошной шубе. И не жарко ж ему! — Барук Хазад!

— Чего?!

Гэндальф по-прежнему блистательно отсутствовал, и недопонимание ширилось и крепло, тем более что обе стороны понятия не имели, что между ними есть недопонимание. Еще пара свистнувших в воздухе ножей и десяток ответных стрел увеличили пропасть между народами…

— Торин, это не эльфы! — прокричал Двалин, врубаясь секирой в основание дуба и тут же отскакивая в сторону от очередной стрелы.

— А кто?

— Понятия не имею, но эльфы точно бы попали!

— Не трожь дерево, дуболом! — Маленький Джон рванул было вниз, но бдительный Алан, устроившийся рядом, успел ткнуть его рукоятью меча в бок. — А ты меня не трожь! Смотри, чего делают, паразиты!

— Я — главный паразит! — невпопад, но очень гордо заявил Кили — и точно так же огреб от Фили тычка.

— А вот мы сейчас проверим! — Алану стало обидно. В Шервудском лесу, да и в окрестностях тоже, право зваться главным паразитом принадлежало ему одному.

— Слезайте — и проверим! — запальчиво предложил Ори.

— Залезайте — и проверяйте!

— А еще можно поджечь деревья, — задумчиво сказал Балин. Он предусмотрительно занял позицию за деревом с толстым стволом, и это место точно не простреливалось… Ну, почти не простреливалось — как выяснил почтенный гном, выпутывая роскошную бороду из очередной стрелы.

Наступило некоторое затишье. Робин и компания не любили тратить стрелы попусту, а коротышки слишком ловко уворачивались. Один, в смешной шапке с ушами, вообще умудрился подставить под стрелу свой молот, а лысый здоровяк просто разрубил стрелу пополам.

Разбойники спускаться не собирались. Гномы совершенно не стремились залезать на деревья.

Первым сдался Робин. Как самый умный.

— Вы кто такие? — поинтересовался он сверху. С ветки, впрочем, свешиваться не стал: кажется, коротышка с русыми косами (вот псих-то!) успел использовать не все ножи.

Торин ответить не успел. На поляне сверкнула яркая вспышка. Гномы просто попадали ничком, а вот разбойникам повезло меньше. Первым с дерева слетел Маленький Джон, опасно нагнувшийся, чтобы видеть варвара с топором, на него рухнул Алан, а последней — Джак. Джак, в отличие от товарищей по несчастью, падала молча.

Гэндальф стукнул посохом еще раз, и поляну накрыла тишина не совсем естественного свойства. В тишине раздался голосок Бильбо, выглянувшего из-за локтя волшебника:

— Я прошу прощения, уважаемые, но у вас подгорает похлебка.

* * *
Никогда еще вокруг разбойничьего костра не было так тесно. Пришлось подтащить два бревна, и то места хватило не всем. Самые молодые коротышки… гномы… устроились прямо на земле. Впрочем, одежды на них было столько, что простуда им явно не грозила.

— …И вот так мы оказались здесь, — завершил рассказ Гэндальф.

Робин неопределенно покивал:

— Дыра в воздухе, ага…

— Именно так. Но нам повезло уйти от погони, и это уже хорошо.

— От погони — это мы понимаем, — Робин кивнул увереннее. — Но далеко вы как-то… ушли, не находите?

Гэндальф погладил бороду и тяжко вздохнул.

— Поверьте, почтенные, мы совсем не хотели нарушать ваш покой. Это просто… недоразумение. Правда, Торин?

Гномы мрачно сопели. Спасенная Мачем, Бильбо и Бомбуром похлебка несколько примирила их с наглостью хозяев и слишком эффектным появлением мага, но, разумеется, не до конца. Впрочем, Торина радовало уже то, что хозяева оказались не эльфами, а обычными людьми, хотя определить, что это за народ, он так и не смог. Мысль о том, что гномы пребывают сейчас не в Средиземье, ему не нравилась настолько, что он старательно ее от себя отгонял.

— Да, это недоразумение, — подтвердил Балин, с сожалением косясь на несколько поредевшую бороду. — Однако ж мне хотелось бы знать, что нам делать. И ты, Гэндальф, мог бы…

— Увы, — Гэндальф сокрушенно покачал головой. — Я, конечно же, обдумаю этот вопрос, но пока совершенно не представляю, что нам делать. И меня терзают смутные сомнения… Дорогие хозяева, а как вы полагаете, мы очень нарушим ваш покой, если задержимся здесь на несколько дней?

— Дней?!

— Кили, держи себя в руках.

— Ты старший — ты и держи!

Звучные подзатыльники быстро определили, кому следует держать себя в руках, и королевские племянники продолжили пихаться молча. Бильбо укоризненно посмотрел на обоих и облизал ложку. Похлебка была вкусной, но закончилась слишком быстро.

— Покой-то вы не нарушите, — ответил Робин, с интересом понаблюдав за процессом воспитания, — но мы сами… собираемся уходить. От погони. Видишь ли, тут такое дело…

Тишина, воцарившаяся на поляне после откровений разбойничьего предводителя, была особенно густой и безнадежной. Общее мнение выразил Бифур, сказав что-то невнятное, но очень подходящее к ситуации. Маленький Джонодобрительно хлопнул гнома по плечу. Тот покосился, но сдачи давать не стал.

— То есть скоро сюда придут… э… ор… дурные люди? — осторожно уточнил Балин.

— Очень дурные! А нас слишком мало! Вот если б вы…

— Алан, заткнись!

Подзатыльник у Робина вышел не хуже, чем у Двалина. Однако было поздно. Гэндальф подтянул к себе свой посох и медленно поднялся. И разбойники, и гномы замерли. В глазах седобородого мага светилось высокое вдохновение. Примерно такое, какое бывало у леди Мэриан перед очередной героической глупостью.

— Видится мне, — медленно произнес Гэндальф, — что в этом что-то есть. Торин, путь открывается не просто так!

— Какой еще путь? — Торин тоже встал.

— Домой.

— Ну и как?

— Что — как?

— Ты сказал, что путь открывается не просто так, — терпеливо, но уже закипая, повторил гном. — Как именно он открывается?

Гэндальф хитро улыбнулся.

— Понятия не имею! Поэтому будем делать все подряд!

— Ты!.. — Торин шагнул вперед, но маг на гномий порыв внимания не обратил:

— …И для начала поможем этим добрым людям!

Робин порадовался, что бородка частично скрывает отвисающую челюсть и слабо поинтересовался:

— А как вы нам собираетесь помогать?

Гэндальф махнул посохом. Все непроизвольно пригнулись.

— Как-нибудь! — легкомысленно сказал маг. — И тогда путь точно откроется!

Маленький Джон почесал в затылке и полез в хижину. Оттуда донеслись глухие ругательства, треск, а потом торжествующий возглас. Гномы переглянулись — и одобрительно закивали: возникший в проеме Джон держал в руках здоровенную бутыль с чем-то мутным, и определить, что это, разница миров совершенно не мешала.

* * *
Утро началось с тяжкого стона. Кто именно его издал, было непонятно, но головы болели у всех.

— У вас есть лопаты? — Бледно-зеленый Торин украдкой растирал затылок. Получалось плохо.

— У нас все есть, — такой же бледно-зеленый Робин вяло махнул рукой в сторону хижины. — Три штуки. И топоры.

— Топоры и у нас есть. Зачем?

— Ты ж собрался копать… э… рвы? А стена?

— Рвы! — гном слегка оживился и снисходительно посмотрел на разбойничьего предводителя. — И рвы тоже. И бруствер. С барбетом. И окопы. Это будет первая линия обороны. Хотя стена… стена, конечно, лучше.

С каждым новым словом глаза у разбойников раскрывались все шире и шире. Мач даже перекрестился, и Робин укоризненно нахмурился.

— Да, лучше стена, — кивнул сам себе Торин, не обращая внимания на посторонние жесты. — Можно из дерева. Давай свои лопаты. И топоры тоже.

— А как же разведка? — подал голос Алан, который укрепления одобрял, но, желательно, без своего непосредственного участия. А поход в Ноттингем всегда требовал длительного и бурного обсуждения. Робин нахмурился еще укоризненнее, однако тут же просветлел:

— Разведка — обязательно. Ты и пойдешь.

— Почему я? Я вчера ходил!

— А кто?

— Они!

Робин и гномы обозрели грязный палец, уткнувшийся в Ори, и дружно хмыкнули.

— Ори точно не пойдет, — пробасил Двалин. — Он и разведка — две вещи несовместные.

— Идти должен взломщик, — твердо сказал Балин, отвлекаясь от осматривания топоров. Судя по выражению бороды, топоры ему не нравились.

Бильбо, единственный, у кого лицо не радовало окружающих радужными переливами, ибо пить вчера он не стал, чуть попятился.

— Я?

— А кто? Взломщику положено ходить в разведку.

— Взламывать!

— Взламывать пока нечего, а разведка — вот она.

Робин оглядел предполагаемого компаньона Алана.

— Знаете, — осторожно начал он, — у нас тут не бывает таких… э… в общем, вы поняли.

Мач оживился. Кажется, в его голову снизошла мысль. Джак потянулась, чтобы зажать ему рот, поскольку мысли Мача нередко пугали даже привычных разбойников, но не успела.

— Робин, а помнишь этих?.. Французов этих? Жонглеры, во! Они вообще на людей не похожи! Плащи такие, перья…

В голосе разбойничьего повара прорезались мечтательные нотки. Робин вздохнул и тут же поперхнулся, потому что Двалин заинтересованно спросил:

— И что они делают?

— Да много чего. Поют, пляшут. Колесом еще ходят. Представляют разное… По головам друг друга бьют…

Чувство самосохранения было Мачу не чуждо, поэтому на слове «бьют» он уткнулся взглядом в Двалинову секиру и резко замолчал, осознав, что жонглеров в Ноттингеме не было давно, нет сейчас, и вряд ли они в ближайшее время там появятся. Двалин удовлетворенно погладил рукоять.

— На господина Бэггинса можно надеть сапоги, — голос разума в лице Уилла Скарлетта прозвучал как раз вовремя.

— Ни за что! — взвился хоббит, забыв о вежливости. — Я только что расчесался! Пусть идет Кили, он самый молодой!

— Кили уже разок сходил, — скептически протянул Дори. — Может, здесь и нет троллей…

— Нет у нас троллей!

— …А вдруг? Не надо Кили!

— Давайте пойду я, — вызвался Балин, отважно вызывая стрелы на себя. — Я уже немолод…

Торин закашлялся.

— …Да, немолод, и потому могу сойти за отца этого мальчика, — Балин ткнул пальцем в Алана.

Гномы и разбойники обозрели побледневшего Алана.

— Что-то общее есть, — задумчиво сказал Робин. — Нос, например…

Торин тяжело вздохнул и начал раздеваться. Все в молчании следили, как его величество избавился от шубы, потом от кафтана и начал расплетать косички.

— Я пойду, — соблаговолил пояснить гном. — И ты, Робин. Хочешь сделать хорошо, сделай сам, не так ли?

— Это точно, — грустно подтвердил Робин.

* * *
В Ноттингеме было людно, а посему затеряться в толпе удалось почти без труда. Конечно, на коротышку с длинным хвостом косились, но, заметив рядом с ним знакомый капюшон с бородой, сразу отворачивались: мало ли, чего в очередной раз придумал его сиятельство граф Хантингтон. Лучше не вникать.

А вот замок почему-то был пуст, и Робин взволновался, представив, что шериф со стражниками каким-то чудом проскользнул мимо них. Впрочем, пропажа нашлась быстро: пробегавший мальчишка за пенни поведал, что и шериф, и Гисборн, и прочие придурки на поле за городом. Ходят из стороны в сторону и дерутся на мечах.

— Готовятся, значит, — подвел итоги Робин. — Ну что, пошли посмотрим?

Торин прищурился. Местные военные действия начинали ему казать какими-то… несерьезными.

На поле царило оживление. Десяток стражников стрелял по мишеням, еще десяток маршировал туда-сюда, а оставшиеся действительно дрались на мечах. Паршиво дрались, по мнению Торина. Хуже людей. А шум на поле стоял такой, что слегка закладывало уши — даже если учесть, что гном и разбойник прятались в отдалении в густой траве. Шум обеспечивали лысый коротышка в черном и здоровенная оглобля. Тоже в черном. Когда оглобля развернулась лицом к разведчикам, Торин вздрогнул.

— Он очень похож на тебя, — заметил Робин без всякой задней мысли… ну, почти без всякой.

Торин возмущенно вскинулся — и тут же снова припал к земле.

— Поклеп и ворожба, — буркнул он себе под нос. — Мои предки — чистокровные гномы. А это происки Врага.

— Врага? — заинтересовался Робин.

Гном уверенно кивнул.

— Его самого. Правда, он уже сколько веков исчез, но такое может быть только его происками!

— А, ну да, ну да, — глубокомысленно согласился Робин, пряча усмешку в траве. — Гисборн — это точно происки врага.

— Кто такой Гисборн? — деловито уточнил гном. Потрясение почти прошло.

— А вот этот. Капитан местной стражи. Когда они пойдут нас ловить, он будет в первых рядах.

— А шериф?

— А шериф в последних. Он первых рядов не любит.

— Точно происки Врага, — задумчиво сказал Торин и без предупреждения начал отползать, да так быстро, что даже привычный Робин за ним не поспевал.

Оказавшись под прикрытием стены, гном вскочил.

— Нам надо возвращаться, — озабоченно заявил он. — Если это происки Врага, все очень серьезно.

— Так и так серьезно, — Робин пожал плечами. — Но с вашей помощью все станет еще серьезнее. И шериф…

— Дерево — это точно несерьезно, — перебил его гном. — Нам нужен камень!

— Каменоломня тут неподалеку тоже есть, — рассеянно сказал Робин, озираясь. — Подожди! Ты же не хочешь сказать…

— Именно это я и говорю!

И, глядя на широкую улыбку гнома, разбойничий вожак понял, что все действительно очень серьезно.

Два дня спустя
Милорд Вейзи решил подготовиться основательно. Именно поэтому он не торопился в Шервудский лес. Лучше бы, конечно, дождаться подмоги из Лондона или хотя бы из Йорка, но это было бы совсем уж неторопливо. А на хороших наемников, которые возникают быстро и в нужном месте, увы, после последнего грабежа денег не было. В очередной раз вспомнив о сундуке, который уволокли разбойники, Вейзи скрежетнул зубами и тут же досадливо зажал рот пятерней: новый зуб с рубином так и норовил выпасть. Да еще эти до сих пор не доставили заказанное. И за что им платят?

О том, что страже не платили уже месяца три, шериф предпочел забыть.

— Проводник, милорд!

Запыхавшийся стражник встряхнул за ворот рыжего мальчишку лет семи. Шериф скептически наморщил нос.

— Вот это?

— Он из Локсли. Хотел удрать в лес, но мы его поймали. И этого тоже поймали, — стражник свободной рукой ткнул в удивительного вида старика. Сомнений в том, что у него не все дома, не было никаких. — Шарились вместе по опушке. Вроде, кроликов ловили.

— Дедушка! — отчаянно закричал мальчишка, и это решило дело.

— Будет дурить, повесим. Кого-нибудь… Гисбо-о-о-о-орн! Мы выступаем!

— Да, милорд, — обреченно согласился сэр Гай.

* * *
Шервудский лес ноттингемская стража и ее предводители не любили еще больше гномов. Большие деревья. Высокая трава. Узенькие тропинки, так и норовящие в оной траве скрыться. Да еще и мальчишка, избранный проводником, регулярно начинал рыдать. Вешать его было пока нельзя, но очень хотелось. А вот старик в грязной шапке пленение воспринял на удивление спокойно. Шел себе, чудом обходя все ямы в густой траве, ласково — иначе не скажешь — поглядывал на старые деревья и бормотал что-то себе под нос. Глядя на то, как ловко он огибает очередную корягу, Вейзи про себя постановил, что торопиться с повешеньем не надо: похоже, дед знал лес получше мальчишки. А вот если повесить мальчишку…

Каким-то шестым чувством уловив, что дело плохо, мелкий дал волю языку:

— Убийца! Гад! Ненави-и-и-и-ижу-у-у-у!

— И кого ж я убил? — осведомился Вейзи снисходительно. Никакой вины он за собой не чувствовал: в последние полгода в Локсли никого не казнили.

— Всех! — мальчишка оскалил зубы. — Вы купили тех соловьев!

— Каких еще соловьев?

— На ярмарке! Я видел!

Вейзи закатил глаза, не заметив, как встрепенулся старик.

— Такой маленький — и такой наглый. И что?

— Вы их всех убили! Мне ку… мне рассказывали!

— У твоей «ку» слишком длинный язык, — сказал лениво шериф. — Как и у тебя. А у соловьев языки маленькие, но очень вкусные. Вот римляне…

Какое отношение римляне имеют к соловьям, Вейзи сказать не успел. Странный старик резко выпрямился, сбрасывая опутывающие его веревки, и вскинул руки. В одной из них непонятно откуда возникла длинная палка — и грянул гром.

* * *
— Ну и где этот ваш шериф? — проворчал Торин, любовно оглаживая серый камень.

— Будет! — уверенно сказал Робин. — Алан сегодня с утра ходил. В разведку.

— Ваш Алан хуже Фили с Кили. Не соврет, так приукрасит, — фыркнул гном.

Робин кивнул.

— Может. Но не сейчас. Кроме того, у нас в замке… связи. И эти связи сказали, что сегодня к полудню следует ждать и Вейзи, и всех остальных.

— Остальные — это хуже всего. — Торин постучал крепким ногтем по проему амбразуры и недовольно нахмурился, припомнив лицо, так похожее на его собственное… и на проклятых эльфов тоже. — Враг не дремлет. Как дракон.

— Драконов у нас нет, — осторожно заметил Робин, косясь на временного соратника. Нечего говорить, гномы были отличными строителями, и воинами тоже. А уж землю они — и мистер Бэггинс — рыли так, что любой крот умылся бы горючими слезами от своего несовершенства — если бы кроты, конечно, могли рыдать. Но странностей у них хватало. Гисборна Робин тоже не любил, однако считать его посланцем Дьявола — а Врага он понимал именно так, — определенно не стоило: много чести.

— У вас и эльфов нет. Вроде бы. Но эта оглобля…

— Торин, забудь о Гисборне, — терпеливо сказал Робин. — Мало ли какие шутки шутят Небеса.

— Небеса вообще не шутят, что ты несешь!

— Разница культур… — глубокомысленно, но непонятно вымолвил Гэндальф, как всегда оказавшись в нужное время в нужном месте. — Но близок час…

— Что близко? — встрепенулся Робин, которому, по правде сказать, ожидание тоже порядком надоело.

— Да вон же! — Гэндальф ткнул своим посохом в переплетение кустов.

Люди и гномы вытянули шеи и недоуменно переглянулись. Откуда-то издалека доносился шум, но привычные уши подсказывали хозяевам, что доспешное войско, идущее на штурм, звучит несколько иначе. И уж точно не визжит, как поросенок.

Впрочем, от Вейзи можно было ожидать чего угодно. Робин уже открыл рот, чтобы отдать команду, и чуть не оглох, когда под ухом рявкнул Торин:

— Фили, Кили, куда?!

Оба мелких гнома, только что ошивавшиеся на стене, почему-то уже стояли посреди поляны и приветственно махали кустам руками.

— Так это ж он, — пояснил, обернувшись, Кили.

Торин побледнел то ли от бешенства, то ли от испуга за родню, но дара речи не утратил:

— Кто?

Сзади раздался облегченный вздох Гэндальфа.

— Точно он, — задумчиво сказал маг.

— Да кто?!

Шум приблизился, усилился, визг взлетел до невообразимых высот — и из кустов вылетело… нечто, еле успев остановиться перед глубоким рвом.

Высокий старик в шапке, усеянной птичьим пометом, сошел с повозки, запряженной кроликами, и удивленно вытянул губы трубочкой. Мальчишка, спрыгнувший вслед за ним, был менее сдержан:

— Ух ты! Робин! Робин Гуд! Это ты построил?!

Кажется, визг вполне мог возобновиться, но уже по другому поводу.

Робин приветственно помахал рукой.

— Привет, Лесли! Это мы все!

— Ух ты-ы-ы-ы! И башню тоже?! А это как называется? Вон те подпорки?

— Подпорки называются контрфорсы, — пояснил сверху Двалин. — Эй, там, внизу, открывай ворота! Свои.

Ворота, сколоченные из дубовых досок, величественно распахнулись. Высоты в них было футов десять — под стать двадцатифутовой стене из серого гранита. Поляна, на которой еще пару дней назад стояла хижина и пара навесов, преобразилась до неузнаваемости. Собственно поляны почти и не осталось, потому что во всю ширь на ней воздвиглась каменная крепость с воротами посередине и парой башенок по бокам. Правда, в эти башенки можно было поместиться только в одиночку, зато с арбалетом. Широкие зубцы по верху стены намекали, что так просто эту крепость не взять. Донжон гномы, увы, возвести не успели и премного о том печалились, но Бофур клялся, что еще пара дней — вот как набег отобьют, — и донжон будет.

Оставалось дождаться шерифа с войском. Однако новоприбывшие на войско определенно не тянули. Впрочем, разбойники быстро опомнились. Да и гномы тоже.

— Радагаст! — Гэндальф, легко сбежав со стены, вылетел в ворота первым. Спускаться, как молодые гномы, по веревке, он, разумеется, не стал. — Я думал, ты остался в Средиземье!

— Я и остался, — подтвердил старик. — Но когда увидел, что вас уносит… не знаю, куда, но уносит… Мы с кроличками поехали за вами. Ах, какие тут леса, друг мой! Какие вязы! А дубы!

— Дубов везде хватает, — двусмысленно заявил Робин. — Гэндальф, это друг?

— Разумеется… Такой же как я.

— Ах, как ты-ы-ы…

— Еще кланяться начните! — рявкнул Торин. — Где этот?.. Шериф!

Радагаст снял шапку и недоуменно почесал в затылке.

— Шериф? А это кто?

Звонкий смех птицей метнулся над поляной, отразился от мощных гранитных стен и рассыпался в воздухе. Лесли попытался что-то сказать — и не смог, тыча пальцем в сторону. Робин проследил палец взглядом и расплылся в улыбке.

— Шериф, значит, — мечтательно сказал он и хлопнул Торина по плечу. — Слушайте, ваше колдовство — это вещь!

Один из кроликов, запряженных в повозку, мелкий и какой-то слегка плешивый, оскалился. В переднем резце тускло поблескивал рубин.

Мир Дж. Р.Р. Толкина (Tolkien Gen&Het 2019)

Anna_Wing Прощальные дары

Корабль уже три дня как плыл по заливу Лун, когда Бильбо все же не устоял. Дни проходили мирно: они шли по спокойным водам, наблюдая, как мимо проплывали последние берега Средиземья. И Бильбо осторожно прогуливался по палубе, периодически ловя себяна том, что уточняет подробности Войны Кольца с Гендальфом и Галадриэль, и даже наловчился выуживать сведения из Фродо. Но теперь его терпение подошло к концу. Тонкие намеки не возымели эффекта, так что однажды вечером, когда все собрались на палубе, созерцая закат…

— Фродо, сынок, — сказал он, отбросив деликатность, — я хочу посмотреть, что тебе подарили! Подарки лежат там уже целую неделю!

Фродо, сидевший на коврике и разговаривавший с мастером Элрондом, посмотрел на него снизу вверх. У его локтя притулился низенький столик с чайными чашками и маленькими кексиками, и Фродо выглядел более живым, чем когда-либо, как помнил Бильбо.

— Да, конечно!.. Э-э…

Вмешался улыбающийся Гендальф, дымивший кольцами у поручней:

— Не переживай, их аккуратно уложили. Пошли, я помогу тебе их принести.

Вскоре подарки, аккуратно сложенные на коврик, предстали взглядам любопытных эльфов. Фродо внимательно оглядел горку посылок, завернутых в коричневую бумагу, и с легкой оторопью сказал:

— С чего же мне начать?

Он взял ближайший, оказавшийся от Пиппина: простой большой черный зонтик из крепкого дуба, который, как показало дальнейшее изучение, мог также служить тростью для прогулок со встроенными отделениями, где хранился маленький набор приборов и складная чашка. Бронзовый набалдашник в форме головы сокола таил в себе фляжку знаменитого грушевого бренди Туков, славного своей способностью сбить с ног гоблина за двадцать шагов (поэтому фляжка была прочно закрыта). Прилагающаяся записка гласила лишь: «От Пиппина. Для компании в пути».

— Весьма искусно сделанное и полезное устройство, — рассудительно заметила леди Галадриэль. Фродо предложил ей бренди, та сделала глоток и приподняла бровь: — Ликер тоже впечатляет.

— Смотрите! — воскликнул Бильбо, выхватывая сложенный лист бумаги, прежде чем тот вылетел из складок зонта за борт. — Милый мальчик даже приложил рецепт!

Большая и умело упакованная коробка от Мерри содержала две большие бутылки в специально сделанном для них кожаном кофре (в одной было укрепляющее средство «Бук-У-Уппо»[3] от мисс Спаржи Финкнотл с малиновым вкусом, а в другой — Старинное Особое виски из Бренди Холла), увесистый кекс с цукатами, по-прежнему в форме для выпечки, зашитый в брезент, а также книгу с пустыми страницами в переплете из зеленой кожи, набор перьев и перочинный нож в собственном кожаном пенале и прелестнейшую дорожную чернильницу, оправленную в серебро, полную черных чернил и с крепко-накрепко закручивающейся крышкой. Записка гласила: «От Мерри. Пригодится, когда обретешь дом — и подкрепит тебя, покуда не доберешься». Рецепт кекса был крепко приклеен на первую страницу книги.

Фродо засмеялся с, как показалось Бильбо, искренней радостью, хотя на глазах блестели слезы.

— Лучше подарков и не придумаешь! — сказал он. Затем повернулся к последнему, едва видимому под намотанными слоями бечевки. Надпись «Для мастера Бильбо» была зачеркнута, и под ней торопливо бежало: «Для мастера Фродо». Записки не прилагалось, да в ней и не было нужды.

Там были семена. Каждый пакетик из плотной бумаги был старательно запечатан, на этикетке содержались рекомендации по должному уходу. Еще там была отдельная сумка луковичек, завернутых по одной в вату. И вся коробка была обернута в промасленную ткань, призванную уберечь содержимое от соли и гнили.

В путешествие длиной в жизнь Сэм подарил ему Шир, чтобы Фродо забрал его с собой.

Перевод: Lavender Prime, 2019

«Ведьмак»

Веллет Ничему жизнь не учит

А тишина в вечернем лесу стояла… звенящая.

Геральт ступал неслышно: под его сапогами мягко приминалась трава и пружинила земля, но и только. Не хрустнет под ногой сучок, не зашуршат потревоженные ветви деревьев. Лес, темный и сумрачный, неохотно пустил чужака под свою сень, и Геральт знал, что здесь… Опасно, конечно. Хищники, змеи; в восточной стороне — трясина, из которой не вывезет даже конь, а потом и костей не найдут.

И все-таки опасен этот лес был вовсе не этим.

Геральт знал, что лучше было бы выждать и прийти сюда утром или днем, но времени у него не было, а потому он шагал вперед чутко и уверенно, как на охоте. Да, собственно, он и был на охоте. А те, на кого он охотился, охотились на него.

Звук, раздавшийся впереди — даже не звук, отголосок звука, словно чье-то вырвавшееся дыхание — заставил поднять глаза и посмотреть острым нечеловеческим взглядом в темноту. В эту пору, ближе к ночи, не видно было ни зги, и даже обостренный эликсиром взор не выхватывал…

— Не стрелять, — раздался негромкий приказ на Старшей Речи. — Это Белый Волк.

Голос был знакомым. Геральт облегченно выдохнул.

— Йорвет, — позвал он. — Покажись!

— Белый Волк? — эльф вышел из-за деревьев и улыбнулся своей привычной улыбкой — едва заметно, уголком губ. — Зачем ты здесь? И почему… в таком виде? И пешком?

— Долго объяснять, — Геральт тоже улыбнулся, но криво. — Может, пригласишь к костру?

— Может, и приглашу, — иронично окинул его взглядом Йорвет. — Если расскажешь, что с тобой случилось. Опять.

— Да ничего не случилось, — ведьмак тревожно оглянулся. — Так… Заглянул.

— Если ничего не случилось, то, может, мне оповестить своих, чтобы были готовы к схватке? — на всякий случай уточнил Йорвет.

— Нет, — не слишком уверенно произнес Геральт, но с каждым мигом голос его звучал все спокойнее. — Нет, не нужно. Твоему отряду ничего не грозит.

— А тебе, значит, грозит, — утвердительно заключил эльф, но расспрашивать пока перестал.

Махнул рукой… и тревожная тишина рассыпалась на вполне уютные звуки: где-то зашуршали листья, где-то раздались заинтересованные голоса, а потом и шаги. Мелькнул отсвет фонаря; в его тени двигались легкие и быстрые фигуры.

— Пойдем, Геральт, — позвал Йорвет и указал подбородком в сторону света, где уже несколько фонарей освещали поляну. — Пока у нас здесь относительно безопасно. Можешь отдохнуть, поспать… Если хочешь, даже выпить. Сам знаешь, у нас простой быт, но бутылочка-другая хорошего темерского у меня сегодня найдется.

Геральт еще раз оглянулся, ничего подозрительного не узрел — и послушно потащился за Йорветом в лагерь. Его, Белого Волка, узнавали — приветствовали сдержанными улыбками и кивками. Одна из женщин — красивая, ее портил только неровный бугристый шрам на шее — приветливо и открыто ему улыбнулась. На женщин, любых, Геральт сейчас был нервный, а потому даже отшатнулся, но потом вспомнил, что некогда вытащил ее из петли и помог добраться до своих. Имени этой эльфки он так и не узнал, но лицо запомнил. Это несколько успокоило и позволило вежливо улыбнуться в ответ.

Скоя’таэли жили действительно просто, но Йорвет привел друга в некое подобие шатра — тент, растянутый между ветвями, и кожаные стены этого сооружения давали защиту от дождя, ветра и взглядов. Привел и позвал даже не к костру — к крошечному очагу, где тлели золотисто-алые угли. Сучья, видно, прогорели, но зато здесь было тепло.

Не говоря ни слова, Йорвет впихнул Геральту в руки миску с едва теплой кашей и буркнул:

— Судя по твоему виду, в трактирах ты давно не ночевал.

Миску Геральт принял с благодарностью, тем более что у эльфов еда всегда была вкусной, а потом и не очень внятно произнес:

— А что еще скажешь по моему виду?

— Больше ничего, — Йорвет скупо усмехнулся. — Больше я хочу услышать от тебя.

Геральт старательно прожевал, а потом проговорил как можно аккуратнее:

— Я ведьмак. Жизнь иногда бывает… нелегкой.

Йорвет с сомнением его оглядел:

— Ты хочешь сказать, что здесь водятся чудовища? Вряд ли. Если тебе про каких чудовищ в этих краях и рассказывали, то разве что про меня. Но это точно не от меня ты бежал так, что обзавелся репьем в волосах.

Геральт проследил за взглядом приятеля, машинально ощупал растрепавшийся белый хвост, нашарил колючий шарик, вытащить который не удалось, и признал:

— Чудовищ не водится.

Йорвет довольно долго молча смотрел, как тот ест, потом заговорил снова:

— А где твоя Плотва?

— М-м-м… — Геральт сделал неопределенный жест рукой, как будто собирался наложить знак, но раздумал. — Потерялась.

— Бывает, — Йорвет сохранял невозмутимость. — Небольшой предмет легко обронить.

— Осталась в конюшне таверны, — сдался ведьмак. — У меня не было времени вернуться за ней. Остается только надеяться, что хозяин таверны ее не продаст, пока я… отлучился.

— Уже хорошо, — Йорвет уселся свободнее — так ему, видно, удобнее было допрашивать. — А зачем ты пил эликсиры? По глазам видно, хотя и довольно слабо.

— Чтобы быстрее двигаться и лучше видеть, — пояснил Геральт. — Уже почти прошло. Мне нужно было побыстрее добраться сюда и при этом не напороться на стрелу или ловушку.

— Ты пришел ночью, Белый Волк, — заметил Йорвет. — А значит, та опасность, которая тебе угрожала, хуже, чем возможность угодить в капкан. Ты все еще не хочешь мне ничего рассказать?

Геральт покачал головой:

— Извини, это мое дело. Мне действительно пришлось… уходить от погони, но ни тебе, ни твоим ничто не угрожает. Преследователям нужен только я.

— Ты же понимаешь… — начал было Йорвет, но Геральт перебил:

— Здесь ты не поможешь, — отрезал он.

Йорвет упрямо вскинул подбородок:

— Предпочитаю знать, что за опасность. Ты пришел сюда, и я не отказал тебе в укрытии. Кто бы за тобой ни гнался, мой отряд будет ему помехой. А возможно, и не менее желанной добычей.

Геральт дожевал наконец кашу, но все еще не мог собраться с силами и найти подходящие слова, когда Йорвет досадливо цокнул языком и извлек из походного мешка бутылку. В мешке явно звякало не меньше дюжины таких…

— Пей, — эльф ловким движением сорвал сургучную печать и сунул бутылку Геральту в руки. — И рассказывай.

— Это… довольно личное, — наконец выдавил ведьмак и шумно отпил, а потом и выдохнул, и зажмурился.

— Дитя Старшей Крови? — утвердительно спросил Йорвет.

— Нет, — помотал головой Геральт, заставив друга распахнуть глаз в немом удивлении. — Ты удивишься, но на этот раз Цири тут не при чем.

— Я действительно удивлен, — сдержанно заметил эльф и спросил не менее утвердительно. — Значит, твой трубадур?

— Лютик-то? — Геральт переспросил, как будто имел еще одного личного трубадура, и снова помотал головой, но уже с изрядной долей облегчения. — Нет, он тут тоже, в общем-то, не при чем.

— Еще удивительней, — Йорвет несколько расслабился — кажется, игра в «угадайку» его увлекла. — Тогда… Твоя чародейка?

Геральт вздохнул и отпил еще. Вино было вкусным, не кислым, каким обычно потчевала его Йен. И это прибавило сил:

— Ну… Да.

— А я говорил тебе, что все эти… — скрипуче начал было Йорвет, но сам себя оборвал. — Что ж, это лучше, чем остальные предположения, что у меня были. А чем ты ей на этот раз так насолил?

— Не спрашивай, — вот сейчас Геральт говорил со всей серьезностью. — Мы немного… повздорили. Она запустила в меня огненным шаром, я увернулся и собирался переждать ее гнев, но она за мной погналась… А в конюшню мне забежать не удалось. Пришлось уходить по пересеченной местности, иначе бы она враз меня догнала. А потом я еще почти четыре дня шел. И пришел.

— Ко мне, — вздохнул Йорвет. — С разъяренной чародейкой «на хвосте». Спасибо, Белый Волк, удружил.

Геральт проследил, как друг раздраженно полез в тот же мешок и выудил оттуда вторую бутылку — для себя.

— Я уйду, — немного виновато вздохнул Геральт. — Только вот высплюсь.

— Ты же знаешь, что я тебя не прогоню, — Йорвет тоже вздохнул. — У тебя даже лошади нет… Я пока не собирался менять местоположение. Побудешь с нами, сколько тебе будет нужно, отоспишься. А потом сам решишь, куда направиться.

— Мне все равно придется куда-то уйти, и лучше поскорее, — Геральт снова отпил и заглянул в бутылку одним глазом. Действие эликсира подошло к концу, и ничего там, в бутылке, ведьмак не узрел. — Вот знать бы только, куда… Я и так шел к тебе — и думал, а что я буду делать, если твой отряд ушел из этих мест?

— Мы всегда сюда возвращаемся, ты же знаешь, — напомнил Йорвет, но довод признал. — Но мы и в самом деле могли оказаться далеко. Повезло тебе, ведьмак. Так зачем тебе уходить отсюда?

— Здесь слишком близко, — с досадой откликнулся Геральт. — Она же магичка. Один я бы, может, и сумел затеряться в лесах, а твой отряд не спрячешь от магика.

Йорвет немного подумал и сделал неуверенное предположение:

— А твоя подруга? Еще одна чародейка? Она не может помочь?

Геральт постарался высказаться как можно деликатнее:

— Ты о Трисс? Она… вряд ли станет.

Йорвет нахмурился:

— Но ведь она вроде питает к тебе какие-то чувства? Неужели не захочет укрыть тебя от соперницы?

Геральт тяжело вздохнул и опустил взгляд обратно в бутылку:

— Не теперь. Так уж неудачно сложилось… В общем, Трисс, скорее, сейчас захочет помочь Йеннифер, а против двоих чародеек у меня шансов нет.

— Будто против одной есть, — буркнул Йорвет и снова задумался. А потом лицо его просветлело. — А эта, про которую ты мне рассказывал? Не помню имени, но еще одна чародейка… Из этой их так называемой ложи…

— Нет, — твердо откликнулся ведьмак. — Во-первых, хватит с меня чародеек. Во-вторых, она не захочет мне помогать.

— Почему? — почти невинным тоном осведомился эльф.

— Потому что с ней я… — Геральт снова отхлебнул вина. — А потом еще натрепал ей много чего всякого — и сбежал. Она мне без всякой магии шею свернет, если увидит.

— Уже третья, — задумчиво вздохнул Йорвет. — А…

— Нет, — веско откликнулся ведьмак, сразу догадавшись, о чем речь.

Помолчали. С каждым глотком на душе становилось все менее тоскливо, и Геральт заворочался, устраиваясь на эльфском куцем покрывале удобнее. И даже то, что за ним фактически охотятся уже две разъяренных магички, ведьмака больше так не печалило.

И так хорошо было просто пить хорошее вино в компании доброго друга…

Йорвет молчал. Тоже пил и очень долго молчал. Геральт полагал, что эльф думает примерно о том же самом, но выяснилось, что все это время Йорвет собирался с духом, чтобы уронить совершенно потрясающие для его уст слова:

— Ты в землях почившего Фольтеста, — произнес Йорвет, и голос его звучал мрачно и угрюмо. — После него… Сам знаешь, кто здесь мог бы предоставить тебе защиту.

— Роше, что ли? — Геральт поперхнулся, облился вином и вытерся грязным рукавом потрепанной кожаной куртки. — От кого я это слышу!

— Это же не я довел чародеек, чтобы у «полосок» защиты искать, — брезгливо поморщился Йорвет. — Но ты мог бы. Ты ведь общался с ними. Они наверняка заинтересованы в тебе.

— Эм… Да, — виновато вздохнул Геральт. — Общался. И да, заинтересованы. Некоторые — даже очень заинтересованы. Я провел с ними всего одну ночь…

Зеленый глаз Йорвета округлился в ужасе, а потом он недоверчиво произнес:

— Роше?

Больше презрения в его голосе прозвучать не могло просто потому, что некуда больше было.

— Нет, — Геральт даже отшатнулся. — В его отряде есть только одна…

— Все понятно, — эльф тоже уставился в бутылку. — И там успел.

— Я же не собирался там задерживаться, — буркнул Геральт. — Она сама пришла.

Помолчали и еще. Геральт чувствовал, как бутылка потихоньку пустеет — нет, не видно было по-прежнему почти ничего, да и угли тлели не так ярко, но по весу чувствовалось.

— Брокилон? — почти безнадежно предложил Йорвет. — Эитнэ ведь не..?

— Эитнэ — нет, — на всякий случай поспешно заверил приятеля Геральт. — Но в Брокилоне меня… э-э-э… тоже не ждут. Нет, Эитнэ не отказала бы мне в помощи, но идти в Брокилон мне теперь надо как минимум с пробитой насквозь грудью. Может, пожалеет и простит.

— А она-то за что? — вопросил Йорвет, покачивая головой.

Геральт устал уклоняться от ответов. А может, это прекрасное вино развязало ему язык, но он горько вздохнул:

— Я никого не обманывал! Юные дриады жадны до жизни и хотят ее нести. Я говорил, что ведьмаки… не могут! Они мне не поверили! И проверяли. Две ночи проверяли, а потом Эитнэ что-то заподозрила. Я сам ушел… Пока отпускали.

— Тогда мы возвращаемся к тому, с чего начали, — Йорвет тоже вздохнул. — Твой трубадур. И хотя вреда от него больше, чем пользы, твою беду он точно поймет.

— Лютик-то? — снова переспросил Геральт, а потом не выдержал. — Да черта с два я к нему пойду! Это с него все началось!

Йорвет резко вскинулся, подобрался и потребовал:

— Говори.

Но Геральта уже и без того несло:

— «Пойдем погуляем, развеемся», — передразнил он манеру Лютика говорить. — Ну и развеялись. Почти на полторы тысячи оренов развеялись. Причем моих оренов!

— Кто бы сомневался, — хмыкнул эльф, но ведьмака это не остановило.

— И ведь могли бы просто сходить в бордель! — все больше воодушевлялся рассказом Геральт. — Так нет, у кое-кого душа прекрасного просила. И мы сняли комнаты… Это даже не трактир, это — «гостевой дом»! Ну и с нами штук пять проснулись, когда там Шани появилась.

— А Шани — это кто? — уточнил Йорвет на всякий случай. — Вроде о такой ты мне еще не рассказывал. Или я не помню.

— Одна такая… Да неважно! — буркнул ведьмак. — Пришла и… Обоим досталось. Мне больше. Но я бы объяснился, если бы не Лютик! Лютик, не иначе как с перепоя и похмелья, заявил, что ей, грубой медичке, тонких натур не понять. Пришлось сбежать. Я его привез к Трисс… Ну что могло случиться? Трисс он знает давно, она тоже от него ничего хорошего не ждет. И кто его за язык тянул, когда она спросила, из каких мы краев да что нового? И ладно бы даже он про «гостевой дом» рассказал, так он и про Шани наплел. А Трисс, она… Она очень не любит, когда, кроме Йеннифер и нее, в моем окружении появляется еще одна женщина. Лютик сразу удрал, как жареным запахло, а мне что оставалось делать? Так что когда Йен написала, что ждет меня в этих краях, я сразу собрался и выехал. Но… недооценил Шани. Я вообще не помнил, что они знакомы… Шани могла бы простить нам с Лютиком любых шлюх, а вот «грубой медички» не простила. Ну и… Я теперь здесь.



И тут Геральт впервые увидел, как друг смеется. Смех Йорвета оказался сухим и свистящим, а зеленый глаз насмешливо щурился.

— А в Брокилон ты не можешь, потому что дриады от тебя лоскутов не оставят… А к «Синим Полоскам» не можешь, потому что там тоже есть одна женщина… Геральт, а ты умеешь куда-нибудь прийти и никого не отыметь?

— Ну…. К тебе вот прихожу, — насупился Геральт. — И потом, я же никого и ничего… Это они меня!

— С учетом твоего везения, продолжительности жизни ведьмаков и уровнем желаний… — Йорвет задумался. — Лет через сто в этом мире не будет ни одной деревни, где бы тебя ни встретили вилами.

— Кажется, у меня и сейчас не осталось знакомых женщин, которые бы не ополчились на меня, — хмуро буркнул ведьмак. — Но больше всего я боюсь, что они где-нибудь все вместе столкнутся. А в таких случаях женщины договориться умеют! И пойдут меня искать. Это будет пострашней Дикой Охоты…

— Все просто, ведьмак, — хмыкнул Йорвет. — Если ты не хочешь, чтобы твои женщины шли на тебя войной, нужно всего лишь не иметь их. Тем более что каждая готова тебе прощать ведьмачьи слабости на стороне.

Геральт с тоской плеснул остатками вина в бутылке. Даже набраться толком не удавалось! Хотя, может, это и к лучшему… Если Йеннифер все-таки нагонит его и застанет в палатке Йорвета пьяным и с ним в обнимку, как они спали в прошлый раз, когда Геральт с припасенным вином навещал лагерь скоя’таэлей… Кто знает, что способен измыслить разум разъяренной и оскорбленной женщины!

На всякий случай Геральт решил прошлых ошибок не повторять. Он приподнялся, с удовольствием отметив, что тело по-прежнему легко и ровно двигается, и проговорил:

— Пойду. Если Йен…

Йорвет, очевидно, тоже вспомнил предыдущую пьянку и кивнул:

— Иди. Думаю, все уже легли спать, кроме дозорных. Проводить тебя, чтобы найти тебе место для ночлега?

— Не надо, — Геральт отрицательно помотал головой. — Сам уж как-нибудь. Как я только не ночевал.

Стоило покинуть кожаные «стены», как к Геральту метнулась невысокая тонкая фигурка. Геральт успел только заметить темные одежды со светлыми пятнами рубахи, и пугливо дернулся, но оказалось, что это всего лишь давешняя эльфка, что улыбалась ему.

— Белый Волк? — голос у нее оказался приятным, низковатым, но чистым. Совсем не тот невнятный сиплый хрип, которым она пыталась объясняться после того, как Геральт вытащил ее из петли. — Я могу помочь тебе устроиться на ночлег. За последний месяц нам много чего удалось достать: и покрывала, и кожи, и много зерна.

Геральт вежливо отказался:

— Если ты в дозоре, то не стоит тратить время на меня. Я устроюсь сам. Йорвет предлагал мне свое гостеприимство, но…

— Я не в дозоре, — эльфка снова улыбнулась — светло и ярко. — Я просто хотела отблагодарить тебя, Белый Волк, за то, что ты проявил ко мне доброту. В тебе есть то, за что стоит уважать. Прояви доброту еще раз — не заставляй меня иметь неотплаченный долг.

И Геральт покорился — и кивнул. Это уже не просто невезение. Это рок.

И если бы он оглянулся, то увидел бы, что Йорвет выглядывает из-за кожаного полога и почти страдальчески глядит ему вслед.


Это утро началось для Геральта с женского голоса. С двух женских голосов. Он еще не успел даже проснуться, как поежился — и не от холода, хотя под скоя’таэльским покрывалом по раннему утру было очень даже нежарко.

— …у меня, — раздался низковатый голос эльфки. Видно, она отвечала на вопрос, которого Геральт расслышать не успел. — А вот ты кто? И что ты тут делаешь?

— Йорвет меня знает, так что меня пропустили, — послышался недовольный звонкий голос. — А Геральту я вовсе не то, что ты думаешь! Я… Я его дочь!

Геральт мгновенно слетел с покрывала, торопливо отыскивая в походном «шатре» штаны и рубаху. Цири! Откуда она вообще взялась здесь?! Как узнала, что он тут?

— Геральт, — послышался нетерпеливый голос девушки. — Ты проснулся? Я тебя жду. Оденься, пожалуйста, нужно поговорить!

— Да, Цири, — голос повиновался плохо, и вышло хрипло. — Я сейчас!

Геральт уже успел торопливо влезть в штаны, понять, что натягивает их задом наперед, и, путаясь в штанинах, переодеться, когда эльфка немного растерянно ляпнула:

— Его дочь? Но он же… ведьмак.

— Не бойся, у тебя не будет ни дочери, ни сына, — уверенно заявила Цири. — Я имею в виду, от него. Я родилась… Это сложный вопрос, но ты можешь не бояться.

Эльфка что-то ответила, но так тихо, что слов было не разобрать, разве что интонацию — женщина произнесла что-то тихо и твердо. А потом, видимо, отошла — Геральт услышал ее необычный голос уже в отдалении.

— Ты идешь? — нетерпеливо поинтересовалась Цири. Ведьмак даже представил, как она неравномерно притоптывает каблучком сапожка.

— Иду, — Геральт вздохнул и выполз на свет.

Уже давно рассвело. В эльфском лагере осталась едва ли половина его обитателей — остальные, видно, рассредоточились по лесу в поисках дичи и трав; а может, и куда в разведку, но этот вариант Геральт счел маловероятным. Йорвет придерживался правила не слишком мутить воду в местах постоянных стоянок, а потому если кого-то из его нелюдей и носит в поисках добычи и будущих жертв, то это явно дело не одного дня.

Цири и впрямь стояла перед палаткой-шатром и постукивала сапожком. С интересом стреляла глазами по эльфскому лагерю, но, стоило зашуршать кожей полога, как повернулась. Лицо ее выражало одновременно тревогу и радость.

— Геральт! — первым делом Цири бросилась к ведьмаку, заключив его на миг в объятия, а потом почти сразу взялась бережно выпутывать из белоснежного хвоста застрявший репей.

И говорила, говорила — без умолку:

— Йеннифер написала мне. Пригласила к себе, обещала сюрприз… Я и приехала! А тут такой сюрприз… Стена трактира прожжена насквозь, трактирщик прячется, Плотву никто не чистил…

— А… Йен? — как Геральт ни старался, голос все-таки дрогнул. — Как она… Впрочем, ладно. Как ты нашла меня? Это какая-то магия?

— Какая магия, — теперь Цири глядела устало. Но репей выпутала — и даже не дернула больно. — Когда я приехала, Йеннифер сразу угостила меня хорошим завтраком — и сказала, где тебя искать. И я поехала — как только Плотву привела в порядок. Как ты мог, Геральт? Ну ладно Йеннифер, вы с ней постоянно спорите и ругаетесь, я уже привыкла, но лошадку-то ты зачем бросил?

— Йен злилась не на лошадку, — пробормотал Геральт. — А стена трактира… Не хотелось быть следующим в очереди, от чего останется обугленный остов. Скажи, а Йен… Она простила меня?

— Она и не обижалась, — как неразумному ребенку со вздохом пояснила Цири.

— А огненный шар? — Геральту вовсе не понравилось эдакое объяснение.

— А огненный шар — это чтобы ты помнил и не… не слишком расслаблялся, — явно улыбнулась девушка. — Йеннифер тебя ждет. Она ведь обещала мне сюрприз, даже не сказала, что ты тоже здесь будешь. Пока я не увидела Плотву, даже не поняла, что случилось. А когда поняла, Йеннифер сказала мне, что ты наверняка в лагере у скоя’таэлей, пьешь со своим приятелем Йорветом. И я поехала сюда. Как ты думаешь, Плотва выдержит нас двоих?

— Выдержит, — уверенно кивнул Геральт — и заозирался в поисках друга.

Йорвет отыскался быстро. Он сидел на поваленном дереве и ловко мастерил заготовки длястрел — ровные тонкие палочки уже были готовы, и эльф прорезал в них щели для оперения.

Цири Йорвет поприветствовал коротким кивком, а потом и хмыкнул, глядя на Геральта:

— Не при девочке будь сказано, но лучше бы ты провел эту ночь у меня, Геральт. Кажется, ничему тебя жизнь не учит.

Цири себя «девочкой» уже давно не считала, а потому насмешливо фыркнула:

— Скажи спасибо, Йорвет, что среди твоего отряда нашлась женщина, которая сняла с тебя эту обязанность.

— Дерзкая, — одобрительно хмыкнул Йорвет, а потом и перевел взгляд на Цири. — Еще раз услышу такое — вызову на поединок. И если продержишься меньше пяти минут, перестану уважать.

— Продержусь! — немедленно заявила Цири, задиристо дернув плечом. Геральт только глаза закатил — спасибо, хоть язык не показала.

— Езжай, Геральт, — вдруг вздохнул Йорвет. — За тобой ведь не зря приехали. Прибудешь другой раз, при более удачных обстоятельствах. Следующий раз вино сам привози. А то у нас поесть иногда нечего, не то что выпить.

Геральт покачал головой:

— Непременно привезу. Спасибо, Йорвет. За то, что выслушал и готов был прикрыть.

— Не в последний раз, — чуть улыбнулся Йорвет — как всегда, краем губ. — Я тоже был рад повидать тебя.

Когда Цири с Геральтом проходили по лагерю, на них с любопытством косились, но не окликали. Белого Волка знали почти все, а вот Цириллу Фиону Элен Рианнон многие видели впервые.

Геральт проследовал за девушкой к привязанной к дереву Плотве, что лениво щипала сочную зеленую траву, и, несмотря на возмущение, подсадил Цири в седло. Забрался на лошадиную спину сам, и когда он уже был готов тронуть бока кобылы пятками, давешняя эльфка, с которой он провел ночь, но даже имени не спросил, вдруг вышла вперед и придержала Плотву за недоуздок. Цири точно так же, как Геральт, закатила глаза, но тактично отвернулась.

Геральт вежливо склонил голову — был готов выслушать все, что полагается в таких случаях. И не дождался.

Когда он поднял взгляд на эльфку, та улыбалась. А глядела серьезно.

— Лиадэйн.

Геральт даже не сразу понял. Слово на Старшей Речи было как будто знакомым, но как будто искаженным, и не сразу он догадался, что слышит имя. Ее имя.

Но Йорвет вчера говорил, что не следует спать с теми, кто может стать дорог, а потому ведьмак постарался отказаться от предложенной ему чести:

— Забудь меня, — посоветовал он. — Твой долг оплачен… — он едва не ляпнул «трижды», но нашел-таки более подходящее слово, — сполна. Не усугубляй раны, которые я могу ненароком тебе нанести.

Эльфка качнула головой, но улыбалась все так же — ярко и светло.

— Я слышала, что у тебя было и есть много женщин, — абсолютно спокойно произнесла она. — И мне все равно, десятая я или тысячная. Я хотела сказать, что ко мне ты можешь прийти всегда — и я не спрошу ни о чем, Белый Волк.

— Меня зовут Геральт, — обреченно ответил ведьмак.

— Это для твоих женщин ты Геральт, — твердо возразила эльфка. — А для меня был и останешься Белым Волком.

Геральт молча кивнул. Знал, что когда вернется сюда, его будут ждать. И Йорвет, товарищ, и Лиадэйн, слишком прямая, чтобы обрести для него что-то, кроме имени.

А когда лагерь скоя’таэлей остался позади, Цири повернулась в седле и поведала заговорщицким шепотом:

— А у меня для тебя есть весточка. Возьми.

Геральт почувствовал, как небольшие руки Цири перехватывают поводья, и послушно отдал девушке управление. В ладонь лег запечатанный сургучом лист. Лист пах кожей — от долгого пребывания за пазухой — и приторно-сладкими духами, какими Цири явно не стала бы пользоваться. Сломав печать и разворачивая бумагу, Геральт почти обреченно ждал — ну а это еще от кого?

«Дорогой мой друг! — гласило письмо, начертанное знакомым почерком изящными рунами — видно, автор был трезв. — Приношу свои глубочайшие извинения за то, что покинул тебя в столь трудный час. И хотя ты попал в беду по собственному недосмотру, мой долг состоял в том, чтобы разделить с тобой невзгоду. Однако же теперь я готов исправиться. Ниже — стихи моей новой песни. Баллада получилась поистине дивной, а главное — по ней ни в коем случае нельзя понять, к кому она обращена. Скажи той, с которой ты больше жаждешь примирения, что я написал песнь в ее честь. Надеюсь на новую встречу и столь же прелестный отдых в твоей компании».

Ниже были начертаны несколько стихотворных строф, а венчало письмо изящная, но нечитабельная завитушка. Впрочем, Геральт и без того знал, кто составитель сего образчика эпистолярного жанра.

Геральт мрачно скрутил письмо и убрал его за пазуху, а Цири, возвращая поводья, смешливо сощурилась и торжественно объявила:

— Я ничего не скажу Йеннифер. Потому что хочу, чтобы в этом мире у тебя было хотя бы одно место, куда ты можешь сбежать.

Детская классика

Nicoletta Flamel Третий лишний

Кроссовер с «Ведьмаком»


Оглушительно стрекотали кузнечики. Драконий хвост ещё бился в густой траве, разбрызгивая вокруг мутноватую серо-зелёную слизь, которая у этих гадов течёт вместо крови. Но сам дракон был мёртв. Об этом свидетельствовал тяжёлый меч-кладенец, насквозь проткнувший хребет чудовища и на пядь вонзившийся в рыхлый чернозём.

Богатырша игриво притянула царевича к своему жаркому бедру. Штаны из тонкой оленьей кожи и льняная рубаха в обтяжку повторяли каждый мускул её крепкого, ладно сбитого тела. Но грудные мышцы, в которые Иванушку практически ткнули носом, были подозрительно мягкими и округлыми. Крупные соски, размером с мелкие кисло-сладкие плоды яблони-дички, казалось, вот-вот прорвут тонкую ткань.

Ситуация была настолько недвусмысленной, что царевич покраснел и попытался проглотить горячий шершавый комок, подступивший к горлу. По закону человеческой природы его мужскому естеству полагалось восстать во всей красе и ринуться в бой. Но то, что происходило сейчас, было мало похоже на задорную сеновальную возню царских дружинников с дворовыми девками. И мужское естество на всякий случай восставать не спешило. Скорее даже наоборот — стремилось спрятаться поглубже в чресла.

— Ну что, добрый молодец, — весело пробасила богатырша, и её широкая ладонь по-хозяйски скользнула по царевичевой тонкой талии вниз. — знакомиться будем, али как? Меня Настасьей величать, по батюшке Микулишной.

— Иван… — выдавил он и, облизнув пересохшие губы, зачем-то добавил: — Царевич.

— По всему видно, что не крестьянский сын. Одёжа на тебе богатая. А вот скажи мне, Ванюша, на кой ляд ты в одиночку потащился так далеко от царских хором?

Иванушка потупился. Ну не признаваться же своей случайной спасительнице в том, что он как последний Иван-дурак влюбился в деву, прекрасней которой нет на свете?

Надо сказать, что портретов заморских царевишн и королевишн при батюшкином дворе водилось превеликое множество. Когда Иванушка вошёл в молодецкий сок и пристойный для женитьбы возраст, эти лики, шитые жемчугами и золотом по тончайшему шёлку, писанные духовитыми красками по холсту, попросту заполонили дворец. Каждый отец, чином повыше князя, хотел породниться с царём Тридевятого.

Вот только злая тоска-присуха терзала мечтательное сердце будущего жениха: Иванушка уже давно, безответно, со всем молодецким пылом, был влюблён в прекрасную мраморную статую из царского сада. Когда батюшка узнал об этом, то знатно осерчал и велел бабу каменную расколотить на мелкие куски. Но Иванушке удалось уберечь предмет страсти и спрятать его подальше от батюшкиного гнева — далеко за столичными стенами, в небольшой прибрежной пещерке, заросшей крапивой и лозняком. Авось получится тайком любоваться холодными мраморными чертами, пока какой-нибудь колдун-чародей не превратит возлюбленную в человеческую деву, способную подарить батюшке внуков, а Тридевятому царству — наследников?

Однако царевичу не пришло в голову, что заброшенные пустынные места могут быть по нраву не только пылким влюблённым, но и всяким безобразным тварям. И что они, твари эти, вполне способны сожрать царевичевого коня, да и самого царевича смолотить на закуску.

— Что закручинился, добрый молодец? — добродушно рассмеялась богатырша. — Эх, Ванюша, нам ли быть в печали? Ополоснёмся по-быстрому и к батюшке твоему двинем.

— Речка наша страсть как холодная, — робко возразил Иванушка. В его голове внезапно завертелась былинная строчка «честным пирком да за свадебку». Вслед за ней вспыхнула другая: «ты вначале добра молодца напои-накорми, а уж потом…». И, зажмурившись, он прошептал: — В баньке-то всяко сподручнее. Теплее.

— В корень зришь, Ванюша, — богатырша одобительно хлопнула его пониже спины и внезапно отпустила. — Вот только нехорошо пред царёвы очи распустёхой являться. Да ты не боись, молодец, гляди смелее. Не твоей руки просить буду, а награды, которая каждому богатырю за спасение царевича положена.

Иванушка выдохнул с таким облегчением, с каким выдыхают разве что кузнечные меха, прекращая работу. Оскальзываясь на траве, мокрой от крови, он поспешил отойти от спасительницы на приличное расстояние. Настасья Микулишна проводила его добродушным смеющимся взглядом серо-зелёных глаз и перекинула за спину растрепавшуюся косу — в две Иванушкиных руки толщиной. Издалека она даже показалась ему красивой и похожей на статуи древних воинов. Вот только физически её любить Иванушка бы не осмелился. Такая как приласкает, как приобнимет в порыве страсти, костей потом не соберёшь. Он незаметно почесал ноющие ягодицы, намятые крепкой рукой.

— Как думаешь, расщедрится твой батюшка на богатырского коня? Устала я ноги по дорогам бить, а ведь не всякий конь меня выдержит.

Иванушка покосился в ту сторону, где мухи и полевые слепни уже облепили растерзанный труп его лошади Ромашки.

— Милорда точно не даст. Он за этого коня старому абидонскому королю чуть войну не объявил. Два раза. Даже хотел меня с принцессой Альбиной венчать. Но потом удалось поменяться на скатерть-самобранку. Новый абидонский король о подданных радеет, а у них в стране нищета и разруха после гражданской войны, — Иванушка задумчиво почесал кончик носа. — А вот любого другого — запросто. Ведь если б не ты… Спасибо! — вдруг выпалил он и густо покраснел.

Настасья Микулишна опять рассмеялась и, ничуть не стесняясь Иванушки, стянула с себя грязную рубаху-безрукавку. Под рубахой ничего не было. Вернее было сразу всё — загорелое, упругое, большое и такое восхитительно-бесстыдное, что царевич поспешно отвернулся, боясь окончательно сгореть от смущения.

— Я быстро ополоснусь и вернусь. — В траву шмякнулся один сапог, потом — другой, сверху тяжело упал богатырский пояс. — А ты, Ванюша, постереги обувку и меч. С ними купаться несподручно.

* * *
Подождав, пока камыши перестанут шуршать, Иванушка аккуратно оттащил вещи своей спасительницы подальше от змиевой туши и послушно уселся рядом. Выдернуть меч, высотой почти с него самого, у Иванушки не получилось, но так было даже спокойнее — вдруг чудище надумает ожить. Вон, даже кончик хвоста до сих пор слегка подёргивается, пугая синекрылых стрекоз-падальщиц.

Можно было бы убежать и пешком вернуться в столицу, но по такой жаре не хотелось даже шевелиться. Да и неловко как-то. Сказали же: стереги.

Иванушка развалился в густой траве и попытался представить точёные черты статуи, которая стоит под обрывом возле входа в тайное убежище… или теперь лучше называть его змиевой норой? Лучи полуденного солнца, пробиваясь сквозь заросли лозняка, зеленоватым витражным светом подсвечивают прохладную кожу: покатые плечи, идеальной формы перси с твёрдыми мраморными сосками, плоский живот. Неизвестный скульптор целомудренно замаскировал ниспадающими складками то, что находится у статуи ниже живота. И даже в самых бесстыдных мечтах Иванушка не осмеливался представить её без каменных одежд. Губы статуи слегка приоткрыты — он столько раз целовал их, надеясь, что поцелуй любви сможет пробудить возлюбленную к жизни. Но она оставалась всего лишь изваянием — прекрасным и не живым.

От реки доносились шумные всплески. «Купается!» — подумал Иванушка. И живое юношеское воображение внезапно преподнесло ему виды обнажённой Настасьи Микулишны и воды, стекающей по выпуклым местам её загорелого тела в разные таинственные женские впадины, куда не проникает походный загар. Эти мысли были тягучими, золотисто-медовыми и жаркими как летний зной, и разительно отличались от прохладного душевного томления. Они походили на те невнятные сумбурные сны, в которых к Иванушке являлись прекрасные нагие девы, и наутро он просыпался в постели, оскверненной липким семенем.

Он стыдливо поёрзал по траве и с беспокойством осознал, что будь статуя из плоти и крови, то посчитала бы эти бесстыдные мечты самой настоящей изменой.

* * *
Увлечённый философскими рассуждениями о морали, нравственности и девушках, Иванушка не заметил появления незнакомца.

Мрачный тип, несмотря на жару наглухо затянутый в чёрную кожаную куртку с серебряными заклёпками, вёл в поводу флегматичную лошадку неопределённо бурого цвета. Его белые засаленные волосы, небрежно перехваченные на лбу тонким ремешком, грязными сосульками свисали на плечи. Было видно, что путешествует незнакомец давно, и не всегда по пути ему встречается возможность помыться. Нечеловеческие жёлтые глаза с вертикальными зрачками бесстрастно оценивали обстановку: лужа крови, ещё одна, мухи, труп лошади, труп змия, ростовой меч, сброшенные сапоги. Наконец они остановились на Иванушке.

— Геральт. Из Ривии, — кивнул незнакомец: — Ведьмак.

— Иван. Из Тридевятого, — стараясь, чтобы голос не сильно дрожал, произнёс Иванушка, поднимаясь с травы. — Царевич.

— Я пройду напоить лошадь. — По невыразительной интонации не было понятно: вопрос ли это, утверждение или просто обозначение мирных намерений.

— Да, пожалуйста. Только там, — Иванушка неопределённо махнул рукой в сторону реки, — моя… мой спутник.

Ведьмак по имени Геральт ещё раз бросил взгляд на двуручный меч и, оценив его размер, уважительно присвистнул. Потом носком сапога осторожно потрогал дохлого змия:

— Хороший самец. Молодой. Железа с ядом на хвосте не вызрела как следует. А вторая где?

— Вторая?

— Самка. Крупная крылатая гадина. Местные кметы снизу по течению уверяли, что она утащила у них корову. По воздуху. Этот не мог.

Этот действительно не мог. Иванушка посмотрел на змиеву бескрылую тушу и почувствовал, как сердце уходит в пятки. Он бросил затравленный испуганный взгляд в сторону реки, откуда всё ещё доносились шумные всплески:

— Там… Т-там!

Но ведьмак уже всё понял. Коротко выругавшись, он рванул из заплечных ножен небольшой лёгкий клинок.

— Стереги Плотву! — крикнул уже на бегу, врезаясь в камышиные заросли.

Иванушка оглянулся. Лошадка меланхолично объедала развесистый кустик лопуха. Такая точно никуда не убежит. В то время, как на берегу… Что там этот белоголовый сказал? Крупная и крылатая?

Он помнил, как даже бескрылый змий одним ударом хвоста сбил наземь его лошадь, как вонзил острые кривые когти в бок, распоров брюхо, как брызнула во все стороны густая тёмная кровь. Обезумевшая от боли Ромашка ещё некоторое время была жива, пыталась подняться на ноги и жалобно ржала, пока тварь пожирала её внутренности, подбираясь всё ближе и ближе к горлу.

Он помнил, как срывая голос, звал на помощь. Потому что понимал — не убежать и уже чувствовал, как когти чудовища рвут на куски его самого. Вмешательство Настасьи Микулишны было как нельзя кстати. Но даже ей пришлось бы туго без меча или будь у чудовища крылья. А что будет, если крылатая гадина нападёт на безоружного?

Всхлипывая от ужаса, Иванушка попытался выдернуть из змиевой шеи меч. С третьей попытки тот с противным чавканьем поддался. Вот только поднять его Иванушка не смог — доволочь бы сил хватило. «Если есть, для кого», — мелькнула простая и пугающая мысль.

Вот она входит в реку и волны расступаются вдоль её сильного тела…

Пушистые венчики рогоза били по лицу, слезились глаза, руки онемели от тяжести богатырского клинка, но надо было тащить, и он тащил.

Она с шумом ныряет, и длинные распущенные волосы червонным золотом вплетаются в серебряные речные струи…

Иванушка, пыхтя, продирался к берегу. Под ногами чавкала влажная глина. Плеск и хлопанье тяжёлых крыльев становились всё громче, всё неотвратимее.

Оно атакует с воздуха. Распластавшись над жертвой, оно выпускает когти, а ядовитый хвостовой шип бьёт без промаха. Один удар приходится в беззащитную шею. Второй — в бок. Женщина безуспешно пытается закрыться руками, мышцы вскипают под загорелой кожей. Но разве можно схватить хищную тень, внезапно упавшую с неба? Когда когти впиваются в позвоночник, женщина отчаянно кричит. Но нет никого, кто пришёл бы ей на помощь.

Последние несколько шагов до отмели Иванушка преодолел кубарем, запутавшись в осоке. Меч пролетел вместе с ним и, прежде чем приземлиться, больно припечатал незадачливого оруженосца по спине. А и в самом деле, нечего без уважения хватать и куда-то волочь.

Ошалело вертя головой, Иванушка вдруг увидел и замер, поражённый зрелищем грандиозной битвы — второй за сегодняшний день.

Самка действительно была крылата и примерно в полтора раза больше самца. Но одно её крыло бессильно повисло, сломанное в нескольких местах. Вторым, здоровым крылом она яростно молотила по песку и воде. Длинный шипастый хвост, обвивался вокруг тела Настасьи Микулишны, но конец с ядовитым жалом был безжалостно втоптан в ил мускулистой женской ногой. Охота пошла не так, как задумывалась: беззащитная жертва внезапно превратилась в охотника и богатырским захватом вцепилась чудовищу в горло. Крылатая гадина шипела, брызгала слюной и тщетно пыталась освободиться.

Белоголовый ведьмак Геральт, пригнувшись, кружил вокруг переплетённых в смертельной схватке тел — человеческого и змеиного. Вот он молниеносно распрямился, сверкнув коротким мечом, — и второе крыло, отсеченное поперёк сустава, отлетело в сторону.

«Боится, — догадался Иванушка. — Не атакует в полную силу, не хочет ранить не ту».

После очередной порции быстрых режущих ударов, нанесённых в туловище и шею, тварь стала двигаться намного медленнее. Но она всё ещё была жива и опасна.

— A d’yeabl aep arse![4] — на незнакомом языке прокричал ведьмак. — Мне нужны её брюхо и горло!

И тогда Настасья Микулишна расхохоталась. Только теперь в её смехе не было ничего радостного, добродушного или весёлого. Он был похож на яростный раскат грома, предвещающий наступление бури.

Иванушка увидел, как мощные сильные ноги, ища устойчивую точку опоры, по колено зарылись в ил. На теле богатырши вздулись огромные мускулы, переплетённые синими верёвками жил. Она вдохнула так глубоко, что слышно было, казалось, на другом конце Тридевятого царства. Руки, сжимающие шею чудовища, напряглись, плечи расправились. Раздался оглушительный хруст — плоская змеиная голова вывернулась под каким-то немыслимым углом, и чешуйчатая шкура начала рваться под внутренним напором сломанных костей.

Длинное шипастое тело чудовища дёрнулось в предсмертной судороге, скребнуло когтями ил — раз, другой, постепенно ослабляя хватку, кольцами сползая вдоль тела — богатыря? женщины? воплощённой стихии смерти?

А она ещё стояла, и змиева серая вязкая кровь стекала по рукам и груди, смешиваясь с её кровью — алой, живой, человеческой, — для того, чтобы устремиться вниз, уйти в воду, впитаться в землю. Она стояла долго-долго — целых три или четыре удара сердца — прежде, чем упасть на труп поверженного врага.

* * *
Нож был тупым. Мясо поддавалось плохо. До сих пор, наверное, ни одному царевичу не доводилось свежевать лошадиный кумпяк. К тому же Ромашка пролежала на жаре добрых полдня, и уже начинала пованивать. Иванушку подташнивало. Но ему показали, как надо, и он старался.

Белоголовый Геральт развёл на краю обрыва небольшой костерок, расседлал и напоил Плотву. Первая порция лошадиной вырезки уже аппетитно шкворчала, и Иванушка не мог думать ни о чём, кроме скорого ужина.

— Эй, как там тебя… Ведмед? Ведун? — раздался из кустов голос Настасьи Микулишны. — У тебя вторых портков не найдётся?

Геральт пробормотал что-то неразборчивое. Несмотря на свои ловкость и силу, он был на полголовы ниже богатырши и в полтора раза меньше в обхвате.

Настасья Микулишна показалась у костра, густо перемазанная вонючей мазью из ведьмачьих запасов. Рыжие волосы заплетены в две косы, запасная чистая рубаха, не перехваченная поясом, едва прикрывает колени.

— Хорошие были штаны, из цельного оленя, жаль, не успела снять. Зато сапоги целы. Ванюша сберёг, — она подмигнула Иванушке.

— Как ты эту гадину, а? — восхищённо воскликнул он. — Голыми руками! Никто так не смог бы!

— Никто по здравому разумению и не стал бы, — спокойно отозвался Геральт. — Для нежити нет ничего лучше доброго меча и ведьмачьего слова.

— Покажи, — внезапно загорелась Настасья Микулишна. — На мне и покажи.

— Ты человек.

— Уверен?

Жёлтые ведьмачьи глаза оценивающе заблестели. Геральт напрягся, прикоснулся рукой к груди, будто прислушиваясь к чему-то, и кивнул:

— Человек. Мой заговорённый амулет определил бы нежить.

— Разве люди бывают такими сильными? — Иванушка шмякнул в лопуховый лист очередной кусок Ромашкиной вырезки. — Вот Илья из Мурома… Добрыня, Никиты сын… Алексей из поповского сословия… Они… они — богатыри. И рождены, чтобы бороться с чудовищами.

— Почти как ведьмаки, — спокойно кивнул Геральт. — Но даже они — люди.

Настасья Микулишна шумно выдохнула и принялась надевать сапоги. Иванушка понял, что сморозил какую-то глупость.

— А мне вот другое интересно, — внезапно сменил тему Геральт. — Как мы этих тварей делить будем? За крылатую мне кладень серебром обещали. Каждая монета с профилем чьего-то царственного батюшки. За бескрылого я полкладня премии выторгую. Ну и по мелочи — зубы там, когти, безоары, роговые пластины с хребта. У вас ведь маги есть?

— Волхвы есть.

— С этими каши не сваришь, скупые. Придётся на амулеты пустить и оптом продать торговцам. Большая часть денег не моя, я только к раздаче подоспел.

— Моей доли на новые штаны хватит? — уточнила Настасья Микулишна. — Мне Ванюша за своё спасение коня богатырского сулил, но на кой мне конь без штанов? Ни перед царёвы очи явиться, ни перед супругом оправдаться, коли из похода в одной рубахе и сапогах вернусь.

— И кто твой супруг? — непроизвольно вырвалось у Иванушки. Вот только он не разобрался, завидует наречённому или малодушно жалеет его.

— Богатырь, как и я. Добрыней звать.

— Будь я женат, — задумчиво проговорил Геральт, переворачивая прутики с кониной, — завёл бы на старости лет дом да клочок земли. И уж точно не отпустил бы любимую жёнку за семь вёрст киселя лаптем хлебать.

— А удержал бы? — озорно спросила Настасья Микулишна.

— Как говорил один мой хороший друг… менестрель… жёнок не силой, а кой-чем другим держать надо. Как там твои раны? Заживают?

— Как на собаке. К утренней зорьке и следов не останется. Зря ты на меня свою пакость ведунскую изводил. Без тебя обошлось бы. Я живучая.

Иванушка вытер грязные руки о лист лопуха. Запахло горьковатым травяным соком.

Геральт молча принял от него новую порцию мяса и стал нанизывать на прутики.

— Твоя порция уже готова.

Иванушка благодарно вгрызся в конину. Ромашка оказалась жёсткой, но с голодухи удивительно вкусной. Вот только соли бы ещё. И хлеба. И кваса. И брусники мочёной кисленькой с огурцами малосольными из царского погреба.

Ведьмак поднял с земли пустой котелок.

— Эй, ты чего замолк? Обиделся? — окликнула его Настасья Микулишна.

— За водой пойду.

— Может, я? — подхватился Иванушка.

— Сиди лучше. Чай, давно ночь наступила. А там два змеячьих трупа и остатки твоей лошади. Мало ли кто полакомиться забредёт? — Геральт прищурился, проверяя, легко ли выходит из заплечных ножен меч. — Кикиморы, утопцы, гули…

— Гули? Из колыбельной, которую няньки детям поют? — удивился Иванушка. — Ой, люли, люли, прилетали гули, сели на полати, стали ворковати…

— Те, да не те. Ночные гули питаются разной падалью, но могут, осмелев, нападать на одиноких путников.

Иванушка кивнул, вслушиваясь в темноту, внезапно наполнившуюся крайне подозрительными шорохами и скрежетанием.

— А сюда они не придут?

— Нет, огня боятся. Да и зачем? Внизу еды на всех хватит.

— Я пойду с тобой, — предложила Настасья Микулишна.

Геральт неопределённо пожал плечами. Иванушка испугался, что он сейчас согласится, и оба его защитника растают в неуютной тьме среди нежити и всяких гулей, про которых уж точно не стоит петь колыбельные песни.

Но Геральт ушёл, а Настасья Микулишна осталась.

Она полулежала по другую сторону костра, вытянув свои сильные ноги, и задумчиво жевала травинку. Отблески пламени смягчали её лицо, делали его зыбким, загадочным и… нежным?

— А вот скажи мне, Ванюша, меня можно полюбить? Не по долгу, не по договору, а просто так — как любят какую-нибудь Василису?

— М-м-можно.

Щекам стало жарко, дыхание сбилось. Иванушка склонился над своим ужином, надеясь, что со стороны и в полумраке его румянец не очень-то заметен.

Он вдруг вспомнил, какой беспомощной была Настасья Микулишна сразу после схватки — в крови, грязи, с висящими на спине и боках клочьями кожи, ободранными о шипастую шкуру. Благо, что хоть сама кое-как шла, не пришлось волоком волочь. Геральт в первую очередь распаковал одну из седельных сумок и влил раненой в рот добрую порцию какого-то зелья. И только потом, гоняя Иванушку к реке за водой, бережно промыл и обработал каждую глубокую рану и царапину. Иванушка, таская котелок за котелком, стыдливо отворачивался, но странному белоголовому ведьмаку, казалось, было всё равно, что под его руками обнажённое женское тело.

«Хвостовой яд самки может вызывать нарастающий паралич, — вполголоса объяснял Геральт. — В первые часы после боя он не особо заметен, но потом мышцы начинают остывать и, если не принять меры, превратишься в калеку». «И сидел Илья Муромец на печи тридцать лет и ещё три года», — поддакивала Настасья Микулишна, ничуть не смущаясь своей наготы.

* * *
Молчание затянулось. Иванушка вдруг сообразил, что костёр почти прогорел и подбросил хвороста. Ночь была тёплой, но мало ли… Гули опять же.

Из-за деревьев выкатилась большая, слегка надкушенная с одного бока луна. Стало светлее.

— Ты о чём задумался, царевич?

— Да так. Ты… красивая.

— Спасибо тебе, Ванюша, уважил добрым словом, — Настасья Микулишна поднялась на ноги, длинная рубаха соблазнительно колыхнулась вокруг её крепкого стана и бёдер.

Иванушка замер, ожидая чего-то неясного и волнительного. Ведь бывает же, что спасители влюбляются в спасённых принцесс и требуют в награду не коня, а поцелуй или ночь, полную страсти. Иванушка не был принцессой, но он помнил, как Настасья Микулишна жарко обнимала его сразу же после битвы с первым змием… Только бы белоголовый Геральт не вернулся не ко времени.

Однако она всего лишь потянулась во весь свой немаленький рост.

— Пойду до ветра схожу. От этих зелий меня пучит, — сказала простым и будничным голосом, и романтическое очарование сразу исчезло. — Да не кисни ты, я быстро. Других змеюк тут не водится, а от гулей отмашешься головешкой. Хотя чудится мне, будто наврал нам Ведун про них… для пущей важности.

Иванушка кивнул, глядя как Настасья Микулишна медлит, будто бы выбирая кусты погуще, а потом решительно идёт в ту сторону, куда незадолго до этого отправился Геральт.

Он немного подождал, поворошил уголья и пепел. Переложил прутики с готовым мясом подальше от огня. Подбросил ещё веток. Луна взобралась повыше на небо и слегка уменьшилась в размерах. Оглушительно квакали лягушки, трещали ночные кузнечики. Где-то вдалеке красиво запела какая-то ночная птица.

Это хорошо. Это значит — безопасно.

Но ни один из его спутников не торопился возвращаться к костру. Иванушка встал и осторожно сделал несколько шагов в темноту. «Я только посмотрю, всё ли с нею в порядке, — уговаривал он себя. — Ведьмак этот наверняка сбежал. Или свежует по-тихому змеиные туши. Чешую. Зубы. Когти. А она ослабевшая сейчас. Хоть и богатырша».

Они нашлись недалеко от лагеря. Сразу оба. Вначале Иванушка услышал приглушённые стоны, а потом увидел в лунном свете два тела — мужское и женское, — которые двигались в размеренном, неторопливом, вечном как сама земля, темпе.

Иванушка постоял, кусая губы и не осмеливаясь пошевелиться, чтобы не треснула под ногой случайная ветка. Кто-то из любовников задел ногой котелок с водой, звякнула ручка, мужчина выругался и стал подниматься, а женщина рассмеялась низким грудным смехом и опять притянула его к себе.

Весь этот длинный, пугающий и такой прекрасный день вдруг навалился на Иванушку неподъёмной усталостью. Уже не думая о том, что кому-то помешает шумом, он побрёл обратно к костру.

«Она — мужняя жена. И он наверняка не один. Женщины любят таких — со шрамами и клинками. Встретились, полюбились, на утро разбегутся. Гулями меня стращали как маленького, чтобы следом не шёл», — мелькали в голове короткие обидчивые мысли.

Иванушка представил, как утром возвращается в столицу — к переполошенной дворне, строгому батюшке, к своим книгам, мечтам и портретам будущих невест. Потом подумал о статуе в пещере — одинокой, прекрасной и холодной.

И ему вдруг захотелось заплакать.

«Отблески Этерны»

Katunf Lavatein Вас ещё не убивали

— Я не буду больше пить!

— Не смейте произносить такие слова в моём доме.

Сказал как отрезал, Джастину ничего не оставалось, кроме как отрезать тоже: ломтик вяленого мяса, словно он, ломтик, мог как-то обратить вспять случившуюся пьянку. Со вздохом поглядев на нож, на Алву и снова на нож, Джастин положил прибор на место и меланхолично вгрызся в мясо.

— Вот и правильно, — одобрил Рокэ, не оборачиваясь. Глаза у него на затылке, что ли? Да нет, не похоже. Скорее уж герцог увидел его отражение, лениво инспектируя собственный секретер.

Джастин не ответил. Не о чем было говорить уже около часа. Впрочем, хозяин дома прекрасно обходился и без светской беседы, любуясь видом из окна или каминным пламенем. Расчёт это был или что-то ещё, но оно сработало: не в силах вынести неприличного молчания, Джастин заговаривал сам, о первой попавшейся ерунде, и какая же выходила нелепица! Когда все мысли ежечасно сводятся к одной лишь смерти, трудно болтать о погоде, о природе да о политических дрязгах в столице. И просто говорить иногда трудно, особенно когда тебе мешают умереть.

По какой бы причине Алва ни вставал у него на пути, это явно не добродетель. Один Леворукий знает, что ему нужно. В любой другой ситуации Джастин был бы рад распить бутылку-другую в гостях у герцога, но сейчас настороженность не позволяла даже пьянеть.

Или позволяла? Стены немножко плыли. Ломтик мяса не исправил ничего — а ведь мог.

— Чего вы от меня хотите? — прямо спросил Джастин. Лучше так, чем снова недомолвки.

— Ничего особенного, — в прошлый раз за этим последовало «всего лишь жизни». — Вы никак не напьётесь, а на трезвую голову с вами не договориться.

— На чью трезвую голову?

— На обе, — Рокэ демонстративно отхлебнул вина, пришлось последовать примеру. Воистину, некоторые люди весьма… заразительны сами по себе.

Что ж, как хотите, герцог — если Джастин и впрямь напьётся, а он, признаться, был бы этому искренне рад, договариваться вы можете хоть с посольством славной Гайифы. Про себя уже выиграв кампанию этого вечера, он немного расслабился и заговорил о доме. Алва слушал, изредка что-то уточняя; через десять минут он перестал пугать, через двадцать — настораживать, через тридцать с чем-то Джастин чуть не предложил брудершафт, но вовремя одумался. Хороший вечер, и вина отменные, однако лучше вернуться с небес на землю.

— Рокэ, вы же не верите! — услышал свой голос Джастин, и этот голос, о ужас, был каким-то подозрительно развязным.

— Во что, позвольте уточнить?

— Ни во что, — распространённо объяснил Джастин, для убедительности махнув рукой.

— Так уж и совсем ни во что? — кажется, Рокэ смеялся, но дождевые капли били по окну гораздо громче. — Интересно, продолжайте.

— Есть же заповедь про самоубийц. Мол, не остановивший самоубийцу принимает на себя грех его, — криво процитировал Джастин, ловя себя на том, что уже два раза подряд сказал… это слово. — Это известно всем, но я не поверю, что вас останавливает боязнь согрешить.

— Вы совершенно правы, меня не останавливает ни «боязнь», ни «согрешить»: первым не страдаю, ко второму отношусь с должным уважением.

— Тогда почему?

Вышло как-то надрывно, по-детски, ну и кошки с ним. «Зачем я вам ещё нужен», отчаянно колотилось в висках, но уж этого он точно говорить не будет! Как же, в лицо заявлять Алве, что ему кто-то нужен… Так же нелепо, как «боязнь согрешить».

Речь, однако, шла не о страшных, отталкивающих и порой противоречащих друг другу образах герцога, распространённых в народе: Джастин начинал убеждаться и потихоньку верить, что вымысла в них больше, чем воды в Данаре.

— Хороший вопрос — «почему», — задумчиво сказал Рокэ, глядя в окно. Снова почувствовав себя неуютно, Джастин проследил за его взглядом. Капли ползли по стеклу сверху вниз, то сливаясь друг с другом, то брызжа в разные стороны непрошеными слезами. — Это верно, что я бы не стал вытаскивать вас из смерти за шиворот, желая без очереди попасть в Рассветные Сады. Сами по себе вы мне тоже не настолько нужны, уж не обижайтесь, хотя из вас вышел хороший собутыльник. Жизни вы нужны больше, будьте любезны — уважьте даму! Насколько вы пьяны для таких метафор?

— Настолько, — мотнул головой Джастин. Если Алва и впрямь решил отгородиться от ответа бессмысленной философией, он сейчас заклюёт носом.

— Вы так рвётесь прекратить то, что у вас есть, не зная, что получите взамен, — Рокэ не впечатлило его скептическое выражение лица, он всё ещё смотрел на дождь. — Это трогательно и слегка обидно, не более того…

— Какая мне будет разница, если оно действительно прекратится…

— Последний дождь, — теперь Алва смотрел в глаза, а страшно всё ещё не было, — последний бокал вина, последний вечер. Вы готовы расстаться с этим прямо сейчас?

Отповедь была готова — мелкие радости жизни не заменят её подлинный смысл, дело не в дождях и не в бокалах, настолько не в бокалах, что Джастин едва не выложил всё, что его тревожит, от начала и до конца, не утаивая даже того, в чём не признавался самому себе. Но он промолчал, а Рокэ договорил:

— Вас не убивали, Джастин Придд, — при этих словах — не показалось ли? — он слегка повёл плечом и едва заметно поморщился, словно разминая затёкшие мышцы или унимая невесть откуда взявшуюся боль в спине. Дождь прекратился. — Вас ещё не убивали.

Rattenfaenger_von_Hameln Замужество девицы Корбье

— Айри, ну, Айри, смотри же! — Эдит дёргала ее за рукав, показывая куда-то вперед. — Он сейчас огонь выдыхать будет! Ну же, гляди, уже щёки надул!

Ветер играл с разноцветными флажками — лёгкий, нежный, какой бывает лишь весной; он приносил аромат распускающихся деревьев, набиравших силу трав, свежевыпеченных кренделей, карамелек из жжёного сахара, одна из которых как раз была зажата в руке младшей сестры. Коричневый то ли петушок, то ли зайчик на короткой деревянной палочке. И стоявшая рядом Дейдри тоже рот разинула от изумления и все платье обсыпала сахаром — завитки кренделька были сдобрены им от души.

— Тебе что, не нравится? — не унималась Эдит, которую теперь по настоянию Бенджи называли Элизабет.

Косички, что так тщательно заплела ей утром Айрис, растрепались, она то и дело заправляла за ушко выбившуюся прядку. Дитя, совсем еще дитя.


…В Клостерталь они прибыли около полудня, побродили по ярмарке — война, которую им не довелось пережить, только-только улеглась и взглянуть сейчас было не на что. Разве что манила разнообразная снедь: пышные рыхлые булки, посыпанные маковыми зёрнышками, пирожки с кислой капустой, с зайчатиной, с орехами, оставшимися от прошлогодних запасов — девочки смотрели голодными глазами, и Бенджи готов был исполнить любой их каприз. Мелкие монетки звякали в его ладони. А едва Эдит и Дейдри услышали, что будет ещё и представление с фокусниками…


«Нам нужно дальше, — почему-то стала возражать она. — Мы торопимся».

«Отчего же, моя эрэа? — Бенджи был покладистым спутником и никогда с ней не спорил, но каким-то непостижимым образом у него всегда выходило настоять на своём. — Нам спешить некуда. Говорят, здесь неплохой трактир, здесь и заночуем».

«Ты же сам всё время твердишь, что нам нужно ехать!» — она не понимала, куда и зачем они направляются, но вот уже два месяца, с того дня, как шагнула из тёмного нутра пещеры на солнечный свет, послушно следовала за Бенджи.

Казалось, ему в точности известно, что им делать. «Некуда торопиться, моя эрэа, — всё так же мягко заверил он. — Задержимся, если девочкам хочется поглядеть на праздник».

Айрис совершенно потерялась в суетливой радостной толпе: простодушные бергеры хлопали в ладоши и подбрасывали вверх украшенные лентами шляпы, ликуя при виде нехитрых фокусов. Бородатая женщина, томно закатывавшая глаза и обмахивавшаяся веером на наспех сколоченной сцене, принимала ухаживания напудренного кавалера, жонглёры лихо управлялись с дюжинами раскрашенных шаров — а Айри чудилось, что в воздухе летают пушечные ядра, и одно из них непременно угодит в неё или девочек. Гибкий парень выделывал коленца, стоя внутри огромного обруча. Труппа странствующих циркачей обогнала их ещё в дороге; лошади бежали быстро, кибитки раскачивались на ухабистой дороге, звонко щёлкал кнут возницы, а ветер раздувал голубенькие занавески на повозках, словно паруса небольших судёнышек.

Уже два месяца её не покидало ощущение, что все обитатели севера снялись с обжитых мест и двинулись в путь, хотя она и знала, что на самом деле всё обстояло совсем не так: возвращались беженцы, и города и деревушки вновь наполнялись жизнью. Где бы им ни приходилось останавливаться, всюду говорили об ужасной войне, что ещё зимой лесным пожаром полыхала по всем Золотым Землям, о безумцах с выпученными побелевшими глазами, кидавшихся друг на друга, о бродячих мертвецах, которых исторг Закат. Они кивали, не желая выдать собственное неведение, и объясняли всем, что покинули разорённый Надор — конечно, им верили: когда ты один из многих, так просто спрятаться.

— Я буду Дианой, — сразу же объявила Дейдри, как только Бенджи, их странный спутник, вывел их из пещер и объявил, что называться прежними именами слишком неосторожно: всех Окделлов, оказавшихся в замке во время землетрясения, признали мёртвыми, а в их исконных землях теперь отчего-то правил дядюшка Эйвон.

— Я же сама видела, как его камнями завалило, — недоумевала Эдит.

— Как и нас всех.

Айри ни тогда, ни сейчас не могла объяснить, каким образом полумрак подземных переходов мог смениться ясным небом и ярким солнцем. До сих пор она не смела задуть свечу, укладываясь спать: стоило прикрыть глаза — и матушка вновь молилась перед иконами, на неё падали каменные обломки, вокруг рушились колонны их домашней капеллы, а она всё молилась и молилась. Страшная, изуродованная, изломанная, с залитым кровью лицом… Айри садилась в постели, прижимая к груди ледяные руки, пыталась шептать «Создателю всего сущего», но слова не шли с губ. Их выпустил Лабиринт, тот самый, о котором когда-то в детстве тайком от матушки рассказывала старая няня — иного объяснения у неё не было.

Поразительно, но младших девочек, похоже, ничего особенно не удивляло: они резво носились по зеленевшим полям, а если случалось прятаться от дождя в какой-нибудь заброшенной деревне — подставляли ладошки, ловя падающие с крыш капли, брызгались, смеялись… Помогали Бенджи разводить костёр, когда останавливались вдали от селений, гладили крепких крестьянских лошадок, которых Бенджи раздобыл для своих «прекрасных эрэа». И он сам неизменно улыбался, глядя на них. Но стоило Айри заметить, что он наблюдает за Эдит и Дейдри, как он тут же отводил взгляд и делал вид, что занят только своим костром и жарившейся на огне дичью.

«Бенджи — проводник, которого нам дал Лабиринт, — как-то шепнула ей Дейдри, когда они устраивались на ночлег в одной из таверн. — Он нам помогает. Мы бы пропали без него». «С чего ты взяла?» — Айрис не желала признавать очевидное: он был совершенно обычным — не высок и не низок, с простецким лицом, каких десятки в любом северном городишке. И в то же время каждое утро, когда она встречала их таинственного спутника, ей казалось, что она видит его впервые.

— …смотри, Айри, музыканты! — Дейдри протягивала ей половинку обкусанного кренделя. — Хочешь? Я объелась уже.

Айрис Окделл, а ныне девица Айрин Корбье, отрицательно покачала головой. Такая простенькая фамилия, какую могут носить и лавочники, и ординары — никто не станет расспрашивать. В этом мире больше не было Окделлов. Вернее, был один: в это верили простаки, разглядывавшие неумело намалёванные портреты «государственного преступника» Ричарда Окделла, расклеенные у городских ворот и на дверях трактиров. «Сказывают, это он и короля, и королеву прежних зарезал, — доверительно сообщила ей одна из беженок, заметив, что Айри рассматривает приказ о поимке. — Сам господин регент велел его сыскать. Такого не то что повесить — на мелкие кусочки изрубить надо!»

Но Айри твёрдо знала, что ее брат давно мёртв. И что она была ему плохой сестрой. Что же до господина регента… Она была дурочкой, маленькой влюблённой дурочкой, придумавшей себе сказку и так легко в неё поверившей. У прежней Айрис Окделл, пожалуй, достало бы глупости броситься за помощью к синеглазому герцогу, она даже ухитрилась бы разглядеть любовь в его снисходительном взгляде. Но девице Корбье не было ни малейшего дела до господина регента, как и до дядюшки Эйвона,посмевшего принять Надор. Предавшего, да, предавшего и память покойного отца, и мать… А Дикон… Если бы она умела возвращать время вспять!

«Вам не стоит ничего опасаться, — уверял ее Бенджи. — Мы отправимся в Бергмарк, там никто вас не признает».

И она согласилась: ей тоже казалось, что отпущенным из Лабиринта сёстрам государственного преступника Ричарда Окделла самым разумным будет просто исчезнуть. И никогда, никому не открывать свое подлинное имя, теперь запятнанное убийством и изменой. Дикон, милый Дикон, что же ты натворил?

…Музыканты наигрывали на флейтах и лютнях простенькую мелодию, кто-то из стоявших рядом уже пустился в пляс. Пора было уходить. Бенджи не прав: им нечего здесь задерживаться. И ехать в эти чужие земли, где все говорили на каком-то чуднОм наречии, которого Айри не понимала, тоже не стоило. Она уже было повернулась к сёстрам, чтобы позвать их с собой, пока какой-нибудь разошедшийся гуляка не прицепился к ней или девочкам, как вдруг… что-то переменилось, возгласы стали громче — теперь толпа будто приветствовала кого-то.

— Бенджи! Что они такое кричат?

Там, где совсем недавно крутился в своём обруче циркач, появились всадники. Лошади шли шагом, солдат, ехавший впереди, вёз штандарт, но ветер так полоскал полотнище, что герба было не разобрать.

— Они приветствуют маршала Севера и командора Бергмарк, моя эрэа, — почтительно отозвался Бенджи. Похоже, он не усматривал в появлении вооружённого отряда ни малейшей угрозы для «девиц Корбье».

— Я предпочла бы удалиться, — почти шёпотом произнесла Айрис.

— Если вы уйдёте сейчас, это привлечёт излишнее внимание.

Пожалуй, он был прав — вряд ли командору Бергмарк интересны три странницы, одетые чуть лучше местных крестьянок, но Айри всё же надвинула капюшон поглубже, скрывая тёмно-русые пряди.

Шанс уйти представился чуть позже, когда жители Клостерталя, обрадованные появлением в их краях столь знатных гостей, выкатили на вытоптанный пятачок посреди ярмарочной площади бочонок эля.

— Моя эрэа! Я справлялся в «Зелёном дубе» — для вас приготовлена комната. Хозяин, правда, сетовал, что сегодня будет тесновато из-за ярмарки.

Ей оставалось только поблагодарить: Бенджи был так заботлив!

* * *
Они гуляли по широким выгонам, трава мягко ложилась под ноги, храбрая Эдит даже попыталась подружиться с большим кудлатым псом, охранявшим стадо овец, но быстро бросила это занятие, услышав глухое угрожающее рычание. Но здесь и вправду было хорошо — да почти так же, как дома, — то тут, то там они натыкались на нагромождения валунов, которые сама земля вытолкнула на поверхность. Вдоль берега небольшого озерца, чуть в отдалении, высились скалы — не такие, как в Надоре, но всё же скалы. Высокие, словно столбы, с плоскими округлыми вершинами. Айри проводила ладонью по их серым шершавым бокам, и они отдавали ей тепло, накопленное за день.

Девочки беззаботно носились по лугу, срывали одуванчики — казалось, будто озорные жёлтые глазки перемигиваются с солнцем, выглядывая из невысоких трав. «Сплети мне венок, пожалуйста, у меня не выходит», — просила Эдит. «Ты же сама умеешь, я тебе показывала», — прежде Айри и в голову не приходило, что младшие сёстры, выросшие возле всё больше замыкавшейся в себе и своей непоколебимой вере матери, были лишены самых обычных радостей, доступных даже крестьянской ребятне. «Они жёлтые, как масло!» — выкрикивала Эдит — в ее руках была целая охапка цветов. «Нет, как цыплята! — не соглашалась Дейдри. — Помнишь, мы на ферме таких видели?». «Как масло, как масло!» — не унималась младшая, хватая Дейдри за руки. Они хохотали, кружились, резвились, словно маленькие. Подбирались по шаткому деревянному настилу поближе к озеру, опускали ладошки в воду, чтобы тут же заверещать, какая она холодная. Как будто пытались наверстать то, чего у них никогда не было…

«Ну же, догони меня!» — Дейдри, сорвав с головы старшей сестры только что сплетённый венок, уже неслась прочь. Худенькая, рослая, как и все Окделлы, и такая лёгкая, что Айрис чудилось — тонкие стебли даже не гнутся под ее шагами. Бабочка, подхваченный ветром лепесток… «Айрис! Догони меня! Что ты скучная такая?». Бенджи сидел чуть позади, жевал травинку, щурился, безмятежно созерцая солнечные блики на серо-голубой водной глади.

Он оставался спокойным, значит, опасности не было — и Айри, скинув плащ, сорвалась с места. Поначалу это было так странно — просто бежать по лугу, всё быстрее и быстрее, но вдруг так захотелось догнать эту несносную девчонку и отобрать у той свою цветочную корону! Герцогине Окделл, конечно, никогда не взбрело бы в голову носиться как угорелой, а вот девица Корбье вполне могла позволить себе поиграть с сёстрами.

Дыхание сбивалось, она чувствовала, как приливает к щекам кровь, но ей отчего-то стало так весело! Ещё чуть-чуть, ещё, вытянуть руку, схватить эту шалунью за рукав, заглянуть в смешливые серые глаза. Весеннее солнышко щедро рассыпало по носику и щекам Дейдри крохотные конопушки… И вот уже Айри сама, ухватив за руки сестёр, кружилась с ними в радостном безумном хороводе, а после они вновь рвали цветы, чтобы сплести из них новые венки и браслеты, прятались за скалами, жевали росшую в тени кислицу. Как будто Айри вновь десять, и отец жив, и матушка — в те времена ещё не такая строгая и чопорная — ожидает их в замке за накрытым к обеду столом.

В какой-то миг Айри словно опомнилась; отчего-то вдруг стало тревожно, она обернулась в сторону Бенджи, но нет — он по-прежнему сидел возле воды. Такой умиротворённый, привычный, надёжный…

Но тени серых камней удлинялись, солнце клонилось к западу, а значит, пора было возвращаться в шумный трактир.

— Скажи, Бенджи, нас ведь никто не видел? — всё же спросила она, когда они шагали по утоптанной тропке, а до аккуратных белых домиков Клостерталя оставалось не больше пары сотен бье.

— Кто вас мог увидеть, моя эрэа?

— Мне показалось… — она запнулась: глупо было говорить о своих страхах, тем более что для них не было причины.

— Какой-то человек приходил к озеру, лошадь поил, — невозмутимо отозвался Бенджи. — Постоял на берегу и ушёл. Нам-то что до него?

* * *
По вечернему времени в «Зелёном дубе» было шумно: бергеры собирались за длинными грубо сколоченными столами, пододвигали к себе наполненные снедью блюда, громко нахваливали трактирную стряпню. Кто-то требовал себе ещё пива, румяные девушки в клетчатых передниках и пышных белых платьях разносили подносы и кружки.

— Извиняемся очень, — хозяин таверны, широкоплечий коренастый мужик с клокастой рыжей бородой и остатками шевелюры, обрамлявшими обильно покрытую испариной лысину, поклонился Айри, словно признавая в ней знатную даму. — Не изволит ли госпожа откушать внизу? Я вам и стол у окошка отдельный приготовил, никто вас там тревожить не станет. Уж больно народу много. Знамо дело, раз сам командор Бергмарк пожаловал. Всем на него взглянуть охота. Вот и набились.

Должно быть, трактирщик едва управлялся, и ему попросту некого было послать наверх, чтобы подать ужин в комнату. К тому же в отведённых им покоях и вправду оказалось тесно: широкая кровать под балдахином, на которой им нынче ночью придётся уместиться втроём, маленький столик для умывания да зеркало — вот и вся бергерская роскошь.

Поданные им кушанья были совсем простыми; впрочем, к этому Айрис уже успела привыкнуть: наваристый суп с картошкой, грибами и мясом, свинина с тушёной капустой, пирог с ревенем. Девочки — раскрасневшиеся, с прилипшими ко лбу волосами — уплетали всё без разбора, окончательно позабыв о манерах; Бенджи не спешил приступать к трапезе, разве что сделал изрядный глоток из своей кружки. Айри же… странно, беспокойство опять охватило ее, едва они вернулись с озера. Стоило оказаться среди людей — и она вновь опасалась быть узнанной, хотя двери этого трактира и не украшал портрет «опасного государственного преступника». Афишки вообще исчезли — уже несколько дней они не попадались ей на глаза ни в одном из селений. Что, господин регент наконец понял, что Дикона нет? Или поиски попросту прекратили, решив, что беглого убийцу приютила одна из соседних держав?

— Вы не голодны, моя эрэа? — Бенджи смотрел на нее вопросительно: Айри так и сидела над полными тарелками, не притрагиваясь к еде.

— Все такое вкусное! — Дейдри облизывалась и тянулась за пышной белой булкой.

…Так же тревожно было и сегодня на озере — всего на миг, а потом они опять поскакали друг за другом по траве и камням, понеслись в солнечном хороводе, где все цветы были такими яркими, как… как масло, как цыплята… как золото. А сейчас будто что-то царапает, мешает, но ей никак не разгадать, что именно. Хозяин приветлив — таковы, впрочем, почти все трактирщики. Задумай он что-то недоброе — в его взгляде было бы больше подобострастия. Но для него, как и для всех прочих, они обычные гости, не более. Беженцы, переселенцы — весенний ветер гонит их по всему северному краю, словно перекати-поле.

С того места, где они расположились, был виден весь обеденный зал: крестьяне, странники, прибывшие с командором драгуны… Да, бирюзовые мундиры занимали лучшие места, вокруг них сновала прислуга, раскрасневшаяся служаночка как раз ставила перед одним из офицеров плетёное блюдо с хлебом и кренделями и кувшин, наполненный вином. Интересно, это и есть командор Бергмарк?

Да, на нём алая маршальская перевязь — они так и останутся верны цветам Ариго, пока не женится мальчик-король, хотя самой королевы давно нет в живых. Светлые волосы, забранные то ли в хвост, то ли в косичку — прежде так не носили… И он довольно молод: возможно, ему столько же, сколько Роберу Эпинэ, или чуть больше. Робер, Дик… Как давно это было… Айри пыталась рассмотреть маршала Севера получше, но его то и дело заслонял другой военный: плечистый, грузный, он громко рассказывал что-то, наверное, очень весёлое, широко разводил руки, толкая сидящих рядом; те смеялись.

Она слишком загляделась, забылась: взгляд светловолосого, только что поднимавшего бокал, теперь был устремлён прямо на неё — Айрис вздрогнула и поспешно отвернулась, делая вид, что поглощена исключительно собственным ужином и застольной беседой с Бенджи и девочками, хотя едва слышала, о чём те толкуют. Солдаты в мундирах — в них она некогда видела защиту. Но нет, беглой герцогине Окделл они уж точно не друзья, от них следует держаться подальше. И поступать так, как говорит Бенджи: купить дом, обосноваться где-нибудь в глуши. Всё пройдёт, всё забудется, просто нужно время. Сколько? Сколько лет должно пройти, чтобы в Талиге и сопредельных землях перестали проклинать убийцу и клятвопреступника? Она состарится в чужих краях, где всякий будет только презрительно сплевывать или шептать проклятия, едва заслышав имя её мёртвого брата.

— Нам пора, уже поздно.

Эдит и Дейдри, уставшие после прогулки и разомлевшие от сытного ужина, не прекословили, Бенджи поклонился, желая своим «прекрасным эрэа» доброй ночи: он никогда не ночевал в гостиницах, предпочитая коротать ночи на сеновале или под открытым небом. Девочки пересмеивались, взбегая по лестнице, принялись спорить, едва переступив порог отведённой им комнаты, кто из них уляжется ближе к окну.

— Немедленно в кровать! — порой Айрис пыталась быть с ними построже, но тут же спохватывалась, осознавая, что в такие минуты сама себе напоминает покойную матушку.

Пусть препираются, разве это так важно? И ей нужно отдохнуть: завтра снова в путь, только вот… да, она не распорядилась насчёт завтрака. Шум голосов внизу становился глуше, значит, гости расходятся. Шаги по ступеням… Офицерам наверняка тоже отвели комнаты на втором этаже. Она выждет, пока всё стихнет, потом спустится в обеденный зал — ей всего-то и надо перемолвиться парой слов с трактирщиком.

Уже давно стемнело, только круглая бледная луна заглядывала в их окно. И Айрин Корбье скользнула в коридор, тихонько прикрыв за собой дверь.

* * *
Она почти не удивилась, когда ее окликнул негромкий мужской голос. Да, она ждала чего-то подобного, ждала уже не один месяц — рано или поздно это должно было случиться.

— Герцогиня Окделл?

— С чего вы взяли?

Возможно, это прозвучало слишком грубо, но она отчего-то словно знала заранее, что сегодня её что-то выдаст. И эта резкость — всего лишь ещё одно подтверждение тому, что маршал Севера прав. Но её долг — защищаться, защищаться до последнего, не ради себя, так ради Эдит и Дейдри: она стояла в паре шагов от их комнаты, перегородки в трактире были тонкие, так что она могла слышать, как девочки опять из-за чего-то ссорятся.

— Семья клятвопреступника погибла при обрушении Надора — разве вы этого не знали?

— Возможно, — в полумраке коридора она видела, как он чуть склонил голову набок. — И все же вы — Айрис Окделл. И там, за этой дверью — ваши младшие сёстры. Не утруждайте себя, герцогиня. Я знаю это так же точно, как и то, что каждый драгунский полк насчитывает тысячу сто сорок одного солдата и девятьсот тридцать лошадей. Не спрашивайте, как я признал вас — это почти невозможно объяснить, а объяснение необъяснимого не представляется мне целесообразным.

— Простите, но вы ошибаетесь.

Он не может знать наверняка, это всего-навсего блеф уверенного в себе победоносного вояки. Они ни разу не встречались, когда Айрис жила при дворе, маршалу не доводилось бывать в Надоре. Почему он так решил? Говорить о её сходстве с намалёванным на плакатах убийцей и клятвопреступником… Коровница из Вернистаде, где они ночевали ещё вчера, и та больше смахивает на Ричарда с тех картинок.

— Нет, — уверенно парировал белокурый чужак и шагнул к ней.

— Возможно, в таком случае господин маршал всё же возьмёт на себя труд поведать о необъяснимом?

— Извольте, — в полутьме коридора она не могла различить цвета его глаз, но, кажется, они были светлыми. — Случилось так, что кровь Повелителей есть и во мне. Я знал, кто передо мной, стоило мне лишь взглянуть на вас. Позади Излом и война — это многое меняет, сударыня.

Невероятно… Бенджи ведь предупреждал её об этом: лишь тот, в ком течёт кровь Абвениев, может безошибочно указать на неё. Оттого они и держались как можно дальше от больших городов. А что же сегодня? Бенджи сам завёз их сюда, это он выбрал эту таверну, хотя стоило им проехать еще полхорны — и они обосновались бы в Траунзее, где не было никаких драгун… И сейчас, когда она так нуждается в нём, их странный попутчик куда-то запропастился.

Кто она для этого белобрысого маршала? Дочь восставшего против Олларов Эгмонта Окделла, сестра человека, зарезавшего королеву в приступе то ли безумия, то ли ревности, да к тому же ещё и пособника Та-Ракана? Нет, пусть Айрис Окделл навеки упокоится под развалинами родового замка — она желала бы провести остаток жизни девицей Корбье и готова была заплатить любую цену за свое будущее. И за спокойную жизнь младших сестёр. Пусть тень чужой измены и чужого позора никогда не падёт на них. Хотя… нет, не чужой — Дикон был её братом. Пусть он и лишился всего, пусть это ему и не было нужно, но её любовь — глупая, запоздалая, злая, так и не научившаяся прощать и отпускать — пусть она останется с ним.

— Чего вы добиваетесь, господин маршал Севера?

С какой целью он выспрашивает о том, кто она? Что бы ни совершил Ричард — но никто не вправе судить его сестёр за чужие преступления. Так чего же хочет человек, стоящий сейчас напротив неё? Угрожает оглаской? «Мужику одного надо, — так говорила та беженка с юга, которую они повстречали на одной из бесчисленных дорог разорённого Талига. — Хочешь быть цела — знай задирай юбку да будь посговорчивее». Нет, нет, она… она знала, что не сможет — скорее уж у неё выйдет схватить девочек в охапку и выпрыгнуть в окно, а потом бежать, бежать…

Вот сейчас он осклабится, распахивая дверь в свою комнату, развязно позовет слугу, чтобы тот принес вина и фруктов, чуть ли не крича на всю таверну о своей победе; или рассмеётся ей в лицо и кликнет солдат — и те возьмут её с девочками под арест; или же станет приторно любезен, заверяя её в своих наилучших намерениях. Что в итоге окончится тем же — распахнутой дверью и вином на столе.

— Какую же плату потребует командор Бергмарк за свое молчание?

Улыбка — злая, ненастоящая, отчаянная — горчила на губах.

Он отшатнулся, отступил, словно она ударила его.

— Если я невольно оскорбил вас, сударыня, прошу простить меня, — и склонил голову, будто она и впрямь была настоящей герцогиней, а он — всего лишь мелким провинциальным барончиком из Бергмарк. Да он и был таким на самом деле. — Я никоим образом не пытался… Мне и в голову не пришло, что вы можете расценить мои слова как… как попытку угрожать вам.

— Тогда что вам нужно? — повторила она свой вопрос. — Завтра наши дороги разойдутся: если вы и впрямь так бескорыстны, как желаете это представить, просто позабудьте о тех, кто повстречался вам в пути.

— Я осмелюсь просить о разговоре, сударыня, — он вновь церемонно поклонился.

— Разговоре о чем? Если вы полагаете, что я и мои сёстры где-то прячут Ричарда — вы ошибаетесь. Мы расстались с ним полтора года назад в Олларии…

— Которую ваш брат предпочитал именовать Раканой, — всё же уточнил бергер.

Она мгновенно вспыхнула:

— Вам-то какое дело, как он предпочитал называть столицу? Если вам доподлинно известно, кто перед вами, и при этом вы ссылаетесь на магию древней крови, так поверьте и мне — Ричарда нет в живых. Или я не смею говорить о необъяснимом?

— Сударыня… — в коридоре они были одни, но на лестнице уже раздавался топот слуги, торопившегося к кому-то из постояльцев. — Здесь несподручно. Если вам будет угодно… Вечера сейчас тёплые. Могу ли я предложить вам прогулку? Прошу вас не рассматривать мою просьбу как нечто предосудительное.

Его голос звучал мягко, словно он уговаривал неразумную младшую сестричку уйти с холода в натопленный дом. Хотя всё обстояло как раз наоборот.

— Хорошо, я согласна.

В конце концов, терять действительно было почти нечего.

* * *
Дерзость, это дерзость! Она чувствовала, как подрагивают её губы — но не от страха, не от желания расплакаться, а от резких ранящих слов и колких упрёков, что вот-вот готовы с них сорваться.

«Замолчи! — кричала на неё мать. — Слышать тебя не хочу!». «Смирение угодно Создателю, дитя моё, — увещевал маленькую Айрис Окделл отец Маттео. — К чему гневить Всеблагого своей непокорностью? Безропотно сносить тяготы и несправедливость — разве не этому учат нас святые книги? Терпение — вот меч сильного».

Как бы не так! Мать не желала слушать её, отец Маттео уговаривал еще ниже склонить голову и не роптать. Глубокие пещеры под надорским замком стали гробницей для праведников. И они умолкли навек. Они приняли кару, что невесть за что обрушил на них их Создатель.

Что сказала бы матушка, увидев, как её дочь спускается вслед за незнакомым мужчиной по полутёмной лестнице замызганного бергерского трактира, едва прикрыв лицо глубоким капюшоном заношенного дорожного плаща? Разве это убережёт её от любопытных взглядов прислуги, от шепотков за спиной?

Она оставила девочек одних. Разумеется, она закрыла дверь на ключ, и всё же… И Бенджи, он же всегда где-то рядом… Если случится что-то дурное, он же их не оставит?

— Прошу вас, сударыня.

Белобрысый маршал распахнул дверь — и они оба ступили в ночь. Тёплую, безветренную, напоенную запахами озёрной воды, клейких весенних листочков, расцветающих яблонь и вишен. И отчего-то к нему примешивался горько-сладкий аромат одуванчиков, жёлтых, как… как мёд, подумалось ей. Как мёд…

— Смотрите, какая луна!

Айрис и сама не ожидала, что первой заговорит с бергером; она так и замера на пороге: огромный серебристый шар висел так низко, что казалось, вот-вот заденет крыши приземистых домишек Клостерталя.

— Ночь будет светлой, сударыня. Полагаю, небольшая прогулка не доставит вам неудобств. Позвольте принести вам свои извинения за мою оплошность: я не представился, хотя и позволил себе обратиться к вам по имени. Ойген Райнштайнер.

Удивительно, но и в мертвенном лунном свете она хорошо различала его черты: узкое лицо, брови цвета пшеничных колосьев. Даже темневший на скуле шрам. И Райнштайнер, словно ему пришлось не по душе такое внимание к своей персоне, мазнул по застарелой царапине кончиками пальцев.

— Быть может, вы желаете чего-нибудь? На кухне наверняка остались лепёшки с сыром и творогом. Мне не составит труда вернуться и справиться у трактирщика. Я заметил, что внизу, в общей зале, вы почти ничего не ели.

Она с минуту наблюдала за ним: гримаса любезности на красивом лице, льдистая голубизна его глаз, тонкие губы. И вдруг ей стало неудержимо смешно, да так, что она едва сдержалась, прижимая сжатый кулачок к губам.

— Я… Простите, я чем-то…

— Просто я вдруг подумала, господин Райнштайнер: вы знаете, что Надор разрушен и что все жившие в замке мертвы. И вы без страха зовёте меня прогуляться. Что, если я окажусь выходцем? Как известно, эти твари не прожорливы. Их не прельщает пища смертных. Оттого я и не ела в общей зале. Что скажете?

— Что вы не выходец, сударыня, — невозмутимо отозвался он, первым делая шаг на дорожку, уводившую от дверей постоялого двора к вишнёвому саду, разбитому вокруг скромной олларианской каплицы. — Вы сами сказали, что с тех пор, как обрушился ваш родовой замок, минуло полтора года. Поверьте: за это время я насмотрелся на всякое — и на выходцев, и на бесноватых. Вы обычная девушка, как и две девочки, которых вы привезли с собой. И именно об этом я и хотел спросить вас. Как? Каким образом вы уцелели? И… прошу простить мне мою прямоту, но ваш брат и вправду мёртв. Люди, причастные к его убийству, сделали соответствующие признания.

— Вот почему отовсюду исчезли те дурацкие афишки… — она горько улыбнулась.

Дик, Дикон, Ричард… Она давно похоронила его.

— Господин регент, разумеется, помиловал доблестных мстителей, покаравших убийцу и предателя.

— Осмелюсь высказать опасение, что в Талиге не осталось людей, кто счёл бы расправу над Ричардом Окделлом несправедливым делом. И как бы господин регент ни чтил законы, он вынужден был поступить подобным образом.

Значит, в укрывательстве бергер её не подозревает. Однако какая удивительная прямота: он говорит о распоряжении регента и о смерти Ричарда как о количестве лошадей в своем драгунском полку. Отстранённо и безучастно…

— Так вы и есть маршал Севера и командор Бергмарк? — уточнила Айрис.

— Граф Савиньяк, занимающий в настоящий момент пост кансилльера, возложил на меня эти обязанности.

Кансилльеры, командоры, маршалы, регенты… Какое дело им до девицы Корбье, а ей до них?

Они всё ещё стояли вдвоём посреди пустынной улицы, а узкая тропинка уже готова была нырнуть под сень вишнёвых ветвей, так густо усыпанных крошечными белыми цветками, будто только что выпал снег. Надо же, здесь сыскалась и скамейка — и Айрис вновь подивилась обстоятельности северян: война едва закончилась, а они уже спешат сколотить скамейки и вымести улицы, хотя на окраине она приметила следы недавнего пепелища. Но и там уже деловито копошились люди, что-то обустраивали, прибирались… Чудо, что сад остался нетронутым.

Она опустилась на свежеоструганные доски, и маршал Севера занял место возле неё. Какой смешной и странный человек… Сначала пугает до полусмерти, потом пытается накормить какими-то лепёшками. Зачем ему было следить за ней и девочками?

— Возможно, выполнить мою просьбу является для вас несколько затруднительным, — начал он, должно быть, осознавая, что ей не так-то просто поведать о гибели Надора.

— Вы так необычно разговариваете…

— Необычно? — серьёзно переспросил Райнштайнер. — Я делаю ошибки?

— Нет, — она не знала, как объяснить. — Вы… вы говорите, как в книжках.

Он нахмурился: казалось, он всерьёз размышляет, что же ей ответить.

В руках он вертел тонкую вишнёвую веточку.

— Многие ставили мне это на вид…

Айрис не удержалась и прыснула. И тут же поспешно извинилась: она вовсе не хотела его задеть.

— Нет-нет, мне и самому любопытно было бы это понять, — продолжал он, как будто вмиг позабыв и о судьбе Окделлов, и о надорском землетрясении. — Многие из тех, с кем я приятельствую — или правильнее было бы сказать «поддерживаю дружбу»? — упоминали об этом.

Теперь он смотрел на нее вопросительно, явно ожидая дальнейших разъяснений.

— «Многие из моих друзей», — предложила она. — Постойте, вы ведь… Талиг ведь для вас не родной, так?

— Я родом из Бергмарк. Матушка приложила все усилия, чтобы нанять для меня лучших менторов, — он смущённо улыбнулся, как будто в том, что он столь витиевато изъяснялся, была толика и его вины. — Они учили меня по книгам, которые представлялись им образцом совершенного слога. С тех пор поэзия, вызывающая у прочих восторг и заставляющая сердце…

Вот же… Он вновь подбирает слова!

— Вы не любите стихи, потому что вас заставляли их учить? — почему-то ей больше не хотелось с ним спорить; наоборот, неизъяснимо тянуло прийти ему на выручку.

— Если бы это были только стихи.

— Я их тоже терпеть не могу, — призналась она. — А вот Дикону нравилось.

Имя брата вырвалось настолько неожиданно, что она даже испугалась и поспешно прижала ладошку к губам.

Айрис умолкла и опустила голову, Райнштайнер тоже не задавал вопросов, и она несколько минут просто наблюдала, как он перекатывает веточку в длинных пальцах.

— Откуда вам стало известно… — впрочем, это была глупая фраза: Надор обрушился, земля встала на дыбы, взбесилась, гоня прочь и человека, и зверя.

— Сударыня, сейчас моя просьба представляется мне бестактной, так что если предмет нашей беседы тягостен для вас…

— Маршал Севера и командор Бергмарк готов так легко уступить? — она всё ещё не поднимала на него глаз, разглаживая складки плаща на коленях. — Нет, я расскажу всё. Всё, что я запомнила. И всё, что можно рассказать. И вы станете первым, кто это услышит.

— Спешу заверить вас, что я никому не поведаю доверенную мне историю без вашего ведома и не заставлю вас повторить её, если на то не будет вашей воли.

— Ни перед регентом, ни перед королевским судом?

— Я сохраню её в такой же тайне, как если бы вы…

— Нашептала её цветам и травам? Дидерих сказал бы так. Или Веннен. А вы их не любите.

Айрис прижала пальцы к переносице, крепко зажмурилась: ей чудилось, что череда страшных картин немедленно выстроится перед глазами, и она была готова, что ставший привычным ужас вот-вот захлестнёт её. Но… быть может, слишком сладко благоухали вишни у неё над головой, напоминая сады её детства, или всё дело было в этом непонятном человеке, сидевшем рядом, — страх не приходил, как будто кто-то не позволял ему пробраться в её сердце. Это было, да, и было с ней. Но камни уже не грохотали у неё над головой, не дрожала земля, покрываясь сетью смертоносных трещин. А сейчас… Сейчас были только снежные хлопья цветов на тонких ветвях да огонёк в оконце олларианской церквушки. И лунный шар, медленно катившийся по тёмному небу.

— Я не знаю, с чего мне начать, — наконец призналась она. — Вот вы говорите: прошло полтора года. И я тоже знаю, что это так. Знаю, но… как мне в это поверить?

Маршал Севера непонимающе вглядывался в её лицо: как объяснить такому, как он, что прошли целых полтора года, а тебе кажется, что минуло не больше двух месяцев?

— Впервые о гибели Надора заговорил один из наших офицеров, — должно быть, Райнштайнер полагал, что ей проще будет всё рассказать, услышав какие-то подробности из его уст. — Он пребывал в глубоком убеждении, что это было видение. Сон. Он описал каждую деталь: рушившиеся колонны, людей…

Он взглянул на неё и внезапно осёкся.

— Вы можете продолжать, господин маршал. Мои мать и сёстры, мой кузен, моя тётушка, наш священник — они умерли у меня на глазах. А я сама… я знаю, что тоже умерла.

— Госпожа Арамона, весьма разумная и заслуживающая всяческого доверия дама, а также её дочь — они обе уверяли, будто окружающие замок скалы раскололись, а сам он…

— До нас доходили слухи, что сейчас там большое солёное озеро и будто даже птицы не селятся в тех местах. Я не видела, что стало с замком, господин Райнштайнер.

— Вас искали в Роксли, но после свидетельства госпожи Арамоны стало очевидно, что живым не выбрался никто.

— Я проснулась в темноте, — тихо молвила Айрис.

Нет, та темнота, что окружала их сейчас, была совсем иной. Обычная ночь: лай собак во дворах, скрип плохо прикрытых ставень, шелест ветра в кронах деревьев. Тьма Лабиринта, некогда принявшая ее, она… какая? Сухая, почему-то подумалось Айрис, сухая, словно песок на губах — в ней не было запахов, не было звуков. Ни вязкая, ни плотная — место, в котором ничего не существовало, место, которого не было…

— Я… я знаю, вы вряд ли поверите мне — тогда я не вспомнила ни о матери, ни о сёстрах, ни о Нале… Я поднялась и пошла вперёд. Не знаю, зачем; наверное, оттого, что раз я не чувствовала себя мёртвой, я должна была делать хоть что-то. Постепенно я стала различать какие-то очертания. Нет, не подумайте, там ничего особенного не было — только стена. Длинная, она уходила куда-то вперёд. Там… такие камни коричневые. Я решила, что Наль успел втолкнуть меня в пещеру, а раз так, мне нужно вернуться и поискать остальных. Но когда я обернулась, позади меня оказалась сплошная скала. И никакого прохода не было.

— И вы не испугались?

— Нет. Наверное, я и вправду была мертва. Разве мёртвые боятся? И я совсем не уставала… Только иногда мне надоедало идти вдоль камней, я садилась прямо на землю — и тут же засыпала. Ну… или мне мерещилось, будто бы я сплю.

— Мне доводилось слышать… или читать в каких-то древних книгах — не припомню в точности: якобы древние полагали, что в Лабиринте каждому положен проводник.

— Нет, я никого не повстречала, — она покачала головой. — Но однажды… да, знаете, я заснула — и мне приснился невепрь!

— Невепрь? Постойте… — маршал Севера потёр переносицу, и Айрис почудилось, что в его глазах мелькнуло подобие догадки. — Об этом диковинном существе рассказывала и госпожа Арамона. Признаться, тогда я счел это страхами перепуганной женщины.

— Да нет, что вы! — воскликнула Айрис. — Он настоящий, правда! Он… он кто-то вроде хранителя надорского замка. Вернее, был хранителем. Он пытался предупредить нас о беде, а отец Маттео уверял, что это тварь Заката, посланная нам в наказание, и что мы должны усердно молиться, чтобы изгнать его. Если бы мы…

— И каков же он на вид?

Будь ее собеседником кто-то иной, Айрис, разумеется, упрекнула бы того в неверии. Но бергер был так серьёзен, словно собирался незамедлительно описать надорское чудовище и внести его в соответствующий реестр. В назидание потомкам.

— Он чёрный. И головы у него нет. А еще он все время гремит и топочет. Вы думаете, я сошла с ума, да?

— Ничуть, сударыня. Продолжайте.

— Так вот: однажды мне приснился невепрь. Я как будто увидела себя лежащей на полу, а он крутился вокруг меня и пытался растолкать меня копытцем. И в тот же день… нет, на самом деле там не было ни дня, ни ночи… Просто вскоре, когда я опять пошла по проходу, я услышала голос. Я пыталась отыскать, кто зовёт меня — и попала в круглую пещеру, совсем небольшую. Там сидела Дейдри. А вскоре мы вдвоём нашли Эдит. Они тоже ничего не могли толком объяснить, всё время твердили, что заблудились в пещерах. Я не стала их разубеждать. Но я прекрасно помнила, что видела их обеих лежавшими на полу — в крови, в изорванной одежде. А теперь на них не было ни царапины. Как и у меня.

— Вы не были голодны, не испытывали жажду?

— Нет… Поначалу нет. Но позже… на камне стала выступать влага, мы слизывали её прямо со стен. А Лабиринт… он как будто бы угадывал наши желания, потому что вскоре мы услышали, как совсем рядом шумит подземная река. И я подумала, что вода всегда течёт к выходу, значит, рано или поздно мы выберемся на поверхность. А ещё мы начали уставать, хотя прежде могли без устали шагать по этому диковинному коридору, который тут же смыкался у нас за спиной. Мне надо было вывести девочек, ведь кроме меня… Понимаете, я просто знала, что никого из Окделлов больше нет в живых.

Айри глубоко вздохнула, чтобы перевести дух: по небу уже протянулась бледная серо-лиловая полоса, предвещавшая скорый рассвет. А она и не заметила, как прошла ночь.

— Вы, наверное, озябли.

Не спрашивая ее согласия, он накинул свой колет ей на плечи, прямо поверх плаща. Конечно, это выглядело ужасно нелепо, но плотное сукно армейского мундира отгоняло холод, стлавшийся по просыпающейся земле и так и норовивший забраться под одежду.

— Благодарю вас, господин маршал.

Он так и остался стоять, прислонившись к корявому древесному стволу, и она больше не видела его лицо — только блеклое пятно рубашки, белевшее в бледнеющем лунном свете.

— На самом деле это почти вся наша история. Только Бенджи…

— Тот человек, что был с вами на озере?

— Так это вы подглядывали за нами?

Рассказ об их странствиях так утомил её, что больше не хотелось ни дерзить ему, ни упрекать в нескромности.

— Я всего лишь поил коня. Бенджи ваш слуга?

— Разве что я наняла его прямо в Лабиринте, — она всё же не удержалась от колкости и тут же мысленно попросила прощения у маршала Севера, пожертвовавшего ей свой колет и мёрзнущего теперь по её милости в одной тонкой рубашке. — Нет-нет, он не слуга. По правде говоря, я сама не знаю, кто он такой. Помните, я упомянула подземную реку? Мы шли на шум воды и набрели на огромный зал — красивый, будто подземный дворец. Но раз вы не любите поэзию… Так вот: около большого валуна сидел какой-то человек — я поначалу испугалась, ведь я была одна с девочками. Я подняла с пола камень: я решила, что если он замыслил недоброе, я успею размозжить ему голову.

— Однако… Признаться, вы удивляете меня, сударыня.

— А что бы стали делать вы? О, разумеется, у вас, мужчин, всегда имеется при себе оружие. Я обязана была защитить своих сестёр, а этот человек еще и строгал ножом какую-то палку. Если бы он оказался разбойником или бродягой… дезертиром…

— И всё же вы сочли возможным ему довериться?

— Довериться? Вот сегодня вечером я, как вы говорите, сочла возможным довериться вам, хотя и вам ничего не стоит свернуть мне шею, будто цыплёнку.

— Я опять имел несчастье вас рассердить?

— Нет… это просто… Он поднялся нам навстречу, отложил нож на камень, поднял раскрытые ладони, словно хотел показать, что не собирается угрожать нам. А потом назвал меня и сестёр по имени. Он сказал, что он обычный надорец, что прежде верно служил моему отцу, а сейчас готов позаботиться о его дочерях. Что он укрывался в пещерах, когда началось землетрясение. И пообещал вывести нас наверх. А ещё… вам приходилось встречать разбойников, предлагающим своим жертвам драгоценные камни? У Бенджи их был целый мешок. Нет, не огромный, но побольше кисета. Он объяснил, что это дар Скал, которые они приготовили своим детям… Я доверилась ему, и с тех пор у меня не было повода пожалеть об этом.

Айрис зябко повела плечами, плотнее стягивая отвороты бирюзового колета у горла. Бергер шагнул к ней, протягивая плоскую бутыль, обтянутую тканью.

— Вы совсем замёрзли, сударыня. Не желаете ли глоток настойки на травах? Матушка прежде всегда присылала мне пару бутылок, как только подворачивалась оказия. Но эта куплена на Варнихском подворье — не поручусь, что она столь же хороша.

— Матушка больше не балует вас подарками?

— Её не стало этой зимой, — он протянул ей флягу и, казалось, вновь смутился: вероятно, угощать даму подобным образом казалось ему неподобающим.

— Простите, мне так неловко, — теперь Айрис кляла себя за бестактность.

— Мы все умираем. Когда приходит срок.

Настойка оказалась ужасно горькой на вкус; она обжигала нёбо, но оставляла на языке пряный привкус трав. И дарила телу тепло.

— Будь вы мужчиной, я предложил бы вам выпить со мной на брудершафт, — улыбка на миг скользнула по тонким губам, и её отблеск затаился в глубине светлых глаз. Сейчас маршал Севера казался совсем не опасным и… печальным?

— Отчего на брудершафт?

— Тогда я бы вновь сказал вам, что моё имя Ойген и что я предпочёл бы, чтобы вы звали меня именно так.

— Пусть мы и не станем пить на брудершафт, но вы можете звать меня Айрис, — представилась она, как будто они виделись в первый раз. — А вы — Ойген. У нас вас бы звали Юджин.

— Вы позволите? — он взял её за руку и коснулся губами запястья.

В этот миг ей почудилось, будто каменные стены Лабиринта осыпаются грудами песка у нее за спиной и их уносит весёлый утренний ветерок. Так, что не остаётся ни следа.

* * *
— Айри, ну ты и засоня! Сейчас же вставай! — Айрис попыталась отвернуться от яркого света, лившегося в распахнутое окно, но Дейдри не оставляла её в покое. — Скоро полдень, а ты всё спишь и спишь!

В первый момент Айрис всё никак не могла понять, где она оказалась: ей давно не доводилось спать так крепко и безмятежно. Отчего-то почудилось, что она дома. Нет, конечно же, нет — в её покоях в Надоре никогда не бывало тепло даже летом. Она… да, в трактире, ещё вчера вечером Бенджи наказал хозяину, чтобы комнату хорошенько протопили. Полдень? Быть такого не может! А как же…

— Мы без тебя позавтракали давным-давно, — с некоторым превосходством объявила Эдит, присаживаясь на край постели. — Тебя, пожалуй, дождёшься!

Хорошо хоть, девочки накормлены; должно быть, это Бенджи обо всём позаботился.

— Знаешь, так вкусно было, — мечтательно произнесла Эдит, беспечно болтая ногами. — Нам шадди со свежими сливками подали, представляешь? И творог, и булочки! И господин маршал всё расспрашивал, что мы больше всего любим.

— Господин маршал? — Айри мигом села в кровати, натягивая на плечо сползший рукав нижней сорочки. — Так вы что, завтракали с солдатами?

— Не с солдатами, а с офицерами, — гордо поправила её Дейдри. — Порученец господина маршала такой галантный, представляешь? Всё спрашивал, позволю ли я ему считать меня своей дамой сердца. Он, конечно, шутил, но…

— Вы что, спустились вниз одни? Сколько раз вам повторять…

— Ага, выходит, гулять по ночам тебе можно, а нам сойти к завтраку — нет? А когда ты в Олларию одна уехала — тоже, между прочим, с какими-то солдатами, а маменька за тобой бросилась — ты помнишь? Помнишь? — Дейдри обиженно насупилась — как же, её безо всяких на то оснований упрекают в безнравственном поведении! — но потом всё же примирительно продолжила: — Мы давно проснулись, а ты всё спишь и спишь.

— А Бенджи?

Айрис всё ещё ничего не понимала: день за днём он брал на себя заботу буквально обо всём: подыскивал для них пристанище, распоряжался о завтраках, обедах и ужинах; стоило лишь заикнуться, что лошадь прихрамывает — и он немедленно отыскивал кузню, чтобы перековать её. Так что же теперь? Конечно, присматривать за младшими — это её долг, и она слишком привыкла полагаться на их странного провожатого, но он был всегда! Всегда был с ними! Что же теперь?

— Трактирщик сказал, что не видал его со вчерашнего вечера, — Дейдри тоже казалась огорчённой.

— Не видел, — поправила сестру Айри.

— Какая разница! Не видал, не видел — Бенджи и след простыл. Поначалу, когда мы стали его искать, все подумали, что он сбежал и лошадок наших с конюшни свёл. Но они на месте.

Ушёл, бросил их? Как же они теперь…

— А ещё один человек говорил, что вроде приметил нашего Бенджи с циркачами.

Что ж, кем бы ни был их спутник — человеком ли или порождением Лабиринта — но, похоже, земные радости и ему не были чужды.

В дверь постучали — и на пороге тут же появилась служанка.

— Госпожа изволит иметь завтрак? — молоденькая бергерша старательно выговаривала слова чужого языка.

— Да, благодарю, — чуть слышно обронила Айрис.

Булочки с корицей были чудо как хороши, только что из печи. И тот самый шадди с густыми сливками. А ещё и тонко порезанный окорок! И сыр!

— Ешь быстрее, — подзуживала Эдит. — Знаешь, этот маршал, ну, который командор Бергмарк… Я в коридор выглядывала, а он всё возле нашей двери ходит.

— Мало ли кому вздумается пройти мимо нашей двери.

— Нет, он не так ходит! Пройдёт, неспешно так, оглянется, потом вроде как отлучится куда-то — и опять возле нас. Вроде как поджидает.

— Помнишь, мы в книжке читали? — подхватила Дейдри. — Как бледный рыцарь Гарриот полгода бродил под окнами принцессы Элайны. А потом помер с тоски, бедняжечка. Он такой хорошенький!

— Бледный рыцарь Гарриот?

Айрис чувствовала, как предательская краснота заливает и щёки, и уши, и шею. Он просил называть его Ойгеном… Они пили горькую настойку прямо из фляги, и он слушал её удивительную историю. Странно, прежде Айрис казалось, что стоит ей хоть кому-то обмолвиться об этом, даже поговорить с сестрами об их странствиях по Лабиринту — и кошмары вернутся с новой силой, и она вновь окажется запертой среди каменных стен, в хитросплетениях исчезающих ходов, из которых нет выхода. Но сегодня… впервые с того дня, как они покинули пещеры, она не видела страшных снов.

— Да нет же, — Дейдри даже притопнула ногой, негодую на притворную непонятливость старшей сестры. — Маршал. Такой красавчик. Только он старый уже.

Пора было заканчивать болтать о чепухе: ей следовало одеться и поискать Бенджи. Наверняка он просто пошёл прогуляться, по деревне или к озеру — отчего нет?

— Простите, вы не видели…

Но трактирщик уже знал о пропаже и только сокрушённо развел руками.

— Сестрица ваша с самого утра справлялась. Слуги, сами знаете… Дело такое, сударыня. Сегодня он при вас, а завтра — ищи ветра в поле. Вы бы проверили, всё ли на месте. Лошадок-то он оставил, а вот денежки прихватить мог. Айри отрицательно покачала головой — толстый кошель со всем их богатством, как и «кисет» с драгоценными камнями, что Скалы подарили своим детям, так и оставались в её вещах.

— И искать не след: господин маршал уже и своих людей посылал — нету нигде. Убёг, мож, он дезертир какой. Увидал солдат — и припустил со всех ног. Или к циркачам прибился, они народ вольный.

Нет, будь Бенджи дезертиром, он не стал бы вчера засиживаться в общей зале. Он… он покинул их. Ведь Дейдри первой догадалась, что он — спутник, которого Лабиринт дал им в подмогу. Дал, когда они были совершенно беспомощны, когда ишагу без Бенджи ступить не могли. Выходит, теперь та сила, что некогда сохранила им жизнь, решила, что они более не нуждаются в помощи?

Нет, она должна попробовать найти его, удостовериться, что их дороги и вправду разошлись.

Строго-настрого наказав сёстрам сидеть в комнате и не слоняться по трактиру, а уж тем более не заводить знакомств с солдатами, она отправилась к озеру. Да-да, она отчего-то была уверена, что отыщет его именно там.

Жители Клостерталя, попадавшиеся ей на пути, с удивлением оглядывались вслед юной девушке, чуть ли не бежавшей в сторону скал и озерца на окраине селения.

Быть может, Бенджи, как это было еще вчера, сидит на дощатой пристани, покусывая травинку? Или задремал в тени огромного валуна? Как мирно было вчера, как хорошо! Беспечно носиться по лугу, водить хороводы, плести венки — как легко не знать забот, зная, что тебе есть, на кого положиться, что ты не одна.

Она высматривала его в тени плакучих ив, полощущих в воде тонкие ветви, звала, перебегая между сложенными самой природой каменными колонами, топча бесчисленные одуванчики — сейчас они больше не напоминали ей ни солнце, ни мёд, ни золото. Просто глупые цветы, что мешаются под ногами…

Но поиски были напрасны — она ведь почувствовала это с самого начала, ещё когда девочки рассказали ей о пропаже Бенджи, но так непросто было себе в этом признаться, примириться с этой мыслью.

Одни, опять одни… Айри опустилась на нагретые солнечными лучами доски, обхватив руками колени, — и разревелась как маленькая. Пусть! Всё равно её здесь никто не увидит. Слёзы лились и лились, она всхлипывала, утирала лицо рукавом платья, набирала в горсть озёрной воды, всё обещая и обещая себе успокоиться — но всякий раз всё начиналось по новой. Как будто она потеряла кого-то очень дорогого, очень важного, хотя, если признаться честно, даже и лица его припомнить не могла. Привёл их сюда, оставил одних, а ведь прежде и глаз с них не спускал… Лабиринт давал, и Лабиринт забирал обратно — для этого не существовало объяснений. А объяснение необъяснимого — ведь именно так вчера говорил этот удивительный северный маршал — не представляется целесообразным.

И довольно уже лить слёзы! Зарёванная женщина выглядит жалко — что бы ни думали об этом придворные дамы, жужжавшие вокруг покойной королевы, словно осы над гнилым яблоком. Давно прошли те времена, когда Айрис Окделл верила, что, стоит ей только заплакать или раскапризничаться — и отец или няня погладят бедную девочку по головке. У них с сёстрами достаточно средств, чтобы объехать хоть всю Горную Марку, подыскивая себе новый дом. Разве для этого так необходим Бенджи? Она справится в трактире, наймёт слугу — и они сегодня же отправятся в путь. Или завтра? Или поспрашивать, нет ли чего-нибудь подходящего здесь, в Клостертале? Хотя нет: слишком близко от Надора, лучше уж забрать дальше к западу.

Айрис ещё раз умылась, всё ещё шмыгая носом, поправила простенькое платье — и замерла, услышав совсем рядом, на ведущей к озеру тропке, перестук копыт. Кто бы это ни был — но этот человек сейчас увидит её: с покрасневшими веками, припухшим от слёз носом, растрёпанную, растерянную…

Всадник окликнул её, прежде чем она успела затаиться среди ивовых зарослей, легко спрыгнул на землю, и ей ничего не оставалось, кроме как выступить вперёд — глупо было прятаться.

— Айрис! — он шагал широко, улыбался: такой невозмутимый, подтянутый, утренний. — Я опять нагнал на вас страху?

— Напугал, — поправила она. — Как вам удалось меня найти?

— Расспросил крестьян, что строят забор у дома мельника — они указали мне в направлении озера. И мои поиски были успешны. Я опять неправильно разговариваю?

— Нет-нет, вы… Вы хорошо разговариваете. Но… зачем вы искали меня, господин маршал?

— Ойген, — напомнил он ей. — Мы с вами пили вчера из одной фляги. Вам следует держать слово. Я…

Он внезапно запнулся, на миг склонил голову, а когда вновь поднял на неё взгляд, Айрис поняла, что он не решается продолжить. Этот человек… Такой уверенный, невозмутимый… Или он явился сообщить ей что-то плохое, и теперь не отваживается это сделать? Нет, глупости — вчера он не моргнув глазом поведал ей о смерти Дикона и о том, что расправившиеся с последним Повелителем Скал даже не понесут наказание. Удивительно, а она-то боялась, что ей придётся стыдиться своих слёз.

— Айрис Окделл… вернее, Айрин Корбье! Так как у вас не осталось старших родственников, я, вопреки всем общепринятым правилам, вынужден обратиться непосредственно к вам.

Она было собиралась пошутить, что в подобном случае ему надлежит подать рапорт на имя вышестоящего командования, но вовремя прикусила язык.

Всё время их разговора он держал правую руку за спиной — и вот теперь протягивал ей букет: совершенно невероятный, в котором синие звёздочки барвинка соседствовали с холодной лимонной прозрачностью нарциссов, нежно-сиреневыми головками крокусов и травами. Да, а ещё были гиацинты: розовые, белые, фиолетовые восковые соцветия на крепких коротких ножках.

— Где… где вы всё это взяли? Вы оборвали все сады в округе? — она уже прижимала цветы к груди: более нелепого и лохматого букета ей в жизни видеть не приходилось, но он был такой… такой настоящий, такой трогательный, что ей опять казалось, что она вот-вот разревётся.

— Нет-нет, — совершенно серьёзно ответил командор Бергмарк, но в его взгляде более не было смущения. Его подарок пришёлся по душе и был принят — значит, запланированное наступление можно было продолжить. — Разумеется, за каждый цветок было заплачено.

Он, кого встречали с таким восторгом, додумался до того, чтобы бродить по палисадникам Клостерталя и скупать у хозяек весенние первоцветы?

— Благодарю вас.

Она старалась говорить чинно, как учили её матушка и госпожа Арамона, но так хотелось уткнуться носом в эти нежные соцветия… Пусть Ойген думает, что её привлекает их аромат — а она хоть на время спрячет в растрёпанном букете покрасневший нос. Быть может, маршал ничего не заметит?

— Я желал бы… — он подбирает слова и опять отводит взгляд. — Айрин Корбье, я прошу вас не счесть моё предложение слишком дерзким и необдуманным. Я хотел бы видеть вас своей женой.

В первый миг Айри была почти уверена, что попросту ослышалась. Женой? Её, сестру убийцы и клятвопреступника? Да что там — всякий, кто узнал бы её подлинную историю, стал бы сторониться её, считая чуть ли не выходцем.

— Вы… — она подняла на него глаза, всё ещё не веря, что правильно поняла его слова.

— Я прошу девицу Айрин Корбье стать баронессой Райнштайнер, — твердо повторил он, отметая её последние сомнения. — И принять от меня обручальный браслет.

Нет, этот человек, кажется, задался целью удивлять её снова и снова. Чтобы у неё не было ни секунды, чтобы одуматься.

— Обручальный браслет? На войне? Откуда у вас…

— Вы видите… Нет, видите ли, — он улыбнулся, словно ребёнок, обрадованный тем, что сам нашёл ошибку и исправил её, — один мой друг тоже встретил свою супругу на войне. Этого никто не мог ожидать. И тогда я подумал: мне стоит заказать обручальный браслет при первой же оказии, чтобы не попасть…

— Впросак, — подсказала она ему.

Нет, это случилось так внезапно: их вчерашний разговор, пропажа Бенджи, а теперь ещё и это предложение… Но она уже шла рядом с маршалом Севера, они возвращались в деревню, а она всё не находила слов, чтобы ответить ему. Нужно… нет, она должна объяснить ему, она…

— Но вы же не любите меня! — это вырвалось против воли, она собиралась сказать совсем другое.

Он остановился и взял ее за руки, и получилось так, словно они вместе держат его букет. Теперь он вглядывался в её лицо — серьёзно, едва ли не с благоговением, как будто вознамерился принести клятву верности королю и Талигу.

— Для бергера, Айрис, любить и желать защитить — одно и то же. И вы — первая из женщин, которых мне доводилось встречать, которая… Я пожертвовал бы всем, чтобы дать вам защиту.

— А регент? Что он скажет, когда узнает, кого вы взяли в жёны? Что подумают другие?

— Для других вы девица Корбье, дочь погибшего в бою ординара. Капитан Адриен Корбье действительно служил со мной: его дом сгорел, а семья сгинула — те, кто ставили своей целью возрождение Великих Эпинэ и Талигойи, не гнушались жечь дома и расправляться с женщинами и детьми. В живых не осталось никого, кто прознает об обмане. Конечно, ваших сестёр тоже следует призвать к осторожности. Но, насколько я мог заметить утром, они обе — крайне разумные девушки.

— Вы забываете о герцоге Алва. Он узнает меня, едва увидев.

— Насколько мне известно, благословение на брак дает священник, а не регент Талига. Предоставьте мне обо всём позаботиться. Я должен буду представить вас маркграфу Горной марки, поэтому свадебную церемонию придется отложить до момента нашего прибытия в моё имение.

Он всё решил, он даже не слушает возражений. Решил ещё тогда, когда поджидал её в трактире. А девочки ещё смеялись и называли его «бледным рыцарем»…

Что ж, «бледный рыцарь» оказался на редкость упорным и настойчивым — этот не из тех, кто полгода станет бродить под окнами. И как ей быть? Связать себя с человеком, с которым едва знакома? Но раз она посмела поведать ему о Лабиринте — разве же он чужой для неё? Сказать, что он ей не нравится? Что он ей противен? И это ложь — она была уверена, что со временем её удастся полюбить его так, как жене надлежит любить мужа. «Такой хорошенький! Красавчик!» — смеялись девочки, тормоша заспавшуюся Айрис. А он и вправду был красивым. И честным. И прямым. И он готов стать щитом между ними — девицами Окделл — и всем Талигом. Дать кров и защиту и ей, и девочкам. Для Дейдри и Эдит тоже сыщутся достойные женихи: наверняка в Бергмарк немало желающих породниться с маршалом Севера.

Она чувствовала, как горят её щеки.

— Вы так молоды, — мягко произнес маршал, — обещаю, я не стану ни к чему вас принуждать. Церковный обряд придётся провести как можно скорее, чтобы вы с сёстрами следовали с моим отрядом без урона для вашей репутации. Вы станете учить меня хорошо говорить на талиг. И Герман — тот самый друг, который столь скоропалительно женился, я вас непременно с ним познакомлю — перестанет надо мной смеяться. Так вы поедете со мной?

— Да, — судорожно выдохнула Айри, прижимая гиацинты и крокусы к пылающему лицу.

И он вновь поцеловал её руку, как вчера на рассвете. Они стояли молча прямо посреди разъезженной дороги, почти готовые принести брачные обеты, и впервые всматривались друг в друга при свете дня.

— Раз вы теперь моя невеста, могу я спросить, что было причиной ваших слёз?

— Бенджи пропал, — просто призналась она. — Я не верю, что он передумал служить нам или убежал с циркачами. Он был…

— Подземное, то, что существует под землёй… Над ним довлеют совсем иные законы, чем над нами. Оно даёт, и оно забирает. Так, по крайней мере, имела обыкновение повторять моя старая няня, когда сердилась на меня.

— А вы плохо себя вели? — Айри просто не могла в это поверить.

— Что вы! — искренне возмутился маршал Севера. — Я был очень послушным ребенком.


* * *
Она была в совсем простеньком наряде — лучшем, что жена бургомистра Клостерталя сумела сыскать для неё. Но Ойген, отметая все её возражения, сказал, что и сам не может надеть на себя ничего лучше вычищенного бирюзового мундира — в конце концов, для обряда в крохотной олларианской церквушке этого вполне достаточно.

Положенные слова были сказаны; он надел ей на руку браслет с выгравированной на чернёном золоте лисицей, стоявшей на камне. Скалы, да. На гербе её сыновей тоже будут Скалы — пусть не надорские, другие…

Казалось, все жители Клостерталя высыпали из домов, чтобы приветствовать молодых: их осыпали зёрнами пшеницы, причём Дейдри черпала из мешочка полными горстями и была так усердна, что Ойгену пришлось ещё долго отряхивать с волос и воротника «дары», обещавшие чете Райнштайнеров благополучие, богатство и многочадие. А ветер… похоже, в этот день он надумал лишить все вишни их белого убранства и подарить его невесте: вокруг Айри кружился настоящий белый вихрь, и лёгкие, почти прозрачные лепестки ложились на кружевной покров, скрывавший её волосы. Будто снег, будто метель…

Ойген сжал её руку, и её маленькие пальчики словно потерялись в его большой ладони.

— Пусть моя жена будет тверда, как скалы, но сердце её подобно самому драгоценному из самоцветов, — торжественно произнёс он, но так тихо, что эти слова услышала только она.

— Вы же не любите поэзию! — изумилась Айрис.

— Я думал над одной этой фразой всю ночь, — почти смущённо признался командор Бергмарк. — Но вы ведь никому не расскажете, верно?

И он, не дав своей молодой жене опомниться, подсадил её в седло и скомандовал:

— По коням!

И их маленький отряд двинулся в путь.

Лошади

Алика Чижик (Лейтенант Чижик) Прогулки с единорогами

Солнце клонилось к западу, понемногу окрашивая редкие облака багрянцем с одной стороны. Остальная часть облака при этом делалась бледно-лиловой, а само небо подсвечивалось пурпуром. Красиво.

— Дааш! К тебе тут пришли! — пронесся над плацом голос Никиты.

Кони насторожили уши. Откуда-то из канавы, призванной отводить воду с плаца, взлетела испуганная утка и, возмущённо крякая, унеслась в сторону озера.

Даша медленно повернулась туда, откуда доносился вопль. Никита, конечно, стоял у ворот, не рискуя заходить на закрытый плац. Взгляд его был обращён к Даше, тогда как отставленной в сторону рукой с вытянутым указательным пальцем он указывал на двух девушек, стоящих рядом.

Над девушками он возвышался на две головы, и голос у него был какой-то непропорционально высокий для мужчины такого роста. Дашу это почему-то всё время раздражало, как и весь остальной Никита — длинный, нескладный, вечно торчащий как штырь в каком-нибудь углу и докапывающийся до мелочей. Навоз с плаца надо убирать в течение трёх минут после его появления. Машины на парковке ставить под определённым углом, и не дай боги, одно колесо высунется на дорожку. Лошадей водить только по дорожке, и ни в коем случае не ступать на парковку. И так далее, и тому подобное. Сделать с этим было ничего нельзя — вернее, можно, но Даше не позволялось.

«Он тебе мешает? — спрашивали её. — Чисто физически? Ну вот и пусть живёт. Считай, что это наш стратегический запас на случай голодных лет».

Никита бесил, но физически и правда не мешал, так что Даша научила себя мириться с его присутствием. Хотя о наступлении голодных лет порой просто мечтала.

Она кивнула Никите, показывая, что да, всё заметила и сейчас подойдёт, и неторопливо двинулась к воротам, по пути разгоняя своих всадников. Маленькая Соня на Юдифи, конечно, опять подъехала и попыталась прилипнуть к тренеру, как банный лист к тому самому. Даша пощёлкала пальцами и выразительно посмотрела на кобылу, но та не сдавалась. Пришлось в нарушение техники безопасности шлёпнуть её по толстому серому крупу, чтобы отстала.

Следом прилипли Люба и Мара. Мару отогнать было уже сложнее, учитывая, что липнуть к кому-то было её, можно сказать, профессиональной способностью. Даша отстегнула с пояса сумку, положила на эту сумку кусок сахара и протянула кобыле. Та аккуратно взяла лакомство бархатными губами, всем своим видом показывая, что сама идея ничего не давать ей с голой руки — чистой воды глупость и предубеждение. И она, Мара, не такая, и она бы, разумеется, никогда. Вот только железа у неё во рту не было, и седла на ней не было тоже.

— Там к тебе пришли, вроде, — сказала Люба, как будто это было недостаточно очевидно.

Даша хмыкнула.

— Я вижу. Я даже до них дойду, если ты перестанешь натравливать на меня лошадь и начнёшь работать.

Люба усмехнулась и потрепала кобылу по курчавой гриве.

— Она сама пришла. Твоя она лошадь или нет?

— Лошадь моя, — терпеливо проговорила Даша. — А сидишь на ней ты. Так что сделай галоп, наконец, а я пойду выясню, что за публика на нас опять свалилась.

Когда она всё-таки добралась до ворот и поднырнула под железную цепь, ограждающую плац, вид у девушек был уже несколько нетерпеливый. И недовольный.

— Сейчас, — подлил масла в огонь Никита, — вами займутся. Может быть.

— Или нет, — не удержалась Даша. — Тут как повезёт.

Никиту очень хотелось взять и огреть чем-нибудь тяжёлым, желательно, несколько раз, но Даша подавила это желание и повернулась к девушкам, растянув губы в приветственной улыбке. Жаль, глаза так не растягиваются.

— Добрый вечер.

— Добрый. Мы тут записывались на прогулку по лесу, — неприветливо глядя на неё, сообщила одна из девушек. — На пять часов.

— Пять… — протянула Даша, косясь на часы. Было без двадцати пять. Под вечер её начинали раздражать клиенты, которые являлись раньше заявленного времени. — К сожалению, предыдущая смена ещё не закончила ездить, придётся чуть-чуть подождать. Пойдёмте…

Она бросила взгляд через плечо, выискивая на плацу маленькую Соню. Оставлять девочку было страшновато, даже в полной уверенности, что Юда никогда её не потеряет, а мать сидит тут же, на другой лошади. Бросить клиентов на территории без сопровождения было ещё страшнее. Решив, что плац, в конце концов, огорожен, Даша решительно повернулась в сторону конюшни.

— Меня зовут Дарья, — представилась она клиенткам. — А вас?

— Света, — отозвалась та, что повыше, со светлыми волосами.

— Вероника, — добавила тёмноволосая.

Даша сказала себе, что имена следует запомнить. И думать о клиентах. А не о том, что ей пришлось оставить всадников на плацу.

— Замечательно, — улыбнулась она снова и продолжила бодрым тоном: — Какой у вас опыт?

— Что значит — какой опыт? — недовольно произнесла девушка, представившаяся Светой. — Мы вашему менеджеру всё рассказали. Она что, не передала?

— Видите ли, она просто менеджер, не конник, — пояснила Даша. — Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали о своём опыте сами, мы с вами лучше друг друга поймём.

Она могла бы присовокупить к этому рассказ о бессчётном числе клиентов, которые бьют себя пяткой в грудь, доказывая, что они умеют всё, в седле с рождения, возможно, прямо там и родились. А на деле оказывается, что их опыт — два раза свалиться с пасущейся лошади у деда в деревне, и то лет двадцать тому назад. Но клиенткам, пожалуй, не стоило знать этих подробностей. Клиентам вообще вредно что-то знать о других клиентах — они должны считать себя единственными и неповторимыми.

Хотя, пожалуй, некоторые такими и были. Даше очень хотелось бы, чтобы им подобные в её биографии не повторялись.

— Ну, какой опыт… — протянула вторая девушка. — Шаг, рысь, галоп. Что вам ещё нужно?

— Мне нужна уверенность, что вы справитесь с лошадьми в лесу и вернётесь оттуда в том же составе, в котором уехали, — лучезарно улыбнулась Даша. — Я ведь несу за вас ответственность…

— Девушка, вы зря беспокоитесь, — перебила её Света. — Мы уже ездили и в лес, и в поле, опыт у нас есть.

«Я назвала тебе своё имя», — подумала Даша. Но вслух этого сказать, конечно, было нельзя.

— Очень хорошо, — ответила она вместо этого. — Сюда, пожалуйста.

Они переступили порог комнаты для гостей, над которым висела старая подкова.

— Переодеться и оставить вещи можно здесь, — продолжала Даша. — А вот наша техника безопасности, прочитайте, пожалуйста.

— Мы знаем, что там написано, — заявила Света, поджав губы.

Даша сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.

— Техника безопасного обращения с лошадьми… и другими животными в нашем клубе немного отличается от обычной, — терпеливо пояснила она.

— Девушка, — вторила своей подруге Вероника, одарив Дашу снисходительным взглядом, — мы с детства ездим верхом. И давно всё это знаем.

— Хорошо, — кивнула Даша, решив, что нет смысла настаивать. — Тогда подпишите, пожалуйста, здесь и здесь. И вот это заявление, каждая своё.

Они подмахнули, не читая. Пожав плечами, Даша убрала бумаги в отдельную папку и спрятала в ящике стола.

— Теперь я вас оставлю на время, чтобы вы могли переодеться и подготовиться, — закончила она. — Как будете готовы, выходите в конюшню или на плац, я покажу вам лошадей, на которых мы поедем.

— А шкафчики у вас где? — поинтересовалась вдруг Света.

Даша, уже развернувшаяся, чтобы покинуть комнату, вынуждена была оглянуться снова.

— Какие шкафчики?

— Индивидуальные, — холодно пояснила клиентка. — Запирающиеся на ключ.

— У нас их нет, — отозвалась Даша. — Видите ли, мы позиционируем клуб как место с домашней атмосферой. Вещи можно оставить здесь, на вешалке и на полке. Если у вас есть какие-то ценности, могу запереть их в сейфе.

Света вновь поджала губы, как будто Дашины слова её глубоко разочаровали.

— У вас на сайте нет об этом ни слова. Надо предупреждать.

— Мы обязательно добавим предупреждение, спасибо, что указали на эту деталь, — произнесла Даша характерным тоном «наш звонок очень важен для нас». — Мы позиционируем клуб как сообщество честных и воспитанных людей — у нас не принято брать чужое.

Ей хотелось добавить кое-что о монастырях и уставах, но чёртов клиентоориентированный подход это явно запрещал. Поэтому она просто пожелала удачи в переодевании и почти бегом вернулась на плац.

Там, в отличие от комнаты для гостей, всё было спокойно.

— Мы галоп сделали, — сообщила Люба. — В смысле, мы с Марой.

— А я не видела, — строго заметила Даша. — Повтори на бис?

— Ой, нет. Второй раз у нас так хорошо не получится.

— Постоянство — признак мастерства, — назидательно произнесла Даша, воздевая указательный палец к небу.

— Что там у тебя за клиенты с такими недовольными рожами? — хмыкнула Люба, используя старый как мир приём — соскочить с темы разговора, а потом по-тихому дошагать лошадь, будто так и задумывалось.

Даша вздохнула.

— Чёрт их знает. Первый раз их вижу. Хотят в лес.

— И ты поведёшь?

— Придётся, видимо.

Люба нахмурилась.

— Ты же на первом занятии не берёшь в лес?

Даша театрально развела руками.

— А что делать? Раз они все из себя такие опытные и туда хотят… Заявления, что сознают риски, снимают с меня ответственность и просят в их смерти никого не винить, они подписали.

— А читали?

— Вот это уже не мои проблемы. Я своими клиентами дорожу. Соней вот. Тобой, как арендатором Мары. А людей, которые на меня смотрят, как на ветошь, я в лес, конечно, отвезу, но вернуть оттуда в лучшем случае постараюсь.

Люба рассмеялась, но не очень весело — в шутках про лес всегда была только доля шутки.

— Добрая ты.

Даша пожала плечами.

— А что я сделаю? Лес не терпит мудаков. Не терпит пренебрежения, и взгляда этого свысока тоже не терпит. Лес — это стихия. Его нет смысла бояться, можно любить, можно не любить, но всегда надо относиться с уважением. Уважение — это в первую очередь адекватная оценка того, с чем имеешь дело.

Люба вздохнула.

— Да уж. Я помню…

Она покосилась на Соню, шагающую на другом конце плаца, и вдруг сказала:

— Сонька говорит, что Юде гриву надо покрасить в фиолетовый. И хвост.

— Зачем?

— Чтобы получилась Рарити, — Люба хихикнула. — Это пони. Из мультика.

— А, — отозвалась Даша. — Ну, я поговорю с начальством. Может, и правда покрасим, пусть детям будет весело. Мы ей хвост как-то уже красили в радугу.

Люба покачала головой.

— Нет, с радужным хвостом там пегас. Надо красить в фиолетовый.

— Доверюсь специалисту, — хмыкнула Даша и сложила ладони рупором: — Соня, тащи свою Рарити сюда, мы сейчас её в лес возьмём!

Две лошади у неё уже были, оставалось поседлать третью. Даша недолго колебалась, выбирая Карфагена — тот, правда, был здоровенным лосем, да ещё и тряским, как вибропресс. Но, если девушки полагали себя опытными всадниками, то едва ли это причинило бы им неудобства.

По крайней мере, в сравнении с прочими неудобствами, которые мог причинить лес.

— Мы уже двадцать минут ждём! — возмущённо заявила Вероника, стоило Даше переступить порог конюшни снова.

Девушки в полном боевом облачении — в шлемах, крагах и даже в перчатках, — стояли у входа с видом оскорблённого достоинства.

«Вы сами явились раньше на двадцать минут», — подумала Даша.

— Прошу прощения за задержку, — сказала она вслух. — Можете пока угостить лошадок морковью.

Ответный взгляд был красноречивее всяких слов.

— Мы это делали в двенадцать лет, — холодно добавила Света, как будто взгляда было недостаточно.

Даша развела руками.

— Тогда могу налить вам чаю, пока я собираю для вас ещё одну лошадь.

— Мы сюда что, чай пить пришли?

Усилием воли Даша подавила нарастающее раздражение.

— В таком случае, могу только предложить вам постоять и посмотреть, как я седлаю коня в ближайшие пять минут, — подчёркнуто спокойным тоном произнесла она, прежде чем отправиться за седлом.

Серый Карфаген, ростом совсем немного переваливший за сто восемьдесят сантиметров, послушно стоял в проходе без привязи и, кажется, дремал. Даша особенно ценила его и Юду за спокойствие и вежливое безразличие к окружающей среде. Идеальные кони для первого выезда в лес — везде пройдут, перелезут, проплывут, если потребуется.

Даша быстро положила седло, пристегнула к нему сумки и зацепила повод за переднюю луку. Карфаген, кажется, даже не проснулся.

— Долго ещё? — поинтересовалась Вероника, глядя, как она возится с пряжками.

— Пару минут, — отозвалась Даша.

— Нас не предупреждали, что придётся ждать.

— Всё почти готово, — повторила Даша. — Осталась пара мелочей.

Она сунула в поясную сумку ломоть свежего хлеба, насыпала в карман горсть риса и пристегнула к поясу нож. Девушки наблюдали за её приготовлениями с лёгким пренебрежением во взгляде.

— Можем ехать, — сказала она наконец. — Света, это будет ваш конь, его зовут Карфаген, можно просто Гена. Вероника, вам достаётся Юдифь. Пойдёмте.

— А вы что, пешком пойдёте? — поинтересовалась Вероника, забирая кобылу.

Даша подавила тяжёлый вздох.

— Нет. Я просто поеду без седла.

Под прицелом тяжёлых взглядов девушек она прыгнула на Мару и, зацепившись согнутой ногой за спину, подтянула остальное тело наверх. Кобыла фыркнула и изогнула шею, обнюхивая её бедро, куда был прицеплен нож.

— Всё нормально, — успокоила её Даша. — Ножны закрываются. И вообще, это не для тебя.

Кобыла вздохнула. Даша потрепала её по гриве.

У самых ворот им повстречался Никита — торчал, как обычно, ни к селу, ни к городу, и просто пялился на выезжающую с конюшни кавалькаду.

— В лес едете, да? — поинтересовался он у Даши, словно этот вопрос не был риторическим.

— Ага, — отозвалась та и, не удержавшись, ухмыльнулась: — Хочешь с нами?

Никита, разумеется, отказался. Он никогда не ездил в лес один, и тем более не рвался ехать с Дашей, явно подозревая, что та давно мечтает его там оставить.

А лес чернел прямо за воротами, только перейди дорогу — тёмный, таинственный, пугающий, но именно поэтому такой притягательный. Даша отчасти понимала, почему людям хочется туда попасть, но только отчасти — для неё самой поездки в лес уже давно стали рабочей рутиной. Для лошадей, впрочем, тоже, разве что Мара иногда веселилась — сказывался её более живой темперамент.

— А сколько длится прогулка? — спросила Света, ехавшая следом за Дашей.

— Час.

— Почему час? У вас на сайте написано — полтора. И цена за полтора!

— На сайте написано семьдесят пять минут, — возразила Даша. — Это час пятнадцать. У нас есть маршрут, если ехать по нему шагом — семьдесят пять минут и будет, но вы, наверное, хотели бы и рысь, и галоп?

— Хотели бы, — недовольным тоном протянула Света. — Но нас не предупреждали, что время зависит от скорости! Странный у вас менеджер. И сидит не на конюшне, а где-то в другом месте, только по телефону отвечает…

Они пересекли дорогу и остановились на лесной опушке. Впереди темнела стена вековых елей, между которыми вилась тропинка — достаточно широкая, чтобы всадник мог проехать, не опасаясь за свои колени. Даша остановила Мару, насколько это было возможно — в преддверии прогулки по лесу кобыла не могла стоять на месте, только топтаться, не уходя далеко.

— В лесу действуют определённые правила, — произнесла Даша, повернувшись к своим клиенткам. — Их нужно соблюдать, как и те, что изложены в технике безопасности. Нельзя сходить с тропы без разрешения. Нельзя обгонять головного…

— Это все знают, — перебила её Вероника.

— Нельзя сходить с лошади, — продолжала Даша, не обращая внимания. — Нельзя поворачивать назад и возвращаться той же дорогой, которой вошли в лес. Нельзя…

— Почему? — поинтересовалась Света.

— Таковы правила.

— А если я потеряюсь?

Даша вдохнула.

— Теряться тоже нельзя.

— А если это случится?

— Постарайтесь, чтобы не случилось. Потому что в ином случае вам останется только двигаться вперёд, — Даша вздохнула. — И главное — не сходите с лошади! Никогда. Что бы вы ни увидели, с чем бы ни столкнулись, не спешивайтесь.

Света нахмурилась.

— У вас тут заповедник, что ли? Мы так ездили уже в Лосином острове. Там тоже — с тропы не сходи, мусор не бросай…

— Что-то вроде заповедника, — подтвердила Даша. — Только заповедная территория — это место, которое охраняют люди. А здесь лес охраняет сам себя.

На мгновение Даше показалось, что девушки вот-вот передумают и решат, что такая прогулка им не нужна. Однако её надеждам было не суждено сбыться: подумав с минуту, Света кивнула.

— Ладно.

Оставалось только двигаться вперёд. Даша вытащила из сумки ломоть хлеба, который взяла с собой, разломила пополам и бросила половину под ноги Маре. Другую половину она запихнула в рот.

— Поехали.

Мара, радостно насторожив уши, устремилась вперёд по знакомой тропе. Ели обступили всадниц со всех сторон, окончательно скрыв своими густыми кронами от лучей заходящего солнца.

Минут пять они ехали спокойным шагом по спокойному лесу, почти неотличимому от какой-нибудь цивилизованной лесопарковой зоны. Не хватало только урн для раздельного сбора мусора и указателей на очередную «тропу здоровья». Затем тропинка начала сужаться, и там, где раньше всадник проезжал без проблем, приходилось придерживать лошадь и протискиваться между тёмными стволами елей, к счастью, лишёнными острых сучьев. Даша слегка усмехнулась про себя, размышляя, как скоро её клиентки заметят противоречие этого явления законам природы. Ели такой толщины, а значит, такого возраста, просто физически не могут расти на таком расстоянии друг от друга. По крайней мере, в таких количествах.

А эти росли. Переплетались кронами, обнимали друг друга мохнатыми зелёными лапами на высоте в два человеческих роста, сплетались корнями и окончательно закрывали небо, погружая нижний ярус леса во влажную тьму.

Словом, вели себя совершенно неприемлемо.

— Вы вообще уверены, что здесь можно проехать?! — раздался сзади возмущённый крик Вероники.

Её можно было понять — из всей смены Юда, пожалуй, была самой широкой. Логично было, что её всадница первой начнёт считать ёлки коленями.

— Абсолютно уверена, — ответила Даша, решив, что, пожалуй, и в самом деле хватит.

— Здесь есть другая тропа? — вторила Веронике Света. — По этой невозможно ехать!

— Возможно, — отрезала Даша. — Одну секунду…

Она протянула руку и хлопнула слишком сильно выдающуюся вбок кривоватую ель по стволу.

— Так, расступились все! Давайте скромнее, не видите — люди в первый раз. И ты, голубая, давай с дороги, а то я старику пожалуюсь.

Наглая голубая ель, едва не перегородившая тропу, послушно подалась в сторону. Остальные последовали её примеру, отодвигаясь от всадниц, пока узкая тропинка не превратилась в широкую дорогу, где могли бы пройти сразу две лошади. Откуда-то издалека даже пробился косой луч заходящего солнца, добавивший тёплых красок неприветливому ельнику.

— Вы… что вы сделали? — послышался изумлённый голос Светы.

Даша пожала плечами.

— Ничего. Просто ёлки разогнала. Они иногда бывают слишком навязчивыми.

Она оглянулась, чтобы оценить, насколько круглыми сделались глаза клиенток. И удовлетворённо улыбнулась.

— Не волнуйтесь, они безобидные. Вот с вязом, извините за каламбур, лучше не связываться. Едем дальше?

На конюшне ходила шутка насчёт того, что в клубе есть традиция: каждый год тридцать первого декабря члены клуба отправляются в лес и после жестокой и кровопролитной борьбы приносят оттуда ёлку. А второго января выпускают её обратно к сородичам. Даша решила, что для этой шутки пока рановато, особенно для части про кровопролитную борьбу.

Тропинка теперь была широкой и ровной, так что Даша подняла кобылу в рысь. Маре в наследство от матери-рысачки досталась широкая настильная рысь, с которой не мог тягаться куда как более крупный Карфаген. Она бежала легко, словно плыла над землёй, текла вперёд, как ручей, двигаясь с кошачьей грацией и почти так же тихо. Остальные кони в сравнении с ней казались неуклюжими и тряскими. К спине Мары всадник словно приклеивался.

Или не словно.

Дуб, как всегда, появился внезапно — только что впереди была только прямая дорога посреди хвойного леса, а в следующее мгновение он возник за поворотом, как будто так и надо. Массивный ствол в два обхвата перегородил собой всю тропинку. Узловатые сучья, покрытые мхом, угрожающе топорщились в стороны, лишая всадников последней надежды обогнуть дерево без потерь. Корни взрыли сырую землю и тянулись к ногам Мары корявыми деревянными щупальцами.

— Вы уверены, что это правильная дорога? — послышалось сзади.

Даша вздохнула и подъехала вплотную к дереву. Ветви над её головой заскрипели, склоняясь ниже. На одной из них, отходящей от замшелого ствола под прямым углом, сидела бледная девушка с длинными русыми волосами. Волосы спутались, в них набились сухие листья, иголки и мелкие веточки. Зрачки в серых глазах странно расширились, закрыв почти всю радужку.

А ещё на девушке не было одежды. Никакой, так что тёмные соски на бледной груди вызывающе торчали. Единственным украшением, которое девушка себе позволила, было подобие ожерелья из листьев, закрывающее шею.

— Свежая кровь? — поинтересовалась девушка у Даши вместо приветствия, указывая на всадников за её спиной.

Голос был высокий и мелодичный, как серебряный колокольчик.

— Просто покататься захотели, — отозвалась Даша.

Девушка нахмурилась. Учитывая, что глаза с расширенными зрачками при этом остались абсолютно стеклянными, выглядело это довольно странно.

— Скоро осень, — произнесла она. — Близится жатва.

— Можешь не напоминать, — сухо ответила Даша. — Мы всегда приносим то, что должны.

Девушка покачала головой.

— Зима в этом году будет суровой, а осень — ранней. Лес уже ждёт свою жертву, — она показала подбородком вперёд, за спину Даши: — Они тебе нужны?

— Они… — начала Даша и осеклась.

Лесу не лгут — какой смысл во лжи перед лицом стихии?

Девушка усмехнулась, растянув губы в странной, словно резиновой улыбке.

— Зачем вести в лес того, кого не хочешь вывести обратно? Только с одной целью.

— Ты ничего не понимаешь в маркетинге, — буркнула Даша. — Спасибо за информацию, приятно было поболтать. Мы поедем дальше.

Девушка пожала плечами.

— Как хочешь. Но лес всегда забирает своё.

Дуб заскрипел, ветви поднялись, открывая проход, где, пригибаясь, могли проехать всадники.

— За мной! — скомандовала Даша, двинув кобылу вперёд.

Проехав под ветвями, она оглянулась, чтобы убедиться, на месте ли смена, и увидела, как девушка смотрит ей вслед, повернув только голову — на сто восемьдесят градусов.

Соблазн был слишком велик.

— Не оглядывайтесь, — велела Даша следующим за ней клиенткам.

Те, разумеется, сделали именно то, чего она ожидала: оглянулись. Обошлось без воплей ужаса, но лица, с которыми они повернулись к Даше, принесли той немало удовлетворения.

— Это ещё что за дрянь? — поинтересовалась Света, которая первой обрела голос.

— Русалка, — буднично отозвалась Даша.

После этого с минуту слышно было только перестук копыт — клиентки обдумывали услышанное.

— Что? — переспросила наконец Света.

— Русалка, — терпеливо повторила Даша. — Самая обыкновенная.

— Это что, шутка?

Даша пожала плечами.

— Ну, она выглядела довольно серьёзной, верно?

— А где хвост? — подала голос Вероника.

— С хвостом неудобно лазать по деревьям.

Некоторое время они ехали молча. Ельник посветлел, плавно сменяясь лиственным подлеском. Деревья расступились, выпуская всадников на широкую поляну.

Табун был прямо перед ними — с десяток голов, считая двух жеребят. Видны были только спины, крупы и склонённые шеи — серые, рыжие и одна маленькая бурая. Но бурый жеребёнок уже начала линять и белеть, и к осени должен был обрести цвет корицы с сахаром. Как перец с солью, только на тёмно-рыжем фоне.

Карфаген сзади приветственно заржал, через мгновение его поддержала Юдифь. Мара только фыркнула, выражая своё презрение к таким воплям.

Животные подняли головы от травы и заржали в ответ — более низкими и глубокими голосами, чем у их полукровных родственников. Особенно старалась рыжая кобыла с белой полосой шрама на шее. Её длинный рог, чёрный у основания, к середине становился бурым, а самый кончик был стёрт до белизны, выдавая солидный возраст. Даша не знала точно, сколько ей, но знала, что раны на шее зашивали лет десять назад, и уже тогда кобыла считалась старой.

В перерыве между радостными криками за спиной послышался изумлённый вздох.

— Что это? — поинтересовалась Света.

Даша обернулась, растянув губы в фирменной улыбке, которую приклеивает к лицу каждый хороший клиентоориентированный сотрудник, чтобы скрыть проступающую гримасу бешенства.

— Это единороги, — пояснила она очевидный факт.

Любопытный бурый жеребёнок отделился от табуна и подошёл обнюхать Карфагена. Рог у него на лбу пока имел вид маленького, с подушечку пальца, тёмного бугорка.

— Вы шутите? — вновь спросила Света.

Жеребёнок зачмокал губами перед носом Карфагена, показывая, что он маленький, и обижать его не надо. Мерин фыркнул и потерял к ребёнку всякий интерес.

— Свет, — послышался сзади голос Вероники, — Свет, это не шутка! Посмотри, у них и правда рога!

Вслед за жеребёнком остановившуюся кавалькаду обступил остальной табун. Единороги обнюхивали Карфагена и Юду, изучали руки всадников на предмет наличия еды, толкались и фыркали друг на друга. К Даше подошла только старая кобыла, которой она почесала нос. Мару единороги демонстративно игнорировали, словно её не существовало — и нельзя было сказать, чтобы ту это как-то расстраивало.

— Единорогов не существует, — произнесла Света странно надтреснутым голосом. — Это миф.

Даша пожала плечами.

— Я думаю, в сложившихся обстоятельствах спорить об этом будет довольно глупо, так что не буду пытаться вас переубедить. Вероника, если у вас есть с собой сахар, можете угостить несуществующих единорогов. Только аккуратно, не напоритесь на рога.

Вероника радостно вскрикнула в ответ — один из жеребят полез к ней в карман.

— Они ручные? — спросила она через мгновение.

— Скорее просто очень наглые, — призналась Даша. — Ручные в лесу не остаются, они всё время возвращаются к людям, так что в один прекрасный день эти люди устают их гонять от порога и пускают к себе жить насовсем.

Она снова погладила припорошенную сединой рыжую морду.

— Вот это — Калех, и никто не знает, сколько ей лет. Есть мнение, что все табуны в лесу водят её дочери. Табун единорогов ведёт кобыла-матриарх, которая уже не приходит в охоту. Жеребцы подходят к кобылам только во время гона. Молодые кобылы защищают альфу, альфа использует свой опыт, чтобы вести табун. Если она чему-то научилась, очень скоро она научит весь табун. Если альфа не боится людей, в один прекрасный день вы найдёте табун у себя во дворе.

— Всё это замечательно, — подала Света голос, исполненный сарказма, — но рога вы им как приклеили?

— Клеем момент, как и копыта и хвосты, — столь же саркастично ответила Даша.

Длинные и гибкие хвосты единорогов с кисточками на концах, как у львов, хлестали их по бокам, а копыта напоминали копыта лося или косули. По мнению Даши, этого было вполне достаточно, чтобы поверить в существование единорогов.

— Бред какой-то, — пробормотала Света.

— Вы сейчас сидите на порождении бреда, — не удержалась Даша в конце концов. — Неужели не заметили у него и Юды рога?..

Света резко обернулась и уставилась на стоящую за её спиной Юдифь, которая почти дремала, уткнувшись в хвост Карфагена. На широком лбу кобылы действительно торчал из-под чёлки маленький и толстый белый рог.

— Погодите, — подала голос Вероника, — я что, еду на единороге?!

Даша постаралась сдержать рвущийся наружу смех.

— Только наполовину. Не волнуйтесь, для этого не нужно хранить невинность.

Света потянула за один повод, поворачивая к себе голову Карфагена, и вперила взгляд в короткий, с половину ладони, рог на его лбу.

— Можете подёргать, — посоветовала Даша. — Он не отвалится.

— Я думала, это налобники такие, — призналась Вероника. — Ну и дела! Свет, настоящие единороги!

— Это постановка, — уверенно ответила Света. — И мы уже не дети. Можно и без этой ерунды обойтись, мы просто покататься приехали.

Даша вздохнула.

— Что было написано на сайте, помните? — спросила она. — Там же, где цена занятия и длительность в семьдесят пять минут?

— «Сказочная прогулка в волшебном лесу», — процитировала Света. — Ну и что? Все так пишут, вы не очень оригинальны.

— В отличие от всех, — усмехнулась Даша, — мы не лжём. Ладно, раз единороги вас не прельщают, давайте поедем дальше. Может быть, мы встретим что-то более… убедительное.

Она погладила на прощание Калех и тронула Мару, которая с готовностью двинулась дальше. Табун расступился, пропуская всадников. Кто-то из жеребят протяжно крикнул им вслед.

За поляной начинался светлый березняк, косые лучи солнца подкрашивали белыестволы оттенками красного и розового. Тропа поднималась вверх по склону, пока не достигла гребня холма, за которым начинался пологий спуск к пойме реки. Здесь Даше пришлось тормозить Мару, которая ускорялась, приближаясь к воде.

— Там кто-то есть! — крикнула сзади Вероника. — Тоже единороги?

— Нет, — ответила Даша, рассматривая сверху тёмные спины коней на берегу.

Реку здесь легко было перейти вброд, а во время дождей — переплыть вместе с лошадью, не добираясь до моста. Даша предпочитала эту переправу всем остальным, и не она одна.

Табун стоял, зайдя в реку по запястья и опустив морды к воде. Лёгкий ветерок, гуляющий над рекой, шевелил листву в длинных гривах. Зелёные хвосты лениво обмахивали бока, покрытые жёсткой корой. Только белая кобыла с тёмными пятнами, казавшаяся издалека чубарой, подняла голову и насторожила изогнутые уши, рассматривая пришельцев.

Кавалькада спустилась к броду. Хотя тропа стала широкой там, где её разбили копыта спускавшихся к водопою коней, Карфаген и Юдифь держали строй, продолжая упрямо идти за хвостом.

— Не сходите с тропы, — напомнила Даша, прежде чем подъехать вплотную к табуну.

Пастух стоял поодаль от своих коней, в стороне от тропы, но оказался рядом, стоило Даше спуститься к воде. Невысокий старичок с бородой до пояса и такими же длинными волосами, распущенными по сгорбленной спине, как-то незаметно очутился прямо перед носом Мары.

Кобыла резко остановилась, вынуждая затормозить всю смену.

— Добрый вечер, — поздоровалась Даша.

Старичок кивнул ей с улыбкой на морщинистом лице.

— Ты в этом году рано, — заметил он, выразительно поглядывая на всадниц за Дашиной спиной.

Та покачала головой.

— Нет, они здесь не для этого. Они… просто катаются.

Старичок засмеялся высоким надтреснутым смехом.

— Нет, нет, Дашенька. По лесу нельзя «просто кататься».

— Они… — начала Даша, собираясь всё объяснить, но не успела.

— Можно, — заявила Света и решительно нарушила строй, заставляя Карфагена поравняться с Марой. — Можно просто кататься, можно просто поездить, не выслушивая на каждом шагу нравоучения от странных личностей. Ясно вам? Мы тут не на ваш карнавал с единорогами приехали смотреть, а просто покататься по лесу. Просто! Всё, поехали дальше.

Старик наградил Свету долгим взглядом и повернулся к Даше.

— Ты уверена, Дашенька? — спросил он. — Лучше рано, чем поздно…

— Светлана, — холодно произнесла Даша, — не обгоняйте головного.

— Никто вас не обгонял, — бросила та. — Стою рядом. Мы всё равно никуда не едем и, похоже, не доедем сегодня. Обещали рысь и галоп, а по факту останавливаемся на каждом шагу, чтобы вы могли потрепаться со своими друзьями. Так с клиентами не работают.

Даша глубоко вдохнула и медленно выдохнула — уже в который раз за этот вечер.

— Подумай, Дашенька, — подзадоривал её старик.

— Зря купились на вашу накрутку лайков в инсте и на положительные отзывы, — продолжала Света. — Только время зря теряем! Так и напишу вам на сайте, что лошади тормозные, лес кишит какими-то странными тварями, а инструктор всё время отвлекается от работы.

— Свет, — попробовала урезонить её подруга, — ну ты что, в самом деле? Хорошо же катаемся.

— Мне это надоело! — решительно заявила Света. — Всё, хватит, возвращаемся.

Прежде чем Даша успела отреагировать, она толкнула Карфагена вперёд, уходя с тропы, и собралась развернуться. Но не успела.

Поднялся шум, как будто по вершинам деревьев промчался ураганный вихрь. В шуме листвы послышался скрип гнущихся веток. Табун поднял головы от воды и все кони как один повернулись к ушедшей с тропы девушке.

Старик рассмеялся неприятным высоким смехом.

— Твою мать, — с чувством произнесла Даша, ощущая, как в груди разверзается предательская ледяная пустота. — Вот зачем ты это сделала, а?

Она бросила взгляд на Веронику — та уже всё поняла, и в её глазах светился ужас, пальцы стиснули и натянули повод, не давая Юде сделать ни шагу.

А вот Света не понимала. Она всё ещё пылала праведным гневом и возмущённо смотрела на подругу, не догадываясь, почему та не следует за ней.

Потом она медленно обернулась и увидела, наконец, то, что ожидало её за спиной.

Кони были огромны — молодняк в холке дотягивал до полутора метров, но старые достигали трёх, если не больше. Они шли, высоко поднимая ноги, пока не обступили Карфагена полукругом. Шелест листвы в гривах сделался ровным низким гулом. Старики тянули к Свете покрытые грубой корой морды, шевелили губами, напоминающими наплывы древесины на стволе, прядали поросшими мхом ушами.

— Только не делай глупостей, — быстро сказала Даша. — Они ничего не смогут тебе сделать, пока ты в седле. Бери повод и быстро возвращай Карфагена на тропу, за моим хвостом. Давай.

— Идите нахер все! — отрезала Света, пытаясь отпихнуть рукой огромную замшелую морду, которая склонилась к ней. — Я в ваши игры больше не играю!

— Делай как она говорит! — закричала Вероника, но было поздно.

Света перекинула ногу через заднюю луку и спрыгнула с седла, собираясь поднырнуть под мордой одного из древесных коней. Она не успела.

Конь тряхнул жидкой листвой, из которой состояла его грива, и раскрыл пасть. В ней не было ни зубов, ни языка — только длинные, мощные и гибкие корни, потянувшиеся вперёд, словно щупальца. Света отмахнулась от них рукой, но с тем же успехом можно было бить по ветке дерева. Корни проскользнули между её пальцами и потянулись к лицу, шее и груди.

Один тонким концом вонзился в глазницу и проник внутрь, выдавливая наружу глазное яблоко, сделавшееся вдруг гротескно круглым, как у мультяшной лягушки. Другой скользнул в ноздрю, откуда сразу потекла струйка крови. Третий, широкий и толстый, пролез в приоткрытый рот, оборвав едва зазвучавший крик на зародыше. Гибкий корень обвил шею девушки и крепко держал, не давая бессильному телу осесть на землю.

Ещё пара острых корней вонзилась ей в грудь, порвав одежду и кожу между рёбрами. На светлой ткани начали расплываться багровые пятна. Корни пробились глубже, разрывая податливую человеческую плоть, обвили рёбра и сломали их с характерным хрустом, выламывая из грудины. Новые корни, тоньше и гибче предыдущих, скользнули в образовавшуюся чёрную рану и через мгновение вырвали оттуда ещё трепещущее сердце.

Другие кони обступили бьющееся в агонии тело. Новые корни, вырвавшиеся из разинутых пастей, вонзились в окровавленную плоть. Они прямо на глазах становились толще, высасывая все соки из хрупкого человеческого существа.

Лес всегда забирает своё.

Даша резко обернулась к Веронике.

— За мной! — скомандовала она. — Живо, не то станешь следующей.

И, не дожидаясь, когда кони насытятся и обратятся к следующей жертве, она подобрала повод и выпустила Мару вперёд. Юдифь бросилась за ней, мгновением позже за кобылами последовал Карфаген.

Мара прыгнула в воду, не подняв брызг. Копыта погрузились в водную гладь, не вспоров её. Хотя грива кобылы казалась влажной с виду, вода скатывалась с неё без следа. Юда с Карфагеном тяжело плюхались где-то позади.

Река осталась позади, и лес обступил их снова — дикий, настороженный, потревоженный чужаками, которые проявили неуважение к его обычаям. Лес никому не прощает обид. Тропинка стала тесной и тёмной, последние лучи солнца сгорели за горизонтом, погружая беглянок в сырой полумрак. Ельник становился темнее, на уровне лица стали попадаться сухие ветки, способные выцарапать неосторожному всаднику глаза.

Дашу это не смущало. Она скакала вперёд, низко пригнувшись к шее Мары, и слышала, что остальные кони скачут за ней.

Показалась тройная развилка с гранитным валуном в середине. Мара перемахнула через камень и устремилась по самой левой тропинке. Впереди показались рыжеватые огоньки, и Даша с облегчением выдохнула, переводя кобылу на рысь.

— Вроде бы оторвались, — произнесла она и повернулась к Веронике.

— Они убили Свету? — спросила та спокойным, каким-то отстранённым голосом.

Даша кивнула и тут же поняла, что передышка была преждевременной. Вероника зарыдала, потом начала смеяться, хотя из глаз всё ещё текли слёзы.

— Сказочная прогулка! — выговорила она сквозь истерические рыдания. — Сказочная! И лес волшебный!.. Да как вы!.. Да что вы вообще такое?

— Я лично — тренер-инструктор, — отозвалась Даша. — А вы — клиенты, которые не прочитали технику безопасности, когда расписывались. И в бумагах, которые вы подписали, есть пункт «о возможных последствиях в виде увечий и смерти в ходе занятия верховой ездой уведомлен, ответственность за это беру на себя».

— Нам никто не говорил… — простонала Вероника, вытирая слёзы. — Никто, мать его, не сказал, что нас могут убить!

— Конечно, не сказал, — согласилась Даша. — Это было написано, во многих местах. Вы там даже расписывались — только не читали.

Она перевела лошадь в шаг, затем остановила. Они подъехали к воротам, над которыми висел, пламенея глазницами, человеческий череп. Если присмотреться, можно было заметить, что белеющий в темноте забор тоже сложен из человеческих костей, да и материалом для ворот едва ли послужили бивни мамонта.

Череп медленно повернулся на пике, на которую был насажен, и уставился пылающими глазницами прямо Даше в лицо. Шевельнулась чудом удерживающаяся на месте нижняя челюсть.

— Живым духом пахнет… — проскрипел череп. Голос напоминал скрежет костей о крышку гроба.

— Потому что мы живые, как несложно догадаться, — мрачно отозвалась Даша. — Открывай ворота, мы по делу.

Череп пыхнул глазницами и замолчал. Ворота со скрипом распахнулись, пропуская гостей во двор.

Небольшая избушка с высоким крыльцом стояла на четырёх столбах, приподнятая над болотистой землёй на добрых полметра. По двору бродили, лениво копая червей когтистыми лапами, самые обычные куры. На нижней ступеньке крыльца разлёгся огромный рыжий кот. В остальном — обычный деревенский двор, разве что без лебедей из покрышек и художественного украшения грядок бордюром пластиковых бутылок.

Высокая женщина лет пятидесяти в цыганской юбке и с красной косынкой на длинных седеющих волосах появилась словно из ниоткуда, держа наперевес тяжёлый топор. Злобный взгляд из-под густых бровей, остановившись на Даше, немного смягчился.

— Дашенька, — произнесла женщина неожиданно мелодичным голосом, — ты в этом году рано.

Она перевела взгляд на Веронику и выразительно тронула пальцем лезвие топора.

— В этом лесу обитают одни маньяки? — поинтересовалась клиентка у Даши. — Мне тут не нравится!

Даша вздохнула.

— Василиса, — сказала она, — опусти топор, пожалуйста. Нам нужна твоя помощь.

Женщина указала на Веронику длинным пальцем.

— Хочешь, чтобы я её спрятала?

Даша кивнула. Василиса покачала головой.

— Дарья, Дарья… Скоро осень. Лес попросит свою жертву.

— Вот осенью и приведём, — отрезала Даша. — А пока спрячь нас.

Женщина погрозила ей пальцем.

— Ты ведь и сама это можешь, Дарья. Почему же не хочешь?

— Луна не в той фазе, — буркнула Даша. — У нас договор, помнишь?

Василиса усмехнулась.

— Помню, Дарья, помню, — она сделала приглашающий жест, который, пожалуй, выглядел бы более гостеприимно, не держи она в руках топор. — Проходи, гостем будешь. Спешивайтесь, девочки.

— Слезаем, — бросила Даша Веронике. — Здесь уже можно.

Она спрыгнула с Мары, с некоторым трудом оторвав от гладкой шерсти прилипшие к ней бриджи, и стащила с шеи повод. Кобыла с готовностью подставила уши, чтобы с неё сняли сайд-пул. Даша накинула на локоть повод Карфагена, подтянула стремена и повела мерина к сарайчику в углу двора. Мара сама, без лишних напоминаний, побрела за его хвостом.

— Мы тут что, останемся? — возмущённо поинтересовалась Вероника, догнавшая её у дверей сарайчика. — Прогулка же на час!

Даша медленно повернулась к ней и смерила тяжёлым взглядом.

— Хочешь сейчас выйти за ворота? — поинтересовалась она, пожалуй, слишком резко, чтобы это можно было считать клиентоориентированным подходом. — Валяй, прогуливайся. Можно подумать, я тут для себя стараюсь.

По лицу Вероники скользнула тень сомнения.

— А для кого?

Даша вздохнула.

— Серьёзно? Твою подругу на твоих глазах высосали, как картонку из-под сока, и этот опыт тебя ничему не научил?

Вот теперь Вероника задумалась. Надолго. Даша успела завести в сарайчик Карфагена и расседлать его.

— Она мне не подруга, — произнесла наконец Вероника. — Ясно?

— Честно говоря, меня это не волнует, — отозвалась Даша. — Лесу эти подробности тоже фиолетовы. Всё, что сейчас нужно знать: вы пришли сюда вдвоём, она и ты. Вы нарушили правила…

— Я не нарушала! — с жаром возразила Вероника.

Даша махнула рукой.

— Без разницы. Она здесь чужая, ты тоже. Она нарушила правила и навлекла гнев леса на вас обеих. С ней уже разделались, ты следующая.

Мгновение царила тишина. Даша отобрала у клиентки Юду и завела кобылу в тёмный сарай, пахнущий свежим сеном и душистыми травами. И навозом, конечно, куда без этого.

— Почему я? — спросила Вероника снаружи. Голос у неё слегка дрожал. — А ты? Ты же была с нами!

— Я свою дань лесу давно заплатила, — отозвалась Даша. — А ты здесь чужая. Ну и ещё…

Она высунулась из сарая и с лёгким злорадством всмотрелась в бледное лицо клиентки.

— Близится осень, — произнесла она, отчасти пародируя всех, кто этим вечером повторял ей то же самое. — Время сбора урожая. А сбор урожая традиционно означает принесение даров. Если угодно, жертву.

Даша усмехнулась, глядя, как вытягивается лицо Вероники.

— И сейчас лес очень хочет в жертву тебя, — подвела она черту.

Девушка смотрела на неё с ужасом в глазах.

— П-почему меня?

Даша пожала плечами.

— Ты здесь, совсем близко, и к тому же нарушила покой местных жителей. Прекрасно подходишь на роль осенней жертвы.

— Но они уже убили Свету! — возмутилась Вероника. — Им что… Мало?!

Даша покачала головой.

— Это другое. Жертва, видишь ли, должна отдаваться добровольно. Ну, по крайней мере, тем, кто её приносит. Сама она может этого и не хотеть, но приносящий дары обязан отдавать их по собственной воле. Этим жертва и отличается от вымогательства.

Вероника нахмурилась, обдумывая услышанное.

— Получается, этот чёртов лес хочет моей смерти?

— Нет, — поправила Даша. — Твоя смерть ему не нужна.

— А что нужно?

Даша хмыкнула.

— Твоя жизнь.

Затем она скрылась в сарае, чтобы разобрать Юду, потрепала коней за ушами, кинула в ясли побольше сена, от которого Мара с презрением отвернула нос, и заперла дверь на толстый засов.

— Идём в дом, — велела она Веронике. — Да, и вот ещё что. Не спорь с Василисой. Что бы она ни попросила, просто молча бери и делай.

— Экоферма, блин, — пробурчала девушка.

— Это — залог твоей безопасности, — хмуро пояснила Даша. — Здесь коням старика и другим лесным жителям тебя не достать, Василиса их не пустит. Но испытывать её терпение я тебе не советую, даже законы гостеприимства имеют свои границы.

— Кто она такая вообще? Одна из ваших?

Даша усмехнулась.

— Сказочная прогулка в волшебном лесу, помнишь? Кто в сказке обычно живёт в избушке посреди леса?

Вероника хихикнула.

— Что, Баба Яга?

Даша пожала плечами и молча зашагала к высокому крыльцу. На нижней ступеньке крыльца Василиса со своим топором, прогнав прочь кота, уже держала наизготовку рыжую курицу.

— Дашенька, подай-ка ведро! — скомандовала она, увидев гостей. — Будет угощение твоей лошадке.

Даша спокойно поднесла к крыльцу деревянную кадушку с серой массой, отдалённо напоминающей отруби. Василиса ухватила курицу за ноги и с размаху приложила о крыльцо. Другой рукой она опустила на длинную куриную шею топор, с характерным хрустом перерубив позвонки. Куриная голова отделилась от тушки и свалилась на землю. Василиса подняла безголовую курицу за лапы над ведром, чтобы кровь стекала в отруби, окрашивая их в бурый цвет.

— Вот так, — улыбнулась женщина, прежде чем поднять куриную голову с земли и бросить её в ведро. — Теперь неси своей красавице, чай, сено она есть не станет.

— Что?.. — пробормотала Вероника, когда Даша протащила мимо неё ведро с куриной головой.

Мара в сарайчике громко всхрапнула, почуяв кровь, и едва не выбила у Даши из рук ведро от избытка чувств. Та отпихнула кобылью морду в сторону и поставила угощение на землю. Мара нырнула в ведро носом, и оттуда немедленно послышалось довольное чавканье. Острые, как пила, зубы вмиг перемололи куриную голову вместе с костями и клювом и принялись перетирать окровавленные отруби.

— Без комментариев, — сказала Даша Веронике, покидая сарай.

Василиса ждала их у крыльца.

— Ты умеешь прясть? — поинтересовалась она у Дашиной клиентки. — Ткать? Тоже нет?

— Мы принесём воды и наколем дров, — быстро перебила её Даша и за рукав потащила Веронику к дальнему углу двора, где прятался в сумерках невысокий колодезный сруб.

— Почему это мы должны дрова колоть? — поинтересовалась Вероника.

Даша пожала плечами.

— Экоферма, помнишь? Надо заняться какой-то работой до полуночи.

— А после?

— А после, — вздохнула Даша, — будет уже всё равно.

Вероника нахмурилась.

— Мне домой вернуться надо, — заявила она. — Мы же прогулку планировали на полтора часа и…

Тут она прикусила язык, вспомнив, видимо, что в начале прогулки «их» было больше. Даша подавила лезущую на лицо злорадную ухмылку.

— Тебе как больше нравится — вернуться домой поздно или не вернуться никогда? — уточнила она ласково. — Кстати, как тебя покороче звать? Вера или Ника?

— Ника, — пробормотала клиентка.

— Так вот, Ника, — заключила Даша, крутанув ворот колодца, — если хочешь вернуться домой и написать нам хреновый отзыв на Яндексе — делай, что я скажу. Правда… — она изобразила задумчивость. — Правда, если ты планируешь строчить гневные отзывы, мне, наверное, не следует выпускать тебя из леса живой, да? Это же невыгодно для клуба.

— Я ничего не буду писать, — пробормотала Ника.

Даша задумчиво потёрла переносицу.

— Тоже такой себе результат, руководство велело мне просить клиентов писать хорошие отзывы…

— Я напишу, что скажете!

— Шутка, — закончила Даша. — То есть, руководство просило, конечно, но мне, честно говоря, всё равно, что ты там напишешь.

Она поднимала ведро из колодца, когда над двором прокатился глухой перестук костей. Кто-то с силой стучал в ворота. Стук затих, но через минуту повторился.

— Кто там? — крикнула Даша.

— Пустите меня! — раздался голос Светы.

Ника вздрогнула и схватила Дашу за рукав.

— Это она! Она жива!

— Нет, — отозвалась Даша, переливая воду.

— Пустите меня! — повторил голос за воротами.

Вероника с силой вцепилась в Дашину руку.

— Это точно Света, — возбуждённо проговорила она. — Я узнала, это её голос. Нужно её впустить!

— Нет, — отрезала Даша. — Не нужно.

Ника уставилась на неё во все глаза.

— Как это — нет? Ты свихнулась? Она там одна в этом лесу, где каждый куст хочет нас убить!

Она метнулась к воротам, но Даша ловко удержала её, схватив за плечо.

— Если ты вдруг забыла, как умерла твоя не-подруга, — произнесла она ледяным тоном, — то я напомню. Один из корней ей всадили в глотку, как думаешь, после этого можно говорить? Даже если не вспоминать о том, сколько и с какой скоростью ей пришлось бы пробежать, чтобы добраться сюда.

Ника замерла. Стук в ворота повторился, снова глухо застучали кости.

— Но… — пробормотала она нерешительно. — Голос…

— Вот именно что голос, — хмуро отозвалась Даша. — Помнишь, что сказал череп, когда мы подъехали?

— Что пахнет живыми.

— Ага. А сейчас он почему молчит?

Клиентка, впрочем, всё ещё сомневалась. Даша вздохнула.

— Смотри. Эй, кто там в ворота ломится?

— Это я, — немедленно отозвался голос Светы.

— Кто — я? Скажи своё имя, и мы тебя пустим.

Голос молчал. Затем из-за ворот донеслось глухое рычание и всё стихло. Даша пожала плечами.

— Вот, собственно, и всё.

Она подхватила полные вёдра и в сопровождении Ники потащила их к дому.

Колоть дрова тоже пришлось ей. Клиентка только наблюдала, отойдя на пару шагов.

— Может, ты хотя бы собирать и складывать их будешь? — не выдержала наконец Даша, рукавом вытирая пот со лба. — Чего ты там стоишь?

— А если в меня щепки полетят? — возмущённо поинтересовалась Ника.

Даша вздохнула, посмотрела на топор и подумала, что при прочих равных сейчас больше шансов на то, что в клиентку полетит он.

— Ничего в тебя пока не летит, — сказала она устало. А потом спросила внезапно для себя самой: — Слушай, а зачем вы вообще потащились на эту прогулку в незнакомый клуб? Тем более, говоришь, Света была тебе не подруга…

Ника прикусила губу и некоторое время молчала. Даша успела расколоть ещё пару поленьев, прежде чем пришёл ответ:

— Мы просто… Не общались уже давно. Решили помириться, возобновить отношения. Ну и на лошадях покататься для начала. Вбили в поиск, и тут ваш сайт…

— Ясно, — констатировала Даша, опуская топор.

Удар вышел сильным, лезвие до середины вбилось в полено.

— И сильно ты её ненавидишь? — поинтересовалась она спустя минуту.

— Это тут причём?

Даша пожала плечами:

— Это лес. Если входишь в него настроенным агрессивно, неся в себе злобу — будь готов получить симметричный ответ. Ваша прогулка с самого начала была обречена.

— И что мне теперь, — возмутилась Ника, — остаться здесь навсегда?

— Вариант. Хотя Василиса, думаю, не согласится. От тебя не очень много толку в хозяйстве. Давай, хоть дрова колоть научу?

Ника скрестила руки на груди.

— Ну нет.

Где-то высоко по вершинам деревьев пронёсся гул ветра. Даша, запрокинув голову, посмотрела в сумеречное небо. Гул нарастал, усиливался, к нему примешался треск сухих сучьев и скрип вековых стволов.

— К нам идут, — заметила она и силой заставила себя опустить топор, хотя его очень хотелось наоборот поднять и как можно выше.

В ворота постучали. На этот раз череп зашевелился. Василиса быстрым шагом подошла к костяной ограде, приоткрыла одну створку, выглядывая наружу, и оглянулась.

— Дашенька, это к тебе.

— Я так и подумала, — отозвалась Даша.

Она прислонила топор к пню, на котором колола дрова, и подошла к воротам.

Кони стояли в паре шагов за оградой, такие высокие, что, пожалуй, без труда могли бы перемахнуть через неё и очутиться во дворе. Могли бы, но не делали этого. Мощные ноги, покрытые грубой корой, не отрывали от земли каменно-твёрдых копыт, над которыми пробивалась поросль молодой листвы, образуя густые щётки. Огромные морды отворачивались под пристальным взглядом пылающих глазниц черепа над воротами.

Старик больше не пытался скрыться за человекоподобным обликом. Морщинистая кожа на его лице напоминала складки древесной коры. В седой бороде пробивалась зелень мха.

— Дашенька, — произнёс он скрипучим голосом, напоминающим хруст ломающихся ветвей, — пора. Лес ждёт свою жертву.

— Осенью, — категорично ответила Даша.

Старик покачал головой.

— Сейчас, Дашенька. Прямо сейчас. Лес ждёт: ты уже привела её сюда, почему не отдаёшь? Хочешь оставить всё себе?..

— Твои кони уже забрали одну, — хмуро напомнила Даша.

Старик погрозил ей узловатым пальцем.

— Э, нет, Дашенька. Нельзя показать угощение, а потом не отдать. Весь лес знает, что ты привела двух чужаков, которые вдвоём как один. Лес всё чует.

— Вдвоём как один… — протянула Даша задумчиво.

Она начала догадываться.

— Отдавай вторую половину, Дашенька, — тихо, вкрадчиво, как будто совсем без угрозы произнёс старичок. — А не то лес попросит что-то взамен.

— Что? — с вызовом поинтересовалась Даша. — Мне вы сделать ничего не можете. У нас договор.

Старичок приподнял косматые брови на морщинистом лице.

— А кони?

«Мара», — мелькнула у Даши паническая мысль, от которой по спине полоснули ледяные когти.

— Кто тебе дороже, Дашенька, — тихо спросил старичок. — Чужаки или кони?..

Вопрос был риторический. Даша даже не колебалась.

— Дай мне немного времени, — попросила она, — и я отдам тебе твою жертву.

— Только не тяни, Дашенька, — хихикнул старик напоследок, прежде чем ворота перед ним закрылись.

Даша отступила на шаг. Её потряхивало.

Она не заметила, как Ника подошла к ней и неуверенно тронула за плечо.

— Что, всё плохо, да?

Даша подняла на неё мрачный взгляд. Отпираться больше не было смысла.

— Старик хочет получить твою жизнь во что бы то ни стало, — сообщила она. — Или, кхм, не гарантирует безопасность нашим лошадям.

На лице Ники мелькнуло подозрение.

— Ты же не…

Даша пожала плечами.

— Вообще-то я именно что да. Кони — часть леса, конечно, но только наполовину. Они все полукровки, даже Мара. Мару я знаю девять лет, а тебя первый раз вижу. Как думаешь, кого я выберу?

Клиентка передёрнула плечами.

— Но я же всё-таки человек!

Даша фыркнула.

— Тем более. Мы в ответе за тех, кого приручили, да? А люди сами о себе позаботятся.

Ника смотрела на неё с ужасом в глазах, медленно приходя к осознанию, что Даша уже всё решила. Ещё до того, как закрылись ворота.

— И ты меня им отдашь?

Даша развела руками.

— Придётся.

Ника судорожно облизнула губы.

— Нет, нет! Должен быть другой способ! Ты же сказала — жертва должна иметь ценность. А тебе лошади дороже, чем я.

— Конечно, дороже, — согласилась Даша. — Но ценность ты теперь имеешь — для меня, как выкуп за моих лошадей. Хотя не в этом дело…

— Но ты же говорила, жертва приносится осенью, — сказала Ника почти жалобно. — А осень ещё не наступила. Почему? Потому что мы нарушили правила?..

Даша вздохнула. Признавать это было нелегко.

— Вы нарушили правила, — согласилась она. — Но главное — я нарушила правила.

Она усмехнулась, глядя, как вытягивается лицо Ники.

— Нельзя вести в лес того, кому не веришь, — пояснила она. — Нельзя вести тех, к кому испытываешь неприязнь. Лесу нельзя солгать, он видит всё. А что ещё мне было к вам чувствовать после того концерта, что вы устроили? Сложно питать тёплые чувства к людям, которые выкатывают тебе претензии каждые пять минут. И вот результат. Лес посчитал вас чужаками. Моими врагами, а значит, и своими. А враги здесь долго не живут.

Ника облизнула губы снова.

— И даже сейчас? И ничего нельзя сделать? Света ведь уже… — тут её голос оборвался.

Даша пожала плечами.

— Боюсь, уже ничего. Слишком поздно. Лес считает вас обеих за одну жертву — такое может быть, правда, только в одном случае…

Она наклонила голову к плечу, глядя на Веронику под новым углом.

— Ты сказала, вы со Светой поссорились и долго не общались, да? А из-за чего поссорились?

Ника молчала, глядя себе под ноги.

— И ты её до сих пор ненавидишь, — усмехнулась Даша. — Хоть и любишь. Противоречивое чувство. Она у тебя мужика увела?

— Нет, — отрезала Ника.

Повисла пауза.

— Это он её увёл, — добавила она наконец.

Даша присвистнула.

— Ого.

Ника подняла на неё тяжёлый взгляд.

— Из-за этого лес меня не выпускает, да?

Даша медленно кивнула.

— Он считает любовников за одну жертву. Ценность жертвы, помнишь? В паре каждый имеет большую ценность для другого. Идеальная жертва.

— Ну спасибо.

Но Даша уже уловила тонкую нить возможности и ухватилась за неё обеими руками.

— Ты сказала, что вы хотели возобновить отношения, — бесцеремонно продолжала она. — В полном объёме? Или просто как друзья?

— Это здесь причём?

Даша пожала плечами.

— Я бы на твоём месте ответила — тут на кону твоя жизнь. Возможно, я смогу тебя спасти…

Во взгляде Ники вспыхнула надежда.

— Серьёзно?

Даша поморщилась.

— Если ты пообещаешь не писать нам паршивые отзывы на Яндексе. Шутка. Всё зависит от твоего желания выжить.

Ника посмотрела на неё в упор. Зубы были стиснуты, скулы напряжены, а в глазах застыла мрачная решимость.

— Я хочу жить.

— И что ты готова сделать сейчас ради этого?

— Что угодно.

Даша медленно кивнула.

— Ну, в таком случае — поцелуй меня.

Повисла пауза. Решимость во взгляде Ники сменилась изумлением.

— Что?

— Да что угодно, — фыркнула Даша. — Но лучше начать с губ. Есть в этом жесте что-то ортодоксальное, знаешь, как классическая музыка от мира человеческих отношений.

— Это ещё зачем?

Даша вздохнула.

— В том, что случилось в лесу, виноваты мы двое, — напомнила она. — И твоя бывшая подруга тоже, но ей уже всё равно. Остались только мы. Я пытаюсь искупить свою вину, не принося тебя в жертву лесу. Но всё зависит только от твоего желания выжить.

Ника сделала неуверенный шаг ей навстречу.

— И чем это поможет?

Даша усмехнулась.

— Я привела в лес двух чужаков. Одного отдала. Другого забираю себе. Всё честно. Лес не станет претендовать на то, что принадлежит мне. После этого ты уже не будешь для него чужой.

— А чьей?

— Моей, конечно.

Всё ещё сомневаясь, Ника сделала ещё шаг. Теперь они стояли вплотную друг к другу.

— Только поцелуй? — уточнила Ника.

— Конечно, не только.

Мгновение они молчали, глядя друг на друга. Лицо Ники в наступивших сумерках казалось абсолютно белым в обрамлении тёмных волос. Высоко в тёмных кронах деревьев гудел ветер.

— Ладно, — выдохнула Ника и закрыла глаза.

Даша положила руки ей на плечи. Губы девушек медленно соприкоснулись.

— Видишь, Дашенька, — донёсся откуда-то голос Василисы, — я ведь говорила: ты прекрасно можешь всё сделать сама.


Они выехали из леса с последними лучами закатного солнца, окрасившими горизонт в золотые и красные тона. Даша ехала впереди, ведя в поводу Карфагена. Юда, презирая саму идею безопасной дистанции, шла следом, упираясь ей в хвост. Когда они выехали на поляну и ушли с тропы, Ника выпустила единорога вперёд и поравнялась с головным.

Даша посмотрела на часы. С того момента, как они въехали в лес, прошёл ровно час. Она усмехнулась про себя.

— Как я и говорила в начале, — сообщила она Нике, — прогулка длилась шестьдесят минут. С рысью и галопом.

Та изумлённо хлопала глазами.

— Но мы же были там, когда уже стемнело. Я помню, мы еле нашли в темноте эту дорогу, хорошо, что череп…

Тут она запнулась. Даша не стала её винить — зрелище парящего впереди черепа, который освещает дорогу пылающими глазницами, на первый раз мало кого оставляет равнодушным.

— Я всегда выезжаю из леса вовремя, что бы ни происходило, — пояснила она. — Такой уж у нас договор.

Ника остановила Юдифь и сжала повод, не давая кобыле потянуться за травой.

— Знаешь… Я сейчас глупость скажу, наверное…

Даша приподняла бровь.

— Что? Всё-таки поставишь нам одну звезду на Яндексе?

Ника мотнула головой.

— Нет, я про другое. У вас тут можно купить абонемент?


Морена

Драконы

Svir Ох уж эти мужчины…

— Туки-туки, чудище! — рыцарь, как и всегда, сопроводил свое появление со всем размахом, сиречь помпезно: зашел, лязгая и топоча, принял лихую позу, отклячив ногу и выпятив зад, и громогласно постучал по серому камню латной перчаткой. — А чего ты в кладовке сидишь? Я, пока тебя отыскал, всю пещеру прошагал и даже нашел тайный проход к гномам.

Дракон покосился в его сторону и вздохнул.

— Принцесса, что ли, выгнала? — догадался рыцарь.

— Не-а, — раздалось над невысоким валуном, находившимся рядом с горизонтально расположенной каменной плитой, служившей дракону чем-то вроде стола. Вот сейчас, например, он водрузил на нее лапы, как некоторые далекие от дворцового этикета люди умудряются класть локти на чистые скатерти.

Не то чтобы рыцарь являлся поборником этого самого этикета, но ему слишком часто и регулярно — почитай, с самого раннего детства — выносили им мозг, а потому и вспоминался он к месту и не к месту, пакость.

— Сам ушел?! — не поверил-ужаснулся рыцарь.

— Не-а, — снова ответил тот же пока невидимый собеседник, а дракон тяжело вздохнул и пробубнил:

— Да проявись ты, нечисть, здесь все свои.

Легкий дымок над валуном мог бы соответствовать явлению призрака или, на худой конец, джинна. Затем в воздухе проявилась золотая пыль, какой у джиннов взяться попросту неоткуда, и наконец… крылья! Яркие, как у бабочки. При этом внешне существо не походило на насекомое, чему рыцарь искренне обрадовался. Стыдно, конечно, признавать, но он терпеть не мог всех этих таракашек-букашек, а уж как ненавидел комаров!.. Твари не могли продырявить латы, но вот залететь в них как-то умудрялись — сволочи распоследние. На человека новый знакомец дракона, к слову, тоже походил мало. Кожу его покрывал легкий серебристый пушок, отчего казалось, будто она светится, а огромные бирюзовые глаза занимали половину лица, никак не меньше.

— Ты… — рыцарь покопался в памяти, — этот самый… фей, что ли?

— Фей, фей, — махнуло на него рукой, которую в темноте с легкостью удалось бы принять за тонкую ветку дерева, существо.

— А вы бываете и мужского пола? — удивился рыцарь.

— Мы-то? Бываем и мужского, — пожав плечами, меланхолично заявил фей.

— И желания исполняете?..

— Так! — дракон ударил лапой по плите и рыкнул: — Раз уж явился, то садись и помалкивай, ну или сделай вид, будто и не приходил.

— Вот какое же ты все-таки грубое, чудище, — упрекнул рыцарь, стараясь не слишком выказывать радость от приглашения (раз пригласили, то точно не съедят: что-что, а законы гостеприимства дракон исполнял от и до). Стоявшая, лежавшая и даже висевшая перед самым драконьим носом снедь вызывала у него очень приятные эмоции, а особенно — целая свиная нога, подкопченная и одуряюще пахнувшая. — Можно?

— Не стесняйся, — разрешил дракон, и рыцарь немедленно цапнул эту самую ногу, впился в нее зубами и брякнулся «за стол».

Фей вздохнул, проследив за его движением.

— Чм… чего? — прочавкал рыцарь.

— Неурожай, голод, мор? — предположил дракон.

— Ди-м… как вкусно!.. ета.

— Кто? — переспросил дракон.

— Диета, — отчетливо проговорил рыцарь, заглотив изрядный кусок мяса и едва не подавившись, — поголовная. Вернее, головного мозга. И у всей женской половины двора.

— А ты здесь при чем? — не понял дракон и подозрительно прищурился. — Я, конечно, слышал про ваши дворцовые нравы, но не предполагал, насколько все сложно. Сочувствую, короче. Было больно?

— Да пошел ты! — рыцарь аж задохнулся от возмущения. — Я ж не это имел в виду!

— Что имею, то и в… — начал было дракон, но замолчал, сочтя высказывание банальным.

— А что же тогда? — вдруг поинтересовался меланхоличный фей.

— Каждый рыцарь обязан поддержать даму сердца. Это его священный долг, а иначе он и не рыцарь вообще, не герой, а… как его… — рыцарь задумался и выдал: — Козел в ржавом ведре без совести и чести. Слушайте, чудища, будьте человеками, дайте пожрать, а?..

Дракон милостиво махнул в его направлении пальцем с длинным загнутым когтем — ешь, мол, — и пустил к пещерному своду колечко сизого дыма. Фей печально вздохнул.

Так и сидели. Рыцарь периодически чавкал и порыкивал, насыщаясь, и плевать он хотел на все этикеты — этикетов, как и традиций, столько, что все соблюдать, считай, и на жизнь времени не останется. Да и, в конце концов, этикет этикетом, а кушать хочется всегда. Дракон, где-то раздобыв шланг (подобные использовали дворцовые садовники для полива цветников), посасывал некую наверняка горючую жидкость из отливающей металлическим блеском бочки, временами заедая одним-парой ящичков лимонов. Фей просто сидел, уставившись в пустоту перед собой, — может, и видел чего, кто ж его разберет?

— И все же что-то с вами не так, — утолив первый голод и ожидая прихода второго, заметил рыцарь.

— Культурно сидим, отдыхаем, — пожал плечами фей.

— В кладовке?

— В кладовке, — согласился фей.

— И ничего не едите?

— Не-а.

Рыцарь посмотрел на фея внимательнее. Смотреть вообще-то было не на что: не плечи, а плечики, если не плечишки, ручки-веточки, ножки-палочки и брюшко округлое. В общем, рыцарь к подобным представителям своего пола закономерно испытывал жалость пополам с гадливостью и приятным чувством собственного превосходства.

— Тоже диета? — спросил он со знанием дела. — Только не она, а тебя?

— Ох… — вздохнул фей.

— Чего? — переспросил рыцарь. — Теперь есть даже не можешь? Вплоть до идиоторексии?

— Анорексии, — поправил дракон.

— Ох, лучше бы, — фей посмотрел перед собой, и прямо из воздуха выплыл изящный стеклянный кувшин с нектаром, к которому он и припал, проигнорировав проявившуюся было хрустальную стопку. — Я прихожу, дома все готово, стол от яств ломится, а она садится напротив и смотрит, — начал он путано сразу после того, как оторвался от угощения.

— Куда смотрит? — представив себе картину, больше подходившую для веселого времяпрепровождения в логове ведьмы, чем тихого семейного (или какого там?) ужина, спросил рыцарь.

— Как я ем! — выкрикнул фей, и его словно прорвало. Он вскочил, потрясая недокулачками, и затараторил: — Наготовит на весь двор, она же раньше у полевки жила, а это мышачье племя ест все время, которое не спит, — привыкла, вот и меня теперь потчует. А у меня, между прочим, брюшко, и крылья уже не держат!

— Так ты не ешь, — брякнул рыцарь глупость и смутился.

— А ты ешь! — не стал спускать ему дракон. — Перед дамами своими… сердца.

— Извини, фей, — не обратив на дракона никакого внимания, повинился рыцарь. — Не подумал.

— А у нее глаза зе-ле-ные, — тот, кажется, и не слышал. — Смотрит и смотрит, смотрит и кормит, кормит и кормит… без наркоза.

— Ну а у тебя все же чего стряслось? — обратился рыцарь к дракону.

— А я просто думаю.

— А… понятно, — закивал рыцарь. — Дело хорошее, имелось бы чем.

— А вот теперь было обидно, — заметил дракон и спросил: — Вот ты, когда с добычей из походов возвращаешься, как поступаешь?

Рыцарь пожал плечами.

— Знамо дело, иду к ней, к даме своей, кладу к ее ногам, целую подол платья… дабы оценила, похвалила, одарила улыбкой и…

— Дальше можешь не рассказывать, — разрешил дракон и обратился к фею: — А ты своей… ну, цветы даришь?

— Конечно! — обиделся фей. — Я осыпаю ее цветами и…

— Тогда я все еще не понимаю! — взревел дракон.

Следующие полчаса он распинался на тему того, почему у всех принцессы как принцессы, а ему каждый раз выговаривают, когда он приносит к их пещере всякое, чего только ни попросят, и сваливает у входа. У нас, мол, слуг нет, сам пусть в кладовую тащит.

— Так-то оно так, — говорил дракон, — может, и верно: я же не задрал этого барана, а…

— Купил? — не поверил рыцарь.

— Я — дракон, мне дарят, — фыркнул тот.

— Хочу быть драконом, — подал голос изрядно захмелевший с нектара фей и икнул.

— Ты закусывал бы, — заикнулся было рыцарь, но вовремя прикусил язык.

— Но это же неважно. Я все равно добытчик! — продолжал говорить о своем дракон. — Я хочу, чтобы она оценила! А она — «слуг нет».

— Так и сделай… — начал было рыцарь, но договаривать не стал, вместо этого вздохнул и предложил: — Может, на троих?

* * *
— Ну, как прошло? — спросила отдохнувшая, повеселевшая и порозовевшая щеками принцесса, вернувшись в уютную драконью пещеру. — Отвел душу с друзьями?

Дракон втянул носом родной аромат, погрелся в излучаемом юным девичьим телом тепле, потершись носом о плечо, шею, ноги и вызвав тонкое хихиканье, и осклабился как умел приветливее.

— Всем косточки перемыли? — как обычно правильно расценив его «улыбку», поинтересовалась принцесса.

Оскал дракона стал еще шире.

— Ох и соскучилась же я по тебе, чудовище, — призналась принцесса. — А где еда? В кладовой же, вероятно, шаром покати!

— На месте, где и должно, — дракон не стал говорить, что не только натаскал в пещеру всяких вкусностей, но и разложил, совершив самую настоящую ревизию их запасов и перестановку всех валунов, — пусть сюрприз будет. Сей полезной деятельности он посвятил целый вчерашний день и даже остался доволен собой.

— Да?.. — голос принцессы прозвучал немного настороженно.

— Ага, — кивнул дракон. — Я оценил твои слова и сделал выводы.

Лицо принцессы осветила счастливая улыбка.

— Тогда пойду и приготовлю что-нибудь вкусное, — заявила она и унеслась.

Дракон довольно хмыкнул.

— Я же ничего теперь не найду! — возмущалась принцесса некоторое время спустя, упирая в бока руки и топая ногой.

Дракон, уже давно уяснивший, что спорить — себе дороже, просто тихо ухмылялся. Разумеется, он мог бы сказать: «Ты же сама хотела», или «Ты непоследовательна», или еще какую-нибудь дурость, но зачем? Тем более взрыв «праведного негодования» уже отгремел, а «буря» пошла на убыль.



— Ох уж эти мужчины, — говорила через четверть часа присмиревшая принцесса, удобно привалившись к драконьему боку. — А тебе со мной однозначно повезло. Другая такое устроила бы…

— Гы, — пыхнул дымом дракон.

— Договоришься ты у меня… — тотчас заметила она, но беззлобно, можно даже сказать — по-домашнему.

— О… да, я умею договариваться, — ответил дракон. — И думать — тоже. И выводы делать, — прибавил он и довольно прикрыл глаза, когда принцесса поежилась. Работы у нее теперь на неделю вперед, а значит, и скучать не будет.

Нечисть

MandoDiao Пробка на Костромской

Водительские права таксиста были прикреплены к противосолнечному козырьку обычной канцелярской скрепкой, и на фотографии был усатый мужчина кавказской наружности с именем Ахмадали Мусесян Габарович. Я сразу понял, что права не настоящие, потому что за рулем сидел трехголовый дракон.

Трехголовый, мать его, дракон.

Я всегда считал себя человеком здравомыслящим, иногда даже слишком здравомыслящим, когда дело касалось того, как послать клиента без откровенного мата, но сегодня по пути на работу мой мир перевернулся. И во всембыл виноват гражданин Мусесян.

Обычно я предпочитал, чтобы таксисты со мной не разговаривали, музыка была не слишком раздражающая, и я мог помедитировать о своем, разглядывая серые хрущовки и кучи грязного снега за окном. За это я ставил в Убере пять балов, добавляя лишние чаевые за хороший вкус водителя к хитам 90-ых.

Такси проехало светофор, и мы ожидаемо встряли в семичасовую пробку на Костромской, пока все спешили на работу.

Впервые молчание меня тяготило. Я огляделся по сторонам, но другие водители совершенно не замечали, что за рулем лады калины грязно-белого цвета сидит трехголовый дракон, покрытый чешуей и нетерпеливо постукивающий когтями по рулю. С зеркала заднего вида у него свисала вонючая елочка.

Я открыл рот. Затем закрыл. Затем открыл снова.

Правая голова оглянулась, и, по-моему, я перестал дышать, вцепившись в телефон, как в последний оплот разумности.

— Ты че такой нервный? Да не опоздаем мы, не ссы, — произнесла голова зычным голосом, больше подходящим дяде Васе из соседнего подъезда, который курил с пяти лет и исключительно беломор.

У меня окончательно отнялся язык. Последний раз я пил с друзьями две недели назад, да и то два стакана пива. Этого точно недостаточно для галлюцинаций.

— Дракон, — пропищал я, не веря в то, что видел, и нервно рассмеялся.

— Пять баллов за внимательность, — проворчала средняя, которая явно была не в духе, держа тлеющую сижку между зубов и вглядываясь в поток машин. — Скажи еще: «Вот же чудо, зима настала в феврале».

— Вот поэтому у нас постоянно низкий рейтинг в базе, — вдруг вздохнула левая, меланхолично и мечтательно поглядывая в окно. — Потому что у кого-то слишком длинный язык.

— Я тебе твой укорочу, дубина стоеросовая.

— Не обращай внимания, — заговорила та голова, которая все еще смотрела на заднее сидение. — Обычно народ пялит в телефон и даже не замечает, что что-то не так. Ты только дыши, сразу полегчает.

У дракона двигался рот, глаза были золотистого цвета, а я разглядывал такси в поисках камеры.

— Это розыгрыш? Меня снимают? В смысле, хах, ребят, сделано, конечно, круто, но я не разрешаю использовать себя для развлекательных видео. Ищите кого-нибудь другого.

— Слышь, мужик, это похоже на розыгрыш? — правая голова раззявила рот, показав острый ряд зубов, розоватый раздвоенный язык, а слюни натянулись в тонкие нити. Дракон закрыл пасть и выдохнул струю дыма через нос.

Я подумал, что для шоу такая штука должна стоить миллионы, а у нас даже на ЖКУ тарифы подняли, потому что те воют, что денег нет. Я попрощался с жизнью.

— Вы меня съедите?

Средняя голова хохотнула, выпуская дым сигареты через зубы.

— Смотри какой вежливый сразу. На «вы» обращается. Обычно народ сигает из машины, даже не заплатив.

— Но ты ведь так не сделаешь? — с намеком посмотрела на него левая голова из-под лениво опущенных ресниц.

— Нет, — на самом деле я был готов пообещать что угодно, даже поехать с ним в Саратов, если понадобится, хотя туда пилить часов двенадцать.

Какое-то время в машине висела тишина, а я с отчаянием и тяжестью в животе пытался переосмыслить свою жизнь и мир в целом. Острый приступ любопытства очень быстро перевесил желание жить.

— Простите, если я вмешиваюсь, но как так получилось, что дракон водит такси? Вы же выглядите как натуральный Змей Горыныч.

— Ты смотри, еще и начитанный попался, — средняя голова не изменяла своему ворчанию.

Мечтательно и грустно вздохнула левая, оставив на стекле запотевшее пятно.

— Какие времена были, эх, какие времена. И полетал, и человеком закусил, и овцу на полдник украл, и золотишко в пещеру закинул. Уважали, боялись. А теперь что? Даже от телефонов не отлипают, один из ста замечают, кто за рулем баранки.

— Так вы Змей Горыныч? — упрямо уточнил я, думая, что мало того, что никто не поверит, так еще и в ПНД загребут. Так что с тем же успехом я мог узнать, какого черта происходит.

— Он самый, милок, он самый, — кивнула правая голова.

— А людей вы кушаете?

— Ты что, белены объелся? — средняя фыркнула, нагло встраиваясь в соседний ряд. Ему пытался посигналить огромный Крузак, но потом хозяин увидел, кто за рулем, и гудок умер на полузвуке. — Вы же пихаете в себя всякую отраву. Да в одной твоей ноге пестицидов на целую армию, это насколько себя надо не любить, чтобы жрать человечину в наше время. Ну уж нет. У меня дом свой в пригороде, курочки, две коровы, овечки. Сам кормлю, выращиваю. Вчера с мужиками шашлыки жарили, хорошо посидели.

— Так хорошо, что у меня изо рта до сих пор сивухой несет, — взгрустнула левая. — А я ведь даже не пью.

— Да че ты сразу начинаешь, натурпродукт же. Все свое, спиртяга и ягодки.

— Я, может, веганом хочу стать, а вы мне мешаете.

— Тьфу, — ворчливо сплюнула средняя голова. — Ты смотри, еще столетие, и совсем кукухой поедет, инстаграм себе заведет.

— Или блог об уходе за чешуей на ютубе. У нас и так батарея кремов, скоро мочалку некуда будет положить.

— Да ну вас, — вздохнула левая, — ничего вы не понимаете. Надо развиваться, а вы — пережитки прошлого.

— Я те дам пережиток прошлого, неделю в бане не будем мыться.

— Шантажисты и манипуляторы.

— А мужики это кто? — вмешался я, пытаясь представить, как Змей Горыныч жарит шашлыки во дворе.

— Как кто? Леший, водяной, Яга иногда захаживает. Леший турбазу держит за Малиновкой, водяной — раков для ресторанов выращивает. Яга в музее работает, по местным культурным ремеслам.

— Когда из запоя выплывает, — подло хихикнула левая.

Я пораженно уставился в окно. Мимо медленно проплывали горы снега, которые сгребли, но не успели убрать. Вот для ЖКУ зима действительно всегда наступала неожиданно.

— А вурдалаки? — припомнил я бабкины рассказы.

— Эти устроились лучше всех. В администрации города расселись и в ус не дуют, падлы.

А это имело какой-то изощренный смысл, подумал я.

— Домовые?

— В общедомовом профсоюзе. Бухают по-черному, да и звать их к себе — хлопот не оберешься. Один раз позвал, неделю выгонял из дому. То на посошок, то на брудершафт. А глотка луженая, все запасы выдули.

— Я думал, что драконы больше по размерам и все их боятся.

На этот раз на него обернулась средняя голова.

— Мужик, как ты думаешь, сколько может заработать таксист? А на огромную тушу надо много мяса.

— А вы не думали устроиться… эм… в банк? Охранять золото?

— Ты с какого дуба свалился… как тебя там по батюшке?

— Семён Иванович.

— Сёма, слухай, с каких пор в банке золото? Все в облигациях, ценных бумагах, нормальному дракону работы вообще днем с огнем не сыскать, а ты говоришь, золото. Я как-то в ювелирном подрабатывал охранником, так я нюхом чуял, что подделка кругом. Фианиты, сапфиры, ага. Стекляшки, да и только, кругом обман.

Мы с драконом задумчиво загрустили, а такси как раз выбралось из пробки и выехало на кольцевую. Буквально за поворотом был съезд к моей работе, и там такси припарковалось, загородив проход. Но я уже не волновался, никто не посмеет возникать на трехголовую ящерицу.

— Ну все, приехали. Ты, я вижу, мужик нормальный, пригоняй как-нибудь ко мне на выходных, в баньке попаримся, я тебя со своими познакомлю. А то вы, молодежь, в клетках бетонных сидите и света белого не видите. Чудо прямо под носом упускаете.

Я вбил адрес в телефон и сердечно попрощался с драконом, который настолько расчувствовался, что предложил звать его Горыней. Еще несколько минут я стоял, провожая взглядом грязную ладу калину и чувствуя, как снег залетает за воротник.

С этих пор я всегда, садясь в такси, убирал телефон в карман и здоровался с водителем.

А сивуха у Горыни и правда оказалась отменная, даром, что выглядела как трансформаторное масло.

Русское кино

северная пчелка, Мел@чь Польза Государю и Отечеству

В 1814 году Царскосельский лицей потрясают жестокие убийства молодых девушек. На расследование в императорскую обитель муз и знаний отправляют следователя Якова Петровича Гуро. Дело оказывается интереснее, чем предполагалось.


Выйдя из кареты, Гуро первым делом хорошенько потянулся, с наслаждением разминая затекшие конечности.

Само собой, всего день тряски — приключение не смертельное, но надо бы в следующий раз хоть небольшой запас еды прихватить с собой в дорогу. Остановка в трактире на маленькой почтовой станции, верстах в пятнадцати от Царского Села, успела уж забыться, да и постоловаться там толком не дали: кучер все торопил, дескать, с запада грозовые тучи заходят, начнется буря — дорогу моментально в кисель развезет и до Покрова дня потом будут ехать, увязая в грязи по самые рессоры.

У настежь распахнутых кованых ворот никто его не встретил, да и нелепо было бы ждать от высочайших особ какого-нибудь внимания к скромной фигуре столичного следователя. Хотя тот факт, что даже мужика не прислали дорогу показать да саквояж понести, конечно, расстраивал: сами ведь приглашали, настаивали в письме, чтоб как можно скорее, безотлагательно. Вот и толку-то было мчаться, если, оказывается, и не ждали его совсем.

Ну ничего, ничего, мысленно утешался Гуро в подобных оказиях, какие, в конце концов, его годы, поднабрать весу в обществе еще десять раз успеется. Вот раскроет однажды — может быть, даже сегодня, чем черт не шутит, — такое дело, над которым и тайный советник бы голову сломал, Анну получит или даже Владимира на грудь. Отметит его государь император по всем талантам и заслугам, совсем иная тогда жизнь пойдет, при совсем другом отношении.

Оглядевшись по сторонам, Гуро решительно направился к обильно изукрашенному зданию, которое, очевидно, и было главным корпусом лицея. Высокие изящные окна, длинный ряд мраморных колонн с позолоченными капителями и несколько протяженных галерей с овальными арками придавали зданию вид сказочный и воздушный. Невольно вспоминались многослойные кремовые торты, какие обыкновенно подают на балах в Петербурге, и у Гуро, привыкшего к строгости, почти аскезе шляхетского корпуса, все это сияющее, ослепительное великолепие вызывало лишь презрительную усмешку. Как же прикажете в такой атмосфере набираться ума?

Неудивительно, что тут кому-то глотку перерезали — холеные детки, поди, и не знают, что убивать нехорошо.

Словно в ответ на его размышления, мимо промчался один из воспитанников. Да так сильно толкнул при этом Гуро, что саквояж вылетел у того из рук и приземлился аж у самой скамьи. Откуда-то неподалеку донеслись тихие, откровенно издевательские смешки. Гуро, скорее рефлекторно, чем осознанно, успел сбить навзничь промелькнувшего как тень лицеиста коротким движением трости — споткнувшийся об нее мальчишка кубарем покатился в том же направлении, что и саквояж.

— Милостивый государь, как неловко вышло, — запричитал Гуро, подойдя к наглому юноше. — Миль пардон, вы целы?

— Oh, espèce de sale petit rat!..[5] — грязно выругался будущий светоч просвещения, надежда и опора Российской Империи.

Гуро вздохнул и подал ему руку.

Предложенную помощь ожидаемо проигнорировали и, даже не отряхнув с форменного сюртука дорожную пыль, помчались дальше. Поднимая саквояж, Гуро услышал удаляющееся многоголосье:

— Вот это ты попал, обезьяна!

— Нашла коса на камень!

— Помолчали бы, уж я-то в следующий раз!..

По всему выходило, что расследование в этих стенах и впрямь предстояло непростое.

* * *
В кабинет директора Гуро не допустили, сославшись на отсутствие оного. Велели поначалу обождать в приемной, а после — вовсе заглянуть по своему вопросу через пару дней. Лучше бы даже через неделю.

— А где девушка? — изрядно утомленный уже всеобщей любезностью, поинтересовался Гуро.

— На этот счет от руководства никаких распоряжений не поступало, — хрипло отчеканил местный дядька с лицом человека, привыкшего к любым господским запросам.

С трудом удержавшись от того, чтобы возвести очи горе, Гуро терпеливо уточнил:

— Мертвая девушка.

— Так в лесу она, куда ж денется, — не изменившись в лице, отозвался дядька. Вообще, складывалось впечатление, что дела, не касающиеся непосредственно лицеистов, его никак не волновали и не вызывали у него ни малейших чувств. — Я вас и провести могу.

— Буду премного благодарен.

Слава тебе, Господи — едва вслух не вырвалось — чудом Твоим, не иначе, пришли к чему-то. Пожалуй, если дело и дальше будет двигаться такими темпами, неизвестный убийца успеет всех жителей Царского села упокоить быстрее, чем Гуро узнает подробности первой смерти.

Не то чтобы такая перспектива уже не казалась ему самую малость привлекательной.

* * *
Возле тела, производя много шуму и очень мало пользы, давно суетились офицеры и единственный на всю округу врач — убийства под носом у императора безусловно были делом государственной важности, и местный контингент, конечно, добавлял ситуации веса.

После беглого осмотра — для детального не было возможности: всюду маячили чьи-то спины в мундирах и плечи в эполетах, — Гуро направился прямиком к набивавшему трубку врачу.

— Какая необычная рана, — протянул он, вытирая руки большим платком. — Никак в толк не возьму, чем ее так…

— За всю практику таких видать не доводилось, — меланхолично согласился врач, поджигая табак. — Уж на что войну прошел, а даже турки иначе бьют. Хотя чем-то похоже. Да только вряд ли, ваше благородие, здесь турки. Может, нас со следу сбить хотят.

— Да был бы след, — развел руками Гуро. — А так и сбивать пока не с чего… Простите ради Бога, господин Пешель, но в донесении ни слова не было сказано о том, кто нашел тело. Не изволите просветить?

— Ясное дело кто. — Врач глубоко затянулся, выпустил в воздух несколько фигурных колечек. — Пущин, Иван Иванович. Лицеист здешний. На полуночное свидание прибежал, а там вместо любовной истории…

— Правильно ли я понимаю, что воспитанник лицея запросто бегает по ночам на рандеву? — удивился Гуро. — И никому это не кажется хоть сколько-нибудь удивительным?

— Это вы, конечно, лучше у директора уточните, или хоть бы у дядьки. Я-то человек пришлый, со внутренним распорядком плохо знаком. Но, сдается мне, от дисциплины здесь одно название. Ну а что им сделаешь? Все бароны да князья.

Гуро поджал губы и сдержанно кивнул. Бароны и князья, и возраст самый что ни на есть бунтарский — так еще и на уроках своих вдохновляются, поди, Руссо и Вольтером. Что потом проку будет России от их дерзости и дурных манер, от стремления к хаосу? Разве этого в государстве теперь не хватает? Дети не застали последствий всколыхнувших Европу революций и не знали, за что собрались самоотверженно сражаться.

Запрет на телесные наказания до добра не доведет — вот что думалось Гуро, пока он вспоминал утреннюю сцену у ворот.

* * *
Дорога обратно в лицей лежала через мост, под которым текла мелкая, в летние месяцы, должно быть, пересыхающая до тонкого ручейка речушка с быстрым течением. Гуро замедлил шаг, прислушиваясь к шуму воды, когда сквозь него вдруг проступили звуки человеческой речи.

— Я уверен, это темный, — громким от возбуждения и даже почему-то знакомым голосом говорил кто-то.

— Tu ne devrais pas sauter aux conclusions, Jeannot[6], — с явным скепсисом ответили ему.

— Ты просто ее не видел, обезьяна! Голова даже непонятно, на чем держалась… И я видел тень, чувствовал… Ну, вы знаете… Я спугнул темного, говорю вам!

— Спугнул, тоже мне, охотник на нечисть! При тебе даже сабли не было! — вмешался в диалог третий голос.

— Ты головой подумай, Тося. Если бы это был человек, он бы и меня… Ну, как свидетеля, — тихо сказал Жанно, и все замолчали.

Осознав, что более ничего ценного подслушать не удастся, Гуро продолжил свой путь как ни в чем не бывало.

* * *
— Василий Федорович Малиновский, надо полагать? — Наконец-то настало время и для приветствий по всем правилам. — Позвольте вам отрекомендоваться. Яков Петрович Гуро, следователь из Петербурга. Я здесь от Министерства внутренних дел Российской Империи, так что прошу впредь моему дознанию не препятствовать и допускать меня к себе в любое время и при любой оказии, ваше превосходительство.

— Ох, господин Гуро, оставьте титулы, ради Бога. Мы с вами одно дело делаем, но у меня тоже есть обязанности, и всячески содействовать следствию…

— Господин директор, говорить с людьми — тоже часть следствия, — веско перебил его Гуро. — Смею вас уверить, что дело на особом счету у государя императора, и отчеты я пишу также непосредственно на Его августейшее имя… Надеюсь, мы друг друга поняли.

Малиновский, увы, не выглядел особенно впечатленным, как если бы каждый день ему тут кто-нибудь по пять раз грозил монаршим гневом. Из остальных собравшихся в лице также никто не переменился.

— Вы пришли именем императора разбрасываться или делом заниматься? — вмешался недовольный человечек, который все это время держался от преподавателей в стороне.

— Вы, простите, кем изволите быть? — Гуро положил обе руки на набалдашник своей трости.


— Надзиратель лицея, — гордо надулся человечек. — Пилецкий…

Было в его облике что-то птичье: быть может, острый, крупный нос с заметной горбинкой или манера чуть склонять голову набок при разговоре. Высокий лоб Пилецкого, переходящий в изрядные залысины, влажно блестел от пота, хотя в кабинете вовсе не было жарко, а редкие седоватые бакенбарды сердито топорщились.

— Так вот, господин Пилецкий, — не дожидаясь имени-отчества, перебил его Гуро, — это вы, значит, ответственны за то, что у вас лицеисты по ночам в лес бегают на свидания?

— Что вы себе позволяете! — Пилецкий в полнейшем возмущении оглянулся на преподавателей, но они все как один сделали вид, что не заметили намека в свой адрес. — По ночам за дисциплиной следят дядьки! А я…

— Благодарю за информацию, — Гуро поднял руку, и надзиратель умолк, как будто от апогея возмущения задохнулся. — И раз уж мы заговорили о лицеистах, не изволите ли рассказать о них поподробнее, господа? Ведь кто, если не преподаватели, должны быть в курсе, какие настроения и мысли меж ними ходят, какие беседы ведутся.

— Вы искать убийцу или только говорить?! — с чудовищным акцентом возопил уже другой мужчина, подлетая к Гуро, точно петух на крестьянском подворье.

— Господин Гауэншильд абсолютно прав, — поддержал его директор. — При чем здесь лицеисты, Яков Петрович? Я попросил бы вас…

— Я попросил бы вас, господин директор, отвечать на мой вопрос! — Гуро резко развернулся обратно к Малиновскому, вновь ощущая отголоски бессильной ярости, которая неотступно следовала за ним по Царскому селу от самой кареты. — Ваши барчуки по ночам шастают по лесу, а вы еще спрашиваете, при чем здесь они?

— Господин следователь, вы забываетесь! — Малиновский хлопнул ладонью по столу, но тут из преподавательского кружка раздался примирительный голос:

— Вы будете удивлены, но, с позволения сказать, «барчуки» невероятно талантливы. Каждый из них, без всякого сомнения, преумножит честь своей фамилии. Взять хотя бы Александра Пушкина… друзья зовут его обезьяной, кстати.

— Да что там Пушкин, только и умеет, что вирши по-французски кропать. То ли дело барон Дельвиг, Антон Антонович, будущее лицо нашей словесности, помяните мое слово. Только посмотрите, что он пишет!..

— Нет, а как же Иван Пущин? Вот образец дворянина, даже зовут его друзья Жанно, а не каким-нибудь медведем или обезьяной…

От проснувшегося в преподавателях энтузиазма у Гуро стремительно начинала болеть голова. Он уже и пожалел, что прямо здесь, при директоре и прочих, задал сей важный вопрос. Стало ясно, что говорить нужно с каждым по отдельности, потому что вместе они походили на скверный, нескладный хор, и в какофонии рождаемых звуков, к несчастью, пока не звучал голос истины.

Вежливо отложив поданную ему тетрадку с поэтическими опытами воспитанников лицея, Гуро поспешно ретировался в приемную.

* * *
Он рассчитывал подробнее расспросить педагогов утром, перед занятиями. Возможно, понаблюдать за каждым из них, укрывшись где-нибудь в дальнем, укромном углу класса. Однако следующее убийство случилось той же ночью.

Гуро, конечно, не спал — обстоятельно расписывал дух лицея и его обитателей, походя излагая ситуацию с преступлением в докладной записке, когда в предоставленные ему покои вбежал запыхавшийся дядька с криком:

— Беда, барин!

Гуро знал, что надо торопиться, но идти предпочел в обход — жертва, в конце концов, уже не имела возможности скрыться, и, кроме того, господину Пешелю не следовало мешать во время первого осмотра. У него было достаточно опыта и знаний, чтобы не упустить ничего, в этом Гуро почти не сомневался. Отпустив дядьку, он быстрым шагом, обозначая свое присутствие стуком каблуков, прошелся по коридору, куда выходили двери спален мальчишек, на несколько мгновений задержался на лестнице, выбирая верное направление, и затем, обогнув здание лицея уже снаружи, прошелся под окнами.

Конечно, два из них были оставлены открытыми. Гуро отсчитал, которыми они были по счету, и только после этого свернул на дорогу к театру.

* * *
— Ситуация та же, Яков Петрович, — вместо приветствия, сразу перешел к делу врач. — Непонятная рана через все горло. Может, голову отрезать пытался душегубец?

— Тело нашли здесь, господин Пешель? — Гуро присел на корточки рядом с убитой девушкой и пригнулся к ее декольте, залитому кровью. Голова и впрямь разве что не отваливалась: в шею без особых усилий можно было вставить букет цветов.

— Не трогали его до вашего приезда, — кивнул врач. — Судя по всему, бежала из леса на свой спектакль. Не добежала…

— Из леса, говорите… — протянул Гуро. — Что ж, оставляю остальное на вас, а мне еще нужно кое-что проверить. Кстати, хозяин театра, кажется, граф Толстой?

— Совершенно верно. Только, Яков Петрович, он в другой стороне живет, — добавил Пешель, удивленно глядя в спину удаляющемуся к лесу Гуро.

— Спасибо, я найду его. Позже.

* * *
Уже оказавшись на опушке, Гуро осознал всю сомнительность своей затеи: в лесу царила кромешная темнота, и даже полная луна, изредка проглядывавшая сквозь кроны деревьев, не могла как следует осветить тропу. Отчаянно надеясь не наступить случайно в лисью нору и не споткнуться о корень старого дерева, Гуро подумал, что следовало бы прежде позаботиться хотя бы о свече. Впрочем, какой от маленького огонька был бы прок в этом непроглядном мраке на версты вглубь? Оставалось только уповать на свою удачу, которая не раз уже хранила от пуль и вражеских клинков — уберегла бы и теперь, от опасностей более житейских.

Наконец Гуро услышал то, чего все это время ожидал, — не просто лесные шорохи, но отчетливый хруст веток. Он остановился и привычно оперся на трость обеими руками, глядя прямо перед собой.

— Господин Пушкин, извольте выйти из-за кустов, чтобы мы могли разговаривать с вами как взрослые люди, — негромко приказал он.

Хруст и шебуршание на мгновение исчезли вовсе, как будто и весь лес тоже тревожно замер, прислушиваясь. А потом из ближайших кустов вышел тот самый лицеист, который сбил Гуро в первый день пребывания в Царском селе.

— Видели, значит, мою пустую келью, — по-русски сказал он, и словно бы самое звучание его голоса от этого изменилось.

Гуро наконец-то получил возможность внимательно рассмотреть мальчишку в неверном свете луны: лет пятнадцати, вихрастый, смуглый, невысокий и чрезвычайно, сверх всякой меры подвижный — товарищи не зря звали его обезьяной.

— Мне хватило вашего открытого окна, — уточнил Гуро, мягко улыбаясь. — Точнее, окон. Господин Пущин, вероятно, дежурит возле тела? Жанно, так вы изволите его звать, если не ошибаюсь. И как давно вы с товарищами ведете активную ночную жизнь?

— А вам-то какое дело, господин следователь? — безо всякого почтения огрызнулся Пушкин.

— Я просто хочу найти убийцу, — развел руками Гуро. Сейчас, выпрямившись во весь рост, он возвышался над Пушкиным, как могущественный архидьявол над юным, взявшимся за первую свою службу экзорцистом.

— Ничего у вас не получится, — презрительно сплюнул на землю Пушкин.

— Отчего же вы так уверены в этом? Не оттого ли, что убийца, с позволения сказать, темный?

При столь скудном освещении эмоции на чужом лице прочесть было непросто, но секундная пауза и какое-то испуганное оцепенение всего тела лицеиста говорили сами за себя.

— Что вы знаете о темных? — Пушкин сделал шаг вперед, и Гуро, конечно, не мог не уважать его за это: посреди ночи, в лесу, перед тобой стоит новый человек, появившийся вместе с убийствами, и говорит о чем-то тайном и даже запретном, — а ты идешь вперед, готовый защищаться, или защищать тайну, или сражаться с чем-то неизведанным, вполне может быть, что даже и нечеловеческим.

Гуро успокаивающе поднял правую руку, развернув кисть ладонью к юноше.

— Не больше вашего, это уж точно, — уклончиво ответил он. — И хотел бы восполнить пробелы. Вы расскажете мне, господин Пушкин?

Пауза длилась всего несколько мгновений. Кажется, соображал Пушкин и впрямь недурно, гораздо быстрее большинства своих достопочтенных наставников.

— На что вам это знать? Как будто вы хоть что-нибудь сумеете сделать! Нежить пистолетом не возьмешь. Только мы можем его победить… Сегодня мы не успели. Но больше такого не повторится.

— Господин Пушкин, я бы попросил вас не списывать меня со счетов, — так же мягко продолжил увещевать его Гуро, игнорируя тот факт, что малец перед ним попросту ни в грош его не ставил.

— На войне вы с таким точно не сталкивались, — удивительно метко прочитав его мысли, возразил Пушкин. И после паузы добавил: — Но я расскажу вам. Может, вы и правда… пригодитесь.

В темноте он не увидел злобный блеск в глазах Гуро.

* * *
К тому моменту, как они наконец покинули лесную чащу, Гуро знал о темных почти все, что знал Пушкин, — этого было недостаточно, но все же гораздо больше, чем он имел по приезде, поэтому, в общем и целом, знакомство стоило считать полезным. Когда деревья поредели, к ним выбежал уже знакомый Гуро дядька.

— Барин, а я вас везде ищу! — огорченно всплеснул руками он. — Господин следователь, спасибо, что нашли его! Вы-то обещали из театра сразу домой… Как же так, барин!

— Ну извини, Сазонов. — Пушкин неожиданно покорно пошел за дядькой, оставляя Гуро позади. — Я заплутал, сам видишь, темно, хоть глаз выколи…

— Так и неча по лесам шастать по ночам, сами теперь видите! — не уставал причитать дядька.

Гуро замедлил шаг, провожая глазами этот поразительный, вопиющий с точки зрения логики дуэт воспитанника и прикрываюшего его ночные нарушения дежурного, и думал о том, что выходили из леса они совсем не со стороны лицея.

Как дядька нашел их?

* * *
Для очистки совести на следующий день Гуро опросил едва ли не всю округу, нажив оскорбленных подозрениями в свой адрес врагов, кажется, во всех слоях российского общества. Граф Толстой выгнал его, слава Богу, что не палками, врач затаил злобу, прислуга была готова плевать ему в глаза или, на худой конец, в суп. Даже преподавательский состав — и тот всеми силами стремился сгладить углы, утомляя Гуро экивоками.

Впрочем, он и не ждал, что из этого выйдет что-то путное, но работу привык делать хорошо и методично, со всей возможной ответственностью. Не то чтобы он долго работал следователем, но его ведь не отправили бы на такое важное дело, не будь его профессионализм безусловно уважаем. Вообще, после войны он с трудом привыкал заново к мирной жизни, к совершенно иной иерархии и отсутствию практически во всем какого бы то ни было порядка, и спокойнее чувствовал себя с трупами, в окружении солдат, чем под сводами лицея среди людей, не нюхавших пороху.

Опустились сумерки; Гуро как раз закончил очередную беседу-допрос — на сей раз с нервным, до крайности вспыльчивым австрийцем, преподающим здесь немецкую литературу, — когда со двора раздались крики. Он ускорил шаг и вышел к маленькому аккуратному саду, разбитому неподалеку от парадного входа. В толпе галдящих лицеистов в какой-то момент образовался зазор, и стало видно, что в центре импровизированного амфитеатра на саблях рубились Пушкин и Пущин. Рубились неистово, с какой-то безудержной, фанатичной яростью, только искры летели от заточенных лезвий. Поле брани постепенно смещалось в лес, и вот уже дуэлянты ловко сновали между деревьями, оставив благодарную публику позади.

Не отстававший Гуро уже начал вытаскивать за набалдашник спрятанный внутри трости стальной клинок, чтобы разнять дерущихся и предотвратить неминуемую трагедию, когда мимо него пронесся дядька.

— Баре, вы чего, баре! — все таким же рыхлым, хрипловатым голосом кричал он.

В этот момент оба юноши развернулись и направили свои сабли на дядьку.

— Попался, душегубец! — закричал Пущин и выбежал вперед.

Гуро моргнул: то ли зрение изменило ему, то ли сумерки сыграли злую шутку с восприятием, но он был готов поклясться, что лицо дядьки подернулось рябью и заволоклось черным туманом. Сабля вошла в самый центр тумана без видимых усилий — если за этой пеленой скрывалась голова, то сейчас в ней должна была появиться дыра едва ли не промеж глаз.

Но от отсутствия сопротивления плоти Пущин потерял равновесие и вместе с саблей завалился вперед, к тому, что несколько мгновений назад было дядькой, а сейчас полностью ушло в клубящуюся тень. Когда из тумана проступили очертания, они уже не были человеческими.

— Медведь! — выдохнул Пушкин, удобнее перехватывая саблю.

Пущин истошно закричал от ужаса: когти балансирующего на задних лапах медведя лежали на его шее, с легкостью надорвав кожу, как будто она была из бумаги. Гуро стало понятно, что за странные раны находили у мертвых девушек.

— Он заберет меня к ним! — почти обезумев от ужаса, кричал Пущин. — Спаси меня, обезьяна! Я не хочу!

Гуро выхватил пистолет и выстрелил медведю в заднюю лапу, надеясь сбить его с ног так, чтобы тот ненароком не повторил трюк с шеями девушек.

Медведь взревел и повернулся; Пущина он не выпустил, но отвлекся — а сзади к нему в это время уже стремительно приближался Пушкин по-прежнему с оружием наголо.

— Сабли наговорные! — закричал он Гуро. — Хватайте саблю Жанно!

Не видя иного выхода, Гуро отбросил трость и кинулся медведю под ноги, рассчитывая на эффект неожиданности, не совсем уверенный, каких инстинктов у этой диковинной нечисти больше — человеческих или животных.

С другой стороны кричал Пушкин, и медведь, не зная, на что реагировать, потерял несколько драгоценных мгновений, которых вполне хватило Гуро, чтобы нащупать в траве отброшенную саблю. Он знал, что с этой позиции не сможет ранить тварь, и потому быстро откатился, освобождая себе место для замаха.

Пушкин умудрился садануть медведя по морде — которая находилась слишком высоко, чтобы ему хватило силы причинить реальный вред, но оставалась единственным местом, куда можно было бить, не опасаясь задеть Пущина, уже осипшего к тому моменту от крика.

Взревевший от боли медведь вновь отвлекся — и Гуро всадил ему саблю снизу вверх в спину — так, чтобы нанести максимальный урон.

Медведь выпустил Пущина, бессильно свалившегося на залитую кровью траву, а Пушкин уже высился над тушей нежити, и…

— Ну вот почти и все, — сказал он, всадив саблю в медведя по самую рукоятку. — Я же говорил, пули не берут. Да и сабли наши не всесильны. Надо в сердце целиться… И голову еще отрезать.

Напрягшись до покрасневших щек, он вытащил клинок и опустил его на шею зверя. Но на задуманное его силы, конечно, не хватило.

Тогда Гуро отодвинул лицеиста плечом и закончил начатое.

Все трое тяжело дышали, а тело медведя не подавало признаков ни жизни, ни… чем бы оно на самом деле ни было.

* * *
Гуро тщательно запаковал голову медведя в саквояж, тщательно обдумывая, как станет представлять в Петербурге этакую диковину и поверят ли ему даже с доказательствами: уж очень фантастическая вышла история. Могло статься, не Анна ему светила, и не Владимир, а желтый дом и компания безумцев до конца жизни, ежели не сумеет должным образом объясниться с начальством. И совсем немного вещей уж оставалось ему уложить, когда в дверях комнатушки показалась знакомая вихрастая голова.

— Что, господин Пушкин, неужто пришли попрощаться?

— Вы спасли Жанно жизнь, — просто сказал Пушкин. — Merci bien. C’était très audacieux à faire.[7]

— C’est mon travail, rien de plus.[8]

Он не особенно отличался скромностью, но именно сейчас, перед этим юношей, столь дурно воспитанным скудными либеральными умами, захотелось вдруг выглядеть рыцарем без страха и упрека, примером, может быть — средоточием всех достоинств.

— Вы понимаете по-французски, — смутился Пушкин.

— Повоюйте с Наполеоном с мое, господин Пушкин, и узнаете гораздо больше, чем могут рассказать гувернеры и преподаватели словесности.

На это Гуро ожидал самого язвительного ответа, но, кажется, лицеист успел-таки по-настоящему проникнуться к нему уважением.

— Вы думаете, они все правда поверили, что девушек убивал обычный медведь?

— Ну, если их перестанут убивать после этого, у них не будет поводов усомниться, верно? Кстати о медведе… Ваш друг Жанно кричал о том, что тот заберет его к ним. К кому это — к ним?

Пушкин вздохнул и сел на кушетку.

— Этот медведь был темным проводником. Он может убить и отвести к другим… К нежити, которая только и ждет что живых душ. Один в рогах с собачьей мордой, другой с петушьей головой, ведьма с козьей бородой, остов чопорный и гордый, карла с хвостиком, полужуравль и полукот… и главный демон…

— Вы их видели? — нетерпеливо прервал перечисление Гуро.

— Упаси Господь! — сплюнул Пушкин. — Чур меня! Нет, но я слышал… Я знаю. Моя няня многое рассказала мне о том, с чем мне предстоит иметь дело.

— Интересно, интересно… Ваша няня?

— Интересно? — Пушкин аж глаза округлил. — Интересно? Они людей убивают, а вам интересно?

— Господин Пушкин, я тоже людей убивал, и что же из этого? На войне как на войне… К тому же, это вы убили того медведя, если мне память не изменяет… Пытались убить, я хотел сказать.

— Тут же другое.

— Не сомневаюсь. И много такой нечисти на Руси-матушке?

— Да уж будьте уверены. — Пушкин снова сплюнул.

— И некоторые даже живут в облике людей? По-человечьи разумеют?

— К чему все эти вопросы? — Пушкин с подозрением поднялся и сделал шаг к двери. — Что вы хотите?

— О, исключительно… принести пользу государю и Отечеству, — мягко улыбнулся Гуро, подхватывая саквояж.

— Их надо убивать, господин следователь, а не использовать! Они опасны для государя и Отечества!

— Это мы еще посмотрим.

— Я… — Пушкин чуть не задохнулся от праведного возмущения. — Я доверил вам… доверил такое! А вы хотите использовать нежить в своих интересах?

— Господин Пушкин, вы стоите у меня на пути.

— И буду стоять! Я… Я не позволю вам заигрывать с темными силами, я не!..

— Вы стоите у меня на пути к выходу из комнаты, господин Пушкин, — уточнил Гуро, отодвигая воинственного юношу. — Меня ждет карета. Был крайне рад знакомству. Надеюсь, впрочем, что наши пути больше не будут пересекаться. Во избежание, так сказать.

— Я сделаю все, чтобы они пересеклись! — запальчиво крикнул Пушкин ему в спину.

— Вы лицей-то сначала закончите, — не оборачиваясь, посоветовал Гуро и завернул за угол.

* * *
Семнадцать лет спустя Пушкин, вставляя наговорную саблю в ножны, спрашивал у Николая Гоголя:

— Имя Гуро Яков Петрович вам о чем-нибудь говорит?





Примечания

1

Крайне примитивизируя принципы неопределенности двух физиков, можно сказать, что, согласно Шредингеру, пока за объектом нет наблюдения, неизвестно, жив он или мертв, а согласно Гейзенбергу, нельзя одновременно корректно определить положение объекта и скорость его перемещения. (Прим. переводчика)

(обратно)

2

Вильгельм Буш «Колючий мир»: stihi.ru/2006/03/09-1362.

(обратно)

3

Укрепляющее средство «Бук-У-Уппо» — средство из рассказа П.Г. Вудхауса «Слоновое средство», «заставит самого робкого слона броситься на тигра, не боясь его когтей».

Финкнотл — также отсылка к персонажу из цикла П.Г. Вудхауса «Дживс и Вустер».

(обратно)

4

A d’yeabl aep arse! — эльфийское ругательство на Старшей речи.

(обратно)

5

Oh, espèce de sale petit rat!.. — Ах ты грязная крыса!

(обратно)

6

Tu ne devrais pas sauter aux conclusions, Jeannot — Не торопись с выводами, Жанно (фр.).

(обратно)

7

Merci bien. C’était très audacieux à faire — Спасибо большое. Вы поступили очень благородно (фр.).

(обратно)

8

C’est mon travail, rien de plus — Это моя работа, только и всего (фр.).

(обратно)

Оглавление

  • От команды «Горца»
  •   Li_Liana Профайл мумии
  •   Catold Маринад
  •   masha_kukhar Сумеречная зона
  •   masha_kukhar Всадник не придёт
  •   Catold Алёна Ивановна
  •   Catold Первый грех Смерти
  •     0
  •     1
  •     2
  •     3
  •     4
  •     5
  •     6
  •     7
  •     8
  •     9
  •     10
  •     11
  •     12
  •     13
  •     14
  •     15
  •   argentum_ls (LadySilver) Проходной балл
  •   masha_kukhar Всадник на белом коне
  •   Li_Liana Правильный выбор?
  •   Анкрен Колодец
  •   ElpisN А не позвать ли нам музыкантов?
  • От других команд
  •   Паранормальные тайны
  •     Elena Дело под грифом «Икс» № 9–7 закрыто
  •   «Звездные войны»
  •     Тайсин Семья
  •       1
  •       2
  •       3
  •       4
  •       5
  •       6
  •       7
  •       8
  •       9
  •       10
  •       11
  •       12
  •       13
  •       14
  •       Эпилог
  •     Тайсин А в остальном, прекрасная принцесса, все хорошо, все хорошо
  •   «Звездные войны» (Galactic Empire 2019)
  •     Тьерри Асфари Они придут из ниоткуда
  •   Робин Гуд и Гай Гисборн (Guy Gisburne — Robert Addie 2019)
  •     Silkary Незвездный десант
  •   Робин Гуд
  •     Nelvy Профессионалы
  •   Мир Дж. Р.Р. Толкина (Tolkien Gen&Het 2019)
  •     Anna_Wing Прощальные дары
  •   «Ведьмак»
  •     Веллет Ничему жизнь не учит
  •   Детская классика
  •     Nicoletta Flamel Третий лишний
  •   «Отблески Этерны»
  •     Katunf Lavatein Вас ещё не убивали
  •     Rattenfaenger_von_Hameln Замужество девицы Корбье
  •   Лошади
  •     Алика Чижик (Лейтенант Чижик) Прогулки с единорогами
  •   Драконы
  •     Svir Ох уж эти мужчины…
  •   Нечисть
  •     MandoDiao Пробка на Костромской
  •   Русское кино
  •     северная пчелка, Мел@чь Польза Государю и Отечеству
  • *** Примечания ***