КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706300 томов
Объем библиотеки - 1348 Гб.
Всего авторов - 272776
Пользователей - 124657

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

iv4f3dorov про Соловьёв: Барин 2 (Альтернативная история)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
iv4f3dorov про Соловьёв: Барин (Попаданцы)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: 0 ( 1 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).

Путь в лес [Доминик Григорьевич Пасценди] (fb2) читать онлайн

Книга 523353 устарела и заменена на исправленную


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Альвийский лес. Часть первая. Путь в лес

Пролог

Ощущение стыда было невыносимым. Тяжелым, давящим, лишающим воли. Такого стыда Уаиллар не испытывал никогда в жизни. Видеть, как отводят взгляды, чтобы не оскорбить ни сочувствием, ни осуждением. Идти по аиллоу[1], не встречая никого: все стараются не попасться по дороге. Пройти по пустому средь бела дня алларэ[2]. Наконец, прийти в Большой ааи[3] — на зов Великого вождя Ллуэиллэ — и не увидеть даже охраны вождя, которая тоже прячется кто где, боясь нарушить этикет.

И услышать от Великого вождя, вольного над жизнью и смертью каждого аиллуэ клана, хриплое и полное боли:

- Ты не военный вождь. Ты не воин. Ты — дитя, не убившее первого хищника. У воина не забрали бы жену. Воин не дал бы многокожим увести свою аиллуа[4], которую ему отдал её отец под Великим Древом. Воин не допустил бы, чтобы его нерожденное дитя оказалось в опасности.

Уаиллар стоял на коленях перед Великим Вождем, склонив голову. Сказать ему было нечего, и он молчал. Вина его была велика, безмерна, неискупима. Он был готов умереть, если бы Великий Вождь ему велел. Он сделал недопустимую ошибку.

Аолли, его аиллуа, его жена, мать его будущего ребенка, отправилась прошлым утром на ближнюю опушку Великого Леса собирать листья уэллэу, нужные в её положении. Уаиллар послал охранять её троих воинов, но что-то пошло не так — воины погибли, а жена его, как рассказали следы и растения, не смогла скрыться. Многокожие на своих испорченных четвероногих убили воинов из омерзительных громотруб, захватили Аолли и увезли в свое аиллоу за озером. Они оставили двух своих убитых — но это уже не было важно.

Великий Вождь Ллуэиллэ, отец Аолли, имел все основания гневаться. Ошибка Уаиллара была в том, что с Аолли он отправил юнцов, которые не имели за душой и двух пар круглых ушей, а многокожих не встречали до тех пор вовсе. Уаиллар счел, что этого достаточно: опушка, где росли уэллэу, была далеко от мест, где жили круглоухие[5] и всего в дне пути от аиллоу. Так глубоко в лес круглоухие никогда раньше не забирались.

- Если бы твоя аиллуа не носила твоего ребенка, я сам убил бы тебя здесь и сейчас. Считай, уолле[6], что тебе повезло, — сказал он, обратившись к Уаиллару как к несмышленому младенцу без имени. — У тебя есть только одна возможность: верни её. Верни её живую. Если сможешь — я забуду то, что случилось, и все аиллуэ забудут. Если не вернешь — не возвращайся. Тот из аиллуэ, который тебя встретит, тебя убьет. У тебя время до ночи, чтобы собраться, потом тебе здесь не место.

Он сказал «аиллуэ», не различая пола: это значит, что и женщины должны будут убить Уаиллара, если тот вернется без своей жены или не выступит до темноты. И дети, достигшие возраста, когда носят оружие. Любой из аиллуэ.

Великий Вождь или молчит, или решает. Если решает — все аиллуэ должны выполнять. Или те, кого выберет Великий Вождь, но тогда он называет имена.

Сейчас Великий Вождь решил и назвал имя. Уаиллар склонился ещё ниже, коснувшись лбом пола, и, пятясь, на четвереньках, как положено уолле в Большом ааи перед Великим Вождем, выбрался наружу.

- И принеси мне уши тех, кто это сделал, — услышал он вслед.

[1]Аиллоу — поселок альвов (так зовут их люди; их самоназвание — аиллуэ).

[2]Алларэ — площадь посреди аиллоу, где растет Великое Древо и стоят Большой ааи и столб пыток. На алларэ проводят весь день свободные от занятий воины и старшие женщины, вырастившие детей и закончившие рожать. Там обсуждают события, делятся новостями, решают споры, состязаются в умениях, а также пытают пленных.

[3]Ааи — дом. Большой ааи — официальная, парадная резиденция вождя клана аиллуэ.

[4]Аиллуа — женщина, обычно жена воина-аиллуо.

[5]Круглоухие — так альвы называют людей. Многокожими они зовут пришельцев из Старого Света, которые ходят в одежде, покрывающей всё тело.

[6]Уолле — ребенок или подросток-альв мужского пола, ещё не имеющий, не заслуживший имени. Первое имя воин-аиллуо получает от Великого Вождя после того, как убьёт один на один опасного хищника, обычно горного льва, медведя или волка. Он должен сделать это в поединке, а не из засады, голыми руками, и должен получить ранение. Впоследствии имя аиллуо могут поменять, если он совершит великий подвиг — или же серьезное нарушение обычаев, не влекующее за собой смертный приговор. Лишение имени — самое страшное наказание для воина аиллуо, смерть и то легче.

Глава 1. Дорант

1

Кармон — редкостная дыра на самом краю света, почти у самого Альвиана. Чуть больше сотни домов, из которых от силы десятка три двухэтажных, а трехэтажных нет вовсе. Пыльные узкие улицы, мощёные только в самом центре города, где дом императорского наместника и «дворцы» местной знати. В столице Заморской Марки в таких домах живут разве что портные, которые обслуживают двор; даже у каретников жилища лучше, не говоря уже об оружейниках или ювелирах. Напротив дома приемов, где наместник выслушивает жалобщиков со всего округа, стоит довольно большой кабак, едва ли не единственный приличный в городе. Там и напиваются чиновники наместника, купцы побогаче, иногда крупные ремесленники. Знать (которой в городе семей с десяток, может, полтора) пьет по домам, остальные — в грязных заплёванных заведениях у окраины и в заведениях чуть почище на рыночной площади.

Центр города окружен невысокой глинобитной стеной, за которой без обычного для цитаделей разрыва тянутся слободы с хозяйственными дворами, конюшнями да огородами. Стена обветшала, ворота не запираются никогда, даже ночью. Осады тут ждать не от кого: немногочисленных местных дикарей усмирили, слава Всемогущим, ещё сто лет назад, когда в эти края только начали прибывать люди из-за океана. Буйволы, антилопы, кабаны да шакалы в город не заходят, а от альвов все равно ни стеной, ни воротами не закроешься: просочатся. Другое дело, что альвы в город не приходят уже лет сорок, после того, как они едва его не уничтожили.

Кармон был бы ещё большим захолустьем, если бы не стоял на узле из нескольких важных Императорских дорог, соединяющих побережье с горными областями на севере и землёй, откуда Империя вот уже три десятка лет выдавливает воинственных каннуров, на западе. Не то чтобы дороги эти были очень оживлёнными — но по ним ездят правительственные чиновники, купцы и проходят воинские отряды, в подкрепление к границам Заморской Марки — и обратно, в её столицу, по окончании службы. Императорские дороги следует поддерживать в порядке и охранять. Находясь на их пересечении, Кармон стал административным центром целой области, Кармонского Гронта — не очень богатой, но довольно важной для нормальной жизни всей колонии.

Расположение города на узле Императорских дорог сделало его привлекательным и для путей попроще. Дорант как раз подъезжал к Кармону по такому вот южному торговому — не Императорскому — пути, через перевал. Дорога, по случаю долгой сухой погоды представлявшая собой неглубокую канаву, заполненную мелкой серо-жёлтой пылью (Дорант передёрнул плечами, вспомнив, во что она превращается в дождь), пологими изгибами спускалась по длинному склону холма — последнего в череде предгорных возвышенностей — в долину, посреди которой и стоял город. Вдоль долины извивалось мелкое, тоже серо-жёлтое русло местной речонки, почти пересыхающей в сухой сезон, но превращающейся в жуткий смертельный поток после каждого дождя и заливающей свой низкий восточный берег дважды в год, в сырые сезоны.

Каваллиер[1] Дорант и двое его боевых слуг были на дороге практически одни. Спускаясь к городу, они подняли копытами своих пяти лошадей (считая двух вьючных) огромную тучу пыли, долго не опадавшую в стоячем тихом воздухе. Дело шло к закату, и облако этой пыли в верхней его части постепенно становилось ярко-оранжевым. Должно быть, из города их давно уже увидели. Было не так жарко, как душно, и Дорант подумал с содроганием, что дождя в ближайшие дни не хотелось бы. Дождь мог серьезно нарушить его планы.

Всякий раз, подъезжая к этому городку, каваллиер любовался вдруг открывающимся видом на долину: как будто летишь над ней на приличной высоте; видно далеко и широко. Сейчас, в конце сухого сезона, склоны окружавших долину холмов ржавеют выгоревшей травой. На её фоне выделяются темно-коричневым и ярко-жёлтым кустики жёсткой колючей соподели и ароматного тамана, который перед закатом наполняет воздух характерным запахом местного жаркого: таман кладут в него в изобилии. Когда всадники переваливают вершину последнего холма, город оказывается как раз в центре поля зрения, пониже середины склона. Над низкими жёлто-серыми домами тяжелой громадой возвышается главный храм, два меньших нависают над окраинами.

На крутом западном берегу реки кирпично-красным цветом выделялось пятно глиняного карьера. Дорант обратил внимание, что с прошлого приезда оно практически не увеличилось: значит, город не растёт.

Позади города ржавый цвет холмов ближе к руслу реки сменяется ярко-изумрудным: там все-таки есть какая-то влага, и степные травы сразу после середины лета снова пускаются в бурный рост. Там же разбегаются по сторонам долины посадки масличного дерева, фруктовые сады, грядки огородов и клочки пшеничных полей. Далеко за городом долина расширяется, открывая, в зависимости от времени года и времени суток, то ярко-синее, то сверкающее, то свинцово-серое зеркало большого озера, а вокруг него и за ним, до самого горизонта, на фоне совсем уж призрачно висящих в небе белых вершин далекого Хамхарского хребта, темным облаком в постоянной дымке угадывается Альвиан — Альвийский лес, безбрежный, смертельно опасный и до сих пор неизведанный.

Дорант ещё не знал, что в этот раз не миновать ему Альвийского леса.

В город они въехали уже почти перед самой темнотой. Неторопливо проехали по пыльным улицам, мимо выкрашенных охрой домов с плоскими крышами. Дерево здесь, рядом с бескрайним лесом, дорого и редко — потому что мало кто рискует заготавливать его в Альвийском лесу. Все, что связано с лесом — здесь опасный промысел. Альвы не любят, когда люди посещают их лес.

Поэтому дома Кармона построены из глины с соломой. Материал этот непрочен, и потому стены поражают немалой толщиной. По той же причине все углы закруглены: иначе они быстро обтрёпываются, отчего и стена начинает разрушаться. На улицу выходят одинаковые плоские фасады без окон, у кого пошире, у кого поуже. Посредине каждого фасада — двустворчатая дверь, в богатых домах украшенная резьбой, в бедных — часто заменяемая циновкой, плетенной из озерного тростника. Двери чаще всего открыты, чтобы дом продувало свежим воздухом. В домах побольше дверь ведет насквозь во внутренний дворик, где часто журчит небольшой фонтан. Все окна выходят в этот дворик — за исключением, в домах побогаче, двух или четырех парадных окон второго этажа, по сторонам от главного входа, закрытых решётчатыми ставнями или оформленных в виде замысловатых крошечных балкончиков. Часто эти парадные окна фальшивые и не проходят стену насквозь. Тем не менее, если они есть — они обязательно застеклены, чтобы показать зажиточность хозяев. (При этом окна, выходящие во двор и действительно открывающиеся в комнаты, могут стекол и не иметь.) В зависимости от размеров дома, дворик либо полностью окружают помещения дома, либо часть его огорожена забором, также глинобитным.

Стены домов поднимаются выше уровня плоской крыши по пояс или по грудь человеку. По ночам, когда становится, наконец, прохладно, на этих крышах спят. Туда и москиты меньше залетают.

Маленький отряд въехал в центр через проём в городской стене. Лет сто назад, когда весь город помещался внутри стены, а дикари иногда ещё собирались в стаи и нападали на поселения людей, в этом проёме висели крепкие ворота из привозного дуба. Сейчас от них остались только ржавые петли (Дорант, между прочим, случайно знал, в чей дом перекочевали створки этих ворот.) Почти сразу за воротами начиналась мостовая; её булыжники были отполированы множеством ног, но между ними набилась вездесущая пыль, слежавшаяся уже почти до твердости самих булыжников. По середине улицы шел узкий неглубокий жёлоб для нечистот, и мостовая от домов к жёлобу слегка понижалась.

На мостовой кое-где валялись редкие кучки конских яблок, показывая, что движение по улицам, мягко говоря, не весьма оживлённо.

Не доезжая центральной площади с домом приёмов и резиденцией наместника — офисиады, Дорант и его слуги остановились и спешились перед очень большим по меркам Кармона двухэтажным домом с двустворчатой дверью шириной в городские ворота, распахнутой, по местным традициям, настежь и открывавшей довольно длинный и широкий коридор, в конце которого светился закатным красноватым светом внутренний дворик. Над дверью и чуть по её сторонам на втором этаже нависали над улицей два широких темно-коричневых деревянных эркера, закрытых вычурными резными решётками. За дверью, внутри коридора, в тени, сидели на грубых табуретах двое крепких немолодых мужчин в одинаковых широкополых шляпах из соломы, один с длинными усами, один бритый. Они внимательно смотрели на Доранта и его спутников. Потом лицо усатого расплылось в улыбке, он вскочил, сорвал шляпу и поклонился:

- Господин Дорант! Как давно вас не было видно!

- Здравствуй, Хальдин! Как тут у вас дела?

- Спасибо, господин, у нас всё как всегда.

- Как господин Харран? Не женился ещё?

- Да нет, — улыбнулся Хальдин, — рановато ему. Пусть пока погуляет.

- Ну, проводи нас.

Хальдин кивнул второму, уже поднявшемуся с табурета, чтобы занялся лошадьми. Тот взял у Доранта повод и замахал кому-то в открытую в коридор боковую дверь. Сонный дом ожил; коридор наполнился откуда-то взявшимися многочисленными людьми, по большей части такими же крепкими мужчинами, как Хальдин и его безусый напарник. Господа из Кармонского Гронта всегда держали под рукой хороший отряд боевых слуг, мастеров на все руки, когда доходит до хорошей драки.

Хальдин провел Доранта и его спутников во внутренний двор, окруженный галереями, державшимися на резных деревянных столбах. Фонтан посреди двора тихо звенел скудной струйкой. Дорант зачерпнул рукой из чаши фонтана и глотнул свежей воды; она была прохладной и вкусной. Вокруг фонтана была простая лужайка, покрытая низкой зелёной подстриженной травой, местами вытоптанной: Харран, унаследовав усадьбу после отца, уже не заботился об украшении двора цветами и редкими растениями; судя по всему, на этой лужайке он и его люди скорее упражнялись в воинских искусствах, чем отдыхали и развлекались.

Они пересекли двор, прошли через галерею и вошли в одну из выходивших на неё многочисленных дверей. За ней был небольшой зал, украшенный висящими на выбеленных стенах домоткаными коврами, на которых было развешано разнообразное холодное оружие.

Посередине зала стоял большой и тяжелый стол из черного дуба, на котором прямо без скатерти были расставлены запотевшие кувшины, большие блюда с чем-то вяленым и жареным, миски с крупно и грубо нарезанными овощами и прочей снедью.

Из-за стола, нетерпеливо обогнув его, к Доранту бросился высокий (выше Доранта на полголовы), крепкий молодой человек лет двадцати, обнял его и крепко прижался щекой к щеке:

- Дорант! Наконец-то! Я уж думал, ты нас совсем забыл!

- Ладно, ладно, Харран! Будет тебе, я же часто приезжаю.

- Разве это часто? Раз в год или два? И всё по делам? Ты надолго в этот раз?

- Не знаю — я же по делам, как всегда, — улыбнулся Дорант.

- Я так рад, что ты приехал! Располагайся, устраивайся — Хальдин, займись! Я скажу сейчас, чтобы готовили обед в большом зале, как раз ты успеешь привести себя в порядок.

Хальдин поклонился и, потянув за собой спутников Доранта, его боевых слуг Сеннера и Калле, ретировался. Дорант успел бросить им строгий взгляд — мол, не напивайтесь без меры.

Харран, обняв Доранта за плечи, повёл его вслед.

2

Они уселись в тяжёлые кресла, стоящие у стола. Дорант знал Харрана ещё ребенком. Тогда был жив его отец, господин Фалтан из Кармонского Гронта, самый крупный здешний помещик, крепкий старик лет пятидесяти, человек тяжёлый и резкий. Доранту пришлось, однако, с ним серьёзно сотрудничать лет двенадцать тому назад, в одном деле, где Дорант надеялся заработать, выручая некоего купца из трудной ситуации. Тогда Доранту это удалось: он вытащил купца, прибегнув по необходимости к помощи Фалтана, который, несмотря на нелёгкий характер, оказался человеком мужественным и очень ответственным. Дорант с неделю жил у него в доме вместе со спасенным купцом, пока тот приходил в себя и подлечивался в достаточной мере, чтобы уехать в столицу. Все это время Харран не отходил от Доранта, потому что Дорант был единственным человеком, который разговаривал с пареньком как с равным. Дорант просто не умел иначе: он и с племянником своим, в редкие наезды к кузине, говорил как с равным, хотя племяннику и трех лет не исполнилось. Дорант вообще со всеми говорил как с равными, что давало ему любовь одних, раздражение других и иногда довольно большие неприятности.

С тех пор Харран считал Доранта… лучшим другом? Да нет, скорее, своим близким. Парень, однако, вырос и физически, и характером; отец его умер года три назад и оставил Харрану немалое имущество. При этом парень как-то так сумел себя поставить, что ни у кого не возникло даже мысли оспаривать его право распоряжаться и приказывать отцовским боевым слугам и арендаторам. Его, естественно, на первых порах попытались надуть, но быстро оказалось, что это себе дороже. Местные власти также приняли Харрана как достойного преемника отца, и теперь уже его звали Харран из Кармонского Гронта. Земли его лежали вокруг почти всего Кармона: от предгорий почти до озера, в основном по правому берегу речки.

Дорант знал, что Харран — один из тех очень немногих людей, на которых он может положиться всегда и во всем.

Знакомый — это тот, с кем можно хорошо посидеть. Приятель — тот, с кем при этом можно особо не следить за словами. Друг — тот, к кому можно прийти и сказать: «я тут убил одного, помоги спрятать труп», — и он поможет, и не станет задавать лишних вопросов. Харран был больше, чем друг.

От обеда Дорант отказался — на столе было довольно еды, чтобы насытиться. Они выпили немало вина, которое в этом доме всегда было отличным. Дорант рассказал столичные сплетни, Харран — местные новости. У них почти не было общего круга близких знакомых, так что кости перемывали в основном властям, которые — как все власти во все времена — больше делали глупостей, чем приносили пользы.

Дорант чувствовал себя свежим и отдохнувшим, несмотря на то, что весь отдых состоял в том, что он умылся и переоделся. Холодная вода взбодрила, чистая одежда не липла к телу, да и воздух к вечеру стал, наконец, прохладным; во дворике гулял легкий ветерок, как всегда в такое время дня. Доранту было свободно и приятно; он чувствовал себя как дома — в полной безопасности, с человеком, которому мог полностью доверять. Дорант так не доверял почти никому. Исключением были его боевые слуги, с которыми он много раз стоял спина к спине в драке или сражении, его женщина, Харран и ещё два человека.

Харран не расспрашивал, зачем Дорант приехал в Кармон: он знал, что тот обязательно объяснит сам (он не знал лишь, что Дорант расскажет ровно и только то, что Харрану знать нужно, причем зачем нужно — будет решать сам же). Дорант как раз и думал про себя, что рассказать, а что и придержать сейчас.

Наконец, он решил, что о делах лучше беседовать на трезвую голову, завтра.

Пока же они обсуждали новости: Дорант рассказывал, что говорят и делают в столице Заморской Марки и о чем сплетничают приплывшие из Империи, а Харран сообщал, что сталось с местными общими знакомыми, каковы виды на урожай и где сейчас лучшая охота.

Пока они пили и разговаривали, совсем стемнело. Дорант почувствовал, что пора бы и отдохнуть. У него было ещё несколько дел: заглянуть к своим слугам; распаковать вьюки с оружием; посмотреть, что показывает поисковый артефакт.

Он только собрался открыть рот, чтобы попросить у Харрана прощения и отпроситься спать, как Харран ошарашил его:

- А ты знаешь, что Красный Зарьял поймал вчера самку альва? Живую?

- Да ты что? И как ему удалось?

- Они собирались охотиться в буше за озером. Егеря нашли оленя, крупного самца. Начали загонять, но увлеклись и забрались в лес, а там на опушке напоролись на нескольких альвов. Что странно, из пяти егерей трое остались живы. Красный Зарьял со своими охотниками успели на конях, когда услышали крики. Повезло — у них у всех были готовые к бою пиштоли[2].Трех альвов они, говорят, убили, а эта самка попала ногой в нору гофера и не смогла убежать. Зарьял как-то успел ударить её волчей плетью по голове, она сомлела — тут её и повязали. Как только успели: драпали оттуда не оглядываясь, даже своих убитых не забрали.

Когда первые каики Ланнера Кориона — с благословения и за деньги брата тогдашнего Императора Роке Второго — прибыли на Гиастему, их встретили на берегу голокожие дикари с лицами, размалеванными охрой, вооруженные копьями и топорами с каменными наконечниками и одетые в набедренные повязки и плащи из грубой хлопковой ткани. Они не знали железа, никогда не видели лошадей, а уж огнестрельное оружие вызвало у них суеверный ужас. Одетые в кожу и сталь, вооружённые сталью авантюристы с тех пор открыли для Императора огромные новые земли, куда хлынул поток младших сыновей дворянских родов, наёмников, освободившихся после завершения Сорокалетней войны, пиратов, безземельных землепашцев и других решительных мужчин, не дорожащих своей жизнью, которым нечего было терять в метрополии. Дикарей постепенно усмирили; в землях, прилегающих к столице Заморской Марки, их почти и не осталось: кто выжил — приняли новых Богов, выучили язык Империи и стали потихоньку крестьянствовать на пользу колонии, Императору и землевладельцам. Места, где раньше они вольно охотились и собирали съедобные злаки, достались пришлецам. Но это и справедливо, наверное: то, чего ты не можешь удержать — не твоё.

По мере расширения границ Империи в Заморской Марке имперцы познакомились ещё со многими племенами. Какие-то из дикарей были мирными и ничего не хотели, кроме того, чтобы их оставили в покое жить привычной жизнью; иногда это у них получалось. Какие-то были, напротив, воинственны и непримиримы — этих приходилось выбивать, иногда полностью. С какими-то после первоначальных столкновений удавалось договориться, и некоторые из них стали надёжными союзниками, помогая продвигать власть Императора вглубь континента. Так или иначе, дикари не были для имперцев чем-то непонятным и неодолимым: ну, приходится воевать с ними — так и в старых землях всё время где-то обязательно воюют.

И только в окрестностях Альвиана завоеватели наткнулись на нечто, чего не смогли ни одолеть, ни даже понять до сих пор. Альвы, полуразумные животные, обладающие, как говорят, необычными способностями, были пугалом для местных дикарей задолго до прихода людей. Они разоряли огороды, убивали скот, который разводили дикари (коз и овец), и, не делая разницы — самих дикарей. Пойманных — убивали с жестокостью, не свойственной разумным существам, а некоторых уводили и, говорят, поедали, когда и живьем. Альвы не знали человеческой речи, одежды, железа и прочего, но умели делать легкие копья с узкими наконечниками, подобными листу ивы, и эти копья пробивали даже кольчугу. Что хуже всего, альвы умели прятаться в самых неожиданных местах, передвигались быстро и бесшумно, а копья метали далеко и невероятно точно. И огнестрельное оружие не очень помогало против них, а в рукопашной схватке у человека даже с талосским закаленным мечом и в кирасе, как говорили, не было шансов против альва, вооруженного только копьем и чем-то вроде ножа.

Альвы не терпят людей в лесу и в его окрестностях. Человек, вошедший в Альвиан, редко выходил обратно. Благодарение Богам, альвы недалеко уходили от своего леса — но куда доходили… Это были короткие, жестокие набеги, во время которых альвы уничтожали все живое: резали и уводили скот, убивали людей и дикарей. Дорант видел однажды деревеньку на берегу озера, через которую прошел такой набег. Трудно сказать, сколько там было альвов: может, десяток, а может, и всего пара. Но из сорока с лишним человек и полусотни дикарей, основавших деревню, не осталось в живых никого, хотя у людей были и аркебузы, и мечи, и кирасы, и бдительная стража. Стража первой и легла, не успев издать ни звука. Им повезло: их убили быстро. Остальных мучили долго и тщательно. Доранту до сих пор было не по себе, и он отгонял от себя воспоминания о том, что видел там.

Самая плодородная земля вокруг озера была из-за этого населена редко и мало возделана, хотя туземцы все время пытались заселить и освоить её, невзирая на регулярные потери. Редкая деревня могла простоять, не подвергаясь набегам, больше пяти лет. Тем не менее, туземцы не оставляли попыток, то полагаясь на частоколы и огнестрельное оружие, то приглашая имперских воинов, то организуя стражу и убегая за озеро при малейшем признаке появления альвов…

По счастью, альвы никогда не приходили большими группами, обычно не более десятка-полутора. (Был только один большой набег много лет назад, когда альвы разорили Кармон.) Похоже, их вообще было в Альвиане не так и много.

Мало кто мог похвалиться тем, что столкнулся с альвами в лесу или около него — и остался жив. Никто не мог похвастаться, что захватил живого альва-самца. Их и мёртвых никто не видел, из-за чего пошло поверье, что они бессмертны. Дорант в это, впрочем, не верил.

Сам он видел альвов дважды, случайно и очень издалека. И, честно говоря, испытал при этом настоящий страх, потому что — как воин опытный и хорошо обученный — видел по их движениям, что он им не соперник ни по скорости, ни по владению копьём.

Самки альвов иногда попадали в неволю. Они далеко не всегда были под защитой самцов, выходя из Альвиана по своим надобностям. Дорант слышал про нескольких человек, поймавших альву. Кое-кому из них удалось на этом разбогатеть.

То, что Красный Зарьял захватил альву, которую охраняли самцы — было необычно.

- И где та самка? — Спросил Дорант.

- Зарьял держит её в клетке на рыночной площади. Под охраной, между прочим, двух боевых слуг приставил.

- Что он хочет с ней сделать?

- А выставил на продажу. Он человек небогатый, деньги лишними не бывают.

- Да кто ж её купит — они ведь в неволе долго не живут?

- А хоть бы и я.

- Зачем она тебе?

- Ну как же: ни у кого нет, а у меня будет! — Харран говорил шутливым тоном, но Дорант понял, что он на самом деле увлёчен этой идеей.

Надо было как-то его отговаривать, ведь глупость. Но пока было явно рано.

- Что ж, сходим с утра, — сказал Дорант. — Поглядим, что за зверюга попалась.

3

Поскольку пили они вдумчиво и не торопясь, утро у них получилось, мягко говоря, не ранним. Если точнее, то в храме Святого Альварика, главном в Кармоне, звонарь успел пробить и утреннее приглашение на службу, и полдень.

Дорант проснулся у себя в комнате, толком не помня, как туда попал. Он спал на постели и раздетым (правда, не полностью), но постель не была разобрана. Несмотря на обильную выпивку, голова не болела и в животе было все в порядке: Харран дрянь не пьет и друзьям не наливает. Дорант успел выспаться и благополучно заспал весь хмель, так что, кроме сухости во рту, никаких неприятных последствий вчерашнего отдыха не ощущал.

Он наскоро умылся, нацепил вчерашнюю одежду — уже постиранную слугами — и спустился во двор. Харрана ещё не было; пожилая служанка, завидев Доранта, вынесла кувшин хайвы[3],воду и свежевыпеченые булочки. Дорант выпил не меньше половины кувшина кисловатого и освежающего настоя, пока смог оторваться. Пока он лениво жевал нежную булочку, появился Харран, слегка помятый, но бодрый. Есть он отказался, допил хайву, и они двинулись на рыночную площадь.

В Кармоне рынок располагается на берегу той самой почти пересыхающей летом речки, которая зовется так же, как и город. Площадь частично вымощена неровными камнями (ближе к берегу), частично то ли оставлена как есть, то ли засыпана песком и пылью поверх мостовой — сейчас уже не различить. Со стороны, противоположной речке, площадь окружают громадный храм Святого Альварика, кордегардия, пара купеческих домов и несколько больших складов. По утрам, ещё перед рассветом, на площадь выволакивают тележки и тачки торговцев, поверх ставят легкие палатки. Часа через два после полудня, когда начинается самая жара, а основной товар — съестное во всех видах — уже распродан, торговцы один за другим сворачиваются и укатывают своё хозяйство кто куда. Остаются только немногие постоянные лавочки по краю площади, над берегом речки и в нижних этажах складов.

Сейчас торговцы уже начали разбирать палатки, часть торговых мест освободилась. Народу на площади было немного. Только в северном, противоположном храму, углу собралась небольшая толпа, человек в пятьдесят. Туда и потащил Доранта его друг.

Они протиснулись сквозь толпу, которая, впрочем, при виде Харрана уважительно расступалась. В самом углу площади были расположены загоны для скота и клетки для живой дичи. В одной из этих клеток, самой большой и высокой, с толстыми, в три пальца, железными прутьями, находилась та самая альва. Её охраняли: возле клетки с довольно решительным видом располагался на лавке рослый и толстый краснолицый мужик средних лет в густой каштановой бороде, кожаном колете поверх грязноватой шемизы, длинных холщовых штанах и с нечищенным помятым морионом на голове, видимо, один из двух боевых слуг Красного Зарьяла. Он опирался на старую алебарду, за поясом имел длинноствольную пиштоль со здоровущим колесцом замка и зловещего вида кривой кинжал без ножен, впрочем, весьма тупой даже на взгляд. Второй боевой слуга, должно быть, где-то отдыхал.

Народ, собравшийся вокруг клетки, громко обменивался впечатлениями. Поскольку очень мало кто из людей до сих пор видел альва вблизи и остался жив, впечатлений было много, и были они разнообразны. Дорант попытался отвлечься от них и составить собственные (тем более, что и он никогда не видел это животное так близко).

Альва сидела в углу клетки, подогнув под себя ноги так, что голени лежали на бедрах, а стопы были вывернуты пятками наружу. Дорант подумал, что издали её можно было бы принять за человеческую женщину, причем довольно красивую: стройная фигура, тонкая талия, широкие сильные бедра, небольшая грудь совершенной формы. Морда, также похожая на человеческое лицо, отличающееся некоторой грубостью черт — широкий нос, продолжающий лоб, по-звериному раздвоенная верхняя губа, удлиненной формы глаза, тянущиеся к вискам, с ярко-жёлтой радужкой.

Дальше начинались отличия. Альва, от головы до щиколоток и запястий, была покрыта короткой шелковистой серебристо-серой шёрсткой с коричневатыми узорчатыми пятнами, более темной на спине и голове и совсем светлой на конечностях и ближе к брюху. Шею украшала короткая грива. Морда, груди, брюхо в нижней части, кисти рук внутри и стопы (а точнее, кисти ног — с длинными пальцами и противостоящим, как на руках, большим) были безволосы, тёплого серого цвета. Альва сидела так, что было хорошо видно тёмно-коричневую петлю.

Морда её была совершенно неподвижна. Зверюга изредка приподнимала веки и осматривалась; Дорант поймал её взгляд — и ему стало не по себе. Взгляд её был… не просто нечеловеческим: он был бесчеловечным.

- Скажи, ведь красивое животное? — Спросил Харран.

Дорант медленно кивнул. Животное и впрямь было красиво — как бывает красив шторм на море, когда смотришь на него с крутого берега, куда не долетают волны.

Как он ни старался не слушать то, что говорят в толпе, стоявшие рядом два мужика, явные наёмники, комментировали альву демонстративно громко, подробно обсуждая её стати и прелести, как будто бы это была похабная девка, а не зверь. Скоро они заспорили, сколько и каким образом каждый из них ей бы вдул. Дорант знавал таких, когда служил в компаниде дуки Фарелла. Для них что овца, что коза, что женщина… В компаниде их презирали.

Дорант не замедлил воспользоваться случаем. Он негромко сказал Харрану:

- Слышишь этих? Представляешь, что будут думать и говорить про того, кто купит эту альву?

Харран вздрогнул и задумался.

Один из зевак, по виду купеческого сословия, из небогатых, но с гонором, вдруг запустил в альву огромным — размером с кулак молотобойца — яблоком, от которого успел отгрызть только малый кусок.

Альва мягко изогнулась, и только благодаря немалому боевому опыту Дорант разглядел, как она взяла из воздуха летящее в неё яблоко — будто оно лежало на полке — и, продолжая то же движение, стремительно метнула его обратно. Лапу её во время броска Дорант, впрочем, уже не увидел, так быстра она была. Таким же плавным скольжением альва вернулась в прежнюю позу.

Раздался смачный шлепок, яблоко разлетелось, столкнувшись с переносицей бросившего его зеваки, а сам он, закатив глаза, осел на землю с характерным глухим стуком, с каким человек падает, когда потерял сознание или убит.

Только тут охранник отреагировал, нечленораздельно заорав на толпу. Но этот крик раздался уже в тишине: все вдруг замолчали, поражённые; толпа отшатнулась от клетки.

Альва обвела людей взглядом желтых глаз — будь она человеком, Дорант подумал бы: презрительным. Затем вытянула задние лапы и принялась вылизывать брюхо длинным темно-синим языком. Она казалась совершенно расслабленной, но стоящие торчком острые уши выдавали её напряжение.

И тут Дорант вдруг понял, что уже довольно давно чувствует на груди, под рубашкой, некую щекотку, хорошо ему знакомую. Это поисковый артефакт сообщал, что где-то близко находится либо тот, кого Дорант искал, либо, скорее (судя по слабому сигналу), кто-то, с кем искомый совсем недавно соприкасался.

[1]Каваллиер — отличие, почётное звание для дворянина, присваивается за заслуги. Даёт право на небольшой пенсион пожизненно, а также на освобождение земельной собственности и недвижимости от налогов. Вообще в Империи довольно сложная система землевладения и связанных с ней дворянских званий, о чём будет подробно сказано в своё время.

[2]Пиштоль — короткоствольное огнестрельное оружие. Ну как короткоствольное — ствол длиной в руку, несильно отогнутая вниз рукоять, завершённая довольно увесистой медной блямбой: после выстрела можно использовать пиштоль как булаву. Замок колесцовый. Вообще у местного огнестрела колесцовый замок обычен: в этом мире благодаря особенностям имперской руды широко распространены хорошие пружинные стали. Да и стволы получаются лучше и легче, чем в земной истории.

[3]Хайва — настой на местных травах, имеет тонизирующее действие.

Глава 2. Уаиллар

1

Уаиллар вернулся в свой ааи, принял позу просветления, отрешаясь от внешнего мира, и глубоко задумался. Даже если бы Великий Вождь Ллуэиллэ не отправил бы его искать жену — он пошел бы сам. И пошел бы, даже если бы ему запретили.

Быть захваченным — позор для воина. Даже если захватчики — не круглоухие, а аиллуо из другого клана. Захваченный считается умершим, да обычно так и происходит: день-два, неделя, месяц, редко больше — и ты у столба пыток. Никто не пойдет вызволять захваченного. Это его личный позор и личное дело. Для клана он уже погиб. Правда, большинство воинов не сдаются и всегда пытаются бежать. Те немногие, кому удавалось вырваться и вернуться в клан, получают новое имя, как заново рожденные, и пользуются особым уважением.

Женщин же всегда и все берегут. Любому клану нужны прежде всего аиллуо: мужчины, воины. Главная Женщина умеет заговаривать аиллуа, носящих ребенка, и воинов рождается в два-три раза больше, чем аиллуа. Поэтому женщин всегда не хватает.

Женщин принято уводить в другие кланы, уводить в жёны. Это было обычно, и это было всегда. Иметь аиллуа из другого клана, уведенную из-под носа у растерянных аиллуэ, а то и принести уши воинов, которые были поблизости — доблесть. За это аиллуо получал почетное имя. Пленная женщина, живущая в ааи воина, до того, как они принесут брачные клятвы, называлась лаллуа.Если она ждала ребенка — то жила в этом статусе обычно до родов, после которых ребенка убивали. Если нет — то до ближайшего праздника, на котором Великий Вождь и Главная Женщина приводят пары приносить клятвы перед Великим Древом. Лаллуа может не согласиться на брак, тогда на этом же празднике она должна выбрать другого воина, у которого она живёт как лаллуа до следующего праздника.

Великие вожди не просто поощряют молодых аиллуо искать себе жён в других кланах ради чести, они редко дают разрешение брать аиллуа из своего клана. Случись, что воин и женщина понравились друг другу, Великий Вождь и Главная Женщина будут долго рассуждать, размышлять и рассчитывать их родство на много поколений вглубь. Так вот было у Уаиллара с Аолли: они родились и выросли в одном клане, и какого же труда стоило Уаиллару добиться, чтобы получить разрешение на брак с нею!

А ещё у аиллуэ принято отпускать не имеющих мужа женщин своего клана по разным делам в лес, и даже довольно далеко от аиллоу. Часто без сопровождения воинов. Так им дают шанс найти себе пару из числа предприимчивых аиллуо других кланов (и не подставить своих мужчин сражаться без нужды). То есть — похищение женщины другим кланом не проступок, это нормально. Плохо только, если захваченная женщина замужем — это позор мужу, который он должен смыть кровью обидчика — если успеет до того, как тот дотащит женщину до своего клана.

А вот похищение круглоухими…

В истории с захватом Аолли была неприятная деталь. При желании аиллуэ могли подумать, что Уаиллар специально отправил жену без надлежащего сопровождения, стремясь от неё избавиться. Как раз это и было источником невозможного, непереносимого стыда для Уаиллара.

Женщина у воина одна на всю жизнь. Его жизнь. Аиллуо живёт, чтобы сражаться: ходить в походы чести, убивать хищников, когда их становится слишком много. Ещё аиллуо должен принести женщине детей. У аиллуэ дети рождаются нечасто, женщина может произвести на свет за всю жизнь не больше пяти потомков. Ребёнка она вынашивает больше года, потом два, редко три, года кормит. В это время зачатие невозможно.

Воин может погибнуть в любую минуту. Поэтому детей все воспитывают и учат сообща. Поэтому же, если аиллуо погибает, его женщина может перейти к другому: по своей воле, внутри клана, или если её уведет чужой аиллуо при набеге.

Но позорных случаев, когда женщину захватывали круглоухие, было не так много, и все их знали наперечёт. Круглоухих большинство женщин вообще видели только в клетках и у столба пыток. Обычно женщины не бывают в местах, где они часто появляются. Если женщины по какой-то надобности идут к краю леса, где есть возможность встретиться с круглоухими, то их охраняют воины. К сожалению, многие важные растения живут только в редколесье, как раз там, где лес уже кончается. Круглоухие там случаются, обычно на охоте. Чаще всего там и остаются, но бывает, что их поздно заметят, а бывает, что за ними некого послать.

Захватив воина-аиллуо, круглоухие всегда убивают его сразу, даже не давая возможности показать своё мужество у столба пыток: эти полуразумные животные слишком боятся мужей лесного народа. Если же к ним попадает женщина, они обычно пытаются держать её в плену для каких-то своих низменных потребностей. Издеваются, бросая им куски плоти, вырезанные из убитых животных, иногда дополнительно осквернённые огнем. Или предлагают плоды растений, выращенных ими — запретные для аиллуэ.

От круглоухих из ближайших мелких аиллоу женщинам пару раз удавалось сбежать, потому и стало это известно.

Когда много поколений назад первые круглоухие пришли из-за горных хребтов в окрестности Великого Леса, аиллуэ не сразу поняли, что это за существа. Они были похожи на забавных лесных животных, которые водятся в западной части Великого Леса, лазают по деревьям и едят что попало, только были заметно крупнее — даже больше взрослого аиллуо, и поверх живой кожи зачем-то надевали мёртвую, снятую с убитых животных или сплетенную из волокон убитых растений. Круглоухие не умели заговаривать живое; вместо благородных копий-аллэ, которые каждый воин выращивает и заговаривает для себя сам, пользовались уродливыми мёртвыми палками, на которые привязывали заостренные кости мёртвых животных или не менее мёртвые камни. Они любят все мёртвое: едят мясо убитых зверей, птиц и рыб, живут в своих невообразимо уродливых хижинах, построенных из мёртвого, не растущего дерева и обмазанных мёртвой землей. Они оскверняют Жизнь огнём, враждебным всему живому, опаляющим, повреждающим и убивающим. Они раскапывают землю, нарушая её естественную целостность, и извлекают из-под неё камни.

Все живое они портят. С собой они привезли неизвестных аиллуэ животных и растения. Их животные не могут жить свободно, как установлено Жизнью: они жмутся к круглоухим, позволяют загонять себя на ночь в тесные закрытые помещёния из неживых материалов, отдают своих детей на убийство и съедение. Растения, как узнали аиллуэ, приносят плодов больше, более сочных и крупных, чем те, которые аиллуэ знали до этого. Но эти растения могут жить только в раскопанной земле, а главное — они не умеют слушать ни мужские, ни женские заговоры. Их плоды поэтому быстро портятся и гниют, и их невозможно хранить.

Вожди произнесли об этих растениях Слово запрета — уарро. Аиллуэ не могут ни разговаривать с ними, ни употреблять их в пищу.

Поэтому аиллуэ, попавшие в плен к круглоухим, в принципе не могут выжить: у круглоухих нет для них правильной еды.

Так что надо было спешить.

Но решить — не значит сделать. Уаиллар был слишком опытным воином, чтобы бросаться вперед наудачу, не продумав каждый шаг и не подготовившись. Вот только времени на подготовку у него не было: Великий Вождь ясно дал понять, что выступать следует немедленно.

Уаиллар должен был рассчитывать только на себя. На свое воинское искусство, свою ловкость и свое аллэ[1], уже четвертое по счету, найденное, выращенное и заговоренное, когда Уаиллар получил свое нынешнее почетное имя — то, которое отобрал у него сегодня Великий Вождь Ллуэиллэ.

Каждому имени воина должно соответствовать его копьё.

Уаиллар был опытным и умелым воином. На трехего прежних аллэ, посаженных у входа в ааи, было нанизано множество ушей[2], вымоченных в соке лаау, заговоренном женщинами. Среди этих ушей многие были круглыми, хотя, конечно, больше чести убить альва из другого клана, чем круглоухого, но альвов не так много, как круглоухих. И почти половина круглых ушей была снята с многокожих: новой разновидности этих животных, появившейся у Великого Леса больше поколения назад. Разновидности опасной и воинственной, чьи самцы часто не уступали аиллуо мужеством, что многие из них доказали у пыточного столба. Лучшие из них умели умирать с достоинством, как самые уважаемые народом аиллуэ хищники: горный лев и пещерный хозяин. И они умели сражаться, а их наружная мёртвая кожа была укреплена переделанным камнем, который осквернил огонь (аиллуэ так называли металл).

Но Уаиллар узнал их повадки, слабости и уязвимости, он выяснил, где их легче всего найти, научился обманывать многокожих и успешно нападать, он приносил их уши и приводил их самих для пыточного столба. (Последних он захватил всего несколько дней назад, и они ещё сидели в клетке у Большого ааи.) Его часто принимали как военного вождя, когда аиллуо клана собирались в поход за честью.

И сейчас Уаиллар мучительно думал о том, как наилучшим образом использовать то, что он знает и умеет.

Одно было плохо: Аолли захватили одетые в скорлупы из металла многокожие на лошадях. Они не могли увезти её в ближние аиллоу круглоухих, такие многокожие там не живут. Значит, Аолли в аиллоу многокожих, которое находится за озером. Уаиллар никогда не бывал там, а на той стороне озера был всего трижды, в походах за честью (и с честью оттуда вернулся, увешанный круглыми ушами). Он не знал этого аиллоу, не знал, как лучше всего туда пробраться, не знал, с кем и чем может там встретиться.

Но был один воин, который мог ему помочь.

Если бы согласился.

2

Арруэллэ был великий воин. Возможно, величайший в истории Народа аиллуэ. Вход в его ааи украшали десять аллэ, плотно унизанных ушами, и острыми, и круглыми. Когда-то он был Великим Вождем клана. Но сейчас он стал очень стар — мало кто из аиллуо доживали до такого возраста, особенно воины; он давно перестал ходить в походы чести и большую часть времени проводил, не выходя из ааи. Нынешнее почетное имя он заслужил, когда Уаиллар ещё не вырастил свое второе копьё. Тем не менее, он сохранил влияние, к его словам прислушивались и Великий Вождь Ллуэиллэ, и Главная Женщина Ауэрра, и военные вожди.

Потому что он сохранил память, ум и мудрость.

Уаиллар отправился к нему.

Проходя мимо Большого ааи, он подошел к оллаау[3] —загону-клетке из заговорённого мужчинами бамбука, где сидели захваченные им круглоухие. Их было шестеро, все, кто остались живыми после нападения трех аиллуо на караван из дюжины многокожих на лошадях, восьми пеших многокожих и двух десятков круглоухих, которые не были воинами, а, наподобие испорченных животных, тащили какую-то поклажу.

В клетке были четыре таких круглоухих, захваченных с грузом на спине, и два многокожих, оба воины: один постарше и, видно, опытный, второй совсем молодой. Все они сбились в угол, на который падала тень, пытаясь защититься от полуденного жара. Смешные, неразумные животные: ведь так просто поговорить с ближайшим деревом, чтобы оно подвинуло ветви и закрыло тенью всю клетку.

Уаиллар с отвращением почувствовал вонь их тел. От них несло потом, кровью, грязью, испражнениями и страхом. Круглоухие вообще нечистоплотны, а эти…

С них сорвали все мёртвые кожи, и покрытые железом, и нет. Аолли заинтересовалась тем, что сняли с младшего воина: она никогда не видела такого тонкого плетения, где к волокнам мёртвого растения были добавлены многочисленные нити из блестящего мягкого металла, а в некоторых местах прикреплены довольно большие прозрачные цветные камни — как всегда у круглоухих, изуродованные и умерщвлённые обработкой, изменившей их естественную форму. Она долго разглядывала эту неживую кожу, мяла её, удивляясь тому, что вплетённый металл не сделал её жесткой, и не понимая, зачем вообще нужно было его вплетать.

Всю мёртвую кожу потом, как всегда, отдали земле — которая поглощает мёртвое и восстанавливает осквернённое.

Так что круглоухие были покрыты только собственной, живой кожей. У обоих воинов она была странно белой, и солнце уже оставило на ней ярко-розовые припухшие пятна. Испорченные круглоухие, носившие груз, были коричневато-желтыми.

Тела их всех были отвратительно голыми. Особенно неприятно было видеть белые безволосые спины и ягодицы, где у разумного существа должна быть блестящая шерсть, и, наоборот, волосы на груди, животе и особенно в паху, где их вовсе не должно быть (Уаиллар всегда удивлялся, как эти волосы не мешают им совокупляться). У не-воинов волосы росли только на головах. Старший многокожий имел на кончике рыла жесткую рыжеватую щетину, окружавшую рот. Под носом эта щетина опускалась ниже губ.

Он поднял голову и посмотрел Уаиллару в глаза. Взгляд был злобный, свирепый и неукротимый. Это хорошо: значит, у столба пыток воин будет вести себя достойно и порадует аиллуэ долгим сопротивлением.

Младший также смотрел дерзко, но Уаиллар видел неуверенность и страх в глубине его глаз.

Остальные не заслуживали внимания, они не были воинами и у столба пыток не продержались бы и минуты. Главное всегда — сломить того, кто у столба пыток, заставить его почувствовать страх и подчиниться воле аиллуо. Тот, кто держится долго, стоит уважения. Тот, кто сломлен ещё до того, как его подвесили к столбу, не стоит ничего. Такие умирают быстро: они не могут принести клану гордости. Те же, кто сохраняет мужество, живут дольше, иногда по много дней. Женщины заклинают их раны, чтобы в них не заводились черви и гниль, чтобы пленники могли жить и чувствовать боль, пока не сломаются или не умрут.

Уаиллар вынул из стоящей рядом плетенки заговоренные женщинами плоды лолоу, поговорил с бамбуком, образовывавшим клетку, и между раздвинувшимися стеблями бросил плоды пленникам. Подлежащий столбу пыток не должен умереть от голода, это недопустимый позор и неуважение к клану.

Вода у пленников была: об этом позаботились при устройстве клетки, отведя в нее небольшой ручеек.

Уаиллар почувствовал сильнейшее желание тут же увидеть одного из воинов, лучше всего старшего, у пыточного столба, и самому почувствовать, как наконечник аллэ или острая кромка ножа аэ, выращенного из заговоренного листа уаралы, срезает тонкий слой кожи — первый тонкий слой кожи — с его живота. И посмотреть в его глаза, ища там признаки того, что гордость и мужество воина начинают ломаться. Это облегчило бы стыд и страдание Уаиллара, помогло бы ему подготовиться к нелёгкой миссии, которая его ожидала.

Но это было невозможно. Сейчас Уаиллар был никем: уолле без имени, без прав. Он не мог нанести клану оскорбление, коснувшись пленников своим оружием. И неизвестно, будут ли пленники ещё живы, когда Уаиллар вернется — если он вернется.

Это затруднение, впрочем, Уаиллар также планировал разрешить с помощью Арруэллэ.

Старый воин сидел в своем ааи и тихо дремал. Уаиллар заполз в ааи на коленях, опустив голову к земле. Арруэллэ вздрогнул, проснувшись.

- Великий воин! Я, недостойный уолле, прошу поделиться твоей мудростью, чтобы не уронить чести клана!

Воин не может отказать в такой просьбе: это позор.

- Что ты хочешь знать, уолле, когда-то бывший воином? — Арруэллэ не удержался от того, чтобы выразить неодобрение.

- Я хочу попасть в аиллоу многокожих, стоящее за озером. Ты был там, когда аиллуэ напали на него. Расскажи мне про это.

3.

Север Заморской Марки отделяют от остальной части континента, где не ступала ещё нога человека из Старого Света, горы Хамхарского хребта, чьи покрытые вечным льдом вершины видны издалека. Их южные предгорья покрывает сплошной лес, который начинается от большого Кармонского озера и заканчивается там, где деревья не могут расти из-за высоты и холода. В этом лесу, полном живности, обитает народ аиллуэ, или, как зовут его соседние дикари, альвов. Альвы покрыты шерстью, имеют острые, торчащие вверх уши и вид зверский. Но ходят они на задних ногах, пользуются оружием и обладают членораздельной речью.

Альвы не любят, когда люди заходят в их лес; попавшийся им неудачник, как правило, расстаётся с жизнью. Поэтому аборигены называют лес Альвийским — на их языке это звучит как Альвиан (точнее, Альвэ-ииан) и означает «Лес тех, кто убивают».

Но земли вокруг озера плодородны, а лес там ещё не сплошной. Аборигены издавна пытались там селиться, а когда пришли белые люди, то дикари стали забираться в лес ещё глубже, прячась от новой и неизвестной опасности. Альвы время от времени нападают на их поселения, вырезая людей дочиста, но те через некоторое время снова селятся на краю леса. В последнее время там начали селиться и люди из Старого Света, не желающие платить налоги Императору или по другим причинам избегающие внимания властей. Посёлки стали укреплять, у людей появилось настоящее оружие, да и те, кто умеют с ним обращаться. Альвам стало сложнее делать набеги, а люди постепенно научились при удаче их отбивать. Так что теперь всё реже случается, чтобы лесные жители вырезали целый посёлок.

Сами аиллуэ живут в своих поселениях-аиллоу, разбросанных по всему Альвиану. В каждом аиллоу живет один клан, численностью до нескольких сот альвов. В центре аиллоу растет Великое Древо, на альвийском Аиллэ Орриаллэ, растение очень редкой породы, встречающееся почти исключительно в Альвийском лесу. Поселение альвов и основывается там, где находят такое дерево.

Вокруг дерева всегда имеется небольшая площадь-алларэ, на которой тщательно удаляются все побеги деревьев и кустарников. На этой площади аиллуэ собираются каждый день, обсуждают дела и события, обмениваются мнениями, читают стихи, соревнуются в меткости бросания копий и ножей… словом, ведут общественную жизнь. На одном краю площади стоит Большой ааи. Это официальная резиденция вождя клана, которая представляет собой, по существу, навес, окруженный легкими стенами, сплетенными из лиан при помощи магии. Крупные широкие листья этих лиан устилают крышу. Вождь не живет в Большом ааи, он только принимает там членов клана для решения важных вопросов. Решение, принятое вождём в Большом ааи, является официальным, но, в принципе, может быть оспорено (хотя такого не припомнят уже и старики). Решения, объявленные перед Великим Древом клана, являются окончательными.

Обычно рядом с площадью находится загон для пленников, по-альвийски оллаау, и столб пыток. Аиллуэ — народ воинов, у которого выше всего ценятся мужество и воинская доблесть. Хотя они преклоняются перед Жизнью и используют её магию, у них нет запрета на убийство — если смерть причиняется воину или опасному, агрессивному хищнику. Каждый аиллуо-воин должен убить крупного хищного зверя, обычно горного льва, медведя или пещерного волка — или, у некоторых кланов, воина другого клана, или круглоухого — чтобы получить своё первое имя. Он должен сделать это в поединке, а не из засады, и должен получить ранение, как свидетельство своего мужества. Некоторые юные воины при этом, естественно, гибнут. Уцелевшие получают имя.

Круглоухими альвы зовут людей, которых считают полуразумными животными (впрочем, как и люди альвов). Чтобы отличить аборигенов Заморской Марки от колонизирующих её жителей Старого Света, альвы называют последних многокожими — поскольку те носят многослойную одежду, полностью закрывающую тело, которая альвами воспринимается как дополнительные слои кожи.Соседями альвов являются аборигены периферийные, не воинственные, жившие до колонизации примитивным земледелием и животноводством. Если бы альвы сталкивались с некоторыми племенами аборигенов, обитающими южнее, они бы познакомились с понятием одежды гораздо раньше: те вовсю используют доспехи из стеганой хлопчатой ткани, закрывающие большую часть тела.

Цель и смысл жизни воина аиллуо — победа над мужественным, опасным, уважаемым противником. Победитель приносит уши побежденного и накалывает их на стоящее перед его домом-ааи копьё. Чем больше ушей на копьях перед домом воина, тем больше к нему уважения. Поэтому альвы всё время ходят в походы чести — на других альвов[4] и на круглоухих. С хищными животными положено сражаться один на один, в поход чести ходят и поодиночке, и группой, во втором случае — под командованием военного вождя или наставника.

В обычаях альвов испытывать своих врагов, которых им удаётся пленить. Испытание заключается в мучительных пытках у столба, при этом, чем дольше продержится вражеский воин, тем больше уважения тем, кто сумел его захватить. Если пленный быстро сдаётся и проявляет признаки трусости, то он тем самым оскорбляет захвативших. Тем не менее, те, кто привёл пленных, даже слабых и трусливых, заслуживают почестей от клана.

Одержавшие победу в походе чести аиллуо обычно складывают об этом стихи, которые произносят перед кланом у Великого Древа. Стихи заучивают и помнят из поколения в поколение; из них складывается память народа.

В языке альвов нет привычного нам ударения, зато гласные могут быть разной высоты тона и разной продолжительности. Людям очень непросто воспроизводить слова этого языка, поэтому они упрощают их, ставя ударение там, где у альвов повышенный тон и длинная гласная. Обычно это второй от конца (предпоследний) слог, хотя есть довольно много исключений: например, имя Уаиллар («стремительно поражающий многих») имеет ударение на последнем слоге. И надо ещё иметь в виду, что у альвов существует несколько стилей речи, зависящих от того, кто и с кем разговаривает, а кроме этого, ещё и «высокая речь», на которой не говорит никто, но которая употребляется в стихосложении и том, что люди назвали бы «донесение о боевых действиях».

Женщины альвов — аиллуа — пользуются большим уважением и относительной свободой. Относительной потому, что воин аиллуо, как правило, добывает себе жену, похищая её из другого клана. Внутри клана браки — относительная редкость, хотя это не против обычаев. Поэтому Уаиллару было не так просто добиться, чтобы Аолли стала его женой.

Дети у аиллуэ рождаются довольно редко. Обычно аиллуа за свою жизнь производит на свет двух-трёх, редко четырёх, но никогда не более пяти детей, причём перерывы между рождениями составляют четыре-пять лет. Альвы живут долго, но не дольше людей (по крайней мере, их женщины: век воина обычно намного короче по понятным причинам).

Жизнь альвов определяется огромным количеством обычаев, которые нельзя нарушать, чтобы не оказаться изгоем, и запретов-уарро, неподчинение которым карается смертью. За соблюдением всего этого следят Великий Вождь клана и Главная Женщина. Интересно, что у аиллуэ нет обычая подчиняться старшим по возрасту мужчинам: иерархия строится не по годам жизни, а по воинским заслугам. А вот у женщин старшинство имеет значение, и если Великий Вождь — обычно воин в расцвете сил, с сотнями ушей на десятке копий перед его домом, то Главная Женщина — почти всегда самая старшая из живущих в аиллоу.

[1]Аллэ — копьё, основное оружие воина-аиллуо. Длиной примерно по подбородок воина, треть длины занимает листовидный наконечник. Впрочем, аллэ представляет собой единое целое: это побег особого кустарника уаралы, который, после обработки магией вместе с завершающим его листом (что можно сделать только в определенном возрасте растения), приобретает твердость, превосходящую твердость рога или кости и сравнимую с твердостью доброго железа: лист царапает бронзу! При этом аллэ сохраняет легкость, упругость и гибкость дерева.

[2]Аиллуо отрезают у побеждённых уши (оба) и насаживают их на копья в знак победы. Уолле, принёсший первую пару ушей и получивший первое имя, приживляет своё детское копьё у входа в свой ааи и насаживает уши на кончик затвердевшего листа, которым заканчивается копьё. По мере добычи новых ушей они сдвигаются с кончика ниже, но не должны опускаться с листа на ветвь-рукоятку. Когда на копье место для ушей подходит к концу, воин должен совершить какое-то деяние, достойное того, чтобы ему дали новое имя — и он бы получил право на новое копьё. Обычно это либо охота на опасного зверя (один на один, голыми руками), либо особо дерзкий поступок во время похода чести, либо необычно большое количество добытых ушей.

[3]Оллаау — загон для пленных, нечто вроде клетки, образуемой стволами растения (род бамбука), выращиваемыми почти вплотную друг к другу по периметру. Обычно находится близко к алларэ — главной площади аиллоу, на которой растет Великое Древо клана и стоит Большой ааи.

[4]Иррациональная воинственность альвов имеет глубокий смысл. Альвиан, конечно, обилен на плоды и съедобные растения, но собирательство не может дать достаточно пищи для большого количества едоков. Кроме того, чтобы прокормить население одного аиллоу, нужна большая территория, так как съедобное произрастает не на каждом шагу. Постоянная межклановая резня обуславливает большие расстояния между аиллоу и снижает численность альвов, что поддерживает нагрузку на биоценоз на приемлемом уровне.

Глава 3. Дорант

1

Сигнал был слабый, но это не значило ровно ничего. Поисковый артефакт не показывает направление: он только сообщает о том, что где-то неподалеку есть кто-то, с кем соприкасался искомый. Ну, или он сам. Разница в том, что если речь идет о самом человеке, то он может быть где-то в радиусе ста-ста двадцати шагов, то есть, например, в одном из домов, окружающих площадь, или в ближайшем переулке. Если же рядом есть кто-то, кто не более чем десять дней назад соприкасался с этим человеком, его одеждой или вещами, то до такого может быть примерно двадцать-тридцать шагов (опять же, зависит от того, насколько сильным было соприкосновение, с самим человеком оно было или с какими-то предметами, которыми тот обладает, насколько давно, и так далее).

Дорант незаметно оглядел окружающих. Вокруг клетки собралась к этому времени толпа в три-четыре десятка, толпа непостоянная: люди приходили и уходили. В шевелящейся толкотне было невозможно понять, на кого указывает поисковый артефакт. Дорант тронул Харрана за плечо:

- Постой здесь, я ненадолго.

Тот кивнул, продолжая разглядывать альву.

Дорант стал прорезать толпу, заранее зная, что ничего не добьётся. Так и вышло: сигнал то уменьшался, то вырастал, но понять, откуда он идет, не получалось. Хуже всего было то, что при таком слабом сигнале он бывает неустойчивым по естественным причинам, даже если расстояние от артефакта до цели не меняется.

Дорант вышел из толпы и двинулся к храму. Примерно на полпути сигнал совсем исчез. Тогда Дорант, пройдя вдоль выходящих на площадь зданий (по-прежнему нет сигнала) вернулся в толпу и продвинулся поближе к клетке, просто наудачу.

Ему показалось, что сигнал немного усилился.

Возможно, нужный ему человек был рядом, где-то в первых рядах зевак. Дорант стал украдкой их разглядывать. Ясно одно: того, за кем он был послан, среди них не было. Был кто-то, с кем этот человек общался тесно, вплоть до касания: пожимал руку, спал в одной палатке (но не в одной постели: женщин, подходящих по возрасту, в толпе не находилось) — или, подумал Дорант безнадежно, задел, проходя… отдал стирать одежду…

Это мог быть кто угодно: старый подёнщик в потрёпанной кожаной куртке, юнец с чрезмерно длинным мечом на перевязи, огромный, толстопузый громила свирепого вида (в лохмотьях солдатской одежды, но из оружия — с одним кинжалом), даже охранник у клетки…

Дорант вздохнул и вернулся к Харрану, который начал уже беспокойно озираться.

Из благородных в толпе, кроме них, был только средних лет мужчина в плаще Братства Странноприимцев[1], судя по высокомерному выражению лица, не ниже Среднего брата — а то и Старший. Давно уже прошли те времена, когда братья давали обет скромности и должны были ходить, не поднимая взгляда от земли; сейчас это заставляли делать только новиков-послушников из бедных дворян. Впрочем, и сейчас Братья давали приют странникам: еду, кров и, при необходимости, лечение, — и не смотрели ни на состояние, ни на сословие. Дорант как бы невзначай спросил Харрана:

- А что, в Кармоне есть теперь фила[2] Братства?

- Да нет, это заезжий брат, армано Миггал, приехал с неделю назад к наместнику. Он коммандар[3] в Эльхиве. Мы с ним давеча выпивали, хороший парень. На мечах дерётся неплохо, но против меня и пяти минут не продержался.

«Моя школа», — подумал Дорант.

Остальные были даже не из купцов — обычный простой народ. Расспрашивать о них Харрана было бы смешно и нелепо, и неизбежно вызвало бы ненужные вопросы. Дорант постарался запомнить как можно больше лиц. Город не так велик, есть смысл пройтись с боевыми слугами, показать людей, пусть выяснят, кто такие.

Делать тут было больше нечего.

- Пойдем отсюда. Ничего тут нет интересного, на самом деле, — сказал Дорант, потянув Харрана за собой.

Нужно было придумывать какой-то план.

Но тут толпа зашевелилась. К их углу площади приближалась дама — а впрочем, конечно, девица, явно из благородных, в чистом бледно-голубом платье с пышной юбкой и блестящим, расшитым серебром лифом. Её окружали четверо боевых слуг в одинаковых кафтанах; два из них несли над ней бело-голубой кружевной балдахин от солнца на полированых шестах красного дерева.

Харран прилип к ней взглядом и расплылся в улыбке. Потом — с трудом — вспомнил о Доранте, схватил того за рукав и воскликнул:

- Можно, я познакомлю тебя с одним человеком? Ты не разочаруешься!

Дорант пожал плечами.

Они вышли из толпы навстречу девице. Харран учтиво поклонился:

- Здравствуй, Маисси! Разреши тебе представить каваллиера Доранта из Регны!

Дорант поклонился также, а подняв голову, увидел миловидное лицо с веснушками, обрамленное золотистыми волосами. Зеленые глаза на этом лице внимательно его разглядывали. Девице было на вид лет пятнадцать, самое время замуж.

- Каваллиер, я рада знакомству. Меня зовут Маиссия Ронде, я дочь гильдмайстера Ронде.

Харран немедленно и с гордостью уточнил:

- Мать Маисси — урожденная комита Ингансо. За господином Ронде вторым браком, по любви.

Маисси, значит? Ну, Харран, с тобой всё ясно. А Хальдин ещё говорил, что, мол, пусть господин погуляет, рано ему жениться. Но девочка-то — родня вице-короля. Сейчас это очень некстати.

- Я пришла посмотреть на альву, — сказала девушка, — пусть меня проведут.

Харран двинулся в толпу с таким видом, что люди от него шарахнулись. Маиссия подошла к клетке; альва к тому времени отодвинулась в тень, вытянулась, бесстыдно раскинула поросшие нежной шерстью ноги и заснула. Уши её, впрочем, шевелились, контролируя обстановку.

- Я думала, они страшные, — разочарованно протянула Маиссия.

«Видела бы ты их воинов в лесу», — подумал Дорант.

- Они не страшные, они опасные, — сказал он.

Девица опять отвлеклась на него. Было похоже, что Дорант интересует её больше, чем альва.

- Вам приходилось с ними встречаться раньше?

- Пару раз.

- Умоляю вас, каваллиер, посетить наш дом — я хотела бы послушать ваши рассказы. Харран много говорил мне о вас, и я мечтаю узнать о ваших подвигах из первых уст.

Дорант снова поклонился, принимая приглашение. На «Харран много говорил мне о вас» и выражение её лица при этом он не обратил внимания, а зря.

2

История Доранта была совершенно обычной. Младший сын не очень богатой дворянской фамилии, он переплыл океан, имея едва пятнадцать лет от роду. При нём были новые палаш и дага отличной талосской работы, почти новая пиштоль, сделанная в императорском арсенале (Дорант берег её пуще всего остального имущества), одежда, что была на нём надета, а из защитного снаряжения — старый морион[4], изготовленный ещё тогда, когда от шлема требовалась защита, а не красота, и сильно потёртый колет из толстой буйволовой кожи, на которую были нашиты железные пластины. Ещё при нем были незначительная сумма денег серебром, материнское, сунутое второпях перед отъездом, родовое кольцо с довольно крупным рубином (на шнурке под одеждой) и рекомендательное письмо секретарю вице-короля[5] от двоюродного дяди, архипастыря Уорского.

Гораздо важнее было то, что Дорант вез в голове и сердце: твердо усвоенное понятие дворянской чести, отличные фехтовальные и стрелковые навыки, базовое умение сражаться в строю терции, неплохое образование и умение располагать к себе людей самых разных сословий и состояний, унаследованное от матери.

А ещё — твёрдое знание того, что в метрополии его ничего особенного не ожидает, разве что он пошёл бы по духовной стезе, а вот в Заморской Марке он может добиться очень многого.

Дорант был не первый из их семьи, кто пересёк океан. Младший брат его отца уже лет десять к тому времени воевал с дикарями в южной части Марки и был на хорошем счету у командиров. Много позже они встретились и подружились, а потом тот погиб, оставив жену и дочь. Дорант им с тех пор помогал.

Не прошло и месяца после того, как Дорант сошел на берег в Акебаре, как он уже топал по узкой тропке в джунглях в составе компаниды[6] из двухсот с небольшим человек под командой комеса[7] Белтора из Таскелы, пожилого одноглазого воина. Их высадили с потрепанного галеона Его Величества в пустынной бухте и отправили присоединять к владениям Императора новые, неизвестные земли. Делать подданными Императора тех, кто там живет (если там кто-нибудь живет), а если они не согласны — освобождать эти земли для новых подданных, которых привезут из-за океана корабли Его Величества, Его Светлости Вице-Короля, Его Высокопревосходительства Светлейшего дуки Санъера, Их Милосердий Архипастырей и множества других влиятельных или просто предприимчивых людей. Обратно эти корабли повезут дорогую цветную древесину, пряности, шкуры экзотических животных (и самих этих животных), плоды труда тех, кто уже обосновался на новых территориях и, конечно, золото.

Золота (да и серебра) в Заморской Марке было, кажется, намного больше, чем во всём Старом Свете вместе взятом.

Ещё примерно через полгода Дорант вышел в обжитые места вместе с остатками компаниды. Их было девять человек, все оборванные и отощавшие. Двое были ранены тяжело и еле шли, остальные, в том числе Дорант, легко — но не единожды. Раны у всех были воспалены и нагнаивались. Кожаный колет Доранта оказался не очень надёжен: железные бляхи проржавели и поотваливались, подкладка заплесневела. В конце концов его пришлось пустить на подметки для самодельных сандалий, когда развалились сапоги. Вместо колета на Доранте (как и на остальных восьми) были стёганые безрукавки из тридцати-сорока слоёв грубой ткани: типичные доспехи местного дикаря (с дикарей же и снятые). Морион давно потерялся. Пиштоль пришлось бросить, когда кончился порох — тащить такую тяжесть зря стал бы только полный дурак. Меч и дага покрылись зазубринами и царапинами, приобретя вид заслуженный и заслуживающий уважение.

Но Дорант командовал остальными восемью — хотя все они были старше него, а трое гораздо опытнее.

И ещё они несли примерно по два фунта золота на каждого, всё, что осталось у них после страшного боя в Кровавой долине, где на неполные полторы сотни уцелевших к тому времени от их компаниды пришлось не меньше трех тысяч дикарей. Там им пришлось заряжать пиштоли и две свои пушки золотыми самородками, потому что свинец кончился у них раньше, чем порох. Компанида оставила там почти восемь десятков человек, включая комеса и всех троих офицеров, обе пушки и весь обоз, но дикари в конце концов разбежались, устрашенные невероятным мужеством и искусством боя белых (и потерявшие управление после гибели предводителей).

Потом, на отходе, компанида снова несла потери: умерли тяжело раненные, двое сорвались в пропасть при переходе через горы, несколько человек изошли кровавым поносом, несмотря на то, что Дорант, много знавший от отца, требовал пить только кипячёную воду. А были ещё звери и змеи…

Дорант начал командовать как-то незаметно: просто он почему-то знал, что надо делать, когда другие пребывали в растерянности. Началось это, наверное, в Кровавой долине, где ему случилось принять решение, которое в конечном счёте привело к победе — несмотря на то, что оно стоило жизни нескольким десяткам его товарищей.

А после того, как Дорант вывел остатки компаниды к белым людям, а потом не бросил, но помог найти лекарей, купить одежду и коней, довел всех до Акебара и представил вице-королю, докладывая о результатах экспедиции, его имя стали называть с уважением во всей Марке.

В следующей компаниде он уже носил офицерский протазан.

Потом были восемь лет службы в разных компанидах, походы, добыча, потери, раны и болезни. Последнюю свою компаниду Дорант собирал уже сам. Она продержалась три года, прошла Марку с севера на юг и с запада на восток, расширив её границы едва ли не на треть, и почти полностью полегла под стенами Корволета при подавлении мятежа Исти-Маграла. Дорант был тогда тяжело ранен и приходил в себя почти два года. Он едва не потерял тогда ногу — да что нога, если бы не Саррия, добрый его ангел, может быть, вовсе не выжил бы.

На службу к вице-королю по некоторым причинам его больше не звали, а он не просился. За время походов он натаскал в дом золотишка, так что мог себе позволить не роскошную, но уютную жизнь в столице Марки. Часть золота ушла на покупку прав на земли в плодородной долине недалеко от Акебара, где Дорант посадил два десятка крестьянских семей на аренду. Остальное он потихоньку проживал.

Потом случилось так, что один его друг — ещё по компаниде дуки Фарелла, второй в его жизни — попал в затруднительное положение: его начали шантажировать родственники комеса Маррены, которым приглянулся принадлежавший ему прииск в предгорьях Сарниды. Дорант взялся помочь — и помог. Комес Маррены был очень недоволен, однако признал, что родня его оказалась неправа. И куда бы он делся, когда выплыло про них такое… словом, выбор был простой: или на рудники, или тихо уладить дела. Комесу Маррены очень не хотелось, чтобы его родня оказалась вдруг на рудниках. Поэтому он предпочёл поговорить с ними сам, а не доводить дело до вице-короля или чиновников Светлейшего, не к ночи будь помянут.

Оказалось, что Дорант хорошо умеет разговаривать с разными людьми, которые рассказывают ему разные полезные вещи. А иногда за относительно небольшие деньги приносят и документы.

И к Доранту стали приходить всяческие обиженные (да и просто оказавшиеся в сложном положении) и просить, чтобы он разрешил их затруднения. Чем дальше, тем больше было таких. Дорант с удивлением обнаружил, что доход от этого занятия заметно выше, чем то, что он успевал раздобыть во время службы. И не то, чтобы он брал помногу с тех, кто просил его помощи: подобных случаев за всё время было всего несколько, обычно он ограничивался компенсацией расходов, — но вокруг Доранта постепенно образовался постоянно расширяющийся круг тех, кто были ему обязаны. И с каждым годом в этот круг попадали лица всё более и более высокопоставленные и могущественные. Это само по себе приносило деньги (в частности, Дорант был теперь в немалой доле в одной из серьёзных судоходных кумпаний, гонявшей торговые суда между Маркой и метрополией), а заодно помогало улаживать чужие (и свои) неурядицы.

Большинство задач требовало конфиденциальности и личного участия Доранта. Поэтому он проводил теперь дома не больше месяца подряд: потом обязательно случалась какая-то оказия, которая требовала его участия. Нельзя сказать, что это ему совсем не нравилось. Дорант был человек деятельный, здоровьем крепкий и неутомимый. Если бы ему пришлось сидеть дома в покое — он затосковал бы и, наверное, запил.

Дорант очень не любил заказы, приходившие иногда от чиновников вице-короля. Но бывали и такие — обычно всегда связанные с большими людьми, грязной политикой и грозившие при малейшей ошибке (а иногда и при успехе) большими неприятностями. Однако жить в Марке и не выполнять поручений вице-короля — вряд ли возможно (разве что ты простой крестьянин).

Сейчас же его поручение шло вовсе против интересов вице-короля.

3

В Империи чрезвычайно запутанная и нелогичная система землевладения и связанных с этим дворянских званий.

Прежде всего — земля Божья. Никакой человек по справедливости не может бытьхозяином земли.

Распоряжается землёй Император, помазанник Богов и проводник их воли. Земли он предоставляет как бы в пользование, обязывая их держателей службой.

Это в теории. На практике всё гораздо сложнее.

Во-первых, Империя занимает место, где раньше (от тысячи двухсот до ста пятидесяти лет назад) были другие государства, со своими королями и своими пантеонами.

Во-вторых, две трети Империи ещё двести лет назад были заняты однобожцами-северянами из гарангских майратов и реалмов.

Всё это очень сильно повлияло на земельные отношения и имперское дворянство.

В Империи дворянство наследственное и тесно связано с владением землей — точнее, с правом держания земли. Когда прапрадед нынешнего Императора объединил южные территории, надел имперскую корону (заброшенную к тому времени больше восьмисот лет) и начал очищать захваченные однобожцами земли, он сразу же стал жаловать их своим соратникам. Земель было много, соратников тоже. Но по естественным причинам в ходе сражений соратников становилось всё меньше, а земель всё больше. Поэтому наделы, которые получили первые и самые заслуженные, оказались меньше, чем те, что доставались пришедшим последними. Зато они были ближе к столице и престижнее.

В конце концов, землю стали получать даже свободные крестьяне-пехотинцы, в размере, который могли обрабатывать сами или своей семьей. Над пехотинцами были поставлены всадники — дворяне, получавшие такие наделы, налогами с которых (а их уплачивали пехотинцы) могли прокормить свой конный отряд. Отряды объединялись в комиты, которые формировал за собственный счёт со своих земель комес (для этого за ним закреплялась область, которую так и звали — комита), или компаниды, которые формировал уже кто угодно и из кого угодно — но тоже за свой счёт. Во главе компаниды раньше тоже стоял комес. Но теперь всё чаще компаниды (особенно в Заморской Марке) формировали дворяне и меньших званий, в том числе и вовсе безземельные. Императоры с некоторых пор это поощряли, видя в таких компанидах противовес усилению высшего дворянства.

Комес пользуется широчайшими правами на территории комиты, вплоть до того, что может устанавливать собственные налоги, пошлины, сборы; набирать войско, которое и возглавляет; судить подданных, включая дворян, чьи имения находятся на территории комиты, и т.д. Только при отце нынешнего Императора у них отняли право чеканить собственную монету.

Административную власть в регионах, объединяющих несколько комит, получили полководцы и приближенные императора, которых звали «дука», от слова «дуката», что значит «область», с прибавлением названия дукаты. Исключение имеется лишь одно: пресловутый Светлейший дука Санъер, выходец даже не из купцов, а из семьи ремесленников, самоучка, научившийся читать, писать и считать, а потом как-то пристроившийся младшим писарем в свиту к одному из комесов. Там он изучил законы — комиты, дукаты, Империи — и однажды оказался в нужное время в нужном месте и здорово помог своему хозяину. Тот был достаточно умён, чтобы парня выделить и приблизить. Потом Санъер — а это его личное имя — попался на глаза самому Императору, и вроде бы даже дал ему ценный совет. Настолько ценный, что уже через месяц ходил за Императором по пятам, таская мешок с книгами и свитками, а на переговорах сидел не дальше соседней комнаты, а то и за плечом Его Величества.

В итоге он стал канцлером, сосредоточил в руках огромную власть и делал то, что не мог себе позволить сделать Император. Тот несколько раз пытался пожаловать Санъеру имения, каждый раз всё большего размера — но Санъер только отшучивался: «Ваше императорское величество, я человек не знатный, как с имением управляться, не знаю, и знать не хочу».

Кончилось тем, что Император сделал его Светлейшим дукой: придумал титул, не связанный ни с какой конкретной областью. Объявлено было, что это за «огромные заслуги Светлейшего и в знак того, что заботами своими он споспешествует процветанию не одной некоей дукаты, а в целом всей Империи».

И комесы, и дуки имеют в контролируемых ими землях собственные, лично им принадлежащие — теоретически как пожалованный надел, на самом деле как фактическое наследственное владение — земли, обычно довольно больших размеров.

Но ещё в Империи было восемь королевств, в большей или меньшей степени добровольно присоединившихся к Империи по мере освобождения ее старых земель от однобожников. Эти королевства от государств однобожников отделяли малопроходимые естественные рубежи, их жители отличались воинской доблестью и мужеством, а взять там было особенно нечего. По этим или иным причинам однобожники их не завоевали. Королевства были не очень большими, не шибко богатыми, но оказались хорошими и нужными союзниками, когда, увидев, на чью сторону клонится победа, ударили во фланги и в спину однобожникам. Не одновременно и не все совсем уж бескорыстно и добровольно, но тем не менее.

После победы земли этих королевств — опять же не всегда добровольно — вошли в состав Империи, за что их знати были дарованы имперские дворянские звания, а их наделы сохранились за ними. Бывшие королевства назвали «марками», как в древние времена назывались приграничные области, а бывших королей — маркомесами, главными над маркой. Это звание сохраняется по наследству только и исключительно за их прямыми потомками (поэтому, кстати, маркомесов сейчас не восемь, а шесть: не у всех осталось потомство по прямой линии). По правам они практически не выше дуки, но пользуются некоторыми наследственными привилегиями и демонстративным уважением со стороны Императора.

Они же и составляют, с некоторыми дуками, Имперский совет, который есть орган совещательный, помогающий Императору вырабатывать решения по важнейшим вопросам, но и полномочный принимать самостоятельные решения в отсутствие действующего Императора — объявлять регентство и уточнять порядок наследования, буде возникнут какие-либо сложности (например, при отсутствии прямых наследников мужского пола).

Так или иначе, в метрополии практически все земли находятся у кого-то в фактической, хоть и не юридической, собственности.

Когда Империя, едва закончив тяжелую войну, вдруг обнаружила за океаном новую землю с её неправдоподобными богатствами, туда хлынули люди, которым ничего не светило на имперских землях: младшие сыновья дворянских родов, освободившиеся от службы наемники, безземельные крестьяне, торговцы авантюрного склада, и так далее, и тому подобное. Почти поневоле поехали и аристократы высоких родов, назначаемые на руководящие должности в новых землях.

Но тут у Императора были развязаны руки, и дворянские звания раздавались уже не по землям, а по должности. Новую землю назвали Заморской Маркой, потому что тогдашний Император хотел было отдать её в управление независимому маркомесу — собственно, комесу Ланнеру Корриону, тому предприимчивому дворянину, который устроил первую экспедицию на эту землю. Но набежали советники и советчики, и уговорили Императора оставить земли эти за собой и назначить на них чиновника-губернатора.

Следующий же Император решение это изменил, так как размеры новых земель выросли буквально за несколько лет в десятки раз, а значение поднялось необычайно. Заморская Марка стала основным источником материального благополучия Империи, и богатство, поступающее оттуда, росло с каждым годом, куда быстрее, чем всё, что приносили старые территории. Император поднял статус главы Заморской Марки до вице-короля, звания в Империи уникального и довольно странного: не король, но выше и дуки, и маркомеса. Королевством Заморскую Марку объявить и короля туда назначить всё-таки побоялись. Тем не менее, вице-король был уже не чиновником, хотя должность и звание это не были наследственными, а доставались по воле Императора лицам назначенным.

Вице-королю не позволено иметь в Заморской Марке земель, принадлежащих ему на правах собственности, владения или аренды. В его распоряжении остается — на всё, в том числе личные нужды — часть собираемых с Марки налогов, это общая практика на всех уровнях управления в Марке, да и в самой Империи. Средств этих всегда не хватает, и поэтому Император ставит в вице-короли людей, обладающих немалыми собственными доходами в метрополии. Ну, или тех, кого хочется держать подальше от столицы, по разным причинам. В частности, сейчас вице-королем является Ансаль Годре, двоюродный брат главы дома Аттоу, человек, надо признать, исключительных достоинств: не алчный (ещё бы, с его-то состоянием в Империи), честный (ну, насколько вообще может быть честным чиновник из высшего дворянства) и, главное, умный и в первом приближении порядочный.

В Заморской Марке земли раздаются на двух одновременно существующих принципах: во владение и в аренду. В первом случае владение обусловлено службой, часто наследственной. С этих земель платятся имперские налоги и налоги самой Марки, впрочем, в установлении последних вице-король не вполне свободен. За сбор налогов отвечает владетель — точно так же, как в самой Империи. Вообще-то земля во владении в Марке большая редкость, и раздают её с разбором.

Во втором случае земля сдается в аренду на срок длительный, но ограниченный — не меньше 25 и не больше 99 лет. В отличие от Империи, в аренду землю может взять кто угодно, не обязательно дворянин (да хоть даже и крестьянин, если найдёт, чем заплатить входной взнос). Более того, землю можно сдавать в субаренду по частям — вот как Дорант, например, своим земледельцам. Дорант, кстати, землю как раз арендует, чтобы не связываться со сбором имперских налогов (да и кто бы дал её во владение простому дворянину). От арендуемых земель империя имеет доход в виде фиксированной годовой платы.

Если в земле обнаружены полезные ископаемые, то доходы от их добычи (после покрытия прямых затрат) делятся пополам между Императором (если это серебро или золото, или драгоценные камни) или казначейством (если это железо, медь и тому подобное), и арендатором или владетелем данной территории. Какарендатор или владетель рассчитывается с субарендаторами и с теми, кто, собственно, занимается добычей — это вопрос договоренности между ними. Империю такие подробности не интересуют.

Крупные земли во владении или в аренде в Марке, в отличие от метрополии, не зовутся комитами и дукатами: их называют обычно «гронт», как в Империи — имение простого дворянина, чтобы не было соблазна у владетеля из обычных дворян ставить себя вровень с комесом или дукой. Кармонский Гронт — размером с хорошую дукату в метрополии — не во владении, в нём несколько больших кусков земли, арендуемых разными людьми. Гронт управляется наместником, ставленным императорским чиновником, не имеющим на земли никаких прав, как вице-король не имеет прав на Марку. Это не исключение, хотя бывает, что гронт передаётся кому-нибудь во владение в обычном порядке (раньше, как правило, капитану компаниды, которая его завоевала, а сейчас уже как придётся). Отец Харрана арендовал в Кармонском Гронте значительную часть его территории — да, собственно, почти всю пригодную к возделыванию, кроме нескольких десятков небольших кусков у самого Кармона и тех земель, которые прилегают к Альвийскому озеру и Альвиану. Дикари (и не только), что селятся на этих землях, не платят Империи никаких налогов и никому не платят аренды, на что наместник из Кармона закрывает глаза, потому что люди, выживающие в соседстве с альвами, сегодня есть, а завтра их нет — либо на этом месте, либо вообще на этом свете.

4

Харран, счастливый и возбужденный, как подросток, которому пообещали его первый боевой меч, быстро сговорился, чтобы их с Дорантом визит в семейство Ронде состоялся в тот же вечер. При этом он так смотрел на Маиссию, что ошибиться в его чувствах было невозможно. Она же больше поглядывала на Доранта, что тот опрометчиво отнёс к законному любопытству жительницы провинции в адрес нового лица.

Дорант откланялся, сославшись на необходимость присмотреть, как слуги разобрали вещи, и поспешил к себе. Харран остался щебетать с Маиссией.

Доранту нужно было быстро организовать планомерный поиск. При этом он имел только один поисковый амулет, который было более чем нежелательно передавать кому-нибудь, и только двух человек, которых мог использовать в поиске: своих боевых слуг. Самое главное, было непонятно, что именно искать. Тот человек, за которым послали Доранта, явно не мог вольно болтаться по улицам: его сопровождали, судя по имевшимся у Доранта сведениям, люди очень серьёзные, которые такой ошибки точно бы не допустили. Вполне вероятно, кстати, было, что этого человека в городе уже и нет. У Светлейшего почти везде есть осведомители, и об этом, конечно же, все, кому надо, знают. Так что тем, кто увёз нужного Доранту человека, необходимо было постоянно двигаться, чтобы известия о них преследователи получали с запозданием. Они получили фору, когда выехали из столицы Марки, но сейчас эта фора быстро иссякала. Доранту и так повезло быстро наткнуться на верный след и не потерять его на дорогах, по которым он прошёл.

Пожалуй, самое умное, что можно было сделать — это выяснить, кто приезжал в город в последние две, а лучше три недели. Чиновник службы Светлейшего, которого Дорант встретил по пути, сказал, что их люди видели нужного им человека и его сопровождающих в последней деревне перед перевалом Нантай, а оттуда самый вероятный путь — в Херет, где у вице-короля большое личное имение, и как раз через Кармон. Было это недели три назад, прибавь время на дорогу… Сам Дорант двигался гораздо быстрее, чем преследуемые им люди: у них были и пешие охранники, и носильщики из дикарей, а он со своими боевыми слугами ехал верхом, имея багаж во вьюках, и почти не останавливался ночевать в жилых местах. Заказчик дал ему достаточно денег, и ему не надо было беречь лошадей: усталых он просто менял, покупая новых.

Либо он в Кармоне, подумал Дорант, и тогда все упрощается. Либо он с сопровождающими побыли здесь несколько дней, запаслись провизией, отдохнули и двинулись дальше. Сам бы он так и поступил. Сам бы он при этом ещё и разделил отряд на два, а то и три, чтобы сильнее запутать преследователей. У его противников было куда больше людей и денег, чем у него.

Впрочем, того, кто знает, что он ищет, запутать не так просто. Нужный Доранту человек, во-первых, сам по себе очень заметен, а во-вторых, его обязательно должны сопровождать, и тоже не обычные люди, а воины из благородных, и не один.

Так что, придя в дом Харрана, Дорант первым делом позвал своих боевых слуг, Калле и Сеннера, и отправил их походить по злачным местам да выяснить здешние новости.

Потом ему пришлось-таки заняться своим багажом, чтобы привести себя в порядок для сегодняшнего званого ужина.

Попутно он размышлял о том, как ему не нравится нынешнее поручение. Когда-то это должно было случиться: он попал между молотом и наковальней. Если он поручение выполнит — то вызовет гнев вице-короля и всего семейства из Аттоу. Если не выполнит — разгневан будет уже сам Император. Ни одна сторона, понятно, прикрывать Доранта от другой не будет: да кто он есть? И никто из обязанных ему здесь, в Марке, в этом положении не помощник, побоятся. Разве что Харран — да тут, на беду, Маисси с её родством, и ещё вопрос, кто будет Харрану важнее.

Дорант, впрочем, ещё в самом начале пути решил, что прежде всего надо искомого найти, а дальше — будет видно по обстановке.

На сегодняшний званый ужин он возлагал некоторые надежды. Гильдмайстер Ронде, судя по дочке и родству жены, купец из крупных. Здесь, в Марке, барьеры между сословиями давно уже стали размываться: благородные вступали в общие дела с купцами, купеческие дочки выходили замуж за сыновей известнейших домов, и наоборот. Все всех знали, многие были в родстве, и не зазорно было, чтобы дука или комес посещали дом какого-нибудь купца или приглашали его с семейством к себе на раут. Общие дела и интересы объединяют зачастую куда сильнее, чем одинаковое поле в гербе. Поэтому семейство Ронде могло знать много полезного для нынешнего дела Доранта. Да и обычная в таких мелких провинциальных городах скука заставляет людей обращать внимание на любую новость или странность.

Дорант собирался ненавязчиво порасспрашивать и послушать. Могло случиться, что ему удалось бы узнать что-то полезное.

5

Надежды Доранта не обманули.

Они с Харраном разоделись, как могли. Дорант даже нацепил на шею каваллиерский бант, полученный за дело при Сарсате (где он как раз не совершил ничего значительного, но целый день командовал своей компанидой на глазах у вице-короля). Бант Дорант возил с собой как раз на случай таких оказий, а также визитов к наместникам или чиновникам в провинции: на них это очень действовало.

За столом с Дорантом и Харраном оказались гильдмайстер Флоан Ронде, рослый красавец лет на десять постарше Доранта, но по-молодому стройный и крепкий, его жена Инира, урожденная комита Ингансо, о чем Доранту сообщили ещё раз (как и о том, что у неё это второй брак, по любви, и добавили, что она вдова каваллиера Тазило из Зеганды, что в метрополии — ещё один прихвостень семейства из Аттоу, кстати). Гильдмайстерша была на излете своей красоты, но сохранила свежий цвет лица, густые волосы без следа седины и пышную высокую грудь. Были там обе дочки: Маиссия и Кальдана, младшая, девяти лет. К удивлению Доранта, присутствовал и армано Миггал, коммандар в Эльхиве, хороший боец на мечах — на этот раз с выражением лица любезным и доброжелательным. Как выяснилось, он тоже был в родстве с комесами Ингансо (и оказался, кстати, именно что не Средним, а Старшим братом).

Ужин был точно таким, как бывает обычно в подобных провинциальных городках и при подобном составе присутствующих: хозяева всячески старались показать, что они не хуже столичных дворян, демонстрировали воспитание и хорошие манеры (какими они были лет тридцать назад). Разговор из-за этого вначале был несколько натянутым, однако потом то ли вино подействовало, то ли помог Харран, который чувствовал себя свободно и с хозяевами, и с Дорантом, но посыпались шутки, истории, и обстановка стала дружеской и непринужденной.

Гильдмайстер оказался интересным собеседником. Он умело и красиво рассказал несколько забавных баек из местной жизни — при этом так подобрав слова, что хохотал даже Харран, несмотря на то, что описанные хозяином события были ему известны. При этом гильдмайстер пару раз невзначай коснулся дел купеческих, и каваллиер подумал, что вот про это он бы с ним с удовольствием поговорил подробнее, если б не нынешняя задача и недостаток времени.

Потом, по просьбе гильдмайстерши, мрачно молчавший до этого армано Миггал поделился историей открытия Гиастемы. Её, разумеется, все знают — в общих чертах, но оказалось, что прадед армано был на том самом каике «Святой Ромерий», который, собственно, и открыл новый материк. Детали плавания в семье армано передавались из уст в уста. Многое Дорант услышал впервые. Так например, считалось, что Рацел Поррон, командовавший каиком, специально оторвался от флотилии дуки Гилара (шедшей с экспедицией на юг к островам Пряностей), потому что имел от кого-то сведения о большой земле на Западе и хотел быть первым, кто на неё ступит. На самом же деле флотилия Гилара попала в сильнейший шторм, который её и разбросал. В результате, проболтавшись три дня меж гигантских волн, «Святой Ромерий» оказался в одиночестве вне видимости земли, со сломанными двумя мачтами из трёх и потерянной третью экипажа. Пока оставшиеся в живых из обломков рангоута мастерили сколько-нибудь приличную мачту, чтобы каик мог управляться, пока они сшивали из обрывков парусины что-то похожее на нормальные паруса, прошло ещё три дня.

Им повезло трижды: они не погибли в шторме (как половина флотилии), они попали в мощный ровный Южный пассат, который идет с востока на запад, и за тридцать два дня, что их несло этим пассатом, ни разу не было шторма.

Когда они увидели на горизонте землю, пресной воды оставалось на полкружки в день. Их принесло в устье реки Святого Ромерия (как её звали до этого дикари, никто уже и не помнит). Поррону хватило ума поискать в окрестностях что-нибудь ценное — и найти дикарей, которые за невиданные ими стеклянные побрякушки заплатили золотым песком.

Починив каик, остатки экипажа с грехом пополам вернулись в Империю. Там, между прочим, случилось так, что новые мачты из никому не известного дерева купили у них дороже, чем стоило всё привезенное золото.

Поррон, что интересно, после этих приключений поселился в предгорьях Растана на высоте больше четверти мили и больше никогда не приближался к морю. По-настоящему Заморскую Марку открыл для империи Ланнер Корион, который прибыл в устье реки Святого Ромерия на трех каиках и построил там Акебар, назвав город в честь брата Императора, который финансировал эту экспедицию.

Маиссия то и дело требовала, чтобы Дорант рассказывал истории из своей жизни, причем, судя по всему, она эти истории знала заранее — от Харрана, ясное дело. Оказалось, что парень успешно использовал байки, слышанные в детстве и отрочестве от Доранта во время его редких наездов, чтобы привлекать внимание девушки.

- А вы знаете, что каваллиер Дорант — герой Кровавой Долины? — Сияя, объявила Маиссия, обводя сидящих за столом таким взглядом, будто героем была она. — Тогда уже сильно поредевшая компанида прорывалась через толпу воющих полуголых дикарей, пытаясь не разорвать своё крошечное каре и отбиваясь мечами и алебардами — пороха уже не было. И тут Дорант, шедший в первом ряду, заметил немного в стороне, на возвышении, кучку дикарей, одетых в стёганые доспехи и носящих на головах вычурные шлемы, украшенные птичьими перьями. Он понял, что эти дикари командовали боем. Дорант показал на них комесу, и тот бросил компаниду в ту сторону — и погиб на полпути. Дорант же возглавил и удержал строй, и отмахивающаяся сталью, истекающая кровью группа белых добралась до вражеских главарей и снесла их, несмотря на ожесточенное сопротивление, после чего остальные дикари довольно быстро рассеялись.

Рассказано было как по книге. Доранту стало неловко, потому что дело было совсем не так. И строй они не сохранили — между прочим, как раз из-за него: когда он заметил этих расфуфыренных попугаев на холме, его охватила такая злость, что он крикнул: «За мной!» и рванул туда, даже не оглядываясь, идёт ли кто за ним. На его счастье, за ним пошли — те, кто был в ряду ближе всего, человек пять или шесть. Строй, понятно, был нарушен, и Дорант до сих пор гнал от себя мысль: сколько его товарищей погибли из-за этого. Комес точно пал, пытаясь закрыть брешь. Оправдывал Дорант себя только тем, что дикари действительно разбежались после того, как сгинули их вожди, и тем, что оставшихся в живых товарищей довел до обжитых мест и не бросил после. И до сих пор те двое из них, что не умерли за эти годы, продолжают пользоваться его помощью и поддержкой.

Дорант тоже покормил присутствующих байками, сделал нужные комплименты успешности гильдмайстера и красоте его жены, умело и ненавязчиво дал понять, что Харран — хорошая партия для любой девушки и невзначай обратился к армано Миггалу:

- Не собирается ли Братство открыть филу в Кармоне? Здесь ведь не много дорог, и странников, кажется, бывает мало?

Брат-странноприимец не успел даже открыть рта, как Инира Ронде защебетала:

- О, что вы, каваллиер! Армано приехал не за этим, здесь действительно мало бывает странников. Он сопровождал какого-то молодого вельможу инкогнито! Вы себе не представляете, какие у того одежды! Мы такого богатого платья здесь и не видели! А какой стиль! С ним были ещё четыре дворянина, думаю, из самой метрополии, все красавцы, суровые, мужественные! Все дамы в городе пришли в волнение. Они остановились у наместника, мы ждали, что по случаю их приезда будет бал… Но они побыли всего несколько дней, купили лошадей, припасы, взяли четверых наших в сопровождение и уехали.

- Да, я говорил им, что лучше не ехать по Альвийской тропе, вдоль Альвиана, — вклинился гильдмайстер, — там же опасно: альвы то и дело нападают на проезжих. Но им надо было скорее в Херет, и они не захотели объезжать по Южной дороге, через горы. Я молюсь, чтобы они доехали благополучно.

- Да, мы все об этом молимся. Молодой вельможа такой красавчик!

Судя по лицу армано Миггала, он молился сейчас о том, чтобы его родственница исчезла с лица земли, а лучше всего никогда на нем не появлялась. Доранту же с трудом удалось сохранить равнодушное выражение и перевести разговор на другую тему — да хоть на альвов.

В результате у компании, уже довольно подогретой вином и беседами, появилась мысль сходить посмотреть на пленённую самку прямо сейчас. Оказалось, что ни гильдмайстер, ни его жена её ещё не видели. Армано Миггал, сославшись на то, что уже насмотрелся, откланялся и стремительно ушел, причем Доранту показалось, что он, шипя, ругается шёпотом словами, едва ли приличными брату-странноприимцу.

Возле клетки дежурил сонный боевой слуга — не тот, что в прошлый раз. Он был немного лучше вооружен, немного хуже одет, видом помрачнее и комплекцией поуже, чем утренний. Было видно, что ему нестерпимо хочется уснуть, пусть хоть стоя. Дорант успел подумать, что, скорее всего, как только они уйдут — он и задрыхнет, как вдруг почувствовал знакомое щекотание поискового артефакта.

На площади не было ни одного человека из тех, кто присутствовал там утром. Ни одного. Человека.

Дорант не мог в это поверить — но это могло значить только одно.

Он тут же забыл про семейство Ронде и обратился к Харрану вполголоса:

- Мне необходимо как можно быстрее поговорить с Красным Зарьялом.

- Ты что, захотел купить эту альву? — Воскликнул Харран, не веря своим ушам.

- Может быть, может быть… — задумчиво пробормотал Дорант.

[1]Братство Странноприимцев — один из религиозно-военных орденов Старого Света. Всего их три: Странноприимцы под покровительством Подателя, Воины Света под покровительством Разрушителя и паладины Матери Богов, понятно под чьим. О религии см. дальше. Братья орденов зовутся «армано», что значит «брат» на фиразском. Ордена в разной степени распространены в разных странах; в Империи наиболее влиятельны Странноприимцы, традиционно поддерживаемые маркомесами и Императором. Братья всех трех орденов дают обеты безбрачия и бессребреничества, что не мешает некоторым из них злоупотреблять украшениями на своем оружии.

[2]Фила — местное отделение одного из Братств. Обычно образуется в тех местах, где у Братства есть земля и недвижимое имущество в количестве, достаточном, чтобы снабжать всем необходимым хотя бы десяток армано.

[3]Коммандар — глава коммандарии Братства, как сказали бы сейчас — районного отделения. В ведении коммандарии находится не менее двух фил. Коммандария в Эльхиве насчитывает, кажется, четыре, что для Заморской Марки немало.

[4]Морион — шлем с продольным гребнем и выступающими вверх узкими бортами.

[5]Заморскую Марку возглавляет вице-король, представляющий в ней особу Императора.

[6]Компанида — воинская единица, набранная и финансируемая ее командиром (реже — шефом, который назначает ей командира). Соответственно, по численности может быть от полуроты до полка, что не мешает ей иметь собственное знамя и прочие признаки воинской части.

[7]Комес — дворянин, распоряжающийся полным доходом с комиты (за вычетом, естественно, имперских налогов, которые он же с комиты собирает). Выше — только дука, который на таких же началах возглавляет область, состоящую из нескольких комит. Комита, впрочем, может быть и совсем маленькой. Есть ещё маркомесы, правящие своими марками, которые когда-то были на соответствующих территориях королями — но добровольно вошли в Империю.

Глава 4. Уаиллар

1

Солнце уже склонялось к горам, когда Уаиллар вышел из ааи старого воина, и следовало спешить. Ему ещё оставалось две заботы: оружие и еда на дорогу. Нельзя было больше пользоваться своим верным копьём аллэ: лишившись имени, Уаиллар потерял и право на копьё.

Зайдя в свое ааи, опозоренный воин задохнулся от тоски и тревоги при виде лежавших на своих местах вещей пропавшей Аолли. Он нежно провел рукой по её ложу, любуясь сплетенной с невероятным изяществом упругой травой — Аолли умела разговаривать с растениями как мало кто из женщин.

(Кстати, женщина получает своё первое имя тогда, когда покажет Главной Женщине, как хорошо она умеет разговаривать с растениями. Второе дают ей после рождения первого ребёнка.)

Но сейчас было не время тосковать.

Уаиллар снял со стены свое аллэ и вынес наружу, где у входа красовались четыре предыдущих, унизанных ушами врагов. Он с тяжелым вздохом вонзил аллэ тупым концом в землю рядом с ними, пошатал, укрепляя, и пал перед ним ниц, прижавшись лицом к земле: прощался с аллэ и просил землю, чтобы копье прижилось и пустило корни. Выполнив положенный ритуал прощания с копьем, Уаиллар полил его свежей проточной водой, отошёл, ещё раз посмотрел со вздохом — не так он думал прощаться с этим аллэ, на нем должны были сразу появиться уши, принесённые из похода чести или с битвы, в которых Уаиллар получил бы новое имя — решительно отвернулся и стремительным шагом направился к клановой роще уаралы — за новым копьем.

Аиллоу было пустым и тихим, как будто в нем никто не жил. Только в загоне у большого ааи что-то бормотали круглоухие. Все, и воины, и женщины, и малые уолле, не имеющие имени, попрятались там, где не могли попасться на глаза опозоренному — чтобы не напомнить ему о позоре.

В роще тоже не было никого. Уаиллар прошелся между длинными прямыми побегами уаралы, ласково разговаривая с ними. Он извинился перед теми, которые не выбрал. На самом деле он давно уже присмотрел себе несколько подходящих побегов для аллэ; один из них был особенно хорош, но ещё не вышел ростом: воин не думал, что новое копьё понадобится ему так скоро. Так что теперь пришлось выбирать снова.

Наконец, нашелся подходящий, как раз под рост и руку Уаиллара: длиной под подбородок, и чтобы треть длины составлял верхний лист. Теперь надо было поговорить с ним, чтобы побег превратился в грозное оружие.

Уаиллар обнял побег ладонями, прижался к нему лбом и начал разговаривать. Почти сразу он почувствовал сильный отклик, да и не удивительно: клановая роща поколениями давала копья воинам, уаралы привыкли к тому, что у них просят побеги.

Разговор занял довольно много времени, солнце сдвинулось на две ладони. Но побег послушно затвердел, на нем остался только один, самый верхний, лист, продолжавший вершину, и этот лист вытянулся в длину и ширину и также стал несгибаемо жёстким; его слегка зазубренные края, легко резавшие кожу и до превращения, сделались теперь настолько твердыми и острыми, что могли перерубить кость, и даже разрубить древесину олоолои[1], которая тонет в воде. Копьё, затвердев, легко отделилось от корня, образовав идеально плоский и тоже очень твердый торец. Теперь оставалось только привязать к нему захваченную с собой лямку из плетёной травы, на которой копьё крепится за спину во время бега. Лямка устроена так, что достаточно резко потянуть за рукоять аллэ в острую сторону, чтобы копьё освободилось; при броске же она выравнивает полет копья и способоствует точности.

Времени до заката осталось очень мало, и Уаиллар решил не просить у рощи малых побегов для нескольких ножей аэ[2], как собирался вначале. Аэ не почётное оружие, их можно оставить, когда меняется имя. Но Уаиллару хотелось бы, конечно, иметь ещё пару аэ к тем двум, что у него были — на случай, если их придется метать, а подобрать будет некогда.

Тем не менее, со вздохом он отказался от своего намерения — слишком уж долго пришлось бы разговаривать с уаралами.

В своем ааи он вытащил из кладовой две плетенки из травы луа[3], с которой говорила Аолли. В плетенках были высушенные на солнце для легкости плоды арраи[4] и лолоу, заговорённые женщинами от гниения и порчи. Уаиллар отобрал немного, добавил туда лесных орехов, очищенных от скорлупы, и завернул все это в большой лист аололи[5]. Ему пришлось самому говорить с этим листом, потому что Аолли не было, а просить других женщин было стыдно. Получилось, как всегда, немного неуклюже, но надёжно.

Уаиллар укрепил сверток на левом боку лианой, заговорённой женщинами для мягкости и стойкости, а на правый бок той же лианой привязал небольшую, в две ладони, флягу из высушенной тыквы, в которую налил свежей воды. Аллэ привычно устроилось за спиной, под привязью; оба аэ — по бокам, над припасами.

Теперь он был готов.

Уаиллар вышел за колючую изгородь из кустов эуллоу[6], заговорённых мужчинами, которая окружала поселение. Он огляделся. Никто не провожал его, только краем глаза он заметил какого-то любопытного уолле совсем уж малых лет, не успевшего скрыться из вида — чья-то рука дернула того за ухо, и уолле исчез.

Уаиллар закрепил копьё на спине и двинулся в сторону аиллоу многокожих — экономным, но стремительным бегом, каким аиллуэ умели обгонять испорченных четвероногих, на которых ездят многокожие.

2

От аиллоу клана Уаиллара до озера бежать полтора дня. Если обходить озеро по берегу, то ещё столько же потеряешь, но можно переплыть, сократив дорогу примерно на день и миновав прибрежные топи. От озера до первой деревни круглоухих — день, от неё до большого аиллоу многокожих — ещё день. Это если ночью отдыхать. Уаиллар столько времени на отдых тратить не собирался и рассчитывал сэкономить день, не меньше.

Аиллуо — воины, их с безымянного детства приучают к выносливости, к умению экономить силы, передвигаясь быстро. Бег с копьём за спиной не позволяет быть готовым к нападению — оружие не в руках, но он быстрее и не так нагружает мышцы, как передвижение в полной готовности к бою. Уаиллар не ожидал опасностей на пути — по крайней мере, до ближних окрестностей первой на пути деревни круглоухих, поэтому собирался пробежать как можно больше.

Круглоухие не любят лес; чтобы пробраться через заросли, они убивают побеги и ветви, вместо того, чтобы поговорить с ними. Глупые и неуклюжие. Аиллуо не надо даже говорить с растениями — он просачивается под ветвями, проскальзывает в узкие просветы, двигаясь по извилистой траектории, всегда открытой взору умелого воина.

Уаиллара мучили беспокойство за Аолли и застилающая взор бешеная ненависть к тем, кто её похитил. Он всё время ловил себя на том, что представлял, как, чем и в какой последовательности будет их мучить, когда до них доберётся. Это сильно мешало, в голове начинало шуметь, а затылок сдавливало, как будто на него упало дерево. Чтобы переключиться, Уаиллар стал сочинять стихи, посвящённые Аолли. Он понимал, что шансов произнести их на площади перед Большим ааи, для всех аиллуэ, чтобы стих оценили, у него немного — как и шансов вырвать Аолли у многокожих и вернуться с ней домой. Но настоящий аиллуо должен видеть прекрасное и уметь рассказать о нём в совершенной форме даже в ходе сражения, этим отличаются воины от малолеток. Высочайшая честь — произнести прекрасные стихи во время схватки, об этом потом рассказывают поколениями.

Спустилась ночь, но темнота для аиллуэ не помеха. Тренированное тело бежало как бы само по себе, не загружая ум. Уаиллар подсчитывал слоги, подбирал слова — и полностью погрузился в творчество. Как ни жгло его беспокойство о жене, он получал истинное, высокое удовольствие от процесса сложения стихов. Изысканная, усложненная форма требовала большого словарного запаса, чувства тона и ритма. Зато какое удовольствие он получил, уложив в две руки слогов четкую мысль, неожиданный образ — в строках, состоящих попарно из совершенно одинаковых звуков, отличающихся только высотой тона — и, соответственно, смыслом! Шестнадцать тонов, которыми произносятся гласные в высоком языке аиллуэ, дают необычайную гибкость в стихосложении — тем, кто умеет этим пользоваться.

Уаиллар нанизывал строфы по две руки слогов, одну за другой, описывая красоту Аолли и свою любовь к ней. Особенно удачно у него получилось сравнение узора на мягкой шерстке спины его аиллуа с пятнами тени от листьев кустарника, склонившегося над озером в тихую пасмурную погоду — удивительное по точности передачи оттенка и основного тона шерсти, и рисунка на ней.

К утру он закончил шлифовать стихотворение, повторил его несколько раз и убедился, что запомнил и не забудет. Он стремительно двигался через чащу Великого леса, чувствуя вокруг себя Жизнь, струящуюся сквозь растения и другие живые существа: червей и насекомых в почве, мелких, не видных взглядом, существ, обитающих везде, просыпающихся птиц и ящериц, засыпающих ночных грызунов, копытных, наполняющих рты первой утренней порцией травы, бабочек, жадно впитывающих нектар… Где-то на краю сознания чувствовался сосущий голод пещерного волка, невесть как забредшего в эти края, и ужас выводка мелких лесных свиней, попавших ему на глаза.

Ощущение Жизни вокруг позволяет избежать неожиданностей, но требует настроя, сосредоточенности и определённых усилий. В аиллоу пользоваться этим не разрешается — уарро. Аиллуэ имеют право на сокрытость частной своей жизни. А вот в походе — можно и прикрыться от разных неприятностей, хотя на это уходят силы.

Солнце всплыло над деревьями; роса начала подниматься над травами легким туманом, и Уаиллар вознес молитву Великому Древу, извечному подателю Жизни и покровителю аиллуэ, прося у него помощи в своем деле. Хотя до Великого Древа было далеко, он почувствовал привычную волну тепла и поддержки. Великое Древо приняло молитву.

К полудню воин добежал до озера, выйдя к берегу там, где кончались топи, окружающие впадающую в озеро узкую, но глубокую речку.

Перед тем, как войти в воду, Уаиллар позволил себе отдохнуть — пока солнце переместилось по небу на ладонь. Он съел немного сушеных лолоу и орехов, запил остатками воды из фляги (большую часть он выпил по дороге, даже не останавливаясь для этого) и подремал, забравшись в кусты и уговорив их окружить его временное ложе непроницаемой для чужого взгляда завесой из побегов и листьев.

Потом он, не без труда, нашел хилое аололи, которое после короткого разговора дало ему новый лист обернуть остатки пищи, вместо пришедшего в негодность — только женщины умеют заговаривать листья аололи так, чтобы их можно было использовать снова после того, как развернёшь. Пришлось отойти от берега на десяток бросков копья. Уаиллар попил свежей воды из кстати подвернувшегося ключа. Заполнять флягу он не стал — пить на плаву было бы странно.

Он вернулся к берегу и плавно вошел в воду, не сделав ни одного всплеска.

3

Вода была прохладна и приятно освежала. Щекоталась быстро намокшая шерсть на спине, повинуясь струям воды, обтекавшей тело. Плыть было нетрудно: ветра не было, и тихая вода как будто сама расступалась перед тренированным воином.

Ему всегда хорошо думалось, когда он плавал. Любой аиллуо держался в воде, как прирожденные водные обитатели — рыбы или пресноводные тюлени, водившиеся в озере. Плавание не занимало ум, тело двигалось само по себе, наученное многочисленными тренировками. Уаиллар любил плавать и часто прибегал к озеру просто для того, чтобы почувствовать воду на своей шкуре и шевеление волосков шерсти, трепещущих в потоке. Вода разминала мышцы и ласкала суставы, освобождая голову для мыслей.

Уаиллар обдумывал то, что узнал от Арруэллэ, и пытался понять, как это можно использовать.

Четыре десятка лет тому назад, когда перед ааи старого воина стояло всего два аллэ с ушами врагов, Великие вожди четырех кланов собрались на большой пир, что было вовсе не обычно, поскольку все кланы аиллуэ живут замкнуто и ходят друг на друга в походы чести. Они собрались вместе потому, что многокожие круглоухие, пришедшие к краю Леса за совсем немного лет до того, стали всерьез обосновываться вокруг озера. От прежних круглоухих они отличались тем, что у них было много воинов, и эти воины были, во-первых, куда более мужественными и умелыми, чем у тех, кого аиллуэ знали раньше. Во-вторых, они имели другое оружие — из блестящего камня, осквёрненного огнем, и оно было тверже, чем древки и лезвия аллэ. А ещё у них были громотрубы, из которых с огромной силой вылетали раскалённые круглые камни, тоже осквёрненные огнем.

Многокожие даже начали строить свой аиллоу — над рекой, там, где холмы нависали над руслом, образуя почти плоскую площадку у обрыва.

Надо было что-то с этим делать, иначе новые круглоухие могли вытеснить аиллуэ из местности возле озера, где росли в изобилии арраи, лолоу и другие полезные растения.

Там обосновались несколько десятков новых круглоухих, они согнали из окрестных деревень старых, привычных, и заставили их портить землю, добывая глину и камни и складывая из этого толстые округлые стены высотой в три-четыре роста аиллуо.

Великие вожди совместно вознесли молитву Жизни по очереди у каждого из клановых Великих Древ, собрали воинов и вышли в поход. Они выдвигались скрытно, мелкими группами — как привыкли в походах чести. К стенам аиллоу многокожих круглоухих они подобрались незамеченными, ночью. Стены были высоки, но аиллуо хорошо умеют лазать по горам и заговаривать лианы — взобраться на стены не составило труда.

Однако в поселении не спали — или спали не все. И внезапное нападение не получилось, поднялась тревога. Многокожие ожесточённо сопротивлялись и показали себя настоящими мужчинами. У них были большие громотрубы, бросающие с огромной силой целые горсти порченых тяжелых камней. У них были острые и длинные — в полтела аиллуэ — копья из других порченых камней. Тяжелая жесткая защитная скорлупа на теле. Да и сражаться они умели, хотя и не шли ни в какое сравнение с аиллуо.

Арруэллэ рассказал, что они надевают на грудь блестящую, согнутую по форме груди, скорлупу, и аллэ её не пробивает. Ещё Арруэллэ сказал, что громотрубы многокожих легко убивают даже самых могучих воинов, но требуют много времени, чтобы использовать их во второй раз. Благодаря этому, аиллуо прорвались внутрь укрепления многокожих и убили многих, в том числе даже тех, кто держал в руках громотрубы.

В аиллоу многокожих удалось вырезать и самок, и детенышей. Воинов в основном тоже перебили, но некоторых — одного на десяток, примерно — забрали с собой для пыточного столба. А потом аиллуэ поговорили с растениями, и те принялись разрушать стену и мёртвые глиняные ааи пришельцев.

Всего через несколько дней на месте аиллоу многокожих были только развалины да оплывшие глиняные стены.

Но при штурме аиллуэ потеряли две трети воинов убитыми и ранеными. Случись в то время рядом ещё один отряд многокожих — и у четырёх вышедших в поход кланов аиллуэ не стало бы воинов совсем. Даже среди Великих вождей в живых осталось трое из четверых, причем двое из них были довольно сильно изранены. Отец нынешнего Великого Вождя Ллуэиллэ скончался от последствий этих ран всего через три года, не помогли и женщины, умеющие заговаривать раны.

Но к этому времени оказалось, что многокожие снова заселили свой аиллоу, и их там стало даже больше, чем прежде.

Великие вожди — и выжившие, и другие, кланов, которые не участвовали в походе — подумали и сказали про большой аиллоу многокожих слово запрета — уарро. Теперь нельзя было ходить на него в походы чести.

Нельзя сказать, что Уаиллара обрадовало то, что ко всем его проблемам добавилась ещё и эта. Но он решил, что, поскольку идет один, и не в поход чести, на уарро можно не особо обращать внимание. В конце концов, если он приведет Аолли домой, то Великий Вождь Ллуэиллэ его простит. Наверное.

Важнее было другое: Арруэллэ не многим помог Уаиллару. Старый аиллоу многокожих был разрушен дотла, но прошло совсем немного лет — и они отстроили его заново, и что было в новом — Арруэллэ не знал и не мог знать. Единственное полезное, что опозоренный воин узнал от старика — это путь к аиллоу многокожих, да и то — каким он был сорок лет назад.

Правда, кое-что ещё могло пригодиться. Старый воин рассказал о своих впечатлениях от того места, где он бился. О глинобитной стене в три роста аиллуо. О прочных воротах, преграждающих вход. О странных, отвратительных, неживых ааи, в которых обитают многокожие. Об узких и грязных проходах между ними, в которых живая земля либо утоптана до смерти, либо вообще заложена осквернёнными, обтёсанными камнями. О мужественных и умелых воинах многокожих, об их боевых ухватках и о жутком, противоестественном и немужском оружии, которым они сражаются.

Мужчина должен встречать врага лицом к лицу и побеждать его равным оружием в открытой схватке. Можно убить врага, бросив в него аллэ или аэ — с расстояния, на котором и противник может воспользоваться своим копьём или ножом. Но оружие, которое убивает, не давая возможности приблизиться для броска — это оружие трусов, подлецов и мерзавцев, недостойных имени.

Впрочем, если верить Арруэллэ, многие воины многокожих в тесной схватке сражались как мужчины, хотя, конечно, не могли сравниться с аиллуо ни умением, ни скоростью, ни стойкостью.

Почему же тогда место боя осталось за многокожими? — Подумал Уаиллар, благоразумно удержав этот вопрос при себе.

Он и дальше думал над этим. Ему и хотелось скорее встретиться с многокожими, и напрягало нервы ожидание схватки с неведомым. Меж тем он доплыл до противоположного берега озера, осторожно приблизился и, осмотревшись, неторопливо (чтобы не нашуметь) выбрался на сушу.

До аиллоу многокожих оставалось два дня пути.

[1]Олоолои — разновидность железного дерева. Тонет оно в воде, конечно же, будучи сильно насыщено влагой.

[2]Аэ — традиционное метательное оружие аиллуэ, которым одинаково владеют и воины, и их жёны. Как и копьё-аллэ, представляет собой обработанный магией конечный участок побега уаралы.

[3]Луа — травянистое растение наподобие тростника, в зависимости от магической обработки может использоваться как гибкая веревка или как довольно жесткий и упругий прут для плетения корзин и прочей утвари.

[4]Арраи и лолоу — растения, дающие съедобные мясистые плоды. У лолоу эти плоды особенно богаты белком.

[5]Аололи — широколиственное растение наподобие банана, только с несъедобными горькими плодами.

[6]Эуллоу — колючий кустарник с длинными шипами; люди зовут его соподель. После обработки магией шипы становятся необычайно твердыми.

Глава 5. Дорант

1

- Не жрёт, ваша милость!

Человек Харрана, которого тот, по просьбе Доранта, приставил к альве, в растерянности развел руками.

- Мы уж ей и свинину, и баранину давали, и курей, и сырое, и жареное, и варили, и тушили — не жрёт! Говорят, они человечину едят — не давать же ей человечину-то?

Дорант подошел к клетке. Клетка была та же, что на рынке; её пришлось купить и не без труда перетащить во внутренний двор дома Харрана. Другой подходящего размера и с такими же прочными прутьями в городе не нашлось. За клетку Дорант отдал чуть ли не треть суммы, в которую ему обошлась сама альва.

Как ловили и связывали альву, чтобы вытащить из клетки на рынке, и как её перетаскивали в дом Харрана — об этом потом будут долго рассказывать байки, и не только в Кармоне.

Альва сидела в дальнем углу клетки, обхватив колени руками. Вброшенные туда куски мяса она отгребла от себя подальше, в противоположный угол. Лоханью, в которую ей налили воды, она, впрочем, пользовалась. Воду выхлёбывала быстро, лакая из руки. Ей постоянно подливали свежую: Дорант строго приказал, чтобы альва ни в чем не нуждалась.

Выглядела она плоховато. Шерсть потускнела, глаза ввалились. На бёдрах выступили угловатые косточки. К тому же от неё стало неприятно попахивать, хотя она регулярно вылизывалась, а для естественных надобностей пользовалась тем же углом клетки, в который выкидывала мясо.

Большую часть времени она дремала, чутко шевеля ушами. Вот и сейчас альва даже не открыла глаз при приближении Доранта и харрановского слуги.

Дорант по-прежнему, приблизившись, чувствовал щекотание поискового амулета. Сомнений не было, альва соприкасалась с человеком, которого он ищет (Дорант старался даже в мыслях не произносить его имени) — или с его вещами. Каваллиер отдавал себе отчёт: это значит, что искомый попал в лапы альвов, а следовательно, его, должно быть, уже нет в живых (и да примут его Боги в свой свет, потому что погиб он, скорее всего, в страшных муках). Но у Доранта не было на сей счёт никаких доказательств, которые он мог бы предъявить тем, кто его отправил на поиски.

«Как же мне от тебя узнать, что с ним случилось?» — подумал Дорант, глядя в желтые глаза альвы. Та не отводила взгляд, полный муки, бешенства и — презрения?

- Попробуй дать ей овощи. Может, они хоть овощи едят?

- Сделаю, ваша милость, только ведь все говорят…

- А ты меньше слушай, что все говорят. Дай ей хоть свеклы или вон, кукурузу. Сырую. Вряд ли они себе еду варят, звери же. Хоть и на людей похожи. Другие овощи попробуй. Яблоки дай. Капусты. Ну, сам подумай.

Дорант всё смотрел на альву и мучительно думал, что делать дальше. По всему было видно, что ему придется начинать с того места, где её поймали.

Красный Зарьял перед тем, как продать альву, рассказал ему, как было дело. Дорант, впрочем, не узнал ничего нового — Харран пересказал ему всю историю. Им повезло: на самом Красном и почти на всех его людях были кирасы. Четыре альва, которые набросились на охотников, почему-то били в грудь — может, потому, что поверх кирас Красный заставил всех надеть накидки, чтобы сталь не блестела. Копья альвов с доброй имперской сталью не справились, соскользнули, порвав накидки. Двоим это, впрочем, не помогло: их убили вторым ударом, но тут подоспели Красный с остатком команды и расстреляли альвов. Самка бросилась бежать сразу же, как только альвы напали на отряд, и убежала бы, если б не подвернула ногу, попавшую в нору грызуна. Зарьял хлестнул её по голове волчьей плетью, сбив на землю; самку спеленали попоной и замотали верёвками, а потом рванули назад во всю конскую прыть, даже не подобрав погибших, что Доранту было неприятно.

Он подумал: кирасы и огнестрел вас спасли. Мечами не отмахались бы, разве что в строю — да какой там строй у охотников, тем более конных. В лесу против альвов кони только помеха.

Кирасы, огнестрел и численное превосходство, поправил себя каваллиер, делая в памяти заметку.

Он тщательно уточнил, где именно это произошло. Красный довольно подробно объяснил, как добраться к тому месту, и предложил свои услуги как проводника. Хотя окрестности Альвиана были более или менее знакомы по охотам в предыдущие приезды, в этом имелся смысл: с проводником (и его охотниками) на поиск точного места схватки уйдёт меньше времени, да и безопаснее это, что ни говори.

А побывать там придётся. Может, хоть какие-то следы остались. Понятно, что место, где поймали альву, и место, где она встретилась с нужным Доранту человеком, не совпадают. Но, может быть, удастся проследить, откуда альва пришла туда, где попалась Зарьялу.

А вдруг искомый человек ещё жив и ещё находится там?

Или — может быть, там удастся найти какое-то подтверждение его смерти?

Иначе Доранту не объясниться с нанимателем, а значит, его семью ждут большие неприятности.

2

Между тем приближался полдень, и пора было собираться в храм, на обычное по праздным дням богослужение Призыва. Дорант серьезно относился к религии, как всякий, кому приходилось участвовать в ожесточённых сражениях и рисковать жизнью. К тому же ему случалось лично убеждаться, что боги могут совершать чудеса. Да и людей, обладающих сверхъестественными способностями, он знал не понаслышке — и знал, что их куда больше, чем обычно принято думать.

Дорант снова приоделся в приличное, только каваллиерский бант повязывать не стал, и они с Харраном отправились в храм. Фасад храма был украшен разноцветными флажками и зелёными ветками суламойи, вовсю распространявшими пряный аромат — по случаю храмового праздника: была как раз память Святого Альварика. В широко раскрытые врата храма, обрамлённые резным по камню порталом, неторопливо втягивались представители местной чистой публики; простые же люди скромно входили через узкую боковую дверь под левой колокольной башней. На ступенях, по бокам от входа, сидели и стояли нищие, они протягивали руки и скромно бормотали свое «подайте, добрые люди, на пропитание». Два толстых городских стражника в кожаных колетах, с дубинками и тяжелыми мечами на поясах,следили, чтобы нищие не мешали входящим и не отталкивали друг друга, нарушая благолепное настроение перед службой.

Внутри храма было прохладно, смолисто пахло благовониями. Сверху, из-под купола, лился яркий полуденный свет, заливая статуи богов и святых; в нем сияли редкие пылинки. Чистая публика вольготно рассаживалась на резных креслах перед алтарем, простой люд толпился стоя в боковых нефах. Стоял негромкий, из уважения к храму, гомон. Самые набожные — или имевшие на душе тяжкий грех — на коленях молились перед статуями Создателя[1] и Подателя. У статуи Матери Богов было пусто: видимо, в приходе сейчас не было беременных женщин или серьёзно больных. Мрачный армано Миггал, не отрываясь, смотрел в лицо Разрушителя, должно быть, просил сурового бога кого-нибудь убить.

Дряхлый длиннобородый священник в когда-то белой хламиде скороговоркой читал молитвы. Дорант погрузился в себя, молился, просил у богов помощи себе и благополучия для Саррии и дочки. И покойного посмертия троим своим детям, которые умерли во младенчестве.

При этом он не переставал думать про свою задачу, про альву, про вице-короля и другие малоприятные вещи.

Если ты живешь тем, что решаешь чужие проблемы за деньги, то будь готов, что эти проблемы рано или поздно станут твоими. За простую и безопасную работу люди много платить не любят.

Когда к нему пришли от Светлейшего, Дорант сначала не принял это всерьез. Человек, попросивший у него встречи — как все, через посредника — оказался тощим, плохо одетым чиновником, похожим на амбарную мышь. Вместо усов у него были какие-то кустики по углам рта, на лбу пламенели два огромных прыща, а передние зубы были не белыми, а синими. Пахло от него плохими зубами, потом и чесночным перегаром, как от крестьянина. Дорант не презирал крестьян: среди тех, кто прикрывал ему спину в бою, их было большинство, но он не любил мужчин слабых и неопрятных.

Чиновник — а это был именно чиновник — показал Доранту грамоту от Светлейшего дуки Санъера из Фломской Ситы, подписанную собственноручно. Это было не просто необычно: это было очень необычно. Светлейший, как правило, не опускался до собственноручного подписания грамот, даже предназначенных вельможам — эта же была адресована[2] Доранту из Регны, проживающему в Акебаре, что в Заморской Марке. Дорант забыл про скучную внешность и неприятный запах чиновника и приготовился его выслушать.

О чем немедленно пожалел, потому что услышанное — о чем специально предупредил его посетитель, назвавшийся Мигло Аррасом — действительно представляло собой государственную тайну, из тех, которые могут и убить человека, с ними ознакомленного.

- Дело в том, что примес[3] Йорре пропал из дворца. Мы провели расследование и установили, что он уехал с комесом Бранку из дома Аттоу, якобы на охоту, стрелять оленей. Наши люди проследили их — до порта Кесадес, где они с эскортом из людей Аттоу сели на корабль «Святое благословение Матери Богов», который немедленно отчалил. У нас есть возможность контролировать все морские перевозки, так что мы узнали, что этот корабль приплыл не по назначению, указанному в журнале у капитана порта, а прямо в Акебар. Наш корабль шел за ними с опозданием на сутки. Из Акебара вышли шесть отрядов, чтобы запутать след. Ваша задача — догнать один из них, и если примес в нём, убедить его вернуться в метрополию. При необходимости можете отбить его силой. Приказ императора у вас будет. Можете взять столько людей, сколько сочтёте нужным. Деньги вы получите.

Дорант недоуменно спросил:

- Зачем людям из Аттоу увозить примеса?

Аррас пожевал губами. Было видно, что ему очень не хочется рассказывать. Но делать было нечего:

- Я ещё раз предупреждаю вас, что это — государственная тайна. Никто ни при каких обстоятельствах не должен узнать то, что я вам сейчас скажу. Государь тяжело болен, — (сердце Доранта рухнуло в желудок). — Никто не знает, сколько ему осталось. Примес Горгоро, как вам должно быть известно, погиб три месяца назад при сомнительных обстоятельствах. Примесса Альтина обручена с королем Фиарии, свадьба назначена на первый месяц осени. Да она и не может наследовать императорский престол без решения Имперского совета, а совет согласия не даст, пока есть законный наследник мужского пола. Получается, что примес Йорре — единственный наследник. Ему всего четырнадцать лет, и он… скажем так, доверчив и неопытен. Теперь представьте себе — и обратите внимание, я никого ни в чем не обвиняю, это только теоретическое предположение — что государь внезапно умирает. Мой господин считает, что семейство из Аттоу получит неоправданно большие преимущества, если примес Йорре к моменту коронации будет у них в руках — они вполне смогут им, скажем так, манипулировать. Тем более, что старший дука Аттоу женат на сестре императора. В свое время это было необходимо, чтобы избежать усобицы, но сейчас это может создать большие неприятности.

Дорант подумал: «Кому? Империи? Может да, а может, и нет. Аттоу умеют управлять своими владениями, да и здесь, в Заморской Марке, показали себя не с худшей стороны. Вице-король вон, сколько лет уже правит — и Марка при нем только расширяется и процветает. А вот Санъеру, которого император поднял со дна, точно без него конец. Регентом-то при несовершеннолетнем императоре будет тот, кто окажется поближе к Йорре, когда его отец умрет, то есть — магнаты Аттоу. И они сразу расставят везде своих людей, канцлеру не уцелеть».

Интрига была понятна: Аттоу вывезли примеса в Заморскую Марку потому, что в метрополии удержать его при себе у них не было ни малейшего шанса. Санъеру достаточно было просто послать к примесу любого старшего офицера с приказом императора вернуться во дворец, и тот бы тут же вернулся. Пытаться его не отпустить — это открытый мятеж, на такое Аттоу пойти не могут.

А в Марке примеса достаточно увезти туда, где его трудно найти. Людей Санъера здесь не так много, и в условиях, когда вице-король сам из Аттоу — помогать им не будут, скорее начнут вставлять палки в колеса.

- Но почему я? — Спросил Дорант.

Аррас снова пожевал губами, скривив рожу ещё более недовольную, чем до этого, но ответил:

- У меня слишком мало людей. На все отряды не хватило. Сам я ехать не могу, здесь… тоже есть чем заниматься. Вы поедете на северо-запад, в сторону Хамхары. Мне некем закрыть это направление, а у вас там связи — вы же привезли тогда оттуда Филтемона, целым и невредимым.

Дорант был изумлен до потрясения. Аррас только что сказал, что это он главное лицо у Светлейшего в Марке. И более того — Аррас перед ним оправдывался и объяснял мотивы своих поступков! Следующее по вероятности событие — если какая-нибудь гора перевернется и встанет на вершину, или если патриарх Церкви публично примет сунайскую веру. Потом Дорант вспомнил, о чем идет речь, и какие в этой игре ставки, и посочувствовал Аррасу: жить под таким давлением…

- Как мне его искать?

- У нас есть поисковые артефакты, настроенные на примеса. — (Дорант подумал, что, скорее, на всех особ императорской крови. Кто будет бегать за каждым из родственников императора, чтобы настроить артефакт? А на общую кровь — достаточно настроить один раз.) — Я дам вам один, если примес ехал перед вами — вы это узнаете. Доложите мне голубиной почтой из любого коронного города: наместнику покажете артефакт, он сделает всё, чтобы вам помочь.

Сейчас, сидя в храме, Дорант снова вспомнил, чем кончился разговор, и его настроение ещё сильнее испортилось — хотя, казалось бы, уже было дальше некуда. Поручение ему не понравилось, и он намеревался отказаться. Однако у чиновника нашелся аргумент, и очень убедительный. Саррия жила в Акебаре на птичьих правах: дикарям проживать в столице Марки не дозволялось. На это, правда, закрывали глаза, и в городе было полно дикарей: прислуги, подёнщиков, даже ремесленников. Многие дворяне держали при себе местных женщин. Однако вполне в силах людей Санъера было добиться не просто высылки, но и наказания, формально положенного дикарю за нарушение запрета: тридцать плетей для мужчины, пятнадцать для женщины. И вице-король не стал бы вступаться за Доранта, ухудшая и так сложные отношения с канцлером. Да и кто ему Дорант?

Можно было, конечно, на время уехать из Акебара, дождаться смерти Императора и вполне возможного падения Санъера. Но за это время люди Светлейшего вполне могли успеть напакостить, и по-крупному. К тому же — падёт ли Санъер? При всей силе дома Аттоу шансы были — пополам, так как за Светлейшим стояли его личная гвардия (набранная из таких же, как он, выходцев снизу), купечество, которое вполне устраивала отмена пошлин внутри страны, навязанная императором аристократам городская старшина, имевшая при императоре защиту от произвола вельмож, да и главное — чиновничество, которое при смене власти неизбежно ожидала болезненная перетряска.

Если бы Дорант был вхож в высший свет Заморской Марки, он, конечно, больше опасался бы вице-короля, чем людей канцлера. Но на его уровне люди Санъера были опаснее: от них можно было ждать больше неприятностей.

3

Тем временем служба в храме шла своим чередом.

Священник по узкой и крутой винтовой лестнице, кряхтя, забрался на кафедру (напомнившую Доранту «воронье гнездо» на фок-мачте корабля — формой и полным отсутствием обычных украшений) и старческим надтреснутым голосом прочитал трогательную проповедь, напомнив присутствующим, как Святой Альварик, бывший в юности пастухом, помолившись Матери Богов, получил от нее дар укрощать животных, после чего усмирил дикого льва, который терроризировал деревню и не давал пасти скот, и привёл его к людям, и заставил служить, охраняя деревню от других хищников. И как потом его призвали в ближайший ярмарочный город, где вырвался на волю дорогой племенной бык, убил нескольких человек и носился по площади, разбивая лавки, а Св. Альварик утихомирил быка и отвел его в загон, и прочее, и прочее.

Вот бы мне его сюда сейчас, подумал Дорант, вспомнив упрямую альву. И вознес молитву Альварику, чтобы тот попросил Мать Богов помочь ему получить у альвы нужные сведения.

Проповедь закончилась пожеланием добра и процветания всем, любящим животных. Священник, все так же кряхтя, неуклюже придерживая спереди подол и близоруко щурясь на ступеньки, сполз с кафедры, прихватил из-под алтаря короб с освящённым песком и вышел раздавать благословение. Прихожане выстроились в проходе в очередь, возглавляемую, естественно, наместником и его многочисленной семьей. Наместник был немолод, лыс как колено, но крепок — он был из простых воинов, даже не каваллиер; на Кармон его поставили отчасти за немалые воинские заслуги, отчасти потому, что в эту дыру не нашлось тогда желающих из более знатных людей. Пока священник посыпал освящённым песком головы наместника, его ещё не старой, но высохшей супруги и их двенадцати детей, старшему из которых было уже семнадцать; пока остальные прихожане терпеливо ждали в тесноте прохода…

Дорант, поглощенный своими невесёлыми мыслями, вдруг почувствовал, что стоявшая перед ним Маисси прижалась к нему спиной, и даже откинула голову, уперевшись ему в плечо затылком. её глаза были полузакрыты, дыхание участилось. Через пару секунд девушка — так же внезапно — отстранилась.

«Что это было?» — подумал Дорант. Самое простое объяснение ему крайне не понравилось.

Не хватало ещё проблем с Харраном.

Получив свою щепоть освящённого песка на голову, Дорант вышел на крыльцо храма и остановился чуть сбоку: пропустить всех и подождать молодого друга. К нему тотчас же потянулись сложенные лодочкой руки попрошаек. Дорант нашарил несколько мелких медяков и роздал первым попавшимся, после чего ему пришлось ретироваться в толпу выходящих, чтобы отделаться от не получивших подачку. Он спустился на несколько ступенек; попрошайки продолжали взывать, стараясь не слишком повышать голос, чтобы не нарваться на дубинку охранника.

Среди привычных «подайте, милостивый господин» и «благородный каваллиер, помогите убогому» Дорант вдруг услышал знакомые, но неожиданные здесь слова на гаррани, родном языке Саррии (слова эти были, впрочем, ругательствами).

Дикари Заморской Марки живут племенами, в разных частях Марки разными. У некоторых племён языки похожи, и они обычно населяют соседние земли. Но между языками племён заросших джунглями низких земель приморского побережья, предгорий Сарниды и Хамхарского хребта, знойных степей Олдасуна и заболоченной поймы великой реки Маасимаа, ограничивающей Марку с запада, разница не меньше, чем между языком Империи и, скажем, лающим наречием Петтанза, шипящим Гальвии или картавым — Фиарии. Да и выглядят эти дикари совсем по-разному: жители джунглей низкорослые, круглолицые, с курчавыми жесткими черными волосами, они ходят практически голыми и живут в основном охотой и собирательством. Севернее, в предгорьях и плато Сарниды, как и хамхарских ущельях, обитают воинственные рослые дикари с длинными носами; черты лица у них резкие, а волосы прямые и светлее, чем у приморских. Там на жирных горных лугах они пасут обильный скот. К юго-востоку оттуда, между Сарнидой и Альвийским лесом, живут коренастые, крепкие дикари с оливковой кожей, волосы у них рыжеватые, а занимаются они в основном тем, что сеют злаки, разводят овощи. В Кармонском Гронте таких большинство. Темнолицые, стройные жители олдасунских степей в основном охотятся на антилоп и громадных степных туров, они — кочевники и свирепые бойцы. В нижнем течении Маасимаа дикари, как ни странно, светлокожи, почти как белые; они миролюбивы, живут замкнуто в своих свайных поселках и неохотно общаются с чужаками. На их лицах не растут волосы, и они плавают, как рыбы, которые составляют основу их рациона.

Дорант успел побывать почти во всех уголках Заморской Марки и видел дикарей всяких. Но с гаррани, одним из сарнидских воинственных племён, у него были особые отношения. Саррия, добрый его ангел, была дочерью прежнего вождя, павшего вместе с почти всей племенной верхушкой и большинством воинов под Корволетом, где они, как союзники верных императору сил, отбивали вылазки мятежников Исти-Маргала вместе с остатками тогдашней компаниды Доранта.

Его ранило ещё до штурма города: ядро из фальконета вырвало ему здоровый кусок мяса из левого бедра и повредило кость. К тому же при падении с коня — а, может быть, от других ядер, попавших в кирасу — он сломал несколько ребер и, видимо, повредил легкое. Дорант потерял сознание и почти истёк кровью, пока его нашли и вытащили с поля боя воины гаррани, сами израненные и оставшиеся без вождя и командования. Императорский лекарь, как мог, почистил рану, дал выпить какую-то горькую дрянь и пошел заниматься другими. Через пару дней выяснилось, что в рану попала грязь, и она начала гнить. У Доранта поднялся жар, рана мучительно болела. К ночи он стал бредить. Два воина гаррани, видевшие его в бою, навещали его — и они снова привели лекаря. Лекарь посоветовал позвать священника и готовить Доранта к лучшему миру.

Воины добыли где-то носилки и унесли Доранта в свой лагерь. Там и стала им заниматься Саррия, которой всего за неделю удалось справиться с воспалением и вылечить грудь. Правда, лечить и восстанавливать ногу пришлось потом очень долго, и ещё с год он довольно сильно кашлял.

Все это время — почти два года — он жил в племени гаррани. Когда стал покрепче, начал помогать, чем мог. Новый вождь — Корреу — был недостаточно опытен во многих вопросах и охотно слушал советы Доранта, особенно в том, что касалось воинских дел и взаимодействия с белыми. Дорант привел обучение воинов в племени к имперскому образцу и по своим связям помог приобрести хорошее оружие. Когда пришлось отбивать нападение соседнего племени, он — ещё с носилок — руководил сражением, благодаря чему нападавшие, потеряв две трети воинов, разбежались. Уважение к Доранту, и так высокое, поднялось практически до небес; для племени он стал не просто своим — он вошел в ближний круг вождя.

Все это время он регулярно виделся с Саррией — сначала как пациент. Девушка была умна, наблюдательна, с удовольствием узнавала и усваивала новое (в том числе имперский язык). Дорант, который немного говорил на гаррани и до того (пришлось научиться, возясь с союзниками по долгу службы), стал понемногу говорить совсем свободно, так что они с Саррией подолгу болтали на самые разные темы, когда у нее было время. Девушка лечила ему ногу — и снадобьями, и своими необычными способностями, которые сильно удивляли Доранта, в отличие от соплеменников Саррии, для которых не было ничего странного в том, что ей достаточно провести рукой над больным местом, чтобы снять боль.

Для Саррии Дорант был ещё более необычен, чем она для него. До тех пор она никогда не видела белых так близко и так подолгу, а те, кто ей попадался, скажем так, не вызывали симпатии. Известно же, как многие белые относятся к дикарям. Дорант дикарей уважал ещё с первой кампании, в которой хамхарские воины, одетые в стеганые многослойные жилеты и вооруженные копьями с наконечниками из камня, практически разгромили их компаниду, несмотря на доспехи из кожи и железа, стальные мечи и огнестрельное оружие. Примитивные полуживотные, какими считают дикарей дураки, недавно приехавшие из Империи, на такое не способны. Поэтому Саррия была для него не дикаркой, а интересной и привлекательной девушкой. А он для неё — выходцем из иного мира, мудрым и много знающим, мужественным и удачливым воином. При том ему едва исполнилось двадцать четыре, а ей было семнадцать.

Надо ли говорить, чем это кончилось? С тех пор вот уже пятнадцать лет они расстаются только на время дорантовых отъездов по делам. По обычаям гаррани они муж и жена, церемонию провел сам вождь племени, и всё племя было в свидетелях. По имперским обычаям Дорант, как дворянин и каваллиер, не мог вступить в брак с дикаркой, даже с дочерью вождя. Так что в Акебаре они в каком-то смысле жили как изгои: Дорант, правда, бывал на приемах у вице-короля и был вхож в дома знати, но на него косились и фыркали (в особенности женщины), а для Саррии, естественно, вход туда был закрыт. Знать и чиновники делали вид, что с Дорантом все в порядке, но, захоти он снова служить — карьера ему бы не светила.

Связи с племенем они с Саррией не потеряли, и гаррани часто бывали в их доме. Поэтому Дорант сразу обернулся, услышав знакомые слова — которых здесь, в землях совсем других племен, ожидать было не от кого.

4

На грязных ступеньках стоял на коленях калека, лишенный обеих стоп. Его лицо было изуродовано шрамами, одного глаза не хватало. Длинные спутанные седые волосы спускались ниже плеч, сквозь лохмотья, серые от пыли и старости, просвечивала загорелая кожа, покрытая страшными шрамами. Он ругался на других нищих, которые столкнули его с места.

Дорант спросил его на гаррани:

- Кто ты, воин?

Тот опешил:

- Ты знаешь мой язык, белый человек? Откуда?

- Я муж Саррии, дочери Оррау, сестры Корреу, сына Иссеу. Пойдем со мной, воин, я угощу тебя едой и вином.

Нищий с достоинством кивнул и ловко на коленях стал спускаться по ступенькам. Дорант чувствовал себя неудобно, ему хотелось помочь калеке, но он понимал, что это будет оскорблением.

- Как тебя зовут, воин?

- Я Асарау, сын Кау, сына Вассеу.

- Как ты попал сюда?

- Это долгая история, белый человек…

Дорант перебил:

- Не зови меня «белый человек». И прости, я не назвал сразу свое имя. Меня зовут Дорант из Регны, сын Ферранта, сына Оливара, — назвал себя Дорант так, как принято у гаррани.

- Я слышал о тебе, Дорант из Регны. Ты сражался рядом с гаррани и жил в наших землях.

- Так как ты здесь оказался? Твое племя живет далеко на юге.

- Мой отец служил в компаниде каваллиера Сежера (это было сказано на имперском). Я был ессау[4].Отец взял меня с собой, чтобы учить воинским искусствам и имперскому. Мы несли охранную службу на Императорской дороге от Интера в Тулат. Потом сопровождали военный обоз от Тулата в Херет, и у леса на нас напали альвы. Я попал в их поселение.

- И ты выжил?

- Я был ессау. Для альвов — ещё не воин, меня должны были убить сразу. Но я сражался и убил двоих альвов. Они взяли меня как воина, но пока я не начал по ночам пачкать подстилку, не ставили к столбу пыток. Я жил у них два года, а когда стал, по их мнению, взрослым — попал к столбу. Потом я жил ещё полгода. Они ставили меня к столбу каждую луну, пока я мог держаться.

Для Доранта все это было новостью: Асарау говорил об альвах, как о людях.

- Но как ты выжил?

- Они думали, я умер. Выбросили меня в яму. Ночью я уполз, а утром воины ушли в поход чести, так что меня никто не преследовал. Я отлежался немного и ушел. Я знаю опохве, — сказал Асарау с гордостью, — я залечил раны. Потом я дошел сюда.

Опохве — было тайное искусство гаррани, то самое, которым владела в совершенстве Саррия, то самое, которое спасло когда-то жизнь и здоровье Доранту. Судя по всему, Асарау знал опохве очень немного.

- Подожди, так сколько тебе лет?

- Скоро семнадцать.

Дорант с уважением посмотрел на совершенно седого воина.

- Сколько ты живешь здесь?

- Полгода, может больше. Я задержался в деревне у озера, пока приходил в себя.

- Чем ты здесь жил? Все время при храме?

Воин потупился:

- Мне пришлось… Тут никто не знает нашего языка, а я не успел толком выучить имперский… Знаю то, что касается войны, и всё. Да и что я могу, такой?

Тут к ним присоединился Харран, задержавшийся при Маисси и её родителях.

- Что это за нищий дикарь? На каком языке ты с ним говоришь?

- Харран, разреши представить тебе воина племени гаррани, доблестного Асарау, сына Кау, сына Вассеу, который убил в бою двух альвов, выжил в их плену и сумел бежать.

- Это он сам тебе сказал? Ты больше слушай этих проходимцев.

- Харран, я знаю гаррани, Они никогда не лгут.

Молодой человек взглянул на Асарау с интересом:

- Он правда убил двух альвов?

- У меня нет оснований сомневаться. Если бы не это, его прикончили бы на месте, а так — держали в плену из уважения, пока он не достиг возраста воина.

- Подожди… но он же старик!

- Ему семнадцать скоро. Это пытки, Харран.

Харран был потрясён:

- Ты должен расспросить его подробно! Ты должен мне все рассказать!

Они двинулись к дому Харрана. Дорант с трудом подавил желание поднять Асарау и нести его на руках (у него бы получилось — нищий был худ и невысок ростом, как все гаррани). Он глядел на молодого воина и спрашивал себя: смог бы сам он так — держаться за жизнь, зная, что в конце месяца его снова потащат к столбу пыток, и что надежды на спасение практически нет? А потом сбежать, несмотря на страшные раны, боль и отсутствие ступней? Проползти весь путь от Альвийского леса до Кармона?

Дорант поклялся себе, что Асарау ни в чем не будет нуждаться, пока он жив.

На них косились всю дорогу от храма до дома Харрана. И шептались за спиной.

Наконец, они прибыли. Слуги открыли дверь, удивленно глядя на Асарау, но, видя, что хозяин обращается с калекой с уважением — промолчали и приняли как должное. Харран куда-то сразу исчез.

Во дворе воин гаррани заметил клетку с альвой и направился прямо к ней. Он долго смотрел на полуживотное, потом произнес что-то высоким и тонким голосом, будто птица поет. Альва вздрогнула и открыла глаза. Асарау встретил её взгляд с вызовом и щебетал ещё что-то. Альва зафыркала и отвернулась.

Дорант не сразу понял, что произошло. А когда понял — был потрясен: Асарау явно разговаривал с альвой, как с человеком!

Потом Асарау осмотрел клетку и сказал Доранту:

- Вы решили запытать её голодом?

- Нет, она нужна мне живой, — ответил Дорант.

- Так она умрет у тебя тут. Она все это есть не может. Ей нужны плоды, которые растут в Альвийском лесу.

И тут Дорант подумал, что Святой Альварик, наверное, попросил-таки за него у Матери Богов.

[1]Пантеон основной имперской религии состоит из четырех богов: Бог-Создатель: создал мир, следит за справедливостью. Покровитель судей и властителей. Ему молятся о спокойном посмертии. Бог-Податель: добрый бог, дает людям блага, удовлетворяет просьбы. Покровитель торговцев, ремесленников, крестьян, землевладельцев, плавающих и путешествующих. Бог-Разрушитель: покровитель воинов и дворян, помогает побеждать, но не помогает выжить. Мать Богов: покровительница жизни вообще, женщин и детей, помогает при беременности, родах и кормлении. Ей молятся о спасении жизни, о здравии и т.п.

[2]Наивному Доранту не пришло в голову, что у чиновника таких писем с подписями и печатями Светлейшего, но без текста, была целая пачка — и при необходимости достаточно было только вписать то, что нужно.

[3]Примес — от имперского «кровный», ближайший родственник Императора: обычно сын, но были случаи, когда примесом объявляли племянника. Женский род — примесса.

[4]Ессау —подросток, готовящий себя в воины.

Глава 6. Уаиллар

1

Как ни сжигало Уаиллара нетерпение, как ни мучился он беспокойством за Аолли — ему пришлось, найдя укромное место, поспать не только до рассвета, но и пока солнце не выбралось на ладонь из-за деревьев. Было бы опрометчиво оказаться совсем без сил как раз тогда, когда они будут особенно нужны.

Здесь, на южном берегу озера, Великого Леса уже не было. Привычные аиллуэ деревья почти не росли в этой местности; тут нельзя было встретить, к примеру, уарала или аололи, а дающие сытные плоды арраи росли мелкими купами, которые ещё надо было найти. Совсем не встречались хвойные эруелли, которые в изобилии росли севернее и выше (ближе к горам), чем аиллоу клана Уаиллара.

Зато гораздо чаще, чем в Великом Лесу, попадались олоолои с тяжелой, как камень, и очень твердой древесиной; в подлеске шелестели широченными листьями кусты уэллэу, увешанные жёлтыми целебными плодами, росли редкие в Лесу травы и грибы.

Проспав больше, чем он рассчитывал, Уаиллар проснулся с ощущением вины. Он быстро собрался и двинулся дальше, теперь уже держа копьё в руке: так утомительнее, но оружие наготове. Опозоренный воин опасался встретить аиллуо из другого клана, с которыми пришлось бы драться, теряя время. Да и из своего тоже: как знать, не придется ли сразиться и с ними…

Поэтому он настроился чувствовать Жизнь вокруг. Ходить так всё время было трудно, поскольку потоки Жизни шли от всего живого — червей в почве, насекомых, птиц, неразумных животных — и это очень отвлекало и занимало всё внимание. Но в острых положениях ощущение Жизни могло спасти, давая возможность видеть врага, даже если он хорошо запрятался в лесу, закрывшись от обычных органов чувств. А уж воины аиллуо умели это как никто: они могли обмануть даже такого чуткого зверя, как горный лев. Этому учились с детства.

Ближе к вечеру воин должен был оказаться уже в тех местах, где встречались круглоухие. Там находились два их поселения, одно у реки, второе повыше, ближе к середине склона долины. Уаиллар был в походе славы в том, что стояло у реки. Тогда он собрал две полные руки круглых ушей и пригнал хорошего, крепкого самца, который долго и красиво держался у столба пыток. Воин решил пройти между этими поселениями: так получалось ближе, чем если бы он стал их обходить.

Бег почти не утомлял — местность повышалась плавно, лес в этом месте уже сильно поредел. Уаиллар внимательно наблюдал за окружением, улавливал чуткими ушами шум ветра в кронах деревьев, птичье пение, стрекот насекомых. Он внимательно вчувствовался в следы Жизни: искал неправильности, которые могли бы указать на аиллуэ или круглоухих, окажись они на пути. Его грызло напряжение. Где Аолли? Что с ней? Что с ней делают многокожие? Жива ли, здорова ли она? В её состоянии нужно беречь себя — а в плену у полуразумных — есть ли у неё возможность? Чем дольше он бежал и чем ближе был к цели, тем сильнее беспокоился.

Дважды он останавливался передохнуть ненадолго. Пил воду из фляги, съедал немного своих припасов. Снова бросался вперед, едва переведя дух.

Солнце между тем перевалило далеко за полдень, тени стали вытягиваться. Уаиллар приблизился к тому месту, где расстояние до поселений круглоухих было меньше всего. Несмотря на усталость, он удвоил бдительность. Здесь круглоухие могли появиться в любой миг.

Тем не менее, воин успешно проскользнул между двумя поселениями. Теперь он стал смещаться в сторону реки, чтобы дальше следовать её руслу в сторону верховий. Деревья росли здесь совсем редко, и уже попадались испорченные круглоухими участки земли — где сажали они неестественные, запрещённые овощи и злаки.

И вот как раз тут, почти у самой реки, Уаиллар едва не столкнулся с круглоухими, которые копошились на одном из таких участков. Они ковыряли землю, разрушая её естественный, природный покров, они что-то делали с ростками запрещённых растений — и при этом издавали какие-то низкие, грубые звуки, обращаясь друг к другу. То, что Уаиллар заметил их всего в пяти руках шагов, говорило лишь о его усталости и рассеянности. Воин припал к земле, слился с нею, сделался практически невидимым — и огорчился, подумав, что потерял всякую хватку: так незаметно для себя выпасть из ощущения Жизни мог только очень молодой и неопытный новичок.

Круглоухих надо было обойти так, чтобы они не обратили внимания на Уаиллара. Он стал плавно и бесшумно смещаться вправо, к реке. Круглоухие занимались своими делами, хрюкали и каркали грубыми низкими голосами — хотя среди них было больше самок, чем самцов. Вдруг из прилегающих кустов появились два круглоухих самца, крупных и мускулистых, держащих в руках что-то вроде аллэ, только с наконечниками из мёртвого камня. Они что-то закричали работавшим на участке, грубо даже по сравнению с обычными голосами круглоухих. Работавшие разогнулись, потом склонились перед вновь пришедшими.

Уаиллар, наблюдая за круглоухими, подумал, что все-таки, они животные. У разумных не может быть такого, чтобы мужчина не был воином — а у круглоухих воинами были единицы, а десятки — ходили без оружия, имели раздутые от излишней еды животы или наоборот, были неестественно худыми и слабыми, двигались неуклюже и неловко. И явно боялись: друг друга, редких воинов, а иногда, по непонятной причине, таких же неуклюжих и разъевшихся круглоухих, от которых отличались только количеством и видом мёртвой кожи, надетой поверх своей живой. И ещё: они все грубо обращались со своими самками. Воин не может обижать женщину; даже звери не бьют самок. Только круглоухим свойственно вести себя с самками как с низкими животными: кричать на них, пинать и бить.

Наконец, круглоухие самки, собрав в мешки изуродованные плоды, которые они выкопали из земли, гуськом удалились вслед за двумя вооруженными самцами. Уаиллар — который уже почти обполз вокруг участка — вздохнул с облегчением и собрался было броситься вперед. Он рассчитывал пробежать до темноты ещё половину расстояния до большого аиллоу многокожих, куда увезли его Аолли.

Но тут он вдруг почувствовал ещё чье-то присутствие. Уаиллар снова припал к земле и затаился, внимательно оглядываясь по сторонам. Прошло немного времени, и за одним из кустов аололи он скорее ощутил, чем увидел движение. Воин практически перестал дышать, чтобы не выдать себя. Широкие листья аололи вновь неестественно шевельнулись — именно это привлекло его внимание, листья покачивались не в такт ветру. И тут из-за аололи выскользнул сначала один, а потом и ещё два аиллуо.

Они явно преследовали круглоухих. Это были аиллуо, не знакомые Уаиллару, аиллуо другого клана. Судя по многим признакам, совсем молодые, вышедшие в поход чести за своими первыми ушами.

2

Но не только Уаиллар обнаружил этих аиллуо.

Они тоже заметили его — он понял это почти сразу по изменившемуся их поведению. Это было плохо. Это было некстати.

Чужие аиллуо переключились с круглоухих на него. Понятно: принести несколько ушей тупых и небоеспособных круглоухих — нет большой доблести. Нет большой чести.

Острые уши аиллуо другого клана — куда более серьезная добыча, которая украсит аллэ любого воина. Тут дело не во вражде, а в чести. Столетиями кланы аиллуэ ходили друг на друга в походы чести — ещё когда не было в здешних местах никаких круглоухих. Убить воина, принести к Великому Древу своего клана его уши, насадить их на аллэ перед своим ааи — значит, показать свою доблесть. Чем сильнее чужой воин, чем он более умелый, чем упорнее сражается — тем больше чести. Тем более — пленить его, привести в своё аиллоу, поставить к столбу пыток…

А тут — круглоухие. Прежние, привычные, неумелые.

Нет, среди круглоухих бывают отличные бойцы. Особенно среди новых.

Но эти — они никак не были теми, кто могли бы составить достойную добычу. Самки, низкоранговые самцы — не мужи оружия. Два сомнительных воина, скорее по названию, чем по способностям. Ни одного из новых круглоухих.

А вот Уаиллар…

Никто из аиллуо другого клана не знал, что он потерял статус воина.

Все они знали, что аиллуо с такими отметинами на шкуре — воин опытный, со множеством ушей на старых аллэ перед своим домом.

Уаиллар взял копье в руку и приготовился. Он принял низкую стойку, готовый воспользоваться и копьем, и обоими ножами-аэ.

Два аиллуо разошлись и бесшумно стали окружать Уаиллара. Третий развернулся, забыв круглоухих, плавно, медленными, но неразрывными движениями, стал приближаться. Аиллуо двигались, как будто между ними была связь, и они координировали свои действия.

Так оно и было, между прочим: мельчайшие детали поз и мимики давали каждому из них нужную информацию о действиях и намерениях остальных.

Но и Уаиллару тоже.

В отличие от троих аиллуо из чужого клана, у него был большой опыт. Пятнадцать с лишним лет — и множество добытых ушей. И не только круглых, но и острых.

Тот аиллуо, что подбирался слева, был помоложе и понеопытнее. Может, это был вообще его первый выход далеко за пределы окрестностей своего аиллоу. Второй двигался лучше, хотя для Уаиллара и он был не противник. Третий же был ловчее и быстрее всех; судя по движениям, опытный воин: может быть, он вёл молодняк как наставник.

В принципе, первым надо выбивать того, кто лидер, того, кто опаснее всех. Но именно он был дальше всех от Уаиллара.

Поэтому Уаиллар резко метнулся влево. Стремительное секущее движение аллэ — и юный аиллуо захрипел, схватившись за перерезанное горло. Уаиллар, даже не взглянув на пораженного его копьем воина, скользнул вперед, поближе к вожаку.

Тот был настороже и выставил свое аллэ, пригнувшись и тоже приняв низкую стойку. Краем глаза Уаиллар заметил, что оставшийся молодой воин, после секундной растерянности, тоже пригнулся и, выставив копьё, заскользил в его сторону.

Уаиллар тремя быстрыми и мягкими движениями сблизился с самым опытным противником. Тот явно напрягся, понимая уже, что столкнулся с воином, который ему не по силам.

Короткое движение аллэ Уаиллара — очевидное, типичное для воина средней руки. Блестящий выпад воина-наставника: если бы Уаиллар действительно хотел сразить его копьём — следующее движение противника (после отражения удара) подрезало бы ему правую ногу под коленом.

Только Уаиллар вовсе не собирался использовать копьё для чего-то, кроме обманного движения. Его левая рука стремительно распрямилась, направляя один из ножей. Мгновение — и воин другого клана бесшумно рухнул ничком, с торчащим из глазницы аэ.

Все это заняло не больше десяти ударов сердца. За это время оставшийся молодой воин успел только приблизиться на три длины аллэ. К его чести, поняв, что он остался один, он не испугался и не попытался избежать боя и удалиться (хотя Уаиллар с удовольствием отпустил бы его, лишь бы не тратить время). В левой руке его появились три зажатых между пальцами ножа. Уаиллар понял, что парень умеет метать ножи, и вряд ли хуже него самого.

И молодой воин это сделал!

Три аэ со свистом вырвались из его руки и полетели к Уаиллару. Только Уаиллар был уже не там, куда летели ножи. Мощным прыжком он сместился на две длины аллэ вправо.

Парень на мгновение потерял его из виду, но почти сразу же восстановил ориентацию. У него явно были незаурядные способности. Если б молодому аиллуо случилось пожить подольше, он мог бы стать великим воином.

Но не случилось: Уаиллар, не дожидаясь, пока ножи долетят до того места, где он только что был, метнул свое аллэ.

Пронзенный насквозь чуть выше пупка, молодой воин опрокинулся навзничь. Он, было, попытался подняться, но ноги его уже не послушались: перебитый точным ударом позвоночник не передавал им более желаний хозяина…

Парень был не жилец. Уаиллар посмотрел на него с сожалением. Это мог быть его воин, аиллуо его отряда, если бы — если бы не умирал сейчас, если бы на ежегодной ярмарке нашел себе жену из клана Уаиллара, если бы… много чего если бы.

Уаиллар, приблизившись (не без осторожности), выдернул аллэ из живота воина и коротким сильным ударом пробил ему сердце.

3

Уаиллар бежал вдоль реки, внимательно озираясь. Было уже почти совсем темно, однако продвигаться было опаснее, чем днём: в этой части долины растительность была совсем редкой, и бегущего воина можно было заметить с большого расстояния. Уаиллар решил бежать до полуночи, потом найти укрытие и немного поспать, а затем бежать дальше — так, чтобы оказаться у аиллоу многокожих ещё до рассвета, имея время на поиски Аолли.

Душу Уаиллара грели четыре хорошо сбалансированных аэ, собранных на месте битвы. Павшие аиллуо умели заговаривать свои ножи. А ещё на его шее висел гибкий побег уллиоэ с тремя парами острых ушей на нем.

Полуночное укрытие дал ему куст аололи, послушно окутавший широкими листьями, когда воин поговорил с ним.

Дальнейший путь потребовал ещё больше внимания и осторожности. Несколько раз по дороге попадались круглоухие, а один раз, уже почти у самого аиллоу многокожих, прямо перед рассветом — несколько воинов этого племени, на своих испорченных копытных. Уаиллар, слившийся с растениями у протоптанной круглоухими, убитой полосы земли, по которой они привыкли передвигаться, внимательно рассмотрел многокожих воинов, изучая тех, с кем ему придётся, возможно, встретиться в бою в самое близкое время.

Лошадь животное странное, непривычное. Они появились вместе с многокожими, как и некоторые растения, и другие новые животные. Уаиллар и раньше видел лошадей, и даже несколько раз успешно сражался с их всадниками, сшибая наземь дальним броском своего аллэ. Проще было бы убить лошадь, после этого наездник становился почти беспомощным, но нет чести убивать неразумных, не способных нападать и обороняться.

На конях были нацеплены и наверчены куски мёртвой кожи и порченых, обработанных огнём камней. Поверх этого нагромождения сидели покрытые мёртвыми кожей и волокнами растений круглоухие, по одному на каждой лошади. Они внимательно и настороженно озирались в предрассветном сумраке, причем было заметно, что видят они плохо, гораздо хуже, чем Уаиллар. От них сильно и неприятно пахло сложной смесью острых и резких запахов, в которой были и пот, и грязь, и нечистоты, и перегоревшая в желудках пища. Уаиллара передёрнуло, когда он представил себе, как эти круглоухие пожирают обожжённые куски мёртвой плоти животных. В глубине души он подозревал, что они и друг друга, наверное, пожирают — и аиллуэ могли бы, если б тот попал в их руки. Мерзость.

Воин обратил внимание, что грудь, живот и спина каждого из этих круглоухих были закрыты блестящей скорлупой. Раньше ему не случалось сталкиваться с таким, хотя от Арруэллэ и других опытных воинов он об этом слышал. Арруэллэ особенно предупреждал, чтобы Уаиллар не вздумал бить копьем или ножом в скорлупу: не пробьёт. «Лучше в морду или в шею, там они обычно ничем не защищены», — повторил он несколько раз.

Так же блестящая скорлупа покрывала и головы круглоухих сверху, защищая в том числе и уши. Значит, и по голове бить не надо, подумал Уаиллар. Если только в морду.

Он не понял, чем вооружены двукожие. Видно было только что-то длинное, обернутое в мёртвую кожу, висевшее поперёк лошадиных боков спереди от бёдер всадников. Жаль — лучше бы заранее знать, с чем столкнёшься. Особенно интересны для Уаиллара были пресловутые громотрубы — он никогда не видел их в действии (да и вообще близко).

Дождавшись, пока звук копыт не перестал различаться слухом, воин снова двинулся вперед. Через некоторое время он обнаружил себя посреди открытого пространства, земля на котором была изрыта и собрана в правильные, ровные гряды, усаженные через противоестественно равные интервалы незнакомыми растениями. Уаиллар попробовал поговорить с ними, чтобы понять, что они такое, но растения не отзывались. Видимо, это было что-то, привнесённое новыми круглоухими, так же, как верховые животные и другие их твари.

Уаиллар огляделся и понял, что ему надо срочно перебираться к недалёкому берегу речки, потому что на этих участках перекопанной земли, отделённых друг от друга невысоким кустарником, он был заметен, как алый цветок уэллэу в зелёной траве.

В этом месте берега речки были довольно крутыми, хоть и невысокими, меньше, чем половина роста воина. Внизу речка намыла песка, так что вдоль берега можно было довольно свободно передвигаться: пляж был шириной где в два аллэ, а где и в десять. Уаиллар снова побежал, закинув аллэ за спину. Он снова напряг все чувства, улавливая ощущения Жизни вокруг себя.

От Арруэллэ он знал, что речка проходит вдоль всего аиллоу круглоухих. На её левом, крутом и высоком берегу, собственно, аиллоу и стоит. Правый берег напротив аиллоу низкий и во время дождей заболочен; весной его и вовсе затапливает. В сухое время года там растет густая зелёная трава, которую охотно едят лошади и другие порченые круглоухими животные. Левый берег, вдоль которого бежал Уаиллар, и вправду начал повышаться, и вскоре воин смог спокойно выпрямиться. Солнце уже освещало вершины гор, до рассвета оставалось совсем немного. Надо было торопиться. Он плохо рассчитал время, не зная точного расстояния, и должен был оказаться у цели, судя по всему, гораздо позже рассвета. Скорее всего, придется искать укрытие на светлое время — а это ещё день мучительного ожидания, день задержки, день, который Аолли проведёт в плену.

И ещё его надо найти, это самое укрытие…

А между тем вокруг все просыпалось, и ощущений чужой Жизни в пределах чувствительности Уаиллара становилось всё больше.

4

День, проведенный Уаилларом в наскоро вырытой ямке под ветвями небольшого, ногустого куста не известного ему растения (которое, слава Жизни, откликнулось, и с ним удалось поговорить), был для воина самым тяжким за всю его жизнь. Нетерпение грызло его, как зелёные блохи с полуденного склона Великой горы, вызывающие непереносимый зуд. Но от блох можно легко избавиться, посидев в воде по уши, а от мыслей, от страха за Аолли, от чувства вины — избавиться не удавалось. Хоть бы было чем занять себя — но воин не мог думать ни о чём другом, кругами ходя по одним и тем же думам и считая удары сердца.

Обычно Уаиллар, как воин опытный и зрелый, поднаторевший в охотах на опасных хищников и походах чести, умел ждать и терпеть. Но не в этот день.

Наконец, солнце закатилось за горы, воздух посерел, остыл, и как-то сразу сделалось темно.

Скопления чужих жизней, которые Уаиллар чувствовал очень близко от себя — над берегом, на другом берегу реки, по сторонам — стали рассеиваться. Пришлось ждать ещё довольно долго, пока вокруг не остались лишь единичные проявления жизней — с чуждым рисунком, с нечитаемыми чувствами, явно от существ крупных. Многокожие!

Воин выскользнул из-под куста. Ему пришлось, скрываясь в тени под берегом, сделать короткую разминку: многочасовое сидение в неподвижности зажало мышцы. Потом он, не выходя из тени, опорожнил мочевой пузырь и кишечник. Теперь он был готов к сражению.

Выбраться на крутой высокий берег оказалось несложно. Сложнее было понять, где он находится и что его окружает. Воздух был полон странных и незнакомых запахов, и это были не ароматы. Ааи круглоухих были гораздо больше, чем те, которые Уаиллар видел в аиллоу многокожих у озера. Земля была загажена нечистотами, гнилой соломой, утоптана до каменной твердости — а когда воин неслышно продвинулся дальше, оказалась покрыта ровными камнями одинакового размера, испорченными грубой обработкой.

Было трудно ориентироваться, потому что вокруг не было почти ничего знакомого. Пришлось напрячь до предела все чувства.

Поскольку Уаиллар не имел ни малейшего представления, где может находиться Аолли, он просто пошёл наугад, прячась в тенях и бесшумно скользя под стенами домов, как будто бы это были привычные нагромождения скал где-нибудь у Чистого ручья, на границе территории клана. Дома постепенно становились все больше, а их стены — все массивнее. И вдруг они отодвинулись от берега реки, образовав довольно обширное ровное пространство. Примерно посередине цепочки домов стоял ааи совершенно колоссальных размеров, вытянувшийся вверх на много десятков длин копья. На остром его навершии блестело что-то, что Уаиллар не смог опознать.

Он осторожно осмотрелся, собираясь обогнуть это открытое пространство по контуру, вдоль домов, как и раньше. Но тут его ноздрей коснулся знакомый запах. Уаиллар так мечтал почувствовать его, что сначала не поверил себе. Но нет: это точно был запах Аолли, запах его женщины. И она пахла не как здоровая женщина.

Уаиллар с трудом загасил гнев и бешенство, охватившие его. Сейчас они были как никогда некстати. Сейчас ему как никогда был нужен ясный, чёткий и спокойный разум. Если его захлестнёт гнев, если он поддастся гневу — он может наделать ошибок. Нельзя поддаваться непереносимому желанию убивать, убивать, убивать! Главное — не взять уши врагов, главное — вывести отсюда Аолли. А уши — уши он наберёт потом, когда она окажется в безопасности. Много ушей.

По дальнему краю площади лениво ходил многокожий. Его отвратительный запах чувствовался даже здесь. Время от времени он что-то подносил ко рту, и воин слышал звуки глотания. Что-то пьёт? Судя по кислой вони, что-то тошнотворное. Но многокожему, видимо, нравилось.

Походка его почему-то была неуверенной, как у очень больного существа. Уаиллар решил, что при должной осторожности ему удастся не привлечь его внимание, и, удвоив бдительность, заскользил дальше. Копьё давно уже было у него в руке; два аэ он взял в другую, зажав между пальцами, а ещё четыре остались на боках, закрепленные лианой так, чтобы можно было легко достать.

Уаиллар шёл по запаху, по слабому, размытому аромату, знакомому до боли. Шёл, стиснув зубы, шёл, давя в себе злобу, но сердце его пело: Аолли где-то здесь, она жива, и значит, он её непременно найдёт!

На краю площади запах заметно усилился. Он привел воина к месту, где в земле были следы, будто из неё что-то вырвали или выкопали. Судя по запаху, Аолли провела здесь довольно много времени; Уаиллар, принюхавшись, нашел место, куда она откладывала помёт. Но жены его здесь уже не было! Аромат её перебивали мощные миазмы множества круглоухих, а также их порченых копытных.

Вокруг были нагорожены грубо сделанные из мёртвого дерева и скверного, прошедшего огонь, камня изгороди и клети, в которых вздыхали, блеяли и мычали порченые животные круглоухих.

Уаиллар заскользил расширяющимися кругами, обходя найденное место, где уже не было Аолли. Он несколько раз натыкался на очень слабый запаховый след своей любимой, но, попытавшись пройти по нему, быстро терял направление из-за того, что приходилось протискиваться между загородками. Выходить на свободное пространство, где он был бы виден как на голом валуне, Уаиллару не хотелось. Приходилось расширять и расширять круги, и, сосредоточившись на поисках, он слишком увлёкся — и вдруг столкнулся с многокожим, которого видел раньше издали, нос к носу.

Тот остолбенел, икнул, потом издал дикий, оглушительный, хриплый крик, не похожий на членораздельную речь, повернулся и собрался было бежать, продолжая издавать вопли. Тут Уаиллар не смог уже больше сдерживать себя: резкое движение — и в затылке многокожего, сразу под черепом, образовалась узкая кровавая дыра от острого конца аллэ. Многокожий рухнул ничком, вопль захлебнулся.

Воин стремительно наклонился к противнику, быстрым движением срезал уши и скрылся в ближайшей густой тени. Надо было понять, успел ли кто-то услышать вопли убитого.

Ему не повезло: послышались шум и крики, и чувство Жизни подсказало, что к открытому месту быстро приближаются чуждые существа. Проклятый многокожий успел-таки поднять тревогу. Уаиллар выбрался из путаницы загородок на край площади, прижался спиной к стене одного из здешних огромных ааи и приготовился дорого продать свою жизнь.

Но вдруг он почувствовал слабый запах Аолли — и снова вначале не поверил себе. Запах тянулся из широкого прохода между ааи круглоухих (если бы он знал их язык, он назвал бы его улицей). Запах был слабым, его забивала вонь грязных многокожих и их животных, но он был — и он вел прочь от площади.

Все остальное сразу стало неважно. Воин плавно, но быстро скользнул вдоль стены, продвигаясь в сторону, где запах любимой был сильнее. На счастье Уаиллара, круглоухие, должно быть, стекались к площади по другим улицам. Ему удалось проскочить несколько домов, когда и по этой улице приблизились, двигаясь почему-то неторопливо и очень шумно, три круглоухих. В руках у них было что-то острое, блестящее в слабом свете звезд. Они явно плохо видели в темноте; один из круглоухих нес зажженный огонь на короткой палке. Огонь больше слепил их, чем освещал окрестности. (Воин не знал, что ему не повезло наткнуться на единственный в городе патруль стражи, выдвинувшийся, чтобы проверить, кто это так кричал на площади.)

Уаиллар метнул сначала один аэ, потом другой. Третьего круглоухого он полоснул по горлу острым концом аллэ. Все трое умерли, не издав ни звука, если не считать звуки падения тел. Огонь на палке упал в лужу чего-то мерзкого (коих было там предостаточно) и там погас, зашипев, как змея эрлирау перед нападением. Уаиллар осмотрелся, используя не только зрение, но и все другие чувства, и понял, что, кроме этих троих, поблизости никого из врагов не имеется. У него даже было время срезать уши и нанизать их на лиану. Уши первого убитого, брошенное перед схваткой, воин не стал поднимать из-за брезгливости: оно тоже упало в вонючую грязь.

Быстрыми бесшумными прыжками Уаиллар побежал в направлении, которое указывал ему знакомый запах.

5

И вот он стоит, спрятавшись в тень, перед огромным ааи, внутрь которого ведет глубокий, чернеющий проход, перекрытый перегородкой из мёртвого дерева. Из-за неё тянет запахом Аолли, больной Аолли, несчастной Аолли, давно не мывшейся проточной водой Аолли.

Ааи тих и безмолвен, хотя Уаиллар чувствует внутри много враждебных жизней: не меньше, чем пальцев на всех его лапах. Не все они спят.

Снаружи ааи никого нет. Уаиллар решительно подходит к стене и проводит по ней когтем. Стена — не из сплошного камня, как он подумал вначале; это сильно высохшая глина, замешанная с завядшей травой, она поддаётся когтям.

Ждать больше не имело смысла, и воин, прижимаясь животом к стене и широко расставляя конечности, быстро взобрался до самого верха.

Там он быстро перевалился через невысокий барьер, ограждавший крышу ааи по периметру, и застыл в его тени. На крыше кое-где спали круглоухие, расстелив под собой сплетённый мёртвый тростник и накрывшись кусками такого же материала, из которого были их наружные неживые кожи. Никто из них не проснулся, не услышал лёгкого шума, с которым воин взобрался на стену.

В середине плоской площадки, на которой оказался воин, зиял большой провал, чёрный на фоне тёмной крыши. Уаиллар медленно, бесшумно обплывая лежащих круглоухих, перетёк к нему. Некоторые из спящих издавали странные хриплые звуки, иногда очень громкие. Уаиллар несколько раз вздрагивал от этого и хватался за ножи, но никто из лежащих на крыше пока не проснулся.

Воин осторожно заглянул внутрь провала. Там было чистое, пустое пространство, покрытое чахлой травой, в центре которого из небольшого фигурного возвышения лилась в каменную чашу свежая вода. Под стенами вместо травы — примерно на длину копья — земля была замощена плоскими камнями. В тусклом свете звезд было трудно разобрать, нет ли в углах, где тень погуще, круглоухих. Уаиллар чувствовал их присутствие, но их было слишком много в доме, чтобы понять, где именно они находятся.

И тут он сначала почувствовал, а потом увидел Аолли. Она находилась внутри довольно тесной клетки, сделанной из прошедшей огонь красной земли. Клетка стояла в углу площадки, двумя сторонами прижатая к стенам. От неё шла сильная вонь нечистот и гниющей плоти, почти перебивавшая запах жены. Аолли спала, свернувшись, и Уаиллара захлестнули нежная жалость к ней и пылающая злость на тех, кто её пленил. Он едва не бросился к ней сразу же, но опыт воина пересилил: сначала надо было обезопасить себе спину.

Бесшумными быстрыми шагами он стал обходить крышу, прекращая жизни спавших на ней круглоухих. Он даже не думал отрезать уши; в бою бывает не до этого, и сожалеть об оставленных знаках доблести не следует.

К несчастью, крыша была большая, а круглоухих на ней много. И случилось то, чего Уаиллар больше всего опасался: один из них проснулся до того, как воин приблизился к нему достаточно близко для своего оружия. Круглоухий вытаращился на смутно видимый силуэт аиллуо, видимо, не веря своим глазам, а потом оглушительно закричал. Брошенный на пределе дальности аэ попал ему в грудь; крик захлебнулся, потом перешёл в хрип — тоже хорошо слышный.

Теперь уже медлить было нельзя. Уаиллар ещё даже не знал, как открыть клетку (с прутьями из обожжённой земли не поговоришь) и как выводить Аолли из этого двора. Времени выяснять это не осталось, надо было делать хоть что-то. Воин спрыгнул в темный провал двора и бросился к клетке.

Аолли уже проснулась, поднятая воплями, и озиралась, пытаясь понять спросонья, что происходит. Увидев Уаиллара, она издала легкий вскрик и бросилась к прутьям решетки. В считанные мгновения воин оказался рядом с ней; он провел пальцами по щеке жены и бросился ощупывать прутья, пытаясь понять, как открывается клетка. Аолли метнулась к её другой стороне, показав жестом, чтобы воин шел за ней. Там часть решётки была сдвижной, она поднималась вверх. Но один из крайних прутьев сдвижной дверцы был прикреплён к соседнему пруту неподвижной части довольно тяжёлым непонятным устройством, также из прошедшей огонь земли. Его дужка входила в два кольца: одно на подвижном пруте, второе на неподвижном. Уаиллар быстро осмотрел устройство и не смог понять, как оно действует, чтобы освободить сдвижную дверцу.

Аолли быстрым шёпотом объяснила ему, что круглоухие вставляют в прорезь устройства что-то небольшое, и дужка со щелчком открывается.

- У кого? — Спросил Уаиллар.

Аолли поняла:

- Высокий, молодой, светлая шерсть, вожак.

Меж тем вокруг двора начались шум и движение, в стене открылась одна из нескольких дверей, и оттуда выскочили три многокожих, один из которых держал в руке что-то круглое, прозрачное, с огнем внутри. И снова свет больше слепил их, чем помогал видеть.

С крыши донеслись громкие крики. Круглоухие во дворе остановились, один из них отозвался низким и хриплым рёвом. Открылась ещё одна дверь, из которой выскочили два круглоухих, один в блестящей скорлупе на груди и голове, второй с непокрытой головой и грудью, защищённой толстой мёртвой кожей копытного. В руках у них были длинные, в половину аллэ, и даже с виду острые предметы, блестевшие в свете звезд.

Никто из них пока не видел Уаиллара, скрывшегося в углу, в густой тени, Аолли отошла от прутьев клетки и стояла почти в самой её середине, прикрыв рукою рот.

Тот многокожий, который был в скорлупе, рявкнул что-то, обернувшись к двери, откуда пришел. Через несколько мгновений оттуда выбежали ещё два круглоухих, у одного в руках был уже знакомый светящийся прозрачный предмет. С крыши проревели ещё что-то; круглоухие во дворе, переговариваясь, стали группой продвигаться по мощёной дорожке, осматривая тёмные закутки у дверей и в углах. Им оставалось уже несколько шагов до клетки.

Уаиллар одним прыжком выметнулся из угла почти в центр двора, к фонтану. Четыре аэ вылетели из его руки один за другим, и три из них попали, куда он хотел. Четвертый, нацеленный в лицо круглоухому в скорлупе, пролетел мимо, потому что тот непостижимо быстро уклонился.

Один из ножей застрял в толстой коже, покрывавшей второго круглоухого. По-видимому, он не пробил её, потому что круглоухий, двигаясь плавно и быстро, как опытный воин, стал смещаться влево и сближаться с Уаилларом. Покрытый скорлупой приближался справа.

Уаиллар метнул оставшийся нож — и на этот раз попал как раз над верхней частью грудной скорлупы, в основание шеи. Скорлупчатый многокожий схватился за шею, захрипел и стал опускаться на колени. Второй стремительно бросился к Уаиллару, размахивая своим острым предметом. Но аиллуо сделал мощный прыжок и оказался слева и чуть сзади круглоухого. Тот стал было разворачиваться, но ему явно недоставало скорости. Удар копьем, почему-то не пробивший надетую на нем толстую кожу, все-таки сбил круглоухого с ног.

И в этот момент позади Уаиллара что-то оглушительно громыхнуло. Он инстинктивно дёрнулся влево, но, видимо, недостаточно быстро: что-то горячее сильно ударило его между ушами, и наступила чернота.

Глава 7. Дорант

1

- Какие плоды? — Спросил Дорант.

- Да любые, из тех, что растут в Альвиане. Они не могут есть плоды, которые там не растут.

- Асарау, ты можешь с ними разговаривать?

- Немного. Я слушал и запоминал.

Дорант почти не удивился. Гаррани иначе относились к животным и растениям, чем белые люди, пришедшие из Империи. Он вспомнил, как был потрясен, когда увидел, как гаррани уговаривают карриала — местную разновидность леопарда, хищника страшного и безжалостного — не нападать на их скот. Карриал, конечно, не уговорился, но от удивления попятился и ушел в чащу, так что гаррани смогли собрать скот и увести — за исключением одного телёнка, который и так хромал. Его привязали и оставили карриалу.

Они и к альвам так же относятся, подумал Дорант. Тем более, что альвы-то не просто хищники, они полуразумные.

Дорант прекрасно понимал, чем альвы отличаются, скажем, от тех же дикарей Заморской Марки. Да, дикари не были похожи на людей из Империи. Но они были точно людьми. В конце концов, и в Старом Свете было немало людей разных: и рыжие арнийцы с огромными курчавыми бакенбардами, которые они заправляли за галстуки; и белобрысые северяне из Гандхейма, рослые и медлительные, и шустрые перликийцы с оливковой кожей, длинными носами и говором, как будто жуют кашу, и хитрые гальвийцы, не бреющие бород.

И всё это были люди. Потому что они легко находили пару, если оказывались среди чужеземцев, и дети их были жизнеспособны (а часто и талантливы).

Альвы же и внешне не были похожи на людей — скорее, они были ближе к тем же карриалам, хотя и от них заметно отличались внешностью. И когда неразборчивые солдаты, которым, что коза, что девица, насиловали связанную альву (а не связанная убила бы их, даже если бы было их десять на неё одну), от этого не появлялись дети.

Впрочем, альвы-самки в неволе быстро умирали. И, кажется, теперь Дорант знал, от чего.

Так или иначе, альвы не были людьми и не были людям равны. Все-таки они — животные, пусть и с зачатками разума.

Никто никогда не предполагал, что у них есть язык и с ними можно разговаривать.

Но эта конкретная альва была Доранту нужна. Потому что она каким-то образом соприкасалась с примесом Йорре — или, может, с его одеждой, или с его вещами. Надо было узнать — любой ценой узнать — когда и при каких обстоятельствах это произошло, что альва знает о судьбе примеса Йорре, а главное — о том, где он и что с ним.

- Асарау, скажи мне — ты знаешь эту альву?

- Нет, Дорант-эр. — Воин гаррани обращался к Доранту как к высшему. — Она из другого клана. У них и язык немного другой.

- Она что, тебе отвечала?

- Да, от удивления, что услышала свою речь. Спросила, кто я. А когда я рассказал, приветствовала меня как воина.

- Ты можешь узнать у неё то, что мне нужно?

- Если это не очень сложно, Дорант-эр. Я мало знаю их язык, только самые простые вещи.

- Скажи ей, что мы дадим ей еду, какую она может есть. Скажи, что я не хочу, чтобы она умерла.

Асарау защебетал высоким голосом. Альва окинула его и Доранта странным взглядом, скорее презрительным, чем благодарным. И ничего не ответила.

- Асарау, объясни нашим людям, чем её кормить, и пусть принесут, что ей надо.

Асарау обернулся к слугам Харрана, с любопытством внимавшим тому, что происходит. Дорант же вглядывался в овальные (а не щелевидные, как он думал раньше) зрачки альвы, пытаясь сообразить, как с ней разговаривать и как узнать от неё то, что ему нужно. Искалеченный гаррани кое-как объяснился со слугами (его язык отличался от языка здешних дикарей, хотя и был на него похож, так что они говорили на ужасной смеси имперского и обоих местных), и они через небольшой промежуток времени принесли целую корзину диких абрикосов, кислых и мелких, из которых дикари делали хмельное вино. Есть их человеку было невозможно.

Корзину запихнули в клетку, приподняв вертикальную дверцу и выставив копья, чтобы альва не вырвалась.

Альва странно посмотрела сначала на Асарау, потом на Доранта. Подошла к корзине, обнюхала плоды, обнюхала саму корзину. Фыркнула. Непередаваемо изящным движением извлекла плод из корзины и снова взглянула на Асарау — Дорант поклялся бы, что вопросительно.

Асарау щебетнул что-то высоким голосом.

Альва склонила голову, потом быстрым движением засунула плод за щеку. Секунда — и она выплюнула косточку в дальний угол клетки.

Асарау щебетнул что-то ещё.

Альва снова внимательно посмотрела на него и на Доранта, потом подхватила корзину и пошла в другой угол.

Там она, наконец, начала есть.

Дорант спросил:

- Асарау, скажи, неужели они едят только фрукты?

- Да нет, Дорант-эр, они и овощи едят. Которые растут в Альвиане.

- А у нас говорят, что они пожирают убитых ими людей…

- Это неправда, Дорант-эр. Они не едят мяса вообще.

- Зачем же они убивают?

- У них мужчины должны показать свою доблесть. Надо убить или альвов из другого клана, или людей. Или каких-нибудь опасных хищников.

- Зачем??

- Это честь. Преодолеть страх. Показать мужество.

- Может быть, добыча?

- Они не берут добычу. Только пленных, для пыточного столба.

Дорант глубоко задумался, а потом задал вопрос, с которого, наверное, стоило бы начать:

- Так они не животные?

Гаррани взглянул на Доранта своим единственным глазом с искренним удивлением:

- Они воины, они достойные люди. Люди чести. Они держат слово, данное друг другу.

Дорант вновь пристально посмотрел на альву, понимая, что должен переменить многие свои представления.

2

Тут подтянулся и Харран, посмотрел с любопытством на альву, аккуратно, по одному поедающую абрикосы, передернулся, как раньше сам Дорант, представив, какая это вяжущая кислятина, хлопнул Доранта по плечу со словами «Ну вот видишь, жрёт твоя альва» и пригласил обедать.

Дорант, посмотрев на Асарау, попросил у Харрана немного времени, чтобы привести себя в порядок. Заодно и увечного воина, который очень сильно в этом нуждался. Харран с полуслова понял мысль и лично сопроводил Доранта и гаррани в комнаты, где слуга слил им воды, а служанка принесла Асарау одежду и помогла переодеться, несмотря на его смущение. Одежда была ему великовата — взяли, наверное, из запаса для боевых слуг.

За столом Асарау, сын Кау, сына Васеу, держался с достоинством, удивившим Харрана, но не Доранта, который хорошо знал воинов гаррани. По просьбе Харрана молодой воин рассказал свою нехитрую историю; Дорант также послушал со вниманием, поскольку его интересовали детали, касающиеся альвов. Да и переводить для Харрана пришлось ему же. Выходило, что у них — не повадки, а обычаи; что живут они кланами, которые враждуют друг с другом из-за территории, где растут съедобные и целебные растения; что мужчины (Дорант с трудом воспринял, что их надо называть так, а не — как привычно, «самцы») ходят на охоту убивать опасных хищников, а также в походы чести на другие кланы и на людей, живущих на окраинах Альвийского леса. Ещё выяснилось, что вражда между кланами не мешает им время от времени объединяться, чтобы напасть на какой-нибудь другой клан или на человеческие поселения. Походами чести руководят военные вожди, которых выбирают благодаря их удачливости и опыту.

Самое поразительное, что рассказал Асарау, было то, что альвы не знают ремёсел в нашем понимании. У них нет инструментов, они ничего не изготавливают из дерева или глины, а железа и других металлов не употребляют вовсе. Вместо этого они умеют заклинать растения, чтобы те давали им побеги, ветви, плоды и прочее, из чего плетутся веревки, сворачиваются сосуды и так далее. Даже свои страшные копья и метательные ножи они получают от специального дерева.

Женщины заклинают растения на изменение формы, на мягкость, на непроницаемость. Они умеют заклинать плоды, чтобы те не портились месяцами, сохраняя свежесть. Они же лечат раны, заставляя их затягиваться и зарастать, не загнивая.

Мужчины же могут заклясть растение, чтобы оно стало твердым и острым, уговорить бамбук, чтобы сплёлся в изгородь, и так далее. Умеют они и почти все то же, что делают женщины, только это считается для мужчин занятием низким, и получается у них хуже.

В это невозможно было поверить, но Дорант знал, что гаррани никогда не лгут.

На лице Харрана было написано удивление и недоверие. Дорант, не желая, чтобы его друг ненамеренно оскорбил увечного воина (и имея собственный интерес), перевёл разговор на другую тему:

- Расскажи нам про их воинов, Асарау.

- У альвов есть только два достойных занятия для мужчины: война и охота на хищников. Они с детства учатся этому. Они каждый день сражаются друг с другом на площади перед столбом пыток, до первой крови. А потом вместе едят: для этого там есть (что-то, чего Дорант не понял, но на всякий случай перевел как "большая циновка"), где они рассаживаются бок о бок, а женщины приносят им плетёнки с плодами. Всё время кто-то из мужчин уходит из поселка, либо в одиночку, либо группами. Потом возвращаются и приносят уши.

- Какие уши? — Спросил Харран.

- Разные. Иногда это уши хищных животных, чаще — уши людей или альвов.

- И что, всегда они возвращаются с добычей?

- Нет, конечно. Пока я был в плену, несколько раз было так, что воины уходили и не возвращались. Однажды двоих принесли изувеченных, они попали в засаду других альвов недалеко от поселения. Один раз ушли почти две руки воинов, а вернулись двое, и ещё одного принесли тяжело раненного. Его добили уже в деревне, с почестями.

- Как то есть — добили?

- Просто: поговорили над ним, а потом главный альв клана ударил его в сердце своим копьём. У них считается, что если воин ранен так тяжело, что не сможет полностью выздороветь, то для него лучше умереть от руки своих.

Как ни странно, самый важный вопрос задал не Дорант, а Харран:

- А как они сражаются? В чем сильны и в чем слабы?

В ответ Асарау довольно подробно объяснил, что основное оружие воина-альва — копьё длиной «примерно до твоей груди, Дорант». Что альвы умеют этим копьём и колоть, и рубить, и резать; что при случае могут его метнуть, да так, что оно на расстоянии в двадцать ростов человека легко пробивает даже кольчугу[1].Что бросают альвы не только копья, но и ножи, а если случится — и камни, и соревнуются в этом. Что в соревнованиях участвуют не только воины, но и женщины, и даже дети. И что для альва позор не попасть ножом в тридцати шагах в мишень размером в сливу.

Про слабости же альвов Асарау ничего не смог сказать. Разве что — заметил он после глубокого размышления — копья их вряд ли могут пробить сплошную сталь.

Дорант, подумав, удивился: как альвы носят оружие, у них ведь нет одежды, ремней и прочей амуниции?

Асарау ответил, что одежду альвы и впрямь не знают, но умеют плести из лиан и коры подобия поясов, ожерелий и сбруи, на которые вешают свое оружие, да и другие нужные в походе вещи.

Оба друга крайне этому удивились, поскольку ни о чем подобном до того не слышали.

Они поспрашивали ещё про обычаи альвов, давая, впрочем, воину поесть и запить между ответами на вопросы. Потом стало ясно, что вина для молодого гаррани оказалось чуть многовато, и он начал клевать носом. Харран позвал слуг, чтобы проводили Асарау и уложили спать — строго наказав, чтобы относились к нему с уважением.

Калека-воин учтиво поблагодарил Харрана, поклонился Доранту и, не давшись в руки слугам, удалился, шаркая голенями по полу — но не сутулясь и почти не покачиваясь, хотя было видно, что это давалось ему не просто.

3

Когда Дорант и Харран остались за столом одни, Харран, качая головой, сказал:

- Если бы ты не рассказывал мне раньше про гаррани — ни за что бы не поверил. Какая история! Какой воин! А главное — кто бы подумал, что у этих зверюшек есть поселки, воинская доблесть, понятие о чести… Они совсем как люди! А мы их считаем полуразумными хищниками…

Дорант подумал, что, пожалуй, в том-то и состоит проблема. Альвы так же считают людей полуразумными хищниками, как и люди альвов. Потому и те, и другие норовят убивать друг друга при каждом удобном случае — без причины.

Впрочем, судя по рассказу Асарау, альвы и друг друга убивают столь же охотно.

Харран меж тем поднял вопросительный взгляд, причем было заметно, что он чувствует некоторую неловкость:

- Дорант, ты пойдёшь сегодня к Ронде? Они нас приглашали.

Что, интересно, его так смущает? Не хотелось бы тратить время на светские развлечения — лучше бы поспрошать альву, но от Асарау, похоже, и вечером ещё не будет толку. На местных дикарей вино действует убойно, зря они об этом не подумали, подливая увечному воину.

- А ты как считаешь?

Харран смутился ещё больше:

- Мне бы хотелось, чтобы ты пошел. Маисси очень просила, да и её мама.

О как, уже «мама»! Крепко же ты попал, парень!

Было, однако, видно, что не всё так просто, и есть за этим приглашением задняя мысль.

- Харран, скажи честно, зачем я им нужен?

- Понимаешь, ты так внезапно купил эту альву… Весь город это обсуждает. И тебя. До этого никто про тебя особо не говорил. А тут вдруг… Потом… ты же сам меня отговаривал… Слушай, а вправду, зачем она тебе вдруг так понадобилась? — Харран как в омут кинулся: он был, вообще-то, с детства приучен, что дела Доранта его не касаются, и расспрашивать о них не следует.

Ну да. Это было очевидно. Городок маленький, все на виду. Доранта здесь знают вот уж сколько лет — приезжает, мол, каваллиер из столицы, по тёмным своим каким-то делам. Ну приезжает и приезжает, он раньше дел ни с кем, кроме Харрана и его отца особо и не имел, кроме как купить что-то да нанять пару людей на разовое поручение. А тут — весь город и так вовсю обсуждал поимку альвы, и вдруг тут как бы кстати каваллиер из столицы, и вместо обычных дел — раз, и купил эту альву. Хоть они в неволе и не живут. Наверняка все шепчутся: просто шкуру он с неё снимет или чучело набьет? Да ещё Асарау, почитай, при всем приличном обществе города с паперти увели как равного.

Да и Харран, как видно, в полном недоумении.

Дорант глубоко задумался. Он, конечно, мог просто промолчать или отшутиться, Харран бы не только не обиделся, но и почувствовал бы себя виноватым, что полез в дела друга. И это, наверное, было бы правильно — учитывая, что за поручение было у Доранта, и что за люди эти Ронде, с которыми у Харрана теперь не просто лёгкое знакомство.

Но, с другой стороны, примес Йорре почти наверняка попал к альвам. И хочешь — не хочешь, надо вытаскивать его. Лучше всего живым, или уж, если не повезет, получить надежные доказательства, что он умер.

Так уж вышло, что из шести или семи посланных по разным дорогам за отрядами, якобы сопровождающими примеса, только Доранту удалось напасть на след настоящего отряда.

Он не стал брать с собой много людей, кроме двух своих самых доверенных боевых слуг, Калле и Сеннера. Во-первых, не хотелось тратить время: на то, чтобы собрать команду, ушло бы самое меньшее дня три. Во-вторых, больше людей — меньше тайны, а дело было более чем деликатное.

Когда стало ясно, что именно он идёт по следу настоящего примеса, Дорант и обрадовался, и немного пожалел, что людей у него всего двое. Но он был уверен, что справится — до тех пор, пока не убедился, что, скорее всего, примес — у альвов.

Если даже с десятком или полутора людей Аттоу он бы договорился или справился (кому охота быть обвиненным в мятеже?), то с альвами про «договариваться» даже и думать не следовало, а насчет «справиться» — были очень и очень большие сомнения.

Так что теперь Доранту нужны были люди, и срочно. А у Харрана люди были. Вон они, во дворе. Вон они, в комнатах на втором этаже. Вон они, чистят лошадей позади конюшни. Два, а то и три десятка можно было получить сразу — да и сам Харран, в бою стоящий двоих, очень пригодился бы.

Но Маисси осложняла всю картину. Дорант не мог решить, может ли он доверить Харрану не свою тайну — теперь, когда тот почти в родстве с роднёй вице-короля, то есть — с людьми семейства из Аттоу. Ставить своего друга, человека, к которому он относился если не как к сыну, то как к племяннику, парня, которого он сам учил фехтованию, в положение, когда тому надо делать выбор между другом и учителем — и любимой девушкой?

Дорант был человек дела. Он никогда не тянул, когда надо было принимать решение. Он не боялся брать на себя ответственность — но очень не любил, когда приходилось делать выбор за других, а тем более, за тех, кто был ему не чужим.

Но тут он поступил так, как поступают люди обычные, боящиеся решений и ответственности: он не предпринял ничего. Он отложил решение, подумав, что время покажет.

Он сказал:

- Харран, ну конечно же, я пойду с тобой к Ронде. Только, если можно, сделай так, чтобы меня там не расспрашивали про альву — мои дела не моя тайна, ты же понимаешь!

Это была ошибка, в чем Доранту пришлось убедиться тем же вечером.

4

Несмотря на ранние сумерки, особняк Ронде был ярко освещен: факелы у входа, сальные свечи в вестибюле, где сходились у парапета две лестницы — у парапета, где встречали гостей гильдмайстер Ронде, его жена (по любви, не забывайте!) и обе дочери, и восковые свечи в большом зале на втором этаже, в котором уже настраивали инструменты музыканты местного оркестра.

Дорант с Харраном поднялись, поприветствовали главу семейства, его знатную (по любви!) супругу и дочерей и проследовали в бальный зал.

Там было уже довольно много народу. Харран пояснил, что сегодня у Ронде бал — по случаю храмового праздника (чем этот предлог хуже другого?). Судя по всему, гильдмайстер Ронде решил использовать хоть какой повод для того, чтобы развлечь своих дочек (ага, сам решил, не дочки настояли — съязвил про себя Дорант, вспомнив свою дочь). Харран же, впрочем, объяснил ещё раз: серьёзные семьи в Кармоне дают балы по строгой очереди, так, чтобы большой бал в городе был не реже, чем раз в три месяца.

Друг повел Доранта по периметру бальной залы, знакомя с присутствующими. Похоже, здесь были все мало-мальски благородные и (или?) состоятельные семейства Кармона. Дорант учтиво здоровался и старался запомнить всех. Кое-кого он знал по прочим приездам — но не их дочек и сынков, разумеется. Раньше ему не случалось попадать на городской бал.

Знать местных сильных людей было полезно, поэтому Дорант старался каждому найти пару любезных слов, внутри же себя придумывая для всякого мнемоническую зацепку, дабы не забыть при следующем появлении. Ситуацию несколько осложняла необходимость запоминать не только глав семейств и их супруг разной степени дородности, но и молодёжь — хотя для Доранта как раз молодёжь была интереснее взрослых. Ну, понятно, не та, которой ещё в куклы играть — но таких было в зале немного, приглашённых, по-видимому, в компанию младшей дочке Ронде.

Дорант, обходя зал, дивился старомодным костюмам и платьям, многие из которых годились в коллекции собирателям старины. Он подумал, что, пожалуй, кое-кто из присутствующих блистал бы модной одеждою в те поры, когда он родился (но, разумеется, был неправ). Другие отстали от жизни не настолько, но могли бы форсить лет эдак пятнадцать назад.

Хуже всего было то, что именно Дорант был всеми назначен гвоздём вечера, и все так или иначе давали ему это понять. Разумеется, три из четырех вопросов касались его приобретения. Всех снедало любопытство: зачем столичному каваллиеру альва, что он собирается с ней делать и насколько это неприлично.

Он то отшучивался, то делал многозначительный вид, то попросту пропускал вопросы мимо ушей — понимая, что всё это даёт в лучшем случае небольшую отсрочку, но не избавит его от вопросов и недоумений в ближайшее же время.

Дорант, ожидавший, со слов Харрана, очередного камерного званого ужина на несколько персон и попавший на бал общегородского масштаба, чувствовал себя не в своей тарелке. Во-первых, он был неподобающе одет: в один из трех своих костюмов, с каваллиерской лентой на шее, то есть так, как и в прошлый визит к Ронде. Только сейчас-то намечался бал — а на бал одеваться принято совсем иначе, но у Доранта попросту не было с собой подходящей к балу одежды.

Во-вторых, он не ожидал такого к себе внимания (а собственно, почему? Не так уж часто в Кармон заносило столичных каваллиеров. В предыдущие приезды он попросту был слишком занят своими делами, чтобы включаться в местное общество. А тут вот пришлось). Местные девы на выданье не то, чтобы сверлили его взглядами — они его взглядами раздевали. Про некоторых матрон уж и говорить не приходилось.

Дорант с Харраном неторопливо обходили по периметру, по ходу часов, бальную залу, освещенную шестью огромными многосвечными люстрами. По левую руку серели тяжелыми портьерами большие окна, выходящие в квадратный двор особняка, по правую симметрично им сверкали вставленные в такие же переплеты тусклые зеркала. Дорант с трудом сдерживал нетерпение и раздражение, ему хотелось обратно, в особняк Харрана, говорить через Асарау с альвой. Но надо было проявлять вежество — и не обижать Харрана, для которого бал этот, по-видимому, имел большое значение.

Вдруг, в углу, когда они с Харраном раскланялись уже с малой компанией молодых людей, окружавших уже знакомого Доранту армано Миггала, и миновали её, сзадидонеслось до слуха нашего каваллиера сказанное почти в полный голос:

- Видите, армано, как далеко зашел разврат в светском обществе? Этим двоим мало уже утех, кои доставляют они друг другу, они ещё и альву приобрели в расчете на противоестественное её участие в их забавах.

Люди в ближайших семейных кучках начали оборачиваться. Дорант тяжело вздохнул. Явно было, что его провоцируют. Но спускать такое невозможно, потом на люди не покажешься.

Он обернулся, положив руку на меч, и резко спросил:

- Кто это сказал?

Чернявый парень из той тройки, что стояла при армано, представившийся как Жалон Мерей, с дерзкой миной на лице сделал полшага вперед:

- Это я. Вам что-то не нравится?

Дорант, отодвинув правой рукой Харрана назад, медленно осмотрел его сверху вниз, от смазанного салом чуба надо лбом до подошвы вычищенного и натертого тем же салом сапога:

- Хм. Забавный ребенок.

Он повернулся к Харрану:

- Это местный сумасшедший? Как его пустили в приличное место?

Мерей вспыхнул, схватился за эфес меча и выкрикнул:

- Поединок! Немедленно! До смерти!

Дорант снова повернулся к Харрану:

- Напомните мне, друг мой, дозволены ли дуэльным кодексом поединки с лицами, страдающими умственной отсталостью?

У Мерея, не ожидавшего ничего подобного, перехватило дыхание. В бальной зале не осталось ни одного человека, который смотрел бы куда-то ещё, кроме как на него и Доранта. Харран, сам пунцовый от бешенства, глотал воздух, не в силах произнести ни слова.

- Дозволены, значит. Хорошо. Любезный, — Дорант сознательно обратился к Мерею как к лицу низшего сословия, — мы будем драться на тех мечах, которые у каждого с собой, до смерти, через полчаса, во дворе. Мой секундант — Харран из Кармонского Гронта. Вы видите его здесь. А я, с вашего позволения, удалюсь, чтобы не обонять ваш мерзкий запах.

Он шепнул Харрану:

- Ты знаешь, что делать. Проследи, чтобы не было подставы.

И быстрым, легким шагом, наискосок через бальную залу и вниз по лестнице, мимо обалдевших хозяев, вылетел на улицу.

Радуясь, что избавился от духоты, запахов пота и жжёного свечного сала.

5

Пройдя сквозь ажурные кованые ворота, полураскрытые по случаю бала, Дорант оказался во внутреннем дворе особняка Ронде. Двор был немного больше, чем у Харрана. В центре так же булькал свежей водою фонтан, назначенный для питья и приготовления пищи. По периметру шла отмостка из каменных плит, а в середине, между фонтаном и отмосткой, росли многочисленные цветы, испускавшие к ночи сладкий аромат. Над головой — плавно меняясь от светло-розового к темно-голубому — простиралось безоблачное закатное небо.

Дорант огляделся и выбрал место, где будет убивать противника. Земля там — между отмосткой и клумбой — была покрыта короткой, видимо, скошеной, жёсткой травой. Сапоги скользить не будут. У него не было сомнений в исходе поединка: в Заморской Марке мало было мечников, способных с ним сравниться. То есть ровно два, и с обоими Дорант дружил.

Вдруг на него набросились, схватили за шею и повисли. Дорант еле увернулся от влажного поцелуя и с трудом отлепил от себя Маисси. Только этого ему не хватало!

- Каваллиер Дорант! Вы не должны рисковать собой! Вы должны увезти меня отсюда!

О боги! За что?

- Вы самый благородный мужчина на свете! Вы должны меня понять! Я не могу здесь жить! Здесь все серые и старые! Даже кто молодые! А вы герой! Вы рыцарь! Как в романах! Вы должны увезти меня отсюда! Я достойна только вас!

О боги!!! У Доранта голова пошла кругом. Только этого не хватало для полного счастья.

Маисси снова прижалась к нему пышной упругой грудью и пыталась, вытянувшись и как бы не подпрыгивая, дотянуться до его рта губами:

- Мой рыцарь! Неужели эта гадкая альва красивее меня!

Руки на талию и аккуратно отодвинуть подальше.

- Маисси, вы безумно хороши и безумно привлекательны! Но я связан долгом и не могу вас компрометировать! Я старый воин, я служу и не свободен.

- Но Харран говорил, что вы не женаты!

- Маисси, милая, есть долг, который выше долга перед женой!

Девушка осела в его руках и собралась плакать.

Дорант огляделся, пытаясь понять, мог ли кто-то видеть то, что случилось. Получалось, что едва ли не полгорода — если смотрели в окна бальной залы. Или никто, если не смотрели.

- Маисси, вы должны быть осторожнее! Не всякий поймёт вас так, как я! Мужчины склонны пользоваться неопытностью девушек, а там и до беды недалеко! Умоляю вас, соберитесь! Никто не должен понять вас неправильно!

К чести Маисси, она была девушка гордая. Отстранилась, сглотнула слезы, утерлась вынутым откуда-то батистовым вышитым платочком. Подняла глаза с надеждой:

- Каваллиер, прошу вас как человека чести! Простите меня!

К ним из ворот уже приближались Харран, Мерей и армано. С ними были какой-то высокий и мрачный мужчина, весь в чёрном, и пара слуг с факелами. Позади рыхлой толпой втягивались во двор возбужденные гости.

Дорант громко (даже слишком громко) произнес:

- Дорогая Маисси, я понимаю ваше огорчение тем, что мы испортили ваш бал! Но это, увы, дело чести, и я не могу отказаться от поединка!

Маисси, к радости его, заметила посторонних и быстро сориентировалась, также говоря избыточно громко:

- О, каваллиер, простите мне, слабой девушке, слишком сильное выражение чувств! Я так ждала этого бала! А теперь… — и она, уже на законных основаниях, все-таки зарыдала.

Харран немедленно кинулся утешать.

Армано скривился и приготовился ждать. Мерей, с презрительной усмешкой, хотел было что-то сказать Харрану, но был остановлен секундантом — тот, надо полагать, помнил свои тренировки с молодым другом Доранта и не хотел, чтобы его приятеля убили. Самого Доранта он не принимал во внимание, считая обычным заезжим столичным хлыщом. По-видимому, он воспринимал рассказанные ему за столом у Ронде истории как байки.

Харран, наконец, заметил, что его ждут, и присоединился к компании. Пошла обычная рутина насчет примирения, согласия на условия поединка, измерения длины мечей и прочего. Мужчина в чёрном оказался местным лекарем, который тоже, как положено, принял некоторое участие в переговорах.

Наконец, стороны договорились, Дорантаи Мерея развели на десять шагов и оставили друг против друга, в рубашках и штанах, в которых они пришли на бал, и без верхней одежды — по правилам, чтобы было видно, что ничего защитного на них не надето. Армано произнес:

- Готовы? — И на кивки обоих взмахнул сверху вниз белым платком.

Мерей ринулся атаковать. Судя по движениям меча, опыт у него был, но учили его, видимо, здесь же, в Кармоне. А откуда в Кармоне хороший мастер меча? Рубака из компаниды, это да, и, наверное, не один. Но мастер, да ещё умеющий обучать?

Доранту, после нескольких атак, которые он легко отвел своим клинком, стало даже жаль мальчишку. Но — это мальчишка захотел поединок до смерти. И, как понял каваллиер по замеченному мельком выражению лица армано Миггала, с высокомерного поменявшемуся на озабоченное, видимо, не просто так захотел. Армано — слишком очевидно — имел отношение к похищению примеса Йорре. И так же очевидно был заинтересован, чтобы посланный вдогонку представитель Светлейшего не смог продолжить преследование похитителей.

Все это, впрочем, мелькало где-то на далеком заднем плане сознания Доранта, а на переднем был меч его противника, совершавшего довольно неуклюжие наскоки на каваллиера. Тратить много времени Дорант не собирался, и после очередной неудачной атаки поймал Мерея на острие клинка, пробив ему грудь чуть ниже правой ключицы. Меч вышел из-под лопатки, юноша дернулся, хрипло втянул воздух, выронил свой клинок и, потеряв сознание от боли, соскользнул с меча Доранта на землю.

Весь поединок не занял и трех минут.

Мерей был жив. Дорант имел право (да и должен был бы, по условиям дуэли) его добить — но смысла в этом не было никакого: парень был без сознания и не в состоянии продолжать поединок. Лишней крови не хотелось, и Дорант, кивком подозвав Харрана, попросил его урегулировать это с армано. Секундант Мерея должен был признать того побежденным — тогда парня можно было оставить в живых. Иначе он, сохранив жизнь, получал право на продолжение поединка в любое время.

Или же секундант должен был выставить поединщику замену, или выйти за него сам.

Против ожидания, коммандар из Эльхивы решил воспользоваться своим правом секунданта и заменить выбывшего из строя дуэлянта.

Дорант пожал плечами и вновь встал в стойку в прежней позиции. Армано скинул орденский плащ и камизет, расстегнул рубашку, чтобы показать, что под нею нет никакой защиты, вытащил из ножен узкий меч с темным клинком и корзинчатой гардой и тоже встал в стойку. Черный лекарь меж тем склонился над Мереем, которого уже оттащили в сторону.

Харран взволнованно заглянул в лицо Доранту и на его успокаивающий кивок взмахнул своим платком.

На этот раз противник был куда опытнее и осторожнее. Он начал прощупывать оборону Доранта, обходя его по дуге так, чтобы развернуть каваллиера лицом к темному углу двора. Солнце уже скрылось, небо, как всегда в этих землях, быстро потемнело, и противники в неровном свете факелов виделись как силуэты, очерченные белыми рубашками.

Дорант собрался и удвоил внимание. Армано, безусловно, учился у хорошего фехтовальщика и тренировался не реже, чем раз в неделю (правда, сам Дорант не жалел на это часа почти каждое утро, да и партнёрами его были два неплохих и опытных бойца). Несколько атак каваллиеру удалось отбить, но не без затруднений. Следующая едва не увенчалась серьезной раной — странноприимец сделал сложный финт, и Дорант не смог отбить его клинок. Он вовремя выгнулся дугой, пропустив меч армано Миггала в пальце от своих ребер.

Но странноприимец при этом провалился, и тут же получил рубящий удар чуть выше локтевого сустава правой руки — такой сильный, что лезвие скрипнуло по кости. Предплечье орденца залило хлынувшей кровью, меч выпал из пальцев. Дорант приставил острие своего клинка к шее противника:

- Армано, вы признаете себя побеждённым?

Тот, глядя с ненавистью в лицо каваллиера, хрипло сказал:

- Да! — И шумно сглотнул, когда клинок отодвинулся от его кадыка.

Дорант кивнул Харрану — займись — и принялся приводить себя в порядок. Рубашка была прорезана на две ладони. Жаль. В походных запасах у Доранта оставались всего две.

Не успел Дорант одеться и вернуть меч в ножны, как в ворота вбежал запыхавшийся, с выпученными глазами слуга Харрана, крича:

- Хозяин! Альвы в городе! Альвы напали!

6

Харран сразу же выдвинулся вперед:

- Что случилось?

Слуга (Кимпар, вспомнил Дорант. Один из троих, которые сопровождали их к особняку Ронде) лихорадочно жестикулировал, что-то невнятно пытался объяснить и был явно в панике. Харран отвесил ему оплеуху и потребовал:

- Рассказывай по порядку!

- Так это… я же и по порядку… там с площади прибегли, они гостей провожали… которые опаздывали… а на площади вся стража перерезана лежит, и ухи, стало быть, отчекрыжены… альвы это, точно говорю, альвы — больше некому! И Зудара сторожа прибили, и тоже без ухов! — Кимпар жестами показывал, что именно было отрезано у погибших, и это было одновременно странно, смешно и неприятно.

Публика, приглашенная на бал и вместо этого практически в полном составе столпившаяся во дворе ради зрелища похлеще — дуэли между столичным каваллиером и местными — загомонила в голос, создав шум, в котором трудно было разобрать что-то внятное.

Дорант подумал, что для этого города слово «альвы» ещё, может быть, сотню лет будет означать страх, кровь и смерть. Не так уж и давно они вырезали практически всё население.

Мужчины стали скликать боевых слуг, у кого были, и обычных — всех, что сопровождали хозяев на бал. С шипением выползали из ножен клинки, по большей части бесполезные парадные. Боевые были лишь у Доранта — за неимением парадного в путешествии — и у местных дуэлянтов — по неслучайной причине. Даже у Харрана на боку болталась легкая позолоченная рапира с недлинным и чрезмерно тонким клинком.

С конюшни принесли четыре фонаря (ну вот где они были, когда готовилась дуэль?). Женщин отправили в особняк, слугам велели закрыть все окна ставнями. Закрыли не только парадные кованые ворота, но и боевые дубовые, из плах толщиной в бедро. Мужчины беспорядочно шастали по двору, явно в растерянности и не зная, что делать. Странным контрастом выглядел одетый в черное лекарь, заканчивавший перевязывать руку армано Миггалу. Мерей, уже перевязанный, так и лежал без сознания в углу, куда его оттащили.

Всего мужчин было — считая со слугами — не меньше полусотни, если бы это были воины — большая сила. Но людей с военным опытом было явное меньшинство, даже среди боевых слуг. Дорант, по повадкам и манере держать себя, выделил человек девять-десять служак, у остальных знакомство с военным делом явно ограничивалось участием в стычках с разбойниками и мелкими группами немирных дикарей. Больше половины чистой публики были вообще торгового сословия. Эх, сюда бы наместника! Старый вояка быстро навёл бы порядок. А пока — как это обычно бывает — народ только суетился и шумел, не зная, что делать. Кто-то должен был взять на себя ответственность и организовать этот хаос.

Дорант вздохнул и принялся распоряжаться.

Женщин в подвал, там только один вход. Мужчинам разобрать оружие, которое имеется в доме (ведь имеется? — Ну точно. Мелко кивающий слуга Ронде послушно повёл назначенных Дорантом чьих-то боевых слуг, явно опытных, куда-то в дом). Ворота завалить изнутри каким-нибудь деревом…

Тут в ворота как раз застучали.

Снаружи образовалась громоздкая черная картега, запряжённая четверкой упитанных битюгов.

При картеге имелись кучер и два боевых слуги, при начищенных до блеска морионах, кирасах и алебардах. Один из них деликатно, но громко постукивал древком алебарды в запертые ворота.

Дорант подошел и велел открыть ворота. В картеге явно не могло быть альвов.

Повозку завели во двор и снова закрыли ворота. Открылась дверца картеги, и оттуда, кряхтя, показалась дама в летах, одетая в тёмное (впотьмах не различить, какого цвета) глухое платье и завернутая в пышную кружевную мантилью.

Подскочил Ронде и подал даме руку. Она тяжело спустилась на землю, откинула мантилью и произнесла:

- Что тут происходит? Я приехала на бал, а тут, похоже, готовятся к войне?

Харран шепнул на ухо Доранту:

- Это жена гуасила, помнишь?

Дорант помнил. В прошлые приезды ему уже приходилось сталкиваться с ньорой Амарой, женой командира городской стражи. Пожалуй, она была в Кармоне поважнее самого наместника. По крайней мере, гуасил выполнял её распоряжения быстрее и точнее.

Ньора заметно постарела и обрюзгла. Она и в молодости не отличалась красотой (но была из очень и очень знатной семьи), а теперь превратилась, простите пресветлые Боги, вовсе в жабу.

Гильдмайстер, тем временем, почтительно склонившись к уху ньоры Амары, что-то ей объяснял вполголоса. В ответ она громогласно провозгласила:

- Что за чушь! Какие (ругательство) альвы! Мы проехали весь город, все спят, всё спокойно, нигде никаких альвов! Были бы альвы, муж бы знал!

В этом заявлении, вообще говоря, был смысл. Хотя город давно выплеснулся за стены, а сами стены обветшали, хотя старые медные пушки на башнях стояли без дела как бы не с самого момента, когда разрушенный альвами город был отстроен заново — Кармон не был вовсе уж беззащитен. Гуасил имел в распоряжении около трех десятков наёмной стражи, которую (по воспоминаниям Доранта от прежних приездов) постоянно и жёстко муштровал, и стражники, набранные с бору по сосенке из ветеранов распавшихся компанид, были, может быть, по возрасту не очень подвижны, но в большинстве своём опытны и внимательны. По крайней мере, с уличной преступностью они боролись довольно успешно — в тех случаях, когда преступники забывали с ними делиться или зарывались до того, чтобы задеть интересы кого-то из влиятельных горожан.

Кстати, вооружены и экипированы были они очень даже неплохо, достаточно новым оружием и амуницией, регулярно закупавшимися на деньги императора и городские налоги. Гуасил в Кармоне не воровал — ему было просто не надо, при состоянии его жены. Да и сам он когда-то имел свою компаниду, которую распустил, лишившись левой кисти и левого глаза в деле под Геррионом.

Народ во дворе задвигался, заговорил, засомневался.

Дорант выдвинулся вперед и предложил послать боевых слуг на разведку, парами.

И их бы отправили, да тут в ворота снова застучали.

Это снова пришли из дома Харрана, Калле — боевой слуга Доранта — и Самир, старший из харрановских боевых слуг.

- Господин, — взволнованно доложил Самир, — у нас тут альв в доме!

Услышав слово «альв», ближайшие замолкли, и круг молчания в момент распространился по всему двору.

- Сколько их? — Спросил Харран.

- Да один, один-единственный!

- Рассказывай, не тяни!

- Как вы уехали, мы поужинали, дела переделали, я на стражу двоих поставил, да мы и спать собрались. А тут он, и сразу всех резать, кто на крыше спал. Восьмерых положил, гад! Потом Франге проснулся, тревогу поднял. Альв и его… Мы повскакали, парни, что дежурили, с фонарем выбежали — а во дворе альв на них набросился. Калле вон с Сеннером тоже выскочили, с мечами на него. Он Сеннера убил, и наших тоже. А тут Эд косоглазый выскочил из окна — он с вечера выпил и лег при кухне проспаться — и сразу выпалил из пиштоли, куда попало. Альв этот, видно, услышал шум и дернулся в сторону, да под пулю как раз и влетел.

- Насмерть? — Спросил Харран с надеждой.

- Да не, альва меж ушей причесало — он и сомлел. Черепок у него крепкий, да ударило сильно. Пуля дальше полетела, от фонтана камень отбило и Зараку прямо в морду, теперь шрам будет и зубов он недосчитался. Я Эду потом рыло начистил: альва он подстрелил, ясное дело, да негоже так стрелять-то, навскидку, в темноту. Как ещё он в альва попал, а не в кого из нас.

- А с альвом что?

- Да что? Повязали мы его, пока валялся, и в клетку к той альве кинули. Так она его сразу давай обнимать да обтирать, чисто как у нас жёнка раненого воина.

Харран не успел и слова сказать, как ньора Амара, внимательно слушавшая этот разговор, скомандовала:

- Ну-ка, веди, показывай своего альва!

И они пошли смотреть альва — практически все, кто был во дворе.

[1]Это сильное преувеличение. Кольчугу копье альвов не пробивает. От силы — кожаный колет. Другое дело, что альвы мечут копья (и вообще любые предметы) с необычайной для людей меткостью и легко попадают на большом расстоянии в неокольчуженные места.

Глава 8. Уаиллар

1

Он очнулся, не понимая, где находится. Голову раскалывала тяжёлая боль, начинавшаяся где-то за глазами; макушку сильно саднило — видимо, он получил рану. К горлу поднималась тошнота. Уаиллар сглотнул несколько раз и попытался открыть глаза. Ему не сразу удалось сфокусировать взгляд. Было темно; вокруг метались оранжевые пятна дрожащего неестественного света, рождённого огнем. Воин лежал на боку, головой на знакомых бёдрах Аолли. Больше вокруг него ничего знакомого не было: грязная истоптанная земля, усыпанная сухой травой, куски каких-то плодов в углу, толстые вертикальные прутья из порченого огнем камня, ограничивающие небольшую площадку — оллаау, загон для пленных, понял он, — желто-коричневая глиняная стена за ними, видные в неверном полумраке.

В ушах воина стоял шум, то ли от последствий удара, то ли доходивший извне — он не мог понять. Будто сплетались громкие грубые и низкие голоса, рычание и шипение неведомых зверей. Воздух был полон незнакомых и неприятных запахов.

Уаиллар вспомнил, что произошло, и едва не завыл от отчаяния. Он дернулся, и мягкая рука Аолли накрыла его глаза:

- Не вставай пока, мой аиллуо, — она обратилась к нему, как положено покорной жене обращаться к воину — так, как не было принято между ними. — Я говорю над твоей раной, тебе скоро станет легче.

Она провела рукой над его макушкой, и Уаиллар поневоле погрузился в мутное забытьё.

Снова очнулся он, когда его лба коснулось солнце. Было уже утро в самом разгаре. Голова болела меньше, рана на голове характерно зудела — как бывает после целебного наговора: стянулась и затягивалась. По-прежнему тошнило, хотя и не так сильно, как раньше. Обычное дело после сильного удара по голове.

Уаиллар приподнялся и осмотрелся. Он по-прежнему лежал головой на бёдрах Аолли; она же, откинувшись спиной на прутья, дремала, сидя в углу клетки. «Устала, бедная»,— подумал Уаиллар, чувствуя нежность и неловкость, потому что устала она, заговаривая его рану. Дело воина — защищать свою аиллуа, избавлять её от забот, а тем более страданий. Тем более — беременную.

А он вот — не смог.

На него снова накатили стыд и отчаяние. Он должен был вытащить Аолли, спасти её. Вместо этого он попался сам, попался глупо и позорно, потому что повёл себя как молодой аиллуо в первом походе, оставшийся без присмотра опытных воинов — поспешил, переоценив свои силы, даже не провёл разведку, даже не выяснил, как и где именно держат в плену его любимую, даже не подумал спланировать, какие действия нужны, чтобы её освободить и вывести из аиллоу многокожих. Он очень хорошо осознал сейчас, что, даже если бы получилось открыть клетку, уйти бы им не удалось — слишком много круглоухих оказалось в аиллоу, слишком сильным оружием они обладали.

Уаиллар в глубине души всегда был уверен, что кого-кого, а его никогда никто не сможет захватить в плен. Он точно знал, что он — лучший воин в клане, самый умелый и самый умный. Он никогда никому не говорил этого, но знал и то, что многие в клане того же мнения. Недаром его постоянно выбирали военным вождем.

И вот — он в оллаау у многокожих.

Ну что ж. Осталось показать круглоухим, как умирает у пыточного столба настоящий аиллуо, которому не повезло. Не увидеть им его слабости, не услышать его мольбы о пощаде.

Но Аолли, бедная Аолли…

Уаиллар попытался подняться, и — не сразу — ему это удалось. Он старался не разбудить жену, но чуткая Аолли все равно проснулась и окинула его тревожным взглядом. Воин, придавленный виной, склонил перед ней голову, но вдруг, к удивлению своему, услышал:

- Прости меня, мой аиллуо, если сможешь. Я виновата: из-за меня ты пришёл сюда, из-за меня рисковал, из-за меня попал в плен. Я должна была убежать или умереть на той поляне, как Аллеул, Эрлеоу, Орруоллэ и Ауолло. Я растерялась и оказалась неловкой, и ты пострадал по моей вине…

Уаиллар задохнулся от нежности и прижал её к себе:

- Молчи, Аолли, ты ни в чем не виновата! Это просто злое невезение, Великое Древо не распростерло на нас своё покровительство!

Он обхватил её руками, и не было у него других желаний, кроме как закрыть, защитить Аолли от всего мира, пусть даже ценой своей жизни.

Но мир напомнил о себе лязгом за их спинами. Круглоухий, весь в мёртвой коже и переплетённых волокнах мёртвой травы, со звоном прижав к прутьям решетки какую-то плоскую посудину, по одному вытаскивал оттуда несвежие плоды арраи и лолоу и швырял под ноги пленных аиллуэ, бормоча что-то вполголоса грубым и монотонным голосом, лишённым интонаций. Был он широк в плечах, тяжёл, с голой красной мордой, обрамлённой от ушей и вниз длинными седыми патлами; на нижних конечностях было надето нечто громоздкое и чёрное, пахнущее мёртвой кожей и ещё чем-то резким, на голове — странное сооружение из мятой шерсти животных, круглое в середине и с широкими полями, затеняющими лицо.

Уаиллар оторвал от него взгляд, поняв, что тот пока безопасен, и, наконец, огляделся. Клетка насчитывала шагов по восемь по каждой стороне. Пол её был густо покрыт высохшей и уже гниющей травой. В дальнем от Аолли и Уаиллара углу травы было насыпано побольше и под ней скрывался некий холмик, от которого смердело гнилыми плодами и нечистотами (увидев, куда смотрит воин, Аолли смутилась, но он прижал её к себе сильнее и ободряюще погладил по спине). Рядом с пленными, посередине стороны, противоположной стене, находилось что-то вроде лужицы с приподнятыми краями, высотой с полторы ладони, сделанными из прошедшей через огонь глины. В лужице на треть стояла затхлая вода.

Круглоухий, побросав в клетку все плоды, ушел в середину двора, к фонтану, взял стоящий там круглый предмет из обожжённой глины, оказавшийся полым, и налил в него воды из фонтана. Потом подошел опять к клетке и между прутьев, аккуратно наклонив этот предмет, вылил из него воду в лужицу. Так он сделал ещё трижды, отчего воды в лужице стало почти вдвое больше, чем до этого.

Аолли сказала:

- Попей, милый, пока вода ещё почти свежая. Лучше ничего не будет…

Уаиллар действительно чувствовал жажду. Пить нечистую стоячую воду было противно, но выбора и вправду не было.

Потом они поели, и это тоже было кстати и вовремя. Силы следовало сохранять, потому что ослабленный воин может не выдержать у пыточного столба.

А потом, наконец, они смогли поговорить.

- Как ты выжила? - Спросил Уаиллар. Он ждал ответа, затаив дыхание. Впервые в жизни он по-настоящему испытывал страх - услышать что-то ужасное, что произошло с его любимой.

Аолли потупилась:

- Сначала было очень плохо, они долго везли меня связанной, я боялась, что руки и ноги не восстановятся. Потом бросили в клетку, не здесь, а там, возле реки, - она показала в ту сторону, откуда пришел Уаиллар, - и не давали еды. Бросали куски животных, сырые и обожжённые, и свои порченые плоды. Потом ночью прижали к прутьям толстыми ветками и снова связали. Вытащили из клетки и отнесли сюда, а потом перетащили и клетку. И опять не кормили, давали только воду. А вчера пришел аиллуорро, - она употребила слово, которым назвали воина, пострадавшего в бою настолько, что его надлежало освободить от жизни, - он немного говорит на аиллуэ, он объяснил им, что мы едим, и они стали приносить еду.

- Как ты думаешь, что они собирались с тобой сделать?

- Я не знаю, милый. И мне страшно, за себя и за тебя. Ты воин, тебя ждет пыточный столб. А я не знаю, смогу ли это выдержать.

Уаиллар гордо выпрямился:

- Я справлюсь. Но когда это будет, ты лучше не смотри, не нужно.

Аолли сгорбилась и снова спрятала лицо у него на груди.

Уаиллар прижал её к себе и, чтобы отвлечь, стал нашёптывать на ухо стихи, которые сочинил дорогой.

2

Так они провели все утро, а когда солнце залило уже почти весь двор, к их клетке подошли несколько круглоухих.

Двое из них были явно воинами, крепкими, с плавными движениями хищника; они были увешаны своим странным и страшным оружием. Лица гладкие, только вокруг рта немного шерсти, у одного погуще и с сединой, у второго пореже, но подлиннее, тёмно-каштановая и слегка вьющаяся. Странные сооружения из мятой шерсти на головах. Кожа каких-то животных, плетёные волокна и блестящие бляхи из перерождённого огнём мёртвого камня на всем теле, в несколько слоёв. Чёрные вонючие кожаные оболочки на нижних конечностях, жёсткие даже с виду.

Третий был калека-аиллуорро, он полз на обрубках ног, да и на всем теле его видны были следы плохо заживлённых ран. Такие раны получают только воины, и только сражаясь с воинами, или у пыточного столба — когти и зубы хищников оставляют совсем другие следы. Аиллуэ дарят воинам с такими ранами быструю и безболезненную смерть, потому что жить им, лишённым возможности сражаться, незачем. Жизнь воина — сраженья, битвы со зверями, походы чести на другие кланы и на круглоухих — что ещё может делать аиллуо, доживший до первого имени? Лишь в старости уважаемый воин может перестать ходить на врага и спокойно доживать жизнь, делясь мудростью и опытом с молодыми. Было странно, что круглоухие не понимают этого и заставляют бесполезных аиллуорро мучиться бессмысленной жизнью. Уаиллара аж передернуло, когда он подумал о такой жестокости.

На калеке не было мёртвой кожи, только балахон из сплетённых волокон, и оружия он не нёс.

Трое приблизились к клетке, обмениваясь низким и монотонным рычанием, в которое вплетались иногда странные шипящие и свистящие звуки. От них несло острым потом, мёртвой и вымоченной в чем-то гадком кожей животных, характерным запахом мёртвого камня и почему-то маслом, какое бывает в семенах некоторых растений. Подойдя, они некоторое время разглядывали пленных, по-прежнему порыкивая. Потом тот воин, что постарше, повернулся к аиллуорро и что-то пробурчал. Калека покачал головой сверху вниз, открыл рот — и Уаиллар, хоть его и предупреждала Аолли, едва не упал от изумления: этот обрубок пытался говорить на благородном языке аиллуэ!

Он обратился к Аолли:

- Этот воин, он твоя воин? Он прийти за тебя?

Аолли, взглянув на него со смесью жалости и презрения, коротко ответила:

- Да.

Калека буркнул что-то остальным и сказал:

- Нет страх, вас не убивать. Мы спросить, вы ответить.

Сказать, что Уаиллар был в недоумении, значило не сказать ничего. То, что происходило — было невероятно и неправильно. Не говоря уже о том, что круглоухие полуживотные могут говорить на аиллуэ, не говоря уже о том, что они смогли захватить его в плен, они ещё и вели себя странно. Пленённого воина положено держать взаперти до пыточного столба, его положено кормить и поить — но взрослый аиллуэ никогда не станет с ним разговаривать. Говорить можно с равными себе, а воин, попавший в плен — опозорен уже этим, и разговоры с ним — уарро, запрет!

Чего же они хотят?

Калека начал говорить ещё что-то, но понять его было очень и очень трудно. Он знал на аиллуэ довольно много слов, но самых простых, к тому же не мог произнести их чисто и правильно: путал интонации, из-за чего слова меняли смысл. Да и связывать их калека толком не умел. К тому же говорил он на смеси самого низкого языка и почему-то детского. Все, что понял Уаиллар — речь идет о ком-то молодом (?) или невысоком (?) — эти слова звучат очень похоже — круглоухом. Молодой или невысокий круглоухий «идти мимо лес, с ним аиллуо». Калека говорил «аиллуо» во множественном числе. Какие аиллуо могли идти с круглоухим и не убить его, будь он молодой или невысокий?

Наконец, вмешалась Аолли, предположив, что аиллуо, может быть, тоже круглоухие? Калека обрадовался и снова закивал головой сверху вниз; Уаиллар подумал, что, наверное, это у круглоухих знак согласия. Он даже подтвердил это, произнеся неуместное здесь и очень грубое выражение, означавшее «да» в общении с безымянными уолле. Затем он обернулся к старшему из круглоухих, и они снова немного похрипели и порычали.

Но на этом они опять застряли надолго. Что нужно было от молодого или невысокого, сопровождаемого круглоухими «аиллуо», ни Уаиллар, ни Аолли так и не могли понять.

Калека заходил и так, и этак, составляя из немногих слов диковинные конструкции. Помогал себе жестами. Старший из воинов тоже пытался помогать ему жестами, при этом они противоречили друг другу. У Уаиллара снова начала болеть голова; в конце концов он почувствовал, что больше не может, отвернулся и ушел в глубь клетки, где и вытянулся, стараясь держаться подальше от грязного угла.

Между тем Аолли, стараясь говорить как можно проще, попыталась объяснить калеке, что в клетке грязно, а вода — плохая. Как ни странно, он понял — видимо, он знал больше слов, обозначающих простые понятия и дела, чем сложные. Калека порычал-похрипел со старшим из круглоухих и, видно, до чего-то договорился.

- Вы сидеть там, — сказал он, показывая на один из углов клетки. — Круглоухий открыть дверь, достать грязь. Принести новый трава. Вы вылить вода из (тут он произнес что-то невообразимое низким рычащим и шипящим голосом, видно на своем языке). Круглоухий налить новый вода.

Уаиллар напрягся. Если только они откроют дверь… это шанс. Главное, не спугнуть, не насторожить раньше времени. Он был уверен, что даже без оружия сможет убить этих троих, а там будь, что будет. По крайней мере, он умрет в бою, а не у столба пыток, как и следует умереть воину.

Он взглянул в глаза Аолли — и она без слов поняла, что он задумал, и сделала одобрительный жест. Уаиллар почувствовал, как тёплая волна прошла через его сердце: всегда, всегда Аолли понимала его, как никто.

И только тут до него дошло, что именно она придумала весь план.

Глава 9. Дорант

1

Беспорядочная толпа, предводительствуемая ньорой Амарой (которая, несмотря на одышку, решила пройтись до дома Харрана пешком), а также самим Харраном и, разумеется, гильдмайстером Ронде, куда ж без него, — в скудном и неровном оранжевом свете факелов и фонарей, двинулась в сторону харранова дома. Что характерно — вместе с женщинами и детьми, так же изнывающими от любопытства, как и храбрые мужчины. Да что дети и женщины — даже слуги наличествовали, в количестве, явно большем, чем было нужно, чтобы освещать дорогу. В толпе мелькнул и армано Миггал с рукой на перевязи и перекошенным, недовольным лицом.

Не было заметно разве что Маиссии.

Дорант приотстал и ухватил за рукав Самира:

- Покойных-то хоть догадались убрать?

- А как же, ваша милость, я сразу распорядился. В дом отнесли, положили пока в малом зале, где мы обедаем. Я и кровь велел подтереть во дворе, сейчас уж, должно быть, всё прибрали.

- Наши точно все убиты, может, ранен кто?

- Не знаю, ваша милость, не успел посмотреть. Там Фанор занимался, а мне не до того было: альва надо было вязать, да в клетку, а потом я сразу сюда побёг.

- Как же вы альва в клетку-то засунули, что самка не вырвалась?

- А мы её тремя рогатинами в углу приперли, дверь быстро открыли, этого туда — она и вывернуться-то не успела.

- Калле, а ты что делал?

- Мы с Сеннером спать уже собирались, я завалился, а он ещё сидел, допивал. И тут крики, шум… Он сразу выскочил, я, пока в штаны, пока в сапоги, да меч взять — отстал от него. Я толком и не видел, что случилось, вышел, когда уже альва подшибли. Смотрю — Сеннер лежит, в боку копье. А тут Самир кричит — вяжи его, да в клетку! Ну, как закинули зверюгу, Самир говорит — побежали, надо хозяину скорей рассказать.

- Ясно, — сказал Дорант. Погиб, значит, Сеннер. Жаль. Добрый воин был, и друг хороший, с ним — и с Калле — за спину свою можно было не опасаться.

Дорант за свою жизнь видел много смертей, и соратников терял, и друзей, и близких хоронил. Жизнь вообще такая: никто не знает ни дня, ни часа. Смерть рядом ходит, не от стали, так от болезни, не от огня, так в воде… лишь бы не от верёвки. Но жалко, жалко Сеннера, и как теперь без него? Много лет были они вместе, через очень многое прошли, прикрывая друг другу спины…

Тем временем они добрались до места, слуги Харрана открыли ворота настежь, как днём, и пестрая толпа, негромко переговариваясь, стуча по камням каблуками и шурша дорогими тканями — на бал же собирались — втянулась во двор. Там тут же забегали с факелами (по стенам заметались тени, прячась от трепещущего света), осветили угол двора с клеткой, и толпа, распределившись, вытянулась полукругом, с ньорой Амарой, хозяином дома и гильдмайстером в центре. Пробился к ним и Дорант.

Альва сидела в дальнем углу клетки, опершись спиной на прутья и поджав ноги. Альв лежал на боку, головой на её бедрах; альва водила руками ему по затылку, гладила. Когда приблизились люди, она на мгновение подняла голову, окинула их взглядом — и снова склонилась над самцом. В дальнем закуте видно их было плохо, несмотря на факелы.

Ньора Амара выслушивала Харрана, который, видимо, всю дорогу, да и здесь отвечал на её вопросы. Она была не в курсе подробностей истории с покупкой альвы. Увидев подошедшего Доранта, она повернулась к нему:

- Каваллиер, так зачем она все-таки вам понадобилась?

Дорант безмолвно взвыл, но, собравшись, ответил — словами Харрана:

- Милостивая ньора, так это ж забавно: ни у кого нет живой альвы, а у меня есть.

Харран с недоумением поднял на него глаза, но, по счастью, от комментариев воздержался. ньора же Амара, знавшая Доранта весьма поверхностно — и прежде всего как дворянина столичного, а значит, по определению легкомысленного и мотоватого — объяснение приняла, но не удержалась, чтоб не подколоть:

- Ну так это ж будет недолго, альвы в неволе не живут.

На что Дорант возразил:

- Нам удалось выяснить, почему. Оказывается, они могут есть только те плоды, которые растут в Альвиане, а их тут всё мясом кормить пытались.

Изумленная до глубины души ньора проглотила крючок и съехала с опасной темы, закидав Доранта вопросами. Он с удовольствием рассказал ей про Асарау, сына Кау, сына Вассеу, его необычную историю и роль в спасении альвы от голодной смерти. Присутствующее вокруг общество затихло и потянуло к ним уши едва ли не длиннее, чем у лесных убийц.

Доранту пришлось клятвенно пообещать, что в самое ближайшее время он обязательно посетит дом гуасила, приведет Асарау, и они расскажут всё подробно. На этом общение с ньорой ему удалось свернуть, публика потянулась обратно к выходу со двора, а Дорант, наконец, добрался до малого зала, где лежали убитые — и с ними его верный боевой слуга.

Погибших уже разоблачили, сняв с них всё, кроме исподнего. В тусклом свете единственной свечи кровавые пятна на рубахах казались черными. Дорант прошел вдоль скорбного ряда — тела были разложены у длинной стены, ногами к стене, головами к проходу — беззвучно читая прощальную молитву. Он знал не всех, у Харрана в команде было уже больше новых людей, чем тех, кто служил его отцу, но уважения заслуживал каждый, кто пал в бою или даже во сне. Новые, старые — они были СВОИ.

Дойдя почти уже до двери, Дорант вдруг понял, что Сеннера в ряду покойников нет. Он огляделся, но в зале — из живых — был он один, спросить было не у кого. Каваллиер прошел обратно, вглядываясь в лица — Сеннера не было.

Дорант почти выбежал из зала. Во дворе занимались чем-то двое слуг; он кинулся к ним.

- Где Сеннер?

- Сеннер?

- Мой боевой слуга. Где он? Среди мёртвых его нет, а Самир сказал, что он погиб.

- А-а, так это здоровый такой, в кожаном колете ещё был? Так он живой, только поранен. У него снутри колета пластины железные пришиты, так когда этот его копьем двинул, оно между пластинами застряло, вглубь не пошло. Повезло вашему Сеннеру, Фанор говорит, жить будет, если рана не загноится.

- А ещё выжившие есть?

- Нет, ваша милость. Он же, альв-то, сначала на крыше людей порезал. Подбирался к спящим, и насмерть. И во дворе, когда уж наши выбежали, с оружием, Гайла и Перца убил сразу, они в одних рубахах были, а Хакору, он в кирасе дежурил, в горло над кирасой нож воткнул. Ваш Сеннер сначала нож словил, тот тоже в колете застрял, а потом альв его копьём в бок ударил. Фанор говорит, чудом не убил, ещё бы на два пальца глубже вошло бы — и не жить ему.

- Где он сейчас?

- Да знамо, у Фанора в лечебне, вон там, от кухни направо, ваша милость. Туда завсегда раненых сносят, Фанор там с ними и возится.

В лечебне у Фанора стояло пять лежанок. На одной, застеленной чистым, лежал голый Сеннер, его грудь была замотана белой тряпкой с большим кровавым пятном слева. Фанор дремал, сидя за столом; рядом с ним примостился Асарау — на одной из лежанок, тоже сидя и опираясь спиною о стену. Сеннер тяжело дышал, его лоб был покрыт крупными каплями пота, черты лица заострились.

Дорант хотел уйти, чтобы не мешать спящим, но Фанор проснулся, встал и, подойдя, жестом показал Доранту на выход. В коридоре Фанор пояснил:

- Он спит сейчас. Много крови потерял. Но рана хорошая, чистая. Думаю, выживет. Лишь бы не нагноилась. Дикарь ваш всё под руки лезет, не выгонишь. Что надо ему?

- Он сам немного лекарь. У них в племени есть искусство — они зовут его опохве. Залечивает раны, останавливает кровь. Меня самого так вылечили. Ты его пусти к Сеннеру, на пользу будет. По крайней мере, у них раны никогда не гноятся.

Фанор с сомнением посмотрел через дверной проем на дремлющего Асарау, подумал и кивнул:

- Пущу, раз так. В конце концов, Сеннер твой человек.

- Может, нужно что? Снадобья какие?

- Да нет, всё есть у нас. Хозяин на раненых не скупится.

- Возьми вот, — Дорант протянул Фанору горсть золотых.

Тот отвел его руку:

- Не надо. Я служу Харрану. С ним говорите.

- Спасибо тебе. Я твой должник, если Сеннер выберется.

- Да выберется он. И не надо про долги, я всех лечу, своих-то.

- Все равно — спасибо! И доброй тебе ночи!

2

Наутро Дорант чувствовал себя так, как будто вчера выпил много лишнего — хоть на самом деле не пил вовсе. Слишком уж много всего было вчера: бал, дуэль, тревога из-за «напавших на город альвов»… Он аж застонал, подумав, каким был дураком, что согласился пойти на этот бал, вместо того, чтобы вместе с Асарау продолжить попытки узнать, как альва связана с примесом Йорре, почему на неё реагирует поисковый амулет. И ведь могло так случиться, что альва или погибла бы, или сбежала бы, когда начался весь этот беспорядок с самцом, проникшим в город. Дорант потерял бы её, а с ней единственную надежду найти хоть какой-то след похищенного примеса.

Тут он вспомнил Маисси, и ему стало ещё хуже.

Демоны бы побрали малолетних романтичных девиц, склонных навоображать себе невесть что, начитавшись глупых рыцарских романов, и выдумать Героя, Достойного Её.

Потом он вдруг подумал о своей дочке. Из четверых детей, которых родила ему Саррия, троих забрали боги. Осталась одна Лони, которой сейчас двенадцать. Дорант всегда зверел от одной мысли, что с ней могло бы что-то случиться. А ведь она совсем не намного моложе Маиссии. Ещё несколько лет — и Лони тоже начнет засматриваться на мужчин и влюбляться в кого не следует.

Дорант представил себе, что он увидел бы, как его Лони висит на шее у сорокалетнего мужчины. Ох, не стал бы он разбираться. Вызвал бы и убил.

Он дал себе слово, что, как только вернётся домой, займётся воспитанием дочки как следует. Во всяком случае, объяснит ей разницу между романами и жизнью. Ну, и проследит за тем, что она читает — и вообще чем занимается.

А ещё он поставил себя на место Харрана: что, если бы его Саррия обняла другого… тут он не то, что застонал — он заскрежетал зубами. Лишиться друга из-за глупой девчонки — это последнее, чего он хотел бы. Тем более сейчас, когда Харран был ему очень нужен.

Со всем этим надо было что-то делать, но что?

Так и не решив ничего определённого, Дорант проведал раненого Сеннера (который ещё спал) и отправился завтракать. Завтракали они с Харраном обычно в белой гостиной, на втором этаже. Дорант встал много позже обычного, и солнце было уже высоко, так что слуги опустили решетчатые ставни на окнах, чтобы сохранить прохладу. Несмотря на это, белёные стены и сочившийся сквозь щели ставень свет не давали довольно большой комнате погрузиться в сумрак; на полу возле окна сияли пятна солнца, а два больших зеркала в углах отражали их и расширяли пространство.

Хозяина дома ещё не было. Дорант уселся на своё обычное место, подумал и послал юного паренька из домашних слуг Харрана за Асарау. Он возлагал на воина гаррани большие надежды и рассчитывал их подкрепить, поговорив с ним подробнее. Да и в присутствии постороннего вряд ли Харран завел бы задушевные разговоры — которых Дорант сейчас весьма опасался.

Харран явился хмурый и невыспавшийся, но, против обыкновения, не растрёпанный и уже полностью одетый. Обычно он выходил к завтраку с мокрой после умывания всклокоченной шевелюрой и в мятой рубахе. Он сразу же, едва поприветствовав гостей, кинулся обсуждать с Дорантом набор боевых слуг взамен выбывших по смерти и ранениям — сейчас это беспокоило его больше всего. Каваллиер, ещё не вполне пришедший в себя со сна, было удивился, так как ему, на фоне своих проблем, это не казалось самым важным. Но потом он всё же сообразил, что в таких вот дальних углах Марки каждый владетельный дворянин, если не хочет остаться без крестьян, обрабатывающих землю (да и без земли, собственно), должен их охранять. И на охрану выделяется раз в неделю по отряду на каждый участок (или группу участков, если мелкие). А Харран был наследственным держателем земель, причем в Кармонском Гронте — земель, которые, по меркам метрополии, могли бы и на комиту потянуть. С таким наделом Харран в империи точно был бы комесом, причем не служилым, а владетельным.

Поэтому Дорант, открывший было рот для вопроса, закрыл его без звука, и вместо того, чтобы спрашивать неуместное, выпил полезное: полкубка напитка из местных трав и ягод, настоянных в кипятке.

Обжегши при этом язык и нёбо, он некоторое время сидел с открытым ртом, жадно дыша. Харран не заметил его затруднений, ибо смотрел в скатерть и явно её при этом не видел: погрузившись в свои заботы, он терпеливо ждал от друга ответа.

Дорант продышался, успев за это время подумать, и дал Харрану пару дельных советов. При этом он поставил себе мысленно зарубку: подогнать Харрану пяток опытных людей из Акебара, кои там не могли найти себе достойного применения. Заодно при Харране будут свои, на кого можно положиться, если что.

Доранта жизнь отучила доверять безоглядно кому бы то ни было, даже лучшим друзьям из дворян. Вот те, кто был обязан ему жизнью в бою — другое дело. И хотя Харран был другом, и надежным другом — нынешние обстоятельства многое могли изменить.

Асарау, нисколько не смущённый тем, что присутствует за столом с двумя дворянами — да и что бы ему смущаться, после давешнего ужина — внимательно прислушивался к их разговору, понимая в нём, впрочем, лишь отдельные слова. Когда в нем наступила пауза, он вдруг сказал:

- Старейшие, — он воспользовался уважительным обращением, принятым в его племени, — я верно понял, что Харрану-ки — опять уважительная приставка, принятая при этом в разговоре воина с воином равного положения (впрочем, вся речь его, как и эта тонкость, были понятны лишь Доранту) — нужны бойцы, чтобы охранять его земли и людей?

- Ну да! — Ответил Дорант, не затрудняясь пока переводом для Харрана.

- Так почему бы не позвать воинов гаррани? Когда мы с отцом уходили в наёмники, мы были не одни. Гаррани сейчас не воюют с соседями, а воинам надо чем-то заниматься.

Каваллиер подумал, что это должно было бы прийти в голову и ему. Он перевел разговор Харрану, но тот посмотрел с недоумением:

- Гаррани? Дикари? А они смогут?

Дорант вначале даже возмутился. Потом он сообразил, что Харран, в отличие от него, никогда не видел воинов гаррани в бою. Пришлось объяснить, что это за племя и чем оно отличилось в известных Харрану кампаниях.

Харран вдруг спросил у Асарау:

- Как ты убил тех двоих альвов?

- У меня была морская хауда. Я стрелял с десяти шагов и не промахнулся оба раза.

Харран с Дорантом согласно покивали. Морская хауда — страшное изобретение морелюбивых и изобретательных гальвийцев, их начали делать лет тридцать назад в тамошнем Керагоне, известном на весь мир своими оружейниками. Пиштоль с двумя короткими — длиной от запястья до локтя взрослого мужчины — стволами, в дуло которых проходит его же большой палец. Хитрый колесцовый замок, один на оба ствола, срабатывающий от двух спусковых крючков. Снарядом морской хауды служат обычно девять свинцовых шариков, каждый с ноготь мизинца в поперечнике, упакованные в три слоя по три в тонкую бумагу. При выстреле шарики летят одной кучкой шагов до пяти, а потом начинают расходиться. На десяти шагах они легко пробивают тяжелую кирасу и превращают грудь и живот её носителя в кровавую мешанину. На тридцати, и даже пятидесяти шагах им не преграда колет из толстой вываренной кожи, обшитый стальными пластинами. На семидесяти шагах шарик, если попадет в голову, проламывает лобную кость и вырывает затылочную.

Это оружие придумали для абордажного боя, для свалки в тесноте подпалубных помещений. Но и против плотного строя оно страшно и смертоносно, особенно если стрелять не прямо, а наискось, под углом — человек пять можно свалить одним выстрелом. Понятно, как случилось, что альвы не успели увернуться.

У Доранта была когда-то морская хауда, купленная в свое время за огромные деньги. Она пропала, когда его ранило в деле под Корволетом. То, что Асарау был вооружен таким монстром — был признак того, что отец его был очень непростой человек.

- Должно быть, альвов разорвало надвое, — задумчиво сказал Харран. Асарау невозмутимо кивнул.

- А что было потом?

Вопрос этот, судя по выражению лица воина гаррани, не доставил ему удовольствия, но не в обычаях этого племени было избегать трудностей.

- Альвы слишком быстры, а мне было мало лет. — Как будто сейчас он зрелый муж. — Меня сбили с ног и ударили по голове. Очнулся я уже связанным. Они притащили меня в свой поселок и кинули в загородку вместе с другими пленными. На следующий день увели к столбу пыток, но когдаразглядели, очень удивились и тут же вернули обратно, даже с уважением. Другим повезло меньше, их принесли ночью изуродованными, но живыми.

- Сколько вас всего было в плену? — Спросил Дорант.

- Пятеро. Один умер к утру, остальных мучили ещё долго. Меня не трогали, и я попробовал говорить с детьми. Дети приходили на нас смотреть сквозь загородку. Я постепенно научился немного понимать их речь: им было смешно, как я выговариваю слова, и они думали, что меня дразнят. Они дразнили, а я учился. Слушал и отвечал, слушал и отвечал. Показывал предметы и другое разное. Сначала мы общались больше жестами: есть жесты, которые понимают даже звери. Потом я стал говорить слова. Они смеялись и повторяли между собой — так я узнавал, как говорить правильно.

Харран посмотрел на гаррани с искренним уважением. По лицу его было понятно, что ему-то точно не хватило бы терпения на такое.

Дорант же заинтересованно спросил:

- А почему же ты не выучил имперский, уже здесь?

В ответ Асарау произнес на имперском, с диким акцентом и корежа фразы:

- Здесь дети не говорить с калека, они кидать камни. А нищий-нищий, — повторение слова означает на гаррани множественное число, — они гонять чужой, драться, не говорить. Никто не говорить с калека, даже ваике, — на гаррани «ваике» значит «жрец». Воин, очевидно, имел в виду священника. У гаррани жрецы обязаны говорить с любым человеком, который приходит к ним и просит об этом. Асарау не знал, что нравы имперцев куда грубее.

Всё это время Дорант лихорадочно обдумывал, посвящать или не посвящать Харрана в свои затруднения. С одной стороны, у каваллиера не было в достатке людей, чтобы — ежели настанет необходимость, а это уже было практически неизбежно — выдвигаться в Альвийский лес. Даже с двумя боевыми слугами, даже взяв с собой Красного Зарьяла с его людьми (на которых неизвестно, можно ли было рассчитывать до конца), предприятие это Дорант мог провалить, да и погибнуть притом. А уж теперь, когда один из боевых слуг надолго, по-видимому, вышел из строя, риск становился вовсе неприемлемым. Честно говоря, каваллиер с самого начала — как только понял, что альва как-то связана с примесом Йорре — рассчитывал на Харрана и его людей. Им-то он, в отличие от людей Зарьяла, мог подставить спину.

Если б не Маиссия Ронде с её родством!

В конце концов Дорант все-таки решился. Без Харрана его миссия вообще становилась безнадёжной. А поведение поискового амулета говорило ясно о том, что все остальные отряды, разосланные на поиски примеса, шансов не имеют вообще. Провали Дорант поручение — и юный примес Йорре окажется в критический момент в лучшем случае в руках и окружении людей семейства из Аттоу, а в худшем (и, похоже, более вероятном) — на том свете. Вряд ли кому-либо из посланных за примесом простится такой провал. За меньшее укорачивают на голову.

Смерти Дорант не боялся. Опасался он только за близких: не так страшно уйти, как оставить.

Что ж, если без Харрана не обойтись, значит, Харран должен знать то, что он должен знать.

Но не сразу.

И Дорант обратился к Асарау, сыну Кау, сына Васеу:

- Скажи мне, Асарау-ки, — услышав это, воин гаррани вздрогнул и взглянул на каваллиера с изумлением: он никак не ждал такого обращения к себе, во-первых, потому что каваллиер среди имперцев был лицом высокопоставленным и авторитетным, а во-вторых, потому что Дорант, как зять вождя, и в племени был много выше по статусу: он должен был бы сказать «Асарау-лэ». — Можешь ли ты объясниться с альвой? Мне нужно узнать у нее кое-что важное, что она может знать.

Асарау ответил, неуверенно обращаясь к Доранту как к равному (по этикету, после соответствующего обращения каваллиера, он обязан был ответить тем же):

- Я могу попробовать, Дорант-ки, но я знаю мало и говорю плохо на их языке.

Харран, чьи представления о жизни подверглись сильным переменам, всё спрашивал своё:

- Так альвы, получается, разумны? У них есть язык? Они могут объясняться между собой?

Асарау даже не дождался перевода. Похоже, он и во владении имперским языком почувствовал некоторую уверенность.

- Конечно, Харран-ки. Альвы — люди, только другие.

- Дорант, ну ты подумай! Я твердо был убежден, что они — полуживотные, немного владеющие примитивными орудиями! А у них и язык есть! И живут как люди, в поселках! И вообще…

Что «вообще», Дорант так и не понял. Как человек более опытный, чем Харран, он сразу принял как факт, что альвы — не животные, а существа разумные. И был готов с ними договариваться, оставалось только понять, как именно. И он тут же стал выяснять, как:

- Асарау-ки, давай всё-таки попробуем. Мне нужно знать, видела ли альва молодого ессау, воина-подростка. И если видела, то где он и что с ним.

Сын Кау задумался, шевеля губами. Потом сказал на гаррани:

- Я попробую.

3

Они не сразу пошли во двор к клетке с альвами. Сначала Харран потребовал, чтобы ему показали, что за оружие было при самце. Ночью слуги собрали всё, что удалось найти во дворе и содрать с потерявшего сознание альва. И теперь Харран с Дорантом изумленно разглядывали недлинное копьё, треть которого занимал листовидный узкий наконечник, острый как бритва и жёсткий как кость, выполненный зацело с древком, узкие обоюдоострые ножи, лезвие которых также было неотъемлемым продолжением рукоятки — как будто узкий симметричный лист какого-то растения. Рядом на полу валялось подобие сбруи, хитро сплетённое из тонкой лозы; сбруя была разрезана — видимо, когда её сдирали с альва — и имела несколько петель, явно для крепления ножей и копья, но не только их. В одну из петель был как-то ввязан небольшой сверток, замысловато скрученный из нескольких широких листьев местного травянистого растения, на другую было нанизано нечто, в чём друзья с содроганием узнали уши: несколько острых и покрытых шерстью — альвийских — и несколько голых и округлых, явно человеческих.

Асарау показал на них и заметил:

- Свежие. В этом походе добыл, ещё до того, как сюда забрался. Сильный воин, повезло, что удалось пленить.

Харран поскреб наконечник копья своим кинжалом — тонкая стружка снималась, но с усилием. Он попробовал лезвие пальцем и сильно порезался. «Надо же, острое», — пробурчал молодой дворянин, отбрасывая копье.

Во дворе вовсю сияло солнце и было жарко. Тихо журчал фонтан, жужжали мухи, явно интересуясь клеткой и её пленниками; оттуда попахивало нечистотами и гнильцой. Альвы сидели, обнявшись, как люди, в той стороне клетки, что была под стеной: туда солнце не доставало.

- Попробуй с ними поговорить, Асарау-ки, — тихо сказал Дорант, разглядывая альвов. Он впервые в жизни мог позволить себе именно разглядывать — а не прятаться, убегать или сражаться. Особенно интересовал его самец: крупнее и мощнее самки (хотя ниже и уже среднего мужчины), с развитой мускулатурой под кожей, покрытой серо-коричневой узорчатой шерстью, с голым животом, внизу которого виднелись небольшие половые органы, как у собаки; со странными лапами, имевшими противопоставленный большой палец, как у людей, и короткие, но острые черные когти, как у животных. На спине шерсть была длиннее, чем на груди и лапах, на шее — ещё длиннее и гуще, а на морде совсем короткой. Кое-где узор из темных пятен и полос пересекали шрамы. Самый большой и свежий был на макушке, между острых стоячих ушей — от вчерашней пули; к удивлению Доранта, он не кровил, практически затянулся и выглядел так, будто ему было уже больше недели.

Гаррани подковылял к клетке, прокашлялся и вдруг защебетал-затарахтел мелодично, будто певчая птица, издавая странные высокие звуки. Альвы расцепились и выпрямились, с недоумением глядя на Асарау. Самка ответила коротким, ещё более высоким переливчатым щебетанием.

Асарау, как и было договорено, принялся спрашивать альвов, не видели ли они молодого воина, сопровождаемого взрослыми воинами, и не знают ли что-то про них. Когда Дорант объяснял воину гаррани, что ему нужно от альвов, Харран не сводил с него вопросительного взгляда, но от прямых расспросов воздержался. Сейчас он, как и сам Дорант, с нетерпением ждал результатов разговора гаррани с альвами.

Но результатов не было. Альвы молчали. Асарау повторил вопрос ещё раз, и ещё. Дорант внимательно смотрел на альвов, пытаясь понять, можно ли рассчитывать хоть на какое-то сотрудничество. Морды их, малоподвижные по сравнению с людскими, не выражали, казалось, ничего, однако Дорант видел, что они внимательно слушают — и надеялся, что пытаются понять.

Надежда эта, по-видимому, оправдалась, так как самка вдруг прощебетала что-то. Асарау обрадованно ответил, вызвав новое щебетание.

- Кажется, они меня начали понимать, — пояснил воин гаррани Доранту.

И снова защебетал.

Так они журчали и перещебётывались с самкой довольно долго. Асарау время от времени объяснял Доранту, что происходит. Проблема была в том, что Асарау все-таки довольно плохо знал язык альвов, как оказалось. Мало того, через некоторое время стало понятно, что он неправильно произносит слова — альва явно его переспрашивала, причем, насколько понял Дорант, она предлагала воину гаррани разные варианты одного и того же слова.

Асарау начал помогать себе жестами. Дорант не удержался, и тоже принялся размахивать руками. Харран наблюдал за всем этим с любопытством и недоумением.

Самец вдруг покачал головой, совсем как человек, отвернулся со вздохом и ушёл вглубь клетки, где завалился мордой на передние лапы, глядя в стену и обратив к людям зад с коротким, в палец длиной, хвостом. Самка пощебетала ещё немного, и Асарау перевел:

- Она говорит, воду надо поменять и подстилку. А то не будет с нами разговаривать.

Дорант немедленно согласился: это было самое меньшее, что он готов был сделать для своих пленников. Они обсудили техническую сторону вопроса: как сменить воду и почистить клетку, не рискуя побегом альвов. Асарау коротко объяснил альвам, что их просьбу собираются удовлетворить. Альвы переглянулись, и самец вдруг весь подобрался, повернувшись мордой к людям.

Харран язвительно усмехнулся и, повернувшись к выходу из той части дома, где жили его боевые слуги — и возле которого непринуждённо болтались несколько из них — крикнул:

- Ребята, соберите мне здесь человек пять с рогатинами и сетью.

Дорант кивнул. Случайности и экспромты со стороны альвов были ни к чему.

4

Пока слуги бегали за сетями да рогатинами, двое дворян рассматривали альвов — самца, главным образом. Мало кто из людей мог бы похвастаться тем, что видел альва-самца так близко и остался жив.

Альв же поднялся на задние лапы и повернулся мордой к людям. Стоял он, чуть наклонившись вперед. Ростом он был — Харрану по кончик носа («Мне, значит, по брови», — подумал Дорант). Узкий в груди, но с мощными передними лапами. Довольно длинный нос переходил в покатый лоб без какого-либо стопа, как у борзой. Тяжелые надбровные дуги выступали над большими глазами — цвета темной меди, таких у людей не бывает. Зрачки были круглыми, вопреки ожиданиям Доранта, который почему-то ожидал, что у альва зрачки будут как у змеи или кошки — хотя и видел уже его самку, у которой зрачки тоже были круглыми. Серая шерсть на груди от ключиц шла вниз, к животу, укорачиваясь, так что живот от пупка вообще был голым, и на его серой коже выделялись четко очерченные темно-коричневые пятна. У самки пятен на животе не было.

В самом низу живота темный, тонкий и довольно короткий член альва торчал снизу вверх, плотно, как у пса, прижатый к животу.

- Интересно, у него есть в члене косточка? — Спросил вдруг Харран.

Дорант пожал плечами и криво усмехнулся, поймав себя на том, что за мгновение до вопроса подумал о том же самом.

Шерсть на груди — что у самца, что у самки — была густой, шелковистой, но недлинной, и сквозь нее проступали темно-серые соски: у самца маленькие, у самки большие и остро выступающие, подпертые небольшими, но — по виду — твердыми молочными железами, полностью лишёнными волосяного покрова. Дорант удивился, что сосков было по два, как у людей, а не как у животных.

На передних и задних лапах большие пальцы были противостоящими, но короче, чем у людей. Когти на этих пальцах были широкими и плоскими, а вот на остальных — заострялись и выступали далеко за подушечки пальцев, слегка искривляясь.

Самка тем временем сама разглядывала людей. Дорант обратил внимание на то, что до сих пор не видел её глаз не прищуренными; раньше — и на площади, и здесь, во дворе, она как будто делала вид, что ей не интересно, что происходит вокруг. Сейчас же она смотрела на них с Харраном так же, как они на её самца.

Острые и довольно большие уши обоих альвов чутко шевелились. Солнце просвечивало сквозь них, подчеркивая причудливые узоры кровеносных сосудов. Между ушами у обоих дыбилась густая, толстая и по виду очень жесткая шерсть, как бы не щетина. У самца она была слипшейся то ли от крови, то ли от слюны его самки, которая, как рассказали дворянам охранявшие альвов слуги, зализывала его рану. Шерсть с макушки переходила на хребет густой гривой, заканчивавшейся между лопаток и одинаково длинной и густой у обоих.

Пришли шестеро боевых слуг Харрана, двое с сетями, остальные с деревянными рогатинами, какими ворошат сено. Харран велел прижать альвов к решетке, одной рогатиной за шею, другой за нижнюю часть туловища. Слуги просунули рогатины в клетку и начали отжимать альвов к дальней от себя стенке.

Самка мягко ушла в сторону, но была подбита под заднюю лапу, отчего неуклюже упала наземь. Самец отбил верхнюю рогатину, едва не своротив челюсть державшему её слуге («Силён!» — подумал Дорант), а нижнюю перескочил. Он рванулся было вперед, к дверце клетки — но боевые слуги Харрана, не вчера рожденные, сумели зацепить его за туловище и тоже свалили на землю.

Дорант даже не успел увидеть, как самец, подпрыгнув, снова оказался на задних ногах; резким рывком он вырвал рогатину, втащил её в клетку и, развернув, ткнул в растерявшегося слугу. Тот, надо отдать ему должное, успел увернуться и даже устоял на ногах.

Харран, тем временем, выхватил свой меч и стремительным выпадом уткнул острие его в шею самки, неловко пытавшейся подняться, несмотря на прижавшую её к земле нижнюю рогатину.

- Скажи ему, что мы убьем его самку, если он будет сопротивляться, — обратился он к Асарау.

Тот, невозмутимый, как скала, зажурчал что-то высоким голосом.

Альв скосил глаза на самку, увидел меч у её горла, застыл на мгновение, а потом — с явным раздражением — отшвырнул рогатину, отвернулся и ушел в угол клетки. Харран кивнул и убрал меч в ножны.

- Асарау-ки, скажи им, чтобы они встали к стенам клетки, здесь и здесь. Мы их придержим рогатинами, пока будут чистить клетку. Скажи им: так надо, чтобы все чувствовали себя в безопасности, — сказал Дорант.

Асарау кивнул, задумался, а потом зажурчал снова.

Альв сверкнул глазами, но подчинился. Доранту сильно не понравились его напряженные мышцы, и он вытащил из-за пояса пиштоль.

- Асарау-ки, спроси альва, знает ли он, что это.

Новая порция журчания от Асарау. Альва вдруг кинулась к самцу, прижалась к нему, закурлыкала что-то тихо. Последовало такое же тихое журчание от альва. Расслабившиеся мышцы, поникшая голова.

Рогатины прижали обоих альвов к прутьям решетки. Прислуга — не боевые слуги, а пара парней деревенского вида, перепуганных до полусмерти — открыла дверь, сгребла подстилку граблями, вытащила ими же (не без приключений) корыто с грязной водой, которую тут же и сменила, затолкав корыто обратно. Лопатой выковыряли, что смогли, из отходов, вонявших в грязном углу. Засыпали (опять же, как смогли) свежую подстилку из соломы и широких листьев какого-то местного растения. Закрыли клетку.

- Отпускайте их, — скомандовал Харран.

И альвов отпустили.

Глава 10. Уаиллар

1

Он объяснил себе потом, почему так получилось. Он был ещё не в форме, и от удара по голове, и от неожиданного плена, и от непривычной обстановки. К тому же он очень беспокоился за Аолли.

Поэтому, когда круглоухие притащили свои раздвоенные палки, вырезанные из цельного дерева и засушенные почти до звонкой костяной твердости, жёлтые и лишенные коры, Уаиллар не сообразил, что дверца клетки ещё не открыта. Он действовал на чувствах, не подумав. Сыграло свою роль и то, что Аолли, видимо, испугавшись, когда её стали оттеснять вглубь клетки, принялась вырываться. Уаиллар тоже стал бороться — слишком рано. Надо было подчиниться, дождаться, пока откроют дверцу, и тогда сделать рывок. Круглоухие не успели бы перехватить его, в этом аиллуо был уверен.

Он рванулся, перескочив рогатину, и одним движением вырвал вторую из рук растерявшегося круглоухого. Вот и оружие. Но тут сзади сдавленно пискнула Аолли — воин обернулся, чтобы увидеть острый клинок у её горла и ужас в её глазах.

Это было неправильно, невозможно. Женщин не убивают. Женщин берегут и охраняют; если женщина чужая — её можно украсть и увести к себе, но ни убивать, ни обижать их нельзя. Уарро, запрет, невозможно. Даже круглоухие, в тех редких случаях, когда им удавалось поймать аиллуа — уводили их к себе, не причиняя вреда. Красное облако гнева затянуло глаза воина, он хотел было отбить клинок отобранной палкой — но тут калека прокаркал, что Аолли убьют, если Уаиллар не сдастся.

И только тут воин заметил, что дверцу клетки ещё не открывали. Все было напрасно, уйти из клетки ему не удалось бы. Они погибли бы оба, но вряд ли смогли бы причинить серьезный вред круглоухим. Он с досадой бросил палку и отошел назад. Молодой круглоухий кивнул и убрал клинок от шеи Аолли.

Что вышло, то вышло.

Калека-круглоухий грубым голосом и на ломаном языке потребовал, чтобы они отошли вглубь и дали себя прижать к прутьям. Шанс ещё был: Уаиллар понял, как их собираются удерживать, и точно мог бы вырваться. Но старший среди круглоухих вытащил откуда-то нечто, бывшее явным оружием.

- Ты знаешь, это что? — Спросил калека.

Уаиллар знал. Он наблюдал из леса громотрубы в руках у круглоухих. Он много слышал об их действии, хотя и ни разу не видел его. Но это не остановило бы воина.

Остановила его жена. Она кинулась к нему на грудь, причитая что-то про ужасный гром, который убил охранявших её воинов и обязательно убьет Уаиллара, если он не подчинится. Она быстро и сбивчиво говорила, что не хочет жить, если Уаиллар погибнет. Она обняла его и потащила в дальний угол клетки, упрашивая не сопротивляться.

Уаиллар не мог сопротивляться ей.

Он отказался от попытки бежать. Он постарался утешить жену, обняв её и прижав к груди. Он сказал ей все слова, которые должен сказать любящий любимой, чтобы её успокоить.

При этом сам он был очень и очень далек от спокойствия. И был в некотором недоумении, потому что — это ведь Аолли придумала план, как вырваться из клетки, это она решила воспользоваться для побега моментом, когда будут чистить клетку.

Когда их довольно неделикатно отодвинули раздвоенными палками друг от друга и прижали к прутьям клетки, было неудобно и неловко спрашивать, что случилось. Уаиллар только очень внимательно следил, чтобы никто не причинил вреда Аолли, и с удивлением отметил, что круглоухие в точности делают то, что обещали: меняют подстилку и воду, убирают нечистоты…

Он ждал другого. В их аиллоу, если бы пленники в загоне попытались сопротивляться — их бы непременно наказали болью. Для того есть множество способов. И уж точно никто не стал бы чистить загон (правда, для своего же собственного комфорта аиллуэ устраивали загоны пленников таким образом, чтобы нечистоты стекали оттуда сами, смываемые проведённой в загон текущей водой).

Наконец, клетку заперли снова, и раздвоенные палки убрали от шей и ног Уаиллара и Аолли. Старший из круглоухих снова пробурчал-прохрипел что-то калеке, и тот объявил:

- Вас не убивать. Вас не ставить к пыточный столб. Вы сказать, где малый круглоухий аиллуо. Мы знать, что вы трогать малый круглоухий аиллуо. Где есть малый круглоухий аиллуо теперь? Вы помочь привести здесь малый круглоухий аиллуо, вас отпустить наружу.

Уаиллар опять ничего не понял. Какая-то ерунда. Как аиллуо может быть круглоухим? Кого и когда они с Аолли могли трогать? Чего, наконец, от них хотят?

Он обменялся с Аолли взглядами. Та тоже недоумевала. Уаиллар почувствовал, как она устала от напряжения, почувствовал её боль от царапины на шее. Почувствовал её облегчение и нежность от его присутствия рядом, и ему стало неловко, как всегда — ему всё время казалось, что такая аиллуа просто не может любить его так.

- Вы знать малый круглоухий аиллуо, вы сказать, он живой или нет? — Проскрипел круглоухий калека.

И тут Аолли вдруг, подняв голову, прошептала:

- Мой аиллуо, а может, они спрашивают про того молодого многокожего, которого ты захватил вместе с другими не так давно? Я трогала его мёртвую кожу, ты касался его самого.

2

Уаиллар поднял голову и посмотрел прямо в глаза старшего круглоухого. Стараясь медленно и четко выговаривать слова (и говорить попроще), он произнес:

- Я, Уаиллар, военный вождь и воин клана Оллаулэ, осенённого Великим Древом, пол-луны и руку дней тому назад напал на отряд круглоухих у закатного края Леса, там, где растут четыре древних урраилиэ и бьет ключ из-под рыжей скалы. Я был с двумя младшими воинами, и мы убили почти всех. Я принес две руки без двух пальцев круглых ушей, и половина была ушами многокожих, имевших оружие. Младшие воины тоже взяли свои уши. Мы захватили пленных для пыточного столба. Это не были сильные пленные, всех сильных пришлось убить. Среди захваченных был молодой круглоухий с узорчатой второй кожей, на которой были мёртвые камни. Ты спрашиваешь о нём?

Старший круглоухий взглянул на калеку. Тот забурчал, захрипел что-то на своем языке. Старший снова посмотрел на Уаиллара, причем тот готов был поклясться, что во взгляде круглоухого были радость и удовлетворение, как будто уолле съел что-то вкусное. Последовал довольно длинный обмен хрипением, бульканьем и рычанием между старшим и калекой, и младший круглоухий тоже вставил что-то. Затем калека переспросил:

- Молодой круглоухий в твоем аиллоу? Он жив?

Уаиллар ответил с гордостью:

- Молодой многокожий, старый многокожий и четверо круглоухих, таскающих грузы, в моем оллаау, готовые к столбу пыток.

Последовал довольно долгий обмен звуками между калекой и двумя другими многокожими. Затем калека спросил:

- Молодой круглоухий был у столба пыток?

- Нет. Я не успел, а без меня их не тронут.

Уаиллар, если честно, уже не был в этом уверен. Да, выставить пленника к пыточному столбу должен был тот аиллуо, кто его взял. Вывести пленников из оллаау кому-то другому — было тяжелое оскорбление. Но он-то теперь уолле, существо без имени и статуса. Одна надежда, что сейчас он исполнял задание Великого Вождя Ллуэиллэ, и Великий Вождь должен был ждать, пока он вернётся — или не вернётся, в том и была загвоздка. Сколько времени готов будет ждать Великий Вождь?

Многокожие посоветовались снова, и калека сказал:

- Вождь — (тут он произнес что-то невоспроизводимое) — отпустит тебя, чтобы ты привёл молодого многокожего. Когда ты приведешь его, заберёшь свою аиллуа и уйдёшь свободным. Её будут хорошо кормить и держать чистой. Если ты не приведёшь молодого многокожего, её убьют.

Уаиллар был поражен до глубины души. Такого не делал никто и никогда. Никто не отпускал захваченного аиллуо, никто не давал ему задание. Дать задание воину — на это имеет право лишь Великий Вождь, или — во время похода чести или войны — военный вождь. Отпустить пленного, не выставив его у столба пыток — не может никто, это немыслимо.

Впрочем, он имел дело с многокожими, а не с аиллуэ. Кто знает, что в головах у этих полуживотных.

Уаиллар был в растерянности и нуждался во времени на размышление. Он не знал, как себя повести, а многокожие, бурча, хрипя и булькая между собой, глядели на него будто в ожидании.

Калека, выслушав, кивнул и спросил:

- Ты понял меня, или надо повторить? Если ты привести молодого многокожего, тебя и твою аиллуа отпустить, и вы будете бесстражны. Ты сделать?

Уаиллар быстро посмотрел на Аолли. Она глядела на него с надеждой, не издавая ни звука. Воин почувствовал тёплую волну нежности к ней, такой умной, отважной и всё понимающей. Аолли готова была принять любое его решение. Она готова была даже встать рядом с ним к пыточному столбу — он знал это так же точно, как то, что никогда и ни за что не поставил бы её жизнь под угрозу, если бы это хоть сколько-нибудь зависело от него.

Как ни напрягал он свой ум, другого выхода не было.

- Я согласен, — сказал он.

3.

Калека замотал головой:

- Я не понять. Говори другие слова.

Уаиллар в недоумении и растерянности посмотрел на Аолли. Та развернула уши в знак непонимания.

Сказано было совсем просто, что тут неясно?

Уаиллар повторил медленно:

- Я согласен.

- Ты — что? — Переспросил калека. До воина аиллуо дошло, наконец, что калека может не знать даже самые простые слова.

- Я пойду в аиллоу и приведу молодого круглоухого. Вы отпустите мою аиллуа и меня.

Калека вздохнул с облегчением. Он быстро заговорил на своем грубом языке, объясняя двум многокожим. Старший внимательно посмотрел прямо в глаза Уаиллару и наклонил голову вперед. Уаиллар не понял, что это значит, но решил, что будет считать этот жест согласием.

Старший похрипел о чем-то с младшим, после чего все трое ушли от клетки и скрылись в своем ааи.

Только тут Уаиллар понял, что все это время был напряжён, как в бою, и устал, как от сражения с пятью опытными и сильными аиллуо. Он отошел вглубь клетки и рухнул на помятую, полумёртвую траву. Аолли опустилась рядом с ним.

- Мой аиллуо, не вини себя. Ты сделал все, что мог. Ты сделал больше, чем любой воин за много и много лет. Великое Древо решило за нас, и мы должны смириться с его волей. Я счастлива, что ты не попадешь к столбу пыток и не умрёшь. Если круглоухие отпустят тебя, уходи и не думай обо мне. Ты будешь жить в нашем ааи, ты найдешь себе другую аиллуа, — в её голосе слышалась боль, — она не будет такой неудачницей, она родит тебе детей…

- Я обещал твоему отцу, что вернусь с тобой или умру. Если для того, чтобы вернуть тебя домой, надо вывести круглоухого — да хоть всех, кто сидит сейчас в оллаау, — я это сделаю. И никто меня не остановит. И не говори мне про других аиллуа, у меня есть ты, и никогда не будет другой. Но у меня другой план. — Аолли подняла голову. — Нам главное — выйти отсюда и оказаться в лесу. Я уговорю их, чтобы они сами вывели нас и доставили в лес. Они отпустят меня, чтобы я привел молодого круглоухого. А я приведу воинов. Это будет лучший поход чести в моей жизни. Их уши будут на моем ааи, за всё, что они делали с тобой.

Почему-то даже сейчас он не сказал Аолли, что её отец запретил ему возвращаться без неё, и если он нарушит запрет — любой аиллуэ: воин, женщина, безымянный уолле — может и должен его убить. Уаиллар не рассказал и того, что Ллуэиллэ лишил его имени. Ему было стыдно вспоминать об этом — настолько, что он и не вспомнил.

Позже это сильно отразилось на ходе событий.

Меж тем день перевалил далеко за половину, и солнце стало заглядывать в угол двора, где стояла клетка. Солнечное пятно упало на емкость с водой: сначала задело краем, потом стало заползать всё дальше и дальше. Уаиллар спросил жену:

- Вода к вечеру сильно нагревается?

- Да. Пить неприятно.

- Там же растет олуора, попросила бы её прикрыть воду от солнца.

- Мне было так тоскливо и плохо, что — всё равно…

- Так попроси сейчас, любовь моя!

Аолли пододвинулась поближе к сосуду с водой, протянула руки в сторону куста олуоры — по совести говоря, довольно чахлого — который торчал из-под стены, и заговорила с ним. Олуора медленно развернула свои резные листья поперек лучей солнца и приподняла ветки, прикрывая кружевной тенью воду.

- Вот и славно, — сказал Уаиллар, — теперь вода останется прохладной до вечера.

Аолли спросила, как он добрался до аиллоу многокожих. Уаиллар принялся рассказывать, по принятому у воинов обычаю стараясь сделать рассказ красочным и остроумным. Особенно ему удалось описание заплыва через озеро, он даже сумел сымпровизировать несколько строф. Аолли рассмеялась, было видно, что её настроение улучшилось.

Про бой с тремя воинами аиллуо он не стал говорить, чтобы не волновать жену.

Потом седой круглоухий принес им ещё плодов, и они поели даже с удовольствием.

А потом опять пришли два многокожих воина и калека.

Глава 11. Дорант

1

Больше всего мешало даже не то, что Асарау знал слишком мало слов, а то, что он часто произносил их неправильно. Доранту это бросалось в уши: добрые Боги наградили его хорошим слухом, и он даже любил петь на голоса с женой и дочкой, когда никого не было рядом из чужих.

Асарау щебетал, как альвы, но было заметно, что щебетал не в тон. И каждый раз, как он попадал мимо тона, альвы переглядывались и переспрашивали.

Доранту даже показалось, что он понимает отдельные мотивчики этого щебетания, сопоставляя их с тем, что переводил Асарау.

Когда калека-воин радостно подтвердил, что альв-самец согласился привести примеса Йорре в обмен на свою и своей альвы свободу, Дорант даже не обрадовался. Ему-то прекрасно было понятно, что трудности только начинаются. Он перевел сказанное Харрану и предложил пойти посоветоваться.

И они пошли в дом, где засели в том же зале, в котором завтракали утром.

Харран, мягко опустившись в кресло, потребовал у слуги вина, копчёной свинины и фруктов. Дорант жестом удержал Асарау, собравшегося было сбежать из-за стола, где он, несмотря ни на что, чувствовал себя недостаточно уверенно с двумя дворянами из Империи. Харран посмотрел на это с неудовольствием, но потом, видимо, сообразил, что воин гаррани не понимает их языка. Каваллиер, озабоченный своим заданием и нелегкими думами о том, что нужно сделать, чтобы его выполнить, естественным образом отреагировал на вопрос Харрана:

- Дорант, объясни мне, что все-таки происходит?

Ну что бы вы ответили на это? То же, что и Дорант:

- Понимаешь, Харран, мне надо вытащить в Империю одного юношу. Поверь, пожалуйста: от этого зависит не просто благополучие, а судьба Империи. И сейчас у меня есть основания считать, что он попал в лапы альвов. Ты поможешь мне?

Доранту было немного страшно раскрывать тайну даже частично, но он хорошо понимал, что один с одним оставшимся боевым слугой не много навоюет — а воевать придется: это же всё-таки альвы. Рассчитывать он мог только на Харрана и его оставшихся воинов, да, на худой конец, на Красного Зарьяла с его егерями. И даже если наймёт Красного Зарьяла, толку тоже не будет. Потому что Зарьял и егеря наёмные, чуть опасность для их шкурок — и до свиданья, а опасность там будет точно. И вообще, всё предприятие требовало тщательного планирования, обеспечения ресурсами, а главное, всё это надо было делать очень и очень быстро. Да и не очень понятно, как и что делать с альвом: как вывести его из города, что сказать потом местному обществу, как объяснить друг другу, где встречаться после операции…

Тем более неожиданной для каваллиера стала реплика Харрана:

- Ты разговор не переводи. Что у тебя с Маисси? Почему она там, во дворе, висела у тебя на шее?

Дорант, может быть, ещё утром бы замялся и начал искать подходы, чтобы не обидеть друга. Но сейчас он был, во-первых, сильно озабочен своими проблемами, а во-вторых, уже немного пьян, поскольку, едва войдя в зал, выхлебал полкувшина красного молодого вина, стоявшего на столе, чтобы остудить глотку.

Поэтому он прямо, и даже с некоторым раздражением, сказал:

- Харран, у тебя где голова была, когда ты молоденькой девочке про меня легенды рассказывал? Ты бы лучше свои победы расписывал, как и кого на охоте завалил да как армано на тренировках побеждаешь. Она же книжки слушает, или, не дай Пресветлые, читает! Ты эти книжки хоть раз пролистал? Там такое написано, чего в жизни не бывает. Но для девиц — самое сладкое и вредное, как засахаренный яд! Там же в каждом романе про то, как приходит славный герой, девицу спасает от чего-нибудь и на ней женится! Ну вот представь себе: сидит девочка дома, умом совсем ещё ребёнок, но по всему уже замуж готовая, и детей рожать. Сидит дома в вашем городке, где и пойти некуда, один бал в три месяца. Всех развлечений только чтение про то, как приходит герой и увозит её в настоящую, интересную жизнь. Не возражай: это у тебя охота, драчки с соседями, хозяйство и прочее. А у неё? Кто её к хозяйству-то допустит? Да ещё все постоянно повторяют: «Ваша матушка вышла замуж по любви». Ты хоть на миг представь, что в голове у неё? Я ещё не приехал, а ты её уже в меня влюбил. Именно ты сам! Да к тому же, судя по тому, что она лепетала, рассказывал про меня всякую чушь. На самом же деле всё было совсем не так…

Харран сменил выражение лица на остолбеневшее. То, что говорил ему старший товарищ, никогда не приходило юноше в голову. В его миропонимании всё было просто и понятно. Был он, простой дворянин. Была Маисси, чудесная девушка, чье внимание надо было привлекать. Ну не своими же мелкими делишками? А тут друг, герой и прославленный воин…

Дорант же продолжил:

- Ты хоть понимаешь, как ей сейчас плохо и стыдно? Она на меня накинулась, как наёмный рейтар на служанку в трактире. Хотела, чтобы я её увёз — куда? Зачем? Что мне с ней делать? На что она мне?

Харран чуть не бросился на Доранта. Но тот остановил его взглядом и жестом ладони:

- Ты её не вини. Девочка погналась за мечтой. Девочке сейчас трудно. Очень трудно и стыдно. Тебе надо быть рядом с ней, и ты должен делать вид, что ничего не знаешь! Ты понял, почему?

Харран сидел, остолбенев, и было буквально видно, как крутятся шестеренки в его голове. Он никогда не думал о том, что чувствует его любимая. Он был полон собственными своими ощущениями, её эмоции его как-то не интересовали, ну разве что — с точки зрения, что она чувствует к нему. Сейчас весь мир для него перевернулся, и он пытался восстановить равновесие.

Надо было добивать. Дорант добавил:

- Понимаешь, ты ведь отвечаешь за неё здесь. Да-да, именно ты, а не её родители. — И палец Доранта уткнулся в грудь юноши. — Потому что родителей она слушать не будет. У неё вот здесь, — Дорант снова ткнул пальцем в область сердца Харрана, — всё бурлит. Здесь у неё родителей нет. Здесь одни чувства: детское, дурацкое, смешное восхищение героем, которого она толком и не знала никогда. Детская дружеская привязанность к тебе. Стыд перед тобой и другими. И ты ДОЛЖЕН, — Дорант выделил это слово, — её успокоить. Дать ей твёрдо понять, что никто — понимаешь, никто — никогда не осудит её за детскую ошибку. А лучше всего, пусть она думает, что никто эту ошибку не заметил. А если кто-то будет утверждать обратное — убей его, Харран! Ну, если ты, конечно, хочешь, чтобы Маисси была твоей женой и матерью твоих детей.

Харран вспыхнул, хотел что-то произнести, задумался, склонил голову — и промолчал.

Потом поднял голову и, глядя прямо в глаза Доранта, сказал:

- Чем я могу тебе помочь?

2

Всё это время Асарау, сын Кау, сына Вассеу, сидел, как на иголках, опустив взгляд, и старательно делал вид, что его здесь нет. «Он ведь немного знает язык», — вспомнил Дорант. Пришлось извиниться перед деликатным воином гаррани.

После этого каваллиер перешел к делу.

- Ещё раз скажу: мне надо выручить юношу, который попал к альвам. Я ехал сюда именно за ним.

- Погоди, это ведь тот парень, который проезжал через Кармон со свитой из серьезных рубак? Щёголь, усыпанный драгоценностями?

- Не знаю насчёт драгоценностей, я его не видел, но парень точно тот. Видно, они случайно наткнулись на альвов, когда поехали по Альвийской тропе. Правильно им говорили: езжайте Южной дорогой.

- Они спешили, а Альвийская тропа короче.

- Да не в этом дело, Харран. Им надо было, чтобы по дороге их видело как можно меньше народа. На самом деле они же не в Херет ехали, а на юг, в Ильвару. Там крепость, в которой наместником младший сын дуки Варроса.

Харран нахмурился:

- Так это люди дома Аттоу?

- Да.

- Юноша из их рода?

- Нет. Они его увезли, по его доброй воле, но против воли его родителей. Родители поручили мне его вернуть. Прости, я больше пока не могу тебе рассказать. Не моя тайна. Да и не в этом дело. Сейчас он не у людей Аттоу, он у альвов. Его от них надо вытаскивать.

- Ты веришь этому альву, что он ради самки пойдет и приведет парня?

- Понимаешь, Харран, у нас всего две возможности: или мы верим этому альву, или нам надо собирать людей, нападать на посёлок альвов и отбивать его силой. Я пока ни одной из возможностей не отвергаю. Мы слишком мало знаем пока, чтобы решать. Давай посоветуемся с Асарау, он все-таки долго был у альвов.

Дорант повернулся к воину гаррани и пересказал ему суть проблемы. Потом спросил:

- Асарау-ки, расскажи, что собой представляет посёлок альвов? Сколько там может быть воинов? Как он устроен, какие там дома, где могут держать пленников? Вообще, расскажи побольше.

Асарау немного подумал и начал рассказывать:

- Я посёлок плохо знаю, меня держали в загоне, с остальными. Пленных, которых пригоняют для столба пыток, всех держат в одном загоне. Они его называют, — тут он тоненько провыл что-то мелодичное. — Это загородка из стволов такого растения, вроде тростника, только с твердыми стеблями толщиной в три-четыре пальца, высотой больше двух ростов человека, с метелкой листьев наверху. У нас такое не растет, я здесь его впервые увидел.

- Ага, похоже, это памба, — подтвердил Харран, когда Дорант перевел ему слова воина. — Ниже по реке её целая роща.

- Альвы загородку ставят над ручейком, который течет через посёлок. Не знаю, как они это делают, но там всегда чистая свежая вода. Отбросы велят оставлять в одном углу, если кто из пленных нарушает, его сильно бьют.

- А пленных точно всех держат в одном месте?

- Точно. Загородка стоит в самой середине посёлка, там такая большая круглая поляна, с одной стороны загон для пленных, рядом — пыточный столб на небольшом возвышении, напротив там густые кусты, а когда собираются альвы, ставят что-то вроде больших плетеных сидений, а сбоку, с другой стороны — большой такой шатер или дом, сплетенный из живых растений, там самый главный воин клана сидит каждый день с утра до полудня, а то и позже, а к нему приходят другие воины. Что они там делают, не знаю, от загона не видно было. В другое время дом пустует. Поляна окружена густыми кустами, проход только один, где сиденья.

Дорант попытался представить себе, как все это выглядит, и задал закономерный вопрос:

- А напротив дома что находится?

- Да ничего, в общем-то, — пожал плечами Асарау, — дерево какое-то растет внутри загородки. Старое, очень толстое. Альвы по той стороне почему-то не ходят.

Асарау было невдомек, что это дерево — самая большая святыня для альвов.

- А велика ли поляна?

- Ну… где я был — там от края до края шагов сто, наверное.

- А посёлок?

- Я не очень-то его видел… — Асарау было очень неловко, что он не может быть полезным. Ему было очень мучительно вспоминать, как его несли два альва, вздев на палку, просунутую между связанными кистями, коленями и щиколотками, голова при этом беспомощно свисала вниз; был юноша в полубессознательном состоянии после влитого насильно гадкого на вкус состава, и видел мало, а что видел — то было как сквозь туман. Потом его бросили в загородку вместе с ещё двумя гаррани, один из которых был сильно избит, и одним имперским воином. Все они были совершенно нагими, потому что первое, что сделали альвы — срезали с них всю одежду. Он так и не знал, куда её девали.

Потом, когда он второй раз попал к пыточному столбу — ему медленно отрезали пальцы на ногах, потом срезали кожу со ступней, потом освободили кости стоп от мяса и сухожилий, все время поддерживая юношу в сознании, но молодое и ослабленное тело не выдержало, и он все-таки отключился — альвы решили, что он умер, а может, поняли, что не смогут его сломить, и оттащили в яму, куда кидали мёртвых. Асарау, естественно, не видел, как его тащили, и не мог ничего сказать про то, как устроен посёлок.

Тела лежали там, пока их не обглодают падальщики, потом альвы засыпали кости землей. Асарау очнулся, когда на темя ему сел ворон и уже примеривался выклевать глаза. Он вспомнил все, что знал об опохве, собрал невеликие силы своего тела — и скинул ворона.

Потом пришлось подраться с этим вороном и другими, но их отогнал здоровенный (и очень вонючий) гриф. Пока гриф разбирался с воронами, Асарау с трудом выполз из ямы и сумел подобрать довольно длинный сук. Дальше птицы были ему уже не страшны, он даже ухитрился повредить грифу крыло. Сук пригодился и в качестве опоры. Юноша, с её помощью, смог добраться до кустов, окружавших трупную яму, и заползти достаточно глубоко, чтобы ветви защищали его от птиц. Опохве помогло остановить кровь и закрыть раны; торчавшие кости пришлось обломать по суставам, отключив ощущение боли. Асарау подумал тогда, что можно было отключить его у пыточного столба — он не понимал, что эта способность пришла к нему после беспамятства, именно в результате перенесенной нечеловеческой пытки.

- Я не могу сказать, какого размера посёлок. Но я знаю, сколько воинов живет в нем. Они часто приходят на поляну перед пыточным столбом. Устраивают поединки и сражения до первой крови. Я через несколько дней знал их всех в лицо. Их было не больше сотни, скорее, даже намного меньше. Я могу их всех перечислить, и вы посчитаете.

Дорант ухватился за это, велел принести бумагу и перья.

Асарау, закатив глаза к потолку, вспоминал приметы альвов. Дорант на каждого проводил черту. Когда Асарау иссяк, количество черт посчитали — оказалось семьдесят три.

- И всего-то? — Спросил Харран.

- А ты вспомни, сколько боевых слуг потерял от ОДНОГО альва, — мрачно сказал Дорант.

Харран вспомнил и задумался.

3

Дорант, между тем, спросил ещё одну важную вещь:

- Асарау, а женщины, — тут он даже не запнулся, чем вызвал недоуменный взгляд Харрана, привыкшего называть их самками, — будут сражаться?

Воин гаррани задумался очень ненадолго:

- Они не должны сражаться. Но они опасны: они соревнуются в метании ножей каждый день и вовсе не слабы духом.

Дорант, подумав малое время, поднял голову и посмотрел в глаза Харрана:

- Видишь, дружище, что нас может ждать? Мы ничегоне знаем про посёлок. В посёлке нас ждут не меньше семи десятков воинов, каждый из которых стоит многих наших. Конечно, хорошая компанида с боевым опытом, с хорошим снаряжением и огнестрелом — с ними справится, и даже потерь не будет слишком много. Но у нас нет компаниды, а главное — у нас нет времени. Парня могут поставить к пыточному столбу. А мне надо вытащить его оттуда любой ценой. Поэтому пойдет альв, раз уж он обещал его привести. Если не получится — будем думать, что делать дальше.

- Дорант, а как же остальные пленники?

- А никак. Или ты думаешь, что альв сможет вывести всех? Мне нужен только парень. — Дорант не стал говорить Харрану, что уж точно ему не нужен при примесе Йорре никто из людей Аттоу. И так будет сложно довезти примеса отсюда до Акебара. Армано Миггал явно был в Кармоне не один, да и по дороге от Кармона до столицы сторонников влиятельного семейства (да и просто людей вице-короля, который сам был из дома Аттоу) будет больше чем надо.

Харрану это не понравилось, но каваллиер ничего другого не ждал. И, собственно, не собирался оправдываться: придет время, юноша сам поймет.

- Вот что я предлагаю, — сказал Дорант. — Мы вывезем альва из города на крытой повозке. Ты сможешь организовать?

Харран кивнул:

- У меня найдется даже картега.

- Картеги не надо, простая повозка с тентом, как в обозе. Есть такая?

- Штуки три здесь, в сарае, и ещё пяток найду, если надо. Но это неудобно, альва там будет сложно контролировать. Лучше все-таки картега, на худой конец, кибит или брика.

- Такие есть у тебя?

- Найду. Кибит старый за городом стоит, у Сладера-арендатора на дворе. Думаю, цел ещё: Сладер в прошлом году на нём старшую дочку в храм возил на очищение.

- Отлично. На нём мы ночью вывезем альва. Мы поедем верхами вслед за альвом. Сколько у тебя людей сейчас?

Харран задумался. Посчитал на пальцах и извиняющимся тоном сказал:

- Не больше полудюжины. Я не могу взять всех, здесь тоже кто-то должен остаться.

Дорант рассчитывал на большее, но, учитывая утренний разговор, не удивился.

- А как ты думаешь, Красному можно доверять? И сколько людей он может выставить?

- Зарьялу точно всё равно, на кого работать, лишь бы заплатили. Будешь платить — можешь доверять, он на середине найма от нанимателя не уйдет и врагу его не подставит. У него своих егерей с дюжину да ещё из дикарей набирает не меньше. Да и своих-то половина те же дикари.

- А чем он живёт-то здесь? Неужели его для охраны нанимают? Или для нападений?

- Ну что ты, какая охрана. Тем более нападения. Красный Зарьял жить хочет, долго жить и хорошо жить. Он в здешние дрязги не влезает, за землю и имения драться не соглашается. Ты же знаешь, не наш он. Да и не проживёшь на это, тут всё-таки граница почти: усобицы редкость, выживать лучше вместе. Наши никто таким не балуются, если только из соседнего гронта какого. Зарьял в Лес ходит, мясо добывает, растения редкие, шкуры хищников и прочее. Охотится. Ну и от альвов отбивается, если нападут. Поэтому у него люди все в кирасах, в шлемах, некоторые даже в полудоспехах. И у всех по две пиштоли. И то, за год, считай, треть егерей новых набирать приходится. Альвиан, знаешь ли.

Дорант знал, и не понаслышке.

Но надо было думать о насущном. Он обратился к воину гаррани:

- Асарау-ки, ты сможешь объяснить альву, что мы его вывезем ночью на повозке? И выпустим поближе к озеру?

Асарау подумал, пошевелил губами (видимо, проговаривая, как это по-альвийски), потом кивнул:

- Да, Дорант-ки, смогу. Постараюсь.

Далее каваллиер обратился сначала к Харрану, а потом, на гаррани, к Асарау:

- Вот какое у нас затруднение, друзья. Нам близко к альвийскому посёлку нельзя показываться. Но и очень далеко ждать альва тоже нехорошо: может понадобиться отсечь погоню. А я думаю, что погоня за ним обязательно будет. Так что нужно: во-первых, выбрать место, где его ждать, а во-вторых, объяснить ему, где это место. Кто-то из вас знает приметное местечко, чтобы там альва дожидаться?

Харран и воин гаррани переглянулись и одновременно пожали плечами. Харран в Альвийском лесу бывал, но считанные несколько раз. Асарау по понятным причинам знал о нем тоже немного.

Дорант вздохнул и решил это дело отложить. А впрочем…

- Асарау-ки, ты, может быть, спросишь альва?

Воин гаррани даже подпрыгнул. Ему в голову не пришёл такой вариант.

Дорант же подумал, что у него к альву есть ещё несколько вопросов.

И друзья вернулись во двор, к клетке.

4

Альвы в клетке явно чувствовали себя значительно лучше, чем до того. Сидели, обнявшись; в грязном углу валялись шкурки и косточки от съеденных плодов, лохань с водой была на две трети пуста, зато шкуры обоих были влажны и чисты. Дорант, привычный замечать мелочи, обратил внимание, что чахлый куст, росший рядом, вдруг распушился и развернул листья, закрыв тенью пол-клетки. Он вспомнил, что рассказывал ему Асарау про управление растениями, и сделал себе в памяти пометку — ежели удастся, расспросить об этом альвов подробнее.

Увидев трех друзей, альв поднял голову и посмотрел прямо в глаза Доранту. Тот, будь помоложе, наверное бы вздрогнул от этого взгляда, но сейчас — видал он людей и пострашнее этого альва. Игра в гляделки оставила обе стороны удовлетворенными. Каваллиер отметил для себя, что альв явно выделил его как главного из троих. А это значило, что у альвов и людей больше общего, чем обычно думают. По крайней мере, общество альвов, похоже, знает вождей и подчинённых.

Ни Харран, ни Асарау подчинёнными Доранту не были, он их так и не рассматривал. Асарау, как и Харран, был для него другом — хоть каваллиер и знал его всего пару дней. Но вождь — это тот, кто принимает решения. А подчинённый — тот, кто решения выполняет. В команде — будь это компанида, связанная и спаянная воинской дисциплиной, будь это племя дикарей, связанное и спаянное обычаями и верованиями, будь это временно, случайно сложившаяся группа, которую не связывает ничего, кроме временной, случайной общей цели — должен быть один, и только один, кто принимает решения (и главное, возникающую вслед за ними ответственность), и все остальные, которые соглашаются эти решения исполнять. Или будет гибель, провал, смерти, неудача и прочее.

Главное, чтобы вождь не забывал, что он отвечает за последствия своих решений, — подумал Дорант, — а то видывал я таких…

И перед глазами его снова встали груды тел в долине Сарсаты, среди которых было много его друзей. Земля, в которую не впитывалась кровь, покрывшая её запёкшейся коркой. И ликующий вице-король, пьяный от сознания того, что посылает людей на смерть — а они идут, не медля и не задавая вопросов.

Тогда Доранту повезло, он был со своей компанидой в резерве, как опальный непослушный командир, и когда наемные гальвийцы, разбившие строй имперцев пушками, плотным строем в ярко-красных своих мундирах, рванули в атаку прямо на холм, где была ставка вице-короля, Дорант единственный не растерялся и увидел, что гальвийцев осталось совсем немного, оружие у них разряжено, а бежать им вверх и не меньше двух минут. Он организовал плотный огонь, после которого оставшихся красномундирников добили пиками, шагах в пятнадцати перед вице-королём. В компаниде у Доранта потерь не было вообще. На самом деле он не считал, что сделал что-то важное: просто выполнил то, для чего его поставили в резерв. За это дело он и получил тогда, прямо на поле боя, отличия каваллиера.

За это же дело его потом терпеть не могли в войсковом командовании Заморской Марки. За это же дело вице-король относился к нему двойственно: с одной стороны, с благодарностью за спасение жизни, с другой — с неловкостью, потому что жизнь ему пришлось спасать из-за очевидно идиотских приказов, отданных его хенералями и им самим…

Глядя сейчас на альва, Дорант испытывал двойственное чувство. С одной стороны, перед ним был зверь. Не животное, а именно зверь, что-то между волком, обезьяной и диким котом. Именно так говорила о нём внешность. С другой — это был воин, сильный и волевой. Проигравший, но привыкший побеждать. Достойный уважения за свое воинское искусство — и за то, что рискнул прийти за своей женщиной. (Дорант больше не мог думать об альве как о самке животного. Слишком близким его собственной натуре было поведение обоих в плену.)

Закатное солнце окрасило нежно-оранжевым стену за клеткой и влажную шерсть обоих альвов. Они были невыразимо прекрасны той красотой здоровых, тренированных, естественных тел, которая свойственна животным. Но их глаза — каваллиер понимал это теперь — отражали разум и волю.

Дорант отвесил альву уважительный поклон. Альв, что поразило Доранта, ответил ему тем же.

- Спроси его, сколько времени ему надо, чтобы добраться до своего посёлка от нашего берега озера.

Асарау зажурчал, запел высокими тонами. Альв, недовольно шевеля ушами, переспросил. Где-то раза с третьего они, похоже, смогли объясниться. Воин гаррани пояснил:

- Пять-шесть дней ему надо. И он спрашивает, куда привести молодого воина. На это тоже нужно время.

- Спроси его, какое место он знает, такое, чтобы мы знали его тоже.

Опять щебет и воркование на высоких тонах.

- Он предлагает — то место, где поймали альву.

- Там бывают их воины?

- Там редко бывают воины альвов, это край леса. Туда ходят только женщины в тягости, там растет нужная им трава.

«Так она ждет ребенка, — подумал Дорант, — вот оно что!»

Спросил же он другое:

- Сколько тебе нужно будет времени, чтобы привести туда молодого воина?

Альв ненадолго задумался. Потом опять зажурчал-засвиристел.

- День и ещё полдня. Может быть, два, — перевел Асарау.

- Объясни ему, что мы вывезем его ночью на повозке, потому что никто не должен видеть, что он уходит. Потом мы пойдем туда, где поймали альву. Мы будем ждать там пять дней. Если он приведет молодого воина, мы привезем его сюда, он заберет свою альву, и мы опять ночью вывезем их из города туда, куда они скажут, но это должно быть безопасное место.

Снова курлыканье, щебет и журчание. Долгое. В обе стороны.

- Ему не нравится это, Дорант-ки. Он хочет, чтобы альву обменяли на молодого воина там, где вы будете его ждать.

Дорант задумался. Потом перевёл смысл обсуждения Харрану, который изнывал от нетерпения. Харран, подумав, сказал:

- В принципе, может получиться. Надо только, чтобы он и альва принесли клятву, что она не сбежит, пока мы будем его ждать.

Доранту эта мысль не понравилась. Клятва, принесенная врагу? Под принуждением? Кто может гарантировать, что мораль альвов требует обязательного соблюдения такой клятвы? Что они вообще понимают, что такое клятва?

Он глубоко задумался.

В принципе, вариантов было ровно два: или они держат альву здесь, в доме Харрана — или везут (как?) на то место, где её захватили. Третий как-то не просматривался. Если альву оставить здесь, то надо, чтобы кто-то её охранял. Не дай Пресветлые, чтобы с ней что-то случилось бы, пока они будут в отъезде. Это тоже риск, и — как прекрасно понимал Дорант (и чего вовсе не понимали ни Харран, ни Асарау) — вполне реальный: в городе есть наместник, да и гуасил — представители власти. В городе находится мутный армано Миггал, явно связанный с семейством из Аттоу. То есть — либо оставлять Харрана сидеть дома (а Дорант не заблуждался насчет того, согласится ли юноша на такое, да и в походе он на него хотел бы рассчитывать), либо рисковать тем, что под давлением властей — или под прямым ударом семейки Аттоу — оставленные для присмотра немногочисленные боевые слуги отдадут альву, поставив тем самым всю сделку под удар.

Везти альву с собой? Верхом — исключено. В повозке — значит, они будут двигаться медленно. При этом вовсе не факт, что повозка вообще может пройти туда, где они договорились встретиться.

Ситуация явно зашла в тупик. Доранту не хватало сведений, чтобы принять решение.

И он открыто сказал об этом альву, постаравшись объяснить, что его беспокоит.

Альв же, выслушав (очевидно корявый) перевод воина гаррани, вздохнул с видимым облегчением. Для него, похоже, затруднение это было несущественным.

Он проверещал что-то, что Асарау вынужден был переспросить. После повторения, и даже некоторого разжёвывания, воин гаррани объяснил:

- Он предлагает, чтобы мы надели на альву путы, из которых она не сможет вырваться, и вели с собой. Он скажет ей, чтобы она не сопротивлялась и не убегала. Он придет за ней на то место, где её поймали. А ещё он просит, чтобы, когда его отпустят, ему вернули оружие.

На этом, вроде бы, и договорились. Теперь надо было быстро решать остальные вопросы.

Глава 12. Уаиллар

1

Старший из многокожих спрашивал, калека переводил (насколько мог; Уаиллар уже привык к его грубой и нелепой речи, хотя приходилось часто переспрашивать), Уаиллар отвечал, как понял.

Уаиллар оценил, что старший из многокожих наклонил перед ним голову, как, видимо, это было принято у круглоухих. Чтобы показать, что он готов сотрудничать (а Уаиллар готов был бы сотрудничать с дикими горными львами, лишь бы вытащить Аолли), он тоже наклонил голову. У аиллуэ знаком уважения собеседника было — наклонить голову набок и повернуть в ту же сторону нос, потом повторить в обратную сторону. Варвары с круглыми ушами этого, понятно, не знали — но Уаиллар и не ждал от них ничего подобного. Хорошо уже, что они показывали уважение своим способом — если, конечно, он правильно понял их.

Старший из многокожих через калеку спросил, сколько времени понадобится Уаиллару, чтобы достичь своего аиллоу. Тут Уаиллар ненадолго задумался. Стоило ли давать круглоухим такие сведения? И он постарался сделать ответ максимально неопределенным: пять-шесть дней (ага, проверьте!).

На самом деле, ежели ему никто не помешает, Уаиллар мог достичь своего аиллоу за четрые дня, самое большее: именно столько времени он добирался сюда.

Старший круглоухий задал правильный вопрос, чем завоевал некоторое даже уважение воина: где им встретиться, чтобы передать юного круглоухого? Какое место может быть известно обеим сторонам?

Уаиллар даже не подумал об этом с самого начала. Теперь пришлось подумать. Впрочем, вариантов было не то, чтобы немного — вариант был ровно один: место, где захватили Аолли. Круглоухие точно должны были его знать. Уаиллар понимал, что объяснить, как найти любое другое место, будет очень непросто, и не хотел тратить на это время. Трусливые многокожие поинтересовались, бывают ли там воины альвов. Воины альвов бывают везде, но зачем им это знать? Аиллуо сказал, что туда ходят только женщины — что было почти правдой (что женщины ходят туда исключительно под охраной, он не стал говорить)

Многокожие переговорили между собой и согласились. Дальше они задали ожидаемый вопрос: когда Уаиллар может привести туда юного круглоухого? Уаиллар прикинул — и назвал срок. Уж к этому времени он точно успеет собрать воинов и окружить стоянку круглоухих. Или они и вправду думают, что в Лесу могут защититься от аиллуэ? Или хотя бы обнаружить их?

Уаиллар был совершенно уверен, что сумеет перебить многокожих и освободить Аолли. Главное было — обеспечить, чтобы её не тронули и не задели ни те, ни другие. Лучше всего, чтобы она была в известном, точно определенном месте, и неподвижна.

Его беспокоило, как он будет выходить из аиллоу многокожих. С другой стороны, если эти круглоухие заинтересованы в нём, они должны что-то предложить. Он не ошибся: многокожие взяли дело на себя. Уаиллар не очень понял, как они собираются его выводить из города — калека не знал нужных слов, но понял, что это будет ночью, и что многокожие уверены — его выведут незамеченным.

Они предложили Уаиллару обменять молодого круглоухого на Аолли в своем поселении. Это довольно сильно его разочаровало: он уже было счёл их умнее. Неужели им и правда могло прийти в голову, что он согласится снова оказаться в их руках? Нет уж. Если Аолли останется в аиллоу многокожих, вся затея становится бессмысленной. Надо было как-то уговорить их привезти Аолли на ту поляну. Уаиллар глубоко вздохнул, мысленно обратился к Великому Древу за помощью и постарался как можно убедительнее объяснить, что его категорически не устраивает такое условие. Лишь бы калека смог правильно передать его слова! Лишь бы многокожие спроста согласились!

К его облегчению, они согласились. Сомнения у них вызвала только покорность Аолли. Уаиллар облегченно вздохнул, удивляясь про себя тому, что многокожие не знают простейших вещей, и предложил спутать Аолли узлом лаллэлаэ, как принято путать женщину, которую увели из чужого аиллоу. Этот узел даёт ей некоторую свободу, чтобы она могла идти сама и обслуживать себя сама, но не позволяет двигаться быстро, так что она не может убежать. Аолли, услышав это, посмотрела на воина с восхищением: он в одно касание снял все затруднения. Она прекрасно понимала, что в её интересах быть не в аиллоу многокожих, а на поляне, где их могут легко окружить и перебить. Ради этого можно было потерпеть незначительные неудобства, пожив несколько дней в узле лаллэлаэ, что даже не делало ущерба её чести.

Уаиллар не знал, что калека оказался не знаком с самим понятием такого узла и не смог правильно передать его смысл многокожим. Из-за этого потом возникло несколько недоразумений, которые, впрочем, были мелочью в сравнении с тем, во что вляпался сам Уаиллар.

2

Многокожие через калеку передали, что уходят заниматься подготовкой к походу, и удалились. Это был хороший знак: они говорили с Уаилларом как с партнёром, а не как с пленником.

Можно было надеяться на удачный исход всей затеи.

И только тут Уаиллар по-настоящему осознал, какой сложности задачу взвалил на себя.

Во-первых, ему нельзя было появляться в аиллоу без Аолли: Великий Вождь Ллуэиллэ объявил его добычей, и любой аиллуо — да не только аиллуо, даже дитя-уолле, не получившее ещё имени, даже женщина — обязаны были его убить. Пройти незамеченным через весь поселок было сложно даже глубокой ночью: аиллоу охраняли, вокруг него и между домами постоянно ходили назначенные воины, и бдительность их всегда жёстко контролировалась. Уаиллар сам много раз бывал в патруле, и много раз проверял патрули, пытаясь пробраться к Большому ааи незамеченным: все воины, как только получали первое имя, включались в эту игру. Если кому-то из аиллуо удавалось обмануть патрульных, те с утра носили его на себе по всему поселку; Уаиллар несколько раз удостаивался такой чести. Так что шанс у него был, но — было ещё во-вторых.

Во-вторых, ему придется предстать перед Великим Вождем Ллуэиллэ и уговорить того послать с ним воинов, чтобы убить многокожих и вызволить Аолли. Скорее всего, Великий Вождь Ллуэиллэ не согласится дать воинов под начало Уаиллара, ведь тот уже не военный вождь, а уолле, не имеющий имени и голоса при принятии решений. Значит, будет как обычно: Великий Вождь Ллуэиллэ созовёт совет воинов, на котором будет объявлен поход чести, набраны аиллуо, которые примут в нем участие (и каждого будут обсуждать подолгу), а потом они выберут себе военного вождя.

А ведь действовать надо быстро. Каждый час, потраченный на разговоры — это лишний час мучений Аолли в плену.

Уаиллар тяжело вздохнул. До аиллоу несколько дней пути, у него будет время подумать.

А пока рядом с ним была Аолли, родная, живая, тёплая, ласковая. Она уткнула холодный мокрый нос ему в шею; он в ответ нежно вылизал её уши. Тихо-тихо, чтобы никто не услышал, рассказал ей свой замысел. Аолли крепко обняла его и на ухо рассказала, как им восхищается и какой он умный и смелый. Уаиллар с трудом справился с возбуждением, полагая унизительным ласкать супругу под взглядами круглоухих — а у него не было сомнений, что их держат под постоянным присмотром.

Аолли согласилась не сопротивляться, когда на неё будут накладывать узел лаллэлаэ, и обещала, что в момент нападения аиллуо на лагерь круглоухих ляжет на землю, прижмётся к ней и будет сохранять неподвижность, пока её не освободят.

Так, обнявшись, они задремали.

Когда стемнело, воина вежливо попросили высунуть руки через решетку. Он покорно согласился, и их связали жёсткими волокнами мёртвой травы, выведя длинный конец наружу. Потом открыли калитку, и Уаиллар вышел на покрытую чахлой травой площадку, окруженную испорченной глиной.

Калитку сразу захлопнули. Воина окружали восемь круглоухих, у четырёх в руках были громотрубы, у троих — копья с наконечниками из испорченного огнем камня.

Уаиллар и не собирался дёргаться: у него был План, и не сейчас было время этот план нарушать. Он обернулся к Аолли; та смотрела на него глазами, полными слёз.

- Жди меня, родная! Я обязательно приду за тобой, если только буду жив!

- Я знаю, что ты придёшь! Ты должен быть жив: если ты умрёшь, то и я умру!

- Не говори так! Помни: у тебя будет ребёнок! Он должен жить! Если я умру, он отомстит за меня!

Уаиллар чувствовал, как сердце его раздирают чёрные острые когти беспокойства. Но надо было действовать, как задумано.

Он покорно вытерпел связывание ног такой же грубой веревкой, сплетённой из мёртвой травы. Ему оставили некоторую свободу — и воин поразился, насколько нелепо, бесполезно и неудобно были увязаны его путы по сравнению с узлом лаллэалэ. При желании он мог бы освободиться от них за минуту.

Впрочем, надо было терпеть: его же обещали вывести из аиллоу многокожих. Вот пусть и выводят.

Пока его вывели только через узкий проход наружу из ааи, где он нашёл Аолли.

Вплотную к выходу из ааи стояло нечто, сделанное из мёртвого дерева, покрытого вонючей кожей мёртвых животных. Оно опиралось на большие круглые — сваи? Подпорки? Уаиллар не знал, как это назвать. Он только чувствовал, что «это» сделано из мёртвого дерева разных пород и видел, что «оно» круглое, состоит из нескольких десятков кусков, выполненных из дерева и может вращаться.

Перед этим «нечто» стояли два испорченных копытных, которые пришли с многокожими. Уаиллар, видевший нечто подобное раньше, во время походов чести, знал, что такие животные иногда таскают за собой нечто подобное, тоже на круглых подпорках, но открытое.

Его толкнули внутрь этого «нечто» — Уаиллар для себя назвал его «подвижное малое ааи» — и запихнули между двумя круглоухими, один из которых держал конец веревки, стягивавшей передние лапы воина. Второй же сразу приставил к груди Уаиллара подобие аэ, сделанное из испорченного огнем камня. Острое, судя по сразу появившейся царапине.

Великое древо, как же они воняли!

Напротив устроился калека.

Уаиллар всячески демонстрировал покорность. Подвижное ааи покачнулось и двинулось вперед.

Аиллуо не знал ещё, что с этого движения у него началась совсем новая жизнь.

3

Поза, в которую усадили Уаиллара, была для него неестественной и неудобной. Он сначала поёрзал, пытаясь как-то устроиться, но остриё у груди и могучие, как у самца водяной свиньи, ляжки зажавших его двух спутников не много давали ему свободы.

В темноте и духоте тесного ааи, непредсказуемо раскачивавшегося в разные стороны, Уаиллара замутило. Он прикрыл глаза и попытался задремать, но подступавшая тошнота не давала. Будь воин один, он поддался бы и расстался с содержимым желудка: это неприятно, но быстро приносит облегчение. Однако показывать слабость врагам, пленившим его, он не собирался. Надо было как-то отвлечься, и Уаиллар перешел в состояние, в котором мог чувствовать Жизнь вокруг себя. Кроме двух пахучих круглоухих воинов и калеки, он обнаружил за стенкой движущегося малого ааи ещё одного многокожего, находившегося между стенкой и двумя порченными копытными, а ещё шестерых, сидевших на других порченных копытных — по сторонам. Судя по огромному количеству обладателей Жизни вокруг, они ещё находились либо в самом аиллоу многокожих, либо совсем рядом с ним. Потом число обладателей Жизни стало уменьшаться, и среди них было всё меньше и меньше круглоухих, воспринимавшихся Уаилларом как сине-зеленые вонючие пятна. Ещё потом аиллуо стал чувствовать растения Леса, которых становилось всё больше, и — на грани восприятия — правильных, не испорченных животных. Это значило, что они выбрались из местности, населенной круглоухими.

На это понадобилась едва ли не четверть дня. Где-то в середине дороги многокожий с ножом стал задрёмывать, громко сопя. В конце концов он громко всхрапнул и дёрнулся; острая штуковина в его руке скользнула вниз, ощутимо поцарапав кожу воина и едва не воткнувшись в его бедро. На счастье, круглоухий проснулся и удержал руку. Второй зарычал-захрипел, очевидно, выражая неудовольствие; провинившийся тоже порычал-похрипел в ответ — и убрал свой ааи куда-то в одну из многочисленных навешанных на него вещиц — судя по запаху, тоже из мёртвой кожи и мёртвого дерева.

Уаиллар подумал, что при желании, несмотря на связанные конечности, мог бы легко убить обоих многокожих воинов, а потом освободиться, воспользовавшись тем же самым острым предметом. Но у него была другая задача.

Они ехали ещё довольно долго, пока не достигли какого-то места, видимо, присмотренного круглоухими заранее, где, кроме спутников Уаиллара, круглоухих и испорченных ими животных не было вообще, зато ощущения от Жизни были почти такими же, как в нормальном лесу — не в Лесу аиллуэ, конечно, но в лесу, где уже можно чувствовать себя свободным и в безопасности.

Если, разумеется, у тебя не связаны конечности и есть оружие.

Тот многокожий, у которого была веревка, привязанная к передним конечностям Уаиллара, неуклюже вывалился из передвижного ааи, пошевелился, разминая затёкшие члены, и недвусмысленно дёрнул за веревку. Аиллуо послушно вылез наружу; его потянули куда-то в сторону. Там обнаружился старший многокожий, с которым они договаривались. Рядом стояли два круглоухих, держащих в руках смолистые ветви ирраоли[1],зажжённые с одного конца. Они бросали на окрестности неровные, мятущиеся тени, освещая небольшое пространство вокруг многокожего. Подтянулся и калека, двигавшийся быстро и ловко, несмотря на увечья.

Старший многокожий протянул руку с порченнокаменным ааи и быстрым движением разрезал путы на передних конечностях Уаиллара. Воин потряс ими, разгоняя кровь, и со значением посмотрел на свои ноги. Многокожий покачал головой из стороны в сторону. Уаиллар не знал, что это значит, но предположил, что это жест отрицания — как у них поднять нос кверху и опустить. Многокожий пробурчал что-то. Калека перевёл:

- Твое оружие положат вон там, — он показал рукой, — заберёшь и освободишься.

Старший многокожий смотрел на Уаиллара так, будто хотел прожечь его насквозь. Он снова заговорил, калека снова перевёл:

- Молодой воин нужно понять, что ты пришёл от мы. Что ты будешь хотеть его отвести за нас. Он нужно тебе верить. Мы дать тебе, что он верить.

Многокожий протянул ладонь, на которой лежали два предмета: небольшой круглый с отверстием, сделанный из прошедшего огонь камня, и плоский белый, с лёгкой желтизной лист, похожий на листья аололи, но ровно обрезанный по краям и более тонкий. На листе контрастно выделялись какие-то узоры, явно не присущие ему от природы. Впрочем, оба предмета были мёртвыми и не происходили прямо из живого. Оба несли следы обработки огнем и чем-то ещё, очень неприятным.

Многокожий взял круглый предмет и надел себе на палец. Показал Уаиллару, поднеся поближе к его глазам. На предмете снаружи было углублениями и выпуклостями что-то изображено. Многокожий снова захрипел-забурчал.

Калека пояснил:

- Это круглое с дыркой, по-нашему кольцо. Наденешь на палец, покажешь молодому воину, чтобы рассмотрел узор. Отдашь ему.

Многокожий отдал круглое Уаиллару. Тот послушно надел на палец. Дальше видно будет. Если всё получится — поступим, как со всеми остальными предметами круглоухих: в яму, и поглубже, чтобы соединились с живой землёй.

Многокожий так же, как и круглый предмет, показал Уаиллару предмет плоский.

- Это запечатлённая речь, — непонятно сказал калека, — передашь молодому воину. Он поймёт.

Как можно запечатлеть речь? Слова произносятся, говорятся, достигают собеседника — и тут же исчезают. Слова эфемерны, мимолётны. Если надо их повторять — значит, надо их запомнить, заучить, как заучивает стихи культурный аиллуо, чтобы поразить своим мастерством других, когда придет время сидеть перед Большим ааи и обсуждать свои подвиги, или когда он будет разговаривать со своей женщиной.

Уаиллар решил не забивать себе голову дурью круглоухих. Всё равно он не собирался делать то, что они его просили. Пусть только придут на знакомую поляну: там и лишатся жизни и ушей.

Однако прямо сейчас нельзя было это показывать. Потому Уаиллар принял и плоский предмет, который некуда было пока пристроить.

Калека напомнил ему:

- Ты не приводить молодой круглоухий, твоя женщина остаться у нас и умереть.

Многокожий посмотрел на аиллуо внимательно и что-то снова пробурчал-прохрипел. Калека, к несказанному удивлению Уаиллара, перевёл:

- Удачи тебе, воин! — Употребив выражение, которым напутствовали уходящих в поход чести.

Многокожие легко вскочили на своих порченых животных, калека сказал ещё несколько слов, которые Уаиллар даже не старался понять, и скрылся в малом передвижном ааи, и все они неторопливо удалились в темноту, в сторону аиллоу круглоухих — шумно и пахуче, как будто не опасались ничего в этом лесу.

Уаиллар опустился на четвереньки и неуклюже доскакал до своего оружия, лежавшего там, где ему и сказали. Освободился от пут на ногах, подобрал аллэ и свои аэ (поразившись тому, что ему оставили не одно, а все), тут же закопал мешавший ему плоский предмет (но решил пока оставить круглый на пальце). Наскоро поговорил с ближайшей лианой, чтобы дала ему побег, и закрепил с его помощью все свои аэ на груди и аллэ на спине.

И двинулся в темноту, туда, откуда слабо-слабо тянуло водой и тиной. К далекому ещё озеру.

[1]Ирраоли — хвойное дерево, легко загорается и ярко горит благодаря большому количеству эфирных масел в хвое и древесине. Люди почему-то считают, что из-за смолы, хотя как раз смола даёт неровное коптящее пламя.

Глава 13. Дорант

1

Светило уже переместилось почти к самому горизонту, до темноты оставалось немного, а предстояло ещё множество дел.

Прежде всего, Дорант выяснил, сколько человек может предоставить ему Харран. Оказалось, всего четверых — не считая его самого. Считая же, вместе с Дорантом и Калле, выходило семеро — неплохо, но, по замыслу Доранта, недостаточно. У Харрана в арсенале нашлись кирасы почти на всех, только двоим пришлось довольствоваться колетами из толстой кожи, обшитыми кое-где железом. Один из них был Хальдин, боевой слуга Харрана, который наотрез отказался менять привычный доспех на кирасу. Дорант был не так привередлив, и одному из обычных — не боевых — слуг Харрана пришлось-таки заниматься оттиранием старой, довольно толстой кирасы (а точнее, почти полудоспеха, так как была у него и наспинная пластина) от ржавчины. Дорант, по окончании работы, тут же напялил железо на себя, привыкать. Кираса мешала гнуться, но хорошо закрывала грудь, живот и спину. Фехтовать в этом каваллиер не стал бы, но стрелять оно не мешало. Насчет же полезности фехтования в схватке с альвами Дорант не обольщался.

Горло бы ещё чем закрыть, — подумал он. Но от предложенного гостеприимным хозяином древнего бувигера[1] категорически отказался, представив себе, как будет в нём поворачивать голову.

Попутно они с Асарау уговорили Харрана отправить человека в Накодо к гаррани, за бойцами. Затруднение возникло только с тем, как подтвердить полномочия этого человека: среди гаррани практически никто не умел читать по-имперски. Выручил калека-воин, попросивший тонкую веревку и некоторое время старательно вывязывавший из нее сложный узор с многочисленными узелками.

Теперь на очереди был Красный Зарьял. Дорант был с ним шапочно знаком ещё с прошлых приездов в Кармон. Личность это была необычная и незаурядная. Начать с того, что Зарьял не был уроженцем Империи. Он происходил с острова Енальдин, что лежит на север от Гальвии. Гальвийцы покорили его лет на сто раньше, чем Империя открыла Заморскую Марку, причем покорили жестоко, вырезав почти половину населения. Это не способствовало хорошим отношениям между завоевателями и завоёванными; енальдинцы периодически восставали, но, поскольку остров был беден железом, а островитяне, при общепризнанном мужестве и боевом мастерстве, не умели делать огнестрельное оружие (да и холодное было у них, мягко говоря, примитивным), каждое восстание быстро подавлялось. Мужчин развешивали на ивах, коими славился остров (и кои были его эмблемой), женщин насиловали, детей увозили в Гальвию и делали из них работников (практически рабов) на знаменитых гальвийских мануфактурах.

Через сотню-полторы лет остров был приведен к покорности, поделен между знатью победителей и превращен в обширное пастбище для их многочисленных овец: основным предметом гальвийской торговли были шерсть да качественное сукно.

Зарьял вырос в одном из мелких поселков на берегу океана и, в отличие от большинства нынешних енальдинских мужчин, не был ни пастухом, ни прядильщиком, ни ткачом. Он ловил рыбу, как много поколений его предков. В один совсем не прекрасный день, когда ему было всего шестнадцать лет, он выбрался в ближайший городок, имея при себе две корзины свежей рыбы на продажу и поручение от матери — прикупить кой-чего по хозяйству. На обратном пути к нему прицепился какой-то городской хлыщ: спрашивал, неужто всю рыбу добыл сам юноша, восхищался его мастерством и хозяйственными способностями, и так далее. Много ли надо неискушённому юнцу? Тот принял приглашение незнакомца зайти в кабак и выпить пива за его счет, в честь знакомства.

На дне кружки лежала золотая монета, что означало: парень добровольно принял плату за вербовку на гальвийский флот.

Так Зарьял стал матросом на громадном, почти ста шагов в длину, трехпалубном линейном корабле. Это было лучше тюрьмы только тем, что матросов каждый день кормили вяленым мясом и сухарями, и давали кувшин пива. В остальном — всё то же самое: тяжёлая работа (не «от зари до зари», а по четырёхчасовым вахтам, что, впрочем, не лучше), постоянный риск для жизни, презрение со стороны офицеров и матросов-гальвийцев, телесные наказания и никакой свободы — на берег матросов отпускали только в порту, куда был приписан корабль, да в туземных странах, во время походов — а там, как считали офицеры, бежать цивилизованному человеку некуда и незачем.

Зарьял так не считал, и когда Корабль Его Величества «Вейжесчентес», что значит на гальвийском «Удачливый», высадив в самом начале имперско-гальвийской войны за Заморскую Марку десант в некоей отдалённой гавани, воспользовался первой же возможностью, чтобы сбежать в джунгли. Там бы он, скорее всего, и погиб естественным образом (джунгли не место для непривычного белого человека), но наткнулся на остатки разбитой гальвийцами компаниды комеса Бранкаи. Его, натурально, сразу же побили и повязали, потом пожалели и взяли с собой: он как-то сумел объяснить, что не гальвиец, а енальдинец.

Парень был ещё молодой и восприимчивый. Он довольно быстро обучился имперскому языку, завел в компаниде друзей и вошел в доверие к начальству. С компанидой он прошел всю гальвийскую войну, был трижды ранен, лечился, выздоравливал, сражался — и сражался хорошо: гальвийцев ненавидел и в силу происхождения, и лично, за обман при вербовке и всё, что пришлось пережить на корабле.

Потом война кончилась, но под самую завязку компаниду бросили в огонь затыкать дыру на самом севере Марки. Дыру они заткнули, но от компаниды осталось два десятка человек, в большей или меньшей степени израненных, да к тому же комес Бранкаи погиб. Наследникам компанида была не нужна, война закончилась — а значит, она была не нужна и Империи. Платить жолд[2] стало некому. Бойцы, залечив раны, разбрелись кто куда.

Зарьял застрял в Кармоне, где одна умелая вдовушка исцелила его от дырки в плече, длинного пореза на спине и ушиба головы. Заодно и поселила у себя, вместо павшего мужа.

От добра добра не ищут. Зарьял был не против осесть в Марке: дома его не ждало ничего хорошего, а тут и люди были подобрее, и нравы почище, чем в Гальвии. Да и вдовушка, если честно, была, хоть и старше парня на пять лет и с двумя детьми, но добрая, ласковая и заботливая.

Надо было только придумать, на что жить. У вдовы-то хозяйство было — только едва-едва прокормиться. И Зарьял, как оклемался, стал похаживать по округе, сочиняя себе занятие. Увы, кроме ловли рыбы в океане, обращения со снастями на корабле да с разным оружием, он ничего не умел.

И тут вдруг прорезался в нём талант охотника. Оказался он человеком очень наблюдательным, и вскоре понял, что может замечать и различать следы всяческого дикого зверья, выслеживать и скрадывать копытных, а меткой стрельбе да обращению с копьём его научили ещё в компаниде. Раз он принёс добычу, два принёс — стал получать заказы от местной знати да владельцев кабаков.

Долго ли, коротко ли — когда Дорант попал в Кармон в очередной раз, Красный Зарьял был уже весьма уважаемым в городе человеком, снабжавшим столы местных аристократов и богатых купцов красной дичью. И была у него команда наёмных егерей, с которыми он ездил на добычу на окраины Альвийского леса — не столько загонщиков да охотников, сколько охранников да бойцов, от альвов отбиваться, да и от людей иногда.

Его очень уважали, и не только в городе, но и во всем Кармонском Гронте, за то, что как-то раз его команда принесла две головы дохлых альвов.

Правда, и своих теряли. За год до трети команды обновлялось. Кто попадался альвам, кто нарывался на опасного зверя, кто неудачно падал, кто тонул… Охота — дело опасное. Но Красный Зарьял как-то умудрялся быстро пополнять команду, принимая в неё людей резких и привычных к оружию, которым обычная жизнь — после компаниды ли, или после межплеменной войны — казалась скучной и недостойной воина.

И вот с этим человеком надо было Доранту договариваться.

2

Да если бы только в Красном Зарьяле была проблема…

Любая операция требует кропотливого, нудного планирования. Любая операция требует, чтобы планирующий учёл как можно больше мелочей.

«Вот, например, — подумал Дорант, — парень-то, если я правильно понял то, что рассказал про пленных Асарау, будет голый и без обуви. Значит, надо запасти одежду и обувь для него. А я его и не видел ни разу. Одежда-то ладно, взять с запасом по размеру. А обувь? Сапоги какие брать? Ну как не угадаешь? Значит, возьмем несколько пар, разных. Оружие ещё надо. Меч, кинжал, пиштоль. Кирасу или панцирь? Где тут найдешь панцирь на подростка? Значит, нужен колет из толстой кожи. Коня со сбруей.»

Он прикинул, во что ему всё это встанет, и скривился, как от зубной боли. Деньги ещё были, но на людей Зарьяла, припасы, одежду и снаряжение для примеса Йорре — точно не хватило бы. Он и так много из полученных (да и из своих) потратил уже, пока сюда добирался, а ещё больше — на альву и клетку.

Занимать у Харрана не хотелось. Во-первых, каваллиер не знал, есть ли у младшего друга столько денег в наличии — монетами, — сколько понадобится. Во-вторых, ещё же до столицы надо добраться, а дорога туда с примесом на руках вряд ли будет простой, легкой и дешёвой…

Впрочем, у Доранта было средство от головной боли на этот счёт.

Он попросил Харрана его сопровождать и направился в присутствие наместника, в дом приёмов[3].

Там их приняли довольно быстро — Харран не последний был человек в Кармонском Гронте. Наместник, явно невыспавшийся, но любезный, вежливо предложил местного терпкого вина и поинтересовался, чем может быть полезен. Дорант полез рукой под колет и выудил поисковый амулет, висевший там на тонкой цепочке.

- Вы знаете, что это такое, уважаемый ньор Кессадо?

Ньор Кессадо знал, отчего побледнел и принялся отирать лысину грязноватым платком, вынутым из рукава.

Амулет был оформлен, как стандартный медальон службы Светлейшего, с профилем Императора на одной стороне и гербом Санъера на другой. Что такое эти медальоны и какие права они дают людям, их носящим, знали в Империи и в Марке все, включая крестьян (и исключая, разве что, дикарей).

По дурацкой случайности, как раз Дорант толком этого не знал. Дело в том, что Аррас, выдавший ему амулет, был в полной уверенности, что каваллиер понимает, что именно ему досталось, и не дал ему необходимых пояснений.

Зато Харран аж выпрямился в кресле. Он впервые сам, лично видел такое. Он-то как раз ведал, какие именно права даёт такой медальон (он только не знал, что в данном случае в нём был ещё и поисковый амулет). Покойный отец как-то объяснил, придя от тогдашнего наместника потный и испуганный.

Дело в том, что амулет был из золота.

Обычные медальоны службы Светлейшего были серебряными. Их получали практически все доверенные люди Светлейшего, коих в Империи были тысячи. Обладатель такого медальона имел очень широкие полномочия. Он мог обратиться к любому представителю государства, чтобы его снабдили деньгами по потребности, и тот обязан был требуемую сумму (с некоторыми ограничениями) найти и вручить. Он мог потребовать людей с оружием, в нужном количестве, для выполнения своей задачи. Он мог ещё многое — хоть не всё.

Если же медальон был золотой, то полномочия его были чуть ли не равны полномочиям вице-короля. Дорант с этим медальоном мог сместить любого чиновника (до уровня вице-короля исключительно), не объясняя причин. Он мог потребовать выставить войско и объявить войну соседнему государству. Он мог забрать, опять же не объясняя причин, все казённые доходы Заморской Марки за год.

Золотых медальонов были считанные единицы, и выдавали их не абы кому. В Заморской Марке было их всего четыре (и три из них Аррас раздал тем, кого отправил на поиски примеса, потому что только в золотых медальонах упрятаны были артефакты, настроенные на императорскую кровь).

Харран был потрясён. Ему в голову не пришло, что Дорант может не знать разницы — серебряный медальон, золотой ли. С этого момента Харран смотрел на друга как на небожителя.

Каваллиер же решал сейчас сложную задачу. С одной стороны, поддержка наместника была необходима. С другой стороны, Дорант вовсе не хотел бы брать с собой людей наместника: во-первых, видел он их в деле — неплохи, но не хороши, а во-вторых, и это главное: как обеспечить их верность? Да что верность— просто подчинение? В деле нужно, чтобы люди слушались Доранта беспрекословно, слишком серьёзная предстоит работа.

Ему бы и в голову не пришло, что наместник, разглядывая качающийся перед его лицом амулет, стремительно обдумывает, чем мог бы заниматься в отставке и как он объяснит эту отставку жене и детям. Каваллиер, однако, вовсе не собирался отстранять наместника от исполнения его обязанностей — не в последнюю очередь потому, что наместник, по мнению Харрана, которое каваллиер уважал, выполнял свои обязанности вполне достойно.

- Уважаемый ньор, — продолжил вежливо Дорант, — государственная необходимость требует некоторых ресурсов. Мне нужно снаряжение для похода. От вас требуется либо снаряжение — если оно есть, — либо деньги, если его нет.

Наместник — неожиданно для Доранта — вздохнул с облегчением. Если бы каваллиер видел Харрана, сидевшего чуть сзади, он поразился бы тому, что тот также вздохнул с облегчением, и тому, что наряду с этим у Харрана на лице написана была некая обида: что ж меня-то не спросил?

Дорант, сверяясь с записями, обозначил свои потребности. Оказалось, что у наместника нет практически ничего из того, что требовалось — за исключением лошадей. Зато он был готов профинансировать нужды каваллиера в звонкой монете из собранных в этом году податей. При этом — к удивлению Доранта (и при полном понимании Харрана) — общая сумма оказалась раза в полтора больше, чем каваллиер планировал изначально.

Они втроём спустились на первый этаж, прошлись по узким коридорам с характерным запахом присутственных мест, где бродили какие-то сонные люди в испачканной чернилами одежде, спустились на пол-этажа и оказались в кассе. Там юный прыщавый и долговязый кассир выдал Доранту нужное количество стандартных холщовых упаковок с золотыми империалами, Дорант за них расписался, и они с другом ушли.

Теперь денег хватало для закупки всего необходимого. Дорант вскрыл наугад одну упаковку, проверил число монет — всё было в полном порядке. Он пересыпал деньги в кошель, предложил довезти остальное до их с Харраном резиденции, и, ласково улыбнувшись, осведомился: нельзя ли найти постоянного возницу с повозкой?

Ему пообещали. Ну что ж, по крайней мере на разъезды по городу у них транспорт теперь был.

3

С деньгами уже можно было заниматься и всем прочим. И в первую очередь — Зарьялом и его людьми.

Друзья, сопровождаемые небольшой свитой из двух боевых слуг и двух обычных, несущих золото, не дожидаясь обещанного возницу, совершили короткий переход к окраине города, где в большой усадьбе располагался со своим хозяйством Зарьял. По счастью, был он на месте, а не в очередном походе.

Хозяин усадьбы, извещённый привратником, встретил обоих радостно и радушно. При первом же взгляде на него любой бы понял, почему его зовут «Красный Зарьял», и согласился бы, что иным прозвище быть не могло: был он не просто рыж, а огненно рыж. Голова и лицо его густо заросли медно-красным волосом, который сейчас, когда стало ему сильно за сорок, начала разбавлять — главным образом, в бороде — легкая седина. К тому же, будучи по комплекции плотен настолько, что шея у него вовсе не наблюдалась, Зарьял, как многие плотные люди, был, что называется в народе, краснорожим. Красную, будто от возбуждения, кожу лица его густо усеивали светло-коричневые веснушки, так что в целом казалось, что крепкое его туловище увенчано ярко-красной головою.

Обменявшись с Зарьялом приветствиями и обычными ничего не значащими доброжелательными выражениями, друзья перешли к делу. Зарьял был не против проехаться в Альвиан — в этом не было ничего необычного. Но, услышав про сохранение тайны и особые условия, он напрягся. Доранту пришлось брать дело в свои руки и снова вытаскивать медальон. Зарьял кивнул и успокоился. После этого дело пошло как по маслу, и они быстро договорились о найме команды Красного Зарьяла, во главе с ним самим и в числе четырнадцати воинов, не считая его самого, с оружием и амуницией, включая кирасы и шлемы, и с обозом, включая три телеги и восемь вьючных лошадей, а также троих вооружённых возниц, для похода в Альвийский лес под командованием Доранта, где команда Красного Зарьяла обязывается подчиняться Доранту и выполнять все его распоряжения беспрекословно, под угрозой смерти, равно как для сопровождения Доранта и указанных им лиц из Альвийского леса до границ Кармонского Гронта. Дорант попытался было договориться о дальнейшем пути, к столице, но Зарьял отказался категорически: он и его люди работают здесь, а выезжать в Меррадон или другие прилегающие провинции не согласны.

Упёрся. И про деньги даже слышать не хотел.

Пришлось согласиться. И то хлеб.

Написали и подписали бумагу. Представились (и проставились) команде Зарьяла.

И вернулись к Харрану.

- Вот что, — сказал Дорант, вспомнив рассказ Асарау, — найдутся ли в этом городе морские хауды?

Харран поскреб в затылке и потащил Доранта в свой арсенал, где долго копался в дальнем углу. В конце концов он вытащил очень старую хауду, сделанную в Гальвии, видимо, тогда, когда их только-только придумали, но исправную и в довольно хорошем состоянии, не считая легкой ржавчины. Дорант осмотрел оружие, завел замок и щелкнул курками, стер рыжую пыль со ствола и укоризненно посмотрел на Харрана, который от этого взгляда покраснел. Хауда требовала большой чистки и небольшого ремонта; отправили было за этим Самира к одному из двух местных оружейников, но, подумав, поехали с ним сами на предоставленном, наконец, наместником извозчике.

В оружейной лавке было тихо и скучно. Огромный, как бык, оружейник осмотрел принесенную хауду, кивнул и кликнул подмастерье. Тот унёс оружие в задние комнаты, а оружейник на очевидный вопрос кивнул ещё раз и, не произнеся ни слова, вынул из дальнего шкафа вполне приличную морскую хауду классической керагонской работы, добротную даже на вид. Друзья примерились, позаводили замок и поспускали курки, затем довольно бурно поспорили, кто будет платить, и Дорант уступил. Харран пообещал прислать деньги, как только вернётся домой, оружейник обернул хауду чистой тряпицей, и друзья двинулись дальше, справедливо решив, что стоит попробовать счастья и у второго оружейника.

Тот, в отличие от первого, был мелок, суетлив и более чем разговорчив. Доранту не понравилось, что оружейник как бы невзначай не раз попытался выяснить, зачем они покупают оружие и куда собираются с ним ехать. В этой мастерской тоже нашлась морская хауда, почти новая, но с разболтанными стволами. Когда Харран попытался завести замок, пружина жалобно тренькнула и лопнула, заклинив механизм. Хозяин засуетился ещё больше — хотя, казалось бы, куда ещё-то? — и вытащил из каких-то закромов большой полированный ящик немалого веса. В ящике обнаружилось диковинное устройство с четырьмя стволами, собранными в один блок. Оружейник длинно и многословно объяснил, что это новинка из новинок, стреляющая четыре раза подряд, которая куда лучше какой-то обыкновенной морской хауды.

Друзья потребовали новинку на испытания. Они, сопровождаемые оружейником, спустились к речке и немного постреляли в глинистый обрыв. Диковина оказалась тяжеленной и довольно неудобной, однако исправно выплёвывала четыре выстрела, выбивая из сухой глины облака пыли. При этом завода замка вполне хватало на то, чтобы четырежды поджечь заряд, а когда Дорант посмотрел вблизи, что эта махина сделала с обрывом, то решил, что демоны с ним, с удобством, рукоятку можно будет потом и переделать — а без этой штуковины он не уйдёт. Единственный серьёзный недостаток заключался в том, что процесс заряжания (как и следовало ожидать) оказался мешкотным и долгим, но Дорант, всегда неравнодушный к хорошему оружию, счёл этот недостаток не важным.

Они вернулись в лавку, где оружейник объявил совсем несусветную цену. Дорант поторговался, упирая на то, что новинка тяжела и неудобна, непрактична из-за длительности заряжания, и вообще интересна ему только как диковина (а ещё больше на то, что никому, кроме него, она не нужна, что было очевидной истиной). В итоге сошлись почти на половине первоначальной цены, Дорант расплатился на месте под жалобы оружейника, что его разоряют и практически грабят, и друзья вернулись в дом Харрана.

Неисправную хауду они, разумеется, не купили, о чем оба потом жалели не раз. Починить замок и укрепить стволы было недолго — у первого оружейника, разумеется — а лишние два выстрела им очень пригодились бы.

4

Как стемнело, слуги Харрана выкатили из каретного сарая тот самый кибит, который привезли из-за города: легкую двухосную повозку с закрытым кожаным верхом. Как в насмешку, она была светло-коричневой. Дорант заглянул в каретный сарай, но вынужден был признать, что для их целей там ничего подходящего — кроме этой повозки — нет. Либо очень тяжелые фургоны, крытые небелёным полотном, которое ещё более заметно в темноте, либо пресловутая картега, ещё более старая, вычурная и неудобная, чем у гуасила. Стража, которая непременно попадётся на пути, месяц будет обсуждать, куда это Харран поехал из ворот за город при таком параде.

Ох, такой публичности нам бы не нужно. Да что делать?

Запрягли двух крестьянских лошадок в харранов светло-коричневый кибит. Нашли кучера среди боевых слуг, которым можно доверять: его звали Лагирре, был он лет тридцати, из которых у Харрана на подхвате уже года два. Мало, но и Харрану лет немного. Ну, будь, что будет.

Дали ему две фитильные древние пиштоли с запасными зарядами, велели следить за фитилями. Ну да, старьё — а где на всех колесцовых напасёшься, дорого ведь. Дорант брал с собой Калле — это даже нечего было обсуждать. Один он остался: Сеннер ещё лежал без сознания под опекой заботливого Фанора. Харран немного подумал и позвал с собой Самира, что Дорант не одобрил (туповат, он предпочёл бы старого знакомца Хальдина), но и не оспорил (кто он такой, чтобы командовать вместо хозяина?).

Проверили коней. Проверили оружие. Подготовили кирасы. Поужинали.

Дорант вернулся в свою комнату и покопался в седельных сумках. В одной из них, в потайном кармашке, лежало кольцо, полученное от гнилозубого чиновника Арраса вместе с поисковым амулетом, он же медальон службы Светлейшего. Как сказал ему Аррас, кольцо это — литое из меди, а не золотое, между прочим — должно было убедить примеса Йорре, что тот, кто за ним пришёл, выполняет волю Императора.

И ещё Аррас передал ему несколько слов, которые, написанные на бумаге или сказанные лицо в лицо, должны были убедить примеса, что он должен подчиняться всему, что скажет посланник.

Дорант тогда немного подумал, потом кивнул, вытащил из настенного шкафчика письменные принадлежности и бумагу и потребовал, чтобы Аррас записал эти слова. И приписал: «Подавшему сие доверяйте, Ваше Высочество, ибо выполняет он волю Императора».

И подписался полным именем и титулом, на все три строчки.

Наконец, наступил намеченный час выезда. Альв, на удивление, повёл себя покорно, выставив сначала передние, а потом задние конечности между прутьями решётки. Спокойно дал связать себя, скривившись, правда. Непонятно, что это означало.

Так же спокойно пошёл за Калле и Самиром, которые не столько вели его, сколько показывали, куда идти. Ненадолго задержался перед повозкой, изучая. Было заметно, что видит он нечто подобное не в первый раз, но внутри ещё не был. Кто бы удивлялся!

Запихнули его внутрь, на заднее сиденье. Калле и Самир уселись по бокам, Самир вытащил здоровый медвежий кинжал и прижал к груди альва. Калле поглядел на него как на безумца, но ничего не сказал.

Помогли усесться Асарау. Без него вся затея бы рухнула — кроме него, с альвами никто общаться не мог.

Харран и Дорант взгромоздились на коней, ещё два человека Харрана пристроились сзади в сопровождение, и, наконец, обоз (ну, не кавалькада же, с повозкой-то) выдвинулся со двора.

По гулким пустым улицам, мощённым где камнем, где кирпичом, где деревом, проехали довольно быстро, не встретив препятствий. На выезде было захотел прицепиться к ним патруль, но, узнав Харрана в зыбком свете факелов, командир патруля покивал и увёл своих дальше по маршруту. Мало ли, куда и по какой своей надобности едет второй по влиянию человек в Кармоне и первый — в Кармонском Гронте. Заденешь — не расплатишься.

Где выпускать альва — вот был вопрос. Ехать далеко, за озеро, не стоило: нужно было ещё вернуться, забрать альву (везти их вместе Дорант категорически не хотел, да и ребята Красного были ещё не готовы). Поэтому надо было, с одной стороны, доставить альва поближе к озеру, чтобы ему побыстрей добраться к себе домой и всё организовать, а с другой — как-то просочиться между людскими поселениями туда и обратно, не привлекая к себе внимания. Дорант положился в этом на Харрана, а Харран — на Лагирре, которого, как выяснилось, не зря посадил на облучок. Лагирре до службы у молодого владетеля жил извозом, таская на полудохлой кляче небольшие грузы от Кармона до ближайших селений, а от селений до делянок местных крестьян и обратно. Между прочим, пару раз отбивался от разбойников — Дорант с удивлением услышал от Харрана, что здесь кто-то соперничает с альвами в нападениях на людей. Тут же выяснилось, что альвы на этой стороне озера нападают куда реже, чем потерявшие всякие средства к существованию крестьяне, причём ещё вопрос, кто из них более жесток со своими жертвами.

Лагирре оба раза удалось успешно отбиться — то ли благодаря природной отваге, то ли благодаря тому, что, собственно, с него и его груза и взять-то было нечего. А потом его полудохлая лошадь перешла в новое состояние: стала совсем дохлой, не то от возраста (Лагирре не знал, сколько в точности было ей лет, когда она досталась ему по случаю), не то от болезни — но уж точно не от небрежения: Харран поручился, что никогда не видел человека, более преданного, заботливого и любящего лошадей.

Негромкое обсуждение кучера повозки, который, будучи за спинами дворян, его слышать не мог, скрасило дорогу. Когда надо было поворачивать, Лагирре тихонько свистел — один раз, если направо, и два, если налево. Тишину нарушали лишь чавканье копыт по влажной по ночной поре дороге, поскрипывание неновых частей повозки, да тихие разговоры всадников.

Дорант понятия не имел, где они, в конце концов, остановились. Было похоже, что и Харран был осведомлён не больше. Однако Лагирре, не слезая с облучка, прошипел:

- Вот лучшее место, добродетельные господа. Отсюда до озера рукой подать — не больше половины часа, ежели верхом. Только тут и верхом не проедешь-от. Надо ногами.

Следуя едва слышной команде Харрана, Калле и Самир, не без кряхтения, вылезли из повозки и помогли выйти альву. Харрановы люди (Дорант дал себе зарок познакомиться с ними получше — который потом так и не смог выполнить) жгли уже третьи или четвертые факелы, которые скупо и неверно освещали небольшую поляну, где остановилась повозка. В свете факелов зрачки альва светились синим.

Каваллиер только собрался попросить, чтобы кто-нибудь помог выбраться Асарау, как тот легко соскочил из повозки сам, будто с ногами у него всё было в порядке. Дорант, однако, хорошо знавший воинов гаррани, видел, как тому было трудно, и подозревал, что было ему больно. Показать это было для Асарау невозможно. Дорант сделал себе зарубку на будущее. Другом он всегда был хорошим.

Дальше была рутина. Дорант передал альву то, что должно было подтвердить его полномочия при встрече с примесом Йорре (кроме поискового амулета — надо же было что-то и себе оставить, чтобы парень мог понять, кому довериться, а кому нет). Воткнули в землю и сложили странное альвийское оружие.

Дорант заранее попросил Асарау, чтобы тот кое-что сказал альву. Нет, он, разумеется, не собирался на самом деле убивать его женщину, если бы альв не доставил примеса в назначенное время и в назначенное место. Но было бы лучше, чтобы альв так думал. Просто на всякий случай.

И они двинулись обратно в Кармон, причём Дорант не удержался, чтобы не попрощаться с альвом, как со своим человеком — и Асарау, согласно кивнув, перевёл.

[1]Бувигер — часть доспеха, закрывающая шею и подбородок. Крепится к кирасе, ограничивает угол поворота головы.

[2]Жолд — солдатское жалованье.

[3]Дом приёмов имеется в любом городе, где есть наместник. Это всегда двухэтажное здание, на первом этаже которого располагается довольно просторный зал и, по сторонам его, два небольших, перегороженных барьерами, а на втором — помещения поменьше, одно из которых имеет снаружи широкий балкон, нависающий над офисиадой, главной площадью города (не путать с рыночной). Над балконом, на аттике — лепной, иногда раскрашенный, герб Императора. Наместник обращается к населению с балкона — если дело общественное и касается всех, или с возвышения в центре дальней от офисиады стены большого зала — если дело касается местной элиты. В малых залах с барьерами ведут приём населения чиновники наместника.

Глава 14. Уаиллар

1

Дорога к своему аиллоу заняла даже меньше времени, чем Уаиллар потратил в обратную сторону, спеша на помощь Аолли. Хотя и тогда он торопился изо всех сил, сейчас ему помогло то, что часть пути его везли, и он не успел устать. Да и спал он в этот раз очень мало, частью от возбуждения, частью от того, что ему не терпелось уговорить Великого Вождя Ллуэиллэ выполнить придуманный воином план.

И что? В итоге он прибежал к аиллоу днём. Ну, не совсем днём — ближе к вечеру. Но в посёлок всё равно нельзя было идти. Да и слишком близко от него находиться тоже не стоило: была опасность попасть на глаза детям или женщинам, а то и воинам. После того, как Великий Вождь Ллуэиллэ объявил свою волю, любой из них должен был убить Уаиллара. Он, понятно, не стал бы ждать этого с покорностью, но сражаться со своими был как-то не готов.

Вся надежда была на План и на то, что Великий Вождь Ллуэиллэ его примет.

Пришлось вернуться почти на целый переход и залечь в укромном месте, которое Уаиллар использовал уже не раз, когда надо было прятаться во время воинских тренировок. Никто не мог найти его там, в промоине у оврага, прикрытой ветвями аололи, с которыми Уаиллар договорился.

Когда стемнело и зажглись звёзды, он выбрался из укрытия. Знакомый с детства укромный путь к аиллоу, который воин продумал ещё до первого своего имени и не раз использовал, чтобы подловить дежурящих патрульных. Ему нравилось показывать своё превосходство над другими аиллуо. Таких укрытых тропок, где не ходили даже мелкие дикие звери, он нашел и организовал вокруг аиллоу не меньше, чем было у него пальцев на конечностях. И пользовался ими попеременно, не только, чтобы проучить патрульных, но и для других целей — мало ли для чего взрослому аиллуо может быть необходимо прийти в посёлок или уйти незамеченным…

Аиллоу затихало; дети давно попрятались по ааи, взрослые ещё занимались обычными делами. Уаиллар засел в давно присмотренном удобном месте, на которое никто не обращал внимания: кому интересен чахлый, насквозь просматриваемый кустарник у тропы к отхожему месту?

Зато отсюда хорошо было видно Большое ааи, площадь перед ним, Великое Древо посёлка и край оллаау — загона для пленных.

Уаиллару надо было дождаться, чтобы Великий Вождь Ллуэиллэ закончил дневные дела в Большом ааи и перешел в свое личное жилище, где жил один после смерти жены и замужества Аолли.

Конечно, ждать возле личного ааи Великого Вождя было бы проще, но если добраться туда незаметно было возможно, то спрятаться на несколько часов — точно негде. Поэтому Уаиллар решил дожидаться здесь, а через некоторое время после того, как Великий Вождь уйдет из Большого ааи, проскользнуть к его жилищу. От Аолли он хорошо знал привычки её отца: придя из Большого ааи, он некоторое время приводил себя в порядок, потом ужинал тем, что принесли от общего стола, потом — пока Аолли жила в его доме — разговаривал с ней, потом некоторое время медитировал, а потом ложился спать.

Вот ближе ко сну Уаиллар и хотел к нему пробраться.

Любой воин — если он хочет жить и побеждать — умеет терпеть в засаде, не выдавая своего присутствия, сколько бы это ни длилось. Уаиллар дождался, пока совсем стемнело; потом дождался, когда прошел первый патруль: Аллорэу с располосованной горным львом мордой и знакомый совсем молодой воин, только что получивший имя, которое Уаиллар ещё не запомнил; потом дождался, наконец, когда в проёме входа появился, расправляя конечности, Великий Вождь Ллуэиллэ, зевающий на ходу. Вождь закрыл рот и двинулся к своему ааи величественной, подобающей его статусу, походкой. Рослый и могучий, хотя уже состарившийся, что было заметно по седой шерсти вокруг носа, доходившей до глаз, и по немного дряблой коже на животе.

Уаиллар подумал, что Ллуэиллэ воистину велик. Даже такому воину, каким был Уаиллар до похищения Аолли, никогда не занять его место, никогда не стать Великим Вождем. Никогда не смочь так умело и незаметно разрешать споры и ссоры между аиллуэ клана, не говоря о том, чтобы договариваться с Великими вождями других кланов. Никогда не научиться договариваться с Главной женщиной Ауэррой, при её тяжёлом нраве и склонности ко вздорным наскокам на того, кто, по её мнению, неправильно ведёт себя с кем-то из женщин. Никогда не суметь так повернуть дело, что аиллуэ, от которых Великому Вождю что-то надо, сами принимают нужные для него решения.

Кому-то Великое Древо даровало воинские умения, кому-то мудрость, — подумал Уаиллар, — а Великому Вождю и то, и другое.

Ведь и воином Великий Вождь Ллуэиллэ был незаурядным. Сейчас-то он постарел, но — ещё в ту пору, когда Уаиллар был безымянным уолле — водил клан как военный вождь в походы чести, и приносил уши, круглые и острые, и приводил пленников для столба пыток.

Тут воин некстати вспомнил, что сейчас он опять безымянный уолле, и настроение его испортилось.

Уаиллар подождал ещё немного, чтобы Ллуэиллэ успел отойти подальше и не услышал его. Он снялся с лёжки и, прячась в тенях, заскользил к жилищу Великого Вождя. Здесь помогло бы перейти к ощущению Жизни, но воин по привычке удержался: неприлично пользоваться этой возможностью в аиллоу. Мало ли кто чем занимается в своих ааи.

Жилище Великого Вождя, как и другие ааи в поселении аиллуэ, стояло на отшибе от других, окружённое узкой полосой нетронутого Леса. Вокруг никого не было; Уаиллар, прислушавшись, понял, что Великий Вождь Ллуэиллэ собирает себе легкий ужин.

Воин ещё раз проверил обстановку вокруг. Рядом не было никого, кто мог бы ему помешать. И он скользнул в чернеющий на фоне переплетения светлых ветвей проём двери.

2

Внутри было темно. Великий Вождь Ллуэиллэ не нуждался в свете, чтобы приготовить себе пищу в своём собственном ааи. Тем не менее, когда силуэт Уаиллара обозначился в дверном проёме, Великий вождь сразу поднял голову:

- Кто здесь?

Беспокоить Великого Вождя или Главную Женщину в их личных жилищах — уарро, запрет. Только если сами позовут.

Воин, по обычаю на четвереньках, низко склонив голову, вполз в ааи и, в нарушение принятого, посмотрел в глаза Ллуэиллэ:

- Я муж твоей дочери, Великий.

Вождь вскочил на ноги, возвысившись над Уаилларом во весь немалый рост:

- Ты привёл Аолли?

- Нет, о Великий. Но…

Ллуэиллэ не дал ему продолжать:

- Где она?

- У круглоухих, но…

И опять его грубо, как дозволено лишь Верховному в общении с незначительным, прервали:

- И ты посмел вернуться, жалкий трус? Я же сказал тебе: если вернёшься без неё, умрёшь!

- Позволь сказать, Великий…

- Молчи, червяк! Я всегда знал, что ты её не достоин! Зачем я только согласился… — И рука Великого Вождя Ллуэиллэ вдруг удлиннилась копьём, стремительно скользнувшим в сторону Уаиллара.

Обученный и опытный воин привычно отдернулся в сторону, но копьё со свистом рассекаемого воздуха последовало за ним. Великий Вождь был обучен не хуже и не менее опытен в схватках.

И тогда тело Уаиллара отреагировало, как привыкло, практически без участия его сознания: короткое, но мощное движение, и смертоносный аэ прочертил в воздухе невидимую линию, которая закончилась в гортани Великого Вождя Ллуэиллэ…

То, что случилось потом, воин видел множество раз. Выроненное копьё, движение руки к горлу, хрип и бульканье… оседающее тело… судороги агонии…

Уаиллар выпрямился, с трудом осознавая, что сейчас произошло.

3

Уаиллар, сильный и удачливый воин, самым молодым в своём аиллоу заполучивший уши Пещерного Хозяина; Уаиллар, решительный и удачливый военный вождь, десятки раз водивший воинов в походы славы и трижды получавший новое почётное имя, Уаиллар, никогда не испытывавший страх настолько, чтобы потерять способность действовать — впервые в жизни почувствовал ледяной, сковывающий ужас и полную растерянность. В голове у него было пусто, если не считать сразу двух крайне неуместных мыслей: первая была о том, какими словами можно описать хрупкий звук, возникавший, когда остатки воздуха из легких убитого, пройдя через рассечённую шею, лопались кровавыми пузырями, а вторая — о том, почему, ради Великого Древа, он сейчас думает об этом?

Воин оставался в той же позе, в которой был, метнув свое аэ, он даже не опустил руку. Он сидел так, даже не дыша, пока из тела Великого Вождя Ллуэиллэ выходили кровь и жизнь, пока тот хрипел, булькал и дёргался. Когда отец Аолли, наконец, затих и вытянулся, Уаиллар шумно выдохнул и с силой ударился несколько раз головой о твердую и гладкую глину пола. Ему хотелось завыть в голос, так громко, как он только сможет — но он не настолько потерял голову, чтобы не понимать, что этого делать нельзя.

- Что же я натворил… — тихо, не громче выдоха, и очень медленно сказал он.

Во-первых, Уаиллар вернулся в поселок без Аолли — и за это подлежал смерти по решению Великого вождя.

Во-вторых, он нарушил уарро, войдя неприглашённым в ааи Великого Вождя — и за это подлежал смерти.

В-третьих, он убил воина из своего клана — и за это подлежал мучительной смерти у столба пыток.

В-четвертых, он убил Великого Вождя, и за это никакой мучительной смерти не было достаточно: не было наказания, соответственного этому преступлению, ибо никогда за множество поколений, которые помнили аиллуэ всех известных кланов, никто не смел поднимать руку на Великого Вождя своего клана.

И, как будто этого мало, — он убил отца своей Аолли.

Первым побуждением его было перерезать себе горло здесь же, над ещё теплым телом Ллуэиллэ. Потом он ясно, как наяву, услышал в своей голове голос круглоухого калеки, который говорил за старшего многокожего перед тем, как они отпустили Уаиллара: «Ты смотреть и думать. Ты не приводить молодой круглоухий, как сказано, твоя женщина остаться у нас и умереть».

Если он не придет на поляну вовремя — Аолли умрёт.

Если он не привёдет с собой молодого пленника — Аолли умрёт.

Аолли умрёт, и умрёт их нерождённый ребенок.

Уаиллар сжался в комок, будто только что родившийся уолле. То, что свалилось на него, было запредельно, невыносимо тяжёлым.

Голова разламывалась от мыслей, которые ему не под силу было упорядочить. Тело подводило; волю парализовала растерянность. Он не готов был ни к чему из того, что случилось с ним в последнее время…

Но он был воин. Прежде всего — воин. И ещё — прирождённый вождь, способный вести за собой. А это значило — победить, а не умереть. Принять решение и выполнить его. А если решение неверно — как можно быстрее принять новое, чтобы исправить ошибку. И это значило — ты отвечаешь за тех, кто от тебя зависит.

Сейчас от него не зависел никто — кроме Аолли и её будущего ребенка. Кроме тех двоих, кто был для него смыслом и содержанием его жизни, самой большой ценностью, что у него есть.

А это значило, что у него остался только один выход: вытащить из оллаау молодого пленника и доставить его до условленного места живым и здоровым.

Уаиллар решительно встал, подошёл к телу Великого Вождя и коротким движением выдернул из его горла свое аэ. Отряхнул его от крови (аэ кровь на себе не держит, но стряхивать её надо) и привычно засунул на место в сбруе из уиллоэ.

Потом развернулся и, пригнувшись, осторожно, но быстро выскользнул из осиротевшего ааи отца его женщины.

4

Обратный путь к площади, где размещались оллаау, столб пыток и Большой ааи, не занял у него много времени. Криво усмехнувшись, он перешел в состояние, когда чувствовал Жизнь вокруг — нарушив ещё одну общепринятую норму. В соседних ааи спали, ели, занимались любовью, кормили детей, ухаживали за шерстью. Никто не обращал на него внимания, никого из патрульных не было поблизости. Уаиллару везло — и он снова скривился, подумав об этом. Его всегда считали в клане везучим. Сейчас мелкое везение выглядело издевательски на фоне того, что случилось.

Подойдя к загородке с пленниками. Уаиллар бесшумно стащил со спины копьё. Не теряя из виду окружающее, заглянул в оллаау. Пленники спали, четверо прежних, темнолицых круглоухих в одном углу, молодой и старый воины из новых — в другом. Было заметно, что сон старого воина чуток, в то время как носившие груз — спали доверчиво и не следили за тем, что происходит вокруг. Молодой воин тоже спал, как ребёнок. Впрочем, все они за время плена привыкли, что ночью их не беспокоят, да и вообще на площади царит в это время тишина — только шуршат листья Великого Древа и кустов, и едва слышно журчит вода в ручье.

Только настоящий, опытный аиллуо, прошедший не один поход чести, может в такой тишине двигаться, не нарушая её. Уаиллар плавно приблизился к изгороди и тихонько поговорил со стеблями, из которых она состояла. Они послушно изогнулись, пропустив его внутрь. Воин специально вошёл поближе к темнолицым круглоухим: они были ему совершенно не нужны, и от них надо было быстро и тихо избавиться. Четыре тычка копьём в правильные места на теле — и дело сделано. К сожалению, совсем без шума не обошлось. Агония — это хрипы и судорожные движения конечностей, загребающих по подстилке.

Старый воин проснулся и вскочил с лёгкостью, делающей ему честь. Был бы он с оружием и в своей скорлупе из испорченного огнём камня — у него, быть может, были бы и шансы. Если бы он ещё видел в темноте, — саркастически подумал Уаиллар. Но старый воин был гол, как новорождённый, и с пустыми руками. Уклониться от секущего взмаха копьём ему не удалось: слишком мало он себе оставил места, расположившись в углу загородки. Голова его повисла на лоскуте кожи, горячий фонтан крови из обрубка шеи залил и его тело, и начавшего просыпаться молодого.

Уаиллар втянул ноздрями привычный и приятный аромат крови и свежерассечённой, дымящейся плоти — аромат победы. Он, было, дёрнулся отрезать уши, но вспомнил, кто он теперь и что его ожидает, и опустил аллэ. Получилось удачно: шума было совсем немного, как воин и хотел.

Молодой пленник успел встать на ноги и смотрел на воина безумным испуганным взглядом. Он плохо понимал со сна, где находится и что происходит. Облитый с головы до ног горячей пахучей кровью, он крутил головой из стороны в сторону, не видя ни Уаиллара, ни тела погибшего старика. Воин заметил по пластике тела, что пленник собирается закричать, и без затей стукнул его по голове древком своего аллэ. Тот сомлел и, закатив глаза, стёк на землю.

Уаиллар, содрогаясь от нежданной брезгливости (хотя, казалось бы, чего он не видел и не нюхал?) и стараясь не запачкаться, легко приподнял тело юноши и плюхнул его в ручей, отмывать. Пленник очнулся, закрутил головой, зафыркал и, как понял воин, снова засобирался кричать. На этот раз аиллуо просто заткнул ему рот, сорвав с ближайшего куста пучок листьев. Всякий воин умеет это делать без вреда для пленника: что если тебе понадобится похитить в соседнем аиллоу женщину для себя?

Малый крутил головой, дёргался и пытался вырваться. Связать его узлом лаллэалэ было делом нескольких мгновений. И тут Уаиллар вспомнил про предмет, надетый на его палец. Он сунул его под нос парню, но тот только отдёрнул голову. Воин вспомнил, что круглоухие плохо видят в темноте.

- Что же с тобой делать? — Спросил он юного пленника задумчиво. Вести, в принципе, было можно: узел лаллэалэ даёт достаточно свободы, чтобы идти, хоть и недостаточно, чтобы убежать. Но скорость… А если этот будет ещё и сопротивляться?

Уаиллар подумал немного и потащил пленника за собой, держа его за связанные руки специальным хватом — так, что парень мог только семенить за воином на грани падения, не имея возможности противодействовать. К сожалению, этот хват был очень неудобен, если бы пришлось вступить в бой или сильно ускориться: либо держать пленника, либо отбиваться. В походах чести (особенно за женщинами) никто не оказывался перед необходимостью в одиночку вести живую добычу и сражаться с преследователями: эти обязанности делили между командой. Одни уводили полон, другие отсекали погоню.

Ещё проще было, когда пленными оказывались мужские особи круглоухих, предназначенные для столба пыток. Нетолстая жердь, пожертвованная после короткого уговора одним из подходящих растений; несложный узел на кисти и щиколотки; двое воинов — и оглушённый пленник болтается между ними, пока его бегом несут подальше от места нападения. Неприятно и может быть вредно для здоровья, но сколько ему и жить-то всего? Да и меньше вероятность, что, попав в оллаау, пленник будет в состоянии дёргаться и пытаться выйти.

Сейчас Уаиллар был, во-первых, один, а во-вторых, явно принуждён сохранять малого в целости и как можно более здоровым. Про себя воин уже проклял парня и свою судьбу, но деваться было некуда. Поэтому главной задачей сейчас было — сделать так, чтобы парень не сопротивлялся, а по возможности сотрудничал.

Единственный способ для этого — добиться, чтобы он доверял Уаиллару. Старший многокожий дал «кольцо» и сказал, что малый должен довериться тому, кто его принесет — значит, пусть он возьмет «кольцо» и рассмотрит его. Уаиллар уже пожалел, что припрятал плоский предмет с «запечатлёной речью» — что бы это ни значило. Возможно, он бы помог — кто их разберёт, многокожих.

Где место посветлее? — Подумал воин. Огляделся — и вытащил пленника на середину площади. Это был риск, поскольку Ночное светило было уже на небе. Парня пришлось как следует встряхнуть, чтобы пришёл в себя и перестал вырываться. Уаиллар сунул ему под самые глаза круглое «кольцо». Никакого результата, малый только сжался, как будто ожидал удара. Тогда воин стащил кольцо с пальца и сунул в ладонь пленника.

Тот рефлекторно сжал ладонь — почувствовал, что в ней — поднял руку к лицу и разжал — посмотрел на «кольцо» — необычайно удивился — посмотрел на Уаиллара — снова посмотрел на кольцо — поднёс его к глазам и повертел — снова посмотрел на Уаиллара и покрутил головой из стороны в сторону, зажмурив глаза. Потом ещё раз посмотрел на «кольцо» и аиллуо, наклонил голову вниз знакомым уже воину движением согласия, и перестал, наконец, сопротивляться.

Уаиллар мягко, без приложения силы, потянул его за конец узла лаллэалэ в ту сторону, в которую им надо было уходить. Времени оставалось мало: на самом краю восприятия воин чувствовал уже приближающийся патруль.

И они передвинулись в тень на краю площади, где начиналась знакомая Уаиллару тропинка.

Глава 15. Дорант

1

Дорант и Харран вернулись в город. Заехали в дом Харрана, завалились спать — несмотря на то, что было уже сильно за полдень. Проснулись почти одновременно.

И вот уже можно было выходить в поход, потому что время было вполне годное для этого. Да только к походу почти ничего не было готово.

Дорант занялся альвой. К его удивлению, она превратилась в существо покорное и покладистое, готовое к перемещению (как сказал с трудом разбуженный Асарау, дико уставший за ночь, и как видел сам Дорант). Она подставила все четыре лапы под веревки, правда, когда её стали вязать, почему-то защебетала — и Доранту показалось, что с неудовольствием. Асарау пожал плечами, он не понял, в чем дело.

Харрану же было поручено всё остальное: телеги, повозки, еда на две недели для двадцати с лишним крупных мужиков, оружие, палатки, запасные лошади, овёс для них, боеприпасы…

Где-то после обеда Харран исчез на час-полтора и вернулся потом очень мрачный. Дорант не обратил на это внимания. Надо было готовиться к выходу, и он ждал от молодого человека помощи в подготовке похода. В конце концов Харран, как Дорант и ожидал, при помощи Красного Зарьяла (а точнее, под его ненавязчивым руководством) отлично с этим справился, однако мрачность и уныние на лице его были едва ли не демонстративны.

Дорант, страшно занятый приготовлениями к выходу, не стал вникать, полагая, что — если есть что серьёзное, то малый сам скажет, а если не скажет, то, видно, не так и важно. Он, разумеется, ошибался.

Сейчас же его больше занимали не заморочки Харрана, а вопросы, связанные с личным его (Доранта) оружием. Он вытащил и открыл помпезный ящик с четырехстволкой. Хитрая машина лежала в выстеленных бархатом углублениях рядом с назначенными ей маслёнкой, пулелейкой и прочей принадлежностью. Дорант достал железяку и приложил к плечу, ещё раз поразившись тому, как неведомый оружейник сумел превратить хороший замысел в нечто неудобное и неуклюжее. Приклад точно придется переделывать. Цевьё тоже было слишком узким, стволы сильно выступали над ним, так что при стрельбе из нижних надо было беречь пальцы от ожога. Как ни странно, удобнее всего было стрелять с одной руки, держа хауду за ложу как за рукоять: в отличие от того, как делают обычно, здесь у ложи было нечто вроде шейки, куда удобно ложился большой палец. Но тяжёлая же штука! Чтобы стволы не ходили ходуном, нужна была недюжинная сила — которой, впрочем, Доранта боги не обидели.

Полки для пороха прикрыты были хитрыми подпружиненными крышками. Благодоря тому, порох можно было подсыпать на каждую из четырех полок по отдельности, и он не высыпался при выстрелах. Дорант поцокал языком, одобряя выдумку.

Штуковина была несколько громоздкой и не очень удобной, но четыре выстрела картечью подряд — это в лесу было ценнее, чем кучность и дальнобойность привычной Доранту мшетты[1] с витым стволом.

Кстати, мшетту надо было куда-то девать. Дорант всерьёз опасался возвращаться в Кармон, если удастся вызволить примеса Йорре. Наместника-то он запугал своим медальоном достаточно, но как поведет себя гуасил? Кому подчинятся его стражники? Дорант знал, что был популярен в Кармоне, но ни в коем случае не собирался переоценивать свою популярность. Плюс «тёмная лошадка» в лице армано Миггала и его дружков…

Тащить с собой всё, что Дорант привез в Кармон, плюс всё, что он в Кармоне закупил — было не на чем и незачем. В лесу мшетта бесполезна, несмотря на прекрасный бой и возможность попасть в человека в двух сотнях шагов, а то и дальше. В стоящего человека. Ну, или медленно двигающегося. Или во всадника, который едет шагом. Но уже не рысью.

Груза и так получалось слишком много. Можно, конечно, взять ещё лошадей — но тогда и подвижность, и скрытность их похода полетят к демонам.

Дорант вздохнул, вытащил мшетту из чехла и принялся чистить и смазывать. Она, конечно, была чистой и смазанной — каваллиер стрелял из неё в последний раз больше месяца назад — но за оружием надо ухаживать. Особенно если собираешься оставить его надолго без присмотра.

Дорант дочистил мшетту, засунул её в седельный чехол и отправился искать Харрана, чтобы тот открыл оружейную кладовую. Харран нашелся в маленьком кабинете, где обычно занимался бумагами; он сидел мрачный и смотрел в одну точку. Дорант снова не стал в это вникать. Юноша, в ответ на его просьбу, со вздохом поднялся и решительно двинулся в сторону оружейки.

Там Дорант бережно пристроил мшетту в чехле на крюк и ещё раз прошёлся по харрановым сокровищам. Не то, чтобы ему было что-то нужно: просто он любил оружие.

В дальнем углу, где было сложено на столах всякое старье, он нашел древнюю, старше его самого, пиштоль с фитильным ещё замком. Сначала он обратил внимание на исключительно хорошую узорчатую сталь ствола, дорогую даже с виду, подивился длине ствола и размерам оружия, а потом его внимание привлек приклад. Дорант взял пиштоль в руки и рассмотрел внимательно. Эх, было бы хоть два-три дня до выхода — можно было бы отдать её мастеру, чтобы переставил приклад на четырехстволку, уж больно он был ухватистый, да и по размерам подходил. Дорант подержал оружие в руках и отложил с сожалением. Мрачный Харран стоял рядом с отсутствующим видом, не обращая внимания на то, что происходило вокруг, но Дорант, занятый своими мыслями, снова не обратил на это внимания.

2

И наконец, они вышли в поход. Сильно после полудня, и вовсе не скрытно, как хотел бы Дорант. Более того, их провожал едва ли не весь город, во главе с наместником и гуасилом (с жёнами, конечно же), и где-то в задних рядах тулился армано Миггал, бледный, но решительный. Все дружно комментировали Красного Зарьяла, мрачного Харрана, озабоченного Доранта, сосредоточенных боевых слуг и зарьяловых людей, а пуще всего — семенящую рядом с конем Асарау альву со спутанными руками и ногами и самого Асарау, которого весь город знал как нищего калеку-попрошайку, и вдруг он преобразился в добротно и недёшево одетого и хорошо вооружённого воина, уверенно сидящего в седле, несмотря на увечные ноги (Дорант озаботился тем, чтобы устроить ему вместо стремян удобные раструбы для голеней, сделанные из старых сапог).

Перед выездом некоторое замешательство вызвал вопрос о том, как доставить на место альву. Никаких повозок, разумеется, не могло быть: дорога не позволила бы. Сажать её на лошадь — подумали, было, об этом, но, посмотрев внимательно на альву и на то, как реагируют на нее лошади (и она на лошадей), решили, что это не лучшая идея. В конце концов, решили, что двигаться быстро им незачем, так что альва пойдет ногами, держась, если надо, за стремя. Попутно выяснилось, чем она была так недовольна, когда её связывали. Асарау с грехом пополам, с многочисленными переспросами и уточнениями, понял, наконец, что связывать её надо было узлом специальным, чуть ли не ритуальным, который, на самом деле, почти не ограничивал её подвижности и не причинял неудобств, но не позволял двигаться с той неправдоподобной скоростью, которой так славились альвы. Она несколько раз показала на старой верёвке, как вязать такой узел, и Дорант лично воспроизвёл его на своей пленнице. С третьего раза у него получилось, и онадовольно фыркнула.

Кроме альвы, все были верхом, да ещё небольшой табун вьючных вез в черезсседельных сумках всё необходимое. Нужное число лошадей обошлось недешёво, но дело — важнее денег, а деньги, благодаря Мигло Аррасу и выданному им амулету, для дела были. Дорант подумал: остались ли ещё лошади в Кармоне? Они с Харраном выгребли едва ли не всех свободных. Так что, если кому приспичит купить коня под седло, придется ждать, пока лошадники пригонят очередной табун. Ну, или по деревням в окрестностях поскрести, но там приличного верхового вряд ли найдёшь.

Дорант велел, чтобы Асарау ехал рядом с альвой. Если ей что понадобится, она сможет спросить у него. Сам же Дорант пристроился чуть впереди; он слушал, как воин гаррани пытается разговаривать с альвой, вслушивался в её неохотные ответы и думал, что ему надо бы начать учить язык альвов прямо сейчас, пока для этого есть возможность. Он не знал, зачем ему это, но точно знал, что лишних знаний и умений не бывает.

Сказано — сделано. Дорант придержал коня, так, чтобы альва оказалась между ним и Асарау, и попросил воина гаррани, чтобы тот переводил. Он спрашивал альву, как на их языке называется то и это; против ожиданий, она отвечала. Дорант понял, что ей скучно, а разговор её занимает.

До заката, с коротким привалом, они успели проехать примерно треть пути к озеру (альва они выпустили давеча гораздо дальше). Лошади, всю дорогу двигавшиеся шагом, практически не устали. Красный Зарьял сказал, что такими темпами они приедут на место дня через четыре, а то и пять.

Они были ещё вдали от Альвиана, поэтому можно было воспользоваться огнем, чтобы приготовить пищу. Да и вообще, угрозы не ожидалось. Тем не менее, выставили часовых и ели посменно. Альве предложили запасливо взятые с собой фрукты; она забавно сморщила нос, выкинула часть из плодов, но остальные съела. Потом, через Асарау, попросила, чтобы ей дали все остальные. Дорант удивился, но решил согласиться. И не прогадал: зрелище было крайне необычное. Альва застыла над плодами, протянув над ними руки. её глаза были закрыты, рот почти незаметно шевелился, будто она говорила что-то. Прямо на глазах с плодов исчезли начавшие было появляться темные пятна, шкурки расправились и заблестели. Дорант поймал себя на том, что рот его открыт от удивления, а дыхание задержано.

Два или три плода альва все-таки выбросила, видимо, в них процесс порчи зашел слишком далеко. Остальные же стали выглядеть так, будто их только что сорвали с дерева или грядки.

Когда погасили костер, рыжебородый в почти полной темноте вытащил из кошеля и бережно разместил посреди круга прогоревших углей небольшой темный предмет. Пошептал над ним и осторожно отошел. Дорант узнал в предмете амулет. Он спросил Зарьяла:

- Маскировочный или защита?

- Откуда! Этот-то едва достал, содрали денег не по-божески. Это отвод глаз. Тут и такие редкость.

Дорант подумал, что надо предупредить своих, чтобы двигались медленно и плавно, и чтобы вели себя потише. Отвод глаз только делает невозможным для тех, кто находится вне радиуса его действия, сконцентрировать зрение на том, что внутри этого радиуса. В принципе, он может работать и самостоятельно, однако при внешнем подогреве служит дольше. Как, впрочем, и вообще большинство амулетов. Почему многие из них и носят вплотную к телу.

Наутро они поехали дальше. За время остального пути не произошло ничего замечательного. Дорант учил язык альвов, делая поразительные даже для него самого успехи (помогала способность и склонность к музыке), на третий день он начал неплохо уже понимать альву, когда она говорила простыми короткими фразами о несложных вещах. Много помогал Асарау, у которого запас альвийских слов был довольно велик, хотя и своеобразен: альва обмолвилась, что он говорит, как уолле — после некоторого обсуждения Дорант понял, что так альвы называют детей.

Кстати, она без всякой задней мысли рассказала, что действительно умеет «разговаривать» с растениями и животными, помогая им, как она с грехом пополам смогла объяснить, «выгнать совсем мелких и совсем глупых живых, которые делают плоды гнилыми, заставляют раны гноиться и так далее». Дорант подумал, что все-таки ещё очень плохо понимает по-альвийски: вроде каждое слово знает, но смысл всей фразы остался для него тёмным. Что это за мелкие и глупые живые?

Асарау возразил ему, что в опохве тоже есть приемы, цель которых — убить совсем мелких, невидимых глазу животных, которые заводятся в ранах или попадают внутрь человека, и тогда он от них болеет. Дорант совсем сбился с толку и решил, что об этом думать он не будет. Опохве ему все равно не освоить, для этого нужны особые способности, как у его женщины. Ему же надо было как можно больше понять об обычаях и повадках альвов, чтобы знать, чего ожидать от них на поляне.

Он опасался, что отпущенный альв постарается привести своих и отобрать альву силой, убив всех, кто придет с ней.

Потому что, как стало ясно даже из коротких и маловразумительных ответов альвы на его вопросы и пояснений Асарау, для альва-воина жена в плену — невыносимый позор, смываемый только кровью. Большой кровью. И лучше, если не его кровью.

3

На нужную поляну добрались за два дня до назначенного срока. Дорант с содроганием вспомнил, чего стоило им с альвом договориться об этом сроке: представление о времени было у них, мягко говоря, очень разным. Начать с того, что люди считали время в днях, а альвы — в ночах, при этом ночь без луны, ночь с одной луной и ночь с луной за облаками назывались и считались по-разному. Асарау всё-таки молодец, если бы не его терпение…

Ждать два дня на самом краю Альвиана, в месте, где альвы регулярно бывают по своим делам — было опасно, но Дорант ни придумать, ни предложить ничего другого не мог. Вся надежда была на альву, но что придёт ей в голову, если вдруг из леса выскочат её собратья… Дорант гнал от себя эти мысли — и вызванное ими беспокойство. Поделать с этим можно было только одно: быть наготове. Поэтому, не успели они расседлать коней, каваллиер назначил часовых, распределил, кому за какой частью поляны следить, проверил, чтобы у всех на полках был свежий порох, а замки заведены, а сам расстелил попону и устроился так, чтобы видеть как можно больше. С четырехствольной хаудой на коленях и двумя пиштолями по бокам, под руками.

И опять Зарьял бережно сунул свой отводящий глаза амулет в прогоревший костер, и опять стремительно стемнело, и опять Дорант озаботился сменой часовых. К сожалению, народу было слишком много, чтобы лагерь не производил шума. Хотя люди были достаточно опытные и положение своё, вроде бы, понимали — то тут, то там возникали шепотки и смешки, а то и разговоры вполголоса. Фыркали и топтались кони, кто-то вдруг принялся подтачивать меч или топор, похрапывал Зарьял, чья очередь в стражу была под утро, едва слышно сопела альва, свернувшись клубком на краю попоны, почти вплотную к Доранту. Тихо, как шелест травы, напевал что-то на гаррани уставший за день Асарау. Смысла в амулете в таких условиях почти не было (да и кто знает, действует ли он вообще на альвов, — вдруг некстати подумал Дорант, которому эта простая мысль раньше как-то не приходила в голову).

Дорант пожалел, что в Марке нельзя держать собак. Когда-то, совсем в другой жизни, в метрополии, в поместье отца, они не реже раза в неделю ездили на охоту в горы. Отец приучал его и братьев к лишениям походной жизни, к опасностям и ответственности. В горах водились волки, шакалы и горные кошки — последние опаснее всех, потому что бесшумные и коварные. И лагерь охотников всегда охраняли собаки, поднимая шум, если кто-то приближался. Как-то раз Кудлай, лохматый черно-подпалый пёс пастушеской породы, спас им жизнь, когда на лагерь напала шайка разбойников. Пёс поднял шум, и охотники успели отбиться. Если бы не Кудлай, их застали бы спящими. Дежурившего отцовского боевого слугу успели без шума застрелть из лука.

Но в Марке собаки не живут. Какая-то хворь: у собаки начинают слезиться глаза, из носа течет слизь, через несколько дней пёс уже дышит с бульканьем и хрипами — и сгорает не более чем за неделю. Пытались скрещивать собак с местными шакалами — получались не болеющие, но дикие, неприручаемые и непредсказуемые звери. Чуть было не завезли эту хворь в Империю, пришлось даже запретить перевозку собак на кораблях. В обе стороны.

Когда время перевалило за середину ночи, Дорант позволил себе задремать. Проснулся он внезапно, от шума и движения вокруг. Каваллиер не сразу понял, что происходит (да и где он находится, вообще-то). Когда он, наконец, осознал себя, вокруг шел бой, Дорант был на ногах, а в руках у него был тяжелый и неудобный четырёхствольник. Вокруг в темноте носились люди и кони, и ещё какие-то тени; вспыхивал порох и раздавался гром выстрелов.

Альвы напали, подумал Дорант. Хорошо, что он не разрешил никому снимать на ночь кирасы.

Тут его как стукнуло: где альва? Он огляделся и с огромным облегчением обнаружил её, сжавшуюся в комок и дрожащую, на том же месте на той же попоне.

Дорант попытался сориентироваться и понять, что происходит. По звукам и движениям вокруг стало ясно, что дела обстоят довольно плохо: стрельба слышалась со всех концов лагеря, кто-то из людей уже кричал от боли, раненный, слышны были проклятия и крики, обычные для боя.

Дорант кинул взгляд на оставшиеся на попоне пиштоли, проверил, как выходит меч из ножен и перехватил четырёхстволку поудобнее — насколько это вообще было возможно. Вздохнул и ринулся туда, где больше всего кричали.

4

Ночной бой — пожалуй, самое неприятное, с чем может столкнуться воин. Бой всегда неразбериха, особенно если это не сражение больших масс регулярного войска, стоящих в строю, а драка между мелкими группами воинов. Тут важны быстрая реакция, способность мгновенно ориентироваться и личные, индивидуальные боевые навыки; умение держать строй становится бесполезным. Лет пятнадцать назад Дорант был в таких свалках одним из лучших, но с годами никто не становится шустрее.

Тем не менее, опыт может быть хорошей заменой физическим способностям, и каваллиер это мгновенно доказал, выпалив трижды по быстро скользящим в темноте неясным теням — и не промахнувшись ни разу. Сноп картечи шириной — на этом расстоянии — в тележное колесо достал все три тени, по которым Дорант стрелял. Будь на его месте Уаиллар, он осудил бы подстреленных — как бы ни было больно, аиллуо не должен визжать, подобно лесной свинье. Двое и не визжали — одному снесло пол-головы, второй, с развороченной грудной клеткой, тоже умер на месте. Третьему прилетело в обе ноги, перебив кости и порвав мышцы. Он-то и не смог справиться с болью.

Другие люди, заранее предупреждённые и снарядившие своё оружие картечью, тоже не всегда промахивались. Прорвавшиеся в лагерь пять или шесть альвов, стрелять в которых было уже невозможно из опасения попасть в своих, метали ножи и размахивали копьями — с переменным успехом: все-таки кираса хорошо защищает от альвийского копья, а навыки лесных воинов не рассчитаны на носителей кирас.

Дорант метнулся к попоне, схватил лежащие на месте пиштоли — и тут же бросил одну из них обратно: жаль было оставшегося заряда в четырехстволке. Он краем глаза увидел скрюченную на попоне альву, успел забеспокоиться — жива ли, но тут на него выскочил здоровенный пятнистый альв, и стало не до неё. Альв попался упорный, и даже с дырой в животе (шустро двигался, зацепило всего одной картечиной) едва не снес Доранту голову наконечником своего копья — каваллиер едва успел отбить удар стволом неразряженной ещё пиштоли. Выстрел из неё превратил грудь альва в кашу, и тот, наконец, завалился на спину.

Дорант не успел подхватить оставшуюся пиштоль: пришлось отбиваться сразу от двух альвов. Он едва сумел выхватить меч; по счастью, добрая имперская сталь оказалась крепче альвийского копья и снесла наконечник, почти не встретив сопротивления. Дорант увернулся от брошенного ножа, мечом отвел копье второго альва — и снова был вынужден уворачиваться от метательного ножа. При этом ему удалось полоснуть второго альва — который был помельче первого — мечом по внутренней стороне бедра, отчего тот сразу захромал. Первый, почти такой же крупный, как тот, которого Дорант убил перед этим, покрытый чужой и, может быть, своей кровью, ткнул каваллиера срубленным концом копья — но кираса выдержала удар. Дорант рубанул альва по руке, снеся кисть, которой тот держал остаток копья, и еле успел повернуться ко второму и отбить стремительно идущий в голову наконечник. Каваллиер с силой бросил лезвие меча вдоль древка, срезая врагу пальцы. Тот коротко и тонко вскрикнул — и метнул здоровой рукой копье в Доранта, целя в лицо. Дорант еле увернулся, лезвие рвануло его за левую щеку. Но конец меча уже пробил альву грудь. Второй же, которому нечем было уже держать обломок копья, бросился на Доранта, пытаясь свалить его и вцепиться в горло — и похоже, что зубами. Дорант выпустил рукоять меча, отжимая альва локтями. Борьба перешла на землю, они катались по ней, хрипя, толкаясь и давя друг друга, уже без всякого порядка, но тут стало ясно, что человек сильнее и тяжелее альва, а жизнь из последнего уходит с каждым толчком артериальной крови, хлещущей из отрубленной руки.

Когда Дорант, наконец, смог подняться, скинув с себя альва, все было уже кончено. Усталые и окровавленные люди ходили по лагерю, добивая лежащих тут и там врагов. Альва так и лежала на попоне, скрючившись. Дорант удивился, насколько близко она была от места, где он только что сражался.

Он подошел к самке. Та по-прежнему была сжата в комок, и плечи её содрогались. Доранту отчего-то пришла в голову мысль погладить её по спине; альва вздрогнула и сжалась ещё сильнее, но потом вдруг подняла голову и спросила что-то на своем языке. Дорант понял, что она спрашивает про кого-то, где он. До него дошло, что она беспокоится о своем самце.

Дорант встал и принялся обходить лагерь. Он чувствовал себя совершенно выжатым. Ни в одной битве до сих пор ему не приходилось так выкладываться — ни в одной битве ему не противостоял никто, способный двигаться так быстро.

Напавших альвов перебили всех: помогло то, что люди были начеку, и у каждого — огнестрельное оружие и защита тела. Людей погибло не так много, но ранены были едва ли не все. Тем не менее, всего шестеро убитых для стычки с четырьмя десятками альвов — да это была победа!

Среди погибших альвов знакомого самца не было. Дорант захватил Асарау (который благоразумно не участвовал в свалке, ограничившись стрельбой из хауды и четырех пиштолей) и трижды легко раненного Харрана, который теперь сможет гордиться длинным шрамом на лбу, и вернулся к альве.

- Твоего аиллуо нет среди павших, — сказал он, подобрав, как мог, слова из тех, что уже знал.

Альва вздохнула с облегчением.

И тут из-за кустов появился совершенно голый и довольно грязный подросток, за которым осторожно двигался известный многим из присутствующих людей самец альва.

[1]Мшетта — длинноствольное огнестрельное оружие, может быть со стволом гладким или витым (вроде нарезного, но формируемым ковкой на винтовой оправке). Тяжелое, стрелять приходится с сошек — зато бьет далеко и точно. Почти на две сотни шагов можно попасть в грудь, а не просто в силуэт!

Глава 16. Уаиллар

1

За свою жизнь Уаиллару не случалось решать такой сложной задачи, что выпала на его долю на этот раз. Тащить за собой бестолкового и растерянного круглоухого, не просто лишённого дара владения телом, но ещё и не обученного, не просто не умеющего ходить тихо, но ещё и источающего запахи, заметные на сотню шагов вокруг, хоть Уаиллар и сполоснул его в ручье; не просто невнимательного, но ещё и не понимающего ни слов, ни жестов…

Ему предстоял не такой уж короткий путь от аиллоу до места встречи. С круглоухим. По лесу. После неизбежного переполоха, который последует, как только воины обнаружат пустой оллаау — и так же неизбежно бросятся в погоню. Уаиллар умел обманывать погоню, когда уходил из чужого аиллоу после похода чести, с острыми ушами, нанизанными на побег уиллоэ. Но от своего поселка уходить будет куда сложнее: за ним пойдут воины, которых он же сам и учил — и как уходить, и как преследовать. Да ещё этот круглоухий…

Хорошо было одно: по непонятной Уаиллару причине аиллоу почти не охранялся. Вместо обычных пяти-шести парных патрулей по посёлку ходили, как заметил воин, не больше двух, причём двигались они ближе к периметру, не заходя в центр, и время от времени выдвигались за окраину. Плохо было то, что выдвигались они как раз в ту сторону, куда надо было Уаиллару, но — это ведь он учил этих воинов, это он не раз проходил сквозь посты и патрули к Великому Древу, это он знал тайные тропы и умел поговорить с кустарником, чтобы открыть, а потом закрыть проходы. Что бы ни случилось в последние дни, Уаиллар точно знал про себя, что он — лучший в их аиллоу, лучший воин и лучший вождь.

Поэтому он не пошел короткой дорогой (впрочем, в такой обстановке никто бы из тех, кого он учил, не пошел туда). Он потащил круглоухого почти назад, обходя патрули по широкой дуге. Кроме всего прочего, он подумал о том, как подходить к поляне, где его должны встречать: круглоухие наверняка будут начеку и в ожидании нападения, если просто выйти к ним — как бы не получить в лоб из громотрубы, просто потому, что у кого-то не выдержат нервы…

На удивление Уаиллара, и дальние подступы к аиллоу не патрулировались. Обычно для этого выделяли двух-трех воинов помоложе, не слишком опытных для боя, но достаточно обученных для наблюдения и разведки — и быстроногих. В их задачу не входило остановить врага, приближающегося к аиллоу: они должны были его вовремя заметить и оповестить своих, чтобы те успели выдвинуться и перехватить нападающих. В этот раз Уаиллар не обнаружил никаких следов присутствия этих патрульных, что было очень странно: такое случалось только в случае большого похода — или большого нападения на аиллоу.

Уаиллар поспешил воспользоваться случившейся возможностью — и тут же столкнулся с крайне неприятным фактом: его пленник не мог двигаться быстро. Он был слишком неуклюж и не тренирован, его тело плохо его слушалось (впрочем, тут Уаиллар признал сам для себя, что после многих ночей, проведенных в оллаау без возможности много двигаться, было бы странно ждать от малого хорошей формы). Не прошли они и треть дороги, как парень напоролся стопой на острый обломок сучка — и захромал, окончательно превратившись в обузу.

А сколько раз он падал, споткнувшись…

Уаиллар тяжело вздохнул и попросил у Великого Древа терпения и снисходительности. Когда его окатила привычная волна покоя, воин вздохнул ещё раз — принял свой долг — и подхватил круглоухого под руки, взваливая на спину. Закрепил поудобнее копьё-аллэ, подтянул конец лианы, ведущий к узлу лаллэалэ — и неторопливо побежал в сторону знакомой поляны.

Малый на спине тяжело дышал и дрожал всем телом. Уаиллар не понял было, что за горячие капли падают ему на загривок, но потом вспомнил других круглоухих: у них, бывало, текло из глаз, когда они теряли себя.

Уолле, подумал он. Уолле. Так к нему и надо относиться: заботиться и оберегать.

Ну, пока не передаст его военному вождю круглоухих.

2

Когда Уаиллар с молодым круглоухим на спине, наконец, пробежав почти целый день с небольшим только отдыхом, добрался до поляны — вымотанный едва ли не до конца, изгвазданный в болотной грязи, потому что круглоухий, весящий ненамного меньше, чем сам Уаиллар, мешал чувствовать баланс при поворотах — он понял, почему в аиллоу было так мало патрулей.

Кто-то из разведчиков дальнего периметра обнаружил многокожих, ещё когда они приближались к опушке Великого Леса. В аиллоу быстро собрали отряд — из большинства имевшихся в наличии воинов. Почти из всех, на самом деле. Такое мог решить только Великий Вождь.

Интересно, кого выбрали военным вождем вместо Уаиллара?

Аиллуо, собравшиеся для похода чести, плохо охраняли свой тыл. Уаиллар, будь он военным вождём, такого бы не допустил. Даже если круглоухие не в состоянии были ударить сзади, на такое вполне были способны воины других кланов: проредить чужих аиллуо, занятых охотой на многокожих, было в порядке вещей.

Сейчас ему это было на пользу. Уаиллар засел в небольшой лощине за кустарником, рядом с поляной — вне Великого Леса, но недалеко от него.

Молодого круглоухого он стряхнул со спины и, безо всяких сентиментов, снова приласкал тупым концом копья по голове. Только шума ему сейчас недоставало. До ближайшего аиллуо, медленно и беззвучно подкрадывавшегося к пахучему и полному звуков лагерю круглоухих, было шагов двадцать.

Почти в самом центре лагеря круглоухих было что-то, что мешало сосредоточиться. Стоило направить внимание в ту сторону — и оно рассеивалось, как в полусне. Уаиллар перешёл в состояние, когда чувствовал вокруг всё живое. Он не видел необходимости экономить силы, потому что не собирался участвовать в неизбежной битве.

Воинов-аиллуо на поляне было очень много: больше чем пальцев на всех конечностях двух аиллуо. Странно, в поселке должны были бы остаться ещё воины. Уаиллар не стал задумываться, куда они делись — он только поблагодарил про себя Великое Древо за то, что их не встретил.

Никого из знакомых вождей, впрочем, Уаиллар не почуял. Ллуэиллэ — понятно: он лежал мёртвый в своём ааи. Арруэллэ — тоже понятно, он был слишком стар и немощен, чтобы идти в бой с воинами. Но другие? Где Ллаэри, вечный соперник? Где… ах да, Оирраэ же собирался за женщинами в клан Уэрреу и с ним вызвались идти больше чем две руки аиллоу.

Ну да, в клане всегда не больше трех аиллуо, которые могут быть военными вождями. На большее их количество не хватит воинов. Аиллуэ не могут себе позволить слишком большие по численности кланы: их просто невозможно будет прокормить — или разросшемуся клану потребуется расширять свою территорию. А это большая война, уарро, запрет. Аиллуэ великие воины, но их не должно быть больше, чем может прокормить Вечный Лес.

Малый, лежащий навзничь на дне лощины, приходя в себя, с хрипом втянул воздух и застонал. С каким удовольствием Уаиллар стукнул бы его не тупым концом своего аллэ! Но круглоухого уолле надо было доставить живым — ради Аолли.

Уаиллар снова использовал тупой конец копья, после чего парень перестал издавать звуки. Пришлось только повернуть ему голову набок, чтобы не задохнулся от собственного языка и не захлебнулся рвотой, если вдруг сблюёт после ударов по голове.

На звук обернулся отставший аиллуэ. Уаиллар вспомнил его: Эллэуррэ, он получил имя совсем недавно, принеся сразу два набора острых ушей. Уаиллар поймал себя на том, что делает одновременно два взаимоисключающих дела: во-первых, одобряет выбор военным вождём (кто бы он ни был) аиллуо для тылового дозора, а во-вторых, примеривается, как лучше прибить этого аиллуо.

Но ему не пришлось убивать молодого воина: как раз в это время в лагере круглоухих раздался грохот проклятых громотруб, и битва началась. Эллэуррэ стало не до неясных звуков в тылу — тем более, что явной угрозы оттуда он не заметил и не почувствовал.

Уаиллар тоже не стал предпринимать никаких действий. Это не его война.

Но уже через несколько сотен ударов сердца он понял, что не будет, как бывало обычно. Круглоухие были начеку; обычная тактика аиллуэ (проскользнуть в лагерь или поселок, пользуясь темнотой, вырезать спящих и неготовых, создать панику и перебить остальных) — не сработала. Копья бесполезно лязгали о мёртвый камень скорлуп, в которые были упакованы круглоухие, грохот громотруб не мог заглушить крики боли, издаваемые ранеными воинами, и громотруб этих было куда больше, а грохотали они куда чаще, чем обычно.

Уаиллар, не отключивший у себя чувство жизни вокруг, понял через короткое время, что нападение не удалось. Ощущения живых душ других аиллуэ исчезали одно за другим со скоростью, которая сильно испугала Уаиллара. Если все круглоухие научатся ТАК защищаться от аиллуэ, то народу аиллуэ жить останется очень недолго. Особенно тем кланам, которые, как клан Уаиллара, живут недалеко от опушки Великого Леса, где много добычи и пищи, но много и круглоухих в соседях. С такой тактикой и таким вооружением добычей будут уже не круглоухие, а сами аиллуэ.

Уаиллар поразился тому, насколько быстро оказались перебиты практически все воины его клана. Он был бы поражен ещё сильнее, если бы узнал, что люди как раз посчитали этот бой очень долгим — как обычно и бывает, когда в короткие сроки укладывается очень много мелких, но важных событий.

С болью в душе и сердце наблюдал он, как многокожие добивали ещё живых воинов. Когда погасла последняя искра, Уаиллар не смог сразу же заставить себя встать и отвести малого к военному вождю круглоухих.

Он с ужасом осознал, что на поляне из живых аиллуэ остались только он сам и его женщина.

Весь цвет воинов, его родичей — лежали мёртвыми, как мертвы камни…

Уаиллар почувствовал глубочайшее горе, от которого ему захотелось умереть и лечь рядом с ними.

Но надо было спасать свою женщину, а значит, надо было передать круглоухого уолле военному вождю многокожих, забрать Аолли и — Уаиллар гнал от себя мысли о том, что делать им с Аолли после того, как они станут свободны.

Эти мысли были слишком неприятны — или слишком неясны…

3

Уолле, слабый уолле без шанса стать воином, — подумал Уаиллар, легким пинком отправив парня в сторону военного вождя круглоухих, который стоял с видом усталым, но довольным, держа в опущенной руке громотрубу. Молодой круглоухий, чей подбородок едва начал покрываться обычной для них шерстью, шёл, как будто сознание вовсе не присутствовало внутри него. Юный аиллуо вёл бы себя в похожих обстоятельствах совсем иначе.

Таких слабых уолле в народе аиллуэ принято было убивать. Только не было таких слабых уолле. Потому что воспитывать из них воинов — начинали едва не с рождения. Воспитывали матери, другие дети, взрослые аиллуо. Воспитывали примером, требованиями, рассказами в ааи и у Великого Древа. Наблюдением за тем, как ведут себя разные пленники у пыточного столба, и пояснениями к этому. Физическими упражнениями и отношением к ним. Поощрением за мужество и презрением за проступки. Уважением к личности даже самых малышей…

И тут вождь многокожих изумил его. Он опустился перед уолле на колено, склонил голову и что-то пробурчал на своем языке. Уолле, явно до этого готовый сорваться и потерять лицо, вздрогнул, сглотнул и переменился на глазах. Уаиллар был потрясен: уолле вёл себя, даже не как военный вождь — а как Великий!

Выпнув круглоухого уолле к многокожим, Уаиллар огляделся в поисках Аолли.

Жена его обнаружилась сразу же: заметив своего аиллуо, она, сначала неуверенно и немного неуклюже, двинулась в его сторону, стараясь не привлекать внимание. Потом, судя по движениям, сбросила узел лаллэалэ и уже не обращая внимание на многокожих, занятых своими делами, кинулась к мужу.

Они вцепились друг в друга, как лиана уиллоэ вцепляется в ствол олоолои. Много, много ударов сердца они не могли оторваться друг от друга, не могли поверить, что снова вместе. Потом Уаиллар удивлялся тому, что ни мгновения не думал при этом ни об убитом отце Аолли, ни о том, что случилось между ним и кланом.

Всё, что они могли сказать друг другу в это время — были невнятные восклицания вроде «ты жив!», «как ты?», «я не могу без тебя» и тому подобное.

Надо ли говорить что-то другое? Надо ли сохранять воинское умение держать всё, что вокруг, под контролем? Жизнь показала, что надо.

Они только успели потереться шеями и обменяться несколькими словами, как Уаиллар заметил, что круглоухие повернулись в их сторону и что-то обсуждают.

Круглоухий уолле, которого уводили куда-то к центру поляны вождь многокожих и его молодой друг, обернулся и показал на воина аиллуо и его жену. Уаиллар нутром почуял, что ничего хорошего для них внимание молодого круглоухого не повлечет.

- Уходим! — Тихо крикнул он жене.

И они ушли, скрывшись, как умеют все аиллуэ, в потоке жизни вокруг поляны.

Глава 17. Дорант

1

Поисковый амулет на груди Доранта защекотал так, что пришлось его вытащить наружу. Дорант вышел вперед, опустился на колено, склонил голову и приветствовал примеса Йорре так, как положено приветствовать наследника императорского престола:

- Ваше императорское высочество, я каваллиер Дорант из Регны, посланный за вами по поручению вашего венценосного отца. Вы находитесь под моей защитой, и вам больше ничего не угрожает. Мой долг защищать вас, моя жизнь в вашем распоряжении.

Парень пошатнулся, подошел ближе. Губы его задергались, глаза наполнились слезами. Каваллиер быстро поднялся, приобнял примеса за плечи и отвернул от столпившихся вокруг спутников: не надо было видеть им слабость будущего правителя Империи. Но, к его немалому удивлению, подросток отстранился, выпрямился и принял строгую осанку, которую можно было бы назвать величественной, кабы не то, что был он совершенно голым.

К ним уже бежал сообразительный Калле, держа в руках одеяло. Они с Дорантом закутали примеса и повели к вьюкам, где была запасённая для него одежда. По дороге к ним присоединился Харран, которому уже перевязали голову. Судя по выражению лица, друг Доранта испытывал крайне сильные чувства.

Люди Харрана и Красного Зарьяла, кто были поближе и слышали слова Доранта, тоже, судя по выражению их лиц, испытывали крайне сильные чувства. Наследный примес в Альвиане — это, мягко говоря, было необычно.

Малый же шёл, куда вели, с таким видом, будто ведёт он.

Вдруг примес остановился, резко обернулся, обвел вокруг себя взглядом, будто что-то искал, и, показав на альва, который его привёл (тот говорил о чем-то со своей женщиной), потребовал:

- Убейте его!

Дорант застыл в растерянности, потом сказал осторожно:

- Ваше императорское высочество, это благородный воин альвов, который вывел вас из плена по моей просьбе. Я дал ему слово, что он и его жена останутся живы и будут свободны, если он это сделает. Я не могу нарушить слово, не потеряв своей чести.

Примес обвел взглядом собравшихся вокруг людей. Взгляд его был суровый и жёсткий, и Дорант подумал, что примес — точно сын своего грозного отца, а главное — внук своего деда. Те, кто услышали диалог, смотрели на примеса и Доранта — кто с пониманием, кто с осуждением, кто с ожиданием. Мало кто из присутствующих не одобрил бы смерти любого альва. Мало кто из благородных не согласился бы с Дорантом в вопросах чести.

- Есть ли здесь люди, что не давали альвам слова? — Парень быстро взял себя в руки и держался теперь, как человек, имеющий несомненное право повелевать.

Последовало молчание. Тех, кто не давал слова — было подавляющее большинство, но все знали, на каких условиях альвов заставили помогать. Никто из присутствовавших не питал никаких иллюзий, что можно будет вытащить взятого альвами пленника без тяжелейших, запредельных потерь. И подавляющее большинство — понимали, что альв честно сдержал обещание, и что не только примес жив благодаря ему, но и те из них, кто остались в живых — тоже.

То, чего требовал примес — было неправильно. Но все уже слышали, как встретил его Дорант, и все уже знали, с кем имеют дело.

Наконец, чего и можно было ожидать — неохотно поднял руку Красный Зарьял.

Примес глянул на него странным взглядом:

- Убей их обоих! Убей всех, кто остался!

Зарьял кивнул и обратился к своим — дать команду. Хотя по лицу его было видно, что команда эта ему не нравится.

Дорант успел махнуть рукой Калле — убери альвов с глаз!

Но когда Калле, кивнув, повернулся в сторону альвов, их уже не было на прежнем месте. Да и вообще на виду. Они исчезли — в точности по поговорке, как альвы в лесу…

2

Пока Калле и Камйорд (один из боевых слуг Харрана) одевали примеса, как выяснилось, не умевшего самостоятельно справляться с одеждой, Харран обратился к Доранту:

- Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Дорант, осторожно поглаживая нещадно саднившую глубокую царапину на щеке, ответил:

- Да, собственно, ты всё уже слышал. Это примес Йорре, ныне наследующий корону Империи. Его уволокли без разрешения отца люди дома Аттоу. Скорее всего — давить на Императора, — Дорант даже сейчас из осторожности предпочёл не рассказывать Харрану всё, что знал. — Меня отправили в числе других прочих искать его в Марке. Теперь надо вывезти его в метрополию, так, чтобы он снова не попал в лапы людей Аттоу.

Харран задумался. Он не хуже Доранта понимал, что это означает. Им придётся идти мимо тех городов, в которых сидят наместники, связанные с семьей Аттоу. А такие — считай все крупные. Но хуже всего вот что (это понимал Дорант, но о том ещё и не думал его друг): в столицу Марки им нельзя. Вообще нельзя. С одной стороны, там люди Светлейшего, с другой — их там немного, тем более сейчас, когда Мигло Аррас разогнал практически всех на поиски примеса. Зато людей Аттоу — учитывая, что сам вице-король из этого семейства — там видимо-невидимо.

Отплывать придётся из Койсаны или Йаперы, а там ещё надо будет найти, на чём отплыть. Впрочем, если удастся вовремя дать весточку с дороги — можно будет организовать корабль из того кумпанства, где Дорант был совладельцем.

Пока же были дела поважнее. Дорант вдруг сообразил, что они непростительно расслабились и даже не выставили посты. Он сказал об этом Харрану, и тот ринулся распоряжаться. Дорант же стал выяснять, сколько человек они потеряли, сколько ранено и сколько осталось способных сражаться.

Результаты оказались неутешительными. Из двадцати трёх человек, вышедших в поход, не задетых вообще не было (ну, если считать с царапинами). Шестеро убитых, в том числе Хальдин — зря он не надел кирасу. Четверо тяжёлых. Пятеро лёгких, но серьёзно сражаться они не смогут — считая Красного Зарьяла, который сперва хорохорился, но сейчас начал сильно хромать из-за глубокой, почти до кости, раны чуть выше колена. Хорошо, что снаружи, а не изнутри бедра. Итого боеспособных семеро, за исключением примеса — но вряд ли его можно считать, несмотря на то, что ему уже повесили на плечо перевязь с мечом и прицепили к поясу пиштоль: сам Дорант, Харран, Калле, Камйорд и трое людей Зарьяла. Да ещё Асарау, которого можно было считать боеспособным лишь условно. Как ни странно, он единственный не получил ни одной царапины.

Раненых всех перевязали и обработали раны, как могли в полевых условиях. Двое были без сознания. Дорант с огорчением подумал, что до города их можно и не довезти — к тому же он не собирался в город. Команду явно надо было делить: отправить тяжёлых и большинство лёгких, в сопровождении двух-трех здоровых, в Кармон, к лекарям. А остальным выдвигаться к побережью.

Покончив с первоочередными хлопотами, командиры отряда собрались у коней, обсудить план действий. Туда же без приглашения подтянулся и Йорре. Доранту это не очень понравилось, но прогнать молодого примеса у него оснований не было.

- Нам надо скорее попасть на побережье, — сказал Дорант. — Как лучше выдвигаться?

Наследник престола поинтересовался, почему бы им не вернуться в Кармон или не пойти дальше, на Запад, в обход Альвиана, как он двигался до того, как их отряд захватили альвы. Дорант отделался довольно неопределённым «Это опасно, ваше императорское высочество. Есть люди, которым надо, чтобы вы не добрались, куда надо». Он лукавил, разумеется: вряд ли дом Аттоу настолько потерял рассудок, чтобы злоумышлять против имперского наследного примеса — гнев Императора точно перекрыл бы его опасения вызвать гражданскую войну.

- Я к побережью не пойду, — ожидаемо возразил Красный Зарьял. — И людей своих не дам.

Примес Йорре вскинул в голову и спросил возмущенно:

- Что значит — не пойдешь? Если я прикажу!

- Я нанимался только досель и обратно, в Кармон.

- Я — наследный примес Империи. И я приказываю!

- Мне за то не уплочено.

- Ты что, не понимаешь? Если ты и твои люди мне поможете, отец всем даст дворянство! Вы будете богатыми людьми!

Видимо, после плена у альвов упоминание об опасности юноша воспринимал совсем не теоретически.

- Ты, ваше высоко, уж меня извини, я человек простой, этим вашим дворянским вежествам не учён. Так что, не обессудь, скажу, как есть. Не верю я тебе. Видел я твою благодарность тем, кто тебе жизнь спас.

Юноша вдохнул воздух и будто им захлебнулся. Харран возмущенно вскрикнул что-то, хватаясь за меч; у Доранта отвисла челюсть: конечно, Зарьял и вправду был человек простой и прямодушный, но уж такого он от него не ожидал.

И тут примес тоже повёл себя неожиданно: он густо покраснел и склонил голову; на щеках его ходили желваки. Повисла тяжелая долгая пауза. Зарьял от напряжения был уже не красный, а сизый. Харран явно прикидывал, в кого из его людей первого стрелять. Дорант внимательно наблюдал за наследником.

Тот поднял голову, выпрямился и долго смотрел прямо в глаза Зарьялу. Потом еле слышно выдохнул и медленно произнёс:

- Ты не прав, но я тебя понял. Можешь быть свободен со своими людьми.

Дорант ещё раз подумал, что парень пошёл в отца и великого деда.

Зарьял выдохнул, подумал и сказал:

- Ты это, прости, если что, ваше велико. Я тебе человека оставлю, больше не смогу: мы тогда раненых до города не довезем.

Он склонился низко перед примесом. Тот сухо поблагодарил и отвернулся.

- Извините меня, благородные господа. Я вынужден вас покинуть ненадолго.

Было видно, что он в глубоком раздумье, хотя для всех, не знающих подоплёки — примес отправился опорожнить мочевой пузырь.

Дорант кивнул Калле, чтобы присмотрел, не мешая. И они с Харраном продолжили планировать дорогу, консультируясь с Зарьялом, хорошо знавшим здешние места.

3

Идти решили тем же путём, что добирались сюда — до озера на юг от болот, потом вдоль южного берега к юго-востоку, до Альвийской тропы, и там разделиться: Красный Зарьял с ранеными — в Кармон, короткой дорогой, а команда Доранта — на восток, по Старокармонской императорской дороге, где людей нынче почти не бывает. Зарьял обещал показать, в каком месте до неё совсем близко.

Схоронили своих погибших. Их стало уже семеро: Талрин, один из людей Харрана, отошёл, так и не придя в сознание. По счастью, почва на поляне была мягкой, и рытьё могилы не заняло много времени. Павших завернули в их собственные плащи, закрыв лица, обмотали, как принято на войне, поясами, и аккуратно опустили в могилу. Подошёл примес Йорре, постоял с застывшим лицом у могилы, пока Дорант читал короткую молитву, потом первым бросил в неё ком земли.

Убитых альвов — их насчитали сорок семь — попросту стащили в узкую лощину на краю поляны и скинули вниз. Закапывать не стали, чтобы не тратить времени: всё равно на поляне Дорант оставаться не собирался.

Когда перетаскивали альвийские трупы, выяснилось, что Асарау из своих пиштолей и хауды убил четверых, не потратив ни одного заряда впустую. Не зря он тогда, перед отъездом, сразу потребовал себе морскую хауду. Кстати, оказалось, что он единственный успел после битвы почистить и зарядить свой огнестрел. Доранту даже стало неловко, и он скомандовал всем заняться оружием и снаряжением.

Пока люди приводили в порядок свои железки, Асарау проскользнул к раненым. Дорант, который на себе узнал, как работает опохве, всё равно наблюдал за ним с интересом, время от времени поднимая глаза от своей четырехстволки, очень и очень неудобной в чистке и уходе. Воин гаррани, прикрыв глаза, водил руками над ранеными и что-то неслышно бормотал. Прочие смотрели на него с недоумением; Зарьял хотел было вмешаться, но Дорант объяснил ему, что происходит. Красный пожал плечами — не очень-то поверил, однако, когда Асарау занялся его ногой, на которую тот уже почти не мог ступить, на выразительном лице простодушного наёмника появилась смесь блаженства, изумления и уважения.

Увечный воин сильно помог легкораненным и немного облегчил страдания тяжёлых. По крайней мере, Сапето, получивший обширную резаную рану брюшины, практически до кишок, утих, прекратил непрерывно стонать и, кажется, даже заснул. Про Чеара Асарау, покачав головой, сказал, что руку спасти не удастся — но это было понятно и так: предплечье практически висело на коже и остатках сухожилия. Асарау усыпил парня, стремительным движением кинжала отрезал руку и как-то по-особенному завернул кожный лоскут вокруг культи. Потом намазал заживляющим бальзамом и умело перевязал. Люди вокруг смотрели на это с удивлением, не понимая, откуда такие умения у калеки; не удивлялся только Дорант, знавший, как готовят воинов гаррани, тем более способных к опохве.

Ласарин, получивший удар копьем по голове, в результате которого треснула лобная кость, лежал без сознания. Асарау сказал, что помочь ему не может: опохве не действует на людей, находящихся в таком глубоком забытье. Нужно, как объяснил он, «встречное движение».

Не торопясь пообедали и стали собираться в дорогу.

По счастью, из лошадей пострадали только три, причём все — от своего же огня: одна пала сразу, двух пришлось прирезать. Дорант велел настрогать конины, чтобы не пропала. Вялить её было некогда — просто отварили в котлах и присыпали солью. Запас еды не бывает лишним. По крайней мере, несколько дней можно будет не трогать то, что брали с собой.

Для тяжёлых и тех раненых, кто не мог идти, соорудили пять носилок, подцепив каждые к двум лошадям. Остальных оседлали-навьючили, проверили, не забыто ли что, нужное собрали, ненужное прикопали...

Во время всей этой суеты Дорант поглядывал на примеса Йорре. Тот слонялся по лагерю, не зная, чем заняться, и был этим, очевидно, недоволен: чувствовал себя бесполезным. Если б на его месте случился ровесник попроще, даже и из дворян, его бы быстро пристроили к делу: подай-принеси-подтяни-закрепи… Но имперского примеса, естественно, припахать постеснялись. Прятали глаза, когда он оказывался рядом, но с любопытством разглядывали в спину: ещё не привыкли. Доранту понравилось, что парень внимательно смотрит, кто, как и что делает: была надежда, что он учится.

Наследнику выделили лошадь, и он принялся сам её седлать, причём было видно, что парень к этому приучен и делать умеет хорошо. Так же привычно обращался он и с оружием. Ну, что удивительного, это умеет любой дворянин в его возрасте. Было странно, что примес не умел самостоятельно одеваться. Видимо, придворный этикет требовал, чтобы его одевалислуги.

Наконец, они покинули поляну. Было уже сильно после полудня. В пути примес молчал и о чём-то думал. Дорант от скуки попросил Асарау подучить его ещё альвийским словам. Каваллиер, кстати, не уставал удивляться тому, как искалеченный воин умело и легко едет верхом — а более всего, тому, как он забирается на лошадь. Все-таки гаррани — удивительные люди, — думал Дорант, гордясь тем, что не чужой этому народу.

До темноты сумели пройти вёрст[1] десять, по ощущениям Доранта. Встали на ночь. Дорант расставил дежурных. Поужинали и снова воспользовались амулетом Красного Зарьяла.

Каваллиер распределил дежурства до утра и завалился спать.

4

Перед рассветом его разбудили сторожить; он посетил кусты, наскоро ополоснул лицо и руки из фляги, прихватил кусок хлеба со вчерашней варёной и присоленной кониной и уселся спиной к тлеющему костру, оглядывая постепенно светлеющий вокруг него лес. Он не столько смотрел, сколько слушал. Лес был незнакомый, но во всяком лесу есть звуки привычные, естественные, а есть ненормальные, тревожащие. Звуки или, наоборот, внезапная тишина. Сейчас всё было по всем признакам спокойно.

Поднялся примес Йорре. Дорант деликатно смотрел в другую сторону, краем глаза наблюдая, как парень мучается с одеванием. Ему явно не хотелось снова быть объектом скрываемых насмешек. Поскольку для него подобрали одежду не парадную, а походную, справиться с ней ему удалось. К удивлению Доранта, тщательно застегнув камизет, примес тут же расстегнул его и снял, вытащил из ножен меч и принялся делать упражнения. Ещё очко в его пользу.

Когда лес осветился лучами поднявшегося к верхушкам деревьев солнца, каваллиер скомандовал лагерю подъём. После обычной утренней суеты двинулись дальше.

Дорант ехал в голове их небольшой колонны. Тыл охранял Харран. Красный Зарьял, которому, при регулярном внимании Асарау, уже не так мешала раненная нога, держал середину, где были сосредоточены носилки. Два человека, меняясь, двигались по бокам колонны — где можно было проехать на коне; в заросших местах они спешивались, и тогда колонна замедляла движение. Дорант не хотел рисковать, всё-таки они ещё не оторвались от Альвийского леса. Он не знал, что на поляне были выбиты практически все наличные воины клана, другие ушли в походы ещё до событий, и нападать на них, в сущности, некому; разве что мог подвернуться случайный отряд другого клана. Но те вряд ли стали бы атаковать хорошо вооруженных людей, готовых к отпору.

Так они и двигались, без приключений, чему каваллиер сильно радовался.

На третий, что ли, день пути примес выдвинулся в голову колонны и молча поехал рядом с Дорантом. Каваллиер скосил на него глаза, но не сказал ничего. Захочет — сам заговорит, а кто я такой, чтобы болтать с наследником престола?

Парень ему скорее не нравился, хотя Дорант начал его уважать. Примес смотрел на людей свысока, ни с кем не разговаривал, кроме Харрана, да и к тому обращался формально-вежливо, лишь тогда, когда ему было что-то от него нужно. На привалах явно ожидал, что ему будут прислуживать — подавать еду, приносить воды для ополаскивания, и тому подобное. И пришлось организовать, чтобы ему прислуживали; впрочем, люди отнеслись к этому с неожиданным пониманием — всё-таки наследный примес Империи. Доранту это было непривычно. В походах, если шли малой группой — например, на охоте — не принято было подобное, и какой-нибудь дука или комес не считал зазорным сам подойти к котлу и подставить миску, чтобы дежурный по кухне налил варева. Вообще каваллиер и воспитан был иначе, и за самостоятельную жизнь привык к другому отношению к воинам своего отряда: он опекал их, как родню, хотя при необходимости был строгим, а то и жёстким командиром. Поговорить, пошутить на привале с воинами, участвовать в общей работе — это было для Доранта нормально, как и отругать, и наказать, если было за что.

Примес же не просто держал людей на дистанции (что разумно между командиром и подчиненными), а отстранялся от них, показывая, что они ему не ровня.

На вечерних привалах Дорант и Калле рассказывали остальным байки из своей жизни. Их слушали с интересом и любопытством, в том числе Харран, который многое из этого уже не раз слышал. Наследник сидел в стороне и в общих беседах не участвовал, но уши грел, что было заметно иногда по непроизвольной реакции, вплоть до совершенно конского ржания, на отдельные байки.

Как-то попросили Асарау рассказать о себе побольше. С помощью Доранта, выступившего переводчиком, тот снова коротко поделился своей историей, которую все уже слышали ещё по дороге в лес. Его стали просить о подробностях, и он неожиданно увлёкся: вспомнил детство в поселке гаррани, воинскую учёбу с шести лет, как у него обнаружили способности к опохве, службу в охране караванов… Только про битву с альвами и плен не стал много говорить, ограничился сухими фактами.

Примес после этого стал смотреть на Асарау с заметным уважением.

Теперь наследник всё время ехал в голове колонны рядом с Дорантом, по-прежнему не заговаривал, но внимательно прислушивался и присматривался к тому, как каваллиер отдает распоряжения, как он пытается говорить по-альвийски и болтает на гаррани с увечным воином, приглядывался к тому, как Дорант осматривает местность…

Наконец, они добрались до Альвийской тропы. Дорант и Харран стали прощаться с Красным Зарьялом. Тот оставил с ними Шукра, молчаливого могучего коротышку с длинной седеющей бородой, прекрасного стрелка и неплохого мечника. Дорант вручил Зарьялу оговоренный остаток платы; он чувствовал себя неловко, поскольку в другое время выдал бы дополнительно по десятку золотых на каждого погибшего и раненого, но сейчас деньги надо было беречь: неизвестно, сколько придётся потратить в дороге, а пресловутый медальон в сложившихся обстоястельствах лучше лишний раз не светить.

Зарьял, тем не менее, выглядел вполне довольным. Они обнялись на прощание, и отряды разделились.

Наконец, заросшая Альвийская тропа закончилась, и Дорант с передовым охранением вывалились на мощёную Императорскую дорогу — императорскую потому, что она считалась принадлежащей короне, и никто не смел ни строить без разрешения что-либо на её протяжении, ни собирать за проход пошлины.

Дорант огляделся и прикинул, в какую сторону двигаться. Выходило, что им к югу, то есть направо. Там через три-четыре сотни вёрст ждало их побережье с тремя малыми портами, а ещё верст через семьсот — они могли выйти и к столице Марки, Акебару. Только Дорант туда не собирался.

По императорской дороге они двигались куда быстрее, чем по старой Альвийской тропе. И сам путь был лучше — не заросшей колеёй, по которой когда-то кто-то ездил, а мощёной двухпутной дорогою, где две телеги могли разъехаться — хотя местами и мостовая, и обочины заросли кустарником, но почти нигде не до непроезжего состояния. Дорант радовался, что небольшому отряду можно нормально ехать, не выставляя боковое охранение.

Сам он трижды в день чистил и перезаряжал свою четырёхстволку и весь остальной огнестрел, и контролировал, чтобы то же делали все остальные. Особое внимание уделял он свежести пороха на полках.

В том числе и примес Йорре — который ухаживал за своей пиштолью без напряжения, и как бы даже не с удовольствием, на каждом привале. К тому же примес начал брать уроки фехтования у Харрана — с молчаливого согласия Доранта, который, казалось бы, не вмешивался почти ни во что, но на самом деле контролировал всё и вся.

Меж тем заморосили дожди, как всегда в этой местности и в начале этого сезона мелкие, но долгие. Влага сыпалась с неба как по расписанию, дождь начинался часа через два после полудня и шёл почти до темноты. Дорант тихо радовался тому, что им не ехать по восточной дороге, через горы: там уже дней через пять лошади будут вязнуть в жидкой грязи по бабку. Но нервничал из-за того, что порох на полках, да и в стволах под зарядами, отсыревал будто в пруду. Меняли его часто, но это плохо сказывалось на запасе.

Они останавливались на долгий привал ежедневно днем и вечером. Вечерний привал заканчивался рано утром, когда только-только поднималось светило; дневной Дорант назначал в разное время, стремясь натренировать своих немногих людей, чтобы ими управлял не желудок, а необходимость. Старался, правда, делать отдых сразу после начала дождя, чтобы проехать посуху подальше.

Дорант не слишком спешил, чтобы не устали ни люди, ни кони. Да и подумать дорогой не мешало.

[1]Автор пользуется термином «верста», хотя корректнее была бы «миля» — тысяча стандартных шагов имперской пехоты. По странному совпадению, «миля» в этом мире ближе к версте, чем к английской миле: полушаг (одной ногой) составляет чуть больше полуметра, а не 80 см. Видимо, в этом мире средний рост меньше, чем в Римской империи.

Глава 18. Уаиллар

1

Никто не сравнится в лесу с аиллуэ, желающими скрыться от чужого взгляда. Они взяли быстрый, но не утомительный темп, надеясь, что искать их сразу никто не будет. И уже минут через пять круглоухие, даже если бы и хотели, никогда не сумели бы их найти.

Тем не менее, они бежали ещё довольно долго, путая следы. Аолли держалась рядом со своим аиллуо, не задумываясь, куда они направляются, а он радовался этому, потому что отвечать на неизбежные вопросы — зачем путать следы, уходя от многокожих, которые по следу ходить не умеют — ему очень не хотелось.

Наконец, они остановились на краю знакомой Уаиллару укромной поляны, где бил чистый ключ и росли дикие лолоу.

- Передохнём, — сказал Уаиллар. — Теперь нас не найдут.

Вряд ли кто-то из оставшихся воинов клана стал бы их преследовать: начать с того, что никто не знал, что Уаиллар поблизости. Могли узнать по следам в посёлке — но слишком мало прошло времени, чтобы организовать погоню. Да и некому, скорее всего, было её организовывать после смерти Великого Вождя и разгрома отряда, напавшего на многокожих.

Они напились холодной и чистой воды, слегка утолили голод подсохшими уже на ветках плодами лолоу — сезон их заканчивался — улеглись, вытянув тела так, чтобы соприкасаться по всей длине, и прижались друг к другу щеками.

- Я знала, что ты придёшь за мной и спасёшь меня. Я ничего не боялась, пока не появились наши и не начался этот грохот… Сначала, когда наши напали и начали убивать круглоухих, я обрадовалась: подумала, что тебе всё удалось, сработал твой план, и вот сейчас меня освободят, отведут в посёлок и всё будет хорошо…

Уаиллар содрогнулся, только сейчас сообразив, что это было вполне возможно — и тогда уж точно ему больше никогда не пришлось бы видеть Аолли — и никогда больше не пришлось бы попасть в свой аиллоу и снова стать одним из народа аиллуэ. Он не смог бы никому объяснить, как получилось, что план его оказался нелепым, жену его нашли и вернули другие, а он — убил её отца, Великого Вождя, перебил и увел пленников, которые были предназначены для столба пыток, и даже не участвовал в сражении.

- Потом был этот гром, и дым, и вонь… И воины стали умирать, даже не успевая подойти к врагу… И мне стало страшно. Я подумала, что и ты там, среди них, — каждое её слово резало его больнее, чем нож или копьё врага. — Потом всё кончилось, круглоухие ходили по поляне и добивали наших воинов… Я испугалась, что и ты тоже умер, и я так и останусь среди смердящих круглоухих, не говорящих на языке разумных… И тут я увидела тебя… Я думала, что у меня сердце выскочит из груди, я чуть не умерла там на месте от счастья… Но теперь всё позади, мы вместе, мы не расстанемся больше — правда ведь, мы больше не расстанемся? Мы вернемся в наш ааи, и всё будет как раньше. Я уже придумала, как говорить со стеблями и лианами, чтобы сделать уголок для нашего малыша.

Его мышцы напряглись, как будто он готовился к удару.

- Что случилось, мой воин?

Как важно и как трудно говорить!

- Мы не сможем вернуться в наш ааи. Мы не сможем вернуться к нашим аиллуэ. Нас не примут.

- Как не примут? Как посмеют не принять тебя, героя, и меня, дочь Великого Вождя?

- Великого Вождя больше нет. Я… убил его.

Аолли отодвинулась и посмотрела на него странным взглядом:

- Повтори. Повтори, что ты сказал.

- Я убил твоего отца. Я не хотел. Так получилось. Я защищался, — с каждым словом она отодвигалась всё дальше; взгляд её становился всё холоднее.

- Я не всё тебе сказал, — Уаиллар словно рухнул в пропасть. Не было и не могло случиться ничего хуже, чем то, что уже случилось, и будь, что будет. — Твой отец лишил меня имени и произнес слово, чтобы меня убили, если я вернусь без тебя. Я пришел к нему в ааи без тебя, я хотел просить его разрешения, чтобы собрать воинов и напасть на круглоухих. Он не стал меня слушать. Сразу схватил копьё и хотел ударить. Я… я воин, понимаешь… хорошо обученный воин… Когда меня хотят ударить копьём, я не думаю, я действую — иначе давно бы умер…

Она поняла. И отшатнулась, отстранилась от него ещё сильнее.

Повесила голову. Уши опустились и прижались назад, как в бешенстве или растерянности. Глаза, опущенные к земле, сузились в щёлки, как от большого горя. Его любимая не хотела его видеть, его любимая страдала.

Но надо было договорить до конца, раз уж сказано было главное.

- Нас не примут в нашем аиллоу. И ты знаешь, что для аиллуэ из других кланов я — враг, которого надо убить, а ты — добыча. Нам нельзя к нашему народу. Ни к кому, никогда.

Он тяжело вздохнул и сказал, выдохнул, выплюнул то, что не хотел бы говорить никогда:

- И я не знаю, что нам теперь делать.

Аолли долго тяжело молчала. Потом подняла на Уаиллара глаза, полные горя:

- Уаиллар, мой аиллуо, муж мой, отец моего нерожденного ещё ребёнка! Я дала тебе клятву перед Великим Древом, и я выполню её, потому что аиллуэ не нарушают клятв. Я буду с тобой, пока мы оба живы. Но сейчас я прошу: отойди и дай мне подумать, потому что мне трудно видеть тебя.

Она снова опустила голову.

Прошло время, которое показалось Уаиллару бесконечным.

- И ты прав, муж мой: ничего никогда уже не будет так, как раньше…

2

Они долго ещё сидели, не двигаясь, у чистого ключа. Уаиллар смотрел на Аолли; Аолли смотрела в сторону. Её уши были по-прежнему опущены, спина согнута. Было невыносимо больно видеть, как ей плохо.

Уаиллар и сам был напряжён и зажат, как уолле, совершивший постыдную ошибку перед наставником. Его, однако, сильно беспокоило то, что они расположились слишком недалеко от аиллоу в месте, известном всем и часто посещаемом. Чем дольше они здесь оставались, тем вернее их бы застал кто-то из аиллуэ, а это могло повлечь очень неприятные последствия. Уйти от преследования в одиночку Уаиллар бы смог наверняка, уходить же вместе с Аолли, когда она в таком состоянии…

Наконец, он решился:

- Аолли, милая, нам нельзя оставаться здесь.

Она вздрогнула и подняла на него глаза. Во взгляде её не было вопроса, она смотрела на него как на чужого, который заговорил на незнакомом языке.

- Если нас здесь застанут, я буду сражаться, пока меня не убьют. Тогда ты станешь лаллуа у какого-нибудь воина, а наше дитя умрёт.

Аолли безмолвно поднялась, подобрала какой-то узел (Уаиллар только сейчас заметил, что она всё это время была не с пустыми руками) и вопросительно взглянула на воина.

Он понял и двинулся вперед. За то время, что они провели у чистого ключа, он спланировал в первом приближении, куда им деваться на ближайший день: южнее, на полпути к озеру, было одно укромное местечко, где он как-то три дня пережидал, пока прекратится погоня после того, как он вырезал в одиночку целый отряд из другого клана. Там была вода, правда, не такая чистая, как в ключе — отдавала болотом, там было, что поесть — росли арраи и лэлээллэ, редкие в этих местах, там было укромное убежище внутри купы кустарника, куда можно было пролезть ползком, а потом поговорить со стеблями и прутьями, чтобы закрыли проход…

Идти туда было, если не торопиться, почти до рассвета.

Они шли, стараясь производить как можно меньше шума. У Аолли, занятой неприятными мыслями, это получалось хуже. Уаиллар перешёл в состояние, в котором мог видеть Жизнь вокруг, чтобы успеть отреагировать, если их догонят или перехватят. При этом он напряжённо и мучительно думал, что же им теперь делать. Что же ему теперь делать, и как спасти Аолли.

И чем больше он думал, тем яснее виделся ему единственный выход, при котором у них оставалась надежда выжить. И хотя выход этот ему очень не нравился — все другие были ещё хуже: они вели его и их ребёнка к непременной смерти, а жену его — в лучшем случае в ааи другого воина, а в худшем — тоже на смерть.

3

Внутри купы кустов было тихо и темно. Солнце ещё не поднялось над вершинами деревьев, но уже осветило их. Заболоченный ручей негромко журчал неподалёку, где тёмная вода его переливалась через подмытый корень старого олоолои. Уаиллар и Аолли успели попить и поесть, после чего воин настоял, чтобы жена его легла отдыхать. Утомлённая тяжёлым и длинным днём, Аолли быстро заснула — или притворилась, что заснула. Уаиллар же так и не мог провалиться в сон, хотя шли уже третьи сутки, как он не спал толком. Стоило ему забыться, как перед его глазами возникали то Великий Вождь Ллуэиллэ, заносящий на него копьё, то круглоухий калека, пытающийся объяснить что-то важное, то счастливая Аолли, хлопочущая в их ааи, как будто ничего из того, что с ними стряслось, не случалось вовсе, — а то ещё что-то мучительное, от чего сердце Уаиллара проваливалось куда-то вниз — и он тут же просыпался.

В конце концов, когда тени начали уже удлиняться, его всё-таки сморило, хотя это было больше похоже не на сон, а на потерю сознания.

Проснулся он в темноте, чувствуя себя совершенно разбитым, что было ему непривычно. Аолли рядом не было, и Уаиллар вскочил в ужасе: ушла! Потерялась!

Но тут он услышал, как она плещет водой в ручье, утоляя жажду. Выяснилось, что Уаиллар забыл дышать; теперь он, наконец, выпустил воздух из лёгких, отдышался и попытался немного размяться, стараясь производить как можно меньше шума.

Потом он вышел к ручью и подошёл к жене. Она подняла на него взгляд, полный боли:

- Я почти не спала эту ночь. Думала, что же будет с нами, и что нам делать. Я не хочу в лаллуа, я не хочу, чтобы наш ребёнок умер, я не хочу другого мужа. Я выбрала тебя, когда ещё была слишком мала, чтобы рожать. Мне трудно с тобой сейчас, но другого аиллуо я не хочу.

Душу Уаиллара будто омыл тёплый источник; он открыл было рот, но Аолли прервала его:

- Мы всё равно ведь умрём? Я сколько ни думала, не увидела нам пути, чтобы не вёл к смерти. Одним нам в Лесу не выжить, особенно когда появится маленький. Да и обязательно кто-то наткнётся, где бы мы ни устроились. Если только уйти совсем на север, к снежным горам — но, говорят, и там живут аиллуэ.

- У нас есть выход, — сказал Уаиллар, — но он может тебе не понравиться. Нам надо уходить к многокожим, у которых ты была в плену.

Она посмотрела на него как на безумца. Потом в её взгляде начало проявляться понимание.

Уаиллар поспешил добавить:

- Тот многокожий, который отпустил меня в Лес. Он поступил как воин, он сдержал слово. Он не был к нам враждебен, он нашёл для тебя пищу, когда ты была в плену. Он не обижал тебя, пока вы добирались до Леса?

Она сделала отрицательный жест.

- Ну вот. Мне кажется, он не прогонит нас, особенно если мы сможем быть ему полезны. А мы сможем, по крайней мере, в Лесу и около него. Мы лучше видим, лучше слышим, лучше обоняем и чувствуем Жизнь. Мы предложим ему свою охрану, особенно от других аиллуэ.

- Но если многокожие потребуют, чтобы мы показали им дорогу в наш клан…

- Мы скажем, что они убили всех воинов, и клана больше нет. Скажем, что в таком случае все уходят в другие кланы, и наш аиллоу всё равно пуст.

- А что будет дальше?

- Мы выживем. Мы постараемся привыкнуть к многокожим. Мы поживём с ними — может быть, получится хорошо, и тогда можно будет жить с ними долго. А там Великое Древо подскажет, что нам делать. Главное, чтобы жива была ты, и чтобы жив был наш ребёнок.

Аолли тяжело вздохнула:

- Тогда пошли, нам надо как можно скорее отыскать их следы.

Вот за это он и любил её больше собственной жизни.

4

Найти в Лесу след отряда многокожих — задача для уолле, впервые вышедшего на охоту. Сложнее было идти так, чтобы не попасться на глаза никому из аиллуэ. Но по какой-то удивительной причине за несколько дней, что они шли в относительной близости от своего поселения, им ни разу не встретились даже свежие следы соплеменников. Уаиллар даже начал опасаться, не угадал ли он, и не погиб ли весь клан — хотя там, на роковой поляне, было чуть больше половины всех его воинов.

Он знал, что Оирраэ с десятком аиллуо отправился за женщинами в клан Уллиэр. Он не знал, что Великий Вождь Ллуэиллэ послал второго, последнего военного вождя племени, Ллаэри, ещё с парой десятков воинов вслед за Уаилларом — подстраховать, если у того получится, или убить, если нет, и тогда самим попытаться вытащить Аолли. Они разминулись, потому что воины пошли в обход озера, решив не переплывать его залив, как сделал Уаиллар.

Так что в клане осталось всего несколько аиллуо, и те были сейчас в полной растерянности, узнав о гибели Великого Вождя и большинства воинов. Те сорвались в бой, как только к Великому Древу прибежал гонец с вестью, что на известной всем поляне появились круглоухие. Великий Вождь Ллуэиллэ недооценил численность противника, поскольку гонцом был мальчишка, только что получивший имя, у которого не хватило терпения дождаться, пока круглоухие расположатся на поляне, и посчитать их. Поэтому Великий Вождь совершил одну из последних в своей жизни ошибок: решил, что имеет дело с очередной партией охотников, которых альвы уже приловчились гонять, и не возглавил поход, несмотря на то, что ему доложили, что круглоухие зачем-то привели его дочь. Воины же, в отсутствие опытного военного вождя, накинулись на круглоухих скопом, без плана и подготовки.

И погибли.

Так или иначе, Уаиллару и Аолли удалось встать на след многокожих и двигаться по нему без препятствий. Они шли очень быстро, держа такой темп, который только могла вынести Аолли, и тратили минимум времени на отдых и сон. Поэтому довольно скоро они дошли до края леса, где когда-то многокожие раскопали узкую полосу земли и заложили её расколотыми камнями. Аиллуо клана довольно часто добывали там круглые уши и пленников для столба пыток, перехватывая редкие группы многокожих, двигавшихся по камням пешком или на своих испорченных животных. Но потом многокожие стали бояться, и нужно было долго караулить, так что часто воины уходили ни с чем, не дождавшись добычи.

Здесь, судя по следам, многокожие разделились. Большая часть ушла в сторону аиллоу, где Уаиллар с Аолли были в плену, меньшая — двинулась по каменной полосе в сторону сильной руки[1].

В меньшей части были те, кто был нужен. И уолле, им возвращённый. Прошло всего несколько дней, и запах ещё держался — такая-то вонь, ещё бы!

Из осторожности, да и просто чтобы не поранить ноги, Уаиллар решил двигаться вдоль полосы битого камня, а не по ней. Многокожие шли прямо по полосе, на своих испорченных животных. Они не гнали четвероногих, так что у воина не было сомнений, что даже щадящим Аолли ходом они скоро догонят свою цель.

Через пару дней это и случилось. Была ночь; многокожие устроились на небольшой поляне, разведя небольшой огонь, который ко времени, когда аиллуэ пришли к нему, впрочем, уже прогорел и потух. От него горько несло дымом и страшным запахом горелой плоти. Старший из многокожих, с которым Уаиллар договаривался об освобождении Аолли — воин про себя назвал его Старым вождём, — так вот, Старый сидел спиной к огню, держа своё оружие под рукой и время от времени внимательно оглядывая полянку. Ну, это он думал, что внимательно оглядывает — Уаиллар лежал на земле в десяти шагах от него и, в принципе, держал его жизнь в своих руках.

Потом к Старому подошёл проснувшийся уолле, и они завели неторопливый разговор, бурча и ухая на своём грубом языке. Уаиллар с изумлением сообразил, что, не разбирая речи, понимает, что уолле чувствует себя виноватым, а Старый им недоволен. Потом уолле что-то долго бормотал, и отношение Старого к нему вдруг изменилось. Они обменялись ещё несколькими фразами, причём Старый чему-то удивился, а потом уолле опять открыто показал слабость, но Старый, вместо того, чтобы наказать, коснулся его плеча рукой и буркнул что-то явно утешительное.

Потом постепенно проснулись остальные и начали собираться, делая множество лишних движений и совершая действия, не очень понятные Уаиллару. Он подумал, что лучше бы они омылись в ближайшем водоёме: довольно глубокая речка текла отсюда шагах в трёхстах. Но многокожие предпочли вонять потом, грязными ступнями, мёртвой кожей, животным и растительным жиром, обожжённым камнем и ещё чем-то, что Уаиллар не мог определить — но знал уже, что это имеет отношение к их громотрубам.

Отверженный аиллуо дождался, пока круглоухие собрались и тронулись в путь, и оттянулся назад, к Аолли, которая тем временем собрала для них обоих плоды на завтрак. Он быстро привёл себя в порядок в речке, вылизался насухо, а потом они поели и снова пошли по следу.

Уаиллар время от времени входил в состояние, при котором мог чувствовать Жизнь вокруг. И вдруг почувствовал чужих, по рисунку Жизни — многокожих. На самом краю восприятия, довольно далеко впереди. А ещё там чувствовались их копытные, много.

Воин очень тихо попросил Аолли следовать за «своими» многокожими, не привлекая их внимания и не опережая, что бы ни случилось: «Я дам тебе знак, когда можно будет подойти».

И двинулся вперед, туда, где находились чужие.

[1]Сильная рука — естественно, правая.

Эпилог

1

Гильдмайстер Ронде, всякий раз, как глядел на свою жену, думал, что ему повезло как никому из тех, кого он знал.

Люди его круга женились обычно на деньгах или титуле. Как выглядела и как относилась к мужу женщина, которую они брали в жёны — их, вообще говоря, не интересовало: были общепринятые правила приличия, были общепринятые умолчания — и пока жена выполняла эти правила и не нарушала умолчания, можно было считать детей своими законными. Что до эмоционального единения с женой — это никого не интересовало: для эмоций всегда можно найти подходящую женщину на стороне.

Нет, конечно, и среди аристократии, и среди людей его сословия были, причем во множестве те, кто, будучи сосватаны родителями или необходимостью, находили друг в друге поддержку и привычку, а кто и любовь. Но так, как повезло ему — везло мало кому.

Жена его была не просто красива и знатна, она видела в нём не просто друга и соратника — он был для неё желанным и привлекательным мужчиной, что и она показывала всегда, когда было уместно, и он это чувствовал всегда, когда встречался с нею взглядами.

Про постель и говорить нечего.

А уж дочки…

Гильдмайстер очень и очень понимал старую шутку про то, что если у мужчины рождается сын — то мужчина становится отцом. А если дочка — то папулечкой!

Обе дочери вили из него верёвки, в разумных, естественно, пределах.

И вот сейчас гильдмайстер с женой обсуждали, что им делать со старшей дочерью. Маисси, естественно, всё рассказала матери про свои чувства к чёрствому и вероломному каваллиеру, которому она готова была всё отдать, и который ею посмел пренебречь.

Родители, давно уже в мыслях выдавшие её замуж за Харрана из Кармонского Гронта — ещё поискать лучшую партию, в их-то захолустье: у юноши в аренде и управлении едва ли не весь Гронт, за вычетом разве самого Кармона и не слишком больших парселов[1] в окрестностях — были, мягко говоря, не рады тому, как повернулось дело. Мало, что дочка после бала довольно резко отказалась принимать Харрана, передав ему через служанку, чтобы он не появлялся к ней на глаза, она ещё, как выяснилось, повела себя со столичным каваллиером так, как не подобает девице из приличной семьи.

Благо, каваллиер поступил как человек благородный и ничем далее не подавал вида, что между ним и Маисси что-то произошло. Более того, он деликатно уходил от общения с представителями семьи Ронде — то ли сознательно, то ли на самом деле потому, что был чем-то срочным и важным занят.

- Ты бы, Ини, с ней поговорила ещё. Может, всё-таки удастся выдать её за Харрана.

- Она и слышать не хочет. Говорит: мама, мы всю жизнь знакомы, он мне как брат-близнец, разве за братьев выходят?

- Может быть, со временем?

- Ну ты же её знаешь: упрямая как ты.

Оба одновременно вздохнули. Инира, склонив в задумчивости голову, водила пальцем по скатерти; гильдмайстер, поджав губы, напряженно размышлял.

- Придётся везти её куда-то. Не знаю, как и когда. Гильдейские дела надолго не оставишь, да и не на кого.

- Да, — подтвердила Инира, покивав головой так, как будто перебирала имена, — да, собственно, почему «как будто»? Она знала почти все дела Флоана так же, как он сам. Ну, разумеется, кроме тех, которые были не по части Гильдии. - И куда везти?

- Вот и я думаю: если уж ехать с ней, так прямо в столицу. Там всё-таки связи есть.

- Ну ты же знаешь, Флоан, как родня ко мне относится.

- Так там не одна твоя родня, там и у меня друзья. И партнёры, которые мне обязаны.

Инира подняла голову. Мысль съездить в столицу — и явно не на пару недель — ей понравилась.

- А когда?

- Не могу пока сказать. Буду готовить поездку, думаю, что до конца года сможем отправиться.

Он и не подозревал, что будет в Акебаре намного раньше, но один, без жены и детей, и по делам, вовсе не связанным с устройством брака Маисси, а куда более серьёзным — и рискованным.

Дела эти как раз сейчас входили в его жизнь с легким стуком в дверь:

- Да, кто там?

Служанка с извиняющимися интонациями ответила:

- Ваша милость, там пришёл Коггор и спрашивает вас. Вы велели его тут же пропускать.

- Извини, дорогая, боюсь, что это срочно.

- Да-да, Флоан, конечно, мы вечером поговорим ещё.

- Проведи Коггора в малый кабинет, принеси чего-нибудь горячего попить и пирожные. Я сейчас буду.

Коггор был управляющим в одной из факторий Гильдии, той, что находилась в самом Кармоне. Для гильдмайстера он собирал разные сплетни и сведения, которые могли пригодиться в торговле. В основном о местных дворянах и состоятельных людях, для чего у Коггора был бюджет на подкуп их прислуги. Прислуга же практически всех домов регулярно бегала в лавку при фактории, где были самые лучшие сорта хайвы, самые свежие плоды, отличного качества крупы и мука, и любая дичь из окрестных лесов и полей — коей основным поставщиком был Красный Зарьял, между прочим.

Обычно Коггор приходил раз в неделю, по вечерам. Если он прибежал днём, да днём неурочным — значит, что-то узнал важное.

Так и оказалось:

- Ваша милость, тут непонятные дела затеялись, я и думаю, надо бы вам порассказать побыстрее, вдруг что важное.

- Рассказывай, друг мой, я жду.

- Ваша милость, помните — каваллиер этот столичный к Харрану приехал, который потом альву у Зарьяла выкупил?

- Конечно, а к ней ещё самец прибежал из Альвиана.

- Так вот, у Харрана нынче все будто взбесились, по всему городу так и бегают, и каваллиер этот с ними. К наместнику зачем-то заходили, и от наместника Дуилия, которая там в доме приёмов посудой заведует, ну, она ещё замужем за Халеем, помните, тощий такой, он у наместника деньги считает…

- Ближе к делу, друг мой!

- Ну я и говорю: она моей сегодня проболталась, что наместник каваллиеру кучу денег выдал, муж её говорит, почитай, всё золото и почти всё серебро выгребли из казны-то.

- Вот как? — Это было очень и очень интересно, потому что совершенно необычно. Выдать большую сумму из казны частному лицу? Ну, для этого наместник должен был бы почуять весьма значительную и, главное, быструю выгоду. Дорант, конечно же, имеет кое-какое отношение к торговле, но, судя по всему, что знал гильдмайстер, каваллиер не занимался ничем таким, что могло бы сделать быстрый оборот капитала.

Значит, он, скорее всего, действует по поручению кого-то влиятельного, причем поручению секретному (иначе о нём судачил бы уже весь город).

- И что ещё люди говорят про каваллиера?

- А ещё они с Харраном ходили к Красному Зарьялу и наняли его с людьми за хорошие деньги, идти в Альвиан зачем-то. А Федоле стражник, который со шрамом через всю рожу, заходил сегодня в лавку за хайвой, очень уж он хайву хорошую любит, на неё тратит столько, сколько другие стражники на выпивку…

- И снова ближе к делу, друг мой!

- Ну вот, Федоле этот и рассказал, что ночью каваллиер с Харраном и людьми куда-то из города уехали, а с ними закрытый кибит, а кибит этот нарочито днём из-за города привезли. А что в закрытом кибите, Федоле не знает, потому что… ну, это… закрыт он был. Я и думаю, не деньги ли они повезли, может, платить кому?

- Не вернулись ещё?

- Не знаю. Я, как Федоле ушёл, сразу к вам, ваша милость.

- Хорошо. Ещё что про Харрана и каваллиера узнаешь, сразу сообщай, лучше сам. Вот тебе за труды.

Большой серебряный кругляш скользнул по столу к управляющему и скрылся под его ладонью. Тот вскочил и, кланяясь и пятясь задом, покинул кабинет.

А гильдмайстер остался в недоумении и раздумьях.

2

Когда Уаиллар бесшумно исчез в чаще, Аолли, оглядевшись, сделала то, что сделала бы любая аиллуа, оказавшись в одиночку в незнакомой части Леса: ушла с открытого пространства и постаралась устроиться так, чтобы быть незаметной. Для этого вокруг было более чем достаточно средств — только широколиственных кустов разных видов росло несколько десятков. Аолли скользнула в заросли аололи, чувствуя внутри небольшое свободное пространство. Кустарник согласился передвинуть часть ветвей и повернуть листья так, чтобы полностью закрыть Аолли со стороны дороги.

Устроившись поудобнее, она принялась за самое скучное в жизни занятие: ожидание, сдобренное неприятными мыслями.

Она так и не смогла ещё освоиться с тем, что жизнь её рухнула и никогда больше не станет прежней — хоть и говорила мужу вовсе противоположное. В снах она то что-то рассказывала отцу, то обсуждала с подружками новости, то возилась с соседскими уолле… словом, жила обычной жизнью обычной женщины кланового аиллоу, которой у неё теперь точно не будет. А что будет и как — неизвестно.

Аолли, несмотря на молодость, была умная и много знала таких подробностей об обычаях аиллуэ, которые знают немногие — или о которых не задумываются. Так получилось, что вырастил её отец: довольно редкое у аиллуэ явление, потому что воины нечасто переживают своих жён. Мать Аолли умерла, когда дочь ещё не сменила младенческий пух на голове на взрослую шерсть — это происходит в три-четыре года. Тяжелая, неизлечимая болезнь убила её, как ни старались Главная женщина Ауэрра и другие, умеющие разговаривать с больными.

(Потом, когда Аолли пришла уже в брачный возраст, некоторые из женщин воротили от неё носы и сплетничали, что юницу никто из воинов не захочет взять в жёны, коли дознаются, что мать её умерла не родами и не от старости: смертельные болезни, бывает, переходят на детей.)

Так вот, росла она при отце, а он был уже Великим Вождём в это время. И несмотря на это, находил время возиться с дочкой, а не бросал её на соседок, как делают аиллуо обычно — ну, кроме тех редких походов чести, в которых ему не зазорно было принимать участие лично. Да и в остальное время Аолли старалась быть поближе к отцу, чувствуя себя при нём спокойно и уверенно. Разумеется, в Большой ааи она не пробиралась — но когда отец её вел там дела клана, дочка часто бывала где-то совсем рядом, и поневоле слышала, что и как обсуждали взрослые воины между собой и со взрослыми женщинами.

Поэтому для Аолли почти что не было секретов в том, как устроена жизнь клана, кто и как по-настоящему решает все важные вопросы, как и кто улаживает конфликты… У неё было много поводов подумать о клановых порядках, как и об обычаях народа аиллуэ, особенно тех, что касаются дел семейных.

Глядя на брачные обычаи альвов, можно подумать, что женщины у них не имеют никаких прав: в самом деле, подавляющее большинство браков заключаются умыканием женщины из чужого клана, часто сопряженным с убийством подвернувшихся под руку мужчин — и вовсе не редко это родственники умыкаемой женщины. Затем, приведённая в клан похитившего её воина, женщина какое-то время живёт в его доме в качестве лаллуа, дословно «в ожидании», пока не случится один из трех в году праздников, на которых принято давать брачные обеты перед Великим Древом. Кажется, что мнение женщины никого не интересует, и брак заключается по случайному выбору, с первой подвернувшейся воину инокланкой.

На самом же деле женщины у аиллуэ имеют как бы не больше прав, чем воины, и уж точно их роль в жизни клана важнее: аиллуо-воину только и дел, что ходить в походы чести за ушами, да хвастаться перед другими на площади-алларэ перед Большим ааи и Великим древом, складывая стихи о своих подвигах. На женщинах — собирание съедобных плодов, уговаривание растений при постройке своего дома-ааи, да и утварь в доме у кустов и деревьев выпрашивают они. На женщинах — всё, что касается уолле до получения мальчиком первого копья, а с девочками возятся они и вовсе до их брака. На женщинах — лечение от болезней (раны лечат мужчины).

И на них же, не в меньшей степени, чем на Великом Вожде — соблюдение обычаев, а также запретов-уарро, наложенных старейшинами. Случись кому-то нарушить запрет, и первыми крик поднимут именно женщины, по самой природе своей больше склонные постоянно уделять внимание отношениям и мелким, бытовым действиям окружающих, чем мужчины, и так же постоянно обсуждать их между собой. Мужчина — воин, поэтому он следит более всего за тем, как ведут себя другие мужчины в делах воинских: как совершенствуют свои умения, как держатся в битве или сражении один на один, как справляются с руководством другими воинами, будучи выбранными в военные вожди, и тому подобное. Воин вряд ли обратит внимание на то, что другие едят или как разговаривают с чужими уолле. А вот женщина…

Да и с брачными обычаями не всё так просто. Отнюдь не всегда, отправляясь за будущей женой в соседний клан, воин надеется на случайную удачу. Гораздо чаще он уже подыскал себе подходящую юницу (или чью-то жену, какая разница). В повседневные упражнения воинов входит, между прочим, тренировка умения подобраться к чужому аиллоу вплотную, а то и проникнуть внутрь, понаблюдать и рассказать об увиденном, а в доказательство показать на алларэ приметную вещь, взятую у чужих. (И обратно: воины учатся охранять свой посёлок, и делается это на полном серьёзе — пойманного чужака ставят к столбу пыток — а ты не попадайся.) Понятно, что юнцы, обучаясь таким образом, и пару себе присматривают. А кто поумнее, и договориться с ней умудряются.

Кстати, пребывание умыкнутой женщины в качестве лаллуа — отражает мудрость многих поколений народа: за проведенные в таком статусе бок о бок с воином месяцы женщина успевает его узнать и к нему привыкнуть — или окончательно понять, что он ей в мужья не годится. Отказавшись дать ему брачные обеты, она переходит как лаллуа к другому воину — и обычно уже по собственному выбору.

(Тут надо сказать пару слов про те самые праздники. Дело в том, что альва готова к зачатию два, редко три раза в год. Этот период длится у неё несколько недель; по обычаю, всё это время муж её должен быть при ней: его даже не позовут в поход чести, это уарро. Старейшие женщины клана, а особенно Главная женщина, умеют разговаривать с телами молодых аиллуа, сдвигая в известных пределах их «особый период» — как раз таким образом, чтобы приходился он на время сразу после праздника брачных обетов.)

Так что Аолли прекрасно знала все обычаи и отлично понимала, что назад в клан дороги у них с Уаилларом нет, и в других кланах их тоже не ждёт ничего хорошего. Мужа убьют, а её сделают чьей-нибудь лаллуа. Ребёнка же умертвят, как только родится, потому что у воина должны быть свои собственные, а не чужие дети. Она не хотела этого. Несмотря на то, что сделал Уаиллар, он оставался для неё единственным близким, своим, понятным теперь, когда отца у неё уже не было. Их будущий ребёнок не был для Аолли чем-то безразличным, она вовсе не хотела его потерять из-за следования древним традициям.

Как бы ни относилась она сейчас к Уаиллару (а жгучий лёд, в который его поступок превратил её сердце, не может растаять быстро), путь у неё — только вместе с ним.

Она долго сидела, почти не двигаясь, погружённая в мрачные мысли, пытаясь представить себе их жизнь вне клана — и тем более у многокожих, таких чужих и неприятных — как вдруг перед ней появился Уаиллар, возбуждённый и сосредоточенный, с двумя парами круглых ушей на гибкой ветке вокруг шеи.

- Пойдём, — сказал он, — надо догонять наших многокожих.

3

Мигло Аррас, доверенное лицо Светлейшего дуки Сенъера из Фломской Ситы во всей Заморской Марке, встал рано, потому что толком и не спал всю ночь. Как схватило коренной зуб сзади сверху слева за ужином, так и не отпускало. Будто острое костяное шило воткнули в челюсть. Чиновник лёг в постель и даже задрёмывал, но сны снились ему такие, что он быстро просыпался. Вскакивал, полоскал рот сначала содой, потом ромом. Потом стал ром проглатывать, хотя обычно крепкое не пил вовсе: не при его работе. Прикладывал ещё с вечера нажёванную ветку каллуары[2], да без толку.

Не вовремя всё это. События идут одно за одним, события важные, для Империи критически важные — а он не в форме с утра. Надо бы, конечно, к зубодёру наведаться, но это ж полдня, да и страшно, если быть с самим собой честным. Можно выпить настойку наарайна[3], она уберет боль — но что при этом привидится, и как под ней дела делать — бессмертные лишь знают.

Но надо за дела браться, раз уж всё равно не до сна. Так хоть от боли отвлечёшься.

Самое важное из дел — примес Йорре. После странной гибели старшего брата он стал единственным прямым наследником престола Империи. А Император неизлечимо, смертельно болен!

И тут юношу обманом вытащили из дворца и увезли в Заморскую Марку — через океан, на утлом курьерском суденышке! Что за безответственность! Люди из дома Аттоу. Второго по знатности и первого по богатству дома Империи, дома, который ещё так недавно развязал — и проиграл — усобицу, едва не погубившую государство. Дома, который, несмотря на проигрыш, сохранил все амбиции, и четверть века уже потихоньку протаскивал своих на важные посты.

Дома, который добился, что Император вынужден был отдать свою сестру примессу Масту в жёны главе рода — дуке Долору из Аттоу, человеку безгранично честолюбивому, хитрому и способному. На всё способному.

Похищение примеса давало дому Аттоу возможность, буде Император умрёт, навязать себя в регенты при четырнадцатилетнем Йорре. И править своей рукой, прикрываясь его именем. А там…

В Марку его затащили, конечно, потому, что здесь вице-королём — двоюродный брат дуки Долора. Человек спокойный, мудрый, прекрасный правитель. Но — близкий родич.

Империей правит Император. Он определяет политику, объявляет и прекращает войны, назначает и снимает высших. Но низкими, практическими делами уже много десятилетий рулит канцлер, Светлейший дука Санъер, человек происхождения низкого, но ума высочайшего. Человек, которого дом Аттоу ненавидит, потому что Светлейший финансы держит крепкою рукою, не позволяя высшей знати излишних с ними вольностей. И потому, что Светлейший покровительствует купечеству, промышленникам и тем из благородных, кто не гнушается на своих землях заниматься хозяйством и торговлей, увеличивая доходы государства. И — главное — потому, что власть высшей знати, а дома Аттоу в особенности, Светлейший успешно ограничивает, доводя до Императора всё, что тому нужно знать, и в том числе то, что дом Аттоу не хотел бы, чтобы дошло до Императора.

Светлейший на всех имперских землях сплёл густую сеть, через которую собирает сведения о самых мелких событиях — и воздействует на них до того, как они успевают превращаться в важные или начинают угрожать благополучию Империи.

Но не всегда всё идет у него гладко, как показал нынче случай с похищением примеса Йорре. Перехитрили его Аттоу.

В Марке они из местной столицы отправили шесть отрядов, и в каком из них был примес — узнать не удалось. Шесть одинаковых картег с занавешенными плотно окнами, шесть одинаковых групп всадников, шесть комесов из дома Аттоу — по одному во главе каждого отряда.

Мигло Аррасу пришлось тоже отправить шесть отрядов: четыре из своих людей, да два наёмных, из местных шустрых дворян, на которых было чем ему надавить. Своих в столице было у него немного, притом было зачем и до этого разогнать большинство по городам Марки. Аттоу воду мутить начали заблаговременно, и только потом стало ясно, почему в разных концах Марки в одночасье стали происходить случаи, требовавшие быстрого вмешательства службы Светлейшего.

Пришлось дать наёмным медальоны, настроенные на кровь императорского дома. Свои-то и так должны были справиться, они умели.

По счастью, недели три назад один из наёмных, каваллиер Дорант, прислал из Куамота птицу с запиской, в которой говорилось: «Иду по следу. След верный». Мигло с облегчением отозвал остальных; почти все его люди уже вернулись в Акебар и уже взялись за другие дела.

Чиновник с кряхтением уселся в кресло перед громадным письменным столом, заваленным бумагами так, что только в самой середине было расчищенное место для одного-единственного документа, с которым Мигло работал в данную минуту. Он брякнул колокольцем, вызывая слугу. Тот, не спрашивая, принес кувшин с дымящейся хайвой, тяжёлую глиняную кружку и стакан рома. Осторожно положил рядом свежую веточку каллуары. Посмотрел вопросительно в глаза, дождался отрицательного жеста и безмолвно удалился.

Кентан, старина — как он всё понимает! Тридцать лет вместе, подумал Мигло. Единственный человек, на которого я могу положиться безоговорочно. Остальных приходится держать либо деньгами, либо страхом — за себя, за родных, за благополучие. Есть ещё честолюбцы, с теми проще — знаешь, чего они хотят, и постепенно им это даёшь. Но никогда нельзя быть уверенным до конца: дать-то можешь не только ты…

Люди, люди… оргодил[4] ваш родитель…

Полчаса спустя и пальцы, и рукава халата, и манжеты ночной рубашки Мигло Арраса были уже привычно вымазаны чернилами. Сам он отвлёкся от зубной боли — хоть она и не отпустила совсем, а лишь притупилась от каллуары и рома.

И тут в кабинет, не стуча и не ожидая разрешения, смахнув со своего пути верного Кентана, влетел бледный как призрак Нисогар, таможенник из порта, которого Мигло лет десять ещё назад поставил на хлебное место, чтобы контролировать всё, что происходит в порту:

- Ваша милость, пришёл курьер из столицы — «Слава Подателя». С траурным вымпелом! — Выпалил он, даже не успев перевести дыхание.

- Письма были?

- Не ведаю, ваша милость! Его ещё в гавань вводят, я как траур увидел — сразу к вам!

- Правильно сделал. Беги в порт, дальше приглядывай! Да будь осторожен!

Вторая часть: https://author.today/reader/102550

[1]Парсел — участок земли, зарегистрированный в учётных книгах государства.

[2]Каллуара — растение, кора которого, будучи нажёванной и смешанной со слюной, приносит облегчение боли (так как содержит ацетилсалициловую кислоту в большой концентрации). Невкусная, горькая, но куда ж деваться.

[3]Наарайн — растение, содержащее наркотик, который имеет сильное обезболивающее действие. К сожалению, сопровождаемое галлюцинациями и расстройством мышления.

[4]Оргодил — ящер наподобие варана, только очень крупный (может достигать длины в три человеческих роста). Хищный. Нападает из засады, кусает жертву (не важно, коня ли, человека ли) и скрывается. Потом преследует жертву, дожидаясь, пока та падёт, отравленная трупным ядом с его зубов. Очень опасный, ибо шкура его плохо пробиваема железом. Говорят, что обладает зачатками магии.


Оглавление

  • Пролог
  • Глава 1. Дорант
  • Глава 2. Уаиллар
  • Глава 3. Дорант
  • Глава 4. Уаиллар
  • Глава 5. Дорант
  • Глава 6. Уаиллар
  • Глава 7. Дорант
  • Глава 8. Уаиллар
  • Глава 9. Дорант
  • Глава 10. Уаиллар
  • Глава 11. Дорант
  • Глава 12. Уаиллар
  • Глава 13. Дорант
  • Глава 14. Уаиллар
  • Глава 15. Дорант
  • Глава 16. Уаиллар
  • Глава 17. Дорант
  • Глава 18. Уаиллар
  • Эпилог