Начал читать первую книгу и увидел, что данный автор натурально гадит на чужой труд по данной теме Стикс. Если нормальные авторы уважают работу и правила создателей Стикса, то данный автор нет. Если стикс дарит один случайный навык, а следующие только раскачкой жемчугом, то данный урод вставил в наглую вписал правила игр РПГ с прокачкой любых навыков от любых действий и убийств. Качает все сразу.Не люблю паразитов гадящих на чужой
подробнее ...
труд и не умеющих придумать своё. Вообще пишет от 3 лица и художественного слога в нем не пахнет. Боевые сцены описывает в стиле ой мамочки, сейчас усрусь и помру от ужаса, но при этом всё видит, всё понимает но ручки с ножками не двигаются. Тоесть всё вспомнить и расписать у ГГ время есть, а навести арболет и нажать на спуск вот никак. Ах я дома типа утюг не выключил. И это в острые моменты книги. Только за это подобным авторам надо руки отрывать. То есть писать нормально и увлекательно не может, а вот влесть в чужой труд и мир авторов со своей редакцией запросто. Топай лесом Д`Картон!
Книга из серии тупой и ещё тупей. Автор гениален в своей тупости. ГГ у него вместо узнавания прошлого тела, хотя бы что он делает на корабле и его задачи, интересуется биологией места экспедиции. Магию он изучает самым глупым образом. Методам втыка, причем резко прогрессирует без обучения от колебаний воздуха до левитации шлюпки с пассажирами. Выпавшую из рук японца катану он подхватил телекинезом, не снимая с трупа ножен, но они
подробнее ...
благополучно появились потом. Заряжает барабан револьвера капсюлями порохом и приклеивает пули. Причём как вы понимаете заряжает их по порядку, а потом дважды нам пишет на полном серьёзе, что не знает как дозарядить барабан, как будто этого не делал при зарядке. Офицеры у него стреляют по дальним целям из револьверов, спрашивается вообще откуда офицеры на гражданском пароходе? Куда делся боевой корабль сопровождения я так и не понял. Со шлюпкой вообще полная комедия. Вы где видели, что бы шлюпки в походном положении висели на талях за бортом. Они вообще стоят на козлах. У ГГ в руках катана, а он начинает отстреливать "верёвку" - дебилизм в острой форме. Там вообще то подъём и опускание шлюпки производится через блоки, что бы два матроса смогли спокойно поднять и опустить полную шлюпку хоть с палубы, хоть со шлюпки, можно пользоваться и ручной лебёдкой с палубы. Шлюпки стандартно крепятся двумя концами за нос и за корму иначе при спускании шлюпку развернёт волной и потопит о корпус судна. Носовой конец крепя первым и отпускают последним. Из двух барабанов по делу ГГ стрелял только один раз и это при наличии угрозы боевых действий. Капсули на дороге не валяются и не в каждой лавке купишь. Кто будучи голодным и с плохим финансовом положении будет питаться эклерами? Только дебил или детё, но вряд ли взрослый мужчина. Автору книги наверное лет 12, не более.
Как концепция - отлично. Но с технической точки зрения использования мощностей - не продумано. Примитивная реклама не самое эфективное использование таких мощностей.
Я такое не читаю. Для меня это дичь полная. Хватило пару страниц текста. Оценку не ставлю. Я таких ГГ и авторов просто не понимаю. Мы живём с ними в параллельных вселенных мирах. Их ценности и вкусы для меня пустое место. Даже название дебильное, это я вам как инженер по компьютерной техники говорю. Сравнивать человека по объёму памяти актуально только да того момента, пока нет возможности подсоединения внешних накопителей. А раз в
подробнее ...
книге людей оценивают по этому объёму, то наверняка технология связи и обмена с ней уже изучена, а значит и подключения к внешним накопителям. По этому название - глупое. В таких случаях важен процессор и скорость обмена с ним данных. Тема нейросистемы очень актуальная и запретная на нашей планете и кто реально в ней хочет разобраться уничтожаются. Нас не допускают к получению свободной энергии, радиоволнам в диапазоне головного мозга и нейросистемамам головного мозга. Причина банальная. У нас установлены в головах вирусы, отбирающие у нас больше 90%, оставляя нам лишь процентов 5-7 для личного пользования. На базе этого создана нейросеть, позволяющая некоторым сущностям жить вечно, свободно перемещаться между звёздными системами в цифровом виде и захватывать любые тела. Данную сеть каждый может наблюдать при серьёзных заболеваниях связанных с высокой температурой за 40 градусов. Раньше людей лечили горячими зварами нагревающих тело и пуховыми бельём, нагнетая температуру и тем убивая заразные микробы. Лечение опасное,выживали только крепкие организмы (естественная селекция). При температурах более 40 срываются ограничения нейросистемы и вы перестав думать о чем либо автоматом войдёте в нейросистему, в то её место к которому вы функционально ей привязано. Разобраться в интерфейсе будет трудно, как только вы попытаетесь размышлять об увиденном прямо в глазах на фоне открытых или закрытых глаз, ваз выкинет из этой нейросистемы. Уж так устроена рабская нейросеть. Я её наблюдал после лечения от Мышиной лихорадки в 2005 году в течении 3 дней, в течении которых я не мог спать и даже раслабится, так как сразу попадал в систему. У меня там функция работы с каталогами видиопотоков. Система представлялась по выбору в трех мерной проэкции уходящих в даль киноплёнки с кадрами видео, где каждый кадр новоя "вебкамера" и в качестве таблицы эксель с кодами изображений. Управлялась система взглядом, фокусом на кадр или ячейку таблицы. Как только открывал кадр и пытался понять изображение меня выбрасывало из системы. Понятно, было что камера двигалась выше голов людей на изображениях. Одновременно у меня открылась свойство прослушивать входящие разговоры соседних телефонов, я даже слышал входящий вызов на отключенный мой сотовый. Соседи думали, что я свихнулся, но я легко доказал, что слышу, что им говорят по телефону. Интерфейс сотовой связи интегрирован с рабской нейросетью. Это ключ к её изучению. Я не спал 3 дня после лечения антибиотиками через капельницу и мозг работал как никогда быстро и отлично. Беда была с глазами, так как они постоянно входили при попытке расслабится в нейросеть, где всё управлялось фокусировкой зрения. Они сильно болели. Я практически угрозой заставил врачей дать мне снотворное.После сна нейросеть перезагрузилась и всё вернулось по старому. Стоит обратить внимание на людей, которые совсем не спят. Нейросеть видимо позволяет продвинутым пользователям не спать и быть в тонусе. С точки зрения инженера по компьютерам я понимаю логику создания нейросети, как продолжение развития компьютерной техники и познание физиологии мозга. Человек является отличным передатчиком и приёмником радиоволн. Любой кто имеет осциллограф сталкивался с белыми шумами - объяснённые "наукой" как простой естественный фон и по сути никак не изучаемый. Со случаями дальней связи со своими любимыми во сне сталкивались многие. Если синхронизировать передачу сигнала несколько миллионов людей, то мы получим связь между звёздными системами. Синхронизация сигнала звёздных систем, получим галактическую связь. Раз кто-то разобрался в физике работы нейросистемы головного мозга, то он соответственно может её программировать и определить область самосознания души, создать все приблуды цифровой техники в своей системе, создать вирус для захвата части чужой нейросистемы, создать сеть между ними, сохранять дубликат своего сознания в системе или переселится в систему. Стать по сути богом для рабов своей сети. Спрашивается зачем посылать космические корабли с телами космонавтов в дальний космос, если можно послать кометы с наноробатами и вирусами в ближайшие звёздные системы. Найти гуманоидов, вселиться в них, построить дешёвые внутрисистемный корабли и с помощью их запустить очередную комету с вирусами к ближайшей звёздной системе. Дёшево и сердито. По сути не надо ждать корабли инопланетян из других систем. Они строятся на наших заводах у всех под носом. Я сам видел в Перми НЛО в 1978. Их лучи из пустоты видели многие и даже фото опубликовывали в газетах до 1987 года. Их строили под грифом секретности военных производств по частям и где то собирались. Всё логично и просто. Инопланетяне есть, только они занимают тела простых людей. В психбольницах полно людей с несколькими личностями в одном теле. Доказано, что существовали люди, которые не будучи даже грамотными в уме производили сложные вычисления за секунды, то есть имеют доступ к воду и выводу аналогичных функций в рабской нейросети. По сути любой гуманоид может стать богом, разумеется паразитируя на других гуманоидах. Разумеется в такой системе никто из "богов" не заинтересован в большой продолжительности жизни тел. Правда за такую "фантастику" авторам могут оторвать голову власть державшие просто на всякий случай для уменьшения конкуренции. Официальные науки о нейросистемах головного мозга никогда не покинут ясельную группу и все разрешенные теории всегда будут вести в тупик уже кем то пройденного и заблокированного на программно уровне. Осталось одна дырка для лёгкого познания рабской нейросети землян - сопряжение её сотовая связь от ретрансляторов и обратная биосвязь. Фантастика на эту тему будет самой актуальной сейчас и в будущем, так как имеет связь с реальными технологиями инопланетян и естественного развития цифровых систем. Из последнего вытекает,что отсутствие видимых признаков вычислительной техники и связи у аборигенов не является признаком отсталости и видимые проявления таких технологий можно назвать магией на нашем уровне развития. Чуете связь мир фентази магии с фантастикой сейчас и нормой бытия в будущем! Некоторые виды магии действующие на сознание людей и животных в лёгкую объясняются рабской нейросетью или аналогичным вирусом. Животные тоже имеют мозг на нейронах и так же могут быть управляемыми. Дарю идею, тем боле всё давно уже было придумано до нас!
Промозглые сумерки сгустились в кромешную тьму, и Джеффрис, недоверчиво посмотрев на Джеймсона, в который раз спросил:
– Ты уверен, что мы не заблудились?
Карта была у долговязого Джеймсона. На каждый его шаг приходилось полтора шага Джеффриса, из-за этого путники брели по грязи и гальке бечевника с неравномерным, унылым шарканьем. Уже час они шли в полном молчании, которое нарушали только вопросы Джеффриса. Да изредка задетый ногой камешек срывался с поросшего осокой берега канала и с предательским хлюпаньем штопором врезался в притихшую воду. Был конец сентября; мелкий дождь жалил неподвижный воздух.
Тонкий профиль Джеймсона стал неразличим на фоне меркнущего неба, и Джеффрис вздрогнул, услышав его голос, доносящийся с какой-то сверхъестественной высоты:
– Не веришь, дружище, посмотри карту сам.
– Но у меня нет спичек, – возразил Джеффрис, задиристо вздернув подбородок и не скрывая раздражения. – Ты уверял, что спичек с лихвой хватит до Миддлхэмптона, а у меня уже не осталось ни одной. Надеюсь, ты дашь мне спичку – закурить?
Джеймсон остановился, засунул карту под мышку и, порывшись в рюкзаке, достал оттуда коробок. Он с беспокойством потряс его, оба замерли, прислушиваясь.
– Совсем немного, – сказал Джеймсон, хотя это было ясно и без слов. Судя по звуку, в коробке оставалось не более трех спичек. – Курить пока не стоит, – раздраженно заметил он, разумеется, если хочешь еще раз посмотреть на карту.
– Надеюсь, ты-то уверен, что мы не заблудились. Одного не могу понять: почему не видно огней Миддлхэмптона.
– Из-за дождя.
– Не такой уж и сильный дождь. Еще полчаса назад ты говорил, что до Миддлхэмптона не больше трех с половиной миль.
Они побрели дальше, подняв воротники, низко надвинув на лоб кепки.
– О господи! – захныкал невысокий Джеффрис, оступившись и увязнув в грязи. – Осторожно, канал совсем рядом. – Конечно, рядом, еще бы мне не знать. Идем вдоль него же четыре дня.
Они познакомились в Лондонском университете в конце семестра. Оба изучали естественные науки. Джеймсон уверял, что любит походы, а Джеффрис надеялся, что они ему тоже понравятся. Джеффриса завораживали умные глаза Джеймсона, по-птичьи близко посаженные к длинному тонкому носу. Джеймсон был весьма красноречив и умел увлечь за собой… Итак, они отправились в путешествие. Они приберегли его на конец летних каникул, чтобы в хорошейформе вернуться к началу занятий. Решили пройти вдоль каналов центральных графств Англии.
– Каналы образуют геометрически правильную сеть, – рассуждал Джеймсон, – увидим потрясающе красивые места. О центральных графствах написано много стихов и прочего вздора, эти края действительно великолепны. Хорошо и то, что туда никто не ездит. Об Уэльсе и мечтать нечего, одна дорога туда нам не по карману, а на Западе или в графствах вблизи Лондона летом не знаешь куда деться от расфуфыренной публики, шныряющей на машинах. Поганый народ. Даже небольшие пивные забиты этими типами. У них-то каникулы круглый год, а они именно летом расползаются повсюду, так что нам, остальным, и деться некуда. Что поделаешь, но меня просто тошнит. От пустых девиц, от бездельников, которым не мешало бы поработать.
– Отвратительно, – искренне соглашался с ним Джеффрис.
Итак, приятели отправились в центральные графства. Шли вдоль каналов от деревушки к деревушке в сторону Миддлхэмптона – там было несколько красивых старых церквей и жила тетка Джеффриса. Ночевали в тавернах, хотя это было не очень-то удобно, а вечерами сидели в зале и пытались вступить в разговор с посетителями. Джеймсон говорил, что Англию следует познавать не как поэтическую условность, а народ ее не как абстрактную политическую категорию, Джеффрис был с ним вполне согласен. Завсегдатаи казались людьми малоинтересными, но Джеймсон уверял, что интерес приходит постепенно.
А тут еще зарядили дожди. На второй день стал накрапывать дождик – так себе, пустячный, – и они, посмеиваясь, подняли воротники курток. На третий дождило все время, но к вечеру распогодилось и канал запылал в багровом зареве заката. Сегодня около полудня дождь пошел снова; это был уже совсем другой дождь: нудный, бесшумный, наводящий тоску. В его пелене все вокруг стало расплывчатым, блеклым, во рту появился неприятный привкус. Друзья с трудом передвигали ноги; лица сводило от холода, в голове было пусто. С четырех часов им не встретилось по пути ни одной деревни. Джеймсон то и дело смотрел на карту и уверял, что деревня должна быть совсем близко, но она словно пряталась от них, хотя они стремились к ней со все большим нетерпением. Лишь раз в просвете тумана между размытыми силуэтами деревьев промелькнул церковный шпиль, а около половины пятого они прошли мимо кирпичных коттеджей, выстроившихся в неприступный ряд неподалеку от моста. Кивнув в их сторону, Джеффрис предложил:
– Может, напросимся на чай?
Но Джеймсон, взглянув на коттеджи, отрезал:
– Ты что, дружище, не станем же мы вламываться в незнакомый дом и требовать, чтобы нас поили чаем только потому, что мы в состоянии заплатить за него. Тебе самому понравилось бы это? Мы же не за границей.
– Да, конечно, – вяло согласился Джеффрис и тут же вспомнил, что за обедом Джеймсон съел двойную порцию. Они поплелись дальше, шлепая по грязи.
И с тех пор – как в пустыне. Ни смутных очертаний деревьев, ни дома, ни огонька, ни разу до них не донеслось человеческого голоса, собачьего лая или громыхания повозки. Но путникам все время чудилось, что кто-то идет к ним навстречу по бечевнику. Только раз из тумана выплыли две баржи. Копыта лошади, тянущей баржу, с громким чавканьем вызвались из засасывающей слякоти. Вода шипела и булькала под носом баржи, валивший из трубы дым не мог пробиться сквозь завесу дождя и низко повисал в воздухе. На носу первой баржи во мгле проступал силуэт барочника; его напарник шел по берегу, держа лошадь под уздцы. Хотя приятелей весь день не покидало предчувствие встречи, процессия так внезапно вынырнула из сумрака, что Джеймсон и Джеффрис под самой мордой лошади метнулись в сторону от буксирного троса, грозившего сбить их с ног, и прижались к колючим ветвям живой изгороди. Мимо проплыли тяжело вздымавшиеся бока лошади. Придя в себя, Джеймсон крикнул:
– Это дорога на Миддлхэмптон?
Возница что-то пробормотал, не повернув головы. Возгласы Джеймсона потонули в чавканье лошадиных копыт, хлюпанье грязи, клокотании воды, бурлящей под носом баржи. Череда силуэтов медленно растворялась в потемках, и вскоре мрак поглотил ее. Больше никто не попался им на пути.
Чем теснее обступала их непроглядная тьма и плотная стена дождя, тем сильнее казалось Джеффрису, что он утратил всякую связь с теперь уже едва различимым в темноте Джеймсоном. Ни души вокруг, и только какое-то существо, тяжело дыша и сгорбившись под дождем, упрямо двигалось вперед. Рядом с этим большим тупым существом устало брело другое, поменьше, хрустя по гальке и судорожно меняя шаг в тщетных усилиях попасть в ногу. На этих двоих тупо, словно со стороны, взирал Джеффрис. В мозгу всплывали бессвязные обрывки мыслей: «Если погаснет мое сознание, то буду ли существовать я? Не знаю, существует ли Джеймсон, не верю, что он рядом. Просто около меня движется нечто, я вытяну руку и задену его, а если бы я падал в канал, то упал бы на него. Почему я должен мучиться от боли в чужих ногах? Не верю, что где-то есть еще другие люди. Проклятье, как болят ноги! Черт бы их побрал! Жил человек, по имени Джеймсон, он позвал другого человека, по имени Джеффрис, и они отправились вместе по берегу канала, так они шли долго-долго, пока Джеффрис не забыл, что он некогда существовал на свете. А что потом? Не помню… Черт побери, я совсем свихнулся. Но так ли это? Быть может, кто-то где-то испытывает боль и думает, что это болят ноги человека по имени Джеффрис, вот ему и кажется, что существует этот Джеффрис, у которого болят ноги и который бредет под дождем. Но кто же я – тот, кто чувствует чужую боль, или я просто чей-то вымысел?» И Джеффрис решил, что скорее всего он – вымысел. Он казался себе неодушевленной без передышки шагающей машиной. Какая тишина, словно майской ночью… Он коснулся рукой живой изгороди; она была по-прежнему рядом, и по ней беззвучно сбегали капли дождя. Джеймсон остановился; Джеффрис понял это, неожиданно вырвавшись вперед. Он тоже остановился и, не оборачиваясь спросил:
– Что случилось?
В голосе Джеймсона послышалась неуверенность:
– Давай еще раз сверимся с картой, а то идем вслепую. Зажги-ка спичку, дружище, я взгляну на карту.
Джеффрис взял коробок. Джеймсон зашуршал картой. Он уткнулся в нее своим длинным носом и, прежде чем угас дрожащий огонек третьей спички, все-таки успел рассмотреть карту. Спичка в последний раз вспыхнула, чиркнув по воде, и погасла. Посасывая обожженный палец, Джеффрис молча, с тупым ожиданием смотрел на Джеймсона. Тот медленно проговорил:
– Проклятье! Вот проклятье!
– В чем дело? – уныло спросил Джеффрис.
Джеймсон принялся торопливо, с показным равнодушием объяснять, что от развилки, как это ни странно, они свернули не в ту сторону и сбились с дороги. Удивительное дело. Джеймсон просто понять не мог, как это вышло. Они-то считали, что рукав канала должен вести прямо к кирпичному заводу. К большому заводу, если к нему прорыли отдельный канал. Он нервно рассмеялся, но смех его оборвался в тишине. Джеффрис оставался совершенно невозмутим. Выдержав паузу, он как бы между прочим осведомился, что же им теперь делать.
– Судя по карте, от кирпичного завода есть дорога прямо на Миддлхэмптон. Шоссе никуда не сворачивает, отличная дорога. Там можно подъехать на автобусе. Придется, правда, обойти как бы по двум сторонам треугольника. Только и всего. на этот раз нам не повезло, просто подошла полоса невезенья.
– Да, – ответил Джеффрис. – Пошли.
Стоять на месте было еще утомительнее. И они поплелись дальше. Даже не верилось, что они достигнут цели, которая все время ускользает. Они двигались по инерции, разговаривать не было сил, думать тоже. Джеффрису казалось, иго от одной попытки связно мыслить у него лопнет голова. емy стало чудиться – это ощущение возникло само собой, помимо его воли, – что незаметно для себя они вступили в безжизненный, пустынный мир, опасный для неосторожного человека своей манящей доступностью. Вот канал, как на Луне, нет, кажется, каналы на Марсе? Спящая вода была неизменно рядом с ними, где-то сбоку от Джеймсона; чуть светлее неба, она казалась линией, неизвестно зачем прочерченной серебряным штифтом на старой, забытой грифельной доске.
– Смотри-ка, – шепнул Джеймсон. – Готов поклясться, это огни.
Он говорил едва слышно, словно боялся спугнуть их. Джеффрис подумал, что Джеймсон принял эти огни за фонари в руках людей.
– Да это же огни домов! – воскликнул Джеффрис, напряженно всматриваясь в пелену дождя. – Квадратные, неподвижные. Это же окна.
– Значит, там должны быть дома, – сказал Джеймсон. – Там живут люди, нас, наверное, пустят обогреться у огня. Покажут дорогу, но сначала, надеюсь, пригласят отдохнуть немного. Видишь, – продолжал он, когда они подошли поближе, – огни совсем тусклые. Наверное, на окнах спущены шторы.
– Кому хочется, чтобы подглядывали в окна. Видишь, и наверху огонь? Это большой двухэтажный дом. Хозяева, наверное, состоятельные люди и живут в этом захолустье, потому что им так нравится. А здесь совсем неплохо жить.
Он представил себе дом летом: белый фасад в континентальном стиле с играющими на нем бликами от канала, на окнах – жалюзи, сад, белая изгородь спускается к берегу и алые шток. розы лениво обвивают ее. Поодаль два вяза, в тени которых укрываются дом и сад. Как замечательно, умилился Джеффрис.
– Наверное, здесь чудесно летом, – возбужденно сказал он
– Потрясающе, – согласился Джеймсон. – Если завтра распогодится, вид будет просто превосходный.
Чем ближе они подходили к дому, тем радостнее у них становилось на душе.
Да, дом окружал небольшой сад. Калитка качнулась, пропуская их за ограду, звякнула щеколда. И тут же в верхнем окне над Джеймсоном возник силуэт. Джеймсон застыл у двери с поднятой рукой. Он не успел постучать, как штора сдвинулась в сторону, окно со стуком распахнулось, и радостный женский голос с упреком и одновременно с безмерным облегчением воскликнул: «О, Вилли!»
В голосе звучала такая уверенность, что Джеффрис и Джеймсон на мгновение растерялись. Они слегка отступили, чтобы получше разглядеть женщину. Та облокотилась на подоконник, придерживая рукой складки шторы. Ее силуэт вырисовывался на фоне тусклого, темно-желтого света. Женщина, воплощение всех женщин на свете, встречала их у порога дома радостно и нетерпеливо. Как хорошо, когда дома тебя ждет жена, – от этой мысли им стало теплее. В комнате заплакал ребенок. До них донеслись недовольные слабенькие всхлипы, но она даже не повернула головы, еще больше подалась в темноту. Летящие капли дождя мерцали в струящемся из окна свете.
– Наконец-то! – воскликнула она. – Как поздно, Вилли!
Женщина не могла разглядеть их, они невольно вводили ее в заблуждение. Наконец Джеффрис, словно стряхивая с себя наваждение, огорченно откликнулся: «Это не Вилли!» Он так осип, что женщина вряд ли разобрала его слова, но голос был ей незнаком, она отпрянула и замерла. Потом снова подалась вперед, вглядываясь в темноту.
– Убирайтесь! – крикнула женщина с негодованием -
Ступайте своей дорогой! Здесь вам не пивная, она дальше, за кирпичным заводом. Не беспокойте людей, а не то позову мужа; если вы сейчас же не уйдете, он приведет своего брата… – Она помолчала немного, прислушиваясь, не уходят ли незнакомцы, потом добавила: – И собаку.
– Но послушайте, мадам, – учтиво начал Джеймсон. Нескладно вышло: как после такого приема попросишься в дом, к огню?! Только бы она разглядела их в этой кромешной тьме! Женщина, верно, была молода и добра: когда она стала сердито задергивать штору, они увидели ее руки – округлые и мягкие. – Пожалуйста, выслушайте нас! Мы заблудились. Не подскажете ли нам дорогу?
Женщина вроде бы заколебалась.
– Кто вы такие? Что вам нужно? – спросила она.
– Мы студенты, путешествуем, сбились с дороги, идем уже долго, но не встретили ни души. Можно поговорить с вашим мужем?
– Он спит, – поспешно ответила она, – его брат и собака тоже спят у камина в гостиной. Я не хочу их будить. В комнате ребенок, и я не могу отсюда кричать, он потом не успокоится всю ночь. Обещайте, что не сделаете ничего плохого. Правда?… Тогда я сойду к вам.
Она опустила штору, было слышно, как шаги ее удаляются к двери. Друзья ждали; время тянулось бесконечно медленно. Внизу, на первом этаже, светилось еще одно окно. На шторах симметрично проступали четкие тени портьер. В этой скрытой от их глаз комнате скрипнула дверь, послышались голоса – фраза, одна, другая… Вопрос, потом еще вопрос, ответ. Оказывается, все это время кто-то, ничем не выдавая себя, прислушивался к тому, что происходило снаружи. Они уповали на этого неведомого им человека, от которого теперь зависела их участь.
Они уже перестали обращать внимание на дождь, но инстинктивно поднялись под навес крыльца; послышался скрежет задвижки и бряцанье дверной цепочки.
– Неплохо забаррикадировались, – шепнул Джеймсон, и тут из-за двери в полоске неяркого света появилось женское лицо…
Как предполагал Джеймсон, да и Джеффрис в глубине души был убежден в этом, достичь понимания оказалось нетрудно.
– Это правда, что вы студенты… учитесь в колледже? Тогда вы еще совсем молодые. – Теперь она держалась с ними непринужденно. – Да, вы давно свернули не туда. Как вы только сюда добрались? Такая грязь. Скверная погода. Вот уж не позавидуешь тому, кого ночь застигла в дороге. Да, вам еще долго идти. Ступайте прямо к кирпичному заводу, там выйдете на дорогу к Миддлхэмптону. Муж говорит, что до города миль шесть, шесть с половиной. По средам ходят автобусы, но придется ждать до половины десятого. Отсюда до автобусной остановки минут двадцать ходу. Нет, поблизости никакой деревушки нет, просто перепутье дорог. Мы живем в глуши.
– Что ж, пойдем дальше, – натянуто сказал Джеймсон. – Может быть, укроемся от дождя возле кирпичного завода.
Женщина колебалась, щелкая задвижкой, она пристально вглядывалась в их лица, освещенные тусклым светом.
– Если хотите, можете зайти к нам… – наконец медленно проговорила она. – Только не шумите, не то разбудите ребенка… мужа и его брата. Пойдемте в гостиную, там тетушка.
Друзья последовали за ней.
В свете лампы, буквально ослепившем их, они рассмотрели наконец ее милое лицо, смущенные, встревоженные, но приветливые глаза; прямая осанка; еще совсем юная, пожалуй, их возраста. Трудно было поверить, что наверху плакал ее ребенок. На ней была розовая блузка, вокруг шеи – нитка кораллов; похоже, она только что приоделась, но от волнения уже забыла про это. В глубине глаз таился тоскливый страх. Молодым людям казалось, что она лихорадочно старается осмыслить их появление, но в сущности ей не было до них никакого дела. Лампа стояла на столе, рядом, перед озерцом света, скрестив руки на груди, сидела тучная пожилая женщина и спокойно смотрела на вошедших. Они сняли кепки; их щеки пылали от тепла, яркий свет слепил их. Они с затаенным любопытством переводили взгляды со старой женщины на молодую, разглядывали картины на стенах, мебель, посуду. Перед ними была Жена… Тетя… гостиная… дом.
– Тетя, я пригласила джентльменов зайти к нам.
– Вот оно что, – сказала тетя. На ее лице жили лишь пытливо устремленные на них глаза. – Да они промокли до нитки, наверное, идут издалека. – Она вопросительно смотрела на Джеймсона, хотя и не обращалась прямо к нему. Тот ответил уклончиво, что они в два часа вышли из Пидсторпа, – Значит, они не пили чай, – удовлетворенно заметила старая дама. Они признались, что выпить чай им действительно не пришлось.
Тетушка была воплощенное гостеприимство. Улыбка, появившаяся на губах, медленно заструилась по лицу, играя в складках щек. Тетушка предложила гостям сесть, снять куртки и посушить их у огня. Они повесили куртки на два многозначительно пустовавших крючка и, вежливо улыбаясь, уселись напротив тетушки. Джеймсон сощурил свои птичьи глаза и взъерошил волосы. Высокая грудь тетушки всколыхнулась, и она со вздохом сказала, что не возражала бы против чашки чая, разумеется, если найдутся еще желающие. Они уже больше часа задержались с ужином, похоже, ужинать придется еще не скоро – бог знает когда. Она приветливо разглядывала гостей, сказала, что рада им.
– Я в самом деле не представляю, – доверительно продолжала тетушка, подавшись к ним грузным телом, – не представляю, что случилось с Уильямом. Такой пунктуальный, ни разу не опаздывал к чаю. Надеюсь, ничего плохого не произошло.
Девушка, выскользнув из освещенного круга, застыла у окна, вся обратившись в слух. Когда тетушка снова повторила: «Неспокойно у меня на душе, вдруг с ним что-нибудь случилось, девушка медленно обернулась, широко раскрыв глаза.
– Перестаньте, тетя, – взмолилась она, – заладили: случилось, случилось. Да что могло случиться? Просто он задерживается.
– Раньше он никогда не задерживался, – упрямо твердила тетушка. – Не было такого случая. Ни за что бы не поверила, что он заглянул в пивную, и все-таки…
– Боже, – застонала девушка, сжавшись, как от нестерпимой боли.
– А я подумал… – начал было Джеймсон, но Джеффри толкнул его под столом ногой, и тот осекся. Оба вспомнили что свет на первом этаже горел только в одном окне. Значит, из страха она солгала; и они тут же почувствовали себя сильными и великодушными, готовыми защитить ее. Старая дама подмигнула им с видом заговорщицы, словно приглашая без церемоний заглянуть в душу племянницы, где она чувствовала себя такой же полноправной хозяйкой, как и в ее доме.
– Энни ужасно беспокоится, – сказала она, обращаясь к ним за сочувствием. Потом перевела взгляд на девушку и после неловкой паузы продолжала: – Ну что же, Энни, накрывай к ужину, выпьем по чашке чая и съедим что-нибудь. Всегда так: сидеть и ждать кого-то, да откладывать все до его прихода, так никогда и не дождешься. Если он идет, так придет, и тем скорее, коли не ждешь.
– Если идет! – эхом отозвалась Энни. Она стояла у буфета и доставала тарелки, но после тетушкиных слов обернулась. – Он идет к себе домой! Уж не думаете ли вы, что он упал в канал, – воскликнула она и тут же осеклась, испугавшись собственных слов, будто их сказал кто-то другой.
– Ох, – выдохнула тетушка, словно камешек уронила.
Белые фаянсовые тарелки украшали золотая каемка и такой же цветок посередине. Джеффрис наклонился, чтобы рассмотреть их получше, и тарелки показались ему исполненными особого смысла и красоты. Приподняв лампу, Энни вытерла стол и теперь привычными движениями расставляла тарелки на одинаковом расстоянии, словно раздавала фишки для игры. Джеффрису и в самом деле казалось, что они участвуют в какой-то игре и Энни должна победить во что бы то ни стало. Каждая тарелка, каждая чашка, каждый нож, поставленные Энни на стол, поблескивающие в свете лампы, словно означали для нее уступку противнику, условие игры, с которым она смирялась. Погруженная в свои мысли, она машинально двигалась между столом и буфетом. Иногда останавливалась и, словно слепая, проводила пальцами по буфету. Тетушка, уставившись на лампу, поджала губы, уютно скрестила руки на высокой груди. На каминной полке громко тикали часы с большим круглым циферблатом, в очаге, дрожа, потрескивал неяркий красноватый огонь, вдруг засвистел чайник, так пронзительно и требовательно, что Джеффрис вздрогнул.
– – Завари чай, – распорядилась тетушка, – и вынь из духовки рыбу. В прошлый раз сельдь была превосходна. Жаль, если она пересохнет.
Неужели Джеймсону и Джеффрису достанется ужин, приготовленный для Уильяма? Энни опустилась на колени, открыла небольшую дверцу в плите и что-то вынула из духовки: комната наполнилась запахом запеченой рыбы. Но, видно, передумала и осторожно поставила рыбу в духовку, решительно захлопнув дверцу. Стоя на коленях на коврике перед очагом, словно на молитве, она сказала, не оборачиваясь:
– Я приготовлю яичницу, тетя.
– Жаль, что не подадут рыбы, – пробормотала тетушка. Это было невыносимо, они незвано вторгались в налаженную жизнь чужого дома.
– Мы будем очень благодарны, если вы угостите нас чаем и хлебом с маслом. Мы не собирались ужинать, нас ждут к столу в Миддлхэмптоне.
– В самом деле? – спросил Джеймсон, с удивлением уставившись на приятеля.
– Ну, конечно, – повторил Джеффрис с еще большей уверенностью, – нас ждут к ужину.
Перед тетушкой появилась тарелка с рыбой. Энни с пузатым чайником в руках осторожно подошла к столу. Она наклонилась, опуская чайник на подставку, но вдруг напряглась, подставка звякнула. Энни застыла и жадно прислушалась, пытаясь жестом остановить поток тетушкиной болтовни. Сообщив Джеймсону, что ее племянник живет в Лондоне, тетушка принялась было расписывать его выдающиеся достоинства. Сидящие за столом вздрогнули и замолчали, сверху донесся слабый, прерывистый плач ребенка.
– Поднимешься к нему?
– Нет, а то он раскапризничается и будет хныкать всю ночь, – спокойно ответила мать.
От чашек поднимался ароматный пар. Джеффрис сосредоточенно следил за тем, как в прозрачной коричневой глубине чашки тает щедро положенный сахар, и он не хотел нарушать эту прозрачность молочным облачком. Он обхватил теплую чашку ладонями – онемевшие кончики пальцев медленно оживали. Энни нарезала хлеб и придвинула масленку поближе к Джеффрису. Тот с тоской заглянул в ее отрешенные глаза.
Джеймсон, который легко осваивался в любой обстановке, явно отогрелся. Он так и сиял, возбужденно облизывал губы, и они блестели в свете лампы. Он болтал не закрывая рта. «Ну и ну!» – только и восклицала тетушка, протягивая руку за куском хлеба или передавая чашку за новой порцией чая. Энни, хотя все еще настороженная (так казалось Джеффрису), слушала Джеймсона, подавшись вперед, изумленно вскинув брови. Он расписывал рай, который он, Джеймсон, разумеется не без посторонней помощи, вскоре организует на земле, и доверительно сообщил присутствующим, что и они могут принять в этом участие. Женщины смотрели на Джеймсона, вытаращив от удивления глаза. Для Джеффриса откровения приятеля тоже были неожиданностью. Внезапно мир вокруг него стал бесцветным. Перед ним возник не Новый Иерусалим, а запутанный лабиринт кирпичных стен и Джеймсон, разглагольствующий на углу пустынной улицы. Контраст был таким резким, что у Джеффриса закружилась голова. Он откинулся на спинку стула и постарался сосредоточиться. Перед ним снова возникла гостиная, но стены ее раздвинулись, и он уже не мог охватить их взглядом. Итак, все определялось одним: индивидуальным восприятием; эмоциональным воздействием окружения. Вот дома, которые становятся жильем; вот комнаты, где живут люди; они уходят и возвращаются, а кто-то уходит навсегда; их ждут в других комнатах, маленьких, бережно хранимых островках света, защищенных стенами от алчного мрака, всепоглощающей тьмы. Здесь, на этой сцене, и разыгрывается драма человеческого существования. Издалека чуть слышно доносился глас Джеймсона, вопиющего в пустыне.
Как ни отрицай реальность плоти, а где-то должно быть пристанище для духа человеческого.
Джеймсон не возражал против третьей порции чая. Он с готовностью передал чашку через стол, продолжая разглагольствовать.
– Что есть жизнь? – вещал он. – Мы живем до тех пор, пока однажды, отвернувшись к стене в блаженном утомлении, не погрузимся в вечный сон. Доводилось ли вам видеть, как работает огромная совершенная машина, с грохотом вращаясь в счастливом исступлении? Вот и люди могли бы действовать так же – вдумайтесь в это. Только леность и апатия мешают нам слиться с единящей, всепобеждающей и величественной силой. Если бы однажды все люди в едином порыве протянули друг другу руки – все было бы им под силу, этим рукам, точнее, единой Руке, – даже самые грандиозные, самые возвышенные свершения. Мне всегда казалось, что в этой мысли есть нечто величественное. Жизнь возвещает о себе первым криком младенца, а потом мы, вы – словом, человечество – душим крик жизни, ибо боимся жить. Мы воображаем, что жизнь – это нечто непосильное… Благодарю вас, разве что полкусочка.
Он поискал глазами масленку, а Джеффрис подумал: так говорил Заратустра.
– Уж вы скажете, – благодушно заметила тетушка.
Энни отвернулась от Джеймсона. Потом вновь подалась вперед, ее сжатые руки отрешенно покоились на столе. Она подняла голову и смотрела вверх на желтый круг света на потолке. Лицо ее было в тени, свет падал лишь на подбородок и тонкую шею. Энни ничуть не привлекало то, за что ратовал Джеймсон, она не понимала, о чем это он. Глупенькой она не была, просто Джеймсон казался ей пустым болтуном. Став тенью Уильяма, она обрекла себя на нелегкую, одинокую, скучную жизнь. Джеймсон, постукивая ложечкой в такт своим словам, громко вещал о всеобщем братстве людей, но странный союз мужчины и женщины, союз, который создал Энни и сломал ее, был недоступен его пониманию. Джеффрис вдруг увидел ее – словно искра в желтом оплыве света, глаза блестят, желанная и близкая, она смеялась над ними.
– Все, о чем вы тут толкуете, – лукаво сказала тетушка, обращаясь к Джеймсону, – это социализм. Я, конечно, понимаю, вы шутите, но так можно дойти бог знает до чего. Знаете, не всегда уместны подобные разглагольствования, даже в шутку. Но что поделаешь – молодежь есть молодежь. Я и сама не прочь повеселиться.
Джейсон снова завелся: видно, он был полон решимости обратить тетушку в свою веру.
– Господи, – вздохнула Энни. Она повернулась и посмотрела на Джеффриса с мольбой. Тот ответил на ее взгляд, страдая от своего бессилия.
– Я тоже прислушиваюсь, – прошептал он.
– Шаги на тропинке слышны издалека.
– Разве вы не поняли, что идут двое?
– Поняла, но не хотелось в это верить.
– Может, мне выйти ему навстречу?
– Ни в коем случае. Он рассердится, что я впустила в дом чужих.
– Мы скоро уйдем. Чем я могу помочь вам?
– Ничем. Остается одно – ждать.
– Если бы я только мог сделать так, чтобы поскорее наступило утро, – воскликнул Джеффрис, сам не совсем понимая, что же он хочет этим сказать.
– Что? – равнодушно переспросила Энни. По ее щеке катилась слеза.
– Господи, ну что же вы так беспокоитесь!
– Беспокоюсь?! Мне не о чем беспокоиться. Он просто… где-то задерживается.
– Конечно, конечно, – ему хотелось как-то облегчить ей муку ожидания, накинуть тетушке мешок на голову или грохнуть об пол тикающие часы. Но ни того, ни другого он не мог сделать и потому сказал: – Нам пора, если хотим успеть на автобус, – встал, отодвинул стул и посмотрел на Джеймсона.
Трудно было уйти, и они мешкали в нерешительности – так пламя свечи дрожит и гаснет на ветру. Они взяли куртки, медленно натянули их. Крючки у очага снова опустели в ожидании хозяина. Энни провела ладонью по мокрому рукаву Джеймсона, вздохнула и пошла к двери проводить их. Тетушка осталась у неубранного стола, удивленная и обиженная.
– До свидания, – сказали они, и тетушка смотрела им вслед долго и печально, а потом взгляд ее обратился к привычным вещам. Выходя из комнаты, они оглянулись на нее в последний раз. Она неподвижно сидела, скрестив на груди руки, уставившись на лампу.
– Если мы встретим его… надо ли… можем ли мы… – бормотал Джеффрис, проходя мимо Энни, стоявшей в дверном проеме.
– Нет, – с горькой усмешкой ответила она, – ничего не надо говорить. Если встретитесь, значит, он возвращается домой.
– До свидания, – пробасил Джеймсон, протягивая Энни свою большую руку. – Вы были так любезны. Большое спасибо за чай и… за приют. Это было так любезно с вашей стороны.
– Не стоит благодарности, – рассеянно ответила она и так же рассеянно протянула Джеффрису руку. Он вздрогнул от прикосновения прохладных пальцев, хрипло сказал «до свидания» и шагнул за порог, в черную бездну, поглотившую его. Джеймсон протопал следом. Дверь громко захлопнулась. Скрипнула задвижка, звякнула цепочка. Они шли по тропинке, вытянув перед собой руки, как слепые. Глаза постепенно привыкали к темноте. Изгородь и канал показались еще более зыбкими, чем прежде. Тихо прикрыв калитку, они вышли на прибрежную полосу и быстро зашагали вперед, по-прежнему вразнобой шаркая по гальке. Воздух стал холоднее, дождь – плотнее и мельче. Казалось, бечевнику не будет конца, он все вился и вился перед ними. Внезапно их шаги зазвучали громче, под ногами была твердая дорога. Из темноты выступали очертания кирпичного завода. Просто не верилось, что тропинка кончилась.
– После чая чувствуешь себя бодрее, – сказал Джеймсон, впервые нарушив молчание.
– Гораздо лучше… Какой странный дом!
– Интересно, когда же он вернется?
– Этого мы не узнаем никогда.
Приятели нащупали узкий проход в заборе, выбрались на проселочную дорогу и пошли, шлепая по лужам и увязая в грязи.
– По ее словам, отсюда уже недалеко. Засиделись мы у них. Как думаешь, успеем на автобус?
– Трудно сказать. Джеймсон, что же, мы так и не узнаем, вернулся ли он домой?
Никто не ответил ему.
Они брели во мраке, звоном отдававшемся в ушах.
Последние комментарии
1 день 17 часов назад
1 день 21 часов назад
1 день 23 часов назад
2 дней 47 минут назад
2 дней 1 час назад
2 дней 3 часов назад