Грехи в наследство [Валентина Демьянова] (fb2) читать онлайн

Валентина Демьянова Грехи в наследство

Гордиев узел — запутанное стечение обстоятельств. Согласно легенде, Александр Македонский не затруднял себя поисками иного решения, просто разрубил мечом сложный узел, хитро завязанный фригийским царем Гордием.

Глава 1

— Так вот… Как оказалось, эти вещи хранились в семье мужа, но он ни то что никогда не показывал их мне… Павел ни разу даже словом не обмолвился об их существовании. — Алла Викторовна осуждающе поджала губы. Не демонстративно, избави бог, а весьма и весьма деликатно, однако в сочетании с такой красноречивой позой, которую приобрела ее сухопарая фигура, этого было достаточно, чтобы понять, что подобного поведения она совершенно не одобряет. — Я узнала о них совершенно случайно, причем уже после свадьбы. Муж попросил меня навести порядок в кабинете, и в ящике письменного стола я наткнулась на сверток. — Некоторое время Алла Викторовна задумчиво разглядывала разложенные на столе предметы, потом твердо закончила:

— В нем лежало все это.

Взмах руки, сопровождающий эту фразу, был полон изящества и явился эффектным завершением ее пространного, с многочисленными отступлениями, повествования. После этого она подняла глаза на меня, и под ее требовательным взглядом мне не оставалось ничего другого, как тоже покоситься на эти ничего не стоившие безделушки.

«Господи, ну за что все это? — мысленно простонала я, понимая, что просто отсидеться все-таки не удастся. Хоть и не хочется, а придется делать заинтересованное лицо и что-то говорить. От такой невеселой перспективы меня тут же захлестнула волна острой жалости к себе. Ну почему люди такие тщеславные? Почему стоит им обнаружить среди своего имущества старинную вещицу, как они сразу же начинают воображать, что это нечто уникальное? Вот хотя бы эта Алла Викторовна! Что из того, что она супруга известного политического деятеля, лидера шумной партии! Если бы, прежде чем зазывать меня к себе, она потрудилась заехать в один-другой антикварный магазин, и все ее иллюзии мигом пропали бы без следа, и я бы здесь не парилась. Да в антикварных все полки забиты такими, как у нее, «раритетами», и красная цена им двести долларов! Ну, может быть, больше, если на вес продавать станут. И ухажер мой Голубкин хорош! Знает же, что я такой мелочью не занимаюсь, а пристал, словно банный лист! Ну, встреться с женой этого Ефимова! Ну, сделай это ради меня, мне Ефимов нужен до зарезу! У меня с ним дела! Послать Голубкина с его дурацкой просьбой куда подальше я не могла, и причин тому было множество. А самая главная заключалась в том, что я была у него в долгу. Не так давно, когда я занималась поисками картины «Христос в терновом венце», он, рискуя нарваться на неприятности, помог мне выбраться из одной передряги, и я это помнила. Только поэтому, слегка поскандалив для порядка, в результате я все-таки сдалась и прикатила в загородную резиденцию лидера неведомой мне партии. И вот теперь я сижу здесь, время трачу. Ладно бы больше заняться было нечем. Так нет! Дома работа ждет. Перспективная, выгодная и, самое главное, интересная!

А хозяйка между тем продолжала выжидательно сверлить меня взглядом. И я, лишь бы только не молчать, без всякого интереса промямлила:

— Вы развернули сверток, увидели его содержимое, и что?

Идеальной формы брови взметнулись вверх.

— Естественно, спросила Павла, откуда у него все это, — ответила явно удивленная Алла Викторовна.

«Действительно, что за дурацкий вопрос?» — мысленно хмыкнула я. — Как еще могла поступить такая решительная и властная особа, как Алла Викторовна? Только потребовать немедленного и полного отчета!»

На меня накатило раздражение. Битый час уже здесь сижу! Трачу драгоценное время, слушая болтовню хозяйки, а та до сих пор так и не удосужилась сказать, что же ей все-таки от меня нужно. Очень подмывало подняться, вежливо распрощаться и отправиться домой. Восвояси. Однако из-за Голубкина, будь он неладен, поступить так было невозможно, поэтому пришлось принять заинтересованный вид и покорно спросить:

— И что ответил Павел Юрьевич?

Вопрос Алле Викторовне понравился. Она одарила меня сияющим взглядом и со сдержанным торжеством проронила:

— Что вещи принадлежат его деду. По материнской линии.

— А к тому каким путем попали? — опять же не из любопытства, а исключительно в целях поддержания разговора, буркнула я.

Ляпнула и попала впросак! Голос начальственной дамы моментально приобрел звон металла, а глаза превратились в две голубые льдинки.

— Простите?

Будь я другим человеком, обязательно бы оробела под этим высокомерным и холодным взглядом. К счастью, я девушка жизнью битая, тертая в самых разных переделках, и поэтому совсем не тонкокожая. К тому же многолетняя привычка общаться с самыми разными клиентами, среди которых попадались те еще фрукты, приучила меня не сильно реагировать на их взбрыки.

— Я телевизор смотрю редко и нашу политическую элиту знаю плохо, — глядя на хозяйку чистым взором, невозмутимо пояснила я, — но, помнится, ваш супруг всегда подчеркивал, что родом он из небольшого городка и происхождение у него самое что ни на есть пролетарское. Вот я и спрашиваю, каким образом эти столь не вяжущиеся с его жизнью вещи попали к дедушке Павла Юрьевича.

— В том-то все и дело! — неизвестно чему вдруг обрадовалась Алла Викторовна.

Не в силах устоять на месте, она взволнованно прошлась по комнате.

— Поверьте, биографию мужа я знаю отлично, и этому, — Алла Викторовна энергично кивнула в сторону разложенных на столе предметов, — в ней просто нет места. Абсолютно! И найти объяснения их присутствия я не смогла.

— А он сам? Дал какое-либо объяснение?

Лицо Аллы Викторовны приобрело задумчивое выражение.

— Да, — протянула она, — но очень неохотно. Не поверите, пришлось буквально клещами вытаскивать из него каждое слово.

Вот в этом я не сомневалась ни минуты. То, что Алла Викторовна печень выклюет, но своего добьется, я уже поняла. Хозяйка дома между тем, не подозревая о моих не слишком лестных о ней мыслях, продолжала рассказывать:

— Сначала Павел от меня просто отмахнулся, но я, естественно, не отставала, и тогда муж признался, что получил все это от матери. Вы, очевидно, знаете, Павел учился в Плехановском, был лучшим на курсе, и все единогласно пророчили ему блестящую научную карьеру. Он ведь необычайный умница, а его родительница… В общем, она ничего из себя не представляла. Была совершенно обыкновенной, ничего не примечательной женщиной. Всю жизнь трудилась простой работницей. На фабрике, кажется… Понятно, свекровь очень гордилась успехами сына, а получение Павлом диплома вообще стало для нее событием. Вот в то лето она и подарила ему все это. Так сказать, в ознаменование успехов.

— Поступок матери понять можно, — пожала я плечами. — Не ясно, почему ваш супруг так скрытничал. К чему вся эта таинственность?

Алла Викторовна тихо рассмеялась:

— Нужно знать Павла! Он ведь реалист до мозга костей, а тут такая история. У Павла трезвый скептический ум. Он отнюдь не сентиментален и уж совсем не романтичен. Принять подобную историю всерьез ему было трудно, а уж пересказать ее мне и вовсе невозможно. Мне кажется, он боялся показаться смешным.

— Вот как? Значит, существует какая-то история? — тут же насторожилась я.

Еще бы! Впервые за время встречи в разговоре мелькнуло хоть что-то интригующее. Апатия мигом слетела с меня, и я даже вперед подалась, всем своим видом демонстрируя истовую готовность внимательно выслушать все, что пожелает мне рассказать Алла Викторовна. Та, явно польщенная моим энтузиазмом, не медля и с воодушевлением, пустилась в объяснения:

— Понимаете, свекровь ведь не только подарок сделала. Она еще при этом разразилась длинной прочувственной речью, что, в общем, ей совсем было несвойственно. Суть речи сводилась к тому, что она счастлива. Сын не посрамил своих славных предков и вырос достойным человеком. К сожалению, судьба сложилась так, что у нее нет никаких иных ценностей, кроме нескольких вещиц, раньше принадлежавших ее отцу. Она берегла их всю жизнь, а теперь передает сыну. В заключение свекровь попросила Павла хранить их в память о деде, и ни при каких обстоятельствах с ними не расставаться.

— Нормальная история. Такие случаются не так уж редко, — разочарованно протянула я, понимая, что надежды не оправдались и никаких сюрпризов ждать не приходится.

Алла Викторовна, которая была, похоже, женщиной не только целеустремленной, но и умной, моментально уловила смену моего настроения. Быстро собрав разложенные на столе предметы, аккуратно уложила их в замшевый мешочек и сунула в карман.

— Семейную историю я рассказала, теперь давайте перейдет к тому, ради чего я вас, собственно, и пригласила, — деловито объявила она. — Для начала — небольшое введение в суть происходящего.

«Как, опять? — мысленно охнула я. — Да сколько ж можно ходить вокруг да около?!»

А хозяйка, не подозревая о моих душевных страданиях, бодрым голосом принялась вещать:

— Через два года будут выборы в Думу. Борьба предстоит нелегкая, и, чтобы победить, нужна изюминка. Нечто, способное из общей массы претендентов выделить именно нашу партию. Я права?

Последняя фраза относилась не ко мне, а к сидящему в сторонке молчаливому господину. В начале встречи Алла Викторовна представила мне его как старинного друга ее мужа и самого близкого к семье человека. Звали друга не очень затейливо: Степан Степанович Можейко. Из тех нескольких фраз, что Алла Викторовна сочла нужным сказать, я уяснила, что ее супруг и господин Можейко были знакомы с детства. Вместе росли, вместе ходили в школу и потом если расставались, то ненадолго. Чем Можейко занимался в тот период, осталось для меня за семью печатями, но на момент нашего с ним знакомства Степан Степанович, по словам Аллы Викторовны, являлся заместителем Павла Юрьевича по партии. Мне всегда казалось, что персона, сделавшая политику своей профессией, должна иметь представительную и обязательно запоминающуюся внешность. Такую, чтобы простой обыватель без труда мог узнавать приглянувшегося ему деятеля среди многих других беспрестанно мелькающих на экране телевизора лиц. Степан Степанович же всем своим видом опровергал мое дилетантское суждение. Коренастый, плотно сбитый, с простецким круглым лицом и мягким носом картошечкой, он являлся, как пишут в учебниках литературы, «типичным представителем трудящихся масс». Единственное, что отличало его от многих тысяч российских работяг, так это прекрасно скроенный костюм и ухоженные руки. И еще взгляд. Цепкий, умный, ироничный. Судя по всему, Степан Степанович отлично понимал неуместность этого взгляда на своем простецком лице и потому разумно прятал его под лениво прикрытыми веками.

Когда я пришла, друг и соратник после взаимного обмена дежурными и неизбежными при первом знакомстве фразами с отсутствующим видом устроился в дальнем углу комнаты и, казалось, тут же потерял всякий интерес к происходящему. Время от времени, томясь скукой, я искоса поглядывала на Можейко и всякий раз приходила к выводу, что его мысли витают где-то очень и очень далеко. Однако стоило Алле Викторовне обратиться к нему, как стало ясно, что мое впечатление было глубоко ошибочным.

— Абсолютно права, — тут же откликнулся Можейко. — Сегодня одного сухого изложения программы партии недостаточно. Слишком велик поток информации, ежедневно извергающейся на головы избирателей. Чтобы не потонуть в этой лавине, нужна фишка!

— Вот именно! Фишка! — с энтузиазмом подхватила Алла Викторовна.

Глаза сверкали, щеки разрумянились, и весь ее взволнованный вид говорил о том, что для этой женщины проблемы партии не пустой звук.

«Надо же, как ее зацепило!» — едва успела подумать я, как Алла Викторова развернулась в мою сторону.

— Павел такими вещами заниматься не станет, значит, это наша забота, — объявила она.

Заявление было настолько неожиданным, что я опешила.

— Вы и меня имеете в виду? — не слишком веря в утвердительный ответ, на всякий случай уточнила я.

— Естественно!

«Опа-на! Приехали!» — пронеслось в голове.

Неожиданно для самой себя я развеселилась. Это ж надо! Притащиться черте-куда, потратить уйму времени, терпеливо выслушивая абсолютно ненужные мне россказни, и в конце концов получить такое вот предложение. Нет, это что-то! Всякое в жизни случалось, но никогда еще меня не привлекали к партийному строительству.

Алла Викторовна между тем с увлечением продолжала меня инструктировать:

— Вы должны выяснить, кто был дедом Павла Юрьевича! Раскопать все, что только возможно, о его семье. Свекровь не зря хранила все это! И хотя она выражалась весьма туманно, я уверена, дед Павла был дворянином! Более того, он должен был иметь титул! Не зря же на часах помещен герб! Принадлежность Павла Юрьевича к старинной фамилии с незыблемыми традициями и станет той изюминкой, о которой я толковала.

Я смотрела на стоящую передо мной женщину и медленно закипала. Ну какое мне дело до некого депутата и его избирательных забот? И с чего она вдруг решила, что я стану в это ввязываться?

— Вы что-то путаете. Я совсем другим занимаюсь. Мой хлеб — поиски антиквариата! — заметила я, и оттого, что здорово злилась, голос звучал особенно мягко.

— А теперь займетесь этим, — безапелляционно оборвала меня Алла Викторовна, тут же высокомерно вздернув брови. — В конце концов, я предлагаю вам работу, а в наше время…

Закончить свою мысль Алле Викторовне не довелось. Дверь отворилась, и в комнату быстрым шагом вошел мужчина весьма импозантного вида. Высокий, статный, с правильными чертами лица и очень обаятельной улыбкой. На вид ему с большой натяжкой можно было дать лет шестьдесят, но на деле наверняка было больше. На эту мысль наводили обильная седина на поредевших висках и лучики вокруг глаз, да и сами глаза выдавали в нем человека пожившего, умудренного опытом и немало повидавшего на своем веку. Моложе своих лет он выглядел только благодаря ухоженной внешности, стройной фигуре и хорошему цвету лица.

«Наверняка не пьет, не курит и ведет здоровый образ жизни. И, может быть даже, по утрам бегает вокруг дома», — с легким ехидством подумала я, потому что сама являюсь особой хоть и не пьющей, но сильно курящей и уж точно не склонной вести здоровый образ жизни.

— Аллочка… — начал мужчина прямо с порога и осекся. — Прости, не знал, что у тебя гости.

— Познакомься, это Анна… — Алла Викторовна запнулась. — Извините, милочка, отчество запамятовала.

Насчет забывчивости супруга Павла Юрьевича сказала просто так, ради красного словца. При знакомстве я по привычке назвала только имя, а она моим отчеством не заинтересовалась. Кстати, по этому пункту у меня никаких претензий не было, а вот «милочка» сильно задела. Я почувствовала, что копившееся во мне раздражение вот-вот достигнет критической точки.

— Просто Анна, — буркнула я и крепко сцепила зубыё боясь ляпнуть что-то резкое и совсем не подходящее для ушей народного избранника.

Алла Викторовна почувствовала, что допустила оплошность, и тут же поспешила ее исправить. Лучезарно улыбнувшись, она сладко пропела:

— Просто Анна. Очаровательная женщина и большая умница. — Потом, глядя на мужчину с нескрываемым обожанием, торжественно объявила:

— Мой муж. Павел Юрьевич Ефимов.

Супруг ответил ей мимолетной, но полной тепла улыбкой, мне же, напротив, улыбнулся широко, но как-то формально и уж точно без всякой душевности.

— Рад познакомиться, — склонив голову в старомодном поклоне, с заученной вежливостью произнес он.

— Анна занимается произведениями искусства, — осторожно подбирая слова, отрекомендовала меня Алла Викторовна. При этом она бросила в мою сторону быстрый взгляд, смысл которого я в тот момент не поняла.

Сообщение Аллы Викторовны о том, чем занимается гостья, ее супруга ничуть не заинтересовало. Как минутой раньше не заинтересовала и сама личность этой гостьи. Не скрывая, что все происходящее ему скучно и разговор он поддерживает лишь из вежливости, Ефимов равнодушно проронил:

— В музее служите?

По большому счету, мне было наплевать, как он меня воспринимает, потому что Павел Юрьевич, со своей стороны, тоже не вызывал у меня ни капли любопытства. И в словах его не было ничего обидного, но я уже не справлялась с нахлынувшим на меня недовольством, и оттого мой ответ прозвучал почти враждебно:

— Нет, я вольный стрелок.

— Анна специализируется на антиквариате, — спасая положение, торопливо пояснила Алла Викторовна и снова бросила в мою сторону взгляд. Теперь уже откровенно раздраженный.

Зря она так нервничала, мою резкость ее супруг просто пропустил мимо ушей. Очевидно, по профессиональной привычке. Наверное, ему за его депутатскую карьеру пришлось выслушать немало резкостей, и у него на них уже выработался иммунитет.

— Вот как? Это, наверное, безумно увлекательно. Я в этом, конечно, ничего не понимаю, но мне так кажется, — скороговоркой пробубнил он в ответ, глядя туманным взглядом поверх моей головы.

— Мне тоже, иначе бы давно сменила профессию, — очень холодно отозвалась я, потому что мне эти ритуальные танцы уже порядком надоели, и мечтала я только о том, чтобы этот никому не нужный разговор закончился как можно быстрее.

Похоже, мне удалось добиться своего. Павел Юрьевич мазнул по мне безразличным взглядом и, коротко хохотнув: «Браво, люблю женщин с характером», — окончательно потерял ко мне интерес.

Разобравшись со мной, Ефимов повернулся к жене и с легкой усмешкой спросил:

— У тебя, дорогая, появилось новое хобби? Решила собирать картины? Или это будут милые безделушки? В любом случае, умоляю, не поддавайся на уговоры! Помни, депутатские доходы не так велики, как думают в обществе.

В модуляциях его бархатного голоса при желании можно было легко уловить и снисходительное понимание маленьких слабостей обожаемой женщины, и великодушное их прощение. Многоопытная Алла Викторовна, естественно, уловила и то, и то и, очень довольная, что супруга не разгневало общение со столь невоспитанной особой, как я, кокетливо пообещала:

— Я буду осмотрительна.

— Благодарю, милая. — Павел Юрьевич устало прикрыл глаза веками. — Ты меня успокоила.

Если депутату ответ жены понравился, то меня диалог супругов окончательно вывел из себя. Разворачивающаяся на моих глазах сцена очень напоминала плохой фильм из жизни великосветского общества, а сама я в данном случае выступала в роли болвана. Говорить, что подобные роли мне по душе, — зря слова тратить! Короче, я не сдержалась, выпалила:

— Я не торговка и ничего не продаю! Я здесь совсем с другой целью. Ваша супруга желает доказать, что ваш дед, Павел Юрьевич, являлся дворянином и имел не то графский, не то княжеский титул!

Говоря все это, я и представить не могла, что за этим последует. А между тем мое, в общем-то, невинное высказывание произвело впечатление внезапно разорвавшейся гранаты. Алла Викторовна дернулась, как от удара, и замерла. Можейко очнулся, вышел из полусонного состояния и настороженно уставился на друга детства. Что касается самого Ефимова, так то просто оцепенел. Правда, немая сцена длилась недолго. Не прошло и минуты, как лицо депутата налилось злостью и из загорелого стало пунцовым. Глаза в бешенстве выкатились из орбит, и он, забыв о своей роли персонажа с обложки глянцевого журнала, заорал на жену совсем как самый обыкновенный мужик:

— Это что еще за выдумки?! Ты с ума сошла?! Выкинь эти бредни из головы! Немедленно! Навсегда! Я тебе это уже говорил! Слышишь?! Я приказываю! — Кричал он долго, и, судя по тому, как внезапно смолк, эти вопли отняли все его депутатские силы. Откричавшись, глубоко вздохнул и с ледяным спокойствием заключил:

— А теперь, дамы, должен вас покинуть. Меня ждут дела. Пойдем, Степан.

Можейко с готовностью поднялся и, не говоря ни слова, двинулся к двери. Я уж было решила, что на этом все и закончится, но Павел Юрьевич задержался на выходе и с убийственной яростью процедил:

— Алла, я тебя предупредил. Никаких расследований, иначе ты горько об этом пожалеешь.

Стоило мужчинам скрыться за дверью, как Алла Викторовна, словно ничего и не произошло, тут же вернулась к прерванному разговору:

— Для этого дела мне нужен надежный человек. Такой, которому я могу полностью доверять, а вас мне рекомендовал Алексей Антонович Голубкин.

Голос женщины звучал слегка устало после только что пережитой бури, руки нервно теребили резную бляху янтарного ожерелья, но настырности в ней не убавилось ни грамма. Спорить с Аллой Викторовной было совершенно бесполезно. Такие, как она, никого, кроме себя, не слушают. Можно было бы, конечно, просто встать и уйти, но такого ухода Голубкин никогда бы мне не простил. Пришлось взять себя в руки и попробовать хоть как-то разрулить ситуацию.

— Как вы представляете себе эти поиски? Отчего отталкиваться, если даже фамилия мифического дедушки Павла Юрьевича неизвестна? — собрав волю в кулак, как можно доброжелательнее поинтересовалась я.

— Вот от этого, — твердо заявила Алла Викторовна и вытащила из кармана замшевый кисет. — Вы ведь занимаетесь выяснением истории попавшего вам в руки произведения искусства? Я имею в виду его происхождение, фамилии бывших владельцев… Вот и теперь проделайте нечто подобное, только в данном случае предметом вашего изучения станет семья. Привычная для вас работа, и даже легче, потому что в этих изысканиях придется опираться не на сомнительные свидетельства, а на вполне конкретные вещи. Не вижу проблемы.

— Что ж, обратимся к вашим «конкретным вещам», — не стала спорить я и одним движением вытряхнула содержимое кисета на стол.

Моя покладистость объяснялась вовсе не тем, что я была согласна принять предложение Аллы Викторовны. Вещи такого уровня, как у нее, меня не интересовали в принципе, а уж перспектива оказаться втянутой в нелепые политические авантюры, да еще в компании со столь неприятной особой, как Алла Викторовна, делала это просто невозможным. Все объяснялось просто: я решила предпринять попытку переубедить упрямицу и таким образом расстаться без обид.

Поскольку ближе всех ко мне оказались запонки, то с них я и начала. Взяла в руки сначала одну, потом другую… Каждую долго вертела перед глазами, с преувеличенным вниманием осматривая со всех сторон и одновременно нудно комментируя то, что видела:

— Запонки, две штуки, овальной формы. Золото с бриллиантовой литерой «А» на синей эмали. Без изъянов и потертостей. Не слишком старые. Предположительно вторая половина девятнадцатого века. Специалист может сказать точнее.

Покончив с осмотром, аккуратно положила запонки перед собой и со вздохом заметила:

— Ну и что тут можно сказать? Изящные вещицы, однако, с точки зрения стоящей перед нами задачи, пользы от них никакой. Такие запонки изготовлялись ювелирными мастерскими в больших количествах, поскольку пользовались спросом. Каждый состоятельный мужчина того времени имел в своем гардеробе их по нескольку пар. Короче, пустой номер.

Алла Викторовна хотела мне возразить, но я ей такой возможности не предоставила. Покончив с первым экспонатом, без промедления перешла к следующему.

— Кольцо мужское. Червонное золото, исполнено в виде так называемого гордиева узла. Даже клеймо мастера присутствует, и, несмотря на то что оно сильно затерто, при желании можно узнать, где кольцо было изготовлено. К сожалению, это тоже не поможет в решении поставленной вами задачи, поскольку за время своего существования вещь наверняка много раз переходила из рук в руки. Несомненно, интересная штучка и, судя по потертостям, старинная, но опять-таки бесперспективная. Вряд ли мы сможем проследить ее путь и выйти на последнего владельца.

Кольцо присоединилось к запонкам, а я перешла к последнему, самому крупному предмету этой небольшой коллекции.

— Часы карманные, золотые, на цепочке, так же золотой. К последней в качестве безделушки подвешен брелок-монета. Крышка часов украшена гербом.

— Вот видите! Гербом! — не выдержала Алла Викторовна.

— Не нужно так нервничать, — остудила я ее. — Наличие этой штуковины на крышке может ровным счетом ничего не значить. Богатая отделка карманных часов была обычным явлением в те времена. Их крышки часто украшали драгоценными камнями, чернью, гравировкой, превращая в подлинные произведения искусства. В данном случае применили чеканный рельеф. Выглядит эффектно, но это не повод для необоснованных надежд. Столь милый вашему сердцу герб может оказаться всего лишь плодом необузданной фантазии художника.

— Или вполне реально существовавшим! — запальчиво возразила Алла Викторовна.

— Возможно и такое, — легко согласилась я, горя желанием поскорее закончить этот пустой разговор.

— И это можно выяснить?

— Конечно.

— Вот и займитесь этим!

— И не подумаю. Идентификация герба — всего лишь малая часть большой работы. Но дело, конечно, не в объеме, а в том, что это не мой профиль. У меня совсем другая специализация. А вам, Алла Викторовна, лучше выкинуть эту затею из головы. Ничего путного из всего этого не выйдет.

Алла Викторовна одарила меня тяжелым взглядом и, закаменев лицом, принялась чеканить слова:

— Я не привыкла менять своих планов. Все уже решено, осталось только воплотить идею в жизнь, и тут я очень рассчитываю на вашу помощь. Отказываться не советую. В качестве друга я бесценна, врагом меня лучше не иметь.

— Меня тоже, — сообщила я, и эта фраза стала началом моей не слишком длинной, но очень впечатляющей речи. Выпалив на одном дыхании все, что хотелось, я развернулась и на всех парах понеслась к выходу. Ни об одном сказанном слове я не жалела и ничего, кроме облегчения, не чувствовала. Честно говоря, в тот момент я была просто счастлива, что наконец все закончилось.

Не успела я выскочить за дверь, как налетела на стоящего за ней молодого человека. Парню на вид было никак не меньше двадцати пяти, и выглядел он точной копией депутата Ефимова, с той только разницей, что был значительно моложе и в стельку пьян.

— Что я слышу? — с пафосом спросил он, опасно покачиваясь из стороны в сторону на нетвердых ногах. — У моей мамочки новая фантазия? Ей уже мало быть дочерью знаменитых родителей и женой депутата? Теперь ей в дворянки захотелось?

Парень глумливо прищурился и хотел еще что-то добавить, но за моей спиной раздался полный ярости голос Аллы Викторовны:

— Макс! Что ты себе позволяешь?!

— Мама! — Отпрыск Ефимовых умилился так, будто целый век не виделся со своей родительницей.

— Что ты тут делаешь? Подслушиваешь?

От холода, которым веяло от Аллы Викторовны, можно было озябнуть, но ее сын даже бровью не повел.

— Я?! Как ты можешь, мама? — возмутился он, с трудом ворочая языком. — Что за вульгарные подозрения? Подслушиваю! Да ничего подобного! Просто шел мимо и случайно услышал часть вашего разговора. — Он на мгновение замер, что-то обдумывая, и с неожиданной рассудительностью заявил:

— Я проявил интерес к семейным делам! Да! Ты же сама твердишь, что я равнодушный. Вот и проявил, а ты опять недовольна.

Алла Викторовна хотела было возразить, но Ефимов-младший ее опередил. Хитро прищурившись, он погрозил ей пальцем:

— Мама, ты была права. Абсолютно! Семьей нужно интересоваться. Это так любопытно! Мама, я даже представить себе не мог, сколько всего можно узнать!

— Макс, ты пьян! — не сдержавшись, во весь голос крикнула Алла Викторовна.

— Никогда! — замотал он головой. — Выпил немного, это есть, но пьян… Нет, мамочка, тут ты не права!

— Немедленно отправляйся в свою комнату, — приказала Алла Викторовна дрожащим от гнева голосом.

Младший Ефимов отвесил шутовской поклон, отчего его резко повело в сторону, и покладисто согласился:

— Будет сделано.

Я уж было подумала, что это его последняя реплика, но он вдруг покосился на меня и хитро подмигнул:

— А может, дело не в титуле вовсе, а? Может, это просто дымовая завеса? Может, мамочку что другое интересует? 

1919 год. Осень

— Лили, суп готов. Беги в столовую и принеси супницу. И не забудь прихватить блюдо для второго, — приказала Варвара Федоровна, осторожно снимая с плиты кастрюлю.

Из темноты огромной гулкой кухни раздался смешок:

— Мама, ну не смешно ли именовать похлебку из картофельных очистков супом? Это все равно не суп, а варево. Даже если ты его приготовила в дорогой кастрюле из белой меди.

Освещенное слабым язычком пламенем лицо Варвары Федоровны затвердело.

— Совсем не смешно. Все так живут. Что касается супа, так ты не прав. Сегодня он из настоящего мяса, — сухо произнесла она.

— Правда? — совсем по-детски восхитилась дочь, а Варвара Федоровна грустно подумала, что слишком строга с ней. Лили всего четырнадцать, и она просто не способна все время грустить.

— А где ты мясо взяла? — не унималась девочка.

— Из деревни принесли. Прокоп зарезал ягненка, и сегодня утром его жена принесла кусочек.

— Догадались, что папа вернулся?

— Не думаю, — рассеянно отозвалась Варвара Федоровна. — Он ведь ночью пришел, деревня уже спала.

— Конечно, догадались, — упрямо стояла на своем дочь. — Обязательно кто-нибудь заметил его и всем остальным раззвонил.

— Даже если так, что в том плохого? Если учесть, какую злобу разжигают против нас на митингах, мы должны быть благодарны крестьянам за их доброту.

— Чем одарила?

— Дала две льняные простыни и фарфоровую пастушку.

— Свою любимую? Из коллекции?! — ахнула Лили.

— Какие глупости ты болтаешь! — Варвара Федоровна нахмурилась. — Это была всего лишь красивая безделушка.

— Тебе, наверное, не легко было с ней расстаться…

— А легко, зарезав овцу, оторвать у своих детей кусок и принести нам? Мы ведь им чужие! А в стране, не забывай, голод.

Лили тихонько, так, чтобы не услышала мама, вздохнула. Все правильно. Кладовая пуста. Пусты и огромные кухонные шкафы для провианта. И лари для муки тоже пусты. Лили сглотнула набежавшую слюну. Хлеба давно уже нет. Она даже вкус его давно забыла… На одну короткую минутку стало грустно, но долго печалится она не умела. Задорно тряхнув головой, отгоняя черные мысли, и, подхватив лампадку, опрометью понеслась к двери. Керосина, как и хлеба, давно не было в помине. Сначала они с мамой обходились свечами из люстр и подсвечников, но постепенно и они кончились. Сидели при лучине, но потом Лили обнаружила в шкафу запасы деревянного масла для лампад и придумала освещать комнату ими. Лампады много света не давали, но зато были изготовлены из разноцветного стекла. Лили, несмотря на протесты разумной мамы, всегда зажигала несколько штук одновременно, и сразу возникало ощущение праздника. Красные, лиловые и зеленые огоньки весело расцвечивали унылый мрак, в комнате становилось уютно, а на сердце опускалось умиротворение.

— Осторожнее, не споткнись в темноте, — крикнула ей вдогонку Варвара Федоровна, но дочь в ответ только хихикнула.

Как можно оступиться, если она здесь каждую половицу знает?

Назад девочка вернулась с супницей и огромным людом под мышкой.

— Не урони, — только и успела вымолвить мать, как Лили бухнула супницу на стол и весело объявила:

— Блюдо взяла самое лучшее. Из парадного сервиза.

Пока Варвара Федоровна осторожно переливала содержимое кастрюли в супницу, дочь нетерпеливо вертелась рядом.

— И правда чудесно пахнет. Настоящим мясом, — восторженно заметила она, принюхиваясь к поднимающемуся пару.

Мать продолжала сосредоточенно орудовать половником, не обращая на нее внимания.

— А на блюдо что класть? Тоже мясо?

— Лепешки.

— Опять?! Терпеть их не могу. Они шершавые и все время в горле застревают. Будто опилки с песком жуешь, — фыркнула Лили.

Варвара Федоровна была с ней полностью согласна. Обвяленные в отрубях кособокие лепешки из картофельных очистков действительно нельзя было назвать лакомством, но поощрять брюзжание дочери она тоже не собиралась. Подхватив супницу, строго приказала:

— Бери блюдо и марш за мной. Отец уже заждался.

Войдя в столовую, Варвара Федоровна обежала комнату быстрым взглядом. Все знакомо до мелочей. Ноги привычно утопают в коврах, над старинными пузатыми комодами тускло поблескивают в полутьме зеркала, в корках стоит посуда и фарфоровые безделушки. Со стен глядят фамильные портреты, но даже эти родные лица уже здесь чужие… Этот дом больше не принадлежит их семье. Дворец заняли под больницу, они живут во флигеле. Пока.

«Нет, не так я мечтала встретить своего мужа после долгой разлуки», — горько подумала Варвара Федоровна, машинальным жестом тронула прическу и улыбнулась сидящему за столом мужу.

— Скучаешь?

— Нет. Просто не верится, что домой вернулся.

— Где ты был все это время? Последняя весточка от тебя пришла в январе семнадцатого… А потом?

— Долго рассказывать, но там не было ни вышитых скатертей, ни сервизов, — с неохотой отозвался он, и Варвара Федоровна вдруг с болью заметила, как изменился муж.

Он остался по-прежнему строен (в их роду все мужчины были поджарыми) и спину держал прямо, и плечи по-военному развернуты, а вот лицо стало другим. Осунувшееся, с холодным взглядом, с жесткими, незнакомыми ей морщинками в уголках рта. Даже сюртук, в который он переоделся утром, выглядел как с чужого плеча. Почувствовав ее смятение, он мягко улыбнулся:

— В моей жизни не происходило ничего такого, о чем хотелось бы говорить. Расскажи, как вы тут живете.

— Ужасно! — выпалила Лили. — Они в нашем доме устроили больницу! Мебель свалили в дальних комнатах, а на ее место расставили кровати. Представляешь? И в парке все переломали! В скульптуры солдаты из винтовок палили, я видела. И памятные плиты прикладами разбили. Варвары!

— Не слушай ее. Все это не имеет значения. Отлично мы живем, — перебила дочь Варвара Федоровна и успокаивающе улыбнулась помрачневшему мужу.

— Не обижают?

— Кто? Крестьяне? Нет, конечно. Продуктами помогают. Раньше больше несли, сейчас меньше. Голод. И волисполкома конечно боятся. Их можно понять, теперь это наша местная власть.

— И что волисполком?

— Принял меры. Узнали, что крестьяне к нам ходят, и провели работу среди мужиков. Собрали, припугнули и приказали прекратить сношение с «чуждым элементом». Тем, кто попытался возразить, пригрозили зачислить в контрреволюционеры.

— Послушались?

— Мужики не ходят, а бабы прибегают. Плачут, говорят: «Ты живи, не бойся. Мы тебе с дочкой плохого не сделаем». — Варвара Федоровна искоса взглянула на мужа и неуверенно спросила:

— Ты надолго приехал?

Тот дернулся, как от удара, и, некрасиво кривя уголком рта, процедил:

— Не рада?

Варвара Федоровна отпрянула и со слезами в голосе прошептала:

— Господь с тобой! Что ты такое говоришь? Я ночей не спала, молилась за тебя…

Муж перегнулся через стол и нежно погладил ее по руке.

— Прости. Сорвалось.

Варвара Федоровна вздохнула:

— Я почему спрашиваю… здесь небезопасно. Вдруг узнают?

— Я должен был приехать и забрать тебя с Лили. И потом, у меня здесь есть еще одно дело.

— Боюсь я, — прошептала Варвара Федоровна.

— Мама, ну что такое ты говоришь? — вмешалась Лили. — Кто узнает? Неужели мужики побегут доносить?

Мать покосилась на нее, но возразить не успела. Входная дверь задрожала от ударов. В нее ломились так, что в окнах задребезжали стекла. Расширенными от ужаса глазами Варвара Федоровна посмотрела на мужа. Отшвырнув стул в сторону, тот вскочил на ноги и отрывисто приказал:

— Сидите и ничего не бойтесь.

Снаружи между тем бушевала толпа. Тяжелая дубовая створка трещала и вздрагивала от мерных ударов прикладов. Казалось, еще немного, и она разлетится в щепки.

— Открывай! Дверь высадим! — ревели на улице.

Варвара Федоровна кинулась к мужу и вцепилась в него мертвой хваткой.

— Ты туда не пойдешь. Они тебя убьют!

Тот решительно отцепил ее руки от своего сюртука и, твердо ступая, пошел к выходу.

Стоило ему отодвинуть засов, как в дверной проем хлынула бушующая толпа. Толкая друг друга и громко матерясь, в дом один за другим вваливались разгоряченные люди. Варвара Федоровна видела, как под их напором ее муж шаг за шагом отступает назад. Ей хотелось броситься к нему, закрыть своим телом, но она боялась сделать ложный шаг. Боялась помешать мужу и боялась спровоцировать гнев толпы. Сцепив руки у груди, она мысленно молила Господа о милости и снисхождении. Молитва ее была горячей и искренней, но глаза сами собой замечали каждую мелочь. Толпа была не такой уж и большой. Человек десять, а то и меньше. Местные мужики. Все из тех, кто на каждом сходе горланит. А чужаков всего один. Вон тот, рябой. И она его знала.

Пока она присматривалась, нежданные гости заполонили комнату, и рябой вышел вперед. Теперь ее муж и тот, другой, стояли друг против друга. Лицом к лицу.

— Что, ваше благородие, глядишь? Не узнаешь меня? — ощерился Рябой.

— Отчего ж, Сидельников, узнаю.

— Ты мне, барин, тоже по ночам снился. Печалился я крепко, что не доведется с тобой поквитаться. А ты, вона, вернулся! Где ж ты столько времени был? Небось у беляков?

— Служил в Красной армии. Вот мои документы.

Сидельников на протягиваемые бумаги внимания не обратил и, страшно выкатив глаза, заорал:

— Липа все! Липа! Купленные документики! Фикция! Ты эти сказки кому другому рассказывай, а я-то знаю твои принципы! Наслушался! Забыл, как задушевные разговоры со мной разговаривал? Забыл? А я все-е-е, барин, помню! Тебе твоя вера не позволяет нашу революцию принять!

— Законная власть свята, и никому не дано права на нее посягать.

— Ишь как запел! — Рябой погрозил мужу корявым пальцем. — А что ж ты с такими взглядами к золотопогонникам подался? Или, когда дело своих касается, принципы побоку?

— То, что я был у золотопогонников, как ты изволил выразиться, еще доказать нужно. А если говорить абстрактно, то в той ситуации, что сейчас сложилась, и принципах приходится забывать. Господа большевики залили страну кровью, совершается преступление против целого народа, гибнут невинные люди, и в такие моменты, хочешь ты того или нет, честному человеку приходится становиться на чью-то сторону. Даже помимо собственных убеждений.

— Убеждений? — вроде бы даже удивился Рябой. Приступ гнева у него кончился так же неожиданно, как и начался. Сидельников шагнул вперед и, склонив голову набок, спросил нараспев:

— А где же были твои убеждения, когда ты, ваше благородие, за большевистскую агитацию приказал меня расстрелять? Или ты тогда забыл, что твоя вера не велит тебе по своей воле человека жизни лишать?

— Решение вынес не я, а трибунал из трех офицеров. И не за агитацию, а за мародерство. Ты, Сидельников, по карманам мертвых товарищей шарил.

— Молча-а-а-ть! — диким голосом заверещал Рябой. — Молчать, не то пристрелю! Ты от меня не уйдешь! За все заплатишь!

— Собрался стрелять, стреляй, тем более что убивать безоружных тебе не привыкать. А орать зря не стоит. Людей пугаешь.

Сидельников действительно замолчал. Склонил голову к плечу и с любопытством посмотрел на своего врага:

— Разнюхал, значит? Выходит, еще тогда все знал?

Муж нехотя, с каким-то одному ему понятным сожалением кивнул. Варвара Федоровна не понимала сути того разговора, что вели между собой эти двое, но сердцем чувствовала: именно в нем содержится ключ к беде, что внезапно свалилась на их семью.

— Вона как! А я тогда голову ломал, с чего это ты вдруг на попятный пошел… Всякое думал, но чтоб ты мою подноготную раскопал… такого, скажу, на ум не приходило.

— Мы с убийцами дела не имеем.

— Ишь ты как повернул! Убийца я! А не боишься, барин? Теперь у меня еще одна причина появилась шлепнуть тебя. Или героем себя чувствуешь? Думаешь, выстрелю, и все для тебя кончится?

Он тихо рассмеялся:

— Нет, ваше благородие, на легкую смерть ты зря рассчитываешь. Умирать будешь медленно, потому как я тебя на куски рвать стану. Я не такой чистоплюй, как ты. Другим твою смертушку не доверю. Самолично кончать буду.

— По какому праву? У тебя есть ордер на мой арест?

— Ишь ты! Про права заговорил! — злобно расхохотался Сидельников.

Толпа за его спиной заволновалась, послышались короткие смешки и сдержанный шепот. Сидельников вытащил из кармана мятый клочок бумаги и торжествующе помахал им в воздухе:

— Вот, предписание местной ЧК! Арестовать тебя и расстрелять без суда и следствия.

— Дай сюда. Я хочу ознакомиться.

Сидельников быстро сунул бумажку в карман и деловито объявил:

— И так хорош будешь. Тебе что с бумагой, что без нее, все одно помирать придется.

Повернувшись к соратникам, резко спросил:

— А вы чего там топчитесь? Бар испугались? Нечего их бояться! Теперь на нашей улице праздник!

Выхватив из рук одетого в солдатскую шинель мужика ружье, подошел к висящему на стене портрету и проткнул полотно картины штыком. Раздался резкий звук рвущейся ткани, и это послужило сигналом всем остальным. Толпа сорвалась с места и принялась крушить все, что попадало под руку. Рассыпались вдребезги зеркала, летели на пол сорванные со стен картины, каблуки яростно давили падавшие на паркет хрупкие фарфоровые безделушки. Захмелевшие от злобы пришельцы с упоением разносили в щепки все, что олицетворяло для них сытую жизнь ненавистных господ. Не прошло и четверти часа, как пол покрылся слоем битого стекла, обломков рам, растоптанных фотографий и обрывков ткани.

— Ну все! Будя! — остановил расходившихся сотоварищей Сидельников. — На пока хватит. Забирайте этого, и айда!

Глава 2

Я лежала на диване, разглядывала потолок и строила планы мести. Один кровавее другого. Ну, Голубкин, только явись! Я тебе покажу!

Я заворочалась, устраиваясь поудобней, и принялась рисовать в голове сцены расправы. С наслаждением изобретала одну пытку ужаснее другой и в запале иногда доходила до такого, что самой собственные фантазии казались перебором. На мгновение Голубкина становилось жаль, все-таки он парень неплохой, ноя тут же сурово напоминала себе о той пакости, что он мне учинил, и мимолетная жалость тут же улетучивалась.

Это ж надо было додуматься! Послать меня к этой вобле сушеной! А она-то! Она! Мало того что обозвала меня «милочкой» и держалась так, будто я безработная, явившаяся к ней за дармовой похлебкой, так еще угрожать мне вздумала!

Я с удовольствием вспомнила свой уход из депутатского особняка, расстроенную Аллу Викторовну, Макса и малость подобрела. Бог с ней, Аллой Викторовной, она мне никто. А вот Голубкину прощения нет! Пусть только явится из своейШвейцарии, мигом потеряет здоровый цвет лица, нагулянный на тамошнем экологически чистом воздухе. Здесь не Швейцария, где даже коровы по лугам в веночках из полевых цветов бродят. Здесь родная сторонка и нравы пожестче западных будут.

Вообще-то я к Голубкину была несправедлива. Он местные нравы знал не понаслышке и уж, точно, куда лучше меня. Прежде чем стать крупным бизнесменом с реальными интересами в различных регионах нашей необъятной страны и солидными партнерами за рубежом, он прошел очень и очень непростой путь. Начинал с того, что перегонял машины из Германии в Москву. Бизнес по тем временам доходный, но опасный. Не один человек на нем шею сломал, но не Голубкин. Может, ему везло, может, характер помог, но через несколько лет он уже владел несколькими автосалонами, в которых продавались те же угнанные в других странах иномарки. Только теперь этим грязным делом занимались уже другие. Постепенно бизнес усилиями ушлого Голубкина разрастался, превращаясь в легальный и попутно обрастая новыми фирмами с новыми направлениями деятельности.

Думаю, многие этапы этого непростого пути известны лишь узкому кругу посвященных, я же могу о них только догадываться. Но меня это, кстати, и не интересует, у нас с Голубкиным свои отношения. Давние и довольно запутанные. Голубкин вроде бы меня любит и жаждет жениться. Я тоже его, похоже, люблю, но замуж идти не желаю. Он теперь, конечно, респектабельный бизнесмен, коллекционер, но… Не верится мне в нашу долгую и счастливую семейную жизнь. Слишком непростые у нас обоих характеры. Я и сама не подарок, а уж Голубкин… С ним все время нужно быть настороже, иначе обязательно попадешь впросак. Тут я очень кстати снова вспомнила подсунутую мне все тем же Голубкиным Аллу Викторовну и моментально распалилась так, что ждать приезда Голубкина стало просто невтерпеж.

«Мог бы и позвонить, — сердито подумала я. — В конце концов, я и по телефону могу душу отвести. Мало не покажется».

Я покосилась на телефонный аппарат, но тот безмолвствовал.

«Ну вот! Как не нужно, трезвонит утром и вечером по всякому пустяку, а как возникла в нем нужда, так исчез. Чувствует Голубкин, что ничего хорошего его в этот раз тут не ждет».

Не успела подумать, как телефон взорвался пронзительным звонком.

«Голубкин! Легок на помине», — пронеслось в голове, пока я хватала трубку.

— Алло! — весело гаркнула я, предвкушая грандиозный скандал.

— Анечка?

— Кто это? — растерялась я, потому что голос мало того что был совсем не голубкинский, женский, да к тому же просто сочился медом.

— Алла Викторовна Ефимова, — нежно проворковали в трубке.

Услышав ответ, я опешила и на мгновение потеряла дар речи.

— Анечка, нам нужно поговорить, — торопливо заявила Алла Викторовна, нагло пользуясь моей вынужденной немотой.

Вот уж чего мне меньше всего хотелось, так это снова общаться с госпожой Ефимовой. От одной только перспективы разговора с ней у меня моментально прорезался голос.

— Мы вроде бы уже все друг другу сказали? — сухо заметила я, даже не пытаясь быть приветливой.

К сожалению, это я поняла еще днем, Алла Викторовна обладала крайне настырным характером, и потому ни моя холодность, ни явное нежелание вступать в переговоры ровно никакого впечатления на нее не произвели. Наделенная необыкновенным умением идти напролом, она попросту проигнорировала мое недовольство и бархатным голосом пропела:

— Анечка, произошло ужасное недоразумение. Я все объясню, согласитесь только выслушать меня.

— Говорите.

— Это не телефонный разговор, — проворковала Ефимова. — Лучше мне зайти к вам. Я думаю, в квартире беседовать будет значительно удобнее.

Просьба, учитывая наше недавнее бурное расставание, была просто-таки смелой. И в этой смелости я заподозрила подвох.

— Вы где? — осторожно поинтересовалась я.

— У вашего подъезда.

«Ни фига себе! Вот это темпы!» — подумала я.

— Алло, вы меня слышите? — встревоженно вскрикнула Ефимова, обеспокоенная моим молчанием.

Мстительно пропустив мимо ушей ее взволнованное кудахтанье, я сурово спросила:

— Откуда у вас мой домашний адрес?

Если Алла Викторовна и растерялась, то только от моей непроходимой глупости.

— Но вы же сами дали мне визитку с домашним и мобильным телефонами, — удивленно заметила она.

«Дура набитая, — прокомментировала я свой собственный поступок, хотя оправданием мне вполне могло служить то, что в тот момент я еще не подозревала, что за штучка эта Ефимова. — Зная телефон, адрес выяснить труда не составит».

Между тем Алла Викторовна тревожно спросила:

— Так я могу подняться?

— Поднимайтесь, открою.

Я стояла у порога квартиры и прислушивалась к гудению лифта. Услышав, что он остановился на моем этаже, отворила дверь и выглянула на площадку. Как раз в этот момент створки лифта разошлись, и я оказалась лицом к лицу с Аллой Викторовной. Глядя на нее, я пришла к выводу, что она сама на себя не похожа. Мне показалось, за то короткое время, что мы не виделись, она постарела лет на десять. Чисто формально Ефимова была в полном порядке. Стильная стрижка, сделанная явно не дешевым мастером, выглядела безукоризненно. Украшения идеально подходили к элегантному костюму. А вот лицо у дамы было крайне расстроенное, и его бледность не мог скрыть даже тщательно наложенный макияж.

— Здравствуйте, — с легкой заминкой произнесла Алла Викторовна, нервно теребя ремешок сумочки.

— Виделись уже, — хмыкнула я в ответ.

Алла Викторовна сделала несколько быстрых шажков в мою сторону и вдруг зачастила взволнованной скороговоркой:

— Анечка, произошла ужасная вещь. Вы только выслушайте, и я все объясню.

Видеть мне ее не хотелось, разговаривать тем более, но произошедшая с ней перемена меня заинтриговала. После недолгой борьбы любопытство взяло вверх над неприязнью, и я неохотно посторонилась. Алла Викторовна, словно став еще суше, ловко проскользнула мимо меня в квартиру, окинула все цепким взглядом и снисходительно проронила:

— Очень просто, но стильно. И это впечатляет.

На мгновение она снова превратилась в высокомерную, до чертиков уверенную в себе женщину, но, поскольку я всем своим видом демонстрировала нежелание вести светскую беседу, Алла Викторовна тут же опомнилась.

— Анечка, я позволила себе явиться без приглашения, потому что произошло нечто ужасное, — прощебетала она, заискивающе заглядывая мне в лицо.

— Нашли в кабинете мужа еще один сверток? Теперь уже с бабушкиным наследством? — усмехнулась я.

Алла Викторовна была явно шокирована моей непочтительностью, но характер проявить не решилась.

— Нет, конечно. Никаких новых находок. Я пришла извиниться. После вашего ухода я имела разговор с мужем… — Она через силу улыбнулась.

Каждая фраза давалась Алле Викторовне все с большим трудом. Сама того не замечая, она снова начала нервно дергать и крутить ремешок своей сумочки.

— Очень трудный разговор… Выяснилось, что вы, оказывается, приходитесь Алексею Антоновичу женой, — потупив глаза, выдавила она из себя.

Женой Голубкину я не была. Наши с ним отношения начались не вчера и складывались не просто. В тот период я работала под руководством некого Павла Ивановича, хорошо известного среди коллекционеров. Я была его воспитанницей, помощницей и теми руками, с помощью которых он и добывал свои раритеты. За долгие годы занятий антиквариатом старый пройдоха обзавелся обширными связями, которые здорово помогали ему в его сложном бизнесе. С помощью знакомых он не только сбывал попадавшие ему в руки вещи, но и, словно паук, собирал сведения о самых разных людях. Павел Иванович тщательно отслеживал появление на столичной орбите тех личностей, которые могли бы стать его клиентами и, соответственно, покупать за хорошие деньги, предлагаемые им к продаже, раритеты. К этой задаче, как, впрочем, и ко всем остальным, мой патрон относился со всей серьезностью. Он дотошно выяснял возможности новоявленного богатея, его увлечения, маленькие слабости и потом использовал эти знания с большой выгодой для себя. Среди тех, кто покупал у Павла Ивановича его «товар», встречались самые разные личности. От собирателей, для которых покупка произведений искусства и антиквариата были лишь одним из способов вложения денег, до коллекционеров. Павел Иванович из всех своих клиентов больше всего любил коллекционеров, они платили охотнее. В отличие от скуповатых и практичных собирателей, настырно торговавшихся за каждую копейку, эти, одержимые навязчивой идеей, готовы были выложить за обладание вожделенной вещью любую сумму.

Голубкин являлся именно таким двинутым коллекционером, он собирал вещи, имеющие отношение к Наполеону. Неудивительно, что, едва в руки Павла Ивановича попали дорожные часы полководца, он сразу вспомнил о Голубкине. Он идеально подходил для задуманной старым прохиндеем операции: был богат, азартен и до неприличия молод. Последний фактор играл в хитроумном плане Павла Ивановича решающее значение, потому что на роль продавца он решил определить меня. По задумке патрона, мне следовало познакомиться с Голубкиным, завести с ним легкий роман и потом втюхать ему Наполеоновы часы. За тройную цену. «Со мной он будет торговаться, а перед тобой не устоит и выложит не моргнув глазом сколько запросишь», — категорично заявил Павел Иванович. Я отбивалась, как могла, только все приводимые мной доводы на патрона не действовали, и в конце концов мне все-таки пришлось подчиниться приказу.

Я нашла возможность познакомиться с Голубкиным и даже продала ему те злосчастные часы за деньги, на которых настаивал шеф. Тогда нам обоим казалось, что задумка удалась, и только много позже, когда наш с Голубкиным бурный роман подошел к финалу, я узнала, как мы с патроном ошибались. Этот иезуит сразу нас раскупил, а часы купил, причем за дикие деньги, только для того, чтобы иметь повод встречаться со мной. Голубкин оказался пройдохой похлеще моего патрона и быстро понял, что я молода, наивна и меня за содеянное обязательно будет мучить совесть. Голубкин же угрызений совести в принципе не ведал и потому пользовался моей слабохарактерностью, как хотел. Он буквально преследовал меня, задаривая цветами и с утра до вечера обрывая телефон. Наконец обнаглел настолько, что предложил выйти за него замуж. Первые разы, когда Голубкин делал мне предложение, я отказывала мягко, и в ответ он учинял мне небольшие скандальчики в виде битья подвернувшейся под руку стеклянной утвари и шварканья подаренных им же букетов о стену. Последующие отказы сопровождались более бурными проявлениями темперамента, а последнее предложение руки и сердца было сделано в ресторане и закончилось уже полноценным скандалом: услышав привычный ответ, Голубкин одним махом разгромил стол, за которым мы сидели. Привлеченные скандалом посетители глазели на нас и радостно делились впечатлениями. Тут терпение покинуло меня, я встала и ушла, но напоследок поклялась, что встретиться с ним еще раз меня не заставит даже угроза смерти. Но, как говорится, зря зарекалась! Жизнь повернулась так, что нам снова пришлось встретиться.

Перипетии нашего с Голубкиным бурного романа и не менее бурное расставание не стали тайной для моего учителя. На следующее же утро он вызвал меня к себе и устроил грандиозную головомойку. Речь патрона в тот момент отличалась крайней эмоциональностью, а красной нитью через нее проходила одна-единственная фраза: «Ты непроходимая дура, которая не понимает своего счастья». По словам Павла Ивановича, мало что в городе было не по силам Голубкину. То, что нельзя было купить за деньги, он получал с помощью своего авторитета. А если не работало ни то, ни другое, то в ход шла сила. Тоже, кстати, немалая. «И все это могло принадлежать тебе! А ты…» — орал мой опекун и учитель, багровея от душившей его ярости. Дальше шли выражения, которые даже мне, проведшей детство и юность среди дворовой шпаны, казались чрезмерными.

Павел Иванович орал, я в ответ угрюмо молчала. И вовсе не потому, что мне сказать было нечего! Просто смысла не видела. Если бы я только заикнулась, что одной из причин, причем не самой худшей, по которой я категорически отказывалась стать женой Голубкина, была его страсть любой разговор превращать в балаган, шеф бы меня высмеял. С его точки зрения, эта была и не причина вовсе, а блажь. Но то была его, сугубо личная, точка зрения, а я знала наверняка, что жить бок о бок с человеком, который из каждой ситуации устраивает цирк, невыносимо. У самой такой же характер. Поэтому, рассудив, что два шута в одной семье — явный перебор, я его и послала. Тогда казалось, что навсегда, но жизнь забавная штука. Прошло немало времени, и она снова свела нас во время моих поисков картины «Христос в терновом венце». Обстоятельства сложились так, что я вдруг осознала: Голубкин мне совсем не так безразличен, как мне хотелось думать. И вот последние несколько месяцев мы с ним жили вместе и попытались понять, что же может получиться из нашего непростого союза. Однако все это было моим частным делом, и посвящать в него госпожу Ефимову я не собиралась.

— А вы меня за кого приняли? — хмуро спросила я Аллу Викторовну.

— Ах, дело, видите ли, в том… — замялась она. — Когда Алексей Антонович сказал, что у него есть классный специалист, мне и в голову не пришло, что он ведет речь о своей жене. Я думала, вы просто работаете на него. Я ведь знаю, он коллекционер… Вот и решила, что при необходимости Алексей Антонович обращается к вашим услугам… А тут мы с Павлом начали обсуждать ваш визит к нам… И когда он вдруг понял, кто вы есть на самом деле… он ведь раньше никогда с вами лично не встречался, только слышал о вас от Алексея Антоновича… В общем, Павел мне такого наговорил, что я пришла в ужас… — При воспоминании о муже Алла Викторовна окончательно расстроилась, и на глазах у нее навернулись слезы. Она быстро поморгала, прогоняя их, и торопливо закончила:

— Я очень прошу меня извинить и не держать зла.

Чувствовалось, что извинение ей далось с трудом. Она в буквальном смысле слова наступила на собственную гордость, но на меня это впечатление не произвело. Мне ни капли не было жаль сушеную воблу.

— Не буду, — холодно кивнула я.

— Простите?

— Забудем. Вы извинились, я извинения приняла. Вопрос закрыт.

Я ожидала, что после этого она повернется и уйдет, но Алла Викторовна продолжала стоять, да еще выжидательно смотрела на меня. Так, будто я ей что-то должна, а отдавать не собираюсь. Чувствовать себя должницей, особенно если причин для того нет, я не люблю. Неудивительно, что я занервничала, и в результате мой голос прозвучал жестче, чем хотелось бы:

— Что еще?

— Хочу поговорить по поводу того предложения, что я вам сегодня сделала, — с тихим упрямством произнесла Алла Викторовна, и мне мигом стало неуютно.

Мне за глаза хватило предыдущего разговора с ней, и ввязываться в нудные пререкания по новой не было ни малейшего желания. Однако, и я это отлично понимала, не такова была Ефимова, чтобы оставить мне шанс быстро от нее отвязаться. От этой печальной перспективы лицо у меня непроизвольно вытянулось, а Алла Викторовна прижала руки к груди и несчастным голосом запричитала:

— Анечка, это жизненно важный для меня вопрос. Мне сложно сейчас все объяснить, но… Понимаете, количество политических партий велико, конкуренция огромна, и, чтобы завоевать голоса избирателей, нужно предложить что-то исключительно привлекательное. Естественно, лидеры той партии, которую возглавляет мой муж, выработали свою программу. Должна сказать, очень взвешенная, реальная программа, направленная на решение болевых проблем общества. Но как вы догадываетесь, остальные тоже не дремлют. Они не хуже нас знают ситуацию в стране и в погоне за дешевым успехом готовы пообещать электорату золотые горы. В общем, для нашей победы нужна изюминка. Найти ее не просто. Вот сейчас, к примеру, много рассуждают о национальной идее, а прийти к единому мнению не могут. К сожалению! Потому что те, кому удалось бы выкристаллизовать чаяния нации, стали бы победителями. Лично я не замахиваюсь на подобную задачу, но вот что пришло мне в голову… Наш народ ностальгирует. С каждым годом он со все большей тоской возвращается мыслями в прошлое. Обратили вниманиеё если раньше поголовно все с увлечением смотрели боевики и мыльные оперы, то сейчас умиляются старыми советскими фильмами?

— Я не смотрю кинофильмы. Ни американские, ни советские, — хмыкнула я.

Алла Викторовна пропустила мою реплику мимо ушей и увлеченно продолжала:

— А канал «Культура»? Замечательная часть населения вообще не смотрит ничего, кроме «Культуры». О чем это говорит? — Ответа она, естественно, не дождалась, но совсем не расстроилась и бодро объявила:

— О том, что у нас есть шанс! Реальный! Если вы мне поможете, все получится! Ну хотя бы попробуйте. Я оплачу все! И потраченное время, и усилия. Хорошо оплачу! Деньги в данном случае не вопрос! Попробуйте! Я просто уверена, что Павел происходит из знатного рода и этот факт его биографии следует подтвердить документально. Это важно!

— Пустая трата денег, — угрюмо буркнула я, хотя обещание хорошего гонорара сделало свое дело и существенно поколебало мое сопротивление.

Конечно, женщина я далеко не бедная. Мое ремесло приносит вполне приличный доход, особенно теперь, как я рассталась с Павлом Ивановичем и стала работать на себя. Однако поскольку я живу одна и должна сама о себе думать, то от возможности заработать никогда не отказываюсь. А тут Ефимова повела речь о щедром вознаграждении… Конечно, характер у нее не сахар и иметь с ней дело — себя не любить. И затея совершенно бредовая… Но ради действительно солидных денег можно ведь и потерпеть, верно? В конце концов, о последствиях я ее честно предупредила, но, если человеку охота швырять деньги на ветер, это его право.

Напряженно вглядывающаяся мне в лицо Алла Викторовна мгновенно уловила перемену в мое настроении:

— Соглашайтесь, соглашайтесь, Анечка!

Чтобы принять окончательное решение, мне нужно было подумать, но Алла Викторовна так мешала сосредоточиться, что больше никаких здравых мыслей в голову мне не приходило. Сказав себе, что все доводы исчерпаны и моя совесть перед потенциальной клиенткой чиста, я обреченно согласилась:

— Хорошо, привозите ваши «вещественные доказательства». Посмотрим, что можно сделать.

— Они у меня с собой! — воскликнула Алла Викторовна, торопливо щелкая замком сумочки.

— Предусмотрительно, — усмехнулась я. — Значит, были уверены, что уговорите?

Она покачала головой:

— Никакой уверенности. Взяла на всякий случай.

— Пойдемте в комнату, составим договор, — обреченно вздохнула я.

Такого оборота дела Алла Викторовна не ожидала, и он ей не понравился. При слове «договор» она испуганно вскинулась:

— Договор? Хотите закрепить наши соглашения на бумаге?

— Обязательно.

— Зачем?!

— Чтобы впоследствии не было недоразумений.

Выпроводив Аллу Викторовну из квартиры, я уже собралась было захлопнуть дверь, как услышала негромкий свист. Сделав несколько шагов вперед, посмотрела вверх… Ну надо же! На подоконнике пролетом выше сидел непутевый сын Ефимовых и с самым беззаботным видом глядел на меня. Одарив его неприязненным взглядом, я быстро взлетела по ступеням и сердито поинтересовалась:

— Вы здесь как оказались?

Мой грозный вид на парня впечатления не произвел. Сверкнув белозубой улыбкой, он беззаботно пожал плечами:

— Следом за маменькой приехал. Услышал, как она ваш адрес выясняет, и посуетился. Грех было такой возможностью не воспользоваться, верно? Мне ведь и самому нужно было с вами увидеться.

— Зачем?

— Поговорить. Скажите, с чего это маменька за дворянский титул биться решила? Амбиции взыграли или что другое, более серьезное?

Ответом ему была моя насмешливая усмешка.

— Чего спрашивать, сами же все слышали. Если не ошибаюсь, под дверью тогда стояли.

Он одарил меня еще одной обаятельной улыбкой и, нисколько не смущаясь, признал:

— Подслушивал, не спорю, но слышал только конец разговора. Изложение причин пропустил, потому и приехал.

— Не проще ли было у матери спросить?

Макс посмотрел на меня, как на больную.

— Придумали! Она мне ни слова не скажет.

Глава 3

Я долго слонялась по комнатам, прикидывая, не совершила ли глупость, ввязавшись в это дело. Мыслей в голове было великое множество, все путаные и большей частью не слишком оптимистичные. Интуиция и жизненный опыт подсказывали, что поступила я неразумно и в результате своего опрометчивого решения теперь наживу себе немалую головную боль. Однако все многочисленные и очень разумные доводы против этой работы перевешивал один-единственный, но очень весомый аргумент «за». Весьма щедрый гонорар, часть которого в виде аванса я, между прочим, уже получила. Так и не придя к определенному мнению, я разложила перед собой полученные от Аллы Викторовны вещи и задумалась. В конце концов, нравилось мне то или нет, но менять что-либо было поздно. Я уже подписалась на эту работу, и, значит, следовало начинать. Вот только с чего? Никаких зацепок, кроме скромного наследства, доставшегося супругу моей нанимательницы от его матушки, в моем распоряжении не имелось. В данный момент все это добро лежало передо мной на столе и особых надежд не внушало. С точки зрения поставленной передо мной задачи, наследство Павла Юрьевича выглядело крайне скудно, однако ничего другого у меня не было.

— Придется разбираться с тем, что имеется, — пробормотала я, поочередно разглядывая каждый предмет.

Кольцо и запонки отмела сразу и, чтоб не маячили перед глазами, аккуратно отложила в сторону. Вещицы с виду симпатичные, но для меня совершенно бесполезные, поскольку о своем бывшем владельце поведать ничего не могли. Оставались часы… Благодаря гербу на крышке выглядели они весьма эффектно и даже вселяли в душу надежду. Правда, очень и очень робкую, потому что герб легко мог оказаться пустышкой. Плодом, так сказать, необузданной фантазии сотворившего его ювелира. А если так, то пользы от него не будет никакой. Тонкая тропинка в прошлое оборвется в самом начале, так никуда и не приведя. Тупик, одним словом. Но если герб настоящий… Реально существующий герб может многое рассказать, потому что это не просто красивый рисунок, а, говоря современным языком, визитная карточка владельца. Герб несет сведения о происхождении, социальном статусе и заслугах того, кому принадлежит.

Честно говоря, в геральдике я не сильна. Это сложная наука с множеством правил и тонкостей, а мои познания в ней весьма и весьма поверхностны. Я знакома лишь с основными принципами составления гербов, потому что в моей работе до сих пор в большем нужды не было. А тут обстоятельства сложились так, что этот герб мог стать отправной точкой в порученном мне расследовании. Чем точнее прочитала бы я его, тем реальнее становился шанс выйти на его владельца. Задача значительно упростилась бы, имей я возможность обратиться за консультацией к специалисту, но тут, к сожалению, заказчица поставила жесткое условие: людей со стороны в это дело не посвящать. Свои договоренности я всегда соблюдаю, поэтому не оставалось ничего другого, как пытаться разобраться собственными силами. Решив не терять попусту время, я взялась за лупу и принялась внимательно изучать рисунок на крышке часов.

Герб представлял собой выпуклое изображение щита в окружении затейливого убранства со множеством деталей. Щит в центре традиционно являлся главным элементом любого герба. Первые гербы появились во времена рыцарства, когда закованные в латы рыцари стали использовать их как отличительные знаки. Помещались они на щитах, потому-то те и стали обязательным атрибутом каждого герба.

По обе стороны щита располагались львы с оскаленными пастями и воинственно изогнутыми хвостами. Они стояли на задних лапах, одновременно и поддерживая, и защищая вверенный им щит.

— Так, так, так… — заинтересованно промурлыкала я себе под нос. — Это уже любопытно.

Причина моего оживления объяснялась просто. Фигуры рядом со щитом в виде людей, животных или птиц в геральдике именовались щитодержателями и помещались исключительно на гербах старинных родов. Если герб на крышке часов не являлся плодом фантазии художника, тогда корни его владельца явно уходили далеко в прошлое. А в этом случае существовал шанс найти упоминание о нем в старинных документах, поскольку подобных родов существовало не слишком много и их представители обычно принимали активное участие в политической и светской жизни страны.

Верхняя точка герба обозначалась украшенным роскошными павлиньими перьями шлемом. От него вправо и влево пышным облаком расходились затейливые листья и узоры. Причудливо переплетаясь между собой, они постепенно спускались вниз и, подобно мантии, охватывали основные элементы герба с двух сторон. Все эти перья, листья и узоры, хоть и обозначаются в геральдике специальными терминами, смысловой нагрузки в себе не несут. В моем случае они также были всего лишь орнаментальным украшением герба, предназначенным для придания ему необходимой пышности, поэтому я не стала тратить на них время и сразу перешла к следующему элементу.

Прямо под шлемом лежала корона. В геральдике корона знаменует господство, по этой причине составители охотно включают ее изображение в состав гербов, придавая этому символу власти самые разнообразные формы. «Моя» корона вид имела не самый затейливый: узкий обруч, украшенный множеством мелких зубчиков с шариками на концах. Скромность формы наводила на мысль, что владелец герба особым весом в обществе не пользовался, но тем не менее корона своим присутствием сообщала всей композиции необходимую значимость.

Поскольку для меня этот знак человеческого тщеславия интереса не представлял, я перехватила поудобнее лупу и занялась изучением самого щита. Проделывала это со скрупулезной тщательностью, так как это была единственная возможность разжиться хоть какой-то информацией. Щит потому и является центром любого герба, что именно на нем располагаются основные гербовые фигуры. В моем случае его поле было разделено перпендикулярными линиями на четыре части. В верхнем левом и нижнем правом квадратах помещались одинаковые фигурки архангела Михаила. В верхнем правом углу был изображен огнедышащий дракон с короной на голове, наискосок от него располагалось изображение старинной пушки с сидящей на лафете райской птицей. То, что в геральдике архангел Михаил с мечом считается знаком Рюриковичей, а дракон символизирует силу и могущество, я знала точно. Что означал рисунок пушки с птицей — понятия не имела и никогда раньше ни с чем подобным не сталкивалась. Однако тот факт, что этот символ был помещен на щите, подразумевал его несомненную важность. И с этим следовало разобраться.

Откинувшись на спинку кресла, я закрыла глаза и попыталась привести мысли в порядок. Следовало честно признать, что ничего особо путного вытянуть из изображения на крышке часов я не смогла, что, впрочем, с моими скудными познаниями в геральдике было неудивительно. Тут настоящий специалист нужен, а не такой дилетант, как я. И тем не менее…

На мой взгляд, составлен герб был грамотно и без накладок. Входящие в него символы не только не противоречили друг другу, а, напротив, поддерживали один другой, выстраивая единую четкую линию. Насколько я могла судить, владелец герба принадлежал к старинному роду, бравшему свое начало от Рюриковичей. Поскольку все их потомки очень гордились своим происхождением, присутствие на гербе дракона, символизирующего силу и могущество, выглядело вполне уместно. Даже скромность короны на щите не вызывала смущения, потому что могущество рода не является величиной неизменной, и вполне вероятно, что к моменту создания герба влияние семьи осталось в далеком прошлом. В общем, с моей точки зрения, герб должен был быть настоящим и принадлежать реально существующей личности. С одной стороны, это было немало, так как являлось основанием для продолжения расследования. С другой стороны, ничего такого, за что можно было бы зацепиться и двигаться дальше, я так и не узнала. Ни единого намека на участие представителей рода в сражениях, на честное выполнение общественного долга или какие-либо другие заслуги перед отечеством. Правда, один фрагмент на щите остался мной непрочитанным, и это вселяло некоторую надежду, но тут мне собственными силами точно было не справиться.

Отлепившись от спинки кресла, я потянулась к ящику письменного стола и достала пухлую записную книжку. Хотелось мне того или нет, но обращения к специалисту было не избежать. И я даже точно знала, к кому именно. Михаил Яковлевич Щетинин, хороший знакомый и известный знаток геральдики, вот кто мне был нужен!

— Михаил Яковлевич? Добрый вечер. Анна беспокоит.

— Анечка? Какой сюрприз! Рад слышать. Давненько мы не общались. Куда пропали? — раздался бодрый голос в трубке, и перед глазами моментально возникло добродушное полное лицо со старомодной бородкой клинышком и задорно поблескивающими глазками.

Помимо воли расплывшись в улыбке, я ответила:

— Никуда не пропадала, Михаил Яковлевич. Здесь я, в Москве. А не объявлялась потому, что дел много.

Михаил Яковлевич насмешливо хмыкнул:

— А сейчас вдруг выпала свободная минута? Или у вас ко мне дело?

— Дело, Михаил Яковлевич, дело, — покаянно вздохнула я. — Потому и беспокою.

— Анечка, что за странные слова? «Беспокою»! Меня может беспокоить моя подагра, но никак не красивая женщина. Запомните это. Я еще достаточно молод, чтобы получать удовольствие от общения с дамами. Особенно если они так юны, как вы.

— Обязательно запомню, Михаил Яковлевич.

— Отлично, по этому вопросу договорились. Переходим ко второму. — Голос старого ловеласа потерял игривость и стал деловитым. — Что за консультация нужна?

— Что может означать пушка с сидящей на ней райской птицей?

— И где вы такое видели?

— На гербе одного частного лица.

— Ага…

— Это сложный вопрос?

— Совсем не сложный. Пушка на лафете и птица — это герб Смоленского княжества. Появился в 1392 — 1393 годах, после возвращения князя Глеба Святославовича из Литвы и восхождения на княжеский престол Смоленска. Пушка выражает мощь города и сулит беспощадное возмездие любому напавшему на него врагу. Райская птица прозывается Гамаюн и символизирует мир, счастье и процветание.

— А что эта картинка может означать на гербе честного лица?

— Что его род берет начало на земле Смоленска…

Не успела я тепло распрощаться с говорливым Михаилом Яковлевичем, как ожил мой мобильник.

— Анна? — завибрировал в трубке мужской голос.

— Да.

— Ефимов беспокоит, — грозно рыкнули прямо мне в ухо.

Слегка опешив от неожиданности, я попыталась сообразить, что же такое могло столь внезапно понадобиться от меня господину депутату. Тот мое молчание расценил по-своему и с ходу пришел в крайнее раздражение.

— Откройте дверь, — гневно потребовал он. — Мне нужно с вами поговорить. Срочно.

— Вы что, ко мне приехали? — ахнула я.

— Естественно! — не скрывая неудовольствия, отозвался Ефимов. — Моя машина стоит у вас во дворе.

За те несколько секунд, что мы с ним пререкались, я успела прийти в себя, и потому мой ответ прозвучал достаточно холодно:

— Поднимайтесь, раз уж вы здесь. Надеюсь, этаж и номер квартиры сами знаете.

Ответом я удостоена не была, Ефимов просто взял и отключил мобильник.

Быстро смахнув разложенные на столе предметы в ящик стола, я окинула взглядом комнату и, плотно сжав губы, отправилась встречать незваного гостя.

Он влетел в квартиру подобно пушечному ядру и выглядел, прямо скажем, не лучшим образом. Легкое кашемировое пальто нараспашку, галстук сбит набок, совсем недавно так тщательно — волосок к волоску — приглаженная шевелюра распалась на непослушные вихры. По большому счету, мне до него дела не было, но про себя я непроизвольно отметила, что таким Ефимов мне нравился больше. Под напором распиравших его чувств та броня, что он так старательно и не один год наращивал на себе, не выдержала, треснула, словно хрупкая скорлупа, и распалась. Стоило ему перестать себя контролировать, как разом исчезли и отстраненная холодность, и заученная глянцевость, и выверенность движений, а под маской лощеного стареющего красавца вдруг обнаружился обычный российский мужик, который под горячую руку может и матерком пустить, и полновесную оплеуху отвесить. И таким, как ни странно это звучит, Ефимов казался мне и ближе и понятнее. А господин депутат, даже не подозревая о моих мыслях в отношении своей особы, прямо с порога, не дав мне рта раскрыть, напустился на меня.

— Я категорически запрещаю заниматься этим дурацким расследованием, — разорялся он. — Слышите? Категорически! Немедленно возвратите мне вещи, которые получили от моей жены, дайте слово молчать, и мы расстанемся по-хорошему. Обещаю! Я просто забуду о вашем существовании. Иначе… — Ефимов перевел дух и грозно закончил:

— Вы горько пожалеете об этом!

Пока он просто кричал, я слушала его с непроницательным лицом, но, когда Ефимов перешел на угрозы, я решила, что пришла пора поставить буяна на место.

— Павел Юрьевич! Вы забыли поздороваться, — заметила я.

Сказала я это тихо, не повышая голоса, но Ефимов от неожиданности запнулся на полуслове.

— Что такое? — опешил он.

Видать, и помыслить депутат не мог, чтобы ему перечили или прерывали. Мое беспардонное поведение повергло его в настоящий шок, и Ефимов глядел на меня, изумленно выкатив глаза. Понять его было можно. Депутатствовал он уже не первый срок, и за эти годы у него образовался определенный и, в общем, узкий круг общения: соратники по партии, спонсоры, просители. Ну еще избиратели. Но с этими приходилось вступать в контакт только во время проведения предвыборных кампаний. Все они держались с ним если не заискивающе, то, во всяком случае, уважительно и уж точно не позволяли себе его перебивать. А тут вдруг… У него в голове не укладывалось, что на свете существуют индивидуумы, способные разговаривать с ним на равных, потому что им от него ничего не нужно, а даже больше — им попросту нет де него дела. А между тем такие имелись, и их было немало, и я являлась одним из них.

— Это было во-первых, — невозмутимо продолжала я. — Во-вторых, возьмите себя в руки, перестаньте орать и объяснитесь спокойно.

Пока я все это говорила, Ефимов стоял передо мной набычившись, уперев в меня неподвижный, тяжелый взгляд. Я уж было решила, что кризис миновал, и он наконец успокоился, однако стоило мне замолчать, как гость взорвался новым яростным воплем:

— Да что вы себе позволяете?!

Огорченная, что надежды на мирное урегулирование ситуации не оправдались и придется проявлять жестокость, я легонько вздохнула и, подав в голос металла, принялась чеканить фразу за фразой:

— Это вы себе позволяете, Павел Юрьевич! Явились без приглашения и еще изволите кричать! А я, между прочим, у себя дома и вы мне никто! Так что утихомирьтесь и без нужных угроз изложите свои претензии.

Первым порывом Ефимова в тот момент было разразиться новой гневной тирадой, но он был тертым политиком и хорошо чувствовал, где проходит та черта, переходить которую ни в коем случае ни стоит. В том случае, естественно, если тебе от собеседника что-нибудь нужно.

Одарив меня неприязненным взглядом, Павел Юрьевич сцепил зубы так, что желваки заходили под кожей. Не меньше минуты потребовалось ему, чтобы взять себя в руки, но когда он заговорил снова, то был почти спокоен.

— Извините, погорячился, — сдержанно произнес Павел Юрьевич.

— Извинения принимаются. Пройдемте в комнату и все обсудим.

Дождавшись, пока гость устроится в кресле, я вежливо поинтересовалась:

— Чай, кофе?

— Ничего не нужно, — нетерпеливо буркнул он в ответ.

Уговаривать я не стала. Сама не горела желанием разводить китайские церемонии, а угощение предложила исключительно из вредности: мол, мы хоть и не депутаты, а тоже не лыком шиты. Получив отказ, согласно кивнула, опустилась в кресло напротив и вполне мирно спросила:

— Так что случилось?

Ефимов к тому моменту уже окончательно пришел в себя и потому ответил так же мирно:

— Когда я увидел вас у нас в доме, решил, что Алла заинтересовалась антиквариатом, а вы ее консультируете. И тут вдруг выяснилось, что она затеяла собственное расследование. Не так давно ей в голову пришла совершенно бредовая идея насчет родословной… — Ефимов кисло скривился, будто лимон проглотил. — Происхождение… Дворянские предки… Гербы… Будь оно все неладно! После вашего отъезда у нас с Аллой произошел разговор… точнее, мы крупно поскандалили, и я строго-настрого запретил ей заниматься этой самодеятельностью. Алла пообещала, и вдруг оказывается, что она меня ослушалась. Естественно, я пришел в ярость. Не ожидал от него такого! Мы с женой живем дружно и обычно действуем согласованно, а тут вдруг… Короче, я вышел из себя, сел в машину и поехал к вам…

— Зачем?

Вопрос поверг Ефимова в изумление, и он вытаращил на меня глаза:

— Как это зачем? Забрать вещи, которые она вам отдала, и аннулировать все договоренности. Не нужно никакого расследования!

По его тону чувствовалось, что он снова начинает медленно закипать. Малейшее слово поперек — и неминуемо последует взрыв. Мне эти его перепады настроения были ну совсем ни к чему. Во-первых, я предпочитаю решать проблемы мирным путем, а во-вторых, и это главное, если бы мы снова начали ссориться, мне бы уже никогда не узнать, почему Ефимов так противится расследованию. Стараясь ничем его не спровоцировать, я рассудительно спросила:

— Что плохого вы усмотрели в затее жены?

Стараться-то я старалась, но получалось у меня неважно. Услышав вопрос, Ефимов так и подпрыгнул на месте:

— Что плохого? Да все! Ужасно все! От начала и до конца! Понимаете? Господи, да что я говорю? Это катастрофа!

Последняя фраза меня удивила, и от Ефимова, как ни взвинчен он был, это не укрылось. Перехватив мой взгляд, Ефимов осекся и, пытаясь успокоиться, начал энергично тереть щеки.

— Я серьезный политик, — справившись с раздражением, снова заговорил он, выглядя при этом таким несчастным, что мне даже жаль его стало. — А тут вдруг эти дамские штучки. Что подумают обо мне коллеги? А какую пищу для острот это даст моим врагам? А журналисты? Да они сожрут меня с потрохами! Понимаете? Общественный деятель, доктор экономических наук, реформатор! И вдруг в дворяне полез! Засмеют ведь! Вовек не отмыться.

Высказано все было на одном дыхании и очень убедительно, но все равно я ему не поверила. С каких это пор наши политики бояться замараться или, к примеру, попасть в смешное положение? Да они, по большому счету, из грязи и не вылезают! А что касается смешных положений, так они в них постоянно попадают, и никого это не смущает! Нет, имелась какая-то другая причина, по-настоящему важная, только Ефимов ее озвучивать не желал.

— Ваша супруга думает иначе… — неосторожно заметила я и тут же пожалела о своей оплошности.

С моей стороны было неосмотрительно напоминать ему о жене, поскольку именно Аллу Викторовну супруг считал виновницей заварившейся каши. Ефимов, как я и предполагала, отреагировал моментально и слов при этом не выбирал.

— Плевать, что она думает! Кукла безмозглая! — взвился он. — Носится со своими дурацкими амбициями, а того не понимает, что…

Я навострила уши, ожидая, что вот наконец-то все узнаю, но Ефимов вдруг опомнился, прервал себя на полуслове и поспешно захлопнул рот. Бросив на меня короткий взгляд, он тут же отвел глаза в сторону, но я успела заметить и мелькнувшее в них торжество, оттого что удержался и в запале не сболтнул лишнего, и насмешку над моими несбывшимися надеждами. Закончил свою тираду Павел Юрьевич неожиданно мирно:

— В общем, я категорически не желаю, чтобы копались в этой истории. И вас совершенно не касается, какие у меня для этого причины. Отдайте вещи, и забудем об этом, — ровным голосом завершил он, принципиально не глядя на меня.

Я покачала головой и с легким сожалением сообщила:

— Не могу. У меня договор с вашей женой. Вот, полюбуйтесь.

Мне действительно было жаль, что я оказалась связанной обстоятельствами с этой семьей. Обстоятельства разворачивались так, что и дураку было ясно: впереди меня ждут скандалы, нудное выяснение отношений и бесконечная нервотрепка. Оно мне нужно, даже за большие деньги?

К сожалению, бумага была уже подписана и деваться было некуда. Достав лист из стола, я помахала им в воздухе, и тут мой депутат сотворил то, чего я от него никак не ожидала. С неожиданной прытью Ефимов выхватил лист у меня из рук и быстро разодрал на куски.

— Видите? Все! Нет никакого договора, — выпалил он, торжествующе глядя на меня. — Вещи давайте! Быстро!

Обидно было до слез! Надо же так лопухнуться!

— Зря старались. Это была копия, — соврала я, мысленно костеря себя последними словами. — А что касается вещей, так не от вас я их получала, не вам и возвращать буду. Мне их привезла ваша супруга, взамен она взяла расписку. Вещи верну только ей, в собственные руки. Так что разбирайтесь с Аллой Викторовной. Если это все, то прощайте. У меня много дел.

— Да как вы смеете?! — закричал он, резво вскакивая с кресла.

Может быть, я уже привыкла к внезапным перепадам его настроения. А может быть, меня разозлил бесчестный поступок Ефимова, но я окончательно перестала с ним церемониться.

— Я много чего смею, Павел Юрьевич! — холодно осадила его я. — Вы даже представить себе не можете, как много.

— Если надеетесь на Голубкина… — с угрожающим видом начал Павел Юрьевич.

Вот тут я уже окончательно вышла из себя. Надо же, пугать меня вздумал!

Он здесь ни при чем, — резко оборвала я этого совершенно зарвавшегося наглеца. — Я привыкла полагаться только на себя. Прощайте.

— Вы об этом еще пожалеете! — выкрикнул Ефимов, с оскорбленным видом направляясь к выходу.

1919 год. Осень

Варвара Федоровна неуверенно вошла в ворота бывшей хлебной биржи и в растерянности замерла на месте. Огромный двор был сплошь заставлен телегами, между которыми толпились вооруженные люди, гарцевали верховые на лошадях, с озабоченным видом носились порученцы. Вокруг все двигалось, суетилось и громко галдело. Слышались отрывистые команды, ржание лошадей и забористая ругань. Немного постояв, Варвара Федоровна поняла, что все заняты своими делами, и на нее внимание никто не обращает. Это придало ей уверенности, и она, сначала робко, потом более решительно, начала пробираться сквозьтолпу в сторону входа в здание биржи.

Остаток предыдущего дня и всю последующую ночь она провела на ногах. Сначала стояла у окна, а когда за стеклом уже совсем нельзя было разглядеть ведущей в город дороги, присела у стола посреди разоренной комнаты, да так и просидела до самого рассвета. Она словно раздвоилась. Одна часть ее прислушивалась к тому, что творилось на улице, чутко ловя каждый шорох. Другая неотрывно думала о муже, многократно прокручивая перед глазами сцену ареста. Случившееся не стало для Варвары Федоровны неожиданностью. Из города постоянно доходили слухи об арестах, обысках и расстрелах. Среди тех, кого это коснулось, было немало знакомых, и всех их она искренне жалела. Но то были люди чужие, а тут она собственными глазами видела, как забирали ее мужа. Поверить в это до конца Варвара Федоровна не могла.

— Нужно что-то делать, — монотонно твердила она, уткнувшись лбом в сцепленные руки.

Постепенно в ней крепла уверенность, что все-таки следует ехать в город и идти на прием к председателю ЧК. Подспудно эта мысль точила ее с того момента, как она увидела Сидельникова, размахивающего постановлением ЧК, вот только решиться на этот шаг ей было очень и очень непросто…

Часовой у входа в самое зловещее для Варвары Федоровны здание в городе окинул ее безразличным взглядом и равнодушно спросил:

— Куда?

— У меня арестовали мужа…

— Первый этаж, комната семь, — прервал он ее.

— Мне нужен Чубаров, — твердо заявила Варвара Федоровна, сама искренне дивясь этой неизвестно откуда взявшейся храбрости.

Теперь часовой посмотрел на нее уже с интересом, но препятствий чинить не стал.

— Восьмая комната, — обронил он.

По коридору в обе стороны сновали озабоченные люди, вдоль стен на разномастных стульях сидели молчаливые посетители. Бабы в платках, старики в не по сезону теплых тулупах, интеллигентные женщины в шляпах. Все ждали своей очереди молча, не проявляя желания перекинуться друг с другом даже словом. Оживлялись только в тот момент, когда хлопала дверь кабинета, выпуская очередного несчастного просителя. Пока тот шел мимо, его рассматривали с жадным любопытством, но останавливать и тем более расспрашивать никто не решался. Перед нужной Варваре Федоровне дверью очереди не было. Собрав все свое мужество, она рванула дверь на себя и шагнула через порог. Сидящий за столом мужчина был занят. Склонившись над ворохом бумаг, он что-то торопливо писал. На звук открывшейся двери головы не поднял и только молча махнул рукой в сторону свободного стула. Варвара Федоровна опасливо пересекла небольшое расстояние от входа до стола и послушно присела на указанное место. В этот момент хозяин кабинета отложил ручку в сторону и поднял на нее красные от многодневного недосыпания, тусклые от нечеловеческой усталости глаза.

— Здравствуйте, Сергей Васильевич, — тихо произнесла Варвара Федоровна.

— Вы?!

— Узнали? — грустно усмехнулась она.

— Зачем вы здесь? — встревоженно спросил Чубаров.

— Затем, что и все. Пришла узнать о судьбе своего мужа. Его вчера арестовали, — с горечью откликнулась Варвара Федоровна.

Чубаров нахмурился:

— Разве он здесь? Вернулся?

— Вчера рано утром, а днем его уже увели.

— Кто?

— Двое ваших товарищей. Одного муж назвал Сидельниковым.

При этих словах Чубаров совсем помрачнел.

— Они знакомы?

— Да.

— Мандат на арест Сидельников предъявлял?

— Тряс какой-то бумагой и кричал, что это постановление ЧК на арест. Ознакомиться, однако, не дал.

Хозяин кабинета закаменел лицом и стал быстро листать бумаги у себя на столе. Найдя нужную, долго читал, потом нехотя сообщил:

— Ваш муж действительно арестован.

— За что? — тихо спросила Варвара Федоровна, хотя в действительности ей хотелось кричать в голос.

— За контрреволюционную деятельность.

— Есть доказательства? Свидетели?

Чубаров молчал, но Варвара Федоровна видела, что он раздражен и сдерживается с большим трудом.

— Муж сам это признал? — не уступала она.

Варвара Федоровна настойчиво добивалась ответа, прекрасно понимая, что тот Чубаров, который сидел перед ней сейчас, был совсем не тем человеком, которого она знала раньше. В любой момент этот жесткий незнакомец мог потерять терпение, и тогда…

«Что будет с Лили?» — мелькнуло в голове, но она тут же отогнала эту мысль.

Мысль была правильная. Если ее тоже арестуют, Лили пропадет. Она ведь еще совсем девочка. И в то же время это была вредная и неуместная мысль. Она могла сделать Варвару Федоровну слабой, помешать ей бороться за мужа.

— Откуда взялось это обвинение? — упрямо настаивала она. — Он прибыл домой только вчера. Чем успел провиниться перед властью?

— Ваш муж — белый офицер, — устало произнес Чубаров.

— Он офицер русской армии.

— На сегодняшний день это в принципе одно и то же.

— Вот, значит, как… Его арестовали не за конкретное преступление, а потому что он дворянин и офицер. Вот почему они ни о чем не спрашивали! Им и так все было ясно. Поэтому они просто пришли и забрали его.

Лицо Чубарова потемнело от гнева. Стараясь не сорваться, он дернул небритой щекой и сжал кулаки так, что костяшки на пальцах побелели.

— Не просто! Вы, Варвара Федоровна, знаете, где был ваш муж все это время? Молчите? Так я скажу! У белых. Вешал на столбах наших товарищей. А теперь явился сюда. Зачем? Местную контрреволюцию поддерживать? Мятеж поднимать?

Чубаров не кричал, но в его голосе было столько яростной убежденности, что Варваре Федоровне стало страшно.

— Он во всем этом признался? Его уже допрашивали?

Чубаров сухо усмехнулся:

— И так все ясно. Если мы станем разбираться с каждым конкретным случаем, то просто погрязнем в бумагах и бюрократии.

— Я понимаю… Лес рубят — щепки летят. Но, Сергей Васильевич, это немилосердно.

Чубаров страдальчески скривился, будто глотнул кислого:

— О каком милосердии, Варвара Федоровна, вы говорите? Идет беспощадная классовая борьба. В ней нет места милосердию. Или вы нас, или мы вас.

Слова тяжело падали в тишине комнаты, не оставляя ей ни малейшей надежды. Варвара Федоровна поняла, выхода у нее нет, и то, чему так противилась вся ее натура, сделать все-таки придется. Стараясь, чтобы голос не дрожал, она тихо произнесла:

— В девятьсот пятнадцатом, случайно наткнувшись на вас, истекающего кровью, в нашем парке, я, Сергей Васильевич, так не рассуждала. Я увидела нуждающегося в помощи человека и помогла, как умела. Я прятала вас, выхаживала и, если помните, даже снабдила документами. Раз вижу вас сейчас перед собой, следовательно, они сделали свое дело. А ведь тогда мы тоже были классовыми врагами… Значит, мне следовало выдать вас властям? Да? Ведь то была законная власть, а вы против нее выступали. Как мой муж сейчас. Только знаете, в чем разница? Вы, Сергей Васильевич, действительно вели антиправительственную деятельность, на вас было заведено дело в полиции. Вы сами мне сказали, что за вами гнались жандармы. Вина же моего мужа ничем не доказана, в его отношении вы руководствуетесь одними лишь подозрениями. И это ваша благодарность за добро?

Упрек чувствительно задел Чубарова, но поколебать его убежденности не мог. Побледнев от обиды, Чубаров упрямо стоял на своем:

— Одно с другим не связано. Прятали и выхаживали меня вы, а арестован ваш муж.

— Я и он — единое целое!

Ответом ей было отчужденное молчание. Когда оно стало совсем уж невыносимым, Варвара Федоровна с горечью произнесла:

— Я не привыкла требовать плату за сделанное мной добро, но сейчас у меня выхода нет. Сергей Васильевич, я спасла жизнь вам, теперь вы спасите моего мужа.

Целую долгую минуту он раздумывал, уткнувшись взглядом в разбросанные по столу бумаги. Наконец встал и резко приказал:

— Подождите здесь.

Пока его не было, Варвара Федоровна сидела, сжавшись в комок на краешке стула, и неотрывно смотрела в одну точку. Все, что было в ее силах, она сделала, теперь оставалось уповать только на милость Всевышнего. Заслышав скрип отворяющейся двери, Варвара Федоровна вздрогнула, выпрямила спину и повернулась лицом к вошедшему. Чубаров был мрачен, и сердце ее упало.

— Ну что? — с трудом выдавила она.

— Ничего сделать нельзя. Поздно.

— Его уже расстреляли?

Она слышала себя как бы со стороны и удивлялась, насколько спокойно звучит ее голос. Чубаров отвел глаза в сторону и ничего не сказал.

— Тело отдайте.

— Его сюда не довезли. Сидельников расстрелял вашего мужа по дороге в город.

Она склонила голову к плечу, обдумывая услышанное, потом с недоверчивой улыбкой уточнила:

— Он застрелил моего мужа, как бродячую собаку, и бросил его тело в лесу? На съедение волкам?

Чубарову показалось, что в голосе Варвары Федоровны проскальзывают легкие нотки безумия.

— Не спорю, Сидельников поступил неправильно. Он нарушил закон, но объяснить этот поступок можно. У Сидельникова были свои счеты с вашим мужем, и он не сдержался, — осторожно подбирая слова, пояснил Чубаров.

— Если есть личные счеты, тогда, конечно, убивать можно и без суда, — легко согласилась Варвара Федоровна. Немного подумала и спросила:

— Вот у меня теперь тоже личные счеты с этим Сидельниковым. Значит, я могу его убить, и мне ничего не будет?

— Варвара Федоровна, вам нужно успокоиться. Езжайте домой, — с тревогой глядя на нее, попросил Чубаров.

— Понимаю, мне нельзя, — не слыша его, продолжала Варвара Федоровна. — Я классовый враг, меня за это строго накажут. А вот Сидельникову ничего не будет, верно?

— Не подумайте, что я одобряю поступок Сидельникова, но мер действительно принимать не стану. Если я подниму вопрос об этом, товарищи меня не поймут. Сидельников старый партиец…

— И ничего плохого не сделал, — перебила его Варвара Федоровна. — Подумаешь, убил беляка и буржуя. Туда им, барам, и дорога.

— Варвара Федоровна, послушайтесь моего совета: вам нужно из этих мест уехать. Я хорошо знаю Сидельникова, он подлый человек…

— Я тоже была с ним знакома. Только фамилия у него была тогда другая, и выглядел он таким тихим, безобидным. Знать бы тогда, чем обернется это знакомство, — горько усмехнулась про себя Варвара Федоровна.

— …Если у него была вражда с вашим мужем, он и вас в покое не оставит, — донесся до нее голос Чубарова. — Прошу, собирайтесь и побыстрее уезжайте.

Варвара Федоровна посмотрела на него ясным взглядом и спокойно поинтересовалась:

— Куда?

Чубаров слегка растерялся:

— Подальше. Туда, где вас не знают.

— Везде, куда бы ни поехала, я останусь дворянкой, а значит, чуждым вашей власти элементом.

— Я дам вам справку. На новое имя. Уедете, затеряетесь среди людей, и никто не будет знать, кто вы есть на самом деле.

— Я никуда не уеду, — тихо, но очень твердо ответила она.

Глава 4

На следующее утро я спешно собралась и отправилась к Алле Викторовне домой. Визит Ефимова окончательно убедил меня, что иметь дело с этой семейкой — себе дороже. И деньгами не разживешься, и нервы себе истреплешь. Мне эти радости были ни к чему, при моей репутации и связях перспектива остаться без клиентов мне не грозила. Всегда найду, на чем заработать. В общем, я была полна решимости положить конец нашим с Аллой Викторовной деловым отношениям, но для этого нужно было вернуть вещи и получить назад свою расписку.

К сожалению, из этого благого намерения ничего не вышло. Ефимовой дома не оказалось. Хуже того, мне даже не смогли сказать, когда она может появиться. В ответ на все мои расспросы горничная лишь пожимала плечами и смущенно улыбалась.

В течение всей следующей недели я регулярно звонила Алле Викторовне, пытаясь договориться о встрече, однако ее мобильник был постоянно отключен, а по домашнему телефону вежливо сообщали, что хозяйки нет и в ближайшие дни не будет. Выслушав уже ставший привычным ответ, я клала трубку, шла к сейфу и извлекала на свет доверенные мне Аллой Викторовной вещи. Честно говоря, злость на Ефимовых постепенно улеглась, а вот любопытство осталось и с каждым днем разгоралось все сильнее. Расследование, начатое и брошенное в самом начале, не давало покоя. Я томилась, подолгу сидела у стола, задумчиво разглядывая безделушки.

Что скрывать, люблю я предметы старины. И дело здесь не в том, что многие из них представляют собой большую художественную ценность, а значит, стоят немалых денег. Само по себе обладание произведениями искусства меня совершенно не привлекает, по натуре я не собиратель. Поисками раритетов занимаюсь исключительно потому, что ничего другого делать не умею и, кроме того, очень неплохо зарабатываю этим себе на жизнь. А вот люблю их совсем за иное. Тайна с большой буквы, которую каждая старинная вещь обязательно хранит в себе, будоражит мое воображение. Иногда мне приходит в голову вот какая мысль… Может быть, именно потому я так и удачлива в своих поисках, что меня гонит вперед не столько стремление отыскать сам раритет, сколько желание шаг за шагом выяснить его историю. Для меня нет ничего более захватывающего, чем кропотливо докапываться, кто был создателем данной вещи, кто ею владел, из каких рук в какие, и при каких обстоятельствах, она переходила и какую жизнь прожила.

В конце недели мое терпение лопнуло. Бездействие и полная неопределенность нервировали до крайности. На этой почве я даже сон потеряла, не говоря уж об аппетите. Дальше так продолжаться не могло, и однажды вечером я приняла решение ехать в Смоленск. Если владелец герба происходил родом из тех мест, в местных архивах вполне могли храниться касающиеся его семьи документы, а мне и самой, в конце концов, было любопытно, чем все обернется. Отправиться решила во вторник. Можно было бы, конечно, и в понедельник, но я предпочла не рисковать. Всем известно, что понедельник — день тяжелый и удачи в делах не сулит, а без надежды на успех затевать эту поездку смысла не имело.

То, что в Смоленске, как и во всяком областном центре, обязательно имеется архив, сомнений не вызывало. Однако Смоленск — город не маленький, не кататься же по улицам, расспрашивая случайных прохожих, где у них тут располагается нужное мне учреждение. Для выяснения ситуации накануне отъезда залезла в Интернет и, поскольку интересовали меня документы сугубо исторические, начала поиск со смоленских музеев. Потратив добрых два часа, а все потому, что постоянно застревала на описаниях местных достопримечательностей, неожиданно наткнулась на очень интересный факт. Оказывается, после революции семнадцатого года в Смоленск свезли архивы со всей губернии. Собирали их не только в различных учреждениях, начиная с жандармского управления, но и в частных домах и усадьбах. Таким образом, документы, письма, дневники многочисленных дворянских семей оказались сконцентрированными в музейных хранилищах губернской столицы и оставались там на хранении до начала Великой Отечественной войны. 24 июня 1941 года фашисты первый раз бомбили город, 15 июля они ворвались в его южную часть, но прошло еще целых две недели, прежде чем они смогли овладеть Смоленском. Драка шла за каждую улицу, за каждый дом. Советские войска стояли насмерть, всеми силами оттягивая сдачу города, но 29 июля Смоленск пришлось оставить.

Пока войска обороняли город, музейные работники эвакуировали ценности. К сожалению, условия и сроки были таковы, что спасти все возможности не было. Тогда удалось вывезти лишь часть огромного смоленского архива. В Вязьму. Считалось, на время, потому что никто не верил, что война продлится долго. Оказалось, навсегда. Теперь в Вязьме работает филиал смоленского архива, и в нем хранятся бумаги многих смоленских родов.

«Отлично. Вязьма мне по дороге. Заеду сначала туда, а если ничего не найду, двину дальше. В Смоленск», — решила я, выключая компьютер.

От Москвы до Вязьмы около двухсот километров. Выехав из Москвы в восемь утра, уже в одиннадцать я была на месте. Вязьма — городок небольшой и лежит рядом с трассой. Стоит съехать с дороги, и ты уже в городе. Со стороны он выглядит не слишком привлекательно: проржавевшие гаражи, заводские корпуса, обшарпанные девятиэтажки.

Покружив по запутанным улочкам и чуть не лишившись подвески на местных колдобинах, я в конце концов все-таки добралась до центра. К моему удивлению, он приятно отличался от своих окраин. Чистенький, ухоженный, с трогательными особнячками и высокой, слегка покосившейся колокольней на площади.

Отыскать нужный мне дом труда не составило (адрес архива нашла во все том же Интернете). Мысленно попросив у судьбы удачи, я дернула за ручку входной двери и решительно шагнула через порог. Длинный коридор, поворот, еще одна дверь, и я оказалась в читальном зале. Одного беглого взгляда на ящики с картотекой оказалось достаточно, чтобы стало понятно: вздумай я самостоятельно проводить поиски, суждено мне тут встретить свой столетний юбилей. У меня планы на собственную жизнь были совсем иные, поэтому я бодро промаршировала по проходу между столами и застыла перед дежурной по залу. Прежде чем заводить разговор о главном, широко улыбнулась. По своему богатому опыту знаю, ничто так не способствует налаживанию взаимопонимания между незнакомыми людьми, как улыбка. Сработало и в этот раз. Девушка, до того хмуро перебиравшая формуляры, на улыбку хоть и не ответила, но посмотрела на меня с интересом.

— Доброе утро, — жизнерадостно гаркнула я, спеша закрепить свой маленький успех.

— Доброе, — отозвалась она, помимо воли все-таки расплываясь в ответной улыбке.

— Отличный денек! — поделилась я пусть и не оригинальным, но вполне соответствующим действительности наблюдением.

Девушка прыснула и совсем по-свойски спросила:

— Вам чего?

— Хочу увидеть кого-нибудь из научных сотрудников. Реально?

— А чего нужно-то? Их у нас несколько.

Я наклонилась вперед и заговорщицки прошептала:

— Книгу пишу об Отечественной войне 1812 года, а знаний не хватает. Срочно нужна консультация.

— Какая же это? Взялись писать, а сами ничего не знаете?

Признание в собственной слабости или некомпетентности всегда действует на служивый люд благотворно, не стал исключением и этот случай.

— Ну кое-что я знаю… — фыркнула я и, дробно стуча каблучками, скрылась между стеллажами у себя за спиной.

Ждать долго не пришлось. Очень скоро дежурная появилась снова, но теперь уже не одна, а в обществе молодой, скромно одетой женщины. Молча кивнув на меня, дежурная вернулась к своим карточкам, а пришедшая с ней женщина устало поинтересовалась:

— Какая консультация вам нужна?

— Я все объясню, — поспешно заверила я ее. — Только давайте отойдем в сторонку. Не будем мешать человеку работать.

Сотрудница архива глянула на меня без всякого интереса, но возражать не стала и первой пошла в дальний конец комнаты.

Остановившись у последнего стола, она снова спросила:

— Ну так что за дело?

Я смущенно улыбнулась, набрала воздуха в легкие и бойко затарахтела:

— Я пишу книгу. Это художественное произведение. Роман! Возможно, в двух частях… Пока еще не решила. О войне восемьсот двенадцатого года. У меня есть один герой… Он родом отсюда, со Смоленщины… Это реальный персонаж… Ох, путано выходит… Так вы ничего не поймете… давайте я все подробно расскажу. Простите, как вам зовут?

— Татьяна Владимировна.

— Так вот, Татьяна Владимировна, сюжет строится на том… — Азартно поблескивая глазами, я придвинулась к собеседнице вплотную, всем своим видом демонстрируя искреннюю готовность не откладывая приступить к детальному изложению содержания будущего творения.

Женщина испуганно отпрянула от меня и торопливо заверила:

— Нет-нет, спасибо! И так все понятно. Лучше объясните, что требуется от меня.

— Мне нужно узнать, кому принадлежит вот такой герб?

Выхватив из сумки блокнот, я быстрыми движениями обозначила щит, наметила квадраты, набросала контуры архангелов, пушки и дракона.

Татьяна Владимировна посмотрела на рисунок и смущенно пожала плечами.

— Так сразу и не скажу. Я ведь не знаю все гербы наизусть. Что касается известных фамилий, таких как Вяземские, Татищевы, Прозоровские, тут отвечу сразу. А этот…

— Но вы ведь можете узнать?

Она покосилась на меня и очень сухо заметила:

— У меня есть своя работа.

— Сто долларов! — выпалила я, боясь, что сейчас она повернется и уйдет.

Женщина покраснела и неуверенно спросила:

— Зачем платить такие деньги, если сами можете порыться в книгах?

— Времени нет, — энергично замотала я головой. — И я даже представления не имею, где искать.

Немного поколебавшись, Татьяна Владимировна согласилась:

— Хорошо. Приходите к концу рабочего дня. Постараюсь сделать.

— Спасибо. Вы меня очень выручите.

Сотрудница архива смущенно кивнула и сделала шаг в сторону проходу, но я схватила ее за руку.

— Раз уж будете заниматься этим вопросом, так, может, и родословную скопируете? Мне важно знать об этой семье все. Чем больше информации, тем лучше. За родословную заплачу дополнительно.

Татьяна Владимировна окончательно смутилась, густо покраснела и еле слышно прошептала:

— Ждите на той стороне улицы. В девять вечера. Я выйду.

Весь день я колесила по городу и его окрестностям. Посетила два монастыря, побродила вдоль остатков городской стены, съездила в расположенный неподалеку музей-заповедник, а ровно в девять уже стояла на условленном месте и гипнотизировала взглядом заветную дверь.

Татьяна Владимировна задерживалась, и за те сорок минут, что ее не было, я от переживаний чуть не поседела. Наконец она появилась, быстро перебежала дорогу и остановилась передо мной.

— Ну что? — выдохнула я, отчаянно боясь отрицательного ответа.

Не говоря ни слова, Татьяна Владимировна протянула мне папку. Пока я торопливо просматривала ее содержимое, она комментировала:

— Тут все, что смогла найти. Должна предупредить, не много. Род был малочисленный и ничем особенным не прославился. Но основное я собрала: родословная, сведения о некоторых наиболее известных личностях, план и описание усадьбы. Ксерокопии сделала.

— Огромное спасибо, — сказала я, захлопывая папку. — Дома все посмотрю внимательно.

Татьяна Владимировна неуверенно глянула на меня, и я вдруг вспомнила, что до сих пор не расплатилась с ней. Выхватив из кармана кошелек, торопливо отсчитала три сотенных бумажки.

— Это вам. Еще раз спасибо, — сказала я, протягивая доллары.

— Так много! — испугалась она.

Я засмеялась и помахала папкой над головой.

— Возможно, именно здесь находится ключ к тайне. А такие вещи всегда стоили дорого!

Утро выдалось таким же хмурым, как и мое настроение. Накануне я приехала в Москву за полночь, хотя всю дорогу гнала как сумасшедшая, а все равно казалось — медленно. Влетев в квартиру, сразу кинулась к столу и занялась привезенными бумагами.

Первым шел мой собственный рисунок. Нетерпеливо отбросив его в сторону, я схватила следующий лист. Это была ксерокопия герба, переснятая из какой-то старинной книги. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что он является повторением моего рисунка. Надпись внизу сообщала, что данный герб принадлежит дворянам Денисовым-Долиным. Третий лист представлял собой переписанную аккуратным почерком Татьяны Владимировны копию диплома о пожаловании герба дворянину Ивану Павловичу Денисову-Долину. В дипломе свидетельствовалось, что род Денисовых-Долиных ведет начало от внука Ростислава Удалого, потомка Рюрика в девятом колене.

Я довольно улыбнулась. Выходит, не ошиблась, расшифровывая фигуру архангела Михаила на гербовом щите. Действительно, Рюриковичи! Несколько следующих страниц были заполнены перечислением наиболее ярких представителей рода Денисовых-Долиных. Эти листы я сразу же отложила в сторону, лишь пробежав глазами по диагонали. На тот момент меня не слишком интересовало, что Иван Иванович был воеводой, Юрий Степанович служил прапорщиком лейб-гвардии Семеновского полка, а Павел Яковлевич принимал участие в Бородинском сражении в 1812 году и был награжден золотой шпагой за храбрость. Эти личности принадлежали к глубокому прошлому, а мне нужны были сведения о последнем потомке Денисовых-Долиных. Их я нашла на последней странице, где Татьяной Владимировной была вычерчена родословная рода. Начиналась она с Ростислава, а заканчивалась на Павле Яковлевиче. Умер последний представитель Денисовых-Долиных в 1815 году и потомства после себя не оставил.

Сделанное ночью открытие было не только неожиданным, но и крайне неприятным. Род Денисовых-Долиных пресекся в 1815 году, и, значит, никто из его представителей не мог стать дедом Ефимова. А между тем матушка депутата недвусмысленно намекала сыну, что он является наследником славной фамилии. Сочиняла? Маловероятно. Во времена молодости Павла Юрьевича еще не было моды на дворянские корни. Напротив, те, кто их действительно имел, боясь репрессий, тщательно скрывал сей прискорбный факт своей биографии. И эти вещи… Откуда-то она их взяла? Не купила же в комиссионном магазине… А если и так? Допустим, приобрела по случаю, зачем было вручать их сыну с такими напутствиями? Храни, мол, в память о дедушке.

Я привычно прошлась по комнате, пытаясь привести в порядок свои куцые и до чрезвычайности запутанные мысли.

«Начнем с того, что идея о дворянском происхождении Павла Юрьевича принадлежит его супруге, Алле Викторовне. Особе, как я уже поняла, высокомерной и до крайности амбициозной. Именно от нее исходит убежденность, что дед Ефимова был дворянином и имел титул. Мать же Ефимова ничего подобного не утверждала, она даже никаких фамилий не называла. Просто сказала, что счастлива, потому что сын вырос достойным своих славных предков. Понятие «славные предки» само по себе достаточно расплывчато, и при желании трактовать это можно по-разному. В принципе своим предком можно назвать даже того, кто не связан с тобой тесным и непосредственным родством, особенно если за ним числятся некие заслуги…»

Я остановилась возле стола и потерла переносицу.

«Если так, то чьих родственников она имела в виду? Несомненно своих, раз часы достались ей от отца! Значит, она имеет некое отношение к Денисовым-Долиным… Какое, если последний представитель Денисовых-Долиных умер неженатым и бездетным?»

Я снова уперлась в своих рассуждениях в тупик. В 1815 году последний мужчина рода Денисовых-Долиных скончался, и с его смертью мужская линия пресеклась. Я заметалась по комнате, стараясь придумать хоть какое-то объяснение словам матери Ефимова. И когда я нарезала очередной круг, меня вдруг осенило!

Так то мужская! А женская? Что там имелось по женской линии? У Павла Яковлевича ведь могли быть любящие сестры, которые по рождению так же являлись Денисовыми-Долиными! Конечно, выйдя замуж, девушки поменяли фамилию и, строго говоря, перестали быть Денисовыми-Долиными, но это ведь не могло помешать им любить брата! После его смерти они вполне могли взять на память о нем некие принадлежащие ему вещи, в том числе и эти ефимовские безделушки. Если так, то становятся понятны слова матери Павла Юрьевича, что эти вещицы принадлежали ее отцу. Они действительно могли ему принадлежать, перейдя по наследству от его собственных родителей. В старинных фамилиях было принято бережно обращаться с семейными реликвиями. Ими гордились, их берегли, их передавали из поколения в поколение. Мать Ефимова тоже сберегла, а потом передала сыну.

Догадку следовало проверить, и я снова извлекла из папки страницу со схемой родословного дерева. Если раньше меня интересовали исключительно мужчины, теперь же я занялась всеми Денисовыми-Долиными.

Как оказалось, у Павла Яковлевича имелась только одна сестра. В таблице было отражено лишь имя Елизавета и даты жизни. И это было понятно, ведь она была всего лишь женщиной, и не от нее зависело продолжение рода Денисовых-Долиных. Однако, если предположить, что Елизавета вышла замуж и дала жизнь нескольким детям, то кто-то из ее потомков вполне мог стать дедом Ефимова.

Собственные рассуждения мне очень понравились, поскольку указывали на выход из тупика, в который я угодила. Однако сами по себе эти догадки ничего не стоили. До тех пор пока не будут получены подтверждающие их факты, они так и останутся всего лишь пустыми рассуждениями. А факты следовало искать в семье Ефимова, и тут без помощи Аллы Викторовны мне было не обойтись.

Ни на что особенно не надеясь, я набрала номер ее мобильника, и тот вдруг откликнулся бодрым голосом госпожи Ефимовой:

— Слушаю!

— Доброе утро, Алла Викторовна, — сдержанно поздоровалась я, хоть меня так и подмывало сказать ей пару ласковых слов.

В отличие от меня Алла Викторовна пребывала в отличном расположении духа и мой звонок восприняла как вещь само собой разумеющуюся.

— Анечка? Ну наконец-то! Куда же вы пропали? — воскликнула она.

— Я? Пропала? — От нахлынувшего возмущения я чуть не задохнулась. — Да я звонила почти ежедневно, только вас нигде не было.

— Неужели? — хихикнула Ефимова. — Значит, вам просто не повезло.

«И не могло повезти, если ты мобильник выключила», — мрачно подумала я.

А Ефимова тем временем фонтанировала энергией и без передыху сыпала вопросами:

— Ну как подвигается ваше дело? Есть первые успехи?

— Об успехах говорит пока рано, — сухо откликнулась я, совсем не разделяя ее жизнерадостности. — Есть некоторые догадки, и в связи с этим мне нужно уточнить некоторые детали. Это касается родителей и ближайших родственников Павла Юрьевича. Скажите…

— Нет-нет! Только не по телефону, — торопливо остановила меня Алла Викторовна. — Давайте встретимся и поговорим с глазу на глаз. Если позволите, сама приеду к вам. Я сейчас тут неподалеку, в Петровском пассаже.

Против этого предложения я возражать не стала. Личная встреча меня вполне устраивала. Это тебе не телефонный разговор, когда не видишь лица собеседника, и нет никакой возможности выпросить все досконально.

— Жду, — без колебаний согласилась я.

Алла Викторовна явилась меньше чем через полчаса и выглядела великолепно. На сей раз она мне показалась сушеной воблой. Высокая, подтянутая, с прекрасным цветом лица и жизнерадостной улыбкой.

— Вот, захватила пирожных к чаю, — прямо с порога по-свойски сообщила она, помахивая перед собой красочной коробкой с кокетливым бантом.

— Проходите в комнату, — не скрывая отчуждения, пригласила я.

И снова у меня появилась возможность убедиться, что Алла Викторовна обладает поистине непробиваемой психикой. Равнодушно проигнорировав мое явное недовольство, она шаловливо подмигнула мне:

— А может, на кухне? По-простому? Посидим, попьем чайку, и вы мне все обстоятельно расскажите.

— Как пожелаете, — проронила я и, повернувшись к ней спиной, двинулась в направлении кухни.

Пока я ставила на стол чашки и выкладывала пирожные на блюдо, гостья беззастенчиво вертела головой по сторонам.

— Мне нравится, — как и в первый раз, вынесла она свой приговор, и прозвучало это очень категорично.

— Спасибо, — сдержанно поблагодарила я.

Мой тон явно не располагал в светской беседе, но Алла Викторовна как ни в чем не бывало продолжала оживленно болтать:

— Честно говоря, я иначе представляла себе ваше жилье. Думала, раз занимаетесь антиквариатом, все должно быть другим… Ну вами понимаете… Картины по стенам, старинные безделушки… А тут ничего подобного! Все так стильно, так современно… Как к подобной обстановке относится Алексей Антонович? При его-то капиталах…

— Голубкин ко всему этому касательства не имеет. Здесь живу я, — отозвалась я, всем своим видом показывая, что затронутая тема мне не нравится.

Аллу Викторовну мое недовольство не смутило, и она благодушно заявила:

— Извините, если не в свое дело лезу, но уж такой я человек. Что думаю, то и говорю.

Выслушивать ее откровения, причем очень далекие от истины, не было ни времени, ни настроения, и я поспешила перевести разговор на интересующую меня тему:

— Мне нужна информация о родителях и ближайших родственников Павла Юрьевича. И побольше подробностей. Фамилии, места проживания.

Моя просьба Ефимовой не понравилась, и она сердито насупилась:

— Зачем?

— Чтобы начатое расследование продолжалось, — не менее сердито ответила я. — Герб на часах оказался настоящим. Принадлежал Денисовым-Долиным.

Лицо Аллы Викторовны моментально разгладилось, и, порывисто подавшись вперед, она выдохнула:

— Знатные?

— Да, от Рюриковичей род вели.

Ефимова откинулась на спинку стула и торжествующе усмехнулась.

— Видите, я была права!

Потакать ее непомерному тщеславию я не собиралась и потому с легким злорадством сообщила:

— Загвоздка в том, что род этот давно пресекся. В 1815 году умер последний его представитель.

— Это невозможно! — возмутилась Алла Викторовна. — Свекровь сама рассказывала…

— Вот об этом поподробнее. Что именно она рассказывала?

— Но я же все объяснила…

— Этого мало. В том, что вы говорили, слишком мало конкретики.

— А вещи?! Часы, кольцо, запонки? Где она их взяла, по-вашему? Украла? — так и вскинулась Алла Викторовна, яростно сверкая глазами.

Я покачала головой.

— Вряд ли. Не стала бы она дарить сыну ворованное. Скорее, получила в наследство.

Я принялась излагать Ефимовой придуманную утром теорию о сестре и семейных реликвиях, Ефимова слушала внимательно, но с каждой моей фразой хмурилась все больше и больше.

— Получается, этот герб не имеет к Павлу никакого отношения? А как же титул? Дворянство? — разочарованно протянула она, как только я смолкла.

«Далось тебе это дворянство. Без него тебе, что ли, плохо живется», — раздраженно подумала я.

Однако нравилась мне Ефимова или нет, но она являлась моей клиенткой. Я согласилась выполнить для нее работу, и теперь тот факт, что она мне была глубоко несимпатична, роли уже не играл. Согласилась, значит, согласилась! И, загнав подальше раздражение, я терпеливо пояснила:

— С такой родословной, как у сестры Денисовой-Долиной, ее супруг не мог быть простолюдином. Если она вышла замуж, так только за дворянина. И может быть, даже с титулом.

— Ну так докажите это! — сердито фыркнула Алла Викторовна.

— Пытаюсь! — ответила я. — Потому и прошу рассказать о родственниках Павла Юрьевича.

Алла Викторовна задумалась, потом с неохотой призналась:

— Честно говоря, я мало что знаю о его семье. Свекровь, например, ни разу в жизни не видела.

— Даже на собственной свадьбе?

— Она не приезжала.

— Что так?

Мои настойчивые расспросы и раньше нервировали Ефимову, а тут она просто вспыхнула:

— Вы знаете, кем был мой отец?

Я недоуменно пожала плечами. До недавнего времени я и о ней самой понятия не имела. А тут папаша! Алла Викторовна правильно расценила мое молчание и с нескрываемым высокомерием выпалила:

— Виктор Червинский! Звезда советской оперной сцены! Солист Большого театра! Вся страна знала голос Червинского! Его сам Сталин обожал! А мать Павла? Кем она была? Простой малограмотной женщиной. Жила в маленьком городишке и всю жизнь трудилась простой работницей на фабрике.

— И что?

— Мои родители были против этого брака, — вздохнула Ефимова. — Собственно, не мама, а отец. Мама-то как раз не возражала… Она была… как бы это поточнее выразиться… В общем, все социальные предрассудки ей были чужды. Ей был присущ этакий врожденный аристократизм, если вы понимаете, что я имею в виду… Никакого снобизма, она была выше этого. С отцом дело обстояло иначе… Он многого в жизни добился, но далось ему это не просто, и он очень гордился достигнутым. Характер у него был суровый, на все имелась только одна точка зрения, собственная. А так как отец был значительно старше мамы, его авторитет в семье был непререкаем… Хотя теперь, по прошествии лет, мне кажется, что это была игра. У мамы характер был не мягче, но она ему сознательно уступала. Подыгрывала, позволяя отцу вести партию первой скрипки и, внутренне усмехаясь, отступала в тень…

Почувствовав, что чересчур разоткровенничалась, Алла Викторовна оборвала себя на середине фразы и сердито закончила:

— В общем, отец был против этого брака.

— Но вы его все равно не послушались!

— Не послушалась! В принципе я всегда соглашалась с родителями, но в этом случае сделала по-своему. Понимаете, мы с Павлом учились на одном курсе. Я влюбилась в него сразу, как только увидела, а он на меня не обращал внимания. Он вообще на девушек не глядел. Все дни пропадал в читалке. Занимался. Павел ведь очень честолюбив. Он всегда и во всем должен быть первым. Иначе не может!

— С таким характером нужно идти в президенты.

Алла Викторовна вызывающе вздернула подбородок:

— А почему бы и нет? Павел вполне достоин!

Вспышка погасла так же внезапно, как и возникла. Уже в следующую минуту Алла Викторовна совершенно спокойно заявила:

— Не о политике сейчас речь. Мне пришлось буквально завоевывать Павла, разве после этого я могла от него отказаться только потому, что его мать из себя ничего не представляла? При чем здесь мать, если я выходила замуж за Павла? Он был лучшим, кого я знала. Его ждала блестящая научная карьера… К счастью, прошло некоторое время, и отец меня понял. Он очень нам помогал… купил кооперативную квартиру, по мере сил способствовал Павлу в становлении его карьеры. У него ведь были колоссальные связи! Павел, кстати, ценил то добро, что ему делали, и очень тепло относился к моим родителям.

— Короче, вы любили Павла, но с его матерью знакомы не были.

— Она меня не интересовала, — брезгливо поджала губы Ефимова.

Сказать на это было нечего, и я попробовала зайти с другого конца:

— Муж рассказывал о своих родителях? Знаете, такие трогательные воспоминания детства, смешные случаи?..

— Ничего и никогда. Он человек целеустремленный и живет будущим! Копаться в прошлом — не в его натуре.

— Хорошо. Что конкретно вы знаете о своей свекрови?

Алла Викторовна надолго задумалась и в конце концов без особой уверенности сообщила:

— Работать она начала рано. Совсем девочкой. Приехала из своей деревни в Вуславль и поступила на фабрику.

— Что за деревня?

— Понятия не имею.

— Есть сведения о родственниках? Родители, братья, сестры?

— Никаких родственников. Она была сиротой.

— Ясно. Что еще?

— Потом перебралась в Москву…

— Почему?

— Ну откуда мне знать?! В поисках лучшей доли, наверное. Тогда ведь многие из деревни в Москву ринулись…

— Дальше что было?

— Замуж вышла. В каком году — не знаю. Не интересовалась, но, думаю, поздно. Павел родился в сорок втором.

— Кем был отец Павла Юрьевича?

— Военным. Представления не имею, как они встретились, но он на ней женился.

— Дальше что было?

— Да ничего! Жила с мужем в Москве. Потом война. Отец Павла ушел на фронт, а она вдруг сорвалась с места и снова вернулась в свой городишко.

— Почему? Бомбежек боялась?

Алла Викторовна неопределенно передернула плечами, показывая, что никогда над этим не задумывалась.

— Возможно… Она ведь уже беременная была…

— Как жила после переезда?

— Да никак! Сами подумайте, что интересного могло быть в судьбе такой женщины? Работала, растила сына. Умерла в семьдесят девятом.

— А муж?

— Погиб. Замуж она так больше и не вышла.

— Не густо. Больше ничего не знаете?

Алла Викторовна отрицательно мотнула головой.

— Девичья фамилия свекрови вам, наверное, тоже неизвестна…

— Иванова. Ольга Петровна Иванова. Однажды мы с Павлом говорили о президентских выборах, и он смеялся, что идеально подходит на роль президента, потому что у него хорошая биография и фамилии в семье исключительно русские. Ивановы да Ефимовы.

— Может, что-то еще вспомните?

— Больше ничего не знаю.

— Мало. Здесь оттолкнуться не от чего.

Ефимова не удостоила меня ответом, только в крайнем раздражении нервно передернула плечами. Мол, рассказала, что знала, а дальше действуй сама, зря, что ли, деньги плачу? Мне ее точка зрения была ясна и понятна, вот только такой подход к делу меня совершенно не устраивал, и я без малейших угрызений совести пошла на шантаж:

— Алла Викторовна, сами знаете, в этом расследовании вы куда больше моего заинтересованы. Мне что? Здесь не сложится, другого клиента возьму, более склонного к сотрудничеству. Клиентов, слава богу, хватает! А у вас, сами говорили, ситуация другая. Так что если хотите получить результат —помогайте! Ничего не знаете сами, тогда, может, стоит расспросить вашего мужа?

Спокойствие мигом покинуло Ефимову. Одарив меня яростным взглядом, она отчеканила:

— Исключено!

Другого ответа я не ожидала, но и на месте топтаться надоело.

— Без вашей помощи мне не обойтись, — твердо заявила я.

Лицо Аллы Викторовны приобрело страдальческое выражение. Прижав унизанные кольцами пальцы к вискам, она раздраженно простонала:

— Я хочу помочь, хочу! Но мне мало что известно, а Павла спрашивать нельзя. Будет грандиозный скандал. Знаете же, как он к этому относится.

Теперь наступила моя очередь пожимать плечами.

— Какой же тогда выход?

Ефимова перегнулась через стол, схватила мои руки и запричитала:

— Анечка, придумайте что-нибудь! Я вам буду бесконечно благодарна!

На меня мольбы Аллы Викторовны впечатления не произвели, я уже поняла, что она великая актриса и ни одному ее слову верить нельзя. Но тут мне очень некстати вспомнился Голубкин, которому я была сильно обязана, и уже полученный весьма щедрый аванс, который нужно было возвращать в случае отказа, и еще больше внушительное вознаграждение, которое меня ждало при удачном завершении дела. А самое главное — угроза так никогда и не узнать, кому же принадлежали часы с гербом Денисовых-Долиных… В общем, я поняла, что не смогу ей отказать.

— Есть семейные документы? Фотографии, письма, дневники. Старые справки, наконец, — без всякой надежды на положительный ответ поинтересовалась я.

— Нет!

— Неужели после смерти матери Павел Юрьевич ничего не привез из родного дома?

— Что там было брать? — скривилась Алла Викторовна. — Старье? Да и зачем? Она — это она, а мы — это мы, и между нами нет ничего общего!

1919 год. Осень

Сначала Варвара Федоровна услышала, как гулко бухнула входная дверь флигеля, и по комнате разнесся зычный голос:

— Варвара Федоровна! Барышня! Есть кто дома?

Потом раздались быстрые, легкие шаги на лестнице. Это сбегала с верхнего этажа Лили.

— Луша? Что случилось? Чего ты кричишь? — сердитым шепотом спросила она.

— Барыня где?

— Мама лежит.

— Как из города вернулась, так и не поднимается?

Луша пыталась понизить голос, но ей это плохо удавалось, и ВарвараФедоровна слышала каждое слово.

— И не кушает ничего, — пожаловалась Лили.

— Ох, горе какое… Только, барышня, мне все одно ее увидеть надо.

Варвара Федоровна через силу поднялась с дивана, на котором лежала, и, зябко кутаясь в пуховый платок, пошла навстречу гостье.

— Варвара Федоровна, беда, — выпалила Луша, едва завидев ее в проеме двери.

— Какая? — спросила Варвара Федоровна.

Спросила просто так, без всякого интереса. Самая страшная для нее беда уже стряслась, и ничего хуже теперь случиться не могло.

— Рябой в деревню явился. Тот, что барина увозил. Сейчас в избе председателя замкома сидит, самогонку глушит. Люты-ы-й! Сказывает, за тобой приехал.

Варваре Федоровне все это было глубоко безразлично. Хотелось остаться одной, укутаться с головой в платок и лежать тихо-тихо. Вот только перед Лушей неловко. Она бежала, беспокоилась…

Чтобы не обижать преданную Лукерью, Варвара Федоровна равнодушно проронила:

— Откуда ты знаешь?

— Так своими ушами слышала! Как сани в председателев двор свернули, так и я туда следом кинулась. Заскочила в избу, будто к хозяйке по делу, а сама-то слушаю, чего они там орут.

Варвара Федоровна видела, как вопросительно Луша смотрела на нее. Понимала, что та ожидает от нее каких-то действий или хотя бы слов. Понимала, но в ответ только махнула рукой.

— Барыня, очнись. Он скоро будет здесь. Уходить тебе надо, — тревожно запричитала Луша.

— Пусть идет. Мне все равно.

— Тебе-то, может, и все равно. А о барышне ты подумала?

Впервые за последние дни Варвара Федоровна вынырнула из вязкого тумана тоски. Словно очнувшись, она с тревогой посмотрела на Лили.

Луша заметила перемену в хозяйке и удовлетворенно крякнула:

— То-то!

Повернувшись к Лили, приказала:

— Иди собирай вещи. Да много не бери. Только носильное да теплое. Зима впереди.

— Я мигом, — крикнула Лили и вихрем унеслась наверх.

Проводив дочь взглядом, Варвара Федоровна тоже заспешила в свою комнату. Подумав немного, вытащила из бюро пачку бумаг и стала быстро их сортировать. Большую часть просто отбросила в сторону, другую безжалостно порвала. Попавшиеся на глаза справки, выписанные Чубаровым, сначала тоже хотела порвать, но потом передумала. Нужно подумать о Лили. С их собственными документами далеко не уйдешь. Идет физическое уничтожение таких, как они. А эти бумажки дают призрачную уверенность, что их не арестуют в первый же день.

Покончив с бумагами, взяла в руки стоящий на ночном столике портрет мужа. Подержала, задумчиво посмотрела на дорогое лицо и осторожно вернула фотографию на прежнее место. Нет, пусть остается здесь. Они с дочерью начинают новую жизнь, и в ней нет места таким вот портретам. Если его случайно увидят у них, ничем хорошим это не кончится. Да и зачем ей фотография, если лицо мужа днем и ночью стоит перед глазами?

Пока Варвара Федоровна возилась с документами, Луша споро укладывала белье и одежду. Роясь в шкафах, она не переставала горестно причитать:

— Сколько раз я тебя, Варвара Федоровна, в дорогу собирала, а никогда даже не мыслила, что до такого дожить смогу. А теперь, вона, из собственного дома бежишь, ровно преступница.

Варвара Федоровна подошла к Луше и крепко обняла ее.

— Не плачь, голубушка. Даст Бог, все будет хорошо.

— Скажешь тоже! Хорошо! Разве не видишь, время-то какое!.. — утирая концом платка слезы, еще громче запричитала Луша.

Потом подняла на хозяйку заплаканные глаза и с надеждой спросила:

— Или, думаешь, все еще переменится?

— Обязательно, — заверила ее Варвара Федоровна.

Сама она в перемены к лучшему не верила, но привычка опекать и по мере сил оберегать своих близких невольно взяли верх. А Лукерья за долгие годы службы давно стала членом семьи. Ее приставили горничной к Варваре Федоровне, когда та была еще юной девушкой, почти такой, как сейчас Лили.

— Не плачь, все будет хорошо, — твердо, как заклинание, произнесла Варвара Федоровна.

— Я готова, — возвестила появившаяся в дверях Лили.

Варвара Федоровна с грустью подумала, что ее дочь не понимает, что происходит. Для нее их поспешное бегство из дома представляется всего лишь неожиданным приключением. Подавив вздох, она решительно приказала:

— Луша, бери мой саквояж, и идите с Лили в парк. Ждите меня возле задних ворот. Я скоро подойду.

Заслышав, как хлопнула входная дверь, Варвара Федоровна облегченно вздохнула. Лили в относительной безопасности, Лукерья ее в обиду не даст. Теперь можно заняться тем, без чего она покинуть дом не может.

Быстро сойдя на первый этаж, привычно зажгла лампаду и пошла в крохотный закуток между кухней и коридором. Постояв немного, пока глаза привыкали к темноте, подобрала юбку и стала осторожно спускаться по узкой лестнице в подвал. Помещение под домом было огромно. Целая анфилада комнат с низкими каменными сводами. В течение многих лет ближайшие из них использовались как кладовки для многочисленных припасов, а самые дальние — как склад для ненужных, отживших свой век, вещей.

Достигнув последней ступени, Варвара Федоровна лампаду задувать не стала, хотя сквозь зарешеченные оконца под потолком света поступало достаточно. Поддернув подол юбки повыше, чтоб не мешал при ходьбе, она быстрым шагом направилась в самый дальний конец подвала. Уверенно лавируя между завалами старой мебели и огромными кофрами, пробралась к полкам, на которых хранились давно вышедшие из употребления предметы домашнего обихода. Выполненные из массивных досок секции были плотно пригнаны одна к другой и казались прикрепленными к стене намертво. Однако, так только казалось, потому что стоило Варваре Федоровне потянуть за рычаг, скрытый за металлической пластиной вентиляционного отверстия, как крайняя секция медленно сдвинулась в сторону, открывая проход в длинный коридор с низкими сводами. В нем царила кромешная тьма, рассеять которую слабый свет лампады был не в силах, но Варвара Федоровна ступила в этот мрак без всякой боязни. Она уже была здесь не раз и знала, что ждет ее впереди.

Твердо ступая по каменным плитам пола, Варвара Федоровна быстро шла вперед, пока наконец не добралась до последнего препятствия — железной двери. Ее она открыла рычагом, спрятанным в специальной выемке за кованным дверным наличником. Войдя в новый просторный зал, Варвара Федоровна без раздумий направилась к нише в стене.

Там, на резном столике с золочеными грифонами вместо ножек, стояла шкатулка. Варвара Федоровна была уверена, что то дело, о котором вскользь упомянул муж, касалось именно ее содержимого. Шкатулка была доверху набита бумагами.

Варвара Федоровна поставила лампаду на стол, вытащила те, что лежали сверху, и поднесла их поближе к зыбкому свету. Отчеты заседаний ложи. Ничего опасного в них не было, но Варвара Федоровна все же решила, что оставлять их ни к чему. Изорвав листы на кусочки, небрежно уронила их на пол и взяла из шкатулки следующие.

Списки жертвователей… Это уже было серьезно, в них приводились подлинные фамилии. Эти страницы она рвала тщательно, превращая каждую буквально в конфетти.

На самом дне шкатулки лежал список членов общества. Их Варвара Федоровна рвать не стала, для верности подпалила на пламени лампады. Как только бумага занялась, бросила листы на каменный пол и застыла, наблюдая, как они корчатся и сворачиваются в жарком пламени. Дождавшись, когда все прогорело, растоптала пепел каблуком и удовлетворенно вздохнула.

Все, она выполнила последнюю волю мужа. Уходя на фронт, он привел ее сюда и взял с нее слово, что в случае его смерти она уничтожит все эти бумаги. Варвара Федоровна слово тогда дала, но просьбу всерьез не восприняла. К увлечению мужа масонством она относилась со скептической снисходительностью. Считала его чем-то вроде забавы, наивной детской игрой в таинственное. Знала, со стороны властей ничего серьезного за это увлечение не грозит. Теперь же все обстояло иначе. Несмотря на то что и ее муж, и те, кто пришел к власти, исповедовали общий принцип свободы и равенства, попади последним в руки списки общества, его членам не поздоровится. Если, конечно, они еще живы и не расстреляны за что-либо другое. Например, за свое дворянское происхождение. В это тревожное время любое несанкционированное общество считается подозрительным, а уж ежели оно само себя именует тайным… Варвара Федоровна была уверена, что ее муж это прекрасно понимал и домой вернулся не только ради семьи. Его всегда отличало повышенное чувство ответственности.

Минуту остановившимся взглядом она смотрела на шкатулку. Взять с собой? Слишком тяжелая для той кочевой жизни, которую им с Лили предстоит вести. Оставить здесь? Муж так ею дорожил… Она досталась ему от деда вместе с перстнем. Перстень тоже был старинный, золотой и имел форму замысловатого узла. Говорят, он был сделан в Германии по заказу одного из руководителей ложи. Деду же его подарили, когда тот жил в Англии. С тех пор он снимал его с руки только дважды. Первый раз, отправляясь в столицу на аудиенцию к императору. Предстоял серьезный разговор, государь сильно гневался, и, заметь он у него на руке этот перстень, беды бы не миновать. Его Величество был человеком приземленным и увлечение такими вот штучками категорически не приветствовал. Второй раз перстень покинул руку деда перед его смертью. Он снял его, чтобы подарить внуку. С тех пор ее муж носил перстень на пальце не снимая. Говорил, в этом перстне заключено спасение его бессмертной души. Он особенный, помогает правильно жить, ежеминутно напоминая, что нужно избегать дурных поступков.

Идеалист… Милый, милый идеалист… Мечтал о справедливости, верил в свой народ, надеялся, если каждый будет заниматься духовным самосовершенствованием, со временем можно будет построить общество всеобщего благоденствия…

Что ж, все сбылось… Народ уже строит справедливое общество, большевики обещают рай на земле, только вот кровь почему-то льется реками… И ты, мой родной, не избежал этой мясорубки. Когда тебя уводили, перстень был на руке…

Еще минута раздумий, и Варвара Федоровна приняла решение. Повернулась спиной к опустевшему столику, перешла к шкафам у противоположной стены зала. Открыла тот, на дверце которого стояли инициалы ее мужа, и принялась лихорадочно перебирать сложенные на полках вещи.

Сначала ничего подходящего под руку не попало. Все было слишком объемно, и для такой неприкаянной жизни, которая ей предстояла, не подходило. Наконец она наткнулась на свернутый кусок ткани и удовлетворенно вздохнула. Именно то, что нужно. Невелико по размеру и, главное, было дорого сердцу ее мужа. Варвара Федоровна сама ее для него вышивала. Решено, заберет эту вещь с собой, и она будет напоминать ей о нем.

Теперь оставалось последнее. Перейдя к другому шкафу, она вытащила из ряда стоящих на полке папок одну. Быстро пролистав ее, вырвала несколько страниц, остальные, разжав пальцы, безразлично уронила на пол.

Выбравшись наверх, Варвара Федоровна торопливо оделась. То из принесенного, что было помельче, рассовала по карманам, остальное увязала в узелок, в тот самый кусок ткани с вышивкой шелком. Прижимая сверток к груди, вышла на крыльцо и лицом к лицу столкнулась с Сидельниковым.

— И куда это ты собралась? — свирепо улыбаясь, спросил тот.

Коренастый, плотный, в распахнутом козловом полушубке, он стоял на нетвердых ногах перед крыльцом и сверлил ее тяжелым взглядом.

От неожиданности Варвара Федоровна испуганно ахнула и инстинктивно сделала шаг назад. Обежав быстрым взглядом двор перед флигелем, поняла, что этим путем ей не уйти. Перехватит. А Сидельников, быстро прочитав ее мысли, криво усмехнулся и, разводя руки в стороны, начал подниматься по ступеням.

— И не думай, — зловеще прохрипел он.

Не отводя зачарованного взгляда от его пьяного до синюшней бледности лица, Варвара Федоровна сделала сначала один шаг назад, потом другой…

Оказавшись за порогом, она быстро захлопнула за собой дверь и, навалившись на нее всем телом, попыталась задвинуть засов. Однако Сидельников оказался расторопнее и, главное, сильнее ее. От мощного удара плечом створка распахнулась, отбросив Варвару Федоровну в сторону, а в проеме возник ухмыляющийся Сидельников.

— Ты, никак, побороться решила? — растянул он губы в пьяном оскале. — Ну-ну… Давай!

Варвара Федоровна не стала дожидаться, когда он приблизиться и схватит ее. Сорвавшись с места, она кинулась по коридору в сторону кухни. Она уже почти добежала, когда он настиг ее и растопыренной пятерней толкнул в спину.

От этого грубого тычка Варвара Федоровна споткнулась и, пробежав по инерции еще несколько коротких шажков, упала на пол. Вскочить она уже не успела. Сидельников навис над ней, схватил за волосы и поволок в кухню.

От боли на глазах Варвары Федоровны навернулись слезы, а насильник толкал ее перед собой и невнятно бормотал заплетающимся языком:

— Бегать вздумала? От меня не убежишь.

С размаху швырнув ее на пол, Сидельников принялся торопливо стягивать с себя полушубок. Путаясь в рукавах, он продолжал пьяно бубнить себе под нос:

— Сейчас ты мне все расскажешь… А муженек твой пускай полюбуется… Посмотрит с небес, как тут жена за его грехи расплачивается…

Варвара Федоровна следила за ним расширенными от ужаса глазами, а руки сами собой шарили вокруг. Неожиданно пальцы правой руки нащупали кочергу и мертвой хваткой вцепились в нее. Сидельников между тем справился с полушубком и, раздраженно отбросив его в сторону, с мрачной улыбкой стал надвигаться на Варвару Федоровну. Наклонившись так близко, что ее затошнило от тяжелого запаха перегара, Сидельников с кривой улыбочкой спросил:

— Что дрожишь? Боишься? Правильно! Ты и должна меня бояться… Где документы, сука? Документы где? Говори по-хорошему, легкую смерть примешь. Или, как муженек твой, покойник, молчать собираешься? Зря! Я и тебя, как его, на штык насажу… — Сидельников прикрыл глаза и захихикал. — Ровно муху!

При этих словах в голове у Варвары Федоровны помутилось от ненависти. Крепко сжав кочергу, она отвела руку назад, совсем как в обожаемом ею гольфе, и из положения сидя, с размаху, ударила Сидельникова по голове. Тот сначала словно и не почувствовал удара, продолжал стоять и удивленно смотреть на нее. Потом его лицо стало наливаться гневом, и он яростно заскреб пальцами по кобуре нагана.

— Да я тебя, суку, сейчас…

Договорить свою угрозу Сидельников не успел. В следующую минуту он качнулся и тяжело рухнул вперед, почти уткнувшись лицом в колени Варваре Федоровне.

Целую вечность она сидела, окаменев, не в силах двинуться с места от ужаса. Потом осторожно отползла в сторону, с трудом встала на ноги и, покачиваясь, подошла к распростертому на полу телу. Долго смотрела сверху вниз, потом яростно плюнула на него и нетвердой походкой побрела из кухни…

Об упавшем на пол свертке так и не вспомнила. Вышла на крыльцо, не спеша спустилась по ступеням и, не оглядываясь, пошла прочь… Чтобы больше никогда не вернуться.

Глава 5

В крошечный городок Вуславль, где, по словам Аллы Викторовны, прошли детство и юность депутата Ефимова, я приехала утром. Поскольку надежды, возлагаемые мной на разговор с Аллой Викторовной, себя не оправдали, из моих планов разузнать хоть что-то о родственниках Ефимова и потом с их помощью попытаться связать его мать с потомками сестры Денисова-Долина ничего не вышло. Открытие малоприятное, но не обескураживающее. Кое-что полезное из разговора с супругой депутата все-таки выудить удалось, и теперь я намеревалась использовать полученные сведения на полную катушку.

Оставив на время в покое Денисовых-Долиных и вообще изыскания в области генеалогии, я решила подойти к проблеме с другого конца. Не получилось проследить путь семьи из глубины веков до наших дней? Не беда! Займемся выяснением жизненных перипетий матери господина Ефимова и уже от них будем двигаться назад в прошлое. Тем более что особых сложностей, судя по всему, меня тут не ожидало. В отличие от дворян Денисовых-Долиных Ольга Петровна Иванова являлась моей современницей, и, значит, раздобыть сведения о ней большого труда не составит. А то, что значительную часть своей жизни Ольга Петровна прожила на одном месте, вообще было удачей, поскольку существенно облегчало мою задачу. В таких маленьких городках, как Вуславль, все на виду. Тут работают вместе, живут по соседству, и все друг друга знают. Тут ничего не скроешь. Соседи все видят и все подмечают, а значит, смогут рассказать много чего интересного. Ну, а оттолкнувшись от реальной биографии, можно будет и назад, в прошлое, ниточку протянуть.

Начать решила с фабрики, на которой мать Павла Юрьевича, судя по рассказам его энергичной супруги, проработала не один год. На нее, то есть на фабрику, я возлагала особые надежды. В советские времена учет и контроль были поставлены на должную высоту, так что знакомство с личным делом Ольги Петровны Ивановой могло прояснить многие моменты ее биографии и здорово помочь мне в моем деле.

Фабрика была местной достопримечательностью, поэтому нашла я ее без труда. Первый же встречный очень толково объяснил мне, куда ехать, где сворачивать и какой колдобины на этом извилистом пути особенно опасаться. Впрочем, если б даже не объяснил, все равно нашла бы. Красные кирпичные корпуса с затейливыми башенками видны были издалека и почти из любой точки городка. Въехав в распахнутые настежь ворота, спросила у бредущего мимо рабочего с тележкой:

— Не подскажете, как директора найти?

— А чего его искать? — удивился тот. — В административном корпусе сидит.

Ткнув пальцем в нужное мне здание, работяга тут же потерял ко мне интерес и погромыхал со своей поклажей вглубь двора.

Административный корпус оказался небольшим двухэтажным особнячком с симпатичным козырьком на витых чугунных колоннах и стрельчатыми окнами. Потянув на себя массивную дверь, я оказалась в сумрачном вестибюле с неизменным вахтером у входа.

— К директору как пройти? — напористо поинтересовалась я, всем своим видом пресекая возможные расспросы.

— По коридору направо, — равнодушно буркнул вахтер, не проявляя ни малейшего желания узнать, что это за личность проникла в святая святых местной фабрики.

На дверь с табличкой «Директор» я наткнулась сразу, стоило только свернуть за угол и пройти несколько шагов по коридору. Постучать не успела. Дверь сама собой распахнулась, и я едва не оказалась сбитой вылетевшей оттуда девушкой.

Стараясь удержаться на ногах, я сделал шаг назад да так и замерла, в немом изумлении уставившись на незнакомку. Причиной тому была ее внешность. Она впечатляла и весьма сильно. Хорошенькая, почти детская мордашка радостно сияла всеми цветами радуги. На пухлых, наивных щеках алел неестественный румянец последней стадии чахотки. Глазки едва открывались под тяжестью нагуталиненных ресниц, а веки до самых бровей были старательно разрисованы сверкающими тенями. Наряд девушки ничем не уступал раскраске лица. Облегающая трикотажная кофточка с фосфоресцирующей кошачьей мордой на груди не доходила до пупка, а замшевая юбчонка с фестонами по подолу едва прикрывала попу. Все это великолепие довершали туфли на немыслимой высоты платформе.

— Ой! — пискнула она, прижимая к груди пустой графин.

— Ничего страшного, — пробормотала я, делая попытку обойти незнакомку.

Однако попасть в приемную оказалось не просто. Девица мертво стояла на моем пути и, судя по всему, в ближайшее время сдвигаться не собиралась.

— Позвольте пройти, — мягко попросила я.

— А вы кто? — выдохнула она, шаря по мне горящим взглядом.

— Журналистка.

— Журналистка?! — зашлась она, от изумления выкатывая глаза дальше некуда.

— Да. Из Москвы.

Девица судорожно выдохнула:

— Я так и подумала.

Не сумев скрыть удивление, я вздернула брови.

— Догадались, что я журналистка?

— Да нет! Что не местная! На наших-то совсем не похожи.

Понимающе кивнув, я сделала еще одну попытку прорваться в заветную приемную, но не тут-то было. Девица сдвигаться в сторону не собиралась.

— Так вы позволите мне пройти? — с легкой ноткой раздражения спросила я.

— Ой, да что это я? Конечно! — вскрикнула она и как ужаленная отскочила в сторону.

Искренне благодарная, я кивнула и торопливо шагнула через порог. В приемной глазам сразу стало легче. После неистового буйства красок взгляд прямо-таки отдыхал на этой незатейливой и до боли знакомой обстановке. Зеленая ковровая дорожка на полу, неизменные стулья вдоль стены, цветы на подоконнике, стол секретарши. Вот только за столом никого не оказалось.

За моей спиной деликатно кашлянули. Нервно вздрогнув, я обернулась и с недоумением обнаружила рядом с собой давешнюю девицу. Пустой графин она по-прежнему крепко прижимала к груди. Горячечно сверкая глазами, девица с придыханием поинтересовалась:

— А вы из какой газеты?

— «Экономика России».

Вытащив припасенное удостоверение, я помахала им в воздухе.

— А про что писать будете? — не отставала настырная девица.

— Вам так важно это знать?

Девица удивленно распахнула глаза.

— Так конечно! Мне ж докладывать Геннадию Васильевичу.

Я озадаченно нахмурилась, а девица с довольным видом кивнула.

— Секретарь я. Так о чем писать будете?

Нервно кашлянув, я слегка севшим голосом произнесла:

— О ветеранах труда. Есть такие?

— А то! Фабрика сколько лет работает. Чего-чего, а этого добра у нас хватает.

Тут она спохватилась, что в пылу беседы забыла о своих прямых обязанностях, и гостеприимно предложила:

— Да вы садитесь. В ногах правды нет. А директор пока занят. Люди у него.

— Спасибо, — сдержанно поблагодарила я, все еще переживая недавнее потрясение.

Судя по всему, долго молчать девушка способна не была. Не прошло и минуты, как она поинтересовалась:

— Ну как там, в столице?

— Нормально.

Подперев щеку рукой, она с мечтательным видом протянула:

— Красиво… Огни, машины, магазинов полно… — Грустно посопев, девушка с обидой поделилась:

— А я ни разу в Москве не была. Живем рядом. Сядь на электричку, и через два часа уже в столице будешь, а я так ни разу и не съездила.

— Еще съездишь. Какие твои годы, — утешила я ее.

— Ага, как же! Отец помрет, а не пустит.

Тут открылась дверь кабинета, и из него вышла полная женщина в синем рабочем халате. Не глядя по сторонам, она с сердитым видом заспешила к выходу. Секретарша проводила ее понимающим взглядом, потом заговорщицки подмигнула мне:

— Сейчас сообщу.

Грациозно выпорхнув из-за стола, она легкой тенью проскользнула за дверь. Не знаю, что уж она там докладывала, но ждать долго не пришлось. Буквально через пару минут девушка снова появилась на пороге и радостно возвестила:

— Проходите, пожалуйста.

Вопреки моим ожиданиям директор оказался не молодым и не обаятельным. Низкорослый крепыш с лысиной во всю голову и с возрастом далеко за пятьдесят. Правда, встретил он меня душевно. Вышел из-за стола навстречу, долго тряс руку и наконец спросил:

— Чем мы заинтересовали столичную прессу?

— Наша газета начинает готовить цикл статей о ветеранах труда. О людях, отдавших производству целую жизнь, а теперь незаслуженно забытых.

— Хорошее дело затеяли, — одобрительно кивнул директор.

Я сдержанно улыбнулась.

— Решила начать с вас.

— И правильно! Фабрика старинная, коллектив заслуженный, а живут наши ветераны очень и очень тяжело, — с воодушевлением подхватил мой собеседник. — Очень своевременная идея. От меня что требуется?

— Мне бы личные дела ветеранов посмотреть.

— Это можно. Сейчас вызову начальника отдела кадров.

— Уже вызвала, — донеслось от двери.

Оказывается, впустив меня в кабинет, секретарша решила не возвращаться на свое рабочее место и лично присутствовать при беседе. Застыв в проеме распахнутой двери, она с любопытством наблюдала за происходящим.

При звуке ее голоса директор встрепенулся, грузно развернулся и сердито спросил:

— А ты, Светка, что здесь делаешь? Тебя звали? А ну марш на место!

Светлану будто ветром сдуло. Секунду назад еще была — и вдруг не стало.

— Чайник поставь, — крикнул Геннадий Васильевич.

— Сделала уже, — откликнулся недовольный голос из приемной.

— Беда с этими детьми. Жена уговорила взять нашу младшую к себе секретаршей, а я, дурак, согласился. Теперь вот мучаюсь, — вздохнул директор.

Сокрушался он, на мой взгляд, совершенно зря. Девица хоть и страдала некоторой вольностью манер, секретаршей на самом деле была, по-видимому, неплохой. Умением предугадывать желания начальства и бойкой расторопностью, этими далеко не последними качествами хорошей секретарши, Светочка была наделена сполна, что она и не замедлила продемонстрировать, вплыв в кабинет с полным подносом. Следом за ней шел пожилой мужчина, в выправке которого безошибочно угадывался бывший военный.

Пока Света суетилась у стола, директор вводил начальника отдела кадров в суть проблемы. Выслушав начальство до конца, военспец без единого вопроса бесстрастно подвел черту беседе:

— Все выполним, Геннадий Васильевич.

Тем же бесцветным, лишенным всяких эмоций голосом заведующий кадрами разговаривал и со мной, когда я вприпрыжку неслась следом за ним по коридору.

— Личное дело должно храниться пятьдесят лет, — бубнил он, не посчитав нужным даже голову повернуть в мою сторону.

Прикинув в уме, что пятьдесят лет не так мало, и мать Ефимова в те годы еще могла трудиться на фабрике, я с энтузиазмом воскликнула:

— Отлично! Почитаю, подберу кандидатуры, а потом, если позволите, снова к вам загляну. Для уточнения. Думаю, может получиться чудесный материал!

Мой энтузиазм его не заразил, в ответ он скептически хмыкнул и тем же бесцветным голосом сообщил:

— Отправленные в архив дела были сложены в подвале, а там трубу с горячей водой прорвало…

— Выходит, у вас ничего нет? Зачем же вы тогда голову мне морочите? Куда мы вообще идем? — не на шутку разозлилась я.

— Можете посмотреть картотеку, — равнодушно пробормотал он. — Сведений в учетных карточках содержится конечно меньше, чем в личных делах, но это лучше, чем ничего.

Я хотела было уже отказаться и просто повернуть назад, но в этот момент мы, как оказалось, уже пришли. Стоило мне увидеть ряды каталожных ящиков, как мое раздражение мигом улетучилось. В конце концов этот сухарь прав: карточки лучше, чем вообще ничего.

— Архив вам все равно бы ничего не дал. Его весь крысы погрызли, — утешил меня напоследок начальник отдела кадров и занялся собственными делами.

Начать хотелось конечно же сразу с буквы «И», но под бдительным взглядом бывшего военного, который изредка все же косился на меня, это было бы опрометчивым шагом. Поэтому, еще раз поблагодарив за содействие, я стала просматривать все карточки подряд, время от времени для видимости занося отдельные фамилии в блокнот.

На мое счастье, учетные карточки на местной фабрике заполнялись тщательно, с дотошной педантичностью отражая основные этапы жизненного пути сотрудников.

«Так мне никакое личное дело не понадобится. Все, что требуется, я и здесь найду», — с радостным оживлением подумала я, вчитываясь в каллиграфически выведенные строчки.

Понаблюдав за мной некоторое время, начальник отдела кадров окончательно потерял ко мне интерес и с головой погрузился в ворох бумаг.

Я тут же воспользовалась предоставленной мне свободой и кинулась искать нужную карточку. Нашла быстро, потому что Ивановых здесь оказалось лишь трое, и одна из них — с именем Ольга Петровна. Выхватив пожелтевший от времени формуляр из каталожного ящика, я быстро пробежала его глазами и от огорчения чуть не взвыла. Ну надо же, такая невезуха! У всех карточки как карточки, а тут всего три строчки!

Родилась мать депутата Ефимова в деревне Васькино Московской губернии в 1904 году. В графе «Происхождение» значилось «из бедняков». Сирота. На фабрику поступила в 1919 году. Проработала почти год… В октябре 1920 года в формуляре против записи о приеме на работу сделана пометка «Уволена». Снова вернулась на фабрику в 1943 году и проработала до 1961-го, когда ушла на пенсию. Судя по записям, работала добросовестно. Отмечена многочисленными благодарностями и почетными грамотами. На оборотной стороне был указан домашний адрес: 1-й Прудовый переулок, дом 4, кв. 6.

1920 год. Лето

Лили уколола иголкой палец и тихонько вздохнула. Ну вот, опять. И когда только она научится шить так же ловко, как другие? Вон девочки рядом сидят… Чуть постарше ее, но у них все отлично получается, а у нее пальцы до крови исколоты.

Девушка тихонько вздохнула. Нельзя сказать, что она, Лили, не умеет обращаться с иглой. Мама и Луша учили ее и кружева плести, и вышивать, и шить. Только грубое солдатское сукно — это не батист и даже не полотно…

От мысли о матери Лили окончательно загрустила.

«Бедная, бедная мамочка. Как слегла прошлой осенью, так до сих пор никак не поправится».

Лили прекрасно помнила, как они с Лушей ждали маму тогда в парке. Это тянулось так долго, что Лили продрогла до костей, а Луша забеспокоилась и собралась уже возвращаться. Наконец они увидели мать в конце аллеи. Она шла медленно-медленно… и ступала так неуверенно, словно слепая. У Лили перед глазами до сих пор стоит ее бледное и пустое, без всякого выражения, лицо. Стыдно сознаться, но она, Лили, тогда здорово струсила. Ей показалось, будто это и не мама перед ней. Страшно подумать, что было бы, не окажись рядом Луши. Вот она-то не испугалась… Кинулась к маме, принялась ее тормошить, расспрашивать. А мама ровно неживая. Стоит, прижав руки к груди, и молчит. Долго-долго. Целую вечность. А потом вдруг отчетливо так произнесла:

— Я его убила. Кочергой.

И снова замолчала. Луша еще раз посмотрела на маму и заявила, что одних их не отпустит. Так и шла с ними пешком до самого Вуславля. А это целый двадцать верст, и все лесом. По дороге было бы, конечно, короче, но Луша опасалась погони.

Идти было трудно. Стояла осенняя распутица, тропа вся в рытвинах, заполненных водой… и еще маму под руки вести было нужно. У Лили промокли ботинки, она промерзла и устала. Больше всего на свете ей хотелось сесть на землю, закрыть глаза и больше не двигаться. Но рядом шла Луша и не жаловалась. Лили косилась на нее и тоже терпела.

— На вокзал вам идти резона нет. Варвара Федоровна себя не помнит. Куда ты с ней такой? Ей сейчас покой нужен, а не по поездам таскаться. А в чужой город приедете, у кого остановитесь? Что есть станете? Нет, вам сейчас из родных мест уезжать никак нельзя. Пропадете, — наставляла Луша девушку.

— Зачем же мы тогда в город идем? — не выдержала Лили. — Может, следует вернуться домой?

— Удумала, — вздохнула Луша. — Домой! Неужели не слыхала, что матушка сказала? Вас скоро по всей округе искать будут.

— Так что ты предлагаешь? — потеряв терпение, сердито выпалила Лили.

— У сродственницы моей жить станете. Варвара Федоровна, пока не поправится, из дома все равно выходить не сможет, а тебя в городе никто не знает. Даст бог, обойдется. Доживете до весны, а там видно будет.

Некоторое время шли молча, потом Луша горестно вздохнула:

— Ох, времена… Лихие. А у вас и документов-то путевых нет.

Лили встрепенулась:

— Почему нет? Есть!

— Те, старорежимные? Так с ними одна дорога — в тюрьму.

— У мамы справки должны быть. Ей знакомый выдал, когда она в город по поводу папы ездила.

— От новой власти справки? — насторожилась Луша.

— Да.

Луша все всегда делала быстро. Вот и в тот раз, только услышала про документ, тут же сошла с дороги на обочину, открыла саквояж и начала в нем рыться. Найдя кожаный бумажник, сунула его в руки Лили.

— Ищи справки. Ты грамотная.

Перебрав немногочисленные бумаги, Лили нашла нужные и показала Луше.

— Вот они. На меня и маму.

— Фамилия ваша?

— Нет, другая. И имена не наши.

— Кем по справке числитесь?

— Мама учительница сельской школы, а я ее дочь.

— А печать есть?

— Конечно, — снисходительно улыбнулась Лили. — Это ж документ.

— Документы раньше выдавали, а теперь так… бумажки, — машинально огрызнулась Луша, думая о чем-то своем.

— В чем дело? Что тебе не нравится? — насторожилась Лили.

— Хорошая бумага. Крепкая. Только не в нашем городе. Тут твою маменьку в лицо знают. А ну как встретится такой знакомый, да донесет куда следует?

Лили растерялась. Она так обрадовалась, что не нужно уезжать далеко, что у них есть надежная бумага, а тут… Мысль о подобной опасности ей и в голову не приходила.

— Ладно, — объявила Луша. — Как решили, так и будем делать. Теперь уж поздно перерешивать. Только ты меня, детка, послушай…

Остаток пути Луша наставляла Лили, как себя вести и что говорить.

— Одежду я тебе завтра другую принесу. Эта больно в глаза бросается. За версту видно, что господский дитенок.

Лили воздохнула, шустро орудуя иглой. Лучше удалось тогда договориться с родственницей, что они останутся у неё, пока мама не поправится. Думали, до весны, а вот уже и лето наступило.

Лили снова вздохнула. Маме сейчас, конечно, несравнимо лучше, чем было прошлой осенью или даже зимой. Теперь она пришла в себя, рассуждает разумно. Удивительно, но на нее благотворно повлияло сообщение Луши о том, что Сидельникова она не убила, а только ранила. Они долгое время боялись маме об этом сказать, а у той словно камень с сердца упал. Она перестала метаться и кричать по ночам. И днём, если не спала, то лежала тихо и не плакала. Лили кажется, что именно с того момента мама и пошла на поправку. Но все равно она еще очень слабенькая. Из комнаты не выходит.

Лили покосилась на окно. Теплынь, деревья зеленые стоят. Как же сейчас, наверное, дома хорошо. Она снова вздохнула. Про дом и про все, что было раньше, вспоминать нельзя. Тоска нападет. А Лили должна быть сильной, потому что она единственная мамина опора. Кормилица.

Помимо воли Лили улыбнулась. Смешно звучит. Кормилица! Но Луша всегда ее так величает, когда приезжает к ним. Она очень хвалит Лили, что та не растерялась и пошла работать. А что было делать? Кушать ведь нужно.

Первое время Луша привозила вещи из их бывшего дома, и Лили меняла все это на рынке на продукты. Но райская жизнь очень быстро кончилась, потому что большую часть имущества забрала больница, а то, что осталось, мгновенно растащили по избам окрестные крестьяне. Вот Лили и решила идти работать. Сначала отправилась на биржу. Там посмотрели ее справку, ни о чем не спросили и дали направление в мастерскую, что шила обмундирование для армии. Лили снова вздохнула. Не думала она, что так трудно будет.

Лилины размышления прервал высокий пронзительный голос:

— Ты чего сегодня развздыхалась, ровно больная корова?

«Ну вот. Опять эта Фимка. До всего ей есть дело», — сердито подумала Лили и пониже склонилась к шитью.

Отношения с противной Фимкой у нее были плохие, и отвечать ей она не собиралась. К сожалению, отвязаться от этой ехидны было не так-то просто.

— Чего вздыхаешь, спрашиваю? Работать лень или ручки свои беленькие жалко? — не унималась Фимка.

— Ну до чего ж ты вредная, Фимка. Тебе что за забота, почему она вздыхает? Сидит, тебя не трогает, а ты к ней вязнешь!

«Это уже Ксюша», — тепло подумала Лили.

Она помнила, как первый раз пришла в мастерскую. Не успела занять указанное ей место, как сидящая по соседству девчонка с крысиными косицами над ушами, бесцветными рыбьими глазами и конопатым носом сразу к ней прицепилась:

— Ты кто такая? На нашенских, фабричных, ты что-то не сильно похожа.

Лили спокойно пожала плечами:

— А я не ваша. Я со стороны.

Собираясь сюда, она отдавала себе отчет в том, что подобные вопросы неизбежны, и по мере сил подготовилась к ним. Стараясь не придумывать ничего лишнего, ничего такого, в чем можно было бы запутаться, Лили попросту взяла за основу жизнь учительницы из их собственной деревни. Девочке она была неплохо знакома, потому что мама опекала местную школу для крестьянских детей и, навещая ее, часто брала с собой дочь.

— Зовут тебя как? Что отмалчиваешься? Язык проглотила? — не унималась девица с крысиными хвостиками вместо косиц.

— Лили.

Сказала и тут же прикусила губу. Ну вот! Ляпнула! А ведь собиралась быть осторожной.

Конопатая насмешливо скривилась:

— Что это за имя такое? Ровно у кошки.

Лили понимала, что лучше бы промолчать, но характер взял свое.

— Нормальное имя. Мне нравится. А тебя как зовут? — с деланным спокойствием спросила она.

— Фимка.

— У нас во дворе так приблудную собачонку зовут, — насмешливо фыркнула Лили и по тому, как изменилось лицо конопатой, поняла, что нажила себе врага.

Сидящая с другой стороны от Лили девушка засмеялась, а Фимка пронзительно заверещала:

— Сама ты собачонка. Мне мое имя при крещении дали. Серафима, вот! А таких, как у тебя, и в святцах-то нету. Не людское у тебя имя. — Она вдруг замолкла, осененная внезапной мыслью, и подозрительно уставилась на Лили:

— А может ты из бывших? — Сердце Лили ухнуло и тревожно забилось, а Фимка продолжала с упоением развивать приглянувшуюся мысль:

— И лицо у тебя белое, и ручки вон какие нежные.

— Думаешь, только у бывших бывают такие лица? — через силу усмехнулась Лили.

Конопатая убежденно кивнула:

— А то! Если день-деньской у станка простоишь да пылью с потом с головы до ног пропитаешься, такого личика точно не будет.

— Умываться нужно чаще.

Фимка удовлетворенно ахнула:

— Ну точно бывшая!

— Не обращай на нее внимания. Она ко всем вязнет. Характер у нее такой… пакостный, — вмешалась в разговор другая девушка. Та, что недавно хохотала. Широко улыбнувшись Лили, она весело сообщила:

— А меня Ксюшей зовут.

Замечание Ксюши задело Фимку, и она обидчиво спросила:

— С чего это пакостный?

— С того! С тобой же водиться никто не хочет, — сердито отрезала Ксюша.

— Правды не любите! А я всегда правду в лицо говорю, потому что все про всех знаю. И про тебя разведаю, — пригрозила она Лили.

Почувствовав поддержку новой знакомой, Лили успокоилась и потому в ответ на Фимкину угрозу только плечами пожала:

— Не трать силы зря. Я сама тебе все расскажу.

Записи об Ольге Петровне Ивановой были аккуратно переписаны в блокнот, и больше ничего меня на фабрике не держало. Выйдя во двор, я огляделась и удовлетворенно подумала: «Здесь дело сделано, можно отправляться дальше».

Хотя поездка и не оправдала тех надежд, что я на нее возлагала, но польза от нее все же была: я узнала год и место рождения матери Ефимова! И это было совсем не мало! В моей практике случались моменты, когда я вообще ничего не могла обнаружить. Рыла землю носом с утра до вечера, а натыкалась на сплошную пустоту. А тут без особых усилий удалось выяснить основные ключевые моменты биографии главной фигурантки. Это ли не везение? То, что мать Ефимова на деле оказалась крестьянкой, родившейся в бедной семье в никому не известной деревне Васькино, меня ничуть не смущало. В конце концов, меня для чего наняли? Выяснить происхождение матери Ефимова! И если в результате расследования вдруг оказалось, что это самое происхождение никакого отношения к дворянству не имеет, это уже не моя забота. Я раскопаю всю подноготную о ее семье, составлю список всех ее ближайших родственников, и мой гонорар будет отработан! А о несбывшихся честолюбивых мечтаниях пусть уж печалится Алла Викторовна.

Мысль одним махом и порученную работу выполнить, и с неприятной особой мирно расстаться, здорово мне понравилась. И раз уж фарт сам идет в руки, решила я, не воспользоваться этим еще разок было бы с моей стороны непростительной глупостью. Везение — оно ведь какое? Обманчивое! Вот только что оно было — и уже его нет. В общем, ветер удачи нужно ловить, пока он дует в твои паруса, иначе…

Улыбнувшись собственному романтическому настрою, я завела мотор, вырулила с фабричного двора и рванула в сторону от Вуславля.

Время едва перевалило за полдень, а если верить карте, до деревни Васькино, где родилась мать депутата, было чуть больше тридцати километров. Ну разве это расстояние, если впереди маячила возможность разом положить конец всем своим мучениям?

Деревня Васькино мне понравилась с первого взгляда. Небольшая по размеру, она привольно раскинулась на пологих холмах и буквально утопала в зелени. Скатившись с горки, я плавно притормозила у колодца.

— Не подскажите, где у вас тут власть располагается? — спросила я через окно у местных жительниц, что толпились с ведрами у допотопного колодезного журавля.

Появление незнакомой машины посреди тихой деревенской улицы и так уже привлекло внимание, прервав неспешное течение беседы, а когда я вопрос задала, загалдели все разом:

— Тебе сельсовет? Так в центре он. Ехай сейчас прямо, а как свернешь вправо, так и увидишь его. Не боись, мимо не проедешь, на ем флаг висит! А зачем тебе сельсовет? Ищешь кого или дело у тебя к нашему начальству?

— Человека ищу. Родом из ваших мест, но уехал отсюда вскоре после революции.

Бабы ахнули и снова дружно затарахтели:

— Ну, милая… Чего захотела! После революции! Да наши мужики с перепоя не помнят, что с ними вчера было, а ты… — засмеялась одна.

— В сельсовете тебе ничегошеньки не скажут. У них и бумаг-то про былое житье не осталось, — поддержала ее другая.

— Ты лучше к Василисе сходи. Она в школе деревенский музей устроила. Если кто и знает, так только она, — рассудительно посоветовала третья.

— Зовут ее как?

— Так Василиса! Василиса Даниловна. Учительница. Да там тебе ее всяк покажет.

— Школу как найти?

— Ехай, как тебе сказали. У нас все на одной улице. И сельсовет, и магазин, и школа. Как увидишь флаг — это, значится, сельсовет, а прямехонько на другой стороне, за забором, школа.

Я действительно без труда нашла и здание с флагом на крыше, и местную школу. Припарковавшись у невысокого заборчика, выбралась из машины и бодро зашагала в направлении крыльца. Известие о деревенском музее меня здорово заинтриговало. Его существование могло порадовать неожиданными открытиями, потому что никто так самозабвенно не работает, как энтузиасты своего дела. Застать бы только эту Василису на месте.

Судя по тому, что школьный двор был абсолютно пуст, и из здания не доносилось детских голосов, уроки давно кончились.

Внутри школы тоже стояла тишина. Ни единого звука, кроме моих гулких шагов. Решив пройтись до учительской и если не найти учительницу со сказочным именем Василиса, то хотя бы выяснить, где она живет, я быстрым шагом двигалась по коридору мимо многочисленных дверей. Неожиданно одна из них распахнулась, и из класса вышла полная женщина сведром в одной руке и шваброй в другой. Увидев меня, строго спросила:

— Вы к кому? Если к директору, так нет ее. Домой ушла.

— Мне нужна Василиса Даниловна.

— Вася? Эта здесь! В музее сидит. Прямо идите. Там написано.

На мой стук из-за двери с табличкой «Музей» отозвался девичий голос:

— Не заперто!

Хотя музеем гордо именовалась обычная классная комната, устроено в ней все было по-настоящему. Планшеты с фотографиями и диаграммами на стенах, древние прялки, ряды чугунных казанков в комплекте с ухватами. Дальний угол был декорирован под избу. Кровать с лоскутным одеялом, рядом детская колыбелька, образа, вышитые полотенца.

В комнате не было никого, кроме молоденькой женщины.

— Добрый день. Мне Василису Даниловну.

— Это я, — смущенно улыбнулась та.

— Очень приятно, — улыбнулась я в ответ. — А меня зовут Анна. Я из Москвы. Журналистка. Провожу журналистское расследование. Одна из моих героинь была родом из вашей деревни, потому и приехала сюда. Надеялась разузнать хоть что-то о ее юности, а женщины у колодца посоветовали обратиться к вам. Говорят, тут музей и вы все знаете.

От смущения Василиса пунцово зарделась:

— Скажут тоже! Музей! Что могу, то собираю, но это все крохи. Ничего ж не осталось, все пожгли и покрушили. А наши сразу… музей! Забыли, как сами поначалу смеялись надо мной. Мол, дурью маешься, Василиса. Зато теперь тащат все, что только найдут на чердаках да в клунях. И ребятам интересно. Школа-то у нас начальная.

Встретившись со мной взглядом, разгоряченная Василиса смутилась:

— Ох, извините. Напала на вас, а вам, может, все это и не интересно. Так кто конкретно нужен?

— Иванова Ольга Петровна. Она родилась в вашей деревне.

— Иванова? — с сомнением протянула Василиса.

— Что-то не так? — удивилась я.

— Понимаете, какое дело… Деревня у нас небольшая, и живут тут сплошь родственники. Испокон века кроме Васькиных да Спириных других фамилий и не было. Моя вот тоже… Васькина.

Василиса засмеялась, увидев мое вытянувшееся лицо.

— Из-за этой фамилии я и заинтересовалась историей села. Думаю, что ж это такое? Фамилия у меня Васькина, село зовется Васькино…

— Неужели ни одного Иванова так за все время и не было?

— Не верите? Давайте вместе посмотрим.

Василиса схватила со стола толстую тетрадь и принялась ее листать.

— Видите? Нет Ивановых.

— А может, просто списки не полные?

Василиса обиделась:

— За восемнадцатый век ручаться не стану. Там много неясностей. Но вас ведь интересует более поздний период?

— 1904 год.

— Вот видите! А тут неясностей нет. Я данные в архиве местного музея брала. Специально в город ездила.

Василиса была отходчивым человеком и долго сердиться не могла. Стоило ей вспомнить про архив, как глаза загорелись азартом:

— Представляете, так до сих пор хранятся переписи всех крестьянских дворов нашего уезда. Поименные, с указанием поголовья скота и планами наделов! Так что не сомневайтесь, не было у нас Ольги Ивановой.

Глава 6

Покидала я деревню Васькино совсем не в том радужном настроении, в каком въезжала туда днем. В очередной раз все мои теоретические построения с треском рухнули, не оставив от надежд камня на камне. Надеялась, что мать Ефимова окажется прямым потомком Денисовых-Долиных, не вышло! Придумала, что Ольга Петровна может быть их дальней родственницей по боковой ветви, — результат нулевой! Фактов, подтверждающих эту версию, раздобыть не удалось. Решила подойти к проблеме с другой стороны и заняться изучением биографии самой Ольги Петровны — и что? Снова неудача! Никаких намеков на благородное происхождение. Как оказалось, родилась она в семье бедных крестьян, и даже место рождения точно указано: деревня Васькино.

Ладно, признаюсь честно, открытие меня не сильно огорчило. Усмотрев в этом факте возможность достойно завершить начатое расследование, я на всех парах понеслась на родину матери Ефимова — и что в результате узнала? Не существовало в природе никакой Ольги Петровны Ивановой! Не жила никогда такая в деревне Васькино! Не Ольга Петровна, а просто форменный фантом! С одной стороны, жил человек, ходил на работу, растил сына, а начали разбираться — и не стало такого человека!

Открытие оказалось не из радостных, потому что все мои надежды по-быстрому развязаться с Аллой Викторовной звонко накрылись медным тазом. А кроме того, все это больно ударило по моему самолюбию. Ну надо же! Ничего у меня не получается! Заколдованный круг, да и только.

Не в силах справиться с нахлынувшим разочарованием, я не придумала ничего лучшего, как до отказа нажать на педаль газа.

Я уже неслась по окружной дороге, как зазвонил мобильник. Бывает же такое! С кем меньше всего хочется общаться, тот обязательно и объявится. Звонила конечно же Алла Викторовна.

— Как наши успехи? — жизнерадостно пропела она в трубку.

При одном звуке ее голоса на меня моментально накатило раздражение. Ну что я могла сказать? Что взялась не за свое дело и меня ничего не получается?

— До успехов пока далеко. В данный момент возвращаюсь из родных мест вашего супруга, — уклончиво отозвалась я, от всей души надеясь, что ответ ее удовлетворит, и она от меня отвяжется.

— Неужели? — ахнула Алла Викторовна и тут же принялась делиться новостью с кем-то находящимся рядом с ней.

— Вы не одна? — спросила я.

— Тут со мной Степан. Можейко… Минуту, Анечка.

Разговор прервался, и некоторое время до меня доносилось лишь какое-то приглушенное мужское бормотание.

— Вы меня еще слушаете? — послышалось наконец из трубки. Это после довольно долгой паузы снова заговорила Алла Викторовна. — У меня к вам предложение. Не хотите заехать ко мне? Расскажете о поездке.

И без того не блестящее настроение окончательно испортилось.

— Говорить особо не о чем, — с неохотой пробубнила я.

— Ну, Анечка! Будьте умницей, не отказывайтесь, — пропела Алла Викторовна и с легким смешком добавила:

— Как-никак вы на меня работаете и, значит, должны время от времени докладывать о результатах.

«Чтоб тебя!» — в сердцах подумала я.

— Ну так что? — не унималась Алла Викторовна.

— Уже еду.

Всю дорогу до загородного дома Ефимовых я клокотала от злости. В первую очередь костерила конечно же Голубкина. Если б не он, вовек не ввязалась бы я в эту историю. И тогда не пришлось бы по первому щелчку катить на другой край Москвы, отчитываться о проделанной работе. Себя тоже ругала, но уже не так свирепо. Конечно, я соблазнилась большим заработком и села в калошу, но у меня на то было оправдание: я женщина одинокая и мне нужно самой думать о хлебе насущном! Хотя, несомненно, виновата! Знала же, что не за свое дело берусь. У меня хорошо получается одно-единственное — предметы старины разыскивать. А раз так, то и занималась бы любимым делом! И нечего было соваться в чужую епархию.

Когда я входила в комнату, где меня поджидали Алла Викторовна и Можейко, настроение было хуже некуда.

— Ну наконец-то! Мы уже заждались, — с легким недовольством обронила хозяйка.

— Подожди, Алла, — остановил ее Можейко, с беспокойством вглядываясь в мое лицо.

В отличие от Аллы Викторовны, поглощенной исключительно собственной персоной, Степан Степанович оказался человеком наблюдательным и сразу заметил, что со мной что-то не так.

— Что случилось? — с беспокойством спросил он.

— Ничего чрезвычайного. Просто у меня ничего не получается.

При этих словах возившаяся у стола с чайными чашками Ефимова встрепенулась. Бухнув заварочный чайник тонкого английского фарфора на поднос так, что жалобно зазвенела крышка, она с возмущенным недоумением переспросила:

— Не получается? Вы хотите сказать, что столько времени потрачено, а результатов до сих пор нет?!

Не желая пускаться в унизительные объяснения и расписываться в собственной беспомощности, я лишь молча кивнула.

Алла Викторовна тут же пошла красными пятнами:

— Как же так? Мы ведь на вас рассчитываем!

При этих словах меня бросило в жар. Еле сдержалась, чтобы не сорваться и не наговорить ей резкостей, я намеренно тихо произнесла:

— Я вас предупреждала, что это не мой профиль. И оказалась права. Я взялась не за свое дело, и оно оказалось мне не по силам.

— Однако… — тут же завелась Алла Викторовна, щеки которой от возмущения полыхали алым цветом.

— Дамы, дамы! — встревоженно воскликнул Можейко. — Только без взаимных упреков! К чему это? Давайте лучше поговорим спокойно.

Мы с Аллой Викторовной разом посмотрели на него, и Степан Степанович тут же воспользовался возможностью навести порядок.

— Алла, сядь и минуту помолчи, — мягко, но твердо приказал он Ефимовой.

Та заколебалась, но потом все-таки подчинилась и с сердитым видом уселась на диван.

— Отлично, — похвалил ее Можейко и обратился ко мне. — Теперь вы, Анна. Давайте разберемся, что вас так расстроило. Это связано с поездкой в Вуславль?

Ни объяснять, ни рассказывать что-либо мне не хотелось, но и грубо послать Можейко с его расспросами к чертовой матери язык не поворачивался. Этот человек не был виноват в том, что задача оказалась мне не по зубам. Поколебавшись, я неохотно призналась:

— Отчасти.

— Может, расскажете?

— Если хотите…

— Конечно, хочу! Мне безумно интересно, что могло вас так расстроить.

— Я опять ничего не нашла, — уныло пробормотала я, и воспоминание о последней неудаче вновь всколыхнуло во мне острое недовольство собой. — Каждый раз одно и то же. Вот, кажется, нащупала! Вот она, путеводная ниточка. Начинаю разматывать клубок, и вдруг бац, ниточка рвется. Все. Тупик. Дальше пути нет.

— К чему так нервничать? — улыбнулся Можейко. — Это всего лишь работа. Какие шаги вы предпринимали?

Наверное, мне и самой хотелось обсудить ситуацию, иначе с чего бы я начала рассказывать?

— Герб показался мне наиболее перспективным. Начала с него.

Можейко ничего не сказал, но кивнул одобрительно. Похоже, он придерживался того же мнения, что и я. А я, слегка приободренная, продолжала уже с большим воодушевлением:

— Оказалось, герб принадлежал Денисовым-Долиным. Все вроде бы увязывалось. Старинный дворянский род, наследница, несколько вещиц, которые она умудрилась сохранить в память об отце. Все складно. И вдруг в результате работы с документами выясняется, что этот род прекратил существование еще в 1815 году.

— Алла мне рассказывала, — задумчиво пробормотал Можейко.

— Стало быть, эта ниточка оборвалась. Тогда я решила зайти с другого конца и начать с самой Ольги Петровны. Поскольку Алла Викторовна ничего вразумительного сказать не могла, я сегодня поехала на фабрику. Выяснять подробности биографии Ивановой Ольги Петровны на месте.

Я бросила неприязненный взгляд на Ефимову. Та сидела со скорбным лицом и изящными движениями кончиков пальцев массировала виски. Услышав укор в свой адрес, она уронила руки на колени и трагическим голосом прошептала:

— Но я же все объяснила!

— Конечно! Только делу этими объяснениями не поможешь. Мало того что сами вы рассказывать ничего не можете, так к тому же еще выставили мне массу ограничений! Павла Юрьевича расспрашивать нельзя! К специалистам за консультациями обращаться запрещается! Посторонних посвящать в это дело не имею право! Как работать, если я шагу шагнуть не могу?

Алла Викторовна возмущенно охнула и в изнеможении откинулась на спинку дивана.

— Алла! — предупредительно вскрикнул Можейко, но Алла Викторовна признаков жизни не подавала, и он успокоился.

— Что удалось узнать на фабрике? — переключился Можейко на меня.

— В документах указано, что Ольга Петровна родилась в деревне Васькино. Естественно, я отправилась туда, но, как оказалось, зря. Ивановых там сроду не водилось.

— Как это? — подскочила на диване моментально пришедшая в себя Алла Викторовна.

— А так! Выходит, место своего рождения ваша свекровь указала неверно. Не жила она никогда в деревне Васькино.

Ефимова капризно сдвинула брови:

— Может быть, вы плохо узнавали? Или в этом… как его… Васькине… что-то напутали?

Я покосилась на Аллу Викторовну и сухо сказала:

— Сведения верные. Взяты из архивных документов. Не жила Ольга Петровна в той деревне.

— Но где-то же она родилась! Где? — нервно выкрикнула Алла Викторовна.

— Понятия не имею, — вяло отозвалась я, чувствуя, как на меня наваливается усталость.

— Значит, нужно выяснить, — заявила Алла Викторовна, задиристо вздернув подбородок.

— Конечно! — покладисто согласилась я. — Только я не знаю как.

Алла Викторовна посмотрела на меня удивленными глазами, прижала пальцы к вискам и принялась жалобно прочитать:

— Ну за что мне все это? Столько неприятностей! И одна за другой! То Максим фортель выкинет, то у Павла в партии раскол! Уму непостижимо! Группа ничтожных честолюбцев рвется к власти. Забыли, кто стоял у истоков создания этой партии, чьими руками все строилось…

— Алла, перестань. Анне не интересны наши внутренние распри, — резко осадил ее Можейко, и голос его при этом звучал до крайности неприятно.

Алла Викторовна споткнулась на середине фразы, потерянно посмотрела на Степана Степановича и, к моему безмерному удивлению, смолкла. Можейко подождал несколько секунд, удостоверяясь, что она действительно не собирается больше ничего говорить, и проникновенно заметил:

— Я тебя понимаю. Самого эта проблема волнует. Знаешь же, я ею сейчас вплотную занимаюсь, но посторонних этим всем грузить не стоит.

— Да, конечно, ты прав. Само собой вырвалось. Нервничаю очень.

Можейко сочувственно качнул головой и, посчитав инцидент до конца исчерпанным, обратил свое внимание на меня.

— Послушайте, Анна, — энергично заявил он. — Вот какая мысль пришла мне в голову. Вы ведь высказывали предположение, что Ольга Петровна может являться родственницей тех дворян… Денисовых-Долиных по боковой линии. Так сказать, их дальним и не прямым потомком.

— Было дело, — согласилась я, — но, не имея фактов, я не могу связать судьбу Ольги Петровны с судьбой этого рода. Если помните…

— Да-да. Все помню. И про восемьсот пятнадцатый год, и про смоленские корни. Однако вот что подумалось… Если данные о рождении Ольги Петровны в деревне Васькино являются фикцией, то каким тогда образом она оказалась в наших краях? Молоденькая девушка, почти девочка. А? Не думали над этим?

Честно говоря, не думала. Была так расстроена неудачей, что вообще ни о чем, кроме собственной неумелости, думать не могла. Не зная, что ответить, я лишь пожала плечами. Можейко же с энтузиазмом воскликнул:

— Забудьте о крестьянке из деревни Васькино! Не было такой и быть не могло! Была дворянка с липовой справкой! Вернитесь к версии о потомках сестры Денисова-Долина! Нутром чую, она правильная! И второй вопрос: почему девушка появилась именно в Вуславле? Да потому, что жила в этой губернии! Корни корнями, но люди переезжали с места на место, продавали старые земли, покупали новые. В конце концов, выходили замуж и переселялись в имения мужей.

Я с интересом посмотрела на него, а Можейко весело подмигнул мне:

— Просекаете мысль? Она была дворянкой, родом из наших мест, и, значит, где-то должно было быть имение ее родителей. А?

— Действительно, неплохая мысль, — протянула я.

— Отличная, потому что, если подумать, в нее все факты очень удачно укладываются. Вот в этом направлении и нужно двигаться! Вы сказали, в музее Вуславля сохранились некие документы. Нужно обязательно съездить туда и посмотреть, вдруг что интересное в архиве найдете. Но помните, икать следует уже не крестьянку Иванову, а дворянку Иванову. Чувствуете разницу? — загорелся он.

— Чувствую, — согласилась я, уже лихорадочно прикидывая, что можно извлечь из такого разворота событий.

Может даже, и хорошо, что я не нашла следов Ольги Ивановны в Васькине. Значит, сведения, которые она о себе сообщила, были фальшивые. А зачем ей это понадобилось? Да затем, что под именем крестьянки Ивановой скрывалась дворянка. Вполне правдоподобно! Для того времени, когда шло физическое уничтожение бывшего правящего класса, подобные случаи не были редкостью. Стараясь спастись, люди всеми правдами и неправдами стремились откреститься от своего происхождения. Кому везло, приобретали документы на чужое имя, другие просто растворялись в рабоче-крестьянской массе и сидели тихо, как мыши. А если так, то не все еще потеряно. У меня снова появился шанс доказать, что мать Ефимова действительно является родственницей Денисовым-Долиным.

— Хорошая идея. Можно попробовать. Вот только… — задумчиво пробормотала я.

— Да? — встрепенулся Можейко.

— Чью фамилию носила Ольга Петровна? Свою или мужа?

— Девичью. Брак был гражданский.

— Откуда ты это взял? — вскрикнула явно шокированная Алла Викторовна.

— Знаю! Не забывай, я вырос вместе с твоим мужем!

Алла Викторовна сделала вид, что ответ ее удовлетворил, во всяком случае, развивать эту щекотливую тему дальше она не стала. А Можейко проникновенно заглянул мне в глаза и очень серьезно пообещал:

— Я вам буду помогать. Лично. Обещаю.

Глава 7

Звонок на мобильный прозвучал в тот момент, когда я по городскому телефону ссорилась с Голубкиным. Кстати сказать, начало нашего с ним разговора протекало вполне мирно. Он заботливо поинтересовался, как идут мои дела, я в ответ начала охотно жаловаться на возникшие сложности. Этим бы мне и ограничиться, но дернуло же меня за язык спросить, когда он планирует завершить дела и вернуться. Алексей тут же трагическим голосом сообщил, что переговоры с предполагаемыми партнерами затягиваются и поэтому ему придется задержаться.

Пока я переваривала эту новость, он начал нудить, что жутко соскучился, и неплохо было бы мне приехать к нему. Эта тема поднималась уже не раз, но, пока он обретался в Швейцарии, я отговаривалась тем, что терпеть не могу эту страну по причине ее крайней унылости.

— Там смотреть нечего, кроме гор, — отбрыкивалась я в ответ на увещевания Голубкина.

Но теперь, когда дела завели его в Испанию, крыть стало нечем.

— Приезжай, — ныл любимый в трубку. — Тут памятники на каждом шагу понатыканы. Повысишь свой культурный уровень. Столько старины вокруг, вовек не обозреть.

— Ты исключительно обо мне заботишься?

— Конечно!

Ответом ему было ледяное молчание. Сообразив, что зарвался, Голубкин неохотно добавил:

— Ну и о себе тоже. Мне без тебя плохо. Весь день на встречах да переговорах, а вечерами сижу в номере, обложившись бумагами. Ты приедешь, и все изменится. Буду хоть иногда ходить вместе с тобой на прогулки, обозревать достопримечательности. Пусть это будет наше свадебное путешествие.

— Мы еще не поженились, — сурово напомнила я.

— А кто виноват? — тут же нашел повод обидеться Голубкин. — Ты резину тянешь. А сама, между прочим, обещала.

Голубкин говорил правду. Было дело. В порыве сентиментальности действительно пообещала что-то похожее, но потому быстро одумалась. Какая из нас семья, если пять минут поговорим спокойно, а на шестой уже дым коромыслом?

— Не могу, у меня работа.

— Плюнь! — великодушно разрешил Голубкин.

— Между прочим, это ты мне ее и сосватал, — с тихой лаской напомнила я.

— Ничего подобного, — возмутился он. — Ефимова просила только о консультации, про работу не было ни слова. Это ты сама в нее ввязалась, чтобы был повод не приезжать ко мне. Тебе плевать, что я тут чахну.

— Если тебе так плохо, приезжай.

— У меня здесь дела. Не могу же я все бросить на полпути, — начал свирепеть Голубкин.

— У тебя, значит, работа, а у меня так… бирюльки, — в свою очередь вскипела я. — Ну и женись на своем бизнесе, а меня оставь в покое.

— Спасибо за совет. Я, наверное, так и сделаю. На испанке женюсь. Они здесь, кстати, сплошь красавицы и все очень домашние.

— Желаю большого семейного счастья, — фыркнула я, но трубку не положила.

Времена швыряния трубок давно прошли, теперь я стала умнее. Знала, что короткий миг наслаждения оставить последнее слово за собой может обернуться ссорой длинной в несколько месяцев. Это мы с Голубкиным уже проходили. Меж тем было слышно, как Алексей натужно запыхтел на том конце провода. Значит, следовало ждать привычного взрыва — кротостью нрава он никогда не отличался. И тут снова возникла дилемма: то ли молча выдержать град упреков, то ли ввязаться в бой. Решение принять было сложно, и в этот непростой для меня момент мелодичным перезвоном залился мобильник.

— Звонят, — проинформировала я любимого, причем с радостью, так как проблема выбора отпала сама собой. — Говорить больше не могу.

— Кто? — тут же насторожился он.

— Понятия не имею. Сейчас отвечу и узнаю, — беззаботно откликнулась я, очень довольная, что, ничем не рискуя, могу подпортить ему настроение. Голубкин, ко всем его недостаткам, был еще и ревнивцем, хотя тщательно это скрывал. Звонил, как оказалось, Можейко.

— Анна, у меня для вас новости. Хорошие. От Аллы Викторовны, — с места в карьер сообщил он.

— Да? И что же это за новости? — удивилась я, поскольку ничего хорошего от этой дамы давно уже не ждала.

— Не хотелось бы по телефону обсуждать. Может, встретимся, если у вас есть свободное время?

Новость, да еще хорошую, узнать хотелось, поэтому я не стала капризничать и тут же согласилась:

— Далеко идти времени нет, но рядом с моим домом есть неплохой кафе. «Старый Томас» называется. Если бы вы смогли подъехать…

— Конечно, без проблем. Минут через пятнадцать буду.

— Адрес…

— Я знаю, — ответил он и отключился.

Не успела я положить мобильник, как затрезвонил городской телефон. Конечно же это был Голубкин.

— Ну что там у тебя? Кто звонил? — грозно потребовал он ответа.

Кося глазом в сторону платяного шкафа, я сладким голосом пропела:

— Господин Можейко. Срочно вызывает на встречу. Вот сию минуту собираюсь и еду. Будем обсуждать дело Ефимовых.

Мои старания дать Алексею понять, что на нем свет клином не сошелся, даром не пропали.

— Гони его в шею, — проорал он. — Можейко известный бабник. Ничего общего у тебя с ним быть не может.

— Хорошо, что предупредил. Обязательно учту, — проворковала я и быстренько начала прощаться.

— Ты там поосторожней, когда из квартиры выходишь, — напутствовал меня напоследок Голубкин, и это он говорил уже вполне серьезно.

Беспокойство Алексея мне было понятно. Когда в домашнем сейфе время от времени хранятся ценности на значительную сумму, а в комнате, бывает, ждет своего часа картина немалой стоимости, поневоле будешь осторожной. Неудивительно, что из-за этой и некоторых других особенностей своей работы посторонних я в свой дом не вожу. С клиентами у себя в квартире принципиально не встречаюсь. Со знакомыми, которых у меня великое множество, предпочитаю пересекаться на нейтральной территории. Слесарей, сантехников и прочих подобных граждан на порог не пускаю. Вот и получается, что ходят ко мне лишь близкие друзья. Ну теперь вот еще Ефимовы повадились. Слава богу, хоть Можейко в гости не просится. И тут вдруг сообразив, что назначенное для встречи время уже прошло, я нырнула в джинсы, натянула блузку, накинула на себя пиджак и, вихрем пронесшись по комнатам, выскочила из квартиры.

Влетев в кафе с уже приготовленными фразами извинения, с удивлением обнаружила, что Можейко моим отсутствием совсем не тяготится. Устроившись в одиночестве за дальним столиком, он поглощал гигантскую порцию мороженого и выглядел очень довольным. Завидев меня, Степан Степанович приветственно взмахнул рукой, приглашая присоединиться. А стоило мне подойти, как он улыбнулся и без смущения сообщил:

— Я ужасный сластена. Не представляете, как обрадовался, когда вы назначили встречу именно здесь.

— Почему? — опешила я.

— Легальный повод лишний раз побаловать себя сладким. Я здесь по делу, и, значит, совесть моя чиста. Кстати, присоединяйтесь. Мороженое здесь отличнейшее.

— Нет, спасибо. Я ненадолго.

— Понимаю, — кивнул Можейко, с сожалением отодвигая в сторону вазочку с недоеденным мороженым. — Я свалился вам на голову без предупреждения. Простите, но так уж получилось. Был тут неподалеку и решил по дороге завернуть. Нужно поговорить.

Господин Можейко оказался человеком деловым, тратить время попусту не стал и сразу приступил к главному:

— Вчера мы с Аллой обсудили трудности, с которыми вы столкнулись в ходе порученного расследования. Я ее еще раньше предупреждал, что одних ваших усилий будет недостаточно, но она мне тогда не поверила.

— Мне действительно бывает нужна консультация специалиста. Дело двигалось бы значительно быстрее, будь у меня развязаны руки. К сожалению, Алла Викторовна категорически возражает.

— Ее можно понять, — скорбно поник головой Можейко. — Она боится огласки. Павел — человек публичный, весь на виду, а тут выборы не за горами. Любой неосторожный шаг может привести к скандалу. А неприятностей нам и так хватает. Максим, сын Ефимовых, последнее время доставляет массу хлопот.

— Я его видела. Столкнулась в доме Ефимовых.

— И он конечно же был пьян, — удрученно качнул головой Можейко.

— Да, было дело.

— Жаль! А какой был парень совсем недавно! С отличием окончил МГУ, поступил в аспирантуру. Профессора нахвалиться не могли, сулили блестящее научное будущее... а Максим вдруг как с цепи сорвался. То в одну историю влипнет, то в другую. Недавно учинил драку в баре, попал в милицию. Как я ни пытался замять эту некрасивую историю, журналисты все равно разнюхали, и информация попала в газеты. Павлу это не на пользу. Он, лидер, должен быть кристально чист. И так среди руководства партии наблюдается недовольство. Боятся, что избирателям подобные эксцессы могут не понравиться. Подумают; если человек не способен справиться с собственным сыном, как же он может браться решать судьбу страны... Ситуация складывается не слишком хорошая.

— Мне трудно об этом судить, я не интересуюсь политикой...

Можейко сдержанно кивнул:

— Помню. И говорю все это лишь для того, чтобы было ясно, что опасения Аллы имеют под собой реальную почву.

Я пожала плечами:

— Проблему это не снимает.

Степан Степанович энергично рубанул воздух рукой:

— Это слишком важное дело...

— Павел Юрьевич думает иначе, — не сдержавшись, перебила его я. — Он категорически против данного расследования.

— Знаю, — кивнул Можейко, — но это потому, что он идеалист.

— А вы? Нет? — я усмехнулась.

— Конечно нет! — вполне искренне воскликнул Степан Степанович. — Идеалистам в политике делать нечего. Это весьма и весьма грязное дело.

— А как же Павел Юрьевич? Идеалист — и в то же время глава партии? Не стыкуется, знаете ли!

— Паша свое место занимает по праву, — нахмурился Можейко, явно недовольный моей непочтительностью к своему другу. Уперев тяжелый взгляд мне в переносицу, он отчеканил: — Павел — необычайная умница, в его голове рождаются блестящие идеи. Мало кто из ныне существующих политиков способен стать с ним в один ряд.

Я смотрела на него с веселым интересом. Его раздражение меня ни капли не задело, а вот необычайная горячность позабавила. Степан Степанович уловил в моем взгляде насмешку и криво усмехнулся:

— К сожалению, блестящие идеи не могут существовать без солидной материальной базы. Ну сами понимаете... Деньги, спонсоры, раздача постов... Это все не для Паши...

— Для этого у него есть вы! — хмыкнула я.

— Точно! Я грязи не боюсь и легко со всем этим справляюсь.

— Выступаете в роли Плохиша? — съязвила я.

— Друга Павла, — очень серьезно поправил меня Можейко. — Я беру все это на себя потому, что иначе Паша не сможет работать.

— Жертвуете собой, — снова не удержалась я от шпильки. Мое замечание Степана Степановича развеселило.

— Совсем нет! — от души расхохотался он. — Мне моя работа нравится.

— Чем?

— Возможностью принимать решения. Я не такой головастый, как Паша, и ничего толкового придумать не смогу, как бы ни пыжился. А вот в работе с людьми мне равных нет! Я ведь человек очень конкретный. Поставь мне задачу, и я ее выполню! Причем, чем она сложнее, тем большее удовольствие я от нее получаю. Можно сказать, благодаря Паше я нашел себя. Но если б даже эта работа мне не нравилась, я все равно бы ею занимался. Ради Павла! Ему одному такого дела не поднять.

— Значит, все-таки жертвуете.

Степан Степанович кинул на меня короткий взгляд, отвел глаза в сторону и задумчиво протянул:

— Назовите это иначе. Это не жертва, дружба. Ради нее можно и не такое сделать. Заметьте, имею в виду настоящую дружбу, а не ту, о которой кричат на каждом углу.

Пока я молчала, переваривая услышанное, Степан Степанович деловито заявил:

— Все это лирика, а нас ждут практические дела. И здесь не должно быть проблем. А если они все же возникли, нужно срочно их ликвидировать. К счастью, это в наших силах. В общем, я убедил Аллу быть более гибкой и разрешить вам при необходимости прибегать к помощи специалистов.

Такого подарка от него я не ожидала.

— Спасибо! — выпалила я, искренне обрадованная.

Можейко строго погрозил мне пальцем:

— Но, разумеется, с соблюдением крайней осторожности. Никто ни о чем не должен догадываться.

— Я буду осмотрительна. Обещаю!

— Тогда у меня все. Позвольте откланяться. Да, вот еще что! Послезавтра мы едем в Вуславль. Нас ждет архив. Я уже обо всем договорился.

Едва расставшись с Можейко, я тут же развила бурную деятельность. Раз уж мне развязали руки, глупо было бы этим не воспользоваться. Заскочив домой, я в спешке переоделась, схватила ключи от машины и понеслась на стоянку. Ехать, естественно, намеревалась к Дарье. Даша была моей самой близкой подругой и неоценимым помощником. Она работала в очень солидном научно-исследовательском институте, созданном еще в стабильные советские времена. Первоначально он задумывался как учреждение, занимающееся исключительно научным изучением произведений искусства, но постепенно поле его деятельности расширилось. К помощи физических и химических лабораторий института стали прибегать реставрационные мастерские музеев, у которых постоянно возникает нужда провести то микроанализ красочных пигментов для установления подлинности картины, то рентгеноскопию полотна, «подозреваемого» в более позднем дописывании. Занимаясь оказанием технической помощи музеям, институт постепенно оброс собственными мастерскими и превратился в научно-реставрационный комплекс, в котором можно и пришедшее в плачевное состояние произведение искусства восстановить, и любое исследование провести. Заведующей одной из таких лабораторией и являлась Дарья. В тех случаях, когда мне в руки попадало произведение искусства, подлинность происхождения которого вызывала сомнение, я обращалась к ней за помощью. Даша проводила необходимые исследования и выносила вердикт, которому я верила безоговорочно. Дарья была специалистом высокого класса.

Подругу мое появление не взволновало. С головой уйдя в изучение разложенного на столе куска ткани, ни на что другое реагировать она была просто не способна.

— Садись, скоро закончу. — Не поднимая глаз, Дарья махнула рукой в сторону ближайшего стула.

Я покорно опустилась на краешек, но усидеть не смогла. Распиравшее меня нетерпение не давало покоя, и в следующее мгновение я снова вскочила на ноги. Сделав круг по комнате, пристроилась за спиной подруги и заглянула ей через плечо.

— Что это у тебя за вышивка?

— Запон, — рассеянно отозвалась Дарья.

— Никогда не слышала.

— Масонский передник. В него облачаются во время церемоний. Служит напоминанием о строительной профессии каменщика.

— Какая ты умная, Даша, — с уважением прошептала я. Дарья усмехнулась:

— Не завидуй. Это все, что я знаю. И только потому, что владелец данного раритета меня просветил. До недавнего времени ни одной масонской вещи в глаза не видела.

— А эта откуда?

— Из частной коллекции. Принесли на реставрацию. Видишь, в каком она состоянии, — озабоченно нахмурилась Дарья.

Вещь и в самом деле выглядела не лучшим образом. Сама ткань была густо покрыта рыжими разводами, шелковые нити вышивки местами растрепались, а местами просто сгнили. У меня создалось впечатление, что ее долго хранили в сыром месте.

— Значит, ты занята и времени на меня у тебя нет, — пригорюнилась я.

— Абсолютно нет, — согласилась Дарья. — Коллекционер торопит, и отказать ему я не могу. Он живые деньги заплатит.

Я подхалимски прижалась щекой к ее полному плечу:

— А может, прервешься ненадолго? У меня дельце совсем крохотное. Много времени не займет.

Дарья оглянулась и одарила меня недовольным взглядом. Я ответила ей умиленным хлопаньем ресниц и несчастной миной.

— Настырная ты, Анька, — сокрушенно вздохнула Даша. — И прилипчивая, спасу нет. Что там у тебя?

— Часы и кольцо.

Я торопливо извлекла из сумки предметы своих тревог и сунула подруге под нос. Та без интереса посмотрела на них и сухо проронила:

— И что?

— Покажи знающему человеку. Пусть скажет, когда были сделаны, — заискивающе попросила я.

Дарья вздохнула:

— Попросить я, конечно, могу. Только ведь откажут. У всех дел полно, и ювелиры — не исключение.

— Тебе не откажут. И потом, о многом я не прошу. Пусть только глянут одним глазком и время назовут. Хоть ориентировочно.

— Деньги давай. Даром делать не станут, — ворчливо приказала Даша.

Я выхватила из кошелька несколько купюр и сунула Даше в карман халата.

— Хватит?

— Нормально. Ладно, попробую. Жди здесь, я скоро вернусь.

— Дашенька, раз уж ты все равно будешь с ними договариваться, так попроси справочку чиркнуть. Малюсенькую, но на бланке и с печатью. Ладно?

— Наглая ты, Анютка, сил нет. Тебе дай палец, так ты и руку отгрызешь, — хмыкнула Дарья и грузно потопала к двери.

Пока Даша занималась моей проблемой, я от нечего делать разглядывала запон. Эта вещь хоть и называлась фартуком, но вид имела не совсем привычный. Верхняя часть полотнища была заметно шире нижней, слегка вогнутые боковины плавно переходили в округлые углы и двумя волнистыми линиями сходились внизу, образуя тупой угол. В центре фартука на фоне подбитого горностаем балдахина был вышит увенчанный короной трон. По бокам трона располагалось по колонне. Верхушку левой украшал полумесяц, правой — солнце с густой бахромой лучей. Над короной помещался череп со скрещенными костями, а у подножия трона было вышито дерево. Помимо этих крупных деталей узора по всей площади запона было разбросано множество мелких. Некоторые из них, такие как циркуль, треугольник, топор, можно было распознать легко, на изображениях других нитки были настолько попорчены, что понять что-либо было трудно. Мне приглянулось изображение то ли затейливого домика, то ли старинного фонаря, и я наклонилась поближе, пытаясь догадаться, что же это на самом деле. К определенному мнению прийти не удалось, потому что за моей спиной раздался голос Даши:

— Что это ты там высматриваешь?

— Детали твоего передника. Очень занятно.

— Он не мой. Масонский, — хмыкнула подруга, протягивая мне бланк. — Держи.

— Ну что там? — с замиранием сердца спросила я.

— О кольце ответ дадут через несколько дней. А в часах ничего интересного нет. Конец девятнадцатого века.

Глава 8

Утро следующего дня началось просто великолепно. Не успела я разлепить глаза, как зазвенел телефон.

— Алло, — пробормотала я хриплым от сна голосом.

— Анночка, здравствуйте. Щетинин на проводе. Узнали? — раздалось в трубке.

Заслышав говорок вечного оптимиста, я невольно расплылась в улыбке:

— Конечно, Михаил Яковлевич.

— Отлично. Значит, еще не все потеряно и у меня есть шанс увлечь вас в пучину своей страсти.

— А вы сомневались? — рассмеялась я, устраиваясь поудобнее на кровати.

— Нет, конечно. Это я так... кокетничаю. А если серьезно, Анночка, то звоню по делу. У меня есть предложение. Чрезвычайно интересное во всех отношениях. Вы меня понимаете?

— Да, но к сожалению...

— Заняты чем-то другим?

— В общем, да...

— А что голосок такой кислый? Не ладится дело?

— Угадали.

— Не с тем ли гербом, по поводу которого вы мне не так давно звонили, это связано?

— Именно.

— И что? Ничего не нашли?

— Нашла, но не то. Ездила в Вязьму, в архив. Мне там документы подобрали к моему гербу. Результат получился неожиданный. Оказывается, этот род пресекся в 1815 году.

— А должен бы?

— Я рассчитывала на конец девятнадцатого века.

— Почему?

— Рассказы родственников...

— Тогда, может, вас в Вязьме неправильно информировали? Подложили к вашему гербу липовые документы, и дело с концом. Вам была известна фамилия владельца герба?

— Нет. Только зачем сотруднице архива было это делать?

— Ради денег. Вы ведь обещали заплатить?

— Конечно.

— Ну вот. Хотела подзаработать, а требуемых документов под рукой не оказалось.

— Нет, Татьяна Владимировна на обманщицу не похожа...

— Всяко бывает. Вам ли этого не знать! Кстати, зачем эта самодеятельность? Почему у меня не захотели проконсультироваться? Сомневаетесь в моей компетентности?

— Господь с вами, Михаил Яковлевич. Я бы с радостью, но дама, с которой нас связывают определенные отношения, категорически против любого сотрудничества с посторонними. Настаивает на абсолютной секретности.

— Трудный случай.

— Не то слово! Я в тупике.

— К чему этот пессимизм? Запомните, безвыходных ситуаций не бывает. Это вам говорю я! А я всегда знаю, что говорю.

— Спасибо, Михаил Яковлевич. Вы меня утешили.

— Я не утешаю, я выход предлагаю. Слушайте внимательно! Сейчас вы берете все свои манатки... все, что у вас есть по данному вопросу, и пулей несетесь ко мне...

— Не могу, Михаил Яковлевич.

— Не перебивайте! Мне ваши смешные секреты не интересны! От своих голова пухнет. Приезжайте, и я дам вам интересную книгу. «История родов русского дворянства в картинках и очерках» называется. Между прочим, библиографическая редкость! Написал ее один чудак, но книжица забавная. Посидите, полистаете. В ней, кстати, не только изображения гербов приведены, там и описания родов имеются. В некоторых биографиях встречаются презабавные факты. По моему мнению, автор был тот еще сплетник... Так вот, поглядите картинки, мне вопросы позадаете — глядишь, и разберетесь со своим гербом. И не пугайтесь! Мне ваши тайны без надобности, а на вопросы, если возникнут, всегда с удовольствием отвечу.

Предложение было заманчивым, и я заколебалась.

— А когда эта книга была издана? Меня ведь конец девятнадцатого века интересует, — с сомнением спросила я.

— В 1916 году. И с точки зрения приведенных гербов чрезвычайно полная.

— Все, уговорили. Еду.

Выйдя из подъезда, я увидела скучающего на лавке Макса. При моем появлении он расплылся в улыбке и весело крикнул:

— Не передумали? Может, все же поговорим?

В ответ я одарила его свирепым взглядом и заспешила прочь.

— Если я умру от любопытства, виноваты будете вы! — крикнул мне вдогонку этот наглец.

— Проходите и располагайтесь, — бодро кивнул Михаил Яковлевич на застеленный старомодной бархатной скатертью стол и тут же исчез в соседней комнате.

Послушно опустившись на стул с высокой резной спинкой, я прислушалась к тому, что творилось за дверью. Оттуда доносилось дребезжание стекол в дверцах книжных шкафов, глухие шлепки падающих книг, невнятное бормотание Михаила Яковлевича. Я подперла щеку кулаком и приготовилась ждать. Зная безалаберность Щетинина, на быстрое его возвращение не рассчитывала. Просто сидеть и ждать было скучно, поэтому открыла принесенную с собой папку и от нечего делать в неизвестно какой раз принялась перелистывать немногочисленные странички. Часы из сумки доставать не стала. Показывать их Щетинину в мои планы не входило, я их прихватила так, на всякий случай. Вдруг понадобятся.

Наконец, невнятно ругаясь под нос, появился хозяин. Лицо у него было красное и раздраженное, в руках он держал книгу. Даже не книгу, а толстый альбом в добротном кожаном переплете.

— В этом доме ничего невозможно найти, — сердито сообщил он, бухая на стол свою добычу. — Вечно все куда-то исчезает.

Высказываться на тему порядка в его квартире я не рискнула. Живет один, к своим сокровищам никого не допускает, так что виноватых искать долго не придется. Но правда, при обидчивом характере Щетинина, могла ему и не понравиться. В общем, я смалодушничала и предпочла дипломатично промолчать.

— Изучайте, — приказал Щетинин.

Сам же, прихватив газету, уселся в дальнем конце комнаты и погрузился в чтение.

Для начала я просто бегло пролистала фолиант. Книга была напечатана на прекрасной бумаге и пестрела красочными, во всю страницу, изображениями гербов и родословных таблиц. Сообразив, что материал расположен в алфавитном порядке, решила сразу заглянуть в букву «Д». Фамилия Денисовых-Долиных шла за фамилией просто Денисовых, посвященный им раздел открывался гербом, выдержанным в пурпурно-синих цветах. Стоило мне посмотреть на него, как стало ясно, что явилась я к Щетинину зря. Этот щит был точной копией того, что я рисовала Татьяне Владимировне, и до деталей совпадал с ксерокопией, которую она мне вручила. Для очистки совести я все-таки достала из папки обе странички и, держа перед собой, принялась сравнивать все три рисунка.

— Чем это вы там трясете? — раздался голос из кресла.

— Все совпадает. И мой чертеж, и копия, которую я получила в Вязьме, — расстроенно отозвалась я.

— У вас что, для сравнения нет ничего более достоверного, чем ваше собственное творение? — ехидно поинтересовался Щетинин.

— Есть! Только что смотреть, если там рисунок щита ничем не отличается от этого. — Я ткнула пальцем в книгу.

— Щит? А он здесь при чем?

Я в изумлении взглянула на Щетинина:

— Но ведь он является главной деталью любого герба...

— Несомненно. А вам никто не говорил, что кроме него имеется еще множество других, тоже важных, деталей? По одному щиту правильно герб не прочтешь.

— Это мне известно, но я из этого герба выжала все, что могла.

Щетинин неопределенно хмыкнул:

— Ну-ну... Давайте, называйте символы и поясняйте, что они означают.

Я с недоверием посмотрела на Щетинина, проверяя, не шутит ли он.

— Не смотрите на меня так. Я говорю вполне серьезно. Вам ведь нужно разобраться с этим гербом? Или я что-то не так понял? — проворчал Михаил Яковлевич.

Я уныло кивнула:

— Еще как нужно.

— Тогда не теряйте время попусту, — приказал он.

— Герб представлял собой изображение щита... — начала я занудливым голосом первой ученицы.

— Эй, минуточку, — остановил меня Щетинин. — Вы что мнеописываете?

— Герб в книге, — растерялась я.

— А он мне зачем? Разве о нем речь? Вы ведь что-то там щебетали о другом изображении? Вот его и описывайте! С первоисточником нужно работать, если хотите избежать ошибок! — неожиданно разъярился Михаил Яковлевич.

Я покорно достала из сумки часы, положила так, чтобы хозяин не видел, и снова занудила:

— Герб представлял собой изображение щита в окружении затейливого убранства.

— Что за убранство? — тут же проявил вредность Щетинин.

— По обе стороны щита располагаются львы с оскаленными пастями и изогнутыми хвостами. На задних лапах стоят, передними поддерживают щит, — покорно ответила я.

— Что скажете по поводу этих зверей?

— Такие фигуры рядом со щитом в геральдике именуются щитодержателями, являются символами принадлежности к древнему роду.

— Правильно, а еще они могут означать наличие титула у владельца. Слыхали об этом?

— Нет.

— Плохо! Пошли дальше.

— Верхняя точка герба обозначена шлемом с султаном из павлиньих перьев. От шлема вправо и влево расходятся узоры из листьев. Переплетаясь между собой, они образуют мантию, охватывающую основные элементы герба с двух сторон.

— Этот пучок листьев называется наметом, — сварливо заметил Щетинин.

— Я знаю.

— А раз знаете, так извольте называть как следует!

— Но ведь эти листья и узоры смысловой нагрузки в себе не несут. Они всего лишь орнаментальное украшение герба, предназначенное для придания ему необходимой пышности, — робко заметила я.

— Много вы понимаете! Нагрузки не несут! Сказала! Запомните, барышня, в гербе все важно.

— Запомню. Идем дальше...

— Рано! — перебил меня Щетинин. — Мы еще со шлемом не разобрались.

— А что шлем? Декоративное украшение...

— Ишь умница! Со шлемом дело обстоит совсем не просто. В гербах русского дворянства использовалось два вида шлемов: западноевропейский, с пятью решетками, и древнерусский. Какой там у вас?

Приглядевшись, я с опаской сообщила:

— Древнерусский.

— Вот! — обрадовался Михаил Яковлевич. — Это прямое указание на принадлежность к старинному роду! Такой шлем помещался в гербах только тех русских дворян, которые вели свое начало с допетровских времен. Однако, и зарубите себе это на носу, девушка, его включение в состав герба могло означать не только родовитость владельца, но и наличие титула. Пошли дальше!

— Прямо под шлемом, на верхней кромке щита, лежит корона.

— Стоп, не гоните лошадей. Остановимся на этом символе поподробнее.

Покорно кивнув, я бойко затарахтела:

— В геральдике корона знаменует господство и внешне очень эффектна, по этой причине составители с большой охотой включают ее изображение в состав гербов, придавая этому символу власти самые разнообразные формы.

— Вы так считаете?

— Да.

— Ну-ну... Продолжайте далее.

— Наша корона имеет вид узкого обруча, украшенного множеством мелких зубчиков с шариками на концах. Скромность формы наводит на мысль, что владелец герба особым весом в обществе не пользовался, но тем не менее своим присутствием она сообщала всей композиции необходимую значимость.

— Все? А теперь послушайте меня. Корона действительно символизирует власть и широко используется в геральдике. Но, и это важно, она также может указывать на наличие титула у владельца. Короны бывают самые разные: баронские, герцогские, графские, императорские. Они действительно разнятся по форме, потому что точно обозначают титул того, кому принадлежит данный герб. В вашем случае на гербе помещена графская корона, а сие означает, что владельцу монаршей милостью был дарован титул графа.

Открытие было неожиданным и сводило на нет все мои потуги серьезно заниматься геральдикой. Это ж надо! Проморгать графскую корону! Удар по самолюбию был ощутимый, но я взяла себя в руки и как ни в чем не бывало продолжала:

— Теперь щит.

— Как же, как же! Помню! Ваш любимый элемент, — не удержался и подколол меня Михаил Яковлевич.

Зря старался. Его ехидство меня с толку не сбило. Я просто внимания на него не обратила и продолжала упрямо гнуть свою линию.

— Щит является центром любого герба, потому что именно на нем изображаются основные гербовые фигуры. В моем случае его поле разделено перпендикулярными линиями на четыре части. В верхнем левом и нижнем правом квадратах помещаются фигурки архангела Михаила. В верхнем правом углу изображен огнедышащий дракон с короной на голове, наискосок от него, в нижнем левом углу, располагается изображение старинной пушки на лафете с сидящей на ней райской птицей. В геральдике архангел Михаил с мечом считается знаком Рюриковичей, дракон символизирует силу и могущество, пушка является символом Смоленска. Ее присутствие на щите подразумевает, что свои корни данный род берет со смоленской земли, — бойко отбарабанила я и преданными глазами уставилась на учителя.

Моя покорность Щетинина не смягчила.

— И это все? — сварливо спросил он.

— Да.

— Не может быть, — фыркнул Михаил Яковлевич. — Посмотрите внимательнее. Раз есть графская корона, значит, должно быть и указание, кем из императоров этот титул присвоен.

— Нет здесь ничего, — уперлась я.

— Посмотрите хорошенько. Должен быть щиток с вензелем, — теряя терпение, прикрикнул Щетинин.

— Никакого щитка здесь нет.

— Возьмите лупу! — окончательно разъярился Михаил Яковлевич.

Раздосадованная, я выхватила из сумки лупу и припала к ней глазом. Миллиметр за миллиметром исследовав щит, пришла к выводу, что никаких не замеченных ранее деталей на нем нет. Крохотную точку на перекрестье разделяющих линий принимать за щиток было бы глупо, и я с чистой совестью объявила:

— Нет ничего.

— Совсем? — со свирепой ласковостью уточнил Щетинин.

— Только маленькая пупочка.

— Это не пупочка! Это щиток! — заорал мой наставник. — Просто миниатюрность изображения не позволила ювелиру придать ему требуемую форму!

— На картинке тоже нет ничего похожего на щиток, — упрямо стояла я.

— На какой картинке?

Я кивнула на книгу.

— Его там и быть не может! Вы рассматриваете дворянский герб, а нужен графский! Пролистайте дальше.

Проглотив обиду, я принялась торопливо переворачивать плотные страницы и через десяток-другой листов действительно нашла точную копию герба на часах. Но со щитком в центре. Злополучная фитюлька на деле представляла собой маленький щит, на золотом поле которого помещался двуглавый орел с вензелем Павла I. Подпись гласила, что данный герб принадлежит графам Денисовым-Долиным.

— Как же это? — прошептала я.

— Если позволите, я объясню, — медовым голосом проворковал Щетинин. — Вы, Анночка, слишком увлеклись щитами. Мне даже отсюда, из этого кресла, видно, что на том огрызке бумаги, что вы оставляли в вяземском архиве, нарисован только щит. Да еще без главного элемента! Щитка! Какого же результата вы ждали?

— Про щиток я даже не подозревала, а остальные детали казались мне несущественными, — пробормотала я.

Михаил Яковлевич скорбно покачал похожей на бильярдный шар головой:

— Какое легкомыслие! Пренебречь символами герба!

— Но они почти одинаковые. Их нетрудно спутать, — попробовала я хоть немного реабилитироваться.

— Фамилия одна и та же? — деловито поинтересовался Щетинин.

— Да.

— Две ветви одного рода. Изначально гербы были одинаковыми, но правило таково: меняется социальный статус дворянина, и в его герб вносятся дополнения. А поскольку одни остались просто дворянами, другие же за заслуги получили титул, то гербы графов и дворян приобрели ряд различий.

Глава 9

Из колонок тихо лилась музыка. Вертинский артистично выпевал фразы о лиловых неграх и далеких знойных островах, а я пыталась упорядочить свои мысли с помощью своеобразного пасьянса. Разложив перед собой три составляющие задачи — кольцо, часы, запонки — старалась свести в единое целое все, что удалось узнать. Благодаря добрейшему Щетинину узнать удалось немало. Я оглядела поочередно все три предмета и остановила взгляд на часах. Прикоснулась пальцем к гербу на крышке, подумала: «Теперь ты для меня не загадка. Теперь я знаю, что ты принадлежал графам Денисовым-Долиным».

Слегка поколебавшись, аккуратно отодвинула часы в сторону. Передо мной остались запонки и кольцо. Палец лег на запонки.

«История родов русского дворянства в картинках», любезно предоставленная в мое распоряжение Михаилом Яковлевичем, оказалась кладезем информации. Помимо изображений гербов она включала в себя еще массу интереснейших сведений. Таких, например, как родословные семей. Проследив переплетение ветвей рода графов Денисовых-Долиных, нетрудно было выяснить, что на момент выхода книги в свет их мужская линия была представлена двумя братьями: Олегом и Андреем.

«История» была опубликована в 1916 году, в канун революции, и оба представителя Денисовых-Долиных в это время благополучно здравствовали. Если Павел Юрьевич Ефимов действительно являлся прямым потомком этого рода, то его дедом должен был быть Андрей Константинович. Я решительно передвинула к часам запонки с литерами «А».

Оставшееся в одиночестве кольцо сиротливо лежало передо мной и ждало своей участи. Я грустно вздохнула. Из всех трех предметов оно мне нравилось больше всего, но найти ему место в моем расследовании я не могла. Скорей всего, оно так и останется милой безделушкой, историю которой я никогда не узнаю.

От размышлений меня оторвал звонок. Голос Даши звучал очень взволнованно:

— Анька, ты где кольцо взяла?

— У клиента. А что?

— Это же раритет! Наши сказали, время создания — пятнадцатый век, Германия. Представляешь?

Даша давно отключилась, а я сидела и смотрела на кольцо. Я верю в судьбу, а появление такого кольца в частных руках — великая редкость. Не могло это произойти случайно. Наверное, это знак, но сумею ли я его понять? Сумею, но только в том случае, если распутаю эту историю до конца!

Все, первая часть задачи была выполнена. Я разгадала, кому принадлежали вещи.

«Теперь дело за малым, — усмехнулась я, — доказать, что Павел Юрьевич Ефимов является потомком Денисовых-Долиных. И не просто дворян, а графов!»

1920 год. Осень

Низко склонившись над шитьем, Лили сосредоточенно орудовала иглой, стараясь не попасть ею в палец. Теперь такое случалось нечасто, но все-таки случалось, и это здорово раздражало. Как и Фимкино нытье над самым ухом. Лили пыталась не обращать на него внимания, но гнусавый Фимкин голос сам собой лез в уши. Лили тихо вздохнула.

— Ты чего развздыхалась? — тут же прицепилась Фимка. Не поднимая головы, Лили равнодушно огрызнулась: — Отвяжись, Фимка.

— Лиль, ты что сегодня после работы делаешь? — послышался голос Ксюши.

Лили неопределенно пожала плечами:

— Домой пойду. Мама весь день одна.

Про то, что мама у Лили сильно болеет, Ксюша знала, потому и ответу не удивилась. Наклонившись поближе к Лили, она просительно зашептала:

— А может, в гости ко мне зайдешь? Чаю попьем, поболтаем.

Приглашение Лили удивило. Никогда раньше Ксюша ее к себе не звала. За все время их знакомства это случилось впервые.

— Мать в деревню к родне уехала. Отец на службе пропадает. Одной дома скучно, — пояснила Ксюша.

— А меня чего не зовешь? — обиделась Фимка, чутко прислушивавшаяся к чужому разговору.

— Ты мне и здесь надоела, — отмахнулась Ксюша и снова обратилась к Лили: — Так пойдешь?

Лили заколебалась. Дома ждала мама, но так хотелось хоть небольшого развлечения.

— Хорошо, — решилась она. — Только я ненадолго.

Лили шла по улице рядом с Ксюшей, слушала ее веселую болтовню и улыбалась. Надо же, она идет в гости! Конечно, это совсем не те гости, что раньше. Тогда к подъезду подавали экипаж, запряженный рысаками. С крыльца спускалась красивая, тонко пахнущая духами мама и аккуратно, стараясь не помять платье, усаживалась на мягкое сиденье. Рядом с ней устраивалась принаряженная Лили, экипаж плавно трогался, и они отправлялись в гости к соседям. Сейчас все по-другому. Нет ни нового платья, ни экипажа, а вместо мамы рядом с ней идет Ксюша. Но все равно хорошо! И Ксюша ей нравится. Она девушка добрая и приятная, не то что Фимка.

— Заходи, не стесняйся, — гостеприимно пригласила Ксюша, отпирая дверь в дом.

Лили прошла за хозяйкой в комнату и с любопытством огляделась.

— Сейчас чайник согрею. Станем чай пить и болтать. Чай хоть и морковный, но сла-а-дкий!

Ксюша шустро скрылась за ситцевой занавеской и загремела посудой. Через минуту выпорхнула назад и оживленно сообщила:

— Пока вода греется, я тебе кой-чего покажу.

Сняв с полки жестяную коробку из-под печенья, бережно поставила ее на стол и откинула крышку'.

— Гляди, — проговорила Ксюша, вытаскивая из коробки карманные золотые часы.

Осторожно погладив, с восхищением спросила:

— Правда, красивые?

Лили во все глаза смотрела на знакомый герб на крышке и не могла вымолвить ни слова. Не дождавшись ответа, Ксюша вернула часы в коробку и извлекла на свет другой предмет. Кольцо. Надев его на палец, она отвела руку в сторону и с сожалением вздохнула:

— Большое очень. Спадает.

— Это мужское кольцо, — через силу произнесла Лили.

— Откуда знаешь? Видела когда такие? — беззаботно поинтересовалась Ксюша, укладывая кольцо на место.

— Где ты все это взяла? — спросила Лили, изо всех сил стараясь, чтобы голос не выдал ее.

— Это папкино. Правда, он приказал, чтоб никому не показывала, но тебе можно. Я вижу, ты хорошая.

— А кто твой отец? Как его зовут?

Ксюша удивленно посмотрела на Лили.

— Захар Сидельников... Лиль, ты чего?

— Это вещи моего отца. Его убили. Прошлой осенью, — с тихой яростью выпалила Лили.

Ксюша еле слышно охнула и в испуге прикрыла рот рукой. Глаза наполнились слезами.

— Твой отец — убийца. Это он увозил моего папу из имения. И эти предметы... — Лили гневно тряхнула коробкой, — он снял с трупа моего отца.

Выкрикнув все это на одном дыхании, Лили развернулась и опрометью выскочила из комнаты.

Всю дорогу она неслась бегом, не видя ничего вокруг себя. Только оказавшись около знакомого дома, который уже привыкла называть своим, остановилась и попыталась отдышаться. Нельзя, чтобы мама что-то заподозрила. Ей противопоказано волноваться. Она только-только начала вставать с постели. Пригладив растрепавшиеся волосы, Лили на цыпочках прошла по коридору и осторожно приоткрыла дверь в комнату. Просунув голову в щель, прислушалась к маминому дыханию. Оно было ровным и спокойным.

«Спит», — удовлетворенно сказала сама себе Лили.

Стараясь не скрипнуть дверью, бочком протиснулась в комнату и без раздумий направилась к шкафу. В нем, на самой нижней полке, хранились дорогие им с мамой вещи. Отложив из узелка выданную Чубаровым справку, Лили прихватила остальное и так же тихо, как вошла, собралась покинуть комнату.

По дороге домой она все обдумала. Разговор, затеянный ею с Ксюшей, был огромной глупостью. Она, Лили, не сдержалась, и теперь ее опрометчивый поступок мог обернуться для них с мамой крупными неприятностями. Если Ксюша расскажет отцу, их арест неминуем. И поводов для него найдется предостаточно. Проживание по фальшивым документам, дворянское происхождение... Лили решила, что она все будет отрицать. Будет размахивать справкой, подписанной самим Чубаровым, и твердить, что Ксюша ее оклеветала. Но сначала нужно надежно спрятать узелок. Если явятся с обыском и найдут его, он станет лучшим доказательством Ксюшиной правоты. Место для тайника она уже определила. Чердак дровяного сарая. Сарай стоял в глубине двора и находился в пользовании семей из соседнего дома. Вряд ли чекистам придет в голову мысль шарить в чужом сарае. А если они все-таки полезут, то там много укромных уголков, где можно надежно утаить небольшой сверток. Например, за балкой под крышей.

Обернувшись, Лили наткнулась на внимательные глаза мамы.

— Ты сегодня поздно, — заметила Варвара Федоровна.

— Я в гостях была, — скороговоркой выпалила Лили, лихорадочно прикидывая, как бы половчее ввести маму в курс дела.

— В гостях? У кого же? — удивленно посмотрела на дочь Варвара Федоровна.

— У одной девушки... Мы вместе работаем, — начала говорить Лили и запнулась.

Она не знала, как поступить. Утаить правду было невозможно, а рассказать все как есть Лили не решалась. В конце концов привычка делиться с мамой всем до донышка взяла верх, и она выпалила:

— Эта девушка... Она дочь Сидельникова. Того самого.

Лили видела, как побледнела мама, но остановиться уже не могла.

— Мама, у них папины вещи. Часы, запонки, кольцо. Мне их Ксюша показала. И еще хвастала, что этим его наградили за доблестную службу! Представляешь?

— Что ты ей сказала? — еле слышно прошептала Варвара Федоровна.

— Правду! Что ее отец — убийца, а эти вещи — наши!

Варвара Федоровна посмотрела на дочь расширенными от беспокойства глазами:

— Надеюсь, ты их не забрала?

Глава 10

Степан Степанович Можейко не обманывал, обещая обо всем договориться. В музее Вуславля нас приняли, как самых желанных гостей. Не успели мы с ним войти в вестибюль, как появился сам директор музея и с распростертыми объятиями двинулся в нашу сторону. По тому, как сияло его лицо, и как жарко он пожимал руку Можейко, видно было, что директор рад его приходу совершенно искренне.

Пока мужчины весело обменивались новостями, я скромно стояла рядом. К разговору прислушивалась вполуха, потому как ничего для меня интересного в нем не было, но зато с большим любопытством оглядывалась по сторонам. Еще на подходе к музею я обратила внимание на необычную архитектуру здания. Дом походил на пышный свадебный торт, щедро украшенный затейливыми башенками, резными каменными наличниками и витыми колоннами. Поинтересовавшись у Можейко, кому принадлежал особняк до революции, услышала в ответ, что построили это экзотическое великолепие купцы Мещаниновы.

Я еще продолжала любоваться мраморными медальонами на стенах и лепниной на потолке холла, а Можейко уже покончил с обменом любезностями и перешел к сути дела:

— Вот Анна занимается историческими исследованиями. Книгу пишет, и знающие люди говорят, очень стоящая вещь получается. Так вот... Для работы ей требуется ознакомиться с некоторыми документами, что хранятся в вашем музее. Прошу, не откажите моей хорошей знакомой. Помогите. Буду искренне благодарен, — обстоятельно излагал он причины нашего с ним появления в городе.

Директор всплеснул руками:

— О чем вы, Степан Степанович, говорите! С радостью поможем. Тут и вопросов быть не может. Все, что имеем, покажем. Не сомневайтесь.

«Как хорошо иметь такую поддержку, как этот Можейко. Не нужно ни лукавить, ни рядиться в чужие одежды, представляясь то журналисткой, то агентом страхового общества, а то и вовсе полной дурочкой. Все просто. Пришел, получил необходимою информацию и с благодарностью отбыл. Все легально. Никакого обмана, никакого риска. Не жизнь, а мечта. Вот бы всегда так!»

От сладостных мечтаний меня отвлек голос директора музея. Глядя на меня с легким удивлением, он, наверное уже не в первый раз, спросил:

— Что конкретно вас интересует?

Я смущенно улыбнулась, извиняясь за свою рассеянность, и торопливо зачастила:

— Мне нужен список всех дворянских усадеб, существовавших в уезде до революции, фамилии их владельцев и, желательно, семейные архивы. Если они есть, конечно.

Директор задумчиво поправил пальцем дужку очков.

— Кое-что есть, но не много. При реквизиции имений некоторые семейные бумаги действительно привозили в город на хранение, но большую часть сразу отправляли в Москву. Если бы нужен был только перечень усадеб, это просто. У нас он есть. А вот с семейными архивами беда... Ну ладно! Пойдемте, познакомлю вас с одной нашей сотрудницей. Она очень толковая и сделает все возможное, чтобы помочь вам.

С этими словами он повернулся и заспешил по лестнице на второй этаж. Мы с Можейко, стараясь не отставать, устремились следом.

Стоя в вестибюле, я сквозь распахнутые двери уже видела, что первый этаж музея был отведен под краеведение. Второй, как выяснилось, занимала экспозиция, посвященная истории города. Бодро миновав зал, рассказывающий о революционной борьбе рабочего класса, мы плотной группой вступили под расписные потолки следующего. Мужчины, не замедляя шага, пошли дальше, а я замерла на пороге.

Похоже, сотрудники музея потратили немало сил, воссоздавая атмосферу прошлых лет, но их усилия себя оправдали. Зал разительно походил на парадную гостиную провинциальной дворянской усадьбы. Вдоль стен были расставлены диваны, вокруг небольших столиков кружком разместились кресла. В одному углу зеленело сукно ломберного стола с принадлежностями для игры в карты, в другом поблескивал черным боком рояль. На столах стояли вазы с цветами, на стенах висели зеркала, картины, фотографии. Мебель несколько разнилась по стилю, но это и понятно, не из одного дома свозилась. Что имелось в запасниках, то и поставили, но общее впечатление экспозиция создавала чрезвычайно приятное. Забыв о своих спутниках, я не спеша переходила от одного предмета к другому, когда раздался голос Можейко:

— Что вас там так заинтересовало, Анна?

— Отличная задумка и талантливое исполнение, — отозвалась я.

— Сейчас не очень любят ходить в музеи. Скучает молодежь от черно-белых фотографий и сухих таблиц, поэтому мы решили придать экспозиции несколько театральный вид, — пояснил подошедший директор.

— Удачная идея, — пылко похвалила я.

— Это все состоялось благодаря Степану Степановичу. Экспонатов у нас было предостаточно, навезли из имений в революцию, а вот на оформление средств не хватало. У нас ведь все теперь в одном духе выдержано, даже оконные занавески по старинным образцам на заказ сшиты. А все Степан Степанович. Выручил, нашел деньги.

— Хорошо получилось, — еще раз повторила я. — А это что за фотографии?

— Хотите ознакомиться? Пожалуйста, буду рад рассказать. Здесь представлены наиболее интересные городские здания конца девятнадцатого — начала двадцатого века. К сожалению, мало какие из них сохранились до наших дней. Это, как видите, фотографии старинные. Взяты из архивов города. Вот это биржа... Дворянское собрание... Театр... дом купцов Шаповаловых... А это открытие больницы.

На фоне двухэтажного здания стояла группа господ в сюртуках и дам в пышных шляпах. Я очень люблю рассматривать старые фотографии. Думаю, меня интригует некое несоответствие: людей, на них изображенных, давно уже нет в живых, и в то же время их лица находятся перед тобой. Придвинувшись поближе, я как раз пыталась рассмотреть снимавшихся, когда до меня донеслись слова директора музея:

— Здание было построено на средства графа Денисова-Долина.

В первое мгновение я не поверила собственным ушам. Показалось, что это обман слуха, галлюцинация. Мираж, вызванный моим воспаленным воображением. Что было бы неудивительно, если учесть, что мысли о Денисовых-Долиных не оставляли меня даже по ночам.

— Простите, как вы сказали?

Я с тревогой посмотрела на директора, неуверенная, что услышу от него эту фамилию еще раз.

— Городская больница была построена на средства Денисова-Долина, — с легким замешательством повторил тот.

Я облегченно перевела дух. Нет, не показалось.

— Чем это вы так заинтересовались? — окликнул меня Можейко, со скучающим видом созерцавший кобальтовую вазу с многоцветными медальонами.

— Услышала знакомую фамилию.

— А вот это сам граф Денисов-Долин, с супругой и дочерью. Тоже на открытии больницы, — продолжал директор, деликатным жестом указывая на другую фотографию на стене.

На жестком картоне фотографии был изображен статный мужчина с выправкой военного и женщина в легком светлом платье с оборками. Широкие поля шляпы полностью затеняли ее лицо, виден был только рот и округлый подбородок. Между мужчиной и женщиной стояла девочка лет десяти. Светлые локоны до плеч, бант на затылке, белое платье с юбкой до щиколоток. Фотография была небольшой, и черты лица у снимавшихся вышли мелкими, но мне показалось, что у девочки был задорно вздернутый носик и такой же задорный взгляд.

— Кто это? — раздался голос Можейко за моей спиной.

Я кинула на него взгляд через плечо.

— Денисовы-Долины всей семьей. Оказывается, в музее есть их фото. Не знали?

— Откуда? — искренне удивился он. — Я здесь бывал совсем по другим делам.

Прислушивающийся к разговору директор музея горячо поддержал Можейко:

— Степану Степановичу некогда было по залам разгуливать, он спонсоров искал да с рабочими воевал. А эти фотографии, кстати, мы совсем недавно вывесили. Степан Степанович с тех пор к нам еще не заглядывал.

Я понимающе кивнула и снова припала к фотографии.

— А почему больницу граф построил именно в Вуславле? — спросила я.

— Ну как же! — растерялся директор. — Его родовое поместье находилось здесь, поблизости, а граф был меценатом. Он щедро жертвовал городу. Денег хватало, Денисовы-Долины были одними из самых богатых в уезде.

Я добросовестно посмотрела все фотографии в зале, но других изображений Денисовых-Долиных не нашла. Как не обнаружила и портретов Ивановых. Хотя было бы странно, если б они мне попались. Уже одно то, что мне вдруг удалось натолкнуться на семейный портрет так интересующей меня семьи, являлось чудом.

— Анна, оставляю вас здесь, а сам поеду в город. У меня тут еще есть дела. Как закончите, звоните, — сказал Можейко и отбыл, а директор повел меня представлять своей сотруднице.

Как только за директором закрылась дверь, заведующая архивом, на попечение которой он меня оставил, спросила:

— Расскажите поподробнее, что вас интересует.

— Две семьи. Денисовы-Долины и Ивановы. Все, что только можно о них узнать.

— Что касается Денисовых-Долиных, так это семья в наших краях была известная. Жили издавна, на широкую ногу. А вот Ивановы... Никогда не слышала, но мы проверим по картотеке. Может быть, кто из мелкопоместных...

Она отошла к шкафу и принялась энергично шуровать в его недрах, не переставая при этом давать пояснения:

— У нас тут составлена карта всех имений. Точная. Выверялась по архивам земства. А к ней прилагается картотека... А, вот! Нашла!

Она положила передо мной большой лист ватмана.

— Тут все усадьбы обозначены. А кому какая принадлежала, это мы в именные карточки заносили.

— Семейные архивы тоже у вас хранятся?

— У нас большей частью архивы городских учреждений, а из имений бумаги вместе с художественными ценностями сразу в Москву отправлялись. Значит, вас интересуют Ивановы и Денисовы-Долины. О последних сразу скажу: им принадлежало имение Марьинка. А Ивановых будем искать.

Пока я высматривала на карте Марьинку, заведующая перебирала каталожные карточки. Наконец огорченно сообщила:

— Нет Ивановых. Иванчиковы есть, а Ивановых нет.

Значит, и этот след оказался ложным. Не существовало ни крестьянки Ивановой из деревни Васькино, ни дворянки Ивановой из близлежащего к Вуславлю имения. Просто мифической личностью оказалась эта Ольга Петровна Иванова. Хотя, может статься, ее фамилия была совсем не Иванова!

— Ну и ладно! — я тряхнула головой. — Нет, и не надо. Честно говоря, я не особо и надеялась. Вы мне лучше скажите, документов Денисовых-Долиных в вашем архиве совсем нет? Или хоть что-то сохранилось?

— Абсолютно ничего. В восемнадцатом году в их имении устроили солдатский госпиталь. Все бумаги, что были, в печах пожгли да на цигарки порвали. Когда готовили экспозицию о городе, с трудом удалось разыскать в бывшем городском архиве две фотографии. Вы их, наверное, видели в зале.

— Видела. А какова судьба имения? Что там сейчас? Руины?

— Ну почему же? Этому дому повезло. После госпиталя его перепрофилировали в санаторий. Это усадьбу и спасло. До сих пор целехонька стоит.

— Тогда последний вопрос: как их звали?

Перехватив непонимающий взгляд женщины, я с кривой усмешкой пояснила:

— Меня интересуют имена членов семьи.

— Граф Андрей Константинович Денисов-Долин, его супруга Варвара Федоровна и дочь Наталья, Натали.

С архивом было покончено, но звонить Можейко я не стала. Наплевав на нашу с ним договоренность, поймала такси и отправилась искать дом четыре по 1-му Прудовому переулку. В учетной карточке Ольги Петровны именно этот адрес указывался как постоянное место жительства, и мне очень хотелось туда заглянуть. Вопреки преследовавшим меня неудачам я была полна решимости продолжать начатое расследование. Питало мое упрямство открытие, сделанное в музее Вуславля: у графа Денисова-Долина имелась дочь. Наверное, вздумай я в тот момент объяснить двигающие мной мотивы любому здравомыслящему человеку, они наверняка показались бы ему притянутыми к ситуации за уши, но мне их было достаточно. Потому что, если перед революцией в семье Денисовых-Долиных росла девочка, а спустя много лет жила женщина, владеющая вещами, которые принадлежали графу, и утверждающая, что это ее семейные реликвии, — это что-то да значило! Лично для меня это являлось веским аргументом не оставлять начатое.

Прудовых переулков оказалось три, и все они были застроены деревянными ветхими домами. Название свое оправдывали сполна, потому что располагались на берегу большого пруда, а вот переулками их окрестили совершенно зря. Не было там даже намека на уличный строй — одно сплошное беспорядочное нагромождение длинных бараков. До революции это была рабочая окраина, которая осталась окраиной и теперь, по прошествии нескольких десятков лет. Не знаю, как здесь было раньше, но сейчас район имел вид крайне непрезентабельный. Проулки между домами поросли травой и лопухами, в мусорных кучах копошились куры, в одном месте, на затоптанной лужайке, бродил выводок шустрых поросят.

Поплутав между убогими однотипными постройками, я в конце концов все-таки нашла нужный мне дом. С опаской поднявшись по прогнившим ступеням деревянного крыльца, толкнула обитую байковым одеялом дверь и оказалась в темном предбаннике с двумя дверями. На правой белой краской было выведено: кв.8-14. На левой виднелись нацарапанные мелом цифры 1-7. Ольга Петровна проживала в квартире номер шесть, значит, именно сюда мне и было нужно. Нажав кнопку звонка, прислушалась. По доносившимся из-за двери крикам можно было с уверенностью утверждать, что жизнь в квартире била ключом. Причем не только в переносном смысле: помимо воплей там время от времени раздавались глухие удары и звонкое громыхание металла.

«Похоже, эмалированной посудой швыряются», — определила я.

Стоять под дверью надоело, и я снова нажала кнопку звонка, вот только палец теперь уже не убирала. Моя настойчивость хоть и не сразу, но результаты принесла. Громыхание кухонной битвы постепенно стихло, раздалось шарканье тяжелых шагов. Они все приближались и приближались, пока наконец не щелкнул замок. Дверь приоткрылась, и к образовавшейся узкой щели приникла половина бледного лица с круглым, подозрительно глядящим глазом.

— Чего надо? — басисто осведомился владелец неприветливого глаза.

— Мне в квартиру шесть, — твердо объявила я. — С хозяевами поговорить.

— Я хозяйка шестой квартиры, а ты кто? — удивленно отозвалось лицо в проеме двери, а я вдруг догадалась, что его владелицей является женщина.

Привычно выхватив из кармана журналистское удостоверение, я поднесла его к немигающему глазу.

— Пресса. Нужно поговорить. Если вы проживаете в шестой квартире, значит, с вами, — напористо сообщила я.

Некоторое время за дверью молчали, переваривая услышанное, потом с явным недоумением спросили:

— О чем поговорить?

Эту публику я знала отлично. Переговоры могли длиться долго, и конец их был непредсказуем. Памятуя все это, поспешила внести конструктивное предложение:

— Может, впустите? Чего через порог перекликаться?

Жительница шестой квартиры опять задумалась и, когда я уже начала опасаться, что войти не удастся, без единого слова отступила от двери. Боясь, что она передумает, я быстро шагнула через порог в сумрачный полумрак квартиры. Он тут же обдал меня букетом ароматов, в котором было все: от бодрящего смрада кислой капусты до терпкого аромата несвежего белья.

— Иди за мной. Да поосторожнее. Не свали чего, — сварливо приказала моя новая знакомая и с неожиданной живостью зашлепала в дальний конец коридора. Осторожно пробираясь следом за ней по узкому лабиринту, я не забывала с интересом глядеть по сторонам. Стены были сплошь увешаны всевозможной утварью, начиная от оцинкованных ванночек до огромных тазов. Помимо велосипедов без колес на полу стояли ящики, бочки и разнокалиберные коробки. И весь этот бесконечный ряд периодически перемежался дверями. Нужная нам с моей спутницей оказалась последней. Женщина вытащила из кармана цветастого халата внушительную связку ключей и принялась не спеша ковыряться в замочной скважине. Получалось у нее неважно. То ли в механизме что-то заело, то ли руки с перепоя сильно дрожали. Пока она натужно пыхтела, я стояла за ее спиной и думала о том, что вряд ли себя оправдывают столь титанические усилия. Зачем устанавливать столько запоров, если дверь из трухлявого картона? Ткни пальцами — и будет дыра.

Словно в ответ на мои мысли хозяйка пробасила:

— Видишь, как живем? Не закроешь, вмиг обнесут. Кругом одни воры живут.

Наконец ей удалось справиться с многочисленными замками, и она неприветливо буркнула:

— Заходи.

Комната, в которой жил и взрослел депутат Ефимов, оказалась длинным узким пеналом. Если здесь и можно было поставить какую-то мебель, так только вдоль стен. Нынешняя хозяйка комнаты именно так и поступила. У одной стены притулился продавленный древний диван, напротив него — не менее солидного возраста платяной шкаф. Рядом со шкафом стояла кровать, а у другой стены, прямо у самого входа, ютился стол.

— Чего стоишь? Садись.

С превеликой осторожностью я опустилась на рассохшийся венский стул и теперь уже более внимательно посмотрела на хозяйку. На вид ей было никак не меньше семидесяти. Обрюзгшее лицо с тяжелым отвислым подбородком, грузная фигура с впечатляющими жировыми складками, наличие которых не мог скрыть даже широкий халат, слоноподобные ноги. Затянувшееся молчание женщине показалось тягостным, и она сварливо подстегнула меня:

— Чего молчишь? Раз пришла, так выкладывай. Чего тебе от меня надо?

— Я журналистка. Готовлю статью о депутате Ефимове. На фабрике мне сказали, что он с матерью жил в этой комнате...

— Ну жил! И что? — нетерпеливо перебила меня старуха. — Теперь я тут живу. Тебе что за дело?

Ответить я не успела: дверь приоткрылась, и в нее просунулась голова, по одному виду которой можно было определить, что обладатель ее — личность не менее колоритная, чем моя хозяйка. Встрепанные, торчащие во все стороны вихры. На небритых щеках многодневная щетина. Страдающие глаза побитой собаки. Одним словом, хронический алкоголик.

— Зин, капелюшки не найдется? — проныл он, просительно мигая слезящимися глазами.

— Откуда? — мощным басом гневно рыкнула хозяйка.

— Так вон гостья у тебя... Неужель с пустыми руками пришла?

Хозяйка пристально посмотрела на меня и впала в тихую задумчивость. Я поняла, что, если не хочу вылететь, нужно срочно действовать.

— Магазин у вас где? — обратилась я к лохматому, и тот в ответ растерянно мигнул. — Что, нет ничего поблизости? — возмутилась я. — Как же вы тут обходитесь? За каждой бутылкой в центр гоняете?

— Так ларек винный у нас, — с заминкой отозвался абориген.

Хозяйка настороженно прислушивалась к диалогу, и лицо ее постепенно смягчалось. Чтоб она не чувствовала себя обделенной, оставаясь в стороне от дискуссии, главный вопрос я задала ей:

— Сколько брать?

Ответ у нее был готов давно, поэтому она выпалила его, не раздумывая:

— Если разговор долгий, то две. А если по-скорому, так одной хватит.

Сосед тревожно засемафорил глазами и искательно предложил:

— Я провожу. Сами заплутаете.

Я с недоверием посмотрела на него, искренне сомневаясь, что он вообще способен двигаться. Мужик правильно понял мои колебания и с твердостью в голосе заверил:

— Не сомневайся.

И ведь действительно не обманул. Не успев спуститься с крыльца, поддернул растянутые трико и шустро припустил между бараками. Вел он меня козьими тропами, но вывел точно к заведению. Полновесных бутылок купила две. И ещё одну чекушку. Показав ее лохматому, сказала:

— Это тебе, но сначала отведешь меня назад.

Хозяйка покупку одобрила. Одну бутылку водрузила на стол, другую спрятала в платяной шкаф.

— А ты девка ничего, понимающая. — Она тряхнула подбородком и сделала попытку приветливо улыбнуться. — Так чего тебе от меня надо? Выкладывай.

— Мне о Ефимовых разузнать нужно. Для статьи.

— А что узнавать? Жили и жили. — Она пожала пухлыми плечами.

— Это понятно, что жили! Но как?

Старуха вдруг рассвирепела:

— Как все! Не видишь, как мы живем? Вот и они так же!

Думаю, она бы меня все-таки выгнала, но тут, на мое счастье, в дверь просунулась голова моего недавнего провожатого. Судя по глазам, полученную в свое распоряжение чекушку он уже оприходовал и теперь явился полюбоваться. на бутылку соседскую. Видя, что старуха на его появление внимания не обращает, он решил деликатно напомнить о себе.

— Зи-и-ин, — жалобно проблеял лохматый.

— Иди отсюда, алкаш, — свирепо цыкнула на него старуха.

Голова икнула и моментально скрылась. Хозяйка грузно завозилась на стуле, и тот в ответ жалобно заскрипел под ее тяжестью.

— Зин, ну будь человеком, — заканючили за дверью.

— Налей ему. Не отстанет, — посоветовала я. Старуха с интересом глянула на меня:

— Откуда знаешь?

— У меня мать запойная.

Она восприняла мои слова с недоверием, хотя я сказала истинную правду. Мамаша моя и вправду женщина пьющая, причем крепко, потому все происходящее меня нисколько не шокировало. С детства все было хорошо знакомо.

— Налей, — повторила я. — Ведь так и будет ныть. Поговорить не даст.

Хозяйка плеснула в стакан и сердито крикнула:

— Бери и уматывай, чтоб я тебя больше не видела.

Когда осчастливленный сосед скрылся в недрах коридора, она со вздохом заметила:

— Вот так и живем... А ты вроде ничего, только на наших не похожа.

— Я из Москвы.

— Из столицы? И сюда приехала, только чтоб о Пашке расспросить?

Старуха была искренне удивлена. В ее голове не укладывалось, что кому-то в Москве мог быть интересен ее бывший сосед. Не переставая качать головой, с дружелюбным любопытством спросила:

— На кой фиг он тебе сдался?

— Ефимов — депутат, народный избранник. О нем многие теперь пишут, вот и наш редактор решил статейку тиснуть, — доходчиво объяснила я.

— Депутат?! Гляди ты! Всегда знала, что Пашка в столице обретается, а про депутата от тебя впервые слышу, — протянула она и в задумчивости машинально плеснула себе в стакан.

— В столице про него уже все написано. Редактор требует чего-нибудь новенького. Вот я и решила поинтересоваться его детством и юностью. Может, что интересное обнаружится, — доверительно поделилась я.

Старуха меня не слушала. Подперев кулаком щеку, горестно пригорюнилась.

— Депутат... надо же. Никогда не думала, что из него что путевое выйдет.

Я насторожилась:

— Чего так?

— Да какой из него депутат? Тощий задохлик. Одни кости. Руки да коленки... А уж тихий был... голоса никогда не повысит. Как он там справляется? Депутату ж глотка нужна.

— Хорошо справляется. И голос прорезался, и мускулы наросли и вообще со временем Павел Юрьевич превратился в интересного мужчину.

— Ишь ты! Павел Юрьевич! — хмыкнула старуха и вдруг с интересом спросила: — А фотки его у тебя с собой, случаем, нет? Интересно было бы глянуть.

Фотографии не было, но, планируя пройтись по родным местам Ефимова, я на всякий случай прихватила журнал, с обложки которого белозубо улыбалось означенное депутатское лицо.

— Вот он теперь какой, — сказала я, выкладывая журнал на стол.

Старуха живо схватила его и принялась пристально всматриваться в портрет. Молчание длилось долго, наконец, она еле слышно прошептала:

— И вправду хорош.

И снова замолчала. Надолго.

— А журнал-то «Деньги» зовется! — вдруг многозначительно произнесла она. — И Пашку в нем пропечатали... Не зря, наверное? Был бы нищим, на первой странице его фотку не поместили бы, как думаешь?

— Павел Юрьевич человек состоятельный, — не стала спорить я. — Собственный дом имеет в Малиновке. Это поселок рядом с Москвой. Элитное место. Там только солидные и богатые люди селятся. Дорогую импортную машину. В общем, у него все в порядке.

— У него все в порядке, — повторила за мной старуха и неожиданно заплакала горькими пьяными слезами.

Не понимая, что происходит, я с интересом смотрела на нее, но утешать не спешила. По опыту знала: эта публика не любит, когда ей мешают. Рыдать она перестала так же внезапно, как и начала.

— А ведь Пашка бегал за мной, только я на него внимания не обращала. Он сох, а я внимания не обращала, — размазывая слезы по щекам, вполне трезвым голосом сообщила старуха.

Не веря собственным ушам, я в немом изумлении уставилась на нее. Никак сбрендила, старая, на почве алкоголизма. Ефимов, конечно, далеко не мальчик, но она-то совсем развалина. Женщина покосилась на меня и горько усмехнулась:

— Что смотришь? Не верится? Мне тоже. Только я правду говорю. Мы с Пашкой одногодки. В школе в один класс ходили. А теперь вот...

Боясь пьяной истерики, я пробормотала первое, что пришло на ум:

— Так всегда бывает. По жизни мужчины всегда лучше женщин сохраняются.

Мысль пришлась ей по душе, и она энергично тряхнула немытой головой.

— Точно говоришь! Пашка укатил после школы в Москву учиться, да там и остался, а я на фабрику пахать пошла. У него что за заботы были? Ручку держать да книжечки почитывать, а я тут хлебнула. То в дневную смену, то в ночную... — Женщина безнадежно махнула рукой: — Что тут говорить? Дура и есть дура. Пашка, когда еще первый год на каникулы приезжал, по-прежнему по мне сох. Мне бы сообразить — раз человек в Москве учится, так из него уж точно что-то путное выйдет. А я, дурища, красотой своей гордилась да носом вертела. Повстречалась одно лето, да и бросила. Мол, зачем мне этот задохлик, если вокруг целая толпа ухажеров вертится, не ему чета. Ну и Степка, змей, конечно, подсуетился. Ни на шаг не отходил. А мне и лестно! Степка был местный заводила, в нашем районе вся шпана его слушалась. Парень собой видный, крепкий. Обнимет, так кости трещат... Ну и что с того? Что он, этот Степка? Баламут! Покрутил любовь ибросил. Тоже потом в Москву укатил. А с тех пор, как мамаша его, Октябрина, померла, вообще в наши трущобы глаз не кажет.

— Так вы и Степана Можейко знаете?

Женщина насмешливо хмыкнула:

— Чего ж мне его не знать, если мы все в одной школе учились? Пашка, Степка, Гришка и я.

— А Гришка — это кто?

Недовольная, что ее перебили, Зинаида раздраженно буркнула:

— Видела ты его. Стакан клянчил.

То, что лохматый Гришка некогда учился в школе, в голове не укладывалось. Казалось, он так и родился стариком. Пока я пыталась сжиться с этой информацией, хозяйка с упоением предавалась воспоминаниям: — Крепко мы все дружили. Вместе по улице болтались, вместе уроки делали. Пашка, конечно, тихоня и слабак был, но мозговитый. И очень упертый. Если чего хотел, всегда добивался, чтобы по его было. Костьми, бывало, ляжет, а на своем настоит. Однажды целую зиму проболел, отстал, конечно. Говорили, на второй год ему оставаться придется. Так он, представляешь, ночами сидел и зубрил! И что ты думаешь? К концу года опять лучшим в классе стал! Мы-то со Степкой другие были и учились через пень-колоду. А Пашка... тот кремень! Сам зубрил и нас заставлял. Каждый вечер меня к Степке тащил уроки делать.

— А почему именно к нему?

Зинаида сначала вроде удивилась вопросу, потом принялась обстоятельно излагать:

— А к кому? Ко мне нельзя было, у меня пили. К самому Пашке тоже. Мы Ольге Петровне мешали.

— Мешали?

— Ну шумели, болтали, а она вечерами работала. Картинки рисовала и по выходным на рынке продавала. Подкалымливала, понимаешь? Жить-то нужно было. У нее пацан рос.

— Мать Павла Юрьевича умела рисовать?!

— А чего это ты так удивляешься? Умела! И карандашом, и красками рисовала. У нее очень даже хорошо получалось, и людям нравилось. Заказчики, случалось, даже домой приходили, но она не умела с людьми ладить. Нелюдимая, все больше молчком да молчком. Сколько раз моя мать ее учила: будь побойчей, улыбнись лишний раз человеку. От тебя не убудет, а он денежку-то охотнее выложит. А ей — что хрен по деревне! Упрет глаза в пол и отмалчивается. Высокомерия в ней было много.

— Где она научилась рисовать?

Зинаида уставилась на меня с недоумением. Похоже, никогда раньше над этим вопросом она не задумывалась.

— Насколько мне известно, она была сиротой, — заметила я. — Девчонкой приехала из деревни в этот город и поступила работать на фабрику. Где она могла научиться рисовать?

— Понятия не имею. Только мне кажется, Ольга Петровна всегда рисовала.

— Сколько лет вы ее знали?

— Да всю жизнь! Когда мы сюда въехали, мне три года было, а они с Пашкой здесь уже жили.

— Она никогда ничего о себе не рассказывала?

— Да я ж тебе объясняю, молчунья она была, твоя Ольга Петровна! Нелюдимка!

— Понятно. Ну так что там с уроками? Вы начали рассказывать, что уроки всегда делали у Степана.

— Точно. Из всех нас только у одного Степки и можно было собираться. Октябрине, Степкиной матери, все было по фигу. Шумим, пол затопчем, картошку, что она себе с сыном сварила, съедим, ей все нипочем. Веселая была, легкая...

Зинаида замолчала, уйдя мыслями в далекое прошлое, где она сама была беззаботной девчонкой, а жизнь казалась простой и длинной.

— А все равно ее тут не слишком любили, — задумчиво проронила она.

— Почему?

— Потому, что на других не походила. С виду вроде как все, а все равно другая... Со всеми была Октябрина в хороших отношениях, а дружить ни с кем не дружила. Если кто из баб к ней на минутку забегал, принимала приветливо. Помощи попросят — сделает все, что может. А вот чтоб самой к кому просто так зайти... ну, по-соседски... никогда! А уж про то, чтоб посидеть, душевно поговорить да на жизнь, как водится, пожаловаться, тут и говорить нечего. Чуралась Октябрина компаний. Говорю ж, сама по себе жила. Ну и еще бойкая чересчур была. На мозоль себе наступить никому не давала, и это тоже не всем нравилось. И к тому ж еще гулящая...

— Гулящая?

— Конечно! Сына-то неизвестно от кого прижила. Замужем Октябрина никогда не была, хотя ухажеров у нее была тьма! И какие мужики к ней сватались! Обзавидуешься! Октябрина же в ответ только хи-хи да ха-ха, а тут вдруг раз — и родила! Наши бабы, говорят, поначалу пытались разузнать, кто отец, но Октябрина одну отшила, и все разом от нее отстали. Не любила она вопросов, Октябри-на-то.

— Разве это гулящая? — удивилась я.

— А как же? Раз родила без мужа, значит, точно гулящая, — возмутилась Зинаида и осуждающе поджала губы.

— Степан как к этому относился?

— Когда маленький был, дразнили. А потом одного обидчика отметелил, другого, все разом и отстали. Он боевой рос, умел за себя постоять. Пашка в учебе первый был, а Степка во дворе. Когда подрос, всей шпаной в нашей округе командовал. Пашку вечно защищал, а тот этим пользовался.

— Как это?

— Атак! — Зинаида мигом разозлилась. — Степку вперед на обидчиков посылал, а сам за его спиной прятался. Не встречала таких?

— Встречала, — спокойно согласилась я.

Моя покладистость подействовала на Зинаиду благотворно, и она так же мгновенно отошла.

— А Степка хоть и силен был, а простота, — с усмешкой пробормотала она. — И еще баламут. Вечно что-то затевал. Бывало, Пашка книжку прочитает и нам перескажет, а Степка услышит и сразу загорится: «Что там книжка, мы свое придумаем. Не хуже». И ведь точно, придумывал. То мы на острове землянку рыли, то клад искали. У нас здесь Наполеон стоял, когда отступал, так Степка уверял, что он тут награбленные сокровища спрятал. А мы, дурачки, верили. Не соображали: тот Наполеон когда жил, да? А наши бараки когда построили?.. А то еще на чердаке дровяного сарая штаб устраивал. Мы из дома хлеба стащим и сидим, Степкины истории слушаем. Фантазер он был, любил все необычное, загадочное... У него в школе любимым предметом история была. Степка даже когда вырос, не поумнел, все разные книжки да статейки из журналов почитывал. Представляешь?

От воспоминаний Зинаиде взгрустнулось, и, чтоб хоть как-то взбодриться, она вылила в свой стакан остатки водки. Одним махом выплеснув ее в рот, сморщилась и принялась быстро зажевывать соленым огурцом. Говорить она в этот момент не могла, потому от нечего делать молча пялилась на улыбающегося с фотографии бывшего одноклассника. Прожевав, спросила:

— Там больше Пашкиных фоток нет?

— Есть. В журнале помещена большая статья о нем.

Читать статью Зинаида не стала, а вот фотографии рассматривала внимательно. И на комментарии не скупилась.

— Ишь ты! Депутат Ефимов с сыном! А что? Интересный парень, папаша в его годы хуже был. А это кто? Целая толпа!

— Соратники по партии.

Она одобрительно хмыкнула:

— Видные мужики. Вот где женихов искать нужно! В Москве, а мы тут сидим. А это никак Степка?

— Да.

— Тоже депутат?

— Помощником по партии у Ефимова числится.

— Ишь ты! Так и не расстался со старым дружком... Но, видно, неплохо Степке под крылом у Пашки живется. Гляди, какой гладкий.

— Совсем неплохо. Состоятельный господин.

— Ни фига! А мы тут... гнием. А это что за баба?

— Супруга Ефимова. Алла Викторовна.

Зинаида наклонилась поближе и, наморщив лоб, задумалась.

— А ведь я ее знаю, — вдруг выпалила она.

— Вы, наверное, путаете, — с сомнением заметила я. — Она москвичка, здесь никогда не жила. Разве что видели, когда она с мужем свекровь навещала.

— Не приезжала она, — пренебрежительно махнула рукой Зинаида. — Ольга Петровна хоть и отмалчивалась, а все знали, что невестка ее чурается. Ноги ее здесь не было. Я ж тут за стенкой жила, все видела. В эту комнату я уже после смерти Ольги Петровны перебралась. У меня и обстановка ее стоит. Пашка все бросил, ничего не взял. Он здесь после смерти матери только разок и появился. На похороны. Даже поминок не устроил, сразу уехал. Похоже, точно разбогател и загордился...

Рассказывая мне все это, она не отрывала глаз от фотографий в журнале. И вдруг, перестав трещать, хлопнула ладонью по журналу и заявила:

— Ну точно я ее знаю!

— Откуда? Где вы с ней встречались? Здесь или в Москве?

Зинаида погрозила мне пальцем и с хитрой улыбкой произнесла:

— Не важно! Знаю, и все! Хоть и давно это было, а я помню!

Глава 11

— Куда вы пропали? Я заезжал в музей, мне сказали, вы давно ушли. Где вы были все это время? Посмотрите на часы, день кончается, — набросился на меня Можейко, стоило мне сесть к нему в машину.

Его упреки были вполне справедливы. Дело и вправду шло к вечеру, а я, покидая музей, действительно ему не позвонила. Все так и было, только это еще не повод отчитывать меня. Очень мне не понравился его тон, и скрывать свое недовольство я не стала.

— Навещала места вашей с Ефимовым юности, — демонстративно отвернувшись к окну, сухо ответила я.

— Что это еще за места?! — не унимался Можейко.

Мужик был явно неправ, но понять этого не хотел и упорно продолжал демонстрировать характер. Я оторвала взгляд от окна и посмотрела на него в упор.

— Проще говоря, посетила барак, где родился и вырос наш депутат, — доложила я, чеканя каждое слово.

— Зачем вас туда понесло? — нахмурился Можейко, с недоумением разглядывая меня.

— Рассчитывала хоть что-то узнать об Ольге Петровне. Сами знаете, близкие родственники не спешат делиться информацией. А в бараке она как-никак жизнь прожила. Все время на виду, соседи могли дать зацепку к ее прошлому.

— Дали?

— К сожалению, нет.

— Что так? Не осталось никого, кто ее помнит?

— Почему же? Осталось.

— И кто это?

Можейко взирал на меня с открытым недоверием, и я, не удержавшись от мелочного желания поквитаться, со скрытым злорадством процедила:

— Зинаида. Ваша с Павлом Юрьевичем бывшая одноклассница.

Можейко и до того, прямо скажем, не искрился весельем, а услышав имя подруги детства, помрачнел еще больше.

— Как она там? — тихо спросил он, отводя глаза.

— Пьет, — кратко сформулировала я свои впечатления.

Судя по тому, как Можейко нахмурился и замкнулся, мое сообщение не стала для него новостью. Молчал он долго. Мы уже выехали за пределы города, когда Степан Степанович вдруг вернулся к прерванному разговору:

— Я к Зинаиде хорошо отношусь, только зря вы на нее время тратили. Человек она безобидный, но характером слаба, да и ума недалекого. Пить начала давно и теперь, я думаю, совсем опустилась. Что она может сказать толкового?

— Ну зачем же так? Мне она показалась вполне вменяемой, — не согласилась я. — Говорила вполне разумно, но, к сожалению, ничего такого, что имело бы отношение к интересующему меня вопросу. В основном это были светлые воспоминания о безвозвратно ушедшем детстве. Дружба. Игра в войнушку, поиски сокровищ Наполеона. Первая любовь.

Можейко подозрительно покосился на меня, но ничего не сказал. Так и промолчал, мрачно набычившись, до самой Москвы. Я к нему с разговорами тоже не лезла, понимала, муторно мужику. Уж очень далеко развела их жизнь с бывшей подружкой, в которую они с Павлом оба были в юности влюблены. И сам Можейко, и Ефимов сумели неплохо устроиться в этой жизни, а вот Зинке не повезло. Спилась и опустилась на самое дно местная красавица и их первая любовь. Не всякий способен такое равнодушно воспринять.

— А знаете, Зинаида одну интересную вещь все-таки сказала, — неожиданно вспомнила я.

Можейко мое сообщение не заинтересовало. Он даже головы в мою сторону не повернул. Как смотрел угрюмо на бегущую под колеса дорогу, так и продолжал на нее глядеть, лишь вежливо обронил:

— Вот как?

— Зина утверждает, что знает Аллу Викторовну.

— Белая горячка, — с непоколебимой уверенностью определил Можейко. — Не может она ее знать. Алла всю

жизнь прожила в Москве и, если куда и выезжала, так только в Крым, на отдых. В отличие от нас всех, она выросла в достатке. Ее отец был известным человеком.

— Я то же самое Зинаиде говорила, но она стояла на своем. Твердила, что это было давно, но она все хорошо помнит. Встречалась она с Аллой Викторовной в Вуславле.

Можейко вяло пожал плечами, давая понять, что за слова бывшей подруги ответственности не несет. Я думала, что молчать мы будем до самого дома, но Можейко вдруг очнулся от задумчивости и предложил:

— Давайте заедем к Алле по дороге все-таки.

— Зачем?

— Ей интересно будет узнать, чем обернулось ваше посещение музейного архива. Мне, кстати, тоже. Вы ведь про это так ничего и не рассказали.

Не удержавшись от соблазна немного повредничать, я елейным голосом пропела:

— Могли бы спросить. Мы с вами не один десяток километров бок о бок проехали.

— Значит, решено. Едем, — пропустив мимо ушей мое ехидство, подвел он черту разговору и потянулся за мобильным телефоном.

— Там может быть Павел Юрьевич, — уже серьезно заметила я.

— И что? Вы его боитесь? — усмехнулся Можейко.

— Нет, но ему может быть неприятен мой визит. Он ведь категорический противник идеи Аллы Викторовны.

— Не трусьте, все будет нормально, — скупо улыбнулся Можейко и тут же оживленно заворковал в мобильник: — Алла, это я. Мы с Анной едем к тебе. Паша дома? Работает с бумагами в кабинете? Отлично! Что узнали? Пока я и сам не в курсе. Приедем, Анна нам все расскажет. Ну пока. Жди.

Алла Викторовна действительно нас ждала. Мы еще только въезжали во двор, а она уже стояла на крыльце.

— Ты тут поухаживай за Анной, а я отлучусь на минуту, — на ходу бросил ей Можейко и поспешно скрылся в доме.

Алла Викторовна проводила его задумчивым взглядом, потом повернулась ко мне и, думая о чем-то своем, рассеянно предложила:

— Пойдемте в столовую. Я стол накрыла. Перекусите.

Есть действительно хотелось. Я вдруг с удивлением вспомнила, что за весь долгий день у меня во рту росинки маковой не было.

Дожидаясь возвращения Можейко, мы с хозяйкой пили чай и мирно болтали ни о чем. Алла Викторовна интересовалась дорогой и тем, понравился ли мне Вуславль. Я отвечала привычными обкатанными фразами, одновременно прикидывая в уме, задать ей свой вопрос немедленно или все же не торопиться. Принять решение я так и не успела. Дверь распахнулась, и в комнату быстрым шагом вошел сначала Можейко, а следом за ним Павел Юрьевич. Появление последнего стало для меня неприятным сюрпризом, поскольку втягиваться на ночь глядя в бурные дебаты с раздражительным Ефимовым сил совершенно не было. А от Павла Юрьевича можно было ожидать и вспышки бурного раздражения, и лавины гневных упреков, что было одинаково неприятно и утомительно. Неудивительно, что я следила за ним с определенной настороженностью, однако избранник народа повел себя неожиданно кротко. При виде меня он не только не впал в буйство, а, напротив, изволил поздороваться. Правда, лишь коротким кивком и без всякой приязни, но все равно этим своим поступком он привел меня в крайнее замешательство. Пока я приходила в себя и сживалась с мыслью, что мы с ним больше не враждуем, Павел Юрьевич устроился во главе стола и коротко попросил жену:

— Чаю, пожалуйста.

Алла Викторовна, не меньше меня встревоженная его появлением, сорвалась с места и торопливо зазвенела посудой.

— Тебе, как всегда, с лимоном?

— Без лимона и сахара, — не отрывая взгляда от скатерти, которую он пристально изучал, сухо отозвался Павел Юрьевич.

Стоило Алле Викторовне поставить чашку перед мужем, как Можейко, весело потирая руки, потребовал:

— Ну, Анна, докладывайте!

Идея привлечения Павла Юрьевича к участию в разговоре, без сомнения, принадлежала ему, но вины он за собой не чувствовал, держался свободно и единственный из всей нашей компании пребывал в отличном расположении духа. Похоже, в душе Можейко здорово потешался над нашей с Аллой Викторовной растерянностью. Одарив его возмущенным взглядом, я все-таки подчинилась и принялась, как он выразился, докладывать:

— Время позднее, поэтому излагать буду кратко и без подробностей. Поездка моих надежд не оправдала.

При этих словах Ефимов оторвал глаза от скатерти и поднял голову. Можейко в немом вопросе вздернул брови, и только Алла Викторовна не сдержалась и огорченно пискнула:

— Почему?

— Я отправилась туда в надежде найти документы, подтверждающие существование семьи Ивановых...

Глядя поверх голов собравшихся, Павел Юрьевич с неприятной усмешкой перебил меня:

— Зря ноги били, она и без ваших подтверждений существовала.

— Я веду речь о дворянах Ивановых, — сделав акцент на слове «дворянах», невозмутимо пояснила я. — К сожалению, таковых не оказалось.

Лицо Аллы Викторовны вытянулось, а Можейко и Ефимов обменялись быстрыми, многозначительными взглядами.

— Однако не все так плохо, — ровным голосом продолжала я. — Есть и кое-что обнадеживающее.

Я отчетливо видела, как насторожился и внутренне напрягся Ефимов. Его глаза тревожно метнулись к Можейко, тот ответил ему еле заметной успокаивающей улыбкой.

— В музее обнаружилась фотография семейства Денисовых-Долиных. Как оказалось, у них было имение неподалеку от города.

— И чему вы радуетесь? — сварливо поинтересовался Ефимов.

Удивленная, что он вообще принимает участие в разговоре, я решила не обострять отношений и проявить миролюбие:

— Благодаря этой фотографии удалось установить, что у Денисовых-Долиных была дочь, Наталья...

— Мою мать звали Ольгой, — не замедлил тут же ехидно напомнить мне Ефимов.

— Я в курсе, — спокойно кивнула я, не давая сбить себя с толку. — Так вот, наличие дочери у Денисовых-Долиных мы установили, и это можно отнести к нашим успехам. Однако доказать существование связи между нею и Ольгой Петровной я сейчас не могу и как это сделать в будущем — понятия не имею. И это наша беда.

Я слышала, как разочарованно вздохнула Алла Викторовна, и понимала, что мои слова ей не понравились. Что касается Павла Юрьевича, то ему, напротив, сообщение явно пришлось по душе.

— Ну я же говорил, — с довольным видом произнес он, косясь на друга детства.

Тот ответил ему мимолетной улыбкой и тут же беззаботно поинтересовался:

— Но это еще не все, не так ли?

Поскольку вопрос был обращен ко мне, ответила:

— Не все. После музея я съездила еще в одно место. В Первый Прудовый переулок.

— Зачем? — спросил Ефимов, и, как ни странно, обращался он снова ко мне.

В наших отношениях совершенно отчетливо наметился прогресс в лучшую сторону, но объяснялось все просто. Павел Юрьевич только потому забыл на время о своей неприязни, что был живо заинтригован моим вояжем в бараки.

— Туда-то зачем потащились? Что собирались найти? Еще одну фотографию? Только ведь на Прудовой музеев нет, это рабочая окраина, бараки, — не скрывая насмешки, сказал он.

— Я это знала, — кротко согласилась я. — Однако цель визита заключалась в другом. Я отправлялась туда, рассчитывая раздобыть сведения об Ольге Петровне.

Ефимов пренебрежительно фыркнул:

— Где? В бараке? Да все наши бывшие соседи давно повымерли! Сколько лет прошло! Там даже следов нашего с матерью проживания не осталось.

— Ошибаетесь! Мебель в вашей бывшей комнате, например, как стояла, так и стоит.

— Откуда знаете? — заинтересованно глянул на меня Ефимов, и я вдруг отчетливо поняла, что совсем не так он и безразличен к своему прошлому, как хотелось бы думать его супруге. Алла Викторовна ошибалась, уверяя меня, что ее муж не сентиментален. По тому, как загорелись его глаза, без слов было понятно: Ефимову очень хочется услышать хоть что-то о своем бывшем жилище.

— Я в нее заходила, — коротко отозвалась я.

Можно было бы, конечно, рассказать в деталях, что из мебели где стоит, и какие на стенах обои, и что за занавески на окне... И спросить, не те ли это, что еще мать Павла Юрьевича вешала. Все можно было бы, и, думается, Ефимов не был бы против такой беседы, ноя не захотела. Это было моей маленькой местью ему. За его высокомерие и душевную черствость. В конце концов, если ему его прошлое было не безразлично, мог сесть на машину и сам смотаться на денек в Вуславль.

— Она с Зинкой беседовала, — негромко подал голос Можейко.

— Совершенно верно, — холодно подтвердила я. — Вашу с Ольгой Петровной комнату теперь занимает Зинаида, и она не отказалась со мной поговорить.

При упоминании о бывшей однокласснице сентиментальный настрой Ефимова разом улетучился и все его мысли вернулись из прошлого к грубой реальности.

— О чем? — почти простонал он. — О чем можно говорить с Зинкой?

— Подожди, Паша, она сама все расскажет, — снова вмешался Можейко, внимательно следивший за ходом разговора.

— Как о чем? — искренне удивилась я. — О вашей матери, конечно. Ведь близкие ей люди ничего сообщить не в состоянии.

Как только Ефимов понял, что мы опять возвращаемся к неприятной для него теме, он тут же растерял все свое относительное спокойствие и сорвался на крик:

— А Зинка, значит, в состоянии!

— Ольга Петровна всю жизнь там прожила, — рассудительно заметила я, твердо решив ни на какие провокации не поддаваться. Еще не хватало после такого утомительного дня ввязываться в выяснение отношений с Павлом Юрьевичем! — Все время на виду, бок о бок с соседями. Я надеялась, вдруг Зина вспомнит что-нибудь необычное, что дало бы зацепку к прошлому.

— Не было ничего необычного в ее прошлом. Мы жили, как все! — свирепо рявкнул Павел Юрьевич, багровея от злости.

Я согласно кивнула:

— Зинаида то же самое сказала.

— Разумно, не ожидал от нее, — пробурчал Ефимов, слегка остывая.

— И еще она вспомнила, что ваша мама отлично рисовала. Где она этому научилась?

Вопрос Ефимова поставил в тупик. Озадаченно посмотрев на меня, он недовольно переспросил:

— Где научилась?

Я ободряюще улыбнулась в ответ:

— Ну да! Кто и когда научил ее владеть карандашом и красками?

Зря я позволила себе такую вольность. Вместо того чтобы дать внятный ответ, Ефимов вдруг сердито надулся.

— Понятия не имею. Да какое это вообще имеет значение?

Решив не потакать его дурному характеру, я улыбнулась еще раз и, вся светясь доброжелательностью, заметила:

— Интересно, где крестьянская сирота могла приобрести подобное умение?

Ефимов подозрительно покосился на меня и ворчливо пробормотал:

— Она всегда рисовала. Вечно чиркала что-то на обрывках оберточной бумаги да на полях газет.

— И это все, что удалось узнать? — разочарованно протянула Алла Викторовна, которую таланты ее свекрови совершенно не интересовали.

— Да, если не считать многочисленных воспоминаний о детстве и юности, проведенных Зинаидой в компании вашего мужа и Степана Степановича. Ну сами понимаете... Детские шалости, юношеская дружба, влюбленность... Удивительно, но Зинаида помнит все до мельчайших подробностей, такие интересные случаи рассказывала... Кстати, вас, Алла Викторовна, она тоже вспомнила.

Алла Викторовна в недоумении вздернула брови и растерянно обвела взглядом сидящих за столом.

— Кто такая Зинаида?

Я кивнула на Можейко с Ефимовым:

— Их одноклассница. Всю жизнь в бараках прожила.

Слово «бараки» было совсем из другой жизни, которая к таким людям, как Алла Викторовна и ее супруг, отношения не имела и иметь не могла. Ефимова зябко передернула плечами и угрюмо поинтересовалась:

— А я здесь при чем?

— Понятия не имею, но Зина утверждает, что встречалась с вами. Говорит, это было давно, однако она вас помнит.

Алла Викторовна нервно дернулась и с раздражением спросила:

— Откуда?

— Этого она говорить не захотела. Возможно, вы бывали в Вуславле?

Моментально закаменев лицом, Алла Викторовна резко выпалила:

— Чушь какая! Нет, конечно! Никогда там не была!

Глава 12

Звонок от Щетинина раздался, как всегда, неожиданно. Старый балагур пребывал в прекрасном расположении духа, потому как ничто и никогда не могло по-настоящему расстроить Михаила Яковлевича и помешать ему радоваться жизни.

— Как дела, Анночка? — весело поинтересовался он.

— Нормально.

— Ответ не соответствует действительности. Голосок-то у вас того... грустный. Плохи дела? Расследование топчется на месте?

— Есть немного.

— Никак не разберетесь с семейством Денисовых-Долиных?

Я оторопела:

— Откуда вы узнали, Михаил Яковлевич?

— О господи! Тоже мне секрет! Неужели вы думаете, что я в мои годы не способен догадаться по голосу молодой женщины, что она грустит? За кого вы меня держите, Анночка? А из-за чего вы можете грустить? Только из-за работы, потому что ничто другое вас не интересует. Вы маньячка, говорю вам это со всей ответственностью. И так же ответственно заверяю: до добра это не доведет. Отцветете, подурнеете и засохнете в девицах. Помяните мое слово!

— Да нет, с этим все ясно...

— Значит, согласны?

— Полностью. Меня другое волнует. Откуда вы узнали про Денисовых-Долиных?

— Вы серьезно задаете мне вопрос или шутите?

— Очень серьезно.

— Деточка, но мы же вместе с вами читали тот герб.

— Я не говорила, что он принадлежал Денисовым-Долиным.

— Щетинину не нужно ничего говорить! Щетинин сам может догадаться. Он зубы съел на этих гербах.

Ошарашенная, я не могла вымолвить ни слова.

— Что это вы там примолкли? — подозрительно поинтересовался Щетинин.

— Вы меня удивили.

— Сейчас я вас, Анночка, еще больше удивлю. Только сначала ответьте на один неделикатный вопрос: вы серьезно занимаетесь этими графами? Они вас очень интересуют?

— Очень.

— Отлично. Тогда второй вопрос. Вам нужна встреча с представительницей рода Денисовых-Долиных?

Мне показалось, что я ослышалась. То, что Щетинин по роду своих занятий был вхож в Дворянское собрание и лично знал многих потомков громких фамилий, мне было известно. Но он всегда очень ревностно оберегал свои контакты, и обратиться к нему с просьбой поделиться ими было просто невозможно. Это неминуемо вело к разрыву всех отношений с капризным и подозрительным Щетининым. А тут вдруг он звонит и добровольно предлагает организовать мне встречу с одной из своих знакомых. И с кем! С родственницей Денисовых-Долиных! И это в то время, как я голову себе сломала, днем и ночью раздумывая, как бы мне напасть на след потомков этого рода. Поверить вот так, с лету, в такое везение мне было сложно.

Молчание между тем затянулось. Щетинину надоело ждать, и он обиженно хмыкнул:

— Не нужна? Жаль, хотел быть полезным. Тогда извините и до свидания.

— Михаил Яковлевич, миленький! — опомнившись, запричитала я. — Не кладите трубку! Нужна мне эта встреча! До зарезу нужна.

— Чего ж тогда молчали? — сухо поинтересовался Щетинин.

— Растерялась. Не ожидала такого везения. Я тут бьюсь, как рыба об лед, ищу следы Денисовых-Долиных, а ничего не получается. Всякую надежду уже потеряла, и вдруг вы звоните... Представляете мое состояние?

— Естественно! Щетинин по пустякам не разменивается. Щетинин всегда в точку попадает, — самодовольно хихикнул Михаил Яковлевич и тут же деловито приказал: — Записывайте телефон. Скажете, от меня.

Ручку я, конечно, схватила и номер записала, но от укора не удержалась:

— Михаил Яковлевич, что ж это такое? Вы с ней знакомы, а говорите мне об этом только сейчас!

— Вы мне вообще ничего не сказали. Сидели у меня, пользовались моими знаниями и таились, — пренебрежительно отмел мои претензии Щетинин.

— У меня особые обстоятельства.

— У меня тоже. Я, Анночка, уже старик. И как ни хорохорюсь, а голова уже не та. Ирину я знаю давно, но под другой фамилией. Поверите ли, совсем из виду выпустил, что на самом-то деле она Денисова-Долина.

— Как мне к ней обращаться?

— Сейчас она прозывается Гаршина Ирина Ильинична.

На сборы много времени не потребовалось. Не прошло и пятнадцати минут, как я вылетела из подъезда и понеслась в сторону стоянки. Но несмотря на то что все мои мысли были заняты предстоящей встречей, Макса я все равно заметила. Да и как было не заметить этого наглеца, если он так и лез в глаза! В этот раз сидел на скамейке у подъезда! Стоило мне появиться, как Макс расплылся в улыбке и беззаботно спросил:

— Ну как? Не передумали? Может, все-таки поделитесь информацией?

— Придется подождать. Ирина Ильинична еще не готова, — хмуро обронила молодая женщина, минуту назад встретившая меня на пороге квартиры Гаршиной.

Я была согласна ждать сколько потребуется, поэтому торопливо заверила ее, что никуда не тороплюсь. Она безразлично кивнула и, оставив меня в одиночестве, скрылась в соседней комнате, не забыв притворить за собой дверь. А мне не оставалось ничего другого, как, сгорая от нетерпения, топтаться посреди комнаты да вертеть головой по сторонам. Жилище бывшей дворянки, чьи предки в прошлом носили громкий графский титул, ничем не отличалось от жилищ многих тысяч наших сограждан. Квартира девятиэтажной «панельки» была обставлена типовой мебелью с неизменной стенкой российского производства, диваном-книжкой и обычной посудой за стеклом серванта. Ни картин, ни антикварных безделушек, ни вообще хоть одной ценной вещи. Даже фотографий на стенах и тех не было. Безликая квартира человека без прошлого, что выглядело весьма странно, потому что пожилые люди обычно любят окружать себя изображениями своих близких. Однако хозяйка дома оказалась исключением и, несмотря на преклонные года, похоже, не испытывала в этом потребности. Или же у нее была очень веская причина забыть все, что с ней происходило раньше... В тот самый момент, когда я над этим раздумывала, дверь отворилась, и в комнату вошла Ирина Ильинична.

Не могу сказать, кого именно я ожидала увидеть, но внешность вошедшей меня точно поразила. Она показалась мне очень высокой. Это было первое, что бросилось в глаза. Даже сейчас, в преклонном возрасте, Ирина Ильинична была почти одного роста со мной, а во мне как-никак полных метр восемьдесят. Но и рост, и чрезмерная худоба сразу забывались, отступали на второй план, стоило встретиться с ней взглядом. Глаза у Ирины Ильиничны были просто необычайные. Умные, не по годам яркие, они моментально приковывали к себе взгляд собеседника и уже его не отпускали. Совершенно седые вьющиеся волосы, высоко поднятые надо лбом и собранные в пучок на затылке, казалось, еще больше удлиняли вытянутое лицо, и в то же время эта старомодная прическа удивительно шла к ее облик). Она не только не старила женщину, а, напротив, выгодно подчеркивала и породистость лица, и изящную форму чуть длинноватого носа. Одета Ирина Ильинична была в белую блузку, кокетливо заколотую у ворота брошью, и темную юбку. Двигалась она очень медленно, осторожно неся свое крупное тело и при каждом шаге тяжело опираясь на массивную мужскую трость.

— Ну так что у вас за дело ко мне? — спросила Ирина Ильинична, с трудом усаживаясь на стул.

Особой приветливости в ее голосе не слышалось, чему я, признаться, удивилась. Учитывая наличие общего знакомого, наша с ней встреча мне представлялась несколько иначе.

— Михаил сказал, вы интересуетесь моей семьей?

Решив, что светской беседы у нас с ней не получится, я не стала ходить вокруг да около и выложила на стол часы.

— Мне в руки попало вот это, — сдержанно прокомментировала я свой жест.

Ирина Ильинична повертела часы в руках, внимательно оглядывая со всех сторон, и с безразличным видом аккуратно вернула на место.

— Никогда раньше не видела, — сухо объявила она.

— На крышке герб Денисовых-Долиных.

Она покосилась на часы и с неохотой признала:

— Герб действительно наш. Ну и что с того?

— Эти часы могли принадлежать кому-то из членов вашей семьи.

Ирина Ильинична одарила меня гневным взглядом и насмешливо хмыкнула:

— Много чего могло быть! Их могли просто купить по случаю. Их мог стащить любой лакей, когда началась революционная неразбериха и наши имения остались без законных хозяев. Их мог сунуть в карман солдат, грабивший те самые имения. Все могло быть, но меня это не интересует. Мне это безразлично!

— Ну почему вы так говорите? Ведь это реликвия! Семейная ценность! — попыталась возразить я.

— Это? — Ирина Ильинична уперлась в меня яростными глазами. — Это не ценность! Это всего лишь кусок золота с гравировкой. Настоящие ценности утеряны давно и безвозвратно! И заключались они не в таких вот цацках. Это было нечто более существенное и совсем не материальное.

Ирина Ильинична смерила меня презрительным взглядом и резко отвернулась. Не понимая, чем вызвано ее раздражение, и боясь неосторожным словом окончательно все испортить, я предпочла промолчать. Она тоже не желала говорить. В комнате наступила тягостная тишина. Когда она стала совсем уж невыносимой, Ирина Ильинична вдруг сердито спросила:

— Откуда они у вас?

— Понимаете, тут такая история...

— Вся наша жизнь сплошная история, — нетерпеливо оборвала она меня.

Не зная, как вообще вести с ней беседу, я растерялась.

— Рассказывайте, рассказывайте! И постарайтесь, чтобы ваша «история» хоть немного походила на правду, — сердито приказала Ирина Ильинична, не посчитав нужным даже голову в мою сторону повернуть.

Решив, что выбора у меня нет, потому как угадать, что именно нужно говорить, все равно не смогу и, если старухе не понравится сказанное, она так и так выставит меня вон, я твердо заявила:

— Эту вещь мне передал знакомый. Он утверждает, что часы принадлежали его деду. Мать моего знакомого...

Ирина Ильинична сидела, отвернувшись и, казалось, совершенно не слушала меня. Я продолжала говорить, упорно глядя ей в затылок, но постепенно меня начало охватывать отчаяние. Ну что за человек! Как достучаться до нее? И тут вдруг раздался раздраженный голос Ирины Ильиничны:

— Имя у него есть?

— У кого?

— У вашего мифического знакомого?

К Ефимову я теплых чувств не питала, но тут вдруг, стоило ей назвать его мифической личностью, всерьез обиделась.

— Почему же мифического? Он вполне реальный человек. Очень порядочный, и зовут его Павел.

— Вот так и называйте его впредь. Павел. Понятнее будет.

— Мать подарила Павлу эти часы по случаю окончания им института. Вот тут и выяснилось, что они принадлежали деду Павла.

— Каким образом выяснилось?

— Ему мать сказала. Она много лет их хранила...

— Мать сказала! — насмешливо хмыкнула Ирина Ильинична. — Сказать можно все, что угодно! А если она все придумала?

Вот тут терпение мое лопнуло, и я решила больше не церемониться. Выгонит так выгонит. В конце концов, не мои часы! С какой стати мне терпеть ее бесконечные подначки?

— Зачем? — с той же насмешливостью, что и Ирина Ильинична, спросила я. — Зачем ей это выдумывать?

Старуха с интересом глянула на меня:

— Ну мало ли... Фантазеркой была мать вашего Павла или тщеславной особой. Хотелось ей, понимаешь, иметь знатную родню.

— Если и хотелось, то она это тщательно скрывала. Лет двадцать, горемычная, мучилась и молчала, а потом вдруг не выдержала, поделилась-таки заветной мечтой.

— Значит, уверены, что та женщина сказала правду?

— Ни в чем я не уверена, — с тяжелым вздохом созналась я. — Просто у нее кроме часов и другие мелочи имелись.

При этих словах Ирина Ильинична слегка насторожилась:

— Вот как? И что же это за мелочи?

— Кольцо и запонки.

Лицо Ирины Ильиничны разочарованно вытянулось.

— Безделушки. Могла с рук по случаю купить, — пренебрежительно бросила Гаршина.

— Едва ли! Не слишком богато они жили. Она одна воспитывала сына. И потом, зачем ей было приобретать мужские вещи!

— А кольцо?

— Тоже мужское. А на запонках бриллиантами выложена литера «А». — Я видела, как вздрогнула и беспокойно заерзала на стуле Ирина Ильинична. Стараясь закрепить интерес, который, я это чувствовала, вдруг появился у нее, я зачастила торопливой скороговоркой: — Я выяснила, одного из братьев Денисовых-Долиных звали Андреем, и тут еще этот родовой герб... Все одно к одному. А у Андрея Константиновича была дочь... Наталья.

Ирина Ильинична нетерпеливо пресекла мое тарахтение:

— Как звали мать этого вашего... Павла?

«Ну вот и все, — обреченно подумала я. — Сейчас она мне все популярно объяснит, а потом укажет на дверь».

— Что ж вы молчите? Не знаете?

— Ольга, — упавшим голосом произнесла я и безнадежно закончила: — Я все понимаю. Имена разные...

Ирина Ильинична нетерпеливо стукнула своей тростью по полу и сердито оборвала меня:

— При чем здесь это? В революцию все мы пытались выжить. Кто бежал на юг, кто сидел затаясь, в тщетной надежде, что власти про него забудут, кто всеми правдами и неправдами выправлял себе липовые документы. В общем, каждый прятался, как умел.

Ирина Ильинична перевела дыхание, немного подумала и уже вполне миролюбиво поинтересовалась:

— Запонки и кольцо у вас с собой?

Я молча вытащила из сумки упомянутые предметы и протянула ей вместе с часами. Она долго вертела их в руках, рассматривая, потом сказала:

— Эти вещи, скорей всего, действительно принадлежали старшему брату моего отца, Андрею Константиновичу. Кольцо и особенно вот эта штучка, — Ирина Ильинична коснулась мизинцем прикрепленного к цепочке часов брелока, — укрепляют мою уверенность в этом.

— Что означает этот брелок? — быстро спросила я, всем телом подавшись вперед.

Ирина Ильинична одарила меня таким ледяным взглядом, что желание развивать эту тему дальше моментально отпало. Неловко пожав плечами, я смущенно потупилась, а Гаршина с непонятной усмешкой проронила:

— Теперь это уже неважно. Главное, что он имеется..

Домой я возвращалась в приподнятом настроении. Разговор с Ириной Ильиничной, начавшийся не слишком хорошо, закончился просто замечательно. В результате я даже получила фотографию Натальи Денисовой-Долиной, и теперь она лежала у меня в сумке, дожидаясь своего часа. Я счастливо улыбнулась, предвкушая удовольствие оттого момента, когда приеду домой, возьму лупу и спокойно, без спешки рассмотрю изображение.

Оттаяв, Ирина Ильинична неожиданно оказалась милой и чрезвычайно разговорчивой.

— Извините, что встретила так неприветливо, но сейчас появилось столько авантюристов, — объясняла она. — Одни пытаются выманить за бесценок остатки семейных реликвий, другие бредят спрятанными сокровищами, третьим просто хочется завести знакомство с бывшей дворянкой. Ну да ладно! Бог с ними! Я уже и не надеялась, что отыщутся следы Лили, и вдруг появились вы!

Перехватив мой непонимающий взгляд, Гаршина с улыбкой пояснила:

— Это было сокращенное имя Натальи. Наталья, Натали, Лили. Так ее звали домашние.

— Значит, вы допускаете, что Ольга Петровна в действительности могла быть Натальей Денисовой-Долиной? — осторожно подбирая слова, спросила я.

— Почему нет? — пожала плечами Ирина Ильинична. — Мы знали, что она живет под другим именем, но вот под каким... Понятия не имею. Никогда ее не спрашивали. Нам было неинтересно, а она не рассказывала.

— После семнадцатого года вы с ней часто виделись?

— По-настоящему один раз. В тридцать шестом.

Такого я не ожидала. Ирина Ильинична заметила мое удивление и с уже привычной мне иронией заметила:

— Я значительно младше Лили, хотя теперь, глядя на меня, в это трудно поверить. — Согнав с лица улыбку, серьезно добавила: — Я родилась в девятнадцатом. Мать была беременна, когда арестовали моего отца. Она узнала, что он погиб, прочитав в газете расстрельные списки. Увидела нашу фамилию и упала без чувств. А через два часа на свет появилась я.

— Вашим отцом был Олег Константинович?

— Совершенно верно. А Лили доводилась мне кузиной. После переворота мы потеряли семью Андрея Константиновича из Виду. Знали, что в начале семнадцатого года его жена, Варвара Федоровна, вместе с дочерью еще жили в своем имении.

— В Марьинке, — подсказала я.

— Да, в Марьинке. Но то было начало революции, а что стало с ними потом, понятия не имели. Связи никакой, вокруг хаос. И вдруг в двадцатом году к нам пришла Лили. Мы тогда еще жили в нашей бывшей квартире. Не во всей, конечно. Занимали одну комнату, потому что нас, как это тогда называлось, уплотнили. Я лично этого, естественно, не помню, слишком мала была, но мама мне рассказывала.

— Лили приехала из Марьинки?

— Нет. Она в то время уже жила в Москве. В девятнадцатом году им с матерью пришлось покинуть усадьбу и переехать на жительство в Вуславль. К сожалению, вскоре там тоже стало небезопасно, и Варвара Федоровна отослала Лили в Москву.

1920 год. Осень

Лили сошла с поезда, не спеша прошла через замусоренный вокзал и вышла на привокзальную площадь. День только начинался. Город еще спал, и прохожих на улице было мало. Только извозчики, выстроившись в ряд, дремали на козлах пролеток, дожидаясь седоков. Лили к ним не пошла. Денег было в обрез, и она не собиралась их попусту тратить, тем более что идти было не так и далеко. До Мясницкой вполне можно было и пешком добраться. По знакомым с детства улицам шла не торопясь, с интересом глядя по сторонам. За те три года, что Лили здесь не была, Москва сильно изменилась. Заколоченные досками парадные, воззвания, листовки, плакаты на заборах и стенах домов. Город показался ей серым, унылым и грязным, а она помнила его совсем другим. Нарядным, оживленным, празднично сверкающим зеркальными витринами. Лили упрямо тряхнула головой, отгоняя ненужные мысли. Ей нет до всего этого дела. Что было, то прошло, сейчас главное — найти человека, к которому ее послала мама. Если он поможет, то все образуется. Она вытащила из кармана конверт и, хотя помнила адрес наизусть, еще раз внимательно его прочитала.

Нужная ей квартира располагалась на втором этаже солидного пятиэтажного дома. Остановившись перед высокой дверью, Лили глубоко вздохнула и решительно нажала кнопку звонка. Раздались быстрые шаги, дверь распахнулась, и Лили увидела перед собой парнишку. По возрасту он был ей ровесник, только ростом повыше и в плечах пошире.

— Тебе кого? — удивился он, с интересом оглядывая Лили.

— Мне нужен Сергей Васильевич Чубаров. Он здесь живет?

Оттого, что волновалась, вышло немного высокомерно, и для парнишки это не прошло незамеченным. Насмешливо вздернув брови, он громко крикнул:

— Папа, к тебе пришли!

— Кто? — раздалось из глубины квартиры.

— Не знаю, фифа какая-то!

На фифу Лили обиделась. Она сурово свела брови, собираясь поставить нахала на место, но он ей такой возможности не дал.

— Чего стала? Проходи. Отец на кухне, — хмыкнул парнишка и, перестав обращать на нее внимание, пошел прочь.

Стоять у открытой двери было глупо, и Лили не оставалось ничего другого, как подчиниться. Тут, на ее счастье, в коридоре появился худой мужчина в военной гимнастерке. Увидев Лили, он с недоумением воззрился на нее.

— Вы ко мне?

— Да. Меня к вам прислала мама. Вот письмо от нее, в нем все написано, — твердо произнесла Лили, протягивая конверт.

Пока Чубаров читал, Лили внимательно следила за выражением его лица. Хотя внешне она держалась уверенно,внутри все дрожало от волнения. А вдруг мамин знакомый не сможет оставить ее у себя? Что тогда делать? Возвращаться назад никак нельзя, маме лишних хлопот прибавится. Лили и так повела себя глупо, открывшись Ксюше. Она очень раскаивалась в своем опрометчивом поступке, но изменить уже ничего не могла. Ксюша наверняка рассказала все отцу, и теперь Сидельников знает, что семья его врага живет в Вуславле. Потому мама так срочно и отправила Лили из города. Сказала, что за себя она не боится, а если что случится с дочерью, не переживет. Сначала Лили наотрез отказывалась оставлять маму, но та умоляла ее, и она в конце концов сдалась. Села на ночной поезд и уехала в Москву. Из задумчивости Лили вывел голос Чубарова:

— Как твое полное имя?

— Наталья.

— Значит, так, Наташа...

— Все зовут меня Лили, — с легким вызовом перебила она Чубарова.

Если бы мама видела ее в тот момент, обязательно бы отчитала. Но мамы рядом не было, Лили одна стояла перед лицом новой жизни. Она жутко трусила ожидавшей ее неизвестности и оттого грубила. Лили чувствовала, что с этого момента она окончательно порывает с тем, что было раньше. Чтобы выжить, она должна стать другим человеком, а ей этого отчаянно не хотелось. Ей важно было сохранить за собой хоть кроху, хоть самую малость из той безвозвратно ушедшей жизни, где все были счастливы. Только таким образом она могла, хотя бы внутренне, остаться самой собой.

— Не пойдет. — Чубаров непреклонно качнул головой. Хотя глаза и глядели сочувственно, понятно было, что ни уговаривать, ни тем более уступать он не собирается. — Такое имя будет привлекать внимание, а ни тебе, ни мне это ни к чему. Так вот, Наташа, твоя мама просит помочь тебе устроиться в Москве. Помогу! Жить будешь у нас. Антон покажет тебе твою комнату. До осени отдыхай, а там будем решать... Ты чем увлекаешься?

— Я прилично играю на рояле и пою. Мой преподаватель пения, профессор консерватории, находил у меня большие способности.

— Значит, подадим документы в консерваторию. Окончишь, и у тебя будет верный кусок хлеба.

— Нет! Учиться не стану.

— Не любишь? — нахмурился Чубаров.

— Не в этом дело. Музыку люблю и с удовольствием бы посещала занятия по классу вокала, только я не стану жить за ваш счет. Я работать пойду.

Глава 13

— В Вуславле жить им стало опасно, — вздохнула Ирина Ильинична.

— Опасно? Почему? — с любопытством спросила я.

— Они боялись преследования одного человека... — неспешно отозвалась Гаршина. — Понимаете, был некто, люто ненавидевший Андрея Константиновича. Лили говорила моей маме, что он страшный человек. Андрей Константинович познакомился с ним задолго до революции. Как их свела судьба, и почему тот человек был так зол на дядю, мне не известно.

— И Лили не рассказывала?

— Нет. Возможно, она тоже ничего не знала.

— Или не хотела говорить...

— Может быть и такое. Лили особо разговорчивой не была.

— И что тот человек?

— Я мало что о нем знаю. Одно могу сказать: свою ненависть к Андрею Константиновичу тот человек пронес через годы, и, когда представился случай, он с ним поквитался сполна. К тому же у него для этого была возможность. Он ведь служил в местной ЧК, а Андрей Константинович был потомственным дворянином. В общем, повод для расправы ему искать не пришлось. Тогда таких, как мы, каждый день арестовывали и расстреливали без суда и следствия. Вот и он расстрелял дядю Андрея, даже до города не довез.

— И вы говорите, уже после гибели Андрея Константиновича он продолжал преследовать его семью?

— Да. Расправа с Андреем Константиновичем его нисколько не утихомирила. Он не оставил их в покое. Варвара Федоровна с Лили только потому и покинули Марьинку, что спасались от него бегством. Они перебрались в Вуславль, но и это не помогло.

— Он их нашел или они случайно встретились?

— Понятия не имею. Лили не рассказывала. Знаю одно: произошло нечто, после чего Варвара Федоровна срочно отослала Лили в Москву.

— А сама почему осталась?

— Она была очень слаба. После трагической гибели дяди Варвара Федоровна тяжело заболела и никак не могла поправиться. Однако бегство Лили ничего не дало. Считайте это злым роком, но вскоре тот человек тоже появился в Москве, и их пути с Лили снова пересеклись.

— Что же это был за человек? — воскликнула я.

— Не знаю.

— И фамилию не помните?

— Лили называла ее маме... Но я сейчас не припомню. Давно это было...

1921 год. Лето

Лили мыла полы, когда в дверь позвонили. Как была босиком и с тряпкой в руках, так и кинулась открывать. А распахнув дверь, обомлела: на пороге стоял Сидельников. Лили видела его только раз. В Марьинке. Он тогда приезжал забирать отца, отчего это ненавистное лицо запомнилось ей навсегда.

— Хозяин дома? — спросил Сидельников, окидывая Лили цепким взглядом.

— Да, у себя, — пробормотала она и мотнула головой в сторону комнаты Чубарова.

— Тогда посторонись и дай войти. Мне с ним поговорить нужно.

Бесцеремонно отстранив Лили в сторону, Сидельников прошел в комнату Сергея Васильевича и плотно затворил за собой дверь. Лили проводила его взглядом и без сил привалилась к стене. С мокрой тряпки на полу стекала вода, под ногами образовалась лужа, но она ничего не замечала. В висках бились тревожные мысли: «Зачем он явился? Неужели узнал, что Чубаров дал приют дочери его врага?»

Из кухни выглянул Антон и недоуменно спросил:

— Ты чего?

Лили на цыпочках подлетела к нему и прошептала:

— Там, у Сергея Васильевича, Сидельников.

А из-за закрытой двери несся сердитый голос Сидельникова. Антон приложил палец к губам, и они дружно вытянули шеи, прислушиваясь.

— ...специально пришел тебя предупредить. Не становись у меня на пути — раздавлю! Я не такой интеллигент, как ты. Миндальничать не стану. Старое поминать не советую. Тогда промолчал и теперь держи язык за зубами. Все равно ничего не докажешь... Ты, кстати, тоже не без греха. Смотрю, обуржуазился, домработницу завел...

Схватив Лили за руку, Антон потянул ее за собой в кухню.

— Откуда он взялся? — срывающимся от страха голосом спросила Лили.

— Его недавно перевели в Москву. Теперь вместе с папой работать будет.

— Он, кажется, меня не узнал.

— Неудивительно! Он видел тебя всего один раз и, наверное, не обратил внимания. Ему тогда не до тебя было.

Лили торопливо кивнула. Ей и самой так хотелось считать. Помолчав, она задумчиво произнесла:

— Странно, что Ксюша ему ничего не рассказала. Я все голову ломаю: почему?

— Оставь. Пустое это. Мало ли почему! Главное, Сидельников ничего не знает и твоя мать в безопасности.

Лили снова кивнула. Все правильно Антон говорит. Какая ей разница, почему промолчала Ксюша? Важно другое: Лили недавно навещала маму и знает, что власти ее не беспокоят. Правда, вскоре после отъезда Лили прибегала Фимка и пыталась расспросить хозяйку о ее постояльцах, но та проныру так шуганула, что Фимку словно ветром сдуло. Лили слабо улыбнулась, представив физиономию Фимки в тот момент. Хозяйка у них женщина добрая, но очень резкая и за словом в карман не лезет.

— А что за историю он вспоминает?

Антон глянул на нее с укоризной:

— До чего ж ты, Наташка, егозливая. Ни минуты помолчать не можешь.

— Ничего подобного, — обиделась Лили. — Мне просто интересно.

— Отец считает, что это Сидельников выдал его охранке в 1915 году. Отец тогда бежал из ссылки и с подложными документами прибыл в Вуславль. Ему было поручено координировать работу подпольных кружков и вести пропагандистскую работу среди рабочих. А Сидельников должен был подготовить для него надежную квартиру.

— И что случилось?

— В первый же день на той квартире отца ждала засада.

— А почему он решил, что Сидельников виноват?

— Больше некому. Только он знал о квартире. Лично ее готовил.

— Почему же Сидельников остался ненаказанным? Сергей Васильевич промолчал?

— Да. Полной уверенности у него все-таки не было, а оскорблять товарища по партии беспочвенными подозрениями он посчитал недостойным.

— Сергея Васильевича поймали?

— Ушел. Раненый выбрался из города и ушел лесом. Долго плутал, боялся на дорогу выходить и уже без сил забрел к вам в парк. Там ему встретилась твоя мама. Так они и познакомились.

— Когда Лили исчезла... — задумчиво глядя перед собой, произнесла Ирина Ильинична.

— Исчезла?

— Ну да... Я ведь сказала, последний раз она приходила к нам в тридцать шестом. Уже шли эти страшные процессы, и мы все тряслись от страха. Мама к тому времени давно вышла замуж вторично. Ее муж, Гаршин, был известным военспецем, и мама боялась, что он тоже попадет в эту ужасную мясорубку. Помню, как она говорила Лили: «Сначала они уничтожили всех наших родственников, а теперь, изведя нас под корень, принялись разбираться уже со своими. Этот ужас никогда не кончится, он так и будет повторяться из года в год. Мы никогда не будем знать покоя». Мама так горько тогда плакала... Не стану скрывать, за Гаршина она выходила по расчету. Ни о каком чувстве речи не шло, ее единственным стремлением было найти человека, за спиной которого можно было бы надежно укрыться. Не спорю, звучит цинично, но она была всего лишь женщиной, да еще с маленьким ребенком на руках. На работу ее не брали по причине происхождения. По той же причине, не смени она фамилию, могли в любой момент посадить в тюрьму. Гаршин оказался хорошим человеком и к тому же искренне любил маму. Ради нее он дал мне свое имя. Видите, у меня отчество не отцовское... В общем, в отличие от Лили, даже в то смутное время мама сумела обрести тихую гавань и любимого человека.

— У Лили все было иначе?

— Она была одинока. Скажу честно, мы мало что о ней знали. Лили редко бывала у нас. Думаю, она приходила только потому, что так ей наказывала Варвара Федоровна. А приходя, долго не сидела и почти ничего о себе не рассказывала.

Последнюю встречу я помню потому, что уже была достаточно взрослая. Лили пришла очень встревоженная. Сказала, что забежала на минуту, попрощаться. Арестованы ее хорошие знакомые, и ей тоже, пока не поздно, следует скрыться. Лили к тому времени уже окончила институт, работала, имела комнату в коммуналке, что было большой роскошью. Мама спросила ее: неужели она вот так возьмет и все бросит? Лили посмотрела на нее с усмешкой и так странно сказала... Мол, это последний раз. Больше она бегать не намерена. Теперь постарается устроить все так, чтобы никакой Сидельников ей никогда уже не угрожал.

— Кто такой Сидельников?

— Вот ведь какая память! Только что не могла вспомнить фамилию того человека, и вдруг она выплыла в голове сама собой. Это тот, из ЧК. Злой гений их семьи.

— Думаете, она не зря его упомянула? Ее бегство связано с ним?

— Утверждать не стану, не знаю. Но нам так тогда показалось.

— Это была ваша последняя встреча с двоюродной сестрой? Больше вы с ней не виделись?

— Нет.

— И весточек не получали?

— Нет. Она просто исчезла.

1935 год. Зима

Лили торопливо одевалась, тихонько напевая под нос. Через три часа наступит новый, 1936 год, и она его встретит с Антоном. Сергей Васильевич сказал, что командование вызвало Антона в Москву. Как чудесно! Они не виделись целых два года. С тех пор, как Антон окончил Академию Генштаба и уехал по назначению. Лили вздохнула. Они тогда так и не объяснились. Антон пытался, но в Лили как бес вселился. Она смеялась, уводила разговор в сторону и ничего не хотела слушать. Так Антон и уехал ни с чем. Может, в эту новогоднюю ночь он снова заведет речь о женитьбе? Лили натянула второй чулок, щелкнула застежкой резинки и критически оглядела свои ноги. Хороши! А с Антоном она теперь будет серьезней. Эти два года для нее не прошли даром. Она вдруг поняла, что он очень много для нее значит... Интересно, изменился Антон? Он ведь теперь начальник, полком командует. Вообразить трудно. Лили улыбнулась, представив Антона распекающим нерадивого подчиненного.

В дверь постучали. Решив, что заглянула соседка, Лили крикнула:

— Заходи, не заперто!

Дверь распахнулась, и на пороге возник Антон.

— За мной приехал? — восхитилась она, готовая броситься ему на шею.

Антон не ответил, быстро шагнул в комнату и с треском захлопнул за собой дверь. Только теперь Лили заметила, какой у него осунувшийся и встревоженный вид.

— С Сергеем Васильевичем что-то случилось? — спросила она, вспомнив вдруг, что последнее время Чубаров жаловался на сердце.

— Сегодня отца ночью арестовали...

— За что?!

— Весь день бегал, пытаясь встретиться со старыми сослуживцами отца и выяснить...

— И? — выдохнула Лили, в общем зная, что он ответит.

— Никто ничего говорит. Может, не знают, может, разглашать не хотят. Только один сказал, что Сидельников написал на отца донос.

У Антона перехватило от волнения горло, и он замолчал. Лили смотрела на него расширенными от ужаса глазами. Как сомнамбула, она медленно подошла к Антону и заглянула ему в лицо. Тот схватил ее за руки, сказал торопливо:

— Ты не верь, это ошибка. Страшная ошибка. Он ни в чем не виноват. Его выпустят. Разберутся и выпустят.

— Звери, — прошептала Лили белыми от ярости губами.

— Не смей так говорить! Не меряй всех по одному человеку! — закричал Антон.

Лили посмотрела на него с жалостью. Взрослый человек, а такой наивный. Между ними повисло тяжелое молчание. Каждый был уверен в своей правоте и не собирался уступать. Наконец Антон тихо сказал:

— Тебе нужно уехать. Немедленно.

— Куда? — усмехнулась Лили.

— К матери. Будешь сидеть тихо — и пронесет. Ты с нами не жила, Сидельников о тебе не знает. А отец будет молчать. Когда разберутся и его выпустят, снова вернешься в Москву.

Лили покачала головой:

— Не пронесет. Если Сидельников собирал компромат на твоего отца, то знает и обо мне.

— Не обязательно! И потом, ты никакого отношения к его делам не имела. Можно считать, случайная знакомая...

— Я прятаться не стану, — перебила она его, норовисто вздернув подбородок. — Мне надоело бегать с места на место и каждый раз все начинать сначала.

Поставив машину на стоянку, которая находилась в дальнем конце двора, я не спеша побрела по асфальтированной дорожке к своему подъезду. Деловитая бодрость, с которой я держалась весь вечер, за время дороги домой улетучилась, и вместо нее на плечи навалилась усталость. Честно признаться, встреча с Гаршиной далась мне нелегко. Слишком уж непростой характер оказался у Ирины Ильиничны, и слишком много впечатлений разом обрушилось на меня. Я перебирала в памяти наш с ней сумбурный разговор, и меня не покидало ощущение, что я что-то сделала не так.

— Ладно, не последний день живем. Пройдет время, и обязательно вспомню, — пробормотала я, отгоняя неприятные мысли.

Сделать это удалось легко, потому что куда больше смутных тревог меня занимали тревоги реальные. В самом конце нашего с Ириной Ильиничной разговора она неожиданно спросила:

— Вы говорили, этот Павел хотел разыскать родственников матери... Допустим, он их нашел, что дальше?

— Ничего... — растерянно отозвалась я, не зная, что сказать. Ну не признаваться же, в самом деле, что Ефимов вовсе не горит желанием обзавестись новой родней. Что идея поисков полностью принадлежит его чересчур активной и чрезвычайно амбициозной супруге. Только представив на секунду, какую отповедь я услышу от Ирины Ильиничны, узнай она, что ее собираются использовать в качестве рекламного трюка в предвыборной кампании, я вся с головы до пяток покрылась зябкими мурашками. Да старуха меня на порог больше не пустит, не говоря уж о том, что о Лили я уже больше никогда и ничего не узнаю. А мне нужно. До зарезу. И не ради Ефимовых, или Голубкина, или даже отнюдь не маленького гонорара. Просто я уже завелась. Мне стало интересно, самой захотелось разгадать эту загадку. Моментально прикинув в уме возможное развитие событий, я уже совершенно уверенным голосом заявила:

— Ничего ему не нужно. Он уважаемый человек, хорошо обеспеченный и никаких корыстных целей не преследует.

По лицу Ирины Ильиничны трудно было что-либо определить, но слушала меня она очень внимательно.

— Допускаете, что Павел может оказаться сыном Лили? — тихо спросила я.

— Хорошо бы... Никого из Денисовых-Долиных, кроме меня, уже не осталось. — Ирина Ильинична поколебалась, обдумывая что-то, потом вдруг решилась: — Знаете, я хотела бы с ним встретиться.

Идея мне не понравилась, но отступать было некуда, и я бодро согласилась:

— Это можно легко устроить.

— Позвоните прямо сейчас. — Ирина Ильинична величественно кивнула на телефон, и мне не оставалось ничего другого, как набрать номер Аллы Викторовны.

Стоило той понять, о чем я толкую, как она моментально растеряла всю свою сдержанность и звенящим от возбуждения голосом выпалила:

— Конечно же мы приедем! О чем речь? Пусть только скажут, когда именно, и мы обязательно будем.

Внимательно прислушивавшаяся к разговору Ирина Ильинична подсказала:

— Завтра. В шесть вечера.

— Отлично, — с готовностью согласилась Алла Викторовна и, не справившись с переполнявшим ее восторгом, воскликнула: — Анна, какая чудесная новость! Я уже надеяться перестала, и вдруг такая удача!

— Это еще не все! У меня теперь есть фото Натали. Ирина Ильинична на время дала, — не удержалась и похвасталась я.

— Великолепно! От Ирины Ильиничны приезжайте прямо к нам. Покажем фотографию Павлу. Вдруг он в Натали узнает свою мать! — с воодушевлением предложила Алла Викторовна.

— Не получится. Отсюда еду прямо домой. У меня встреча с подругой.

— Жаль, — разочарованно протянула Ефимова.

— Мне тоже, но мы уже договорились.

— Тогда до завтра. Сейчас позвоню Степану, а потом немедля пойду в кабинет, рассказать все Павлику. Интересно, как он воспримет эту новость?

«Думаю, твое сообщение для него новостью не станет», — подумала я, услышав в наступившей тишине еле слышный характерный щелчок. В доме Ефимовых осторожно положили на рычаг трубку параллельного телефона.

«Если Ефимов взбрыкнет и откажется ехать к Гаршиной, я окажусь в дурацком положении», — озабоченно подумала я, торопливо шагая по дорожке в направлении подъезда.

И это оказалось моей последней здравой мыслью на тот вечер. В окаймлявших дорожку кустах что-то зашуршало, и я, вздрогнув от неожиданности, невольно отвлеклась от своих раздумий. В следующее мгновение окружающий мир с бешеной скоростью крутанулся вокруг меня, вспыхнул ослепительно ярким светом и, рассыпавшись на миллионы крохотных искорок, погас.

Очнулась я оттого, что меня бесцеремонно и довольно больно хлопали по щекам. Потом к ощущениям прибавились звуки, и до меня донесся голос подруги Даши:

— Аня, Анечка!

Слышался голос словно издалека и был таким несчастным, что Дашу мне стало жалко до слез. Что это она так убивается? Неужели что-то случилось? Я сделала попытку открыть глаза и посмотреть, что же, в самом деле, происходит, но налитые свинцом веки меня не послушались. Зато накатила усталость. Накатила, накрыла тяжелой мягкой волной и утащила в уютную темноту. Сразу все стало безразлично и захотелось спать, но Дашин голос не унимался и продолжал настойчиво звать меня:

— Анечка, Аня. Посмотри на меня.

Понимая, что она не отстанет, я сердито нахмурилась и предприняла еще одну попытку открыть глаза. Должна же я была ей сказать, чтобы перестала плакать и дала мне спокойно уснуть. Раздражение прибавило сил, и с непослушными веками мне в конце концов удалось справиться. Из легкой туманной дымки выплыло незнакомое мужское лицо.

«Это не Даша», — вяло удивилась я.

Удивление длилось всего лишь мгновение. В следующую минуту я уже вспомнила, кому принадлежало это лицо. Максу, непутевому сыну Ефимовых.

— Вы тут как оказались? — ворочая непослушным языком, спросила я.

— Вас заглянул повидать. Думал, к вечеру вы должны обязательно вернуться домой, вот и решил подождать во дворе. Пошел к скамейке, а тут вы на дорожке валяетесь...

— Не нервируйте ее, — раздался другой голос, в котором я с облегчением узнала Дашин.

«Даша здесь. Она меня не оставит», — подумала я и снова нырнула в благодатную темноту.

Глава 14

Когда я снова пришла в себя, все вокруг было залито солнечным светом. Лежала уже не на земле, а в собственной кровати, и рядом сидел небритый, с провалившимися глазами Голубкин и смотрел на меня волком.

— Ты мне снишься, — с робкой надеждой прошептала я.

— Если б я тебе снился по ночам, ты бы давно вышла за меня замуж. Как, между прочим, и обещала.

При одном только звуке его голоса я почувствовала такой прилив сил, что даже смогла возмутиться:

— Я не обещала! Просто сказала, что подумаю.

— Сколько можно думать? Эта волокита не один год уже тянется! Динамо крутишь, дорогая! Надоело!

Я, конечно, была слаба, и голова жутко болела, но то, что Голубкин меня только что оскорбил, поняла отлично.

— Если все так тягостно, тебя никто тут не держит! — с обидой прошептала я, и из уголка глаза на подушку скатилась одинокая слеза. Заплакала конечно же не из-за Голубкина, не стоил этот грубиян моих слез, а исключительно из жалости к себе.

«Лежу тут одинокая, слабая, и даже сил нет дать достойный отпор наглецу», — горько подумала я.

А наглец между тем вовсю пользовался своей безнаказанностью.

— Не можешь ты жить, как нормальный человек, Анна. Все женщины о чем мечтают? Выйти замуж, жить без забот в тепле и уюте, родить ребенка. Все, только не ты. Тебе это и на фиг не нужно! Тебя все на авантюры тянет. Картины, поиски, расследования... И чем все кончается? То в лес тебя завезут и там бросят, то по голове тюкнут, а она у тебя, между прочим, и так не сильно крепкая, — раздумчиво вещал Голубкин.

От того, что он говорил истинную правду, и возразить было нечего, обида стала еще острее. Изо всех сил стараясь не разреветься, я улыбнулась ему и с задушевной нежностью предложила:

— Слушай, катился бы ты в свою Испанию.

Странно, но Голубкин почему-то обиделся:

— Укачу, не переживай. У меня там еще куча дел, а я, как только мне позвонили, все бросил и первым же рейсом в Москву рванул.

— Кто позвонил? — заинтересовалась я, прикидывая, кого конкретно нужно винить за этот подарок.

— Твоя лучшая подруга, Дарья.

Услышав, что у Даши был номер телефона Голубкина, и она мне ни словом об этом не обмолвилась, я опешила:

— Ты ей дал свой номер?

— Конечно! Чтоб знала, куда сообщить, в случае чего... С тобой ведь всякое может приключиться.

— Выходит, ты поручил ей приглядывать за мной? Следить? Значит, ты мне не доверяешь?

Голубкин вытаращил на меня глаза, будто я сморозила величайшую глупость:

— Конечно, не доверяю! Тебе только полный кретин может доверять! Ты ведь из тех баб, с которых глаз спускать нельзя. Чуть зазевался, и все! Готово! Ты уже вляпалась в историю!

— Тиран! — убежденно заявила я.

— С такими, как ты, иначе нельзя, — с не меньшей убежденностью парировал Голубкин. — Распускаешься моментально. Вот ведь, уезжая, по-людски просил: не лезь в авантюры! И что в результате? Получила по голове и даже не знаешь от кого. Как тут прикажешь не зверствовать?

Пока я подыскивала нужные слова, Голубкин деловито пообещал:

— Я наведу здесь порядок! Сегодня же сюда въедет Глафира!

При этих словах я покрылась мелкими мурашками с головы до самых пяток. Вышеупомянутая особа служила у Голубкина домоправительницей, была его доверенным лицом и крайне неприятной, на мой взгляд, особой. Что касается Голубкина, то он в ней души не чаял и доверял, как самому себе.

— Не нужно Глафиру! — жалобно пискнула я.

— Еще как нужно! Она за тобой присмотрит, и я смогу спокойно уехать. Вот только загляну домой, побреюсь и сразу назад, в Испанию. А ты выкинь из головы свою затею с Ефимовыми, иначе я снова прилечу и тогда уже разберусь со всеми вами по-своему!

Оттого, что он вот так легко мог оставить меня, беспомощную и больную, на растерзание Глафире, сердце болезненно сжалось. Я даже стала подумывать о том, чтобы тихонько всплакнуть, но тут вдруг меня словно кольнуло.

— Леш, а меня ограбили?

— Понятия не имею... А что у тебя с собой было?

— Только сумка. Она пропала?

— Сейчас спрошу. Даша!

На крик в дверях моментально материализовалась Дарья.

— Чего кричишь, Алексей Антонович?

— Сумка ее на месте?

— Да. В прихожей на столике лежит.

— Даша, дай мне ее, пожалуйста, — жалобно попросила я.

Стоило Дарье протянуть мне сумку, как я перевернула ее кверху дном и без церемоний вытряхнула все содержимое прямо на одеяло. Многочисленные мелочи покатились во все стороны, образовав тем не менее довольно внушительную кучку. Я принялась лихорадочно ее разгребать, ища нужные мне вещи. Часы и запонки нашлись сразу, а вот кольца не было. Жалобно всхлипнув, я по новой перебрала каждую вещицу и в конце концов все-таки нашла злополучное кольцо в складках покрывала. Закатилось, будь оно неладно.

Голубкин, с интересом следивший за моими манипуляциями, спросил:

— Все на месте?

Я с облегченным вздохом ответила:

— Кажется, да. Главное, реликвии Ефимовых целы, а остальное все чепуха.

— Слушай, а зачем ты все это с собой таскаешь? — с любопытством поинтересовался Голубкин, кивая на разбросанное по покрывалу барахло.

— Как зачем? — искренне возмутилась я. — Это все нужно!

— Неужели? Вот в этой коробке, к примеру, что?

— Косметика.

— Зачем она тебе на улице? Ты же выходишь из дома уже накрашенная!

— А освежить лицо?

— А в этом футляре что? — не отставал настырный Голубкин.

— Маникюрный набор.

— Зачем он тебе, к примеру, за рулем?

— А вдруг ноготь сломаю? Так и ходить неряхой?

— А эта железка зачем?

Теряя последние капли терпения, я сердито выпалила:

— Это не железка, а шпилька для волос. Она осталась с тех пор, как у меня были длинные волосы. Помнишь?

— Отлично помню, это было несколько лет назад. Теперь у тебя стрижка, зачем же тогда эта штука лежит в твоей сумке?

— Ею очень удобно открывать замки. Случается, нужно. И вообще, чего ты привязался? Пойми, тут нет ничего случайного. Каждая вещь может пригодиться, — сказала я и осеклась.

— Что с тобой? — тревожно встрепенулась Дарья, глядя, как постепенно бледнеет мое лицо.

— Там фотография должна быть...

Дарья кинула взгляд на одеяло и уверенно сообщила:

— Нет здесь ничего.

— Ее украли, — горестно всхлипнула я.

— Что за фотография? — тут же вмешался Голубкин.

— Натальи Денисовой-Долиной. Мне ее на время дали, а я только сейчас про нее вспомнила. Ефимовские вещи искала, а про нее совсем забыла...

— Может, у тебя еще что пропало, а ты не заметила?

Я печально качнула головой:

— Все остальное на месте.

— Странный грабитель тебе попался. У тебя на руке кольцо с бриллиантом, дорогие часы, в кармане мобильник, деньги, а он забирает только фотографию, — задумчиво сказал Голубкин.

У меня оказалось сотрясение мозга. Легкое. Мной почти неощутимое. Однако приглашенное по требованию Голубкина медицинское светило упрямо настаивало на постельном режиме и абсолютном покое. Дарья и Голубкин это мнение поддерживали с небывалым единодушием, несмотря на то что одна находилась в Москве, а другой вояжировал по далекой Испании, Я, единственная из всей компании, была против, но меня никто не слушал. Чувствовала я себя, если не принимать во внимание головных болей и легких головокружений, вполне сносно и из-за таких пустяков откладывать на неопределенное время все дела считала непростительной глупостью. Будь я одна, уже дня через два стояла бы на ногах и напрочь забыла бы о всех болячках. К сожалению, рядом находилась Дарья и, что еще хуже, приставленная Голубкиным Глафира, которую он мне все же всучил в качестве сиделки и помощницы по дому. К счастью, только на время. Помощницей Глафира оказалась отличной, но вся беда заключалась в том, что она была чрезвычайно добросовестна и с маниакальной точностью выполняла все изуверские инструкции своего хозяина. Мало того что домоправительница не выпускала меня из квартиры, не позволяла читать и безжалостной рукой на вечные времена вырубила телевизор, так она еще полностью лишила меня связи с внешним миром. Мобильники прошлепала еще в первый день своего пребывания в постели. Его у меня, воспользовавшись немощью, самолично отобрал Голубкин. Признав, что для поражения имелись объективные причины, я смирилась и притихла. Любимый принял мое смирение за покорность, я же просто дожидалась его отъезда. Рассчитывала, что после исчезновения Голубкина из моей жизни обрету свободу и возможность безнаказанно пользоваться городским телефоном. И вот тут я здорово пролетела, потому что аппарат взяла под контроль новоявленная домоправительница. Всякого звонившего Глафира подробно расспрашивала о причинах звонка, терпеливо выслушивала даже самые длинные тирады и уже после этого категорично объявляла, что хозяйка болеет и к телефону подойти не может. Жизнь наполнилась беспросветной тоской. С утра еще было ничего, терпимо, а к вечеру она превращалась в пытку. Изнывая от безделья, я уже утром ждала вечера, чтобы принять снотворное и поскорее заснуть.

Унылые дни медленно тянулись один за другим, не отличаясь даже погодой. За окном, к которому мне также подходить запрещалось, стояли жаркие солнечные дни.

Вечерами, сразу после работы, приезжала Дарья, но ее визиты меня, к сожалению, больше не радовали. Бывшая подруга перекинулась на сторону врага и полностью разделяла политику, проводимую кликой Голубкина. Хуже того, она подружилась с моей мучительницей, и все только потому, что та оказалась прекрасной поварихой. Я молчала, терпела и готовилась к реваншу. Когда наконец план был готов, я объявила голодовку. Бессрочную. Поначалу тиранки не восприняли мое заявление всерьез, но, когда я за целый день не взяла в рот ни крошки, заволновались. На второй день нервы у них сдали и они пошли на переговоры. Тут я и объявила им свой ультиматум: или позволение читать, или моя голодная смерть. Прошел не один час, прежде чем мне удалось выклянчить себе послабление. После долгих и выматывающих торгов разрешение читать мне все-таки дали. Но только в постели и только два часа в день.

Уже на следующее утро я потребовала выполнения вчерашних договоренностей. Глафира, наивная женщина, думала, что дело обойдется уже имеющимися в доме книгами, но я их в руки брать категорически отказалась. Сурово нахмурившись, объявила, что раз уж я отвоевала себе право на развлечение, то вовсе не собираюсь перечитывать старье. Как ни сопротивлялась эта упрямица, но в конце концов ей все-таки пришлось отправиться в книжный магазин. В отместку за все свои мучения я заказала добыть мне литературу о масонах. Тема пришла на ум случайно, только потому, что накануне я от нечего делать вспоминала тот запон, что видела в лаборатории у Дарьи, однако ценности моей идеи это нисколько не преуменьшало. Литература была специфическая, и я очень надеялась, что голубкинская наймитка потратит немало времени, разыскивая ее.

Стоило моей тиранке выйти за дверь, как я бросилась к телефону. Первым делом позвонила Ирине Ильиничне.

Разговор предстоял не слишком приятный, но я должна была поставить ее в известность, что фотографии Лили у меня больше нет. Я держала трубку не меньше минуты, но в квартире Гаршиной к аппарату так никто и не подошел.

Следующий звонок был Алле Викторовне, и тут мне повезло больше. Она оказалась дома, но стоило мне назваться, как сразу же на мою голову посыпались упреки:

— Анна, разве так поступают? Куда вы пропали? Ни одного звонка за все время! А вы мне нужны, у нас тут сплошные неприятности!

— У меня тоже.

Сообщение Ефимову слегка озадачило, и она недоверчиво спросила:

— Вот как? Так вы и вправду больны?

— Вправду.

— Надо же... Дело в том, что я тут на днях вам звонила, но ваша прислуга... Кстати, имейте в виду, она ужасная хамка. Абсолютно не понимает, как и с кем нужно говорить. Я назвалась и попросила передать, что вам следует как можно быстрее приехать к нам. Но эта женщина нагло заявила, что вы никуда не поедете, потому что плохо себя чувствуете. Должна сказать, звучало очень вызывающе.

— Она такая, но сказала правду. Я действительно чувствую себя неважно и никуда не выхожу. У меня сотрясение мозга.

— У вас? Откуда?!

— По голове стукнули, — мрачно призналась я.

— Кто?

— Понятия не имею! Он не захотел представиться.

Я считала, что объяснила все достаточно ясно, но Алла Викторовна не унималась:

— И вы его не разглядели?

— Нет! Специально подошел сзади — так, чтобы я его не видела, — раздраженно фыркнула я.

— И никаких догадок? — продолжала нудить Алла Викторовна.

— О чем я могу догадываться, если никого не видела?

— Ну да... Конечно. И зачем он это сделал?

Если предыдущие вопросы я еще могла понять, то этот поставил меня в тупик. Она что, давно по улицам не ходила, не знает, зачем людей по голове бьют?

— Это было ограбление, — терпеливо объяснила я, изо всех сил стараясь, чтобы голос не сильно дрожал от ярости.

— У вас что-то пропало?

— К сожалению, да! Фотография Натали Денисовой-Долиной.

— Ужас! — ахнула она.

— Именно.

— Какая неприятность! — простонала Алла Викторовна. — Ну надо же! Все одно к одному! У нас опять проблемы с Максом, совсем от рук отбился. Диссертацию забросил, целыми днями где-то шляется, неожиданно исчезает, так же неожиданно возвращается... А спросишь — в ответ только грубит. И с Гаршиной мы не встретились...

Если сообщение об очередных выходках непутевого сына Ефимовых меня не сильно взволновало, то отмена свидания с Ириной Ильиничной здорово огорчила. Приватная беседа предполагаемых родственников могла приоткрыть те факты в биографии Натали, которые мне Гаршина сообщить не пожелала.

— Почему не встретились? Павел Юрьевич отказался?

— Нет, что вы! Павел был совсем не против! Он специально приехал домой пораньше. Ради этого визита он пропустил важное заседание. Представляете?

«Действительно прогресс, и на Павла Юрьевича совсем не похоже», — ехидно подумала я.

— И вдруг звонок, — обиженно продолжала делиться Ефимова. — Звонила женщина. Назвалась помощницей Ирины Ильиничны и объявила, что встреча отменяется.

— Объяснила, в чем причина?

— В том-то и дело, что нет. Выпалила две фразы и тут же бросила трубку.

— Странно... А вы не пытались больше с ними связаться?

Вопросу Алла Викторовна безмерно удивилась и немедля дала мне это удивление почувствовать:

— Нет, конечно! Я ждала вас. В конце концов, у каждого из нас свои обязанности!

Хоть меня и стукнули по голове, я прекрасно помнила, что в секретари к ней не нанималась, но вся беда заключалась в том, что таким людям, как Ефимова, объяснять прописные истины бесполезно. Если уж она забрала в голову, что я обязана заниматься всем, что мало-мальски касается ее затеи с семейными реликвиями, так убедить ее в обратном практически невозможно. Только время зря терять. Решив быть мудрой и не трепать себе попусту нервы, я предпочла оставить ее притязания без ответа.

Вволю насладившись глухой тишиной в трубке, Алла Викторовна в конце концов сообразила, что ее занесло куда-то не туда, и слегка сбавила тон.

— Анна, но вы же сами все понимаете! — не то капризно, не то виновато, с ходу и не поймешь, проворковала она. — Время-то идет. Потому я так и нервничаю.

Тут я Аллу Викторовну понимала. Сама нервничала. А как не нервничать, если время неумолимо бежит, а я на кровати без дела валяюсь? Не захочешь, а занервничаешь. Решив, что раз мы обе это прекрасно понимаем, так и говорить не о чем, я снова промолчала. Алла Викторовна подождала ответа, поняла, что его не предвидится, и сломалась окончательно.

— Анна, а у меня новость! — вдруг нормальным человеческим голосом поделилась она. — Настолько неожиданная, что я не выдержала и сама вам позвонила. Представляете, я порылась в бумагах Павла и обнаружила очень интересную фотографию. Никогда раньше ее не видела!

Услышав о находке, молчать я уже не смогла! Гонор гонором, принципы принципами, но дело превыше всего!

— Что за фотография? — выдохнула я, чувствуя, как голос вибрирует от возбуждения.

— Очень старая! Я спросила у Павла: откуда она у него? Сказал, нашел в вещах матери, когда просматривал их после ее кончины.

— Почему он выбрал именно эту фотографию?

Алла Викторовна слегка растерялась:

— Так никаких других не было! Понимаете, мы ведь сразу решили ничего не брать из ее дома. Я имею в виду вещи. Там, собственно, и брать было нечего. Так, хлам и рухлядь.

Я вспомнила обстановку в комнате Зинаиды и не могла не согласиться с Ефимовыми. Брать действительно было нечего.

— Ну так вот! — продолжала Алла Викторовна. — Павел решил вещи оставить соседям, а себе забрать только самое личное. Ну вы меня понимаете... Только там ничего не было. Ни писем, ни фотографий. Ничего! Даже старых справок и рецептов, которые в каждой семье копятся годами, потому что не доходят руки их выбросить. А у нее — пусто. Словно она перед смертью нарочно все уничтожала.

— Странно... Все уничтожила, а эту фотографию сохранила?

— Может, она ей так дорога была, что рука не поднялась? — неуверенно предположила Алла Викторовна.

— Все может быть, — вздохнула я. — Кто снят на той фотографии? Павел Юрьевич сказал?

— Он понятия не имеет! Незнакомые люди. Женщина с девочкой.

— Что за женщина? Возможно, его мать в молодости?

— Нет, точно не Ольга Петровна. Что касается девочки, то тут Павел ни в чем не уверен. Сказал, слишком маленькая, трудно определить, на кого похожа.

Заявлениям Павла Юрьевича я не слишком доверяла. При его негативном отношении к нашему расследованию было бы очень наивно надеяться, что он скажет правду. Но на фотографию взглянуть хотелось, и я жалобно простонала:

— Как жаль, что я не смогу ее увидеть прямо сейчас.

И тут Ефимова сказала такое, за что я моментально простила ей все. И вздорность, и заносчивость, и амбициозность, в общем, все грехи скопом.

— Если хотите, могу подвезти.

— Правда? — робко уточнила я, боясь, что просто ослышалась.

Алла Викторовна усмехнулась:

— Привезу, привезу, не волнуйтесь. Вы ведь еще долго не будете выходить, верно? Так зачем же вам все это время умирать от любопытства? Так еще сильнее можно заболеть. Ждите, приеду. Мне ведь и самой хочется поболтать с вами. Вдруг догадаетесь, что это за люди на фотографии.

Я покосилась на часы и приказала:

— Не теряйте времени и немедленно дуйте ко мне. Пока нет моей домоправительницы.

Дожидаясь приезда Аллы Викторовны, я, наплевав на все запреты, кружила по комнатам. Не находя себе места от нетерпения, я предвкушала, как возьму в руки фотографию, как почувствую кожей пальцев ее картонную шероховатость, как буду вглядываться в незнакомые лица, пытаясь разгадать, кто же они такие. И никто не будет мне мешать! Ни единая душа! После вынужденного безделья и утомительной поднадзорной жизни я буду упиваться предоставленной мне, пусть и ненадолго, свободой. Конечно, все могло испортить внезапное появление ненавистной мучительницы, но тут я рассчитывала на ее добросовестность. На мое счастье, Глафира отличалась необычайной исполнительностью и трепетным отношением к порученному дело, поэтому я могла надеяться, что она не вернется домой после посещения одного-единственного магазина с уверениями, что таких книг в продаже нет.

Алла Викторовна приехала быстрее, чем я даже рассчитывала. Похоже, ей, как и мне, не терпелось заняться делом. Не желая тратить драгоценные минуты на пустую болтовню, я бесцеремонно схватила немного ошалевшую от такой встречи гостью за руку и потащила в комнату.

— У нас мало времени. В любую минуту может явиться домоправительница и загнать меня в постель, — торопливо объясняла я на ходу, одновременно с этим вожделенно поглядывая на сумочку Аллы Викторовны.

— Но почему ваша прислуга так командует? — удивленно пискнула та, неловко семеня за мной на высоких каблуках.

Обсуждать домоправительницу я не собиралась, поэтому нетерпеливо отмахнулась:

— Она не моя — голубкинская. Он ее ко мне на время болезни приставил.

Алла Викторовна дернулась, притормозив свой бег, и в ужасе округлила глаза:

— Приставил?!

Раздраженная ее настойчивым интересом к таким пустякам, я с досадой выпалила:

— Ну сам-то он, конечно, называет это иначе. Говорит, одолжил ее мне на время, пока болею. Мол, Глафира отличная кухарка и незаменимая помощница. Но это Голубкин так утверждает, а я-то знаю, что подсунул он ее мне с одной-единственной целью...

— Шпионить за вами?

В первое мгновение я даже не поняла, о чем речь, потом разобралась и одним взмахом руки отмела столь мелкие и суетные причины:

— Что? Ах, вы в этом смысле? Нет, это не ревность, тут другое. Он намеренно отравляет мне жизнь.

Теперь не только глаза, но и тщательно накрашенный рот Аллы Викторовны приобрел форму буквы О. Наверно, благодаря этому она у нее так удачно и получилась, когда она смогла ее из себя выдавить.

— О-о-о! — простонала Ефимова и ошарашенно смолкла.

— Все, хватит о пустяках. Садитесь вот сюда и показывайте фотографию, — нетерпеливо потребовала я, буквально швыряя гостью на диван.

Растерянная и слегка заторможенная Алла Викторовна подчинилась без возражений. Открыла сумочку, покорно извлекла из нее фотографию и, не говоря ни слова, протянула мне.

Следующий час мы, по моему мнению, провели с огромной пользой. Устроившись рядком на диване, придвинув плечо к плечу и сведя головы, словно две закадычные подружки, мы с Аллой Викторовной с энтузиазмом обсуждали привезенную ею фотографию. На ней, как она и говорила по телефону, были сняты женщина и ребенок.

— Судя по тому, что за их спинами виднеется часть лужайки и угол дома, снимок сделан в частном владении, — пробормотала я, обращаясь не столько к Алле Викторовне, сколько к самой себе. Есть у меня такая привычка: в моменты напряженных размышлений высказывать собственные мысли вслух.

— Почему вы так решили? Это может быть и общественное место! Парк, например, — строптиво возразила моя соседка.

— Быть всякое может, но тут есть дом.

— И что? В парке не может быть строений? — не отступалась Ефимова.

Я сунула ей в руки лупу:

— Посмотрите внимательно на окна. Это точно жилой дом.

Пока она разглядывала фотографию, я попыталась объяснить ход своих рассуждений:

— В объектив фотографа попало два окна. На обоих кружевные занавески и цветы в горшках. И вот здесь, гляньте, — я ткнула пальцем в крайнее окно, — видите, занавеска слегка отодвинута и лицо женщины виднеется. Наблюдает за снимающимися и улыбается. Типичная бытовая сценка.Нет, уверена, это точно частный дом.

— Что ж, может быть и так, — поколебавшись, неохотно согласилась Ефимова.

Лупу, однако, не вернула и еще некоторое время продолжала дотошно изучать фотографию. Я не мешала, ожидая, что последует дальше. Пауза затянулась, но в конце концов Алла Викторовна опустила лупу и с сомнением сказала:

— Все выглядит как-то очень по-мещански... И эти кружевные занавески, и цветы в горшках. Только кошки на подоконнике не хватает. А ведь мы предполагаем, что моя свекровь принадлежала к графской семье...

— То есть вы допускаете, что эта девочка на фотографии и есть Натали?

— Конечно. Иначе какой смысл Ольге Петровне столько лет бережно хранить именно это фото?

— А кто тогда женщина рядом с ней? Ее мать?

Алла Викторовна покосилась на кусок картона у меня в руках.

— По логике вещей получается именно так, — с сомнением протянула она.

— Но вас что-то смущает, — закончила я ее мысль.

Алла Викторовна еще раз бросила взгляд на фотографию и решительно заявила:

— Не похожа она на дворянку. Лицо простоватое.

Теперь наступила моя очередь с сомнением разглядывать снимок. Мне и самой лицо женщины не слишком нравилось, но дело тут было вовсе не в аристократичности черт, а в выражении. Уж очень неулыбчивое оно было. Глубоко посаженые темные глаза сурово смотрели прямо в объектив, узкие губы были плотно сжаты, да и гладко зачесанные назад светло-русые волосы не делали снимавшуюся привлекательнее, чересчур открывая широкий лоб. Поза женщины тоже вызывала во мне ощущение внутреннего дискомфорта. Чувствовалась в ней некая напряженность. Незнакомка стояла вытянувшись в струнку, одной рукой прижимая к себе за плечи девочку, а другой, словно не зная, куда ее деть, придерживала юбку.

Симпатии и антипатии — вещи сугубо субъективные и в расследовании крайне вредные. Стоит им поддаться — и сам не заметишь, как они тебя заведут совсем в другую, очень далекую от истины сторону. Стараясь быть объективной, я осторожно заметила:

— Ну по лицу трудно судить. Всякие они были, и не каждый мог похвастаться тонкостью черт.

— Пусть так, но посмотрите, как она одета, — не уступала Алла Викторовна.

Ткнув мизинцем в платье незнакомки, она с непоколебимой категоричностью заявила:

— Слишком скромно.

Наряд действительно не блистал ни роскошью, ни кокетством. Прямая юбка, длинные рукава, глухой стоячий воротник. И никаких украшений. А очень темная, возможно, даже черная ткань только подчеркивала строгий аскетизм платья.

— Мне кажется, это гувернантка, — вынесла свой приговор Алла Викторовна и вопросительно посмотрела на меня.

— Не могу ничего сказать.

— Точно гувернантка или даже няня. Смотрите, ребенок совсем на нее не похож.

Девочка на фото и в самом деле казалась полной противоположностью обнимавшей ее женщине. На вид ей было не больше двенадцати. Светлые волосы тоже были забраны назад и закреплены бантом на затылке, но это ее совсем не портило. Выбившиеся из прически кудряшки непокорно вились, как им заблагорассудится, а открытое лицо светилось весельем. Светлые бровки вздернуты забавным домиком, и даже на снимке видно, что она еле сдерживается, стараясь не рассмеяться. Белое платье было сшито по моде того времени и щедро украшено кружевным шитьем.

— Хорошенькая, — заметила Алла Викторовна.

— Очень, — согласилась я.

Алла Викторовна откинулась на подушки дивана и раздраженно вздохнула:

— Ничего мы не добьемся, разглядывая это фото. Здесь все не сходится. И этот убогий дом, и эта угрюмая женщина, и даже девочка. Может быть, это вовсе и не Ольга Петровна на фотографии?

— Некоторое несоответствие есть, спорить не буду, но оно наверняка имеет свое объяснение. Просто мы его пока не знаем. А насчет дома я не согласна. Очень добротный дом. Кирпичный, с резными каменными наличниками. Посмотрите внимательно. Тонкая работа. Даже на фотографии видны виноградные лозы. Такое стоит дорого.

— Вы к чему клоните?

— Если дом не ее и на фотографии не она, почему Ольга Петровна столько лет бережно хранила этот снимок?

Глава 15

По вечерам я обычно с нетерпением ждала возвращения Дарьи с работы. Болтовня с ней была моим единственным развлечением за весь унылый день, и стоило подруге появиться, как я уже звала ее к себе. Но в тот вечер, заслышав Дашин голос в прихожей, я даже не шелохнулась. Я читала. Глафира сумела найти в магазинах только одну книгу, но какую! Толстый том со скучным названием «Масонство. Триста лет пути» оказался на редкость полным и, что немаловажно, хорошо написанным трудом. История возникновения ордена «вольных каменщиков», философские истоки их идеологии, ступени развития и ритуалы излагались в нем простым и вполне понятным языком.

Подруга просунула голову в дверь и, помня о вчерашней размолвке, настороженно поинтересовалась:

— Чем занимаешься?

Я оторвалась от чтения и улыбнулась. Зла на Дашу я не держала: добившись своего, я тут же успокоилась и выкинула ссору из головы. А то, что книга попалась увлекательная, и весь день в целом был проведен с пользой, настроение только улучшило. В общем, состояние духа у меня было в высшей степени умиротворенное, и скрывать этого я не стала.

— Историю масонства изучаю, — с легкой усмешкой отозвалась я, давая понять, что у больных головой могут быть свои причуды и удивляться им не следует.

И тем не менее многоопытная Дарья была озадачена.

— С чего это? Откуда вдруг такой интерес? — спросила она, недоверчиво косясь на книгу в моих руках.

— Сама виновата. Запон мне показала?

Она неуверенно кивнула, не улавливая связи между доверенным ей на восстановление раритетом и моим очередным бзиком.

— Он меня заинтриговал. Никогда раньше ничего подобного не видела. Красивая вещь.

— Мне кажется, красивые вещи тебе не в диковинку.

Ты только с такими и имеешь дело, — осторожно заметила Даша, явно опасаясь за ясность моего рассудка.

— Не беспокойся, я в полном порядке, — успокоила я ее. — Просто вдруг поняла, что практически ничего не знаю о масонах.

— А тебе это нужно? — тут же заинтересовалась практичная Даша.

Тут уже я обиделась:

— При чем здесь это? Пользы, может, и никакой, но ведь интересно! Да к тому же время свободное выдалось. Лежу, делать нечего, вот и занялась самообразованием. Оказалось, очень увлекательно. Вот, например, что ты знаешь про запон, который теперь восстанавливаешь?

Даша пожала мощными плечами:

— Практически ничего. Передник, часть ритуального облачения.

— Вот! А теперь слушай, что знающие люди пишут! «Запон, иначе фартук, является важной деталью облачения масона во время церемоний. Его назначение — служить напоминанием о строительной профессии каменщика. Может быть выполнен из холста, шелка, кожи и даже овчины. В XVIII—XIX веках некоторые масонские передники представляли собой настоящие произведения искусства. Лайковые запоны украшались раскрашенными гравюрами, а шелковые или холщовые расшивались золотом и канителью. Несмотря на то что на них изображалась исключительно орденская символика, в целом такой фартук имел вид пышной театральной декорации». Ну, каково?

— Интересно. Правда, тот передник, которым занимаемся сейчас мы, будет попроще.

— Кстати, как с ним обстоят дела?

— Нормально. Особых проблем нет. Скоро закончим и отдадим хозяину.

— Коллекционер?

— Понятия не имею. Ко мне его направил один мой постоянный клиент.

— Наверняка коллекционер. Кто еще станет платить бешеные деньги за реставрацию? Но я его понимаю! Таких вещей наверняка осталось немного, и собирать их одно удовольствие.

— Тоже решила заняться? — хмыкнула Дарья.

— Я? Нет, конечно! Ты же знаешь, собирательством не занимаюсь. Антиквариат — моя любовь, но меня влечет процесс поиска, а не обладание.

Дарья опустилась в кресло, которое жалобно застонало, принимая в свои объятия ее могучее тело, и с интересом спросила:

— Ты часто это повторяешь, и мне всегда любопытно, почему у тебя такое отрицательное отношение к коллекционированию. Неужели, заполучив интересную вещь, тебе не хочется оставить ее у себя?

— Абсолютно. Во-первых, весь азарт уходит на поиски, а потом я сразу остываю...

— А во-вторых?

— А во-вторых, суеверие. Не могу держать в доме чужие вещи.

— Даже такие ценные?

— Именно такие! У меня ощущение, что все они насквозь пропитаны отрицательными эмоциями. Не мне тебе рассказывать, сколько грязных интриг разворачивается вокруг каждого произведения искусства. Обман, воровство, нечистоплотные сделки. А это все слезы, обиды, зависть, ненависть. Не хочу держать такое в доме. Кстати, ты ведь тоже не увлекаешься собирательством!

Дарья грустно хмыкнула:

— Я — по другой причине. У меня просто нет на это средств.

— И очень хорошо! Меньше головной боли. Хочешь, еще почитаю? Очень увлекательно. Отвлечешься немного от печальных мыслей.

— Валяй. Хоть какая-то польза от твоей болезни будет.

— Знаешь, откуда появились масоны и почему их называют «вольными каменщиками»?

— В общих чертах.

— Тогда слушай. Пересказываю своими словами, но близко к тексту. Истоки масонства восходят к Средним векам и строительным гильдиям. Их мастера, сооружавшие готические соборы в Италии, Англии и Германии, владели весьма солидным запасом профессиональных знаний и свято чтили заветы христианства. Сама понимаешь, без истовой веры создать то великолепие, что удавалось им, было просто невозможно. Деятельность гильдий была окутана завесой таинственности, и стать членом гильдии было непросто. Секреты профессии охранялись строго, все дела обсуждались за закрытыми дверями в особых помещениях. Ложах. Именовали себя члены гильдий вольными каменщиками, и именно из них вышло современное масонство.

— Ничего нового. Примерно это и было мне известно. Скажи-ка мне лучше вот что... Почему, если масоны так безобидны, в обществе к ним такое настороженное отношение? И прежде, и теперь?

— Автор данной книги, — я хлопнула ладонью по лежащему у меня на коленях тому, — считает, что это все из-за завесы загадочности, всегда окружавшей «каменщиков». Хотя, на мой взгляд, никакой особой тайны у них нет. Разглашению не подлежат лишь ритуалы, фамилии братьев и темы обсуждаемых проблем. Сама подумай: кому это интересно? По-моему, все очень напоминает некие романтические игры с налетом таинственности, но... отсутствие информации всегда рождало в обществе массу домыслов.

— А все эти утверждения, что масоны — международная политическая партия, стремящаяся распространить свое влияние на весь мир?

— Скажу честно, собственного мнения на этот счет у меня нет. Сама понимаешь, эксперт я никакой, но вот господин Рязанцев утверждает...

— Кто этот Рязанцев?

— Автор данного труда. Так вот, он утверждает, что это все огульные обвинения. Интересы ордена лежат в совсем иной плоскости. Масонов не занимает обыденная жизнь, на первое место они ставят духовные ценности. А главной их целью является стремление помочь людям жить по-братски. Недаром их лозунг «Свобода, равенство, братство».

— Церковь занимается тем же, но масонство она осуждает!

— Осуждает, — согласилась я, — но, как считает Рязанцев, совершенно необоснованно. Масонство не является ее врагом, поскольку в его основе лежит вера в Бога. Просто у них он зовется иначе — Великий Архитектор Вселенной. По понятиям масонов, Великий Архитектор сотворил окружающий нас мир по четко задуманному плану и оставил человечество в покое. Теперь он больше не вмешивается в наши дела и лишь наблюдает со стороны. Получив в свое распоряжение поля, леса, горы и моря, люди сами должны выбирать себе пути, по которым будут двигаться. В идеале мы должны построить справедливое общество, но... это напрямую связано с нашим нравственным самосовершенствованием, а мы пока к нему не стремимся.

— На мой взгляд, церковь не может принять подобную трактовку своих постулатов, — заметила Дарья.

— Она и не принимает. Несмотря на то что масоны уважают церковные святыни, сама церковь относится к масонам отрицательно. Смягчить этого неприятия не может даже тот факт, что одним из трех великих светочей, всегда присутствующих во время орденских работ, является книга Святого Писания.

— Ты сказала трех светочей. А под двумя другими что подразумевается?

— Наугольник и циркуль как напоминание о строительной профессии.

— Ну это здорово смахивает на сектантство... Нет, с таким подходом масоны, что бы они ни говорили о своей лояльности, всегда будут вызывать у церкви подозрения. Ладно, тут все более-менее понятно, но светская власть... Она ведь тоже воспринимает орден с определенной опаской. Тут в чем дело? Видит в нем скрытую угрозу?

— Очевидно. Хотя господин Рязанцев и утверждает, что причин для этого нет. Масонами особо культивируется уважение к законной власти. По его словам, они в принципе не приемлют насильственных революций. Говоря современным языком, масоны предпочитают не враждовать, а договариваться. Сотрудничество считается невозможным лишь с убийцами, что вполне понятно — ведь в этом случае идеалы масонства становятся лишенными смысла.

Дарья скептически хмыкнула:

— Это все теоретические выкладки. А реальность? Например, революция семнадцатого года в России? Согласись, убеждения — это одно, а полное разорение привычных основ бытия — совсем другое.

— Теория не выдержала испытания практикой, — вздохнула я. — Революция и последовавшая за ней Гражданская война привели к расколу среди российских масонов. Часть из них бежала из страны, оставив ее на произвол судьбы. Часть примкнула к белому движению...

— Советскую власть не поддержал никто?

— Ну почему же? Были и такие.

Глава 16

Утром — еще и десяти не было — раздался звонок в дверь. Для гостей рановато, да и не ждала я никого, а потому сильно удивилась. Опустив на колени книгу Рязанцева, за чтение которой уселась, едва успев покончить с завтраком, я прислушалась к тому, что происходит в прихожей. Сначала раздались шаги Глафиры, потом до меня донеслось клацанье открываемой двери и наконец звуки приглушенных голосов.

«Может, Даша что-то забыла и вернулась?» — промелькнуло в голове, но тут в комнату вошла Глафира и нерешительно остановилась у порога. Нерешительность — черта характера моей домоправительнице совершенно несвойственная, а уж неуверенность на лице и вовсе дело непривычное. Слегка кося глазами в сторону, чтобы не встречаться со мной взглядом, Глафира с запинкой сообщила, что ко мне пришел гость.

— Гость?!

Изумленная, я опустила увесистый том на колени и в немой растерянности уставилась на непохожую на саму себя домоправительницу.

— Очень приличный господин! — зачастила Глафира, старательно избегая глядеть в мою сторону. — Звонил на неделе несколько раз, теперь вот пришел засвидетельствовать почтение.

— Кто пришел? — спросила я, заинтригованная даже не столько самим нежданным визитом, сколько тем, что Глафира по доброй воле пустила постороннего в квартиру.

— Я, Анночка! Я! — раздался жизнерадостный голос, и за спиной Глафиры возникла приземистая полная фигура Щетинина.

Приобняв Глафиру за плечи, знаток геральдики бочком протиснулся мимо нее в проем двери и застыл, сияя улыбкой. Щетинина я знала давно и всегда подозревала, что он любит пофрантить, но таким шикарно одетым не видела никогда. Серый, отлично скроенный костюм сидел на нем как влитой, не только удачно скрадывая круглый животик, но даже намекая на некоторую стройность фигуры. Голубая рубашка необычайно шла к широкому загорелому лицу, а кокетливая синяя бабочка, уютно устроившаяся под двойным подбородком, являлась удачным завершающим штрихом всего этого великолепия. Задорно тряхнув букетом из лилий, Щетинин с беззаботной непосредственностью сообщил:

— Знаю, не ждали! И визит не ко времени! Все понимаю, но удержаться не мог.

Развернувшись всем корпусом в сторону Глафиры, Щетинин взял ее руку и с чувством прижал к собственной необъятной груди. Домоправительница моментально залилась пунцовым цветом. Щетинин заметил ее смущение, довольно хохотнул и церемонно приложился к руке не знавшей, куда деться от неловкости, Глафиры.

— Ваша милейшая помощница говорила мне по телефону, что вы больны, — невозмутимо признался он. — Но когда я услышал это в третий раз, то понял, что вас нужно срочно спасать. Мыслимое ли дело, молодая женщина лежит в одиночестве и чахнет без дружеского участия. Ей нужна поддержка, решил я, собрался и вот приехал. Надеюсь, не выгоните?

— Как можно, Михаил Яковлевич? — запротестовала я. — Я вам очень рада. Проходите, присаживайтесь.

— Сейчас чай принесу, — невнятно пробормотала Глафира и опрометью вылетела из комнаты.

Михаил Яковлевич проводил ее взглядом завзятого сердцееда, хмыкнул и только потом подошел ко мне вручить букет.

— Спасибо. Должна сказать, выглядите вы просто потрясающе, — с самым серьезным лицом проговорила я, на самом деле еле удерживаясь от смеха.

— Я старался, — важно произнес Щетинин, аккуратно устраиваясь в кресле против меня.

Усевшись так, чтобы ненароком не помять костюм, он посмотрел на меня и голосом доброго доктора Айболита поинтересовался:

— Ну так что с вами, голубушка, стряслось?

— По голове получила. Причем в собственном дворе.

Ответ поверг Щетинина в шок.

— Кошмар! Что за нравы? — ужаснулся Щетинин, бессильно откидываясь на спинку кресла. — Ударить по голове молодую красивую женщину. Полная деградация! Они что, не могли кого постарше найти?

— Михаил Яковлевич, опомнитесь. Что вы такое говорите? Если постарше, значит, не жалко?

Щетинин на секунду задумался, потом решительно тряхнул своими необъятными подбородками и рассудительно ответил:

— В принципе и это плохо, но если уж иначе нельзя, то лучше выбрать кого постарше. Например, старика вроде меня. Не так жалко.

— Вы — циник! Жалко всех, — сердито запротестовала я, но на Щетинина эти возражения впечатления не произвели.

Равнодушно пропустив мимо ушей мои слова, он деловито поинтересовался:

— Что пропало?

— Из материальных ценностей ничего, но я жалею о фотографии. Мне ее дала ваша знакомая. Гаршина.

— О, Ирина Ильинична! — Щетинин закатил в восторге глаза. — Потрясающая женщина. Сколько лет ее знаю и никак не могу к ней привыкнуть. Всегда полный сюрприз.

Я со Щетининым была полностью согласна, и именно потому меня так волновал предстоящий разговор с Ириной Ильиничной.

— Теперь придется перед ней оправдываться, — уныло пробормотала я.

— Что за фотография? Важная?

— Ее родственницы, Натали Денисовой-Долиной.

— Ага, расследование продолжается, — с довольным видом хмыкнул Щетинин.

— Теперь уже нет... Я получила по голове и безвылазно сижу дома, фото похищено, и в дополнение ко всем неприятностям предстоит объяснение с Гаршиной.

— Пустяки, она поймет, — пренебрежительно отмахнулся мой легкомысленный гость. — Вещи для Ирины Ильиничны никогда не имели значения. Однажды потеряв все, она стала выше этого.

— Хорошо бы, — вздохнула я, совершенно не веря в благополучное завершение истории.

Щетинин наклонился вперед и покровительственно похлопал меня по колену:

— Не берите в голову и поправляйтесь. Все образуется, вот посмотрите.

Решив на этом, что сочувствия высказано достаточно и тема фотографии полностью исчерпана, Михаил Яковлевич уже совсем другим тоном спросил:

— Чем глаза портите?

Я подняла книгу с колен и молча показала ему переплет.

— Рязанцев? Анатолий Гаврилович? — с детской непосредственностью восхитился Щетинин.

— Вы его знаете?

— Конечно! Иногда он обращается ко мне за консультацией.

— По вопросам масонства?

Щетинин моментально надулся и подозрительно покосился на меня.

— Шутить изволите?

— Нет, что вы! Просто вы так выразились...

— Эта не моя проблема, и меня она не интересует, — сердито буркнул он. — Масонами никогда не занимался. А консультирую я Рязанцева исключительно по своей прямой специальности. Он, знаете ли, коллекционер.

— И что собирает?

Щетинин скроил елейную физиономию и ласково осведомился:

— Вы, Анночка, сегодня не в духе и потому злите меня? Или это от того удара по голове задаете глупые вопросы? Прекрасно же знаете, что о делах своих клиентов говорить нельзя.

Щетинин был совершенно прав, отчитав меня. Клиент для нашего брата является той священной коровой, которую нужно холить и лелеять и в дела которой посвящать посторонних ни в коем случае не следует.

— Простите, Михаил Яковлевич. Само собой сорвалось, — искренне взмолилась я.

Щетинин посмотрел на меня с подозрительностью, подвоха не уловил и моментально оттаял:

— Все. Забудем. А что касается Рязанцева, так вы его должны знать. Известный в Москве человек. Глава торгового дома «Лунный свет». У него еще антикварный салон на Тверской.

— Так это тот самый Рязанцев?!

Только теперь до меня дошло, о ком мы говорили. Анатолий Гаврилович Рязанцев был действительно личностью известной. Начинал торговать антиквариатом еще в советские времена, за что и отсидел срок. Выйдя на волю, старого занятия, естественно, не оставил, но стал осторожнее и больше уже не попадался. С началом перестройки его бизнес обрел легальность и Рязанцев развернулся вовсю. В настоящее время он держал в своих руках значительную часть антикварного рынка страны.

— Удивительный, должен сказать, человек, — задумчиво произнес Щетинин. — И бизнесмен удачливый, и коллекционер серьезный.

— А масонство?

— Масоны — это хобби. Всю жизнь собирает материалы о них и время от времени излагает результаты своих изысканий в книгах. Для собственного удовольствия.

Я мечтательно вздохнула:

— Интересно было бы с ним поговорить...

— Масонством заинтересовались? — бросил на меня острый взгляд старый прохиндей. — Очередное дело?

— Михаил Яковлевич, честное слово, вы задаете странные вопросы! Прекрасно же знаете, что о делах своих клиентов говорить нельзя, — не удержалась и подколола его я.

Невозможно было без смеха глядеть, как мгновенно надулся Щетинин.

— Не сердитесь, Михаил Яковлевич. Я неудачно пошутила, а дело у меня совсем другое. Масонством же интересуюсь так, из любопытства.

Щетинин покосился на меня и недоверчиво хмыкнул, но расспрашивать ни о чем не стал. Вместо этого вдруг предложил:

— Хотите, познакомлю с Рязанцевым?

Не ожидавшая от него такого жеста, я неуверенно спросила:

— А можно?

— Одну минуту.

Щетинин извлек из кармана элегантного костюма не менее элегантный мобильный телефон и быстро защелкал кнопками. Дождавшись, пока ему ответят, бодрым голосом осведомился:

— Анатолий Гаврилович?

Что именно ему ответили, слышно не было, но после небольшой паузы Михаил Яковлевич уже разговаривал точно с самим Рязанцевым.

— Щетинин на проводе, — весело сообщил он. — Приветствую. Как дела? Рад. Очень рад. Консультация? Пожалуйста! Вы сейчас где? В офисе? Отлично. Я тут неподалеку. Могу подъехать и сразу все решить. Отлично. Скоро буду. Да, вот еще что... У меня тут рядом прелестная женщина сидит. Моя хорошая знакомая. Прочитала вашу книгу и теперь донимает меня вопросами. Да, очень интересуется. Могу я взять ее с собой?

Захлопнув крышку мобильника, деловито приказал:

— Собирайтесь. Едем к Рязанцеву.

Стоящая в дверях Глафира все слышала, но, видимо, впечатление, произведенное на нее Щетининым, было столь велико, что вступать с ним в пререкания у нее не хватило моральных сил.

Рязанцев принял нас с таким радушием, что сразу стало ясно — со Щетининым они если не друзья, то хорошие знакомые и очень нужные друг другу люди. После того как мужчины обменялись общими фразами о делах и самочувствии, Щетинин приобнял меня за плечи и торжественно объявил:

— А это вот Анечка. Моя добрая приятельница. Прошу любить и жаловать.

На Рязанцева, вопреки ожиданиям Михаила Яковлевича, это торжественное представление впечатления не произвело. Одарив меня мимолетной вежливой улыбкой, он тут же все внимание снова обратил на своего говорливого приятеля. Самолюбивый Щетинин отсутствие интереса к своим словам заметил, нахмурился и уже со значением проговорил:

— Очень интересный человек, должен тебе сказать, Анатолий Гаврилович. Занимается произведениями искусства. Ученица самого Арцибашева.

Имя моего бывшего шефа, в отличие от моего собственного, Рязанцеву было отлично знакомо. С лица моментально исчезло выражение равнодушной любезности, и глядеть на меня он стал с явной заинтересованностью. А пока мы с Рязанцевым присматривались друг к другу, Щетинин наблюдал за нами с довольной ухмылкой сатира. Любил старый мошенник, чтобы все выходило по его. Вдоволь насладившись плодами трудов своих праведных, деловито предложил: г

— Анатолий Гаврилович, давай-ка закончим наше с тобой дельце. Перекинемся парой слов, и я поеду. Дел еще много. А уж потом ты тут поговоришь с Анной. Обрати внимание, девушка она интересная и крайне удачливая. Если сойдетесь характерами, можете получить взаимную выгоду.

Судя по тому, какой взгляд бросил на меня Рязанцев, слова Щетинина не были для него пустым звуком и он решил к ним прислушаться.

Коротко извинившись, Рязанцев увел Михаила Яковлевича в другую комнату, а вместо него тут же явилась вышколенная секретарша с подносом в руках. Расторопно расставив на стол минералку, стаканы и вазочку с печеньем, прощебетала: «Угощайтесь, пожалуйста» — и бесшумной тенью исчезла в приемной. Угощаться желания не было, поэтому я отошла к окну и стала смотреть на несущиеся по Садовому кольцу машины. Автомобили сплошным потоком текли перед глазами, а я ломала голову над тем, насколько можно открыться Рязанцеву.

— Скучаете? — раздалось за спиной, причем так неожиданно, что я вздрогнула.

Уйдя в собственные мысли, я не услышала, как в кабинет вернулся Рязанцев. Вид у него был очень довольный, из чего я сделала заключение, что встреча со Щетининым оправдала его надежды.

— Ну, чем могу быть полезен? — весело осведомился хозяин кабинета.

Я посмотрела на него, еще раз прикинула в уме все «за» и «против» и все-таки решилась.

— Мне нужен совет, — коротко ответила я.

Рязанцев сделал приглашающий жест в сторону кресел:

— Серьезные вопросы лучше обсуждать сидя.

Дождавшись, пока я устроюсь, тут же взял инициативу в свои руки:

— Михаил Яковлевич упоминал, что вас интересует масонство. Могу я задать вопрос?

— Конечно.

— Это простое любопытство или интерес профессиональный?

На секунду я замешкалась с ответом, потом все-таки решилась и твердо сказала:

— Профессиональный. Ваша книга навела меня на одну интересную мысль.

— Приятно слышать, — коротко хохотнул Рязанцев, одаривая меня цепким взглядом. — Не зря, значит, корпел по вечерам. Хоть какая-то польза есть от моего бумагомарания.

— Книга интересная, — поспешно заверила я. — Проблема в том, что я абсолютный профан и того, что в ней изложено, мне мало. Нужна помощь.

— Если смогу, буду счастлив.

Глубоко вздохнув, я извлекла из сумки часы и положила их перед ним на стол. Рязанцев покосился на них, но попытки притронуться не сделал. Как сидел, сложив руки на коленях, так и продолжал сидеть, терпеливо дожидаясь объяснений.

— Эту вещь мне предоставил мой клиент. Не буду объяснять, с какой целью, к нашему разговору и масонству это отношения не имеет. Но вот тут, на цепочке, прикреплен брелок. Поначалу я на него внимания не обратила, решив, что для проводимой мной работы он значения не имеет. Во всяком случае, мне так казалось до тех пор, пока я не познакомилась с вашей книгой.

Рязанцев мои слова никак не прокомментировал, но брови выразительно вздернул. Мол, приятно слышать лестное мнение о себе.

— Вы пишете, — продолжала я, — что на масонов большое влияние оказала цифровая мистика древних, а цифры 3, 7, 12 даже вошли в их символику. Верно я излагаю?

— Абсолютно, — кивнул Рязанцев и торжественно продекламировал: — «Солнечный спектр дает семь цветов... Каждая лунная фаза составляет семь дней...» Знаете, откуда это?

Я отрицательно покачала головой. Что я могла знать, если только два дня назад заинтересовалась этой проблемой и ничего, кроме одной-единственной книги, не прочитала?

— Цитата из инструкции для посвящения французов в третью степень мастера.

— Запомню. — Я улыбнулась и тут же вернулась к волнующей меня теме. — И еще вы пишете, что без символики невозможно понять сущность масонства.

— Тоже верно. Считая возможности человеческого языка слишком ограниченными, масоны используют символы в качестве способа передачи информации. Символами для них могут быть небесные светила, цвета, деревья, геометрические фигуры, инструменты каменщиков... Да все, что угодно!

— То есть можно сказать, что символы для них служили условными знаками, помогающими скрывать от посторонних глаз какие-то знания?

— Можно выразиться и так. Не следует забывать об их необычайной склонности к таинственности.

— Посмотрите на этот брелок. — Я прикоснулась пальцем к подвешенной на цепочке монетке. — Изображенные на нем символы очень напоминают те, что вы только что перечислили. Я не придавала этому значения до тех пор, пока не прочитала вашу книгу. Приглядитесь. В центре монеты вычеканено дерево, над ним возвышается арка. На верхней точке арки помещены череп со скрещенными костями. Справа от дерева расположено солнце, слева полумесяц. По краю монеты идет надпись, но она, к сожалению, почти стерлась. Я пыталась, но ничего разобрать не смогла.

— Все там будем, — пробормотал Рязанцев, торопливо водружая на переносицу очки.

— Что? — переспросила я.

— Череп со скрещенными костями, несомненно, масонский символ. Обычно он сопровождался надписью «Все там будем», — рассеянно отозвался Рязанцев, поглощенный изучением монеты.

— Возьмите, — проговорила я, торопливо суя ему в руки лупу.

Рязанцев долго молчал. Достаточно долго для того, чтобы я окончательно потеряла терпение и начала ерзать на месте. Наконец, словно приняв окончательное решение, он объявил:

— Дерево, скорей всего, акация. Играет важную роль в масонской символике. Олицетворяет бессмертие и веру.

— А арка?

— Не уверен, что это арка. Скорее, схематичное изображение радуги. Здесь может быть скрыт намек на семь цветов спектра. А семерка, как вы знаете...

— Одно из магических чисел для масонов, — закончила я.

— Точно, — скупо улыбнулся Рязанцев. — Два небесных светила, луна и солнце, тоже соответствуют масонской символике. И все было бы отлично, будь эти часы постарше.

Высказавшись, Рязанцев впал в задумчивость, машинально постукивая пальцами по столешнице.

— Что вы имеете в виду? — осторожно спросила я.

Оторвав взгляд от лежащих перед ним часов, Рязанцев поднял на меня глаза и сухо осведомился:

— Полагаю, эти часы датируются в лучшем случае концом девятнадцатого века, так?

— Да.

— Будь они постарше лет на сто, я бы с уверенностью сказал, что эта вещица не простая и принадлежала она Никите Васильевичу Денисову-Долину.

О Никите Васильевиче я ничего не знала, но упоминание фамилии Денисовых-Долиных повергло меня в панику.

— Почему именно ему? — слегка севшим от волнения голосом осведомилась я.

Во взгляде Рязанцева явно читалась насмешка.

— Милая Анна, я давно занимаюсь масонами. Очень давно, поверьте мне, и знаю о них много чего интересного. Как же мне не знать фамилии одного из выдающихся людей своего времени и к тому же масона?

Мне не понравился его покровительственный тон, и я сердито выпалила:

— Вы можете знать все фамилии наперечет. И эту в том числе, но с чего вы решили, что эта монета могла принадлежать именно Денисову-Долину?

Рязанцев усмехнулся и выразительно постучал пальцем по крышке часов:

— Герб. Родовой знак Денисовых-Долиных.

«Я, между прочим, положила часы гербом вниз. Неужели он успел разглядеть его за те несколько мгновений, что часы были у меня в руках? Для этого нужно не только орлиное зрение, но и отличное знание самого герба. А уж если он досконально знает герб, то фамилия владельца для него не тайна. Черт, черт, черт! Так проколоться», — пронеслось в голове.

Пока я ошарашенно молчала, Рязанцев продолжал спокойно излагать свои мысли:

— Меня давно интересует граф Никита Васильевич. Он и сам по себе колоритная личность, но к тому же с ним связана одна интригующая тайна.

Расспрашивать коллекционера об известных ему тайнах считается дурным тоном, поэтому, для того лишь, чтобы только не молчать, я неловко спросила:

— Значит, говорите, Никита Васильевич был масоном?

— Подозреваю, что да, но утверждать с уверенностью не стану. Все мои умозаключения основаны скорее на догадках, чем на конкретных фактах. Хотя я посвятил немало времени изучению архивных документов. Никита Васильевич родился в 1767 году и умер в 1845-м. В молодости служил под началом Суворова, участвовал в походах, был награжден несколькими орденами за храбрость. Его карьера развивалась успешно, но неожиданно он оставил службу и уехал за границу. Несколько лет путешествовал по Европе, подолгу останавливаясь на житье то в одной стране, то в другой. Сначала это была Италия, потом Испании и Греция, наконец Никита Васильевич обосновался в Англии. Повсюду, где бы он ни жил, граф Денисов-Долин скупал произведения искусства. В историю он вошел как тонкий знаток прекрасного и страстный коллекционер. Тратя на покупку картин большие деньги, собрал прекрасную коллекцию живописи, но истинной его гордостью были геммы, или, другими словами, резные камни. Картины, по возвращении в Россию, Никита Васильевич передал императору для Эрмитажа, а вот уникальную коллекцию камней оставил себе. Все это, конечно, интересно, но интригует другое... В одном из найденных мной документов приводилась любопытная байка о том, что из-за границы граф Денисов-Долин привез шкатулку работы византийских мастеров. По рассказам немногочисленных очевидцев, она была вырезана из цельного куска оникса и богато украшена искусной резьбой. Шкатулка датируется серединой четвертого века, и легенда ее создания очень необычна. Хотите, расскажу?

— Да, конечно!

— Во время одного из Крестовых походов шкатулка была захвачена в Константинополе в качестве добычи и вывезена во Францию. Похитивший ее крестоносец подарил шкатулку церкви в своем родном городе, где она и хранилась долгие годы. Во время очередной войны церковь была разграблена и сожжена, а шкатулка, ставшая уже местной достопримечательностью, бесследно исчезла. В 1805 году Никита Васильевич случайно увидел ее в окне антикварного магазина в Лондоне и купил за весьма скромную сумму. Владелец уникальной вещи даже не подозревал о ее истинной стоимости, а вот Денисов-Долин сумел разгадать в ней высокое мастерство резчиков.

Рязанцев помолчал, потом остро глянул на меня и с расстановкой произнес:

— Из всего написанного о Никите Васильевиче интересуют меня только два обстоятельства. Первое, ходили слухи, что, проживая в Англии, Денисов-Долин примкнул к масонам, а вернувшись в Россию, организовал свою собственную масонскую ложу. В 1822 году, напуганный активизацией будущих декабристов, Александр I подписал рескрипт о запрещении всех тайных обществ на территории Российской империи. Император повелел «все тайные общества, под какими бы наименованиями они ни существовали, как-то: масонских лож или другими, закрыть и учреждение их впредь не дозволять». В целом масоны подчинились указу, но ряд лож ушли в подполье и еще несколько лет продолжали действовать тайно. К таким, очевидно, принадлежала и ложа, возглавляемая Никитой Васильевичем. Слухи дошли до царя. Тот, хоть и уважал графа, разгневался сильно. Денисов-Долин был срочно вызван к императору для объяснения, а в его имение явилась комиссия для расследования антигосударственной деятельности. Все ждали опалы, но гроза, вопреки прогнозам, неожиданно миновала Денисова-Долина. Сегодня найти объяснение столь необычному везению уже не представляется возможным. То ли Никита Васильевич сумел доказать царю лживость обвинений, то ли ему простили грехи за заслуги перед Отечеством. Уже подаренные государству коллекции живописи стоили немало, а тут вдруг из подмосковной Марьинки исчезла и коллекция камней.

— Думаете, откупился?

— Не сомневаюсь. Подарил и дал обещание больше не шалить. Собрание гемм было тщательно описано, и, если позже одна часть его объявилась в Румянцевском музее в Москве, а другая в столице, значит, так оно и было. Но не это интересно! Куда делась шкатулка? С тех пор ведь ее никто не видел.

— Наверное, тоже подарил. Шкатулка, конечно, вещь дорогая, но жизнь стоит дороже.

— Не согласен. Будь она передана государству, ее след в конце концов обязательно бы обнаружился. А тут она как в воду канула. Нигде ни одного упоминания. Загадка, но не единственная! Есть и другие. Вот, например, такая. Графа вызвали в столицу для объяснения в разгар строительства нового дома в его подмосковной Марьинке. А перед самым отъездом Никиты Васильевича в имение нагрянула та самая комиссия. Дом был обыскан, личные бумаги графа опечатаны и вывезены для дальнейшего тщательного изучения. Долгое время о них ничего известно не было, а в наши дни их следы обнаружились в архиве ЦХИДК.

— Что за организация?

— Центр хранения историко-документальных коллекций бывшего Особого архива КГБ СССР.

— Разве туда есть доступ? — поразилась я.

— Теперь есть. Так вот, в фондах архива находятся на хранении как обширные коллекции документов братств в целом, так и бумаги частных лиц. Поскольку они теперь доступны, я занялся их изучением и случайно наткнулся на архив Денисова-Долина.

— И что?

— В архиве есть документы, касающиеся строительства дома в Марьинке. Знаете, что меня поразило? Количество людей, привлеченных к работам. Их число втрое, слышите, втрое превышало то, что было необходимо для постройки дворца. Это особо отмечалось членами комиссии. И заметьте, все они трудились в усадьбе в течение года, а дом так и не был достроен. Невольно возникает вопрос, чем же они все это время занимались? И тут очень кстати вспоминаются слухи о подземных ходах, которые бытовали в округе вплоть до семнадцатого года.

— Зачем Денисову-Долину были нужны подземные ходы?

— Насчет ходов не уверен, но в обществе шептались, что у себя в подмосковном имении граф соорудил тайный масонский храм, где в большом секрете должны были проводиться собрания братьев ордена. И это второе интересующее меня обстоятельство.

— Считаете, это правда?

— Храм-то? Уверен! Часть людей работала наверху, а часть под землей. В этом случае понятно, почему работы по возведению дома продвигались так медленно.

— А шкатулка? К ней все это какое отношение имеет?

— Шкатулка была спрятана в храме!

— Более реальных свидетельств, кроме легенд, нет?

Рязанцев внимательно посмотрел на меня и задумчиво произнес:

— Давайте договоримся. Я очень, слышите, очень хотел бы иметь эту шкатулку. И готов выложить за нее весьма солидную сумму. Вы меня понимаете?

Теперь наступила моя очередь кивать, что я и сделала. Как тут было не понять? Он коллекционер, и у него есть мечта, за которую он согласен отдать все.

— Предлагаю заключить соглашение. Я буду вам помогать. Всем, чем могу. А вы, если найдете шкатулку, продадите ее только мне. Идет?

Глава 17

Офис Рязанцева я покинула в приподнятом настроении и с копией гравюры, изображавшей знаменитую шкатулку. Возвращение к привычной деятельной жизни оказало на меня самое благотворное влияние. Напрочь забыв о всех своих болячках, я чувствовала себя такой полной сил, так жаждала деятельности, что сидение дома под надзором бдительной Глафиры казалось мне просто немыслимым. Представив себе на минуту, как снова буду томиться в четырех стенах и умирать от скуки, я зябко вздрогнула. Ну нет! Если уж на мою долю неожиданно выпала свобода, воспользуюсь ею на полную катушку. Прикинув, куда можно было бы еще съездить, пришла к выводу, что первым делом следует нанести визит Ирине Ильиничне Гаршиной. С ней следовало обязательно объясниться, какими бы неприятностями для меня это ни обернулось. Как ни крути, а доверенную мне на время фотографию я потеряла.

Стоящая в дверях женщина глядела на меня хмуро и приглашать в квартиру не торопилась.

— Вы меня не узнали? Меня зовут Анна, я не так давно приходила к Ирине Ильиничне по поводу ее родственницы.

— Я помню, — тусклым голосом произнесла та, попутно одаривая меня не слишком приветливым взглядом.

— Ирина Ильинична дома? Я могу ее видеть?

— Нет.

Голос был по-прежнему бесцветным, но категоричность короткого ответа так поразила меня, что я слегка растерялась.

— Нет? — переспросила я. — Почему?

— Ирина Ильинична умерла.

— Как — умерла?!

— Страшно. Ее задушили.

Голос компаньонки звучал так же ровно, как и прежде, но на глазах ее вдруг заблестели слезы. Быстро смахнув их ладонью, она сердито посмотрела на меня, явно ожидая, когда же наконец я оставлю ее в покое, развернусь и отбуду туда, откуда явилась. А я стояла и не могла сдвинуться с места. Известие было столь неожиданным и столь страшным, что у меня все поплыло перед глазами. Справившись с нахлынувшей дурнотой, я через силу произнесла:

— Как?

Несмотря на краткость вопроса, она меня поняла и с легким всхлипом ответила:

— Шнуром. Накинули на шею и задушили.

— А вы? Где вы были в этот момент?

— По делам отлучалась. Мне нужно было в магазин сходить и еще в одно место. — Горестно глядя на меня, женщина с надрывом простонала: — Я и отлучилась-то не надолго. Вернулась, а она лежит в комнате на полу.

Я мотнула головой в тщетной попытке стряхнуть молоточки, настырно долбившие в виски. Не помогло. Мерный стук продолжался, а вот бывшая помощница Гаршиной явно собралась закрыть дверь. Плюнув на собственные ощущения, я торопливо спросила:

— А разве Ирина Ильинична ходила самостоятельно?

— Конечно. Не очень уверенно, но ходила. Тут другое удивительно...

Она задумчиво посмотрела на меня, прикидывая, стоит ли откровенничать.

— Да? — пододвинулась я поближе.

Схватив за руку, женщина втянула меня в квартиру и плотно прикрыла за нами дверь.

— Как могла Ирина Ильинична открыть незнакомому человеку? — прошептала она. — На нее это совсем не похоже. Ирина Ильинична была очень осторожна. Несмотря на преклонный возраст, ум у нее был светлый.

— Значит, пришел кто-то свой?

— Получается, что так.

— Зачем? Грабить?

— Внешне все выглядело, как ограбление. Дверцышкафов открыты, все выворочено. Только я в ограбление не верю. Знакомых у нее было немного, и все очень приличные люди.

— За чужих ручаться трудно, — заметила я.

— Это так, но всем было известно, что живем мы крайне скромно.

— Что-то пропало?

— Украшения. Они лежали в вазочке.

— Вот видите!

— Нет, из-за этого ее убить не могли. Хорошо выполненная бижутерия. Она ничего не стоила.

— Кто-то мог подумать иначе.

— Свои не могли. Ирина Ильинична не стеснялась говорить, что это дешевка. Она была очень мудрая. Понимая, что ее громкая фамилия может привлечь к ней нежелательное внимание, всегда твердила, что ее семья лишилась всего в годы революции и по этой причине она теперь бедствует.

— Значит, кто-то ей не поверил.

— Как могли не поверить? С чего? Видели, какая у нас обстановка? И продукты я всегда покупаю самые простые. А раз следили — не могли не видеть, что деньгами у нас и не пахнет.

— С чего вы взяли, что следили?

— Конечно, следили... Я выхожу редко, а тут они так удачно подгадали. Стоило мне уйти, как появился убийца. Значит, готовились, следили.

— Зачем? Выслеживают тех, у кого есть чем поживиться. Попусту время на слежку тратить никто не станет.

Женщина хмуро посмотрела на меня:

— Уверена, это связано с вами.

— Меня обвиняете? — ахнула я. — Да вы с ума сошли! На меня саму напали в тот вечер, когда я возвращалась отсюда. По голове стукнули так, что я получила сотрясение мозга.

— Вот о том я и говорю. Все это связано с вашим приходом сюда. И нападение, и убийство, и непонятные звонки.

— Что за звонки?

— Обычно нам почти не звонят, а тут после вашего ухода и на следующий день раздалось сразу несколько звонков.

— Что говорили?

— Ничего. Молчали в трубку.

— Наверно, проверяли, есть кто в квартире кроме хозяйки.

— Я тоже так думаю, но делиться мыслями ни с кем не собираюсь. Срочно продаю квартиру и уезжаю. Москву я не люблю и всегда мечтала жить в маленьком тихом городке. Теперь моя мечта наконец сбудется.

— Я могу вам помочь?

— Чем? — усмехнулась она.

— Ну деньгами, например. Или просто побыть с вами, морально поддержать.

— Деньги у меня есть. Ирина Ильинична все свое имущество давно на меня оформила. А в поддержке я не нуждаюсь. Сама справлюсь.

Разговаривать больше было не о чем, и я протянула руку для прощания.

— Подождите! — вскрикнула женщина и бегом кинулась в глубь квартиры. Снова она появилась буквально через несколько минут и уже с небольшим газетным свертком, трогательно перевязанным поблекшей от времени ленточкой.

— Возьмите. Ирина Ильинична приготовила это для вас. Специально посылала меня забрать из банковской ячейки. Из-за этого я в тот день и задержалась.

Потрясение от внезапной смерти Гаршиной было сильнее, чем должно было бы быть от кончины едва знакомого человека. Причина крылась в том, что я, как и компаньонка Ирины Ильиничны, считала ее гибель напрямую связанной с моими расспросами. До моего прихода старуха жила тихо и без потрясений, но потом явилась я и начала ворошить прошлое. Кого-то это здорово напугало, и ее убили.

Совершенно потерянная, я вышла на улицу и у подъезда лицом к лицу столкнулась с Максом. Сын Ефремовых был, как всегда, улыбчив, ироничен и слегка пьян. Будь я в другом настроении, просто прошла бы мимо, а тут остановилась и яростно набросилась на него:

— Опять? Как вы тут оказались? Следите?

От моей вспышки Макс слегка опешил, но не обиделся.

— Слежу? Нет, конечно! Слежка требует усилий, а я этого не люблю. — Он глумливо усмехнулся.

— Чего ж тогда таскаетесь за мной? Шагу сделать нельзя, чтобы на вас не наткнуться!

Макс спокойно повел плечами:

— Поговорить хочу. Я у вашего дома несколько дней ждал, но вы не появлялись. А сегодня вдруг вышли, но не одна. Подходить было неудобно, и я поехал следом. Рассчитывал улучить момент и поговорить.

— Я уже не раз повторяла: не о чем нам разговаривать!

— А вдруг передумаете?

— С чего бы это? О делах своих клиентов я не распространяюсь. Это профессиональная тайна.

— А если в обмен? — ухмыльнулся Макс. — Давайте обменяемся информацией. Вы мне расскажете, что там маменька на самом деле затевает, а я вам ее маленькие тайны выдам. А? Не отказывайтесь, вдруг что интересное поведаю!

— Это имеет непосредственное отношение к делу, которым я занимаюсь?

Макс на мгновение задумался, потом с сожалением качнул головой:

— Вряд ли...

— Тогда мне это без разницы! Прощайте, — оборвала его я и, обойдя, направилась к своей машине

— Эй! Подождите, — окликнул меня Макс.

Я остановилась и недовольно глянула на него.

— Что еще?

— У вас получается?

— Что именно?

— Доказать дворянское происхождение отца?

— Пока не очень, но я стараюсь.

— Не нужно!

— Что?

— Не нужно стараться.

— Почему?

Макс язвительно скривил губы:

— Маменьку и так от тщеславия распирает, а тут как бы не лопнула, титул-то обретя.

— Вы так ее не любите?

— Люблю, наверное, — задумчиво протянул он, — но чаще она меня жутко раздражает.

— Бывает! Дело житейское, — равнодушно обронила я и заспешила дальше.

— Эй! — крикнул Макс мне в спину. — Давайте все-таки расскажу!

Не замедляя шага, я насмешливо фыркнула:

— И не старайтесь!

— А вы все-таки послушайте!

В ответ я только отрицательно мотнула головой. Однако настырный Макс не отставал. В два шага догнав меня, он выкрикнул:

— Ее знаменитый отец, которым она так кичится, к ней отношения не имеет! Не отец он ей, понимаете? Дед женился на бабке, когда у той уже был ребенок! Он мою мать удочерил!

Тут я остановилась.

— Ну и что? Всякое в жизни случается. Вас-то почему это так волнует?

Макс снова язвительно скривился:

— Что ж тогда пальцы гнуть, изображая породу, если даже понятия не имеешь, кто был твоим реальным папашей? А вдруг это был работяга или, того хуже, алкаш? Бабуля, кстати, тоже происхождением не блистала и родом была из крошечного, забытого богом городишки. Какая уж тут порода!

Я глянула ему в глаза и очень серьезно спросила:

— Если даже и так? Мне-то вы зачем все это рассказываете?

Макс хитро прищурился:

— Ну мало ли... А вдруг сгодится?

Дрязги Ефимовых меня не взволновали. Вся эта семейка мне в принципе была несимпатична, и ломать голову над их личными, не имеющими отношения к порученному мне делу проблемами я не собиралась. Однако, отъехав на несколько кварталов от дома Гаршиной, я все же припарковалась в тихом переулке и взялась за мобильный телефон. Позвонила Алле Викторовне, но совсем по другому вопросу. Я считала, что о гибели Гаршиной она должна узнать.

— Убита? — растерялась Ефимова.

— Да, на следующий день после нашей с ней встречи.

— Ограбление?

— Не думаю. Компаньонка говорит, ценностей в доме не было. Хотя, когда она вернулась домой, в квартире царил беспорядок. Явно что-то искали.

— Но... что?

— Алла Викторовна, вы притворяетесь или действительно не понимаете? — вспылила я. — Сложите два и два! Я получила от Гаршиной фото Лили и в тот же вечер схлопотала по голове. Фото пропало! А на следующий день злоумышленник является уже к Гаршиной, убивает ее и перевертывает всю квартиру. Ясно же, что он искал документы и фотографии, имеющие отношение все к той же Лили.

— На что вы намекаете? — вскрикнула Алла Викторовна.

Она пыталась выглядеть грозной и возмущенной, но у нее это плохо получилось. Вышло жалко и до крайности неубедительно, потому что слишком явственно в голосе Аллы Викторовны слышался страх.

— Я не намекаю. Я прямо указываю. Я знаю только одного человека, который отчаянно не хочет, чтобы мы продолжали расследование! Это ваш супруг! — в сердцах проорала я и отключила телефон.

Потребовалось немало времени, чтобы успокоиться, но, как только руки перестали дрожать, я тут же достала заветный сверток. С того самого момента, как мне его вручила компаньонка Ирины Ильиничны, я мучилась любопытством. Меня не покидала уверенность, что в нем должно находиться нечто, имеющее отношение к моему расследованию. Иначе зачем бы Гаршиной передавать его мне? Я просто сгорала от нетерпения, но у меня все же хватило выдержки не пороть горячку и сначала внимательно оглядеть сверток со всех сторон. Ничего особенного он из себя не представлял. Небольшой по размеру, в половину тетрадного листа. Плоский и очень легкий. Создавалось впечатление, что внутри находятся некие документы, завернутые в обрывок пожелтевшей газеты. Пристроив сверток на коленях, я осторожно развязала узел стягивающей его ленточки. Как я и предполагала, это действительно оказались бумаги. Несколько листков, исписанных четким бисерным почерком.

«Дорогая Нина!

Из Москвы на два дня приехала Лили. Рассказывает, что ей удалось вас разыскать. После нескольких лет неизвестности удивительно узнать, что ты с дочерью продолжаешь жить на той же улице и в той же квартире, что и раньше. Согласись, за это время так все переменилось, что найти вас на прежнем месте кажется невероятным чудом. Милая Нина! Лили сказала мне о гибели Олега. Как все печально! Ты потеряла Олега, а я своего горячо любимого Андрея. За что? Мы не сделали им ничего дурного, а они забрали у нас самое дорогое, что мы имели! Поверишь ли, я постоянно размышляю над этим, а ответа не нахожу. Одно знаю твердо: все хорошее осталось в прошлом, впереди ничего уже не ждет. Ради чего тогда жить? Я знаю, что ты ответишь: ради детей. И ты конечно же права. Лили единственное, что держит меня на этой земле. Если бы не она, давно бы руки на себя наложила.

Нина, не подумай, что я жалуюсь. Я полна смирения. Если так сложилась судьба, значит, мы это заслужили и должны терпеть. О себе писать не стану. Нечего. Поцелуй за меня Ирочку. Варвара».

«Милая Нина!

Посылаю тебе с Лили маленькую записочку. Просто чтобы обозначиться, что я еще жива. Писать особо нечего. У меня все без изменений, и это уже хорошо. В нашей жизни уже случилось достаточно изменений, и ничего доброго они не принесли, а так — все нормально. Меня никто не беспокоит. Живу тихо и даже умудряюсь зарабатывать себе на жизнь. Шью дамские нижние сорочки, а моя хозяйка продает их на рынке. Как все-таки много хороших людей вокруг! Вот, например, моя квартирная хозяйка. Совсем не знает меня, а приютила и терпит. Или вот еще пример. После отъезда Лили меня разыскала дочь Сидельникова. Ты, конечно, знаешь, о ком я говорю. Признаюсь, встретила я ее не слишком приветливо, но потом стало жаль девочку. Она ни в чем не виновата, и живется ей не просто. Сидельников ведет себя в семье, как настоящий тиран. Сильно пьет, бьет жену и обижает дочь. Сейчас, слава Богу, уехал на другое место службы. И вот парадокс! Им с матерью живется не сладко, приходится немало терпеть от этого изверга, а девочка характером совсем не похожа на отца. Такая милая и опекает меня, как может. Моя же собственная дочь... Вот не хотела писать, а не удержалась. И все потому, что расстроена разговором с Лили. Вчера она приехала и застала у меня Ксюшу (это дочь Сидельникова). Не разобравшись, накинулась на меня с упреками, а бедную девочку просто вытолкала вон. И никакие доводы на нее не действовали. Лили так изменилась. Ты ведь помнишь ее? Была такая нежная, деликатная, а теперь стала непримиримой до жестокости... Меня это пугает. Она не верит ни словам, ни поступкам. А Ксюша между тем доказала свое расположение к нам. Она ведь рискует навлечь на себя гнев отца...»

В этом месте буквы расплылись, будто от капнувших слез или воды, и часть слов стала совершенно нечитаемой. Удалось разобрать только обрывок фразы: «...в нашем положении это просто бесценный подарок...» Оставив бесплодные попытки, я пропустила это предложение и двинулась дальше.

«...надеется таким образом обеспечить нам безопасность. Бедный, наивный ребенок, не понимает, что для таких, как мы, в этой стране не существует никаких гарантий. Мы тут лишние.

Ну вот! Собиралась написать несколько строк, а вышло целое послание. Надеюсь, ты меня корить не станешь. Это потому, что никому другому рассказать не могу, а выговориться хочется. Трудно все держать в себе.

Целую, Варвара».

«Здравствуй, Нина!

Извини, что так долго не давала о себе знать. Жизнь идет своим чередом, а писать нечего. Один день похож на другой, и хорошо, когда он уже прожит. Ближе желанный конец. Чувствую себя неплохо, даже выхожу во двор подышать воздухом. Это теперь мое единственное развлечение. Стою у ворот, смотрю по сторонам и размышляю. Знаешь, какая мысль пришла мне в голову? А ведь это символично, что после всего случившегося я оказалась именно здесь. Наверное, это теперь и есть мое законное место. Справа город и где-то там, за ним, в голубой дымке стоит Марьинка. Это мое счастливое прошлое. Там протекли мои самые лучшие годы. Прямо передо мной холмы и дорога. По ней меня и понесут в последний путь. Вон туда, на то кладбище, что я вижу вдалеке. Там меня и похоронят. Забавно, да? Справа прошлое, слева будущее, а я посредине...

Письмо вышло грустное, но ты, Нина, обо мне не печалься. Все не так плохо. Это настроение у меня такое... немного унылое. Да, чуть не забыла! Поздравляю всех с Новым годом! Счастья вам, мои дорогие. Пусть этот год будет счастливее прошедшего. Варвара».

«Здравствуй, Нина!

Лили обещала по возвращении в Москву навестить вас с Ириной, и я пользуюсь случаем передать весточку. У меня все по-прежнему. Живу все так же и там же. Теперь, когда Лили уехала, не имеет смысла что-либо менять в своей жизни. Она уже на излете, и я просто доживаю отпущенные мне дни. На улицу не выхожу, ноги не держат. Даст Бог, к следующей весне поправлюсь. Не думай, не о себе беспокоюсь. Моя жизнь кончилась со смертью Андрея. О Лили пекусь. Не хочу слечь и стать ей обузой.

Нежно целую тебя и Ирину. Варвара».

Я опустила последний листок на колени и задумалась. Это были письма Варвары Федоровны, жены Денисова-Долина, к матери Ирины Ильиничны Гаршиной. Очень грустные письма и, к сожалению, для меня совершенно бесполезные. О Лили в них упоминалось вскользь и ничего нового к тому, что я уже знала, не добавляло. Аккуратно собрав листки в стопку, я уже намеревалась снова завернуть их в газету, как мое внимание привлекла подчеркнутая газетная строка со знакомой фамилией. Сидельников! Отложив письма Варвары Федоровны на соседнее сиденье, я осторожно расправила хрупкую газету на коленях. Это была «Правда» за август 1936 года.

Статья называлась «Волки в овечьей шкуре» и была написана в обычном для того времени трескучем стиле. «Органами НКВД раскрыта банда предателей в количестве пяти человек. Сидельников 3. И., КозловА. П., Афанасьев К. У., Чубаров С. В., Боков Ф. Д., являясь сотрудниками НКВД, а на самом деле грязным антисоветским элементом, затесались в ряды честных чекистов и много лет делали свое черное дело, занимаясь злостным вредительством. Сколотив враждебно настроенную антисоветскую группировку, возглавляемую ренегатом Сидельниковым. И они всеми доступными им способами вредили нашей родной советской власти, повсеместно распространяя провокационные слухи о ее скорой гибели и проводя среди населения антисоветскую агитацию, направленную на дискредитацию мероприятий партии и правительства. Благодаря бдительности сотрудников НКВД группка грязных предателей, подручных продажного немецкого империализма, понесла неизбежное и заслуженное наказание. Проклятых гадов раздавили, как бешеных псов. Решением суда все пятеро были наказаны по всей строгости советского закона: приговорены к ВМН — расстрелу. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».

Глава 18

Убийство Гаршиной так потрясло меня, что мне требовалось выговориться. Возвращаться домой смысла не имело, там хозяйничала Глафира, с которой беседа по душам исключалась напрочь. В тех случаях, когда у людей нет семьи, они обычно едут за сочувствием к друзьям, но у меня, при огромном количестве знакомых, близких друзей до чрезвычайности мало. Если быть точно, так всего двое. Голубкин и Даша. Раньше был еще Герасим, но после истории с картиной «Христос в терновом венце» наши с ним пути разошлись. От Голубкина проку на тот момент было мало, он в своей Испании был недосягаем. Значит, никого, кроме Дарьи, не оставалось.

— Ты откуда? — грозно нахмурилась подруга, увидев меня на пороге своей каморки, которую она гордо именовала кабинетом.

— По делам ездила и вот решила к тебе завернуть, — пробормотала я и рухнула на ближайший стул.

Мое поведение подруга сочла вызывающим и с присущей ей прямотой не стала свое возмущение скрывать.

— По каким еще делам? Какие могут быть дела, если тебя по голове долбанули? — во всю мощь своей глотки заорала она.

— Перестань кричать. Тебя в коридоре слышно, — горестно скривилась я. — Подумаешь, ссадина. Заживет! Тут дела пострашнее творятся.

Дарья побледнела и тяжело опустилась на соседний со мной стул. Тот возмущенно заскрипел под ее тяжестью, грозя в следующий раз просто развалиться на части, но в этот раз все же выстоял.

— Что случилось? — почему-то шепотом спросила Даша.

— Гаршину убили.

— Кого?!

— Ну ту женщину, что дала мне фотографию Лили. Дарья громко перевела дух.

— Ты чуть до инфаркта меня не довела. Разве так можно? — с укором спросила она. — Я уже черт знает что успела напридумывать! Решила, с тобой опять какая-то беда стряслась.

— Почти. Ее из-за меня кончили.

— Ты что несешь? — побледнела Дарья.

— Точно тебе говорю. Все сходится. Вечером на меня напали и отобрали фото, а на следующий день убили Гаршину. В квартире все перевернули. Искали что-то.

— Что именно?

— Понятия не имею. Помощница Гаршиной тоже не знает, но мы обе думаем, что дело не в банальном ограблении. Там брать нечего. Точно тебе говорю, это связано с моим посещением.

— Она тебя обвиняет? — выкатила глаза Дарья.

— Да нет! До этого не дошло. Просто считает, что эти два события связаны между собой.

— Дела... — простонала Дарья. — Теперь по допросам затаскают.

— Помощница Ирины Ильиничны сказала, что о своих догадках распространяться не собирается. Она вообще в ближайшее время продает квартиру и уезжает.

Дарья сказала:

— Может, так оно и к лучшему.

Я грустно кивнула, признавая ее правоту. В комнате наступило молчание. Я сидела, понуро опустив плечи, Дарья с сочувствием глядела на меня. Однако долго пребывать без дела она была не способна, а уж молчать и подавно.

— А я тут тебе одну интересную вещь припасла, — с фальшивым оживлением воскликнула Даша. — Хотела вечером отдать, но раз уж ты здесь, так посмотри сейчас. Отвлекись немного от грустных мыслей.

Вскочив со стула, который снова выразил свой протест возмущенным скрипом, Дарья извлекла из своей необъятной сумки какой-то журнал и сунула мне под нос.

— Гляди! — гордо объявила она. — «Столица и усадьба», 1915 год.

— Где взяла? — ахнула я. — Это ж библиографическая редкость!

Уцелевших номеров журнала действительно осталось крайне мало, хотя до семнадцатого года он считался очень популярным и издавался значительными тиражами. Вначале рассчитанный на богатую и знатную аудиторию, поскольку пропагандировал «красивую» жизнь, журнал вскоре стал покупаться и представителями средних слоев населения. Шла война, приближалась революция с ее потрясениями, а людям хотелось хоть ненадолго отвлечься от тягот повседневной жизни. Журнал «Столица и усадьба» как нельзя лучше подходил для этой цели. Красочный, напечатанный на дорогой бумаге, он рассказывал о жизни аристократии и театральной богемы. Читать его было легко и приятно, поскольку текст давался самый краткий и очень простой, а основное место в нем занимали фотографии. Ради них специально нанятый главным редактором фотограф разъезжал по всей России, снимая старинные усадьбы и их обстановку.

— Уж расстаралась ради тебя! Ты только глянь на обложку. Это же Марьинка! А внутри помещена еще целая серия фотографий, посвященных усадьбе Денисовых-Долиных.

— Марьинка Денисовых-Долиных? Даша, ты ангел!! — ахнула я, моментально забыв обо всех невзгодах.

— Сама знаю.

Осторожно, чтобы, не дай бог, не повредить, я перелистывала глянцевые страницы, пока не увидела заголовок «Усадьба Марьинка графов Денисовых-Дол иных. Прошлое и настоящее». Статья открывалась большой фотографией главного дома. Это был даже не дом, а дворец, и именно так его именовал автор статьи. Затем шли фотографии комнат и их убранства. Сначала парадный зал, потом большая столовая и парадная гостиная. Снова столовая, теперь уже малая, и снова гостиная, но другая. Общий план комнат чередовался с фотографиями отдельных предметов интерьера, и в целом все выглядело весьма и весьма впечатляюще. Ознакомив читателей с внутренним убранством, фотограф перешел к парку, К видам пейзажным. В предварявших эту серию снимков строках кратко сообщалось, что парк был заложен дедом нынешнего владельца, Никитой Васильевичем. А его внук, Андрей Константинович, не только бережно сохранил парк в его первозданном виде, но дополнил новыми деталями, которые придали ему еще большее очарование. Судя по снимкам, парк в Марьинке действительно заслуживал того восхищения, с которым о нем писали. За его внешней естественностью скрывалась многолетняя кропотливая и продуманная работа. Тенистые аллеи неожиданно заканчивались укромными уголками, где на фоне зелени белели мраморные статуи, а на уютных лужайках, среди развесистых деревьев, располагались павильоны и затейливые беседки.

— Похоже, Рязанцев был прав, — задумчиво произнесла я, откладывая журнал в сторону.

— Рязанцев? Это тот, что написал книгу о масонстве? И в чем же он оказался прав?

— Анатолий Гаврилович считает Никиту Васильевича Денисова-Долина масоном.

— Откуда ты знаешь?

— Я с ним встречалась сегодня утром. Нас Щетинин познакомил. Они, кажется, друзья.

— Зачем ты к нему ездила?

— Хотела проверить одну догадку. Помнишь, я тебе давала часы на экспертизу?

Дарья кивнула.

— К их цепочке прикреплен брелок с гравировкой. Раньше я не обращала на него внимания, а после того как прочитала книгу Рязанцева, мне вдруг в голову пришла мысль... Ведь узоры на монетке чертовски смахивают на масонские символы! Вот я и поехала проконсультироваться со знающим человеком.

— И каков результат?

— Рязанцев со мной согласился. Действительно, похожи. Еще он сказал, будь часы лет на сто постарше, он точно посчитал бы их принадлежащими Никите Васильевичу. Тот, оказывается, в свое время подозревался в скрытом масонстве. Знаешь, Даша, с ним вообще связано множество загадок! Представляешь, ходили слухи, что у себя в имении он построил тайный храм масонов! Со множеством подземных ходов!

На Дарью мои восторги впечатления не произвели. Недовольно поджав губы, она сердито спросила:

— Господи, и когда ты только повзрослеешь? Нельзя же быть такой романтичной!

— При чем здесь романтика? — рассердилась я. — Эти ходы действительно существуют. Есть документы, подтверждающие их строительство!

— Пусть так! Тебе что за дело? Ты же другим занимаешься.

— Рязанцев уверен, что в подземелье может быть скрыта уникальная шкатулка.

— Допустим, все так и есть. Скрыта там эта шкатулка! Что дальше?

Я не смогла скрыть довольной улыбки.

— Рязанцев сделал мне предложение. Он всячески содействует мне в поисках этой шкатулки, а я нахожу ее и продаю ему.

— Запутаешься ты в этих историях, — неодобрительно покачала головой Даша. — Тут и дед, и внук, и шкатулка, и часы. И между ними — ничего общего!

— Ошибаешься! Есть у них общее! И вот тут тому подтверждение!

Не сдержав раздражения, я с силой хлопнула по лежащему на столе журналу.

— Неужели? Может, покажешь? — скептически прищурилась Дарья.

— Покажу. Вот гляди. Это снимки парка. Так?

— Допустим.

— Что тут допускать?! — взвилась я. — Точно снимки! Что ты надо мной издеваешься?

Дарья похлопала меня по плечу и примирительно прогудела:

— Все, все! Успокойся. Больше не буду.

— Ладно, проехали, — пробормотала я.

— Так что тут со снимками?

На Дарьин скептицизм я обиделась сильно, но поделиться неожиданной догадкой хотелось еще сильнее, поэтому и упираться не стала.

— Видишь этот напоминающий постройки Древней Греции павильон? Подпись под фотографией утверждает, что это Храм Солнца. А вот тут, на другой лужайке, второй павильон. Это уже Храм Луны. А вот еще одна фотография! Миниатюрная пагода, на ступенях которой сидит погруженный в размышления старый китаец. И подпись: памятник Конфуцию. А здесь памятная плита, посвященная Пифагору. А это совсем уж явно: урна, на крышке которой лежит череп со скрещенными костями.

— И что все это, по-твоему, значит?

— Что этот парк полон масонских символов! Философия масонов, чтоб ты знала, сложна и многогранна. Своими корнями она уходит в далекое прошлое: к верованиям жрецов Древнего Египта, к учению пифагорейцев и Конфуция, к представлениям мистических сообществ Древней Греции... А Луна и Солнце, заметь, почитались ими особо!

— Допустим, эти парковые украшения действительно подтверждают принадлежность деда к масонам, — упрямо набычилась Дарья. — Внук здесь при чем?

— Смотри. Сюда, сюда и сюда! — Я ткнула пальцем в каждую фотографию по очереди. — Что тут написано? Урна поставлена дедом, а плита Пифагору и памятник Конфуцию уже внуком. Случайность?

— Почему случайность? Он выдерживал общий стиль оформления парка.

— Или все эти памятники являлись для него не просто украшением парка, а выражением собственного мировоззрения. Он тоже был масоном!

Глава 19

Идея поисков шкатулки захватила меня необычайно. Несколько дней подряд ни говорить, ни думать ни о чем другом я просто была неспособна. Это было так увлекательно, так близко мне по духу, что хотелось бросить все и заниматься только ею. К сожалению, позволить себе такое я не могла. Существовал договор, заключенный между мной и Аллой Викторовной. Несмотря на все, он оставался в силе, и его следовало выполнять. Тем более что со дня нападения на меня прошло уже достаточно времени, а процесс выяснения личности матери Ефимова как замер на мертвой точке, так на ней и стоял. В общем, пауза слишком затянулась, нужно было срочно возвращаться к прерванному занятию. А делать этого ох как не хотелось! И все потому, что я ввязалась в это дело помимо собственной воли! Верный способ спугнуть Удачу! В результате оно и двигалось через пень-колоду, не принося ни ощутимых достижений, ни морального удовлетворения. А тут еще главный козырь, портрет Лили, пропал! Все одно к одному... Правда, у меня на руках оставался снимок, привезенный Аллой Викторовной... Женщина в черном и светловолосая девочка на фоне некоего дома. Можно было бы попытаться сравнить эту фотографию с хранящимся в музее изображением Денисовых-Долинных. На женщину я особых надежд не возлагала. Она — скорей всего, Алла Викторовна тут была права — выглядела действительно простовато для того, чтобы оказаться женой графа. А вот девочка... Если между ней и дочерью Денисова-Долина обнаружится сходство, у меня появится шанс.

Вуславль встретил меня противным моросящим дождем. Подрулив к музею, я выскочила из машины и стремглав кинулась к крыльцу. Рванув на себя тяжелую дверь, заскочила в вестибюль и моментально оказалась в мертвом царстве. Внутри стояла полная, не нарушаемая ни единым звуком тишина. Из залов не доносилось ни усиленных гулкими сводами голосов экскурсоводов, ни столь обычного для всех музеев шарканья ног посетителей о паркет. Случайного голоса или скрипа двери и то не было слышно. Создавалось впечатление, что вокруг все вымерло. Даже кассирша отсутствовала, а окошко кассы было плотно закрыто изнутри.

Вначале я восприняла это открытие спокойно и решила подождать. Мало ли по какой нужде мог отлучиться человек, а я в принципе никуда особо не торопилась. Однако, потосковав у окошка кассы минут пятнадцать, я поняла, что открывать его не собираются и если не предпринять решительных мер, то так простоять можно до самого закрытия музея. Для пробы сначала просто поскреблась пальцем в фанерную дощечку, но результата это не принесло, и тогда я заколотила в нее кулаком. Выбиваемая мной барабанная дробь гулко разнеслась по вестибюлю, ударилась в каменные стены, отразилась от них, взмыла к высоким потолкам и, многократно усиленная, рухнула вниз. Учиненный грохот мог разбудить и мертвого, кассирша же оказалась женщиной вполне живой и к тому же полной сил, поэтому, когда дверца окошка наконец распахнулась, лицо ее ничего хорошего мне не предвещало.

— Ты чего лупишь, а? Чего лупишь? — рыкнула она, приникнув красным от гнева лицом к полукруглому вырезу.

— Входной билет хочу купить.

— И что? Если тебе приспичило, так все в щепки разнести нужно? Пять минут подождать не можешь?

— Я ждала не пять минут, а значительно дольше.

— И что? Убыло от тебя?

— Послушайте, уважаемая! — ледяным тоном прервала ее я. — Вас здесь посадили не для того, чтоб вы посетителям вопросы задавали. Ваше дело билеты продавать. Сейчас, между прочим, начало рабочего дня и касса должна быть открыта.

Услышав мою отповедь, кассирша так и зашлась в праведном гневе.

— Ты гля! Она меня еще учить будет! — ахнула женщина. Покраснев еще сильнее, так что ее полное лицо превратилось в сплошное пунцовое пятно, она пронзительно заорала: — Да я сейчас милицию вызову, хулиганка. В отделении права будешь качать!

— Что здесь происходит?

Если дама в окошке и собиралась развить идею о вовлечении сил правопорядка в нашу междоусобную разборку, то сердитый голос, раздавшийся за моей спиной, свел ее желание на нет. Рот, секунду назад разверзнутый в гневном крике, моментально захлопнулся, причем так, что аж зубы клацнули, а свирепое выражение лица в мгновение ока сменилось на постное.

— Я спрашиваю, в чем дело? — раздраженно повторил директор музея, переводя взгляд с кассирши на меня. — Анна?! — удивился он, узнав во мне протеже Можейко.

— Дамочка вот хулиганить изволит, — только и успела медово пропеть кассирша, как вдруг сообразила, что несет что-то не то.

Ее глаза заметались между мной и разгневанным начальством, пытаясь разобраться в происходящем, из этого ничего не получилось, и тогда женщина предпочла просто спрятаться в глубине своей каморки, выдавив из себя напоследок неуверенную заискивающую улыбку.

— Я не хулиганю. Просто хотела оплатить посещение музея... — начала объяснять я, но директор не дал мне закончить.

— Степан Степанович тоже приехал? — быстро перебил он.

— Сегодня я одна. Хотела еще раз глянуть на фотографии, да вот с билетом вышли накладки.

— Какой еще билет? Идите и смотрите все, что нужно! Возникнут вопросы, обращайтесь прямо ко мне. И не стесняйтесь!

Последнюю фразу он выкрикнул уже мне в спину, потому что, едва успев пробормотать слова благодарности, я тут же понеслась вверх по лестнице.

Залы второго этажа были безлюдны, как и нижние. Не только ни единого посетителя, смотрителей видно не было. Подлетев к стене, на которой, я точно помнила, должна была висеть фотография, я принялась искать ее глазами. И не нашла. Не веря самой себе, моргнула, но уловка не помогла. Фотография все равно не появилась. Не зная, что и предположить, я в растерянности огляделась по сторонам. Возможно, экспозицию поменяли? Однако в зале с моего прошлого посещения ничего не изменилось. Вдоль стен по-прежнему стояли диваны, в дальнем углу зеленело сукно ломберного стола, у стены тускло поблескивал черным боком рояль. А вот нужной мне фотографии не было. На ее месте висел снимок местного кафедрального собора.

«Может, ее и быть здесь не должно? Может, она мне просто привиделась?» — мелькнула в голове неуверенная мыслишка, но я ее тут же сердито отогнала.

Как это привиделась, если директор музея самолично давал мне пояснения? Директор был личностью вполне конкретной, его существование никаких сомнений у меня не вызывало, и сей факт помог мне успокоиться. Стоило сосредоточиться, как на ум пришла более здравая идея: снимок графской семьи по непонятной пока причине убрали сотрудники музея. Мысль тут же приглянулась своей простотой и понятностью. Горя желанием поскорее ее проверить, я рысью понеслась в отдел архивов.

— Да, входите! — донеслось из-за двери в ответ на мой нетерпеливый стук.

Рванув дверь на себя, я оказалась в уже знакомой комнате. Но если в прошлый раз в ней никого, кроме заведующей архивом, не было, то теперь вокруг стола восседала целая компания.

— Здравствуйте. Мне бы заведующую... — пробормотала я, косясь на стол, где среди развала сушек, пряников и карамелек стояли тарелки с сыром и колбасой, толпились разномастные чашки и пыхтел электрический чайник.

— Я, кажется, не вовремя? — спросила я, кляня себя в душе за неудачливость.

Это ж надо так попасть! Внизу кассирша за закрытым окошком дремлет, наверху научные сотрудники в рабочее время чаи гоняют. Какие тут могут быть вопросы? Да они им покажутся просто неуместными в этой обстановке уютного междусобойчика.

— Все нормально, Анна, — подала голос одна из сидящих на дальнем краю стола женщин. — У нас просто небольшой перерыв. Чайку собрались вместе попить. Присоединяйтесь.

Услышав, что меня не только не выгоняют, но даже в лицо признали, я приободрилась. Если уж к столу пригласили, то и разговаривать не откажутся. А я своего не упущу. В разговорах мне равных нет. Все выспрошу, до донышка.

— Покрепче или послабей? Как любите? — приветливо спросила меня соседка слева.

Лично я чай терпеть не могу, однако знаю, что настоящие ценители этого напитка предпочитают пить его крепко заваренным и обязательно без сахара. Желание расположить к себе сидящую за столом компанию было настолько велико, что я смогла не скривившись произнести:

— Покрепче и без сахара, пожалуйста.

Ответ, судя по понимающим улыбкам на лицах этих поклонниц чая, оказался правильным.

— Значит, снова к нам? Зачем в этот раз пожаловали? По делу или просто так заглянули? — доброжелательно поинтересовалась заведующая.

Приняв от соседки чашку с чаем, я рассудительно поведала:

— По делу. Хотела проверить одну догадку, но не вышло. Нужная мне фотография отсутствует. В прошлый раз висела в зале, а теперь ее там нет.

— Это какая же? — насторожилась женщина.

— Семейный снимок Денисовых-Долиных.

Заведующая помрачнела:

— Действительно, сейчас его там нет.

— Украли его у нас. Сперли, говоря по-простому, — вмешалась в разговор одна из сидящих за столом.

— Помолчи, Лида, — недовольно оборвала ее начальница.

— Да что тут молчать? И вправду ведь украли!

— У нас все вынести можно, никто и не заметит, — подхватила другая сотрудница.

— Как же так? Ведь существуют смотрительницы...

— Вот именно! Существуют!

— Перестаньте, девочки. Наши внутренние проблемы никому не интересны.

— Нет никаких проблем, есть простая безалаберность, — жестко заметила Лидочка.

Начальница одарила ее коротким недовольным взглядом, потом повернулась в мою сторону.

— Фотографию действительно украли, — осторожно подбирая слова, принялась объяснять она. — Факт сам по себе неприятный, но объяснить его можно. На каждом этаже у нас всего по одной смотрительнице. На большее количество сотрудников денег нет. Конечно, они обязаны постоянно обходить залы, но ведь у нас работают пенсионерки. Им весь день на ногах пробыть трудно, да и особой необходимости нет. Посетителей не так много. В общем, порядок сложился такой... Если идет экскурсия, за группой наблюдает экскурсовод, а если приходят одиночки, то приглядывает смотрительница.

— Не всегда, — опять вмешалась моя беспокойная соседка. — Тут все зависит от человека. Если с виду приличный, так они за ним по залам таскаться не станут. Поленятся.

— А что ты хочешь? — сердито огрызнулась заведующая. — Зарплаты слишком маленькие.

— У нас с тобой больше, да? — хмыкнула моя соседка.

— Не сравнивай! Для нас музейное дело — это профессия, а для них — приработок к пенсии. И потом, что на втором этаже тащить? Мелких предметов нет, а крупные мимо смотрительницы не пронесешь. Комнаты анфиладой расположены, в любом случае мимо первого зала, где она сидит, не пройдешь.

«Как же, сидит! Только что шла и ни единой души не встретила», — сердито подумала я.

— Расследование проводили?

Заведующая вздохнула:

— Какое расследование? Пропажу случайно заметили.

Сотрудница проходила мимо и обратила внимание на непривычный просвет между фотографиями. Сначала даже не поняла, что за фотография исчезла.

— Значит, даже приблизительно очертить круг подозреваемых не удалось?

— Какое там! Точно день пропажи установить не можем.

Выйдя из музея, я уселась в машину, но с места не тронулась. Прежде чем двигаться дальше, нужно было сначала решить, куда же именно я отправлюсь. Подведение итогов много времени не заняло, но результаты оказались неутешительными. С исчезновением хранившейся в музее фотографии все мои планы рухнули. Пропажу снимка Лили я тоже переживала болезненно, но тогда у меня еще оставалась надежда сравнить черты дочери графа Денисова-Долина и девочки на полученном от Аллы Викторовны фото. Если бы они оказались хотя бы отдаленно схожими, появился бы шанс полагать, что мать Ефимова и Натали Денисова-Долина являются одним и тем же лицом. Однако кража смешала все карты. Хотя снимок девочки с «женщиной в черном» по-прежнему находился у меня на руках, пользы от него не было никакой, потому как сравнивать его уже стало не с чем. Обе достоверные фотографии Лили бесследно исчезли.

От такого расклада руки готовы были опуститься. На какое-то мгновение даже показалось, что никаких ходов уже больше не придумать, и все, что мне остается, это смиренно признать свое поражение. К счастью, упадническое настроение длилось недолго. Природное упрямство, которого мне не занимать, не позволило долго киснуть и быстро призвало к порядку. Собравшись, я принялась снова и снова прокручивать в уме все известные мне факты и в какой-то момент вдруг поняла, что в моих рассуждениях присутствует определенный изъян.

Получив фотографию неизвестной женщины с девочкой в свое распоряжение, мы с Аллой Викторовной сразу и бесповоротно решили, что, раз Ефимов до самой смерти матери не подозревал о ее существовании, значит, она была намеренно спрятана от посторонних глаз! А ведь это совсем не обязательно! Фотография действительно могла храниться в укромном месте, но нарочно ее никто не прятал и тайны из ее существования не делал. И в этом случае она вполне могла попасться на глаза случайному человеку. Той же Зинаиде, к примеру! Она дружила с Павлом, была в его семье своим человеком. Зина вполне могла находиться в комнате в тот момент, когда мать Ефимова перебирала документы, и ненароком заметить снимок. А могла вообще в отсутствие хозяев пошарить в шкафу, потому что дети, выросшие на окраинах и предоставленные сами себе, обычно обладают большой пронырливостью и чрезмерным природным любопытством. Короче, могла Зинаида увидеть фото и спросить Ольгу Петровну, что за люди на ней сняты? Ответ на этот вопрос я дала однозначно положительный. Причем без малейших сомнений. И видеть могла, и спросила бы обязательно. Не могла не спросить! Ровесница в нарядном, непохожем на ее собственное платье должна была заинтересовать любопытную Зинаиду. А поскольку девочки по жизни вообще более любопытны и памятливы к мелочам, чем мальчишки, у меня появлялся шанс обрести свидетеля. Мысль мне понравилась, и я приободрилась. Выходит, не все еще потеряно, а раз уж я все равно находилась в городе, то имело смысл навестить свидетеля немедленно.

В этот раз, в отличие от предыдущего, дверь мне открыли сразу же, и сделавшая это женщина разительно отличалась от Зинаиды. Молодая, аккуратно одетая и, главное, абсолютно трезвая.

— Вам кого? — не скрывая удивления, настороженно спросила она.

Понять ее недоумение было можно. Даму с моей внешностью и в центре их маленького городка едва ли встретишь, а уж на окраине, в прогнивших от времени бараках, таким точно не место. Тут жизнь совсем другая, и люди, приноравливаясь к ней, одеваются соответственно. Моя стрижка «под новобранца» не нравилась даже многоопытному Голубкину, в этих же местах она выглядела просто вызывающе. Да и одежду, приобретенную в дорогих магазинах, оценить могла разве что столичная модница, жителям же бараков она должна была показаться по крайней мере странной. В общем, я вполне понимала всю неуместность собственного облика в сложившихся обстоятельствах, но изменить что-либо была бессильна. Ну не планировала я заезжать в тот день в те трущобы. Иначе, без сомнения, оделась бы совсем по-другому.

Как бы там ни было, но женщина глядела на меня с большим подозрением, и положение требовалось срочно спасать. Быстро прикинув возможные варианты, играть решила на обаянии.

— Мне бы Зинаиду, — с максимально доступной мне проникновенностью проворковала я.

Получилось, на мой взгляд, совсем не плохо, жаль только глядеть на женщину пришлось сверху вниз. Но тут я точно ничего не могла поделать! Не от меня зависело, что во мне росту метр восемьдесят в тапочках, а у нее от силы набиралось сто шестьдесят сантиметров с каблуками.

— Зинку? — растерянно переспросила женщина, переменилась в лице и неуверенно промямлила: — Так нет ее...

С легкой застенчивостью, чтобы, не дай бог, не показаться нахальной и не вызвать ненужного раздражения, я робко поинтересовалась:

— А не скажете, когда она может вернуться?

Вроде бы все аккуратно сделала, а женщина ни с того ни с сего вдруг заполошно взмахнула руками и раздраженно выкрикнула:

— Да не знаю я ничего! Что вы меня спрашиваете? Вон к Гришке идите и с ним разговаривайте. Он ее дружок закадычный.

Из опасения, что, откричавшись, молодуха просто захлопнет дверь и оставит меня с носом, пришлось срочно выйти из образа. Отбросив в сторону нежную застенчивость, надежно подкрепленную бархатными модуляциями голоса, я быстро подалась вперед и жестко спросила:

— Он дома?

Не ожидавшая такого оборота женщина глянула на меня с легким испугом.

— Где ж ему быть? Он на работу отродясь не ходил.

— С ним еще можно разговаривать или уже дошел до кондиции?

— А бес его знает! — в сердцах выпалила она и, неожиданно потеряв интерес к разговору, развернулась, чтобы уйти.

Дверь, правда, оставила распахнутой, и я посчитала это хорошим знаком. Получалось, меня признали за свою и разрешали войти. Плохо было только то, что комната, в которой проживал Григорий, была мне неизвестна, а спрашивать не хотелось. Свои такие вещи должны знать, а иным и соваться нечего. Не успелаГришкина соседка пройти и пары шагов, как на пороге ближайшей к ней двери возник сам Григорий.

— Чего разоралась? — угрюмо поинтересовался он. — Ни днем, ни ночью покоя от тебя нет. С утра глотку дерешь.

Сквозившая в голосе соседа угроза женщину не испугала, и в долгу она не осталась.

— Лучше орать, чем, как ты, зенки водкой заливать, — отрезала она.

Коммунальную жизнь я знала не понаслышке и потому понимала, что эти двое, закаленные кухонными дрязгами, друг другу не уступят. Прямо у меня на глазах назревал грандиозный скандал, а такой поворот событий меня абсолютно не устраивал, поскольку разом мог свести на нет все мои планы. Я уже начала было подумывать о вмешательстве, как женщина сама обо мне вспомнила:

— Не нравится шум, сам дверь открывай. Вон к тебе пришли. Зинку спрашивают.

Хотя Гришка развернулся в мою сторону не слишком уверенно, но в стельку пьян не был и меня признал сразу.

— Ты? Хорошо, что пришла. Пошли ко мне, — без малейшего удивления сказал он.

Соседка правильно назвала его комнату конурой. Стоило перешагнуть через порог, как от ударивших в нос запахов в голове у меня помутилось.

— Садись, — гостеприимно предложил Гришка и для большей доходчивости ткнул пальцем в сторону единственного имеющегося в наличии стула. Садиться на засаленное сиденье не хотелось, но проявление явной брезгливости могло обидеть хозяина, и скрепя сердце я все-таки заставила себя сесть. Хозяин, занятый домашними хлопотами, моих терзаний даже не заметил.

— Сколько наливать? Чуток или по полной? — галантно осведомился Григорий, водружая на стол стаканы и уже початую бутылку водки.

— Каплю. Мне еще в Москву ехать.

— Как скажешь, — покладисто кивнул он. — И каплей помянуть можно, ежели от души. А ты девка ничего, свойская.

— Ты кого поминать собрался? — насторожилась я.

Гришку мои слова удивили. Он даже граненый стакан с готовой к употреблению жидкостью снова на стол поставил.

— Так Зинку! Ты ж за этим сюда явилась?

Слегка наклонившись в его сторону, я ласково спросила:

— Ты, Гриша, что несешь? С чего это мы ее поминать станем?

— Так умерла ж...

— Как — умерла?!

Григорий вздохнул и с тихой грустью отозвался:

— Погано. Умирать вообще погано, но так, как подохла Зинка, и врагу не пожелаешь. — Искоса глянув на меня и удостоверившись, что слушаю его внимательно, пояснил: — Ей камнем висок проломили, а потом той же каменюкой еще и лицо размолотили.

— Кто ее так?

— Кавалер очередной, кто ж еще? Всегда Зинка дурой была. Сколько раз ей говорил: Зин, давай сойдемся. Будем жить тихо, по-людски. Так нет, не гож я ей был. Все принца ждала. Вот и дождалась.

— Уже известно, что это был за мужчина?

— Откуда? Кто его видел, того убийцу?

— Что ж тогда зря болтаешь? С чего решил, что это был ухажер?

— У меня глаза есть! В тот вечер она точно на свиданку собиралась. Я подхалтурил немного, бутылку купил и к ней зашел. Хотел предложить по-свойски посидеть. А она по комнате мечется, вся такая расфуфыренная!

Представить Зинку расфуфыренной мне было сложно, но Григорию я поверила на слово. Сама-то покойную знала плохо.

— И представляешь, что было обидно? Она ведь надо мной посмеялась. Я к ней с открытой душой, а она мне: «Чего я с тобой на вонючей кухне сидеть буду, когда меня приличный человек ждет! В кафе сейчас иду!» И насмешливо так ухмыляется, зараза!

— В кафе?

— Слушай ее! Какое кафе? Болтала, чтоб меня позлить. Кафе! Да гадюшник это, а не кафе! Все наши там пасутся.

— Как все-таки называется?

— «Солнышко».

— А откуда тебе известно, что она именно туда собиралась? Могла ведь и в город отправиться.

Гришка смутился и, кося глазами в сторону, неохотно признался:

— Следил я за ней. Ты не думай, не ревновал. Зинку ревновать — дело пустое. У нее этих принцев за всю жизнь столько перебывало, не упомнишь. Я на это внимания не обращаю. Зинки не убудет. Понимаешь, обидно мне стало. Я ж ее по-людски выпить приглашал, а она ради какого-то козла мне отказала. Вот и решил глянуть, из-за кого это она так расфуфырилась.

— Значит, все-таки видел?

Он замотал головой и горестно посетовал:

— Не дошел. Только до двери той забегаловки ее и проводил. Зинка шасть внутрь, я тоже было собрался, а тут корешок подвалил. С бутылкой. Ну я и подумал: чего за Зинкой бегать? Оно мне нужно? А тут дружбан... В общем, пошли к нему. Хорошо посидели.

— Выходит, с мужчиной или с женщиной она встречалась, ты не видел?

Мои слова Григория потрясли.

— Зинка? С бабой?! — задохнулся он. — Ну ты придумала! — Отдышавшись, очень серьезно заявил: — Зинка с бабами не водилась. Ее смолоду одни мужики интересовали.

— А если это деловая встреча была? Может, им просто поговорить нужно было!

— Какого хрена они тогда на берег озера потащились?

— Ее нашли далеко от города?

— Да нет! От бараков пешком дойти можно. Мы туда подростками бегали. Соберемся компашкой — и туда. Картошку в костре пекли ну и, кто посмелей, — он хихикнул, — те к девчонкам под юбки лазили. Место тихое, от дороги кусты и деревья вид заслоняют. Песчаный пляж. Бревна валяются. Посидеть можно. Зинку тоже около бревна нашли.

— Значит, мужчина... Сидели, выпивали и, слово за слово, поссорились. Так?

— Не, ничего такого там не было. Ни бутылки, ни закуси.

— Выходит, серьезный разговор предстоял, раз ушли в безлюдное место?

Григория, утомленного разговором и выпитой водкой, неожиданно сморил сон. Ткнувшись лицом в липкую клеенку, он несколько раз глубоко вздохнул и затих. Понять, что это надолго и ждать не имеет смысла, было нетрудно. Да и чего было ждать, если мы с ним в принципе все обговорили? Другое дело, что пользы от этого разговора было ноль, но это уже не моя и не Гришкина вина. Про смерть Зинаиды он мне все, что знал, рассказал, а по поводу фотографии высказался отрицательно. Никогда, мол, не видел и даже не подозревал, что у Ольги Петровны нечто подобное имеется. Других соседей спрашивать отсоветовал, поскольку все они заселились позднее и мать Ефимова знали плохо. Последний раз глянув на сладко посапывающего Григория, я аккуратно притворила за собой дверь и быстрым шагом направилась к выходу. Хотелось поскорее оказаться на свежем воздухе, подальше от грязных, насквозь пропитанных отвратительными запахами стен. Выскочив на улицу, отдышалась, потом присела на лавку возле крыльца и закурила. Как ни печально это было признавать, но результаты поездки оказались прямо-таки удручающими. Сплошные потери и ни малейшего намека на удачу. Пока я грустила, сигарета кончилась, прикуривать следующую не стала, потому что вот так сидеть и оплакивать свое невезение можно было до самого вечера.

«Под лежачий камень вода не течет», — сердито напомнила я себе и отправилась разыскивать кафе «Солнышко».

На мое счастье, данное заведение являлось местной достопримечательностью, и где оно находится, в округе знал всякий, от мала до велика.

Стекляшка встретила меня толкотней, гулом голосов и крепким запахом разлитого пива. Пробившись к стойке сквозь толпу жаждущих промочить горло мужиков, дождалась, когда бармен окажется в досягаемой близости от меня, и попыталась завести разговор.

— Простите, не уделите мне минуту вашего времени?

Непривычная форма обращения в сочетании со странноватой для этих мест внешностью, как я и рассчитывала, сделали свое дело. Угрюмый громила, служивший в этом заведении не только лекарем страждущих душ, но и вышибалой, бухнул на стойку уже полные кружки с пивом и выжидательно замер. Очередь возмущенно зароптала.

— А ну тихо! — коротко рыкнул благодетель, и все разом покорно затихли. — Чего надо? — не слишком приветливо, но и без намека на враждебность осведомился властитель местных умов и кошельков.

— Поговорить.

— Подожди. Сейчас народ отпущу, тогда и поговорим, — кивнул он.

Раздав всем, кто чего хотел, он опять подошел ко мне и настороженно спросил:

— Откуда ты?

— Из Москвы.

Он коротко присвистнул:

— Ишь ты! И чего хочешь?

— Про тетку свою расспросить. Зинаидой звали. Знал такую?

— Может, и знал, всех не упомнишь. Много их тут ходит, — уклончиво пробурчал бармен.

— Должен знать. Она тут всю жизнь прожила, — усмехнулась я.

Бармен и бровью не повел, только в глазах появилась настороженность.

— Убили ее на днях. Наверное, слышал.

— Убили? Так тебе в милицию нужно! — усмехнулся он. — Ко мне чего пришла?

Я безнадежно махнула рукой:

— Была я в милиции!

— И что?

— Непонятная история. Твердят — по пьяни ее, мол, пришили. Только неправда это. Просто разбираться не хотят. Мол, пьяница, что с ней возиться.

Он недобро оскалился:

— А ты, значит, не согласна?

Я посмотрела ему в лицо и с вызовом выпалила:

— Не согласна! Ну выпивала! И что? Не человек? А кто сейчас не пьет?

— Тоже верно, — миролюбиво согласился амбал и, схватив тряпку, принялся старательно протирать стойку.

— Подтолкнуть их надо, — доверительно поделилась я. — Против фактов они не попрут. Вот Григорий говорит, тетка в день убийства в твое заведение приходила?

Громила вроде бы удивился:

— Ты и Гришку знаешь?

Я сделала вид, что обиделась:

— С чего бы мне теткиного дружбана не знать? Они выросли вместе, в школу в один класс бегали.

Он покивал, соглашаясь, но отвечать не спешил.

— Гришка говорит, встреча у Зинаиды тут была назначена, — напористо продолжала я. — Так ты видел тетку?

Отложив промокшую тряпку в сторону, он уперся волосатыми ручищами в стойку и серьезно произнес.

— Правду Григорий тебе сказал. Приходила. Сидела вон там, у окна.

— С ней кто-нибудь был?

— Нет. Одна была. Пришла, взяла стопарик с бутербродом и села там. Ни с кем не разговаривала, все в окно поглядывала. Похоже, высматривала кого-то.

Я подалась вперед:

— И кто пришел?

— Не знаю. Как она вдруг с места сорвалась и к двери рванула — видел, а больше ничего сказать не могу. Народу в тот день было много, своих забот хватало...

Глава 20

Возвращаться в Москву с пустыми руками было невыносимо. Весь день я каталась по городу из одного места в другое, а не продвинулась ни на шаг. Результаты если и появлялись, так исключительно отрицательные. Лучше б их и не было, таких-то результатов! Так и руки недолго опустить! Рассудив, что терять мне уже нечего, я вырулила на шоссе и рванула в сторону, совершенно противоположную Москве.

Направлялась я в деревню Васькино, и гнало меня упрямое желание испробовать свой последний шанс. Я намеревалась показать фото «женщины в черном» основательнице краеведческого музея в Васькине. Больших надежд на это предприятие я не возлагала, поступала так от полной безысходности и еще чтоб совесть не мучила. Правило отрабатывать каждую версию до мелочей, ничего не оставляя без внимания, вбил в меня мой учитель Павел Иванович в самом начале нашего с ним пути, и с тех пор я это правило соблюдаю неукоснительно.

В этот раз мне уже не пришлось плутать по селу, расспрашивая местных жителей о местонахождении музея. Оставив машину за воротами школы, я вихрем пронеслась по коридорам и рванула на себя дверь классной комнаты. Окажись она в тот момент запертой, я бы точно этого не выдержала. После всех потерь мне до зарезу нужна была удача. Хоть небольшая, хоть совсем крошечная! Любая, лишь бы только не лишиться уверенности в себе и в своем везении.

Василиса, на мое счастье, оказалась на месте. Разложив на столе лист ватмана, она старательно рисовала затейливые виньетки вокруг уже приклеенных фотографий.

— Новые поступления? — спросила я от порога.

Василиса подняла голову и улыбнулась:

— Точно. Все тащат и тащат, не знаю уже, куда и складывать. Совсем завалили!

— Счастливая, мне бы так! — с искренней завистью вздохнула я.

— Не нашли свою женщину?

Я огорченно покачала головой:

— Ничего не получается. Потому и к вам снова приехала.

Вытащив снимок из сумки, подала его Василисе:

— На тех фотографиях, что вам приносят, не встречали никого похожего?

Пауза длилась долго. Василиса к просьбе отнеслась серьезно и фото рассматривала внимательно.

— Знаете, что-то такое было... — неуверенно проговорила она и задумалась.

Не ожидавшая ничего подобного, я вздрогнула, а Василиса вдруг сорвалась с места и кинулась к шкафу. Присев на корточки, она принялась энергично вытаскивать из него одну за другой картонные коробки из-под обуви, не забывая при этом давать пояснения.

— Тут хранится то, что не вошло в экспозицию, — рассеянно бормотала она, тасуя коробки в разные стороны. — Они же все несут и несут, спасу нет. И половина всего не имеет никакого отношения к истории нашего села. Складывать некуда, а не брать нельзя: обижаются.

Найдя нужную, с ее точки зрения, коробку, Василиса, недолго думая, вытряхнула ее содержимое прямо на пол.

— Здесь они должны быть. Больше негде, — сказала она, быстро перебирая фотографии.

Не зная, куда деться от нетерпения, я присела на корточки рядом с ней.

— Да где же они? Их тут несколько было, я помню, — шептала Василиса, откидывая в сторону одну карточку за другой.

Помочь ей я ничем не могла, поэтому мне не оставалось ничего другого, как только молча переживать.

— Вот! Я же помнила, что приносили что-то похожее, — вдруг закричала Василиса, торжествующе потрясая передо мной найденным снимком.

Забыв все приличия, я выхватила фото у нее из рук. Точно, она! Моя девочка с фотографии! Те же светлые волосы, закрепленные на затылке огромным бантом. Те же непокорные кудряшки вокруг светящегося весельем лица, те же бровки домиком. Даже платье то самое. Белое, с кружевным шитьем.

— В один день снимали, — пробормотала я.

— Что?

— Девочка одета в то же платье, что и на моей фотографии. Наверное, в один день снимали.

— А может, у нее только одно нарядное платье и имелось, — практично возразила Василиса, не прекращая работы.

— И такое вполне могло быть, только и там и здесь она снята в одном месте. На фоне дома.

— А рядом с ней кто? Не знаете? — поинтересовалась Василиса, заглядывая мне через плечо.

— Знаю, — еле слышно прошептала я.

Еще бы мне не знать! Я сразу его узнала, потому что не так давно видела на другом снимке. В музее Вуславля. Правда, на той фотографии он показался мне надменным и важным в своем торжественном темном костюме, а тут, в светлом пиджаке, да к тому же еще улыбающийся, выглядел почти демократично. Совсем другой человек, но спутать я не могла. Это точно был он!

— Денисов-Долин, — пробормотала я.

— Кто такой?

— Я мало что о нем знаю. Родовитый дворянин, состоятельный человек, меценат.

— А эта девочка... Его дочь?

— Хорошо бы!

— Так это ее вы разыскиваете?

— Да.

Василиса с жалостью посмотрела на меня:

— У нас таких точно не было. Я и фамилии такой не слыхала.

— Фамилия не главное в этом деле. Тут сами люди важны. Фамилии вы не слышали, а снимок в музее имеется, — усмехнулась я, но вышло у меня не слишком весело.

Василиса уловила мое настроение и, стараясь утешить, бодро подхватила:

— Имеются! И не один! Вот глядите, что я еще нашла.

Найденных фотографий оказалось две. На первой сняты были трое. Судя по тому, что сидели они на скамейке в окружении деревьев, фотографировались в парке или в саду. И снова там был Денисов-Долин все в том же светлом костюме и рядом с ним уже знакомая мне девочка. Третьего я видела впервые, и его внешность меня поразила. Огромного роста был мужчина, просто гигант. Даже сидя, он на голову возвышался над далеко не малорослым Денисовым-Долиным. Мощный, с широкими плечами и очень крупными кистями рук. Несмотря на расслабленную позу и спокойно лежащие на коленях руки, в нем чувствовалось присутствие недюжинной силы. На вид ему было значительно больше сорока, но такое впечатление вполне могло быть ошибочным. Кого угодно могут состарить лет на десять густая борода до середины груди и кустистые брови. Одет мужчина был под стать своей внешности: в свободную белую рубаху навыпуск и широкие холщовые штаны.

На другом снимке тот же самый человек стоял рядом с Денисовым-Долиным на фоне непонятного строения, здорово смахивающего то ли на сарай, то ли на амбар, но с окнами. А перед ними на траве стояла миниатюрная пагода с сидящим на ступенях задумчивым китайцем.

— Не знаете, кто это? — ткнула я пальцем в незнакомца. — Странный тип. Похож и на Льва Толстого, и на извозчика одновременно.

Василиса недоуменно пожала плечами:

— Понятия не имею. Все эти снимки принесла одна наша старушка, но, когда выяснилось, что к нашей деревне все эти люди отношения не имели, я отправила их в коробку.

— Поговорить с этой старушкой можно? Она еще жива? Василиса расхохоталась:

— Да она нас с вами переживет. Железная старуха. Только сейчас ее в Васькине нет. У внучки гостит. Дней через десять приезжайте.

Поскучнев от перспективы очередного ожидания и связанной с ним неизвестности, я тем не менее покорно согласилась:

— Что ж, придется приехать.

— Приезжайте, рады будем, — улыбнулась Василиса, собирая разбросанные по полу фотографии.

— Эй, подождите! — встрепенулась я и почти выхватила из коробки только что уложенную в нее фотографию.

Это был снимок, сделанный в парке. Тот самый, на котором вся троица сидела на лавке. Однако мое внимание привлекло не изображение, а оборотная сторона. Округлым детским почерком на ней было аккуратно выведено: «Самый веселый день моего рождения».

Я как раз прощалась с Василисой, когда в кармане вдруг затрещал мобильник.

— Слушаю.

— Это кто? Аня? — неуверенно спросил незнакомый мужской голос.

— Да, я. Слушаю.

Стоило мне это произнести, как неизвестный жалобно запричитал:

— Что ж ты уехала? Разве так делают? Я поговорить с тобой собирался, а ты взяла и уехала.

— Послушайте, вы кто?

— Это Аня? — тут же испугался неизвестный.

— Да Аня я, Аня! Сам-то ты кто? — теряя терпение, взвилась я.

— Так Григорий! — заволновался звонивший. — Ты что, меня не узнала?

— Нет, конечно! Откуда? Мы с тобой по телефону никогда не разговаривали, и звонка твоего я не ждала, — раздраженно отозвалась я.

И сам ответ и тон, каким он был дан, Гришке не понравились, и он не на шутку обиделся:

— Ты ж сама мне записку с телефоном на столе оставила. Забыла?

— Почему? Помню, — остывая, миролюбиво признала я. — Оставила на всякий случай. Подумала, вдруг у тебя что стрясется, так хоть будет кому позвонить.

Гришкино ухо чутко уловило смену моего настроения, и он тут же этим воспользовался.

— Просыпаюсь, записка лежит, а тебя нет, — жалобно заскулил он. — А я и задремал-то всего на минутку. Сморило меня. Ну все, думаю, не дождалась Аня, свинтила, а я ей еще самого главного не рассказал.

— Гриш, ты о чем толкуешь? О Зинаиде? Вспомнил что интересное?

Мое предположение Гришку здорово удивило.

— Что я мог вспомнить, если ничего не знаю? — с искренним недоумением возмутился он. — Я про себя хотел посоветоваться.

Кляня себя за легкомыслие и излишнюю мягкотелость, я раздраженно вздохнула. Ну вот, сделала доброе дело! Дала свой телефон алкоголику, теперь будем расплачиваться. Он от нечего делать повадится звонить каждый день, а мне хоть номер меняй. Достанет ведь своими звонками!

— Послушай, Григорий, — сурово проговорила я. — Телефон тебе на крайний случай дан. Звонить по нему, чтобы просто потрепаться, не следует. Я человек занятой, и на пустую болтовню у меня времени нет.

— Ань, да ты что? — всполошился Гришка. — Разве ж я не понимаю? Только это не пустой звонок, мне и правда посоветоваться нужно. Приезжай, а?

— Гриша, ты в своем уме? — ласково поинтересовалась я. — Я сейчас нахожусь далеко, даже не в Вуславле. Представляешь, сколько мне до тебя ехать?

— Ань, будь человеком, приезжай. Пожалуйста! Боюсь я!

Он почти плакал, и, хотя я хорошо знала, чего стоят слезы алкоголиков, сердце у меня дрогнуло.

— Ладно, жди. Через часок буду, — сердито буркнула я.

— Ты только не обмани. Обязательно сегодня приезжай, — заныл Григорий, а потом вдруг затих и упавшим голосом прошептал: — Потом, может, уже и не свидимся. Убьют меня.

— Ну что у тебя стряслось? — спросила я с порога, стоило Григорию открыть мне дверь.

Странно, но он был почти трезв. Учитывая то количество водки, что он при мне оприходовал, это было просто удивительно.

«Наверно, водка была «паленая», — нашла я единственно разумное объяснение такому удивительному явлению, следуя за Григорием по коридору.

Едва мы вошли в комнату, как он тут же принялся жаловаться:

— Я, Ань, последнее время спать не могу. Выпью, засну и через час просыпаюсь.

— Может, пить не нужно? — внесла я конструктивное, с моей точки зрения, предложение.

Однако таковым оно казалось только мне, Григория же повергло в шок.

— Ты что? — возмутился он. — Тогда вообще не засну! Так и буду всю ночь сидеть и в угол таращиться.

Все эти доводы и рассуждения мне были не в новинку, от мамаши в юности наслушалась. Если б дело было только в лекарстве от бессонницы, тут же развернулась бы и уехала. Но я помнила его последние слова в нашем телефонном разговоре. Это его потерянное «Убьют» никак не шло из головы, и я решила набраться терпения и разобраться.

— С чего это ты так занемог? Из-за Зинаиды переживаешь?

Гришка маетно вздохнул:

— Зинку, конечно, жалко. Неплохая баба она была. Только спать я перестал, когда про окно узнал.

— Что за окно?

— В Зинкиной комнате. Понимаешь, как Зинку-то нашли да опознали, милиционеры сюда сразу и приехали. Комнату осмотрели и опечатали.

— Всегда так делают, — заметила я.

— А то я не знаю, — нетерпеливо отмахнулся он. — Только на следующий день соседка на кухне и говорит...

Гришка призадумался и затих. Подождав немного, я решила его поторопить:

— Что она сказала, Гриша?

Гришка очнулся, моргнул и потерянно пробормотал:

— У Зинки в комнате окно открыто.

— И что? Может, она сама его и открыла, а потом забыла закрыть.

Григорий выразительно постучал себя пальцем по лбу:

— Думай, что несешь! Зинка хоть и с придурью была, но по жизни лучше нас с тобой соображала. Чтоб она, из дому уходя, окно оставила открытым? Да никогда! Обнесут же вмиг. Тут ушлых малолеток знаешь сколько вокруг слоняется? У нее, конечно, брать было нечего, и это вся округа знала, но Зинка порядок понимала. Дом есть дом! Нет, не могла она окно не запереть!

Вспомнив затхлый запах в Зинкиной конуре, я неуверенно предположила:

— Может, кто из милиционеров открыл?

— Нет, — энергично замотал лохматой головой Григорий. — Они бы штору отдернули, когда открывали. А тут занавески сдвинуты.

Он заговорщицки понизил голос и, таинственно сверкая глазами, сообщил:

— А створка-то аккуратно притворена. Издали и не разглядишь, что она не на шпингалете.

— А соседка как разглядела? — спросила я, начиная сомневаться в Гришкином рассказе.

На собственном горьком опыте знала, какое богатое воображение у алкоголиков, особенно если конечной целью повествования является выклянчивание денег на бутылку.

Гришку мое недоверие прямо-таки изумило.

— Так она ж шла по-над домом. Мимо окна, понимаешь? Ну из любопытства глаза и подняла. Вблизи ведь видно, что створка только прикрыта, — глядя на меня, как на неразумного ребенка, терпеливо втолковывал он мне.

— А другие ходили и не видели?

— Да кто там особо ходит? — возмутился Гришка моей глупости. — Ты погляди, где мы живем! На самом же краю живем! Дальше нас только свалка, кусты далее. Не веришь, давай сходим, сама посмотришь.

— Потом, — отмахнулась я. — Ты мне лучше объясни, чего это ты так разволновался из-за окна? Ну открыто и открыто, тебе что за дело?

— Если не Зинка, так кто его открыл? Чужой! А зачем он туда полез?

— Местные решили поживиться.

— Местные не полезут. Они ж не дураки, знают, что у нее ничего не было.

— Тогда кто?

— Этого я не знаю, — сердито набычился Григорий. — А вот за чем лезли — догадываюсь.

Гришкина загадочность мне уже порядком надоела, и я не выдержала, прикрикнула на него:

— Слушай, не тяни! Если что путное знаешь, говори. Мне еще в Москву возвращаться.

Григорий препираться не стал. Надувшись, подошел к кровати, откинул матрас и извлек из-под него цветастый целлофановый пакет.

— Вот! — объявил он, торжествующе потрясая им в воздухе.

— И что это?

— Документы.

— Что за документы?

— Старые. Еще царских времен.

Я подозрительно прищурилась:

— Откуда они у тебя? Искали ж у Зинки! Не сам ли ты и лазил в то окно?

— Скажешь, — не на шутку обиделся Григорий. — Сдались они мне. Да если б я знал, чем все обернется, духу б их тут не было.

— Так откуда они все же у тебя взялись?

— Зинка притаранила, — проворчал он. — В тот день, когда на свиданку собиралась. Ну ты понимаешь, о чем я...

— Да понимаю я, понимаю. Ты не тяни, рассказывай.

— Сама знаешь, поругались мы с ней, — обстоятельно начал излагать Гришка. — Она меня отшила, я обиделся и к себе ушел. Сижу тут, злюсь. Вдруг дверь открывается, и нате вам! Зинка на пороге вот с этим пакетом в руках. «Злишься?» — спрашивает. Я ее, конечно, послал. Только с нее как с гуся. Стоит довольная, хохочет. Нравилось ей меня злить, всегда стервой была. А потом смеяться перестала и серьезно так говорит: «Гриша, пусть у тебя это полежит. Мне спокойнее будет». Пока я соображал, что бы ей этакое ответить, она сама пакет под матрас и сунула. И к двери пошла, будто и не было ничего. А на пороге вдруг задержалась и тихо сказала: «Ты только никому про него не рассказывай. Просто забудь. Целее будешь». Стыдно сказать, но я испугался. «Что там у тебя? Бомба?» А она, зараза, опять лыбится: «Можно и так посмотреть. Бумаги там, только для некоторых они похуже бомбы будут».

— О ком она говорила? — спросила я.

— Так не сказала! Просто повернулась и ушла.

Я ткнула пальцем в пакет, который он крепко прижимал к груди, и строго спросила:

— Ты хоть понимаешь, что произошло? Если Зинаида говорила правду, так ее, скорей всего, из-за этих документов и убили!

— Не дурак, понимаю, — вздохнул Григорий. — Потому и не сплю ночами. Тот ведь может додуматься, что документы у меня. Раз в Зинкиной комнате нет, так где они? У Гришки! Больше не у кого!

— Правильно мыслишь, — согласилась я. — Что думаешь делать?

И тут Гришка взмолился. Выкатив глаза и подавшись всем телом вперед, он жалобно заканючил:

— Слушай, забери их у меня. Пожалуйста! Ну не могу я спокойно жить, пока они лежат в моей комнате.

— Взять я, конечно, могу. Ноты пойми простую вещь...

Я замолкла, прикидывая, как бы это половчее донести до него горькую правду о почти неизбежной кончине.

— Ну чего? Говори!

— Если что, этот финт тебе не поможет. Убийце, если Зинку действительно убили из-за них, до зарезу нужны эти документы. И он твоим клятвам не поверит.

— Поверит! Еще как поверит! Я всем растрезвоню, что ты их у меня забрала. Все ж видели, как ты сегодня два раза сюда приезжала. Вот и скажу, что за документами. Продал я их! Если скажу, что продал, обязательно поверят! Берешь?

— Уговорил, беру. Только мне ведь тоже подставляться не хочется, поэтому сделаем так...

Гришка вытянул тощую шею, ожидая моего решения.

— Скажешь, купила я их для Голубкина. Запомнишь?

— А это кто?

— Серьезный человек. К нему убийца точно не сунется.

— Лады. Мне без разницы. Голубкин так Голубкин. Лишь бы избавиться от этой папки.

— Кстати, что в ней?

— Дело. Я не читал, но на обложке написано: «Дело. Департамент полиции».

— Значит, давай, Григорий, мы с тобой так договоримся, — произнесла я и задумалась, как бы подоходчивее изложить ему суть того, что от него требовалось.

Гришка смотрел на меня настороженно, даже, казалось, дышать перестал от напряжения.

— От папки я тебя избавлю! — сказала я, и Григорий облегченно перевел дух. — Но ты, Гриша, мне эту услугу должен будешь отработать.

— Как? — не на шутку испугался Гришка.

— Не бойся! Ничего непосильного не попрошу! Ты тут в округе каждую собаку знаешь, так?

Гришка согласно мотнул лохматой головой:

— Ну!

— Тебя тоже каждый знает. Вот тебе и карты в руки! Займешься частным сыском!

— Чего?!

— Про Зинку расспрашивать будешь! — рассердилась я.

— Что спрашивать?

Гришка смотрел на меня круглыми глазами, и видно было, искренне не понимал, чего я от него добиваюсь.

— Нужно подробно разузнать, что с Зинаидой происходило в день убийства. Что делала, с кем разговаривала, куда она ходила, кто к ней приходил. Мне все интересно, а твои вопросы у местного населения настороженности не вызовут. Зинка тебе не чужая была... Так что, будь уверен, расскажут все без утайки.

— Зачем тебе?

Своими мыслями и подозрениями о причине Зинкиной смерти делиться с Гришкой я не собиралась. Это могла быть папка, а могли быть и мои расспросы об Ольге Петровне, матери Ефимова. К чему голову мужику забивать? Она у него и так не больно крепкая, а от обилия информации вообще может кругом пойти, и тогда проку от Гриши не будет никакого. Поэтому я скроила скорбную мину и задушевно произнесла:

— Правду о ее гибели желаю узнать. Мы с Зинаидой подружились в прошлый раз, и она мне здорово помогла. Не хочу, чтоб ее убийца безнаказанным остался. А милиция, сам знаешь, усердствовать не станет.

Гришка согласно кивнул:

— Это точно. Зинка им как кость в горле была.

— С чего это?

— Так скандалила ж без конца, — изумился он моему непониманию. — Нрав у нее чересчур горячий был. Чуть что не по ней — сразу в драку лезла. И вот что характерно: что под руку подвернется, тем и лупит. Так заводилась, что в запале и пришибить могла. Соседи, естественно, тут же милицию вызывали, ну а милиция ее в участок...

Я задумалась. Об этой черте характера покойной мне известно не было, а ведь подобная скандальность могла кому-то и не понравиться...

— Так, может, ее кто из местных? — поделилась я с Григорием внезапно пришедшим на ум предположением. — По старой обиде? И папка здесь тогда ни при чем, а ты только зря перепугался.

— Может, и так... Зинка та еще штучка была! И покуражиться любила, и поскандалить, и туману напустить. Вот тут на днях в Москву моталась...

— Когда? — встрепенулась я.

Григорий одарил меня задумчивым взглядом и неуверенно произнес:

— Ну точно день я тебе не скажу...

— А ты вспомни! Когда это было? К примеру, после моего появления или до него?

Гришка задумался, с трудом вспоминая недавнее прошлое, и наконец изрек:

— После тебя! Точно! Ты днем приезжала и журнал с Пашкиной физиономией Зинке оставила, а вечером она ко мне вместе с тем журналом и заявилась.

Григорий сморщился и с отвращением сплюнул на пол. Я насторожилась и спросила:

— Гриша, ты чего? Что-то случилось в тот вечер?

— Да ничего не случилось! Просто она мне все настроение тогда испоганила. У нее ведь еще половина той бутылки, что ты покупала, оставалась! Могли бы посидеть, как люди, поговорить... Так нет! Вместо этого она весь вечер держала в руках тот журнал, разглядывала фотки и нудила.

— Ее расстроило, что бывшие одноклассники стали такими успешными?

— Ну! Прямо за живое ее зацепило Пашкино богатство! Заколебала она меня своими воспоминаниями да жалобами на погубленную жизнь.

— А что именно вспоминала?

— Глупости всякие. Как росли, как в школу вместе ходили... Слюни пускала. Ты пойми, я и сам не прочь юность вспомнить, только чего зря нудить? А она как завелась! И несчастная она, и невезучая! Могла бы быть такой, как Пашка... Тоже как сыр в масле кататься. У нее оснований для того побольше, чем у некоторых, имелось, а вот не пофартило... А все потому, что судьба-злодейка обошла ее...

— У меня создалось впечатление, что недолюбливала она Павла, — осторожно обронила я. — Считала, что он Степана использовал.

— Это тебе Зинка наплела? — взвился Григорий. — Плюнь и забудь! Соврала, подлая! Лучше дружбана, чем Пашка, у Степки не было. Крепко они дружили, хоть и разные были. Пашка Степку вечно за собой тащил. И в школе, и потом, когда выросли. Думаешь, почему Степан в Москву подался? Пашка уговорил! И в институт он его пристроил! Уж я-то знаю! Степка мне лично рассказывал. Степан в столицу поначалу и перебираться не хотел! Ему и здесь неплохо было. Днем на фабрике трудился, а вечерами с ребятами у ларька ошивался. Кабы не Пашка, таким, как мы все тут, стал бы! Это Пашка его на ум наставил. В столицу перетянул, к экзаменам подготовил, с нужными людьми переговорил. Иначе, считаешь, Степан поступил бы в московский институт? Да ни в жизнь! С нашими-то знаниями! Это все Пашка! Точно тебе говорю! А Зинку ты не слушай! Заполошная она была и злопамятная жутко. Оттого наболтала тебе всю эту чушь, что обида в ней кипела. Бросил нашу красавицу Пашка и в Москву укатил! И оно б все ничего, у Зинки после него много ухажеров перебывало, из-за всех не напечалишься, так, видишь, Пашка там в люди выбился! А это Зинке уже обидно! Считай, мимо носа счастье пролетело. Потому она и к Пашкиной жене прицепилась.

— А от нее ей что нужно было?

— А ничего! Бабская зависть! Мол, она, Зинка, в молодости куда лучше этой крашеной выдры была, только жизнь к ней спиной повернулась. Надоело мне все это слушать, ну мы и поругались.

— Так до ее смерти и не помирились?

— Скажешь! Весь следующий день она, конечно, дулась, а вечером снова явилась. Чистый конверт пришла просить.

— Кому писать собиралась?

— Да никому! Повод придумала, чтоб помириться. Сама прикинь, откуда у меня конверт? Кто его покупал?

Признав справедливость Гришкиного заявления, я спорить не стала.

— Дальше что было?

— А уже на другое утро я ее в коридоре встретил при всем параде и с сумкой в руках. Спросил, куда собралась. А она мне с гонором: «В Москву! По делам!» Представляешь?

Представить, что у Зинаиды могли быть какие-то дела в столице, было сложно, в чем я Гришке честно и призналась. Он меня понял и от всей души поддержал:

— Да врала она все! Какие дела?

— Зачем же тогда ездила?

— А бес ее знает.

— Может, родственников навестить?

— С ума сошла? Какие родственники? Вся ее родня тут жила, тут их и похоронили. И папашу запойного, и старшего брата. Тот тоже пил не просыхая, пока зимой под забором не замерз.

— Мать тоже пила?

— Нет... Работала она как лошадь. Всю семью одна кормила.

— На фабрике трудилась?

— Это папаша с Зинкиным братом на фабрику, когда трезвые были, заглядывали. А мать у них по чужим домам горбатилась. Наталья была женщина ловкая и аккуратная... Ну и Зинка, когда подросла, ей помогала.

— Как ты Зинкину мать назвал? Наталья?

— Ну... Звали ее так. Наталья! Чего ты удивляешься?

— Да ничего... Продолжай!

— Так вот! Наталья была такая чистюля, аж странно. И заметь, все по хозяйству делать умела! Потому и нанималась к людям. Где квартиру уберет, где белье постирает. Еще у нее старуха одна была. Так она за ней несколько лет ухаживала. Каждый день как на службу ходила. А еще она девочку нянчила. Только это все не у нас, а в городе. В бараках таких бар нет, сами все делают.

— В общем, жили, как все, — подвела я итог. — Только все это, Гриша, не мешает иметь родственников в столице. Отец с матерью у Зинаиды местные были?

— Спрашиваешь, из Вуславля они или нет?

— Да.

— Понятия не имею. В бараки они приехали, когда у них уже двое детей народилось. А откуда взялись и где раньше жили, я никогда не интересовался.

— А родня в этом городе у них была?

— Вот это знаю точно! Ни души! Зинка не раз плакалась, что помрет и похоронить некому будет.

— Ладно, с этим выяснили. Вернемся к поездке. Значит, утром Зинаида отбыла в Москву на весь день. Что говорила, когда вернулась?

— Ничего особенного не говорила, но выглядела очень довольной. Сказала только, что все уладила, как хотела. Давно, мол, ей в Москву съездить следовало.

— Думаешь, правду говорила?

— Похоже, что так. С деньгами вернулась и с обновками. Я, честно говоря, как увидел, на что она гроши потратила, не выдержал, высказался.

— Что за обновки?

— Побрякушки бабские! Сережки да кольцо с этой... с брошкой.

— Неужели?

— Не веришь?

Возмущенный до предела Григорий шустро кинулся к батарее парового отопления и извлек из-за нее небольшой полиэтиленовый мешочек. Вытряхнув его содержимое на стол, запальчиво выкрикнул:

— Сама гляди! — и пока я внимательно разглядывала вещицы, топтался рядом, нетерпеливо вытягивая шею. В конце концов не выдержал и раздраженно спросил: — Они Зинке нужны были? С ее-то помятой рожей да золото на себя цеплять!

— Это не золото. Бижутерия, но очень хорошего качества.

— А утверждала, что золотые! Вот врушка!

— Эти украшения не так мало стоят, — задумчиво прошептала я. — У тебя они, кстати, как оказались?

— Так Зинка оставила! Я еще удивился, а она сказала, пусть лежат. Потом, мол, заберу.

— Не побоялась, что пропьешь?

Григорий с изумлением воззрился на меня:

— Ты что? Себе ж дороже обойдется! Зинка за собственное добро глотку готова была перегрызть. Точно тебе говорю!

Я с сомнением покосилась на Григория, он ответил мне полным обиды взглядом.

— Не веришь! — хмыкнул он, шустро собирая украшения со стола.

В ответ я дипломатично промолчала. Григорию это не понравилось, и он раздраженно забубнил:

— Как хочешь! Мне все равно, что ты там думаешь! Только ответь мне вот на такой вопрос: на хрена нужно было все это покупать? Да лучше б она эти деньги на что путевое потратила. Я, между прочим, так ей и сказал! И знаешь, что она мне ответила? Захохотала, как припадочная, и говорит: зря, мол, нервничаешь. Дескать, это все ничего ей не стоило. Даром, мол, досталось. Врала, конечно! Кто теперь чего даром дает?

— Всякое бывает, — протянула я, думая о своем. — Во сколько она вернулась? Поздно?

— Так Зинка в тот день назад и не приехала. Она только на следующее утро явилась.

— Точно? Может, ты выпивши был и не заметил?

— Скажешь! У меня в тот день денег не осталось ни копья, потому и Зинку ждал. Думал, приедет, поесть даст. А она только следующим утром явилась.

— Рассказала, почему задержалась?

— На последнюю электричку опоздала. Пришлось заночевать в Москве.

— Видишь! Значит, было у кого! А ты говоришь, что в столице у нее родни нет!

— Могла и на вокзале передремать. Я тут сначала другое удумал... Что она могла к Степке по старой дружбе в гости рвануть!

— Неужели могла?

— С Зинкиным-то характером? Вполне! Только не было ее у него. Я Степку специально спросил, когда он тут объявился.

— Можейко был здесь? Когда?

— На второй день после Зинкиной смерти. Сказал, что приехал в город по делам, ну и решил по пути сюда заглянуть. С Зинкой повидаться хотел, а ее уже и в живых не было.

— Зачем ему вдруг понадобилась Зинаида?

— Сказал, денег хотел ей дать. Мол, жалко Зинку стало, бедствует. Старые друзья должны помогать друг другу.

— Ты ему про папку сказал?

— Нет.

— Правильно! Чем меньше людей будут о ней знать, тем спокойнее спать будешь. Да, вот еще что! Тебе эти побрякушки без надобности, а мне пригодиться могут. Может, продашь?

Гришка задумался. Я его не торопила. Понимала, в конто веки у мужика появились вещи, которые продать можно! Тут все тщательно обмозговать нужно, чтобы, не приведи господь, не продешевить.

— Говоришь, не золотые они? — маетно пробормотал Григорий.

— Нет, имитация.

Гришка кивнул и снова впал в прострацию. Некоторое время я еще ждала, потом мне это надоело, и я сердито спросила:

— Ну что надумал? Будешь продавать — называй цену! А нет, так не тяни время!

Гришка ответил, как в ледяную воду рухнул:

— Пятьсот рубликов давай и разойдемся полюбовно!

— Не горячишься? — ласково поинтересовалась я. — Забыл, что не золото с брильянтами продаешь?

На самом деле названная сумма выглядела смешной, украшения были качественные и далеко не из дешевых. Я это отлично знала, но с Гришкой все равно торговалась. Не из жадности, а из чистой предусмотрительности, потому что с такими, как он, иначе нельзя. Стоит им только почувствовать твою слабину, как сразу ломят такую цену, что плохо становится.

— Сама ж говорила, нужны они тебе. Вот за нужность и плати! — уперся Гришка, сердито зыркая на меня хитрыми глазками.

Спорить с Гришкой я не стала. Во-первых, он бы мне все равно ни рубля не уступил, а главное, я была с ним полностью согласна: за все нужно платить. Повздыхав для видимости, я с сокрушенным видом выложила требуемую сумму на стол, в обмен получила бижутерию и, сославшись на дела, быстренько покинула Гришкино жилище. Выйдя на улицу, немного отдышалась и тут же взялась за телефон. Сначала к нему в бывшей квартире Гаршиной долго никто не подходил, а потом, когда я уже начала терять терпение, отозвался энергичный мужской голос. На просьбу позвать хозяйку квартиры он бодро сообщил, что таковой нет в природе, поскольку он пока не женат. А если мне нужна бывшая владелица, то она уже выехала и своих координат не оставила. Не став дальше слушать треп этого балагура, я отключила телефон и подумала: «Выходит, выполнила компаньонка Ирины Ильиничны свое обещание, не стала тянуть с продажей квартиры. Жаль, некому теперь предъявить привезенные Зинаидой из Москвы украшения».

Глава 21

Я уже подходила к подъезду, когда меня окликнул знакомый голос:

— Анна!

Оглянувшись, увидела сидящую на скамейке среди кустов Дашу.

— Отлично смотришься на фоне зелени, — улыбнулась я ей. — Тебе б еще букет полевых цветов в руки, и можно писать портрет.

Дарья на шутку не отозвалась. Темная, как туча, она грузно поднялась с лавки и заспешила в мою сторону. Не успев подойти, с ходу принялась излагать свои претензии:

— Я битый час во дворе околачиваюсь. Со всеми местными собаками успела перезнакомиться, не говоря уж об их хозяевах. Ты где болталась?

— В Подмосковье ездила. По делам. А ты чего тут сидишь? У тебя же ключи есть. Специально для тебя комплект заказывала.

— Дома оставила, — нахмурилась Даша, недовольная, что приходится от нападения уходить в защиту.

Однако не такова была моя закадычная подруга, чтоб вот так сразу выпустить инициативу из рук.

— Я бы сюда не тащилась, если бы твой телефон работал, — назидательно сказала она. — А он, между прочим, не отвечает? Почему?

— Разрядился.

— Я всегда говорила, что ты безалаберная, — тут же воодушевилась Дарья. — Тебе лишний раз лень проверить мобильник, а я из-за этого должна с ума сходить!

Задумчиво поглядев на нее, я поинтересовалась:

— Ты зачем приехала? Ругаться?

— Еще чего! — обиделась Даша.

— Значит, на работе неприятности, — уверенно заключила я, зная о ее непрекращающейся войне с одним из заместителей директора.

Дарья забавно наморщила нос:

— Не без того. Ну и кушать очень хочется. Дома шаром покати, последнююдесятку разменяла еще вчера, и новых поступлений в ближайшие дни не предвидится.

— Тогда все понятно, — хмыкнула я, дергая ручку парадного.

— У тебя с едой как? — обеспокоенно поинтересовалась Даша, двигаясь за мной по пятам.

— Приготовленного ничего нет.

— Кто б сомневался? С запасами как? — проворчала подруга, топая к лифту.

— Полуфабрикатов полно, от Глафиры остались. Хозяйственная была дама.

— Класс! — довольно ухмыльнулась Даша. — Значит, без ужина спать не лягу.

Пока поднимались наверх, она с томлением косилась на меня, а стоило выйти на площадку перед квартирой, не выдержала:

— Может, зря ты Глафиру прогнала? С ней мы забот не знали. Всегда был полный холодильник. Не знаю, как тебе, а мне нравилось.

— Нравилось — нужно было забирать ее себе, — сердито отозвалась я, гремя ключами.

— Придумала! Голубкин ее не мне, а тебе одолжил. Кстати, как он прореагировал на изгнание своей любимицы?

— Понятия не имею.

— Неужели с тех пор ни разу не звонил? — ахнула Дарья.

— Именно.

— Обиделся, — с пониманием заключила Даша.

— Его дело, — буркнула я и, стараясь уйти от неприятной темы, поспешно перевела разговор на другое: — Тебе что приготовить?

Дарья не на шутку испугалась:

— Ничего не нужно. Сама все сделаю, ты только не лезь.

Неверие подруги в мои кулинарные способности меня нисколько не обидело. Сама отлично знала, что готовка не мой конек. Довольная, что удалось увильнуть от неприятной работы, я весело объявила:

— Тогда так! Ты к плите, я в ванную. Встретимся через полчаса.

Когда через тридцать минут я вошла в кухню, там кипела работа.

— Чем помочь? — с деланным энтузиазмом воскликнула я, точно зная, что делать ничего не придется.

— Ничем! — отмахнулась Дарья, увлеченно колдуя над сковородой. — Сама все сделаю. Ты только мешать будешь.

— Могу хлеб нарезать.

— Нарезано уже, — раздраженно буркнула Дарья. — Слушай, сядь в уголке и жди. Скоро все будет готово.

— Ты работаешь, а я бездельничать буду? — лицемерно обиделась я, в душе очень довольная, что помощи от меня никто не требует.

— Не хочешь просто так сидеть, почитай что-нибудь. Только не лезь ты под руку, — рассеянно пробормотала Дарья.

При слове «читать» внутри меня щелкнуло. Папка! Папка с документами! Дарья так заморочила мне голову этим дурацким ужином, что я напрочь о ней забыла! Сорвавшись с места, я сломя голову рванула в прихожую.

— Что это? — глянув через плечо, спросила Даша, когда я снова возникла в кухне с пакетом в руках.

— Очень интересная вещь, — отозвалась я, вытряхивая содержимое пакета на подоконник. — Дело Сидельникова. Заведено на него полицией в 1913 году.

— И чем же оно интересно? — не поворачивая головы, проворчала Даша.

— Тем, что фамилия этого человека уже упоминалась совсем недавно в связи с Денисовыми-Долиными. Гаршина, родственница Лили, утверждала, что некий Сидельников люто ненавидел семью ее дяди. И вот что еще... Ирина Ильинична считала, что этот Сидельников служил в ЧК.

— Тогда ничего странного, что на него было заведено дело в полиции. Их работа в том и заключалась, чтобы заниматься инакомыслящими. Возможно, он был членом враждебной режиму партии, занимался антигосударственной деятельностью. Агитацией, например.

— Все верно говоришь, только здесь, похоже, другой случай. Суди сама. Вот первая страница. Две фотографии в профиль и анфас плюс биографические данные. Происхождение — из мещан. Род деятельности — сапожник. Семейное положение — холост. Убеждения — анархист. Идем дальше. Личностная характеристика, данная ему неким полицейским чиновником. Читаем: «У Сидельникова полностью отсутствует мотивация к труду. Работать не любит. Профессию сапожника давно оставил, ввиду этого профессиональные навыки утеряны. В настоящее время реально способен лишь на неквалифицированный труд. Работает нерегулярно, только ради минимального заработка. Возможность трудиться и получать вознаграждение, соответствующее затраченным усилиям, категорически для себя отрицает. Циничен. Хочет получать много, взамен ничего не отдавая. По своей сути — вор или грабитель. Остро ненавидит тех, кто трудится и имеет нормальное благосостояние. В его глазах любое богатство может быть только объектом дележа. Именно так Сидельников понимает социальную справедливость. Объясняется это тем, что он не в состоянии обеспечить себя и потому стремится жить за счет других. Ввиду полного отсутствия нравственных основ пути достижения цели для него значения не имеют. Особенно ненавидит любые проявления образованности и культуры». Слушаешь?

— Да!

— Теперь самое интересное. «Согласие к сотрудничеству дал охотно, поскольку это избавляет его от наказания за содеянные преступления, а также из ранее упомянутой ненависти ко всем более благополучным, чем он сам, согражданам. Как агент может быть перспективен, так как не лишен артистичности и способности вживаться в роль, а также по причине полной своей беспринципности».

— Интересный тип, — пробормотала Даша, энергично помешивая на сковороде нечто очень вкусно пахнущее.

— Это еще что! Ты вот что послушай, — с воодушевлением воскликнула я. — Тут излагается суть того, за что его взяли и на чем потом вербанули. Сидельников был арестован по делу группы Сергея Родионова, недоучившегося студента и последователя Бакунина. Он организовал в Москве тайное общество «Народное возмездие», целью коего было создание беспорядков и борьба против законной власти. Небольшая по своей численности группа была быстро обнаружена полицией, и члены ее арестованы. В процессе расследования стало известно, что в общество вовлекали обманом, шантажом и угрозами, а сама организация строилась по принципу слепого подчинения. Уже находясь под следствием, Сидельников заявлял, что ради освобождения народа «надлежит до основания разрушить это поганое общество. Для этого годятся любые средства, от обмана до насилия. Революционер не должен признавать законы этого мира, потому что их придумали те, против кого он борется. Принципы тоже не нужны, чистоплюйство только мешает борьбе. Настоящий борец свободен от всех буржуазных предрассудков и должен освоить только одну-единственную науку — истребления и разрушения». Сидельников, заметь, был правой рукой Родионова. Именно он убил одного из членов общества, студента Квашинова, за несогласие того с проповедуемыми Родионовым взглядами.

— Ты упомянула о согласии на сотрудничество... Выходит, этот твой Сидельников стал полицейским осведомителем?

— Именно. И тут имеется целый ворох документов, служащих тому доказательством. Согласие на сотрудничество, написанное им собственноручно, доносы на тех, в доверие к кому он потом втирался.

— Да? И кого же он заложил?

— В основном это были члены подпольных рабочих кружков. Ничего особо интересного, рутина. Но вот тут есть одно сообщение Сидельникова с пометкой «Срочно». В нем он доносит, что в ближайшее время ожидается прибытие в город очень авторитетной среди революционеров личности по фамилии Чубаров. Цель приезда — активизация деятельности рабочего движения и организация более широкой пропагандистской работы среди фабричных. В ответ на донесение Сидельников немедленно получает от своего начальства указание разузнать все как можно подробнее, поскольку Чубаров является опасным государственным преступником, несколько месяцев назад бежавшим из ссылки. Эти две бумаги относятся к апрелю, а в первых числах июня Сидельников сообщает, что ему поручено подготовить для Чубарова надежную квартиру, где бы тот мог на некоторое время укрыться. Судя по бумагам, необходимые приготовления охранкой были проведены, квартира была предоставлена, но ловушка не захлопнулась. Чубаров хотьад раненый, но ушел.

— Его так и не поймали?

— Про это тут ничего не сказано.

Я листала одну страницу за другой, быстро пробегая глазами написанное, и вдруг замерла.

— Ты чего? — спросила Дарья, с беспокойством взирая на мою вытянувшуюся физиономию.

— Тут упоминается имя Денисова-Долина. Сидельникову дается поручение познакомиться с ним и попытаться сойтись как можно ближе, — растерянно пролепетала я.

— Да ты что! И с чем это связано?

— Денисов-Долин подозревался полицией в принадлежности к масонам... и даже хуже... его считали не рядовым членом ордена, а основателем ложи. Тут говорится, что в его доме в Марьинке могли проходить тайные собрания братьев.

— С чего это полицию заинтересовали масоны?.

— Она всегда ими интересовалась. Масонский орден в России был законом запрещен. Первой деятельность масонских лож пресекла Екатерина II. Ее насторожил тот факт, что с масонами активно контактировал наследник престола Павел. Среди придворных ходили слухи, что якобы не только окружение цесаревича, но и сам он был посвящен в масоны. Императрица усмотрела в этом угрозу государственности и моментально предприняла решительные меры. Орден был запрещен, придворные, даже самые знатные, подверглись опале и были безжалостно высланы в свои имения, идеолога российского масонства Новикова с ближайшими учениками заточили в Шлиссельбургскую крепость. Обо всем этом очень подробно пишет в своей книге Рязанцев.

— Вот что значит женщина! — одобрительно хмыкнула Дарья. — Несколько точных ударов — и в империи наступила тишь и благодать.

— На некоторое время. На самом деле масонство не исчезло, хотя многие его члены, испугавшись преследований, действительно вышли из ордена. Ложи просто ушли в подполье. Однако, несмотря на конспирацию, слухи о существовании тайных кружков непрестанно циркулировали в обществе и в конце концов дошли до Александра I. Они настолько его обеспокоили, что в 1822 году он даже издал новый жесткий указ о запрещении масонских лож.

Постановление действовало вплоть до свержения царизма. Послабление наметилось только во время войны с Японией. Неспокойная политическая ситуация в стране и первая революция 1905 года привели к либерализации самодержавного строя. Масоны посчитали момент благоприятным для возрождения своих братств, и в разных городах' России одна за другой стали появляться масонские ложи.

— Выходит, до семнадцатого года масонство в России существовало. А потом?

— Советская власть официально масонство не запрещала. Нет ни одного высшего партийного решения, в котором бы оно осуждалось, но в то же время деятельность лож и не разрешалась. Их адепты преследовались как контрреволюционеры.

С этим все ясно. В Советской России любое тайное общество и должно было рассматриваться как враждебное. Непонятно другое... Зачем полиции было прибегать к услугам Сидельникова и поручать ему втираться в доверие к Денисову-Долину? Не проще ль было установить наблюдение за усадьбой и в момент сбора членов ложи всех арестовать?

— Совсем не просто! Не забывай, Денисов-Долин, человек богатый и знатный, наверняка был связан родственными узами со многими известными фамилиями. А значит, имел влияние. Да и членами масонских лож становились только вполне приличные люди, абы кто туда не принимался. Ворвись представители власти в имение Денисовых-Долиных и устрой там обыск, дело кончилось бы грандиозным скандалом и жалобой государю. Они бы ничего не нашли, а объяснение было бы простое: к хозяину дома приехали в гости друзья и знакомые. Нет, тут нужны были неопровержимые доказательства.

— Ты так заинтересовалась этой папкой потому, что она касается Денисовых-Долиных?

— В данном случае меня интересует личность самого Сидельникова. Понимаешь, какое странное дело... Сидельников по неизвестной нам причине люто ненавидел Андрея Константиновича, отца Лили. Ненавидел настолько, что собственноручно расстрелял его. Однако расправа с врагом не положила конец вражде. И после гибели своего врага Сидельников не оставил его семью в покое. И даже в Москве, Лили говорила об этом Гаршиной, их пути с Сидельниковым снова пересеклись. Лили боялась его и считала страшным человеком. Но это все происходило в начале двадцатого века... А тут вдруг убивают человека, косвенно связанного со всей этой историей, уже в наше время. Вот я и думаю: а не из-за папки ли с делом Сидельникова?

— Давно убили?

— Несколько дней назад.

— И что за человек?

— По всем меркам совершенно безобидный. Стареющая, никому не интересная алкоголичка. Зинаидой звали.

— И тем не менее ее убили? Думаешь из-за этой папки?

— В том-то и дело, что полной уверенности у меня нет. Причин могло быть несколько... По сути, кого эта папка могла заинтересовать через столько-то лет?

— Хороший вопрос. Но сначала нужно ответить на другой: как она попала к твоей Зинаиде?

— Понятия не имею.

— А что думаешь?

— Считаю, тут может быть много вариантов. Самый простой — Зинаида приходилась Сидельникову родственницей. Например, была его внучкой и папка досталась ей по наследству.

— Это легко! Чего только у людей не хранится! Ты мне другое скажи. К Сидельникову как она попала?

— Да просто! Сама знаешь, в семнадцатом году разгрому и разграблению подверглись многие полицейские архивы. По всей России, пользуясь возникшей неразберихой, уголовники всех мастей, стукачи, провокаторы, пытаясь замести следы, крушили полицейские картотеки и изымали заведенные на них дела.

— Допустим, все так и было. Забрал он свое дело и припрятал, а родственники те бумаги сохранили. Какая ни есть, а память о предке! Верно?

— Ну... Верно! Хотя такую память, на мой взгляд, лучше и не хранить!

— Дело вкуса, — нетерпеливо отмахнулась Дарья. — Может, они те листки и не читали ни разу! Тут другое интересно!

Подруга вперила в меня требовательный взгляд, ожидая нужной ей реплики, и я тут же покорно ее подала:

— Что именно?

Дарья хитро прищурилась и со значением спросила:

— Почему в наши дни из-за каких-то старых бумаг произошло убийство? Причастных к этому делу лиц уже наверняка не осталось в живых. Ни самого Сидельникова, ни тех, кого он предавал. А кому еще могло понадобиться это старье?

Я пожала плечами, размышляя над тем, по какой из нескольких причин, вертящихся у меня в голове, могла погибнуть Зинаида. Из-за моих расспросов о матери Ефимова? Сболтнула лишнее? Или из-за того, что, как это ни дико звучит, являлась дочерью Лили и своим существованием мешала неким амбициозным планам? А что, если причина все-таки заключалась в папке?

Дарье мое тоскливое молчание в конце концов надоело, и она торжествующе выпалила:

— Папка нужна тому, кто занимает достаточно видное положение, чтобы бояться таких родственников, как Сидельников! Тот, кто в сегодняшней России боится скандала. Публичный человек!

— Ты на что намекаешь? — откачнулась я назад.

— Послушай меня внимательно. То, что папка хранилась у этой Зинаиды, вовсе не означает, что она ей и принадлежала. Тут могло быть всякое...

— Могло! — не стала спорить я. — Зинаида заняла комнату матери Ефимова после ее смерти. Тот ничего из нее не забрал, просто бросил все, как было, и уехал.

— Ну что? Согласна? — обрадовалась моей сообразительности Даша. — Она эту папку случайно нашла среди чужих вещей.

— Думаешь, нашла, значения не придала, но сохранила? А потом вдруг явилась я с журналом... Увидев фотографии бывшего дружка Пашки и услышав от меня, что он далеко не бедствует, женщина затосковала?

— Конечно! — уверенно кивнула Дарья. — И ей пришла в голову мысль разжиться шальной денежкой!

— Шантажировать депутата?!

— А что? Ей терять было нечего, а вот Ефимову скандал точно не нужен!

— Что ж, по-твоему, выходит, это Ефимов убил Зинаиду?

— Выходит. И еще другое выходит: дедом его был не аристократ Денисов-Долин, как мечталось жене депутата, а убийца и провокатор Сидельников! Потому-то Ефимов так и противится расследованию!

Давно уже мы с Дашей разошлись по комнатам и улеглись спать. У Даши тихо, она, похоже, сразу заснула, а вот у меня сна до сих пор ни в одном глазу. Лежа на спине, я пялилась в темноту, а в голове то всплывали обрывки вечернего разговора, то мелькали перед глазами страницы из дела Сидельникова. Перевернувшись в очередной раз на другой бок, вдруг услышала Дарьин голос:

— Аня, ты ведь не спишь?

— Нет, — вздохнула я.

Раздалось шлепанье голых пяток о паркет, и на кровать ко мне уселась Дарья.

— Мне тоже не спится. Давай поговорим.

— О чем?

— Мы отвлеклись, а ты так и не рассказала, что же там еще говорилось о Денисове-Долине. Вывел его Сидельников на чистую воду?

— Из-за этого и заснуть не можешь? — хмыкнула я.

— Конечно!

Честно говоря, я и сама не прочь была поболтать. Чем мучиться без сна, лучше уж разговаривать. Поэтому ломаться я не стала, подоткнула подушку под спину и задумчиво сказала:

— В деле много бумаг, касающихся этого эпизода. Там и инструкции Сидельникову от его жандармских кураторов, и донесения самого Сидельникова, и его предложения по разработке объекта. Ничего не скажу, ребята трудились на совесть, и их усердие дало результат. Сидельникову удалось познакомиться с Денисовым-Долиным и заинтересовать его собственной персоной.

— Да ты что? Чем такой человек, как Сидельников, мог привлечь Денисова-Долина? Обыкновенный сапожник! — недоверчиво хмыкнула Даша.

— Ты его недооцениваешь. Хитрости и изворотливости Сидельникову было не занимать. Понимая, что выше головы не прыгнешь, он решил не мудрить и подавать себя тем, кем и являлся на самом деле.

— Это кем же?

— Выходцем из народа. В данном случае — рабочим. В деле имеется бумага, в которой он обосновывает свое решение, и она, должна тебе заметить, выглядит очень убедительно. Между прочим, его перед этим инструктировали, знакомили с личностью Денисова-Долина, излагали основные идеи масонства. И в результате изворотливый ум Сидельникова нащупал единственно верную точку, на которой их интересы с Денисовым-Долиным могли сойтись. Стремление к самообразованию — вот что должно было заинтересовать разрабатываемый объект в Сидельникове. Не могло не заинтересовать, поскольку самосовершенствование является краеугольным камнем в учении масонов. Отсюда и весь образ! Сидельников решил изображать этакого неудовлетворенного жизнью трудягу с мятущейся душой и неодолимой тягой к знаниям.

Знакомство произошло в парке Марьинки. Он был открыт для посещения, и Сидельников стал туда наведываться регулярно. Кружа по аллеям, он упорно поджидал появления хозяина усадьбы, и в один из дней ему повезло. Встреча состоялась у памятной плиты, посвященной Пифагору, и это не было случайностью. Сидельников специально подгадал так, чтобы встреча случилась именно у памятника одному из предтеч масонства. Заметив простолюдина, в глубокой задумчивости склонившегося над плитой, граф был удивлен. Не удержавшись, подошел и спросил, кто таков. В ответ услышал, что посетитель является простым рабочим, а здесь стоит потому, что о Пифагоре слышал и очень его уважает. Заинтересованный барин начал задавать вопросы. Простые, без подвоха. О семье, о работе, о взглядах на жизнь. Сидельников отвечал степенно и рассудительно. Особенно не умничал, но между делом высказал несколько идей, близких по своей сути к идеям масонства, выдавая их, естественно, за плод собственных размышлений. Денисов-Долин был покорен.

— Неужели он поверил в этот балаган?

— А почему нет? Не забывай, Сидельников не был лишен актерского таланта. Придумав себе роль, он вжился в нее и наверняка выглядел убедительно. На руку ему сыграло и то, что прогрессивные дворяне того времени идеализировали русский народ, а уж масоны со своим принципом «Свобода, Равенство, Братство» и подавно.

— Ясно! Купился граф.

— Точно. Первые доносы Сидельникова похожи на победные реляции. Он просто пыжится от гордости и не сомневается в будущем успехе. Действительно, по прошествии некоторого времени, после частых встреч и бесед по душам, Денисов-Долин сообщает Сидельникову, что существует кружок, члены которого исповедуют те самые идеи, что столь близки его неискушенной рабочей душе.

— Масоны!

— Конечно, хотя это слово в разговоре и не прозвучало.

— Значит, он все-таки вступил в орден! Неужели все было так просто?

— Если ты имеешь в виду процедуру принятия, так она действительно была проста. Вот послушай! — Я схватила с ночного столика книгу Рязанцева и, найдя нужное место, процитировала: — «Вступление в масонство проистекает обычно из желания самого кандидата. Случаи, когда руководители ложи занимаются подыскиванием новых членов, также бывают, но подобное происходит значительно реже, и действуют тут исключительно через знакомых и родственников… С соискателем проводятся собеседования. Это поручается наиболее авторитетным членам ложи, которые впоследствии подают свои заключения в письменном виде. При благоприятном мнении все данные о будущем члене ложи вывешиваются в Храме для всеобщего ознакомления. По прошествии достаточного времени члены братства проводят голосование. Если претендент получает в три раза больше белых шаров, нежели черных, назначается дата обряда посвящения. Одновременно с этим кандидат подает заявление с обоснованием мотивов вступления в Орден, копии документов о гражданском состоянии и обязательно справку о том, что он не находился под следствием и не был осужден. Последний факт начисто исключает возможность вступления в Орден. Точно так же, как его исключает и членство в экстремистских организациях».

— Документы для него не были проблемой. Небось, сделали такие, что комар носа не подточит, — пробормотала Даша.

— Конечно, сделали, — согласилась я. — И тем не менее все сорвалось. В тот момент, когда, казалось, все шло как по маслу, Денисов-Долин вдруг объявил Сидельникову, что никакого посвящения не будет. Мол, это была всего лишь шутка и никакого тайного общества в природе не существует.

— Да ты что?! Граф дал задний ход? Почему?

— Понятия не имею. Может быть, что-то в поведении Сидельникова его насторожило, а может быть, и правду сказал — не было никакого тайного общества, и граф с Сидельниковым просто играл. Разгадал в нем авантюриста и решил проучить...

— Выходит, устроил он Сидельникову подлянку, — довольно усмехнулась Дарья. — За такой провал начальство его точно по головке не погладило. Может, потому он так и ненавидел Денисова-Долина?

— Может быть. Судя по тому, что написано в его деле, Сидельников был тем еще типом. Может, и не простил графу своего унижения.

— Точно! — подхватила Дарья. — А потом, когда время пришло, рассчитался.

Неожиданно она выпучила глаза и уставилась на меня в немом изумлении.

— Что с тобой? — осторожно спросила я.

— Я те вещицы вспомнила. Часы, кольцо, запонки... Они же Денисову-Долину принадлежали?

Я молча кивнула.

— Если Ольга Петровна действительно была дочерью Сидельникова и через столько лет эти вещи оказались у нее...

— Значит, после расстрела Денисова-Долина ее папаша взял их себе на память, — сухо закончила я.

— С трупа снял?! — ужаснулась Дарья.

Я раздраженно дернула плечами:

— Подумаешь! Да этот тип и не на такое был способен!

— Слушай, меня вот что смущает... Бог с ним, с Сидельниковым, но ведь она эти побрякушки подарила сыну! А ведь знала же, откуда они взялись! Выходит, сознательно врала?

— Не обязательно. Такой папаша, как у нее был, и родной дочери мог правды не сказать. Сочинил убедительную легенду, она и поверила, — раздраженно отозвалась я.

Пока Дарья размышляла над справедливостью моего утверждения, я тоже немного подумала и уже не так уверенно добавила:

— А может быть, и знала Ольга Петровна истину, а сыну просто соврала. Хотелось ей его одарить, ведь она им так гордилась, а ничего ценного, кроме этих вещиц, у нее не было. А чтобы сынок не начал задавать ненужных вопросов, придумала состоятельных предков.

— Слушай, ты чего меня путаешь? — моментально рассердилась Дарья. — Сначала одно говоришь, потом диаметрально противоположное! Я уже не знаю, что и думать!

— Не одна ты такая! Я тоже не знаю, что думать. Но в любом случае все складывается неладно. Что я теперь жене Ефимова скажу? Алла Викторовна грезит о предках с голубой аристократической кровью, а я ей в качестве родственника предложу Сидельникова?

1936 год. Зима

Притопывая заледеневшими ногами, Лили стояла на сквозняке в подворотне и не сводила глаз с дома на противоположной стороне улицы. В нем жил Сидельников, и она его ждала. Как Антон ни упирался, Лили заставила его дать ей адрес. Январский мороз пробирал до костей, она уже давно не чувствовала ни рук, ни ног, но уходить не собиралась. Она должна была дождаться Сидельникова. Вчера он не появился. Может быть, повезет сегодня? Правда, день уже клонится к вечеру, скоро стемнеет, и придется уйти. Ничего, она придет сюда завтра. Упрямо передернув озябшими плечами, Лили снова затопталась на месте. Неожиданно она увидела, как из парадной вышел Сидельников. Сорвавшись с места, Лили кинулась к ему. Завидев бегущую через дорогу девушку, Сидельников насторожился и замедлил шаг.

— Захар Иванович, — закричала Лили.

Запыхавшись, она подбежала к Сидельникову и загородила ему дорогу.

— Мне нужно с вами поговорить, по очень важному делу.

— Кто вы такая? — отрывисто спросил Сидельников, вглядываясь ей в лицо.

— Меня зовут Наталья. Наталья Денисова-Долина.

Сначала на лице Сидельникова проступило недоумение, потом он расплылся в ухмылке:

— Гляди, сама объявилась. А я все голову ломал, куда ж это вы с маменькой делись. Ну и чего ты сюда явилась?

Неужто в тюрьму захотела? Организуем! Место для таких, как ты, всегда найдется!

— Дело у меня к вам, — оборвала его Лили.

— Дело? — насмешливо протянул он. — Ишь ты! И что ж у тебя за дело?

Лили протянула ему папку и сухо сказала:

— Ознакомьтесь. Здесь то, за чем вы так гонялись. Ваше заявление о вступлении в масонскую ложу и анкета, в которой все, от первой до последней строчки, вранье. Вы тогда думали, что этим формальности и ограничатся. Были уверены, что всех обманули. Как бы не так! Вы этого не знали, но все желающие получить посвящение в масоны подвергались негласной проверке. У братства везде были свои люди, и в результате расследования руководителям ложи был предоставлен подробный доклад. Он тоже находится в этой папке. Убедитесь, там много чего интересного. Справка о вашей принадлежности к анархистской организации, согласие на сотрудничество с полицией, доносы на большевистских активистов... Всего этого с лихвой хватит, чтобы вы лишились головы. Сейчас и за меньшее без сожаления расстреливают. И не пытайтесь сказать, что это фальшивка! Все заверено должностными лицами. Ведь за этими бумагами вы тогда приезжали в наше имение?

Сидельников быстро просмотрел документы, захлопнул папку и с насмешкой глянул на Лили:

— Здесь копии!

— Конечно, ведь оригиналы я несколько дней назад отправила вашему начальству в НКВД.

— Врешь, сука!

Лили отступила на шаг и, глядя прямо в ненавистное лицо, отчеканила:

— Это правда! Не зря же моя мать тогда, в девятнадцатом, забрала эти бумаги из папиного архива и столько лет хранила. Так что теперь вам, пожалуй, придется навсегда забыть о моем существовании. Подумайте лучше о собственной шкуре. Я только для того с вами и встретилась, чтобы сказать вам это в лицо!

Глава 22

Даша вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь, а я присела на стул в ее кабинете и замерла. Теперь, пока она не вернется с результатами экспертизы, мне только и остается, что сидеть и терпеливо ждать. В каморке, которую Дашины сотрудники гордо именовали кабинетом, заняться было нечем. Скучные, окрашенные масляной краской стены, исцарапанный канцелярский стол, сейф и больше ничего. Даже окна нет. Все знакомо до мелочей, глазу остановиться не на чем. Я покосилась на лежащую на столе газету. Ее кинула туда Даша, перед тем как уйти.

— Читай, — сказала она. — У нас в лаборатории валялась. Не сегодняшняя, но интересная.

— Я газет не читаю, — буркнула я, раздраженная до крайности не столько предстоящим ожиданием, сколько связанной с ним неопределенностью.

— А эту прочти. Там забавная статья есть. Между прочим, Ефимова касается. Называется «Кто вы, депутат Ефимов? Защитник народа или американский наймит?».

— Зачем мне этот бред?

— Зря фыркаешь, — усмехнулась Дарья. — Знаешь, что в ней написано? Твой Ефимов является агентом заокеанского капитала. Его партия финансируется крупными американскими компаниями, а сам он тайный масон! И главная его цель — свержение законной власти! Каково?

— Грязь! Ефимов привлечет газету за клевету.

— Умная! Они тут в конце заявляют, что суда не боятся, готовы подтвердить все написанное документально.

— Послушай, Дарья! В данный момент мне плевать и на весь заокеанский капитал скопом, и на Ефимова с масонами в частности. Сейчас я хочу одного: получить анализ плана усадьбы. Я вот тут сяду и буду сидеть до тех пор, пока ты не вернешься и не скажешь мне, права я или нет!

— Конечно, скажу! Только не психуй. Ты свое дело сделала, теперь моя очередь. Да, вот еще что! В большую комнату не выходи и сотрудникам не мешай. Мне и так уже замечание сделали, что тут постоянно околачиваются посторонние.

— А ты что?

— Послала куда подальше. Если не будем принимать коммерческие заказы, сотрудники с голоду подохнут. Ладно, все! Я пошла, а ты жди.

Легко ей было говорить. Жди! Да хуже этого и быть ничего не может! Ожидание и неопределенность для меня — что нож острый, а я как раз попала именно в такую полосу. Полный штиль. Дело Ефимовых замерло на мертвой точке. После того как нашлась папка Сидельникова, двигаться дальше было некуда. По большому счету, следовало браться за телефон и докладывать обо всем заказчице, Алле Викторовне. Вот только делать этого страшно не хотелось, поскольку не этого «мадам» от меня ждала и реакцию ее предугадать было совсем нетрудно. Правда, у меня оставался один повод оттянуть неприятный разговор: неотработанной оставалась фотография «женщины в черном». Хотя особой нужды в подобной дотошности уже не было, и так все ясно, но порядок есть порядок! Да и халтурить я не привыкла! Из Васькина пока не звонили, значит, снимки домой из гостей пока не вернулась. И, что душой кривить, это было просто отлично!

Дело в том, что образовавшийся избыток свободного времени действовал на меня угнетающе, и, чтобы не впасть в хандру, я занялась разгадыванием подкинутой Рязанцевым загадки. Куда же делась шкатулка? В то, что она была подарена государю, я, как и Рязанцев, не верила. Случись такое, ее местопребывание в конце концов обязательно бы стало известно. Продать ее старый граф тоже не мог. Зачем? В деньгах он не нуждался, а шкатулкой дорожил. Остается одно: раз с тех тревожных пор ее никто не видел, значит, она была надежно спрятана. Где? Ответ напрашивался сам собой — в доме! И с этим предположением очень удачно монтировалась вторая загадка: строительство нового дома в подмосковной Марьинке, количество людей, привлеченных к работам, и слухи о подземельях, много лет бытовавшие в округе. Если граф Никита Васильевич действительно соорудил в своем имении тайный масонский храм, то такая ценная вещь, как шкатулка, вполне могла стать его украшением. Однако все эти догадки и рассуждения гроша ломаного не стоили без подкрепленных фактами доказательств. Поскольку мы с Рязанцевым заключили договор о сотрудничестве, то я посчитала возможным обратиться к нему с просьбой. Мне нужны были копии всех имеющихся в его распоряжении бумаг по строительству дома в Марьинке, и я попросила их мне предоставить. Особенно меня интересовали планы зданий и межевой план усадьбы в целом. Рязанцев к моему пожеланию отнесся с пониманием, лишних вопросов задавать не стал, и требуемое было мне выдано незамедлительно.

Несколько дней я провела за изучением планов главного дома, хозяйственных построек и парковых павильонов. Результат оказался неутешительным. Хотя усадьба отстраивалась по собственному проекту хозяина, что наводило на вполне определенные мысли, ничего странного или, по крайней мере, необычного обнаружить не удалось. Отчаявшись найти что-либо в постройках, перешла к счетам на стройматериалы и ведомостям оплаты рабочих. И тут неожиданно наткнулась на краткое упоминание, что из Германии был выписан механик для «устройства механических забав». Собственно, ничего из ряда вон выходящего в самом этом факте не было. В те времена любили игру в чудеса. Парки и усадебные дома были полны самыми разными «обманками». В аллеях устанавливались «оживающие» механические статуи, в «эрмитажах» на глазах у изумленных гостей из пола вырастали обеденные столы, уставленные приборами и блюдами с угощением, кулисы домашних театров двигались при помощи механизмов. Однако тут был иной случай. Я перерыла все планы и никаких следов сооружения в усадьбе подобных «механических забав» не обнаружила. Нигде. Ни в доме, ни в парке, ни в садовых павильонах. Сам собой напрашивался вопрос: зачем нужно было тратить немалые по тем временам суммы, если на деле в услугах механика не нуждались?

В конце недели, когда все эти документы стали сниться мне по ночам, я поехала к Рязанцеву и попросила раздобыть мне оригиналы всех планов. Сначала мой партнер возмутился и стал доказывать, что я желаю невозможного. Потом немного поутих и попросил объяснить причину столь экстравагантного желания. Объяснений давать я не пожелала, поскольку отлично понимала: выскажи я их, и Рязанцев точно делать ничего не станет. В конце концов он смирился и пообещал подумать. Те несколько дней, что пришлось ждать, обернулись для меня сущей пыткой. Я не могла ни есть, ни пить, ни спать и вздрагивала при каждом звуке. Наконец, когда я уже совсем отчаялась, раздался звонок от Рязанцева.

— Я раздобыл то, о чем вы просили, — с ходу сердито заявил он. — И не спрашивайте, чего это мне стоило, сейчас не скажу. Но не сомневайтесь, в случае неудачи эту сумму я обязательно с вас взыщу. Но это так, пустяки. Теперь самое главное. Документ получен на одни сутки. Сейчас восемнадцать часов. Завтра в это же время он должен лежать у меня на столе.

— Все поняла! Со всем согласна! Еду!

Из офиса Рязанцева я отправилась прямиком к Дарье. Мне нужна была ее помощь.

И вот я томилась в Дашином закутке уже больше часа, а она все не возвращалась. Я уже начала терять последние капли терпения, когда послышался скрип отворяемой двери.

— Дарья! — вскинулась я, и рванула было к выходу, но тут в соседней комнате послышался мужской голос.

— Очень хочется посмотреть, что же у вас получилось, — бодро возвестил неизвестный.

— Сделали все, что могли. Большего для вас не сотворит и Господь Бог.

Это уже Дарья. Ей палец в рот не клади, не раздумывая откусит.

Раздались шаги, металлическое клацанье сейфовой дверцы и снова Дашин голос:

— Вот, пожалуйста.

— Отлично. — В голосе посетителя явно слышалось восхищение. — Вы можете гордиться. У вас работают профессионалы.

— Других не держим, — сухо отозвалась Дарья.

Возникла короткая пауза, и снова голос мужчины:

— Мы в расчете?

— Да. Все в порядке.

— Тогда всего доброго. Вы позволите обращаться к вам, если у меня снова возникнет нужда в ваших услугах?

— Конечно. Будем рады помочь.

Скрип наружной двери, тяжелые шаги Дарьи, и вот она собственной персоной возникает на пороге своего «кабинета».

— Кто это был? — быстро спросила я.

Не ожидавшая такого натиска Дарья слегка растерялась:

— Клиент. А что это ты так разволновалась?

— Голос показался знакомым. Что за работу вы для него выполняли?

— Запон реставрировали. Ты же его видела.

— Даша, подожди секунду, я выгляну в коридор, — выкрикнула я, бросаясь к выходу. — Вдруг он еще не ушел. Я хочу на него глянуть.

Назад я вернулась ни с чем.

— Нет никого. Словно сквозь землю провалился, — огорченно сообщила я.

— Зачем он тебе? — недовольно нахмурилась Даша.

Я пожала плечами:

— Да ни за чем! Просто так! Слушай, а как его зовут?

— Глеб Иосифович.

— Кто он такой? Чем занимается?

— Понятия не имею, — с раздражением откликнулась Даша. — Мне его рекомендовал один наш постоянный клиент. А этот Глеб оказался мужиком молчаливым, говорил только о деле.

— Можешь разузнать о нем поподробнее?

Моя настырность Дарье надоела, и она рассердилась не на шутку.

— Нет, — резко бросила она. — Сама знаешь, лишние вопросы задавать не принято. Коллекционеры люди мнительные, могут мое любопытство истолковать неправильно. А если вдруг что непредвиденное случится? Мне неприятности не нужны. — Посчитав, что ответ на вопрос дан и больше говорить не о чем, Дарья примирительно предложила: — Посмотри-ка лучше вот сюда. — Выложив на стол сначала межевой план усадьбы Денисовых-Долиных, а рядом его снимок в инфракрасном излучении, она с довольным видом заключила: — Ты оказалась права. Под пятном действительно имеется значок.

До окончания назначенного Рязанцевым срока оставалось всего ничего, но я успела. Когда входила в приемную, старинные напольные часы как раз отбивали шесть вечера.

— Анатолий Гаврилович у себя?

— Недавно вернулся, — улыбнулась секретарша.

Рязанцев сидел за столом, подперев голову рукой, и, казалось, ждал моего появления.

— Возвращаю, — торжественно объявила я, вручая ему бесценный документ. — В целости и сохранности, как обещала.

— Получилось?

— Пока сказать затрудняюсь, но догадку свою проверила. Огромное спасибо за помощь.

— Суеверная. Сглазить боитесь. Ладно, все понимаю, — усмехнулся Рязанцев. — Потом-то хоть скажете?

— Непременно. Неустойку платить не собираюсь, — ухмыльнулась я уже с порога.

Покончив с делом, сразу почувствовала себя легко и свободно. Захотелось куда-нибудь съездить, развеяться.

— Слушай, подружка, а не махнуть ли нам в ресторан? Оттянемся по полной программе! — спросила я поджидавшую меня в машине Дарью.

— К цыганам? — усмехнулась она.

— Можно и к ним, но сегодня это не актуально. Продвинутые люди предпочитают японскую кухню.

— Я не продвинутая. Я простая, российская и еду предпочитаю привычную. Поэтому срочно прекращай баламутить и едем к тебе. Я есть хочу.

— Без понятия ты, Дарья, — вздохнула я. — Тебе предлагают экзотические японские блюда, а тебя на кислую капусту тянет.

— У тебя есть кислая капуста?! — насторожилась Даша. — Откуда?

— Нет у меня ничего! Просто так сказала, — в сердцах рявкнула я, открывая дверцу машины.

Едва вошли в квартиру, все пошло по давно заведенному порядку. Дарья, забыв обо мне, ринулась на кухню и моментально ее оккупировала. Поскольку мою кандидатуру она не рассматривала даже в качестве помощницы, пришлось здесь же, на кухне, найти себе занятие по душе. Усевшись в уголке, я положила перед собой снимок плана усадьбы в инфракрасных лучах, сделанный в Дашиной лаборатории, и принялась его изучать. Занятие тихое, интеллектуальное и притом ни капли не мешающее терпеливо дожидаться, когда же наконец поставят на стол тарелку с едой.

— Да-а, не зря я голову ломала. Секрет-то вот он, налицо! — протянула я, задумчиво пялясь на фотографию.

— Ты это о чем? — не поворачивая головы, поинтересовалась Дарья.

— О результатах экспертизы. Гляжу вот на эту малюсенькую загогулинку и восхищаюсь.

— Собой?

Я степенно кивнула:

— И собой тоже.

— Как это тебе в голову пришло подлинный документ проверить?

Вопрос был задан вполне серьезно, потому и отвечать следовало без дураков.

— От безысходности, — честно призналась я. — Ни на одном плане нет даже намека на тайник, но ведь где-то же он должен был быть!

— Почему это должен?

— А как же? — удивилась я. — Зря, что ли, ходили по округе слухи, что в Марьинке строят подземные сооружения?

— Слухи вещь ненадежная. Они могут и на пустом месте возникнуть.

— Бывает и такое, но тут еще количество рабочих приплюсовывалось и выписанный из-за границы механик. Все одно к одному.

— Про пятно как додумалась?

— Форма мне его не понравилась. Будто кто нарочно чернилами в этом месте плеснул.

— Ну случается. По неловкости или неаккуратности перевернули чернильницу.

— Конечно, всякое бывает, но уж очень место выбрали удачное. Тут главный дом, — я ткнула пальцем в снимок, — а ниже парк. Под домом нарисована волнистая линия и от руки написано: «Обрыв». Как ты думаешь, что это означает?

— Понятия не имею, — рассеянно отозвалась Дарья.

— Что главный дом стоит на крутом склоне!

— И что?

— Ну сама подумай, где удобнее всего устроить вход в подземелье, как не в отвесной стене? Тоннель начинался возле обрыва в парке и выводил прямо под дом!

— Не сходится, — решительно объявила Дарья и даже возиться со стряпней перестала.

— Почему же это? — возмутилась я, до глубины души уязвленная такой категоричностью.

— Если вход действительно существовал, трюк с разлитыми чернилами ничего не давал. Неужели ты думаешь, что члены комиссии, присланные со специальным заданием, не обыскивали парк? Уверена, они всю территорию усадьбы тщательно осмотрели и, значит, обязательно должны были найти вход.

— Дарья, почему ты так уверена, что те, кто затевал это строительство, были дураками? — рассердилась я. — Гляди вот сюда! Видишь эту подковку? Это грот обозначен! Кстати, его снимок имеется в том номере журнала «Столица и усадьба», что ты мне принесла. А теперь посмотри сюда. Видишь, под пятном точно такая же подковка! Вывод только один: в этом месте был построен второй грот. Это и есть вход в храм.

Мне казалось, что я объяснила все очень убедительно, но Дарья придерживалась другого мнения.

— Зачем в таком случае нужен был этот трюк с чернилами? Ну грот! И что? Какие могут быть подозрения?

— Дело не в самом гроте, а в плане! Гляди, на нем кроме самого значка имеются и другие обозначения. Вот, видишь? Солнце и под ним стоит цифра 3, череп и цифра 7, наконец, полумесяц и цифра 12! Магические числа и символы масонов!

Дарья наклонилась над фотографией и задумчиво спросила:

— Думаешь, это неспроста? Подсказка?

— Уверена! Мне это так представляется: неожиданно нагрянула комиссия с обыском, у хозяина не было возможности убрать эти обозначения с документа, и он просто опрокинул на карту чернила.

Дарья насмешливо усмехнулась:

— Ну это уже фантазии.

— Ничего подобного! — рассердилась я. — Это реконструкция прошлого на основе достоверных фактов.

Пока Дарья раздумывала над моими словами, я сбегала в комнату и вернулась назад уже с часами.

— Посмотри на этот брелок. — Я прикоснулась пальцем к подвешенной на цепочке монетке. — В центре вычеканено дерево, над ним поднимается арка. Рязанцев уверен, что это схематичноеизображение радуги. Раньше я была с ним согласна, а теперь думаю, что это обозначение входа в грот. И те же символы: солнце, полумесяц, череп с костями. Теперь самое интересное. Переверни медальку. Гляди! Цифры! 3-7-12. Неужели не убедила?

— И что они, по-твоему, означают?

Я раздраженно дернула плечом:

— Откуда я знаю? Вот съезжу в Марьинку, и все станет ясно!

Глава 23

Марьинка оказалась деревенькой крохотной и тихой. Затерявшись среди леса, она медленно доживала свой век, ни на что хорошее уже не надеясь. А все потому, что лежала далеко в стороне от оживленной трассы. Мне, чтобы добраться до нее, пришлось свернуть на узкую шоссейку и минут сорок трястись по живописным, но совершенно пустынным местам. От полного безлюдья мне уже начало казаться, что никакой Марьинки я вовек не найду, когда лес неожиданно расступился и я выехала на деревенскую улицу. Собственно, эта одна-единственная и совсем недлинная улица и была всей деревней. Десяток домов с одной стороны, десяток с другой и бетонный забор с глухими металлическими воротами впереди. Людей, не считая сидящей на крыльце одного из этих домов женщины, видно не было. Не спеша проехав до самого конца улицы, я притормозила перед воротами и, не выходя из машины, принялась их разглядывать.

— Режимное предприятие у них тут, что ли? — пробормотала я, с удивлением взирая на плотно пригнанные друг к другу створки.

Но больше самих ворот меня поразил прикрепленный на них щит. «Посторонним вход строго воспрещен. Территория охраняется собаками» — грозно предупреждала надпись. В том, что это не пустые слова, я имела возможность убедиться уже в следующую минуту. Ворота приоткрылись, и передо мной возник крепкий парень в камуфляжной форме.

— Тут стоять нельзя. Отъезжайте, — бесцветным голосом приказал он.

— Минуту, командир. Не нервничай. Мне только развернуться. По ошибке не туда заехала.

С таким же успехом я могла бы разговаривать с манекеном. У «командира» на лице не то что ни один мускул не дрогнул, он даже бровью не повел. Смотрел мимо меня оловянными глазами, будто не к нему и обращалась. Решив на скандал не нарываться, я аккуратно развернулась и покатила назад. Однако если камуфляжник решил, что я покидаю деревню навсегда, то он крепко ошибался. Остановившись против женщины, внимательно наблюдавшей за всем происходящим со своего крыльца, я вышла из машины и бодрым шагом направилась в ее сторону.

— Здравствуйте.

По опыту зная, что улыбка здорово способствует налаживанию взаимопонимания, улыбнулась я широко и жизнерадостно.

— Добрый день, — сдержанно отозвалась женщина, с любопытством оглядывая меня с головы до ног.

Я кивком указала на ворота за спиной:

— Это ведь бывшая графская усадьба? Я не путаю?

— Она самая.

— А я уж было решила, что попала на режимный объект. Охрана тут больно серьезная. Видели, как погнали меня? — ухмыльнулась я.

Губы женщины тронула легкая усмешка.

— Видела. Раньше тут санаторий ведомственный был, а теперь вот эти оккупировали.

— Кто такие? — деловито осведомилась я.

— А бог их знает! Они сами по себе, а мы сами. Одно плохо, работать больше негде. Раньше у нас почти вся деревня в санатории трудилась. Горничными, поварами, рабочими. А совсем недавно санаторий продали. Новым хозяевам мы не нужны, и они всех уволили.

— И что теперь тут будет?

— Кто ж знает? Может, опять дом отдыха, только теперь для богатых. Зря, что ли, внутри все ломают? Вон какой ремонт затеяли. А тебе зачем? На работу наняться хочешь?

Последняя фраза была сказана с явной насмешкой, но я не обиделась. Должен же человек хоть чем-то душу отвести, если по жизни все складывается совсем уж погано.

— Нет. — Я улыбнулась. — Работа у меня есть. Усадьбу хотела посмотреть.

Ответ ее искренне удивил:

— Усадьбу? Да что ж там смотреть? Стены да крыша. От старых времен только лестница резная да печи остались.

— А парк? Я в журнале прочитала, там должны быть беседки, садовые павильоны. Они сохранились?

— Что им сделается? Стоят себе.

— А грот?

— И грот есть. Да не один, а целых два.

— Вот! Их и хочу посмотреть!

— Как же! Так тебя туда и пустят!

— А я и спрашивать не стану. Через забор махну!

Женщина покосилась на меня и задумчиво произнесла:

— Рискуешь здорово. Охранники там злющие. С собаками ходят. Наши мужики, как санаторий только закрылся, пробовали через забор лазить. Так их чуть не затравили.

— Я осторожно. Одним глазком посмотрю — и назад.

— Зачем тебе это?

Она глядела на меня с недоумением, искренне не понимая, что это за блажь такая — по старым усадьбам лазить?

— Я стариной увлекаюсь, — не стала лукавить я. — Даже профессию выбрала себе такую, чтобы любимым делом заниматься. Старинные вещи разыскиваю.

— Ишь ты! Доходная, видно, у тебя работа, раз такую дорогую машину купить смогла.

— Не жалуюсь. Хлопотно, но интересно.

— Скажешь тоже! Хлопотно! — хмыкнула женщина. — Да тут на любые хлопоты согласишься, лишь бы с голоду не подохнуть.

— Это точно. — Я сочувственно вздохнула, одновременно мысленно прикидывая, как бы половчее перевести разговор на интересующую меня тему усадебного парка.

— А скажи ты мне, что это за старые вещи, если за них деньги дают? — не унималась моя собеседница, у которой на уме были совсем другие заботы.

— Не старые — старинные. Все, что до революции делалось, теперь в моде, — попыталась я подоходчивее сформулировать суть того, чем занимаюсь.

Собеседница мои пояснения слушала внимательно, а когда я смолкла, сердито подвела черту:

— Богачи с жиру бесятся. Все новое могут купить, а им старья захотелось.

Выпалила и задумалась. Я собралась уже было задать ей тот вопрос, ради которого, собственно, и подошла, как она вдруг спросила:

— Слушай, а не посмотришь у меня кой-чего? Может, приглянется и купишь!

— Отчего ж не посмотреть? — согласилась я, по собственному опыту зная, что в таких вот заброшенных деревнях можно случайно натолкнуться на неплохую икону.

Я не ошиблась, весь угол в горнице был действительно завешан иконами. Однако стоило мне сделать шаг в их направлении, как хозяйка строго прикрикнула:

— Не продается. Бабкино наследство.

Оставив меня у двери, она метнулась в соседнюю комнату и вскоре вернулась с небольшим узелком.

— Вот, гляди, чего есть, — сказала она, разворачивая носовой платок, в который вещица была аккуратно завернута.

На ладони у нее появилась малахитовая пластина с распластавшейся на ней миниатюрной серебряной ящерицей.

В то время как я во все глаза смотрела на открывшееся мне чудо, мой мобильник вдруг разразился яростным трезвоном. Отвлекаться в такой момент на посторонние разговоры было выше моих сил, и я без колебаний просто вырубила его. Тот, кто хотел со мной связаться, мог и подождать, а вот это дело отлагательства не терпело.

— Откуда она у вас? — спросила я, изо всех сил стараясь не выдать своего волнения.

А волноваться было из-за чего, потому что то, что она мне показывала, было настоящим произведением искусства.

— Из барского дома. Как хозяина убили, а хозяйка с дочкою сгинули, наши поначалу ничего не трогали. А потом по деревне слух прошел, что из флигеля все в город вывозить собираются. Добра-то там было немерено! Тут уж наши деревенские ждать не стали и кинулись хватать, кто что успеет. Поверишь ли, за одну ночь все растащили. Дед вот эту штуковину принес и две иконы. Бабка его за то до самой смерти костерила!

— Чего ж это?

— А ты как думала? Другие-то домой подушки с атласными одеялами тащили, а наш убогий вот эту фитюльку приволок.

— Он красоту чувствовал, — пробормотала я, не в силах оторвать взгляда от ящерицы.

— Толку с той красоты, когда семеро по лавкам сидят, — пренебрежительно фыркнула женщина.

Спорить с ней было бесполезно, да и невыгодно, поэтому я предпочла промолчать.

— Ну, возьмешь? — нетерпеливо спросила хозяйка. — Подходит тебе она?

— Возьму. За сколько отдадите?

— Тысячу давай, — твердо сказала она и сердито поджала губы.

Поколебавшись для видимости, я согласно кивнула:

— Хорошо, пусть будет тысяча.

Когда деньги уже перекочевали в руки хозяйки ящерицы, она вдруг заявила:

— Слушай, а ведь маловато будет! Вещица-то тебе приглянулась, я по глазам видела. У меня за копейку покупаешь, а продашь-то задорого!

— Ну, положим, не за копейку, а за тысячу рублей, — усмехнулась я. — А насчет продажи вы заблуждаетесь, не так и легко ее будет пристроить. Сами только что говорили, что вещь бесполезная. Тут любитель нужен.

— Ну хоть пару сотенных еще набавь. Чтоб уж по справедливости!

— Я по справедливости и заплатила. Сами цену назвали.

— Добавь еще пятьсот, и я скажу, куда тебе еще зайти следует. У всех остальных простыни да скатерти давно поизносились, а вот у Машуни, может, для тебя чего ценное и найдется.

— Что за Машуня?

— Сама по себе она тебе неинтересна. Поварихой в санатории трудилась. А вот бабка ее Лукерья у самой барыни доверенной горничной была!

— И что?

— А то! Барыня с дочкой исчезли, а Лукерья по-прежнему продолжала во флигель шастать. Говорила всем: хозяйское добро, мол, берегу. Только людей не обманешь, они все видят. По деревне слух прошел, что она добро из барского дома таскает. Вот!

— Может, те же подушки со скатертями и носила. — Я пожала плечами.

Мое упрямство женщину разозлило.

— А ты пойди да спроси! Чего попусту гадать? Только я точно знаю, что тряпками там дело не ограничилось, — фыркнула она. Между прочим, Машуня в деньгах нуждается. У нее сын недавно женился. Теперь с молодой женой и дитем по съемным квартирам в райцентре мыкается.

— Хорошо. Держи еще пятьсот. Где наша не пропадала! — я снова улыбнулась.

— Не прибедняйся! — рассмеялась владелица ящерицы, пряча деньги в карман фартука. — Ты свое не упустишь, я ж вижу.

Машуня, как ее называла моя новая знакомая, жила на другой стороне улицы. Стоило нам подойти к калитке, как хозяйка дома сама вышла на крыльцо. Хоть и кликала соседка ее запросто Машуней, но было той Машуне уже далеко за пятьдесят, и отличалась она необычайной грузностью.

— А я к тебе гостью привела, — весело крикнула моя спутница, отпирая калитку.

— Да вижу я, — прогудела Машуня. — Только вот никак не пойму, кто это. Лицо вроде бы незнакомое.

— Из Москвы человек приехал. Вещами старыми интересуется.

— Ишь ты! — неопределенно хмыкнула Машуня, одаривая свою соседку не слишком приветливым взглядом. — А ко мне чего приволоклись?

— Как — чего? — возмутилась та. — Доброе дело тебе сделать хочу. Деньги ж сыну нужны!

— Нет у меня ничего, — отрезала Машуня и, бросив еще один неприязненный взгляд на подругу, собралась уйти в дом.

— Да ты что, Машка, ополоумела? Я ж тебе абы кого не приведу! — возмутилась моя провожатая. — Она человек порядочный! У меня самой ящерицу купила аж за полторы тыщи рубликов! Так что не опасайся, не обманет!

Машуня пару минут колебалась, потом все-таки решилась и сдержанно проронила:

— Ладно, заходите.

Соседка первой хотела прошмыгнуть в дом, но Маша ее остановила:

— Не тебе сказано. Ты, Светка, домой иди. Потом поговорим.

Светлана обиженно фыркнула, резко развернулась, так что юбка вокруг ног завилась, и, не оглядываясь, заспешила к калитке.

— Проходите, — без всякой приветливости пригласила меня хозяйка.

Стоило нам оказаться в комнате, как хозяйка повернулась ко мне лицом и сумрачно заявила:

— Не знаю, что там вам Светка наплела, только никаких особых ценностей у меня нет.

— Ничего такого она и не говорила. Просто сказала, что у вас могут быть старинные безделушки.

— Подождите, сейчас принесу.

От вида того, что она положила передо мной на стол, у меня дыхание перехватило. Стараясь не выдать волнения, я перебегала глазами с одной вещи на другую и молчала.

— Ну что? Не подходит? — с легким нетерпением прервала затянувшуюся паузу Машуня.

— Откуда это у вас?

— Боитесь, что ворованное? — усмехнулась женщина. — Можно и так считать. Только хозяев у этих вещей давно нет. Бабка из барского дома натаскала.

— Сколько за все хотите? — собравшись с духом, спросила я.

— Ваших цен я не знаю. Сама скажи. Если по-людски будет, отдам. Деньги мне действительно нужны.

Не говоря ни слова, я выгребла из бумажника все, что там было, и протянула ей. Машуня не спеша пересчитала пачку, в которой российские купюры соседствовали с долларами, и сдержанно кивнула:

— Забирайте.

Стоило выйти за калитку, как я тут же натолкнулась на Светлану.

— Не зря, выходит, сходила? — кивнула она на пакет, который я бережно прижимала к груди.

— Не зря, — счастливо улыбнулась я в ответ.

Светлана удовлетворенно хмыкнула:

— Я плохого не посоветую.

— Это точно! Может, еще один совет дадите? Бесплатный.

Светлана с легкой настороженностью покосилась на меня:

— Смотря какой!

— Как в парк пробраться? Хочется все же гроты посмотреть, раз уж я здесь оказалась.

Светлана осуждающе поджала губы:

— Дались они тебе! Чего туда соваться? Поймают же!

— Ну это совсем не обязательно, а попробовать стоит, — ухмыльнулась я. — Гроты далеко от входа?

— Если с этой стороны смотреть, так далековато будут, — неохотно сообщила Светлана. — Они в нижнем парке находятся. Тут ведь как... сначала идет передний парк, тот, что перед главным домом. Потом сам дом над обрывом, а внизу уже нижний парк.

— Рискну? — улыбнулась я.

— Если сумасшедшая, двигай, — недовольно хмыкнула Светлана. — Отговаривать не стану. Только если уж лезть, так со стороны задних ворот. Они, правда, тоже заперты, но стена там пониже будет. Ее еще не успели заменить на новую. — Светлана помолчала, что-то прикидывая в уме, потом добавила: — Тебе лучше назад вернуться. Как выедешь из деревни, смотри направо. Там съезд будет на старую дорогу. Она тебя прямо к задним воротам парка и приведет. Ею, правда, давно не пользуются, но ты проедешь.

— Еще сохранилась?

— А что ей сделается? Когда санаторий здесь был, по ней хоть и редко, но ездили.

— Тот съезд... Он далеко отсюда?

— Километров десять будет. По лесу напрямки, конечно, ближе, но ты же по дороге круг давать будешь.

— Спасибо за подсказку.

Светлана сердито махнула рукой:

— Смотри не попадись. Там собаки злющие.

Пока дорога не сделала плавный вираж, мне в зеркало было видно, как Светлана стоит у ворот и смотрит мне вслед. Потом деревня скрылась за поворотом, и по обеим сторонам дороги потянулся мрачный еловый лес. Место, несмотря на близость к Москве, было тихое и безлюдное. За все время пути в Марьинку и обратно мне не встретилось ни одной машины.

Светлана все верно сказала. Съезд я заметила сразу. Свернув с асфальта на грунтовую, поросшую травой дорогу, я на малой скорости двинулась вперед. Опасаясь скрытых ловушек в виде ям и валунов, машину вела осторожно, и оттого аллея показалась мне бесконечной. Доехав до бревенчатого мостка, перекинутого через узкую речушку, решила не рисковать и остановиться. Бог весть, насколько прочным был тот мосток, да и подъезжать к усадьбе чересчур близко не хотелось. Если там и правда такие бдительные сторожа, как уверяла Светлана, звук работающего неподалеку мотора мог привлечь их внимание, а это уже было бы лишним. Оставлять машину посреди леса без присмотра было тревожно, но, поскольку, выбора все равно не было, я утешила себя тем, что места тут безлюдные и на нее вряд ли кто наткнется.

Как оказалось, до усадьбы было не так и далеко. Минут пять спорого хода, и я уже стояла перед ажурными металлическими воротами. По обе стороны от них тянулся сплошной кирпичный забор, но, несмотря на первое впечатление, на самом деле он был не так уж и неприступен. При большом желании и определенных навыках перемахнуть через него было вполне возможно. Решив, что забор в любом случае от меня никуда не уйдет, я сначала предпочла заняться воротами. Если вдруг все сложится неудачно и придется срочно уносить ноги, то сквозь распахнутые створки проскользнуть куда проще, чем второпях карабкаться на гладкую кирпичную стену.

Металлические створки были стянуты солидной цепью и со стороны парка замкнуты на огромный амбарный замок. Вся эта конструкция имела вид надежный и даже устрашающий, но так думать могли только те, кто ничего в запорах не понимает. Амбарные замки только с виду кажутся такими неприступными, на деле же, чтобы их открыть, большого ума не требуется. Достав из кармана шпильку для волос, я просунула руки между поржавевшими прутьями и не спеша занялась делом. Прошло совсем немного времени, раздался характерный щелчок, и дужка замка отошла. Стараясь особо не шуметь, я распутала переплетения цепи и, слегка приоткрыв одну створку, проскользнула в парк. И в этот неподходящий момент в кармане у меня вдруг бодренько затренькал мобильник.

— Слушаю, — приглушенным голосом отозвалась я, что, однако, ничуть не сгладило звучащего в голосе раздражения.

— Анна, ты где?

Звонила конечно же Дарья, и от этого раздражение усилилось многократно. Чего спрашивать, если расстались всего несколько часов назад, и пред отъездом я честно доложила, куда отправляюсь?

— Я в парке Марьинки. Только что преодолела первый рубеж, теперь собираюсь двигаться дальше, — буркнула я, шаря взглядом по виднеющейся вдалеке лестнице.

Это был самый опасный участок пути, потому что с нее моя фигура просматривалась как на ладони.

— Какой еще рубеж? Что у тебя там происходит?

В голосе Дарьи послышались истеричные ноты, и это окончательно вывело меня из себя.

— Даша, я не могу говорить. Времени в обрез, в любую минуту могут появиться охранники, — не стала таиться я, быстрым шагом продвигаясь вперед.

— Охранники? — охнула Даша. — Какие охранники?! Анька, во что ты опять вляпалась?! Послушай, тут...

Слушать я, конечно, не стала.

— Потом все расскажешь, — бросила я и отключилась.

План усадьбы я смотрела столько раз, что он стоял у меня перед глазами. Я точно помнила, что широкая аллея, на которой я находилась в тот момент, делит парк на две части. Если идти прямо по ней, то она приведет меня к лестнице, соединяющей «нижнюю» и «верхнюю» части усадьбы. В «верхней» половине располагался главный дом и парадный двор, однако и то и другое мне в тот момент было без надобности. Меня интересовал исключительно грот! Чтобы добраться до него, следовало пройти вперед до первого поворота и свернуть влево. Что меня, кстати, очень устраивало! Деревья в парке были старыми, с разросшимися кронами и мощными стволами, так что бояться, что меня заметят сверху, не приходилось. Вот рядом с гротом, находящимся в непосредственной близости от дома, опасность быть обнаруженной существенно возрастала... Но тут уж все зависело от меня — от моей ловкости и того, насколько я буду осторожной.

Боковая аллея, по которой я шагала уже довольно долго, все тянулась и тянулась вперед, никуда не сворачивая, и я постепенно начала опасаться, что промахнулась с поворотом, как впереди вдруг замаячил следующий. Здравый смысл подсказывал, что грот где-то уже совсем близко и, значит, нужно быть осторожной. Загнав азартное нетерпение поглубже, я осторожно подобралась к крайнему на изгибе аллеи дереву и всем телом припала к его необъятному стволу. Пара секунд потребовалась на то, чтобы перевести дыхание, потом я слегка высунулась наружу и с большой осторожностью оглядела перспективу.

Аллея, свернув под прямым углом, снова пошла прямо и метров через двадцать уперлась в поросший кустарником и тонкими молодыми деревцами склон. Довольно высокий, никак не меньше шести метров, потому что, подняв глаза, я смогла увидеть только крышу дома и каменную балюстраду вдоль края обрыва. Людей видно не было, но на то, что они там присутствовали, указывал доносящийся сверху неясный шум работающих машин, стук молотков и невнятные крики рабочих.

Ничего неожиданного в этом не было, но кожа моя вдруг покрылась мурашками, а короткие прядки волос на макушке сами собой стали дыбом. И дело здесь было вовсе не в страхе, хотя я подобралась очень близко к дому, и меня легко мог заметить любой подошедший к балюстраде. Причина заключалась в другом: в конце аллеи виднелся вход в заветный грот. Сосчитав до пяти, я отступила назад и шустро нырнула в заросли кустарника, под надежную защиту деревьев. Идти было тяжело. Ноги путались в высокой траве, ветки хлестко били по лицу, но я упрямо продвигалась вперед. До тех пор, пока не оказалась в нескольких шагах от грота. Тут я выпрямилась во весь рост и, набрав в грудь воздуха, рванула вперед. Один бросок, одно короткое мгновение, и я влетела в сумрачную прохладу. Притормозив, перевела дыхание и огляделась. Сводчатый потолок над головой, выложенные плитами стены, две мраморные лавки по бокам от входа и панно из потемневшего металла во всю заднюю стену. Несмотря на скудное освещение, мне отчетливо видны были все его детали. И выпуклое дерево в самом центре, и вставшая над ним радуга, и лозы с гроздьями винограда, затейливо сплетенные в сложный узор. Если бы я не знала, что хочу найти, то среди этого обилия деталей сразу и не разглядела бы три небольших диска. На том, что помещался на верхушке, были вычеканены череп со скрещенными костями. Справа от дерева располагался диск с солнцем, слева — с изображением полумесяца.

«Все как на монете», — пронеслось в голове.

Не веря собственным глазам, принялась нервно ощупывать диски один за другим. Каждый был диаметром не больше двадцати сантиметров, а толщиной в палец. Каждый рельефно выступал над поверхностью. И каждый мертво сидел на своем месте. Вытащив фонарь и складной нож, я приникла щекой к шершавой поверхности панно и принялась аккуратно счищать ржавчину. Прошло достаточно много времени, прежде чем стал заметен микроскопический зазор между дисками и плитой. Глубоко вздохнув, я отступила на шаг и удовлетворенно прошептала:

— Это ручки. Сомнений быть не может. Три диска — три рукояти. А цифры на плане, скорей всего, означают количество оборотов, которые нужно сделать, чтобы дверь открылась. Теперь, конечно, механизм не работает, столько лет прошло. Выходит, слухи о подземном ходе и храме не были досужей выдумкой обывателей, граф Никита Васильевич действительно все это построил. А я через столько лет нашла!

Глава 24

Оставаться в гроте и дальше смысла не имело. Я проверила свою догадку, и теперь, пока не заметила охрана, нужно было поскорее выбираться из парка. Решив возвращаться тем же путем, что и пришла, я выскочила из укрытия и метнулась в ближайшие кусты. Все проделала очень быстро, но в этот раз удача изменила мне.

— Эй, ты что там делаешь? — раздалось сверху.

— Холера, заметили! — невнятно ругнулась я сквозь сцепленные зубы.

Теперь скрываться, пробиваясь сквозь заросли, смысла не имело. Только время зря потеряешь, а это уж было не только лишним, но и опасным. Я ясно слышала, что наверху поднялась суматоха. Оттуда вдруг понеслись разноголосые заполошные крики и злобный лай собак. Плюнув на конспирацию, я, не раздумывая, ломанулась сквозь кусты на свободное пространство аллеи. Если уж приперло и приходится уносить ноги, так по ровной дорожке бежать куда сподручнее.

Бегаю я неплохо. Техника немного хромает, но выносливость и длинные ноги выручают. Это не мое мнение, так тренер говорил, у которого я специально брала уроки. Спасибо ему. Настоящую бегунью он из меня, естественно, не сделал, но правильно двигаться и дышать научил.

Поначалу все шло ничего. Неприятности начались, когда я вывернула на центральную аллею. Как оказалось, охрана к вторжению постороннего лица на подведомственную ей территорию отнеслась со всей серьезностью и снарядила погоню. Преследователей было двое, и они не зевали. Когда я неслась в сторону ворот, они спустились уже почти до середины лестницы. Конечно, у меня было некоторое преимущество, поскольку я их опережала, но оно могло исчезнуть в мгновение ока, если бы они вдруг спустили собак с поводков. От этой неприятной перспективы вмиг стало неуютно, и я невольно сбилась с темпа. Ругнув себя за несвоевременные и глупые мысли, я подобралась и во все лопатки припустила к выходу.

«Только бы до машины добраться, а там они меня фиг достанут», — подумала я, ужом проскальзывая в узкую щель между створками.

Кроссовки мягко отталкивались от земли, легкие исправно вдыхали и выдыхали воздух, согнутые в локтях руки мерно ходили вперед и назад. Вот уже и мосток показался. Оставалось еще совсем немного поднажать, и я бы оказалась в безопасности. Относительной, конечно, потому что топот тяжелых ботинок и лай собак за спиной не затихал. Мне даже мерещилось, что он постепенно приближается, и эта неприятная перспектива подействовала на меня благотворно. Прибавив скорости, я буквально взлетела на бревенчатый настил моста. На секунду подняла голову, прикидывая, сколько метров еще осталось бежать, и тут увидела такое, от чего дух перехватило. Вокруг моей машины стояла толпа народу, а выезд был перекрыт двумя чужими джипами. Впереди всей этой компании стоял угрюмого вида верзила и с тихой укоризной смотрел прямо на меня. Под этим взглядом захотелось съежиться и нырнуть в кусты, но этот вариант, к сожалению, был непроходной. Сзади поджимали преследователи. Выбрав из двух зол меньшее, я рванула на всей скорости вперед, почти в прыжке преодолела последний метр и с размаху уткнулась лицом в грудь верзилы. Его руки крепко, но без всякой нежности обхватили меня, а неприятный до ужаса голос ехидно осведомился:

— Чем это ты тут занимаешься, дорогая?

Отвечать на дурацкие вопросы ни сил, ни возможности не было. Я судорожно ловила ртом воздух, пытаясь отдышаться. К тому же сзади уже подоспели парни в камуфляжной форме, и их собаки бешено рвались с поводков в опасной близости от моих ног. Преследователи были весьма злы, и, если бы не внушительная группа охранников при моем Голубкине, мало бы мне точно не показалось.

— В чем проблема, служивые? — бодро поинтересовался Голубкин, еще сильнее сжимая меня в своих цепких объятиях.

Двое его охранников тут же разом выступили вперед и замерли по бокам шефа. Моим преследователям этот маневр не понравился, и они нервно переглянулись. Потом тот, что был постарше, неохотно пояснил:

— Она без разрешения залезла в парк.

— Да ну? И по этому поводу вы погнались за ней с собаками? — с ласковой нежностью поинтересовался Голубкин.

— Это частное владение, и посторонним вход запрещен. У нас приказ никого не пускать.

— Резонно, но собаками-то чего травить?

— Так достали уже! — в сердцах выкрикнул младший из преследователей. — Лезут во все щели, словно тараканы, и тянут все, что под руку попадется. Все окрестные деревни тут пасутся, а нам отвечай!

— За все украденное мы платим из своего кармана, — мрачно пояснил старший, настороженно косясь на парней Голубкина.

— Что ты украла? Показывай! — строго нахмурившись, приказал Голубкин.

— С ума сошел? — возмутилась я и забилась в его руках, как пойманная птица.

— Зачем тогда полезла?

Я одарила Голубкина яростным взглядом и неохотно процедила:

— Грот хотелось посмотреть. У них там в парке грот уникальный имеется.

— Видите? Она ничего не взяла. Она у нас по другой части, — обрадовал Голубкин моих преследователей.

Парни во все глаза смотрели на весь этот цирк, ровным счетом ничего не понимали и оттого волновались все больше.

— Что делать станем? Так ее по первому разу отпустите или отступного получить желаете? — не унимался Голубкин.

При этих словах охранники Голубкина, обменявшись короткими взглядами, разом сделали шаг вперед. Тем же, которые за мной гнались, их синхронно сунутые в карманы пиджаков руки пришлись явно не по душе — они отступили назад.

— Какой штраф? Раз просто так залезла, так и говорить не о чем, — торопливо проговорил тот, что был в их паре за старшего.

— Отлично! Значит, будем считать конфликт исчерпанным. Пока, служивые. Будьте здоровы.

С этими словами Голубкин развернулся спиной к не верящим собственному счастью парням, сгреб меня в охапку и бесцеремонно поволок прочь.

— Ты как здесь оказался? — спросила я, как только у меня появилась возможность нормально дышать и внятно говорить.

— К тебе приехал. Плюнул на Испанию и рванул сюда. Очень по тебе соскучился. — Голубкин ухмыльнулся.

— Я не о том! Я спрашиваю, как ты в Марьинке объявился?

— Ах, ты об этом?! — расцвел Голубкин. — Объясняю все по порядку! Прилетел сегодня ночью. Утром первым делом, естественно, позвонил любимой. Тебе то есть. Мол, когда увидимся, дорогая? А мобильник у ненаглядной не отвечает. Ну я парень упертый, поэтому не отступил и принялся названивать ей на городской телефон. Трубку взяла Дарья... Кстати, она что, у тебя до сих пор живет?

— Ночевала сегодня.

— Хорошо, а то иначе б я так и не узнал, куда ты делась. Так вот, Дарья сказала, что ты совсем недавно уехала в Марьинку и до вечера не вернешься. Ну, думаю, чего это мне весь день томиться в ожидании свидания? Поеду-ка я к любимой! И мне хорошо, и ей сюрприз. Короче, прикупил по дороге букет и рванул сюда.

При упоминании о букете из толпы выступил мрачный лоб и молча сунул мне в руки увитый дурацкой розовой лентой букет. Не в силах отвести завороженных глаз от Голубкина, я не удостоила подарок даже взглядом. Мимо зоркого Голубкина это не прошло, и он ревниво осведомился:

— Не нравится?

Я покосилась на чудо флористики и промямлила:

— Очень красиво.

— Я старался, — тут же успокоился он и, забыв о букете, вернулся к прерванному рассказу: — Приехал в деревню, а там никого. Между прочим, гнал как сумасшедший. Гаишники меня два раза тормозили. Пришлось отмазываться. Представляешь после всего этого мое разочарование? Торопился, предвкушал встречу, а милой нет! Хорошо, женщина на крыльце сидела. Просветила меня. Мол, была здесь такая, но только-только уехала. Теперь, наверное, через забор в парк лезет. Ну остальное, само собой, понятно.

— Удачно ты прикатил, — с неохотой признала я.

— А то! — с нескрываемой гордостью согласился Голубкин и даже подбородок повыше вздернул.

Взяв меня за плечи, он проникновенно заглянул в глаза и с тихой злостью поинтересовался:

— Послушай, ты что творишь? Забыла, что тебе уже давно не шестнадцать?

— Ты это о чем? — нахмурилась я.

— О том, что когда-нибудь тебя просто пришибут! — рявкнул Голубкин во всю свою луженую глотку и для большей доходчивости весьма ощутимо меня тряхнул.

Охранники, почувствовав приближение грозы, разом повернулись к нам спинами и отошли на безопасное расстояние.

— Сколько ты еще будешь бегать? Не пора ли перестать валять дурака? — очень серьезно спросил Голубкин.

Вот тут я по-настоящему обиделась. Многое я могла ему простить, но назвать мою работу детской блажью...

— Я не дурака валяю, я работаю, — не менее серьезно ответила я.

— Так бросай ее к едрене фене, эту работу, раз она такая беспокойная, — начал свирепеть Голубкин.

— Да? И что же прикажешь вместо этого делать?

— Замуж за меня выходить! Между прочим, обещала.

— Хорошо, выйду замуж. А потом что?

— Будешь жить спокойно. Мужа с работы ждать, детей рожать.

— Отлично придумал! Ты целыми днями будешь пропадать неизвестно где, а я дома сидеть и тебя ждать! Не выйдет! Лучше я тебя брошу, чем работу, — в сердцах выпалила я.

— Дура! — рявкнул Голубкин.

— Сам такой, — не осталась в долгу я и, оттолкнув его в сторону, бросилась к своей машине.

Я уже садилась за руль, когда Голубкин наклонился к окну, собираясь что-то сказать. Однако меня прямо-таки трясло от ярости, и слушать его я не стала. Сунув ему в руки злополучный букет, крикнула в лицо:

— Освободи дорогу. Я уезжаю. Никогда больше не путайся у меня под ногами.

Я неслась по узкой шоссейке в направлении московской трассы и клокотала от гнева.

Ну что за тип этот Голубкин? Любое дело, даже самое хорошее, умудряется испортить! Я была так тронута тем, что он соскучился и поехал разыскивать меня в Марьинку. Так была благодарна за его заступничество перед гнавшимися за мной охранниками! А он взял и все разом испортил!

Звонок мобильного, раздавшийся в тот самый момент, когда я мысленно клеймила Голубкина, был явно не ко времени. Не то у меня было настроение, чтобы разговаривать, потому и голос мой прозвучал далеко не приветливо.

— Ну, кому там еще неймется?!

Тот, кто пытался со мной связаться, похоже, не был готов к такому приему и растерялся. Послушав испуганную тишину, я в сердцах выпалила:

— Ну, долго молчать будете?

Я готова уже была выключить телефон, как до меня донесся чей-то неуверенный голос:

— Анна?

— Ну я это! Я! Кто говорит?

— Василиса... Заведующая музеем. Мы договаривались, что я позвоню...

Тут только до меня дошло, что звонит учительница из деревни Васькино. Надо же! Сама с нетерпением ждала ее звонка, а когда Василиса наконец позвонила, я устроила черт знает что! Мысленно ругнувшись, я умоляюще зачастила:

— Василиса! Извините меня, пожалуйста... Не поняла, кто звонит, а поскольку я тут немного не в настроении...

— Ничего, ничего! Бывает... Извините за неурочный звонок, но я почему звоню... Никитична наконец вернулась домой, и я подумала, что вы захотите с ней встретиться.

— Конечно! Очень хочу!

Еще бы я не хотела! Да я сейчас была готова заняться чем угодно, лишь бы отвлечься от мыслей о злокозненном Голубкине! А тут встреча с хозяйкой фотографий! Пользы для дела, естественно, никакой, но ведь любопытно!

— Вы приедете? — неуверенно поинтересовалась Василиса.

Я ни минуты не раздумывала, как поступить. Ехать домой? Не имело смысла! Что мне там делать? Метаться из угла в угол и в сотый раз перебирать в памяти нашу с Голубкиным ссору? Нет уж! Увольте! Так никаких нервов не хватит!

— Уже еду! Ждите! — проорала я в трубку и нажала на педаль газа.

Когда я подрулила к школьному зданию, Василиса уже стояла у ворот.

— А я вас выглядываю, — весело объявила она, подбегая к машине. — Никитичну предупредила, она нас ждет. Тут недалеко. В конец улицы проехать нужно.

— Садитесь, — пригласила я, распахивая дверцу. — Фотографии не забыли?

— Взяла!

Никитична действительно нас ждала. На столе красовалось блюдо с пирогом, самовар, вазочка с незатейливыми конфетами.

— Ого, как нас встречают! — рассмеялась я.

— Испекла на скорую руку, — улыбнулась в ответ хозяйка. — Не пустым же столом гостей привечать?

После недолгого обсуждения погоды, урожая и цен Никитична спросила:

— Так что у вас за дело ко мне? Вася сказала, вы моими фотографиями интересуетесь.

Я тут же полезла в сумку и вытащила снимок, полученный от Аллы Викторовны. Василиса в свою очередь торопливо выложила на стол стопку принесенных с собой фотографий. Я аккуратно разложила все их в ряд. Сначала ту, что сама привезла, потом остальные три. Освежая память, быстро обежала взглядом каждую. Хотя свою могла бы и не смотреть — и без того ее хорошо помнила. Девочка и женщина, снятые на фоне дома. Я еще раз оценивающе взглянула на нее. У женщины действительно не слишком приятное лицо. Очень уж неулыбчивое, а строгое черное платье с глухим воротником только добавляло суровости ее облику.

«Алла Викторовна права. Точно гувернантка или няня. Девочка совсем на нее не похожа», — мелькнуло в голове.

Девочка же была полной противоположностью обнимавшей ее женщине. Перед объективом держалась свободно и, казалось, просто наслаждалась всеобщим вниманием.

Девочка присутствовала и на второй фотографии. Теперь она стояла рядом с Денисовым-Долиным, и сомнений в том, что это та же самая девочка, у меня не было. Все совпадало, даже платье было то же. Белое, с кружевным шитьем.

«Нет, точно, в один день снимали», — подумала я.

Следующая фотография была сделана в саду. На скамейке сидели Денисов-Долин, девочка и огромного роста мужчина, одетый в свободную белую рубаху навыпуск и широкие холщовые штаны.

На последнем, четвертом снимке все тот же неизвестный стоял рядом с Денисовым-Долиным, а перед ними на траве стояла миниатюрная пагода с сидящим на ступенях китайцем.

Пока я разглядывала фотографии, в комнате не раздалось ни звука. И Василиса, и Никитична с любопытством наблюдали за мной, но мешать не решались.

— Откуда у вас эти фотографии? — наконец спросила я Никитичну, кивнув на разложенные на столе снимки.

— От матери достались, — с легкой улыбкой ответила старуха.

— Это она? — Я прикоснулась пальцем к женщине в темном платье.

Никитична рассмеялась.

— Нет, это хозяйка! А маменька у них прислугой работала. Вон она, в окошко выглядывает. А это, — Никитична указала на великана, — хозяин. С камнем работал. Большим умельцем был, заказы так и сыпались. Маменька говорила, из самой Москвы к нему приезжали. И купцы, и знатные люди. Вот этот, — она кивнула на Денисова-Долина, — частым гостем был. Фамилию сейчас уже не вспомню, но маменька говорила, очень именитый господин был. И заказы богатые давал. Хозяин помогал ему парк украшать. Фигуры из мрамора тесал. Фотография, на которой они вдвоем стоят, у мастерской сделана. Хозяин как раз закончил вот этого каменного болвана, и барин приехал его забирать. По этому случаю и фотографировались.

— Он скульптор был? — для верности уточнила я.

— Ну да! Сам из простых, а в люди выбился благодаря таланту. Работал много, вот и разбогател. Землю купил, дом построил. Вон там на горке, за лесом. Теперь-то ничего не осталось, а перед революцией хороший дом стоял. Кирпичный, с садом и мастерской.

— А как эти фотографии оказались у вас в семье?

— Маменька на память о хозяевах взяла. Хорошие были люди. Хозяйка, правда, чересчур богомольной была, но все равно добрая. Жаль, кончили страшно... — Перехватив мой вопрошающий взгляд, пояснила: — В восемнадцатом году приехали из города имущество вывозить, а хозяин на защиту стал. Здоровенный он был, в себе уверенный, пошел на вооруженных людей с голыми руками. Его и застрелили... А хозяйку штыком закололи, когда она к мужу кинулась. Так в одночасье оба и погибли.

— Я смотрю, вы все про бывших хозяев знаете.

— А как же? Сколько раз с маменькой карточки эти разглядывала. Она мне все и рассказала.

— А эту девочку тоже знаете?

— Конечно!

Я думала о том, что теперь, похоже, расследование мое совсем уж близко к завершению. И еще о том, что здесь, в Вуславле и его окрестностях, мне, пожалуй, делать больше нечего.

И тут очень некстати раздался звонок Григория.

— Аня, это ты? — неуверенно спросил он.

— Я, Гриша, я. Чего хочешь?

— Ань, у меня для тебя новость. Ты наказывала поразнюхать тут вокруг. Ну про Зинку... Так я время не теряю, всех подряд расспрашиваю. Тут у ларька с одним потолковал, и он, оказалось, Зинку в тот вечер видел...

— В вечер убийства? — уточнила я, подозревая, что у Григория на почве выпивки дни в голове могут и спутаться.

— Нуда!

— И с кем ты разговаривал?

— Что спрашиваешь, все равно ведь не знаешь. Есть тут один... Он возле этих ларьков каждый день толкается. Ждет, пока кто нальет кружку пива.

— Гриш, ты ничего не путаешь? Зинаида в кафе сидела, а не возле пивного ларька толкалась, — теряя терпение, вскипела я.

Гришка был уверен в своей правоте и потому не на шутку обиделся:

— Ты, Анька, меня не сбивай! Я все по порядку рассказываю. Ты, может, и не знаешь, а только рядом с кафе у нас ларьки стоят. Около них те пасутся, кому кафе не по карману. Так вот этот, про кого рассказываю, деньгами в тот вечер разжился. Естественно, пошел к ларькам. Купил кружку пива, отошел за угол, чтоб не мешали, и стоит, цедит потихоньку. И тут в закуток, где он пристроился, Зинка с незнакомой бабой идут... — Григорий маетно вздохнул: — Все-таки ты, Анька, умная. Верно тогда про бабу подумала, а я не поверил.

— Не отвлекайся, — одернула я его.

Григорий еще пару раз вздохнул для порядка и не спеша принялся излагать:

— Зашли они за ларьки, стали и давай лаяться...

— О чем спорили, мужик слышал?

— Откуда? Зинка, как только подошла, сразу его шуганула. Он связываться не стал и ушел на другое место.

— Зинки испугался? — не поверила я.

— Конечно! Ты так удивляешься, потому что не знала ее. А у Зинки глотка была луженая, и на руку она была скорая. Чуть что не по ее, сразу в драку лезла.

— Ясно, — вздохнула я. — Мужик скандалить не стал, ушел и о чем шел разговор — не слышал.

— Не слышал, — согласился Гришка. — Они негромко разговаривали, вроде как не хотели, чтобы их слышали. Но что ссорились, это точно.

— Хорошо, ссорились. Потом что было? Куда они пошли, он видел? Если помнишь, Зинаиду совсем в другом месте убили.

— Ничего он больше не знает, — обиженно засопел Григорий. — Кореша к нему подвалили, и он отвлекся. Куда бабы делись, не заметил. Сама прикинь, оно ему нужно было?

— Понятно, — разочарованно протянула я, не зная, что и думать.

С одной стороны, информация могла быть интересной — пьянчужка ненароком увидел ту, кого ждала в кафе Зинаида. А с другой стороны, та женщина вполне могла оказаться и ни при чем. Мало ли с кем могла выяснять отношения Зинка, которая ангельским характером, как я уже поняла, не отличалась. Пока я размышляла, Гришка терпеливо ждал, но, когда снова заговорила, обрадовался. Чувствовалось, ему здорово хотелось, чтоб его сообщение не оказалось пустышкой.

— А что за женщина? Он ее случайно не знает?

— Говорит, не наша. Ему вообще показалось, что она не из местных. Одета больно чудно, у нас так не одеваются.

— Если я приеду, описать ее сможет?

— Зачем приезжать? — удивился Григорий. — Я сам все выспросил. Говорит, немолодая. Лет пятьдесят, а то и больше. Точно сказать трудно, морда у нее больно холеная и гладкая. Он почему решил, что она не из города... У наших баб в таком возрасте лиц без морщин не бывает. Жизнь сама знаешь какая...

— Может, еще что дельное заметил? — нетерпеливо прервала я лирические отступления Григория. — Цвет волос, прическа?

— Какая прическа, Ань? Сказал, волосы у нее были светлые. Стриженые. И вот еще что... Худая она очень. Просто палка.

Чем дольше я слушала описание незнакомки, тем больше оно подходило к одной знакомой особе. Тем более что и основания встречаться с Зинаидой у нее вполне могли быть. Мои подозрения прервал голос Гришки:

— ...он вот еще что сказал... Когда они подходили, обе такие злющие, Зинка сердито так той бабе прошипела: «Ты меня не пугай. Ты лучше за себя бойся. Тебе есть чего терять». Тут Зинка увидела моего знакомого, ну и шуганула его.

— И он больше ничего не слышал?

— Он про них сразу же и забыл. Говорю ж, кореша к нему подвалили. И не вспомнил бы, если б я разговор не начал. Ну как думаешь, дельное что узнал?

— Кажется, да.

— Ну тогда бывай. Я еще тутпоспрашиваю. Если что, буду звонить.

Да, пожалуй, рановато я собралась в Москву. Уже вечер, пока я доеду, будет глубокая ночь, и что же, если Гришка что-то накопает, с утра пораньше тащиться назад? И тут меня осенило: а переночую-ка я в местной гостинице. Должна же здесь быть гостиница, верно?

Ночь я провела плохо. И вовсе не потому только, что оказалась в новом месте. Сначала долго не могла уснуть, потом все-таки задремала, но сон получился неглубокий и беспокойный. Даже в полудреме я мучилась вопросом: неужели это Алла приезжала к Зинаиде? Или мне так хочется думать, потому что она мне несимпатична? Поразмыслив, я твердо решила, что неприязнь здесь ни при чем. Мало того что внешность неизвестной подходила Алле Викторовне, но — и это главное — у моей заказчицы, похоже, и вправду был повод ссориться с Зинаидой. Я отлично помнила, как Ефимова рассердилась, когда я упомянула о замечании последней по поводу приездов Аллы в Вуславль. Но одного замечания мало... У Аллы Викторовны слишком трезвая голова, чтобы из-за пустых намеков пойти на убийство. Для этого ее нужно загнать угол. Я еще немного подумала и согласилась с собой. Верно, Алла Викторовна может и на убийство пойти, но только в том случае, если у нее другого выхода не останется... Но может, Зинка ей его и не оставила?.. Она ведь тогда здорово заинтересовалась фотографиями в журнале. Я было подумала, что ее внимание привлек Ефимов... а ведь это вполне могла быть его жена. Зинка знала о ней нечто очень любопытное. Это точно. И сама Ефимова вела себя странно... Создавалось впечатление, что у нее есть тайна и она связана с Вуславлем. Неужели Зинка ее шантажировала? Чем? С этой мыслью я и заснула. А утром проснулась с тяжелой головой и уверенностью, что мне обязательно нужно позвонить непутевому отпрыску Ефимовых. Набирая номер, я очень опасалась, что его не окажется дома или, что того хуже, дома окажется Алла Викторовна и я на нее нарвусь. На мое счастье, в тот день все складывалось удачно. Макс ночевал в родных стенах и по этой причине был абсолютно трезв.

— Вы, помнится, помощь предлагали? — сразу и без обиняков приступила я к делу.

Мое заявление Макса позабавило. В трубке послышался легкомысленный смешок.

— Решили одуматься или в ваших планах что-то изменилось?

Выкладывать любопытному отпрыску Ефимовых все как на духу я не собиралась, поэтому ответила предельно сдержанно:

— Планы все те же. Работаю.

Ефимовский сынок был, конечно, отъявленным шалопаем, но совсем не дураком, потому и мою сдержанность расценил правильно.

— Откуда тогда интерес к моему предложению?

Голос Макса так и сочился неприкрытым ехидством, я просто видела, как его лицо кривится в насмешливой ухмылке. Ну что ж, его можно было понять! Я столько раз ему в открытую хамила, что теперь парень пользовался моментом и отыгрывался за свои прошлые унижения. Обращать на это внимание было себе дороже: исправить уже ничего нельзя, а вот без информации можно точно остаться. Поэтому не стала мудрить, наплевала на Максовы комплексы и обиды и честно призналась:

— Я зашла в очередной тупик. Надеюсь у вас чем-нибудь интересным разжиться. Вдруг поможет.

— Поможет в чем? Маменькино самолюбие потешить? — моментально взорвался Макс. — Мне это зачем?

«Эк его разбирает! Заводится с пол-оборота», — подумала я, но вскользь, мимоходом, а сама продолжала гнуть свою линию:

— С самолюбием все обстоит не просто. Брожу как в тумане, так что из затеи Аллы Викторовны может ничего и не получиться. А что касается вас... можете любопытство свое удовлетворить. Вы ведь хотели знать, что на самом деле происходит.

Макс коротко хохотнул:

— Значит, согласны поделиться? Ну что ж! Выкладывайте!

— Не так скоро! — осадила я своего чересчур ретивого партнера. — Вы пока еще ничего мне не рассказали!

— Лихо! — расхохотался Макс. — Решили на кривой меня обойти?

— Макс, — терпеливо заметила я, — давайте не будем торговаться. Если согласны, ответьте на несколько вопросов, если нет... забудьте о нашем разговоре. Я хитрить не собираюсь, поэтому признаюсь честно: мне пока рассказывать нечего. Но если вас это утешит, могу сказать: выглядит все не слишком оптимистично и надежды Аллы Викторовны могут не оправдаться. Это при лучшем раскладе...

— А при худшем?

— И подумать боюсь. Результаты могут оказаться просто катастрофическими;

— Даже так? — задумчиво протянул Макс. — Вы меня утешили, ради этого можно и помочь. Авось общими силами да и насолим маменьке.

— Я такой цели перед собой не ставлю, — сухо заметила я.

— Зато я об этом мечтаю. Ладно, спрашивайте. Если что знаю, расскажу.

— Меня интересует ваша бабушка по материнской линии...

— А она тут при чем? — опешил Макс.

— Все вопросы потом! Ответьте лучше, что вы о ней знаете.

— Не много. Когда она умерла, я маленький был.

— Совсем ее не помните?

— Помню немного. Высокая была, подтянутая. Осанка у нее была просто царственная. Спина ровная, подбородок вздернут. Голоса никогда не повышала, но ее все равно все и всегда слушались. Даже дед, а уж характер у него был...

— Это ваше чисто внешнее впечатление о ней. А факты из биографии?

— Какие факты? Смеетесь? Сколько лет мне тогда было, чтобы подобными вещами интересоваться? Что видел, то и запомнил!

— Алла Викторовна ничего не рассказывала?

— Конечно, рассказывала! Она у нас это любит! Вот только верить всему нельзя! Она озвучивает только те моменты, что идут на благо имиджу семьи. Ну сами понимаете... Великий певец, интеллигентная жена, красавица дочь. Высокие отношения... В общем, всякая лабуда!

— А поподробнее можно?

— Ну, например... как бабка познакомилась с дедом!

— И как?

— На концерте. Он ее увидел и влюбился с первого взгляда. Далее все по тексту... Ах, как он красиво ухаживал! Ах, как упорно добивался ответного чувства! Ах, наконец они поженились и зажили счастливо! Сплошная трескотня! Ничего интересного из маменькиных воспоминаний вы не почерпнете. Ей ведь что нужно? Придать блеск своему семейству, а тут любая лакировка подойдет!

— А на деле что происходило? Бабушка, к примеру, чем занималась? Работала?

— Нет, конечно! Ей такого по статусу не полагалось! Она при муже была. Дом вела, на гастроли его сопровождала.

— А до замужества?

— Пела! У нее был чудесный голос! Она ведь с дедом как познакомилась? В одном праздничном концерте с ним выступала!

— Пела?

— Нуда! Бабуля окончила консерваторию и в Москонцерте работала.

— Постойте, вы ведь говорили, что она родом из глубинки?

— Так и есть. В Москву совсем молоденькой приехала. А поскольку у нее не только изумительный голос был, но и подходящая пролетарская биография, ее без проблем приняли учиться.

— Так откуда она родом?

— Из Вуславля! Как и папенька, но о том, что они с бабкой земляки, он вряд ли даже подозревает. Это великая тайна нашей семьи! — выпалил Макс и расхохотался. — На эту тему никто и никогда не распространяется! Так еще при деде заведено было. Я сам случайно узнал.

— Даже так? Тогда действительно тайна. И к чему такая секретность?

— Неужели не понимаете? — трагическим голосом воскликнул Макс. — Она была супругой самого блистательного Червинского! Что это подразумевало? Жена должна быть безупречна, вызывать восхищение... ну в крайнем случае зависть, а тут... Родом из подмосковной глухомани и непонятно из какой семьи! Как в таком признаться? Засмеют! Между прочим, моя прабабка в Москву к дочери ни разу не приезжала. Так и осталась жить в том городишке. Бабуля, правда, ее навещала, но... скрытно! А всем всегда говорилось, что мы коренные москвичи. А что? И дед, и мама и правда в Москве родились!

— Понятно... Прабабка одна в Вуславле жила?

— Ну, конечно! А с кем ей было жить, если единственная дочь в столице обосновалась, а мужа нет?

— Умер?

— Темная история... Между прочим, еще одно семейное табу. Вроде бы расстреляли его, а где и за что... Этого, похоже, и мамуля не знает.

— А вы откуда узнали?

— Слышал однажды... краем уха. Мамуля бабку пытала, — туманно пояснил Макс, но, как он ни темнил, и дураку было ясно: разговор старших он услышал не случайно. Похоже, страсть к подслушиванию была у него в крови, она, можно сказать, родилась вместе с ним. — Маменька хотела узнать, как и почему дед погиб. Только ничего у нее не вышло. Промолчала бабуля. Временами она, между прочим, что кремень была. Не захочет сказать — слова из нее не вытащишь. А тут она точно не хотела.

— В отличие от своего отца, вы много знаете о семье матери, — заметила я.

— Он не знает потому, что его ничего, кроме собственной карьеры, не интересует, — сухо отрезал Макс.

— И у вас никогда не возникало желания его просветить?

— Рассказать все папеньке? — хохотнул в трубку отпрыск Ефимовых. — А что? Это было бы забавно... — И, выдержав короткую паузу, он уже серьезно закончил: — Но весьма неблагоразумно. Мать бы мне этого никогда не простила и моментально лишила денежного пособия. Не знаю, как у вас заведено, а у нас все просто: денежки в дом приносит отец, а распоряжается ими маменька.

Может быть, Макс рассказал бы что-то еще, но тут из трубки донесся раздраженный крик Аллы Викторовны:

— Макс, ну что это такое? Я его по всему дому ищу, а он забился в угол и по телефону болтает! С кем это ты?

— Все, больше говорить не могу. Пока! — выпалил Макс и, не дожидаясь ответа, бросил трубку.

Некоторое время я сидела в раздумьях, бессильно уронив руки на колени. Разговор получился интересным, одно только плохо: я, увы, так и не удосужилась спросить имя матери Аллы Викторовны. Потомившись еще немного, я встрепенулась. Сиди не сиди, все равно ничего путного не высидишь. А тут время поджимает, нужно отправляться к Григорию.

В дверь стучать пришлось долго и настойчиво, а когда Гришка наконец открыл, на лице у него было написано горячее желание незамедлительно послать незваного гостя куда подальше. Однако, увидев на пороге своей комнаты меня, он сделал над собой героическое усилие, и уже готовые сорваться с языка крылатые фразы так и остались невысказанными. Правда, подобная сдержанность далась Григорию с большим трудом и окончательно испортила его и так не блестящее настроение. Он своего недовольства по этому поводу скрывать не стал и, лениво щуря опухшие ото сна глаза, неприветливо просипел:

— Ты чего явилась?

— Дело у меня к тебе. Одевайся! — хмуро скомандовала я, поскольку и сама пребывала в некотором раздражении.

— Я на пустой желудок делами не занимаюсь, — проворчал Гришка и сделал неловкую попытку захлопнуть дверь.

— А то я не знаю! — усмехнулась я, одной рукой хватаясь за створку, а другой протягивая ему бутылку пива. — Опохмелись, и пойдем твоего знакомого искать.

При виде выпивки лицо у него моментально разгладилось, и он суетливо заквохтал:

— Ты чего на пороге стоишь? Заходи!

Приглашение я приняла без смущения, поскольку накануне сон сморил Григория прямо в одежде и моей нравственности ничего не угрожало.

— Ты про кого речь ведешь? — невнятно пробормотал Григорий, с жадностью поглощая пиво прямо из горла.

— Мне нужен тот человек, о котором ты вчера по телефону рассказывал.

— Зачем? Ты что, мне не веришь? — опешил Гришка и от обиды даже про бутылку забыл.

— Верю, потому и приехала. Уточнить у него кое-что хочу.

Объяснение показалось Гришке вполне убедительным, и, моментально успокоившись, он миролюбиво сказал:

— Это можно! С утра этот хмырь обычно у ларьков трется.

Гришка хорошо знал привычки местных аборигенов и в своих прогнозах не ошибся. Нужного нам алкаша мы действительно обнаружили в кустах рядом с ларьками. Расположившись в тенечке, он в компании еще двух таких же колоритных личностей мирно потягивал пиво и вел неспешную беседу ни о чем. Наше с Григорием появление переполоха в мирную обстановку не внесло, хотя и особой радости не вызвало. Мужики переглянулись между собой, буркнули нечто невнятное в ответ на наше приветствие и дружно уткнулись носами в кружки. На мое счастье, подобная реакция была ушлым Гришкой спрогнозирована, и для ее нейтрализации было заранее припасено радикальное средство.

— Угощайтесь, мужики, — произнес Григорий, широким жестом протягивая им пакет со звенящей тарой внутри.

Знакомый мелодичный звук разом растопил холодок недоверия, и компания весело загалдела.

Григорий счел взаимопонимание налаженным и, не теряя времени даром, обратился к высокому тощему мужику:

— Колян, ты мне вчера про Зинку рассказывал. Можешь ей повторить?

Предложение тощему не понравилось, и он нахмурился.

— А она откуда? Из милиции?

— Какая милиция?! — возмутился Гришка. — Я когда дело с ментами имел? Журналистка, материал для статьи собирает.

Такой смышлености от своего напарника я никак не ожидала. С уважением покосившись на него, я торопливо пустилась в объяснения:

— Вам это ничем не грозит. Никаких имен называть не буду, да и вы всегда можете отказаться от своих слов. А за интервью я хорошо заплачу.

При упоминании о деньгах товарищи худого заволновались. Быстро сообразив, что к чему, они дружно загалдели:

— Чего ты, Колян! Не тушуйся! Бабки за так срубишь! А если что, так мы всегда подтвердим, что она все врет и ты ничего не говорил.

Советы друзей показались Коляну убедительными, и, немного поколебавшись, он согласился:

— Ну, если так... Спрашивай.

— Для начала опишите мне ее как можно подробнее.

— Немолодая. Пятьдесят ей точно стукнуло. Высокая, тощая. В брюки была одета, а под брюками жопы... задницы, то есть, совсем не проглядывается. И кофта вязаная... Замысловатая такая, на балахон похожая. На ней как на вешалке висит. У нас, между прочим, пятидесятилетняя баба так никогда не вырядится. Людей застыдится. А на груди у нее бляха болталась. Я это оттого заметил, что бусы были уж очень крупные, а к ним еще эта бляха приделана. Я подумал, больно чудно выглядит. Потому и запомнил.

— Лицо описать сможете?

— Откуда? Я в лицо ей и не глядел! А волосы помню. Белые, крашеные.

— Длинные?

— Стриженая. Правда, не так коротко, как ты. Так примерно будет. — Он рубанул ладонью по шее, показывая, какой длины были волосы у незнакомки.

— О чем они разговаривали, слышали?

— Они не разговаривали! Хоть и шипом, а лаялись. И обе сильно злющие были. Особенно Зинка. У нее морда вся красная была и очень сердитая. Я еще подумал, что если не договорятся, так и до рукопашной дело дойти может. Зинка — она горячая была. Чуть что не по ней, сразу руки распускала.

— Так они ж и подрались! — радостно вмешался в разговор один из корешей рассказчика. — Если б тот парень не вмешался, так вешалке здорово бы досталось!

Вмешательство в повествование постороннего лица рассказчику не понравилось, и он раздраженно нахмурился:

— Как подрались? Не видел я такого!

— Так ты к тому времени уже ушел! Вспомни, ты свой стакан допил и сразу домой побрел, а я тут еще остался. В тот момент все и случилось. Неплохая драчка получилась бы, да жаль, парнишка помешал.

— Что за парнишка? Из местных?

— Нет, тут таких не водится. Пришлый. Чистенький очень и одет хорошо.

— А он откуда появился?

— Не знаю. Я его заметил, когда он уже вон там стоял.

Мужчина махнул рукой в сторону кустов на противоположной стороне улицы. Проследив взглядом за его рукой, я подумала, что место для наблюдения было выбрано удачно. Парень стоял прямо против прохода между ларьками. Ему все было видно, а сам он среди кустов особо в глаза не бросался.

— Получается, он следил за женщинами?

Мой вопрос поставил мужчину в тупик.

— Следил? Даже не знаю...

— А как дело было? Например, он стоял, пил пиво, мимо прошли две женщины, и он, от нечего делать, проводил их взглядом.

— Нет, он не пил. Просто стоял... Все ведь как вышло... Та тощая подошла к кафе и остановилась против окон. Тут сразу же Зинка вышла. Они что-то поговорили, и Зинка потянула ту, другую, к ларькам. Пока дошли, успели уже полаяться. А пока стояли в закутке, Зинка совсем разъярилась и стала хватать ту, пришлую, за грудки. Вот в этот момент парень и кинулся к ним.

— Разнял?

— Тощую он оттолкнул, и она убежала, а он сам с Зинкой еще остался. Втолковывал ей что-то и, похоже, уговорил. Расставались они вполне мирно.

— А куда он потом пошел?

— К центру. Да я за ним и не смотрел. Неинтересно уже стало.

— Получается, в день смерти Зинаида общалась с двумя неизвестными. Женщиной и мужчиной, — подвела я итог всему сказанному.

— Почему в день смерти? Это было накануне! Убили-то ее вечером следующего дня!

Глава 25

— Ты дома? Ну слава богу! — прокричала Даша в телефонную трубку. — Включи телевизор! Четвертый канал!

— Зачем? — хмуро поинтересовалась я.

Размолвка с Голубкиным даром не прошла, и я все еще находилась в отвратительном настроении.

— Врубай телевизор! Про Марьинку говорят, — крикнула Даша и отключилась.

Я схватила пульт, торопливо щелкнула кнопкой, и на экране появилось изображение уже знакомых ворот. Марьинка! Створки по-прежнему были наглухо закрыты, а перед ними пританцовывала от возбуждения субтильная ведущая и, захлебываясь словами, вещала:

—…на территорию бывшей усадьбы попасть не можем. Теперь это частное владение и туда никого не пускают. Но от нашего информатора, пожелавшего остаться неизвестным, мы узнали, что сегодня днем, буквально несколько часов назад, здесь был найден храм масонов. Легенда о нем ходила по округе многие десятилетия, и вот, пожалуйста, в результате проводимой реконструкции дома его удалось найти. К сожалению, показать вам его мы не можем. Новый владелец Марьинки, небезызвестный господин Рязанцев, запретил пускать посторонних внутрь. Судя по рассказам, обнаружено обширное подземелье с несколькими залами. В самом большом из них установлен алтарь с тремя ступенями, на котором, согласно ритуалу, восседали высшие должностные лица ложи, а при входе в зал стоят два медных столба с капителями, обязательный атрибут каждого помещения ложи...

Дослушать не удалось, снова зазвонил телефон. Теперь уже мобильный.

— Где шкатулка? — яростно прорычал голос в трубке.

Узнать его труда не составило, хотя в этот раз Рязанцев растерял всю вежливость и прямо-таки пылал гневом.

— Где она, я спрашиваю?! В подземелье ее не оказалось!

— А почему вы меня спрашиваете? Усадьба-то ваша!

— Потому что вы были возле грота сегодня утром. И не отпирайтесь! Охранники записали номер вашей машины.

— Прекратите орать! Я приеду, и мы все обсудим спокойно.

— Жду, и не вздумайте обмануть. В порошок сотру!

«Что за люди! Никакого понятия. Чуть что, сразу в крик», — вздыхала я, выбегая из подъезда.

Тот день точно был днем сюрпризов, потому что во дворе я лицом к лицу столкнулась с Голубкиным.

— А ты тут что делаешь? — не в силах скрыть изумление, охнула я.

— Мириться приехал, — процедил он, одаривая меня хмурым взглядом.

— Правда?

Это было так не похоже на Голубкина, что я не поверила собственным ушам.

— А что делать прикажешь? — тут же вспылил он. — Я же тебя знаю! Будешь дуться, и эта волынка со свадьбой опять затянется на несколько лет. А я уже собрался. — Сердито ворча, он полез в карман и извлек на свет бархатную коробочку. Сунув ее мне в руки, резко сказал: — Вот, мой подарок к свадьбе. Бери и считай, что я извинился.

— Нет! — запаниковала я, отлично понимая: стоит мне взять эту штуку, и ходу назад не будет.

Лицо Голубкина тут же налилось гневом.

— Отказываешься?

Я моментально представила, какой пустой станет моя жизнь, если он вдруг повернется и уйдет. Навсегда, потому что Голубкин, как и я, ангелом не был. На душе стало муторно, и я торопливо сказала:

— Не отказываюсь, но у меня есть условие...

— Какое? — насторожился Голубкин, и я его понимала: ничего хорошего он от меня ждать не привык.

Собравшись с духом, я выпалила на одном дыхании:

— Замуж за тебя пойду, но работу не оставлю.

— И это все?

В мгновение ока разъяренный Голубкин превратился в ласкового котенка.

— Да. Но не пытайся меня обмануть. Мы наше соглашение закрепим документально, — выдохнула я.

— Согласен, но тогда и у меня будет условие.

Теперь наступила моя очередь смотреть на него с подозрением. Голубкин — тот еще фрукт, от него можно всякого ждать.

— Работать будешь, но из дома отлучаться больше, чем на три дня, права не имеешь. Жена при муже жить должна, а не раскатывать неизвестно где!

С души камень упал, я облегченно перевела дух и защебетала:

— Да я и сама не люблю надолго уезжать! А работать хочу потому, что без дела не могу. У меня характер начинает портиться.

— Было бы чему портиться, — проворчал Голубкин, но вышло это у него беззлобно, и я не обиделась. Должен же мужик оставить последнее слово за собой. — Куда собралась? — деловито поинтересовался жених, решив, что с нежностями покончено.

— К Рязанцеву. Разбираться. Оказывается, давеча я, сама того не зная, вторглась в его владения.

— И что?

— Подозревает, что я его обокрала.

— Я с тобой, — решительно заявил Голубкин и, подхватив меня под руку, поволок к своей машине.

В офис Рязанцева мы ввалились целой толпой, поскольку Голубкина сопровождали трое охранников. Их мрачные лица головорезам Рязанцева не понравились, и те принялись активно протестовать. Я начала уже подозревать, что дело кончится скандалом, но тут Голубкин покладисто объявил:

— Эти господа в кабинет входить не будут. Они подождут меня в приемной.

Заявление Голубкина местным показалось неубедительным, и, сердито набычившись, они собрались было что-то возразить нахалу, но тот уже подхватил меня под руку и потащил за собой. Перед кабинетом Рязанцева я вырвалась и со словами: «Ты тоже в приемной подожди» — быстро нырнула за дверь.

Стучать не стала. После телефонного разговора с Рязанцевым я пребывала отнюдь не в мирном настроении и готовилась к бою. Но в кабинете меня ждал сюрприз. Кроме хозяина там находился еще и Щетинин. При моем внезапном появлении старый сатир-геральдмейстер нахмурился и укоризненно покачал головой. Я его присутствие про себя отметила, но внимания на продемонстрированное мне недовольство не обратила. В конце концов, если подумать, у меня тоже могли найтись причины для недовольства.

— Ну так что за претензии ко мне? — спросила я, без приглашения плюхаясь в кресло.

Мое поведение расстроило Щетинина окончательно, и он страдальчески скривился. Что же касается Рязанцева, тот и бровью не повел. Он был захвачен одной-един-ственной мыслью, и все остальное его не волновало.

— Где шкатулка? — рыкнул он, сверля меня взглядом.

— Объясняю по порядку, — бодро объявила я и даже улыбнулась с целью налаживания взаимопонимания. Рязанцев на улыбку не ответил, смотрел волком, и я тоже посерьезнела. — В гроте я действительно была, но вход открыть не смогла. Механизм проржавел от времени. Я только и успела, что посмотреть на закрытую дверь. Потом появились охранники, и пришлось уносить ноги. Сами-то как внутрь попали?

— Автогеном вырезали, — неохотно процедил Рязанцев.

Я осуждающе покачала головой:

— Варварство.

— Вы ведете себя нечестно! — вспылил Рязанцев, пропустив укор мимо ушей. — Мы так не договаривались.

— О какой честности вы говорите? — удивилась я. — Сами ею не блещете.

При этих словах Щетинин подпрыгнул на стуле и горестно скривился. Рязанцев еще больше стал похож на грозовую тучу, но мне на их недовольство было глубоко наплевать. Я прекрасно понимала, что за игру затеяла эта парочка, и потакать ей не собиралась.

— Вы ведь тоже не сказали мне, что Марьинка теперь вам принадлежит, — ехидно заметила я. — А кстати... Неужели купили имение только ради шкатулки?

— Да, но я ничего не терял. Недвижимость — надежное вложение капитала. Сделаю в Марьинке VIP-отель. Состоятельным людям нравится жить в дворянских имениях. А после открытия Храма от клиентов отбою вообще не будет. С удовольствием выложат кругленькую сумму только за то, чтобы пообедать в масонском зале.

— Ваш бизнес меня не касается, — отмахнулась я. — А вот по поводу покупки могли бы и просветить. Сэкономили бы мне время и силы. И по поводу честной игры шуметь не нужно. Ею тут и не пахнет! Да и вы, Михаил Яковлевич, — обратилась я к Щетинину, — не бескорыстно мне свою помощь предложили. А я еще удивлялась, с чего это вы вдруг стали таким любезным? Познакомили меня и с господином Рязанцевым, и с Гаршиной! А все дело в том, что после той консультации вам стало известно о моем интересе к Денисовым-Долиным. Не зная подробностей, вообразили, что я ищу шкатулку, и решили использовать меня втемную? Надеялись, я выйду на след, найду шкатулку, а вы с компаньоном ее потом у меня изымете, да?

Щетинин беззаботно улыбнулся:

— Бизнес, дорогая. Жесткие законы, не до сентиментальности.

— Где шкатулка? — опять завелся Рязанцев. — Вы взяли ее из моего помещения, значит, она моя!

Но я просто отмахнулась от него:

— Не пытайтесь взять меня на понт! Отлично знаете: ничего украсть у вас я не могла. Негде было! Вход в грот был закрыт, и попасть внутрь у меня возможности не было. Да с чего вы оба вообще решили, что она там должна быть?

— У меня есть документы! В них упоминается, что шкатулка была перенесена в храм. К сожалению, местонахождение самого храма не указывалось, — пробурчал Рязанцев.

— А вот вам, Анночка, это удалось выяснить. Не зря же вы крутились у грота, — промурлыкал Щетинин, сладко улыбаясь.

— Вы открыли вход и взяли мою шкатулку! Отдайте, иначе в асфальт закатаю, — мрачно пообещал Рязанцев.

Я отлично все понимала. Он ни минуты не верил, что мне удалось проникнуть в храм, это был всего лишь повод придраться. Антиквар подозревал, что я разузнала больше, чем говорю, и, значит, вполне могла найти желанный раритет. Вот теперь и пытался напугать меня, заставляя отдать шкатулку ему. Я могла бы и сама дать достойный ответ, но тут от двери раздался ласковый голос Голубкина:

— Такие резкие заявления могут вас далеко завести.

— По какому праву вы врываетесь ко мне? — рявкнул Рязанцев, разворачиваясь в сторону вторгшегося в его кабинет нахала.

Судя по всему, Голубкина в лицо он не знал, иначе не позволил бы себе столь некорректного поведения с непредсказуемыми последствиями. А вот пройдоха Щетинин сразу сообразил, кто к ним вломился, и понял, что дело может кончиться печально.

— Господа! — вскакивая со стула, заверещал он. — К чему эти резкости? Мы цивилизованные люди и можем обо всем договориться мирно.

Ни Рязанцев, ни Голубкин в тот момент на индивидуумов цивилизованного общества не тянули. Они со злобой таращились друг на друга, готовые вцепиться друг другу в глотки.

— Он угрожал моей будущей жене, и я этого не потерплю, — процедил Голубкин, мягко продвигаясь к столу.

Сквозь распахнутую дверь я краем глаза видела, как в приемной стали на изготовку пришедшие с нами парни.

«Только стрельбы нам для полного счастья и не хватает», — подумала я, вскочила на ноги и заорала:

— Перестаньте шуметь. Оба. Я все расскажу.

Что касается Щетинина, так тот и не думал шуметь. А Голубкин с Рязанцевым хоть и неохотно, но подчинились. Не мне, собственному разуму. Оба отлично понимали, что произойдет, когда они сойдутся лоб в лоб.

— В подземелье я не попала, и вы, Рязанцев, это отлично знаете. Так что первый вопрос снят. Теперь второе. Шкатулку я действительно нашла, но в другом месте, и потому она моя собственность. Иное дело, что она мне не нужна и я готова ее продать. Вам, Рязанцев, как мы и договаривались. Я, в отличие от вас, своих слов на ветер не бросаю и от обещаний не отказываюсь.

Рязанцев набычился, но промолчал. А я не спеша открыла сумку, что стояла у моих ног, и вытащила шкатулку. Водрузив ее на стол перед Рязанцевым, спросила:

— Она?

Тот только и смог, что кивнуть, голос от волнения у него пропал напрочь.

— Где взяли? — наконец прохрипел он.

— Купила. У одной женщины. Ее бабка служила горничной у графини Денисовой-Долиной. — Я положила руку на крышку шкатулки, показывая, что вещь пока еще моя, и заявила: — Уступлю за хорошие деньги и маленькую услугу.

— Сколько? — прохрипел Рязанцев.

— Договоримся, — отмахнулась я. — Вы мне на вопрос ответьте...

Рязанцев оторвал взгляд от предмета своей мечты и настороженно посмотрел на меня. Шкатулку ему получить, конечно, хотелось, но давать опрометчивые обещания он не собирался.

— Что за вопрос?

— Кто в Москве активно коллекционирует масонскую атрибутику?

Рязанцев ожидал невесть чего, а невинность вопроса так его поразила, что он не удержался от ухмылки.

— Таких немного. Атрибуты масонов встречаются редко, поскольку почти не сохранились. Большинство находится в Музее религии. Для коллекционеров такие вещи интереса не представляют. Слишком узкая тема.

— Так кто?

— Я знаю только одного, — усмехнулся антиквар.

Не успели мы с Голубкиным покинуть офис Рязанцева, как у меня зазвонил мобильный.

— Аня, это я, — бодро возвестил он голосом Григория. — У меня для тебя новость.

— Гриша, можешь позже перезвонить? У меня тут важная встреча, — рассеянно отозвалась я.

— А я, выходит, не важный? — мгновенно обиделся Григорий. — У меня, может, сообщение для тебе есть. Зинкиной папки касается. Но если тебе это не интересно...

Упоминание о папке мигом меня отрезвило, и я закричала:

— Да интересно мне, интересно! Не обижайся ты так!

— «Не обижайся», — ворчливо передразнил Гришка. — Тут стараешься для нее, стараешься. Все свои дела забросил, словно ищейка по округе рыскаю, выспрашиваю... а у нее дела важные. Даже слушать не хочет!

— Я слушаю, — перебила я его, понимая, что эта бормотня может затянуться надолго. — Рассказывай. Я вся внимание.

— По телефону не получится. Я тебя с человеком хотел познакомить, — вредным голосом сообщил Гришка и затих в ожидании моей реакции.

Понимая, что разобиженного Григория нужно срочно умасливать, иначе он и трубку бросить может, я с преувеличенным интересом выдохнула:

— Интересное что узнал?

Уловка не помогла: так быстро прощать меня Гришка не собирался.

— Стал бы просто так звонить! Приедешь — не пожалеешь!

Уж очень не хотелось мне опять тащиться в Вуславль. День уже кончился, на дворе вечер. Пока до Гришки доеду, пока поговорю, потом еще в Москву возвращаться... Глубокая ночь наступит. Не ночевать же снова в гостинице. А с другой стороны, Гришкина новость вполне может пустышкой оказаться.

— Раз не хочешь, тогда бывай, — сердито пробурчал Гришка, правильно расценив мои колебания. — Только потом не обижайся, если чего важного не узнаешь.

И я решила ехать. Но уж ночевать там сегодня — дудки!

— Ладно, жди. Приеду, — торопливо пообещала я, понимая, что в наших с Гришкой отношениях назревает кризис.

Объяснив Голубкину в двух словах, почему мне нужно срочно уехать и почему мы, соответственно, не поедем в ресторан праздновать помолвку, я, рассеянно выслушав в ответ замечание, что путевой жены из меня, скорей всего, не получится, без оглядки рванула к окружной дороге.

В Вуславль я, как и предполагала, приехала уже поздно вечером. Надутый Григорий сидел на лавке у барака и был сердит и хмур.

— Явилась все-таки? — хмыкнул он, не желая даже глядеть в мою сторону.

— Я же обещала! Извини, раньше вырваться никак не могла, — торопливо пробормотала я и, сочтя, что с извинениями покончено, перешла к делу: — Ну рассказывай, что интересного узнал.

— Поехали в одно место, там тебе все и расскажут, — хмуро процедил Гришка, не поднимая на меня глаз.

— Что за место?

— С Зинкиной школьной подружкой тебя познакомлю. Тут недалеко, — коротко проронил он и больше не сказал ни слова.

В ответ на все вопросы загадочно отмалчивался и многозначительно косил глазом в сторону. Помучившись с ним минут пять, я в конце концов плюнула на упрямого Гришку и сердито приказала:

— Лезь в машину. Дорогу показывать будешь.

Гришка сказал правду. Ехать далеко не пришлось. И если бараки сами по себе были не слишком веселым местом, то тот выселок, куда мы приехали, показался мне просто зловещим. На берегу озера притулились три древних покосившихся домишки. Вокруг ни деревца, ни кустика. Только поросшие сорняками огороды. Луна все вокруг заливает холодным светом, вдалеке на бугре кресты кладбищенские торчат, с воды сырой туман надвигается. И тишина, будто на краю земли находишься. Ни звука, ни человеческого голоса. Только стая ворон с криками над кладбищем носится. Жуть.

— Все, приехали. Тормози, — объявил Григорий, когда мы поравнялись с первым домом. — Жди здесь. Я ее сейчас позову.

С этими словами он выскочил из машины и споро засеменил к дому. Предполагая, что его отсутствие может и затянуться, я тоже вышла из машины и закурила. Как ни странно, мой прогноз не оправдался. Уже через минуту из дома появился сначала Гришка, а за ним женщина в линялом платье. Отбросив сигарету в сторону, я торопливо пошла им навстречу.

— Расскажи ей все, что мне говорила, — скомандовал Григорий, не дав нам даже поздороваться.

Женщина вытерла руки о платье и смущенно пробормотала:

— Да что я тебе такого сказала?

— Рассказывай, не тушуйся. Она ради этого из Москвы приехала.

Женщина пожала плечами и неуверенно начала рассказывать:

— Он меня про Зинаиду спрашивал. Мол, не видела ли кого с ней в тот день. И про папку упомянул. Видеть я никого не видела. Я и саму Зинку давно не встречала. А как сказал, что ее из-за папки могли убить, так я вспомнила... Знаю я, откуда та папка у нее взялась.

Женщина смолкла и робко посмотрела на меня, сомневаясь, что ее рассказ мне действительно интересен. Я в ответ ободряюще улыбнулась и ласково спросила:

— А действительно, откуда?

— Так ей Степка дал.

— Это она про Можейко, — пояснил Гришка, которому надоело быть молчаливым зрителем.

— Точно. Можейко, — согласилась женщина.

— А у него она откуда появилась? Если можно, расскажите подробно.

— Как мне говорила, так и ей все перескажи! — снова влез в разговор Григорий.

Женщина ответила ему кротким взглядом и покорно начала рассказывать:

— Ну лето было. Только-только каникулы начались... какой год был, не скажу, не помню, но нам тогда лет по четырнадцать было. Зинка уже вовсю со Степкой женихалась. Потому и ко мне прибежала, что Степана хотела увидеть. Ну сидим мы с ней на скамейке, Степку ждем, а тут и он сам бежит. Несется во весь дух и той папкой над головой размахивает. Подлетел к нам и кричит: «Глядите, что я у матери в сундуке нашел!» Сели мы вот тут на лавке, стали смотреть. Мне это занятие быстро наскучило, а Степка с Зинкой увлеклись. Степка ей вслух читает, а она внимательно слушает. Может, ради Степки интерес изображала, а может, ей и вправду любопытно было. Точно сказать не берусь. Зинка ведь смышленая была... Это потом, когда сильно пить начала, поглупела.

— Ты Зинаиду не хай! Она у нас теперь покойница, — сурово напомнил Григорий.

Женщина искоса посмотрела на него, но спорить не стала.

— Долго они так сидели. Все бумаги в папке листали и хихикали. А когда уходить собрались, Степка Зинаиде и говорит: «С собой забирай. Пусть у тебя полежит. А то мать найдет и обязательно отнимет».

— Думаете, он про папку потом забыл, и она у Зинаиды осталась? — спросила я.

— Наверное.

Поблагодарив Гришкину знакомую, я распрощалась с ней и не спеша двинулась к машине. Григорий потянулся следом, понуро глядя себе под ноги. У меня из головы не шел рассказ Зинаидиной подружки. Если все было, как она рассказала, значит, все мои предыдущие умопостроения рушились с треском. Если злосчастная папка столько лет находилась в семье Степана, значит, имела к ней непосредственное отношение. Какое? Да простое! Сидельников приходился матери Можейко, Октябрине, родственником. Дядей или отцом! Нет, дядя не слишком близкое родство, чтобы столько лет хранить его документы в сундуке. Отцом! Значит, Степану он доводится дедом! А если все так, то, выходит, именно Можейко хотел заполучить папку! Потому и убил Зинаиду... На этом месте я в своих рассуждениях начинала буксовать. Причина! Для убийства должна быть причина, а я ее не находила. То, что Зинаида его шантажировала, а он хотел вернуть папку, мне в качестве причины никак не подходило. Можейко хоть и являлся правой рукой Ефимова, сам по себе человеком публичным не был. Его лицо не мелькало на экране телевизора, а фамилию знали только товарищи по партии. И если бы вдруг открылось, что в далеком прошлом у него имелся дед с подмоченной репутацией, ему бы это ничем не грозило. Имидж для Можейко значения не имел, Ефимов бы отнесся к этому факту с пониманием, а финансовые потоки как текли через руки Степана Степановича, так и продолжали бы течь. Зачем тогда идти на убийство?

Я уже открыла дверцу, когда за спиной послышался нерешительный окрик:

— Эй!

Думая, что ослышалась, я глянула через плечо и увидела, что женщина машет мне рукой.

— Подожди здесь, — бросила я Григорию и бегом вернулась назад.

— Я вот что сказать хочу... — пробормотала она, тревожно поглядывая на топчущегося у машины Гришку. — При Грише я говорить не стала... и в случае чего подтверждать нигде ничего не буду. Если в милицию вызовут, откажусь...

— Не волнуйтесь. Я в милицию не пойду.

— В общем, я, кажется, видела убийцу.

1944 год. Весна

Лили машинально вертела в руках треугольник с номером полевой почты вместо обратного адреса, а по щекам одна за другой катились слезы.

— Ну вот и все. Вот и все... Все, все, все... — монотонно повторяла она, уставившись невидящим взглядом в стену.

Антона Чубарова больше нет. Геройски погиб, защищая Родину. Так написано в письме. Погиб, погиб, погиб...

а они так и не успели помириться. И все из-за нее! Из-за ее ужасного, жуткого, отвратительного характера. Антон ни в чем не виноват. Он был добрый, отходчивый. Это она, Лили, все испортила. Сначала вспылила и наговорила ему кучу гадостей, а потом взяла и просто вычеркнула из своей жизни. Одним махом. Раз и навсегда. Не писала ему сама, не отвечала на его письма и даже их ребенку дала не отцовское отчество, а совсем другое. Первое, какое в голову пришло. Дура! Самонадеянная, взбалмошная дура! Убеждала себя, что он ей не нужен! Что сможет прожить одна, без Антона.

Лили покосилась на треугольник. Как оказалось, ошибалась. Прочитав письмо, она упала в обморок. Впервые в жизни. А очнувшись, первое, что подумала, было: не хочу больше жить. И еще: Антон погиб, так и не узнав, что у него есть ребенок.

Лили сердито смахнула застившие глаза слезы. А ведь она даже не сможет утешить себя тем, что перед смертью Антон думал о ней. Не сможет сказать себе, что он простил ее и свою последнюю весточку послал именно ей. Не от Антона это письмо. Его товарищ сообщает Лили, что Антон погиб.

Все, никого у нее не осталось. Никого из родных людей! Все бросили ее и ушли... Сначала папа, потом мама, теперь вот Антон... Больше никого рядом... Одна! Страшное слово...

Правда, есть еще папины родственники, но Лили знала их плохо и видеть никогда не стремилась. Не тянуло ее встречаться с ними. Вот и сейчас, только представила, как они начнут ахать, высказывать ненужное сочувствие, задавать вопросы, на душе стало муторно. Она всегда была сама по себе и не любила пускать посторонних в свою жизнь. Только Антона... Ему она доверяла, могла рассказать все... Как же она могла так поступить тогда?

Стояла зима сорок второго. Ночь, стужа, снегу по пояс, в городе комендантский час. По улицам без пропуска не пройдешь. И тут вдруг стук в дверь. Громкий, требовательный. Лили с юности таких боялась. Ночной стук в дверь мог означать только плохое, и Лили долго колебалась, прежде чем решилась откинуть засов. Оказалось, это Антон. В шапке-ушанке, в ватнике, с солдатским рюкзаком на плече. Худой, шрам через всю щеку.

— Ты? — не то выдохнула, не то всхлипнула она. — Откуда?

— Впустишь? — криво усмехнулся он.

Тут только Лили сообразила, что стоит на пороге, загораживая проход. Схватив Антона за руку, втащила в комнату и тяжело припала к его груди. Припала и зарыдала. В голос. Взахлеб. В три ручья. Он кинул рюкзак на пол, осторожно обнял ее за плечи и тихо зашептал на ухо:

— Успокойся. Не нужно. Все уже позади.

— Они тебя отпустили? — подняла она к нему заплаканное лицо.

— Да. На фронте не хватает командных кадров.

Лили дернулась, как от удара, хотела сказать что-то резкое, но опомнилась и прикусила язык. Это опять, как раньше, привело бы к размолвке, а она была счастлива и не хотела омрачать свое счастье ссорой. Вместо этого тихо спросила:

— Надолго ко мне?

— До утра. Завтра днем нужно явиться в горвоенкомат.

Сообразив, что сейчас уже середина ночи и до утра осталось всего ничего, а значит, для счастья ей отпущено лишь несколько часов, Лили заметалась по комнате. Быстро разожгла печь, быстро поставила на нее ведро с водой. Это чтобы вымыть его с дороги. Быстро принялась подогревать вчерашний суп и картошку. Чтобы накормить, хоть немного, хоть тем, что есть. И что бы ни делала, глазами неотступно следила за ним. Ей казалось, отведи она взгляд на одно мгновение, и Антон бесследно исчезнет, как мираж.

Под утро, когда они, тихие и умиротворенные, лежали рядом, когда голова Лили уютно покоилась на плече Антона, она спросила:

— Ты уже знаешь про отца?

— Нет.

— После того как тебя арестовали, я бегала, узнавала... Про тебя сказали: десять лет лагерей, а про Сергея Васильевича...

Лили сглотнула жесткий комок и твердо закончила:

— Высшая мера. Расстрел.

Антон долго молчал, и она ему не мешала. Знала, тяжелые вести переживают без слов. Громкие слова нужны, когда чувства молчат, а Антон очень любил отца. Когда, намолчавшись, он потянулся за папиросами, она спросила:

— Ты идешь воевать... Неужели простил?

— Кого?

— Власть. Тех, кто поломали твою жизнь и жизнь твоего отца. — Антон ничего не ответил, тут бы и ей замолчать, а она уже не могла остановиться. — Неужели не понимаешь? Тебя выпустили не потому, что ты ни в чем не виноват. Просто они сейчас нуждаются в тебе, а кончится нужда, и тебя снова могут отправить назад, гнить в лагерях.

Она не говорила. Она кричала, яростно выплевывая слово за словом и сверля его гневным взглядом.

— Прекрати! — оборвал он ее. — Страна в опасности, и, если я могу помочь, я сделаю это.

— Почему?!

— Потому, что должен! Можешь не верить, но я счастлив, что нужен ей. Значит, меня простили, и я кровью смою свой приговор.

— Кровью?! Приговор, которого не заслужил?! Это что? Расплата за грехи, которые не совершал? Да ты больной! Все вы больные! Покорно идете под нож палачей и еще благословляете их!

— Замолчи!

— И все забудешь? — не унималась она.

— Нечего забывать! Это была ошибка. Понимаешь?Трагическая ошибка!

— Ты такой глупец, что веришь в ошибки? У них все продумано и просчитано! Сначала они уничтожили нас, потом взялись за вас! Весь вопрос, кто будет следующим. Но кто бы ни был, вы это заслужили!

— Ты не о том говоришь! Я иду защищать свою страну и свой народ. Это святое.

— А высшая мера? Расстрел твоему отцу? Это тоже народ? Или кто другой?

Слово за слово, и они поссорились. Антон вскочил, быстро собрался и, хлопнув дверью, ушел. Ей бы броситься за ним, остановить, попросить прощения... Но она ничего этого не сделала. Не смогла себя пересилить. Поганый характер, проклятая гордыня. Всегда так было. С мамой, которую она любила, но которой не смогла простить ее покорности перед судьбой. С Ксюшей, которая ни в чем не была перед ними виновата. Конечно, Сидельников был ей отцом, но ведь родителей не выбирают... А Ксюша оказалась морально куда выше ее, Лили. Она сознательно приняла вину отца на себя и нашла силы прийти каяться, вымаливать прощения у вдовы безвинно убитого. А Лили никогда не умела ни каяться, ни прощать. Почему, когда Ксюша принесла им вещи отца, которые Сидельников снял с его холодеющего трупа, Лили выгнала ее вон? Почему не приняла их с благодарностью? Потому что гордыня обуяла. Уверенность, что только она знает, как правильно! И поплатилась за это! Одна осталась. Совсем одна.

В углу комнаты в детской кроватке беспокойно заворочался спящий ребенок. Лили вскочила, поправила сползшее одеяльце и задумалась. Как мирно спит... Никаких забот пока не ведает... Неужели, когда вырастет, пойдет тем же тернистым путь, что и они с Антоном? С потерями, ненавистью, предательством, завистью... Нет, только не это! Господи, пощади! Зачти все страдания его близких и прости те грехи, что оно совершит в будущем, ее дитя!

Глава 26

Накануне мы с Аллой Викторовной договорились, что я приеду к ней на следующий день утром, но не слишком рано, часиков в двенадцать. Ей так было удобнее, поскольку к этому времени ее супруг уже отбудет по своим неотложным депутатским делам и мы сможем спокойно поговорить с глазу на глаз. Однако то, что устраивало Аллу Викторовну, совсем не подходило мне. Я-то как раз была совсем не против встретиться с Ефимовым, поскольку то, что собиралась сказать, касалось й его. В общем, не стала я ждать назначенного часа, выехала из Москвы пораньше и уже в начале одиннадцатого стояла на пропускном пункте их элитного поселка. Хотя Ефимовых я навещала не так часто, охрана уже знала меня в лицо, а все потому, что девушка я приветливая и с обслугой держусь без заносчивости. И дело здесь не столько в характере, сколько в опыте. Жизнь научила со всеми ладить. При моей работе никогда не знаешь, кто может пригодиться, а прислуга все замечает и всегда в курсе всех событий. Короче, ребята встретили меня улыбками, я тоже в долгу не осталась. И улыбнулась в ответ, и шуточку отпустила, и пококетничала слегка. Довольные возможностью немного скрасить монотонность службы, парни мое старание оценили и, когда я между делом задала несколько вопросов, отмалчиваться не стали. Расставались мы очень довольные друг другом. Я — оттого, что разжилась информацией, они — от нежданно свалившегося на них развлечения.

Мое появление Аллу Викторовну не обрадовало, а поскольку, в отличие от меня, она прислугу держит в строгости, то и со мной церемониться не стала.

— Вы слишком рано. Павел еще не уехал. — Она недовольно скривилась и для большей убедительности даже губы поджала.

— Так уж получилось, — беззаботно отозвалась я и в ответ на ее кислый взгляд улыбнулась особенно лучезарно.

— Провожу мужа, тогда и поговорим, — заявила Алла Викторовна, бесцеремонно впихивая меня в ближайшую к выходу дверь.

Водворив меня в небольшую комнату непонятного назначения, она тут же исчезла. Я и слова вымолвить не успела, как перестук ее каблуков раздавался уже где-то вдалеке. Сделав несколько шагов, я остановилась и задумалась. Идти разыскивать Ефимова по всему дому было до крайности неприлично, а перехватывать его на выходе — не имело смысла. Пока я мучилась сомнениями, дверь приоткрылась и в комнату бочком проскользнул Макс.

— Привет, — белозубо улыбнулся он, и я, не удержавшись, улыбнулась в ответ.

Хоть и непутевый был младший Ефимов, но в обаянии ему отказать было невозможно.

— Зачем пожаловали к нам с ранья? Неужели закончили расследование и приехали отчитаться?

— Точно, — усмехнулась я.

— Неправильно выбрали время. — Он забавно скривился. — У нас сегодня ответственная пресс-конференция. Будем доносить программу своей партии до прессы и телевидения. Журналистов соберется тьма! Со всех каналов и газет! Отец с Можейко вчера до поздней ночи над докладом корпели, готовились. Сейчас отчалят.

— Жаль, хотелось бы, чтобы и он при разговоре присутствовал.

— Так вас же мать нанимала! Ей и отчитайтесь! Отец при чем?

Не дождавшись ответа, подобрался ближе и с любопытством заглянул мне в лицо.

— Или что интересное нарыли? Не желаете со мной поделиться? Помнится, договор у нас с вами был...

Я отрицательно помотала головой:

— Позже.

Макс скроил уморительную рожу:

— Боитесь, что растрезвоню? Зря! Я, если требуется, могила!

Я оценивающе глянула на него. Чем черт не шутит... Вдруг и правда удастся его уломать...

— Просто так не скажу, но если предложение о сотрудничестве еще в силе... В общем, мне опять нужна помощь.

— Вам никогда не говорили, что вы пройда? — Макс беззлобно усмехнулся.

— Говорили, но я не обижаюсь. Так оно и есть. Ну, каково будет решение?

Долго размышлять Макс не стал.

— Что от меня требуется? — с готовностью спросил он.

— Пустяки. Свидетельство о рождении Аллы Викторовны.

— Когда?

— Хотелось бы побыстрее.

— Тогда давайте прямо сейчас, — кивнул он и выскочил из комнаты.

Ждать его возвращения долго не пришлось. Уже через несколько минут Макс появился снова и без слов протянул мне зеленую книжицу. Посчитав свои обязательства полностью выполненными, с размаху плюхнулся на диван и, вальяжно раскинувшись на подушках, стал с интересом наблюдать за мной. Я же, не теряя времени, принялась изучать принесенный им документ. Так, родилась в Москве... Надо же, Алле Викторовне уже шестой десяток идет, а по виду никогда не скажешь. Смотрится великолепно... Графа «отец» — прочерк, «мать»... За дверью раздался перестук каблуков и раздраженный голос Аллы Викторовны, гневно отчитывающий за какой-то проступок нерадивую прислугу. Макс сорвался с места, выхватил у меня из рук свидетельство и быстро сунул его в карман брюк.

Когда мать вошла в комнату, он уже сидел на диване и с безразличным видом глядел в окно.

— Что ты тут делаешь? — грозно осведомилась Алла Викторовна, обнаружив в комнате присутствие любимого сына.

— Просто сижу. Ты против?

— Выйди! Мне нужно поговорить с Анной.

Неизвестно, как повел бы себя Макс в этой ситуации, но тут дверь неожиданно распахнулась, и на пороге показался Ефимов.

— Вот ты где! — недовольно пробормотал он. — Я уезжаю. Проводи меня.

— Ты взял все, что нужно? — вскинулась Алла Викторовна, тревожно оглядывая мужа с головы до ног.

— Конечно! Вчера еще уложил.

— Проверь! Вдруг что важное забыл. Нехорошо получится.

— Алла! — моментально взвился Ефимов. — Оставь эти бабские глупости! Времени нет! Степан уже в машине.

Алла Викторовна вспышку мужа проигнорировала и железным голосом припечатала:

— Проверь!

Выхватив из рук Павла Юрьевича элегантную кожаную папку, положила ее на стол и дернула за молнию. Два следующих события произошли с разрывом в одну короткую секунду. Сначала взвизгнула молния, а следом за ней Алла Викторовна.

— Ой! Что это?

Брезгливо отведя руку в сторону, она с недоумением смотрела на зажатый в ней кусок какой-то темной ткани. Оторопь длилась недолго. Уже в следующее мгновение она развернулась в сторону сына и с нескрываемой яростью прошипела:

— Твоя работа?!

— Доклад где? — пролепетал Павел Юрьевич, растерянно вертя в руках пустую папку.

Макс ничего не ответил, но взирал на родителей с веселым любопытством. Судя по тому, как побелела Алла Викторовна, ей было не до шуток и дело вполне могло дойти до рукоприкладства. К счастью, подобному развороту событий помешало внезапное появление Можейко. Приоткрыв дверь, он просунул голову в комнату и нетерпеливо позвал:

— Павел, ты здесь? Пора ехать.

От Можейко не ускользнуло царившее в комнате напряжение, тем более что на вопрос ему никто так и не ответил. Да что там ответил! Никто, кроме меня, в его сторону даже головы не повернул. Окинув одним взглядом всю нашу компанию, Можейко с недоумением спросил:

— Что тут происходит?

— Он совсем свихнулся! — истерично выкрикнула Алла Викторовна, тыча пальцем в сторону сына. — Ты только посмотри, что он сделал! Выкрал у отца доклад, а вместо него сунул в папку эту грязную тряпку.

— Это не я! — подал голос Макс, но прозвучали его слова неубедительно.

— Не лги! — возмутился Павел Юрьевич. — Сделал пакость, так хоть имей смелость признаться! Я вчера лично укладывал бумаги в папку. Этой дряни там не было!

— Не заходил я в кабинет! — огрызнулся уже пришедший в себя Макс. — Ни вчера, ни сегодня! И эта тряпка — не моя!

— Вот как? А чья же тогда? — язвительно вскрикнула Алла Викторовна.

— Позвольте? — спросила я, осторожно вынимая ткань из ее судорожно сведенных пальцев.

Расправив полотнище, полюбовалась на него и тихо заметила:

— Макс правду говорит.

Ефимов, до того момента демонстративно не замечавший моего присутствия в комнате, отреагировал мгновенно.

— А вы как тут оказались? — разъяренно вскинулся он.

— Поговорить приехала.

— Немедленно убирайтесь из моего дома! — проревел он, окончательно теряя над собой контроль. — Вас тут только не хватало!

— Перестань кричать, — вмешалась Алла Викторовна. — Толку от твоих криков никакого. Давай и правда разберемся.

Покончив с мужем, она повернулась в мою сторону и властно приказала:

— Рассказывайте!

— Макс правду говорит. Это не его вещь. Она принадлежит совсем другому человеку.

— Кому? — нетерпеливо подхлестнула меня Ефимова.

— Степану Степановичу.

Супруги переглянулись и разом посмотрели на Можейко. Тот ответил им удивленным взглядом.

— Что за чушь? — пожал он плечами. — В жизни этой тряпки в руках не держал.

— Ну зачем же так, Степан Степанович? Во-первых, это не тряпка, а запон. Часть ритуального облачения масонов. Во-вторых, вам, как коллекционеру, стыдно так отзываться об экспонате из собственной коллекции.

Можейко укоризненно покачал головой:

— Странные у вас фантазии, однако, девушка. Масоны! Коллекция!

— Отнюдь не фантазии. Я за свои слова ручаюсь. Вы действительно коллекционируете масонскую атрибутику. Если потребуется, Рязанцев это подтвердит. Согласитесь, кому, как не ему, знать всю подноготную столичных коллекционеров. Какой утверждает, вы в Москве единственный, кто увлекается собирательством подобных предметов.

— Рязанцев никогда ничего подобного не скажет.

— Рассчитываете на его порядочность? Мол, не сдаст выгодного клиента? Не обольщайтесь, Степан Степанович. Еще как сдаст! Ему очень хочется заполучить одну редкую шкатулку. Он о ней давно мечтает, а шкатулка принадлежит мне... Улавливаете связь? Если попрошу, он таиться не станет. Выложит все как на духу. Сами понимаете, ради ваших интересов он своими поступаться не станет.

— Если такое случится, я в суд на вас обоих подам. За клевету! — с ледяным спокойствием пообещал Можейко.

— Вот даже как? Пожалуйста! Только зря вы меня судом пугаете, Степан Степанович. Проиграете! У меня ведь и другие свидетели имеются. Например, сотрудники лаборатории, куда вы приносили этот запон на реставрацию. Правда, вы там представились под другим именем, но это пустяки. В лицо-то они вас обязательно узнают, верно?

Удар был рассчитан точно, но желаемого результата не принес. Можейко не дрогнул и лишь невозмутимо полюбопытствовал:

— Откуда узнали про лабораторию?

Честно говоря, его умение владеть собой вызывало уважение.

— Случайно. Хотите верьте, хотите нет, но абсолютно случайно. Пришла навестить подругу, она у меня там работает, и вдруг услышала ваш голос. Подруга сказала: хозяин, мол, пришел забирать отреставрированный запон.

— Если даже я и коллекционирую подобные вещи, с чего вы решили, — тут он позволил себе легкую насмешку в голосе, — что речь шла именно о том запоне, что вы держите в руках? На нем написано, что он мне принадлежит?

— Так я же его видела! В мастерской!

— Ну что я могу на это сказать? Ложь! Гнусная, отвратительная, грязная ложь! — скорбно констатировал Можейко и, не желая и дальше глядеть на жалкую лгунью, демонстративно отвернулся. Взгляд его обратился в сторону четы Ефимовых, но если он рассчитывал на их поддержку, то сильно просчитался. Те стояли с вытянутыми лицами и потрясенно молчали. Высказывать дружеское участие и тем более бросаться грудью на защиту друга они явно не собирались. А я между тем не унималась:

— Степан Степанович, что вы ведете себя как ребенок, честное слово? К чему отрицать очевидные и легко доказуемые вещи?

— Оттого, что это провокация! — с мягкой укоризной произнес Можейко, одаривая меня полным сокрушенного сожаления взглядом. — Не понимаю, что за цель вы преследуете, но это точно провокация.

— Не люблю я таких слов, но раз вы сами его произнесли... Наверное, знаете, что говорите, — вздохнула я, вытаскивая из сумки газету. Помахав ею в воздухе, спросила собравшихся: — Узнаете?

— Это же та гнусная статья! — вскрикнула Алла Викторовна. — В ней Павла Юрьевича обвиняют в принадлежности к международной организации масонов.

— А знаете, кто ее заказал? — спросила я и, не дожидаясь вопросов, туг же сама и ответила. — Степан Степанович Можейко.

— Очередная клевета! — холодно отчеканил Можейко, глядя мне прямо в глаза.

— Как? Я же поручал тебе все узнать! А ты сказал, что автора выявить не удалось, — прохрипел Ефимов, нервно дергая узел галстука.

— Потому и сказал, что автором он сам является, — заметила я. — Одного Степан Степанович не учел: в нашей стране тайн не существует. Любая информация продается, весь вопрос только в цене.

— Зачем тебе это? — страшным шепотом спросил Ефимов своего друга детства.

— Неужели ты до сих пор не понял? — взвизгнула Алла Викторовна. — Он же подкапывается под тебя! Пытается дискредитировать в глазах общества! Не удивлюсь, если перед началом конференции каждому журналисту вручат по экземпляру этой гнусной газеты.

— Представляю себе картину! — вдруг захохотал Макс. — На глазах у прессы депутат Ефимов извлекает из папки вместо доклада масонскую тряпку. Скандал вышел бы феерический, а вы с мамой опять обвинили бы во всем меня. Верно?

Внезапно перестав смеяться, Макс очень серьезно спросил:

— Что ж ты, дядя Степан, так меня подставить решил?

— Максим, хоть ты чушь не пори! — с досадой вздохнул Степан Степанович. — Какая подстава? Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Всегда, чем только мог, помогал. Утешал, конфликты улаживал, на путь истинный наставлял.

— Это точно! Наставлял! — истерично захохотал Макс. — А между делом ядом капал. Только я, дурак, этого не понимал. Ты мне нашептывал, что мать высокомерная, честолюбивая, амбициозная. Мол, никто ей не нужен и ничего, кроме собственного благополучия, ее интересует. А я, идиот, слушал!

— Так вот почему Макс так переменился, — ахнул Павел Юрьевич.

— Да подожди ты! — раздраженно оборвала его жена. — С Максом потом разберемся. Ты о другом сейчас думай. Понимаешь теперь, откуда брожение в партии взялось? Его работа! — Алла Викторовна обвиняюще ткнула пальцем в сторону невозмутимо взиравшего на нее Можейко. — Он на твое место метит! С его подачи все происходит, точно тебе говорю! Он всему зачинщик!

На мгновение она замолчала, переводя дух, а потом, осененная новой идеей, прошептала:

— А ведь это Степан подбил меня искать доказательства твоего дворянского происхождения, Паша. Неспроста это! Ох неспроста! Какую-то пакость против нас затеял...

— Что?! Так это твоя идея была? — взвился Ефимов, сверля ненавидящим взглядом Можейко. — Ну ты и сволочь, Степа! Ну и сволочь! — Упав без сил на стоящий рядом стул, Павел Юрьевич принялся раскачиваться из стороны в сторону и бубнить: — Опозорить меня решил! Идиотом перед всей страной выставить! Подлостью за все мое добро решил отплатить!

— Слушай, только вот про добро не нужно! — с досадой заметил Можейко, до того момента с интересом наблюдавший за моральными страданиями недавних друзей.

— Считаешь, я мало для тебя сделал?! — Ефимова так и подбросило со стула. Подскочив к Степану, он закричал ему прямо в лицо: — Да я тебя в люди вывел! Из ничтожества в человека превратил! Кем бы ты был сейчас без меня? А благодаря мне вторым лицом в партии стал. Ведь все, о чем другие только мечтать могут, ты получил!

— А ему всего этого мало! Он власти хочет! — тут же подлила масла в огонь Алла Викторовна.

— Слушайте, что вы меня своими благодеяниями попрекаете? — огрызнулся Можейко. Железный человек, а не выдержал упреков, сорвался. — Даром я, что ли, все получил? Да я вместе с тобой, Паша, эту партию строил! Только ты на трибунах стоял да речи толкал, а я по стране мотался и всю черную работу выполнял. Забыл, кто ячейки на местах организовывал, с администрацией местной контакты налаживал, спонсоров выискивал? А выборные кампании помнишь? Это не ты — я ночей не спал, по стране мотался, акции в поддержку нашей партии организовывал! И голоса избирателей я покупал! Все я делал! Хитростью, лестью, глоткой луженой! Как получалось, так и делал! Если б не я, не было б в помине никакой партии! У тебя, Паша, характера бы не хватило такую махину из ничего поднять! И деньги, что у тебя, Паша, в банках лежат, я заработал! Я, а не ты! Я своей шкурой рисковал, а ты их потом по иностранным счетам распихивал! Вот ты сейчас своими подачками меня попрекнул, благодетель. А сколько ты мне давал, помнишь? Крохи! А ты никогда не задумывался, что я чувствовал в тот момент? Ведь мне точно было известно, сколько ты взял себе, потому что это я добыл те бабки. Так что, если по справедливости судить, партия эта моя, а не твоя! Моими руками построена!

— Ты, Степа, подлец, — с тихой ненавистью прошептал Ефимов. — Неблагодарный, завистливый интриган! И всегда таким был! С детства!

— Какой пафос! — скривился Можейко и, язвительно прищурившись, спросил: — Выходит, я дрянь человек, а ты чистенький и непорочный? Может, тогда скажешь, откуда у тебя те дворянские побрякушки взялись?

Ефимов дернулся, как от удара, и побледнел, а Алла Викторовна с недоумением воззрилась на Можейко.

— Ты это о чем?

— О часах, кольце, запонках! — не скрывая злорадства, усмехнулся тот.

— Так ведь... они достались Павлу от матери...

— Это он тебе так сказал! Потому что лучше, чем есть, хотел казаться! Значимее! Ведь твой папаша его в упор не видел, за беспородного плебея, чуть не на помойке выросшего, держал. Не уважал он своего зятя, чего уж тут скрывать, и возможности это продемонстрировать не упускал. А наш Пашенька такого обращения не любит. Он у нас всегда первым должен быть! Вот и придумал красивую сказочку...

Тут у Ефимова окончательно сдали нервы. Подскочив к бывшему дружку, он вцепился в лацканы его щегольского пиджака и принялся трясти, приговаривая:

— Так ведь это твоя идея была! Твоя! Ты мне ее подсказал! И вещи эти проклятые ты мне принес. И историю ты придумал!

— А я и не отрицаю, — спокойно промолвил Можей-ко, брезгливо отцепляя пальцы Павла Юрьевича от своего пиджака. — Деньги были нужны, а из ценностей только эти побрякушки и имелись. Достались они мне по случаю, я ими не дорожил, вот и предложил тебе купить. А помочь, между прочим, хотел искренне. Видел же, как ты от высокомерия новых родственников страдаешь.

— Помочь! — взвизгнул Ефимов. — А цену по старой дружбе заломил такую, что я год с тобой расплачивался.

— Павел! Что ты говоришь? — простонала Алла Викторовна.

— Правду он говорит, — жестко оборвал ее стенания Можейко. — Что ты смотришь на меня круглыми глазами? Не верится, что наш идеальный, чистенький Паша на самом деле всего лишь мелкий и тщеславный лгун?

— Вот кто за всей этой историей с родословной стоял, — хмыкнула я себе под нос и уже во весь голос спросила: — Так это вы меня по голове стукнули, Степан Степанович?

— Глупости! — отмахнулся Можейко. — Зачем мне это?

— Так больше некому! Получив фото от Гаршиной, я тут же позвонила Алле Викторовне и поделилась с ней радостью. Она меня приглашала приехать, но я отказалась. Сказала, домой нужно, встреча с подругой назначена. Отлично помню, она тогда мне сказала, что немедленно все расскажет вам, Степан Степанович. Выходит, пока я домой добиралась, вы меня опередили. И когда я во двор вошла, вы там меня уже ждали. А я еще удивлялась, что за странный грабитель попался — на руке у меня кольцо с бриллиантом, дорогие часы, в кармане мобильник, деньги, а он забирает только фотографию. И заметьте, ведь здорово рискует, роясь в сумке рядом с моим распростертым на земле телом. Нормальному урке проще было ее просто с собой забрать.

Можейко посмотрел на меня с интересом и, скупо улыбнувшись, спросил:

— И почему же я сумку не взял?

— А тогда пришлось бы и вещи, принадлежавшие Денисову-Долину, забирать. А это в ваши планы не входило. Вещи должны были остаться у меня, чтобы расследование не прервалось.

— Не сходится, — покачал головой Можейко. — Если я был так заинтересован в поисках, зачем мне было красть фото?

— В данном случае подлинные фото Лили вам только мешали. Пока у меня на руках не было изображения настоящей Денисовой-Долиной, на ее место можно было прилаживать любую другую девушку. Хоть мать Павла Юрьевича, хоть кого иного, лишь бы биографии схожи были. А уж с биографией Лили прокола быть не могло, вы все заранее знали. И не качайте так скептически головой, никогда не убедите меня, что я не права. Вы, Степан Степанович, всегда были немного романтичны, об этом еще Зинаида-покойница упоминала. И когда вам в руки попали все эти часы, кольцо, запонки, вы просто не могли ими не заинтересоваться. Уверена в этом! Как и в том, что, заинтересовавшись, начали разузнавать о семье Денисовых-Долиных все, что только было возможно. Буду справедливой, тогда вы это делали из чистого любопытства. Это много позже вам в голову пришла идея превращения Павла Юрьевича в дворянина. Толчком, очевидно, послужило то, что в общих чертах биографии Лили и Ольги Петровны были схожи. А причиной вашей затеи стали зависть и желание погубить более удачливого приятеля.

— Насчет моего интереса к семье Денисовых-Долиных вы заблуждаетесь. До начала вашего расследования я понятия не имел, кому эти вещицы принадлежат.

— Не думаю. Откуда же тогда взялась эта страсть к масонской атрибутике? После семнадцатого года масонство в нашей стране было под негласным запретом. О нем мало что было известно широкой публике, и вдруг вы, выросший в маленьком городке, в специфической среде, человек не слишком образованный, начинаете увлеченно собирать культовые предметы масонов.

— При чем здесь начитанность и образованность?

— Не смешите меня, Степан Степанович. Серьезное коллекционирование, а именно этим вы и занимаетесь, неизбежно предполагает наличие глубоких знаний о собираемых предметах. Коллекция, из чего бы она ни состояла, — это не хаотичное скопище случайных вещей! Это система! И тот, кто эту систему строит, досконально знает историю и предназначение каждого экспоната. В вашем случае интерес к столь специфическим предметам родился в результате изучения истории семьи Денисовых-Долиных. У них ведь и дед, и внук были масонами. Помимо того что масонство само по себе достаточно таинственно, так еще сама графская семья окутана легендами. Вашу юную и романтичную натуру все это неизбежно должно было заинтриговать и увлечь.

— Вопрос с коллекционированием и масонами оставим в стороне. В конце концов, это мое личное дело. А вот обвинение по поводу фотографии звучит неубедительно. Это случайность.

— Совсем нет! Если бы пропала только фотография, принадлежащая Гаршиной, вы еще могли бы так утверждать. Однако фото из музея тоже пропало!

— И что?

— А то! Вы не были до конца уверены, что у Павла Юрьевича не сохранились старые фотографии матери. Конечно, он всегда говорил, что после нее ничего не осталось, но вы ему не особенно верили. И если бы вдруг Павел Юрьевич, который всегда был против проводимого нами расследования, предъявил портрет матери, и он бы не совпал с фотографией реальной Л или, все разом и кончилось бы. Тогда даже Алла Викторовна, чрезвычайно увлеченная идеей дворянского происхождения мужа, заподозрила бы неладное и отступилась. А вам это было невыгодно.

Наши с Можейко препирательства по поводу фотографий Аллу Викторовну не интересовали. Если Ефимов слушал с великим любопытством, то она сидела с отсутствующим видом и думала о чем-то своем. Стоило мне замолчать, как она потерянно спросила мужа:

— Павел, как же так? Выходит, ты меня все это время обманывал?

Ефимов, внимательно следивший за Можейко, оторвал взгляд от бывшего друга и с неохотой перевел его на жену.

— Получается, твоя мать ничего тебе не дарила? И никаких знаменитых родственников у тебя нет? Вот почему ты так противился моему расследованию...

— Поэтому! Ты все правильно поняла! И было бы просто отлично, если бы ты одновременно задумалась над тем, что вынудило меня на эту ложь.

Брови Аллы Викторовны изумленно взлетели вверх.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Догадайся!

— Ты намекаешь на папу?!

— Именно! Твой папенька ежеминутно заставлял меня ощущать себя плебеем. Думаешь, приятно было жить рядом с этой напыщенной знаменитостью? А ты сама? Разве ты лучше его? Думаешь, я не понимаю, почему ты вышла за меня? Только потому, что мне пророчили блестящее будущее. Будь я просто парнем из глубинки, ты в мою сторону и не посмотрела бы.

— Я тебя любила... Во всем помогала, жила твоими интересами.

— Своими интересами ты жила! Пока я был перспективным ученым, я тебя устраивал. А потом, когда времена переменились? Когда грянула перестройка и ученое звание гроша ломаного больше не стоило? Вспомни, как ты психовала, как злилась на меня. Быть просто женой нищего доктора наук тебя не прельщало. Потому и придумала создать эту партию!

— Я для тебя старалась! Я хотела помочь тебе занять достойное место в жизни!

— О себе ты пеклась! Как, впрочем, и всегда! Сказать тебе, почему ты затеяла эти дурацкие поиски родственников? Сказать? От непомерного тщеславия!

Алла Викторовна уткнула лицо в ладони и запричитала:

— С кем я прожила жизнь? С человеком, который меня ненавидит. С мелким, смешным лжецом!

— Ну ты тоже не без грехов! Только скрывать их умеешь лучше меня.

— Я?! Я никогда и ничего не скрываю! Я очень открытый и прямой человек. Знаю, мне это вредит, но такой уж у меня характер.

— Неужели? А на что тогда Зинка намекала? Она ведь что-то знала о тебе! — саркастически усмехнулся ее супруг.

Странно, но в нападках на Аллу Викторовну Ефимова вдруг поддержал Можейко.

— Точно. Зинка несколько раз повторяла, что знает тебя. Мы тебе рассказывали, помнишь? А ты, между прочим, тогда испугалась.

— Я? Испугалась? Глупости! Мне нечего скрывать и, значит, нечего бояться! — истерично взвизгнула Алла Викторовна.

— Алла Викторовна, успокойтесь, — мягко сказала я. — Ваш секрет не стоит таких нервов.

— Что за секрет? — тут же заинтересовался любопытный Можейко.

— Пустяки! Бабушка Аллы Викторовны жила в Вуславле.

Тут уже и супруг Аллы Викторовны проявил интерес:

— Какая бабушка?

— По материнской линии. Дело, видите ли, в том, что мать Аллы Викторовны была родом из ваших мест. Девушкой она уехала в Москву, а ее мать продолжала жить в Вуславле.

— Откуда вы знаете? — тут же спросил Ефимов.

— Знающие люди рассказали.

— Что за люди?! — подалась вперед Алла Викторовна.

Я покосилась на Макса. Тот сидел, вжавшись спиной в диванные подушки, и испуганными глазами таращился на меня.

— Разные. Свидетели всегда найдутся, — хмыкнула я, отводя взгляд. — Вот, например, абориген местный. Григорий. Бывший дружок вашего мужа. Рассказал, что Зинаида с матерью долгое время ухаживали за старушкой, у которой имелась состоятельная дочь в Москве. Поскольку они к ней в дом ходили не один год, между женщинами установились доверительные отношения. Старухе было скучно в одиночестве, и она охотно повествовала о дочери, внучке, знаменитом зяте. Правда, излагая все это, Гришка даже не подозревал, что ведет речь о дальней родственнице Павла Юрьевича. И еще Зинаида... Не врала она, когда говорила, что помнит вас, Алла Викторовна. Скорей всего, видела она вас в один из ваших приездов к бабушке. Вы на местную девчонку внимания не обратили, а она вас запомнила. Еще бы! Вы ведь были для нее столичной штучкой. Допускаю, что она вас видела не один раз, а больше. Трудно что-либо утверждать, но, когда я показала Зинаиде журнал с фотографиями вашей семьи, она ими сильно заинтересовалась. Я тогда отнесла этот интерес к Павлу Юрьевичу и ошиблась. На самом деле ее внимание привлекли вы.

— Ну вспомнила она меня! И что?

— Да ничего, если бы только Зинаида не решила вас шантажировать. Своей жизнью она была недовольна и, поразмышляв, решила за ваш счет разжиться деньгами.

— Меня? Шантажировать? Смешно!

— Это может показаться смешным любому человеку, но не тебе, — ехидно заметил любящий супруг. — Мама и бабушка родом из провинции! Простые и ничем не знаменитые! Ужас! Как ты только такое пережила? Понятно, почему молчала! Это бы разом подпортило твой изысканный имидж.

— Алла Викторовна смотрела на данную ситуацию именно с этой позиции. Что касается Зинаиды, она имела более веские основания для шантажа.

— Да? И какие же? — тут же оживился Можейко.

— У Зинаиды долгие годы хранилась папка с документами. Это было полицейское досье на некого Захара Сидельникова. Личностью он был, должна сказать, очень колоритной. Анархист. Провокатор. Убийца. Правда, жизнь свою кончил плохо. Как враг народа был расстрелян в тридцать шестом году. Вот содержимым папки, где собраны были документы на Сидельникова, Зинаида и собиралась прижать Аллу Викторовну.

Можейко нахмурился и с недоумением спросил:

— А к ней Сидельников какое отношение имеет?

— Он был дедом Аллы Викторовны. Старушка, за которой ухаживали Зинаида с матерью, являлась женой Захара. Мать Аллы Викторовны, Ксения, доводилась ему дочерью.

— Действительно, тещу звали Ксения Захаровна... — растерянно пробормотал Ефимов.

— Алла — Сидельникова?! — Изумлению Степана Степановича не было границ, и при всем своем умении держать себя в руках скрыть его он не сумел. — Откуда вы это взяли?

— Я видела свидетельство о рождении Аллы Викторовны. В общем, Зинаида хоть и была алкоголичкой, но все рассчитала правильно. Телевизора, наверное, насмотрелась. Госпожа Ефимова — жена известного политика, и просочись в прессу сведения о подобном родственнике...

— Это была бы катастрофа. Мы были бы скомпрометированы навсегда, — прошептал Ефимов и, повернувшись к жене, закричал: — И при таком деде ты смела нападать на мою мать?

— Я ничего не знала!

— Может, потому ты ее и убила? — протянул Можейко, глядя на Аллу Викторовну с большой задумчивостью.

— Степан, что ты несешь? Я никого не убивала! — взвизгнула та. — Да я в глаза не видела эту вашу Зинаиду!

— Неправда, — с неохотой заметила я. — Зинаида приезжала сюда.

— Ложь!

— Охранники на въезде запомнили колоритную внешность женщины. Согласитесь, такие сюда являются не часто. А когда вы в ответ на их звонок приказали ее пропустить, они удивились еще больше и, естественно, запомнили этот случай.

— Они лгут.

— Нет. Зинаида действительно ездила в Москву и вернулась из нее не с пустыми руками. Она привезла деньги и украшения. Думаю, вы дали их ей, чтобы она не скандалила и побыстрее убралась прочь. Зинаида по своей наивности решила, что они золотые, и с гордостью демонстрировала соседям. Если эти вещицы предъявить вашему окружению, Алла Викторовна, кто-нибудь обязательно вспомнит, что видел их у вас.

— Если она получила деньги, значит, мы договорились. Зачем же мне было ее убивать?

— Вы дали Зинаиде значительно меньшую сумму, чем она рассчитывала. Наверное, вам хотелось побыстрее спровадить ее отсюда, и вы сунули ей в руки то, что было в наличии. Остальное пообещали привезти потом.

— Так вот что она тогда лопотала, — пробормотал мертво молчавший до той минуты Макс. — А я еще в толк не мог взять, что за долг она имеет в виду.

— Я ее не убивала! — прошептала Алла Викторовна и зарыдала.

Не обратив внимания на слезы матери, Макс продолжал задумчиво развивать пришедшую на ум идею:

— Отдавать папку без денег эта алкоголичка не хотела. Сумму за нее наверняка назначила астрономическую. А ты женщина умная, понимала, что, растратив полученные от тебя деньги, она явится снова. Прикинув нескончаемую череду визитов и связанные с ними неприятности, ты приняла единственно верное решение. Убить!

Макс взглянул на белую как полотно мать и спокойно закончил:

— По правде говоря, я тебя понимаю... Выхода-то у тебя не было.

— Конечно! Выманила Зинку на берег озера и убила, — поддержал его Можейко. — А ночью залезла через окно в комнату.

Повернувшись к недавней подруге, он участливо поинтересовался;

— Нашла папку?

— Она у меня, — обронила я, но мои слова потонули в яростном крике Аллы Викторовны:

— Вы что, все разом с ума сошли? Что за чушь вы придумали? Чтобы я убила человека? Чтоб ночью лезла в чужое окно? Да вы хоть понимаете, что говорите?

— Мама, — с жалостью глядя на Аллу Викторовну, протянул Макс, — но ведь ту женщину действительно убили...

— И ты думаешь, что это сделала я?

— Ну не знаю... Мне, конечно, не хочется так думать... Но она тебя этой папкой в угол загнала. А мы тебя знаем. Для тебя оказаться посмешищем... Да это же означает крушение всего на свете! Ты бы с этим никогда не смирилась... И потом, кто еще мог такое с ней сотворить?

Алла Викторовна смотрела на сына затравленными глазами и молчала. Не любила я Аллу Викторовну, но тут не выдержала, вмешалась:

— А как насчет вас, Макс?

— Я? А при чем здесь я? — изумился Максим. — Да мне-то зачем?

— Ну это вы, Анна, загнули. Только не Макс! Он же пофигист, ему на всех родственников скопом глубоко наплевать, — насмешливо хмыкнул Можейко.

— Вы так думаете? — протянула я. — Что ж, возможно, вы и правы. В конце концов, у каждого из вас была причина расправиться с Зинаидой. Вы, Павел Юрьевич, боялись, что она наболтает лишнего о вашей матери. Вас, Алла Викторовна, она шантажировала папкой. Вы, Степан Степанович, рветесь в большую политику и тоже опасаетесь обнародования содержимого злосчастной папки.

— А мне-то чего бояться? — хмыкнул Можейко. — Ко мне все это отношения не имеет.

— Как сказать... Папку-то Зинаида от вас получила! Она хранилась в вашей семье, значит, имела к ней некое отношение. Какое именно, вы не знали, но опасались: вдруг что плохое выплывет?

Возмущенные выкрики слились в разноголосый, но очень дружный хор:

— Сумасшедшая!

— Интриганка!

— Провокация!

— Значит, не согласны переходить из свидетелей в подозреваемые, — подвела я итог. — Тогда вернемся к Максиму.

— Да зачем мне было ее убивать? — возмутился Макс, глядя на меня широко раскрытыми глазами. — Она мне ничем не мешала.

— Из вредности. На мой взгляд, вы, Максим, очень вредный человек. Сытно едите, мягко спите, работой себя не утруждаете. Одним словом, живете припеваючи, и все благодаря родителям. А свои силы и время тратите на вынюхивание, подглядывание, подслушивание...

— Что вы болтаете? — возмутился Ефимов.

— То, что есть на самом деле! — оборвала я его и, повернувшись к растерянному Максиму, жестко сказала: — Вы заигрались, Макс. Начали с мелкого пакостничества, а закончили убийством.

— Какое убийство? Зачем? — изумился он.

— Чтобы бросить тень на мать... Не понимаю почему, но вы ее ненавидите. Отсюда и этот повышенный интерес к ее делам. Вы, Максим, были в курсе всех ее действий, всех передвижений. Поэтому, уверена, появление в вашем доме Зинаиды не осталось для вас тайной. Вы конечно же подслушали их разговор. Иначе как можно объяснить ваше появление возле кафе в момент их встречи?

— Ну я действительно слышал разговор... А в Вуславль поехал, потому что за мать беспокоился. Мало ли как могла себя повести эта алкоголичка. Она мне показалась очень неуравновешенной особой.

— Она действительно такой и была, — не стала я опровергать очевидное.

— Вот видите! Когда она кинулась на мать, я вмешался. Ничего плохого в своем поступке не вижу.

— И я бы не увидела, — согласилась я, — если бы потом, когда перепуганная Алла Викторовна убежала, вы не воспользовались тем, что остались с Зинаидой с глазу на глаз.

— И что же я сделал? Соблазнил ее? — Макс изо всех сил хорохорился, но было видно, что он испуган.

— Почти. Пообещали полностью расплатиться и назначили новую встречу. Теперь на берегу озера.

— Глупости! Зачем? У меня и денег таких нет.

— Вы и не собирались платить. Вы убить собирались.

— Ну вот, снова, — через силу усмехнулся Макс. — Зачем мне было ее убивать? Никаких дел у меня с ней не было, ничего ужасного она про меня не знала... Папка?.. Так ко мне она отношения не имела...

— Именно из-за нее. Она вам была нужна мать шантажировать. В ваших руках находящиеся в ней документы могли стать мощным орудием против Аллы Викторовны. Попади они к вам в руки, уж вы бы вволю поизмывались над своей жертвой. Ради этой приятной перспективы стоило пойти на убийство, а потом, с риском быть пойманным, лезть в окно. Как оказалось, рисковали зря. Папки в комнате не оказалось. Получилось, и Зинаиду жизни лишили зря. Хотя не уверена, что бессмысленность чужой смерти вас сильно огорчила. Вы легко идете на убийство, верно?

— С чего вы взяли?

— Это не первое ваше убийство. Гаршину ведь тоже вы убили?

— Гаршина? Кто это?

— Не будьте дешевкой, Макс, не отрицайте очевидное. Когда я звонила сюда от Гаршиной, наш разговор с Аллой Викторовной подслушивался по параллельному телефону. Я слышала щелчок. На следующий день в квартире Гаршиной с утра раздавались анонимные звонки.

— Я звонил?

— Вы. Выясняли, кто еще с ней живет. А ближе к обеду вы уже отправились к дому Гаршиной. Дождавшись, когда ее компаньонка уйдет, позвонили в дверь и представились. Гаршиной. Ваша фамилия была знакома, она в тот день ждала в гости ваших родителей, поэтому дверь вам открыла.

— И зачем я к ней поехал?

— Предложить сделку. Желая посадить мать в калошу с ее поисками дворянских предков, вы наверняка подбивали Ирину Ильиничну на некую провокацию. Например, сначала признать вашего отца своим родственником, а по истечении времени объявить, что это не так. Возможно, придумали что-то другое, более изощренное. К сожалению, вы не знали, что Гаршина была очень прямым и порядочным человеком. Ваше предложение возмутило Ирину Ильиничну, и вам пришлось ее убить. А потом вы разбросали вещи, имитируя ограбление, и исчезли.

— Выдумки.

— Согласна. Доказать ничего не смогу. А вот от убийства Зинаиды вам не отказаться.

— Есть свидетели?

— Один, но очень надежный. Местная жительница шла мимо, когда вы добивали уже лежащую на земле Зинаиду. Она видела убийцу и готова его опознать.

— Блефуете! — побледнел Макс.

— Вы так говорите, потому что плохо знаете местность. Стремясь сократить путь до города, местные жители идут по малозаметной тропке через заросли. С того места, где стояла та женщина, все было видно, а вы ее не заметили. Тем более что в тот момент были сильно заняты.

— Зачем ты это сделал? — тихо спросила Алла Викторовна.

Целую долгую минуту сын смотрел на нее, и выражение лица у него при этом было очень и очень странное. Будто какое важное решение принимал. Когда молчание стало уже почти невыносимым, Макс вдруг тряхнул головой и беззаботно сообщил:

— Из-за тебя.

— Ты так меня ненавидишь?

— Я тебя люблю, — спокойно ответил он, — а раньше любил еще больше. Просто боготворил. Только постепенно ты стала меня раздражать. Ты мне жизнь отравила.

— Чем?!

Вполне закономерный вопрос вызвал у Макса насмешливую улыбку.

— А как бы ты сама себя чувствовала, если бы с детских лет тебе каждую минуту долбили, что ты растешь в необыкновенной семье? Бабка певица, деда вся страна знает. Даже папаша и тот талантлив до чертиков. И над всеми царит маменька! Вся такая изысканная, такая рафинированная. Идол семьи! Дочь знаменитых родителей, жена известного ученого и депутата. А возможно, даже и президента в будущем. Чем черт не шутит! Ты мне с малых лет ни на минуту не давала забыть об этой чертовой избранности. Долбила, добила, долбила... Старайся! Тянись! Из шкуры лезь, но будь достоин... С этим не водись: он плебей. Этого в дом не таскай: он не воспитан и от него плохо пахнет. С этой девушкой не встречайся: она тебе не пара. Не забывай, мы не такие, как все. Мы особые! И вот все вдруг лопнуло, как мыльный пузырь.

Макс скроил забавную мину и с любопытством глянул на мать.

— В каком смысле? — не поняла она.

— В прямом. Враньем все оказалось! — презрительно фыркнул Макс.

— Но папа действительно известный ученый и депутат…

— Благодаря тебе, маменька! Это ты его из своего непомерного тщеславия депутатом сделала. Используя знакомства деда и свою необычайную настырность. Сам бы он так и сидел в каком-нибудь занюханном НИИ.

— У тебя был знаменитый дед! И это правда!

— Был, но к тебе это отношения не имеет! Не отец он тебе, забыла? Дед женился на бабке и удочерил тебя. Что ж было пальцы гнуть, изображая породу? Какая порода, если реальный папаша не известен? А вдруг это работяга или, того хуже, алкаш? Бабушка, кстати, тоже происхождением не блистала, родом была из крошечного городка, почти деревни. А теперь вот выяснилось, что у нас еще дедушка имеется, насильник и убийца. Так ради чего ты мне жизнь отравила?

— Макс... мальчик мой... — На Аллу Викторовну жалко было смотреть. Куда делась вся ее властность, ее надменность. В мгновение ока она постарела на десяток лет. Глядя на сына больными глазами, она горестно простонала: — Как же я виновата перед тобой, сынок... Как не заметила, что с тобой происходит...

Мгновение Максим молча и с большим удивлением смотрел на нее, потом вдруг сорвался с места. Упав на колени рядом с Аллой Викторовной, совсем по-детски уткнулся лицом ей в живот и зарыдал. Все его спортивное, холеноетело сотрясалось от судорожных рыданий, и только изредка сквозь громкие всхлипы можно было разобрать:

— Мама, прости! Сам не понимаю, что на меня накатило... Как в тумане... Такая злость, такое раздражение. А тут еще Степан... Все шипит, науськивает... Мама, я не хотел, прости. Правда, не хотел!

Алла Викторовна обхватила его голову руками, зарылась лицом в волосы и горячечно зашептала:

— Ну ничего... Ну успокойся... Убил, и ладно... Мы адвокатов наймем, самых лучших. Тебя оправдают, посмотришь! Мы все сделаем... никаких денег не пожалеем!

— Мама, ты не понимаешь... Ты опять ничего не понимаешь! — приглушенно всхлипывал Макс.

Быть свидетелем этой душераздирающей сцены было тягостно, тем более что помочь им в их проблемах я не могла... Сами должны были разбираться. Поэтому я просто повернулась к ним спиной и, покопавшись в сумке, выложила на стол часы, кольцо и запонки.

— Возвращаю в целости и сохранности, — сказала я, ни к кому персонально не обращаясь.

Алла Викторовна и Макс моих слов не услышали. Ефимов бросил в мою сторону короткий ненавидящий взгляд и снова уставился на жену с сыном. Что касается Можейко, его происходящее не сильно взволновало. Подойдя ко мне, он кивнул на предметы на столе и насмешливо усмехнулся.

— Они свое дело сделали. А вы? То, что вы внесли в наш дружный мирок полный разлад, уже очевидно. Однако вас ведь не за этим нанимали, а? Как обстоят дела с тем, зачем вас, собственно, и привлекли к этому делу?

— Вас это действительно интересует? — я холодно посмотрела на него.

— Конечно!

— Хорошо, отчитаюсь. Павел Юрьевич, как вы и сами это понимаете, к дворянам Денисовым-Долиным никакого отношения не имеет. Но гордиться своими предками у него все основания есть. Его дед был талантливым скульптором. Очень известным и состоятельным человеком. Рядом с деревней Васькино у него был дом. На той фотографии, что хранилась у Павла Юрьевича, Ольга Петровна и ее мать как раз и сняты возле него. Кстати, его дед дружил с графом Денисовым-Долиным и выполнил для его парка несколько заказов. В журнале «Столица и усадьба» за 1915 год имеются их фотографии. Там же и подписи: работа Петра Иванова. К сожалению, я была невнимательна и сразу на эти подписи должного внимания не обратила.

— И как же Ольга Петровна оказалась в Вуславле? — хмыкнул Можейко.

— Ее родителей убили в восемнадцатом году. Из города приехал отряд реквизировать имущество, а хозяин оказал сопротивление... В общем, она в одночасье осталась сиротой. Ее приютила прислуживавшая в доме молодая женщина, но время было голодное, и долго держать у себя дочь бывших хозяев она не могла. Девочка это понимала, тяготилась своим положением и однажды объявила, что отправляется в город на заработки. Ее никто не отговаривал. По меркам того времени она уже была достаточно взрослой, чтобы ее приняли работать на фабрику. Вся проблема заключалась в документах, и тогда члены сельского совета решили ей помочь. Поскольку дед Павла Юрьевича всегда находился с жителями деревни в хороших отношениях и многим из них давал работу в своих мастерских, то сельсовет посчитал возможным отплатить добром за добро. Ольге Петровне выписали справку, где говорилось, что по социальному происхождению она относится к крестьянам-беднякам, семьи и имущества не имеет, поскольку является круглой сиротой.

— Вот отчего она умела рисовать...

— Конечно! Отец научил.

— Получается, из нашей затеи с дворянским званием Павла ничего не вышло? — криво улыбнулся Можейко.

— Нет, конечно. Вы и сами знали, что это пустая трата времени. Однако потомка Денисовых-Долиных я все же нашла.

— Ага, значит, таковые существуют? Надо же, как интересно! И кто же это?

— Вы, Степан Степанович. Ведь это ваша мать была дочерью Андрея Константиновича Денисова-Долина.

— Это вы таким образом пытаетесь отработать гонорар? — с недоумением вздернул брови Можейко. — Оригинально, но уж очень фантастично.

— Гонорар здесь ни при чем, я его и так получу. А насчет фантастичности... Истинную правду говорю.

— Жаль вас огорчать, но вы ошибаетесь, — нахмурился Можейко. — Мою мать звали Октябриной, и фамилия у нее была не Денисова-Долина.

— Естественно. — Я пожала плечами. — С такой громкой фамилией она бы не в Вуславле обитала, а в лагерях сидела. Лили уцелела потому, что жила по фальшивым документам. Это точно, об этом мне Гаршина сказала. Каким образом вашей матери удалось документы раздобыть, Ирина Ильинична не знала, но уверяла, что у Лили действительно было другое имя. И что-то мне подсказывает, что для вас, Степан Степанович, мое сообщение новостью не стало. Вы и сами это подозревали, просто трактовали сей факт неправильно. Вы заблуждались в отношении своего происхождения, и я даже могу объяснить почему. Все из-за той папки, что вы нашли среди вещей матери. Поскольку она ее так долго и бережно хранила, вы решили, что содержимое имеет к ней непосредственное отношение. Наверняка задались вопросом, кем же приходился ей Захар Сидельников, и, прикинув года, пришли к выводу, что отцом. Почитав документы, сообразили, что ей иметь папашу с таким прошлым по тем временам было крайне опасно, и потому не удивились, что ваша мать исхитрилась сменить его фамилию на другую. Вместе с папкой вы нашли часы, кольцо и запонки. Рассудив, что простолюдину Сидельникову они принадлежать никак не могли, вы решили, что эти вещи попали к нему случайно.

— Я подумал, что он кого-то ограбил.

— Можно сказать и так. После революции Сидельников служил в ЧК, и это дало ему возможность расправиться со своим давним врагом, графом Денисовым-Долиным. С его трупа он и снял эти безделушки. Скорей всего, сделал это даже не из жадности, а на память взял.

— Если вы… правы, и мать не является дочерью Захара, как все эти вещи оказались у нее?

— Их вдове Андрея Константиновича отдала дочь Сидельникова, Ксения. В письмах Лили, которые оставила мне Гаршина, есть упоминание об этом. Она же отдала Варваре Федоровне и папку отца. Поскольку после расправы с врагом ненависть Сидельникова не утихла и переключилась на его семью, Ксения надеялась, что папка станет для Лили и ее матери гарантией безопасности. Ксения была доброй, совестливой девушкой, и это не мое мнение. Так пишет о ней Варвара Федоровна, сама ненавидевшая Сидельникова.

— Все ваши выкладки очень зыбки. Все могло быть и так, как вы говорите, а могло и совсем иначе, — пробормотал Можейко. Его, судя по хмурому виду, мое сообщение не обрадовало.

— Я права. Все было так, как я говорю. В письмах Варвары Федоровны есть точное указание места, где она жила после бегства из Марьинки. Это самая окраина города, рядом с кладбищем. Вы ведь тоже там жили, верно?

Ответом мне было тяжелое молчание.

— Вы все неправильно поняли, Степан Степанович. И эти вещи, — я кивнула на лежащие на столе безделушки, — на самом деле были самым ценным, что вообще имелось в вашей жизни. Это были ваши семейные реликвии, а вы их продали. И еще... Зря вы убили Гаршину с Зинаидой. Ни та, ни другая опасности для вас не представляли. Хранящаяся у Зинаиды папка отношения к вам не имела, а ваша родственница Гаршина, если бы вы с ней поговорили, наверняка отдала бы письма Варвары Федоровны вам. И все стало бы на свои места.

— Но как же так? — послышался возмущенный голос Аллы Викторовны. — Вы только что довели нас до шока, обвинив Макса во всех этих преступлениях, а теперь говорите совсем другое!

— Мама, оставь Анну. Она тут ни при чем. Ей нужно было «раскрутить» Степана, — вмешался Макс.

— Но ты же... Ты же только что признался во всех этих преступлениях!

Сын посмотрел на нее с удивлением:

— Ты так ничего и не поняла? Я же ради тебя это сделал!

Брови Аллы Викторовны взметнулись вверх.

— Ради меня?! Сознался во всех этих немыслимых грехах ради Меня?

Макс на секунду смутился:

— Ну... Я ведь думал, это ты убила... Хотел спасти... Не мог же я допустить, чтобы ты в тюрьму пошла!

— Но ты же просил прощения! Я думала, эти убийства...

— Убийства здесь ни при чем! Прощения я просил у тебя совсем за иное, — начиная закипать, процедил Макс.

— Иное? — переспросила Алла Викторовна, искренне не понимая, что же хочет сказать ей сын.

— Ну да! — воскликнул Макс, теряя остатки выдержки. — За то, что вел себя так! За то, что вредничал! Постоянно дразнил тебя! За то, что ты меня так безумно раздражала! И, главное, за то, что не удержался, воспользовался моментом и высказал все вслух!

Из всего сказанного Максом Алла Викторовна услышала только последнюю фразу и сразу же к ней прицепилась:

— Да! Как ты мог? Наговорить матери столько гадостей! Это было ужасно!

— Не сердись. Наверное, мне не следовало этого делать, но я не сдержался. Мне обязательно нужно было высказать тебе все, что кипело в душе, а другого случая могло и не представиться. Ведь ты, мама, не любишь слушать о себе неприятные вещи, — пробормотал сын, и вид у него при этом был крайне несчастный.

— Ну, знаешь! — вспылила Алла Викторовна.

— Это переходит все границы! — тут же поддержал ее супруг.

— Ловко вы все повернули, — хмыкнул Можейко, поворачиваясь спиной к недавним друзьям. — Недооценил я вас.

— Как получилось, так и получилось, — с усталым безразличием отозвалась я. — Оправдываться не собираюсь. Одно хочу сказать... Вот тут на столе лежит кольцо, завязанное в виде гордиева узла. Согласно легенде Александр Македонский не смог развязать такой узел. Он не стал ломать голову и просто разрубил его мечом. Денисов-Долин имел на проблему иную точку зрения. Он носил это кольцо на руке как постоянное напоминание самому себе, что ничего не проходит бесследно. Каждый плохой поступок путает нити нашей судьбы, стягивая их в тугой, неразрешимый узел.

— И откуда вам это известно? — не скрывая ехидства, поинтересовался Можейко.

— Догадываюсь, — отрезала я. — Денисов-Долин был масоном, а гордиев узел — один из их символов и трактуется именно так.

— Ну так то масоны... — насмешливо протянул Можейко. — К нам, простым смертным, какое это все имеет отношение?

— Прямое! — Я еще раз посмотрела на всю компанию. — Ваши судьбы туго переплелись между собой, как нити этого узла. А ваши, прямо скажем, не слишком красивые поступки его еще больше затянули. Как поступить в данной ситуации, я не знаю. Распутывать или рубить сплеча... Вам решать, а я свое дело сделала. Чао!

Оглавление

Валентина Демьянова Грехи в наследство

Глава 1

1919 год. Осень

Глава 2

Глава 3

1919 год. Осень

Глава 4

1919 год. Осень

Глава 5

1920 год. Лето

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

1920 год. Осень

Глава 10

Глава 11

Глава 12

1920 год. Осень

Глава 13

1921 год. Лето

1935 год. Зима

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

1936 год. Зима

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

1944 год. Весна

Глава 26