Горит свеча в моей памяти [Михаил Андреевич Лев] (fb2) читать постранично

Миша Лев Горит свеча в моей памяти

Предисловие

«Еврейские годы» — так Миша Лев (1917–2013) назвал одну из глав этой книги.

Воспользуюсь определением жанра, которое он дал своему творчеству: документальная проза. И, не углубляясь в творческую биографию покойного друга, назову лишь некоторые книги из его литературного наследия.

«Если бы не друзья мои». Вместе со всеми курсантами Подольского военного училища Миша защищал подступы к Москве. В ходе боев попал в плен. Именно друзья помогли ему избежать унизительной смерти в выгребной яме (пуль для евреев фашисты пожалели).

«Партизанские тропы». Название само анонсирует содержание.

«Собибор». Повесть о восстании в лагере смерти Собибор. Руководителем восстания был советский лейтенант Александр Печерский. Убив почти всех находившихся в лагере эсэсовцев, узники совершили побег. Лагерь оказался рассекречен, и немцы были вынуждены сами взорвать его, чтобы таким образом скрыть следы своих чудовищных деяний.

«Суд после приговора». Если перед названием поставить слово «якобы», получится реальная картина того, как в послевоенное время в ФРГ проходили так называемые суды над бывшими палачами.

«Перо Рус». Так население одного из районов Югославии называло командира партизанского отряда Петра Оранского, доставившего оккупантам много хлопот.

Представляемая читателю книга — не повторение того, что есть в этих и других произведениях Миши Лева. Разве что иногда, по ходу повествования, упоминаются некоторые описанные прежде события. Книга «Горит свеча в моей памяти» была опубликована в 2014 году уже после смерти автора. Отдельные главы из нее до этого были напечатаны в выходящей в Нью-Йорке газете «Форвертс», поэтому они содержат объяснения малопонятных американскому читателю обстоятельств. Готовя русскую публикацию мемуаров Миши Лева, переводчики позволили себе сократить эту избыточную для российского читателя информацию.

Автор возвращается памятью в годы детства и отрочества, в еврейский колхоз, к бесправию и голоду тех лет. Покинув родной дом и уехав в Харьков, а позже в Москву за образованием, Миша хочет приобщиться к литературной работе, но вскоре его путь к писательству преграждает череда печальной памяти запретов на издание еврейских журналов и газет, ликвидация еврейских учебных заведений и библиотек.

О своем участии в борьбе с немецким фашизмом Миша Лев (не могу его, моего старого друга, назвать отстраненным словом «автор») пишет почти пунктиром, без подробностей побега из лагеря военнопленных и двух лет партизанских боев с врагом. О том, что он был начальником штаба партизанской разведки, тоже упоминает как бы между прочим, «по мере необходимости».

Зато с присущим ему душевным теплом пишет о тех, с кем судьба свела его в белорусских лесах, например, о пожилой женщине Хаше Беркович, которая под видом нищенки ходила по деревням и добывала необходимые партизанам сведения или в роли гадалки намекала крестьянам на скорый разгром гитлеровцев. Кстати, много добрых слов сказано и о самих крестьянах, которые делились с партизанами «последним ведерком картошки, ложечкой соли, цигаркой махорки, смешанной с корой».

Во время одного из последних моих звонков Мише он впервые за все годы нашего общения (и не только по телефону) не то чтобы пожаловался, но голос все-таки выдал: «Я уже три месяца не подходил к письменному столу». А это значило: он еще многое из намеченного не дописал.

Будем благодарны Мише Леву за то, что приобщил нас к нелегким временам в истории еврейской культуры. Хотя когда они были легкими?..

Маша Рольникайте

Горит свеча в моей памяти

Назад к началу

Я, слава Богу, дожил до глубокой старости, и, видно, давно уже пора подвести итоговую черту. Пока что все откладывал, но, может быть, уже надо начать.

Далекое прошлое невозвратимо. Но думаю, что для былого феноменальная память не обязательна. Похоже, жизнь сама отобрала и в скрытой глубине уберегла незаметные, но главные следы. Так что, пока они еще есть, их надо оживить…

Свет и тень. Тяжелая и одновременно счастливая жизнь. Судьбы людей, чье дыхание давно остыло. На первый взгляд личные, а на самом деле общие для каждого еврея проблемы, которые продолжают тлеть.

Сейчас отвинчу колпачок ручки, которой еще могу водить, разглажу эти белые листки бумаги и сразу переведу время почти на целое столетие назад. Они следуют за мной, годы детства. Оживают во всей своей правде — такой, какой она была. И требуют размышлений.

Не с этого бы хотелось начать. Но что делать, если я еще захватил и, как мне кажется, запомнил кровавые погромы Гражданской войны. Среди трехсот тысяч еврейских детей, чьих родителей убили бандиты, были и мои двоюродные сестры. Одна из них, Броня Прицкер,