Дубовая Гряда [Владимир Федосеенко] (fb2) читать онлайн

Владимир ФЕДОСЕЕНКО

ДУБОВАЯ ГРЯДА

Роман

Не забудем ничего: ни детской сле­зинки

над трупом убитой фашистами матери,

ни обесчещенных наших свя­тынь,

ни даже сломанного в поле колоска.

Леонид Леонов

1

Августовский день выдался знойным, раскаленный воздух мелкими волнами плыл над полем. И хотя тени косматых верб уже вытягивались на восток, все еще бы­ло душно. Дорога через торфяное болото, по которой не­мецкий ефрейтор гнал деревенского паренька и ранено­го красноармейца, была настолько выбита копытами ло­шадей и колесами телег, что настил ее торчал сухими острыми щепками. Высохшее за лето болото горело, ед­кий дым стлался низко над ним. Высоко вверху, поблес­кивая на солнце черными перьями, пролетали вороны. А вокруг — тишина. Только у парня за спиной лязгали две железные коробки да глухо стучал подкованными копы­тами конь, на котором ехал конвоир.

Миновав полосу дыма, ефрейтор удобнее уселся в сед­ле и начал напевать какую-то песню. Паренек поднял го­лову и глянул вперед, где густые ряды верб сливались в сплошной косматый вал, врезавшийся в высокий темный лес. Верхушки елей сплетались в замысловатый орна­мент на фоне голубого неба.

Во время зимних каникул парнишка вместе с отцом приезжал в этот лес и потому знал, что где-то недалеко должна быть река.

— Скоро дойдем до воды, там напьемся, — вполголоса сказал он красноармейцу.

— Не смогу,— ответил тот и, прижав ладонью окро­вавленную гимнастерку к правому боку, опустился на трухлявый пенек.

Парень остановился, снял коробки.

— Вставай, дойдем...

— Ауфштеен! — гаркнул ефрейтор, направляя коня на красноармейца. Конь встал на дыбы. Повернувшись, конвоир взмахом руки приказал юноше поднять ранено­го, и тот послушно подхватил спутника под мышки.

— Дойдем до реки, напьешься, и станет легче,— уго­варивал бойца паренек.

Красноармеец отрицательно покачал головой:

— Нет, браток, худо мне... Все равно погибну... Гла­за почти не видят, сапоги полны крови...

Однако, стиснув зубы, он все же поднялся и зашагал рядом с юношей, успев шепнуть:

— Дойдем до леса — убегай...

Парнишка не сразу понял смысл этих слов, и все же сердце его забилось чаще. «Я убегу, а что с ним будет? — мелькнула мысль.— Он же погибнет!» Как бы ожидая ответа, глянул на красноармейца, все еще прижимающего бок ладонью, на которой, поперек набрякших жил, запеклись темные полоски крови, и негромко сказал:

— Зачем бежать? Он нас куда-нибудь да приведет, а там тебе перевязку сделают.

— Слушайся меня,— поморщился от боли боец.

Юноша промолчал. Ефрейтор по-прежнему напевал себе под нос.

Вот и лес. На придорожных соснах, ободранных ав­томашинами, поблескивали похожие на слезы капли смолы. Высоченная сосна, срезанная снарядом, почти пе­регородила дорогу. Подходя к ней, красноармеец огля­нулся. И вдруг ухватился обеими руками за корень, тор­чащий из земли, и изо всех сил рванул его. В тот же миг грянул выстрел. Паренек бросился бежать, но ее успел свернуть за сосну, как над головой его захрапел конь.

— Хальт! — взревел ефрейтор. Юноша остановился. Лежа на земле, так и не выпустив корень из рук, красно­армеец судорожно вздрагивал.

— Фашист, гад! — вырвался у паренька отчаянный крик. Повернув голову, немец с видом победителя цырк­нул сквозь зубы слюной на затихшего пленного и махнул рукой, приказывая парню идти дальше.

Под вечер они добрались, наконец, до деревни Галы. На окраине ее, возле гумна, под большой дикой грушей стояла палатка. В палатке потрескивал радиоприемник. Оставив пленного во дворе, конвоир вошел в гумно, где, сидя вокруг стола, немецкие офицеры играли в карты. Ефрейтор вытянулся и отрывисто заговорил, но никто не обратил на него внимания, Только один из игроков, се­дой подполковник, время от времени поглядывал на еф­рейтора, потом бросил карты и вышел из гумна. Натянув на руки перчатки, подполковник подошел к юноше, взял его за подбородок и заглянул в глаза.

— Умный, как это у вас говорят, морда... Как зовут?

— Володя,— ответил паренек.

— Волёдиа,— повторил офицер.— Откуда пришель? Где есть твой дом?

— В деревне Дубовая Гряда.

— А-а, Вольдемар, Вольдемар из Дубовая Гряда. Карашо.

Подполковник вошел в палатку и спустя минуту вы­нес топографическую карту.

— Значит, ты из эта деревня? — он ткнул пальцем в нанесенную синим карандашом черточку на карте. Воло­дя присмотрелся к мелким буковкам надписи: «Дубовая Гряда».

— Ага,— кивнул он головой.

— Там большевистски зольдат, и ты бежаль сооб­щать о германски зольдат, так? — ссутулившись, офицер внимательно смотрел в глаза хлопцу.

— Я ничего никому не собирался сообщать.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

— О, у меня дома такой сын, и зовут его тоже Воль­демар. Карашо. Иди туда,— подполковник указал рукой на широко распахнутые ворота гумна.

Шагнув в помещение, Володя не успел даже огля­деться, как двое солдат схватили его, втолкнули в темный закут и плотно прикрыли дверь, привалив ее чем-то тя­желым. Несколько минут парнишка стоял неподвижно, не решаясь сделать и шагу.

— Проходи, не бойся! — послышался из темноты чей-то голос.

— Я не боюсь, но ничего не вижу.

— Это со света. Проходи сюда и садись.

Юноша ощупью добрался до незнакомца и опустился на холодный ток. Начались расспросы: за что схватили, где, когда...

Тут оказалось три человека: два раненых красноар­мейца и бывший колхозник из соседней деревни. Он и заговорил с хлопцем, рассказал, что два дня назад, пос­ле допроса, немцы расстреляли за гумном двух аресто­ванных.

Долгий путь по августовской жаре настолько измучил Володю, что он растянулся на холодном жестком току и незаметно уснул.

Наутро все пленные молчали, прислушиваясь к тому, что делается вокруг. Вдруг один из красноармейцев, ра­ненный в шею, приподнялся и заговорил: «Патроны на исходе, на нас нажимают!» Поняв, что боец бредит, его попытались успокоить. Но с криком: «Вперед! За Роди­ну!» — красноармеец сорвался с места, ринулся в темно­ту и, с разбега ударившись головой о стену, как подко­шенный рухнул возле нее.

Часовой вытащил солому, которой на ночь было за­ткнуто маленькое оконце. Солнечные лучи осветили не­подвижного бойца, на шее которого заплывала алыми пятнами грязная марлевая повязка.

— Воды, дайте воды! — закричал Володя, изо всех сил навалившись на дверь. Дверь приоткрылась, юноша протиснулся в щель и замер под удивленными взглядами немецких офицеров.

— Воды... Скорее воды... Там человек умирает...— сбивчиво попросил он.

Седой подполковник что-то недовольно пробормотал, но все же позволил ему поднять банку из-под консервов, валявшуюся возле ворот.

— Вольдемар, не бегать. Убьют.

Володя вышел на улицу и остановился. Возле колод­ца собралось множество немцев. Во все стороны летели брызги. На заборе висели мундиры, брюки, сорочки, на траве стояли сапоги, валялись портянки.

С какой же стороны удобнее подобраться к колодцу? Один из немцев, подняв голову, заметил хлопца. Подпу­стив Володю поближе, он схватил ведро и выплеснул грязную воду на растерявшегося от неожиданности юно­шу.

Поняв, что к колодцу не подпустят, Володя повернул­ся и зашагал к калитке соседнего двора. Вошел во двор и сразу увидел пожилую женщину с влажными воспа­ленными глазами.

— Ой, сыночек, чего это они так на тебя? Я через щелку видела... Чей ты, откуда? — негромко спросила женщина.

Юноша ответил и тут же поинтересовался:

— Немцы разрешают вам выходить за деревню?

— Нет, детка. Чуть что — сразу стреляют. Тут их полно.

— Тогда дайте, пожалуйста, воды.

Босая женщина перешагнула через камень возле по­рога и скрылась в сенях избы. Минуту спустя она вынес­ла кружку.

— Мне сюда, в банку.

Вернувшись в гумно, Володя напоил красноармейца, потом лег на голый ток и молча уставился в темный, как ночь, потолок. Старался уснуть, но очень хотелось есть, да и неотвязная мысль о побеге не давала покоя. Часто билось сердце, в ногах чувствовалась слабость. Вдруг широко распахнулась дверь. В гумне никого не было вид­но. Только узкие солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь щели в стенах, голубовато светились в сигаретном дыму. Но вот послышался знакомый голос подполковника:

— Вольдемар, иди сюда.

Из-за двери показалась голова немецкого солдата. «На допрос!» — мелькнула у юноши догадка. Он глянул на людей, лежащих на полу, и, как бы прощаясь с ними, кивнул головой. Часовой запер за ним дверь.

За столом не было ни одного немца. Лишь подполков­ник стоял возле ворот гумна. А по гумну бродил огром­ный рыжий пес. Увидев хлопца, он вздыбил на загривке шерсть и шагнул ему навстречу. В выпуклых собачьих глазах горела злоба. Володя замер. Подполковник что-то проворчал, и пес, помахивая хвостом, сел. Чем заинтере­совал крестьянский паренек старого германского офице­ра — неизвестно, но он смотрел на юношу приветливо. Быть может, немец изучал выдержку советского комсо­мольца, а возможно, и представлял себе его будущее — будущее раба...

— Тебе нехорошо, страшно, но ты не плачешь,— ска­зал, подходя ближе, подполковник.— Покажи руки.

Володя протянул обе ладони.

— Откуда мозоли?

— Торф копал.

— А где твой отец?

— На войне.

— Наверное, в плену, как и ты.— Офицер свистнул собаке и направился к выходу, приказав напоследок: — Ты умеешь работать, возьми веник и подмети пол.

Вокруг стола валялись окурки, клочки бумаги. В уг­лу стояла большая коробка. В ней оказались сухие хлеб­ные корки и обрезки сыра. Обрадовавшись, паренек на­бил ими полный карман. Покончив с мусором, он выгля­нул из ворот и крикнул:

— Господин офицер, я все сделал!

Снова скрипнула дверь закутка, громко стукнула под­першая ее молотилка...

На четырех человек хлебных корок оказалось мало­вато, но пленные были довольны, что все обошлось хо­рошо.

— Почаще бы тебя вызывали на такую работу, — ска­зал боец с простреленной рукой, дожевывая последний кусочек своей доли.

Разговор не клеился: Каждому больше хотелось слу­шать других, чем говорить самому. Щели в двери посте­пенно темнели, топот за стенами начал утихать. Навер­ное, близился вечер.

— Когда спишь, есть не так хочется,— сказал быв­ший колхозник и, повернувшись на бок, потихоньку засо­пел.

А у Володи из головы не выходила мысль: как убе­жать? Что, если еще раз попроситься сходить по воду да и спрятаться где-нибудь в деревне? Но в каждой избе — немцы. Из гумна не выползешь: днем и то стоят часо­вые. Так ничего и не придумав, юноша тоже забылся в тяжелом сне.

Вдруг недалеко от гумна раздался сильный взрыв. Даже в закутке, словно в кузнечном меху, всколыхнуло затхлый воздух. Из оконца вышибло солому.

Четверо пленников сразу проснулись: что это? А че­рез минуту — еще взрыв! На дворе, в густом синем сум­раке, метались солдаты, ржали лошади, ревели моторы автомашин. А снаряды, один за другим, ложились все ближе.

— Наши бьют. Из тяжелых,— тихо сказал боец, ра­ненный в шею.

Кто-то крикнул:

— Бежим отсюда!

Володя первый нажал плечом на дверь и очутился в гумне. За ним выскочили остальные.

Снаряды рвались уже на околице деревни. В огоро­де ярким пламенем полыхал грузовик, и от этого возле гумна было совсем темно.

— По картошке и — в лес! — скомандовал бывший колхозник.— Там я дорогу знаю.

Труднее всех пришлось бойцу, раненному в шею. Но­ги его путались в высокой ботве.

Неожиданно позади послышался крик:

— Рус! Хальт! Цурюк!

Володя рванулся было бежать, но вдруг увидел ав­томобиль, стоящий на картофельном поле. Машину, оче­видно, только что пригнали из деревни, потому что днем ее здесь не было. Парень круто повернулся и первый за­шагал навстречу немецкому солдату. Гитлеровец со все­го размаху ударил его автоматом в спину и направился к другим. Послышались глухие удары, стоны. Трое вер­нулись в закуток. Через несколько минут туда явился тот самый немец и приказал забрать тяжелораненого бойца. Красноармеец потерял сознание, и его пришлось нести на руках.

Вскоре взрывы утихли. В клети пахло горелой рези­ной. Все сидели молча, потеряв надежду на освобожде­ние.

За стеной вдруг послышался тяжелый топот. Откры­лась дверь, и в клеть, один за другим, вошли несколько человек. «Почему не вызывают, а сами пришли?» — уди­вился юноша.

Один из пришедших споткнулся о его ноги и едва не упал.

— Гляди-ка, и тут такие же вояки,— равнодушно, с упреком самому себе произнес он.— Без патронов в обо­роне сидел, так вон куда угодил. А фрицы наковали тех­ники, мать их... Всю Россию хотят загнать в клеть...

В темноте разместились, где кто сумел. Слышались тяжкие вздохи, шепот, стоны.

В неутихающей тревоге прошла для хлопца ночь пос­ле неудачного побега.

Днем его опять вызвали подмести пол. Володя время от времени поглядывал на подполков­ника, удивляясь, почему тот ни о чем не спрашивает. «На­верное, часовой во время обстрела деревни удрал с по­ста и теперь не смеет признаться офицерам, что пленные едва не сбежали»,— подумал он и, почувствовав себя смелее, решился спросить у офицера:

— А почему нам есть не дают?

Подполковник ехидно усмехнулся:

— Это ваши плохой люди не хотят вас кормить.

— Откуда им знать, что мы здесь? — понуро ответил юноша. — Господин офицер, отпустите меня домой...

Немец выставил вперед ногу в начищенном сапоге, затянулся сигаретой.

— Домой? — переспросил он.— У тебя дома больше­вик все забрал, сжег. Скоро поедешь в Германия, там будет карашо.

И, резко приставив ногу к ноге, позвал солдата, что-то объяснил ему по-немецки и повернулся к Володе.

— Вольдемар, пойдешь с ним. Скажешь людям, пус­кай кормят и поят вас один раз в день.

А в клети тем временем каждый по-своему рассуж­дал о том, почему вызвали хлопца. И когда тот, вернув­шись, принес хлеб, некоторые из пленников разозлились: не обрабатывают ли, не хотят ли купить дурня.

Шли дни. Каждое утро часовой вытаскивал из окон­ца солому, и женщины передавали узникам кто хлеб, кто вареную картошку. Они не знали, сколько в клети плен­ных, и пищи на всех не хватало. Бывало и так: задержит­ся хозяйка, опоздает, а часовой и близко ее не подпуска­ет. Не удивительно, что узники голодали.

Первым умер боец, раненный в шею. За ним еще не­сколько человек, потерявших много крови. Володя дер­жался, помогали и хлебные корки, которые он находил во время уборки на дне ящика в углу гумна. Что там ни говори, а все же дополнительный паек...

Как-то раз он незаметно вместе с корками сунул в карман небольшой кусок тонкой жести. Отличная наход­ка! Острым концом железяки парень нацарапал на стене клети: «В августе 1941 г. умер пленный 1925 г. рождения, Вл. Петрович Бойкач. Сообщите матери. Жлоб. р-н, Ду­бовая Гряда».

А однажды утром во дворе послышался гул мотора. Пленные насторожились. Тут же распахнулись двери кле­ти, и подполковник громко скомандовал:

— Выходите!

Возле ворот стояла крытая брезентом машина. С обе­их сторон заднего борта кузова сидело по автоматчику, а в самом кузове было темно, как в тоннеле. Темень в машине показалась Володе более страшной, чем в их за­кутке. «Ой, наверное, в Германию»,— подумал он. Под­полковник вышел из гумна, и солдаты начали подталки­вать пленных в машину. Только теперь юноше удалось рассмотреть своих соседей. Большинство — красноармей­цы в заскорузлых от запекшейся крови гимнастерках, кое-как перевязанные почерневшими от многодневной грязи бинтами. Володя влез в грузовик последним. На­конец машина тронулась, и под брезентом стало светлее. Солнце, как никогда, слепило глаза. Парнишка вспомнил мать и почувствовал, как на глаза навернулись слезы. Он глянул на автоматчика, сидевшего почти рядом, и спросил:

— Скажите, куда нас везут?

— Бобруськ,— буркнул солдат и отвернулся, дав по­нять, что разговаривать запрещено.

Машина немного прошла в сторону леса и почему-то повернула назад к деревне. Остановилась возле колод­ца. Рыжий, огромный, как медведь, шофер подошел к автоматчику и попросил подать ведро. Потом посмотрел на Володю и приказал ему слезть. Шофер, как видно, спешил, потому что тут же сунул в руки хлопцу ведро и показал, куда нужно заливать воду. А сам, покопавшись в кабине, взял какой-то инструмент и полез под машину.

Опустив журавль в колодец, Володя зачерпнул вед­ром воду и, оглянувшись на машину, чуть не вздрогнул. Грузовик стоял носом к колодцу, и автоматчиков не было видно. А шофер, лежа на спине, все еще что-то завинчи­вал под днищем. И вокруг, куда ни глянь,— ни одного немца! Эх, была ни была!

Не раздумывая, перемахнул через невысокий забор на межу, заросшую вишняком, и — ходу! А когда мино­вал выгон и приблизился к лесу, показалось, что еще рывок, и отвалятся ноги...

— Все-о-о! — выдохнул парнишка, забежав за пер­вую сосну, и, немного собравшись с силами, через буре­лом и кочки двинулся дальше.

Только добрался до большого бора, как перед ним выросли высокие штабеля ящиков. Хлопец растерялся. Из-за крайнего штабеля показался немец, медленно ша­гавший в том же направлении, что и беглец. Володя кру­то повернулся и снова бросился в кустарник.

Сколько времени и какое расстояние пробежал он — неизвестно. Добравшись до болота, почувствовал, что сил больше нет. Очень хотелось пить. Болото пересохло, и лишь кое-где под пухлыми кочками, когда наступишь, булькала вода. Но отдохнуть не решился, заставил себя шагать еще и еще. Наконец сквозь просветы в кустах увидел, что болото кончается, а за ним начинается луг. На краю его и остановился.

Будто подхваченные вихрем листья, поднялись сквор­цы, замелькали в солнечных лучах, нырнули вниз и рас­сыпались по траве. «И они улетели из деревень, не хотят с фашистами жить»,— подумал юноша. Сделав несколь­ко шагов, он начал внимательно осматривать окрест­ность. Стояла тишина, только стрекотали кузнечики и едва слышно шептала высокая трава. Деревень отсюда не было видно. В южном направлении сенокосный луг врезался в поле. «Туда и пойду»,— решил хлопец и по­дался поближе к кустам.

Неожиданно возле молодых березок он заметил ло­шадь. Увидав человека, та подняла голову и заржала. Володя нырнул в кусты и притаился, ожидая, что будет дальше. Лошадь насторожила уши. На ней не было ни уздечки, ни седла. Только рой мух вился над спиной. Бег­лец начал обходить коня со стороны кустов, одновремен­но присматриваясь, нет ли где человеческих следов. Тра­ва возле березок была вытоптана конскими копытами, виднелись лежки, и Володя понял, что лошадь находит­ся здесь не один день. «Что, если сесть на нее, подъехать к полю, а там отпустить?» От такого заманчивого собла­зна парня охватила еще большая усталость. Он глянул вдаль, где поле сливалось с небом, и решительно подо­шел к лошади. Но та мгновенно прижала к голове уши и угрожающе повернулась к парню задом. Ни ласковые уговоры, ни строгий приказ не действовали на норови­стого коня.

— Вот скотина! — вполголоса ругнулся Володя.— Не­бось, фрицы за такое упрямство вытолкали из обоза.

И вдруг неожиданно для самого себя со злостью крикнул;

— Хальт!

Конь послушно замер. Хлопец уцепился за гриву, со­гнал со сбитой холки мух, и только схватился за хребет, чтобы вскочить на спину, как тут же отлетел в сторону, сбитый с ног ударом копыта выше колена. Пришлось от­ползти к кустам, руками выкопать ямку и приложить к ноге горсть мокрого торфа. Стало немного легче.

Уже заходило солнце, когда Володя, прихрамывая, выбрался на незнакомую дорогу, вдоль которой высились телеграфные столбы с оборванными проводами. Выби­тая фашистскими сапогами, она напоминала изъеден­ное оспой лицо. На юго-востоке чернела какая-то дерев­ня. «Нужно немного отдохнуть»,— решил юноша и при­лег на обочине. Из глаз потекли слезы, собираясь в мут­ные горошинки на горячем песке. «Чего же ты плачешь, ведь ты свободен»,— упрекнул себя парень и, оттолкнув­шись руками от земли, поднялся на ноги, зашагал в сто­рону деревни.

Через несколько минут солнце скрылось за тучей.

2

Мать Володи пролила много слез. Искала сына в траншеях, в окопах, на болоте. Все казалось, что где-то тут, возле деревни, он лежит убитый. Так говорила и од­носельчанам. Но найти не смогла. И тогда закралась мысль, что сын ушел с красноармейцами.

Было у нее еще двое детей, жил с ней и ее отец, дед Андрей, совсем седой, но еще крепкий старик. Перед са­мой войной мать тяжело болела. Уходя на фронт, муж сказал старшему сыну, Володе:

— Ты останешься хозяином, сынок. Слушайся маму, береги младших.

Вспоминая теперь эти слова, женщина всхлипывала. Так, ничего не зная о сыне, она и жила. Однажды нашла в соседней деревне икону и повесила ее в углу. Ходили слухи, что, если немцы явятся в избу и не увидят иконы, тут же перестреляют всех. А если двери избы окажутся запертыми, непременно перебьют стекла в окнах. Поэ­тому мать и не запирала дверь, и ей часто казалось, что по избе кто-то ходит. Бывало, спросит: «Это ты, сынок?» И, не слыша ответа, заплачет, натянув, как малое дитя, одеяло на голову.

Как-то утром, когда все еще спали, кто-то сильно хлопнул дверью. Женщина вскочила. В избе возле шка­фа стоял высокий парень с винтовкой в руке.

— Подымайся,— пискливым голосом приказал он.

— Что вам нужно? — спросила мать.

— Надень юбку, тогда скажу.

Женщина оделась, сунула босые ноги в ботинки и да­же повязала платок.

— Ты Бойкач Мария Андреевна? — спросил незва­ный гость, вытаскивая из кармана пиджака потрепанный блокнот.

— Я

— Сколько большевистских командиров и комисса­ров переодела в гражданское?

— Каких командиров? — пожала плечами Мария.

— Тут, поблизости от вашей деревни, они были ок­ружены германскими освободителями и разбежались,— заглянул парень в блокнот.— Не признаешься?

Он подошел к кровати, где спал старик, стянул с не­го одеяло и тоже приказал встать. Перерыв всю постель, залез на печь и сбросил оттуда солдатскую гимнастерку и брюки. Потом открыл дверцы шкафа, вытащил белье, костюм, пальто и начал заворачивать все это в скатерть.

Мать возмутилась:

— Что же ты делаешь? Отдай костюм, это сыночка, Володи. Что хочешь бери, а костюмчик не трогай. Пу­скай останется мне на память. Ты же свой, из Дубравки, через нашу деревню в школу ходил. Говорят, Комячову избу ты поджег...

— Что?! Я вас всех сожгу! Из-за вашей деревни мне пять лет условно припаяли. Думаешь, я тебя не знаю? Твоего мужа — колхозного активиста, заведующего фер­мой? Твоего сына, Володьку-комсомольца? Он меня еще в стенной газете разрисовывал! Жаль, что морду ему то­гда не набил!

— Стыдно так говорить,— сказала Мария.

— Стыд не дым, глаза не выест. На, распишись вот здесь и... помалкивай.

— Расписаться? На чистом листе бумаги?

— Я потом напишу все, что надо.

— Ишь ты, дуру нашел. Ну, уж нет, не дождешься...

— Ах, так? Сейчас же пойдешь со мной в волость, в полицию. Одна такая умная нашлась, стоит вон на ули­це под конвоем. И ты собирайся!

— Да кто ты такой, чтобы приказывать? Пользуешь­ся тем, что никакой власти нет, так пришел грабить!

— Я — власть, я — полицейский! — вскипел детина и толкнул Марию кулаком.

Дети заплакали, бросились к матери. Старик отец присел на край кровати и тяжело вздохнул.

Мария вышла на улицу, а следом за ней, уцепившись в подол материнской юбки, бежал черноголовый маль­чуган. Полицай оторвал малыша от женщины, и тот громко, горько заплакал. Возле соседнего двора проха­живались еще двое полицаев, а недалеко от них, присло­нившись к углу избы, стояла арестованная. У Марии по­темнело в глазах: она узнала Веру. «Бог ты мой, неуже­ли нашли? Тогда всем нам конец». Но, взглянув на спо­койное лицо соседки, сразу поняла, что тревога напрас­на. Даже пошутить постаралась:

— Видишь, каких преступников поймали: старых баб, своих матерей!

Вера не ответила, лишь пониже надвинула платок на глаза.

На окраине деревни их уже ожидала запряженная в телегу лошадь. Полицаи побросали на подводу узлы и расселись сами, так что женщинам пришлось шагать ря­дом. Вскоре деревня осталась позади.

На песчаной дороге, ведущей в волость, порывы ветра то там, то сям поднимали пыль. Нагулявшись вволю на большаке, пыльные вихри кружили в спелой ржи, гну­ли к земле колосья, тревожно шептались с ними. Темная тучка, появившаяся из-за горизонта, быстро росла, затя­гивая все небо. Хлынул дождь.

Только после полудня вернулась Мария домой. Вер­нулась одна, без Веры.

Не прошло и нескольких минут, как прибежала Вери­на дочь Лида.

— Где мама? — взволнованно спросила она.— Ска­жите, тетенька, только правду! Ее не убили?

— Возьми себя в руки, Лида,— Мария с трудом по­давила тяжелый вздох.— Твою маму отправили в Жло­бин. Там допросят и отпустят: у них никаких доказа­тельств нет. В полицию сообщили, что она прячет ране­ного политрука Сергеева. Не иначе кто-то из нашей де­ревни подсказал, потому что, когда здесь проходил фронт, все знали фамилию политрука.

— Ой, тетенька, я ни есть, ни пить ему не носила. Бо­юсь открывать, потом не замаскирую. Мама хотела сегодня перевязку сделать, бинты выстирала... И как это полицейские их не заметили: ведь бинты висят возле печки на жердочке.

— Разве это дурачье догадается,— поморщилась Ма­рия.

— Дурачье-то дурачье, — вмешался дед Андрей,— а хорошо, что я убедил вас спрятать Сергеева там. Вы в кладовку хотели, а человек не иголка. И его погубили бы, и сами угодили бы в петлю.

— Правда, дедушка, нашли бы. Везде искали: и под полом, и на чердаке, и в погребе, и в хлеву. А туда за­глянуть ума не хватило.

Дед Андрей соорудил для политрука надежное убе­жище. В хлеву, в двух метрах от задней стены, он ско­лотил еще одну стену до самой крыши. Под нее сделал лаз, который замаскировывали мятой соломой и разным мусором.

— Я знал, что спрятать человека в теперешнее время очень трудно,— продолжал рассуждать старик.— Разные люди в деревне есть. Одни хотят на чужом горе нажить­ся, перед немцами выслужиться, другие по дурости бол­тать начнут, а враг и подслушает.

— Беги, Лидочка, домой, я скоро приду, и сделаем перевязку,— сказала Мария.— Хорошо, что дождь хле­щет, ни одна собака на улицу не сунется.

Лида потуже повязала платок и быстро ушла. А хо­зяйка, проводив ее теплым взглядом, озабоченно покача­ла головой:

— Боюсь, как бы с собаками не нагрянули. Тогда на­верняка найдут. Но не стоит пугать девочку.

Дед Андрей попытался успокоить ее:

— Кто в такую непогоду сюда с собаками поедет? Да и времени вон сколько прошло. Надо было Вере при­знаться, что подобрала раненого красноармейца. Мол, перевязала, он посидел несколько дней и ушел. А куда — кто его знает.

— Но Вера ни в чем не призналась.

— Это хуже... Начнут пытать... И политрук, небось, волнуется, он же все слышал.

Мария задумалась, машинально подошла к окну. Внезапно, вспомнив свое обещание, заспешила во двор, сорвала несколько листиков подорожника и, оглянув­шись вокруг, вдоль забора направилась к соседнему двору. Лида через окно увидела ее, открыла сени. Захватив приготовленную еду и бинты, обе поспешили в хлев.

Политрук еще утром догадался, что с его хозяйкой что-то случилось, и не зажигал фонаря. А теперь, услы­шав знакомые голоса, он обрадовался и начал искать спички. Наконец трепетный огонек засветился.

— Что случилось? — спросил Сергеев.

— Ой, и не говорите,— заспешила Мария.— Веру арестовали, вместе с нею и меня сгоняли в волость. Там уже и власть свою успели организовать, да только из ко­го... Бог ты мой, Кичка Яков из Панышей — начальник полиции. Хоть весь свет обойди, большего дурака не сы­щешь! Василь Шайдоб, вы его видели, он из нашей де­ревни,— тоже какой-то начальник...

— Кто-кто?

— Старик у нас есть, единоличник, ему кличку дали: Шайдоб. Раскулаченный был когда-то. Вот его-то сын, Василь, и стал теперь начальством. А еще к Лиде в жени­хи метил...

— Вы бы так и сказали: высокий, стройный, блондин. Вспомнил! А где Вера?

— В Жлобин увезли.

— В Жлобин? — удивился Сергеев.

— Кто-то донес, что она вас спрятала.

— Был бы я на ногах... — политрук оборвал фразу, задумался. Свет фонаря падал на его лицо, и видно бы­ло, как на лбу выступили капельки пота.

— Володи вашего дома нет? — наконец спросил Сер­геев.

— Нет.

— Так вот что, Лида, ты должна выручить мать. Это же тот Василь, с которым вы вместе в школу ходили. И, помнится, Вера говорила, что у него к тебе особое отно­шение. Нужно так подойти к нему, чтобы послушался, помог освободить мать.

— Ой, он такой противный! — поморщилась девушка.

— Правильно человек говорит,— строго остановила ее Мария.— Или Миколу боишься?

— А это еще кто? — спросил Сергеев.

— Да ее хлопец.

— Ну что вы, тетенька,— смутилась Лида.

— Я не знаю старого Шайдоба. Но вот думаю: не он ли видел меня на поле? — размышлял Сергеев.— Когда я переползал в рожь, какой-то старик ходил возле тран­шеи. Видно, следил, кто меня подберет. Ведь, по вашим словам, кроме этого человека, в деревне нет ни одного, кто был бы так враждебно настроен к нам?

— Ни одного,— подтвердила Мария.— От отца и Ва­силь о вас узнал. Значит, мог и донести о Вере.

— Сегодня суббота. Василь придет домой, и я смогу с ним встретиться...— начала, но тут же умолкла, опу­стила голову Лида.

— Только сразу о матери разговор не заводи, иначе догадается, что к чему. Сделай вид, что тебе нравится его новый пост, и только,— посоветовал политрук.

— Давайте перевяжу ноги, да поешьте.

Сергеев сел на топчане, начал разматывать бинты.

— Эта уже в порядке, а на второй пятка никак не за­живает,— поморщился он.

— Приложу подорожник, быстро затянет. О, да вы не­дели через две танцевать будете!

Подождав, пока политрук пообедает, Мария и деву­шка ушли.

— Тетенька, я одна дома оставаться боюсь,— пожа­ловалась Лида.

— Приходи ко мне ночевать...

И женские голоса затихли.

Сергеев прилег, прислонившись головой к стене. Ря­дом, в сухом бревне, старательно работал короед. Он то поскрипывал, вгрызаясь в древесину, то шуршал, отгре­бая труху. «Пили́, проклятый, точи насквозь голову вои­на,— подумал Сергеев и еще крепче прижался затылком к бревну.— Довоевался, боец-защитник, до того, что лю­ди в своих углах боятся жить. А тоже кричал — шапками закидаем врага, на своей земле воевать не будем!..»

От горьких этих дум даже глаза закрыл. И будто по­плыли перед мысленным взором кадры трагического фильма.

Вот жена разорвала конверт, зарыдала и рухнула на постель, комкая небольшую бумажку: «Убит...» А Сер­геев на фронте, рядом гибнут его товарищи... Всплыва­ют в памяти родные места. И здесь свистят пули, враже­ские снаряды рвутся в бору, куда он мальчишкой бегал собирать птичьи яйца... А вот и поле... Сколько он слы­шал об этой земельке рассказов от матери, от людей! В детстве брала его мать с собой на узкую полоску.

Что сейчас мама делает? Отправляет младшего бра­та, Митю, на фронт. Он уже большой, идет добровольцем. Почему-то Митя очень похож на соседкиного Володю. И характером, и привычками, и стремлениями. Наши де­ти, одной школы и воспитания одного, потому и похожи...

Мысли начали путаться, наплывать одна на другую. И Сергеев незаметно для себя задремал.

А в это время Лиде не сиделось дома, она часто вы­бегала на улицу, чтобы как будто случайно встретить Ва­силя. Но попадались только женщины, тут же принима­вшиеся участливо утешать девушку. Встретилась она и со стариком Шайдобом. Тот поздоровался, спросил;

— За что же твою мать арестовали? А?

— Откуда я знаю?

— Не горюй, если не виновата, отпустят.— Шайдоб втянул голову в плечи и зашагал дальше, переваливаясь с ноги на ногу. Лиде показалось, будто он усмехнулся. Неужели прав Сергеев, подозревая именно его?

Сразу расхотелось встречаться с Василем. Вернулась в избу, сбросила туфли, упала на кровать. Но тут в дверь кто-то постучал.

— Войдите,— не поднимаясь с постели, глухо сказа­ла Лида.

В избу вошел Микола Вересов. Был он годом старше Лиды, недавно пошел восемнадцатый. Вместе с нею учил­ся в школе и перед войной закончил десятилетку.

— Ты плакала? — участливо спросил Микола, накло­няясь над девушкой.

— Нет.

— По глазам вижу, плакала.

Лида спрыгнула на пол, парень бережно обнял ее, прижал к груди, вдыхая запах волос и глядя в заплакан­ные глаза. Волосы пахли так же, как в тот первый раз, минувшей зимой, когда он робко дотронулся губами до нежной щеки девушки. Но Лида сразу же высвободи­лась, снова прилегла на постель.

Микола пододвинул стул, сел рядом. Он уже знал, что случилось с матерью девушки, но не мог придумать, как успокоить любимую. Сидел и молчал, глядя в черные глаза, в которых, как крупные дождевые капли, светились слезы. Никогда Лида не казалась ему такой красивой, как в эти минуты. Покрытое ровным загаром лицо, полные румяные губы, чуть вздернутый нос — все казалось необыкновенным. Хотелось сказать, что он будет с нею всегда, но решимости не хватало. А Лида вдруг при­поднялась на локте, глубоко вздохнула и не без замет­ного усилия произнесла:

— Нам с тобой пока встречаться нельзя.

— Почему? — опешил от неожиданности парень,

— Я должна встретиться с Василем.

— Должна? — Микола вскочил со стула.— Понимаю: понравился командир взвода полиции?!

— А я и не знала, что он командир. Тем лучше: сде­лаем так, чтобы маму отпустили.

— Но при чем тут наши с тобой отношения? Сходи и попроси, предложи деньги...

— Так они и пожалеют меня, как же!

Микола и сам понимал, что совет его не из лучших. Отошел к окну, задумался. Как это Лида будет встре­чаться с полицаем, которого он ненавидит? Разве мож­но с этим согласиться? Но, если подумать трезво, Лида права. Полицай может съездить к немцам, сказать, что мать девушки приходится ему родственницей, и ее от­пустят...

— Как ты с ним будешь встречаться? — спросил Микола.

— Сама не знаю. Но до чего же противно играть та­кую роль!

— Милая моя, как я услышал, что твою маму арес­товали, словно сердце оборвалось.— Он сжал руки де­вушки.— Согласен, встречайся, раз без этого не обой­тись. Но только... только... я один буду тебя целовать, хорошо?.. Василь уже дома, так что спеши.

— Когда же он пришел?

— Не знаю. Шел сюда и видел, как он с каким-то полицаем во дворе хохочет, а отец тащит в избу бутыль самогона. Так что иди, а то как бы к Алене не отправил­ся, у нее сегодня молодежь собирается.

— К Алене я не пойду, не до этого. Если бы где-ни­будь в другом месте встретиться и поговорить.

— Пойдем на улицу. И меня проводишь, и Василя увидишь. Он, небось, в хате не сидит.

— Пойдем,— согласилась Лида..

Вышли из дома, и Микола взял Лиду за руку. Ох, как не хотелось оставлять ее одну, но ничего не подела­ешь, нужно...

— Дальше грязно, пойду один.

И они расстались. Лида шла медленно. Родная де­ревня казалась ей чужой, незнакомой. Подруги не при­ходят — наверное, боятся. Со двора Шайдобов слышал­ся громкий разговор. Из ворот на улицу вышел незна­комый человек, а за ним Василь. Незнакомого заметно пошатывало, и Лида прибавила шагу. Заметив ее, пья­ный широко расставил руки.

— Ого, какая красавица! Василь, у тебя тут девча­та получше, чем у нас.

Лида прислонилась к забору, не зная как быть. Ва­силь ткнул своего друга кулаком под бок, подошел к ней, поздоровался.

— Ты завтра будешь дома? —спросила девушка.

— А тебе зачем?

— Просто поговорить захотелось. Или ты уже успел зазнаться, так что и не подступись?

— Выдумала... Где ты вечером будешь?

— У Марии.

И, высокая, статная, Лида быстро зашагала прочь.

С трудом оторвав от нее взгляд, Василь спросил:

— Красивая, а?

— И не говори,— махнул его друг рукой и забеспо­коился: — Пойдем быстрее, я опаздываю.

Он взял Василя под руку и поволок в конец деревни. По дороге что-то доказывал, смеялся, но Василь не слу­шал его. Сам принялся рассказывать, как еще в девятом классе влюбился в Лиду, но потом появился другой, и они поссорились,

— А ты его — под пяту!

— Теперь моя будет. Видел сегодня у начальника по­лиции женщину? Так это ее мать. Кажется мне, что на­счет политрука донес мой старик, вот ее и арестовали, А зря: ну что может сделать в наше время недобитый комиссар? Перевязали, и поплелся куда-то дальше.

— Попадись он мне, жилы вытянул бы! — скрипнул зубами полицай.— А она где?

— Кто?

— Да баба та!

— Дурак ты. Я же говорю: это Лидина мать.

— Этой девке надо в морду плюнуть, а он о любви плетет. Нужна она тебе. В Германию поедем, женимся на немочках. Вася, дружище! Хватит с меня подручными делами заниматься. Наступила пора другими путями деньги зарабатывать. И жену возьму по душе. А там что? — полицейский ткнул пальцем на запад, где вечер­няя заря зажгла черные обрывки туч.— Будь здоров, Василь! Иди домой, а то еще скажешь, будто я без тебя боюсь.

Полицейский вытащил пистолет, несколько раз вы­стрелил вверх.

— Дурак,— вполголоса произнес Василь и повернул в деревню.

Сидя возле плиты, Мария и Лида ожидали, пока до­горит смоляк. Дети и старый Андрей улеглись спать. На припечке возле хозяйки старательно мылась кошка.

— Гостей намывает. Не иначе... —не успела Мария докончить фразу, как в сенях стукнула дверь, и в избу вошел Василь.

— Добрый вечер,— поздоровался он.— Давно я у вас не был.

— Володи нет, вот никто из молодых и не прихо­дит,— в тон ему ответила хозяйка.

— А Лида? — усмехнулся Василь.— Разве она ста­руха?

— Что Лида? Родня...

— Вот и берите меня к себе за сына.

— Большая честь иметь такого сына,— с напускным уважением ответила Мария, приглашая Василя садить­ся.— Немножко керосина еще осталось, ради такого гостя надо лампу зажечь.

Василь знал, что Мария, умная женщина, имеет влияние не только на Лиду, но и на других соседей. По­этому он старался быть приветливым и сдержанным.

— Зачем из-за меня последний керосин жечь?

Но хозяйка настояла на своем и вскоре незаметно вышла из избы. Лида спросила:

— Помнишь, как ты мечтал учиться в медицинском институте?

— Война все карты перепутала,— улыбнулся Василь,— теперь приходится плыть по волнам судьбы.

— Пожалуй, ты единственный из наших десятиклас­сников неплохо устроился.

— А что? Многие, не разобравшись, пошли в Крас­ную Армию и либо успели сложить головы, либо топают где-то под Москвой. А мне пока везет.

— Слушай, Василь, ты не знаешь, что будет с ма­мой?

— Есть приказ немецкого командования: всем, кто прячет большевиков,— расстрел, кто помогает нем­цам — тем награда. Плохо, что ее направили в Жлобин. Тут бы я помог.

— Обыск делали ваши полицейские,— заметила Лида.

— Знаю. И ничего не нашли. Нужно подумать, как сделать, чтобы отпустили.

Василь взял девушку за руку, вздохнул.

— Вася,— попросила Лида,— будь другом, сделай. Ты же знаешь, у нас никого нет. Сколько будет стоить...

— Что? За деньги я ничего не делаю, ясно?

— Так, может, кому-нибудь придется сунуть.

— Это другое дело. Хотя — не нужно никакого вы­купа. Как вы будете жить без отца?

Ему стало очень жалко девушку. Чуть не сказал, что даже в полицию пошел из-за нее, но удержался.

Хозяйка вернулась с бутылкой самогона и пригласи­ла к столу. Василь выпил рюмку, другую. И вскоре пар­ня словно подменили. Начал клясться в большом ува­жении к Марии, чуть слезу не пустил по ее сыну.

— Будь Володя здесь, я как друга взял бы его к се­бе во взвод. Он же умница, а мне дали каких-то обол­тусов, вот и командуй ими. Да и начальник у нас дурак, долго не продержится. Ездил я с ним в город к комен­данту. По дороге говорю: там не поймут, кто из нас на­чальник, у тебя повязка на рукаве и у меня. И посовето­вал достать из сумки еще две повязки, нацепить через плечо на грудь. Представляете? Послушался! Так и вва­лился в комендатуру! Меня смех душит, а он голову за­драл и шагает. Вдруг выходит какой-то человек из каби­нета и спрашивает, кто он такой. Отрапортовал: «На­чальник полиции Яков Кичка!» Тот схватил дурня за повязки да как трясанет, а я боком, боком на улицу вы­скочил. На обратном пути он со мной всю дорогу не разговаривал... Ой,зря я разболтался. Мы подписку давали никому ничего не рассказывать, но я вам верю, тетенька, я вас люблю. Я и Лидину маму люблю и осво­божу ее. А Лида — она хитрая. Тайком сговорилась с Миколой в пединститут уехать. Если бы вы знали, как я переживал! Хорошо, что жизнь изменилась, Лида, твоя мать через неделю может оказаться дома, но все зависит от тебя.

— Ты молодец, Василь. И отец и мать у тебя хоро­шие... Все же свои люди, нужно жалеть друг друга,— заметила Мария.

— Советская власть не давала моему отцу хорошо жить, а он это умеет. Мы все умеем, скажете, не так?

— Так, так,— согласилась хозяйка.— Вас тут и срав­нить не с кем. Ты, наверное, слышал — отдадут твоему отцу землю, которая была у вас до колхоза, или нет?

— Пожалуй, нет. Говорят, какую-то общину созда­дут до тех пор, пока люди не отвыкнут от коллективной работы. Вроде переходного этапа к единоличной жизни. А вообще — все дрянь. Земля только старикам нужна, а нам подавай марочки, верно?

Он глянул на Лиду и тут же перевел взгляд на Марию.

— Правильно, Вася,— согласилась та.

— Спасибо за хлеб-соль, мне пора,— поднялся Ва­силь со стула.

— Лида проводит тебя,— подмигнула хозяйка де­вушке.

«Отпустят Веру,— обрадовалась Мария.— Нужно завтра пораньше к Сергееву сходить. Без него мы не до­гадались бы так сделать. И Лида молодчина, знает, как вести себя».

Со двора слышались голоса, радостный смех Василя. Ему и в голову не приходило, почему это Лида стала та­кой ласковой. Считал, что так и должно быть: при «но­вом порядке» он сразу стал важной фигурой. Теперь все кланяются, а из-за боязни или из уважения — значения не имеет.

Утром Мария истопила печь, приготовила завтрак и только начала укладывать картофельные оладьи в ко­телок, как во дворе послышался голос Василя.

— Доброе утро, дедушка Андрей,— громко поздоро­вался он.

Мария быстренько прикрыла котелок полотенцем.

— Теща жива? — с порога спросил Василь,— Как раз на завтрак.

— Верно,— ответила Мария.— Теперь от мужчин за­висит и жизнь женщин.

Василь проскрежетал, словно рашпилем, подкованными каблуками немецких ботинок по полу, поставил в угол винтовку и спросил:

— А где Лида?

— Еще спит.

— Ну и соня! — засмеялся парень и направился в соседнюю комнату. Лида действительно спала. Василь постоял, не решаясь подойти к кровати, наконец сделал несколько шагов и громко стукнул каблуками. Лида подняла голову с подушки, удивленно взглянула на него.

— Что, испугалась? — улыбнулся Василь.

— Нет,— девушка прикрыла глаза рукой.— Стран­ный сон видела.

— Странный?

— Да... Будто прибегает на пригуменье, к дубам, какой-то огромный человек, в одной сорочке, босиком, похожий на дикаря, и давай муравейник возле пня топ­тать, во все стороны разбрасывать. Мы с мамой стоим возле гумна и смотрим на него. А потом как напали му­равьи на дикаря, так он и по лицу себя бил, и по шее, и колени тер. Не выдержав, завыл, как зверь, и покатил­ся в болото. И зачем он полез на этот муравейник? — улыбнулась Лида.

— Действительно, сон интересный и странный. Но ты, небось, выдумала его. Знаю твои способности.

— Не веришь — не надо. А ты почему так рано?

— Бессонница одолела. Лезут разные мысли в голо­ву. Решил, не откладывая, ехать в Жлобин. Встречусь с кем-нибудь из комендатуры, там есть знакомые. А завт­ра официально зайду. Скажу, что арестовали мою тет­ку, так будет вернее... Видишь, что я для тебя делаю. Ни для кого не стал бы так стараться.

Он хотел нагнуться к Лиде, поцеловать, но удержал­ся: пожалуй, рановато. Вместо этого сунул руку в кар­ман за папиросой и с напускной озабоченностью пробор­мотал:

— Никак часами не обзаведусь, не знаю, сколько сейчас времени.

— А я тебе подарок сделаю! — воскликнула Лида, вспомнив, что видела часы на руке у Сергеева.— Пода­рю... папины...

— Разве у твоего отца были часы? — рассмеялся Василь.— Не выдумывай. Я же знаю, что всех вас по ут­рам будили петухи.

— А вот и были! Только папа не носил их!

— Ну, если так, то... никому об этом не рассказывай. А то больше не увидишь. Я, конечно, не позволяю, но мои хлопцы достают их черт знает где, а жалоб ни от кого не поступает.

— У меня не найдут,— едва заметно усмехнулась Лида.

— Ладно, пора мне. Пойду.

И, взяв винтовку, Василь вышел из избы.

3

Утро выдалось ядреное. Крупная роса клонила к земле колосья ржи на безлюдных полях. Желтый мок­рый песок вдоль траншей лежал пухлыми рубцами. «Родная земля»,— подумал Володя. Сразу стало легче, отступила усталость, утихла боль в ноге. Хотя с того времени, как он вырвался на свободу, пошли уже чет­вертые сутки, большой радости он пока не чувствовал. Тишина, царившая вокруг, настораживала и пугала. Беспокоила и мысль о том, живы ли мать с детьми и де­душка. «Немцы знают, из какой я деревни, и, может быть, уже приезжали...»

Юноша решил пойти на Сажень — так называли не­большой пригорок на обочине дороги из-за черной, по­хожей на печную сажу земли, покрывавшей его. Расска­зывали, что когда-то там жгли уголь для кузницы. Маль­чишки очень любили это место. Особенно хорошо тут было ранней весной. На дороге еще лежит снег, на полях лишь кое-где проталины, а ребята соберутся на околице деревни, сбросят валенки, сапоги да и махнут напере­гонки. Снег обжигает босые ноги, но мальчишки знают, что через километр их согреет Сажень. Соберутся на пригорке и давай прыгать, как болотные кулики на то­ковище. Погреют ноги на теплом песке и назад в дерев­ню. Так они встречали весну. Правда, в последние годы Володя уже не бегал — вырос.

С пригорка была видна вся деревня. Вспомнилось, какою она была не так давно, до войны. С обеих сторон зеленели сады. Возле каждой избы — цветник. Через деревню протекала небольшая речушка, и там каждый день крякали утки, гоготали гуси. Иногда аист слетал со своего гнезда и важно расхаживал по берегу, Гнездо его находилось недалеко от мельницы на красном дубе. Красным односельчане называли дуб за то, что сухие листья держались на нем и зимой. За мельницей начи­налось болото, отделенное от садов большой грядой ду­бов. Ровные, высокие, дубы стояли молчаливо в ясные дни, а когда наползали тучи и поднимался сильный ве­тер, они тихо стонали, но защищали сады от бури.

Очнувшись от воспоминаний, Володя глянул в сто­рону деревни. И тут же увидел, что красного дуба нет.

А ведь сразу за ним их изба. Цела ли? Как будто цела, серый дымок вьется из печной трубы... Хорошо бы у кого-нибудь узнать, есть ли в деревне немцы. А вон, кста­ти, и человек вышел на дорогу, прямо сюда направля­ется. Кто бы это мог быть? И почему поет-заливается на всю округу?

Володя отполз подальше в овес — осторожность не помешает.

«Не для меня весна придет... а дева с черными бро­вями, она растет не для меня...» — долетали до него обрывки песни.

Так и лежал, не поднимая головы, до тех пор, пока ствол винтовки неведомого певца не исчез вдали.

Тем временем пригрело солнце, дохнул ветерок. По­немногу высохла роса. «Хватит торчать у дороги, пойду к болоту, а там по огородам проберусь в деревню»,— ре­шил юноша. Он поднялся, отряхнул песок с одежды и зашагал, на ходу срывая овсяные колосья и разжевывая горьковатые зернышки. «Осыпается, а жатва не нача­лась,— думал парень.— Неужели всех перебили? Или люди боятся мин?»

Вскоре добрался до дубняка. Стало слышно, как воз­ле колодца бренчат ведра, а на улице кричат дети. Осме­лев, Володя вошел в деревню.

— Мария, Мария! Сын идет! — раздался радостный крик соседки, тетки Михалихи. Из двора выбежала мать, за ней младшая сестра Нина и брат Коля, следом за ко­торыми ковылял дедушка Андрей.

— Сыночек мой, сыночек,— плакала мать, не зная, куда усадить и чем угостить будто вернувшегося с того света хлопца. А тому не до еды было, хотелось поскорее узнать, не расспрашивал ли о нем кто-нибудь чужой. Из разговоров матери с женщинами, собравшимися в избе, понял, что никому ничего неизвестно. И в ответ на расспросы, где он так долго был, сказал, будто ушел вместе с отступавшими красноармейцами, но в какой-то деревне под Смоленском отстал и решил вернуться домой.

Чувствуя, как слипаются глаза от усталости, Володя пожаловался:

— Всю ночь прошагал. Сил нет, до чего спать хо­чется.

— А ты ложись, ложись,—засуетилась Мария.— Слава богу, что живым-здоровым вернулся.

В этот день Лида несколько раз забегала к соседям, но только под вечер сказала, что Володю очень хочет видеть Сергеев.

— Пускай спит, завтра увидятся,— ответила Мария.

— Я и сама хочу с ним поговорить.

Услышав знакомый голос, юноша открыл глаза. Ли­да рассказала ему о своем горе, о местных порядках, о Василе.

— Значит, это его я видел,— догадался Володя.— Отсюда шел.

— Я же тебе и говорю, что Василь Шайдоб записал­ся в полицию.

— Шайдоб,— зло повторил хлопец.— В комсомол не вступал, доказывал, что главное — хорошо учиться. А теперь для него что главное? Фашистам помогать! Я видел, как они к нашим людям относятся. Хуже, чем к скотине. Не верю, чтобы к какому-то Шайдобу немцы относились с уважением. Думал, вырвусь, возьму вин­товку и, где увижу гитлеровца, там и буду бить. А теперь что делать? Наши далеко...

— Сергеев тоже только этим живет: скорее попра­виться, взять оружие и воевать.

— А как?

Политрука Сергеева юноша хорошо помнил. Это политрук эвакуировал людей с передовой линии. Он ут­верждал, что дальше отступать они не будут, а если и придется, то не так быстро. Колхозники тогда покинули свои избы и уехали подальше от линии фронта.

Километров за десять эвакуировалась и Володина семья. У Дубовой Гряды недели три шли жестокие бои, а потом красноармейцы двинулись вперед и даже осво­бодили Жлобин. Мать не хотела отпускать Володю до­мой, но он обещал быстро вернуться. А вернулся только сегодня...

— Где же Сергеева ранило? — поинтересовался юноша.

— Не знаю. Он хочет тебя видеть, у него и спросишь.

— Мама,— позвал Володя,— я схожу.

— Попозже, сынок. Поужинаем и ему отнесем.

Хмурая ночь вскоре опустилась на землю.

Мария и Володя осторожно вышли из хаты.

Убежище, где находился Сергеев, напомнило Володе его недавнюю тюрьму — клеть. Даже мурашки пробе­жали по спине. Но тут, в этом крошечном помещении, человека спасали от смерти. В тусклом свете фонаря ед­ва различались знакомые черты лица политрука. Тот сразу узнал Володю.

— Где же ты пропадал? — спросил Сергеев.

— Долгая история, но расскажу,— ответил юноша.— Когда я отпросился у мамы сходить домой, в деревне уже не было ни вас, ни бойцов. По улице, с узлом за спиной, торопливо шагала старушка. Увидав меня, она махнула рукой и сказала, чтобы я убегал, потому что в Дубравке немцы. «Как они могли появиться там, когда наши войска у них позади?» — подумал я.

Залез я на крышу избы, осмотрелся. Вижу, за боло­том, возле железной дороги, шагает множество солдат. Значит, те, что в Дубравке, пробрались в тыл? Я решил побежать и пересчитать немцев, а потом сообщить на­шим. Хотел вытащить комсомольский билет, который мама зашила в сорочку на груди, но передумал. Снял рубашку, засунул в горшок и закопал в огороде под яб­лоней.

Дубравка недалеко от нашей деревни, на юго-западе. Сначала бежал по дороге, потом свернул в рожь. Неда­леко от Дубравки остановился, начал прислушиваться. Людей в деревне не было, стояла тишина.

Вдруг вижу, на колхозном дворе нырнул вниз коло­дезный журавль. Я пополз к конюшне. Посреди двора, возле костра, несколько немцев ощипывали кур, другие умывались. Насчитал двенадцать гитлеровцев и, при­гнувшись, чтобы не заметили,— назад.

Все время придерживался широкой магистральной канавы и только возле большака перепрыгнул через по­перечную. Поднялся на мостик, и тут, как привидение, вырос передо мной здоровенный, с засученными рукавами немец. Ствол его автомата уже был направлен на меня, и руки сами собой потянулись вверх.

— Ком! — кивком головы подозвал он меня к себе и, ощупав карманы, погнал в поле.

Мы поднялись на пригорок у самой дороги и оказа­лись среди большой группы солдат, один из которых, плюгавенький фриц с кривыми ногами, мастерил бере­зовый крест. Около только что выкопанной ямы лежали четыре гитлеровца с почерневшими лицами. Здоровен­ный немец положил на обочину свой автомат, поднял с травы винтовку и толкнул меня в плечо, махнув рукой на борозду посреди сгоревшей ржи. Бежать? Чтобы эти гады открыли огонь, как по затравленному зайцу? Нет, не дождутся! И я решил умереть, но не сделать ни шага. Не знаю, чем бы все кончилось, но мой мучитель вдруг оглянулся на дорогу, поспешно бросил винтовку, что-то крикнул и схватил свой автомат. Засуетились и осталь­ные, начали одергивать мундиры, поправлять пилотки. А со стороны железной дороги, поднимая пыль, прямо к нам мчалась открытая легковая машина. Шаркнули шины, машина остановилась, из нее выскочил красноще­кий офицер, кажется, генерал, в белых перчатках, за ним адъютант. Верзила немец что-то доложил генералу, ты­кая большим пальцем в мою сторону. Тот поднял би­нокль и долго смотрел на восток, после чего вернулся в машину. Адъютант жестом приказал мне сесть на зад­нее сиденье и не опускать руки.

Не зная, куда они меня повезут, я все равно был рад, что удалось вырваться из лап верзилы.

Миновав железную дорогу, машина свернула к усадьбе бывшей МТС. В небольшом бору стояли танки, грузовики, пушки. Вокруг — много палаток, а в эмтэ­эсовских домах и бараках — ни окон, ни дверей. Вскоре подошел немец и спросил:

— Официр?

— Нет,— ответил я.

— А кто ты есть?

— Школьник, жил дома. Но красноармейцы прогна­ли нашу семью с передовой, и я не знаю, где теперь мама. Бежал к тетке, она тут недалеко.

— Знаю я ваша тьетка. Идем!

Думал, сейчас расстреляют. Но вместо этого немец завел меня в барак. Там, в небольшой комнате на го­лом полу, лежали двое красноармейцев. Один, окровав­ленный, с перебитой ногой, тяжело стонал. Другой, по­крепче, спросил, откуда я. Выяснилось, что он из сосед­него района и знает нашу деревню.

Вошел немец, недавно допрашивавший меня.

— Возьми этого,— показал он на бойца с перебитой ногой,— и отведи в машину.

Грузовик с открытым бортом стоял недалеко. Как только раненый оказался в кузове, машина загудела, и меня обдало удушливым синим дымом.

— Иди назад,— приказал немец.

Единственный уголок в комнате был залит лучами вечернего солнца. Там я и прилег. Где-то далеко слы­шались глухие взрывы, в небе гудел самолет. Неожидан­но раздался винтовочный выстрел.

— Не того ли раненого убили? — сказал я, но боец уже спал, ширрко раскинув руки. Его стриженая голова лежала на моей ноге. Нога онемела, но я терпел, наблю­дая, как рывками поднимается и опускается грудь крас­ноармейца. Не заметил, как сам уснул. А когда про­снулся, уже была ночь, и в помещении похолодало.

Так прошла первая ночь плена. В полдень к бараку подъехал на лошади ефрейтор и приказал нам с бойцом идти впереди него. По дороге он взвалил мне на спину какие-то железные коробки...

Мать слушала рассказ Володи и едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.

Положение на фронте, о котором рассказывал юно­ша, политрук знал гораздо лучше. Красноармейцам при­шлось отступить, чтобы не попасть в окружение. Рота Сергеева должна была прикрывать отход наших войск с левого фланга. Немцы же рвались к шоссе, чтобы обойти и окружить ее. Войскам удалось отойти почти без потерь, зато рота в жестоком бою полегла почти це­ликом. Тогда-то и был ранен Сергеев.

— Поздно уже,— сказал политрук.— Вам пора ухо­дить. Но ты, Володя, заглядывай почаще.

Старый Шайдоб был заядлым приверженцем «ново­го порядка». Он ходил по полю, отмечал участки, при­надлежавшие ему до коллективизации, наконец вкопал столбики на межах и начал жатву. Глядя на него, отме­рили свои участки еще двое хозяев, но взяли они полос­ки поменьше прежних. «Что же это будет, ведь без хлеба останемся,— тревожились женщины.— Надо разделить все поле на равные полоски и начинать жать». Но тут в деревню наведался бургомистр волости Бодягин — средних лет мужчина, широкоплечий, с угрюмым взгля­дом маленьких глаз. Он приказал созвать сход.

Большая изба на краю деревни была переполнена. Бодягин высморкался, грозно глянул по сторонам и начал:

— Завтра все как один должны выйти в поле. Сдво­ить, строить лошадей и работать на жатках. Сушить и тут же свозить снопы в гумно. А потом, сами знаете, мо-ло-тить! Понятно?

Минуты две стояла тишина. Наконец послышался чей-то голос:

— А кто платить будет?

— Привыкли за плату работать! А теперь никто не будет платить, потому что все ваше.— И, немного подо­ждав, бургомистр добавил: — Только помните, что каж­дый двор должен будет сдать по восемьдесят пудов зер­на. Так что надо стараться. И еще помните: с сегодняш­него дня у вас община.

— А что это такое? — спросил старый Рыгор.

— Все приказы немецкой власти выполнять вместе и организованно. В следующий раз приеду — назначим старосту.

Бодягин снова высморкался и вышел из избы. А лю­ди еще долго не расходились, пожимая плечами.

Володя с Миколой выбрались на улицу.

— Некоторые ожидали от немцев земли, вот бурго­мистр тех и обрадовал,— вполголоса сказал Володя и оглянулся.

Микола рассмеялся:

— Он им даст земли! Видел Шайдоба? Молчит...

— Шайдоб будет делать, что захочет. Он уже кол­хозную баню запер, говорит, что она из его гумна сде­лана. За своим Василем как за каменной стеной.

Сергеев волновался, узнав от Лиды, что при­ехал бургомистр. Увидев Володю, он обрадовался. От него узнал, зачем приезжал бургомистр и о чем гово­рил.

— Пока в деревне такие порядки, надо не зевать,— сказал политрук,— запасаться оружием. Кто тут еще из комсомольцев есть?

— Микола Вересов — надежный парень, двое девя­тиклассников, Федя Кисляк и Толик Зубенок. Остальные девчата.

— Можешь привлекать и некомсомольцев. Кому из ребят не захочется иметь винтовку! Ты с Миколой пой­дешь на место боя нашей роты. Там должны быть пуле­меты, винтовки, даже миномет. Вы их перенесите к ре­ке, спрячьте в воде. Не испортятся. А с патронами и ми­нами хуже. Их нужно завернуть во что-нибудь и закопать в землю. Домой оружие не приносите, так и остальным ребятам скажи. Прикопали, запомнили, в каком месте, и все.

— А потом создадим молодежный отряд и будем громить фашистов! — заискрились глаза у Володи.

— Ишь какой горячий,— улыбнулся Сергеев.— Одни вы ничего не сделаете, быстро перебьют. Нужна орга­низация. Подожди, люди увидят, что принесли им фа­шисты, разозлятся, тогда и нам будет легче действо­вать. Наши все равно вернутся: не бывать тому, чтобы чужеземцы советский народ сломили.

Выйдя от политрука, Володя почувствовал себя большим и сильным, а главное, смелым, как никогда. Теперь не так-то легко будет снова взять его в плен. Постоит за Родину, за самого себя и за мать!..

Посвятив Миколу в свои планы, Володя предложил:

— Завтра утром приходи ко мне с косой. Я тоже возьму, и пойдем на болото. Даже матери ни о чем не догадаются.

— Это идея., а то моя шагу ступить не дает, все вре­мя следит.

На следующее утро две тропинки протянулись по ро­систой ботве через сад до самого болота. Густой туман то отступал от хлопцев, то снова окутывал их. Когда до­брались до места, указанного Сергеевым, на солнце еще можно было смотреть, не прищуривая глаз. Там не было ни одного целого кустика. Молодые березки и ольхи будто подстрижены. Огромный серый камень и тот выщерблен. На бруствере окопа молчаливо стоял «Максим», возле него лежала куча винтовок.

— Кто это их сюда снес? — удивился Микола.

— Немцы. Они оружие не закапывают, а собирают, — ответил Володя.

— А красноармейцев кто похоронил?

— Тоже они. Да разве похоронили? Прямо в окопах чуть-чуть присыпали сверху песком, и ладно.

— А на могилах своих, гады, кресты березовые по­ставили.

— Ну и пускай. Березок у нас много.— Володя начал срывать с крестов и швырять в грязь немецкие кас­ки.— На одном этом болоте для всех гитлеровцев хватило бы.

Микола остановил его:

— Не трогай. Вдруг кто-нибудь увидит. Лучше пойдем.

Хлопцы стащили с бруствера пулемет и по кочкам покатили его к реке.

— А жалко, правда? — опуская пулемёт в воду, ска­зал Володя.

Оба стояли, с сожалением глядя на пузыри, подни­мающиеся из темной речной глубины. Чуть не до по­лудня пришлось работать, пока очистили поле боя. По отдельности топили ручные пулеметы и винтовки. Рот­ный миномет закопали вместе с минами и патронами в окопе: если его погрузить в воду, потом не за что будет подцепить.

— Эту десятизарядку со штыком я все же возьму домой,— сказал Володя.— Она мне на каждый день вот как нужна! Почищу и спрячу под крышу.

— Тогда и я возьму.

Припрятав на время винтовки недалеко от сада, ре­бята с косами на плечах отправились домой. На улице они встретили Шайдоба и Савку Комяча, бывшего кол­хозного бригадира.

— Гляди-ка, Савка, уже косят,— мотнул Шайдоб кудлатой головой в сторону хлопцев.— За ними нигде не угонишься.

Володя остановился:

— Все равно ведь община, а вы старики. Будьте уверены, мы и для вас накосим.

— Пошлите к нам завтра Василя, вместе пойдем,— добавил Микола.— Даже за немецкие марки теперь ни у кого сена не купить.

— Разве что в Германии,—рассмеялся Володя.

— Балаболка, вот и сговорись с таким,— проворчал Шайдоб и дернул Савку за рукав: — Пойдем.

Савка распорядился:

— Если завтра с утра будет хорошая погода, с утра запрягайте коней снопы возить.

Хлопцы согласились.

После обеда Микола опять прибежал к другу. Воло­дя сидел за столом, склонившись над листом бумаги. Он с детства любил рисовать, недаром его в школе все­гда выбирали в редколлегию стенгазеты. Умел и рисунки к заметкам сделать, и едкие шаржи на товарищей, от­стающих в учебе. Но любимой темой школьного худож­ника всегда была природа. Он и теперь остался верен ей. Вон какой забавный рисунок висит на стене: синица попала в сеть, хищная птица-кобчик бросилась на нее, да и сама запуталась. Сидит с петлей на шее на другом конце дощечки и с ужасом смотрит на свою жертву.

Микола наклонился над столом, глянул на лист бу­маги.

— Что это ты рисуешь? — спросил он.

— Военная тайна. Попробуй, отгадай! — усмехнулся Володя.

— Болото... речка... поле...

— Камень, куст, деревце,— подхватил Володя.— Хочу сделать карту земельных участков и сенокосов для каждого двора. Все эти угодья с траншеями и окопами будут навечно закреплены за Шайдобами... Что ты сме­ешься? Тут внизу бургомистр поставит печать с пауком или кинжалом, и карта станет историческим доку­ментом.

Поймав недоверчивый взгляд друга, Володя посерь­езнел.

— Это место ты знаешь? — спросил он, показав кончиком карандаша на значок, похожий на амебу.

— Знаю, мы были там сегодня. Омут, куда винтовки опустили.

— А ты его найдешь, например, весной? Там сотня таких омутов появится. Окопы к тому времени перепа­шут. Попробуй разыщи гранаты, мины, противотанко­вые бутылки, которые мы с тобой припрятали. А на моей карте все тайники как на ладони. И, главное, ни одна собака ничего не поймет.

Микола вдруг отшатнулся от стола:

— Кто-то идет!

Володя мгновенно спрятал карту в стол.

В комнату вошла Лида, поздоровалась и тут же упрекнула хлопцев:

— Вот кому нечего делать, лодыри. Забрались в из­бу и посиживают. А где все ваши?

— В поле. Говоришь, лодыри, а мы сегодня с полгектара успели скосить. Потом подумали, что никто не заплатит, и решили это дело бросить.

— Что же будут ваши коровы есть?

— То, что и другие, нашим больше не нужно. Купим у германских зольдат, верно, Микола?

— Конечно,— согласился друг.

Он машинально рвал на мелкие клочки какую-то бу­мажку, а сам с горечью думал о том, что такой дружбы, как прежде, у них с Лидой никогда больше не будет.

— А немецкие марки для покупки сена, мыла, керо­сина и всего прочего будем одолжать у Лиды,— продол­жал шутить Володя.

— Можешь одолжить и у своей Зины! — вспыхнула девушка.

— Ты же мне своячка, а Зина кто?

— Какая еще своячка?

— Хочешь сказать, что я имею право в тебя влюбить­ся? Так я не Микола, сразу Шайдобчика — чирк, чтобы не путался под ногами.

— Ох, какой смелый! Висел бы в Жлобине на базарной площади. Там две виселицы поставили.

— Слушай, Лида, маме не признаюсь — стыдно. А тебе скажу. Когда сидел у немцев, часто думал о Зине. Там она казалась мне более красивой, честное комсо­мольское.

— Смотри, не ляпни такое при фашистах,— предо­стерег Микола.

— Ничего, его тесть — староста. Защитит,— усмех­нулась Лида.

— Кто-о?

— Зинкин отец. Или не знаешь? Сегодня из волости пришло назначение. Савка сразу отправился туда, говорил, что будет отказываться.

— А ведь это хорошо, что старостой назначили Сав­ку Комяча,— сказал Микола.— Лишь бы не старого Шайдоба.

— Вот я и говорю, что у Володи теперь все шансы заполучить богатого тестя.

— Боюсь, как бы не начал ставить в угол... Но поче­му его назначили? Сын в Красной Армии... Хотя это хо­рошо. Зинина мать приходила к нам и радовалась, что я вернулся.

— Что тебе до ее матери? Зина сама каждый день прибегала ко мне, спрашивала, где ты.

— А я взял да и вернулся,— Володя постучал себя кулаком в грудь.— Ничего, друзья, мы еще повоюем! Что же касается Зины, признаюсь: я ее люблю. Только не говорите ей об этом.

— Вот это здорово! — расхохотался Микола.— Над Лидой шутил, а узнал, что Савку старостой назначили, и сразу к его дочери нежные чувства появились!

— Разве я не говорил тебе об этом раньше? — упрек­нул Володя. И вдруг вскочил: — Где-то малыш кричит. Побудьте, сбегаю посмот­рю, не наш ли.

Микола молча прошелся из угла в угол по комнате. В лыжном костюме, в солдатских ботинках, он казался Лиде стройным и сильным. Девушка с любовью смотре­ла на него.

— Почему ты изменился, стал не таким, как рань­ше? — тихо спросила она.

— Это ты стала другой.

Хлопец давно искал случая встретиться с ней с гла­зу на глаз. О многом хотелось сказать. Но стоило взять Лиду за руку, и будто язык отнялся. Нагнулся, поце­ловал:

— Ни за что никому не отдам тебя!

Володя вернулся, крепко держа за руку громко ре­вущего, упирающегося братишку.

— Только подумайте, насобирали диких груш и да­вай в войну играть. Вот и влепил кто-то прямо в губу.

— Кто-то,— сквозь слезы передразнил малыш.— Это Лататуй Терентьев.

— Ну и кличку придумали!

— Я ему тоже дал!

Все засмеялись.

— Ого, будет боец! Подрастешь, пойдешь на войну? — спросила Лида.

— Пойду.

— Кого же ты бить будешь?

— Фашистов.

— Нельзя так говорить, а то услышат и арестуют, как меня.

Лида принялась умывать мальчика, и в это время вернулись с поля Володина мать с сестренкой и дедушка Андрей.

Старик устало опустился на лавку. Лицо матери по­чернело, глаза ввалились. Только у сестренки покраснел вздернутый нос да отчетливее выступили на нем вес­нушки.

— Мама, много сжали? — поинтересовался Володя.

— Много, сынок, но что пользы? Половина зерна на земле.

— А верно, что Комяча назначили старостой?

— Верно. Пускай себе, он для нас человек не пло­хой. Ходят слухи, что коммунистов и комсомольцев бу­дут регистрировать. А его Зина тоже комсомолка.

— Я их регистрацию уже прошел. Еще раз в руки не дамся. Лучше уйду к Сергееву, буду сидеть вместе с ним.

— И до каких пор?

— Он со Смоленщины, все дороги знает. Как попра­вится, проберемся к своим. С нами Микола, Лида... ма­ло ли ребят найдется!

— Ой, сынок, что это ты говоришь,— испугалась. Мария.

Как любая мать, она все время тревожилась за сына. Хотелось, чтобы и немцы его не трогали, и сам никуда не лез, а тихонько сидел дома. Но парень подрос, как его удержишь...

Немного погодя Володя вместе с Миколой отправи­лись к Сергееву рассказать о своих делах, сообщить но­вости, посоветоваться, что делать дальше. Политрук вни­мательно выслушал хлопцев, похвалил за то, что они спрятали оружие, и напоследок сказал:

— Отсюда мы никуда не уйдем. Создадим партизан­ский отряд и будем действовать. А относительно регист­рации мне думается так: коммунистов, кроме меня, здесь нет, комсомольцев же нужно предупредить, чтобы не регистрировались, иначе всех перестреляют.

Сергееву было тридцать лет. После окончания педа­гогического института он служил в Красной Армии. Его жена, учительница, перед самой войной уехала в отпуск к своим родителям, в Калининскую область, в деревню. Сергеев надеялся, что с семьей его ничего не случится, а сам с нетерпением ждал, когда сможет вернуться в строй.

В одном не признались хлопцы политруку: в том, что припасли каждый по винтовке. Под вечер они побежали на болото. В кустах долго возились с оружием: чистили, вынимали затворы, учились быстро разбирать и со­бирать.. Уже темнело, когда направились домой. Володя зашел под поветь, забрался на кучу смолистых корчей и засунул десятизарядку в солому на крыше. Начал слезать, зацепился за коряжину, и корчи, черт бы их по­брал, развалились. А мать в это время шла в хлев доить корову. Казалось, она не обратила внимания на грохот под поветью. Но утром, когда Володя запрягал коня в телегу, Мария спросила:

— Сынок, зачем тебе этот рожон? Найдут — всех нас расстреляют.

— Кто найдет? А если даже найдут, так что с того? Мы ничего не знаем. Ты винтовку не трогай, мама. По­том перепрячу, а пока пускай там лежит.

Володя взялся за вожжи, но мать удержала:

— Подожди минутку, и я с тобой.

Веял ласковый теплый ветерок. Низко над дорогой мелькали ласточки. Поздним летом мошкары становится меньше, и почти вся она оседает на конский навоз по дорогам. Колеса телег поднимают тучи мошек в воздух, и ласточки тут как тут. Говорят, будто эти заядлые охотницы всегда летают с открытым клювом.

На поле уже было многолюдно, но не слышно было ни веселых голосов, ни гармони, которая раньше, быва­ло, играла не умолкая.

Приехали на телегах Микола, Федя Кисляк и другие хлопцы. Савка велел девчатам подавать снопы на возы, для этого даже свою дочь прислал. А мужчины отправились косить овес. Только старый Шайдоб вертелся на сжатой полосе.

— Откуда начнем? — спросил Микола.

— Давай с Шайдобовой, там посуше,— предложил Володя.

Лида вспрыгнула на его телегу, остальные девчата подсели к другим хлопцам. Но только начали уклады­вать снопы на телеги, как подбежал Шайдоб.

— Кто тебе позволил? — вырвал он сноп из Лиди­ных рук.

— А что, ваше? Это еще колхозное! — огрызну­лась девушка. Володя впервые видел у нее такие злые глаза.

— Ты потише, девка,— рубанул Шайдоб и погрозил пальцем.— Знаю, за какое счастье ты горе купила.

— А вы и горе не продавали, а уже счастье купили,— не удержался, подколол старика Володя.— Только очень уж оно дешевое.

— Молчи, и тебя знаю,— в ярости забрызгал слюной старик.— Бежал за красноармейцами, да не догнал, вот и вернулся.

— Шли бы вы, дядька, домой,— встал Микола меж­ду ним и Лидой.— Не нарывайтесь на неприятности. Это не в колхозе, где кто не работает, тот не ест. Мы без вас все сделаем: и обмолотим, и в хату привезем.

— Ничего, это самоуправство вам припомнят. И сно­пы мои назад привезете, босота,— плюнул Шайдоб и побежал к дороге.

— Гляди, какой жадный, готов все колхозное перета­щить к себе, а люди хоть подыхай,— заметил Федя.— Наверное, к Зининому отцу побежал.

— А отец как раз говорил, что нельзя позволять ему отбирать у людей их добро, — робко произнесла Зина.

До обеда все снопы по одну сторону траншеи были свезены и сложены в прежнем колхозном гумне.

— Хлопцы, будете возвращаться, захватите лопа­ты,— предупредил Савка.—Сделаете переезды через траншеи.

После обеда, прежде чем засыпать траншею, ребята решили осмотреть все изрытые места. Нашли шесть ящи­ков с противотанковыми минами, множество патронов и винтовок. Всех удивили немецкие автоматы: как они могли попасть на наш передний край?

— Ребята,— предложил Володя,— давайте спрячем все это. Придет время, отправимся на Днепр и Добасну рыбу глушить, а зимой на диких кабанов поохотимся.

— Правильно, кабана только и можно взять пулей,— подтвердил Микола.— Но об этом никому ни слова.

Пока хлопцы закапывали оружие, а девчата и жен­щины сносили в одно место снопы, на густую траву пала роса. Володя крепко увязал последний воз, подсадил Лиду и Зину, сел сам и хлестнул лошадь.

Со стороны Жлобина по дороге медленно шла женщина. «Кто это к нам в деревню так поздно?» — подумал Володя. И вдруг Лида во весь голос закри­чала:

— Стой, стой! Остановись!

Володя потянул вожжи и не успел оглянуться, как девушка птицей слетела с воза, а за нею и Зина.

— Мамочка, мама! — долетел до него радостный крик Лиды.

4

Кончилось бабье лето: приземлились паучки на ржи­ще. Падали желуди, стукаясь о тугие ветви дубов, по­желтели вишенники. На болоте, в темно-зеленой поросли елей и сосен, словно огромные свечи, пылали вершины осин. В садах, перелетая с дерева на дерево, ныряли в воздухе пестрые дятлы, прыгали по веткам неугомонные синицы.

Возле Шайдобовой избы стояла старая разлапистая верба. Оседланный жеребец, привязанный к ней, грыз ствол, отрывал тонкие полоски лыка и медленно жевал их крепкими белыми зубами. На землю падали клочья пены и тут же смешивались под копытами с землей. Чув­ствовалось, что жеребцу надоело стоять.

— Господин бургомистр, ваш жеребчик, наверное, проголодался? — вспомнил старый Шайдоб.

— Ага,— Бодягин, сидя над тарелкой холодцом, кивнул головой.— Овса ему! Овса!

— Где же его взять? — глянул Шайдоб на жену. Та лишь зажмурилась, и старик понял.— Нету.

— Врешь, есть! — пьяным голосом крикнул Василь.

— Ты на отца так? — насупился бургомистр.— У сво­их мы ничего не берем. Позови старосту.

Шайдоб надел засаленную кепку и исчез за дверью. Минуты через три он уже шел рядом с Савкой и, словно молодой порывистый конь, время от времени забегал вперед его, сталкивая с тропинки.

— Жеребцу овса! — отрубил бургомистр, едва ста­роста переступил порог избы.

Савка глянул на Шайдоба. Взгляд его говорил: «за этим ты и прибегал ко мне?»

Бургомистр понял старосту.

— Только не своего.

— Что, я одалживать пойду? У меня свой есть.

— На-про-тив изба,— показал бургомистр пальцем на окно.— Там и возьми. Я так хочу. Потом вернешься сюда.

Сутуловатый, высокий Савка пригнул в дверях голову и вышел во двор.

— Говорят, он большое влияние имеет на ваших лю­дей,— сказал бургомистр.— Когда работал бригадиром, заставляли в партию вступить, а он отказался. За это и сняли.

— Брехня,— поморщился Шайдоб.

— Видно, до Савки все туго доходит, еще не вошел в роль... Но, как вы рассказываете, обстановочка тут не ахти.

Шайдоб слушал и одним глазом косился на окно, чтобы проследить, куда пойдет Савка. Потом рассмеялся и подмигнул Бодягину:

— Выполнил приказ. На него нужен хозяин, потому что, если я говорю, он и ухом не ведет. Слушается, как и прежде, колхозников...

Закончить ему не дал вернувшийся староста.

— Вот что, господин Комяч,— подчеркивая значение своих слов, внушительно произнес бургомистр,— ты, как видно, не понимаешь особенностей новой жизни. Хозяин ты хороший, люди тебя слушаются, а вот в политике ни бельмеса не смыслишь. Не вижу у вас разницы: или это тот же самый большевистский колхоз, или немецкая об­щина. А ты разницу видишь?

— Конечно. Техники никакой нет, сеять нечем бу­дет...

— Германские законы, дисциплина действуют в ва­шей деревне? Нет! Люди переодели в гражданское боль­ше сотни красноармейцев и командиров, показали им безопасные пути для ухода. Ты представления не име­ешь, сколько здесь, на одной только Жлобинщине, специально оставлено большевиков! Сойдутся они, и ни тебе, ни мне на земле места не будет. Молодежь у вас своевольничает, ни один комсомолец на регистрацию не явился, а ведь ты — доверенное лицо, староста!

— Да какие тут комсомольцы! Те, что были в колхо­зе, ушли на фронт, а школьники... Мало ли в какие круж­ки их записывали. Вот, посмотрите, тоже пионер сидит,— показал Савка на Василя и улыбнулся.

— Ой, не дури, Савка. Ты знаешь, все знаешь...— зев­нул Василь.— Но я не вижу беды, которая чудится гос­подину бургомистру. Отец наговорил ему сорок бочек арестантов: мол, кто-то куда-то ходит, кто-то что-то де­лает. У страха глаза велики! А мои друзья не уважают батьку, да и я его не уважаю за то, что он упек в тюрьму тетку Веру, Лидину мать. Подумаешь, совершила пре­ступление: переодела командира и отправила на все че­тыре. Вот если бы она взяла примака, скажем, для доче­ри своей, тогда — иное дело!

— Сколько учил, воспитывал, а он вон как , относит­ся к родному отцу,— покачал головой, старый Шайдоб.

— Учил! Таскал с малых лет вместе с собой воро­вать, так я при советской власти всю жизнь дрожал! Не вороши прошлого.— Василь толкнул полицейского, дремлющего за столом, и отправился за ширму будить второго.— Пойдем гулять, сегодня воскресенье, чего ра­ди нам слушать разные сказки. Другое дело — поймать диверсанта, уничтожить десант. А то говорят о Дубовой Гряде, где, кроме дубов, ничего нет.

Эти рассуждения успокоили бургомистра. «Он все здесь знает,— подумал Бодягин,— а старик, пожалуй, уже малость рехнулся».

Все же бургомистр решил получше присмотреться к этой деревне и принудить людей жить по новым законам. Вон до чего дошло: никто здороваться не желает! Ниче­го, он им еще покажет почем фунт лиха...

Миновал октябрь. Осень вступила в свои права. Жизнь словно замерла в ожидании весны...

Озадаченный недостаточно быстрым, укоренением гитлеровских законов в волости, бургомистр решил вы­звать к себе начальника полиции Кичку. Как раз в это время пришел секретный приказ из комендатуры: мобилизовать молодых мужчин, замеченных в непочтитель­ном отношении к немецким властям, на строительство мостов и ремонт дорог. Тут Бодягин и вспомнил о Дубовой Гряде, где недавно разговаривал с Шайдобом.

— Пан Кичка,— сказал он, подчеркивая словом «пан» новые отношения между фашистскими прислужни­ками,— в Дубовой Гряде, можно считать, до сих пор су­ществует колхоз. Люди живут надеждой на возвращение большевиков. Никто ничего колхозного не берет. Лоша­дей, правда, раздали, но бывший конюх потребовал от каждого хозяина расписку, что тот берет лошадь на со­хранение до определенного времени. Попытался было старый Шайдоб сломать такой порядок, так деревенские парни прогнали его с поля, сняли замок с бани, сделан­ной когда-то из гумна старика. Не нравится мне их на­строение. Видимо, все еще сказывается влияние больше­виков, которые, вырвавшись из окружения, проходили через деревню.

Прищурившись, бургомистр хитро посмотрел на на­чальника полиции. Тот заерзал на стуле, хихикнул:

— Вот-вот, именно так. Шайдоб рассказывал, что возле траншей уже нет оружия: кто-то успел собрать. А мне удалось узнать, кто именно: каждый, идя домой, несет — что бы вы думали? Обрез! Одного такого уже поймали на днепровской переправе. Шел откуда-то из Западной. А я хвать — под ремнем обрезик! Спрашиваю, где взял? И где бы вы думали — возле Дубовой Гряды подобрал винтовку да на болоте — чик-чирик ствол от нее. Там многие проходили, вот и порастаскали.

— Нет порядка в моей волости, пан Кичка. Поезжай­те в эту деревню и сделайте все необходимое, чтобы му­жичье уважало власть и перед нами загодя становилось на колени. Не хочется немцев науськивать: подумают, что мы бессильны и не можем сами управлять.

Бургомистр прочитал Кичке приказ комендатуры и приказал арестовать двух парней, а потом подсунул еще какие-то бумаги. Пока начальник полиции читал их, Бо­дягин задумался о своем: «Посмотрю, какую инициативу он проявит в этой операции, а нет, так добьюсь, чтоб вы­гнали к черту. Обрезики... Мелет глупости. Работая с этим дураком, я не только не продвинусь выше, но и тут не удержусь. Был бы мой отец здесь, мы бы навели по­рядок. Он по своей линии, а я по своей».

Отец Бодягина, священник, долго жил на Полесье. С детства он рассказывал сыну смешные истории о мужиках и называл их чернью. Своих прихожан он так опутал религиозной наутиной, что те верили каждому его слову. Скажет: «Осину осина повалила, Ивана при­давила, лежит бедолага до вечера, а есть ему нечего». И люди несут яйца, отдают последнюю копейку, чтобы святой отец передал все это через бога Ивану. Тем, кто не ходил в церковь,по вечерам показывал черта. И хотя днем на этом месте оказывался обгоревший пень, многие думали, что на самом деле видели нечистую силу. Как только поп не обманывал легковерных простаков! А после революции начал агитировать против советской влас­ти, за это его и выслали из тех мест. Сын же закончил лесной техникум и работал на Полесье в одном из лес­хозов. Во время мобилизации удрал в лес, долго не воз­вращался домой, чтобы не взяли в армию. А пришли немцы — бросил жену с ребенком и переехал на Жлобинщину.

— Ну, так я поеду, пан бургомистр, все выполню.

Эти слова вывели Бодягина из задумчивости. Кичка попрощался с ним и ушел.

После полудня небо нахмурилось. На кладбище над старыми соснами кружилось воронье. По мерзлой дороге тарахтели три повозки, а впереди ехали на лошадях шестеро полицейских во главе с начальником. Они то гром­ко хохотали, то подсвистывали, подгоняя своих коней. И, только подъехав к болоту, немного угомонились. Так и добрались до Дубовой Гряды.

В избу Марии явился сам начальник полиции, разо­славший подчиненных по деревне. Володя быстро раз­делся и шмыгнул под одеяло, а мать встретила Кичку возле порога.

— Ну, мне у тебя нечего спрашивать, помню, как приводили в полицию. Разве что спину подправить? Не­бось, зажила уже. Неси яйца, соль и мед!

Володя слышал, как мать, скрипнув дверью, вышла в кладовую. Кичка заглянул в соседнюю комнату и увидел хлопца.

— Ты почему лежишь?

— Заболел.

— Вставь! Может, ранен?

Володя спустил ноги с кровати, поднялся.

— Это мой сын, он болен! — подбежала вернувшаяся мать.

— Вижу. Похож.

Мария старалась побыстрее отдать яйца, чтобы Кичка оставил сына в покое. Тот посмотрел, хмыкнул:

— Это другое дело. Соль есть? Где соль?

— Вот ее сколько у меня,— мать достала с полки не­большой пакетик.

— Соль возьму.

— Это же последняя.

— Пошла прочь! — и, оттолкнув хозяйку, начальник полиции покинул избу.

Володя сразу начал одеваться.

— Лежи, могут вернуться,— всполошилась Мария.

Но юноша не послушался, подбежал к окну.

— Уехали. Мама, побудь дома, а я сбегаю к Миколе.

И, накинув на плечи пальто, Володя выскочил из дома.

Вытащив винтовку из-под крыши, он спрятал ее под пальто. По огородам шел медленно, а миновав сад, по­бежал через болото наперерез полицейским. Но, как ни спешил, опередить полицаев не удалось, те успели про­ехать.

Вдруг на дороге показался всадник, под охраной ко­торого понуро шагали два человека. Над дорогой нави­сал ивняк, там-сям поднимались сосенки. Володя спря­тался в кустах, пригляделся и узнал Толика Зубенка и Павла Пылилу. Павел сильно прихрамывал, полицай держал в руке пистолет.

Володя прицелился в грудь всаднику и плавно на­жал на спусковой крючок. Но вместо выстрела услышал негромкий щелчок. Осечка! Быстро рванув затвор, до­слал новый патрон, прицелился, выстрелил — и лошадь, в с нею и полицай будто провалились за кустами.

Бросился бежать и увидел, как по болоту мчатся оба хлопца. Чувствуя неожиданную дрожь в ногах, Володя опустился на кочку. Чуть в стороне промчался Толик, за ним, по-прежнему прихрамывая, Павел, успевший испу­ганно глянуть на своего освободителя. Через несколько минут оба скрылись в деревне.

Мать заметила, что парень пришел домой растерян­ный и молчаливый. Хотела расспросить, что случилось, но не успела: Володя опять ушел.

Односельчане встревоженно рассказывали друг дру­гу о случившемся. Толик боялся сидеть дома и ушел к соседям. Павел залез на печь и лежал там, прислушивайсь к каждому шагу во дворе.

Он с детства хромал, поэтому и в армию не взяли. Сначала Павел переживал из-за своего физического не­достатка, но, когда началась война, был рад этому: не годен ни в солдаты, ни в матросы. До войны работал бух­галтером в колхозе, считал себя образованным челове­ком, любил поухаживать за женщинами и даже наведы­вался в соседние деревни к вдовушкам. А когда пришли немцы, поклялся самому себе: «Умру, но оружие в руки не возьму».

На следующий день стало известно, что на болоте лежит убитая лошадь. Полицейский с перебитой ногой с трудом, но добрался до волости. Узнав об этом, Володя с Миколой, а за ними и Павел с Толиком решили на время уйти из Дубовой Гряды. И не напрасно: после по­лудня в деревню нагрянули полицаи. Савка заторопился навстречу Кичке:

— В чем дело, пан начальник?

— Эх, ты, староста, а не знаешь, что возле вашей де­ревни делается!

— Знаю, но это случилось в двух километрах от нас и в стольких же от вас.

— А почему на обратном пути? — схватился Кичка за рукоятку пистолета.

— Значит, кто-то видел, как вы сюда ехали.

— Думаешь? Мне эти обрезы печенки выедят! Видно, стреляли не из винтовки, на выходе пули кулак в рану влезет. А Бодягин кричит: «Смети деревню, иначе я тебя смету». Он хочет коменданту мою голову подставить. У меня есть бумага, где указано, кого нужно уничтожить, но таких пока не встречаю. Признайтесь, пан Комяч, бур­гомистр говорил обо мне что-нибудь плохое?

— Да нет, вот и Шайдоб может подтвердить.

— Тихо! — оскалил зубы Кичка.— Нам нужны на время два хлопца. Лучше бы из семей коммунистов или большевистских активистов.

— Нет у нас таких. Берите кого вам угодно.

— Ты староста, ты и должен подсказать.

— Нет таких семей.

— Как нет! По-моему, вполне подходят Микола Верес и Володька Бойкач. Шальные парни, из таких большевики и вырастают,— вмешался подошедший к ним Шайдоб.

— Брось ты, твой сын говорил, что возьмет Марииного сына к себе в полицию. Где Василь, пускай подтвердит! — разозлился Савка.

— Бургомистр не захотел Василя посылать, тут у него и сват и брат. Тех, кто нам подходит, мы не трогаем. Нужно забрать вчерашних, и все,— решил Кичка,

Шайдоб направился домой, а староста с начальником полиции зашагали по улице. Полицейские топали следом. Анатолия дома не оказалось. Не застали и Павла. «Я и на самом деле ничем не помогаю бургомистру»,— подумал Кичка и, разозлившись, начал бегать по избам. Что он доложит бургомистру и своему начальству в Жло­бине? Где бандит, ранивший полицейского? И решение, наконец, пришло. Собрав подчиненных, Кичка сказал, что теперь ему все доподлинно известно. Мол, одна жен­щина ходила вчера ломать прутья для веников и видела человека, который бежал по кустам в сторону Днепра. Поэтому полицейские должны немедленно обследовать тропинки на болоте и выйти к речной переправе. Если не удастся что-либо найти, так и сообщат в комендатуру: преследовали бандита, но он скрылся за Днепром.

Бургомистр остался недоволен этой операцией Кич­ки, хотя и поверил, что полицейские вышли на след преступника.

— Слушай, пан Кичка, с пострадавшим я все уладил. Нужно в каждой деревне иметь своих людей, чтобы они были нашими ушами и глазами. Избави бог, если кто выстрелит в немецкого солдата! Нас сразу турнут ко всем чертям. Лишь бы пережить несколько месяцев, по­ка все займут свои места и наступит покой. Вот только плохо, что ты не привел хлопцев из Дубовой Гряды.

— Некогда было, пан бургомистр.

— Ладно, это дело не одного дня. Старый Шайдоб обещал дать полную характеристику на всех парней и мужчин в их деревне. И он это скоро сделает.

Кичка вышел от бургомистра и задумался. «Вдруг Шайдоб скажет сыну или при случае Бодягину, что ни­кто никакого преступника не видел, а сбежавшие после покушения хлопцы куда-то исчезли! Что тогда со мной будет?»

Шайдоб, слышавший разговор Кички с полицейскими в деревне, очень хотел узнать, какая из женщин ходила ломать прутья. Придумывая разные предлоги, он захо­дил в избы, где в тот день побывал начальник полиции. Осматривал углы, но нового веника так и не увидел. Все еще надеясь узнать, кто стрелял, старик топтался под окнами, высматривал, прислушивался к разговорам мо­лодежи. Даже пробещал Павлу, что, если его снова арес­туют, он, Шайдоб, обязательно заступится.

Как-то, взяв топор, старик отправился на болото. Вдруг в кустах блеснул огонь и повалил черный дым. Вскоре оттуда шмыгнули в сторону два хлопца. Шай­доб не мог понять, что горит. Вокруг большого камня светилось множество огоньков. Он начал затаптывать их, но огоньки разгорались еще больше. Тогда, вытащив из-за пояса топор, разозлившийся старик стал забивать их обухом в землю. Потоптавшись в кустах, он нашел ящик с черными бутылками, наполненными какой-то жидкостью, в которой плавали комья, похожие на отки­певшее молоко. Хотел вытащить пробку и понюхать, но вспомнил, что возле камня, где горели огоньки, видел такие же черные осколки стекла. Осторожно поставив бутылку, решил убраться от греха подальше. «Вот черти, какую только заразу не найдут! Даже страшно стало. Завтра приду,— решил Шайдоб,— и подстерегу, куда они этот ящик поволокут. Раньше его тут не было».

Заходило солнце. Огромный темно-оранжевый шар опускался к горизонту, а навстречу ему поднималась туча. Во дворе Шайдоба встревоженно чирикали во­робьи. Почему-то они не забирались на ночь под крышу.

Старик бросил в сени топор и пошел в хлев. Погла­дил брюхатую кобылу, полез на сеновал, надергал кле­вера и положил у лестницы. Жена открыла дверь сеней, позвала:

— Хватит тебе разговаривать с кобылой, картошка остыла!

Шайдоб навесил на ворота замок, засунул ключ под крышу и направился в избу. Дочь его Василина, стар­шая сестра Василя, при свете лампы вязала, сидя возле етола. Глуховатая, она почти никогда не закрывала рот, особенно за работой. И теперь нижняя губа ее отвисла, то и дело набегала слюна, и Василина время от време­ни сглатывала ее. Шайдоб терпеть этого не мог, у него сразу всплывали неприятные воспоминания. Во время гражданской воины Тихон Шайдоб дезертировал и долго скрывался в лесу. Как раз в это время у них на квартире жил какой-то «святой» человек с толстой библией. В деревне ему дали прозвище — Слюнявый Князь, а Васили­ну теперь называли Княжной. Авдотья убедила мужа, что люди от злобы плетут небылицы. Но в голову Шайдоба временами закрадывались грязные мысли. За не­сколько лет до этой войны он опять вспомнил Князя и упрекнул жену. Сидя на печи, Авдотья схватила чугун­ный кружок от плиты и врезала ему по лысой голове! Так и остался на темени шрам, похожий на полумесяц. Хотелось сейчас обругать дочь за слюнявость, но глянул на жену и вместо этого лишь огня в лампе поубавил.

— Хватит вязать, керосина мало. Иди спать,— про­гнал он Василину.— Я поужинаю и тоже лягу.

Василина долго не могла уснуть. В избе почему-то стало светло как днем, хоть ты вставай и берись за вя­зание. Неужели это луна так светит? Но свет вдруг зашастал по стенам, пополз на потолок. Спрыгнув с кро­вати, Василина подбежала к окну.

— Го... гори-им! — истошным голосом завопила она.

Все вскочили. Горел хлев.

Сбежались люди. Кто-то рванул замок, хотел вывести скотину из хлева, но пламя уже охватило поветь. А тут еще патроны начали рваться так, что все бросились врассыпную. Когда же в огне бабахнули несколько гра­нат, во дворе не осталось ни одного человека. Авдотья голосила, за углом избы стоял Шайдоб и трясся мелкой дрожью. Люди знали, что старик собирает оружие, ре­шив позднее сдать в волость и тем выслужиться перед немецкими властями. Дособирался, так ему и надо! А Шайдобу в эти минуты больше всего было жалко ко­былу, сгоревшую вместе с хлевом.

— Подумать только, десять лет мучилась в колхозе, и на тебе,— горевал Тихон.— Был бы у меня конь, но­вый хлев мигом поставил бы.

— Сожгли, проклятые, сожгли! Приедет сынок, быст­ро найдет бандитов! — на всю улицу кричала Авдотья.

Шайдоб догадывался, кто мог поджечь хлев, но го­ворить об этом боялся. Слава богу, думал он, что изба уцелела.

5

Когда вернулась Вера, Сергеев очень обрадовался. Он даже поднялся и, держась за стены, встал на топча­не. Но радость была недолгой. Политрука расстроило сообщение Веры о положении на фронте. «Вот гады, идут на Москву!» И хотя Сергеев сдерживал свои чувства, Вера уловила в его голосе нотки отчаяния. Она думала, что это вызвано медленно заживающей раной, и решила посоветоваться с Марией.

— Соседушка, сходила бы ты в Селище и попросила врача наведаться ко мне. Никак не заживает у Сергеева пятка.

— Хорошо, схожу. Ярошев — свой человек, он все сделает.

Врач пришел на следующий день. Политрук скрыл от него свое воинское звание, назвался рядовым бойцом. Ярошев не высказал никакого сомнения и был явно до­волен, что оказался полезным.

— Скоро, скоро встанете,— сказал он.— Рана затя­нулась. Немного погрубеет кожа, и все.

Политрук повеселел, начал рассказывать о знакомых жителях Дубовой Гряды. Врач одобрительно кивнул:

— Хорошо, что вы сплачиваете молодежь. Ее нужно оберегать от фашистского влияния. Думаете, в полиции все только социальные враги? Отнюдь. Одному жить не на что, другого силой заставляют служить. Конечно, се­мья не без урода, есть и такие.

— Боюсь я за здешних ребят,— признался Сергеев,— как бы из-за какой-нибудь глупости не погибли. Есть отчаянные, прямо-таки горят ненавистью к фашистам. А выдержки не хватает. Как только поправлюсь, из этой деревни уйду, меня тут многие знают. А пока надо ребят сдерживать.

«Оружие прячем, а какая от этого польза! — сидя до­ма, хмуро думал Володя.— Будет лежать, пока ржавчи­ной не покроется. Дожидайся, а чего? Чтобы за горло взяли? Собраться бы да в лес и оттуда, как дед Талаш,— громи! Так нет, Сергеев боится. Мама, наверное, расска­зала ему и о винтовке, и о моем своеволии...»

Вдруг в избу вбежала Лида.

— Сергеев просит, чтобы ты зашел к нему,— не по­здоровавшись, выпалила она.

— Хорошо,— сердито ответил юноша.

Лида удивленно пожала плечами и ушла.

Политрук сидел на топчане, подперев голову рукой. Он молчал, и Володя не знал, с чего начать разговор.

— Рассказывай о своих подвигах,— наконец произ­нес Сергеев.

— Винтовка подвела,— как бы стесняясь, ответил хлопец.

— Ты на нее понадеялся и думал, что никто не узнает?

— Да.

— А что получилось? Своим поведением ты можешь погубить нас всех. Запомни: без организации, без связи с людьми нам выступать нельзя. От имени твоих товари­щей комсомольцев предупреждаю,— Сергеев поднялся с топчана и нечаянно ударил ногу. Стиснув зубы, он даже присел от боли. Парень растерялся, так стало жалко по­литрука. И несколько дней после этого он чувствовал не­довольство собой.

А однажды зашел к Лиде в избу и увидел Зину. По­сле возвращения в деревню Володе ни разу не удалось поговорить с девушкой. Зато теперь разговаривали обо всем. Вспоминали школу, учителей, товарищей.

— Куда исчезла учительница, которая была похожа на тебя? — спросил Володя.

— Александра Михайловна? Не знаю,— ответила Зина.

— Я же тебе говорила, а теперь и он признает: Алек­сандра Михайловна была самой красивой в школе, а ты, Зинка, в деревне,— заметила Лида.

Зина покраснела, потупилась, а именно такою она больше всего и нравилась хлопцу.

— Да, не вернутся больше наши школьные дни,— с сожалением сказала Лида.

— Еще бы,— усмехнулся Володя.— Теперь новые по­рядки.

Зина считала, что эти новые порядки принесли ей больше неприятностей, чем кому бы то ни было. Когда отца назначили старостой, она долго плакала. И сейчас не хотела, чтобы разговор о новых порядках продолжал­ся в присутствии Володи. Радуясь, что он ни в чем не упрекает их семью, девушка время от времени погляды­вала на хлопца и думала: «Какой он красивый и добрый, совсем как прежде. А Шайдоб плетет, будто Володя хо­чет папу убить. Надо ему все рассказать, но сегодня поздно. Лучше в другой раз».

Зина поднялась со стула, повязала платок, надела пальто.

— Пойдем вместе,— предложил Володя.— Как бы тебя волки не съели.

Вышли на улицу. Володя впервые взял Зину под руку. Вечер был тихий, по небу плыли облака, время от времени закрывавшие луну. На подмерзшей земле возле заборов лежало множество опавших листьев. Приятно было шагать в безлюдной тишине.

— Когда человеку тяжело, он вспоминает все луч­шее, что было в жизни. Почему? — спросил Володя.

— Не понимаю тебя.

— Ну, бывает, что тебе угрожает смерть, но есть время подумать. Обязательно вспомнится детство, мама, девчата,

— А кого ты вспоминал, когда тебе угрожала смерть?

— Помнишь, как ты провалилась зимой под лед, а я тебя хотел вытащить да и сам угодил в прорубь? Чуть не утонули.

— Ну, такой случай каждый запомнит.

— И жалел, что других случаев не было.

— Каких бы ты хотел?

— Да хотя бы таких,— Володя обнял Зину и поце­ловал. Она уперлась руками ему в грудь, и в это мгно­вение появился Зинин отец.

— Кто тут? А-а...— глянул он в лицо парню, неловко потоптался и ушел.

— Ну, влип... Теперь век не посмею ему на глаза по­казываться,— растерялся хлопец.

Зина потихоньку рассмеялась:

— Ты же искал случай...— И серьезно продолжи­ла:— Знаешь, я хотела тебе кое-что рассказать, но не ре­шалась.

— Что?

— Отец говорил, что Шайдоб плетет о тебе и Мико­ле разные небылицы. Будто вы прячете винтовки, хоти­те убить его Василя и моего отца. Сообщил бургомистру, что вы комсомольцы, просил начальника полиции арестовать вас обоих. Отец ругал старого брехуна за это, а тот угрожал, что проследит за вами и докажет фактами.

— Значит, твой отец боится, чтобы его не убили?

— Ну что ты, только посмеивается. Он больше боит­ся немцев. Говорит, можно было бы работать, но из-за Шайдоба ни ему, ни людям беды не миновать.

— Ни Василя, ни твоего отца я не трону. А вот ста­рого Шайдоба...

— Володенька, не нужно, зачем он тебе? — чуть не взмолилась Зина.— Я просто предупредила, чтобы ты знал.

— Спасибо, Зиночка.

Несколько минут хлопец шел молча, о чем-то думая. Зина расстроилась.

— Зря я тебе все это рассказала.

— Ну что ты,— Володя будто очнулся, опять обнял девушку. На этот раз она не пыталась вырваться.

Было поздно, но идти домой не хотелось. В эти мину­ты юноша чувствовал себя как никогда самостоятель­ным и взрослым.

Зарево, поднявшееся над деревней, оборвало их раз­говор.

— Пожар, Шайдобы горят! — вскрикнула Зина и бросилась в сени. Володя бросился за ней, выхватил из ее рук ведра и помчался по улице.

...На следующее утро Лида встретилась с Василем. Он был зол, в ответ на вопрос девушки отчего начался пожар — лишь тряхнул головой и с недоброй усмешкой сказал:

— Найдем причину...— И, чуть помолчав, добавил: — Из-за меня отец страдает.

— Почему из-за тебя?

— Ты же знаешь: он мстит.

— Кто?

— Микола... Я думал, у тебя с ним ничего не было, а старик говорит, что он с Володей почти каждый вечер к вам наведываются.

— Ложь! Правда, хлопцы раза три заходили, но не ко мне, а с мамой на кухне разговаривали.

— Что я, маленький? Не понимаю? С мамой... Да о чем им с ней говорить?

— Расспрашивали о тюрьме, кто там сидит.

— Скоро сами увидят кто... Ты куда торопишься?

— К Зине.

— Вместе пойдем. Давно я у Савки не был.

Зина обрадованно бросилась навстречу подруге. Но, разглядев ее грустное лицо, сразу спохватилась:

— Что с тобой? Василь хмурится, так у них несчас­тье. А ты? Мы с Володей вчера первые увидели пожар, но, пока добежали, отец Василя уже охрип от крика.

— Откуда вы бежали? — быстро спросил Василь,

— От нас,— ответила Лида.

— У вас и Володька был?

— Был,— кивнула Зина.— Он меня до самого дома провожал. И вдруг — зарево...

Не слушая дальше, Василь ушел на кухню, где Зи­нин отец ремонтировал старую прялку.

— Еще моя мать на ней пряла,— сказал тот.— Сколько лет провалялась на чердаке, а вот пришлось достать. Пускай теперь бабы мои потрудятся...

— Отец говорит, будто это Микола с Володькой бро­сили противотанковую бутылку на наш хлев,— перебил его Василь.— А правда ли, что в это время Володька был у вас?

— Был,— Савка отложил молоток в сторону.— Соб­ственными глазами видел, как он с Зиной около наших ворот стоял.

И вдруг сердито вскинул голову:

— Я не защищаю хлопцев, но хватит на них грязь лить! До войны все в деревне были люди как люди, а те­перь что с некоторыми делается, понять не могу. Чего вы хотите? Крови? Или земля вам нужна? Берите, не воз­ражаю. Разозлит твой отец людей, и неизвестно, чем это для него может кончиться!

Василь и сам был не рад, что начал этот разговор. Ведь и девчата в соседней комнате все слышали. Дымя папиросой, он угрюмо думал: «Хлев со скотиной... все будет. Мне Володька только и мешал. А того, второго, выведу отсюда, и никто рта не посмеет открыть, что из-за нее».

Наконец разошлись по домам.

Переступив порог избы, Василь увидел на припечке большой таз с водой, в котором лежал топор.

— Что это варится? — спросил у матери.

Авдотья эапричитала:

— Ой, сынок, все напасти на нас... Отец начал кусок соли растирать — чувствую, вонь пошла из-под обуха. Мы пригляделись — какие-то желтые капли светятся на шторе и горят. Я помочила топор в воде — потухли. А начала полотенцем вытирать — опять загорелись! Побоялась я ставить топор на пол: как бы нечистая сила и избу не сожгла...

— Отец, ты вчера брал топор? — спросил Василь.

— Брал.

— А что им делал?

— Ничего.

— На нем же фосфор из противотанковой бутылки! Он обугливается, но стоит растереть, как соединяется с воздухом и опять горит! А в чем ты на болото ходил?

— В сапогах...

— Подними ногу,— Василь отковырнул от каблука на бумагу комочек земли и начал ее растирать.— Смот­ри, дымится. Так ты и избу сожжешь. Не лезь куда не надо! Только разболтайте, что сами по своей дурости устроили пожар, так фигу получите, а не новый хлев со скотиной!

— Сынок, но ведь кто-то...

— Замолчи!

Василь присел на кровать, потом откинулся на по­душки и закрыл глаза. Авдотья заплакала, начала про­клинать мужа:

— Только и светило мне солнышко в те годочки, ко­гда тебя не было.

— Заткнись! Знаю, какие годочки ты вспоминаешь: Слюнявого Князя! — рявкнул Шайдоб.

— Вот тебе, вот!

Василь вскочил с кровати, взял винтовку и вышел из избы.

— Сынок, зайди к Пылиле,— выскочила следом за ним Авдотья.— Он говорил, что знает, кто полицейского ранил.

— Отцепись! — и Василь ушел со двора.

Шумели дубы. Над их вершинами плыли серые тучи.

В тихие уголки слетались листья, раскачивались крюки над колодцами. Серым пеплом заметало двор Шайдоба. Вслед за телегой, на которой Василь вез Миколу, шла плачущая женщина в распахнутом рваном ватнике.

— И я с тобою, сынок,— приговаривала она.

Увидев через окно друга, Володя выскочил во двор.

Хотел броситься к нему, но постоял в растерянности и медленно пошел к Сергееву.

— Александр Данилович,— с болью в голосе сказал хлопец,— Василь арестовал и увез Миколу.

— Когда?

— Только что. Он с торбой в руках сидит на телеге, а мать идет сзади и плачет. Побегу на гать: убивать не буду, а отберу оружие и вышибу зубы!

— Не нужно.

— Я знал, что вы так скажете. Наверное, решили ме­ня за Шайдобов хлев из комсомола исключить, хотя мо­ей вины в пожаре нет. Что же делать?

— Ничего.

— Сами боитесь и мне не позволяете!

— Не в этом дело. Какое обвинение выставит Василь против Миколы? Сжег хлев? Доказательств нет. Сразу на виселицу его не поведут. Мне говорили, что полиция должна взять отсюда двух человек на постройку мостов и ремонт дорог. Подождем и оттуда освободим.

— Знаю я их стройки. Так они нас всех перетягают.

— Ты славный парень, Володя, но слишком горячий. Неужели ты думаешь, что, если убьешь Василя, враг бу­дет побежден? Я мог бы убить его уже десять раз, когда он приходил к Лиде! А что из этого? Из вас тоже мог кто-нибудь погибнуть. Но идти на такой размен ни наша партия, ни комсомол не разрешают. Это — преступление. Не волнуйся, наш друг будет жив, мы освободим его. Для этого нужно себя беречь. Лучше достань машинку да постриги меня. Переберусь в Вепряты, к тетке Мико­лы. Об этом уже договорено. Тогда и начнем кое-что де­лать. И там свяжусь с комсомольцами.

— Но я вам не говорил, что старый Шайдоб следит за мной.

— Он и сегодня может незаметно провожать сына,— грея руки над чугунком с углями, Сергеев сердито свел брови над переносицей.— Пора убрать этого подлеца с дороги. А как — подумаем...

Выйдя от политрука, Володя перепрыгнул через шта­кетник и побежал на болото. Там взобрался на ольху и увидел, как вдали в сторону гати ковыляет старый Шайдоб. «Какой Сергеев предусмотрительный»,— подумал юноша и, спустившись с дерева, отправился к Зине за машинкой для стрижки.

На рассвете Володя проводил политрука к Ярошеву, Они заранее договорились с доктором, что тот запряжет лошадь и отвезет Сергеева в Вепряты. Врач даже при­готовил справку с печатью о том, что раненый красноар­меец Воронов находился на лечении в деревне Селищи. Дальше указывалось, что больному запрещается много ходить и выполнять тяжелые работы. В волости мнимый Воронов должен был временно прописаться к вдове Сте­паниде Вересовой, а как только немецкие войска займут его родные места в Калининской области, просить про­пуск на выезд домой.

— Скажете так, и у них никаких подозрений не бу­дет,— утверждал Ярошев.

Попрощались с Володей, договорившись о встречах, а когда и где — сообщит доктор.

Но поддерживать связь с политруком оказалось не­легко. Дни стояли короткие, а Шайдоб продолжал сле­дить за каждым шагом Володи.

Вернуть Миколу домой староста не смог. Работал Микола в соседнем районе на постройке моста, а в по­следние дни на расчистке дорог от снега. Мать время от времени навещала его. Однажды с нею сходила Лида и принесла Володе такое письмо:

«Дорогой друг! Спасибо, что ты помог маме привез­ти дров. Не бывает минуты, чтобы я не вспоминал тебя. Теперь ты мне стал более понятным. Я думаю, жесто­кость присуща человеку не от рождения, а появляется тогда, когда его унизят. Пишу тебе об этом потому, что у меня мало надежды на встречу. Ходят слухи, что од­ного отпустили за выкуп: дали солдату, стоявшему на посту, часы и самогона. Двое наших пытались бежать, но их убили. Бывай, мой друг. Привет С. и другим».

6

Несколько дней бушевала вьюга. Она замела снегом дворы, улицу. Закутана, замаскирована деревенька, словно воинская часть в обороне. Только торчат над нею, как зенитные пушки, колодезные журавли.

На дороге из волости в Дубовую Гряду тоже было много снега, и бургомистр в сопровождении двух поли­цейских приехал в деревню на взмыленном жеребце. Остановился, как всегда, возле избы Шайдоба, соскочил с саней и с упреком сказал:

— Видите, у отца вашего командира даже лошадь не­где поставить. Порядки...

Старый Шайдоб, не зная, что ответить, увел жеребца за угол избы и привязал к вербе. Потом принес одеяло, чтобы накрыть коня. А Шайдобиха успела за это время моргнуть Василине, чтобы та перебралась с кровав на печь.

Бургомистр сбросил на руки услужливой хозяйке длинную бекешу и важно глянул на Шайдоба.

— Я давал указание Савке перевезти к тебе на двор баню.

— Староста говорил мне, но зачем хлев, если в него нечего ставить,— с напускным унынием ответил тот.

— У тебя для колхоза скотину брали?

— Как же, пан бургомистр, двух коров и кобылу, ко­торая недавно сгорела. Как началась война, коров вмес­те со всем скотом в Россию угнали. Но еще раньше те­лушку от моей коровы отдали одному из здешних. Те­перь и она стала здоровенной коровой.

— Отдали, говоришь? А кому?

— Петру Бойкачу. Он заведующим фермой работал, вот телушкой и премировали.

— Дома сейчас?

— Нет, удрал с большевиками. А жена тут, и стар­ший сын тоже. Я вам о нем говорил: комсомолец.

— Взять корову сейчас же!

Полицейские послушно двинулись к двери, но Шай­доб остановил их:

— Пока не нужно. Сначала мне лошадкой разжить­ся бы, чтобы баню на участок перевезти. А там и до ко­ровы очередь дойдет.

— Где же я тебе лошадь возьму? — нахмурился Бо­дягин.

— Есть коник. От моей кобылы остался.

Будь ты неладна, вечная жадность, в который раз по­путала старика! Сказал и тут же задумался. Павел Пы­лила обещал назвать бандита, ранившего полицейского. Если б Шайдоб узнал, кто это сделал, мог бы подняться в глазах не только волостного начальства, но и немцев в комендатуре. А как теперь быть? Ведь конь-то у Пылилы.

— Боишься чего-то, — заметил Бодягин.

— Нет, я думаю. Конь мне нужен в первую очередь: и сена подвез бы, и дровишек. Я не сам сдавал кобылу к колхоз, у меня ее отобрали. А теперь такой закон: у кого большевики что взяли, нужно вернуть.

Бургомистр хитро прищурился, когда старик заговорил о законах, и нетерпеливо спросил:

— У кого твоя лошадь?

— У Пылилы, бывшего колхозного бухгалтера

— Пошли к нему.

Наказав жене приготовить обед получше, Шайдоб повел Бодягина и полицейских к Пылиле.

— Далеко до него? — недовольно спросил бургомистр, у которого разламывалась голова после вчерашней попойки.

— Да вон же его изба!

— Мы — туда, а ты позови старосту. Только быстро!

Павел уже несколько дней не выходил из дома: ожидал, пока спадет опухоль на переносице и исчезнут подтеки под глазами. Недавно он ездил с матерью в Жло­бин. День выдался морозный. На окраине города, на длинном мосту, скрипел сапогами часовой. По лицу нем­ца Пылила понял, что он очень сердит на морозную зи­му. Стукнуло же дураку в голову подбодрить часового! Высунул голову из заиндевевшего воротника рыжего по­лушубка и крикнул:

— Пан, Москва капут!

А немец в ответ ткнул прикладом в лицо Павлу, схва­тил его за воротник, стащил полушубок и знаком при­казал быстрее уезжать. Пылила одной рукой схватился за нос, а другой дернул вожжи. Мать онемела, сидя на задке саней, и начала креститься, не сводя испуганных глаз со ствола винтовки часового.

В городе Павел завернул к знакомым и только там понял, за что его так огрел немец. Как раз в те дни фа­шисты панически откатывались от Москвы, н слова Пы­лил ы гитлеровец принял за насмешку.

А сейчас новая напасть: прямо к дому идут вооружен­ные люди. Вот уже послышался топот в сенях, мимо окна промелькнули еще двое, и в избе сразу стало тесно.

— Что это с тобой, бухгалтер? — спросил бурго­мистр.

Даже в ушах зашумело: не думал Пылила, не гадал, что кто-нибудь упрекнет его прежней должностью.

— Что ж тут такого? — залепетал Павел.— Был бух­галтером, был... Но никому ничего плохого не делал. И пользы колхозу...

— Я не о том. Спрашиваю, кто это тебя так разу­красил?

— Это... это лошадь!

Бодягин расхохотался, подмигнул полицейским:

— А мы как раз те, кто охраняет хороших людей от всяческих нападений, даже от скотины. Дрянной же у тебя конь.

— Да, да, брыкливый...

— Надо выбить из него этот норов, как вы думае­те? — обратился бургомистр к своим спутникам.— По­жалеем парня, иначе конь вовсе может убить его.

Не понимая, куда гнет бургомистр, Пылила робко улыбнулся. А Бодягин обернулся к старосте:

— Савка, чего молчишь? Скажи ему закон немецкой власти.

Тот знал, зачем они сюда пришли, и очень хотел, что­бы Шайдоб с Пылилой стали врагами.

— Вот что, Павел,— бесстрастно заговорил он, — пан бургомистр сообщил мне, что семьи, поддерживаю­щие немецкий порядок, должны обеспечиваться за счет тех, кто этот порядок не поддерживает. Поэтому твоего коня нужно отдать Шайдобу.

— Не отдать,— перебил Бодягин,— а вернуть людям скот и имущество, отобранные для колхоза советской властью!

— Правильно,— согласился староста и торжественно продолжал: — Установлено, что конь, находящийся у гражданина Пылилы, происходит от кобылы гражданина Шайдоба. Так что — подчиняйся немецкому закону.

Через несколько минут конь был запряжен, и Шайдоб с помощью жерди старался оторвать от земли примерз­шие колеса телеги, чтобы заодно прицепить ее к саням и уволочь домой. Пылила не выдержал, уткнулся лицом в подушку и горько, как мальчишка, заплакал. А когда говор и шум во дворе утихли, поднял голову и увидел на белой наволочке кровь. Намочил платок, приложил к носу, втихомолку пожелав тысячу невзгод полицейскому, напоследок ткнувшему кулаком в лицо, и с нарастающей злобой подумал: «Гады! Бить их надо, убивать, уничто­жать всех до единого! Чтобы ни один не уцелел, иначе всем нам конец!»

Со двора послышался голос матери, проклинавшей Шайдоба. От нее и сыну досталось: зачем отдал коня? Павел вышел на крыльцо, прикрикнул:

— Замолчи, умная! Их целая свора ввалилась, что я один мог сделать?

Старуха повернулась и решительно зашагала к Шайдобу. Пришла в самый разгар пьянки.

— Тихон, ты же свой человек, как тебе не стыдно ко­ня забирать? — упрекнула она соседа.

Шайдоб горделиво приосанился:

— Я-то свой, а конь мой. Значит, и разговора быть не может.

Грянул дружный хохот присутствующих, только ста­роста даже не улыбнулся. Бодягин взял наполненный са­могоном стакан, протянул женщине:

— Выпей с нами.

— Не могу, мне и так горько,— покачала та головой.

— От меня не хочешь принять? Говоришь, горько? Будет сладко!

Все насторожились, не зная, что задумал бургомистр. А тот повернулся, что-то шепнул соседу-полицейскому, и полицай, встав из-за стола, принес из соседней комна­ты свернутую в трубку бумагу. Бодягин развернул, раз­гладил ее, приложил к стене:

— Хайль!

Оба полицейских сразу вытянулись, щелкнули каблу­ками. Остальные, поневоле поднимаясь со стульев, удив­ленно глядели на незнакомый портрет.

Бургомистр выпятил грудь:

— Это фюрер, Гитлер. Что сделал я, то, считайте, он сделал. Противоречить не позволено!

Испуганно поглядывая то на портрет, то на бурго­мистра, Пылилиха начала пятиться к двери.

— Стой! — грозно крикнул Бодягин.— Возьми, по­весь на самом видном месте в своей избе и молись, как молишься на икону! Я заеду, проверю. Не послушаешь­ся... — и бургомистр многозначительно чиркнул себя реб­ром ладони по шее.

«Болван, выпил, и вся дурь из него наверх прет»,— додумал Савка. А старуха, дрожащими руками свернув портрет, поблагодарила, сама не зная за что, и поспешила закрыть за собой дверь.

В тот же день портреты Гитлера были развешаны на улицвх, на заборах, даже в избе Алены, где обычно со­биралась молодежь. Люди шептались, что гитлеровцы собирались развесить их на улицах Москвы, но не уда­лась, так теперь по деревням распространяют. Один портрет кто-то пристроил на самом верху бани, которую Шайдоб уже принялся разбирать. Глаза у Гитлера были выколоты, а под портретом — строчки: «Берегись, Шай­доб! Он бежит из-под Москвы пешком, а ты и на коне не убежишь!»

Старик снял портрет. Вскоре и баню разобрал по бревнышку, перевез на свой участок, построил хлев. Призапас сена, дров. Наступила очередь раздобыть корову. Шайдоб принялся наседать на старосту: выполняй при­каз бургомистра! Даже пригрозил Савке: не выполнишь, передам в комендатуру документ о бандитских вылазках против фюрера! Эти угрозы слышала Зина.

Прищурив серо-голубые глаза, Зина расчесала перед зеркалом кольца спадающих на плечи светлых волос, потуже затянула поясок на тонкой талии и вдруг смор­щила нос, показав своему отражению язык:

— Ненавижу себя!

Подошла к окну. На улице показался Володя. Не­смотря на мороз, он был в одном пиджаке. Зина знала, что одежду у хлопца отобрал полицейский, и пожалела его.

Как только Володя вошел в избу, девушка рассказа­ла ему о подслушанном ею разговоре отца и Шайдоба. Зина была уверена, что отец предупредит тетку Марию насчет коровы, а вот какой документ собирается старый черт везти в немецкую комендатуру — вопрос.

— Догадываюсь, в чем дело,— Сказал Володя,— Случай с портретом на бане хочет на Пылилу свалить. Павел однажды вспомнил о раненом полицае, вот и... Не знаешь, когда Шайдоб введет в Жлобин?

— В понедельник. Сам говорил, что поедет искать гвозди, а заодно и наведается в комендатуру.

— Хорошо. Но назад уж не вернется.

Зина испугалась:

— Зачем он тебе? Лучше корову обменяйте в какой-нибудь деревне, и все.

— Ой, миленькая моя, разве можно из-за коровы губить человека? Еще в плену я поклялся жизнью матери, что вырвусь и на каждом шагу буду уничтожать гадов. Хорошо, что предупредила. Мне пора.

Уже темнело, когда Володя надел лыжи и помчался к Сергееву. Миновав Волчий Лог, где обычно встречался с политруком, он вскоре пришел в Вепряты. Сергеева за­стал дома. Тот удивленно взглянул на запыхавшегося парня, быстро накинул ватник и вместе с хлопцем вы­шел во двор.

— Александр Данилович, что же делать? — спросил Володя, рассказав о случившемся.

— Жду, что ты предложишь.

— Об этом не трудно догадаться.

— То есть?

— Стукнуть!

— А как?

— Вы боитесь, что я не попаду?

— Почему же, попадешь.— Сергеев задумался.— Стало быть, он поедет послезавтра. Ну что ж, настало время рассчитаться. В волость он собирается не на при­городном поезде? Говорят, в нем ездят только немцы на строительство моста.

— Василь раздобыл ему пропуск.

— А когда поезд в Слободу идет?

— Вечером.

— Нужно достать ключ и на подъеме развинтить рельсы. Ты знаешь, где подъем и как к нему удобнее подойти?

— Знаю. И ключ достану.

— В понедельник я с одним хлопцем часа в три буду около речки.

— С каким хлопцем?

— Познакомлю с ним. Тоже комсомолец. Да, чтобы не забыть: возьми и передай Лиде,— Сергеев снял с руки часы и протянул Володе.— Пускай прихватит самогонки и отнесет часовому. Может быть, и удастся освободить Миколу.

На прощание политрук крепко обнял юношу.

Володя вынес лыжи в огород и быстро побежал в сторону леса. По дороге он уже представлял себе опера­цию с пригородным поездом. Но зачем развинчивать рельсы, если гораздо проще подложить противотанковую мину и подорвать состав? Однако, поразмыслив, пришел к выводу, что политрук прав: одно дело — по неизвест­ной причине происшедшее крушение, и совершенно дру­гое — взрыв. Это сразу насторожит немцев, и они тут же начнут искать виновных.

Вернулся домой Володя поздно, но никто из родных еще не спал. Мать стояла возле плиты, дед дремал на печи, а за его спиной шептались братишка и сест­ренка.

— Садись ужинать, сынок,— сказала Мария.

Володя увидел, как из глаз матери потекли слезы, когда она дрожащими руками наливала молоко в миску. Хотел спросить, отчего плачет, но тут же догадался сам, и тяжелый комок подкатил к горлу. «Савка, наверное, сообщил о корове, а мне мама говорить не хочет»,— мелькнула мысль.

Словно в подтверждение этой догадки, дед выругался:

— Пропади она пропадом, такая жизнь! Будет ли ей конец?

Тяжелым вздохом ответил ему внук.

Вечером выпало много снега. За ночь голодные волки протоптали за хлевами глубокую тропинку, протянув­шуюся до околицы деревни, а потом повернувшую к реке. Возле лозового пня волки, видно, схватили сонного зайца: на снегу алели капли крови и валялись клочья шерсти. После них на этом месте успели побывать соро­ки. Они чувствуют свежую кровь издалека и на рассвете без труда отыскали место, где погиб зайчишка. Хотя и немногое остается после голодных хищников, но лесные сплетницы любят проверять их пути, копаться в мусоре и шнырять по дворам.

Следующий день прошел для Володи незаметно. Он подготовил французский ключ, которым можно откру­тить любую гайку, и, воспользовавшись тем, что Сергеев ни слова не сказал об оружии, на всякий случай припас две гранаты. Часы политрука отдал Лиде, а ночью по­могал матери Миколы гнать самогонку.

Начинало светать, когда Володя возвращался домой. Только успел поравняться с избой Шайдоба, как услы­шал стук двери. Решил притаиться: не затевает ли но­вую пакость старый черт? Хоть и темновато было еще, все же разглядел, как со двора, с кошелкой в руках, вы­шел Шайдоб, несколько раз кашлянул, что-то пробормо­тал и подался в конец деревни. «Ну, гад, не вернешься! Живым останешься — по дороге убью!» — подумал юно­ша, поняв, что старик отправился к поезду.

В то утро поведение Володи не вызвало у матери ни­каких подозрений. Мария заволновалась, лишь увидев его на улице вместе с Зиной,— испугалась, как бы де­вушка не проговорилась о корове. Подошла к ним, при­ветливо пригласила:

— Зачем же на холоде стоять? Идите в избу.

Зина покраснела.

— Правда, Зина, пойдем к нам,— протянул руку Во­лодя.

И девушка согласилась. Парень был оченьрад этому, но засиживаться долго не мог. Зина подошла к стене, увешанной фотографиями, а он нервно топтался возле нее.

— Видала героя? Это я, когда в восьмом классе был. Вон сколько значков на груди: целый набор, и все обо­ронные. Ты смеешься, а я считаю, что неплохо подготов­лен к любому случаю в жизни. Ко всему готов!

Володя решительно обнял девушку.

— Что ты? — удивилась та.

— Ничего. Смелый, когда у себя дома.

— Но зато я не отличаюсь смелостью...

— Зиночка, ты меня прости: я должен идти,

— Куда?

— Вернусь и все расскажу.

— Чувствую, что-то затеял. Если уйдешь, скажу тво­ей маме.

— Хочешь увидеть ее слезы?

— Тогда и я с тобой!

— Нет, побудь у нас. Я забегу к Лиде, попрошу сюда прийти.

— Не надо. Я иду с тобой.

Они вышли из дома.

— Ты что, погибнуть хочешь? — Володя взял Зину за плечи.— Дорогая моя...

На глазах у девушки показались слезы.

— Прошу тебя, Зиночка, не обижайся,— поцеловал ее юноша в щеку,— Мы всегда будем вместе, но только не сегодня. Ты должна с этим согласиться.

И, повернувшись, быстро зашагал в сад, чувствуя на себе ее полный тревоги взгляд.

Сергеев с приземистым, широкоплечим парнем встре­тил его в условленном месте. Парень пожал Володе руку:

— Гриша.

Прежде всего решили обсудить дальнейший путь. По­литрук предлагал идти по лозняку, а Володя знал более короткий путь.

— Чего бояться? — вмешался в их спор Гриша.— Идем, где ближе. Быть может, Шайдоба встретим: свя­жем и под лед.

Но Сергеев не согласился.

— Мы не во фронтовых условиях, а партизаны,— ска­зал он,— и конспирация пока первый наш помощник. Любая операция начинается с того момента, когда ты го­товишься к ней. Я не против короткой дороги, но хочу, чтобы вы поняли: опасность может подстерегать там, где ее не ожидаешь.

Пришлось согласиться с бесспорными доводами по­литрука, повернуть к кустам.

Пока до железной дороги было далеко, Сергеев ша­гал спокойно. Но вдруг остановился, вглядываясь в один из кустов, и хлопцы разом бросились к нему:

— Что там такое?

Политрук улыбнулся:

— Ничего. Вот вы уже и действуете, молодцы. Толь­ко не надо сбегаться, если один что-либо заметит.

— Ух, напугали,— признался Володя.— Спасибо за науку. Скоро будет тропинка до самого котлована. Толь­ко рановато мы идем, подождать бы, пока стемнеет.

— Не беда, по этой железке другие поезда пока не ходят, а чтобы развинтить рельсы, нужно время. Да и с костылями придется повозиться, пока их вытащишь. Хо­рошо, что Гриша догадался захватить ломик.

— Тогда быстрее,— сказал Володя и первый заша­гал по снежной целине.

Ветер взвихривал мелкий снег, бросал в разгоряченные лица, слепил глаза. Когда ранние сумерки начали опускаться на заснеженную землю, добрались до полосы отчуждения, протянувшейся вдоль железной дороги. Залегли, прислушались. Ветер все еще завывал в проводах телеграфной связи, а кроме него — ни малейшего посто­роннего звука. Подготовив французский ключ и ломик, все трое, впервые почувствовав себя настоящими партизанами, осторожно двинулись к полотну. Пригляде­лись — ни души, только резко пахнет каменным углем.

— Эх, лиха беда начало! — негромко сказал полит­рук и вместе с Володей начал отвинчивать гайки. Вслед за ними Гриша принялся ловко вытаскивать рыжеголо­вые от ржавчины костыли. А освободив от креплений первую рельсу, втроем повернули ее набок, присыпали снегом темные места на шпалах и, не задерживаясь, от­правились назад.

7

Лида принесла печальное известие: охрану лагеря, где находился Микола, усилили и никаких передач для пленных не принимают.

Она попыталась уговорить Василя съездить в лагерь, но тот отказался:

— Пока отец не поправится, не поеду.

А Шайдоб во время крушения поезда сильно ушибся и теперь отлеживался дома. Лечил его доктор Ярошев. Правда, Василь не очень доверял ему и однажды привез другого врача. Тот осмотрел отца и сказал, что надежд на выздоровление мало: нужно было сразу оперировать, а теперь старик совсем ослабел.

Через три дня Шайдоб умер. Лида знала, что о свадь­бе Василь в такое время говорить не будет, и начала избегать его, при случае упрекая в том, что обещал осво­бодить Миколу, а сам ничего не сделал.

Причину крушения поезда расследовал сам Бодягин, считавший его обычной аварией. После этого Володе стало легче, он смелее заходил к Зубенкам и Кислякам.

У Василя, правда, еще оставались кое-какие надежды на Лиду, и к Володе он относился неплохо, хотя по де­ревне ходили слухи, что полицейского ранил Мариин сын.

Однако, благодаря этим слухам, хлопцы, которым Воло­дя не решился бы доверить что-либо серьезное, смотрели на него как на героя. Но юноша был осторожен, при­сматривался к ребятам и к Пылиле. Нельзя сказать, что Павел не оказывал влияния на колхозную молодежь. Он и в предвоенное время иной раз организовывал танцы, да и по возрасту был старше многих. И теперь Володя опа­сался, как бы Павел не запугал ребят.

Вот почему и решил он во что бы то ни стало встре­титься и поговорить с Пылилой. Только подходящий слу­чай никак не подвертывался.

Как-то Пылила тащил из сада ободранную ольху и увидал идущего навстречу Володю. Павел остановился, сбросил верхушку с плеча и начал поправлять всажен­ный в комель топор. Не зная, какой у них получится раз­говор, Володя все же спросил:

— Слушай, Павел, это ты разносишь слухи, будто я ранил полицейского?

Пылила усмехнулся:

— Ты, брат, у меня под ногтем. Думаешь, я тебя то­гда не заметил? Могу даже сказать, где ты бежал.

— Ну, ты меня еще не знаешь... кривой черт! — вспыхнул Володя, не заметив, как вырвались у него сло­ва, которых Пылила терпеть не мог.— Но узнаешь! Если меня и арестуют, так освободят, как я тебя освободил.

— А вот ты никогда не выберешься оттуда, куда я тебя от­правлю!

— Не кипятись, не испугался. Что ты мне можешь сделать?

— Пускай только наши придут...

Об этом Пылила никогда не задумывался. Теперь он широко открыл глаза и как бы обмяк.

— Я что... Когда наши придут... Надо мной самим уже столько поиздевались... Вот, на своих плечах дрова таскаю,— растерянно заговорил он.

— Я стрелял в полицая, я! — продолжал заседать Володя.— Чтобы тебя от расстрела спасти! А ты меня теперь этим упрекаешь, гад?

— Слушай, Володя, я же никому ничего не расска­зывал. Хотел пошутить, и только. А ты вскипел. Я ведь тоже психоватый и, может быть, погорячился. Действи­тельно, ты меня спас, а я, дурак, почему-то вижу лишь то, что ты стрелял в полицая. Будь она проклята, такая жизнь,— опустив голову, Павел задумался. Володя вни­мательно посмотрел на него и пошел дальше. Он понял что после этого разговора Пылилы нечего бояться.

Как обычно, вечером в избе Алены собралась моло­дежь. Иван, сын хозяйки, подыгрывал на балалайке, а девчата пели «Реченьку» и просили, чтобы он не спешил.

Анатолий шепотом рассказывал Володе, какого Иван мнения о хлопцах и девчатах, собравшихся тут. Все они — советские люди, вот только Зина — дочь старос­ты, черт ее знает, что у нее на уме...

— Не хочет ли выгнать ее? — спросил Володя.

— Не знаю. Но ребята боятся при ней о фашистах, о новых порядках говорить.

— Все сами видят и знают, какие это порядки. А Зи­ны опасаться нечего, она настоящая комсомолка.

Володя посмотрел на девушку, и их взгляды встре­тились. Ему стало неприятно, что о ней так думают, и, не выдержав, он сел рядом с Зиной. Девушка смутилась, отодвинулась. Знала, что во всем виновата отцовская должность, и все тянулась к молодежи, хотела быть вместе со всеми. Правда, иной раз на душе становилось так тяжело, что хоть ты плачь. Думала, если бы Володя не ходил на вечерки, и она ни за что не пошла бы. Но чем дальше, тем сильнее хотелось видеть его, и Зина от­правлялась к Лиде или просто на улицу, оставаясь в избе только тогда, когда отец с матерью разговаривали о семье Марии или о хлопцах, вспоминая и Володю. В беседах же с Лидой не раз признавалась, что, если бы Володя погиб, не стала бы жить и она.

Володя попросил у Ивана балалайку и только взял первые аккорды на трехструнке, как все дружно подхва­тили:

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой...

Но песня тут же оборвалась: дверь распахнулась и в комнату вошли два немца.

Увидав такое многолюдье, первый из них вскинул от неожиданности автомат, но, поняв, что никакой опаснос­ти нет, расхохотался:

— О, руссиш паненка? Зеер гут!

Второй, улыбаясь, начал обходить девушек, внимательно всматриваясь в каждую из них. Но вдруг, на­ткнувшись на горящие ненавистью глаза Володи, серди­то выпрямился и, вырвав балалайку, с размаху ударил ею хлопца по голове. Не растерявшись, Володя успел выставить локоть, и балалайка, хрустнув от удара по нему, развалилась на две части, так что корпус ее по­вис через плечо фашиста, а гриф остался в руке. В эту минуту кто-то из ребят погасил лампу, и, воспользовав­шись неожиданной темнотой, юноша шмыгнул в дверь. Следом за ним с визгом бросились девчата, а из другой половины избы выскочила испуганная хозяйка:

— Что случилось?

Алена не поняла, кто вдруг облапил ее в темноте, на­чала отбиваться кулаками, и тут второй гитлеровец чирк­нул зажигалкой. Первый увидел при свете ее в своих объятиях немолодую женщину, удивленно разжал руки, а хозяйка, воспользовавшись его замешательством, схватила со стола лампу и поднесла к огоньку зажи­галки.

Снова стало светло, но, кроме Ивана и его сестры, в горнице никого из молодежи уже не было. Соседки не зря считали тетку Алену самой хитрой бабой в деревне. Схитрила она и сейчас: взяла лампу, поманила за собой немцев и поднесла ее к портрету Гитлера на стене.

Фашисты мгновенно вытянулись.

— Мы никс,— пробормотал один из них, очевидно, решив, что попал в дом сторонника «нового порядка».— Мы ехать Слобода. Где дорога есть?

— Пойдем, покажу,— с готовностью предложила хо­зяйка.

На улице стояло трое саней, в которых разместились гитлеровцы, и едва Алена успела показать, в какую сто­рону им надо ехать, как лошади дружно рванули с места.

Подождав, пока тетка Алена вернется в сени, из-за угла избы вышел Володя. «Принесла нелегкая на нашу голову,— думал он.— А ведь мог угодить им в лапы... Нет, хватит: скоро весна. Сергеев как хочет, а мы с хлопцами подадимся в лес. Оружие есть, сколько же можно отсиживаться в хатах?»

Он так и решил сказать Сергееву в то чудесное утро, когда опять отправился на встречу с политруком. В го­лубом небе ласково светило солнце. На пригорках потемнел снег. Чувствовалось дыхание близкой весны. И шагая на лыжах, юноша с наслаждением вдыхал свежий лесной воздух.

— Хорошо, что ты пришел,— сказал Сергеев,— есть важное дело.

— Какое?

— Мы подготовили текст листовки, нужно, чтобы ваши комсомольцы переписали как можно больше экземп­ляров. Распространим их по всей волости.

— А разве некомсомольцам это доверить нельзя?

— Можно, конечно, если есть надежные ребята.

— Теперь, Александр Данилович, в Дубовой Гряде вся молодежь наша. Жаждут борьбы с фашистами. Да­же Пылила и тот ждет возвращения Красной Армии. Он думал, что немцы принесут ему райскую жизнь, а теперь убедился, какой он, германский рай.

— Это хорошо. Подготовка листовок будет провер­кой для всех. А несоюзной молодежи скажи, что это по­ручение будет одной из рекомендаций для вступления в комсомол. Скоро проведем у вас собрание и примем всех достойных. На собрание придет участник боев с белофин­нами. Вся организация возлагается на тебя: ты, Володя, хотя и молодой, но опытный волк,— засмеялся Сергеев.

Этим разговором политрук развеял мысли, которые давно не давали покоя юноше. Однако Володя по-преж­нему считал, что с наступлением теплых дней нужно ухо­дить с оружием в лес. Но Сергееву он пока про это ниче­го не сказал.

Дома Володя все время волновался. Он то прятал, то снова доставал из-под обоев кусочек бумаги с текстом листовки. Содержание ее юноше нравилось, но все же чего-то в ней не хватало. В листовке рассказывалось о разгроме немцев под Москвой, о крахе гитлеровского плана молниеносной войны и об активизации наших войск на всех фронтах. Дальше шел призыв к советским гражданам, временно оказавшимся в оккупации, пря­тать от гитлеровцев продукты питания и всячески мешать им перевозить войска и боевую технику в сторону фрон­та. «Это все хорошо,— думал Володя,— но немцы едут на фронт, чтобы убивать наших отцов, а тут находят ду­раков полицаев. Вот ты и бейся с ними. Я уже одного искалечил, но лучше бы это был немец... Да если бы каждый из моих друзей прикончил хотя бы по одному... Однако как все это увязать с текстом листовки? Пойду к Лиде, позовем Зину. Мы же были в редколлегии школьной стенгазеты, вот и подумаем вместе».

Отправился к Лиде и застал у нее, кроме Зины, кото­рой был рад, еще одну одноклассницу, болтливую со­року. Как бы избавиться от нее?

— Слушай,— сказал ей Володя,— не твоя ли мать только что кричала: «Люди, помогите, сучка взбеси­лась?» По-моему, она: ведь ни у кого больше сучек нет.

— Ой, правда, она уже который день не ест,— испу­ганно вскочила девушка и выбежала за дверь.

Володя расхохотался:

— Видали? Будто сквозняком выдуло. Ловко при­думал?

— Она нам самим надоела,— поморщилась Лида.

— Вот что, девчата,— начал Володя,— у меня к вам важное дело. Но сначала прочтите вот это.

Он достал из кармана бумажку с текстом листовки, и подруги склонились над ней. Лида не выдержала, спросила, где он ее взял. Особенно удивили ее данные о количестве убитых фашистов и уничтоженной гитле­ровской техники под Москвой.

Володя решил не упоминать Сергеева. Сказал:

— По-моему, надо дописать что-то о борьбе с поли­цаями. Вот над чем стоит подумать.

Долго сидели, писали. Наконец остановились на од­ном варианте.

— Зина, прочитай вслух,— попросил Володя.— Нач­ни отсюда.

И Зина прочитала:

«...Трудно поверить, что ты, молодой человек, кото­рому Советская власть и наша школа прививали высо­кие чувства гуманности, стал верным холуем фашист­ских разбойников. Если ты человек, а не скотина и если не потерял человеческого облика, ты не станешь убивать женщин, детей и стариков.

В твоих руках оружие, и еще не поздно повернуть его против врагов нашей Родины. Иначе от расплаты тебе не уйти!»

— Кажется, хорошо? — спросил Володя.

— Отлично! — в один голос согласились девушки.

— Тогда давайте напишем несколько образцов листовки и раздадим ребятам, чтобы приготовили побольше экземпляров.

— Всем раздадим? — спросила Зина.

— Кроме Мишки Маланчина. Сначала я с ним поговорю,— сказал Володя.

Увидел он Мишку в тот же день недалеко от своего дома и, подойдя к нему, негромко сказал:

— Миша, мы решили распространить листовки. Нуж­но, чтобы и ты переписал штук десять.

— А кто еще будет?

— Больше никто.

— Так почему только я?

— Ладно, я пошутил,— признался Володя.— Все честные хлопцы и девчата будут переписывать. Со­гласен?

Но Миша опустил глаза и отрицательно покачал го­ловой:

— А я не хочу.

— Струсил? Эх ты! — и Володя ушел домой.

До самого вечера просидел он над листовками, так что даже рука устала писать. А когда за окном сгустились сумерки, в избу неожиданно явился Маланчин и винова­то попросил:

— Дай мне тоже, а?

— Что? — усмехнулся Володя.

— То, о чем днем говорил. Все будут делать, и я хочу.

— Кто все?

— Иван, Толик... Чем же я хуже их?

Прошло несколько дней. Володя сходил в Вепряты и обменял свою пачку листовок у Сергеева на другую, чтобы никто не смог узнать переписчиков по почерку. По­литрук похвалил юношу за дополнение к тексту. И вот наступило тревожное время: надо было листовки рас­пространить.

Первые экземпляры, расклеенные по деревне, сорвал и увез в полицию Василь, пригрозив за них расстрелом старосте Савке. Но в тот же день «крамола» появилась и в других деревнях, так что полицаям стало не до Ду­бовой Гряды. И хотя за листовки никто не угодил в ла­пы врагов, немцы и полицаи начали задерживать на до­рогах поголовно всех мужчин, женщин, даже детей и тщательно обыскивать их. Впрочем, многие полицейские были рады неожиданной удаче; долго ли во время обыска прикарманить чужое добро?

А люди возмущались:

— Что это делается? Среди бела дня грабят!

И все больше рос людской гнев.

8

Возле крестьянских изб порхали бабочки. В теплой пыли купались воробьи. За гумнами на болоте желтел копытннк, а еще дальше зеленел лес. Только могучие дубы не спешили облачаться в зеленый убор. Но друж­ная весна не радовала людей, не знавших, что делать. На их вопросы Савка отвечал присказками:

— Помирать собирайся, а жито сей.

Василь докучал Бодягину утверждениями, что Савка самый ненадежный из всех старост волости. Но бурго­мистр понимал это по-своему: не любит, поэтому и на­говаривает. Однако решил съездить в Дубовую Гряду, посмотреть, что там делается.

Как-то во второй половине дня в деревню примча­лась машина, полная начальства: комендант по сельско­му хозяйству майор фон Шпрейк с несколькими немца­ми, Бодягин, Кичка, переводчик, Василь и другие поли­цаи. Не доезжая до околицы, Шпрейк заметил из окна кабины, как в дубняк побежали несколько человек, и едва машина остановилась, он спросил через перевод­чика у Юйки, что это за люди.

Начальник полиции не знал и в свою очередь спросил об этом подошедшего старосту.

— Дети,— спокойно ответил тот.— Они там всегда играют.

Володя, вместе с друзьями предусмотрительно укрыв­шийся в дубняке, послал Ивана в деревню узнать, чего ради нагрянули незваные гости.

Долго не было хлопца, товарищи даже волноваться начали. Наконец вернулся и рассказал, что Бодягин при­казал согнать всех крестьян на сход, а фашисты и поли­цаи рыщут по избам в поисках добычи. Десяток яиц — мало, давай курицу или поросенка. В «обмен» немцы протягивают камушек для зажигалки: мол, германский солдат не грабит, а покупает.

— Хороша торговля, ничего не скажешь, — с иронией произнес Володя и предложил: — Давайте по одному пробираться на сход, интересно послушать, о чем они будут говорить.

Пылила отказался:

— Опять сцапают.

— Не бойся, того полицейского, что тебя арестовал, в деревне нет,— успокаивал Иван.

— А черт его знает,— отмахнулся Павел,— все они одинаковые.

Ребята незаметно пробрались в деревню, а потом и к дому, куда согнали крестьян, и сквозь настежь распах­нутую дверь затесались в толпу. Володя вошел в ту ми­нуту, когда комендант заканчивал речь. Майор говорил стоя, и через головы женщин было видно, что он высокий, а стоящий рядом переводчик ему по плечо. Большая го­лова коменданта сужалась кверху, на горбатом носу по­блескивали стеклышки очков, Длинная тонкая шея вся в морщинах. Володя подумал, что он очень похож на того подполковника, который держал его в плену. Раз­говаривал майор с крестьянами, словно с детьми. Если крестьяне будут сеять и выращивать хлеб для герман­ской армии, говорил он, то немцы смогут быстрее победить. Жаловался на русский мороз, заставивший оста­новить наступление. Уверял, что летом война закончит­ся. И вместе с тем предлагал разводить побольше овец, так как немцам необходимы овчины.

Переводчик предупредил, что господа не выносят дыма самосада. Тут же поднялся с лавки старый Рыгор и попросил немецкую сигарету или позволения выйти. Решили устроить перерыв.

Володя прислушивался, что скажут люди. Некоторое время все молчали, потом начали собираться по два-три человека.

— Вот гнет! — послышался чей-то голос.

— Сам признался, что наступление остановилось... — Ишь ты, овчины им подавай...

— Хлеб выращивай...

После перерыва выступил Бодягин. Этот негодяй от­лично знал советских людей.

— Вижу я,— начал бургомистр,— что вы недобросо­вестно восприняли все гуманные доводы господина ко­менданта. По вашим лицам видно, о чем думаете! Вы с большей охотой тянетесь к листовке, наклеенной на сте­ну и тем живете. А кто ее написал? Человек, у которого силы, как у той лягушки из сказки, которая села в колею и хотела опрокинуть воз. Знаете, что от нее осталось?

Кичка тронул бургомистра за рукав и шепнул, что сам будет говорить обо всем этом. Пришлось Бодягину перейти к другой теме: как засевать землю, всем вместе или по отдельности. Хулить общину он побоялся: это указание немецких властей. Но из его неуверенной, мно­гословной речи можно было понять: возобновляй частное хозяйство, захватывай сколько можешь земли и сей.

Бодягин считал, что единоличные хозяева будут враждебно относиться друг к другу и тем самым помо­гут установить новые порядки.

— Во время уборки в помощь вам пришлют из Гер­мании технику,— закончил бургомистр.

— А вы, пан, осенью говорили, что у нас будет какая-то община,— напомнил Рыгор.— Теперь же получается, что можно сеять отдельно. Но нельзя же так — бери и сей. Землю мы поделим на полоски, потому что в одном месте песок, в другом хорошая почва, а мы все одинако­вые. Если осенью пришлют комбайны, разве они будут убирать каждому его полосу? Вот и скажите, как мы дальше будем жить: в общине или нет?

— Вы живете в общине,—снова поднялся бурго­мистр,— но она еще не укрепилась. Ты, старик, не гни, никакой уравниловки не будет. Кто помогает немецкой власти, тот и получит лучшую землю. Или хотите, чтобы семья Василя Шайдоба и старосты ползали по песку вместе со всеми? Кто своими делами заслужит у нас уважение, тот и будет пользоваться всем лучшим. Вот так!

Бодягин снова уселся. Теперь его намерения стали крестьянам понятны.

— Покупает дураков. Еще посмотрим, как все обер­нется... — проворчал кто-то возле двери, и женщины друж­но зашикали на него.

Встал Кичка.

— Я коротко,— сказал он.— Пан бургомистр уже го­ворил, чем это пахнет: лягушкой в колее. Вы должны быть бдительными. Сколько мы уже поймали бандитов и где бы вы думали? В обычных деревнях, Кто же они? Говорят, были солдатами. Правда, теперь их распознать трудно. Раньше шапку снял, видишь, что острижен — иди сюда. Хотя и сейчас у них волосы отросли всего лишь на два пальца. Говорю это, чтобы вы знали приметы. А то были случаи: приведут человека, оказывается — местный житель. Однажды моего брата ко мне же при­вели. Он коня искал и попал на бдительных людей в чу­жой деревне. Помните одно: нужно ловить и уничтожать всех, кто ненавидит новый порядок, нашу славную осво­бодительницу — германскую армию.

Володя едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. По­том кивнул Лиде, и они вышли из избы.

— Не мог слушать, как начальник полиции расписы­вал, насколько отросли волосы у врага,— сказал юно­ша.— И выискали же немцы себе помощника!

— Василь мне как-то рассказывал, каким образом он выслужился перед фашистами. У Кички есть доку­мент, где сказано, что во время наступления он провел немецких разведчиков до самой Речицы. За это гитле­ровцы и относятся к нему с уважением.

Во двор вышел Федя.

— Что там сейчас? — спросил Володя.

— Савкино заявление об освобождении от должнос­ти отклонили. Майор даже удивился, почему он не хочет быть старостой. Савка и бумаги от врача показывал, и говорил, что управлять не умеет. Но бабы закричали, что на такую должность больше никого нет, а Кичка похлопал Савку по плечу и сказал, что. в случае чего по­может ему. Тут Савка начал перечислять жалобы одно­сельчан: нет соли, нет спичек, вообще ничего нет. Майор пообещал, что они, может быть, продадут нам пару плужков.

— Пускай люди посмотрят, что им немцы сегодня продали и по какой цене,—усмехнулся Володя и ушел со двора.

Он думал, что после собрания начальство обязатель­но зайдет к старосте, и поэтому быстро направился к Зине. Проходя мимо машины, наклонившейся на одну сторону, юноша заглянул в кабину. Там спал шофер. В кузове, накрытом брезентом, квохтали куры и хрюка­ли поросята, «купленные» немцами у крестьян. «А где же немцы и полицаи? — подумал Володя.— Не может быть, чтобы Василь всех их пригласил к себе. У кого же они и что делают? Хотя черт с ними, не стоит ломать го­лову. Они пешки. Сказали, что купить, они и «купили», а в другие дела не полезут».

Посреди улицы весенний ручеек оставил довольно глубокий след. После того как растаял снег, еще не бы­ло ни одного дождя. Поэтому и крыши изб, и заборы, и вся земля покрылись какой-то серой плесенью. Кое-где из-под заборов начали вылезать молодые ростки крапи­вы. Но и они не придавали деревенской улице свежести.

День был не по-весеннему пасмурный.

Володя задумался и едва не сбил с ног Зинину мать, направлявшуюся по воду.

— Ой, простите,— извинился он.— Зина дома?

— Дома, сидит надутая.

— Давайте я принесу воды.

— Придумал! Скажут, старосте воду носят.

Володя зашел в избу. В первой комнате никого не было, во второй — из-за вазонов с фикусом и пальмой на подоконнике — царил полумрак. На кровати лежала и плакала Зина.

— Что с тобой? — испугался хлопец.

— Ой, Володенька, чтоб она пропала, такая жизнь,— сквозь слезы сказала девушка.— Кричать хочется. У лю­дей отцы как отцы, а мой... Ненавижу!.. Говорят, что он наш защитник. Может, я потому только и живу еще на свете, иначе повесилась бы.

Володя опустился на стул. «Когда Василь арестовал Миколу,— подумал он,— мне тоже хотелось кричать, даже стрелять».

Зина встретилась с ним глазами и на минуту зажму­рилась. Володя встал и прижался щекой к ее щеке. Де­вушка обняла его голову:

— Теперь я тебя никому не отдам.

— Почему теперь?

— Потому что жалею.

— Не хочу, чтобы меня жалели. Хватит для этого мамы,— высвободился Володя и опустил ладонь на ее лоб.— У тебя температура?

— Нет у меня температуры. И вообще ничего нет.., Как все изменилось! Даже солнце стало не таким, как раньше. Знаешь, какое солнце я помню? Перед войной мы с тобой возвращались из школы, и оно стояло почти над головой. Возле Кизеевой гати было полно цветов. Я нарвала целый буке. Высоко в небе плыло беленькое облачко. Мне захотелось вскочить на него и помахать тебе цветами. Лететь и лететь туда, где солнце... Как тогда хорошо было! А теперь... Ой, Володенька, к нам идут! — вскочила Зина.

— Чего ты боишься? А еще хочешь со мной в лес уйти.

Гремя сапогами, в избу вошло начальство. Савка не знал, что Володя здесь, и повел гостей в горницу.

— Это твои дети? спросил Бодягин.

— Мои,— кивнул Савка и вышел на кухню, где уже хлопотала хозяйка.

— Почему ты в Красную Армию не пошел? — спро­сил бургомистр у Володи.

— Чтобы убили? — с напускной наивностью ответил юноша.

— Правильно. А в полицию?

— Молод еще.

— Вон какой ладный вымахал!

— Мне пахать, косить надо.

— Правильно.

Опустив голову, Володя вышел из дома, Зина за ним. Комендант проводил их молчаливым взглядом. На крыльце Кичка чистил сапоги, переводчик ожидал своей очереди.

— Молодец, хорошо ответил,— похвалила Зина, ког­да они отошли подальше.

— А как с ним еще говорить? Подбрасывает вопро­сы — будь здоров!.. Пойдем к нам.

— Ну что ты.

— Я еще не обедал.

— Ты иди, а я к Лиде.

Стоя возле забора, хлопец, проводил девушку глаза­ми. Когда рядом ходят враги, молодым людям нельзя разлучаться. Вдвоем веселее, можно обменяться мысля­ми, поговорить, а говорить есть о чем. Какою бы мрачной ни была жизнь, ты в ней не разочаруешься, когда рядом любимый человек. Он поможет прогнать страх, поддер­жит твою веру в светлое будущее.

И вдруг юноше стало не по себе: увидел, как из дво­ра Шайдоба с громким хохотом вышли полицаи.

«Гады, всегда им весело. Наверное, потому, что за спиной винтовки»,— подумал Володя и поспешил в избу. Там, кроме матери, никого не было.

— Хорошо, что пришел,— сказала она,— садись обедать.

Мария подошла к печке, налила из чугунка в миску щей, подала ломоть черного хлеба.

Володя принялся за еду, а мать села напротив, вни­мательно глядя на него, словно давно не видала. Воз­можно, в эти минуты она вспомнила мужа, обычно си­девшего на этом же месте, и мысленно видела его в сыром окопе, с солдатским котелком в руках. А может быть, думала о сыне и людях, проводивших собрание. Они могут схватить сына, убить его и не понесут за это ни­какого наказания. Как жить, когда над человеком издеваются и нет никакой защиты? Тяжело было матери смотреть на своих детей в такое горькое время. Весь их недолгий жизненный путь вставал в ее памяти, до ме­лочей. Мария вспоминала их лепет, впервые произне­сенное слово «мама», первые шаги...

Володя увидел слезы на глазах матери.

— Что ты, мама? Все равно я уйду в партизаны.

— Никуда ты от меня не уйдешь, сынок.

— Но в деревне больше жить нельзя. Могут схватить и отправить в Германию. Говорю об этом, чтобы для тебя не был неожиданным наш уход. Я не хочу попасть в ла­пы фашистам!

— Бог с тобой, разве я этого хочу?!

— Нельзя, мама, сидеть сложа руки. Надо бороться!

— Сыночек, видела я на собрании немцев. Какие они самоуверенные! Видно, их никакая сила не выгонит.

— Нет, выгонит. В партизаны не один я пойду. Фа­шисты нас не одолеют.

— Лучше бы ты воевал в армии и с нашими вер­нулся.

— Для того и уйду, чтобы наши вернулись быстрее.

— А кто-нибудь донесет, и нас перестреляют.

— Не бойся, мама, мы все продумали. В Жлобине есть биржа: всех, кто хочет и кто не хочет, оттуда уво­зят в Германию. Нужно будет объявить, что мы добро­вольно отправились туда. Показываться не станем. Хо­рошо, что Савка остался старостой. И Зина с нами уйдет.

— Еще чего — девчат с собой брать! Тоже мне вояки.

— Знаю, чего ты боишься,— рассмеялся Володя.

Мать видела, как вырос сын. При такой жизни моло­дежь быстро взрослеет.

— Никуда ты не пойдешь,— повторила она.— Сего­дня вечером будем тянуть жребий.

— Какой жребий?

— Землю делить. Савка сказал: всем поровну. На­чнешь пахать, сеять, а там и сенокос.

— Мы же засеяли шестьдесят соток, наш участок, который колхоз выделил. А если теперь еще дадут, де­душка засеет.

— Ты, сынок, мою жизнь сокращаешь. С меньшими никаких забот нет, а ты...

— Не я сокращаю, а немцы. Довольно, мама, если понадоблюсь, я у Лиды,— отодвинув пустую миску, поднялся Володя из-за стола.

Он встретил девчат на улице. Солнце, пробиваясь сквозь облака, позолотило край неба на западе. Володя и девушки направились к дубовой роще. Там тенькали синицы, лазали по коре поползни, перелетали с дерева на дерево голуби, а высоко в небе кружились два ястре­ба. На краю рощи стоял высокий старый дуб. Подбежав к нему, Лида обняла его могучий ствол и крикнула:

— Мой дуб! О, если бы я могла прожить столько, сколько ты...

— ...я бы тогда на своих руках покачала больше де­тей, чем ты нас на своих ветвях,— в тон ей подхватил Володя и сложил руки на груди.

— Совсем не об этом думала.

— А о чем?

— Я бы многое повидала.

— Так он же весь осколками побит,— заметила Зина.

— Ну и что? Все равно стоит! Тихо вокруг, ветер на сопках играет,— запела Лида и закружилась вокруг де­рева. Володя схватил Зину и Лиду за руки, чтобы устроить хоровод, но и втроем они едва обхватили тол­стый ствол.

— Пойдемте поищем цветы,— предложила Лида и первая бросилась на пригорок, где зеленели молодые сосны.

Воздух повлажнел. Угомонились птицы. Только на полянке тучи комаров «толкли мак».

9

Вначале Сергеев был против ухода молодежи в лес. Он хотел прежде провести подпольное комсомольское собрание. Но, выслушав доводы Володи, согласился. По предложению Володи родители всех хлопцев и девчат, собиравшихся покинуть деревню, должны были гово­рить, что их дети уехали на работу в Германию.

В ту же ночь Володя постучался в дверь Савкиной избы, попросил завесить окно в кухне и зажечь лампу. Староста остолбенел: перед ним стоял красноармеец в шинели, сапогах и в пилотке с красной звездочкой. За плечами у юноши, стволом вниз, висел немецкий авто­мат, на ремне — пистолет, гранаты, нож, на спине — вещевой мешок.

— Не волнуйтесь, дядя, я пришел предупредить, что мы,— Володя перечислил всех парней,— и ваша Зина с этой ночи партизаны. К этому нас призывает специаль­ное обращение Центрального комитета комсомола из Москвы.

— Вам что,— грустно ответил староста,— вы хлоп­цы. А она девушка...

— Зина не одна.

— А что будет с нами, с родителями, если Василь проверит на бирже, были ли все вы там?

Парень смутился: этого он не учел. «Убить»,— мельк­нула мысль. Но пришлось тут же отказаться от нее: уничтожение Василя усилит подозрения.

— Лида тоже с вами?

— Нет, немного подождет: может, удастся освобо­дить Миколу.

— Та-ак,— протянул Савка.— А кто работает на бирже? Вот бы подкупить, чтобы вас внесли в списки людей, отбывших со станции.

— Правильно, дядечка, очень правильно. Сделайте, если удастся. А нам пора. Прощайте.

— Присматривай за Зиной, сынок.

Так он назвал Володю впервые.

Собравшись в дубняке, партизаны двинулись на встречу с Сергеевым. Их было семеро. Шли тихо. В Волчьём Логе остановились. Как и договорились с политру­ком, Володя дважды прошипел, подражая тетереву на току, и обе группы тотчас соединились. Командиром отряда с общего согласия стал Сергеев.

Несколько дней пробыли в Волчьем Логе. За это вре­мя Володя и Анатолий сходили к Ярошеву и принесли медикаменты. Доктор порекомендовал в партизаны еще трех парней. Один из них сибиряк, пулеметчик, бежал из плена, а двое местных. Все трое комсомольцы, славные ребята, но винтовка оказалась лишь у одного.

Получив разрешение командира, Володя с двумя пар­тизанами отправился в Дубовую Гряду за оружием, спрятанным на дне реки. Вместе с ними отправилась Зина, чтобы зайти в деревню.

Как грустно и горько бывает на душе, когда ото­рвешься от родной матери, от родного угла. Сменить мяг­кую постель на ложе из еловых лап, конечно, трудно­вато. Но сознание, что это необходимо, придает силы. Особенно тосковали Анатолий, Иван и Зина. Хотя Сергеев и говорил, что из Вепрят вот-вот должна прийти еще одна девушка, Зина продолжала грустить, особенно когда рядом не было Володи. Анатолий очень жалел мать, оставшуюся в деревне с тремя младшими детьми. А Ивану, чтобы отвести душу, не хватало привычной ба­лалайки.

Хлопцы долго ощупывали речное дно, пока, наконец, не нашли пулемет и две винтовки. Когда стемнело, Во­лодя направился к матери. Увидев сына, Мария крепко обняла его и поцеловала. Хорошо, что было темно, ина­че она впервые за время войны заметила бы слезы на глазах сына. Чиркнув спичкой, Володя посмотрел на сестру, младшего брата и дедушку, которые уже спали.

— Съешь что-нибудь,— тихо сказала Мария.

— Хорошо. И еще, мамочка, может, портянки какие-нибудь найдешь, переобуться надо.

— Сейчас, сейчас,— засуетилась мать. Открыв сун­дук, она начала перебирать белье. Схватила одну ру­башку, другую. Наконец выбрала, разорвала на части.

— Возьми, сынок, они не крепкие, зато мягкие, не будут натирать ноги.

Володя перекусил и по огородам направился за Зи­ной. Староста еще не спал. Он рассказал, что на бирже удалось установить связь с одним человеком, но при вто­рой встрече тот заявил, что ничем помочь не может: кто-то из слободской полиции уже копался в бумагах, искал какие-то фамилии.

А это оказался Василь. Возможно, он и не начал бы расследование так быстро, если бы не один случай. Не­сколько дней назад Бодягин с группой немцев ехал в одну из деревень через Алес — глухой болотистый лес. Неожиданно с одной стороны гравийки по ним открыли огонь. Савка не знал подробностей, но, по рассказу пе­реводчика из комендатуры, Бодягин отличился в бою. Под градом пуль он подхватил раненого офицера и по болоту вывел остальных немцев. Только двое были уби­ты. Бодягина наградили крестом. В нападении на фашистов Василь заподозрил хлопцев из Дубовой Гряды и, чтобы убедиться в этом, решил все детально проверить и доложить начальству.

— Нужно как можно скорее уничтожить его,— ска­зал Володя.

Он позвал Зину, и они отправились в заранее услов­ленное место сбора. Иван и Анатолий уже ожидали их. По дороге завернули к Ярошеву, взяли с собой его пар­ней и уже на рассвете пришли в Волчий Лог.

Володя рассказал командиру о нападении на бурго­мистра и фашистов.

— Так это же чудесно! Мы здесь не одни! — вскочил Сергеев с пня, на котором сидел во время рассказа.— Нужно поскорее разыскать ту группу и объединиться. Сегодня переберемся в Алес и оттуда вместе сделаем на­лет на слободскую полицию, чтобы предотвратить рас­праву с вашими семьями.

В тот же день партизаны разрушили свои шалаши, замаскировали временную стоянку и с наступлением су­мерек двинулись в поход. Двадцать два человека насчи­тывалось в это время в отряде Сергеева. Хлопцы успели и познакомиться, и подружиться. Не грустила больше и Зина: в отряд пришла еще одна девушка, и они держа­лись вместе.

Найти человека в болотном Алесе не так-то просто. Но отряду повезло: в деревне Ольховка жил дед одного из партизан, долгое время работавший лесником. Он и сказал внуку, что знает, где находятся партизаны. Но увидав, сколько людей пришло с внуком, наотрез отказался вести их. Мол, внука с друзьями повел бы, а всех — нет. Мало ли кто может оказаться в такой толпе...

Но уже было известно, куда нужно идти. Вскоре партизаны наткнулись на часового. Он и провел их в распо­ложение народных мстителей.

Из землянки вышел средних лет человек в военной форме. По количеству партизан трудно было определить, какой отряд вливается в какой. Зато вся молодежь из отряда Сергеева поняла, что она пошла по правильному пути. Встретивший их человек оказался секретарем под­польного райкома партии и одновременно командиром партизанского отряда «Буденовец».

Илья Карпович Ядловец, поздоровавшись, пригласил Сергеева в землянку. Пробыли они там долго, наконец политрук вышел и позвал Володю.

В углу землянки, возле рации, сидел радист. На са­модельном столике лежало несколько типов противопе­хотных мин, а рядом со столом стоял Илья Карпович. Увидев Володю, он сказал:

— Политрук рассказал мне кое-что о тебе. Ты его давно знаешь?

— С августа сорок первого года. Он с бойцами в на­шей деревне стоял. А потом его раненого подобрали и прятали сельчане.

— Ты из какой деревни?

— Из Дубовой Гряды,

— А чей?

— Сын Петра Бойкача.

— Как ты решился стрелять в полицая?

— Так ведь один на один. Винтовка подвела, иначе убил бы.

— Ну, а хлопцев, которых привел в отряд, хорошо знаешь?

— Конечно. Только двое не комсомольцы. Нужно принять их.

— Они комсомольцы с той поры, как написали пер­вую листовку.

Ядловец расспросил, кто у партизан остался дома, в Дубовой Гряде, какая опасность угрожает их семьям, и сказал:

— Пойдем в столовую, я распоряжусь, чтобы вас накормили. А потом сделаем шалаши, отдохнете.

Вышли из землянки, и Илья Карпович направился по тропинке к костру, горевшему неподалеку. Хлопцы встали. Володя подал Зине руку. Девушка натерла ногу и немножко прихрамывала.

Володя думал, что в лагере действительно есть что-то похожее на столовую, и удивился, когда подошел к костру. Женщина черпала половником суп из большого чугуна и разливала во все, что ей подставляли. Володя вытащил из вещмешка котелок, Зина — мисочку.

— Я отдам ее тому парню,— сказала она,— у него ничего нет.

— Отдай, нам с тобой котелка хватит,— согласился Володя и подставил котелок под черпак,— на двоих.

Лес неласково встретил ребят. Незаметно наползла туча, хлынул дождь. Топоров оказалось мало, но строи­тельство шалашей двигалось быстро. Для девчат в са­мом центре соорудили небольшой отдельный шалаш. Илья Карпович снова пригласил в землянку Сергее­ва и Володю, познакомил их с командиром роты и на­чальником штаба.

— Вот что, товарищи,— заговорил он,— количество людей у нас удвоилось, и теперь мы можем ликвидиро­вать эту злокачественную опухоль — слободскую поли­цию. После этого будем контролировать всю здешнюю зону: до сих пор мешали полицаи. Как только мы их парализуем, население поймет, что советская власть жива. По данным разведки, предателей там один взвод, человек двадцать. Операцию проведем через пару дней, когда отдохнут вновь прибывшие.

— Нет, товарищ командир,— возразил Сергеев,— если мы опоздаем хотя бы на день, в Дубовой Гряде мо­жет произойти трагедия. Там есть один выродок, коман­дирполицейского взвода. Он поможет недобитому вами Бодягину, который получил награду, закрепить ее кро­вью патриотов.

— Предлагаете выступить завтра?

— Да.

— А остальные как думают?

Предложение Сергеева поддержали все, и коман­дир согласился. План операции разработали быстро. Полиция находилась в помещении бывшей школы, где Володя учился до войны, и теперь юноша набросал на бумаге детальный план подходов к зданию, расположе­ния комнат, отметил каждое дерево вокруг дома, колодец. Одного он не знал: в какой комнате живет Кичка, а в какой Василь. Предполагалось окружить помещение, снять часового и забросать полицейских гранатами через окна.

Ядловец предложил Сергееву и Володе спать в зем­лянке, но они предпочли шалаш.

Володя долго не мог уснуть. Всех комаров в шалаше переловил, но все равно не спалось.

Ночью каждое место в лесу звучит по-своему. На возвышенностях деревья шумят не так, как в низинах,— порывисто, со свистом. Иной раз слышно, как шишка упадет. Пролетит ветер, качнет могучие ели, и земля под тобой словно вздохнет от движения пружинистых корней.

В низинах лес шумит глуше. Под его монотонный гул лучше спится. Временами в такт этому гулу закугукает сова, замычит косуля или залает лисица. Ночью все они тоже предпочитают прятаться в тихих местах.

Днем в лесу гораздо больше звуков, но они слива­ются и не так отчетливо, как по ночам, воспринимаются человеком.

Долго слушал Володя таинственную симфонию ноч­ного леса и не заметил, как уснул.

А на следующий день, после полудня, тридцать пар­тизан покинули лагерь. Всю дорогу до Слободы они могли пройти довольно быстро, опасных мест не предви­делось. Многие впервые должны были участвовать в бою. Но сегодняшнюю операцию Ядловец считал не очень серьезной и на выполнение ее разрешил отпра­виться и необстрелянным парням.

Незадолго до сумерек отряд уже находился в трех километрах от Слободы. Остановились в кустарнике на опушке леса. Разведку решили не посылать: было из­вестно, что у входа стоит один полицай. Чтобы снять его, выделили двух человек: бывшего красноармейца-разведчика Петра и Анатолия Зубенка из Дубовой Гряды. Одна группа получила приказ обойти помещение поли­ции с севера и на западной стороне сомкнуться с груп­пой Сергеева. А Володя со своими хлопцами должен был подобраться к самой школе, бросить гранаты в ок­на, сразу отойти и залечь. Командир отряда находился на восточной стороне, откуда партизаны начинали на­ступление. Один пулемет предстояло установить за цементированным колодцем, второй за ближайшим от входа деревом, чтобы оба они могли вести огонь по врагу.

Ровно в двенадцать часов ночи партизаны направи­лись к деревне. Недалеко от пришкольного участка раз­бились на группы, но как ни планируй, как ни учитывай все мелочи операции, бой зачастую вносит свои поправ­ки. Так случилось и сейчас. Группа Сергеева, двигав­шаяся со стороны улицы, не достигнув места назначе­ния, наткнулась на человека. Увидав партизан, он круто повернул и шмыгнул в переулок, ведущий к школе. Ночную тишину разорвал истошный вопль:

— О-ой, бандиты! Нас окружи-ли!

Часовой выстрелил, когда ни одна группа еще не достигла назначенного места. Петр и Анатолий прижа­лись к земле метрах в десяти от часового, не зная, что делать, и не видя его. Но как только один за другим грянули выстрелы, часовой соскочил с крыльца, и Петр тут же «снял» его. Сразу же в окна полицейского участ­ка полетели гранаты.

Из дверей дома выскочили несколько полураздетых полицаев и рухнули, скошенные пулеметными очере­дями. В ответ из дверного проема затрещал вражеский пулемет.

— Ты куда? — вдруг крикнул Анатолий и схватил за плечи пытавшегося спастись бегством полицая. Тот успел выстрелить из пистолета в землю, но подбежав­ший Петр ударил его прикладом по голове, и предатель, выпустив оружие, упал на колени.

— Отведи его,— крикнул Петр, поворачиваясь к крыльцу. В это мгновение там взорвалась граната, и вражеский пулемет умолк.

— Хлопцы, давай сюда! — закричал Володя, унич­тоживший гранатой пулеметчика, и партизаны со всех сторон бросились к дому. Нужно было действовать как можно быстрее, чтобы Бодягин не успел привести со станции подмогу. Двух полицаев нашли в маленькой комнате, где они затаились под школьными партами. Собрали оружие.

— Отходи! — скомандовал Ядловец, и его приказаре повторили командиры всех групп. Не повезло толь­ко Грише, вместе с которым Володя спустил под откос поезд, где ехал старый Шайдоб. Пулеметная очередь перебнла парню руку выше локтя. Наскоро сделали перевязку, и Гриша, превозмогая боль, молча зашагал вместе со всеми.

Два партизана вели трех полицаев. Никому и в го­лову не пришло заглянуть им в лица. И лишь позднее, когда начало светать, походка одного из пленных пока­залась Володе знакомой.

Забежал вперед, глянул:

— Братцы! Да у нас же сам Кичка! Товарищ коман­дир, давайте сделаем привал и послушаем господина начальника полиции. Вот смеху будет!

— Пока не время. Придем на место, там и послуша­ем,— сказал Илья Карпович.

Кичка, слыша этот разговор, злобно посмотрел по сторонам. Вдруг он остановился и, как норовистый конь,— ни с места. А попробовали конвоиры подтолк­нуть прикладами, совсем уселся на землю.

— Позвольте, я подгоню,— попросил Анатолий, вы­таскивая шомпол из винтовки.— Он же своими подко­ванными сапогами прыгнул из окна прямо мне на го­лову.

Эти слова подействовали: вскочил и пошел. Тем бо­лее что Илья Карпович предупредил:

— Если постараешься, еще сможешь искупить вину.

На допросе в землянке Кичка начал просить:

— Отпустите, и я убью Бодягина и немецкого ко­менданта.

Только тут, во время допроса, выяснилось, что в ходе нападения партизан Василь находился в комнате, обращенной окнами на запад, и успел удрать. Удалось унести ноги и еще шестерым полицейским, а все осталь­ные полегли. Кичка признался, что Василь еще раньше докладывал ему об участии в засаде на Бодягина и немцев Анатолия Зубенка из Дубовой Гряды. Мол, об этом и Савка знает, да прикрывает бандита. Одного ни­кто не мог понять: почему молодой Шайдоб не выдал всех хлопцев? Побоялся за свою мать и сестру? Сам же Кичка не мог взять в толк, почему бургомистр отклонил его предложение об аресте семей Зубенка и Савки. Вме­сто этого он с немцами на следующее утро нагрянул в деревню, где прямо в избе расстреляли мать, двух сестренок и брата Анатолия. Савку пощадили: связали руки и увезли в Жлобин.

«Не смогли мы предупредить расправу»,— с горечью подумал Илья Карпович и взглянул на Володю.

— Не нужно пока говорить об этом Толику Зине,— сказал хлопец.

— Почему? — не согласился командир.— Зачем скрывать правду? Скажем и им, и всему отряду: пускай люди увидят звериное лицо фашистов!

Допрос закончился, но все продолжали сидеть на своих местах. В углу попискивала рация, а снаружи глухо шумели старые ели.

10

Однажды в Дубовую Гряду приехало много гитле­ровцев. Вооружившись пилами и топорами, они принялись валить дубы. Деревья тяжело падали на землю, так что в окнах дребезжали стекла. Лида вышла в послед­ний раз взглянуть на дубовую рощу и остановилась поодаль, на меже. Зазвенит пила, захлебнется, потом опять звенит. И так несколько раз. Сначала дуб вздра­гивает, потом вскидывает свои ветви-крылья, шумит, но они уже не удерживают его, трещат, ломаются и вместе с могучим стволом рушатся вниз. Над фашистом, толь­ко что остановившимся с пилой возле дерева, с тревож­ным криком пролетели две ярко-желтые иволги. Оче­видно, где-нибудь в развилке ветвей находилось их гнездо с птенцами, и родители, полные решимости по­жертвовать собой, старались отогнать пришельца. Не­мец усмехнулся, отложил пилу и поднял винтовку. И едва иволги встревоженно закричали опять, грянул выстрел. Одна из птиц, часто-часто замахав крыльями, упала в картофельную ботву. Гитлеровец рассмеялся и, заметив Лиду, хлопнул себя ладонью по груди:

— Гут!

«Во всем находят забаву. Неужели они думают, что так будет всегда?» — подумала девушка и, повернув­шись, пошла домой.

Немцы каждый день грузили подъемным краном стволы дубов на большие автомашины с прицепами и отправляли на железнодорожную станцию. В эти дни Василь не боялся приезжать домой. После налета пар­тизан полиции в Слободе уже не было, и он служил в Жлобине рядовым. Частые приезды молодого Шайдоба объяснились просто: хотелось повидаться с Лидой. А де­вушка не решалась прогнать его: он знал, кто из одно­сельчан ушел в лес, и заверял Лиду, что не выдаст никого.

Однажды утром Василь приехал радостно взволнованный.

— Знаешь, Лида, мне было показалось, что хватит наказывать Миколу за пожар,— сказал он.— Хотел уже съездить и поговорить об его освобождении. Взял бы взамен хлопца из другой деревни и отвез туда. Никто бы не догадался.

— Так в чем же дело? — не поняла девушка.

— Разве ты не слыхала, что Микола с несколькими бандитами задушили часового и разбежались? Его схва­тили недалеко от Жлобина, остальных все еще ловят.

— Где он сейчас?

— В специальном вагоне, в тупике на сортировоч­ной. Там два тюремных вагона, он в том, который ближе к центру города. Если кто угодит туда — считай что смертник. Охрана близко никого из гражданских не подпускает.

— Откуда ты все это знаешь?

— Был там случайно, отвозили одного комсомоль­ца: хотел гранату бросить в немцев через окно, а она ударилась о раму, отлетела и его же секанула осколка­ми по ногам.

— Значит, теперь Миколу уже не спасти...

Лида задумалась. Шумело в голове. Казалось, будто она кружится в каком-то колесе.

— Судьба такая, Лидочка. И, наверное, нам с то­бой...— Василь впервые обнял девушку и хотел поцело­вать, но та вырвалась.

— Как я тебя люблю! Без памяти... Лягу спать, и ты всегда перед глазами. Но и ревную... очень... Как увижу с каким-нибудь парнем, так всего и затрясет.

Лида не слышала этих признаний. На глаза набе­жали слезы. Она махнула рукой и поспешно вышла из дома.

Василь, поглядывая в зеркало, самодовольно бор­мотал:

— Никуда не денется, будет моей.

Неожиданно где-то недалеко раздался взрыв, и Ва­силь выбежал во двор. Подошла с огорода и Лида.

— Пойдем посмотрим, что там такое,— предложил Василь.

— Сходи лучше один.

Василь побежал.

Вернувшись от Марии, Вера заметила, что дочь чем-то опечалена. Узнав, в чем дело, она сказала:

— Слезами горю не поможешь, война есть война. Или ты в такое время замуж захотела?

Лиду будто кипятком обдало:

— Бездушные люди... Со старыми взглядами... Я его люблю, слышишь? Люблю! Ведь он из-за меня сидит. Стоит заговорить о хлопце, как тут же — «замуж соби­раешься». Да что ты понимаешь? Раньше вас сводили, как скотину, и подсчитывали, сколько у него или у нее десятин земли. А теперь другие времена.

— Глупая ты, доченька. Я ведь тоже по любви вы­ходила: сватались побогаче твоего отца.

— Ну, так, может быть, и у меня твой характер!

Вера уже и не рада была, что затронула дочь. Лида нервничает: друзей в деревне нет, и она не находит себе места.

Снова в том же направлении послышался взрыв.

Стараясь переменить тему разговора, Вера сказала:

— Пойдем в поле. Все люди работают, а мы что се­бе думаем? Хоть несколько охапок принести и высушить, зимой как найдем.

Лида весь день носила траву, расстилала по двору, сушила. Устав, поужинала н легла спать. Ночью вдруг проснулась от осторожного стука в окно.

— Кто там? — дрожащим голосом спросила она.

— Я, Володя...

Лида быстро набросила на себя одежду и впустила хлопца в избу.

— Ой, какой ты страшный! Пойдем за печку, зажгу спичку и посмотрю на тебя.

— Страшный? Очень хорошо: таким я и должен быть. А спичку не зажигай, в дубовой роще полно немцев.

— В роще, а не во дворе.

— Мы еще вчера их ковырнули. Я пришел с группой на болото в прошлую ночь и вижу: Дубовая Гряда почему-то стала лысой. Неужели заблудились? Выбрались из болота — нет, вот колхозный сад. Тогда и поня­ли, что соваться в деревню нельзя. Проверили дорогу, а она машинами разбита. Ну, думаю, подождите. Отко­пали ящик с противотанковыми минами да две из них и испытали.

Володя рассказал, что отряд успел вырасти, комисса­ром стал Сергеев. Он часто вспоминает свою хозяйку и Лиду, очень благодарен им и обязательно навестит в бли­жайшее время.

И Лида сообщила свои новости. Еще вчера она по­думала: нельзя ли подобраться к тюремным вагонам и освободить Миколу? На женщин падает меньше подо­зрений, когда они проходят по железной дороге. Но ча­совой на подкуп не пойдет: это не лагерь, где можно сослаться на побег пленных. Выслушав девушку, Володя сказал:

— В жлобинской полиции есть наш человек, я нала­дил с ним связь. Думаю, сделает все, что нужно. Надо в ненастную погоду пробраться к вагону и открыть его. Только сначала выяснить, каким ключом запирается вагон. Иначе, если и снимешь часового, все равно при­дется ломать дверь. Наделаешь грохота в самом их логове.

Пора было уходить, и юноша, шагнув за порог дома, бесшумно исчез в ночной темноте. А Лида, закрыв за ним дверь, опять легла, но уснуть не смогла.

Утром в избу прибежал немец, приказал быстро со­бираться и выходить. На улице было уже много жен­щин, детей и стариков, и среди них топтался Павел Пы­лила. Немцы тащили со дворов, на дорогу, бороны.

О чем только люди не передумали за это время! «Три войны пережил, а такой дикости еще не видел»,— про­бормотал старый Рыгор. Пылила решил, что, если оста­нется жив, уйдет из деревни куда глаза глядят. Немцы приказали всем взяться за веревки и тянуть бороны по дороге. Следом за некоторыми женщинами, держась за их юбки, с плачем топали по пыли малыши. Двое нем­цев прогнали скорбную процессию до места, где нака­нуне подорвались их машины, и повернули назад. Но­вый метод использования борон явно понравился фа­шистам. Они хохотали и посвистывали вслед измучен­ным крестьянам.

Вскоре загудел подъемный кран и начал растаскивать по исцарапанной боронами дороге стволы дубов и остатки подорванных грузовиков. Но не успел кран проехать и двух десятков метров, как его вдребезги разнесло новым взрывом. Гитлеровцы, минуту назад самодовольно гоготавшие над людьми, в ярости набро­сились на них с шомполами.

Стояли погожие дни. Немцы трелевали и складывали в штабель заготовленные дубы. Староста из Слободы, в подчинение которого теперь входила и Дубовая Гряда, назначил сторожа охранять лес. Грузовики, избегая на­езженного шоссе, ездили по проселочным дорогам. Ва­силь еще не раз заходил к Лиде и однажды проболтал­ся, что гитлеровцы обносят станционные постройки ко­лючей проволокой, кое-где сооружая бойницы: хотят создать филиал полиции, куда Василь мечтает перевес­тись.

Он признался, что после разгрома полицейского гар­низона в Слободе не раз впадал в отчаяние. Но что по­делаешь...

— Так и надо! Человеку, который служит не своей Родине, а ее врагам, нечего искать оправдания! — в за­пальчивости воскликнула Лида.

Василь обиделся. Девушка пожалела, что не смогла сдержаться, но — поздно. В тот вечер ей ничего не удалось узнать о Миколе.

Из Дубовой Гряды немцы убрались так же неожи­данно, как и приехали. После этого дождливой ночью в деревню пришел Володя. Он принес два ключа и сказал, что один из них обязательно должен подойти к двери вагона. При этом предупредил, что лучше открывать не наружную дверь, а ту, которая выходит на площадку между вагонами, потому что часовой вряд ли обращает на нее внимание. Условились, что группа будет нахо­диться напротив сортировочной, в небольшом ельнике за пригородными домами. В случае погони партизаны откроют огонь из пулемета — в лес гитлеровцы не су­нутся.

— Мы сейчас уходим и будем ожидать вас с Мико­лой весь день,— добавил в заключение юноша и вздох­нул:— Паршивый у меня характер, Лидочка. Бывало, пойдет мама по воду, чуть задержится, а я уже беспо­коюсь: не упала ли в колодец? Так и теперь: был бы я вместо тебя, наверняка удалось бы освободить Миколу. Но командование мне не разрешило.

Володя ушел, и в избе наступила тишина. Только слышно было, как сечет дождь по окну, за которым шумит клен. Лида любила такие дождливые ночи: и в избе становится уютнее, и постель мягче, к одеяло теплее.

Едва начало светать, девушка принялась собирать­ся. Что надеть, чтобы выглядеть по-городскому? Выбра­ла платье, в котором была на выпускном вечере в шко­ле. Правда, стало оно немного коротковато, но в таких-то теперь городские девчата и ходят. Поверх платья — жакет. А чтобы укрыться от дождя, захватила большой платок.

— Ты куда это, доченька, в такую рань?

— Я? Я в Жлобин. Ты только не скучай, я задер­жусь немного, потому что оттуда надо будет сходить в партизанский отряд, кое-что передать нашим ребятам,

— Ой, доченька, что-то сердце у меня щемит.

— Ничего, ничего... Может быть, я несколько дней там пробуду. А потом, если Сергеев согласится, вернусь вместе с ним: он же обещал.

Подхватив корзину, девушка шагнула навстречу не­настному утру.

Через несколько часов она была уже в Жлобине. Проходя мимо базарной площади, увидела, как ветер раскачивает на виселице труп человека. На базаре ни души. От всего этого стало страшно и холодно. «Не Ми­кола ли?» — вдруг обожгла леденящая душу догадка. Лида робко подошла поближе к виселице, уставилась ис­пуганными черными глазами на фанерный квадрат, ви­сящий на груди казненного. Нет, не он... Фамилия не знакома.., И все же сердце сжалось от острой боли.

Потом долго шла по длинной улице. Мимо проноси­лись автомашины, проезжали конные гитлеровцы, по­падались навстречу пешие, но никто не обращал на нее внимания.

На железнодорожной станции скопилось много по­ездов. На платформах — накрытые брезентом пушки с горделиво задранными стволами, громоздкие, похожие на гигантских черепах танки. Но не они интересовали девушку. Где же тупик, о котором говорили и Василь, и Володя? Где те два тюремных вагона?

Тучи быстро плыли по небу, дождь то прекращался, то опять принимался лить, и Лида начала сердиться. Увидев впереди женщину, направлявшуюся по путям в ту же сторону, что и она, девушка догнала ее и зашага­ла рядом. Наконец показались два вагона, стоящие в тупике. Не доходя метров ста до них, Лида отстала от женщины, свернула в узкую улицу и остановилась воз­ле первого же дома.

Дождь перестал. Лида выглянула из-за угла. На ми­нуту показался часовой и опять исчез. Присев на зава­линку, девушка следила за движением его ног, виднев­шихся из-под вагона. Немец медленно расхаживал вдоль вагонов, избегая появляться на подветренной стороне. Интересно, куда он прячется, когда идет дождь? Но дождя, как назло, все не было...

На крыльцо неожиданно вышла незнакомая пожилая женщина.

— Ты чего это под углом стоишь? Зайди, обсушись, обогрейся,— предложила она.

— Нет, спасибо, мне пора.

— Ну, как хочешь,— и женщина прикрыла за собой дверь.

Снова начало накрапывать. Вскоре исчез один, за ним второй сапог фашиста. Значит, немец взобрался на подножку вагона, в котором находится Микола. И ког­да дождь хлынул во всю силу, Лида, схватив корзину, бросилась к тупику.

Подбежала к вагону, схватилась за буфер, начала подтягиваться, но руки не слушались. Наконец удалось кое-как взобраться на переходную площадку. Достав из потайного кармана ключ, девушка отперла замок, поти­хоньку отодвинула дверь в сторону и шагнула в тамбур. Так же осторожно открыла и вторую дверь. В темном проходе никого не было.

— Микола! — негромко окликнула Лида.

Кто-то тотчас подошел к ней, схватил за руки;

— Ты?!

— Убегай, Микола, двери открыты!

Хлопец спрыгнул на землю. Послышался выстрел. Беглец нырнул под вагон, переполз через поднял­ся и побежал. Лида выпрыгнула с другой стороны, изо всех сил помчалась вдоль железнодорожной полотна, но вдогонку опять грянул выстрел, и девушка почувство­вала, как по глазу ее словно бы стегнули кнутом. Схва­тившись за глаз, она упала на черный, смешанный с угольной пылью песок. Попыталась подняться, но на плечи вдруг навалилась непреодолимая тяжесть. И уже не слышала громкого стука подкованных немецких са­пог по шпалам: казалось, летит в бездонную пропасть...

— Лида?! Ой, Лидочка, что я наделал! Прости, ведь я не знал, что это ты!

Еле-еле открыла здоровый глаз. На коленях, скло­нившись над ней, Василь...

— Ты жива, ты будешь жить. Слышишь? Будешь,— растерянно забормотал он.

Превозмогая страшную слабость во всем теле, Лида собрала последние силы. И едва полицай наклонился еще ниже, как девушка плюнула ему в лицо густой кро­вавой слюной.

Подбежали несколько немцев. Один из них вытащил из-под жакета Лиды толстую косу, подержал в руке и опустил на грудь. Сунул руку в карман, достал конверт, вынул из него прядь волос и сравнил их с косой девуш­ки. Подмигнув остальным, срезал косу возле самой шеи. А Василь смотрел на все это и не знал, что делать. «Может быть, она еще жива?» — мелькнула мысль. И тут же будто обожгла другая: «А зачем она мне теперь? Кривая, без глаза... Нужно сдать, иначе влетит за то, что прозевал Миколу...»

Сбегав к вагонам, Василь вскоре принес корзину. Покопался в ней, достал две завернутые, в бумагу кар­тофелины и небольшой кусок сала. Бросил их назад и начал поднимать девушку, чтобы отправить ее в комен­датуру. Видно, эта возня надоела фашистам, и они ушли. А Василь, снова опустив отяжелевшее тело девуш­ки на землю, начал осматривать рану. Пуля попала ниже виска в щеку и вышла через глаз. Увидев напарни­ка-полицая, подозвал его:

— Беги в полицию. Скажи, чтобы ехали ловить бан­дита. Вот эта выпустила. Только быстрее!

Через несколько минут приехал грузовик. Полицаи бросили Лиду в кузов и отправились искать Миколу.

В проводах выл ветер, тучи все ниже и ниже опуска­лись к земле.

11

Только Вересиха легла спать, как в окно кто-то по­стучался.

— Кто там?

— Это я, открой.

— Да кто — я?

— Открой, мама!

— Сынок! — женщина бросилась в сени.— Сейчас, сейчас...

Звякнула дверная задвижка, и в избу вошел Микола.

— Боже мой, не думала, не гадала, что вернешься,— всхлипнула мать.

Она хотела зажечь свет, но сын попросил сначала завесить окна. А когда зажгла лампу, едва не остолбе­нела: волосы у Миколы длинные, как у попа, курчавит­ся реденькая бородка, торчат черные усы. Нос вытя­нулся, глаза провалились.

Увидев возле печки винтовку, мать спросила:

— Ты откуда это с оружием, сынок? Ты не насовсем?

— Нет, мама, насовсем люди уходят только в зем­лю. А винтовку сегодня взял, прежде чем в деревню войти. Володя дома? Его никуда не забрали?

— Где там, давно уже нет.

— Как нет?

— Мария говорит, будто в Германию уехал, но она хитрит. В партизанах Володя, по секрету Лида ска­зала.

— А не знаешь, где партизаны?

— Откуда мне знать! Слышала только: там взорва­ли, там убили. А самих не видела.

— Где же мне Володю найти? Я ведь должен до утра скрыться. Знаешь что, сходи к тетке Вере и спроси, дома ли Лида. Больше ничего не говори, а я за это время побреюсь.

Хлопец думал, что Лида тоже успела вернуться, а уж она наверняка знает, где найти партизан. Но при­шла встревоженная мать и только хотела что-то ска­зать, как во дворе послышался быстрый топот, а за ним стук в окно.

— Мама, на печку! — Микола схватил винтовку, свободной рукой вытащил из кармана две гранаты. Из-за двери послышался знакомый голос:

— Откройте, свои!

Хлопец радостно вскрикнул:

— Да это же Володя!

В избу, вместе с Володей, вошли Зина и знакомые Миколе ребята.

— Тут тебе оставаться нельзя, пойдем с нами,— быстро сказал Володя.

Вересиха заплакала: и хотелось, чтобы сын остался с ней, и боялась, что приедут, опять заберут его фа­шисты. Завернула в бумагу кусочек сала, перекрестила парня на прощание:

— Или, сынок...

От Володи Микола узнал, что тот виделся со связ­ным. Лида в очень тяжелом состоянии, в тюремной больнице. Бургомистр с двумя гитлеровцами часто ез­дит в партизанскую зону и устраивает засады на одной из дорог. Эти сволочи уже многих партизан убили.

В лагере ребят встретил Сергеев и очень обрадо­вался, увидев среди них Миколу. Сообщение о Лиде чрезвычайно взволновало его.

В тот же день состоялся митинг. У Сергеева дрожал голос, когда он рассказывал о подвиге юной комсомол­ки. В заключение комиссар поднял автомат над головой и произнес:

— Клянемся, что мы отомстим врагу за кровь Лиды Славиной!

И все партизаны повторили клятву.

Деятельность комсомольской группы командование отряда решило направить по другому руслу.

— Хватит гоняться за предателями-одиночками,— говорил командир.— Конечно, они приносят вред не только нам, но и мирному населению. Однако враг по­ка не получал от нас чувствительных ударов. Нужно перейти к диверсиям. Правда, у нас нет взрывчатки. Придется использовать запасы, спрятанные в Дубовой Гряде, а капсюли-детонатор и шнур нам скоро при­шлют с Большой земли.

Володя впервые услышал такце слова: «Большая земля». Он попросил Илью Карповича передать в Моск­ву, что взрывчатку присылать не нужно. Недалеко от их деревни, в лесу, где до войны находился военный городок, осталось много снарядов. Хлопцы не раз ходили туда, вывертывали головки и потом выплавляли тол.

— Нет, брат,— заметил Сергеев,— это вам повезло, что такие снаряды были: детонатор вывертывался вмес­те с головкой. А есть и такие, в которых детонатор оста­ется: положи их на огонь, сразу взорвутся.

Командир отряда задумался:

— Идея, в общем, хорошая, но как избежать опас­ности во время выплавки тола? Комиссар, ты же воен­ный человек. Когда детонатор не может взорваться?

— Когда отсыреет.

— Это и я знаю,— рассмеялся Володя.

— Подожди,— остановил его Илья Карпович.— А если кипятить снаряд в воде, тол может расплавиться?

— Может,— кивнул Сергеев.

— Нужно, Володя, попробовать,— сказал Ядло­вец.— Только осторожно.

— Товарищ командир, пускай наша группа будет считаться диверсионной,— попросил Володя.— Правда, нам мешают засады Бодягина. Вот и вчера погиб раз­ведчик. Давно пора уничтожить этого мерзавца! Он ведь отлично знает местность, ездит с гитлеровцами, как на охоту, и нашими методами нас же бьют. Черт знает, под каким кустом эти гады сидят! Скоро возле вашей зем­лянки засаду устроят. И до каких пор мы будем все это терпеть?

— Ничего, людей у нас хватает,— сказал Сергеев.— Перекроем все дороги и прикончим. А ты, брат, давай со своими хлопцами на железку, эшелоны взрывать.

— Но ведь вы сами знаете, товарищ комиссар, что у нас в запасе только мины нажимного действия,— воз­разил Володя.— Под рельс такую не подложишь. А на противотанковую хоть сам становись, все равно от тя­жести человека не взорвется.

— В противотанковой, в капсюле, находится чека. К ней можно привязать длинную бечевку. Подошел па­ровоз к месту, где мина заложена, дерни — и взрыв. Правда, тола понадобится побольше.

— Вот это правильно,— согласился Володя.

Он вышел из землянки и позвал Миколу, которого хлопцы успели и подстричь, и снабдить широким рем­нем. На ремне висели гранаты, и парень был теперь похож на заправского бойца. Друзья отошли в сторону и склонились над картой, где были помечены их тайники с оружием. Неперечеркнутыми на ней остались только значки, указывавшие, где хранятся мины и бутылки с горючей смесью.

— Вот, значит, почему я почти два часа голый по дну реки ходил, пока нашел винтовку,— понял Мико­ла.— Выходит, вы успели оттуда все перетаскать?

— Неужели надо было дожидаться, пока, ты для немцев мост достроишь? — отшутился Володя.

Шутка друга обидела хлопца.

— Ничего, — нахмурился он,— я еще вас догоню. Отомщу за Лиду...

Вскоре комсомольская группа начала собираться на первое диверсионное знание. Захватив в шалаше кара­бин, Зина подбежала к Володе. Неподалеку стояли трое партизан, которых юноша знал пока мало: они недавно пришли в отряд. Один из них, лет тридцати, с побитым оспой лицом, негромко сказал остальным:

— Глядите, какую девку пасет. И сам не гам, и дру­гому не дам. Оставил бы здесь, так нет, с собою тащит.

— А может, она родня ему? — предположил второй.

— Какая там родня. Целуются, когда расходятся на ночь,— усмехнулся рябой.

Этот разговор нечаянно услышал комиссар отряда. Он сразу подошел к партизанам.

— А что бы ты сделал, если бы девушка осталась в отряде? — сурово спросил он.— Слизняк! Чтобы я боль­ше такого не слышал! Если услышу еще хоть одно гад­кое слово о них, пеняй на себя! Ты для чего пришел в отряд? Воевать с фашистами? Вот и воюй!

Сергеев попрощался с диверсионной группой. Воло­дя чуть-чуть отстал от товарищей и спросил, можно ли принять в отряд Павла Пылилу. Уж очень он просится.

— Этого труса? — удивился комиссар.— Сначала дай ему какое-нибудь задание. Для проверки. Неужели не видишь, что человек все еще колеблется? А вот если сам причинит вред врагу, тогда наверняка станет на нашу сторону. Нужно не жалеть, а уметь разбираться в людях.

Володя побежал догонять своих. Группа не спеши­ла, рассчитывая вечером добраться до Дубовой Гряды, а к рассвету до бывшего военного городка. Дорогами не шли, а выбирали более безопасные тропинки. Недалеко от деревни, уже в вечерних сумерках, партизаны заме­тили на болоте огонек, а возле него человеческую фигуру. Завидев людей, неизвестный бросился к стожку сена. Слышно было, как там он залязгал затвором вин­товки.

— Бросай оружие! Сдавайся! — крикнул Володя.

Человек послушно встал на ноги и поднял руки.

Ребята расхохотались:

— Да это же Павел! Опусти руки, дурень, своих не узнал?

А Пылила уже не первые сутки скрывался на боло­те: ходили слухи, что в Дубовую Гряду снова собирается нагрянуть бургомистр со своими головорезами-карателями. Встреча с односельчанами несказанно обрадова­ла Павла, и он начал упрашивать взять его с собой. Памятая напутствие комиссара, Володя все же согла­сился: не пропадать же хлопцу, пускай идет, а там бу­дет видно. Обрадованный Пылила и мины выкапывать помогал, и вспомнил, у кого находится котел с колхоз­ной фермы, и даже раздобыл лошадь с телегой, чтобы быстрее добраться до военного городка.

Все утро партизаны приспосабливали котел для вы­плавки тола из снарядов. Подвесили его над землей, между двумя соснами, наносили воды, под котлом ра­зожгли костер из сушняка. А после этого, отвинтив от снаряда головку, опутали его проволокой и на попереч­ной металлической перекладине опустили в воду.

— На всякий случай отойдемте-ка подальше,— по­советовал Володя.

Так и сделали. И лишь спустя некоторое время, ко­гда вода в котле хорошенько прокипела, опять собрались вокруг костра.

Вытащили снаряд. Разлили расплавленный тол в оцинкованные ящики из-под патронов. Подождали, пока он застынет. И получились плитки тола килограммов по шесть каждая.

— Останешься здесь для охраны,— снова вспомнив предупреждение Сергеева, сказал Володя Пылиле.— Мы скоро вернемся. Если вдруг нелегкая принесет кого-нибудь, скажешь, что собираешься толом глушить рыбу.

В то время фашисты еще слабо охраняли железную дорогу, и группе довольно легко удалось заминировать путь. Выкопали ямку под рельсом между шпалами, установили противотанковую мину, вплотную к ней по­ложили плитку тола, поверх них разровняли песок со щебенкой, и готово. Осталось лишь протянуть подальше от мины и замаскировать тонкую нитку принесенного с собой телефонного кабеля, прикрепив противополож­ный конец его к чеке мины, что и сделал один из хлопцев.

Теперь — отойти и залечь...

Долго ожидать поезда не пришлось. Он мчался, не сбавляя скорости. Паровоз поравнялся с заминирован­ным местом, и Володя махнул рукой:

— Тяни!

Мощным взрывом тендер локомотива подбросило вверх, паровоз повернуло поперек колеи, и цистерны с оглушительным грохотом и лязгом, как живые, полезли одна на другую.

— Жалко, что цистерны пустые,— сказал Микола, когда группа уже шагала по лесу,— а то бы хороший пожар случился.

— Головы у нас пустые, вот что,— постучал Володя по своему лбу. — Там же две колеи: по одной поезда идут к фронту, по другой в тыл. Но откуда нам было об этом знать?

И остальные ребята остались недовольны диверсией. Только Зина успокаивала их:

— Ничего, первый блин всегда комом.

Во второй половине дня группа подошла к бывшему военному городку. Вдруг впереди послышался винтовоч­ный выстрел, и все остановились.

— Это Пылила,— сказал кто-то из хлопцев.

— Вот дурак! Или боится, или думает, что мы не найдем его, и дает о себе знать. Пошли быстрее! — рас­порядился Володя.

Добежали до утренней стоянки и глазам своим не поверили: котел висит вверх дном, снаряд, опутанный проволокой, валяется рядом, весь тол из патронных ящиков выброшен на землю и раскрошен, а Павла — как не бывало.

— Но ведь только что кто-то стрелял,— пожал Во­лодя плечами — Может быть, его убили?

Начали свистеть, звать Павла — в ответ молчание. Внезапно из-за кустов выскочила Зина:

— Немец!

— Где?

— Вон там лежит... Услышал свист, поднял голову и захрипел...

В эту минуту из леса выбежал Пылила.

— Я одного убил,— кричал он на бегу.— Он меня ударил, перевернул котел, а я... из винтовки!

Подошли к гитлеровцу — мертвый. Рядом лежит вин­товка. Хлопцы похвалили Павла: метко ударил, прямо в грудь.

— Он был один? — спросил Володя.

— Нет, вдвоем. Второй убежал.

— Значит, своих приведет. Надо уходить.

Всю дорогу Павел держался поближе к командиру. Он рассказал, что только успел выплавить тол из одно­го снаряда, отвинтил головку и опустил в котел другой, как метрах в десяти от костра услышал голоса фашис­тов. Один, без оружия, нес в руке котелок; у другого была винтовка. До своей винтовки, спрятанной под оль­ховым кустом, Пылила дотянуться не успел.

Увидев, что он варит артиллерийский снаряд, нем­цы сначала рассмеялись. Но, заметив в патронных ящи­ках тол, обменялись несколькими непонятными фраза­ми, и один из них что-то спросил у Павла. Тот нарисовал угольком на руке рыбку и ответил: «Бух!» Гитлеровец ударил хлопца ногой в грудь, перевернул котел и вме­сте с напарником начал вываливать на землю и топтать толовые плитки. Подождав, пока они пойдут, Пылила схватил свою винтовку, прицелился и выстрелил в вооруженного фашиста. Немец упал, второй — ходу, а Павел с испуга — в лес: железнодорожная ветка, где за­хватчики снимают и увозят рельсы, недалеко, долго ли подоспеть подмоге...

— А тут вы подошли,— закончил Пылила свой рас­сказ,— теперь не догонят.

Солнце уже зашло, но зарево на западе становилось все ярче и ярче. Партизаны поняли, что где-то в районе расположения их отряда бушует пожар.

— Неужели лес горит? — высказал предположение Микола.

— Не может быть, недавно дожди шли,— ответил Володя.— Погодите, залезу на дерево и посмотрю.

Спустившись с сосны, он хмуро оглядел товарищей:

— Ольховка пылает. Оттуда в нашем отряде много. Не может быть, чтобы деревня по чьей-нибудь неосто­рожности загорелась.

И командир диверсионной группы не ошибся. В тот день недалеко от Ольховки партизаны обстреляли из пулемета Бодягина и двух немцев. Но слишком рано от­крыли огонь, и тем удалось ускакать на конях. В от­местку они примчались в деревню и подожгли несколько изб. Тушить пожар пришлось чуть ли не всем отрядом.

Вернувшись в отряд, Володя с трудом удержался, чтобы не упрекнуть командира за такой досадный про­мах. Юноша по-прежнему считал уничтожение Бодягина более важным делом, чем подрыв любого вражеско­го эшелона. Поэтому Володя старался убедить коман­дование отряда, что только его группа может прикон­чить бургомистра, а где и как, не столь уж важно. Ведь он, Володя, отлично знает матерого предателя в лицо!

В конце концов Илья Карпович уступил:

— Что ж, если тебе так хочется, действуй.

Комиссар согласился с командиром:

— Только горячку не пори. И сам погибнешь, и дру­гих можешь погубить.

Весь следующий день ярко светило солнце. Под темными елями и то было душно. Недалеко от лагеря плескалось о смолистые корни деревьев озеро. С одной стороны оно заросло высокой осокой, где крякали дикие утки и важно вышагивали осторожные длинноногие цапли. Володя очень любил тут отдыхать. Только на озе­ре юноша забывал, что идет война.

Так было и в тот день, когда он пришел на озеро вместе с Зиной. Раздевшись, прыгнул в воду, отплыл по­дальше от берега, но Зина позвала, и он сразу вернулся. Лег на траву, положил голову на колени девушки и за­думался.

— О чем ты мечтаешь?

— Не мечтаю, а думаю. О том, что немцы, наверное, уже нанесли на свои карты этот лес, это озеро и счита­ют их своими. Представь себе: пить хочешь — воды нет; хочешь пойти в лес по ягоды, по грибы, на охоту — не смей; любишь девушку — разлучили, увезли, обесчести­ли. Таков у фашистов неписаный закон, он у них в кро­ви. А можем ли мы так жить?

— Конечно, нет. Но не все так думают.

— Мне кажется, что люди, думающие не так, или больные, или никогда и никого не любили. Но пожили бы под фашистским ярмом, сразу бы поняли. Одни раньше, другие перед тем, как лечь в землю. Гитлеров­цы очень похожи на енотовидных собак: ничем не брез­гуют, все уничтожают. Э, да черт с ними! — вскочил Во­лодя.— Пускай наносят на свои карты все, что хотят, но все это было, есть и будет нашим!

Он подхватил Зину на руки, закружился и вдруг увидел Миколу. Тот сидел недалеко от озера на пеньке, рассеянно срывал какие-то травинки и задумчиво жевал их. Володя и Зина подошли к хлопцу.

— Ты почему такой кислый? — участливо спросил Володя.

— Без дела места себе не нахожу. Воевать нужно.

— Отдохнем и пойдем на задание. Какая сводка, не слышал?

— Неважная. Гитлеровцы уже недалеко от Волги.

— Вот, значит, почему ты нос повесил. А я готов их бить до седой бороды. Мой лес меня никому не выдаст. Пошли, пообедаем и в дорогу!

12

Полевая дорога опять уходила в лес. До сих пор ре­бята не видели ни одного следа немецкого сапога. На дорожном песке только отпечатки босых крестьянских ног да тоненькие цепочки, оставленные медведками. Это радовало всех: враг боится появляться в их зоне.

В лесу группу встретили пронзительные крики на­доедливой сойки. Володя не хуже других деревенских ребят знал, что такими криками юркие птицы преду­преждают об опасности в том или ином месте. Но сам не любил, когда сойки преследовали его. Однако сейчас, как назло, лесные стражи встречали партизан чуть ли не на каждом шагу: только оторвутся от одного вывод­ка, как тут же второй, за ним третий. И все же из леса группа не выходила: враг мог обнаружить ее с наблюда­тельной вышки, построенной на слободской станции.

Лес узкой полосой подходил к железной дороге. Подрывники остановились на самой опушке редкого сосняка. Пройдя немного вперед, Володя долго рас­сматривал в бинокль обнесенную деревянным забором с бойницами станцию и сторожевую вышку. А Зина за это время успела переодеться и была теперь похожа на обыкновенную деревенскую девчину.

— Узнай, когда бургомистр бывает в волости,— на­путствовал ее Володя.— Если спросят, зачем тебе, ска­жи, что нужна справка о том, сколько времени отец был старостой.

Зина ушла, и ребята видели, как все дальше и даль­ше мелькает ее белый головной платок. Все были уве­рены, что особой опасности для нее нет. А Володя уже думал о том, где устроить засаду.

Мешали женщины, дожинавшие рожь в поле неда­леко от деревни. И, кроме того, от станции до деревни нет ни кустов, ни несжатых полос. А если переодеться в женское платье и отправиться на поле, делая вид, буд­то поправляют копны, крестьяне увидят, тотчас подни­мут шум.

Взгляд молодого командира остановился на гумне, одиноко стоящем за деревней возле дороги. Дальше, на пригорке, темнел островок молодых деревьев. «Пускай вернется Зина,— подумал он,— тогда все и прояснится».

Но солнце уже заходило, а Зины не было. Володя сдерживал волнение, убеждая себя, что с ней ничего не могло случиться. И очень обрадовался, наконец-то уви­дев на полевой дороге белый платочек девушки.

— Долго же ты в гостях пробыла,— шутливо упрек­нул он.— Рассказывай все по порядку.

— А что по порядку? Во-первых, тебе привет от тво­ей любимой Вали, с которой когда-то сидел в школе за одной партой. Она так расспрашивала, так интересова­лась, где ты. А услышала от меня, что уехал в Герма­нию, сразу остыла...

Почувствовав нетерпеливое ожидание ребят, Зина от­бросила шутливый тон и принялась рассказывать о том, что ей удалось узнать. На станции — полицейские, в Сло­бодеони бывают каждый день. Бодягин с немцами обыч­но приезжает в волость по утрам, а потом куда-то исче­зает. Иногда возвращается со станции после полудня и не отлучается до вечера.

— Я волновалась: оказывается, всем выдали какие-то аусвайсы. Фашисты и полицаи задерживают тех, у кого их нет. Вот могла влипнуть!

— Да, положение немного усложняется. Отходить будет опаснее, чем я думал. Полицаи явятся в деревню раньше бургомистра. Однако волков бояться — в лес не ходить!

И Володя начал обсуждать с друзьями план засады.

Решили разделить группу на две части. Одна забира­ется в гумно и ждет, пока на дороге появится бургомистр. Даже если он с немцами, первую пулю — обязательно в него! В эту группу вошли сам командир, Микола и Ана­толий. Вторая, во главе с Федей, должна была незамет­но пробраться в кустарник на кладбище и в случае, ес­ли возле гумна завяжется бой, открыть огонь из пулеме­та и винтовок, тем самым дав возможность командиру и двум его хлопцам оторваться от врага. Для группы Федора непосредственной опасности нет: она легко успе­ет добраться до болота.

Когда стемнело, отправились поближе к железнодо­рожнойстанции и, незаметно перебежав через пути, по­шли на окраину деревни. Было тихо, лишь кое-где лаяли собаки.

Двери гумна оказались запертыми, но в щите темне­ла дыра. Она и помогла забраться в гумно, а Федя со своими зашагал дальше. Гумно было пусто, лишь воз­ле клети лежало несколько снопов. Микола нашел щели в стене и стал наблюдать за деревней, а Толик за до­рогой. Володя залез на балку, проделал дыру в соло­менной крыше, и — вот она, станция, как на ладони.

Ночь тянулась долго. Хотелось спать. Наконец нача­ло светать, но жизни вокруг не чувствовалось. Только Володя увидел, как на сторожевую вышку полез наблю­датель. Значит, ночью на ней никого не было.

Первыми, как обычно, в деревне проснулись женщи­ны и вот уже потянулись одна за другой с серпами на поле. Со станции проехал на велосипеде полицейский, а немного позже прошли по дороге еще двое. Внезапно Володя увидел женщину, копавшуюся напротив гумна в грядках. Ему даже показалось, что она искоса погля­дывает на гумно. Неужели заметила? Кажется, нет. Ра­зогнула спину и пошла в деревню.

Постепенно в помещении становилось душновато: солнце поднималось к зениту, а бургомистра все еще не было. Не появлялся он и в огороженном дворе на станции, потому что каждого, кто там проходил, Воло­дя видел в бинокль. Хотелось есть. Гасла уверенность втом, что бургомистр вообще здесь проедет. И таяла на­пряженность.

— Ребята, Бодягин! — вдруг негромко предупредил Володя.

Во дворе станции отмахивался хвостом от мух жере­бец бургомистра, но держал его под уздцы не хозяин, а один из рядовых полицаев. Немного погодя с крыльца сошел человек в немецкой форме и ловко вскочил в сед­ло. Лицо его разглядеть было нельзя, слишком далеко. Но вот жеребец двинулся к воротам, всадник на время исчез из виду и вновь показался уже на железнодорож­ном переезде, метрах в двухстах от гумна. Теперь Во­лодя сразу узнал его и спрыгнул с балки:

— Бургомистр!

Снова промах: ничего не подготовили, чтобы быст­рее выскочить из гумна. Начали карабкаться на стены, подсаживая друг друга. И когда, наконец, выбрались, увидели только пыль на дороге, поднятую копытами же­ребца...

Не раздумывая, Володя засунул под ремень пилотку со звездочкой и сказал:

— Пошли в волость!

Но через несколько шагов отказался от своего без­рассудного решения. Если уж рисковать, так рисковать своей жизнью, не жизнью ребят.

Оставив хлопцев у околицы деревни, чтобы перехва­тили Бодягина, если тот поедет назад, он огородами по­бежал к избе, находившейся напротив волостной упра­вы. Жеребец стоял во дворе управы около крыльца. Зна­чит, бургомистр там. Что, если подбежать к окну и бро­сить в помещение гранату? Но управа большая, в ней много комнат. В какой может в эти минуты находиться предатель?

Стоя за углом избы, Володя решительным окриком поворачивал назад всех, кто шел в управу. Увидев ав­томат, люди беспрекословно подчинялись: господа поли­цейские не шутят. Вдруг со двора в коридор быстро вбе­жал какой-то человек, и минуту спустя вместе с ним во двор вышел Бодягин. Слушая, что ему говорит человек, бургомистр будто умышленно повернулся вполоборота к Володе. И тогда Володя, глубоко вздохнув, прижал приклад автомата к плечу...

Бургомистр качнулся, а после второй очереди рухнул на землю. Закричал и присел на корточки человек, стоявший с ним рядом. Володя бросился во двор воло­стной управы, а через минуту туда же примчались Мико­ла с Анатолием. Испуганный выстрелами жеребец со­рвался с привязи, и его едва удалось удержать за повод уздечки. Раненый человек стонал.

— Не стой рядом с гадом! — сердито бросил ему Во­лодя, вытаскивая документы из карманов окровавлен­ного мундира бургомистра. Заодно он снял и пояс с пи­столетом. И, повернувшись к товарищам, приказал: — Быстрей уходите!

Хлопцы бросились бежать. Володя вскочил в седло и помчался вдоль улицы. Посередине деревни стояло не­сколько полицаев и крестьян. Никто даже не схватил­ся за винтовку, когда мимо на полном скаку пролетел жеребец бургомистра с незнакомым седоком. Все четы­реста дворов деревни только мелькнули в глазах Воло­ди. Сразу за околицей он повернул к болоту. «Все в по­рядке», вздохнул облегченно юноша и тут же мыслен­но выругал себя за то, что заранее не назначил место сбора группы.

На душе было легко. Очень хотелось пить. Володя решил завернуть в знакомую деревню. Но едва поднял­ся на пригорок, как тут же увидел, что с поля и с огоро­дов к болоту бегут люди. Пришлось скакать им напере­рез, чтобы успокоить.

В кустах настиг первого беглеца, седого запыхавше­гося старика. Тот с ужасом глянул из-под лохматых бро­вей и поднял руки.

— Ты что, дедуля? — рассмеялся Володя.— Думал, бургомистр? Так его уже нет!

— Вот теперь узнал... Это ж ты, сынок... Спасибо те­бе...

— За что?

— Спас ты людей от нечистой силы. Позавчера он дом моей дочери в Ольховке спалил.

— Иди, дедушка, скажи людям, чтобы возвраща­лись, а мне нужно ехать. Как бы в погоню не бросились

В деревне Володя остановился возле колодца, вытащил ведро воды и принялся жадно пить. Жеребец тоже потянулся к ведру.

— И ты хочешь? Ну что ж, пей, пей...

На крыльцо соседнего дома вышла женщина.

— Куда вы едете? — спросила она.

— В лес.

— На переезде немцы сужают железнодорожную ко­лею...

— А другой дороги нет?

— Кругом болото. Да и насыпь крутая, лошади не подняться.

— Да... Не возвращаться же. Была не была, про­скочу!

Володя выехал из деревни, засунул пилотку под ре­мень и посмотрел на дорогу. Он опасался встречных фа­шистов: в сторону не бросишься, не позволят глубокие и широкие канавы. Но на дороге никого не было, и, подъ­ехав поближе к железнодорожной насыпи, юноша при­держал жеребца. Впереди, за кустами ольшаника, вид­нелся переезд, но и на нем не было ни одного немца. Только немного в стороне слышался лязг железа и глу­хие удары молота. Отломив гибкий ольховый прут, Во­лодя пригнулся к шее жеребца и с места рванул в га­лоп. Копыта пробарабанили по шпалам, настланным на переезде, слева промелькнул замахнувшийся молотом немец, и — все, вот он, спаситель, родной лес!

В Ольховку юноша въехал шагом, чтобы не напу­гать людей. Возле одного из пепелищ стояли несколько мужчин, женщин и детей. И хотя Володя появился не­ожиданно, они сразу узнали его, обступили со всех сто­рон, начали расспрашивать, откуда у хлопца жеребец самого пана бургомистра.

Но надо было спешить, и, сказав, что ольховцы мо­гут больше не бояться Бодягина, Володя поскакал даль­ше. Жеребец устал, неохотно шел по петляющей в лесу незнакомой дороге, и пришлось время от времени под­гонять ро прутом. Но вот, наконец, и лагерь...

Первым из командирской землянки вышел Сергеев и, ни о чем не спрашивая, обнял и поцеловал Володю. Только после этого показался Илья Карпович. Он сдер­жанно поздравил юношу с благополучным возвращени­ем, обошел вокруг жеребца, похвалил его:

— Хор-рош, ничего не скажешь!

— Примите в подарок, товарищ командир! — вме­сто рапорта сказал Володя.

— Спасибо, у нас пока нет коня с седлом. А где ос­тальные хлопцы?

— Ушли раньше меня более безопасной дорогой. Пе­рестрелки не было. Но обстоятельства сложились так, что даже о месте сбора не успели договориться.

— Пообедай и приходи в землянку,

— Какой обед? Это будет только вчерашний ужин,— рассмеялся Володя.

До позднего вечера пробыл он в штабной землянке, имеете с командиром рассматривая документы Бодяги­на, Оказалось, что тот числился не только бургомистром волости, но и начальником четвертой части СД по борь­бе с партизанами,

— Теперь, Илья Карпович, дорога для диверсий рас­чищена,— сказал юноша.

— Правильно. А мы побаивались, как бы ты на этом матером волке зубы не сломал. Впрочем, храбрые все­гда побеждают. Хотя я не думал, что вы устроите заса­ду в самом его логове.

— В том-то и дело, что и он этого не думал! Одно меня беспокоит: уже поздно, а ребят все нет. Наверное, они остановились около болота, а потом завернули в Ду­бовую Гряду. Если так, то молодцы: с вышки их отход к болоту был отлично виден.

Вернулись ребята только на следующее утро. На но­гах Анатолия поблескивали хромом сапоги Бодягина, и даже зеленую ленточку, свидетельство гитлеровских наград, парень не забыл прихватить с собой. Вместе с группой пришел и учитель Деревяко, который учил по­чти всех ребят и девчат из Дубовой Гряды. Как раз на­кануне, по приказанию Бодягина, учителя арестовали за агитацию против немцев и пригнали в волость. Узнав об этом, бывшая учительница немецкого языка, которую фашисты иногда приглашали в качестве переводчицы, пришла в управу, чтобы защитить своего коллегу. Дол­го ждала она немцев н бургомистра, но явился только Бодягин и сразу принялся ругать крестьян за то, что они привезли на станцию мало сена. Стоя возле окна, учительница смотрела на улицу. Вдруг морщинистое лицо ее побелело, и, подойдя к Деревяко, она шепнула:

— Мы окружены.

В это время в управу прибежал сотский, которому его сестра сообщила, что рано утром, копаясь на огороде, она заметила голову какого-то человека, на мгновение показавшуюся нз дыры на крыше гумна.

— Не видишь? — оборвал его бургомистр, кивнув в сторону арестованного и переводчицы.— При посторон­них... Выйдем во двор.

Оба вышли, и тут началась стрельба. Полицейский, охранявший учителя, вышиб прикладом винтовки окон­ную раму и выскочил в огород. Следом за ним, испугав­шись, что вот-вот в окно полетят гранаты, бросились все, кто находился в управе. В партизанах, совершивших на­падение, многие узнали хлопцев из Дубовой Гряды. Опа­саясь оставаться в Слободе, Деревяко отправился в Ду­бовую Гряду, где встретился со своими бывшими учени­ками, заглянувшими в родную деревню.

— А я думал, что Бодягин с хорошим человеком раз­говаривает,— выслушав рассказ учителя, сказал Воло­дя.— Еще и посочувствовал ему, когда случайно ранил. А надо было добить гада.

— Он и так не жилец: пуля прямо в живот угодила,— махнул рукой Деревяко.

— Вот как? Ну что ж, собаке собачья смерть!

Зина была хмурая, печальная.

— Зиночка, сходим на озеро,— предложил Володя, чтобы как-то поднять ее настроение.

— Если хочешь, пойдем.

— Что с тобой?

— Как что? Видишь, докладывала не так, как хотел командир,— деланно улыбнулась девушка.

— В первую очередь я не командир, а твой...

— Не трогай меня! Я поняла, что Вале ты очень нра­вишься. Не зря спрашивала, как бы тебя увидеть. Мо­жет, и видела, когда ты на коне по деревне летел... Сколь­ко времени прошло, как мы вернулись, а ты даже не поговорил со мной... Загордился? Еще бы, твоя слава растет!

— Слава эта не моя, а наша общая. К тебе же не мог подойти, потому что вон сколько партизан: каждый интересуется, расспрашивает. По-твоему, надо было за­драть нос и не разговаривать ни с кем? Вместо того что­бы попусту дуться, взяла бы и рассказала о Вале.

— Хочется послушать? Еще бы: она красивее меня.

— Глупенькая, есть и парни красивее, чем я. Ну и что?

Дальше, до самого озера, они шли молча. На берегу Зина остановилась и посмотрела Володе в глаза.

— Лучше тебя никого нет,— сказала она.

Сели на ствол поваленной ветром березы. Володя прижал голову девушки к груди и начал перебирать пряди ее светлых волос. Но на тропинке появился Пылила и еще издали крикнул:

— Быстрее к командиру! Зовет!

— Вот тебе и искупался,— протянул хлопец Зине ру­ку,— Пошли.

И, поравнявшись с поджидавшим их Павлом, спро­сил:

— Ну, как дела? Где ты теперь?

— Э, не спрашивай... Хотел к тебе в группу, а комис­сар назначил в хозяйственный взвод.

— Что же, плохо?

Вместо ответа Пылила неопределенно повел плечами.

— Кажется, командир хочет тебя куда-то послать,— сказал он.

— Почему ты так думаешь?

— Догадываюсь.

Павел не ошибся. Илья Карпович решил создать спе­циальную группу по выплавке тола из артиллерийских снарядов, чтобы запасти побольше взрывчатки на зиму. Вот и хотел посоветоваться с командиром подрывников, назначить ли старшим в эту группу Пылилу. Володя не возражал, даже похвалил Павла за старательность, сказал, что теперь ему можно верить. Договорились, что место, где будет спрятан тол, должна знать и диверсионная группа. Лучше всего часть взрывчатки заранее подвозить поближе к железной дороге.

— Я думаю,— сказал Илья Карпович,— что и другие отряды попросят помочь им взрывчаткой. Сделать это в нашем районе сможем только мы. Вот и пускай ребята поработают недели две.

— За такой срок можно много выплавить,— согласился Володя.

— Отлично. Кроме вашей, пора создавать и другие взрывные группы. Пожалуй, придется забрать у тебя Миколу Вересова и поставить во главе еще одной комсомольско-молодежной. Справится?

Но Володя ответил, что Микола у него заместителем, и они поклялись быть только вместе.

13

На молодых березках еще кое-где держались желтые листья, а с ольхи они осыпались зелеными. Чуть пожухлые, листья шуршали под ногами и не давали глубоко проваливаться в набрякшее водой болото. Усталые пар­тизаны шли в Дубовую Гряду. Тамошние жители уже знали, кто из их односельчан в партизанах, поэтому груп­па не боялась иногда появляться в деревне и днем. Шайдобиху предупредили, что, если погибнет хоть одна партизанская семья, будет уничтожен и ее сын, и сама она. Этого оказалось достаточно, чтобы даже Василь больше не слышал от матери ни одного доноса или ого­вора.

Хлопцы решили зайти домой, чтобы ночью помочь родным вывезти из деревни и припрятать в тайниках со­бранное в конце лета зерно. Тетка Вера узнала о судьбе дочери и совсем поникла. Надо было и ей помочь.

Наконец добрались до канавы и тут, на мокром тор­фе, увидели множество отпечатков шипов и каблуков.

— Немцы прошли. Но только в одну сторону, к деревне,— сказал Микола.— И совсем недавно.

Володя поднес к глазам бинокль.

— Вижу. Шестнадцать. Сожгли мосты на шоссе, вот и приходится им топать пешком. Ничего, скоро летать заставим. Но что им в деревне надо?

Ребята направились по следам фашистов, но, вы­бравшись из болота, повернули назад, потому что даль­ше тропинка исчезла. Решили поставить мину и устро­ить засаду. Немецким штыком Володя выкопал в торфе ямку, дно ее сразу начало заплывать водой, и пришлось его немножко присыпать. Крышка противопехотной ми­ны нажимного действия оказалась на одном уровне с поверхностью тропинки. Как же ее замаскировать? На­валить торфу — может взорваться от тяжести, присы­пать листьями — сразу заметят. Но хлопцы нашли вы­ход, Прикрыли мину тонкими прутьями, натеребили из ближайшего стога сена и растрясли его не только на мину, но и по всей тропинке до самого края болота. За­лечь решили в кустах по обе стороны канавы и, как только раздастся взрыв, сразу открыть огонь.

Володя проверил, кому и откуда придется стрелять. Ивана и Федора с ручным пулеметом он перевел подальше от мины, но ближе к тропинке, чтобы они могли бить по шеренге в лоб. А сам вместе с Зиной залег почти на­против заминированного места. Вскоре партизанам на­доело ждать появления фашистов, и они начали перего­вариваться.

— Чего ты там ерзаешь? — заворчал Микола на Ана­толия. — Голову маскируй, а он ноги в грязь вбивает.

— Я упор делаю, чтобы можно было сразу вскочить.

— Собираешься удирать?

— Не удирать, а догонять.

— Тихо вы там! Скоро должны показаться,— при­крикнул Володя и посмотрел на Зину.— Ну, ты и зама­скировалась, даже ноги в траве.

— Мне очень удобно. Вон просека, все хорошо видно.

— Молодец, правильно.

— Идут! — предупредил кто-то с другой стороны ка­навы.

Володя поднялся на колени и опять посмотрел в би­нокль.

— Вот гады, группами движутся. Приготовиться!

Гитлеровцы приближались. Хотя и знали ребята не­которые немецкие слова, запомнившиеся на уроках в школе, но о чем фашисты разговаривают, понять не мо­гли. Первым шагал пулеметчик, за ним солдаты с пере­брошенными через плечи вязанками лука, а некоторые несли в руках пилотки, полные куриных яиц. Вторую группу возглавлял длиннющий фон Шпрейк. Пулеметчик угодил ногой прямо на мину, и грянул такой взрыв, что, казалось, содрогнулось болото. Бросая гранаты, фашисты отошли назад. Одна граната разорвалась недалеко от Зины, и девушка вскрикнула.

— Ты ранена? — испугался за нее Володя.

— Нет, немца убила.

— Не поднимай голову, перезаряди винтовку! — кри­кнул юноша и выскочил на бровку.

Он увидел, что несколько гитлеровцев бегут к дерев­не, а остальные свернули в кусты. Только один спрятал­ся в картофельной ботве.

— Микола, догоняй его! — показал Володя.

Стало тихо, все продолжали лежать на своих местах. Володя наблюдал, как Микола топчется в ботве, разы­скивая немца. Но тот вдруг сам поднялся из борозды, подняв над головой дрожащие руки.

На месте стычки остались четыре трупа. Среди уби­тых оказался и сельскохозяйственный комендант майор фон Шпрейк. После взрыва он бросился к просеке, хо­тел метнуть гранату, но Зина успела выстрелить на миг раньше, и граната разорвалась у гитлеровца в руке.

Собрав трофейное оружие, партизаны направились к Миколе.

Пленный немец оказался антифашистом. Звали его Фридрих Бауер. Уезжая на восточный фронт, он поклял­ся своей семье, что не убьет ни одного советского чело­века. В мундире Бауера был зашит документ, свидетель­ствовавший о том, что Фридрих является членом Ком­мунистической партии Германии. Этот документ он и по­казал Миколе. И все же немецкий солдат не совсем ве­рил, что ему сохранят жизнь. Ведь геббельсовская пропа­ганда все время трубила о том, как жестоко расправля­ются коммунисты, особенно партизаны, с пленными. Од­нако юноша, который стоял перед Бауером, смотрел на него без враждебности.

— Не подстроено ли все это? — взглянув на доку­мент, усомнился Володя.

Микола не согласился.

— По рукам видно, что человек рабочий,— сказал он.— И фотографию посмотри: четверо детей.

Поняв, что Володя ему все еще не верит, Фридрих прижал руку к груди:

— Товарищи, немецкий коммунист говорит вам правду.

В Дубовой Гряде поднялся переполох. Мало того, что сельскохозяйственный комендант приказал в трех­дневный срок доставить на станцию по восемьдесят пу­дов зерна с каждого двора, по две тонны картофеля, а со всей деревни шесть коров, десять свиней, сотню кур и пятьсот яиц, так еще и бой произошел неподалеку. Люди не знали, что делать. Но появление на улице партизан с пленным немцем и известие об убийстве фон Шпреика обрадовало крестьян. Особенно ликовал старый Рыгор, которого комендант назначил ответственным за сдачу принудительной дани.

Старик в тот же вечер обошел все избы и предупре­дил каждого односельчанина, чтобы зерно поскорее спрятали. А сам решил доложить в комендатуру, что земля у них плохая и у людей ничего нет.

Всю ночь партизаны помогали зарывать зерно в ямы. Работал и Фридрих.

Начинало светать. Неимоверно уставший за прошлый день и минувшую ночь, Володя сидел, опершись локтями о край стола, и дремал. Вдруг в дверь кто-то постучался. Мария спросила, кто там, и по голосу из-за двери Воло­дя узнал Войтика, отца связного-полицейского.

— Открой, мама,— сказал он.

Порог переступил человек средних лет. Он прошагал семь километров для того, чтобы предупредить жителей Дубовой Гряды: сегодня в деревню нагрянут эсэсовцы. Узнал об этом его сын. Немцы хотят выяснить, кто убил Шпрейка и трех солдат. Они считают, что в районе дей­ствует группа красноармейцев, этой же ночью взорвав­шая на железной дороге поезд. Вот и должны крестьяне говорить, что видели именно эту группу.

— Передайте Леше, что мы очень благодарны ему,— сказал Володя.— И вам большое спасибо, товарищ Войтик.

Они вместе вышли из дома.

По дороге Войтик сообщил, что завтра в их деревню приедет Василь. Но Володя не придал этому значения, попрощался и побежал к деду Рыгору. Он попросил ста­рика, чтобы тот обошел все дворы и предупредил, как нужно отвечать фашистам.

— А я этим эсэсам скажу,— хитро усмехнулся ста­рик,— что в деревню пришли десантники, угрожали мне расстрелом, отобрали последнее сало, да и подались ку­да-то под Жлобин. Нехай догоняют.

— Правильно, так и скажи,— рассмеялся Володя и отправился домой.

Покинув Дубовую Гряду, партизаны остановились на дневку в Волчьем Логе. Вечером они хотели вернуться в деревню и узнать, что там делали гитлеровцы. С верши­ны высокой ели Володя долго наблюдал за тем, как по дороге проехали мотоциклисты, вслед за двумя парокон­ными телегами прошла большая группа солдат.

А немцы даже не думали, что на борьбу с ними под­нялись деревенские жители. Они считали, что все убий­ства и диверсии совершают либо красноармейцы, попав­шие в окружение, либо пленные, бежавшие из лагерей. Однако события, происходившие в окрестностях Дубовой Гряды, все же насторожили эсэсовцев. Вот почему, прибыв на место, они начали обыскивать избы, хлевы, по­вети и гумна. Но, конечно, никаких следов красноармей­цев не нашли.

Немецкие офицеры и переводчик расположились в избе тетки Алены, где на стене по-прежнему висел порт­рет фюрера. Первым на допрос вызвали Рыгора. Тот пришел в залатанном, обшарпанном кожушке и зимней шапке, которую теперь не снимал и летом. Увидев, что эсэсовский офицер, сняв фуражку, причесывается перед зеркалом, Рыгор поспешил сдернуть шапку с головы, шершавой ладонью пригладил редкие седые волосы и, заложив руки за спину, встал перед столом.

— Кто вы? — усевшись на стул, через переводчика спросил офицер.

— Теперь? Никто,— ответил старик.

— А раньше?

— В таких летах, как вы, пан офицер, я был бомбардиром-наводчиком шестьдесят первого полка. В армии генерала Брусилова, если слышали о таком. Имел три Георгиевских креста, значит, только одного не хва­тило до полного кавалера. Ну, а как началась револю­ция, у меня их... того, содрали. Жалко было, да что по­делаешь.

— Я спрашиваю, что вы делали перед этой войной?

— Ах, перед этой? Конюхом в колхозе работал, по­тому как лошадей люблю. Вот у нас на батарее были кони — не чета теперешним: аж за Варшаву зашли!

— Где ваш староста?

— Откуда мне знать? — Рыгор пожал плечами. — Не сказали, куда увозят.

— А вы не хотите оказаться вместе с ним?

— За что, пан начальник?

— Вчера вы получили приказ. Собираетесь его вы­полнять?

— Да как же выполнить, как? Ваши вчера сами хо­дили по избам, видели, что у кого есть. Разве можно по­следнее отбирать у людей? Бог накажет!

— Где ваша молодежь?

— Минуточку,— Рыгор сунул шапку под мышку и начал загибать пальцы.— Василь Шайдоб у вас, поли­цейским служит. Микола, сын Вересихи, тоже у вас. Девушку, которая его любила, на железнодорожной стан­ции убили... Вот вам уже трое... Семью Зубенков, извиня­юсь, перестреляли, пришлось их старшему сыну, Анато­лию, податься в Бобруйск к тетке...

— Где Бойкач?

— Володька? Нашли о ком спрашивать! Он же ма­лость умом тронутый, вечно сует нос куда не просят. И теперь... Поеду, говорит, белый свет погляжу, да и ма­хнул в Германию.

— Кто же у вас тут бандит? Кто вчера убил фон Шпрейка? — теряя терпение, крикнул офицер.

Но это не испугало Рыгора. Он даже позволил себе улыбнуться:

— Кто, кто... Нагрянула полная деревня красноар­мейцев — узнай, кого из них как зовут...

Офицер переглянулся с другими эсэсовцами. Посы­пались вопросы. Сколько было красноармейцев? Какое у них оружие? Куда ушли? Куда девался солдат из груп­пы фон Шпрейка?

Рыгор отвечал обстоятельно и спокойно. А исчезнув­шего солдата даже пожалел: мол, скрутили красноармей­цы бедняге руки и увели с собой.

Наконец офицер приказал отпустить старика и вы­звать Марию и Вересиху.

Мария сразу расплакалась, начала жаловаться, что сын ее ненормальный, потому и отправился Европу смо­треть. А с Вересихой получилось хуже. Ведь по всем дан­ным Микола, ее сын,— отъявленный бандит! Не появ­лялся ли он в деревне после побега? Если так, матери от расстрела не уйти!

Для пущей убедительности один из гитлеровцев размахнулся и ударил женщину рукояткой пистолета по лицу. Вересиха упала, ее подняли и вытолкнули за дверь.

Вызвали и еще нескольких женщин. Их тоже расспра­шивали о красноармейцах и о пропавшем немецком сол­дате. Эсэсовцев удивляло, что все говорят одно и то же — очевидно, в деревне действительно побывали советские окруженцы.

Допрос окончился. Медленно проехали по улице две повозки с трупами. Так и пришлось эсэсовцам покинуть деревню, ничего не добившись от крестьян.

Обо всем, что происходило в Дубовой Гряде, парти­заны узнали в тот же вечер от своих родственников и односельчан. Володя не ожидал, что налет эсэсовцев за­кончится без жертв, и теперь не скрывал радости. Внача­ле он хотел вместе с группой вернуться в отряд, но Ми­кола напомнил о Василе.

— Надо прикончить этого гада,— твердо сказал хло­пец.— За Лиду мы обязаны отомстить.

Ребята дружно согласились. Только Фридриха при­шлось запереть в амбаре, оставив с ним Ивана.

Никто не знал, с какой целью Василь приедет в вы­ходной день в деревню Марковщина, знакомую всем хлопцам. Деревня эта тянулась вдоль железной дороги и одним концом упиралась в осушенное болото. Отсюда и решили войти. Володе было известно, что, кроме Леш­ки Войтика из Марковщины, служит в полиции еще один парень, по фамилии Зыга. Заядлый пьяница, он до вой­ны два года просидел в тюрьме за воровство. Чтобы слу­чайно не наткнуться на Зыгу, партизаны шли по дерев­не настолько осторожно, что не залаяла ни одна собака.

Было сыро, все время сеял мелкий дождь. В избе Войтика почему-то светилось окно, и это насторожило ребят. Володя послал Мишу разведать, нет ли у связно­го чужих, но в избе слышался только плач ребенка и го­лос укачивающей его женщины. Командир приказал всем пройти в огород и ожидать, пока он вернется.

Через окно Володя увидел в избе сестру Алексея с ребенком на руках и тихонько постучался.

— Леша, кто-то стучит,— послышался ее голос.

Алексей потушил лампу и открыл дверь.

— Хорошо, что пришел! — шепнул он.

Связной сообщил, что утренним поездом должен при­ехать с тремя полицейскими Василь, решивший женить­ся на здешней девушке. После свадьбы он хочет забрать из Дубовой Гряды мать и сестру, а потом вывести на чи­стую воду всех, кто взрывает мосты и убивает немцев и полицаев. Ругал дураков эсэсовцев: не смогли найти ви­новных. Ничего, скоро он покажет, как нужно разобла­чать бандитов!

Володя знал, что Илья Карпович не похвалит его за самовольную «охоту». Еще вчера, после диверсии, груп­па должна была вернуться в отряд. Но, подумав, решил: будь что будет.

Алексей оделся и провел хлопцев к месту, где можно было устроить засаду. Метрах в двухстах от железно­дорожного полотна начинались огороды, обнесенные колючей проволокой. На участке рядом с переулком партизаны сняли проволоку и залегли между грядами. Нудно было взять полицаев без выстрела, чтобы не привлечь внимание немцев, ехавших в поезде.

Со стороны Жлобина послышался гудок паровоза. Вскоре над полотном дороги появились клубы густого дыма и на разъезде заскрежетали колодки тормозов. Володя с Миколой лежали впереди всех и видели, как с подножки вагона спрыгнули четверо полицаев, сразу направившихся к переулку. Они громко разговаривали, смеялись, подходя все ближе и ближе. И не успел Воло­дя скомандовать «руки вверх!», как Микола уже стоял перед Василем. Тот и еще один полицай подняли руки, но двое остальных метнулись в разные стороны. Володя вскинул автомат и короткой очередью срезал одного, побежавшего к деревне. В ту же секунду он почувство­вал резкую боль в левой руке — в нее угодила пуля вто­рого полицаи.

— Ах ты, гад недобитый!

Но и тому не удалось уйти: заметив силуэт бегущего по огороду человека, Федя свалил его очередью из руч­ного пулемета.

А из вагонов все еще стоявшего на разъезде поезда уже гремели автоматная пальба всполошившихся гитле­ровцев.

Надо было немедленно уходить, и партизаны погнали захваченных полицаев за избы, к кустам, видневшимся неподалеку в расплывчатом предрассветном сумраке.

— Товарищ командир, ты ранен? — встревоженно спросил Миша.

— Ничего страшного.

Володя остановился, провожая глазами тронувшийся поезд.

— Небось, не сунулись, побоялись,— довольно усме­хнулся он.

А Федор все еще не был уверен в том, что действи­тельно прикончил «своего» полицая.

— Может, вернуться и добить? — предложил он.

— Что ж, теперь это можно,— согласился командир группы.

И тут неожиданно для всех вмешался Василь.

— Не надо, это Зыга,— сказал он.— Будет отстреливатъся. Не ходи.

— Слышите? Шайдоб жалеет меня, — зло рассмеялся Володя и сбросил шинель. Пуля пробила левую руку ни­же локтя, не затронув, к счастью, кость. Зина перевязала рану бинтом, который всегда брала с собой на вся­кий случай.

Василь с ужасом смотрел на хлопцев. И когда Мико­ла подтолкнул его, приказывая шагать быстрее, поли­цай заскулил:

— Братцы, я виноват... Знаю, что пощады мне не будет... Но тяжело умирать от ваших рук, пускай бы кто-нибудь другой...

— Ты знаешь, кого этот гад застрелил? — обратился Володя ко второму полицейскому.— Нашу партизанку-комсомодку.

— Он мне говорил.

— Согласен его прикончить?

— Могу, — не раздумывая, согласился пленный.

— Вот и отлично. Твой друг по оружию тебя и убъет,— мрачно «утешил» Шайдоба Володя.

В условленном месте их встретили Иван и Фридрих. У полицаев глаза полезли на лоб от удивления, когда они увидели немца.

Командир отряда начал беспокоиться: группа подрывников давно должна была вернуться, а ее нет и нет.

«Хоть бы с ними чего-нибудь не случилось», — думал Илья Карпович. Сергеев, больше знавший Володю, успокаивал его:

— Парень с головой, на рожон не попрет. Прежде чем что-то начать, основательно обдумает, посоветуется со своими хлопцами. Я за них не волнуюсь.

В эту минуту им доложили о возвращении группы. Командир и комиссар вышли из землянки.

— Ты где пропадал? — строго спросил Илья Карпович.

Володя подробно рассказал обо всех перипетиях похода, не скрыв ничего. Командир внимательно выслу­шал, но счел нужным предупредить, что в дальнейшем не потерпит никакого самоуправства.

— Ты обязан только выполнять мои или комиссара приказания, понял? — в заключение добавил он.

Володя насупился:

— Так я и знал, что вы будете меня ругать. Но ина­че поступить не мог.

Илья Карпович ушел в землянку, а Сергеев, внима­тельно приглядевшись к Володе, спросил у ребят:

— Что это с ним?

Но все словно воды в рот набрали. Только Микола отважился внести некоторую ясность:

— Легко ли двое суток глаз не смыкать.

— Ладно, хлопцы, идите отдыхать. Пленных допро­сим потом.

Зина принесла санитарный пакет, йод и еще раз пе­ревязала Володе рану. Рука посинела и вспухла.

Шли дни. Командование так и не узнало, что командир диверсионной группы ранен. Отряд готовился к по­дходу, а куда — Володе пока не говорили.

— Что это за секретная операция у нас готовится? — не выдержав, спросил он у Сергеева.

Тот усмехнулся и ответил, что ему, пожалуй, об этом не нужно знать.

— Большего секрета, чем ваше нахождение в хлеве пожалуй, не было,— Володя сделал ударение на послед них словах.

— Ну и ядовитый же ты стал, чертяка,— засмеяло комиссар и взял юношу за руку.

Тот невольно вскрикнул.

— Ты ранен?

Пришлось признаться,

— Почему скрывал?

— Думал, само заживет.

— А мы как знали, когда решали, какую группу ставить для охраны лагеря. Отряд уходит взрывать мост через Березину. Разведка установила, что гитлеровцы усилили охрану мостов, но, надеюсь, удастся разбить с помощью минометов.

— Ни пуха вам, ни пера. Придется мне малость сидеть: рукой не могу пошевелить.

Сергеев сообщил, что суд над полицаями состоится после возвращения отряда в лагерь. На допросе выяснилось: Василь участвовал в массовых расстрелах советских людей в районе Жлобина, собственноручно расстрелял командира Красной Армии, живыми бросал еврейских детей в яму. По его доносу арестовали Савку, который теперь на каторжных работах в Германии. А Лиду все еще держат в тюрьме. Его сослуживец попал в поли­цию не по собственной воле, а по принуждению гитлеровцев, называвших это мобилизацией.

После обеда в лагере осталось совсем немного пар­тизан. Без дела Володя сидеть не мог и, вырезав кусок дубовой коры, принялся распаривать его. Зина спросила, для чего понадобилась кора, но юноша не ответил. Дол­го наблюдала она за непонятной работой Володи, нако­нец догадалась:

— Знаю! Ты хочешь вырезать барельеф Ленина, да?

— А помнишь нашу школьную газету «Искры Иль­ича»? Я в ней всегда Ленина рисовал. Скоро Октябрь­ские праздники. К этому времени и барельеф закончу.

Отряд вернулся на следующий день к вечеру. Володя, услышав, как по корням деревьев застучали колеса те­лег, поспешил навстречу. Или от усталости, или от по­стигшей неудачи лица партизан показались ему не­обычно суровыми. Увидев юношу, учитель Деревяко ска­зал:

— Наконец-то и мне посчастливилось увидеть красо­ту мощных ночных взрывов.

— Если наших взрывов, так хорошо,— улыбнулся Володя.

— Наших, конечно, наших! Мост взорвали, но и нам не повезло: двое убиты, пятеро ранены.

— Кто погиб?

— Один местный, из Ольховки, а второй — пулемет­чик, родом из Саратовской области. Под Гомелем попал в окружение и остался здесь.

— Знаю, его доктор Ярошев рекомендовал. Хороший был парень. Как же это?

— Связь с Красным Берегом мы перерезали, охрану разогнали, но очень долго провозились на мосту. Отку­да ни возьмись — машина с немцами, и давай они из ми­нометов и пулеметов бить. Пули не доставали, а мины засыпали мост и шоссе. Если бы не эта проклятая ма­шина...

— Почему же дорогу не заминировали?

— Да ведь связь ликвидировали. Никто не думал, что немцы неожиданно нагрянут.

Сергеев послал Федю Кисляка за доктором.

Утром приехал Ярошев. Из землянки вынесли тяже­лораненого партизана. У него была пробита осколком мины грудь, и парень, часто дыша, стонал. Доктор сде­лал укол, начал вынимать осколок. Раненый громко за­кричал от боли — и весь лагерь будто замер. Не было слышно ни смеха, ни разговоров, ни даже шагов и лес­ного шума. Часовой, охранявший землянку, где сидел Василь, издали наблюдал за тем, что делает врач.

А Василю показалось, что это кричит его напарник-полицейский. «Или режут, или ноги на огне жгут»,— по­думал полицай, прислушиваясь к шагам часового. Но они почему-то затихли. Шайдоб осмотрел все углы зем­лянки и в одном из них вырвал большой корень. Потом стал копать руками и обломком корня яму. Не слыша шагов снаружи, он лихорадочно рыл лаз в песчаной поч­ве, как лисица, забираясь глубже и глубже. Запах зем­ли казался таким же, как на кладбище во время похо­рон отца, и Василь спешил вырваться на поверхность. Последний кусок дерна он подмял под себя вместе с мо­лоденькой березкой и, высунув голову из образовавшей­ся дыры, полными страха глазами осмотрелся вокруг. Было тихо. И, подняв плечами пласт гнилых листьев, по­лицай на четвереньках заспешил к ближайшей густой елке.

В ту же минуту чья-то сильная рука схватила его за ворот и прижала к земле.

— Отпусти, ты же свой хлопец,— взмолился Ва­силь.— У меня есть золото. Я тебе...

Грянул выстрел. Со всех сторон к землянке сбега­лись партизаны. Вскинув винтовку на плечо, навстречу им шагнул Анатолий. «Жаль, легкая смерть досталась этому гаду»,— подумал он.

— Ты что сделал? — крикнул Володя, увидев убито­го Шайдоба.— Его же сегодня судить должны были!

— Судить? А если он убежать хотел? Вот и не удер­жался...

14

Над лагерем бушевала метель. Окрестный лес потре­скивал и стонал. Но жизнь в лагере шла своим чередом. Фридрих Бауер организовал в отряде мастерскую по ремонту оружия и каждый дяпь скрипел напильником по железу. Он старательно учил русский язык и вскоре смог расспрашивать партизан о том, что слышно на фронте.

Сегодня Бауер услышал от кого-то, будто армия Паулюса окружена советскими войсками, и вместо мастерской поспешил в землянку к хлопцам. Оттуда под аккомпанемент баяна слышалась песня «Есть на Волге утес...». У входа Фридрих остановился, чтобы внезапным появлением не помешать певцу.

Он искренне привязался к ребятам из Володиной группы и с радостью встречал их, когда они возвраща­лись с очередного задания,

Еще по пути на фронт немецкий коммунист сомне­вался, станут ли разбираться с ним, дадут ли сказать хоть слово, если он попадет в плен. Встреча с юными партизанами развеяла эти сомнения, и с тех пор Фридрих полюбил их. Он с удовольствием проводил бы как мож­но больше времени с подрывниками, но опасался надо­есть им.

Закинув руки за голову, Володя лежал на нарах. Уви­дев Фридриха, он поднялся.

— Я пришел сказать здравствуйте,— кивнул головой Бауер и спросил, сомкнув обе руки кольцом: — Правда, что фашисты на Волге так? Паулюс воет, как волк: у-у-у...

Ребята засмеялись, поняв, почему пришел Фридрих. Трудно было ему жить, не зная своей дальнейшей судь­бы. Он понимал, что решить ее может только советский народ. А когда Володя подтвердил, что под Сталингра­дом действительно окружена шестая гитлеровская ар­мия, немец на радостях вытащил из кармана фотогра­фию и расцеловал ее.

— Марта, детки, ваш отец жив,— сквозь слезы гля­дя на расплывающиеся изображения родных, произнес он.— Скоро мы будем вместе, а когда-нибудь приедем в гости в Советский Союз.

Известие о битве на Волге, словно эхо, разносилось по деревням, подбадривая людей, вселяя в них веру в освобождение от фашистского ярма. Партизаны каж­дый день слушали по радио сообщения о положении на фронте. Теперь Володя особенно болезненно переживал, видя в бинокль на железнодорожных платформах тан­ки, артиллерию и другую технику, направлявшуюся на фронт. Юноша был уверен, что победа над врагом в значительной мере зависит от партизанских подрывни­ков. Как только зажила рана на руке, он попросил у ко­мандования разрешения взорвать водокачку в Жлоби­не. Пускай воду на паровозы таскают вручную, все же на некоторое время застопорится движение поездов. Посоветовавшись с комиссаром, командир согласился.

Зимой партизаны стали более осторожными. Чтобы враг не попал в расположение отряда, кроме часовых, вокруг лагеря пришлось выставить секретные дозоры.

Начинало светать, когда диверсионная группа вышла из леса и по подмерзшему болоту направилась к Дубо­вой Гряде. Тропинку запорошило снегом. Володя шел первым. Дойдя до болотистой речки, не замерзающей и зимой, он настороженно остановился: берега речушки соединяло только одно бревно, остальные исчезли. На противоположном берегу, между кустами, извивалась та­кая же тропинка.

— Тут кто-то побывал,— негромко сказал Володя.— Не может быть, чтобы свои разрушили мостик.

«Ж-ж-ик!».— послышался с другого берега непонят­ный звук. Командир схватил Миколу за руку и присел. Притаились и остальные. Странный звук за рекой повто­рился.

— Отползать! — почти шепотом приказал Володя.

Партизаны один за другим поползли за большой ло­зовый куст. Там поднялись на ноги и осторожно напра­вились к дороге, по которой крестьяне возили сено, что­бы обойти кладку стороной.

— В опасных местах нужно прислушиваться ипри­сматриваться ко всему,— напомнил Володя.

— Разве здесь опасное место? — удивился Иван.

— Вышел из лагеря, и дальше каждый шаг опасен. Ты не понял, Микола, что это там жикало?

— По-моему, пружина затвора.

— Верно, у пулеметов оттянули затворы. За речкой засада, но почему именно там? Неужели фашисты век ночь просидели?

— Жаль, противопехотных нет. Мы бы их малость проучили,— сказал Микола,— Скоро совсем светло будет. Давайте обойдем с тыла и узнаем, кто там...

Группа выбралась на опушку леса и остановилась за косматыми сосенками. Через час хлопцы увидели человек двадцать немцев в белых маскировочных халатах.

— Федя, секани из пулемета, погрей их, — попросил Анатолий.

— Далеко, патронов жалко,— возразил командир, — Да и незачем себя обнаруживать.

— Вот дураки, разобрали кладку, — засмеялся Микола.

Но Володя не согласился с ним:

— Нет, фашисты не дураки. Вся их беда в том, что они наших людей считают дураками.

Гитлеровцы скрылись за пригорком. Партизаны по­вернули к болоту и направились в Дубовую Гряду. Там Володя хотел переодеться, чтобы пойти в Жлобин.

Собрался он быстро, да так, что теперь юношу труд­но было узнать. Надел выцветшую бобриковую свитку, подпоясался сыромятным ремнем, на ногах — стоптан­ные валенки. Обыкновенный деревенский хлопец, да и только! Но в карманы опустил две гранаты и пистолет. Зина провожала Володю за деревню.

— Я на тебя обижена,— сказала она.— Обещал, что всегда будем вместе, а идешь один.

— Зиночка, я тебя никогда не оставлю. В городе бу­ду — и ты со мной, в деревне — тоже. Не думай ничего плохого, все будет в порядке.

Девушка долго смотрела ему вслед.

В Жлобине в тот день всюду были вывешены флаги с широкими черными лентами. Володя не знал, в чем де­ло. Может быть, погиб какой-нибудь важный чин? На привокзальной площади, построившись прямоугольни­ком, стояли немецкие солдаты. Некоторые из них, слов­но гуси, выскочившие на колючий снег, часто топали но­гами. Все внимание гитлеровцев было приковано к на­спех сделанной из фанеры трибуне. Наконец на нее осторожно поднялся немецкий генерал. Выбросив руку вперед, он каркнул, как старая ворона:

— Хайль Гитлер!

— Хайль, хайль, хайль! — трижды грянуло в ответ.

Пронзительный голос генерала долго висел в морозном воздухе. Солдаты опять начали топать ногами, чтобы согреться. У Володи мелькнула мысль: «Подъехать бы на добром скакуне, шлепнуть генерала и — ходу!»

Вдруг кто-то взял его сзади за плечо. Юноша испуганно оглянулся: Алексей!

— Черти бы тебя взяли, так напугал... Что у вас тут происходит? — спросил Володя.

— Разве не знаешь?

— Нет.

— Армия Паулюса на Волге взята в плен. Объявлены траурные дни. А этот генерал накачивает солдат запасного полка перед отправкой на фронт.

— Леша, ты мне нужен.

И Володя рассказал о своем плане будущей операции.

— Что ж, пойдем посмотрим,— кивнул головой Алек­сей.

Они свернули в переулок, пересекли железнодорожные пути и подошли поближе к водокачке. Рядом с круглой башней ее в двухэтажном кирпичном доме жили немец­кие железнодорожники. Днем полицейские башню не охраняли, за ней наблюдал немецкий часовой, стоявший у подъезда дома. А по ночам возле водокачки дежурили два полицая.

— Главное, не спеши,— посоветовал Алексей.— Те­перь у нас многие хотели бы уйти к партизанам, но боятся, что их расстреляют. Держи связь с моим отцом, а узнаю, когда часовым назначат своего хлопца, и сооб­щу. Если второй и будет настроен враждебно, не беда: вдвоем легче справиться. Признаться, и мне было бы удобнее уйти тогда в отряд: подумают, что захватили партизаны.

— Но ты больше нужен именно здесь,— напомнил Володя. — Уйти к нам всегда успеешь.

Он внимательно смотрел на улицу и прилегающие к ней дворы.

— Ночью по этой улице патрули ходят?

— Да. бывают.

— Значит, лучше пробираться садами?

— Конечно.

— Если с водокачкой удастся, получится хороший салют в честь нашей победы на Волге! — улыбнулся Во­лодя.

Возвращался он в отличном настроении и перед за­ходом солнца уже был в Дубовой Гряде.

Два дня подряд Вододя посылал партизан к Войтику. За это время Мария успела сшить из простыней не­сколько белых халатов. Диверсию наметили на пятую ночь после встречи Володи с Алексеем. На посту будут стоять Лешин друг Борис Цыбик и еще один полицай. Диверсанты подготовили около шестидесяти килограм­мов тола и метровый бикфордов шнур.

Дул встречный северный ветер, мела поземка, и та­щить три вещмешка с толом было очень тяжело. Но скоро запахло мазутом и углем. Володя поднял уши зи­мней шапки и пошел первым. За ним, сутулясь, шагали цепочкой все подрывники. До слуха доносились гудки маневрового паровоза, фырканье пара. На подходе к го­роду командир поставил перед каждым хлопцем опре­деленную задачу: кто должен быть в охране, кто в груп­пе нападения. Зина не захотела отставать, от Володи.

— Дай ей маскхалат,— обратился он к Анатолию. — Она поможет нести тол. Идем, Зиночка, если хочешь по­гибнуть вместе со мной. И Микола с нами: у него есть опыт, как снимать часовых.

Трое партизан отделились от группы и пошли немно­го в обход, чтобы незаметно подобраться к водокачке. Вскоре Микола, с ножом в руке, пополз вперед, а двое товарищей двигались метрах в двадцати за ним. Но что там такое? Почему один полицейский трясет своего на­парника за плечи, одновременно тыча пальцем в сторону партизан? На раздумья не оставалось ни секунды, и, вскочив на ноги, Микола бросился к водокачке. Он сра­зу догадался, который из полицаев Борис: тот, что повалил напарника на землю. И не успел упавший пик­нуть, как оба хлопца подмяли его под себя.

В помещении водокачки, освещенном тусклой элек­трической лампочкой, сидел дежурный машинист из ме­стных жителей. Приказав ему молчать и не шевелиться, Володя вывалил тол из мешков возле толстенной трубы. Булькала вода, ритмично работал насос. Достав из кар­мана шнур, юноша прикрепил конец его с детонирую­щим капсюлем к плите тола, поджег спичкой второй ко­нец и лишь после этого посмотрел на оцепеневшего от страха машиниста:

— Хочешь живым остаться — беги с нами!

Второй раз повторять не пришлось. Микола и Борис уже отошли подальше от водокачки, а командир на бегу подгонял машиниста. Не отставала от них и Зина.

— Теперь вали куда хочешь,— сказал Володя маши­нисту, поняв, что уже никто не сможет предотвратить взрыв.

Над башней полыхнул огненный столб, от мощного взрыва земля дрогнула под ногами, а после этого еще несколько минут слышался какой-то гул. От водокачки ничего не осталось. Не успели партизаны отойти, как со станции вылетел бронепоезд, начавший бить из орудий и крупнокалиберных пулеметов в сторону леса.

Взрыв услыхали даже в лагере, и часовые, увидев багровое зарево на небосводе, сразу догадались, что в Жлобине бушует пожар.

После операции вся группа была представлена к на­градам.

Отряд продолжал расти, но все еще не хватало ору­жия. В это время из штаба соединения в «Буденовец» направили Костю Лихачева, который хорошо знал ди­версионное дело. Лихачева назначили заместителем ко­миссара по комсомолу. Он же организовал при отряде и краткосрочные курсы по изучению мин, создав несколь­ко комсомольско-молодежных диверсионных групп.

Володя хотел взять в свою группу еще двух парней, но Сергеев не разрешил, хотя и знал, что командиру очень хочется иметь своего баяниста. Юноша попытался обход­ным маневром убедить комиссара.

— Поймите, без музыки нам невозможно,— доказы­вал он.— Разве плохо после удачной диверсии послушать баян, спеть песню, а то и потанцевать? Ведь музыка ук­рашает жизнь! Вы согласны?

— Допустим, баяниста дадим. А дальше что? — ус­мехнулся Сергеев, догадавшись, куда клонит отчаянный парень.

— А то, что, если даете одного, прошу и вон того блондина. Куйбышевский детдомовец, разведчик. Имеет награды. Ничего, что немцам удалось схватить его,— все равно сбежал. А сколько он языков перетаскал! И из вагона в Жлобине удрал, когда в Германию везли. Мне такие парни нравятся. Да и он ко мне просится.

— Откуда ты все это знаешь? — прищурился Сер­геев.— Он сам рассказал. В детдом попал маленьким, был тихоней с большой головой, за что и прозвали Тиш­ка Головень.

— Но я еще многих новичков в отряде знаю мало. Поэтому и не хочу, чтобы они были в твоей группе.

— А где их лучше проверить, как не у нас?

— Взрыв в Жлобине будто ослепил тебя. А вот я и сейчас думаю: почему ты, отправляясь на диверсию, на­поролся на засаду? Не предупреди их кто-то заранее, не стали бы фашисты сидеть всю ночь на таком морозе.

— Но они никого из наших не взяли! Да и при чем тут Тишка Головень?

— У него даже винтовки нет.

— Достанем.

— Ну, как хочешь, только будь осторожен. Сейчас к железной дороге подалось много партизан. И из нашего, и из других отрядов. Немцы усилили охрану, особенно по ночам.

— Понятно,— ответил Володя.

Ребята обрадовались, что к ним попал баянист, а к Тишке отнеслись сдержанно.

Получилось так, что искать для него винтовку не при­шлось. Самолет с Большой земли сбросил отряду на па­рашютах три ящика оружия, и Володе достался новень­кий автомат ППШ. Прежний он отдал Миколе, а тот свою винтовку — Головню. Получила группа и бесшумку. Из нее очень удобно было снимать часовых.

Группа подготовилась к очередной диверсии. Хлопцы запрягли пару лошадей, погрузили на телегу взрывчат­ку, несколько мотков шнура и застучали колесами по га­ти — единственному выезду из расположения отряда в весенние дни. В небольшой деревне Курганы они остави­ли коней. Володя не сомневался, что сумеет свалить вра­жеский эшелон даже в дневное время.

Партизаны шагали гуськом по густому лесу. Впере­ди, как всегда, командир. Иногда он останавливался, при­слушивался и шел дальше. Наконец свернули в сторону и выбрались в старый лес.

Возле самой железной дороги хлопцы спрятались за деревьями. Они видели, как по насыпи прошли два немца-обходчика, через полчаса вернувшиеся назад. Разго­варивая о чем-то, гитлеровцы даже не смотрели по сто­ронам. Значит, когда немцы отойдут подальше и послышится шум приближающегося поезда, можно 6удет закладывать мину. Но не успели обходчики миновать место, где затаилась группа, как кто-то из партизан вы­стрелил. Оба немца бросились на насыпь и начали отст­реливаться. Пришлось группе отойти в лес.

— Кто стрелял? — спросил Володя.

— Я,— улыбнулся Тишка.— Не знал, что в стволе патрон.

— Наверное, тебя и в плен взяли потому, что ты ра­зиня!

— Но я же не нарочно!

— Когда что-то делаешь, нужно смотреть и думать. Эх, ты! Из-за тебя диверсия сорвалась, придется ухо­дить.

Ночью группа добралась до деревни, от которой то­же был хороший подход к железной дороге. Но в дерев­не уже находились партизаны из другого отряда. Они вечером ходили на операцию, нарвались на засаду и по­теряли убитым одного бойца. Пришлось группе Володи двинуться дальше. И пока она дошла до деревни Рудня, успело наступить утро.

Над болотом, залитым весенним паводком, дымился туман. В воздухе со свистом проносились дикие утки. Взобравшись на крышу старого хлева, Володя долго смотрел в бинокль на железнодорожный путь. Там до­вольно часто проходили поезда, главным образом на во­сток. Иногда на насыпи появлялись обходчики. Подо­браться к полотну можно было метров на триста: от де­ревни к нему протянулся небольшой овраг, заросший ку­старником. Дальше видна была глубокая борозда, отде­лявшая деревенские поля от зоны, в которую крестьянам категорически запрещалось заходить. Там темнел про­шлогодний незапаханный люпин, перемешанный с черто­полохом. Командир знал, что немцы стараются пропу­стить через партизанскую зону побольше поездов с жи­вой силой и техникой в дневное время. Ночью эшелонов мало. И поэтому решил идти на подрыв до наступление темноты.

Во второй половине дня диверсанты незаметно ушли из деревни и по дну оврага направились к железной дороге. Володя предупредил: главное — добраться до полосы люпина. Новички его разочаровали: то отстают, то где-то теряются. «Баянист, понятно, — думал он, — необстрелянный. Но ведь Головень — фронтовик...»

И вдруг Тишка вырвался вперед, зашагал по борозде, даже не пригибаясь. Вскоре вся группа залегла в люпине. Володя начал осматривать полотно и увидел двух немцев. Они были далеко и, очевидно, что-то варили, потому что один время от времени отходил собирать сушняк, а второй неотлучно хлопотал возле костра. Наблюдению помешал шум поезда, приближавшегося со стороны Жлобина. Внезапно поезд остановился за перевалом.

— Странно, — нахмурился Володя, — почему он остановился посреди поля?

— Может быть, подъем не смог взять? — предположил кто-то из партизан.

— Тогда забуксовал бы... Неужели ночную охрану привезли? Пожалуй, рановато.

Из-за пригорка вынырнул паровоз, за ним — всего лишь три пассажирских вагона. И, главное, в окнах — ни одного человека.

— Я же говорил, что привезли немцев для засады. Сейчас они группами разойдутся по полотну.

Но, как ни всматривался Володя, фашистов нигде не было видно. Посмотрел в сторону, и сразу приник к земле.

— Отходите, братцы, нас окружают! — приглушенным голосом приказал командир.

По борозде он полз последним и все время подгонял хлопцев:

— Быстрее, быстрее...

Вдруг Володя увидел, что немцы пытаются забежать вперед, и, уже не таясь, открыл огонь. Фашисты залегли, начали отстреливаться. Над бороздой засвистели пули. Не высовывая головы, лишь немного приподняв автомат, юноша очередь за очередью посылал в их сторону. Поддержал командира и Микола, и постепенно гитлеровцы отстали, продолжая издалека вести бесприцельную пальбу.

Но вот, наконец, и спасительный овраг. Пробежав его, партизаны пошли тише.

— Не думал, что так получится. Их с полсотни, не меньше. Хотели нас окружить, но не успели. Неужели те, возле костра, заметили, что мы тут, и предупредили? — рассуждал Володя.

— А возможно, из секрета обнаружили, — предположил Микола.

— Черт его знает. Факт тот, что не везет. В деревне оставаться на ночь нельзя, пойдем дальше.

Обычно после удачной операции все делились впечатлениями, а теперь хмуро молчали. Проходя по деревне, Володя заметил в одном из дворов старого крестьянина и подошел к нему.

— Лошадь у вас есть?

— Есть.

— Подвезите наши вещи.

— Можно. Зайдите пока в избу, я запрягу.

Партизаны присели отдохнуть на улице, а Володя вошел в дом. За столом, вокруг большой миски, сидели два давно не стриженных мальчугана и девочка. Увидев вооруженного человека, дети застыли с ложками в руках, широко раскрыв испуганные голубые глазенки.

— Где ваш папа? — с улыбкой спросил Володя, стараясь рассеять страх ребятишек.

— На войне, — ответила старшая из троих, девочка.

— А мама?

— Там, — показала она на дверь во вторую половину избы. — Мама больна, а бабушка в поле.

Володя вышел во двор. Старик уже вывел лошадь из хлева.

— Не нужно, не запрягайте. Как-нибудь дойдем... А вы бы ребят постригли да помыли.

— Товарищ командир, почему вы от коня отказались, — спросил Тишка.

— В избе куча детей, а отец их на фронте.

— Подумаешь, теперь все на фронте.

— Они почти сироты: мать больна. Не верится, брат, что ты был в детском доме. И вообще ненавижу людей с черствой душой.

— Пойдем, все же с тобой согласны, — тронула Зина командира за рукав.

Стемнело. Лес молчал. Наступило то время суток, когда пробужденные весной птицы угомонились.

Ночевали партизаны километрах в десяти от железной дороги. Утром группа подошла ближе к Жлобину, предполагая, что там фашисты слабее охраняют железнодорожное полотно. К полудню вошли в большой, еще не старый сад. Несколько крестьян сажали там картош­ку. Володя увидел переезд, а метрах в двухстах от него будку блокпоста. И хотя возле будки прохаживался не­мецкий солдат, решение пришло к командиру сразу.

Попросив у одного из крестьян лошадь, он уложил на телегу тол и начал переодеваться. У женщины взял пла­ток, подвязал фартук, натянул ватник. Зине велел сесть на телегу.

— Не беспокойтесь, скоро все верну назад,— сказал Володя и погнал гнедую кобылу, за которой бежал ма­ленький жеребенок.

Подъезжая к переезду, он увидел, что со стороны Жлобина над полотном тянется полоса дыма. Значит, через несколько минут поезд будет здесь.

— Володенька, если немцы будут близко, не остана­вливайся,— попросила Зина.

— Хорошо, только ты не слезай с телеги.

Въехав на переезд, Володя натянул одну вожжу и по­вернул кобылу так, что колесо телеги, соскочив с дере­вянного настила, уперлось в рельсу. Спрыгнув с воза, он опустил плитку тола с закрепленным в ней детонирую­щим шнуром и второй конец его, с капсюлем, положил на рельс. После этого уперся плечом в задок телеги, погнал кобылу. Отъехав метров двести от переезда, он как ни в чем не бывало повернул упряжку в обратную сторону. Немец уже успел выити из будки и стоял, ожидая поезда. Телега, быстро промчавшаяся через переезд, не вызвала у него никаких подозрений. А состав неудержимо при­ближался.

В саду Володя раздал хозяевам их одежду, поблагодарил и вместе с Зиной поспешил к ребятам.

— Ну, сейчас рванет,— поднял он к глазам бинокль — Вот черт, впереди две платформы с песком гонит. За­то за паровозом — и пушки, и автомашины, и танки. Быстро идет!

Передняя платформа, как лисий хвост, поднялась и полетела на обочину. Паровоз проскочил переезд и лени­во пополз под откос. Заглушая еще не утихшее эхо взры­ва, с грохотом лезли одна на другую платформы, сбрасы­вая стальной груз. Радуясь успешному окончанию ди­версии, партизаны направились по ложбине к лесу.

— Посмотри на разведчика! На операцию шел в хвосте, а теперь первый бежит,— подтолкнул командира Анатолий, указывая на Тишку.

— Молчи, придется перевести его в хозяйственный взвод к Пылиле. А тебе, Толик, надо сходить в отряд к начальнику особого отдела и сообщить, в каком месте взорван эшелон. Пускай разведчики уточнят, сколько и какой техники погибло. Это понадобится для информа­ции в штаб соединения. Мы же пойдем в Дубовую Гря­ду и возьмем там несколько винтовок. По дороге поста­раемся еще что-нибудь рвануть.

15

Мария подошла к сыну, бережно взяла его руку, све­сившуюся почти до пола, и осторожно положила на кро­вать. Володя крепко спал. На лбу у него выступил пот. Мать так же бережно вытерла его своим платком, от­крыла окно и с тревогой прислушалась. Вот уже не­сколько минут со стороны Алеса доносятся глухие взры­вы и непрекращающаяся пулеметная стрельба. Низко над землей туда пролетели два самолета — и опять взры­вы...

— Сынок, проснись. Послушай, что делается.

Володя открыл глаза и спрыгнул с кровати.

— Плохой сон видел. Фашисты окружают, а я стре­ляю в упор, и ни один из них не падает. Но что это? — юноша прислушался.— Там же наш отряд! Мама, сбе­гай к Миколе, пускай спешит сюда.

Вслед за матерью Володя выскочил во двор. Взоб­равшись на дуб, он увидел, что горит Ольховка. Дым поднимался и над лагерем. Перестрелка утихла, но на другом конце болота появились колонны немцев, напра­влявшиеся к лесному массиву.

Прибежал Микола:

— Что там?

— Блокада. Не знаю, что нам делать. Минировать дороги? Собирай всех, подумаем. Нет, подожди... — Володя поднес бинокль к глазам.— Кто-то скачет сюда. Конь, кажется, командира... Да, его...

Только успели выйти за ворота, как прискакал Анатолий. Он рассказал, что на восходе солнца фашистски самолеты сбросили на лагерь несколько бомб, а потом в лесу затрещали автоматы и залаяли собаки. Все поня­ли, что отряд окружен. Сергеев схватил станковый пу­лемет и повел партизан на прорыв возле главного выхо­да. Комиссар запретил стрелять до его сигнала. Наско­ро запрягли лошадей и уложили раненых на телеги. Стрельба и собачий лай приближались, вражеское коль­цо сжималось, и головным дозорам пришлось отойти к лагерю. Когда первые гитлеровцы появились близко от партизан, залегших у них на пути, комиссар открыл пу­леметный огонь. Его поддержал целый ливень пуль, и с криком «ура» партизаны бросились на прорыв.

Гитлеровцы, очевидно, не знали, что с окруженного водой и грязью острова отряд может выйти только в од­ном направлении. А если и знали, все равно рассчитыва­ли, что партизаны попытаются прорваться в более глу­хих местах. Поэтому свои силы каратели распределили поровну. В районе прорыва они были сразу же смяты. Только некоторые фашисты залезли на деревья и стре­ляли оттуда из автоматов, убив и ранив нескольких пар­тизан. Основные же силы отряда вырвались из окруже­ния и направились к Волчьему Логу.

Командир отряда послал Анатолия передать, чтобы группа Володи пока не устраивала диверсий, а находи­лась на месте и наблюдала за развитием дальнейшего наступления гитлеровцев. Если они начнут двигаться в сторону Волчьего Лога, срочно сообщить об этом в от­ряд. Комиссар предупредил гонца, что о событиях в от­ряде он должен рассказать только командиру подрыв­ников и его заместителю.

Микола собрал группу, и партизаны поспешили из деревни к гумнам, откуда были видны все подходы к но­вому местонахождению отряда со стороны Жлобина. Взобравшись на крышу, Володя увидел, как из Слободы выехали несколько грузовиков и тоже направились в Алес. Как видно, каратели решили прочесать весь лес­ной массив, потому что и дальше поднимался дым — го­рели деревни.

По дороге из Жлобина в Дубовую Гряду шла жен­щина. Володя невольно обратил на нее внимание: един­ственный человек, в этот тревожный день появившийся на дороге. Но вскоре он перевел взгляд на слободскую станцию, куда только что прибыл поезд. Возле вагонов толпились, солдаты.

— Толик! — крикнул он.— Иди сюда. Посмотри теперь ты.

Спустившись на землю, он опять вспомнил о женщи­не на дороге и подозвал Миколу:

— Садись-ка на коня, догони и узнай, кто такая и куда идет. Я не выспался, голова болит. Пойду малость отдохну.

Микола быстро догнал незнакомку, спешился. Та остановилась, с испугом глядя на него.

— Неужели я такой страшный? — улыбнулся хлопец.

— Нет, не страшный. А кто вы?

— Откуда же ты, если не знаешь?

— Я? Из Жлобина.

— И куда путь держишь?

— К дядьке Кулиничу в Дубравку.

— Нет там такого, я сам оттуда.

Девушка смущенно опустила голову и сказала, что Кулинич действительно там живет, но она никогда не была у него.

— Я партизан! — повысил голос Микола.— Говори правду: зачем ты сюда пришла?

На глазах у девушки появились слезы, и Микола уже спокойнее спросил, кто она и где работают ее родители. Девушка назвалась Леной Осовец и сбивчиво рассказа­ла, что еще в сорок первом году, во время наступления немцев, ее родители куда-то исчезли, а она в то время была у тетки в Минске. Вернулась домой — там нико­го нет. Если Микола не верит, может сходить в Жлобин. Лена назвала свой жлобннский адрес и добавила, что сейчас у нее живет женщина с двумя детишками, бежен­ка из Западной Белоруссии.

— Спросите хотя бы у нее.

— Это все понятно. Ты когда-нибудь партизан ви­дела?

— Нет.

— И ничего не слышала о них?

— Почему не слышала? У нас говорят, что это бородатые бандиты, похожие на первобытных людей.

Микола расхохотался:

— Так это я первобытный? Хорошо. Не хочешь сказать, зачем явилась сюда, пойдем в Дубравку вместе. Если обманываешь — расстреляю.

Он не знал, есть ли в Дубравке Кулинич. Нарочно сказал, будто нет такого, и теперь понял, что девушка что-то путает.

— Признавайся сразу, лучше будет. Иначе сдам те­бя партизанам и сам съезжу к Кулиничу.

Девушка заплакала. В корзине у нее хлопец увидел кружок масла и кусок хлеба.

— Со своей закуской в гости собралась? Иди вперед! — сердито сказал он.

— Отпустите меня, я вернусь домой.

— Нет, милая, теперь ты от меня легко не отдела­ешься.

— Отпустите, я все расскажу...

Родители Лены Осовец эвакуировались. Это она по­лицейским и немцам говорит, будто погибли во время бомбежки. Жизнь девушки, как и ее квартирантки, не­легка. Прошлой осенью она пошла работать гардероб­щицей в комендатуру, но с наступлением теплых дней снова осталась без работы. Вчера на улице встретил ее офицер из СД и спросил, как она думает жить дальше. Лена ответила, что не знает, и офицер предложил: если она сегодня сходит в Дубравку и принесет оттуда нуж­ные сведения, ей дадут пять тысяч марок. При входе в деревню, справа, в стороне от улицы, стоит дом, в кото­рый она должна войти и спросить: «Тут ли живет Кулинич?» Если услышит ответ, что здесь, пускай слушается только этого человека.

Дома девушка рассказала обо всем этом квартирант­ке, и та посоветовала сходить, чтобы не погибнуть с го­лоду.

Микола слушал Лену и не знал, что делать. Отпус­тить? Но ведь она шпионка! И верить на слово тоже нельзя, тогда и самим надо отсюда уходить, а приказ ко­мандира отряда — оставаться в Дубовой Гряде. Отпу­стить и не говорить никому — можно погубить всю груп­пу. И под охраной держать девчонку невозможно. «Ве­рить врагу нельзя... Расстрелять»,— решил хлопец.

— Иди туда,— показал он на канаву, заросшую оль­шаником, на котором едва зазеленели почки.

Девушка покорно подчинилась. А вокруг стоял звон птичьих голосов. Жеребец, опустив голову, шел за Ми­колой. На плечах у Лены, в такт ее шагам, покачива­лись две каштановые косы. Плечи судорожно вздрагива­ли от рыданий. «А что, если она свой человек и заблудилась в этой, не понятной ей, кошмарной жизни? Нет, сначала нужно разобраться, а потом...» — подумал хлопец.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

— Семнадцатый пошел,— тихо ответила девушка.

— Сколько классов окончила до войны?

— Восемь.

— В комсомоле была?

— Была, с сорок первого года.

— Ты что, и теперь считаешь себя комсомолкой?

— Меня никто не исключал, и комсомольский билет есть.

— Подожди,— вдруг остановился Микола.— Вот что, я должен тебя убить, но дарю тебе жизнь. Возвращайся и скажи фашистам, пускай приедут и убьют меня. И не только меня, но и многих других комсомольцев.

— Ой-ей-ей! — навзрыд заплакала девушка.— Я ни­когда не думала, что партизаны такие. Я сама пойду к вам.

— Взять мы тебя не можем, а за помощь будем бла­годарны.

— Чем я могу помочь?

— Нам нужны трассирующие патроны. Знаешь, та­кие: пуля летит и светится. У полицейских они есть, а с полицаями ты, наверное, знакома.

— Знаю и завтра же принесу. Где мы встретимся?

— Вон там, за деревней, на гати. В двенадцать ча­сов.

— Хорошо. Мне можно идти?

— Иди.

Микола вскочил на жеребца и погнал его галопом.

Володя с хлопцами собрались около гумна. Ничего не спросив у Миколы, командир снова забрался на кры­шу. А Миколе этот день казался бесконечным. Подсчи­тав, сколько времени прошло после ухода девушки, он подумал, что, если бы она предала, гитлеровцы наверня­ка были бы уже здесь. Ночыо он сам будет стоять на по­сту. Главное — дождаться следующего дня, и, если Ле­на не придет, он все расскажет Володе.

Весенняя ночь пролетела быстро. На рассвете над Жлобином взвилась ракета и сразу же послышалась пулеметная очередь. Цепочка трассирующих пуль проре­зала небесную синь и протянулась к лесу. То ли эхо, то ли ответная очередь разбудила приднепровские боры. С каждой минутой стрельба усиливалась, и Микола по­нял, что опять начался бой. Хлопец заволновался: обыч­но в такое тревожное время немцы старательно контро­лируют дороги, чтобы никто не проник ни в город, ни нз города. Если нет полной надежды на что-нибудь, даже незначительные мелочи вызывают сомнение. А тут — бой. «Не придет»,— подумал Микола.

Утром, часов в десять, он незаметно исчез.

— Где Микола? — спрашивал Володя у партизан. Но все лишь молча пожимали плечами.

— Да вон же он, идет. Уже и девчонку какую-то подцепил... Красивая...

— Дай-ка я посмотрю,— протянула Зина руку к би­ноклю, висевшему на груди у Володи.

Микола и девушка подошли.

— Это и есть наш командир,— сказал хлопец.

Лена недоверчиво посмотрела на Володю, обвела взглядом всех остальных. Только Иван и Тишка лежали возле гумна на соломе. В этот момент Головень поднял­ся, одернул гимнастерку и, посвистывая, вразвалку за­шагал за гумно.

— Ой! — вскрикнула девушка. — А этот почему здесь? Он же немец, Ганс. Я видела его в комендатуре...

— Тише! — остановил ее Володя, увидев, что Голо­вень появился из-за гумна.— Иди отсюда, там подож­дешь. Хлопцы, обезоружить его!

Едва сдерживаясь, Володя подошел к Тишке, схва­тил его за грудь. Но тот ловко перебросил командира через себя. Микола и Анатолий ринулись на Головня сзади и повалили на землю. Володя ударил его прикла­дом и приказал:

— Связать руки!

Обыскали мнимого партизана и в брезентовой сум­ке обнаружили радиопередатчик.

— Позовите девушку,— распорядился Володя.

А Микола от радости был на седьмом небе.

— Это Лена Осовец, я ее знаю. Не подвела! — ска­зал он.

Хлопец подробно описал их встречу накануне. Ко­мандир слушал, а девушка в это время вытаскивала из корзины и складывала на траву патроны. Даже малень­кий пистолет умудрилась принести.

— Зина, возьми себе, это женский,— предложил Ана­толий.

— Микола, я попытаюсь пробраться в отряд,— ска­зал Володя.— Хочу доставить туда этого оборотня. А ты накорми Лену и смотри, чтобы тут все было в порядке.

Сев на коня, он погнал разоблаченного гитлеровца вдоль деревенской улицы. Глядя на них, встречные кре­стьяне не понимали, чем мог провиниться партизан, за что ему связали руки. Но спросить об этом никто не ре­шился. Только после того как деревня осталась позади, Володя нарушил молчание:

— Что, гад, довоевался на нашей земле?

— Ничего, Германия будет жить! — злобно оскалил зубы Ганс.

— Хайль! — захохотал юноша.— Пускай живет. Но и она, как ты сейчас, скоро не сможет поднять руку, что­бы приветствовать Гитлера. Скрутим!

— Фюрер не боится бандитов и передавит вас всех.

— А ты почему не передавил? Думал, дураки, легко расправишься с нами? Плохо же тебя учили!

Гитлеровец молчал. Маленькие приплюснутые уши его покраснели, за воротник потекли струйки пота, ры­жие волосы сползли на глаза, и он время от времени встряхивал головой. Возле дороги, в большой яме, за­росшей прошлогодней осокой, квакали лягушки. Ганс попросил пить, и Володя позволил ему подойти к яме. Опустившись на колени, фашист начал жадно глотать мутную воду.

— Сам, небось, не позволил бы партизану напить­ся? — спросил юноша.

— Вода не ваша,— ответил немец.

Очень хотелось молодому командиру подрывной груп­пы прошить гада автоматной очередью, но вместо этого приказал ему шагать быстрее. По дороге им никто не попался навстречу: люди боялись выходить, даже на полевые работы. Только вороны каркали на полосах. Со стороны Алеса все еще слышалась стрельба, и над лесом клубился дым.

Часовые усиленно охраняли Волчий Лог. Все парти­заны находились в боевой готовности. Командиры собра­лись на совещание возле наспех построенного шалаша.

Никто не мог понять, каким образом карателям удалось так точно определить местонахождение отряда. С само­лета в такую рань лагерь заметить нельзя было, да и отряд к утру уже был в окружении. Значит, немцы зара­нее знали все. Но кто мог выдать? И командиры переби­рали в памяти партизан, в последние дни покидавших лагерь.

У Сергеева шевельнулась мысль о Головне, но он не решился высказать вслух свое подозрение. Сбивала с толку вражеская засада на диверсионную группу возле канавы: ведь Тишка в то время находился в лагере...

Комиссар чуть не вскочил, увидев перед собой Го­ловня и Володю. Еще не зная, что у Тишки связаны ру­ки, он понял все:

— Шпион!

Володя доложил, каким образом фашистского ла­зутчика удалось разоблачить.

В тот же день Фридрих сходил в Дубравку, разыскал Кулинича и от имени немецкого командования пригла­сил его в Волчий Лог. Кулинич был очень рад этому, ожидая получить крупное вознаграждение, а главное — письменный документ о том, что бывшая колхозная мельница отныне переходит в его владение. Предатель чуть не бежал в отряд, но, как только миновал часовых, в глазах у него помутилось. И, пытаясь спасти свою шкуру, на допросе в отряде изменник признался во всем.

Заместитель комиссара по комсомолу Лихачев по­звал Володю и передал ему две магнитные мины, кото­рые удобно подвешивать под железнодорожные цистер­ны. Такие мины с часовым механизмом взрываются в заданное время.

— Это хорошо, но надо бы придумать, чтобы обыч­ные мины взрывались не под платформой, а под паро­возом. Ведь теперь паровоз толкает перед собой две платформы с песком, и на них приходится главная сила взрыва. А вот если бы сделать так, чтобы от детонаторного шнура загорался бикфордов...

— Постой, постой,— перебил Лихачев, — кажется, можно. Но понадобятся два шнура, а?

— И два капсюля,— кивнул Володя.— Шнуры сое­динить, капрюль с детонаторным — на рельс, с бикфор­довым — в тол.

— А какой длины?

— Пока сгорят два сантиметра бикфордова шнура, две платформы, по-моему, успеют проскочить, и взрыв произойдет под паровозом.

— Обязательно проверь. Потом научишь других подрывников. Наши обычно втыкали в песок шомпол и крепили его к чеке капсюля. Платформы проходили над шомполом, а паровоз задевал за него. Но это неудобно, особенно ночью. А днем такая западня хорошо видна.

— Придется провести проверку на пригородном по­езде, потому что командир не разрешает пока уходить из Дубовой Гряды. Одну магнитку дам девушке, разоб­лачившей шпиона. Не возражаете?

— Решай сам.

Хотя Володя со вчерашнего дня ничего не ел, он не посмел заикнуться об этом: всем партизанам теперь приходится голодать. Так и покинул отряд.

Немцы несколько дней прочесывали Алес, сожгли пять деревень, убили много ни в чем не повинных кре­стьян. Часть гитлеровцев возвратилась в Жлобин, а ос­тавшиеся собрали женщин и стариков и погнали их ва­лить лес вдоль железнодорожного полотна, чтобы пар­тизаны не могли приближаться к нему.

Ночью партизаны заминировали дорогу, по которой отходили каратели. Подорвалась одна автомашина с несколькими солдатами. После этого гитлеровцы реши­ли двигаться к Жлобину не по дорогам, а по железно­дорожной насыпи. Захватив катушку кабеля, подрывни­ки отправились им наперерез.

Солнце уже опускалось за частокол леса, когда Во­лодя остановил свою группу недалеко от деревни Марковщина. Небольшая речушка огибала крайнюю дере­венскую избу и быстро несла свои воды под мостик на железке. Охраны в эти дни не было, потому что все вре­мя сновали немцы, и, пропустив одну группу гитлеровцев, хлопцы начали раскручивать кабель. Под мостиком Во­лодя протянул конец кабеля между шпалами, уложил плиту тола. На обочине ржавела груда костылей, он об­ложил ими тол и сверху присыпал землей. Подрывники притаились за углом избы. К мине приближалась еще одна группа карателей, метрах в пятистах от нее устало брела вторая, за ней третья. Сжав зубы, Володя потянул за конец кабеля. Но взрыва не последовало, и он понял, что кабель где-то оборвался. Первая вражеская группа прошагала по мо­стику и за переездом повернула к деревне.

В это время во двор выскочила из избы хозяйка, уви­дела партизан и тут же метнулась назад, во весь голос моля бога о защите. Володя бросился за ней:

— Молодка, дай мне что-нибудь из твоей одежды...

Схватив на руки ребенка, женщина будто остолбене­ла возле стола. Не теряя ни секунды, Володя повязал на голову полотенце, сорвал с кровати постилку и уку­тался в нее.

— Похож я на женщину? — спросил он.

Хозяйка не ответила, лишь неприязненно взглянула исподлобья. Володя махнул рукой и выбежал во двор.

Он велел хлопцам наблюдать, куда свернут гитле­ровцы, а сам направился вдоль речушки искать обрыв кабеля. К мостику приближалась еще одна группа ка­рателей, и юноша спешил. Наконец, недалеко от насы­пи, он увидел место разрыва и чуть ли не на глазах у фашистов начал связывать кабель. «Черт возьми, и этих пропустили»,— возвращаясь назад, подумал командир и вдруг заметил, как хлопцы бросились из своего укры­тия в кусты на берегу.

— В чем дело? — подойдя к ним, спросил Володя.

— Двое немцев идут в эту сторону.

— А почему вы решили, что они зайдут в эту избу? Хотя... Там какая-то неприятная женщина.

— Ты разве не знаешь, кто она? — спросил Мико­ла.— Помнишь, Алексей говорил, что полицай, которого мы ранили, живет в крайней избе.

— Но там нет мужчин.

— Сам он в Бобруйске, в госпитале, а жена здесь.

— Вот оно что! А я не понял, почему она с такой злобой на меня посматривает.

Володя бросился к избе. Но, пока разыскал конец кабеля, два гитлеровца уже подходили к калитке. При­шлось снова поспешить в кусты.

— Ерунда какая-то,— удивился он,— оставил кабель за углом дома, а нашел метрах в двадцати от него.

— Никто из нас его не трогал. Значит, хозяйка от­бросила подальше,— сказал Микола.— Не выдаст ли она нас?

— Думаю, ничего не скажет. Если начнется бой, так и ей от смерти не уйти. Ну-ка, Миша, посмотри, в избе ли еще те двое.

Миша скоро вернулся и сообщил, что фашисты ушли. Уже темнело. По железнодорожной насыпи двигалась группа карателей, видимо, последняя. Володя опять не мог найти конец кабеля и, разозлившись, бросился во двор: не иначе жена полицая припрятала! Но на двери висел замок. Юноша направился к насыпи. Смотанный в клубок конец кабеля лежал в реке. Подняв его, Володя побежал назад. Грянул взрыв, послышались стоны гит­леровцев.

— Наконец-то! Надо бы и полицаиху прикончить, но бог с ней, пускай растит малыша. Бежим,— сказал Во­лодя.

На следующий день в Жлобине и его окрестностях гитлеровцы суетились, как разозленные осы. Мало того, что группа подрывников уничтожила около полувзвода фашистов, так и в самом городе взорвались и сгорели несколько цистерн с бензином.

Подойти к железной дороге было невозможно, и Во­лодя не смог проверить новый метод минирования. Од­нако, подумав, подрывники нашли выход. В Дубовой Гряде они привязали веревку к камню и перебросили ее через сук яблони, а на другой конец веревки положили капсюль с соединенным шнуром. Веревку натянули и тут же отпустили. Послышался выстрел, а минуты через две взорвался капсюль и на другом конце шнура.

— Ура! — обрадовались ребята своей удаче.

Они решили вернуться в отряд, но за околицей деревни заметили, что к ним бежит какой-то человек. Володя поднес к глазам бинокль и узнал отца Алексея Войтика.

— Подождите, братцы, сейчас новость услышим, — сказал он.

Остановили лошадей. Подошел запыхавшийся Войтик и снял шапку.

— Думал, не догоню,— перевел он дыхание, вытирая пот со лба.

Все ждали, что он скажет, но Войтик не спешил, ребята догадались, что дело не срочное. Наконец он заговорил:

— Я пришел сообщить, что немцы готовятся прочесывать весь этот лес,— Войтик обвел рукой массив, в который входил и Волчий Лог.— Комендант и началь­ник гарнизона хотели направить сюда несколько рот итальянцев, отказавшихся сражаться на фронте, и по­лицию. Но итальянские солдаты, узнав, что их посылают не для заготовки продуктов, а против партизан, не под­чинились. Разбежались по избам в первой же деревне по пути сюда. За буханку хлеба отдавали шинели, бе­лье, даже винтовки. Деревенская молодежь, конечно, не зевала, обмен пошел — дай боже! Полицейские увиде­ли это и назад в Жлобин. Комендант вызвал начальника полиции, выругал его и сказал, что немецкие солдаты везде пройдут. На днях в комендатуре состоится сове­щание, на котором будут присутствовать все высшие чины, в том числе и начальник полиции.

— Та-ак... Послушайте, дядька, возьмите вот эту ми­ну и передайте сыну. Может быть, ему удастся поддер­жать ею дух тех, кто собирается участвовать в совеща­нии. Вот было бы славно, а? — сказал командир.

— А как ею пользоваться? осторожно держа мину в руках, спросил Войтик.

Володя объяснил, и только после этого старик смелее положил мину в потайной карман. На прощание Воло­дя сказал ему, что, если Алексей использует ее как ну­жно, командование отряда представит его к награде.

16

В овраге перекликались соловьи, а над Алесом еще стояла мглистая тишина. Потому ли, что вошли в зону холодного низинного воздуха, или что направлялись в свой бывший лагерь, партизаны вздрагивали. В преж­ний лагерь нужно было зайти, чтобы похоронить погиб­ших товарищей и откопать некоторыевещи. Углубив­шись в лес, отряд остановился. Командир решил послать в лагерь одну роту, а остальным двигаться на новое ме­сто более удобной дорогой.

— Товарищ командир,— обратился Володя к Илье Карповичу,— разрешите моей группе присоединиться к роте.

— Можно. Заодно проверите, не заминировали ли немцы лагерь.

Подрывники пошли первыми, за ними — рота партизан. Перескакивая с кочки на кочку, Володя подавал Зине руку, шутил и вдруг замер на месте:

— Товарищ командир, остановите роту!

— Что случилось?

— Вон там, в ельнике, кто-то крикнул.

— Кто там может быть в такую рань? — удивился командир роты.

Но глухой крик повторился, и Володя со своими хлопцами бросились в направлении его. Окружили ельник, приготовили оружие.

— Эй, кто там? Выходи!

— Гитлер капут... Гитлер капут.— донеслось в от­вет.

— Товарищ командир, идите сюда, тут немец ле­жит,— позвал Федор.

Под большой елью лежал выпачканный в грязи гит­леровский офицер. Он махал рукой, умоляя не стрелять.

На грязном лице немца светились только глаза, да во рту блестели золотые зубы. Одна нога была обута в са­пог, колено второй, босой, обмотано портянкой. Парти­заны поняли, что офицер не может встать, и, взяв его под мышки, помогли подняться. Ради предосторожности вытащили пистолет из кобуры.

— Чего тебя принесло сюда? — прищурился Воло­дя.— Наш лес и без твоей крови хорошо рос. Ты, конеч­но, мог бы и нашу кровь пустить, да в пистолете ни одно­го патрона нет.

Кое-как офицер объяснил, что сидел на дереве, но в бою его ранили и он свалился в грязь. Сначала, боясь партизан, долго молчал, потом полз, кричал, стрелял из пистолета, но никто не услышал.

— Придется как-то доставить его к командиру,— сказал Володя.

— Да, придется,— согласился ротный.— Берите-ка под руки, и пойдем.

Шагая рядом с командиром роты, Володя вспоминал, как один человек из их деревни поймал волка. Человек этот работал плотником на строительстве военного го­родка и каждый день возвращался домой через лес. Найдя волчью тропинку, плотник заметил, что на ней почти каждое утро бывает сбита роса. Он сделал из те­леграфного провода петлю, развесил ее на кустах, а конец привязал к сосне. И вот однажды идет на работу и видит: попался разбойник, петля туго затянулась у него на животе. Плотник вырубил дубинку, начал осторожно подходить к зверю, а тот прижал уши к голове, присел на задние лапы и завилял хвостом. Неужели это не волк, а овчарка, прибежавшая из города? Погладил плотник зверюгу сначала концом палки, потом рукой и увидел у нее на глазах слезы. Хотел было отпустить, но потом решил узнать в городке, не тамошняя ли это овчарка. Оказалось — нет, не собака, а самый настоящий волк попал в ловушку.

— Видите, даже зверь в безвыходном положении просит у человека помощи,— добавил Володя.— И этот двуногий гитлеровский волк так же поступил.

Лагерь фашисты не заминировали, а только сожгли и обвалили землянки. Ни боеприпасы, ни продукты, за­рытые в землю, каратели не нашли. «Вот почему радист так просил посмотреть, цело ли все это»,— подумал он, приподняв крышку, когда увидел среди прочих вещей в ящике вырезанный им самим барельеф Ленина.

Пробыв в лагере до полудня, партизаны захватили все необходимое и отправились на Клюенков курган.

Так называлось место, где теперь разместился отряд. По преданию название это произошло от фамилии кре­стьянского вожака, который во времена крепостного права убил кровожадного помещика и долго прятался здесь.

Партизаны устроили на соснах наблюдательную вы­шку, с которой далеко просматривались окрестности но­вой стоянки. Отсюда было удобнее и пробираться к же­лезной дороге.

Вскоре разведчики доложили, что в лесу недалеко от размещения отряда обнаружена группа вооружен­ных людей. Это оказались молодые хлопцы из деревень, сожженных карателями. Вооружились, чтобы охранять свои семьи и скот, а встретились с партизанами, и не только сами, но даже женщины с детьми начали упра­шивать принять их в отряд.

Илья Карпович при всем желании не мог сделать этого, но выделил группу партизан, чтобы помочь пого­рельцам построить землянки на пепелище.

Вскоре на отрядном комсомольском собрании прини­мали в комсомол новичков. После выступлений Лихачева и Сергеева молодые патриоты получали слово и говорили, что не пожалеют сил, а если понадобится, то и жизни, чтобы отомстить врагу за кровь отцов, матерей, братьев и сестер. Они клялись быть достойной сменой павших в боях народных мстителей. А когда один из выступавших упомянул Лиду Славину, к Володе подошел Микола.

— Знаешь, что я придумал,— начал он, — доктор Ярошев ампутировал немецкому офицеру ногу, и он будет жить. Что, если предложить немецкому коменданту обмен? Пускай отпустит Лиду, а мы доставим им офице­ра. Только согласится ли наше командование?

— А зачем он нам? Конечно, согласится. Это идея!

Как только собрание закончилось, хлопцы сразу подошли к Сергееву. Комиссар поддержал их, одобрил приложение и командир. Вскоре письмо коменданту было готово, а пленный немец приписал к нему личную просьбу.

Микола, не находивший себе места от радости и не­терпения, начал упрашивать Володю отпустить его с письмом а Жлобин.

— Зайду к Лене Осовец, она и передаст письмо ко­менданту,— говорил он.

Но командир группы решил иначе:

— Выедем вместе, а там посмотрим, как быть. Най­дем кого послать. Ведь тебя вся тамошняя полиция знает.

Выехали почти всей группой, даже баяниста и Зину захватили с собой. Пара крепких коней мерно шла по полевой дороге, шуршал под колесами песок.

— Саша, сыграй что-нибудь такое, чтобы за сердце брало,— обратился Володя к баянисту.

Тот растянул меха, и полилась песня, сразу подхва­ченная Володей и Зиной:

Я опущусь на дно морское,

Я поднимусь за облака.

Я все отдам тебе земное,

Лишь только ты люби меня...

У Миколы заискрились глаза, он достал из кармана Лидину фотографию.

— Посмотри, Зина, разве она хуже тебя? Я всегда считала, что лучше... Это она после по­следнего экзамена в десятом классе...

— На той стороне не смотри.

Но Зина все же прочитала: «Пройдут годы, быстро промчится юность, улетят вдаль прекраснее мечты, и останутся только волосы серебристые да память горькая о том, как пробегали дни. Пускай эта фотография на­помнит тебе, что в тяжелое время мы были друзьями. Декабрь 1942 г.».

— Это она мне подарила, когда приходила наве­стить в лагерь. А когда схватили меня во второй раз, я прилепил фотографию на тело под рубашку, вот ее при обыске и не нашли.

— Хватит тоску нагонять. Хлопцы, идите сюда, спо­ем. Саша, играй.

И опять все дружно подхватили:

Орленок, орленок, блесни опереньем,

Собою затми белый свет,

Не хочется думать о смерти, поверь мне,

В шестнадцать мальчишеских лет...

— Да, братцы, не хочется думать о смерти,— спрыг­нул с телеги Володя, когда подъезжали к Дубовой Гряде. — Федя, в Жлобин пойдешь ты. Зайди к Лене и отдай это письмо. Она сама догадается, как вручить его ко­менданту. Потом зайдешь к Кабановым, они тебе помо­гут найти Войтика. Сам к полиции не подходи, как бы не заметили, что ты встречался с Алексеем. Переодень­ся и в путь.

Изба Володи оказалась запертой на замок, и он от­правился к Зине. Зинина мать пригласила юношу обе­дать и рассказала, как она испугалась, услышав, будто фашисты убили его в Селище. Там действительно груп­па партизан из другого отряда столкнулась с гитлеров­цами, и во время стычки погиб парень в такой же, как у Володи, военной форме. Вот люди и решили, что это сын Марии.

— Значит, буду долго жить.

— Дай бог. Скоро наши придут. Ты уж побереги се­бя, а то кто из партизан ни заглянет в деревню, только и слышно; Володина группа, вот это вояки! Легко ли материнскому сердцу!

— Но ведь я Зину оберегаю, не посылаю в опасные места,— улыбнулся командир подрывников.

— Мне и тебя жалко.

— Зина, слышишь? Мать жалеет, а ты? Ваша Зина выросла и похорошела в партизанах, правда?

— Для меня она всегда красивая.

— Ее все партизаны любят.

— Зачем ей любовь? Кончится война, будете учиться дальше.

— Я ее любил еще в школе.

— Так это ты. Какая могла быть любовь? Просто дружили.

— Правильно, мама,— подмигнула Зина Володе.

Девушка была довольна, что между ее матерью и Володей впервые произошел такой открытый разговор. Она почувствовала себя более взрослой. Неожиданно в избу вошла Мария, поцеловала сына и Зину. Девушка смутилась, пододвинула стул:

— Садитесь.

Но Мария отказалась:

— Нет, Зиночка, мы пойдем. Лучше ты к нам при­ходи.

— Видишь, а сама говорила: зачем девчата в парти­занах. Она же охраняет твоего сына.

— Тут уже говорят, будто вы поженились. А я и не против такой невестки.

— Ой, мама! — смутился теперь уже Володя.— Нас еще могут немцы поженить.

— Избави бог!

— Бог не спасет. Нужно самим не быть воронами.

Зина пообещала, что скоро придет, и Володя с мате­рью отправились домой.

Назначив вечером Мишу на пост, Володя начал вол­новаться: почему до сих пор не возвращается из Жло­бина Федя? Из Слободы принесли патефон, все подрыв­ники собрались у Миколы. Одну за другой проиграли несколько пластинок, а Микола в это время то расхажи­вал по комнате, то выбегал на улицу. Казалось, он боль­ше всех волнуется за Федора.

Наконец тот пришел и сообщил, что Лида погиб­ла. Гитлеровцы почти каждый день выводили ее нз тюрьмы и гоняли снимать мины на железной н шоссей­ных дорогах. Совсем недавно девушку заставили разми­нировать путь на участке Жлобин — Бобруйск. Лида вытащила мину из-под шпалы, подождала, пока подой­дут фашисты, и вырвала чеку. Взрыв уничтожил и ее, и одного немца. Трое гитлеровцев были ранены осколками.

Не повезло и Алексею Войтику. Он успел подложить мину в стол президиума, но и самому пришлось сесть в зале. Как только наступило время, когда часовой меха­низм должен был сработать, Леша втянул голову и спря­тался за спины сидевших впереди. Но взрыва не прои­зошло, лишь над столом президиума повалил черный дым, обративший всех в бегство. А Войтик только тогда понял свою ошибку, когда нашел у себя в кармане кап­сюль-детонатор, который забыл надеть на запальный механизм. Пока неизвестно, арестуют его или нет. Мно­гих полицейских, особенно тех, которые не были на со­вещании, уже успели взять.

Ребята молчали, Зина всхлипывала, Микола, уткнув­шись лицом в ладони, сидел за столом. А мать стояла рядом и гладила сына по голове. Вдруг Микола встал, нервно перебрал стопку пластинок, завел патефон, и по­слышалась любимая песня Лиды:

Меж высоких хлебов затерялося

Небогатое наше село.

Горе-горъкое по свету шлялося

И на нас невзначай набрело...

Песня окончилась, но Микола опять поставил иголку на край той же пластинки и низко опустил голову, что­бы никто не видел его слез. Володя потихоньку велел Ивану сменить на посту Мишу, а остальным предложил ложиться спать, чтобы завтра пораньше отправиться к железной дороге.

Не спалось ему в эту ночь. То ли потому, что слы­шал, как вздыхала и оплакивала Лиду его мать, то ли просто очень разволновался. На всю деревню было лишь две собаки, но обе лаяли не переставая. Несколько раз юноша выходил на темную улицу, где продолжало све­титься окно в избе Миколы. Хотел зайти к другу, даже в окно заглянул и увидел, как на припечке то гаснет, то опять вспыхивает смолистое полено. А Микола дремлет перед открытым патефоном. Ну что ж, не надо ему ме­шать...

Вернулся домой, разделся, лег, только успел задре­мать, как в окно постучали. Чуть светало. Мать уже ус­пела встать, собиралась идти доить корову. В сенях по­слышались голоса: какая-то женщина сказала, что ви­дела немцев возле колодца. Она успела предупредить об этом Мишу, тот разбудил Зину, а сам вместе с Са­шей отправился в дубняк.

Володя вскочил с кровати, и в эту минуту в избу вбе­жали Зина, Толик и Микола. Следом за ними явился Федор.

— Пойдем огородами,— сказал командир,— нужно Ивана захватить. А потом в дубняк, Саша и Миша уже там.

Вышли на улицу, и Володя вскрикнул:

— Нас окружают!

В синем сумраке было видно, как за садами цепоч­кой бегут гитлеровцы. В конце деревни, где находился Иван, послышался одиночный выстрел, а за ним две автоматные очереди. Хлопцы побежали к дубняку. Но и оттуда доносилась пулеметная стрельба. Мимо ребят промчалась лошадь.

— Дядьку Рыгора убили... Попробуем прорваться на ту сторону деревни,— сказал Володя и перебежал ули­цу.— Зина, иди домой. Спрячь винтовку, переоденься. Деревня окружена, мы попытаемся пробиться.

Девушка заколебалась.

— Приказываю! — сердито повысил голос командир.

— Не пойду...

— Приказываю, слышишь? Иди! — поднял он авто­мат.

Никогда еще Зина не видела Володю таким злым и даже испугалась. Заплакав, она побежала к своему дому.

А хлопцы, пригнувшись, помчались к гумну, чтобы оттуда прорваться на болото. Однако не успели пробе­жать и двух десятков метров, как из вишняка появились гитлеровцы и с криками: «Хальт! Хальт!» бросились за ними. Федя с тяжелым пулеметом отстал, и командир испугался, как бы парня не схватили. Повернувшись, Володя выпустил в фашистов длинную очередь. Те сра­зу залегли. Но темный пиджак Федора был отличной мишенью для немцев. Вражеская пуля отсекла два пальца на левой руке парня. Сбросив пиджак, он свернул на межу, заросшую вишняком, и вдруг почувствовал, как пулей обожгло ногу. А в следующее мгновение перед глазами сверкнули искры, и пулемет отбросило в сторо­ну. Федя попытался подняться, но тут же обожгло и вто­рую ногу.

Володя с группой ребят успели добраться до кустов и видели, как Федя упал. Сразу наступила тишина. Пробежав по болоту, хлопцы остановились. Спустя некоторое время к ним приполз и Федор. Обе ноги его оказа­лись простреленными выше колен. Пулемет был разбит вдребезги, кожух отсечен, словно огнем перерезан шток. Сняв с себя нижнюю рубашку, Володя разорвал ее и перевязал парню раны. Он все еще волновался за судь­бу остальных партизан.

В десятом часу утра гитлеровцы ушли из Дубовой Гряды, захватив с собой несколько мужчин. И только ребята подняли Федора, чтобы перенести его в деревню, как засвистели снаряды и начали рваться в саду и на болоте.

— Отход прикрывают... Что же это за немцы? Я та­ких еще не видел. Все в касках, на винтовках штыки, и даже артиллерия есть,— вслух гадал командир.

Вскоре стрельба утихла. Гитлеровцы перевалили че­рез пригорок и исчезли. По дороге в деревню возвраща­лись отпущенные мужчины. Можно было выходить из укрытия.

Зина поступила так, как велел Володя. Стоявший на посту Иван, увидев немцев, выстрелом поднял тревогу, потом забился в чей-то хлев да и просидел там весь бой.

В этом бою погибли отставшие от группы Саша и Миша.

Похоронив друзей, партизаны выехали в лагерь.

Солнце заходило за синюю тучу, нависшую над не­босклоном. Поднимался ветер. В Алесе печально раска­чивались и поскрипывали старые придорожные ольхи.

17

Незаметно отцвели сады. Еще более сиротливо вы­глядели теперь пепелища сгоревших деревень, прятав­шиеся до этого в буйной кипени цветения. Все птицы уселись в гнезда, только изредка просчитает годы кукушка да на рассвете защелкает соловей. Отряд жил как обычно, пополнялся новыми силами, продолжал расти.

Недавно разведчики выяснили, что в Слободе разме­щен немецкий полк под командованием старшего брата бывшего сельскохозяйственного коменданта фон Шпрей­ка. Командир полка отличился в боях под Харьковом и получил месячный отпуск. Вот и решил отомстить пар­тизанам за брата, разработав собственную тактику борь­бы с ними, позволявшую без потерь уничтожать «банди­тов». Нужно сказать, что тактика оправдывала себя. Кроме убитых в Дубовой Гряде подрывников, на счету Шпрейка было еще человек двадцать. А заключалась тактика в том, что ночью он приводил полк к опреде­ленной деревне в партизанской зоне и окружал ее. Ког­да жители просыпались и, как обычно, шли к колодцам по воду, несколько солдат появлялись на улице и тут же исчезали. Люди сразу поднимали тревогу, партизаны спешили в более укрытые места, а именно там и ожида­ли их гитлеровские пулеметчики.

Володя решил отомстить за друзей, и в первую оче­редь — самому полковнику Шпрейку. Он добился пере­вода в свою группу Гриши из Вепрят, у которого успела зажить рука, и Виктора, младшего брата Миши. В де­ревнях группа на ночевки больше не останавливалась, а отдыхала где-нибудь в лесу или на болоте. Чего только ни придумывал молодой командир, чтобы уничтожить хотя бы нескольких солдат из проклятого полка, но все напрасно. На ночные операции полк двигался осторожно, избегая дорог, и поэтому ставить на них мины не имело смысла.

Как-то вечером подрывники заметили, что фашисты покинули Слободу и пешком, по полям и перелескам, направились в глубь партизанской зоны. Группа решила идти следом, ничем не обнаруживая себя. После полу­ночи фашисты подошли к большой деревне и окружили ее. Подрывники задумали минировать все дороги, веду­щие из деревни. Но только начали готовить мины, как заметили приближающиеся к деревне два синих огонь­ка, а вскоре услышали и глухой шум мотора.

— Машина! — понял командир. — Толик, давай с пулеметом к луже. Как только притормозит, бей. А мы с Зиной и Миколой заляжем с этой стороны.

Черная, как жук, легковая машина медленно ползла по дороге. Шумел под ветром придорожный кустарник во ржи. Кричала перепелка. Гул мотора нарастал. Оття­нув затвор автомата, Володя подполз ближе к обочине. Около лужи автомобиль почти совсем остановился. И тут зачастил пулемет, зазвенели осколки стекла. Шо­фер был сразу убит, но второй гитлеровец успел рас­пахнуть дверцу, выстрелил из автомата и вывалился из машины. Володя бросился к нему.

— Хлопцы, сюда!

Подоспевшие ребята схватили немца, у которого бы­ла перебита рука, и поволокли в кусты. Там, обыскав, приказали идти к лесу. Пленный отказался, и пришлось нести его на руках. Лишь Анатолий попытался возра­зить:

— С какой стати тащить такого откормленного боро­ва? Пристукнуть, и делу конец.

Но командир не согласился:

— Ты что, не видишь? Это какая-то важная птица.

Погони не было, и партизаны двигались не спеша. Наконец, уже на рассвете, немец согласился идти само­стоятельно и вдруг заговорил по-русски. Как же удивил­ся Володя, узнав в нем своего давнишнего знакомого!

— Вы в сорок первом были подполковником? И дол­го стояли в деревне Галы? — спросил юноша.

Полковник внимательно посмотрел на него, тяжело вздохнул и с обидой в голосе попросил закурить.

— Кто взял у него сигареты? Верните,— приказал Володя.

Глубоко затянувшись табачным дымом, полковник заговорил:

— Я тоже узнал тебя, Вольдемар. Разве я плохо к тебе относился? Я понимаю такую войну, когда солдат борется с солдатом, офицер с офицером. А кто воюет здесь? Бандиты! Это несправедливо. Мирных людей я не убивал и убивать не собирался — я честный немецкий офицер.

— По-вашему, партизаны, защищающие свою Роди­ну, бандиты?

— А кто же, если они убили моего брата?

— Значит, вы...

— Полковник фон Шпрейк.

Пауза затянулась на несколько минут. С трудом спра­вившись с радостным волнением — подумать только, сам командир полка угодил в плен! — Володя спокойно спросил:

— А как назвать вас, честного немецкого офицера, предлагавшего мне поехать на каторгу в Германию?

— Тогда было другое время, а сейчас всем ясно, что Гитлер войну проиграл. Вольдемар, если ты не намерен меня убить, перевяжи рану и отведи к вашему коман­диру.

— Убивать? — усмехнулся юноша.— Не собираюсь. Вас будут судить. А с командиром скоро увидитесь.

После перевязки немец зашагал бодрее. Володя вспомнил свой плен. Тогда, чтобы взять его за подборо­док, полковник надевал перчатку. А сейчас идет с гряз­ными окровавленными руками и просит помощи. «Ишь ты, он не считает такую войну справедливое. Напал на чужую землю, и тех, кто ее защищает, называет банди­тами. Вбил себе в башку, что, когда они нас уничтожат, это справедливо, а когда мы их, так нет».

Наконец добрались до лагеря. Володя с подчеркну­той иронией представил пленного Илье Карповичу:

— Товарищ командир, это лучший гитлеровский стратег по борьбе с партизанами.

Полковник вытянулся, привычно щелкнул каблу­ками.

— Вы давно на нашей земле? — спросил командир,

— Я первый нажал ручку ваших дверей.

— Без стука?

— Да.

— И в каком месте вы нажали ее?

— У Бреста.

— И не поняли там, что в наш дом без стука нельзя входить?

— Мы считали, что там была единственная злая со­бака на пороге России.

— Так... А что думаете теперь?

— Теперь? — полковник опустил голову, помолчал.— После битвы на Волге во мне произошел перелом. Но я и теперь верен своему оружию. А вообще за последнее время я привык делиться мыслями только с самим со­бой.

— Вы считаете свои действия справедливыми?

— В моих действиях выражалась политика моего го­сударства.

— А вы признаете, что были на неправильном пути?

— Я еще не ощущаю этого.

— Следовательно, все эти годы вы думали только о своих возможностях одержать победу? Что ж, теперь придется подумать о другом. Уведите, завтра продол­жим разговор.

Из показаний пленного стало известно, что его полк пробудет в Слободе еще два дня. Диверсионная группа Володи готовилась уйти из отряда на более продолжи­тельное время. Ведь некоторые группы подрывников уже догоняли ее по количеству спущенных под откос вражеских эшелонов.

Гитлеровцы укрепляли охрану железнодорожных коммуникаций. Разбирали крестьянские избы, перевози­ли бревна, и наполовину вкапывали их в землю. Делали деревянные завалы с песком, устанавливали пулеметы и минометы. В лесной местности такие укрепленные точки строили в километре одна от другой. Днем меж­ду ними ходили по насыпи патрули, а по ночам несли охрану секреты и засады.

Подобраться к дороге было почти невозможно, и Во­лодя спешил, чтобы засветло приехать в назначенное место.

Приближаясь к одной из деревень, хлопцы заметили, как из ворот крайнего двора вылетают всполошенные куры. Это насторожило подрывников, они остановились. Через минуту из хлева вышел гитлеровец, держа в ру­ках несколько кур.

— Опять ввяжемся и сорвем диверсию,— сказал Во­лодя.— Поедем к Курганам, оставим там лошадей и на железку.

Партизаны повернули коней и объехали деревню.

День выдался жаркий, в сосновом бору было душно и сухо. К лесной полосе рядом с насыпью партизаны по­дошли тихо. Анатолий по березняку пробрался на про­селочную дорогу и увидел отпечатки подкованных кон­ских копыт. Хорошенько рассмотрев их, Толик вернул­ся к командиру.

— Недавно на нескольких подводах проехали нем­цы,— доложил он.

Володя решил поставить в колее противотанковую мину. И пока хлопцы устанавливали ее, совсем рядом, за низкорослым березняком, спокойно расхаживали двое фашистских солдат, охранявших участок железнодорож­ного пути. К вечеру их сменили двое других —один длинный, второй коротышка. В это время и прогремел взрыв.

Партизаны разглядывали место взрыва из-за стволов деревьев. Там, хрипя и вскидывая ноги, лежали на земле две лошади, с кудахтаньем разбегались в разные сторо­ны куры, стонали раненые немцы.

Солдаты на железнодорожном полотне сначала ныр­нули за насыпь, потом подбежали к подорвавшейся повозке. Из одного укрепленного пункта гитлеровцы вы­пустили несколько мин, разорвавшихся далеко в лесу. Быстро примчалась дрезина, доставившая двух человек в белых халатах.

Солнце скрылось. Над срубленными соснами возле насыпи собирался сизый туман. Особенно густо висел он над котлованом, где замаскировалась группа фаши­стов с пулеметами, направленными в сторону леса. Вторая группа залегла метрах в трехстах левее подрывни­ков. Между той и другой по-прежнему шагали патрули. Володя, находившийся почти напротив котлована, на­чал тихонько отходить, поманив за собой остальных ре­бят. Сумрак сгущался, и патруль на железнодорожном пути стал едва различим. Со стороны Бобруйска про­мчался паровоз с двумя платформами спереди.

— Проверил дорогу. Значит, за ним пойдет ценный эшелон. Ни в коем случае не пропустить! — прошептал командир.— Давайте тол.

Путь, по которому поезда шли в сторону фронта, на­ходился на другой стороне насыпи. Володя приказал подрывникам осторожно перебраться через полотно, не­много отойти и охранять его, пока сам он будет закла­дывать мину.

Ползли тихо, одни за другим, и последним — коман­дир. Он быстро выгреб песок из-под рельса и подложил плитку тола. Рельсы словно пульсировали от приближа­ющегося перестука колес, из-за леса на повороте уже показались огни локомотива. Володя присыпал тол песком, пристроил на рельс капсюль, прилепив его кусочком хлеба, и беззвучно соскользнул с насыпи. Приготовил автомат и замер в напряженном, томительном ожидании

Приближался патруль. «Если заметят мину, открою огонь»,— подумал юноша. Но немцы прошли заминиро­ванное место. А поезд все ближе и ближе...

Володя вскочил и со всех ног бросился догонять успевших отойти товарищей. Взрывной волной его подтолкнуло в спину, и, обернувшись, командир увидел, как с насыпи по крутому откосу сползает паровоз, из повре­жденной топки которого поднимаются фейерверки искр. На радостях юноша выпустил по эшелону длинную ав­томатную очередь, но тут впереди него разорвалась ми­на. Володя повернул в сторону, и сразу вторая мина грохнула позади. «Вилка!» — мелькнула мысль, и перед глазами блеснуло красное пламя...

Около вагонов кричали немцы, в небо одна за другой взлетали ракеты, и подрывники не могли отправиться на поиски своего командира. Сколько времени пролежал Володя без сознания, он не знал. Когда он пришел в себя, ему показалось, что все лицо иссечено осколками, и юно­ша провел по нему ладонью. Но ран не было, лишь из носа текла кровь. Попробовал подняться, но сразу за­шумело в ушах, затошнило. Показалось, будто летит в какую-то узкую щель.

Очнулся, когда друзья уже несли его на руках. Зина шла впереди и поддерживала голову.

— Пустите, я сам пойду,— с трудом произнес Во­лодя.

— Молчи, скоро отдохнем,— ответил Анатолий.

Подрывники остановились в молодом сосняке и опу­стили командира на влажную от росы траву. Володя попросил пить. Зина плакала. Хлопцы перевязали ему бок и сняли сапоги. В них оказалась кровь.

После непродолжительного отдыха Володя почувст­вовал себя лучше. Обсаженный старыми березами тракт был изрезан колесами машин. Установив мину, подрыв­ники хотели было направиться в небольшую деревушку возле болота, но Володя не согласился.

— У меня хватит сил перебраться через болото, а дальше поедем,— решительно сказал он.

Друзья заколебались: легко сказать — в таком со­стоянии перебраться через болото... Но на околице де­ревни вдруг взлетела ракета и осветила их.

— Видали? — превозмогая боль, усмехнулся коман­дир группы.— Пошли быстрей!

Только выбравшись на другую сторону болота, подрывники узнали, что прошлым вечером в той деревне ос­тановилось около тридцати немецких грузовиков. Услы­шав взрыв и стрельбу на железной дороге, фашисты подняли тревогу.

Утром группа на лошадях подъехала к переезду, ко­торый тоже охранял немецкий патруль. Зина пошла впе­ред, наблюдая за ним, потом махнула рукой. Подвода птицей перемахнула через переезд, и двое немецких сол­дат лишь с удивлением проводили ее глазами.

— Ну, скоро и дома будем,— с облегчением произнес правивший лошадьми Анатолий, когда въехали в лес.

В лагере в тот же день доктор Ярошев вытащил ос­колки на ног Володи, Его уложили на телеге в сосняке, а на ночь переносили в шалаш.

Разведка особого отдела выяснила, что группа уни­чтожила поезд с гитлеровскими летчиками, направляв­шимися на фронт. Паровоз и четыре разбитых пассажир­ских вагона лежат под откосом. Но Володя не чувство­вал радости. Ноги его распухли и посинели, болело в боку. Зина неотлучно находилась возле него.

— Что-то не лучше, а хуже мне становится,— сказал юноша.— Боюсь, как бы не было заражения.

— Нет, Володенька, ты уже лучше выглядишь. Твое счастье, что мина перелетела, а то бы...

— Вот ты со мной и поехала бы тогда учиться,— улыбнулся Володя.

Их беседу прервал Сергеев, сообщивший, что ночью с Большой земли прилетит самолет, который доставит Володю через линию фронта в госпиталь.

— Я и здесь поправлюсь,— отказался юноша.— Или хотите избавиться от меня?

— Прикажут, и полетишь. Мы хотим, чтобы ты был жив. Это же для тебя командир вызвал самолет.

Почувствовав слезы на глазах, Володя отвернулся.

— Чего ты? Поправишься и вернешься. Зина тебя по­дождет,— сказал Сергеев.

Хлопец и сам понимал, что ему необходимо госпита­льное лечение, но было очень жалко расставаться с от­рядом и с друзьями.

— А что ты будешь делать? — спросил он Зину, когда комиссар ушел.

— Буду мстить за тебя. Вместе со всей нашей груп­пой.

— Правильно. Зиночка, из группы не уходи. Я попро­шу Илью Карповича назначить командиром Миколу. Он смелый и хороший парень. Скоро поправится Федя, а там, может быть, вернусь и я. Сегодня любопытный сон видел. Будто стою на берегу Днепра, по воде льдины плывут, а в ясном небе летят журавли. Смотрю — один отстал, быстро машет крыльями и, курлыкая, догоняет свой клин.

— И догнал?

— Догнал... Так вместе с остальными и исчез в си­ней дали...

Дотемна разговаривали Володя с Зиной. К ним ча­сто подходили товарищи, узнавшие, что юноша покида­ет отряд.

Ночью Володю перевезли на большую поляну, где горели три костра. Провожать его пришли командиры, друзья и даже Фридрих. Вскоре из темно-синего неба вынырнул самолет и покатился по ровной земле. Из не­го выгрузили взрывчатку, автоматы, патроны. Зина мол­ча держала Володю за руку. Партизаны попрощались с ним, пожелав быстрее поправиться и вернуться в свой родной белорусский край. Володю внесли в машину. Взревел мотор. Самолет поднялся и вскоре исчез за вер­шинами сосен. Партизаны начали расходиться, а Зина все еще продолжала стоять и махать белым платочком.

1965 г.

С белорусского перевел Александр Миронов.