Стёклышки (СИ) [Дэйнерис] (fb2) читать постранично

========== Игра в слова ==========

Луффи — мелкий, глупый, шумный и надоедливый. Он скачет прытким каучуковым мячиком, за которым захочешь — и то не угонишься, дёргает за руку, прыгает, впиваясь резиновыми лапищами в глотку, на спину, выдумывает дурацкие детские игрища — словом, делает всё, чтобы вывести уже-почти-взрослого четырнадцатилетнего Эйса из себя.

Слова «нет» он не понимает категорически, на тумаки, щелбаны и подзатыльники только надувает щёки, смотрит жалобно из-под тёмных лохматых волосёнок, сопит, но никогда не обижается — знает же, чертёныш растакой, что брат уже далеко не тот угрюмый мальчишка из потрескавшегося прошлого. Этот новый почти-взрослый брат — он по-настоящему не ударит, не посмеет причинить боли, даже притом что от глупой лохматой головёнки всё одно отскакивает — резина, как она есть.

— Эйсу-у-у-у! Поиграй со мной! Поиграй, ну же! Давай! Давай-давай-давай! — говорит, кричит, вопит во всё огромное тянучее горло да хватает, оплетается этими своими настырными загребущими лапёнками — ведь и цепляться научился так, клещ пакостный, что при всём старании не избавишься.

— Во что на этот раз? — обречённо вздыхает Эйс, окидывая долгим, тяжёлым, совсем не красноречивым взглядом перевёрнутую вверх тормашками комнату.

Рассыпанная колода краплёных да порванных карт, поломанные самодельные фигурки шашек — выструганы из поленьев и сорванных ураганами веток, используются даже не в шашках, а в поддавках, потому как принципа шашек мелкий дурачок запомнить в упор не способен, — разбросанные по полу и подоконнику старые деревянные солдатики, изрисованные цветными карандашами скомканные бумажные листки: каждый из таких вот дней, когда за окном буйствует ветер да хлещет стеной ливень, равен маленькому личному концу света.

— А давай… давай… в «слова» давай! В «слова», хорошо? Хорошо же, братик? — и улыбается же этаким несгораемым фонариком; вот-вот от переизбытка счастья взорвётся хрупкая лампочка, рассыплется беспомощными осколками яичная скорлупа, выкатится на жалящий белый свет беззащитный птенец, и тогда…

Тогда всё, страшно; пусть он там хоть трижды прыгучий, тягучий да неунывающий, а без этой своей глупой птичьей защиты — один чёрт сгорит, оставив за собой разве что горстку серого трухлявого пепла.

— Давай в «слова», — тихо-мирно улыбнувшись, чтобы только мальчонка грешным делом не заметил, соглашается Эйс; ну а как иначе?

Иначе мелкое чудище снова ведь не усидит, заскучает, не углядится, на улицу сбежит: а там и ветром сдует, и в канаву какую-нибудь кубарем свалится, и утонет да сходу потопится — фруктовик же несчастный, всё больше бесполезный, чем помощный. Или вот какой тигр там его сожрёт, или змеюка хитрая вокруг ног обовьётся, или вот деревом поваленным на радостях придавит. Да мало ли…

Луффи — он Луффи же, всякое на свою задницу отыщет.

— Тогда-а… тогда-тогда-тогда… скажи какое-нибудь слово, Эйсу! — смеётся этим своим «ши-ши-ши», будто пушной зверёк в подстилке лесной возится — белка там или бурундук орешный, — зубы белые показывает, сияет, глаза доверчиво жмурит, ликует, красуется, из самого своего нутра горит. Сча-астлив, мелочь наивная. И Эйс вот тоже отчего-то счастлив: смотрит, смотрит, смотрит — вроде и чего бы он там не видел, ну? — а оторваться не может никак.

— Дурак, — бурчит. Совсем не для игры бурчит, а просто — он вообще сейчас о той и не помнит уже, об игре этой бестолковой.

Мальчишка же — ну совсем дурачок, болванчик, мартышка смешная: хлопает восторженно в ладоши, подаётся всей своей нескладной тушкой вперёд, навстречу, упирается ручонками в дрогнувшие братские колени да, не мигая, продолжая всё так же лыбиться, заглядывает в разбавленные с холодным серым чаем глаза — зазывно так, долго, пытливо…

Совсем-совсем нехорошо да как-то вот…

Пьянствующе.

В смысле, чтоб от взгляда этого самого пьянствующе стало.

Эйсу-то.

— Ч-чего…? — Эйс чувствует, что краснеет — глупо и постыдно, как какая-нибудь нежная конфетная девчонка, а взгляда как назло не отвести: мало ли, что шкет мелкий подумает. — Чего ты так на меня вылупился…?

— Ну как это — «чего»… Того, что… что такое «дурак», братик?

— В смысле? — получается чересчур резко, почти раздражённо, внезапно севшим голосом — в общем, ни разу не так, как хотелось бы, но Эйс — он и правда не девчонка и к телячьим нежностям не привык. — Ты кончай-ка этой ерундой страдать. Прекрасно знаешь же, что это за «дурак» и с чем его едят, Лу.

— Да я-то знаю. Конечно знаю, Эйсу. Как мне не знать, когда ты меня так по два… двадцать раз на дню зовёшь?

— Тогда зачем выдуриваешься? — Эйс не помнит уже ни-о-чём и искренне не понимает, кусает губы, мрачнеет, хмурится.

А Луффи вот хихикает,