Девочки на войне. Путешествие Долбоклюя [Евгения Духопельникова] (fb2) читать онлайн

Евгения Духопельникова Девочки на войне. Путешествие Долбоклюя

Девочки на войне

…Как все начиналось...

Стояло начало августа 2014 года. Армия рвалась к границе по пыльным дорогам Донбасса, карта АТО перекраивалась каждый день названиями освобожденных поселков и городов и никто еще не знал ни про Иловайск, ни про Дебальцево, ни про все-все-все, что будет дальше. А Долбоклюй сидел в пабе возле работы и пил пиво с друзьями.

— Леха, — сказало пиво изнутри Долбоклюя, — Леха, а вот скажи мне, какого хера я с Майдана, как гиперактивный хомячок, собираю тебе деньги и тягаю вещи, а потом ты их увозишь в туман войны, а я остаюсь тут пить пиво? Леха, уже война скоро кончится (мироздание тихо хихикнуло с небес), возьми меня туда, а?

— Бля, — сказал Муж Долбоклюя, — я так и знал, — ударился головой об стол и замолчал.

— Женя, ну вот скажи, нахуя тебе это? — спросил через стол Майкл. — Тебе надо непременно зольдатиков с рук покормить шоколадками, как швейковская баронесса?

— Иди нахуй, — сказала я.

— Не, ну я серьезно!

— Майкл, щас пизды получишь, — дружески предупредил Муж Долбоклюя, — прячься быстро.

— Короче, — резюмировал Леха, — а действительно: хуле б нет? В 6 утра послезавтра ты с вымытой шеей и в гражданских неприметных шмотках — у меня.

— Бля, — сказал Муж Долбоклюя и ударился головой об стол еще раз. — Я знал, что вам нельзя вмес­те бухать.

В 6 утра послезавтра меня забросили на заднее сиденье буса и мы, злые и невыспавшиеся, поперли в сторону войны.

Я не знаю, как рассказать, но война тогда — до Иловайска, до Дебальцево, до тяжелой осенней грязи и черного зимнего снега — была совсем другой. Армия — раздетая, измученная, теряющая десятки человек в день — но побеждающая, — рвалась к границе. С разбитых грузовиков бойцы в рваном «дубке» показывали знак «виктори» и улыбались во все зубы, махали руками и орали. Армия рвалась к границе. И мы ехали туда же.

...Блокпост где-то под Севером был необычно хмур и неприветлив. Нас быстро осмотрели, рявкнули «проезжайте» и даже не махнули рукой.

— Что-то у них тут такое странное, — задумчиво сказал Андрей.

Бус плавно зашел в очередной изгиб дороги.

— Бляяя... — свистнул Леха.

Лес еще горел, разорванный полосой разрывов.

— «Град», что ли?

— Да хуй его знает, но хорошо, что мы полчаса назад тут не оказались... То-то они такие злые тут...

...Во дворе школы милиции айдаровцы с шутками и прибаутками меняли пленного. Переговорщик на дорогой машине нервничал и покрывался крупными каплями пота от айдаровских шуточек, Леся вопила: «Я пленного штопать не буду, мне ли не похуй, довезут или нет», а мы разгружали свои бесконечные ящики.

— Со спины, — предупредила Леся, становясь в кадр.

— Ага.

Я еще долго не умела фотографировать людей со стороны лица и с головами.

Мы разгрузили лекарства и поехали домой.

— На Победу надо, — сказал Леха, — договориться за лекарства.

— Какая тебе Победа, дело к вечеру?

— Пароли узнаем.

— Ночь же!

— Ну и ночь.

...На Победе, в огромном полевом госпитале, Леха застрял надолго. Мы сидели на снарядном ящике и пили кофе. Вита нервничала. Вита нервничала. Вита нервничала. Через полтора часа орали уже все. Наконец Леха появился.

— Какого черта? Восемь вечера, а мы еще до Старобельска не доехали? Нам пять часов до границы Зоны полоскаться!

— Ну давай тут еще станем поорем часа два.

И мы снова поехали.

...Ночной блокпост был неосвещен и раздражен. Чуть не въехав в темноте в бетонный блок, мы остановились. Бойцы не понимали еще идею паролей, все нервничали и дергались, мы шепотом пререкались с ними... Рядом со мной завозился заснувший полчаса назад Леха.

Щелчок предохранителя карабина разорвал тишину, кажется, на километр вокруг. Как и пять ответивших ему предохранителей автоматов.

— ЛЕХА!!! Какого???

— Блин, — сказал Леха, — блин. Мне приснилось, что нас сепары в плен берут...

В три часа ночи мы пили кофе на заправке Окко на границе Харькова.

— Ну как, посмотрела? — спросил Леха.

— Угу. Больше, наверное, не поеду. Зачем?

Мироздание тихо хихикнуло сверху.

PS. Все эти годы одним из главных ткскзть заветов и правил для меня было «только не швейковской баронессой».

* * *

— Леха, а у нас тут нахуй блядь в этой машине вообще что-то работает? Печка не работает, стартер не работает, ходовка в хлам... Что мы вообще купили?

— У нас тут двигатель отличный!

Бус фыркнул и окутался паром, как Алла Пугачева в песне «Айсберг».

— О, двигателю тоже пиздец.

Если вы когда-нибудь были волонтером, покупавшим себе микроавтобус за минимальные деньги, вы понимаете, что произошло. Мы стояли по дороге на Купянск в снегу по колено на неработающей машине.

— Окей, — сказал Леха. — Окей. Девочки, без нервов. Щас все порешаем. Ну или сдохнем тут нахуй в снегу. Да не, ну почему мы сдохнем, мы на трассе. Все хорошо, девочки. Все хорошо.

Вообще-то мы с Лесей не нашли общего языка сразу. Да у нас, собственно, и шансов не было — две агрессивные резкие сучки, считающие себя центром Галактики... Ну, вы понимаете... Но сейчас мы, дрожа, сидели на заднем сиденье неработающей машины, прижавшись друг к другу, и верили, что сейчас нас кто-то спасет.

— Лесь, — шепотом сказала я... — у меня тут носки запасные шерстяные... мама всунула... надень, а?

Это был наш день. Через полчаса на дороге оста­новилась машина, из нее высыпали ржущие бойцы «Львов-1», весело рассказали, що ми ваш бус ще під Харковом бачили і розуміли, що до АТО ви не доїдете, та нема питань, зараз дотягнемо до Куп’ян­ська, ха.

В Купянске мы сдали бус на СТО и пошли в ресторан. Нам с Лесей было легко, мы не умели водить. Леха водить умел.

— Ну окей, — сказала Леся, — пошли накатим.

И мы, конечно, накатили. Пафосный ресторан города Купянска был оборудован доспехами, оленьими рогами и прочими приметами той еще, крутой жизни. Через два часа мы с Лесей, конечно же, были в сопли, и обсуждали мужиков, детей и все, что могут обсуждать две женщины 35+ лет...

— Окей, — сказала Леся. — У нас есть одна проблема. Мы договорились с Сявой, что он привезет мне автомат в Старобельск. Но где мы, а где Старобельск?

Сява упал к нам в кабак в 12 ночи. Кстати, в час ночи мы выяснили, что головка двигателя нашей машинки, тогда еще не называвшейся Счастливчиком, пробита нахер, и он едет на эвакуаторе в Харьков. И мы пили вод­ку с Сявой, а потом он уезжал, и капот его джипа открылся на ходу, и мы клеили его желтым скотчем, потому что это было правильно, клеить капот именно желтым скотчем... А потом нас забирали из Купянска в Счастье бусом «хелпарми», и мы очень долго показывали разрешение на Лехино оружие, а Леськин автомат мы спрятали в рюкзак, и...

Сяву вернули через два года. Я помню только, что на кладбище было так же холодно и сыро, а военный оркестр дико фальшивил.

* * *

...Все нижеследующее является чистой воды художественным вымыслом, поскольку все равно хер вы что докажете теперь)))

...Однажды у меня звякнул мессенджер.

«Жень, а Жень, — было написано там, — тебе случайно не нужна тыща ампул налбуфина, но строго под печать в/ч о принятии?»

«Конечно, мне нужна тыща ампул налбуфина, — быстро напечатала я, — у нас есть куча замечательных печатей».

«Окей», — ответил мессенджер.

Я почесала в затылке, надела носки и пошла в гости. После предварительных реверансов с завариванием кофе я посмотрела собеседнику в честные глаза и спросила:

— Скажи, а воинской части ХХ случайно не нужно 800 ампул налбуфина под печать о приемке 1000?

— Тааак, — сказал мой собеседник и быстро схватился за телефон.

— Але, — сказал он, — скажи, твоему подразделению случайно не нужны 500 ампул налбуфина под печать о приемке 1000?

— Конечно нужны, — радостно завопила трубка, — правда, ту печать, которая лежала у нас на базе, мы, кажется, проебали, так что я позвоню на вторую базу, у них там есть вторая печать, ну а если нет — то заеду к командиру! Короче, давай, забираем!

Три месяца мы развозили этот гребаный налбуфин по половине фронта в собственных рюкзаках. Что характерно, участь сия не минула и представителей подразделения ХХ, которые тоже перли его без документов и огородами, поскольку первую печать они так и не нашли, а вторую им поставили только на один экземпляр акта приемки. Им было хуже всего — они везли его больше всего.

Я так и не знаю, откуда взялся этот чертов налбуфин. Вроде бы мне говорили, что он попал в Украину по гуманитарному маршруту Беларусь—АТО, но это уже было намного позже, и человек мог перепутать. В любом случае спасибо тому, кто привез его нам, да. А от трех до семи за транспортировку... Что такое от трех до семи за транспортировку, что такое подделка документов, какое это вообще имеет значение, когда твоя армия весело и зло рвется к границе, когда твоя армия заливает каждый метр земли собственной кровью и все равно так же весело, зло и упорно рвется, и тебе ничего не остается, кроме как просто включиться в этот веселый и злой идиотизм, сесть на раздолбанную машину и с рюкзаком налбуфина уехать в не­известность...

Это было удивительное время...

* * *

...«Счастливчик», перегруженный зеленый бус, мерзко фыркая, выбрался на заледеневшую горку, а потом вдруг невесомо скользнул вниз и огромными двухтонными санками неумолимо въебался в ворота какой-то автостоянки. Митчелл на заднем сиденье медленно меланхолично снял наушники и вежливо поинтересовался:

— Хлопці та дами, я щось не зрозумів, а що це було?

— Не звертай уваги, друже. То ми так гальмуємо.

— А, ну то добре, — удовлетворился ответом Митчелл, воткнул наушники обратно и мирно заснул.

Митчелл, 18-летний правосек, как раз и воевал там, куда мы ехали, но его отправили в Харьков на какое-то страшно важное обучение, на котором он заскучал и смылся с нами на выходные «та заїхати просто до хлопців». Расстояния на войне становятся крайне неважной штукой, особенно для волонтера, и если когда-то доехать из Луганска домой казалось мне Эпическим Путешествием, от которого болела спина, ноги и голова, то сейчас заскочить в Счастье... Ну а чего б не заскочить в Счастье — рот закрыл и поехал. Ну вот и Митчелл ехал с нами в Пески выпить кофе, не, ну а чо, все нормально.

— Пиздец, — констатировал Леха, осмотрев Счастливчика. — Да не, ну не прям совсем пиздец-пиздец, крыло помяли, фару разбили, хуй с ним, но вот стеклоподъемнику пиздец, а значит, ехать нам с вами, мальчики и девочки, с открытым настежь окном, что именно то, чего мне хотелось 11 января.

И, конечно, мы поехали дальше с открытым окном. Вообще навигатор всю поездку издевался над нами совершенно свински. Мы всего-то хотели объехать понтон, чтобы не выбираться наверх по льду на нашей здоровенной дуре, а он водил нас по каким-то улочкам Славянска, издевательски приводя к перекрытым на Новый год центральным улицам, и в итоге мы заехали на эту гребаную ледяную горку, а щас он вообще тащил нас по какой-то нетронутой снежной целине, где очертания дороги смутно угадывались белым на белом. Машина скользила, Леха матерился сквозь зубы, а Митчелл и Док, сволочи, дрыхли на заднем сиденье и все им было нипочем.

— Жень, поставь мне в очки желтый светофильтр и дай сюда.

Промучившись немного, я собрала сложную конструкцию тактических очков и сунула ее в руки Лехе.

— Нихуя не помогло... — прошипел он сквозь зубы. — Я вообще, блядь, не вижу, куда мы едем... Ну молись, чо, недолго осталось...

Через час мы выбрались на шоссе. Леха остановил машину, закурил и медленно снял очки...

— Женя! Ну твою мать, Женя! Ты дальтоник? Ты цвета не различаешь? Я просил ЖЕЛТЫЙ светофильтр, мать твою, ЖЕЛТЫЙ, а ты мне какой поставила? Ты понимаешь, что мы из-за тебя чуть не угробились тут?!

От воплей проснулся и сладко потянулся Док, а за ним и Митчелл. Он невозмутимо вынул из ушей наушники и сказал:

— Слухайте, а хулі ви так орьоте? До речі, я тут рап­тово згадав, що я документи у Харкові залишив.

Зона боевых действий. Блокпосты. Армия. И это тело в Русской горке без документов.

Конечно, следующие полчаса мы орали уже на Митчелла, но, конечно, разворачиваться было уже поздно, поэтому мы поехали вперед...

...Анархист встречал нас на республике Мост.

— Докладаю, — сказал он вместо здрасте. — Скольз­ко — катастрофа. Быстро ехать нельзя. Стреляют — ну вы слышите. Медленно ехать нельзя. Я, короче, не знаю как, но поехали.

И мы, конечно, поехали. Очень быстро, если думать о том, как «Счастливчика» сносило с трассы, и очень медленно, если думать о том, что летало вокруг. И конечно же мы доехали. А там нас напоили кофе, показали в окно еще стоящую диспетчерскую вышку, дали пострелять из пулемета, пулемет, конечно, заклинило, и хозяин врезал ему Доковой палкой, чтоб он, наконец, прекратил стрелять, а потом мы с Анархистом проводили военно-полевой ремонт, заматывая скотчем окно и фару под мокрым снегом и непрекращающимся обстрелом, а потом мы как-то сразу оказались возле Славянска, и Леха поднял очи к небу и поинтересовался у нас:

— Ну шо, дамы и господа. Мы имеем у себя на заднем сиденье тело во вражеской форме без единого документа и с полным отсутствием мозгов, а впереди — два самых злоебучих блокпоста на этой войне. Какие есть идеи, что делать?

— Херня война, — весело отозвался Док. — У нас же скотч еще с ремонта остался? Щас замотаем и скажем, что везем сдавать Бене Коломойскому за 10 тыщ, не, ну а чо?..

...«Счастливчик» разбился через полгода, летом, скольз­нув с горки с отказавшими тормозами и врезавшись в совсем другие железные ворота, тем последний раз под­твердив свою славу бестолковой, неудачливой, но никого не убившей машины. Все остальные герои истории, тьфу на них, живы до сих пор.

* * *

...Мы все учились понемногу... Вообще не знаю, может, кто и пришел на эту войну морально подготов­ленным, с отскакивающими от зубов ТТХ разнообразного оружия и снаряги... хрен его знает. В общем, это была не я. Я была офисной айтишной белой мышью, стрелявшей в жизни только из пневматики, отлично разбиравшейся в харьков­ских пабах и неплохо — в тес­тировании программного обеспечения, иногда покупавшей брату камуфляжный рюкзак в «Милитаристе», ну еще, пожалуй, в актив стоит занести прогулочный туризм в Крыму — миски там, палатки... Ко­роче, вот с этим охуенным багажом знаний мне и пришлось взлетать.

Вообще-то сначала было легко. Леха был доктор, докторам было проще — дырки в человеке не очень отличаются, они быстро сориентировались, куда бежать и что покупать, а мое дело было доставать деньги, тащить, мерзнуть и петь песни, чтоб он не заснул за рулем в тех редких случаях, когда он вывозил меня на войну. Потом мне подбросили первых собственных подопечных — взвод Нацгвардии, но на дворе стоял 2014 год, мальчики были голи-боси-простоволоси, стало быть, их надо было банально одеть, накормить и отмыть, а в этой нелегкой задаче опять же все решают только деньги и перетаскивание мешков. Но потом у меня появился Серега...

Серега был из той породы бойцов, которых их волонтеры одновременно обожают и рефлекторно дергают глазом при упоминании их имени. Тех, которые точно знают, что им нужно для того, чтобы краси­во убить всех человеков, но... Как-как ты сказал? ЧТО ЭТО ВООБЩЕ, БЛЯДЬ? ГДЕ Я ТЕБЕ ЭТО ВОЗЬМУ? СКОЛЬКО-СКОЛЬКО СТОИТ??? Белке в глаз за семь километров? Точно белке в глаз? Сколько-сколько сто­ит? Бля, ну ладно, пошла искать, кто у нас там зна­ко­мый в Штатах есть...

Серега был айтишником, этим все сказано. А нет, не все. Серега был артиллеристом. Вы себе представляете эту гремучую смесь? Тогда добавлю, что у Сереги был бизнес не где-нибудь, а в Москве, и летом 2014 года Се­рега посмотрел немного телевизора, взял билет до Харькова и пришел в военкомат. Мы еще долго привозили ему от друзей любимые российские сигареты и даже однажды флаг Москвы в качестве троллинга...

К моему большому счастью и несчастью одновременно, до Москвы Серега жил в Харькове и сохранил обширные связи в программерской тусовке, через которые мне его, собственно, и передали. К счастью — потому что вопросы финансовые и покупки части загранишных волшебных приборчиков решала эта самая харьковская айтишная тусовка. К несчастью — потому что эта самая тусовка к лету 2014 года очень крепко перебралась во Львов, и все счастье с доставкой, кормежкой, покупкой всяких мелочей (килограмм по 40 всяких мелочей за рейс, а вы как думали?) и прочего чухания упало на мою тогда уже слегка седую голову.

— Здравствуйте! — сказал голос в трубке. — Меня зовут Сергей, мне ваш телефон дал Дима, я щас на полигоне в Башкировке.

— Короче, — устало сказала я.

— Короче, чехол для АКСУ, набор для чистки автомата, ну и так по мелочи...

— Принял.

Я повесила трубку. У меня не было ни малейшего представления, где взять чехол для АКСУ и набор для чистки его же. Единственным, что как-то связывало эти слова и весь мой предыдущий жизненный опыт (см. выше) был магазин «Милитарист». Именно туда я и направила свои стопы.

— АКСУ? — сказали мне... — Хмммм... АКСУ. Ну это, конкретно под АКСУ ничего нет, но есть под аналогичные размеры...

— Сколько-сколько? — недоверчиво переспросила я. — Нет, спасибо, за такие деньги я полвзвода одену...

— Леха, а Леха! Извини, что не вовремя, но где в этом прекрасном городе... Ага, спасибо.

— Мужики, здравствуйте, я блондинка... ВОТ ЭТО? А почему в «Милитаристе» оно было совсем другое? Дебилы? Это точно оно? Леха, а Леха, а как должен выглядеть чехол для АКСУ визуально? Ага, спасибо! Да, заверните, пожалуйста...

Телефон звонил со зловещей регулярностью.

— Бушлат в мультикаме? Именно в мультикаме? Ага, осталось узнать, что такое мультикам (на дворе, напомню, стоял 14-й год, и я была айтишной белой мышью). Кать, а Кать, я тут стою перед выставкой камуфляжа, но продавцы не знают, что такое мультикам... Ага, рассказываю слева направо, один такой как бы в горошек, нет, ага, другой в крупных коричневых разводах, ага...

Серега осваивался со своим минометом, воевал, читал книжки и придумывал много нового и интересного...

— Ты хочешь мне сказать, что полцены рамного джипа мы отдали именно за эту пиздюлину, которая похожа на старую «Нокию» с прицепленным вентилятором? Вот именно за эти сто грамм высокотехнологичного пафосного говна? Она того стоит? Ну помогай вам Бог, будете промахиваться белке в глаз — заставлю ее съесть.

Самым страшным было то, что я никогда не могла предсказать, какого размера будет очередная херня с романтическим незнакомым названием. С учетом того, что машины у меня тогда не то что не было, а даже планов когда-нибудь ее водить, это было чудовищно.

— Милый, я тут сижу на «Новой почте» на двух ящиках, один из них называется «буссоль», а другой — «стереотруба», вместе они весят 45 килограмм, а в этом городе опять Первомай, марафон и народные гулянья. Приходи забирать нас с ящиками...

Однажды мне позвонил Дима из Львова и сказал, что купил армейский метеокомплекс. С учетом того, что предыдущий купленный метеокомплекс как раз и был сотней грамм высокотехнологичного дорогостоящего пластика, я ничего не заподозрила. Ну хорошо, армейский, ну, значит, будет не 100 грамм, а килограмма три-четыре...

— Здравствуйте, — сказала трубка, — я папа Димы, и у меня лежит для Сережи метеокомплекс.

— Ок, а где вы находитесь?

Трубка ответила адресом. Я внезапно поняла, что нахожусь в гостях в соседнем подъезде.

— О, без проблем, занесите в такую-то квартиру.

— Кхм... Оно тяжелое... — осторожно сказали в трубке.

— Да ничего, — легкомысленно отозвалась я, — я привыкла, да и домой на такси поеду, без вопросов, зачем его вам мне тащить...

Чудо советских армейских технологий являло собой довольно крупный чемодан. Димин папа поставил его возле дверей, раскланялся и ушел. Я допила мартини с подругой, вызвала такси и взялась за ручку...

Ебаный Чемодан, кажется, был выдолблен из цельной глыбы свинца. Никаким другим способом объяснить такое соответствие его веса размеру я не могу до сих пор.

Я плакала и тащила чемодан к такси. До такси оставалось еще 50 метров и 50 метров — от дороги до подъезда, ну и там еще на второй этаж. Я позвонила мужу.

— Милый, встреть меня, пожалуйста, от такси. Ну да, вот так, от такси. Да, 50 метров. Милый, просто не спорь со мной, пожалуйста...

...Второй Ебаный Чемодан (к тому моменту это уже было не ругательство, а видовое название портативных десантных метеокомплексов) принесли мне домой. Я отправляла его с какими-то полузнакомыми волонтерами, которые отказались заезжать ко мне во двор по ямкам. Мы с Катей уложили Ебаный Чемодан в бомжовую сумку и от­правились в дальнее путешествие. Первая ручка бомжовой сумки оторвалась в 50 метрах от подъезда. Вторая — в 100. Через 20 минут и 200 метров мы стояли у волонтерской машины, измеряемые недовольным взглядом волонтера.

— Ну что вы копаетесь, — сказал он и попытался од­ной рукой подхватить сумку с асфальта. Ебаный Чемодан оторвался от земли на сантиметр и недовольно грюкнул об землю. Волонтер посмотрел на Чемодан с немым уважением и позвал второго.

Через неделю мне позвонил Дима...

— Жень, ты меня убьешь нахрен... Но тут такое дело... Понимаешь... я тут по случаю удачно купил четыре де­сант... Ебаных Чемодана. Прости меня.

* * *

А еще, конечно, была разбитая дорога до Трехизбы, поиски посылки на кемпинге по телефону, тряпка орды в окуляре той самой стереотрубы, полный цинк котят и строгая собака, господи, как же звали-то ее, черный хлеб, за которым возвращались в Харьков, потому что правильный черный хлеб пекут только в Харькове, надписи на Серегиных минах и начало перемирия, интервью белорусской журналистке прямо в грузовом отсеке буса и много-много всякого, что хранит хаотичная и бессердечная сука-память, но это все уже совсем другие истории. Серега вернулся с войны живым и целым, работает в айти и иногда по старой памяти комментит что-то у меня в фейсбуке. Но редко.

* * *

...Мы проехали последний блокпост по дороге на Харьков. В машине повисло выжидательное молчание.

— Ну что ж, — не выдержал первым Док, — давайте уже хором.

— Мальчик, ты бак-ла-жан! — хором рявкнули все и заржали.

Нет, ну серьезно, а вы думаете, легко целый день каждому встречному говорить про этот проклятый бак­лажан и ни разу не заржать, да?

Вообще с паролями в зоне АТО всегда творилось что-то невообразимое. С одной стороны, все вроде как серьезно, секретность, таблицы, перехваты. С другой — ровно через десять минут после обнародования этот самый пароль знали, наверное, все кроме непосредственно заинтересованных военных. Им было сложнее. Им по те­лефону не положено, у них секретность. Нам было норм. Ну, в крайнем случае секретно переслать его смской или фот­кой в мессенджере. Безопасность превыше всего. С третьей стороны, толку от этого пароля было по большей части ровно минус, потому что военные машины, естественно, обычно пропускали и так, а с волонтерскими возникала хроническая дилемма из серии «Вы не военные, откуда у вас пароль/Вы едете к военным, как это вы не знаете пароля». Крутись как хош, короче.

Отдельным удовольствием были двойные пароли, изобретенные какой-то светлой штабной головой. Ну типа пароль-отзыв, все это. К сожалению, на моей памяти никто так и не понял, кто, собственно, произносит пароль, а кто отзыв. Поэтому обычная картина сводилась к тому, что блокпост и машина с расстановкой тупили друг на друга до момента, когда кто-то осторожно спрашивал: «Не, ну чо, я или ты говоришь?» Сама пара пароль-отзыв была в принципе серьезно дискредитирована тем, что чаще всего отзыв вычислялся по паролю не приходя в сознание: Тигр-Лев, Кот-Пес, Реал-Барселона...

И самым циничным изобретением были, конечно, пароли сектора А. Помимо волшебного слова там нужно было запомнить число. И не просто так запомнить, а вычесть его из числа, названного бойцом на блокпосту. Вот поверьте мне на слово, на третьи сутки в дороге высшее образование и аспирантура в области прикладной математики не помогают вычесть семь из пяти от слова «совсем». Надо ли говорить, что боец на посту тоже задолбался заниматься вычитанием, поэтому оба героя истории могут вполне сойтись на том, что ответ «три».

Хотя нет, крайней степенью цинизма были однажды введенные в том же секторе А пропуска на машины. В качестве пропусков в штабе широко предлагались наклепанные на цветном принтере бумажки размером с визитную карточку. Надо ли говорить, что на все машины их не хватило (бумага и тонер — вообще хронический дефицит в армии)? Надо ли говорить, что вопрос легко решался посредством использования того же цветного принтера? И самое интересное — надо ли говорить, что законный путь получения этого пропуска для, например, сотрудников МО в командировке в зону АТО, которыми мы были на тот момент, — приехать в штаб сектора, который находился примерно в центре сектора, въезд в который и проезд по которому осуществлялся по этим же пропускам? Это армия, детка. Уж совсем не знаю, надо ли говорить, что по итогу нашей бурной активности в финале у нас было три законно выданных в штабе сектора пропуска на каждую машину? А шоб було. А то мало ли.

То ли ввиду каких-то директив, то ли просто от фрон­товой скуки в какой-то момент времени сухой обмен паролями превратился в жизнерадостный театр с «шифрованием» пароля в осмысленной фразе. «Откуда едем? — Из Бердичева, крестьяне. — А, на Париж? — Угу». Что, разумеется, систематически приводило к казусам. Ну типа: «Куда едем? — А на Марьинку. — Ок, а едем куда? — На Марьинку, бля, родной!»

...Мы гнали машину по туманной трассе, пытаясь успеть до восьми утра проскочить все блокпосты, чтобы не париться добыванием нового пароля.

— Красик бы успеть хотя бы, там всегда толпа на блокпосту... — сказала Катя.

— 7.34, — ответила я, — топи тапку, может, еще и в Селидово успеем.

— 7.46, — констатировала Катя в Селидово. — Есть шансы на Карловку.

Мы прошли Карловку в 7.58 и загрустили. Последний блокпост нам точно не давался. Катя переключилась на третью и поползла по ледяной дороге печальной черепашкой. Мы подъехали к блокпосту. Замерзший боец устало махнул автоматом и прокричал: — А, привет, ехай нахуй, не тормози.

— Сколько тут езжу, а пароль все не меняется, — философски подумала вслух я.

* * *

...Это был единственный приличный туалет верст на сто кругом...

Слушайте, ну я не виновата, что оно всегда так начинается. Такая уж поганая карма — ни одна хорошая история не начинается со слова «салат». Хотя нет, но про оливье — в какой-нибудь следующий раз. А вот туалеты — это наше все.

Итак, это был единственный приличный туалет верст на сто кругом. Ну то есть как... приличный. Со­гласно любой общедоступной шкале этот дощатый скворечник с сердечком в двери и огромным крючком заработал бы примерно 10 звезд, но когда на дворе стоит начало 2015 года и главное правило, которое в тебя вбили уже давно: никогда! ни при каких условиях! не сходить! с асфальта! — дощатый скворечник кажется тебе величайшим открытием цивилизации и ты пробираешься к нему от машины сквозь липкий, мокрый, ледяной февральский снег с каким-то даже удовольствием...

Телефон зазвонил неожиданно. Я подпрыгнула. Я еще не привыкла к этому чуду враждебной техники, купленному мной на годовые бонусы за честное просиживание штанов в офисе. На экране горело «Папа». Ну, если у вас когда-нибудь был папа, вы знаете, что в таких ситуациях лучше отвечать вне зависимости от окружающей действительности.

Я потянула слайдер. Телефон не среагировал на ледяную руку и продолжал разрываться. Я быстро подышала на пальцы, засунула руку под флиску, прижала ее к животу и подержала несколько секунд. Телефон продолжал орать. Я вынула слегка согревшуюся руку и потянула слайдер снова.

— Привет, как дела? — быстро сказал телефон папиным голосом. — Послушай, ты хочешь шубу?

— Что? — тупо спросила я.

— Шубу, — сказал папа.

— Какую шубу? — спросила я медленно.

— Из бобра, — ответил папа. Логика в дискуссии считается нашим главным семейным оружием.

— Ага, — сказала я. — Из бобра. Бобер — это такое млекопитающее. Оно строит хатки в реке. Потом его ловят и шьют из него шубы. Пока все понятно.

— Молодец, — оценил папа семейную черту. — Ну?

— Ну я поняла, — сказала я. — Я одного не поняла, какая связь вот этого всего со мной?

— Я. Купил. Тебе. Шубу, — сказал папа. — Из бобра.

— Папа, — вкрадчиво спросила я, — скажи, что конкретно из 37 лет нашего знакомства привело тебя к мысли, что мы с Шубой из Бобра можем сочетаться в одной реальности?

— Дочь моя, — сказал папа, — ты, между прочим, моя единственная дочь. Я купил тебе шубу. Потому что ты девочка. И тебе нужна шуба.

Я медленно провела по себе взглядом — от исцарапанных носков берцев, через лыжные штаны — черт, хотела же зашить дырку на колене, по ярко-красной лыжной куртке на пять размеров больше (еще только через месяц я пойму, что это плохая идея, когда однажды на голову мне упадет срезанная ветка), через воротник флиски и до растрепанной рыжей пряди, выбившейся из-под шапки.

— А, ну да, — согласилась я, — я девочка. Точно. Забыла, прости.

Папа проигнорировал мой сарказм.

— Так вот, — терпеливо объяснил он. — Ты девочка. Папа купил тебе шубу. Ясно?

— Пап, — спросила я, — а без этого никак нельзя обойтись?

— Ррррр, — потерял терпение папа, — короче. Папа-купить-шуба. Ты-приходить-за-шуба. Ферштейн?

— Я-Луганская-область, — автоматически отозвалась я. — Я-война-снег-сортир-скворечник, — сообщила я.

— Ты-вернуться-приходить-за-шуба, — сказал папа. — Не нервируй меня. Целую.

— Ок, — задумчиво сказала я. Трубка замолчала. Я сунула телефон в карман лыжных штанов, подышала на руки и пошла к машине.

— Где тебя носило так долго? — спросила Катя.

— Папа-купить... Тьфу! Папа купил мне шубу.

Катя развернулась с переднего сиденья и посмотрела на меня долгим взглядом, захватывающим и дырку на колене, и поцарапанные берцы, и окружающий депрессивный пейзаж.

— Какую шубу? — тихо спросила она.

— Из бобра, — четко ответила я.

Потому что логика в диалоге — наша главная семейная черта.

* * *

...Однажды мне очень захотелось гильзочку... Ну да, детский грех волонтера, но кто сам не таскал металлолома из зоны АТО, пусть первым бросит в меня камень. Захотелось и захотелось. Сказано — сделано. Я пришла к артиллеристу Сашке, посмотрела на него печальными глазами и сказала: — Саша, я очень хочу гильзочку. — Саша удивленно приподнял бровь, спросил разрешения у командира выписать девочке подарок от подразделения (на этом месте пчелы начали что-то подозревать), дернул за рукав ближайшего сослуживца с текстом «давай принесем девочке гильзочку» и убрел куда-то в Артиллерийские Говна. Кстати, сказать, Артиллерийские Говна — это особый злопакостный вид грязей, по сравнению с которыми, например, Пехотные Грязи — это почти пустыня Сахара. Траст ми, у меня богатейший опыт разбирания в сортах говен. Но, впрочем, я не о том. Так вот, при взгляде на спины удаляющихся артиллеристов пчелы в голове тревожно зажужжали, но делать было уже нечего и мы (с пчелами) остались ждать Гильзочку.

Гильзочка была прекрасна. Гильзочка была эпична. При некотором напряжении, если втянуть живот, я, наверное, могла бы в ней поселиться. Ну, во всяком случае, это была первая мысль, которая пришла мне в голову, когда я представила себе реакцию своей семьи, когда мы с Гильзочкой вдвоем придем в нашу крохотную хрущевку. Сашка внимательно наблюдал за флюктуациями моей мимики.

— А ты не знала, из чего я стреляю? — уточнил он.

— Нууу, я знаю, как оно называется, — уклончиво ответила я.

Сашка махнул рукой куда-то в сторону Артиллерийских Говен и мирно пасущегося за кустами тираннозавра.

— ...Действительно, зачем арте тираннозавр? — вслух подумала я...

Гильзочку я удачно впарила Доку, расстроившемуся, что я не выпросила вторую для него, умудрившись даже сохранить выражение лица человека, расстающегося с самым дорогим без криков «спаситель вы наш», столь неуместных не только при сватовстве, но и при дележе Гильзочек.

* * *

Следующим объектом материальной культуры народов АТО в нашей машине стала Пепельница. Пепельница была той же тираннозаверьей породы, но уже не гильзой, а неразорвавшимся снарядом с отбитым носом, живущим в качестве, собственно, пепельницы на базе в Станице.

— Ой, какая милая, — по-королевски махнула рукавом Катя, — я тоже такую хочу, — и уплыла в направлении запаха кофе.

Мужики резво подхватили Пепельницу, вытряхнули из нее содержимое и в четыре руки закатили к нам в машину.

— Ээээ, Жень, а это что? — нервно увернулась от катящейся Пепельницы Катя на каком-то из поворотов.

— Это твоя новая пепельница, — безмятежно ответила я.

— Бляяя, я ж не всерьез...

— Ну, поздняк метаться.

Пепельница выгодно отличалась от Ебаного Чемодана (см.) дополнительной парой-тройкой килограмм весу и острыми гранями обломанного носа. При виде ее мой муж сказал, что он многое пережил за шестна­дцать лет брака с Долбоклюйкой, но на переноску Пепельницы он не пойдет никогда в жизни, и пусть я немедля забуду об этом плане...

Пепельница жила у нас в машине полтора месяца и съездила с нами в зону АТО раз пять. Финал ее похождениям положила моя поездка за ребенком на дачу.

Меня остановила милиция на блокпосту на плотине через реку. Стояла ночь, ментам было скучно и они не придумали ничего умнее, чем попросить тетеньку средних лет на грязном бусике показать его содержимое.

...Я прикинула в уме. Под сиденьем у меня лежал мешок автоматных гильз для детских поделок, стреляная «муха» и, собственно, Пепельница...

— Понимаете, какое дело, мужики... — медленно и спокойно сказала я, держа руки на виду...

На следующий день мы сдали Пепельницу в Исторический музей. Волонтер, которого мы обманом уговорили перенести ее из машины, не разговаривает с нами до сих пор.

* * *

...Нацик на блокпосту был молод, зелен и смущен.

— Извините, — сказал он вежливо, — извините, но вы бы не могли открыть багажник. Понимаете, мало ли что бывает, вот, например, пару недель назад была такая история — девушка привезла из АТО стреляную «муху» и ходила с ней по городу, а потом вызвала корреспондентов на тему «почему милиция не обращает на нее внимания...» Вы себе не представляете, как нас вые... попросили усилить бдительность...

— Конечно-конечно, — Док был сама любезность, — сейчас все покажу.

— Боже, прямо вот так с «мухой» по городу? — сочувственно отозвалась Катерина. — Какой ужас!

Я подавилась и сделала вид, что закашлялась. Ребенок С., сохраняя привычное олимпийское спокойствие, изучал приборы.

За моей спиной Док предупредительно демонстрировал содержимое своей сумки.

— Вот смотрите, — говорил он, — здесь только личные вещи. Это футболка. Это носки. Это...

Нацик, судя по голосу, краснел и чувствовал себя дискомфортно.

— Простите, я все понимаю, — говорил он, — но вы же понимаете, такие времена, всякое бывает.

— Да-да, — в один голос говорили Док и Катерина. — Мы понимаем. Служба. Берегите себя, бойцы. Ну что, мы поехали?

— Конечно, проезжайте, — отвечал им нацик. — Спасибо вам.

Машина тронулась с места.

— Ннннну? — повернулась назад я.

— Ну а чо ну, — меланхолично ответил Док, — старый воин — мудрый воин, это вас всему учить надо. Конечно, я сразу сумку поставил на ту стреляную «муху», а дальше ему было интересно только то, что я ему показывал.

— Док, — риторически спросила я, — а вот скажи, тебе такое понятие, как «совесть», в принципе знакомо?

— А чо совесть, — возмутился Док, — пусть ту девушку, за чью «муху» весь личный состав МВД вые... попросили усилить бдительность, совесть мучает, а я тут при чем?

— Ну нормально? — взорвалась Катерина. — Это ж в этот раз я с «мухой» гуляла, а если завтра сепар будет? Правильно их вые... попросили, пусть бдят, сволочи! Кстати, напомни мне завтра проверить, они экспертизой уже признали ее негодной, или я все еще под уголовкой?

Ребенок С. нервно хрюкнул и упал лицом в руль. Я сочувственно погладила его по голове.

— Привыкай, котик, — сказала я. — Привыкай.

* * *

...Мы сидели на крыльце Счастьинской больницы, пили кофе и лениво уворачивались от солнечных зайчиков.

— Интервью дадите? — деловито спросила Маша.

— Та нивапрос, только время...

— С вами поеду. Вы ж потом обратно?

— Угу. А ты кто, кстати?

— Радио Свобода.

— Бооооже! — блаженно зажмурилась я. — Видела бы меня сейчас моя мамочка! Ну вот серьезно, вот кто бы году в восемьдесят каком-нибудь сказал моим родителям, что я буду давать интервью вот этому самому Радио Свобода, которое пиу-пиу под одеялом по ночам...

— Кто бы сказал твоим родителям в восемьдесят каком-нибудь году, — меланхолично заметила Катерина, — что ты будешь пить третью, между прочим, нет, я не считаю, но куда в тебя столько влазит, чашку кофе на крыльце полуразрушенного госпиталя в зоне боевых действий — они бы тебя выпороли для профилактики...

— Вот не надо, — сурово заявила я, — гуманитарные поездки во всякие полуразрушенные ебеня считались достойным времяпрепровождением в круге общения моих родителей и в те прекрасные годы. Ты что, еще не поняла, что долбоебизм у меня не только благоприобретенный, но и наследственный?

— Так, мародеры, — вышел из больницы Лектор, — валите уже, дело к обеду, и кофе, кстати, я не считаю, но скоро кончится.

— Дожили, — обиженно надулась я, — в Айдаре мародерами обзывают.

— Так это анекдот такой новый, — фыркнул Лектор. — «Ураааа, мародеры приехали! — Бабка, да не мародеры, а волонтеры! — А какая разница?» Все, мародеры, допивайте мой кофе, доедайте мою еду, штаны последние можете тоже... А не, лучше у Берии отнимите, и катитесь с богом на Станицу. Счастье мое, Ежени, а у вас, кстати, запасная каска для представителя прессы есть?

— Ты чего, издеваешься? — спросила я. — Какая нафиг запасная каска? У меня и своей-то сроду не было.

— Совсем охренели, — грустно сказал Лектор.

— Нафиг нам каски в Станице? — спросила Катя. — Соберемся в какую-то жопу, одолжим у кого-нибудь. Аж целый один раз в этом году так делали.

— Ну как, одолжили... — задумалась я, — если понимать под «одолжили» нахлобучивание каски на голову, сопровождаемое текстом «узнаю, что сняла хоть в блиндаже — сам голову оторву»... то конечно да, одолжили.

— Ну хоть мою возьмите, — проявил заботу Лектор.

— Чтобы нафига?

— Ну там, водителю, представителю прессы...

— Окей. Мы ее честно поделим между водителем и представителем прессы. Тащи.

Лектор принес каску и заботливо уложил ее на дно буса. Из больницы вылетела запыхавшаяся Леська.

— Меня возьмите! — заорала на лету она.

— Что бы ни делать, лишь бы не работать, — сказала я.

— Вот не надо мне это вот, — строго объявила Леська, — не чтобы не работать, а чтобы изучить вопросы сотрудничества со Станичанской больницей на предмет оказания им гуманитарной помощи.

— И это мы еще мародеры, — вздохнула Катя. — Ты хоть знаешь, где там больница?

— Да пофиг, сколько там той Станицы, найдем.

— Ага. У прохожих спросим. Там их много, прохожих-то, так и шастают...

— Катитесь уже, не нервируйте ветерана! — возопил Лектор.

— Ага. Ветеранов не пугать, пол бетонный.

— Нервов моих на вас нету! Журналистку не потеряйте!

— А эту? — я ткнула пальцем в Леську.

— Эту можно. Ее через три дня с доплатой вернут.

— Проверяли? — заинтересовались все.

— Валите уже! — заорал Лектор. — Почему все мародеры как мародеры, одни вы на мою бедную седую голову! Из Станицы позвоните! Домой ночевать вернитесь! Каску не проебите! Все, с богом, девчонки, удачи, осторожнее!

* * *

На следующий день мы уезжали домой. На выездном блокпосту мы стали нос к носу с бронированным реанимобилем, за рулем которого сидел с невозмутимым выражением лица индейского вождя Лектор.

— Да он же с утра в Север с «трехсотым» умотался, ты пропустила, — пояснила мне Катя.

— Откройте багажник, пожалуйста, — автоматическим голосом сказал боец.

Я спрыгнула с высокого пассажирского сиденья и открыла бус снаружи.

— Бля, — сказала я.

— Шо? — сбился с уставного тона боец.

— Мужик, потом объясню. — Лекторомобиль уже трогался с поста.

— Леееектор, — заорала я, стартуя за машиной, — Лееееектор!

Бронированное одоробло, вздымая серую пыль, неспешно остановилось.

— Шо тебе, радость моя? — высунулся из окна Лектор.

— Каску свою забери!

— Вы ж мои маленькие мародееееры! — удовлетворенно заявил Лектор, излучая какую-то отеческую гордость.

— Ээээ, ну вот, — вернулась я к машине, восстанавливая дыхание.

— Я понял, — ошарашенно подтвердил боец, — проезжайте, что ли...

Две машины мигнули друг другу аварийкой и расползлись в разные стороны.

* * *

Однажды утром я проснулась от телефонного звонка. Ну то есть как проснулась. Поднять подняли, а разбудить забыли. Из трубки доносился подозрительно ласковый голос Леси.

— Женечка, а Женечка? Ты помнишь, что ты мне вчера вечером пообещала?

И вот тут я проснулась по-настоящему. Потому что, кажется, вчера вечером Леся плакалась, что у них остро не хватает джипа. И кажется, вчера вечером я сказала, что что-нибудь придумаю на эту тему. И совершенно точно: если Айдар сказал, что пообещала — то деваться уже некуда... И если вы думаете, что джип — это легко, то имейте в виду, что на дворе стоял 2014 год, и эти цифры казались мне заоблачными. И что было совершенно очевидно, что деваться уже некуда.

— Конечно, Лесюня, — ответила я. — Ну тебе придется немного потерпеть, все-таки джип — не булавка, надо немножко денег подкопить, ну и найти хороший, короче, пара недель и сделаем.

Вариант с проституцией я отмела сразу. Возраст не тот, да и внешние данные подкачали. Вариант с выигрышем в лотерею я отмела после покупки пары билетиков. Нет, я даже выиграла сто гривен, но такими темпами... Вариант заработать... ну, частично, конечно, да, но не за пару недель же...

Телефонный звонок разбудил меня с утра. Лесин голос звучал измученно...

— Жень, я знаю, что ты спишь. Я знаю, я просто, чтобы ты не читала новости, специально. Мы все живы, короче, все живы. Но вот понимаешь... Упало в центр нашей автостоянки, ну ты помнишь, во двор. Ни одной машины целой, ни одной. А там раненые, понимаешь, в полях раненые...

Через два дня я заказала в Польше убитый «мицубиши паджеро». Неспрашивайте меня как. Я сама до сих пор не знаю.

...«Паджерка» шла точно по разделительной линии.

— Леха, — орала я, — Леха! Она праворульная, куда тебя черти несут?

— Ничо, — бубнил под нос Леха, — я большой, я две тонны вешу, пусть «жулечка» от меня уворачивается.

— Леха, — орала я, — от тебя «Урал» только что увернулся!

— Спокийнише, Зоя Жоривна, — бурчал Леха, — зато когда снайпер будет стрелять — то по тебе...

А потом он надолго замолчал и вдруг очень спокойно сказал:

— Знаешь, я понял, что такое война. Война — это тысячи и тысячи километров разбитых дорог...

...От Новоайдара мы пошли с «Драконом» Кати и Виталика отдельно. Тапку в пол и помогай Бог быстрому.

— Жень, я не понимаю, — шипел Леха сквозь зубы, — я не понимаю, Жень. Я топлю педаль, а на спидометре 110—120, больше выжать не могу, Жень, что не так, это ж нормальный джип...

— Лех, — контролируя голос, — это английская машина. У них там мили, знаешь? Такая хуйня.

— Женя, у нас проблема, у нас горит проводка. Блядь, у нас горит проводка и нам нельзя останавливаться, Женя, что делать, что делать, Жень... ЖЕНЯ!!! БЛЯДЬ!!! Еще раз я увижу в машине твои ебаные пепельницы! Женя, блядь, это не Европа, это ебаный Лугандон, кидай нахуй бычки в окно! И пепельницу свою! Сейчас! Быстро!

...«Паджерка» и «Дракон» с визгом тормозов встали вровень во дворе Счастьинской больницы, Леха кинул ключи Бармалею — забирай, твое, — а я на дрожащих ногах съехала по стене и сказала: — Лесь, там я тебе бухло из отпуска в Польше привезла... Забери. С Новым годом.

И, конечно же, мы выжрали все это бухло и, конечно же, поехали в супермаркет за добором, почему-то всемером в «Паджерке», включая багажник, в касках и бронежилетах, и, конечно же, пока мы стояли в очереди за водкой, соседний дом разъебало из гаубицы, а потом мы добирались домой арми-стопом все в том же багажнике и Дух шепотом орал на меня по телефону, что надо же иметь хоть минимум мозгов, и день рождения у меня раз в год, и мне 37 лет исполнилось, и он нихуя не знает, что объяснять гостям, а потом, конечно же, Официальные Волонтеры Айдара поливали нас грязью за то, что, мол-де, мы бухаем с Их подразделением и кажется, даже сделали по два-три аборта (полагаю, от Леси), но это все не важно, потому что хотя доктора и ухлопали «Паджерку» за три месяца, кажется, но все-таки сколько-то раненых она вывезла с «нулей» живыми, и спасибо, что так, потому что нет ничего важнее, такие дела, такие дела.

* * *

...Благословен будь человек, который привез в Европу кофе. Кажется, он тоже пришел с войны, он шарил. Благословенны будьте металлические кружки с заваренной прямо в них «Львовской», сетевые заправки, джезва в поле под Бахмуткой, гейзерная кофеварка на кухне Счастьинской больницы, офисный автомат под Карловкой, пластиковые стаканчики с растворимым говном на Фасаде, утренняя пластиковая колба в штабе АТО и все-все те места, где нас поили черным ядом.

* * *

—...Щас, щас, — говорит Леха, — еще пара километ­ров, и будет кафешка с лучшим кофе на Донбассе, я ее еще с той жизни помню... Господи, как же кофе хочется...

Машина мягко тормозит на Дебальцевском кресте... Леха с тоской смотрит на развалины, над которыми еще поднимается дым.

— Пиздец, попили кофе... Ну, делать нехер, пошли к медикам растворимый выпрашивать...

* * *

Константиновка. Мы с Доком приехали из Киева на поезде и ждем вторую часть команды, которая пытается вырваться из Водяного.

— А какой у вас тут кофе?

— Та нормальный.

— Ммммм, а нормальный — это как?

— Ну нескафе, маккофе...

...Через год на том же месте находим новенькую хипстерскую автокофеенку с десятью видами сиропчиков для лате.

* * *

Вырываемся с бойцами попить кофе в цивилизованных условиях. Пиццерия с претензией на некоторую пафосность, мохито, пицца «Маргарита», принаряженные жители...

— А какой кофе у вас самый крепкий?

— Ну, эспрессо...

Приносят чайную чашку, на дне которой печально бултыхается порция эспрессо.

* * *

Пески. В крыше над головой дыра, в дыре флаг Правого сектора.

— Мітчелл, піди навари дівчатам кави

— Командире, я не можу, я на посту!

— Мітчелл, твою дивізію! Хто тут взагалі командир — я чи ти? Пішов мухою!

— Так точно! (все ржут)

— Дівчата, ото хапайте каву і давайте до вікна, зара ми по їм їбанемо, подивитеся...

Барабанную перепонку я лечу до сих пор.

* * *

— Ой... А у нас нормальный кофе кончился...

— Мужики, вот если б он за два года хоть раз к моему приезду не кончился, я бы не была такой умной. Пойди возьми в машине ящик и не сачкуй...

* * *

— Прикинь, кофе-то дофига, но чертовы котята лазили по столу и перебили все гостевые чашки... Из моей кружки сойдет? Нууу, куда ты опять полез, маааленький!

* * *

— Тебе конфетку к кофе дать?

— Давай.

(Аккуратно достает с верхней полки банку с конфетами, вынимает одну, ставит банку с конфетами на верхнюю полку. В поле дефицит сладкого. Становится стыдно.)

* * *

— Ой, девочки, а вы тут, смотрю, почти как у себя дома, с собственными тапочками...

— Та вони й є тут в себе дома, не те що ви приїхали! До речі, ви ж уставні взводні кружки не забрали, тобі відразу з кавою ж? Без цукру, пам’ятаю!

* * *

— А что вы нам привезли?

Хозяйственный гном дядя Коля примеривается к машине.

— Да ничего, дядя Коля, мы ж проездом на Станицу...

(Дядя Коля оскорблен в лучших чувствах.)

— Что??? Даже кофе не привезли???

— Ээээ, ну нет, не настолько ничего...

* * *

— Я тебе сказала держать кофе, а не ставить на торпеду! Хороший был телефон. Это тебе привезли, кстати.

* * *

...Термос выпадает из буса, бьется крышкой об дорогу, крышка разбивается.

— Ну вот, бьем посуду. Об дорогу. Бьем посуду об дорогу на Счастье.

На счастье...

* * *

...Мой первый приличный нож подарили мне со­командники. Была у нас с друзьями такая традиция — дарить друг другу на день рождения приличные ножи. Ну за пятак, как водится же... В принципе я не найфоман, и моя страсть на пару лет была удовлетворена...

...Пока мой первый приличный нож не сломала Леся, открывая ящик с медикаментами в процессе разгребания какого-то пиздореза. Конечно же, она позвонила сообщить мне об этом и поплакать в пятницу вечером за полсуток до выезда, и, конечно же, я примчалась в магазин и на вопрос «Для каких целей нож» на автомате ответила: «Мне на войну, то ли колбаски порезать, то ли уши сепарам», и только потом включилась на офигевшие глаза продавцов...

...Второй свой приличный нож я купила себе сама... Черный «глок». И была довольна целых шесть часов, пока Катя не посмотрела мне в глаза печально и спросила: «Кого надо убить за такой нож?» Я не помню, где он сейчас служит, не.

...На третий нож, красивую розовую «мору», которую Антон взял с собой в машину, чтобы ее кому-то подарить, я даже не претендовала. Все равно Леся с Лектором за нее подрались...

...Четвертый мой нож, красивый «глок», подарил мне Док в Киеве... Мы доехали до Константиновки поездом, потом до Трехизбенки бусом... В Трехизбенке был Серега, и на этом все.

...Пятый мой нож, красивый «глок», подарила мне пани Мама. Кажется, он служит в 93.

...Нож без номера, сделанный Бобом из рессоры и прошедший с ним Муравейник, этот светлый и добрый человек подарил нам с Катей на двоих. Мы делили апельсин, много наших полегло, ну, короче, мне приятно думать, что я просто добрая, ыыыы...

...Шестой свой нож я купила себе сама, точнее, купила два одинаковых ножа, себе и другу. Свой он проебал. Я снова осталась без ножа.

...Мой седьмой нож, красивую оранжевую «мору», подарил мне Антон. Он до сих пор лежит в рюкзаке.

Мой восьмой нож, красивый черный «глок», подарила мне опять-таки пани Мама. Как раз через два дня был день воинской разведки, да...

Так вот. Имейте в виду. ЭТО МОЯ ОРАНЖЕВАЯ «МОРА»!!!

PS. По запросам телезрителей — Нож-Без-Номера.

* * *

...Скажу банальность, пожалуй, но времена меняются с такой скоростью, что если ты застрял в одном моменте — пиши пропало, ты уже не волонтер (черт, как не люблю это слово), а какой-то нахрен экстремальный турист за чужие деньги. Вроде бы только что ты контрабандой таскал каски, и вот ты уже тащишь «что угодно, лишь бы теплое и пожрать, пожрать», а завтра покупаешь тонны формы, послезавтра — чинишь десятки машин... И только маскировочные сетки вечны)) На самом деле все это неправда, конечно, но динамика прослеживается довольно четко, и если весь фронт сидит с поломанными машинами, то, притащив вареники (о эти вареники), ты можешь быть уверен, что вежливые люди подумают, а невежливые пересчитают вслух стоимость этих вареников и дизтоплива в карбюраторных коробках или гаечных ключах... Но на то ж и голова.

Есть, впрочем, исключения из этого явления. Например, маскировочные сетки, ага. Вот если я чего искренне не понимаю в логистике нашей армии, так это того, что если тепловизоры реально стоят столько, что никакого бюджета не хватит, то наладить производство и закупку маскировочных сеток, мешков и скоб для государства по большому счету говна не стоит, какого дьявола сотни девчонок стирают себе четвертый год руки, а перевозчики заталкивают в свои бусики ногами тысячи скоб и мешков? Ну, впрочем, я отвлекаюсь. Есть еще одна вечная ценность в Українській Паперовій Армії. Это, как вы уже, полагаю, догадались — Папери. Точнее, не просто папери (хотя за пачку бумаги А4 вам до сих пор продадут Секретный План Наступления и пару донецких рабов, помню, как мы искали эту чертову бумагу по прифронтовому городу, чтобы сменять ее в штабе сектора на информацию про то, куда подевались 700 УБД))), но вообще вся структура для этого — компы, кабели, принтеры, тонер, планшеты, роутеры... Поэтому с 2015 года я вытаскиваю из домов всех знакомых всю старую технику, проклинаю ремонты оргтехники и тягаю все это на фронт. Кажется, последний отвезенный мной принтер отжал у меня ротный, остановив нашу «Жучку» на перекрестке двух полевых дорог и резво затащив его в свой побитый пикап... Но я опять увлекаюсь. Итак.

...Однажды мы продали в рабство журналистку. Журналистка была такая же сумасшедшая, как все мы — белорусская гражданка, работавшая до войны в Москве, а сейчас переезжавшая в Израиль замуж по большой любви, — вместо того, чтобы готовить свадебное платье и мурлыкать на плече у жениха, она рванула с нами на войну. Посидев в грязном бусе, полежав в черном снегу, потеряв первого знакомого, она уехала не помню куда, там написала цикл статей и вернулась к нам обратно уже не абы как, а с аккредитацией в зоне АТО и Стратегическим Планом. Стратегический План включал, что мы пристроим ее на пару недель пожить где-то на фронте, она будет наносить там посильную пользу и параллельно изучать обстановку. Выслушав План, мы пошли продавать ее в медслужбу Айдара, разумно рассудив, что эти переживут даже сумасшедшую журналистку, а Счастье и так уже прилично развалили, там никто ничего не заметит.

Торговля шла три дня.

— А жрать она нам готовить будет? — цинично интересовались доктора. — А то задолбало на одних пельменях!

— Будет-будет! — клялась я, не имея ни малейшего представления о ее талантах в области кулинарии.

— А холодильник она нам помоет? — повышали ставки эскулапы.

— Помоет-помоет. А нет — так сама приеду помою, заберите ее от меня, сил моих никаких нет...

— А ноутбук нам найдешь? — совсем наглели они. — А то бумажки ваять не на чем.

Так в нашей жизни появился он, Израильский Друг. Привезенный журналисткой на горбу из солнечной страны в составе огромного пакета всякой электронной техники с кучей несброшенных паролей (как я ругалась, форматируя диски и сбрасывая настройки словами «секьюрность», «война» и «идиоты») старый ноутбук с ивритскими буквами на клавиатуре.

Журналистку мы привезли в Счастье, свозили в Станицу, познакомили с кем надо, нарушили примерно все условия аккредитации в зоне боевых действий, спихнули докторам и быстро убежали, пока нас не догнали. Кажется, она напросилась на прием к мэру и в местную школу, кажется, они с докторами эвакуировали детей из-под обстрелов, кажется, они там вели бурную и динамичную жизнь, привычно питаясь виски и пельменями — я не следила, на дворе стоял пиздец, и мы жили в машине, не помня, как нас зовут, и систематически заваливаясь с сиденья в попытках хоть как-то поспать на этих чертовых дорогах. Потом она уехала, а мы остались.

И Израильский Друг остался. Он был с нами почти три года этой войны. Он переходил из подразделения в подразделение, переезжал из города в город, он приезжал к нам на ремонт раз пять — то «Новой почтой», то разбитым бусом, то в руках кого-то в форме, и мой муж узнавал его в лицо и клялся, что он никогда больше не подойдет к этому пылесосу, а потом менял гнев на милость и обещал попробовать оживить это тело еще раз, и Израильский Друг не подводил, оживал и снова шел служить в армию, храня в своем горячем пузике сотни судеб — раненых, погибших, аватаров, тысячи справок формы 3957, рапортов, суворих доган и всего-всего этого квазибумажного, без которого не может существовать ни одна армия мира, а Українська Паперова — в первую очередь. Он честно служил в армии по контракту до закінчення особливого періоду, который так и не закончился.

Неделю назад Муж Долбоклюя констатировал смерть.

Израильского Друга хоронили с почетом. Делегация Цахаля во главе чуть ли не с министром обороны страны произносила торжественные речи о том, как они гордятся сослуживцем, павшим в боях за свободу Украины, и что их поддержка нашей Родины всемерна, пузатый украин­ский генерал произносил ответные речи о взаимодействии и благодарил за поддержку, медслужба Айдара стояла сзади и вытирала слезы платочком, и все прощались с достойным военным другом, и, наконец, его опустили в могилу, сыграли гимны и дали двойной салют из «калашей» и УЗИ. Тут Леся наконец проснулась и долго не могла понять, где реальность, а где все это. Но за упокой мы, разумеется, потом выпили. Тут пришел Муж Долбоклюя и сказал, что мы гребаные алкоголики, а на тело он в свободное время посмотрит еще раз, есть у него пара версий, как его реанимировать. И ушел спать, а мы — пить дальше.

Холодильник белорусско-израильская журналистка, кстати, не помыла и долгими холодными вечерами, когда мы перечисляем друг другу накопленные за три года между военными и волонтерами обиды, мне обязательно это припоминают.

* * *

— Коллега, — задумчиво говорит Лаврентий Павлович, — а вот скажите мне как человек более военный... Если эти штабные долбоебы на Половинке вписали мне в военник специальность «корректировщик», то когда меня следующий раз призовут воевать, меня заставят быть корректировщиком или все-таки сделают доктором?

— Видите ли, коллега... — отвечает Лектор, — я должен вас разочаровать. Вы не доживете до следующего призыва. Дело в том, что наш противник, да, собственно, и мы сами, не любит корректировщиков отдельной чистой любовью. Поэтому вас, коллега, убьют. И лично меня это очень расстроит, поскольку ваш мультикам не подходит мне по размеру. Но, кстати, шеврон... Коллега, а вы не думали мне его отдать до того, как вас убьют?

Начинается веселая возня за редкий шеврон Лаврентия Павловича, на который коллекционер Лектор точит зубы уже полгода. Наконец Лаврентий Палыч убегает с криком: «Работать, бездельники!»... Лектор закуривает еще одну.

— А вот, — говорит он, — помню, был у нас случай — один боец решил покончить с собой посредством высокой дозы лоперамида. Написал, значит, записку: «В моей смерти прошу не винить никого, а особенно комбата», выпил две пачки и лег умирать. А я вам скажу как доктор, помирать от запора — очень неприятное занятие... Ну вот. Короче, когда он у меня обратно какать стал, отправляю я его в психушку. А он упирается, кричит: «Мне печать батальона на документы нужна»... Ехай, говорю я, — тебе там в палате Наполеон печать поставит...

— Слушай, ты ему хоть рассказал, как правильно самоубиваться? — интересуется поверх чашки Лада.

— Еще чего. Пусть лоперамидом травится, если понравилось.

— Правильно, — резюмирует Лада, — лоперамида-то у нас много.

Доктора допивают кофе и растворяются где-то внутри больницы. Мы идем собирать вещи.

...Через полчаса, проходя через холл больницы, мы видим приткнувшихся по скамейкам бойцов в полной экипировке, чертовых этих гибридов Рембо с БМП, вскидывающихся на шаги каждого нового человека с детской, щенячьей какой-то надеждой в глазах...

— Ваш там? — тихо спрашивает Катя.

В ответ сыплется какая-то несвязная история, про бежали-стреляли и те тоже... стреляли, и вот, привезли, а он, а ничего не говорят, и ждем, и страшно, и вот он там, а мы тут, а полчаса никто не выходит...

— Ничего, мужики, ничего, — гладит Катя по выпирающему из кармана магазину кого-то ближайшего, — они вытащат. Они тут для этого. Все будет хорошо...

* * *

— Лектор, а у тебя лишнего налбуфина не завалялось? Отжали фашисты мой...

— Кэт, радость моя, я же айдаровец. Конечно, у меня есть лишний налбуфин. Тем более, что именно Ежени притащила мне несколько сотен ампул прекрасного налбуфина. Скажу тебе больше. У меня даже есть лишняя аптечка стандарта ИФАК, которую я тебе щас дам, чтобы быть хоть чуть-чуть более спокойным за вас, безмозглые вы создания. Хотя, честно говоря, я бы вам, косоруким, ничего не давал, кроме перевязочного пакета образца сорок третьего года. Нет, ну ты видела, что они творят с целоксом? Это ж какой-то пиздец, что они умудряются натворить с целоксом! Только перевязочный пакет образца сорок третьего года. И жгут. Жгут Эсмарха! У них же сила есть — ума не надо, дай им в руки турникет — так они сдуру руку им открутят, не, ну я серьезно! Какие назофарингиальные трубки? Какие катетеры? Не издевайтесь над старым больным докто­ром, жгут наложили, налбуфин укололи и на эвакуацию, бля, на эвакуацию. Слушай, ну ты видишь, как мы убиваемся вокруг тех машин? У нас же не Ирак, блядь, у нас до стационарного госпиталя от любой точки 20 километров, смогли вывезти — значит живой... Аптечки ифаковские... резину мне на эти деньги купите — больше проку будет. Ежени, дорогая моя, иди ко мне, я подарю тебе отличный перевязочный пакет образца сорок третьего года... И запомните — жгут наложили, налбуфин укололи и на эвакуацию, все. Косоррррукие...

...Погранцы на Сталинграде отстреливали ПКМ.

— О, какие люди в нашем дурдоме! Девчонки, а пошли отстреливать ПКМ, а?

И мы, конечно же, пошли отстреливать ПКМ, а что нам еще оставалось делать-то после такого заманчивого предложения.

— Кэт, Ежени, а вы там вообще живые или просто так мотаете нервы ветерану?

— РРразрешите доложить! Живые. Подставила косую руку под гильзу ПКМа. Рассекла палец. Сделала все, как учил — налбуфин уколола, жгут наложила, жду эвакуации!

— Ежени. Не доводи меня, а то я отравлю тебя лоперамидом, как у нас тут принято!

...Через полгода в Водяном под Донецком Север спросил нас: — Зачем вам в машине тактическая аптечка? Вы же не воюете?

— Понимаешь, боец, — ласково ответила я, — это архиверный вопрос. Действительно, ну зачем бы нам могла понадобиться тактическая аптечка? Мы же, как это сказать, незаконная цель. Вот когда с неба ебашат, как вчера, стодвадцатками, — они аккуратненько нашу машинку облетают и попадают только по военным, я гарантирую это... А еще, знаешь, у нас такая специальная машина, которая никогда не попадает в дорожно-транспортные происшествия. Ну и вообще, что с нами может такого случиться, чтобы нам понадобилась тактическая аптечка?

...Еще через год мажор на черном джипе подрезал на киевской трассе подаренную нам демобилизовавшимся Лектором для 93-й бригады «таблетку», и я ушла в отбойник, выбив дверь и выронив из машины непристегнутую Катю, и она катилась по дороге, срывая кожу об асфальт, и я бежала к ней от разбитой машины с тактической аптечкой стандарта ИФАК в руках, но налбуфин колоть было, в общем, не с чего, жгут накладывать тоже не на что, а перевязочного пакета — ни израильского стандарта, ни образца сорок третьего года явно не хватало, чтобы закрыть весь этот пиздец, и я бежала обратно к машине за пятилитровкой воды, сунутой в дорогу заботливым Лектором же, чтобы как-то промыть раны и просто вылить ей на голову, а потом мы долго-долго сидели на обочине автобана, курили и ждали эвакуации. Потому что главное в тактической медицине — это эвакуация.

* * *

Один из удивительных рефлексов, который влет приобретался в 2014 году и не вытравливался больше никогда — это привычка воспринимать как «спокойную обстановку» не тишину, а звук дальних прилетов. Какая-то игра бессознательного — не по тебе, значит отлично, а если тихо — то что-то они замышляют... В меня вколотило этот рефлекс моментально, я пугала друзей, сладко засыпая летом 2015 года в Орловщине под танковые учения в недалеком Чикаго, когда всех сносило с кроватей разрывами, я спала, когда лупили по другому концу деревни и когда «Грады» разносили другой конец города, я так быстро привыкла к этой норме военного времени, что...

...Это, впрочем, был не тот день. Точнее вечер. Еще точнее — вечер перед вторым Минском. Счастье зимой 2014—15 года вообще не было особо спокойным местом, а уж в прекрасный вечер, когда арта с двух сторон пыталась напоследок показать «вы щас охуеете, как мы умеем» без ограничений и экономии снарядов... Я не знаю, как это описать. С одной стороны, это было громко и было везде, а с другой... Короче, мы уже часа три как охуели, как они умеют, и воспринимали происходящее с философским спокойствием сытого удава. Потому что ну не может человек нервничать СТОЛЬКО часов подряд. Просто фабрика по выработке адреналина ухо­дит на каникулы. Вот и у нас ушла.

У нашего водителя, впрочем, еще не ушла. Он стоял рядом с нами, курил, делая бодрый вид, но, видимо, нервничал. Он первый раз был в АТО. Ну да, Леха ушел служить в армию, забрав с собой «Счастливчика», а мы остались. И пошли искать нового водителя с новой машиной. И нашли этого. Наверное, его надо было как-то готовить поаккуратнее — тут минка, там танчик, — а не тащить его без здрасте в центр артиллерийского фейерверка. Но дело было сделано, да и не думали мы об этом, каждый же примеряет на себя. А мы стояли, уставшие, на крыльце Счастьинской больницы и медленно курили в ночь.

...Они до сих пор у меня на сетчатке, я могу вызвать этот кадр в любое время дня и ночи. Пять легших в линеечку алых разрывов, и ты, со своим идеальным глазомером, смотришь на них в немом отупении, понимая, что линейка ведет прямо к тебе, и шестой — твой. Один... два... три... четыре... пять... И тишина. Ну то есть не тишина, но тот фоновый артиллерийский гул, который сейчас воспринимается как абсолютная тишина.

Первым пришел в себя Док.

— Так, все за бетон, уже не цацки.

Наш водитель рванул с места, как будто ждал этой команды, и нырнул в двери, как нормальный человек, проныривая под окнами, стараясь оставаться за иллюзорной защитой внешней стены... За ним прыгнули Док и Катя.

...В руках у меня была недогоревшая сигарета. Я покрутилась по крыльцу, разыскивая взглядом урну, аккуратно погасила бычок и только тогда рванула за ними следом, под прикрытие бетонных проемов, в тишину и относительное спокойствие...

— Ну бля, ты-то там где потерялась? — встретили меня недовольно.

— Ну так это. Бычок. Мусор. Не мусорить же. И урна загорится, — невнятно, но подробно пояснила я.

— Урна. Загорится. Мусор. Уууууурна! Женя, бля, вот мы иногда не понимаем — ржать над тобой или убить нахрен, чтоб не мучалась?

И, конечно же, все выбрали ржать, а потом в без 13 12 ночи почему-то арту с обеих сторон выключили и все дико занервничали с непривычки и потом, конечно, лечили нервы алкоголем, а потом злые доктора поймали в саду какого-то идиота с фонариком, немного постреляли в воздух, набили морду и отпустили, а потом с утра мы первый раз в жизни поехали в Станицу без брони, а в Станице наш водитель психанул и отказался ехать куда-то, кроме Харькова, и Катя поехала на чью-то позицию на пафосном пограничном «кугуаре» и они, конечно, заблудились и чуть не заехали к сепарам, а потом мы ехали домой и кругом было тихо, и мы были без броников, и это было так странно и необычно, что даже немного страшно... Начиналась другая война.

* * *

— ...Слушай, — сказала я, вернувшись с перекура, — ты не поверишь, но у них там борщ.

— Ну и чо, — сказала Катерина, — а то ты не знаешь, что у них полная пятитонка продуктов, которую они только и делают, что перегружают в разном порядке?

— Кать, ты не поняла, — сказала я, — у них там борщ в трехлитровых банках. Жидкий, блядь, борщ! Они приперли борщ в стеклянных банках за полторы тыщи кеме, Кать!

Катя уткнулась в собственный фейспалм. Мы надолго замолчали.

...Вот бывают же поездки, когда все идет к чертовой матери с самого начала. Ну допустим, окей, ты пользуешься тем, что личинка Долбоклюя еще маленькая и ничего не понимает, допустим, ты напрашиваешься ехать с нами, допустим, в процессе оказывается, что едем мы почему-то на 90% по твоему плану, но на 90% на найденные Долбоклюем деньги да на найденной Катей машине с водителем, но какого дьявола ты втягиваешь нас в совместную поездку с этими прекрасными людьми-с-варениками, которые второй день срывают нам все планы, жизнерадостно хамя на тему «у нас пятитонка, а у вас бус» и срывающимися с места, не дожидаясь нас после того, как мы протынялись возле них очередные два часа их перегрузки? Ехала бы с людьми-с-варениками, женщина, а мы б поехали по своей программе, да еще бы не проебали в Харькове иностранную журналистку из-за того, что люди-с-варениками не могут даже приблизительно спрогнозировать своих перемещений.

Я выразительно молчу поверх кружки. Катя выразительно молчит поверх кружки. Ребенок С. смотрит в кружку и всем своим видом выражает, что его дело — крутить баранку, но его друзья — мы, а не медведь. Волонтерская женщина крутится под нашим взглядом. Люди-с-варениками перегружают вареники.

— Так, ладно, — говорю я. — Раз уж у этих замечательных людей нет ни минуты времени нас ждать, мы сейчас уходим по своей программе, ты ждешь нас тут или едешь раздавать вареники, мне похер, в обед мы воссоединяемся с тобой и с варениками и докатываем вашу общую программу. А завтра будет завтра. Хуле сидим, встали, поехали.

...Воссоединение с варениками не задалось. Это стало понятным, когда, разгрузившись на первой точке, они молча свалили в полдень, бросив нас на этой самой точке.

— Хм, — спросила я в пространство, — мне изменяет память или смысл нашего совместного путешествия сводился к тому, что ездить одной машиной по красной зоне опасно?

— Да у нас тут неопасно, — фальшиво запротестовали бойцы.

С неба на нас упала ветка.

— Ну, снайпер немного с тех сисек работает, — потупились бойцы, — но он косорукий какой-то, еще ни в кого не попал...

— Вашу мать, — медленно сказала я, — вашу мать. Мы стоим тут, мать вашу, как три тополя на Плющихе, на виду у этих сисек рядом с белым бусом, и я в красной куртке, чтобы он таки натренировался? Да нет, спасибо, я уже не хочу кофе, наверное, мы немного спешим.

...На следующей позиции нас встретили намного при­ветливее.

— А давайте мы вам экскурсию по опорнику проведем? Да-да, конечно, можно фоткать. Вот блиндаж, головой не ударьтесь. Это мусорка, ну да. Собаки наши. А теперь сюда идите, вот-вот, осторожно, не упади, смотри, там у нас Горловка, да, фоткай, конечно, сфоткала, ага, отлично, а теперь съебываем, а то с тех сисек у нас снайпер работает, он, конечно, косорукий, но вдруг ему рано или поздно повезет?

— Мужик, — тихо сказала я, — иди сюда, мужик. Я тебя, мать твою, в лысину поцелую.

...Вечером люди-с-варениками сказали, что мы их раздражаем, и лучше они поедут домой, а остаток вареников раздадут в Бахмуте. Надо ли говорить, что мы не спорили. Мы уже вообще ни с чем не спорили в тот день.

* * *

— Мітчелл! А ну кави дівчатам зроби!

— Командире, не можу, я на посту, тут війна!

— Мітчелл, курво мать! Хто в цьому дурдомі командир, ти чи я? Мухою!

Митчелл с довольным ржанием убегает к чайнику, а я с интересом рассматриваю дыру в потолке. В осколке неба бьется красно-черный флаг, упорно не поддаваясь моим попыткам его сфотографировать. Прошлый раз крыша еще была, думаю я. Ну, прошлый раз еще и аэро­порт стоял, вон там вышку видать было — поправляю себя я...

— А зара дивиться, чого покажемо. Та он, з вікна...

Под окном разворачивается в боевое положение ЗУш­ка. Не то чтоб я, мышь офисная, знала, какое у ЗУшки боевое положение, но... это как-то очень понятно.

— Твою мать, — очень вдумчиво говорит Ребенок С. — Ну твою ж мать. У нас же машина в 20 метрах за углом...

— Уйййй бля, — зажмуривается Катя, — это ж вообще мозгов не иметь — от своей позиции стрелять...

Я вспоминаю то кладбище машин на «самом безопасном направлении», посередине которого мы припарковали свою, и согласно зажмуриваюсь и матерюсь. Но менять уже что-то поздно, ЗУшка начинает работать, и больше в ее верхнем конусе не слышит никто и ничего.

Отработавшая ЗУшка резво сворачивается и уходит в неизвестную даль... Ухо, потом второе наконец разрезает острой болью.

— Свою водонапорку зачепили... Дєбіли, блять... — возникает из звона в ушах чей-то голос. — Так, хлопчики-дівчатки, а ну швидесенько уйобуйте чи додому, чи хоча б на перший, бо зара тут буде...

Сбежать домой мы не успеваем, потому что то самое «зара» настает почти немедленно. Пробежать 20 метров от машины до входа в здание... почти бесконечно да­леко, но в принципе выполнимо... Мы прижимаемся к вибрирующей стене и ждем...

— А где, кстати, Лена? — спрашивает кто-то.

— Да опять пытается красиво самоубиться, — за три дня совместной поездки суицидальные порывы Лены, под которые она умудрилась подставить всех, конкретно задолбали весь коллектив.

— А, ну то нехай... абы машина уцелела.

Обстрел заканчивается, и мы вылетаем к машине проверять, чем дело кончилось. Ребенок С. облизывает и обнюхивает свою ласточку, а я подхожу к Лене и вежливо интересуюсь:

— Лен, скажи, а вот что ты под каской носишь вместо мозгов?

— Нууу, — отвечает Лена, — я ж тут с военными...

— Ну заебись, — говорю я, — от стодвадцаток это всегда хорошо помогает.

— Поехали нах, — бросает Ребенок С., — чо то меня все достало.

* * *

...Это очень тяжелая для меня история, я ее уже рассказывала некоторым, но, в общем, не массово. Но сейчас я не могу жить с ней одна.

...В допросной у меня случилась диссоциация. Знаете, когда тебе кажется, что ты смотришь вокруг себя кино, ты не здесь. Нет-нет, меня не допрашивали, меня привели на экскурсию в освобожденном городе.

Это действительно было похоже на декорацию к «Московской саге» Аксенова. Это было настолько ненатурально, что казалось работой хорошего декоратора. Только все было по-настоящему. Оно, знаете, пахло. Кровью и табаком. Да там больше ничего и не было. Кровь на стенах — сплошным бурым слоем на уровне человеческого роста и отдельными брызгами дальше. Стол без ящиков в центре комнаты. И в полостях для ящиков — куча смятых пополам окурков. Казалось, из воздуха сгущается тень сосредоточенного на работе человека, который сейчас погасит в столе еще один, быстро, не отвлекаясь, и запишет еще что-то в большую тетрадь.

...Ребенок С. увидел, что со мной что-то не так, схватил меня за руку и вытащил на улицу. Он жутко эмпатичный, Ребенок С. На улице светило солнце и шуршали листья. Я глубоко дышала и искала взглядом табличку с названием фильма.

Наш экскурсовод вышел на улицу со старшеклас­сниками.

— Ну вот, — сказал он. — Из тех, с кем я был в камере, — двоих не нашли, один умер через неделю после освобождения от инфаркта, а я... вот... чтоб вы знали.

— А за что вас? — спросил кто-то.

— Сказал... на работе сказал, что при Украине зарплата выше была. Кто-то... Не знаю кто. Не знаю, кто донес. До сих пор не знаю.

Да, каждый раз, как кто-то мне говорит: «Не драматизируй», «Ничего такого не будет, потому что не может быть», «Это просто слова — про вешать и расстреливать» — передо мной стол с вынутыми ящиками, груда окурков и тень человека с деловым видом и почему-то в петлицах. Но вы не бойтесь, нет. Они шутят. Смешно шутят. Я прос­то пугаю. Маленький, глупый, смешной Долбоклюй.

* * *

...Когда я первый раз попала на войну, мобильная связь в зоне АТО отключалась точно по проезде стелы «Донецкая область» — и так до возвращения к этой стеле. С учетом того, что, уезжая, я сказала старушке-маме, что «мы тут туда-сюда с волонтерами, всякое поотвозить» — в надежде, что «туда-сюда» будет принято за покатушки по Харькову (см. Дж. Гордон «Честность — лучшая политика»), а потом мы застряли в поездке до глубокой ночи, плавно переходящей в утро, — это было довольно печально. Впрочем, ситуацию несколько спасло то, что старушка-мама Долбоклюя — на самом деле вовсе не старушка, наделена довольно сильными аналитическими способностями и знает своего Долбоклюя как облупленного (благо ебанутость у нас в семье передается по наследству) — так что идея не сработала заранее.

Первый раз я увидела мобильный интернет в зоне АТО 11 января 2015 года. Я так уверенно говорю об этом, потому что удивленно пискнувший фейсбук тут же пред­ложил мне чекин at Donetsk International Airport, и если вы думаете, что мне хватило сил удержаться — то вы думаете обо мне слишком хорошо.

К середине 2015 года я уже жизнерадостно ругалась в дороге на форумах и злилась, что «картинки слишком медленно грузятся». Впрочем, ко мне до сих пор приходят люди с текстами типа «вы что, не понимаете, что на войне нет интернета!» — и дарят мне пять минут здорового смеха.

Но я хотела рассказать совсем не об этом...

Однажды мы традиционно залипли в каких-то ебенях под Донецком с полным отсутствием мобильной связи и перспектив на ее обретение в ближайшие сутки. Я выловила кого-то из военных, ехавшего ближе к цивилизации, и попросила набрать мужа и сообщить ему, что его блудная жена жива...

— Доброго дня, — судя по утверждениям Мужа Долбоклюя, звучал монолог с незнакомого номера, — це ваша жінка зараз на війні під Донецьком? Так ось, вона жива...

Стояла зима 2014—2015. Муж Долбоклюя утверждает, что в его серой и скучной жизни было очень мало моментов такой эмоциональной мощности. Единственное, что, по его утверждению, спасло его от безвременной смерти от инфаркта — это все-таки рідна мова. Ша­нуйте рідну мову, панове!

* * *

...Девочка плачет, шарик улетел...

— Он специально! — воплю я. — Он специально мой шарик упустил! Взял подержать и упустил!

— Мышка, ну не реви. — отвечает дед. — Ну что же делать, упустил и упустил. Бывает. Идем, ребята тебя обещали на метеозонде поднять.

Я немного успокаиваюсь. Шарики у всех, а метеозонд один. Впрочем, ничего интересного, толстый канат поднимает меня на метр в высоту, и я спрыгиваю деду в руки.

— Дед, — говорю я, — слушай, а вот наверное же День Победы когда-нибудь перестанут отмечать? Ну мы ж не отмечаем каждый год победу при Бородино, правда?

— Вот же ж пытливый ребенок, — говорит дед. — Я так думаю, перестанут отмечать, когда нас уже не будет. Ну, это ж наш праздник, а не ваш...

— Или у нас будет свой, — подпрыгиваю я, цепляясь за руку, дед ходит быстро, несмотря на протез.

— Нет, Мышь, — говорит дед. — Не говори глупостей. Ничего такого. Никогда больше.

Весь город — в гордых, нежных, волнующихся, победных тюльпанах.

...Тяжелый «Урал» медленно, почти на цыпочках крадется по грунтовке, пытаясь не съехать в цветы — здесь почему-то традиция такая, сажать цветы вдоль дорог. Невозмутимый боец в кузове поправляет баллистические очки, продолжая смотреть на наш маленький бус с высоты своей взрослой машины. Тетка на клумбе разгибается от своих тюльпанов и провожает нас взглядом. На горизонте привычно тяжело бухают Пески.

— Вот же ж елки, — говорю я, — кругом война, а у нее тюльпаны.

— Ну а шо делать? — говорит Катя. — Хоть тюльпаны.

«Няша» вырывается на оперативное пространство и топит по трассе, обгоняя невозмутимый «Урал». Я цепляюсь взглядом за рекламный щит.

— Ніколи знову, — читаю я. — Слушай, местные власти вообще ебанутые, интересно? Получше места для «Ніколи знову» не нашлось?

— Та да, — отвечает Катя.

В машине повисает сонная тишина. Лень говорить, лень думать, лень все. Ребенок С. плавно гонит машину по трассе. Красные ленты ложатся справа и слева. Весь Донбасс — в гордых, нежных, волнующихся, победных тюльпанах. Ніколи знову.

...ее утешают, а шарик летит.

* * *

— Мудаки! — орала Катя на всю зону боевых действий. — Что ж вы творите, идиоты?

Подразделение стояло перед ней, переминаясь с ноги на ногу, и изо всех сил стыдилось. К Катиным ногам жался толстый щенок-полуовчарка.

— Он же маленький, кретины, ему страшно! Я вас там в огороде под обстрелом привяжу, будете сидеть!

— Будка... — тихо попытался отмазаться кто-то.

— Вот лично ты будешь сидеть в будке!

— Я, между прочим, и так сижу в будке под тем же самым обстрелом...

— Ты лось военный здоровый, а ребенок маленький!

Справедливости ради следовало признать, что определение «лось военный здоровый» подходило собеседнику примерно так же, как всему подразделению, немного похожему на румынскую армию под Москвой, слова «стандарты НАТО». Но чего не скажешь в полемическом задоре.

— Вы оглохли тут, не слышите, он плачет же!

— Но Пальма ж не бои...

— Пальма аэропорт прошла, ей уже все пофиг, а это детеныш совсем!

— Еду со стола тяга...

— Вам еды для щенка жалко, голые-босые зольдатики? Вам еще пожрать привезти и новую форму, когда эта на вас лопнет? Или лучше веник взять и вам по бессовестным мордам надавать?..

Разнос продолжался полчаса. Военные старательно изображали и, кажется, даже уже испытывали угрызения совести, щенок не отходил от ног, Катя кричала.

— Короче, — усталым голосом закончила она, — еще раз увижу привязанную собаку...

— Да поняли, поняли, — радостно завопили военные, чуя окончание скандала... Щенок Прапор тихо вздохнул и полез Кате на ручки.

...В машине мы долго молчали...

— Ну некуда нам его забрать! — закричала я. — Некуда! У меня дурдом, у тебя общага, мы с тобой дома бываем по большим христианским праздникам помыться. Куда нам собаку? Под сиденье в машине засунуть?

— Некуда, — тихо согласилась Катя, — но этих долбоебов я научу, как правильно собак любить!

...Мы лежали на кроватях Счастьинской больницы — лучшей гостиницы зоны АТО — и переписывались в мессенджере, чтоб не будить водителя, параллельно читая что-то в интернете...

«Кать, а как вообще это подразделение-то называется?» — написала я.

Катя ответила. Она как-то всегда лучше запоминала такие вещи.

Я скинула ей ссылку на статью, которую читала, — длинный рассказ с морем огня и крови и неустрашимыми героями с гранитными подбородками из подразделения Х.

«Веником по мордам, говоришь?» — написала я.

«Нда, — согласилась Катя, — но все равно ж по мордам веником!»

...Неустрашимые герои еще два месяца по очереди ежедневно отчитывались по телефону, как покушал маленький и сколько времени его гладили, кажется, вменив это в обязанность дежурному при выходе на боевые. Прапор неделю ходил по базе только по нашим следам, а потом привык, обнаглел и развеселился.

Через полгода мы однажды приехали на совсем другую позицию и кто-то из свежезашедшей шестой волны сунулся нам под колеса с воплем: «Это что у меня тут за чужие на базе?» Из темноты появилась крупная полу­овчарка, стала у Катиных ног и весомо рявкнула на молодого.

— Сам ты тут чужой, — устало сказала Катя.

— Ргггггав! — согласился Прапор.

* * *

...Слушай, — говорит, — а давай я тебе трофейный шеврон подарю, раз нашего у нас нет?

— Ну давай. А шо за трофей?

— Да по-честному говоря, мы тут целый склад с «беркутовской» формой захватили... Вот, ограбили трохи.

Я выразительно смотрю на дырку на колене собеседника.

— А ничего, кроме шевронов, вы там награбить не могли себе?

— Понимаешь... — говорит мой собеседник. — Ну, короче, мы его сожгли нахуй. — Он выразительно смотрит на ту же дырку. — Ну, лучше так, чем «беркут», понимаешь?

Мы понимаем.

— Ладно, — говорю, — давай свой трофей. А лучше второй тоже давай, для коллекции.

— Нема второго. Все, что нажито непосильным трудом.

— Вандалы, — констатирую я весело.

— Кыця, — говорит сопровождающий нас погранец, — Кыця, не слушай этих глупых военных. Давай я тебе сепарский шеврон добуду?

— С трупа, что ль, снимешь? — интересуюсь я.

— Зачем, — спокойно говорит погранец, — зачем тебе грязный. Вот пойду за речку понюхать, как там чо у них, — и куплю тебе на базаре новенький.

Я ошалело киваю головой.

* * *

— Кстати, Митчелл, — поднимаю я глаза от чашки. — Щас покажу, мне тут подогнали подаро... СУКА!!!

— Что? — спрашивают все хором.

— Народ, вы будете смеяться над идиоткой, но до меня только сейчас дошло, что я прошла ТРИ полных досмотра на блокпостах с шевроном Новороссии в косметичке на видном месте. На машине с военными номерами. И если вы думаете, что эту косметичку не шмонали хотя бы один раз из трех...

— Пиздец, — тихо говорит кто-то.

* * *

...Ребенок С. плавно притормаживает бус и бросает через плечо:

— Девчонки, у нас там где-то по машине кола и шоколадки были...

— Дытыно, ты голодный? — всполашиваемся мы.

Вообще-то Ребенок С. — двадцатилетний, здоровенный, как лось, ультранацист из пригорода Х. Когда мы первый раз ехали с ним в АТО — мы стремались чуть ли не до истерики, пробивали его по всем ментовским базам (не найдя там ничего особо утешительного) и оставляли дома записки на тему с кем и куда мы уехали. Но делать было нечего, хочешь не хочешь — а ехать надо. Оказалось, что Ребенок С. боится нас еще сильнее, чем мы его, — в частности это проявляется тем, что молодой растущий организм стесняется попросить пожрать и не колется, что он устал от дороги... Когда мы случайно выясняем, что чуть его не доконали, мы включаем режим тетушек и начинаем проверять, что он покушал и в шапочке. Кстати, публично мы называем его Ребенком С., потому что у него невероятно редкое имя (он пытался в третьей поездке выиграть у нас сто баксов на том, что его зовут именно так и это не позывной), а нам как-то неудобно демонстрировать сейчас хлопанье тетушкинскими крыльями вокруг огромного спецназовца с его адскими приспособлениями и зарубками на прикладе (на самом деле нет,никто уже давно не портит приклады, но...)

— О господи, — устало отвечает Ребенок С. — Нет, не голодный. Мы в ту сторону ехали — дите на блокпосту видели?

Мы пристыженно притихаем. Как ни странно — Ребенок С. самое эмпатичное создание в нашем экипаже. Именно он всегда все замечает, всех жалеет, за всех переживает, а мы... как придется. Каждый раз нам стыдно. Вот и сейчас. Все мы видели десятилетку, с серьезным видом тусящего при блокпосте, но никому из нас не пришла в голову идея выдать ему, в каких-то адских этих ебенях без магазинов и других радостей жизни, шоколадку и бутылку колы.

Пацан дожидается одобрительного кивка старшего по блокпосту — «тащи, твоя добыча» — и с сияющим видом тащит подарки в гнездо.

Я вспоминаю все стаи щенят, которые мы видим из окна проносящейся через зону АТО машины. Нет, в красной зоне мы их не видим практически — только рвущие сердце на части надписи на заборах «Живут дети» да мелочь на велосипедах в январьском Дебальцево, почему-то на велосипедах, не помню почему — которая иногда снится мне по ночам, и я просыпаюсь в слезах от собственного воя... Но дети желтой и зеленой зон. Дети, привыкшие к войне рядом и сжившиеся с ней, дети, создающие свой маленький игровой мир рядом с огромными, настоящими военными машинами, мужиками в камуфляже, рядом со всем этим, таким непонятным и таким привлекательным...

Вот они в Очеретино — один из них всегда дежурит на дороге, и стоит бусу притормозить — зовет всю стайку, и они облепляют машину, и начинают дерибанить фенечки, отдавая особое предпочтение красно-черным...

Вот банда, оккупировавшая «Велику Кишеню» в Севере, — эти уже более переборчивы, они хотят шевроны и что-нибудь поинтереснее.

Вот малышня в Красике, наоборот, продающая военным собственноручно сплетенные фенечки за сколько дадите, а если нет — так забирайте, слава Украине, но как же тут не дать им шоколадку или пару гривен...

А вот Константиновка, дети просят у нас военный паек... Черт его знает — им жрать нечего или это опять-­таки игра? Покупаем им пирожки, дети выраженно недовольны, но пирожки уносят...

Вот дети Новоайдара, просто встречающие проходящую мимо технику маханием лап и криками «Слава Украине!» Большие бронемашины гудят им, мехводы показывают белые зубы из-под шлемофонов, а десант машет руками.

Маленький мир под гусеницами большого, приживающийся, адаптирующийся, играющий в эту войну... Такой гибкий, такой симпатичный и так разрывающий сердце...

...Но самым страшным кошмаром, от которого я всегда просыпаюсь в слезах, остается ребенок на велосипеде, возраста моего — моего! — старшего в январьском Дебальцево. Я просыпаюсь и кричу — я не пони­маю, не понимаю, не понимаю, за что???

* * *

...Мы грелись на солнышке возле базы и, как всегда, пили кофе, болтая ногами. Из ворот появился замкомвзвода в крайне раздраженном настроении и начал резкими движениями застегивать на себе броник и разгрузку.

— Леш, ты чо вдруг? — спросили мы.

Алексей остановился. Алексей, несмотря на привычки профессионального убийцы, все-таки оставался айтишником-линуксоидом и на все вопросы отвечал педантично и подробно.

— Понимаете, девочки, — сказал Алексей, — меня только что вызвал к себе комбат, выдал мне парочку журналистов и велел отвезти их на бехе на высоту поснимать. Мне очень не нравится эта идея, но в рамках существующей военной субординации я должен выполнить приказ.

— Слушай, а возьми нас с собой посмотреть, пока тихо, а? — сказала Катя.

— Видишь ли, Катя, — вежливо отвечал Алексей, — проблема в том, что для того, чтобы у журналистов получился хороший сюжет, мне приказали ебануть из бехи по сепарам. Сразу после того, как я это сделаю, я отгребу такую ответку, что мало не покажется никому, и в этот момент гражданские мне там нужны, как в бане пассатижи...

— Но журналисты же тоже гражданские? — тупо спросила я.

— Но вас — жалко, — веским тоном сообщил Алексей. — Сень, заведи мне беху, а?

* * *

...Давно, далеко, вообще нигде...

...База встречала нас тишиной и пустотой. Вообще-то это было очень странно, с учетом того, что мы отзванивались десять минут назад с крайнего блокпоста за подтверждением допуска и справедливо ожидали радостной встречи с хороводом, цыганами и медведями. Но факт остается фактом, база была тиха и затемнена и никто не встречал нас у приоткрытых ворот.

— Хм, — сказала Катя. — Понятно только то, что ничего непонятно.

Мы загнали машину во двор, достали фонарики и, спрятав их в ладонь, осторожно поползли на крыльцо.

Дверь открылась.

— Ээээ, привет, — осторожно сказала я.

Мимо нас пронеслось и исчезло в темноте стадо бронемамонтов, оглашая темноту звяканием подтягиваемой на бегу снаряги и воплями: «Та бегом, пехота!», «Я запасные взял» и «Осторожнее, дебил!»

— Все страньше и страньше, — задумчиво сказала я и полезла за сигаретой.

— Угу, — сказала Катя, — и вечер-то нерабочий, и близкого боя не слышно...

— Тук-тук, — решилась я, — але, селяне, у вас тут кто живой остался?

Из дома неторопливо вылез человек в тапках.

— Ну, я на хозяйстве. О, привет, рад вас видеть, все это...

— А чо это было вообще? — недоуменно спросили мы.

— Аааа, — человек в тапках затянулся. — Это пацаны поехали комбата убивать.

— Не понял, — хором сказали мы.

— Ну шо ты не понял, — ответил человек в тапках, — заебал бухать, мудак. Щас соседи по радейке вышли, что он нажрался и из ПМа их гоняет, а они автоматы похватать не успели... Ну вот, гуманитарная миротворческая миссия и выехала. Щас убьют и вернутся. Кофе будете?

...Самозваные «голубые каски» вернулись в плохом расположении духа.

— Да, блядь, не успели до него добраться. Разведка приехала, его повязала и отвезла к себе отлеживаться. Ну, блин, быстрее бегать надо, быстрее!

— Слушай, да не психуй, — спокойно расстегивал разгрузку очередной бронехолодильник. — Он же бухать сегодня не бросит? Ну вот, нажрется еще раз, и ты его наконец убьешь. Просто потерпи.

— Весело у вас, — после долгой паузы сказала Катя.

— Угу, яке цікаве у людей життя, — согласно кивнула головой я.

— Ага, — отозвался кто-то. — О, кстати, допивайте свой кофе и полезли на крышу, там сегодня мимолетка фейерверк на одиннадцать-ноль назначила. И ночь еще такая звездная... Красииииво будет!

И мы, конечно, полезли на крышу.

* * *

...На улице стрелял танк. Если вы вдруг не в курсе, то танк, стреляющий на улице, совместим со здоровым спокойным сном примерно так же плохо, как танк, стреляющий по улице. Очень громкая штука — этот ваш танк. Поэтому даже если вчера ты приперся в 12 ночи, а сейчас 4 утра, первое, что ты делаешь — падаешь с кровати, потом пытаешься понять, что танк все-таки на, а не по, потом — кто ты и где ты находишься... В конечном итоге ты нашариваешь сигареты и обреченно ползешь курить на улицу.

На улице с неповторимыми лицами людей, которых разбудили солнечным летним утром с помощью танка, сидел весь личный состав в одних штанах (надетых явно не на свежую голову). Мужики курили в пол и жизнерадостно обменивались впечатлениями.

— Бля, дебилы.

Все согласно покивали. Повисла пауза.

— Дебилы, бля.

Чувствовалось, что всем тяжело даже кивать.

— Прямо от нас, бля. Он щас отстреляется и уедет, а нам как раз и...

Личный состав выразил согласие выражением лиц. Дом продолжал раз в минуту крупно вздрагивать от выстрелов.

— Суки, что ж им не спится-то в рань такую? Совсем долбанулись — в такое время воевать?

Стояло прекрасное очень раннее летнее утро. Пахло травой, клубникой, дизелем и металлом, птицы осторожно начинали распеваться между выстрелами, где-то на 10 часов заводили свой привычный фоновый артиллерийский гул Пески, танк отстрелялся, зарычал и свалил. Бойцы молча погасили сигареты и не сговариваясь отползли по норам досыпать. Я включила телефон.

22 июня 2015 года. 4.07, — гордо сообщил мне главный экран. — Нет связи.

— 22 июня, ровно в 4 часа, — вслух пробормотала я. — Вашу мать. Пойду, что ли, и я спать.

* * *

...Жара стояла адова. Степной июль, пыль на зубах, выкипающие мозги и тосол в радиаторе... Но мы сидели, свесив ноги в озеро, и нам все было нипочем. В этом году мы все-таки приняли стратегическое решение — война войной, а лето летом, бросили в машину пару купальников и при первой же возможности ныряли в любой подходящий водоем. А возможностей у нас, надо сказать, было полно — Счастьинские пруды-охладители, темный тихий лесной Айдар и, конечно, Водяное, которое не просто так назвали Водяным. Пробежался по тропинке через камыши — и перед тобой пустое озеро, ныряй не хочу.

Впрочем, мы не хотели. Мы сидели, свесив ноги в озеро, и смотрели, как на другом берегу, в километре, что ли, от нас пара танков гоняла по степи третий. Картина была настолько неправдоподобно-мультипликационная, звуки разрывов так не соответствовали видео­ряду, что совершенно невозможно было поверить, что все это по-настоящему, что в километре от нас все серьезно и страшно. Гладкая вода озера, запах сухой травы, чуть плывущий над раскаленной землей воздух... и маленькие игрушечные танки на краю земли. Мы сидели, болтали ногами в воде и наблюдали бой, не в силах поверить в его реальность.

Танки скрылись за посадкой, из-за нее поднялся дым, показывающий попадание, пара неспешно выехала на дорогу и направилась в сторону Песок. Наши — хором выдохнули мы. Я встала, размяла спину, размахнулась и прыгнула в прохладную воду, сразу погасившую привычный набор звуков — от скрипа кузнечиков до дальнего бухания арты. И поплыла медленными ленивыми движениями куда-то вдоль берега, абы куда, какая раз­ница, куда плыть, когда на дворе стоит июль.

Маленькая утка встревоженно высунулась из заводи, требовательным кряканием собрала в стайку нескольких утят и поплыла от меня подальше. «Бедная птица, — мимолетно подумала я, — ей-то за что вся эта война? Кстати, а что это за утка? На харьковских серошеек совершенно не похожа — меньше, темнее...» Увлекшись мыслью, я попыталась догнать стайку. Утка с невесомым изяществом уводила свой детский сад все дальше и дальше, не отдаляясь, впрочем, далеко, и я плыла и плыла за ними...

Обстановка тревожно изменилась. Дальние удары об землю внезапно приблизились на опасное расстояние. Я резко развернулась к берегу. Расстояние казалось бес­конечным. «Бля, — обреченно подумала я, — сейчас од­но попадание в озеро, и я узнаю, что такое «глушить рыбу гранатой». На своей шкуре в качестве чешуи». Утка, кажется, тоже оценила ситуацию намного серьезнее, чем неуклюжее плавание сапиенса, и рванула к берегу... «Офигеть плывет», — думала я, выбиваясь из сил. Хорошо быть уткой. Где-то со стороны Песок примерно с того же расстояния быстро плыла Катя. «Хоть бы у одной мозги были, — думала я, — пока мужики сообразят, что с нами случилось...»

Берег внезапно надвинулся, рука схватила опору и мы с плеском вылетели на помост.

— Ну мы даем...

— Та да... Щас бы доплавались.

Сил бежать уже не было, да и смысла, собственно, тоже. Мы сидели на рыбацком насесте и нервно курили.

— Ну все, выдыхай, опять отскочили.

— Угу. Жаль, я так утку толком и не рассмотрела...

...Определитель птиц Донецкой области показал, что утка зовется чомга. Я слышала это слово раньше, но никогда не знала, что она такая вот... Ей-то, маленькой, за что достались эти глупые человеческие военные игры?..

* * *

У всех нас есть quilty pleasures. Жрать в постели. Читать Донцову. Троллить нынешнюю бывшего. Да мало ли у кого что. Я, конечно, не исключение. И конечно же (в дополнение к чтению любовного фэнтези и любви к семечкам) у меня есть несколько специфических околовоенных. Например, слушать Кипелова в машине. Или там, например, заебывать блокпосты эльфингом — да-да, я понимаю, у вас такая работа, вы на страже родины, мы всецело вас поддерживаем. Вот смотрите, это гильза, из нее пуля пуф-пуф с этой стороны, но она уже безобидная, не укусит, не бойтесь. А это носки, извините, что не постирала, смотрите, какие красивые. А это, смотрите, досмотр закончен, да? Отсек для запаски, смотрите, какой большой и клевый, да? Ладно, или вот, например, жрать безалкогольное пиво за рулем, ставя полисов в боевую стойку. Или обращаться к военным «Военный, угостите барышню кофием». Короче, много всякого. Но одно guilty pleasure, редкое, занимает отдельное место в моей жизни.

Проснуться утром в доме какого-нибудь беглого прокурора или чиновника. Фыркнуть от светящего в нос солнца. Заварить себе кофе в красивой чашке на красивой кухне, а еще лучше — кого-то попросить заварить. Выйти на балкончик. Закурить. Сделать первый глоток. Оглядеть широким взглядом вид на озеро или реку, живучие породистые тюльпаны вокруг альпийской горки — нихрена их, тварей, не берет, проскользить взглядом мимо воронок и разбитых крыш — нет, это не про этот момент, это потом, все потом. Застенчиво пнуть с балкона гильзу, чтоб не портила мне феншуй, ойкнуть, проверить, что никому не на голову. Сделать еще глоток. Подышать чистым утренним воздухом, еще без запаха гари, поймать ветерок щекой, потянуться по-кошачьи ему навстречу. Послушать шелест деревьев. Провести рукой по холодному металлу кованых перил. Еще раз длинным взглядом посмотреть на озеро. И громко вслух сказать:

— Ну вот что ж тебе, сука, не жилось-то в Украине?

* * *

...Ми дивились в мікроскоп строєніє генів, я дивився на дівчат, а думав про оленів...

Вообще-то микроскопа у нас не было. Зато был почти телескоп в виде хорошей подзорной трубы, через которую мы как раз рассматривали Марс. Да и из дівчат были только мы с Катериной. А вот олени, между прочим, были. Ну где вы видели скромную недоолигархическую дачку без оленей и павлинов? Я, впрочем, тоже первый раз в жизни была на скромной недоолигархической дачке с оленями, персональными озерами и надвратными башнями на въезде на территорию. Впрочем, посмотреть хозяйский дом мне так и не удалось, потому что, честно говоря, не очень-то хотелось. Мы были в гостях в спортзале. Хуй его знает, зачем человеку нужен спортзал, в котором может довольно комфорт­но размещаться рота, соорудив себе спальни, гостиную и столовую... Оленей я еще как-то понимаю.

Так вот, мы сидели на красивом холме и смотрели в подзорную трубу на Марс и на оленей на тепловизор. Стоял июль, одуряющая жара, через которую мы пихали нашу закипающую каждые 20 километров «Няшу», слегка спала на ночь, степь пахла травой, сверчки свистели и между огромными звездами ложились ленты трассеров.

— А это в честь чего у вас?

— Да это Серега на беспилотники полюет. Хер его знает, беспилотники он видит или МКС, но увлечен этим занятием до чрезвычайности...

Я нырнула в озеро, зацепилась за рыболовную сетку, выругалась, всплыла на поверхность, легла на спину и стала наблюдать за трассерами, продолжающими разрезать небо уже бесшумно.

Утром я проснулась от солнечного зайчика в нос. На улице разорялись:

— Серрррега, твою дивизию, ты новости с утра читал? Знаешь, что НАСА запретила спутникам летать над Донецкой областью? Иди хоть те, что ты за ночь посбивал, подбери, а то щас ОБСЕ приедет — греха не оберемся!

Я вышла на крыльцо, посмотрела на озеро и вслух удивилась:

— И что ж тебе, сука сепарская, не жилось-то в Ук­раине, а?

Надо было пить кофе и волочь себя и «Няшу» дальше по раскаленной пыльной дороге. Только вот еще чашку кофе... еще раз искупаться... еще раз...

— А покатай меня, большая черепаха!

— А залазь, поехали! Держись крепче, щас будет легкий слалом!

...Спортзал полностью разрушили артой, запрещенной всеми поважными Минскими соглашениями, через два дня. Что стало с оленями — не знаю.

* * *

...Мы сидим в кабаке в Купянске, и он привез нам неучтенную Леськину сучку, господи, ну тебе ж за руль, тебе нельзя бухать, да гори все огнем, капот, заклеенный желтым скотчем, это такой дефицит, желтый скотч...

— Сява все, — звякает мессенджер, перекидывая тупой линк на рашатудей, где тело в приличном черном мешке и паспорт в камеру...

— Не звони мне, я Бобу телефон отдала, — пишу я, — ну он без телефона, в Харькове, ну в госпитале, ну почему в госпитале, потому что неучтенные дырки в организме, Петрович, знаешь, Петрович все... Ну вот все, да...

— Петрович все, — тупо звякает мессенджер.

— А тебя, блядь, куда собаки несут? — включается замполит роты. — Только тебя там и не хватало!

— Да я с пацанами проедусь, а потом они меня по дороге выкинут, и я в своих справах...

На нем коричневая разгрузка вместо бронежилета, потом мы официально подтвердим, что он уехал в бронике.

— Окей, мы в Красик за документами, звони.

— Лем все, — садится боец ко мне на пассажирское сиденье. — Знаешь, я не понимаю, знаешь, но Лем все.

И с неба въебывает дождь.

* * *

...Мы сидели и... Ой, ну ладно, бухали. Тоже мне, тайна мадридского двора, почему бы трем благородным донам не отметить день рождения одной из благородных дон коньяком в боулинге. Вот мы и отмечали, да...

Он подкрался незаметно... Какой-то знакомый именинницы в состоянии ажитации и желания поговорить. Не знаю, почему в этот прекрасный вечер ему хотелось поговорить именно про антитеррористическую операцию.

— Ну послушайте, — сказал он, — это все фигня, правительство не дает нам стрелять, Минские договорняки, Липецкая фабрика...

Вечер действительно был томным. Нам было лень.

— Кому «нам», чувак? — спокойно спросила Катерина. — Ну иди стреляй, кто тебе не дает?

— Да нет, — сказал наш собеседник, — вы ничего не поняли. Надо идти на Киев, свергать это правительство и выигрывать войну.

— Да ты шо, — расслабленно сказала я, — ну, до ночного Интерсити на Киев еще полтора часа, как раз успеешь, и с утречка вали свергать правительство.

— Да нет, — сказал мужик, — это военные должны свергнуть правительство!

Катерину Сергеевну вообще-то почти все оценивают неверно. Она выглядит большой, флегматичной и совершенно безобидной женщиной средних лет. Правдой из этого является только то, что она старается не бить людей, потому что удар левой 430 килограмм опасен для жизни. В глазах Катерины Сергеевны промелькнул не­здоровый огонек и она с сожалением посмотрела на свою левую.

— Мужик, — тихо спросила она, — а еще что тебе должны военные?

Я бы уже убегала. Но мужик был упорен.

— Ну что же, разве вы не понимаете? Чего там стоит взять этот Донецк с его пьяным ополченским быдлом? Надо только заставить правительство...

— Ну что ж, — покрутила я коньяк в бокале, — вообще нет проблем, мужик. Давай я тебе лично по знакомству сосватаю место на броне передовой бехи и гоу брать Донецк!

— Так я же, — сказал мужик, — я же не могу! Я же не военный! Я же дизайнер!

Опустим же завесу милосердия над концом этой сцены...

PS. «Я же дизайнер», конечно, превратилось в локальный мем..

* * *

...Мы не даем им имена. Они придумывают их себе сами. А военные потом издеваются, думая, что этот бред пришел в голову именно нам. Угу.

* * *

Зеленый «хюндай» должны были звать «Йода». Это был первый и последний случай, когда я пыталась придумать название машине.

— То есть, суммируя масштабы бедствия, в первой поездке он сжег нахер двигатель, во второй — упал в кювет, а в третьей — снес ворота, выбив себе фару и погнув дверь? Угу. Пропала собака, хвост отрублен, уха нет, глаз выбит, отзывается на кличку Счастливчик...

* * *

Белую «мазду» никак не звали, пока она не досталась нам по наследству.

— Бля, — сказала я, садясь за руль побитого буса 1986 года. — Ну все, как я у дедушки Мороза просила, белая, большая и японская. Прям «Няша».

* * *

Белая «тойота» в первой же поездке по бездорожью сломала обе рессоры и выбила крепление одной из противотуманок, поэтому забавно подпрыгивала задом и сильно косила...

— Как машинку звать? — спросил механик.

— «Заааайка», — похлопала глазами Катерина, насладилась ступором собеседника и продолжила: — Ну так вообще «тойота хайлюкс» дизель 2.4 атмосферник, но ты ж спросил, как звать?

* * *

«Пежо» тарахтел по дороге, всем своим видом и соответствующим саундтреком показывая, что он щас развалится нафиг. Катя нажала на газ, и нас прижало к спинкам ускорением.

— Не, ну а чо, — сказала она, — бодрый тазик в общем-то...

Сосватавший нам «Тазика» военный, по-моему, так нас и не простил с тех пор, как это услышал.

* * *

«Форд» неизвестного науке цвета нам продали под видом мальчика, поэтому три поездки он ездил безы­мянным.

— Какой это нахер мальчик, — возопила Катерина, напрасно щелкая зажиганием на выезде из города в АТО после того, как «форд» две недели безупречно отъездил по городу. — «Жучка» она крашеная!

* * *

Синий «ниссан» купили себе военные, но до зоны АТО он не доехал.

— По-моему, у нее пизданулся еще и аккумулятор, — грустно сказала Катя.

— Не, — компетентно ответила я, — это у нее стартер отвалился, у меня так уже было. Вот же ж курва литевська!

...Военные издеваются над названиями наших машинок... Но когда они звонят нам — они говорят:

— А еще передний мост... У «Ниссанки»... Ну то есть у «Курвы».

* * *

Абдурахман (впрочем, как-то не совсем так, но, поскольку запомнить точно все равно никто не мог, то он и не парился), немолодой сирийский эмигрант (послал Аллах вариант для эмиграции, чо уж) владел (а впрочем, что там, и сейчас владеет) оптовым секонд-хендом милитаристской тематики. Что, собственно, доказывает нам, что, возможно, не так уж ему и не повезло со страной, как я подумала в прошлой фразе, поскольку в 2014 году бизнес Абдурахмана расцвел и попер в горние выси. Абдурахман, впрочем, с сочувствием относился к проблемам новой родины, давая волонтерам приличные скидки, что и отразилось на стенах его кабинета в форме обоев из волонтерских грамот различных мастей.

Склад Абдурахмана был пещерой Сезама. Мы старались не водить туда военных, поскольку они впадали в катарсис на пороге и завороженно бродили по нему часами. Да хуле, впрочем, стесняться, я делала то же самое, пока Катя, как более целеустремленная натура, вела динамичный и изящный восточный торг. Мне в обязан­ности вменялось исключительно расплатиться в финале и помочь при разгрузке, чем я нагло и пользовалась.

— Катюша, — увещевал Абдурахман, — ты же знаешь, как я тебя люблю, девочка моя! Для тебя — все, что угодно! Но нэт. Не могу,

— Абдурик, — делала Катя глоток чая, — ну а ради прекрасных глаз твоих любимых клиенток? Женя, иди сюда, поморгай дяде прекрасными глазами, все, проебись. Ну давай, а?

— Катюша! Ты меня убиваешь!

Основным предметом торга, как ни странно, служила даже не цена вопроса. Здесь обычно удавалось договориться легко. Проблема была в другом. Склад, как вы уже прочли выше, был оптовым. Оп-то-вым был склад! И для нас это означало, что если нам не удастся договориться, то мы получим вместо надобного нам количества барахла тридцатикилограммовые мешки этого самого барахла, которые опять будем, грязно матерясь, тащить ко мне на второй этаж, распихивать лишнее по кладовке — и нет, оно не пропадет, оно достанется следующим жертвам нашей беспощадной доброты, но нынешние останутся без какого-то другого майна, на которое опять не хватит денег... Поэтому Катя делала новый глоток чая и продолжала:

— Абдурик, дорогой...

— Катюша, ты меня без ножа зарезаешь! — кричал Абдурахман. — Не могу! Ну не могу! Ну хорошо, только ради тебя, только никому не говори, что старый Абдул согласил­ся, — бери не 20 штук, а 10! Нет, меньше нет, нет, не могу.

Торг кончался, Катя махала мне рукой, девочка-продавец вскрывала мешок, они увлеченно ругались на тему «бери все подряд», а мы с Абдурахманом пересчитывали деньги в его кабинете, увешанном волонтерскими грамотами.

* * *

— ...Слушайте, девчонки, — жалостно поглядел в глаза военный, — а можете рюкзак подогнать? Мне любой, чисто на выход БК и ништяки носить, такой, ну как городской. А то мой совсем в тряпки, зашивать нечего.

— Потому что он собой БК больше собственного веса тягает, хомяк гребаный, — наябедничали с галерки.

— А у кого вы, долбоебы, его потом отжимаете, когда у вас кончается? — рявкнул военный через плечо. — Короче, ну рюкзачок бы мне...

— Окей, — сказала Катя и, наученная предыдущим опытом, громко заорала: — Военные! Кому еще рюкзак? Тебе? Все? Точно все? Все услышали? Никому больше не надо?

«Рюкзак (2)» — записала я в свой неразлучный блокнот.

— Катюша! Ты меня убиваешь! Даже ради тебя — два не могу. Совсем не могу. Только для тебя — бери пять.

Катерина призадумалась.

— Кать, — сказала я, — берем пять. Ты что, вверенный контингент не знаешь?

— О! Рюкзачки! — возрадовались военные. — Ну прям то, что надо! Можно? Ой... А мне не хватило. И мне!

— Тебе и тебе? — строго спросила Катя. — Военные, слышьте? Два рюкзака? Этому и тому?

«Рюкзак (2)» — записала я в блокнот.

— Катюша! Пять штук! Ми-ни-мум! Только для тебя! А вообще бери десять!

— ...Ой... А у меня тоже порвался... И братухе.

Я ударилась об собственный фейспалм, с трудом отлепила его от лица, приняла невозмутимый вид и записала в блокнот:

«Рюкзак (2)».

Мой верный друг блокнот не пережил войны, по­этому я не смогу достоверно вспомнить, сколько раз мы возили в то подразделение рюкзак (2). Кажется, пять или шесть. Но с тех пор то, что называется у нормальных людей «сколько водки не бери, все равно два раза бегать», мы называем законом двух рюкзаков.

* * *

Однажды Долбоклюй и банда ходили работать в Министерство обороны Украины... Это, если чо, пояснение для новеньких. Не, ну я серьезно, у меня даже в трудовой запись есть, что я там работала, правда-правда. Не, давайте сначала.

...Нас собрали в «Пицце Риа» (здесь все причастные понимающе покивали головой), напоили кофе, посадили в машину и отвезли в штаб АТО. Ну так вот, взяли, посадили и отвезли. Выкинули у кунга, сообщили напоследок, что выпустят из штаба АТО нас когда-нибудь, когда оформят пропуска, ну и вы, типа, осваивайтесь и начинайте работать. И уехали.

Дима почесал в затылке, сказал «шо робить», достал из рюкзака бутылку коньяка и поставил ее под стол, как обычно делают в таких местах. Мы согласно кивнули, достали кружки — ну, за знакомство, — вскинули кружки и полезли в рюкзак за второй. После знакомой всем пузомерки «где был что видел», все люди были признаны годными, Сова была признана старшей, и мы начали работать. А шо робить?

Работать в штабе АТО было удивительно скучно, по­этому, как только нам выдали пропуска, мы облегченно вздохнули и смылись в поля навсегда, разве что раз в несколько дней назначая свидания в штабе для обмена премудростями, написания отчетов, ну и там поспать иногда.

Процесс написания отчетов, кстати, полностью повторял бессмертный анекдот про генерала и его секретаршу, где в роли секретарши выступала я. Почему-то открылся у меня такой полезный для Министерства обороны талант, ну, впрочем, вряд ли здесь кто-то не знает, что пиздеть буковками — практически мое призвание.

— Ну шо, где были?

— Шесть-восемь.

— Шо видели?

— Пиздец и грабли.

— УБД?

— Жопа.

— Материалка?

— Такое.

— Боевые?

— Пиздец.

— Куда бежать?

— Замполита первого бата тупо ебать, он в адеквате, но распиздяй, второму помочь, бо он пиздец тупой, третьего расстрелять нахуй...

«...по итогам посещения 68-й ОМБр[1], — печатала я одновременно, — было выяснено, что в бригаде существует ряд проблем, связанных с поставленными нам задачами, а именно — задержка выдачи удостоверений участника... Рекомендации мобильной группы...»

Работа кипела и даже получалась. А мы тем временем становились любимым аттракционом этого унылого места. Ну, представьте себе, вот вокруг вас один сплошной штаб АТО. Господа полковники при полной форме (это в жару-то на аэродроме!) уныло жуют разваренные макароны и строчат какие-то особо важные документы, полковничьи водители курят бамбук на стоянке, делая вид, что крутят Очень Важную Гайку, вертолеты с первыми лицами Родины поднимают пыль на взлетке (ох, кстати, и страшно, когда эта ебала разгоняется тебе навстречу! А еще у них прикольные глазки, но если фоткать в штабе АТО — могут нахуй расстрелять), ну, короче, вся эта армия в полный рост — и тут, блин, к вам поселяют... поселяют... ну мне сложно даже описать, как все ЭТО воспринимает банду долбоклюев... А банда тем временем живет своей жизнью — приезжает в три часа ночи, с учетом того, что штаб АТО вообще-то закрывают на ночь, пускает мыльные пузыри на крыльце, поет хором «Алюминиевые огурцы», учит двух блондинок водить Красненькую Машинку (три тонны негруженого веса), спаивает господ полковников и анаралов хреновым шампанским, привезенным в штаб контрабандой в пресловутом отсеке от запаски, выпрашивает у водителей яишенку, учит очередную блондинку разбирать автомат, и все-все-все, что еще могут придумать четыре великовозрастных балбеса с развитой фантазией в промежутках между критическим заебом в полях, чтобы разбавить унылые штабные будни...

...Конечно же, из Министерства обороны нас довольно быстро (правда, к тому моменту мы успели похудеть на десяток килограмм каждый и обзавестись, наконец, седыми висками, у кого еще не было) уволили. Министерству обороны, видите ли, похуй на результат, Министерству обороны надо, шоб заборы были покрашены и в строю все стояли единообразно, а из нас, как вы уже поняли, шо строй, шо покрашенный забор...

...Мы собирали вещи после вечера, проведенного за «Алюминиевыми огурцами».

— Один, — считала Сова, — два, три... Блядь, А ГДЕ НАШ ЧЕТВЕРТЫЙ БРОНИК?!!

Казенные «Корсары» примерно в момент получения были сложены аккуратной стопкой под Димину кровать, где благополучно и покрывались пылью все эти месяцы. Пыль была стерта. «Корсаров» было три. Если вы когда-нибудь служили в ЗСУ, вы знаете, что штраф за утерю казенного «Корсара» составляет... ну, короче, это могла бы быть моя зарплата в Министерстве обороны за два с половиной года.

Мы задумались и устроили ревизию. Ревизия помимо «Корсара» показала недостачу личного имущества в размере баллистических очков, бутылки греческого вина, так и не довезенного мной родителям друга, берцев из волонтерского ящика, чьего-то любимого браслета, значка «Донбасс», камуфляжной флиски, ну и чот там еще такое по мелочи.

Мы сели на крыльцо кунга, выдохнули и, не сговариваясь, хором заржали.

— Ну то есть, — резюмировала Сова, — в центре штаба АТО, в самом охраняемом месте Галактики, в которое попадают с тремя пропусками и восемью паролями[2], из закрытого на замок кунга, ключи от которого есть только у нас и у целого зампотыла АТО, — у нас спиздили флиску, очки, броник и бутылку бухла??? Даааа, боюсь, реформа нашей армии затянется примерно до бесконечности.

И мы снова заржали и пошли к зампотылу выбивать броник, угрожая ВСП[3], СБУ, ОБСЕ, ОЯЕБУ и другими страшными аббревиатурами.

PS. Броник зампотыл принес нам лично, а потом страшно ругался, когда понял, что его надо было просто списать, а не тащить на себе. Впрочем, когда он понял, что мы сваливаем, он, кажется, вздохнул с облегчением и с некоторым огорчением... Там ведь, правда, очень скучно...

* * *

Однажды, два года назад, наше министерское начальство решило провести нам мастер-класс по работе с бойцами в естественных условиях на предмет выяснения их насущных проблем. Мы немного удивились, но загрузились в Большие Начальственные Пикапы с Охраной и поехали на передовую... Начальство вылезло из пикапа и рявкнуло: «А кто тут старший? Собрать личный состав!» — Недовольный личный состав, бурча, вылез из норок. Начальство стало в позу Нерона и сообщило: «Бойцы! Я советник министра обороны, но вы меня не бойтесь!» — Личный состав заметно оживился. Лейтеха приобнял начальство за плечо и ласково сказал: «Слышь, мудила...» — Нас окружали милые и симпатичные люди, медленно сжимая кольцо. Пыльная после 20 км в кузове пикапа охрана смотрела с явным удовлетворением. — «Слышь, мудила, — повторил лейтеха. — Оту хатку видишь? Там у меня сепары уже. Я тебя тут буду бояться?» — Все, кроме начальства, четко осознавали, что сейчас нас будут бить, причем бесплатно. Сова с Катей резким движением повисли на локтях лейтехи и, зажимая его сиськами, с успокаивающим бормотанием: «Да он у нас дурачок, не обращай внимания» увлекли его куда-то в сторону. Я достала сигарету и, хлопая ресницами, принялась искать зажигалку. «А сигареты не най­дется? Зарплату три месяца не платят», — мрачно сказал боец с зажигалкой. Дима достал из пикапа пачку сигарет, сел на корточки и сказал: «Больше нет. Чо с зарплатой, мужики?» Забытое начальство приняло позу Нерона и возопило: «Так, ну что вы там копаетесь! Поехали, у нас еще три опорника!»

Мы погрузились в пикап и поехали дальше. На следующем опорнике начальство вылезло из джипа и, воздев руку, поинтересовалось: «Кто старший? Я советник...» Сова с Катей зажали лейтеху сиськами и успокаивающе забормотали. Дима полез за моими сигаретами. Я осмотрелась, достала из кондиционированной машины бутылку холодной колы и пошла поить пыльную охрану...

...Пацан из охраны подошел ко мне на базе... «Слушай, — сказал он, — вы вроде производите впечатление адекватных». — «Та пиздец», — согласилась я. — «Короче, — сказал пацан, — зарплату три месяца не платят, курить нечего, последние бабки сбросили — у парня дочка болеет... Можешь что-то сделать?» — «Угу, — затянулась я. — Завтра-послезавтра избавимся от летающего цирка, сигареты и кофе привезем, с дочкой по­можем, а там расскажешь чо как, будем разбираться, чо с зарплатой и со всем. Плюс, номер запиши».

«Женя, ну что ты там копаешься?» — требовательно закричало начальство.

«Разбор полетов» был жесток. Мы по своей неграмотности сорвали всю поездку, телепаясь где не надо и разговаривая хуй знает о чем, нам еще учиться и учиться выяснять насущные проблемы подразделений, но, к счастью, у нас есть опытные педагоги, которые проехали всю линию вдоль и поперек, и если мы будем вести себя адекватно, нас всему научат. «Вы понимаете, что нас сегодня чуть три раза в грязь под автоматы не положили?» — тихо спросила я. — «Ну и что? — было мне ответом. — Да нас уже раз сорок в грязь под автоматы клали!»

Над кунгом повисло молчание.

* * *

...Дима пересел из-за руля, зевнул, сказал: «Ну ты это... больше 130 не гони», пристегнулся и отключился. «До чего ж крепкие нервы у мужика!» — с уважением и завистью подумала я... Перед нами лежали еще 800 километров от Львовской до Донецкой области...

...Вообще-то, конечно, у нас была машина. Толстопопая и замученная девочка «Няша», наш волонтерский бус, который оставил нам Ребенок С., наш бессменный водитель, подписав контракт с армией. Беда с этими мужиками-водителями, только успеешь его приручить, как у него уже контракт, и ему самому надо возить штаны в какие-нибудь гребеня... Да, но дело не в этом. Дело в том, что на дворе стоял август, права я получила в мае и теоретически, конечно, умела водить толстопопую «Няшу»... Теоретически, ага. На практике, конечно, за три месяца через нее прошел калейдоскоп водителей разной степени бестолковости, в итоге чего «Няша» прочно стала на СТО и, кажется, так с него и не вышла до конца жизни.

С другой стороны, у нас было начальство, похоже, почерпнувшее из армейской жизни исключительно концепцию «А не ебет!» Ну то есть вот нет интернета, но информацию надо найти, а как — не ебет, шли почтового голубя в Гугл. Или, ближе к делу, через два часа надо быть в каких-то гребенях за 200 км отсюда, а каким спо­собом это сделать... Ну вы поняли. А у нас, между тем, на четверых — две машины, «жигули» Совы, которые то ли ездят, то ли не ездят, и волонтерский бус Димы — три человека на переднем сиденье и я, лежа в открытом грузовом отсеке с замотанной в арафатку мордой, поскольку дышать в грузовом отсеке, если он закрыт, особо нечем, а если открыт... Вы знаете, что такое августовская донецкая пыль? Но это если нам всем нужно в одну сторону. А если в разные? Короче, покрутившись месяц, мы поняли, что нам срочно нужна машина.

И мы ее, конечно же, купили. Контрабандный «опель-­омега» тыща девятьсот неизвестного года, вестимо, на польских бляхах, вестимо, в городе Самборе. И сейчас мы с Димой гоним его из Самбора в зону АТО, а как же.

...Я резко дернула руль, уходя от столкновения с отбойником... Дима на секунду проснулся, пробурчал что-то невнятное об осторожности и заснул обратно. «Не, ну обалдеть нервы», — с уважением подумала я еще раз...

В Киеве мы подобрали Катерину и нам стало еще веселей. Милые дорожные развлечения типа хорового распевания «Это потому что мы не волонтеры, а ВЕДУЩИЕ ИНЖЕНЕРЫ МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ УКРАИНЫ» (угадайте, из кого цитата?))), откатывание заглохшего в пробке посреди Борисполя «опеля», ночная дорога между Полтавой и Днепром...

За 20 километров до Днепра «опель» чихнул, зарычал и остановился. «Пиздец котенку», — мрачно диагностировал Дима. «Папа, — жалобно сказал он в трубку, — папа, ну да, я знаю, что я уже взрослый и целый ведущий инженер Министерства обороны Украины, но забери меня отсюда, пожалуйста!»

Окей, сказал Дима. Окей, без паники. У меня все продумано. Я щас выпрошу такого же «опеля» в родном бате, этот пока станет на ремонт, а потом вернем того или отдадим этого. Все ок...

Через неделю мы с Димой ехали на бусе из Бахмута. «Порули машинкой, мне лень», — меланхолично сказал Дима. Через 20 минут он начал проявлять некие признаки нетерпения. «А чего это мы ползем за этой несчастной фурой, нам что — пыли в Донецкой области мало?» — «Я боюсь ее обгонять», — веско отвечала я. «Аааа, — ответил Дима, — ну если боишься, то, конечно, не надо...»

Вечером Дима подошел к Кате и осторожно спросил: «Кать, если не секрет, а какой у Жени стаж вождения?» — «Тебе до того, как вы «опель» перегоняли, или вместе с этим? А то я не знаю, сколько она там проехала», — резонно спросила в ответ Катя. Дима побледнел и сел на кровать. Как выяснилось, с нервами у него было все в порядке.

Ключи и пропуск от «опеля» Дима выдавал нам под расписку о личной ответственности за все случившееся. «И запомните, — говорил он, — запомните, мать вашу, вы ползете по дорогам Медленными Печальными Черепашками! ЧЕРЕПАШКАМИ!!!»

Вот так мы и стали черепашками...

...Надо ли говорить, что сверхсекретный, особо важный, с печатью чуть ли не главы СБУ пропуск в штаб АТО унесло из машины ветром в первой же поездке, и мы с тихими завываниями искали его вдвоем на обочине трассы Славянск—Бахмут...

* * *

Контрабандный «опель» отремонтировали как раз к нашему увольнению из Министерства обороны, и что с ним таким, без номеров-то, делать, было непонятно, пока Дима не позвонил и не сказал, что «опель» энного бата расстреляли из минометов и они очень хотели бы забрать этот. Так и получилось.

* * *

— Да, блин, ну нахрена ты мою голую жопу снимаешь на весь фейсбук?

— Да куда камеру не поверни, везде твоя жопа! Налей и отойди!

— Да гасите ж вы, идиоты, последние штаны щас нахрен спалите, так буду и ходить!..

Ведущие инженеры Министерства обороны Украины страдали херней. Дело было вечером, делать было нечего, мы сломали «опеля» в 20 километрах от Днепра и поехали ночевать к Диме и разбираться, как нам жить дальше. Ну, жить дальше — то дело такое, а сейчас надо было чем-то заняться.

— О, — сказала Катя. — А в фейсбуке, между прочим, свежая зрадонька. Они там новую форму поджигают. И она, между прочим, горит.

— Хм, — переглянулись мы.

— Атакс, DPM и MTP, — констатировал Дима очевидное, пробежавшись глазами по нашим штанам.

— Давайте моей, у меня турбо, — сказала Катя.

— Нифига, — сказала я, — поджигай обычным «крикетом», чтобы без инсинуаций. Ты снимаешь, я под­жигаю, ты держишь... Ну что, кто первый показывает стриптиз?..

...Истерику в фейсбуке и пиздюли от начальства мы привычно поделили на всех.

* * *

«...Я тролль, я тролль, — думаю я. — Я маленький зеленый тролль. Тролли живут под мостами. Это отличный мост. Вон, там еще опора свободна, я построю там себе домик и буду жить до конца войны. Я никуда не хочу из-под этого уютного, надежного моста — развязки на окружной Донецка...»

— А поехали на Зенит, — говорит в потолок машины Алекс.

— Да ты ебанулся? — немедленно отвечает Сова. — Ничего, что мы договаривались ехать по штабам и сидим тут у тебя в машине в трусах, с веслом и без броников? Какой тебе нахер Зенит?

— Уволю нахуй, — обещает Алекс, — вы что, боитесь, истерички?

— Конечно, боимся, — отвечает Сова, — мы ж вообще-то в здравом уме, в отличие от некоторых. И на войну пришли не для того, чтобы героически само­убиться на радость всему фейсбуку. Ты идиот? Арта ебошит по всему сектору, Зенит простреливается вдоль и поперек, мы голые и без броников, а ты тут понты колотишь.

— А у меня есть броник, — отвечает Алекс. — Уволю нахуй.

— Короче, — резюмирует Сова. — Без броников на Зенит мы не поедем. Хочешь ехать — едем на Опытное, одалживаем у Вовы-минометчика экип, но я все равно считаю, что это самоубийство и ебанутость.

Вова-минометчик согласен с Совой. Он молча вытаскивает из дому броники и вдруг говорит хриплым голосом: — Я еду с вами. Ну его нахуй, я себя не прощу, я еду с вами.

Втроем в брониках на заднем сиденье пиздец как неудобно. А если выскакивать? — думаю я... Нет, лучше об этом не думать...

— А как правильно проезжать эту посадку? — светским тоном интересуется Алекс.

— Быстро, блядь! — рявкают хором Сова и Вова.

...Мы второй час сидим под мостом. От моста до Зенита полторы минуты, если, конечно, жать тапку в пол, ну а кто ж не жмет тапку в пол, когда мост виден со всего Донецка...

— По машинам! — Мы ныряем в машину. — Отбой, Зенит под огнем. — По машинам! — Отбой, Зенит под огнем...

Я тролль, я тролль, я маленький тролль...

— Ладно, — говорит командир опорника под мос­том. — Надоели вы мне, самоубийцы чертовы. Я щас въебу по ним, и у вас будет ровно полторы минуты, пока они прячутся... По машинам!

АГС взрывает гулким эхом относительную тишину в узком пространстве под мостом. Машина с визгом срывается с места и мягкой петлей уходит на развязку. Я успеваю увидеть строй многоэтажек Донецка.

— Нахуя я вас сюда привез, — шепчет Вова на переднем сиденье. — Нахуя я вас сюда привез, щас нас убьют нахер, нахуя я вас сюда привез...

— Вова, заткнись, без тебя тошно! — резко рявкает Сова...

Машина останавливается перед воротами. Ворота закрыты. На воротах — кружевной узор дырок. Красиво, — заторможенно думаю я... Лопатки под броникомсжимаются в ожидании удара в спину... Я чувствую, всем телом чувствую, как кто-то неторопливо прицеливается по открытой всему городу белой машине...

...Вова выпрыгивает из машины и бежит к воротам... — Открывай, мать твою через колено, открывай! Ты меня знаешь, свои, открывай, нас щас уебут нахер, внутри расскажу, кто и зачем... — Ворота медленно, плавно открываются, машина въезжает внутрь... Мы выходим...

Я оглядываюсь по сторонам. Пейзаж кругом апокалиптический. Разрушенные здания, искалеченные деревья, порванные мешки с землей...

— Женя, блядь! — Я лечу за мешки. — Идиотка, это не птицы поют!

И только тут я слышу жалобное пение пулеметных пуль.

* * *

Через полтора года мы будем щелкать лицом на блокпосту совсем в другом секторе в ожидании сопровождения и вдруг узнаем в бойце на карауле человека из Вовиной минометки, и Вова вылетит к нам, и тут приедет наше сопровождение и будет рычать на Вову: «Кто ты такой и зачем тебе наши девочки», и мы, конечно, пообещаем заехать на обратном пути и, конечно, заедем, и все, кроме меня, напьются коньяка, а я буду тащить машину через мокрый снег по заледеневшей дороге и ругаться на чем свет стоит и орать на них: «Вы меня на Зените не добили, так щас хотите», и патрульная полиция Северодонецка остановит меня за грубейшее нарушение, но посмотрит в мои измученные глаза и молча отпустит, но, конечно, с нами опять ничего не случится. Как всегда.

* * *

Мы, как всегда в поездках с начальством, тынялись по двору и допивали восьмой кофе. Того времени, которое у него уходило только на рассказ о собственном величии, нам обычно хватало на то, чтоб перезнакомиться со всеми, выпросить кофейку, пересмотреть все бумаги, выдать всем ЦУ и полезные советы, решить все текущие вопросы, которые можно решить на месте, и записать те, которые решить нельзя, выпросить еще кофейку, перегладить всех котов, уговорить местных связаться с соседями и объяснить, что мы нормальные и нас надо любить и встречать, отпинаться от вооруженного сопровождения, и, ну ладно уж, еще кофейку... Короче, мы тынялись по двору и болтали с бойцами на светские темы.

— Ну ладно, оно уже щас выползет, короче, запиши мой телефон, и если вопросы какие-то — звони, подскажу, порешаем... Ноль-шестьдесят-восемь...

Артиллерист очень медленно поднял глаза от телефона на Сову.

— Сова? — тихо спросил он.

— Да, Сова, Сова, я ж сказала, пиши дальше, — нетерпеливо отозвалась Сова.

— Сова? — еще раз медленно повторил мужик. — Сова... Я тебя по голосу не узнал. 14-й. Аэропорт. Вот, познакомились...

* * *

...Однажды мы сидели с Димой в своем кунге в штабе антитеррористической операции, и... Ну, не буду врать. Пили плохой коньяк. В наше оправдание могу заметить, что, во-первых, ни я, ни Дима на тот момент не являлись военнослужащими, во-вторых, мы неделю мотались по зоне как укушенные в жопу олени, в-третьих, девчонки попали в пиздорез под Донецком, и мы до глубокой ночи вылавливали остатки связи с ними, переживая, живы ли они там вообще, в-четвертых, в 12 ночи явилось начальство с традиционным: «Мне в восемь утра нужно положить отчет, маленький, страничек на 20» то ли Полтораку, то ли президенту, кто его уже упомнит, в-пятых, в-шестых... Короче, оправданий и поводов у нас было дофига, поэтому мы просто сидели и пили плохой коньяк прямо над гребаным отчетом до 6 утра.

Начальство, внезапное, как диарея, и с прекрасно выспавшимся лицом, явилось, как обычно, в 8.

— Какого хрена вы дрыхнете, бездельники? — ласково поздоровалось оно. — Вы что, фейсбук не читаете?

— Ыррргхр, — вежливо отозвалась я и ткнула в кнопку нашего самого ценного командного имущества — капельной кофеварки. Надо ли говорить, что это был именно тот момент, когда фейсбук интересовал меня примерно на уровне средней цены на верблюдов в Анкоридже.

Начальство вежливо выждало, пока мы уткнемся в чашки, всего пять раз упомянув при этом бездельников, долбоебов, Родину, которая в опасности, зарплату, которую оно нам платит, и все эти привычные утренние мантры.

— Так вот, — перешло к делу оно. — Некоторый известный волонтер съездил на позиции такой-то бригады и запостил в интернеты фоточку чьего-то бронежилета с заплаткой. Там стопиццот репостов и зрада зрадная. Ваша задача — съездить на позиции этой бригады и поменять бойцу бронежилет. С фоточками.

Дима проснулся, как от ведра холодной воды.

— Чо, блядь, — вежливо поинтересовался он, — а ничего, что мы тут делом собирались заниматься сего­дня? А ничего, что нас четыре таких идиота на четыре сектора зоны АТО, и если мы будем ручками менять броник каждому бойцу, то заниматься какими-то менее важными вещами — ну, например, куда проебались три тысячи комплектов формы соседней ОМБр, — будет, в общем-то, некому? Да, бля, в конце концов, на что я ему поменяю броник? На водку? У меня что, есть лишний броник? Или свой отдать? Так он учетный. Какого хрена происходит?

Начальство ласково улыбнулось и в очередной раз сообщило, что мы долбоебы и бездельники, наше дело не умничать, а приказы выполнять, где конкретно Дима возьмет броник на замену, его, начальство, совершенно не ебет, встали, марш, поехали.

И мы завели Димин «форд транзит» и поехали.

...Ротный был счастлив нашему явлению чуть больше, чем приезду любимой тещи.

— Эээээ, что? — недоверчиво переспросил он. — Броник? С заплаткой? Из Министерства обороны?

Мы политкорректно ретранслировали свое мнение о ситуации выражением лиц. Ротный немного расслабился.

— Ну как хотите, — сказал он, — а я вас туда не пущу. Во-первых, уже скоро стемнеет, во-вторых, на красном бусе вы мне на простреливаемой дороге нужны, как собаке здрасьте, в-третьих, машина у меня еле ползает и мне ее гонять никакой радости, в-четвертых, я вообще считаю это идиотизмом.

Мы политкорректно повторили свою мысль выражением лиц.

— Ладно, — выразил общее мнение Дима, — раз уж приехали и фигней заниматься не будем — пошли вообще разбираться, что там по батальону.

Старшина был грустен.

— Да все у меня есть, — печально сказал он. — Всего у меня хватает. Только это все лежит на складе на третьей линии, а мне туда ехать только на палочке верхом. А у меня, между прочим, заявки.

Он порылся по карманам и достал несколько рваных бумажек и пустых сигаретных пачек с надписями типа «Старшина, дай берцы, ваще ходить не в чем».

— Ну вот, — сказал он, — а уазик, между прочим, уже две недели как пошабашил.

— У меня грузовой транзит, — сказал Дима. — Давай, пять минут на сборы.

Я залезла в грузовой отсек, расстелила спальник, по­ложила голову на запаску и отключилась.

Проснулась я от шепота незнакомых военных.

— Ой, — говорили они, — а это... спит на запаске...

— Это Евгения, — светски представил меня Дима, — моя коллега по Министерству обороны. — Евгения Валерьевна, переползайте на пассажирское, грузиться будем. Тебе старшина мороженое купил, кстати.

— Брыыым, — сказала я. — Урррргх. Спасибо, товариш старшина.

В глазах военных читалось непередаваемое уважение к родному министерству.

* * *

Достаточно общеизвестный факт, что Долбоклюй является убежденным и последовательным курильщиком — не в этом соглашательском смысле «ну, я послезавтра точно брошу, но сейчас не время», а нахуй идите потому что. Курила, курю и курить буду. Я считаю, что это даже спасло мне жизнь в прямом смысле слова — я стремительно приближалась к концу своей короткой жизни под сокрушенные покачивания головой медперсонала, и вот эти все короткие посещения — «вам, конечно, нельзя в изолированный бокс, но я тоже мать, я понимаю», в расслабленном пофигизме и все более слышном заманчивом пении ангелов — и тут мне пришла в голову навязчивая идея. Что мне, мать вашу, вся мировая культура обещала последнюю сигарету перед смертью! И что, я щас вот так вот сдохну просто так? Да не дождетесь! Я еще вас переживу! Прошло уж лет 20, а я все скриплю. Но это все преамбула.

...Стоял 2015 год, и меня за каким-то надом выковыряли из очередных забористых говен и послали в срочном порядке на полдня в Киев. И вот выпадаю я из Интерсити Константиновка—Киев, отползаю в какое-то разрешенное для курения место (Долбоклюй культурен и почти законопослушен), падаю на бордюр, блаженно закуриваю, рефлекторно зажав сигарету в кулак, оглядываю слегка изумленными глазами разноцветную толпу (на самом деле одно из самых сильных впечатлений при приезде оттуда — это действительно то, что существуют цвета, кроме ста оттенков зеленого) и всем своим видом от рюкзака под ногами и банданы на голове, до нестираных камуфляжных штанов и толстого-толстого слоя пыли поверх всего этого, изображаю именно то, чем на данный момент и являюсь — а именно, человека, вынутого на полдня из какой-то жопы зоны Анти­террористической операции.

Ко мне подходит человек. Он, кажется, в оранжевой футболке. Ведь это же называется «оранжевый», да? Он внимательно смотрит на меня недовольными глазами и говорит мне:

— Девушка, а вы что, не знаете, что курить опасно для здоровья?

И, пока я давлюсь дымом, неспешно растворяется в разноцветной мелькающей толпе.

* * *

...Штаб батальона располагался в подземном бункере и выглядел как в кино. Огромные экраны видеонаблюдения со всех опорников, медленно переключающиеся в зависимости от движений в поле обзора, мягкие кресла, неизменный кофе, канцелярские папки на полках, десяток светящихся компьютеров...

Мы приехали втроем, и мне было совершенно нечего делать. Сова копалась в каких-то килотоннах бумаги, связанных с боевыми выплатами, Катя ругалась с замполитом на тему подачи документов на УБД, а я просто бродила по бункеру с очередной чашкой кофе и сигаретой. Мне было скучно.

— Мужики, — не выдержала я, — а дайте хоть пароль от вайфая, а то в ваших подземных чертогах мобильный не ловит.

Мужики почему-то хором засмущались.

— Ну это, — сказали они, — давай телефон, мы тебе введем.

— Ну ладно, — согласилась я, — раз военная тайна, так давайте...

Немолодой военный долго тыкал пальцем по экрану смартфона, чертыхаясь и ошибаясь. Я тихо подкралась сзади, заглянула через плечо и молчаливо взвыла от восторга.

«армиячебурашка» — набирал он по буковке.

* * *

...Я всегда была клиническим топографическим идиотом. Серьезно, я до сих пор не представляю даже топографию Севера, объезженного вдоль и поперек, ориентируясь по знакам и приметам, — что уж говорить о менее знакомых местах. Обычно по приезде домой мне показывали карту зоны АТО, и я покрывалась холодным потом и бледнела: вот так, да? Вот сюда, да? Не говорите мне об этом, я уже жива. Но тут вроде бы ничего не предвещало. Место было знакомое, не самое, прямо скажем, тихое, но не первый, не последний раз, да подумаешь. Просто очередной волонтер устроил панику и истерику на тему «мальчики голодають», и нам выдали ЦУ в свободное ткскзть от основной работы время поехать и проверить, чего они там голодають. А там близехонько от того места, где мы работали, подумаешь, бешеной собаке семь верст не околица.

Военные замялись. Да не, не проблема, сказали они, но, понимаете, сказали они, дело к вечеру, сказали они, если нормально — тут больше сотни по хреновым дорогам, а если как попало... Едем как попало, — сказали мы. Лучше сопроводим, — сказали военные. И мы поехали как попало.

Прозрение настигло меня, когда я увидела, что Дима пересаживается из-за руля, фиксирует себя в проеме открытой двери буса и берет автомат на боевой взвод.

— Эээээ, — сказала я, — а мы не излишне как попало едем?

— Излишне, — мрачно ответили мне. — Лучше тебе этого не знать и внимательно смотреть в эту посадочку.

— Окей, — сказала я и стала внимательно смотреть в эту посадочку.

Минут через 10 плечи всех присутствующих ощутимо расслабились.

— Ну вот, почти на месте, — облегченно сказали военные. Тут-то что, тут ничего, тут нормально...

Я достала смартфон и стала пытаться сфотографировать Диму. Против солнца получалось плохо.

Потом мы, разумеется, перефотографировали кучу жратвы на опорнике, выслушали истерику взводного на традиционную тему «мы не голодные, мы раздетые, какие нахуй макароны, кто вам сказал такую глупость» и, разумеется, поехали домой нуегонафиг лучше 100 километров в объезд. Потом, разумеется, мы выслушали волонтерскую истерику на тему «вывсеврети сидите в своем министерстве и не знаете, как бедные мальчики голодают», потом нас, разумеется, забанили и продолжили собирать бедным хлопчикам макарошки, а мы, недовольные очередным проебанным временем, плюхнулись на койки и воткнулись в телефоны.

— Кстати, — сказала я, — а покажите-ка мне, где это мы сегодня катались.

— Не надо, Женя, — ответила Катя. — Не надо тебе этого знать. Засыпай спокойно.

* * *

«...— И тогда нас, наконец, упакуют в удобные рубашки с длинными рукавами, в палату с мягкими стенами и будут кормить манной кашкой с ложечки...

— Ооо, от манной кашки я бы не отказалась!..

— А придется жрать Чертову Жареную Курицу!»

(на этом месте все плачут)

Дело было так. Когда мы пришли работать в Министерство обороны, нас поселили в штаб АТО и приписали к тамошним раздаче соляры (это отдельная, очень печальная история) и раздаче жратвы в Офицерской, а не хуй собачий, Столовой Штаба АТО, шоб вы понимали, ага. Еду в Офицерской Столовой раздавали трижды в день, в 8, 13 и 18, поэтому мы сразу перешли на следующий оригинальный режим питания. 8 утра — ну кто в 8 утра может жрать что-то, кроме кофе? Точно не мы. 13 часов. Бабы (и Дима) в поле. 18 часов. Бабы в поле. 23 часа. Бабы (и Дима) возвращаются из поля, все магазины в городе Крске закрыты, штаб АТО тоже закрыт на ночь, мы стоим на КП, час ожидая, пока кто-нибудь соизволит проснуться и нас запустить внутрь, после чего мы падаем в свой кунг, пишем отчеты и в 3 часа ночи кто-нибудь, наконец, находит в сумке завалявшийся сникерс, честно делит его на четверых, и мы тихо засыпаем до звонка «горячей линии» в 7 утра...

Через месяц меня с грандиозным скандалом отпустили домой в Харьков. Всем было проще, у них дети мелкие дома не плакали... У меня плакал. Мне обещали, что у нас будут выходные, ага. Ну и я ему пообещала. И ежедневно, черт, ежедневно, он рыдал мне в трубку: «Мама, приезжай». У меня сдали нервы, я орала матом на пол-АТО, отвечая открытым текстом на подъебки типа «тебе что, потрахаться» — «да, потрахаться», «почему ты такая неженственная и ругаешься матом» — «если б вы меня не заебали, я бы не ругалась матом» и так далее на радость всем военным соседям, уже давно считавшим нас самым динамичным аттракционом этого унылого места.

Дома я упала лицом в миску борща и радостно захрюкала. Потом я упала лицом во вторую миску борща и радостно захрюкала. На четвертой миске муж осторожно сказал: «Милая, не то чтоб мне жалко для тебя борща, но что, вообще, происходит-то?» Я с сожалением оторвалась от миски и пошла к весам, которые у меня, как у каждой девочки с некоторым лишним весом, стоят посередине комнаты. Я встала на весы и протерла глаза. Цифры не поменялись. Я перезагрузила весы и встала на них еще раз. Цифры не менялись. Последний раз я весила столько в 20 лет, а с тех пор со мной случилось много всякого интересного, даже если не считать только что сожранных четырех мисок борща.

Назавтра я вернулась в штаб АТО и поделилась сделанным открытием с командой. Мозговой штурм был краток, как все наши мозговые штурмы, и привел нас к выводам, что: а) похудеть бы нам всем, кроме Димы, конечно, не мешало бы, б) не на 10 же килограмм в месяц, мы так сдохнем быстро и в) надо что-то делать.

В порядке что-то делать мы решили осчастливить своим присутствием Офицерскую Столовую Штаба АТО. Что вам сказать... Знаете, вся страна, которой мы отчитывались за наличие тушенки на опорных пунктах таких-то ебеней, выкатывала нам претензии «а вы бы попробовали сами это пожрать». Реальность превзо­шла все ожидания. Если в полях тушенку и макароны преобразовывали в еду люди, которые хотя бы собирались есть это самостоятельно да и рисковали «подвергнуться неформальным методам воздействия» со стороны сослуживцев, есличо — то в штабе АТО те же макароны готовили вольнонаемные сотрудники, похоже, после специальных курсов «как испортить еду специальным армейским методом». Ну серьезно, я до сих пор не знаю, как можно сварить кашу, одновременно недоварив и раз­варив ее. Самое любопытное, что господа полковники честно выстраивались в очередь за макаронами с ложкой «красной рыбы» и армейским чаем из соды и сахара, олицетворяя собой стойкое перенесение тягот воинской службы. Они это жрали, ей-богу, они это жрали! Вот Сулик — приблудившаяся к нашему кунгу собачонка неизвестной видовой принадлежности — не жрал, а полковники — да. Удивительно.

Через неделю мы поняли, что таким нехитрым способом мы загнемся еще быстрее, чем если просто не будем жрать, даже с учетом того, что запасы завалявшихся сникерсов подошли в наших рюкзаках к концу окончательно. Так в нашу жизнь вошла Чертова Жареная Курица. Проблема была в том, что супермаркет по дороге к штабу работал до 11 вечера. И без четверти 11, когда мы с визгом тормозов подъезжали к его входу, из готовой еды там оставалась — ага, именно она. Даже хлеба уже не было. И вот... вы когда-нибудь жрали курицу с отвращением? Мы да.

Еще через месяц повар нашего любимого взвода, в который мы иногда падали ночевать, увидел нас при дневном свете. Блядь, — сказал он. — БЛЯДЬ! Вы что, собираетесь в помидорах маскироваться, такие плоские, зеленые и с красными глазами? Мужики, быстро все побежали — я жарю картошку, ты делаешь салатик, ты в селуху за мясом, они ж тут щас сдохнут у нас прямо на месте, где мы будем прятать тела этой поважной министерской комиссии, бгггг? Киценька, что ты любишь? Кашку? Манную? С вареньем? С сухофруктами? Да-да, я тебе на ужин приготовлю, ты только приезжай, да, голи-боси-простоволоси, не отвлекай меня, я ж щас порежусь, мужики, соберите им сразу тормозочек с собой, господи, да шо ж это творится, чуть своих волонтеров голодом не заморили!

И жизнь наша наладилась.

Чертову Жареную Курицу мы не могли есть, нюхать и даже покупать еще полтора года. Потом однажды, падая ночевать в дом, где в холодильнике мышь повесилась еще за неделю до выплаты денежного содержания, мы поймали взгляд хозяйки на эту тварь как на еду, отошли в сторону, сказали друг другу «надо собраться», но все равно заставили хозяйку нести ее в отдельном от всей еды пакете. Такие дела.

* * *

...Мы сидели и курили, был прекрасный осенний вечер. Как оно положено прекрасным осенним вечером, тишину и ленивые пласты дыма разорвал телефонный звонок.

— Женя, — сказала телефонная трубка, — добрый вечер, Женя. Извините, что я вас беспокою, я вас ни от чего не отрываю?

За кадром раздавались неприятные звуки.

— Короче, — заорала я. Я уже была слишком взрослой девочкой, чтобы вестись на эту военную киевскую интеллигентность.

— Короче, — ответила трубка. — Если вас не затруднит, не могли бы вы найти номер ВСП и вызвать его на мою базу. Потому что мне очень неловко вас беспокоить, но мои коллеги по подразделению немного в невменяемом состоянии и на данный момент они стреляют в дверь, а я сижу в углу, прикрывшись броником, и немного беспокоюсь.

— Плюс, — ответила я. — Димк, понимаешь, вот тут такая история... Ты ж у нас дружишь с ВСП?

Димка схватился за телефон...

Мы сидели и курили, дым плыл над осенним аэродромом. Телефонный звонок мявкнул в тишине.

— Женя, — сказала трубка, — извините, что я беспокою вас еще раз, но наряд ВСП отзвонился с КП бригады, что их не пускают внутрь...

— Диииимка! — заорала я.

Димка схватился за телефон.

— Да, да. Так точно. Да, твоих орлов не пускают внутрь. Да, стреляют. Да, пиздец.

Трубка взвыла голосом раненого бизона.

— Твою через четыре ряда! Группа, выезд! Дима, на связи!

В двухстах метрах от нас завелся джип и рванул по взлетке, набирая обороты.

— Пацан, — с уверенностью, которой нифига не ощущала, говорила я. — Продержись полчаса еще. К тебе едет командующий ВСП. Он там всех построит, ты держись, пожалуйста, парень, все будет хорошо. Ты держись. Ты только трубку не бросай...

Телефон мяукнул в ночной тишине. Димка, не глядя, включил связь на громкую.

— Дим, все норм, — сказал усталый голос, — всех построил, пацан у меня ночует, все норм, Дим, скажи девчонкам, чтоб не психовали, все хорошо.

...Мы сидели и курили. Завтра нас ждал подъем в семь утра.

* * *

— Не, ну а чо, уютненько тут у вас. И тепло, кстати! — огляделась я по сторонам.

— Дык рады стараться, тврш поважна министерская комиссия! — ехидно ответила Леська. — Ты только как курить пойдешь, дверь на ключ закрывай, а то продует или украдет тебя кто-нибудь.

— Серьезно? — переспросила я. — Вот прям сюда влезет и украдет?

— Спи уже, — сказала Леська. — И я тебя умоляю, в 8 утра тут построение на плацу, не вылазь, пожалуйста, курить в тапочках.

...Я аккуратно закрыла за собой дверь камеры предварительного заключения, сфоткала на телефон двойную решетку, мерзко хихикнула и написала в фейсбуке: «Говорила мне мама: Женя, ты допрыгаешься»... Рабочая неделя ведущего инженера Министерства обороны продолжалась четвертую неделю...

* * *

(полгода спустя)

— Так, Катя, кто это сделает? — спросила я.

— Давай ты.

— Догадаются быстро, давай лучше ты, у тебя имидж серьезного человека.

— Хрен они там догадаются. Давай.

— Окей, — я открыла фейсбук и написала чистую правду.

«ВСП везет нас в наркологию».

— Ну вообще-то это вы меня везете в наркологию, — буркнуло ВСП с заднего сиденья.

— А идея была чья? А дорогу показывает кто? Ну и все.

— ...Да, в наркологию, — мурлыкала по телефону Катя. — Да, с ВСП. В смысле, как почему? Мужики, ну вам же скоро на ротацию сюда заходить, должны же ваши любящие волонтеры заранее проверить условия, все вот это? Нет, ну а вы как думали? Конечно!

Нарколог Берия принес кофе.

— Долбоебы, — устало сказала Катя. — Ну хоть бы один додумался, что мы гражданские и нас с ВСП винтить нельзя.

— Вообще-то, — сказала я, — «Честность — лучшая политика» — это мой любимый рассказ.

У Кати зазвонил телефон.

* * *

...Машина выезжает из-за очередной лесополосы и перед нами привычно открывается вид на Водяное...

— Фьюююю... — медленно свистит Сова.

— А нам точно туда надо, мы хорошо подумали? — достаю из ушей наушники я.

— Офигеть горит, — меланхолично констатирует очевидное Катя.

Над Водяным стоят два тех дымных столба, которые невозможно ни с чем перепутать, те, что получаются, когда дом загорается от артиллерийского снаряда. Пока мы смотрим на них, столбов становится три.

Вообще-то мы, конечно, сюда не собирались. Начальство решило выдать нам очередной мастер-класс поездок по штабам, и дальше Красноармейска ни-ни, и только в штаб, нафиг броники и аптечку, просто штабная поездка... Угу. Каждый раз мы ведемся на одну и ту же фигню, надоело уже.

Алекс останавливает машину, достает смартфон-лопату и начинает выискивать чистое место в лобовом стекле. Мы сидим. Внезапно поле вокруг нас расцветает пыльными пятнами близких разрывов. Алекс заторможенно, не отрывая взгляд от экрана смартфона, поворачивается направо и, кажется, пытается что-то фотографировать через плечо Совы. Мы сидим. Никто не может ничего сказать. Я резко дергаю рукой, наушники вылетают из киндла и на весь салон начинает петь Боб Марли: «Noooo woman no cry...». «Ну вот, — медленно думаю я, — щас мы тут все сдохнем, а киндл по закону подлости не разобьется, и мы будем лежать мерт­выми, а он петь над нашими головами...»

Сова наконец обретает дар речи.

— БЛЯДЬ! Уебываем отсюда! Быстро! Алекс, бросай смартфон нахуй! Джейн, куда, сидеть? (Я рефлекторно помню, что правильным считается выпрыгивать из машины и ложиться на землю, но командный рявк Совы сильнее вколоченных правил.) Да нахуй разворачиваться, задом уходи! Там капонир за поворотом, уебываем, бля, уебываем...

...Через пять бесконечных минут мы стоим на центральной улице Тоненького...

— Ушли. Алекс, ты хоть сфоткать успел-то?

— Да успеешь с вами, истеричками, — обиженно говорит Алекс.

Все ржут так громко и безмятежно, как только могут ржать люди, только что задержавшиеся на этом свете...

— Ну вот, и в фейсбук выложить нечего...

— Да не переживай, там еще Коксохим горит, щас наснимаем...

— Охуеть мы по штабам съездили, народ.

— А поехали-ка в Первомайское тогда, — задумчиво говорит Алекс.

Повисает тишина.

— Хороший план, — медленно говорит Катя. — Хотелось бы понять, где ты его достаешь...

Мы подъезжаем к Первомайскому... Над Первомайским стоят те дымные столбы, которые ни с чем нельзя перепутать...

* * *

...Однажды, как многие уже знают, мы купили «опель» и изображали на нем мобильную группу Министерства обороны. Мобильную группу изображать хорошо — у тебя есть пропуск (два на самом деле, в тот период сектор А изображал из себя отдельное государство, вы­давая отдельные пропуска на армейские машины. В силу типичного устройства армейского коллективного мозга пропуска выдавали в штабе сектора, расположенного, вы бля не поверите, в центре сектора и запрещали въезжать в сектор без пропуска в сектор, выданного в штабе сектора и, в принципе, это, наверное, все, что вам нужно знать об армии), да, так вот, у вас есть два пропуска, двенадцать паролей (не перепутай, детка, а то будут ругаться) и наглая рожа, поэтому по месту кататься относительно легко (ну, конечно, если кто-то добыл двенадцать секретных паролей в штабе и отослал их тебе в мессенджере для вящей секретности — и это даже больше, чем вам нужно знать об армии). Да. Но я-то на «опеле» еще ездила домой! И, соответственно, подвергалась регулярным полным досмотрам на Славянском блокпосту.

Полный досмотр человека на военной машине, выезжающего из зоны АТО, — это чего-то особенного, это вам не менты на концерте «а что у вас в большом чемодане?» Я раскладывала на капоте свою коллекцию трусов (домой в стирочку, ага), демонстрировала пустые пачки из-под сигарет, открывала отделения кошелька, поднимала капот, находила по машине кучу полезных мелочей, считавшихся давно и безнадежно проебанными, короче, каждый раз ловила кучу фана.

Так прошла пара месяцев. Однажды, тронувшись после очередного полного досмотра на Славянском блокпосту, я обнаружила, что у меня оторвался и мерзко шкрябает по дороге глушитель. Я свернула на ближайшую заправку-монтажку, сделала лицо блондинки и с печальным видом начала ходить вокруг машины. Разумеется, вокруг меня немедля нарисовался мужчина с текстом «кисонька, отойди, не пачкай ручки». Мужчина точным жестом открыл заднюю дверь моего универсала и, приговаривая, «так, киса, а где у тебя тут инструменты», что-то потянул за хвостик.

Передо мной открылся неизвестный мне отсек, в котором при должной аккуратности можно было спрятать скелет фашиста, прикованный к зенитному пулемету.

— Ыыыыы, — сказала я. — Ыыыыы. А ыыыыы оно всегда тут было?

— Киса, — оторвался от поисков мужчина, — во всех универсалах есть такой отсек для запаски и инструментов.

— Ыыыыы, — сказала я и задумалась. — Ыыыыы.

Надо ли говорить, что дальше эксперимент перешел в контролируемую фазу. Сим докладываю, что за полгода существования «опеля» и год существования «Жучки» оный отсек для запаски нашло два (2) блокпоста из примерно сотни досмотров машины. «Жучка», кстати, еще более нетолерантна — в ней есть ВТОРОЙ отсек, чуть поменьше. Примерно на ящик гранат. Его не нашел никто.

И в общем-то это все, что вам нужно знать о повышенных мерах безопасности и контроле зоны Антитеррористической операции.

PS. А отсек для запаски мы использовали для провоза пива в штаб Антитеррористической операции, угу, а потом пили его в темноте и под одеялом. Теперь об этом можно рассказать (все равно потом я убью всех свидетелей)))

PPS. Последний Полный Досмотр «Жучка» проходила вчера. Мои трусы, пачка антидепрессантов и иорданский динар из потайного отделения кошелька крайне заинтересовали служителей порядка. Отсеки остались нетронутыми...

* * *

...Я прыгала вокруг тылового пункта управления бригады и подкидывала в воздух телефон, пытаясь отправить отчет начальству. Без отчетов у начальства падал урожай лайков в фейсбуке и оно начинало плохо кушать, поэтому такие аргументы, как отсутствие интернета и компьютера в тех ебенях, куда оно нас послало, относилось к традиционной области «а не ебет». Поэтому вместо того, чтоб заниматься делом, я два часа, как котик лапкой, щелкала по экрану смартфона, а теперь возносила традиционные молитвы к богам интернета в зоне боевых действий.

В это время мимо меня пролетела пуля.

— Охуеть, — задумчиво сказала я вслух.

Поймите меня правильно. Обычно я не очень сильно охуеваю, когда мимо меня пролетает пуля. Ну то есть не то чтоб это нормально, но вполне привычно уже... Пролетела мимо — и отлично. Но вот прям так, чтоб в зеленой зоне, на охраняемой территории, на ТПУ бригады... Охуеть.

Я зашла в здание и обратилась к командованию, мирно бухающему в ожидании продолжения наших деловых переговоров и продажи военных тайн родному министерству по сходной цене.

— Господа капитаны, — сказала я. — Я кншн ничего не хочу сказать, но на вверенной вам территории того...

— Ну нихуя себе, — сказали господа капитаны, взяли руки в ноги и понеслись по территории искать вражину.

Через полчаса господа капитаны вернулись устамши и без задержанного.

— Ну, бля, Жень, ну как мы его найдем тут по кустам? Оно уже куда-то сныкалось и спит по пьяни...

— Та понятно, — грустно ответила я, — ну абы спало.

Мы продолжили наши занятия. Через полчаса Кате понадобилось выйти на улицу за какими-то надобностями.

— Кать, ты осторожнее. — сказала я, — хер его знает, заснула ихняя ДРГ или продолжает...

Катя вернулась с улицы.

— Господа капитаны, — сказала она, — я тут не знаю про ваши ДРГ, но на втором этаже кто-то орет в открытое окно, что он киборг и в одно лицо аэропорт оборонял. Ничо не хочу сказать, но ввиду отсутствия массовой киборгизации в вашей бригаде лично я б ему автомат проверила.

— Ага, — сказали господа капитаны и быстро умчались из помещения. Через несколько минут в коридоре послышался жесткий армейский мат, перемежающийся пьяными воплями и удаляющийся в направлении аватарника.

— Здоровый, сука, — вернулись уставшие капитаны. — Точно, он стрелял, проверили. Киборг он, блядь. Я ебал, я воевал. Аэропорт он оборонял. И не противопоставишь же. Реально оборонял. Чугуевский.

* * *

...Леха делает лицо идеального офицера, передающего министерскую комиссию от бригады к соседней.

— Евгения Валерьевна, Екатерина Сергеевна, броню наденете или сложить в машину?

— Складывайте, Алексей Сергеевич, — отмахивается Катерина.

Пресс-офицер отчетливо скрипит зубами. Ему теперь никак броник не надеть, при двух-то бабах, а предстоящее развлечение его явно не вдохновляет.

— Сержант, — добивает в полете Катерина, — а вы броник-то наденьте, вы все-таки водитель, самый важный член нашего маленького коллектива.

Комбат мечтательно смотрит в небо. На его лице — борьба противоположностей. Чисто эмоционально ему хочется, чтобы этих сук, то есть нас с Катериной, убило нахуй с особым цинизмом, но чисто логически ему не хочется отвечать за угробленную в его зоне ответственности комиссию Министерства обороны. «Боженька, — думает он почти вслух, — решай сам, я в руках твоих».

Я смотрю на комбата почти с сочувствием. Он нам в принципе тоже нужен, как в бане пассатижи, поэтому позавчера мы спокойно согласились с аргументацией «у нас вчера на той дороге водовозку уебало, не пущу», — но начальство из Краматорска рвет и мечет, его, видите ли, в фейсбуке критикуют, поэтому комбата нагибает командующий АТО, а мы получаем свое стандартное «а неебет, такие, блядь, все умные стали, что нахуй послать некого, похуй мне ваши планы, я в фейсбуке пообещал» — и вот Леха уже уложил наши броники в УАЗ-«буханку» и стоит, изо всех сил сохраняя лицо офицера, передавшего министерскую комиссию по команде в другую бригаду.

— С богом, девчонки, — шепчет Леха, как бы случай­но прикасаясь рукой к предплечью. — Возвращайтесь, я вас тут жду.

Уазик стартует. Я осматриваюсь по кузову. Машина холеная, ухоженная, все твердые детали обмотаны поролоном. Катерина трогает меня за рукав.

— Жень, наушники лишнее. Щас будет весело и смешно.

Уазик выходит на дамбу, возвышающуюся над низким ровным местом как жопа среди здрасте.

— Вон там москали, — тыкает пальцем Катерина.

— Держитесь, — резко командует водитель и топит педаль.

И тут начинается тренировка космонавтов.

...Не помню, сколько это продолжалось. Помню только свое удивление от того, что почему-то мне всегда казалось, что в «буханке» довольно высокий потолок, а оказывается, об него может ебануть не только головой, но и всем перевернувшимся в полете организмом. И как здорово придумано — обмотать все ручки и поручни поролоном. И как плохо, что этим поролоном не обили стенки и потолок. И почему, о дорогое мироздание, почему я не надела хотя бы шлем!.. вот зачем он, оказывается... уиии...

«Буханка» наконец тормозит.

— Ну вот, — говорит злой, как змея, пресс-офицер. — Сейчас я вас проведу по позициям.

— Не переймайтеся, — хищно улыбается Катерина. — Мы щас покурим и сами. Мужики, угостите зажигалкой, а? Ой, кооотик, как тебя звать?

...Обратной дороги я не помню. Помню только, как Леха вскинулся от руля, на котором лежал мордой с пе­реломанными плечами, и сделал достойное лицо офицера, принимающего министерскую комиссию от соседней бригады в свою.

— Екатерина Сергеевна, Евгения Валерьевна, к нам?

— Да, Алексей Сергеевич. Броню из машины заберите, пожалуйста. Сержант, капитан, спасибо за поездку. Да, Леха, через магазин, конечно, ебись оно конем, сопьюсь я с такими приколами тут. Сегодня работать еще, три дня проебали на этот цирк...

PS. Конечно, нас выебало начальство и фейсбук.

PPS. Я топографический идиот и не уверена, что именно эти позиции мы отдали сегодня. Но похоже, что да.

* * *

Однажды, как вы уже знаете, мы с Катериной Сергеевной ходили работать в Министерство обороны (пользуясь случаем, хочу передать привет диванным воинам, которые так живописно рассказывают в фб о том, что волонтеры занимаются хуйней вместо того, чтобы ходить работать в Министерство обороны). Ну и вот изображаем мы где-то в дальних полях оное министерство, а в это время нашему начальству в Краматорске приходит, как всегда, в голову Гениальная Идея, которую оно и обнародует на весь фейсбук, естественно, не предупредив нас от слова «нихуя». И состоит эта гениальная идея в том, что оно щас выберет первую попавшуюся из комментов жалобу про голых-босых-простоволосых зольдатиков и немедля пошлет нас ее проверять. Да, кстати, оно уже выбрало. Ну нам там близехонько, всего километров 60 по ебеням, подумаешь. Там, говорят, вообще кончилась еда. Мальчики последний хер без соли доедают. Короче, бросили все свои дела и поехали проверять обстановку.

— Блядь, — говорим мы с Катериной Сергеевной друг другу. — Блядь. Но делать нечего, садимся в машиноньку и едем считать тушенку. Ну точнее как — едем. Прямо скажем, хуй нас кто пустит, чтобы просто так взяли и едем. Оно ж, знаете ли, комиссия по подсчету тушенки из Министерства обороны — дело такое, много у нас тут таких комиссий, ну, потерялась нечаянно, да хер его знает, не видели... Засим едем мы к комбату. Комбат, естественно, ну прям нечеловечески счастлив нашему приезду. У него на лице прямо написано, что у него был очень хуевый день, но мы, как солнышко ясно, развеяли его своим приездом, блядь, ну за что мне это все-то? Комбат, нечеловеческим усилием воли сохраняя почти безмятежное выражение лица, сообщает нам, что в принципе он бы, конечно, и рад, но до всех дел дорога на искомый нами опорник простреливается ихтамнетами вдоль и поперек и вот как раз прямо сегодня. И вот он как раз прямо сейчас закончил писать бумаги за вот прямо сегодня и писать еще одни за подстреленную комиссию Министерства обороны он вот прямо... (у комбата на лице появляется мечтательное выражение)... да нет, вот прямо не хочет. Поэтому извините, девочки, но...

В ответ мы с Катериной Сергеевной сообщаем комбату, что мы прекрасно понимаем его проблемы, и нам его опорник тоже нужен примерно, как в бане пассатижи, и в сказки про голодных мальчиков мы не верим уже давно, но, видите ли, если нашему начальству попало шило в жопу, оно нас все равно туда запихает. Без вариантов. Тем более у него уже тыща лайков в фейсбуке на этот пост, а это круче, чем нас угробить. Поэтому, видите ли...

Комбат соглашается, что он видит ли, но нет. Он еще верит в мировую справедливость и стандарты безопасности. Поэтому нет. И не просите. У него бумага А4 кончилась и писать отчеты об обстоятельствах гибели комиссии Министерства обороны ему совершенно недосуг, впрочем, если мы сами попремся без спросу — то он, может, и не поленится. Поэтому ехайте отсюда нахуй, откуда приехали, и всего вам хорошего.

Мы с Катериной Сергеевной ехаем нахуй и по дороге сообщаем начальству об обстоятельствах. Начальство в ответ сообщает нам, что: а) мы бездельники и бестолочи, б) у него уже полторы тыщи лайков и неебет и в) раз мы сами не в состоянии договориться, то оно, так уж и быть, сделает все за нас.

Утром мы приезжаем в штаб бригады. Раздраженный до состояния «сгорите в аду» пресс-офицер сообщает нам все, что мы уже знаем про дорогу и про «а вот вчера», и показывает нам место в уазике... Уазик стартует с места с пробуксовкой и хуярит 80 в час по разбитой дороге... Вы когда-нибудь ехали 80 в час по разбитой дороге в уазике? Не повторяйте это без специального оборудования... Особенно рекомендую шлем кевларовый — поскольку потолок у уазика расположен отвратительно низко... ну, как минимум, если ехать по разбитой дороге 80 в час...

Итого рано или поздно мы оказываемся на искомом опорнике... Возле крайнего блиндажа сидит ТОЛСТЕННЫЙ кот и с ленивым презрительным выражением лица колупается в банке сардин. Возле кухни сидит боец и чистит свежепойманную рыбу. Стайка мелких котят играет в футбол рыбьей головой. На заднем плане возле миски борща дрыхнет собачонка.

— Лейтеха, а лейтеха... — тихо говорит Катя взводному. — Сколько у тебя зверей на опорнике?

— Сорок вісім, курва! — отвечает лейтеха. — Ну коли крайній раз щитав, так було. Ото люди повиїхали, а їм куди ж? Ну що ми, тваринкам консєрви не дамо?

...Ох и было нам пиздюлей за отчет в фейсбуке...

* * *

...«Горячей линией мобильной группы Министерства обороны» гордо звался старенький немецкий смартфон, подаренный, кажется, сестрой Юрика. Теоретически предполагалось, что я отвечаю на звонки по нему и координирую задачи посредством таск-трекера, на практике же... полевых задач с меня никто не снимал (организация всегда была сильным местом нашего начальства) и большую часть времени «горячая линия» валялась на торпеде какой-нибудь из наших машин или болталась в кармане моего мультикама зачастую вне зоны действия сети или в адском шуме бронетехники. За что мы, разумеется, были постоянно прокляты и посланы гореть в аду всеми абонентами, которые не могли нам дозвониться. Впрочем, если мы ночевали в Краматорске, все было еще печальнее — «горячая линия» будила меня где-нить в полседьмого утра и начинала медленно раскаляться, оправдывая свое название, пока соратники не подсовывали мне под руки чашки с кофе — до тех пор, пока мне, наконец, не удавалось светским тоном (о, этот «светский тон» патентованной совы в семь утра) заявить: «А по этому вопросу вас проконсультирует моя коллега», с дьявольским хихиканьем сунуть «горячую линию» в руки ближайшему зазевавшемуся Ведущему Инженеру и смыться, наконец, в душ. Ночевать в полях было всяко лучше — обычно на спальном месте «горячая линия» не ловила, правда, к мо­менту появления нас в сети очередь жаждущих крови министерских бездельников накапливалась уже немаленькая, но в 9 утра и после кофе я намного более адекватна...

...А крепкие нервы нам требовались постоянно. К счастью, у всех из нас был какой-то опыт предыдущей жизни, позволяющий невозмутимо выслушивать всю ахинею, которую нам несли в телефон, и даже не использовать пехотных терминов в процессе предложения «благодарностей» (ну а вы как думали?). Две группы звонков выделялись особенно — это были звонки от волонтеров «мальчики голые-босые-простоволосые» (не оправдывалось никогда) или «мальчикам срочно нужен тепловизор, помогите» (задачка со звездочкой — объясните в семь утра, что вам в министерстве не выда­ли ни тепловизорной фабрики, ни деньгопечатательной машинки). Однажды прекрасный киевский волонтер-­из-министерства завел себе очаровательную привычку раздавать наш номер всем, кто жаловался на недостаток аптечек в таком-то подразделении вместе с твердыми обещаниями, что мы Немедленно Решим Проблему (это с учетом того, что аптечки тогда не были закуплены даже по тендеру и теоретически он не то что это знал, а и сидел в министерстве, чтобы решать эти проблемы. До сих пор сидит, кажется. Он очень удивлялся, когда у меня появилась встречная привычка слать его нахуй вместо здрасте). И звонки от мам. О, эти украинские мамы... Я не знаю, как там с еврейскими мамами, но украинские мамы достойны отдельной саги. Чаще всего они слышали от сына звон, где он — не поняли, но Мальчика Точно Обижают! Хуже, конечно, когда по тексту понятно, что мальчик — законченный аватар и пиздобол, — но Мальчика Обижают. И терпи. Это мама. Мама — это святое. Да, конечно, приедем и проверим, что он покушал и в шапочке. Да, конечно, нас тут целых четыре человека на всю зону АТО, непременно через полчаса будем у вашего мальчика. Не волнуйтесь, мама, мы все порешаем и разрулим. Да-да, конечно, не беспокойтесь, я тоже мать и понимаю вас изо всех сил. Конечно-конечно. Спасибо за беспокойство.

На моей памяти нервы при разговоре по «горячей линии» сдали только один раз и, как ни странно, в нашей компании трех холериков и одного флегматика — именно у Кати.

...Я сосредоточенно выписывала неизвестную науке кривую между воронками и трещинами того, что почему-то называется «дорога на Трехизбенку». Катя официальным тоном мурлыкала что-то в «горячую линию». Я не прислушивалась, поскольку происходило что-то банальное: «Да-да, вам необходимо обратиться в часть с запросом о справке по форме 154, после этого подать ее в комиссию Ю, после чего... А вообще, товарищподполковник, я бы вам нахуй УБД не давала».

На слове «нахуй» я резко дернула рулем, влетела в воронку и прислушалась. Тон оставался все таким же светским и официальным.

— Да потому что вы, блядь, неделю бухали в Бахмуте, когда люди по году с фронта не вылазят, а теперь хотите УБД. Вам офицерская честь не жмет? Да-да, разумеется, пишите жалобу в министерство. И вам всего хорошего.

Пиздюли от начальства мы, как всегда, честно поделили на четверых.

* * *

...Мы стояли на блокпосту, изображая из себя полных блондинок. Ну да. Родное министерство в чьем-то там лице временно выдало нам машину для поездок. Совсем забыв о том, что, в принципе, неплохо было бы, чтобы у машины были хоть какие-то номера. Ну то есть, скажем прямо, не то чтобы забыв, а вот, как вам уже хорошо известно, «неебет». Крутитесь как хотите. Ну вот мы и крутились.

Ну то есть, конечно, какие-то номера на машине висели. Другой вопрос, что конкретно к этой машине они совершенно точно не имели никакого отношения, поскольку оторваны были от Димкиного «Атошки», а перепутать красный «форд транзит» и белый пикап «мазда» не смог бы и самый тупой мент на блокпосту. Поэтому, разумеется, никакого техпаспорта к этим номерам не прилагалось. Именно поэтому мы сейчас и косили под блондинок, забывших техпаспорт. Ну вот таке велике горе, дяденька, мы это... волонтеры. Ну, знаете, пирожки тут возили. Пирожки остывали, мы очень спешили, ну и вот. Забыли техпаспорт. Яке велике горе.

Кажется, это даже работало. Во всяком случае дяденька милиционер уже, похоже, преисполнился сочувствия к тупым бабам и соглашался отпустить нас, только проверив, стоит ли в указанном месте указанное подразделение. И уже даже пошел звонить какому-то своему приятелю, который вроде как был, ну или бывал в этом самом указанном месте... И вот тут по закону подлости нас ждала она самая. Поскольку телефонная трубка ответила ему человеческим голосом, что нет, нифига, такого подразделения там нет и не было. Что, в принципе, было крайне странно, поскольку таковое подразделение там очень даже было, но...

Мент медленно сбросил звонок и очень медленно повернулся к нам. В его глазах читались все мировые архетипы мужчины, которого почти обвели вокруг пальца какие-то блондинки. Он был преисполнен негодования. Он раздулся, как сова-трансформер из того чудесного ролика, погуглите и посмотрите, если не видели, и навис над нами...

Дальнейшие события я бы могла отнести только к области очень плохого кинематографа, если бы сама в них не участвовала.

Рядом с нами тормознул изящный седан, пассажирская дверь открылась и оттуда донесся непринужденный голос:

— О, девчонки, а чо стоим, кого ждем?

— Алексаааандр (ну, пусть его звали именно так, хотя на самом деле нет)! — возопили мы, не выходя из образа тупых блондинок, несмотря на полное понимание неадекватности этого имиджа ситуации. — Нас тут обижаааают!

Пусть-Будет-Александр вылез из машины и навис над ментом. В мгновенной схватке взглядов альфа-самцов мент проиграл без борьбы и немедля отыграл вторую часть ролика про сову-трансформера, а именно уменьшился в размерах втрое и стал как-то боком.

— Командир бригады Такой-То полковник Сякой-­То, — отрекомендовался Пусть-Будет-Александр. — Не, ну я не понял.

— Да вот, — жалостно сказал мент. — Они. Тут. Документы. Это.

— Тааак, — угрожающе сказал Пусть-Будет-Александр. — Вы. Две. В машину. Ко мне в штаб. Без документов они тут. Теперь вы. У вас еще вопросы есть?

— Не-а... — грустно сказал мент и попытался уменьшиться еще вдвое.

— Тогда все, — удовлетворенно заключил Пусть-Будет-Александр, — поехали.

...Мы сидели под штабом и реально боялись. В глазах комбрига читалось такое ожидание пиздюлей или вообще расстрела, что все логические уговоры пасовали перед этим ощущением.

Ворота штаба открылись.

— Не, ну я не понял, — нормальным голосом сказал Пусть-Будет-Александр, — а хуле вы не заезжаете, реально ж поговорить надо...

...Еще полгода мы пугали своих попутчиков на том блокпосту, демонстрируя мгновенное превращение нашей любимой совы-трансформера.

* * *

...Если на военном нет кашкета, значит, ему похрен на любое начальство и министерство. Комбату было похрен. Он самозабвенно орал.

— Да нахер мне тут еще одна комиссия из министерства! Вчера комиссия, позавчера комиссия, сегодня, блядь, опять комиссия! Мне что, очередную комиссию в лесу потерять посредством неустановленной ДРГ, чтоб перестали ко мне переться?

Если у ведущих инженеров Министерства обороны руки в боки, им похер, есть ли на комбате кашкет. Мы с Совой переглянулись, поудобнее уперлись ногами в землю, чтоб не снесло звуковой волной, и подключились к ору.

— Да нахер ты нам сдался такой красивый! Нас твой замполит третий день по делу ждет! Какая мы тебе нахуй комиссия, пусть твой бардак собаки злые проверяют, а нам надо твоих дебилов научить документы нормально оформлять, чтоб их пятый раз не заворачивали!

Комбат не слышал.

— Да хер вам, я вас кормить не буду и спать укладывать тоже не буду! Припрутся, и корми тут их!

— Да, бля, мы тебя просили нас кормить, поить, спать укладывать, баньку и дев...

Я поняла, что меня куда-то занесло. Все на секунду замолчали и недоуменно посмотрели друг на друга, но потом набрали воздуха в грудь, и...

— Припрутся, блядь! Почему вы ко мне на батальон все претесь? Вон, поедьте ко мне на Мемрик, посмотрите, какая у меня там поебень!

— Да меня, бля, на твоем Мемрике уже шестой час ждут, пока я с тобой разговариваю!

— Ага, ждут ее! Там-то ночевать негде!

— Это тебе там ночевать негде, а мне там ночевать найдут где!

— Хуле ты ко мне на Водяное не ездила, пока мой бат там по голове ебошили?

— Это я к тебе на Водяное не ездила? Да я, бля, на твоем Водяном была чаще, чем твое величество!

— Да, бля, кто был, ты была, крыса министерская?..

Катя тихо положила нам руки на плечи, заставляя нас замолчать, и очень спокойным голосом сказала:

— Штаны.

— Что штаны? — охренели все.

— Штаны, — флегматично пояснила Катя. — Вот эти конкретно штаны. Которые на тебе. Я их лично наде­вала на тебя в Водяном, когда ты сбежал из госпиталя к своей роте.

Комбат покраснел, побелел, раздулся, посмотрел на штаны, плюнул на землю и тихим голосом сказал:

— Заходите, хер с вами.

...Потом мы, конечно, почти подружились, но это была уже совсем другая история.

* * *

...Стояло хмурое осеннее утро на второй линии. Остатки взвода тупо смотрели в кружки с кофе. Взвод­ный проебался домой к жене. Замок был в отпуске. Командиры отделений тихо дрыхли, пользуясь удобным случаем. Один из механов тоже дрых, второй лежал в госпитале, а третий с утра прострелил колесо аватару, очень стыдился этого и прятался где-то в недрах базы, отказываясь от еды. Короче, дежурство возле чайника несла две недели назад как зашедшая шестая волна, которой было совершенно некуда деваться.

Возле базы остановилась машина. Из нее вылез красивый человек в хорошем камуфляже, подошел к чайнику и сообщил что-то типа:

— Привет, селяне! Я представитель волонтерского десанта при Министерстве обороны! Расскажите, как у вас тут дело обстоит с материально-техническим обес­печением?

Мы с Катериной незаметно оживились и направили ухи в сторону гостя. Недолики недоуменно переглянулись. Они, в принципе, уже слышали слова «материально-техническое обеспечение», но на данный момент оное обеспечение им насыпали прямо в миски и выдавали с хомячьего склада, и о сложных путях его появления они знали примерно чуть меньше, чем ничего.

— Так точно, обстоит, — осторожно ответил один из недоликов. Главный ответ на вопрос любого начальства он, похоже, помнил еще со срочки.

— Все есть? — признал его главным и умным гость.

— Так точно, вроде все, — еще осторожнее ответила жертва.

— А вы какое подразделение?

— Такое.

— А, ок, записываю, у подразделения такого все есть...

На следующий день меня, конечно же, забанило в фейсбуке десять человек. Анализ потребностей армии продолжался в плановом режиме.

* * *

...А вот однажды мы почти что брали штурмом Галицкий РОВД г. Львова...

Не, ну не так. Не все так сразу. На самом деле мы просто ехали и страдали, что остались без машинки, начальство рвет, мечет и привычно отвечает на вопросы: «А как мы туда попадем?» — «Да меня не ебет», и вообще что-то же надо делать? И тут нам пришла в голову гениальная идея. Да. Надо спросить в фейсбуке, нет ли у кого лишней машинки! Yes! Как говорит наш любимый комбат в ответ на предложение покрасить траву — ебаааать, товарищ полковник, а я-то и не догадался, дурак, спасииибочки!!!

Долбоклюи, как известно, летают крупными стаями. Ну то есть не важно, что летают они в разных местах и в разные стороны, и из-за этого стая долбоклюев превращается в хаотическое зрелище масштабов страны. Важно, что летают они именно стаями и громко кричат друг другу «курлы-курлы».

«Курлы-курлы» — закурлыкал тот из телефонов, ко­торый не был «горячей линией». Привет-привет. Это Леша из Львова. Конечно, есть лишняя. На полгодика дам покататься. Ну только заберите сами, да?»

Я повесила трубку и пошла за двумя билетами во Львов.

Леша встретил нас на перроне и немного смущенно сказал, что мы неожиданно шустрые, что в машинке надо докрутить пару гаек, но есть хорошая новость — это время мы проведем в традиционно-львовском и не менее традиционно-военном стиле, а именно за кофе со всей остальной бандой, которая жаждет с нами познакомиться. И мы, конечно, отправились к кофе и к банде.

Кому пришла в голову светлая идея сказать пани Лесе, что можно подъехать поговорить, — я не помню. Я-то тогда не была знакома с этой фантастической женщиной. Это потом я осознала, что любой отчет о любом львовском волонтерском мероприятии включает в себя пункт «потом пришла пани Леся и началась драка». Короче, пани Леся пришла — и началась драка. Ну то есть по большому счету и драки-то никакой не было, просто сопровождающие пани Лесю попытались помахать в воздухе кулаками, их вежливо положили подумать о своем поведении на пол, после чего проводили к двери и попросили больше не навязывать своего общества... И вернулись пить кофе.

Через час, выйдя покурить из кабака на улицу, мы обнаружили там инсталляцию из пяти патрульных машин, трех журналистов с камерами, размахивающей руками пани Леси и бойцов подразделения «Грифон».

— Оооо, а это нас арестовывать едут! — завопили мы, — курррва, с «Грифоном», пиздец, мы страшные! Бегом побежали кофе допивать, бо в отделении не нальют.

Должна заметить, что пророк из меня, как из говна пуля.

Удобно разместившись в пяти патрульных машинах, мы отбыли в РОВД давать показания относительно зверского избиения ветерана войны. Кажется, к этому моменту у ветерана уже выпало два зуба и произошло сотрясение головного и спинного мозга, да. Вообще, надо сказать, явившись арестовывать наш табор, состоявший в основном из бабов и детей, патрульные и «Грифон» резко призадумались и проявили некие симптомы когнитивного диссонанса, але чо уж. Арестовывать так арестовывать.

Подозреваемых завели в кутузку, а свидетелей оставили курить на улице. Нас окружали милые, симпатичные люди, медленно сжимавшие кольцо. Один даже попытался размахивать на меня кулаками.

— Тааак, — поняли мы, — тут дела не будет. Курлы-курлы, але, Андрюха, а подгонишь коллег-правосеков на случай, если нас бить будут? На соседней улице? Подбегут, если надо, чтоб не создавать толпы? Плюс-плюс.

И тут как раз создалась толпа. Как позже выяснилось, львовское волонтерское сообщество прочло мой пост в фб (ну вы же не думаете, что я не осчастливила свою ленту праздником и весельем?) и двинулось на штурм, во­оруженное кавою, канапками, шинами, флагами и всем-всем, что порядочному человеку нужно, чтобы устроить маленький Майдан. Камерный такой. Человек на 200—300. Как раз в размер улицы Мартовича, шо там тех львовских улиц? Спокііійно, — казали протестуючі, — ми той РОВД ще в чотирнадцятому спалили, то знаємо як!

Следующие семь часов мы социализировались в полный рост. Катя даже успела подружиться с одним из самых активных оппонентов, который оказался совершенно адекватным мужиком, который просто не смог не отреагировать на сообщение «какие-то гражданские избили ветерана». После совместного звонка его взводному, который прям из-под Попасной изящным армейским штилем объяснил, кто кому тут вася и чего он ему добавит, если он будет обижать Женечку с Катенькой, мужик впал в тоску и растерянность, после чего извинился, подарил фенечку и очень звал еще в гости под Попасную... Короче, кофе и социализация шли своим чередом, улица Мартовича стояла заблокированной, ну да Львову не привыкать.

Часам к семи вечера на флешмоб «а нам похуй, мы никуда не собираемся, кстати, темнеет, надо уже шины зажигать» прибыло какое-то великое милицейское цацо, ну типа областного начальника. Оно дыхнуло на погоны, протерло их рукавом и сообщило, что оно здесь главный и будет организовывать примирительные переговоры. Я думаю, вы уже догадались, что выбор пани Леси в качестве одной из сторон таковых был стратегической ошибкой...

Ну, допустим, меня флегматичная Катя убрала себе за спину почти сразу, как только я пыталась дотянуться до нее, матерясь на чистом украинском со всеми онёрами типа дуп и курв и холер ясных (вообще-то я не умею, но тут, похоже, гены взбодрились в достойном окружении)... Но вот когда через стол попыталась прыгнуть Катя, у которой удар с левой — примерно семь пани Лесь, — все испугались всерьез... На этом примирительные переговоры были срочно окончены, большой милицейский начальник, отозвав нас в сторону, на чистом русском пробормотал что-то про ебаный пиздец, вернул нам арештованных, ну и мы, конечно, как всегда пошли пить кофе)))

С тех пор каждый раз, как мы приезжаем во Львов, банда таскает нас пить кофе и предлагает по старой памяти штурмовать Галицкий РОВД. Мы, конечно, всегда соглашаемся, но как-то оно все недосуг... Долбоклюям всегда пора разлетаться в разные стороны с радостным «курлы!»

Ах, ну да, совсем забыла. Начальство изволило крайне гневаться, что мы проебались аж на целых два дня, а на вопрос «А где еще нам было взять машину», ответило... Ну, вы уже догадались что)))

* * *

— Сонечко, — голос в трубке звучал устало, — сонечко, перестань щебетать. Я по делу. Найди нам, пожалуйста, срочно вертолет.

Я села на пол с телефоном.

— Кто? Что?

Мне назвали позывной.

— Да ничо, ты не беспокойся, лапу оторвало, щас стабилизируют в Селидово, но хер его знает, как его в Днепр тащить, говорят, керосина нема, сонечко, ты там пни свое Министерство обороны, пожалуйста, очень надо...

— Плюс, щас сделаем.

Я нажала на отбой и несколько раз вдохнула. Потом постучала головой об стенку. В голове не прояснилось. Вообще-то странно было бы, если бы я соображала. Я две недели ебошила в полях без просвету, и вот меня отпустили на один день домой на годовщину свадьбы, но боец, который должен был вести мою машину из-под Луганска в Харьков, забухал, причем прямо вместе с моей машиной, и мы до вечера выколупывали из проеба хотя бы машину, а потом я везла Катю в Краматорск, а потом себя в Харьков, с моим-то водительским опытом в тыщу километров, хуевым ближним светом, и я пела песни, чтоб не заснуть под плеер, и на Харьковском блокпосту меня очень просили поставить машину и доехать домой на такси, но я все-таки доползла до дому, правда, не помню как, и успела даже несколько часов поспать, а теперь пора было идти с мужем развлекаться чтогдекогдашенькой в качестве праздничка, и по этому поводу я даже вылезла из камуфляжа и даже накрасилась, и тут телефонный звонок... и вертолет...

Я постучала головой об стену еще раз. Не помогло.

— Так, — сказала я себе вслух. — Не знаешь, что делать — делай что попало.

И начала делать что попало. Сначала, конечно, я позвонила Катерине — нельзя же дать соратничкам спать спокойно, даже в Опытном под обстрелом, мы с ней еще немного синхронно постучали головой об стенку, а потом стали звонить куда попало.

— Будет тебе вертолет, — наконец раздраженно сказала трубка. — Как твоего бойца-то зовут?

И тут я снова села на пол. Мы были знакомы полгода. Он учил меня водить беху и катал на броне. Мы пили кофе в трех разных локациях. Мы трепались обо всем и ни о чем. Но, черт возьми, я никогда не знала, как его зовут!

— Игорь, — в трубке ничуть не удивились моему вопросу. — Игорь.

Я передала информацию, поправила макияж, надела парадные тапки и пошла на чегекашечку. Ну черт, вертолет вертолетом, но не могу же я портить мужу праздник, он же уже и забыл-то, что у него жена есть, ему надо хоть иногда показывать меня людям, да и метаться тут в четырех стенах в ожидании...

В огромном светлом офисе пыхтела кофеварка и бесхозные чашки были сложены в аккуратный ящичек. Я взяла в руки первую попавшуюся. Кружка была аккуратно разрисована камуфляжем и на ней была надпись «С днем защитника Отечества, Игорь!»

И вот тут я, наконец, потеряла сознание.

* * *

...Беха с вырванным дном печально остывала возле дома — беда не беда, а запчастей родная армия не даст, надо снять все, что можно, пока не забрали, а все сидели в темноте кругом и молча курили. Хер его знает, зачем я гнала «опель» из Харькова, а Катя «мазду» из-под Донецка, с нуля, никакой формальной необходимости в нашем присутствии там не было, да ничего уже не нужно было делать, просто когда случается хуйня и ты уже ничего не можешь исправить, намного проще сидеть вместе и курить, смотря в центр темного круга. Тем более когда хуйня случается так глупо и неожиданно, когда вроде бы все на отдыхе, на третьей линии, когда разрывы и стрельба за горизонтом, и тут какое-то тыловое хуйло решает посмотреть, как бегают слоники, и отправляет две роты в марш по пересеченной и никем не проверенной местности, и фугас вырывает у передней бехи дно, и десант улетает воробушками с брони, размышляя на лету, что бы было, если б они сидели в штатной позиции, а механ, под гусеницей которого рвануло, тоже улетает из люка, но уже совсем не в полном комплекте. И большая винтокрылая птица летит в Днепр, а ты гонишь «опель» из Харькова, чтобы просто посидеть в пустом круге. Пустом без тех, кто сейчас в Днепре.

— Жень, а Жень, — говорит кто-то. — Там такое дело... Помнишь, ты книжку привозила... Жадана. Короче, он ее с собой взял, чтоб дочитать, пока мы бегать будем... А теперь в сознание пришел и просит ее найти, расстраивается, что не дочитал. Ну... Нашли. То что осталось, он ее в карман на колене пристроил... Короче. Хочет дочитать, да.

Обрадовавшись, что можно хоть что-то сделать, я беру в руки фейсбук и поднимаю на уши днепровских друзей с требованием к завтрашнему утру купить, достать, украсть мне тот чертов «Ворошиловград». И с утра, закинув в «опель» бойца и Катю, еду в этот чертов Днепр, вымокаю всей спиной — первый раз за рулем в большом городе, да с ориентировкой по телефону, а Димка с Ксюхой тем временем собирают всех из госпиталя — просто навестить и посмотреть своими глазами, что там еще остался кто-то живой, кто может читать этот чертов «Ворошиловград»...

...Мужики заползают в палату, мы остаемся снаружи, чтоб не мешать, и тихо разговариваем с женщиной с пепельными глазами... Да, нормально. Да, обещают. Запишите телефон, мы на связи... Пусть поговорят, да. Держитесь. Все будет хорошо... Наконец нас запускают в палату — он лежит, огромный, со странной этой недостающей лапой, весь в бисеринках пота и пытается улыбаться. Я трогаю его за руку и вспоминаю, как он когда-то затаскивал меня на броню, когда учил водить беху... эту же? Да нет, вроде не ее... Мы что-то неловко говорим, желаем выздоровления, приходит медсестра и выгоняет нас нахрен.

У госпиталя меня ждет днепровский друг с книжкой. Я забегаю в политравму и неловко сую ее в руки женщине с пепельными глазами.

— Вот. Книжка. Просил...

— О господи, — ее глаза на минуту светлеют и, кажется, даже улыбаются, — «Ворошиловград»? Плешь он всем уже проел с этим «Ворошиловградом»!

* * *

— А можно я его пристрелю? — вежливо спросила я. — Ну серьезно, это ваше сокровище две проклятых недели пишет мне бумагу, которая нужна на позавчера. Я больше не могу. Я его убью, можно?

— А кто у меня будет замполитом? — задумчиво ответил комбат. — Не то чтоб мне нафиг нужен замполит, но как-то положено...

— Олега повысишь. Он нормальный.

— А на место Олега я кого поставлю?

— Ярика, он справится.

— От ты даешь. Ну ладно, хрен с тобой, стреляй. У тебя с собой или дать?

Замполит нервно дергался в кресле. Не то чтоб он полностью верил в наш диалог, но мы оба были убедительны.

— Значит так, — грустно сказала я. — Я приезжаю за этой бумажкой в четвертый, прости господи, в четвертый раз. Это ногами четвертый, не считая звонков. Я сперла тебе аналогичную из сектора, тебе не надо делать ничего, просто ничего, поменять в ней шапку и реквизиты и все. ВСЕ! Так, я уехала в третий бат, если через четыре часа, когда я вернусь, этой гребаной бумажки не будет, то как бог свят, я это сделаю.

Видимо, лицо у меня в тот момент было достаточно убедительным.

* * *

...Прошло шесть часов...

Процесс рожания ежика против иголок продолжался, насколько мне растрепали свидетели, эти самые шесть часов даже без перекуров. Все-таки иногда я умею делать убедительное лицо. Так вот, за шесть часов в муках были рождены 2 фразы. Буквами — две. Одна — не до конца.

— Бля, — сказала я, — надо что-то делать. Там шесть страниц, Катя, он будет ее рожать до дембеля.

— Бля, — сказала Катя. — Так, селяне, идите из-за компьютера нахер бухать, толку от вас ноль. Женя, иди, возьми официальные показания у такого-то, а я пока все сделаю...

Через двадцать минут бумага была готова.

— Олег, — рявкнула Катя, — погнали со мной в бригаду, бумаги подписывать, а то с этими детьми армейского маразма мы там сдохнем!

Олег хлопнул ноутбуком, дверью машины, я с пробуксовкой рванула с места, и мы унеслись в бригаду. Бумага действительно нужна была на позавчера.

* * *

— Неее, — задумчиво сказал НШ. — Написали вы все, конечно, хорошо, но согласно новым инструкциям партии и правительства...

— Рррр, — сказал Олег, достал из-за себя ноутбук и приготовился внимать новым инструкциям партии и пра­вительства...

— Женя, — рявкнула Катя, — иди лови доктора, чтоб не сбежал! От него нужно восемь справок на основании того, что мы щас напишем...

— Это как? — оживился НШ.

— Да вот так, вы ж не думаете, что мы от вас щас уйдем без этой клятой бумаги?

* * *

...Начмед смотрел на меня измученными глазами... ну начмеда — у меня нет других аналогий.

— Да, — тихо отвечал он, — конечно. Я все понимаю. Щас, я освобожусь когда-то и все сделаю. «После дембеля», — читалось в его глазах.

«Когда ж я сдохну?» — читалось в его глазах еще яснее.

— Слушай, — мудро предложила я, — а давай я все сделаю, только дай образец, а?

Глаза начмеда немного просветлели.

— Забирай, — сказал он. — Все забирай. Мой комп в углу, образцы на рабочем столе, принтер за загородкой, рисуй что хочешь, можешь заодно мой медпункт продать и меня из армии уволить...

* * *

— Так, это уже норм, — сказал НШ. — Осталось подписать, ну я буду за комбрига и юриста, Олег, за замполита умеешь?

— Конечно, — радостно завопил Олег.

Я сфоткала бумаги на телефон и полезла на крышу машины взывать к богам-интернета-в-зоне-боевых-­действий. Бумаги действительно нужны были на позавчера...

— ...Слушайте, вот я одного не понимаю, — спросила я в пространство накуренной машины. — Каким хреном они умудрились приказ на расследование выпустить датой за две недели до события, и не увидит ли этого кто-нибудь, кто не я?

— Забей, — ответили мне. — Это армия, детка.

* * *

...Самой страшной военной тайной батальона было то, что комбат панически боялся белой бумаги формата А4. Никак иначе мы не могли объяснить того факта, что комбат был готов на все, лишь бы максимально избежать любой работы с документами. Иногда мы думали, что если поставить за комбатом заградотряд с пачкой бумаги — он возьмет Донецк силами одного батальона. Иногда — что если эту тайну узнает противник, комбат отступит до Днепра. Или до Черемоша.

Нас, зловещих вестников проклятой бюрократии, комбат воспринимал с безнадежной обреченностью смертника. Пристрелить нас было нельзя, а отвязаться от нас было невозможно. Поэтому комбат придумал гениальный военный план. Он от нас прятался.

К игре в прятки комбат подошел с военной основательностью. Во-первых, ничто не выдавало этого штирлица, кроме припаркованного на видном месте возле штаба комбатомобиля. Во-вторых, прятался он всегда в одном и том же месте. В-третьих, с хозяином этого места мы в принципе дружили, и он сдавал нам комбата примерно всегда, на случай, если мы сами не найдем. Короче, разумеется, каждый раз комбат неожиданно проигрывал в прятки. Следует заметить, что он всегда честно признавал поражение, устало вздыхал и соглашался на все. Кроме подписания бумаг.

...Мы уволились из Министерства обороны и, через неделю, одетые в наглую цветную гражданку, приехали в бат с какой-то волонтеркой и свежим кофе.

— Оу, а забегайте ко мне, — сказала телефонная трубка голосом хозяина любимой комбатовой крыивки.

...На столе была типичная картинка «Военные не нарушают устава» — ну то есть порезанная колбаса и три пустых стакана. Комбат обреченно повернулся ко мне.

— Ну, что вам сегодня от меня надо? — спросил он голосом, способным растрогать сердце любого человека, не закаленного Министерством обороны.

— Да ну тебя, — мстительно ответила я. — Нафиг ты нам нужен, мы на воле!

Комбат уронил колбасу.

* * *

...Мы сидели на полу в коридоре минобороновского отдела, весело ржали и фотографировались. Министерство в славе своей трудилось над нашим увольнением, но посидеть в процессе в более оборудованном месте нам не предложили. Наш камуфляж видел намного более неподходящие поверхности. Стены же министерства и офигевающий караульный ничего похожего не видели.

Задача министерства была сложна. Проблема состояла в том, что неофициальная часть нашего увольнения состояла в тексте «да пошли вы все нахуй», присланном нам в фейсбуке человеком, который формально не являлся нашим начальником. Ну то есть как бы реагировать на это было как-то глупо, и мы спокойно продолжили бурную деятельность. Где-то через месяц держава спохватилась, что у нее тут болтаются какие-то неучтенные, и надо бы их все-таки уволить нахуй. К сожалению, ничего умнее, чем проставить нам прогулы на нашем несуществующем рабочем месте в Киеве, они не придумали. Ознакомившись с этим хитрым планом, наши юристы (в количестве всей команды, кроме Долбоклюя) просветлели лицом, сплясали веселый народный танец и популярно объяснили, чо щас будет и как всем будет смешно и похохотать. Министерство в явленных нам представителях осознало, задумалось, погрустнело и начало договариваться. Юристы тыкали в них пальцами и неприлично ржали, требуя личный танк, наградной пистолет и разрешение расстрелять из него особо доверенных лиц. Министерство грустнело и пересчитывало наличествующие танки и пистолеты.

Но сейчас мы, договорившись (нет, не скажу))), сидели на полу в коридоре министерства и ждали, пока у очень важных людей, вносящих записи в трудовую, кончится обед.

— Слышь, мужик! — задорно гавкнула Сова на какого-то проходящего мимо подполковника. Тот сбился с шага. — Сфоткай нас, что ли!

Подполковник клацнул смартфоном и перешел на крупную рысь.

— Таааак, — сказала Сова, — Джейн, ну, пишешь в фейсбук, как всегда, ты.

Через три минуты по министерству пронесся топот, обед скоропостижно закончился, и нас начали запихивать в кресла, угощать кофе и заполнять наши трудовые.

— То-то же, — удовлетворенно кивнула Сова.

Дверь бухгалтерии была закрыта. Мы упали на, к счастью, поставленный под ней диванчик и задремали. Часа через полтора бухгалтеры вернулись к трудовой деятельности, даже не убирая со стола остатки тортика, немного поспорили на предмет того, кто нами будет заниматься, выделили из своей деньбухгалтерской среды объемную тетю и начали рожать документы.

Касса, в которой нам должны были выплатить остатки нищенского нашего жалованья, была, как вы уже догадались, закрыта. Тетя «деньбухгалтера» сочувственно покивала головой, сказала: «Ну, Маша, наверное, скоро придет», но все же сочла своим долгом развлечь нас непринужденной беседой.

— Ну, девочки, — сказала она, — вы же понимаете, что вам в этих коридорах не место.

— Конечно, — отозвались мы с полным пониманием, — вот хуле нам делать в ваших этих коридорах, в которых даже на полу сидеть нельзя, и все заняты дележом кабинетов? Нам в другом месте норм.

— Ах, — сказала тетя, — вы не понимаете. Я же пришла сюда работать еще во времена Афганистана. Мне сначала очень не нравилось, а потом я привыкла и полюбила это все! Этот камуфляж! Эти мужчины! Этот запах ваксы!

Вот я на что угодно готова спорить, что читая это, вы сидите и думаете: «Ну тут Долбоклюй уже брешет для красивости. Запах ваксы — это уже перебор». Так вот. Клянусь вам чем угодно, хотите — своей измученной печенью, что именно запах и именно ваксы! А вру в угоду художественному стилю я, кстати, совсем в другом месте, но вы все равно не угадаете. Но вернемся к тете.

— Вот Афганистан, — мечтательно сказала тетя, — это была настоящая война. А вот это, то, что сейчас, — это просто какой-то фарс.

— Конечно, фарс — подтвердила я, — у вас тут в ва­ших заслуженных коридорах не просто фарс, а вообще цирк с клоунами какой-то. И с конями. Педальными. Катя, нельзя бить тетю, нам еще денег не дали. Катя!

Вот так Долбоклюй и команда расстались с Министерством обороны Украины. А дальше была уже совсем другая история.

* * *

...Мы курили на пронизывающем ноябрьском ветру посреди города Доброполье, прямо напротив театра. До этого момента я не знала, что в Доброполье есть театр. Мы — это мы с Катериной, в грязном камуфляже, и моя подруга с ранней юности, Лена, на каблуках и в женственном пальто. Курили мы на улице, поскольку приглашать друг друга в машины нам было нельзя.

— Лен, а Лен, — сказала я. — А давай махнем не глядя твой белый «крузер» на наш белый «хайлюкс»? Ну «тойота» и «тойота», никто не заметит же.

— Нууу, — задумалась Лена.

— Мы тебе моток синей изоленты в придачу дадим! — радостно включилась Катя. — И домкрат хороший! Смотри, хорошая машина, 1996 года, и жрет меньше, чем твой «крузак».

— Да мне-то хуле, сколько она жрет, — затянулась Лена.

...Мы молча докурили, глядя на театр и ежась на ветру.

— Ну ладно, — сказала Лена, — ехайте, инженеры Минобороны, прости господи, осторожнее там.

— Сама осторожнее, госпожа координатор.

— Лен, а Лен, — вечер вдруг поверг меня в философское настроение. — Вот скажи. Кто б нам три года назад сказал, что на кой-то хрен в мире вообще существует город Доброполье?

«Тойоты» мигнули на прощание фарами и стартовали в разные стороны.

...Нашу белую «тойоту», «Зайку», кажется, знал весь сектор. Ну, впрочем, это в некоторой мере иллюзия, просто когда два десятка машин постоянно мотаются по одним и тем же пустым дорогам... О, ASAP на Красик ушла. О, а это, кажись, ноги комбата из-под течика, мужики, домкрат нннада? О, Фиат за жратвой, машем, увидимся... Променад, все знакомы, даже если не в лицо, то по машинам так точно.

...Блокпосты на въезде на базу были устроены, прямо скажем, абы как, ну или как минимум не для удобства проезжающих, да и караульные страдали регулярно. Пока на дворе было лето, все было отлично — но попробуй стань на ледяной горке, назови пароль, а потом тронься в нее на перегруженном заднеприводном пикапе, который, кстати, и звали-то «Зайкой», потому что от перегрузки на этих адских дорогах мы хронически ломали рессоры, и беленькая «Зайка» начинала весело подпрыгивать на любой кочке. Конечно же, задолбавшись вкатывать машины в горку, караульные старались пропускать знакомые накатом, открывая шлагбаум при появлении знакомых очертаний, и, конечно же, мы старались пользоватся этой возможностью...

— Кто сегодня на воротах? — спросила я, вписываясь в поворот.

— Та наши.

— А, ну погнали.

На шлагбауме прыгал и махал руками боец неопределимого вида. Хрен их, если честно, различишь в темноте, камуфляжных и закутанных...

— Борман, что ли? — задумчиво переспросила я.

— Та потом зайдем, поздороваемся, увидим.

Мы приветственно помахали руками в ответ и зарулили на базу. Пальма с Дашкой совершили круг почета вокруг машины и помахали хвостами. Пара военных вылезла из темноты, схватила в одну руку по рюкзаку, в другую по волонтеру — ноги не поломайте в темноте, девчонки, — и потащила нас к свету, теплу и кофе. Перед дверями они заговорщически приложили палец к губам и тихо-тихо, на цыпочках завели нас в комнату.

В эфире царил цирк. Обсуждалось проникновение неведомых диверсантов на базу посредством белого пикапа. Судя по тональности дискуссии, вся база пыталась ржать так же тихо и не в рацию, как население комнаты, выдвигая из своих рядов кого-то, кто мог на десять секунд собраться, чтобы выдвинуть очередной тезис из устава караульной службы. Один гуманист попробовал было расколоться, но ему быстро закрыли рот ладонью.

— Так а кто там на воротах? — спросила я.

— Та Андрюха из госпиталя вернулся, он же вашей «Зайки» не видел, три месяца провалялся.

Мы надели берцы и пошлепали к Андрюхе.

— О. Привет. Не до вас, — мрачно сказал он, встряхнулся и спросил: — А откуда вы взялись?

— Да вот. Приехали пять минут назад.

На лице Андрюхи медленно прорисовалось просветление.

— На белом пикапе, — очень медленно и с ненавистью сказал он, — суки, я их всех убью, — заорал он на всю базу.

Прошло полтора года, но не менее раза в месяц мы дразним Андрюху тем, что он не знает устава караульной службы.

— Стрелять надо было, боец!

Он очень трогательно обижается...

* * *

...Мы сидим на веранде базы и, как обычно, курим, смотрим в кофе и ведем ленивую светскую беседу...

— Боб, — говорю я, — слушай, а откуда у тебя такое украшение на морде? Я б понимала, если бы тебе сержант морду набил, ну так сержант это ты, так что логика в этой мысли отсутствует. Тогда что? Бандитская пуля? Сепарская мина?

— Об лутку ударился, — отвечает Боб.

— Что? — переспрашиваю я.

— Об лутку. Ударился.

— Об что?

— ОБ ЛУТКУ! — раздраженно повторяет хором часть присутствующих.

— Так, — говорю я. — Я услышала, что об лутку, я только не знаю, что такое эта ваша лутка. Она вообще предмет, живое существо или философская концепция?

— Ну лутка, Женя, ну самая простая лутка, ну вот же она, — хором взвывает пять человек.

Я понимаю, что в глазах остальных понимания тоже не читается. Это хорошо. Значит, я не круглый идиот.

— Да ты не зюзюкай, — говорю я, — ты руками покажи.

Боб раздраженно встает и тыкает пальцем в дверь веранды.

— Так, бойцы, — говорю я. — У меня для вас благая весть. Во всем остальном мире этот архитектурный объект называется «косяк».

— Знаешь, Женя, — говорит Боб. — Я не знаю, как там у вас в остальном мире, а у нас тут, в Донецке, «косяки» обычно курят.

* * *

...Я ведь на самом деле толком никогда не была в Донецке. Ну не считать же пару пересадок на вокзале в далекой юности, правда? Говорят, он красивый. Не знаю. Для меня это виртуальный город, город из лоскутного одеяла аэрофотосъемок, город, ощетинивающийся высотками в линзу подзорной трубы, ночная подсветка поверх горизонта, город — страшная сказка. Я знаю все мягкие петли развязок вокруг него, я знаю все сходящиеся к нему дороги, я знаю все бессовестно лживые указатели... Вы никогда не задумывались над тем, какая странная штука — указатели в зоне боевых действий? Ведь указатели — это такие знаки, которые показывают, что если ехать по дороге столько-то километров, можно приехать в то или иное место, правда? Но не здесь. Здесь «Донецк — 14 км» — то ли бессовестное вранье, то ли обещание на будущее. Когда-нибудь я туда приеду...

С Луганском все совсем по-другому. С одной стороны — его не видно из красной зоны, сосны и река прячут город, и кажется, что с той стороны нет ничего, и только арта тяжело бухает со стороны этого ничего. С другой стороны... Я не любила его, честно говоря. Грязный, малоэтажный, советский, такой вот... Ворошиловград. Я приезжала туда раз в год, бухать на фестивале, мы старались пробежать город с максимально возможной скоростью, не получив при этом по морде (удавалось не всегда), и выбраться к этой реке, в эти сосны, в какой-нибудь пионерский лагерь, а там фестивалить три дня с друзьями, не приходя в сознание, распевая песни, играя в игры, и обратно, обратно до следующего года...

Прозрение со свойственной мне наблюдательностью я обрела только летом 2015 года.

— Катя, — сказала я, — Катя, слушай, а я же помню эту дорогу.

— Да ты шо, — цинично отозвалась Катя, — ты же по ней едешь всего десятый раз за этот месяц, как тебе вообще удался такой интеллектуальный прорыв?

— Да не, подожди. Я вдруг вспомнила. Я же по ней ехала пару лет назад. Было такое же лето и такая же пыль над дорогой, и мы пилили из Луганска, и дорога была такой же пустой, и мы смеялись, что это выглядит как неплохая завязка для фильма ужасов, и устали потом ужасно, не понимаю, как можно было так устать за эти несчастных 200 километров, вот именно здесь мы и говорили про фильм ужасов...

— Ага, — сказала Катя, — про фильм ужасов — это вы удачно пошутили.

Я приехала домой и подалась за консультацией к Му­жу Долбоклюя.

— Слушай, — сказала я, — а ты помнишь, вот крайний раз, когда мы ездили бухать под Луганск, помнишь, где еще Сашка из Питера отравился тортиком, и мы ржали, что не идут впрок северным соседям киевские тортики, и я еще с похмелья гоняла диджея, который в восемь утра включил музыку, помнишь, да, там еще сосны такие были — так вот, где это было вообще?

— Макарово, — сказал Муж Долбоклюя. У него вообще отличная память, не в пример мне. — Это называлось Макарово.

— Понял, — сказала я.

— Что? — переспросил Муж.

— Знаешь, — сказала я, — сейчас это место больше известно как блокпост Сталинград.

* * *

Мы... ну что, попробуете угадать? Правильно, всем пять, все молодцы, возьмите с полки пирожок. Конечно, мы сидели и курили. Мы сидели и курили на теплом ночном асфальте пустой трассы in the middle of nowhere. Мы вырвались из каких-то очередных ебеней, где быстро бегали от выстрелов и закладывали полицейские развороты на виду у всего Донецка, мы чудом не разбили машину, автоматически нырнув вдвоем под торпеду от свиста какой-то дурноватой птицы, мы устали как собаки — и вот теперь мы сидели и курили на теплом ночном асфальте пустой трассы in the middle of nowhere. Наш машин, именем Бодрый Тазик, огромный грузовой бус, торчал ебом посреди дороги, помигивая аварийкой, а мы сидели и курили в ночной степи.

— Ну и хуле делать? — риторически спросила я.

— Ну, может, кто еще приедет... — безнадежно отозвалась Катя.

— Катя! — сказала я. — Ты вообще за последние сто километров видела хотя бы одну машину? А когда ты последний раз видела какой-то населенный пункт? Это какая-то ебаная страна вечнозеленых помидоров, ты смотрела в окно, тут даже на билбордах рекламируют только семена помидоров и удобрения для помидоров! Я так думаю, здесь вообще не живет никаких людей, Катя! Я чувствую себя в гребаном фильме ужасов. Я, между прочим, Катя, последний раз чувствовала себя настолько в фильме ужасов на пустой трассе Счастье—Север в 2010-м, прости господи году, и не зря чувствовала, через четыре года именно в этом месте по нам и ебанули! Единственное, чего мы тут можем дождаться — так это нападения хищных помидоров, Катя!

В три часа ночи я бываю несколько эмоциональна.

— Окей, — сказала Катя. — Тогда у нас остается только один вариант. Вот прямо щас научиться менять колеса. На грузовом бусе. В три часа ночи. С фонариком. В теоретическом предположении, что папочка Фиат не забыл положить нам в машину домкрат и балонник. В еще более теоретическом предположении, что наша запаска накачана, потому что насос нам даже папочка Фиат в машину точно не клал. Хуле сидим, давай, погнали!

И мы погнали.

— Ой, Кать, — спросила я из-под сиденья. — Я вижу какую-то поебень. С одной стороны на домкрат, как я его себе представляю, она не похожа, с другой, хрен ее знает, что-то ж там должно лежать?

— Вытаскивай, разберемся. О, это домкрат, точно.

— Серьезно? А чо он такой?...

— Ну полезь, другой поищи, если этот тебе не такой.

— Не, ну я чо, ну ладно. А куда его теперь засовывать?

— Тихо, щас разберемся. Найди, что ли, тряпку какую-то на дороге лежать.

— Учись, сынок, — буркнула я себе под нос, — а то так всю жизнь и будешь ключи подавать.

Катя злобно фыркнула откуда-то из-под машины.

— А домкрат-то у нас того... заржавел, — Катя выползла наружу и нервно постучала домкратом об асфальт. Домкрат не исцелился. Я тихо заплакала. В темноте подкрадывались хищные помидоры.

— Так, ша, — сказала Катя, — щас мы его. Так, ты держи, я давлю.

Домкрат хрустнул и понял, что проще согласиться.

— Так, — сказала Катя. — А теперь лезь под сиденье обратно и ищи там балонник. Ты вообще знаешь, как выглядит балонник? Вот его и ищи.

...Через полчаса мы ехали в теплой машине по пустой трассе in the middle of nowhere. Фары выхватывали из темноты подозрительно блестящие глаза хищных помидоров, но мне уже ничего было не страшно.

— Кой черт понес нас на этот полигон? — спросила я риторически.

— Тот, что обычно, — не менее риторически ответила Катя. — Имей в виду, мы еще не доехали. Интересно, а кофе в этой области вообще наливают?

— Сомневаюсь, — сказала я. — Никогда не слышала о том, чтобы помидоры пили кофе.

* * *

...Я сидел при Александре Втором Освоб... Ой, ну то есть мы меняли колесо под начинающейся артдуэлью под Попасной. У нас отваливалось колесо под Песками. Мы два часа прокачивали топливную в январе в 100 км от ближайшего города, руководствуясь ЦУ механика по телефону. Однажды у нас кончилась солярка в районе, недоступном для проезда с обеих сторон. Однажды мы въебали два колеса зимой, не доехав до Изюма, когда я была на восьмом месяце беременности. Мы отгибали крыло машины монтировкой под Авдеевкой и заводили машину с помощью взвода пехоты и БМП-2 под Крымским. Короче, какой хуйни мы только мы не делали. Но, скажу я вам, никогдамне не было так страшно, как темной летней ночью in the middle of nowhere в окружении подкрадывающихся хищных помидоров. Я вообще люблю художественно врать, вот и сейчас.

* * *

Мы лениво перебрасывались комментами в фейс­буке.

— А и приезжайте, — писал Боб, — соскучились тут с этим стратегичним їблуванням.

— А и приедем, — отвечала я, — хуле тут ехать-то два часа.

— А и ждем, — писал Боб.

— То есть нет, уже не ждем, — писал Боб.

— То есть в смысле? — спросила я.

— А негде нам уже ждать, — ответил Боб. — Сгорели мы нахер за этот тред.

— То есть? — недоуменно спросила я.

— Ну вот так.

— Блядь, — сказала я в потолок. — Сразу же сказала, как только это увидела — сгорят нахуй. Почему, блядь, я вижу, что сгорят нахуй, а отцы-командиры не видят, что сгорят нахуй?

Вообще-то для того, чтобы сделать такой прогноз при виде парусиновых палаток, оборудованных буржуйками и стоящих стенка к стенке так, что не протиснешься, достаточно быть очень начинающим пророком.

— Все живые? — написала я.

— У нас все, — ответил Боб, — на палатке только малые были, успели повыскакивать в трусах. Ну, про майно — сама понимаешь.

— Сама понимаю, — согласилась я.

...Мы сидели, поджав ноги, на свежевыданной железной кровати и подсчитывали убытки. Военные уныло ковырялись в пепле, с видом археологов пытаясь опознать останки материальных ценностей.

— Генератор? — спрашивала я.

— Генератор в бусе.

— Счастлив наш бог. Дальше. Бензопила?

— Хорошая была бензопила.

— «Штиль», сука. Настоящий. Диаспора прислала. Разгрузки?

— Две в бусе, остальные...

...Я прикрыла глаза. Почему-то это было очень больно. То есть, собственно, почему «почему-то»? Все понятно.

Разгрузки продавали нам мелким оптом, по 30 килограмм в мешке. Мешок закидывали в машину, а дальше... как знаете. Мы хватали этот проклятый неудобный мешок и тащили его ко мне домой, по лестнице, с пятью перекурами. Дома я распаковывала мешок и принималась за дело. Разгрузки секонд-хенд были, прямо скажем, в грязи по уши. Совать их в стиральную машинку было невозможно, я забрасывала их в ванну, пять раз меняла и сливала воду, после этого час прыгала по скользкой ткани ногами, натыкаясь на фурнитуру и зло шипя, еще десять раз меняла воду, тащила неподъемный таз с мокрой тканью на балкон и развешивала их по перилам. Ватные бабки недовольно шипели, патриотичные комментаторы спрашивали: «Кто это такой смелый с выставкой «британки» на балконе?», а мне было уже пофиг. Очень болела спина и ноги. Через два-три дня разгрузки высыхали, мы забрасывали их в машину и... Дальше было намного проще.

— Так, — сказала я. — Дальше. Ножи. Ну тут понятно.

Военный молча продемонстрировал мне обгоревшее лезвие.

— Тысяч 200 в дым за пять минут, — подвела я печальный итог. — Это только наших. Хороший был взвод, обутый, одетый, укомплектованный. Наша пісня гарна й нова, починаємо її знову. Ну хоть оптика цела, счастлив наш бог. Малой, нашивку от бушлата отдери, это моя еще, министерская, под именем Евгения ты хреново смотришься. Кстати, я говорила, что мою статью о полигонных ротациях не приняли в «Цензор» по причине слишком высокого уровня зрады для этого издания? Ладно, хер с ним, все живы, прорвемся значит.

— ...У нас... все живы, — акцентированно произнес Боб.

— Блядь, — сказала я.

...К следующей ротации были приняты серьезные меры по повышению противопожарной безопасности полигона. Каждая палатка была оборудована листочком с правилами топления буржуйки и табличкой с фамилией ответственного за оную безопасность.

* * *

...У Долбоклюя нет ни одной медали. Согласитесь, Долбоклюй-с-медалью — это выглядело бы еще тупее, чем просто Долбоклюй. Мы с Родиной разошлись в гиперпространстве по касательным траекториям, при встрече послав друг друга нахер, — мне от тебя ничего, тебе от меня ничего, забудь-забудь, пока-пока. Как бы объяснить... У меня есть больше. Даже в материальных приложениях. У меня есть два плюшевых медведя — Дебаль и Йоссариан. У меня есть несколько паракордовых браслетов. У меня есть флаг спецназа, висевший для фана над кювезом моей новорожденной дочери. У меня есть две чашки — стеклянная с росчерком маркером и красивая с эмблемой. И куча разноцветных носков. Короче много чего, смысл чего сложно объяснить, если ты не долбоклюй.

...У меня есть застиранная белая футболка, на которой с намеренной ошибкой написано красно-черными рунами: Вотан мит унс.

Штурман из младшего сержанта вышел никакой. Военная привычка отрубаться нахрен, где сложили, сыграла свою роль — тело выключалось, как только я переставала с ним разговаривать. Большой беды бы не было — я не просто не очень люблю болтать за рулем, я давно свихнулась бы, если бы мне это приходилось делать — да и заблудиться после Киева мало кому удавалось, единственная проблема была в том, что я ненавижу прикуривать за рулем в темноте. Впрочем, задача решилась быстро — военный приобрел нужный навык: посредством гипнотерапии и по пинку под ребра, не открывая глаз, прикуривал сигарету и всовывал мне в ру­ку. «Зайка» с суровым урчанием ползла в сторону за­падной границы.

...За три дня до этого.

— Отпуск, — грустно сказал младший сержант. — Они сказали: отпуск, едьте домой. Нет, ну я, в принципе, не против — домой, но вы ж понимаете, где я, а где дом.

Мы понимали. Дом младшего сержанта в ясную погоду был виден в подзорную трубу через линию фронта.

— Ну заебись отпуск, — грустно сказал младший сержант, — тот же полигон, только в профиль. Может, хоть будить на построение не будут?

— Да, щаз, — читалось на лицах сочувствующего подразделения.

— Женя... — сказала Катя.

— Это хуйня, — сказала я.

— Давай что-то делать, — сказала Катя.

Мы взяли в руки телефоны и углубились в тайную сеть, способную решить все вопросы в обитаемой вселенной.

— Окей, — вынырнула Катя из телефона. — Значит так, слушай мою команду. Через три дня тебя ждут в Закарпатье.

— В каком нахер Закарпатье? — обреченно спросил военный.

— В закарпатском Закарпатье, — злобно рявкнула я. — Военный, команда разговаривать была? Носки собрал, сели, поехали.

— ...Куда вы меня привезли? — орал младший сержант благим матом на всю машину и окружающую сонную долину. — Здесь вообще люди живут? Где мы? Зачем мы здесь? Где были мои мозги, когда я сел в ва­шу машину?

— Мозги? — скептически поинтересовалась я. — Мозги — это не к нам. Ты хотел отпуск? Вот, это твой отпуск.

Военный ударился об торпеду лицом и обреченно затих.

— Слухай сюди, — сказала маленькая хрупкая женщина, — єдина умова всього проекту — щоб вони не бухали. Це все, що від тебе треба. Я не знаю, як ти їм це зар’а роз’ясниш, але з тебе — щоб вони не бухали, а з мене — все інше.

Я печально докурила и пошла разбираться. Младший сержант лежал на кровати мордой в стенку.

— Я из комнаты не выйду, — сказал он, — я в гробу все это видел. Я буду тут десять дней лежать и ни с кем не разговаривать.

— Отлично, — сказала я. — Тоже нехеровый вариант проведения отпуска. Есть только одно условие...

— А то ты мне что? — огрызнулся военный. — По морде дашь?

— Нет, — сказала я, — я просто с тобой больше не буду разговаривать.

Военный перевернулся на другой бок и посмотрел мне в глаза.

— Ты серьезно?

— Да, — сказала я, — я серьезно.

— Твою мать, — сказал военный и перевернулся обратно лицом к стенке. Я вышла на улицу и хлопнула дверью машины. «Зайка» фыркнула и рванула на восток.

...Потом мы, конечно, научились бессовестно врать им в глаза — бестолковым, уставшим и одинаковым. Конечно, дорогой. Тебя никто не будет трогать. Ты просто ляжешь на кровать и пролежишь десять дней вдалеке от разрывов. Тебя еще немного будут кормить. Нет-нет, что ты, ну кто тебя загонит в горы, больного и раненого? Да нет, ну конечно, ты не умеешь рисовать, ничего мы такого не выдумываем. Да-да, именно носом в стенку и спать на свежем воздухе. Ехай уже нахуй. Мы врем в глаза, запихиваем их в поезд и напряженно ждем обычного чуда на фотках в фейсбуке. И всегда дожидаемся. Через пару дней на фотках появляются неуверенные улыбки. Дней через пять начинает разглаживаться привычная морщинка между бровей. И вот исчезает «взгляд за 2000 метров», и вот они уже заливисто хо­хо­чут в объектив, то ли валяя дурака в горах, то ли брыз­гаясь в речке, то ли лепя коників из сыра, то ли ри­суя какие-то невероятные картины... Я не знаю, как маленькая женщина и ее команда делают это, но они делают это всегда.

— Эти злые женщины, — возмущается младший сержант, — загнали нас в какие-то гребеня, где запретили бухать, гоняли в горы, топили в бане, заставляли рисовать и издевались иными разнообразными циничными способами!

— Бе-бе-бе! — показываю язык я.

— Бу-бу-бу, — смеется он.

— Зато он первый раз в жизни привез из отпуска магнитики, а не долги и хреновое настроение, — констатирует кто-то.

Мне не досталось магнитика. Мне досталась футболка с красно-черной рунической надписью со специально сделанной ошибкой: Вотан мит унс. Я пытаюсь беречь ее, как умею, но надпись смывается при стирке. Впрочем, это не важно же, наверное, правда?

* * *

...Мы познакомились как-то совершенно случайно, как оно всегда бывает. Просто кто-то из общих френдов репостнул в ленту текст на тему, что вот, герой аэропорта, после демобилизации, авария, серьезная травма, помощь... Мы переглянулись. Свой контингент мы знаем хорошо.

— Бухал, скотина, что ли? — вежливо спросила Катя в мессенджере.

— Угу, — отозвался мессенджер. — Убил бы нахуй. Но не пропадать же ж ему теперь? Вылечу, морду набью и в исправительный лагерь для военных сдам, там не побухает.

— Мужик, кажется, мы с тобой найдем общий язык, — задумчиво отозвались мы.

Надо ли говорить, что общий язык мы нашли. Через неделю мы трепались в комментах постоянно, Серега по мелочи ненавязчиво выручал нас по всякой волонтерской фигне: «Ой, да немазащо, мне несложно, ехайнахуй» и совершенно потрясающе умел поднимать нам настрое­ние. Единственное, что омрачало наши приятельские отношения — то, что нам совершенно не удавалось познакомиться лично. Ну вот, казалось бы, далеко ли от Киева до Харькова, редко ли я бываю в столицах — но як пороблено.

Когда мы отчаялись встретиться, Серега придумал новый хитрый план. Он решил для украшения нашей тоскливой жизни прислать нам «Киевский» тортик. Ну то есть поймите правильно, не то чтобы на нашем диком востоке не продавали «Киевский» тортик, но прислать из Киева, лично нам — это совсем же другое дело...

Тортику тоже оказалось пороблено. Тортик не давался нам в руки. То он терялся при пересылке, то передающие его волонтеры сожрали его по дороге, оголодавши за 450 километров международной трассы, то еще что-то. Недоехавший Тортик медленно превращался в самостоятельную культурную ценность. Муж Долбоклюя ржал и цитировал Portal: «По окончании миссии вам будет предложен тортик и возможность выговориться перед дипломированным сочувствующим слушателем», я ржала и писала Сереге: «The cake is a lie», Серега смешно расстраивался и обещал, что ну уж в сле­дующий-то раз Тортик доедет обязательно...

...Я проснулась, открыла ленту, увидела знакомую аватарку, привычно улыбнулась и прочла что-то совершенно несуразное. Что сегодня ночью... что неожиданно... что о месте и времени похорон дополнительно...

The cake is a lie.

PS. А дембель тот действительно бросил бухать.

* * *

...Честно говоря, я даже не помню, какого черта нас носило в ночи — но факт остается фактом: на базе любимого дурдома мы оказались в восемь утра, и нам нужно было довольно-таки скоро ехать дальше. В комнате было тепло, пахло борщом и скучал дежурный.

— О, — сказал он, — привет. Борщ будете? А пацанов с боевых дождетесь? Конечно? Ну ок, ложитесь хоть подремать, а то глаза красные, они часа через два по­явятся, если все хорошо, не раньше.

Я влезла под чей-то спальник, свернулась в тепле и отключилась. Катя моментально засопела на соседней кровати. Кажется, почти сразу сквозь сон я услышала писк Пальмы, ломящейся в дверь встречать, приглушенное ворчание бехи и выразительный шепот дежурного:

— Бля, пацаны, тихо, у нас девчонки спят...

Я открыла один глаз, выглянула из щели спальника и увидела одну из самых удивительных картин в своей жизни.

Вы вообще представляете себе, как выглядит пехотинец в боевых действиях, особенно зимой? Ненене, оставьте шинельки и ушанки для советских фильмов про войну. Украинский пехотинец более всего напоминает... ну бог его знает кому что, а лично мне — бронированный холодильник. Ну то есть человек в этой почти кубической и местами угловатой конструкции из пяти слоев одежды — бушлата, броника, разгрузки, набитой под завязку разнообразным железом, сверху прикрытой балаклавой, баллистическими очками и кевларовым шлемом, угадывается с огромным трудом и только при некотором опыте наблюдений. Это, скорее, не знаю, что-то из фильмов про восстание... бронированных холодильников, блин.

Так вот. В щели спальника моему непроснувшемуся глазу было явлено около десятка таких высокотехнологичных милитаристских конструкций. В носках. На цыпочках. Тянущих в одной руке берцы, в другой — автоматы и приглушенно матерящихся: «Да тише, не топай, прекрати брякать, разбудишь девчонок, бля!»

...Я грелась под спальником и улыбалась. На мне сидел толстый военный кот и умывался. Военные вылезали из своих экзоскелетов и на глазах превращались из бронированных холодильников в обычных пацанов в носках и футболках, которых можно было различить уже по лицам, а не по надписям на брониках. Кот задел хвостом мой нос и я, не сдержавшись, фыркнула.

— Ну вот, разбудили, — грустно сказал кто-то. — Киця, держи тогда свою гадость без сахара, как вы ее пьете вообще?..

* * *

Немного неформатная история — просто потому, что мне хочется ее рассказать.

У Катерины есть одна милая особенность психики, которая когда-нибудь доведет меня или до инфаркта, или до цугундера. Дело в том, что когда она узнает что-то, что резко действует ей на нервы, она сразу же вслух говорит «блядь», после чего начинает дочитывать новость или дослушивать телефон, отмахиваясь от меня со словами «щас-щас», после чего еще секунд 10 новость переваривает, и только потом рассказывает мне, что, собственно, случилось. За это время внутренний холерик во мне успевает три-четыре раза пробежать по потолку, в красках представить начало мирового ядерного конфликта, покричать «аааа, мы все умерли» и рухнуть на пол, подергиваясь в конвульсиях...

...Я гнала машину где-то по Ростовке, а Катерина, свернувшись на пассажирском сиденье, читала фейсбук за три последних дня.

— Блядь, — сказала Катерина, побледнела и рухнула лицом в торпеду.

— Что? — нервно спросила я и на всякий случай отпустила газ. Я знаю, что плохие новости у нас начинаются словами «пожалуйста, медленно тормози и паркуйся».

— Щас, — сказала Катерина, — щас.

Внутренний холерик взвыл.

— Пожалуйста, — сказала Катерина, — начинай медленно тормозить.

Сердце пропустило два удара.

— Ну, он же пиздобол, — неуверенно сказала Катерина.

И тут до меня дошло. Я долбанула по газу и переключилась на пятую.

— Блядь, — заорала я, — я забыла тебе сказать! Все херня! Я читала этот пост еще на базе подразделения, и мы поржали над этими «пятью двухсотыми» вместе, и там даже в оригинале есть мой коммент, что он мудак и пиздобол, но ты наверняка читаешь репост, смотри время, мы еще были там, все хорошо, нихера не произошло, прости, я идиотка, я должна была предупредить...

К Катерине вернулся цвет лица. Какой-то цвет лица.

— Сука, — с чувством сказала она и надолго замолчала, пытаясь попасть сигаретой в язычок зажигалки.

Топовый блогер до сих пор прославлен, репостим и дает комментарии о положении на фронте направо и налево. Думаю, ему похер пара седых волос на головах пары никому не нужных долбоклюев. Долгими зимними вечерами, читая ленту, я иногда думаю о том, как кто-то прочел этот пост не рядом со мной, удачно оказавшейся с фейсбуком на базе...

* * *

...Наверное, я до сих пор не научилась связно рассказывать про боль и страх. Наверное, я никогда не научусь — и так и буду глупо смеяться во всех этих историях, как законченный долбоклюй...

...Это был удивительный день рождения. Мы зарулили туда, поссорившись со вверенным пидроздилом на тему контроля над нашими бренными организмами, и проводили время, как нам нравилось. А нам там нравилось. И то, что мы с замполитом соседнего бата отняли у щенков гитару и пели на два голоса песни нашей молодости, — нам нравилось еще больше. А щенки смотрели на нас прозрачными голубыми глазами и подпевали всю эту историю про Ассоль, которая дождалась Грея, и про невест, которым нас ждать с чужедальней стороны, и все это было, все это было...

...пока нам не позвонили из вверенного пидроздила и не сказали человеческим голосом в телефон: «ну ладно, мы все поняли. Возвращайтесь, пожалуйста. Мы ждем...»

...Короткая смска «У нас 4-200» пришла через полгода. И видит бог, как мы набухались на стадионе возле дома, и как мы пели про туман-туман, окутал землю вновь, далеко-далеко за туманами любовь, и просили о крепости радужного моста для этих щенков, и как я не могла найти в себе слез...

...Далеко-далеко за туманами война...

* * *

...Я поворачиваю голову и вижу в 30 метрах за спиной Катю, лежащую смятым окровавленным комком на разгонке. «Я ее убила, — с холодной ясностью понимаю я, — я допрыгалась, чертова идиотка. Я ее убила».

...А все начиналось так хорошо. Мы сидели в киевской кафешке, пили чай и вылавливали друзей по очереди. Друзья приходили, наливали себе чаю, знакомились друг с другом, болтали о войне и между делом — о делах.

— Кстати. У меня есть две УАЗ-«таблетки», — между делом сказал Лектор.

— Одну нам, — на автомате отозвалась я.

— Окей, — легко согласился Лектор, — только перегонка за ваши, ну и фоточку там сфоткаешь.

Фейсбучный невоенный френд, третий час наблюдавший цирк, округлил глаза еще сильнее, хотя до этого казалось, что это невозможно.

— Я правильно понял, — вежливо сказал он, — что это щас ты в два движения отжала у человека настоящую машину?

— Ну а кто учил? Я и учил, — меланхолично ответил Лектор и потянулся за чаем...

...С другой стороны, по большому счету, когда ты начинаешь спешить, начинается какой-то безобразный бардак, задачи начинают добавляться по одной, и вот уже лишние, а ты уже не можешь остановиться, и вписываешь в свою дурацкую логистику на соплях еще 500 километров за полдня, потому что не два раза же мотаться, и уже понимаешь, что ты не прав, и Лектор дергает за рукав и уговаривает переночевать в столице, но вам уже некуда деваться и вы, наконец, с опозданием от графика вырываетесь на Бориспольскую трассу и с облегчением разгоняетесь до крейсерской скорости «таблетки», рассчитывая часы на ходу...

Джип был черен, моден и красив. Ему совершенно не пристало тормозить, пока маленькая камуфляжная «таблетка» надрывно обгоняет по левому ряду медленно трюхающий грузовичок. Джип недовольно фыркнул, притормозил, дождался ухода в правую сторону, вышел вперед и ударил по тормозам. Потому что учить таких на дороге надо...

...Стоп-сигналы джипа полетели мне навстречу. Я рефлекторно врезала по тормозам. Задняя колодка заклинилась, и «таблетка» со всей неослабленной отсутствующим гидроусилителем двухтонной тяжестью полетела в левый отбойник наискось трассы. Я мертвой хваткой вцепилась в руль, выкрутила его направо, потянув бицепс, прошла еще раз наискось трассы под визг тормозов и мат всех окружающих машин и тянула, тянула, тянула, и уже думала, что все-таки улечу в поле, но правый отбойник спружинил, изогнувшись, и я впритирку к нему наконец остановилась. Последнее, что я увидела, — удаляющиеся габариты джипа.

— Кать, прикинь, мы живые, — тихо сказала я и повернулась в сторону. Кати в машине не было. Я медленно-медленно повернулась назад...

* * *

Мы сидели на теплой разгонке, мокрые от вылитой на голову воды, и медленно курили.

— Ну ладно, ладно... Щас помогу добраться до машины и мы медленно-медленно поедем до ближайшей населенки с больницей.

Мы доползли до машины, Катя легла на пол, я подошла к кабине...

— Пиздец, никто никуда не едет. Ну во всяком случае машина точно. Так. Что делать. Что делать. Мне надо собраться и понять, что делать.

Где-то под сиденьями зазвонил улетевший Катин телефон. За ним мой.

— Ну что там у вас, чо трубку не берете? — раздался недовольный военный голос.

Я кратко обрисовала ситуацию.

— Ну я не понял, а какого хрена ты до сих пор не...

— Да иди ты нахуй! — заорала в трубку я. — Я сижу, блядь, в разбитой машине с полубессознательной Катей, не могу дозвониться до «скорой», нихуя не понимаю, что мне вообще делать, вот ты мне тут еще нужен мозги ебать!

Привычный лексикон явно поставил абоненту мозги на место.

— Это... Это... Ну я щас Романыча позову, он что-то придумает...

Романыч был краток.

— Киценька, — сказал Романыч, — Киса, сядь и выдохни, покури там, успокойся, валерьяночки попей. Щас я найду людей, они приедут и вас спасут.

Через пару часов рядом с нами материализовался эвакуатор; суровые люди, забравшие машинку с поломанной лапкой, и добрые люди, забравшие нас в больницу.

В больнице доктор недоверчиво потер переносицу после описания событий и вежливо поинтересовался:

— А водитель вообще живой?

— Я водитель, — рявкнула я.

Доктор еще раз недоверчиво потер переносицу и долго молчал.

— Ну ладно, — сказал он, — я ничего серьезного не вижу, но вам, Катерина Сергеевна, под присмотром док­тора бы переночевать.

— У нас есть доктор. — устало сказала я. — Добрый доктор Лектор.

— Из Айдара, что ли? — внезапно поинтересовался травматолог — Счастье, да? А ну, дай номерок. Але, Лектор, это Олесь с 59 госпиталя, да, привет, красавицы твои у меня, ты объясни, что одну я себе оставляю... Будет сопротивляться? Ага, уже. Влад, ну на твою ответственность, только на твою...

— Хрен с вами, — повесил он трубку, — отдам вас, Катя, на поруки Лектору.

— Спасибо! — радостно сказала Катя и с непередаваемым чувством драматизма момента упала в обморок прямо на доктора.

* * *

Из отчета пресс-службы о подаренной медицинской службе ОМБр ХХ машине наши имена комбриг вычерк­нул собственноручно. Шрам с Кати, говорят, возможно сойдет через пару лет.

* * *

...Мы сидели и цинично глумились. Нехороший человек забыл про наш приезд и не вовремя ушел в проеб, за что был наказан тем, что теперь мы сидели в тепле и с кофе, а он нарезал вокруг нас нетерпеливые круги...

— Что? Вот эту херню? Кать, ты не помнишь, привезли или нет?

Нехороший человек побледнел.

— Да вроде где-то по машине валялась, — сжалилась Катя.

— Сходим в машину? Да нуууу, тут кофе... Налей еще чашечку, кстати...

— Да ну не пойду я в машину, я уже в тапочках...

— Неее, утром по свету, там грязь непролазная...

— Ключи? Да они ко мне пристегнуты, отстегнуть сложно...

— На руках? Мужик, ну ты охренеть какой оптимист...

Нехороший человек с каждой секундой впадал в от­чаяние все сильнее. Нам становилось немного стыдно.

— Слушай, ну ты что, издеваешься? — не выдержала Катя, — вот скажи, в какие такие хреновые времена мы в твоем расположении машину закрывали? Иди уже, несчастье, на водительском сиденье твоя цацка лежит.

Нехороший человек умчался к машине, по дороге перейдя звуковой барьер, вернулся, торжествующе размахивая игрушкой, влез в самое светлое место, разложил вокруг себя кучу каких-то железок и полностью ушел в себя и свои загадочные военные занятия, ласково урча: «Ты ж моя рыбонька, ты ж моя заинька, вот щас мы с тобой...» На свет подтянулись еще какие-то военные, сказали «ууууу» и присоединились к цирку, регулярно получая по рукам за «не трожь, мое». Нас больше не существовало в природе, теоретически мы могли бы даже разобрать вокруг них здание — никто бы ничего не заметил.

— Хлопчики були такі вдячні, такі вдячні, коли ми привезли їм тойво вареники й труселя! — ехидно сказала Катя. — Вони нагодували нас чудовим армійським борщем, дякували і просили приїзджати ще! Жень, ткни там в кофеварку, а?

* * *

Почему-то самые дебильные истории в лучшем стиле Долбоклюя начинаются у нас словами «и тут Женечка захотела попи5сать». Простите за низкий уровень эстетизма, но шо делать, когда так оно и есть? Например, однажды я нашла именно под тем непримечательным кустом в протяженном вдоль дороги лесу почти новые РПГ-22 и РПГ-26. Никто бы скорее всего даже не удивился, если бы дело происходило хотя бы в зоне АТО — но нет, это было не на войне... Впрочем, я хотела рассказать совсем другую историю.

* * *

...Мы лениво допивали кофе в Курахово, собираясь на Зенит и в Авдеевку. У Совы звякнул телефон.

— О, — сказала Сова. — Между прочим, это пишет мой экстрасенс. Говорит, что съездим нормально, но шоб мои спутники поаккуратнее ходили пи5сать.

— Да не вопрос, — ответили мы. — Сова, ну не первый же год замужем, головой думать, с асфальта не сходить, все знаем.

Между прочим, требование «не сходить с асфальта», не очень актуальное сейчас, но критическое, например, в 14-м, доставляло приличным девушкам много-много радости. Это мужикам хорошо, да, а тут... Но, короче, теперь женщину-волонтера, ездящую в АТО с 2014 года, можно довольно достоверно отличить по полному отсутствию комплексов в этой сфере дея­тельности, нда.

...Мы опять пили кофе, но уже в Авдеевке. Топографический идиот во мне привычно не понимал, где мы находимся, но вид пары бойцов, явившихся на запах кофе пешком с дымящимися автоматами, в брониках и с текстом «чот я подустал, решил сходить пожрать», намекал на то, что место относится к моему любимому разряду «Женя, я тебе не буду показывать карту, чтоб тебе крепче спалось». Но во дворе было тихо, и мы лениво пили кофе, ведя светскую беседу на обычные темы — погода там, виды на урожай, Минские соглашения, суворі догани за ответку, все вот это...

Я встала, потянулась и вежливо спросила:

— Мужики, а где у вас тут?

— Ээээ... — сказали мужики. — Ну вот там, но у нас там...

Ну это привычное дело на самом деле, мужики на фронте почему-то очень стесняются того, что «у них тут» не вполне соблюдены высокие гигиенические стандарты «Риц-Хилтона» и «Макдональдса»...

— Мужики, — устало сказала я, — ну я не первый день же замужем, видела всякие «у нас там»... — и спокойным шагом удалилась по указанному азимуту.

— Бля, бегом, идиотка! — ударил в спину крик взвод­ного.

Если тебе говорят «жаба» — ты прыгаешь в грязь и квакаешь. Я резким движением сорвалась с места, ныр­нула, закрывая голову, и пришла в себя только в указанном месте.

«Так, — подумала я. — Здесь меня скорее всего убивать не будут. Безопасность сортира — это один из фундаментальных законов войны. На позициях, где безопасных мест нет, его глубоко закапывают и блиндируют, потому что никому неохота нервничать в такие моменты. Ну то есть здесь нормально. Но мне нужно обратно, я не собираюсь здесь жить».

Я собралась с мыслями, выдохнула и рванула обратно. Уйдя под прикрытие сарая, я посмотрела на мужиков с укором и сказала:

— Бля, ну предупреждать же надо!

В это время по проходу ебанула очередь. Пули с искрами разбивались о стену дома.

— Мы предупреждали, — сказали мужики.

Катя ткнула пальцем в многострадальную стену, густо покрытую выбоинами, и вежливо поинтересовалась:

— То есть вот этой стены ты не видела или не в состоянии понять, откуда оно летело?

— Ну, бляяя, — сказала я.

— Тебя целый экстрасенс с утра предупреждал, между прочим, — ехидно заявила Сова.

И, конечно, все облегченно заржали тем хоровым хохотом, которому люди, вышедшие из подросткового возраста, учатся обратно только на войне.

* * *

…«Зайка» наконец тонет в луже намертво.

— Хорошо им на войне «тойот», — бурчу я. — Небось там таких вселенских грязей нет. Ну, бля, куда вы по­ехали, военные, вы барышню выгуливаете, или чо как?

Водитель «таблетки» наконец замечает потерю, разво­рачивается, и, раздвигая мегалужу, как авианосец «Тен­несси» Тихий океан, неспешно плывет к нам.

— А хорошая машина «таблетка», — завистливо говорю я, — нихуя ее не берет. А тут, понимаешь, чудо японское делает вид, что его жизнь к такому не готовила и хочет обратно к арабам.

Наша «Зайка» — машина сложной судьбы и отвратительного характера. Согласно вин-коду, она уничтожена сразу после схождения с конвейера. Попытки расследовать ее дальнейшую судьбу вызвали у всех интересовавшихся тяжелый ахуй. Как она попала в Украину — науке неизвестно. И да, про войну «тойот» я не то чтоб шучу.

Военные выпрыгивают в лужу и начинают выкатывать меня назад. Я, зажмурив один глаз, слежу за воздухозаборником, проходящим в опасной близости от грязных волн.

— В пустыню, — выдыхаю я, — к ебеням, в пустыню.

— Ну так, — говорят военные, — давайте, одна в «таблетку», а вторая со мной другой дорогой.

— Ну окей, — пожимаю я плечами. — Кать, съездишь на военной технике?

— Да не вопрос, — отвечает Катя.

... — Так, и теперь тут правее, да правее же, господи, да куда ты?

«Зайка» намертво садится в лужу.

— Куда, блядь, — договариваю я, — куда меня по этому говну по инерции несет, туда я и. Кстати, ты ее один отсюда не вытолкаешь.

— Угу. Звоним, курим.

... — Ваш абонент знаходиться поза зоною.

— О, мой тоже!

— Может они вместе где-то? — фыркаю я.

— Ну курим, хуле.

Мы вдумчиво курим полчаса.

— А кстати, далеко ли до Таллинна? В смысле до базы вашей? — спрашиваю я.

— Да пять минут.

— А хуле, прости, мой пехотный, вы, блядь, нам этот дивайс на своей гребаной «таблетке» поближе к дороге не вывезли?

— Та ну... а кофе напоить?

— Та да, блядь, попили кофе.

Телефон взрывается воплями Катерины, из которых явно следует, что они уже ищут мой труп по всей зоне боевых действий. Через 15 минут в фонтанах грязи на горизонте появляется «таблетка».

— Хорошая машина, — констатирую я. — Не «тойота».

— Так что, — говорят запыхавшиеся военные, — так а кофе?

— Спасибо, — ядовито отвечаю я, — знаете, уже как-то не хочется.

* * *

— Включите свет в машине, — командует нацик на блокпосту. — Ничего не везете? Домой?

— Ну, сам же все видишь, — устало отвечаю я.

— Проезжайте, — говорит нацик. — И с Днем волонтера вас.

— Спасибо, — трогаюсь я с места и договариваю уже за закрытым окном: — Моя ж ты умница, сам же все видишь, ваще ничего не везем, кроме балансового танкового тепловизора за 10 штук баксов в ящике метр на полметра на метр на видном месте на заднем сиденье. Где ж вас берут-то таких, голубь?

«Зайка», соглашаясь, подпрыгивает на очередной яме.

* * *

...На трассе Север—Соледар, ну или Соледар—Север, смотря куда тебе сегодня надо, — одной из двух основных артерий, соединяющих братские секторы А и С (не спра­шивайте, почему так. Дас ист армия), был ров. Вот просто так, вы шо, не украинец? Просто в чистом поле ров поперек асфальта. Низачем. Вот ты едешь, а он вот тут, и ты успеваешь только экстренно вдавить тормоз и начинать уворачиваться от дерева, в которое ты уже летишь. Если у тебя титановые диски — то, возможно, летишь с целыми колесами. Если нет — то следующий час работаешь живым предостережением для всех проезжающих. Рутина.

Конечно, мы быстро привыкли к этой рутине, что уж сделаешь, если носишься между братскими секторами по три раза в день. И даже выучили, как определять положение Рва без помощи неудачников на аварийке — вооона там, за поворотом на ОМБр ХХ начинается посадочка, сбавляй скорость и через 300 метров начинай ползти грустной черепашкой со скоростью 5 км в час, потому что быстрее переползать Ров низзя. С другой стороны — вторая посадка от НПЗ, хуле думать, тор­мози.

...Мы ползли грустной черепашкой по ночной дороге уже полчаса. На горизонте появились огни НПЗ.

— Жень, а где наш ров? — риторически спросила Катя.

— Да я сама нихуя не понимаю, — ответила я. — Ну по свету посмотрим.

Никогда я не испытывала на дороге такого нетерпения, как завтра по свету. Место было то. Рва не было. Мы смотрели. Рва не было.

— Суки, — грустно сказала Катя. — Всю стабильность поломали.

* * *

Вообще-то, если честно, Долбоклюй являет собой уникальнейший подвид волонтера, во всяком случае все, столкнувшиеся с этим в реале, хором утверждают, что бачив-бачив, а такого ще не бачив. Дело в том, что в артели «Напрасный труд» (а именно так и называется наша благотворительная организация, да. Название «Биба и Боба, два долбоеба» было уже прочно занято во всех вверенных частях) Долбоклюй занимает место министра скорбных наших финансов. И в этом качестве последовательно реализует стратегию «хомяк-распиздяй».

В реальности это выглядит так. При достижении волонтерским счетом определенного размера Долбоклюй переходит в режим «деньги жгут карман» и начинает вопить: «АААААА! Катя! У нас слишком много денег! Нам надо их срочно потратить! Пойдем, купим мальчикам гвинтокрыл, ядрену бонбу и тактический комплекс дальней разведки». Катя привычно устало вздыхает и подробно объясняет Долбоклюю, то, что Долбоклюй и сам знает — что деньги накопились потому, что мальчики были в ламинарном режиме, через месяц по плану или раньше — не по плану ламинарный режим перейдет в режим пиздец, и мы будем очень плохо смотреться с тактическим комплексом дальней разведки и верхом на гвинтокрыле посреди пиздеца без воды и гвоздей.

Долбоклюй успокаивается. Ну то есть он не успокаивается, а замолкает, раз в неделю оглашая коллектив пароксизмами типа «смотри, какой «Абрамс» торгуют дешево!» Катя терпеливо пропускает это мимо ушей.

Через месяц по плану или раньше — не по плану предсказуемо наступает пиздец. Военные звонят по пять раз в день в истерике, Катя орет матом, телефоны дымятся, Приватбанк загружен на главную страницу всех девайсов и работает с десятикратной перегрузкой, счет неумолимо тает со скоростью июльского снега. И тут в определенный момент (который уже известен с точно­стью до гривны) Долбоклюй перещелкивает рычажок в режим «хомяк». В мысленном поле зрения Долбоклюя разворачивается большой красный транспарант «Мы все умрем». «Катя, — кричит Долбоклюй, — Катя! Мы все умрем! У нас кончаются деньги! А если завтра война, если завтра в поход??? А у нас нет денег! Мы все умрем, Катя!»

Катя садится на стул, устало выдыхает и в сто пятидесятый раз объясняет очевидное. А именно, что война и в поход у нас не завтра, а напротив — как раз в процессе, что режим «хомяка» у тебя, дорогая, включается на тех суммах, которые у нормального дикого волонтера называются «вааааау, у нас никогда в жизни не было столько денег!», что в пиздорез лучше лезть одетыми, а если в этом пиздорезе случится какой-то дополнительный форс-мажор, то ты же умеешь выпрашивать дополнительные деньги, кроме штатного содержания, и вообще, ну всегда же справлялись, угомонись наконец и дай мне уже спокойно поработать, сил моих нет, прибить бы, да посадят же как за человека...

Долбоклюй успокаивается. Ну то есть не то чтоб он успокаивается, он затыкается, изредка все же оглашая помещение жалостным писком «мы все умрем». Естественно, в определенный момент штатный пиздец украшается каким-нибудь дополнительным форс-мажором, и Долбоклюй с победным воплем: «А вот ты мне говорила, а у меня заначка-то есть, заначка!» достает деньги, отдает их, понуряется и говорит: «Катя, у нас кончились деньги. У нас совсем кончились деньги. Катя, мы все умрем».

— А вот эту хуйню я уже слышала 700 и 1500 баксов назад, — отвечает бессердечная Катя. — Спорим, — говорит бессердечная Катя, — что баксов 300 на случай ядерной войны у тебя там еще закопано?

Долбоклюй опускает голову. Ему не то чтоб стыдно, но нечего противопоставить.

* * *

...Однажды, примерно год назад, лента фейсбука позвала нас с Катериной Сергеевной на психологический тренинг «Как разговаривать с людьми с посттравматическим стрессовым расстройством». «Нам надо?» — спросила я Катю. «Слушай, мы только и делаем, что разговариваем с людьми с посттравматическим стрессовым расстройством, — сказала Катя. — Возможно, мировая наука успела придумать более действенные методы, чем твое коронное «ну ееееебаные пидарасы» и «это пиздец»? Пошли поучимся».

Тренер был молод, активен, холен и психотерапевтически образован. «Ну что ж, — оглядел он группу. — Кто вы и какие у вас ожидания от этого тренинга?»

Примерно половина группы оказалась женщинами с базово-психологическим, желающими наносить пользу родине в госпитале. Женщины были восторжены и волнительны. «Ну вот, я прихожу, и мы идем наряжать елку, и он говорит мне кучу комплиментов, а на следующий день обливает меня презрением, я не понимаю, что я не так делаю?» — «Ведешься на раскачку на эмоции», — вполголоса проговорила Катя. Тренер посмотрел на нее с хорошо скрываемым недовольством.

Вторую часть группы представляли собой женщины с вокзального пункта. Их было легко отличить по дергающемуся глазу. «Я все понимаю, они герои и бойцы, — нервно комкала в руках платок одна из них, — но я не знаю, что делать, когда он пьяный и агрессивный». «Пиздюли», — вполголоса прокомментировала Катя. Тренер посмотрел с плохо скрываемым неудовольствием. «Ну что же вы, — мягко сказал он, — ведь можно же разобраться, из-за какой травмы он пьет?» — «О господи, — нервно сказала женщина, — у нас 500 человек в день, я б и рада разобраться, но...» — «Я и говорю — пиздюли», — вполголоса сказала Катя. Тренер сжал губы.

«Ну что ж, — сказал тренер. — Я понял, что основной задачей является — как понимать, что творится в душе у людей с ПТСР...»

Мы потеряли дар речи. Секунд на 15. После этого мы синхронно его обрели и хором заорали. «Понимать? — орали мы. — Каким хером кто-то из нас может понимать, что там творится? Откуда у нас релевантный опыт? Что мы можем тут понять?»

«Так, спокойно, — сказал тренер. — Я вообще не понял, почему вы такие агрессивные». — «Это потому что у нас ПТСР, прикиньте», — вежливо ответила я. Женщины с базово-психологическим посмотрели немного нервно и попросили тренера продолжать. «Итак, — сказал тренер, — я щас перечислю схему вопросов, которые вы должны задать, чтобы понять, что на душе у человека, пережившего травму». — «Хм, а из каких соображений вы думаете, что он будет на них отвечать?» — спросила я. Тренер скрипнул зубами. — «Это современная наука, — сказал он. — Итак, записываем...»

— Ну что ж, — сказал тренер, — а теперь, когда вы все записали, разобьемся по группам, выберем одного человека и зададим ему нужные вопросы.

— А давайте начнем с Жени, — потерла лапки моя группа. — Ну раз уж она ближе всех к реальному объекту. Итак, Женя, а скажи, та боль, которую ты испытываешь, думая о войне, круглая или колючая? На что она похожа? В какой части тела она расположена?

О, это висящее в воздухе чувство кульминации событий и идеального момента...

— Идите нахуй, — тихим голосом сказала я.

PS. Через полгода мы пили кофе в реабцентре для атошников с женщиной с вокзального пункта. — Это был очень полезный тренинг, — сказала она. — Вот именно, — сказала она, — в том месте, где вы рассказали про пиздюли.

PPS. Еще через пару месяцев меня отволокли на плече в психотерапевтический центр для атошников и волонтеров. Так и так, сказала я. Ничего страшного, но вот так и так. «Ну как — ничего страшного? — сказала мне психотерапевт. — Это пиздец. Ну ееебаные пидарасы!»

* * *

...Просто ты умела ждать...

Сколько было этих зверей, брошенных хозяевами под обстрелом и прибившихся к воинским подразделениям, где было условно тихо, условно спокойно и условно кормили... Наглые котята, толстые гуси и собаки, собаки, брошеные собаки с больными глазами...

Кажется, ее подобрали в Песках во время штурма аэропорта. Кажется, она просто попросилась пойти с живыми теплыми людьми и пошла, и начала жить с ни­ми. Кажется, она жила с ними и ждала их...

Я помню ее, спящую в тепле возле порога, и огромное ухо-локатор, поворачивающееся вне зависимости от ее поведения — не зашумела ли беха? Не приехали ли пацаны? Она всегда была тактичной и вежливой, она не лезла под руки и не просила жрать, она просто лежала под порогом и поворачивала ухо локатором. Наконец она уставала ждать и шла встречать беху во дворе, сияя яркими глазами и продолжая трепетать настороженными ушами. Беха всегда приезжала. Ей было достаточно, она не суетилась и не бросалась под ноги, просто мир обретал гармонию, и все у нее было хорошо, и она больше не боялась ничего. Она доверяла своих щенков странным людям в камуфляже — и мальчики у нее были глупыми и наглыми, а девочки — красивыми и умными, и странные военные люди называли их странными военными словами: Дашка, Муха, Прапор, Борзый... Но ей было не важно, она вся была — ожидание и любовь.

...Однажды 93-й бригаде дали команду на выход с войны. И, конечно же, взвод купил Пальме новый красивый ошейник, и, конечно же, собрал котят в корзинку, и ошалевшие собаки метались между ног бойцов на блокпосту, а «няшные» котята смотрели из коробочки на взвод, ловивший собак по перекрестку, а потом все ругались на старушку Пальму, испортившую воздух в вагоне, и, конечно же, ее не стали мучить и отправили на пенсию в деревню, и, конечно же, без строгого взвод­ного она передавила всех соседских курей, и ей, конечно же, строго указали и отправили на совсем безопасную Западную, где она гоняет по двору и ждет, ждет, ждет, ждет свой взвод, который она ждала под Донецком так, что все вернулись к ней... Кроме того, кто оставил ее в Песках. Бог ему судья.

* * *

— ...В Айдар они собрались. — бурчит Фиат в телефон. — Да хуй их знает зачем. В Айдар им надо. Да. Да. ПМ. Не, автомат не с собой. Да, плюс, заедем.

«Опека гвардейской богоспасаемой, — думаю я, — начинает становиться несколько навязчивой. С тех пор, как нас признали ценным имуществом батальона, даже штабной пес Рыжий передает нас по описи взводной суке Пальме на границе зон влияния, что уж говорить про поездки за пределы зоны ответственности бата. И, что характерно, аргументы «я ебал, я воевал, я под «Градами» была, когда ты еще Кураховскую ТЭС с палкой охранял» уходят в пустоту и заканчиваются неприветливым «сиди, жди, папочка занят, освободится и сопроводит». Так и сейчас. Мы забираем Боба с автоматом, нас невежливо запихивают на заднее сиденье — нашеймашины! — и с видом величайшего одолжения везут в Айдар.

— А что это, — бурчит Боб, — на нас на блокпосту хуй забили и машут «проезжайте»? Ни ау, ни мяу, ни здрасте, ни до свиданья, а мы, между прочим, с оружием в зеленую зону?

— А это, — хихикает Катерина, — потому что ВСП на местном блоке от нас шарахается, как черт от ладана. Потому что был инцидент. Ну... короче, был.

— Хм, — говорит Боб. — А если мы вас убили и машину угнали, например?

— Ну тогда, — говорю я, — подъезжайте, они вам проставятся.

Мы тупим по трассе на 70. Папочка Фиат, кажется, окончательно решил обеспечить безопасность вверенному имуществу.

— Фиат, а Фиат, — ехидно говорю я, — а мы точно твою новую резину из багажника не проебали?

— Значит так, — оборачивается Фиат на ходу. — Если вы. Проебали. Из багажника. Мою новую зимнюю резину. То я не посмотрю, кто ее мне купил, а кто мне командир. Вы все — вы все! — пойдете пешком по трассе назад ее искать. И имейте в виду, что последний раз я проверял, что она на месте, 50 километров назад.

Мы потрясенно замолкаем, обдумывая перспективу.

...Темнеет. В Новгородском, оно же Нью-Йорк, толпа айдаровцев тусит вокруг магазина, ожидая развозки и допивая пиво. Увидев новые лица, которые к тому же общаются с сослуживцем, они оживляются и тянутся к машине пообщаться о погоде и видах на урожай. Гвардейцы хором выдыхают и замирают с двух сторон от машины в молчаливом недружелюбии, ненавязчиво положив руки на автоматы. Айдаровцы тормозят на ходу и делают вид, что просто проходили мимо.

«Господи, — думаю я, — как же вы мне все надоели-то...»

— ...17 километров, — говорит Катерина.

— А ты каким навигатором пользуешься? — спрашивает Боб.

— Да ну не прикалывайся, — устало отвечает Катерина, — какой мне тут навигатор, я здесь у себя дома. Фиат, щас будет зеленый забор, за ним налево.

Боб вздыхает и засовывает наушники в уши. Думает немного, достает один наушник и отдает мне. Фары выхватывают дорогу, я почти сплю на плече у Боба и Муцураев поет мне в ухо что-то нескончаемое и удивительно занудное с перечислением примерно сотни позывных шахидов, погибших на другой войне. Ночь темна и безвидна и только на горизонте — привычная засветка Ясиноватой и Донецка.

...Еще через год я буду сидеть над телефоном и получать от Леськи короткие отчеты из госпиталя: «тяжелое, стабильное, операция». И я буду просить неизвестно кого под замком в фейсбуке — мне всегда было легче переписываться неизвестно с кем под замком в фейсбуке — отпусти, оставь его нам, и хрен с ним, я буду слушать вашего гребаного Муцураева и никогда не ныть на эту тему.

И оно отпустит.

* * *

...Военные мужики бывают невыносимо трогательны в своей незамутненной брутальности. Они будут рассказывать вам по интернетам, что им ничего не надо для счастья, кроме сигарет, кофе и колбасы... Просто привезите им большой торт. Выслушайте нытье на тему «мы что, маленькие, мы что, сладкоежки?» Порежьте торт на кусочки и поставьте чуть в сторону, не на видное место. Я гарантирую — через два часа вы там обнаружите только пустую упаковку. Торта при этом никто не ел.

...Каждое утро на тех позициях, где мы привыкли бросать машину незакрытой и разрешали лазить там кому угодно и брать что угодно, начиналось с вопля Катерины: «Военные, сволочи, кто ОПЯТЬ сожрал мой йогурт???» Что характерно, йогурт никто не любил, не просил и не заказывал, но каждое утро он как бы растворялся в туманной дымке над Донецком, оставляя за собой только не слишком виноватые глаза и текст «ну он там лежал... а я мимо шел... оно само так получилось!»

В карманах формы среднестатистического военного обычно лежит штук пять леденцов, яблочко, кусочек шоколадки и еще что-нибудь в таком духе, например, чупа-чупс. Все это он пытается деловито запихать в карманы волонтеру, иногда проделывая это незаметным образом. Если ты уезжаешь с позиции без яблочка и кусочка шоколадки — значит, в твоем подведомственном дурдоме настал идеологический или материальный кризис...

...Однажды знакомые волонтеры поделились с нами ящиком шоколада, присланным диаспорой. Два дня военные по очереди ходили за нами и нудили «ну возьмииите шоколадку на дорогу, ну вы же все время голоооодные, ну мы же вас не моооожем отпустить!» Я по­дробно объясняла, что не люблю шоколад и совершенно не голодная после тех пяти раз, которые они меня покормили за последние пять часов, я ж волонтер, а не военный, я не могу столько жрать...

Дома я нашла в разных местах рюкзака СЕМЬ португальских шоколадок. Еще две, как позже выяснилось, лежали в бардачке. Сколько было рассовано по Катиному рюкзаку — простите, не помню. Вот так и живем))) Хунта, что тут еще сказать...

* * *

...Щас я вам открою одну Страшную Волонтерскую Тайну (не переживайте, я потом убью всех свидетелей). Дело в том, что мы ээээ... очень неоднозначно относимся к заботливым украинским мамам. То есть ну да, с одной стороны, вы все понимаете — мама, борщ в баночке, вязаные носки, закрутки, передать сыну на войну. Трогательно, честно, и приятно участвовать. С другой... ну как вам объяснить... вот именно тот момент, когда ты в последний день носишься с турбиной в жопе, которая (жопа), в свою очередь, в мыле, пытаясь загрузить по десятку локаций тонну разнообразной херни — и вот тот самый момент, когда ты уже понял, что вписываешься по времени, и тут ты вспоминаешь — БЛЯЯЯЯЯДЬ!!! МАМА!!! ЗАКРУТОЧКИ СЫНУ!!! Причем с неизбежностью заката ты и мама именно в этот момент в разных концах мегаполиса, и город стоит в вечерней пробке. И ты садишься на пол и тихо плачешь. Потому что мамины закрутки — это святое...

Нда. Ну вот. Проблема усугублялась тем, что «Зайка» была не бусом, а пикапом, тоись, как вы понимаете, грузить большую часть ее надо было ровно перед выездом. Ну и отдельный фан, разумеется, был ночевать в Северодонецке, например... Но до поры до времени мы справлялись, утешая себя тем, что если у нас таки кто-то украдет из пикапа соленые огурцы, то ну пусть закусывает, щасти йому...

Мамины Закрутки в этот раз были упакованы в красивый ящик весом примерно с Ебаный Чемодан (см.) и снабжены аккуратной наклейкой с номером телефона сына, локацией, подразделениями и прочими подробностями. Из сказанного выше также очевидно, что ящик с Мамиными Закрутками стоял на самом краю багажного отделения «Зайки», что и сыграло свою зловещую роль в истории...

Мы лениво плюхали по пустой ночной трассе Соледар—Север. Где-то примерно in the middle of nowhere в моем зеркале появилась гаишная машина. Нас это никак не обеспокоило — мы были трезвые, с правами, на легальной машине и не нарушали никаких правил, Мы вообще местами очень законопослушны. Машина обогнала нас и показала остановку. Я достала права и документы на машину, один из гаишников (настоящих, не патрульная полиция, я уже забыла, когда их видела последний раз) стал рассматривать их при свете фонарика, а другой лениво обошел машину сзади и вроде бы заглянул в кузов. Я ответила на стандартные ни к чему не обязывающие вопросы, забрала права, тронулась и поехала, не оглядываясь...

...Мы припарковались в Леськином дворе и пошли разбираться, что мы забираем, а что бросаем в машине.

— Ну, если у нас украдут соленые огур... — привычно начала я...

— Бля, — сказала Катя. — А где Мамины Огурцы?

Пикап был открыт, и Маминых Огурцов не было.

— Он не мог открыться сам, — сказала Катя.

— Катя, — сказала я, — если б этот долбаный ящик с огурцами выпал на дорогу, это бы слышали не только мы, но и вся зона боевых действий, а сепары бы пожаловались в ОБСЕ за нарушение Минских соглашений. Этого не могло быть, потому что не могло быть никогда...

Мы приуныли. Компенсировать потерю мы не могли. Что угодно иное мы бы купили — но где можно купить Мамины Огурцы??? Это был пиздец. Это была трагедия. Это было почти непоправимо.

Впрочем, почти — не значит совсем. Что хорошо в военных — они всегда готовы продать душу, шеврон, комбрига и пару вражеских ушей за запас кофе. С ними легко в этом плане. Именно на этот факт мы и сделали ставку, вынеся полсупермаркета в тогда-еще-Красноармейске. И поехали замаливать грехи.

Мы стояли под КП и краснели. Военный смотрел на нас с выразительным укором и драмой в глазах.

— Ну что ж, — сказал он... — Конечно, я понимаю, так случилось... Да, конечно... Кофе будем... И печеньки будем... И шоколадки будем... Спасибо... Вась, занеси коробки... Спасибо, ага...

Вася утащил коробки в гнездо. Мы мялись и краснели.

— Да, кстати, — сказал военный. — Ящик нашла на обочине следующая проезжающая машина. Они мне его уже отправили Новой почтой. Вот.

— Твою мать, — экспрессивно сказала я.

— А за кофе все равно спасибо, — ответил военный и с хихиканьем сбежал в свой милитаристский детский сад.

* * *

...Ситуация, как всегда, была совершенно идиотская. Мы стояли на въезде на территорию, которую делили между собой два подразделения, и не могли убедить первое пустить нас без сопровождающего из второго. Позвонить по телефону? Где там, а где телефон. Нет, и в одиночку сходить позвать низзя. Нет, тоже низзя. Нет... Караульный был уперт и уставен...

...Из здания появился невысокий парень в тельняшке.

— О, привет, а вы кто и зачем? Серьезно? Вась, ты чо людям мозги компостируешь? Командир? Та лааадно. Ну без проблем, девчонки, где там вашего парня искать, щас сбегаю...

Он обернулся и заговорщически добавил:

— Кстати. У меня там ЩЕНОК!

Так мы познакомились с Витькой и его Эльзой, не обычной военной собакой, брошенной хозяевами в ближайшей деревне, а породистой красавицей, ласковой, взбалмошной и выдрессированной Витькой до послушания по щелчку пальцами, а потом и с Витькиным собственным «тэчиком» с трогательной уютной подстилочкой для Эльзы.

Витька — прирожденный разведчик с острым умом, мертвой хваткой и абсолютным бесстрашием. Он, местный, лазил домой за информацией, пока на всех «ихних» блокпостах таки не развесили его портрет, а потом еще по тропкам и бродикам, которые он знал еще с ТЕХ времен. Витька совершенно не понимает политесов и не просто мог развернуть все схемы ммм... незаконной деятельности во вверенном ему секторе, не просто по­дробно обосновать где-чо-как-по каким дорогам-с какого склада, но и имел дурную привычку ходить с этим к командованию, за что его списали из четырех, кажись, подразделений и наконец поставили охранять бурьян, более известный как Стена Яценюка.

Витька из той породы бойцов, с которым волонтерам совершенно невозможно иметь дело. Ему ВООБЩЕ ничего не нужно. Ну то есть совсем. Та не морочьте голову, девчонки, рассказывайте лучше, что вам нужно?

— Лазерный дальномер? — хихикнула я.

— Нуууу... — смутился Витька...

— Да не парься, я ж пошутила, — сказала я.

— Да не, я не за то... Просто он у меня в Луганде, по­дождешь, пока вернусь и перешлю?

Когда нам понадобилась машина, и Витька задумчиво сказал «Нуууу...» — мне уже не пришлось давиться словами.

Не, если вы щас подумали, что Витька зарабатывает деньги ммм... неформальными путями — так хрен вам всем. Просто он подрастающий (кстати, я говорила, что Витьке лет 20, что ли?) сержант Теркин. У него все всегда в идеальном порядке, ничего не проебано, все аккуратно сложено в кучки, отремонтировано (а чаще всего и куплено) за Витькину зарплату (а чо мне? Семьи нет, я не пью...) и все-все-все вот это военное хозяйство такое идеальное, что слезы наворачиваются мне на глаза и мне стыдно жить дальше. Господи, у него даже в машине порядок!

Командование, как я уже сказала, Витьку не любит. В том числе и за это, хотя, конечно, правдоискательство раздражает их намного сильнее.

...Мы ехали на Витькином «тэчике» купаться. Плюньте в глаз тому, кто расскажет вам про суровые военные будни, когда все заняты тем, что ебали и воевали, поверьте, лето в армии, кроме совсем уж боевых позиций — это то еще совмещение пикника с рембазой, включая, разумеется, шашлыки (однажды за день меня накормили шашлыками на шести позициях и отказаться было невозможно. Пользуясь случаем, хочу передать вверенному подразделению, что остальные пять шашлык не сожгли), ловлей рыбы на удочку и не на удочку, сидением на крышах, купанием в теплых речках и всем-всем, чем может заниматься большая банда на свежем воздухе. Ну да, у нас в машине на крючке всегда сохли два купальника, и вот сейчас мы ехали купаться на ТЭС.

Витька остановил «тэчик» и позвал нас наружу. Мы вышли босиком на теплый песочный пляж и размяли плечи. Вода заманчиво плескалась об песок, и я начала раздеваться.

— Стоп, не, — сказал Витька. — Это нам тут не купаться, купаться нам дальше. А это я так, показать. Вон с той стороны речки они, бляди, и сидят. Ну ладно, не тупим, посмотрели и будет, а то щас ебанут.

Тэчик сорвался с места, я вдумчиво закурила, посмотрела на Витьку...

— Мальчик, — сказала я. — Мальчик, в свете своей беспросветной идеальности ты не дал мне повода сказать этого ни разу, и я уже начала напрягаться, когда ж тебя живым возьмут на небо. Но мой день настал... Мальчик, ты ДОЛ-БО-ЕБ!

* * *

(давным-давно, в далекой-далекой галактике)

— Прив... — у нас пр...

— Котик, я понимаю, что у вас проблемы. У вас всегда проблемы. А теперь, пожалуйста, вынь голову из ведра, ты же с приличной женщиной разговариваешь.

— …могу ...следний планшет не ...рядился во всем... зводе...

— Так. Слушай сюда. Слышишь меня? У вас элект­ричества нет вообще?

— ...ет...

— Где вы?

— ...его знает ...ганской области...

— ГДЕ ВЫ?

— ...мы ехали ...сновый ле... мост ...ва ехали...

— Чувак, у вас там селуха рядом есть? Село, говорю? Люди там живут?

— ...наю ...зведка пошла ...скать...

— Короче, Склифосовский, соберись, тряпка! Я правильно понимаю, что вы вышли в поле чисто, которое расположено за мостом, который после соснового леса в Луганской области, и у вас там нет электричества?

— ...уя...

— Электричества и нихуя?

— ...так...

— То есть вам надо электричество и все?

— ...

— Пленка?

— ...

— Скобы?

— ...ля...

— Лампочки?

— ...

— Да, про генератор я уже поняла, не морочь мне голову. Будет вам генератор.

— ...одно...

— И бензопила тебе будет. Не плачь.

— ...ат...

— Фиат?

— ...ов...

— Через Харьков?

— ...ра...

— Плюс, котик, принял, Фиат через Харьков завтра на своей машине, чо успеем, то и закинем, с остальным ждите через три дня.

— ...ет все...

— Плюс, принял, люблю-целую, продержитесь там два дня, пожалуйста, мы разберемся, ждите...

— ...цей абонент не може прийняти ваш дзвінок.

* * *

«Привет. Ты меня не знаешь, я жена ХХХ. Мне очень неудобно тебя беспокоить, но ХХХ третий день не отвечает на звонки. Может, ты что-то знаешь, или он живой?»

«Знаю, все живы, все в порядке. У них нет электричества, он позвонит послезавтра. Если мы не убьемся по дороге».

* * *

— Катя! Нам осталось выяснить ровно одно. Где в Луганской области мост сразу после соснового леса. И вот, знаешь, у меня еще одна проблема. Я хочу сказать «Ррррротация, еб вашу мать», но сложность в том, что я не выговариваю букву Р. Зато, господи, как отлично я выговариваю «еб вашу мать...»

— Женя. Соберись, тряпка. Фиат уже подъезжает. Ему в машину отлично влезут 2 рулона пленки и три ящика скоб.

— Что им еще надо?

— Да хуй их знает. Пошли угадывать.

...

Опустим же завесу милосердия над концом этой сцены.

* * *

...Мы стояли на заправке, держали в руках по стакану кофе и с наслаждением гавкались.

— Да не поведу я тебя туда! Темнеет, бля! Ты свою пузотерку посадишь, а мне тебя тащить! Ночь на дворе, куда вы попретесь!

— Твою мать, ты мне с утра все делаешь так, чтобы досидеться до ночи на дворе! Я что, тебя насквозь без рентгена не вижу? Мозги мне не еби, машину я посажу, я ж идиотка и не вижу, что у тебя машина чистая! Какого хера ты мне тут цирк устраиваешь? Щас все бросим и будем на заправке дизель-генератор 120 килограмм весом тебе перегружать, в твой забитый тазик! Шо ты мне тут устраиваешь, я заебалась с этой комедией!

— Да это я заебался с бабами безмозглыми!

Крик стоял на всю Луганскую область. Смертельно перепуганный лейтенантик метался между нами и пытался попискивать «ну не ссорьтесь, пожалуйста, не ссорьтесь». Мы полностью его игнорировали и продолжали изображать рэп-баттл.

— Да пошло оно все нахуй, сядешь на пузо, будешь в лесу ночевать, я предупредил! Я ебал, я воевал!

Мы резко хлопнули каждый своей дверью и с повизгиванием колес рванули с трассы в поле — огромный военный джип впереди, наша неприметная «Жучка» сзади. Темнело.

«Жучка» проскальзывала по сухому песку, но упрямо ползла вперед.

— Ну да, сядем... — устало сказала Катя. — Три недели дождя не было.

«Жучка» выползла за очередной поворот. Свет фар выхватил из темноты лужу. Нет, Лужу. Этой луже были пофиг дожди, она явственно зародилась тут в докембрии, в ней купались динозавры и происходила эволюция пресмыкающихся, за тыщу лет до библейского сотворения мира жабы строили в ней романтические отношения с гадюками, а сейчас ее раскатали колеями бронетехники, распугав и жаб, и гадюк, и, возможно, хорошо прятавшихся динозавров.

— Бля, — хором сказали мы.

Катя немыслимым балетным пируэтом попыталась удержать «Жучку» между невидимыми в воде колеями гусениц, держись, держись, держись, девочка. «Жучка» проскользнула почти всю длину лужи и, на излете, затормозив почти до нуля, таки сорвалась между колеями и, печально чавкнув, зарылась в мокрую глину.

— Бля, — повторили мы.

Военные вылезли из джипа.

— Ну чо, а трос у вас есть?

— Да есть, конечно, и свой есть, и тебе привезли... Восьмитонник...

— Цепляй, поехали. Ты, лицо с ограниченными возможностями, забейся на сиденье и не мяукай, тебя еще в этой грязи не хватало. Давай.

Джип уперся всеми лапами в дорогу и, громко взвыв, рванул вперед. «Жучка» дернулась вперед и закопалась в глину еще глубже.

— Пиздец, — констатировали водители. — Это пиздец. Мы ее тут не раскопаем. Назад тянуть надо.

Три лица с неограниченными возможностями уперлись в капот. «Жучка» взвыла на задней, но не двинулась с места.

— Точно пиздец. Тянуть надо. Ну, я поехал.

— А мы в лесу ночуем?

— Послал бог дуру. Ночуете. Пока я эту гребаную одноколейку, которую вы нахер перегородили, объеду по другой дороге, чтоб вам в жопу зайти. 30 километров, херня война, загорайте под луной.

И мы остались загорать под луной.

Через час мы объединенными усилиями сдвинули «Жучку» с места, военные посовещались и перегруппировались.

— Значит так. Я, как самый опытный, веду «Жучку», лейтеха — ведешь джип, бабы на пассажирских.

— Плюс.

— Ну вы и орете... — осторожно сказал лейтеха...

— Ты кто?

— Я новый замполит.

— Воевал?

— Не, ускоренный выпуск.

— Тяжело тебе тут будет...

Мы замолчали. Впереди призрачной тенью скользила темная «Жучка», иногда отблескивая фарой в свете луны, пейзаж был какой-то марсианский, я не понимала, куда мы едем, но «Жучка» скользила впереди, а значит, мы ехали туда, куда надо.

Машины остановились возле какой-то очередной посадки без всяких признаков человечества.

— Ну вот. Приехали. Давай руку, отведу.

Меня отвели за руку к снарядному ящику, посадили.

— Щас, разбужу кого-то из блиндажа, пусть тебя спать уложат. Я на роту поехал, утром буду. Отдыхай. Слушай, иди сюда, дай я тебя обниму, прости, что орал. Мир?

— Мир. Иди сюда.

— Все равно ты дура без мозгов.

— Угу. А ты мудак.

— Спи, котенок.

— Удачи доехать.

Ночь была тиха, безвидна и пуста. Кто-то взял меня в темноте за руку, отвел в блиндаж и укрыл спальником. Я заснула. Шла третья осень войны.

* * *

— Люблю грозу в начале мая!

— Ага. Именно это напишут на могилках, в которых соберут в два совочка тех идиотов, которые встречают первый майский гром... и веселье бурною пьянящею волной... бля, ну обязательно было это все на складе бэ-ка?

— А что ты предлагаешь? На улице гребаный ливень, и я, кстати, не уверен, что это прямо так гроза...

— Трансграничный?

— Да хрен его знает. Не бойся. Все будет хорошо.

— Не, серьезно, походу это «Град».

— Не дергайся. Это просто гроза. Просто гроза. Закрой уши, это просто гроза...

...

— Плюс, плюс, командир, мы тут, щас дождь кончится, и домой. Внимание — раз-два-три-побежали! Это просто гроза, не бойся, это просто гроза, бегом, идиотка, бегом, дура, не тупи, держись, не плачь, котик, я с тобой, котик, вот и все, мужики, дайте сухую сигарету, это просто гроза, девочка, просто гроза.

* * *

— Доброе утро!

— Будь ты проклят, добрый человек, — на автомате отвечаю я.

Утро действительно доброе. И человек тоже. На дворе бабье лето, возле блиндажа сушатся шмотки, на маленьком очаге уже кипит котелок с кофе. Все, кроме нас, спят.

— Сколько сахара?

— Да твою ж мать, запомни уже за три года...

— Аааа, без сахара?

— Плюс.

...Греюсь об кружку в теплых лучах бабьего лета. Мужчина рубит дрова рядом.

«Господи, — лениво думаю я, — как же они красивы в теплых лучах бабьего лета, когда заняты делом, которое мужчины уме...»

— Твою мать! — орет Махно.

— Шо?

— Топором по руке, шо!

— Стоять-бояться! — кричу я. — Еблан, какая зеленка, я щас тебе назофарингиальную трубку из аптечки в жопу засуну, стой, под воду, я несу уже свою аптечку, стоять, пехота!

...Полчаса до того, как проснется вся банда, выпьет по чашке кофе, а первым встанет Иваныч и скажет: «Мужики, хуле мы сидим, как засватанные, пошли ебошить», — и весь муравейник поднимется и начнет таскать-рубить-строить-копать и все, что предписано пехоте.

* * *

...давным давно, in the middle of nowhere...

...Взводный раздавал вверенному подразделению утренний разгон...

— Какой, прости господи, умный человек в три часа ночи подорвал половину линии фронта пальбой? Профилактика? Умным словам научились? Понабрали по объявлениям! По кому ты стрелял, родной? По белому пятну в тепловизоре? Твою отдельную механизированную, белые пятна у них в тепловизоре! Белые пятна окружили взвод и идут на прорыв! Спасайся кто может! Ежики, сука, страшные! Да какого хера происходит в этом богоспасаемом подразделении? Здесь война, цирк или хер собачий? Да шоб вас приподняло та гепнуло с этими белыми пятнами!!! Вы, мать вашу, вообще что-то слышали об экономии боекомплекта?

Я отключила телефонный звонок.

— Кать, — сказала я, — специальные котики уже час как ждут нас в гости и подготовили культурную программу.

— А что в культурной программе? — заинтересованно спросила Катя.

— В культурной программе, — сказала я, — они обещают нам полигон, покемона с оптическим прицелом и по паре одноразовых гранатометов на лицо, потому что они очень волнуются, что мы не умеем стрелять из гранатометов.

Взводный принял позу встревоженного суслика.

— Подожди, — сказал он. — Что значит — вы не умеете стрелять из гранатомета?

— Ну вот так, — сказала я, — мы никогда не стреляли из гранатомета.

— Не понял, — сказал взводный, — что, и из подствольника тоже?

— Ну да, — констатировала факт я.

— АНДРЮХА!!! — возопил взводный. — У тебя автомат с подствольником? Тащи сюда, у нас тут, оказывается, девчонки стрелять не умеют! Ну пиздец, ну как так?

Недолики, набранные по объявлениям, сбились в кучу и, кажется, повторяли себе под нос слова об экономии боекомплекта. Андрюха притащил автомат с под­ствольником.

— Ну вот, зайка, сюда в чисто поле в сторону Лыныры целимся, сюда нажимаем, оуууу, молодец, отлично!

Граната разорвалась где-то в поле. На столе рядом с моей чашкой кофе ожила рация.

— Взвод разведке, взвод разведке. Долбоебы, предупреждать же надо, у меня в той стороне три карандаша шарится, ведите себя прилично!

...шло тихое сонное обычное пехотное утро in the middle of nowhere...

* * *

— Привееееет! — заорал телефон Димкиным голо­сом. Он почему-то всегда орет это «привет», как будто пытается пообщаться без помощи телефона. — Черепашка, есть вапрос. С бехи-двойки соляру можно слить?

— Дима, — менторским тоном сказала я, — с любой техники, созданной человеческими руками и содержа­щей в себе солярку, можно эту солярку слить. Беха-двойка, разумеется, не исключение. Я так понимаю, вопрос не в принципиальной возможности, а в технологии?

— Именно, черепашка. А то долго рассказывать, но беха-двойка у меня есть, а мехвода к ней нет. И солярки на «галлопер» тоже нет, потому что КАМаз вчера подорвался.

Сейчас, когда вы, человек не в теме, например, возмутились повальным безобразием, воровством, коррупцией и падением нравов в Вооруженных Силах Украины, я просто расскажу вам о том, что в мудрости своей армия полагает, что штатных транспортных средств, а именно бехи или там «Урала» любому бойцу достаточно для любых прикладных целей. Ну то есть на медпункт съездить — беха, опорник ротировать — беха, в штаб за документами... ну, наверное, тоже беха, но на бехе нельзя. За сигаретами и на «Новую почту» — вообще не надо, солдат обязан стойко претерпевать. Короче, план понятен, результаты тоже понятны — всякая уважающая себя мелкая группа бойцов так или иначе обзаводится одной-двумя ласточками или там птичечками, выгодно отличающимися от бехи с точки зрения удобства использования, потребления топлива и ремонтопригодности. Проблема состоит в том, что задача выписать десять литров дизеля на поездку куда надо полноприводной «Заинькой» или вишневой «девяточкой»... Короче, лучше сразу идите брать Донецк силами отделения, проще, и шансов больше. Надо ли говорить, что проблема обходится. Обходится проблема. Бехе-то хуле, сто литров на сотню, сорок на прогрев, там напишем, здесь прогреем, вот и ласточка поклевала.

Вернемся к телефону. Я набрала номер.

— Привіііт! — отозвалась трубка. — Та легко! Дивись. Заходиш їй з боку сраки, відкриваєш десант... Відкрила?

— Сеня, — усталым голосом ответила я, — я, конечно, ценю твое высокое мнение обо мне, но согласись, идея, что именно я лично, на восьмом месяце беременности, пытаюсь спиздить из бехи-двойки в зоне антитеррористической операции 20 литров солярки прямо от этими маленькими лапками — это, пожалуй, даже для меня перебор.

— Кхм, ну да, — немного смущенно отозвался Сеня. — То що?

— То я дам твой номер, и помогай вам боги мобильной связи в зоне мобильных действий как-то пообщаться между Луганским и Мариупольским направлением.

Боги телефонной связи были немы к воззваниям.

— Окей, Дима, не паникуй, все норм, щас я найду кого-то в более цивилизованном месте.

— Алло, можешь помочь?

— Тебя сегодня по Киеву катать? — обреченно спросил Игорь. — Сегодня ну вообще совсем не могу, ну извини, если завтра, то завтра, а сегодня никак, ну разве что через два часа разгребусь быстро со срочняком...

— Стоп, — вклинилась я в монолог, — беха-двойка, соляру спиздить как?

— Аааа, ну так бы и сказала. Значит, бери отвертку, открывай десант, открыла?

— Да вы издеваетесь все сегодня, что ли? — взвыла я.

Через полчаса мне было доложено об успешном окончании операции «Солярка».

«До чего интересная у некоторых людей жизнь все-таки, — подумала я. — Но вот ведь что обидно... Допустим, выражение лица баб в беременной очереди к врачу я успела рассмотреть в полном объеме. А вот как оно было у Игоря в его сугубо гражданском министерстве-то, а?»

* * *

«Жучка» фыркнула, выпрыгнула на холм, изящно свалилась в выбоину и застряла там нахрен. Катя немного подергала ее в разные стороны, диагностировала пиздец, открыла дверь и мрачно закурила в ожидании чуда или военных. Как по заказу с другой стороны холма в клубах пыли и скрипе запчастей вылетел «Димон» пресс-службы.

— Шо, опять? — поздоровалась вежливая Вилка. — Трос есть? А то мой под барахлом.

Из машины вылезли два необычно приличных для обстоятельств места и времени мужика.

— Да нефиг тут с тросом, щас вытолкнем.

— Больше двух тонн, — предупредила Катя.

— Ша, — отозвались мужики. — Заводи.

— Это кто у нас такой красивый? — закуривая, спросила я Вилку.

— Первый канал, — ответила Вилка, — им поло­жено.

— Щас, — сказала я, — они у тебя красивенькие-то будут по уши в говне, хоть щас на экран.

— Хуле делать? — резюмировала дискуссию Вилка. — Осторожнее там на нулях, по перехватам ночью будет похохотать...

«Жучка» последним рывком вырвалась из ямы, мы с журналистами попрыгали в свои машинки и умчались в разные стороны.

...Почему в тот раз меня забирала пресс-служба — не помню абсолютно. Кажется, Катя не взяла меня куда-то с собой в целях безопасности, а в этом где-то пропорола колесо... Или еще что-то. Короче, меня забирали классическим арми-стопом «сядь в машине и не мявкай, сегодня точно доедем, только тут вот еще заедем, а потом нам туда надо, короче, сиди кури, кстати, дай сигарету».

Журналист выпросил у взводного броник («мой на базе, а меня уволят за технику безопасности»), надел шлем, стал на фоне соплеменных гор и степей в красивую позу и произнес:

— Мы находимся на передовой линии наших войск в Луганской области, блядь, я текст забыл.

— Дебил, — сказал оператор.

Журналист откашлялся, стал в красивую позу и сказал:

— Мы находимся на передовой линии наших войск в Луганской области на позициях 93 бригады...

— Бля, — сказала Вилка, — тебе ж комбриг лично запретил.

— Тьфу, — сказал журналист, — пиздец военная тайна.

Он откашлялся, стал в красивую позу и произнес:

— Мы находимся на передовой линии наших войск в Луганской области, за моей спиной (он повел в воздухе рукой) находится 31 блокпост...

— Не слева, а справа, — сказали мужики.

— Бля, — взвыл журналист, — кому нахуй какая разница! Мотор! Мы находимся...

— Стоп, — сказал оператор. — Солнце. Сдвинься правее.

— Мы находимся...

Все нервно заржали.

— Будьте прокляты, — сказал журналист. — Так, я покурю, я больше не могу.

— Давай быстрее, — сказала я. — Тут на весь опорник одна куртка в уставном пикселе для твоего собеседника, а я без нее уже замерзла.

— Так, — сказал журналист. — Собрались, тряпки. Всем заткнуться и не ржать. Я смогу. Я профессионал. Мы находимся...

...Сюжет был красивый. Кажется, аж полторы ми­нуты.

* * *

...На встречке горел танк. А вот и нет, совсем не то, что вы подумали. Стоял 16-й год и танки на дорогах просто так не горели. Просто, видимо, на марше коротнуло электрику, так тоже бывает, к сожалению. Длинная стальная лента (как тут без банальности) выходящей бригады обтекала его стороной, вокруг суетились люди с огнетушителями, а танк горел в ночи...

— Жалко пацанов, — сказала Катя. — Всем на ротацию, а им теперь улитку ждать черт знает сколько...

Утром мы ехали обратно. Возле сгоревшего танка сидел экипаж, грея на костре банку тушенки и являя собой аллегорию «тоска и отчаяние».

— Семь километров до Новоайдара, — сказала я.

— Небось им и сухпай на один день выдали, на выход-то, — сказала Катя.

— Куда едем? — спросил часовой на блокпосту.

— Как хоббит — туда и обратно, — ответила я. — Магазин у тебя за спиной, щас пожрать купим и вернемся.

Непривычные танкисты, увидев остановившуюся машину, сильно напряглись, но, рассмотрев флажки под стеклом, расслабились и потащили еду себе в норку. Катя щелкнула ключом. Брдрынь, — тоскливо отозвалась машина. Катя щелкнула ключом еще раз: — Бдрынь!

— Ну приехали. — Похоже, дело было не в аккумуля­торе.

— Дизель? — деловито отозвались танкисты. — Херня война, щас толкнем и поедете.

— Кстати, а куда мы поедем с такой фигней?

— Куда, куда... Куда собирались, туда и поедем. Там мужики, разберутся если что, хуле делать?

— Откройте багажник, — попросили нас на очередном блокпосту. Катя щелкнула ключом зажигания.

— Твою мать! — взвыла я.

— Мою мать... — тихо отозвалась Катя. — Ну что, мужики, у нас проблемы...

Чтобы толкнуть машину на грунтовке, понадобился целый взвод, вызванный по рации к одному из кустов.

— Окей, — сказала я на последнем блокпосту. — Стоим, ждем, машину больше не глушим.

— Ага, щас я только отъеду, чтоб тут всю дорогу на­фиг не перекрыть.

Машина скользнула колесами по песку и заглохла.

— Ну вот теперь у нас опять проблемы...

Через полчаса с другой стороны реки послышался тяжелый рев и гупание гусениц о понтон.

— Девочки, вы б машину убрали-то, а? — засуетились бойцы на блокпосту.

— Мужики, у нас для вас две новости, плохая и хорошая, — расслабленно сказала Катя. — Плохая — это то, что мы не можем ее отсюда убрать. Хорошая — это наша лягушонка в коробчонке едет...

Беха вылетела с моста, десант спрыгнул с брони и с воплем «ну вы даете!» покатил машину в сторону.

— А давайте мы вас дернем и заведем? — сказали мужики.

— Эээээ, а вы нам машину пополам не порвете своими четырнадцатью тоннами?

— Вы нас еще в носу ковыряться поучите, — меланхолично сказал механ.

— Ну окей, аккум, пожалуй, подзарядился, оставляем тут и можно ехать. Давайте, все на броню...

— Комбриг запретил через этот мост на броне кататься, — меланхолично сказал караульный.

— Ну зашибись, а ничего, что мы уже приехали?

— Ну вы ж не спрашивали...

И мы, конечно, поехали через другой мост. Не, ну а чо там 20 километров на броне. Если комбриг запретил...

Обратно нас вывозили на джипе.

— Ну щас дернем и поедете...

«Жучка» завелась, поехала, потом погасила фары и притихла...

— Пиздец котенку, — сказали мужики. — Это мы здесь не починим, это в Север.

— А как мы доберемся до Севера? — тупо поинтересовалась я.

— Чух-чух и доберемся, — веско сказали мне. — Садись в джип, убогая, и звони Лесе, ночевать будем...

— А нихрена, что я с автоматом и без документов? — спросил Дед.

— А хуле делать... Едем.

— Заходите, бестолочи... — ласково сказала Леся. — Единственный раз в жизни попросила не припираться домой в ночи, так вы решили сразу вчетвером.

— Конечно, водку будем, — отозвались мы.

— ...И все-таки хорошо, что я вас не на бехе повез, — сказал отогревшийся Дед. — На бехе в Север нельзя.

* * *

Знаете ли вы, что у серого полевого мыша холодные противные маленькие лапки? У меня есть виртуальная красная книжечка «Вещи, которые мне не показывали в фильмах про войну». Ну там всякое про то, что мне не показывали, что на войне пиздец как грязно, что копают — в десять раз больше, чем стреляют, что селяне собирают урожай прямо между окопами, ну и много-много всякого всего. Но вот одна из вещей, которые туда занесены красными буквами, — это то, что у серого полевого мыша холодные противные маленькие лапки. Которыми этот чертов мыш идет тебе прямо по спящей морде, даже не пытаясь имитировать угрызения совести. Поймите меня правильно — я ненастоящая девочка, я не боюсь мышей, у меня даже дома систематически жили мыши, последний раз — генетически модифицированная парочка, слегка светящаяся в темноте. Но, куррррва, они в темноте светились, а не ходили по моей морде! И лапы у них, между прочим, были теплые. А эта тварь топает копытами прямо по мне, ну то есть уже не топает, а летит в стену, сопровождаемая моим визгом и щелчками затворов людей, разбуженных всем этим цирком. Ну простите, мужики. Я многое могу пережить, но не мышь, идущую во сне мне по морде...

...Мыши выходят из полей осенью. Черт их знает, еда у них там кончается или холодно становится, но осенью они выходят из полей и неисчислимыми легионами переселяются в дома и блиндажи, сжирая на своем пути все, что плохо прибито к потолку. Чесслово, они даже кевларовую каску прогрызают, у меня и фотки есть! Собаки в этот период переходят на кормление мышами, через неделю собаки начинают лениться и бойцы выдают им пайку мышей прямо в мисочке. Коты обладают какими-то другими навыками, толковая кошка мышей не жрет, а нежится на чьем-нибудь спальнике и выдуривает себе «красную рыбу», но мышей в помещении почему-то становится существенно меньше. Поэтому кошка в этом плане намного ценнее, хотя, конечно, ее присутствие не отменяет разнообразных мышеловок (обычные используются только по 50 штук вместе и народ начинает сооружать сложные конструкции многоразового использования, приносящие 10—20 тушек за ночь). Ну опять же — котик это уют, тепло, и радость в доме.

...Мы выпросили этих котят у артиллеристов. Катя вела машину по раздолбанной дороге, а я собирала по себе мелких ползающих в разные стороны паршивцев. Вы когда-нибудь пробовали собирать по себе трех активных котят в машине? Как всегда: не пытайтесь это повторить...

К середине дороги я более или менее приспособилась к процессу, и котики немедля решили преподнести мне новый сюрприз. Они начали хором какать. Да, прямо на меня. Вы когда-нибудь пробовали оттирать влажными салфетками себя и жопы активно ползающим котикам? А когда ваш водитель, простите за окончательный переход к физиологии, пытается при этом блевать в окно? Просто не пробуйте этого никогда. Просто не пробуйте.

Котят мы сдали в штабе ввиду полной невыносимости их дальнейшей перевозки. Благо в штабе своих мышей хватало. Бойцам пришлось пообещать привезти котов в следующую поездку, чем мы благополучно и занялись. Коты были постарше, поэтому Рыжий взломал переноску, залез в багажник и смотрел оттуда ненавидящими глазами, а Салфетка тусила по машине, но более аккуратно. На позиции Рыжий посмотрел на всех с еще более светлой ненавистью, пометил блиндаж и ушел в поля вести жизнь свободного кота, иногда появляясь на предмет по бабам или чо украсть. А Салфетка поселилась в блиндаже, навела там порядок, выбрала ответственного за чухание себя и зажила жизнью обычной армейской кошки, которой, если честно, я иногда хочу быть в следующей жизни...

Двух же из трех штабных котят назвали Катька и Женька. Кажется, Катьку начштаба забрал домой, а Женьку передали по команде следующей ротации. Вот так...

* * *

— ...А я говорю, не пролезем мы там, — упорно говорю я. — Ну слушай, ты взрослая девочка, мы и так как корова на льду на своем заднем приводе, а когда вверх под 20 градусов по грунтовке битой лезть? Каким хреном ты там влезешь?

— Цепи, — задумчиво отвечает Катя.

— Ну цепи, конечно... — задумываюсь я ответно.

Нашу дискуссию прерывает телефонный звонок:

— Але, ну чо вы? Что? Пролезете ли? Да хрен вы там пролезете. Сидите возле штаба, ждите папку!

— Ну хорошо, — говорю я, — допустим, мы тебя ждем, а что дальше? Ты ж знаешь, к тебе мы со всем барахлом не влезем...

— Цыц, — веско отвечает трубка. — Не учи.

Битый джип с фанерой вместо стекла («нууу... летало...») паркуется возле штаба и все становится понятно. С пассажирского сиденья вылезает Саня — лучший водитель Галактики. Мужики внимательно осматривают «Жучку», печально цокают языками и командуют:

— Ну, десант-броня, погнали!

— Ээээ, а цепи? — спохватываюсь я.

— Нащо мені воно треба, — флегматично отвечает Саня. Он вообще неисправимый флегматик, и легенду о том, как он однажды повысил голос, все подразделение пересказывает со священным ужасом. — То воно тобі, може, й треба, а я якось вже...

Следующие десять километров я наслаждаюсь наблюдением. Саня ведет тяжеленный перегруженный универсал без гидроусилителя по разбитой заледеневшей дороге одной несжатой ладонью, без усилий, легкими четкими движениями. Кажется, по гражданке он художник, — вспоминаю я...

«Жучка» вылезает на горку, и я понимаю, что нам пиздец. Нет, я не первый раз еду по этой дороге, но каждый раз, как вижу ее — реально теряюсь. Однажды мы еле вылезли по ней на бехе... Вот и сейчас огромный «Урал» на цыпочках спускается нам навстречу в овраг, рыча, кажется, всем организмом... А ведь то, что для него спуск, для нас подъем...

— Не переймайся, — ласково говорит Саня, — зара його випустимо та й поїдемо потроху.

«Урал» наконец сваливается в лощину, и Саня медленно трогает машину с места.

Жучка медленно и, казалось бы, совсем не напрягаясь, прет на горку, Саня рулит одной ладонью и еще умудряется вести со мной какую-то светскую беседу, мы почти добираемся до верха и тут я окончательно понимаю, что мы приплыли. Посреди дороги лежат какие-то раскиданные ветки, видимо, кто-то заглох по­середине и пытался сдвинуться с места.

— Курва, — говорит Саня, уводит машину на раздолбанный гусеницами край дороги, «Жучка» теряет, теряет, теряет остатки скорости, и вот до верха уже 30 метров, но скорость уже почти нулевая, мотор уже почти захлебывается, и становится понятно, что сдавать нам теперь 300 метров вниз задом по льду, потому что вперед мы не тронемся ни на одной точке этого подъема, и все это как-то...

И в этот момент Саня мягким движением переключается на первую передачу.

— Йопт, ну ничего себе... — это единственное, что я могу сказать в этот момент.

— Та я ж говорю тобі, не переймайся... — отвечает Саня, — довезу.

— Аааа... а где так учат?

— Та якось воно... — отвечает Саня. — Там водив, тут війна... Таке.

Остаток дороги я завистливо молчу.

* * *

Вообще-то не знаю, как там с атеистами на войне (я агностик, полет нормальный), а вот то, что суеверны все до полного аута — это факт фактический. А еще мы одушевляем свои машины. Даем им имена, разговариваем с ними, разбираемся, кто мальчик, кто девочка, и воспитываем их иногда на фоне сложного характера. Достижением в педагогике считается момент, когда машина понимает, что она хоть тушкой, хоть чучелком, но должна доползти до дому и сдохнуть под подъездом. Обычно рано или поздно это удается, так, «Счастливчик» однажды дополз до Харькова в таком состоянии, что мастера собирали консилиум просто на посмотреть, КАК это могло приехать своими колесами, если возможность этого исключалась физически. А вот так. Бо надо.

«Жучка» досталась нам редкостной капризной фифой. Вообще «Жучка» — это тот самый эвфемизм, в связи с которым собака — единственное существо в сказке про Репку, у которого есть имя. Полностью ее зовут «Жучка Крашена». «Жучка» не любит ездить в АТО. Вот так. Не любит. Ломаясь каждый раз на выезде из города, вне зависимости от того, сколько километров она откатала в процессе сборов. Еще «Жучка» любит военных мужчин. Ну тоись при виде военных мужчин, особенно механов, она задирает лапки кверху и демонстрирует какую-то изысканную поломку, чтобы чесали ее пузико часиков шесть подряд. Что характерно, военных мужчин она оценивает по квалификации, ставя им всегда посильную задачу. Как вы понимаете, с нашим образом жизни — это именно тот, блядь, характер, с которым нам живется легко и счастливо. Поэтому мы все время ругаемся с «Жучкой» и врем ей в торпеду, что на самом деле мы не собираемся ни в какое АТО, а этот мужик сзади —вообще ни разу не военный, смотри, он по гражданке, успокойся... «Жучка» ты крашена.

...День начинался хреново. Точнее, хреново начался он еще ночью, когда в «Жучке» выбили стекло и сперли из нее то, что плохо лежало, причем именно разнообразные военные шняги, и если вы думаете, что я не хочу связать этот факт с тем, что «Жучка» ночевала под стеной ППД мусорбата, который назавтра уходил на ротацию, — то вы очень хорошего обо мне мнения. Да, злая. Но бог с ними, с военными шнягами, спасибо, господи, что деньгами, но без стекла-то зимой не поездишь? А Катя распсиховалась всерьез и кричала, что здесь она не останется, что ближе Севера она не успокоится, и вообще и всё, и поэтому оседлала замерзшую (дело, кстати, было глубокой зимой) метлу и, оставив меня дома ввиду традиционной недееспособности, понеслась восстанавливать ущерб.

В три часа дня раздался телефонный звонок.

— Женя, собралась, поехали.

Я устало вздохнула, посмотрела на темнеющее небо и поволокла рюкзак к двери.

Следующий телефонный звонок раздался в четыре часа.

— Женя, я тут трос сцепления порвала...

— То есть мы никуда не едем?

— Нет, мы куда едем, я щас затягиваю «Жучку» на СТО, трос поменять — пять минут, и едем. Подъезжай на СТО на такси.

Я очередной раз устало вздохнула, посмотрела на еще сильнее потемневшее небо и поволокла себя и рюкзак к такси...

...Катя сидела на СТО и слушала музыку в «Жучке». Как оказалось, ближайшая СТО была авторизированным центром «тойоты», и пока «Жучку» тянули к боксу, приехала бизнес-дама на красивой RAV4 и потребовала своих привилегий...

— Кать, а Кать, — осторожно сказала я... — Ну пять часов уже, и до Севера нам пхаться минимум семь...

— Не важно, успеем, я тут не хочу оставаться...

— Слушай, а может, это нам мироздание подсказывает, что нам никуда не надо ехать? Знаки там, суеверия...

— Если мироздание хочет нам что-то сказать, оно даст нам третий знак, — уверенно ответила Катя.

Мужики вышли из бокса толпой закатывать в него «Жучку». Один из них осмотрел ее, сказал «да фигня война», переключил сцепление при неработающем двигателе, завелся...

«Жучка» — дизель-атмосферник. Если вы не знаете, что это значит в данном контексте, поясню, что при отпущенном сцеплении на младших передачах — первой или задней — «Жучка» развивает скорость до 10 км/ч при НЕНАЖАТОЙ педали газа. Вот и механик этого не знал...

«Жучка» поехала назад и под вопли зрителей врубилась фаркопом в выехавшую из бокса «тойоту», нахер снеся ей стойку. Я села в сугроб и истерически заржала...

— Катя, — сказала я, утирая глаза снегом, — Катя. Тебе точно не нужен огненный куст, державною мовою говорящий: «Девочки, не надо ехать сегодня в Север»?

В Север мы поехали завтра.

* * *

Каждый, кто четвертую осень меряет литрами солярки и разбитыми подшипниками международную, мать ее, трассу Риддер—Кале на том ее участке, который называется Харьков—Война, знает, что самые страшные туманы в мире находятся не у каких-то там Баскервилей на их торфяных болотах, а именно здесь, в районе Изюма, где три реки танцуют безумный танец вокруг М03, а Автодор до последнего добавлял этому безумия, поскольку без разметки на этих ямах было совершенно непонятно, едешь ты вдоль дороги, поперек или вообще уже в поле. Если повезет — прицепишься к габаритам впереди ползущей машины, а если нет — фуры не ходят в тумане по М03, — то сам будешь этими габаритами для кого-то другого...

...Машина вырвалась из тумана ровно к стеле «Донецкая область», я притормозила, пропустила колонну, благодарно моргающую мне аварийкой, подумала, выдохнула наконец, остановилась окончательно и пошла менять футболку на сухую.

— Я все-таки совершенно не понимаю, как ты в этой манной каше ездишь, — сказала Катя, — я нихрена не вижу, как ты вообще ориентируешься...

— Хуле там, спортивное ориентирование, — устало сказала я. — Донецк на юго-востоке. Носом туда становлюсь и еду. Что делать-то, когда ехать надо?..

* * *

...Комбат вырулил из-за угла верхом на бехе в позе конного памятника самому себе и повелительно махнул рукой куда-то в направлении темноты. Беха довольно заурчала и рванула вперед. Пресс-офицер завел битый джип и рванул за бехой.

— Куда мы едем? — спросила я.

— Хуй его знает, — ответила Катя. — Ну и комбат еще знает.

Через двадцать минут комбат и мы припарковались возле другой бехи, Катя пригляделась к номеру на борту и выдохнула с облегчением.

— Уффф. Медвежатник. Все свои. А нахрен мы сюда приехали, кстати?

Комбат слез с бехи и подошел к джипу.

— Ну давайте.

— Чо давайте?

— Вот это все давайте.

— А нихуя, что ты нас не спросил, куда ехать?

— А сюда не надо?

— А сюда не надо. Поехали.

И мы поехали дальше куда-то в темноту.

...У нас были с собой гвозди, пленка, гаечные ключи, еще полтонны всякого барахла... Не то чтоб все это было нужно, но когда грузишь машину — сложно остановиться, да и если честно, все это было нужно, просто очень сложно не сорваться в литературный комплимент, когда начинаешь писать «у нас с собой было». Но особое опасение вызывал Офигенный Ящик с медалями. Именно эту штуку я прижимала к сердцу последние два дня, когда чертова «Жучка» ползла на войну, разрывая себе тормозную, отказываясь заводиться на каждом углу и разнообразно изводя нас и Августа демонстрацией того, что ей очень нравится, как настоящий мехвод чешет ей пузико. Собственно, мы были почти ни при чем к этому Офигенному Ящику — просто год назад Сова и замполит роты внезапно осознали, что вот же, медали же и бойцы же — и вот уже год они последовательно выклевывали нам мозг с двух сторон в попытках организовать эту процедуру и в какой-то момент мне прилетел по почте Офигенный Ящик, прилетел так неожиданно, что я оказалась на почте наедине с этими двадцатью килограммами железа в полной растерянности... И вот теперь мы тянем этот ящик с нерассортированными медалями в глубокие ночные ебеня под Луганском, потому что, конечно же, комбат с утра до ужина получал разнос на бригаде, а мы с пресс-службой сидели в штабе батальона и злились, и когда мы уже точно решили никуда не ехать, явился злой комбат, воздвигся на свою беху и попер в темноту, не спрашивая кто, что и как...

Беха застыла в очередном пустом поле.

— Ну, давай, — подошел комбат.

— Ты в уме? Щас, откопаем по ящику нужные, иди поговори пока...

Вы когда-нибудь пробовали найти четыре нужных медали и удостоверения к ним в ящике, где и того и другого по 60, на заднем сиденье забитого джипа в полной темноте с крохотным фонариком, прикрытым ладонью? Не пытайтесь это повторять.

К концу поисков я сидела в обнимку с ящиком и истерически рыдала в него. Тем более, что в процессе мы куда-то потеряли медаль, нужную на следующей позиции, и перерывали ящик раз за разом, пока не нашли ее, заботливо отложенную кем-то из нас на торпеду.

Комбат взял в руки медали и ушел к бойцам. Я видела только, как он неловко тряс руки, раздавая медали.

— Поехали, — вернулся он. — Еще третья, барахло разгрузим, медали вручим и домой, все остальное завтра сделаю.

Я взвыла и попросила отпустить меня домой немедленно, мотивируя это тем, что я женщина нервная, беременная, я уже не могу видеть этот гребаный ящик и эту чертову армию, и пленку я разгружать тоже не хочу, и покажите мне пальцем, где Харьков, и я уйду туда пешком. Жестокосердное сопровождение не вняло мне и показывать Харьков отказалось. Меня запихали в джип.

На третьей позиции ситуация повторилась. Я просмотрела процедуру вручения из джипа, после этого собрала себя в кучу и вылезла из машины.

— Кофе дайте, гаврики, — угрюмо сказала я.

— О, и ты здесь, — фальшиво удивились гаврики.

— Герои, бля... — невпопад поздравила я.

— Хорошая медаль. Еще б закрутку на спине, — отозвались гаврики.

— Жрите шо дают.

— Угу.

И мы пошли пить кофе. Так состоялось торжественное награждение бойцов бригады Х медалями за оборону Донецкого аэропорта. А у меня осталась от пресс-­службы коллекция фоток вида «неизвестная тень с красными глазами жмет руку другой неизвестной тени с красными глазами, предположительно комбату».

И да. Это все, что я имею сказать о торжественных награждениях и звездах с иконостасами.

* * *

...Мы сидели в крохотной, невероятно обшарпанной съемной квартире где-то в Днепропетровской области (ротация, будь оно все проклято, ротация) и занимались очень важным делом. А именно — слагали запрос в какую-то очень важную таможенную службу, которая не пропускала через границу детали для очень нужного нам беспилотника. При деле были все. Фиат разгребал бардак на столе. Катя фотографировала планшетом документ с печатью бригады. Левша подсвечивал фонариком бумагу, чтобы на фотке хоть что-то можно было разобрать. А я... ну что я, я, как всегда, старалась не путаться под руками и поменьше болтать)))

— Уффф, — очередная фотография наконец удовлетворила взыскательный вкус серьезных людей. — Ну что, отправляем?

Я поняла, что мой час наконец настал.

— Да-да, — заявила я, — и вот именно с вот этой всей херней мы, согласно старому анекдоту, попытаемся взлететь! В точном соответствии с последней редакцией стандартов НАТО в области армейской разведки!

Конечно, мы взлетели. И летаем до сих пор. А куда деваться-то?

* * *

Telemetry — error! Velocity — error! GPS — error! Error, error, error! — вспыхивает экран ноутбука. — Твою мать, — шипит Махно, и они с Лучом в четыре руки начинают колотить по клавиатуре в каком-то никому не понятном порядке. Маленький нарисованный самолетик, ни на что не реагируя, улетает вверх по карте. — Сука, — комментирует Махно.

* * *

«Три штуки баксов сепарам под хвост, — думаю я. — Женя, ну что ж тебе тихо не сидится, опять армия для твоего личного развлечения придумана? Ну показали тебе беспилотник. Ага. Смотри, как красиво. Господи, сколько нервов в него и сколько сил, чтобы вот так вот, чисто по приколу...»

* * *

— Да не может он над Фрунзе быть, — нервно говорит кто-то. — Хер бы он до Фрунзе за пять минут до­летел.

* * *

— Тебе от этого легче? — через плечо огрызается Луч.

* * *

«Ладно, — думаю я. — Спасибо, господи, что деньгами. Ну Ребенку С. ж нарешали после того, как он свой коптер въебал, что-то и здесь придумаем. Все живые, и слава богу. Но блин, жалко ж как...»

* * *

— Так, бойцы и девочки, молитесь, пробуем последний вариант, — рявкает Махно и, кажется, зажмурившись, вдавливает Большую Кнопку.

* * *

Секунды три ничего не происходит, пока маленький нарисованный самолетик на карте наконец медленно, до зубной боли медленно разворачивается и ложится на обратный курс.

* * *

Кажется, никто не дышит, пока в выцветшем декабрьском небе над нашими головами не разворачивается небольшой парашют.

* * *

— Ты где, мать твою, — нервничает Катя в трубку. — Ты живой вообще? Что значит — Вог перед Харьковом проехал, мы там собирались с тобой встречаться. Значит так, сразу за харьковским блокпостом — Окко. И ты там стоишь красивенький такой, ждешь нас и никуда без нас не едешь. Ты понял?

Вообще-то у Кати есть повод для истерики. Условно новое, с литовскими документами, приобретение наших военных завелось турбиной в центре Киева и последние 450 километров ехало исключительно на машинном масле, деньги на которое мы пересылали раз в сто километров.

— Куда ты попрешься в ночь с такой турбиной? — нервничает Катя. — Слушай мою команду, ты — сейчас — становишься — на Окко, спишь там, где я сказала, а завтра будет завтра.

Из машины выпадают два военных.

— Опа, — говорит Катя, — а мы только один кофе налили. Сержант, тебе тоже американо? Да какой хостел, окстись, хостел год назад закрылся, вы ж не подеретесь на одном диване?

Они, конечно, не подерутся. Мы пьем кофе и медленно ведем раздолбанный «ниссан террано» за нашей «Жучкой» через город.

— Так, — говорит Катя, — военные спят, Евгения домой, а завтра будет завтра.

Завтра настает завтра и коллектив выходит к «терране». «Терране» пришел пиздец.

— Женя, — вежливо будит меня Катя. — «Терране» пришел пиздец.

— Доброе утро, Катя, — вежливо отвечаю я, — пиздец — это наше нормальное состояние, но какую мысль ты пытаешься до меня донести?

— Ты понимаешь, — говорит Катя.

— Я понимаю, — говорю я. — Ну хуле делать, — говорю я.

— Ну ты же понимаешь, что вот? — говорит Катя.

— Да ну, блин, ну конечно, я все понимаю, — говорю я, — но ящики-то с лекарствами он довезет?

— Сеня! — кричит Катя. — Ящики-то с лекарствами ты в госпиталь закинешь? А огурцы мы потом привезем!

— Жень, — осторожно говорит Катя, — я же правильно тебя поняла, что мы сейчас отдадим ему свою машину, ну то есть «Жучку»?

— Катя, — устало отвечаю я, — ну зачем ты жрешь мне мозги, откуда у меня мозги, чтобы их жрать?..

— Удивительный город Харьков, — говорит второй военный. — Я тут второй раз. Понимаете, у меня паспорт сгорел в Донецке, и я не знал, куда мне деваться и позвонил Сове, и меня забрали в Харьков и тут поселили в хостеле и за два дня сделали мне все документы и вот, и теперь я служу и даже не знаю, кому спасибо сказать.

— Ага, — отвечает Катя, — а я-то с вечера парюсь, откуда я знаю твою фамилию... Ну чо, Сове привет передай.

...«Жучка» растворяется в восточном направлении. Мы с тоской смотрим на «террану» и прикидываем стоимость ремонта.

— Курва литевська, — говорю я.

— Курва, — соглашается Катя.

— Так и назовем, — говорю я.

* * *

...Анест в Северодонецке неприветлив и недоброжелателен.

— Ну ладно, — говорит он, — типа спасибо за вот это все, что сейчас, и за то, что ваш военный в ящиках привез неделю назад.

— Тебе спасибо, — тихо говорит Катя. — Все это в ящиках — ты в нашего Сашку влил. Он живой.

Анест зло машет рукой и уходит за забор. Внезапно, как будто что-то вспомнив, он возвращается назад.

— Спасиииибо! — почти кричит и как будто непривычно улыбается он.

Я замираю. Я не знаю, что сказать. У меня почему-то дрожат губы.

* * *

...Мы ползли заснеженным проселком где-то в Луганской области, пытаясь не слететь с дороги на каждой кочке. Ну то есть как. Это мы с «Жучкой» ползли. А ос­тальные женщины нагло дрыхли в тепле.

— Я вам это припомню, — мрачно бормотала я, — и той, что за три года машину водить не научилась, и той, что «тебе все равно коньяка нельзя», всеееем припомню!

Впереди показался блокпост.

— Доброго дня, ваші документи, будь ласка, звідки й куди?

Сержант недовольно принюхался.

— Вы что, пили? — спросил он.

— Ну да, — честно ответила Катя.

— А почему? — спросил сержант.

Мы впали в затруднение.

— Эээээ, — сказала Катя осторожно, — ну в принципе на том основании, что я совершеннолетняя, гражданская и мне хотелось.

— Вождение машины в состоянии алкогольного опьянения, — констатировал сержант.

— Мужик, — сказала я после длинной паузы, — смотри. Это машина. Вот у нее руль. Им ее водят. За ним, обрати внимание, сижу я, а совсем не она в состоянии алкогольного опьянения. Ты точно в порядке?

Сержант отошел совещаться.

— А давайте, — сказал он, — я ВСП вызову и проверим ваше состояние.

— Где ВСП, я ВСП, — проснулась на заднем сиденье Леська, — я уже тут.

— Мужик, — терпеливо сказала я. — В машине один военнослужащий. На заднем сиденье. Я в три ряда гражданская. На каком основании ты меня собираешься проверять посредством ВСП? Тем более, что эксперт местного ВСП — это вон то спящее тело.

— Я не сплю, — отозвалась Леська, не открывая глаз. — Я бдю. Я ВСП.

— А где написано, что она ВСП?

Леська от удивления проснулась, вышла из машины и встала рядом с сержантом.

— Смотри, мужик, — терпеливо, как в детском саду, сказала она. — Вот эта синяя книжечка у тебя в руках называется «военный билет». Листай. Еще листай. О, молодец, читай вслух. Можно по слогам. Лу-ган-ский-зо-наль-ный-от-дел во-ен-ной-служ-бы-пра-во-по-ряд-ка. Получилось?

Леська цапнула военник, упала на сиденье и заснула.

— А давайте я вас на экспертизу отвезу.

— Мужик, — ласково сказала я, — мне лично особенно нравится в данном предложении слово «отвезу», потому что пилить самой в Север меня не греет от слова «нихуя». Но вот чего я тебе не могу пообещать — так это того, что когда ты припрешь на военную экспертизу на алкоголь гражданскую тетку на седьмом месяце беременности, над тобой не будет ржать вся Луганская область...

— Проезжайте, — буркнул сержант.

...Ночной Север был тих, пуст и безвиден.

— О, поворот промахнули, — проснулась Леська.

— А предупреждать? — злобно рявкнула я.

— Ну ничего страшного, щас разворот будет.

Я резко вписалась в разворот и только в этот момент осознала, что помимо того, что это был встречный разворот, в нем еще и стоял полицейский «приус». После паузы, вызванной, я так понимаю, растерянностью от такой наглости, у меня за спиной взвыла сирена.

— Кто молодец, я молодец, — буркнула я, прижимаясь к обочине.

— Девушка, — ласково сказал полицейский, — вы вообще в своем уме?

— Нет, — честно призналась я.

— Вы знак видели?

— Нет, — честно сказала я.

— Идемте посмотрим.

— Не надо, — сказала я, — я вам верю на слово.

— Вы вообще трезвая?

— Угу, — честно сказала я, — тупая немного, а так трезвая.

— А едете откуда?

— Из ебеней, барин.

— А ДТП, по которому у вас бампер вынесен, у вас зарегистрировано?

— Какой зарегистрировано, — устало отозвалась я. — Не было в тех ебенях, где нас из воронки за бампер доставали, полиции, извините.

— Нда, — после паузы сказал полицейский. — Слушай, а тебе далеко вообще?

— Следующий поворот, и дома.

— Доползешь улиточкой?

— Должна.

— Ну ползи, с богом, осторожнее...

У Леськи дома было тепло, чай и лежать. «Жучка» с утра уехала на СТО на эвакуаторе. Хорошая девочка.

* * *

— Нам пиздец, — резюмировала Катерина, мрачно глядя перед собой.

— Точно, — кивнула головой я. — Нам пиздец.

— Где были наши мозги? — риторически спросила Катерина?

— Где обычно, — ответила я, — с другой стороны, а какие были варианты?

— Не ввязываться.

— Ага. Ну теперь поздняк метаться.

— Нам нужны люди. Хомо сапиенс.

— Или малая механизация. У кого есть соответствующая малая механизация?

— У Тани, — сказала Катерина. — У Тани есть. Уже звоню. Алло, Таня? Послушай, у нас тут пиздец, спасай! Да, уже летим!

17 килограмм будущего оливье подозрительно смотрели на нас с моего кухонного стола.

* * *

Вообще-то мы с Катериной Сергеевной относимся к категории, ласково именуемой в наших кругах «волонтерожоры». Ну в смысле мы не по части привезти еду, мы по части приехать и ее сожрать. Ну, в крайнем случае, спиздить у кого-то хозяйственного, отвезти в армию и там сожрать. Обычно мы возим с собой из еды только кофе, потому что знаем мы эту армию, с утра проснешься — а как жить? Что нас, собственно, привело в тот прекрасный день к идее приготовить мальчикам немножко оливье на праздник — хуй его знает, никто до сих пор так и не понял. То ли мандаринки были наколотые, то ли джингл беллс помрачили наше сознание, то ли мы давно уже чувствовали себя оленями... Однако что-что, а своих мальчиков мы знаем хорошо.

— Так. — сказала Катерина. — Их по штату 25 человек. Где-то 22 на месте. Пожрать и оставить немного на праздник.

— Меньше полкило на организм нет смысла, — резюмировала я. — Лучше больше.

17 килограмм — это дохуя жратвы. Особенно, когда их нужно нарезать кубиками в четыре руки.

* * *

— Заходите, бестолочи, — ласково сказала Таня, — чтоб вы мне были живы, здоровы и счастливы.

В каморке кулинарной группы вкусно пахло спе­ци­ями и Новым годом. Весь стол был заставлен ведрами с оливье.

— Ведра вернете только!

* * *

— Ох, блин, — сказала Вилка. — Как я заебалась. Слушай, я вас провожать не поеду, сами дорогу знаете, скажи там своим орлам, что их оливье я на РОПе оставила. Я этот блядский оливье по опорникам третий день распихиваю, сил моих нет. Если смогут у ротного отнять — то помогай им бог.

Я расстроилась. Я как-то не рассчитывала на конкуренцию с Большой Волонтерской Тусовкой, которая резала огурцы всем Киевом на рекорд Гиннесса.

— Ну вот, — сказала я, — а хуле мы тогда старались.

— Слушай, — сказала Вилка мрачно. — Его там по сто грамм на человека. По. Сто. Грамм. На. Единицу. Личного. Состава. Я не думаю, что у них получится отнять что-то у ротного, не парься.

...Опорник был, как обычно, темен и заснежен, над мешками кухни пробивался свет, кот крался вокруг в надежде что-то спиздить. На кухне сидел Луч и мрачно смотрел на банку тушенки.

— О, — сказал он неэмоционально. — Привет. А мы тут вот.

— А мы вот тут, — отозвались мы. — Разгружай.

— Десант, — скомандовал Луч. — Разгружай.

Десяток мужиков быстро перетащили наш груз по местам.

— О, — сказал Луч. — Оливье.

Он скептически посмотрел на банку тушенки, достал с полки армейский котелок, набил его с горкой оливье и сел возле буржуйки.

— Луч, — потрясенно спросил кто-то, — а у тебя ебало прям щас не треснет?

Луч задумался, осмотрел котелок с оливье, покрутил ложку, задумался еще раз.

— Не, — пришел он к выводу. — Не треснет. Гарантирую.

* * *

...Мы второй час стояли на выездном блокпосту бригады и злились. Ситуация сводилась к типично армейскому ступору — кто-то из командования бригады утром видел где-то в полях синий тентованный бус без сопровождения и почему-то решил, что его надо поймать, та­щить и не пущать, а то вдруг он возит контрабас — и теперь ни блокпост, ни оперативный дежурный бригады не могли взять на себя ответственность за важное и сложное решение о том, что серо-коричневый универсал в сопровождении пресс-службы не является синим тентованным бусом без сопровождения, комбриг трубку не брал, а «наш» комбат и комбат, ответственный за блокпост, не могли договориться второй час... Это армия. Не спрашивайте. Так уж оно устроено. А ночь, между прочим, наступала согласно уставу, а мосты и дороги заметало, между прочим, метелью согласно климатической зоне, только сегодня сильнее. А мы стояли на блокпосту и вместе с парнем из пресс-службы обзванивали всех, до кого могли достучаться. Ситуация тем временем становилась все более аховой — шансы, что «Жучка» вылезет из великих снегов, становились все меньше с каждой минутой выпадения этих самых снегов, к тому же печка не работала, а буржуйка на бп не то чтоб спасала, к тому же Ярик из пресс-службы пропорол колесо на еже блокпоста... Короче, вечер явно относился к разряду «не день Бэкхема»...

...Мы сидели на Вилкиной кухне на третьей линии. Нас наконец отпустили. Вилка олицетворяла собой именно то состояние духа, в которое приходит военный, с утра поставивший на «террано» НОВУЮ ЗИМНЮЮ РЕЗИНУ и вечером ее пропоровший ежом. Честно, я даже не буду пытаться объяснить, как выглядит это состояние: все, кто имел дело с владельцами военных джипов, понимают сами, а те, кто не имел... постигнуть масштаб этой эпической трагедии со стороны невозможно. Короче, Вилка могла играть Медею или Дидону совершенно без грима и даже без подготовки. Если, конечно, не считать подготовкой пропарывание резины. Дарю, кстати, идею современным станиславским, оно не так уж и дорого, если считать не для армии, а для театра...

— Ну почему с вами всегда одни сплошные проблемы? — всплеснула руками Вилка, продолжая греческую трагедию.

Вообще-то это она зря сделала, конечно. У меня тоже настроение было не очень.

— Виола, — сказала я тихим голосом. — Вот скажи, пожалуйста. Женечка с Катенькой, как сумасшедшие хомячки, третий год на своем горбу тягают в вашу лучшую в мире бригаду тонны и тонны разнообразных полезных предметов, чтобы бедные мальчики не замерзли, покушали, не убились и убили каких-то врагов. Вообще-то, Виола, ты в курсе, что для этого занятия надо быть довольно сумасшедшим хомячком, и таких странных людей в мире довольно мало. Хорошо, тот факт, что нам не скажут в этой бригаде спасибо, для меня довольно очевиден уже давно. Но когда ваша богоспасаемая гвардейская в хамской форме отмораживает мне жопу на своем блокпосту, а потом оказывается, что это «с нами вечно проблемы», у меня, поверь, ОЧЕНЬ СИЛЬНО портится настроение, и желание уехать отсюда совсем навсегда, оставив вашу богоспасаемую гвардейскую на волю божью, комбригову и «официального волонтера» (кстати, ты его когда последний раз видела?) становится практически непреодолимым... Скажи, оно мне больше всех надо?

Кто не в курсе — да, в последнем градусе бешенства я перестаю материться и начинаю говорить очень тихо.

— Господи, лучше б ты орала, — шепотом сказала Катя. — Это было реально страшно.

— Поехали нахуй, — сказала я нормальным голосом, — заебала меня чего-то сегодня гвардейская богоспасаемая, глаза б мои ее не видели... Не, Вилка, не переночуем, спасиб, но мы до Севера, да не переживай, вылезем, не первый раз замужем... Ага, давай, береги себя...

...Мы сидели в гостиной большого красивого дома во Львовской области и вели светскую беседу с хозяином. Ну, в смысле я жрала хозяйские конфеты, а Катя трепалась с Богданом на тему, как все заебало.

— I от комбат мені тоді пише, що прийшли мені, Бодю, фотку з твоєю машинкою, бо воно ж, курва, зупинити мене те велике цабе чогось засоромилося, а тепер їбе всю бригаду, що то був за синій бус і вдруг оно там возить контрабас, а не як я, дурак, ото понатягав їм тепликів, бо мені більш за всіх треба...

— Синий бус... — медленно повторяет Катя и сужает глаза. — У тебя синий. Тентованный. Бус.

* * *

...Однажды я сидела на кухне и смотрела в чашку. Дело было вечером, делать было нечего.

— Привет, — сказала Катя в трубке. — Тут Таня просит покатать ее по аптекам, там какой-то пиздорез, нужны реанимационные растворы. Тебе все равно делать нечего, поехали кататься.

...Таня — фантастическая женщина. Я уже год не могу разгадать загадку — каким образом ей удается тянуть такой огромный объем работы по реанимационной медицине на фоне ее эпического, масштабного, легендарного распиздяйства и неорганизованности. Таня являет собой олицетворение аттрактора Лоренца и эффекта бабочки — все, что попадает в радиус захвата этого хаотического создания, превращается в ядерный бардак, не сходя с места и вне зависимости от противодействия всех остальных участников. Я изучаю ее как явление природы.

— А поехали, — сказала я опрометчиво, натянула джинсы, подхватила сумку и спустилась во двор.

Растворы мы купили относительно быстро и по порядку, и уже одно это должно было нас насторожить.

Таня вышла из последней аптеки, плюхнулась в машину и начала долго и несвязно говорить по телефону.

— Ну все, пиздец, — резюмировала она. — Вертушка не прилетела, отправлять не с чем.

— Куда? — спросили мы.

— Часик.

— Четыре часа в одну сторону, — задумчиво сказала Катерина. — Пиздорез. Реанимация.

— Окей, — констатировала я, — бешеной собаке семь верст не крюк.

И мы поехали в Часик.

Следующая точка бифуркации подстерегала нас через пару часов.

— А кстати, — сказала Таня сзади, — неплохо бы нам заехать еще и в Север, раз почти по дороге.

— Ну да, — съязвила Катя, — всего-то плюс двести по отсутствующей дороге, хуле нам.

Таня сделала глазки котика из «Шрека».

— Ладно, — сказала я, — заедем в Север, подремлем пару часов у Леськи, и домой.

...Перед бахмутским блокпостом Катя возвела очи к потолку и сказала:

— А кстати. Я забыла паспорт.

— А нахера ж мы премся на блокпост?

— Да ладно. Права есть, УБД есть, хуле им еще.

— Ну ок.

Это было опрометчивое решение, как и все, что каким-то краем связано с Таней. На блокпосту стоял юноша из породы «бахмутский герой».

— Нужен паспорт.

— Кому нужен?

— Вы обязаны предъявить.

— Мы обязаны предъявить документы.

— Нет, паспорт.

— Где написано?

— В статье такой-то.

— Какого закона?

— Нашего, украинского закона. Вы что, не из Украины, что ли?

— Какого, блядь, закона? О семье и браке? — психанула я.

— А вот я тебе щас машину досмотрю.

— А досматривай, мне похуй!

...Цирк затягивался.

— Так, блин, хватит, — сказала Катя. — Старшего по блокпосту.

Из каптерки блокпоста появился нацгвардеец характерно атошного вида.

— Ну чо? — спросил он.

— Права и УБД. Реанимация. Пиздорез. Забыли.

— Пиздорез — это плохо, — согласился старший.

— Сами ж воевали, понимаете. Мы с вашим батом с Песок знакомы...

— Бля, — грустно сказал старший, — где там эти ушлепки воевали... Беда мне с ними, в Песках спокойнее было... Недолики, одно слово...

Мы сочувственно покивали головами и уехали в Север.

Возле Лесиной работы происходил традиционный айдаровский обряд обмена ключей от спального места на ништяки, более известный, как айдар-отжим.

— Это мне, это мне, это опять мне, ну и это, так и быть, тоже мне, — весело бормотала Леся, полностью засунувшись верхней половиной себя в багажник. Внезапно бормотание замолкло. Вся нижняя половина Леси, торчащая снаружи машины, выразила некоторое удивление.

— Скажите, — вежливо сказала она, — а вы вообще типа уверены, что вот это стоило везти через блокпосты без сопроводительных документов и рецептов?

— ТАААААНЯ! — хором взвыли мы.

Под прицелом трех пар глаз Таня развела руками и мило улыбнулась.

— Ну... я забыла, что оно в этом пакете.

— ТААААНЯ! — ударилась головой об капот я, — ну Таня же!..

...Я проснулась. Темнело. На кухне сидела Таня.

— Кстати, — сказала она, — я тут поговорила по телефону... Короче, нам надо еще раз заехать в Бахмут. Мы же можем, правда?

Я села мимо стула и истерически заржала.

* * *

...Я до сих пор не могу привыкнуть к этому звуку. Он появляется глубокой ночью или в середине дня, как будто бы ниоткуда, нарастает тяжелым крещендо прямо над головой, прямо над моим домом, и внезапно резко меняет тональность, и тут наконец я вспоминаю, о чем он, этот звук, но вертушка уже ушла из Зенита и садится в свое гнездо, и я представляю себе носилки и реанимобиль, и мне невыносимо хочется заплакать, но я, наверное, не умею плакать об этом...

...Телефонный разговор как-то не клеился, да и непонятно было, к чему он вообще. Тем более, что в принципе все хорошие друзья в курсе, что я не очень люблю болтать по телефону из-за поврежденной барабанной перепонки — а тут внезапно звонок с абстрактным диалогом о видах на урожай и погодах Луганской области... Короче, я поддерживала светскую беседу и ничего не понимала.

— Ну ладно, — начал сворачивать разговор мой собеседник, — короче, ну там это, хорошо, что у тебя все нормально, и вот, кстати, чуть не забыл сказать, тут у нас еще... Ну вот такое, короче, ладно, давай, пока, береги себя, целую...

Я медленно подышала, злобно сказала молчащему телефону «ну, спасибо хоть не забыл сказать» и врубила мессенджер.

«Кать, — написала я, — как припаркуешься в хоро­шем месте, выйди на связь».

Кого я пытаюсь обмануть, господи, подумала я, все равно на слове «припаркуешься» у нее включится в голове тревожная сирена...

«Все живые, не психуй, — написала я, — но у Александера минус одна нога в комплекте».

«Плюс», — написала Катерина.

«Блядь», — написала Катерина.

«Не переживай, я нормально припарковалась», — написала Катерина.

На следующий день мы ждали вертушку из Севера в состоянии низкого старта. Наконец тяжелый гул вырос над головой и оборвался сменой тональности.

«Прилетел» — пришла то ли смска, то ли телефонный звонок, не помню уже.

...Уставшая женщина, врач из интенсивной терапии, втолковывала нам что-то о стерильности и порядке. Мы послушно кивали головой, но соглашаться отказывались. Наконец она махнула рукой и сказала:

— Ну ладно, через дверь пущу поздороваться. Кстати, который там ваш?

— Такой-то, — сказали мы.

На лице врача произошли внезапные изменения. Кажется, она с трудом сдерживалась, чтобы не засмеяться.

— Аааа, — протянула она, — вот ЭТОТ ваш? — и таки засмеялась. — Ну, только недолго, девочки, пожалуйста, этот дурдом все еще считается интенсивной терапией...

В палате стоял хохот. Немного не то, чего ожидаешь от палаты интенсивной терапии. Как-то чувствовалось, что центром происходящего бардака был Александер.

— ПРИВЕЕЕТ! — завопил он, размахивая руками и пытаясь вскочить с кровати!

— Куда? — резко дернулась медсестра. — Лежите уже, больной!

— Так, — сказал Александер, — я рад вас видеть, я соскучился, ну пришлось такой повод придумать, йогурт буду, сок тоже буду, у меня все чудесно, нет, не под наркотой, да, долбоеб, а то вы не знаете, короче, не парьтесь, все буде добре!

Добрая женщина-врач оттащила нас за рукава от двери палаты.

— Лопатой его, что ль, добить? — задумчиво спросила я. — Ничем не проймешь...

— Угу, — согласно кивнула врач. — Да, йогурт можно. И сок тоже можно. Все ему можно, что с ним сделается-то...

И мы, конечно, пошли за йогуртом.

* * *

...После того, как Леха однажды тушил «Счастливчика» в пробке в центре Киева святой водой, потому что ничего другого в машине не было, — я приобрела устойчивую фобию и оснащаю каждую встреченную на пути машину не только компрессором, но и огнетушителем. Из-за этого меня очень любит наш дилер огнетушителей, а вверенные подразделения ласково ржут на тему «Женя и ее маленькие друзья огнетушители», но аккуратно забирают все, что я привожу... Не знаю, жрут они их, что ли?..

Старшина и механ грабили машину. В принципе бригада выходила на ротацию, но, знаете ли, сам процесс выхода чреват многими неожиданностями и местами опаснее, чем стабильное пребывание на месте. Поэтому мы болтались на позициях, меняясь машинами, выгребая всякую дорогую оптику и прочие ценные предметы и в меру сил готовя подразделение к маршу.

— О! — радостно сказал старшина. — Огнетушители! Так, этот мне, этот опять мне, этот, так и быть, тоже мне, а этот тащи в «Урал», там полторы тонны боекомплекта все-таки, не дай бог загорится...

Механ остановился в броуновском движении, наклонил голову и очень внимательно посмотрел на старшину.

— То есть, — сказал он спокойно и ласково, — ты всерьез думаешь, что, если что, кто-то будет тушить ог­нетушителем «Урал» с полутора тоннами БК?

* * *

— Есть такая профессия, — говорю я, — тапик охранять.

Действительно, это эбонитовое божество — телефон армейский полевой — является невидимым центром всех повседневных перемещений на базе медэвакуации. Вот и сейчас, когда все заняты нехитрым хозяйством позиции — водитель с капелланом грустно смотрят в мотор «скорой», Аня сортирует гуманитарку, второй капеллан варит борщ, Катя снимает Аню с гуманитаркой для отчета, а я путаюсь у всех под ногами — все равно как-то автоматически происходит так, что в любой момент кто-то находится не больше чем в трех метрах от тапика. Хотя в принципе в локации такого размера это не слишком сложная задача...

Тапик молчит.

— Ставь на капот, — командует Катя. — Чуть левее стань, ты надпись Ambulance закрыла. Делай героическое лицо. Оп, снято, идем грабить.

Мы вскрываем очередные ящики.

— Так, — комментирует Аня. — Презервативы с банановым вкусом. Это военным для общения с командованием. Смазка увлажняющая. Им же. Господи, Женя, ты можешь мне объяснить — нахуй мне тут четыре ящика увлажняющей смазки? Тебе не надо, кстати?

— У наших военных тоже командование есть, — хозяйственно отвечает Катя.

— Ну возьми ящик. Так. Крышки для калоприемников. Бляяяя. — говорит Аня. — Как они вообще себе видят то, что у меня здесь происходит? У меня тут стационар, да? Кидай в тот ящик, на госпиталь пойдет, хуле его сразу на госпиталь не отправить, вот скажи мне?

— Хуй его знает, товарищ командир, — отвечаю я.

— И такая дребедень — целый день... О, флисочка! Кому флисочка! Святой отец, а?

— Разве что нас вдвоем туда запихать, — отвечает святой отец, отмывая руки от машинного масла. — Это Вадимов размер.

— Вааадик! Вылазь из капота, тебе повезло сегодня!

— Мой размерчик, — говорит Вадим и тащит флиску в гнездо.

— Так, едем дальше. О, кофе! Нахер мы его вчера покупали? Нихуя не найдешь на этой базе, свалили все, а потом голи-боси-ничо нету...

Я нагло сгребаю в свою коробку несколько пачек растворимых витаминов и прицеливаюсь к израильскому бандажу.

— Ррруки, — говорит Аня, — руки убери. Три штуки осталось.

— Да я ничо, — говорю я, — у меня просто реф­лексы.

— О, штаны, — говорит Аня. — Хоррошие какие штаны. Это какой размер вообще? 40? 42? Ваааадик, иди сюда, мы тебе штаны нашли!

— Ну да, — говорит Вадик. — Как раз две пары. По одной на каждую ногу.

— Так, ладно, — говорит Аня. — Следующая серия.

Я несу коробку к капоту реанимобиля.

— Кота на нее посади, — говорит Катя. — Люди любят котиков.

Серая кошка в желто-синем ошейнике вдумчиво позирует для отчета. Я поднимаю коробку вместе с кошкой и несу ее под навес.

— Стой, — командует Катя, — отлично смотритесь. Тигра, кссс, смотри в объектив, Женя, тебе необяза­тельно.

— О, витаминки! — заглядываю в ящик я. Аня устало вздыхает.

— Ань, — вспоминаю я, — а где б мне прицел на противотанковое ружье нарешать?

— Нарешаю, — отвечает Аня, — домой вернусь и нарешаю.

— А вот была б я великим и знаменитым блогером, — говорю я, — я б щас писала пост про то, как мы тут, значиццо, на реанимобиле, откусывая зубами ампулы, на скорости 200 несемся всех спасать.

— Угу. В темноте и с мигалкой.

— Кстати, — вспоминает Вадим, — если будете без меня «реношку» из гаража выводить — мигалку ей не своротите. А то она там еле в ворота проходит, а отодрать ее мы не можем — дырка в крыше будет.

— Понял, — говорит Катя.

— Жрать идите, безбожники, — кричит с кухни святой отец.

Мы идем жрать. Тапик молча стоит на столе, коричнево поблескивая эбонитом.

Иногда он звонит...

* * *

— Так, все, — коммандер стремительным шагом идет через веранду. — Я этого ебаного сепара прям щас ­кончу.

— Анечка...

— Шо? — резко оборачивается Аня. — Заебал он меня.

— Аааань... Ну ты это...

— Что?

— Ань, — говорит рассудительно Катя. — Ну ночь же на дворе. Ты этого сепара до утра патрать будешь с нами за компанию? Тебе заняться нечем? Ляг поспи и все пройдет.

Аня останавливается, призадумывается, признает убедительность аргументов и (только не показывайте это Гринпису) с размаху бьет петухом о косяк и выкидывает его в огород. Ебаный сепар с кудахтаньем улетает.

— Завтра кончу, — устало говорит коммандер, садясь в кресло. — Заебал.

(на следующий день)

— Так, — говорю я. — Катя. Котят — в коробку и ниибет. Я еще прошлого раза не забыла, как я их по ма­шине собирала.

Аня выносит со склада большую коробку «Новой поч­ты». Ее что-то беспокоит. Ее мучает неоформленная идея.

— О, — говорит она. — Сепар же недобитый. Бабы, я его щас кончу, а вы его отвезите пацанам, хай борщ сварят.

— Аня, — говорю я. — Вот при всем моем уважении к тебе как к командиру, я щас не попру к пацанам дохлого нещипаного петуха, заливая машину кровью. Нет, нет и нет!

— Хм, да, — подозрительно быстро соглашается Аня. Она ловит петуха, одним движением пакует его в мешок от сахара. — На! Хай они его на месте замочат.

— Аня, — взвываю я.

— Что Аня, — тихим голосом отвечает коммандер, упирая свободную от мешка руку в бок. — Я не поняла, что Аня?

Когда Аня не поняла тихим голосом — в окрестностях молкнут минометы, воюющие стороны занимают круговую оборону, и даже в Донецке, кажется, выключают свет. Мне ловить нечего. Я молча киваю и кидаю мешок в машину.

— Пиздец, — говорю я. — У нас в машине три кота, два долбоклюя и петух в мешке. Кто-то вообще знает, где по-быстрому достать медведя?

...Боб встречает нас на перекрестке.

— Оооо, — приветствует он нас, — понаехали. Ну заползайте.

— Боб, — осторожно говорю я, — понимаешь...

— Ну ладно, — бесшабашно машет рукой Боб с видом «чего я от вас еще не видел», — борщ сварим. Бойцы, забирайте животную!

Охреневшие селяне молча наблюдают за процессом распаковки петуха.

— Борщ, — осторожно говорит Катя.

— Какой борщ? — орет сержант.

— Слушай, — устало говорю я. — Ты-то Аньку знаешь. У нас шансов не было. Забирайте к херам.

Петуха уносят.

— Может, его из автомата? — задумчиво говорит кто-то...

...Я просыпаюсь утром. Петух пасется на полянке, привязанный за ногу.

— Ну шо, — язвительно говорю я, — хунта, каратели, кровавые убийцы? Петуха зарезать некому?

— Так это... — смущенно отвечают мне, — это на черный день.

— На какой-какой день? — интересуюсь я. — Когда круассанов не подвезут и вы тут отощаете?

— Та ну слушай. Тебе жалко? Лазит себе и лазит! Вот, с котом подрался уже, красота. Хорошая животная. Уют.

* * *

Прошло две недели.

— Ну... живет. С котом дерется. С гостями фоткается. Петром назвали.

— Алексеевичем?

— Так точно. Алексеевичем.

* * *

...Я ежусь на ледяном ветру и поглубже натягиваю баф. Блокпост нем и заснежен. Пара военных тоскливо ковыряется под капотом «Таврии», где-то на горизонте Алик тащит на шнурке «Катю» в попытках ее завести. При каждом включении передачи «Жучку» дергает через всю полосу, и я ежусь все сильнее.

Военные, плюнув, вылазят из-под капота и идут играть с собакой. Молодая овчарка носится вокруг них с неармейским каким-то энтузиазмом. На горизонте «Жучка», дернувшись поперек полосы очередной раз, наконец заводится в клубах недогоревшего дизеля.

Алик делает плавный круг, машет мне на прощание рукой и пытается уехать. Военные отчаянно бросаются ему под колеса, размахивая руками. Алик останавливается возле «Таврии» и начинает невозмутимо доставать крокодилы.

— Господи, — хлопаю дверью я. — Как же меня все заебало. Эта война, эти дороги, мать их так, бриллиантовые, этот ветер, мать его, степной, этот дизель замерзающий, этот капот, который не открывается, этот аккумулятор, который разряжается, ебаные эти тазики, шнурки, гаечные ключи, как же меня заебало, господи, ну за что мне все это, такой нежной?..

Я зло закуриваю и сую вторую сигарету Кате. У машины отваливается колесо.

* * *

...Анька тащит волонтерскую коробку больше нее размером.

— Командир! Мозги включи! Мужик здоровый сидит, ебалом щелкает!

— Ну, слушай, я, конечно, мужик, но нетак чтоб здоровый, позвоночник...

— У всех позвоночник. Драйвер?

— Драйвер.

— Плюс. Долбоклюй.

— Мажор.

— Там ставь, там еще три таких... погнали...

— Мажор, я в душе не ебу, как этот баллон подключается! Мне Пундык сказал, что этот баллон, а я не ебу...

— Джейн, ну он тут нихуя не подключается!

— Я тебе нахуй, доктор! Мы оба водители! Не издевайся надо мной, луна садится, а мне еще домой..

— Давай, с богом.

— Скажи «с богом, черепашка»... с баллоном завтра, пусть он не пригодится...

— Мажор, за Максимуса ты ночью был?

— Да не, не я, а что?

— Да по радейке, что Максимус на эваке...

— Не, не я...

— Уффф, мы волновались.

— Значит, смотри. «Жужик» в идеальном порядке, на всякий случай смотри, масляный щуп тут ебанутый, ты не найдешь, смотри, но, впрочем, тебе не надо, эта машина тебя не убьет.

— Понял, принял.

— Ты его береги, что ли... ну и сам. Короче, давай, как-то. Давай, не убейся там. Давай.

Я не знаю, как об этом рассказать. Я не знаю, как об этом всем рассказать. Я не умею, я гребаный Долбоклюй, а не гребаный Ремарк. Просто кто не христиане, христианам нельзя вроде, вспомните сегодня Мажора. Пусть летит. До встречи.

* * *

...Мы сидели и курили, начинался... Нифига, короче, не начиналось, была ночь и мы просто сидели и курили на веранде возле телевизора. Телевизор показывал что-то очередное унылое и российское, а мы сидели и ку­рили.

— Не, ну ты пойми, — сказал Мажор. — Вот этот мой вейп — отличная штука. Я вот, понимаешь, много лет курил сигареты, а тут перешел на вейп и совершенно не испытываю.

Я покивала. Я давно думаю про вейп.

— Понимаешь, — сказал Мажор, — вейп отличная штука. Намного лучше, чем сигареты. Только не покупай абы что, я щас запишу тебе в телефон вариант, который конкретно брать.

— Спасибо, котег, — прочувствованно сказала я. — Возьми же мой телефон и запиши, какой конкретно вейп мне купить, а то все, блядь, такие умные, что нахуй послать некого, как говорил мой начальник в Министерстве обороны.

Я откинулась на спинку дивана, посмотрела в тупые глаза Марочко и поняла, что чего-то мне не хватает.

— Ну что, еще по 10 капель, шановне панство?

«Бехеровка» в среде водителей дозируется гомеопатичекими дозами, несмотря на полное отсутствие полиции в пределах доступа. Жизнь есть жизнь, с этим не играются. Мажор ювелирно разлил 10 миллилитров каждому в кофе и я опять лениво отки...

В десяти метрах от нас сорвалась сигналка. Хуй с ней, дело такое, собак-то не научишь ходить по правилам... Проблема в том, что никто из нас никогда не встречал собаки, которая на срыв сигналки реагирует очередью из «калаша».

— Девчонки, в дом, быстро, нахер, — зашипел Мажор. Мы тренированно сорвались и исчезли за бетонной стенкой. Мажор догнал нас на лестнице.

— Пиздец, — констатировала Катя.

— Пиздец, — эхом подтвердила я.

— Километр до сепаров, — хором подумали все. — Кто там лазит?

— Анька. Спит. В летней кухне, — шепотом сказал кто-то из нас.

— Пиздец, — сказали все хором.

— Доктор, — сказала я. — Доктор военный, у него есть автомат, — сказала я.

И мы пошли к доктору, в подвал.

— Доктор, — сказала я. — Доктор, тут, понимаешь, такое дело, кто-то в огороде сорвал сигналку и стрелял из автомата, а сепары в километре от нас, и хуй его знает, кто сорвал сигналку и стрелял из автомата, а понимаешь, Анька спит на кухне...

— Аыррргх, — сказал доктор. Доктор подобрал с пола штаны, с третьего раза попал ногами в штанины, взял со стенки автомат и начал пристегивать рожок.

— Пиздец, — шепотом сказала Катя. — Если это ДРГ, то нам пиздец.

— Если это ДРГ, — шепотом сказала я, — то нам уже три минуты как пиздец.

— Да ты ж ебанись, — шепотом сказал Мажор, — лучше б мы его вообще не будили, тем более автомат на стенке...

Доктор наконец пристегнул рожок и отправился в тоскливую ночную тьму. Мажор двинулся за ним — на всякий случай, предохранитель там поправить или что...

— Никого нет, — вернувшись, рапортовали джентльмены и офицеры. — Нет повода для беспокойства. Ну так что, Аньку будим?

Из кухни выплыла заспанная Анька. Она лениво потянулась и обратилась к подведомственному личному составу:

— Ну что, блядь, хуле вы тут вот это вот?

— Командир, — четко рапортовала Катя, — тут, понимаешь, такое дело: в огороде сигналка и автомат, а сепары не то чтоб дохуя далеко...

— Ну и хуле? — меланхолично сообщила вверенному подразделению командир. — Вы ж в курсе, блокпост Ангел перекрыл, теперь бедные аватары за самогоном как раз через наш огород и вон там опачки... наивные... короче, ну да, мы там сигналок наставили, чтоб им жизнь медом не казалась...

Я плюхнулась на жопу. Справа с задержкой полсекунды плюхнулась Катя. Слева еще через полсекунды упал Мажор.

— Жень, — жалобно сказал он, — а дай мне, пожалуйста, настоящую сигарету. Бо я ебал.

Опустим же завесу милосердия над концом этой сцены.

* * *

— Персик! Ц-ц-ц-ц-ц! — цокает языком Катя. — Пеееерсик!

— Персик, жрать иди, скотина, — ору я на всю зону боевых действий.

— О, точно, — задумывается Катя, берет мисочку, насыпает сухой корм, трясет ей в воздухе. — Пееерсик! Жрать!

Нет нам ответа.

— Ну бля, — говорю я. — Вот чтоб еще раз я повелась на гениальную идею «возьмем котика с собой, он тихий и послушный». До сих пор же еще не весь фронт знал, что мы долбоебы, ну теперь нас точно сразу определяют, потому что все люди как люди, а у нас котик в машине. Пеееерсик, блядь, гондон мохнатый, вылезай, я тебя на колбасу пущу! Нам ехать хуй знает куда, а стемнеет через два часа!

Нет нам ответа.

— Пеееерсик! — кричит Катя и звенит кормом в мисочке.

— Ну я, бля, не знаю, что делать, — говорит она, — время уже почти критическое. Ну оставлю идиота здесь, в следующий раз заберу.

— Правильно, — говорю я, — он себе тут на армейском тушняке еще в два раза шире ебало нажрет.

— Кстати, — говорит Андрей, — он боится генератора, может, он от него и спрятался?

— Бляяяяядь! — взвываю я. — То есть Минских соглашений сто двадцатого калибра этот дебил не боится, а генератора он, значит, боится? Ну точно идеальный член экипажа, тоже без мозгов. Пеееерсик!

Нет нам ответа.

Собака Рената подбирает во дворе рассыпанный корм.

— Рени, — говорю я, — ищи кота, ищи Персика.

Рени смотрит на меня с интересом и возвращается к корму.

— Тоже дура, — констатирую я.

Рената смотрит на меня скептически.

Я выхожу на улицу. На улице тусят военные.

— Котик, — мрачно говорю, — ебанутый к вам в гос­ти не заходил? Рыжий.

— Рыыыыжий, — ржут военные, — давай к дев­чонкам!

Осматриваю предложенного условно-рыжего (под камуфляжем не видно).

— Не, — говорю, — этот жрет много небось.

Коллектив совещается и отсылает парламентера к Аньке на предмет выключения генератора. Анька соглашается. Видимо, ее тоже все заебало. Генератор выключается, Анька продолжает считать лекарства с начмедом при свете двух фонариков. Я плюю и ухожу пить кофе.

— Пеееерсичек, — доносится со двора подозрительно ласковый голос Кати. — Пеееерсичек, иди к мамочке, иди кушать!

Я от удивления выхожу смотреть. Персик торчит жопой из подвала и подозрительно смотрит на тусовку.

— Пеееерсичек, да отойдите все нахрен, Пееерсичек, кушать! — Катя резким броском хватает Персика за шкирку, — Ах. Ты. Ж. Блядь. Пиздюк. Шерстяной!

— Держи крепче! — орут все хором.

* * *

...«Жучка» маленьким трактором вгрызается в заснеженную сумеречную дорогу под Авдеевкой. Шмот кое-­как свален на заднем сиденье. На самом верху кучи стоят берцы 46 размера. В одном из них сидит Персик и подозрительными желтыми глазами смотрит в лобовое стекло.

* * *

— Ебать, дебилы, — констатировала Катя за моей спиной очевидный факт.

— Та ну да, — отозвалась я. — Инструктора по вождению из меня не получилось. Радость моя, вылазь из машины, я хочу на свежий воздух, у меня нэрвы.

— Эээээ, — отозвался неслучившийся водитель.

— Ну шо? — пояснила я. — Справа у меня деревья. Ну те, на которых машина лежит боком в кювете. По­этому пока ты отсюда не свалишь, я не вылезу.

— А я, между прочим, вообще не вылезу, — спокойно сообщила Катя. — Потому что справа у меня опять же деревья, а слева на меня упало 100 килограмм полезных ящиков.

Я, проклиная свою толстую жопу, перелезла через ручку передач, вылезла на воздух и потянулась. Через автобан к нам бежали бледные люди в камуфляже.

— Вы живые? — кричали они. — Чем помочь?

— Мужики, — сказала я. — У нас там еще третья. Под ящиками. Разберите ящики, пожалуйста.

Люди в камуфляже побледнели сильнее. Я осознала свою ошибку.

— Ненене, мужики, — сказала я. — Судя по тому, как она там пиздит, как радиоточка, она живая и неповрежденная. Просто на нее упали ящики.

Мужики на бегу остановились и выдохнули. Один из них дрожащими пальцами полез за сигаретой.

«О», — подумала я и полезла в водительскую дверь за своей пачкой.

Двое камуфляжных мужиков бодро разбирали ящики и складывали их в пирамиду на дороге.

— О! — раздался голос изнутри машины. — Катру­уууся! Привееет! Ну вот и развиртуалились!

Катя королевским движением, опираясь на протянутую руку, ступила из машины, осмотрела диспозицию, вынула у меня из кармана пачку сигарет и сказала:

— Пиздец, дебилы.

— Тут «Урал» нужен, — деловито сказали камуфляжные мужики.

— Где нам взять «Урал»? — задумались мы.

На горизонте появился «Урал».

— Стоооой! — закричали камуфляжные мужики, схватили меня за руки и побежали изображать знаменитую мизансцену из «Кавказской пленницы»...

— Ну ладно, — сказал водитель «Урала». — Но вот за все это, расскажите мне, как можно на идеально прямой четырехполосной пустой трассе улететь в кювет?

— Да, кстати, — сказали камуфляжные мужики. — Нам тоже интересно.

— Пиздец, дебилы, — сказала Катя. — С этими людьми приходится жить.

Мужики из ХХ бата подъехали через 40 минут.

— Крыло? — спросили они. — Зажало колесо? Да хуйня война. Щас разогнем и проводим на точку. А что, у вас не было с собой простейшей монтировки?

— Теперь будет, — весомо пообещала Катя.

— Да, кстати, — спросили мужики. — Как можно было?..

— Пиздец, дебилы, — хором ответили мы.

— ...Ну ладно, — билась головой о стенку я вечером, — я же белка-истеричка, мне в голову не пришло хватать руль и выкручивать его в нужную сторону, но ты, почему ты мне не сказала: «Женя, крути руль!»

— Я спасала яйца, — ответила Катя.

Я подошла к миске и пересчитала яйца. Из трех десятков в живых осталось 22.

* * *

...«Тройка», тяжеленный немецкий реанимобиль, третью сотню километров медленно тащится впереди меня в клубах недогоревшей солярки. Я ползу за ней и думаю, как там приходится Катерине, которая, кажется, перемещает ее по дороге уже чистой волей к победе. 20 километров. 15. 10. Машина на последнем издыхании заруливает на СТО, Катерина выпадает из нее, я хватаю ключи, бегу в менеджерскую, с воплем: «Медики из АТО, ну вы знаете!», бросаю ключи на стол и вылетаю обратно.

— Бегом, — ору я, — я к парикмахеру опаздываю! Все, слава богу, это уже не наша головная боль, обратно ее заберут без нас!

Мироздание внимательно слушает и ехидно улы­бается.

* * *

— Слушай, — звонит мне Катерина, — у нас плохие новости. Эта хрень не доехала до АТО. Теперь она стоит в Изюме и ждет, пока мы ее оттуда БЫСТРО заберем. И я не знаю, чем эту ебалу вообще тащить.

* * *

...Я инстинктивно жмурю глаза, головой понимая, что когда железный трос хлестнет по стеклу, мне это не поможет. Маленькая, по сравнению с огромной «тройкой» «хюндаечка» бодро стартует в горку, трос натягивается, натягивается, но четыре тонны «фольксвагена» сдергивают малышку вниз, трос медленно-медленно провисает, «хюндаечка» фыркает, освобожденно прыгает вперед... Струна наконец лопается. Мы курим возле машин и нихрена не понимаем, что нам делать ­дальше.

— Хорошо, что возле нашего бампера, — задумчиво говорит Катерина. — А то б пиздец.

* * *

Мы пятый раз пытаемся тронуться со светофора. Третий трос уже изорван в хлам и пропитан всем говном, которое мы могли собрать за сто километров дороги, и лопается при каждой попытке сдвинуться с места. Население, которому мы перегородили своими машинами пешеходный переход, смотрит неодобрительно, но наехать на «амбуланс» не решается. «Хюндаечка» шестой раз трогается с места, трос рвется, «хюндаечка», не обращая на нас внимания, медленно уезжает, помигивая ава­рийкой.

— Офигеть, — говорю я.

— Ну звони, — говорит Катерина.

— Алло, — бурчу я в трубку, — послушай, я стесняюсь спросить, а ты случайно ничего не потерял? Например, небольшой реанимобиль?

Ни у кого нет сил даже ржать.

* * *

— Нет, я на необкатанной обратно не поеду, — говорю я. — Забираем с СТО, катаемся сотню по кругу и только после этого.

...По дороге на СТО у нашей «Жучки» рвется трос сцепления.

— Давно мы что-то на шнурке не катались, — констатирует Катерина. — Прям соскучились.

Шнурок привычно рвется на светофоре.

— Два бойца из добробата заменяют эвакуатор, — говорю я себе под нос.

* * *

...Сержант что-то подозрительно притих в медотсеке. Сначала бился и ругался, а там затих.

— Заснул, слава богу, — говорю я, — хай спит.

...На ближайшей остановке мы достаем из медотсека полумертвого сержанта с тепловым ударом.

«Послушай, — пишет мне Катерина. — Это пиздец. Я такого еще в жизни не видела. Они прикрутили вместо колпака вентиляции к крыше тазик саморезами! Женя, тазик, я не шучу! Беленький!»

Автор инженерного решения разъясняет нам в комментах, что это дешевый и практичный дизайн. Я в ответ сообщаю, что в моем понимании принцип работы реанимобиля состоит в том, чтобы достать того, кого туда положили, живым. Хотя бы если он был здоров в начале поездки, а там уж как повезет.

* * *

— Женя, — стучит мне в окошко кабины Катерина, — я в этом проклятом медотсеке ничего не вижу, но прям жопой чую, что ты свернула не на Авдеевку, а на Димитров. На Авдос дорога намного лучше...

* * *

— Ну чо вы ржете, как кони? — дружелюбно спрашиваю я у военных.

— Да понимаешь, — говорят они, — мы передаем на КП: К нам реанимобиль на въезд. Они такие в панике: Что случилось? — Да ничего, говорим, это нам сержанта из отпуска везут. Они такие помолчали и спрашивают: А что с ним там в отпуске случилось?

* * *

— Так, все. Забирай свое сокровище. Как же меня достали эти тазики и их ремонты, господи. Ну, хай оно тебе не пригодится.

— Та да. Как же. Не пригодится...

...Мироздание грустно улыбается.

* * *

...Говорят, музыка — самый сильный стимулятор памяти. Правду говорят. Я вставляю в уши наушники и иду гулять по городу. Я слушаю и вижу...

...Плохие деревья, плохие дома, такие плохие кусты... Разрушенный Сталинград, сгоревший танк, клубника, клубника...

...То ли мигом, то ли судьбой, то ли счастьем, то ли бедой — свет на дороге домой... Мы вырываемся из заснеженной Дебали, «Счастливчик» режет ночь фарами, мы ржем облегченным смехом живых людей...

...Олені, олені... Димка учит меня водить бус, он красный и огромный, я боюсь...

— No, woman, no cry... Разрывы ложатся слева от машины, все ближе и ближе, что-то кричит Сова, мы умрем сейчас, а Боб Марли будет петь...

...И какой ему прок от расстановки тактических сил... Я зло бью по педали газа, Август где-то в Мечке, я зачем-­то рву газ, хотя это ничего не меняет уже...

...Играй как можешь, сыграй... Наша «тойота» останавливается на блокпосту, ночной автобан пуст и безлюден, почти бесшумной тенью навстречу нам пролетает белый бус с маркером «200» под стеклом. За Лемом.

...Riders on the storm... Я, закусывая губу до боли, тащу машину через ночной туман под Изюмом, когда непонятно — едешь ты вдоль или поперек дороги, Катя напряженно молчит слева...

...Я обучаюсь быть железным продолжением ствола... Да, собственно, мы как раз сидим на лавочке и курим, глядя в землю. Между коленями — автомат.

...Это все, что останется после меня... Я молча плачу, глядя в лобовое стекло. Катя сочувственно молчит. Для меня война кончается... Для нее — нет.

...Следи за собой, будь осторожен... Я понимаю, что я ошиблась, но менять уже что-то поздно, машина уходит, уходит, уходит в занос в вихре снега, и я успеваю только сказать «ох», когда снег в лобовом стекле вдруг включается в обычном режиме, и мы опять живы...

Иногда мне кажется, что когда закончится плейлист — я тоже закончусь.

...Я — дорога...

* * *

— Да, блядь, они заебали с этим снабжением. Кофе они закупили растворимый по 630 гривен килограмм. Да идите в жопу, у меня зарплата 20 тысяч, я себе кофе не куплю, что ли, нормальный, а не говно это растворимое? Йогурты еще... щас потеплеет и у меня полбатальона срать рядком в посадках будут от этого вашего йогур­та. Сала в хате нема[4], зато сорок грамм бананов в день, Катя, ну вот расскажи мне, как мне ему нарезать сорок грамм банана и со шкуркой взвешивать или без?[5] Круассаны. Какие нахуй круассаны! Нахуя мне в окопах эти круассаны! Купите мешок печенья «Мария», печеньку взял, маслом намазал, сверху второй печенькой накрыл — заебись со сладким чайком! 102 гривны на бойца, 10 дней на 10 рыл, да я на эти бабки в АТБ так скуплюсь, что они у меня одно мясо с овощами хавать будут и хрюкать в грязи от радости! А этот еблан тыловой мне круассаны! Круассаны, блядь!

— Товарищ прапорщик, я, кншн, искренне разделяю твое негодование, но щас мысленно перенесла этот диалог на три года назад...

— Не, Женя, ну серьезно. Круассаны, блядь. Вообще ебанулись.

* * *

...В «Бочке» накурено и шумно, и я сильнее всего переживаю за диктофон. Вроде бы все десять раз проверено, но это мое второе интервью, и мне все время кажется, что техника сейчас подведет. Переживать за жертву начала моей журналистской карьеры смысла нет — болтать он любит и умеет, да и ко мне относится неплохо.

— Ну то от я мамці й сказав: — Мамо, та я вже дорослий, ну що ви плачете, я пішов...

Огонек диктофона мигает ровно и завораживающе. Я слушаю молча, мои реплики не нужны.

— Ну то й ми сіли на ласточку та поєхали, ну а чо, я хотів же ж, ну, ми всі з пацанами хотіли... Та ну нормально, Женя, ну шо ти.

...Вот почему, думаю я, когда они что-то рассказывают, они обязательно должны показывать руками диспозицию? Большинство строит макет местности из подручных средств, смотри, сигареты — это старый терминал, зажигалка — это новый, и мы вот отсюда сюда. Мой собеседник обходится руками, но делает это настолько пластично, четко, точно и, похоже, несознательно, что в воздухе как будто бы возникает полупрозрачная карта, на которой он показывает нужные ему в данный момент точки.

— Ну, і тут я провалився на поверх вниз. А це ж, думаю, не наш поверх, і я тут з автоматом шо здрастє, ото, думаю, я попав. Ну, на щастя, хлопці почули, при­бігли, витягли, ох і матюкалися...

...пачка сигарет уже пустая.

— ...і я його хапаю за ноги тягнути, а в нього нога відламується. І мене тоді щось так пробило, я сів на землю і заржав, як дурний. Сижу, ржу, зупинитися не можу. Ну по тому закидали до машини, повезли...

«Я могу, — думаю я. — Я могу это слушать. Где, черт возьми, мои сигареты».

— Ну от зайшли ми двадцять другого числа двадцять два чоловіка, а вийшли дванадцятого числа дванадцять чоловік. Така, Жень, блядська аріфметика.

«...Это в день-то сколько, — думаю я, — один в день? Нет. Неправильно. Не могу сосчитать. Не могу. Не важно».

— Я вже думав, доведеться там день народження зустрічати, але за два дня прийшла ласточка, вискочили. Я навіть відмитися успів... та напитися...

— Сколько? — тихо спрашиваю я, кажется, первый раз за два часа.

— Дев’ятнадцять.

... — Стоп, — говорю я и выключаю диктофон. — Сорри, хватит на сегодня. Давай, что ты, как ты, поступать куда собираешься?

...Мы ныряем в метро «Хрещатик» через вечернюю киевскую толпу.

— Тебе покатать? — протягивает он карточку.

— Та у меня ксива.

— А, а я от лох позорний.

— Та тебе не положено, тебя там не было, — смеюсь я. — Я на Левобережку.

— Я в інший бік. Давай, на зв’язочку.

...Я открываю ноутбук, устраиваюсь поудобнее, вставляю наушники в уши и запускаю файл на про­игрывание.

«Ну то я мамці сказав: Мамо, та я вже дорослий...»

И тут я наконец начинаю плакать.

PS. Журналиста из меня не получилось.

* * *

...Однажды мне позвонила Леся. Вообще, когда мне звонит Леся, я по привычке сильно напрягаюсь и стараюсь быстро выяснить, что происходит. Поскольку если она звонит не просто поболтать или не по поводу срочного финансирования каких-то жоп родной армии (в этот момент я успокаиваюсь и начинаю общаться спокойно), то она придумывает что-то ТАКОЕ, что по окончании разговора я туплю в потолок полчаса и думаю: сцуко, где ж это берут-то вообще, и не проще ли было заняться сразу «Джавелинами»...

Это был именно тот день.

— Женя, — сказала Леся, — Жень, ну я прям не знаю, как, но у меня тут немного странная просьба...

(Уиииии! — включилась пожарная сирена у меня в голове, но деваться было некуда.)

— Гони, — обреченно сказала я.

— Жень, мне нужен щенок спаниеля. Или типа того. Можно из приюта. Короче, начальство решило, что нам нужна собака для досмотров. Примерно пяти-семи месяцев от роду, чтоб с мелким не возиться...

— Лесь, а может, все-таки «Джавелин»? — обреченно сказала я...

— Нам не нужен «Джавелин», — уверенно, хотя и с некоторым оттенком мечтательности ответила Леся. — Нам нужен спаниель.

— Плюс, — грустно ответила я и пошла искать спаниеля.

Вообще по итогам месяца этих поисков я могу уверенно плюнуть в глаз тем прекрасным зоозащитникам, которые рассказывают, как в приютах ПОЛНО ЛЮБЫХ собак, которых отдадут не глядя в хорошие руки и все вот это, чем обычно аргументируют истерические требования не заводить себе суперпородных дорогих зверей (я, если что, в прошлой жизни сноб и если уж выбирать, а не само пришло, то выбирать я буду именно то, что я хочу — но это, впрочем, крайне гипотетическая тема, потому что где сейчас я, а где растить собаку). Короче. Ни по каким приютам щенка мы не нашли. Пришлось безответственно покупать в питомнике.

...Гошенька был красив, пушист, ласков и абсолютно несовместим с армией. В глазах у этого создания читалась вековая скорбь косаря со стажем, которого поймали в киевском клубе и отправили в ЭТУ ГРЯЗЬ, этот ад и ужас. Гошенька нервно перебирал лапами и молил глазами: заберите меня отсюда куда угодно, я на все готов!

— Привыкнет, — сказали жестокосердные мы.

— Нда, — неопределенно, но с выраженным сомнением в голосе отозвался военный кинолог.

Через месяц мне позвонила Леся. Я привычно напряглась, но Леся звонила просто поболтать.

— Да, кстати, — сказала Леся. — Гошу мы демобилизовали. По причине идейного пацифизма и несовместимости с армией в принципе. Но начальство, слава богу, отпустило с его гениальными идеями... До следующего раза.

— Будьте вы прокляты, — автоматически отозвалась я, — и куда вы его дели?

— Куда-куда, — фыркнула Леся, — Гоша, морда твоя бессовестная, — заорала она мимо трубки, — не жри мои тапки!

Зашедшая в сектор бригада поставила Гошу на довольствие в виде армейской тушенки, которую все равно толком никто не жрет. Гоша с уважением и некоторой опаской относится к украинскому пикселю, но совершенно игнорирует мультикам... Седьмая волна, что тут скажешь.

* * *

...Демилитаризованный спаниель Гошик издает сзади жалостный писк. Девчонки, как ждали, начинают визжать хором.

— Мама, Гошик хочет пи5сать!

— Мама, он прямо щас здесь написает!

— Маааама!

— Ша, — веско отвечает мама. — Блокпост. Сидим, не дергаемся, терпим. Гоша, тебя это тоже касается.

Очередь медленно тянется по августовскому солнцепеку. «Жучка» вползает на блокпост. Красивенький в бронежилете, свежей форме, разгрузке и прочей тактической красе заглядывает в машину.

— Откуда, куда едете и с какой целью?

— Из Севера в Харьков. Переселяемся вот. С детями, собаками, кастрюлями, медведями, цыганами...

Я понимаю, меня уже слегка заносит. Четыреста километров дороги с перерывом на здоровый трехчасовой сон, жара и машина, которая дейстительно похожа на передвижной цирк, дают о себе знать.

Полицейский держит справку ВПЛ двумя пальцами, как что-то очень неприятное.

— Переселяемся, значит... — неопределенно бурчит он. — У вас все в порядке?

— Да все в порядке, — раздраженно отвечаю я (да-да, две средних лет бабы с тремя детьми и собакой — это явная опасность для общественного порядка). — Собака вот только пи5сать хочет, так что щас наступит полный беспорядок.

Полис отводит глаза от документов и смотрит на меня тяжелым взглядом.

— Вы. Думаете. Это. Смешно? — чеканит он.

«Да нифига не смешно, — думаю я. — Смешно было, когда как раз на этом блоке нас в 14-м чуть не пристрелили с перепугу, потому что Лехе почудилось, что нас сепары в плен берут. Смешно было, когда мы с этой подозрительной переселенкой с пассажирского сиденья ее табельный АКСУ контрабандой везли в АТО в рюкзаке в надежде, что кто ж нас проверит-то на въезд в АТО. Смешно было, когда на следующем блоке нас чуть «Градами» не накрыло. А вот теперь мне на тебя, тактикульного и преисполненного государственной значимости, смотреть вообще не смешно. Дядь, давно тут сидим, ездим точнее, везла бы что-то недозволенное — я бы твой пафосный блок объехала не приходя в сознание, думаешь, не объезжала ни разу? Ха».

— Да нифига мне не смешно, — устало отвечаю я.

Демилитаризованный спаниель Гоша согласно взвизгивает за спиной.

— Багажник полный? — риторически интересуется полис.

— А то, — весело отвечаю я. — Переезжаем мы!

— Ну проезжайте, — лениво машет рукой полицейский.

Я отъезжаю от блокпоста и останавливаюсь. Гоша молодым оленем ломится в посадку.

«Да хрен с ним, — думаю я, — тут уже все три года, как разминировали».

* * *

...Блямс! — говорит «Жужик» на очередной выбоине и быстро повторяет для непонятливых: — Блямс, блямс, блямс...

— Глушитель, — говорю я.

— Угу, — говорит Катя, — должен же он был когда-нибудь наконец оторваться.

Катя включает правый поворотник.

— Нет педали сцепления, — быстро предупреждаю я. Затормозив по паре раз каждая экстренным с непривычки к коробке-автомату, мы приобрели полезную привычку напоминать себе и друг другу этот нюанс.

Катя мягко тормозит у обочины и лезет в дорожную пыль.

— Нифига, глушитель на месте, — отряхивает руки она. — Аморик правый передний?

Я забираюсь на кенгурятник и несколько раз прыгаю. «Жужик» угрожающе скрипит, но блямсов не издает.

— Не, не аморик, — диагностирую я.

— Ну, поехали с богом, — говорит Катя, — дома будет видно.

Мы молча забираемся в «Жужик» и трогаемся с места.

— Не, не аморик, — повторяю я.

— Угу, — говорит Катя и целенаправленно въезжает колесом в очередную выбоину.

— Блямс, блямс, блямс, — отзывается «Жужик».

Мы опускаем настороженные уши.

— Глушитель, — говорит Катя.

— Ага, — говорю я.

— Ну и слава всем богам, — говорит Катя, — мы его все равно менять собирались.

Еще 20 километров мы едем в тишине. Даже дети на заднем сиденье заснули в июньской расслабляющей жаре.

— Господи, — вдруг говорю я, — пожалуйста, верни меня в тот прекрасный эдемский сад, где машина состояла из ездилки, бибикалки и таксиста! Ведь так классно было придумано, господи! Катя, — говорю я, — когда я вырасту большая, я куплю себе «тушкана» из салона и буду раз в год возить его на техосмотр к официалам, мамой клянусь!

— Ага, — скептически говорит Катя. — «Паджеро» 95-го или все-таки «фораннер» 99?

— Блямс, блямс, блямс, — согласно отзывается «Жужик».

— По-моему, — говорю я, — у нас тут с геометрией беда.

— Да проверяли геометрию, — говорит Катя.

— Приеду домой, — говорю я, — возьму нитку с гайкой и сама проверю. Вот мамой клянусь, градуса на полтора он перекошен.

— Это у нас кенгурятник криво висит, — отвечает Катя.

— Не, ну кенгурятник, понятно, криво... — задумываюсь я. — Не, точно возьму нитку с гайкой.

— «Туксон» из салона тебе, — ехидно отзывается Ка­тя. — Таксиста тебе на лифе. И нитку с гайкой.

— Блямс, блямс, блямс, — соглашается «Жужик». Встречный гаишник недоуменно вскидывается, увидев нас, стеснительно прячет свою палку-махалку за спину и отворачивается, делая вид, что ничего не увидел.

— То-то же, — удовлетворенно констатирую я.

* * *

...Вообще-то это выглядит совсем не так, как в кино. Ну как обычно.

— Военный! Цыпа-цыпа, иди сюда! А ну мухой изобрази мне вид бронированного холодильника! Шо зачем, фоткать буду. Жарко? Военный, имей совесть, детишки, маленькие, собрали тебе ящик печенья, а ты выебываешься мне тут. Да, дети, будущее наше, а ты что думал — это мне твой портрет нужен? Над кроватью вешать? Механа фоткать? Вашего механа??? Да мне не на агитаци­онный плакат «грязный бородатый партизанен кушайт немецкий киндер». Давай-давай. Лезь на броню. Да на 33 лезь, с нее мусорки не видно, господи, почему у сепаров на позициях порядок, а у вас тут... ну да, у них замполиты ихтамнеты, на них не попиздишь... Залез? Молодец. Печеньки возьми. Прими вид лихой и придурковатый. О! Отлично! Видишь, было не больно. Свободен, гуляй.

* * *

— А где намутили?

— В пехоте.

— Ну пусть бы пехота и расписалась.

— Не умеют.

— Я тоже не умею. Распишись сама.

— А в БЧС мне за тебя крестом не расписаться?

— Не отстанешь?

— Не отстану. Дети!!!

— Дети...

— Дети, сержант.

— Дети наше будущее. О, малой, подь сюда, иди напиши там что-нибудь, у тебя почерк красивый. Маркеры у меня в столе возьми.

— А шо писать-то?

— Ну, пиши: «С любовью от бойцов такой-то бригады. Слава Украине!»

* * *

— Та на «кугуар» давай, у него капот удобный.

— А шо писать?

— Пиши: Дорогая Стеша!

— Слушай, а шо такое Стеша?

— Стеша — это имя, сепар ты лугандонский.

— Ой, блядь, потомственный гуцул с Краснодона! Сигарету кинь, мы ребенку пишем!

— Дорогая Стеша! Пишут тебе с фронта бойцы воинской части полевая почта номер...

* * *

...Девочки на войне... Рыжие, черные, блондинки, но неизбежно приобретающие ту характерную складку возле рта и тот разбег морщинок возле глаз, по которому меня безошибочно опознавали в киевском метро атошники — садись, сестро, бережи тебе Бог... Девочки между двумя мирами — проклинаемые женщинами, которые так и не смогли услышать своих мужчин, и работающие — нет, не тем, что вы поду­мали, а просто свободными ушами для измученных мужиков, тянущих самую тяжелую в мире лямку в одиночку, без чьей-либо помощи, кроме вымотанных девочек, у которых от ночного отсутствия слез остает­ся только характерная складка возле рта и этот разбег морщинок возле глаз...

...Машина резко затормозила возле трехэтажки в Опытном, медленно и бестолково останавливая турбину. Сова блеснула черными глазами и замахала встречающим. «Глаза злые. Лицо нервное. Губы немного поджатые», — фиксировала я. «Хороший человек, сразу видать», — сделала я умозаключение. Мы собирались на Зенит трясти министерскими понтами на предмет вывоза волонтерской оптики на Большую землю.

— Не велено пущать, — сказали нам на Зените. — Муахаха, — отозвались девочки. — Муахаха, — сказали военные. — Кофе? — Сначала дела, — сказали девочки. — Окей, ставим чайник, — сказали военные.

До сих пор, до сих пор я нечеловечески жалею, что мне не пришло в голову достать фотоаппарат, когда полковник, уволакивавший волонтерскую оптику, сидел в углу на корточках, прикрывая голову руками, а над ним висели две разъяренных фурии...

Я насмотрелась и ушла курить из бункера.

— Господи, как стыдно-то, — сказал кто-то рядом.

— Норм, пацаны, вы не при делах... — отозвалась я и открыла глаза. Перед глазами была изящная девичья шея с татуировкой группы крови.

— Красиво, — меланхолично отреагировала я. — Аэропорт?

— Он. Была стрелок. Теперь баба.

— Грусть. — Что тут скажешь еще? Как с этим жить? Что дальше?..

* * *

Я была беременна, и меня не пускали на войну. Мы перегружались в Вилкин джип из нашей пузотерки на второй линии...

— Не заводится, — меланхолично констатировала Вилка. — Давай аборигена позовем.

— Так, Женя, запомни, — инструктировала меня Катя, — если «Жучка» не заводится, открываешь капот, коротишь вот эти клеммы и пытаешься завестись по новой. Вилка, ну не еби мозг, у тебя масло загустело и стартер по пизде, щас тебя нагреем манжетой, а потом дернем «Жучкой», и поедешь, как зайчик, делов-то на ровном месте. Если чо — по месту бехой тронем.

— Да ну вас нахуй, — меланхолично констатировал абориген и развернулся в туман. — С такими бабами и войны не надо...

Примечания

[1] На самом деле бригады с таким номером не существует. — Авт.

[2] Кстати, нет-нет, то, что мы возили к нам ночевать иностранную подругу — наглые инсинуации, и вообще, ей что — на улице было ночевать? — Авт.

[3] ВСП — военная служба правопорядка, аналог полиции для во­енных. — Авт.

[4] Все застенчиво отводят взгляды от ведра с салом.

[5] Все хором, задумчиво: — Со шкуркой, наверное. 

Оглавление

Девочки на войне

Примечания