Амирспасалар. Книга I [Григорий Христофорович Вермишев] (fb2) читать онлайн

ГРИГОРИЙ ВЕРМИШЕВ Амирспасалар Книга I

СЛОВО ОБ АВТОРЕ

Григорий Христофорович Вермишев родился в 1894 году в Тифлисе. Умер в 1973 году в Орджоникидзе (ныне Владикавказе).

Со стороны матери, Варвары Александровны Аргутинской, Григорий Вермишев происходит из знаменитой армянской княжеской династии Аргутинских-Долгоруких. Династия эта берет начало из рода Захаридов, могущественных князей Северо-Восточной Армении.

Захариды занимали важные позиции в руководстве, в военно-политических структурах Восточногрузинского (Картли-Кахетинского) царства.

Предок Григория Вермишева, архиепископ Иосиф Аргутинский-Долгорукий, будучи духовным предводителем армян России, участвовал в переселении армян из Крымского ханства в Российскую империю, где ими был основан город Нор-Нахичеван. Иосиф Аргутинский принял активное участие в Персидском походе России. Являлся сподвижником Потемкина и Суворова.

За заслуги перед российским государством роду Аргутинских-Долгоруких в царствование Павла I был пожалован российский княжеский титул.

Христофор Вермишев, отец Григория Вермишева — выдающийся общественный и политический деятель, один из лидеров кадетской партии Закавказья. В 1905 году он занимал пост городского головы Тифлиса, в Баку был редактором ведущих бакинских изданий — газет «Баку» и «Биржевые ведомости». Его перу принадлежат исследования и публикации, сыгравшие важную роль в общественно-политической жизни Закавказья.

В годы Первой Республики в Армении занимал должность министра финансов.

Сам Григорий Вермишев окончил Горную академию в Фрейберге (Германия), учился в Петроградском военно-инженерном училище (1916–1917).

Во время Первой мировой войны участвовал в сражениях на Кавказском фронте. В 1920 году был командиром кавалерийского отряда, сражавшегося с турецкими захватчиками.

После установления Советской власти Григорий Вермишев жил в Москве, занимал руководящие посты — начальника отдела Госплана СССР, начальника отдела Наркомвнешторга, Министерства геологии СССР и др. Участвовал в разработке важнейших народнохозяйственных проблем Армении.

В годы сталинского режима дважды подвергался репрессиям.

По возвращении из последнего места заключения был лишен права проживания как в Москве, так и в других столицах Союзных республик.

Местом жительства Григория Вермишева стал город Орджоникидзе, где он занимал должность главного архитектора города, а после выхода на пенсию целиком посвятил себя писательскому труду.

На основании собранного исторического материала, изучения первоисточников и архивов, включая архивные материалы Ватикана, свободно владея несколькими иностранными языками, а также латинским, Григорию Вермишеву удалось в его военно-историческом романе воссоздать сложную эпоху XII–XIII веков. История Грузии и Армении этого периода вписана Григорием Вермишевым в контекст мировых событий, показана сложная борьба на этом перекрестке интересов Западного мира и Востока, христианства и ислама.

Его Роман «Амирспасалар»^[1] был опубликован в 1968 году в Москве, в Военном издательстве Министерства обороны СССР тиражем в 65 тысяч экземпляров со вступительной статьей Степана Злобина.

Роман имел необычайный успех и драматическую историю, требующую отдельного разговора.

После «Амирспасалара» Григорием Вермишевым было написано продолжение романа — «Тамта» и «Народ стрелков».

Однако автору не удалось издать эти произведения. Всего через пять лет после выхода в свет «Амирспасалара» жизнь Григория Вермишева трагически оборвалась, и эти романы до сих пор не изданы.

Не увидел света и перевод романа «Амирспасалар» на армянском языке. Судьба рукописи перевода, как и ее автора, так же трагична.

Перед современными исследователями эпохи, описанной в романах Григория Вермишева, и издателями исторической художественной литературы стоит важная задача обратиться к творчеству писателя Григория Вермишева и вернуть его имя и творческое наследие.

СЭДА ВЕРМИШЕВА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЗАМОК ХОЖОРНИ

Глава I. РОЖДЕНИЕ СЫНА

Недоступными твердынями сказочных дэвов вздымались в глубоком ущелье громады зубчатых скал. Высокое солнце потоками отвесных лучей заливало горные вершины из базальта и крутые лесистые склоны. В синем небе неподвижно застыли легкие облака, полуденный зной летнего дня сковал всю природу; лишь в траве лужаек неумолчно звенели цикады да внизу, среди огромных валунов, шумно несся поток, обдавая светлыми брызгами листву прибрежных деревьев.

Дозорный сторожевой башни обеспокоенно взглянул на кучу хвороста, наваленного на площадке, поправил у пояса огниво и снова прильнул к бойнице. Внизу, на повороте тропы, сверкало оружие, небольшая группа всадников, скрытая деревьями, неторопливо продвигалась вдоль низкого берега горной речки. Впереди на крупном вороном коне ехал дородный рыцарь в кожаном походном кафтане и островерхом персидском шлеме, за ним следовало несколько конников. Немногочисленность всадников и их мирный вид успокоили дозорного.

— Гости едут к парону^[2] Саргису… На крестины сына! — пробормотал он в густую рыжую бороду.

Тропа стала спускаться, петляя среди покрытых лесом гор. Изредка по дороге попадались неглубокие пещеры — пастушьи убежища от непогоды, со следами потухших костров. Показались плетни и живые изгороди садов. На повороте открылся выход из ущелья и широко раскинулась холмистая долина между двумя отрогами гор, с большим селением у реки. Возделанные поля зелеными полосами тянулись к садам селения, окружая северный отрог горы Лалвар. На утесе орлиным гнездом высился замок с башнями из серого камня. У подножия, на другом берегу, укрытая вековыми ореховыми деревьями, виднелась небольшая церковь с остроконечным куполом. Дальше тянулись виноградники.

Часовых не было заметно на башнях, все темное здание замка казалось вымершим. Крутая тропа вела по косогору к крепостным воротам. После прохлады ущелья жара казалась путникам уж очень сильной.

— Наконец-то сподобились чертову обитель узреть! — проворчал всадник, пришпоривая коня. Весь небольшой отряд помчался вдоль садов по горной тропе.

Глухой звук рога пронесся и застыл в горячем воздухе. Из бойницы воротной башни выглянуло лицо привратника.

— Иисус Христос! Кто там?

— Старая ворона! Не видишь, кто приехал? — заорал рыцарь, задирая голову. Он снял шлем, открыв потное багровое лицо с вислыми черными усами.

Привратник замешкался, с недоумением вглядываясь в конную группу.

— Живее открывай ворота, собачий сын, не то отведаешь моей плети! — окончательно рассвирепел всадник.

Испуганное лицо старика быстро исчезло. Окованные железом ворота стали медленно открываться. Гулко застучали под каменными сводами копыта коней, и всадники въехали во внутренний мощеный двор.

Во дворе было пустынно. По мостовой, прихрамывая, ковылял привратник.

— Где хозяин? — грозно спросил рыцарь в персидском шлеме, не слезая с коня.

— Ишхан^[3] у госпожи, на женской половине. Наследник сегодня у нас родился. Всех слуг по соседям разослали, на крестины зовем, — с готовностью доложил старик.

— Вот мы и поздравим твоего «ишхана» с рождением сына! — усмехнулся всадник, спешиваясь. — Показывай дорогу, старая ворона!

В небольшом зале царил прохладный полумрак. В глубоком окне виднелось синее небо, но солнечные лучи не проникали в скудно убранный покой. Лишь над огромным камином висели на стене оленьи рога да в углу стояли два кресла и крытая дешевым сукном широкая скамья. Приезжий неторопливо ходил по неровному полу из каменных плит, цепляя шпорой грубый ковер, и был явно недоволен приемом в доме мелкого азнаура^[4].

— С приездом, благородный Шабурдан! — прогудел низкий голос в зале.

В дверном проеме, освещенный солнцем, стоял человек гигантского роста, в простом кафтане. Азнаур обернулся на приветствие хозяина замка. Огромная фигура двинулась к нему. Дружески протянулась могучая рука. Приезжий пожал широкую ладонь, что-то проворчал в усы. Но парон Саргис не обратил внимания на угрюмый вид прибывшего. Улыбнувшись, радушным жестом указал он на кресло:

— Садись, прошу тебя, будь гостем!

Сам хозяин замка уселся на скамью, поглаживая каштанового цвета усы. Видно было, что он чем-то очень доволен.

— С чем добрым из Лори пожаловал? Как здоровье славного Иванэ? — приветливо расспрашивал он.

— Великий амирспасалар требует тебя с конниками в Лори через три дня. Явитесь в полном снаряжении! Триста человек обязан ты привести, парон Саргис! — отчеканил Шабурдан.

Саргис с недоумением переспросил:

— Триста всадников, через три дня, в Лори?

— Да, таков приказ великого амирспасалара.

— Но Хожорни никогда не выставлял столько конницы! — возразил Саргис.

— Не выставлял прежде, а ныне придется! — отрезал Шабурдан и многозначительно добавил: — Сам знаешь, князь шутить не любит, строго взыскивает за непослушание…

Воцарилось молчание. Парон Саргис смотрел на небо в узкой амбразуре окна, что-то прикидывая. Потом хмуро спросил:

— Что это, смотр или же в поход войска собирают?

— Не знаю. Вели людям хлеба взять на неделю, — отвечал Шабурдан. Потом нехотя бросил: — Царь в Лори вчера приехал.

Определенно поход… Но к чему пустые разговоры с чванливым дураком? Парон Саргис, окончательно помрачнев, хлопнул в ладоши. На пороге появилась тонкая высокая фигура. Хозяин замка отрывисто приказал оруженосцу:

— Шоторик, отведи благородного азнаура в гостевую! — И, обращаясь к приезжему, по-прежнему любезно промолвил:

— Отдохни с дороги, Шабурдан, и подкрепись чем Бог послал! Вечером увидимся. Тогда и передам мой ответ великому амирспасалару.

Шабурдан хотел что-то возразить. Но парон Саргис уже повернулся к нему широкой спиной и направился к небольшой двери в глубине покоя. Гремя доспехами, приезжий вышел в сопровождении оруженосца.

Нагнув голову, парон Саргис протиснулся в низкую дубовую дверь и вошел в соседний покой, тяжело ступая по полу. Солнечный луч, проскользнув в узкое окно, лежал светлым пятном на каменных плитах. На большой тахте, покрытой домотканым паласом, сгорбившись, сидел слепой старик. У окна за аналоем склонился над пергаментной книгой пожилой черноризец.

Увидев хозяина замка, чтец с низким поклоном умолк. Слепец поднял голову и, выпрямив огромный высохший стан, повернул незрячее лицо к входу. Поглаживая длинную седую бороду, он тихо спросил:

— Ты, Саргис?

— Да, отец.

Саргис почтительно поцеловал худую руку с синими прожилками и осторожно присел рядом на тахту.

— Отец Иоаннес развлекал меня чтением древних книг, — объяснил старик и сказал, обращаясь к священнику: — На сегодня хватит, отче. Иди с миром!..

Монах ушел. Слепец ласково провел рукой по лицу Саргиса:

— Почему сумрачен в день такой? Радость великая в доме — сын родился, первенец у Саакдухт, наследник рода нашего…

— Посланец от Иванэ приехал отец. В Лори вызывают меня, со всеми всадниками. Смотр будто бы делать будут. Но, видно, поход царь задумал. Сам прибыл в Лори. И хлеба велено взять на неделю…

Старик встрепенулся:

— Если поход против агарян^[5],— дело богоугодное. Народ армянский давно истомился в неволе, ждет нашей помощи… Теснее только надо нам дружить с картвелами!

— Не все это понимают, отец.

— Грузинские цари это давно поняли, Саргис: ведь с юга врагам проникать в Грузию много легче! И здесь верным щитом всегда являлся многострадальный Айастан^[6]. Царь Георгий тоже так думает, вот потому и собирается в поход!

— Царь Георгий не вечен. А наследника у него все нет…

Собеседники задумались. Потом слепец спросил:

— Чего же хочет от нас надменный Иванэ Орбели?

— Триста конников подай ему. Откуда я их возьму? Слепец задумался, перебирая янтарные четки.

— Никогда больше двух сотен не выставлял Хожорни! — досказал Саргис.

— Эх, не умеем мы свои дела устраивать, как Орбели! — Тяжело вздохнув, старик стал вспоминать: — Когда пращур наш, достославный Хосрой, ушел со своими людьми из Двуречья^[7] от сельджуков и разбил стан в Лори, православные монахи из Ахалкалаки чуть было не переманили его в греческую веру! Да у Ахпатского епископа мертвая хватка оказалась: подарили тогда цари таширские Хосрою эти башни, окрестили, остался он в Хожорни. Мальчиком я был, а как сейчас помню седого воителя — широкоплечий, как ты, в черной кольчуге, на громадном коне, всегда молчаливый… А в битве — впереди всех несется и громит врагов! С тех пор не преуспел наш род, мало земли и пастбищ, все лучшие угодья — у Орбели!.. — продолжал он ворчливо. — Вчера еще крестьяне из села приходили, жаловались на подати и набор в войско. Положим, рабы всегда недовольны властителями. Такое уж неблагодарное племя!..

— Три дня сроку только и дал Орбели для сборов. А мы гонцов разослали, на крестины гостей пригласили на то воскресенье, брата Вахрама из Тбилиси вызвали, — мрачно говорил Саргис.

— Окрестим без тебя, — коротко ответил слепец. — А приказ амирспасалара — царский приказ!

— Откуда мы людей и оружия столько наберем, отец?

— Придется рудник монахам заложить. Мы же снова наладили добычу меди, епископ под залог даст деньги…

После небольшого раздумья старик сказал:

— У сельджуков вся сила в коннице, в Шираке^[8] для нее большой простор! А ты покажи царю Георгию атаку своих всадников с длинными пиками. Царь любит новые выдумки в военном деле…

Перебирая четки, добавил негромко:

— Давно пора убрать Фадлуна из Ани! Царь Георгий правильно поступает, по стопам своего могучего деда идет на выручку армянам. И помочь ему всячески в этом великом деле надо… Слышишь, Саргис?

Старик, видимо, устал от долгой беседы — голос его все слабел. Парон Саргис встал с тахты:

— Я пойду, отец. Надо с незваным гостем разделаться. К Саакдухт обещал вечером зайти, сына еще раз посмотреть… Великая просьба к тебе, отец, не будет меня здесь при крещении, прошу тебя, — имя свое святое ему нареки!

— Хорошо, Саргис. Благослови тебя Господь и ныне, и присно…

Слепец перекрестил сына. Осторожно приложившись к его руке, Саргис вышел из покоя.

На женской половине замка было тихо. В большой комнате царил полумрак. Слышно было дыхание спящей на широкой тахте женщины. Рядом стояла детская колыбель. Солнечный луч все-таки пробился в отверстие ставни и упал на красное сморщенное личико новорожденного. Младенец обиженно захныкал. Большие глаза спящей открылись. Она тревожно глянула на плачущего ребенка. Но старая нянька уже качала колыбель и напевала песенку.

Саакдухт с усталой улыбкой откинулась на подушки.

Дверь в комнату осторожно приоткрылась. Нянька оглянулась, ожесточенно замотала головой. Парон Саргис поспешно попятился: нельзя нарушать покой наследника рода…

Глава II. ДЕРЕВНЯ В ГОРАХ

По обычаю, в доме старого Вазгена хлеб пекли в начале каждого месяца. В этот день все мужчины уходили в поле или еще куда-нибудь, чтобы не мешать важному женскому делу.

В сумрачном глхатуне^[9] с толстыми бутовыми стенами и отверстием в кровле горел малиновым жаром кизяк в тондире^[10]. Свет проникал через дверь, широко открытую для выхода едкого дыма. Сноха Вазгена — жена старшего сына Манука и дочь — быстроглазая Ануш проворно выхватывали из деревянного корыта куски упругого теста и быстро раскатывали на тонкие лепешки. Сухая старуха с поджатыми губами точными движениями прилепляла сырые лепешки на раскаленные стенки тондира и вынимала из печи готовые. В ногах у бабушки путался маленький Галуст и, изредка кусая лепешки, получал подзатыльники. В зыбке мерно посапывал новорожденный. Стопа подрумянившегося белого лаваша уже возвышалась под чистым полотенцем на низком треногом столике, когда в дверях неожиданно показался сам хозяин дома.

Вместе с ним в горницу вошли дородный староста селения Укан и младший сын Вазгена — Самвел, высокий парень с иссиня-черными кудрями и смуглым лицом.

— Мир дому сему! — громко возгласил староста.

Старуха выпрямилась и вопросительно посмотрела на мужа.

Вазген с суровым видом произнес:

— Кончай с хлебом, Сирануйш! После допечешь. Сейчас собирай в дорогу Самвела… — И глухо добавил, кивнув на Укана: — Забирают в ополчение!

Сирануйш возмущенно всплескнула руками:

— Второго сына в этом году забираете, бессовестные! Как не стыдно, Укан!

Посмотрев на сумрачного Самвела, она озабоченно спросила:

— А как же с его свадьбой будет?

— Придется отложить, — пробурчал Вазген.

Крестьянин был зол. Усевшись на низкую скамью, он отвернулся к очагу. Староста сел на другую скамью и, понимающе вздохнув, произнес с таинственным видом:

— Ничего не поделаешь, дорогие! Как вы думаете, сколько дорийский Орбели от нашего парона войска потребовал на этот раз?

Вазгена и его семью вопрос этот явно не интересовал. Однако Укан, для важности подняв толстый палец к закопченному потолку, воскликнул тонким голосом:

— Триста! Я говорю — триста! Неслыханно! Невиданно! С тех пор как Хожорни стоит…

Вазген продолжал молчать. От утешительных подсчетов старосты легче не было ни ему, ни хозяйству…

— Подумать только! И половины коней мы не успели пригнать с пастбищ за два дня. Да и оружия не хватает… Все кузнецы работают день и ночь, наконечники к пикам делают. Вот как нам приходится трудно! — возбужденно продолжал Укан.

— Все это так. А урожай кто собирать будет, Укан? Манука на рубеж вы загнали, ничего о нем не знаем, теперь Самвела берете, а ему и восемнадцати нет. Парня женить хотели. А теперь что же получается? Последних людей на войну уводите. Кто хлеб жать будет, спрашиваю? Как я внуков прокормлю? Вот и крестины надо справить, а на что? — гневно воскликнул Вазген.

Укан смущенно развел руками:

— Ну, до жатвы еще далеко. Целых две недели осталось… Не на войну, на смотр в Лори едут парни, скоро вернутся и хлеб успеют собрать!

Вазген со злостью махнул рукой:

— Бог знает, что городишь, Укан! Какой там смотр, коль хлеба на неделю брать велели? А раз война, вернутся ли вообще наши сыновья с похода?

Пока говорили, хлеб стал гореть в печи. Сирануйш бросилась его вынимать.

— Я что сказал? Кончай все дела, готовь сына в поход. Все, что ему нужно, собирай, слышишь? — сердито закричал Вазген.

Самвел молча стоял, прислонившись к дубовому столбу, поддерживающему крышу жилища. О чем он думал?.. Еще хорошо, если в ополчении оставят. А вдруг парон переведет его в замковый отряд? Тогда не скоро вернешься домой… И свадьбу с Астхик расстроили, черти!

Огорчение Самвела, впрочем, было неглубоким. И не удивительно. Брак был, как всегда, решен родителями, и вряд ли больше одного раза удалось юноше побеседовать до свадьбы со своей нареченной…

Староста медленно поднялся со скамьи.

— Так после обедни пусть Самвел с вещами и хлебом к ограде церкви придет. Оттуда с богом двинемся все вместе в замок. Господь да хранит вас! — С этим благочестивым пожеланием Укан исчез за дверью.

Тягостное молчание нарушил громкий плач Ануш — ей было жаль веселого доброго брата.

— Забирают, забирают сыночка моего… — запричитала старуха мать.

Самвел рванулся было к выходу. Окрик отца остановил его:

— Куда ты?

— Попрощаться надо…

— Нечего, нечего! Еще не известно, чьей женой будет Астхик… Иди помоги загнать скотину, а там и в путь собирайся.

Вечерняя прохлада опустилась на селение; быстро надвигалась темная ночь. От одетого резным камнем родника уже отошли женщины с узкогорлыми кувшинами. Со стороны селения потянуло терпким запахом горящего в очагах кизяка. Но все не утихал спор между стариками, рассевшимися в круг на камнях неподалеку от родника.

— Мочи нет, сосед Вараздат! Что делают, что делают… Последнего сына забрали господа на войну, остался я с одними женщинами! Как управлюсь с жатвой, как семью прокормлю? Тебе долг как верну? А ведь еще добрую половину урожая замку отдай! — стонал Вазген.

— Сельджуки придут — без овцы единой останешься, жену с дочерьми в плен возьмут, тебе самому главу снесут! — медленно ворочал языком Вараздат. — Сейчас на камне целым сидишь, много шумишь… Парон Саргис и тебя ведь охраняет, дурья голова!

— Что мелешь, Вараздат? — вскипел Вазген. — А кто в войске у парона, не наши ли все сыновья? И кто кого охраняет, мы ли парона, или он нас? Боже, боже, почему на свете так устроено — нам на господ трудиться вечно? Да еще жирных бездельников попов кормить нам же, а? — кричал Вазген.

— Кто это бездельник, кто жирный? — раздался негодующий голос.

Вазген обомлел. Но было уже поздно — толстый монах в сопровождении старосты Укана протискивался между стариками. Монах дал увесистую оплеуху Вазгену.

— Вот тебе, тондракит^[11] несчастный!.. Завтра попляшешь у меня под плетьми на конюшне за язык нечестивый…

Священнослужитель задыхался от злости.

— В самом деле, о чем думаешь, Вазген? На все село слышны твои дерзкие речи, — вступил в разговор Укан. — Не поздоровится тебе от нашего управителя, если тер-Мовсес сообщит…

— Да я говорил только, что в жатву работать некому, дети голодными останутся, подати уплатить не смогу! Опять-таки десятину церкви отдай… Самвела ты сам утром забрал в ополчение… — выворачивался Вазген.

— Богохульник! — гремел вовсю тер-Мовсес. — Не понимаешь, безмозглый, что, кабы не наша святая церковь, тебя не Вазгеном, а Гасаном звали бы, вместо Христа проклятому Мохаммеду кланяться заставили бы? И гореть тебе тогда на вечном огне на том свете… А плетей ты на этом свете уж попробуешь! — добавил злорадно, удаляясь.

…Назавтра вызвали Вазгена в замок на утесе и по приказу управителя отодрали плетьми на конюшне за бунтарский язык. Чуть живым привезли его домой…

Глава III. ВСТРЕЧА В ТУМАНЕ

Густой туман окутал Лорийскую степь и окружающие лесистые горы, не пропуская утренних лучей. У перевала Базумтар^[12] белая пелена еще более сгущалась, скрывая провалы и горные вершины. Крупные капли росы осели на траве, листве кустарников и деревьев. В воздухе стояла тишина.

Из тумана показалась неясная фигура всадника. Вскоре всадник остановил коня. Оглянулся назад. С гор потянуло ветром, туман стал клубиться и светлеть, появились смутные очертания придорожных деревьев и уходящей вдаль горной дороги. Куладжа^[13] из темного сукна, соболья шапка, драгоценная сабля в золотых ножнах и прекрасный конь караковой масти говорили о знатности всадника.

— О-эй, Хубасар!

От неожиданного окрика норовистый конь прижал уши и заплясал на месте. Всадник резким движением затянул поводья.

— Здесь я, государь.

Из тумана выдвинулась вторая конная фигура. Плечистый всадник в черной бурке подъехал ближе. На скуластом загорелом лице кипчакского типа сквозила досада.

— Где охота, Хубасар, хотел бы я знать?

Кипчак пожал плечами, пробормотал в редкие усы:

— Не разберу, государь. Туман…

— Я тебя спрашиваю, куда девались бездельники ловчие и лентяй Афридон? — рассердился первый всадник.

— Верховые с соколами и гончими не поспевали за нами, государь. От самого Лори вскачь гоним, а теперь вот — туман… Подождать бы восхода!

— Кто выезжает так поздно на охоту? Один Афридон! Тебе тоже захотелось храпеть по утрам?

Хубасар обиженно замолчал.

Со стороны перевала послышался заглушенный топот коней. Хубасар прислушался, тихо сказал:

— Конница, государь. Немалый отряд.

Топот приближался. Из тумана стала вытягиваться вереница вооруженных всадников. Впереди в чехле везли боевое знамя.

Хубасар закричал:

— Кто такие? Откуда?

— Из Хожорни… Конники парона Саргиса, — протяжно откликнулся кто-то из середины отряда. Конница медленно проходила мимо двух всадников.

— Что за Саргис? — спросил всадник в куладже.

— Вероятно, владелец Хожорнийского замка, — предположил Хубасар.

— Однако их довольно много, сотни три… Посмотри, Хубасар, какие длинные пики!

В конце вереницы на обочине дороги замаячила исполинская фигура конного рыцаря.

— А вот и хожорнийский азнаур! Он самого высокого роста человек в Картли! — сообщил уверенно Хубасар.

— Позови его, — приказал всадник в куладже.

— О-эй, батоно Саргис! — закричал Хубасар.

— Кто зовет меня?

Громадная фигура в легкой железной броне приблизилась к всадникам и остановилась невдалеке. Парон Саргис спокойно оглядывал всадников. Кипчак быстро подъехал к Саргису, прошипел на ухо:

— Ты что, ослеп, царя не узнаешь?

Саргис повернулся к царю Георгию, который молча наблюдал за обоими, и низко поклонился. На него в упор смотрели холодные глаза властелина. Суровое лицо Георгия III, с правильными чертами и небольшой русой бородой, было озабоченным.

— Прости, государь, впервые тебя вижу, а тут еще туман…

— Разве никогда не бываешь в Тбилиси? — спросил царь.

— Да редко, государь. В своих горах все сидим. Что нам делать в столице?

Царь внимательно оглядел гигантскую фигуру рыцаря.

— Ты так думаешь? — задумчиво спросил он и, обращаясь к спутнику, сказал:

— Пожалуй, нам именно такие ратные люди и нужны. Ты как считаешь, Хубасар?

Хубасар поспешил согласиться с мнением царя:

— Конечно, государь! Я слышал от покойного отца, что хожорнийские владетели раньше князьями считались, бывали при дворе твоего великого деда…

— Вот видишь, Саргис из…

— Хожорни, государь.

Переменив тему разговора, царь с нескрываемым любопытством спросил:

— А почему, азнаур, ты завел такие длинные пики для своих всадников? Ведь неудобно же с ними будет в бою?

— Смотря где, государь. В горах, действительно, с ними не развернешься. А вот на широких просторах — дело другое! Например, на Ширакской равнине…

— А почему ты знаешь, что нам воевать в Армении придется? — перебил его царь.

— Э, государь, а где же еще? Твой дед, царь Давид, некогда туда водил свое войско доблестное, наверное, и ты захочешь христианские храмы освободить…

Георгий промолчал.

— Я и конный строй изменил, иначе веду своих людей на врага, — поспешно добавил Саргис.

Царь явно заинтересовался хожорнийским рыцарем. Спросил:

— А можешь мне показать, как с этими пиками вы управляетесь?

— Сейчас трудно будет, государь, — туман. Можно и людей и коней покалечить! — объяснил Саргис.

— Хорошо, после смотра покажешь мне и амирспасалару! — заключил беседу царь Георгий.

Раздался лай — подходила царская охота. Позади псарей маячила фигура главного ловчего Афридона. Царь выругался.

Как и опасался Самвел, парон Саргис, заметив расторопность и хорошую посадку на коне молодого парня, велел зачислить его в замковый отряд конюхом. Сейчас он чистил коня парона в небольшом дворе дома в городе Лори. Дворик был зажат одноэтажными каменными постройками, а в одном из окон часто появлялось женское лицо, что явно смущало Самвела.

Недавно купленный за большие деньги у проезжего барышника конь вороной масти, с широкой могучей грудью и белыми чулками на длинных сухих ногах, косился выпуклыми блестящими глазами на молодого конюха, приплясывая от нетерпения перед коновязью. Балованный скакун любил в шутку хватать за рукав крепкими зубами. Остерегаясь этого, Самвел привязал вороного накоротке. Коню такой прием не нравился, и он сердито напирал массивным крупом на Самвела.

— Опять задурил! — Самвел дернул за повод и ткнул скребницей в лоснящийся бок. — Не валяй дурака, стой смирно, надо уборку кончать да седлать! Сегодня царский смотр!

Самвел быстро стал протирать мягкой шерстяной тряпкой спину и круп коня. Заметив снова в окне маленькой пристройки миловидное женское лицо, он негромко запел:

— Дождь плетей пойдет нынче по твоей спине, ленивый буйвол! — раздался зычный голос с другого конца дворика.

Сотник Вахрам! По лицу молодого конюха скользнул испуг. Он с удвоенным рвением стал чистить коня. Но сотник Вахрам был неумолим.

— Порядочные люди кончили чистить коней, седлают уже, а ты, бездельник, все возишься!

— Парон Вахрам, кончил я чистить Алмаза. И копыта ему черной мазью смазал, как ты велел…

Сотник белым платком провел по спине лошади. Платок остался чистым.

— Скорей седлай, чертов сын! Ишхан выйдет, влетит и тебе и мне!

Сотник Вахрам удобно устроился на каменной скамье у дома и стал наблюдать за работой Самвела.

Самвел с трудом взгромоздил тяжелое походное седло с серебряной луной, взял в руки сплетенный из стальных колец боевой нагрудник и стал надевать коню.

— Не пойму я никак, почему наш парон не любит тяжелых панцирей? Все пароны ходят в латах и коней тоже в латы прячут. А он такую игрушку на коня велит надевать, да и сам только легкую кольчугу носит…

Сотник Вахрам с сожалением посмотрел на Самвела:

— Ничего ты, дурень, не понимаешь! У парона своя мысль есть.

— Какая мысль? — озадаченно переспросил Самвел.

— А вот какая. Помнишь, с греческими монахами в прошлом году в Санаинский монастырь приезжал послушник по имени Феофилакт?

— Помню, помню, высокий такой старец…

— Так этот Феофилакт из Константинополя некогда вместе с франтами сражался против сарацин. Парон Саргис два раза этого грека к себе вызывал, все расспрашивал, как они воевали в Палестине…

Сотник приостановился, потом продолжал:

— Если верить Феофилакту, ничего хорошего у франтов в их тяжелых доспехах не получилось против той конницы, все время застревали они в глубоких песках! А сарацины в легких панцирях налетят на всем скаку, разобьют франгов и опять ускачут в пустыню. Понял?

— Так то сарацины в пустыне, а наш парон чего же хочет?

Сотник не успел ответить. Парон Саргис уже стоял на крыльце дома. Самвел, держа коня под уздцы, подвел его к крыльцу.

— Как подпругу подтянул, Самвел! Сразу вижу, слаба…

— Алмаз всегда живот надувает, когда я подпругу затягиваю. Уй, такой хитрый конь! — оправдывался Самвел, снова берясь за ремень.

Парон рассмеялся. В ворота наметом проскакал оруженосец Шоторик:

— Сотни построены, парон Саргис!

Саргис вдел ногу в стремя, легко вскочил в седло и подтянул поводья.

Хожорнийский парон был одет по-походному. Крепкая стальная кольчуга с круглыми бляхами облекала его выпуклую грудь, на левое предплечье был вздет небольшой треугольный щит, тяжелый длинный палаш с прямой рукояткой висел на боку. К седлу приторочен боевой молот, которым этот гигант с одного удара разбивал любой панцирь. Но, как заметил наблюдательный Самвел, вооружение могучего рыцаря было легче обычного.

Шоторик подал стальной шлем с перьями белой цапли. Саргис тронул коня и выехал на улицу в сопровождении оруженосца и сотника.

Конные сотни уже были выстроены. Небольшой ветерок слегка колыхал флажки на пиках передней шеренги. Всадники непринужденно сидели в глубоких седлах.

Парон Саргис внимательно осмотрел ряды и, проехав к середине отряда, поздоровался с всадниками. В строю все было в порядке: седловка хорошо пригнана, кони накормлены и начищены, исправное оружие блестело, люди смотрели бодро и весело на своего парона, которого уважали за легендарную силу и неустрашимость. Можно было смело ехать на царский смотр…

По команде сотника Вахрама конница выстроилась в походную колонну, по четверо в ряд. Саргис встал во главе. За ним ехал знаменосец Шоторик с родовым знаменем. Отряд двинулся шагом вдоль улицы, сопровождаемый стайкой мальчишек.

Глава IV. ВЕЛИЧИЕ ДОМА ОРБЕЛИ^[14]

Амирспасалар и дидебул^[15] Картли Иванэ Орбели, владетель Сомхити, Лори, Самшвилде, Дманиси и многих других городов и земель, был не в духе. В июньский день необычайно жарко в замковом покое, докучали мухи. Обмахиваясь шелковым платком, грузный сорокалетний вельможа восседал у окна в парчовом флорентийском халате, держа в руках рог с вином, и молчал. Напротив, в таком же удобном кресле, сидел его заместитель князь Гамрекел, эристав^[16] торский, и тоже безмолвствовал.

— Будь здоров, мой Гамрекел! Всему твоему преславному дому дай бог счастья и благоденствия… — первым прервал затянувшееся молчание амирспасалар.

Гость наклонил голову, подняв рог с вином:

— Да пребудет благословение божье над сим великим домом и его хозяином знаменитым!

Поставив пустой рог, Орбели раздраженно начал:

— Черт бы побрал самцхийских ротозеев! Весь строй сегодня поломали. Да и эретцы князя Григола выглядели сущими оборванцами. Как всегда, выручили гвардейцы. Но царь определенно остался недоволен смотром. Все время левый ус дергал!..

Гость молча кивнул головой. Орбели не хотел больше огорчать своего заместника, который больше всех и был в ответе за неполадки на царском смотре, перешел на другие дела:

— И с чего вздумалось царю возиться с этим хожорнийским верзилой? Как будто не хватает ему худородных кипчаков и разных торгашей? Ведь незнатный человек Саргис, правнук какого-то наездника, а тоже — мечтает в князья пролезть! Пусть скажет спасибо блаженной памяти великому царю Давиду: тот, когда забрал Сомхити у бедного Кюрике, на радостях всем награды и звания стал раздавать, кому надо и кому не надо! Вот и отцу этого истукана отдал Хожорни и даже разрешил именоваться мтаваром^[17]! А какой же он князь? Сам знаешь, дорогой, что надо в благородном государстве Картли для княжеского достоинства: укрепленный город и крепости иметь, усыпальницу возвести в родовом монастыре, в доме собственную церковь и своего священнослужителя держать… А что у этого верзилы? Замок в горах да пара деревень в лесах. Еле-еле на хорошего азнаура хватит! Я так и сказал ему после смотра… А теперь выдумал еще скакать сломя голову со своими головорезами с длинными пиками, а царь Георгий и рад!

Гамрекел ответил немного невпопад:

— Да! С каждым годом все круче становится царь Георгий. Никого не слушает… И в кого только пошел?! Отец у него мягкий был человек, да и великий царь Давид умел с благородными людьми разговаривать. А этот — прямо бешеный! И за каждую малую вину строго взыскивает…

— Ты прав, мой Гамрекел. Последние дедовские права у владетелей царь отбирает! А за его широкой спиной, в наших же княжеских городах, проклятые торгаши голову стали поднимать! Свободную торговлю требуют, какие-то советы старейшин выбирают, а те с нами, их исконными владетелями, дерзкие речи ведут, о «незаконных поборах» уже заговорили… А крестьяне? Недавно ехал я по лесу, слышу, поет кто-то песню. Прислушался внимательнее — честит господ своих певец, да еще какими непристойными словами! Пришпорив коня, нагнал наглеца, сбил плетью с ног. Теперь в цепях в Самшвилдской крепости до самой смерти гнить будет!

— А ведь подумать, — поддакнул Гамрекел, — разве мы, мтавары, не прямые потомки Картлоса^[18] и к ним приравненных славных родов?!

— А потом, — продолжал развивать свою мысль Орбели, — если наглый сосед отберет насильственно у меня кусок земли, я отбить свое достояние оружием сам не властен! Изволь-ка ехать в Тбилиси за царским правосудием…

— То установил еще царь Давид! — неуверенно возразил Гамрекел Торели.

— Ну и что, разве великий царь не мог ошибаться? Кроме того… — Князь Орбели прищурил глаз, тихо добавил: — На царском престоле Грузии по праву не Георгию бы сидеть! Ведь законный наследник Багратунианов — наш Демна…

Торели промолчал. Осторожный военачальник в душе был, как и все феодалы Картли, согласен с Иванэ Орбели. Недаром проницательный грузинский летописец писал, что «картлийские мтавары по природе своей от древних времен всегда были предателями в отношении своих властелинов… Об этом знал царь Давид Строитель, мудрейший из людей, поэтому не оставлял им времени ни на рассуждения, ни на отдых, ни на собрания». Царь Георгий III не хуже деда разбирался в настроениях феодальной знати, а в действиях был, пожалуй, даже круче… Князья не прощали этого своему властелину, к тому же занявшему престол после загадочной смерти старшего брата. Это и имел в виду амирспасалар, беседуя с Гамрекелом Торели.

Иванэ Орбели в отношении Георгия III был человеком неблагодарным. Несмотря на тяжелый, неуступчивый характер, царь все делал, чтобы привлечь на свою сторону главаря феодалов, опекуна царевича Демны. Передал ему в личное владение крупные торговые города с окружающими землями, назначил наследственным амирспасаларом Грузии. Но честолюбивый Орбели метил выше…

Слуг нет, лишних ушей надо избегать при тайной беседе вельмож. Тихо в покое, слышно, как жужжат мухи. Амирспасалар, хозяин, сам наливает вино из узкогорлого глиняного кувшина и Торели, и себе. Вельможи молча поднимают оправленные в серебро рога с вином, пьют, погруженные в тревожные думы.

Легкий стук в дверь прервал тишину. На пороге стоял невысокий мальчик в придворной одежде.

— Можно, дядя Иванэ?

— Демна? Входи, мой мальчик.

Царевич подошел к Орбели, почтительно поцеловал руку опекуна. Амирспасалар одной рукой обнял мальчика, ласково притянул к себе:

— Как твой новый жеребчик, Демна?

— Захромал, третий день не могут вылечить коновалы, дядя Иванэ.

— Ничего, не горюй! Другого коня подарю.

Синие глаза царевича засияли от радости.

— Ты такой добрый, дядя Иванэ!

Амирспасалар действительно любил маленького царевича Демну. Мягкий и приветливый характер, красивая внешность подростка невольно привлекали к нему. Но кроме того, юная дочь Орбели — Марине обещала со временем стать красавицей. Еще с десяток годов и…

Амирспасалар замечтался.

В покой вошел эретский эристав Григол Асатидзе в сопровождении азнаура Шабурдана. Царевич по знаку опекуна удалился.

— Какие приказания на завтра соизволишь дать, патроно Иванэ? — начал первым Григол.

— Ты командуешь запасным полком, князь Григол. Так повелел царь.

— Хорошо, государь Иванэ.

Эристава определенно устраивало командование в тылу войска. Загорелое лицо старого мтавара оставалось бесстрастным, лишь на миг блеснул огонек в глазах.

Азнаур Шабурдан почтительно ждал дальнейших приказаний.

— Ты, Шабурдан, пойдешь с моим личным обозом. Смотри, чтобы все было в порядке!

— Великий господин, глаз не сомкну…

— Там прислали из Кварели кахетинское. Не вздумайте открывать бурдюки. Голову оторву! — продолжал наставлять Орбели верного слугу.

Шабурдан ожесточенно замотал головой, преданно глядя в глаза патрону:

— Кто посмеет, батоно?!

— Дозволь спросить, где с царем будете находиться на походе? — снова обратился князь Григол к Орбели.

Обрюзглое лицо амирспасалара скривилось. Он с усмешкой бросил:

— Как всегда, в голове! Разве ты, князь, не знаешь царя Георгия?

Торели неодобрительно хмыкнул в усы.

— Не подобает царю, как простому латнику, впереди воинов следовать на походе! Не осуди, батоно Иванэ, что позволяю себе говорить так… — укоризненно сказал эретский эристав.

— Сам знаю, да ничем помочь не могу. Царь все по-своему делает…

— А кто передовым отрядом пойдет? — спросил снова Григол.

— Сомхитары^[19] из Хожорни и других мест, — нехотя ответил амирспасалар.

— С Саргисом? Их ведь немного.

— Да, сотен пять наберется. Тоже воля царя.

Амирспасалару явно не хотелось продолжать малоприятный разговор. Собеседники, исчерпав вопросы о завтрашнем походе, почтительно откланялись и вышли из покоя. Вскоре ушел и Гамрекел Торели. Князь Иванэ остался со своими думами о славном прошлом великих прадедов.

Позади кресла послышался легкий шорох женского платья. Амирспасалар обернулся с неудовольствием, он не любил, когда нарушали его послеобеденный отдых. К тому же он знал, что, кроме жены — княгини Русудан, никто не решится на такой смелый поступок. Княгиню же Иванэ недолюбливал за большие траты на церковные нужды. Был он скуп и не поощрял дорогостоящих благочестивых затей.

— Опять за деньгами явилась?

Княгиня Русудан происходила из царственного рода Кюрикянов и всегда это помнила. На поблекшем лице с правильными чертами — ханжеское выражение.

— Конечно, — ответила Русудан. Большие карие глаза спокойно смотрели на князя Иванэ. — Не для себя, для божьего дела!

— Опять свой любимый Зеленый монастырь будешь обстраивать? — воскликнул с досадой Орбели.

Русудан надменно откинула голову: супруг так и не предложил ей присесть… Встав с кресла, Орбели направился к выходу, кинул через плечо:

— Завтра в поход собираемся. Денег нет! — И скрылся за дверью.

Спустя два дня после неприятного разговора с соседом Вазгеном у родника Вараздат шагал по обочине горной дороги. Прибыльно продав в Лори небольшую отару (войсковые поставщики платили неплохо!), он спешил попасть к родственникам в селение Тандзут.

Узкая каменистая тропа петляла среди скал и глубоких провалов, круто спускаясь с Базумтарского перевала в долину реки Дзорагет. Вечерело. Сторожевое охранение еще не было выставлено на ночь, и Вараздат благополучно миновал перевал.

Сверху на тропе послышался мерный топот коня. Вараздат прислушался, из осторожности отошел от дороги и стал за большим камнем. Вскоре из-за поворота показался всадник в темной одежде, на хорошем скакуне. На поясе у всадника висел длинный кинжал. Голова и нижняя часть лица были обмотаны, несмотря на теплое время, черным башлыком. Вараздат совершенно успокоился, когда увидел в тороках довольно большой, ведра на четыре, бурдюк вина. «Какой-нибудь мелкий лавочник, сам везет вино на продажу из Кахети…» Выйдя из прикрытия, он громко приветствовал всадника:

— Вечер добрый, путник!

Всадник настороженно оглядел вынырнувшего крестьянина и вместоответного приветствия огрел плетью коня. Тот шарахнулся в сторону и прибавил шаг. Скоро человек с бурдюком исчез за новым поворотом, оставив Вараздата в полном недоумении…

На следующее утро всадник с бурдюком ехал уже по дороге к Джаджурскому перевалу. Граница между Грузией и Шираком — владением анийских эмиров — условно проходила по этому хребту. Но, по существу, вся верхняя часть ущелья Дзорагета никому не принадлежала и нередко служила местом стычек между сельджуками и грузинскими пограничниками.

Порубежная застава расположилась на самом перевале. От накалившихся за жаркий день красновато-серых туфовых скал шел нестерпимый зной. Все порубежники скрылись от солнца под большой навес из веток и листьев и спали сном праведников. Разомлевший от жары дозорный увидел вдали на дороге всадника с вьюком и с трудом растолкал старшего по заставе. Они стали смотреть на дорогу вдоль узкой ленты речки, окаймленной изумрудной зеленью. Ездок держал путь прямо на заставу. Подъехав к навесу и скинув папаху, он воскликнул:

— Здравствуй, почтенный азнаур!

Порубежник приосанился. Покрутив ус, он недоверчиво оглядел проезжего незнакомца:

— Здравствуй и ты! А ну, говори, что везешь?

— Ничего особенного, достопочтеннейший, — замялся путник.

— Как это «ничего особенного»? Я вижу бурдюк, и немалый!.. — В голосе начальника заставы зазвучала угроза.

— А в оном бурдюке, конечно, вино, и, верно, неплохое, патроно Вардан! — заискивающе подхватил дозорный.

— А знаешь ли ты, что полагается за незаконный вывоз… — с грозным видом начал старший порубежник. Приезжий не дал ему закончить:

— Бог мой, да разве я не поделюсь по-братски кварельским с доблестными воителями! Да забирайте хоть весь бурдюк, патроно, мне не жалко, видит Бог…

Под навесом закипел пир. До позднего вечера окружающие скалы оглашало мощное «мравал-жамиер», слышались дружественные возгласы и братские пожелания. Потом все угомонились. Под могучий храп заставы, обернув войлоком копыта коня, приезжий осторожно выехал ночью из лагеря. Вскоре он перевалил через хребет и спустился в Ширакскую равнину. К рассвету добрый конь доставил его к речной переправе.

Ахурян^[20] сильно вздулся от прошедших ночью дождей. Конь осторожно вошел в бурный поток, понюхал воду, поплыл. Всадник соскользнул с седла и плыл рядом, держась левой рукой за стремя, пока не выбрался на пологий берег. Усталый конь тяжело водил боками. Всадник оглянулся назад, на освещенную восходящим солнцем равнину.

Отсюда было рукой подать до Ани…

Глава V. ЭМИР РАЗВЛЕКАЕТСЯ

Легендарный город Ани на Ахуряне не сразу достиг великой славы и могущества. Долгое время это была лишь одна из пяти неприступнейших крепостей Армении. Князья Камсараканы («Бычьеголовые») в V веке возвели здесь над обрывистым берегом реки мощную цитадель Вышгород, а в крепостном посаде, поставив торговые ряды, стали понемногу подторговывать заезжие купцы. К началу X века Ани был уже большим городом. Ашот Мсакер^[21] Багратуни обратил внимание на выгодное стратегическое расположение Ани на высоком мысу, зажатом между двумя глубокими ущельями. Выгнав арабов из города и уплатив Камсараканам некоторую сумму, он стал хозяином в Вышгороде, а в 961 году его внук Ашот Милостивый при большом стечении народа возложил на себя в Ани царскую корону. Так, феодальная крепость превратилась в политический и торговый центр страны.

Город «1001 церкви» процветал. Но в 1041 году большое византийское войско двинулось к армянской столице, используя завещание слабовольного царя Иоаннеса, оставившего свои владения в наследство императору Константину Мономаху. Три раза подступали войска византийцев к стенам, но так и не смогли взять Ани, который защищало вооруженное население. Два года спустя предатели сдали Ани грекам. Однако последние недолго владели славным городом. В 1064 году в Армению ворвались полчища Алп-Арслана под предводительством его сына Малик-шаха и везира Низам-ал-Мулка. Двадцать семь дней доблестно бились анийцы на городских стенах, и лишь вероломство византийского гарнизона, трусливо укрывшегося в Вышгороде, передало город в руки озверелых сельджуков. Семь лет спустя после этого погрома султан Малик-шах продал город двинским эмирам Шеддадидам, при которых Ани понемногу стал восстанавливать свое значение, набирать вновь силу. Сильный гарнизон из навербованных вояк обеспечивал нынешнему эмиру Фадлуну IV относительное спокойствие. Этими тюркскими головорезами командовал нанятый за большое жалование мамлюк Рустем.

На широких окнах базиличного зала Багратидского дворца висели тяжелые парчовые занавески, почти не пропускавшие света; посередине бил фонтан, снабжаемый родниковой водой, которая поступала по водопроводу протяженностью шестьдесят стадий^[22] из источников горы Арджо-арич. В самом дворце вода протекала по керамическим и железным тонким трубам, размещенным под каменными плитами полов.

Придворный поэт писал об эмире Фадлуне, что, получив во владение богатый торговый город, он «устроил пир и поднял знамя наслаждения. Постоянно играя благовонными локонами прелестниц с амбровыми мушками, целуя их сладкие уста и созерцая движение чаши, наполненной вином, эмир не ведал печали…».

Тучный не по летам, Фадлун возлежал на хорасанском ковре посередине зала, удобно раскинувшись на шелковых подушках. Лицо эмира после весело проведенной ночи было шафранового цвета. На парчовом халате виднелись следы обильного пиршества. Полупьяный поэт, стоя на коленях у ковра, высокопарно декламировал:

На пороге появилась толстая фигура главного евнуха Масрура. На его жирном, обычно невозмутимом лице читалось волнение. Евнух стал делать за спиной властелина предостерегающие знаки поэту. Тот испуганно замолчал. Фадлун лениво повернул голову. Масрур склонился в низком поклоне.

— Зачем пришел?

Эмир не любил, когда прерывали его увеселения.

— Великий повелитель, прибыл гонец с севера…

Произнеся эти слова, Масрур замолчал, осторожно наблюдая за выражением лица эмира. Недовольно скривив рот, тот небрежно бросил:

— Что там еще?

— Царь курджиев^[23] выступил с большим войском…

Фадлун привстал на ковре. В маленьких, налитых кровью глазах мелькнул испуг. Рука с окрашенной хной ладонью судорожно сжала кубок. С напускным спокойствием эмир прошипел сквозь зубы:

— Только беспокоить умеете! Что же делать, безмозглый ишак?

— Великий эмир, надо посоветоваться с Рустемом…

— Где он, проклятый Аллахом бездельник? Только жалованье даром получает! Ну, что еще тебе передала неверная собака?

Масрур развел руками. Посмотрел на поэта, потом на эмира.

Фадлун визгливо закричал:

— Чего молчишь? У меня нет секретов от Насера…

— Курджий письма не послал. Опасался обыска на границе, — неохотно пробормотал евнух.

Эмир заскрежетал зубами. Неожиданно легко вскочив на короткие ноги, с размаху ударил Масрура по лицу:

— Старый верблюд! Я спрашиваю, что делать?

Масрур пошатнулся от удара, но, снова склонившись в низком поклоне, залебезил:

— Великий государь, надо немедля послать гонцов за помощью к эмирам в Хлат и Арзрум^[24]. Кроме того…

Тут Масрур окончательно проявил свою недоверчивость к придворному поэту. Почтительно склонившись к уху эмирского высочества, он стал что-то нашептывать. Фадлун сразу оживился, закричал пронзительно:

— Зови Рустема-бахадура, скорей зови!

Начальник наемной конницы Рустем с раннего утра сидел у оружейника Тиграна. В тесном помещении с низким потолком и каменным полом трудно было повернуться, так много здесь было оружия.

Блестели смазанные маслом и разложенные по полкам тяжелые латы. На особых вешалках висели кольчуги разных размеров, громоздились сложенные до потолка персидские и египетские шлемы. В углах лавки к стойкам были подвешены пучки наконечников для копий, дротики-джериды, прислонены к стенам алебарды. Драгоценные хоросанские и дамасские сабли хранились в особых длинных ящиках. Не одну сотню людей можно было вооружить в лавке Тиграна…

Через полуоткрытую дверь виднелась закопченная кузница и мастерская с разным рабочим инструментом. Полуголый человек в лохмотьях, отирая пот, раскачивал рычаг мехов. Горн пылал. Ослепительным жаром, роняя искры, белели раскаленные железные полосы. Вертелись точильные круги, лязгала сталь. Изготовление оружия, а также лемехов, топоров, подков, серпов и кос у лучшего анийского оружейника великана Тиграна было на полном ходу…

Рустем все не мог решить, покупать новую кольчугу или нет. По обветренному солнцем лицу старого воина скользила досада. Проклятый казначей задержал жалованье за последнюю треть года. Разумеется, все деньги пропивает пьяница эмир… Оружейник же не поверит в долг. А забрать у него кольчугу без денег нельзя. Христианская собака такой вой поднимет, что Эблис^[25] тошно будет!

Варпет^[26] Тигран охотно беседовал с великим знатоком западного и восточного оружия мамлюком Рустемом, воевавшим с врагами Аллаха под небом Египта, Палестины, Сирии, Ирака и других стран. Перебирая окладистую черную бороду и внимательно следя за мамлюком умными черными глазами, Тигран степенно рассказывал:

— Хорошие латы в полном наборе или ценные кольчуги — это оружие для богатых, высокородных воителей. Как может бедняк воин заплатить пятьдесят, восемьдесят, сто и больше золотых за такие изделия?

Рустем поморщился. Если даже за кольчугу надо будет уплатить пятьдесят золотых, откуда он их возьмет?

— И не каждый народ умеет делать хорошее вооружение. Скажем, панцири с золотой насечкой или вороненные чернью, пригодные для царей или великих эмиров, лучше всего делают греки в Константинополе и франги в Италии. Кольчуги же лучшие из Дамаска, тоже хорошие — из Хорасана. И в царстве рузиков^[27] отлично их делают! Только рузикские кольчуги редко к нам попадают, трудно их доставлять через Дешт-и-Кипчак^[28].

— А в чем тайна? — заинтересовался Рустем.

— Особенной тайны нет. Это не дамасская сталь, секрет которой арабские мастера скрывают от всех. Просто рузики кладут добротное, хорошо прокованное железо, на совесть клепают кольца, мелкие, по двадцать тысяч и больше на одну кольчугу…

— Двадцать тысяч? Не может быть! — удивился мамлюк.

— Да! Сейчас я тебе покажу кольчуги на выбор — простые и дорогие. Есть у меня одна из Дамаска, совсем новая, недавно достал — один ваш воин умер от болезни. А другая кольчуга из Киева давно у меня лежит. Починки немного требует. Я сам ею займусь, когда время придет…

Тигран снял с вешалки несколько кольчуг и развернул их на прилавке. Стал объяснять мамлюку:

— Вот, смотри, бахадур! Это простая кольчуга, из Дербенда. Кольца большие, в один ряд выложены. Такой доспех ни от стрелы, ни от меча не убережет, только напрасная тяжесть на плечах воина! А вот теперь покажу кольчугу из Дамаска. Отличная кольчуга, советую взять.

Окинув оценивающим взглядом высокую фигуру мамлюка с тонкой талией, оружейник добавил:

— Как раз тебе впору будет. Видишь, кольца какие мелкие, склепаны плотно, один к одному. Прекрасная работа! И дорого не возьму, всего восемьдесят золотых…

Мамлюк недовольно промычал что-то невнятное. Восемьдесят золотых… Проклятый казначей! А кольчуга и впрямь хороша.

— А вот рузикская кольчуга. Видишь, изъян небольшой — медные бляхи у воротника отскочили от удара мечом. Берегись удара по вороту, бахадур. Самое слабое место в доспехе! А кольчуга тебе не пойдет — слишком велика. Только я мог бы ее надеть, да мне она ни к чему, мы — мирный народ, ремесленники. Смотри, какая на ней клепка особенная — в три кольца! Мы так не умеем работать, прямо скажу. И никаким мечом такую кольчугу не возьмешь. Разве что дивным мечом Мгера^[29]…

Рустем был в нерешительности. Оружейник начал убирать кольчуги на вешалки, искоса посматривая на покупателя. Тишину лавки прервал громовой топот коней по каменной мостовой Кузнечной улицы. Вадники остановились около оружейной лавки Тиграна. На пороге вырос высокий начальник дворцовой охраны.

— Салам, преславный Рустем-бахадур! Насилу отыскал твою милость. Его высочество срочно требует тебя во дворец.

— Что случилось? — недовольно спросил Рустем.

Начальник дворцовой охраны был болтливым, склонным к паническим сообщениям человеком.

— Царь Георгий с большим войском идет на Ани!

В темных глазах Тиграна мелькнула радость. Но оружейник быстро отвернулся и стал перебирать доспехи на полках. Рустем не обратил внимания на поведение варпета, поглощенный навязчивой мыслью о плуте-казначее. Теперь-то он со своим бездельником эмиром не отвертится, придется все жалованье сполна уплатить Рустему и его молодцам… «Нет денег — нет мамлюков!» — говаривал покойный бей мамлюков Юсуф, победитель франгов. Война!

И Рустем уверенно обратился к оружейнику:

— Пришлешь вечером на дом кольчугу — беру. Только уступить бы надо, уста^[30]!

— Последняя цена — семьдесят золотых. Сам с товаром приду.

— Хорошо, приходи.

И Рустем быстро направился к выходу в сопровождении начальника дворцовой охраны.

Глава VI. ЗАСАДА В ШИРАКЕ

Предгорная равнина с туфовыми холмами ржавого цвета пологими террасами спускалась к реке Ахурян. Поблескивали вечные снега на вершинах пятиглавого Арагаца^[31]. Косматое солнце нестерпимо палило закованное в железо и медь войско. Царь Георгий в золоченой броне миланской работы молча ехал по каменистой дороге на жеребце караковой масти. Рядом мерно покачивался в седле амирспасалар Орбели в темном панцире и высоком шлеме с красным пером. Следом за ними ехал на сером иноходце Хубасар, а в некотором отдалении — конвой гвардейских латников на поджарых конях.

По знаку царя к нему поскакал начальник заставы. У порубежника отчаянно болела голова со вчерашней попойки. На вопросы грозного царя он отвечал испуганно, сопровождая ответы клятвами и божбой:

— Да паду я жертвой за тебя, великий государь! Два раза посылал конных лазутчиков до самой реки. Никого нет!

— Когда посылал? — коротко бросил Георгий.

— Вчера вечером, государь, и еще сегодня на рассвете… Клянусь белым Георгием!

Порубежник определенно врал. Однако Ширакская равнина и впрямь казалась пустынной. Все пространство до реки было видно как на ладони. Справа к Ахуряну примыкала большая роща низкорослых карагачевых деревьев, слева по созревающим хлебам ходили широкие волны и виднелись исчерна-серые постройки Ширакавана.

Конный отряд продолжал продвигаться по дороге к Ахуряну. Сзади на перевале показалось облако пыли. Передовые сотни небольшой грузинской армии стали спускаться с гор. Первой шла рысью сомхитарская конница под командой парона Саргиса.

Амирспасалар Орбели вдруг натянул поводья и тревожно оглянулся. Из рощи на берегу реки внезапно вырвался большой отряд в кольчугах и сверкающих шлемах. Размахивая кривыми саблями, всадники на резвых конях быстро приближались. Со стороны Ширакавана также показались скачущие всадники.

— Сельджуки! — прохрипел Орбели.

Быстро обернувшись, Георгий увидел приближающегося врага и зло огрел плетью по лицу незадачливого порубежника. Тот завыл от ужаса, пряча голову от ударов.

Положение становилось крайне тяжелым, уже неслись от рощи крики «Сдавайся!». Царь круто повернул жеребца и стал на полном скаку уходить от врага. За ним с трудом поспевал тяжелый конь амирспасалара. Сзади, оглядываясь на сельджуков, мчался Хубасар; гвардейский конвой, сбившись в беспорядочную кучу, скакал за царем и амирспасаларом.

Сельджуки — не меньше тысячи отборных конников — с ужасающим визгом стали вытягивать фланги стремясь перехватить уходящую группу.

Парон Саргис понял, какая опасность угрожает царю Георгию. Выхватив огромный палаш из ножен, Саргис привстал на стременах и широким жестом развел руки. Сомхитарские сотни четко, как на учении, развернулись и, перейдя с рыси в намет, вытянулись с обеих сторон в дугу. Выставив длинные пики с флажками, они мчались на сельджуков. Сам парон Саргис летел впереди построенного клином замкового отряда. За ним скакал с боевым знаменем Шоторик.

Топот множества коней грохотал по пустынной равнине, крики сельджуков становились все оглушительней. Стиснув зубы, царь Георгий мчался навстречу своей коннице. Доскакал, врезался в строй и, с трудом остановив разгоряченного жеребца, обернулся с искаженным яростью лицом.

Опрокинув первые ряды противника длинными пиками, лорийцы ожесточенно рубились с сельджуками. К парону Саргису подбирался всадник в дамасской кольчуге. Высоко подняв кривую саблю, начальник анийской конницы ударил ею сбоку по Саргису. Хожорнийский рыцарь легко отбил удар. Огромный палаш его засвистел в воздухе, обрущивая тяжелые удары на противника. Но прекрасная дамасская кольчуга и кованый щит выдерживали, и Рустем ловкими движениями опытного фехтовальщика хорошо уходил от натиска великана. Вдруг Саргис перебросил палаш в левую руку и молниеносным ударом по слабо защищенному месту, между шлемом и кольчугой, надвое развалил начальника наемников. Берберийский конь умчал безжизненное тело Рустема, волоча его по земле за ногу, застрявшую в стремени. Вдали блестели воды Ахуряна; после гибели предводителя сельджуки дрогнули, отступили к реке и, преследуемые подоспевшими грузинскими гвардейцами, стали спасаться вплавь через Ахурян.

Саргис махнул трубачу. Протяжно запел сигнал отбоя.

— Засада, мой Саргис?

Царь Георгий подъехал вместе с Орбели и Хубасаром. Темные глаза царя гневно вперились в тяжело дышавшего хожорнийского парона.

— Видимо, так, государь, — просто подтвердил Саргис.

Хубасар заскрежетал зубами:

— Нас поджидали, государь!

— Сколько раз убеждал, нельзя царю впереди войска ехать, как простому сотнику! — сумрачно заметил амирспасалар.

Хубасар, оглядывая усеянную вражескими трупами равнину, сквозь зубы произнес:

— Об этой привычке заранее врагу сообщили… Смотри-ка, государь, арканами встречали тебя!

С трудом сдерживая гнев, Георгий обернулся к Орбели, отрывисто кинул:

— Велишь повесить лживую собаку с перевала, амирспасалар!

— Всю ночь пьянствовали они, государь! — доложил Хубасар.

— Кто споил порубежников?

Все молчали, устрашенные.

— Теперь спешить не к чему, государь! Эмир в Ани уже знает о нашем приближении, — глубокомысленно сказал Орбели.

— Он и раньше знал о нашем походе! — зло отрезал царь Георгий.

— Раз знал, — наверное, за подмогой к другим эмирам гонцов послал. Они все друг другу помогают… — осторожно вставил свое слово Саргис.

— Верно, Саргис! — поддержал его Хубасар.

Царь молчал.

Саргис продолжал, прямо глядя в сумрачное лицо Георгия:

— Стало быть, без народа не обойтись!

Царь тяжело уставился на Саргиса:

— Какого там еще народа?

— Простой народ из Ани нужен, государь. Нам в помощь…

Начиная поход на юг, царь Георгий всю надежду возлагал на внезапность нападения: грузинское войско было немногочисленным и шло налегке, без тяжелых осадных машин. Подмога эмиров могла обречь его действия на полную неудачу. Царь тронул коня шпорой и поехал впереди войска, глубоко задумавшись.

— Кто поверил неверной собаке?!

Голая пятка в зеленой туфле с размаху ударила по графину с вином. Графин упал со стола и разбился, вино разлилось по мраморному полу.

— Вай, мой Рустем! Кто вернет мне доблестного воителя, кто?! — выкрикивал эмир Фадлун. Визг его поднялся до самой высокой ноты.

Во дворце стояла настороженная тишина. Евнухи во главе с Масруром испуганно жались у входа в базиличный зал, ждали дальнейших распоряжений разгневанного властелина.

Фадлун злобно выкрикнул:

— Посадить проклятого гонца на кол. Сейчас же! Предатели! О-о! — И в изнеможении опустился на ковер.

Евнухи почтительно склонились до полу. Масрур пролепетал:

— Да исполнится священная воля повелителя…

Масрур не успел докончить. В дверях покоя появился, предшествуемый начальником охраны, запыленный воин.

— Великий эмир! Властитель Арзрума, высокородный Изз-ад-дин, шлет поклон и спрашивает о твоем здоровье! — возгласил он.

Уже спешили с огромным войском на помощь анийскому собрату шах арменов Сукман и арзрумский эмир Изз-ад-дин Салдух, кем-то заранее предупрежденные…

Глава VII. АНИ ПОДЗЕМНЫЙ

Обряженный в доспехи Фадлун с воинственным видом стоял на верхней площадке надвратной башни. На башне гордо реяло зеленое знамя с полумесяцем. Вокруг эмира с подобострастным видом толпились городские военачальники. Не было среди них лишь доблестного мамлюка Рустема — в жарком бою с гяуром-великаном сложил он свою голову, к великому урону для сельджукского воинства…

Фадлун и его полководцы пристально вглядывались в мглистую даль. И вот на равнине, по эту сторону глубокого ущелья Ахуряна, заклубилось большое облако пыли. Скоро показались из желтой мглы отдельные всадники, повозки и вьючные животные войскового обоза. Засверкало на ярком солнце оружие…

Один из сельджукских военачальников сумрачно произнес:

— Царь курджиев подходит!

Эмир был бледен от волнения. Возбужденный доброй вестью о подмоге с юга, он презрительно процедил:

— Пусть идет со своим сбродом! Бахадуры, нам нужно продержаться лишь несколько дней. Стены города крепки, войска много. Победно отразим первый натиск неверных, а там…

Эмир не договорил…

Цахкоцадзор — Ущелье цветов — ограждало Ани с западной стороны. На дне широкого каньона протекала речка Ани, приток Ахуряна, что дало основание иранскому географу Ахмеду-ал-Джаффару назвать город двуречным. Лишь весеннее буйное цветение заполняло ущелье своими ароматами. К июню выживал только татарник, побуревший от летнего зноя, да кое-где между камней тянулся чахлый ковыль. С запада на дно ущелья вел каменистый пологий склон, восточный же склон — крутой неприступный обрыв, над которым и стоял сам город.

Царские войска тесным полукольцом обложили внешний обвод городских стен, прочно заняв предместья и базальтовый вал перед сухим крепостным рвом, заваленным обломками разрушенных еще Малик-шахом предмостных укреплений. Все семнадцать ворот и калиток внешнего укрепленного обвода были закрыты сельджуками по утренней боевой тревоге, на стенах и башнях выставлены усиленные караулы.

Смеркалось, когда на пологом склоне Цахкоцадзора мелькнула фигура высокого человека в темном архалуке. Из-за скалы человек пристально наблюдал за противоположным обрывистым берегом, где на высоте вырисовывались городские постройки. Часовых на этом участке обороны Ани не было видно — он считался неприступным. Человек, пригнувшись, спустился к речке и, перебежав сухое русло, стал карабкаться по другому склону ущелья. Вскоре он исчез в небольшом овраге, заросшем запорошенными пылью кусками.

Велик подземный Ани! Огромные катакомбы его могут вместить целые стада. Высеченные в туфовой толще помещения некогда составляли пещерные городские кварталы с длинной галереей — улицей и рядами лавок, ремесленных мастерских, жилых помещений, расположенных в два-три яруса. Здесь проживало городское население победнее, для которого не хватало места на поверхности земли. На каждом перекрестке возвышались каменные колонны. В стенах пещерных церквей и часовен были высечены глубокие ниши, в лавочных помещениях виднелись выбитые в толще породы углубления для хранения товаров. Сухая почва предохраняла от разложения тела погребенных, и богатые анийцы охотно устраивали здесь фамильные склепы. Особенной роскошью отделки и фресковой росписью стен выделялась подземная усыпальница известных анийских банкиров Оненцов.

По тайному лазу медленно пробирался человек из Цахкоцадзора; в руках у него мерцал масляный светильник, скудно освещавший дорогу. Лаз кончился, и через небольшое отверстие человек вышел в пустынный подземный зал.

В огромной пещере царила мгла, огонь светильника освещал лишь небольшое пространство вокруг. Прочертила в воздухе зигзаг летучая мышь, чуть не погасив крылом слабое пламя. Над головой вошедшего тяжело нависал туфовый свод. Отсюда вел в город потайной ход, но в темноте его не было видно. Человек из ущелья остановился. Издалека глухо донесся ленивый лай собак. Прислушиваясь к лаю, пришедший стал медленно продвигаться к выходу…

Внутренность дома оружейника Тиграна была обычной для зажиточного анийского ремесленника. С улицы вход вел в маленькую узкую прихожую, а оттуда — в жилую комнату, освещаемую через отверстие в потолке. Пол был вымощен громадными, чисто тесанными плитами во всю ширину комнаты, в углу виднелся спуск в подвальное помещение. В одной из каменных стен была устроена ниша — главное украшение комнаты — с арочным верхом и хорошо выполненной декоративной резьбой. Напротив помещался большой камин — бухари, где варилась пища.

Варпет Тигран всегда ужинал со своими подмастерьями и учениками. Гостем в этот вечер у него был шорник Микэл — приземистый, нестарый еще человек с большой русой бородой. В Ани еще со времени освобождения города царем Давидом Строителем образовалась небольшая грузинская колония, и кахетинец Микэл был признанным ее вожаком. Шорного мастера с оружейником связывала старинная семейная дружба.

Неприхотливый ужин близился к концу, когда на дворе громко залаяла собака. Дверной молоток у наружного входа еле слышно стукнул.

— Пойди, Завен, посмотри, кого Бог посылает? Да спроси сначала, кто там! — спокойно приказал Тигран старшему подмастерью.

Времена были тревожные, а после вести о приближении грузинского царя с войском надо было быть особенно осторожным.

Завен скоро вернулся:

— Хозяин, к тебе просится тут один… — И, понизив голос, с многозначительным видом добавил: — А работников лучше бы отослать на отдых, хозяин!

Тигран повернулся к мастеровым:

— Идите все спать! С богом, пора…

В горнице остался один Микэл. Оружейник и Завен вышли в прихожую и вернулись в сопровождении человека из Цахкоцадзора. Из-под откинутого башлыка показалось лицо оруженосца Шоторика.

Шоторик происходил из старого анийского рода, издавна связанного дружескими узами с семьей оружейника Тиграна. Знал его и шорник Микэл. После обычных приветствий Тигран не утерпел:

— И как ты умудрился пробраться к нам, Шоторик? Городские ворота все заперты. И по какому делу прибыл, дозволь спросить?

— Здесь все свои? — осторожно спросил Шоторик, показывая глазами на Завена.

Оружейник положил большую руку на плечо Завена:

— Мой главный помощник. Говори, мы слушаем тебя, Шоторик.

— Пробрался-то я очень просто, через Цахкоцадзор. Еще мальчишкой любил лазать там по подземельям и в воротах не нуждаюсь, чтобы добраться до друзей. А дело большое!..

И Шоторик принялся рассказывать:

— Служу я теперь оруженосцем у парона Саргиса из Хожорни. Вместе с войсками царя Георгия пришли мы вас освобождать от агарян…

В нескольких словах оруженосец сообщил и о бое у Ширакавана, и о гибели мамлюка Рустема. Тигран насупил брови — он казался слегка раздосадованным этой вестью:

— Значит, посек-таки бахадура твой парон, а? Так-так… Чистый мне убыток! Ведь мамлюк остался мне должен тридцать золотых за новую кольчугу, обещал отдать через два дня. А теперь за червонцами в Мухаммедов рай к нему ехать, что ли?

— А тебя туда, друг, и не пустят как гяура! — с усмешкой вставил молчавший до этого Микэл.

— Ну конечно, не пустят! А кольчуга та теперь у меня, парон Саргис мне ее подарил… — добавил, ухмыляясь, Шоторик. — Только здорово тебе ее чинить придется, Тигран, когда город возьмем! У воротника на целую четверть рассек кольчугу своим ударом мой парон…

— А ведь все-таки по-моему вышло! — сказал оружейник. — Предупреждал я проклятого мамлюка — берегись, мол, удара по шее! Однако дамасскую кольчугу мало кто разрубить может… Что, твой парон — богатырь, как Давид Сасунский?!

— Голову у быка отрубает.

— А у буйвола?

— Вот этого не знаю — у буйвола очень толстая и крепкая кожа…

Тут Шоторик спохватился: они отвлеклись от дела.

— Так вот, други, царь не собрал вечером военного совета, как обычно, а соизволил вызвать к себе в палатку одного нашего парона и спросил, что он имел в виду, предлагая помощь от простого анийского народа, от вас, рамиков^[32]. Не сегодня-завтра к Фадлуну придет подмога от эмиров с юга, а тогда…

Тигран, тревожно переглянувшись с шорником, многозначительно спросил:

— Ну, что я говорил, Микэл?

Микэл только молча кивнул в ответ.

— Поэтому парон Саргис считает, что рамики должны помочь нам овладеть городом и освободиться от эмира с его наемной сворой. Да есть в Ани и грузины — народ горячий, не будут же они сложа руки сидеть… Парону моему было ведомо, что я в Ани все ходы и выходы знаю, вот он и предложил царю тайно послать меня к вам…

— Когда приступ? — раздумывая, спросил Тигран.

— На рассвете, если договорюсь с вами и успеете народ предупредить…

— И вооружить! — добавил спокойно Микэл.

— А оружие есть? — деловито справился Шоторик.

— Найдется! — коротко ответил оружейник. — Что скажешь, Микэл?

Шорник был речист лишь в кругу друзей за добрым кубком старого вина, и ответ его был краток.

— Давно пора гостей незваных выгнать, друзья! Как поступили мужи Картли, так должны поступить и вы, анийцы!

— Молодчина, друг Микэл, драгоценные слова произнесли твои уста! — одобрительно заметил Шоторик.

— Да, пора, давно пора снять «подкову» с нашего собора! — кивнул оружейник.

Он задумался, потом торжественно обратился к Шоторику:

— От имени совета старейшин подтверждаю я и Христовым именем клянусь: только подадите вы знак условный, — все рамики Ани, как один, выступят против врага! Мы еще вчера оружие стали раздавать добрым людям на каждой улице по цехам…

С суровым воодушевлением Тигран заключил:

— Мы готовы, так и передай твоему парону!

Шоторик не успел ответить оружейнику. Раздался громкий удар в наружную дверь, надрывно залился пес на дворе. У присутствующих мелькнула одна мысль: сельджуки…

Тигран встревоженно встал со скамьи, знаком показал Завену на отверстие в полу, тихо сказал:

— Проведи гостя вниз, в подвал. Я сам открою…

Вскоре в комнату вошли двое — начальник дворцовой охраны и стражник. За ними шел хозяин дома.

Толстый сельджук в малиновом халате с саблей у пояса важно расселся на скамье. Смотря поверх голов присутствующих, он строго вопросил:

— Кто здесь оружейных дел мастер Тигран?

— Я, господин, — с поклоном ответил оружейник.

— Завтра после утреннего намаза явишься во дворец. Все готовое оружие из своей мастерской с собой принесешь. Слышишь?

Тигран, побледнев от неожиданности, с усилием ответил:

— Слушаюсь, господин. Но кто заплатит мне за товар?

Начальник охраны презрительно покосился на оружейника и, вставая, ответил насмешливо:

— Оружие мы не покупаем, уста, берем… взаймы! После победы над гяурами получишь его обратно. Я сказал.

С этими словами сельджук величественно выплыл из комнаты в сопровождении охранника. В комнате стало тихо. Из отверстия в полу показался встревоженный Шоторик.

Оружейник обтер взмокший лоб клетчатым платком.

— Проклятый осел! Накинул на себя львиную шкуру и наводит на людей страх. Как в притче…

— Ничего, друг Тигран. Завтра вместо муэдзинов на утреннюю молитву мы сами позовем правоверных! — улыбнулся Шоторик и добавил уже серьезным тоном:

— Сейчас тем же путем, через пещеры, я вернусь в наш лагерь. Немедленно разошли своих людей с оружием по отрядам. Будьте осторожны, следите за ненадежными — как бы не выдали сельджукам. Измена и предательство вокруг нас ходят! Приступ начнется чуть свет… А вы сегодня всю ночь продолжайте раздавать оружие по отрядам. Общее начальствование над повстанцами за тобой, Тигран. Как только увидишь наше знамя на стене, смело веди анийских рамиков в бой… И да сопутствует вам удача!

Глава VIII. ВОССТАНИЕ^[33]

Поздно ночью военный совет все же состоялся. По вызову царя Георгия в ставку прибыли войсковые начальники во главе с амирспасаларом и его заместником Гамрекелом Торели. Приглашенным на совет оказался и парон Саргис, как особо отличившийся в бою у Ширакавана.

Царь встречал прибывающих на совещание, сидя в походном кресле, мрачный, с видом решительным и даже вызывающим. Внимательно оглядев суровыми серыми глазами всех собравшихся и по привычке дернув левый ус, Георгий угрюмо произнес:

— Садитесь, господа спасалары.

Все уселись на чем попало и замерли в ожидании царского слова.

— Кипчакский разъезд днем перехватил гонца из Хлата. На допросе гонец показал, что подмога эмиру Фадлуну спешит со всех сторон. Конница из Хлата и Арзрума подойдет сюда дня через два! Так, Хубасар?

— Так, государь! — подтвердил Хубасар.

— Спрашиваю: как нам следует поступить в таком положении? — И царь хмуро добавил, оглядывая военачальников: — О том, как и откуда эмиры заблаговременно узнали о нашем походе, сегодня говорить не будем!

Спасалары переглянулись, помрачнели. Видно, гневен государь, но решил отложить разбирательство темного дела до поры до времени…

Первым заговорил, расправив густые усы, амирспасалар:

— Великий государь, дозволь напомнить, что наши доблестные войска способны вести любую осадную войну, не хуже греков или сарацин. Но на всякое дело нужны время и средства. А что у нас есть? В обозе с собой одни легкие камнеметы и осадные лестницы. Где проломные тараны, черепахи для приступа, тяжелые баллисты? Все это еще тащится далеко за перевалом, когда еще прибудет? А Багратуни-цари строили стены крепкие, восемьдесят башен вокруг Ани стоят…

— Значит, следует снять осаду, господин амирспасалар? — прервал Георгий ученую речь своего полководца. Глухой гнев слышался в голосе царя.

Амирспасалар развел руками:

— Неудача получилась, государь!

Большинство спасаларов было на стороне Орбели. Положение казалось тяжелым. Крепостные стены надежно защищали анийский треугольник с единственной доступной стороны — между ущельями Игидзор и Гайледзор. Прибывшие в обозе походные камнеметы были недостаточно мощны для анийских стен и окованных толстым листовым железом крепостных ворот из кедрового дерева — для их пролома требовались тяжелые тараны. А с прибытием многочисленных войск мусульманских союзников грузинская армия могла оказаться между молотом и наковальней — большим Анийским гарнизоном и конными полками южных эмиров…

Парон Саргис молчал, как и остальные военачальники. Он впервые был на царском совете, а главное — Шоторик до сих пор еще не вернулся из разведки.

Вельможи втайне злорадствовали — царь явно зарвался, весь поход выглядел неоправданной затеей властолюбивого правителя. Амирспасалар Иванэ, конечно, прав — надо отступать, пока не поздно… Хубасар и другие кипчакские предводители растерянно посматривали на царя.

Георгий снова пристально оглядел спасаларов. Все продолжали молчать. По старинному воинскому уставу хозяин на поле боя — амирспасалар! Кто дерзнет выступить против мнения великого Иванэ? Царь понял: придется брать на себя весь риск сражения, не полагаясь ни на кого… Откинув гордо голову, Георгий III раздельно произнес:

— Слушайте мой боевой приказ, господа спасалары! Записывай, Шалва! — махнул он писцу: — Приказываю: завтра, июня тринадцатого числа сего триста восьмидесятого кроникона^[34], на рассвете начать приступ на город Ани.

Кто-то из спасаларов, сидящих сзади, привстал и снова сел. Царь покосился в его сторону, продолжая диктовать приказ войсковому писцу:

— С правой стороны нападают: полк князя Садуна, самхийцы Джакели и эретцы Григола Асатидзе, под общим началом амирахора Гамрекела Торели. Во вторую линию поставить всех обозных, взять с собою осадные лестницы.

Амирспасалар хотел что-то возразить. Георгий резко оборвал командующего войсками:

— Помолчи, амирспасалар! О военном искусстве послушаем поучение потом, после приступа… на досуге!

Полное лицо Иванэ залилось краской от гнева и обиды. Царь продолжал еще более веско:

— Слева пойдет вся кипчакская конница, в пешем строю, под командой спасалара Хубасара. Молчи, Хубасар! Так приказываю. Возьмите тоже с собой лестницы…

Обращаясь к амирспасалару, царь добавил уже мягче:

— А мы с тобой, Иванэ, будем в центре командовать, против Главных ворот. Выставишь против них все камнеметы, и в первую линию пятьсот месхетских лучников — поближе к стенам. С рассвета камнеметчики должны начать бить по зубцам башен, ломать их, а лучники — сбивать врагов со стен. Вели сменить тетивы, стрелять только боевыми стрелками с широким концом — «сакалко»…

Георгий III сам был великолепным стрелком из лука и хорошо знал возможности несравненных месхетских лучников.

— После предварительной подготовки приступа, — продолжал свой приказ царь, — на стены пойдут…

Царь остановился и, скользнув взглядом мимо парона Саргиса, задумчиво спросил:

— Кто же первым на стены пойдет?

— Я пойду, государь, — спокойно произнес Саргис. — С моими людьми. Столицу Армении освобождаем, значит, впереди всех и должны пойти мы, армянские конники!

— Правильно, Саргис! — одобрил царь и обернулся к Орбели: — Сколько осадных лестниц имеем с собой, амирспасалар?

— Штук двести, государь, — упрямо ответил князь Иванэ.

— Половину отдашь азнауру Саргису! Вслед за сомхитарами пойдут кахетинцы. Дарбазисэри^[35] будем держать в запасе, при мне.

Царь встал. Поднялись и все присутствующие. С тяжелым предчувствием неизбежного поражения выслушали спасалары царское решение. Но боевой приказ есть приказ — его надо выполнять… Особенно с таким крутым властелином, как царь Георгий!

— Времени осталось мало. Несколько часов. Поднимите без шума воинов, хорошо накормите их и до света займите назначенные места перед стенами. После первого же удара камнеметов всем идти на приступ!

Царь закончил совещание:

— Идите и выполняйте свой воинский долг, спасалары Картли! — И негромко добавил: — Саргису из Хожорни остаться…

Остальные военачальники вышли из царского шатра и в темноте стали пробираться к своим отрядам.

Георгий снова уселся в кресло. Саргис стоял выпрямившись перед царем, несколько обеспокоенный предстоящим разговором. Он догадывался, о чем спросит его царь.

— Где твой человек? — отрывисто молвил Георгий.

— Еще не вернулся из Ани, государь. Жду.

— Смотри, Саргис! Помни, головой отвечаешь за все это дело! — с угрозой промолвил царь.

Парон Саргис потупил взор. Царь решился на отчаянный приказ о приступе по его, Саргиса, совету, а Шоторика все нет…

Уже доверительно Георгий добавил:

— Измена кругом, Саргис! Сам видел ты сегодня утром, что произошло у Ширакавана. Да и эмиры не случайно с подмогой Фадлуну идут с юга… Как только твой оруженосец вернется, сообщи, будет восстание в городе или нет?

— Хорошо, государь, немедленно приду.

— Теперь иди, Саргис. Готовь своих храбрецов для приступа. В нем все наше спасение!

Саргис с поклоном вышел из шатра. Конечно, хожорнийский парон понимал, что в случае неудачи народного восстания он — обреченный человек… Георгий III был подозрителен и никогда не простил бы ему поражения у стен Ани.

Ночь еще окутывала своим темным покровом спящий город, но с гор повеяло свежим ветерком. Постепенно тускнели звезды и небо заметно светлело на востоке. Протянулась предрассветная светло-розовая полоса, предвещая жаркий день.

На Кузнечной улице было тихо. Из низких ворот каменного дома вышли два человека. Впереди быстрым шагом шел огромный оружейник, закутанный в широкую черную бурку. За ним — старший подмастерье. По дороге Завен осторожно стучался в двери почти каждого дома, перебегая через улицу, чтобы снова догнать мастера. Из домов выходили группами и в одиночку анийские ремесленники, мелкий торговый люд. Оглядываясь и пряча оружие в складках одежды, они присоединялись к шествию. Скоро за оружейником шла большая толпа, все растущая по пути.

На перекрестке двух улиц их ожидал шорник Микэл со своими соотечественниками — почти сотню хорошо вооруженных молодцов привел с собой молчаливый приятель мастера Тиграна. Сам Микэл был одет в комзол из буйволиной кожи с нашитыми стальными полосами. На голове — шлем, у пояса — широкий тушинский кинжал, в руках — короткое охотничье копье.

Увидя Тиграна в бурке, шорник забеспокоился:

— Почему тепло оделся, простыл?

Тигран усмехнулся и сбросил черную бурку на мостовую. Под мирным одеянием оказалась знаменитая кольчуга из Киева, высокие достоинства которой оружейник обсуждал с мамлюком Рустемом. Кольчугу Тигран все-таки успел починить и сегодня надел для предстоящего боя. В могучих руках мастер держал топор. Микэл залюбовался грозным видом своего друга, бормоча под нос: «Ну чем не Вахтанг Горгасал?.. Ей-богу, Горгасал!»^[36]

В широкий поток вооруженных горожан из соседних улиц и переулков вливались все новые и новые группы. Людская масса медленно приближалась к Главным воротам. Повстанцы не сводили глаз с крепостных стен.

Рассветало. Все явственнее выделялись на башнях отдельные фигуры часовых. Звонко прокричали петухи. И, как бы дождавшись этого призыва, грянул громоподобный грохот.

Ударили царские камнеметы. В рассеяном предутреннем свете было видно, как полетели с башни сбитые зубцы. Несколько часовых, пораженных каменными ядрами, упали вниз, на землю.

Удары камнеметов повторялись еще и еще… Из нижних ярусов башен и ближних домов высыпали сельджуки. По внутренним лестницам они полезли было настены, чтобы достойно встретить врага, но ядра падали густо, и сельджуки попятились обратно.

— Пора выступать! — закричали ремесленники.

— Чего ждешь, Тигран? Давай команду! — торопил Микэл.

Оружейник предостерегающе поднял руку:

— Нет, братья. Посланец сказал — ждите знака! Нет еще знамени на стене…

Глава IX. ЭМИР БЕЖИТ

На пологом плоскогорье, прилегающем с севера к внешнему обводу городских стен, тянулись обширные анийские предместья. Здесь жили многочисленные ремесленники, мелкие торговцы, огородники, поденщики и прочий бедный люд. Постройки в предместьях воздвигались на некотором расстоянии от городских стен, и вся небольшая грузинская армия могла разместиться на пространстве между сухим рвом и передними домами предместий.

Царь Георгий, в боевых доспехах, верхом на караковом скакуне, наблюдал с небольшого холма за продвижением войск, в предрассветном сумраке поспешно занимавшего исходные рубежи. Амирспасалар Иванэ, со злым лицом, молча держался рядом. Резерв — царская гвардия — стоял сзади в конном строю в ожидании сражения.

Разглядывая могучие Смбатовы стены, царь невольно залюбовался изяществом каменных плит, мозаичным орнаментом из цветного камня. Около Главных ворот высечен был на стене горельеф бегущего барса. Над барсом красовался крест из черных квадратов. Мелькнула мысль: наверное, герб Ани… От бессонной ночи и волнений побледнело суровое лицо Георгия, рука иногда нервно дергала поводья коня. Больше всего тревожило то, что не вернулся засланный в город разведчик. Царь прекрасно сознавал, на какой огромный риск пошел он, приняв ночное решение. Приступ крепости, разумеется, можно еще отменить и даже, в случае неудачи, отступить от стен Ани. Но при неустойчивом положении самого Георгия III среди недовольных могущественных феодалов престиж царской власти мог непоправимо пострадать от плачевного результата похода…

Двадцать камнеметов уже стояли перед Главными воротами. Их прислуга спешно громоздила около орудий кучи крупных камней, собираемых на поле добровольцами из местных жителей. Обычно при приближении врага обитатели предместий уходили под защиту могучих городских стен. На сей раз христианское население осталось в своих домах, и только взрослые мужчины с оружием в руках присоединились к царскому войску. За камнеметами уже выстраивалась цепь месхетских стрелков. Из обоза подносили длинные осадные лестницы. Их принимал сотник Вахрам и распределял между сомхитарскими сотнями, негромко давая указания. В отдалении высилась огромная фигура в доспехах, с пером белой цапли на шлеме.

— Саргис из Хожорни!

Царь недовольно дернул поводья коня. Подумал: «Кажется, подведет этот «выскочка», как его называет Орбели…»

Сзади раздался топот коней. К царскому холму наметом мчался кипчакский разъезд. Между передними всадниками бежал человек в темном архалуке. Начальник разъезда подъехал к царю, спешился и стал на своем ломанном языке что-то объяснять. Георгий рассеянно взглянул на задержанного кипчаками человека. Вдруг пленник рванулся вперед, выкрикнул:

— Государь, я вернулся из Ани… оруженосец парона Саргиса!

На рассвете 13 июня 1161 года под прикрытием каменного града лорийские сотни пошли быстрым шагом к крепостным стенам, неся осадные лестницы. Впереди сотен шагал парон Саргис, сопровождаемый сотником Вахрамом. За ними неотступно следовал Шоторик. В руках оруженосец сжимал древко свернутого знамени.

Град камней загнал высыпавших на стены сельджуков обратно во внутренние башенные помещения. Осаждающие сумели перетащить осадные лестницы через сухой ров и подвести их к стенам. Но стрельбу из камнеметов пришлось скоро прекратить из опасения поразить своих же воинов, и сельджуки снова появились на стенах. Многих сразили меткие стрелы месхов. Но остальные защитники с остервенением набросились на лорийцев и в двух-трех местах с торжествующим воем опрокинули лестницы с осаждающими в ров. В воздухе замелькали арканы, которыми весьма искусно владели сельджуки…

С яростными криками опознали наемники громадного воителя с пером белой цапли на шлеме, убившего любимого начальника:

— Месть за бахадура Рустема!

— Смерть проклятому гяуру!

Зорко следил царь Георгий за ожесточенным натиском лорийцев, упорно карабкавшихся на стены под градом стрел и камней. Видел он, как бешено засверкали кривые сабли вокруг огромной фигуры Саргиса, первым взошедшего на стены, видел, с какой нечеловеческой силой отражал великан тяжелым палашом удары наседавших врагов, чертя по воздуху косой крест. Все звонче раздавался лязг стали, все явственнее доносились яростные крики сражающихся. Уже не один десяток трупов лежал у подножия стен, раненых относили добровольцы из предместий в свои дома. Георгий оглянулся на амирспасалара Иванэ. Уловил мелькнувшую на полном лице полководца усмешку.

— Бросай в бой кахетинцев, Иванэ, время! Надо выручать сомхитаров! — сердито крикнул царь.

— Слушаю, государь, — непривычно покорным тоном ответил Орбели и отъехал.

Георгий тяжелым взглядом проводил широкую спину в темном панцире: «Доволен сейчас Иванэ, считает, что по его получается!» Отвернувшись, снова обратил взгляд на бой…

Понеся немалые потери, лорийцы оседлали наконец верх крепостных стен и ожесточенно рубились с сельджуками. К защитникам крепости, однако, уже подходило подкрепление. К Главным воротам прискакал с личной охраной эмир Фадлун, что-то крича охрипшим голосом. Парон Саргис и его люди оказались в тяжелом положении.

Вслед за камнеметами и месхийские лучники вынуждены были прекратить стрельбу — на облепленных сражающимися стенах трудно было отличить своих от врагов. Храбрые горцы с восхищением следили за смелым приступом лорийцев. Особенно поражал их своей мастерской рубкой высокий рыцарь с пером белой цапли на шлеме. До царя Георгия донеслись их восклицания:

— Смотрите, парни! Ну и багатар^[37]!

— Рубится, как белый Георгий!

— Мхаргрдзели, настоящий мхаргрдзели^[38]!

— Где кахетинцы? О чем думает Иванэ? — исступленно закричал царь. Но уже бежали мимо него с короткими копьями в руках кахетинские сотни.

— Вперед, храбрые кахи! — показывал Георгий плетью на стены. — Бейтесь, как этот сомхитар!

— Белый Георгий, белый Георгий! — кричали кахетинцы и лезли на стены…

Нападающие наконец захватили одну из городских башен, и парон Саргис вместе с оруженосцем взошел на ее площадку. Укрывшись за спину парона, Шоторик стал лихорадочно разворачивать боевое знамя и наконец высоко вскинул на вытянутых руках голубой стяг. И тотчас же из города донесся грозный гул человеческих голосов. Повстанцы увидели долгожданный знак…

Сеча внезапно стихла, и сельджуки горохом посыпались со стен.

С высоты башни Саргис увидел, как по улицам стремительно неслась человеческая лавина. Далеко по улицам разносился боевой клич:

— Бе-ей! Бей! Бей проклятых агарян!

Впереди всех бежал великан в блестящей кольчуге и высоком шишаке, потрясая боевым топором. Налетев на вражеский отряд, он могучими ударами свалил одного, затем другого сельджука. Тесня врага, ремесленники медленно продвигались к Главным воротам. Другой отряд повстанцев перерезал дорогу подкреплению, которое эмир бросил к городским стенам, и вступил в рукопашный бой.

Саргис устало опустил тяжелый меч и, сняв железную рукавицу, отер пот со лба. Шоторик с сияющим лицом воскликнул:

— Рамики восстали, парон Саргис!

По восточной окраине города к косогору, ведущему к мосту через Ахурян, промчался большой конный отряд. Фадлун убегал из Ани… Парон Саргис перевел дыхание и оглянулся на встающее солнце:

— Победа!

Повстанцы поспешно снимали бревна, которыми были заложены окованные железом ворота. Со скрипом медленно раздвинулись огромные створы, и ликующая толпа ремесленников высыпала в поле.

Стоявший на холме царь Георгий снял шлем, истово перекрестился. Редко улыбался суровый царь, и впервые за весь поход увидел Орбели радостное лицо властелина.

— С победой, Иванэ!

От требуемых по положению поздравительных славословий амирспасалара выручила подошедшая группа повстанцев во главе с Тиграном и Микэлом. Выступив вперед и сняв шишак, оружейник почтительно молвил:

— Анийские рамики приветствуют великого государя!

Царь Георгий был приятно поражен приветствием на родном языке.

— Здравствуйте, друзья! Большое вам спасибо за помощь. Оказывается, и здесь наши картвелы живут?

— Живут, государь. Вот один из них — мой друг Микэл из Кахети. А я сам — оружейник Тигран, исконный ширакец.

Великан-оружейник держал боевой топор на плече. Прекрасная форма рукоятки и художественная золотая насечка привлекли внимание царя, большого любителя оружия.

— Красивая у тебя секира, оружейник! — похвалил Георгий.

Тигран величавым жестом протянул топор рукояткой вперед царю:

— По древнему обычаю, хвалящему — в дар!

Георгий снова улыбнулся — уже второй раз в этот день. Передавая топор оруженосцу, он повелительно кивнул:

— Мой охотничий кинжал!

Царский кинжал в золотых ножнах был щедрым подарком анийскому оружейнику. Тот принял оружие с поклоном и, обнажив широкое лезвие и поцеловав его, громко крикнул:

— Долгой жизни великому государю! Ваша!^[39]

— Ваша! — дружно откликнулись ремесленники.

Царь Георгий, надевая шлем, дружелюбно сказал:

— Теперь, доблестные рамики анийские, и вы, мои храбрые грузины, показывайте дорогу в город!

У Главных ворот царя Георгия встретил парон Саргис, которому уже успел подвести коня расторопный Самвел. Саргиса окружили месхийцы и никак не хотели расставаться с восхитившим их мужественным воителем. Подъезжая к воротам, Георгий опять услышал приветственные клики: «Мхаргрдзели! Ваша, Мхаргрдзели!»

— Кого это так чествуют, Иванэ? — с усмешкой спросил царь.

— Не знаю, государь! — пробормотал нехотя Орбели.

Георгий, однако, сразу распознал виновника торжества. Вспомнив свои сомнения перед боем, он громко воскликнул, подняв руку в боевой рукавице:

— Привет тебе, мтавар Саргис Мхаргрдзели^[40], дважды победитель саркинозов^[41]! — И царь проследовал дальше в сопровождении многочисленной свиты.

Саргис был ошеломлен. «Как, мой новорожденный сын тоже будет князем?! И новое имя роду дано царем… О, как обрадуется слепец в Хожорни!» Радостные мысли парона Саргиса были прерваны посыпавшимися со всех сторон поздравлениями. После тяжелого ратного труда плохо улавливал хожорнийский рыцарь смысл льстивых слов придворных и искренние пожелания боевых соратников. Он молча пристроился к царскому шествию и въехал в ликующий Ани.

Медленно двигался царский кортеж по запруженной народом Центральной улице, и радостно приветствовали его горожане. Подъехав к величественному кафедральному собору, Георгий III сошел с коня и по широким ступеням паперти направился к южному царскому входу. Навстречу ему вышел архиепископ Барсег со всем духовенством в праздничных ризах. Высоко подняв золотой крест, владыка широким жестом благословил царя-победителя. Георгий трижды приложился к протянутому кресту. Церковный хор истово запел праздничный тропарь, и под громкие возгласы «Полихронион!»^[42] царь проследовал в собор.

Глава X. АНИЙСКИЕ ГРАДОПРАВИТЕЛИ

Полк Садуна Арцруни при взятии Ани действовал довольно вяло, и на особые царские милости князь рассчитывать не мог. Но по предстательству амирспасалара Садун получил завидную должность анийского градоправителя и в этом звании присутствовал на первом царском приеме в Вышгороде.

Георгий III восседал на высоком инкрустированном перламутром кресле у открытого окна базиличного зала, где недавно пиршествовал сбежавший эмир. Властелина окружали придворные и спасалары с Орбели во главе. В их кругу стоял и новоиспеченный мтавар Саргис Мхаргрдзели и, с удивлением разглядывая расписанные фресками стены зала, поражался роскоши лепных позолоченных украшений.

Царь милостиво принял многочисленные городские депутации с дарами, с изъявлениями преданности и радости по случаю победы. Но когда в зале остались лишь приближенные, Георгий дал волю накопившемуся гневу. Победа победой, но завязавшийся клубок предательства надо распутать! И безотлагательно…

— Как же мы в засаду с тобой, Иванэ, попали, а? И кто бы мог предупредить других эмиров о походе? — зловещим голосом спросил Георгий. Сузившиеся глаза царя сверлили бесстрастное лицо Орбели. Амирспасалар молча пожал плечами.

— Когда я тебя спрашиваю, изволь отвечать, господин амирспасалар! — загремел под сводами зала гневный голос.

— Великий государь, что могу я знать об этом темном деле? Повели начать дознание о нем! — с поклоном сухо ответил Орбели. — Полагаю, впрочем, что сейчас думать надобно о другом: шахермен Сукман из Хлата, Изз-ад-дин Салдух из Арзрума и Фахр-ад-дин Ерзнкайский свои войска на Ани ведут, с ними бой предстоит немалый!

На этот раз амирспасалар Орбели был прав… Гневным жестом Георгий отпустил вельмож.

Амирспасалар Орбели возлежал на широкой тахте в отведенном ему дворцовом покое и размышлял…

«Снова повернулось счастье лицом к царю Георгию. Вторую блистательную победу одержало грузинское воинство над неверными под стенами Ани, девять тысяч их попало в плен, сам арзрумский эмир крепко сидит внизу в дворцовой темнице и ждет царского решения. Придется тебе крупно раскошелиться, друг Изз-ад-дин, немало твоих динаров перейдут в царскую казну! А оттуда третья часть по закону — в руки амирспасалара… Все это так. Но царь долгопамятен и не забудет ширакаванского дела! Кто же его подстроил? Кто предупредил эмиров? А сегодня утром Шабурдан с плачем упал в ноги и признался в пропаже бурдюка вина из личного обоза как раз накануне пьянки на пограничной заставе…»

Начальника заставы по царскому приказанию уже повесили, а бездельника Шабурдана князь Иванэ пинками выставил из покоя. Но многоопытный Орбели ясно видел одну руку во всех этих происшествиях. Внезапно его осенило:

«Князь Григол!»

Ему давно известна была неприязнь эретских мтаваров к царю Георгию. По слухам, немало злата слал им за это гандзакский эмир^[43]. Григол Асатидзе знал о походе на Ани, знал, что Иванэ с царем беспечно поедут в головном отряде, и даже о получении из Кварели вина знал…

Так… Амирспасалар громким голосом позвал дежурного сотника и приказал пригласить князя Асатидзе.

Рыбак рыбака видит издалека… После недолгих отпирательств и угадав в князе Иванэ единомышленника, эристав признался во всем. От имени эретских мтаваров князь Григол заключил тайный союз с Орбели — главарем другой группы недовольных мтаваров. Союзники обязались во всем помогать друг другу и отстаивать исконные княжеские права от незаконных домогательств царской власти. Кроме того, эретцы обещали свою помощь для возведения на престол законного наследника Багратунианов — царевича Демны.

— Но что мы ответим Георгию по ширакаванскому делу, князь Григол? — задумчиво спросил Орбели. — Я вне подозрения, потому что самого меня чуть не зарубили саркинозы. Гонца твоего осел Фадлун велел посадить на кол. Но могут ведь и другие знать об этом деле, а царские проведчики всюду шныряют…

Григол Асатидзе задумался. Потом с решительным видом сказал:

— Беру дело на себя! Надо будет найти подходящего человека и на него навлечь взор Георгия и его прислужников.

— А это и не трудно, — подхватил князь Иванэ, — ибо подозрителен царь и охотно слушает наветы на благородных и знатных людей.

На том и порешили.

После разговора двух вельмож прошло некоторое время. Садун Арцруни по-хозяйски принялся за восстановление поврежденных городских укреплений. Дело подходило к концу, когда в Вышгород прибыл Шабурдан. В тайной беседе с градоправителем он поведал, что на Садуна Арцруни поступил донос.

— Злодеи утверждают, что это ты, патроно, подстроил засаду в Шираке и предупредил эмиров о царском походе… — хрипел на ухо Шабурдан.

— Как мог поверить царь такой клевете?! — простонал побледневший Садун.

— И то, что ты спешно стены анийские восстанавливаешь, тоже тебе в вину ставят в Тбилиси. Садун, мол, хочет Ани передать Ильдегизу… — продолжал нашептывать азнаур. — Верно говорю, патроно…

Садун понял, что, хоть и безвинный, он погиб. Охваченный ужасом и отчаянием, он вдруг вспомнил о старом друге в далекой пограничной области — Григоле Асатидзе. В ту же ночь правитель Ани с небольшой охраной выехал из города и, скрываясь, по горным тропам через несколько суток прибыл в Шакэ^[44], где был принят с почестями. А рано утром в Тбилиси поскакал тайный гонец. Не прошло и недели, как главный эджиб^[45] Заал Саварсалидзе вручил князю Григолу царский приказ об аресте преступного вельможи Садуна Арцруни.

Садуна в оковах привезли обратно в Ани и бросили в дворцовую темницу в ожидании царского дознания. Однажды при утреннем обходе он был найден мертвым, с явными признаками отравления… Тело узника по чьему-то приказу поспешно зарыли в обширных подземельях Вышгорода, его так и не нашел впоследствии брат и наследник Садуна Абуласан Арцруни. А однажды Абуласана вызвали в Лори. Там с глазу на глаз у него произошел тайный разговор с амирспасаларом. Проницательный Арцруни понял, что мертвых не воскресишь, а себе повредить вполне возможно, если копаться в старых делах. Так и затерялись следы преступления…

Градоправителем в Ани царь назначил парона Саргиса, что оказалось весьма кстати для задолжавшего кругом хожорнийского владетеля — крестины сына, анийский поход (без добычи) и другие расходы по замку намного превысили доходы с небольших владений Мхаргрдзели. Место градоправителя было прибыльным. Однако надлежало привести в порядок потрепанную в боях дружину и требовалась немалая сумма. Пришлось вновь обращаться за ссудой к монахам. Епископ Санаина Григор был расчетлив, и, прежде чем снабдить деньгами парона Саргиса (опять под залог рудника!), он поручил отцу-эконому осмотреть на месте медные разработки и убедиться в их доходности. Договорившись с княжеским управителем, тер-Гевонд сел на мула и двинулся в путь.

В крутом лесистом склоне горы зияло большое черное отверстие. От него к руслу реки тянулся темный конус выбранной пустой породы. Рядом находилась землянка для сторожей, а поодаль — ряд таких же неприхотливых жилищ небольшого горняцкого поселка.

Верблюжий транспорт с рудой уже ушел на медеплавильный завод, и рудник казался вымершим. Все рудокопы были внизу, в забоях.

На громкий топот коней из землянки выползло невзрачное человеческое существо, одетое в дырявое рубище. Почесываясь, старик приглядывался подслеповатыми глазами к всадникам.

— Управитель приехал! — прошамкал он испуганно беззубым ртом и быстро нырнул в землянку. Из караулки, с опухшим от сна лицом, выскочил старшой. Рванув лохматую папаху с головы, он подобострастно таращился на дородного княжеского управителя, рядом с которым на крупном муле высился худой монах в черной рясе. Кивнув караульщику, управитель тяжело слез с коня и обратился к монаху:

— Придется переменить одежду, тер-Гевонд, в твоем монашеском одеянии в рудник спускаться нельзя! Приготовь-ка светильник, Макар, — приказал он старшему караульщику, — да кликни снизу надсмотрщиков. А мы пока посидим здесь, на пригорке, да подзакусим с дороги…

Почтительно сопровождаемые надсмотрщиком рудника и его помощником, управитель и тер-Гевонд медленно поднялись по горной тропе и, вступив в узкий лаз, стали спускаться по кривым, выбитым в диком камне скользким ступеням. С низко нависшего потолка и со стен лаза капала вода. Промозглая сырость охватила вошедших. Ход шел вниз в плотной базальтовой породе, креплений не было. Вскоре вдали замелькали огоньки. Рудокопы лежали на боку и железными кайлами долбили камень, выламывая небольшие куски темной породы. Рядом на земле стояли масляные плошки, тускло освещая забой. Подносчики быстро укладывали руду в кожаные мешки и, кряхтя, выносили на поверхность земли. Рудокопы (по большей части военнопленные и неоплатные должники-крестьяне, обреченные на работу в княжеских рудниках, пока их родственники не выкупят деньги или не освободит смерть) не обратили никакого внимания на приход почтенных посетителей. Надсмотрщику это не понравилось. Он громко заревел:

— Разве так рубят руду, бездельники? — И, выхватив из-за пояса длинную кожаную плеть, начал сплеча хлестать по обнаженной спине одного из рудокопов. Тот обернул искаженное болью потное грязное лицо:

— За что бьешь?

— Так поучай всегда ленивцев, Торос! — одобрительно заметил управитель. Зевнув, он спросил:

— Как за неделю выполнен урок?

Торос перестал бить рудокопа, угодливо осклабился:

— Более ста мешков сверх урока вынесли из рудника за сегодня. И так почти каждый день.

Отец-эконом внимательно наблюдал. В полутьме слышался только стук кайл. «Рудник работает на славу!.. И порядок должный. Так и сообщу преосвященному…» Вслух сказал, обращаясь к управителю:

— В Писании сказано о рабе нерадивом, но надобно и поощрять прилежных! Иначе плохо будут работать, и большой урон понесут владельцы.

Управителя обеспокоили слова тер-Гевонда. «Плохой доклад может сделать епископу, и откажут в деньгах монахи. Тогда нагорит мне от ишхана!»

— Конечно, конечно, тер-Гевонд! Торос, выдай наиболее усердным в воскресенье по чарке водки, велю…

Глава XI. ДИНАСТИЧЕСКИЙ КРИЗИС

Тамар — дочь Георгия III и красавицы аланки Бурдухан — родилась в царской резиденции Гегути^[46], около Кутаиси. Царь был в очередном походе и, получив известие о появлении на свет девочки, только махнул рукой. Никто при тбилисском дворе не посчитал радостным появление на свет маленькой царевны — слишком напряженно ждали рождения сына-наследника у царя. Событие это опечалило сторонников и безусловно обрадовало противников грозного Георгия III. Законы престолонаследия и в Европе и в Азии не допускали возможности воцарения женщины, хотя исключения изредка и бывали.

Получив эту весть, вельможи сочли все-таки нужным облачиться в парадные одеяния и отправиться с поздравлениями и небольшими дарами в Гегути, где их с кислым видом принимала царица Русудан — сестра Георгия III. Но рыскавшие по базарам и духанам царские соглядатаи в один голос доносили: «Все говорят, что, если у царя Георгия не родится сын, придется ему на смертном одре передать власть царевичу Демне».

Россыпь Млечного Пути разлилась по ночному небу над Тбилиси. Изредка оставляла след падучая звезда и быстро гасла. В городе не было ни одного огонька. Лишь издалека доносился лай собак, да слышался топот коня запоздалого путника. Где-то внизу неумолчно рокотала Кура, стесненная узким обрывистым ущельем. На противоположном высоком берегу реки мрачной громадой вырисовывалась городская цитадель — неприступная Нарикала.

Душная ночь не принесла прохлады в Исанский дворец^[47], и царица Бурдухан напрасно пыталась уловить у окна свежее дуновение с Коджорских высот. Царь Георгий вернулся поздно вечером из очередного похода и, усталый, уснул в тронном зале на хорасанском ковре.

Красавице аланке было скучно в обширном дворце среди чужих людей и жесткого этикета чопорного грузинского двора. В Тбилиси все было иначе, чем в стенах родового замка, там, далеко в горах, близ нависших над лесистым ущельем ледников. Царь Георгий находился постоянно в походах и разъездах по обширному государству. Его женитьба на Бурдухан — дочери аланского властодержателя Худдана — была решена молодым царем скоропалительно, в одно из его посещений данников Дешт-и-Кипчака. Впрочем, она особенно и не удивила тбилисский двор. Грузинские Багратиды всегда опасались засилия алчной родни из местной знати и поэтому часто женились на чужеземных царевнах. Царскую семью беспокоило другое — отсутствие сына-наследника. И все чаще придворные, пугливо озираясь (у дворцовых стен были уши, а царь Георгий шутить не любил!), шептали, что брак монарха остается без божьего благословения. Попросту говоря, у царствующего Багратида не было ребенка мужского пола, а у амирспасалар Орбели подрастал царевич Демна… И не раз на пиру в Дорийском замке, при редких посещениях царя Георгия, юноша со страхом ловил тяжелый взгляд царственного дяди, невольно вспоминая загадочную смерть отца…

— Не спишь, дорогая Бурдухан? — вошла в покой сестра царя Русудан.

Поистине удивительной была жизнь этой необыкновенной женщины, воспетой великим Низами под именем принцессы Шамиры. Супруга двух державных властелинов — великого князя Киевского Изяслава Мстиславича, а затем — последнего «Великого Сельджука» султана Санджара, Русудан не провела и двух лет в браке с престарелыми мужьями. Теперь двухкратная венценосная вдова доживала свой век при дворе своего брата в Тбилиси. Следы редкостной красоты еще сохранились на лице сорокалетней статной женщины. Холодный блеск серых глаз свидетельствовал о незаурядном уме и сильном характере, а врожденная склонность к дворцовым интригам делала царицу опасной для врагов и ненадежной для друзей.

— Нет, великая госпожа, не спится мне…

— О чем, ма хур^[48], мечтаешь?.. — продолжала Русудан тем же ласковым тоном.

Сегодня заловка была необычайно любезна с молодой женой царственного брата, к которому Русудан была очень привязана, хотя разделяла далеко не все его взгляды. При свете масляного ночника прекрасное лицо Бурдухан оставалось неподвижным.

— Вот вернулся наш Георгий снова победителем саркинозов, — продолжала Русудан. — И может быть, хоть теперь ты нас порадуешь долгожданной вестью? Немало времени прошло после рождения Тамар. А наследника у царя все нет. Ждем его, очень ждем…

Сладкая речь Русудан не смягчала холодного блеска серых глаз. Бесплодие невестки явно сердило сестру царя. Бурдухан продолжала молчать, лишь жгучие слезы вдруг подступили к печальным глазам аланки. При всей суровости характера царь Георгий до конца жизни горячо любил свою красавицу жену, даже поступаясь династическими интересами. Напрасно уговаривала Русудан. Никакие доводы не действовали — брат не соглашался на развод…

Русудан затронула больное место. Молодая женщина внезапно встала с кресла и, с низким поклоном в сторону Русудан, молча направилась в свою спальню. Стройная высокая фигура в тяжелом парчовом платье легко скользила по каменному полу. Сумрачным взглядом проследив за Бурдухан, Русудан зло пробормотала:

— Смоковница бесплодная.

Царь проснулся на рассвете от крика петухов. Поморщился, вспомнив, как вчера полезла наверх левая бровь у сестры, когда он приказал постелить себе на прохладном полу тронного зала. Георгий отлично понимал, что ему необходим сын-наследник. Но имеет же право на отдых человек после двухдневной скачки в горах (а другой езды он не признавал!), или же все время должен думать он о династическом кризисе?! Царь мрачно молчал, когда слуги помогали ему одеваться, еле кивнул головой эджибам на утренние приветствия и льстивые пожелания счастливого отдыха после ратных трудов. Скоро по дворцу пронесся испуганный шепоток: «Царь встал не в духе!»

Умывшись над серебряным тазом холодной водой и накинув легкий летний архалук, царь направился в покои Бурдухан в другом крыле дворца. Георгий был высок ростом, как отец его и дед, ходил быстро, и сопровождающие эджибы еле поспевали за ним.

По дороге царское шествие пересекло небольшой приемный зал, где уже собрались все вазиры^[49], кроме находившегося при войсках амирспасалара Орбели. Коротко ответив на поклоны вельмож, царь бросил Абуласану Арцруни^[50]:

— Князь, через час прошу ко мне. — И сухо добавил: — Без бумаг.

Эристав эриставов Картли князь Амир-Курд Абуласан застыл в глубоком поклоне. Когда он поднял голову, царь уже исчез, оставив вельможу в изумлении.

В небольшом покое царицы Георгия уже ждала сестра Русудан и аланка-жена. При входе царя обе встали и поклонились.

— Здоров ли, братец мой? Как почивал? — первой, как старшая, задала вопрос Русудан.

— Благодарю, Русудан. А вы с Бурдухан как?

Ответил быстро, а сам глаз не сводит с жены. Хороша горянка, ничего не скажешь! В это утро царь Георгий, отдохнув, особенно остро чувствовал молодое очарование супруги. А еще сестра хочет, чтобы он разошелся с такой красавицей… Глупости! Будет у него сын… Должен быть… обязательно! Ну а если нет? Тут мысли Георгия пошли по новому руслу, и он глубоко задумался.

Через открытые окна из дворцового сада доносились шум фонтанов, пение птиц. Воздух был по-утреннему прохладен, и Георгий, с удовольствием заметив, что проголодался, сел на широкую тахту. Чьи-то услужливые руки быстро продвинули под локти и за спину царя мягкие ковровые подушки. Русудан хлопнула в ладоши, вбежавшие слуги внесли низкий восьмигранный стол, покрытый парчовой узорной скатертью. Показался повар с шампурами сочного шашлыка — царь любил плотно завтракать…

Абуласан уже ждал царя в его личном покое. Георгий уселся в кресло за стол. Несмотря на пригласительный жест, эристав эриставов стоя начал докладывать скороговоркой:

— Разреши доложить, великий государь: вчера опять на Лихском перевале караван чужеземных купцов ограбили… Третий случай за этот месяц! — И добавил многозначительно: — Этак вся торговля в царстве остановится, пошлин и налогов лишимся!

Георгий посуровел, утвердительно кивнул головой:

— Правильно! Надо покончить со всеми разбойниками и ворами… Договоритесь с амирспасаларом Иванэ, пусть кипчаки вместе с градоправителями прочешут все дороги, селения и города. Приказываю беспощадно вешать подобных людей! Рядом развешивать награбленные ими вещи, их ослов и лошадей, кошек и собак. Для вящей острастки!

— Так, великий государь, премудр твой приказ! Лично буду следить за выполнением, — обрадованно заговорил Абуласан.

Георгий желчно усмехнулся:

— Конечно, снова начнут шептать, царь, мол, жесток, поступает не по закону. А кто их ведает, эти законы, — «Судебника» до сих пор ведь нет в Картли…

Подумав, Абуласан рискнул высказать свое мнение:

— Воистину так, государь. А вот в моих владениях проживает некий чернец — превосходнейший знаток законов, даже «Судебник» вознамерился писать.

Царь встрепенулся:

— Ученый законовед, говоришь? А как его имя, князь?

— Мхитар, по прозвищу Гош, что значит «редкобородый». Всевозможные науки превзошел сей монах, обучался в Киликии.

— Так, так… — задумался царь. — Как скоро можешь его доставить в Исани, князь?

— Через шесть дней, государь, если повелеть соизволишь, — с готовностью ответил Арцруни.

— Хорошо… Немедленно шли гонца за монахом! — твердо молвил Георгий.

Глава XII. ВИДЕНИЕ В СОБОРЕ

Родовитый владетель Махканберда, Рустави и Семигорья эристав эриставов Картли князь Амир-Курд Абуласан Арцруни свысока относился к мелким рыцарям из Хожорни, с которыми он случайно породнился через сестру свою Саакдухт. Но выдающиеся воинские подвиги зятя Саргиса при взятии Ани и восстановление его в княжеском достоинстве заставили вельможу переменить отношение к бедным родственникам. Особенно когда царь Георгий назначил князя Мхаргрдзели градоправителем такого крупнейшего торгового города, как Ани. Приехав в Хожорни по случаю рождения у сестры Саакдухт второго сына, Абуласан осыпал подарками всю семью, по-родственному посоветовал парону Саргису сблизиться с могущественными Орбели и даже вызвался пригласить чванливого амирспасалара на семейное торжество в качестве крестного отца. Немного поломавшись и сдавшись на уговоры старого приятеля, Орбели с огромной свитой прибыл в Хожорни и был восприемником у купели младенца, нареченного в его честь Иванэ.

В мерцании тысяч свечей, сквозь клубы ладана, торжественно звучали под сводами Сионского собора старинные песнопения. В пасхальную ночь храм был переполнен молящимися. Служил сам католикос Микаэл Мириасанидзе, в присутствии всего двора и вельможной знати. Уже переменили священнослужители траурные ризы на светлые праздничные одеяния и ликующим прославлением начиналась утреня. В числе находящихся на богослужении был и князь Мхаргрдзели, прибывший в Тбилиси по приглашению шурина. Правитель Ани захватил с собой в Тбилиси двенадцатилетнего старшего сына Захария. Маленький горец впервые попал в Тбилиси, и все в этом городе было ему в диковину. С удивлением смотрел княжич на пышную церковную службу, на множество богато одетых людей, до отказа заполнивших собор. Победно звучали громкие возгласы протодьякона, истово отвечал им патриарший хор. Впечатлительному мальчику уже начинало мерещиться что-то необычайно далекое от жизни, как бы перекликающееся с рассказами из Библии старого хожорнийского священника тер-Егише…

Вдруг взгляд юного горца приковало удивительное зрелище: впереди всех молящихся у алтаря стоял высокий человек в длинном золотом одеянии до пят. Как у святых на иконах! А рядом… Захарий осторожно потянул отца за рукав, тот с удивлением обернулся. Мальчик умоляюще прошептал, показывая рукой в сторону алтаря:

— Отец, кто это там стоит впереди?

— Это наш царь, мой мальчик, — улыбаясь, тихо ответил парон Саргис.

— Нет, рядом с ним, кто это? Ангел?

Правитель Ани, усмехнувшись, подкрутил густой ус. Притянув к себе, он ласково шепнул ему на ухо:

— Да нет, глупыш! Ангелы только на небесах бывают. То дочь нашего царя Тамар.

Почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, юная царевна обернулась. Рядом с великаном в княжеской одежде стоял рослый неуклюжий подросток и упорно смотрел на нее. Золотисто-карие глаза царевны сердито сверкнули. Тамар недовольно повела плечиком и отвернулась. Георгий покосился на обычно спокойную дочь и, ничего не сказав, снова стал смотреть на Царские врата алтаря, откуда в светлых ризах торжественного пасхального шествия уже выплывал католикос Микаэл со всем клиром…

Княжич Захарий ехал в сопровождении дядьки Шоторика. Верный оруженосец после тяжелого ранения остался в Хожорнийском замке комендантом и потом был приставлен к княжичу обучать его ратному делу.

По обочине дороги позади конной охраны следовал Самвел и, задумчиво насвистывая, предавался печальным размышлениям. Начав службу конюхом, Самвел преуспел и ныне числился наставником по верховой езде княжича Закарэ. А что толку в этом? Невеста Астхик, не дождавшись его, вышла замуж за другого. У Ануш — двое детей, а он, Самвел, так и остался байгушем одиноким. «Вся моя семья — кони на конюшне!» — с горечью думал наездник. Он посмотрел на княжича: «Опять затянул поводья!» — и, тронув коня, подъехал к Захарию.

Мерно цокали по каменистому грунту копыта коней. Погруженный в свои мечты, княжич ничего не слышал. Лишь изредка, счастливо улыбаясь, кидал рассеянный взгляд на цветущие яблони и синее безоблачное небо…

На дворе богатого шелкоторговца Погоса вьючили верблюдов. Озабоченно хлопотали приказчики у тяжелых тюков с шелком, проверяя укладку и деловито покрикивая на грузчиков. Больше всех суетился семнадцатилетний сын купца Манвел. В первый раз посылал его отец в самостоятельное путешествие с товаром в приморский город Цхуми, откуда шелк должны были отправить дальше на галере. Не вполне доверяя малоопытному юнцу, Погос-ага посылал с ним старшего приказчика. Закончив погрузку и спрятав опись товаров в тугой пояс, приказчик подошел к стоявшему на крыльце хозяину:

— Все готово, Погос-ага.

— С богом! — перекрестился шелкоторговец и, благословляющим жестом осенив сына, подал знак к отправлению. Со скрипом распахнулись большие ворота, мерно позвякивая колокольцами, на улицу выплыли десять рослых верблюдов с тюками. Следом ехали на конях Манвел и приказчик.

Скалы, зелень шиповника и дикой груши в цвету. В гору медленно поднимается большой караван. Он принадлежит нескольким владельцам — тбилисским купцам, вывозившим в Цхуми разные товары.

Начальник каравана на добром коне беспокойно оглядывал длинную вереницу вьючных животных. На стоянке в Гори его предупредили, что на перевале незадолго до того ограбили чужеземных купцов. Недаром в царском указе приказывалось вешать воров и разбойников! Но малочисленность охраны беспокоила караванбаши. «А все Погос-ага! Пожалел несколько тетри^[51], чтобы нанять лишних стражников! И другие хозяева тогда уперлись…» Меланхолично звякал колокол на шее последнего верблюда. И только собрался начальник каравана приказать прибавить шаг (до сумерек надо бы пройти опасные места!), как из-за кустов раздался громкий окрик:

— Стой!

Из чащи леса высыпало на дорогу множество вооруженных людей с лицами, замотанными до глаз черными башлыками. Из-за повязок сверкали возбужденные глаза. С кинжалами в руках, оттеснив испуганных купцов и охранников в кучу, разбойники прежде всего кинулись к верблюдам Погоса-ага. Старый приказчик попытался было помешать сбрасывать тюки с шелком, но один из разбойников сабельным ударом плашмя свалил его на землю. Охранник похрабрее поднял саблю для защиты старика. Его ударили сзади кинжалом.

— На, получай, собака!

С рассеченным черепом страж упал рядом с приказчиком.

Завершив грабеж, предводитель шайки насмешливо заорал купцам:

— Отправляйтесь-ка обратно домой, купцы! С богом! Да не забудьте прихватить своего покойника…

Тюки с товарами валялись разбросанными на дороге. Послышался скрип арб — предусмотрительные разбойники быстро нагрузили арбы награбленным добром. Расстроенный начальник каравана велел повернуть обратно в Тбилиси, взвалив тело убитого охранника на одного из верблюдов.

Глава XIII. МХИТАР ГОШ

Приезд царского гонца вызвал большой переполох в монастыре. Игумен Иоаннес, невзирая на пастырский сан и большую тучность, волчком носился по обители, изрыгая проклятия на голову отца-эконома и отца Иусика, ведавшего монастырской конюшней.

— Бездельники, супостаты! За целый день так и не смогли найти одного несчастного ишака для вардапета^[52]! Неслыханно!

— Святой отец, не в состоянии мы… наши огороды нам этого не позволяют! Мыслимое ли дело платить такие деньги за одного мула?! — испуганно взывал тщедушный эконом.

Отец Иусик дипломатично отмалчивался.

Огороды были главной статьей доходов маленького монастыря в горах, и отец-эконом был прав. Но игумен ничего не хотел слышать.

— Знать ничего не знаю, чтобы ишак был до ночи! Утром почтенный вардапет должен выехать по царскому зову… И он выедет, если даже вы все провалитесь в геенну огненную, где вас давно за грехи ждет сатана! — кричал настоятель, нагоняя страх и тоску на служителей божьих.

Монахи то бледнели, то краснели от крепких слов преподобного отца Иоаннеса, который в молодости служил в войсках и сохранил некоторые военные привычки.

Из окна монастырского здания за перебранкой монахов с любопытством следил царский гонец Шабурдан. Темная история с пропавшим из личного обоза амирспасалар бурдюком вина не помешала дальнейшей карьере пронырливого азнаура. С помощью князя Абуласана Арцруни Шабурдану удалось устроиться гонцом при Исанском дворце. Прибыв после двухдневной бешеной скачки в Нор-Гетик, азнаур собирался на рассвете следующего дня двинуться в обратный путь, прихватив вардапета Гоша.

Утомленный криками монахов, Шабурдан решил подшутить над ними. Высунувшись по пояс из окна, громко закричал:

— Отцы святые, поменьше шума, побольше дела! А если по вашей вине мы завтра не уедем, властью, мне как царскому послу данной, повешу на воротах обоих — и отца-эконома, и отца конюшего! Так и знайте!

Настоятель злобно смерил взглядом насмешника, но промолчал: с царским приказом шутить не приходилось. Да и князь-благодетель будет очень недоволен промедлением, может не прислать ежегодного дара монастырю…

Виновник переполоха — ученый-законовед Мхитар Гош с недоумением размышлял в своей маленькой келье. С чего это вздумалось князю Абуласану вызывать его в Тбилиси? Да еще якобы по царскому приказу…

Отцу Мхитару насчитывалось лет тридцать пять. Был он высок ростом, крепок сложением. Лицо у вардапета было чистое и приятное, с редкой черной бородкой (откуда и прозвище), с умными, чуть насмешливыми глазами. Уроженец Гандзака, он рано отправился на выучку к Иоаннесу Тавушскому, знаменитому философу и теологу. Прожив ряд лет у старого ученого, Мхитар получил звание вардапета, но, не довольствуясь приобретенными знаниями, отправился в прославленную высшую школу при Кармирванке (Красном монастыре), у подножия горы Сиав в Киликии. Там кроме богословских наук он изучал философию, грамматику, риторику, математику, законоведение, историю, космографию и другие науки. Завершив высшее образование, Гош возвратился на родину. По пути он познакомился в Арзруме с князем Абуласаном Арцруни. Разумный и начитанный монах понравился вельможе, который, скучая в ожидании поступления податей (у Арцруни сохранились родовые земли в эмирате), охотно беседовал с ним о законах и других умных вещах. Но феодалу-крепостнику пришлись не по душе вольнодумные высказывания молодого ученого. Заметно охладев, князь Абуласан постарался отделаться от Гоша, устроив его в подопечный монастырь Нор-Гетик. Это Мхитар Гош хорошо понял при расставании с Арцруни. И вот теперь — срочный вызов в Тбилиси! Непонятно…

Настоятель бурно ворвался в келью. Отдуваясь от жары и хлопот с отъездом Гоша, отец Иоаннес грузно опустился на скамью и, отирая пот с лица, трубным голосом возвестил:

— Собирайся в путь, вардапет! Мула преотменного я все-таки тебе достал, хоть самому Иисусу Христу подавай! Вот, взгляни-ка в окно…

В Каяне^[53] к вардапету Мхитару присоединился молодой купец Манвел, возвращающийся со своим слугой в Тбилиси. Сын богатого шелкоторговца, Манвел оказался на редкость словоохотливым. На привалах на берегу веселой рекиАгстев он вытаскивал из объемистого хурджина разную снедь и кувшин неплохой водки, потчевал Гоша и рассказывал разные любопытные вещи.

— Вот недавно, отче, на Лихском перевале большой караван ограбили. И мой отец там десять верблюжьих грузов лучшего шекинского шелка потерял… Так до сих пор гзири^[54] разбойников не найдут!.. — подмигнул вардапету Манвел и, опрокинув чарку, добавил многозначительно: — И век не найдут… кто посмеет полезть с обыском в княжеский дом, а?

Гош с удивлением переспросил:

— В княжеский дом?

Манвел оглянулся. Слуга был далеко, пас коней.

— На базарах толкуют, что ограбили купцов переодетые слуги князя Бадиани. А кто могущественнее его в Картли? Одни Орбели…

— Но почему же? — продолжал удивляться монах.

Манвел хмыкнул и не сразу ответил:

— Привыкли дидебулы к житью роскошному, иначе стали жить, чем их деды! Так говорит отец. Ну а доходов не хватает, вот и… — сделал красноречивый жест Манвел.

Рассказ купца поразил Гоша. Он ехал глубоко задумавшись… А Манвел после плотного завтрака подремывал в седле. Слуга трусил позади с хурджинами. Проехали Красный мост, стали спускаться по извилистой дороге к Рустави, утопавшему в садах, владению князя Абуласана Арцруни. Внезапно вардапет остановил своего мула.

Столетний карагач у обочины бросал большую тень на дорогу. На одной из его могучих ветвей висел молодой крестьянин, чуть не доставая ногами в старых поршнях землю. Рядом с ним, высунув длинный язык, покачивалась крупная белая овчарка. Мухи роились вокруг. Сладковатый запах тления стоял в полуденном зное.

— Да что это такое? — очнувшись от дремоты, залепетал Манвел. — Людей им мало вешать, уже и за псов взялись?!

У подножия дерева сидела на земле женщина в бедном черном платье, уткнув простоволосую голову в колени. Рядом в арбе, запряженной тощими быками, сидел старик в чохе. Поодаль, в тени другого дерева, расположилась охрана. Стражники полдничали, ели свежий сыр с зеленью, похрустывали огурцами и пили вино прямо из бурдюка.

Мхитар Гош подъехал к арбе:

— Чего ты ждешь, старче?

Старик вскинул потухший взор на монаха. Заметив жалость в глазах Гоша, он пробормотал, отирая слезы:

— Вот дожидаемся с дочкой, когда гзири разрешат снять тело внука. Вторые сутки не дозволяют похоронить, окаянные…

Женщина внезапно подняла голову. Полуседые волосы висели космами, на лице алели свежие царапины от ногтей.

— Вай-мэ! Вай-мэ! Сыночек, сыночек мой!.. — заголосила она.

Мхитар сошел с мула и направился с охранникам. За ним последовал Манвел.

— Добрые люди, почему не позволяете предать земле несчастного, по обычаю христианскому? — учтиво обратился Гош к охранникам.

Рыгнув, старший по виду охранник буркнул:

— Не суй нос не в свои дела, монах! Разве не украл барана пастух у почтенного Дато-купца?

— Еще отрицал, мерзавец, ссылался на волков! — с усмешкой добавил охранник помоложе.

— И пришлось нашему эриставу деньги затратить, из Тбилиси палача в красном колпаке выписывать. Вот и повесили пастуха с его псом по указу царскому!

— Ха-ха-ха! — рассмеялся деревянным смехом молодой. — Другой живности не оказалось у парня, быки-то деда…

— А то пришлось бы и быков повесить! А вот теперь сиди на солнце и охраняй эту падаль! — сердито добавил старший охранник.

Манвел из-за спины вардапета украдкой показал охраннику монету. Тот скользнул по ней небрежным взглядом и нехотя поднял три пальца. Вздохнув, купец вытащил еще две монеты и, присев рядом на траве, шепнул охраннику:

— Повесить повесили пастуха! Значит, за дело… а теперь и христианский долг дозволь выполнить, азнаур!

Монеты скрылись в широкой ладони охранника. Он заорал:

— Забирай внука, старик!

За обедом парон Саргис узнал от шурина, что прибыл прославленный законовед из Нор-Гетика и ждет вызова в царский дворец.

— Как ты думаешь, Абуласан, отец Мхитар — подходящий воспитатель для моего Закарэ? — задумчиво спросил Саргис.

— Пожалуй, да, по большой учености. Только его в руках надо крепко держать. Великий вольнодумец! Теперь по совету владыки Степаноса собирается «Судебник» писать, — небрежно ответил Абуласан.

— Что же, дело очень нужное. Так устрой мне с ним встречу, Абуласан, прошу тебя, пока я в Тбилиси.

— Хорошо, Саргис, я прикажу направить отца Мхитара к тебе, — согласился князь Абуласан, торопившийся во дворец.

Встреча парона Саргиса с ученым-вардапетом состоялась в тот же вечер.

— Совсем дикарем растет! На Пасху привез я его в Тбилиси, повел на всенощную в Сионский собор. Там мой Закарэ царевну Тамар увидел — красавица писаная дочь нашего царя! И вдруг спрашивает меня: кто, мол, это — ангел? Каково, а? Ангелов наяву видит!

Мхитар Гош задумчиво улыбнулся в ответ:

— Это не так плохо, великий ишхан, — ангелов на земле узреть! «Блаженны нищие духом» — сказано в Святом Писании…

— Благодарю покорно, отче! Мечтаний и так слишком много у мальчика, хоть отбавляй, надо его на землю спустить, знания дать! Прошу тебя настоятельно, достопочтенный тео-Мхитар, соблаговоли переехать на жительство ко мне в Хожорни. Чего тебе в Нор-Гетике сидеть на тощих монастырских хлебах, в неудобстве? Я слышал, писать «Судебник» тебя благословил владыка Степанос. Дело полезное и нужное! Вот и можешь у меня, в тишине Хожорни, свой «Судебник» составлять. Из Ани хороший пергамент буду тебе посылать. Сам я все время в Шираке или в царских походах пребываю. Отец мой, блаженной памяти князь Закарэ, преставился в прошлом году, жена одна с детьми сидит в замке. Даю тебе моего отрока в полную власть. Шоторик-оруженосец ратному делу его обучает, конюший Самвел — верховой езде. А ты все науки сыну будешь преподавать, языкам обучишь, с законами познакомишь. Мальчик очень способный, но горячего нрава. А настоятелю в Нор-Гетик отписку пошлем, приличный вклад внесу монастырю…

Гош погрузился в раздумье. Подняв голову, просто сказал:

— Согласен, ишхан. Когда выезжать в Хожорни?

— Конечно, после царского приема, — обрадовался парон Саргис.

Глава XIV. НОЧНОЙ РАЗГОВОР

Царские приемы в Исанском дворце происходили обычно по утрам. Однако Мхитар Гош до позднего вечера просидел дома, пока не пришел главный эджиб Заал Саварсалидзе и не предложил следовать за ним. Расстояние от дома Арцруни до дворца было невелико, и Гош со своим спутником быстро добрался по улицам ночного Исани к замковым воротам. Однако эджиб здесь не остановился и повел вардапета дальше, вдоль каменной ограды, в глухой переулок. Дойдя до небольшой железной двери, Саварсалидзе достал из кармана ключ и отомкнул замок. Они прошли в темноте по аллее парка и очутились в просторной комнате. Здесь эджиб взял медный светильник. Поднявшись с вардапетом по лестнице, он повел Гоша по темному длинному коридору.

У двери, охраняемой двумя рослыми гвардейцами с пиками, эджиб остановился и показал страже серебряный значок. Тихо постучав, он притворил дубовую дверь и, пропустив Гоша, сам остался в коридоре.

Восковые свечи в серебряном подсвечнике тускло освещали обширный царский покой, оставляя во мраке углы. В узкие стрельчатые окна вливался аромат цветущего жасмина, слышался плеск фонтанов и неумолчный стрекот ночных цикад. За большим столом, в глубоком кресле, покрытом кордуанской кожей, сидел немолодой человек в летнем архалуке и читал. При входе Гоша он отложил книгу и первым приветствовал вошедшего:

— Здравствуй, вардапет. Как доехал из монастыря?

— Многие годы здравия и благоденствия великому царю царей! — с низким поклоном отозвался Мхитар Гош.

— Благодарю. Садись, вардапет, побеседуем немного с тобой. — И царь Георгий указал рукой на свободное кресло у стола^[55].

После минутного молчания Георгий заговорил:

— Наслышан я, что ты — знающий хорошо историю и законы человек, многому научился в дальних странах, даже «Судебник» писать намереваешься. Так, вардапет?

— Так, государь, — сдержанно подтвердил Гош.

— Вот и надумал я побеседовать с тобою о законах да и о других делах тоже, — неторопливо говорил царь.

Мхитар Гош почтительно слушал.

— Вот скажи, зачем «Судебник» взялся писать, что побудило тебя к сему?

— Государь, двенадцать причин составления оного «Судебника» насчитываю я. И первая из них — часто приходится слышать от иноверцев злословие, будто в законах Христа нет вовсе суда, — степенно начал Гош.

— Этой одной причины достаточно, вардапет! — прервал нетерпеливо царь Георгий. — Опустим остальные одиннадцать. А теперь расскажи все, что знаешь о царских домах Багратидов. Откуда они происходят и кто остался в живых из них, кроме семьи нашей!

Немного подумав, Мхитар начал свой рассказ:

— Наши летописцы считают, великий государь, что Багратиды — и армянские, и грузинские — происходят от древних еврейских царей Давида и Соломона. То же говорят и грузинские анналисты, почему ваш высокий дом и называют часто — Давитиани… Рассказывают, что нечестивый вавилонский царь Навуходоноср вывел еврейский народ из Палистины и потомки царей Иудеи попали в нашу страну, где преуспели благодаря происхождению своему и талантам. Муж Баграт из дома сего и был будто бы родоначальником всех Багратидов. В Армении Багратуни были венценалагателями у царей Аршакидов, а потом сами царями сделались. А грузинский дом Багратуниани основан был другим потомком Баграта. Только вот я… — замялся Гош.

— Продолжай, вардапет, не смущайся. Говори все, не таясь, как на духу! Мне нужны не льстивые слова придворных летописцев, а истинная правда… — спокойно заметил царь.

Ободренный Гош продолжал:

— Только я лично считаю, что Багратиды вовсе не евреи по происхождению, а, скорее, выходцы из Ангелтуна, что в Верхней Месопотамии находится. Царь Давид и мудрый Соломон тут ни при чем…

— Вот как! Ну а родство между грузинскими и армянскими Багратидами ты все-таки признаешь, вардапет? — спросил после короткого раздумья царь.

— Конечно, государь, и самое близкое. Как я сказал, корень у обеих династий один. Могу представить таблицу колен и браков между обеими великими домами.

— Хорошо, составь таблицу и передай эджибу Саварсалидзе, он завтра зайдет за ней. Ну а теперь скажи, вардапет, кто остался на свете от этих двух, некогда огромных, царских домов? Я знаю, Багратунианов в Грузии, кроме меня, моей сестры Русудан, дочери Тамар и племянника Демны, нет никого. Ну а в Армении?

— Еще того меньше, государь. Один малолетний сын остался у последнего царя — Кюрике Багратуни, по имени Абас.

Георгий поморщился:

— Уж эти мне царьки! Одно имя ведь у них сохранилось, да два небольших замка оставил им мой дед из всего царства Сомхитского… Правда, богатства Кюрикянов царь Давид не тронул. Много сокровищ у них хранится в замковых подвалах, я это знаю. А сколько же ему лет, этому Абасу?

— Младенец он, всего три года исполнилось, государь.

Георгий задумался, словно прикидывая что-то в уме. Потом, вздохнув, молвил:

— Да, еще мал! Ничего не получится…

Мхитар Гош молчал, пытаясь угадать, почему царь так заинтересовался последним Кюрикяном. Вдруг осенила догадка: «Видно, грузинский царь заблаговременно ищет подходящего жениха для своей подрастающей красавицы дочери… Не преждевременно ли? Хотя в последнее время цари в Грузии что-то недолговечны…» Размышления вардапета прервал новый вопрос, немало удививший Гоша:

— Скажи, вардапет, как мыслишь в «Судебнике» о престолонаследии? Что сказано в святых канонах о наследовании владений сыновьями и дочерьми?

Внезапная мысль промелькнула у Гоша. Он наугад заговорил:

— В Книге Чисел, глава Двадцать седьмая, сказано: «Если кто умрет, не имея у себя сына, то передавайте удел его дочери». Следуя сему канону, если у царя нет сына, а есть дочь, корону наследовать должна последняя. Патриарх Ной наряду с сыновьями выделил и дочери часть земель на юге, почему в этих краях царствовали и женщины. А царь Соломон, как об этом свидетельствует и сам Господь, некогда привел царицу южную…

Георгий заметно оживился.

— А какие случаи пребывания женщин на царских престолах в Грузии и Армении ведомы тебе, вардапет? — спросил он.

— Не было ни одного случая в царствах сих за все время существования, государь. Законы наши не разрешают такое престолонаследие! — отрезал Гош.

— Но в других странах было же это, ты сам сказал! — гневно воскликнул Георгий, дернув левый ус.

Мхитар Гош понял: «Царь ищет какой-то выход из династического кризиса в Грузии. Это имеет, видимо, отношение и к дочери его Тамар: говорят, царь боготворит ее…» Гош задумался и, решившись, заговорил:

— Древняя история, государь, действительно знает немало примеров восшествия особ женского пола на царский престол. Возьмем, к примеру, великую ассирийскую царицу Шамирам, строительницу храмов и каналов, погубительницу армянского царя Ара Прекрасного. Или могущественную южную царицу Савскую, посетившую мудрого царя Соломона, о коей я уже упоминал. Либо доблестную царицу Пальмиры Зейнаб, столь долго противоборствовавшую Риму державному… Поближе к нашим временам вспомним великих цариц Византии — златовласую императрицу Зою и сестру ее Феодору, а также царицу Ирину, родного сына ослепившую власти ради… Всех порфироносных властительниц сразу и не упомнишь, государь, не взыщи! — развел руками Гош.

Георгий внимательно слушал. Правильно догадался законовед: царь действительно искал выход, тревожась за участь, которая постигла бы его горячо любимую дочь, если бы на трон взошел Демна, — обычное для всех осиротевших картлийских царевен затворничество. Но где же найти ей подходящего жениха? Кругом мусульмане, Византия разваливается, вблизи не осталось ни одного из христианских правителей. Но дело не только в Тамар! С племянником на престоле к власти в Грузии снова пришли бы ненавистные тупоголовые мтавары с Орбели во главе, стали бы вертеть, как куклой, слабовольным Демной, свели бы на нет столетний труд Багратунианов. «Законы не позволяют», — говорит ученый монах. А сам он, Георгий, разве «законно» попал на трон? Обветшали старые законы, не соответствуют новым временам, ломать их надо!.. Спасибо ученому-монаху — неплохие исторические примеры он привел! Надо будет запомнить…

Благосклонно глянув на Гоша, царь молвил:

— Куда из Тбилиси стопы направляешь, вардапет? Вернешься ли обратно в свою обитель?

— Нет, великий государь. Я приглашен князем Саргисом Мхаргрдзели быть воспитателем старшего сына.

— Дело. Только вот, что, вардапет… — царь строго посмотрел на Гоша, — наш разговор — великая государственная тайна! Потому и вызвал тебя издалека, с гор. И на новом месте службы не вздумай обмолвиться словом единым… А князю Абуласану скажешь, что я интересовался твоим «Судебником»: царь, мол, хочет заказать такой же картлийским законоведам. Хорошо понял, вардапет?

— Понял, великий государь, — прошептал Гош.

Георгий хлопнул в ладоши. На пороге вырос Заал Саварсалидзе.

— Проведешь вардапета до дому. Прощай, отец Мхитар!

И царь снова погрузился в чтение.

Глава XV. МЕЧТЫ ЦАРЕВИЧА ДЕМНЫ

Темнело от гнева лицо царя Георгия при тревожных сообщениях соглядатаев. Он не мог не считаться с положением дел в царстве. Наследника все не давал ему Господь, а Демна был последним законным представителем царствующего дома Багратидов по мужской линии. Тайная борьба за власть в Грузии продолжалась, и немалую роль в ней играл Заал Саварсалидзе — главный эджиб и начальник царской разведки.

Юношей, посланный, как многие грузинские дворяне, обучаться наукам в Константинополе, Заал попал было в руки византийских разведчиков. У них он выучился тайнописи и прочим тонкостям опасного ремесла. При ослаблении византийской власти Заалу удалось освободиться от тягостной опеки и уехать на родину, где прекрасное знание соглядатайства помогло ему быстро выдвинуться при дворе. Царю Георгию пришлось завести свою личную разведку, и его выбор пал на Заала Саварсалидзе, который служил эджибом у царицы Русудан и был ею рекомендован.

Имея своего человека в гнезде заговорщиков, начальник царской разведки мог быть в курсе их интриг. Но с совершеннолетием Демны положение коренным образом менялось. Воспитатель царевича — азнаур Чиабер из Жинвани, где в окрестностях находилось его небольшое родовое имение, несомненно был личностью примечательной. Человек в летах, невысокого роста, с неторопливыми движениями и тихим голосом, Чиабер редко поднимал тяжелые веки над серыми колючими глазами. На лице с оспенными рябинами курчавилась борода с проседью. Еще в молодые годы небогатому азнауру удалось попасть на дворцовую службу в кратковременное царствование Давида III^[56] и даже сделаться его личным эджибом. Когда католикос Мириасанидзе спросил умирающего царя, кого он назначает, по обычаю, в воспитатели малолетнему сыну, потухающий взор властелина упал на стоящего у двери в скорбной позе Чиабера. Царь слабеющей рукой молча показал на эджиба. Это был последний жест Давида III… Царевичу Демне исполнилось семь лет, когда в Дорийском замке появился азнаур Чиабер. Согласно последней воле усопшего монарха, он вступил в исполнение обязанностей воспитателя его сына. Дядя не возражал против этого назначения, тем более, что с Чиабером уже давно (задолго до его появления в Лори) прочно связался Заал Саварсалидзе.

Теперь же, с достижением совершеннолетия царевича, этот надежный осведомитель должен был покинуть свой пост, что несказанно беспокоило эджиба и Георгия III.

Совершеннолетие наследника престола, как обычно его именовали в окружении, было пышно отпраздновано. В Дорийский замок съехалась вся знать Грузии. Пиры и тайные совещания, чередуясь, продолжались две недели. Многолетние хитроумные замыслы князя Иванэ начинали приносить плоды. На празднестве всенародно было объявлено об обручении царевича с княжной Марине. Но помолвка претендента на престол с дочерью всесильного Орбели многим пришлась не по душе. Слишком большую власть начинал забирать амирспасалар Иванэ! А что будет, когда его зять сядет на отцовский престол? Князья стали вспоминать, что грузинские цари обычно женились на чужестранных царевнах или на приравненных к ним особах, а прекрасная Марине никак не могла претендовать на такое происхождение. «Великий Иванэ явно поторопился с этим делом», — полагали многие вельможи.

Царь Георгий даже не потрудился прислать своего представителя, чтобы поздравить племянника с совершеннолетием. Впрочем, это было и понятно. После поздравления нужно было говорить о выполнении условий договора, заключенного Георгием со знатными людьми у смертного ложа Давида III. А с этим узурпатор трона явно не спешил. Особенно после того, как узнал о помолвке царевича с дочерью Орбели.

Демна был воспитан в духе старинного рыцарства, хорошо изучил и свято придерживался феодальных обычаев и правил светского поведения. Опекун сумел внушить ему, что, когда царь не опирается на мтаваров, неизбежно наступает конец его власти. Только княжеские войска, только цвет нации — мтавары и азнауры служат надежной опорой державной власти. А «худородный» люд, торгаши-толстосумы, которым так потворствует царь Георгий, всегда являются ярыми врагами княжеского сословия, а следовательно, и врагами царя!

Красивое лицо Демны, с большими голубыми глазами, не носило пока отпечатка того величия, которым были отмечены лица опекуна-амирспасалара и особенно дяди-царя. Но царевич был уверен, что он со временем приобретет осанку, приличествующую боговенчанным особам. Пока же, в ожидании своего скорого восшествия на престол, Демна настоял на введении в замке полного придворного этикета, с удовольствием присутствовал на различных торжественных церемониях, а больше всего мечтал…

Вскоре после помолвки, когда царевич, по привычке, грезил о будущем, в его богато отделанную комнату, неслышно ступая в мягких сафьяновых сапогах без каблуков, вошел Чиабер. Отдав низкий поклон бывшему воспитаннику, Чиабер негромко сказал:

— Пришел попрощаться с твоим высочеством. На рассвете уезжаю к себе, в Жинвани. Хочу пожелать царевичу всяческого благоденствия и выполнения его высоких чаяний! — И вкрадчиво добавил: — Вся Картли теперь с надеждой смотрит на наследника Багратуниани…

Царевичу понравилось почтительное обращение воспитателя, которого он с детства недолюбливал и даже побаивался за требовательное отношение к занятиям. Указав на кожаное кресло, Демна покровительственно ответил:

— Спасибо, мой Чиабер. Садись. Выпьем чару вина на дорогу.

Демна хлопнул в ладоши и приказал вбежавшему слуге подать вина. Воспитатель и воспитанник выпили и снова повторили: царевич любил хорошее кахетинское. Потом Чиабер небрежно молвил:

— На войну великий амирспасалар собрался против нечестивых саркинозов. Вот прекрасный случай твоему царскому высочеству проявить свою природную доблесть!..

— Да, я хотел было принять участие в походе. Но опекун не разрешает, говорит, что поход долго не затянется, не стоит беспокоиться. Скоро мтавары со своими храбрыми войсками обратно вернутся. А тогда…

Демна прикусил язык. Но для проницательного Чиабера сказано было достаточно. Сделав понимающее лицо, Чиабер подхватил:

— А тогда вся Картли устроит великий пир по случаю твоего бракосочетания с прекрасной княжной!

— Да, конечно. И после брака я рассчитываю, что дядя Георгий вспомнит свои обещания!

Заала Саварсалидзе очень озаботили привезенные Чиабером сведения о намерениях вельможных заговорщиков. Пообещав бывшему воспитателю Демны большую царскую награду, Заал предложил ему пока отправиться к себе в Жинвани и ждать дальнейшего развития событий, а сам поспешил во дворец с докладом к царю Георгию.

Глава XVI. ПЕРЕД ГРОЗОЙ

Весной 1178 года князь Саргис силами анийского гарнизона предпринял поход против крепости Магасберд^[57], еще находившейся в руках сельджуков. Поход затянулся. Правитель Ани избегал излишних потерь и вел осаду этой сильной, защищенной двойными стенами крепости на измор. Шеддадиды не могли примириться с утратой Ани и пристально следили из Двина за событиями в городе. Узнав от лазутчиков, что в Ани остался лишь небольшой гарнизон, а самого князя Саргиса в городе нет, Шеддадиды решили попытаться использовать благоприятный момент. Наскоро собрав наемную конницу и послав гонцов в Хлат и Арзрум с просьбой о помощи, воинственный юнец Шаханшах Шеддадид с большим конным отрядом двинулся в Ани.

По оплошности стражи у Игидзорских ворот вражеская конница сумела ворваться в город. Промчавшись бешеным аллюром по улицам, сельджуки с ходу захватили старый город с цитаделью и, перебив немногочисленных защитников, стали поджидать подкрепления. Горожане, придя в себя от вражеского наскока, не растерялись, закрыли все выходы, осадили старый город и отправили гонца к князю Саргису с сообщением о случившемся. Получив неприятную весть, князь Саргис немедленно снял осаду с Магасберда и помчался в Ани, послав срочное донесение о происшествии амирспасалару Орбели.

Засевшие в старом городе сельджуки выгнали всех именитых жителей за ворота внутренних Ашотовых стен и стали проедать найденное в домах продовольствие. Но награбленных запасов хватило ненадолго, налетчики стали терпеть большие лишения, начался падеж коней; когда же анийцы перерезали водопровод, питавший водой старый город и цитадель, враг сдался на милость победителей.

Сообщение Саргиса о нападении сельджуков на Ани прибыло в Лори как нельзя кстати. Амирспасалар получил предлог для сбора мтаварского ополчения. Раздув налет на Ани в крупную военную угрозу и скрыв от царя Георгия второе донесение Саргиса о сдаче врага, Орбели легко добился царского указа о сборе войск. Княжеские отряды начали стягиваться для выдуманного похода на юг в условленном месте — Лори. Вскоре там собралось до тридцати тясяч всадников.

В эти тревожные дни князь Саргис получил чрезвычайно удививший его приказ, а вскоре в Анийском дворце появился и его младший брат Вахрам, который обычно проживал в Тбилиси. В отличие от прямодушного парона Саргиса, Вахрам считался в семье большим дипломатом. Он поддерживал самую тесную связь с князем Арцруни.

Вахрам в общих выражениях рассказал брату о намерениях мтаваров и на словах передал предложение главарей заговора примкнуть к их движению. На столе перед Саргисом лежал приказ амирспасалара, где ему предлагалось со всей анийской конницей выступить в Хожорни и там ждать дальнейших распоряжений. Оборона города Ани приказом возлагалась на незначительные пешие части гарнизона и городскую стражу.

— Не понимаю, Вахрам. Предположим, царь Георгий действительно незаконно занимает трон и должен уступить его царевичу Демне. Ну а как быть с Ани? Шеддадиды зорко следят из Двина за городом, доказательством тому служит последний их налет. Стоит мне выступить с конницей, Шеддадиды тотчас захватят Ани!

— Но приказ амирспасалара — закон для тебя, — неуверенно ответил Вахрам.

— Даже если он с государственной изменой граничит?!

— Почему ты так думаешь, мой Саргис? Ты же дал хорошую острастку сельджукам. Стены у Ани крепкие, а население мужественное! — убеждал Вахрам.

Князь Саргис тяжело вздохнул:

— Хорошо, я выполню приказ амирспасалара. Но моей помощи в мятеже против царя не ждите. Так и передай князю Иванэ!

С возмущением наблюдали анийцы, высыпавшие на крепостные стены, как длинной вереницей вытягивалась конница из Главных ворот и, перестроившись в походную колонну, двинулась по пыльной дороге на север.

Тигран-оружейник возбужденно говорил:

— Смотри, друг Микэл, видишь, все князья на один покрой, все предатели! Бросают город на произвол судьбы…

— Но князь Саргис не хотел оставлять города, воины говорили, приехал гонец из Лори, привез приказ Орбели! — объяснил Микэл.

— Тогда предатель — Орбели! — гневно воскликнул Тигран.

Утомленные долгой скачкой в горах, Захарий и Самвел в теплый летний вечер медленно подъезжали к селению. Оба сильно проголодались, и Самвел предложил заехать к старику отцу, которого давно не видел.

Не возвращалось благополучие в дом старого Вазгена. С дальней границы вернулся старший сын, оставив где-то свою правую руку. Больной, однорукий, каким работником мог быть Манук? А Самвел так и остался служить у парона, и от него никакой пользы не было в хозяйстве.

Вазген с соседом сидели на каменной плите перед домом и, по обыкновению, спорили. Завидя освещенных заходящими лучами всадников, крестьянин прищурился:

— Кажется, княжич с Самвелом в гости едут!

Сосед почтительно привстал. Сойдя с коня, Захарий поздоровался и прошел в дом. Самвел завел коней во двор, задал им корм и тоже проследовал в дом, где уже хлопотала старуха мать.

Княжич сидел на низкой скамейке. Рядом с миской мацуна перед ним на чисто выскобленном трехногом столе лежал сыр и стопка лаваша, больше нечем было угощать гостей в небогатом доме. Переждав, пока гости утолят голод, Вазген откашлялся и начал издалека:

— Вот, слава богу, свободным стал город великий Ани и, как люди говорят, работы там много! И хотим мы, чтобы Галуст наш каменному ремеслу научился. А Петрос пусть дома остается, отцу помогает, — бросил он взгляд на хилую фигуру Манука. — И просим тебя очень, походатайствуй перед пароном! Пусть он разрешит Галусту отправиться на учение…

Захарий не успел ответить старику. На улице раздался громкий конский топот. В горницу быстро вошел слуга из замка:

— Госпожа Саакдухт срочно вызывает тебя в замок, парон! Из Ани прибыл сам ишхан… — И тихо добавил: — С большим войском. Еще никогда в Хожорни столько конницы не было!

В самом деле, никогда Хожорнийский замок не видел в своих окрестностях столько войска… Повсюду были разбиты легкие палатки, на кострах в котлах варился тыал^[58] с рисом, на лугах паслись многочисленные табуны лошадей. Князь Саргис сидел у окна в зале в тяжком раздумье.

— Шоторик!

На пороге показался комендант замка.

— Попроси преподобного отца Мхитара ко мне!

Шоторик вскоре вернулся в сопровождении вардапета. После обычных приветствий парон Саргис сумрачно произнес:

— Я побеспокоил тебя, отче Мхитар, по следующему поводу…

Рассказ хозяина замка не удивил Мхитара Гоша. Жестокая борьба между царем и своевольной знатью была хорошо известна в стране. Знал Мхитар Гош и о всех обстоятельствах воцарения Георгия III, а тайная ночная беседа во дворце открыла ему многое… Закончив рассказ, Саргис попросил совета.

Мхитар Гош задумчиво смотрел на него. Острым взглядом подметив растерянность на мужественном лице, он молвил:

— Ты хочешь знать, ишхан, как должно поступить тебе… Я считаю, что прежде всего следует сообщить царю о княжеском заговоре!

— Не было у нас в роду доносчиков! — глухо ответил Саргис.

— Решай по совести своей, ишхан! — отрезал Гош.

— Но мятежа ведь еще нет, царь, наверное, добровольно уступит престол! — заупрямился парон Саргис.

Гош снова вспомнил ночной разговор с царем и недоверчиво усмехнулся:

— Не думаю, не такой человек царь Георгий! Во всяком случае, поднимать оружие на помазанника божьего — грех великий. Георгий — венчанный правитель царства, управляет им разумно и достойно. И за ним стоят преданные войска — гвардия, кипчаки, аланские отряды… А среди князей согласия нет и не будет! Каждый эристав в свою сторону потянет…

Саргис печально кивнул в знак согласия.

— Не вмешивайся в это пагубное дело, ишхан. И родственников своих постарайся удержать! — озабоченно советовал духовник семьи.

— Княжич Асан, сын шурина моего, уже примкнул к заговорщикам. Да и брат Вахрам на собрание мтаваров в Агарак поехал. Меня тоже приглашали, но я отказался…

— Плохие дела, ишхан. Очень плохие. Не добром все кончится! Предвижу я, много крови человеческой прольется…

Беседу парона Саргиса с Гошем прервал призывный звук рога у замковых ворот.

Переговоры католикоса Микаэла с царем не дали положительных результатов. Напрасно глава картлийской церкви напоминал властителю о данном им при кончине старшего брата Давида III слове. Недобро улыбаясь, Горгий резко отвел все доводы каталикоса:

— Не Демну на царский престол, самих себя возвести возомнили господа мтавары во главе с Иванэ! Недаром свою дочь замуж за эту тряпку выдавать собирается… Все мои труды и труды великого деда прахом пойдут. Старые княжеские порядки снова жаждут ввести дидебулы. И разве на трон всегда вступали сыновья усопших властителей? Нет. Не отдам я Картли хищникам на растерзание! Так и знай, святой отец…

С сокрушением сообщив в Лори о непреклонности царя, католикос предусмотрительно уехал в Гелати, подальше от грядущих бурных событий.

Получив опасную весть об участии старшего сына в княжеском заговоре, князь Абуласан Арцруни счел более разумным перебраться куда-нибудь подальше от царя Георгия и без помех обдумать создавшееся положение. Ехать к себе в Рустави — слишком близко от столицы, да и там будут следить за каждым шагом царские соглядатаи. Князь вспомнил о родственниках-горцах и ночью выехал в Хожорни.

В этот свой приезд князь Абуласан был странно молчалив. Только озабоченно спросил зятя, не вызывал ли его с конницей к себе в Лори амирспасалар. Парон Саргис сухо ответил, что пока не вызывал, и, прямо глядя в лицо родичу, добавил:

— А если даже и вызовет, никуда не тронусь!

Небольшая фигура князя Абуласана как-то вся съежилась, в проницательных глазах словно потухло обычное оживление. Пожав плечами, он ничего не ответил и вскоре, сославшись на усталость с дороги, отправился отдыхать в приготовленную для него гостевую.

Эристав эриставов Картли был очень встревожен ходом событий. Он не видел единодушия среди мтаваров и не считал правильными последние действия князя Иванэ. Ну зачем было, например, так спешить с помолвкой княжны Марине и Демны? Недаром царь только усмехнулся, говоря католикосу Микаэлу: «Иванэ прочите себя в цари?!» Конечно, Демна будет весь в руках главарей мятежа… Но преждевременно открывая свои карты, Орбели рисковал оттолкнуть от себя некоторых мтаваров, и в особенности церковников. Взять хотя бы то, что католикос Микаэл дерзнул заартачиться, не хотел благословить обручение царевича с Марине! Пришлось-таки князю Иванэ, при всей скупости, раскошелиться на немалую сумму для сребролюбивого владыки… Да и силы князей-заговорщиков представлялись Абуласану явно недостаточными. Если откроются военные действия с Георгием, придется с боем брать столицу — Тбилиси. А там — постоянное войско, многочисленное, враждебно настроенное к князьям городское население, мощная цитадель…

Долго ворочался князь Абуласан на своем мягком ложе. До самого рассвета не сомкнул глаз, встревоженный тяжкими предчувствиями.

Но встал он утром с уже принятым решением.

Глава XVII. УЧЕНИК ГАЛУСТ

На следующий день, после прибытия княжеской конницы, Галуст, не слушая уговоров отца и обняв мать, сестру и брата Манука, покинул родное селение. Перевалив через гору Лалвар, он двинулся по дороге к перевалу. Сначала горная тропа бежала по живописному базальтовому ущелью с лесистыми крутыми склонами. Внизу, в теснине, гремел поток. Затем долина расширилась, покрылась пашнями, и дорога стала карабкаться вверх к альпийским пастбищам.

На третьи сутки, перевалив через горный хребет, Галуст увидел перед собой обширную предгорную равнину, покрытую полями созревшего ячменя, которым издавна славился Ширак. Достигнув древнего Ширакавана, он переночевал в городском предместье. На следующий день Галуст по огромному мосту у монастыря Оромос перешел через Ахурян и, полюбовавшись издалека стройными башнями крепости Тигнис, снова зашагал вдоль обрывистого берега. В одном месте, на противоположной стороне, он увидел группу вооруженных всадников, которые медленно двигались вверх по течению реки. Наконец Галуст достиг предместий великого города.

В анийских пригородах жизнь внешне протекала по-обычному, однако какое-то волнение читалось на лицах редких прохожих. Кое-где слышался рев голодной скотины. Галусту, как селянину, казалось странным, что в эту пору скот не пасется на пастбищах, но он не решился спросить об этом жителей. У Главных ворот стояла усиленная стража, внимательно оглядывавшая всех въезжающих в город. Огородников из предместий с корзинами свежей зелени на маленьких серых осликах стражники пропускали, но задерживали крестьян, пытавшихся проникнуть в город со скотом.

— Ну, куда лезешь, братец? Гнал бы в горы своих овец, от греха подальше. А в городе пастбищ нет, сена для тебя не заготовлено…

Галуста, с его нехитрой поклажей, стража пропустила без препятствий. Старший по караулу лишь спросил:

— Ты откуда, парень, и к кому в городе направляешься?

— Я из Хожорни, а иду к оружейному мастеру Тиграну, — с готовностью сообщил молодой горец.

Хожорни было известно караульщику как родовое поместье правителя, да и имя знаменитого оружейника Тиграна хорошо знакомо жителям Ани. Стражник кивнул головой и гораздо мягче сказал:

— Проходи, хожорниец! Варпет Тигран известный у нас человек…

Галуст остановился в нерешительности — ведь он не знал, где живет оружейник. Набравшись смелости, горец спросил сидевшего на каменной скамье у ворот человека в замасленной одежде:

— Не скажешь мне, дядюшка, где тут живет оружейный мастер Тигран?

Цеховой ремесленник оглядел крестьянского парня с головы до ног. Опять деревенщина в город лезет! И нашел, чудак, время! Ответил он, однако, приветливо: может быть, какой родственник из села к богатому Тиграну приехал…

— Иди, паренек, прямо по этой улице до конца, а там спроси — всякий укажет дом варпета Тиграна на Кузнечной улице!

За истекшие годы мало что изменилось в доме оружейника, только у самого хозяина прибавилось седины в пышной черной бороде. В кузнице больше распоряжался теперь толковый мастер Кюрех, да подросла дочка Ашхен…

Прочтя письмо от старого приятеля Шоторика, которое привез с собой Галуст, Тигран внимательным взглядом окинул парня. Тигран хорошо знал, что далеко не всем сельчанам, спасающимся от барщины, удавалось поступить в ремесленные братства, доступ в них был сильно затруднен. Ему захотелось помочь молодому крестьянину.

— Ты хочешь мастером по камню стать, Галуст? — дружелюбно спросил Тигран.

— Да, варпет, очень хочу!

— Добро. Ремесло хорошее, только вот… — Тигран замялся и быстро добавил: — Сегодня отдохни с дороги, парень. А завтра с утра я сведу тебя к варпету Езнику. Нет лучшего каменщика в Ани! Посмотрим, согласится ли он принять тебя в ученики. Время-то сейчас такое…

Долго ворочался ночью будущий каменных дел мастер на своем жестком ложе, думая о том, как-то встретит его варпет Езник…

— Теперь смотри, Галуст: сначала я тебе буду показывать разный камень, а ты запоминай, какой он с виду, какого цвета, каков в работе…

Старику Езнику понравился скромный горец. Сыновей у старика не было, и он согласился по просьбе уважаемого в городе оружейника принять юношу в ученики. Со вздохом покинул Галуст гостеприимный дом на Кузнечной улице, где так звонко смеялась и пела резвая девочка, и перебрался в скромное жилище Езника. На следующий же день он приступил к занятиям. Работы в городе почти не было, жизнь в Ани словно замерла, и у Езника оказалось свободное время для обучения нового ученика.

— Вот это — ширакский черный камень, много его в окрестностях нашего города. Идет он на дома, на церкви, на могильные плиты. Камень довольно мягкий, легко раскалывается и тешется. Много домов из него я построил. А вот камень из Бюракана. Погляди, цвет-то какой у него — пепел с пламенем! Как будто из самого пекла от сатаны его доставили… Крепок сей камень и редко идет на стройку, невыгоден! А это — легкий камень из Артика, там все церкви и дома из него построены. Шестнадцать цветов имеет он: от светло-розового до фиолетового. А сюда посмотри, какой красивый камень! Зеленый, как нефрит из Китая. Ну да ты ведь еще не знаешь, что такое нефрит. Драгоценный это камень, видел я чашу, из него изваянную, во дворце у нашего ишхана…

Тут Езник помрачнел, что-то невнятно пробормотал и снова вернулся к уроку:

— А к нам камень сей привозят с монастырских каменоломен у озера Гелакуни. Красив он, ничего не скажу, но непрочен, лопается от сильных морозов, только на внутреннюю отделку покоев и можно его пускать. А я сам больше всего люблю наш анийский темно-желтый камень — нет красивее и прочнее его! — заключил Езник.

Не все понимал Галуст из сказанного наставником. Трудно было неграмотному селянину сразу воспринять учение, но он слушал с неослабным интересом, примечая, с какой любовью старый мастер берет в руки куски разноцветного туфа.

— Ты, парень, должен отлично знать и наши ремесленные порядки. Хорошо, что ты не в бегах, а с разрешения своего владетеля прибыл в Ани. Иначе разве позволили бы мне принять тебя в ученики? А тот, кто не входит в братство каменщиков, не может заниматься ремеслом. Во главе нашего братства стоит выборный «старик», он вместе с мастерами-варпетами за всем следит, наблюдает, правильно ли ведется работа в каждой мастерской, хорошие ли изделия выпускают в продажу, как расчитываются мастера с подмастерьями, как они кормят учеников, по уставу ли до заката солнца работают, по правильной ли цене продают готовые изделия, например хачкары^[59] или плиты разные, — поучал нового ученика Езник.

Передохнув, варпет продолжал рассказывать:

— Теперь скажу о мастерах и подмастерьях. Когда ты проработаешь у меня достаточно времени, тебя сделают подмастерьем. А еще через несколько лет сможешь пойти на испытание на звание мастера. Если успешно сдашь пробу и похвалят тебя «старик» и варпеты — дадут звание, и тогда можешь открыть свою камнерезную мастерскую. Но для этого долго копить деньги придется: материал нужно закупить, разный инструмент, дом иметь для жилья и работы… А главное, — голос Езника стал тверже, — сам ты должен стать настоящим мастером, не срамить наших славных умельцев по камню! И строго, ох строго будут смотреть твою пробу варпеты! Мастер — это главный человек в ремесле… Ну, на сегодня довольно! Завтра, с богом, приступим к теске камня. Сначала посмотришь, как я работаю, как держу резец, как бью молотком, как колю да тешу камень, потом и сам попробуешь… А там вскорости на кладку стен поведу, раствор делать научу. А этак года через два и резьбе по камню начну учить. Это самое трудное и почетное дело в нашем ремесле… А грамоте тебе обучаться надо у какого-нибудь монаха, устав наизусть знать. Без этого не признают тебя в братстве мастером! Понял, Галуст-джан?

Тут Езник вздохнул и, не вытерпев, угрюмо бросил:

— Эх, не вовремя прибыл ты в Ани! Того и гляди снова эмиры из Ирана с войсками нагрянут, опять нас в кабалу возьмут… Покинули нас на произвол судьбы армянские князья, будь они трижды прокляты!

Галуст только теперь понял тревогу жителей города. С опаской спросил:

— А что, кэри^[60] Езник, разве хуже живется рамикам при эмирах?

— Ну конечно! Особенно нам, каменщикам. Ведь сто лет как не разрешали эмиры постройку церквей в Ани, анийцы богачи опасались при неверных и дома возводить, либо караван-сараи и бани. Да и налогов с нас брали больше, одна джизия^[61] чего стоила! А не заплатишь, так в реку зимой бросят эмирские сборщики и держат, пока аман не запросишь… Вот и останемся мы с семьями опять не при деле, наголодаемся^[62]!

От невеселых слов мастера ученик приуныл. Выбранное ремесло показалось ему уж не столь привлекательным… В это время во дворе раздался голос старухи жены, зовущей тружеников на обед, и Галуст за вкусным спасом^[63] забыл свои опасения…

Шеддадиды использовали смуту в Грузии и не замедлили снова появиться под стенами Ани. Павшие духом после ухода конницы Саргиса анийцы договорились с двинским эмиром и согласились впустить его в город, оговорив сдачу рядом условий. Молодой правитель стремился поскорее заполучить во владение богатый город и подписал соглашение состарейшинами Ани, обещав не трогать руководителей восстания против Фадлуна.

Глава XVIII. МТАВАРСКИЙ МЯТЕЖ

Заал Саварсалидзе вернулся домой сильно расстроенный. Не слушая упреков жены, он сразу заперся в своей комнате и лег тахту. В боку поднималась сверлящая боль, как бывало всегда, когда эджиб расстраивался. А огорчаться было от чего. Как ни убеждал, как ни просил он царя, заупрямился тот и уехал на охоту с князем Рати Сурамели и своими неизменными кипчаками. В этакое-то время, когда мятежные мтавары (все нити заговора которых были у Заала) стягивали свои войска! И добро бы, поехал охотиться в сторону Гомборских гор или еще куда-нибудь подальше от Лори. Так нет, двинулся в сторону Сахате, расположенного близ владений Орбели! С огнем играет Георгий, считает, что своим отъездом на охоту отвлечет внимание князей — царь, мол, ничего не подозревает, беспечен…

Снова сильная боль прервала ход мыслей. Зажав рукой бок, он подумал: «Эх, болен я, сильно болен, лечиться б надо!» Боль несколько утихла, и Заал вспомнил — хорошо еще, что удалось добиться от царя приказа Хубасару подтянуть кипчакские отряды из Уджармо поближе к столице и запретить отпуски воинам гвардии.

Жена из-за двери окликнула Заала, звала поесть хоть что-нибудь. Заал с гневом крикнул, что есть ничего не будет, и повалился на мутаки в новом приступе мучительной боли.

Царь возвращался длинной лесной просекой, освещенной заходящим солнцем. Охота была удачной. Меткими выстрелами из лука Георгий подбил крупного джейрана и несколько упитанных фазанов. Решили переночевать в сторожке лесника и утром отправиться в Тбилиси.

Георгий благодушно шутил с красавшем Рати, владетелем Сурами и окресных земель, не примкнувшим к мтаварскому заговору и под разными предлогами не поехавшим в Лори. Сзади ехали с группой ловчих и небольшим конвоем любимцы царя Хубасар и Афридон, о чем-то вполголоса переговариваясь.

У входа в сторожку Георгия встретил с низкими поклонами лесник. Он почтительно помог грузному царю сойти с коня, распахнул двери в убогом жилище. Царь устало опустился на скамью около очага, велел приготовить ужин из убитой дичи. На некотором отдалении от государя уселись князь Рати и Афридон. Хубасар остался во дворе. Царь понял — осторожный кипчак уже расставляет караулы на ночь…

В окрестностях крепости Агарак, на лужайке под сенью большого дуба, собрался цвет картлийской знати. Около дуба стоял большой стог, из которого слуги тотчас же выдернули охапки свежего сена для коней.

В числе прибывших вельмож оказались владетель Сванетии — Барам Варданидзе, Кваркваре Ахалцихели, младший брат Иванэ — князь Липарит Орбели с сыновьями, самцхийский правитель Боцо Джакели, прославленный Гамрекел Торели, таширские эриставы и джавахурские владетели, князь Вахрам Мхаргрдзели, князь Асан Арцруни — владетель каянский, Давид — эристав хунанский, князь Григол Асатидзе и многие другие мтавары и знатные азнауры. В ожидании прибытия главаря заговора Иванэ вместе с претендентом на престол Демной князья сидели на разостланных хорасанских коврах, подложив под локти шелковые мутаки и потягивая охлажденное в роднике кахетинское. Среди вельмож царило обычное оживление, шла непринужденная беседа. Чуть поодаль слуги уже резали баранов и нанизывали мясо на длинные шампуры.

На опушке леса показалась большая группа всадников, стала приближаться, подминая густую траву лужайки. Все присутствующие встали и громкими криками приветствовали амирспасалара и царевича:

— Долгой жизни великому Орбели!

— Ваша государю Демне!

Спешившись, амирспасалар дружески жал руки, целовал в уста знатнейших. Царевич следовал за ним с сияющей в синих глазах улыбкой. По приглашению Орбели дидебулы и мтавары уселись на ковровые подушки, строго соблюдая старшинство. Азнауры почтительно толпились позади своих патронов.

Совещание открыл князь Иванэ Орбели.

— Господа дидебулы, мтавары и азнауры Картли! — начал он, обводя взглядом присутствующих. — По молодости лет многие из вас не присутствовали при кончине помазанника божьего царя Давида Третьего. Поэтому я чувствую себя обязанным вкратце рассказать вам о всех обстоятельствах смерти царя-праведника… — Орбели умолк, не сразу заговорил снова: — Сознавая приближение конца, царь Давид вызвал к себе католикоса и дидебулов Картли, а также младшего брата — Георгия и велел принести малолетнего сына — царевича Демну. Перед святыми иконами царь заявил, что брат его Георгий не имеет никакого права на трон и корону и что единственным законным наследником является царевич Демна. Вот он перед вами! Царь потребовал от всех дидебулов принести царевичу клятву в верности, что те и исполнили. Царь Давид согласился, чтоб до совершеннолетия царевича управление Картли останется в руках брата Георгия, а тот поклялся на кресте беспрекословно уступить престол царевичу Демне по достижении им совершеннолетия. Меня же, недостойного, великий царь назначил опекуном царевича Демны и повелел воспитать в доме моем…

Амирспасалар сделал паузу и почтительно обратился к убеленному сединами эриставу хунанскому:

— Правильно ли я излагаю, государь Давид?

Старец, предавшийся горестным воспоминаниям, задумчиво кивнул седой головой:

— Правильно, князь Иванэ. Все так и было…

— Я продолжаю.

Голос Орбели окреп, он с чувством воззвал:

— Как же поступил, государи мои, вероломный Георгий — клятвопреступник двукратный? Через год вызвал на подмогу отца из монастыря и нагло короновался во Мцхете, вновь поклявшись по совершеннолетии царевича Демны уступить ему царство! А ныне на увещевания святителя Микаэла отвечает бесстыдными насмешками, отрекается от клятв своих перед иконами святыми… Доколе же будете вы терпеть на престоле картлийском сие беззаконие царя-клятвопреступника, вопрошаю я вас, высокородные дидебулы, мтавары и азнауры царства?

Гул возмущения пронесся среди мтаваров. Необузданный князь Асан, владетель каянский, громко закричал с места:

— Захватим Георгия, покончим с ним — и делу конец! Он сейчас в Сахате охотится, мои люди там его видели…

Мягкосердечный Демна всполошился:

— Нет, нет, дядю Георгия убивать не надо!

Иванэ испытующим взглядом окинул присутствующих. «Князья настроены воинственно, теперь надо подбавить огня с другого конца…» — Амирспасалар проникновенным голосом продолжал:

— Конечно, убивать Георгия никак не следует! Однако и на троне оставлять его дольше мы не можем. Ведь и в Святом Писании сказано: «Не мир несет вам муж сей, а меч!» Последние наши вольности и исконные княжеские права отнять хотят у нас худородные люди, что вокруг царя собрались! Покончим же, государи мои, с ним одним ударом, но без крови… Как предлагает князь Асан, захватим Георгия в Сахате, раз сам Бог нам в руки его предает, и отдадим его в слуги Господни — в монахи, как сделали и с отцом его! А затем в благоприятствующий день на древний престол Багратунианов возведем законного наследника — царевича Демну и дедами нашими введенные законы на благо всеобщего восстановим!

Орбели истово перекрестился и закончил торжественно:

— И волей, и милостью божьей мир и благоденствие да воцарятся в Картли. Аминь!

— Аминь! — ответили хором мтавары, крестясь.

Амирспасалар выпрямился во весь рост и начальственно приказал эретскому эриставу Асатидзе:

— Князь Григол, отправляйся немедленно в Сахате и выполняй решение великого собрания дидебулов и мтаваров Картли. Захвати Георгия Багратуниани и с бережением привези в Клде-карскую крепость! Туда выедет преосвященный Феофан и совершит над ним обряд пострижения…

— Ваша! — загремело на лужайке.

Мтаварам явно пришлось по душе столь быстрое разрешение трудного и опасного дела. Демна — не Георгий, при нем будет много легче! Ну а если князь Иванэ слишком занесется с властью, им захваченной, осадить его всегда можно…

Орбели дал знак замковому дворецкому. Тотчас же разостлали на коврах скатерти, слуги стали разносить шашлыки, нацеживать в большие рога кахетинское. В ожидании дальнейших событий высокородные князья и азнауры принялись за еду и обильную выпивку. Князь Григол сидел на мутаке рядом с Вахрамом Мхаргрдзели, с аппетитом поглощал сочные куски мяса и беспрерывно чокался…

Возвращаясь с дальней летовки, куда он ездил смотреть коней, Самвел попал в затруднительное положение. Сильно устав в дороге, он решил отдохнуть на опушке леса. Выпустив коня пастись на поляне и выбрав высокий стог, Самвел крепко заснул в душистом сене. Его разбудил гул голосов. Собравшиеся под дубом князья воинственными криками приветствовали прибывших главарей.

Самвел спросонья высунул было голову из стога, но, увидев блестящее собрание, оробел и снова нырнул в сено. Он стал выискивать способ немедленно убраться подальше от могущественных людей, вдобавок окруженных вооруженной челядью. Пока он раздумывал, раздался громкий голос амирспасалара Иванэ, которого конюший хорошо запомнил по последнему его приезду в Хожорнийский замок. Затаив дыхание, Самвел слушал, не веря своим ушам, даже ущипнул себя, чтобы убедиться, что это — не сон: такой диковинной показалась ему речь вельможи! Воспользовавшись удобным мгновением, когда внимание знати было отвлечено шашлыками и здравицами, Самвел скатился со стога с противоположной от сборища стороны. Прячась в густой траве, он ползком достиг опушки леса и скрылся среди деревьев…

Высокие гости еще не приступили к ужину, когда на пороге сторожки со встревоженным лицом появился Хубасар. За ним показалась высокая фигура горца в темной чохе и большой папахе. Царь с удивлением взглянул на вошедших. Не успел спросить, в чем дело, как Хубасар крикнул:

— Великая беда, государь!

— Ну, что там еще? — Царь был в превосходном настроении после хорошей охоты и как бы забыл о всех неприятных делах.

— Из Агарака вот он прискакал… Там у дуба князья собрались, пируют с Орбели… — встревоженно доложил кипчак.

— Ну и что же, на здоровье! — Обращаясь уже к конюшему, Георгий шутливо спросил: — Много вина осушили мтавары и хватило ли им бурдюков?

Самвел не был расположен шутить. Он отрезал:

— Тебя в плен захватить задумали, царь!

Царя словно холодной водой окатили. «Да, прав, прав был Заал! Нашел время заниматься охотой, прямо в осиное гнездо полез…» Но Георгий был человеком быстрых решений, привыкшим находить выход из любого положения. Не вставая с места, он спокойно приказал Хубасару:

— Вышли немедля разъезд в сторону Агарака и вели седлать коней!

Хубасара как ветром сдуло — он быстро исчез за дверью. Повернувшись к Сурамели, который сидел понурив голову, царь сумрачно произнес:

— Мой великий дед не раз говаривал: «Как нельзя выровнять собачий хвост или заставить рака двигаться вперед, так нельзя и образумить спесивых мтаваров». Разве может существовать прочная государственная власть, пока не обузданы князья, что беззаконно оспаривают власть у помазанников божьих, стремятся ослабить ее в ущерб народу и на радость врагам?! Вот снова Орбели принялся за старое — неисправим сей род мятежный!.. — И Георгий укоризненно добавил: — Да и дядя твой, наверное, тоже там… на собрании мятежников!

Опустив голову, Рати ничего не ответил. Георгий повернулся к Савмелу:

— А ты кто, молодец?

— Конюший Хожорнийского замка, — с достоинством сообщил Самвел.

— У Саргиса Мхаргрдзели служишь, значит?

— Так, государь.

— А где теперь твой господин? — продолжал допрашивать Георгий.

— В своем замке. Вчера с конницей из Ани прибыл.

— Как? Почему он выехал из Ани? — повысил голос царь.

— Говорят, амирспасалар приказал… — смущенно пробормотал Самвел.

Царь отвернулся, стал смотреть в окно, за которым уже сгущалась ночь. Побелевшими от ярости губами шептал:

— Изменники, кругом изменники…

Хубасар, войдя снова в сторожку, доложил:

— Разъезд выслан, кони готовы.

Георгий быстро встал со скамьи. За ним последовали князь Рати и кипчаки. Проходя мимо конюшего, царь молча сунул ему туго набитый кошелек. Самвел даже не успел поблагодарить царя за щедрый подарок…

Князь Григол остервенело хлестал плетью перепуганного лесника, суля повесить его на первом суку. Бедный старик тщетно укрывал лицо от сыпавшихся ударов и твердил, что царь вечером здесь трапезовал, из лесу прискакал всадник и что-то поведал ему, после чего все быстро уехали, незадолго до прибытия благородного эристава.

Асатидзе был вне себя. Пропустить такой случай! А все князь Вахрам с его бесконечным «последним рогом на дорожку»! Амирспасалар не забудет ему такого промаха! Огрев еще несколько раз плетью ни в чем не повинного лесника, эристав поскакал обратно в Агарак. За продвижением отряда незаметно наблюдал с опушки кипчакский разъезд.

Загнав коней, царь Георгий на рассвете прибыл в Тбилиси и тотчас же объявил боевую тревогу.

Глава тбилисского купечества, почтенный Занкан, перестал понимать своего патрона, эристава эриставов и наследственного градоправителя столицы Картли Абуласана Арцруни. О чем думал князь, разрешив своему старшему сыну присоединиться к княжескому бунту? Да еще ведь и деньгами тайно ссудил мятежников, все наличные деньги у Занкана выбрал для этой цели. Не простит ему царь, ох не простит, коли все узнает! Нет-нет, Занкану не по пути с возмутителями спокойствия царства… Но устоит ли Георгий против всей княжеской конницы во главе с амирспасаларом, а? Вот в чем вопрос? А если Орбели и дидебулы победят, тогда они вспомнят о враждебности тбилисцев. Как же быть? И тут Занкан вспомнил о царском казначее Хутлу-Арслане. В прошлом военный человек, этот кипчак был в неплохих отношениях с тбилисскими дидвачарами^[64] и, как близкий ко двору человек, должен хорошо знать, как идут дела! Быть может, Занкану следует уже поспешить в Исани, заверить государя в верности тбилисского купечества и даже, если понадобится, предложить денежный заем (под верное обеспечение, конечно!)?.. Приняв это мудрое решение, Занкан крикнул, чтобы ему седлали коня и подали парадную чоху.

Поднявшись по крутому мощеному подъему к Мтацминде^[65], Занкан оставил своего коня у большого особняка и велел сопровождающему приказчику постучать в дубовую дверь. Угрюмый привратник не спеша приоткрыл створку.

— Хозяин дома? — спросил Занкан.

— Батоно собирается во дворец, — отрывисто проворчал страж.

— Отлично!

Занкан сошел, поддерживаемый приказчиком, с коня и поднялся на второй этаж. В обширной горнице у венецианского зеркала стоял статный мужчина средних лет и примерял с помощью портного придворный кафтан.

Выходец из кипчакской военной верхушки, Хутлу-Арслан разбогател на поставках степных коней и недавно был назначен царским казначеем. Правильные черты лица Хутлу-Арслан унаследовал у матери-грузинки. Простой нрав и необыкновенная щедрость снискали ему большую популярность среди купечества и ремесленников Тбилиси, а также у служилых людей.

За примеркой кафтана молча наблюдал сидящий у окна высокий человек в темном архалуке.

— Свет добрый дому сему! — громко возгласил Занкан с порога.

— Занкан, друг! — протягивая обе руки, пошел ему навстречу казначей. — Каким добрым ветром тебя занесло? Садись здесь, на тахте, поудобнее…

— Посоветоваться по делу одному заехал! — объявил Занкан и многозначительно уставился на портного. Потом перевел взгляд на человека у окна.

— Мой добрый приятель, азнаур Папуна Челидзе из Греми, — поспешил представить того Хутлу-Арслан. — Шакро, забирай кафтан на переделку. Я в старом поеду… — И хозяин дома шепнул приказание слуге. Вскоре на низком столике с перламутровой инкрустацией появились запотевший глиняный кувшин и серебряные кубки. Слуга разлил вино и удалился.

В иное время Занкан обрадовался бы возможности поразглагольствовать с азарпешой в руке, но казначей явно спешил… И, не дотронувшись до кубка, Занкан начал издалека:

— Восстали князья против помазанника божьего, не побоялись кары небесной…

— Выпей, прошу тебя! — угощал любезно Хутлу-Арслан.

— …И много азнауров к ним примкнуло в Лори, говорят на базаре, — продолжал Занкан, взяв кубок и чокаясь с хозяином.

— Не все, а знатнейшие и богатейшие!.. — злобно перебил высокий азнаур. Вскочив с места, он пылко заговорил:

— За холопов князья стали почитать свободных азнауров, уже отдают нас в приданое за своими дочерьми! И земли наши дедовские отнимают насильно за долги…

— Тце-тце! — зачмокал сочувственно Занкан. — Что и говорить, беззаконники эти князья…

— А в замках своих чеканят монету неполновесную, хоть и запрещено это царским указом, — добавил казначей и снова разлил вино по кубкам.

— А потом с мечом в руках нам всучивают за товар, — подхватил Занкан. — А грабежи на дорогах?

В горницу вошел шелкоторговец Манвел. Он недавно похоронил своего отца и стал главой торгового дома. Занкан возбужденно кричал:

— А вот спросите у Манвела — нашлись ли десять верблюжьих грузов наилучшего шелка, что ограбили у его покойного родителя на Лихском перевале?

— Видели наши люди, как этот шелк торговали в Цхуми у княжеского управителя грузинские купцы, — хмуро ответил Манвел и пояснил: — Пограбили тот караван слуги князя Бадиани, все так говорят…

Хутлу-Арслан нетерпеливо на гостей посматривал. Ему надо было ехать в Исани на доклад, но долг гостеприимства прежде всего. Занкан поспешил задать давно мучивший его вопрос.

— Патроно Аслан, много ли войска у благоверного царя наберется?

— Гвардия и конники Хубасара в Тбилиси, — лаконично ответил кипчак на малоуместный вопрос.

— А кто из эриставов верность царю сохранил? — допытывался назойливый купец.

Хутлу-Арслана начинало сердить любопытство главы купечества. Он стал неохотно перечислять:

— Благородный Сурамели, рачинский властитель Кахабер, да и залихские мтавары с князем Варданом как будто не примкнули к мятежу.

«Немного!» — подумал Занкан. Казначей как будто прочел его мысль:

— На одном суку все мы держимся, мой Занкан! И если восторжествуют мятежники князья и старые порядки наведут, вконец обнищают купцы и еще хуже станет ремесленному люду! Рогатки везде на дорогах понаставят, пошлины беззаконно драть начнут с купцов, и народ весь поборами непомерными задавят…

— А нас, азнауров, закабалят! — вставил Челидзе.

— Всячески должно купечество царя поддержать в этот час опасный! И если понадобится, в казну десятую часть имущества добровольно пожертвовать, ополчение снарядить, — продолжал горячо Хутлу-Арслан.

— А быть может, лучше заем предложить? — осторожно вставил Занкан.

— Не время барышничать! — возмутился тут Манвел. — Объявляй всенародную подписку на пожертвования, Занкан. Я дам сто золотых…

Хутлу-Арслан встал и застегнул ворот кафтана.

— Не обессудьте, гости дорогие. Но во дворце меня ждут…

— И я с тобой! — заторопился Занкан…

…Абуласан позеленел, когда зять с усмешкой поведал ему о неудаче в Сахате. Быстро распрощавшись с родичем, он в тот же день отбыл из Хожорни. Саргис, однако, остерегся сообщить высокому гостю, кто именно предупредил царя о готовящемся покушении. Он начинал понимать, что мятеж мтаваров, потеряв характер внезапного удара, наполовину уже обречен на провал. Мелькнула мысль, что при подведении конечных счетов ему, пожалуй, могут засчитать подвиг его конюшего — фактического спасителя царя. Внимательно выслушав доклад, парон Саргис строго велел Самвелу никому не рассказывать о том, что случилось в Сахате. У него назревало решение двинуться в Тбилиси с дорийской конницей, не дожидаясь развития событий. Удерживало от этого шага сознание невольной вины: не имел он права оставить Ани.

Не мог забыть Саргис возмущенных возгласов с городских стен, когда оставлял Ани. «А если Шеддадиды овладеют снова Ани, не простит царь мне вины, хоть и невольной… А мтавары рады будут такому большому подкреплению, как моя конница. И смотришь, на трон мальчишка Демна воссядет, воспитанник Иванэ! А тогда что? Снова поднимут головы старые княжеские роды, каждый в свою сторону власть потянет, ослабнет царство, и уж, конечно, не до дел армянских будет нам в Картли… Нет, не по пути мне с дидебулами! Надо с повинной головой ехать к царю…»

Царские войска, занимая позиции на высотах Рустави и Мцхеты, надежно прикрывали подступы к столице. Мятежное ополчение стояло между городами Дманис и Агарак, с крепостью Самшвилде на левом крыле. Воинские силы, которыми располагал Георгий, составляли царская гвардия, до двадцати тысяч кипчаков Хубасара и наемные аланские отряды. К ним присоединились отряды оставшихся верными Георгию III рачинского владетеля Кахабера Кахаберидзе, Рати Сурамели и других эриставов. У мятежников собралось примерно столько же войска, не считая конницы Саргиса, которую тот продолжал держать в Хожорни.

Царь Георгий не торопился открывать действия и продолжал стягивать к Тбилиси воинские отряды из разных мест. Странным казалось, что и амирспасалар не пошел прямо на Тбилиси, как только собрались все мятежники. Но Орбели был расчетливым, осторожным полководцем и не упускал из виду преимущество (в полевом сражении) тяжело вооруженных княжеских дружин перед легкой кипчакской конницей — главной силой царя Георгия. Не мог он не учитывать и трудности осады многолюдной укрепленной столицы царства с враждебным князьям торгово-ремесленным населением.

На военном совете мятежников Липарит Орбели предложил занять могучую крепость Каян, которая принадлежала князю Асану Арцруни. План этот был принят. На следующий день крупный конный отряд выступил в сторону Каяна. Его вели сам Липарит Орбели и замковладелец Асан Арцруни. Царевич Демна, жаждавший воинских подвигов, упросил опекуна отпустить в поход и его.

Накануне этого выступления поздно ночью в Тбилиси примчался на взмыленном скакуне всадник. Бросив поводья слуге, он быстро взбежал по крутой лестнице дома Заала Саварсалидзе. Начальник царской разведки был обессилен болезнью, с трудом передвигался, и у его жилища постоянно находился конный паланкин. Не прошло и получаса после прибытия гонца, как скороход-охранник громко стучал во входную дверь эристава эриставов Арцруни.

— Обеспокоил тебя, князь. Не обессудь — дело государственное! — И, грузно опустившись на сиденье, Саварсалидзе сложил костыли и вперил острый взгляд в сонного хозяина.

— Не утруждай себя извинениями, Заал. Скажи прямо, в чем дело? — махнул рукой Абуласан, позевывая.

— Наш человек из Агарака спешное сообщение прислал с гонцом. Сын твой старший — князь Асан на рассвете выступит с конницей, чтобы захватить крепость Каян. С ним вместе пойдут Липарит Орбели и недоумок наш Демна…

При этом известии сон окончательно покинул Абуласана.

— Знает об этом царь? — тревожно прошептал Арцруни.

Заал молча кивнул.

— Жаль, слишком поздно пришло сообщение! Ведь мятежники успеют занять крепость, пока я соберу своих всадников… — раздумчиво молвил Арцруни.

— В Гаге наготове стоит конный полк Савалт-хана, племянника нашего Хубасара. Вот царский приказ хану — немедленно выступить с полком в сторону Каяна… — небрежно бросил Саварсалидзе и, растягивая слова, многозначительно досказал: — Под твоим началом, князь! Если, конечно, соблаговолишь…

Перевалив через горный хребет, конница Липарита стала втягиваться в узкое ущелье. Вдали в чаще леса уже можно было различить массивные башни Каянской крепости. Всадники перешли на рысь. Внезапно из-за поворота показалась конница в кожаных панцирях на низкорослых конях. Впереди на породистом скакуне ехал рыцарь небольшого роста в роскошной золоченой броне. Завидя большой вооруженный отряд, князь Асан обрадовался: «Подкрепление из Эрети!»

Предворитель отряда поднял забрало — и молодой Арцруни с удивлением узнал в начальнике заградившей дорогу конницы своего почтенного отца.

— И ты с нами! Как я рад, отец… — начал Асан.

Абуласан сухо оборвал излияния сына:

— Прекрати праздный разговор, Асан! И заворачивайте назад коней… — Возвысив голос, князь Абуласан крикнул, обращаясь к подъехавшим Липариту Орбели и царевичу Демне: — В Каян я вас не пропущу. Так и знайте!

Докладывая на утреннем приеме о действиях мятежников, Заал Саварсалидзе не преминул заметить царю Георгию:

— Верным слугой твоему царскому величеству оказался, однако, князь Абуласан. Не пропустил сынка в Каян! Впрочем…

Не дав Заалу закончить, Георгий угрюмо буркнул:

— А что еще ему осталось делать, твоему Абуласану? С мятежом-то дело не получается у Иванэ…

Царь был прав в оценке положения. После небольших боев в Эрети, где правительственные войска взяли в плен эристава Григола Асатидзе и нескольких других видных мятежников, первым отошел от амирспасалара ближайший его друг Гамрекел Торели и ночью прибыл к царю. Понемногу и другие мятежники стали перебегать к царю Георгию, который встречал всех очень приветливо, каждому щедро обещал долю в будущей огромной добычи — сокровищ Орбели. «И пошел царь против Иванэ и племянника своего, понимая их слабость. Тогда Иванэ скрыл все свои сокровища в Самшвилде, а сам ушел в Лори» — сообщает летописец.

В эти тревожные дни Заал Саварсалидзе вспомнил о Чиабере и спешно вызвал его из Жинвани. Начальник царской разведки часто совещался с азнауром, который долго жил в Лорийском замке^[66] и мог дать ценные сведения о состоянии укреплений, численности гарнизона крепости и общей обстановке. Но даже воспитатель царевича Демны не знал главной тайны замка в Лори — не выдали ее верные слуги княжеского дома… На последнем совещании Чиабер сказал:

— У каждого войска есть свое знамя. У Орбели таким знаменем является Демна. Надо выманить царевича из замка, тогда Иванэ вынужден будет сдаться…

Совет понравился. Чиаберу предложили написать увещевательное письмо бывшему воспитаннику. Заодно было решено составить такое же послание и к самому князю Иванэ.

Глава XIX. ОСАДА ЗАМКА

Каким-то неведомыми путями Заалу Саварсалидзе стало известно об истории с пропавшим бурдюком вина из княжеского обоза. Потерявший доверие Шабурдан был изгнан незадолго до мятежа из Исанского дворца. Тогда азнаур отправился обратно в Лори и припал к стопам великого амирспасалара. Проклиная коварных царских чиновников, он слезно стал проситься обратно на службу. Памятуя многолетние заслуги Шабурдана, великодушный вельможа послал его в Самшвилде в качестве помощника коменданта цитадели. В самом начале мятежа старого коменданта хватил удар, и Шабурдан волей судьбы оказался полновластным хозяином Самшвилде. С одной стороны, такое положение радовало алчного азнаура. Начальствуя над большим торговым городом, можно было быстро составить себе состояние. Но с другой стороны — Шабурдана пугали неудачи княжеского мятежа…

Однажды на дороге, ведущей из Тбилиси в Самшвилде, показалась конница. Шабурдан с главной башни цитадели наблюдал, как внизу, в долине реки Кциа, двигались сотня за сотней многочисленные всадники на низкорослых лошадях. То были кипчаки Хубасара.

Накануне Хубасар был вызван к царю в Исанский дворец. Около Георгия сидел с желтым, изможденным лицом Заал Саварсалидзе. Болезнь приканчивала начальника разведки.

— В Самшвилде спрятаны все сокровища князя Иванэ. Тебе об этом известно, Хубасар? — задал вопрос царь.

— Известно, государь.

— Кто в крепости моуравом^[67]?

— Подходящий человек, государь, — вмешался Саварсалидзе, — азнаур Шабурдан, бывший наш дворцовый гонец. Я его выгнал за плутовство, а Орбели принял обратно на службу и назначил моуравом в Самшвилде…

— Хорошо. Напиши этому плуту письмо от моего имени. Предложи на выбор: или он сдает немедленно Самшвилде и получает поместье в Кахети, либо будет повешен вверх ногами на крепостных воротах, как только Хубасар возьмет крепость!

— Сегодня же передам письмо Шабурдану, государь.

— А тебе, Хубасар, — добавил царь, — говорю: возьмешь Самшвилде — получишь должность амирспасалара! Только смотри, чтобы ни одного пули^[68] из сокровищ Иванэ не пропало… Иди готовь своих людей в поход.

Шабурдан, разумеется, предпочел поместье в Кахети, где он мог бы безбедно прожить до конца жизни. Внезапная сдача Самшвилдской цитадели с сокровищницей была третьим, но не последним ударом для князя Иванэ.

Парон Саргис прибыл со своей конницей в Тбилиси на следующий день после выступления кипчакских частей на Самшвилде. Разместив всадников в предместьях города, он отправился во дворец. Заал Саварсалидзе только покачал головой, завидя исполинскую фигуру Саргиса в приемном зале. Сухо ответив на его поклон, начальник царской канцелярии озабоченно сказал:

— Государь сильно занят. Не скажу, патроно Саргис, когда он захочет тебя принять. Доложу о твоем приезде вечером.

На следующий день царь принял Саргиса. В разговоре Георгий был холоден, беседа длилась всего несколько минут. Глядя прямо в глаза парону Саргису, Георгий сухо, заявил:

— Опоздал немного, князь Саргис! За Ани не взыщу — вины твоей тут нет, военный приказ нужно выполнять. А вот что в Хожорни долго отсиживался со своей конницей — за это надо бы тебе воздать!.. Прощаю на сей раз, памятуя прежние боевые заслуги. Да и слуга твой немало отличился, вовремя предупредил нас о задуманном злодеянии. Награди храбреца! Но… — добавил царь с усмешкой, — амирспасаларом Картли тебе не быть… пока я царствую! А мог бы — по доблести и отваге! Отправляйся-ка теперь в Лори. Там князь Гамрекел с гвардейской конницей и отрядами Рати Сурамели к осаде замка приступают. Посмотрим, как вести себя дальше будешь…

И небрежным кивком головы царь отпустил пристыженного Саргиса.

Замок исчезнувшей династии Кюрикянов темной громадой возвышался на мысу, омываемом с двух сторон сливающимися реками. Издавна считалась Дорийская твердыня одной из самых неприступных крепостей Кавказа. Укрывшийся в ней мятежный полководец как будто мог не тревожиться за свою безопасность. Царские спасалары и не спешили с приступом, предпочитая взять замок измором. Осада Лори правительственными войсками надолго затянулась…

По совету Чиабера было подписано видными перебежчиками увещевательное письмо князю Иванэ. Не брезгуя никакой лестью и забыв все клятвы, князья-поребежчики предлагали своему главарю откупиться головой царевича Демны. Князь Иванэ ответил решительным отказом на низкое предложение, ничего не сказав о нем царевичу. Однако гордый вождь княжеского мятежа не знал, что одновременно, с особым нарочным, было доставлено и передано через линию осаждающих войск подобное же письмо азнаура из Жинвани своему бывшему воспитаннику. Демна тоже умолчал о получении послания…

Зима в этом году наступила ранняя… В Лори стояли большие морозы. На заснеженном поле осаждающие жгли костры. Грохотали камнеметы, бившие по стенам и башням замка. Гарнизон, состоявший почти целиком из родичей и дружинников княжеского дома, мужественно отражал все нападения и переносил тяжелые лишения многодневной осады. Комендант крепости Смбат Орбели — младший сын амирспасалара, на все предложения противника о сдаче неизменно отвечал залпами.

От удара содрогнулась стена. Снова заработали царские камнеметы. В обширном рыцарском зале было очень холодно. У потухшего камина сидели в медвежьих шубах Иванэ и Липарит Орбели. Тихими голосами вели невеселый тайный разговор.

— Выезжай немедленно за помощью, Липарит. Ильдегизиды нам не откажут, я уверен! Из Тавриза пошли письмо также шахармену Сукману, может быть, и он захочет нам помочь…^[69]

— Царь Георгий захватил в Самшвилде все наши сокровища. Чем же расплачиваться будем с мусульманами?

— Дай только мне Демну на трон посадить, все будет тогда. И власть, и деньги!

Липарит покачал головой:

— Уже почти все мтавары от нас отвернулись, Иванэ! Первым перешел к царю твой лучший друг Гамрекел Торели, за ним потянулись другие…

— Предатели прислали на днях письмо, предлагали мне сдаться, принеся с собой в подарок царю голову Демны! — гневно дополнил Иванэ.

Липарит задумался. Нерешительно взглянув на старшего брата, он молвил:

— Прости, мой Иванэ, но я не понимаю тебя. Зачем было спешить с восстанием? Георгий не молод и не вечен, всегда ведь можно было ускорить его кончину! А тогда зять твой по праву и без всяких хлопот воссел бы на трон.

Пущенный из камнемета валун с грохотом разбил окно, усеяв осколками каменный пол. Морозная струя воздуха ворвалась в покой. Оба собеседника, вздрогнув, плотнее закутались в шубы.

Иванэ Орбели сурово ответил брату:

— Я привык в открытом бою с врагами сражаться! А тебе, Липарит, лучше уехать в Тавриз, пока не поздно.

Понизив голос, амирспасалар добавил:

— Через наш подземный ход безопасно выйдешь в ущелье, там царских дозорных нет. И кони уже заготовлены. Езжай с богом!

Амирспасалар встал, обнял брата. Внезапно на его мужественном лице появилось выражение глубокой тоски. Целуя в уста Липарита, он скорбно прошептал:

— Обоих сыновей с собою возьми, брат! Если, не дай бог, случится что, — род наш сбережешь…

Липарит с трудом сдерживал слезы. Он понимал — это последняя ставка брата. Но подоспеет ли вовремя помощь из Ирана?

Во дворе с удвоенной силой загрохотали камнеметы.

Культ женщины в средневековой Грузии, вдохновенным певцом которого был Шота из Рустави, в отличие от западных трубадуров, воспевал девушку, а целью богатырских подвигов героя был брачный союз с ней. Но так было только в поэзии. А в жизни женщина редко имела право голоса при выборе жениха. Браки и в высших, и в низших сословиях заключались не по влечению сердца, а по решению родителей, опекунов и даже коронных советов. Не диво, что прекрасную дорийскую деву никто даже не спросил, желает ли она быть женой претендента на престол. Разве перспектива стать царицей Картли не была высокой честью для княжны из дома Орбели? Сам царевич был полностью поглощен крупной политической игрой, в которую его искусно вовлек Орбели. Кроме того, у царственного юноши было много друзей и, как это было широко принято в «век куртуазной любви», много любовных увлечений. Бедная невеста всегда пребывала в кругу своих подруг или в одиночестве, в мечтах о прекрасном царевиче. А Демна кутил, влюблялся и занимался политикой, в меру своего недалекого ума.

Положение нареченных резко изменилось, когда князя Иванэ с семьей и царевичем осадили в собственном его замке. Исчезли друзья, кончились веселые попойки и любовные утехи. Из окон своего покоя, расположенного над крепостной стеной, царевич различал на снежной равнине многочисленные костры осаждающих войск, тесным кольцом окруживших Дорийский замок. День и ночь раздавался нескончаемый грохот камнеметов, пища изо дня в день становилась все более скудной. А главное — рушились радужные надежды на воцарение, которое сулили ему заговорщики. Почти все они уже покинули партию Орбели, считая игру проигранной. И часто, вспоминая своего грозного дядю-царя, Демна со страхом думал о предстоящей расплате…

Маленькая княжна с детства всем сердцем любила царевича из сказки. Но, по существовавшему в семье Орбели суровому адату, женщины никогда и ни в чем не смели проявлять свои чувства. Грозная обстановка освободила Марине от условностей строгого этикета, и нежная женская ласка скрасила тяготы осады, непривычные для изнеженного царевича.

Пожалуй, самым тяжелым для осажденных оказался холод, царивший во всех помещениях обширного замка. Уже не горели, как прежде, целые деревья в громадных каминах залов, не топились печи и в покоях. Лишь наспех сооруженные очаги да большие медвежьи шубы спасали обитателей замка от щемящей стужи. Но и для этих печурок стало не хватать топлива. У княжны Марине был подарок отца — привезенный из далекой Индии драгоценный шкафчик из розового дерева, весь инкрустированный серебром и перламутром. Демна не раз вместе с другими гостями любовался прекрасной заморской вещью. И вот однажды, в разгар сильных крещенских морозов, слуга царевича с удивлением обнаружил перед дверью покоя кучу изрубленных розовых дощечек — все, что осталось от драгоценного шкафа… Со слезами на глазах царевич сжал в объятиях невесту и немедленно отправился к старому князю. Почтительно поцеловав, по обыкновению, руку опекуна, Демна заявил, что он любит Марине так, как ни один герой еще не любил свою даму в рыцарских романах, что он с радостью отдаст жизнь за нее и не желает больше ни на один день откладывать свой брак с нею.

— Что бы с нами ни случилось, перед лицом Господа Бога мы должны быть мужем и женой!

Необычно твердый тон царевича поразил опекуна. С умилением обняв воспитанника, князь Иванэ вызвал дворецкого и приказал позаботиться обо всем необходимом для бракосочетания.

Вечером в небольшой церкви замка состоялось венчание царевича Демны и Марине. Немногочисленные певцы хора пели ослабевшими от голода голосами. Им вторил извне грохот камнеметов. В церкви было холодно и темно. Дворецкий еле разыскал в ризнице с десяток восковых свечей. На невеселую брачную церемонию, прямо с крепостных стен, в боевых доспехах, спустились члены княжеского дома и верные вассалы. Отсутствовали только князь Липарит и его сыновья. Женщины в храме молча утирали слезы, не смея рыданиями нарушить торжественный церковный обряд. Амирспасалар стоял впереди всех молящихся, у алтаря, и не мог налюбоваться своей красавицей дочерью под белой фатой невесты. Жертвенной, неистребимой любовью горели синие глаза Марине, казавшиеся огромными на исхудалом прекрасном лице, когда она опустилась на колени рядом с взволнованным женихом и старый духовник семьи древними обрядными словами освятил их брачный союз. По лицу старого князя градом катились слезы. Он жарко молился, шепча:

— Великий Творец, продли счастье моей дочери, не покарай за грехи мои…

Когда какому-либо из царевичей сельджукской империи отдавался на кормление удел, с ним всегда отправляли опытного военачальника, который в скромном звании атабека (что означало буквально — «отец-князь») фактически правил областью за царственного бездельника. Эти-то дядьки царевичей с закатом могущественной державы «Великих Сельджуков» постепенно превращались в самостоятельных правителей, перехватывая власть у своих незадачливых подопечных.

В Иране наиболее крупным атабекством считался Азербайджан — государство, основанное в 1136 году знаменитым Шамс-ад-дином, бывшим тюркским рабом из Дешт-и-Кипчака. Возвысившись в царствование султана Масуда, умный и воинственный атабек не раз скрещивал мечи на поле боя с амирспасаларом Орбели и с уважением относился к рыцарственному противнику. Об этом хорошо помнили его сыновья-наследники. Отбросив сомнения, амирспасалар послал брата Липарита в Тавриз с мольбой о помощи… на любых условиях!

Удача сопутствовала князю Липариту. Накануне его прибытия в Тавриз неожиданно приехал из Хамадана — прежней столицы атабекства — Мухаммед Пахлеван, старший сын покойного атабека. Узнав о прибытии посольства из Гурджистана, новый правитель страны весьма удивился, но приказал принять послов с честью.

Рассказ Липарита поразил атабека — о княжеском мятеже в Грузии до Тавриза доносились лишь смутные слухи. Сидя в золотом халате на троне, Мухаммед размышлял, внимательно разглядывая стоящего в почтительной позе знатного курджия. После заключительных слов Липарита, когда тот от имени вождя восстания с низким поклоном снова воззвал о помощи, в тронном зале воцарилась тишина. Все придворные молча ждали решения великого атабека.

— Значит, старый хан сидит в осаде вместе с племянником вашего царя и ждет нашей помощи. Так? — переспросил Мухаммед, перебирая четки.

— Так, государь. Вот наша челобитная твоему величеству об этом, — снова поклонился Липарит, протягивая пергамент.

— После прочтем, передай Кызыл-Арслану. Но, во имя Аллаха милостивого и милосердного, на что рассчитывает старый хан? Наши войска не смогут тронуться с места, если вы не дадите нам хороших условий. И сейчас зима — кто воюет зимой? И сколько понадобится моих храбрых пахлеванов, чтобы одолеть царя курджиев?

— Не более шестидесяти тысяч всадников понадобится, государь, я все рассчитал. А зима кончается, — с горячностью подхватил князь Липарит.

— Ты прав, хан, весна скоро придет в Гурджистан. Переговори с Кызыл-Арсланом и моими векилами об условиях. Посмотрим, что мы сможем сделать для старого хана…

И атабек кивком головы отпустил князя Липарита.

Для спасения брата и его семьи Липарит был готов подписать все условия Тавриза. Но они оказались ужасными. После победы над царем Георгием Орбели должны были отдать все родовые сокровища атабеку. Затем, от имени будущего царя Демны, они обязывались передать атабеку все пограничные с Арраном области, отказаться от каких-либо претензий на армянские земли, выплатить единовременно из царской казны сто тысяч золотых, заключить с Тавризом военный союз и, наконец, согласиться на самое унизительное и позорное требование: после взятия Тбилиси город отдавался на три дня в распоряжение войск атабека… Только на этих условиях Мухаммед соглашался двинуть свою шестидесятитысячную конницу в Гурджистан. Атабек резонно заметил Липариту Орбели, что, кроме челобитной, у него нет никакого обеспечения условий и что он соглашается помочь исключительно из уважения к старому хану.

Липарит подписал все условия.

Брак царевича Демны с прекрасной Марине спутал все карты Чиаберу. Опьяненный переживаниями медового месяца, даже в тяжелых условиях затянувшейся осады, Демна попросту забыл об увещевательном письме бывшего наставника. Заал Саварсалидзе вызвал к себе Чиабера и недвусмысленно дал понять, что, если он ничего от царевича не добьется, царь может усомниться в его дипломатических способностях и в знании характера бывшего его воспитанника — ключевой фигуры всей междоусобной борьбы в Картли. А тогда азнауру из Жинвани вообще придется бросить надежду попасть в сановники! С достоинством выслушав все колкости начальника царской разведки, Чиабер заявил:

— Справедливые упреки твоей милости принимаю. Но ктознал, что в голоде и холоде длительной осады царевич захочет жениться и так привяжется к своей прекрасной супруге? Впрочем, дело поправимо. В первом письме я сулил этому недоумку пряник. Теперь пригрожу ему кнутом!

Следующий день застал Чиабера на пути в Лори. Новое письмо царевичу Демне, переписанное на небольшой кусок тонкого пергамента, было надежно спрятано в дорожной сумке воспитателя с царским предписанием начальнику осаждающих войск Гамрекелу Торели оказывать всяческое содействие азнауру Чиаберу. Главной трудностью в новом плане был вопрос — как доставить письмо Демне? Князь Иванэ приказал наглухо заклепать железные замковые ворота, чтобы предотвратить дезертирство и вообще какие-либо сношения осажденных с внешним миром. Надо было что-то придумать…

Однажды вечером, вскоре после приезда Чиабера, перед замком появилась группа людей. Бывший воспитатель хорошо знал расположение личного покоя царевича Демны с окнами, выходящими прямо на равнину. В окнах брезжил тусклый свет. Рядом с Чиабером на снегу стоял лучший стрелок Грузии — месх Амириндо. В руках Амириндо держал огромный лук из тисового дерева длиной около четырех локтей^[70], который мало кто мог согнуть. Чиабер указал месху на освещенное окно. Долго вглядывался прославленный лучник в далекую цель, затем сказал:

— Хорошо, патроно. Попробую попасть! Но сначала сделаем пристрелку.

Упирая лук одним концом в землю, Амириндо надел на другой петлю свежей тетивы, попробовал рукой. Туго натянутая тетива зазвенела, как струна. Тщательно выбрав стрелу из кожаного колчана, стрелок наложил ее на вытянутую во всю длину левую руку с луком, а правой оттянул тетиву. Стрела пропела в морозном воздухе и вонзилась в крепостную стену, рядом с окном покоя царевича. Месх удовлетворенно крякнул и сказал Чиаберу:

— Ну, теперь давай свое письмо, патроно! Лучник тонкой бечевкой туго прикрутил кусок пергамента к стреле и, снова тщательно прицелившись, выстрелил. Стекло разбилось, и стрела влетела в комнату. В оконном проеме мелькнула голова.

— Мужчина у окна.

Группа людей у стен крепости не была видна в темноте, и голова вскоре исчезла. Чиабер с волнением подумал: «Только бы это был Демна!..»

Азнауру из Жинвани повезло. Когда в комнату влетела стрела Амириндо, там, кроме царевича, никого не было. Схватив стрелу, Демна сразу обнаружил послание. Наскоро заткнув разбитое окно подушкой, при мерцающем огне ночника он стал разбирать мелкие строчки, написанные знакомой рукой воспитателя.

На этот раз Чиабер писал в резком тоне: «Одумайся, Демна, пока не поздно. На что и на кого рассчитываешь? Силы ваши с каждым днем тают, кровавая расплата близка. Я хочу спасти тебя. Постарайся достать длинную веревку и спустись по стене замка, отдайся на милость дяди-царя. Иначе тебе обязательно отрубят голову — так решил совет. А жену тебе вернут после того, как сдастся Орбели. Торопись же выбраться из замка. Жду тебя».

Конечно, никакого решения коронного совета о казни Демны не было, Чиабер просто хотел припугнуть трусливого царевича. Хитроумному замыслу Чиабера невольно помог и сам князь Иванэ. Не желая возбуждать у близких преждевременных надежд, он молча дожидался гонца от Липарита, чтобы сообщить радостную новость о спасительном движении иранских войск. Молчанием своим Орбели сыграл на руку коварному воспитателю. Окончательно пав духом и не решаясь признаться тестю в получении письма от Чиабера, скрыв свои намерения даже от любимой жены, Демна стал готовиться к побегу из замка…

…Снег еще покрывал Дорийскую степь, когда из Тавриза и Хоя к переправе через Аракс двинулись многочисленные конные отряды. Атабек Мухаммед сдержал слово и двинул свои полки на Грузию, как только весеннее солнце пригрело поля Приараксинской долины.

Гвардейский разъезд наблюдал за крепостной стеной, за которой высился княжеский дворец. На большой высоте распахнулось окно, и в лунном сиянии появилась фигура человека, который выбросил веревку вниз по стене. Затем воины увидели, как по крепостной стене стала медленно спускаться по веревке темная фигура.

— Еще один перебежчик от Орбели! — презрительно хмыкнул старшой разъезда.

Человек продолжал медленно спускаться по канату, цепляясь за выступы стены. Веревка оказалась коротковатой. Поболтав ногами в воздухе, человек выпустил из рук конец и грузно рухнул в глубокий снег. Всадники разъезда подъехали ближе. Человек продолжал лежать, ошеломленный падением. Вглядевшись в лежащего, гвардейцы разразились громким смехом:

— Да ведь это наш «царь» Демна!

Царевич, сконфуженно приподняв голову, смотрел на всадников. В глазах его блеснули слезы. Всадники продолжали хохотать.

Рано утром без стука в комнату амирспасалара вбежал с растерянным видом комендант замка. Иванэ не спал, подавленный мрачными думами.

— Демна бежал, отец! — выкрикнул Смбат.

Иванэ откинулся на подушки, словно от удара. «Вот и конец! И Липарит не подоспеет… Да и к чему, когда Демна попал в лапы царя Георгия?» Застонав от внезапно режущей боли в сердце, он молча отвернулся к стене.

Свеча в медном шандале, чадя, горела на столе перед князем Смбатом. Молодой воитель пристально смотрел на светлый венчик пламени. Миражем вставал далекий Константинополь, прекрасная Греция, куда его обещал отправить для получения образования князь-отец… Чем же кончились все мечты? Впереди — долгие дни безнадежной обороны, потом неизбежная сдача и грозная расплата за ошибки отца. Смбат не разделял взгляды князя Иванэ и его единомышленников, но, как верный сын, доблестно защищал родовое гнездо.

Обширный замковый зал тонул во мраке. От разбитых камнеметами окон тянуло зимой, и Смбат зябко кутался в медвежью шубу. В зал неслышно вошел старый дворецкий, тихо прошептал:

— Великий ишхан просит тебя зайти к нему!

Князь Иванэ сидел в глубоком кожаном кресле, весь укутанный в шали и звериные шкуры. Его знобило. При виде статного юноши, которого он любил больше других детей за отвагу и ум, Иванэ зашевелился и протянул худую руку. Смбат почтительно поцеловал ее. Старый вельможа с болью смотрел на мужественное, красивое лицо. Отогнав тяжелые мысли, он слабым голосом вымолвил:

— Я звал тебя, дорогой, по следующему делу…

Саргис Мхаргрдзели командовал участком в горном ущелье, где был расположен наружный лаз потайного хода из замка. Иванэ, передав сыну письмо на имя парона Саргиса, предложил Смбату ночью спуститься по подземному ходу и разыскать Мхаргрдзели. Лазутчики замка установили, что отряд Саргиса стоит в небольшом селении у выхода из ущелья. Смбат ознакомился с письмом отца и, вздохнув, без слов отправился выполнять поручение.

… Долго молчал Саргис, прочитав письмо амирспасалара. Потом, пристально глянув на усталое лицо молодого рыцаря, сказал:

— Княгинь ваших я пропущу, с женщинами и детьми. Но и только! Ни один мужчина из рода Орбели не пройдет через мою заставу. Так и передай князю Иванэ. В следующую ночь, как взойдет луна, я сам поднимусь в ущелье к мосту и провожу княгинь и их женщин за линию войска! — И тихо добавил: — А о потайном ходе ничего не скажу князю Гамрекелу…

По неписаному закону иногда разрешался выход женщин и детей из осажденной крепости. Но напрасно прождал парон Саргис до рассвета у моста в холодном ущелье. Из замка никто не вышел — и старшая княгиня, и жена царевича наотрез отказались покинуть своих близких в беде, как ни убеждал и ни сердился князь Иванэ…

После трусливой сдачи в плен царевича Демны царь Георгий послал гонца к Иванэ Орбели, торжествующе вопрошая:

«За чьи права будешь теперь сражаться, Иванэ, за кого мстить, когда Демна у меня?»

Склонив гордую голову, амирспасалар тихо молвил царскому посланцу:

— Я сдаюсь.

До глаз забрызганный дорожной грязью — весенняя распутица развезла все дороги в горах, — пожилой всадник в кожаном камзоле подъехал к самому берегу Аракса, особенно бурного в это время года, утомленно сошел с коня и уселся на большой камень. Его скакун стоял рядом. Всадник пристально следил за противоположным берегом, где начинались владения атабеков. Вскоре на берегу появился большой конный отряд и стал готовиться к переправе.

Человек вскочил на ноги и, сорвав папаху с головы, стал размахивать ею в воздухе, что-то выкрикивая. На другом берегу заметили одинокого всадника. Несколько конников отделились от прибывших и, продравшись сквозь камышовые заросли, поплыли в темно-бурых водах Аракса, борясь с быстрым течением, которое сносило их вниз по реке. Всадник вскочил на коня и поехал вдоль берега навстречу плывущим.

— Зачем ты здесь, Унан? Во имя бога, что случилось в замке? — закричал из воды князь Липарит. Весь мокрый, он вышел на сушу.

Верный слуга припал к плечу князя. Скорбно качая головой, он вынул из-за пазухи пергаментный пакет и без слов передал Орбели. Быстро пробежав короткие строки послания старшего брата, Липарит, потрясенный, опустился на землю, тяжело задышал. Ему не хватало воздуха…

— Ты болен, отец? — с тревогой спросил подбежавший княжич Эликум.

— Демна, как трус, сбежал к царю! Иванэ сдается Георгию… — с трудом выдавил Липарит и, упав лицом на песок, беззвучно зарыдал.

Кызыл-Арслан крепко выругался, поворачивая шестьдесят тысяч коней обратно, на Тавриз… Атабек только пожевал губами, когда ему почтительно доложил военный везир о возвращении воинства вспять, и не захотел видеть опального курджия. В дальнейшем, впрочем, атабек даже проявил благородство. Не попрекая ни в чем убитого горем Липарита, он выделил ему небольшое владение в окрестностях Тавриза. Липарит вскоре скончался, а его сыновья — Эликум и Иванэ — остались в Иране, ожидая лучших времен.

Решительные действия князя Абуласана в Каянском ущелье не усыпили, однако, подозрительности царя Георгия. Слишком уж рьяно бился с царскими войсками непокорный Асан, долго еще держался со своим отрядом в горах. На очередном заседании коронного совета произошло бурное объяснение Георгия с эриставом эриставов. Тот категорически отказывался нести ответственность за поступки недостойного сына и даже торжественно проклял Асана в присутствии всех вазиров. Это не помогло. Воспользовавшись удобным случаем покончить с ненадежным вельможей под предлогом необходимости обеспечить большую безопасность царства, Георгий, повелев отобрать крепость Каян и остальные владения у мятежного Асана, заодно забрал в царский удел и город Рустави — лучшее владение князя-отца. Разобиженный Абуласан отряхнул пыль дворца от ног своих и удалился в обширные арзрумские поместья, поближе к старому другу — эмиру Изз-ад-дин Салдуху. Вскоре, спасаясь от погони, в Арзрум прибыл и мятежный княжич Асан вместе с младшим братом Гузаном.

Глава XX. ГИБЕЛЬ РОДА

Опустели крепостные стены Дорийской твердыни. Зловеще зияли темным провалом раскрытые настежь огромные двойные ворота… Большой конный отряд подскакал к воротам. Спешившись, кипчаки быстро заняли боевые башни, стены и выходы из крепости. Амирспасалару Хубасару (царь Георгий сдержал слово и после захвата Самшвилде назначил его командующим войсками Картли) было повелено лично доставить в царскую ставку главаря мятежа.

В рыцарском зале у окна сидел, сгорбившись в кресле, седой старик. Трудно было узнать в нем надменного вельможу, державшего недавно в своих руках половину царства. У кресла стоял Смбат, с осунувшимся от лишений красивым лицом. В дверях зала показалась плечистая фигура кипчакского полководца в полном вооружении. Звеня шпорами по каменному полу, Хубасар большими шагами прошел зал и, не снимая шлема, молча остановился перед Орбели. Хозяин замка поднял на кипчака потухший взор. Хубасар продолжал молчать. Потом его губы медленно разжались:

— Иванэ, тебя ждет великий государь. Едем.

Орбели умоляюще посмотрел на суровое лицо старого воителя. Тихо произнес, показывая рукой на безмолвного Смбата:

— А с ним и сородичами моими как поступишь, мой Хубасар?

— Возьмем под стражу, как мятежников! — отрезал кипчак.

Иванэ вздохнул. С трудом встав с кресла с помощью сына, он неверной походкой двинулся к выходу. За ним неотступно шел Хубасар.

… Передняя половина обширного царского шатра была заполнена военачальниками и придворными. Внезапно весь шатер облетел громкий шепот:

— Привезли…

Полог шатра откинулся. Дряхлый старик еле брел по проходу среди расступившихся царедворцев. Он ли это — гордый владетель Орбели, недавний глава всей знати Картли? Оставив Иванэ стоять посередине шатра, кипчак с озабоченным видом прошел на царскую половину. Шепот в палатке усиливался. Орбели стоял с поникшей головой. Кругом толпились сторонники мятежа, ныне прощенные царем Георгием и даже осыпанные наградами за измену — за счет его, Орбели, сокровищ! Некоторые почти вслух обменивались язвительными замечаниями по адресу старика. Скорбно опустив к земле голову, Иванэ ничего не замечал, погруженный в тяжелые думы.

В шатер вошел царь Георгий в сопровождении Хубасара. Орбели молча упал на колени.

— Поднимите старика! — раздался резкий голос царя.

Даже подавив мятеж, Георгий все-таки остерегался слишком унижать Иванэ Орбели в присутствии всей знати, долгие годы считавшей его своим вождем, и вначале обошелся с ним довольно милостиво…

Поздно ночью при свете смоляных факелов из Дорийского замка двинулось печальное шествие. Скованные попарно, из крепостных ворот вышли многочисленные родичи и вассалы княжеского дома Орбели. Их окружала цепь конных кипчаков. Процессия медленно двинулась по дороге к цитадели Самшвилде, в которой пленникам предстояло находиться в заключении до судебного решения. Княгинь Русудан и Марине временно поместили в Зеленом монастыре, в окрестностях города, а Демну, утешая в дороге обещаниями царской милости, в крепость Клде-кари отвез сам Чиабер. Вскоре туда же привезли под усиленной охраной и тестя царевича — старого Иванэ.

Следствие по делу Орбели велось без перерыва, днем и ночью. Таково было приказание царя Георгия. Вина князя Иванэ и его многочисленных родичей представлялась неопровержимой. Но феодальные мятежи были нередки в средневековой Грузии и обычно заканчивались ссылкой виновных за пределы царства. Сторонники Иванэ (тайные и явные) уже стали надеяться, что дело обойдется без тяжких наказаний по суду, когда в Тбилиси прибыл Кулихан.

Крупный купец и тайный лазутчик тбилисского двора в Тавризе, Кулихан ради денег мог продать и родного отца. Беседа его с Саварсалидзе была долгой и закончилась тем, что начальнику царской разведки пришлось опустошить всю свою тайную казну. Но выкраденные у беспечного тавризского везира документы — подлинники челобитной и подписанного Липаритом Орбели соглашения с атабеком Мухаммедом Пахлеваном — того стоили.

Прочитав доставленные из Тавриза документы, царь Георгий изменился в лице. Он не мог даже представить, какая грозила ему опасность! С подходом многочисленных войск атабека часть вероломных князей снова переметнулась бы на сторону врагов. И еще неизвестно, на чьей стороне была бы тогда победа… Царь вызвал в Исанский дворец преосвященного Антония и приказал немедленно назначить заседание великого совета.

Коронный совет собрался в новом составе: амирспасаларом уже был Хубасар, министром двора — Афридон, а министром финансов — Хутлу-Арслан. Министром внутренних дел, в награду за его несомненные заслуги, назначили Чиабера. Азнаур из Жинвани сумел передать в руки царя Георгия главную ставку борьбы за власть в Грузии — Демну! Впервые наблюдался в Картли подобный состав правительства. Со скрежетом зубовным родовитая знать называла его «худородной» властью. Но разгром мятежа Орбели был полным, сам главарь сидел под крепким замком в подвале Клде-карской крепости, по соседству со своим зятем. А полки Кызыл-Арслана вернулись в Тавриз… С царем Георгием бороться сейчас было невозможно.

На совет были приглашены — властитель рачинский Кахабер Кахаберидзе, владетель Эгриси Вардан Дадиани, цхумский эристав Отаго Чачба-Шервашидзе и Рати Сурамели, не принимавшие участие в мятеже мтаваров. Председательствовал, с трудом скрывая тревогу, преосвященный Антоний Глониставидзе. До заседания у него был крупный разговор с католикосом Микаэлом, которого царь Георгий запретил приглашать на совет, памятуя его двойственную роль во время восстания Орбели. Злопамятный святитель не забыл оскорбления и ждал только случая отомстить.

Рассказав подробно о мятеже, царь остановился и стал искать кого-то глазами. Нетерпеливо спросил у председательствующего:

— Где же эджиб Саварсалидзе? Почему не прибыл на совет?

В дверях зала заседания показался худой, изможденный человек на костылях. Начальник царской разведки ходил уже с трудом. В руках Саварсалидзе была кожаная сумка.

Царь с удовлетворенным видом снова обратился к собранию:

— Дидебулы, отцы и вазиры Картли! Сейчас по моему приказанию эджиб Саварсалидзе зачтет вам полученные из Тавриза письменные доказательства измены презренного Иванэ Орбели и его сообщников.

Когда Заал кончил читать слабым прерывающимся голосом добытые Кулиханом документы, в зале наступило гробовое молчание.

Прервав тишину, царь Георгий громко произнес:

— Вопрошаю вас, господа, какой кары заслуживает государственный изменник князь Иванэ Орбели?

Молчание.

Гнев царя нарастал. Даже в обновленном составе коронный совет колебался осудить виновного дидебула! Понятно, что вазиры-кипчаки — люди новые — остерегаются выступить первыми против Иванэ Орбели. Чиабер всегда отличался трусостью… Ну а остальные?

Но вот взял слово владетель Рачи — высокородный Кахабер Кахаберидзе:

— Великий государь! Господа дидебулы, отцы и вазиры! Долголетняя братская дружба соединяла меня с князем Иванэ, и не раз бились мы с ним бок о бок в битвах против врагов царства картлийского. Но сегодня я говорю: все можно ему простить… Даже мятеж! Но то, что Иванэ Орбели, наследственный амирспасалар и дидебул Картли, не постыдился для своего спасения натравить старинного врага на родину, со спокойной совестью отдавал картлийские города и села на позор и разграбление свирепых полчищ, — этого ему простить нельзя! Я сказал.

— Чего же заслуживает Иванэ, князь Кахабер? Казни? — спросил с места Георгий.

— Да, государь, казни, — дрогнувшим голосом ответил Кахаберидзе.

По залу пронесся шепот. Царь Георгий торжествующе оглядел собрание:

— Вы слышали, господа, что сказал достойный властитель Рачи? Вы знаете, я не трогаю мтаваров, если они спокойно сидят в своих владениях и верно служат царю, народу картлийскому. Но гнилые корни мятежа я вырву целиком, без остатка! Довольно мы терпели мятежный род Орбели — смертной казни заслужил бесчестный Иванэ и все его преступные сородичи!

Совет продолжал безмолвствовать.

Георгий встал с трона. Обращаясь к архиепископу Антонию, он властно повелел:

— Высокопреосвященный, завтра вручишь мне на утверждение решение совета!

Главный царский писец Эстатэ получил от начальника канцелярии черновик указа с приговором по делу Орбели. Выбрав велень из тонкой телячьей шкуры (такой пергамент отличался лучшей выделкой и не так быстро желтел), писец тщательно очинил тростниковый калам^[71], обмакнул в чернильницу и старательно вывел четким почерком первые строки царского указа:

«Волею божьей, мы, украшенные скипетром, пурпуром и царской короной, потомок Давида, Соломона и Панкрата, Георгий Багратуниани, царь абхазов и грузин, ранов, кахов и армян, ширваншах и шахиншах, держатель всего Востока и Запада, издали указ сей в год царствования нашего 23-й, когда по побуждению и помышлению бесовских сил сговорились между собой на измену нам некоторые мтавары и азнауры, отклонив от нас племянника нашего и причинив нам бедствия многия. Но милостивый Господь, не забывающий свои творения, обратил впустую заговор их, разрушив всю его силу и рассеяв их…»

Любопытство превозмогло, и писец, отложив калам, стал читать дальше черновик указа. Дойдя до конца бумаги, чувствительный писец задрожал всем телом — таким ужасом повеяло от кровавых строк! Отпив для успокоения воды из глиняного кувшинчика, Эстатэ засел за переписку страшного указа.

После коронного совета Чиабера вызвали в Исанский дворец. Потупив колючий взор, он стоял посередине кабинета в ожидании державного слова. Умному царедворцу было не по себе: Чиабер отлично сознавал, что вознесенному (сверх ожидания!) человеку надобно с первых же шагов оправдать свое высокое назначение. Недаром в царской приемной язвительный Саварсалидзе, которого по-прежнему побаивался бывший азнаур из Жинвани, процедил сквозь зубы:

— Посмотрим, батоно Чиабер, каков ты окажешься на новом месте! Вазиром быть — не ленивых царевичей воспитывать…

Царь сидел в домашнем кафтане за столом, покрытым парчовой скатертью, и, не глядя на вазира, отрывисто бросил:

— Что еще говорит изменник Иванэ?

Чиабер побледнел — этого-то вопроса он и опасался: по окончании судебного следствия, не давшего ничего существенно нового, Иванэ Орбели передали в ведение вазира внутренних дел. Не поднимая глаз, Чиабер невнятно пробормотал:

— Он упорно молчит, великий государь!

— Как! Предатель все еще не признается в своих злодеяниях? — возмутился Георгий Третий. — И вы не добились его письменного признания? Разве не он первым из дидебулов предложил постричь меня в монахи? И не он послал эристава Липарита в Тавриз за помощью?

— Старик все это отрицает, говорит, что он повинен лишь в мятеже, да и то, мол, защищая права законного наследника престола, — упавшим голосом пролепетал Чиабер.

— Законного? — грозно крикнул царь, стукнув кулаком по столу. — Да как язык твой повернулся повторить мне в лицо гнусный навет? Берегись, как бы и тебе не попасть в подземелья Клде-кари рядом с Иванэ! Предупреждаю, если через два дня на этом столе не будет лежать признание Орбели, я не пощажу тебя… А узников всех переведите в Самшвилде — там будет их казнь!

Пошатываясь от волнения, вышел новый вазир из царского кабинета. Приемная, на его счастье, оказалась пустой — никто не увидел смятения сановника. Чиабер бросился к выходу. Сев на коня, с ходу поднял его в галоп и, в сопровождении эскорта кипчаков, поскакал по Самшвилдской дороге.

Комендант Клде-карской крепости был дальним родичем князей Орбели, а в окрестностях горной твердыни было немало бывших сторонников мятежа. Они и сообщили Иванэ, кто сумел сманить доверчивого царевича из Лорийского замка, о появлении тавризской конницы на границе Грузии и о последующем спешном отступлении без боя.

«Проклятый Демна! — сжимая кулаки, гневно шептал старый воитель. — Атабек Мухаммед все-таки внял нашей мольбе, двинул полки на выручку… И все рухнуло из-за одного труса!» Тут мысли узника невольно перенеслись на любимого сына — храбреца Смбата: «Преступный отец! Как ты мог втянуть в столь ненадежное дело прекрасного юношу, не послал его в Константинополь или, в крайнем случае — с Липаритом в Тавриз?»

Тайные доброжелатели князя Иванэ, однако, не успели проведать ни о приезде Кулихана с обличающими документами, ни о решении дарбази. Заботясь о своем бывшем главаре, они прислали записку, в которой сообщали, что, по толкованию тбилисских ученых-законоведов, «ни один дидебул не может быть приговорен к смертной казни, если собственноручно не подпишет признания своей вины». Записка обрадовала Иванэ: он решил продолжать все отрицать, кроме самого мятежа. В первую очередь следовало отвести главное обвинение — приглашение тавризских войск в Грузию, — сие являлось прямой государственной изменой. «Брат Липарит — вне досягаемости царя Георгия, пусть он и отвечает перед царским судом заочно! — думал Иванэ. Приняв такое решение, старый князь повеселел и даже позволил себе шутить с тюремщиком, когда тот принес ему скудный обед:

— Ну как, Мамбрэ, долго ли вы будете держать нас без вина и шашлыков, скажи?

Тюремщик широко осклабился.

— Э, батоно, Бог всегда милостив к вельможам! Может быть, придется и тебе пожить немного на чужбине, как это часто бывает после ваших княжеских мятежей; а там, смотришь, и помилует наш мепе^[72], разрешит вернуться в Лори!

— Дай-то бог!

Ночью Иванэ разбудил грубый толчок в бок, в глаза ударил свет. Он приподнялся, удивленный, на своем соломенном ложе. Перед ним, в темной кольчуге и меховой рысьей шапке, стоял незнакомый кипчакский сотник. Сзади виднелись фигуры факелоносцев и замкового кузнеца с кандалами.

— Вставай, надо ехать!

Кузнец ловко заковал руки Иванэ в кандалы, и кипчак, взявшись за конец цепи, повел старика по подземным переходам наверх. На обширном крепостном дворе Иванэ увидел толпу заключенных в кольце стрелков с зажженными факелами.

— Смбат! — старческим голосом выкрикнул Иванэ.

Сотник не допустил, однако, отца к сыну. Потянув за цепь, он приказал:

— Садись на коня, старик! Живо!

Звеня оковами, в багровом дымном свете смоляных факелов, узники вышли из крепостных ворот, исчезли в темноте.

В Самшвилде старого князя поместили на самом верху главной башни цитадели. Оттуда, с огромной высоты, Иванэ мог наблюдать за городской повседневной жизнью… Сейчас город спал. Изредка до верха башни доносился лай собак да внизу, в ущелье, глухо рокотала река. Резкий ночной ветер порывисто врывался в узкую бойницу, по темному небу проносились редкие облака, скупо освещенные ущербной луной.

«Самшвилде! Жемчужина моих владений! Кому теперь ты достанешься?» — с горечью размышлял Орбели. Главные доходы его полуцарских владений приносили именно торговые города — Лори, Самшвилде, Думаниси и другие. Порой ему казалось, что никогда он не был амирспасаларом Картли, не водил славные грузинские полки от победы к победе и не был признанным вождем знати, а всю жизнь провел жалким узником в сырой темнице…

На крутой каменной лестнице послышались тяжелые шаги, и чей-то очень знакомый голос повелительно крикнул:

— Открывай дверь! Да поживей, ленивый буйвол!

Со ржавым скрипом ключ повернулся в замке, и дверь распахнулась настежь. На пороге, в дорогом придворном кафтане, стоял воспитатель царевича Демны и улыбался.

— Чиабер! — отшатнулся с омерзением Орбели.

— Да, батоно Иванэ. Это я. Весь к твоим услугам! — дружески протянул руку Чиабер. — Но что я вижу: кто посмел наложить грязную лапу на дидебула Картли, заковать его в цепи? Гей, люди!

Как будто дожидаясь сигнала, вся узкая лестница вдруг заполнилась. Тюремщики тащили небольшой трехногий стол, покрытый скатертью, кувшин с вином, шампуры с нанизанным мясом; сзади кузнец побрякивал клещами, он быстро расковал кандалы у ошеломленного Иванэ.

— Не обессудь, батоно, поужинаем с тобой чем бог послал! — с чарующей улыбкой произнес Чиабер. — А потом побеседуем с глазу на глаз.

Тюремщиков как ветром смело. Разлив вино по кубкам, Чиабер с чувством произнес здравицу.

— Кто ты теперь? — прошептал Иванэ.

— Э, ничего особенного — только царский вазир! — небрежно бросил Чиабер.

— Ты — вазир? Неплохо же оплачивает царь Георгий предателей! — не выдержал Орбели и поставил кубок нетронутым на стол.

Чиабер печально покачал головой.

— Вот так неразумные люди теряют своих лучших благожелателей и подставляют свою голову под топор. Пойми, батоно, спасти тебя и род весь твой великий хочу я. Грозен гнев государев, и трудно, ох как трудно будет отвести его от тебя! Но Бог милостив, и самому закоренелому грешнику не заказан вход в райские кущи. Но, согрешив, надо покаяться, учит святая наша церковь, иначе «несть спасения ни для души, ни для тела». А посему — выпей сей кубок, батоно, в вине — вся мудрость, говорит народная пословица, — и поразмыслим, чем можно помочь в твоей беде.

— Что же ты предлагаешь? — осушив кубок, более спокойно спросил Орбели. Оглянувшись по сторонам, Чиабер зашептал:

— Надо тебе прежнее царское доверие восстановить… чистосердечным признанием, как на духу!

Что — то фальшивое послышалось в голосе бывшего царского воспитателя. Но у Орбели не было другого выхода. Надо было спасать семью! Он горячо заговорил:

— Я во всем признался, батоно Чиабер! Да, я виновен, что поднял меч против своего государя, и готов понести наказание. Но дети мои невиновны — разве они могли пойти против отцовской воли? Пусть царь испытает меня на полях сражений против врагов Картли…

— Не против ли атабека Мухаммеда? — И впервые за вечер Чиабер поднял тяжелые веки над серыми колючими глазами.

«Все известно проклятому!» — со страхом подумал Орбели и опустил седую голову без ответа.

— Подумай, батоно, над моим предложением! — вкрадчиво говорил вазир. — Спасение твое и твоих родичей — в твоих же руках, но завтра я тебе покажу кое-какие документы. Доброй ночи!

И Чиабер исчез за дверью, оставив узника в тяжелом раздумье.

На следующий день громко загремел замок и в камеру вошел комендант цитадели — наш знакомец азнаур Шабурдан. Он еще не сдал должности и не уехал в пожалованное имение Кахети. Облобызав руку старого патрона и пролив слезу над его несчастиями, Шабурдан с великим бережением проводил князя вниз, где его уже дожидался Чиабер. В светлице на столе перед вазиром лежали какие-то пергаментные листы.

— Вот, батоно Иванэ, те документы, которые я обещал тебе показать. Прежде чем попасть в наши руки, они побывали в Тавризском дворце. На них твоя именная печать, князь!

И он протянул первый лист похолодевшему от тревоги Иванэ.

— Ваша челобитная. В ней вы просите — ты и твой высокородный брат эристав эриставов Липарит — помощи и спасения у атабека Мухаммеда Пахлевана против нашего государя Георгия Отважного, — смакуя подробности, излагал Чиабер содержание бумаги. — А этот лист — изменнический договор, который подписал князь Липарит с тавризским диваном, утвержденный атабеком. Шестьдесят тысяч всадников двинулись по этому соглашению на Грузию, но, хвала богу, опоздали! — заметил вазир, скромно умолчав о своей роли в этом деле.

Иванэ остолбенело смотрел на пергамент: «Сомнения нет — и текст, и печать, и подпись брата — все подлинное! Но откуда мог их заполучить Чиабер?» Тут Орбели вспомнил о Саварсалидзе и его проведчиках в Тавризе. Усталым жестом опустив листы на стол, он нарочито равнодушно молвил:

— Да, везде подпись брата Липарита, с него и спрашивайте!

«Эге, вот куда ты метнул, старик!» — подумал Чиабер и задал вопрос:

— Ну а все-таки, откуда оказалась твоя печать у Липарита?

— Ее взял брат без моего ведома! — окончательно запутался Иванэ. — «Господи, Господи, только бы детей спасти!..»

— И на этом ты можешь крест целовать? — усмехнулся вазир.

— Да.

Вазир рассмеялся дробным смехом:

— Ну, в наше-то время крестоцелование не многого стоит, перестали люди гнева господнего опасаться! Но у меня есть для тебя кое-что получше… Вечером снова встретимся, князь. В другом месте!

Не раз посещал Самшвилдскую цитадель ее грозный владелец и хорошо знал все помещения обширной твердыни. Здесь некогда хранились сокровища богатейшего рода Орбели, а в глубоких подвалах томились преступники и смутьяны. Но когда тюремщик ввел князя Иванэ в глубокий подземный зал, необычайное зрелище его поразило. Огромное подземелье далеко протянулось под крепостными зданиями; на его каменных стенах во многих местах проступали зеленые пятна сырости. Дымно чадили смоляные факелы, прикрепленные железными скобами к толстым колоннам, своим кровавым светом озаряя низкие своды. В дальнем кодце зала стояла группа людей; кожаные передники и большие ножи у пояса придавали им вид обычных мясников. «Но откуда столько палачей нагнал подлый Чиабер, их не было в Самшвилде! Верно, прислали из Тбилиси…» — промелькнуло в разгоряченном мозгу. Холодный пот выступил на лбу узника, когда он огляделся по сторонам. С потолка свешивались веревочные петли, большой железный крюк с темными кровяными пятнами. На толстом бревне в образцовом порядке были разложены прочие орудия пытки. В углу помощник палача усердно раздувал большой мангал — там на раскаленных добела углях лежали большие клещи.

— Сюда, поближе!

Чиабер сидел в кресле строгий, подтянутый, в длинном черном кафтане и мерлушковой шапке на голове. На дубовом столе перед ним стоял медный шандал. Тусклый свет восковых свечей отбрасывал блики на листы пергамента, на пенал с каламами и небольшой чернильницей. Рядом с вазиром на скамье примостился низенький писец с лисьей мордочкой — ему надлежало вести запись допроса.

— Стань передо мной, Иванэ, сын Смбата, и отвечай нелживо на вопросы, — продолжал бесстрастным голосом Чиабер. — Записывай, Петре!.. Вопрос первый: Иванэ, сын Смбата, признаешь ли себя виновным в том, что, по побуждению дьявольскому и осуществляя давно задуманное зло, ты подговорил некоторых мтаваров и азнауров на мятеж против украшенного скипетром, пурпуром и короной повелителя Востока и Запада царя царей Георгия Багратуниани, тем самым причинив нам великие бедствия?

— Да, признаю! — понурив голову, ответил Иванэ.

— Вопрос второй: Иванэ, сын Смбата, признаешь ли себя виновным в том, что, презрев клятву и уподобившись Каину и Иуде, ты призвал на помощь мусульманские войска из Тавриза, тем самым обрекая царство наше на разграбление и многих подданных наших на смерть?

— Нет, не признаю! — твердо ответил Орбели.

Чиабер откинулся в кресле:

— Опять упорствуешь, Иванэ! Но посмотрим, что ты сейчас запоешь, старый упрямец.

К старшему палачу:

— Введите преступников.

Иванэ весь затрясся от жалости и гнева, когда увидел, как из глубины подземелья палачи вытянули его троих сыновей. Изможденные лишениями зимней осады и долгого тюремного заключения, закутанные в лохмотья, они еле держались на ногах.

— Начнем, пожалуй, с Симоника — он самый младший, — с усмешкой произнес Чиабер. — Для начала — дюжина плетей!

Старший палач поднес на руках юношу к дыбе, ловко захлестнул петлю на кистях рук и подал знак помощнику. Тот завертел колесо ворота, и княжич поднялся на локоть от пола. Одним движением толстого пальца палач разодрал ветхий кафтан с ворота до низу и, отбросив одежду в сторону, оголил тело княжича, затем сильно дернул его за ноги. Симоник безжизненно повис на дыбе. Взяв в руки длинный бич из буйволиной кожи, палач нанес первый удар. Кровавый рубец пересек наискосок худую спину. Снова удар, еще… Симоник захлебнулся в детском плаче:

— Батюшка, спаси!

Иванэ кинулся было к сыну, но два дюжих палача грубо отбросили его назад. Чиабер недовольно покачал головой:

— Теперь давайте на дыбу второго княжича, вон того! — показал пальцем на Кавтара. Обращаясь к Иванэ, он сказал укоризненно: — Сам видишь, Иванэ, к чему приводит твое ослиное упрямство — губишь и себя и детей!

Чиабер странным взглядом смотрел на княжичей, залитых кровью. Совсем недавно в Дорийском замке он обучал их грамоте вместе с царевичем Демной, водил на прогулку, купал в замковой бане, а сейчас… Демна томится в темнице, ожидая приговор, а он, Чиабер, велит терзать палачам нежные юношеские тела… Очнувшись, бросил:

— Хватит с этих сосунков! Ты все молчишь, Иванэ, не жалко сыновей! — И, махнув рукой, отдал новое приказание:

— Подвесить повыше старика… вместе с первенцем!

Обнаженное старческое тело князя Иванэ вытянулось на дыбе. Рядом с ним висел нагой Смбат. Чиабер, с загоревшимся взором, крикнул:

— В последний раз спрашиваю тебя, Иванэ, почто зло умыслил на государя своего, врагов вызвал против нашего царства?

Иванэ гордо поднял седую голову:

— Почто, спрашиваешь, убийца? Пиши, писец, все пиши. Я, амирспасалар Иванэ, сын великого Смбата, поднял мечь на узурпатора Георгия за права законного наследника престола царевича Демны Багратуниани! Грузия слишком благородное государство, чтобы сажать на трон девчонку!

Вазир зашелся от ярости. Выхватив кнут из рук палача, он наотмашь хлестнул старого князя по лицу:

— На, получай!

К палачам:

— Огня под ноги! Выжигайте кресты у христопродавцев!

Палачи быстро поднесли на жаровнях горящие угли под ноги обоих Орбели. Потом один из них раскаленным добела железным прутом провел по мускулистой спине Смбата. В воздухе запахло горелым мясом. Смбат глухо застонал. Старик шептал молитву, вперив полные слез глаза в своего любимца.

— Мы сейчас из твоего сынка евнуха сделаем! — хрипел Чиабер. — А тогда и царская милость тебе не поможет, поздно будет, старый осел!

Старший палач выхватил из мангала раскаленные клещи и вплотную подошел к обнаженному княжичу, оглянулся — ждал знака. Смбат закрыл глаза.

— Стойте, палачи! — с обезумевшими глазами выдохнул Иванэ. — Снимите меня с дыбы — я все подпишу!..

Предутренний туман, клубясь, медленно втекал в подземелье через окошко с толстой железной решеткой. Усталые палачи равнодушно поглядывали на валявшиеся на полу окровавленные тела, слегка прикрытые дерюгой. Их мускулистые, волосатые руки по локоть были забрызганы кровью, и они не спеша вытирали их паклей. Чиабер бросил острый взгляд на лежащего без сознания князя Орбели и, встав с кресла, прошелся по подземелью. Его огромная тень, подобная нетопырю, медленно ползла по серой стене. Вернувшись на место, вазир придвинул к себе шандал и стал перечитывать записи допроса. Внизу последнего листа стояла подпись Иванэ Орбели. Царь мог быть доволен началом работы своего министра.

Хмурым утром на торговой площади заревели трубы. Городская стража, расталкивая зевак, стала очищать площадь, прибывшие кипчакские всадники оцепили площадь со всех сторон. Позади всадников уже теснилась толпа в ожидании небывалого зрелища — казни надменных хозяев города^[73].

Цитадель темной громадой нависала над площадью. Снова пророкотали трубы, и на крепостной стене появилась группа людей в расшитых золотом и серебром одеждах — царь, сановники двора, военачальники. Сильный ветер хлопал полотнищем огромного знамени Багратидов, развевающимся на главной крепостной башне. В воротах поднялась железная решетка, раздвинулись створки и показалось шествие. Впереди в кожаных доспехах и красных колпаках, с блестящими широколезвийными топорами на плечах, шли царские палачи. За ними брела длинная вереница осужденных членов рода Орбели. По обеим сторонам шагали копейщики, держа пики наперевес.

Двое палачей вели под руки князя Иванэ. Разодранная одежда его была в кровавых пятнах, он еле передвигал израненные ноги. Увидав главу славного рода истерзанного пыткой, влекомого палачами, все Орбели поняли: пришел конец!

Руководство казнями было возложено на Афридона. Министр внутренних дел Чиабер сказался больным — он не любил таких зрелищ… С трудом удерживая на месте раскормленного коня, Афридон поднял взгляд на крепостную стену, где стоял Георгий. Высоко вскинул руку со свернутым в трубку пергаментом. Читать приговора не стал — царь уже резко поднял и опустил руку.

Казнь началась.

Пару за парой подводили членов рода Орбели к плахе. Сверкал в воздухе топор, падали головы. Подручные палачи оттаскивали обезглавленные тела в сторону, сваливали в общую кучу. Из-под наваленных человеческих тел растекались по настилу площади кровавые ручьи…

Дюжие палачи крепко держали под руку князя Иванэ, не давая ему сползти на землю. Воспаленными глазами смотрел старый дидебул на гибель рода. Губы его беспрестанно шептали молитву. Но вот к плахе подвели молодого красавца. Смбат шел твердой поступью, гордо подняв голову. Из толпы послышались сочувственные возгласы, заплакали, запричитали женские голоса. Седая голова князя Иванэ мелко затряслась, он весь подался вперед, вырываясь из рук палачей, как бы стремясь к любимому сыну. Но топор уже сверкнул. Красивая голова Смбата упала на мокрые от крови камни мостовой.

Афридон оглянулся на старого князя и сделал знак в сторону. Из-за стены появились новые палачи с большой жаровней в руках. Иванэ поставили на колени и оттянули назад руки. Подручный палач схватил за седые волосы. Главный палач быстрым движением выжег старику глаза.

Царь Георгий до конца бесстрастно наблюдал за ходом казни. А тысячная толпа, подавленная созерцанием долгой кровавой расправы, по окончании молча стала расходиться с залитой кровью площади…

Заал Саварсалидзе окончательно слег. Неукротимый дух пребывал, однако, в его теле, изглоданном смертельной болезнью, и министру двора Афридону то и дело приходилось ездить за советами на дом к умирающему эджибу.

Сегодня оба царских сановника решали вопрос первостепенной государственной важности — участь царевича Демны, который продолжал томиться в Клде-карской крепости в ожидании приговора.

Приговор был утвержден царем Георгием, надо было приводить его в исполнение. Чиаберу нельзя поручать такое дело — все-таки он был воспитателем Демны. Царь хотел назначить исполнителем Заала Саварсалидзе, но тот был уже не жилец на этом свете. Оставался сам Афридон, и это возмущало незлого по натуре кипчака, который никак не мог прийти в себя после массовых казней в Самшвилде.

Саварсалидзе умел читать чужие мысли и превыше всего ставил государственные интересы. Слабым голосом он убеждал министра двора:

— Царевич изнежен, слаб здоровьем. Осада, тюрьма отняли его последние силы. Все согласятся, что не мог он выдержать сие!

Черные глаза Афридона смотрели угрюмо. Пощипывая редкую бороду, кипчак молчал.

— Поверь, патроно Афридон, так лучше будет. Если злосчастный царевич останется жив, не будет нам покоя от князей… — настаивал Заал.

Афридон вскочил со скамьи и, не попрощавшись с эджибом, ускакал в Исани. Немилосердно нахлестывая плетью коня, гневно бормотал: «Пусть этот издыхающий царский пес не рассчитывает на меня… Больше того, что написано в приговоре, я не выполню, провались все они к сатане!»

Демна давно уже потерял счет дням в своей темнице. О гибели рода Орбели ему сообщили сердобольные тюремщики, которые в общем хорошо относились к несчастному царевичу. Но и они ничего не знали о судьбе обеих княгинь. С тоской смотрел Демна через толстую решетку тюремного оконца на пламенеющий над горным хребтом закат. Предчувствие чего-то ужасного не покидало его, хотя Демна старался не думать о мрачном будущем.

Вечерело. Мрак сгустился по углам тюремнойкамеры. На небе замерцали первые звезды. Скоро тюремщики принесут скудный ужин. А там потянется нескончаемая ночь…

Загремели тяжелые засовы, со скрипом отворилась железная дверь. В темницу вошла группа людей в черных бурках, с окутанными башлыками лицами. Один из вошедших держал в руках большой потайной фонарь. Демна с испугом обернулся. Перед ним стоял хорошо ему известный по былым царским приемам приближенный дяди — кипчак Афридон. Загремев оковами, Демна с надеждой потянулся к нему, широко раскрыв молящие глаза. Афридон отступил на шаг назад и срывающимся голосом произнес:

— Царевич, выслушай волю царя царей!

Демна замер на соломе. Слабо звякнули оковы. Вот он, последний час смертного приговора!

— По решению Сааджо-Кари^[74] ты приговорен за измену и мятеж к смертной казни. Но по неизреченной милости божьей и безграничному милосердию царя Георгия Великого тебе оставлена и сохранена жизнь. Только…

Не дослушав последнего слова, Демна обрадованно перебил кипчака:

— Когда же меня из темницы выпустят? Ведь дядя обещал…

Афридон продолжал с усилием:

— Молись Богу, царевич! Побольше молись. Я подожду.

Демну передернуло от этих слов. Он горестно закричал:

— О чем мне еще молиться? Я и так все дни и ночи в молитвах! Ты ведь сказал — жизнь мне сохранят!

Афридон угрюмо проговорил:

— Приказано ослепить тебя, царевич, и… — кипчак с трудом закончил: — …оскопить.

Демна наконец понял. Закрыв глаза ладонями, он долго молчал. Кипчак терпеливо стоял, ожидая. В темнице было слышно лишь прерывистое дыхание царевича. Но вот исхудалое тело в лохмотьях выпрямилось.

— Расчищаете Тамар дорогу к трону? Что ж, убивайте!

Афридон сделал знак и отвернулся лицом к стене. Двое в черных бурках бросились к царевичу и грубо повалили на солому…

В Зеленом монастыре несчастная Марине оставалась недолго. Накануне казни ее близких в келью, где она находилась под неусыпным наблюдением добродушной толстой инокини, вошла настоятельница обители. Немало добра в свое время перепало в цепкие руки матери Саломэ от княжеского рода Орбели. Игуменья этого не забывала. Но, осторожности ради, была внешне строга с узницами-княгинями.

— Собирайся в дорогу, княжна!

Мать Саломэ как бы не знала о браке Марине с царевичем Демной. Взглянув на измученное лицо молодой женщины, игуменья ласково погладила ее по плечу. С жалостью добавила:

— Не горюй, госпожа, Бог милостив! — И заторопилась к выходу, бросив на ходу толстой монахине: — Соберешь на дорогу все, что нужно! Сегодня вечером заедут за княжной…

В тряской арбе, прикрытой сверху пестрыми паласами, вывезли ночью из монастыря Марине. Рядом с ней сидела незнакомая молчаливая монахиня из далекого монастыря. Окружив кольцом повозку, ехали угрюмые всадники-кипчаки. Двигались по ночам, останавливаясь днем на отдых в уединенных жилищах или просто в лесу. К арбе никого не подпускали. На четвертый день прибыли к месту назначения.

Высоко в горах, среди лесов, запрятан небольшой женский монастырь Св. Шушаник. Настоятельница — старая женщина с ястребиным лицом — молча оглядела узницу и коротко распорядилась отвести ее в келью, где ей надлежало пребывать. Так прошла неделя, и в монастырь приехала сама царица Русудан.

— Отец твой, несчастный мятежник Иванэ, преставился. — И Русудан широко перекрестилась. — Знамение Христа да будет ему ходатаем перед лицом Господа Бога всеблагого и всемилостивого. Да простятся ему все грехи вольные и невольные, все преступные деяния его!

Встреча происходила в келье матери-настоятельницы, которой царица приказала выйти вон. Русудан сидела в кресле прямая, благостная, в царском одеянии. Марине, опустив потухшие синие глаза, казавшиеся еще больше на исхудалом, прекрасном лице, в черной одежде послушницы, стояла босая на каменном полу.

От слов царицы Марине качнуло. Ухватившись за стену, она смиренно прошептала:

— А муж мой, великая государыня… жив он?

Царица недобро усмехнулась:

— Выкинь его из головы, Марине! Теперь твой жених — Христос!

— Он все-таки жив, великая царица? — осмелилась еще раз спросить Марине.

Повернувшись всем телом к маленькой фигурке в черном, царица холодно отчеканила:

— Да, жив. В вечном заключении в крепости… Слепой и скопец!.. Теперь тебе понятно?

— А-ах! — вырвалось у Марине. Она без чувств упала на пол.

Вбежала встревоженная мать-настоятельница.

— Унесите ее в келью. Вечером постриг над ней совершит преосвященный Антоний! — не повышая голоса, распорядилась Русудан.

Приехавший с сестрой царя архиепископ Кутаисский Антоний Сагиридзе в тот же вечер совершил обряд пострижения над женою царевича Демны.

Глава XXI. КОРОНОВАНИЕ СОПРАВИТЕЛЬНИЦЫ

Католикос Микаэл вернулся из Гелати и тотчас, без ведома и согласия царя, собрал церковный собор. В награду за свое далеко не дружественное воздержание от участия в княжеском мятеже отцы церкви, с елейными улыбками и бесконечными ссылками на Писание, добивались полного снятия налогов с церковных владений. Наряду с этим они потребовали восстановления главой коронного совета того же Микаэла Мирианидзе. После только что происшедшей смуты спорить с церковниками царю было трудно. Нужно было думать и о будущем Тамар. Пришлось уступить.

Георгий отплевывался, вспоминая высокопарные выражения, уснастившие царский указ о привилегиях для церкви: «…Для возвеличения божественности, для благополучного сохранения царства нашего и для духовного спасения нас от страданий в жизни будущей вспомнили мы о необходимости вызволения и освобождения церквей царства нашего от всяких несправедливых поборов и утеснений…» Злой и расстроенный, царь Георгий уехал из Тбилиси в Начармагеви^[75], к жене.

Бурдухан была на сносях и находилась в летней резиденции с повивальными бабками и царицей Русудан. В ожидании родов старая царица не отходила от невестки; немало литий и молебствий было отслужено в церквах, в молитвах и слезах, постясь, испрашивали приближенные у Господа Бога, дабы он даровал, наконец, наследника престола. Георгию все эти воздыхания надоели, и он отправился в любимый Гегути охотиться, захватив с собой дочь.

Тамар шел четырнадцатый год. Прелестная девочка, показавшаяся небесным видением маленькому горцу в соборе, превратилась в длинноногого подростка. Подурнела лицом. Но не изменились сияющие глаза с длинными ресницами, по-прежнему зорок был пристальный взгляд. Тамар великолепно ездила верхом, без промаха стреляла из своего маленького лука, и царь Георгий охотно гонял с нею оленей.

Все более и более привязывался властитель Грузии к молчаливой сдержанной дочери, с каждой беседой убеждаясь в ее рано созревшем неженском уме. Не в пример придворным девицам, царевна мало интересовалась нарядами и драгоценностями, одевалась очень просто. Но уже к десяти годам Тамар умела хорошо читать и писать. По велению царя лучшие книжники страны стали проходить с Тамар философские и другие науки, обучали ее греческому, древнеармянскому, арабскому и персидскому языкам, стихосложению и истории.

В погожее осеннее утро царь Георгий ехал с Тамар по опушке гегутского леса. Вдали показался дворецкий замка, быстро скачущий навстречу царской кавалькаде.

— Государь, великая госпожа Русудан пожаловать изволила в Гегути…

Георгий сильно встревожился. Почему Русудан сама прибыла в Гегути, оставив Бурдухан одну в такое время? Огрев плетью коня, царь поскакал к охотничьему дворцу.

Все стало ясно, когда на широкой каменной террасе Гегутского дворца он увидел сидящую в черном траурном платье сестру. Завидя подъезжающих Георгия и Тамар, Русудан сорвала с себя лечаки^[76] и стала рвать волосы и царапать лицо, громко причитая:

— Вай-мэ! Горе, горе дому Багратуниани! Прогневали мы Господа Бога, согрешили… Опять девочку родила и преставилась наша Бурдухан! Не выдержала родовых мук, несчастная…

Как удар молнии поразила Георгия смерть жены. Рвал на себе бороду и волосы, как ребенок рыдал суровый царь, обняв дочь. Горе его было искренним и глубоким. Вместе с отцом плакала и Тамар.

Девочка побаивалась и никогда не любила тетку. Оставшись сиротой, она еще больше почувствовала свое одиночество и всем сердцем потянулась к отцу.

Но отец постоянно был занят делами царскими. И Тамар оставалась одна со своими недетскими мыслями. Впечатлительная девочка содрогалась, слушая отрывочные слухи об участи несчастного слепца, в строгом заточении пребывающего в Триалетских горах. Шепотом рассказывали дворцовые женщины о красавице Марине Орбели, ныне печальной схимнице в далеком монастыре. Пылкому воображению царевны представлялись пустые провалы глазниц двоюродного брата на месте красивых голубых глаз — однажды его видела Тамар на приеме в Исани. Но на робкую мольбу о смягчении наказания молодой пары отец только сердито дернул левый ус и, не сказав ничего дочери в ответ, вышел из покоя.

Георгию уже перевалило за пятьдесят, а в ту бурную эпоху люди были недолговечны. Женщины жили дольше мужчин. Беспрестанные сражения, болезни, которых не умели лечить, а во дворцах подчас и яды приканчивали мужчин.

Когда первое острое горе у Георгия несколько приутихло и срок придворного траура подошел к концу, сестра снова подняла старый вопрос о наследнике. Сидя на террасе Гегутского дворца, Георгий угрюмо смотрел на старую царицу, удивлялся ее настойчивости. Вспомнилось, кстати, что оба мужа Русудан — и великий князь Киевский, и сельджукский султан Санджар — женились на ней стариками и через год каждый из них отдал богу душу… Нахмурив брови, он проворчал:

— Довольно об этом! Жениться мне поздно, да и не на ком, кругом одни мусульманки. Даже армянских царевен не осталось. Так о чем же ты хлопочешь, сестра? Лучше поразмыслим, кому престол передавать буду. Демна не жилец на свете, не сегодня-завтра умрет. А больше мужчин у Багратуниани нет. Значит…

— Так что ж, Тамар?! — От ужаса Русудан откинулась на тахте, прикрыв рот рукой.

— Да, Тамар. Одна она осталась из царского рода.

— Но дидебулы никогда не согласятся! И отцы церкви будут против. Не было примеров тому в Картли… — попробовала возразить Русудан.

— Вздор! Заставлю. Сейчас князья приутихли после гибели Орбели. И вместо того чтобы ко мне с женитьбой приставать, ты бы лучше подумала о женихе для Тамар. Я-то давно об этом деле думаю, но ничего не нахожу, — признался Георгий.

Русудан развела руками. Нелегкую задачу задал ей царственный брат. Где искать подходящего супруга четырнадцатилетней племяннице? Чтобы был царского рода и к тому же обязательно православной веры…

А царь наставительно добавил:

— Приедем в Тбилиси, закончится траур, я созову великий совет. Там и договоримся с дидебулами и святыми отцами, чтоб их всех вместе сатана в ад забрал, о венчании Тамар соправительницей. Все мы под Богом ходим.

Русудан поникла головой. Брат был совершенно прав. Но от этого положение царствующего дома не улучшалось. Со страхом подумала, что будет в царстве, когда Георгий закроет глаза и Тамар останется одна на троне…

Несмотря на противодействие католикоса Микаэла, на великий совет по распоряжению царя были приглашены видные служилые люди и незнатные военачальники, градоправители и купеческие старейшины. Сообщенные Мхитаром Гошем примеры о царствовавших на Востоке женщинах весьма помогли Георгию. Свою речь царь закончил следующими словами:

— Неисповедимой волей господней единственной представительницей дома Багратуниани ныне оказывается моя дочь, Тамар. Нет другого лица из древнего дома сего, и посему ныне почитаем мы за благо короновать царевну Тамар в древнем Свети-Цховели соправительницей нашей и царицей семи царств и испрашиваем на сие благое полезное дело благословение Всевышнего и согласие народа картлийского!..

За день до открытия совещания католикоса посетил Чиабер. После длительной беседы наедине с главой церкви министр уехал в Исани с довольным видом. И теперь первым после царя слово взял сам Микаэл. Напомнив присутствующим сановникам и представителям сословий о гибельных последствиях мятежа Орбели, о невозможности слепому скопцу Демне выполнять царские обязанности и признав весьма убедительными приведенные благочестивейшим царем Георгием исторические примеры о державных женщинах, католикос в выспренних выражениях призвал божье благословение на знаменательное начинание, посоветовал не откладывать венчание царственной отроковицы Тамар соправительницей царской и предложил всем благородным и выборным людям Картли согласиться с сим благим для державы делом.

После столь неожиданного выступления главы церкви — председателя совета, никто из дидебулов и духовных пастырей не рискнул возразить, а служилые люди и купечество всегда поддерживали царя Георгия. Еще раз призвав божье благословение на царский дом и весь народ картлийский за благоразумное решение, католикос торжественно закрыл совет.

Хутлу-Арслан только крякнул, когда Чиабер представил счет, во что обошлось согласие церкви на венчание Тамар соправительницей. Но дело было сделано, и царский казначей со вздохом подписал приказ о выплате денег.

Коронование Тамар привлекло множество народу, все постоялые дворы и дома Мцхета оказались переполненными, приезжие стали размещаться в крытых паласами арбах на полянах в окрестностях.

Погода стояла теплая, солнечная. Отовсюду раздавались звуки зурны, везде разжигали костры и резали баранов. Уже наполовину были опорожнены во здравие новой правительницы бурдюки вина. Бойко торговали передвижные лавки, фокусники показывали свое незатейливое искусство, молодежь затевала игры и танцы. В ожидании церемонии народ толпился на узких улицах престольного города.

Князь Мхаргрдзели прибыл с большой свитой вассалов. После назначения сомхитским эриставом он переехал из Хожорни в Дорийский замок. Обширное жилище царственных Кюрикянов более подходило могущественному феодалу, каким стал парон Саргис. Новый амирспасалар Картли, высоко ценивший его военные дарования, добился у царя назначения Саргиса своим заместником и начальником конницы вместо Торели и одновременно правителем важнейшей пограничной области — Сомхити.

Парон Саргис приехал на коронацию со старшим сыном Захарием. Княжичу исполнилось восемнадцать лет, но он почти сравнялся ростом с отцом. Могучая, удивительно соразмерная фигура юноши показывала, что он пошел в своих дедов-гигантов. Вскоре ему предстояло принять участие в походах, показать на деле военную выучку и начать службу в войсках. Парон Саргис с сыном остановились на главной улице у старых мцхетских друзей. Рядом поместился амирспасалар Хубасар со своей свитой. Царь Георгий с дочерью пребывал в патриаршем доме — напротив собора. Коронация была назначена на следующий день.

Солнечным утром, воспользовавшись тем, что отец отправился за распоряжениями по предстоящему смотру войск, Захарий выехал на загородную прогулку. Переправившись через Арагву и поднявшись по крутой горной тропе, княжич придержал коня на небольшой площадке над обрывом. В глубине долины несла свои светлые воды Арагва, сливаясь далее с буро-желтыми волнами Куры; вдали виднелась крепость Бебрисцихе, защищавшая Мцхету с севера. Захарий загляделся на живописную панораму древнего города с его соборами, домами, остатками римского моста через реку и зеленью приречных садов.

Конский топот сверху, со стороны монастыря Джвари, заставил княжича обернуться. К площадке подъезжал всадник на кровном арабском скакуне, одетый в белую черкеску, с белой же папахой на голове. Когда всадник въехал на площадку, Захарий разглядел под папахой худощавое лицо молоденькой девушки. Что-то очень знакомое почудилось Захарию в тонких чертах наездницы. И вдруг вспомнилось: Сионский собор, пасхальная служба в первый его приезд в Тбилиси…

Быстро спешившись, Захарий сорвал шапку с головы и низко поклонился всаднице, невольно улыбнувшись. Улыбка юноши чем-то не понравилась девушке. Бросив острый взгляд на Захария, она сухо спросила:

— Чему ты смеешься, азнаур?

— Прости, госпожа. Так, своим мыслям…

— И смеешься прямо мне в лицо?!

— Еще раз прости, великая царица.

— Я не царица.

— Завтра ею будешь! — уверенно ответил Захарий.

Глаза у Тамар надменно сузились:

— Ну, раз ты меня узнал, невежливый азнаур, повелеваю тебе объяснить, чему ты смеялся?

Захарий не сводил глаз с царевны. Тамар сидела, выпрямившись в седле, и строго смотрела лучистыми глазами на молодого княжича. Надо было отвечать на вопрос будущей повелительницы Картли.

— Царица, я просто вспомнил случай с одним невежественным подростком с наших гор… Однажды он со своим отцом впервые спустился в Тбилиси и во время пасхальной службы в Сионе узрел некое видение прекрасное около царя. И вот молодому горцу почудилось, что он видит слетевшего с неба ангела…

Тамар закусила губу, небрежно бросила:

— Вот глупый мальчишка! Наверное, ты говоришь о том юнце, что когда-то таращил глаза на меня в соборе?

— Да, вероятно, царица. Но теперь…

И Захарий, пристально посмотрев на девушку на коне, договорил:

— Теперь глупый мальчишка поумнел и не видит больше ангелов…

Тамар хотела что-то ответить. Но тут из-за поворота на взмыленных скакунах показалась группа женщин. Свита никак не могла угнаться за царевной…

Отъезжая от площадки, Тамар небрежным кивком головы ответила на низкий поклон Захария.

Яркие потоки сентябрьского солнца заливали древний собор Свети-Цховели — великое творение гениального зодчего, выделяя надпись на храмовой стене: «Построен сей храм святой рукою убогого раба Арсукидзе. Упокой Господь душу его». Сладостно пел патриарший хор. Католикос Микаэл, картинно распушив по парчовой мантии большую черную бороду, широкими взмахами золотого креста благословляя молящихся, с великим благолепием вершил торжественный коронационный обряд.

У правой стены собора под сенью каменного балдахина высилась величественная фигура царицы Русудан. Сам царь стоял перед алтарем и сосредоточенно молился. После того как католикос возложил на юную голову Тамар непомерно большую, украшенную рубинами и изумрудами корону, Георгий опоясал дочь царским мечом — символом верховной военной и гражданской власти, усадил на трон с правой стороны от себя и в библейских выражениях, именуя ее «господней горой», провозгласил царицей царей Картли. Тамар была одета на византийский лад в длинный лазоревый далматик и чувствовала себя очень стесненной тяжелой, расшитой золотом и драгоценными каменьями одеждой. От переживаний тонкое лицо юной соправительницы вытянулось, утомленно мерцали огромные впавшие глаза. После коронования начался длительный обряд принесения клятвы верности всеми эриставами и главными спасаларами Картли. Под конец долгой церемонии измученная Тамар еле держалась на ногах, подчиняясь лишь гипнотизирующему взгляду Русудан.

Не обошлось и без неприятных происшествий. В самый разгар коронования, когда католикос Микаэл священным миром чертил крест на светлом челе соправительницы, из задних рядов молящихся раздался неистовый крик:

— Законный царь Картли — Демна!

Вздрогнул весь собор от возгласа бессмысленного. Все давно знали, что ослепленный скопец — более не муж! Царские азнауры вместе с гзири бросились в гущу народа, но выкрикнувшего мятежные слова и след простыл.

Во второй половине дня в покоях католикоса состоялся торжественный прием. После обильного пиршества со множеством здравиц и пожеланий долгоденствия царственным соправителям большая группа князей и знатнейших азнауров в отороченных собольим мехом бархатных куладжах, бряцая драгоценным оружием и гарцуя на породистых скакунах, под клики многочисленной толпы проводила при свете смоляных факелов царскую фамилию до Исанского дворца.

Оставшись один, царь Георгий облегченно вздохнул и вскоре заснул крепким сном в своей опочивальне.

Тамар не спала до рассвета.

На большом пергаментном пакете с восковыми печатями было написано латинскими буквами:

«Высокопреподобному и достопочтенному канонику падре Бартоломео Кастраканти».

Ниже значилось:

«В собственные руки».

Начальник отдела восточных стран Папской курии каноник Кастраканти в свое время получил это письмо в Латеране. Но до того оно побывало в руках Заала Саварсалидзе. Начальник царской разведки еще не умер и продолжал действовать.

Лежа на широкой тахте, Заал вертел в исхудалых руках письмо, не зная, как к нему подступиться. Судя по адресу, оно было написано на итальянском языке, а им ни Заал, ни его помощники не владели… Посреди комнаты с понурым видом стоял генуэзский купец Орацио Бальони. У почтенного негоцианта кошки скребли на душе. Его захватили с поличным в Цхуми, когда он с грузом контрабандного шелка собирался покинуть на наемной фелуке гостеприимные берега Колхиды. Купца вместе с конфискованным грузом доставили обратно в Тбилиси. Письмо, которым так заинтересовался Заал, было обнаружено у генуэзца при обыске.

Пристально глядя на виновного купца, Саварсалидзе на чистейшем греческом языке спросил:

— По-гречески говоришь, купец?

— Да, господин.

— Шелк и свободу хочешь вернуть, а?

— О да, да, мой добрый господин!

— Конечно, штраф заплатишь, и немалый. Кроме того…

Тут Заал змеиным взглядом вперился в бедного Орацио и тихо закончил:

— Сейчас тебе подадут перо, чернила и лист пергамента. Будешь сидеть в соседней комнате до тех пор, пока не переведешь на греческий язык письмо, которое найдено у тебя. Понял, купец?

— О да, мой добрый господин. Но письмо ведь запечатано! — смущенно пробормотал генуэзец.

Заал усмехнулся:

— И останется запечатанным, это уж не твоя забота… Так и повезешь его в Рим. Но берегись, купец! Я сам проверю перевод. И коли что переврешь или пропустишь, тогда не взыщи — велю повесить как франгского шпиона на первом же суку.

Бальони побледнел. Забыв о контрабанде, снова стал лепетать заверения в преданности и честности. Скоро его перо заскрипело в соседней комнате.

Вот что писал достопочтенный падре Джованни Фрателли, недавно прибывший из Рима в Грузию в качестве миссионера Святой римско-католической церкви:

«Реверендиссимо падре Бартоломео, премного мой достопочтеннейший!

Только я собрался сесть за письмо вашему высокопреподобию, как ко мне на квартиру явился мессер Орацио Бальони, почтенный негоциант славной Генуи, и стал меня торопить. Он собирается сегодня выехать из Тифлиза на родину с грузом местного отличного шелка и обещал вечером зайти за письмом. Сообщаю посему некоторую часть происшествий в землях георгенских, но, имея сказать великое множество самых удивительных вещей, опускаю большую часть малых, дабы не утруждать внимания вашего высокопреподобия столь низким занятием. Вот главное, о чем я сообщаю в этом первом письме».

Заал отметил на полях: «Письмо — первое, значит, птичка только начинает распевать…»

«В королевстве георгенов большие празднества. Король Джорджио короновал свою юную дочь в качестве соправительницы. Король Джорджио уже немолод, и мы можем скоро увидеть женщину на троне, что весьма удивительно, а для георгенов и вовсе непривычно. Говорят, на коронации в соборе кто-то кричал против, вспоминая королевского племянника, которого держат в тюрьме. Но, как мне рассказывали верные люди, королевич — кастрат и слепец, стало быть, королем уже быть не может. А в королевстве георгенов сейчас тихо. Был большой баронский мятеж против королевской власти, его подавили, а главным мятежникам поотрубали головы. А разбойников и воров подесты^[77] нынче гроздьями развешивают на дубах, рядом вешают их ослов, мулов и лошадей, кошек и собак, как будто бессловесные животные тоже в чем-то виноваты. Но зато проезд по здешним дорогам стал безопаснее…»

Заал с удовлетворением перевернул страницу. Но дальше шло самое интересное:

«…А я познакомился недавно с одним любезным нобилем, из военных. Он сейчас живет в пожалованном королем имении в провинции Кахети, но часто приезжает в столицу и останавливается у моих соседей. Нобль сей хорошо знает военные дела георгенов и многое мне рассказывает о них за бокалом вина (которое здесь неплохое, но хуже нашего лакрима-кристи). Но об этом в следующий раз…»

Заал снова отметил на полях: «Очень важно! Надо установить, какой проклятый болтун-азнаур дает сведения шпиону в рясе, и немедленно бросить его в тюрьму…»

Письмо заканчивалось так:

«Католиков у георгенов очень мало. Говорят, будто бы в землях арменов их несколько больше. Я пока буду проживать в Тифлизе в ожидании указаний вашей милости, ибо страна арменов в руках неверных и там сейчас небезопасно. Прошу прислать мне на расходы не менее ста дукатов. У меня кончаются деньги.

Молю Господа Вам совершенное здоровье даровать, а Вас прошу не оставлять меня благословением Вашим.

Всегда к услугам Вашим вполне готовым пребываю,

смиренный слуга господний

Джованни Фрателли».

Генуэзского купца почтенного Орацио Бальони выпустили на свободу, вернув адресованное в Папскую курию письмо. В Грузии он больше не появлялся.

Глава XXII. В КУЗНИЦЕ

Из года в год хирело семейство Вазгена, потеряв работников-мужчин. Самвел так и остался конюшим у парона Саргиса. А Галуст работал в Ани, где снова воцарился эмир и закрылась граница на перевале. Потом отвезли на деревенское кладбище деда, за ним последовал всегда больной Манук. Только и успели выдать замуж быстроглазую Ануш за соседского сына, хоть и ворчал Вараздат на скудность приданого. В доме остались старуха Сирануйш и молчаливая сноха с сыном.

Не прошло и года после смерти хозяев, как за накопившиеся недоимки отобрал обоих быков княжеский управитель, невзирая на причитания и мольбы. Пахать было не на ком, тяжелый плуг на себе не потащишь. А там за статный рост и недюжинную силу забрали Петроса в замковую дружину.

В отличие от добродушного старшего брата, Петрос был вспыльчив. Сразу невзлюбил строптивца десятник — сын старого сотника Вахрама, что давно покоился на погосте. Дядя Самвел пытался было урезонить и того, и другого. Куда там! Десятник и слушать не захотел конюшего, а Петрос был неукротим. Кончилось тем, что за очередную провинность он оказался в подвале замка. Ночью Петрос взломал некрепкую решетку в узком окне и ящерицей проскользнул наружу. Спустившись по крутому склону в ущелье, юноша не рискнул, однако, зайти в селение попрощаться с родными и сразу углубился в буковый лес. Питаясь по дороге дикими плодами и ягодами, Петрос достиг перевала и, благополучно миновав порубежную заставу, спустился на равнину. В предместье Ширакавана сердобольный житель накормил изможденного беглеца, дал немного хлеба на дорогу. Перейдя Ахурян через мост у монастыря Оромос, молодой горец наконец оказался в Ани.

Рано утром на небольшом дворике, окруженном каменной оградой, Галуст приступил к работе. Камень попался изумительного темно-фиолетового цвета, мягкий, с тонкими порами, равномерно покрывающими его гладкую поверхность. Несильными ударами молотка Галуст вогнал резец в тело камня. Резец шел споро, не окалывая грани. Откидывая мелкий щебень, камнерез постепенно углублял борозду, выделяя особый «анийский» крест, что имеет по две сферы на каждом конце. Внизу, под крестом, оставался большой овал, лишенный орнаментовки. Не доверял еще старый мастер самую тонкую резьбу Галусту (хоть и не раз хвалил приятелям-каменщикам точный глазомер и твердую руку подмастерья), сам резал каменное кружево. Это огорчало Галуста. Вздохнув, он замечтался о счастливом дне, когда сможет предстать с пробой перед строгим судом «стариков» и получит долгожданное звание мастера.

— Галуст! Слушай, Галуст!..

Галуст поднял голову. Из-за ограды на него встревоженно глядел высокий человек. С трудом узнал камнерез в покрытом пылью оборванце своего младшего брата. «Что случилось в Хожорни? Как Петрос пробрался сюда?» Положив резец на камень и вытерев руки о передник, он быстро шагнул к ограде…

После краткого разговора Галуст тут же поделился скромным завтраком с братом и свел его в баню, захватив из дома кое-какую одежду, а после представил Езнику. Старый мастер сочувственно выслушал рассказ беглеца и посоветовал отправиться искать работу у оружейников. При Шеддадидах процветало оружейное дело в Ани, много мечей, сабель и доспехов требовалось мамлюкам. Хоть трудно было получать деньги за оружие от вояк, мастерская Тиграна работала полным ходом. Сам хозяин почти перестал появляться в кузнице, ссылаясь на старость, больше находился при лавке, с малолетним сыном. А всем делом стал заправлять Кюрех.

Этот пожилой мужчина в темной одежде, с большими руками молотобойца, появился в Ани незадолго до ухода грузинского войска и своим изумительным умельством сразу завоевал уважение всей Кузнечной улицы, где помещалась и мастерская оружейника Тиграна. Никто не мог так искусно выковать меч или склепать непробиваемую кольчугу, как этот неведомо откуда появившийся мастер… Тигран сразу забрал его к себе и не жалел об этом… Позже, несколько разговорившись, Кюрех поведал, что оружейному делу он обучался далеко на севере. Но какая судьбина занесла в Русию армянского кузнеца, никто так и не смог выведать. Всех поражал глубокий взгляд темных глаз пришельца. Порой они горели зловещим огнем (не от горна ли отблеск?), а иногда светились мягко и вдумчиво…

Скрестив руки под прожженным кожаным передником, Кюрех внимательно смотрел на Петроса. Статный парень с широкими плечами и смелым взором понравился мастеру, он доброжелательно прогудел:

— Ладно! Ужо испробуем молодца на молоте!

В кузнице колдовал старый Оган. Приземистый, с длинными руками, с седой всклокоченной бородой, старик был упрям и строптив.

Горн ярко пылал. Эмирский оружничий заказал Тиграну железную «баранью голову» для крепостного тарана. Поковка была довольно крупная и, укрепленная железной цепью на блоке, сидела в горне. Воздуходув в рваной одежде раскачивал рычаг мехов. Оган пошевеливал поковку в горне, покрикивал: «Дуй, не ленись!» Петрос, голый по пояс, стоял наготове с длинноручным молотом. Кузнец клещами выхватил поковку, закричал воздуходуву:

— Тяни!

Поковка, бросая искры, пошла по кузнице, легла на наковальню. Оган быстро обмел веником окалину. Неистово крикнул:

— Давай!

Петрос, откинувшись, поднял молот и, описывая круги, стал бить с оттяжкой. Жгучие брызги летели на кожаные передники. Оган поворачивал железо, хрипел:

— Крепче бей!

— Шабаш! — закричал Оган. Не снимая передника, он схватил длинноручный молот, с размаху съездил по наковальне. Тотчас из соседней кузницы эхом раздался звонкий удар. Старый кузнец еще дважды ударил молотом и, опустив его на землю, уселся, отирая пот, на большой чурбан.

— Ну что ты уставился на меня, малый? Разве сегодня не четверг? Обычая нашего не знаешь? — ворчливо обратился Оган к новому ученику.

— Кэри Оган, и наш кузнец на селе тоже бил по четвергам три раза! А почему, я не спрашивал, — пробормотал Петрос смущенно. Ему почудился насмешливый огонек в глазах Кюреха.

— Какая молодежь пошла ныне! — продолжал ворчать Оган. — И вовсе ей не ведомо, что велением божьим заточен в глубоком подземелье злой див Артавазд на вечные времена. Верные псы его лижут оковы, и делаются они тоньше нитки, и уже разорвать их собирается Артавазд, чтоб выйти на погибель людям. А мы, кузнецы армянские, теми ударами молота по четвергам снова крепим цепи Артаваздовы…

— И охота тебе бабьими сказками парню голову дурить! — не поворачивая головы, произнес Кюрех.

— Как бабьими?! — сжав кулаки, бешено завопил Оган. — Ты, может, и в чудеса угодников не веришь, варпет?

Оружейник, не отвечая, встал с досок, потянувшись всем телом, молвил:

— Иди отдыхать, Оган! И вы тоже идите, — обратился он к рабочим. — Пора вечерять…

Глава XXIII. РИСТАНИЯ В ДИДУБЭ

На Дидубийском поле было людно. Предстояли ежегодные скачки, на которых прекрасная Тамар-соправительница лично вручала победителю ценный подарок и золотой венок. Неудивительно, что на состязание со всех концов обширного царства в Тбилиси прибыли лучшие наездники. В ожидании начала состязаний они гарцевали по полю, вызывая всеобщее восхищение своим бравым видом и отменными скакунами.

Конюший Самвел держал под уздцы чистокровного аргамака арцахской породы. Поджарый золотистый конь был заботливо укрыт расшитой разноцветными шелками попоной с гербом князя Саргиса. Перебирая тонкими, сухими ногами с маленькими копытами «стаканчиком», скакун приплясывал на месте, встряхивая маленькой узкой головой, и сердито косился фиолетовым глазом на конюшего, который ласково его уговаривал.

К Самвелу направилась большая группа людей. Впереди шагали, возвышаясь над спутниками, парон Саргис и его старший сын. За ними шел стройный княжич Иванэ в легкой одежде наездника. Сдавшись на просьбы Иванэ, отец разрешил ему в этом году принять участие в осенних скачках. Княжескую семью сопровождали многочисленные вассалы. На всекартлийских ристаниях княжичу, который уже успел прославиться лихой ездой во всем Лори, краю искусных наездников, предстояло защищать честь владетелей Сомхити.

До сих пор с ужасом вспоминал княжеский казначей ту баснословную сумму, которую пришлось выплатить за жеребчика. Два года холил коня Самвел, не допуская никого близко к конюшне, где содержался золотистый красавец. Потом он осторожно стал сам объезжать аргамака. И только в эту весну в торжественной обстановке, при великом стечении любителей коней, в присутствии самого ишхана, он передал скакуна лучшему выученику, княжичу Иванэ.

Парон Саргис озабоченно осмотрел жеребца, велел Самвелу снять попону, провел рукой по лоснящейся спине и, задержав руку у почки, слегка нажал. Не дрогнув телом, конь лишь покосился на гиганта. Самвел ревниво следил за движениями рук ишхана — строгого ценителя и знатока конного дела.

— Что ж, Самвел, конь в полном порядке. Теперь дело за тобой, Иванэ! — произнес князь Саргис.

На красивом лице княжича появилась самоуверенная улыбка. Тронув небольшие черные усы, он весело ответил:

— Все сделаю для победы, отец. Не сомневайся!

Захарию захотелось подзадорить брата. Похлопав Иванэ по плечу, он со смехом сказал:

— Не хвались заранее, дорогой! Сурамели уверяет, что покажет тебе хвост своего жеребца…

Иванэ вспыхнул, но промолчал. Обидевшись за любимца, Самвел уверенно обратился к князю Саргису:

— Ишхан, лучшего коня на поле никто еще не видел. А молодой князь — самый искусный ездок во всем Лори и, стало быть, во всем царстве! — И, подозрительно всмотревшись в Иванэ, он вдруг спросил:

— Вина сегодня не пил?

Иванэ весело замотал головой:

— Как можно, ты ведь мне запретил, Самвел!

— Ну то-то! — назидательно молвил конюший, снова накидывая попону на аргамака.

На краю скакового поля из толстых сосновых досок был сколочен большой помост с навесом, украшенный коврами и флагами. Под навесом стояли два кресла для царских особ. Все поле было огорожено с боков и оцеплено конными гвардейцами. За оградой толпился народ. Собралось такое множество людей, и напор их был столь велик, что заборы не устояли и в ряде мест полегли. Многочисленная стража с трудом наводила порядок, ожидая прибытия двора.

Под звуки фанфар на поле выехал пышный кортеж. Царь Георгий занял свое место рядом с юной соправительницей. По знаку распорядителя скачек наездники выстроились в ряд перед помостом, оглаживая скакунов. За царскими сиденьями полукругом стояла блистательная свита сановников и придворных. На целую голову над присутствующей знатью возвышался огромный владетель Сомхити, дружески беседовавший с амирспасаларом Хубасаром и стариком Торели.

Загремели трубы. Наездники, сорвавшись с места, помчались по полю и вскоре исчезли за холмами. По толпе прошел гул. Все смолкли, впившись глазами в даль. На равнине показалось облако пыли, затем стали видны скачущие во весь опор всадники. Впереди на золотистом скакуне летел княжич Иванэ. Отстав на несколько корпусов, скакал за ним крупный вороной жеребец молодого князя Сурамели. По всему полю растянулась длинная цепочка остальных наездников. Неистовыми кликами и подбадривающими возгласами встретила многотысячная толпа мчавшихся соперников. Заметив, что расстояние между ним и князем Сурамели сокращается, Иванэ в первый раз в жизни оскорбил благородного скакуна ударом плети. Распластавшись птицей, вытянув маленькую голову, молнией вынесся вперед золотистый аргамак и под оглушительный рев толпы грудью оборвал натянутую алую ленту.

С трудом остановил Иванэ разъяренного скакуна, который грыз покрытые клочьями пены удила и поднимался на дыбы. По полю уже бежали конюхи. Выхватив у подручного попону, Самвел бережно закутал потного скакуна и стал шагом водить его по полю.

Снова загремели трубы, вызывая к царскому помосту победителя скачек. К Иванэ подошел старший брат и, любовно обняв, повел получать заслуженную награду. Сзади шел конюший Самвел, горделиво ведя под уздцы красавца скакуна. По полю прокатились приветственные крики зрителей: «Ваша! Ваша!» Фанфары заиграли встречу, и юный победитель предстал перед царем.

Царь Георгий поздравил княжича и, взяв из рук амирэджиби^[78] кинжал в ножнах из слоновой кости с золотой инкрустацией и такую же саблю, собственноручно вручил памятный подарок Иванэ со следующими словами:

— Славное будущее ожидает тебя, юноша, если будешь всегда побеждать в честном соревновании! Как звать тебя и какого ты рода?

— Великий государь, я Иванэ — сын эристава Сомхити князя Саргиса, а это — мой старший брат Закарэ! — с поклоном ответил сияющий Иванэ.

— А, Мхаргрдзели… известный род! — благосклонно кивнул Георгий.

Придворные теснились вокруг парона Саргиса, жали ему руки, вслух восхищаясь статными юношами. Хубасар, хлопнув по плечу, сказал добродушно:

— Славные сыновья у тебя растут, князь Саргис. Один лучше другого! Уступил бы хоть одного мне, а?

Лорийский эристав счастливо крутил каштановый ус, в котором уже сильно пробивалась седина, учтиво благодарил. Через толпу придворных к нему пробирался амирэджиби, издали крича:

— Патроно Саргис, пожалуйте! Государь зовет к себе, лично хочет поздравить с победой сына. Пожалуйте…

Готовясь наградить победителя золотым венком, Тамар внимательно вгляделась в рослых юношей, стоявших перед ее отцом. В одном из них соправительница узнала собеседника на горной площадке у монастыря Джвари накануне коронации. Но только теперь услышала она его имя и запомнила. На мгновение скрестились взоры Тамар и княжича Захария… Но уже стоял в почтительной позе перед ней победитель скачек, и амираджиби протягивал ей для вручения золотой венок. С принужденной улыбкой чуть угловатым от непривычки движением Тамар увенчала чело победителя и, подумав, протянула руку для поцелуя… Захарий, потупив глаза, отошел в сторону. Раскрасневшись от гордости, парон Саргис стоял около царя, который милостиво беседовал с ним, как бы предавая забвению прошлое.

Несмотря на настояния мужа, княгиня Саакдухт все откладывала свой переезд из Хожорни. Угрюмый Дорийский замок, полный кровавых воспоминаний о долгой осаде и о гибели рода Орбели, отпугивал чувствительную женщину. При ней оставались дочери — Нурджис и малютка Вананэ. Изредка приезжали навестить сыновья и старшая замужняя дочь из Содка.

С княжеской семьей в Хожорни продолжал проживать и духовник отец Мхитар. Доведя до конца учение княжичей, Гош работал над «Судебником». В свободное время вардапет занимался с детьми замковых служителей, из которых наиболее способным оказался сын княжеского казначея — Исраэл. Кроме того, изучив в Киликии гармонию и нотопись, Мхитар Гош с благолепием руководил церковным хором. Прослышав о прекрасном пении, в Хожорни стали прибывать церковные регенты для ознакомления с нотным письмом и законами божественной гармонии. А по вечерам, отдыхая от ученых трудов, почтенный вардапет сидел у камина около княгини Саакдухт, любуясь работой ее дочерей над алтарным покровом из тяжелого шелка, замысловато вышитого в многих красках сценами из Святого Писания. Глядя на произведение искусных женских рук, Гош мысленно воздавал хвалу Господу Богу, наделившему женщин чудесным умением украшать ткани, как об этом говорится в книге Иова. Преподобный отец любовался и чудным ликом Нурджис, с огромными глазами, прикрытыми полукружьями мохнатых ресниц.

С негодованием вспоминал вардапет о происшествии в храме, где настоятельствовал тер-Егише. В воскресный день княжеская семья — сестры с братом Иванэ — спустилась в сельскую церковь на богослужение. Во время чтения Святых апостолов суровый иерей заметил неподобающее: когда Нурджис откинула тяжелое шелковое покрывало, все присутствующие молодые рыцари стали неотрывно глядеть на прелестный девичий лик, уже не внимая божественным словесам. Оборвав чтение Евангелия, тер-Егише загремел на весь храм:

— Княжна, прикрой свой лик покрывалом! И не отвлекай земной красой моих прихожан от службы Господней…

Смутилась Нурджис от окрика священника и тотчас покинула храм. Вспыльчивый княжич схватился было за саблю, едва удержали его вассалы-старики… Но с тех пор стало все бледнеть прекрасное лицо Нурджис, и обеспокоенной родительнице пришлось выписать искусного лекаря-сирийца из Тбилиси…

«Нет, неправ, неправ отец Егише… — с осуждением шептал преподобный Мхитар. — Красота великая Нурджис — от Господа Бога дана, для вящего его возвеличения…» Размышления Гоша прервались — он уловил слезы на глазах хозяйки замка. Неотрывно глядела высокородная Саакдухт на своих дочерей, и такая тоска читалась в еще прекрасных ее глазах, что вардапет не выдержал:

— Как можешь грустью гневить Всевышнего, княгиня? Почто плачешь, взирая на дщерь-красавицу? А быть может, тревожит тебя судьба старшей дочери Доп? — прошептал духовник.

— Нет, отец Мхитар, я спокойна за мою смелую Доп. Хоть и тревожно в Васакашене, но знаю я —Господь сохранит ее для семьи многочисленной! А вот дни моей ненаглядной Нурджис сочтены. Не жилица она на свете… Так вчера поведал мне хаким-сириец, которого прислал супруг, узрев кровавые пятна на ее платке, — печально ответила княгиня.

Умолк отец Мхитар при столь горестной вести, печалясь о скоропреходящей жизни прекрасного божьего создания…

Сбылось предсказание сирийского врачевателя. Поздней осенью того же года пришлось Мхитару Гошу составлять горестную эпитафию на могилу юной красавицы. Медленно прочел духовник полуослепшей от слез старой госпоже:

«Покоится здесь Нурджис, дочь ишхана Саргиса. Мечтой она была и развеялась, как мечта. Помяните ее в молитвах своих».

Почтенный вардапет любил работать спозаранку, когда в замке все еще спали и лишь чириканье воробьев в снегу нарушало тишину. В это зимнее утро отец Мхитар, сидя у камина в глубоком кресле, рассеянно пощипывал полуседую редкую бородку и перечитывал записанное на пергаменте, иногда прикрывая глаза и бормоча отдельные слова и выражения, как бы проверяя их на слух. Легкий стук в дверь заставил законоведа поднять голову. В комнату вошел княжич Захарий, приехавший накануне с отцом и братом к матери. Скинув подбитую волчьим мехом шубу, Захарий подошел и почтительно поцеловал руку наставника. Тот ласково провел сухой ладонью по щеке юноши и, знаком показав на скамью, свернул рукопись. Захарий протянул озябшие руки к пылавшему в камине огню.

— Что вы вчера с братом с таким интересом читали? — задал вопрос Гош.

— «Стратегикон»^[79] императора Маврикия, отче, — объяснил Захарий.

— Так, мой Закарэ! Внимательно читай древних военных авторов. Изучай опыт искусного вождения войск римлян и византийцев. Учись их умению побеждать отвагой и наукой, при меньшем числе воинов, но с лучшим вооружением, продуманными действиями против врага. Предвижу я, суждено быть тебе таким же полководцем, как твой доблестный отец! И много ратных дел свершишь ты на радость народу. До сих пор порабощена страна армянская и стонут братья наши под пятой иноземной…

Вардапет замолчал, скорбно качая головой.

— Так ли сильны мусульманские властители? — задумчиво спросил Захарий.

— О, ислам — религия, наиболее подходящая для завоевателей! — с горечью воскликнул Гош. — Пророк Мухаммед хорошо знал, что нужно алчным мекканским старейшинам и купцам — выгодных паломников к черному камню Каабы да побольше награбленной на войне добычи! А завоевания во имя Аллаха были нужны, чтобы вожди мусульман могли жить в роскоши и безделье, за счет покоренных народов… Недаром же халиф Омар говорил: «Мусульмане пожирают покоренных, пока те живы. Когда же и мы, и они умрем, наши дети будут пожирать их детей, пока будут жить те…» А рвение своих бедняков пророк подхлестнул обещанием блаженства рая с гуриями после смерти в бою. Знал чем соблазнить! В это время и Византия, и Иран были ослаблены бесконечными войнами и смутами. И когда лихие всадники под зеленым знаменем пророка вырвались из аравийских пустынь, они легко завоевали полмира! Насилу сумели франги в Европе да императоры Византии их остановить… И то пришлось Испанию отдать халифам! А в Армению они хлынули, как раздувшийся горный поток, все сметая на пути…

Мрачный огонь загорелся в глазах Захария:

— И никто не отомстил, отче?

Мхитар Гош махнул рукой.

— Не в отмщении тут дело, Закарэ! Много раз восставал народ наш против гнета остиканов^[80], пока не сбросил их иго… Но погубили власть Багратидов распрями нахарары и отцы церкви, сыграли на руку вероломным византийцам! А потом в Армению ворвались орды зверонравного Алп-Арслана. Яростно ревел, желчь своего сердца жаждал излить на весь мир сей зверь! Губил неповинных, жег города и села, хотел покорить всю вселенную, но был стерт смертью с лица земли. Не узреть ему лика Господня! А ныне улемы ту же «священную войну против неверных» проповедуют и по-прежнему стонет народ в Айрарате и других областях армянских под чужеземным игом… Снова надо поднимать его на борьбу с поработителями!

— Клянусь, отче Мхитар, всю жизнь бороться за свободу отчизны! — подняв руку, с жаром воскликнул Захарий.

Мхитар Гош ласково улыбнулся:

— Да, мой Закарэ. Только помни, когда сам будешь правителем (а я уверен — этот день настанет!), не притесняй простого народа. Помни, что народ поставляет в войско защитников страны, народ кормит и войско и властителей… Поэтому надо защищать тружеников от поборов чрезмерных, от незаконных притеснений. Без народа правитель — ничто!

Вардапет встал и взял подбитую овчиной шубу.

— Солнце ярко светит, хочу пройтись по снеговой дорожке. Иди с миром, Закарэ! Наверное, высокородная госпожа тебя заждалась…

Глава XXIV. ЗОВУЩИЙ СТОИТ У ПОРОГА

Царь Георгий давно чувствовал недомогание. В ушах стоял постоянный шум, мучили головные боли и бессонница. Не помогали и кровопускания, предписанные придворными лекарями. Но Георгий не считался с болезнью и продолжал уделять много времени делам царства. Он потребовал, чтобы юная соправительница присутствовала при утренних приемах сановников, чем несказанно возмутил Русудан — ревнительницу придворного этикета. Однако царь упорно гнул свою линию, заблаговременно приучая дочь к трудному искусству управления обширным государством. А от самой Русудан царственный брат потребовал обучения Тамар всем тонкостям придворного ритуала.

Тамар шел восемнадцатый год, и царь в беседах с Русудан не раз упрекал сестру, что она мало заботится о замужестве племянницы. Но как ни ломали головы старая царица со своими приближенными, ничего придумать не могли. Царской фамилии явно не хватало прежних талантливых в интригах людей, вроде князя Абуласана Арцруни. Министр двора Афридон каким был, таким и остался, — бесхитростным малообразованным варваром; Заал Саварсалидзе уже два года как лежал в могиле, а хитроумный Чиабер оказался малосведущим во внешних делах.

Паниперсеваст^[81] Мануил Комнин, вдовый сын императора Андроника, был единственным приемлемым кандидатом на руку наследницы семи царств Картли. Однако в Константинополе дела обстояли неблагополучно, трон Комнинов шатался под ударами крупных феодалов и от семейных неурядиц. И взор царя Георгия невольно устремлялся на далекий христианский Север, на православную Русь. Но и там было неблагополучно. Суздальские гости, изредка наезжавшие в Тбилиси за шелком и сухими фруктами, рассказывали, что в столице рузов своими же слугами был убит старый царь и престол занял его брат, великий князь Савалт^[82], устранив законного наследника. Рузикские купцы добавляли, что у князя Савалта одиннадцать сыновей. Царь Георгий даже застонал от зависти. Но попробуй установить связь с северной Русью через Дешт-и-Кипчак, где хозяйничают буйные орды кочевников! Русудан поговаривает о каких-то аланских витязях. Но с каких это пор стало возможным выбирать в бедных горских аулах женихов для наследницы престола? Дело с замужеством Тамар не продвигалось.

В один из зимних дней Георгий почувствовал себя лучше, чем обычно, и решил поохотиться по свежей пороше на зайцев в окрестностях столицы. Царя, как всегда, сопровождали министр двора Афридон и ловчие с собаками. Выехав за Табахмелу, поднялись на плоскогорье. Впереди виднелся покрытый снегом Таборский хребет.

Царь Георгий повернулся к Афридону, хотел что-то сказать. И вдруг…

Министр двора с ужасом увидел, как осело в седле грузное тело царя и стало валиться на шею коня. Он еле успел подхватить Георгия за плечи. Царь хрипел, закатив глаза. Подбежали встревоженные ловчие. Георгия уложили на большую бурку, четверо дюжих слуг взялись за ее края…

Загнав коня, на рассвете в Дорийский замок примчался гонец от Хубасара. Амирспасалар кратко извещал своего заместника, что царя Георгия постиг удар, и предлагал ему немедленно прибыть в Тбилиси. Князь Саргис поспешил в столицу.

После обильных кровопусканий и пиявок царь Георгий понемногу пришел в сознание, а на вторые сутки открыл глаза. Левая половина тела оказалась парализованной, но мозг работал по-прежнему ясно. Царь лежал на широкой тахте под парчовым одеялом и молчал.

Через некоторое время Георгий потребовал к себе дочь. Тамар пришла в сопровождении царицы-тетки. Со слезами упала на колени и прильнула губами к руке, бессильно лежащей на одеяле. С трудом ворочая языком, Георгий медленно прошептал:

— Встань, дочь моя! Посиди немного со мной…

Потом спросил тихим голосом:

— Расскажи, что нового на свете, как идут дела в Картли?

Тамар продолжала плакать. Повернув глаза к сестре, Георгий мрачно усмехнулся одними губами:

— Радуются небось дидебулы, что слег царь в постель! Дай бог, не встанет больше… дни считают…

— Отец! — простонала Тамар.

Царь продолжал тем же глухим, прерывающимся голосом, с трудом переводя дыхание:

— Слушайте меня, Русудан, и ты, дочь моя! Конец приходит мне, вижу. Оставь, Русудан! Зовущий в вечность стоит у порога, и не властен я ослушаться его… Соберите завтра дидебулов и святых отцов. Последнюю волю мою пусть узнают…

Георгий утомленно смежил тяжелые веки. Потом, не раскрывая глаз, раздельно выговорил:

— Завещаю вам… На царство никого не допускайте. Никого! Пусть одна Тамар венчанной государыней Картли пребывает. Слышишь, Русудан?

Русудан скорбно склонила голову.

— На дидебулов надежды не возлагаю. Пусть у власти останутся преданные сановники из простых. Из Гареджа вызовите Антония, пусть опять будет председательствующим совета. Микаэла надо сменить, убрать с патриаршего места. Позорит он и власть и церковь…

Царь умолк, затих.

— И дня нас, худородных, не потерпят дидебулы, как только закроет глаза царь Георгий!

На лице Хубасара читались огорчение и тревога. Обращаясь к князю Саргису, старый кипчак с горечью добавил:

— Тридцать лет верой и правдой служил я Картли, весь изрублен в боях, а теперь вот уйти придется…

Князь Саргис молчал. «Прав Хубасар! Так и будет после смерти царя Георгия. Разве оставят мтавары у власти людей не из своей среды?.. Но кто будет назначен на место амирспасалара?» Как бы читая мысли собеседника, Хубасар глухо сказал:

— Конечно, мог бы я свою конницу ввести в столицу, захватить власть. Купцы и ремесленники поддержали бы нас. Ненавидят они дидебулов. И служилый люд и мелкие азнауры были бы тоже за нас. Но к чему это? Царица Тамар осталась бы заложницей у вельмож, началась бы междоусобная война. А наши враги только того и ждут! Помнишь, как при мятеже Орбели сразу их войска у Аракса появились? Нет, придется тебе, князь Саргис, должность мою принимать!

— Почему именно мне? — смущенно спросил Саргис. — Другие есть спасалары, более заслуженные…

— Да кто же у нас есть, кроме тебя? Торели стар и слаб, князь Рати Сурамели слишком молод… — в раздумье ответил Хубасар и добавил дружелюбно:

— Если понадобится, за тебя, мой Саргис, все кипчакские туманы встанут! По моему приказу…

С раннего утра в Исанский дворец стали прибывать по зову властелина знатнейшие люди царства.

У ложа царя стояли все вазиры. Величаво сидел в кресле католикос Микаэл Мирианидзе в белом клобуке. Кругом него разместились епископы. Цариц не было. Входя в зал, вельможи низко кланялись царю и тихо усаживались на скамьях вдоль стен по указанию амирэджиби. В тишине зала слышно было лишь прерывистое учащенное дыхание царя.

Первым заговорил католикос Микаэл. Осенив себя широким крестным знамением, владыка с постным видом начал:

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Братие во Христе, высокородные дидебулы, и вы, мои отцы, выслушайте сейчас царя царей Георгия, ныне на смертном одре возлежащего. Призывается он судьей неумолимым, кто страшнее царей земных, кто отнимает души у князей! И уходит он к отцам своим путем неисповедимым, по приговору нелицеприятному и по определению дивному…

— Рано отпевать меня стал, владыка! — вдруг прохрипел знакомый грозный голос. — Я царь еще, помолчи немного!

Микаэл в смятении умолк. Вельможи переглянулись. «Поспешил католикос, не дай бог, выживет великий государь, не забудет сие святителю!»

А царь продолжал внезапно окрепшим голосом:

— Дидебулы Картли, и вы, святые отцы! Я, царь царей Георгий, сын Деметрэ, сына великого Давида, оставляю наследницей дома моего отроковицу Тамар. Примите ее с миром взамен меня, и пусть она возместит урон, причиняемый смертью моей! Аминь!

— Аминь! — громко выдохнули знатные люди страны.

Обращаясь к министру двора, царь Георгий с усилием выговорил:

— Пригласи же пожаловать царицу царей…

При гробовом молчании присутствующих порог зала переступила юная царица. Как и в день коронации, Тамар была в лазоревом далматике, с царским убором на голове. Мертвенно-бледно тонкое лицо, низко опущены веки с тяжелыми ресницами, скорбно сжат маленький рот… Ее сопровождала со строгим, опечаленным лицом Русудан. За ними шла свита обеих цариц. Подойдя к отцовскому ложу, Тамар низко поклонилась и замерла.

В мертвой тишине снова раздался слабый голос царя Георгия:

— Сим препоручаю вам, дидебулы Картли и отцы святые, дочь мою Тамар. Ей единой царствие наше оставляю, и да не будет у Картли другого государя, пока жива она будет! Владыка Микаэл, прими от дидебулов клятву в верности царице царей Тамар… Я жду…

Длительная церемония принесения новой клятвы верности царице Тамар заканчивалась, когда Георгий почувствовал, что мозг его снова затопила мгла и он погружается в бездну.

Когда царь очнулся, около него находились лишь католикос со Святыми Дарами и обе царицы на коленях, с восковыми свечами в руках. Началось соборование умирающего властелина.

Вечером 6 апреля 1184 года царя Георгия не стало…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ТАМАР

Глава I. ВОСШЕСТВИЕ НА ПРЕСТОЛ

Не стало грозного властелина, и камень свалился с сердца у знатных людей царства. Траурный декорум соблюдался, впрочем, полностью, горевали при дворе строго по обрядам. Одевшись в скорбную одежду, царедворцы били себя по голове, нищие посыпали головы пеплом и прахом. Наиболее усердные остригли волосы. Заупокойные панихиды и литии следовали одна за другой, далеко за стенами Исани разносились громкие вопли плакальщиц. Сановники неустанно возглашали: «Вай-мэ! Вай-мэ! Горе! Горе-то какое…» И уже ложились на пергамент выспренние строки дворцовой записи «о событии, которое было столь скорбно, столь печально, что, казалось, сами скалы должны расплавиться и звезды потерять свой блеск. Мерзостным стало лицо земли!» Но кроме осиротевших цариц по-настоящему огорчены были одни царские соратники. Уже подняли головы своенравные дидебулы, и сразу пошатнулось после смерти царя положение безродных сановников. Не на шутку встревожилось и купеческое сословие, ремесленники, хорошо помнящие беззакония прежних царствований. Взволновались и мелкопоместные дворяне — их постоянно теснили могущественные соседи-мтавары. Лишь бедноте городских предместий да закабаленному крестьянству была безразлична ожидаемая смена власти…

На обычно оживленном, шумном базаре все лавки были наполовину прикрыты, торговля шла из-под полы. И гулкие молоты в многочисленных кузницах как будто били глуше. По базару ходили со зловещими лицами гзири и приглушенными голосами требовали прекратить торговлю, залить огонь в горнах и всем народом идти в святые храмы молиться за упокой души почившего в Бозе властелина. Но торговый и ремесленный люд предпочитал идти в ближайший духан, лить, по обычаю, вино на хлеб и, заедая свежим сыром и зеленью с чуреком, незлым словом поминать царя Георгия…

В задней комнате базарной харчевни стоял большой шум. Окруженный купцами, ремесленниками побогаче и кое-каким служилым людом, глава купечества Занкан громко разглагольствовал, держа в руке большой рог с вином:

— Великий царь, друзья мои, в узде держал мтаваров, не давал им своевольничать и беззаконно грабить народ! Дороги от разбойников приказывал охранять, воров вешал… А нам, купцам, благожелательные грамоты на свободную торговлю выдавал. Так помянем же имя его добром! — И, опрокинув рог, осушил до дна.

— Мир праху его! — поспешили последовать сему благому примеру все присутствующие.

— Посмотри за дверью, Манвел-джан, нет ли там лишнего человека? — обратился Занкан к шелкоторговцу. Недолюбливал Занкан знать, но был осторожен в действиях и часто осаживал горячих друзей. Тогда заговорил прославленный златокузнец Бека Опизари:

— Снова поборами великими начнут нас теснить дидебулы! А кто против встанет? Сила нужна, да какая…

— Бакур Дзаганидзе захватил у соседа лес. Примчался сосед в Тбилиси жаловаться в Сааджо-Кари, а там только посмеялись писцы над беднягой: «С кем, мол, тягаться задумал!» — с горечью воскликнул Челидзе.

— А с купцами как начали поступать? — вмешался степенный Киракос-суконщик. — Уже установили рогатки, пошлины на своих границах брать начали. А кто не знает о тайных грабежах княжеских слуг на дорогах?

Занкан сочувственно кивал, но выхода не видел. Златокузнец был прав — кто может противоборствовать князьям властительным? В комнату вошел статный мужчина в придворной одежде. Сидевшие за столом встали, радостно приветствовали царского казначея.

— Батоно Арслан, тебя-то нам и надобно. Ждем давно, — протянул Занкан оправленный в серебро рог вошедшему. Оглядевшись, он тихо сказал: — Впрочем, какое здесь место для разговоров? Пожелаем от души успеха общему делу, об остальном поговорим вечером…

Не успели опустить в землю в Гелати, близ могил дедов и отцов, тело царя Георгия, как вельможи перешли в наступление. На бурных княжеских собраниях снова всплыли старые обиды. Дидебулы печалились о смерти царевича Демны (божьим попустительством он скончался в тюрьме!), негодовали по загубленному роду Орбели, вспоминали бедных изгнанников. Из уст в уста передавали слова, которые кричал на дыбе великий Иванэ: «Картли — слишком благородное государство, чтобы сажать на престол девчонку!» Тогда разумный старик Кахабер Кахаберидзе, беспокоясь за судьбу царства, на очередном княжеском собрании поставил вопрос прямо:

— Кого же прочат во властители Картли благородные дидебулы, кроме Тамар? Кого согласится короновать католикос?

Вельможи стали в тупик. Выдвинуть новую царскую династию из своей среды князья не могли — препятствовали вековечные распри, местничество, старые родовые счеты. Пригласить же чужестранца в цари не позволяла национальная гордость… С своей стороны царица Русудан развила лихорадочную деятельность среди церковных иерархов; от имени племянницы вновь подтвердив святым отцам все их привилегии и внеся богатые вклады Мцхетскому престолу и монастырям, Русудан добилась большого успеха. Католикос Микаэл прослезился и снова обещал поддержать Тамар. К этому времени и дидебулы додумались до той простой мысли, что, имея слабую женщину на престоле, они легче смогут осуществлять свои притязания…

С царских похорон в Тбилиси прибыли многочисленные абхазские и имерские мтавары во главе с владетелем Эгриси — могущественным Варданом Дадиани — и сразу заняли главенствующее положение на княжеских собраниях. Несколько дней подряд заседали князья и высшие духовные чины царства. Кое-как, после жарких споров, договорившись, пригласили на заключительное собрание одну старшую царицу. Царственная тетка безоговорочно приняла все условия вельмож и церковников, в первую очередь о смене «худородных» вазиров, после чего был определен день повторного коронования Тамар. Русудан сумела настоять на этом при поддержке католикоса Микаэла. Святому престолу Мцхеты каждое подобное торжество приносило немалый прибыток.

Едва весть о смерти царя Георгия дошла в Арзрум до князя Арцруни, как он тотчас захлопотал о возвращении в Грузию. Правда, ему с младшим сыном Гузаном (буйный Асан умер в изгнании от черного поветрия!) неплохо жилось у дружественного эмира Салдуха. Доходы с обширных поместий шли, ростовщические операции Абуласана с помощью местных купцов процветали. Но размах был не тот. Князь Гузан от скуки стал сильно бражничать, что немало заботило князя-отца.

Первым делом Абуласан послал большое письмо зятю Саргису в Лори. Предсказывая неминуемое падение правительства «худородных» вазиров и приход к власти благородных людей, самим Богом предназначенных для повелевания народом, а также вероятность назначения самого Саргиса амирспасаларом Картли взамен презренного кипчака Хубасара, Абуласан в конце письма пустил слезу. Писал о своем горьком существовании на чужбине, вдали от близких и родичей. Почему же это? Несчастный Асан (его взял Господь) в конце концов лишь отстаивал права законного наследника престола! А за что же он сам, Абуласан, верность царской власти во время мятежа сохранивший (царь Георгий не оценил этого, неблагодарный!), должен терпеть тяжкие лишения? К власти пришедшая монархиня, во исправление отцовских ошибок, безотлагательно должна пригласить его с сыном обратно в Тбилиси, восстановить Арцруни в наследственных правах эриставских и вернуть им картлийские владения. А он, Саргис, как родич ближайший, должен за них обоих предстательствовать перед царицами, если только он не желает прогневить Господа Бога!

Парон Саргис крепко задумался над письмом шурина. Недавнишний князь, он ощущал шаткость своего положения незнатного человека перед кичащимися древним происхождением дидебулами, не был и богат, как князь Абуласан. И думалось ему, что, хоть и в изгнании, умный шурин лучше оценивает обстановку в царстве после смерти царя. А вдвоем они представят достаточную силу, дабы противоборствовать княжескому своеволию на пользу власти царской и всего Картли. Парон Саргис решил помочь родичу…

К коронованию Тамар готовились в большой спешке и с великим рвением. Царица Русудан желала пышностью церемонии упрочить шаткое положение племянницы и громогласно требовала от амирэджиби и других сановников тщательного соблюдения всех мелочей сложного обряда, шедшего еще от Византии. Министр финансов, бледнея, только успевал подписывать денежные приказы по ужасающим дворцовым тратам, расточал немалое наследство, оставленное экономным Георгием III. Неустанно бегали во дворец поставщики драгоценных тканей и украшений, день и ночь работали златошвеи, сбились с ног ювелиры, подгоняя древнюю корону под точный размер головки юной правительницы. Как всегда, бойко торговали лавки с красным товаром, оружейные мастера и городские швецы были завалены заказами. Пользуясь случаем, ростовщики повысили ссудный процент… Дорого обходились народу пышные царские церемонии, но того требовали стародавние обычаи, тонкая придворная политика и безграничная дворянская спесь.

Не из последних в Шида-Картли считались Цихишвили. Один из них — князь Заза преуспел особенно, незадолго до кончины царя Георгия был назначен начальником дворцовой стражи. Коронация Тамар застала его врасплох. Был он кругом в долгах, по расточительности и собственной и всего княжеского семейства — княгини Кетеван и трех заневестившихся дочерей. Что было делать князю? Менялы, паучье племя, отказались ссужать без залога, фамильное серебро давно было в закладе, выкупалось лишь на время, перед приемом гостей. А в торговых рядах не отпускали в долг нужные товары. В доме воцарился ад. На тахтах, стеная и крича, валялись княжны. Кетеван сидела мрачнее тучи, запершись в спальне. Заза пропадал во дворце, стараясь попозднее вернуться домой. Наконец, державшая все семейство в своих руках княгиня не выдержала. Представ с грозным видом перед мужем, она закричала:

— О чем думаешь, князь? Могут ли Цихишвили отправиться во Мцхету в прошлогодних платьях? И кто заплатит Опизари за ожерелья?

— Раньше прабабкины наряды носили княгини, — попробовал огрызнуться Заза.

Но Кетеван была неумолима. Она требовала достойных обновок для дочерей и для себя. На следующий день, забрав с собой чуть не половину дюжих царских стражников, Заза отправился в селение близ Гори.

Моурав Ражден выслужился из дворовых холопов за неимоверную злость к людям и исключительное умение выколачивать подати: ни в одном поместье округи до него не выполнялась барщина. Одна беда — крал безбожно, в немалой степени увеличивая господское оскудение. Все это знали. Чуял это и князь Заза, не раз прикладываясь тяжелой десницей к толстой управительской морде. Но поймать продувную бестию не удавалось, лишь на лето приезжала княжеская семья в имение, а самого хозяина держала царская служба. Поэтому несказанно поразился моурав неожиданным приездом владетеля и сначала струхнул. Когда патрон объяснил цель своего появления в поместье, Ражден облегченно вздохнул и тотчас проявил рвение.

— Скотина сейчас худа, после зимовки, патроно, не успела еще откормиться. За бесценок возьмут ее мясники, — озабоченно докладывал моурав.

— Вижу, вижу, уже смошенничать собираешься! — заметил князь. — Ну а как с зерном, лоби, маслом, вином?

— В цене, батоно! — поспешил ответить Ражден.

— Так. А беглых нет? — осведомился Заза.

Моурав замялся:

— Двое сбежали перед пасхой. В горы подались, в Аланию.

— А семьи остались? — грозно вопросил помещик.

— Бобыли они, — признался Ражден.

Заза помрачнел.

— А с недоимками как?

— Их не осталось, батоно. Все взыскал, что положено по закону. — И Ражден начал перечислять все полагающиеся владетелю земли подати и сборы, а их было немало! Князь поморщился:

— Перестань молоть чушь, Ражден. Деньги нужны немедленно! Не сумеешь собрать оброк, не быть тебе тогда моуравом, да и плетей у меня отведаешь. Собирай поселян, я им сам растолкую… а пока что — я голоден! Давай скорее поесть…

— Тотчас, патроно! — кинулся к дверям Ражден.

Симоне собирался в город, на базар. Отсыпав лоби в хурджин, он стал прилаживать кувшин с вином в другой. Надо было купить новый лемех, немного соли, да и хакиму за снадобье для больной жены пора уплатить, два раза присылал напоминание. Всю зиму прохворала Маро и сейчас лежит на тахте в лихорадке. Увязав хурджины, Симоне только хотел взвалить их на широкое плечо, как постучали в дверь.

— Ступай на господский двор, Симоник! Да поспеши, патроно со стражниками из Тбилиси пожаловал, — громко кричал с порога сотский.

— Еще чего ему от нас понадобилось? — простонала женщина на тахте.

Не ответив, сотский ушел. Нахлобучив войлочную шапку, Симоник поплелся на усадьбу.

Княжеский дом стоял у подножия древней родовой башни. Обширный двор, со всех сторон окруженный конюшнями и сараями, был уже заполнен поселянами. В тени большого орехового дерева у ворот на корточках сидели старики и опасливо поглядывали на балкон. Там красовались ражие, до зубов вооруженные стражники из Тбилиси. Немало было их и около конюшни, где похрустывали ячменем скакуны.

— Никогда так рано не прибывал патроно!

— С чего бы это?

— Пахоту господскую, слава богу, закончили, подати все внесены.

— И стражников с собой навел князь тьму!

Через двор от погреба в дом часто пробегали слуги, неся разную снедь со льда. Через открывающуюся дверь из барских хором доносились раскаты властного голоса.

— Видно, гневается батоно на Раждена!

— А быть может, на нас? — боялись старики.

Симоне присел на бревно. Его мускулистая, ладно сбитая фигура выделялась среди толпы, томящейся в ожидании владетеля. Наконец дверь на балкон широко распахнулась, и в сопровождении управителя вышел раскрасневшийся от вина плотный мужчина, в расшитой золотым галуном черкеске, с плетью в руке. Стражники тотчас сбежали вниз и выстроились у крыльца. Поселяне придвинулись к крыльцу и скинули шапки. Облокотившись о резные перила, сдвинув папаху на затылок, Заза непринужденно начал:

— Ну как, управились с пахотой, люди добрые?

— Только начинаем, батоно! — выступил вперед старый, белый как лунь Сандро. — Твою землю всю уже засеяли…

— Хорошо, что Бога не гневите! — благожелательно продолжал Заза. — Господь-то раннюю весну послал, успеете и вы засеять. А вам я, люди, новость великую привез…

И скинув папаху, князь широко перекрестился:

— Царь наш великий Георгий в Бозе почил! Да будет о нем память вечная.

— Вечная память! — вздохнули крестьяне, крестясь.

Заза снова надел папаху.

— И ныне на престол древний Багратунианов восходит дщерь его — Тамар.

— Дщерь? — удивился Сандро. — Того еще не бывало в Картли. Да разве у царя наследника другого нет, патроно?

— Не твоего ума дело, старик! И вот вскорости в храме Свети-Цховели коронование царское предстоит во славу божью! И смотр войску состоится… А на смотр каждый мтавар должен вдвое больше против прежнего воинов привести, — беззастенчиво врал Заза. — Конно и оружно! И для того оружия много понадобится, люди…

— Много, много! — закачали головами старики.

— А в этом богоугодном деле, — возвысил голос Заза, — придется и вам участие принять. Я приказал моураву счесть, сколько с каждого из вас приходится оброка внести.

Широким жестом закончил речь:

— Посчитаю в счет будущего года! Так и быть…

В толпе ахнули от неожиданности. Симоне протолкался вперед. В тишине раздался твердый голос:

— Не понимаю, батоно, за что я снова платить должен?

Князь покраснел как бурак. Перегнувшись через перила, он оглядел дерзкого:

— Сто раз объяснять? Сказал, на оружие для смотра!

— Так сам его и покупай, батоно! Ведь для того и земли тебе даны, — твердо продолжал Симоне.

— Мятеж поднимаешь, сукин сын! — взревел Заза. — Стражники, взять смутьяна да подать ко мне поближе…

Стражники навалились на сопротивлявшегося Симоне и, скрутив ему руки назад, подтащили к балкону. Изловчившись, Заза хлестнул его сверху. На лице Симоне появился кровавый след.

— На конюшню! Дать пятьдесят плетей! — задыхался от гнева Заза.

Толпа глухо заворчала. Из задних рядов раздалось:

— Не давай!

Поселяне придвинулись к крыльцу. Заза схватился за саблю. От конюшни с угрожающим видом пошли стражники, с двух сторон охватывая безоружных сельчан.

— Шкуру спущу! — хрипел с балкона взбешенный помещик. Моураву:

— Смотри, собачий сын, не вздумай поноровки давать, кто не внесет в срок положенное, взять силой — и двадцать плетей! А у мерзавца Симоне скотину заберешь.

Толпа продолжала глухо роптать.

— Я вам покажу, негодяи, как бунтовать! А ну, стража, очистить двор! — по-военному скомандовал Заза.

Выставив короткие пики, стражники кинулись на сельчан, тесня к воротам. Кое-кого в свалке поранили острыми наконечниками. Из конюшни слышался крик избиваемого.

— Ни стыда, ни совести! — роптали сельчане, уходя со двора.

Моурав, расхрабрившись, уже орудовал плетью.

— Пошли вон! Не гневите патроно!

Наутро длинная вереница арб потянулась из села с внеочередной данью помещику. И не ударили лицом в грязь спесивые Цихишвили на царской церемонии…

Близ полудня из патриарших покоев вышла процессия. Медленно ступая по разостланным коврам, к собору направились царицы в сопровождении вельмож и царедворцев. Тамар шла как зачарованная. Что происходило в душе девушки, идущей к трону великих предков для принятия власти? Вспоминала ли Тамар, что при первом венчании на царство ее поддерживала мощная отцовская рука, а сейчас она вступает на престол одинокой? Постоянные занятия с покойным отцом открыли царевне всю сложность правления; она понимала, какие особые трудности встретятся ей во время войн или волнений. Как сможет она противостоять требованиям князей и церковников, натиску врагов, только выжидающих подходящего случая для нападения; где ее опора, где защита? Невеселые мысли царевны были прерваны приветствием главы церкви. Очнувшись, Тамар приложилась к холодному золотому кресту, который протягивал ей католикос, и вступила в собор, встреченная громогласным пением патриаршего хора. Вторичное коронование Тамар началось…

В письме, адресованном высокочтимому канонику Кастраканти в Латеран, патер Джованни Фрателли писал:

«…Вы понимаете, конечно, падре реверендиссимо, что после неприятнейшей истории со знакомым нобилем из Кахетии, синьором Шабурданом, которого так неожиданно забрали королевские сбиры, мне надо быть очень осторожным. Долго не удавалось найти надежного человека, дабы переслать письмо Вашей милости, а за это время в стране георгенов снова произошли события премногие и преудивительные.

Умер старый король Джорджио, и все знатные вельможи весьма тому возрадовались. Ибо король осыпал милостями своих безродных любимцев, а дуков и нобилей ставил ни во что и утеснял их самым ужасным образом. Теперь на королевский престол георгены возвели его дочь — принцессу Тамар, о которой я Вам как-то писал. И все дуки и нобили радуются и говорят между собой: «Теперь-то королевством будем править мы, а не всякие вилланы!»

Мессер Чаккони говорил мне, что из Константинополя приезжало большое посольство от кира Андроника, потому что греки хотят женить своего принца Мануила на королеве георгенов. Хитрые греки знают, что такого приданого, как у Тамар — властительницы семи королевств, — нет ни у одной принцессы в Европе. Мне называли их имена — вот они: Абхазия, Имеретия, Картлия, Сомхития, Кахетия, Ран и Эретия. Но мессер Чаккони уверяет, что у греков ничего не выйдет. Георгенские дуки опасаются коварных византийцев и не выдадут свою королеву за сына императора, а сие нам и выгоднее…»

Отпраздновали пышную коронацию, обильными пирами и рыцарскими играми. Протрезвев, вельможи собрались у Вардана Дадиани. Владетель Эгриси считался крупнейшим феодалом царства. Все земли Западной Грузии до Никопсии были ему подвластны. Он не был участником мтаварского восстания и потому легко сумел выхлопотать у царя Георгия поместья Орбели.

На княжеском собрании обсуждался один вопрос — смена «худородных» вазиров. Сидя в изгнании, князь Абуласан правильно угадал, в какую сторону будут в первую очередь направлены усилия высшей знати. Наиболее ненавистными для нее были амирспасалар Хубасар и министр двора Афридон, с большим рвением боровшиеся против вельможных заговорщиков во время мятежа Орбели. Председательствующий на собрании Вардан Дадиани предложил потребовать их немедленного ухода, скромно выставив лично себя на должность министра двора. Мтавары Восточной Картли, после их разгрома в 1179 году, оказались в меньшинстве, и голосами залихских князей Вардан Дадиани был выдвинут на этот пост.

В отношении будущего амирспасалара мнения дидебулов разделились. Одни князья предлагали назначить князя Гамрекела Торели, другие — молодого Рати Сурамели, третьи выдвигали доблестного Саргиса Мхаргрдзели. Тогда взял слово Кахабер, владетель рачинский:

— Снова неспокойно в царстве картлийском, государи дидебулы! Уже волнуются безродные людишки и даже вождей себе обрели, как сообщает высоко-почтенный патроно Чиабер… А снятием с поста Хубасара, конечно, мы взволнуем полки кипчакские, и поэтому новый амирспасалар Картли должен быть муж доблестный, многоопытный и в войсках почитаемый. Иначе быть снова смуте великой! Князь Саргис Мхаргрдзели (его нет на нашем собрании!) хоть и мтавар недавний, но муж брани и совета. А главное — у него есть своя немалочисленная сомхитарская конница и старый он друг Хубасара! Стало быть, кипчакское войско подчинится ему… Да и другие спасалары за него станут. Я и советую, государи мои, назначим Саргиса амирспасаларом, а для крепости признаем его дидебулом наследственным. Тогда он весь наш будет!.. Я сказал.

Вардан Дадиани поддержал разумного старца. После долгих споров князья остановились на кандидатуре сомхитского эристава.

В правительстве пребывал еще третий кипчак — царский казначей, вазир финансов Хутлу-Арслан. У вельмож не было никаких сомнений, что и этого «худородного» сановника надо немедленно снять с должности. Чиабер со зловещим видом доложил собранию:

— Связался с купчишками вазир Арслан и с разным мелким людом, требования какие-то собирается выставить… Остерегаться нам надо этого человека?

Совершенно неожиданно Дадиани предложил отложить рассмотрение вопроса. Даже беззастенчивому владетелю Эгриси показалось неудобным выдвигать одновременно с собой на вторую министерскую должность своего сына Джуаншера (этого Дадиани рассчитывал добиться позже). Со списком новых министров князь Вардан направился в Исанский дворец к царице Русудан.

На следующий день в тронном зале, в торжественной обстановке, юная царица впервые встретилась со знатными людьми государства. Тамар и ее царственная тетка восседали рядом да тронах под балдахином. Князья стояли перед правительницами в веселом настроении, в почтительных, но непринужденных позах. От имени всей знати выступил Дадиани. Положив холеную руку в перчатке на драгоценный эфес сабли, князь Вардан неторопливо изрекал:

— Нас, великих дидебулов, опору трона, происходящих из благородных семейств потомков Картлоса, обирают и бесчестят эти сановники! Убеленные сединами на службе царской, ныне мы унижены неспособными к управлению людьми. Государыня, мы не можем больше терпеть сановников худородных в Картли! Покойный царь, твой отец, возвысил их необдуманно, после восстания несчастного царевича Демны…

Вздрогнула при упоминании имени двоюродного брата Тамар, бросила быстрый взгляд на говорившего и снова опустила взор.

Дадиани невозмутимо продолжал:

— Вот список новых — амирспасалара и вазира двора твоего, который мы предлагаем тебе утвердить своей августейшей рукой…

«Предлагаем»! Кровь прилила к бледным щекам Тамар. Судорожно хватая ртом воздух, она хотела что-то сказать. Но Дадиани с напускным пафосом докончил наглое требование знати следующими лицемерными словами:

— …дабы свершилась воля господня и укрепилась, о царица царей, твоя могучая держава!

Русудан, которая с беспокойством следила за выражением лица племянницы, поспешила вмешаться:

— Патроно Вардан, это тот самый список вазиров, который ты мне вчера показывал?

— Тот самый, государыня! — с поклоном ответил Дадиани, передавая пергамент амирэджиби.

Русудан успокоительно обратилась к царице:

— Дорогая Тамар, ты спокойно можешь утвердить этот список. Я его просмотрела с князем Варданом…

И тетка с ними! Когда успели сговориться? В первый раз приходилось Тамар принимать решение первостепенной государственной важности и сразу же ломать дело покойного отца. Она молчала.

Взяв из рук амирэджиби пергаментный свиток, Русудан решительным жестом протянула его племяннице. Услужливые руки поднесли калам и золотую чернильницу. Вардан Дадиани придвинулся к трону, показал Тамар место для подписи:

— Вот здесь подпиши, великая государыня! Печать я сам приложу.

Тамар нехотя вывела подпись. Вельможи облегченно вздохнули. Знать торжествовала свою победу. «Первый барон» Грузии Дадиани уже чувствовал себя властелином судеб царства.

Князь Саргис решил воспользоваться удобным случаем. Его громадная фигура выдвинулась вперед, густой бас седого великана загудел под сводами огромного зала:

— Великая государыня, прошу о твоей царской милости: верни из изгнания родича моего, князя Абуласана Арцруни! Безвинно он страдает на чужбине из-за покойного сына, заступившегося за права царевича Демны…

Второй раз напоминали сегодня Тамар, что она сидит на престоле лишь благодаря гибели Демны. Глаза юной царицы сверкнули. Она с неприязнью взглянула на нового главнокомандующего. Мелодичный девичий голос твердо произнес первые слова с трона:

— Князь Саргис, ты, видно, позабыл — мятежником против царской власти был Асан Арцруни, заодно с осужденными Орбели!

Русудан сочла необходимым снова вмешаться, памятуя предварительные условия, на которых дидебулы соглашались на воцарение Тамар. Серые глаза старой царицы вперились в разгоревшееся лицо Тамар:

— Вспомни, дорогая Тамар, Христос нас учил милосердию! Князь Асан умер, а его отец ведь и не был виновен ни в чем.

Тамар продолжала молчать. Тетка ободряюще кивнула новому амирспасалару, давая понять, что его просьба будет уважена.

Старый игумен Иоаннес, оказавшись при смерти, вспомнил о вардапете Мхитаре Гоше, снискавшем за время своего пребывания в Нор-Гетике уважение и любовь братии. Иоаннес написал архиепископу Ахпатскому слезное письмо, в котором просил назначить отца Мхитара настоятелем монастыря. Владыка Барсег хоть и знал о вольнодумстве вардапета, но, опасаясь поссориться с родичем, всемогущим правителем Сомхити и новым амирспасаларом, покровительствующим Гошу, подписал грамоту о назначении. Посланец с грамотой нашел вардапета в Дорийском замке. Посетовав на вынужденный отъезд и сердечно попрощавшись с домочадцами, Гош выехал через Тбилиси к месту новой службы. В Тбилиси он остановился на отдых в доме князя Саргиса и имел с ним долгую беседу.

— Переменили мы вазиров, отче Мхитар, убрали кипчаков. Теперь одни высокородные люди у власти. Так-то, пожалуй, лучше будет…

— Не могу сие одобрить, ишхан Саргис. Несправедливо вы поступили с честными сановниками и нарушили завещание покойного царя Георгия. Верой и правдой служили картлийскому царству вазиры Хубасар и Афридон, хотя и другого народа сыны. За что же их согнали? А князья, прости меня за дерзость, всегда только мешали нашим царям управлять государством! Багратиды стремились к единству власти, шли к новому, лучшему порядку в стране. А князья и в Айастане, и в Картли только о своем личном благе помышляли и помышляют. И нам, армянам, от княжеского правления проку не будет. Не помогут дидебулы нашему народу в борьбе с эмирами…

Саргис был озадачен неожиданно резкими суждениями вардапета.

— Почто так судишь, отче Мхитар? Наши князья, я уверен, охотно помогут делу освобождения Армении от сельджуков.

— Весьма сомневаюсь! Вспомни, что сотворил Иванэ Орбели со своими присными? Поднял смуту в царстве, велел отдать обратно Ани эмирам, а потом вражеские орды на страну призвал, прямым изменником оказался! Нет, нам с князьями картлийскими не по пути, много смут в царстве они еще вызовут, я уверен… Мой добрый совет, великий ишхан, — всячески поддерживай своим воинством властьновой царицы, крепи дружбу армян и грузин! Ежели Тамар-царица в своего отца пойдет, ожидать можно много доброго и разумного от царственной отроковицы…

Глава II. «МАЛЕНЬКИЙ ЛЕВ»

По залитому лунным светом крутому подъему двигались темные фигуры. Остановившись около дома с потухшими огнями, пришедшие слегка стукнули дверным молотком. Дверь бесшумно отворилась. Невидимый во мраке привратник молча повел пришельцев по сводчатому ходу и деревянной лестнице на второй этаж. Ощупью найдя дверь, пришедшие люди отворили ее и осторожно переступили порог. В большой комнате за дубовым столом, освещенным свечой в почерневшем подсвечнике, положив голову на руки, сидел Папуна Челидзе. Подняв голову и вглядевшись, азнаур молча поклонился.

— Где хозяин, дорогой Папуна? — спросил шелкоторговец Манвел.

— Скоро вернется из Исани. Дел сейчас много у него, ох много! И все плохие…

— Изгнали-таки дидебулы Хубасара и Афридона, не захотели держать «худородных» сановников во дворце! — желчно заметил Бека Опизари.

— Теперь очередь за нашим патроном, — печально ответил Челидзе.

Все умолкли. На улице раздался дробный цокот копыт. К дому подъехали, послышались приглушенные голоса.

— Хозяин приехал, — произнес азнаур.

В комнату быстро вошел Арслан:

— Здравствуйте, дорогие друзья! — И сразу, озабоченно, к Манвелу:

— Что ответил вардапет, Манвел-джан?

— Обещал попозже зайти, патроно Арслан, — ответил, кланяясь, шелкоторговец.

— Так.

Министр задумался: «Мхаргрдзели сейчас в гору пошел, пришлось его все-таки назначить амирспасаларом и наследственным дидебулом признать! А ведь я помню в дни юности парона Саргиса незнатным азнауром где-то в горах Сомхити. Духовник же семьи, вардапет Мхитар, по слухам — человек благожелательных мыслей, к новому склонный. Стало быть…» Размышления Арслана прервало появление высокой худой фигуры в монашеском одеянии. Протянув обе руки, хозяин дома тепло приветствовал монаха:

— Проведал, что ты снова в Тбилиси, отче, и посмел обеспокоить тебя приглашением, не обессудь! А это все мои друзья, которые давно жаждут с тобой познакомиться. Как твой «Судебник», куда путь теперь держать изволишь?

— Рад тебя видеть, патроно Арслан! Еду в Нор-Гетик принимать обитель. А «Судебник» я продолжаю писать, — сдержанно ответил Гош, видимо удивленный присутствием в комнате незнакомых людей.

— Смею просить, поручи копию с него сделать для меня. Очень обяжешь!

— Охотно, патроно Арслан. Вот только пергамента у меня маловато. Известно, как трудно с ним…

— Завтра же пришлю тебе пачку наилучшей велени. Ты где остановился, отче Мхитар?

— В доме парона Саргиса.

— У князя Мхаргрдзели? Большим человеком он ныне сделался, амирспасаларом вместо нашего Хубасара назначен… Уволили славного воителя!

— И то ведаю, патроно Арслан, — коротко бросил Гош.

— Да, отче, после смерти царя Георгия дидебулы и отцы святые совсем распоясались. Решили, что снова вернулось их время! Нас, служилых, и за людей не считают, как будто все мы не от Адама происходим… — вмешался в разговор Папуна.

— Создатель сотворил человеческие существа свободными, но властители не везде делают добро, хоть и ласковы на вид, — заметил Гош.

— Какое там «ласковы», отче Мхитар! Уже потребовал наш эристав, чтобы выставляли азигауры Кахети по одному всаднику не с девяти домов, а с семи. Это как же? Попросту хочет патроно Бакур за наш счет отличиться на царском смотру! — запальчиво говорил Челидзе.

— А все потому происходит, что лишились мы голоса всякого. Царь Георгий хоть иногда на большой совет вызывал служилых людей и купцов именитых, — вставил суконщик Хачерес.

— Эх, друзья, да разве плохо управляли нами целых сорок лет городские старцы, пока царь Давид силой не завладел Тбилиси? — с горечью молвил Бека Опизари. — Вернулось бы опять то хорошее время, избавились бы мы от амиров царских…

Хутлу-Арслан внимательно наблюдал за выражением лица Гоша. Сочтя, что вардапет держится тех же взглядов на вещи, что и заговорщики, он начал издалека и значительно^[83]:

— Умел держать в узде покойный царь Георгий своевольных мтаваров. И в этом полезном для народа деле первыми помощниками были мы, его верные вазиры. А теперь что получается? На престоле, вместо могучего монарха — отроковица юная, в делах царских неискушенная. И снова захватили власть в свои руки вельможи. Так, отче Мхитар?

Гош задумчиво глядел на царского казначея. «Почти то же самое я говорил парону Саргису. Но кажется, вазир ошибается относительно Тамар!»

— Так вот, ныне настаивают мои друзья и сторонники (а их много в Тбилиси), чтобы я, царский сановник и ратный человек в прошлом, пока меня не сместили, как это уже проделали с вазирами Хубасаром и Афридоном, взял бы в свои руки дело народа, дабы пресечь самоуправство державное. Нельзя, чтобы цари одни со своими вазирами и дидебулами решали все вопросы, не выслушав голос народный. И надумали мы требования предъявить царице Тамар.

— Требования? А какие же это? — с удивлением спросил Гош.

— Мы требуем, чтобы рядом с царским дворцом возвели бы карави^[84] для народных представителей, и пусть заседающие в нем правомочны были жаловать и лишать почестей, налагать опалу и миловать всех знатных и незнатных людей в царстве. И мы желаем, чтобы все решения, на карави принимаемые, приводились в исполнение после доклада о них царице Тамар. И надеемся, что князь Саргис благожелательно воззрит на наши предложения, — осторожно добавил кипчак.

Гош заволновался: «Кипчак хочет заручиться содействием войска. Пустая мечта!»

— Значит, вы попросту хотите, чтобы законы и указы только от вас бы исходили?! О чем мечтаете, опомнитесь! Да разве князья и отцы церкви допустят худородных к власти? А вся сила сейчас у них… Недавно лишь взял ишхан Саргис в свои руки войско царское, и разве поведет против отрядов княжеских?! И думать об этом не следует… Нет, патроно Арслан, я вижу — сил достаточных вы не собрали, раздавят вас дидебулы! Сами погибнете, а народу не поможете… в выигрыше останутся опять-таки князья!

«Не сумел убедить монаха!» — с горечью подумал вазир; осторожно произнес:

— Попытаться все же надо, может быть, царицы и согласятся… А ты, отче Мхитар, не взыщи за беспокойство! И да останется это дело в тайне…

Гош со вздохом поднялся с места:

— Разумеется, патроне Арслан. Прощайте!

Уже пропели вторые петухи, а жаркие споры после ухода Мхитара Гоша не утихали.

— Не вызовет войска Исани, я уверен, не захочет молодая царица пролить народную кровь! — говорил Манвел.

— Но без оружия мы все-таки не придем, патроно Арслан! — предупредил Опизари.

— Конечно, мы не бараны, не дадим зарезать себя без боя ищейкам Чиабера! — поддержал пылкий Челидзе.

Степенный Хачерес-суконщик был иного мнения, но промолчал. Снова взял слово прославленный златокузнец:

— Патроно Арслан, я замечаю — мало ремесленников принимает участие в наших собраниях, а бедный люд и подавно отсутствует! То не дело — с одними купцами не одолеть нам мтаваров… Видишь, и Занкан не пришел сегодня, больным сказался.

— Золотые слова твои, почтенный Бека! Надо с братствами ремесленников тесную дружбу держать, — воскликнул Манвел.

Хутлу-Арслан кивнул в знак согласия:

— Поручаю это дело тебе, Манвел, и тебе, мой Бека. Деньги завтра выдам из казначейства, по ремесленным братствам раздайте. Пусть оружие закупают! А выступим мы в день Святой пятидесятницы.

Давно покоился в могиле Саварсалидзе, и остался Исани без глаз и ушей. Соглядатаи вазира Чиабера предпочитали пьянствовать по духанам и брать взятки на базарах. Иначе разве застал бы врасплох городской мятеж вельможную знать, еще не разъехавшуюся по домам после коронации и удачной смены царских сановников?

Состав участников движения Хутлу-Арслана был пестр. Но преобладали купцы и зажиточные ремесленники, на которых всей тяжестью ложились законные и незаконные поборы. К ним примкнули служилые люди, жаждущие повышения, и притесняемое могущественными соседями мелкое дворянство. Городской бедноты было мало, как ни старались привлечь ее пламенными речами Папуна Челидзе, Опизари и другие вожаки. Но оружие, что тайком раздавалось в темных углах торговых рядов, все-таки бедняки брали.

Большое кладбище Сагодебели (что означает «Место плача») располагалось на равнине, в десяти стадиях от царского дворца, и было окружено невысокой каменной оградой, с воротами в сторону Исанской дороги. В день Пятидесятницы тихое место упокоения мертвых имело вид военного лагеря. С раннего утра большими группами стали стекаться по призыву «Маленького льва»^[85] вооруженные горожане. У входа на кладбище стояли часовые, по дороге сновали всадники, непрерывно по мосту через Куру тянулись арбы с хлебом и питьевой водой в бочках. Среди могил были разбиты шатры, построены шалаши для укрытия от палящего солнца. В больших котлах варилось мясо, и уже бойко торговали палатки с разной снедью, а прибывшие духанщики цедили из бурдюков вино.

Свету невзвидели знатные люди царства, узнав о наглых требованиях мелких людишек под предводительством презренного кипчака. Вельможи громогласно обвиняли Дадиани в своекорыстной затяжке с делом устранения последнего «худородного» сановника («О сыне своем радел князь Вардан, а не о пользе общей!») и требовали решительных мер. Наиболее осторожные уже отъезжали из Тбилиси — отсиживаться в укрепленных замках. Встревоженная Русудан подолгу совещалась с министром внутренних дел Чиабером (уцелевшим при смене правительства) и начальником дворцовой охраны Цихишвили.

Вскоре придворный эджиб вскачь понесся на кладбище Сагодебели, где окопались мятежники. Гонец вез письмо Хутлу-Арслану от вазира Чиабера. Последний любезно приглашал сановного собрата пожаловать во дворец для переговоров по требованиям о создании карави. Одновременно, по совету того же Чиабера, тайно сообщили князю Мхаргрдзели, что коварный кипчак замышляет присвоить себе звание амирспасалара и при помощи своих соплеменников захватить Лори. Хоть и не знал ничего парон Саргис о готовящемся восстании тбилисских мокалаков (Мхитар Гош сдержал слово!), однако он не очень-то поверил навету… Давно перешел на мирную служебную деятельность Хутлу-Арслан, да и вряд ли Савалтхан и остальные кипчакские военачальники захотели бы поддержать мятеж купцов и ремесленников против остального войска… На всякий случай амирспасалар двинул к Исани гвардию, а из Лори вызвал свою надежную конницу.

Хутлу-Арслан сидел в большой палатке и обсуждал с главарями восстания полученное из дворца письмо. Послание было подписано Чиабером и имело многозначительную приписку о том, что содержание его «одобрено царицей Русудан».

— Молю тебя, Патара-Ломи, не езжай во дворец, не верь проклятой княжеской лисице! Всю жизнь предателем был Чиабер! — возбужденно выкрикивал Папуна Челидзе.

— Но Чиабер ссылается на царицу Русудан! Пишет: «Останешься жив и сохранен, будем вести должные переговоры», — возразил менее смелый Хачерес.

— Конечно, конечно! В глубоких темницах Клде-кари можно чудесно прожить… если только не задавят палачи негодяя Чиабера! — издевался горячий Папуна.

Хутлу-Арслан был в глубоком раздумье. Стоять долго на кладбище Сагодебели с тысячами вооруженных людей становилось невозможным — разбредутся все по домам. Идти же приступом на дворец означало дать открытый бой на неравных условиях. Оставалось одно — пока собравшиеся на кладбище горожане представляют собой угрозу для дворца, попробовать договориться с царицами! Да, только один, только этот выход…

Хутлу-Арслан встал и решительно заявил соратникам:

— Решено, друзья, еду в Исани! Вели седлать коней, Папуна!..

Папуна схватился за голову:

— Горе нам! На гибель едешь, Патара-Ломи, говорю тебе, на верную гибель…

Но Хутлу-Арслан, нахмурившись, уже отдавал последние распоряжения.

— Папуна, останешься за меня начальником лагеря. Держи людей наготове и жди вестей от меня…

Папуна, махнув безнадежно рукой, выбежал из палатки.

Начальник дворцовой стражи Цихишвили с приветливой улыбкой уже ждал Хутлу-Арслана у главного входа. Рядом стоял дюжий сотник — его помощник. Ажурные железные ворота были широко распахнуты. Около стояла с непринужденным видом небольшая группа стражников без оружия. Согласно установленному порядку вазир спешился, чтобы пешком пройти по парадному двору. Коноводу он велел дожидаться у ворот. Цихишвили продолжал улыбаться. Только вазир прошел на двор, по знаку сотника обе створки ворот с треском захлопнулись. На Хутлу-Арслана со всех сторон набросились стражники, быстро обезоружили, скрутили руки назад. Осыпая насмешками, потащили по двору. Хутлу-Арслан не сопротивлялся. «Прав был верный Папуна! Шакал всегда останется шакалом. А я-то, старый дурак, поверил царскому слову…»

Из-за ворот оторопело смотрел коновод. Цихишвили грозно заорал:

— Схватите и его!

Коновод хлестнул плетью коня и помчался к лагерю.

Буря поднялась на кладбище Сагодебели, когда прискакал растерянный коновод с известием об аресте вождя восстания. В лагере объявили боевую тревогу. Со всех сторон к воротам спешили вооруженные люди. Слышались громкие крики:

— Вызволим нашего Патара-Ломи! На дворец! Смерть собаке Чиаберу!

Толпа повстанцев помчалась по Исанской дороге, потрясая оружием. Впереди на коне, с обнаженным мечом в руке, ехал разъяренный Папуна. Смяв сторожевую заставу у городских ворот, мятежники подошли к дворцу и окружили главный вход. Через сквозную решетку запертых ворот видно было, что во дворе сомкнутым строем выстроена дворцовая стража, с пиками наизготовку. Впереди стражников воинственно стоял сотник.

Папуна, часто сопровождавший вазира финансов в Исанский дворец, знал все ходы и выходы. Он быстро повел своих людей от ворот в глухой переулок. Взломав топором небольшую железную дверь в ограде, повстанцы лавиной ринулись через парк, ломая кусты, топча цветочные клумбы и оглашая воздух громкими криками. Сотник с отрядом стражи бежал наперерез. Цихишвили куда-то исчез. Из внутренних помещений на террасу высыпали дворцовые лучники. Угрожающе натягивали луки, целились в толпу.

— Безумцы, мятежники! Да как вы посмели ворваться в царский дом! Я вас! — истошно орал сотник, испуганно оглядываясь по сторонам.

— Патара-Ломи! Давайте его живым и невредимым! — ревели в ответ повстанцы. — Весь дворец разнесем по камню! Смерть собаке Чиаберу!

В отчаянье сотник дал знак рукой лучникам. С террасы посыпались стрелы. Несколько повстанцев были поражены.

— Своих картвелов убиваете?! — бешено завопил Челидзе. — На, получай, палач!

Подскочив к сотнику, он изловчился и ударил саблей наотмашь по голове. Обливаясь кровью, сотник упал. Тотчас в отместку две стрелы впились в азнаура. Папуна захрипел и упал на землю. В ответ посыпались в стражу камни и дротики.

— Бей! Бей палачей проклятых!

Свалка стала всеобщей. Сверкали в воздухе кинжалы, пики, раздавался скрежет железа. Падали раненые и убитые.

Теснимые народом, стражники пятились к стене. И уже смельчаки добрались до террасы, но в это время открылась дверь и к сражающимся вышли две старые женщины:

— Братья, остановитесь! Во имя Бога, остановитесь!..

Царица Тамар сидела за вышиванием в спальне, когда раздался грозный гул у главных дворцовых ворот. В покой с тревожным видом вошла Русудан.

— Что это происходит? Почему такой шум во дворе? — спросила Тамар, сдвинув тонкие брови.

— Мятежники требуют выдачи Хутлу-Арслана.

— Какие мятежники? Почему они ищут вазира во дворце? — недоумевала Тамар.

Русудан, замявшись, призналась:

— Цихишвили его арестовал.

Тамар вскочила. Сжав кулаки, подступила к тетке:

— Арестовали царского сановника без моего ведома и приказа? Что делается в моем царстве, кто правит в Картли?!

— Но, дорогая Тамар, как раз этот Хутлу-Арслан и хочет ограничить твою власть! Прислал какие-то нелепые требования… — защищалась Русудан.

— А где они? Почему мне их не показали?! — с трудом сдерживала гнев Тамар. — Опутываете меня кругом, шагу ступить не даете! И первая — ты, — с горечью упрекнула тетку.

В покой вбежал побледневший князь Цихишвили:

— Беда, великая государыня! Мятежники в сад ворвались. Их тысячи, а у меня только моя стража…

— Где Чиабер? — ледяным тоном спросила Русудан.

— Не ведаю, государыня. Надо вам спасаться через конюший двор, пока не поздно, — лепетал испуганный Цихишвили.

Неожиданно резко зазвенел в покое голос Тамар:

— Царица Картли не уходит по черному ходу из своего дома. Даже спасаясь от мятежников! Иди и защищай дворец, князь Цихишвили. А о нас не заботься…

Русудан невольно залюбовалась племянницей. Настоящая Багратуниани!

Из находящейся рядом приемной послышались женские вопли:

— Горе нам! Все погибнем!

Русудан бросилась в приемную.

— Молчать! — раздался ее резкий голос. Придворные дамы притихли. Слышно было чье-то всхлипывание.

— Стыдно вам, матерям и женам мтаваров, так трусливо вести себя! — продолжала разгневанная Русудан. — Стыдно и позорно!

Вперед вышла почтенная Хошак Цокали, мать эристава Сурамели:

— Государыня, у нас в горах, по обычаю, женщины становятся между меч обнажившими. Не допускают пролития братской крови! Дозволь, я выйду к мятежникам. Кто пойдет со мной?

Рядом с нею стала княгиня Крава — жена Боцо Джакели:

— Выходи, госпожа Хошак. Я пойду с тобой.

— Вот достойное поведение, княгини! Передайте мятежникам, что царица Тамар помиловала Хутлу-Арслана, — распоряжалась Русудан. Женщины вышли из зала.

— Прекрасно! — раздался сзади негромкий голос Чиабера. — Пусть только княгини задержат на некоторое время бунтовщиков, я уже вызвал гвардию!

Русудан покосилась на вазира и, ничего не сказав, вернулась в спальню.

— Картвелы, стойте! — звучал женский голос в саду. — Прекратите проливать братскую кровь!

— Патара-Ломи! Где он? Отдайте нам Патара-Ломи! — закричали в ответ повстанцы, прекратив бой со стражей. Дворцовый парк был полон вооруженными. Возле террасы лежали тела убитых и раненых. Не в силах сдержать стонов, мучались пораженные стрелами и мечами, корчились на клумбах умирающие люди.

— Великая царица помиловала вазира! — продолжала увещевать княгиня Цокали. — Сложите оружие!

Вооруженные противники стояли друг против друга, еще тяжело дыша после схваток. На земле, поддерживаемый Манвелом и Опизари, умирал Папуна.

— Войско! — выкрикнул кто-то.

Все взоры обратились к равнине.

С дворцовой возвышенности в клубах пыли проглядывалась разлившаяся по полю темная масса конницы. Приближалась гвардия. Ее вел молодой князь Джуаншер — ведь именно ему обещал отец пост министра финансов после подавления мятежа! А вот и со стороны Таборских высот, по ту сторону реки, тучей зачернели всадники — из Лори подступали вызванные амирспасаларом полки.

— Отступайте на кладбище, друзья! — прохрипел Челидзе и закрыл глаза.

Неся на руках окровавленных убитых и раненых, поспешно отступали повстанцы из дворцового парка, чтобы не оказаться в ловушке. Однако и кладбище Сагодебели вскоре оказалось окруженным со всех сторон царскими войсками.

В Исанском дворце шло спешное заседание вазиров с участием крупнейших вельмож. Председательствовал католикос Микаэл. Чиабер держал длинную речь:

— Святейший отец! Государи мои, вазиры и дидебулы Картли! Пообещаем подлым мятежникам, что вместо нелепого карави, которого они требуют в сатанинском ослеплении, царица царей Тамар соблаговолила дать согласие на расширение прав нашего совета с введением в него именитейших купцов тбилисских и кутаисских. Согласимся, чтобы отныне все царские указы имели ссылку, что решение принято царицей совместно с сановниками и по согласной их воле. Это и лучше для нас! А Хутлу-Арслана придется-таки выпустить из тюрьмы… Так повелела царица Тамар! — со вздохом добавил он.

Загудели голоса вельмож:

— Нельзя освобождать мятежника. Не согласны!

Тогда во весь свой колоссальный рост встал амирспасалар Саргис, твердо молвил:

— Государи мои, приказ царицы царей Тамар — закон для картлийского войска. Пока я жив и им командую! — И парон Саргис медленно обвел всех глазами.

Дидебулы примолкли. Сами виноваты — допустили этого Мхаргрдзели к верховному командованию! Лучше было бы князя Гамрекела Торели — он покладистее старого сомхитара. Но все равно мерзавец Хутлу-Арслан больше не вазир! «Прахом был и в прах возвратится…»

Чиабер подвел заключительную черту:

— Итак, государи мои, объявим помилование всем мятежникам. Довольно, мол, крови, пусть мирно расходятся по домам. А мои гзири усилят надзор, будут неусыпно следить за главарями. А в отношении же вожака — презренного Хутлу-Арслана — я уже подготовил на подпись великой царицы указ. Предлагаю назначить на его место князя Джуаншера. — И с поклоном в сторону министра двора он добавил: — Ваш достойный сын, батоно Вардан, наведет порядок в казначействе, я уверен, очистит его от бунтарей и вольнодумцев!

Залихские мтавары одобрительно зашумели. Остальные вельможи поддержали кандидатуру Джуаншера Дадиани. На этом решении окончился коронный совет.

Трое суток, без пищи и воды, просидели повстанцы в Сагодебели, одни, без вожаков. Хутлу-Арслан так и не появился, исчез без следа. Нашел на кладбище безвременную могилу честный Папуна. Из-за кордона войск, тесно окружавших лагерь повстанцев, слышались плач и призывы близких — жен, матерей. Их велел подпускать поближе Чиабер…

Не выдержав, повстанцы сдались и сложили оружие. По царскому повелению, после переписи их отпустили домой. Скоро Сагодебели обрело обычную кладбищенскую тишину, как это и подобает месту упокоения мертвых.

Немного времени спустя стал раздаваться по ночам стук в двери домов, где проживали недавние мятежники, хозяев вызывали из дому и уводили вооруженные люди. Дерзкие покусители на царские права бесследно исчезали. Столица царства очищалась Чиабером от бунтовщиков… А Тамар, выслушав доклад секретаря коронного совета, глубоко задумалась над словами амирспасалара.

Глава III. ЮРИЙ АНДРЕЕВИЧ

Тяжелые обложные тучи низко висели над Сунджей-городком в предгорьях Кавказского хребта. Третий день лил дождь на юрты кочевников. С полудня густой туман стал стеной над заречной равниной.

Князь Юрий был в дурном расположении духа. И то сказать — осрамили его вечор у хана обезские купцы. Привезли в Сунджу редкостную парчу да доспехи чеканные и всяческую рухлядь^[86] добрую, а ему и купить их не на что! Только и смотрел голодными глазами, как раскупали их себе и женам богатые половецкие мурзы…

«Эх, жизнь как повернулась-то?» — думал Юрий Андреевич, тоскливо глядя в тусклое слюдяное оконце. В убогой юрте быстро темнело, и пасмурно было на душе у бедного изгоя.

Младшему сыну и единственному наследнику (старший брат Мстислав волей божьей помре!) убиенного ближними боярами великого князя Андрея Боголюбского шел тридцатый год. Огромного роста, по виду — настоящий былинный молодец, всем взял князь Юрий. Несколько портили правильные черты красивого лица чуть скошенные к вискам глаза (унаследованные от бабки-половчанки, второй жены деда — великого князя Юрия Долгорукого) да нездоровая отечность от неумеренных выпивок за долгие годы сидения на хлебах у половецкого хана Гзака, дальнего родича владимирских князей.

Заскучал. Хоть бы Вышата скорее пришел! Где его сатана на дождю носит, выпили бы с тоски…

И впрямь без Вышаты нелегко было бы вдали от милой отчизны князю Юрию. Из боярских детей новгородских (в юности княжил до изгнания Юрий в Великом Новгороде), детина саженного роста, с русой бородой и добродушными глазами, на всю жизнь привязался Вышата к князю Юрию и не покинул в беде. Нравом новгородец был добролюбив, только пить вино не умел… В похмелье просыпался в нем дух Васьки Буслаева и лихих ушкуйников, что все Поморье Господину Великому Новгороду завоевали, до Урала доходя за ясаком, — и тогда сам черт ему был не брат! Громче всех на Волховском мосту раздавался в схватках зычный голос Вышаты, направо и налево крошил он кулачищами супротивников, покуда не скидывали самого в реку. Трезвел богатырь в холодной воде, отфыркиваясь, плыл к берегу и уже в драку больше не ввязывался. И петь бывальщину был горазд Вышата, и на гуслях играл изрядно…

Вышата оказался легок на помине. Сняв мокрый капелюш, спокойно доложил:

— Вечор опять за рекой ясских лиходеев видели половцы. Обстреляли из луков. Те было наутек. А потом снова стали маячить. И стражи не боятся! Теперь-то в тумане укрылись воры…

— Неужто и отсель отъезжать надобно? — угрюмо молвил Юрий Андреевич.

Вышата пожал широкими плечами. Усевшись на скамью против князя Юрия, с таинственным видом сказал:

— Купцы бесерменские давеча о тебе спрашивали, княже.

— Не бесерменские то, православные. Из Обези^[87].

— Все едино, обличье бесерменское! Отколь, мол, царевич твой родом, и почто изгоем живет у половецкого хана, и чей он сын, — невозмутимо продолжал Вышата.

Хохотнул самодовольно:

— Я им уж и наврал. То-то, знай наших!

Юрий ничего не ответил. Нарастала горькая обида. Убили отца, наследства лишили, родня даже самого малого удела не захотела выделить единственному сыну великого князя Владимирского. Все нажитое отцом добро расхитили убийцы, загнали сына в далекую Половецкую степь. А и здесь покоя нет. Послал Юрий в ту пору (после убийства отца-князя) из Новгорода верных людей во Владимир, утопили в озере главного убийцу, ясина Анбала. Кровь за кровь — и квиты, казалось бы. Ан нет! Шестой год подсылает своих воров сестра Анбала — проклятая Мария, жена дяди Всеволода, убить хотят Юрия. Два раза еле отбились с Вышатой от лиходеев. А теперь снова появились воры… Уезжать надо бы подальше от греха, а куда?

Вышата высек огонь. Засветив каганец, поставил его на грубо сколоченный стол. Потом достал большой деревянный жбан с крепкой брагой, привычной рукой разлил питье по кубкам. Молча чокнулись, выпили. Повторили не раз. Потом Юрий Андреевич мятым голосом попросил:

— Спел бы ты старину какую, Вышата…

Новгородец снял с гвоздя гусли. Наладив, негромко запел о Потоке-богатыре свет Ивановиче:

— Ишь ты! А лук у него, поди, сложной был… — заметил, зевая, Юрий Андреевич. — А стрелы-то какие были?

— Этого в былине о Потоке Ивановиче не сказывается. А вот в былине о Дюке Степановиче, знатном госте нашем новгородском, о стрелах так сказано, — ответил Вышата и снова запел:

Не прекращались волнения в царстве у молодой царицы. Только улегся шум мятежа Хутлу-Арслана, как возникли новые раздоры. На этот раз в церкви. Некогда провозгласил себя ее главой державный прадед Давид. Но энергичный, мало разборчивый в действиях католикос Микаэл сумел вернуть былое значение Мцхетскому престолу. А добившись еще при жизни Георгия III должности председателя коронного совета, он вознамерился диктовать свою волю и Тамар. Тогда по совету Русудан-царицы из Иерусалима выписали бывшего католикоса Николоза Гуласберидзе, которого выжил было из Картли Микаэл, а из Кутаиси архиепископа Антония — смертельного врага Мирианидзе. Со скрежетом зубовным вынужден был согласиться католикос Микаэл на созыв церковного собора, но свои меры принял. Где посулами, а где угрозами, он сколотил себе большинство. Как ни старались противники, уличая святителя во многих темных деяниях, добиться его отлучения, Микаэл устоял и остался главой картлийской церкви.

Вскоре после неудачи на соборе Тамар ожидало новое испытание судьбы — решался вопрос о ее замужестве.

Найти подходящего мужа для царицы, однако, оказалось много труднее, чем предполагали придворные интриганы. Основными условиями для женихов были — царское происхождение и принадлежность к православной вере. Мнением и желаниями царственной невесты никто не интересовался. И не раз втайне плакала от гнева и отчаяния молодая царица, при мысли о навязываемом ей знатью браке с неведомым и нелюбимым человеком…

Министр двора, могущественный Дадиани, вел переписку с константинопольским двором. Однако посольство императора Андроника уехало и более не возвращалось. Комнины были всецело заняты смертельной борьбой за престол, и цесаревичу Мануилу было не до женитьбы.

Царица Русудан поручила верным людям произвести поиски христианских царевичей в разных местах. Но их не удалось найти ни в бедных ущельях Алании, ни на равнинах Дешт-и-Кипчака. На юге и востоке царили одни мусульмане, до Суздальской Руси было слишком далеко, а в уделах Приднепровья не прекращались княжеские междоусобицы.

Феодалы Сомхити, Кларджети и других южных областей, возглавленных отцом и сыном Арцруни, также никак не могли подыскать подходящего царского жениха.

По вековым традициям банкиров всех времен, Занкан имел своих осведомителей при дворе. Глава купечества уцелел после разгрома восстания Хутлу-Арслана. Он был в курсе ожесточенной борьбы дворцовых группировок и, естественно, держал сторону своего вельможного покровителя, вернувшегося из изгнания князя Абуласана. Рассказы тбилисских купцов, приехавших из Дешт-и-Кипчака, заинтересовали Занкана. Он тотчас отправился во дворец Арцруни.

— Так ты утверждаешь, мой Занкан, что у кипчакского хана в Севандже проживает в бедности и нужде сын царя рузиков?

— Так, ишхан. Седьмой год уже живет он в изгнании, а сам — царского рода и православной веры. Все, что требуют правила престолонаследия и церковные каноны!

— Гм! А почему же его изгнали из царства? — продолжал допытываться Абуласан.

— Приближенные люди убили отца его — царя рузиков — за властолюбие. А царство сие превеликое — сто, двести князей подвластны нынешнему рузикскому царю, его дяде — Савалту. Дядя-то и изгнал родного племянника из царства, лишил престола, — уверенно пояснял Занкан, вспоминая сообщения купцов.

— Так, так! Поступил, как наш покойный царь Георгий с царевичем Демной… Только в живых оставил. Все понятно.

Абуласан потер маленькие руки, волнуясь встал и начал ходить по обширному покою. Глава купечества с торжествующим видом сидел, поглаживая пышную бороду.

— Скажем, триста князей в царстве рузиков… — развивал мысль князь Абуласан.

— Может быть, и триста, — охотно согласился Занкан. — Только они подвластны не царевичу, а его дяде — Савалту.

— Какая разница? Одна ж семья. Значит: царское происхождение, православная вера, изгнание и бедность… Да и дружины своей у царевича тоже, видимо, нет, — прикидывал князь Абуласан.

Он задумался, сел снова в кресло и обратился со строгим видом к Занкану:

— Слушай меня, Занкан. Большое дело может получиться, и весьма для нас выгодное. Завтра заседание совета, будем снова обсуждать вопрос о замужестве нашей царицы. О рузикском царевиче никому ни слова. Понял? И своих купцов припугни, чтобы язык за зубами держали! Жди меня вечером после совета у себя…

Занкан понимающе кивнул. Глава купечества пользовался полным доверием у Арцруни. Но всех своих козырей князь Абуласан не открывал даже преданному Занкану. После ухода купца он вынул из железного сундука какой-то пергамент и стал внимательно его перечитывать.

Уже давно заседал коронный совет в обширном зале Исанского дворца. По придворному этикету, царицы отсутствовали. Не было и святых отцов, которые доругивались на соборе. До хрипоты спорили вельможи о различных претендентах на руку Тамар — ни один не удовлетворял всем условиям. Дав всем выговориться и дождавшись, пока доведшие себя до изнеможения дидебулы хотели уже закрыть заседание, князь Абуласан встал и попросил слова у председательствующего эристава дунайского Давида. Расправив седые усы, с лукавым блеском в маленьких проницательных глазах, он начал свою речь:

— Государи мои, я знаю одного православного царевича. Он — сын покойного царя рузиков. Триста князей ему подвластны, молод и статен царевич Георгий, могуч телом и прекрасен лицом. Престол рузикский пока занимает его дядя — Савалт. А сам царевич со своей дружиной храброй ныне гостит у родича, могущественного кипчакского хана, в городе Севандже, что в Дешт-и-Кипчаке. Вот поистине достойный супруг для нашей царицы царей!

Вардан Дадиани подал реплику с места:

— Кому же все-таки подвластны триста князей рузикских, если их столько есть! Георгию или Савалту?

— Какая разница? Одна ж семья, — повторил свой главный довод Абуласан. — Царевич подлинный, без обмана, и православной веры. Где и кого лучше найдем? Ширваншаха? Но он мусульманин. Сын амира Салдуха? Но тот тоже неверный…

Дадиани, не сдаваясь, гневно воскликнул:

— Забыл ты, князь, о главном женихе для нашей государыни — паниперсевасте Мануиле? Он — императорского рода, наследник престола, православный. Я…

Абуласан перебил министра двора:

— Да что ты, женихов с того света нашей богоравной царице стал предлагать, князь Вардан?! Опомнись!

Вардан Дадиани оторопело взглянул на князя Абуласана. Тот спокойно вытащил из кармана придворного кафтана пергаментный свиток и, обращаясь к сидящим в креслах членам совета, с торжествующим видом объявил:

— Государи вазиры и дидебулы, в месяц сентября одиннадцатого числа сего четыреста четвертого кроникона^[88], кир Андроник и сын его паниперсеваст Мануил убиты при дворцовом перевороте. На престоле святого Константина ныне восседает Исаак Ангар^[89]. Вот письмо ко мне благородного патрикия Никиты Хониата из Константинополя.

— Не может того быть! — переглянулись вельможи.

Абуласан с улыбкой протянул министру двора пергаментный свиток. Прочитав, ошарашенный Вардан Дадиани примолк.

Амирспасалар Саргис счел момент подходящим для своего выступления:

— Государи мои, я думаю, князь Абуласан прав! Где мы лучшего мужа для царицы царей найдем? Давно и бесплодно ищем. А нам нужны дружба и союз с могучими рузиками христианской веры! И раньше ведь роднились цари картлийские с властителями рузиков. Возьмем хотя бы замужество царицы Русудан. Не так ли, государь Давид?

Хунанский эристав по преклонному возрасту и необыкновенной памятливости своей был ходячим справочником по дворцовой хронологии. Отлично помнил он, как торжественно отправляли в Киев молодую царевну Русудан в жены великому князю Изяславу Мстиславовичу. Кивнув седой головой, он подтвердил:

— Так было, князь Саргис!

Дидебулы зашумели. Неожиданная гибель греческого претендента на руку Тамар спутала все карты у сторонников Дадиани. У царицы Русудан поиски православных царевичей ничего не дали. А тянуть дольше с замужеством царицы Картли нельзя было никак. Абуласан явно брал верх, предложив выгодного жениха из царства рузиков.

С победоносным видом князь Арцруни внес новое предложение совету.

— Давайте пошлем верного человека в Дешт-и-Кипчак за рузикским царевичем, привезем его в Тбилиси. Сами убедитесь тогда, что муж сей — весьма родовитый, сильнее всех царей той страны, да и в других отношениях тоже подходящий. Предлагаю послать с этим поручением дидвачара^[90], достойного Занкана.

Выхода не было. Председательствующий эристав Давид возгласил:

— Итак, государи вазиры и дидебулы, по согласной нашей воле поручаем князю Абуласану послать купца Занкана за рузикским царевичем в Дешт-и-Кипчак.

Обращаясь к Вардану Дадиани, который молчал с мрачным видом, старик мягко добавил:

— Прошу тебя, князь Вардан, по должности своей объяви решение совета святым отцам и великим царицам.

Снабженный письмом совета и богатыми дарами от князя Абуласана, Занкан с ближайшим караваном пустился в путь в Дешт-и-Кипчак. Надо было спешить. На дворе стоял октябрь, и доступ к Аланским воротам со дня на день могли закрыть снежные заносы.

Отправляясь в опасный путь в те далекие времена, купец преображался. На хорошем скакуне, в кольчуге и с мечом на боку, он выглядел настоящим воином. С караванами следовала большая наемная охрана, способная отбить нападение любой грабительской шайки. Двигались только днем, от караван-сарая до караван-сарая, на ночь выставляли надежные караулы. В горах Кавказа вьючились только лошади и мулы, в отличие от верблюжьих караванов Средней Азии. Издали такие торговые караваны иногда трудно было отличить от военных походных колонн.

Перевалили через Главный хребет. Солнечная Грузия осталась позади. Путников встретил холодный затяжной дождь. Следуя по узкой тропе вдоль течения бурного Терека и пройдя Аланские ворота, где на левом берегу стояла на скале последняя грузинская пограничная крепость, караван Занкана вступил в предгорную равнину и вскоре достиг города Сунджи — владения Гзака, внука половецкого хана Шарукана, некогда разбитого под Киевом Владимиром Мономахом.

Не сразу поверил бедный изгой в свалившееся с неба счастье. Но письмо коронного совета, богатые подарки князя Абуласана и льстивые заверения купеческого главы были не сном, а явью. Его приглашают княжить в богатую, обильную страну… Ну, держись теперь, дядя Всеволод!

Оделив гостеприимного хана Гзака и его приближенных привезенными Занканом богатыми подарками и сердечно с ними распростившись, Юрий Андреевич, не мешкая, двинулся с большой свитой в незнаемую страну, где его ждала сказочная судьба. В пути и на долгих ночных остановках в горных аулах, греясь у костра, Занкан, следуя особым указаниям князя Арцруни, терпеливо вводил Юрия Андреевича в курс дел царского двора, давал добрые советы.

Юрий Андреевич был неглуп по природе и имел за плечами опыт княжения в строптивом Новгороде. Осторожные намеки Занкана и искусно подобранные сведения слагались в определенную картину. В Обези удельные князья такие же своевольные, как и на Руси, — каждый в свою сторону тянет! Однако у царицы и своя рать есть — большие конные полки половецкие да и другое воинство, как у покойного батюшки было. А вот у него, Юрия, от княжей дружины после долгих годов странствий осталось лишь с десяток конников да пешцев с полусотни… Худо это, очень худо! На кого опереться? Нельзя же все из рук жены смотреть… Да и как с ней объясняться? Юрий Андреевич с грехом пополам мог говорить по-гречески, наученный монахами в Боголюбове. Надобно бы и местный язык знать… И уже в дороге сметливый князь Юрий стал брать уроки у Занкана, учиться языку своих будущих подданных.

Глава IV. В ТБИЛИСИ

В конце XII века Тбилиси был богатым городом с многочисленным торгово-ремесленным населением. После освобождения города (в 1122 году) Давидом II Строителем от двухсотлетнего владычества арабской династии Бану-Джафар он стал постоянной резиденцией картлийских царей.

Когда Юрий Андреевич со свитой подъехал к предместью Накулбакеви, перед ним в речной долине на обоих берегах Куры раскинулся многолюдный город. Он весь сверкал цветными постройками «среди садов с нарядными оградами и приятными на вид деревьями», как пел о Тбилиси средневековый поэт. Через реку были переброшены каменные мосты, и по ним сновало множество народу. Остроконечные купола храмов высоко поднимали к небу свои золотые кресты. «Вот ты каков, мой стольный град!» — подумал Юрий и в восхищении повернулся к Вышате:

— А ведь побольше батюшкина Владимира будет град сей, а, Вышата?

— И то сказать, княже, церквей одних, верно, больше сотни. А вон и кремль на горе! — Вышата показал плетью на Нарикальскую цитадель.

— Вперед! — крикнул Юрий Андреевич и быстро помчался по мощеной дороге.

Юрий Андреевич со своими спутниками остановился у гостеприимного князя Абуласана. После непродолжительного отдыха, отмывшись от дорожной грязи в великолепных серных банях (Вышата хоть и вздыхал по березовым веничкам!) и приодевшись, будущий муж Тамар сегодня в первый раз должен был предстать перед картлийской знатью.

Владетельные князья живо заинтересовались рузикским женихом, выходцем из могучего северного царства. Уже считали многие в Картли дни и месяцы, когда могут прибыть морем или через «Ворота аланов» неисчислимые рузикские полки для совместной борьбы с неверными. На прием собрались все мтавары и знатнейшие азнауры Картли, кроме Вардана Дадиани, который не мог никак переварить свое поражение в результате мастерского хода противника. Пожаловал и сам католикос Микаэл в сопровождении видных клириков.

Из Лори приехал амирспасалар Саргис с сыном Захарием, назначенным уже начальником конной гвардии. Еще выше стал он ростом, еще более раздались его могучие плечи. Но уже в дороге парон Саргис заметил угрюмое настроение сына. «Пора бы женить, парню двадцать четвертый год пошел, о чем только думает Саакдухт? Ничего, веселый пир развлечет моего Закарэ…»

Торжественный прием во дворце Арцруни в честь рузикского царевича был в полном разгаре. Слуги сбились с ног, поднося изысканные яства и вина гостям, сидящим на ковровых подушках за низкими столами. Разбогатев от набегов на соседей и от поборов с подданных, вельможи ели и пили на золоте; но вилок в Грузии еще не было, пищу брали руками, разрезая мясо маленькими кинжальчиками. Прислужники часто подносили гостям серебряные водолеи для омовения рук. Ели вельможи много, а пили еще больше. Благодатная земля картлийская давала превосходное вино, и оно лилось рекой на княжеских пиршествах.

Абуласан был в превосходнейшем настроении — тонкая интрига развивалась планомерно и успешно. Из состоявшихся с Юрием Андреевичем нескольких бесед князю Арцруни стало все ясно. И отчаянное положение измученного семейныминесчастьями и годами скитаний законного наследника рузикского престола, не имеющего никаких надежд восстановить свое былое положение на Руси при враждебно настроенной к нему многочисленной родне Мономахового корня. И неустойчивость характера Юрия. И его властолюбие, унаследованное от отца, и склонность к бражничанию. «Как воск будет у меня в руках!»

Потребовав внимания гостей и высоко подняв рог с вином, Арцруни громко провозгласил здравицу:

— Многая лета нашему нареченному царю Георгию!

— Царю?! — переглянулись мтавары. Лишь некоторые нерешительно подняли кубки. Католикос Микаэл, усмехнувшись, стал оглаживать пышную бороду: «Поторопился князь Абуласан, посмотрим, как обернется дело…»

Среди всеобщего замешательства в тишине раздался звонкий голос молодого Торели:

— Разве и муж нашей царицы царей Тамар будет коронован, князь Абуласан?

Поднялся невообразимый шум. Все кричали, не слушая друг друга, Микаэл злорадно подумал: «Жаль, нет здесь князя Вардана… порадовался бы промаху старой лисицы!»

Из всей поднявшейся за столом перепалки Юрий Андреевич понял одно: хозяин дома допустил какую-то оплошность, связанную с его именем.

Вскочив с места, побледневший Абуласан завопил:

— Успокойтесь, государи мои, молю вас! Меня неправильно поняли… — стал что-то усиленно объяснять соседям, наскоро шепнув князю Юрию: — Обычная история! Как выпьют наши вельможи лишнюю чару вина, всегда шум поднимут из-за пустяков…

Пир продолжался, но веселье было явно нарушено неуместной здравицей хозяина.

Захарий не принимал участия в обсуждении происшествия, лишь исподлобья наблюдал за приезжим царевичем. «Вот что значит знатность происхождения и единая вера! Приехал издалека человек, ничего мы не знаем ни о его доблести, ни о нраве и уме, а ведь будет мужем Тамар, будет! А все дядя Абуласан… — со злобой подумал Захарий. — И зря отец ему верит…»

Вышата сидел между двумя азнаурами из Кахети, которые его усиленно потчевали вином. После кислой бузы и вонючей араки, которыми они с князем Юрием пробавлялись все эти годы у хана Гзака, кахетинское показалось Вышате райским напитком. А выпив вина не в меру, стал Вышата по давней привычке своей бахвалиться. На беду, рядом с кахетинцами сидел кипчак-толмач, прибывший с Юрием Андреевичем. Толмач со смехом стал переводить азнаурам пьяные разглагольствования новгородца.

— Смотрю на вас, добрые молодцы, и удивляюсь, зело удивляюсь…

«Добрые молодцы» насторожили уши. Чиабер Торели, еще не успокоившийся после своего неожиданного выступления и тоже немало выпивший, закричал толмачу:

— Спроси, толмач, чему у нас так удивляется приезжий верзила?

А Вышата продолжал нести околесицу:

— Ну что за оружие у вас? Саблюки что игрушки малые, легкие! Разве ими побьешь панцирника?! — И пренебрежительно добавил: — Видно, тяжелы наши добрые мечи для ваших ручек белых!

Юрий Андреевич слишком поздно заметил, что Вышата опьянел и чудит по обыкновению. Найдя выход своему дурному настроению, Захарий крикнул с места толмачу:

— Прошу, друг, переведи рузикскому азнауру — любой меч из его руки выбью, как только проспится он и отрезвеет.

Князь Абуласан, обеспокоенный возможностью новой стычки за столом, гневно заметил племяннику:

— Опомнись, Закарэ, разве можно вызывать гостя на поединок? Дедовские обычаи забыл?

Тут рассердился уже амирспасалар Саргис. Загудел на весь зал:

— Да что понимаешь ты в воинских обычаях, Абуласан? С каких это пор состязание на тупых мечах — поединок? Пусть померяются силами молодые люди и нас порадуют своим ратным искусством!

Юрий Андреевич любил военное дело. Но когда толмач объяснил все происшедшее, он бросил взгляд на богатырскую фигуру Захария и неодобрительно крикнул захмелевшему Вышате:

— Рано забахвалился, невежа, поди-ка лучше выспись! Завтра посмотрим, каков ты герой с похмелья…

Подняв кубок с вином, Юрий с дружелюбной улыбкой обратился на греческом к Захарию:

— Не знаю, кем и величать тебя, господин. Желаю доброго здравия! А на Вышату не гневайся… добр он и предан, верный человек. Только захмелел чуток и куролесит! А зла никогда не сотворит, боже упаси…

Сообщение о том, что князь Абуласан нашел для Тамар жениха — рузикского царевича — где-то на севере, а также о решении коронного совета, которое с кислым видом передал обеим царицам новый министр двора, привело Русудан в состояние тихой ярости. Удручала мысль, что всех обогнал пронырливый Абуласан, своего человека продвигает к царскому трону… И зачем только вернули его с родичами в Картли?! В пылу гнева Русудан забывала, что именно по ее настоянию Тамар, с большой неохотой, согласилась на возвращение Арцруни в Тбилиси. Свое негодование старая царица щедро изливала на приближенных. Больше всего доставалось смиренному иноку Теофилу, личному царицыну чтецу, который никак не мог угодить раздосадованной госпоже ни интонацией голоса, ни соответствующим произношением евангельских словес и в эти дни частенько бывал с позором изгоняем из царских покоев.

У Тамар любопытство, обычное и естественное для девушки во время сватовства, было заглушено чувством горечи. Вельможи распоряжались рукой своей царицы, не спрашивая ее сердца…

Настал, наконец, день царских смотрин. В большом тронном зале Исанского дворца, где уже собрался весь двор и обе царицы восседали на тронах под балдахином, амирэджиби, стукнув о пол золотым жезлом, громко возгласил:

— Царевич рузиков, багрянородный Георгий!

Взоры всех присутствующих впились в распахнутые настежь двери. В них показалась высокая статная фигура молодого широкоплечего мужчины, с небольшой русой бородкой и слегка раскосыми глазами. Князь Юрий был облачен в богатый малиновый кафтан с меховой оторочкой, с осыпанной драгоценными камнями хорасанской саблей (личным подношением Абуласана) на боку. Обут в красные узорчатые сафьяновые сапоги на высоких каблуках, в руках держал соболью шапку с малиновым же парчовым верхом.

Юрия Андреевича сопровождали Вышата и немногочисленная приезжая свита, приодетая в исправную одежду иждивением того же рачительного князя Абуласана. В общем группа высоких светловолосых людей с севера производила хорошее впечатление. В зале стояла тишина, нарушаемая лишь мерными твердыми шагами рузиков.

У царицы Русудан потемнело в глазах.

Дважды выдавали красавицу Русудан за венценосных стариков, и оба раза недолго длились ее неравные браки. А сейчас стоит перед ней русский богатырь, статный и красивый, — родич ее первого мужа. Забыла старая царица свои обиды и, в память далекой юности, ласково улыбнулась бедному изгою.

А что же Тамар? Холодным взглядом окинула царственная девушка заезжего царевича, потом опустила взор и молчала весь прием.

Амирэджиби от имени великих цариц задал традиционный вопрос о здравии на грузинском языке. Его быстро перевел толмач. Юрий Андреевич, смущенный непривычно пышной обстановкой царского двора (отвык за долгие годы скитаний по половецким юртам!), на плохом греческом ответил на приветствие и тоже спросил о здоровье цариц. Украдкой посматривал на Тамар, удивляясь, — этакую красоту не видывал он за всю жизнь!

Вышата прохрипел на ухо:

— Ух и хороша! Как в сказке — чистая Василиса Прекрасная. А хоромы-то, хоромы…

Официальная часть приема окончилась. Царицы встали с золотых тронов и, предшествуемые амирэджиби с золотым жезлом, медленно удалились через почтительно расступившуюся толпу придворных в свои покои.

Юрий Андреевич, узрев у окна приглянувшегося ему на пиру молодого воеводу, направился прямо к нему. С радостной улыбкой протянул руку:

— Здорово, князь! Узнал я твое христианские имя, Захар. А меня зови Юрием, а то и Георгием, по-вашему. Чудно мне, что ты наделен прозвищем «Долгорукий», как дед мой, великий князь Юрий Владимирович!

Захарий пробормотал короткое приветствие. А Юрий весело продолжал:

— О поединке-то не забыл, Захар? С Вышатой моим? Когда биться будете?

— Хоть сейчас, — ответил Захарий.

— Эй, Вышата, подь сюда на расправу!

Вышата приблизился к собеседникам, что-то смущенно стал бубнить. Юрий Андреевич, вслушиваясь в невнятные слова дружинника, звонко рассмеялся:

— Прощения дурень просит за пьяные речи у тебя, Захар! А повинну голову и меч не сечет, так, Захар?

— Так, князь Георгий, — согласился Захарий.

— Но ты не думай, то Вышата не со страху, а по совести своей делает! Дюж он биться на мечах, многих богатырей на своем веку посек, сам увидишь, каков он в битве…

Захарий подошел вплотную к громадному новгородцу. Положив руку на широкое плечо, он громко сказал по-гречески:

— Иди-ка, витязь, ко мне в гвардию знаменосцем или сотенным! Будем вместе в боях силу показывать…

— Э, нет, княже Захар! Я тебе своего слугу верного не отдам… А бить бесерменов завсегда вместе будем! — воскликнул со смехом Юрий Андреевич.

Глава V. СНОВА НА ЮГ!

Согласие царицы Русудан оказалось решающим. Абуласан сиял и, подготовляя пышнейшую царскую свадьбу, превзошел самого себя в умении тратить деньги. Собственно говоря, подготовка подобных церемоний лежала на министре двора, но у князя Вардана от небывалой удачи соперника разлилась желчь, и он засел в своем дворце. Сыну Джуаншеру он отечески посоветовал с оглядкой оплачивать счета дворцовых поставщиков. Тогда снова проявила свой властный характер царица Русудан. Вызвав Дадиани во дворец, она крепко отчитала мальчишку за поразительное недомыслие и за скаредность, чуждую молодости, пообещав незамедлительно скинуть его с должности. Джуаншер струхнул и стал беспрекословно оплачивать счета.

После смотрин царица Тамар увидела своего будущего мужа на рыцарском состязании, где Юрий Андреевич показал свою удаль молодецкую. И наконец, они встретились на пиру по окончании турнира. Памятуя советы своего наставника Абуласана, Юрий пил умеренно, что сразу подметили пытливые глаза приближенных. Но едва ли парой слов сумел перемолвиться со своей суженой царевич из Русии, хоть уже бойко говорил по-грузински, иногда мешая грузинские слова с греческими. Странное дело! Тридцатилетний витязь, немало повидавший красавиц на своем веку, словно юноша смущался под пытливым взглядом Тамар. Вольготнее всего (после чопорного дворцового этикета) ему было в гостеприимном доме Арцруни. Юрий Андреевич подружился с князем Гузаном. Хотя отец давно выхлопотал ему далекое кларджетское эриставство, Гузан не спешил отправиться в деревенскую глушь.

— Как же так, друже Гузане? — удивлялся Юрий тому, что на поле брани здесь самый главный — амирспасалар. — Поди, на Руси у нас князь над воеводами завсегда набольшим стоит!

— Ничего, ничего, господине, станешь царем и войско в свои могутные руки возьмешь, — на неплохом греческом (научился в изгнании!) утешал Гузан, прихлебывая вино. Вперив в Юрия рачьи глаза, кларджетский эристав продолжал: — Вот, к примеру, прадед нашей царицы — Давид Великий и царем, и амирспасаларом был одновременно. То и ты сможешь…

— То-то! — заключил Юрий, опрокидывая кубок.

Хотя в прошлом, кроме малоудачного похода на Киев с воеводой Жидиславовичем, за князем Юрием других бранных достижений как будто и не числилось, сам он был отважен. Но для главенства в войсках требовались подвиги, и не малые…

Неосторожные слова Юрия достигли парона Саргиса (всегда найдутся добрые люди) и немало встревожили главнокомандующего. «Да! Палец в рот ему не клади! К полновластию уже стремится рузик, а в том Арцруни ему — первые помощники. И видно, зря я его своей рукой к трону подсаживаю… Отец его, говорят, упрям был, своеволен и властолюбив безмерно. И сынок, видно, в батюшку пошел!» Почувствовал амирспасалар, что обходит его хитрый шурин, и поспешил переехать в купленный недавно особняк близ царского дворца. Лишь мельком заметил Абуласан холодок в обращении зятя, но значения не придал, поглощенный подготовкой царской свадьбы. Наконец приготовления были завершены, брачная церемония на завтра назначена в Сионе.

В царской опочивальне полумрак. В углу обширной горницы — красный свет лампад. А через открытое настежь окно тянется лунный луч, неярким бликом ложась на мраморный пол. Тихо похрапывает старая нянька. В кресле у окна сидит Тамар…

Мтаварский мятеж, гибель несчастного Демны, смерть матери, одна коронация, смерть отца-охранителя, другая коронация, смена вазиров, восстание мокалаков, неудачная борьба с Микаэлом. Как много для восемнадцатилетней девушки на троне! А теперь ее, царицу семи царств, выдают замуж, не спрашивая согласия… Сколь нелеп стародавний обычай! «Для вящей пользы дома твоего и царства Картлийского!» — заверяли сторонники рузикского царевича, а первым — этот неприятный старик Абуласан… «А будет ли эта польза?» — задал вопрос холодный разум. Кто может предвидеть будущее? Тетка шепчет: «Укрепишься теперь на престоле, рядом воссядет воин могучий!» А у этого воина — дружина поменьше, чем у иного азнаура, откуда сила у него, кроме войска же царского? А им командует амирспасалар Мхаргрдзели и свою линию гнет! Как сможет стать супруг опорой могучей против своеволия мтаваров, с которыми подчас не справлялись Багратуниани?

Предшествуемая служанками со светильниками в руках, в опочивальню вошла Русудан.

— Что ж ты еще не в постели, душа моя? Завтра свадьба, отдохнуть тебе надо!.. — И заботливая тетка уложила Тамар на широкую тахту.

Медовый месяц еще не кончился у молодоженов, как по совету новых друзей Юрий Андреевич решил на деле показать свое военное искусство, а там и взять в крепкие руки верховную власть в царстве. Однажды, оставшись наедине со старым амирспасаларом, Юрий спросил его в упор:

— Скажи, великий воевода, разве нет у вас по соседству бесерменов, что царское войско постоянно в покое пребывает?

— Как нет? Кругом нас все агаряне враждебные! — удивился Саргис.

— А почему мы не побьем их? Войска у нас много, жалование даром воины получают! — продолжал допытываться Юрий.

Амирспасалар пожал плечами:

— Вельможи того не хотят.

— Ага, значит, и здешние бояре такие же лежебоки, какие у моего батюшки во Владимире были…

— Не все, — сдержанно исправил Саргис. — Есть и хорошие воины! Оба Торели — отец и сын, братья Ахалцихели и многие, многие другие.

— А ты сам, великий воевода, как на это дело смотришь?

Немного подумав, Саргис ответил:

— Если царица согласится, хоть через неделю в поход можно двинуть войско. Пойдем брать город Двин!

Амирспасалар стал объяснять Юрию Андреевичу важное значение богатого и хорошо укрепленного города Двин, находящегося на торговой дороге, в тылу у другого такого же большого города — Ани, на путях к Тавризу. Князь Юрий был сведущ в ратной науке и быстро понял все преимущества предлагаемого амирспасаларом плана военных действий.

Наутро царский супруг с торжествующим видом объявил парону Саргису:

— Царицу уговорил вечор… Готовь полки, великий воевода. Пойдем бить с тобой бесерменов!

Сбор частей для похода назначили в Каяне — могучей крепости на вершине горы, круто вздымающейся на левом берегу реки Агстев, в ста стадиях от Нор-Гетика, где настоятелем был Мхитар Гош. Захарий, начальник гвардии, решил посетить своего наставника. В Нор-Гетик с ним захотел поехать и Юрий Андреевич, который все более и более привязывался к молодому спасалару, несмотря на некоторую непонятную холодность со стороны Захария.

На смотру в Каяне Юрий Андреевич гарцевал на вороном коне, под красным стягом. На червленом овальном щите красовался вздыбленный золотой лев — герб владимирских князей. Статную фигуру облегала двойная киевская кольчуга, на высоком железном шлеме развевался белый султан, с широких плеч свисало корзно^[91] василькового цвета с золотой каймой. Длинный меч, копье с флажком, притороченный к седлу боевой топор составляли вооружение русского витязя. На груди блестело золотое оплечье с цветной эмалью и кованая золотая гривна.

Захарий был одет много проще — в хорасанском легком панцире, со шлемом-мисюркой с тонкой золотой насечкой на голове. Через плечо на богатой перевязи висел огромный драгоценный меч из Индии — подарок отца.

После смотра двинулись в поход.

Всю дорогу из Каяна в Нор-Гетик оба рыцаря ехали не спеша, без доспехов, в сопровождении отряда конных гвардейцев. Свернув с дороги и перебравшись по каменному мосту через быструю речку, они вскоре прибыли в монастырь Нор-Гетик, скрытый в глубине поросшей лесом лощины. Мужа царицы в монастыре встречали с честью, под колокольный трезвон и с торжественным выходом монахов во главе с отцом-настоятелем. После литургии и обильного обеда с возлияниями Юрий Андреевич, по доброму русскому обычаю, отправился отдыхать. Мхитар Гош остался наедине с воспитанником.

— Как живешь-можешь, отче, в монастыре? Не наскучило тебе одиночество? — ласково спросил Захарий.

— Нет, отчего же… Братия тихая, трудолюбивая. Не позволяют мне заниматься хозяйством, сами все делают. «Судебник» уже заканчиваю, брат Ванакан переписывает. Одну копию отцу твоему обещал послать… — С тихим смешком добавил: — Владыка Барсег моим «Судебником» тоже заинтересовался. Велел прислать в Ахпат на просмотр. Неспроста это, я знаю… Впрочем, что я все о себе? Расскажи лучше, как твои дела, мой Закарэ, как с новым царем уживаетесь?

— Не царь он, только царицы муж! И дружины у него нет никакой! — буркнул Захарий.

— Допустим. Не короновали его в Мцхете, действительно. Но в Ахпате на ектении его как царя Георгия ежедневно поминают. И в дарственной надписи на стене храма тоже так записали.

— Это все дядя Абуласан орудует! — нехотя объяснил Захарий.

Мхитар Гош задумался. Испытующе глядя на Захария, он хотел что-то сказать, но раздумал. Снова задал мирской вопрос:

— А как великий амирспасалар себя чувствует? Как его здоровье? И как с ним князь Георгий себя ведет?

— Благодарствую, отец здоров и тебе поклон посылает. Жалеет, что не смог сам заехать в Нор-Гетик. А с рузикским князем как будто у них все в порядке — отношения неплохие.

— То-то! А знает ли оный рузик, что у нас в государстве в военное время амирспасалар — первое лицо?! Даже сам царь в поле не может один войском распоряжаться, без согласия и приказа амирспасалара Картли!

— Точно не знаю, отче, беседовал ли об этом с ним батюшка.

— А ты проверь! Надо своевременно предупредить рузика…

Гош задумчиво посмотрел на Захария, вздохнул:

— Вижу, рвется к власти твой дядя Абуласан, через князя Георгия хочет этого достичь! Ну а у рузикского царевича какая опора в Картли может быть? Имерские мтавары во главе с Дадиани против него, а в Шида-Картли и Кахети не любят Абуласана и его присных. А кроме них, повторяю, у князя Георгия прочной опоры во всей стране нет…

— А царица? И родичи его? — сумрачно спросил Захарий.

— Эх, Закарэ, женская любовь переменчива! А к царской свадьбе не прислал даров князь великий Савалт из Русии своему родному племяннику! Это как понимать? Да и дружины у него, говоришь, никакой не оказалось… Как же так? — допытывался старый наставник.

Поднявшись по живописному ущелью к перевалу и пройдя по узкому прибрежному карнизу вдоль озера Севан, войска подошли к укрепленному городу, Бжни. На большой столообразной скале возвышалась древняя цитадель. Амирспасалар приказал с ходу идти на приступ. Взяв твердыню, войско продвинулось вперед и вступило в небольшое поселение — Ереван.

Сельджукский гарнизон, занимавший местечко, при приближении неприятеля отступил, не приняв сражения. В Ереване была назначена однодневная стоянка войска перед началом общего наступления на город Двин.

Однажды появилась группа оборванных жителей из горной области Ниг, что к северо-западу от Еревана. Со слезами на глазах жаловались великому амирспасалару выборные от народа на бесчинства сельджукских шаек и просили о помощи. Амирспасалар задумался. Наступление на Двин и так велось медленно, а тут еще терять время на осаду неприступной крепости Амберд — главного оплота эмиров-разбойников… Нет. Парон Саргис ответил отказом. Когда ходоки, опечаленные, удалились, Захарий спросил:

— Почему ты отказал в помощи несчастным, отец?

— Крепость Амберд — одна из сильнейших в Армении, Закарэ. Без осадного снаряда ее не возьмешь. А машины нужны для осады Двина.

Но Захарий успел расспросить нигских горцев о повадках сельджуков и уже составил план своих действий.

— Прошу только три дня сроку и один полк нашей дорийской конницы, отец. Амберд я возьму и без осадных машин! — твердо сказал Захарий.

Амирспасалар удивился. Он знал серьезный характер сына, очень доверял ратной сметливости Захария, но все-таки… Юрий Андреевич, который присутствовал при разговоре, счел нужным вмешаться:

— Великий воевода, коли Захар берется, значит, умысел свой имеет. Дай ему конный полк на три дня! И я с тобой пойду, Захар!

Амирспасалар уступил. Той же ночью, в сопровождении проводников-горцев, дорийский конный полк выступил к ущелью реки Касах.

Высоко в горах на утесе стоит крепость Амберд. В незапамятные времена воздвигли твердыню из базальтовых глыб былые владыки Ширака, избрав ее своей резиденцией. Но теперь в ней обосновался сельджукский эмир Ибрахим.

Ранним утром из крепостных ворот в очередной набег выезжал крупный отряд. Впереди, на породистом арабском скакуне, ехал низкорослый рябой всадник в богатой одежде и зеленой чалме — сам эмир. Сельджуки весело перекликались, предвкушая богатую добычу в армянских селах — скот, ковры, красивые девушки… На холме, укрывшись за большим камнем, за отрядом незаметно наблюдал дозорный. Конь его мирно пасся у подножия утеса. Пересчитав всадников и заметив взятое отрядом направление, дозорный вскочил в седло и во весь опор поскакал по боковой лощине.

Конный полк стоял в засаде неподалеку от крепости. Выслушав донесение дозорного, Захарий подал команду:

— По коням!

Длинной цепочкой всадники выбрались из впадины. Перевалив через высокий хребет, обходной дорогой полк помчался в сторону большого селения Бюракан и, незаметно окружив село, ожидал условного знака.

Захарий и Юрий Андреевич ехали отдельно, сопровождаемые оруженосцем Ростомом. У Ростома на руке сидел охотничий сокол под черным колпачком. Конница Ибрахима уже подошла к селению Бюракан и стала медленно втягиваться по длинной улице, направляясь к площади села, где стояла небольшая церковь. На площади маячили одинокие конные фигуры — Захарий, Юрий Андреевич и Ростом с соколом. Несколько жителей беседовали с прибывшими, с опаской оглядываясь по сторонам.

Ибрахим поразился наглости чужаков. Подъехав к всадникам, эмир грозно закричал по-тюркски:

— Кто такие, кто позволил вам здесь охотиться? Сейчас же отдай сокола, неверная собака!

Жители разбежались, испуганно наблюдая издали за событиями, и, видимо, думали: «Сейчас приезжих людей изобьют, свяжут арканами, а потом начнется погром села, не иначе…»

Захарий тоже по-тюркски спокойно ответил эмиру:

— Где хочу, там и охочусь. А тебе какое дело, старый шакал?

Ибрахим чуть не задохнулся от негодования:

— Взять наглеца! И остальных, живо!

Несколько нукеров подскочили к Захарию. Двое схватили его коня под уздцы, другие стали тянуть всадника вниз, на землю, бросились к Юрию Андреевичу и Ростому. Захарий наотмашь сбил нападающего рукой в белой рукавице, поднял коня на дыбы. Юрий Андреевич уже ловко действовал мечом, воинственно выкликая:

— Бей, братцы, бесерменов!

Эмир в ярости захрипел на нукеров:

— Трусливые собаки! Не можете взять трех гяуров!

Ростом, изловчившись, сорвал колпачок с головы сокола и высоко подбросил в воздух птицу. Сокол стремительно взмыл вверх и стал описывать плавные круги над площадью. Изумленные нукеры, прекратив схватку, с удивлением смотрели на парящего в небе сокола с красной тряпицей. Это был условный знак. Со всех сторон ворвались в село лорийские сотни, рубя, разгоняя сельджуков…

Эмир Ибрахим, связанный, без зеленой чалмы, стоял, потупив взор, перед Захарием. Качаясь на коне, от души хохотал Юрий Андреевич:

— Ох и хитер ты, Захар. Обвел вокруг пальца мурзу!

Захарий спокойно сказал пленному главарю:

— Теперь веди нас в крепость, эмир. В гости!

На подступах к огромному укрепленному Двину князь Саргис невольно вспомнил взятие Ани. Однако обстановка здесь была совсем иной. Двин, занятый царем Георгием в 1163 году, через пятнадцать лет, во время восстания Орбели, был снова захвачен Шеддадидами. Здесь жило много мусульман, и рассчитывать на содействие городского населения не приходилось. Но, как и в Ани, затягивать осаду города было опасно, из Ирана и других мест могла подойти военная подмога.

Цитадель, построенная в V веке на холме, в середине огромного города, и внешний обвод крепостных стен прочно занимались большим наемным гарнизоном и мусульманским ополчением. При приближении грузино-армянских войск жители из предместий ушли за городские стены, все ворота были на крепком запоре. Войска подошли к Двину, обложили со всех сторон, разбили лагерь и повели правильную осаду города. Начался обстрел крепостных стен и башен из подвезенных тяжелых камнеметов. Сельджуки отвечали градом камней и стрел из таких же орудий, установленных на башенных площадках. Амирспасалар понял — надо предпринять что-то необычное, и ночью вызвал к себе Захария и Ростома.

Наутро Захарий лично выехал с оруженосцем на разведку. Объехав городские стены, убедились, что они сложены из сырцового кирпича на глинистом растворе и высота укреплений не превышает 20 локтей. Ростом был знаменитым по всему Лори скалолазом, и он предложил смелый план:

— Я открою ворота изнутри…

В безлунную летнюю ночь, когда трудно разглядеть даже гриву собственного коня, из лагеря бесшумно вышла небольшая группа людей, навьюченных веревками и стальными клиньями. Сам Ростом, легко одетый, нес в руках большой молот. Скоро группа скрылась в чернильной темноте ночи.

Захарий в боевом вооружении сидел в шатре вместе с Юрием Андреевичем, также облаченным в доспехи. На складном столе горела свеча в фонаре. Рядом лежали шлемы. Оба молча ждали.

В палатку быстро вошел дорийский сотник:

— Ишхан, Ростом прислал сказать, что начинает подъем на стену.

— Хорошо. Возьми людей… Условный знак — крик совы. Я сам подведу всадников к южным воротам! С богом!

Обращаясь к Юрию Андреевичу, он сказал, беря шлем со стола:

— Пора, князь Георгий! Собирайся, скоро начнем…

Надев шлемы, рыцари вышли из палатки.

Небо было безлунным, но все в крупных мерцающих звездах. Со стороны Двина доносился собачий лай. К Захарию подошли военачальники, тихо доложили:

— Все готово, патроно.

Захарий прислушался к ночным звукам:

— Обернули войлоком копыта первых сотен, как я велел?

— Да, патроно.

— Всем всадникам оставить в лагере копья, ножны мечей тоже оставить. Чтобы ни одна железка не звякнула! Первым сотням приготовить факелы, под уздцы тихо подвести коней к южным воротам. Выступать немедленно. Я сам поведу сотни…

У крепостных ворот уже шла какая-то возня. Чудились приглушенные стоны людей. Однако тревоги в городе не было, лишь громче лаяли собаки. И вдруг со скрипом раскрылись створы крепостных ворот, с лязгом опустился мост, внезапно ярким заревом вспыхнули факелы. По полю бешеным наметом мчались конники, с грохотом проскакали по подъемному мосту под темные своды крепостных ворот. Впереди летели Захарий и Юрий Андреевич, за ними несся Вышата с высоко занесенным мечом.

На рассвете городские кварталы были заняты грузино-армянскими войсками. К цитадели были передвинуты камнеметы, и осадные мастера стали устанавливать у главных ворот тяжелый крепостной таран. Сельджуки яростно отвечали на стрельбу из камнеметов градом стрел и камней, лили кипящую смолу и делали вылазки, мешая работам. Осада затягивалась.

На военном совете произошло крупное столкновение между Юрием Андреевичем и амирспасаларом. Потребовав немедленного штурма цитадели, муж царицы решил указать свое место воеводе и наговорил ему дерзостей.

— А ты мне, великий воевода, не указчик! Ишь что вздумал — государей учить ратному делу! Да я давно эту крепостцу взял бы, а ты все вокруг да около ходишь…

Амирспасалар, не отвечая, тотчас закрыл военный совет.

Все разошлись недовольные. Поздно ночью, пошатываясь, в общую палатку вернулся Юрий Андреевич с попойки у князя Гузана. А на рассвете, вместе с кларджетцами и примкнувшими к ним месхами, Юрий храбро полез на приступ. С великим уроном для осаждающих приступ был отбит, и сам Юрий Андреевич чуть не попал в плен — еле выручил силач Вышата, сам получивший тяжелое ранение. Пристыженный Юрий сидел угрюмо в палатке у раненого друга, но покориться не захотел. Амирспасалар послал донесение в Тбилиси о действиях царского супруга и, собрав спасаларов, настрого запретил выполнять чьи-либо приказы, кроме приказов амирспасалара. Таран, наконец, был установлен…

Шеддадид сдался.

Возвращение в Тбилиси было нерадостным. Юрий Андреевич ехал обособленно, рядом с паланкином, где лежал раненый Вышата. Амирспасалар понимал, что рузикский князь, действуя заодно с его же родичами, замыслил овладеть полнотой власти в царстве. Это пахло новой смутой… Парон Саргис насторожился.

Глава VI. ПОСЛЕДНИЙ ТОНДРАКИТ^[92]

— Приглядывайся повнимательнее, как я работаю, Петрос! Вот я беру три кольца кольчужных. Каждое отдельно отковал и в масле закалил, не вырезал из листа железного, как плохие мастера делают! А три кольца теперь вместе сварю, вот так, — приговаривал Кюрех, дробно постукивая молотком по раскаленному железу.

Искры летели на кожаный передник и гасли. Петрос неотрывно глядел на ловкие, точные движения покрытых черным волосом могучих рук оружейного мастера. Прихватив клещами второе кольцо и наложив посередине круглую стальную склепку, Кюрех рядом ударов прочно склепал оба звена.

— Только так и получается настоящая панцирная кольчуга, что никакой стрелой не пробьешь да и мечь не возьмет. Не хуже рузикских или дамасских! — И Кюрех усмехнулся. — А за кольчугу подобную хозяин сдерет с какого-нибудь мамлюка не меньше семидесяти золотых…

— А тебе и половины не даст за труд! — вспыхнул Петрос.

Мастер нахмурил брови.

— А ты уже деньги считать выучился? Рановато… Сначала работать научись! — Со вздохом: — Так уж на свете повелось — один другого объегорить норовит, в кабалу взять. Вот и Тигран наш был когда-то хорошим варпетом, сам трудился в кузнице, великим умельцем оружейного дела слыл. А теперь разбогател, работников завел, сам только в лавке, с покупателями…

— А вот ты давеча рассказывал… — начал и осекся Петрос: в кузницу в овчинной шубе ввалился седой великан. Запальчиво крикнул:

— Опять за твою кольчугу не заплатил проклятый сельджук! Что с ним делать?

Кюрех, не отвечая, продолжал оглушительно стучать молотом по железу.

— Тебе говорю, варпет! — рассердился Тигран и сразу напустился на Петроса: — А ты почему без дела болтаешься, дармоед?

В темных глазах оружейника загорелся мрачный огонек. Бросив молоток на наковальню, он скрестил руки на кожаном переднике:

— Не видишь разве, хозяин, — кольчужному делу Петроса обучаю. Тебе же на пользу!.. Или мало прибытку тебе?

Тигран гневно воззрился на мастера. Хотелось одернуть непочтительного. Но твердый взгляд мастера остановил хозяйский порыв. Показав широкую спину, выплыл из мастерской, хлопнул дверью. «На самом деле, откуда знать Кюреху, как взыскать долг с беспутного вояки?»

По субботам Кюрех любил размяться после работы, в любую погоду гулял по окрестностям города. Его всегда сопровождал Петрос. Часто присоединялся к ним для прогулки и веселый кахетинец Нико, племянник старого шорника Микэла.

Трое рамиков неторопливо спускались по скалистому склону к мосту. Крупными хлопьями падал первый снег, оставляя мокрые следы на туфовых камнях. Из ущелья дул ветер, небо было в серых обложных тучах. Внезапно Кюрех остановился. По косогору к реке приближалась необычайная процессия. Впереди, на добром коне, мерно покачивался в седле тучный мустасиб^[93] Махмуд. За ним, подталкиваемые щедрыми пинками городских стражников-сельджуков, плелись несколько десятков людей в поношенной одежде. Многие были без шапок. Поодаль двигалась большая толпа, главным образом женщины и дети, оглашая морозный воздух причитаниями.

Петрос схватил учителя за руку. Весь дрожа, он выкрикнул:

— Да что это такое?

— Недоимщиков купать в реке будут! — глухо ответил Кюрех. — Верно, джизию не уплатили рамики… А с чего платить? Вот и будут мерзавцы мучить людей, если родственники не выкупят!

— У нас в Кахети позабыли и думать о джизии, — с гордостью вступил в разговор Нико.

Кюрех усмехнулся:

— Да ваши князья вместо той джизии давно десять новых налогов придумали. Навидался я в Картли… три шкуры с народа дерут!

Шествие приближалось, уже слышны были голоса женщин, подбегавших с мольбой к мустасибу:

— Ага, пощади! Завтра полностью внесем деньги…

— Не завтра, а сегодня, сейчас надо! — невозмутимо отвечал толстяк. Остановив коня у самого берега, он отдал приказание стражникам. Те быстро выстроили недоимщиков в ряд, у самой кромки воды. Махмуд вытащил пергаментный свиток, развернул и, защищая ладонью от снега, начал протяжно выкликать:

— Ткач Погос, должен его высочеству три динара…

— Каменщик Вартан… один динар.

Первых двух должников вызволили родичи, внеся деньги мустасибу. Но у третьего ремесленника сердобольцев не оказалось. Дважды оглашал без успеха его имя Махмуд. Рассердясь, он повелительно крикнул:

— В воду!

Дюжий стражник резким ударом ноги сбросил недоимщика в воду. Тот, сразу оледенев, захлебнулся и пошел на дно, пуская пузыри. В воздухе мелькнуло тело. Молодой горец прыгнул в ледяную воду и, ухватив утопающего за волосы, вытащил на берег. Мустасиб чуть не задохнулся от гнева. Высоко подняв плеть, он гаркнул:

— Схватить наглого гяура! Как он смеет препятствовать слугам его высочества?

— Постой, ага! — шагнул вперед Кюрех. — Я плачу джизию. Сколько должен этот бедняга? — И он вытащил из-за пазухи кошель.

— Плати, четыре динара, гяур, и прочь с глаз моих, пока цел! — заорал мустасиб…

— Всегда жестоки с народом властители! А чужестранцы — тем более… Свой владетель хоть иногда рассчитывает, что не стоит резать курицу, пока яйца ему приносит. Ну а эмиру вдвойне наплевать на страдания людские — сегодня он царит в Ани, а завтра, смотришь, и выкурят его анийцы, как некогда дядю Фадлуна! Вот он и старается побольше денег выколотить с жителей…

В маленькой комнате тепло. Малиновым пламенем рдел в камине кизяк. Закутанный в овчины Петрос растянулся на каменной лежанке. В углу, под грудой лохмотьев, в беспамятстве метался рамик. Кюрех сидел на низком чурбаке у камина. Изредка бросал взгляд на воспаленное лицо больного, беспокоился: «Позвать лекаря надо!»…

Петрос попросил:

— Расскажи мне еще о славных тондракитах, кэри Кюрех!

Кюрех оживился.

— Слушай о вожде Смбате из Зарехавана. Любимым учеником у него был мой тезка Кюрех. А о богачах учитель говорил: «Подобно тому как крупные рыбы в море проглатывают мелких, так и богатые поглощают бедных…» С оружием в руках боролись тондракиты за народные права, и к ним примыкали иногда бедные дворяне и даже священнослужители. Целые области в Армении присоединились тогда к праведному учению Смбата, и задрожали в своих крепостях князья!

— Почему же ныне исчезло это учение? — несмело спросил Петрос.

— Не исчезло оно, но приуменьшилось до крайности число приверженцев! — с грустью ответил оружейник. — Ополчились на тондракитов и цари, и князья, и патриархи, с воинством великим — своим и византийским — пошли они на тондракийские селения, жгли, предавали мечу без жалости, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей. А патриархи выжигали на лбах их печать лисью, глаза многим выкололи. Мученической смертью погибли вожди Смбат и Кюрех, а уцелевших выслали в далекие края, мало кто остался в Армении. Но из поколения в поколение хранят верные люди светлое Смбатово учение, хотят донести его до тех времен счастливых, когда народ освободится от господского ярма! Меня в юные годы послали наши старцы в Русию разыскать там последователей учения, их там немало… Долго жил я в столице царства рузикского и оружейному делу там научился. А потом повелели старцы возвратиться в Ани… Знай, Петрос, все люди равны перед лицом божьим и перед друг другом; а поборы и налоги всяческие — великое беззаконие, что насильно творят князья и патриархи. И бороться с ними надо неустанно…

— Но ты же уплатил сегодня джизию амирскому надсмотрщику? — возразил Петрос.

— Эх, дорогой, лучше бы я ударом меча расплатился за долг бедняги! — кивнул в сторону лежащего рамика Кюрех. — Но времена еще не наступили. Быть может, ты еще успеешь их узреть, сын мой! А за мной следят архиепископские соглядатаи, и дни мои сочтены!

— Готовь пробу, Галуст! — кратко сказал Езник, когда увидел законченный подмастерьем хачкар по заказу богача Оненца.

Радостно принялся за работу молодой камнерез, с утра до позднего вечера не выходил из дворика. Наконец наступил долгожданный день испытания Галуста на звание мастера. С утра Езник отправился с ним в церковь и после обедни заказал за свой счет молебен. Потом, стоя у ворот небольшого двора, оба они с поклонами встречали прибывающих седобородых мастеров с главой братства каменщиков «стариком» Погосом.

После обычных вопросов о происхождении и вероисповедании, убедившись в грамотности испытуемого и хорошем знании ремесленного устава, Погос приказал варпету Езнику предъявить пробу — изготовленное подмастерьем изделие — и поклясться на Святом Евангелии, что оно сделано самим Галустом. Езник с гордостью подвел мастеров к каменному фризу из розового туфа со сложным узором, стоящему в углу двора.

— Вот осмотрите, варпеты, это сделал мой выученик Галуст сам, с помощью Бога!

Давно не видели старые мастера такого умельства, принимая пробы у камнерезов. Между листьями смоковницы свешивались плоды граната и сочные гроздья винограда, а на ветках сидели и пели диковинные птицы.

Старый Погос удовлетворенно хмыкнул в бороду, но от суждения пока воздержался, только молвил:

— Как находите работу этого подмастерья, братья?

Варпет Гевонд, поглаживая седую бороду, низким басом изрек:

— Чистая работа, ничего не скажешь! Резьба четкая, окопов и трещин нет в камне. Вот только рисунок…

— …Рисунок-то старинный! — подхватил язвительный варпет Индзак. — Теперь больше узор мозаичный делается. Скажи-ка нам, парень, что есть правильная каменная мозаика?

— Мозаика правильной тогда бывает, когда делают узор из треугольников, квадратов и многоугольников, точно прикладывая их друг к другу, без зазоров, — без запинки ответил Галуст.

— А сколько их бывает, этих мозаик, на свете? — продолжал выспрашивать Индзак.

— Таких три, кэри. — И Галуст бойко схватил мелок, дабы на стене дома изобразить соответствующий мозаичный узор.

— Постой, парень, постой, — степенно вмешался варпет Гевонд, — ведь мозаика бывает не только из треугольников и квадратов, можно ее делать и из звезд, крестов и иных фигур…

Тогда Езник с торжествующим видом стянул темную ткань, прикрывающую другой фриз:

— Вот, варпеты, другая работа моего Галуста.

По фризу пятиконечные резные звезды чередовались с резными же пятиугольниками, создавая причудливый орнамент. Варпеты переглянулись. Гевонд гулко пробасил:

— Работа изрядная! И ничего не скажешь, Индзак-джан. На теперешний вкус вырезан камень…

— А достаточная ли глубина? — усомнился недоверчивый Индзак.

Измерили глубину. Резка оказалась строго по правилам. Старейшина Погос тогда решил высказаться:

— По моему суждению, Галуст достоин звания каменных дел мастера. Камень режет хорошо и устав знает. А вы как судите, братья?

Варпеты дружно закивали седыми головами.

— Достоин, брат Погос, можешь не сомневаться! — прогудел Гевонд. Подойдя к Езнику, он поцеловал его в лоб.

— Спасибо тебе, Езник, что достойную смену подготовить себе сумел! — с чувством возгласил Погос и тоже облобызал старого варпета, у которого уже стояли слезы на глазах.

В тот же вечер, несмотря на трудные времена, был зарезан жирный барашек и в домике Езника устроили пирушку. Праздновалось получение Галустом долгожданного звания мастера. На семейное торжество кроме Погоса и варпетов-судей пригласили и старых друзей — оружейника Тиграна и шорника Микэла.

Мало изменился Микэл со времени памятного восстания. Познакомившись с молодым сомхитаром из Хожорни, Микэл должным образом оценил его трудолюбие и веселый нрав. Галуст, как все лорийцы, хорошо говорил по-грузински, и шорник охотно с ним беседовал на родном языке, сидя в лавке, увешанной кожаными хомутами и шлеями. Немного охмелев, Микэл кивнул старому другу оружейнику на Галуста и громко сказал:

— Жених вырос. Молодец что надо. Как ты думаешь, Тигран?

Галуст вспыхнул как пламя. Однажды за чарой вина он признался шорному мастеру, что любит Ашхен, дочь оружейника, и хочет на ней жениться. Микэл, насупившись, спросил:

— А она как?

— Она согласится, варпет Микэл.

— Откуда ты это знаешь? Ведь Ашхен совсем еще девочка.

Галуст потупился, тихо произнес:

— Сама сказала.

Микэл взорвался:

— Как, дурень, значит, ты с девочкой встречаешься и разговоры с ней ведешь, без ведома отца?!

Припертый к стене Галуст признался, что оружейник ничего об этом не знает, и тут же упросил отходчивого шорника быть у него сватом. Микэл на пирушке и закинул словцо за новоиспеченного мастера. Но Тигран ничем не отозвался на возглас друга, точно не понял смысла его слов. Повернувшись к Езнику, оружейник спросил:

— Как дела, дружище?

— Очень плохие, Тигран-джан, — уныло ответил Езник.

— Но я слышал, что эмир начал строить новую мечеть, значит, есть работа?

— Да что толку? Разве добьешься у вора-казначея платы за работу? А других заказов почти не бывает… разве что хачкары надгробные, — жаловался каменщик.

— Да, ваше ремесло требует спокойствия. Строить можнотолько тогда, когда в стране царит мир, — задумчиво молвил Тигран.

— Ну конечно! В смутное время только вы, оружейники, и зарабатываете… Признайся, брат Тигран, сколько ты подзаработал на войнах, продавая оружие? — прищурив глаз, отозвался глава братства каменщиков.

Нахмурившись, Тигран с достоинством ответил:

— Дай бог, друг Погос, чтобы пришлось ковать мне только лемехи для плугов и подковы для коней.

— Но ведь, Тигран, лемехи и подковы не так выгодно сбывать, как мечи и копья!

С упреком глянув на Погоса, оружейник только махнул рукой…

Дела у анийских каменщиков шли все хуже и хуже. Семьи голодали. Безвыходное положение вынуждало сколачивать небольшие артели и тайком перебираться на север на заработки. Пришлось и Галусту вступить в одну из таких артелей. Артель состояла из молодых каменщиков. И друзья избрали Галуста старостой.

Перед отъездом, собравшись с духом, Галуст отправился к оружейнику и признался в любви к его дочери. Тигран молча слушал горячую речь молодого мастера. В соседней комнате слышались легкие, осторожные шаги. Зеленоглазую дочку Тигран очень любил, и ему было больно огорчать ее и этого славного парня.

— Слушай меня внимательно, Галуст, и запоминай: Ашхен совсем девочка и замуж ей еще рано. Да и ты, ну кто ты сейчас? Каменных дел мастер, говоришь? А чего это твое ремесло сейчас стоит? Вспомни, что думает о нем ваш собственный «старик» Погос! Как прокормишь ты семью, где твой дом? Сам говоришь, что в другие края направляетесь на заработки… А когда вернетесь и с чем? Я неволить Ашхен не буду, пусть ждет тебя. Любит, говоришь? А что девочка в пятнадцать лет в любви понимает, а? Так и быть, разрешаю — иди попрощайся с Ашхен! Но знай, не невеста она тебе, и неизвестно, будет ли ею когда-либо… Еще много воды утечет, и тебе надо еще обеими ногами на землю стать, чтобы жить по-человечески, как мастеру подобает. Понятно?

Глава VII. ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ВСЕВОЛОД БОЛЬШОЕ ГНЕЗДО

В княжеской гриднице людно. Великий князь Всеволод Юрьевич восседал в большом резном кресле с высокой спинкой и выслушивал челобитчиков. Обличьем Всеволод Юрьевич пошел в мать — греческую царевну. Чернявый, с сухим горбоносым лицом, с небольшими усами и большими черными глазами, он походил на византийца. Нравом Всеволод был крут и властен, как и отец Юрий Долгорукий и убиенный брат Андрей. Державной рукой крепко правил он своевольными удельными князьями, в походах и сражениях удачливым почитался. Был он ненамного старше изгнанного племянника Юрия, люто ненавидимого из-за покойника отца, деспотически обращавшегося со сводными братьями.

К князю с низким поклоном подошел дородный дьяк Онуфрий. Угодливо склонившись, стал что-то нашептывать, Всеволод Юрьевич нетерпеливо оборвал дьяка:

— А где стоят те людишки из Обези?

— На подворье, господине, у собора — там и работают.

— Добро. После вечерни приведи мне их старшого с толмачом. Поговорим тогда, — кинул великий князь. К нему через толпу пробирался городской оружейник Олекса.

— Принес, Олекса? — живо спросил Всеволод Юрьевич.

— Принес, князь великий. Во, гляди!..

И, развернув пестрый плат, Олекса вынул шлем своей работы. Князь Всеволод залюбовался. Шлем был выкован из одного куска стали, сверху набит серебром и выложен серебряными накладками со сложным орнаментом и изображением архангела Михаила. Кругом вилась надпись: «Великий архистратиже господень, помоги рабу своему Димитрию»^[94].

— А лучше был бы злаченый, — молвил осторожно мастер.

— Много золота пошло бы… — раздумчиво отозвался Всеволод Юрьевич.

Отпустив мастера, великий князь встал и медленно прошествовал из гридницы на свою половину.

Вечером стража доставила к княжему двору встревоженного варпета Галуста с толмачом. Дьяк Онуфрия строго оглядел армянского каменщика и передал ему через переводчика-грека предупреждение:

— Ты гляди, мастер, всю правду великому князю сказывай! Грозен бо князь великий и не помилует за лжу, повелит вздернуть на первой же осине…

Галуст только тряхнул головой. «Везде цари одинаковы, всегда казнями угрожают!»

Великий князь сразу же сурово вопросил:

— Пошто лясы точил на кружале о «русском» царе у вас в Обези? Отвечай, смерд, да говори правду!

— Правду я молвил, государь! У картлийской царицы Тамар муж — русский князь Георгий, родом отсюда, из вашего города, — ответил Галуст.

— Князь Георгий?! — с удивлением повторил за толмачом Всеволод Юрьевич и обратился к Онуфрию: — Слышь ты, дьяче, какой это Георгий будет?

— Господине, я уже разузнал — то Юрий, племяш твой, сын упокоенного княж — Ондрея.

Князь Всеволод очень встревожился. «Проявился след Юрашкин, слухи о нем пойдут по земле русской. А там, смотришь, из бояр и людишек брата, покойного Ондрея приближенных, кто и хвост поднимет противу власти моей!..» Он начал подробно расспрашивать обезского мастера:

— Много ли Обезь воев имат и далек и удобен путь туда?

— Царство Картлийское большое. От моря до моря тянется. И воинов много имеет — одних кипчаков, половцев по-вашему, государь, тридцать тысяч, да еще много других конных полков есть. А путь туда далек, через степи и горы идти надо, реки переплывать. Месяца два или побольше пути, — обстоятельно рассказывал Галуст. Толмач переводил.

Великий князь задумался. Потом задал новый вопрос:

— А что делает князь Георгий у вас в Обези?

— Воюет с сельджуками, государь. Недавно большой город у них отвоевал — Двин.

Последнее известие совсем не понравилось Всеволоду Юрьевичу. Значит, в походы против бесерменов уже пустился Юрашка… А войска, видно, много у него, да все конные! А ну как пожаловать вздумает за отцовским наследием? До Владимира, может, и не дойдет, а до Киева — очень даже просто, по Днепру доплывут. А тогда снова смута великая зачнется на Руси…

Вечером в опочивальне, отходя ко сну, князь Всеволод все рассказал княгине Марии. Мрачный огонек зажегся в черных выразительных глазах ясыни.

— Вот почему наши багатары потеряли след змееныша в Дешт-и-Кипчаке! Значит, он теперь уже в Картли, мужем царицы стал, старшей дочери покойной Бурдухан, вашей родственницы… Проклятый! Пошли, княже, верных людей в Тифлиз, покончить с ним, — стала просить супруга.

Всеволод Юрьевич только отмахнулся:

— Мелешь невесть что, Марья. Чай, Юрка-то в охране. Попробуй в Обези добраться до царицыного мужа!

— Так как же быть? Оставить злодея безнаказанным?!

— Не он первый начал: мово брата Ондрея убил-то ведь родич твой! Впрочем, погоди-ка…

Всеволод недаром был полувизантийцем по крови. Мысль о возможном вторжении на Киевщину многочисленных обезских войск, во главе с ненавистным племянником, не давала ему покоя. Но показать свою тревогу жене он не захотел. Позевывая, небрежно молвил:

— Пошлю-кось дьяка Онуфрия в Обезь в обличии купца, с мягкой рухлядью. Пущай из норы лисенка выгонит, пока беды большей не натворил… Так-то будет лучше! — закончил Всеволод и повернулся на другой бок.

Велико было удивление Галуста и всей артели, когда на следующий день тиун без объяснения причин уволил армянских каменщиков. Вскоре Галуста снова вызвали на княжий двор и предложили подобру-поздорову убираться из Владимира.

— Впрочем, — добавил дьяк Онуфрий снисходительно, — я сам с вами поеду до Обези и за корм в дороге всей артели уплачу! Мукой али деньгами. А вы мне в пути помогите, добрые люди…

Что было делать бедным армянским каменщикам? Ругательски ругая новгородского купчину, сманившего их из Крыма, а заодно и старосту, поверившего в большие заработки на Суздальщине, стали они собираться в путь-дорогу. А предстояла она немалая и весьма опасная — через Дикое поле и Дешт-и-Кипчак к Дербенду.

Вскоре несколько тяжело груженных саней с анийцами и дьяком Онуфрием выехали по первопутку через Иринины ворота из Владимира. С дьяком ехал его племянник, угрюмый, рослый парень, не выпускавший бердыша из рук. На больших розвальнях везли мягкую рухлядь — ценные меха, зашитые в кожаные мешки. Сверху для укрытия навалили сена. Ехали долго, с бережением, избегая зимних кочевий и населенных мест. Дьяк Онуфрий сдержал обещание и снабдил артель дорожным припасом, выдал и корму для лошадей. Когда решали заночевать, останавливались засветло, чтобы не привлекать огнем костров недобрых людей. Дьяк ложился особо, прямо на тюках с мехами, а племянник ночью не спал, сторожил обоз попеременно с одним из каменщиков. В степи завывали голодные волки, но близко подойти к саням не решались. Проехав благополучно Донские степи и Дешт-и-Кипчак, подошли к Железным Воротам на берегу Каспия. Здесь начинались владения ширваншаха Ахситана. По прибытии в столицу царства — Шемаху каменщики увидели в городе много новых сооружений и решили остаться здесь на работу. Дьяк Онуфрий с племянником, давно сменив сани на скрипучую арбу, направились прямо на запад, через Ганджу и Шамхор, в Тбилиси.

Глава VIII. АХПАТСКАЯ АКАДЕМИЯ

Ахпатский архиепископ Барсег был намного моложе старшего брата князя Абуласана Арцруни. Исключительно красивой внешности, он мало походил на своего родича. Проводя большую часть времени в Тбилиси, где находилась его кафедра при армянском соборе Св. Георгия, веселый и общительный владыка любил соколиную охоту, не брезгал и чарой доброго вина. В качестве главы верующих армян в Картлийском царстве Барсег вынужден был изображать строгого блюстителя церковных канонов, особенно в глазах санаинских и ахпатских отцов, составлявших наиболее непримиримое крыло Армянской церкви.

Получив тайный донос на вольнодумца Мхитара Гоша, архиепископ Барсег поручил секретарю академии вардапету Минасу вызвать Гоша из Нор-Гетика для обсуждения его труда на заседании академии. Высокопреосвященный хорошо помнил, что Мхитар Гош на протяжении ряда лет был духовником Мхаргрдзели, воспитателем его сыновей Захария и Иванэ, и вовсе не собирался портить свои отношения с могущественным амирспасаларом в угоду санаинским отцам. Но все же надо было, как настаивали отец Минас и другие вардапеты, дать отпор вольнодумным высказываниям настоятеля Нор-Гетика.

Долго размышлял ученый-игумен перед отъездом в Ахпат и, решившись, отправил гонца в Лори, где пребывал князь Саргис. В своем письме он вкратце уведомлял о вызове владыкой Барсегом и опасениях за судьбу «Судебника» при обсуждении недоброжелателями.

Совет академии заседал в обширном притворе храма «Животворящего креста», построенного знаменитым зодчим Трдатом в начале XI века. У входа в притвор стояли рослые иноки-охранники и отгоняли любопытных. Во времена своего расцвета Ахпатская лавра насчитывала свыше 500 монахов, и прибытие на академическую расправу знаменитого Мхитара Гоша, естественно, вызвало большое любопытство многочисленной монастырской братии.

После молитвы и краткого вступительного слова высокопреосвященного Барсега на кафедру взошел тер-Минас. Немолодой монах, с изможденным лицом аскета и черной узкой бородой, воздев руки к церковному своду, патетически воскликнул:

— Отцы святые, не дай бог… я говорю, не дай бог, если писание сего вардапета, — он ткнул рукой в сторону Мхитара Гоша, — попадет в руки злонамеренного грамотея из низкородных! Вот послушайте, что пишет отец Мхитар в своем «Судебнике»: «Создатель сотворил человеческое существо свободным, зависимость же от господ возникла из-за нужд в земле и воде…» Но то же говорили Богом проклятые тондракиты, они тоже отстаивали равенство людей. А ведь «равенство» — наущение дьявольское!

— Не греши, отец Минас, — спокойно произнес с места Мхитар Гош, — я нигде не пишу о равенстве людей.

— Не давал я тебе слова, отец Мхитар! — загремел архиепископ. — Продолжай, тер-Минас.

Разозленный репликой Гоша, тот с жаром продолжал:

— А дальше вот что пишет сей вардапет зломысленный: «…В первый день нового года, равно как и в дни праздников, обязаны шинаканы делать приношения, но лишь в меру возможностей своих…»

В зале возникло движение.

Тер-Минас продолжал со злорадством читать крамольные места из «Судебника».

— «Не должно быть места притеснениям многим, и пусть исчезнут несправедливые привычки, ибо и сами приношения возникли из многих неуместных обычаев». Каково, святые отцы, а? Да ведь он хочет разорить наши монастыри, наши божьи храмы, хочет, чтобы шинаканы потеряли всякое почтение к Святой церкви дивного Григория!

— Неправда, только незаконные поборы с прихожан я предлагаю прекратить! — вновь не сдержался Мхитар Гош.

Тер-Минас выбросил последний козырь:

— А вот что наш вардапет пишет об обязанностях работников: «Работать на князя и господина должно один… — тер-Минас показал присутствующим худой, запачканный чернилами палец, — день из семи дней в неделю. Заставлять же попавшего в зависимость работать больше этого — великое беззаконие».

В зале поднялся сильный шум. Все кричали:

— Да он с ума сошел!

— Где это видано?

— Какой ишхан, какой монастырь согласится?

Гош иронически наблюдал за разбушевавшимися отцами. Архиепископа начинало бесить спокойствие настоятеля Нор-Гетика. Чувствует, наглец, широкую спину Мхаргрдзели за собой! Следует сбить с него спесь… Обращаясь к отцу Минасу, владыка повелительно возгласил:

— Зачитай, тер-Минас, что грозит книжникам, которые позволяют в своих трудах еретические высказывания!

Секретарь академии с готовностью стал читать древнюю анафему, с грозным видом поглядывая на Гоша:

— «…Проклятие всем еретикам, не признающим нашу небоподобную, святую, соборную и апостольскую Церковь святого Григория Просветителя. Да постигнет их проказа Гнезия, удавление Иуды, поражение громом Диоскора, трепет Каина, поглощение заживо землей Дафана и Авирона, да сбудется над ним проклятие сто шестого псалма и да будет он привязан к сатане! Никаким покаянием не избавится душа его от ада. Аминь!»

— Аминь! — повторил архиепископ. — Теперь ты сам видишь, отец Мхитар, чем рискуешь, если упорствовать будешь в заблуждениях своих! И не забудь, кроме академии есть еще остров на Севане…

Мхитар Гош пожал плечами. В этот момент широко распахнулись двери, охраняемые послушниками, и под старинными сводами раздался звон шпор. Твердо ступая по каменным плитам, по проходу не спеша продвигался статный рыцарь с почтительно обнаженной головой.

С негодованием взирали отцы церкви на вторжение постороннего мирянина. Постороннего? Да ведь это же племянник самого высокопреосвященного… Тер-Минас быстро юркнул на место, а архиепископ недоуменно воззрился на Захария. Подойдя под благословение, племянник твердо заявил:

— Высокопреосвященнейший, и вы, святые отцы! Мой благородный родитель князь князей великий Саргис шлет вам сыновний поклон и сообщает: прочитанный и одобренный им «Судебник» отца Мхитара по его приказу введен в действие во всех наших владениях. Он считает, что нам не придется спорить с кем-либо о толковании сих законов!

— Придется! — закричали с мест наиболее ретивые вардапеты из Санаина. Их возгласы подхватили многие сторонники.

Архиепископ понял, что он попал впросак. Мысленно ругая хитрюгу тер-Минаса, который с отсутствующим видом отсиживался в задних рядах, Барсег с важностью молвил:

— Прекратите шум, отцы! Я сам прочту «Судебник» и велю изъять все, что найду противоречащим установлениям и канонам нашей Святой церкви…

Глава IX. ДЬЯК ОНУФРИЙ В ГРУЗИИ

Недолго длилось семейное счастье венценосной четы… В самых резких выражениях сообщают грузинские летописцы о разногласиях Тамар и Юрия Андреевича вскоре после свадьбы. «Целых два с половиной года, как наковальня, переносила бодрая духом Тамар пороки русского, как никто другой не мог бы это терпеть», — пишет Басили. Так ли было на самом деле? Юрий Андреевич, чужеземец, не имевший собственного войска в стране, при недоброжелательном отношении к нему многих грузинских вельмож мог удержаться исключительно за счет личного расположения супруги, с помощью южных феодалов. Однако недостатки у мужа царицы были, и немалые…

Князь Джуаншер Дадиани отличился при подавлении восстания Хутлу-Арслана, особенно на кладбище Сагодебели, где самолично разгонял мятежников, за что, как известно, и был награжден должностью вазира финансов. Но гарцевать на породистом скакуне — это одно, а считать деньги — другое. Конечно, в казначействе хватало умелых счетчиков и взимателей налогов. Но пройдохи эти требовали умелого руководства, и вскоре начались недочеты и хищения. А серебряный кризис, что не одно уже десятилетие свирепствовал на Востоке, делал свое дело. Выпущенные еще в царствование Георгия III позолоченные пули никто не хотел принимать вместо настоящей золотой монеты. Так что после отстранения опытного Хутлу-Арслана дела казначейские сильно подзапутались, чем не преминул воспользоваться Абуласан. Посты эристава эриставов и потомственного градоначальника Тбилиси были ему возвращены. «Но иметь на троне своего человека и довольствоваться лишь прежним положением?!» — пожимал плечами Арцруни. Место вазира финансов пока что устроило бы честолюбивого вельможу, и он начал исподтишка действовать, искусно используя всеобщее недовольство неумелым ведением дел Джуаншером. По городу поползли слухи о предстоящей отставке царского казначея. Как ни малоопытен в интригах был Джуаншер, но и он почуял запах гари и тотчас бросился за помощью к отцу. Министр двора до сих пор не мог забыть сокрушительного поражения, нанесенного ему соперником — князем Абуласаном, и добился частной аудиенции у Русудан. Старая царица не могла не посчитаться с авторитетом могущественного главаря имерского дворянства. И хотя по просьбе Арцруни раза два намекнул супруге князь Юрий, что вместо мальчишки, который плохо ведет казначейские дела, следует назначить более опытного человека, Тамар, по совету тетки, воздерживалась с новым назначением.

Тогда у князя Абуласана созрел новый план…

Юрий Андреевич скучал. Тамар с теткой уехали на богомолье в почитаемую Шио-Мгвимскую лавру, близ Мцхеты, где их, в чаянии недуховных благ, нетерпеливо дожидалась двухтысячная монашеская рать.

Из сада сильно пахло жасмином, журчали фонтаны, пробовал голос соловей. Незаметно для себя Юрий забылся в кресле. Из полудремоты его вывел негромкий голос. Покачиваясь на толстых ногах, с улыбкой на лице перед ним стоял Гузан Арцруни.

— Ты, Гузан? Зачем явился, по какому делу? — спросил, потягиваясь, Юрий Андреевич.

Гузан ухмыльнулся еще шире. Ласково сказал, облокотившись на спинку кресла:

— Вижу, скучаешь один без царицы… А не проехаться ли нам за город? Вино из Шираза один купец привез в мою усадьбу. Ох и сладкое же, и ароматное! И такую же придачу к нему…

— Не пойму, о чем городишь, Гузане! — приосанился Юрий.

Но Гузана нелегко было сбить с толку. Наклонившись, прошептал на ухо Юрию Андреевичу:

— Персидские пляски никогда не видел, патроно Георгий, нет? То-то! Поедем, жалеть не будешь…

Уже темнело, когда два всадника подъехали к загородной даче Арцруни, недавно построенной в Табахмело, рядом с царским дворцом. В густой зелени деревьев светилась беседка. Она освещалась множеством цветных светильников и выглядела как сказочный домик. На топот коней у входа появились и застыли в низком поклоне дворецкий и старый перс в чалме, с крашенной хной бородой. Подбежали слуги.

— Все готово? — отрывисто спросил Гузан, спешиваясь.

— Как приказал, великий господин, — с готовностью ответил дворецкий.

Пол в беседке был устлан огромным кашанским ковром, на котором в углу лежали шелковые подушки. Призрачный голубой свет освещал низкий восьмиугольный стол из черного дерева. На нем расставлены были серебряные чаши с финиками, очищенным миндалем и фисташками. Рядом, на плоских фаянсовых блюдах, лежали фрукты из крцанисских садов — ранние черешни и абрикосы, восточные сладости. Пенилось розовое вино в большом серебряном ковше.

Юрий Андреевич и князь Гузан удобно разлеглись на подушках. Дворецкий быстро разлил вино в золотые кубки. Чокнулись, выпили. Гузан кивнул старому персу, тот хлопнул в ладоши. В беседку вбежал высокий юноша с насурмленными глазами и девичьей талией, в голубом чекмене с широким розовым поясом, с парчовой тюбетейкой на блестящих черных волосах. В руках ашуг держал саз. За ним степенно вошли пять девушек в белых газовых покрывалах с серебряными лютнями и уселись, скрестив ноги, в другом углу беседки. Низко поклонившись вельможам, юноша произнес приятным голосом витиеватое приветствие на арабском языке, которое быстро стал переводить неизвестно откуда появившийся седой толмач.

После приветствия, взяв в руки украшенный перламутром саз, ашуг сказал:

— Если будет благоугодно высокоблистательным и просвещенным эмирам, я спою им песнь нашего божественного Омар-Хайама.

Певец ударил по струнам и запел нежным тенором. Девушки стали тихо ему вторить, подыгрывая на лютнях.

Толмач, сидя на корточках у тахты, быстро переводил слова песни Юрию Андреевичу, который уже порядком захмелел. Когда певец закончил, князь Гузан бросил ему кошелек с деньгами. Тот ловко поймал на лету и, поцеловав, спрятал в складки широкого пояса, Юрий Андреевич пьяно захохотал:

— Богохульник твой перский певун, Гузан! Да на нашей Суздальщине давно бы его владыка повелел всадити в поруб^[95] за такие богопротивные песни. А девки, поди, знатные. Только ликов их не зрю!

По новому знаку старого персианина девушки встали и, сбросив покрывала, оказались в серебряных корсажах и полупрозрачных шароварах. Босые ножки танцовщиц были подкрашены хной, на тонких щиколотках тихо позвякивали браслеты из дутого серебра. Ашуг снова ударил в саз и запел тягучую негромкую мелодию, под которую девушки начали пляску, ритмично покачивая стройными бедрами.

От невиданного зрелища у Юрия Андреевича заблестели глаза. Во рту пересохло. Он осушал кубок за кубком, не отрывая глаз от полуголых танцовщиц. Внезапным движением князь сорвал с уха золотую серьгу с бесценным индийским лалом и кинул стройной девушке со смуглыми блестящими плечами. Насурмленные глаза танцовщицы сверкнули. Юрий Андреевич протянул руки к танцовщице, и она прильнула к нему.

«Ух ты!» — успел только подумать Юрий… Светильники в беседке стали понемногу меркнуть…

Утром опохмелялись в царском летнем доме. Гузан испытующе смотрел на Юрия Андреевича:

— Ну как, патроно Георгий, понравилось тебе ширазское вино?

Юрий Андреевич пил вино из рога, что-то невнятно промычал в ответ.

— Не грех, если в духане позавтракаешь, а дома отобедаешь. Слаще будет! — продолжал Гузан и, будто невзначай, вкрадчиво спросил: — А когда же назначат отца моего вазиром? Ты ведь обещал…

Юрий Андреевич, икнув, пробормотал нехотя:

— Тамар против…

— А разве ты не муж ей, не царь наш? — удивленно развел руками Гузан.

Юрий, не отвечая, осушил рог.

Абуласан не прогадал и на этот раз. Попойки в Табахмело стали повторяться и привели к желанному результату. Сдавшись на настойчивые упрашивания Юрия Андреевича, царица Тамар подписала указ о назначении князя Абуласана вазиром финансов вместо Джуаншера Дадиани. Понемногу Абуласан становился первенствующим лицом в государстве, главным советником царской семьи…

В июньские дни на шумный Тбилисский базар, гремя колесами по мостовой, въехала крытая арба. Из арбы вылез, отдуваясь, дородный человек в дорожном кафтане, с рыжеватой бородой и волосами скобкой, с глазами навыкат. Сняв треух, толстяк истово перекрестился на купол ближнего храма:

— Слава тебе, Иисусе Христе, сыне Божий! Сподобил мя, раба твоего, прибыть благополучным и здравым в сей град.

Дьяк Онуфрий со своим племянником добрался наконец до Тбилиси и в одном подворье отыскал новгородских купцов, прибывших за шелком. Узнав, что приезжий гость из Владимира привез ценную пушнину, новгородцы одобрительно загудели:

— Угадал враз, друже Онуфрие! Озолотят тебя за рухлядь здешние бояре, с руками оторвут! И цену каку хошь проси с них — нет такого товара на базаре…

Однако владимирец не спешил распродавать меха. Заломив треух набекрень, он толкался по духанам, заводил разговоры с местным людом, нарочно толмача-половца для этого нанял. Много толков в то время вызвало срамное увольнение царского казначея по чьим-то проискам. Опытный нос Онуфрия почуял здесь след дворцовой интриги. Пронырливый дьяк оказался в особняке князей Дадиани. Продав задарма меха, он завел беседу с хозяином дома:

— Слышь, княже, а ведь наш владимирской у вас в царях ходит!

— Кто его за царя считает?! — огрызнулся Дадиани.

— Не скажи, княже! С царицей на одном ложе возлежит, в головах сидит на пирах под образами, войском командует! Да сказывали мне купцы, захотел Юрий Андреевич — и сына твоего с приказа мигом скинули!

— Все проделки одного недруга! Он и ту свадьбу устроил, — пробурчал министр двора.

— И то ведаю! Сказывают земляки, как собралась боярская дума, супротивник твой стал о Юрии похвально говорить, да с три короба вам и набрехал. Триста князей-де подвластны ему! Ох, насмешил! Да князья-то русские, чай, не Юрию подвластны, а великому князю, государю нашему Всеволоду Юрьевичу.

— О том и я наслышан.

— А что толку, княже? Сидит Юрашка у вас, будто царь, и всеми вами помыкает. Как себя ведет-то Юрий Андреевич?

— Стал пьянствовать! — ответил Дадиани.

— Бражничает? Да, поди, со скоморохами и с девками гулящими? Эх, веселие Руси пити?.. А толку от Юрки земле Обезской не быть! Великий государь Всеволод Юрьевич видеть не хочет племяша, удела ему не дал, согнал с Руси напрочь! И ныне на вас, людей обезских, гневается: почто изгоя приютили, почто возвысили без меры? А с Русью святой вам бы в ладах жить! Во бесермены дюже на вас наседают… И с Юркой справиться нехитрое дело! Царица у вас, слыхать, женщина строгостная, любодейных дел у супруга не потерпит и к власти не подпустит. Вот тут клин и забивать надо! Смекаешь, княже?

Многоопытный дьяк Онуфрий как в воду глядел.

До старой царицы стали доходить слухи о недостойном поведении зятя. Обеспокоенная, она поручила Чиаберу выведать, чем занимается царицын супруг с Гузаном на загородной даче. Сыщики быстро разузнали об оргиях с персидскими танцовщицами, донесли и о пьяных речах Юрия Андреевича о власти.

И буря разразилась.

Хитроумные расчеты у князя Абуласана Арцруни необъяснимо сочетались с азартом шахматного игрока, который, довольствуясь временным успехом, не задумывает много ходов вперед. А уже из дворца стали просачиваться и распространяться по Тбилиси слухи о крупных раздорах между Тамар и ее супругом. Узнал об этом и князь Дадиани, воспрял духом, явился снова к царице Русудан, на этот раз с торговцем пушниной из Владимира. Дьяк Онуфрий предъявил царице тайную грамоту великого князя Всеволода Юрьевича, в которой тот уполномочивал его вести торговые и иные переговоры с князьями и боярами Обезской земли. Этого оказалось вполне достаточно. И на очередном заседании коронного совета Дадиани в качестве министра двора смело взял слово:

— Господа, дозволено ли мне задать один вопрос высокородному князю Абуласану?

— О чем ты это, князь Вардан? — спросил недоумевающе председатель совета преосвященный Антоний.

— Преосвященнейший, я хочу спросить князя Арцруни, почему он солгал нам, дидебулам Картли?

— Опомнись, что ты говоришь, князь Вардан? — с тревогой воскликнул архиепископ.

Абуласан вскочил со своего места. Сжав кулаки, он громко выкрикнул:

— Как ты смеешь, князь Вардан, порочить меня, старого царского слугу, много старше тебя по возрасту! Когда и кому я лгал?

— Да, я утверждаю, ты солгал, когда уверял нас, будто рузикский царевич — могущественнейший государь в своей стране и что триста князей ему подвластны. А мы видим теперь, жалкий изгнанник князь Георгий, выгнали его из Руси собственные родичи-властители, ни денег, ни людей ратных не дали! Наоборот, теперь чуть войной не грозятся за то, что мы их врага возвеличили! А тому свидетель есть, достойный доверия человек…

На совете влиятельных сторонников у Арцруни не оказалось. Амирспасалар был в дальнем походе, а вазир Чиабер, который обычно поддерживал князя Абуласана, почему-то отмалчивался. Абуласан решил пойти напролом. Запальчиво закричал:

— Давай сюда твоего достоверного свидетеля, князь Вардан! Посмотрим, что это за птица?..

Дадиани сделал знак помощнику амирэджиби двора. В зал заседания вошел дьяк Онуфрий.

В нарядном кафтане, гладко причесанный, с бобровой шапкой в руках, Онуфрий перекрестился на иконы и, степенно подойдя к столу, где сидели члены совета, отвесил им поясной поклон. Рядом стал толмач.

— Преосвященнейший, вели допросить сего мужа из земли рузикской. Вот царская грамота, по которой ему поручаются переговоры с нашим царством. Пусть дидебулы и святые отцы спросят сего рузика о князе Георгии! — громко заявил Дадиани.

Тут неожиданно вмешался Чиабер.

— Государи мои, нельзя открыто порочить мужа царицы царей! Пусть удалятся секретари и другие посторонние лица, останутся одни члены совета и толмач.

Дидебулы и отцы церкви, явно заинтересованные неожиданным оборотом дела, согласно закивали. Все должностные лица покинули зал. Один из секретарей быстро направился в покои князя Георгия.

Онуфрий спокойно отвечал на многочисленные вопросы вельмож. Подтвердил, что Юрий Андреевич действительно младший сын убиенного великого князя владимирского Андрея Юрьевича, стало быть, по-здешнему, — царевич, и православный. Абуласан торжествующе оглядел зал. Но Онуфрий невозмутимо продолжал:

— Одначе, господа бояре, подвластных Юрию Андреевичу никаких князей на святой Руси нету ни одного. Обманули вас, бояре! Изгой Юрий, и больше никто. А великий государь Всеволод Юрьевич, напротив того…

— Ты о ком это лаешься, пес? Не обо мне ли?! — раздался вдруг громкий голос. На пороге стоял, подбоченившись, князь Юрий. Глаза его метали молнии.

За ним с грозным видом сопел Вышата.

— Шила в мешке не утаишь, княже! — смиренно ответил дьяк и предусмотрительно попятился.

Это не помогло. Сбив его одним ударом, Юрий Андреевич прижал коленом к полу барахтающегося дьяка и стал хлестать по щекам.

— Вот наложу на тя каинову печать, иуда!

С трудом вырвали дьяка вельможи из рук рассвирепевшего князя. Тяжело дыша, Юрий Андреевич вымолвил с угрозой:

— Попомни, дьяче: еще раз увижу — быть тебе на колу! Пойдем отсюда, Вышата. Здесь нам делать нечего!

Глава X. ПАРОН САРГИС СДАЕТ ДОЛЖНОСТЬ

Саргису недолго пришлось занимать высокий пост амирспасалара Картли. Летом 1187 года, после очередного военного похода, он тяжело заболел и слег.

Дом Мхаргрдзели в Тбилиси был расположен в левобережной, аристократической части города, в непосредственной близости от Исанского дворца. Из окна покоя, с низкими сводами и мраморным полом, виднелся гаснущий закат. Небо горело багрянцем, предвещая на утро сильный ветер с гор. Скоро в горнице стало совсем темно. Лишь большая восковая свеча в серебряном подсвечнике освещала спальню.

Старый полководец лежал на широкой тахте, вытянувшись во весь свод огромный рост. Седая голова с большой окладистой бородой вдавилась в шелковую мутаку. Крупные исхудалые руки покоились на темном парчовом покрывале. В ногах у него, в низком кресле, сидел Мхитар Гош. Получив известие о смертельном недуге парона Саргиса, духовник княжеского дома немедленно прибыл из Нор-Гетика и теперь читал ему Евангелие.

Внезапно Саргис прервал чтение:

— Отче Мхитар, почему ее нет?

— Великий ишхан, еще не время. Сказала, ждите после вечерни!

Как бы в подтверждение слов вардапета, через открытое окно донесся мерный перезвон колоколов дворцовой церкви. Гош перекрестился, тихо сказал:

— Окончилась служба.

Саргису не давала покоя навязчивая мысль. Он снова обратился к монаху:

— А где сыновья, отче Мхитар?

— В соседнем покое, великий ишхан. Дожидаются твоего зова.

Амирспасалар умолк, погрузился в тяжелые думы. Гош, не возобновляя чтения, тоже молчал.

Парону Саргису было над чем задуматься. Собственными руками вернул он из ссылки шурина. А что же получилось? Рвут и мечут мтавары от засилия Абуласана и его прихвостней, не сегодня-завтра мятеж снова поднимут. А ведь после последнего срама на совете старый хитрец на все уступки согласится, даже на сговор с Дадиани и другими дидебулами пойдет, лишь бы удержаться у власти… Недаром проболтался как-то: надо-де добиться коронования Георгия! Это что ж, против завещания покойного царя?! И какая от этого польза для государства окажется? Разумеется, царицы и некоторые дидебулы на это не согласятся. И снова начнется междоусобица в царстве! А он, амирспасалар Картли, прикован к постели и, видно, не встать ему больше… Кто же будет тогда защищать законную власть, шаткий трон, молодую царицу?

Как долго сегодня тянется время! Тут парон Саргис вспомнил об одном деле:

— Отче Мхитар, достань-ка из сундука письмо. Сверху лежит. Вот ключ.

Мхитар Гош открыл ключом кованый сундук и вынул объемистый пергаментный свиток.

— Письмо от Гарегина Хетумяна, из Киликии. Кто он, великий ишхан?

— Купец в Сисе. И наш лазутчик. Прочти-ка еще раз вслух, отче Мхитар, — устало сказал амирспасалар и прикрыл глаза.

Мхитар Гош развернул свиток и стал негромко читать донесение. Когда он дошел до слов: «…А в Святой земле неблагополучно, снова в руках нечестивцев Гроб Господний», — Саргис подал признаки жизни:

— Да-да, пал Иерусалим… Читай медленнее, отче Мхитар!

— «Как я уже доносил, после смерти бедного прокаженного иерусалимского короля Бодуэна трон перешел к его зятю Лузиньяну. Разбойный принц антиохийский Рено, пробыв шестнадцать лет в плену у агарян и обретя свободу, снова ограбил караван — 400 верблюдов с ценными товарами. Султан вышел из терпения и начал войну с франгами, ворвался со своей конницей в Палестину и захватил город Тивериаду. Франгскими войсками командовали король Лузиньян, антиохийский принц Рено и глава храмовников. Стояли они в хорошей местности Сафарии, изобилующей водой и травами, но, по наущению дьявольскому, ушли оттуда в безводную пустыню Хиттин, навстречу сарацинам. И там в знойный летний день^[96] вступили с ними в битву. Ни одного ручья не протекало на обширном поле, жестоко мучились франги и их кони от жажды, а сарацины вдобавок подожгли на равнине перед франгским войском сухой кустарник. И я слышал, что они удивились, увидя франгов и их коней, сплошь покрытых железом. Сами же сарацины были в легких доспехах, на быстрых скакунах, и им скоро удалось одолеть благочестивых защитников Гроба Господнего. Все войско франгов было истреблено проклятым султаном, сам король попал в плен, а принца Рено, виновника войны, султан велел тут же повесить. Потом Салах-ад-дин захватил и священный город Иерусалим…»

Мхитар Гош прекратил чтение.

— Дурная весть, отче Мхитар, очень дурная! — негромко молвил парон Саргис. — Я помню, в дни моей юности франги потерпели поражение в крестовом походе^[97]. Однако своими действиями они отвлекали внимание неверных от нашей страны. А теперь история снова повторяется. Салах-ад-дин, сын курда из нашего Двина, — предоблестный воитель! Не он, так родичи его могут сильно навредить нам, если только…

Тихую речь амирспасалара прервали легкие женские шаги. Парон Саргис взволнованно оправил шелковое покрывало на груди и повернулся лицом ко входу. Дверь беззвучно открылась, и на порог ступила высокая женщина в темной одежде. Закрыв створку за собой, она сделала шаг вперед. Мхитар Гош встал с тахты, отступил к окну и застыл в низком поклоне. Женщина подняла покрывало, открыв прекрасное лицо. Голосом, еще звучавшим по-девичьи звонко, царица Картли обратилась к старому амирспасалару:

— Привет, мой Саргис! Как чувствуешь себя сегодня?

Тамар мягко опустилась в кресло и протянула узкую руку в перстнях. Амирспасалар с трудом взял руку царицы и, поднеся к губам, прочувствованно молвил:

— Благодарю, великая государыня, что соизволила выполнить мою просьбу, сама пожаловала ко мне в дом. В последний раз говорить с тобой буду, царица!

Брови Тамар сдвинулись:

— О чем, кроме твоего выздоровления, говорить будем, патроно Саргис? — И, обернувшись к вардапету, царица спросила:

— Что сказал врач, которого я послала?

Мхитар Гош не успел ответить. Парон Саргис мягко улыбнулся:

— Оставим сие, государыня! В долгу я у тебя, мало послужил твоему величию. Что делать, не успел! А теперь пришло время сдать должность свою…

— Ты — дидебул Картли, и должность твоя наследственная. После тебя амирспасаларом будет твой старший сын. По закону!

Саргис отрицательно качнул головой:

— Прежде чем стать амирспасаларом, я двадцать пять лет служил твоему отцу, блаженной памяти царю Георгию. Закарэ с малолетства сопровождал меня в боях, добрым воителем оказался… Но еще слишком молод он, больших воинских заслуг пока не имеет… Что скажут дидебулы?

Слова старого полководца явно встревожили Тамар.

— Как же поступить, мой Саргис? Хотя я уверена, Бог пошлет тебе здоровья, ты встанешь!

— Царица, времени у меня осталось немного. Внемли же моим последним советам. После меня амирспасаларом назначь князя Гамрекела Торели, он — воин опытный, немало повоевал на своем веку. А моего Закарэ назначь его заместником — амирахором.

Саргис, утомленный, замолк. Потом снова медленно начал:

— И в другом винюсь, великая царица. Напрасно я тебя упросил князя Абуласана простить и князя Георгия тогда на совете поддержал. Ошибка была моя…

Прекрасное лицо Тамар окаменело от неожиданных слов умирающего. А тот уже с явным усилием продолжал:

— Прости меня, государыня, что, может быть, неподобающий разговор вести буду. Но… расстаться с мужем советую! На кривой путь вступил князь Георгий, и не по силам будет тебе его выпрямить. Беспечен стал, неосмотрителен, дурных советников слушает… И первый среди них — шурин мой, князь Абуласан. Горько мне это говорить, но должен. Согласились мы на брак твой с рузиком на благо земли картлийской, ко приумножению рода царского! А что ж получилось?! Знай, государыня, не терпят их обоих мтавары, снова мятежом грозят. А князь Абуласан знает это и уже свои меры принимает, с Варданом Дадиани и другими вельможами переговоры начинает, на любые уступки за счет тебя, твоей державной власти, великая царица, согласится пойти… Задумал даже возвести князя Георгия на престол царский!

Тамар вздрогнула, с тревогой молвила:

— Быть этого не может, князь!

Саргис скорбно опустил веки, заговорил не сразу:

— Верь мне, государыня. Перед лицом смерти не лгут. А я, главный защитник трона, ныне умираю. Прошу тебя — не откладывай, собери завтра же совет и, пока не успели дидебулы между собой договориться, отрекись от мужа своего! И знай — войско тебя поддержит! Сегодня ночью, по моему приказу, ко дворцу тайно подойдут гвардейский полк и аланская дружина. Командовать будет сын мой Закарэ. Положись на верность его! Решите дело, отправьте с почестями князя Георгия куда он захочет, денег ему дайте…

Видно было, Саргису трудно говорить дальше. По знаку царицы Мхитар Гош подошел к больному, отер обильный пот с осунувшегося лица, дал отпить воды.

Ошеломленная Тамар хранила молчание. Парон Саргис снова тихо заговорил:

— И последнее мое слово: в сей грозный час завещаю тебе, царица, обоих сыновей моих! Много опасностей предвижу в царствование твое (да продлится оно сто лет!), и понадобятся тебе храбрые и верные люди. Дозволь же им войти в покой и принести тебе клятву верности…

Только сейчас наконец осознала Тамар, как тягостен был амирспасалару предсмертный разговор и сколь велика опасность для ее власти.

— Долгие годы живи, мой добрый Саргис! Много подвигов совершил ты на царской службе, прям и доблестен был твой путь. И всегда к сыновьям твоим будет благосклонно обращено лицо мое! А поступлю я согласно твоему отчему совету…

Тихо добавила:

— Отдавай приказ войскам, батоно Саргис! Завтра же мы соберем вазиров и примем нужное решение.

Саргис успокоенно вздохнул, повернул голову к Мхитару Гошу:

— Зови сыновей, отец Мхитар!

Вардапет вышел из покоя и вскоре вернулся с Захарием и Иванэ. Увидя царицу, сидящую в кресле у изголовья больного родителя, братья смущенно остановились на пороге, потом несмело вошли. Огромного роста, в темной одежде, они как бы заполнили весь покой. Закарэ неотрывно глядел на лицо царицы. Казалось, княжич забыл, зачем он зван к смертному ложу отца. Слабым голосом, но торжественно старый полководец произнес:

— Вот, государыня великая, отдаю тебе жизнь моих сыновей! Да послужат они с честью правому делу, да крепят неустанно твой престол на счастье и благоденствие братских народов! Отец Мхитар, читай клятву верности…

Обессиленный долгим и мучительным разговором, больной откинулся на мутаку, закрыл глаза, затих.

Юноши опустились на колени перед вставшей во весь рост Тамар. И, крепко держа его руки, царица Картли приняла обет верности, текст которого мерно читал монах.

Глава XI. ЗАГОВОР В АРЗРУМЕ

Необычное происходило этой ночью в Исанском дворце. В обширных темных залах слышались приглушенные голоса, чьи-то тени проскальзывали на половину царицы Русудан. Издали доносился торопливый конский топот. На рассвете же во дворец с озабоченными лицами прибыли высокопреосвященный Антоний Глониставидзе и министр внутренних делЧиабер.

Утром, когда началось срочное заседание коронного совета, Исани внезапно оказался окруженным конными полками. Начальник гвардии Захарий Мхаргрдзели в боевом вооружении проследовал через главный вход в дворцовую приемную и молча уселся напротив двери, ведущей в зал заседаний совета.

Текли минуты, из зала совета глухо доносились голоса. У вельмож шел горячий спор, и они не обращали внимания на то, что происходило вокруг дворца.

Тамар отсутствовала. Молодой женщине тяжко было встречаться с мужем. Она предпочитала дожидаться решения совета на своей половине. Захарий вдруг насторожился. Через полуоткрытую дверь послышался низкий, твердый голос царицы Русудан. Она зачитывала письменное обращение Тамар к Юрию Андреевичу:

«Хоть и научена я законом божеским, что нельзя покидать первое брачное ложе, но с человеком, который не будет сохранять это ложе в чистоте, не подобает оставаться… Мы, царица царей Тамар, говорим так супругу своему Георгию: не в силах я выпрямить тень кривого дерева и, не имея за собой вины, отряхиваю и прах, который пристал ко мне через тебя».

Текст разводной грамоты был написан самим высокопреосвященным Антонием. А Антоний в это время исполнял обязанности католикоса Картли вследствие недавней кончины Микаэла Мирианидзе. Таким образом князья церкви давали согласие на развод царицы Тамар.

Из зала заседаний с красным встревоженным лицом выбежал князь Абуласан и с удивлением воззрился на племянника, сидящего в приемной в боевом вооружении:

— Закарэ?! Что ты делаешь, племянник, здесь?

— По велению великого амирспасалара Картли охраняю честь и спокойствие царицы царей Тамар, — холодно ответил Захарий. Встав с кресла, он подошел к окну, распахнул его настежь и, обернувшись к дяде, показал широким жестом: — Гляди, князь Абуласан!

Арцруни оторопел. Весь обширный двор Исанского замка был заполнен конными воинами. Впереди своих аланов, в блестящей кольчуге и шлеме с султаном из бычьих ремней, на вороном коне сидел Давид Сослан, не сводя глаз с окон фасада. Абуласан бросился к племяннику:

— Что это значит? Зачем войско? Что задумал твой отец? Он жив еще?

Захарий пренебрежительно ответил:

— Довольно играть в недостойную игру, дядя! Нельзя же обманывать всех всегда…

На пороге зала появился амирэджиби, взволнованно прокричал:

— Князь Закарэ, тебя вызывают на совет!

Надев шлем, Захарий твердым шагом двинулся по приемной мимо умолкнувшего родича и вступил в зал заседаний.

Больше всего поразил Захария вид Юрия Андреевича. С воспаленным лицом и горящими глазами сидел муж царицы в углу, у широкого окна. Большие руки стискивали богато украшенную рукоять меча — свадебного подарка царицы. Взоры Юрия Андреевича и Захария на мгновение встретились.

Голос председательствующего преосвященного Антония слегка дрожал, когда он обратился к начальнику царской гвардии:

— Спасалар Мхаргрдзели, уведи свои полки из дворца! Князь Георгий добровольно согласился уехать из Картли!

В тот же вечер, после бурного дня, закончившегося торжеством врагов Арцруни, главарь имерского дворянства Вардан Дадиани был чрезвычайно изумлен — в его тбилисском доме появился сам князь Абуласан. Он снова стал «бывшим сановником». На том же утреннем заседании коронного совета новый министр финансов и его сын, буйный эристав кларджетский, за подмену царской власти и предосудительное поведение (последнее, разумеется, касалось только Гузана!) были приговорены к изгнанию, с отобранием всех владений. Разыгрывая великодушного победителя, Дадиани был изысканно любезен с павшим временщиком.

— Пожалуй, гость дорогой! Прямо ко мне…

Князь Вардан по-братски обнялся с низкорослым гостем, но от поцелуя обычного воздержался. Тотчас захлопотал, вино доброе велел принести, о здравии спросил двукратно. Но Абуласан быстро охладил учтивые излияния министра двора:

— Благодарю, благодарю, батоно Вардан! Так все-таки происками наших общих врагов меня и моего бедного сына снова отправляют в изгнание?..

— Какие же могут быть у нас общие враги, князь Абуласан? — с саркастической улыбкой спросил Дадиани, поглаживая пышную бороду.

— И ты их не видишь, князь Вардан, голубчик? Неужели неприязнь (увы, без причин!) ко мне затемнила твой ясный ум?

Дадиани пожал плечами:

— Не понимаю тебя, князь Абуласан!

Голос Арцруни понизился до шепота:

— Не понимаешь, что наши общие враги — Мхаргрдзели?!

Владетель Эгриси от души рассмеялся:

— Помилосердствуй, князь. Всегда был шутником? Мхаргрдзели — твои близкие родичи. А сам амирспасалар, великий Саргис, сегодня днем преставился, вскоре после совета. И тебе бы на его панихиде надо быть, а не смеяться в моем же доме надо мной!

Абуласан прищурился, окинул быстрым взглядом Вардана Дадиани. Удобнее усевшись, бросил небрежным тоном:

— Батоно Вардан, ты забыл о его сыновьях и племянниках? Особенно о старшем из них — Закарэ…

— Этом молокососе?

— Закарэ двадцать шесть лет. В его годы Александр Македонский уже полмира завоевал.

— Но Закарэ Мхаргрдзели не Александр Македонский, а пока только спасалар.

— И это неверно! Указом царицы Тамар с сегодняшнего дня он — амирахор, то есть начальник всей царской конницы и заместник нового амирспасалара, князя Гамрекела Торели. Впрочем, Торели дряхл, немощен. Скоро Закарэ сам будет амирспасаларом! А на что сей молодой человек способен, это мы все узрели сегодня во дворце. Молви одно слово царица Тамар — он со своими головорезами весь совет разогнал бы!..

Озадаченный Дадиани молчал. Этот Абуласан всегда умел подавать вещи в новом, неожиданном свете! А опальный сановник продолжал медовым голосом:

— Поверь, дорогой мой князь, мне больно осуждать родного племянника, сына любимой сестры! Но интересы высокородного мтаварства для меня превыше всего. Знай, Закарэ Мхаргрдзели — это не отец его Саргис! Своенравен и дерзок, не будет он смирно сидеть, ему власть нужна! Он — выкормыш ученого-монаха вольнодумца Мхитара Гоша, которого давно пора было сослать на Севан! И вдобавок, как мне передавали, Закарэ влюблен в царицу Тамар. Каково, а? Еще люди сообщают, что мои четверо племянников друг другу клятву дали — оставаться нерушимо верными царице, быть ей опорой и защитой. Вот и придется вам, высоким дидебулам Картли, под дудку этих молокососов плясать! Скоро все царское войско в руках у Закарэ будет, да и собственной конницы у Мхаргрдзели предостаточно. И вы, по беспечности своей, потеряете последние вольности княжеские, в простых царедворцев превратитесь! А мне, несчастному, суждено будет умереть на чужбине, если к власти придут Мхаргрдзели… А следовало бы, забыв все прежние небольшие недоразумения, всем нам вместе идти, рука об руку…

Министр двора был подавлен железной логикой доводов Абуласана. Избавляясь от временщика, мтавары получали себе на шею молодых Мхаргрдзели, с их неуемной волей к власти (заодно с Тамар!); за ними стояла сила воинская немалая, которая в недалеком будущем возрастет в несколько раз… А тогда — прощай, княжеская свобода!

Абуласан настойчиво продолжал:

— Эх, дорогой князь Вардан, не зря ведь я рузика в супруги нашей богоравной царице предложил! Одних мыслей с нами Георгий, и незыблемыми при нем все права наши княжеские пребудут… Я уже говорил с ним. Он очень опечален. По моему совету выбрал себе для жительства Константинополь. Там сейчас на троне злейший враг Комнинов — Исаак Ангел. А Комнины — близкая родня Багратунианов, оба внука убитого кира Андроника воспитываются при нашем дворе. Все это, конечно, ты лучше меня знаешь, князь Вардан, просто напоминаю…

Абуласан помолчал и снова заговорил, уже шепотом:

— Завтра Георгий выезжает в Поти и садится на корабль с сокровищами, что порешили ему выдать. Он едет прямо в Константинополь к киру Исааку. Тот ему, конечно, поможет. А мы здесь до моего отъезда должны между собой договориться, подготовить подходящие условия. Конечно, рузик все подпишет… Тогда во благовременье и по согласию всех дидебулов мы сможем возвести Георгия на трон, рядом с супругой, которую он так любит! Жаль молодого человека, за что преследует так его злая судьба?

Путешествие по Черному морю прошло без помех. Дул попутный ветер, корабль, который вез Юрия Андреевича, благополучно прибыл в Царьград. Император Исаак Ангел принял князя Георгия приветливо, обещал помочь. Денег было много (Абуласан позаботился и об этом!), в Константинополе, на службе в византийском войске, оказались витязи с Руси. Снова запенились чаши, и князь Юрий быстро утешился в изгнании. Но вот из Арзрума поступило письмо от князя Абуласана, а затем приехал в Константинополь старый собутыльник — Гузан. На этот раз князь Гузан был трезв и мрачен, от выпивок отказывался и все торопил Юрия Андреевича с вербовкой наемного войска. На полученное из царской казны золото было завербовано три тысячи всадников из находившегося в Константинополе разного ратного люда с Балкан и других мест, назначен над ними опытный стратиг^[98].

Весной следующего года по южному побережью Черного моря двинулось к Трапезунду наемное конное войско. Юрий Андреевич вместе с Гузаном выехали прямо в Арзрум, где их уже ждали князья Абуласан, Дадиани, Боцо Джакели и сванетскнй владетель Барам Варданидзе. После недолгих препирательств Юрий Андреевич подписал все условия, предъявленные ему вельможами, и те вернулись в свои владения — готовить новый мятеж. А будущий «царь Картли — Георгий IV», как его уже величали сторонники, отбыл с Вышатой в Трапезунд к войску, чтобы оттуда двинуться в поход на завоевание престола Тамар…

Глава XII. ЦАРИЦА ТАМАР

Отец Басили очень дорожил бронзовым пеналом, полученным от самой царицы Русудан в тот счастливый день, когда по предстательству князя Абуласана был возведен в ранг придворного летописца. Неустанными трудами стремился преподобный отец наиполезнейшим образом использовать подарок для прославления великого дома Багратунианов. Но сегодня, пересматривая прошлогодние записи о памятных делах придворных, он наткнулся на следующие неподходящие строки:

«А царица Русудан и мтавары изгнали Георгия так, что можно было его пожалеть. Причем был он несчастен не только оттого, что свергли его с царского престола, сколько оттого, что он лишился прелестной Тамар».

Басили взволновался. Совсем иное сообщал ему утром царский дворецкий со слов перепуганного гонца из Кутаиси. Статься может — снова вернутся в Тбилиси Георгий и князь Абуласан! А тогда… Решившись, отец Басили взял калам и, обмакнув в чернильницу, тщательно вычеркнул опасную запись. Четким почерком снова стал писать: «Вардан Дадиани собрал всю Сванетию, Абхазию, Эцери с Гурией, Самокалако, Рачу, Тарквери и Аргвети и присоединил к своему воинству санигов и кашагов, заставил дидебулов и спасаларов этих земель присягнуть князю рузикскому в деле возведения его на престол». Записав эту двусмысленную фразу, Басили укоризненно покачал головой: «А все-таки, подумать только, супруг царицы Тамар сам возглавляет новый мтаварский мятеж!» И, не удержавшись, дописал:

«Князь Георгий поступает точно так, как древний Хаган-скиф: если оный скиф подступал к царице городов Византии, то этот ныне подступает к царице царей Тамар».

Грозная мятежная сила с двух сторон наступала на столицу, ведомая опытнейшими военачальниками царства. Казался неодолимым ее напор. Многих мокалаков сбивало с толку неожиданное примирение соперничающих княжеских группировок. Но в народе быстро раскусили: «Ворон ворону никогда глаз не выклюет!»

В Исани царила зловещая тишина. Ее изредка нарушал торопливый конский топот — гонец приносил очередную недобрую весть. Царедворцы заняли выжидающую позицию, осторожно прислушиваясь к слухам. «С царями не шутят, вспомните печальную участь Орбели!» А все-таки… Все теперь зависело от постоянного царского войска — на дидебулов рассчитывать не приходилось. Большинство владетельных князей примкнуло к восстанию, остальные отсиживались в своих замках, ожидая дальнейшего развития событий. Приезжие из Западной Грузии рассказывали, что греческие наемники бесчинствуют в селах и деревнях, забирая без оплаты скот и фураж.

Яркий дневной свет заливал большую горницу в Исанском дворце. У дубового стола сидела пожилая женщина в богатой одежде. Сестре Георгия III шел шестой десяток. Но по-прежнему прям ее стан и выражение сильной воли на поблекшем лице.

Напротив восседал Гамрекел Торели. Постарел и одряхлел некогда знаменитый воитель. Старики безмолвствовали, погруженные в тяжелые думы. Первой прервала молчание царица Русудан:

— Где теперь находятся мятежники?

Стряхнув оцепенение, амирспасалар начал неспешно докладывать последние сообщения о княжеском мятеже.

— В субботу вечером Георгий с трехтысячным наемным византийским войском занял Гегути. Пятьсот знатнейших азнауров Имери и Абхазии с почестями проводили его в замок, где собрались почти все картлийские эриставы. Отсутствовали лишь князья Кахабер Кахаберидзе, Рати Сурамели, братья Мхаргрдзели и Иванэ Цихисджварели.

Передохнув, амирспасалар выпалил главное:

— Царем царей его мтавары провозгласили, Георгием Четвертым нарекли, не посмотрели, что он не картвел! Впрочем, преосвященный Антоний отказался короновать его в Кутаисском соборе…

Царица прошипела:

— Дальше, князь Гамрекел, дальше!

— Тайоцский эристав Гузан Арцруни со своими кларджетцами и византийскими наемниками, перевалив через хребет, занял Гори и Начармагеви. Туда же подошли сванские отряды Барама Варданидзе. А главное войско мятежников, под началом изменников Вардана Дадиани и Абуласана Арцруни, из Кутаиси, через проход Ркинис-Джвари, прошло в Самцхе, сожгло Одзхрэ^[99], который им сопротивлялся, и вступило в Джавахети. К ним идет на соединение Боцо Джакели со своими месхами. Очевидно, они начнут наступать на Тбилиси с двух сторон: из Джавахети и из Гори. Полцарства уже заняли мятежники! — Не удержавшись от стариковского нравоучения, мрачно добавил: — Горькое дерево только горький плод и принести может! Хоть век его сахарной водой поливай. Так и Георгий-князь…

— Сахарной водой, говоришь? — злобно перебила Русудан. — А кто на совете больше всех за рузика ратовал?! Дадим, мол, бедному Георгию в утешение злата царского побольше… Вот и взрос горький плод сей и с войском, на наши же деньги нанятом!

Острым взглядом она окинула престарелого воина. Седая голова трясется… в глубоких морщинах все лицо… давно бы пора старику на покой!

С глубоким вздохом, вставая с кресла, Русудан молвила:

— Пойду сообщу великой царице тяжелые вести. А ты сам не мешкай, господин амирспасалар! Есть же у тебя гвардия и аланы; собирай ополчение, выставь крепкий заслон у Мцхеты! Да, а где же твой молодой заместник — князь Мхаргрдзели?

— Закарэ сегодня прибыл в Тбилиси, привел свой конный полк из Лори, — объяснил Торели.

— Так, хорошо! — И, вспомнив, уже на ходу задала главный вопрос: — А как ведут себя кипчаки? На чьей же стороне сражаться они будут, князь?

Торели безмолвно развел руками.

Старая царица резко повернулась и, не простившись, удалилась в покой Тамар.

Тяжелые шаги звенели на каменных плитах дворцового перехода. Шел человек громадного роста, с могучими руками и высокой грудью. Длинный плащ пурпурного цвета свисал до полу, через плечо красовалась шитая золотом перевязь. Княжеская повязка, красные сафьяновые сапоги. Крутой подбородок, прямой нос, четко очерченный рот; каштановые волосы вьются крупными кольцами, выбиваясь из-под собольей шапки, большие серые глаза смотрят прямо — человек этот не привык опускать их перед кем-либо. По вызову царицы Картли начальник конницы Захарий Мхаргрдзели прибыл во дворец. Первая их встреча наедине, в грозный час, когда решается судьба царства…

У входа в царский покой метнулась тень старой няньки. Молча открыв дверь, старуха жестом пригласила Захария войти. Амирахор мерным шагом подошел к сидящей на тахте женщине в царском одеянии и, сняв шапку, почтительно преклонил колено. По нетерпеливому знаку Тамар гигант с неожиданной легкостью поднялся.

Взор царицы настороженно остановился на громадной фигуре рыцаря; глаза на мгновение закрылись…

Но уже через секунду Тамар любезно сказала:

— Привет благородному князю!

— Долго живи и здравствуй, великая государыня! — просто ответил Захарий.

— Прошу тебя, садись.

Собравшись с мыслями, царица медленно начала:

— Твой отец, высокочтимый князь Саргис, умирая, посоветовал нам расстаться с мужем нашим. Мы вняли тогда мудрому совету благородного старца! И вот теперь…

Голос правительницы пресекся. Заблестели слезы. Не могла Тамар долго придерживаться торжественного тона. Доверчиво положив руку на широкое плечо рыцаря, она тихо произнесла:

— Очень мне тяжко, Закарэ!

Все перевернулось в душе молодого витязя. Снова вспомнилось видение в соборе, коронация, клятва у смертного ложа отца… Смело взяв маленькие ладони, Захарий горячо заговорил:

— Успокойся, царица! Клянусь вечным спасением, я и мои братья, как один, выйдем на твою защиту! Уже прибыла в Тбилиси моя горская конница; как львы рвутся в бой храбрые лорийцы! А гвардейцы храброго Ахалцихели принесли клятву верности; с часу на час я жду Савадт-хана с его кипчаками — он старый друг нашего рода и также будет драться за тебя! Благородный Сурамели, смельчаки из Кахети уже спешат на помощь, не изменят и аланы^[100] Сослана, они — надежный народ! И мы сотрем с лица земли твоих врагов!

Опустив голову, Захарий с усилием добавил:

— И другого, лучшего мужа тебе найдем, моя царица!

Неуловимая тень прошла по лицу Тамар. Подавшись вперед, царица вдруг спросила:

— Почему ты до сих пор не женат, князь?

Пораженный вопросом, Захарий пробормотал:

— Не пришлось пока…

— Но почему же? Я полагаю, твоя родня давно сватает прекрасных дев? — не отставала царица.

Что прочел Захарий в лучистых глазах Тамар? Осторожно притянув к себе стройное тело, он тихо сказал:

— Жизнь за тебя отдам, моя царица!

Одно мгновение, закрыв глаза, оставалась Тамар в его объятиях. Потом мягко высвободилась:

— Не время нам мечтать о счастье, мой друг! Надо спасать престол Картли от врага… Иди же к своим полкам, мой герой!

И, пригнув могучую голову рыцаря, она поцеловала его, молвила:

— Жду твоей победы!

Глава XIII. ЧЕТВЕРО МХАРГРДЗЕЛИ

Дождь прекратился. Тускло брезжил рассвет…

Захарий так и не уснул, возвратившись домой из царского двора, все думал и глядел на неяркое пламя светильника… Пропели третьи петухи. Внезапно очнувшись от дум, Захарий громким окриком разбудил весь дом и приказал оруженосцам собираться в дорогу.

Мышастый волкодав, лежавший у ног молодого князя, внезапно поднял голову, навострил уши и негромко зарычал.

— Наконец-то! — пробормотал Захарий.

Взяв со стола длинный меч в кожаных ножнах, он вздел богатую перевязь через плечо поверх походного кафтана и, повернувшись, посмотрел на входную дверь.

В покой, покручивая черные усики, вошел Иванэ. За ним, грузно ступая, следовал великан из Гага, тезка и двоюродный брат Захария, с детства получивший прозвище «Заика-Захарий». Последним следовал самый юный из четырех — Саргис. Все трое юношей были в походной одежде, при мечах.

Окинув недовольным взглядом пришедших, Захарий напустился на них:

— Всё в постели нежитесь? Выступать пора, а вас где-то сатана носит!

Саргис смущенно потупил взор. Насмешливый Иванэ тотчас стал выкладывать:

— Во всем Саргис виноват!.. Поэт наш вздумал на полдороге за своим каламданом возвращаться!.. А вдруг, говорит, придется что-либо важное в походе записывать?

— С-стишки в-все п-пишет! — пренебрежительно заметил Заика-Захарий. — Д-да р-разве с-стихи — к-княжеское д-дело?

— Хватит праздных разговоров! — оборвал амирахор. — Садитесь и внимательно слушайте.

Детьми нередко встречались внуки слепого старца из Хожорни. Теперь они возмужали и оперились, хотя и сейчас самому старшему из них — Захарию — едва исполнилось 26 лет. Различны были характеры, и разная сложилась судьба у четырех рыцарей-исполинов. Но до конца жизни крепко держались они друг за друга.

Захарий стал излагать план военных действий:

— Ночью во дворце порешили мы с амирспасаларом ударить первыми на мятежников. Предупреждаю, всю тяжесть похода я принял на себя, хоть и слишком молодыми нас считают многие воители. Но Торели верит моему слову.

— А царица? — полюбопытствовал Иванэ.

Захарий строго посмотрел в его сторону и, не ответив, продолжал:

— Братец Гузан с кларджетцами и византийскими наемниками и Барам Варданидзе со своими сванами стоят в окрестностях Гори, в одном переходе от Мцхеты. Решили мы туда отправить осибагатара Сослана с аланскими отрядами и князя Сурамели, что отступил к Тбилиси со всем карталинским ополчением на защиту столицы!

— А где сам «царь Георгий Четвертый»? — снова задал вопрос неугомонный Иванэ.

— В царском дворце в Начармагеви бражничает со своими собутыльниками, победы дожидаясь! — бросил презрительно Захарий и продолжил: — Против главных сил мятежников, что привели в Джавахетию Дадиани и дядюшка Абуласан, через перевал Ркинис-Джвари отправимся мы с амирспасаларом по Манглисской дороге на Ахалкалаки. Негодяи сожгли по пути Одзхрэ, что верным трону остался, прошли уже Ахалцихе и сейчас стали лагерем у Тмогви в ожидании новых подкреплений, которые ведет к ним Боцо Джакели. Мост через реку пока удерживает моурав хертвисский — храбрый Григолидзе. Он прислал гонца, просит подмоги. С нами двинутся гвардия во главе с братьями Ахалцихели (сейчас они прибудут!), лорийский полк, твоя гагская конница, Блу-Захар^[101] и кахетинские отряды эристава Сагира Махатлидзе. Понятно вам?

— Не м-мешало бы в т-тыл ударить м-мятежникам! — заикаясь, но твердо вымолвил Блу-Захар.

Захарий задумчиво взглянул на неречистого великана.

— Что ж! Ты прав, Блу-Захар. Так и сделаем. Скачи в Лори, Иванэ! Там собирается второй лорийский полк и подходят хожорнийские сотни под началом Мушега Мамиконяна. Приказываю тебе двинуться через горы с этими всадниками и выйти в тыл лагеря князя Вардана. Иди днем и ночью да почаще со стариком Вахрамом советуйся! Задача ясна?

— Все понял, мой Закарэ! — Лицо княжича вспыхнуло. — Точно снег на голову свалюсь я с гор на мятежников!

— Ну, ну, посмотрим, как ты справишься с делом, — снисходительно сказал Захарий.

Юный Саргис только вздохнул. Видно, не даст ему старший брат самостоятельно действовать, опять оставит при себе…

— А к-как п-поведут с-себя к-кипчаки? — снова осведомился обстоятельный Блу-Захар.

Захарий ничего не ответил, напряженно прислушиваясь. В чистом утреннем воздухе издалека донесся дробный цокот копыт.

— Савалт-хан!

Родной племянник Хубасара Савалт-хан был несколько старше братьев Мхаргрдзели и питал к ним такое же чувство искренней дружбы, как его покойный дядя — к парону Саргису. Захарий был уверен, что этот кипчакский военачальник со своим туманом останется верен царской власти. Но остальные кипчакские полки — а их было немало — были не столь надежны. Давно действовали среди них эмиссары заговорщиков, привозили из Арзрума золото и уговаривали восстать. Кроме подарков, большим козырем у подстрекателей было и близкое родство Юрия Андреевича с кипчакскими ханами, у которых он долго жил в изгнании. В ход пускалась даже ссылка на якобы кипчакский склад лица и на горячую любовь князя Георгия к своим родичам из Дешт-и-Кипчака… Но вовремя розданные дальновидным Чиабером крупные суммы денег (было выдано жалование кипчакским частям за два года вперед!) сделали свое дело. Верные люди не преминули напомнить кипчакам и о том, как мерзостно поступили главари княжеского мятежа с их любимым вождем Хубасаром. Уговоры заговорщиков не подействовали. Кипчакские полки так и не тронулись из Тетрис-Цкаро и других своих стоянок, не пошли на соединение с мятежниками…

Первые лучи солнца застали в покое лишь двоих из собеседников — Захария и Саргиса. Уже все военачальники, получив указания, разъехались по своим полкам. Сбор царских войск был назначен на обширной равнине на Манглисской дороге. Теперь Захарий ждал лишь прибытия самого амирспасалара для следования с ним в поход.

— Останешься при мне, Саргис! — объявил Захарий. — Если с божьей помощью одолеем Дадиани, пошлю тебя вестником победы к царице!

Чтобы убить время до прибытия старого полководца, Захарий стал расспрашивать юношу:

— Стихосложением занимаешься, Саргис? Уже кончил восхвалять Диларгета?

— О нет, Закарэ, я теперь повесть пишу, — тихо ответил Саргис.

— Повесть? О ком же теперь повествуешь?!

— О Вис и Рамине, друг в друга влюбленных с детства, и о их многих злоключениях…

Захарию захотелось поподробнее разузнать о любви Вис и Рамина. Но со двора послышалось конское ржание и бряцание оружия — прибыл амирспасалар Торели со своей свитой. Его заместник поспешил к выходу, сопровождаемый юным поэтом.

Улыбнувшись приятным воспоминаниям, летописец в келье особенно старательно выписывал:

«…Обратило в бегство врагов войско царское, и те, посрамленные, вернулись к себе, потому что пекся Бог о Тамар…»

В упорном сражении на Ниальском поле, близ Тмогви, правительственные войска под началом престарелого амирспасалара Торели и четырех братьев Мхаргрдзели наголову разбили войска Вардана Дадиани и других главарей восстания. В битве отличился Иванэ, вовремя подоспевший со своим отрядом и получивший на поле боя неопасную рану. Счастливым вестником победы поскакал в Тбилиси Саргис и за добрую весть был награжден царицей обширным поместьем в Джавахети, с замком Тмогви.

Упустил свое сказочное счастье Юрий Андреевич!.. После разгрома главных сил находившиеся в Шида-Картли мятежники, не обнажив мечей, с головой выдали бывшего супруга Тамар. Великодушные победители вновь отпустили Юрия Андреевича с миром. Но не успокоился северный витязь… Спустя некоторое время с небольшим отрядом удальцов Юрий, уже с востока, опять ворвался в пределы Кахети и стал опустошать цветущую долину Алазани. Однако смелый порубежник — Сагир Махатлидзе — быстро настиг отряд Юрия. В жаркой стычке ватага была рассеяна, Вышата убит, а сам князь Юрий еле спасся с двумя слугами.

О дальнейшей судьбе Юрия Андреевича летописцы ничего не сообщают…

Глава XIV. БЕКА ОПИЗАРИ ПОЛУЧАЕТ ЗАКАЗ

В светлой мастерской у рабочего стола сидел пожилой человек. После неудачного восстания Хутлу-Арслана «достойный и почетный» золотых дел мастер Бека Опизари полностью ушел в свое искусство. Некоторое время шныряли сыщики вокруг его домика в Накулбакеви, расспрашивая соседей об образе жизни и даже о мыслях мастера, но потом, когда Опизари стал получать заказы из дворца, поотстали.

«По повелению и на дарованные боговенчанной великой царицей цариц Тамар средства, я, Иоанн Анчели Ркинаели, с благоговением приступил к украшению окладом сей дивной иконы…»

Придворный златокузнец Бека Опизари в тот день так и не смог докончить посвятительную надпись на позолоченном окладе образа для Анчийского собора. Его спешно вызвали в царский дворец. Там его наедине приняла в личном покое старшая придворная дама царицы Тамар — княгиня Хошак Цокали. Любезно похвалив прославленное мастерство Опизари, старая госпожа вынула из ларца небольшой образ и молвила:

— Я уверена, Бека, ты выполнишь на славу мой заказ и как можно скорее — маленький златокованный образок Пресвятой Божьей Матери, по образцу сей иконы из Константинополя.

Давно не приходилось видеть Опизари такую искусную работу. Дивное женское лицо на иконе было выписано не по строгому византийскому канону — оно было пленительно земным, живым… На лице мастера отразились и восторг, и нерешительность:

— Не знаю, сумею ли я? Ведь образок приказываешь из золота делать, и красок сих несравненных не будет…

— Ничего. Да, Бека, младенца Иисуса делать не надо!

Тут удивился Бека:

— Без младенца? Сие против церковных канонов.

Видя, что знатная заказчица нахмурилась, поспешно добавил:

— Впрочем, как будет угодно твоей милости!

Всмотревшись в икону, мастер не смог сдержать изумление:

— Госпожа, но Божья Матерь — прямо как наша царица Тамар!

Княгиня Цокали подняла высоко брови, небрежно ответила:

— Разве? Не нахожу этого, мастер. Но образок делай в точности по иконе. А сзади, на обратной стороне устрой маленький тайничок. Понял, Бека? Не медли с заказом — заплачу щедро, доволен останешься.

Бека Опизари с низким поклоном ушел, удивляясь в душе диковинному заказу княгини Цокали.

Старинный путь проходил по берегу Куры мимо грозной Ацкурской крепости, мимо укреплений Аспиндза и Хертвиси, вступая затем в глубокое ущелье верховьев реки. Подъемы, спуски, частые повороты около больших садов, цветущих виноградников и ореховых рощ… Обежав мрачную громаду неприступного замка, принадлежащего вельможному поэту Саргису Тмогвели, дорога подходила к Вардзии. Мощная скала из разноцветных горных пород высится над серебристой лентой Куры. Сверху тяжелой крышей нависают базальты, следом идут темно-серые туфо-песчаники и ниже — толща розовато-желтых мягких туфов, в которых и высечены пещеры крепостного комплекса Вардзии, крупнейшего сооружения царствования Тамар. В восемь ярусов ровными рядами тянутся сотни пещер разнообразного назначения — тронный зал, покои царицы Тамар, жилые и складские помещения. Из крепости большой подземный ход ведет в соседнее ущелье. Прекрасна летняя резиденция Тамар! Вся долина утопает в зелени садов и рощ, воздух чист и свеж в самые жаркие дни.

По крутому склону вилась вверх узкая тропа, ведущая в замок. У входа стояла стража, закованная в железо. На крепостной тропе и в окрестностях подземного города в ту осень наблюдалось необычайное движение. После подавления мятежа Юрия Андреевича царица Тамар с небольшой свитой неожиданно прибыла в Вардзию. Для охраны спокойствия и безопасности владычицы семи царств амирспасалар Гамрекел, по ее личному распоряжению, направил в крепость князя Мхаргрдзели…

На следующий день после отъезда Тамар в Вардзию, заслушав утренний доклад вазира Чиабера, царица Русудан неожиданно вызвала к себе княгиню Цокали.

Встревоженный, сердитый вид старой царицы поразил придворную даму. После обычных этикетных приветствий Русудан прямо приступила к делу:

— Что ты знаешь, княгиня, о встречах нашей царицы Тамар с молодым Мхаргрдзели?

Цокали сделала удивленное лицо:

— Встречи царицы царей с князем Захарием? В первый раз слышу!

— Не лги, Хошак! А кто заказал Опизари золотой образок? И кому он предназначен?

Княгиня Цокали с невозмутимым видом ответила:

— Напрасно гневаешься, великая государыня! Дозволь напомнить — я служу царице цариц и обязана выполнять все ее повеления. Мастеру Беке Опизари я дала заказ на образок по ее личному распоряжению. А для чего он был заказан, того не ведаю.

— Допустим. Где образок? — Русудан сильно гневалась, но сдерживала себя. Княгиня Цокали была родом из дома Сурамели — владетелей Шида-Картли.

— Вот он, государыня! — Хошак, вытянув из сумочки, протянула золотой нательный образок.

Царица Русудан внимательно вгляделась в маленькую икону и невольно вскрикнула:

— Но это же сама Тамар!

Цокали пожала плечами и с улыбкой отозвалась:

— Сделан образок с иконы Влахернской Божьей Матери. А у великой царицы, как известно, красота богоравная! Может и с Пресвятой Божьей Матерью быть схожей…

— Не кощунствуй, княгиня!

Повернув образок, Русудан обнаружила с обратной стороны тайничок.

— И тайничок для волос уже сделан!

Царица с раздражением отшвырнула от себя образок:

— Мы понимаем эту игру, Хошак! Но не быть по-вашему, нет… Завтра же отправляйся в Вардзию с образком для миджнура^[102] царицы, но вместе с ним повезешь мое письмо Тамар. Лично его передашь! Слышишь, княгиня? И поторопишь великую царицу Картли с возвращением в Тбилиси…

Золотая осень стояла на дворе. По утрам уже начались небольшие заморозки, но днем было тепло и солнечно, охота на красного зверя была в самом разгаре. Разгоряченные быстрой скачкой за лисицей на свежем горном воздухе, вернулись в Вардзию царица Тамар и Захарий. У входа в крепость Тамар увидела княгиню Цокали.

— Привезла, дэда? — с улыбкой спросила Тамар, целуя старую женщину.

— Да, великая государыня.

Озабоченный вид княгини не ускользнул, однако, от проницательного взгляда царицы. Предложив Захарию обождать ее в приемном зале, она быстро увела княгиню в свои покои…

Захарий мирно подремывал перед пылающим камином, когда на каменных плитах раздался перестук женских каблучков. Тамар села рядом на тахту, с письмом в руках. Задумчивость переменила царицу. Казалось, прибытие любимой придворной дамы испортило радость этого дня. Вдруг резким движением Тамар бросила письмо в пламя и повернулась к молодому рыцарю:

— Покойный отец учил меня — правители живут не своей жизнью, а жизнью своих государств. И только в этом назначение монархов!

Захарий обеспокоено повернул голову:

— Почему ты именно сегодня вспомнила об этом, моя царица?

Тамар продолжала:

— А это значит, мой Закарэ, что всегда приходится говорить «да» долгу царицы и часто «нет» — сердцу женщины!

— Ты это вычитала в полученном письме, моя царица?

— Нет. Так думаю я.

— Сегодня тебе угодно говорить загадками…

Не глядя на него, Тамар тихо ответила:

— Мы должны расстаться, мой Закарэ. Этого требуют интересы царства…

Схватив тонкую руку, Захарий исступленно выкрикнул:

— Того требуют твоя тетка, царедворцы! Вот кто хочет украсть мою любовь!

«Отче Мхитар, ты всегда все предвидишь, старый мудрец!»

Задыхаясь, рванул ворот кафтана…

Тамар покачала головой:

— Требования двора — законные! А есть ли у меня мощь покойного отца, смогу ли я им противоборствовать? Ведь я — первая женщина на троне, а мы с тобой только что с трудом подавили мятеж мтаваров! Но ты, конечно, не прав, мой друг, кто может отнять любовь мою? Только мы сами!

— Как думать так можешь, моя царица?! Люблю тебя, люблю безумно, многие годы, больше жизни! Молю, вспомни, о чем мечтали… еще сегодня…

Вглядываясь в пламя камина, стиснув руки, отвечала Тамар:

— Да. Одни и те же мечты соединяли нас, это верно! И я надеюсь, настанет день, ты, как мокриц, раздавишь злых каджей^[103], падут все крепости — и снова мы будем вместе! Но до того времени суждено нам расстаться… — Отерев слезу, царица вынула из платья образок с золотой цепью и протянула рыцарю.

— Взгляни на иконку, мой друг!

— Но ведь это ты сама, Тамар! — поразился Захарий.

— Не правда ли, весьма схожа! — сквозь слезы улыбнулась Тамар. — Неизвестный живописец запечатлел случайное сходство, а я нашла ту иконку в дворцовой ризнице и приказала сделать точную копию… прядь своих волос вложила в тайничок… Вот так! Да сохранит тебя в боях сей талисман, любимый!

И царица надела образок на шею Захария.

— Распорядись, завтра мы возвращаемся в Тбилиси…

…Тетка встретила Тамар с распростертыми объятиями, будто и не писала ей никаких неприятных писем.

— Вернулась, моя радость? Спасибо, что скоро вернулась. Свет без тебя не мил! Как доехала? Все ли в дороге было благополучно?

— Благодарю, доехали хорошо.

Холодный тон племянницы не понравился старой царице. «Надо как-то успокоить Тамар!» Русудан осторожно сказала:

— Я тебе писала малоприятное… поверь, с болью в сердце! Я сама была молода. Но по всему Исани уже пошли сплетни… Враги затаились, но они есть… И нам, царицам Багратунианового дома, надо быть превыше всяких подозрений…

Тамар молчала. Осмелев, тетка добавила:

— И разве какой-то Мхаргрдзели тебе пара? Недавний князь, иной веры, не допустят этого ни бог, ни люди!

Сверкнули глаза Тамар. Крепко сжав унизанные кольцами руки, она пренебрежительно сказала:

— Бог ваш — враг любви! А люди…

— Опомнись, что ты говоришь, дорогая?! — испуганно забормотала Русудан, со страхом оглянулась, не подслушивает ли кто богохульные речи.

Тамар продолжала с гневом:

— Успели дознаться, сумели помешать. Сделали меня обманщицей в любви! Забыли вы, кому я обязана сохранением трона? Может быть, я еще должна благодарить вас за предупреждение?! Но запомните — этого я вам никогда не забуду!.. Теперь делайте нужное для дома Багратунианов дело, подыщите мне подходящего супруга. Выдумайте его, если надо. Но отныне царством буду править я сама! Это тоже хорошо запомните. А вазиру Чиаберу передай: если он сегодня же не уберет своих шпионов из Исани, придется мне завести свою собственную разведку, как у покойного отца! А ему тогда сидеть в подвалах Клде-кари до конца дней своих… Я покажу всем вам, как вести слежку за царицей!

Глава XV. ШОТА ИЗ РУСТАВИ

Статный, красивый юноша медленно шел, погруженный в думы, по тенистой аллее академии при Гелатской лавре. Кончалась его учеба в «Новых Афинах»^[104], где некогда первенствовал Иоанэ Петрици, светоч и знамя науки Картли, мыслитель с широким умственным горизонтом, основоположник новой философской школы.

Эх, горевал Шота, где достать бумаги? Пергамент и бумага в Картли были большой редкостью, стоили очень дорого, не по карману бедному школяру. Даже великим царям прошения подавались на маленьких лоскутках, а ответы и решения для экономии писались на них же. Грамотному простонародью приходилось вести хозяйственные записи на выскобленных бычьих лопатках. Из-за этого большую часть своих стихов (а Шота тайком писал их с раннего возраста) приходилось держать в памяти. По ночам, при неверном свете ночника, Шота зачитывался в своей каморке родными поэтами. Он проглотил «Абдул-Мессию» Иоанэ Шавтели, монаха из Самцхе, секретаря царицы Тамар, мужа весьма преславного и получившего «благодать предвидения». Зачитывался величавым эпосом «Дилариани» Саргиса Тмогвели, рыцаря и поэта, подобного славным трубадурам Прованса. Потом увлекся Шота его же повестью «Висрамиани» и поэмой Мосе Хонели «Амиран-Дареджаниани». Затем ему в руки попали звучные оды Чахрухадзе, чья жизнь была сплошным увлекательным романом. Вдохновляясь, Шота сам писал, пока хватало бумаги и не кончалось масло в светильнике, а мутный рассвет не начинал пробиваться через окошко.

Сегодня — большой день в Гелатской академии. Высокопреосвященный Николоз Гуласберидзе проводит последнее занятие. Смиренного Николоза, некогда католикоса Грузии, добровольно уступившего патриарший престол неукротимому Микаэлу Мирианидзе, любили за глубину мыслей и высокую чистоту учения. Храм был наполнен до отказа семинаристами и гостями. Святитель был в ударе и, посвятив свое выступление необычной теме «Война — это зло», закончил его следующими проникновенными словами:

— Есть народы, которые, проявляя особое усердие к красноречию и философии, занимаются изысканиями дел божеских и человеческих, как, например, мудрые эллины. Великий отец церкви Иоанн Дамаскин говорил: «Будем исследовать также и учения языческих мудрецов. Может быть, и у них мы найдем что-либо пригодное, приобретем что-либо душеполезное». Другие же народы не имеют навыка в красноречии и философии, поскольку, пренебрегая научными и философскими изысканиями, всю надежду свою возлагают на Бога и на длань свою, которой они совершают дела геройские…

Слова мудрого старца били не в бровь, а в глаз невежественным представителям благородного сословия, которые соблаговолили из любопытства присутствовать на занятии. Воины громко выражали свое недовольство, выходя из собора:

— Загнул преосвященнейший! Кто не владеет саблей, тот не мужчина…

— Конечно, конечно! А разве на Бога святитель Николоз больше не надеется?

— Слышал бы покойный Микаэл — не спустил преосвященному, а, не посмотрев на сан, послал бы в отдаленный монастырь на покаяние!

— Ересь, сущая ересь! — шипели недоброжелатели из клириков.

Глубоко запали слова доброго пастыря в сердце Шота.

Закончив учение и получив свидетельство из академии, Шота решил попытать счастья в столице, хотя дядя-монах и ждал его в Рустави для посвящения в духовный сан. С попутными торговыми караванами где пешком, где на арбе, юноша через неделю прибыл в Тбилиси и остановился у дальних родственников.

Родичи вовремя вспомнили, что после передачи Рустави могущественным Мхаргрдзели азнаур Шота стал их вассалом, и посоветовали немедля направиться на поклон к новому патрону, амирахору Закарэ. Без труда найдя особняк Мхаргрдзели, Шота с робостью вошел в обширный двор, где сразу поднялся лай многочисленной охотничьей своры. С трудом угомонив псов, привратник спросил Шота, что ему нужно в княжеском доме. Потрепанная одежда и скромный вид юного пришельца явно не внушали особого почтения старому слуге. Когда Шота сказал, что ему необходимо видеть самого князя Закарэ, привратник отрицательно покачал головой:

— Трудно, очень трудно видеть князя! Всегда на воинском учении или во дворце, а больше в походах…

И доверительно сообщил:

— Даже жениться до сих пор не успел господин!

Псы радостно залаяли. Во двор, сопровождаемый многочисленной свитой, въезжал всадник на вороном коне.

— Великий ишхан, — успел шепнуть привратник и бросился навстречу хозяину.

«Так вот он каков! Словно Рустем из «Шах-намэ»… — мелькнула мысль. Шота почтительно скинул шапку.

Узнав, что молодой азнаур родом из Рустави и является его вассалом и что он поэт, Захарий взял его за плечо, спросил, как зовут, и ласково молвил:

— Пройдем ко мне в покой, Шота! Расскажешь подробно о себе, тогда и подумаем, что с тобой делать…

Долго длилась первая беседа Шота с его молодым патроном. Захарий был человеком образованным и сразу же высоко оценил талант и удивительное мастерство восемнадцатилетнего поэта. Шота хорошо читал свои стихи, строго соблюдая цезуру и ударения, столь характерные для грузинского стихосложения. Особенно тронули Захария стихотворения, посвященные«миджнурству»^[105]. И видимо, не только звучные стихи поэта подействовали на молодого военачальника. Красивое лицо Захария помрачнело, он глухо произнес:

— Жизнь повелевает, мой Шота! И часто перед лицом долга приходится отступать любви…

Хлопнув в ладоши, он коротко приказал вбежавшему слуге:

— Вина!

Подняв рог с вином, Захарий с улыбкой обратился к молодому поэту:

— Выпьем за твою поэтическую удачу, Шота! Сегодня же переселяйся от родичей в мой дом. Я сумею представить тебя великой царице — она любит людей одаренных…

В комнату вошли младший брат Иванэ и владетель тмогвский Саргис. Шота при входе старших по возрасту встал и поклонился. Захарий, хлопнув его по плечу, представил:

— Мой новый молодой друг азнаур Шота! А это — мои братья, князья Иванэ и Саргис. Ты, верно, читал, Шота, стихи князя Саргиса или его новый роман «Висрамиани»?

«Бог мой! Сам великий Саргис Тмогвели?!» Шота вперил горящий взор в витязя-поэта и снова поклонился, что-то шепча.

— Что ты там шепчешь, Шота? Не стихи ли какие? — доброжелательно кинул Захарий.

Шота негромко продекламировал:

Саргис был тронут.

— Вот как, и твой юный друг, оказывается, поэт!

— И предаровитый! А теперь, мой Саргис, доставь нам удовольствие и прочти что-нибудь из твоего романа! — попросил хозяин, чокаясь с братьями.

Саргис наморщил лоб, начал:

— Я прочту поучение мудреца Бего Рамину.

«О ты, жалующийся на свою судьбу! Ты — лев, как же ты жалуешься на шакалов? Тебе поможет судьба в будущем, и…» — Тмогвели запнулся и смущенно прошептал: — Память проклятая!

— «…и поэтому нечего тебе сейчас так печалиться, — звонко подхватил Шота. — Пока безумная любовь тебя обольщает, тело твое всегда будет притягивать беду. Зачем отдаешь сердце возлюбленной, если не в силах перенести горе и бесчестие?.. Кто посадит розы и потом будет собирать их, тот не может не занозить руки шипами. Ты посеял в сердце своем семя безумной любви и хочешь снять урожай, подобный Вис; но до того времени ты испытаешь много бедствий…»

— Хватит, Шота, — прервал, нахмурясь, Захарий. — Я вижу — слова этого мудреца против любви направлены. А мы за миджнурство славное выпьем, друзья!..

Глава XVI. ДАВИД СОСЛАН^[106]

Надолго, на многие годы притихли дидебулы после ниальского разгрома. Лишенный почестей и званий Абуласан печально заканчивал дни в замке Махканберд, возле ослепленного Гузана, воспитывал внуков. «Первый барон Грузии» — Вардан Дадиани куда-то исчез, и царица Русудан могла действовать без помех, в меру своего властного характера и великой любви к интригам — главного занятия царедворцев. К тому времени подросло новое поколение, появились новые фигуры на исторической сцене…

Издавна при дворах властителей Грузии воспитывались дети вассалов в качестве заложников, обеспечивая тем самым добропорядочное поведение своих родителей. С детьми владетельных князьков обращались неплохо, обучали их грамоте и военному делу, потом принимали на службу. В царствование Давида Строителя при тбилисском дворе насчитывались сотни таких юношей, а при Георгии III из далекой Алании привезли круглого сироту, по имени Сослан, в святом крещении — Давид, единственного наследника покойного властодержателя Нузала Джадарона: взамен собственных сыновей родичи охотно отправили Сослана. Мальчик рос, превратился в красивого юношу и, как и все молодые люди при тбилисском дворе, был безнадежно влюблен в Тамар; он лишь издали мог воздыхать по красавице. Ко времени первого замужества Тамар молодому горцу было лет двадцать пять.

Сослан уже успел отличиться в боях и был назначен предводителем аланской дружины.

Однажды утром в дворцовом саду около кельи, где работал Басили, послышались голоса. Летописец прислушался. Под окнами прогуливались старая царица Русудан и Чиабер.

— Ну что толку в том, что подсматривать за царскими особами научились твои приспешники! — ворчливо выговаривала вазиру Русудан. — Ты знаешь, как гневалась царица! А и то сказать, ничего путного придумать не можешь. Сколько лет подходящего жениха для царицы не подберем, ты палец о палец в этом самонужнейшем деле не ударил! А вдруг опять с дорийским выскочкой захочет встречаться Тамар? Кто будет в этом виноват, скажи?

Чиабер в ответ пробормотал что-то невнятное. Скоро голоса затихли…

Басили вдруг осенила блестящая мысль. Несколько дней и ночей рылся придворный летописец в старинных хрониках, делал выписки и расчеты. Затем попросил личного приема у царицы Русудан по неотложному и тайному делу.

— Так ты говоришь, отче Басили, вторая жена царя Георгия Первого, Альда-аланка, мать мятежного царевича Деметре, бежала с внуком Давидом от преследований врагов из Анакопии в страну овсов, женила Давида на дочери тамошнего царя и от этого брака пошли тоже Багратунианы. Так?

— Так, великая государыня. Я установил и родословную сей державной династии Эпремидзе — Багратуниани. Изволь выслушать — Давид, Атон, Джадарок, Давид Сослан. Последний отпрыск и есть тот самый витязь, что при дворе твоем воспитывался, великая государыня, а теперь служит в аланском полку!

Голос Басили звучал преданно и уверенно.

— Ха! А наша покойная Бурдухан, как же она приходилась этому Сослану?

— Никем, государыня, из другого она края!

— Стало быть, близкого, кровного родства между царицей Тамар и Сосланом не имеется? — настаивала старая царица.

«Клюнуло!» — с радостью подумал Басили и с жаром стал доказывать:

— Не имеется, великая государыня! Но Давид Сослан по отцу — настоящий Багратуниани и православной веры. Все как требуется…

Крепко задумалась царица Русудан, отпустив придворного летописца. Вот ведь что получилось… Искали женихов бог весть где, дали возможность проклятому Абуласану всех вельмож обвести. А нужный человек все эти годы тут же рядом проживал, при дворе. Спасибо отцу Басили, хоть и он из прежних абуласановых прихвостней… Надо его вознаградить!

Царственная племянница оказалась, однако, менее доверчивой, чем Русудан. Выслушав обстоятельный доклад Басили об Альде-аланке, бегстве ее с мальчиком Давидом в Аланию и всю остальную историю славных Эпремидзе, Тамар, глядя испытующим взором на придворного летописца, стала расспрашивать:

— Почему же царевич Деметре не увез сына с собою в Константинополь? И почему покойный отец мой, царь Георгий, который часто бывал в Алании и даже там женился на моей матери, никогда ни словом мне не обмолвился о наших родственниках — Эпремидзе? А кстати сказать, в каких именно ущельях правили эти царственные Эпремидзе?

Басили сделал хороший доклад, но на вопросы проницательной царицы ответить не смог. Отпустив насмешливым кивком смущенного монаха, Тамар устало сказала:

— Как мне все это надоело! И когда только кончатся эти сватовства?

Встав с кресла, она направилась к выходу. Остановившись у двери, небрежно кинула тетке:

— Я, кажется, знаю этого вашего Сослана!..

Объявить молодому аланскому осибагатару о его высоком происхождении, со всеми возможными счастливыми последствиями, было поручено тому же премудрому Басили. Выйдя из его кельи, Сослан не чувствовал под собой земли и, вернувшись домой, устроил пирушку родичам и друзьям. Однако причин торжества не объяснял (связанный страшной клятвой молчания, взятой с него посланцем небес, каким ему представлялся преподобный Басили), только счастливо улыбался на все вопросы друзей и усиленно пил за здоровье великой царицы.

Пока в тбилисском дворе подбирали нового супруга для Тамар, в соседнем Ширване Абул-Музаффар Менучехр Ахсатан-бек Касран-шах питал иные надежды. Через бабку, царевну Тамар, сестру царя Деметре Первого, некогда выданную за его деда Афридуна, приходился он троюродным братом царице Тамар, что не мешало ему быть в числе первых (и неудачливых!) соискателей ее руки. После шумного развода с Юрием Андреевичем и поражения мятежников Ахсатан воспрянул духом и решил снова попытать счастья.

С границы в столицу Шемаху спешно был вызван зять Ахсатана — Омар Амирмиран. Везиру двора было предложено немедленно снестись с тбилисским двором на предмет установления времени возможного приезда шаха в Грузию. Шахскому казначею высочайше повелено было самым жестким образом досрочно взыскать налоги с шемаханского купечества за треть года вперед для оплаты расходов, связанных с этой поездкой. Тбилисский двор не замедлил с ответом. Царица Русудан сочла приезд царственного родственника своевременным. Племянница не выходила из дурного настроения и никак не решала вопроса о браке с новым кандидатом в супруги, чем несказанно огорчала и беспокоила старую царицу.

Гюлистан^[107] высилась на вершине крутого горного кряжа, начинавшегося у окраины Шемахи. Мощные стены с многочисленными круглыми и четырехугольными башнями из рваного камня, облицованного тесаными плитами, окружали обширную территорию цитадели. На юго-востоке, за новой стеной, располагался поселок. Легко обороняемая крепостная тропа вела зигзагами от подошвы горы к главным воротам. Глубокий ров, наполненный водой, разделял крепость на две неравные части. В верхней части, защищенной третьей, еще более могучею стеной, был укрепленный двухъярусный замок ширваншахов^[108], с глубокими подземельями. Ключевой водой твердыня снабжалась по подземному водопроводу из водозахватных сооружений, расположенных в шести фарсахах^[109] в горах. Сложный потайной ход, поднимаясь и опускаясь под землей по рельефу местности, незаметно выводил из крепости в дальнее ущелье.

В большом покое, на тахте, облокотившись на парчовые подушки, сидел в раздумье сорокалетний мужчина в шелковом халате и белой чалме на голове. Небольшая черная борода обрамляла лицо с правильными чертами. Человек в чалме хлопнул в ладоши. В покой вбежал нукер-охранник.

— Пришел он? — спросил ширваншах.

— Он здесь и ждет великодушного соизволения великого шаха!

— Пусть войдет!

В шахский покой степенно вошел немолодой мужчина с яркими глазами, в темной одежде. Прославленный Ильяс Низами по срочному вызову самого ширваншаха прибыл из Ганджи. Поклонившись, поэт встал у двери.

— Салам-алейкум, почтенный Ильяс! — милостиво приветствовал его Ахсатан.

— Алейкум-ас-салам, великий шах!

— Приблизься, можешь сесть…

Перебирая янтарные четки, шах начал издалека:

— Правду ли говорят, почтенный Ильяс, что Абу-Бекр осмелился предложить тебе переехать к нему в Тавриз?

— У лжи короткие ноги, великий шах! Аллах знает лучше всех… Атабек только просил, чтобы я посвятил ему поэму «Искандер-намэ».

— Я запрещаю тебе писать для него! Абу-Бекр — враг моего зятя Омара, а стало быть, и мой! — закричал Ахсатан.

— Слушаюсь и повинуюсь, великий шах, — ответил Низами, низко кланяясь. Прославленному поэту нельзя было ссориться с правителем Ширвана, хотя атабек Абу-Бекр и обещал ему крупную денежную награду.

Ахсатан переменил тон:

— Заказать тебе хочу поэму о любви. Что скажешь, почтенный Ильяс?

— Царственное внимание к слабым силам поэта — величайшее счастье. Когда надобна поэма твоему величеству?

— Через месяц, никак не позже.

Низами покачал головой:

— О, срок мал, очень мал, государь. Есть у меня почти готовые стихи о Хосров-о-Ширин. Прими их в дар, великий шах!

Ахсатан после небольшого раздумья решился:

— «Хосров-о-Ширин» — хорошее название! Беру поэму. Посвяти ее от моего имени прекрасной царице Тамар и получи у казначея сто золотых.

Низами встал, с низким поклоном стал благодарить ширваншаха. Ширваншах доверительно добавил:

— Через месяц еду в Тбилиси. И ты со мной поедешь. Читать свою поэму будешь при дворе царицы курджиев!

Глава XVII. СОСТЯЗАНИЕ ПОЭТОВ

В обширном княжеском особняке кроме Захария проживал и брат Иванэ с молодой женой. Обогнал старшего брата в семейном устройстве Иванэ, женившись на княжне Хошак из славного рода Ширяншахов, что некогда властвовали по всему побережью Каспийского моря, от Дербенда до Ленкорани. Под натиском северных племен они переехали в Арцах, там крестились и от агванских царей получили обширные владения. Отличившись в Ниальском бою, Иванэ потом избрал придворное поприще, получил звание царского эджиба и уже нес службу в Исанском дворце. Проживал у Захария и поэт Шота из Рустави.

В эти дни у Мхаргрдзели гостил проездом в Константинополь пятнадцатилетний агванский царевич Абас Кюрикян-Багратид со своей свитой. Агванское «царство» уже было неким миражем, давно отобрал царь Давид Строитель у последних Кюрикянов все обширные владения в Сомхити и Кахети, оставив в утешение замок Норберд и почетный титул «агванских царей». Впрочем, юный Абас лично был чрезвычайно богат и ехал в Византию как подлинный наследный принц. Появление Абаса в Тбилиси удачно совпало с ожидаемым приездом ширваншаха, и агванский царевич как ребенок радовался предстоящим празднествам.

Время текло. Наконец с большой пышностью, под звуки шахского панджанобата^[110], окруженный гарцующими на конях эмирами и нукерами в блестящем вооружении, ширваншах Ахсатан, сопровождаемый зятем Амирмираном, торжественно въехал через городские ворота, украшенные флагами и зеленью. За ширваншахом на двух серебряных цепях вели большого львенка — подарок царице Тамар. Гостя с почетом, за несколько стадий от города, встречал амирахор Мхаргрдзели со старшими спасаларами. По празднично расцвеченным улицам с вывешенными из окон домов коврами и гирляндами цветов Ахсатан проследовал в бывший дворец Арцруни, отведенный ему на время пребывания в Тбилиси.

На обширном дидубийском поле с утра уже толпился народ. Всюду были разбиты палатки с съестными припасами, сновали торговцы холодной водой. Высоко в воздухе ходили канатоходцы, давали представления заезжие фокусники. Звучала зурна.

Медные трубы возвестили прибытие двора, и народ хлынул к месту предстоящего турнира. На огороженной высоким дощатым забором трибуне разместились царственные особы. Окруженная блестящей свитой Тамар сидела на возвышении под вышитым золотыми звездами балдахином. Рядом с ней в золоте и серебре восседали ширваншах и главный распорядитель турнира амирспасалар Гамрекел Торели. У трибуны теснились именитые горожане. Простой люд толпился за забором, молодежь облепила ветви деревьев.

Шота приехал на праздник вместе с агванским царевичем. Их встретил князь Иванэ и усадил на удобные места рядом со своей женой Хошак. И тут-то Шота впервые увидел царицу Тамар…

«Нет в мире подобной!» — в необычайном смятении подумал поэт. Почему-то перевел фразу на персидский язык. Получилось «Нестан-Дареджан»^[111]. Запомнил новое имя. И снова, не отрываясь, всматривался в дивное лицо правительницы. Нерадостным показалось оно поэту.

Трубные звуки возвестили начало турнира. На арену выехал герольд и громко возгласил:

— Великая царица царей! Достославный и блистательный шах! Эмиры, мтавары и азнауры Картли! Возвещаю всем, всем! На честное состязание выступают: от Ширвана — высокородный эмир Омар Амирмиран с соратниками! От Картли — князь Закарэ Мхаргрдзели с соратниками! Поднимите копья!

Под гром рукоплесканий на арене появились две большие группы конных рыцарей. Впереди ширванцев на рыжем аргамаке красовался огромный Амирмиран в черных хорасанских доспехах и золоченом шлеме. Внук славного Ильдегиза, изгнанный родным братом из страны, Амирмиран был могучим мусульманским рыцарем, хорошо известным на всем Востоке. За ним теснились эмиры и бахадуры Ширвана.

Захарий выехал на коне соловой масти в обычных боевых доспехах. Только в память отца он надел шлем с пером белой цапли, с которым парон Саргис некогда брал приступом стены Ани. За ним в конном строю следовали спасалары Сослан, Шалва и Иванэ Ахалцихели, Чиабер Торели, двоюродные братья Саргис Тмогвели и великан Блу-Захар…

Проезжая мимо царской трибуны, соперники приветствовали Тамар и ширваншаха, выстроились на арене в две линии и подняли вверх копья. Легкий ветерок шевелил флажки с родовыми гербами. Состязавшиеся опустили забрала. По знаку амирспасалара обе шеренги, выставив копья, во весь опор помчались навстречу друг другу. Раздался громкий лязг стали о сталь. Кони разбрасывали копытами песок. На арене поднялось большое облако пыли. Амирмиран быстро сбил с коня противника и, сменив копье, обратился лицом к предводителю противной партии. Дважды сходились в поединке исполины в железных латах. Наконец Захарию мощным ударом копья удалось вышибить из седла эмира и тем самым закрепить победу за своей группой. Царица Тамар с радостной улыбкой увенчала золотыми венками победителей турнира. Но почему-то ее взор избегал Захария…

Перед вечером Захарий получил короткую записку без подписи: «На приеме не задерживайся. После окончания состязания поэтов тотчас уезжай из Тбилиси». Он узнал знакомый женский почерк. Похолодело в сердце. Вот оно — то испытание, которого он ждал всю зиму! Оберегая мужское самолюбие и опасаясь вспыльчивого характера Захария, Тамар заблаговременно прислала предупреждение… Вызвав оруженосца, Захарий мрачно сказал:

— Держи коней наготове, Ростом, ночью уезжаем в Лори. Но об этом никому ни слова!

Вызвав дворецкого, Захарий приказал в случае его внезапного ночного отъезда принести наутро извинения царственному гостю. Затем прошел на половину своего брата и долго с ним беседовал.

Состязание поэтов происходило в тронном зале Исанского дворца, уже переполненном знатью, придворными и сановниками царства. В блеске бесчисленных огней появились обе царицы и ширваншах Ахсатан. После того как все присутствующие уселись на свои места, воцарилась тишина. Вперед выступил амирэджиби и, стукнув жезлом о пол, провозгласил:

— Придворный поэт блистательного ширваншаха, непревзойденный, светоносный Ильяс Низами!

Низами неторопливо вошел в круг придворных, встретивших его громкими рукоплесканиями, и стал прямо перед царицами и шахом. Отвесив низкий поклон, он с загоревшимися глазами стал громко читать на великолепном фарси^[112] стихи, посвященные царице Тамар:

Тамар благожелательно захлопала в ладоши. Переждав, Низами с поклоном стал читать новые стихи, обратившись к старшей царице:

Русудан раскраснелась как девушка, когда Низами, с величавым жестом руки в ее сторону, произнес заключительный стих:

Гул одобрительных возгласов пронесся по залу. Низами, закрыв глаза, пережидал. Потом он снова с вдохновенным видом повернул голову в сторону Тамар:

Остановившись на мгновение, Низами бросил торжествующе в зал:

Буря рукоплесканий и громкие хвалебные клики были наградой прославленному поэту. Низами кланялся, приложив руку к сердцу, и благодарил. Ширваншах сиял. Все идет по его плану, идет хорошо! Прекрасная Тамар явно тронута стихами Низами (надо будет добавить поэту денег!). А завтра… завтра сделать «лучезарной» предложение руки и сердца, через тетку!

Амирэджиби снова выступил вперед и провозгласил:

— Поэт Шота из Рустави!

Взоры всех присутствующих повернулись к вошедшему в круг юноше. Шота из Рустави? Первый раз слышим это имя!

Поклонившись в сторону царских особ, Шота несколько взволнованно начал выступление с приветствия своему старшему сопернику — гостю из Ширвана:

Снова поклонился. Низами растроганно подумал: «Он мне в сыновья годится!» Приложил руку к сердцу и губам в знак привета юному собрату.

Шота оглянулся, увидел своего друга и покровителя, стоявшего у двери. Лукаво улыбнувшись, окрепшим голосом стал читать:

Ширваншах первым дал пример горячего одобрения. Клики царедворцев нестройно загремели в честь неизвестного поэта. И впервые за весь вечер потеплели прекрасные очи царицы. Приподняв чуть удивленно тонкую бровь, она ласково взглянула на раскрасневшееся лицо юноши из Рустави. Что-то нежелательное почудилось в стихах Русудан. Она недовольно покосилась на амирэджиби. «Кто допустил на состязание неведомого поэта-мальчишку?»

Когда улеглось волнение, Шота с чувством продолжал:

Ширваншах картинно схватился за сердце, и все в зале поняли: Ахсатан, властитель Ширвана, — влюблен! А голос юного поэта звенел в зале:

Тамар внезапно вздрогнула. Снова полились страстные стихи:

Пока Шота читал, Захарий понемногу приближался к нему. И когда взор Шота упал на него, поэт ужаснулся: Захарий страдал. Казалось, прекрасные стихи поэта жгли сердце…

На этот раз первой стала рукоплескать Тамар. За ней восторженно зашумел весь двор. Но проницательный взор Шота снова заметил нерадостное лицо молодой царицы.

По единодушному приговору всех присутствующих обоим поэтам было объявлено через амирэджиби:

— Оба победители, оба достойны хвалы и наград!

Низами расцеловал своего юного соперника и, после получения золотого венка из прекрасных рук Тамар, увлек его в сторону…

Ахсатан не отходил от цариц, влюблено смотрел в глаза Тамар, расточал хвалебные слова, цветисто клялся в родственной любви и преданности… Тамар принужденно улыбалась на речи ширваншаха, оглядывалась, видимо чего-то ожидая. Заметив, что Захария уже нет в тронном зале, облегченно вздохнула. Кивнув головой тетке, устало откинулась в кресло, прикрыла глаза. Царица Русудан подозвала к себе амирэджиби и тихо отдала повеление. Тот, стукнув жезлом, снова громко потребовал внимания. Зал замолк в недоумении.

Царица Русудан встала во весь свой высокий рост. Окинув зорким взором присутствующих, она твердым голосом объявила:

— Высокородные гости Ширвана! Дидебулы и азнауры Картли! Великая царица царей Тамар, посоветовавшись со своей семьей, сочла за благо сочетаться браком с высокородным Давидом Сосланом, из царственного рода Эпремидзе-Багратуниани. Святейший католикос Тевдорэ благословил их помолвку, о чем мы объявляем всем!

Присутствующие остолбенели. Русудан села в кресло, так и не дождавшись положенных по этикету радостных возгласов. Шепот среди придворных неприлично затягивался:

— Второй раз солнцеликая Тамар ставит нас врасплох своим замужеством!

— Тогда выдумка Абуласана — неведомый рузик! Теперь неведомый Сослан!

— Но кто такие Эпремидзе?

— Тс-с! Царская воля неоспорима!

Царедворцы очнулись и бросились с положенными поздравлениями. Красавец жених подошел к царственной невесте и, низко склоняясь, поцеловал унизанную перстнями прекрасную руку. Рука невесты немного дрожала. И уже пробивалась к избраннику родня, торопясь насладиться неожиданным счастьем родича.

Тамар вскоре исчезла из зала.

Ахсатан впал в глубокое отчаяние; он с горечью бросил Низами:

— Теперь пиши стихи о несчастной любви, Ильяс!

— Слушаю, великий шах. Буду писать о знаменитых и печальных влюбленных — Лейле и Меджнуне, — с готовностью ответил поэт.

Отец Басили был в приподнятом настроении. Его зачислили в дворцовый штат и повысили жалованье!.. Низко склоняясь над пергаментом, он записал: «Все возымели желание соединить Давида с Тамар и дело доверили Богу. Тамар тоже покорилась их воле, так как знала юношу. Не стали медлить, свели их в Дидубэ и соединили Давида с Тамар…»

Решение наболевшего династического вопроса соединенными усилиями царской семьи и придворных генеалогов было найдено и претворено в жизнь.

…Темной ночью по каменистой дороге двигалась по направлению к горному хребту небольшая группа всадников. Записка брата догнала Захария в пути. Иванэ кратко сообщал об объявленной помолвке царицы Тамар с Давидом Сосланом.

Глава XVIII. АШХЕН

Большая харчевня, что в полуподвале на рынке, всегда по вечерам полна анийцами. Помещение с низким сводчатым потолком забито столами, втиснутыми между бочками с арахом и ширакским пивом, бурдюками с араратским вином. За столами расселись торговцы помельче, разный ремесленный люд и приезжие земледельцы. С каменного свода свешивались связки лука и чеснока, несколько окороков. Капала влага. В харчевне душно. Пахнет человеческим потом и жареным мясом.

Редким гостем в харчевне был оружейник Кюрех. Но в тот день он вознамерился угостить Петроса, которого с согласия цехового «старика» перевели из учеников в подмастерья. С трудом нашли свободный стол, и, усевшись на колченогий стул, Кюрех заказал шашлык.

— Добавь к нему кувшин доброго пива, — напутствовал молодого слугу оружейник и, обращаясь к новому подмастерью, добавил: — Нынче за твое здоровье выпить надо, Петрос-джан! Чтобы, поскорее варпетом стал бы…

За соседним столом сидели два сельчанина в домотканой одежде, с разбитыми кожаными поршнями на ногах и рассказывали огороднику из предместья:

— Четыре и больше дней на барщине работать заставляют!

— А не выйдешь в поле — треклятый староста Паткан (чтоб околеть ему без покаяния!) тотчас с десятскими на дом явятся, изобьют как собаку, силком на работу поведут… или в подвалы на хлеб и воду посадят. Они у нашего парона огромные, все село туда упрятать можно!

— А подати прибавляют! Опять-таки, кроме десятины, еще подношения по праздникам попу подай! Сил не стало больше терпеть, брат! Вот и сбежали мы с соседом к вам, через границу. Бобыли мы оба, паронам мстить будет некому! А теперь мы на любую работу согласны…

Чуткое ухо оружейника сразу уловило в голосе злобу и отчаяние. Повернувшись к ним, Кюрех сказал:

— Чудно́ говорите, друзья! Ну как можно требовать от земледельца столько дней работы? Как он тогда семью прокормит да подати уплатит?

Сельчане рассердились, громко закричали:

— Не хочешь — не верь, рамик, а тогда и в разговор наш не суйся!

— Осел и тот не терпит лишней ноши! — пробормотал Петрос.

— Молчи, Петрос! — резко оборвал его Кюрех, оглядываясь на сельчан. — Сам-то ты тоже не стерпел, сбежал из деревни. А может быть, там оставаться надо было, господскому гнету сопротивляться… как наши деды славные делали!

Обращаясь к крестьянам, Кюрех мягко сказал:

— Да вы не сердитесь, братья! Добра вам желаю, помочь хочу. Так и быть, уговорю хозяина вас на работу принять. Одного меха качать, а тебя, что покрепче, на молот возьму. Согласны?

Сельчане радостно загудели:

— Спасибо, брат! Куда прийти, скажи…

Петрос задумчиво глядел на крестьян.

Все труднее и труднее становилось получать медь из Лори. Однажды, приняв большой заказ на изготовление медной орнаментированной посуды, Тигран заявил эмирскому управителю:

— Не добудешь пропуска через границу, не выполню твоего заказа. Меди-то нет!

Пропуск был получен незамедлительно. Оставив кузницу и мастерскую на попечение Кюреха, старый оружейник весной направился через перевал в город Лори. С ним ехали два дюжих подмастерья и, по ее настоятельной просьбе, дочь Ашхен.

В Лори, куда после двухдневного путешествия прибыл Тигран, проживали дальние родственники, оказавшие знаменитому оружейнику и его дочери радушный прием. У Тиграна даже мелькнула мысль, что родня, может быть, найдет в городе более подходящего жениха для Ашхен, нежели бедный каменщик.

Когда в первый же воскресный день, направляясь в собор в сопровождении старухи родственницы, Ашхен проходила по улице городского предместья, немало юношей заглядывалось на дочь оружейника. Высокая и тонкая, Ашхен была в расцвете девичьей красоты. Смело изогнутые крылатые брови, огромные глаза редкого изумрудного цвета, широкий белый лоб под тяжелыми косами невольно привлекали взор к молодой анийке.

Покончив с дневными хлопотами, любил старый Тигран по вечерам, сидя на приступке у входа в дом, читать лорийским родственникам мерные строфы старинного сказания о Давиде Сасунском. Ашхен была всегда одной из самых внимательных слушательниц отца. Перед мечтательной девушкой вставали то образы народных освободителей, то злобные враги… Вот победил войско Мсра-Мелика великий Давид:

Сосредоточенно внимали слушатели плавному речитативу. Полная луна заливала серебром городское предместье, и сказочным выглядел мирный пейзаж. Вдруг в глубокой тишине, все приближаясь, послышался мерный топот коня. И как видение появился громадный всадник. Сидящие у входа дома жители встали и поклонами приветствовали проезжающего. Молча кивнув в ответ людям, рыцарь скрылся в чаще деревьев. Ашхен судорожно схватила за руку старуху родственницу.

— Кто это, майрик?

— Великий ишхан, — прошептала старая женщина и, боязливо оглядываясь, тихо добавила: — Люди добрые говорят, что заколдован он царицей дэвов, потому и ездит один по ночам куда-то в горы!

Неведомая тяжесть легла на грудь молодой девушки. Слезы наполнили глаза. Нет, то сам Давид из Сасуна проезжал на морском коне Джалали!..

Когда на следующее утро Тигран собрался на княжий двор для расчетов по меди с прижимистым управителем, Ашхен стала просить отца:

— Возьми меня с собой в замок!

Удивился старый оружейник просьбе дочери, но рассудил: «Мало радости у девушки, скоро нам возвращаться в Ани, а там — затвор, не то, что здесь, в Лори», — и согласился.

Пока Тигран до седьмого пота торговался с княжеским управителем, смелая девушка сумела добраться до покоев старой княгини Саакдухт. Бросившись ей в ноги, Ашхен стала умолять:

— Оставь меня у себя, великая госпожа, на любую работу согласна! Нельзя мне возвращаться домой! Там агаряне проходу девушкам не дают, живем мы как в темнице, даже в святую церковь ходить молиться опасаемся…

Узнав, что она дочь уважаемого, зажиточного оружейника Тиграна, хорошо знает грамоту, добрая княгиня согласилась принять пригожую анийку на службу в замок:

— Если отец не будет возражать, останешься, будешь ближней девушкой княжны Вананэ! — заключила владетельница и вызвала ключницу Оромсим.

Старуха только руками всплеснула, увидя Ашхен:

— Госпожа, или старые глаза меня обманывают?! Да ведь эта девушка — точно сестра нашей княжны! — и поспешила добавить, заметив недовольство на лице у княгини: — Только наша Вананэ потоньше, постройнее будет! И глаза другие…

Тигран был и польщен и раздосадован, когда Ашхен, вернувшись домой, объявила ему о согласии княгини Саакдухт оставить ее в замке. Но тут со всех сторон напали на Тиграна родственники. Было ясно доказано, что старому вдовцу трудно жить со взрослой красавицей дочерью в большом городе, который кишит безбожными агарянами. Мало ли что может случиться? А у княгини Ашхен будет в покое и безопасности. Добрая Саакдухт и замуж выдаст Ашхен — любит она свадьбы устраивать, и приданое даст хорошее! Разгневался тогда Тигран и громовым голосом возгласил:

— У моей дочери свое приданое есть! Достаточное, не хуже и не меньше, чем у любой вашей азатани^[116]!

На этом родственный спор завершился. Ашхен осталась в княжеском замке, а Тигран стал готовиться к отъезду. Грузя с подмастерьями медные чушки на арбы, он грустил, думая о близкой разлуке с дочерью.

Накануне его отъезда Захарий возвращался с охоты. Проезжая через предместье, где гостил оружейник, он решил, что неплохо бы поручить Тиграну вместе с другими анийскими кузнецами приготовить некоторое количество мечей и наконечников для копий его конницы (верные люди всегда доставят готовое оружие через границу)… Подъехав к дому и спешившись, Захарий громко ударил дверным молотком. Не дожидаясь, пока ему выйдут навстречу, он сам открыл створку ворот и поднялся по каменной лестнице на второй этаж. В дверях Захарий чуть не столкнулся с Ашхен — она пришла из замка, чтобы собрать старика отца в дорогу.

Захарий остановился, пораженный. Где были до сих пор его глаза? Он встречал стройную девушку в переходах замка и за общей трапезой, но, вечно погруженный в свои мысли, не обращал внимания на редкостную красоту. Перед ним стояла сама Астхик, древняя богиня любви…

В упор посмотрела на Захария Ашхен. И тотчас, как бы защищаясь, опустила тяжелые ресницы.

Захарий хотел что-то сказать, но не смог и только, не отрываясь, глядел на красавицу. Вышедший в прихожую Тигран с громким приветствием пригласил почетного гостя в горницу.

Каждый крупный властитель в своей резиденции обычно стремился подражать дворцовому обиходу, создавал из своих вассалов подобие царского двора. Так и в Дорийском замке постоянно проживали юноши и девушки из вассальных благородных семейств в качестве эджибов и придворных дам. Ашхен не была дочерью ни ишхана, ни аспета^[117]. Но привлекательная внешность, живой и ласковый характер быстро привязали к молодой анийке всех членов княжеской семьи. Только глава дома — сам великий ишхан был холоден с Ашхен, даже после их встречи в предместье. Кстати, он должен был скоро уехать в Уджармо, где начинались обычные летние учения.

Княжна Вананэ и Ашхен, сидя за вышиванием драгоценных пелен для церкви, часто вели задушевные девичьи беседы. Однажды Ашхен задала тот же вопрос, который когда-то задала царица Тамар:

— Почему ишхан Закарэ до сих пор не женат?

Вананэ пожала плечами:

— Никто толком не знает, матушка в отчаянии! Брат отказывается от всех предлагаемых невест… — И с таинственным видом добавила: — Наверное, он чей-нибудь миджнур и до могилы должен остаться верным своей любимой!

— А кто это — миджнур? — простодушно спросила Ашхен.

— Миджнуры — это несчастные влюбленные. Я тебе дам прочесть одну повесть о них, недавно привезли мне из Тбилиси. Тогда ты поймешь, Ашхен, что такое неразделенная любовь!

Увы, ее собеседнице не надо было читать ни одну из восемнадцати поэм о «Лейле и Меджнуне», известных в восточной литературе, чтобы знать, что такое «неразделенная любовь»…

В комнату вошел, как бы невзначай, Захарий.

— Мой Закарэ, правда ли, что есть еще на свете миджнуры? — лукаво молвила Вананэ.

Легкая тень пробежала по лицу Захария. Он обратился к Ашхен:

— А как ты об этом думаешь, девушка?

Ашхен залилась румянцем, опустила веки. Потом дрожащим голосом ответила:

— О, великий ишхан, что я могу об этом знать? Но… мне очень такого человека было б жаль, от всего сердца! — И она прямо посмотрела на Захария.

— Это ты, Ашхен? Входи, девица!

Ашхен приблизилась и с поклоном, молча протянула Захарию шитую золотом бархатную пелену.

— Что это такое?

Ашхен с трудом выговорила, потупив глаза:

— Пелена для Синего монастыря, ишхан.

Захарий вспомнил: «А-а, это для церкви, которую построил в Тбилиси дядя Барсег!..» — И ласково спросил, пристально глядя в девичьи глаза:

— Так что ж, твоя княжна хочет, чтобы я отвез пелену в Тбилиси?

— Да, ишхан.

Голос у девушки дрожал. Она положила ткань на стол и хотела удалиться. Внезапно Захарий тихо позвал:

— Ашхен!

Свеча в руках девушки наклонилась, стрельчатые ресницы прикрыли дочерна потемневшие зрачки глаз. Быстрым движением выхватив подсвечник из узкой руки с длинными пальцами, Захарий поставил его на стол…

Так началась любовь могучего рыцаря и зеленоглазой девушки из Ани…

Вскоре настоятель монастыря Нор-Гетика, преподобный Мхитар Гош, писал ишхану Захарию, амирахору, эриставу Лори и других земель:

«Ты пишешь, Закарэ, что любовь стирает расстояние между людьми. Сия неверная мысль всегда будет тебя подводить в жизни, мой дорогой. То ты пылаешь страстью к такой высокой особе, что голова кружится, то желаешь связать свою судьбу с девушкой из народа… Конечно, она дочь богатого рамика, к тому же достаточно образованная, но все же не может считаться азатани, и твои благородные родичи, видимо, правы, восставая против твоего намерения. Только царь может жениться на ком угодно, да и то не всегда может себе это позволить. А ты еще не царь, мой Закарэ, и во многом от своих родичей зависишь… Да еще должен напомнить, что ежели кто девицу обольстит, вдобавок обрученную, то, согласно 62-му канону апостолов по Клименту (смотри мой «Судебник», статью 36), обязан взять в жены обольщенную. Но если его родственники не желают принять обольщенную, то должно назначить взыскание в двойном размере. Однако ты пишешь, что отец девушки — Тигран-оружейник взашей выгнал управителя высокородной госпожи Саакдухт. По моему разумению, старик поступил правильно, хотя и не вполне по закону. Так как же нам теперь быть? Ума не приложу…»

Впервые за свою жизнь мудрый вардапет не смог дать дельного совета любимому питомцу.

Захарий искренне привязался к прекрасной Ашхен, мечтал жениться на ней. Но тут встала на дыбы вся многочисленная родня. Из своей берлоги в Гагских горах вылез старый дядя, князь Вахрам, и самолично прибыл в Лори увещевать безрассудного племянника — красу и гордость могущественного княжеского клана Мхаргрдзели. В бурном споре старик упомянул и мнение другого почтенного родича — князя Абуласана, чем привел Захария в неописуемую ярость. К ужасу женщин, по всему замку разнесся громовой голос молодого хозяина:

— Да что ты мне тычешь мнение старого изменника, дядя Вахрам?

— Но князь Абуласан — твой дядя по матери, царственной крови Арцруни! — попробовал возразить Вахрам.

— Что из того? Разве не пришлось мне смирять оружием на Ниальском поле именно этих родичей-изменников? А теперь я должен слушаться их советов?! — гремел Захарий.

Но тут вскипел и старый Вахрам:

— Коли так, мы ни перед чем не остановимся! Я сам поеду в Тбилиси, всеподданейше преклоню колени перед великой царицей царей и буду молить ее лично вмешаться в неслыханное дело! Посмотрим, что тогда ты запоешь, племянничек!..

Захарий озадаченно посмотрел на дядю. Только этого недоставало! Его зеленоокая возлюбленная ничего не знала о происхождении золотой иконки, которую видела ночами на его широкой груди…

Так эта история и затянулась.

Из всей семьи одна княжна Вананэ поддерживала старшего брата в его стремлении жениться на Ашхен. Но остальные члены дома были неумолимы. Даже добродушная княгиня Саакдухт заявила, что уедет в Хожорни, если девица из Ани будет продолжать незаконное сожительство с Захарием. Сын довольно нелюбезно ответил: если матушке удобнее в родном гнезде, он не возражает. Старая княгиня упала в обморок. На семейном совете было, однако, принято иное решение. Ашхен увезли в Хожорни, а мать-княгиня осталась в Дорийском замке. И пришлось бедному Захарию ездить к своей милой на свидания по лесистому ущелью, мимо крутой горы Лалвар…

Хорошо заработали армянские каменщики на стройках в Шемахе, с тугими кошельками возвращались они к семьям на родину. Больше всех торопился в Ани их артельный староста — варпет Галуст. Прибыв в Тбилиси, каменщики решили отдохнуть, выкупаться в серных банях, купить подарки родным. Избани Галуст с друзьями отправился в духан на майдане, чтобы поесть кебаб, запив его добрым кахетинским, которого они не пробовали в дальних странствиях. Там его и увидел старый друг Микэл, приехавший из Ани в Кахети за кожами.

Дружески обнявшись, приятели сели за столик, где уже рядом с пахучим тархуном лежал добрый кусок тушинского сыра и стоял немалых размеров глиняный кувшин с заткнутым листом папоротника горлом. После первого возлияния и взаимных приветствий Галуст, не утерпев, спросил Микэла:

— Как семья почтенного Тиграна поживает? Здорова ли Ашхен?

Помрачнев, Микэл буркнул что-то невнятное. У Галуста похолодело сердце.

— Заболела?!

Ничего не ответив, Микэл молча разлил вино в небольшие рога. Чокнувшись с Галустом, снова выпил, видимо набираясь духу. Наконец старый шорник сурово произнес:

— Забудь эту девушку…

Галуст, побледнев, едва выговорил:

— Да что ты говоришь, побойся Бога! Как я могу забыть свою невесту?

— Откуда ты это взял, какая она тебе невеста?! — возмутился Микэл и поведал Галусту всю историю.

В первую минуту молодой каменщик ничего не соображал. Откуда-то глухо доносились непонятные слова об измене любимой. Но вот шорник повторил:

— Еще раз говорю, Галуст: никогда она твоей невестой не была! Тигран это начисто отрицает. Да и сама Ашхен говорит, что тогда девочкой была, ничего не понимала. Пойми — не любила она тебя!

Галуст схватился за кинжал:

— Тогда я убью ее вместе с ишханом!

— Глупый человек, о чем ты говоришь? Четыре года назад говорил мне, что любишь Ашхен больше всего на свете, что она для тебя превыше Бога, а теперь «убью» кричишь? Как это можно?! Девушка полюбила другого, замуж за него выйти хочет! И великий эристав ее любит, тоже жениться хочет. Только, говорят, родня мешает их браку. Образумься, дорогой! — увещевал Микэл, положив руку на плечо мастеру. — Эх, Галуст, ничего с женским сердцем не поделаешь! Лучше выпьем за твое здоровье — вся жизнь у тебя впереди, хорошую жену еще найдешь, много детей иметь будешь, меня на крестины позовешь!

И добросердечный шорник, дополна налив кахетинским оба рога, протянул один Галусту.

Глава XIX. РАЗНЫЕ ДЕЛА

Спустя год после царской свадьбы Басили снова воспарил духом и записал в своей летописи: «Но Бог, который вначале обратил взоры на Маное и Авраама, а также и на женщин, Анну и Елизавету, не стал медлить и здесь. Ибо спустя некоторое время забеременела Тамар и родила сына, сильно похожего на деда. И нарекли ему имя Георгий^[118]. И возрадовались все радостью непередаваемой».

В списке получивших дары по случаю счастливого разрешения от бремени царицы Тамар был и придворный летописец Басили. Он это заслужил.

Наследник престола родился в Табахмельском загородном дворце. Счастливый родитель ходил с гордым видом, по привычке подкручивая длинный светлый ус. Многочисленная его родня, прибывшая в Тбилиси из далеких северных ущелий, с нетерпением ожидала новых почестей и разных благ. Но венценосная жена не спешила. Сумрачных горцев больше всего возмущало, что красавец Сослан все еще не был внесен в списки царствующих Багратунианов, не был торжественно перепоясан мечом Вахтанга Горгасала в древнем Мцхетском соборе. А по законам картлийского царства сие означало, что верховная власть не вверялась законному супругу… Воспользовавшись рождением наследника, царица Русудан попробовала было заговорить с царственной племянницей об этом. Но Тамар только покосилась на тетку запавшими глазами, особенно большими на исхудавшем лице, и даже не удостоила ответом. Дряхлела старая царица, явно теряла свое былое влияние при дворе. Поджав тонкие губы, Русудан обиженно удалилась на свою половину и не захотела больше обсуждать этот вопрос с новой царской родней. А спустя неделю Тамар, ни с кем не посоветовавшись, царским указом, скрепленным главою нотариев преосвященным Антонием, назначила князя Захария Мхаргрдзели наследственным амирспасаларом Картли, вместо недавно скончавшегося Гамрекела Торели. Брат Захария Иванэ был назначен министром двора. Братья Мхаргрдзели становились отныне наиболее влиятельными лицами в царстве…

Давид Сослан обладал тихим характером и спокойно относился к этим делам, отдавая должное полководческому таланту Захария. Памятуя о судьбе Юрия Андреевича, он прекрасно сознавал и шаткость своего положения среди могущественных картлийских вельмож. Но неистовые родичи с гор рвали и метали.

— Сослан, скажи — правда, что великая царица назначила Закарэ Мхаргрдзели амирспасаларом?

— Назначила, — подтвердил Сослан.

— Но почему же? После царя или царицы амирспасалар — первое лицо в Картли. Мы узнавали — сам царь в поле по закону не может один командовать, нужно согласие и приказ амирспасалара.

— Вот пусть и приказывает Закарэ! Известно, что он лучше всех нас ведает ратное дело. Потому его и назначили. Да и наследственное право у Закарэ есть — его отец был амирспасаларом, — невозмутимо объяснил Сослан.

— Не понимаю тебя, Сослан! Царским мечом до сих пор тебя не опоясали, а теперь и Мхаргрдзели амирспасаларом назначен. Где же власть твоя царская?!

Сослан равнодушно пожал плечами и этим закончил беседу с негодующими родичами.

Когда шестнадцатилетнюю Вананэ впервые привезли в Исанский дворец и министр двора представил сестру великой царице, Тамар пристально глядела в лицо княжны, как будто искала сходства с кем-то. Со старшим братом, однако, Вананэ была мало схожа. Лишь великолепные фиалковые глаза имели тот же характерный разрез, да цвет волос был тоже каштановый. Вздохнув, Тамар объявила, что в тонких чертах молодой княжны Мхаргрдзели она узрела некое сходство с покойной матерью — красавицей Бурдухан. Умилившись, царица тут же назначила лорийскую княжну придворной дамой, вне всякой очереди. На том же царском приеме Вананэ увидел вернувшийся из заморских странствий царевич Абас Багратуни… И вскоре в нее влюбился. Но княжна-горняка была такой же страстной наездницей и охотницей, как и ее высокая покровительница, и часто сопровождала царицу Тамар в ее дальних поездках по долам и горам. Царевич же, воспитанный в Константинополе, выглядел изнеженным и не очень надеялся понравиться смелой и своевольной Вананэ.

Этим летом в Дорийский замок из своих присеванских владений прибыла замужняя сестра — степенная Доп с супругом, а из Тбилиси приехал ненадолго Иванэ с женой, прихватив с собой и Вананэ. Гостил в Лори и царевич Абас.

Ранним утром за городом по ровному полю мчались всадники в богатых одеждах. Взяв с разгону зеленую изгородь, они остановились в тени столетнего дуба. Их встречал около дерева пожилой мужчина в темном архалуке. Покачивая головой, конюший Хожорнийского замка Самвел что-то недовольно бурчал про себя.

Захарий, хорошо знакомый с нравом своего учителя верховой езды, полюбопытствовал:

— Почему головой качаешь, Самвел? Опять не по правилам взяли ограду?

— Конечно, один сепух Иванэ правильно коня на изгородь ведет! Впрочем, пожалуй, и ты неплохо ездишь…

Иванэ с важным видом раскланялся на похвалу Самвела. А тот с усмешкой глянул на юного Абаса и, несколько понизив голос, доверительно сообщил Захарию:

— А уж наш гость на коне — прямо как кошка на заборе сидит!

Захарий ужаснулся — он неисправим, старый ворчун…

— Тише, Самвел! Разве можно про царевича так говорить?

— А мне что? — хладнокровно ответил Самвел. — Дурно гость ездит, прямо говорю, учить его надобно. — И, обращаясь к Абасу, громко спросил:» — Государь Абас, хочешь научу хорошо ездить на коне?

Румянец стыда вспыхнул на тонком лице царевича. Опозорился он перед всеми… какими глазами будет теперь смотреть на Вананэ?..

Захарий постарался выручить царственного гостя:

— Ничего дорогой Абас, не смущайся! В твои годы я тоже неважно верхом ездил. Не так ли, Вананэ?

Княжна лукаво проворковала:

— Мой Абас, Самвелу нельзя угодить… Он считает, что, кроме него самого и брата Иванэ, никто в целом свете верхом ездить не умеет!

Все рассмеялись.

Абас с обожанием смотрел на красивое лицо княжны. Она сказала: «Мой Абас!» А учиться верховой езде у этого несносного конюшего все-таки придется…

Оставшись круглым сиротой, Абас в восемнадцать лет вступил во владение своими небольшими поместьями. Приняв традиционный титул «агванското царя», он сделал официальное предложение княжне Вананэ. Ее братьям льстила перспектива породниться с носителем царского титула. Даже сама царица Тамар, благословляя на брак юную придворную даму, не удержалась при беседе с теткой:

— Вот подлинный царственного происхождения жених! Недаром, говорят, мой покойный отец им интересовался…

После свадьбы молодая агванская царица отбывала в замок Норберд. Прощаясь, она сказала своему старому пестуну конюшему Самвелу:

— Вот и покидаю я Лори. Кто теперь будет меня бранить за плохую езду на коне?

— Я буду! — буркнул в ответ Самвел.

— Ты же здесь остаешься? — удивилась Вананэ.

— Я свободный человек, где хочу, там и живу! — гордо возразил Самвел.

Вананэ с улыбкой обратилась к мужу:

— Мой Абас, возьмем Самвела с собой в Норберд! Закарэ не будет возражать, я уверена…

Захарий ответил:

— Конечно нет! В чем я могу, дорогая, отказать тебе, да еще в день твоей свадьбы? Пусть верный Самвел живет у вас!

Самвел, насупившись, посмотрел на царя Абаса. Потом с суровым видом сказал:

— Пойду проверю коней! Здешние бездельники-конюхи и седлать-то как следует не умеют!

Глава XX. ГРАФ ЛОТАРИО КОНТИ

В небольшой комнате каменного дома, скрытого густой зеленью сада, где-то на окраине Тбилиси, сидел пожилой монах в одном подряснике и босой, низко склонившись над столом. Убористым почерком он писал на длинном свитке пергамента. Джованни Фрателли (первое донесение которого в Папскую курию было перехвачено цхумскими таможенниками и потом попало в руки Заала Саварсалидзе) строчил очередное послание в Рим. К посланию почтенный падре прилагал слезную мольбу о незамедлительном отзыве его из страны георгенов.

Восемнадцать лет назад молодой Джованни прибыл в столицу георгенов из Вечного города^[119], полный радужных мечтаний и честолюбивых мыслей. Фрателли, однако, не сумел оправдать надежд Папской курии. Георгены продолжали придерживаться еретической греческой веры, а армены крепко стояли за свое монофизитское лжеучение. Годы состарили миссионера, стан его согнулся, черная борода поредела и стала пегой. И ныне больше всего на свете Джованни Фрателли хотелось бы вернуться в родной Рим.

Фрателли быстро обернулся на сильный стук в дверь. В неширокую створку, отдуваясь, пролезал толстый рыжий монах.

— Laudetur Iesus Christos!^[120].

Падре Джованни засуетился. Тавризский миссионер фра Грегорио Боттони только накануне вечером прибыл в Тбилиси, по пути в Рим. Он-то и должен был отвезти в Папскую курию очередное донесение Фрателли и, как надеялся падре Джованни, посодействовать его мольбе об отзыве на родину.

— Прошу вас, дорогой фра Грегорио, я с самого утра нетерпеливо жду вашего прихода! Как отдохнули с дороги, хорошо ли спали, не беспокоили ли вас блохи — их здесь премного! Прошу, устраивайтесь поудобнее на сем ложе, возьмите подушку!

Рыжий монах уселся на тахту, которая заскрипела под тяжестью тучного тела. Положив пару мутак за жирную спину, он воззрился мутными глазами на падре Джованни.

— Вчера вы были сильно утомлены, дорогой брат. Немудрено! Дороги здесь ужасные, все по горам, совсем как у нас в Калабрии. Вечером я не решился утруждать вас вопросами о том, что нового в Персии, — елейно частил Фрателли.

Фра Грегорио прищурился:

— Одно могу сказать, падре Джованни, — новый властелин Тавриза, король Абу-Бекр — чрезвычайно воинствен! И больше всего на свете ненавидит здешних правителей. Особенно с того времени, как младший брат — соперник Омар, проиграв ему подряд четыре сражения, сбежал сюда, на Кавказ.

— Вы хотите сказать, эмир Омар Амирмиран? — уточнил фрателли.

— Да, тот самый.

— Эмир Амирмиран, прибыв в Шемаху, женился на дочери ширваншаха Ахсатана и получил от него большой феод на границе с Персией.

— Вот как! Теперь понятно, каким образом имеет возможность Амирмиран совершать постоянные набеги на владения своего старшего брата. Тот, конечно, от них в дикой ярости! Недаром же незадолго до моего отъезда он выехал в Багдад к сарацинскому халифу Насиру с большой свитой вазиров и нобилей…

Монах сделал долгую паузу. Фрателли встревожено спросил:

— Но с какой же целью, фра Грегорио?

Боттони понизил голос до шепота:

— В Тавризе толковали, что Абу-Бекр поехал за зеленым знаменем…

— Для… для священной войны?! — заикаясь, прошептал падре Джованни.

— Надо думать, что так, падре Джованни, — серьезно ответил монах. — Именно в этом духе я и буду делать доклад его блаженству кардиналу Конти.

— Как все это неприятно! — простонал Фрателли, расстроенный сообщением миссионера из Тавриза, и с опаской спросил: — А что, если этот дикарь с зеленым знаменем дойдет до Тбилиси? Я ведь могу не успеть получить отзыв из Рима, кардинал-диакон мало интересуется здешними делами…

Боттони с усмешкой ответил:

— Вероятно, падре Джованни, это оттого, что вы не смогли надлежащим образом заинтересовать кардинала!

Не обращая внимания на пущенную шпильку, Джованни Фрателли продолжал упавшим голосом:

— Как вы думаете, фра Грегорио, не следует ли предупредить георгенов о военных намерениях Абу-Бекра?

— Ни в коем случае, падре Джованни! Шпионов у него достаточно, предателей здесь немало найдется, и тогда нашим отцам в Тавризе сильно достанется, — забеспокоился приезжий.

— Хорошо, я нем. Однако, дорогой фра Грегорио, прошу вас, ускорьте ответ от Святой курии, очень прошу! — твердил со страхом Фрателли.

Ошибались оба почтенных миссионера. Кардинала-диакона Лотарио Копти всегда глубоко интересовали события на Востоке. Но дело было в том, что он уже не состоял государственным секретарем Латерана по иностранным делам…

Джиованни Лотарио Конти, сын графа Тразимундо Конти, родился в Риме в 1161 году. Наследственные владения не обеспечивали ему ни особого положения, ни достаточного богатства, и граф Тразимундо был оттеснен на второй план более могущественными римскими семьями — Орсини, Франджи-пани, Колонна, Савелли. Возвысить род Конти суждено было Джиованни Лотарио. Он получил образование в Парижском и Булонском университетах и в 1185 году был рукоположен в священнослужители. Быстро выдвинувшись благодаря блестящим способностям и родственным связям, Конти в 1187 году был назначен на должность субдиакона — папского казначея.

В 1190 году начался третий крестовый поход, — предстояло отплатить султану Салах-ад-дину за кровавый разгром крестоносцев при Хиттине и отвоевать обратно «Гроб Господен». Крестоносное воинство должно было выступить под началом двух венценосцев — короля английского Ричарда Львиное Сердце и французского — Филиппа-Августа. Третий вождь похода — германский император Фридрих Барбаросса на пути в «Святую землю» бесславно утонул в реке Каликадн в Киликийской Армении.

Папская курия приняла самое деятельное участие в организации крестового похода, и ей нужны были энергичные, умные люди. Папа Климент III, дядя Джиованни Лотарио по матери, произвел племянника в том же году в кардинал-диаконы. Новый государственный секретарь по иностранным делам, разбирая архивы, нашел сообщения патера Фрателли из Тбилиси о разных кавказских делах и сделал для себя ряд важных выводов. Но практических результатов ни для дела, ни для самого Фрателли не оказалось. В 1192 году аристократическая семья Орсини, враждебная графам Конти, захватила папский престол и новый папа Целестин III немедленно снял кардинала Конти с его высокого роста. В тихом уединении в родовом поместье Ананья опальный кардинал много читал и размышлял о судьбе католической церкви, как бы созревая для будущей кипучей деятельности, которая должна была прославить этого крупнейшего церковного деятеля.

Незадолго до опалы кардинал-диакон Конти имел беседу с каноником Бартоломео Кастраканти, письмо к которому с таким интересом изучал покойный Заал Саварсалидзе. Высокопреподобный падре Бартоломео многие годы оставался бессменным начальником отдела восточных стран и был как бы живым архивом.

— Реверендиссимо, вы ответили на эти донесения из Тифлиза?

— Нет, ваше блаженство.

— Почему?

— Фрателли увлекается в своих наивных предоположениях. Вместе с тем за долгие годы пребывания в стране георгенов он почти не привлек новых прозелитов для Святой церкви. Видимо, страна эта дикая!

— Не думаю, реверендиссимо! Судя по довольно обстоятельным сообщениям отца Джованни Фрателли, там проживает народ воинственный и богатый, который храбро сражается с нашими общими врагами — сарацинами, обладает многочисленной конницей, которую вдобавок не надо перевозить через моря, уплачивая огромные деньги торгашам из Венеции и Генуи. Уразумели теперь, реверендиссимо, какой профит могут дать георгены престолу святого Петра?

Кардинал Конти протянул пергаментный свиток смущенному канонику.

— Пошлите миссионеру Фрателли в вознаграждение за долгую службу сто дукатов сверх обычного содержания и потребуйте от него более подробных сведений о георгенах, о характере молодой королевы и окружающих ее сановников, о численности королевских войск. Понятно?

Каноник Кастраканти склонил украшенную тонзурой седую голову:

— Будет немедленно исполнено, ваше блаженство.

Фрателли, однако, не получил назначенной награды. Новый кардинал-диакон отменил все последние распоряжения монсеньера Лотарио Конти.

Глава XXI. ТАВРИЗСКИЙ КУПЕЦ

Ильдегизидов давно прельщали богатства Грузии и Ширвана. Но на пути к их овладению был ряд преград, в первую очередь широко известная доблесть войск Кавказа и военные таланты его предводителей. Это и понудило Абу-Бекра отправиться на поклон к халифу в далекий Багдад. Атабек знал, что халиф Насир, араб по происхождению, недолюбливает тюрок, к каковым принадлежал сам Абу-Бекр. И для того чтобы развязать мошну халифа для оплаты хорасанских наемников и заодно получить священное зеленое знамя пророка для похода на Гурджистан, требовалось представить убедительные доводы. Знал Абу-Бекр и то, что его великий дед Ильдегиз палец о палец не ударил, чтобы сокрушить могущество «Старца гор» из Аламута, убившего отца халифа Мустади. «Но ведь и моего родного дядю Кызыл-Арслана убили проклятые фидаи!»^[121] — думал Абу-Бекр, прибыв в Багдад и переправляясь через широкий Тигр ко дворцу халифа на главной площади города.

Халиф Насир-ли-дини-иллах, тридцать четвертый халиф из династии Аббасидов, еще юношей, после убийства отца исмаилитами, воссел на трон «повелителя правоверных» в Багдаде. Высокообразованный и, в отличие от своих вялых предшественников, весьма энергичный Насир был носителем идеалов арабского рыцарства и за свое сорокапятилетнее правление сумел вернуть часть прежних владений арабского халифата, захваченных сельджуками.

После сложного церемониала Насир остался наедине с атабеком. Халиф продолжал восседать на золотом троне, а Абу-Бекр стоял перед ним в почтительной позе, положив руку на усеянный рубинами и жемчугом эфес хорасанской сабли, ожидая вопросов халифа.

— Во имя Аллаха милосердного и всепрощающего, почему ты именно сейчас задумал войну с курджиями? — тихо начал Насир. — В тылу у тебя хорезмшах Текеш, с ним действует свора проклятых алидов, что мечтают занять мой дедовский престол. Именно там главная опасность для ислама!

— Мудрость Солеймана запечатлена в святых устах великого повелителя правоверных. Но именно поэтому и надо скорее покончить с презренными курджиями! Безмерно укрепилась у них женщина, что, поправ установленные Аллахом законы, выгнала своего первого мужа и вышла замуж за другого, не менее мерзкого! А прошлым летом налетели курджии на мой город Бердаа, опустошили Арран и тридцать тысяч рабов, освободив из плена, с собою увели. А та женщина свои войска вооружает, готовится напасть на ислам! Около нее, передают мои проведчики из Тифлиза, пребывает некий могучий эмир-сепахсалар, искусный и весьма отважный в бою… И, пока не поздно, о опора веры и славы ислама, надо раздавить курджиев, напоить землю нечистой кровью, взять в мой гарем их правительницу, а уделы раздать доблестным эмирам, как было содеяно в прошлом при твоих достославных предках из дома великого Аббаса — дяди пророка!

— Посланник божий сказал: «Не будет иметь успеха народ, которым управляет женщина», — сентенционно изрек халиф. Его, по-видимому, удовлетворило льстивое объяснение атабека. Но он задал второй вопрос, которого так остерегался Абу-Бекр:

— Дед твой, да озарит свет Аллаха его могилу, оставлял в покое убийц из Аламута, поднявших святотатственную руку на тень Аллаха на земле, моего почтенного отца! А ты тоже ничего не предпринимаешь против «Старца гор»…

— О, повелитель, как я могу забыть сыновей Эблиса, убивших и моего родного дядю Кызыл-Арслана? Дай мне знамя пророка, вели своему дивану объявить джихад^[122], и я летом уничтожу этих христианских собак, а потом примусь за осаду крепостей исмаилитских шакалов. Клянусь в том священным прахом отца и великого деда!

— А без зеленого знамени никак не обойтись твоему воинству? — испытующе спросил Насир.

— Нет, великий повелитель правоверных! Рядом с курджиями находится предатель ислама — я не хочу называть его братом — презренный Омар Амирмиран. Он выдал врагам все наши военные тайны. И нужно поднять дух гази — борцов за веру! Кроме того нужно и золото для найма хорасанских панцирников…

Прочтя короткую молитву, Насир провел обеими руками по лицу:

— Завтра получишь мой ответ.

Абу-Бекр благоговейно облобызал окрашенную хной руку халифа и, пятясь, покинул тронный зал.

Халиф Насир помнил доблесть отца Абу-Бекра. А сын по свирепости был схож с отцом. Халиф решил помочь атабеку в задуманном деле. Оплот веры, великий Салах-ад-дин недавно умер, и его многочисленные наследники были заняты в Сирии и Египте раздорами и борьбой с гяурами-крестоносцами. В крупнейшем мусульманском государстве Малой Азии — Иконийском султанате — также не прекращалась междоусобица двенадцати сыновей покойного Килич-Арслана II. В Хорезме действовал и процветал Богом проклятый Текеш-шах, враг халифата. И перед лицом крепнущей христианской державы царицы курджиев Тамар и ее союзников, уже теснивших правоверный Иран с севера, щитом ислама оказывался атабек Абу-Бекр.

Получив согласие и золото от халифа, Абу-Бекр стал рассылать высокопарные повеления и увещевания мусульманским правителям Ирана и Ирака и от своего имени и по полномочию халифа Насира, повелевшего: «Если которое-нибудь из княжеств не выступит, — напасть на это княжество и опустошить». Впрочем, жестокие меры не понадобились — желающих поживиться богатствами Гурджистана оказалось великое множество, а священное знамя пророка должно было способствовать усилению рвения исламских воинов сражаться за веру. Была надежда и на то, что мусульманские союзники Грузии при виде святыни изменят на поле боя и перейдут на сторону Абу-Бекра.

Тавризский чорсубазар^[123] славился по всему Востоку своими крытыми торговыми рядами, которые тянулись на несколько кварталов. В круглых куполах его крыш были проделаны широкие отверстия, и через них дневной свет попадал в многочисленные лавки. Из местных товаров выставлены были тонкие шелка и ткани, знаменитые тавризские серебряные и золотые изделия, ковры и посуда. Были и привозные товары — роскошные анийские шелка, не имевшие себе равных кашанские ковры с белыми медальонами на голубом фоне; тонкие индийские муслиновые ткани, великолепные хорасанские доспехи; дамасский булат, драгоценные русские меха и льняные ткани; эмалевые кубки из Исфагана, китайский фарфор. С Запада, из Константинополя, поступали рытый бархат и парча, из Италии — флорентийские сукна и миланское оружие. Отдельно помещался невольничий рынок. Здесь продавались девушки и молодые рабы, с изможденными от лишений телами, натертыми для красоты кунжутным маслом. Продавцы похлопывали руками по дрожащему от холода живому товару и громко расхваливали его достоинства. Впрочем, покупатели были непривередливы. Военная добыча давно не поступала на рынок, и цены на рабов поднимались с каждым днем.

Один из первостатейных сарафов-менял — Кулихан сидел в ряду, где производились денежные операции. Здесь отправляющийся в дальнее путешествие купец мог получить кусок темного пергамента с непонятными знаками и тамгой банкира. По такому денежному переводу-барату любой банкир от Самарканда до Каира выплачивал подателю указанную в переводе сумму. Это было очень удобно — в те времена звонкой монеты вообще не хватало и торговля часто производилась в долг, а перевозка наличных денег была небезопасна. Кулихан торговал также восточными пряностями. Последнее занятие прикрывало третье ремесло почтенного сарафа — шпионаж. В свое время Кулихан, попавшийся в каком-то крупном мошенничестве на тбилисском рынке, был искусно завербован покойным Заалом Саварсалидзе. Немало золота и серебра из казначейства перешло в пухлые руки тавризского купца в оплату за доставленные ценные и тайные сведения.

У Кулихана в числе торговых служащих было двое кяфиров^[124] — Шалва и Смбат — веселый месх и медлительный лориец. Юноши пользовались доверием купца и часто отправлялись в Тбилиси с очередной партией товаров. Заодно в пояса приказчиков зашивались и шпионские сообщения тавризского купца. Посылка тайных донесений осуществлялась древнегреческим способом, введенным в практику царской разведки хитроумным Саварсалидзе. На палку определенной длины накручивалась узкая пергаментная лента, и послание писалось вдоль палки через все кольца. Снятое с палки письмо на пергаментной ленте прочесть было невозможно, — это мог сделать только его получатель, имеющий палку такой же длины и толщины.

После смерти Саварсалидзе всех зарубежных лазутчиков передали в ведение войска, где эту тайную работу возглавлял заместник амирспасалара. По рекомендации вазира Чиабера на эту должность был назначен начальник дворцовой охраны Цихишвили. Это было большой ошибкой. Князь Заза оказался беспечным человеком и растерял большую часть лазутчиков. Лишь донесения Кулихана продолжали поступать в обычном порядке, раз в месяц. Сообщения Кулихана были успокоительные, ничего в Тавризе как бы и не происходило. Цихишвили раскручивал узкие ленты пергамента и спокойно подшивал донесения в особую кожаную папку, а затем прятал папку в большой железный сундук. В последний раз князь Заза соблаговолил побеседовать с посланцем месхом:

— Каждый раз одно и то же пишет ваш Кулихан! Ты ему скажи — если нет ничего нового, можете зря не приезжать. Что попусту тратить пергамент, раз у вас в Иране все тихо и спокойно?

— Слушаю, патроно, — ответил Шалва и пустился в обратный путь.

Смбат очень скучал в отсутствие своего друга. В свободное от работы время он сидел у входа во двор дома и наблюдал за уличной жизнью. Однажды вечером, когда обычно утихает городской шум, послышались необычайные звуки. Гремели барабаны, трубили трубы, раздавались клики многочисленной толпы. По улице к дому Кулихана, который отсутствовал, находясь в поездке по своим делам, приближалось торжественное шествие. Впереди шел большой слон с позолоченными бивнями, украшенный разноцветными конскими хвостами. Со спины слона свешивался огромный священный ковер. За слоном двигались вооруженные всадники. Под богатым балдахином несли большое зеленое знамя. Сзади выступали улемы, вертелись в экстазе дервиши, шла большая толпа айаров^[125], воинственно завывая:

— О, Мухаммед! О, Али! Джихад!

Смбат уже несколько лет проживал в Тавризе, бегло говорил по-персидски и сразу понял зловещее значение процессии.

— Зеленое знамя пророка… Джихад… Но это значит — война!

Ночью приехал из Тбилиси Шалва. Когда он передал другу разговор в Тбилиси с князем Цихишвили, Смбат, предостерегающе подняв палец, прошептал:

— Кулихан обманывает — сегодня я видел зеленое знамя пророка на улице…

— Война?! — с ужасом произнес Шалва. — Но тогда и мы с тобой, Смбат, тоже изменники родины. Нет нам прощения!

Смбат побледнел. На его горбоносом лице, покрытом юношеским пушком, появилось выражение растерянности:

— Ты прав, мой Шалва! Что делать?

— Бежать скорее из Тавриза. Этой же ночью, пока Кулихан не приехал.

— Как, оставить подлеца без мщения?! — с гневом воскликнул Смбат.

— Сейчас не до мести! Надо скорее предупредить наших…

— Но что им сообщим? Что видели зеленое знамя? Какие мы тогда лазутчики? Разве этому нас учили? — возразил Смбат.

— Хорошо, останемся на один-два дня и постараемся узнать у воинов, когда они отправляются в поход и сколько их собралось, — согласился Шалва.

До рассвета не спали друзья и с утра бросились на базар. Воинов там оказалось очень много. Они покупали разные нужные для похода вещи — кремни, огнива, иголки, нитки, чинили доспехи, оттачивали клинки. Молодые лазутчики быстро установили, что передовые части выступают на следующее утро и что войскам у атабека нет числа. Их столько, что они заполнили весь Атрапатакан…

Когда, обернув войлоком копыта коней и вооружившись кинжалами, Шалва и Смбат стали выводить из конюшни лошадей, им внезапно в глаза ударил свет потайного фонаря:

— Куда вас, Аллахом проклятых, несет ночью шайтан?

Вернувшийся из поездки Кулихан стоял посередине двора.

Шалва шел впереди. Быстро обнажив кинжал, месх, как барс, прыгнул и вонзил кинжал в горло сарафа. Кулихан захрипел и повалился наземь. Подскочивший Смбат сильным ударом кинжала отрубил голову бывшему хозяину, спрятал ее в кожаный мешок:

— Надо привезти с собой голову изменника! Иначе нас повесят как соучастников…

Бесшумно открыв ворота, лазутчики скрылись в темноте ночи.

Глава XXII. НАШЕСТВИЕ

Впереди шли конные сотни воинственных дейлемитов, табаристанцев и курдов со склонов Эльбурса. За ними в походной колонне двигались многочисленная пехота, вассалы и союзники со своими конными отрядами. Прославленный Сатмаз-ад-дин вел отборное войско — гулямскую гвардию^[126] и наемный корпус хорасанских панцирников. За ними ехал сам Абу-Бекр в сопровождении младшего брата Узбека и близкого родича — марагинского атабека Арслана Аксанкорида, прибывшего из крепости Равандуз с большим отрядом конных стрелков. Следом двигались походные камнеметы и огромный обоз — десятки тысяч вьючных верблюдов, мулов, арбы с припасами и снаряжением, гарем атабека, лагерная обслуга — пленные и рабы…

Наступала воинственная Азия! Та самая, что, ряд веков давя и удобряя своими и чужими костями равнины и предгорья Кавказа, кровью захлестнула высокую культуру его народов, в десять раз сократила численность населения Грузии и Армении, разрушила почти все города и до начала XIX века удержала в их пределах феодальный строй, отягченный иноземным и иноверным гнетом.

Громоздкое воинство продвигалось медленно. Лишь через несколько дней Абу-Бекр с главными силами подошел к Каравазскому мосту на Араксе. Широко разлившаяся от талых снегов и летних дождей река стремительно катила буро-коричневые волны, унося вырванные водой деревья и кусты.

К берегу подскакала большая конная группа. Впереди всех, на кровном скакуне, в зеленом тюрбане с крупным алмазом и в богатых хорасанских доспехах, маячила фигура Абу-Бекра. К нему подъехал начальник заставы на мосту — мрачный перс в кольчуге и остроконечном шлеме.

— Никто не переправлялся через реку за эти дни? — крикнул атабек.

— При нас никто, великий султан, — почтительно доложил перс.

Абу-Бекр поморщился. Он остерегался этого громкого титула, помня о печальной участи дяди Кызыл-Арслана.

— Ну а до вас? Что говорит бездельник смотритель моста? — снова вопросил атабек.

— За день до нашего прихода двое вооруженных всадников подъехали к мосту и, не заплатив пошлины, проскакали на ту сторону, умчались к Байлакану, — угрюмо ответил начальник заставы.

«Не лазутчики ли?» — задумался атабек. Если проклятые курджии раньше времени проведают о походе на Тифлиз, они успеют подготовиться. На густо заросшем волосами лице Абу-Бекра мелькнула нерешительность. Но уже через секунду атабек встряхнулся и властно крикнул военному везиру Нидхам-ал-Мульку:

— Во имя аллаха! Начинайте переправу…

Солнце уже клонилось к закату, когда в воротах Дорийского замка раздался конский топот и в замковый двор влетел всадник. Бросив поводья подбежавшему слуге, он стремительно поднялся по парадной лестнице.

Подняв голову на шум шагов, Захарий удивился появлению пятисотника Вардана — старого служащего родовой конницы.

— Беда, ишхан! — пересохшими губами с трудом выговорил пятисотник Вардан. Запыленная одежда и утомленный вид показывали, что старый воин скакал в Лори без отдыха весь день.

— Садись, Вардан, выпей вина, передохни. Рассказывай, что случилось в Тбилиси? — спокойно спросил амирспасалар.

— Бубакар^[127] с большим войском переправился через Аракс.

Это была грозная весть.

Амирспасалар поднялся во весь исполинский рост, спросил Вардана:

— Почему прозевали Бубакара?

Ответа не ждал, усмехнулся. В самом деле, откуда честный пятисотник мог знать о всех промахах его заместника Цихишвили, ведавшего лазутчиками?

— Однако беспечно живут мои спасалары в Тбилиси! Но что собирается делать аланский воитель?

— Сослан в бой рвется — храбрый он человек. Да что в нем одном толку? — с горечью ответил Вардан. Старый воин явно чего-то недоговаривал.

— А где князь Цихишвили? — спросил Захарий, в уме что-то подсчитывая.

— В Кутаиси, ишхан Закарэ, собирает имерское ополчение, — докладывал Вардан.

— Еще только собирает? А что делают другие спасалары — Ахалцихели, Махатлидзе, Торели?

— Тоже собирают войска Картли, Месхети. Тебя ждут, ишхан! Но… — Вардан замялся.

— Говори! — в голосе амирспасалара зазвенел металл.

Вардан пробормотал:

— При дворе некоторые люди считают — надобно договориться с Бубакаром! Твой высокородный брат, князь Иванэ, просит тебя немедленно вернуться в Тбилиси. Бубакар посла прислал из Тавриза к царице Тамар, требует…

— Что может требовать проклятый обрезанец от великой царицы Картли? — повысил голос амирспасалар.

Вардан оробело прошептал:

— Царицу в жены себе как будто требует…

Захарий подскочил к пятисотнику:

— С ума сошел, что мелешь, Вардан?!

— Истинная правда, ишхан. И некоторые люди при дворе болтают, что придется согласиться… — уверял полузадушенный Вардан.

— Согласиться?!

Амирспасалар бросил трепать неповинного пятисотника. Подбежал к окну, высунул голову. Громовой раскат пронесся по всему замку:

— Вахрам!

— Здесь я, ишхан! — отозвался откуда-то старый комендант.

— Объявляй боевую тревогу! Три дыма!

Вскорости все горное плато опоясалось черными дымами. Немного погодя со дворов многочисленных селений Дорийской степи стали выезжать в боевом снаряжении всадники. К замку стягивалась знаменитая конница Мхаргрдзели.

В ранней предутренней мгле с Коджорского спуска показался дремотный Тбилиси. Восток розовел безоблачной зарей, предвещая погожий день. По каменистой дороге крупной рысью двигался трехтысячный конный отряд. Всадники ехали молча, утомленные тяжелым ночным маршем. Ветер колебал голубое полотнище с вздыбленным золотым львом. Путники испуганно прижимались к стенам оград и зданий при виде мчащейся конницы… Бурей несся к городу разгневанный полководец.

Во двор Исанского дворца амирспасалар въехал на полном скаку. За ним следовала обычная свита — Ростом со знаменем, пятисотник Вардан и охрана. Из дворца на парадную лестницу выбежал министр двора. С тревогой взглянув на омраченное лицо брата, Иванэ крепко обнял его:

— Наконец-то, Закарэ! Заждались мы тебя…

— Где Сослан?

Резкий тон Захария встревожил министра двора, и он быстро зашептал:

— У себя в покое! И спасалары все собрались. С нетерпением ждут твоего приезда…

На гневном лице амирспасалара на мгновение мелькнула легкая усмешка. Он быстро прошел в распахнутые настежь двери. Иванэ следовал за ним.

В большом покое Давид Сослан сидел за столом и уже некоторое время внимательно прислушивался к шуму во дворе. Но вот в коридоре послышались тяжелые шаги. Сослан выпрямился и застыл, сделав строгое лицо.

Амирспасалар отдал короткий поклон мужу царицы. Сослан встал. Сделав два шага в сторону неподвижно стоявшего Захария, произнес с чарующей улыбкой на красивом лице:

— Спасибо, мой Закарэ, что вовремя приехал! И я, и Тамар с нетерпением тебя ожидали… — и приветливо протянул руку.

Амирспасалар нехотя ее пожал, сухо ответил на приветствие:

— Выполняю мой долг амирспасалара, батоно Давид! Так что благодарить меня не за что… — И, обернувшись к брату, сурово спросил: — Всем ли эриставам^[128] царские приказания разослали? Как собирается мтаварское ополчение? Где гвардия, кипчаки? Собирает ли месабджрет-ухуцес^[129] хлеб для воинов и корм для коней?

Сослан ответил за оторопевшего от вопросов министра двора:

— Гвардейцы и кипчаки Савалт-хана у Красного моста, на реке Кция, стоят, амирспасалар. Охраняют переправу. Картлийские и кахетинские знамена понемногу начинают собираться. Ждем ширваншаха Ахсатана с Амирмираном и имерских эриставов вместе с амирахором Цихишвили. Зерно и сено везут день и ночь к лагерю у моста.

Амирспасалар недовольно заметил:

— Вижу, время здесь теряете! Прозевали Бубакара — теперь народ будет безвинно страдать… Пошлите немедленно гонцов ко всем неприбывшим эриставам, предупредите, что за малейшее опоздание строго буду взыскивать!

Снова обернулся к Иванэ, произнес грозно:

— Проследи, Иванэ, за языками царедворцев. А то поставлю на базаре виселицу, начну пачками вешать твоих болтунов и трусов!

Министр двора побледнел, услышав упреки брата. Но тот уже обратился к Сослану. Усмехаясь в усы, сказал более спокойным голосом:

— Мы покажем Бубакару, как сватов к царице Картли посылать!

От неожиданных слов лицо Сослана радостно и несколько смущенно вспыхнуло. Отлегло от сердца и у министра двора — разговор со вспыльчивым амирспасаларом стал принимать более мягкий характер. Оправившись от неприятного впечатления, Сослан любезным жестом пригласил обоих братьев Мхаргрдзели к столу. Захарий сел и глубоко задумался. В покое наступило молчание.

— Когда Бубакар через Аракс переправился? И сколько войск он ведет с собой? — спросил наконец амирспасалар.

— Порубежники доносят — переправу через Каравазский мост он начал пять дней назад. Войска у него — без числа! — ответил Сослан.

Амирспасалар насмешливо фыркнул:

— Нечего сказать, точные сведения! Но почему проклятый Кулихан не прислал вовремя сообщения о том, что Бубакар готовится выступить?

— Кулихан убит за измену своими же связными. Они первые прискакали на границу, подняли тревогу, привезли отрубленную голову предателя…

— Вот как! Значит, я не прав — вашей вины тут нет, виноват мой заместник! А связные — молодцы! Надо их наградить, Иванэ…

Подумав некоторое время, амирспасалар сказал Сослану:

— Начнем военный совет. Прикажи, батоно Давид, пусть войдут спасалары.

Большой царский покой быстро заполнился военачальниками. Присутствовал весь цвет грузинского войска. Первыми вошли убеленные сединой Кахабер Кахаберидзе и Рати Сурамели. Захарий встал с места и с низким поклоном приветствовал маститых воителей, пожелавших присутствовать на военном совете. Князь Кахабер отечески обнял молодого полководца, тихо молвил:

— Вся ответственность за Картли лежит ныне на тебе, мой мальчик! Не посрами же славы великого отца…

Когда все спасалары расселись, Захарий открыл заседание совета. Обрисовав создавшееся опасное положение страны вследствие измены лазутчика и близости многочисленного врага, уже вступившего в пределы Аррана, амирспасалар стал развивать план военных действий.

— В долину Аракса Бубакар не пойдет — там трудно в эту пору прокормить многочисленную конницу да и грабить некого, все города в Айрарате сейчас в руках его союзников и вассалов. Двинувшись через Каравазский мост в Арран, он избрал наивыгодный путь. Конечно, по дороге его орды займутся грабежами сел и деревень Дизака, Муханка, Хачена и других армянских пограничных областей, и к Гандзе атабаг с главными силами раньше пяти-шести дней не подойдет. Но его передовые конные части, вероятно, уже находятся на подступах к городу… Пусть занимает враг Гандзу! Там эмиром сидит его друг и вассал, нам нельзя попадать между двух огней — и город осаждать, и с Бубакаром сражаться. Дальше Бубакар пойдет на Шамхор и Тбилиси, по равнине мимо гор, по правому берегу реки… — После небольшой паузы бросил решительно:

— При огромных обозах и множестве пехоты Бубакар неизбежно растянет походные колонны и на Шамхорских высотах захочет навести порядок в войсках! Вот мы и спутаем ему карты, дадим встречный бой на поле перед Шамхором…

Осторожный Чиабер Торели стал возражать:

— Батоно амирспасалар, Шамхор весь в садах и река с обрывистыми берегами, а городская ограда — на возвышенности. Если Бубакар там укрепится, трудно будет брать Шамхор!

Амирспасалар спокойно ответил:

— А мы его из садов выманим! Согласны ли с моим планом, господа спасалары?

Сдержанный гул голосов подтвердил одобрение слов Захария. Двери зала распахнулись. Амирэджиби возгласил:

— Царица великая, опора мира и веры!

Все встали. В зал вошла Тамар. На бледном лице правительницы Картли читалась большая тревога. Воспаленными от бессонницы глазами она оглядела присутствующих спасаларов. Прямо смотрели суровые загорелые лица, полные решимости.Немного отлегло от сердца…

Простая речь Тамар понравилась закаленным в боях воителям, людям трезвых мыслей, полагающимся только на силу мышц, воинский опыт и бранную доблесть. Призвав всех военачальников выполнить свой долг и мужественно отразить нападение грозного врага, Тамар обратилась к амирспасалару:

— Я считаю, что амирахор Цихишвили своей беспечностью поставил под угрозу безопасность царства нашего. Надо его сменить! Кого же ты предлагаешь назначить заместником, князь Закарэ?

— Спасалара Торели, государыня! — не раздумывая, ответил Захарий.

— Согласна. Подготовь указ о его назначении, я подпишу.

На этом заседание военного совета закрылось.

Глава XXIII. НАРОДНАЯ ВОЙНА

Абу-Бекр всегда считал, что «война должна питать войну же!». Иначе говоря, поголовный грабеж вражеских областей должен обеспечивать питание людям и коням, а пленные и всякая другая добыча вознаградят пехлеванов. Однако осторожный военный везир Нидхам-ал-Мульк был иного мнения о предстоящем походе и осмелился это высказать на совете в Тавризе.

— Великий из великих знает, что поход в Гурджистан мы начинаем, с помощью Аллаха, до жатвы. А стало быть, у гяуров сейчас в закромах пустовато! Муку и ячмень придется везти с собой…

— А мясо? — проворчал недовольно атабек. — Ты забыл о тучных отарах, что пасутся на склонах гор!

— Мясо добудут мои джигиты! — уверенно вскричал смелый Сатмаз-ад-дин.

— Хоп! — и атабек закрыл военный совет.

Немного хозяев богаче старого Серопа насчитывалось в большом селе, что находилось у выхода реки Хачингэт на Утикскую равнину. Каждую весну два вецкэ^[130] выводили в поле старшие сыновья, а на пастбищах триста овец стерегли младшие. Сам Сероп был пчеловодом и ежегодно вывозил на летовку до пятидесяти ульев. И хоть осенью и обсчитывал безбожно наглый княжеский управитель Богос и не забывал тер-Саргис взимать «божью десятину» и подношения по праздникам, все-таки кое-что семье оставалось…

Жил Сероп, высокий мускулистый старик, с обликом и повадками ветхозаветного патриарха, в дедовском доме и строгий порядок держал среди многочисленного потомства. В это погожее июньское утро, покончив с сенокосом, семья отдыхала на дворе. Под кроной вековой туты глава дома неторопливо отдавал распоряжения по подготовке жатвы:

— Косы и серпы отобьешь сегодня же, Торос. А ты ярмо у молотильной доски почини! — обратился Сероп к другому сыну.

Дробный топот копыт прервал наставления старика. Во двор на взмыленном коне влетел младший сын — чабан. Кровь текла по его загорелому лицу.

— Беда, отец! Дейлемиты убили Мацака, всех овец угнали, — прохрипел чабан и свалился замертво с коня.

Сначала все окаменели. Потом старая мать подскочила к упавшему сыну, схватила в объятия, заплакала, запричитала:

— Вай! Убили сыночков, убили!..

В один голос, как эхо, царапая лица, запричитали и остальные женщины:

— Вай! Мацак-джан!

Встав с места, Сероп сдвинул густые брови:

— Рану промой, мать, перевяжи! — С тревогой стал прислушиваться к шуму на улице. Быстро вышел за ворота.

В селе уже стояла тревога. С криками бегали жители, выгоняя из хлевов скот, торопливо грузили скарб на арбы. По улице проскакал небольшой отряд — убегал княжеский управитель со своими подручными. «Спасаются в Хоханаберд, к ишхану Григору!» — с горечью подумал Сероп. Вернувшись, он громко закричал близким:

— Собирайтесь! Чего ждете?

Поздно! Бешеным наметом, оглашая воздух гортанными криками, в село ворвались многочисленные всадники в косматых папахах…

Дым низко стлался вдоль сельской улицы. Горели подожженные обозленным врагом пустые сараи. За околицей, поднимая густую пыль, мычала угоняемая скотина. На улице стояли опрокинутые арбы — и быков и самое ценное из скарба забрали дейлемиты. Кое-где у ворот лежали на земле побитые собаки — они честно сражались за своих хозяев. Из домов доносились выкрики, причитания женщин. Оплакивались убитые и угнанные в плен люди. На крыльце своего дома, охватив руками седую голову, сидел старый Сероп, весь отдавшись горю по убитым сыновьям, по разоренному дому…

Холодно в Арцахских горах в июньскую ночь. Из ближнего ущелья к предгорью тянуло гарью пожарищ. Поеживаясь от резкого ветра с гор, у костра собрались воины передовых отрядов атабека, хвастались добычей. Понемногу начались обычные россказни — надо же скоротать долгую сторожевую ночь… Старый воин из Дейлема, что расположен в горах близ Каспийского моря, протягивая к огню морщинистые узловатые руки с желтыми ногтями, повествовал:

— Очень давно это было, джигиты! Однажды прислал арабский правитель Хаджи-ибн-Юсуф к нашим дедам приказ — принять ислам или согласиться на джизию. Наотрез отказались наши горцы и от того, и от другого. Тогда Юсуф повелел своим факихам^[131] сделать изображение Дейлема со всеми его долинами, горами, ущельями и лесами. Все это было ему изображено. И позвал тогда Юсуф находившихся у него дейлемских послов и так сказал им: «Непокорные, есть у меня изображение вашей страны, и я вижу в нем соблазн! Согласитесь, упрямцы, на то, к чему я вас призываю, прежде чем я отправлю в поход против вас мои непобедимые войска, разорю вашу страну, перебью бойцов и пленю детей». И ответили послы Юсуфу: «Покажи нам это изображение, которое вызвало в тебе такую жадность к стране нашей». Правитель приказал подать изображение. Внимательно осмотрели послы изображение и сказали так: «Правду тебе сообщили факихи о нашей стране — это ее изображение! Только вот не изобразили они тех пахлеванов, которые защищают наши ущелья и горы! Ты их увидишь сам, если попытаешься взять Дейлем». Сильно разгневался Юсуф и отправил войска под начальством сепахсалара Мухаммеда. Но тот ничего не мог сделать с нашими джигитами и, опозоренный, вернулся в Казвин…

Из темноты чей-то низкий голос протяжно спросил:

— Ата, а наш атабек имеет изображение страны курджиев?

— Не знаю я этого, бахадур, — признался старый горец.

Голос из темноты продолжал:

— Потому спрашиваю, что, говорят, много пахлеванов у царицы курджиев и нелегко будет одолеть их…

Весь Тбилиси высыпал на улицы, когда через город начали проходить войска ополчения. Огромная толпа запрудила узкие улицы от городских ворот до базарной площади. С громкими возгласами люди врывались в ряды воинов, обнимали их, одаривали, на ходу подносили чары с вином. Женщины с рыданиями протягивали маленьких детей, призывая божье благословение на защитников и на их оружие. Пронзительными звуками зурны встречали войска на базаре многочисленные ремесленные братчины со своими знаменами. В воздухе непрерывно гремели клики «Ваша!». Из храмов в торжественном облачении выходили священнослужители, неся зажженные свечи и иконы, с пением псалмов благословляли воинов, окропляли святой водой. На плоских кровлях, на балконах и у окон толпились горожане, слышались их добрые напутствия. В ответ воины поднимали вверх оружие и пели старые боевые песни. Необычайное одушевление царило в городе…

Захарий, как всегда, ехал вслед за передовым отрядом. За ним стройными рядами двигались гвардейцы, которыми командовал Шалва Ахалцихели. Амирспасалар с сосредоточенным видом прислушивался к бурным выкрикам на разных языках, изредка поднимал в ответ руку в боевой перчатке.

— Разбей врага, батоно Закарэ!

— С победой возвращайся, великий ишхан!

Войска прошли предместья и, миновав Крцанисские сады, вступили на равнину. Перед ними раскрылась выгоревшая под солнцем каменистая степь вдоль зеленой поймы Куры. Из-под копыт коней вылетали крупные кузнечики. Тяжело хлопая крыльями, снимались большие черные птицы. Войско быстрым ходом шло по Гандзакской дороге навстречу неприятелю.

Военный лагерь был разбит на Хунанской равнине у Красного моста, на реке Кция, невдалеке от места ее впадения в Куру. Здесь уже находились кипчаки и часть конной гвардии. Вызванные Давидом Сосланом, спустились из-за хребта конные сотни плечистых аланов. С двадцатитысячной конницей явился верный союзник Ахсатан в траурной одежде. У него погибла семья во время ужасного землетрясения, разрушившего половину Шемахи. Тамар самолично прибыла в лагерь. Предстоял царский смотр — по обычаю.

Вечером в шатер амирспасалара пришли князь Иванэ и амирахор Торели для получения последних распоряжений. После обсуждения порядка размещения войск на смотре Иванэ спросил брата:

— Как я понял на военном совете, тебе не дают покоя лавры карфагенянина Ганнибала и ты хочешь устроить свои «Канны» Бубакару, не так ли?

Захарий сидел на походной тахте. Его громадная тень падала на стенку шатра.

— Не совсем так, Иванэ, — ответил он задумчиво и, обращаясь к Торели, спросил: — Дорогой, хорошо ли разобрались с Аспаанидзе, как ему в предстоящем бою следует действовать?

— Да, батоно Закарэ! — вытянувшись, ответил Торели. В походе он не признавал иного обращения к другу. — При наступлении неприятельской пехоты ему надлежит сначала принять бой, а потом отступить на левый берег реки Шамхор и там закрепиться.

Иванэ снова вмешался:

— Ну конечно! Почти так же поступил и Ганнибал со своей африканской пехотой!

Амирспасалар усмехнулся:

— Еще раз говорю тебе, не совсем так! Кроме глубокого охвата тылов противника, что должен осуществить Давид Сослан со своими аланами и кипчаками, я сам поведу тяжелую конницу на панцирников Бубакара, ударю в лоб. Вот это ты упустил из виду, Иванэ!

В свою очередь задал вопрос Торели:

— А почему ты упразднил луки у тяжелой конницы, батоно? Сам же рассказывал, что у византийцев были превосходные панцирники — конные стрелки!

— Катафрактарии Велизария были отличными стрелками на конях, это верно, — согласился Захарий. — Но они не использовали все свои возможности. Я же не признаю боя издалека для конницы, только врукопашную, с мечом в руках! Тогда сила меча умножается на скорость коня. Понятно? Наша конница должна иметь большую скорость при встрече с конницей противника, а значит…

— Мы должны раньше конницы Бубакара пойти в атаку! — с заблестевшими глазами крикнул Иванэ.

— Правильно. Но не забывайте, друзья, о том, что у Бубакара прекрасная и многочисленная конница на резвых скакунах. Особенно гулямская гвардия и хорасанцы! — заключил Захарий.

В палатку вошел оживленный Давид Сослан и уселся рядом с амирспасаларом. Тот, помрачнев и смотря куда-то в пространство, сказал:

— Больше всего я опасаюсь за мтаварские ополчения! Хуже всех вооружены их воины, да и плохо обучены некоторыми нерадивыми эриставами. Мало я с них взыскивал, винюсь! Придется поставить княжескую конницу позади. Как твои аланы, патроно Сослан?

— Каждый в одиночку десятерых стоит! — похвалился Сослан.

— А вместе беспорядочной ордой пойдут? — подхватил шустрый на язык Иванэ.

— Неверно говоришь, князь Иванэ! — с достоинством отрезал Сослан. — Когда я аланским полком командовал, не хуже царской гвардии строй мы держали.

Беседа затихла. Давид Сослан встал и, поклонившись присутствующим, промолвил:

— Великая царица приглашает вас на прощальный ужин перед походом. Прошу следовать за мной!

Редко встречалась Тамар после своего второго замужества с амирспасаларом, постоянно занятым военными делами. На ужине Захарий, как первое лицо в походе, был усажен по правую руку царицы. По левую руку восседал в шелковой рясе с алмазным крестом на груди преосвященный Антоний. Давид Сослан, как хозяин, сидел напротив Тамар и распоряжался пиром.

По дедовскому обычаю, перед боем в обширном шатре скоро зазвучала древняя боевая песнь. Тамар, наклонив прекрасную голову в жемчужном уборе, тихо спросила амирспасалара:

— Ты победишь Бубакара, Закарэ?

Захарий в первый раз за вечер внимательно посмотрел на осунувшееся, полное тревоги лицо царицы. Мягко ответил:

— Государыня, женщины Древней Греции, посылая своих мужей на брань, так напутствовали их: «Возвращайся со щитом иль на щите!»

Тамар отшатнулась. Тотчас же, широко открыв звезды-глаза и глядя в упор, раздельно вымолвила:

— Я хочу… нет, я буду слезно молить у Господа Бога — да вернется победно со щитом меченосец Картли!

Захарий ничего не ответил царице.

Огромное войско выстроилось на обширной равнине между реками Курой и Кция в обычном порядке. На поле были выведены конная гвардия, конница из Лори, кипчакские полки, аланские отряды, мтаварские ополчения двадцати эриставств Картли, а также союзные полки Ширвана.

Яркое солнце заливало равнину, сверкало на шлемах, железных латах, кольчугах и оружии, на расписанных яркими красками щитах.

Высоко реяло в центре знамя амирспасалара Захария — длинная полоса голубого шелка с вздыбленным львом. Рядом с ним развевалось белое царское знамя с гербом Багратунианов.

Царские палатки стояли полукругом на зеленом холме, возвышающемся против обширного лагеря. После того как все отряды были выстроены, большая процессия медленно направилась к переднему краю войск. Впереди, в патриаршей мантии, с золотыми иконками на воротнике, торжественно выступал новый католикос Тевдорэ. Он высоко держал на вытянутых руках главную святыню Картли — крест св. Нины. За ним два седовласых епископа с бережением несли златокованную икону Вардзийской Божьей Матери. Далее изумленные воины увидели никогда не виданное: в черном одеянии, босая, смиренно шла сама великая царица, с молитвенно сложенными на груди руками. На некотором расстоянии от Тамар двигались многочисленное духовенство столицы в золотых ризах и весь тбилисский двор в парадных одеждах. По древнему обычаю, верховная правительница Картли прибыла к войску, чтобы самолично испросить у Бога победу над неверными и благословить воинов на ратный подвиг.

Резкие звуки военных труб пронизали воздух, войска замерли в ожидании. Все снасалары выехали из рядов и спешились. Сзади стали знаменосцы. Когда царское шествие приблизилось к войску, по полю прокатился громовой голос:

— Внимание! Слава царице царей!

И амирспасалар с обнаженным мечом вышел навстречу властительнице. Воздух взорвался от многоголосого клика «Ваша!». Сверкнули на солнце тысячи и тысячи клинков. Благоговейно преклонили колени спасалары перед святынями, и старые знамена склонились перед Тамар.

С трудом ступала царица босыми ногами по каменистой земле, направляясь вслед за католикосом Тевдорэ к походному алтарю. Из ее глаз непрерывно текли слезы. В неизбывной тревоге жарко молилась Тамар и вместе с ней все войско об одолении вторгшегося врага…

Много лет спустя переписывал летописец в келье монастыря на далеком севере древнее сказание и умилялась русская душа его перед образом «дивной царицы Динары^[132], како победита перского царя и перед битвой пеша и необувенными ногами по острому камню и жесткому пути иде…»

Глава XXIV. ШАМХОР

После молебствия и благословения боевых знамен смотр закончился объездом царицей выстроенных войск в сопровождении военачальников. Тамар, в том же темном одеянии, ехала на белом арабском скакуне с золотым седлом. Внимательно вглядывалась царица в лица кричащих в неистовом восторге людей. Иногда она поднимала руку в знак приветствия, осеняла крестом ряды воинов. Затем амирспасалар Захарий выехал вперед и подал знак. Снова запели медные трубы, завыли букцины, загремели боевые барабаны. Войско стало перестраиваться в походный порядок. Вперед вышли сторожевые заставы. За ними двинулись длинные колонны пеших и конных полков. Перейдя реку Кция, они на несколько десятков стадий вытянулись по Гагской равнине и двинулись через Тавуш к восточному рубежу царства — городу Шамхор. Слева зеленели рощи в пойме реки Куры. Справа тянулись невысокие серо-синие горы — там владычествовал старый князь Вахрам.

Стотысячное войско шло, уминая выгоревшую траву, топча созревающие хлеба и яркую зелень хлопковых полей^[133].

«Все ли сделано для победы? — думал Захарий. — Ведь не только надо разгромить Абу-Бекра, но и навсегда покончить со зловещей силой, что поддерживает из Тавриза эмиров в Армении, выполнить заветную мечту великого отца, подрубить тот сук, на котором держится все это воронье!»

Не терпелось встретиться с войсками атабека. И армия шла усиленными переходами, пешие и конные за двое суток покрыли 20 фарсахов. Захарий хорошо понимал, что даже при огромном превосходстве в силах опытный полководец, каким являлся атабек Абу-Бекр, не преминет использовать все преимущества Шамхорских высот, единственного удобного места на всем протяжении от Гандзака до Тбилиси, для накопления растянувшихся в походе частей и для развертывания боевых порядков. Однако по опыту предыдущих войн Захарию было известно и то, что восточные военачальники обычно не умеют согласованно использовать свои разноплеменные отряды. Он вел полки усиленным ходом, стремясь атаковать противника до подхода всех его войск. Ширванские легкоконные полки шли впереди, служа проводниками. На осторожный вопрос амирспасалара, не изменят ли мусульманские воины при виде священного зеленого знамени пророка, Ахсатан спокойно ответил:

— У нас тоже знамя с полумесяцем! И разве мой дед, великий Афридун Кесранид (да озарит Аллах его могилу!), не разбил вместе с царем курджиев Давудом тех же сельджуков и не взял в плен четыре тысячи человек? А когда мой отец, преславный Менучехр, попал в плен к презренному султану Махмуду, — разве не пришли ему на помощь храбрые курджии и славной победой при Шемахе не обеспечили свободу моему царству? И разве мне самому не помог отец царицы Тамар (да увековечит Аллах ее царство!), отогнав негодных кипчаков от ворот Дербенда? Не место Ильдегизидам в Арране! Кроме, конечно, моего зятя Амирмирана — ему после победы советую отдать Гандзу!

— А ведь он из Дешт-и-Кипчака родом, как и наш Савалт-хан! — рассмеялся в ответ Захарий.

К вечеру второго дня союзная армия расположилась биваком у подножья большого известнякового утеса между речкой Закам и поймой реки Куры, в одном переходе до Шамхора. От Закама до реки Шамхор тянулась равнина шириной в 30–40 стадий, плавно спускающаяся от невысокого горного хребта к Куре. Здесь амирспасалар назначил войскам дневку перед боем.

Ночью прискакал эристав Сагир Махатлидзе, высланный в дальнюю разведку в сторону Гандзы. Вести были неутешительными. Все пространство от Шамхора до Гандзы и далее по долине, к городу Бердаа, было заполнено вражескими войсками и их обозами, «многочисленными, как саранча и как морской песок», уверяли сопровождавшие эристава всадники. Армия атабека, получив сведения от лазутчиков о выходе войск курджиев из Тбилиси, уже надела боевые доспехи и двигалась, имея позади свои огромные обозы с десятками тысяч вьючных верблюдов и мулов. Шамхорские высоты были прочно заняты передовыми отрядами противника. На ночном военном совете было принято единодушное решение — после однодневного отдыха, на рассвете следующего дня повести наступление на Шамхор, опережая подход неприятельского войска.

Ранним утром амирспасалар и Давид Сослан отправились на обзор местности. С ними ехали Иванэ, Амирмиран, Чиабер Торели, Савалт-хан, братья Ахалцихели и другие спасалары. Под Сосланом был знаменитый на весь Кавказ арцахский жеребец светло-рыжей масти, которого он получил в дар от князя Григора. (Отдарок был немал — муж царицы передал во владение хачепскому князю старинную армянскую крепость Гардман.) Поднявшись на известняковый утес у реки Закам, военачальники увидели вдали на горизонте, в направлении Гандзы, густые облака пыли: подходили бесчисленные вражеские войска. Но на плоской равнине, до самого Шамхора, не было заметно никаких отрядов, она казалась безлюдной, передовые части атабека, видимо, скрывались в садах и за городской оградой Шамхора.

У Иванэ вырвалось невольное восклицание:

— Вот бы сейчас на них напасть, Закарэ, во время движения! Как учил нас покойный отец…

— Усталым войском? — коротко бросил амирспасалар и стал съезжать с горы для ближней разведки.

Окруженный невысокой каменной оградой с воротами, выходящими на мост, город был расположен на правом берегу реки Шамхор. К северу от моста берег возвышался над речным руслом; левый берег был более крутым, но значительно ниже правого. К югу, в сторону поймы Куры, тянулись сады, виноградники и рощи. Сады были и в северных предгорьях. Перед городом, в направлении Закама, где располагались лагерем союзники, простиралась ровная, как стол, равнина, образуя между предгорьем и рекой Шамхор площадку, удобную для действий конницы. Сам город казался вымершим, доносились лишь лай собак да изредка — ржание коней.

Амирспасалар громко сказал Амирмирану, показывая на равнину перед Шамхором:

— Вот на этом месте мы и будем с тобой, Омар, рубить конницу твоего высокородного брата!

— А мой братец так уверен в своем превосходстве, что даже сторожевого охранения в поле не выставил! — усмехнулся Амирмиран.

— На том берегу он себя как в крепости чувствует! Узнал через своих лазутчиков, что войска много больше нас имеет, и успокоился! — отозвался Захарий и стал показывать военачальникам их места в намечаемом ходе сражения:

— Смотри, Аспаанидзе, вон на том берегу блестит оружие в садах и люди возятся около каких-то арб! То враги устанавливают свои камнеметы. Так что, дорогой, будь готов, кроме стрел на твоих храбрецов и камни полетят! На берегу поставишь месхов, пусть они через реку ведут меткую стрельбу по противнику. А сам ты с остальными горцами спустишься в русло реки и будешь пробиваться к тому берегу…

Великан в темной кольчуге мрачно ответил:

— Большие потери в людях будут, патроно Закарэ!

— Знаю, дорогой, но ничего не поделаешь! Тебе надо приковать вражескую пехоту у реки и потом ложным отходом выманить вражескую конницу на равнину в нужное место — вот сюда, между рекой и холмами, где ей будет трудно разворачиваться для охвата нашей конницы, которую я поведу сам. Справа пойдут конники Амирмирана, — объяснил амирспасалар. И обратился к Сослану: — Государь Давид, я думаю, что тебе удобней будет провести своих аланов и кипчаков Савалт-хана там, где берег реки ниже, скрываясь за теми садами и рощами, и глубоким обходом слева выйти в тыл правого крыла Бубакара.

— А если атабек всю свою конницу тоже расположит на правом крыле, как тогда быть? — задумчиво спросил Сослан.

— Нет, там ему помешают деревья и сады, главные силы атабек может развернуть только на левом крыле. На правом он должен оставить лишь небольшой заслон! — возразил Захарий. Снова обращаясь к Аспаанидзе, озабоченно предупредил:

— Не зарывайся в бою, береги людей! Как только увидишь второй столб дыма на моем холме, не спеша начинай отступление. Понял?

— Понимаю, патроно амирспасалар!

Лунная ночь стояла над огромным лагерем. Костров не зажигали, не желая привлечь внимание врага. До самого Шамхора рыскали по равнине многочисленные разъезды кипчаков и ширванцев. Тысячи коней паслись в пойме Куры, невдалеке от лагеря. Из-за реки доносился плач шакалов. Лагерь спал чутким сном перед боем…

Немного отдохнув, амирспасалар вышел после полуночи из шатра, разбитого у подножья известнякового утеса. С положенного на землю седла приподнялась чья-то голова. Захарий всмотрелся; увидел старого конюшего:

— Ты что здесь делаешь, Самвел?

— Караулю, ишхан. Вот палатка моего царя! — важно ответил Самвел.

Еще несколько голов приподнялось с земли. Воинам не спалось после дневки; узнав амирспасалара, они почтительно встали.

— Почему встали? Разве нужно ночью отдавать почесть? Порядок не знаешь, Парсадан! — тихо заметил Захарий.

Старый конник служил в гвардии еще при пароне Саргисе. Он с ухмылкой ответил:

— Оно так, патроне Закарэ, а все-таки…

Захарий уселся на седло. Около него стояли Самвел, Парсадан, другие старые воины. Беседу начал Самвел:

— Прости меня, ишхан, одно слово хочу тебе сказать…

Амирспасалар давно был знаком с причудами Самвела.

— Что скажешь нового, Самвел? — с улыбкой справился он.

— Нового нет ничего, кроме того, что завтра бой с врагом. А вот что я хочу сказать тебе: опять в самую гущу сечи полезешь, ишхан! Себя ты не жалеешь, нельзя так…

— А где мне еще быть, Самвел? — смеясь ответил Захарий. — В обозе оставаться, что ли, вьючных мулов пасти?

Тут в разговор вмешался Парсадан:

— Не смейся, патроно, старый сомхитар правду молвил! Береги свою жизнь, она наша, а не твоя…

Растроганный солдатской заботой, амирспасалар негромко пояснил:

— Вот потому-то, Парсадан, что моя жизнь принадлежит всему народу, я впереди всех и должен биться!

Парсадан хотел что-то возразить. Но тут в лунном свете появилась конная фигура, Торели негромко доложил:

— Уже вторые петухи пропели, государь амирспасалар! Дозволь людей поднимать… За конями я уже послал, скоро коноводы их подведут…

Начинался тяжелый ратный день.

Светало. Июньское солнце озарило обширную равнину и темные ряды войск. Боевые распорядки союзной армии были развернуты в десяти стадиях от городских ворот и моста через реку Шамхор.

В первой линии, прямо перед высотами, находилась месхская пехота эриставств Самцхе, Джавахети и Тао-Кларджети, вооруженная луками, стрелами, короткими мечами и кинжалами. Несравненные лучники, гордые месхи, никому не уступали права первыми начинать бой. Ими командовали Захарий Аспаанидзе и братья Григолидзе.

Во второй линии стояла главная ударная сила — тяжелая конница под личным командованием амирспасалара. В первом эшелоне, в развернутом полковом строю, находились латники гвардии, вооруженные длинными мечами и копьями, под начальством Шалвы и Иванэ Ахалцихели. Во втором эшелоне, в том же строю, стояла прославленная дорийская конница, которой командовал князь Иванэ. Позади первых эшелонов темнела большая масса эриставской конницы — абхазы, имеры, сваны, рачинцы, карталинцы, кахетинцы и эретцы во главе со своими эриставами. Справа располагались легкоконные ширванские полки Амирмирана. В третьей линии, в десяти стадиях от главных линий, стояла запасная конница Давида Сослана — аланы и кипчакские туманы Савалт-хана.

На холме под голубым знаменем со львом высилась конная фигура амирспасалара. Рядом с ним стоял наготове у стогов сена сотник Ростом. Властным голосом отдавал амирспасалар последние приказания. Заметив царя Абаса с неизменным Самвелом, он ободряюще крикнул юному зятю:

— Первый бой — первое крещение витязя!

Абас улыбнулся.

Захарий обратился к спасалару гвардии Ахалцихели:

— Возьмешь царя к себе, Шалва! — И тихо добавил: — Не отпускай его от себя ни на шаг, молодость горяча!

— Рядом со мной будет сражаться, патроно амирспасалар! — понимающе отозвался Ахалцихели.

Захарий поднял руку, подавая знак к началу сражения. Ростом быстро высек кресалом огонь и поджег первый стог сена.

— Слушай, Нидхам, в день боя, когда смотришь на стоящее перед тобой вражеское войско, смейся и говори своим пахлеванам: «Кто они, каково их происхождение? Вот сейчас мы их истребим!» — поучал Абу-Бекр своего военного везира, с помощью нукеров осторожно спускаясь с коня (он был тучен и малоподвижен).

Во дворе Шамхорской мечети, у входа в знаменитый минарет^[134], атабека с низкими поклонами встретило местное духовенство. Вокруг столпа, на большой высоте, вилась арабская победная надпись с именами грузинского царя Баграта III и его полководца Липарита. Надо было осмотреть местность с минарета. Кивнув головой муллам, атабек проследовал за поджарым везиром внутрь минарета, сопя, стал подниматься по витому ходу. Когда Абу-Бекр, тяжело отдуваясь, вышел на узкую площадку с перилами и оглядел простирающуюся внизу равнину, он сразу забыл свои высокомерные советы… По ту сторону реки, на обширном ровном поле, сколько мог охватить его взор, в лучах восходящего солнца темнели стройными рядами полки курджиев.

Впереди стояли длинные пехотные цепи. Далее виднелись густые колонны панцирной конницы, а на правом крыле — легкоконные отряды под знаменем с полумесяцем.

Атабек почувствовал, как по телу прошел легкий озноб, с ненавистью прошипел:

— Проклятый Омар! Сам Эблис надоумил его связаться с презренными курджиями! Успели-таки подготовиться к бою…

Сделав усилие над собой, Абу-Бекр стал оглядывать равнину с высоты. По Гандзакской дороге, поднимая желтую пыль, непрерывно подходили войска. Их многочисленность несколько успокоила Абу-Бекра. «Нас, по крайней мере, вдвое больше! Пусть курджии с негодным Амирмираном храбрятся. Все равно раздавим!» Он обернулся к везиру:

— Нидхам! А ты правильно разместил серхенгов?

— О, Щит ислама, лучших людей я послал на правое и левое крыло, как нас учили старые сепахсалары! — заверил Нидхам-ал-Мульк и начал подробно перечислять имена серхенгов.

Атабек нетерпеливо прервал его:

— С лучшими людьми стань позади войска, Нидхам! Если бой дойдет до тебя, крепко бейся, до смерти! Ибо, кто приготовился к смерти, того с места не сдвинешь… — С этими мудрыми словами атабек стал спускаться, осторожно протискиваясь грузным телом по крутым виткам лестницы минарета.

Под большим деревом у южных городских ворот Абу-Бекра ждали эмиры и серхенги. Нукеры держали наготове оседланных скакунов.

Увидя приближенных, бездействующих в ожидании его приказаний, атабек обозлился. Садясь на поспешно поданного берберийского жеребца и разбирая поводья, Абу-Бекр раздраженно выкрикнул:

— Чего вы здесь стоите без дела, эмиры? Или вас ослепил Эблис? Разве не видите, что пехота курджиев уже двинулась с места?! Нидхам, почему молчат камнеметы, что делают пешие лучники?

— По повелению великого султана, пеших табаристанцев и дейлемитов с камнеметами я поместил на берегу реки в садах. Сейчас они сомнут гяуров! — заверил везир.

Атабек поморщился, как всегда при упоминании опасного титула, но сейчас было не до того. Начинался бой…

— Скачи к ним, Нидхам, и еще раз крепко накажи серхенгам — пусть не вздумают выходить из укреплений навстречу курджиям, пока не взовьется знамя пророка! Пусть стреляют по врагу, наносят ему сильный урон. Я еду с Сатмаз-ад-дином к коннице…

Атабек пустился вскачь туда, где за Шамхором в ожидании боя стояла тяжелая конница. Многочисленная свита вразброд поскакала за ним.

Увидя условленный сигнал — столб дыма на холме, Аспаанидзе повел в наступление пехотные цепи. Впереди шли стрелки, держа каждый на левом плече длинный лук и пучок стрел в правой руке. За ними размеренной поступью двигалась остальная горская пехота. Дойдя до крутого левого берега реки Шамхор, лучники остановились, вздели тетивы и с расстояния трехсот шагов пустили тучу стрел в показавшегося из укрытий противника. Враги немедленно ответили залпом из камнеметов и поранили несколько человек. Тогда Аспаанидзе, обнажив меч, первым стал спускаться к пойме. За ним неотступно следовали братья Григолидзе. Горская пехота, держа наотвес короткие копья, проворно скатывалась с кручи берега вниз и, пробежав по пойме к руслу реки, стала переправляться по пояс в воде, под градом стрел и камней. Месхи дружной стрельбой из луков старались поддержать свою пехоту, которая уже карабкалась по склону противоположного берега. На ограде города у ворот взвилось большое зеленое знамя. Ярко горел на солнце золотой наконечник. По этому знаку из садов, из-за городской ограды высыпала многочисленная вражеская пехота и обрушилась на горцев, сминая их числом. Слева и справа показались конные отряды. Аспаанидзе яростно схватился с серхенгом пехоты, свалил его могучим ударом меча и оглянулся назад. Горцы под натиском превосходящих сил врага медленно откатывались к левому берегу, устилая своими и вражескими телами каменистую пойму реки Шамхор.

Амирспасалар с холма напряженно следил за действиями Аспаанидзе. Увидя поднятое над оградой зеленое знамя и последовавшую яростную вылазку, он поспешил приказать поджечь второй стог сена. Два черных столба дыма четко встали в воздухе. Увидя их, Аспаанидзе радостно закричал:

— Мужайтесь, храбрецы! Сейчас наша конница примется топтать врага!

Сепахсадар Сатмаз-ад-дин уже выводил под личным наблюдением атабека конницу по отлогому берегу реки в поле. Полки за полками разворачивались в десятиколонном строе на равнине, затопив все пространство перед Шамхором между предгорьем и рекой. Их было много, тяжеловооруженных мусульманских всадников, собранных отовсюду — от Нишапура до Мосула, гораздо больше, чем было конницы у амирспасалара. И все же стоявший на холме Захарий облегченно вздохнул. Он правильно угадал! Враг сам шел на нужное место, где ему не было возможности развернуться в полную мощь для охвата противника…

Снова взревели боевые трубы на холме у стяга главнокомандующего, призывая конницу приготовиться к атаке. Опустились копья первых рядов. Всадники выхватили и приставили мечи к плечу. Быстро съехав с бугра, Захарий стал впереди гвардии, которой он командовал несколько лет. За ним на огромных конях — братья Ахалцихели.

Высоко подняв тяжелый меч, амирспасалар воскликнул громовым голосом:

— Вперед! Вперед, за отчизну!

Тысячеголосый боевой клич прокатился по равнине:

— Вперед! Вперед!

Колонна тяжелой конницы двинулась шагом, сделала заезд левым плечом и, выстроившись фронтом против врага, пошла в атаку, наращивая рысь. Справа скакали легкоконные полки Ширвана.

Гвардейцы в тяжелых латах на рослых конях мчались тесной стеной за амирспасаларом, быстро уносившимся вперед на караковом скакуне. За гвардией летела дорийская конница и тяжело двигалась огромная масса эриставских отрядов.

Скоро густые облака пыли скрыли поле сражения и атакующую конницу. Высоко поднятое сильными руками Ростома голубое знамя с вздыбленным львом неотступно следовало за амирспасаларом, словно рея в воздухе над пологом пыли.

Атабек все-таки опоздал. Сатмаз-ад-дин еще только выводил в поле конницу, когда Захарий начал свою знаменитую атаку. А по непреложным законам встречного кавалерийского боя, Сатмаз-ад-дин должен был без замедления мчаться со своими конниками навстречу врагу. Но курджийская конница уже имела преимущество в ходе, когда сомкнутыми рядами, колено к колену, врубилась в толщу вражеской кавалерии. Яростно атаковали и ширванские полки. Впереди всадников, под знаменем с полумесяцем, лихо мчался Амирмиран, кроша конницу врага. В густой пыли сверкали пики и сабли, слышались яростные крики и дикое ржание коней.

Сослан с нарастающей тревогой наблюдал с возвышенности за развертывающимся боем. Увидя быстрое отступление горской пехоты, он наотмашь хлестнул коня. Все-таки рискованный план задумал амирспасалар, чем-то кончится бой… Но вот голубое знамя, ясно различимое с горы, медленно двинулось вперед. Торели неистово закричал с пригорка:

— Амирспасалар пошел в атаку!

Сослан вонзил шпоры в бока коня. Осадив поднявшегося на дыбы скакуна, стал быстро спускаться с холма и наметом помчался к коннице. Следом за ним подъехал к колонне, уже стоявшей в боевой готовности, с мечами у плеча, и амирахор Торели. Сослан стал во главе окольчуженных аланских всадников, ловко сидевших на стройных конях. За ними длинной змеей растянулись двадцать тысяч кипчаков в кожаных панцирях с металлическими бляхами, с пиками, длинными саблями и луками, верхом на приземистых степных скакунах. Пронзительный звук медной трубы разорвал воздух. Запасная конница, не мешкая, двинулась в глубокий обход Шамхорских высот, у которых кипел горячий бой. Колонну вели два проводника, хорошо разведавшие местность. Укрываясь за садами и рощами, всадники Сослана углубились в пойму Куры и скоро исчезли из виду.

Ожесточенная сеча на равнине продолжалась. Сбив первые ряды вражеской кавалерии, конница Захария ворвалась внутрь огромной массы врагов и рубилась в нескольких направлениях. Правое крыло, где находились легкоконные части и марагинцы Ала-ад-дина Аксанкорида, было расстроено конногвардейцами и постепенно оттеснялось к городу.

Абу-Бекр неистовствовал у моста. Бил плетью серхенгов, посылал на подмогу один свежий отряд за другим. Доносились вопли и проклятия умирающих, ржание раненых коней, лязг оружия. На выгоревшей траве валялись порубленные и исколотые воины. Множество коней без всадников носилось по равнине. Через мост бежала с пиками наперевес пехота. Шалва Ахалцихели с гвардейским полком устремился ей навстречу.

Огромная фигура амирспасалара, окруженная гвардейцами, виднелась в центре сечи. Молча разил великан тяжелым мечом вражеских всадников, медленно прорубаясь сквозь брошенную ему навстречу гулямскую гвардию с Кутб-ад-дином во главе. Но с левого фланга вынеслась хорасанская панцирная конница под началом самого Сатмаз-ад-дина и стала теснить гвардейцев, стремясь охватить их. Уже был ранен великан Блу-Захар, пало в бою несколько спасаларов. Рядом с амирспасаларом ожесточенно рубились Шалва Ахалцихели и Сагир Махатлидзе. Иванэ Мхаргрдзели увидел нависшую над братом опасность. С громким кличем он повернул лорийские сотни и искусным маневром ударил во фланг хорасанской коннице.

Сатмаз-ад-дин в единоборстве с Иванэ Ахалцихели был убит, и яростно отбивавшиеся хорасанцы стали медленно отступать к реке. На выручку им неслись вброд с оглушительным визгом свежие туркменские сотни, курды и мосульцы на тонконогих конях…

Со своего места Абу-Бекр увидел, что на правом крыле со стороны поймы Куры двигается конница, и рассвирепел: как смел Нидхам без разрешения перебрасывать конный заслон! Но уже по дороге к мосту мчался к нему Узбек с искаженным от ужаса лицом, дико вопя:

— Абу-Бекр, спасайся! Конница курджиев в тылу!

Атабек стремительно бросился к коню. Это был конец. Опрокидывая заслоны, громя тылы, к полю боя быстро приближалась многочисленная конница Сослана…

У городской ограды вокруг зеленого знамени кипела жестокая схватка. Как львы защищали мусульманскую святыню нукеры из дворцовой охраны халифа. К знамени пробивались, круша все на пути, богатырь Шалва Ахалцихели и его гвардейцы. Ни на шаг не отставал и юный агванский царь, храбро рубился с врагами. За своим господином неотступно следовал Самвел. Страшным ударом длинного меча Ахалцихели рассек череп рослому знаменосцу-арабу и, выхватив заветный трофей, выскочил из схватки с зеленым знаменем в руках. Гвардейцы добивали последних нукеров. Один из них, проскакав, вонзил ятаган в шею Абасу и сбил его с коня, но в свою очередь пал, пронзенный копьем Самвела. Старый конюший соскочил на землю и принял на руки умирающего царя.

К группе подъехал амирспасалар, тяжело дыша после долгой сечи. Увидя лежащего на земле Абаса, Захарий поспешил к зятю, обнял его. Мертвеющими губами Абас прошептал:

— Вананэ…

И закрыл глаза.

По суровому окаменевшему лицу Захария текли слезы. Что скажет он сестре по возвращении?

Шалва Ахалцихели, разгоряченный боем, гордый почетным трофеем, подъехал к Захарию и, спешившись, опустил зеленое знамя к его ногам; воскликнул:

— С победой, батоно амирспасалар!

Увидев лежащего на черной бурке мертвого Абаса, растерянно умолк. Захарий, укоризненно взглянув на любимца, тихо молвил:

— Не исполнил моей просьбы, Шалва!

После разгрома полчищ Абу-Бекра амирспасалар бросил кипчакскую конницу на преследование бегущих вражеских войск. Овраги позади Шамхора довершили дело. В оставленном лагере была захвачена большая добыча, и к вечеру победители вошли в Гандзак.

«…О великой виктории георгенов над нечестивыми сарацинами вашей милости уже, вероятно, известно от отцов из Тавриза, куда вернулся разбитый георгенами нечестивый король Абу-Бекр. О, то радостная весть для всех христиан! С нами Бог! Сорок охотничьих соколов, двадцать тысяч коней, двенадцать тысяч пленных, семь тысяч мулов, пятнадцать тысяч верблюдов, королевская походная казна, рабы, панцири и драгоценные сосуды, палатки и ковры, жемчуг и диаманты, сокровища, собранные со всех концов вселенной, куртизанки и прочие ценности в большом количестве попали в руки георгенов. Я думаю, что ни разу еще после памятной битвы при Пуатье, где благочестивый Каролус Мартел разбил проклятых мавров, неверные не терпели такого поражения…» — писал в очередном сообщении в Рим падре Фрателли.

Кто лучше преподобного отца Басили может описать торжества по случаю Шамхорской победы^[135]? Он уже получил почетное звание эзос-модзгвари^[136] и в качестве носителя святого креста при царской особе присутствовал на всех празднествах в Тбилиси. Пусть же он говорит сам:

«Когда приблизились войска к Тбилиси, навстречу им выступила и Тамар, потому что Саргис Тмогвели успел явиться к ней в качестве вестника. Радовалась она и благодарила Бога, спрашивала о здоровье каждого из прибывших, глядела на них, как на собственных детей. И радовались они, видя ее.

Все поля вокруг Тбилиси были запружены собравшимися и больше не могли уместить людей, лошадей, мулов и верблюдов. Так велико было число пленных, что завозили их в город и продавали за деревянную мерку муки. Свидетель тому сам нелгущий Бог, чье имя поминаю, чтобы кому-нибудь из читателей в грядущие времена не показалось сказанное здесь ложью и сказкой.

Действительно, именитые мужи Закарэ и Иванэ взяли с побежденных пятину в пользу царской казны и построили верблюдов, всех с грузом, и лошадей, всех в убранстве, в равнине Дидубийской строем, тянувшимся до самой Авчалы. Также выстроили от городских ворот до Глданского ущелья всех пленных амиров, каждого со своим знаменем: и первым из знамен было знамя халифа, затем атабага и так далее, одно за другим.

Прибыла торжественно Тамар и, принесши ей в дар добычу, привели на вассальный поклон ей всех пленных главарей. Затем сами тоже поклонились ей и поздравили со счастливым царствованием, Богом дарованным…

Но в результате всего этого возгордилось ли сердце Тамар? Хоть раз выказала ли она надменность, заносчиво поднявши брови? Быть этого не могло!»^[137] — не удержался Басили от риторического вопроса.

Когда из рук амирспасалара царица приняла священное зеленое знамя багдадского халифа, она громко произнесла, обращаясь к преосвященному Антонию и ко всемприсутствующим на торжественном приеме знатным людям:

— Жертвую сей стяг святому образу Хахульской Божьей Матери! Да пребудет он навеки в Гелатском храме в память великой победы над неверными!

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Амирспасалар — (от персидско-арабского «амирсепахсалар») главнокомандующий войсками в Грузии XII–XV вв. Его заместителем являлся амирахор, начальник конницы. По техническим причинам разрядка заменена болдом (Прим. верстальщика).

(обратно)

2

Парон — господин, мелкий феодал (арм.).

(обратно)

3

Ишхан — князь (арм.). В данном случае — преувеличение титула владельца замка слугой.

(обратно)

4

Азнаур — дворянин (груз.).

(обратно)

5

Агаряне — арабы, сельджуки (арм.).

(обратно)

6

Айастан — Страна армян (арм.).

(обратно)

7

Месопотамия.

(обратно)

8

Равнина, часть которой составляет нынешний Ахурянский район Армении.

(обратно)

9

Глхатун — жилище (арм.).

(обратно)

10

Тондир — вырытая в земле печь (арм.).

(обратно)

11

Тондракит — еретик (арм.).

(обратно)

12

Ныне Пушкинский перевал.

(обратно)

13

Куладжа — верхняя мужская одежда с меховой опушкой (груз.).

(обратно)

14

Орбели — боковая ветвь армянского княжеского рода Мамиконянов, в XI столетии прибыла в Грузию и от триалетских эриставов Багуаши получила в феод поместье Орбели, откуда и пошло родовое имя Орбели.

(обратно)

15

Дидебул — крупный владетельный князь, «гранд» (груз.).

(обратно)

16

Эристав — правитель области.

(обратно)

17

Мтавар — князь в Грузии XII–XIII вв. (груз.).

(обратно)

18

Картлос — мифический родоначальник грузин.

(обратно)

19

Сомхитары — армяни из бывших владений Кюрикянов, младшей ветви армянских царей Багратидов.

(обратно)

20

Река в Армении, на границе с Турцией.

(обратно)

21

Мсакер — мясоед (арм.).

(обратно)

22

Стадия — равна 200 м.

(обратно)

23

Курджии — грузины (тюрк.).

(обратно)

24

Города в Южной Армении, где правили мусульманские эмиры.

(обратно)

25

Эблис — дьявол (араб.).

(обратно)

26

Варпет — мастер (арм.).

(обратно)

27

Рузики — русские (груз.).

(обратно)

28

Половецкая степь (Северный Кавказ).

(обратно)

29

Мгер — один из героев армянского народного эпоса «Давид Сасунский».

(обратно)

30

Уста — мастер (тюрк.).

(обратно)

31

Вулкан в районе Ленинакана, высочайшая вершина в современной Армении (4095 м).

(обратно)

32

Рамики — ремесленный люд (арм.).

(обратно)

33

Восстание в Ани. Летописец Ал-Фарики пишет: «Священнослужители (?) возмутили город Ана (Ани) против его владетеля эмира Фадлуна, и тот был ими разбит… Они передали Ани царю абхазов Георгию» (см.: V. Minorsky/ Studies of Caucasian History. Cambridge, 1958, p. 89).

(обратно)

34

13 июня 1161 г.

(обратно)

35

Дарбазисэри — конная гвардия (груз.).

(обратно)

36

Вахтанг Горгасал — прославленный грузинский царь-воитель (VI в.).

(обратно)

37

Багатар — богатырь (груз.).

(обратно)

38

Мхаргрдзели — долгорукий (груз.).

(обратно)

39

Ваша! — Слава! (груз.).

(обратно)

40

Мхаргрдзели. Со времен взятия Ани в 1169 году в грузинских летописях появляется упоминание этого нового княжеского рода. В переводе на тюркский — Аргут, на русский — Долгорукий. Из этого феодального рода в XII–XIV вв. вышли пять атабагов (регентов), восемь Главнокомандующих и пять министров Грузии.

Полководцы Саргис и его сын Захарий похоронены в родовом монастыре Санаин около города Алаверди (Армения).

(обратно)

41

Саркинозами (видоизмененное — «сарацины») называли грузины арабов и вообще мусульман.

(обратно)

42

«Полихронион!» — «Многая лета!» (греч.).

(обратно)

43

Гандзак (по-армянски), Гандза (по-грузински), Гянджа (по-азербайджански) — нынешний Кировобад с областью.

(обратно)

44

Нынешняя Нуха.

(обратно)

45

Эджиб — придворный чин (груз.).

(обратно)

46

Дворец близ Кутаиси, построен Георгием III в 1156 году, ныне в развалинах.

(обратно)

47

Царский дворец был в Исани — нынешнем Авлабаре.

(обратно)

48

Ма хур — мое солнце (осет.).

(обратно)

49

Вазиры — министры в Грузии XII–XIII вв.

(обратно)

50

Абуласан Амир-Курд Арцруни, потомок васпураканских царей Арцрунидов, имел родовые поместья в Грузии, а также в Арзрумском и Ерзнкайском эмиратах, расположенных на мировых караванных путях, и получал огромные доходы от дорожных пошлин. Абуласан Арцруни был сложной, очень колоритной исторической фигурой домонгольского периода.

(обратно)

51

Тетри — серебряная монета (груз.).

(обратно)

52

Вардапет — ученый-монах, богослов, философ. Это духовное звание давалось после долгого богословского учения, нередко в зарубежных монастырях. В знак отличия вардапет получал посох в виде буквы «Т», мантию и ковер. Вардапеты занимали исключительное положение в средневековой Армянской церкви, стояли вне контроля епископов и даже имели право сами обвинять епископов в еретических отклонениях и отлучать их от церкви.

(обратно)

53

Каян — средневековая крепость в ущелье реки Агстев.

(обратно)

54

Гзири — базарный надзиратель, полицейский (груз.).

(обратно)

55

Об отношении Георгия III к Мхитару Гошу летописец Киракос Гандзакеци сообщает: «Георгий, царь Иверии и отец Тамар, питал к нему большое почтение…»

(обратно)

56

Давид III Багратион, старший брат Георгия III.

(обратно)

57

Магасберд — крепость, защищавшая Ани с юга.

(обратно)

58

Тыал — баранина, заготовленная впрок (арм.).

(обратно)

59

Хачкар (буквально: «крест-камень») — могильный памятник или памятная стела с резьбой (арм.).

(обратно)

60

Кэри — дядя (арм.).

(обратно)

61

Джизия — подушный налог, взимаемый с немусульман.

(обратно)

62

Налоги и сборы, взимаемые мусульманскими правителями на средневековом Кавказе, были весьма тяжелыми, главным образом за счет джизии. Кроме того, были поборы местных христианских землевладельцев и церкви, что создавало двойное обложение податного сословия — купцов, ремесленников и крестьян.

(обратно)

63

Спас — суп из мачуна (арм.).

(обратно)

64

Дидвачар — крупный купец (груз.).

(обратно)

65

Монастырь в Тбилиси.

(обратно)

66

Лорийский замок неоднократно укреплялся таширскими Кюрикянами, а затем Орбели и Мхаргрдзели. В крепости были три церкви, большой дворец, три бани. По сообщению Стефаноса Орбелиана, осада Лори продолжалась 245 дней — с 19 июня 1178 г. по 11 февраля 1179 г.

(обратно)

67

Моурав — военный комендант, управляющий имением (груз.).

(обратно)

68

Пули — мелкая серебряная монета (груз.).

(обратно)

69

О посылке Иванэ Орбели своего брата Липарита за помощью в Тавриз сообщает летописец XIII в. С. Орбелиан. Он же приводит содержание письма феодалов-перебежчиков амирспасалару Орбели: «Великий Иванэ, герой мужественный и доблестный, ты, который происходишь от потомков царей, прибывших некогда в Грузию, где они получили большие почести, — амирспасалар Картли! Так как сохранение твоего спокойствия, твоей жизни и твоей славы является главным для тебя, так же как и сохранение твоих огромных владений (составляющих более половины владений царских), забудь свою первую клятву, твои обещания, последнюю волю царя Давида, приди, подчинись Георгию, могущественному царю Грузии, и предложи ему приятный дар, приведи к нему молодого Демну, сына Давида, источник всех твоих и наших бед».

(обратно)

70

Локоть — около 50 см.

(обратно)

71

Калам — тростниковое перо (перс.).

(обратно)

72

Мепе — царь (груз.).

(обратно)

73

О казнях рода Орбели подробно сообщают летописцы С. Орбелиан и Вардан.

(обратно)

74

Верховный суд в средневековой Грузии.

(обратно)

75

Летняя резиденция грузинских царей, ныне с. Каралети в 8 км. от Гори.

(обратно)

76

Лечаки — головное покрывало из тонкой ткани (груз.).

(обратно)

77

Подесты — градоначальники (ит.).

(обратно)

78

Амирэджиби — церемониймейстер (груз.).

(обратно)

79

Византийский военный учебник VII в.

(обратно)

80

Остикан — наместник халифа (араб.).

(обратно)

81

Паниперсеваст — высшее придворное звание в Византийской империи.

(обратно)

82

Всеволод Большое Гнездо.

(обратно)

83

О восстании Хутлу-Арслана. Откуда появились прогрессивные идеи, оставляющие царям лишь исполнительную власть, у выходца из кипчакской верхушки на тридцать лет раньше английских баронов, предъявившего требование о своей «хартии вольностей»? Движение Хутлу-Арслана представляется частью классовой борьбы между высшей феодальной аристократией и «безродными людьми» грузинских летописей — купечеством, верхушкой ремесленников, мелким дворянством и служилым элементом. Однако оно оказалось безрезультатным. У кормила власти стояли крупные феодалы, державшие в своих руках армию; торгово-ремесленные круги и служилый люд в городах были слабо организованны, трудовые же массы приняли весьма незначительное участие в движении, и считать его народным никак не следует. Дальнейшая судьба грузинского конституционалиста XII века Хутлу-Арслана неизвестна.

(обратно)

84

Карави — буквально: «временное здание», в данном случае — парламент (груз.).

(обратно)

85

Перевод на русский язык имени Хутлу-Арслана. По-грузински — Патара-Ломи.

(обратно)

86

Рухлядь — меха (древнерусск.).

(обратно)

87

Обезь. В древнерусских летописях XII–XIII вв. за всей Грузией утвердилось название «Обези» — Абхазии, расположенной ближе всех к Руси. Поэтому абазинской царевной русские летописцы могли называть и грузинскую царевну. Тем более, что в XII в. абхазских царей уже не было.

(обратно)

88

11 сентября 1185 г.

(обратно)

89

Грузинская транскрипция имени династии Ангелов.

(обратно)

90

Дидвачар — крупный купец (груз.).

(обратно)

91

Корзно — плащ (слав.).

(обратно)

92

Движение тондракитов получило свое название от села Тондрак (Южная Армения), где в X в. началось религиозное движение, основателем и вождем которого был Смбат из Зарехавана. Чудовищная эксплуатация трудовых масс в период расцвета феодализма в багратидской Армении обострила социально-классовые противоречия и привела к прямым восстаниям, охватившим значительную территорию Армении в X–XI вв., главным образом в южных областях. Кюрех — ближайший ученик и сподвижник Смбата.

В середине XI в., незадолго до вторжения сельджуков, феодалы Армении с помощью византийских войск учинили страшный разгром тондракитам. Следы тондракизма в Армении прослеживались до XIV в. (см.: В. Чалоян. История армянской философии. Ереван, 1954, стр. 178).

(обратно)

93

Мустасиб — сборщик налогов (араб.).

(обратно)

94

Крестильное имя Всеволода III Большое Гнездо.

(обратно)

95

Поруб — тюремный подвал (древнерусск.).

(обратно)

96

4 июля 1187 г.

(обратно)

97

Второй крестовый поход состоялся в 1147–1149 гг.

(обратно)

98

Стратиг — военачальник (греч.).

(обратно)

99

Средневековый город, его развалины близ нынешнего Абастумана.

(обратно)

100

Аланы — предки осетин, со времен борьбы Сасанидов с Византией (V в. н. э.) занимались военным делом как ремеслом (подобно швейцарцам в позднем Средневековье). Во главе аланских наемных отрядов стояли «оси-багатары» — так называли в XI–XIV вв. в Грузии этих военных вождей.

(обратно)

101

Блу-Захар — Заика-Захарий (арм.).

(обратно)

102

Миджнур — влюбленный (груз.).

(обратно)

103

Каджи — духи (груз.).

(обратно)

104

Так называли Гелатскую академию.

(обратно)

105

Так называлось учение о высшей неразделенной любви, широко распространенное по всему Востоку.

(обратно)

106

О Давиде Сослане летописец Басили сообщает: «А был в Грузии сын осетинского царя, воспитанный царицей Русудан, юноша прекрасный по наружности, как подобает царским детям. И в других отношениях тоже — в смысле воспитания хорошо воспитанный, мужественный, могущественный воин, рыцарь, не имеющий равного как стрелок, телом мощный, совершенный во всех добродетелях». Если отбросить панегирические восхваления и неверную титулатуру (в XII в. в Алании уже не было царей), характеристика Давида Сослана летописцем представляется достаточно правильной.

(обратно)

107

Гюлистан — главная государственная крепость Ширвана.

(обратно)

108

Ширван со времен царя Давида II Строителя находился в полувассальном от Грузии положении. Ширваншахи были верными союзниками грузинских Багратидов, часто приезжали в Тбилиси с пышной свитой, в составе которой бывали и придворные поэты — Хакани и Низами.

(обратно)

109

Фарсах равен 6 км.

(обратно)

110

Панджанобат — небольшой военный оркестр (перс.).

(обратно)

111

Нестан-Дареджан — имя главной героини поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».

(обратно)

112

Персидский язык.

(обратно)

113

Перевод здесь и далее К.Липскерова.

(обратно)

114

Перевод П.Петренко.

(обратно)

115

Перевод В.Державина.

(обратно)

116

Азатани — свободнорожденная, дворянка (арм.).

(обратно)

117

Аспет — рыцарь (арм.).

(обратно)

118

Сын Тамар — Георгий Лаша.

(обратно)

119

Рим.

(обратно)

120

Восхвалим Иисуса Христа! (лат.).

(обратно)

121

Фидаи — террористы из секты исмаилитов.

(обратно)

122

Джихад — священная война против неверных (араб.).

(обратно)

123

Чорсубазар — базар (перс.).

(обратно)

124

Кяфир — неверный (араб.).

(обратно)

125

Айары — потерявшие землю крестьяне в средневековом Иране; из них создавались отряды для войны с «неверными».

(обратно)

126

Гулямы — отборные части из детей пленных и рабов, воспитанных с детства для военного дела в духе мусульманского фанатизма.

(обратно)

127

Абу-Бекр (груз.).

(обратно)

128

Эриставства Грузии в XII в. были следующие: Цхумское, или Абхазское, Сванетское, Одишское, Имерское, Аргветское, Тавкверо-Рачинское, Тао-Кларджетское, Думское, Джавахетское, Самцхэ, Нижняя и Верхняя Карталиния, Хунанское, Самшвильдское, Лорийское и пять эриставств Кахети и Эрети — всего 20 эриставств (областей).

(обратно)

129

Месабджрет-ухуцес — начальник материального снабжения войск в Грузии XII в.

(обратно)

130

Вецкэ — железный плуг с тремя парами волов (арм.).

(обратно)

131

Факих — ученый (араб.).

(обратно)

132

Царица Тамар.

(обратно)

133

О численности войск в Шамхорском сражении. По сообщению грузинских историков, объединенные кавказские войска насчитывали до 100000 человек конницы и пехоты. Средневековые военные повествователи обычно склонны к преувеличению. Однако, учитывая многочисленность населения Кавказа в XII столетии, наличие в Грузии большого постоянного войска на жаловании (аланы, кипчаки) и кратковременность военных действий, которые велись летом и не требовали больших продовольственных запасов, можно думать, что эта цифра не слишком отклоняется от истинной; тем более, что по воинской монгольской повинности Грузия в XIII в. должна была выставлять 90000 всадников.

(обратно)

134

Шамхорский минарет («Шамхорский столп») неоднократно описывался географами-путешественниками. Он находился на левом берегу р. Шамхор, был высотой 60 м и давал обзор местности на 30 км.

(обратно)

135

Память о Шамхорской победе сохранилась и в позднейшие времена. Воодушевляя своих воинов под Казанью, царь Иван IV Грозный в качестве достойного подражания примера приводил «премудрую и мужеумную царицу Иверскую, колику победу показав на небожных персах».

(обратно)

136

Эзос-модзгвари — придворный духовный чин (груз.).

(обратно)

137

Перевод с грузинского В.Дондуа.

(обратно)

Оглавление

СЛОВО ОБ АВТОРЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЗАМОК ХОЖОРНИ

  Глава I. РОЖДЕНИЕ СЫНА

  Глава II. ДЕРЕВНЯ В ГОРАХ

  Глава III. ВСТРЕЧА В ТУМАНЕ

  Глава IV. ВЕЛИЧИЕ ДОМА ОРБЕЛИ[14]

  Глава V. ЭМИР РАЗВЛЕКАЕТСЯ

  Глава VI. ЗАСАДА В ШИРАКЕ

  Глава VII. АНИ ПОДЗЕМНЫЙ

  Глава VIII. ВОССТАНИЕ[33]

  Глава IX. ЭМИР БЕЖИТ

  Глава X. АНИЙСКИЕ ГРАДОПРАВИТЕЛИ

  Глава XI. ДИНАСТИЧЕСКИЙ КРИЗИС

  Глава XII. ВИДЕНИЕ В СОБОРЕ

  Глава XIII. МХИТАР ГОШ

  Глава XIV. НОЧНОЙ РАЗГОВОР

  Глава XV. МЕЧТЫ ЦАРЕВИЧА ДЕМНЫ

  Глава XVI. ПЕРЕД ГРОЗОЙ

  Глава XVII. УЧЕНИК ГАЛУСТ

  Глава XVIII. МТАВАРСКИЙ МЯТЕЖ

  Глава XIX. ОСАДА ЗАМКА

  Глава XX. ГИБЕЛЬ РОДА

  Глава XXI. КОРОНОВАНИЕ СОПРАВИТЕЛЬНИЦЫ

  Глава XXII. В КУЗНИЦЕ

  Глава XXIII. РИСТАНИЯ В ДИДУБЭ

  Глава XXIV. ЗОВУЩИЙ СТОИТ У ПОРОГА

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ТАМАР

  Глава I. ВОСШЕСТВИЕ НА ПРЕСТОЛ

  Глава II. «МАЛЕНЬКИЙ ЛЕВ»

  Глава III. ЮРИЙ АНДРЕЕВИЧ

  Глава IV. В ТБИЛИСИ

  Глава V. СНОВА НА ЮГ!

  Глава VI. ПОСЛЕДНИЙ ТОНДРАКИТ[92]

  Глава VII. ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ВСЕВОЛОД БОЛЬШОЕ ГНЕЗДО

  Глава VIII. АХПАТСКАЯ АКАДЕМИЯ

  Глава IX. ДЬЯК ОНУФРИЙ В ГРУЗИИ

  Глава X. ПАРОН САРГИС СДАЕТ ДОЛЖНОСТЬ

  Глава XI. ЗАГОВОР В АРЗРУМЕ

  Глава XII. ЦАРИЦА ТАМАР

  Глава XIII. ЧЕТВЕРО МХАРГРДЗЕЛИ

  Глава XIV. БЕКА ОПИЗАРИ ПОЛУЧАЕТ ЗАКАЗ

  Глава XV. ШОТА ИЗ РУСТАВИ

  Глава XVI. ДАВИД СОСЛАН[106]

  Глава XVII. СОСТЯЗАНИЕ ПОЭТОВ

  Глава XVIII. АШХЕН

  Глава XIX. РАЗНЫЕ ДЕЛА

  Глава XX. ГРАФ ЛОТАРИО КОНТИ

  Глава XXI. ТАВРИЗСКИЙ КУПЕЦ

  Глава XXII. НАШЕСТВИЕ

  Глава XXIII. НАРОДНАЯ ВОЙНА

  Глава XXIV. ШАМХОР

*** Примечания ***