КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706129 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272720
Пользователей - 124656

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: 0 ( 1 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).

Знамена Победы. Том 2 [Сборник в двух томах] [Коллектив авторов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

ЗНАМЕНА ПОБЕДЫ
Том 2




Редакционная коллегия:

А. И. Луковец (руководитель),

Б. Н. Полевой,

К. М. Симонов,

Б. А. Фельдман,

С. В. Цукасов.


© Издательство «Правда». 1975.


ГОРДОСТЬ НАША — ГОРОДА-ГЕРОИ


Москва моя!

У Кремлевской стены лежит Неизвестный солдат.

У самого своего сердца похоронила Родина Героя. И зажгла над ним Вечный огонь.

Неизвестно имя солдата.

Известен, овеян всемирной славой и бессмертен его подвиг: он пал на огненном, на крайнем рубеже, и не пустил врага в Москву.

Железная стойкость, мужество и отвага таких, как он, разбила бронированный вал отборных фашистских армий.

На том же Ленинградском шоссе, где сражался Неизвестный солдат, воевал Александр Соболев.

До войны Соболев был слесарем на 1-м ГПЗ. Защищать Москву он ушел добровольцем, обратившись с заявлением в ЦК ВЛКСМ. Комсомолец и спортсмен, он был зачислен в знаменитую Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения. Ныне Соболев — начальник цеха на том же 1-м ГПЗ. Мы ездили с ним по нынешней Москве и Подмосковью и говорили о времени нашем, о Москве и москвичах. И о грозной осени 1941-го.

…Москва и до войны была красавицей, вся устремленная вширь и ввысь. Уже тогда она успела неузнаваемо измениться, вдвое увеличив по сравнению с предреволюционными годами свои размеры, население. Полным ходом осуществлялся разработанный по инициативе и поручению В. И. Ленина первый Генеральный план реконструкции столицы. Город стряхивал с себя пыль веков, расправлял плечи, расширял и выпрямлял улицы, поднимал новые дома. Символами той эпохи стали заводы «Калибр», «ЗИЛ», «Шарикоподшипник», «Фрезер», преображенные кварталы Дангауэровки, Усачевки, Красной Пресни, пять новых мостов через Москву-реку, первые линии метро, канал Москва — Волга, сделавший столицу портом пяти морей…

«Ты самая любимая», — пел о Москве наш народ. И песню эту повторяли люди во всех уголках планеты. Потому что Москва не просто город. Она знамя трудящихся всей земли, олицетворение нового, социалистического мира, его животворный и зовущий пример.

Вот почему Гитлер издал приказ: взять и разрушить Москву до основания, не выпустив из нее ни одного жителя, будь то солдат, женщина, старик или ребенок… «Там, где стоит город, будет море, которое навсегда сотрет столицу русского народа в цивилизованном мире. Я слышу плеск его волн…»

Те, кто встал у стен Москвы, защищая город, не знали этого секретного гитлеровского приказа. Тайны фашистских сейфов открылись много позднее. Но герои московской битвы понимали: здесь, на этом рубеже, они защищают начатую Великим Октябрем новую историческую эпоху.

На Москву враг двинул треть своих пехотных, две трети танковых и механизированных войск, действовавших на Восточном фронте. И когда по многочисленным шоссе — Ленинградскому, Рогачевскому, Дмитровскому, Волоколамскому, Минскому, Варшавскому — на Москву обрушились танковые тараны врага, на Западе многие сочли: участь ее решена.

Наши заводы еще эвакуировались на восток, наша промышленность еще перестраивалась на военный лад. А пока — как остановить фашистские танки? Как перебить стальные сухожилия этих бесконечных и, казалось, неудержимых железных колонн, нацеленных на Москву?

На танки бросались пехотинцы с гранатами и зажигательными бутылками в руках.

По танкам под Тулой и Лобней били зенитные батареи.

С танками всю ту осень и всю зиму дрались минеры, в том числе Александр Соболев.

Преградить в столицу путь танкам вышла вся Москва.

…Противотанковый ров в Зеленограде давно засыпан и превратился в аллею, по которой гуляют дети. Мы нашли с Соболевым другой такой ров — в березовой роще под городом. Он и сейчас, забитый травой, водой и снегом, напоминает широкий канал.

Полмиллиона москвичей дни и ночи строили оборонительные сооружения. Они вырыли 361 километр противотанковых рвов, 331 километр эскарпов, установили 105 километров металлических надолб и 611 километров проволочных заграждений, построили 4 026 пушечных и 3 755 пулеметных дотов и дзотов, устроили 1 529 километров лесных завалов и выкопали более 5 тысяч километров окопов в полный рост.

Не случайно на пьедесталы памятников на рубежах обороны Москвы подняты не только танк, самолет, пушка, смертоносная «Катюша», но и стальные противотанковые ежи…

Победа складывалась из тысяч подвигов.

На пять суток задержали врага на Варшавском шоссе легендарные подольские курсанты, отражая натиск 57-го механизированного ударного корпуса гитлеровцев. Они полегли на поле боя, но не отступили и дали время создать за своей спиной новый рубеж обороны.

В золотые скрижали истории вписан подвиг 28 героев-панфиловцев, вступивших в смертельный бой с пятьюдесятью танками противника. 18 машин врага уничтожили они. 23 наших героя остались на поле сражения. Но эта горстка отважных обломила острие танкового клина, нацеленного на разъезд Дубосеково, на Волоколамское шоссе, на Москву. В учебники истории вошли простые и ясные слова политрука Василия Клочкова: «Велика Россия, а отступать некуда. Позади Москва!»

Вот строки из писем Клочкова домой:

«Сегодня был в Москве на параде, а вечер мы провели в землянках и окопах».

«Нахожусь в районе обороны на подступах к родной Москве. Враг прет, не жалея ничего».

«Представили меня к награде за боевые действия — боевому ордену Красного Знамени. Мне кажется, уж не так много я воевал и проявил геройства… Иногда силы противника в пять-шесть раз превосходили наши, но мы сдерживаем его атаки».

«Иду в бой. Целую. Ваш папа».

Да, он был на том параде… На самом суровом и самом торжественном параде в истории. Он тоже шел под косо летящим снегом в тех серо-белых шеренгах по заледеневшей брусчатке Красной площади, и дальше, вниз к набережной и направо, — на передний край… Через девять дней он погиб, войдя в бессмертие.

Еще через двадцать дней распрямилась и с сокрушительной силой ударила по врагу до отказа сжатая пружина обороны.

«Зима нашего несчастья» — так назвал те месяцы гитлеровский генерал Гудериан.

А для советских людей и для народов всего мира то были месяцы первой большой и окрылившей всех победы.

Тридцать лет прошло после войны. Александр Соболев говорит:

— Если бы видели сегодняшнюю Москву те, что пали, ее защищая… В самых смелых мечтах не могли мы представить, что наша столица будет такой, какой стала.

Ее и в старину вполне справедливо называли великой. Но трудно сейчас поверить, что когда-то с колокольни Ивана Великого можно было оглядеть всю Москву. Теперь ее невозможно окинуть взором даже с полукилометровой точеной иглы Останкинской телебашни. Куда ни глянь с этой самой высокой вершины города, всюду — справа и слева, сзади и впереди — за горизонт, в синюю дымку уходит Москва…

Пройдите по ее центру. Древняя красота Кремля стала еще строже и торжественней в окружении современных зданий — небоскребов из камня, бетона, стекла и алюминия. Словно голубые паруса, раскрылись высоко над городом дома Калининского проспекта. Синевой отливает строгий брус гостиницы «Националь», белым айсбергом причалила к Москве-реке и Кремлю гостиница «Россия»…

Поезжайте в любую сторону от центра — на юг и на запад, на север и восток. Будто гигантское каменное море расплескалось из конца в конец столицы, вздыбив к небу зубчатые силуэты. И за этими силуэтами все дальше и дальше простирается город, пока не останавливается у окружного шоссе, накатываясь на него белопенным прибоем просторных, светлых кварталов Медведкова и Бескудникова, Дегунина и Химок, Тропарева, Новых Черемушек или Чертанова…

Сорок километров с севера на юг, тридцать — с запада на восток. Сто девять километров по окружности, по кольцевой московской автостраде. Почти девяносто тысяч гектаров территории — это в три раза больше Лондона, в девять — Парижа. Более 50 тысяч зданий, около трех тысяч улиц, переулков и площадей, почти семь миллионов жителей…

С промышленной мощью Москвы не сравнятся и многие государства. Полторы тысячи ее предприятий плавят сталь, выпускают станки и автомобили, приборы и подшипники, электромоторы, часы и телевизоры… В столице производится 40 процентов шелковых и 20 процентов шерстяных тканей, выпускаемых в стране.

Москва — гигантский железнодорожный узел и крупнейший порт Европы — принимает и отправляет в год четыреста миллионов пассажиров, десятки миллионов тонн грузов. В столице 700 научно-исследовательских учреждений, институтов, конструкторских бюро, почти 50 вузов, 1 300 школ, 130 кинотеатров, сотни спортивных сооружений, 10 тысяч магазинов… Нет, невозможно все перечислить, все назвать.

— Да, велик наш город, — говорит Соболев. — Я вот коренной москвич, а всю ее не знаю, во многих районах не бывал да и вряд ли сумею когда-нибудь побывать. Знаете, ведь у каждого москвича есть своя «маленькая Москва». Я живу в Кожухове. До войны это была деревня. Сейчас Кожухово, как и соседнее Нагатино, — своего рода город в городе, столь же прекрасный и благоустроенный, как любой другой район Москвы. Работаем мы с женой на подшипниковом заводе, он тут рядом, добираемся в цехи за пятнадцать минут. Здесь же, на заводе, я кончил вечерний институт. Словом, есть в нашей «маленькой Москве» все, что нужно человеку: кинотеатры и магазины, спортивные сооружения и служба быта, школы и больницы, библиотеки, парки. Но и вся Москва, как говорится, к нашим услугам. Дочь моя заканчивает медицинский институт. Бываем мы с женой в театрах и музеях, в Третьяковке и на ВДНХ… Словом, все блага культуры, которыми так богата столица, в любое время доступны москвичам. Но Москва значит для советских людей и много больше. Вот на нашем предприятии подхватили инициативу завода «Динамо» и развернули социалистическое соревнование на основе личных планов. Этот почин стал достоянием не только московских предприятий, а быстро распространился по всей стране. И так всегда, так во всем. Москва не просто великий город. Это город великих идей, выдающихся трудовых свершений и починов, научных открытий и культурных достижений, город мира, оплот цивилизации на земле… Именно эта Москва особенно близка каждому сердцу.

В Отчетном докладе XXIV съезду КПСС тов. Л. И. Брежнев говорил о Москве: «Всем советским людям она дорога как столица нашей Родины, крупнейший центр промышленности, культуры и науки, как символ нашей великой социалистической державы… Сделать Москву образцовым коммунистическим городом — это дело чести всего советского народа!»

Величественная цель! На новый благородный подвиг позвала партия жителей столицы, всех советских людей. Каждый день мы видим результаты этой начавшейся грандиозной работы. Они в трудовых успехах москвичей, в высоких цифрах роста производства в девятой пятилетке, в непрерывно хорошеющем облике Москвы, которая неизменно восхищала и восхищает всех.

Будет образцовый коммунистический город. Им станет наша прекрасная столица, аванпост коммунизма на планете!

А. МУРЗИН
«Правда», 2 января 1975 года.

Стойкость

Из фронтового блокнота писателя
…Неделю назад проезжал я по южным районам Ленинграда — к Ульянке. Наступал вечер. Кое-где уже загорались уличные фонари. Внезапно, словно чья-то властная рука взяла меня за сердце, я узнал: именно тут, на этом склоне, стоял в середине сентября 1941 года танк, только что прибуксированный с линии фронта, искалеченный и обгоревший. Его броня была закопчена. Из смотровых щелей еще курился буроватый дымок.

Все мы — около двадцати командиров и матросов, набившихся по дороге в попутный грузовичок, — с болью, гневом и горечью вглядывались в эту (ведь наша!) изувеченную машину.

Сзади тяжело громыхнуло — недалеко, где-то у Красного Села. Холодок пробежал по спинам: это тут, совсем близко. Мы еще не знали, что там, впереди, но сердце сжималось от боли: кольцо блокады сомкнулось!

…Тридцать месяцев фашисты разрушали Ленинград планомерно и свирепо, неустанно и бессмысленно. А он стоял, истерзанный и непокоренный. Стоял насмерть, чтобы жить, ковал оружие, чтобы пришел долгожданный День Победы.

И вот о чем мне подумалось теперь, на покойном сиденье такси: ведь если бы тогда, возле танка, нам вздумалось вообразить, что будет на этом месте, когда мы победим, ведь, пожалуй, большинство из нас увидело бы почти то же самое: питерскую окраину — конечно, подновленную, подремонтированную, но такие же деревянные домики тут, у булыжного Петергофского шоссе…

А теперь?

Теперь, тридцать два года спустя, если считать не с конца, а с начала блокады, машина несла меня по тому же самому месту, ставшему одним из прекраснейших районов города. Передо мной громоздились друг над другом несчетные корпуса — «точечные», башнями возносящиеся к невысокому северному небу, и «горизонтальные», раскинувшиеся по земле шире захаровского Адмиралтейства, шире растреллиевского Зимнего дворца.

Новый Ленинград. Такой, каким я, как бы ни старался, не мог бы даже примерно вообразить себе в тот сентябрьский день первого года войны; такой, который не существовал тогда, наверное, даже в мечтах и проектах, будущих ленинградских градостроителей, вдруг мощно обнял меня.

Я завертелся на сиденье, и безусый юноша-таксист, покосившись, не без удовольствия проговорил:

— Первый раз в Ленинграде, папаша? Хорош город!..

Про себя я усмехнулся, услышав это, но ничего не стал объяснять: мне его гордость понравилась.

Мы молча ехали дальше. Я думал, что ведь, если бы минуту назад этот паренек не «навез» меня на мое собственное воспоминание, я бы, наверное, спокойно пересек и Дачное, и Ульянку, и ничему не удивился бы: все знакомо, привычно… Но теперь каждый угол здания, каждый перекресток улиц виделся по-новому — и оттуда, из тридцатилетней глубины прошлого, и одновременно из нашего сегодняшнего дня. А острота переживания этого вылилась в вопрос: как же все это произошло? Как же мы выстояли тогда? Как рабочие Кировского (Путиловского) завода, ставшего, по сути, передним краем, продолжали выпускать и ремонтировать танки? Как смогли женщины заменить мужчин у станков? Какой силой продержался Ленинград с сентября 1941 по январь 1944 года, пока гитлеровские стратеги пытались по-своему решить судьбу города — колыбели Октябрьской революции?

Какой же силой Ленинград — гордость и любовь моя, — пройдя по лезвию меча, не просто смог восстать из пепла и руин, но восстать таким преображенным, таким обновленным и неузнаваемым, что стал прекраснее довоенного?

Я знаю, на эти вопросы давно найдены ответы. Понимаю, не мое дело, не дело литератора, подсчитывать колонки цифр и ворошить архивные документы, чтобы подтвердить еще раз давно установленное. Но тем сильнее чувствую потребность дать этот ответ самому себе, дать так, как подсказывает мне прошлое и настоящее, память и прямое видение, оставшиеся глубоко в душе от тех незабываемых дней.

…Маршрут поездки был сложен и длинен. Пристально вглядывался я в текущие по сторонам улицы, дома и магазинные витрины: хотелось увидеть за Ленинградом 1974-го Ленинград 1941―1944-х. На Московском проспекте, где не раз мне приходилось видеть в осажденном городе орудия и танки, в доме 153 есть небольшой книжный магазин. Теперь он в глубине города, за несколько километров от его границы. Тогда же он находился на самом его рубеже. И рубеж этот был ближним тылом передовой.

В Пубалте (Политическом управлении Балтийского флота) кто-то сказал мне, что именно в этот магазинчик завезли только что вышедшую из печати мою книгу для детей «Мифы Древней Греции». Каюсь, мне захотелось ее купить. Я направился по адресу не сразу, дня через два-три. Куда торопиться: кому нужна эта книжонка, кроме меня?

Утром ясного дня пошел туда. Пройти предстояло километров пятнадцать. Этот переход запомнился. А в дневнике осталась такая запись: «…На всем пути встретились тысячи военных, сотни женщин и всего только 6 (шесть!) мужчин в гражданской одежде».

Магазин был открыт. Худенькая девушка, читавшая за прилавком какую-то книгу, покачала головой: «Да, третьего дня были. Сорок экземпляров… Разошлись. Нет, не осталось…»

Я вышел из магазина в некотором сомнении: кто и зачем мог в дни самой страшной в истории вражьей осады раскупить в окруженном врагом городе, среди его почти необитаемых кварталов, за два дня несколько десятков экземпляров книги для детей? Кто?

По правде говоря, и тридцать лет спустя не могу ответить на этот вопрос…

Вспоминаю и театральный билет от 7.XI.1942 года, хранящийся между страницами блокадного дневника.

В тот день в помещении «Александринки» — Театра имени А. С. Пушкина — состоялась премьера пьесы «Раскинулось море широко» Вс. Вишневского, В. Азарова и А. Крона. С тем билетом в кармане я подошел в ранней ноябрьской тьме к театральным дверям. И множество бесформенных, до глаз закутанных во все теплое, но настойчивых «теней» начали хватать меня за локти: «Товарищ военный, лишнего билетика нет?» Тут были и рабочие, вырвавшиеся на пару часов из «казарменного положения», и сотрудники промерзшего насквозь Эрмитажа, и просто ленинградцы, пережившие самые страшные дни…

И спектакль шел, и артисты пели, танцевали, играли, крыша здания над залом, как резонатор, передавала внутрь глухие толчки разрывов снарядов и гул нашей контрбатарейной стрельбы.

Да… Отдельные клочки, сбереженные памятью, вырванные из забвения обрывки былого! Но, связываясь воедино, разве не дают они ответа на мои вопросы? Не высвечивают, как рентгеном, изнутри чудо того времени?

Стал вспоминать и не могу миновать еще одной были.

Примерно в те же дни рано утром возвращался я с какого-то задания тоже пешком на свою Петроградскую. Пониже Кировского моста, на площади Революции, желтела мокрым песком свежевырытая, огражденная старыми железными кроватями яма. Четыре девушки в полувоенной форме сидели на рваном земляном краю. Издали они делали мне понятные каждому курильщику знаки: «Спичек нет?» Но когда я направился к ним, они все вдруг замахали руками, закричали: «Товарищ капитан! К нам нельзя приближаться…»

И тут я увидел: из кратера ямы торчало стреловидное оперение неразорвавшейся авиационной бомбы.

— А вы-то как же? — вырвалось у меня.

— Мы привыкли, товарищ капитан!

И вдруг совсем другим тоном:

— Ой, товарищ капитан, спасибо; конечно, за спички, но идите отсюда… Увидят вас — нам такой фитиль будет…

Самой старшей из них было, видимо, не больше двадцати лет.

В дни блокады, да и во многих произведениях, посвященных ей, как лейтмотив звучали и звучат грозные и траурные слова: «Ленинградцы стояли насмерть».

Это никогда не было звонкой фразой. Каждому, кто находился внутри кольца, смерть действительно грозила на каждом шагу. Никто не был застрахован от нее, и многие (ох, как многие!) не ушли от нее.

Но, думая теперь о тех днях, я все яснее чувствую, что в грозном выражении «стояли насмерть» не все правда. Ленинградцы, сплоченные партией, в те дни «стояли на жизнь» — бесспорную, неуничтожимую, неистребимую жизнь города. Мало поэтому сказать, что ленинградцы верили в грядущую победу. Недостаточно сказать: ленинградцы предвидели ее. Нет, мы знали, что она неизбежна. Мы как бы все время видели ее впереди себя…

Еще в самом начале сорок третьего случилось мне быть на одной из флотских железнодорожных батарей, далеко за пределами блокадной «ойкумены». Батарея стояла километрах в полутора или двух перед одним из вокзалов, среди лабиринта заржавевших рельсов, заснеженных тупиков.

Поздно ночью в кромешной тьме я вышел из вагона на железнодорожное полотно. Сначала меня обняла тишина — тишина, конечно, условная, так как в стороне фронта всегда что-то гудело и грохотало. Но мы к этому давно привыкли. И вдруг… Вдруг где-то возле меня или надо мной кто-то словно откашлялся. «Говорит Ленинград… Ленинград… Ленинград!..» — зазвучало вокруг.

Ну да, конечно, на семафорах, на фермах виадуков, на башне водокачки было установлено несколько мощных радиорупоров. Звук от ближних и от дальних доходил до меня не одновременно. Один голос звучал там и тут, неуловимо запаздывая, в разном тембре, с неодинаковой интонацией… Можно было подумать, что во тьме собралась толпа исполинов или, наоборот, что разноголосое эхо покорно повторяет вещание одного, никогда не виданного гиганта: «Ленинград! Ленинград! Ленинград!!!» Я замер, вслушиваясь в этот исполинский хор. И тогда тут же рядом загорелся прикрытый рукой огонек папиросы.

— Послушать вышли, товарищ командир? — спросил меня матрос, куривший возле вагона. — Я каждый вечер в это время выхожу. Вы подумайте, сколько их тут! А вот у переднего края — там еще больше. И он их за фронтом слышит. Думаете, ему нравится? Да он, бывало, такой обстрел по первому звуку начинал — точки с места на место переносить приходилось… Ну, конечно, слов-то они не понимают, но уж это «Ленинград, Ленинград, Ленинград!» до кого хочешь дойдет. Не могу я в это время в вагоне сидеть, выйду, жду, пока начнется, и, правду сказать, весь дрожу… И кажется мне, никакое это не радио, а что сам он — Ленинград — стоит в тумане… Широкоплечий, голова выше Исаакия… Куда выше! И смотрит в их сторону. И говорит им туда: «Бросайте вы это дело, неумные! Уходите, пока целы. Это я вам говорю — Ленинград, Ленинград, Ленинград!»

Да, конечно, знали мы, что выстоим. Выстоим потому, что выстоит, выдержит и выдюжит весь народ наш. Выстоим потому, что ведет этот народ ленинская партия. Выстоим здесь, на собственных наших рубежах, потому что не может быть сдан врагу, не может пасть город, двадцать лет носящий такое имя. Сдать его — страшней, чем уступить врагу боевое знамя. Сдать его — проститься навеки со всем, чем мы вот уже больше четверти века жили, с тем нашим миром, которому мы давно уже отдали и свои умы и свои сердца…

Это было невозможно. Этого и не случилось. По-моему, вот ответ на тот вопрос, который я задал себе неделю назад, проносясь дорогами 1974 года по памятным местам года 1944-го.

Ведь и новый наш город возник и вся страна живет потому, что порыв Великой Отечественной войны не иссяк, не убыл — после одержанной победы он претворился в такой же могучий порыв великого созидательного труда и мира.

Лев УСПЕНСКИЙ
«Правда», 15 января 1974 года.

Полдень Ленинграда

Ветер взморья
                       поднимает чаек,
Над Невою тает
                          влажный пар…
По-морскому полдень
                                     отмечает
Пушки петропавловской
                                         удар.
Как он не похож на тот,
                                       зловещий
Рык бульдожий
                          из глухой норы,
Что всегда отрывистей
                                      и резче
Доплывал с Вороньей к нам
                                               горы!
В том была бессильная
                                       досада,
Злость, перегоревшая
                                    дотла,
Оттого, что стойкость
                                     Ленинграда
Разнести в осколки
                                 не могла.
Нашей пушки гул —
                                   иное дело.
Мирный вестник
                             трудовых забот,
Он плывет торжественно
                                           и смело,
Отмечая суток поворот.
Дружно в это самое
                                  мгновенье
Ленинградцы
                       свой равняют строй,
Малых и великих дел
                                     свершенье
Поверяя стрелкой часовой.
Полдень Ленинграда!
                                    Возвещенный
Гулом прокатившейся
                                      волны,
Разбудившей
                      старые колонны
И кварталы новой белизны.
Ты для нас привычный
                                       братства вестник,
Проходящий
                      через все года,
Вдохновитель
                        неустанной песни
Гордого, как город наш,
                                        Труда!
Всеволод РОЖДЕСТВЕНСКИЙ

«Правда», 22 января 1970 года.

Дважды рожденный

Снова в Киеве золотая осень. Снова роняют листья каштаны. Багряный убор придает городу неповторимую прелесть — и седым дворцам, и ажурным аркам мостов, и новым жилым ансамблям, вписанным в яркую ткань холмов и склонов.

Когда говорят о Киеве, то обычно добавляют: «древний». И это понятно: здесь немало памятников — свидетелей минувших столетий. Но с полным правом город можно назвать и «юным». Он с каждым годом молодеет. Не об этом ли говорит цифра: жилой фонд столицы Украины возрос за три десятилетия в шесть раз.

Естественно, молодость города особенно чувствуется в радостно-трудовом ритме, в мощном пульсе его сердца. Ныне это крупнейший центр индустрии, научной мысли, культуры и образования. Город, вошедший в историю Великой Отечественной войны.

Да, это навсегда осталось в памяти. 1943 год. Помню, в Киеве стояла такая же осень, но ее нельзя было назвать золотой. Солнце застилали тучи дыма. Прибрежные рощи искромсаны взрывами. Шла битва за Днепр. Части Советской Армии 6 ноября освободили Киев. Город лежал мертвый, в развалинах. Со слезами радости жители бросались к советским солдатам: «Родненькие!»

Сердца сжимались от боли. Что сделали гитлеровцы с красавцем Киевом, сколько погибло наших людей! Обнажив головы, бойцы хоронили бесстрашного гвардии старшину Никифора Шолуденко. Одним из первых с группой разведчиков он ворвался на танке в центр города. Пуля врага сразила воина, посмертно ему присвоено звание Героя Советского Союза. Мимо памятника Богдану Хмельницкому прошел отряд партизан. На граните размашисто написаны слова: «Здравствуй, Киев!» И еще надпись: «Отомстим за Проценко!»

Позднее мне рассказывали, что возле могил героев, у Вечного огня часто видели женщину в черном. Она приходила к мужу Герою Советского Союза Степану Проценко, погибшему совсем недалеко от дома, в котором живет его семья. Матери и жены из Рязани, Томска, из-под Ташкента, Баку, из других мест страны приезжают сегодня в Киев поклониться героям.

Гитлеровцы уничтожили в Киеве более тысячи предприятий, 42 процента всего жилого фонда. Сержант Долгеев, в числе первых вступивший в город, задумчиво проговорил: «Сколько десятилетий пройдет, пока все это залечим? Камни — и те расплавились…»

Жаль, не дожил сержант до сегодняшнего дня. Погиб под Берлином. Но современники знают: город стал еще краше. Некоторые иностранные гости любят говорить о чуде, совершенном на берегах Днепра. У нас другой взгляд — это не чудо, а дело рук и ума тружеников. При поддержке всей страны, всех братских народов киевляне заново отстроили родной город, вписав новые яркие страницы в его биографию.

Первая страница — Крещатик. По кирпичику пришлось разбирать его останки. Люди шли сюда семьями. Алели призывы: «Мы отстроим тебя, Крещатик». Разве забудутся те ударные вахты, когда рядом трудились академик и рабочие «Ленинской кузницы», инженеры «Арсенала» и поэт Владимир Сосюра, воспевший эту трудовую эпопею! И когда в сорок четвертом приехали с фронта солдаты, чтобы отдать последнюю почесть погибшему герою — командующему Н. Ф. Ватутину, они шагали уже по ожившей центральной магистрали.

После войны приходил с однокурсниками на Крещатик и Владимир Гусев. Студенты жили мечтой о городе будущего. Закончив вуз, Гусев уехал на стройку в Каховку. Там тоже возводили новый город, и всюду звучало: «Темпы, темпы…» Сердцем своим восприняв это как девиз временя, молодой прораб применил поточно-скоростной метод сооружения жилья. Эксперимент удался. Вспоминаю, написал я об этом в газете. Не знал, что на другой день Гусева разыскал Александр Довженко. Долго, пристально рассматривал прославленный мастер кино молодого инженера. Наконец, спросил:

— Вы для кого возводите дома?

— Для людей, строителей ГЭС, — ответил Гусев.

Кинорежиссер с внутренним волнением заметил:

— Наши люди заслужили не только крышу над головой, но и удобства, красоту. В человеке живет мечта о радости. А всегда ли мы ее несем? Об этом тоже не забывайте…

С тех пор прошло два десятилетия, а довженковские слова: «Нести людям радость» — звучат в душе Гусева-градостроителя. Они воплощены в сотнях прекрасных зданий. Сейчас Гусев — председатель исполкома Киевского горсовета.

Восторженно рассказывает он о городе, показывает красочную схему Киева.

— Будущий?

— Будущий и нынешний. Был мечтой, потом — планом, становится явью. Город солнца…

Новый облик города рождался усилиями многих коллективов. Еще залечивались раны войны, а у градостроителей уже зрели контуры генерального плана. Были споры, десятки вариантов. Планы застройки не раз обсуждались в горкоме партии, в правительстве и ЦК КП Украины. Сегодня мы ходим и ездим по новым киевским магистралям, «читаем» генплан в натуре. Он сходит с ватмана на землю. Не утратив былого своеобразия, Киев в то же время устремился в завтра, стал благоустроеннее, приобрел яркую выразительность.

Днепр — планировочная ось Киева. Раньше город «жался» на высоком правом берегу реки. Сейчас он словно «перепрыгнул» через нее. Сегодня легко сказать: «перепрыгнул». А тогда… За Днепром были пустыри, затопляемые в половодье сыпучие пески. Строить дома на песчаных островах? Но авторы проекта, все рассчитав, сказали: строить! Была намыта «подушка» — толстый слой песка. В день открытия XXII партийного съезда Владимир Алексеевич Гусев, тогда руководитель треста, вместе с рабочими-строителями заложил фундамент первого высотного здания на Русановке.

Ныне этот микрорайон — светлый, словно из сказки, городок. По берегу, насколько хватает глаз, разбежались многоэтажные корпуса. За Русановкой встали шеренгой жилые микрорайоны левого берега — Комсомольский, Лесной, Березняки. Разрослась и Дарница. Идешь по этому району, и не верится, что тут в огне войны «плавились камни». Чоколовка, Никольская Борщаговка, Нивки, Отрадное, Оболонь… Новые жилые массивы кольцом опоясывают город. И здесь не обойтись без цифр: за две пятилетки почти миллион киевлян справили новоселье.

Растет Киев не только вширь, но и ввысь. По улучшенным проектам возводятся корпуса университета, административные здания, дворцы культуры, гостиницы, торговые центры, кинотеатры. Почти каждое здание оригинально оформляется. В большом ходу майолика, цветная керамика. Здесь сказали свое слово художники. Первой показала пример Татьяна Яблонская. Композиции из керамики, камня, гальки, шлакоситалла живописны. Дома заиграли яркими красками.

А под землей стремительно проносятся ныне экспрессы метрополитена. Метро появилось не так давно. Своим рождением оно во многом обязано москвичам, которые передали мастерство украинским друзьям. Оборудование сюда поступало со ста тридцати заводов страны.

Враг разрушил не только дома, предприятия, но и памятники. Чудом уцелели лишь немногие. Люди возродили прежние и построили новые. Фигура рабочего со знаменем революции в руках — символ борьбы арсенальцев за власть Советов. В канун Октября здесь особенно много живых цветов. На круче, в парке Вечной Славы, воздвигнут величественный обелиск. Рядом горит Вечный огонь, напоминая о бессмертной славе героев войны, призывая к борьбе за мир. На днях тут были отец и сын Полтавские. Отец Евгений Николаевич в битве за Киев получил звание Героя Советского Союза, сын Владимир — курсант военного училища. Пришел сюда после принятия присяги. Молодое поколение клянется здесь быть до конца верным делу отцов, Родине, Коммунистической партии.

М. СТЕПИЧЕВ
«Правда», 5 ноября 1973 года.

Мера радости

Передо мной подшивка «Правды», чуточку пожелтевшая от времени. Читаю строки двадцатипятилетней давности о нашем Минске, о Белоруссии и снова чувствую горячее дыхание тех дней:

«И при свете луны проходят тракторы, поднимают целину. Намного перевыполняют нормы трактористы. Работают все. Пашут на тракторах, на лошадях, на коровах. Роют землю лопатами. И сеют, сеют…»

Это о селе. А вот о городе:

«Из груды развалин встают города, оживают фабрики и заводы…

На улицах Минска трудятся строитель и домохозяйка, академик и писатель… И этот героический труд приносит ощутимые результаты. Многие предприятия республики уже вступили в строй. В Минске был совершенно разрушен завод имени Кирова. В первые дни освобождения пришли рабочие, стали восстанавливать свой завод. Начали с разбора руин. И вот уже несколько дней, как завод дал первую плавку металла. Мощным голосом возвестила столица о своей возвращенной жизни».

Эти строки взяты из первомайского репортажа 1945 года. Принадлежат они Петрусю Бровке, народному поэту Белоруссии.

В то время он был, конечно, «чуточку», всего на четверть века, моложе. Худощав, лицо продублено фронтовыми ветрами, на плечах выгоревшей гимнастерки виднелись следы погон, а кирка в его руках проворно отваливала глыбы в руинах разбомбленного дома, — тогда каждый минчанин участвовал в расчистке руин. Перо и кирка были в равной мере для поэта орудиями производства.

…Сегодня я взял тот первомайский репортаж победного сорок пятого года, и мы вместе с Петром Устиновичем Бровкой поехали по улицам родного Минска. Поехали потому, что теперь пешком Минск уже не обойдешь. В ту пору, когда писался первомайский репортаж сорок пятого года, здесь оставалось лишь сорок тысяч жителей, а сегодня минчанами называют себя 916 тысяч.

— О чем бы вы сегодня писали в первомайском репортаже? — спрашиваю поэта.

— О масштабах радости, — немножко подумав, ответил Петр Устинович. — Помните, чему мы радовались тогда? Вставленному окну, сделанной крыше, новому палисаднику и даже покрашенному забору… Это было естественно для того времени. А посмотрите, что делается сейчас в Минске! Построить новый крупный завод? В порядке вещей. Повернуть реку Вилию, наполнить ее водой нашу зачахлую Свислочь? Вполне возможно! В течение года-двух возвести новый жилой район? Это уже стало нормой. Смотрите, как раздался наш Минск во все стороны: Зеленый Луг, Восток-1, Восток-2, Северный поселок, Раковское шоссе, Чижовка, район Орловской улицы… Сколько жилых районов возникло только за последние годы! Какого гигантского труда все это потребовало! И мы даже не удивляемся этому.

…А ведь и верно: мы перестали удивляться многому, потому что героическое у наших людей стало их буднями. Вспоминается партизанский парад в Минске. Среди руин шагали пестро одетые и еще более пестро вооруженные люди. Кто-то вез на подводе походную печку, кто-то вел на поводке козу… Ту самую козу, которая отпаивала своим молоком раненых партизан. Шли победители лесных битв.

Промаршировав около правительственной трибуны, наскоро сколоченной среди руин, часть колонны отделилась и направилась за город, в лесной массив Красное урочище. Вчерашние партизаны разбили там палатки и начали строить автозавод. К ним присоединилась молодежь, которой по возрасту еще не вышло идти в армию.

Прошло немного лет, и в Красном урочище поднялись корпуса, из которых по всему земному шару побежали могучие самосвалы с серебристым зубром на радиаторе. А Красное урочище превратилось в городскую окраину. Его связывает с центром Партизанский проспект — так именуется сейчас городская магистраль — бывшая дорога, по которой народные мстители шли после освобождения Минска на трудовой фронт.

Вот так в этом городе все переплелось: военный героизм с трудовым, будни — с праздниками.

Рядом с автозаводом огромную площадь занимает тракторный завод, выпускающий знаменитые «Беларуси». 80 тысяч в год! Невольно вспоминаются строки старого репортажа. «Пашут на тракторах, на лошадях, на коровах. Роют землю лопатами. И сеют, сеют…» Мне самому пришлось быть тогда очевидцем, как колхозники впрягались в плуг, чтобы вспахать общественную землю. И сеяли…

Сегодня тоже сеют. В республиканском статистическом управлении сообщают такие цифры: в колхозах и совхозах Белоруссии занято около 120 тысяч тракторов (в 15-сильном исчислении), свыше 20 тысяч зерноуборочных комбайнов, около 40 тысяч грузовых автомобилей и много другой техники.

К территории тракторного завода примыкают владения завода запасных частей — такой же тракторный, только без главного конвейера. С другой стороны — моторный завод. В том районе расположены и подшипниковый, и электротехнический, и другие предприятия. Не зря же этот район зовется Заводским. Таково бывшее Красное урочище. Когда Петрусь Бровка писал свой репортаж сорок пятого года, там еще шумели вековые сосны и под слоем прелой иглицы зрели споры черноголовых боровиков. А сегодня здесь бьется сердце индустриальной Белоруссии.

…Выезжаем на бывшую Комаровку. Такое название она получила за тучи комаров, хозяйничавших в болотах. Перед войной тут стояли деревянные домики дореволюционной постройки, над которыми солидно возвышались здания института физкультуры, Академии наук БССР, политехнического института. Фашисты превратили многоэтажные здания в пустые коробки. Первая послевоенная сессия Академии наук БССР, о которой также говорилось в репортаже 1945 года, состоялась в одном из наскоро восстановленных залов разрушенного главного корпуса.

Проезжаем мимо Академии наук БССР сегодня. Она занимает огромную территорию. Десятки внушительных зданий.

— Тогда, — признается Петр Устинович, — и предположить было трудно, что через четверть века появятся такие институты: физики твердого тела и полупроводников, тепло- и массообмена, технической кибернетики, физики неразрушающего контроля, ядерной энергетики, механики металлополимерных систем…

Впрочем, и сам он за это время стал академиком, главным редактором Белорусской советской энциклопедии. Издание энциклопедии, первый том которой подписчики получили в нынешнем году, — факт тоже примечательный. Отпечатан первый том БСЭ здесь же, на бывшей Комаровке, рабочими огромного полиграфического комбината имени Якуба Коласа, воздвигнутого на расчищенной от руин и старых домиков площади имени Якуба Коласа. Примечательно, что соседствует комбинат с предприятием, которое прославляет белорусскую столицу так же, как и тракторный и автомобильный заводы, — с заводом имени Орджоникидзе, выпускающим электронно-вычислительные машины.

И это приметы сегодняшнего дня.

…Мы возвращаемся в центр города, туда, где лежали руины. Там теперь стоит здание Белорусской государственной консерватории. Ее ректор — известный композитор Владимир Оловников, автор многих песен, в том числе и написанных на слова рабочих поэтов Минска. Чем не приметы времени: профессиональный композитор пишет песни на слова самодеятельных поэтов, а самодеятельные композиторы сочиняют песни на слова профессиональных поэтов.

— Так что же все-таки самое примечательное в сегодняшнем Минске? — уточняю у Петра Устиновича Бровки.

— Одной фразой не ответишь, — говорит он. — Если добираться до сущности таких изменений, то ее надо искать в людях, в их настроении, их готовности к подвигу, в их идейности.

Самое примечательное, по-моему, то, что у нас, на советской земле, свято поддерживается преемственность героизма — боевого и трудового, что наши люди стремятся жить по-ленински.

И. НОВИКОВ
«Правда», 1 мая 1970 года.

Мамаев курган

Самолет поднялся со Внуковского аэродрома в сумерках. И вот опять приближается золотистая пыльца огней, которые становятся все ярче. Мы над морем земных звезд. Ими обозначены пунктиры улиц, площадей с движущимися светлячками фар, контуры волжского берега, причалов.

Сияние ночного города ослепительно, вызывает ощущение накала, борения, тепла. Но этой яркости не заслонить других зарниц. Тех, что не гаснут в памяти человеческой, незримо светятся каждый наш будничный миг. Особенно ярко на виду у Волгограда. Ведь и те зарницы сияют в его теперешних огнях.

Словно электрическим током заряжено слово «Волгоград». И тут же как бы слышится другое, особенно когда этот город рядом, когда видишь его огни. Одни видят их впервые. Другие бывали тут, давно или недавно. Иные возвращаются домой. А взгляды всех словно поглощают сверкающие внизу огни. Задумчивы, очень внимательны. Рядом с этими земными звездами все сегодняшнее, мирное, будничное как-то по-особому видится в отсвете далеких грозовых зарниц, незримыми нитями связуется с ними.

Из-за высоких спинок кресел, что напротив меня, доносятся мужские голоса, пересиливающие шум самолета. Один, ближе к борту, напористый, молодой. Другой звучит реже, глуховато, ровней, словно сдерживается. Его обладатель приподнимается с кресла. Серый плащ на опавших плечах. Крупное лицо в тонких морщинках. Седой. Черные клочки густых, подвижных бровей. Он через соседа тянется поближе к иллюминатору, поводит головой, отыскивает что-то взглядом.

Когда поднимались по трапу, я заметил, как он машинально перекладывал из одной руки в другую желтый, увесистый потертый портфель. И слегка прихрамывал. В пути много курил.

Тот, кого я не вижу, с подчеркнутой значительностью поясняет обстоятельным тоном здешнего человека:

— Вон, глядите туда, у берега — «Баррикады». Левее — «Красный Октябрь». Полыхает-то как! Мартен дает плавку. Красотища! Там одно разбитое здание сохранили как памятник. Надпись осталась: стояли здесь до последнеготаращанцы. Сам видел, когда из школы на экскурсию водили.

— Понятно, — неопределенно отзывается сосед. В его глазах появляются искорки чуть заметной улыбки. И какой-то успокоенности, что ли, навеянной огнями, которые он видит, или словами соседа, а может быть, тем и другим.

Опять голос молодой:

— Еще левее смотрите — тракторный. Там на площади танк стоит. С той поры. — И тут же: — До войны тракторным город кончался. А теперь вон куда шагнули огни.

Всю дорогу молчали, тут потянулись к разговору.

Пожилой впечатал прокуренные пальцы в спинку кресла, еще больше склонился к иллюминатору. Брови приподнялись и застыли, наморщив широкий лоб. Громко воскликнул:

— А вот Мамаев курган!

И я узнал Мамаев курган по огням. Их бусинки как бы отделяются от главной магистрали, пересекающей город с севера на юг, и далее уходят на запад, кажутся узкой, прямой тропинкой, светящейся по краям. Между ними можно различить ступеньки. Потом тропа закругляется спиралью, замыкается на вершине кургана, где прожектора освещают главный монумент скульптурного ансамбля, воздвигнутого в память об исторической битве. Видны фигурки людей на всей лестничной трассе к его вершине.

Узнал я курган, как, должно быть, и сосед, по тем полукругам темноты, что разрезаются светлой полоской лестницы. До открытия памятника на кургане никогда не было огней. Кроме полыхавших в войну. Курган занимает площадь, где могли бы разместиться целые уличные кварталы. Но разве что-либо построишь на его крутых склонах? Веками высилась над Волгой пустынная глыбища земли. Она оставалась безлюдной в черте большого, шумного города, безмолвным памятником старины, овеянным ветрами и легендами.

На склонах кургана росла полынь. Степные коршуны, взлетая высоко, равнялись с его вершиной. Не достигнув ее, таяли в воздухе заводские дымы. Разрастаясь, вобрав в себя курган, город словно сберегал его, будто предчувствовал, что ему суждено стать главной высотой России. А теперь проложили не тропинку — широкую лестничную магистраль, по которой движется нескончаемое людское шествие к тем далеким зарницам.

Мне вспомнилось, как это шествие начиналось в солнечный октябрьский день. При бархатном знамени ВЦИК, врученном полвека назад бойцам Царицынского фронта, первыми на вершину кургана к величественному монументу шагали: один из тех бойцов, коммунист с двадцатого года Василий Петрович Никуличев; донской казак, кавалер четырех георгиевских крестов, Герой Советского Союза Константин Иосифович Недорубов; бывший командир взвода, оборонявший «Дом Павлова», Иван Филиппович Афанасьев. Вся страна услышала тогда их четкую, солдатскую поступь.

…Земные звезды запрокинулись набок, закружились под крылом самолета. Полет окончен. Ребенок проснулся от внезапно наступившей тишины. Мать улыбнулась ему, покрыла головенку вязаной шапочкой. Вставая, сказала тихо:

— Вот мы и дома, Коленька. Папка заждался, небось.

А показалось, сказала громко. Пожилой человек в сером плаще оглянулся на этот голос. Опять улыбчиво прищурил глаза, нагнулся к мальчугану:

— А я, брат, знаю, где ты живешь. В доме, которого не было до войны.

Каждый свой приезд в Волгоград я не миную Мамаева кургана. На его вершину поднимаются все, кто бывает в Волгограде. Многие прибывают сюда только для того, чтобы совершить такой путь.

Свидание с легендарным курганом привносит что-то важное, светлое, дорогое в человеческую жизнь, навсегда остается ее памятным событием.

Здесь не увидишь суетливых движений, лиц безучастных, скучающих, не услышишь громких возгласов, смеха. Все суетное осталось за пройденной гранью. Нет ничего показного в душевном состоянии людей. Задумчивы их лица. Если кто и обронит слово — то ничего не говорящее о том, что у него на душе. Бывают такие минуты, когда молчание выразительнее слов.

«Ты не устала? Передохни немного», — это взрослый сын ведет под руку старенькую мать, соразмеряя шаги с ее медленными, расслабленными шагами. Мать отвечает невпопад: «Нет, нет ничего. Мне ветер не мешает». Внизу тихо. На кургане ветер гуляет привольно.

«Вы издалека приехали?» «С Камчатки. А вы?..» — немолодые незнакомые люди с орденскими планками на пиджаках в скученности коснулись друг друга плечами. Обмолвились словом по-свойски и дальше пошли вдвоем.

На Мамаевом кургане возникает такое чувство, будто все здесь знают друг друга давно. Людей же разных проходит множество. Мест различных, всех национальностей нашей страны. Гости ее.

И каждый не трогает, бережет молчание другого, то, чем души их полны рядом с безмолвным и вечным голосом времени, зовущего нас всегда быть вровень с теми, чью память, чей подвиг здесь чтут, зовущего высокой мерой измерять каждый прожитый нами миг.

Голос минувшего усиливают изваяния, воскрешающие суровую быль, магнитофонная имитация ожесточенного боя, вдруг приглушенно прервавшая тишину у землистых, пораненных сталинградских стен, где скупыми штрихами обрисованы живые черты героев. Они словно выхвачены из темноты зарницами их последнего боя.

Здесь шествие приостанавливается. Престарелая мать, опираясь на руку сына, говорит ему тихо: «Постоим немного». Ее запавшие глаза медленно обводят строки, как бы впечатавшие в гранит развернутое знамя: «Железный ветер бил им в лицо, а они все шли вперед, и снова чувство суеверного страха охватывало противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?» Стайка молодежи сбилась в кучку, застыла на месте, будто прислушивается к неслышному звучанию этих слов, вглядывается в лица сверстников, навсегда исчезнувших в дыму боев. Пожилой человек, что заговорил с приехавшим с Камчатки, опускается у стены на лестничную ступеньку. Тот садится рядом. О чем они думают? Что вспоминают?

Отсюда уже, как с высоты птичьего полета, видны заволжские дали, Волга, сам город, омывающий Мамаев курган дымами заводских труб, огромностью, белизной выросших на море пепла улиц. Поблескивает солнце в окнах игрушечных троллейбусов, трамваев, зданий. Где-то там живет тот маленький Коля. Вырастет и почувствует, как дороги ему отчий дом, знакомые улицы, волжские плесы, яркие огни этого города, его далекое и недавнее прошлое, сегодняшний день. Вместе с первыми осознанными впечатлениями окружающего в юное сердце войдет ощущение Родины, встрепенется и будет крепнуть светлое, радостное сознание, что он ее сын. А Мамаев курган всегда будет напоминать ему, что это значит.

Люди поднимаются дальше по лестничной магистрали, туда, где траурная мелодия пантеона как бы овевает его искрящуюся мозаику, позолоту тысяч имен, где высится гигантская скульптура женщины с поднятым мечом.

Шествие, которое она осеняет, продолжается до глубокой ночи, день за днем, в погожую пору и в ненастье, побуждаемое единственно властным велением сердца и, может быть, красноречивее иных слов раскрывая, чем оно полнится у советского человека.

Шествие особенно впечатляет, когда солнце клонится к горизонту и на приглушенном фоне закатного неба даже с небольшого расстояния видны слегка наклоненные вперед, словно одолевающие ветер, силуэты людей, которые медленно, молча идут к вершине кургана.

Сколько их здесь уже побывало? Миллионы. И этому шествию не будет конца.

А. КОЖИН
«Правда», 8 мая 1970 года.

Севастопольцы

…Резец истории так глубоко прочертил в мировой памяти это гордое имя Севастополь, что не сотрут его века; скорее в честь «города славы», города-героя будут давать его имя новым городам в свободолюбивых странах.

Это наше знамя — Севастополь! Сорванное нами с древка, оно не попало в руки врага: мы спасли его, и оно заплещет у нас на всех фронтах.

Она несомненна, эта победа: мы добьемся ее, — порукой тому Севастополь. Но для этого мы должны напрячь все свои силы. Мы живем в великую эпоху, когда на карту поставлено наше быть или не быть, и должны стать достойными эпохи.

…«Стоять, как севастопольцы!» — вот лозунг для наших войск, сдерживающих натиск озверелого врага. «Упорно работать, как севастопольцы!» — вот лозунг для рабочих и инженеров наших заводов. «Любить Родину, как севастопольцы!» — вот лозунг для наших колхозников и для всех, кто кует нашу победу в тылу.

Севастопольцы наших дней — наша гордость, наша слава, наша любовь! Шапки долой перед героями, оставшимися в живых, и вечная память погибшим!

С. СЕРГЕЕВ-ЦЕНСКИЙ
«Правда», 8 июля 1942 года.

Породненный со славой

Первой здесь встречает солнце Сапун-гора. Гаснут отсветы Вечного огня на сером камне обелиска — памятника Славы советским воинам. Солнечные лучи достигают Малахова кургана и растворяют на стене Корниловского бастиона блики другого Вечного огня. На Матросском бульваре тени деревьев ложатся на ладью, венчающую постамент с надписью: «Казарскому. Потомству в пример». Золотится Мемориал мужества на площади Нахимова, на красноватом граните которого — названия кораблей и частей, участвовавших в обороне города, а рядом — пятьдесят четыре фамилии Героев Советского Союза. Солнце освещает белые колонны Графской пристани и темный камень памятника Затопленным кораблям…

В Севастополе и его окрестностях около шестисот памятников и памятных мест, связанных с боевыми делами наших современников и наших предков.

Со дня своего основания столица Черноморского флота была наречена Севастополем, что означает «город славы», и это название оказалось пророческим. Первый подвиг города — длившаяся без малого год оборона во время Крымской войны — сделал слово «Севастополь» синонимом стойкости и мужества русского народа. Второй подвиг превзошел первый. Восьмимесячная оборона в 1941―42 годах стала событием иного исторического масштаба, иных мер времени и силы человеческого духа.

Враг обрушил на морскую крепость всю губительную мощь тяжелого оружия. В развалины обращались кварталы. Но город жил и работал. Под землей. Здесь изготовляли минометы и гранаты. Ремонтировали винтовки и пулеметы. Пекли хлеб. Шили обмундирование для бойцов. Лечили раненых. Учили детей. Смотрели в клубах кино.

250 дней и ночей выдерживал Севастополь яростную, неотступную осаду. Насмерть стояли воины Приморской армии и моряки-черноморцы. В критический миг матросы, обвязавшись гранатами, бросались под танки, но не уступали занятый рубеж. До последнего снаряда стреляли береговые артиллеристы, погибая в штыковом бою. Подкрепления осажденным доставляли корабли, прорываясь в кипящие от разрывов бухты. А когда прорваться по воде уже было нельзя, 78 героических рейсов совершили подводники, перевезя тысячи тонн боеприпасов, продовольствия, бензина.

Два осатанелых штурма отбила крепость. Она не прекращала сражаться и во время третьего штурма, когда на нее падало по девять тысяч бомб, по две с половиной тысячи снарядов в день, когда на каждого нашего бойца приходилось по два фашиста, на каждый самолет — по десять неприятельских, на каждый танк — по двенадцать танков врага. Почти триста тысяч солдат и офицеров потерял за время осады противник у стен черноморской твердыни.

На такую борьбу, такой массовый героизм были способны лишь бойцы, объединенные великой идеей защиты социалистической Родины, сплоченные Коммунистической партией, воспитанные советским образом жизни. Это им писала Ставка Верховного Главнокомандования: «Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером героизма для всей Красной Армии и советского народа».

…Утро приходит в город под перезвон курантов, разносящих мелодию «Легендарного Севастополя», под звуки горнов, возвещающих побудку на боевых кораблях. Деловито бегут троллейбусы и автобусы, спешат к булочным грузовики со свежим хлебом. Появляются торопливые пешеходы — рабочие с завода «Парус» и морзавода, студенты Приборостроительного, научные сотрудники Морского гидрофизического и Института биологии южных морей и, конечно же, люди в морской форме. Идут по площади Ушакова и улице адмирала Октябрьского, по набережной Корнилова и переулку Калюжного, по улице Николая Музыки…

Кто он, Николай Музыка, чье имя стало в одном ряду с именами героев двух боевых подвигов города? Бригадир комплексной бригады штукатуров. Первый из севастопольских строителей, удостоенный звания Героя Социалистического Труда.

В эти ранние часы мы можем встретить на улицах заведующую загсом Марию Карповну Байду — Героя Советского Союза, в прошлом отважного бойца, защитницу Севастополя. И директора бюро путешествий и экскурсий Арама Мисаковича Сумгурьяна, бывшего комиссара 35-й береговой батареи, что громила гитлеровцев с мыса Херсонес. И Антонину Алексеевну Сарину, работавшую секретарем горкома партии во время героической обороны и в первые годы после освобождения города.

В горкоме я впервые услышал слова: «Третий подвиг». Подвиг строителей.

В памяти возник Севастополь, каким я увидел его через год после освобождения. Руины от Минной стенки до почтамта. Изувеченные скульптуры на дырявых стенах Сеченовского института. Робкая травка между мертвыми трамвайными путями на Большой Морской. Два относительно целых дома на всей улице — почтамт и церковь…

Вот цифры последнего доклада горкома КПСС:

«Из 6 402 жилых домов было разрушено 5 379. В центре оставалось всего 7 полуразрушенных зданий… В 1954 году город достиг послевоенных размеров. Сейчас его площадь расширилась с 48 тысяч гектаров до 78 тысяч. До войны население составляло 112 тысяч человек, сейчас — 293 тысячи. Выросли новые жилые массивы: Камышовая бухта, Воронцова гора, Куликово поле и другие. Жилой фонд превышает довоенный в четыре раза».

По прогнозам демографов, население к 2000 году приблизится здесь к полумиллиону. А это значит, что надо будет построить еще почти два таких же города. Работать придется, не снижая напряжения.

Впрочем, с высоким напряжением трудятся не только строители, но и рабочие всех предприятий города. Недавно два семейства уникальных морских плавучих кранов — «Черноморец» и «Богатырь» — отмечены Знаком качества. Построены они на севастопольском морском заводе имени Серго Орджоникидзе. В числе создателей кранов, удостоенных Государственной премии в 1974 году, — пять севастопольцев. Севастопольцы — это и экипаж траулера «Клязьма» из рыбопромышленного объединения «Атлантика», выступивший с почином: завершить девятую пятилетку по всем показателям за четыре года. О выполнении этого обязательства капитан-директор «Клязьмы» Ю. Якимов доложил через 3 года 9 месяцев и 11 дней. Трудовой подвиг севастопольцев продолжается.

Днем на улицах видны желтые «икарусы», зеленые и красные ЛАЗы. Экскурсионные автобусы везут многочисленных гостей города. К панораме на Историческом бульваре. К Малахову кургану. К диораме на Сапун-горе. На священные места, где земля обильно полита кровью наших соотечественников. Поток туристов взбухает летом и чуть угасает зимой, но он нескончаем. Люди едут в Севастополь, чтобы прикоснуться к народному подвигу, ощутить его возвышающую силу. Едут с крымских курортов, из дальних городов и сел, едут в одиночку, семьями, группами, делегациями.

Сколько же их, паломников, ежегодно бывает на севастопольской земле? Некоторое представление об этом может дать количество посетителей панорамы и диорамы — памятников, которые редко минует человек, приехавший в Севастополь.

Ученый секретарь Музея героической обороны и освобождения Севастополя Тамара Ивановна Яковлева познакомила меня с данными за год:

«Принято и обслужено: 85 845 экскурсионных групп. Панорамой — 1 145 314 чел., диорамой — 878 858 чел., оборонительной башней на Малаховом кургане — 601 260 чел.».

Несколько записей из книги посетителей:

«Подвиг народа при обороне Севастополя для нас всегда будет примером величайшего мужества, стойкости и героизма. Космонавты СССР Кубасов, Рукавишников».

«Потрясены увиденным, восхищены услышанным. Семья Казаковых».

«Низкий поклон вам, люди, отстоявшие эту землю, политую кровью наших отцов и дедов. Красные следопыты школы-интерната № 32 г. Москвы».

Чище, возвышеннее становятся побывавшие в Севастополе люди. Во всем величии открывается им сконцентрированный здесь дух ратной славы родного народа. Город с честью несет свою почетную вахту на фронте военно-патриотического воспитания советских людей.

А вот и другая вахта. Перед Мемориалом мужества застыли в почетном карауле пионеры. С красными повязками на рукавах. С боевыми автоматами. В матросской форме.

Сколько с этой формой связано самых ярких страниц в боевой истории морского города! И страницы эти еще не заполнены до конца. Потому что хотя Севастополь давно уже перестал быть только флотской столицей, став крупным индустриальным, научным и культурным центром Юга, он по-прежнему немыслим без кораблей. Тех, что стоят в его бухтах. Тех, с которых приходят телеграммы из дальних вод.

Севастополь не был бы Севастополем без флота. В том числе без судов рыбопромышленного объединения «Атлантика» и «Югрыбхолодфлота». За недолгий срок в Камышовой бухте вырос большой рыбный порт. Отсюда траулеры и плавзаводы уходят на промысел в многомесячные океанские рейсы, сюда возвращаются они на ремонт и отдых.

…На кораблях под звуки горнов спускают флаги. Сумерки окутывают город. В черном лаке бухт отражаются вспышки навигационных буев. Медленно ползут над водой две яркие точки — зеленая и красная, ходовые огни какого-то судна. Кто это? Может быть, военный корабль? Или это возвращается с богатым уловом из Атлантики плавучий консервный завод, где первым помощником капитана служит И. Голубь, кавалер боевых наград и ордена «Знак Почета», полученного за ударный труд в девятой пятилетке?

Засыпает океанский порт Севастополь. Город-герой. Набирается сил для нового трудового дня. Ярко полыхают два его Вечных огня, бросая красноватые блики на серый камень монументов бессмертной славы.

М. НОВИКОВ
«Правда», 8 января 1975 года.

Под звездами Черноморья

Там, где в сорок первом проходил рубеж обороны, ныне протянулся зеленый Пояс Славы Одессы. Фланги шестидесятикилометровой дуги обороны упирались в два больших лимана. В самом центре этой дуги — село Гниляково.

Автомашина мчит мимо поросших зеленой отавой полей, сверкающих росой дубрав и устремленных в небо обелисков. В лучах закатного солнца они кажутся огромными факелами, зажженными на местах боев. Останавливаемся у монумента в десять человеческих ростов, с которого глядят на нас чеканные профили солдата и матроса.

…Вспоминаю августовское утро 1941 года. Наш Четвертый добровольческий отряд моряков прибыл из Севастополя. О том, что в отряде много добровольцев рождения 1917 года, член Военного Совета Одесского оборонительного района дивизионный комиссар И. И. Азаров, видимо, знал. Он встретил нас на причале откровенной речью:

— Под Одессой сейчас трудно. И не каждому из вас удастся остаться в живых после первого же боя. Но речь сейчас не о вас, а о вашей великой ровеснице — Советской Родине. Она верит вам, она ждет от вас подвига!

Да, в те дни здесь было трудно. Одессу защищали всего две дивизии и кавбригада Отдельной Приморской армии. С тяжелыми боями они отступали сюда от государственной границы, контратакуя противника, неся большие потери. На подмогу им прибыли из Севастополя несколько таких отрядов, как наш… Гитлеровцы обладали значительным превосходством в силах.

О том, как худо было нам под Гниляковом — на одном из центральных участков обороны, мог бы рассказать бывший краснофлотец отряда, ныне мастер шахты в Приднепровье Иван Петрович Трофименко, который в бою под хутором Важный с небольшой группой матросов удерживал позиции против целого фашистского полка, пока не подоспело подкрепление. Или старшина 2-й статьи Иван Матвеевич Глущенко, тоже ныне горняк в Макеевке. Он командовал в том бою вначале пулеметным отделением в Третьем добровольческом отряде, а потом взводом, ротой… Во время контратаки командир отряда майор П. Е. Тимошенко был тяжело ранен сразу тремя пулями в грудь. Когда старшина Глущенко подбежал к командиру, тот, захлебываясь кровью, сказал ему:

— Ты остался старшим в отряде. Командуй, сынок!

И старшина 2-й статьи, будучи уже сам раненным, в течение трех дней командовал отрядом, а после второго тяжелого ранения передал командование краснофлотцу Виктору Савченко с эскадренного миноносца «Бойкий»…

Сколько сроков взятия сражающейся Одессы устанавливало гитлеровское командование! Но каждый раз армия фашистов откатывалась на исходные позиции, устилая поле боя тысячами трупов своих солдат.

Как это произошло? Мне не впервой слышать такой вопрос. У Одессы сегодня 12 породненных городов. Среди них Ливерпуль и Александрия, Оулу и Марсель, Иокогама и Триполи, Сплит и Генуя, Варна и Сегед… В вузах Одессы обучаются юноши и девушки из 24 стран мира. Многие из зарубежных друзей спрашивали меня об обороне Одессы. Как ответить?

Вспоминаю грузина Сандро Кананадзе, с которым побратался в августе сорок первого. Здесь — под Гниляковом.

Фашисты тогда двинули на нашем участке много танков и почти три пехотных дивизии. Угроза прорыва была велика, и нам приказали зарыться в землю, пропустить над собой танки, а пехоту отсечь и уничтожить. На партийном собрании было решено: «Первыми поднимаются коммунисты!»

На рассвете, когда танки прогромыхали над нашими головами, по сигналу «Коммунисты, вперед!» поднялись все бойцы, как один, хотя было у нас немало и беспартийных. Яростной контратаки фашисты не выдержали, бросив оружие, побежали. Прорвавшиеся танки были уничтожены батареей береговой артиллерии. После боя я спросил у краснофлотца Кананадзе:

— Почему ты, Сандро, поднялся одним из первых? Ведь ты не коммунист.

— Да, я беспартийный, — ответил моряк. — Но стараюсь воевать так, чтобы коммунисты сказали: достоин Сандро в партию. Жизнь Сандро дорога, но Родина дороже!

Так думал рядовой краснофлотец Сандро Кананадзе, так думали и прославившийся у стен родного города разведчик украинец Александр Нечипуренко, и русский снайпер Николай Сучков, истребивший в одну операцию 85 вражеских солдат, и белорус летчик Алексей Куница, совершивший за дни обороны Одессы 150 боевых вылетов и сбивший шесть вражеских самолетов, и казах пулеметчик Ирган Тимиров, уничтоживший при отражении атаки десятки вражеских солдат, и еврей Бегельфер, заколовший штыком в рукопашной схватке не одного фашиста… Единое славное знамя Родины осеняло всех нас, Коммунистическая партия вдохновляла и вела нас на подвиги.

Здесь, под Одессой, бессмертной славой покрыли себя не только пехотинцы и пограничники, моряки и летчики. Около 200 рейсов с грузами, пополнением, ранеными и эвакуированными совершили моряки судов Черноморского пароходства. Одесские докеры под артиллерийским огнем и бомбежкой с воздуха разгружали суда. Рабочие заводов ремонтировали боевую технику, изготовили десятки тысяч мин и гранат, строили бронепоезда и танки собственной конструкции, отправляли на передовую всех тех, кто мог держать оружие в руках. А у станков оставались работать старики, женщины и подростки.

Каждый из участников семидесятитрехдневной обороны Одессы жил тогда верой в победу. Даже в тяжелые дни Октября, оставляя город по приказу Верховного Главнокомандования и уходя на оборону Крыма, каждый повторял: «До свидания, Одесса! Мы вернемся!»

И вернулись и отстроили город заново.

Одесса — крупнейший транспортный узел: суда с одесской припиской бороздят все моря и океаны земного шара, сюда ведут железнодорожные и автомобильные магистрали, десятки авиационных линий. Одесса ныне — это город-курорт: корпуса всех ее 74 здравниц всегда открыты гостям. Одесса — город студентов: здесь работает более сорока высших и средних специальных учебных заведений. Одесса ныне — крупный промышленный центр: сверхточные станки, мощные машины, умные приборы, заводское и лабораторное оборудование с маркой одесских предприятий знают не только в нашей стране, но и за рубежом. Одесса — крупный научный центр: здесь работают 36 научно-исследовательских коллективов.

Сегодня подвиг Одессы продолжается — в созидательном энтузиазме ее рабочих, в открытиях ученых, в мужественных рейсах судовых экипажей, в полотнах художников и строчках поэтов.

Мы побывали на заводе сельскохозяйственного машиностроения имени Октябрьской революции, краностроительном имени Январского восстания, на заводе тяжелого весостроения имени Октябрьской революции, краностроительных площадках, на причалах порта, в лабораториях оставили неизгладимое впечатление. А в блокнотах — короткие записи: воспоминания о боевой славе Одессы, рассказы о ее трудовой доблести.

Стоят обелиски и шумят дубравы там, где проходила линия героической обороны. А на Сухом лимане, откуда бойцы Отдельной Приморской армии не отступили ни на шаг за всю оборону, построен Ильичевский порт. На противоположном фланге Пояса Славы, у Аджалыкского лимана, по плану девятой пятилетки начато сооружение другого специализированного порта. В памятном месте высадки героического десанта севастопольских моряков в сорок первом — рубеже прорыва к Одессе войск 3-го Украинского фронта в сорок четвертом развернулся необозримый строительный фронт. А по соседству, возле села Сычёвка, закладывается второй город-спутник Одессы.

…В Центральном парке имени Т. Г. Шевченко, на Аллее Славы в нескончаемом потоке — торжественны и тихи — идут люди. Кладут цветы на могильные плиты героев обороны, подполья, освобождения Одессы. Аллея заканчивается у моря обелиском Неизвестному матросу. Там горит Вечный огонь.

Г. КАРЕВ
«Правда», 22 января 1975 года.

Доблесть Новороссийска

Сентябрь в Новороссийске стоит ясный и теплый. Медлят пока жестокие норд-осты. Вода в Цемесской бухте ласкова. Еще не тронута желтизной зелень на улицах. Но если бы и не выстояла погода, все равно каждый год в эту пору город открыт и праздничен, как гостеприимный дом в дни семейного торжества.

Сегодня в городе особый день. В пламени флагов и транспарантов, в ярком уборе осенних цветов Новороссийск принимает тех, кто в суровые годы войны сражался у его стен, сначала остановив врага, а затем погнав его на запад.

С большой радостью, с душевным теплом встретили жители города-героя Генерального секретаря ЦК КПСС тов. Л. И. Брежнева. Тридцать с лишним лет назад он возглавлял политотдел прославленной 18-й армии, громившей врага под Новороссийском. Аэропорт Новороссийска находится на легендарной «Малой земле». Здесь дорогого гостя приветствовали боевые товарищи, трудящиеся Новороссийска, делегации городов-героев.

— Желаю счастья, дорогие друзья, — отвечает Леонид Ильич Брежнев на теплые приветствия.

Из аэропорта кортеж машин направляется к памятной стеле. Отсюда открывается широкий вид на Цемесскую бухту, на весь красавец город.

— Да, изменилось многое, очень многое. Но зато память — неизменна, — говорит Л. И. Брежнев.

Теплым словом вспоминает он героев минувших боев, ветеранов 18-й армии.

Борьба за Новороссийск, в который уперся южный край огромного советско-германского фронта, вошла яркой страницей в историю Великой Отечественной войны. Именно здесь воины армии и флота, входившие в Новороссийский оборонительный район, преградили врагу путь по Черноморскому побережью к Закавказью. Оборона Новороссийска и новороссийская наступательная операция, которую блестяще провели воины 18-й армии во взаимодействии с Черноморским флотом, характеризовались героизмом бойцов, умелым управлением войсками, постоянной целеустремленной и действенной партийно-политической работой.

В сентябре 1973 года за выдающиеся заслуги перед Родиной, массовый героизм, мужество и стойкость, проявленные трудящимися Новороссийска и воинами Советской Армии, Военно-Морского Флота и авиации в годы Великой Отечественной войны при защите Северного Кавказа, Новороссийску было присвоено почетное звание «Города-героя».

Сентябрь в Новороссийске — месяц встреч. Встреч фронтовых друзей, встреч с историей.

…Самолет подняли со дна моря. За три десятилетия он, как бы окаменев, покрылся известью, солью. И только пулеметы смотрят по-прежнему грозно и настороженно. «ИЛ-2», штурмовик. Он сбит 19 апреля 1943 года над «Малой землей». Кто встретил на нем свое последнее мгновение? По номеру машины удалось установить: летчик — гвардии майор Виктор Федорович Кузнецов и воздушный стрелок — старший краснофлотец Александр Васильевич Решетинский. Жена Кузнецова — Ольга Михайловна и сын Александр жили в городе Энгельсе возле Саратова. Мать Решетинского — Дарья Николаевна — в селе Ольшевка Черниговской области.

Самолет нашли аквалангисты из Ворошиловградского машиностроительного института. Справку об экипаже дал Центральный военно-морской архив. Самолет только что установлен на «Малой земле» возле стелы, на месте высадки легендарного десанта.

Казалось бы, все. Находка, разгадка, признание славы, теперь небезымянной. Но нет, вчера я встретил в гостинице человека с опаленным лицом в мундире морского летчика. Иосиф Данилович Кирин в том же апреле 1943 года в горящем самолете упал на «Малую землю». Его спасли. Вечером я подошел к Кирину и попросил его посмотреть справку об экипаже погибшего самолета. Может быть, он знал отважных летчиков?

— Конечно, я знал Кузнецова. Он был командиром эскадрильи. Вместе летали.

Вот какая встреча. Волна истории как бы поднялась со дна моря.

— Настоящая история не забывается, — сказал Кирин.

Да, бушевала война, вал разрушения сметал дома и заводы, но одновременно шел величайший процесс созидания: выковывались люди несгибаемого мужества, чистоты и отваги.

Сегодня собравшиеся в Новороссийске ветераны вспоминают, как вело их в те грозовые годы в бой с врагом вдохновенное слово партии. Вспоминают дерзкий бросок в бухту катеров капитана 2-го ранга В. Проценко, бой морской пехоты капитан-лейтенанта В. Ботылева на центральном причале порта, славный десант Цезаря Куникова на «Малую землю»…

Бывший адъютант начальника политотдела 18-й армии Иван Павлович Кравчук рассказывает, как накануне десанта Леонид Ильич Брежнев поехал в поселок под Геленджиком, где тренировались будущие десантники, как душевно беседовал он с Цезарем Куниковым, советуя подготовить отряд ко всем неожиданностям.

…На «Малой земле» есть место, которое в сорок третьем году называли «долиной смерти». Каждая пядь исполосована там огнем и металлом. Из разящего железа — артиллерийских снарядов, мин, осколков собран, смонтирован своеобразный памятник. На плите слова: «Запомни, товарищ, 1.250 килограммов смертоносного металла обрушил враг на каждого „малоземельца“. Они выстояли. За ними была Родина. Поклонись им. Запомни это, современник, запомни и передай потомкам».

Семена Тимофеевича Григорьева смерть обходила. Семен Тимофеевич, ныне работник треста «Новороссийскморстрой», на «Малую землю» высадился командиром отдельной роты вслед за Цезарем Куниковым. И воевал там до конца августа, а в сентябре штурмовал Новороссийск. Он видел, как люди с гранатами кидались под вражеские танки, как они побеждали, хотя, казалось, все было против них. Документ об одном из подвигов он бережет особо. Это — страничка из доклада начальника политотдела 18-й армии Л. И. Брежнева в период подготовки к штурму. В документе речь об отряде, которым Григорьев командовал. Страничка так и начинается: «Особо необходимо отметить работу парторга роты отряда тов. Григорьева — ст. сержанта тов. Валиулина»…

Когда на «Малой земле» нужно было взять вражеский опорный пункт, каждый коммунист просил зачислить его в штурмовую группу. Из одиннадцати смельчаков коммунистами были пять. В докладе отмечено: «Товарищ Валиулин проявил при этом исключительную храбрость».

15 сентября при штурме Новороссийска Салахутдин Валиулин повторил подвиг Александра Матросова, закрыв грудью товарищей от вражеского огня. Страничка из доклада, рассказывающая о его подвиге, озаглавлена: «Роль парторга в бою».

…Говорят, талант дается человеку от природы. При этом разумеют, что его, талант, надобно развивать, иначе он пожухнет. По аналогии можно заметить, что две главные профессии Новороссийска как бы предопределены ему естественно: город расположен у моря и окружен горами из мергеля, сырья для производства цемента.

Нагляднее всего морская профессия Новороссийска видна в порту. Линии причалов, стрелы кранов, флаги кораблей. Грузооборот порта составляет около 30 миллионов тонн. На сегодня новороссийские портовики опережают плановые задания пятилетки примерно на полгода.

Восточные причалы порта тянутся к цементным заводам. Самый большой из них — «Пролетарий». Его годовая мощность — 2 270 тысяч тонн, из них около миллиона тонн идет на экспорт. Завод не только самый большой, но и один из самых современных: две новые вращающиеся печи дают по 72 тонны клинкера в час. Внешне они чем-то напоминают космические ракеты, только уложенные горизонтально: гигантские цилиндры, внутри которых густо гудит пламя. На этих печах по соседству работают машинистами Герой Социалистического Труда Николай Крапивкин и депутат Верховного Совета СССР Александр Романенко.

Предприятия ордена Ленина комбината «Новороссцемент» к концу 1974 года обязались выйти на уровень конца пятилетки.

Между заводами «Пролетарий» и «Октябрь», где в 1942 году пролег левый фланг фронта Великой Отечественной войны, открывается просторный вид: мирное море и корабли у причала, заводские трубы и город, охвативший бухту ярким ожерельем. Он с каждым днем хорошеет, растет, строится. На местах былых боев поднялись нарядные кварталы, дворцы культуры. От береговой полосы раскинулся новый жилой район на 60 тысяч жителей.

Слава Новороссийска — черноморской твердыни — высока и чиста. Его жители гордятся и «новороссийской республикой» 1905 года, и подвигом Черноморского флота, который в его бухте по приказу Ленина поднял сигналы «Погибаю, но не сдаюсь», гордятся тем, что первый орден Новороссийский порт получил в 1923 году. Они по праву гордятся тем, что в Великой Отечественной войне и в нынешних трудовых буднях город-герой множил и множит свою боевую и трудовую славу.

Ю. АПЕНЧЕНКО
«Правда», 7 сентября 1974 года.

Обелиски над бухтой

На крутом черноморском берегу цепочкой протянулись кварталы. Здесь живут рыбаки, горняки, металлурги, корабелы. Дома — цвета морской волны. У причалов — океанские суда…

Это Керчь — мирный, трудовой, нарядный город. Но память властно врывается в его панораму солдатскими памятниками и обелисками братских могил. На граните, мраморе — названия армейских и флотских частей, покрывших свои знамена славой в битве с врагом на керченской земле.

Вместе с ветеранами, воевавшими у стен Керчи, идем по памятным местам. Знаменитый поселок Эльтиген — теперь поселок Героев. На рассвете 1 ноября 1943 года здесь высадился десант пехотинцев и моряков, входивших в состав 18-й армии. Сорок дней и ночей на клочке крымского берега, названного «Огненной землей», не прекращался жестокий бой.

Тихо плещут волны у подножия обелиска, на котором оставлены потомкам имена участников дерзкой операции. Рядом поднят на пьедестал десантный мотобот. Его корпус изрешечен пулями и осколками снарядов. Сохранена в прежнем виде и бывшая колхозная кузня — она служила для эльтигенцев полевым лазаретом. Сюда доставляла истекающих кровью солдат и матросов маленькая, хрупкая женщина, санитарный инструктор Галина Петрова. В сердцах керчан, как прекрасная легенда, живет ее подвиг.

…Фашисты заложили на берегу широкое минное поле. Саперы, посланные вперед, погибли. Решалась судьба десанта. Тогда Галина поднялась во весь рост и крикнула: «Моряки! Здесь мин нет! Вперед!» И первой бросилась в атаку по проходу, сделанному артиллерией.

Герой Советского Союза Николай Александрович Беляков, бывший командир 386-го отдельного батальона морской пехоты, показывает на сопку, зеленеющую у горизонта: «Высота Шумского…»

Взвод младшего лейтенанта Алексея Шумских, смелым рывком опрокинув фашистов, занял высоту 47,7. Враги окружили сопку, под прикрытием танков пошли в атаку. И тогда оставшиеся в живых моряки сбросили бушлаты, надели бескозырки и бросились в свой последний бой… В их честь рабочие Камышбурунского железорудного комбината посадили на «высоте Шумского» 19 молодых тополей.

Высоко в небо взметнулся обелиск Славы на горе Митридат. Он сооружен в 1944 году по решению Военного совета Отдельной Приморской армии, сразу после освобождения Керчи. Отсюда хорошо видны места заключительных боев за город: левее Защитного мола героически сражались куниковцы — 393-й батальон морской пехоты, который прославился еще на Малой земле под Новороссийском.

Там, где 30 лет назад шли под огнем врага корабли с десантниками, сейчас действует паромная переправа. Когда она строилась, был обнаружен и поднят со дна торпедный катер № 126. В обернутом клеенкой корабельном журнале сохранилась запись: «Дорогие товарищи черноморцы! Горя желанием приблизить радостный день нашей победы над подлым фашистским зверьем, мы, учащиеся и работники ремесленных и железнодорожных училищ, школ фабрично-заводского обучения Московской области, передаем вам подарок — торпедный катер „Молодой патриот“, построенный на средства, собранные среди учащихся и заработанные на воскресниках…»

Этот катер высаживал на берег солдат 55-й стрелковой гвардейской дивизии генерал-майора Б. Н. Аршинцева. Комдив погиб в боях за Керчь — бывший поселок Камыш-Бурун теперь называется Аршинцево…

И Галине Петровой, и Алексею Шумских, и генералу Аршинцеву Родина присвоила звание Героя Советского Союза. А всего в боях за Керчь 138 достойнейших из достойных получили это высокое звание.

Нередко в Керчь приезжают ветераны, участники битвы за город. Дорогих гостей непременно приглашают на предприятия, стройки. У проходных, в заводских музеях боевой и трудовой славы ветераны видят свои фотографии и портреты сегодняшних ударников коммунистического труда. Глубокий в этом смысл!

Поселок Аршинцево. Камышбурунский железорудный комбинат. Отсюда поступает сырье домнам завода «Азовсталь». Раскаленный до вишневого цвета агломерат погружается в огнеупорные суда — лихтеры и через пролив доставляется на азовский берег металлургам города Жданова. 12,5 тысячи тонн сырья пропускает в сутки этот «морской мост». Беседуем с рабочими, инженерами. Накануне к ним приезжали азовстальцы. Просили: нельзя ли увеличить поставку «начинки» для домен, чтобы успешно выполнить обязательство по выпуску металла.

— Уважили просьбу! — говорит главный инженер фабрики Ефим Маркович Бритвин. И добавляет: — Когда-то воинская дружба помогала солдатам в бою, а теперь без взаимовыручки трудно добиваться успехов в соревновании…

Зачинателем добрых дел на фабрике слывет смена Александра Иосифовича Головко. По ее инициативе было развернуто соревнование в честь героев эльтигенского десанта.

Сорок дней и ночей сражались с врагом матросы и солдаты на клочке керченской земли, невдалеке от их комбината. Сорок суток продолжалась ударная трудовая вахта металлургов… За это время в адрес «Азовстали» отправлено сверхплана две тысячи тонн агломерата.

— А теперь рабочий салют — тридцатилетию великой Победы, — говорит А. И. Головко. — Вахта продолжится с 15 сентября 1974 по 9 мая 1975 года. Девиз нашей смены — тридцать ударных недель в честь героев-победителей. Это значит — пять тысяч тонн сырья сверх задания.

На заводе стеклянной консервной тары мы познакомились с передовиками производства. Главный инженер Игорь Георгиевич Прохоров первыми называет имена бывших воинов. Многим из них уже за пятьдесят, волосы поседели, но трудятся по-солдатски, служат примером молодежи. Георгий Саввич Стукаленко — в годы войны сержант-связист — высадился с десантом в районе поселка Опасное. Был в рядах наступающих, корректировал удары по врагу наших самолетов-штурмовиков.

И детей Георгий Саввич воспитал себе под стать — честных, работящих. Старший сын Дмитрий — отличный токарь, младший Николай — передовик-машинист в стекольно-керамическом цехе, дочь Татьяна — алмазчица, из-под ее рук выходит красивая, нарядная посуда. Невестки — Лидия и Елена, зять Александр тоже среди лучших рабочих предприятия.

Вдоль побережья разместились рыбообрабатывающие цехи. Этой осенью из Азовского моря вышли несметные косяки знаменитой керченской хамсы. «Даже и не помню такой богатой путины», — рассказывает бывший фронтовик, начальник Аршинцевского цеха Сергей Степанович Кутепов.

В море ведут промысел свыше 200 судов. Председатель «Рыбакколхозсоюза» Николай Ильич Бантыш — бывший начальник штаба партизанского отряда имени В. И. Ленина в Аджимушкайских каменоломнях, прежде всего отмечает работу Героя Социалистического Труда Василия Кирилловича Почтаря. Его бригада уже досрочно выполнила задания девятой пятилетки. Вместо 6 530 центнеров ставными неводами добыто около 11 тысяч центнеров первосортной рыбы.

…На быстроходном катере мы прошли вдоль набережных Керчи. Где когда-то десантники рванулись на штурм вражеских бастионов, поднимаются теперь аллеи пирамидальных тополей, кленов, акаций. За ними видны нарядные корпуса — на несколько десятков километров протянулись пансионаты для отдыха трудящихся.

В городском драматическом театре имени А. С. Пушкина керчане познакомились с проектами новых монументов, разработанными архитекторами, художниками, скульпторами. На месте высадки эльтигенского десанта подымется памятник, напоминающий ветром наполненный парус. У штольни Аджимушкайских каменоломен встанут высеченные из гранита фигуры героев легендарного подземного гарнизона. Древняя гора Митридат превратится в мемориальный комплекс, олицетворяющий подвиг освободителей Керчи.

Памятники славы! Вставшие на пьедестале герои — всегда с нами. Здесь мальчишки и девчонки вступают в пионеры, а затем — в комсомол… Сюда приносят цветы новобрачные — в знак великой признательности. Вот и сегодня горят на мраморной плите свежие алые гвоздики…

В. МОЛЧАНОВ
«Правда», 30 января 1975 года.

Река памяти

В полночь наступит липень. Слово это, легкое, как выдох дудочки-жалейки, самодельной флейты белорусских пастушков, означает июль — месяц цветения лип. И город уже знойно пахнул липовым медом, и последний июньский закат был золотым, как мед. В этот ликующий вечер не скорбные жалейки — радиолы и духовые оркестры гремели из распахнутых окон: школы Бреста давали выпускные балы. Меня подхватила и вынесла из города река веселья, смеха, цветов. Сотни юношей и девушек праздновали вступление в зрелость. Но первые цветы своей зрелости они, как принято здесь, понесли в крепость, к могилам героев. Золотой закат погас. Зажегся свет. И вот под ногами у нас был красный от какой-то примеси асфальт, а впереди залитый багровым светом железобетонный монолит главного входа с врезанной в него вместо арки огромной пятиконечной звездой. И — тишина.

Потом мне рассказывали, что обычно здесь звучит голос Левитана, голос нашей памяти из того далекого июня сорок первого года: «Сегодня в четыре часа утра…» — и слышится истошный рев фашистских бомбардировщиков. Но в тот вечер что-то приключилось с техникой, и волнение принесла сама тишина. Она дала услышать, как, осторожно касаясь священной земли, цокают по камню каблучки девушек и каблуки парней, с таким шумным ликованием отпраздновавших час встречи с собственной зрелостью, а теперь притихших перед величием зрелости страны и перед подвигом ее молодости. Час за часом — ни говора, ни даже шепота, только каблуки да тихий шелест ложащихся у надгробий цветов.

Впервые я был здесь за десять лет до начала строительства ансамбля. Крепость стояла во всей подлинности развалин. У казематов 333-го полка, из которых, как известно, фашисты выжигали советских воинов огнеметами, я подобрал тогда покрытый окалиной медный оконный шпингалет. Сейчас признался работникам музея, что храню его дома на почетном месте. Меня простили: у них в таких реликвиях нет недостатка…

Когда вы проходите под звездной аркой, вас встречает скульптура «Жажда». Каменный солдат ползет к воде. Солдат каменный, а вода живая — рукав реки Мухавца. В ней плещет рыба, поют лягушки и колышется отсвет багрового зарева. И от всего этого хочется, чтобы солдат обязательно дополз. На изможденном лице его не только жажда в обычном смысле слова. Это и жажда жизни и решимость утолить ее в бою. В правой руке солдата автомат, а в вытянутой левой — каска. Еще усилие — и солдат доползет до живой воды, зачерпнет ее каской, напьется и вступит в бой.

Но солдат каменный, а камень недвижен. Между водой и солдатом всегда будет лежать трагедия этих нескольких непреодоленных метров земли. Жажда останется неутоленной. Так ли?

Фигура солдата — пятнадцатиметровая. Соответственно огромна каска. И вдруг, наклонившись, я увидел, что она на добрую треть наполнена водой. Был дождь?

— Дети, — послышалось за моей спиной. Я обернулся и увидел немолодую женщину. — Дети, — повторила она с печальной и доверительной улыбкой. — Каждый день они несут воду солдату. Набирают в свои ведрышки, лейки, а то и просто в ладошки и несут…

Течет живая вода Мухавца к жаждущему солдату, течет живая река Память из Брестской крепости, течет по стране из поколения в поколение. И рядом с каменными скульптурами отцов встает живая молодость сыновей.

Молодой лейтенант — пограничник Петр Дмитриевич Мошковец говорил мне:

— В торжественный наряд в Брестской крепости идут лучшие. Там как по каплям крови идешь…

Начальник одной из застав, находящихся в Брестской области, — заставы имени павшего героя Андрея Кижеватова, когда-то принявшей на себя первый удар войны, — ныне перед строем отправляющегося на границу наряда каждый раз говорит:

— Сегодня на службу заступают: Герой Советского Союза лейтенант Андрей Кижеватов…

И лейтенант Кижеватов действительно каждый день заступает на службу. Он служит своим бессмертным подвигом, своим примером. И не только здесь, на границе. Есть село Кижеватово, и в Бресте улица Кижеватова, и даже «Пионерская республика Кижеватова» — так называют пионерлагерь в Тюмени.

Да, мемориал Брестская крепость-герой оказался вписанным не только в подлинные стены крепости, но и в живую память народа. И в этом его первостепенное значение.

За «Жаждой» на широкой площади Церемониалов расположена центральная композиция ансамбля. Из бетонной глыбы над руинами инженерного управления выступает пятнадцатиметровая Голова воина.

Мы медленно обходим Голову. Она живет! В вечернем свете непостижимо сменяются выражения каменного лица. Непостижимо, но определенно. Мы видим и гнев, и презрение, и понимание собственной обреченности, и веру в общую победу, и несгибаемую вдохновенную решимость…

И как вода Мухавца к жаждущему солдату, к Голове воина течет вечно свежая река жизни. Здесь принимают присягу молодые пограничники. Здесь выездные бюро райкомов комсомола вручают комсомольские билеты юношам и девушкам из многих, иногда очень дальних городов. Брест есть Брест.

А перед монументом, рядом со стометровым штыком-обелиском, над Вечным огнем восходят черные плиты, под которыми захоронены останки героев. «Неизвестный, неизвестный, неизвестный», — читаем мы на первой плите. Потом — известные ныне всей стране имена: «Лейтенант Наганов Алексей Федорович, полковой комиссар Фомин Ефим Моисеевич, капитан Калиновский Николай Петрович, рядовой Кирков Иван Алексеевич…» и снова «Неизвестный, неизвестный…»

А рядом с бессмертием, воплощенным в камень брестской гробницы, как и возле каждой скульптуры ансамбля, возле каждого кирпича зданий старой крепости опаляюще дышит живая память великой войны.

Легенды древних оставили человечеству темную реку Лету — реку забвения. Сквозь наше время течет прозрачная река Память. У нее много истоков. Тот, о котором я пишу, гордо называется Брестская крепость-герой.

Марк МАКСИМОВ
«Правда», 28 июля 1973 года.


ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОДВИГА


Песня о Макаре Мазае

На юге Донбасса в рабочем поезде, который шел через Рутченково, Долю, Волноваху, мимо железных копров шахт и заводских труб, по широкой степи, охваченной нежными майскими травами и цветами, к берегам Азовского моря, я услышал песню о Макаре Мазае — мариупольском сталеваре, замученном оккупантами в первую осень войны. Песню эту пел старик в вылинявшей косоворотке, с бронзовым от степного загара лицом и такими же руками — один из тех бродячих музыкантов, которых всюду приветливо встречают, чьи простые, незамысловатые песни как бы заносятся ветром на один полустанок и, как ветер, исчезают на другом.

Вот такой старик, седой, с веселыми карими глазами и перекинутой за плечи гармонью, появился в дверях нашего вагона, когда поезд остановился на маленькой степной станции Доля.

Старый гармонист скорее рассказывал, чем пел, и низко гудящая гармонь вторила его рассказу. Все было в этой наивной и простодушной песне: молодость Макара Мазая, его талантливая душа, его любовь к огню, его гибель. Вот ведут Макара Мазая по улицам Мариуполя, рассказывал певец, ведут связанного, с залитым кровью лицом; вот гитлеровцы подводят его к противотанковому рву, в последний раз говорят ему: «Покорись». Они истязают Мазая, топчут сталевара ногами. Но даже в эти последние минуты своей жизни Макар Мазай не сдается. «И голова его поднялась навстречу мерзким палачам, он крикнул на всю степь: „Сталью зальем мы вам глотки, сталью!“».

И с тех пор, говорил старик, как только с моря подует низовой ветер, из степи доносится голос замученного сталевара. Он встает из могилы, подолгу смотрит на грозное пламя далеких заводских огней, быстрым, легким шагом идет по-над морем и вахту несет у печей.

Песня отозвалась в душе каждого. Слушая историю жизни и смерти человека с чистой душой, оставившего в народной памяти глубокий след, каждый в эти минуты думал о чем-то своем, прожитом и пережитом.

О, захватчики прекрасно понимали силу и значение простого сталевара, с помощью которого они хотели покорить этот город металлургов и сказать всему Донбассу: «Вот ваш Макар Мазай. Смотрите, он работает с нами, с фашистами!»

Тупые и жестокие, они обещали даровать ему жизнь. Да, да, жизнь и положение при германской фирме «Крупп фон Болен», к которой отошли мертвые заводы «Азов-1» и «Азов-2». Но они просчитались: им не удалось сломить эту честную рабочую натуру. И они убили Макара Мазая. В народном сознании он остался жить, самоотверженный сын Донбасса. Он живет в начавшейся битве за сталь и находит среди сталеваров своих наследников и последователей.

Поезд подходил к Мариуполю. Голубая чаша неба как бы расширилась, приподнялась, и внезапно за поворотом дороги открылось залитое солнцем море. Где-то далеко-далеко, у самого горизонта, белым пятном застыл рыбачий парус; воздух над морем был светел и прозрачен, и только над доменной печью «Азовстали» медленно плыло косматое бурое облако рудничной пыли.

Город металлургов и рыбаков, Мариуполь утопает в зелени. С какой любовью здесь собирают все, что относится к многовековой истории города! С гордостью говорят здесь о том, что Пушкин, проезжая азовскими берегами близ Мариуполя, вдохновился шумом волн, что Куинджи, родившийся в этом городе, с детства впитал в себя запахи моря и степи, что сын мариупольского рыбака Георгий Седов отсюда начал свой тяжелый путь полярного исследователя.

И вместе с великим прошлым — с пушкинским стихом, с «Украинской ночью» и «Степью в цветах» Куинджи, с мечтами Георгия Седова — в историю города входит Макар Мазай, его жизнь, его борьба, входит и первый грубый слиток стали, выплавленный на возрожденном заводе, и первая сваренная труба, и первый прокатанный стальной лист…

В великом процессе восстановления доменных печей, мартенов, прокатных станов и блюминга заложен процесс творческого воссоздания человеческой активности, страстной жажды деятельности. Я видел в музее солидную дощечку-вывеску: «Крупп фон Болен». Эта фирма завладела заводом. Враг мог выбить еще тысячи таких вывесок, но растлить душу заводских людей ему не удалось. И едва фашисты были выброшены из Донбасса, как те подспудные творческие силы, которые жили в народной массе, точно вешние воды, хлынули на поверхность.

Нить творческой жизни захватчикам не удалось оборвать — отныне ее ткут, эту нить жизни, наследники Макара Мазая: братья Васильевы, Кучерин, Смотров, Аврамов, Шкарабура… Младший из братьев Васильевых приехал на завод с Урала. Старший, Василий Иванович, вернулся из Красной Армии. Гвардии капитан артиллерии, бывший обер-мастер мартеновского цеха, он был трижды ранен. Один из осколков, тот, что вошел в его сильное тело в бою на Волге, еще бродит в нем.

Душа сталевара сразу же заговорила в офицере-артиллеристе, как только он увидел свой девятый мартеновский цех. Он был еще в военной одежде, в какой вернулся с войны: защитная гимнастерка, сапоги, фуражка артиллериста…

Гул мартеновской печи глубоко взволновал Василия. Чувство грусти и вновь обретенной радости. Точно после долгих, мучительных странствий по всему миру, по огромному полю войны, он вернулся к старым и родным истокам жизни…

На печи работал Михаил Кучерин.

— Отвык? — громко спросил его Кучерин и переглянулся с младшим Васильевым.

Кучерин предложил офицеру синее стекло.

— Посмотри плавку…

Васильев рассеянно улыбнулся. Его бледное после ранения лицо порозовело, глаза блестели каким-то странным блеском.

Васильев вынул из кармана гимнастерки синее стеклышко. Сталевары удивились: как он сберег это синее стекло в простенькой деревянной оправе?.. Стало быть, он ушел с ним на войну, и оно, синее стекло сталевара, всюду было с ним.

Высокий артиллерист вплотную подошел к печи и привычно глянул на бушующее пламя. И стоило ему взглянуть на этот ровный ослепительный свет, как тотчас все его планы об отдыхе, о том, чтобы некоторое время пожить спокойной жизнью, отдышаться от войны, — все разом развеялось, словно дым.

На другой день он вышел на работу, на линию огня, как он выразился. Он был в своей военной гимнастерке, артиллерийский офицер, снова ставший обер-мастером.

Да, нить жизни не обрывалась ни на одну минуту в этом городе металлургов; через лишения и трудности, в борьбе с трудностями возрождается сила творческой мысли. В партийном комитете завода имени Ильича мне показали книгу с отсыревшими страницами. Это была чудом сохранившаяся книга Макара Мазая. Все годы оккупации она лежала зарытой в земле, скрытой от врага. И вот страстное слово этого новатора в металлургии вдруг ожило. Читая книгу Макара Мазая, его друзья и товарищи словно перелистывали страницы близкого и прекрасного прошлого.

Когда Макар Мазай достиг высокого съема стали — пятнадцать и пять сотых тонны с квадратного метра пода печи, — Серго Орджоникидзе, чутко улавливавший все новое, что возникало в недрах рабочего класса, писал Мазаю: «Вы дали невиданный до сих пор рекорд и этим доказали осуществимость смелых предложений… Отныне разговор может быть не о технических возможностях получения такого съема, а о подготовленности и организованности людей». И эта книга с отсыревшими страницами, книга жизни Макара Мазая, стала организатором и пропагандистом смелых методов работы сталеваров.

В сумерках майского вечера я увидел одного из друзей Мазая, Михаила Кучерина. Стоя на коленях, Кучерин осторожно срезал сухие, прихваченные утренними заморозками, мертвые ветви, — они мешали полному росту молодой вишни. Солнце шло на закат. Багряный свет заливал тонкие стволы вишен и нежную зелень листвы. Кучерин поднял лицо, чуть обожженное, как у всех сталеваров, от вечного жара печей. Солнце ударило ему прямо в глаза, он сощурился, улыбаясь доброй улыбкой. Гибким движением Кучерин встал на ноги — худощавый, в старенькой майке, с коротко остриженной головой.

Позже я увидел его в мартеновском цехе. Он вел плавку на шестнадцатой печи. И это как будто был совсем другой человек: не тот Кучерин-садовник, который задумчиво улыбался, выхаживая приболевшую вишенку, а какой-то иной — Кучерин-сталевар, весь собранный, быстрый в движениях и все время настороженно слушающий работу печи. Но, видимо, существовала какая-то связь между садовником и сталеваром. Обер-мастер Васильев, с которым я разговорился на эту тему, сказал, что Кучерин — это сталевар с искоркой. Он вносит в свою будничную работу элемент поэзии, ту искорку творчества, которая вместе с чугуном, рудой и доломитом входит составным элементом в тонкий и сложный процесс плавки металла…

Прямые солнечные лучи падали сквозь щели в крыше, подпирая железный шатер цеха. От печи шел жар, в круглых окнах видно было, как яростно бился рождающийся металл. Я смотрел на этот сверкающий поток стали, излучавший сияние, и в моем воображении вновь ожила песня о Макаре Мазае. Ее творят, эту песню о стали, друзья и наследники Макара Мазая. Она живет в бушующем пламени плавок, в самоотверженном труде простых людей, ведущих мартеновские печи с тем истинным вдохновением, которое одинаково присуще созданию песни и созданию стали.

Борис ГАЛИН
«Правда», 9 июня 1946 года.

Воля большевика

Письмо было адресовано комбайнерам Чкаловской области. Его написали пять мастеров комбайновой уборки — Герои Социалистического Труда, лауреаты Государственной премии. Письмо опубликовали областная и районные газеты. В нем содержался призыв: начать соревнование за успех на жатве. В адрес знаменитых комбайнеров и редакций газет пошли многочисленные ответные письма: механизаторы рассказывали о трудовых делах, своих социалистических обязательствах.

Промелькнул в районной газете «Белозерский колхозник» и отклик комбайнера Прокофия Нектова. «От всей души, — писал он, — одобряю почин товарищей. Включаюсь в соревнование колхозных механизаторов и обязуюсь в предстоящем сезоне перекрыть свои достижения прошлых лет. Уберу 1 500 гектаров хлебов, сэкономлю 1 100 килограммов горючего, не допущу потерь…»

Таких откликов в эти дни было немало. Но на это обратили особое внимание: его написал не обычный комбайнер. Изумителен трудовой подвиг, который совершил коммунист Прокофий Васильевич Нектов.

…Боец роты автоматчиков Нектов был ранен под Старой Руссой. Ему ампутировали обе ноги. В 1943 году морозным декабрьским днем прибыл он в родное село Казанку, где родился, рос, долгие годы работал трактористом, руководил тракторной бригадой. Встречал его весь колхоз. Небольшой домик Нектовых был набит битком. К столу, за которым сидел Прокофий Васильевич вместе с руководителями колхоза, протискивались пионеры. Они собрали букет комнатных цветов и хотели вручить его человеку, отличившемуся в боях с врагом. У порога их задержал старый колхозник Тимофей Егорович Капишников. Тихо, но сурово сказал:

— Не время с цветами. Цветы к радости. А тут не до радости. На войну уходил человек, вернулся — калека. Ни к чему тут цветы…

Но Нектов расслышал и голоса детей и слова старика. Он попросил, чтобы детей пропустили вперед, поблагодарил за цветы и как бы в ответ на сказанное заметил:

— Мне еще рано складывать оружие. Мы с вами еще поработаем!

Случай с букетом потом вспомнили в колхозе лет семь спустя, и вспомнил его не кто иной, как Тимофей Егорович Капишников, тот самый старый колхозник, который в день возвращения Нектова не хотел пускать к нему пионеров с цветами.

В 1949 году Прокофий Нектов выполнил на уборке свыше трех сезонных норм и завоевал первое место среди водителей комбайнов в своем районе. Его агрегату присуждено было Красное знамя Белозерской МТС. По этому поводу на полевом стане созвали митинг. Когда он закончился, к Нектову подошел дед Капишников и, пожав руку, сказал:

— Ты извини меня, Прокофий Васильевич, что тогда про тебя так неважно подумал. На веку я всякое видел. Возвращались и в старое время с войны покалеченные солдаты. Глядели на них, понятно, как на обузу. Ну, а теперь время другое и люди другие. Ты вот без ног, а пятый год хлеб убираешь, здоровых опередил в работе, все село благодарно тебе за труд.

Нелегок был путь Нектова. Чтобы вернуться в строй, занять в работе подобающее коммунисту место, нужны были поистине неимоверные силы и несгибаемая воля. Если говорить правду, никто в селе тогда не верил, что человек без обеих ног может подняться по крутой лесенке на мостик штурвального, управлять сложной машиной. К тому же казалось, что в этом и надобности особой нет. Ведь государство выплачивало Нектову солидную пенсию. Колхоз окружил его заботой. В доме жена и мать ухаживали за ним. Через неделю после возвращения жена Нектова Евдокия Матвеевна, женщина чуткая и сердобольная, отправилась в Чкалов. Она помнила, как играл ее муж на баяне в молодости, хотела, чтобы он и сейчас развлек себя музыкой.

— Не такая мне нужна музыка, — сказал он жене, поблагодарив за подарок. — К работе тянет, в поле, к машинам.

Его приглашали в город на курсы счетоводов, затем на курсы баянистов. Все это было не по душе ему. А бездействие томило.

Шла война. В колхозе мало осталось опытных трактористов, комбайнеров, дела не ладились. Нектов не мог на все это глядеть спокойно. Партия воспитала из него труженика, бойца, патриота, для которого интересы родной страны превыше всего. Но что предпринять?

Как-то вечером к нему зашел секретарь колхозной партийной организации Константин Данилов. Расспросил о здоровье, потом рассказал про неудачи на уборке:

— Неважно работаем. Вот Галина Акимова за день убирает на комбайне хлеба с двух, самое большее трех гектаров. А они перестаивают. Еще неделька-другая — начнут осыпаться.

Для Нектова стало ясно, что надо делать. На другое же утро он отправился в поле, к комбайну Галины Акимовой. В первый день дело мало продвинулось вперед. Но начало было положено. Нектов понял, что сможет, да, сможет работать на машине! На следующий день они едва не выполнили на комбайне норму. А потом пошло — все лучше и лучше. За сезон значительно перекрыли задание.

Весной 1945 года Нектов работал уже участковым механиком Белозерской МТС. Разъезжал на бричке от бригады к бригаде, от трактора к трактору, помогал ремонтировать машины, учил, зажигал людей.

А потом у него родилось решение: самому водить комбайн. С этой мыслью, захватившей все его существо, отправился в райком партии. Там поддержали, но возникло затруднение: все комбайны в МТС были уже распределены и развезены по колхозам. Нектов задумался. Как быть? На усадьбе МТС стоял забытым старый комбайн «СЗК». Машина была сильно запущена — на ней в этот сезон и не думали работать.

Нектов попросил, чтобы этот самый комбайн подвезли к его двору. И вот село облетела весть: Прокофий решил своими силами восстановить списанный комбайн и убирать на нем хлеб. Зашел к нему как-то комсомолец Иван Семенов.

— Возьми, дядя Прокофий, к себе штурвальным. Днем и ночью готов работать. Так хочется быть возле тебя.

Вдвоем они отремонтировали комбайн. Правда, помогал весь колхоз — и кузнец-коммунист Василий Барышников, и плотники, и другие: каждый хотел быть чем-нибудь полезным…

В тот сезон они убрали почти вдвое больше, чем положено по норме. Потом так и пошло — из года в год водил Нектов комбайн, снимал хлеба не только в своем, но и в соседних колхозах.

Из Министерства сельского хозяйства пришло письмо — там заинтересовались работой комбайнера Нектова. В ответ Прокофий Васильевич написал на имя министра:

«До войны я работал бригадиром тракторной бригады. Вернувшись с фронта без обеих ног, я был признан медицинской комиссией инвалидом первой степени, не могущим выполнять никакой работы. Но партия научила меня не сдаваться при любых условиях. Своими силами я отремонтировал комбайн „СЗК“, пришедший в негодность. И все эти годы убирал колхозный хлеб. На Ваш вопрос, не нуждаюсь ли в какой-либо помощи, отвечаю: нет, все у меня есть. Единственное, чего мне не хватает, — нового комбайна…»

Министерство послало Нектову новый комбайн. На нем он добился рекордной в районе выработки.

Прокофий Нектов — заместитель председателя исполкома сельского Совета. Партийная организация часто дает ему поручения: то провести беседу, то разобраться с положением дел в той или иной бригаде. Прокофий Васильевич постоянно в работе. А выдается свободный час, берет ружье и на своей, как он говорит, автодрезине отправляется на охоту. Нектов — страстный охотник и, как бывало раньше, частенько приносит домой то зайца, то тетерева, то куропатку.

У него много друзей, много учеников. Иван Семенов, когда-то работавший у Нектова штурвальным, сейчас секретарь райкома комсомола. Другой его штурвальный, Анатолий Рудаков, стал комбайнером. Растут люди. Не тот стал теперь и колхоз в Казанке. Втрое за послевоенные годы увеличил он посевные площади, больше чем в два раза выросло поголовье общественного скота. Выстроены новые здания.

А бывает нередко так. Приедет в село новый человек, узнает, что живет здесь и работает комбайнер без ног, заведет разговоры о трудностях.

— Да что вы, — добродушно отвечает Нектов, — все будто сговорились: трудности да трудности. Вы о радостях лучше говорите. Смотрите, жизнь какая кругом идет!

С. КУЗМЕНКО
«Правда», 4 июня 1951 года.

Час на рассвете

Однажды на Волге, у бетонной стены Саратовской ГЭС, бывалый сварщик сказал мне о своем бригадире коммунисте Николае Петровиче Деркаче: «Думаете, этот парень только мастерством силен? Не только. Есть у нас и кроме него мастера. Главное в том, что линия у него в жизни имеется. И всегда она, эта линия, будто под напряжением. С такими светло работается».

Несколько лет уже той встрече, но она не забывалась. Со многими и разными людьми сводят журналистские пути-дороги. Радостно вздрагивает сердце, когда вдруг узнаешь в человеке ту самую звенящую напряжением линию. Как вот сейчас, например, на Московском заводе электровакуумных приборов. Худощавый слесарь, облаченный в черный, видавший виды комбинезон, ведет меня по цеху. Он идет легкой, чуть подпрыгивающей походкой и по пути успевает что-то поправить, потрогать, подкрутить. Он идет, щедро улыбаясь весне, заглядывающей в широкие окна, и женщинам в белых халатах у ванн и карусельных полуавтоматов.

— Вас тут кто-то разыскивал, Юрий Николаевич.

— Кто ищет, тот найдет, — смеется он. — Это хорошо, когда ищут, — значит, кому-то еще нужен. Вот когда перестанут…

— Ну что, Юра, скоро мне замену придумаешь?

— Не замену, теть Лен, а машину, помощницу, автомат. В нашем цехе заменимых работников нет… А вот с машиной пока плохо. Не вытанцовывается, хоть убей. Но в этом году непременно что-нибудь придумаем. Год-то решающий…

Он идет и рассказывает о линии. И в данном случае не фигуральной, а самой что ни на есть взаправдашней, полуавтоматической, созданной им самим и его товарищами по комплексной бригаде. Он говорит о том, что линией этой, конечно, на их заводе, насыщенном автоматикой, никого не удивишь, но для стеклозаготовительного цеха, в котором еще не так давно преобладал ручной, однообразный труд, это кое-что значит.

— Во-первых, производительность. Работу, на которую требовался месяц, теперь можно сделать в день. А во-вторых, линия сплачивает людей. И тех, кто над ней работал, и тех, кто на ней работает. Да, собственно, и тех, для кого она работает: продукция наша — зеркальные инфракрасные лампы (мы их зовем «цыплячьи») — в сельском хозяйстве, особенно на птицефермах, нарасхват. И без единой рекламации… Одним словом, линия! — заключил мой собеседник, и глаза его весело блеснули. — А правильная линия соединяет, и мир, как говорят, поэты, становится прекрасным…

Линия соединяет точки. Эту истину Юрий Дьяков узнал еще на школьных уроках геометрии, но по-настоящему уяснил на фронте. В тот день молоденький минометчик, вчерашний «ремесленник», наскоро окопавшись, делал тяжелую солдатскую работу… Фронт. Это лишь на картах вьется он жирной, в два цвета линией. А в жизни были кустарник и болото, и по измотанным долгим наступлением, далеко оторвавшимся от тыловых баз передовым частям — внезапный и тяжкий удар свежих, обильно оснащенных танками фашистских сил. Какая уж тут линия… Есть приказ «Держаться!», есть миномет-«лягушка», ящик мин да еще трофейный, не успевающий остыть автомат…

И еще есть бой, в коротких передышках которого вдруг догадываешься, что ни справа, ни слева уже никого нет. Никого из живых. Сам ты теперь себе и командир и парторг, хоть и не числишься пока в коммунистах. И уже сам себе приказываешь: «Держаться!» А потом, когда истрачена последняя лента, где-то уже в сумерках, на краю надежды, вдруг возникает еще один труженик войны, идущий на бреющем, твой воздушный собрат — «У-2». И только тяжелый патронный ящик, плюхающийся рядом, заставляет поверить, что не почудились этот внезапно ударивший в уши гул, тугой ветер, качнувший кусты, и мелькнувшая где-то сверху, над расчалками крыльев, девичья, стесненная шлемофоном улыбка: держись, мол, парень, мы здесь.

И был этот миг поистине прекрасным для измученного неравным боем восемнадцатилетнего солдата, ибо в петляющем — от пушки к пушке, от окопа к окопу — полете хрупкой перкалевой машины он увидел и ощутил линию, соединяющую разрозненные огневые точки в единый фронт, единый боевой коллектив…

Когда сержанта Дьякова принимали в партию, четвертой и весьма убедительной рекомендацией были ему шесть боевых наград.

«Да, а теперь вот сын ходит в сержантах», — задумчиво и чуточку грустно протягивает Юрий Николаевич, вспоминая веселый, встреченный уже за Ростоком победный май сорок пятого года. С той поры много воды утекло. И счет у него с тех лет не боевой, а мирный, не по числу уничтоженной, а по числу созданной техники. Одних только внедренных лично и совместно с товарищами рационализаторских предложений перевалило далеко за полторы сотни. И к боевым наградам прибавились трудовые, в том числе высшая — золотая медаль Героя Социалистического Труда. Но когда он, собрав волю в кулак, бьется по ночам над эскизами не дающейся ему машины, над звеньями будущей автоматической линии, он снова чувствует себя тем молодым, несгибаемым солдатом. Он чувствует себя им, выступая на партийных собраниях или в парткоме, на очередном заседании заводского совета рабочей чести или в комиссии по генеральной реконструкции завода. Он чувствует себя им при исполнении обязанностей депутата Верховного Совета СССР.

Каждая вторая среда месяца — прием. Шестьсот двадцать человек — шестьсот двадцать судеб уже прошли через его приемную. Потом на завод почта приносит письма. Одно из них, написанное М. Евтихеевой, я прочел в заводской многотиражке.

«Депутат Юрий Николаевич Дьяков для каждого, кто к нему обращается, находит нужные слова, каждому стремится помочь. Несбыточных обещаний не дает, но по мере возможности старается найти выход даже из сложного положения. По просьбе моей и Д. Н. Санферовой он занялся разбором судебного дела, которое длилось свыше трех лет, и помог нам».

Дьяков не очень охотно вспоминает об этом деле, и непривычно видеть жесткий холодок в его обычно смешливых, открыто и весело вбирающих мир глазах.

— Это не из прекрасного мира… Пришлось-таки повозиться. Один, ну, скажем, «деятель» вознамерился выселить из комнаты старую, одинокую женщину. И выселил. Поднаторевший, опытный «деятель». Все обставил «интересами производства», сделал так, что с юридической стороны не подкопаешься… А женщине этой семьдесят шесть лет, и всех детей она потеряла на фронте… Пришлось воевать. Комнату женщине в конце концов вернули, но здесь я посчитал своим партийным долгом копнуть поглубже, выяснить, зачем все это тому «деятелю» понадобилось, ради каких таких «служебных интересов». Всегда был убежден: не может человек добиваться благородных целей подлыми средствами. И точно: замыслил сей «деятель», как оказалось, вселить в ту комнату своего великовозрастного сына. Ну, уж тут я не успокоился, пока этого комбинатора с треском не убрали с насиженного местечка…

«Посчитал своим партийным долгом…» Вот она, линия, объединяющая таких людей, как Дьяков. Кто бы, скажем, упрекнул человека, по горло занятого неотложными производственными и общественными обязанностями, если бы он вместо того, чтобы самому влезать в запутанное судебное дело, просто направил его в компетентные инстанции? Разобрались бы в конце концов.

— А если бы не разобрались? — тихо спрашивает Дьяков.

Да, это линия! О ней хорошо сказал как-то в беседе слесарь с Первого подшипникового Михаил Руденко, рассуждавший примерно так: «Партийность — это как легирующий присадок в металл. Снаружи все вроде бы и одинаково, а попробуешь на сгиб, на разрыв, на излом — тверже. Только этот присадок не кто-нибудь со стороны, а ты сам в себе держишь. Ты стоишь у верстака, и сосед твой, беспартийный, также стоит. Но тут-то уже и начинается особый счет. Сделал, скажем, брак слесарь Руденко или сделал брак слесарь коммунист Руденко. Разница? А если речь о прогуле, о пьянстве?.. Чувствуете, как сразу и невыносимо начинает резать слух? Потому что несовместимо. Потому что здесь начинается политика…»

Когда Юрия Дьякова впервые избрали в цехе секретарем партбюро, он поступил в университет марксизма-ленинизма: «На таком посту без теории нельзя». Когда по-настоящему увлекся новаторством, пошел в вечерний техникум, учился, защитил дипломный проект. И остался слесарем, потому что, как убежденно считает, «здесь от меня больше отдача».

— Вы нам все про автоматику да электронику рассказываете, а сами ручным трудом занимаетесь. Да и нас на то же агитируете. Как это согласуется с техническим прогрессом? — задал однажды Дьякову на школьном вечере «острый вопрос» десятиклассник.

— А я, хоть и делаю линии, не против ручного труда, — серьезно ответил слесарь. — Я лишь против безмысленного (не знаю, есть ли такое слово) ручного труда. А вообще-то специальность свою «слесарь по ремонту» считаю самой перспективной, потому что и автоматы и роботы хоть на земле, хоть в космосе все равно должны собирать и ремонтировать чьи-то умелые и умные рабочие руки. И, как говорится, дай вам бог, чтобы это были ваши руки.

Недавно начальник отдела кадров, отчитываясь на совете рабочей чести о воспитании молодежи, рассказал, как явился к нему целиком выпускной класс, возглавляемый старостой, с просьбой о приеме на работу.

…Идет по цеху человек, улыбаясь весне, солнцу, людям, любимому делу. И с ним, как и с тем волжским монтажником Петром Деркачом, «светло» работать. А в соседнем цехе радиоламп социологи, анализируя итоги недавнего анкетного обследования («Удовлетворены ли вы своим трудом, что влияет на ваше настроение?»), несколько раз встретили один и тот же ответ: «С таким бригадиром, как Галина Дмитриевна Арефьева, работать — одно удовольствие». И хоть во многом несхожи характеры слесаря Юрия Дьякова и автора замечательного почина третьего года пятилетки, мастера Галины Арефьевой, их, как и тысячи других партийцев, незримо объединяет и связывает та атмосфера духовного и нравственного подъема, та великая линия, о которой емко и точно сказал в докладе о 50-летии СССР Леонид Ильич Брежнев:

«Дело в том, что мы, коммунисты, — народ беспокойный. Мы хотим сделать как можно больше для улучшения жизни народа, для его счастья — и сделать по возможности скорее».


И сделать по возможности скорее…

Окно распахнуто в весеннюю, пахнущую тополиной почкой и дождем ночь. Горит настольная лампа. Пачка скомканных, брошенных на пол листков с эскизами. Скоро рассвет. И, стоп, кажется, найдено решение той машины, последнего звена в линии. Проверим…

А за окном рассвет. И дождь на рассвете. Тихий, дымчатый сеянец — дождь, обещающий солнце. Тихий шелест майского кумача на флагштоках. И откуда-то запоздалый транзистор вполголоса доносит песенку «Как прекрасен этот мир…»

Мир действительно прекрасен. Мир, в котором ты не приживальщик, а строитель. Мир, в котором борешься и побеждаешь. Где есть работа по сердцу и друзья по душе. Есть партия, вырастившая тебя. И есть Родина, которой ты необходим.

Н. КОЖАНОВ
«Правда», 1 мая 1973 года.

Катюша

Первое известие пришло ко мне, когда я рассказывал по радио о подвигах женщин на фронтах Великой Отечественной войны. Бывший морской врач-хирург, а теперь инвалид войны А. Н. Тишин из города Майкопа в коротком письме сообщал, что в Дунайской военной флотилии, в разведке батальона морской пехоты служила героическая девушка — главный старшина Катя Михайлова. По его словам, эта девушка с оружием в руках участвовала во многих боях, ходила в боевые и диверсионные десанты, порой водила матросов в атаки, была не раз ранена, награждена несколькими орденами и медалями, стала любимицей и гордостью дунайцев.

Девушка — боевой моряк, десантник, герой флотилии, любимица матросов! Случай весьма редкий, тем более что на флоте всегда существовало традиционное предубеждение против женщин. Видимо, Катя Михайлова в самом деле была незаурядным человеком.

Я упомянул о ней в одной из телевизионных передач, просил откликнуться ее или тех, кто знает нынешнее местопребывание этой героини войны. И тотчас же на студию пришло несколько писем. Писали бывшие моряки-дунайцы, вспоминавшие о подвигах отважной девушки и дополнявшие рассказ А. Н. Тишина новыми подробностями.

Месяц спустя почта принесла лаконичную, деловую записку: «Мои товарищи по работе слушали ваше выступление по телевизору. Вы просили помочь разыскать Катю Михайлову. Теперь у меня другая фамилия. Сообщаю Вам свой адрес. Демина Екатерина Илларионовна».

Адрес оказался совсем близким. Е. И. Демина жила в нескольких десятках километров от Москвы, в городе Электростали, и работала врачом в заводской поликлинике. Вскоре мы встретились с ней.

Сейчас, глядя на эту моложавую маленькую женщину, очень трудно представить ее боевым моряком, прошедшим — не в переносном, а в самом буквальном смысле — сквозь огонь и воду бешеных сражений на азовском и черноморском побережьях, на отмелях Днестровского лимана, на берегах Дуная. И только особое, спокойное и скромное достоинство, с которым она держится, да тот же, что и на фотографии, прямой, уверенный, смелый взгляд серых глаз как бы говорят вам, что за плечами этой женщины большой и нелегкий жизненный путь и что за свой не столь уж долгий век она пережила и повидала такое, что иным хватило бы на добрый десяток биографий. А между тем при всей своей необычности ее биография довольно типична для поколения девушек той жестокой и славной военной поры.

Катюше Михайловой было шестнадцать, когда началась война. Дочь командира Красной Армии, оставшаяся в раннем детстве круглой сиротой, она воспитывалась в ленинградском детдоме, а потом жила в семье своей старшей сестры, врача. Девять классов да пришкольные курсы медсестер составляли ее образование к лету 1941 года.

Брат, служивший в то время летчиком на границе, в Бресте, пригласил ее на каникулы приехать к нему. По дороге она несколько дней провела в Москве, обошла музеи столицы, побродила по улицам, а вечером 21 июня села в поезд, идущий на Брест. Утром, уже за Смоленском, ее разбудили взрывы: немецкие самолеты бомбили поезд, и она впервые увидела панику, кровь и смерть.

На окраине Смоленска оказался военный госпиталь, и она начала работать там — помогать медсестрам и санитаркам. Потом фронт придвинулся ближе. Однажды госпиталь разбомбили, а оставшихся раненых вывезли на восток. Тогда Катя пришла в стрелковую часть, занявшую оборону под Смоленском.

Так Катюша Михайлова вышла на берег войны, стала солдатом переднего края. Она ходила в разведку, вместе с пехотинцами отбивала атаки, перевязывала раны товарищей. Поздней осенью на дальних подступах к Москве, под Гжатском, ее тяжело ранило в ногу, и она попала в госпиталь, сначала на Урал, потом в Баку.

Катя с детства мечтала о море, о службе на кораблях. И как только ее нога немного зажила, попросила бакинского военкома направить ее на флот. Теперь у нее была справка о ранении, и чтобы к возрасту ее не придирались, она прибавила себе два года.

Послали ее медсестрой на санитарный корабль. Шли бои под Сталинградом, санитарные суда поднимались вверх по Волге, забирали раненых и везли их через море в Красноводск. И тут оказалось, что Катя обладала качествами настоящего моряка, — осенний штормовой Каспий не мог укачать ее, в самые сильные бури она оставалась на ногах.

Здесь ей вскоре присвоили звание главного старшины и наградили знаком «Отличник Военно-Морского Флота». Но служба на санитарном транспорте тяготила девушку, хотелось перейти на боевой корабль или во фронтовую морскую часть.

Летом 1942 года она узнала, что в Баку из добровольцев формируется батальон морской пехоты для Азовской военной флотилии, и явилась к комбату. Тот, истовый и суровый моряк, отказал наотрез: «Женщин не берем». Она пришла во второй, в третий раз, но никакие уговоры не помогали. Тогда Катя написала письмо в Москву, в правительство, и оттуда было получено предписание зачислить ее в батальон…

Три боевых ордена, пять боевых медалей бережно хранит дома Е. И. Михайлова-Демина. И за каждой из этих наград — важный, незабываемый этап ее фронтового пути. Каждая из них олицетворяет собой берег, на который Катюша Михайлова выходила с боем вместе с товарищами, берег, занятый фашистами, изрыгающий огонь и смерть.

Медаль «За отвагу». Это взятие Темрюка, боевое крещение нового батальона, десант в плавнях, когда вода в тихих заводях вставала столбами под взрывами мин, кипела под пулями и камышовые стебли, срезанные как невидимой косой, падали на головы десантникам. Она была там, ходила по грудь в соленой воде, стреляла, втаскивала в лодки раненых.

Орден Отечественной войны. Керчь. Ночной десант в шторм на пустынном берегу и потом на много дней маленький «пятачок» отвоеванного врукопашную плацдарма у деревень Жуковка и Глейка.

Первый орден Красного Знамени — за штурм Белгород-Днестровского. Его брали ночью, высаживаясь с резиновых шлюпок у обрывистого берега. Впереди всех прыгнула в воду девушка. Крича «ура» и свое неизменное «полундра», моряки забросали проволоку шинелями, плащ-палатками. Катя одной из первых оказалась под обрывом. Маленькая, ловкая, она, цепляясь за корни и ветки кустов, быстро забралась наверх и, спустив вниз обмотки, втаскивала к себе товарищей, поднимала пулемет. Потом они кинулись в атаку, и очистили гребень от фашистских пулеметчиков. Утром Белгород-Днестровский был взят…

Начался памятный освободительный поход по Дунаю — дорога с боями через Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию, Чехословакию и Австрию. Вот они, медали «За освобождение Белграда», «За взятие Будапешта», «За взятие Вены». Но из всех боев самый памятный для нее — штурм крепости Илок в декабре 1944 года.

Илок стоит на высокой горе над Дунаем в районе югославского города Вуковар. Брать его надо было со стороны суши, но, чтобы отвлечь силы врага, на дунайский островок около крепости высадился десант морских пехотинцев, среди которых находилась и Катя Михайлова.

Дунай разлился, затопил низменные берега, и, когда ночью катера привезли десантников на островок, он оказался под водой. Тогда моряки устроились на ветвях полузатопленных деревьев и открыли огонь, отвлекая на себя внимание противника.

Гитлеровцы всполошились: островок был совсем рядом с крепостью. На десантников посыпались мины, и пехота врага на шлюпках с пулеметами окружила их.

Появились раненые, убитые. Вражеская пуля пробила Кате руку. Она наскоро перетянула рану и продолжала стрелять. Но ей приходилось и перевязывать раненых товарищей. По горло в холодной декабрьской воде она ходила от дерева к дереву, взбиралась на ветки к раненым и привязывала их к стволу бинтами и поясными ремнями. Когда перевязывать было некого, она снова из автомата отбивалась от наседавших гитлеровцев…

За бой под Илоком Катя Михайлова была награждена вторым орденом Красного Знамени.

Пришла победа. Распрощавшись с боевыми товарищами, демобилизованная главстаршина в черной, видавшей виды морской шинели и с тощим вещевым мешком заплечами вернулась в родной Ленинград. Уже не было у нее дома, не было родных: сестра и ее муж погибли на фронте, брат-летчик пал смертью героя в последние дни войны.

Катя давно решила, что станет врачом, и сразу же подала заявление в Ленинградский медицинский институт. Ее приняли на льготных условиях как фронтовика. Но каким тяжким и долгим сражением оказалась для нее на первых порах учеба!

Маленькая студенческая стипендия в те скудные послевоенные годы не могла прокормить даже привычного ко всему человека. Приходилось работать то ночным сторожем, то резчицей овощей на базе, то санитаркой в больнице. И каждую свободную минуту учиться, учиться с каменным упорством, не отдыхая, урывая часы от сна, пользуясь дружеской помощью товарищей.

Получение диплома врача она праздновала, словно День Победы. И подмосковный город Электросталь радушно принял молодого медика. Здесь она встретила своего будущего мужа — конструктора В. П. Демина, такого же фронтовика, только не моряка, а связиста. Здесь у нее родился сын. Здесь она впервые вошла в свою квартиру, предоставленную молодой семье заводом.

И вот какова нынешняя Катя Михайлова, врач Е. И. Демина. Я беру эти строки из письма в редакцию «Правды», подписанного секретарем Электростальского городского комитета партии М. Василенко и председателем исполкома горсовета Н. Малинкиным.

«Боевой путь Екатерины Илларионовны теперь хорошо известен, — пишут они. — Электростальцы имеют все основания сказать, что в дни мира она осталась образцом гражданина и коммуниста, скромного труженика, рядового великой армии строителей коммунизма.

Екатерина Илларионовна с 1950 года, сразу же после окончания института начала работать врачом заводской поликлиники. Уже в 1953 году ее назначили заведующей лабораторией. Лаборатория только создавалась, дело для всех было новое, не было лаборантов. Екатерина Илларионовна с огромной энергией взялась за выполнение этой сложной задачи. В самые короткие сроки были подготовлены кадры, которые под ее руководством успешно освоили сложное оборудование и методику исследований.

Коммунист Е. И. Демина — человек удивительной скромности. Партийная организация поликлиники не раз поручала ей, как агитатору, проводить беседы — и в коллективе поликлиники, и в агитпункте среди населения, и в школе. Она много рассказывала своим слушателям о подвигах советских людей в Великой Отечественной войне, но никогда ни одним словом не обмолвилась о том огромном ратном труде, который выпал на ее долю.

…За свой добросовестный труд, за чуткое, отзывчивое сердце, за принципиальность Екатерина Илларионовна пользуется настоящим, большим авторитетом среди электростальцев, которые знают и любят ее.

В 1963 году коммунисты города избрали ее членом Электростальского ГК КПСС. Она активно выполняет все партийные поручения, принимает самое деятельное участие в работе городского комитета партии».

Дел стало очень много. К обычным обязанностям врача, к партийной работе в Электростальском горкоме КПСС прибавилась и активная деятельность в Советском обществе Красного Креста и Красного Полумесяца и в Советском комитете ветеранов войны.

Маленькая, внешне ничем не приметная женщина быстрой, деловой походкой каждый день проходит по улицам рабочего города, не привлекая к себе взоров так же деловито спешащих людей. Но когда она появляется в праздничный день, одетая в черную парадную тужурку моряка, все прохожие провожают ее пристальными взглядами, восторженно охают встречные мальчишки: сколько орденов и медалей!

«Наша Катюша!» — говорят, улыбаясь, электростальцы. Они произносят это имя с тем же уважением, с гордостью и нежностью, с какими когда-то говорили «наша Катюша» боевые моряки-десантники Дунайской военной флотилии. Сколько бы ни было лет Екатерине Илларионовне, даже в самой глубокой ее старости она останется для всех героической Катюшей, и время не в силах стереть из памяти людей светлый образ девушки-морячки, славной и смелой дочери народа.

С. СМИРНОВ
«Правда», 8 марта 1964 года.

Гвардеец из Иванова

Вечером по Ивановскому радио выступал старый солдат. Неторопливо, растягивая слова по-волжски, он говорил о лихой военной године, о бесстрашных разведчиках, верных своих товарищах. Кончился рассказ фронтовика, и диктор объявил его имя: «Вы слушали выступление Героя Советского Союза Александра Матросова, помощника мастера Ивановской фабрики имени Балашова».

Вот так совпадение! Александр Матросов, герой… И захотелось увидеть этого человека, познакомиться с ним.

…Ткацкий цех фабрики имени Балашова. Женщина в белом с цветочками платье сделала помощнику мастера знак, прочертила в воздухе нечто вроде спирали: дефект на ткани.

Александр Алексеевич подошел к станку: кромка ткани шла неплотная, рыхлая. Вынул из кармана спецовки инструмент, повернул деталь осторожно раз-другой, и натянулась ткань, расправились нити, ровно и красиво стала набиваться кромка. Поднял глаза — голубые, ясные. Но голова седая.

Александру Алексеевичу Матросову — тезке легендарного героя минувшей войны, что у деревни Чернушки закрыл грудью амбразуру вражеского дзота, выпало жить, хотя в боях не раз смотрел смерти в лицо. Он дошел до Берлина, увидел день Великой Победы. А теперь вот налаживает ткацкие станки, чтобы бежала безостановочно нить, чтобы ткали рабочие руки нарядные ткани для советских людей.

В цехе старого корпуса — новые пневматические станки. Фабрика первой в городе перешла на такие машины. Лет семь назад Матросов учился у ленинградских текстильщиков, проходил практику на фабрике «Рабочий». Сейчас у него свои ученики. Александр Пучков, что налаживает станки в соседней бригаде, тоже его ученик. Бывает, не ладится что-то, а виду не подает — сам хочет справиться. Заметив это, Матросов подойдет к нему, поможет и скажет: «Пневматика, брат, не механический станок. Теперь не гаечный ключ и сила в почете, а расчет и смекалка».

Это у него любимая поговорка — про гаечный ключ и смекалку. Еще с войны. Саша Пучков своей целеустремленностью, одержимостью в работе напоминает Александру Алексеевичу его фронтового друга, разведчика Андрея Дворниченко, шахтера из Караганды. В ночь перед той операцией они были вместе. Наступало лето сорок четвертого. Фашисты, окруженные под Бобруйском, дрались с отчаянием. Разведгруппе Матросова следовало пробиться в тыл врага, захватить мосты через Березину и Свислочь и держаться там до прихода наших.

«Смекай, Саша — напутствовал Матросова командир Дмитрий Григорьев, — тут не гаечный ключ нужен…»

Григорьев был тоже текстильщик из Ярцева.

Матросов обвел молчаливым взглядом своих людей — семь разведчиков, два радиста. Он десятый в группе.

С рассветом были на месте. Широкое поле лежало перед ними. За полем — крутой берег Березины. Стрелка — место впадения Свислочи. Именно здесь хотят пробиться из окружения гитлеровцы, взорвать за собой мосты. В штабе получили по рации первую весточку от разведчиков: «Находимся у цели, изучаем обстановку». Теперь от них зависело многое. Матросов разбил людей на две группы: одной предстояло ликвидировать часовых и обезоружить охрану в сторожке, другой — захватить мост.

Из домика курился дымок. До моста оставалось метров пятьдесят, когда на пригорке появился силуэт часового. Навстречу метнулась тень в плащ-палатке, и силуэт исчез. К сторожке подскочил Андрей Дворниченко, рванул на себя дверь, бросил гранату и, не задерживаясь, побежал к мосту, стреляя на бегу. При вспышках выстрелов было видно, как через мост на ту сторону беспорядочно отступали фашисты, обливая настил и перила керосином. Мост загорелся. Сильным автоматным огнем разведчики разогнали гитлеровцев и бросились тушить пламя.

— Смотрите, — крикнул радист, пригнувшись к самому уху Матросова, — второй поджигают, гады!

— На мост! — скомандовал Матросов.

Поджечь второй мост врагам не удалось. Их стремительно выбили оттуда…

Радист передает: «Задание выполнено. Мосты охраняем».

А днем начался тяжкий бой. Троих ранило, но они не выпустили из рук оружие. Гитлеровцы шли к мосту со стороны шоссе. Их было много, и теперь нужно не выбивать врага за Свислочь, а уничтожать здесь, в создавшемся «котле». И держаться. Они держались двое суток. На третьи сутки показалась колонна пехоты. Впереди двигались самоходные орудия…

— Ну, ребята, — обернулся к разведчикам Матросов, — держаться до последнего…

И каждый из них крепче стиснул оружие. Семь разведчиков, два радиста и он, Матросов.

— Ма-тро-сов! — кричал один из подбежавших, и разведчики узнали в нем лейтенанта Григорьева. — Сашка Матросов! Живой!

…Мерно стучат станки. На участке Матросова их 56. В другую смену здесь работает Зоя Павловна Пухова, Герой Социалистического Труда, член Президиума Верховного Совета СССР. Ее призыв «От новой техники — высокую отдачу» подхватили ивановские ткачи. Матросов приходил к передовой ткачихе, изучал ее приемы. И вот уже вся бригада Матросова достигла уровня производительности труда, запланированного на 1970 год. Фамильная честь! В этом же цехе, где трудится Матросов, 15 лет работала ткачихой его мать, Федора Алексеевна. Текстильщиком был его отец — Алексей Михайлович. Дед Михаил Алексеевич работал, как и он, помощником мастера, по-старому — подмастерьем. В 1905 году участвовал в забастовке иваново-вознесенских рабочих, вместе с другими создавал первый Совет рабочих депутатов.

Работницы говорят, что у Матросова всегда хорошее настроение, что он удивительно умеет зарядить людей бодростью и энергией. Это замечательное качество, выручавшее не раз на фронте, помогает ему и сейчас.

…Идет по цеху высокий, худощавый человек. Думает: разные люди у станков, а все вместе — это коллектив, частица большой фабричной семьи. Он восьмой год избирается партгрупоргом в цехе. Его знают все, и он — каждого.

Матросову вручили партийный билет перед боем, в сорок третьем. Он тогда только что вернулся с задания — ходил за «языком». Заслужил медали «За отвагу», орден Красной Звезды… А в сорок пятом был удостоен звания Героя Советского Союза.

Летят годы. Сын Матросова Алексей служит в десантных войсках, он, как и отец, — гвардеец.

А. ВАНЯШОВА
«Правда», 6 апреля 1970 года.

В большой разведке

Гитлеровцы стояли на горе, в поселке Золотое. Окопы наших войск проходили понизу, пересекая огороды, вишневые сады и речку Луганку. Командир, скрытый зеленью кустов, напряженно смотрел в бинокль в сторону противника: он ждал возвращения разведчиков.

А тем временем в стане врагов бродили среди солдат двое мальчишек в рваной одежонке, делали вид, что подбирают окурки, а сами зорко поглядывали по сторонам, замечая, где укрылись вражеские батареи, где расположены штабы и склады.

Фашисты заподозрили неладное и схватили ребят. Их допрашивал офицер, хлестал плетью. Потом ребят втолкнули в сарай, где ожидали смерти раненые бойцы.

— Надо хлопцев выручить, — сказал один из них. — Нам спасения нет, а им жить.

Не дожидаясь ночи, сделали подкоп, и маленькие разведчики выбрались на волю. Они помчались к своим, под свист пуль катились кубарем с горы. Слева и справа рвались мины, но, казалось, сама судьба укрыла ребят материнским крылом. И вот они, взволнованные, запыхавшиеся, стояли перед командиром и докладывали обстановку.

В штабе нанесли на карту указанные объекты, и загремели пушки, поднялись в атаку солдаты, разнеслось по степи дружное «ура». Гитлеровцы были ошеломлены, побросали свои укрепления и отступали до самой Попасной.

— Спасибо вам, хлопцы! — сказал командир ребятам.

Бойцы окружили мальчишек, угощали их пайковым сахаром.

— Отчаянные, шельмецы!

Ребят повели на кухню, где повар накормил их вкусной солдатской кашей.

Так и остался с той поры в войсках один из юных разведчиков — Толя Коваленко. Поначалу чистил картошку на кухне, выполнял мелкие поручения по связи, а когда нужно было, переодевался в рваную одежду и шел в разведку. В каких только переделках не пришлось побывать мальчишке, но трудности лишь закаляли его и вправду отчаянный характер.

Полюбили бойцы сына полка, сшили ему военную форму, подогнали пилотку с красной звездой, а трофейный автомат он сам себе раздобыл. Прибавились еще пистолет и две гранаты-лимонки — куда какой герой! Но это не было детской забавой, тринадцатилетний мальчишка проходил суровую школу жизни. На груди у него позванивали медали «За отвагу» и «За боевые заслуги».

До самой Вены дошел Толя Коваленко с боевыми друзьями из батальона автоматчиков 23-го отдельного танкового корпуса, привык к грохоту орудий, спал на ходу в танке возле теплого мотора.

Однажды в бою за город Дендьеж крепко выручил сын полка своих боевых друзей. За стенами старинного, похожего на крепость дома засел вражеский «тигр», бил прямой наводкой, и никак не удавалось обнаружить замаскированный танк. Вызвался пойти в разведку Толя Коваленко. Под пулями врага пересек площадь и заметил танк. Обратный путь был особенно трудным, вражеская пуля ранила в руку. Зато и «тигр» попал под меткий артиллерийский огонь.

В мае сорок пятого бойцы прощались с сыном полка. И хоть смейся, хоть плачь, а было написано в его военном документе: «Уволен из армии как несовершеннолетний».

— Ну, прощай, сынок, — сказал командир, — поезжай в родной Донбасс и живи так же славно, как воевал.

Стоял сын полка, сурово сдвинув брови, и слушал, будто давал командир ему боевое задание на всю жизнь.

С того дня и началась шахтерская биография Анатолия Коваленко.

Сейчас в Донбассе зеленое лето. Цветут в садах розы и мальвы. Кое-где они даже перешагнули за калитки и растут вдоль шоссе, точно вышли приветствовать всех, кто едет в щедрый донецкий край.

Бахмутский шлях блестит накатанным асфальтом. Точно стальная лента, пролегла дорога от горизонта до горизонта и то взбегает на вершины степных кряжей, то спускается в глубокие балки. Вдоль шоссе зеленеют посевы кукурузы, подсолнухов…

Но вот вдали, на синеющих взгорьях, показались черные пирамиды — терриконы угольных шахт. Их много. Одни, близкие, ясно проступают сквозь дымку утра, другие едва видны, будто в тумане. Край шахтерский, степь полынная. Манит к себе неоглядными просторами, и кажется, полмира открывается взору.

Шофер Леша, паренек атлетического сложения, как игрушку, держит в руках руль машины, а сам глядит в степную даль, любуется родными картинами.

— Все-таки красиво у нас в Донбассе, правда? — спрашивает он. И сам себе отвечает: — Красиво!

— Хорошими людьми богаты эти края, — пытаюсь я перевести разговор на другую тему. — Здесь, в Первомайске, жил Алексей Бахмутский, изобретатель первого в мире угольного комбайна.

— Точно! — радостно подхватил Леша. — Ему памятник в городе поставили: семь метров в высоту!

— А этого человека, случаем, не знаешь?

Шофер посмотрел на старую военную фотографию с изображением мальчишки в погонах с боевыми медалями и сказал неуверенно:

— Нет. Кто это?

— Анатолий Коваленко.

— С десятой шахты? — удивился Леша. — Силен парень. Я за него голосовал на выборах. А недавно была передача по радио: его бригада раньше всех закончила пятилетку. Бригадира наградили орденом Октябрьской Революции…

У подъезда к зданию шахты гостей встречал яркий плакат. На нем вставало над степью лучистое солнце. И старый шахтер указывал вдаль молодому горняку, точно говорил ему те слова, что были написаны под рисунком: «Тепло и свет даем мы людям».

В небольшой светлой комнате — нарядной первого участка — нам сказали, что Анатолий Коваленко работал в ночную смену и недавно поднялся из шахты. Скоро дверь открылась, и вошел он сам, невысокого роста молодой горняк со светлыми, приветливыми глазами, очерченными угольной каемкой. Вид у него был решительный, веселый и деловой.

— Анатолий Маркович?

— Он самый.

— Сын полка?

Коваленко задумчиво улыбнулся, и этим было сказано многое.

— Мы ему повышение дали, — пошутил кто-то из товарищей. — Теперь он отец полка.

— Шахтерского, — уточнил другой.

— Гвардейского, — со значением подчеркнул директор шахты Горишный и обнял бригадира.

У Коваленко взгляд быстрый, походка легкая, юношеская. Но это был уже не мальчишка, а опытный горняк, отец семейства и, несмотря на молодость, почетный шахтер. И все-таки оставалось в нем что-то от того отчаянного мальчишки, что сурово смотрел с военной фотографии.

— Ну, бригадир, веди нас к своим гвардейцам, — сказал директор.

Облачившись в шахтерскую спецодежду, надев через голову самоспасатели и получив лампы-«коногонки», мы отправились к наклонному стволу, который находился в открытой степи, неподалеку от старого террикона шахты «Петр».

Узкая колея рельсов уходила в глубь земли под уклон. Подземный трамвай, прозванный здесь «козой», только что поднялся на поверхность и ожидал людей. Мы влезли в низкие ступенчатые вагончики, и поезд медленно поплыл вниз. Стало темно, слышался гул колес, мелькали крепежные стойки. Наконец остановка — нижний горизонт.

Довольно долго в полном безмолвии шли по квершлагу — главной подземной выработке, закрепленной металлическими дугами. Туннель был освещен электричеством, побелен и оттого казался просторней.

Но вот квершлаг кончился, и мы повернули влево. Отсюда начинался штрек первого участка. Теперь пришлось идти гуськом, подсвечивая себе путь лампами, протискиваться боком между стеной штрека и пустыми вагонетками, ожидавшими электровоза. До угольной лавы оставалось не более километра.

Анатолий Коваленко, как хозяин, быстро шел впереди. Его лампа светила дальше всех, точно он хотел озарить путь людям, идущим за ним. Он чувствовал себя как дома в этих подземных галереях, на ходу замечал неполадки. Вот откинул ногой кусок породы, лежавший на рельсах. В другом месте, где зажало штрек, замедлил шаг и сделал какие-то отметки на крепи.

Далеко впереди раздался глухой взрыв.

— Проходчики палят, — спокойно объяснил Коваленко.

Скоро потянуло гарью. Навстречу из темной глубины штрека поплыло тяжелое облако пыли и дыма. Пелена была такой густой, что ее не просвечивали лампы. Пришлось прибавить шагу, чтобы выйти на свежую струю.

Подошли к угольной лаве. В этом месте на штреке под грузовым люком стояли порожние вагонетки. Рабочий-насыпщик по временам открывал щиток люка, и в пустой вагончик лавиной обрушивался уголь.

С юношеским проворством Коваленко взобрался по лестнице и скрылся в темноте. Пока мы следовали за ним, придерживаясь за длинную тесину, отполированную руками шахтеров, бригадир уже был в лаве. Оттуда, сверху, доносился гул работающей машины.

Наконец выбрались на транспортерный штрек. Здесь можно было распрямиться в полный рост и передохнуть. На столбах крепи висели телефоны. По штреку был проложен транспортер. Лента непрерывно двигалась, и уголь черной рекой плыл к люку.

Рабочие первой смены, звено Александра Мосяженко, готовились снимать очередную полоску угля. Лава начиналась отсюда, с транспортерного штрека, и шла на подъем вдоль угольного пласта. Она была такой низкой, что влезать туда приходилось в полусогнутом положении. Пласт «Алмаз» — небольшой мощности, всего 0,7 метра.

По мерцающим огонькам можно было разглядеть шахтеров, которые работали полулежа. Трудно в такой лаве, но иначе нельзя: донецкие пласты маломощные, зато уголь в них ценный.

В действиях бригады чувствовался дружный, хорошо налаженный ритм. И все же с появлением бригадира работа оживилась. Сам Коваленко ни минуты не сидел спокойно — то подтаскивал поближе крепежный лес, то помогал очистить забитый углем конвейер.

— Ну и неспокойный ты, бригадир, недавно был в шахте и опять вернулся. Отдыхал бы в садике под вишенкой.

— Ладно, исправлюсь… Как идет работа?

— В порядке… Я работаю, как вельможа, я работаю только лежа…

— Стихи потом будешь читать. Давайте рубать уголек.

— Моя «ласточка» всегда готова к полету. — В свете шахтерской лампы мелькнуло чумазое лицо комбайнера, его белозубая улыбка.

Но вот замелькали огоньки: дана команда включать машину. В тесной лаве загудело, заскрежетало, замелькал барабан, сокрушая стальными зубками угольный пласт. Чудо-машина медленно поднималась по лаве, с яростью грызла и перемалывала горючий камень.

Казалось, дрожали каменные недра от гула и рева машины. Отшлифованный углем шнек брызгал угольной крошкой, а когда клеваки встречали на своем пути крепкий колчедан, пласт огрызался искрами.

Комбайн ушел вверх по лаве, и лишь мерцал далекий огонек.

Анатолий Коваленко спустился ниже, вытер со лба пот и сказал весело, облегченно:

— Теперь пойдет косить, только успевай принимать уголек.

— Трудная лава у тебя, Анатолий, — с сочувствием произнес кто-то в темноте.

— Не хуже, чем у других, — ответил бригадир. — Так всегда бывает: труднее нам, легче людям.

Снова заспешил куда-то бригадир. Оказалось, пошел звонить, чтобы не задерживали порожняк. Лава за смену должна выдать 150 тонн угля, и надо его вовремя отгрузить, чтобы вторая смена могла дать столько же, а третья — закончить цикл. Только тогда сложится суточная добыча бригады: 450―500 тонн. Получай, Родина, уголек от шахтерской бригады!

Значит, выполнил сын полка боевой наказ командира, спаял бригаду крепким солдатским братством.

— Встречай, хозяйка, хлопцы в гости пришли!

Дом Коваленко по крышу утонул в яблоневом саду. Тесный дворик, замощенный камнем, открыт всем ветрам и спускается в балку, туда, где течет заросшая вербами речка Луганка. Именно здесь, за шахтерскими огородами, проходила линия обороны, отсюда началась фронтовая дорога мальчика Толи Коваленко.

Сейчас здесь все мирно и по-домашнему уютно. Стоит под навесом мотоцикл с коляской. Степной ветерок полощет на солнце три цветастых платья: у Анатолия — три дочери — три березки, предмет отцовской гордости. Они, деловые и сосредоточенные, хлопочут по хозяйству, помогают матери.

Жена Зинаида Павловна с грустной улыбкой смотрит на мужа:

— Мы своего отца дома не видим. Для него родной дом — шахта. Наверно, сидел бы в лаве по целым суткам, если бы Тимофей Иванович не прогонял его домой. Однажды семь смен подряд проработал в лаве: что-то у них там не ладилось. «Тормозки» посылали ему с хлопцами в шахту.

— Выдумаешь еще — семь смен…

— Было такое, было, — подтверждает директор, и шахтеры смеются.

У всех хорошее настроение. Только что закончился совет бригады, где рабочие приняли решение вызвать на соревнование передовиков соседней шахты, бригаду Героя Социалистического Труда Андрея Оропая, задания первого года пятилетки выполнить досрочно.

Опять пойдет в большую разведку сын полка — сын Родины, только теперь не один, а с товарищами по труду. Значит, будет новый бой, будут новые победы.

Леонид ЖАРИКОВ
«Правда», 14 августа 1971 года.

Покоривший атом

…Перед самой войной Игорь Васильевич Курчатов, тогда уже известный ученый, предложил президиуму Академии наук СССР план широких исследований по цепным ядерным реакциям. План предусматривал координацию усилий многих научных учреждений страны.

Однако, когда фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз, все ранее начатые исследовательские работы пришлось прекратить. Курчатов пришел к своему товарищу по институту, ныне академику, Анатолию Петровичу Александрову и сказал:

— Я знаю, ты открыл средство защиты кораблей от мин. Это — очень важное дело. Коллектив нашей лаборатории поступает в твое полное распоряжение!

Александров и Курчатов перебазировались на флот. Сначала на Балтике, затем в Севастополе под огнем врага они занимались противоминной обработкой боевых кораблей. Не раз во время воздушных налетов вражеской авиации ученые смотрели смерти в глаза. Но ничто не могло остановить их.

По приказу командования Курчатова вывезли на корабле из горевшего Севастополя в Поти. Потом командировали в Баку, затем в Мурманск.

В самый разгар войны были возобновлены работы по расщеплению урана. Физиков-атомщиков экстренно отзывали с фронтов. Прибыл в Москву с фронта и Курчатов. Здесь, на окраине столицы, он участвовал в выборе площадки для атомного института. Летом 1943 года, когда фашистские полчища на Курской дуге делали последнюю отчаянную попытку прорваться к Москве, в столице под руководством И. В. Курчатова начала работать специальная лаборатория Академии наук СССР.

…Центральный Комитет партии и Советское правительство приняли решение форсированными темпами создать атомную промышленность. Игорь Васильевич Курчатов стал главным научным руководителем всех работ в новой отрасли. Вместе с другими советскими учеными-атомщиками немедленно принялся за дело. Нужно было расширить научные исследования, ввести в эксплуатацию месторождения урана, перестроить для атомных нужд множество заводов, институтов, лабораторий.

После войны многие западные эксперты и «знатоки» России вообще категорически отвергали какую-либо возможность создания атомной бомбы в СССР. Американский генерал Гровс так и заявил в конгрессе: «В лучшем случае Советам для этой цели потребуется 15―20 лет».

А коллектив советских атомщиков с величайшим воодушевлением решал «задачу номер один». Ни днем, ни ночью не прекращалась нечеловечески напряженная работа в лабораториях и институтах.

В 1947 году Советское правительство заявило: секрета атомной бомбы не существует. Это означало, что Советский Союз имеет в своем распоряжении атомное оружие. Но на Западе открытое и честное признание поспешили объявить «пропагандистским трюком». В этом были убеждены и самые матерые разведчики. Можно представить их изумление, когда в конце августа 1949 года самолет американских ВВС, оснащенный специальным оборудованием, доставил на землю пробы воздуха, взятые на большой высоте и не оставлявшие сомнения в том, что где-то в Советском Союзе произведены испытания атомной бомбы… Так США потеряли атомную монополию, перестали быть «атомным владыкой мира».

— Теперь у нас есть атомный меч, — сказал Курчатов. — Теперь можно думать о мирном атоме.

27 июня 1954 года под Москвой вступила в строй первая в мире атомная электрическая станция с полезной мощностью 5 000 киловатт. Энергетическая установка, построенная на базе уран-графитового реактора, была любимым детищем Игоря Васильевича.

В торжественный час, когда разрезали ленточку и пустили АЭС-1, Курчатов был необычайно весел.

— Будет еще и не такое! — говорил он.

Курчатова, как и других советских ученых, захватила новая великая идея — научиться повелевать термоядерной реакцией.

Первая половина XX века завершилась крупнейшей победой науки — техническим решением задачи использования громадных запасов энергии тяжелых атомных ядер урана и тория.

Вторая половина XX века, утверждал Курчатов, будет веком термоядерной энергии. В термоядерных реакциях гигантские количества энергии выделяются в ходе превращения водорода в гелий. Быстро протекающие термоядерные реакции осуществлены в водородных бомбах. Сейчас перед наукой и техникой стоит задача усмирить термоядерную реакцию, ввести ее в русло управляемого, спокойно протекающего процесса. Решение этой задачи позволит использовать в качестве ядерного топлива громадные, по сути, неисчерпаемые запасы водорода. В термоядерных реакторах будет сжигаться не обычный, а тяжелый водород.

— На первый взгляд задача создания термоядерного реактора кажется совершенно неразрешимой, — отмечал Курчатов. — Ведь на земле нет таких огнеупорных материалов, которые выдержали бы температуру в миллионы градусов. При таких температурах любое вещество превращается в плазму — полностью ионизированный газ…

Среди ученых мира образовалось два лагеря: одни утверждали, что заниматься управляемой термоядерной реакцией бесперспективно, другие верили в торжество науки и в этой области. Курчатов, увлеченный грандиозностью новой проблемы, твердо верил в возможность ее решения. Он сразу же поддержал смелую идею советских ученых использовать магнитное поле для термоизоляции горячей плазмы, пользуясь тем, что заряженные частицы не могут свободно передвигаться поперек магнитных силовых линий.

Игорю Васильевичу Курчатову было уже за пятьдесят лет, когда он с чисто юношеской страстью отдался проблемам овладения термоядерной реакцией.

— Был поворот в жизни — на ядро, на деление ядра, — говорил он. — Теперь деление ядра изучено, оно уходит в сферу техники, в промышленность. А нам приниматься за новое, развернуться, лечь на новый курс. Курс — на синтез, на управление термоядерными процессами. В них будущее…

Е. РЯБЧИКОВ
«Правда», 24 сентября 1961 года.

Жизнь без скидок

Ночная темень, опускаясь на заводские корпуса и проезды, словно поглощает посторонние звуки. Исчезают сигналы автомашин, людской гомон, звяканье сцепки вагонов. Остается голос завода.

Сквозь застекленные стены прокатных цехов видно багряное зарево и доносится живой гул металла, будто тяжелые поезда катят по мосту. Цепкие, могучие «руки» блюминга — манипуляторы, играючи, бросают под обжимные валы белую многотонную болванку — блюмс, и вот он, уже расплющенный, раскатанный в длинную полосу, несется по рольгангам. Шагаешь заводским проездом мимо корпуса и не видишь, а лишь слышишь, как человек с помощью машины укрощает жаркий металл.

И тут на шестом посту прокатного стана «350-1» идет та же работа: металл, уже вытянутый в тонкую полосу — раскат, превращается в «уголок» или «кругляк». За широким стеклом кабины видна даль проката до самой нагревательной печи. Другие посты расположены вдоль боковой стены цеха, а этот, шестой, — в торце, как бы грудью принимает поток раската. Здесь холодильни. Прежде чем раскат поступит в прави́льные машины, расположенные справа и слева от поста, металл должен охладиться с 800 до 400 градусов.

Оператор Адель Николаевна Литвиненко включает контроллеры, и поперечные рейки по всей семидесятиметровой длине холодильника начинают мерно вздыматься, осторожно перекладывая с зуба на зуб полосы металла. Ровно, монотонно басят моторы, и кажется, что волна за волной набегает на морской берег. Говорю об этом Литвиненко. Мое сравнение ей не нравится — на море, в автомашине, в самолете ее укачивает. Это у нее еще с войны.

…Она сверстница Зои Космодемьянской и Олега Кошевого. Из их поколения. Ей не было еще пятнадцати, когда война стала ее делом. В бомбежку потеряла эшелон, в котором вместе с матерью и сестренками эвакуировалась на восток. Пошла с отступающей частью.

Первый раз красноармеец Литвиненко была ранена в бою под Ростовом. Долго отлеживалась в госпитале. Второе ранение — летом 1942 года. После госпиталя — санинструктор батареи 59-й отдельной стрелковой бригады. Тут ее догнала первая награда — орден Красной Звезды.

Вскоре Адель стала разведчицей. Точнее, разведчиком. Щуплую, с короткой стрижкой, похожую на подростка девушку командир нарек Юркой. Юрка ходила в тыл к фашистам, проникала в такие места, куда путь взрослым заказан…

В освобожденном осетинском селе Дигора она случайно встретила отца, армейского политработника. Николай Порфирьевич Литвиненко, тяжело раненный, с трудом узнал дочь. Посмотрел на ее орден, похвалил:

— Молодец, дочка!

Больше они не виделись. Коммунист Литвиненко погиб под Новороссийском.

Настигли осколки вражеской мины и Юрку-разведчицу. Лежала она сначала в медсанбате. Там ей вручили второй орден Красной Звезды. Потом был госпиталь в Баку. Вылечили и демобилизовали по состоянию здоровья. Но старший сержант Адель Литвиненко снова оказалась на фронте. Опять ночные вылазки в тыл врага, поиск и захват «языков».

Наконец, последний удар войны — контузия и четвертое ранение. В госпитале нашел ее третий орден Красной Звезды. Осенью 1944 года уехала в родной Киев. Инвалидом. Было ей тогда восемнадцать лет.

Придется прервать рассказ: Адель Николаевна знакомит меня с Галиной Полянской, контролером ОТК. Она проверяет качество проката на стане «350-1». Молодая, улыбчивая женщина с внимательными, любознательными глазами. Полянская часто приходила на пост к Литвиненко, стояла у нее за спиной, наблюдала, как та раскладывает раскат «по сторонам». Адель Николаевна заметила это и предложила: «Поучись, Галя».

Полянская вполголоса рассказывает:

— Не меня одну выучила. Еще троих, всех со своей смены. А учеников она не обязана иметь. И все же с нами возилась. Почему? О стане думала, о том, чтобы работа не страдала.

Да, ученики порой выручали. Пусть не часто, но Литвиненко приходилось обращаться в микрофон к старшему оператору Александре Афанасьевне Кошляк со словами: «Стоп с холодильника». Стан замирал, а она с потемневшими глазами опускалась тут, в кабине на скамью. Эхо войны — не только спрятанные в земле мины, неразорвавшиеся авиабомбы. Это и боли, которые обрушивают на нас старые раны.

…В сорок шестом работала Адель секретарем горкома комсомола в шахтерском городе Дружковке. Однажды утром, проснувшись, поняла, что не в силах подняться с постели, сделать шаг, да какое там — не может пошевелить даже мизинцем. И язык нем. Врачи сказали: это может продолжаться много лет, до последнего смертного мига. Хватит ли сил бороться, не уступить отчаянию?

Ей было, пожалуй, страшнее, чем на фронте. Рецидив контузии, месть старых ран могли сделать то, что не удалось войне, — убить ее.

Здоровые люди недуги и боли представляют абстрактно, отвлеченно, как нечто скверное, но весьма далекое от них. Прикованный к постели человек терзается своей собственной болезнью. Побеждает тот, кто не даст ей заслонить свет жизни. Это с первого дня болезни поняла комсомолка Адель Литвиненко.

Почти два года она боролась с недугом. Нет, я не умаляю роли врачей, которые делали все, что могли. Но они сами сказали, что, не будь девушка столь упорной, сильной духом, болезнь не выпустила бы ее из своих объятий.

Пришлось начинать жить как бы заново. Училась говорить, училась стоять на ногах, ходить. В сорок восьмом выписали. В документах значилось: инвалид первой группы. А через два года она пришла на Макеевский металлургический завод имени С. М. Кирова во второй прокатный цех, на стан «350-1».

…Вынужденная пауза: на стане меняют валки, чтобы катать новый сорт проката. Адель Николаевна присаживается на скамью.

Какую смену она больше любит? Ночную. Работается спокойно и споро. Но главное, пожалуй, не в этом. Отдохнув после ночной смены, она всегда выкраивает больше обычного времени на общественные дела. Товарищи избрали ее в заводской партком, она член Макеевского горкома и Донецкого обкома партии. Особенно много сил отнимают обязанности председателя заводского женсовета и депутата Верховного Совета УССР. Люди идут к ней с самыми разными делами. Приходится заниматься вопросами распределения жилья, изучать причины детской безнадзорности, заботиться о добротной и красивой одежде для прокатчиков и многом другом. Пожалуй, больше всего удовлетворения ей принесли хлопоты о строительстве в Макеевке больницы на 600 коек.

Устает ли она? Не без этого. Но мужчины помогают, часто берут на себя домашние заботы. Мужчины — это супруг Михаил Павлович и сын Женя. У Михаила Павловича работа «деликатная» — ошибаться не рекомендуется: он взрывник. Женя — электрик, работает на одном стане с матерью.

Вернувшись из Москвы, Литвиненко подробно рассказывала в цехе о работе XXIV съезда партии, делегатом которого была. И уже тогда прокатчики решили найти новые пути увеличения выпуска продукции, повышения ее качества. Почти каждый из них хоть раз в жизни предложил изменить что-нибудь на своем рабочем месте. Был такой день и у Литвиненко. На шестом посту стояли два оператора. Она попробовала управлять одна. И на шестом остался один оператор.

Сегодня такие новшества — пройденный этап. Коренные изменения в технологии, организации труда рождаются творчеством большого коллектива. Инженеры, мастера, вальцовщики, возглавляемые начальником цеха Героем Социалистического Труда Леонидом Павловичем Стычинским, в содружестве с учеными применили новый тип валков. Из-под них круглый прокат выходит калиброванным, то есть с точно выдержанным диаметром. Это позволит в несколько раз сократить потери металла при обработке «кругляка» на машиностроительных заводах.

В январе 1972 года макеевские прокатчики призвали металлургов страны осваивать производство экономичных профилей. Первой под письмом подписалась Герой Социалистического Труда Адель Николаевна Литвиненко.

…Стремительно несутся к посту полосы проката. Оператор легко справляется с их потоком. Одетая в брюки и свитер, подчеркивающие ее стройность, она застыла у пульта. На лице — выражение увлеченности, в карих глазах — искорки азарта. По всему видно, какое глубокое удовлетворение дают ей часы вот такой работы.

Адель Николаевна уверена, что если и удалось достичь чего-то в жизни, так это благодаря умным учителям. На фронте таким учителем был для нее политрук Александр Гололобов. Здесь, на заводе, — это и Николай Андреевич Волобуев, работавший начальником второго прокатного цеха, и начальник стана Степан Григорьевич Чучко, и первая ее наставница, оператор Таисия Михайловна Векличева. Они научили ее работать, воспитали преданность делу, которому она служит.

Есть и другой взгляд, взгляд людей, которые рядом с ней трудятся десять, двадцать лет. И считают ее человеком незаурядным. Они хорошо знают: Адель Николаевна, осваивая управление потоком проката, «воспитывала» свой организм. За смену ей приходится несколько тысяч раз передвигать ручки контроллеров. Плюс постоянное напряжение воли, зрения. Ей советовали уйти туда, где спокойней и тише. Она отказывалась, шутила, перефразируя слова Маяковского: «А в рабочей буче, боевой и кипучей, и того лучше». И еще Литвиненко говорила: завод, рабочий коллектив дали ей все. Здесь стала коммунистом, Героем Социалистического Труда. Разве может она оставить место в общем строю!

М. БУЖКЕВИЧ

«Правда», 8 марта 1972 года.

Командир десятого космического

Хорошо помним, как однажды в Звездном городке Юрий Гагарин подвел к нам рослого, крепко сложенного офицера и, улыбнувшись, представил:

— Наша новая сила…

— Притом довольно могучая, — подхватил случившийся рядом Владимир Комаров.

Было это в ту пору, когда Алексей Леонов и Павел Беляев совершили свой выдающийся полет на «Восходе-2» и перед отечественной космонавтикой открылись новые горизонты. Вот почему мы с особым вниманием вглядывались в Георгия Берегового. Ладный облик нового знакомого говорил о его большой физической силе. То, что он смелый, отважный человек, красноречиво подчеркивала Золотая Звезда Героя Советского Союза на офицерской тужурке.

…Сто восемьдесят пять боевых вылетов числится в летной книжке Георгия Берегового. Всю Великую Отечественную войну, начиная с июня 1941 года, он провел на полевых аэродромах Западного, Калининского, Центрального, Степного, Воронежского и 2-го Украинского фронтов. Принимал участие во многих сражениях, определивших победоносный исход борьбы советского народа против гитлеровских захватчиков. Участвовал в освобождении от фашистского гнета Польши, Румынии, Венгрии, Чехословакии. И свой последний боевой вылет, уже будучи командиром эскадрильи штурмовиков, произвел в мае сорок пятого с аэродрома Копчани, что под Брно, громя с воздуха группировку гитлеровских войск, которые еще топтали землю Чехословакии.

Почти четверть века прошло с тех огневых дней. Для Георгия Берегового это были годы творческой работы, непрерывного совершенствования мастерства — и как летчика и как авиационного командира.

Всего две-три недели минуло после победы над гитлеровскими захватчиками, люди еще не пришли в себя от пережитого в суровую пору войны, а комэск Береговой уже направился на учебу. Пока на летно-тактические курсы командного состава. Там авиаторы-фронтовики, делясь друг с другом боевым опытом, знакомились с новыми взглядами на использование авиации, изучали образцы передовой техники. Курсы эти, хотя и были краткосрочными, но все же намного обогатили теоретический багаж летчика, помогли систематизации знаний, пополнили навыки острого тактического мышления.

Когда Георгий Береговой возвратился в родную эскадрилью, некоторые из однополчан уехали домой, вернувшись к мирному труду, а кое-кого перевели в иные части. В полк, флагманским штурманом которого стал Береговой, прибыла летная молодежь, знавшая о войне лишь понаслышке. Молодому пополнению надо было передать фронтовой опыт, и ветераны отдавали этому все силы. Вместе с тем Берегового не покидала мысль о поступлении в Военно-Воздушную академию.

Вскоре была сделана такая попытка. Но она не увенчалась успехом. Трудно сказать, в чем именно оказалась загвоздка — в повышенной ли требовательности экзаменаторов или попросту у Берегового тогда «не хватило пороху», чтобы получить высокий проходной балл. Но как бы там ни было, в число слушателей академии он тогда не попал. Горечь неудачи в какой-то степени рассеялась перспективой новой работы — летчиком-испытателем. Кого из авиаторов не прельщает этот полный риска, но интересный и благородный труд? И Береговой с радостью принял предложение о переходе на летно-испытательную работу.

Новые товарищи по службе быстро приняли его в свою среду. Видимо, сказались самостоятельный летный почерк молодого испытателя и его острое, аналитическое мышление, столь необходимое при создании современной авиационной техники. Наш Воздушный Флот в ту пору начал обновлять самолетный парк невиданными доселе машинами — реактивными, сверхскоростными, сверхвысотными, сверхдальнего радиуса действия. Творческие коллективы, возглавляемые А. И. Микояном, А. С. Яковлевым, П. О. Сухим, А. Н. Туполевым, С. В. Ильюшиным и другими выдающимися конструкторами, настойчиво разрабатывали новые образцы авиационной техники. И прежде чем решался вопрос о внедрении их в серийное производство, каждая машина многократно и всесторонне проверялась ввоздухе.

Это была увлекательная, сложная и в то же время опасная работа. В скольких из сотен выполненных им испытательных полетов складывалась трудная обстановка! Об этих случаях Береговой говорит неохотно, стараясь приуменьшить и свои усилия, вложенные в успешное завершение испытаний, и степень опасности. Но каждый такой случай стоил огромного напряжения.

Однажды, испытывая сверхзвуковой истребитель-перехватчик, Береговой повел его на предельную высоту. Все, казалось бы, хорошо. На планшетке, прикрепленной к ноге летчика, запестрели контрольные цифры показаний приборов и условные обозначения, которыми он фиксировал свои наблюдения за поведением машины. Далеко-далеко внизу виднелась земля, а над головой простиралось лиловатое небо — полет проходил на стратосферных высотах. И вдруг мерный посвист двигателя оборвался, стрелки приборов суматошно забегали по циферблатам, а машину перевернуло и повлекло куда-то в сторону.

Береговой постарался собраться, взять в руки и себя и теряющий управление самолет. Сознание четко фиксировало происходящее: двигатель отказал, пожара нет, машина круто теряет высоту, что-то случилось с системой управления. Значит, пока до земли еще далеко, надо попытаться прекратить беспорядочное падение и приземлить самолет на любой пригодной площадке. Как потом оказалось, критическая обстановка в воздухе создалась из-за недогляда заводских мастеров, монтировавших воздушную систему охлаждения двигателя. Установленная ими дефектная деталь разрушилась, обломком заклинило стабилизатор, и, естественно, самолет почти вышел из подчинения летчику.

Предельными усилиями Береговой сумел, пользуясь бустерным управлением, вырвать машину из, казалось бы, неотвратимого падения. Борьба с аэродинамическими силами длилась все время, пока самолет падал из стратосферы до высоты «стригущего» полета. Земля была совсем близка, когда летчик все же вывел машину в горизонтальный полет, а затем посадил.

С первых полетов на испытания новой авиационной техники Георгий Береговой понял, что этот вид службы требует не только высокого пилотажного мастерства, но и глубоких знаний. Естественно, мысль о необходимости получения высшего образования все более овладевала им. Постепенно выкристаллизовалось решение поступить на заочный факультет Военно-Воздушной академии, которой ныне присвоено имя Ю. А. Гагарина.

Заочная учеба сопряжена со многими трудностями, требует особой выдержки и настойчивости. Береговому приходилось ежедневно, возвратившись с аэродрома, усаживаться за учебники и чертежи, за решение задач по аэродинамике или тактике воздушного боя. И так, несмотря ни на что, несколько лет подряд. И несколько лет подряд — учебные сборы, иные за счет отпуска, для сдачи курсовых экзаменов и зачетов.

Учился Береговой, как и летал, — только на «хорошо» и «отлично». Свое тридцатипятилетие встретил сдачей государственных экзаменов, после чего получил диплом об окончании военной академии.

Прошло еще пять лет сложного, напряженного труда. Сотни взлетов и посадок, сотни часов, проведенных в воздухе наедине с новыми машинами, достоинства и недостатки которых ему, Береговому, следовало познать первым из авиаторов. В 1961 году — «гагаринском» году, рассказывая на страницах «Правды» о своей повседневной работе летчика-испытателя, Георгий Тимофеевич писал так: «Зимнее солнце ослепительно горит на морозных плоскостях истребителя. Эту, еще не видавшую неба, машину мне предстоит впервые провести на высоту. Сажусь в кабину, застегиваю карабины парашютных лямок, надеваю защитные стекла гермошлема.

Все ли расчеты и замыслы конструктора окажутся безупречными? Будет ли машина послушна в воздухе? Ведь на ней впоследствии предстоит летать рядовым летчикам. Она нужна для боя. Конечно, волнуюсь и, чего таить, немного тревожусь. Но тревога эта не расслабляет нервы, силы и внимание, а цементирует, напрягает их. И едва самолет покидает „бетонку“, обретаю ту профессиональную рассудочность, без которой немыслим любой полет.

После первого ознакомительного подъема в воздух иду во второй, третий полет… Кое-что не нравится в поведении машины. Но самолет мне все же по душе. Есть в нем то, ради чего стоит рисковать. И вот после доработки ему дана путевка в небо.

Это был двадцать первый самолет, прошедший через мои руки за время летно-испытательной службы. Значит, конструктор и весь коллектив самолетостроителей потрудились не зря.

Ко мне много приходит писем от молодежи. Юношей влечет романтика высоких дорог. Это отрадно. Но хочется дать молодым друзьям один совет: дорога в небо лежит через знания и упорный труд».

Именно за этот упорный и настойчивый труд, за безукоризненное владение современной авиационной техникой Георгию Береговому в марте шестьдесят первого года было присвоено звание заслуженного летчика-испытателя СССР.

После полета Юрия Гагарина, занимаясь повседневными делами, Береговой нет-нет да и подумывал о космосе. Там происходили события знаменательные: суточный рейс Германа Титова, многодневный групповой полет Андрияна Николаева и Павла Поповича, длительный совместный полет «Востока-5» и «Востока-6» — Валерия Быковского и Валентины Терешковой… За эти два года мысли Берегового все чаще возвращались к космонавтике. Он познакомился с Гагариным и другими космонавтами. У него родились свои идеи, связанные с устройством космических кораблей, управлением ими, о взаимосвязи богатейшей автоматики, которой они оснащены, и действий космонавта. Береговой встретился с академиком С. П. Королевым, и тот живо заинтересовался мыслями испытателя, его желанием предложить отечественной космонавтике свой незаурядный опыт.

— Годы тут не помеха, — рассеял академик сомнения летчика. — В космонавтике, как и всюду в нашей жизни, нужно разумное сочетание молодой энергии с опытом. Не сомневаюсь — вам дело найдется…

Однако и после этого обнадеживающего разговора Георгий Тимофеевич не сразу подал рапорт с просьбой о зачислении в группу космонавтов. Надо было окончательно увериться в своих силах, до конца продумать творческие замыслы. И, пожалуй, решающим толчком тому послужил полет «Восхода» с экипажем в составе Владимира Комарова, Константина Феоктистова и Бориса Егорова. Именно в эти дни у Берегового окончательно сформировалось решение о переходе в группу исследователей просторов Вселенной. Просьба была удовлетворена. И вскоре он приступил к первым тренировкам по новой специальности.

Как ни был уже приучен организм летчика-испытателя к перегрузкам, тренировки по «космической» программе потребовали значительных усилий, в том числе и волевых. Постепенно, шаг за шагом, в строгой последовательности Береговой осваивал центрифугу, сурдокамеру, ротор, теплокамеру, вибростенд и другие агрегаты, с помощью которых человек приобретает качества, необходимые для космического полета. Прыжки с парашютом, полеты «на невесомость», занятия на макетах космических кораблей, все усложняющиеся с каждым разом тренажи «на земле — по-космически» ввели его в общий строй космонавтов.

Когда встал вопрос, кому поручить задание, которое предстояло выполнить на космическом корабле «Союз-3», мнение было единодушным — Георгию Береговому. И вот на весь мир прозвучало сообщение с космодрома о новом полете советского человека в просторы Вселенной. На борту корабля, с огромной скоростью несущегося под звездами вокруг Земли, развернулась большая творческая работа. С высокой орбиты слышится уверенный голос командира корабля:

— На борту — порядок!

Мы знаем: по примеру своих предшественников Георгий Береговой взял в кабину «Союза-3» портрет В. И. Ленина. Космонавт родился в ту пору, когда Ильич был еще жив, когда под водительством своего вождя наш народ, победоносно окончив гражданскую войну, приступал к мирному строительству. Детство и юность Берегового протекали в пионерских отрядах, в комсомоле. Летчик Береговой сражался против гитлеровцев под гвардейским знаменем. На фронте он получил Золотую Звезду Героя и орден Ленина. И вот уже четверть века носит у сердца красную книжечку — знак принадлежности к великой ленинской партии.

С. БОРЗЕНКО, Н. ДЕНИСОВ
«Правда», 27 октября 1968 года.

На линии огня

Знаменитый Ижорский завод… По мощности это уже три довоенных предприятия, вместе взятых, а продукции теперь выпускается в десять раз больше при том же примерно числе работников. Повсюду возвышаются башенные краны, коробки новых корпусов, фундаменты для станков и агрегатов. «Строим два новых ижорских завода», — говорит директор Сергей Александрович Форисенков.

Пять довоенных заводов! А ведь четверть века назад коллективу пришлось начинать сызнова: цехи лежали в развалинах, в поселке из 2 300 домов сохранилось не более трехсот. Свыше 600 фугасных авиабомб, 150 тысяч снарядов обрушили фашисты на ижорцев. Передний край обороны проходил всего в трех километрах отсюда.

Время рубцует раны. О военных событиях напоминают лишь мемориальные памятники и братские могилы погибших. И живут, здравствуют, трудятся на заводе сотни героических защитников города на Неве.

Когда в Ленинграде на торжественном заседании, посвященном 100-летию со дня рождения В. И. Ленина, поднялся на трибуну коренастый седовласый рабочий, зал дружно зааплодировал. Героя Социалистического Труда, бригадира сборщиков Ижорского завода Афанасия Прокопьевича Михалева ленинградцы знают как большого мастера. А. Михалев не только кудесник слесарного дела, но и мужественный воин. Шестнадцатилетним пареньком он геройски сражался с фашистами в составе легендарного Ижорского батальона.

Командир батальона Г. В. Водопьянов возглавляет сейчас один из цехов завода, комиссар Г. Л. Зимин — коммерческий директор завода, комсорг Н. П. Михайлов — заместитель начальника цеха. Да и С. А. Форисенков, тогда молодой инженер, командовал артиллерийским расчетом батальона. Его орудие, установленное у проходной, вело смертельный огонь по врагу. Здесь он получил тяжелую контузию.

…Шел третий месяц войны. Советские войска, оборонявшие Ленинград, были сосредоточены против вражеских полчищ, рвавшихся со стороны Кингисеппа и Луги. В район Колпина просочились фашистские части из-под Новгорода. 28 августа рабочие, приехавшие из Поповки и Тосно, чтобы заступить во вторую смену, привезли ошеломляющее известие: немцы!

Душой подготовки к обороне была заводская партийная организация, возглавляемая парторгом ЦК ВКП(б) на заводе А. И. Семейкиным и секретарем Колпинского райкома В. И. Шевцовым. Руководить боевыми отрядами выделили лучших коммунистов — командиров запаса, инженеров, мастеров.

Поздно вечером, как только стало известно о появлении гитлеровцев, первые рабочие отряды выступили из Колпина и заняли оборонительные рубежи. Одним из них, артиллерийско-пулеметным батальоном, командовал инженер Г. В. Водопьянов.

На заводе продолжалось вооружение добровольцев. На председателя завкома Г. Л. Зимина возложили формирование отряда. «Глубокой ночью на сборный пункт приходили целыми цехами во главе с парторгами», — вспоминает Георгий Леонидович. Под утро отряд под началом председателя райисполкома, кадрового ижорского рабочего А. В. Анисимова присоединился к батальону.

В спецовках, пиджаках, кепках, в брюках навыпуск — стали ижорцы, вооруженные винтовками и пулеметами, на огневую позицию. На рассвете завязался бой…

Одному из авторов этих строк довелось днем 29 августа побывать в Колпине, беседовать с фронтовиками. Общее настроение: выстоять! Ни малейшей растерянности. Люди сознавали: надвигаются грозные события. В цехах шла обычная работа. А у станков и мартенов уже рвались вражеские мины.

Так начались боевые будни ижорцев. Вскоре справа и слева от них оборону заняли воинские подразделения.

К концу сентября Военный совет фронта позаботился о том, чтобы обмундировать рабочих-бойцов, снабжать их наряду с регулярными частями. И все же зарплату они почти год получали на заводе.

Гитлеровцы знали, с кем воюют. Через радиорупоры они вопили: «Хоть вы и надели военную форму, мы все равно считаем вас партизанами. Попадете к нам в лапы, пощады не ждите!»

Девятьсот дней и ночей стояли насмерть рабочие-патриоты у стен родного завода. Не раз пришлось им плечом к плечу с красноармейцами и моряками отражать яростные атаки врага, вплоть до рукопашных схваток.

…Недавно в Ленинграде вышла (и моментально разошлась) книга С. Форисенкова «Заметки хозяйственника». В ней свежо, интересно рассказано о стиле и методах руководства современным крупным предприятием. Начинается она так: «…Нелегкая это задача — рассказать о работе директора. Руковожу, конечно, не один. У нас сильная партийная организация, у меня опытные помощники. Да и каждый рабочий чувствует себя хозяином завода, помогает управлять производством».

Прекрасно сказано, и отнюдь не для красного словца. Всюду, где удалось побывать, мы ощутили на заводе глубокую заинтересованность рабочих в результате коллективного труда. Дух соревнования и товарищества владеет командирами и рядовыми, ветеранами и молодежью.

…Когда мы переступили порог кузнечно-прессового цеха, под ногами дрогнула земля. Это «подал голос» пресс-гигант — один из самых крупных в стране. В его стальных «мышцах» заключена ударная сила в 12 тысяч тонн. И люди здесь под стать: сильные духом, мастерством, высокой сознательностью.

Перед цехом как-то была поставлена нелегкая задача: отковать ротор для турбогенератора мощностью 800 тысяч киловатт. Около года тщательно готовились к выполнению операции, невиданной в практике кузнечного дела. Ни одна нагревательная печь не вмещала заготовку длиною почти в 17 метров.

— Попробуем продолжить подину, нарастив конец печи, — предложил инженер Б. А. Трифонов. Идея пришлась по душе металлургам. Своими руками они преобразили агрегат.

Десять дней кряду в три смены из раскаленной печи под пресс и обратно путешествовал 200-тонный слиток. Десять суток кузнецы, потеряв покой и сон, держали ответственный экзамен. Важно было не только соблюсти размеры заготовки. Во сто крат сложнее проработать ее сердцевину, создать равномерную, плотную структуру металла. Когда служба контроля придирчиво проверила готовую поковку, оценка была единодушной: отлично!

Работать творчески стало здесь правилом. Третий год коллектив удерживает звание цеха высокой культуры, а в канун ленинского юбилея завоевал право называться коммунистическим. Это на Ижорском уже третий цех, удостоенный высокого звания.

…Нас вдвойне привлекал цех электрошлакового и вакуумно-дугового переплава: и производство новейшее, и руководит им уже знакомый читателю инженер Г. В. Водопьянов. Случилось, однако, так, что в тот день Георгий Вениаминович неожиданно заболел (годы дают себя знать) и нашим гидом стал его заместитель. Иван Михайлович Зуев до тонкостей знает сложное хозяйство цеха. Да и все, кто трудится здесь, глубоко разбираются в технологии.

Завод для нового производства готовил и учил свои кадры, отказавшись от услуг монтажных организаций. Люди шли сюда по рекомендации цеховых коллективов, лучшие из лучших. Каждый третий — коммунист.

Мы стоим в удивительно светлом, просторном зале. Как два сказочных богатыря, поднялись в свой двадцатиметровый рост печи, сверкая никелем, эмалями, стеклом. Здесь все приятно глазу: и со вкусом подобранные краски и зелень живых цветов.

— Ко всему руку приложил Георгий Вениаминович, — замечает Зуев. — Порой просто удивляешься, откуда у него столько энергии!

В парткоме нам рассказали: почти все новые цехи, от нулевого цикла и до сдачи под ключ, построены под началом Водопьянова. Вырастет корпус, смонтируют технику, сплотится коллектив, — и он передает налаженное хозяйство, а сам туда, где труднее.

Все острее нужда в машинах и аппаратах, способных надежно работать при колоссальных перегрузках, в условиях высоких и низких температур. Для них нужны предельно чистые и прочные стали. Люди, работающие в цехе, не просто металлурги. Они еще и исследователи, прокладывающие путь в завтра.

В молодом цехе и люди преимущественно молодые. Знакомимся с одним из них, подручным сталевара электрошлаковой печи Юрием Потемкиным. Старательный рабочий, активный комсомолец, недавно вернулся из армии. На заводе сталеваром работал долгое время его отец, Виктор Матвеевич. Юрий гордится тем, что отец с первого дня воевал в Ижорском батальоне, командовал орудием, батареей, артиллерийско-пулеметной ротой. Награжден орденом Отечественной войны. Хороший, храбрый командир. Сейчас на пенсии. Эти подробности мы узнали уже у Водопьянова.

Чудесных людей, героев войны и труда, на заводе множество. Но один из них произвел особенно яркое впечатление.

Константин Михайлович Бахвалов — живая история предприятия. Еще полыхала гражданская война, когда Костя Бахвалов начал постигать азы слесарного дела в заводской школе ФЗУ. А десять лет спустя смышленый паренек уже монтировал и пускал в Макеевке первый отечественный блюминг ижорского производства.

С той поры ко всем свершениям заводского коллектива причастен этот человек редкостного рабочего таланта. Ездил во многие города, а затем и государства монтировать ижорскую технику. Совсем недавно с его участием пущен стан «600» в Коммунарске. Он опробовал в Заполярье и в Болгарии первые заводские экскаваторы, отлаживал прессы с маркой «ИЗ» на предприятиях Венгрии.

По утрам идут на Ижорский двое его сыновей — Сергей и Юрий. Оба инженеры. А у Бахвалова-старшего — дорога дальняя. Едет за Нарвскую заставу на Кировский завод. Здесь Константин Михайлович — тоже свой, очень нужный человек: он руководит монтажом скоростного прокатного стана «350».

В выходной день любит Константин Михайлович с внуками пройтись по Колпину. Непременно постоит у доски героев, обнажив седую голову. Вспомнит погибших друзей, братьев своих, Леонида и Виктора, тоже коренных ижорцев, отдавших жизнь за город Ленина.

…Молодежи Ижорского завода есть «делать жизнь с кого». Из поколения в поколение здесь растут и мужают люди с характером твердым, как та сталь, что плавят и куют их рабочие руки.

Ижорцы и сегодня — на переднем крае, на линии огня.

А. БЛАТИН, Ю. ЗАХАРОВ
«Правда», 10 мая 1970 года.

Герои всегда герои

Бывший сотрудник газеты «Воин Родины» 150-й стрелковой дивизии, штурмовавшей плечом к плечу с другими частями рейхстаг, Н. Шатилов рассказывает о послевоенных судьбах некоторых своих однополчан — участников этих боев.

Богатырь
Сначала за окном послышался скрип снега, затем кто-то тяжело постучался. Я открыл дверь и увидел инженера из соседнего города — Чухнина.

— Алексея не стало, — сказал он.

Чухнина со мною связывал только он, Алексей Берест.

— Как не стало?

— Вот. — И инженер протянул телеграмму.

Много подвигов на войне совершил Алексей Берест. При штурме рейхстага шел с передовой ротой.

А на другой день, 1 мая, когда гитлеровцы были загнаны в подземные убежища, фашистский комендант рейхстага запросился на переговоры. Алексей Берест — заместитель комбата по политчасти, хотя и был по званию лейтенантом, но собой представительный, богатырски сложенный — вызвался пойти парламентером.

Ему дали новую фуражку, на плечи набросили плащ-накидку, и с комбатом — капитаном Степаном Неустроевым и переводчиком Ваней Прыгуновым отправился он в подземные глубины.

— За нами вся Россия, — сказал он эсэсовцу. — Если не сдадитесь, уничтожим всех.

Около часа молчал рейхстаг. Твердо шли обратно, а в спины нацелились сотни стволов автоматов. И едва поднялись наверх, снова все загремело. Откуда-то напирали эсэсовцы. Берест расстреливал их из двух пистолетов, а когда вышли патроны, гранатами стал разить врагов. Его, раненного в ногу, подхватили солдаты, занесли в комнату, перевязали, и замполит снова вступил в бой.

И вот теперь…

— Шел он вдоль железной дороги и вдруг между рельсами увидел пятилетнюю девочку, — рассказал Чухнин. — А тут и электричка. Алеша девочку спас, а сам погиб…

Да, иначе Берест и не мог поступить.

Шахтерская слава
Сколько уж лет работал на шахте Кирилл Середа, но вряд ли кто знал, что он герой штурма рейхстага. Он подвигами не хвастался.

А ведь Середе едва восемнадцать исполнилось, как стал бывалым воином. При штурме рейхстага своим пулеметом он отсек вражеские расчеты от зенитных орудий, которые стояли напротив дома Гиммлера и мешали продвигаться к рейхстагу. И в рейхстаге сдерживал натиск сотен головорезов. Даже когда эсэсовцы заняли один из залов и стрелять с открытой позиции было невозможно, Кирюша пробил стену и неожиданно для врага повел огонь.

Обгорелый, черный вышел он из рейхстага. Помню, сквозь хмарь пробивалось солнце и вокруг стояла тишина. Непривычная тишина.

— Что, разве уже и конец? — спросил Кирилл командира и увидел тысячи людей, салютовавших победе.

Таким я запомнил Кирюшу и не знал, что он работает проходчиком на шахте. Когда встретились, он засмеялся:

— На передовой линии уголек рубаем.

И словно бы невзначай расстегнул пальто. На груди — значки шахтерской славы…

Вскоре он пошел учиться и сейчас работает мастером взрывных работ.

— Трудно?

— Всякое бывает…

На фронте Середа был ранен в руку. Я не решался спросить, как он мог работать проходчиком, да и теперь взрывником. Кирюша однажды сам сказал:

— Знаешь Алексея Маресьева? Вот то-то…

Я смотрю на него и снова вижу пулемет и дым, слышу грохот, и рядом — мальчишка, круглолицый, румяный. Он мало изменился, труд делает его и молодым и сильным…

Из одной державы
Когда в наш город пригласили героев штурма рейхстага, этот смуглый человек в суконном запыленном костюме и простенькой ситцевой рубашке приехал позже других.

— Николай Бык, — отрекомендовался он, и я сразу вспомнил все, что знал об отважном солдате.

Полки готовились к штурму рейхстага. Надо было пробежать Королевской площадью под лобовым огнем врага, чтобы ворваться в здание. Страшно трудные оставались метры, площадь походила на кипящий огненный котел. В это время в полуподвал дома пришел политотделец капитан Матвеев:

— Как, братцы, дела, будем идти на рейхстаг?

— Разрешите пойти первым, — попросился худощавый солдат.

— Первых приветствуем, — отозвался капитан, доставая из планшета блокнот. — Как фамилия-то?

— Бык, товарищ капитан. Рядовой Николай Бык.

— Пиши и меня — Иван Прыгунов.

— И Ивана Богданова…

— А я — Руднев Василий.

Николай Бык тогда действительно первым выбросился из полуподвала, ступил на площадь, словно на огненную землю. Он и бежал и полз, на ходу из автомата расстреливая гитлеровцев. Первым достиг полуподвала рейхстага, вступил врукопашную.

И вот он передо мною.

— Скорей во Дворец культуры, вероятно, уже опаздываем, — торопил я гостя.

Дорогой расспросил Быка о его жизни.

— Живу в колхозе, — скромно поведал он, — руковожу бригадой, строим дороги.

Во Дворце культуры он встретился с Мелитоном Кантария. Друзья обнялись, а после встречи куда-то исчезли.

— Николаю рулетку искали, — пояснил позже Кантария, — он же дороги строит. — И, лукаво подмигнув, продолжал: — Я тоже и бетонщик, и плотник, и арматурщик. Николай видел, какую железобетонную стену отгрохал, город от моря укрыл.

— И тут у вас, выходит, общие интересы?

— А как же, из одной державы-то, — подхватил Николай Степанович Бык.

Наманган
С волнением жду этих писем. Далекий город стал родным и близким. Хоть и побывал в нем только зимой, но все равно ощутил его красоту.

— Наманган, — объявила стюардесса, — город крупнейшей шелкопрядильной фабрики, центр хлопководства.

Сколько здесь мы повстречали прекрасных людей, и прежде всего героя штурма рейхстага Каримджана Исакова! Это он, парторг батальона, смело шел с солдатами на рейхстаг. Это он схватился с гитлеровцами и в самом рейхстаге, помогал командиру батальона капитану Василию Давыдову удерживать правое крыло здания, зажать эсэсовцев в подвале.

О нем, Каримджане Исакове, тогда в дивизии говорили как о герое — славном сыне узбекского народа. А сколько штурмовало рейхстаг туркмен, киргизов, татар, чувашей, казахов! Многие из них плохо знали русский язык.

— Я владею всеми среднеазиатскими языками, — сказал тогда Каримджан Исаков. — Поведу людей!

Личный пример смелости и отваги парторга батальона воодушевил десятки земляков. Они сражались героически — комсорг батальона Хакимжан Мамедов, командиры взводов Рахимжан Кошкарбаев и Беганч Атаев, многие другие.

И вот после скольких лет снова встретились с Исаковым. Он — в военной форме.

— Тружусь в военкомате, готовлю молодежь для армии.

Командир роты лейтенант Петр Греченко, сержант Михаил Егоров и другие обнимают Каримджана. А он, как один из хозяев своей солнечной земли, показывает нам селения, сады, арыки.

Полмесяца мы гостили в этом чудесном краю. Теперь идут письма из Намангана.

«Пиши, дорогой, пиши скорей, — тороплю Каримджана. — Пиши, что нового у вас…»

Врачи
Я встретил их в Москве. Они отмечали юбилейную дату Победы вместе с другими ветеранами дивизии, штурмовавшей рейхстаг. Неужели эта стройная, красивая женщина и есть та худенькая девушка Рая, которая была врачом в дивизии? С доктором Иваном Филипповичем Матюшиным она без устали оперировала раненых.

— Где же ты сейчас? — спрашиваю фронтовичку.

— На Сахалине. Вот уже двадцать лет.

В суровом краю, с рыбаками, охотниками, лесорубами. Как и на войне, она живет рядом с тревогой, торопится на помощь людям.

— А вы, товарищ капитан? — спрашиваю Матюшина.

— В Горьком.

— Врачуете?

— Иван Филиппович — ректор медицинского института, — отвечает за него Рая.

Невысокий, крепкий и плечистый, он по-прежнему выглядит молодо.

— Хочется встретиться со всеми, — говорит Матюшин. — И как хочется, чтобы никогда не было войны, чтобы не знали люди ни горя, ни слез…

Н. ШАТИЛОВ
«Правда», 30 апреля 1972 года.

Немного о поэзии

О многом думается и многое вспоминается, когда сидишь в зале заседаний XXIV съезда и слушаешь людей, говорящих с его трибуны. Людей хороших и разных — Маяковский когда-то сказал эти слова про поэтов, а хочется отнести их ко всем людям. Тем более, что дух поэзии родствен тому делу социализма, о котором говорят с трибуны съезда его делегаты.

Когда человек думает только о себе, о собственном благе, о собственном кармане, о собственных удобствах, о собственном спокойствии, он может говорить обо всем этом любыми самыми красивыми словами, но истинной поэзии в этих заботах о самом себе нет места. Истинная поэзия появляется в мыслях, в словах и в делах тогда, когда человек принимает в свою душу и берет на свои плечи заботу о других людях, об их надеждах, об их счастье и об их благополучии.

И вот именно этой истинно человеческой поэзии, связанной с самым добрым и высоким, что есть в душе человека, — с его заботой не о самом себе, а о других людях, то есть в конечном счете — об обществе, — этой поэзии очень много в речах тех, кто выступает на съезде.

И я бы добавил: чем прямей и деловитей говорят люди, чем откровенней идет речь о необходимых нашему обществу земных, практических делах, тем больше в этом поэзии.

Бегущие над головой облака тоже не лишены поэзии. Но вросшая корнями в землю береза почему-то гораздо больше говорит нашей душе; ее крона уходит в небо, над ее зеленой листвой бегут облака, а корни — в земле. И в этом есть что-то глубоко родственное самому человеку, про которого, говоря о его силе, о его прочности и постоянстве, мы часто употребляем такое выражение: это человек с корнями.

Вот такие люди, с корнями, глубоко уходящими в их родную землю, и при этом умеющие глядеть высоко в небо и далеко в будущее, способные в заботах о своей стране не забывать о нуждах и бедах человечества, и представляют ту истинную поэзию жизни, которой движется вся духовная жизнь общества, в том числе и искусство.

Искусство должно быть правдивым и безбоязненным, оно не вправе проходить ни мимо житейских забот, ни мимо несовершенств жизни и людского бытия, но если в сердцевине искусства нет любви к человеку и веры в его добрую силу, оно бесплодно.

И слушая речи многих делегатов, разговаривая со многими из собравшихся на съезд хороших и разных людей, я не раз думал о том, как плодотворна для искусства та вера в человека, в его силу, в его способность свершить задуманное, которая живет в атмосфере съезда.

Я слушал речь доярки Клавдии Лазаревны Смирновой, которая, коротко сказав о себе, что была во время войны пулеметчицей, сразу после этого заговорила о своей многострадальной Орловщине, о своем родном крае, который за войну, как она выразилась, «превратился в пепелище, ушел в землю…»

Вернулась с войны пулеметчица и стала вместе с односельчанами поднимать из пепла свое «ушедшее в землю» село. И подняла и сказала на съезде о том, как это сделала. А за этим — целая жизнь, большая, многотрудная, вызывающая чувство сердечного уважения к этой женщине у слушающих ее людей, хорошо знающих и почем фунт лиха, и что такое быть пулеметчицей на войне, и что такое поднимать после этого из праха трижды перепаханное войною родное село.

Не удивительно, что когда Клавдия Лазаревна Смирнова услышала слова Леонида Ильича Брежнева о фронтовиках, о том, что после колоссального напряжения военных лет им и отдохнуть не пришлось, что они снова оказались на фронте — на фронте труда, то эти слова глубоко тронули ее душу. Ведь, в сущности, эти слова — напоминание о самом трудном и высоком в жизни человека — о его готовности, совершив подвиг, не почить на лаврах, не просить себе отдыха, а сразу пойти на новый, не менее трудный подвиг, также требующий отдачи всех физических и душевных сил — и не на день, не на два, а на долгие годы…

Много было написано стихов о фронтовиках в 45-м году, сразу после Победы. Но, может быть, самое зрелое, самое, если можно так выразиться, «впередсмотрящее» стихотворение написал тогда Михаил Луконин, назвав его «Пришедшим с войны».

Нам не отдыха надо
И не тишины.
Не ласкайте нас званьем:
«Участник войны»!
Нам — трудом обновить
       ордена и почет!
Жажда трудной работы
       нам ладони сечет.
Я вспоминал эти строки, слушая, как говорила с трибуны съезда о себе, о своих товарищах, о своем колхозе, о своих планах на будущее скромная и сильная русская женщина. Сильная — и всем опытом трудно, честно и красиво прожитой жизни, и основанной на этом жизненном опыте верой в будущее, в своих товарищей, в свою партию, в свою страну.

Константин СИМОНОВ
«Правда», 7 апреля 1971 года.

Письма

Звезды Славы
Много лет я изучаю материалы о ратных подвигах полных кавалеров ордена Славы. Мне хочется рассказать о троих из них — тех, кто за отличие на трудовом фронте удостоен звания Героя Социалистического Труда. Это бригадир разметчиков Смелянского машиностроительного завода на Черкасщине М. К. Величко, председатель колхоза «Заветы Ильича» в Еврейской автономной области В. И. Пеллер и бурильщик-нефтяник из Башкирии X. А. Султанов.

Все трое были делегатами XXIV съезда КПСС. Они с особым волнением восприняли сердечные слова Л. И. Брежнева: «Говоря о славной Советской Армии, нельзя не сказать доброго слова о наших фронтовиках, о тех солдатах и командирах, которые в годы Великой Отечественной войны отстояли свободу нашей Родины. После колоссального напряжения военных лет им и отдохнуть не пришлось: фронтовики снова оказались на фронте — на фронте труда».

Кратко поведаю, как стали три советских патриота кавалерами трех орденов Славы.

…19-летнего солдата Максима Величко война застала на юго-западной границе. Первые тяжелые бои, первый суровый опыт. Когда советские войска перешли в наступление, он был уже опытным артиллеристом-разведчиком. Максим принимал участие в освобождении Северного Кавказа, Донбасса, форсировал Днепр. В 1944 году сержант М. Величко вступил в партию.

«Находясь в боевых порядках пехоты, отлично организовал разведку переднего края противника и его огневых средств… с 15 по 21 мая 1944 года участвовал в отражении контратак гитлеровцев, корректировал огонь батареи, уничтожил две пулеметные точки, подавил минометную батарею. Из личного оружия уничтожил 12 фашистов». Так написано в наградном листе, когда представляли сержанта Величко к ордену Славы 3-й степени. Последующими орденами Славы Максим Величко награжден в 1945 году за боевые дела при освобождении Польши.

…Нелегкую должность занимал на фронте Владимир Пеллер. Был старшиной стрелковой роты, бесперебойно обеспечивал бойцов питанием и боеприпасами. А когда нужно было, шел в атаку.

Произошло это в районе Идрицы весной 1944 года. На высотке у деревни Гора находился вражеский дзот. Его огонь мог сорвать наступление батальона. Об этом и услышал Пеллер от командира роты, когда доставил в окопы ужин и боеприпасы.

— Поручите мне уничтожить дзот, — обратился старшина к ротному.

Получив согласие, Пеллер подобрал добровольцев и скрылся в ночи. А вскоре раздалось несколько взрывов. Утром дзот уже не мешал наступающему батальону.

За этот подвиг Владимиру Пеллеру вручили орден Славы 3-й степени.

…Хатмулла Султанов на фронт попал, когда наша армия громила врага за рубежом родной земли. Был Султанов помощником командира взвода противотанковых ружей. И во время каждой операции попадал в самое пекло. Расскажу об одном бое.

Апрель 1945 года. Наши войска подходили к Берлину. Стрелковый полк завязал бой за населенный пункт Альт-Ухебанд. Враг упорно сопротивлялся. Путь батальону преградил огонь крупнокалиберного пулемета, бившего из двухэтажного дома. Роты залегли. Выручила смекалка Султанова. Поскольку подобраться к дому с длинным противотанковым ружьем было сложно, он рывком пересек открытый участок и трофейным фауст-патроном с близкой дистанции ударил по амбразуре. Вражеский расчет погиб. Султанов проник в подвал и, услышав за дверью стрельбу другого пулемета, ногой распахнул ее:

— Хенде хох!

Гитлеровцы подняли руки.

Уважаемая редакция! Думается, читателям интересно будет знать о трудовых делах этих ветеранов войны. Расскажите об этом в «Правде».

И. РОЩИН, полковник запаса.
г. Москва.

«Правда», 8 мая 1971 года.

Редакция, выполняя просьбу читателя, попросила товарищей с мест побывать у героев, рассказать об их дальнейшей судьбе. И вот три сообщения:

Из армии, точнее, из госпиталя, Максим Константинович Величко вернулся в августе 1945 года. Еще плохо слушалась перебитая рука, ныли по ночам раны. Но уже на следующий день он оказался на заводе, с которого ушел на фронт. Пока не зажила рука, работал сторожем. А потом вернулся к любимому делу разметчика.

Вместе с сотнями вчерашних фронтовиков восстанавливал он родной завод, реконструировал его.

В г. Смеле был детский дом. Дети Максима Константиновича Галя, Надя и Саша подружились с детдомовцами, особенно с Галей Отрошкиной и Петей Середан. Те стали бывать в гостях, привязались к семье Величко. А когда детдом переехал в другое место, Максим Константинович и его жена Мария Григорьевна взяли Галю и Петю на воспитание. Пятеро детей выросли хорошими, трудолюбивыми людьми.

У нас плечом к плечу с молодыми рабочими трудятся ветераны войны, — говорит Максим Величко. — Они задают тон в цехах. Танкист Владимир Доброноженко стал первоклассным фрезеровщиком. Артиллерист Михаил Строчеус — начальником кислородной станции. Пехотинец Петр Бесараб руководит передовой бригадой слесарей-сборщиков. Бывший командир взвода Николай Заворотний ныне контролер, строгий приемщик продукции… Бригада Величко — одна из лучших на заводе.

И. ГОЛУБНИЧИЙ
г. Смела, Черкасской области.

«Правда», 8 мая 1971 года.

Война оторвала его от любимого крестьянского труда. После фронта он снова вернулся к нему, трудному, сложному. Сейчас на Дальнем Востоке редко кто не слышал о колхозе «Заветы Ильича». Хозяйство славится отменными урожаями кукурузы, картофеля, овощей. Сюда едут перенимать опыт животноводы, механизаторы.

В колхозе люди живут зажиточно. За последние годы здесь построено более ста домов. В каждом селе — школа, клуб, магазины. Над домами — телевизионные антенны. Колхоз имеет своих стипендиатов в институтах и техникумах. Недавно в колхозе состоялась выставка местных художников-любителей.

Много труда, инициативы, организаторского таланта отдает колхозу его председатель Владимир Израйлевич Пеллер. Однажды весной надвигалась угроза засухи. Пеллер не стал ждать милости от природы, организовал полив полей. В тот год колхоз получил два миллиона рублей дохода.

На центральной улице Валдгейма — самого большого из четырех сел колхоза — стоит обелиск. На светлом камне высечены имена тех, кто погиб на фронтах за привольные сады над Амуром, за спелые колосья нивы, за радость детей и внуков.

Проезжая мимо монумента, Пеллер обычно просит шофера остановиться. Председатель колхоза выходит из машины, снимает фуражку и стоит в долгом молчании.

Солдат — всегда солдат!

В. ПАНМАН
г. Биробиджан.

«Правда», 8 мая 1971 года.

Вот что рассказал прославленный солдат и труженик Хатмулла Асылгареевич Султанов:

— С войны пришел — у нашего села Кандры большую нефть открыли. И я поступил в буровую бригаду. Трудно приходилось — опыта-то нет: на фронт ушел мальчишкой. Выручало солдатское братство. Старшие фронтовики помогали советом, добрым словом.

Теперь у нас мощная буровая техника. Прекрасные возможности. На работу добираемся вертолетами. Ведь рабочая площадка — чуть ли не вся Башкирия. Недавно я принял бригаду. Это большой коллектив бурильщиков, дизелистов, электриков. Живем и трудимся дружно.

Встречаясь с ветеранами боев Ахметом Вильдановым, Гиндуллой Хайруллиным, Амирьяном Латыповым, Мурзагитом Хабировым, вспоминаем о былых сражениях, говорим о делах сегодняшних. Мы, фронтовики, стараемся быть достойными памяти героев, не вернувшихся с войны. За делами друг друга следим ревностно. Учимся, соревнуемся.

Главное в человеке — честное и добросовестное служение делу, ратному или мирному. Этому учу я и шестерых своих детей. Сегодня в нашей семье особая радость: прислал письмо старший сын Талгат. Он служит в рядах Советской Армии, отличник боевой и политической подготовки. На днях сын возвращается домой, хочет тоже стать нефтяником.

А. ПЛАТОШКИН
г. Уфа.

«Правда», 8 мая 1971 года.

После опубликования материалов «Звезды Славы» редакция получила немало писем.

«Я прочитал в „Правде“ о трех товарищах — полных кавалерах ордена Славы и Героях Социалистического Труда, — писал из Новосибирска Е. Колесниченко. — Есть ли еще такие герои войны и труда? Расскажите о них».

Редакция продолжила поиск. И выяснилось.

Таких же высоких наград удостоились еще двое. Об одном из них — сельском механизаторе Михаиле Саввиче Яровом — рассказал в письме в редакцию инструктор Боровского райкома партии Кустанайской области А. П. Вовк.

Пять лет они вместе работали в Борковском совхозе. Приехали сюда из Винницкой области ранней весной 1954 года по путевкам комсомола осваивать целинные земли. За четыре жатвы восьмой пятилетки комбайнер Михаил Яровой намолотил без малого 33 тысячи центнеров хлеба. А в прошлом году стал выращивать кукурузу. За Михаилом Саввичем закрепили 115 гектаров посевов этой культуры. Но случилось так, что ему пришлось убирать урожай с площади вдвое большей, чем эта. И Яровой успешно справился с такой, казалось, непосильной нагрузкой.

В нынешнем году Михаилу Саввичу вручили Золотую медаль «Серп и Молот» и орден Ленина — знаки Героя Социалистического Труда. Эти награды засияли на его груди рядом с тремя орденами Славы, которые молодой солдат заслужил всего за год войны. Это был год сплошь походный, огневой. Со своим 285-м гвардейским стрелковым полком прошел Михаил пол-Европы, закончив ратный путь в освобожденной Советской Армией Австрии. Там и награжден орденом Славы 1-й степени.

«18 апреля 1945 года, — сказано в его наградном листе, — в боях за село Альт-Ахтенвард противник подтянул свежие силы пехоты и танков, контратаковал наши подразделения. Яровой подпустил пехоту врага на 100 метров и открыл огонь, уничтожив 28 гитлеровцев, обратив остальных в бегство».

После демобилизации из армии сержант Яровой возвратился в родное украинское село Садкы, освоил профессию тракториста и комбайнера.

Другой герой — из Тульской области. Это Сергей Васильевич Федоров, который вернулся с войны в родное село Павловку, что неподалеку от города Богородицка, также с тремя орденами Славы.

— Сергей Васильевич семнадцать лет руководил у нас колхозом имени Кирова, — рассказывает инструктор Богородицкого горкома партии И. В. Климов. — Время было тяжелое: только война кончилась, почти все надо было начинать заново. Председатель-фронтовик не жалел сил. Под его руководством хозяйство на глазах росло, крепло. Вот уже много лет урожай зерновых в этом колхозе на треть больше, чем средний по району. За большие успехи, достигнутые колхозом, кавалер трех орденов Славы Сергей Васильевич Федоров в 1957 году был удостоен звания Героя Социалистического Труда.

Солдат Федоров принял боевое крещение летом 1942 года на Смоленщине, а закончил войну в Чехословакии сержантом, командиром взвода полковой разведки 13-й кавалерийской дивизии. Захват «языков», лихие налеты в стан врага — это и была егофронтовая «специальность».

— К сожалению, Сергея Васильевича уже нет среди нас, — продолжал беседу И. В. Климов. — Два года назад герой войны и труда умер. После него колхоз возглавил его брат, Николай Васильевич.

О нем стоит рассказать особо. Перед войной Николай Федоров подростком уехал в Москву, работал токарем. Потом трудился на эвакуированных заводах в Омске, Сарапуле. Последние годы — старший мастер на одном из харьковских предприятий. Вроде бы от земли оторвался навсегда. Но вот умер брат, и земляки сказали Николаю Васильевичу: «Как хочешь решай, но мы просим тебя принять колхоз». И он согласился. Колхозники не ошиблись в выборе: Николай Васильевич с честью продолжает дело брата.

Фронтовик оставил о себе добрую память. Она живет в сердцах и делах земляков. В Павловке скоро будет установлен бюст знатного земляка. В городском музее висит портрет героя, описаны его ратные и трудовые дела.

…2 456 воинов награждены орденами Славы всех трех степеней. Многие из них и по сей день находятся на переднем крае фронта трудового.

Б. КОТЕЛЬНИКОВ
«Правда», 18 декабря 1971 года.

А вскоре в «Правде» появилось еще одно продолжение рассказа о героях.

Перед нами три наградных листа на гвардии сержанта 263-го гвардейского стрелкового полка Анатолия Алексеевича Мартыненко. Во время боев за освобождение Венгрии ему довелось участвовать в дерзком танковом десанте, который прорвался в фашистский тыл. Через месяц Мартыненко, отправившись в стан врага, подкрался к дому, забросал гранатами, уничтожив станковый пулемет и одиннадцать фашистов. В начале 1945 года, снова оказавшись в разведке, А. Мартыненко подполз к вражеской траншее и с криком «ура» первым ворвался в нее. В рукопашном бою он уничтожил трех гитлеровцев. А товарищи тем временем схватили «языка», который сообщил нашему командованию ценные сведения. За эти подвиги А. А. Мартыненко награжден тремя орденами Славы.

Закончилась война. Вернулся солдат в родной Харцызск, что под Донецком. И сразу же — на сталепроволочно-канатный завод. И по сей день трудится бригадиром второго агрегата горячего оцинкования. Два года назад А. А. Мартыненко вручили орден Ленина и «Золотую Звезду» Героя Социалистического Труда — за выдающиеся успехи по выполнению заданий восьмой пятилетки.

Героем Социалистического Труда стал и полный кавалер орденов Славы Павел Андреевич Литвиненко.

«Командир орудия гвардии сержант Литвиненко Павел Андреевич, — читаем в наградном листе, подписанном прославленным полководцем В. И. Чуйковым, — за боевые отличия на фронтах Отечественной войны награжден двумя орденами Славы. При штурме Берлина он еще раз показал образец смелого, дерзкого и хладнокровного артиллериста». П. А. Литвиненко был удостоен ордена Славы 1-й степени.

После войны Павел Литвиненко — токарь на Тульском комбайновом заводе. Сейчас он заместитель начальника механического цеха.

Из когорты, полных кавалеров орденов Славы и Василий Тимофеевич Христенко — первый секретарь Шипуновского райкома КПСС Алтайского края. Девять лет возглавляет он партийную организацию района, был делегатом XXIV съезда КПСС. В тяжелом для сельского хозяйства 1972 году хлеборобы Шипуновского района, возглавляемые коммунистами, продали государству 240 тысяч тонн хлеба вместо 128 тысяч тонн по плану. Большого успеха добились и животноводы. За это многие труженики района удостоены высоких правительственных наград, а секретарю райкома партии В. Т. Христенко присвоено звание Героя Социалистического Труда.

В войну он был командиром бронетранспортера. Не раз довелось Христенко участвовать на своей боевой машине в рискованной разведке, в дерзких атаках. За это он и был удостоен орденов Славы.

К. ПРОХАЦКИЙ
«Правда», 10 мая 1973 года.

Честь моряка
Со слезами безысходного горя мы, черноморцы, оставляли свой родной Севастополь и уходили с решимостью бить врага до конца. Мы мстили ему в Керчи, Новороссийске, на «Малой земле», топили его корабли, дерзко налетали на его тылы.

Фашистские стервятники долго охотились за нашим краснознаменным быстроходным тральщиком «Мина». Свыше 80 самолетов атаковали маленький корабль. Но, израненный, отважный, без мачт, без полубака, с гордо развевающимся советским флагом, возвращался он к родным берегам. На тральщике служили матросы 1917 года рождения — ровесники Октября. Они работали без сна, латая раны своего корабля, и снова шли в бой.

Помнится, однажды перед боем на собрании я выступил — это было мое первое выступление в жизни. А вдохновил меня выступить наш близкий друг и наставник комиссар корабля Воронцов. Очень волнуясь от нахлынувших чувств, я сказал: «Товарищи, мы моряки-черноморцы, нам выпала честь… Поклянемся, что никогда и нигде не отступим!..» Я не смог высказать всего, что хотел, но моряки поняли, и все мне аплодировали.

Потом были жестокие бои, были потери дорогих сердцу друзей и были слезы радости, когда мы вступили на землю родного Севастополя…

Все послевоенные годы я твердо шел по верному курсу. Завод наш заканчивает год очень хорошо, себестоимость приборов снизилась, производительность выросла. Есть в этом и моя доля. Меня недавно наградили еще одним орденом — «Знак Почета». Получая награду за труд, я был счастлив, что держу свою краснофлотскую клятву.

Г. КРАВЧЕНКО, бригадир бригады коммунистического труда завода электроизмерительных приборов.
г. Витебск.

«Правда», 31 декабря 1966 года.

Подруги
1945 год, чехословацкий город Моравско-Острава. Закончилась война, и три подруги — Анна Чекрыгина, Вера Сафронова, Нина Муравецкая — сфотографировались на память.

А вот другой снимок, сделан он на племптицезаводе. Отсюда три подруги уходили на фронт, сюда вернулись после войны, здесь теперь по-прежнему живут и работают. И стоят они перед нами в прежнем порядке, слева направо: Анна Чекрыгина, Вера Сафронова, Нина Муравецкая.

Конечно, время берет свое. Но не зря прожиты годы. Об этом говорит и взволнованное, написанное чеканным военным слогом постановление общего собрания:

«В честь 50-летия Великого Октября и отмечая самоотверженное служение Родине на мирном поприще и на фронтах Великой Отечественной войны, а также восхищаясь многолетней верной дружбой трех подруг — Веры Степановны Сафроновой, Нины Трофимовны Муравецкой и Анны Филипповны Чекрыгиной, присвоить им звание почетных работниц Новооскольского племптицезавода».

Перечитываю: «…восхищаясь многолетней верной дружбой…». Когда она складывалась, как крепла?

— Дружим мы, — рассказывает В. Сафронова, — с тех пор, как стали здесь птичницами, — с 1933 года. В самом начале войны мы, три комсомолки, поступили на курсы сандружинниц в Новом Осколе, а через несколько месяцев ушли добровольно на фронт.

— Наша воинская часть, — говорит Н. Муравецкая, — называлась эвакоприемником № 105. Сколько раз попадали под огонь, под бомбежки! И прямо тут же готовили раненых к операциям. А если была кровь нужна, мы становились донорами. В Сталинграде в декабре 1942 года, в самый разгар боев, Вера, Аня и я вступили в партию. Только получили кандидатские карточки — и сразу испытание. Фашистский снаряд попал в пароход, вывозивший раненых. Мы на лодки — спасать. Многие уже в воде, стараются плыть, а тут огонь из минометов. В тот день мы спасли сотни раненых. Их удалось вывезти к железной дороге.

Немало еще испытаний досталось фронтовым подругам. В Крыму, Карпатах, на польской земле они не раз смотрели смерти в лицо. После войны вернулись в родной Новый Оскол:

— Мы явились в райком партии, думали, теперь пошлют нас работать в больницу. А секретарь райкома пожал руки, поздравил и говорит: «Очень кстати вы, девушки, вернулись: направляем вас на прежнее место — снова будете птичницами…»

Хозяйство было разграблено, сожжено. Гитлеровцы приходили на фермы с топорами, и теперь двор был забит белым пухом. Птичницы начинали все заново, порой сутками не спали, как на фронте.

Сейчас центральная усадьба радует двухэтажными жилыми домами. В строительных лесах — будущий клуб. За ветвистыми вербами — ряды широкогабаритных птичников. Государству уже продано в нынешнем году около восьми миллионов яиц; чистой прибыли получено 570 тысяч рублей. Есть во всем этом и доля труда наших неразлучных подруг. Они ударницы коммунистического труда.

Вера Степановна Сафронова окончила зоотехнический техникум. В прошлом году ее бригада получила от курицы-несушки по 186 яиц, а сейчас работает еще лучше. Бригадиру В. С. Сафроновой присвоено звание Героя Социалистического Труда, она была делегатом XXIII съезда партии.

Нина Трофимовна Муравецкая — лучший бригадир батарейного цеха, член завкома профсоюза. Самая старшая по возрасту — Анна Филипповна Чекрыгина. Ей подруги не так давно помогли освоить выращивание уток. А теперь Чекрыгина уже заслужила право на пенсию. У нее большая семья. Вместе с мужем, с которым познакомилась в воинской части, она воспитала пятерых сыновей. Два старших — Валентин и Сергей — служат в рядах Советской Армии, Виктор работает токарем, Борис — каменщиком, а Саша еще пионер.

У Нины Трофимовны муж — слесарь племптицезавода. Этим летом они с мужем побывали во многих местах, через которые проходили фронтовые дороги трех подруг. Четверть века назад девушки видели опаленный боями Джанкой, тяжелораненых воинов, палатки эвакоприемника.

— Теперь, — рассказывает Нина Трофимовна, — Джанкой удивительно красив: светлые дома, солнце, цветы… — Муравецкая предложила подругам будущим летом вместе поехать в Волгоград, непременно побывать в «своих» памятных местах…

Так живут три подруги, верные своему делу, своей матери-Родине.

Н. ИГРУНОВ
Новооскольский район, Белгородской области.

«Правда», 8 октября 1967 года.

Тот самый Усачев
Солдат с автоматом за спиной старательно выводит на испещренной снарядными осколками стене свою фамилию «Усачев» и дату «9. 5. 45». Рядом — множество других автографов, оставленных советскими воинами на гитлеровском рейхстаге.

Кто этот солдат? Подпись под фотографией: «Май 1945 г. Рейхстаг, Фото А. Морозова» — не давала ответа на вопрос.

Накануне праздника 50-летия Советской власти в редакцию нашей заводской многотиражки «За доблестный труд» зашли две работницы. Они выложили на стол газетный лист с фотографией.

— Узнаете солдата? Ведь это же наш Усачев, дядя Миша!

Присмотрелись внимательно — и впрямь наш Усачев, Михаил Филиппович. Очень похож! Не раз он рассказывал своим товарищам, как расписывался на стене рейхстага и как при этом корреспонденты щелкали затворами фотоаппаратов. И факсимиле его сейчас такое же, как двадцать два года назад.

И вот Михаил Филиппович Усачев в редакции заводской газеты. Он смущается: ничего особенного тогда не было, все оставляли свои автографы, и он тоже.

— Было это так, — говорит он. — Мы только что возвратились с задания — налаживали линию связи. Отдохнуть не удалось, снова поднялись по тревоге: из берлинского метро прорвалась большая группа гитлеровцев. Стоявшие неподалеку танкисты вместе с пехотинцами быстро привели фашистских вояк в чувство. Ну, а после этого мы поехали к рейхстагу фотографироваться…

Рядовой М. Ф. Усачев, пройдя вместе с войсками Первого Белорусского фронта путь от Гомеля до Берлина, демобилизовался в ноябре 1945 года. Вернулся вначале на свою родину, в Московскую область, а затем переехал в Челябинск и вот уже шестнадцать лет работает электромонтером в отделе главного энергетика завода электромашин. Здесь его знают как отличного работника, уважают за доброе отношение к людям. В трудовой книжке Михаила Филипповича записано несколько благодарностей.

В. ДУБОДЕЛОВ, редактор газеты «За доблестный труд».
г. Челябинск.

«Правда», 26 ноября 1967 года.

Когда годы не помеха
Я пишу об отце — коммунисте с 1942 года. Его жизненного пути иным хватило бы на несколько жизней.

…В аудитории, где занимаются студенты 153-й группы лечебно-профилактического факультета Азербайджанского медицинского института, невольно обращаешь внимание на пожилого человека с сединой на висках, внимательно слушающего преподавателя. Непосвященный человек подумает, что это коллега лектора, интересующийся его методикой. Но вскоре убеждаешься, что пожилой человек — студент. Да, да, не удивляйтесь, студент! Это мой отец Гуршум Сумхаевич Агарунов. Что же привело его на студенческую скамью?

…1939 год. Отец, молодой фельдшер, с отличием окончив Бакинское медицинское училище, едет в родной поселок Красная Слобода, Кубинского района, с твердым намерением в будущем вернуться в Баку и поступить в медицинский институт, но…

Началась война. Родина в опасности! Отец, как и тысячи, миллионы его сверстников, встал на защиту советской земли.

В октябре 1943 года после тяжелого ранения отца демобилизовали.

…И вот прошли годы. Отец — глава большой семьи. Волею судьбы сам не став врачом, хочет видеть врачами кого-либо из своих детей.

В 1966 году, окончив школу с серебряной медалью, мой брат Ифраим пошел по стопам отца.

Как-то в один из летних дней отец пришел домой взволнованный, радостный. Протягивает нам газету, в которой напечатано объявление о приеме на вечерний факультет мединститута без экзаменов участников Великой Отечественной войны, с отличием окончивших медицинское училище. После короткого семейного совета отец подает документы.

Начался учебный год. Сорокасемилетний отец со своим восемнадцатилетним сыном Ифраимом встали на нелегкий путь освоения самой благородной профессии в мире — профессии врача. Вот какие люди защищали нашу страну от врага. Эти драгоценные качества отец прививает нам, своим сыновьям.

Ильхан АГАРУНОВ, инженер-технолог.
г. Баку.

«Правда», 6 мая 1970 года.

И сегодня — в строю
В канун Дня Победы ученики 36-й столичной школы встретились с ветеранами 85-го Московского комсомольского гвардейского Краснознаменного минометного полка. В зале, где проходила встреча, было развернуто знамя, которое пионеры вручили бойцам в день отправки полка на фронт. После войны знамя было передано в школу.

…Июль 1942 года. В Москве формировался из комсомольцев-добровольцев полк «катюш». В него вступали юноши, родившиеся в двадцать четвертом — в год, когда комсомолу было присвоено имя Владимира Ильича Ленина. На каждое место в новый полк записалось 20 добровольцев.

Боевое крещение полк получил под Воронежем. Затем — Сталинград. Весну Победы гвардейцы встретили на Курляндском полуострове. Здесь они стали свидетелями капитуляции почти 200-тысячной группировки противника.

Для наших добровольцев 1974 год — особенный: каждому из них исполняется пятьдесят лет. Они встречают юбилей в трудовом строю. Артиллерийский мастер, комсорг батареи Виктор Сотников прослыл на войне большим знатоком своего дела. Сегодня он начальник отдела конструкторского бюро, кавалер орденов Октябрьской Революции и «Знак Почета». Владимир Корнеев, награжденный орденом Ленина, по-ударному трудится на Московском заводе железобетонных изделий № 22, ведет большую военно-патриотическую работу среди молодежи. Шофер боевой установки Михаил Максимов стал кандидатом технических наук, удостоен ордена «Знак Почета».

М. КОЛОДИЦКИИ, ветеран гвардейских минометных частей.
«Правда», 9 мая 1974 года.

Октябрем рожденный

На полях
               и на гигантской стройке,
На морях
               и под крутым огнем
Был всегда решительным
                                           и стойким
Человек, рожденный
                                   Октябрем.
Кто он?
            Сталевар,
                            солдат пехоты,
Хлебороб,
                геолог,
                           агроном…
Он берет
              труднейшие высоты,
Человек, рожденный
                                    Октябрем.
Путь его,
               что прям
                              и неизменен,
Потому победным мы
                                    зовем,
Что всегда
                  стремился жить,
                                            как Ленин,
Человек, рожденный
                                   Октябрем!
Михаил НАЙДИЧ

«Правда», 5 ноября 1974 года.


ПАМЯТЬ СЕРДЦА


У Кремлевской стены

Крюково… Кто из людей моего поколения не помнит названия этого небольшого тогда подмосковного поселка, где в ноябре и первых числах декабря 1941 года шли жестокие и кровопролитные бои. Здесь, севернее Москвы, под Крюковом, был нанесен по врагу один из тех первых встречных ударов, которые потом переросли в наше общее наступление и закончились разгромом гитлеровцев под Москвой.

Но прежде чем все это произошло, станция Крюково, как Дубосеково, Ильинское и многие другие подмосковные места, накрепко связалась в нашем сознании с понятием «Стоять насмерть!».

С 1941 годом в нашей памяти связаны такие тяжелые понятия, как отступление, окружение, внезапность нападения, как жестокие людские потери и утрата больших пространств родной земли. Слова «Стоять насмерть!» — это тоже понятие сорок первого года. И именно потому, что оно родилось и утвердилось в огне боев так трудно начавшейся для нас войны, сорок первый остался в памяти народной как год не только тяжкий, но и героический, не только как год самых горьких испытаний, но и как год, который благодаря неимоверным усилиям нашего народа стал началом конца гитлеровского вермахта.

Сейчас, когда я пишу эти строки, по Москве движется кортеж машин. На артиллерийском лафете — гроб, в котором покоится прах одного из защитников Москвы.

Он движется под охраной воинского эскорта от одного из героических подмосковных рубежей 1941 года к сердцу Москвы — к Кремлевской стене.

Подумать только, двадцать пять лет назад, именно в эти дни декабря, всего-навсего сорок километров отделяло фашистские танки и фашистских солдат там, у Крюкова, от Красной площади, от сердца Москвы, России, Советского Союза!

Тот, погибший у Крюкова Неизвестный защитник Москвы, чей прах сегодня везут к самому сердцу столицы, чтобы навеки положить его у Кремлевской стены, тот человек пошел на смерть ради того, чтобы жила Москва. Он умер в бою. Его смертное человеческое сердце остановилось. Но враг не дошел до бессмертного сердца Страны Советов.


Хочется подумать вслух над тем, о чем я размышлял вчера в Крюкове, возле братской могилы, на сороковом километре Ленинградского шоссе, и о чем продолжаю неотрывно думать и сейчас, когда прах Неизвестного бойца движется по улицам Москвы к месту своей вечной славы и вечного покоя.

Мы иногда не вдумываемся до конца в смысл слов «Стоять насмерть!», с которыми связано то великое и простое, что составляет самую душу воинского подвига.

Когда мы говорим «Они стояли здесь насмерть!», нельзя ни на минуту забывать, что эти люди были смертны. Они были уязвимы для пуль и осколков. И эти пули и осколки, пробив сукно шинели или овчину полушубка, пробив ткань гимнастерки и нательной рубахи, а иногда вместе с ними партийный или комсомольский билет или красноармейскую книжку, ранили и убивали этих стоявших насмерть смертных людей.

Ветераны Московской битвы, люди, которые сейчас, через двадцать пять лет, вспоминают о том, как они стояли насмерть под Москвой, в сорок первом году были равны в своих правах и обязанностях с теми, кто воевал тогда рядом с ними и кого теперь нет среди них. Они были равны в своей решимости победить или умереть здесь, под Москвой, и поэтому оставшиеся в живых имеют право честно и смело глядеть в глаза вдовам своих погибших товарищей, в глаза Родине, в глаза Истории.

«Победить или умереть» — святые слова. В них выражена самая суть воинского долга в самые критические мгновения боя.

На московских рубежах обороны была остановлена, а потом отброшена назад та самая гитлеровская военная машина, которую до этого еще никто и нигде не сумел остановить. И эти рубежи навеки осеняет воинская слава.

Но места воинской славы неотделимы от братских могил. Воинская слава рождается только там, где люди чувствуют рядом с собою дыхание смерти. А победа никогда не приходит без того, чтобы за нее не было заплачено чьей-то людской жизнью.

Победу рождает коллективная решимость огромного числа объединенных присягою людей пожертвовать своими жизнями во имя спасения Родины. И не отдельно взятый подвиг, а лишь такая коллективная решимость оказывается фундаментом будущей победы.

И в то же время война есть война! Находясь рядом, выполняя один и тот же приказ, повинуясь одному и тому же велению души, один умирает, а другой остается жить. И потом стоит над открытой братской могилой, провожая в последний путь своих боевых товарищей, сознавая, что в его и в их личной судьбе все могло бы случиться и наоборот, но одновременно сознавая и то, что, не будь их общей решимости отдать жизнь во имя победы, — не было бы и этой победы.

История Великой Отечественной войны сохранила нам множество славных имен своих живых и мертвых героев.

Одни из этих имен — имена военачальников — на протяжении войны узнала и запомнила вся страна, эти имена повторялись в приказах, все дальше и дальше отодвигавших на запад линию фронта. Эти имена сначала сочетались с названиями освобожденных от фашистского ига наших городов, а потом — с названиями освобожденных столиц Европы и взятых с боя твердынь фашизма.

Многие из этих имен впервые вошли в историю в час битвы под Москвой, и какой бы долгий славный путь ни прошли они потом, битва под Москвой была первой победной страницей их воинской славы.

Рядом с именами военачальников в истории Великой Отечественной войны остались имена людей, которые были рядовыми ее участниками, но чьи подвиги стали символом воинской доблести для миллионов людей и еще в ходе войны сделались и примером для подражания и истоком для других подвигов.

Мы говорим: «Попав в руки врага, надо идти на смерть с гордо поднятой головой». Но если мы захотим выразить эту мысль одним-единственным словом, мы скажем: Зоя. И все поймут, что мы хотели сказать, назвав это короткое девичье имя.

Мы говорим: «Ценою собственной гибели надо уничтожать врага» — и называем имя: Гастелло.

Мы говорим: «Закрыть собственной грудью амбразуру» — и называем имя: Матросов.

Мы говорим: «Ни шагу назад» — и думаем о панфиловцах…

Многое меняется на свете. Меняется вооружение, меняется характер войны, но люди остаются людьми, и крепость человеческой души, сила людской стойкости остаются в той же высокой цене, что они были. И именно поэтому имена людей, совершивших подвиги в давно отгремевшей войне, остаются для нас живыми именами через четверть века после смерти тех, кто носил их.

И сегодня, как и раньше, Зоя значит для нас бесстрашие. Матросов — самопожертвование. Панфиловцы — стойкость.

Но как бы ни были бесконечно дороги нам эти имена, есть еще одно, не менее всех их славное имя — имя Неизвестного солдата.

Им мог оказаться каждый. Оно символ всех тех бесчисленных совершенных советскими людьми подвигов, подробности которых остались, а может быть, и навсегда останутся для нас неизвестными.

Неизвестный солдат — это символ всех безымянных героев, погибших в атаках на безымянные высоты или до последнего патрона дравшихся в тех безвестных окопах, от которых время давно уже не оставило следа.

Имя его нам неизвестно. Но нам известно о нем самое главное — ценой своей жизни он спас свою Советскую Родину, а в конечном счете спас все человечество от чумы фашизма.



Красная площадь.


Ленинградское шоссе. Монумент защитникам Москвы.


Город-герой Москва.


Никто не забыт, и ничто не забыто. Пискаревское мемориальное кладбище.


Ладожское озеро. Здесь проходила «Дорога жизни».


Город-герой Ленинград.


Памятник В. И. Ленину в городе-герое Волгограде.


Стояли насмерть…


Герой Советского Союза Яков Павлов.


Город-герой Севастополь. Мемориал на Сапун-горе.


Город-герой Одесса. Морской вокзал.


Черноморцы.


Город-герой Киев. Крещатик сегодня.


Так выглядела эта улица после освобождения.


Город-герой Минск.


Новороссийск. Сентябрь 1974 года. Л. И. Брежнев на «Малой Земле».


Город-герой Керчь. Знамя освобождения.


Каменоломни Аджимушкая. Встреча через тридцать лет.


Крепость-герой Брест.


Присяга у священных камней.


Курган Славы вблизи Минска.



Мы порой говорим о чем-то самом важном и дорогом для нас, что это навсегда останется у нас в сердце. Именно так поступает сегодня Родина. Именно так поступает сегодня Москва с прахом Неизвестного героя. Она оставляет его навсегда в своем сердце, в самом сердце — у Кремлевской стены.

У нас, у живых, есть много человеческих прав. У нас есть право трудиться во имя Родины, соединенное с обязанностью стоять за нее в бою. У нас есть право на любовь, и есть право на дружбу, и есть право на счастье.

Но одного права у нас, живых, нет и никогда не будет. У нас нет права забывать о том, что сделали наши мертвые товарищи во имя победы, во имя Родины, во имя идей коммунизма, во имя жизни на земле!

И именно потому, что мы больше чем кто-нибудь другой думаем о будущем, мы не имеем права забывать о прошлом.

Вот почему павший во имя этого будущего Неизвестный герой навсегда пребудет в нашем сердце, в сердце Москвы, в сердце России, в сердце Советского Союза — здесь, у Кремлевской стены.

Константин СИМОНОВ
«Правда», 4 декабря 1966 года.

Улица трех братьев

Имя Героя Советского Союза Александра Ильича Лизюкова широко известно с первых месяцев Великой Отечественной войны. Его младший брат Петр, командир артиллерийского полка, встретил врага на границе. Он тоже стал Героем Советского Союза. Оба брата: Александр — генерал и Петр — полковник — погибли в боях за Родину.

Несколько лет назад в память о знатных земляках одна из новых улиц в Гомеле была названа именем братьев Лизюковых. Вскоре в областной краеведческий музей пришла Лидия Афанасьевна Горюнова — двоюродная сестра героев. Она рассказала, что у гомельского учителя Ильи Устиновича Лизюкова было три сына. Однако о судьбе старшего — Евгения Ильича — даже в семье ничего не знали.

Поиск длился долго…

Для Александра Лизюкова и его шестнадцатилетнего сына Юрия война началась под Борисовом. Лизюков возвращался из Москвы в штаб Западного особого военного округа. Поезда до Минска уже не шли: фашистский десант перерезал дорогу. В лесу на берегу Березины полковник Александр Лизюков за несколько часов организовал таких же, как он, отпускников, возвращавшихся в свои подразделения. Под непрерывным артиллерийским огнем и бомбовыми ударами они удерживали переправу.

Где-то неподалеку вел бой артиллерийский полк майора Петра Лизюкова.

Лизюковы помнили наказ отца:

— За нашу Советскую власть стойте крепко!

Так сказал Илья Устинович в ту пору, когда Евгений первым в семье уходил добровольцем в Красную Армию. Через два года провожали Александра. Илья Устинович мог гордиться сыновьями. Евгений два года воевал, потом его послали учиться, и он стал красным командиром. Саша тоже воевал, с отличием окончил Ленинградскую высшую автоброневую школу. В одном из писем он вложил газету со своей статьей: «Чтобы стать хорошим командиром, человек должен знать все, с чем на войне придется встретиться: пехоту, артиллерию, бронесилы, авиацию, прожекторные части». А внизу приписка от руки: «Буду учиться дальше».

Петр тянулся за старшими братьями, не расставался с книгой, написанной Александром, — «Беседа о танках и борьбе с ними». Он тоже мечтал о военной службе и в 1929 году стал курсантом 1-й Ленинградской артиллерийской школы имени Красного Октября. Здесь же, в Ленинграде, после участия в боях на КВЖД служил в штабе округа Евгений. В 1932 году ему пришлось по болезни уволиться в запас.

Александр командовал отдельной танковой бригадой. В составе советской военной делегации он побывал на маневрах французской армии. Ему доверили провести на первомайском параде по Красной площади головной танк «Киров». В газетах и журналах печатались его статьи.

В 1936 году у Лизюковых состоялся семейный праздник; одновременно были награждены: Александр — орденом Ленина, Петр — орденом «Знак Почета». В 1940 году семья Лизюковых снова собралась вместе.

Илья Устинович глядел на сыновей и сравнивал. Как всегда, уверен, напорист и жизнерадостен Саша. У Петра тоже жизнь идет вперед полным ходом: майор, орденоносец, отец двух дочерей. И Евгений как будто поправился, снова мечтает о службе в армии. Такой была последняя встреча.

…Оборона на Березине задержала вражеское наступление на этом участке фронта — группа Лизюкова выполнила боевую задачу. Александра Лизюкова направили под Смоленск. Снова переправа. Знаменитая Соловьевская переправа…

«Среди опасных неожиданностей, то и дело возникавших на этом ответственном участке, Лизюков чувствовал себя как рыба в воде. Личная смелость его была безукоризненной, умение маневрировать малыми силами — на высоте», — так говорил об Александре Лизюкове Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский.

Сын Александра Лизюкова Юрий Александрович показал нам фронтовые письма отца.

«Я на фронте, добросовестно и честно служу любимой Родине, родной партии. Мне присвоено звание Героя Советского Союза. Обязуюсь это звание оправдывать до последних дней жизни», — писал Александр Ильич жене.

Указ был опубликован 6 августа 1941 года. Евгений написал брату большое письмо с поздравлениями и просьбой «походатайствовать о зачислении на настоящую боевую работу, поскольку меня считают нестроевиком». Письмо попало к Александру, когда он командовал 1-й Московской мотострелковой дивизией.

Непоколебимо стояла эта дивизия на подмосковном рубеже. И снова, как привет и напутствие, получили братья газеты со снимком: комдив А. Лизюков принимает гвардейское знамя.

«Мы истребляем фашистскую нечисть упорно, решительно и безжалостно. И нет сомнения, что победим. С каждым днем приближается час расплаты» — это письмо написано в начале 1942 года. Александр Ильич был уже генерал-майором, командиром 2-го гвардейского стрелкового корпуса.

В то время вышли две брошюры А. Лизюкова — «Что надо знать воину Красной Армии о боевых приемах врага» и «Что надо знать бойцам при наступлении».

«Получил от тебя сразу два привета. Во-первых, дошли к нам твои книги, а во-вторых, принесли мне листовку, которую сбросили фашисты. Крепко ты им насолил, если они тебя так честят», — писал Петр брату.

Летом 1942 года советское командование начало создавать крупные танковые соединения. Командующим 5-й танковой армией стал генерал Александр Лизюков. Армию направили под Воронеж. Это были тяжелые дни.

У деревни Большая Верейка Александр Лизюков повел в очередную атаку своих танкистов. Рядом сражался 1-й гвардейский танковый корпус генерала М. Катукова, ныне маршала бронетанковых войск.

«Среди боя мне доложили: „Подбит танк Лизюкова. Он остался на территории, занятой противником“, — вспоминает маршал. — Я немедленно приказал прорваться туда и любой ценой эвакуировать танк. Мои гвардейцы предприняли атаку и выхватили машину Лизюкова, можно сказать, из пекла. В танке все были мертвы…»

О гибели брата Петр узнал, когда его полк сражался под Сталинградом. На рассвете, после первой атаки фашистов, на поле боя осталось 12 вражеских танков, бронетранспортеров, множество трупов. 651-й артиллерийский полк мстил врагу и за брата своего командира.

«Жив, здоров, — писал Петр Ильич жене. — Вышлю новый адрес. Еду на отдых». Формирование и обучение 46-й истребительно-противотанковой бригады — таким был «отдых» Петра Лизюкова.

Боевое крещение бригада получила на Карельском перешейке. Вскоре ее перебросили в Прибалтику. В составе 11-й армии она участвовала в разгроме тильзитской группировки врага и вышла на кенигсбергское направление.

«30 января 1945 года юго-восточнее Кенигсберга противник контратаковал танками и пехотой наши передовые части. Петр Лизюков, будучи непосредственно в боевых порядках, пал смертью храбрых. За исключительно умелое управление частями бригады, личную храбрость и геройство, в результате чего противнику нанесены большие потери, полковник Лизюков Петр Ильич достоин присвоения звания Героя Советского Союза посмертно» (из наградного листа).

А как же сложилась судьба Евгения Лизюкова? В первый день войны он принес в военкомат заявление с просьбой направить его в Действующую армию. Уже в июне — на фронте. В июле — ранен. После выхода из госпиталя признан негодным к строевой службе… Проследить дальнейший путь Евгения помогла короткая строчка в Указе о награждении орденами и медалями белорусских партизан. В Минске, в архивах мы перелистали множество документов. И наконец…

«Приказ № 6 по партизанскому отряду имени Фрунзе. Назначить командиром 2-й роты старшего лейтенанта Лизюкова Е. И.».

…После долгих и настойчивых просьб Евгений был направлен в распоряжение Центрального штаба партизанского движения. Архивные документы и воспоминания ветеранов помогают воссоздать портрет партизана Евгения Лизюкова.

«27.X.42 г. разгромлен гарнизон гитлеровцев в количестве 70 человек. За отличное выполнение боевого задания и проявленную отвагу награждаю Лизюкова Е. И. пистолетом».

«Мною было отдано приказание командиру 2-й роты Лизюкову Е. И. взорвать мост на дороге Слуцк — Минск. Задание выполнено. Отмечаю исключительно умелую и инициативную работу тов. Лизюкова по организации диверсий». (Из приказов по партизанскому отряду имени Фрунзе.)

«При разгроме Перышевского гарнизона противника тов. Лизюков со своей ротой с успехом разрешил самую сложную и трудную задачу этой операции. Он штурмом взял дзот противника и дважды отразил силами роты атаки прибывшего подкрепления.

В бою за дер. Осовец Стародорожского района ст. лейтенант Лизюков со своей ротой оказал противнику упорное сопротивление, он значительно меньшими силами выбил фашистов из деревни». (Из наградного листа.)

«В июле 1943 года Евгений Лизюков был назначен командиром отряда имени Дзержинского. 7 июля 1944 года отряду было приказано следовать в Минск, освобожденный накануне, на партизанский парад. В лесу, у дер. Гребень отряд столкнулся с окруженной группировкой врага. Партизаны смелым ударом рассекли ее на две части. Ожесточенный бой перешел в рукопашную схватку. Пример мужества и отваги показывал командир. В этом бою он погиб смертью героя». (Из истории 2-й Минской партизанской бригады.)

…Новая улица в Гомеле обрела теперь свое полное имя — улица Евгения, Александра и Петра Лизюковых.

Д. РОДИНСКИЙ, Н. ЦАРЬКОВ
«Правда», 25 января 1973 года.

Под месяцем ясным…

Бойца не зарыли,
бойца положили
под месяцем ясным
на вольной воле,
и стал он полем…
И по тому полю
космонавты
свой путь узнают, —
ведь тут
у бойца на ладонях
сады цветут,
ведь тут
глядят ему в очи
слезы,
дожди,
звездные ночи…
Андрей МАЛЫШКО
Перевод с украинского Н. Ушакова.

«Правда», 11 августа 1969 года.

Разящее оружие

…Недавно я вернулся из Белоруссии, которая торжественно отмечала 30-летие освобождения от немецко-фашистских захватчиков. Довелось побывать и у памятника легендарному экипажу капитана Гастелло неподалеку от Радошковичей. У памятника пламенели розы — только розы. Оказывается, в тот памятный день — 26 июня 1941 года, когда экипаж совершил бессмертный подвиг, у Гастелло был позывной «Роза». Вот так бережно хранят люди память об отважных соколах.

Известно, что этот подвиг совершили многие советские летчики. Расскажите, пожалуйста, о гастелловцах. Кто они? Сколько их было?

Прошу также рассказать и о таранах, совершенных нашими летчиками в воздушных боях, когда своим самолетом они сбивали самолеты врага.

С. МАТВЕЕВ
г. Люберцы, Московская область.

Огненных таранов — 327!
История нашей авиации знает два вида таранов: воздушных — когда летчик, израсходовав боезапас, своим самолетом сбивал самолет врага, и огненный — когда горящей машиной пилот поражал наземные объекты, как это сделал капитан Николай Гастелло.

Сколько их было — огненных таранов? И сегодня, почти через три десятилетия после завершения Великой Отечественной войны, ответить на это не просто. Мы открываем все новые и новые имена героев.

Долгое время считалось, что подвиг экипажа Гастелло был повторен более ста раз. Но работа историков, изучение документов позволяют сказать, что не 100, а 327 — по данным на сегодняшний день — огненных таранов совершили советские авиаторы в годы Отечественной! Это значит, что более шестисот летчиков, штурманов, стрелков-радистов, слившись воедино с горящей машиной, нанесли последний удар по врагу, превратив свой израненный самолет в разящее оружие. 184 огненных тарана совершили коммунисты. Почти половина авиаторов, таранивших врага, — комсомольцы.

Имена капитана Н. Гастелло и членов экипажа его самолета — лейтенантов Г. Скоробогатого и А. Бурденюка, старшего сержанта А. Калинина, свершивших свой бессмертный подвиг 26 июня 1941 года, по праву стали легендарными. Но только много лет спустя удалось установить, что первым таранил наземную цель экипаж бомбардировщика под командованием капитана Г. Храпая. Штурманом был Филатов, стрелком-радистом Тихомиров. И это произошло 24 июня 1941 года.

Туманным утром третьего дня войны экипаж капитана Г. А. Храпая, взлетев, взял курс на Броды, чтобы разбомбить переправу на реке Щаре. Летчику удалось прорваться сквозь заградительный огонь зенитных батарей. Но над переправой, когда он выровнял машину для прицеливания, в нее попал снаряд. Бомбардировщик загорелся. «Умираем за Родину», — передал в эфир летчик и направил пылающий самолет в центр моста.

На следующий день за сотни километров от Бродов, в районе шоссе Воложин — Ошмяны бросил пылающую машину на вражескую танковую колонну капитан А. Н. Авдеев со штурманом П. В. Стреленко.

Однако и у этих героев, как стало известно, были предшественники: еще до начала Великой Отечественной войны, защищая рубежи Родины, огненные тараны совершили летчики К. Н. Орлов, И. Д. Борисов и А. М. Марков. Все они в 1940 году были удостоены звания Героя Советского Союза. А недавно в архиве найдено подписанное комкором Г. К. Жуковым представление к высшей награде воинов, отличившихся в боях на Халхин-Голе. Двенадцатый в этом списке — военком 150-го бомбардировочного полка батальонный комиссар М. А. Ююкин, который «…при выполнении сложного задания… попал под ожесточенный обстрел вражеских зенитных батарей, был подбит и, презирая смерть, направил горящий бомбардировщик на японский дзот».

До начала боев на Халхин-Голе М. А. Ююкин был инструктором Николая Гастелло: учил его летать, сражаться, любить Родину. Ученик-коммунист оказался достойным учителя-комиссара.

…Тревожные июньские дни врезались в мою память на всю жизнь. Еще 22 июня авиаторы 128-го бомбардировочного полка, в котором я воевал, собрались на митинг. Старший лейтенант И. З. Пресайзен — добродушный и спокойный здоровяк, первоклассный стрелок, выступая на митинге, сказал: «Отдать для победы нужно все. Если потребуется, я отдам свою жизнь…»

На рассвете 27 июня Пресайзен вылетел на боевое задание в тот же район, где погиб Николай Гастелло. Он удачно отбомбился, но на обратном пути его самолет подожгли. Сбить пламя летчику не удалось, и тогда он спикировал в гущу врага.

В тот же день поразили своими машинами наземные объекты противника летчики: старший политрук С. М. Айрапетов и капитан В. Д. Азарнов, экипажи бомбардировщикалейтенанта Д. З. Тарасова (штурман — Б. Д. Еремин, стрелок-радист — Б. Г. Капустин, стрелок — С. И. Ковальский). А всего в 1941 году зарегистрировано 66 огненных таранов. В 1942 году — 84, в 1943 году — 79 таких таранов. Это было время наиболее ожесточенных сражений на земле и в небе.

Военные сводки о таранах составлялись на основании трех по крайней мере свидетельств очевидцев — участников боя. Экипажи подбитых самолетов отнюдь не были обречены на гибель. Большинство из тех, кто применил таран, могли попытаться произвести посадку на фюзеляж или спастись с парашютом. Они не шли на это. Они делали погибающий самолет оружием, чтобы смертью своею приблизить победу.

Вот выписка из исторических формуляров и боевых донесений, свидетельства очевидцев.

«…30 июня 1941 года. Экипаж ДБ-3ф 1-го минноторпедного авиационного полка Балтийского флота под командованием бывшего сельского учителя младшего лейтенанта П. С. Игашева (штурман — Д. Парфенов, воздушный стрелок — В. Новиков, стрелок-радист — А. Хохлачев) в районе Даугавпилса был атакован группой МЕ-109. В ожесточенном воздушном бою экипаж бомбардировщика уничтожил двух фашистских стервятников, а когда кончились боеприпасы, таранил третьего „мессера“. В это время фашистам удалось подбить наш самолет. Игашев направил его на колонну танков…»

«…В один из хмурых октябрьских дней 1944 года самолет-разведчик в районе Тана-фьорда обнаружил конвой в составе 2 транспортов и 12 кораблей охранения, уходивших на запад. На перехват кораблей подняли в воздух пять торпедоносцев. При атаке был подбит самолет лейтенанта Вельдяскина. Зенитчики врага сосредоточили на нем весь огонь. Воспользовавшись этим, другие летчики произвели точный сброс торпед, в результате чего были потоплены тральщик, сторожевой корабль и один из транспортов водоизмещением 10 000 тонн. Торпедоносец Вельдяскина загорелся. Отважный летчик таранил второй транспорт и разломил его надвое…»

В истории Великой Отечественной войны известны и такие случаи, когда в одном боевом вылете совершалось по два тарана.

5 июля 1941 года. «…Довожу до вашего сведения, что сегодня экипажи совершили коллективный подвиг при нанесении удара по переправе в районе города Борисова. Ведущий звена старший лейтенант Крымов по радио дал лейтенанту Н. Булыгину команду покинуть горящий бомбардировщик. Булыгин ответил ведущему: „Идем на таран!“ и направил машину в переправу. А через несколько минут по примеру комсомольца Булыгина второй экипаж этого же, 53-го дальнебомбардировочного авиаполка — под командованием капитана С. Ковальца — врезался в колонну гитлеровских танков, выходящих из Борисова…»

В картотеке героев-гастелловцев, которая ведется уже многие годы, — сведения о 617 авиаторах — тех, кто совершил огненный таран, 617 сыновьях нашей Родины — представителях всех союзных республик.

Алексей Карнаухов. Русский. Вместе со своим ведомым смело вступил в бой с 20 «мессершмиттами». Сбил четыре фашистских стервятника, а затем, когда истребитель загорелся, врезался в скопление самолетов на вражеском аэродроме. Василий Шамшурин. Удмурт. Тараном уничтожил два танка и четыре автомашины с пехотой на Северном Кавказе. Казах Нуркен Абдиров — карагандинский шахтер, совершил свой бессмертный подвиг на Дону, украинец Григорий Нестеренко — на Кавказе…

Новые и новые имена: командир экскадрильи Петр Зубко, лейтенант Николай Архангельский, майор Степан Кибирин, старший лейтенант Михаил Бобров и сотни других, дорогих сердцу каждого из нас имен.

Перебираю карточки с лаконичными записями, и передо мной как бы заново открывается то давнее, но незабываемое грозное время, когда тысячи наших авиаторов погибали, смертью своей побеждая врагов.

Б. ВАСИЛЬЕВ
«Правда», 15 августа 1974 года.

«Иду на таран!»
Рассказ о героях воздушных таранов хочется начать словами дважды Героя Советского Союза Главного маршала авиации А. А. Новикова, который в годы Великой Отечественной войны командовал нашими Военно-Воздушными Силами: «Воздушный таран — это не только молниеносный расчет, исключительная храбрость и самообладание… Это одна из наивысших форм проявления того самого морального фактора, присущего советскому человеку, которого не учел, да и не мог учесть враг».

Сколько же советских летчиков применили таранный удар в воздушных боях, превратив свой, ставший безоружным самолет в средство достижения победы? Вот свидетельства документов военных лет.

Младший лейтенант Дмитрий Васильевич Кокорев. Родился на Рязанщине в 1918 году. Командир звена 124-го авиаполка. В районе Замбрув ранним утром первого дня войны таранил вражеский самолет. Д. В. Кокорев сел благополучно.

Старший лейтенант Иванов Иван Иванович. Родился в 1909 году в д. Чижово, Щелковского района, Московской области. Командир звена 46-го истребительного авиаполка. В 4 часа 25 минут 22 июня 1941 года тараном уничтожил фашистский бомбардировщик в районе Грановка — Велицк. Сам погиб.

Старший политрук А. С. Данилов, лейтенант П. С. Рябцев, старший лейтенант К. П. Оборин, младший лейтенант Л. Г. Бутелин, старший лейтенант А. И. Мокляк… Все новые и новые имена. Двенадцать человек применили таранный удар 22 июня 1941 года. Больше половины летчиков, совершивших тогда воздушный таран, сумели спасти свои боевые машины.

9 июля 1941 года «Правда» писала в передовой: «Доблестные авиаторы первыми пополнили чудесную когорту Героев Советского Союза, вписавших незабываемые подвиги в историю человеческого дерзания, храбрости и самоотверженности…» Ниже был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденом Ленина и медалью «Золотая Звезда» летчиков С. И. Здоровцева, М. П. Жукова и П. Т. Харитонова, которые применили таран на дальних подступах к Ленинграду.

И сколько еще себя в
                                   схватках лихих
Покажут советские люди!
Мы многих прославим,
                                      но этих троих
Уже никогда не забудем.
Так писал в те дни Александр Твардовский. Пророческими оказались его слова. 459 раз таранили врага советские летчики в небе Великой Отечественной войны. К этому числу по праву следует добавить тараны, совершенные ими при выполнении интернационального долга. Лейтенант Е. Н. Степанов и капитан Н. П. Жердев отличились в небе республиканской Испании. Старший лейтенант А. А. Губенко применил таран в Китае, лейтенанты В. Ф. Скобарихин, А. Ф. Мошин и В. П. Кустов — над Монгольской Народной Республикой. Все они удостоены звания Героя Советского Союза.

Особое мастерство, выдержка и мужество требовались от летчика при совершении тарана в ночном бою. Вот еще один из документов военных лет.

…Темная ночь с 28 на 29 июля 1941 года. Вражеские бомбардировщики рвутся к Москве. В 1 час 36 минут в районе д. Головино, Истринского района, Московской области, старший лейтенант П. В. Еремеев вступает в бой с Ю-88. Кончились боеприпасы. Винтом МИГ-3 Еремеев отрубает у бомбардировщика стабилизатор и руль поворота. Гибнут обе машины. Старший лейтенант П. В. Еремеев приземляется на парашюте…

8 августа 1941 года страна узнала о подвиге в ночном небе Подмосковья младшего лейтенанта Виктора Талалихина. Через два дня ночной таран совершил лейтенант В. А. Киселев. 5 ноября 1941 года — Алексей Севастьянов, в июне 1943 года — сержанты Пичугин и Ушкалов; в сорок четвертом — Герой Советского Союза Н. Л. Частнык…

Документально установлено, что по два тарана в воздухе совершили не менее 25 летчиков. Алексей Хлобыстов применил его трижды, а Борис Ковзан — четырежды. Самое большое число таранов совершено в труднейшие месяцы начала войны — июнь, июль, август и сентябрь 1941 года. Всего за ее первые полгода их учтено 135.

2 ноября 1941 года. Волховский фронт. Район станции Красненка Октябрьской железной дороги. Лейтенант Н. Г. Лисконоженко на ЛаГГ-3 вступил в схватку с численно превосходившим врагом и сбил Ю-88. Кончились патроны. Отважный воин при выходе из пикирования винтом своей машины отрубил хвостовое оперение второго бомбардировщика. Затем Лисконоженко пошел в лобовую атаку на МЕ-109. Враг открыл бешеный огонь. Пули обожгли плечо и грудь. Из поврежденного мотора ударило масло. Но советский летчик не свернул с курса. Гитлеровец метнулся вверх, и Лисконоженко, выжав из подбитого самолета все, что возможно, таранил вражеский истребитель. Раненый летчик погиб. Ему присвоено звание Героя Советского Союза посмертно.

10 августа 1942 года. Черноморский флот. Летчик 62-го истребительного авиаполка младший лейтенант Михаил Алексеевич Борисов, прикрывая Новороссийск, сбил вражеский самолет. Гитлеровцам удалось поджечь советский истребитель. Борисов тараном уничтожил еще одного стервятника, а затем таранил и третьего. Сбив в одном бою три самолета врага, погиб. М. А. Борисову звание Героя Советского Союза присвоено посмертно.

В годы Отечественной войны участвовали в воздушных таранах 404 летчика-истребителя, 18 экипажей штурмовиков и 6 бомбардировщиков. Многие летчики — их выявлено шестнадцать — совершили двойной таран в одном бою. Вот что рассказал ныне генерал-майор авиации В. А. Курилло:

«9 июля 1944 года я, в то время старший лейтенант, вылетел на перехват воздушного разведчика. На большой высоте догнал его, открыл прицельный огонь. Пулемет воздушного стрелка умолк. Внезапно отказало и мое оружие. Что делать? Подошел вплотную, ударил винтом по хвосту, а затем бросил свой истребитель на крыло вражеского разведчика. Он — камнем к земле…»

Январь 1943 года. Донской фронт. Старший сержант И. М. Зайкин, летчик 13-го истребительного авиаполка, находился в воздухе, прикрывая аэродром. При налете бомбардировщиков врага вступил в бой и сбил Ю-88. Когда заходил на посадку, появился еще один вражеский самолет.

— Над вами Ю-52,— передали Зайкину с земли.

— Кончились боеприпасы, — ответил старший сержант. — Иду на таран!

На глазах личного состава полка краснозвездный «ЯК» отрубил хвост Ю-52 и совершил посадку. Рядом пылали два гитлеровских самолета.

С гордостью и восхищением повторяем мы имена героев воздушных таранов. Большинство из них пришло в авиацию по призыву партии, по комсомольским путевкам. Они шли в бой, презирая смерть, и добивались победы.

В. КУЗНЕЦОВ
«Правда», 29 октября 1974 года.

Сбавляем ход под Юминдой

Крейсер идет на учения. Он оставил базу утром, а сейчас солнце уже склоняется к морю, обливая волну за волной расплавленным серебром. Корабельная жизнь обрела тот устойчивый и строгий, внутренне напряженный ритм, который всегда устанавливается в походе. И сам крейсер, кажется, тоже посуровел: стремителен его ход, орудийные расчеты заняли места на боевых постах, мерно и безостановочно вращаются локаторы…

По левому борту — чуть видимый берег. На астрономической палубе у пеленгаторов склонились курсанты. Будущие офицеры проходят на крейсере штурманскую практику, и это для них, собственно, предпринято большое учебное плавание. Пеленг, еще пеленг, еще… Все дальше тянется на картах ломкая карандашная линия — курсанты прокладывают курс корабля.

— Минут через пятнадцать будет траверз мыса Юминдамина, — замечает один из них — высокий, плечистый, с нашивками старшины 1-й статьи. — Юминдамина, если сказать коротко, — Юминда…

— Не мешай, — прерывает сосед. — Сам вижу: скоро. Ну и что?..

«Эх ты, — с огорчением думает Александр Стражмейстер. — Разве ж можно такое не знать!» Отец его начинал Отечественную войну здесь, на крейсере «Киров», и сам Александр, когда был еще нахимовцем, на нем плавал; уж ему-то хорошо известно, что случилось под Юминдой…

— Команде построиться на верхней палубе!

Ветер подхватывает, уносит за корму эти слова. Однако они уже привели в движение сотни людей, и вот вдоль палубы, словно подчеркнув строгие линии корабля, протянулись шеренги моряков.

Все так же трепетно упруг встречный ветер, но радио усиливает голос старшего помощника командира крейсера капитана 2-го ранга Макарова:

— Товарищ, стань к борту! Замри на мгновение, в которое наши отцы совершили подвиг в трудные дни Таллинского перехода 1941 года. Справа от тебя место, где моряки эскадренного миноносца «Яков Свердлов» отдали свои жизни, спасая наш крейсер «Киров»…

Незадолго до плавания на крейсере получили из Центрального военно-морского архива интереснейший документ — рапорт капитана 1-го ранга Спиридонова, который командовал тогда эсминцем «Яков Свердлов», на имя наркома. Лаконичным языком боевого донесения рассказывается в нем, что произошло вечером того дня на траверзе мыса Юминдамина.

…Наши корабли пробивались через минные поля из занятого врагом Таллина. «Киров» шел за тральщиками в охранении эсминцев, одним из которых и был «Яков Свердлов». Именно на нем первыми заметили вблизи перископ подводной лодки. Командир решил таранить лодку, но было уже поздно. Сигнальщик доложил: «Слева след торпеды…». Крейсер в это время застопорил ход — в его трал попала мина — и был практически беззащитен. Моряки эсминца поняли, что единственный выход — закрыть флагман своим кораблем.

«…Через несколько мгновений сзади мостика „Якова Свердлова“ поднялся огромный столб пламени, пара и дыма. Все, стоявшие на мостике, были сбиты с ног, часть вылетела за борт. Я упал лицом на телеграф, поставил его на „стоп“ и потерял сознание. В чувство меня привел новый удар — на этот раз упавшего дальномера. Оглянувшись, я увидел, что корма оторвалась и переворачивалась, носовая часть тоже быстро погружалась. Через 3―4 минуты то, что раньше называлось мостиком, подошло к воде, и я скомандовал оставшимся в живых покинуть корабль».

Историкам предстоит еще уточнять детали этих легендарных событий, но документальное свидетельство помогло командиру и политработникам «Кирова» полнее воссоздать картину боя под Юминдой. И сейчас рассказ об этом волновал моряков необычайно: крейсер проходил теми же водами, и где-то здесь, под нами, в далекой темной глуби, покоились останки героического эсминца.

…Корабль сбавляет ход до самого малого. Опадает, расходится бурун за кормой, стихает ветер, и заключительные слова торжественного рассказа как бы медленно проплывают вдоль строя:

— Никто не забыт, ничто не забыто!..

А из открытого кормового люка четверо моряков, которые завоевали это право успехами в учебе и службе, — машинисты-старшины Дымов и Жуков, сигнальщик старшина Федоров, артиллерист старший матрос Первой — уже выносят плотик с венком из живых цветов. Останавливаются на шкафуте, чтоб хорошо было видно, как на серо-голубом фоне броневой стали алеют маки.

Корабельный оркестр играет Шопена, медленно ползет вниз над срезом трубы военно-морской флаг, а четверо с плотиком-венком в руках, четверо, на которых сейчас смотрят все, шаг за шагом приближаются к корме. Последний поворот к строю, и вот они, подняв плотик поверх лееров, осторожно спускают его к воде. Под залпы салюта море, суровое и нежное, принимает венок.

В штурманской рубке отмечают на карте: крейсер прошел траверз Юминдамины.

А строй замер, и сотни глаз напряженно вглядываются туда, за корму. И каждый в эту традиционную минуту молчания думает о своем — личном и таком общем для всех на крейсере.

…Вот на крыле мостика — командир корабля капитан 2-го ранга И. К. Пилипенко. Невысокий, коренастый, собранный, он представляется мне воплощением спокойной уверенности, так необходимой морскому офицеру. Чуть заметная седина под твердо посаженной фуражкой, светлые-светлые глаза — такие обычно называют стальными, но у него, как у школьного учителя, они согреты добротой взгляда. Иван Кузьмич и впрямь педагог: крейсер-ветеран стал учебным кораблем, где набирается воинского ума-разума, мужает в походах молодая офицерская поросль. И не просто учебным кораблем, а одним из лучших в Военно-Морском Флоте!

Когда в сорок первом здесь, под Юминдой, «Киров» вел эскадру из Таллина, Пилипенко был еще школьником. Да, бежит, бежит время, сменяются поколения. Но не уходит, остается, умножается все, что составляет доблесть и славу нашего флота. И сейчас, с высоты мостика оглядывая лица моряков, командир видит не только строй, а каждого офицера, матроса, курсанта — своих воспитанников, своих учеников. Кем станут они, как послужат Родине?

…Среди матросов я замечаю Казиса Багучанскаса — он только что сменился с вахты у зенитного орудия, которое первым на Балтике открыло 22 июня 1941 года огонь по врагу. Как и все, Казис взволнован, отчего кажется еще более молодым, совсем мальчиком. А он уже третий год на корабле, стал классным специалистом, командиром боевого поста. О чем вспоминает он в эту минуту? Может быть, о родителях? Багучанскас был малышом, когда и отца, председателя колхоза под Шяуляем, и мать, и старших сестер убили буржуазные националисты; в первые послевоенные годы эти бандиты еще скрывались на литовской земле. Он смотрел недавно фильм «Никто не хотел умирать» и считает, что в нем рассказано про их семью… Казис пока не решил, вернется ли после службы в родные места или останется на крейсере, чтобы посвятить себя флоту. И не об этом ли сейчас его раздумья?..

Вот дальше в строю, впереди матросов, — мичман А. А. Кутузов, старшина команды артиллерийских электриков. Команда эта невелика, но дело у нее, пожалуй, самое ответственное: обеспечивать данные для стрельбы главного калибра. А главный калибр на «Кирове» всегда стрелял и стреляет отлично. Алексей Алексеевич стоит как-то особенно твердо, не шелохнется, точно врос в палубу. Сказываются годы плаваний — мичман служит на крейсере дольше всех. Однако и он пришел сюда уже после войны, правда, еще застал тех, кто совершал Таллинский переход. А с тезкой своим — Алексеем Ивановичем Воронцовым — до сих пор дружит. Воронцов был комендором на «Якове Свердлове» и тогда, в августе 41-го, спасся после взрыва среди немногих. Мичман представляет себе, как, вернувшись из похода, станет рассказывать обо всем Алексею Ивановичу и как тот вздохнет, а может, даже смахнет нежданную слезу и глуховато скажет: «Значит, помянули моих сотоварищей…»

Рядом с Александром Стражмейстером застыли курсанты училища подводного плавания. Теперь-то уж все они будут знать, что случилось под Юминдой, и навсегда сохранят живое чувство единения с прошлым, которое сейчас так остро испытывают.

Минута молчания. Как много она вмещает!..

После команды строй моряков рассыпается, но только для того, чтобы теснее сомкнулись плечо к плечу на корме, откуда еще виден ныряющий плотик. Вот опять сверкнул в темной оправе воды рубиновый цвет, словно кровь на темном бархате моря.

Корабль дает полный ход. Снова бодро поет ветер, катится назад крупная волна. Крейсер идет на учения…

С. ЦУКАСОВ
Борт крейсера «Киров».

«Правда», 30 июля 1967 года.

И еще сто семьдесят отважных…

Одна из корреспонденций «Правды» с Северо-Западного фронта в 1941 году была посвящена боям на берегу Волхова. Глубокой ночью отряд под командованием офицера Платонова переправился здесь на остров, где гитлеровцы оборудовали артиллерийский наблюдательный пункт, и забросал противника гранатами. В стычке погиб младший политрук Александр Панкратов.

Случилось это 24 августа. В наградном листе на присвоение звания Героя Советского Союза Александру Константиновичу Панкратову о его подвиге рассказывается: «При штурме Кирилловского монастыря противник открыл сильный огонь. Левофланговый пулемет врага не давал возможности группе храбрецов во главе с Панкратовым войти в расположение монастыря. Тогда Панкратов вырвался вперед, бросил гранату, ранил пулеметчика. Пулемет на время замолчал. Затем снова открыл бешеный огонь. Политрук Панкратов с возгласом „Вперед!“ вторично бросился на пулемет и своим телом закрыл губительный огонь противника».

Кто же этот замечательный герой, первым из многих советских воинов совершивший то, что в дни 25-й годовщины Красной Армии сделал Александр Матросов?

Вот что рассказывает об Александре Панкратове его сестра Глафира Константиновна, проживающая в Вологде: «Родился Саша 18 марта 1917 года в деревне Абакшино, Вологодской области, в большой и дружной крестьянской семье. После окончания семилетки учился на курсах и получил специальность электромонтера. Затем при заводе „Северный Коммунар“ окончил школу фабрично-заводского ученичества и работал токарем паровозо-вагоноремонтного завода, где вступил в комсомол, был комсоргом цеха, затем мастером механического участка».

В октябре 1938 года Александра Панкратова призвали в ряды армии. Как отличника боевой учебы направили в военно-политическое училище. В апреле 1940 года ему был вручен партийный билет № 3903708. С января следующего года Александр Панкратов служил в 125-м танковом полку 28-й танковой дивизии. Родина высоко оценила подвиг, свершенный у стен древнего Новгорода, — А. К. Панкратову Указом Президиума Верховного Совета СССР присвоено звание Героя Советского Союза.

Жители Новгорода чтят память отважного защитника их города. На берегу реки Малый Волховец у шоссе Москва — Ленинград открыт обелиск в память о подвиге Александра Панкратова. В Новгороде, а также в Вологде есть улицы, носящие его имя.

Как и все героическое, подвиг Александра Панкратова имел многих последователей. Наиболее известен из них гвардии рядовой 254-го стрелкового полка Александр Матвеевич Матросов. Слова на его комсомольском билете, написанные однополчанами — свидетелями подвига: «Лег на боевую точку противника и заглушил ее, проявил геройство» — известны сейчас всему миру. Имя Героя Советского Союза Александра Матросова навеки стало синонимом отваги и мужества.

Советскими военными историками в результате изучения боевых документов установлено, что подобные подвиги совершил 171 советский воин и партизан. Теперь появилась возможность назвать имена 28 предшественников Александра Матросова с указанием дат их подвига.

В 1941 году: А. К. Панкратов — 24 августа, Н. Сосновский — в конце сентября, В. В. Васильковский — между 8 и 10 декабря, Н. С. Шевляков — 12 декабря, Я. П. Падерин — 27 декабря; в 1942 году: И. С. Герасименко, А. С. Красилов, Л. А. Черемнов — 29 января; А. Е. Халин — 22 февраля, А. И. Левин — 22 февраля, Ч. Тулебердиев — 6 августа, П. Л. Гутченко и А. А. Покальчук — 18 августа, И. К. Суханов — в ночь с 26 на 27 августа, А. Г. Ващенко — 5 сентября, П. И. Лабутин — 13 сентября, Н. М. Новицкий — 10 октября, Л. В. Кондратьев — 30 октября, П. П. Барбашев — 9 ноября, А. П. Кириченко — 9 ноября, П. К. Гужвин — 21 ноября, В. Н. Прокатов — 26 декабря; в 1943 году: Д. С. Молодцов, Н. Ф. Сердюков, И. Г. Войлоков и А. Д. Строков — 13 января, Т. П. Курочкин — 21 января, В. П. Петриашвили — 28 января. В том же 1943 году такие подвиги совершили более сорока воинов, в 1944 году — шестьдесят шесть, а остальные — в заключительных боях 1945 года.

Большинство героев — 120 человек — коммунисты и комсомольцы. Среди воинов-героев сыны многих национальностей и народностей нашей Родины: 97 русских; 21 украинец; белорусы, казахи, армяне, марийцы, узбеки, эстонцы, грузины, татары и т. д.

Бессмертные подвиги, о которых идет речь, были совершены и партизанами. 16 июня 1944 года в бою за белорусскую деревню Куписк в критическую минуту, спасая жизнь товарищей, на амбразуру вражеского дзота бросился комсомолец, боец партизанского отряда «Октябрь» Михаил Андреевич Белуш. Пришел он в партизанский отряд из деревни Руда-Липичанская, и вскоре на его счету было уже восемь спущенных под откос фашистских эшелонов.

Среди героев, вступивших в единоборство с вражескими пулеметами, — Римма Шершнева. Это о ней говорилось в сообщении Совинформбюро от 21 марта 1943 года: «Партизанский отряд, действующий в одном из районов Полесской области, при выполнении боевого задания был обстрелян из замаскированного дзота. Отряду угрожала большая опасность. Партизанка Римма Шершнева бросилась вперед и своим телом закрыла амбразуру дзота. Отважная партизанка погибла геройской смертью, но спасла товарищей».

Мало кто знает, что не всегда герои, решившие ценою жизни обеспечить успех однополчан, погибали. Оправившись от ран, живут и работают А. А. Удодов, Т. X. Райз и В. П. Майборский.

9 мая 1944 года при штурме высоты на подступах к Севастополю А. А. Удодов закрыл своим телом амбразуру вражеского дзота. Тяжело раненного, его вынесли с поля боя. Врачи сумели сохранить ему жизнь.

17 октября 1944 года 45-й гвардейский стрелковый полк с боем перешел границу с Восточной Пруссией. Вот что рассказал об этом бывший гвардии сержант Т. Х. Райз: «Наш батальон форсировал реку. Вдруг застрочил пулемет из дзота. Захватив гранаты и диски, мы поползли к огневой точке. Побросали все гранаты, диски наши опустели, два вражеских пулемета замолчали, а третий продолжал вести огонь… Уже погибли мои товарищи — рядовые Махонько и Яковлев. Думаю: „И меня ждет такая же участь, если не буду действовать“. Поднялся, прижался грудью к раструбу амбразуры…» Тяжело раненного сержанта подобрали санитары. Т. X. Райз живет в Москве.

В селе Зиньки, Белогорского района, Хмельницкой области, живет бывший пулеметчик Герой Советского Союза В. П. Майборский. Памятен ему бой 13 июля 1944 года за деревню Червихув. Преодолев минное поле и проволочные заграждения, он шел вперед. И тут из вражеского дзота застрочил пулемет. Пехота залегла. Через мгновение Майборский бросился вперед и, достигнув амбразуры, закрыл ее своим телом. Изрешеченный пулями, он нашел еще силы бросить в дзот противотанковую гранату. В части его считали погибшим, воины пели о нем песню:

Нам дорого каждое имя,
К отважным любовь велика.
И первый меж нами
Майборский Владимир —
Матросов родного полка…
Н. БОРИСОВ
«Правда», 24 августа 1966 года.

Судьба «Фронтовой подруги»

События, о которых пойдет речь, начались более тридцати лет назад. А завершаются они в наши дни. Впрочем, вряд ли завершаются: ведь недаром говорят — память сердца вечна.

— …Все вместе мы купили танк. Новенький Т-34. На башне по нашей просьбе написали «Фронтовая подруга». Розалия Михайловна Шасолина с трудом сдерживает волнение. — Деньги на танк собирали женщины, работавшие на нашем уральском заводе. Приносили свои сбережения даже матери многодетных семей. Помню, одна из них сдала в партком почти всю месячную зарплату.

Военпред, пригнавший боевую машину на заводской двор, был закаленный человек. Но и он смахнул слезу, когда увидел перед строем молодых танкистов исхудавших работниц.

Женщины пришли сказать воинам самые важные в эту минуту слова: «Мы вручаем вам „Фронтовую подругу“. Берите наш танк. Бейте ненавистного врага!»

Так уж получилось, что командиром танка стал земляк Розы Шасолиной, бывший тракторист из николаевского села Кривое Озеро Кирилл Иванович Байда. Места механика-водителя, стрелка-радиста и командира башни заняли Михаил Макушин, Иван Алексин, Степан Яшкин.

Назавтра рота, в состав которой входил экипаж «Фронтовой подруги», отправлялась на фронт.

Был митинг. Выступала Александра Орлова, секретарь партийной организации завода; танкисты клялись, что с честью выполнят наказ Родины… Потом прощально гуднул паровоз и умчал парней на фронт.

Долгожданное письмо от экипажа «Фронтовой подруги» пришло на завод с передовой. Командир «тридцатьчетверки» Байда писал: «Находимся в засаде под одной из высот, где еще вчера были фашисты. Впереди, примерно в 150 метрах, идет сражение, наши теснят врага. Скоро и мы включимся — ожидаем сигнала. Хлопцы просят передать, что ваш наказ неукоснительно выполняем. Недавно участвовали в освобождении села, где жил член нашего экипажа Михаил Макушин. Местные жители целовали и нас и броню нашего танка».

Сколько радости принес на завод этот маленький фронтовой треугольник! Письмо читали, пересказывали друг другу и снова читали. В цехах появились плакаты: «Что ты сделала сегодня, чтобы помочь экипажу Байды громить фашистов?»

Началась переписка. «Письмо с рапортом о досрочном выполнении вашим заводом социалистических обязательств начальник политотдела дивизии прочитал перед всеми воинами части, — сообщал Байда. — Оно не только обрадовало моих товарищей, но еще выше подняло дух остальных экипажей. Впереди большие бои, в которых мы тоже надеемся принять участие». Дата: май 1943 года. Близилось сражение на Курской дуге.

«Помнишь, Роза, — спрашивал Шасолину Кирилл Байда в одном из писем, — когда мы прощались, ты сказала: „Освободи мой родной город!“ Я принял твою просьбу как наказ… Я участвовал, подружка, в освобождении нашего с тобой Николаева».

И вдруг пришел треугольничек, надписанный незнакомым почерком.

«Здравствуйте, дорогие друзья, подарившие нам танк „Фронтовая подруга“! — обращался к работницам командир танковой роты А. Елизаров, в которой воевал экипаж Байды. — Ваш танк прошел с боями славный путь, много раз ходил в атаку. В последнем жестоком бою он сгорел, нанеся фашистам исключительно тяжелые потери. Люди экипажа живы, здоровы, только Байде обожгло лицо, он сейчас вылечивается».

И вновь пошел по цехам тетрадный листок, исписанный химическим карандашом…

В документах о награждении К. И. Байды орденом Отечественной войны 1-й степени отмечалось, что при прорыве сильно укрепленной оборонительной полосы гитлеровцев Байда первым ворвался со своим танковым взводом в глубину обороны противника. Его машина уничтожила четыре пушки и три пулемета с расчетами, а взвод пленил более 40 гитлеровцев. Будучи раненным, отважный офицер продолжал бой и в подбитом танке до конца выполнил боевую задачу.

Уже в Карпатах узнал Байда, что с Урала в адрес его части идет еще один подарок — «Фронтовая подруга» номер два, построенная на средства женщин того же завода. В торжественной обстановке дар уральцев был передан мужественному экипажу.

Спустя почти тридцать лет Шасолина прочитала в книге генерала армии Д. Д. Лелюшенко «Москва — Сталинград — Берлин — Прага», что в Карпатах во время напряженных боев в районе Княже «танк, носивший название „Фронтовая подруга“, под командованием коммуниста старшего лейтенанта Кирилла Байды уничтожил 11 танков и до двух батальонов пехоты». А тогда, летом сорок четвертого, переписка завода с танкистами неожиданно оборвалась. Долгие годы о судьбе Байды ничего не было известно. Но земляки отважного офицера приложили много сил для его розысков. Когда удалось установить, что Байда геройски погиб в районе Старого Самбора в Карпатах, на его могилу приехали не только близкие и друзья из Николаевской области, но и уральцы. Там-то и возникла мысль — продолжить боевые традиции смелого танкиста в ратных делах его однополчан.

Кривоозерцы обратились в облвоенкомат с просьбой, чтобы земляки Байды, призывники с Николаевщины, отправлялись служить в танковую часть, где сражался когда-то герой.

Вот так уральская броня «Фронтовой подруги» сроднила судьбы многих людей: и бойцов Великой Отечественной, и тружениц тыла, и молодых воинов, которым сегодня Родина доверила третий танк, связанный с именем героя.

О. ГУСЕВ
«Правда», 15 ноября 1973 года.

Камни заговорили

Из поисковой экспедиции в Аджимушкайские каменоломни вернулась группа добровольцев — следопыты одесского отряда «Поиск», воины-саперы. Под каменными завалами обнаружены документы, записные книжки, воинское снаряжение.

— Тридцать лет прошло, листки истлели, на них, казалось, не осталось никаких следов, — рассказывает заместитель начальника экспедиции москвич Арсений Рябикин. — Но мы не отчаивались. Может быть, специалисты помогут расшифровать слова, раскрыть новые имена смельчаков…

О том, как сражался подземный гарнизон, написаны книги. Вспомним главное.

В мае 1942 года группа советских воинов под командованием полковника П. М. Ягунова заняла оборону недалеко от Керчи, у поселка Аджимушкай. Им было приказано во что бы то ни стало задержать наступление фашистских войск, прикрыть отход и переправу через Керченский пролив главных сил Крымского фронта. Группа оказалась на пути фашистского танкового тарана. Воины приняли основной удар, обеспечили эвакуацию на Таманский полуостров более чем ста тысяч наших солдат. А потом, укрывшись в каменоломнях, окруженные врагом, в неслыханно тяжелой обстановке продолжали несколько месяцев упорно сопротивляться, наносить неожиданные удары по фашистам из подземелья.

И вот следопыты раскрыли еще одну страничку в летописи бессмертного гарнизона.

Находки экспедиции, осторожно сложенные в целлофановые пакеты, были отправлены московским реставраторам, восстанавливающим древние рукописи. Те оказались бессильны… Испорченные временем, сыростью, документы поступили во Всесоюзный научно-исследовательский институт судебных экспертиз.

— Мы тоже развели было руками, — вспоминает старший специалист института Вячеслав Тронов. — Спрессованные с глиной бумажные клочки. Начнешь отделять — рвутся. Да и сама бумага, по существу, стала землей — такого же темно-коричневого цвета. Но ведь в листках частица летописи минувшей войны.

Началась скрупулезная работа. Вместе с Троновым в ней участвовали заведующий лабораторией Александр Гусев, старший научный сотрудник Татьяна Панферова, старший эксперт Людмила Вдовенко.

Перепробовали все имеющиеся в арсенале криминалистов средства. По нескольку суток держали бумаги в растворе хлороформа, чтобы листочки стали эластичнее, не ломались. А потом, боясь неосторожного вздоха, разделяли их скальпелем. С помощью инфракрасного отражения были выявлены царапины, оставленные карандашом. Люминесцентный свет, пары кислот, которыми воздействовали на листочки, позволили активизировать мельчайшие частицы красителя чернил. Они исчезли с поверхности, но сохранились в структуре бумаги. И проступили на листках, как на проявляемой фотопленке, буквы, цифры, рисунки.

Три записные книжки. Одна, видимо, принадлежала врачу подземного госпиталя. Неровными буквами начертаны фамилии больных. Асташкин… Бешидзе… Дурандин… Антонов… Харитонов… Ушков… Против каждой фамилии — назначения. В основном белладонна с содой, кодеин.

Кому принадлежала книжка? На одном из листочков после обработки проступили слова. Это, видимо, адрес владельца книжки: Куйбышев, ст. Инза, 17. Скобельцову Дмитрию Григорьевичу.

— А эту книжку нашли под рухнувшими от взрыва камнями, рядом с радиостанцией, — поясняет другой участник экспедиции — научный работник Геннадий Князев.

На листах — задания летчику: «с 2000 метров четырьмя бомбами», «с бреющего полета»… Эти строки скорее всего относятся к занятиям накануне войны. Среди отважных воинов гарнизона были курсанты Краснодарского и Ейского летных училищ. В книжке — фамилии инструкторов: Зеленин… Петров… Куракин…

Летчик, видимо, был радистом гарнизона. На одной из страничек — колонка цифр, по всей вероятности, код радиограмм. В свертке хранилась новенькая эмблема авиатора: шитые золотом крылья.

В одной из книжек читаем адреса: ст. Шилка, ж.д. средняя школа № 835. Шилка, Профсоюзная ул., 9, № 58. КИМ.

Среди записей — конспекты политических занятий. Одна из тем — «Внутренний распорядок — закон для каждого». О многом говорит эта строчка.

В те дни младший политрук Степан Титович Чебаненко, чувствуя, что умирает, написал последнее слово — завещание товарищам по партии: «Я не большой важности человек. Я только коммунист-большевик и гражданин СССР. И если я умер, так пусть помнят и никогда не забывают дети, братья, сестры и родные, что эта смерть была борьбой за коммунизм, за дело рабочих и крестьян… А все-таки мы победим!» Написал и холодеющей рукой вложил записку в партийный билет…

Фотографию политрука и его письмо сейчас можно увидеть в Центральном музее Вооруженных Сил СССР.

Перед нами дорогие черты еще одного неизвестного ранее героя подземного гарнизона. Следопыты нашли полуистлевшие листы партийного документа кандидата в члены ВКП(б) Караджяна Агаварда Аветисовича. Кандидатская карточка № 3089503 выдана 21 июля 1941 года Богдановским райкомом КП Грузии. Ее подписал секретарь райкома Манукян. Удалось восстановить не только две страницы документа. В инфракрасной области спектра выразительно проявился фотоснимок. На нас смотрит молодой еще человек, ему тогда было 29 лет. Открытый, смелый взгляд…

Тщательно была исследована найденная под землей общая тетрадь. В ней заполнены только три страницы — черновик письма, обращенный к неведомой нам Насте. Отправить весточку не удалось. Некоторые строки перечеркнуты, отдельные фразы разобрать нельзя. Но смысл письма понять можно. Он был мечтателем, оптимистом, автор послания любимой Насте. Его окружали холодные стены, вечный мрак, выбраться откуда, он знал, вряд ли удастся. А он писал о весне, о свидании, о солнце, о будущей победе. «Разлука еще крепче свяжет нас…» Наступит день, «и тогда встретимся весело… скажем друг другу: Здравствуй!.. Будет много времени у нас наговориться и вспомнить все прошлое…» Автор делится с далекой подругой: «сказал ребятам, люблю тебя, всегда буду помнить, а они поднимают на смех…» В конце письма врывается суровая нота: чтобы встретиться и насладиться счастьем, надо разбить врага, пройти сквозь все испытания. Человеку с любящим сердцем это сделать легче. «Вперед к новым победам, за наше счастливое будущее, за молодость, за цветущую жизнь…»

Эксперты прочитали также текст красноармейской книжки, лежавшей под раздавленным камнями столиком. Она принадлежала рядовому Дмитрию Ниловичу Фонареву. Он жил до войны на берегу Волги, в поселке Песочном, Рыбинского района, Ярославской области. В графе «фамилии родных» записано: Журавлева Нина Павловна.

И еще одно имя. Участница экспедиции одесситка Валя Галиева, раскапывая глиняный грунт, нашла черную трубочку — солдатский медальон. В нем была не обычная стандартная ленточка, какую давали солдатам, а плотно втиснутый бумажный жгут. Не терпелось узнать: что же в нем? Но оставили до специалистов: как бы не повредить текст. И правильно сделали. Лаборантам пришлось применить немало мастерства и терпения, чтобы на скомканном листочке наконец-то появились буквы: «Сообщите о моей гибели, Самсоненко Григория Емельяновича. Саратовская область, Краснокутский район, Руднянский сельсовет, Самсоненко Клавдии Федоровне».

О чем же поведали другие находки? Вот бутылки с горючей жидкостью и запальные ампулы. Ими герои уничтожали фашистские танки, подходившие к амбразурам катакомб. Обнаружен склад снарядов «Катюш». Последний залп в мае 1942 года сделали гвардейцы-минометчики по скоплениям врага у горы Митридат и вкатили реактивную установку в подземелье. Она так и не досталась фашистам.

Дымовая фашистская шашка. Озверелые гитлеровцы травили гарнизон ядовитым дымом, сотни воинов и мирных жителей Керчи, укрывшихся в каменоломнях, погибли от удушья. Эту дымовую шашку исследовали химики. Конечно, за тридцать лет содержащиеся в ней вещества не могли не измениться. Но все же специалисты обнаружили в шашке признаки отравляющего газа фосгена.

Одновременно велись поиски в архиве Министерства обороны СССР. Сохранились приказы командования Крымского фронта. Приказом от 16 мая 1942 года командующий фронтом передавал в распоряжение 44-й армии отряд полковника Ягунова, действующий в районе Аджимушкай. Дальше подчеркивалось: «Отход и эвакуация по особому приказу». Воины свято выполнили присягу — не получив приказа на отход, стояли насмерть, истекая кровью, держали оборону до последнего патрона.

Считалось, что последние защитники катакомб были захвачены в конце октября 1942 года. Исследователям попали в руки оперативные сводки фашистов о карательных действиях против партизан и подпольщиков в Крыму. 14 ноября 1942 года гитлеровцы оставили запись: «…Из пещер Аджимушкая был обстрелян румынский пост. После взрыва пещеры удалось захватить в плен 20 человек во главе с их начальником штаба советским старшим лейтенантом».

Они расстреляли последние патроны по врагу и упали, обессиленные голодом и ранами. Только тогда фашистам, как они пишут, «удалось захватить в плен» горстку отважных. Кто они, последние солдаты героического гарнизона? Может быть, очередная экспедиция, которая сейчас снаряжается, узнает их имена.

…С чемоданами находок вернулась из Аджимушкая вторая экспедиция.

— Мы поставили цель: найти сейф с документами штаба подземного гарнизона, который в полном окружении полгода отважно сражался с гитлеровцами, — говорит руководитель экспедиции Арсений Рябикин. — Хотя основные документы пока не обнаружены, но нам в руки попались свидетельства легендарного мужества людей, сражавшихся до последней гранаты, до последнего глотка воздуха.

Лебедками, автомобильными домкратами участники поиска сдвигали в штольнях каменные глыбы, разбирали завалы, лопатами и руками осторожно раскапывалась земля. Саперы с миноискателями прощупывали все вокруг. В аппаратах то и дело раздавался характерный свист: металл! Может, сейф? Нет, и на этот раз крупный осколок. Черные от пороховой копоти стены каменоломен буквально напичканы пулями, осколками. Фашисты били прямой наводкой по катакомбам, и некоторые снаряды из танковых пушек попадали в штольни и взрывались. Так погиб на посту у входа рядовой Д. Н. Фонарев, чью красноармейскую книжку нашли под грудой камней.

Что ни день — находка. Из дальней галереи принесли гильзу от крупнокалиберного пулемета с горсткой пшеничных зерен на дне. Ветераны разъясняли: гильза служила меркой. Солдаты ночью выходили из подземелья, пробирались в поле и под носом у фашистов обмолачивали урожай 1942 года, чтобы пополнить оскудевшие запасы продовольствия.

Старший сержант Александр Анточ в гимнастерке погибшего воина обнаружил автоматные патроны. Фамилия воина неизвестна. Одно ясно: человек боролся до конца. Осенью, когда в катакомбах стало сыро, патроны начали портиться. Боевые припасы рекомендовалось беречь в сухом месте, чистить, протирать. Вот и этот солдат хранил патроны у сердца, он думал до последнего своего часа о схватке сврагом, о победе…

Участников экспедиции привлекала «комната Ягунова». Здесь, в уголке штольни, отдыхал командир подземного гарнизона Павел Максимович Ягунов. Возле места, где стояла его кровать, найдены остро отточенные карандаши «тактика», запалы от противотанковых гранат, протирка для пистолета. И вдруг рядовой Масхут Галимов радостно воскликнул: «Синяя тетрадь!» По рассказам ветеранов, командир в такой тетради вел дневник. Осторожно откопали четырехугольник и бережно завернули в целлофановый пакет.

А вскоре сапер Маис Мерикян над слоем ракушечника увидел треугольник с номером полевой почты. Начал раскапывать, и открылся целый склад солдатских писем, обгоревших, спрессованных с породой.

В экспедицию на этот раз была приглашена опытный реставратор, сотрудница Государственного исторического музея СССР Тамара Николаевна Ютанова. Под ее наблюдением все найденное, даже мелкие клочки бумаги, тщательно собрали — оказалось свыше 200 писем. Аккуратно их уложили в два чемодана.

И вот мы в реставрационной мастерской. Тамара Николаевна разбирает содержимое чемоданов.

Перед нами камни, но только не булыжники, а пожелтевшие, спекшиеся куски почвы. Такими стали пачки бумаги, свыше тридцати лет пролежавшие под мраморными сводами подземного карьера.

— И вы собираетесь что-либо прочитать?! — невольно вырвалось у нас.

— Да, — спокойно ответила реставратор. — Уже кое-что прочитали. — И она кладет на стол странички, исписанные карандашом, черными, фиолетовыми чернилами, «синюю тетрадь»…

С особой осторожностью реставратор «колдовала» над «синей тетрадью». Вспоминает: «Даже во сне видела: ночь, горит фитилек в гильзе, за столом худощавый полковник в пенсне — Ягунов, он делает очередную запись в тетради, а я читаю его дневник…»

Вскоре стало ясно: это не дневник. В тетради — конспект занятий по изучению ручной гранаты РГД и другого оружия…

Письма, которые удалось восстановить, посланы по адресу полевой станции, разместившейся в штольнях. Письма из дома солдатам подземного гарнизона. Весточки отправлены в апреле и мае 1942 года, они на разных языках народов СССР.

Нельзя без волнения читать искренние, идущие от сердца строчки. В одних — радость за то, что их сын бьет фашистов, в других тревога: «Жив ли? Пиши!», в третьих — слова, которые постеснялась сказать девушка, провожая на фронт любимого… Неизвестный нам Шота пишет зятю Васо:

«Желаю тебе своей могучей стальной машиной побольше раздавить ненавистных фашистов. Пусть ты и твои друзья-танкисты будут похожи на витязей, о которых слагал поэму Шота Руставели. Пусть твои товарищи не беспокоятся за близких: мы о них заботимся, как о родных. Не беспокойся и ты за Като, за детей».

Трепетный девичий почерк на армянском языке. Елена шлет нежный привет фронтовику Ладо: «Не волнуйся, замуж ни за кого, кроме тебя, не пойду. Думаю только о тебе, мой Ладо, жду летом, счастье мое…»

А это послание отпечатано на машинке — любимому мужу Федору Денисовичу. Жена хочет поднять настроение воину: «Володе сшила матроску, помнишь, как у тебя была — синяя с белым, пилотку и трусики черные… Он уже, как взрослый, во всем подражает папке, твой характер…»

Мария Джиламудова пишет Дмитрию Яковлевичу Балыко из грузинского поселка (теперь город) Лагодехи: «Получили фото, столько было радости. Пиши чаще. Когда знаешь, что близкий человек на фронте, не находишь покоя, всякое может быть…

И еще новость: Леня получил орден, отличился в боях, но какой орден, не знаю…»

Расплывчатые «химические» чернила выделяются на обгоревшем листочке. Школьник Володя Медведев из рязанского города Сасово делится новостями со своим старшим братом Иваном: «Шлю тебе свой ученический привет и желаю наилучшего в твоей боевой жизни… Все живы и здоровы… Троицкого, нашего классного руководителя, взяли в армию, вместо него у нас математик Болховитьянов. Иван Степанович тоже справлялся о тебе… Ты бы, Иван, написал ему что-нибудь, как был ранен, эпизодик какой-нибудь, он был бы рад. Ну, немного о себе. Во-первых, сообщаю, что учимся мы сейчас в три смены, мои занятия с 3.40 утра до 9.15, по 6 уроков каждый день. 3 апреля сдавали зачеты по военному делу. Сдал на „отлично“, военрук Баранов похвалил. Я подал заявление в ВЛКСМ, но не приняли еще…»

А в этом раскрытом треугольнике всего несколько слов. Карандашом обведена детская ручонка — привет папе от малыша…

Письма из дома! Они несли радость воинам, прибавляли силы в жестокой, смертельной борьбе. Не только железная воля, храбрость, но и эти скромные треугольники помогли в чрезвычайно тяжелой обстановке выстоять героическому гарнизону, до конца выполнить свой долг перед народом.

…Будем ждать, что откроют в каменоломнях новые экспедиции.

В. МОЛЧАНОВ
«Правда», 15 апреля 1973 года и 20 февраля 1974 года.

Майские встречи

Когда приехал в Молдавию, мне сказали, что в гостиницу придет подполковник Кулеш. «Он помнит вас по войне, — добавил товарищ, сообщивший об этом, — был связан с партизанами».

Я хорошо знал двух братьев Кулешей — Прокопа и Ивана, но их уже нет в живых. Вероятно, однофамилец? В дверь постучали. Порог перешагнул высокий, широкоплечий человек. Военный костюм ладно сидел на его крепкой фигуре, а на прихваченном весенним солнцем лице светилась улыбка. Подумалось: этого человека я не знаю, но глаза его где-то видел.

Подполковник оказался родным братом двух наших погибших партизан — Прокопа и Ивана Кулешей.

— Значит, вы из Далеты? — спросил я.

— Так точно!

Далета! Небольшое лесное село в Словечанском районе, что на Житомирщине. Кругом бездорожье, болота. О красоте села поговаривали, да ведь к нему ни пройти, ни проехать. И когда началась война, многие сельчане подумали: сюда-то, к ним, фашисты не припожалуют, обойдет стороной лихая беда.

…Глядя на подполковника, я вдруг явственно вспомнил его другим — юрким двенадцатилетним пастушонком с большим кнутом в руках, так горько оплакивавшим пропажу коров.

— И бабушка померла, а мы ее схоронить не смогли, — рассказывал тогда мальчонка…

Гроб стоял в красном углу хаты, и люди приходили поклониться уважаемому на селе старому человеку. Вдруг на подворье заскочил какой-то парень: «Фашисты идут!» Вроде бы и неоткуда было взяться врагу, но вмиг опустели и дом Кулешей и все село. Спасаясь от захватчиков, люди бежали на болотные острова.

Фашисты втягивались в село с трех направлений: из Картеничей, Лохницы и Бегуни. В результате Далета оказалась центром слияния трех вражеских колонн. Появление их было «отмечено» огромным костром, который спалил все село.

— Как знаете, Верчовый остров окружен болотом, — рассказывал подполковник Парфен Кулеш. — Туда-то вместе с односельчанами и забралась вся наша семья. Мне поручили перегнать скот на Весевские острова. Там мы прожили дней пять. Вокруг было тихо, спокойно. Но сын старосты указал гитлеровцам, где попрятались жители. Узнав об этом, люди бросились врассыпную. Фашисты забили скот, им удалось схватить деда Филиппа Германчука — бывшего солдата. Его избили и заставили показать дорогу на острова. Дед Филипп долго водил фашистов, надеясь, что люди услышат их приближение и успеют спастись. Враги поняли замысел деда, убили его вместе с дочерью. Потом согнали из болот еще 75 человек и всех расстреляли. Среди них и семью Адама Олихновича, в которой было девятеро детей.

Парфен Кулеш вспоминает своих рано ушедших из жизни односельчан, а я думаю о судьбах его братьев. Младший, Иван, будучи в армии связистом, попал в окружение и оказался в плену, но вскоре бежал и стал бойцом нашего партизанского отряда. В марте 1943 года в бою под Храпунем был смертельно ранен…

Другой брат — Прокоп — жил в селе Бегунь, тоже ушел в партизаны, стал разведчиком. Однажды вместе с двумя товарищами наскочил на засаду. Прокоп погиб и похоронен в селе Вишенка Малая.

…Оказывается, существует какая-то невидимая кинолента: я снова представил себе двенадцатилетнего мальчонку из сожженного фашистами села. Он всегда крутился возле нашего штаба. Юный партизан стал кадровым офицером Советской Армии.

— Давно служите в армии? — прерываю цепь воспоминаний.

— Всю жизнь! — последовало в ответ.

Очень обрадовался, случайно узнав, что один из наших партизанских врачей, Леня Жидовленко, жив-здоров, трудится в Одессе.

Есть же на свете люди, которым, несмотря на штормовые годы, удается сохранить неувядаемую, мужественную красоту, и даже появившиеся складки у губ да и морщинки ничуть не мешают выглядеть молодо. К числу таких людей относится и наш Леня, или теперь уже — Леонид Терентьевич. Его биография такова. Сын слесаря металлургического завода в Мариуполе, он мечтал стать врачом. После окончания школы поступил в медицинский институт. С началом Великой Отечественной Леонида перевели в Харьковский мединститут. Закончив учебу уже в Саратове, он был назначен старшим врачом артполка 301-й стрелковой дивизии, попал на Юго-Западный фронт.

В один из дней врагу удалось прорвать нашу оборону на Изюм-Барвенковском направлении. Молодой военврач вместе с группой раненых бойцов попал в окружение. Шестнадцать долгих изнурительных суток пытались вырваться они из кольца. Но гитлеровцы все же схватили раненых, отправили за проволоку, в лагерь под Корочей, а доктора угнали в Харьков, в тюрьму.

Леонид, не теряя времени, начал завязывать связи с обитателями тюрьмы. Выяснил, что если в случае побега удастся вырваться из города куда-нибудь поближе к лесам, то можно спастись. И такой случай представился. Из Харькова отправляли эшелон военнопленных в Шепетовку, Леонида взяли в этот эшелон как врача. Никогда не забыть ему одиннадцать каторжных дней пути. Из тысячи двухсот человек в Шепетовку прибыло лишь около шестисот. Их доставили в Славутинский лагерь.

— В лагере, — рассказывает Леонид Терентьевич, — познакомился с доктором Исаевым, замечательным человеком лет тридцати, кабардинцем. Он как-то вечером тихо сказал, что надо бежать. Месяц мы осторожно готовили побег.

Лагерь охранялся эсэсовцами и власовцами. Его опоясывали три ряда колючей проволоки, через которую пропускался ток. Овчарки следили за каждым шагом заключенных. И все же в рождественскую ночь сорок второго года, когда охрана начала отмечать праздник, шестеро пленных подобрались к пищеблоку, перерезали проволоку и поползли к шлагбауму. В этот момент сюда подошла автомашина, обслуживавшая пищеблок, водитель упрятал людей в кузов и вывез за ворота. Доехали до Стригановского моста, а потом вместе со своим спасителем-шофером двинулись дальше. Ушли из концлагеря в лютый мороз, по снегу.

Беглецам повезло. За селом Стриганы им повстречался партизанский связной. Он-то и вел их три десятка километров по лесным тропам в отряд, действовавший в шепетовских лесах. Счастлив был Леонид, что вырвался из кромешного ада, но не меньшее удовлетворение испытывали и партизаны — многие нуждались в медицинской помощи, а врача в отряде не было. Одним из первых пациентов стал раненный в руку комиссар отряда Игнат Кузовков.

Так началась партизанская жизнь молодого хирурга. Отряд все время находился в движении, держа под контролем железнодорожную магистраль Шепетовка — Киев. Вражеские облавы следовали одна за другой, каратели зверствовали. Для партизанского отряда создалось тяжелое положение, и тогда наше соединение пришло ему на помощь.

На Мерлинских хуторах, у реки Уборть, произошло мое первое знакомство с Леонидом Терентьевичем. Доктор серьезно заболел, и ему самому пришлось прибегнуть к медицинской помощи. Так он и остался в нашем соединении, а по выздоровлении был назначен врачом батальона. Мне пришлось видеть его не только у операционного стола или во время обхода раненых; он принимал активное участие во многих боях, в том числе таких, как взятие Давид-городка и Овруча. Его грудь украшают два ордена Красной Звезды и партизанская медаль.

В мирные дни за выполнение заданий восьмой пятилетки он удостоен ордена Трудового Красного Знамени.

Две встречи, две судьбы. Разные люди. Один из них — кадровый военный, другой — врач. Но их роднит главное: оба — бойцы, пережившие суровые годы Великой Отечественной. И они вооружены не только знаниями, опытом, но и памятью о том времени, когда все мы сражались за Родину. А эта память вечна, как бессмертен подвиг всего советского народа.

Герой Советского Союза А. САБУРОВ
«Правда», 23 мая 1972 года.

Через ледяной вал

Иногда память неожиданно восстанавливает эпизоды прошедшего. Так случилось и в тот июньский день, когда я побывал на станции Красновка, что в Тарасовском районе, Ростовской области, и склонил голову перед скромным памятником тринадцати Героям Советского Союза.

А припомнилось вот что. В двадцатых числах января 1943 года Южный фронт своим левым крылом подошел к Батайску. Нужно было узнать об обстановке у нашего правого соседа — Юго-Западного фронта, где шли упорнейшие бои. Позвонив генералу В. И. Кузнецову, командовавшему 1-й гвардейской армией, я спросил, как идут дела. Он рассказал, а в заключение поведал о событиях на участке 44-й гвардейской стрелковой дивизии. Там, в районе станции Красновка, гитлеровцы прибегли к необычному способу укрепления обороны. Они насыпали высокий вал из утрамбованного снега, перемешанного с соломой, и облили его водой. По крутым скатам этого сооружения пройти, казалось бы, невозможно, но воины одной из рот штурмовали вал и, преодолев его, закрепились в домах поселка.

— Диву даешься, — сказал в заключение В. И. Кузнецов, — сколько самоотверженности, геройства и смекалки у нашего солдата!

Теперь, спустя много лет, мы стояли у могилы тех солдат, которые преодолели ледяной вал. Оказалось, что все они пали смертью храбрых и все были удостоены звания Героя Советского Союза. На станции Красновка в школьном здании открыт скромный музей в память воинов одной роты. И мне хочется хотя бы кратко рассказать об их подвиге.

Лютые морозы сковали Дон крепкой ледяной коркой, свирепые метели гуляли по степным просторам. 44-й гвардейской стрелковой дивизии предстояло нанести удар по станции Красновка, гарнизон которой составляли два полка пехоты противника с артиллерией и минометами.

Ранним утром 15 января дивизия перешла в наступление. Ее 130-й полк после короткого артналета поднялся в атаку. Главный удар наносила 2-я рота, которой командовал гвардии лейтенант Иван Сергеевич Ликунов. Это был уже немолодой человек — ему шел сорок второй год. Он из Сибири, из Алтайского края. В родном селе Вознесенка Иван Ликунов еще во время коллективизации сельского хозяйства был комсомольским вожаком. В армии служил с августа 1941 года и зарекомендовал себя хорошим командиром. В центре боевого порядка роты находился взвод двадцатилетнего Ивана Васильевича Седова родом из села Каиновка, Барышского района, Ульяновской области. Там он закончил семилетку, затем школу фабрично-заводского ученичества, стал слесарем, вступил в комсомол.

После артиллерийского удара по врагу его огневые точки замолкли. Неудержимо ринулась рота на проволочные заграждения и сверкавший за ними ледяной вал — гладкий и скользкий, словно зеркало. Пошли в ход саперные лопаты и штыки. И вот взвод Седова оказался на гребне вала. Бойцы открыли огонь из автоматов и ручных пулеметов; с громовым «ура» был сделан решительный бросок.

В рядах атакующих появился командир роты Ликунов. Оставалось несколько десятков метров до первых трех домов поселка. Командиры личным примером показали: вперед, только вперед!

Гитлеровцы не выдержали штыкового удара. Тринадцать смелых, сильных и выносливых советских воинов ворвались в крайние хаты поселка. Кроме двух офицеров, среди них было три младших командира и восемь рядовых.

Сержант Николай Михайлович Сиврюков имел за плечами три с лишним десятка лет жизни, учебу в сельхозинституте; до службы в армии он работал старшим агрономом в совхозе «Большевик», Московской области. Двадцатидвухлетний сержант Владимир Александрович Васильев из Пермской области, весельчак и баянист, также командовал отделением. Двадцатитрехлетний младший сержант Кимарой Кубакаевич Кубакаев, мариец по национальности (родился в деревне Тюльда, Башкирской АССР), исполнял обязанности помкомвзвода. Перед уходом на воинскую службу работал трактористом в родном колхозе.

Самому молодому из рядовых — Ивану Андреевичу Полухину только что исполнилось восемнадцать лет. Родом он был из поселка Барыково, Орловской области; окончил семилетку и ремесленное училище, а перед уходом в армию работал слесарем. Его ровесник Константин Илларионович Поляков происходил из села Нижне-Кисляй, Воронежской области. В армию он ушел из кооперативного техникума. Двадцатилетний Иван Иванович Тарасенко родился в Кировоградской области, но затем вместе с родителями переехал в Магнитогорск. Там, окончив шесть классов, стал работать токарем вагоноколесных мастерских. Евгений Петрович Котов был на год старше Ивана Тарасенко. Родом из города Пушкина, Ленинградской области, до службы в армии трудился токарем на одном из ленинградских заводов. Николай Николаевич Нумеровский, одногодок Ивана Тарасенко, — студент Ленинградского архитектурного института. Всего на год старше его был Николай Иванович Сирин, рабочий хлебопекарни из Ханты-Мансийска. Более опытным в житейском отношении был Зубай Тухватович Утягулов, родившийся в 1913 году в Башкирии. Перед службой в армии он окончил педагогический институт и работал директором школы в селе Юлдашево. Афанасию Афанасьевичу Курбаеву — коммунисту из села Надеждинское, Приморского края — шел уже тридцать седьмой год, перед уходом на фронт он был совхозным бригадиром.

Но вернемся к событиям памятного январского дня. В сотне метров от железнодорожной линии стояли три домика, в которые и ворвались гвардейцы. По приказу Ликунова они быстро приспособили их к обороне. Седов разработал схему огня. От хаты к хате прошел пароль: «Стоять насмерть!»

Контратак врага пришлось ждать недолго. Обстреляв участок из минометов, гитлеровское командование бросило против смельчаков до роты пехоты. Наши воины подпустили ее близко к хатам, а затем открыли прицельный огонь. Фашисты откатились назад. Затем новые атаки…

Тринадцать храбрецов держались. Они знали, что их не оставят, что за ними идет полк. И полк шел, но преодолеть огневой заслон врага было трудно. Наши артиллеристы подавляли одну позицию, и тогда открывала огонь другая, до того молчавшая.

Воины расчетливо расходовали боеприпасы. Однако они иссякали. Ведь на исходе были уже сутки, как бойцы захватили окраину поселка. Многие из них были ранены.

Фашисты вплотную подступили к хатам, обложили их соломой и подожгли. И тогда все те, кто еще мог держать в руках винтовку, бросились в последнюю штыковую атаку. Силы были слишком неравными — все смельчаки пали под вражескими пулями.

Буквально на минуты опоздала помощь. Гвардейцы ворвались в железнодорожный поселок. Три хаты горели, вокруг них валялось до сотни убитых гитлеровцев. Бережно подобрали воины останки тринадцати однополчан. А спустя два месяца после этого боя тринадцати отважным было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Маршал Советского Союза А. ЕРЕМЕНКО
«Правда», 20 июля 1966 года.

Товарищ Рихард Зорге

Кладбище Тама далеко от центра Токио. Оно совсем не похоже на обычные японские кладбища — тесные нагромождения обелисков где-нибудь на пригорке. Тама — большой парк с широкими тенистыми аллеями. Пышный кустарник скрывает камни могил.

— Сюда, пожалуйста, — негромко говорит кто-то из японских друзей, и мы останавливаемся у серого гранитного прямоугольника, на котором высечено японской катаканой и готическими буквами:

Рихард Зорге
1895―1944
По японскому обычаю, надгробный камень обливают водой, кладут к подножию цветы, и Ханако Исии, одетая в серое кимоно с широким белым поясом, зажигает связку тоненьких палочек — поминальные курения. Мы читаем надпись, сделанную на обратной стороне камня: «Здесь покоится герой, который отдал жизнь в борьбе против войны, за мир во всем мире…».

И склоняем головы перед памятью товарища Рихарда Зорге, коммуниста, разведчика, героя.

Исии-сан, не скрывая волнения, говорит:

— Я всегда знала, что советские люди придут на эту могилу…

Имя Зорге я услышал впервые в Токио в 1946 году. Перед очередным заседанием Союзного Совета для Японии иностранные журналисты, как всегда, оживленно обменивались новостями, слухами и сплетнями. Кто-то стал рассказывать о «немецком шпионе» Зорге, какой-то американец сказал: «Он был не немецким, а советским разведчиком». Но тут появился генерал Макартур, все хлынули в зал, и я, признаться, мало что понял из услышанного.

Попытался спросить о Зорге у одного из наших работников, но тот резко оборвал меня: «Много будете знать, скоро состаритесь». Это прозвучало внушительно для начинающего дипломата, которому было тогда двадцать пять лет.

Прошло несколько лет, я работал корреспондентом «Правды» в Лондоне. Там попались мне книги о Зорге, изданные в Америке. В них была американская версия «о величайшем шпионе второй мировой войны», смесь правды и неправды, обильно приправленная перцем «холодной войны». Генерал Уилоби в книге, пронизанной антикоммунизмом и ненавистью к Советскому Союзу, признавал: «Группа, руководимая блестящим, изобретательным разведчиком Рихардом Зорге, совершила поистине чудеса».

В 1960 году на экранах Запада появился фильм известного французского режиссера Ива Чампи «Кто вы, господин Зорге?». Он имел огромный успех и сопровождался «большой прессой», которая, конечно, не поскупилась на всякого рода сенсационные выдумки. Снова воскресла легенда, будто Зорге не погиб, и, когда началась демонстрация кинокартины в Париже, газеты писали примерно так: дорогой зритель, заняв место в кинотеатре, оглядись по сторонам: не сидит ли рядом с тобой высокий, седеющий человек с волевым лицом, похожий на того, которого ты сейчас увидишь на экране?..

Незадолго до отъезда в новую командировку на Японские острова я засел за материалы о Зорге — все, какие могли тогда попасться под руку. И, надо признаться, их было немного.

…Летом 1933 года в Токио прибыл специальный корреспондент германских газет, в том числе «Берлинер бёрзенцайтунг», и голландской газеты «Алхемеенблат», человек лет сорока, высокий, с волевым лицом. Было в нем что-то располагающее, и даже легкая хромота придавала ему какую-то особую элегантность.

Новый немецкий корреспондент быстро завоевал положение в обществе. Он показал себя талантливым журналистом, прекрасным рассказчиком, хорошим специалистом по Японии.

В германском посольстве все больше ценят журналиста. Он быстро становится душой и одним из самых влиятельных членов немецкой колонии в Токио. Особенно тесные отношения складываются у него с германским военным атташе Эйгеном Оттом, который в 1938 году становится послом рейха в Японии.

Посол фактически делает корреспондента пресс-атташе посольства. По законам рейха было немыслимо, чтобы журналист из частной газеты одновременно являлся чиновником, да еще в такой должности. Но посол чрезвычайно заинтересован в услугах талантливого корреспондента, который раздобывает исключительной важности информацию.

Представитель гестапо в немецком посольстве в Токио полковник Мейзингер также поддерживает весьма дружественные отношения с обаятельным журналистом, чья приверженность нацизму, конечно же, не вызывает сомнений. Пресс-атташе получает доступ к самой секретной информации германского посольства в Токио.

Агенты гестапо уверены, что они знают доктора Рихарда Зорге, как свои пять пальцев. Но они ничего не знают. И когда много позже они познакомятся с его прошлым, то в ужасе схватятся за голову.

Рихард Зорге был родственником Фридриха Альберта Зорге — немецкого коммуниста, участника революции 1848 года, видного деятеля I Интернационала, друга Маркса и Энгельса.

Рихард родился в России, близ Баку, в 1895 году. Его мать была русская. Отец работал техником на нефтяных промыслах, принадлежавших немецкой фирме. Мальчику исполнилось три года, когда семья переехала в Берлин, и он рос и воспитывался в кайзеровской Германии.

Грянула первая мировая война, Зорге призвали в армию. Он был на фронте до 1916 года, когда получил второе ранение и оказался в госпитале. Здесь ему впервые довелось познакомиться с левыми социалистами.

В России совершилась Октябрьская революция. Бурлила Германия, пал кайзеровский режим. Зорге с 1917 года становится членом независимой социал-демократической партии, принимает активное участие в революционном движении, работает агитатором в Киле и Гамбурге. В декабре 1919 года вступает в Коммунистическую партию Германии. В те же годы Зорге получает степень доктора политических наук в Гамбургском университете.

Весной 1920 года германская офицерская верхушка учиняет капповский путч — попытку восстановить монархию. Зорге активно участвует в подавлении этой немецкой корниловщины, как ее называл В. И. Ленин. Социал-демократические лидеры, вернувшись к власти, обрушивают репрессии на тех, кто боролся с контрреволюцией. Рихарду приходится скрываться. Он работает на шахте близ Аахена, затем чернорабочим в Голландии. Позже преподает на партийных курсах в Вуппертале, редактирует коммунистическую газету в Золингене.

1924 год. Перед Зорге открывается возможность уехать на родину, в Советский Союз. Он приезжает в Москву. В 1925 году советский гражданин Рихард Зорге вступает в ВКП(б). В Хамовническом районе Москвы он получает партбилет за номером 0049927, становится председателем немецкого клуба, ведет там большую работу, громит троцкистов.

Приближаются тревожные годы. На Западе набирает силу германский реваншизм, на Востоке — японский милитаризм. Мир капитала ищет выхода из экономического кризиса в подготовке новых военных авантюр, в захвате чужих территорий.

Рихард Зорге решает посвятить свои силы, энергию и способности работе в разведке. Он считает, что именно здесь может принести наибольшую пользу в борьбе против фашистской опасности, которую он ощущает и распознает раньше многих благодаря опыту, накопленному в Германии.

Несколько лет напряженной работы в Шанхае, и вот специальный корреспондент западных газет прибывает в Токио. Отнюдь не случайно это происходит в 1933 году, когда Гитлер захватывает власть в Германии.

В Центр начинают поступать из Японии сообщения группы «Рамзая». Борьба против фашизма, против новой мировой войны становится смыслом жизни Рихарда Зорге…

Смелому советскому разведчику в Токио помогали японские патриоты, понимавшие пагубность политики милитаристов, которые все теснее привязывали Японию к фашистской Германии и толкали на путь агрессии. Активную роль играл тогда Ходзуми Одзаки, официальный советник японского правительства. Он был вхож в круг близких друзей принца Коноэ, трижды занимавшего пост премьер-министра. Были у Зорге и другие соратники, с которыми он работал в Шанхае…

Прилетев в Токио, я попытался разыскать тех, кто знал Зорге и мог рассказать о нем. Помогли японские писатели. Вскоре мы познакомились с младшим братом Одзаки. С ним мы отправились к Ханако Исии, женщине, которая сделала все, что оказалось в ее силах, чтобы память о Зорге была жива.

Маленький деревянный домик на высоком фундаменте оказался где-то далеко от центра города. С подчеркнутой торжественностью нас встречала уже немолодая японка в сером кимоно с белым поясом, и первое, что я увидел в маленькой комнате, был бюст Рихарда Зорге. Его лепила по памяти сама Ханако Исии, и, должно быть, в то время это было единственное в мире скульптурное изображение советского героя.

Хозяйка принесла альбом, и мы перелистывали его, вглядываясь в фотографии, на которых был запечатлен Рихард Зорге в тридцатые годы. Среди них был и снимок юной Исии-сан, должно быть, в ту пору, когда она работала в немецком ресторане «Рейнгольд», где Рихард встречался со своими товарищами.

Весной 1939 года Зорге-«Рамзай» сообщает в Москву, что вторжение гитлеровцев в Польшу произойдет 1 сентября. События не замедлили подтвердить всю справедливость этой информации.

В апреле — мае 1941 года Рихард Зорге передает важную информацию о подготовке гитлеровского нападения на Советский Союз. Он сообщает, что на границах СССР сосредоточиваются 150 дивизий, дает общую схему военных действий, которые развернут гитлеровцы, и в нескольких сообщениях — сначала с ошибкой на один день, а затем точно — называет дату агрессии — 22 июня. Аналогичная информация поступает в Москву и по другим каналам.

17 июня Зорге передает последнее предупреждение: «Повторяю: 9 армий из 150 немецких дивизий совершат нападение на советскую границу 22 июня! Рамзай».

22 июня гитлеровские войска вторглись в Советский Союз. И от Зорге и товарищей приходит телеграмма: «Выражаем наши наилучшие пожелания на трудные времена. Мы все здесь будем упорно выполнять нашу работу»…

Гитлеровские орды рвались к Москве. В этот тяжкий для Родины час коммунист Рихард Зорге и его товарищи вновь оказали советскому народу неоценимую услугу. Они сообщили, что японская военщина сосредоточивает силы для развязывания войны на Тихом океане, будучи уверенной, что гитлеровцы сами справятся с Красной Армией. В последней радиограмме из Токио говорилось: после 15 сентября 1941 года Советский Дальний Восток можно считать гарантированным от угрозы нападения со стороны Японии.

На этот раз информация встретила понимание — жизнь подтвердила точность сообщений «Рамзая», — и Ставка решила перебросить часть советских дивизий с Дальнего Востока, хотя присутствие Квантунской армии в Маньчжурии по-прежнему вынуждало Советский Союз держать на восточных границах большое число войск.

В домике у Ханако Исии я спросил хозяйку, знала ли она, кем был Зорге.

— Нет, — отвечала она, — я не знала, кем он был, хотя в какие-то моменты догадывалась, что он не тот, за кого себя выдает. Он был другим человеком, он не мог быть нацистом. Это я, пожалуй, понимала. Я знала его друзей, выполняла кое-какие поручения, когда надо было связаться с ними. И был один случай, который меня потряс тогда. Рихард всегда был полон энергии, я не помню его унывающим. Когда он уставал или хотел побыть один, он уходил в маленькую комнатку наверху. Там его старались не тревожить. Но однажды понадобилось его позвать, я вошла туда. Рихард стоял у стены, на которой висела карта Европы, — он делал на ней пометки, как движется фронт. Услышав меня, он обернулся, и я увидела на его лице слезы! Я так была потрясена, что уж не помню, что делала. Кажется, выбежала, потом вернулась, сказала, что его зовут. Да, он плакал. Только потом, через многие годы, я поняла, какие минуты он переживал, тревожась за судьбу Москвы…

В великую битву за Москву, в первое поражение гитлеровцев, которым начался их путь к краху, внес свой вклад — и очень существенный — товарищ Рихард Зорге. Но сам герой-разведчик к этому времени уже томился в тюрьме.

Японская секретная полиция давно подозревала что-то неладное в стенах гитлеровского посольства, однако и она — этот хитрый и умный противник — долго ничего не могла обнаружить. Но, к сожалению, в начале осени один за другим были схвачены друзья Зорге, а в середине октября 1941 года полиция арестовала и его.

7 декабря японские милитаристы совершили нападение на Пирл-Харбор. Началась война на Тихом океане.

В угаре военных побед японским властям некогда было думать о Зорге. Но вот наступил перелом в войне. И тогда поспешили расправиться с героем-антифашистом. В 1943 году начался закрытый судебный процесс над оставшимися в живых участниками группы Зорге. К этому времени в тюрьмах Сэндая и Абасири некоторые из японских патриотов уже погибли. В сентябре Рихард Зорге и Ходзуми Одзаки были приговорены к смертной казни, другие — к пожизненному заключению.

На рассвете 7 ноября 1944 года, в те самые часы, когда Москва и вся Советская страна встречали годовщину Великого Октября, в токийской тюрьме Сугамо приговор был приведен в исполнение. За миг до того, как петля палача прервала жизнь Рихарда Зорге, он воскликнул:

— Да здравствует Коммунистическая партия, Советский Союз, Красная Армия!

Память о славном разведчике жила в сердцах его друзей. В Японии среди них была Ханако Исии. Зорге похоронили в общей могиле на кладбище Дзосигая, неподалеку от тюрьмы Сугамо. После войны Исии-сан обошла все инстанции и добилась, несмотря на большие препятствия, чтобы ей разрешили найти и перехоронить останки. Это удалось сделать. Прах героя был предан огню, и друзья захоронили пепел на кладбище Тама.[1]

Мы покидали кладбище, когда Ханако Исии, улыбаясь, сказала:

— Кажется, Зорге был очень доволен встречей…

Эта седая женщина, посвятившая свою жизнь другу, говорит о нем, как о живом. И мы не удивляемся: такие люди, как Рихард Зорге, не умирают.

В. МАЕВСКИЙ
«Правда», 4 сентября 1964 года.

Записка из 1943 года

Этой осенью «Правда» получила несколько писем из села Стецовка, Чигиринского района, Черкасской области: «Дорогая редакция! Напечатайте, пожалуйста, статью о летчике Бабайлове — сумел ли он пробиться к своим…»

Почему старинное украинское село интересуется судьбой этого летчика? Может, он там родился? Нет. Может, воевал в тех местах? Никогда. Но житель Стецовки, инвалид Великой Отечественной войны Дмитрий Аксентьевич Гажва, много лет хранил металлическую табакерку, подобранную на истерзанной боями крымской земле. А в этой коробке — четыре исписанных тетрадных листка, скрепленных подписью «Бабайлов».

Лет пятнадцать назад Гажва посылал эти странички в Москву. Их вернули с просьбой уточнить некоторые подробности. Однако старый солдат долго болел и не смог ответить. Теперь он откликнулся на просьбу сельского музея, принес заветную табакерку.

Музей создан в Стецовке по инициативе Александра Прокофьева — отставного военного инженера. Он с волнением перечитал обыкновенную записку из необыкновенного грозного времени:

«Друг, брат, советский человек, если ты наш, а не враг, пошли это в мой полк, тебя за это отблагодарят. Войди в мою обстановку, я почти в безвыходном окружении фашистов. За отправку письма тебе отдадут все мое, что там осталось, деньги, часы, новую форму… Ой, как прошу послать, дорогой товарищ. Адрес такой — П. П. 21237 „К“. Командиру. А сделать это просит советский летчик Павел Б. В полку меня все знают. Пошли, браток, не откажи в просьбе. Прощай.

А если попало это в руку фашисту, так не радуйся, все равно тебе скоро капут будет полный в Крыму и на всей нашей Советской земле. Смерть гадам врагам!»

В архиве Министерства обороны СССР хранятся документы 790-го истребительного авиаполка, чья полевая почта носила номер 21237. Из донесений видно, что 21 ноября 1943 года не вернулся на свой аэродром лейтенант П. Бабайлов. На истребителе ЛаГГ-3, в паре с ведомым, он выполнял задание по воздушной разведке. Северо-западнее Керчи Бабайлов встретил вражеские самолеты и погнался за «Юнкерсом-87»…

И вот записка советского летчика, оказавшегося «в безвыходном окружении фашистов». Записка-отчет. Записка-исповедь. В ней боль и ненависть. И любовь к Родине. И стремление жить, бороться. Он докладывал командиру полка, не разглашая, понятно, его фамилии.

«Дорогой т.! По мне полк уже, наверное, справил панихиду. А я еще совсем живой и даже свободный. Когда сбили меня, я не разбился, а вывел машину из штопора и сел на пузо, крепко стукнулся головой о прицел, без памяти взяли меня фашисты. Когда пришел в память, не было у меня ни пистолета, ни летной книжки. Сняли меня возле разбитой машины, причем так, чтобы за моей спиной на фюзеляже были видны все звездочки. Я им от злости сказал, что они все мои, чтобы они быстрей прикончили. А они, сволочи, радовались, называли меня гросс-асом, связались со своим начальством, и то приказало отправить меня живым экспонатом на их трофейную выставку в Берлин. Все допытывались про нашу технику, а я им ни слова про это, только матом все крою, гнидами называю…

Ночью посадили в легковушку и повезли. Сопровождал офицер и говорил, что в Берлине мне все равно язык развяжут. Я ж думал, что туда они меня ни за что не довезут, что если повезут самолетом, то выпрыгну из него, а если по морю, так брошусь в воду. А теперь, когда на свободе, опять жить хочется. Спасли меня крымские партизаны, их здесь в Крыму много. И документы мои забрали у убитого конвоира, вернули мне. Только уйти далеко от места не успели, как началась облава. Меня трое затянули хромого в воронку и прикрыли. Обещали прийти за мной, когда утихомирится, чтобы так ждал. Видно, побили тех трех, потому что второй день их нет. Сам буду ночью лезть, только фашисты кругом ходят. Хоть одного еще уложу, хоть руками…

А попал к партизанам — и у немцев не все наши враги, есть и наши друзья. Фриц Мутер, или Мюнтер, передал партизанам, как и когда меня повезут. Вот как. Фамилию партизан знаю одну — Удальцов Степан, моряк-севастополец, остальные Гриша и Федор, тоже, наверное, моряки. Если уцелеют до конца войны, найдите их, и если их не наградит правительство, так повесьте им мои ордена. Отчаянно они действуют, даже не то, что мы, хоть и летчики. Партбилет мой целый. Планшет у моего механика Коли М. Там партбилет, пусть заберет парторг. Моим на Урал пошлите письмо, что я не так просто погиб…»

Тут обрывается записанное в первый день. И прежде, чем перейти к следующей страничке, попытаемся узнать, кто такой Бабайлов. Сохранилось в архиве его «Личное дело» — 55 листов. Эти документы, да еще воспоминания друзей рассказывают, каким он был и каким было его время.

Родился Павел в 1919 году в деревне Неустроеве, Ирбитского района, Свердловской области. Отец, крестьянин-бедняк, после разгрома Колчака был членом совдепа, заведовал избой-читальней. Мать рано умерла, и Павел постоянно вспоминал о ней с нежностью. Однополчанам, получавшим материнские письма, он откровенно завидовал…

По комсомольской путевке Павел поступил в Пермский аэроклуб, дальше — в военно-авиационную школу летчиков. Уплотненную программу Бабайлов одолевал, как говаривали в школе, на характере, на умении, стиснув зубы, добиваться своего. В выпускной аттестации: — «Теория полета — отлично, штурмовка — хорошо, воздушная стрельба — отлично».

И вот — Кубань. Северо-Кавказский фронт. 790-й полк. Его летчиков называли рыкачевцами — полком командовал Герой Советского Союза Юрий Рыкачев. Не так давно генерал-лейтенант авиации Ю. Б. Рыкачев вышел в отставку. Спрашиваю — не помнит ли он Бабайлова.

— Павлика? Прекрасно помню, — говорит генерал и, открыв «семейный» альбом, показывает несколько фотографий летчика.

Над Крымом развернулись ожесточенные воздушные бои. 20 ноября 1943 года — накануне горького дня, о котором говорится в записке, — западнее Керчи, у всех на виду рухнул на землю «Ме-109». Это был двенадцатый самолет противника, уничтоженный Бабайловым.

В записке сказано: «Партбилет мой целый. Планшет у моего механика Коли М.». Его механика Николая Макласова, инвалида Великой Отечественной войны, я встретил в Херсоне. Он рассказывает:

— Бабайлов не возвращался, и горевал весь полк. Мы его любили. Он бывал резким, иногда чересчур горячился, но всегда оставался душевным товарищем…

Расположенный тогда у станицы Фанталовской на Тамани полк запрашивал Крым, однако в частях Отдельной Приморской ничего не знали о Бабайлове. Все меньше оставалось надежд и у летчика, писавшего прощальное письмо:

«Еще день прошел, и я живой. Правильно немцев бьете, всю ночь бомбы сыпали, не знаю, как меня не задели. Крепко думаю за того немца, который наш. Скажу вам, чтоб знали про него, что мне сказали партизаны. Он подпольный немецкий коммунист. Вроде и еще есть такие между их солдат. Когда победите, вам партизаны про них скажут. А мы ж думали так, что все немцы нам враги. Правильно говорил замполит, что враги не немцы, а фашисты. Так, выходит, и есть. Вы фамилию у партизан узнайте, чтобы найти и поблагодарить.

Мои пусть не плачут, скажите, что не один ведь я погибаю за наше правое дело, за нашу Советскую власть и коммунизм… Спорного фрица, которого сбил с С. Б. над Керчью, причислите всего ему, пусть ему накрасят звездочку, чего тут делить пополам. Он сбил, а не я. И Миша С. пусть на меня не дуется за такую жадность. Вольфсона предупредите еще раз насчет спецслужбистов, барахлил у меня высотомер. А Ваське Подольскому за пушки спасибо, стреляли, как часы. Эх, хоть бы раз еще так пострелять! Вот и все. Прощайте. Спойте мою любимую про „Варяга“. Обнимаю всех. А кто передаст вам это, отдайте ему мою новую форму, все, что причитается за прошлый месяц, и премию за последние 100 безаварийных, пусть там начфин не крутит — доверяю расписаться за них своему механику. Вот и все. Прощайте. И еще крепче бейте врагов. Да здравствует советский Крым».

Вечером 23 ноября Бабайлов, собрав силы, вылез из воронки. Прислушался к редким выстрелам. Пополз на север к берегу Азовского моря… О дальнейшем в донесении: «Ночью на лодке лейтенант Бабайлов переплыл линию фронта в открытом море. 24.II.43 г. он возвратился в свою часть». И подпись тогдашнего командира полка — «Кулякин».

Сейчас Федор Кулякин живет в Армавире, работает на заводе. Подробностей он не помнит:

— Знаю только, что ночью Бабайлов заметил на берегу Азовского моря лодку, из которой вышли два немецких солдата. Выждал, пока они ушли, спустил лодку и поплыл на восток, стараясь держаться от берега подальше…

В Киеве на радиозаводе кабинетом политпросвещения заведует подполковник запаса Агафон Санников, командовавший в полку первой эскадрильей. Близкий друг Бабайлова.

— Его возвращение было чудом, — говорит Агафон Кузьмич. — Мы бросились обнимать своего Пашу — потемневшего, обросшего, в изодранной гимнастерке…

Друзья помогли расшифровать в записке инициалы, уточнить должности. Так «спорный фриц» над Керчью был сбит вместе с «С. Б.» — командиром третьей эскадрильи Сергеем Бесединым. А дулся «за такую жадность» Миша С. — штурман полка Сибикеев. Эти отважные летчики прошли фронт и закончили войну в ВосточнойПруссии. Туда дошли также инженер Вольфсон, оружейник эскадрильи Подольский.

Механик Макласов, которому так доверял Бабайлов, — ныне пенсионер. Он написал небольшую повесть о летчиках-истребителях — «Крутой взлет», изданную в Крыму. Один из героев повести попадает в плен, а немецкий коммунист-подпольщик сообщает партизанам, когда и куда повезут русского летчика.

— Мне, — говорит автор, — рассказал об этом факте Бабайлов.

Павел Бабайлов вернулся в строй, участвовал во многих боях и в одном лишь январе 1944 года сбил западнее Керчи семь вражеских самолетов. После освобождения Крыма Павел Бабайлов — в 163-м гвардейском истребительном авиаполку. Он воевал на втором Белорусском, освоил «Ла-5», потом «Ла-7». В боевой характеристике от 10 сентября 1944 года сказано, что на счету гвардии капитана Бабайлова 417 боевых вылетов. В 75 воздушных боях он лично сбил 27 самолетов, а в составе групп — 4. Бабайлов был награжден тремя орденами Красного Знамени, Отечественной войны 1-й степени и Александра Невского.

23 февраля 1945 года Павлу Константиновичу Бабайлову присвоено звание Героя Советского Союза. Он не дожил до этого дня. За четыре месяца до Указа — 14 октября 1944 года — при возвращении с боевого задания его самолет попал в зону зенитного огня противника и загорелся. Летчик сумел дотянуть горящую машину на свою территорию, но при посадке потерял сознание, и самолет врезался в землю.

Из близких героя остались в живых сестры: Юлия в Свердловске и Мария в Мелитополе.

Вот, собственно, ответ на запросы из села Стецовки. Никогда Павел Бабайлов там не жил, никогда в тех местах не воевал. Но всем одинаково дорог советский воин, погибший за Родину. Он становится легендой — наш обычный парень тех огненных лет. И перед нами, как штрих к его портрету, — записка из 1943 года.

Д. НОВОПЛЯНСКИЙ
«Правда», 25 ноября 1974 года.

Обелиск

— А я говорю: такой отряд здесь никогда не стоял. — Новиков уже отвернулся от меня, пристально следит за рукой секретарши, которая выписывает ему справку на получение дров.

— Прибавь, — просяще говорит он. — Ну мало же мне пять кубометров…

В сельсовете и на дворе духота сухого лета. Новиков то и дело достает из кармана свалявшийся носовой платок, стирает им пот с красного, прокаленного лба.

Неужели и он безразличен к моей просьбе? А ведь с какой светлой трепетностью и святостью пустился я в эти места! Когда проехали Навлю и вместо песчаной пудры, которую глотал почти весь путь, пошла твердая, с глинистым накатом дорога вдоль леса, в душе моей, теснясь и сталкиваясь, закипели видения. Начались края, где должно было состояться свидание с памятью, свидание с самим собой.

— Хвалю. Приветствую, — сказал друг перед моей поездкой. Я зашел к нему, как только приехал в Брянск. После войны мы с ним встречались редко, но всякий раз, когда вспоминали о войне, видели себя мальчишками.

Теперь он сидел в просторном кабинете. На столе лежали бумаги.

— Имеется план мероприятий. — Он говорил деловито, быстро, как человек, давно привыкший к тому, чтобы его слушали. — Часть пунктов уже выполнена: во многих районах созданы мемориальные партизанские стоянки. Вручаем там ребятам комсомольские билеты, проводим встречи трех поколений и другое в этом же роде. Одно слово — партизанский край! — И, должно быть, прикоснувшись к памяти, закончил: — Наши, брат, и на той стоянке, куда ты собрался, побывали. Искали, с ног сбились. Обелиск, конечно, поставили. Увидишь.

Поехать со мной в Пашенки он не смог, сославшись на дела. И я не стал упрашивать: в Пашенках любой укажет место, где в сорок третьем стоял наш отряд и где семнадцать часов шел жесточайший бой с фашистской дивизией.

У меня даже сейчас в ушах слышится шум этого боя. Именно шум — шелестящий, плотный, слившийся в какую-то единую звуковую массу гул, за которым не разобрать дзенькающего посвиста пуль. Такой был плотный огонь. И так перли фашисты… Мне надо посмотреть в первую очередь это место. То самое место!

Да как же его теперь найдешь то место, если даже секретарша сельсовета авторитетно свидетельствует, что стоянки отряда Героя Советского Союза Михаила Петровича Ромашина здесь никогда не было! Вроде бы проходил и бой вел. А чтобы лагерем стоял — не было этого. Еще раньше так же ответил школьный учитель, которого мы подвезли. А в правлении колхоза «Родина» посоветовали обратиться в сельсовет, чтобы нашли кого-нибудь из бывших партизан. И вот Новиков, самый что ни на есть ветеран, случайно зашедший за справкой в сельсовет, опрокидывает последнюю надежду. Он теряет ко мне малейший интерес, засовывает справку в карман и направляется к двери.

Приходит время сказать, что тогда, двадцать три года назад, я сам был здесь, в этих лесах зиму и весну прожил.

Опущенные плечи в выцветшей рубашке вздрагивают, он поворачивается и, уже не отводя глаз, смотрит на меня.

— Как же ж так? — растерянно спрашивает он. — Как же ж быть-то теперь? Сено ж мне надо косить.

Я не успеваю ничего сказать, как он с живостью, в нем не подозреваемой, подходит к окну, глядит на расплавленное солнцем небо, решительно машет рукой и говорит, что в таком случае — едем, едем искать лагерь…

В лесу прохладно. Пахнет настоем хвои и трав, из глубины чащобы, куда мы идем, тянет прелью.

Афанасий Григорьевич идет впереди, загребая ногами траву, пригибаясь в кустарнике, будто делает нырок за нырком. Я уже знаю, что пчеловод Новиков был командиром взвода партизанской бригады «Смерть немецким оккупантам». А потом разведчиком в армии, с которой пришел в Германию. Пока ехали сюда в машине, выяснилось, что тогда, в лесу у Десны, были вместе в одном бою. Может, и в лицо бы признали друг друга, да где уж: столько лет!..

— Дедушка я теперь, — на ходу говорит Новиков. — Пятерых детей как-никак вырастили. Троих из них, старших, в войну жинка спасла.

Качаются кусты. И впереди то мелькнет, то вновь исчезнет спина Григорьича. Кого он напоминает мне? С кем это я уже шел этим лесом — он впереди, криво ступая, мы все гуськом сзади? Вспомнил: Пчелкин Степан, командир нашей группы. Тогда, перед боем, надо было разведать, как сжимается вокруг лагеря вражеское кольцо, по каким дорогам стягиваются четыре отборные фронтовые дивизии. Утром чуть свет вышли мы из этого леса. Где-то уже недалеко был город: слышался отдаленный крик паровоза, когда за деревьями показалась колонна. «Ложись!» — приказал Степан, а сам, широко расставив кавалерийские ноги, вытянул бинокль. Но не успел поднести окуляры к глазам — секанули по нему из двух пулеметов.

Григорьич слушает мой рассказ, смотрит по сторонам, молчит. Я знаю: это возвращается к нему война. Возвращается, как слабый гром: сначала приглушенными отдаленностью раскатами, потом нежданно набегающим ветром, затем оглушительным и близким треском над самой головой. А как хорошо о ней не думать! Ведь не думал же он о ней сегодня с утра.

Новиков ведет меня от одной землянки к другой. Здесь стояла кухня, объясняет он, там вон навес, должно быть, для лошадей.

— Нет, — качаю я головой, — не то. Не похоже на наш лагерь. Это, наверно, Дука.

— Точно, — соглашается Новиков, — это стоянка отряда, которым командовал Дука. Тоже, как и твой командир, Герой Советского Союза. И табличка такая в лесу есть.

Выбираемся на дорогу, где стоит щит, повторяющий слова Новикова.

Пальцами, которые перестают слушаться, достаю сигарету.

— А там вот, левее, — робко начинаю я, — там нет землянок?

— Как же, — отвечает Новиков, — продолжение этого лагеря. Только круговая оборона там. — Он заходится кашлем, непривычный к московскому куреву, и вдруг, растоптав сапогом «бычок», вскакивает с коряги, на которой сидел. Он нещадно ругает себя: соображать, что ли, с возрастом перестал? Разве ж трудно догадаться, что если в лагере был бой, то и круговая оборона была! Я согласно киваю. И Новиков, бросив короткое «айда», вновь ведет меня с тропки. Там леса нет. На большой площади стоят молодые дубки, и огромным кольцом их охватили окопы. Они едва приметны. Так же малоприметны следы жилья. Но я сразу узнаю расположение землянок: подковой с одной стороны и напротив еще три. А Афанасий Григорьевич все водит и водит меня по посадке: проверь, не ошибся ли… Конечно, это наш лагерь. Мы ведь соседями были с Дукой!

— Постой, постой, — хватает меня за рукав Григорьич. — Да я же сам в ваш отряд однажды по делу приезжал. Скажи ведь, как память стариковская может подвести!

Новиков ушел в лес, когда попал в окружение под самым, считай, домом. Решил передохнуть и топать дальше, на восток, к своим. К хате уже подошел. Детишек видит. Протянув ручонки, бегут они к нему с истошным: «Папка!» А по улице, громыхая, мчится немецкая машина. И гортанно, перекрывая детские голоса, слышится с нее: «Русс, сдавайсь!» Что было духу рванул по огородам, потом по кустарникам ползком, затем лесом. А через некоторое время заплясал огонь на крыше избы партизана Новикова…

— На этом же самом месте теперь новый дом стоит, — говорит Григорьич. — Поставил уже после войны, когда израненным с фронта вернулся. До этого мои на пепелище избушку соорудили — вроде курятника. Не до постройки было: в касках немецких бабы лебеду варили, на лопатах картофельные лепешки пекли…

— А дубки кто же сажал? — спрашиваю Афанасия Григорьевича.

— Ребятишки мои. Жинка, сам. Вся деревня сажала.

Выезжаем из лесу на открытую поляну. Неблизкий путь — на другом конце леса. У подножия могучего дуба стоит бетонный конус. Вон он, памятный обелиск. «В этом месте…» — начинается строчка, рассказывающая о том семнадцатичасовом бое.

— Вот это и сбило меня, — признается Новиков. — Не на том месте памятник стоит.

Мне понятно недоумение Новикова, и я пытаюсь ему объяснить, что все это не так важно, в каком месте поставлен обелиск. Наверное, здесь заметнее он.

— Но ты же сам доподлинное место искал? — И через паузу: — В каждом деле правда дорога. Я понимаю: в лесу нельзя было эту глыбу поставить. Но зачем же писать: «В этом месте»?

Он вынимает скомканный платок и вытирает пот на кирпичного цвета лице. И я вспоминаю, как он просил секретаршу выписать ему не пять, а десять кубометров дров. И как она, объяснив, что по закону больше нельзя, улыбнулась: «Ты справку возьми. Важно, чтобы она на руках была. А сколько привезешь, твое дело…» «Нет уж, — ответил Григорьич, — неправды я не люблю».

Ночевать приехали к Новикову.

— Тут вот оно что… — перемежая и мои и свои сегодняшние воспоминания, он торопливо объяснил жене Евдокии Герасимовне появление гостя. Та всплеснула руками и начала суетливо накрывать на стол.

За ужином он не утерпел, вышел в дальнюю комнату, отпер скрипучий сундук и достал из его затаенных глубин лучистую звезду Отечественной войны, серебряную медаль «За отвагу» и партизанскую — на зеленой, лесного цвета ленте. Я представил, как надевает он их по праздникам, когда выходит не в выцветшей рубахе, а в шерстяном костюме. Он носит шерстяной, а не более дешевый — суконный, как до войны. И сыну, говорит, подавай теперь такой же…

Засыпаем в полночь. Лежу и думаю: вернусь и позвоню другу.

— Ну, ну, доложи, — попросит он. — Я ж говорил: и лагерь и обелиск — все на месте…

Но как я расскажу ему о простом и безвестном Новикове — партизане и солдате, который, прежде чем улечься, говорил: «Вы уж извините, что вышло так — несоответствие памятника подвело. Прямо сказать, и меня и народ смутило». О мыслях его, что правда не должна быть условной, приблизительной, так сказать, символичной.

Как скажу я обо всем этом, если все же подвиг моих друзей не забыт, в камне отмечен? И не только в этих местах — по всей Брянщине.

Да, видно, надо сказать, потому что живет деревня Пашенки бок о бок с подвигом и не ведает правды о нем. А ведь согласно планам, о которых говорил мой друг, все вроде бы сделано как следует. Да вот кто-то достоверностью погрешил, пренебрег теплотой некогда живых, подлинных землянок, окопов и тропинок, и память стала как-то блекнуть, стареть. «Несоответствие» заглушило ее. И даже у тех, кто сам здесь когда-то ходил, стала осечку память давать. А ей, этой памяти, жить и работать надо! И для этого немало еще надо сделать. Потому что не только к памяти павших — к сердцам живых, нынешних и грядущих поколений должны взывать обелиски…

Ю. КОГИНОВ
«Правда», 21 сентября 1966 года.

Мои одноклассники

Это было за год до войны. В тот далекий весенний день, получив аттестаты о среднем образовании, счастливые, веселые, мы до утра бродили по ночному Ленинграду, будили беззаботным смехом торжественную тишину невских набережных, проспектов, линий. И мечтали, мечтали…

Лишь когда поднялись над Невой темные громады разведенных мостов, расстались на тенистой аллейке старого парка. Здесь по утрам детьми мы бегали вперегонки, сокращая расстояние от дома до школы, а когда подросли, назначали потихоньку от старших свидания. На этой «школьной» аллейке мы и условились, что будем каждый год собираться всем классом.

И собирались. Один раз. Многие ребята пришли в школу в форме курсантов морского училища с золотой полоской первокурсников на рукаве. Кое-кто из девушек уже успел сменить платья на солдатскую гимнастерку с зелеными петлицами медицинских сестер. В это трудное для всех время начала Великой Отечественной войны, как всегда в горе и радости, с нами были наставники-педагоги. Они тоже уходили на фронт, в народное ополчение.

Второй раз мои одноклассники смогли собраться вместе через двадцать с лишним лет. Мы встретились в голубовато-белом старинном здании своей школы на Петроградской набережной. Теперь здесь учатся будущие моряки, маленькие нахимовцы. Совсем рядом плещут невские волны, мерно покачивая легендарную «Аврору».

В этот день солидные отцы и матери семейств, люди, прошедшие большой путь лишений, тревог и побед, выпавших на долю их поколения, вновь как бы превратились в школьников — вихрастых мальчишек, задорных девчонок. Казалось, вот-вот заиграет школьный оркестр, который каждое утро десять лет встречал бодрым маршем учеников, прозвенит милый сердцу звонок, и живыми ручейками растекутся по этажам ребятишки.

Как и в былые годы, сели мы за парты своего класса. Занял место за учительским столом наш любимый наставник, классный руководитель А. М. Фрумкин. Ведь это он терпеливо, от занятия к занятию, учил нас самой важной науке — любить родную землю, верно служить своему народу. Каждый учитель, естественно, дополнял его, но для нас, старшеклассников, именно он, преподаватель истории, молодой, энергичный человек, комсомолец двадцатых годов, стал светлым образцом для подражания.

Казалось, возьмет сейчас учитель журнал, знакомым жестом откинет посеребренные временем волосы и начнет вызывать к доске. Да, мы все держали ответ. Перед учителем, как перед своей совестью, мы отчитывались за прожитые годы…

Большие и неуклюжие, вставали из-за своих не по росту маленьких парт и взволнованно рассказывали о том, как прожили эти годы, кем стали, что делаем.

Вот они, мои товарищи по классу. Лева Мучник — теперь врач, доцент Ленинградского медицинского института. Борис Толмачев — инженер-конструктор на станкостроительном заводе. Институт окончил, совмещая учение со службой в армии, с работой на производстве. Зина Турусова — химик-экономист, кандидат наук. Лида Хваловская — лучшая работница одного из ленинградских заводов. Тамара Воскресенская — учительница. Женя Педина — воспитательница детского сада. Еще семь выпускников — рабочие и служащие ленинградских предприятий, двое стали журналистами, трое — инженерами, трое — преподавателями.

И хотя эти годы были прожиты, естественно, без учителей, но в тот памятный вечер каждое наше сообщение было, по существу, о них. Потому что хороший учитель всегда живет в делах и поступках своих учеников. В этом смысл неустанного труда любого истинного педагога. В этом его счастье.

Я слушала своих товарищей по классу, и мне вспомнились годы войны.

Артиллерийский полк, в котором я служила, стоял под Ленинградом, на берегу небольшой речки Ижоры. В один из самых трудных декабрьских дней 1941 года мне предстояла командировка в Ленинград. Однополчане знали, что семья моя умирает с голоду. Вернувшись накануне в свою землянку из штаба полка, где оформляла документы, я увидела кем-то заботливо начищенный походный котелок. Он был доверху наполнен чечевичной кашей. А приготовили ее для моей семьи такие же, как я, голодные ребята, в большинстве своем выпускники ленинградских школ, как и все, получавшие в день в лучшем случае один сухарь или две-три ложки каши.

Выполнив задание, с драгоценной ношей в руках я шла по замерзшим улицам родного города. Стояли запорошенные снегом трамваи и автобусы. Люди двигались медленно, волоча за собой сани с ведрами невской воды. Недалеко от дома, на мосту, я поскользнулась и упала. Крышка котелка отлетела, и каша высыпалась на мостовую. Подоспевшие люди подняли меня, затем покрасневшими руками стали судорожно собирать замерзшие крупинки и тут же быстро, вместе со снегом, есть их. Я сидела на мосту и плакала. То ли от жалости к голодным землякам, то ли от обиды, что не сумела донести драгоценный котелок. Не знаю. Только домой я не пошла.

В полку рассказала друзьям обо всем, что со мной случилось. А когда спустя некоторое время мне довелось заехать домой, мать, встречая на пороге, ласково сказала: «Спасибо, дочка, за котелок, который ты нам прислала. Такой вкусной каши мы еще никогда не ели!..»

Так и не знаю до сих пор, кто был «добрым гонцом», направленным ко мне домой славными товарищами-однополчанами.

Дома мне передали небольшой сверток. В нем были теплые варежки, носовые платки, елочные игрушки.

— Возьми их, — сказала мать. — Девочки, твои одноклассницы, принесли. Просили фронтовикам передать, поздравить с Новым годом. Может быть, и елочку там зажжете, будет повеселее…

Вот она, великая сила настоящей дружбы, заложенная народными учителями в школьные годы! Сила, способная как в дни войны, так и в дни мирной жизни, победить любую беду, выдержать любое испытание.

Мы уходили на войну, по существу, прямо со школьной скамьи, ничего не повидав в жизни, но уже тогда обладали драгоценным даром, который вложили в душу каждого из нас отцы, матери, школа, — великой любовью к своей стране.

Нас было в классе двадцать девять. После войны стало меньше. Погиб в бою Юра Кудрявцев; пал смертью храбрых, прокладывая ленинградцам «дорогу жизни» через Ладогу, Митя Матвеев; стойко приняла голодную смерть в осажденном городе Нина Чеснокова; умер в заводском цехе Гена Авдеев, заменив у станка ушедшего на фронт брата.

Я знаю: никто из моих товарищей не струсил, никого никогда не навестила подленькая мысль — любым способом спастись самому за счет других. Половина этих двадцатилетних солдат из одного обычного школьного класса в самое трудное время, когда враг стоял в нескольких километрах от наших улиц, стали коммунистами. И вели нас к этому с детства воспитатели-коммунисты.

…1939 год. В школах тогда изучалось военное дело. На уроки ходили с противогазами, мальчики в школьном тире учились стрелять, девочки сдавали нормы на значок «Готов к санитарной обороне».

Однажды на занятия по военному делу пришел наш классный руководитель. В руках у него была газета.

— Конечно, все, чем вы сейчас занимаетесь, очень важно, — сказал он нам. Строго взглянув на еле сдерживавшую хохот девушку, которой подруги накладывали шины на «раненые» ноги, он протянул газету: — Вот, прочитайте.

И мы узнали, что студентка Ленинградского университета Аня Островская призывает комсомолок города без отрыва от учения получить профессию медицинских сестер. Недолго думая, тут же решили: поступаем в школу медсестер!

Помню, как трудно было заниматься. В разгаре — выпускные экзамены, а мы должны еще два раза в неделю ездить на медицинскую практику в больницу, расположенную в другом конце города. Зубрили теоремы вместе с латинскими терминами; сделав химические анализы в школьной лаборатории, бежали на курсы, повторяя на ходу азбуку медицинских рецептов.

А когда началась Великая Отечественная война, многие девушки положили на стол военкоматов дипломы медицинских сестер и заявления с просьбой отправить на фронт.

Как прежде, до поздней ночи горит свет в окне старинного дома на канале Грибоедова. Александр Менделевич Фрумкин готовится к урокам.

В годы Великой Отечественной войны был он артиллеристом, парторгом в гвардейском полку. Педагог-историк, он сам вместе с другими делал историю, освобождая сначала свои, а потом и польские земли от фашистов. А когда окончилась война, вернулся в школу, обогащенный жизненным, боевым и партийным опытом.

Сейчас он заслуженный учитель школы РСФСР, преподает старшеклассникам обществоведение. Одним из первых в городе несколько лет назад по поручению горкома партии и гороно начал вести этот новый предмет. Теперь на его уроки приходят учиться мастерству молодые педагоги.

Видимо, не случайно и то, что многие его нынешние питомцы, окончив школу, решают стать воспитателями детей — учителями, пионерскими вожатыми. Пройдет время, и они понесут своим питомцам в классы, отряды и дружины ленинградских школ неугасимое жизнелюбие учителя-фронтовика, его горячую веру в грядущее.

Т. МАТВЕЕВА
«Правда», 19 июля 1964 года.

Слово о матери

Мать. Тебе посвящаю я эти строки. Прочти, товарищ, их и поклонись ей в пояс, посади ее на самое почетное место в день, когда мы празднуем Победу, ибо без нее мы не победили бы.

Народ благодарит тебя, мать, за все, что ты сделала для Советской Родины в трудный час. За твою стойкость. За твою самоотверженность. За жизнелюбие. За веру в светлое Завтра.

Можно ли говорить сегодня об одной какой-нибудь матери? Их миллионы, и каждая заслужила земной поклон.

…Когда враг подступал к Москве, тысячи матерей вышли на строительство оборонительных сооружений. В осеннюю непогодь копали вы противотанковые рвы, устанавливали надолбы. Я видела вас в очередях к донорским пунктам, когда вы сдавали свою кровь для раненых.

Вспоминаю Вас, Мария Тимофеевна Тимченко, ту, которую знал весь Севастополь и в дни его обороны и в дни его возрождения. Моряки и солдаты называли Вас «фронтовая мать». Четверых сыновей, любовь свою и гордость, проводила Мария Тимофеевна на фронт: Александра, Кирилла, Фому и Виктора. И все четыре сына погибли. Но горе не смяло Вас, Мария Тимофеевна. Вы, как и прежде, появлялись в убежищах, в штольнях, в дзотах, в блиндажах. Вы появлялись часто за несколько часов перед началом большого боя, и простое слово Ваше обогревало солдат. Возле Вашего домика на Керченской улице пылал огонь под камнями, на которых стояли чаны и баки. Севастопольские патриотки стирали солдатские рубахи, по восемь тысяч солдатских рубах в месяц… И каждую неделю Вы, Мария Тимофеевна, отправляли на передовую линию чистое, заштопанное белье. Девять раз генерал Петров вынес Вам благодарность, неутомимая Тимофеевна…

Я вспоминаю Вас, Акулина Кузьминична, звеньевая из приволжского колхоза «Ленинский путь». Ваше звено было все годы войны самым передовым в колхозе. Вы получили траурную повестку: скончался от тяжелой раны Ваш сын Ваня… Два часа Вы лежали без памяти, а потом достали вышитую рубаху Вани, вцепились в нее, прижались к ней и так просидели на полу до ночи… Ночью Ваше звено должно было скирдовать. Пришла Мария Прохоровна, Ваша лучшая помощница, села на пол рядом с Вами, сказала: «Кузьминична, матушка, мы скирдовать идем. Ты не беспокойся, я звено поведу, а ты ложись, ложись, просим мы тебя…» Но Вы встали с пола, Акулина Кузьминична, спрятали в сундук рубаху сына, умылись холодной водой и повели звено в поле. Ночь была светлая. На Вашем лице не было ни кровинки. А потом колхоз повез обоз с хлебом сверх плана. На передней подводе стояли во весь рост Вы, Акулина Кузьминична, а на дуге было выведено краской: «Смерть Гитлеру!»

Я вспоминаю вас, матери деревни Маланьино, Клинского района, Московской области. Вспоминаю, как вы собирали осколки снарядов, ладонями своими разглаживали горькие морщины колхозного поля…

Я вспоминаю мать героя-летчика Виктора Талалихина, того самого, что в ночь с 6 на 7 августа 1941 года, рискуя жизнью, протаранил фашистский бомбардировщик. Рано утром москвичи слышали по радио о бесстрашном подвиге двадцатитрехлетнего Виктора Талалихина. Я была в семье Талалихина. Трое сыновей Веры Ивановны — Шура, Коля и самый младший и отчаянный Витька, которого в семье звали Витек, — были летчиками. По радио передали несколько фраз о подвиге Талалихина. Вера Ивановна приподнялась с дивана и упала на него.

— Твой? О твоем радио говорило? — бежали к ней люди.

— Мой, — шептала мать побелевшими губами.

— Который?

— Не знаю…

Толком никто ничего не знал. Вера Ивановна плакала. И вдруг раздался громкий голос: «Вот и я!» В дверях стоял Виктор Талалихин. Одна рука его была забинтована. В карих глазах играли лукавые огоньки. Витька! Мать выпрямилась, оправила на себе платье, гордой походкой приблизилась к сыну.

— Ты что руку-то прячешь, озорничище? — спросила она и любовно и строго.

А в семью героя-летчика Николая Гастелло я пришла в такой час, когда к материнскому горю грех было и прикоснуться. Но мне надо было, надо было увидеть Анастасию Семеновну, передать ее слова солдатам, матерям… С волнением открыла дверь. Старый вагранщик — отец Гастелло сидел у окна, глубоко задумавшись. Его худощавое лицо, обросшее сединой, было неподвижно. «Мать придет сейчас», — сказал он. Скрипнула дверь. Анастасия Семеновна вошла твердым шагом. Сняла противогаз, провела ладонью по вспотевшему лбу, спросила деловито: «Отец, ел что-нибудь? Тебе пора на завод…» Села к столу, сжала руки, заговорила:

— Всем солдатам и всем матерям от меня скажите: у матери Гастелло дух бодрый. В цехе работаю на «Богатыре», горя своего не показываю. Кровь свою хотела отдать раненым, не взяли, говорят, ты стара, молодых много. Что могу — делаю. Руки не опустились, ноги не подкосились. Да разве не понимаю я — не мог он иначе…

Как забыть мне московскую учительницу Елену Семеновну Чехович, мать погибшего лейтенанта Николая Чеховича! Удивительная дружба была у матери и сына. Прекрасные письма фронтовика Чеховича своему другу-матери печатались в «Комсомольской правде». Ваш сын, Елена Семеновна, погиб в боях за Ленинград. И когда Вы узнали, что он похоронен в Усть-Ижоре, Вы переселились из Москвы в Усть-Ижору. Вы стали жить в избушке, из окон которой видна Колина могила, Вы стали работать в местной школе и работали самоотверженно, до последних дней жизни. Вы вышили удивительную картину: Коля, истекающий кровью, лежит на поле боя, на горизонте идут эшелоны комсомольских танков, над Колей парит орленок… И Вы вышили слова из песни:

«Орленок, орленок, идут эшелоны,
Победа борьбой решена,
У власти орлиной орлят миллионы,
И ими гордится страна».
…Когда наши войска вошли в Киев, на углу горящего Крещатика их встречала толпа измученных матерей. И была среди них старая мать Анисья Петровна Майборода. Она низко кланялась каждому солдату и говорила:

— Сынок! Спаситель наш! Может, увидишь сына моего Семена Майбороду, передай ему материнский наказ: пусть бьет фашистских гадов, пусть бьет…

И рассказывала солдатам Анисья Петровна свою обиду: гитлеровцы силком угнали дочку в Германию, а ее, старую, ограбили, выгнали на улицу…

А потом я видела, как Анисья Петровна вместе с сотнями других женщин расчищала еще дымящийся Крещатик.

Матери Ленинграда! Вместе с молодежью в дни блокады вы впрягались в сани, привозили из проруби бочки воды людям, которые сами уже не могли ничего делать, потому что ослабли. Вы стирали белье, кололи лед, расчищали снег, делились последним ломтиком хлеба, последним глотком кипятка. Вы шатались от голода, но ремонтировали подбитые танки, которые въезжали прямо в ворота Кировского завода. Вы их ремонтировали и тут же перевязывали раны танкистам…

Матери города Кирова, вы были в первых рядах движения помощи эвакуированным детям. В деревнях Кировской области я видела, как то и дело к интернатам подъезжали деревенские сани. На санях — женщина в тулупе, в седом от мороза платке.

— Хозяева, отоприте. Здесь путиловские ребятишки живут?

— Тут. А вам что, мамаша?

— Из Чкаловского колхоза я. Медку привезла, варежки, валенки. Дровишек подкинем. Где они тут, сердечные, застыли, чай?

Это вы, матери «Красного богатыря» нашей столицы, начали в те годы благородное движение по усыновлению сирот. Я помню собрание в третьем цехе. И Вы, работница Овчинникова, взяли слово:

— Женщины, матери! Сундуки пересмотрим, найдутся рубашонки, платья. Но детей-то, детей жалко. Отцы их за нас кровь проливали. Матери, не могу я молчать, возьму такое дитя к себе, приласкаю, выращу. Четыре дочки у меня, возьму пятую. Проживем!

И вот вы поехали за сиротами. Ваша подруга татарка Садритдинова сидела возле постели мальчонки, который так ослаб, что не мог двигаться. Садритдинова гладила его головку, а сама присматривалась к детям, кого взять.

— Мама, не уходи. Куда ты? — Ребенок схватил ее руку, прижал к лицу.

— Садритдинова, — шептали работницы, — он больной… У тебя своих двое.

— Беру больного, — решительно тряхнула головой Садритдинова. — Вылечу, выхожу, человек будет… — И укутала и понесла…

Так с легкой руки работниц «Красного богатыря» началось это движение, которое подхватили матери всей нашей Родины.

Мои тетради военных лет полны записей о твоем священном подвиге, советская мать. Тут есть записи о матерях прославленных, знаменитых воинов, есть записи о простых, неизвестных матерях. Вот они:

«Пришла в военный госпиталь, где лежала раненая Катюша Новикова. Возле кровати сидит ее мать, простая женщина. Зовут Анна Алексеевна. Поднимает бледные, неподвижные, маленькие Катюшины ноги и греет их своим дыханием. Санитарка говорит: „Что вы делаете, мамаша?“ Анна Алексеевна отвечает: „Отогрею“».

…«Вчера видела одну мать, о которой много думаю. Все, что у нее осталось от погибшего сына-летчика, — это его форменная фуражка, которую прислали товарищи. Мать гладит эту фуражку, словно голову сына, говорит: „Надо жить. Надо работать. Надо все сделать“».

Когда я перечитываю свои записи, сердце наполняется и гордостью и восторгом перед глубиной и красотой материнской души. И я думаю о том, какая это непобедимая сила — матери нашей Советской Родины, матери всего человечества.

Люди! Товарищи! Поклонитесь в пояс матерям, посадите их на самое почетное место в час, когда мы празднуем Победу, ибо без них мы не победили бы.

Елена КОНОНЕНКО
«Правда», 8 мая 1965 года.

Письма

Девять первых и другие
В Указе, где назывались первые кавалеры только что учрежденного ордена Отечественной войны, первым значился капитан Иван Ильич Криклий. Он командовал артиллерийским дивизионом 13-й гвардейской стрелковой дивизии генерала А. И. Родимцева. В памятном бою весной 1942 года под Харьковом батареи капитана Криклия истребили 32 танка и до трехсот фашистов. Кто же этот отважный офицер, какова его судьба?

Вот что написал в «Правду» бывший комсорг противотанкового дивизиона И. А. Андреев, мастер Петровского торфопредприятия Шатурского треста:

«Я служил под командованием капитана И. И. Криклия. Войну наш противотанковый дивизион 45-миллиметровых пушек встретил во Владимире-Волынском, что у польской границы. Входили мы в 87-ю стрелковую дивизию. Уже в первых боях тов. Криклий показал себя смелым командиром. Особенно свои способности артиллериста он проявил в ожесточенных майских боях 1942 года в районе Харькова. Тогда на наши батареи двигалось до 90 фашистских танков. Их атаки были отбиты. В этих боях тов. Криклий был тяжело ранен. Заменил капитана его воспитанник командир батареи старший лейтенант И. М. Быков, за бои у села Непокрытое удостоенный звания Героя Советского Союза».

Из госпиталя Криклий написал батарейцам письмо:

«Не бывает такого дня, чтобы я не вспоминал вас. Молодцы вы, храбро и смело сражались с оккупантами. Традиции гвардейцев храните и на них воспитывайте молодых бойцов. Обнимаю».

Ответ писали сообща:

«Дорогой наш командир. У нас сейчас только что закончился бой. Наши залпы накрыли несколько батарей противника, а за эти дни, как Вы уехали от нас в госпиталь, мы уничтожили много гитлеровцев, огневых точек, блиндажей и дзотов. Мы не пожалеем жизни, чтобы разгромить гитлеровскую Германию».

Эту переписку сохранила для истории подшивка дивизионной газеты. В одном из июльских номеров 1942 года она рассказала о герое-капитане и его славных гвардейцах.

К сожалению, больше батарейцы писем от своего командира не получали. Он умер от ран.[2] Но наказ был выполнен с честью. Дивизион участвовал в завершающих сражениях, принесших победу над гитлеровской Германией. На традициях гвардейцев — истребителей танков воспитываются новые поколения артиллеристов.

Журналист Л. И. Вертлиб дополнил биографию капитана. В армию И. И. Криклий ушел в 1931 году из села Славгород, Краснопольского района, Сумской области. Здесь живет жена Криклия — Александра Федоровна. Ей передан на хранение орден мужа. Старший сын Григорий трудится газосварщиком в Сумах, младший — Валерий работает шофером в Узбекистане.

Восемь других, среди первых удостоенных ордена Отечественной войны, были воины из 776-го артиллерийского полка 244-й стрелковой дивизии, которой командовал полковник И. А. Истомин. Напомним имена этих героев. Как и И. И. Криклий, орденом 1-й степени награждены А. В. Смирнов и И. К. Стаценко; орденом 2-й степени — Н. И. Григорьев, С. Т. Жарко, А. И. Кулинец, М. Г. Немфира, П. В. Нестеренко, И. В. Петрош.

В гостях у своего земляка — животновода колхоза «Заря коммунизма», бывшего командира орудия Степана Трофимовича Жарко побывал сотрудник чугуевской районной газеты «Красная звезда» Л. Г. Жуков. Бой, за который старший сержант С. Т. Жарко и его семеро однополчан были награждены орденами Отечественной войны, произошел близ села Веселое, в Змиевском районе, что недалеко от Чугуева. Л. Жуков записал рассказ героя-артиллериста и прислал его в «Правду».

…Ранним утром на ржаном поле артиллеристы установили орудия, сложили в штабеля снаряды, прикрыли их прошлогодней соломой. Едва пристрелялись по передовой гитлеровцев, как неожиданно раздался встревоженный голос:

— Танки с тыла!

Громадными утюгами двигались по полю вражеские танки. Расчет сержанта Жарко стал разворачивать орудие. Командир занял место сильно волновавшегося наводчика. Первого своего выстрела не помнит. Горячая волна ударила в лицо, и перед глазами расплылось желтое, как масляный круг на воде, пятно, а потом поплыли хаты, вербы, туман в низине… Радостный крик «Горит!» вернул его к сознанию. Следующим выстрелом Жарко попал во второй танк.

Минуло несколько минут, а уже четыре танка поджег Жарко. Теперь вела огонь вся батарея. Железный строй гитлеровцев нарушился. Фашисты стали откатываться. Потом возобновили атаки с новой силой. На помощь врагу поспешила авиация. Запылала степь. Вспыхнула солома на ящиках с боеприпасами. Еще мгновение — и все взлетит на воздух. Степан Жарко кинулся к снарядам, стал тушить и выносить в безопасное место. Его примеру последовали батарейцы.

За несколько дней кровопролитных боев в батарее осталось одно исправное орудие — его, Степаново. На поле горели десятки вражеских танков и бронемашин. В той суматохе никто не мог понять: где же фронт — впереди или сзади.

Многие читатели вспомнили однополчан, позднее награжденных орденом Отечественной войны.

Столяр автозавода имени Лихачева Ф. И. Цветков сообщил о гвардии сержанте Алексее Ивановиче Кривоногове, с которым воевал в рядах 2-го гвардейского полка связи. В 1942 году уралец А. Кривоногов из полуавтоматической винтовки сбил бомбардировщик «Ю-88», за что был награжден орденом Отечественной войны 2-й степени. Погиб он во время освобождения от фашизма Румынии, награжден орденом Отечественной войны 1-й степени.

О подвигах командира стрелкового взвода гвардии лейтенанта Геннадия Павловича Елисеева и командира противотанковой батареи гвардии старшего лейтенанта Анатолия Сергеевича Шерра из 57-й гвардейской стрелковой дивизии рассказывает полковник в отставке С. Н. Никитин-Зубровский. Оба погибли в Восточной Пруссии, посмертно награждены орденами Отечественной войны 1-й степени.

«В нашем городе живет и трудится Анатолий Константинович Обухов, — пишет из Ленинграда старший лейтенант запаса В. И. Мельников. — В войну он командовал саперной ротой и наводил переправы, а сейчас — инженер-конструктор, строит хлебозаводы, кондитерские фабрики, пищевые комбинаты. В нашем 877-м отдельном саперном батальоне не было другого, который бы был удостоен трех орденов Отечественной войны 1-й степени. Последний свой орден А. К. Обухов получил за взятие и оборону саперами замка Домерау, прикрывавшего город Цинтен с юга». Да, редкое созвездие орденов у ленинградского инженера! Как, впрочем, и редкий подвиг совершили под его командованием воины-саперы.

…В числе отличившихся в боях за честь и независимость нашей Родины около полутора миллионов патриотов удостоены ордена Отечественной войны. Советский народ никогда не забудет их подвиги.

Б. КОТЕЛЬНИКОВ
«Правда», 26 ноября 1970 года.

Нина Павловна, снайпер
Мне привелось работать в военном архиве, что находится в Подольске. Перелистывая наградные листы, невольно задержал взгляд на одном из них. Читаю:

«Старшина Петрова Нина Павловна, снайпер первого батальона 284-го стрелкового полка, рождения 1893 года, член ВКП(б), в армии с 1941 года».

Женщина-снайпер в таком возрасте! И захотелось узнать ее дальнейшую судьбу, рассказать о ней людям. Начал поиск. Удалось найти некоторые документы, разыскать бывшего командира полка, ныне генерала Семенко Григория Ивановича и командира первого батальона подполковника Сидорова Семена Алексеевича.

…В сорок первом году Нина Павловна явилась в районный военкомат Ленинграда.

— Я снайпер. Дайте винтовку и направьте на защиту города.

Военком ответил:

— Вам сорок восемь лет. Мы не имеем права призывать женщину в таком возрасте.

— Право защищать Родину имеет каждый. Я коммунистка, спортсмен, стреляю лучше молодого солдата.

И Нина Павловна добилась своего.

В боевых порядках стрелкового батальона она защищала свой любимый город, охраняла «Дорогу жизни», прорывала блокаду, освобождала Гатчину, Пушкин, Лугу…

Ей часто приходилось ночью из передовых окопов выползать на «охоту» на нейтральное поле. Впереди был только враг. Надо иметь железные нервы, чтобы по 12―16 часов лежать без движения, стрелять наверняка и маскироваться так искусно, чтобы фашисты не смогли обнаружить, иначе засыплют минами.

В марте 1944 года Н. П. Петрову наградили орденом Славы 3-й степени.

…86-я стрелковая дивизия, в которой воевала отважный снайпер, вступила в Эстонию. Под Тарту первый батальон разгромил штаб полка егерей. Гитлеровцы попытались спалить дом, в котором размещался их штаб, чтобы к нашим не попали документы.

Петрова заметила крадущегося по огороду факельщика, выстрелила. Солдат упал. Второй стал подбираться с другой стороны, но и его настигла пуля снайпера. Так ни один поджигатель не дошел до штабного дома. Вскоре его заняли советские бойцы.

— Нина Павловна помогла тогда нам захватить ценные документы, — вспоминает подполковник Сидоров.

За тот бой Петрова удостоилась ордена Славы 2-й степени.

Осенью 1944 года 86-ю стрелковую дивизию перебросили в Польшу. Под Гданьском на глазах наступающего батальона Нина Павловна уничтожила два пулеметных расчета. А во время боя за электростанцию вдруг из окна второго этажа застрочил еще один вражеский пулемет. Нина Павловна сменила позицию, и вскоре тот пулемет тоже смолк.

…Много дней шли бои за Эльбинг. А когда враг был разбит, вместе с другими участниками этой операции представили к награде и Нину Павловну.

«Товарищ Петрова — участница всех боевых операций полка, — читаю в наградном листе. — Несмотря на возраст (52 года), она вынослива, мужественна и отважна. Во время передышек ею подготовлено 512 снайперов. В боях за Эльбинг тов. Петрова истребила из снайперской винтовки 32 фашистских солдата и офицера, доведя личный счет до 100. Достойна награждения орденом Славы 1-й степени».

Вскоре Нину Павловну вызвали к командующему 2-м Белорусским фронтом Маршалу Советского Союза К. К. Рокоссовскому. Он вручил ей именную винтовку.

И еще одной наградой отметила Родина кавалера полного банта ордена Славы — орденом Отечественной войны 2-й степени. Это за бой на высоте 141,7. Петрова уничтожила тогда пятнадцать гитлеровцев. А когда контратака противника была отбита, Нина Павловна первая поднялась в атаку, увлекая за собой бойцов. Она же первой ворвалась на высоту, захватила в плен трех солдат.

Н. П. Петрова погибла перед самой победой.

Г. КОВАЛЕВ
г. Воронеж.

«Правда», 8 января 1968 года.

По следам «Окопной правды»
«Окопная правда» № 11 — последний номер рукописной газеты, выпущенный тринадцатилетним редактором Валериком Волковым.

«Наша десятка — это мощный кулак, который враг считает дивизией…

…Нет силы в мире, которая победит нас, Советское государство, потому что мы сами хозяева, нами руководит партия коммунистов.

Вот посмотрите, кто мы…

Здесь, в 52-й школе:

1. Командир… Жидилов — русский;

2. Капитан, кавалерист — грузин Гобаладзе;

3. Танкист, рядовой Паукштите Василий — латыш;

4. Врач… капитан Мамедов — узбек;

5. Летчик, младший лейтенант Илита Даурова — осетинка;

6. Моряк Ибрагим Ибрагимов — казанский татарин;

7. Артиллерист Петруненко из Киева —украинец;

8. Сержант, пехотинец Богомолов из Ленинграда — русский;

9. Разведчик, водолаз Аркадий Журавлев из Владивостока;

10. Я, сын сапожника, ученик 4-го кл. Волков Валерий — русский…

Дорогая десятка! Кто из вас останется жив, расскажите всем, кто в этой школе будет учиться; где бы вы ни были, приезжайте и расскажите все, что происходило здесь, в Севастополе. Я хочу стать птицей и облететь весь Севастополь, каждый дом, каждую школу, каждую улицу… Нас никогда не победят… Нас миллионы, посмотрите! От Дальнего Востока до Риги, от Кавказа до Киева, от Севастополя до Ташкента… Мы, как сталь, непобедимы!..

Валерий „поэт“ (Волк)».

Этот боевой листок чудом сохранился у оставшегося в живых Ивана Петруненко — одного из членов боевой десятки. Из Ташкента он прислал его Илите Дауровой в город Орджоникидзе. «Мне листок этот жжет руки, — писал Петруненко. — Поезжай в Севастополь, тебе там ближе, разыщи эту школу, расскажи ребятам про нашего славного разведчика Валерия Волкова. О его подвиге должны знать все пионеры…»

— Наша десятка держала оборону в самом узком месте балки, на шоссе, — рассказывает Илита Кирилловна Даурова, вспоминая последний подвиг смелого, бесстрашного мальчугана. — Вдруг появились три фашистских танка. Валерик выскочил вперед и хотел метнуть связку гранат. Но вражеская пуля угодила ему в правое плечо. Левой рукой он перехватил связку, еще раз повернулся навстречу танку и бросил гранаты под гусеницу. Грянул взрыв. Танк завертелся на узком шоссе, закрыв проход остальным… Валерик умер на моих руках. Я сняла с него пионерский галстук. Когда меня ранили, Гобаладзе сказал: «Дай галстук, он будет нашим знаменем».

Валерика похоронили рядом со школой. Могилу обложили камнем и написали: «Здесь похоронен пионер-герой Валерий Волков».

Юный герой погиб, но красный пионерский галстук, пропитанный его кровью, несколько дней реял над полуразрушенной школой.

Выполняя просьбу боевых товарищей, И. К. Даурова приехала в Севастополь. Но там не оказалось школы № 52, которая упоминается в «Окопной правде». Тогда ей на помощь пришли школьники, прочитавшие про эту историю в «Пионерской правде». В поиск включились ученики 613-й московской школы и школы № 3 Севастополя, ребята из Осетии, Татарии, Украины, Грузии.

И вот в Москву в штаб пионерской экспедиции поступило первое донесение. Оказалось, что старожилы Севастополя, с которыми довелось беседовать юным следопытам, в один голос заявили: до войны не было в городе школы № 52.

Но, может быть, это происходило в пригороде Севастополя — Инкермане, там была школа № 32 и Валерик легко мог перепутать тройку с пятеркой. Тогда поисковый отряд отправился в Инкерман. Ребята разыскали людей, которые жили здесь во время войны. Оказалось, они тоже не знали Валерика Волкова.

Из Инкермана ребята отправились в Гончарное. Ведь Илита Кирилловна встретила Валерика там. Но никто из жителей этого села не помнит Волкова. Да и Гончарным село названо только в 1948 году. Что делать? Где искать?.. «А может быть, не Гончарное, а Чоргунь?» — подумали следопыты.

…Наутро поисковый отряд пришел в Чоргунь. И опять в каждом доме ребятам отвечали: «Нет, Волковых не было у нас». Только к вечеру, зайдя в крайний дом, к А. Т. Титоренко, ребята неожиданно услышали: «Были, были Волковы. Как же? Из Бахчисарая к нам приехали, эвакуированные. Сам-то сапожником был. И мальчик с ним».

Пионеры Северной Осетии решили искать людей, которые знали Валерика, были свидетелями его подвига. И это им удалось. В осетинском селе Зильги они разыскали Э. М. Азиева.

Энвербек Мухранович в те памятные дни 1942 года был в группе прикрытия наших частей и хорошо помнит Валерика. «Да, Волчок подорвал танк, потом уничтожили еще две фашистских машины, — рассказывал он. — Но Волчок погиб. Даже перевязку ему не успели сделать… Только происходило это не у 52-й школы, а возле 12-й. Это в Ушаковой балке. В тот день фашисты так и не смогли прорваться по этой балке к морю, где шла эвакуация раненых».

Наверное, в спешке, волнуясь, Валерик неправильно написал номер школы…

В Центральном музее Советской Армии группа московских пионеров встретилась с генерал-лейтенантом Евгением Ивановичем Жидиловым, бывшим командиром седьмой бригады морской пехоты Черноморского флота. Он рассказал о боевых делах защитников Севастополя — однополчан юного редактора Валерия Волкова, имя которого ныне вписано в Книгу почета Всесоюзной ордена Ленина пионерской организации имени В. И. Ленина.

В. ЛАРИНА
«Правда», 8 февраля 1963 года.

Помнят люди

Узнавание
Решив, что вам лицо мое знакомо,
Вы, кажется, ошиблись, гражданин.
Доска почета около завкома,
Там нечто вроде общих именин.
Наверное, вы мимо проходили
И закрепили зреньем боковым,
Не утруждаясь чтением фамилий,
Квадрат с изображением моим.
Вы говорите — были вместе в Сочи,
Ходили наблюдать девятый вал?
Но я курорты жалую не очень,
А в этом Сочи вовсе не бывал.
Я не из Курска — с Дальнего Востока.
Я не кончал вечерний факультет.
Вопросы ваши — лишняя морока,
У нас знакомых общих тоже нет.
Нет, в школе на родительском
                                                    собранье
Не появлялся — поручал жене;
Нет, извините, в Сомали и Гане
Не довелось еще работать мне.
А все же вы знакомы мне немножко,
Однако не с седою головой…
Да это ж ты, сержантик, ты, Сережка!
Я тридцать лет не знал, что ты живой.
Рассказ бабушки
Что ты притихла, моя непоседа,
Около бабки пригрелась опять.
Хочешь узнать,
Как я встретила деда?
Что же, послушай,
Могу рассказать.
Вот увезли меня из Ленинграда,
Я у людей под Казанью жила.
Напоминать о сиротстве не надо:
Было таких же, как я, полсела.
Школьницы, мы вышивали кисеты
И отправляли
Гвардейцам на фронт.
Слышала я, что про это поэты
В песнях писали, а песня не врет.
Мы бесфамильным своим адресатам
Письма придумывали по ночам.
Прежде чем стать
                             неизвестным солдатом,
Воин записку от нас получал.
Вдруг мне ответ почтальонша
                                                   приносит.
В нем благодарность за добрый кисет
И уж, конечно, наивный вопросик:
Милая девушка, сколько вам лет?
Что мне таить и чего мне стесняться?
Я прибавлять не желаю ни дня,
И заявляю, что будет шестнадцать,
Если вам мало, оставьте меня.
Как я ждала треугольничка снова!
Все же приходит привет и поклон.
Вслух повторяла я каждое слово —
Околдовал твою бабушку Он!
Так, мол, и так, восемнадцатилетней
Станете вы в сорок пятом году.
Нас не рассорят молвою и сплетней,
Вы подождите, и я подожду.
И завязалась у нас переписка.
Дело подходит к четвертой весне,
Вот уж победа забрезжила близко,
Но все страшней, все тревожнее мне.
Вдруг эти чувства нам
                                       только казались —
Это ведь мой неизвестный солдат.
Как я узнаю его на вокзале,
Если он сед и, как дед, бородат!
Помню, толпой раскаленной зажата,
Я эшелона ждала, как судьбы.
Как без ошибки узнала сержанта,
Тут и слова, вероятно, слабы.
Он оказался немножечко старше,
Годика на два, совсем на чуть-чуть,
Шли мы в толпе
Под военные марши,
Вот он какой был,
Наш свадебный путь.
Как я впервые увидела деда,
Скоро уж тридцать
                                 исполнится лет.
Ты у него непременно разведай,
Любит он бабку твою или нет.
Рассказ историка
Четыре года в полковой разведке
Относятся к разряду старины.
Давно историком в десятилетке
Работаю на севере страны.
Наш город юный,
                              весь народ приезжий,
И я сюда направлен облоно.
Искусственного моря ветер свежий
Распахивает школьное окно.
Урок истории в десятом классе
По новому учебнику веду.
Конечно, есть материал в запасе —
И радость знал я и хлебал беду.
Но отступать не стану от программы,
Нет смысла в отступлении таком.
Лежат в комоде ордена, а шрамы
Никто не разглядит под пиджаком.
И вдруг ученики и ученицы
Шептаться стали на своих местах,
Раскрыв учебники на той странице,
Где нарисован наш объект — рейхстаг.
К вниманью призываю в строгом тоне,
Но расшумелись все ученики,
И сравнивают подпись на колонне
С той, что всегда им ставлю в дневники.
Пришлось признаться, что одна и та же
Фамилия и подпись тут и там…
— А вы молчали!
— Разве все расскажешь
При современной сжатости программ?
Евгений ДОЛМАТОВСКИЙ

«Правда», 5 декабря 1974 года.


СЛУЖИМ СОВЕТСКОМУ СОЮЗУ!


На страже мира и социализма

Наши Вооруженные Силы непоколебимо и твердо стоят на страже завоеваний Великого Октября. Они способны вести успешные боевые действия в любых условиях — на земле, в воздухе и на море, днем и ночью, как с применением, так и без применения ядерного оружия.

Нынешняя боевая мощь Советских Вооруженных Сил — закономерный итог всего их развития и вместе с тем в значительной степени результат важнейших мер по их совершенствованию, осуществленных за последние годы.

Правильная оценка и умелое использование в военном строительстве все более расширяющихся экономических возможностей Советского государства, тщательный учет тенденций развития производства, науки и техники, глубоких перемен в военном деле создали прочную основу для совершенствования наших войск.

Огромных размеров достигла к настоящему времени мощь Ракетных войск стратегического назначения — этого решающего вида Вооруженных Сил. Глубокие качественные перемены произошли в наших Сухопутных войсках, в Войсках противовоздушной обороны страны, Военно-Воздушных Силах и Военно-Морском Флоте. Армия и Флот получили и освоили оружие, которое воплощает в себе последние, наиболее перспективные с военной точки зрения научно-технические открытия.

Самоотверженный труд народа, его творческая мысль позволили Армии и Флоту сделать гигантский скачок от полевой трехдюймовки к межконтинентальной ракете, от пулеметной тачанки к современному мощному танку, от «небесных тихоходов» к сверхзвуковым самолетам, от несовершенных подводных лодок к атомным подводным ракетоносцам, подлинным хозяевам морских глубин и океанских просторов.

Наш народ может быть уверен, что это оружие находится в верных и надежных руках. Советские воины готовы защищать Родину, не щадя своей крови и самой жизни.

Морально-боевые качества личного состава Вооруженных Сил совершенствуются на прочной социальной основе. Их развитие отражает неуклонный духовный рост советского общества, культуры и образования нашего народа. Высшее или среднее образование имеет сейчас почти каждый второй военнослужащий. Подавляющее большинство воинов является коммунистами и комсомольцами.

Советская Армия располагает политически зрелыми, подготовленными в военном и техническом отношении офицерами и генералами, преданными партии и народу, способными успешно решать сложные задачи постоянной боеготовности войск, ведения боевых действий по всем правилам военной науки и искусства. Мы по праву можем гордиться золотым фондом нашей страны — офицерскими кадрами Вооруженных Сил.

Современный этап строительства Советской Армии и Флота характеризуется тем, что они развиваются в условиях братского сотрудничества стран социализма, охватывающего и область военного дела.

Советский народ, воины Армии и Флота хорошо знают, что в случае, если агрессор осмелится развязать войну, они встретят врага не одни, что рядом с ними будут воины армий братских социалистических стран. Силам реакции и агрессии теперь противостоит стройная оборонительная система стран социалистического содружества в лице организации Варшавского Договора.

Главным источником силы Советской Армии, высшим принципом нашего военного строительства является руководство Коммунистической партии. Партия — признанный авангард народа, пользующийся его безграничным доверием и поддержкой. Она уверенно вела страну через все испытания минувших лет. В самые тяжелые и сложные периоды истории Советского государства непреклонная воля партии Ленина поднимала миллионные массы на борьбу, сплачивала народ и армию в единую победоносную силу.

На заботу партии и правительства, теплоту народной любви советские воины отвечают все новыми и новыми успехами в своем нелегком ратном труде. Вместе с воинами армий стран Варшавского Договора они бдительно охраняют священные границы лагеря социализма.

Маршал Советского Союза А. ГРЕЧКО, министр обороны СССР.
Из доклада на торжественном собрании в честь 50-летия Вооруженных Сил СССР.
«Правда», 24 февраля 1968 года.

НА ЗЕМЛЕ…

Солдат Сергей Баранов и его большая родня

Советский солдат. Честные люди всего земного шара преклоняются перед его мужеством, благородством, беззаветной преданностью социалистической Родине, делу Коммунистической партии. В его честь сложены песни на многих языках мира. В его честь воздвигнуты монументы во многих городах и селениях различных стран. Пройдут века, но не забудет человечество бессмертных подвигов советского воина, которого вырастила, воспитала, вдохновила ленинская партия.

Нашему солдату посвящен этот рассказ. Солдату молодому, призванному на военную службу всего три месяца назад. Гвардии рядовому комсомольцу Сергею Баранову — 18 лет. Он родился и вырос в колхозе имени Серго Орджоникидзе, Варнавинского района, Горьковской области.

Тысячами нитей связана наша армия с народом. И, рассказывая сегодня о родителях гвардии рядового Сергея Баранова, его братьях, сестрах, ближайших друзьях, мы отчетливо видим эти тысячи нитей, видим города и поселки необъятной матери-Родины.

Как ему служится
Гвардейский мотострелковый полк
Солдатская жизнь Сергея Баранова начиналась так. В Ленинской комнате, где собрались молодые бойцы, прозвучала команда: «Смирно!» Бывалые гвардейцы внесли потемневшее от времени и порохового дыма знамя. Пробитое пулями. Изорванное осколками вражеских снарядов. Новичкам объяснили: перед ними то знамя, под которым гвардейский полк ходил из боя в бой и которое нынче хранится в музее.

Сергей разглядел на израненном полотнище пятна — следы крови. Сосчитал пробоины — сорок семь.

Молча стояли перед простреленным полотнищем советские парни в новеньком солдатском обмундировании, алых погонах и светлых, еще не обношенных ремнях. А вечером писали первые письма домой. И в каждом говорилось о боевом знамени полка, под которым начинала свою службу новая смена советской гвардии.

Армейская служба требует высокой сознательности, беззаветности. И особого усердия решительно во всем. Начиная с шести ноль-ноль, когда Сергей Баранов и его товарищи по сигналу «Подъем!» буквально взлетают со своих постелей за какие-то доли секунды. Потом мчатся на физзарядку. А зарядка в любую погоду — под открытым небом, без шинелей, в одних гимнастерках… Затем снова стремительно в строй — на занятия. И опять в строй — на стрельбище. И опять в строй — на тактику. Каждая минута — по жесткому расписанию. Все это помогает воспитывать людей дисциплинированных, волевых, закаленных. Сергея Баранова не назовешь богатырем, и автомат ему сперва показался тяжелым. Закинул за плечо, а он сползает, на ходу больно бьет по спине. Лопату тоже хоть придерживай. В полном снаряжении молодой солдат еле передвигался, а тут команда: «Бе-гом!»…

Сергей рассказывает обо всем этом и по-юношески краснеет. Его старательно учили товарищи — гвардейцы второго года службы. С ним терпеливо занимался командир отделения Виктор Тоцкий. И постепенно автомат будто прирастал к спине. И бегать стал рядовой Сергей Баранов в полном снаряжении легко, проворно. На одной из стрельб полагалось тремя одиночными выстрелами выбить не меньше 25 очков. Он попал в семерку и дважды в десятку. Взводный сказал: «Хорошо, Баранов».

Тревога!

Было уже темно, когда внезапно раздался этот волнующий и требовательный сигнал. Моментально пришла в бурное движение казарма и тотчас опустела. Через несколько секунд занял Сергей свое место на правом фланге: в отделении он по росту — второй. Стал в строй, как все, — с автоматом и запасными магазинами, с лопатой, флягой, противогазом, плащ-палаткой. Словом, в полной готовности. И, как положено, в каске, ватных брюках, валенках… Поднятый по тревоге батальон мигом разместился в бронетранспортерах — моторы уже ревели вовсю. Колонна на большой скорости понеслась заснеженными полями без огней, без остановок. Наконец вдали показался лес — район сосредоточения. Затем стремительный марш в глубоком, по колено, снегу, под резким встречным ветром — к рубежу развертывания. «Противник» открыл огонь. В небо взвились сигнальные ракеты.

«Наступление с боевой стрельбой ночью» — так называлось учение. Оно проходило в реальной обстановке. Впервые видел Сергей Баранов современную боевую технику в действии. Рвались настоящие снаряды, мины, свистели над полем боя пули. По сигналу гвардейцы бросились в атаку. Метко поражали они короткими очередями появлявшиеся мишени, метали в цель гранаты. Сергей и его товарищи не дрогнули, когда «противник» бросил в контратаку танки, под которыми задрожала земля.

В самом разгаре наступления Сергей вдруг провалился в глубокую — чуть не в человеческий рост — воронку. На дне стояла вода, и он сразу промок. Товарищи не успели прийти на помощь — сам выбрался. А главное, быстро догнал взвод. Наступление развивалось в высоком темпе — нельзя было дать «противнику» закрепиться на выгодном рубеже. Многое зависело от мастерства гвардейцев, их физической и моральной подготовки. Все они, как признало командование, действовали отлично. Участникам ночной атаки, в том числе гвардии рядовому Сергею Баранову, командир полка объявил благодарность.

После этих учений Сергей больше не чувствовал себя новичком: он словно в бою побывал. В нелегкой солдатской жизни с ее суровой дисциплиной юноша все чаще стал замечать особую красоту, которую ни с чем не сравнить. Он ближе узнал командиров — выпускников военных училищ и академий, людей умелых, справедливых, заботливых. Командиров беспокоило, между прочим, не простудился ли Баранов, хорошее ли у него настроение, приходят ли письма из родных мест. С заместителем командира полка по политчасти Сергей поделился радостью: получил письмо от знакомой девушки.

— А от родителей?

— Так точно, товарищ майор, есть и из дому письмо.

Майор Л. Бабин сам когда-то был рядовым. Он хорошо знает, как порой мало нужно солдату, чтобы почувствовать себя счастливым, и как иногда щемит молодое сердце. Даже у гвардейца…

Еще две благодарности заслужил Сергей Баранов. Одну — за отличные успехи в политических занятиях. Другую — за отличие в работах на стрельбище. Как будто ничего особенного молодой солдат не совершал. Но в роте, в батальоне, в полку умеют вовремя заметить и оценить прилежание, старательность, знают, как поощрение окрыляет воина.

С достоинством и честью несут в полку почетную армейскую службу юноши многих братских республик. И среди них Сергей Баранов — восемнадцатилетний сын колхозника, обыкновенный русский парень из обыкновенной трудовой семьи. Солдат. Гвардии рядовой. Один из тех, кого продувают все ветры, омывают все дожди и прожигают все морозы, кому ночью в казарме снятся родные места и глаза матерей, сестер, любимых. Один из тех, кто в любую минуту готов стать в строй, чтобы до конца выполнить свою солдатскую клятву.

Отчий край
Деревня Петушиха, Варнавинский район, Горьковская область
Сергей Баранов родом из деревни Петушиха. Деревенька небольшая — тут, в лесных заволжских, поветлужских краях селения вообще невелики, нераскидисты. Колхоз имени Серго Орджоникидзе объединяет их одиннадцать.

Судя по некоторым прежним названиям, крестьянская жизнь в этих местах складывалась нелегко и негладко. Только после революции Собакино, Котомкино, Сукино, стали нынешними Березовкой, Малиновкой, Потанином. То было время больших надежд и больших перемен. Деревня на практике постигала, что это такое — коллективное хозяйство. Весело бежали ребятишки наперегонки с колесным «Фордзоном». На железном неудобном сиденье возвышалась — подумать только — Мария Полева…

С вышки представлений сегодняшнего дня, когда по Луне двигается автоматическая колесница, аккуратно перенесенная через космическое пространство советской ракетой, когда с конвейеров наших заводов сходит за год свыше 450 тысяч тракторов, — та, изначальная борозда может, пожалуй, показаться кому-нибудь не такой уж глубокой. Давно, мол, дело было, что вспоминать? Но это вовсе не так давно! Первая трактористка Мария Федоровна Полева еще не вышла на пенсию. И, хотя сама она рассказывает о тогдашних своих заботах и хлопотах с доброй улыбкой: «Экая старина!» — нам-то можно ли позабыть, что все это заботы и хлопоты одной трудовой человеческой жизни.

Деревня, где живут родня и товарищи Сергея Баранова, никогда заметно не выделялась из общего ряда. Тем, думается, знаменательнее и поучительнее судьба Петушихи и соседних сел, впадающая всеми своими радостями и горестями в бытие нашей Родины, как чистая Ветлуга впадает в матушку-Волгу.

В километре, если не меньше от пятистенного дома Барановых, возле новых клуба и правления, стоит сложенный здешними мастерами обелиск. Сколько таких обелисков видел каждый из нас по стране, перед сколькими останавливался, сняв шапку! Без малого двести имен увековечено на гранях памятника. Двести! Лучших, молодых, здоровых позвала Родина в решающий час, чтобы защитить себя от врага, очистить мир от фашизма. На пол-Европы разметала война могилы жителей окрестных деревень — верных сынов Отечества.

Отец Сергея Баранова, Алексей Иванович, тоже был солдатом. И его тронул огонь, не пощадило железо. Раненным он вернулся с фронта, чтобы работать за тех, кто добывал победу, и за тех, кому не суждено было постучать в ставни родного дома. И до сих дней, хоть и определена ему пенсия, трудится коммунист Алексей Баранов в колхозе.

— Когда отец-то ушел на войну, я с пятерыми осталась, — вспоминает мать Сергея, Александра Тимофеевна. Говорит она негромко, небойко, тем певучим языком, какой теперь уже редко услышишь в городе. — Как жили-то? А как все. Натрешь лепениц-то из картошки, да на работу. На быках пахали, на коровах ездили… Да я и не расскажу всего-то. А вот Алексей Иванович был бы дома… Уехал. В санаторий лечиться послали его…

Какого напряжения сил физических и нравственных потребовали от Петушихи и тысяч похожих на нее деревень война и первые послевоенные годы! Эти годы связаны с нами коротким сроком первого возмужания одного лишь поколения теперешних безусых солдат. Какая же необоримая сила требовалась, чтобы снова повернуть русло народной жизни к общей радости, чтобы вырастить младших, родившихся после небывалой войны детей здоровыми, выучить их, дать им спокойную уверенность в нынешнем и завтрашнем дне!

Александра Тимофеевна, крестьянка, до пенсии отработавшая «на рядовых работах», мать шести взрослых детей и бабушка восьми внуков, из которых старшие в школу ходят, говорит немногословно:

— Сейчас-то жить — умирать не надо.

…На новой ферме в Петушихе вывешен написанный от руки рекомендательный перечень: «Что читать доярке?» Составила список сестра Сергея Ольга. Она работает в здешней библиотеке (8 тысяч книг, больше 500 читателей).

— А пользуются рекомендациями?

— Конечно. И доярки, и трактористы, и шоферы. Без этого теперь нельзя…

На машинах в основном работает молодежь. Из Никольской восьмилетней школы, которую кончал и Сергей Баранов, ежегодно человек по десять поступает в сельские профессиональные училища. Уходя из деревни на службу в армию, все больше молодых людей возвращается домой. И многие становятся примером для младших.

В здешних селах существует обычай: когда провожают парня на службу в армию, к дому приколачивают венок со звездой — знак того, что ждут, помнят. Отслужит солдат — снимет венок. Двенадцать колхозных ребят несут сегодня службу в Советской Армии. Вспоминают их не только родные, но и весь колхоз. Им пишут письма: служи хорошо. О них заботятся, думают заранее: кому какую работу предложить, кого как устроить, когда вернется.

На доме Барановых два венка — среднего из братьев, Леонида, и Сергея, младшего. Старший брат Николай после увольнения в запас вернулся в родные края и работает шофером в «Сельхозтехнике». Венок Леонида уже подвял — второй год нет солдата в деревне. Александра Тимофеевна достает одно из последних писем сына.

«Добрый день! Здравствуйте, папа и мама! Сегодня получил от отца письмо и сразу решил дать ответ. Служба моя идет отлично. Сюда уже приехали молодые. Учим их. Из Горьковской области еще нет, но должны прибыть. Пишет ли Сережка?»

Письмо отправлено в самом конце ноября, и принесли его на праздник в День Конституции. Ни брат, ни родители еще не знали, что для младшего в семье этот день останется памятным на всю жизнь. Пятого декабря гвардии рядовой Сергей Баранов принял Военную присягу. И такой это был высокий и торжественный миг, так громко стучало сердце, как будто миллионы глаз неотрывно смотрели на солдата, миллионы губ повторяли согласно:

— Родина — самое дорогое, что у нас есть. Ты теперь ее защитник. Держи оружие крепче, Сергей!

Жена офицера
Н-ский гарнизон, Украинская ССР
Небольшой украинский городок. Улица Киевская, где живет сестра Сергея Баранова, расположена в центре нового микрорайона. То и дело подъезжают сюда самосвалы с камнем и плитами — город строится. Вот и нужный дом. Но в квартире № 22 никого нет. Татьяна Алексеевна на смене, она работает в больнице санитаркой. Ее муж — офицер-танкист и находится, говорят, где-то далеко со своей ротой. Ну, а третий член семьи — Ирочка, племянница гвардии рядового Сергея Баранова, неплохо устроилась в детских яслях.

Лет десять прошло с тех пор, как Татьяна Баранова окончила школу ФЗУ. Потом молодая ровничница поступила в вечернюю школу. Она и сегодня чем-то похожа на ученицу — стройная, быстрая. Под стать ей и муж — Геннадий Задумин, окончивший военное училище. Рота коммуниста Задумина — одна из лучших в части.

Офицер Советской Армии — это почетно и трудно. Но и женой офицера быть не просто. Ей приходится делить с мужем трудности армейской жизни. А вернется муж с учений, порой из труднейшего похода, его должны встретить домашний уют, доброе слово. Татьяна живо интересуется всем, что волнует мужа, всегда старается помочь ему.

Не так много свободного времени у жены офицера. Подрастает дочурка — это главная забота. В больнице Татьяна работает, не жалея сил. Приучив себя к строгому расписанию, находит время для чтения, учебы. Занимается на подготовительных курсах в медицинский институт.

Самая же юная родственница гвардейца Баранова достигнет совершеннолетия лишь через три пятилетки. Но Татьяна и Геннадий уже сейчас мечтают о будущем своей Иринки. Кем она станет, внучка солдата, дочь солдата, племянница трех солдат Барановых — Николая, Леонида, Сергея? Все хотят, чтобы она была счастливой. И это сбудется. Потому что сегодня ее будущее счастье под надежной защитой.

Обновление
Город Чехов, Московская область
В кабинет заведующей детскими яслями вошла женщина лет пятидесяти. Оправляя хрустящий передник, спросила с застенчивой настороженностью:

— Меня ищете? Шмыкова я, Александра Ивановна.

— Поклон вам и привет от гвардии рядового Баранова.

— От Сережи? — разом просветлела она. — Как он там?.. Впрочем, я же только письмо от него получила. Пишет, что жив-здоров, все в полном порядке. Но я-то знаю: солдатская служба — дело трудное… Святое дело и почетное: беречь родную землю, чтоб никогда больше не было войны.

Война… Александра Ивановна знает, что это такое. Было их восемь братьев и сестер, а в живых осталось только трое. Помнит о войне и подмосковный город Чехов, где она работает няней и где прожил около полутора лет ее племянник Сергей Баранов. Окончив дома восьмилетку, он переехал к тетке и до середины десятого класса учился в чеховской средней школе № 1.

Есть в этой школе комната воинской славы. Показывая собранные здесь документы, фотографии, фронтовые письма, ребята могут часами рассказывать о 44-й гвардейской танковой бригаде «Революционная Монголия», которая в суровую пору Великой Отечественной держала оборону на Стремиловском рубеже, у тихой речки Лопасни, начав отсюда свой победный путь.

Расскажут вам школьники и об истории родного города. В довоенные годы это был поселок Лопасня. Регенераторный завод, где латались автопокрышки и перерабатывалось вторсырье, — вот, собственно, и вся тогдашняя «индустрия» Лопасни. Была еще небольшая фабричонка, в годы войны приспособленная под мастерскую, где ремонтировали стрелковое оружие.

Но, чуть оправившись после войны, Лопасня стала стремительно расти, на глазах превращаясь в город. Один за другим стали подниматься корпуса предприятий: Венюковского арматурного завода, полиграфического и мебельного комбинатов, завода «Гидростальконструкция». Вторично заново родился и регенераторный завод. Только за последние десять лет население города Чехова удвоилось.

Тихая Лопасня за каких-то два десятка лет превратилась в красивый, современный город. Все это — дело рук человеческих, занятых мирным, созидательным трудом.

Плечом к плечу с солдатом Сергеем Барановым стоят в едином строю товарищи по отделению — Анатолий Кондаков, Иван Быков, Алексей Мадёнов, Виктор Дегальцев и другие; товарищи по взводу, роте, батальону, полку, товарищи по Вооруженным Силам Советского Союза. И у каждого нашего воина — такая же большая родня. Она в городах и селах, на заводах, в колхозах, в семьях — туда тянутся тысячи нитей, которыми связана наша армия с народом.

Ю. АПЕНЧЕНКО, О. ГУСЕВ, Д. НОВОПЛЯНСКИЙ, А. СТРАЖЕВ
«Правда», 22 февраля 1971 года.

Всегда в готовности

Если агрессивные силы империализма развяжут войну, сухопутные войска будут призваны выполнять задачи по разгрому группировок противника на основных театрах военных действий. Совместно с другими видами Вооруженных Сил они имеют все возможности, чтобы не допустить вторжения армий, воздушных и морских десантов агрессора на территорию нашей страны.

Ракеты сухопутных войск своими ударами способны уничтожать ядерное оружие, живую силу и технику врага на всю глубину его оперативного построения. Танки, обладающие мощной броневой защитой и высокой проходимостью, могут наносить стремительные удары на большое расстояние. Мотострелковым частям, имеющим совершенную организационную структуру, бронированные средства передвижения высокой проходимости, мощное танковое и артиллерийское вооружение, под силу быстро передвигаться, осуществлять широкий маневр на поле боя, вести действия в сложных условиях местности и обстановки, в любое время года и суток. Значительно возросли возможности инженерных войск.

Одним словом, у нас есть чем защищать Родину!

Генерал армии И. ПАВЛОВСКИЙ, главнокомандующий Сухопутными войсками.
«Правда», 20 января 1968 года.

Бойцы и командиры

Письма из мотострелковой дивизии
Прежде чем отправиться в командировку, я побывал дома у рабочего-обувщика Рубена Амбарцумовича Абрамяна. Подвиг этого человека прост, высок и скромен. В июле 1941 года старший сержант Абрамян был назначен знаменщиком полка. В бою, находясь при знамени, получил ранение в голову, но не оставил поста. Со знаменем, на котором темнела и его кровь, прошагал сквозь сражения от Кавказа до Праги.

Разговор затянулся допоздна. Пришел однополчанин Рубена бывший комбат Николай Николаевич Осипов, положил на стол схему боевого пути дивизии, военные карты. Рубен вывалил груду семейных фотографий и начал извлекать пожелтевшие карточки фронтовых друзей.

В комнате загрохотали орудия, потянуло порохом, лязгнули гусеницы танков. Послушная воспоминаниям ветеранов дивизия разворачивалась в боевые порядки, зарывалась в землю, переходила в наступление… Командир орудия Михаил Яхин выкатил пушку на тропу Клухорского перевала и бил по просочившимся автоматчикам «Эдельвейса» картечью… Парторг пулеметной роты Дутов, у которого осколками мины раздробило обе ноги, сжав рукоятки пулемета, кричал: «Ленты давай… ленты!..» На танковой броне лихо промчался по вражеским тылам батальон Осипова…

Ветераны расправили плечи, помолодели. Они уже не рассказывали, а просто жили в том незабываемом времени, горячились, грустили, улыбались, и где-то рядом с ними, незримые, выстраивались их боевые товарищи — плечом к плечу становились те, кто честно сложил голову на поле брани, и те, кто после войны уволился в запас, оставив сыновьям в наследство добытое для дивизии в боях новое имя — Краснодарская Краснознаменная орденов Кутузова и Красной Звезды.

Полгода назад начал в ней свою срочную службу сын знаменщика Карп Абрамян.

Теперь в эту дивизию в журналистскую командировку предстояло отправиться мне.

На прощание Осипов сказал: «Очерк — очерком, но вы пришлите нам с Рубеном письмо. Хочется знать, как там дела, какие перемены, кто командует… Конечно, в пределах возможного. И напишите Рубену, как служит его сын. Мы будем ждать».

Письмо первое
Уважаемые Николай Николаевич и Рубен Амбарцумович!

Пишу вам из вашей родной дивизии, точнее, из штаба вашего полка. Сейчас вечер. Тихо в танковых и артиллерийских парках, в учебных классах, на стрельбищах и полигонах. Только на главной аллее протянувшегося вдоль реки военного городка перекликаются песни. Под цепочкой фонарей мимо казарм, клуба, столовой, мимо плавательного бассейна проходят солдатские шеренги. Скоро батальоны закончат вечернюю строевую прогулку, и, оберегаемая часовыми, дежурными, дневальными, дивизия погрузится в сон. Судя по тому, что мне довелось видеть, она и сегодня будет спать крепко.

Под вечер устают ребята. Особенно новички. День в дивизии начинается в шесть утра рывком общей побудки и, разом набрав заданную распорядком скорость, движется, как снаряд, не знающий в пути ни остановок, ни опозданий: зарядка, осмотр, тренаж, завтрак, боевая и политическая учеба, обед, уход за техникой, самоподготовка, ужин, чистка оружия, островок свободного времени, вечерняя прогулка… К отбою у многих слипаются глаза. Видно, однако, что это не переутомление, а хорошая усталость крепко и честно поработавших людей. Начальник медсанслужбы дивизии сказал мне, что после нескольких месяцев молодые солдаты втягиваются в ритм, заметно крепнут и, как правило, прибавляют в весе два-три килограмма.

В этом я убедился сам, познакомившись с водителем бронетранспортера рядовым Карпом Абрамяном. По сравнению с фотографией, что я видел, он приметно возмужал, раздался в плечах. А лицо у него по-прежнему мальчишеское, и глаза большие, и ресницы не по-уставному длинные.

Вместе с Карпом мы прошли круг его солдатского житья. Побывали в казарме, где полы сверкают, спинки коек выравнены по шнурку, где царит тот особый военный уют, по законам которого все должно быть перпендикулярно или параллельно. Осмотрели Ленинскую комнату, где на столиках лежат подшивки газет, журналы, стопочки уставов и наставлений, а в углу стоит телевизор. Зашли в помещение, которое традиционно зовется — «ружейный парк», а хранятся там автоматы. Автомат Карпа ОК 7030. Он хорошо почищен и правильно, не слишком густо смазан. В столовой дежурный показал меню: «Завтрак — пшенная каша с мясом, сливочное масло, чай, сахар. Обед — суп рассольник, мясное рагу с овощами, компот. Ужин — жареная рыба с картофельным пюре, чай, сахар». На столах лежали горки свежего белого и черного хлеба.

Военный быт устойчив. Регламентированный уставами, освященный традициями, он не подвержен быстрым переменам. Но именно потому легко примечаются даже маленькие штрихи, в которых отразился ход времени. Ну хотя бы то, например, что парадная форма солдата висит теперь отутюженной в шкафу, а не сложена, как бывало, на полке, что под каждой солдатской койкой расстелен коврик и стоят тапочки… Пост дневального по роте, оборудованный световой и звуковой сигнализацией, громкоговорящей связью, кнопками, управляющими затемнением, еще какими-то приспособлениями, стал похож на боевую рубку… Вместо прежнего «Слушаюсь» на приказ теперь отвечают коротким и звонким «Есть!». Таких деталей можно привести много. Они тоже свидетельствуют о чем-то, хотя суть перемен заключается, конечно, в другом.

Помните, при встрече мы говорили, что танкисты в войсках всегда считались романтиками, артиллеристы — педантами, а пехоту отличали солидность и основательность? Эта шутливая классификация в какой-то мере остается справедливой. Но грани различия между родами сухопутных войск заметны теперь гораздо меньше.

Как вы знаете, за послевоенные годы наши Вооруженные Силы прошли большой и плодотворный путь развития. Родина оснастила их грозным современным оружием, новой боевой техникой. Все это имеет непосредственное отношение к сегодняшнему дню вашей дивизии, определяет ритм ее боевой учебы, заботы ее командиров и политработников, напряженность труда ее воинов.

Находясь здесь, начинаешь понимать, как многочисленны и велики последствия того, что «царица полей» стала мобильной, оделась в броню. Вам, наверное, известны приводившиеся в печати цифры: современная мотострелковая дивизия превосходит те, с которыми наша страна вступила в войну, по автоматическому оружию в 13 раз, по танкам — в 16 раз, по весу минно-артиллерийского залпа (не считая ракетного оружия) — в 31 раз, по количеству бронетранспортеров — в 37 раз. Понятно, что такое насыщение техникой изменило сам характер ратного труда: повсеместно он стал трудом более сложным, квалифицированным, требующим серьезной технической и общеобразовательной подготовки. Когда наблюдаешь за работой ракетчиков, напоминающих своей слаженностью оркестр, за тем, как оператор ПТУРС ведет над складками местности ракету, направляя ее в танк, понимаешь, что для многих военных специальностей труд стал творческим.


Оружие Родины священно!


На учениях. Ракеты к бою!


Дружный расчет.


Ожидая команду…


Там, за облаками.


Рыцари неба.


Перед взлетом.


Ракетоносец.


Они служат на Северном.


Атомная в походе.


На берегу Тихого океана.


Десант.


Встреча в пути.


Почта пришла.


В комнате боевой славы.


Днем и ночью, в туман и стужу несут свою нелегкую службу советские пограничники.



Военные музыканты.


Братья по классу, товарищи по оружию. На учениях армий Варшавского Договора.



Относится это и к профессии в сухопутных войсках массовой. Порыв танкиста, педантичность артиллериста, основательность пехотинца сплавляются сейчас воедино в образе воина-мотострелка.

Вот он движется на бронетранспортере или в боевой машине пехоты, которая для него и дом, и крепость, и корабль. В руках оружие, на поясе подсумок с гранатами, запасные магазины, саперная лопатка, на голове каска, за спиной защитный комплект. Прикрытый броней, ощущая плечо товарища, преодолевает пространство хозяин полей, лесов и гор — воин, которому при всем небывалом развитии военной техники, при всей грозной мощи ракетно-ядерного оружия положено овладеть территорией, закрепить победу.

Атака! Резко переложен руль, яростнеевзревел мотор, ощетинились бойницы дулами пулемета и автоматов. С первым ближним разрывом снаряда отделение оставляет машину, пригнувшись, продвигается под ее прикрытием… Разворачивается в цепь… Бежит… Падает на мокрую землю… Снова бежит…

— Та-та-та: «по-па-ди!» — поет с вышки стрельбища горн, и навстречу отделению поднимаются — всего на мгновение — серые, едва различимые мишени, которые нужно сразить первой очередью, наверняка.

Немало часов провел я на стрельбищах и полигонах. Видел, как солдаты учились вести бой в населенном пункте. Раздался взрыв, разом вспыхнули руины домов, заборы, загорелась земля, и мотострелки бросились в пылающий лабиринт, порывом, скоростью, прыжком преодолевая пламя… Наблюдал за «школой верховой езды на танке». Командир взвода взмахнул флажком. В считанные секунды все отделения — на броне. На ходу спешились. Затем снова заняли места. Мчатся машины, ныряя во рвы, кренясь, раскачиваясь, а бойцы словно слились с металлом… Видел, как проводилась «обкатка», когда танк из друга и защитника мотострелка превращался в его грозного соперника. Не понарошку, а всерьез, грохоча, чадя, извергая огонь, бронированная громадина надвигалась на солдата. На него одного, живого, настоящего, такого, казалось, беспомощного, припавшего взмокшей гимнастеркой к земле…

Здесь, на этих изрытых гусеницами полях, видя, как падает пораженная автоматной очередью мишень, как в окопе, без недолета и перелета, взорвалась брошенная им ручная граната, как, прочертив в воздухе голубую дугу, его выстрел остановил танк, обретает мотострелок веру в свое оружие, в себя самого, в то, что на поле боя он — самый главный и для врага — самый грозный.

Сегодня после занятий я отправился потолковать с бойцами отделения, в котором служит Карп. Мы сидели под навесом в курилке — хочу сразу успокоить вашу супругу, Рубен Амбарцумович: сын не начал курить, — говорили о службе, учебе, о разных разностях.

Командует отделением старший сержант Владимир Пономарев. Приятно было смотреть, как уверенно руководил он сегодня на полигоне своим не таким уж малым войском. Под началом командира отделения теперь и «танковые части» — бронетранспортер, и «минноартиллерийские подразделения» — ручной противотанковый гранатомет да еще пулеметчик, автоматчики, снайпер.

Судя по тому, как действовали ребята на полигоне и как потом, когда постепенно уходило напряжение, они разговаривали, перебрасываясь шутками, улыбаясь друг другу, можно заключить, что отделение живет дружно. Люди в нем самые разные.

По работе до воинской службы: техник с атомной электростанции, журналист областного радио, комбайнер, электросварщик, плотник… По образованию: незаконченное высшее, среднее техническое, несколько человек с десятилеткой… В отделении — кандидат в мастера по вольной борьбе, перворазрядник по плаванию, спортсмен второго разряда по спортивной стрельбе… Призывались из Поволжья, Закавказья, центральных областей РСФСР…

Все-таки удивительная организация — армия. Одно, взятое наугад мотострелковое отделение: младший командир, несколько бойцов, совсем молодые ребята. И в этом маленьком коллективе четко отразились и простор страны и масштабы ее преобразований.

Поговорили мы о планах на будущее. Почти все, кто до службы работал, собираются вернуться к своим прежним специальностям. Пономарев решил остаться в армии. Наверное, это будет правильно. Про таких говорят: «Военная косточка». Карп сказал, что мечту о медицинском институте он не оставил — после службы будет поступать обязательно и тогда уж точно выдержит экзамены… А ближайший план для всех вместе — подготовка к занятиям «Мотострелковый взвод в наступательном бою».

Хочу еще сообщить вам, Николай Николаевич и Рубен Амбарцумович, что в музее боевой славы дивизии среди почетных знамен, старого оружия, документов, грамот увидел я и ваши фотографии. Каждое новое пополнение дивизии начинает службу с того, что приходит в этот музей.

Письмо второе
Уважаемые Николай Николаевич и Рубен Амбарцумович!

Не знаю, какая погода прошлую неделю стояла у вас в Пятигорске, но здесь снова подтвердила свою правоту старая армейская примета: начались учения — значит похолодало, небо затянулось тучами, пошел дождь.

Дивизию подняли в первом часу ночи.

Когда я приехал, в штабе, где, казалось, меняться нечему, что-то неуловимо изменилось. Не шторами затемнения на окнах, не военными картами, прижатыми грузиками к столам, даже не полевой, перехваченной ремнями формой, в которую теперь были одеты офицеры… Изменились люди. За штабом стояла изготовившаяся дивизия, и ощущение ее упругой силы накладывало отпечаток на каждого, делая речь лаконичнее, жест сдержанней.

Раскладушки, которые расставили по кабинетам, оказались ненужными. Пришел приказ выступать. Вдалеке грохотнул мотор первого танка. Затем, подхватив мелодию и заглушив солиста, разом запел многоголосый стальной хор — полки начали движение.

Командир дивизии полковник Владимир Леонидович Чумаченко снял с руки часы и положил их перед собой на стол. Склонив голову и даже прикрыв глаза, он вслушивался в этот грохот, как композитор слушает исполнение своей музыки — настороженно и ревниво.

Сперва гул нарастал, ширился, заполняя темноту, потом стал опадать, дробиться, и, наконец, тишина снова сомкнулась над городом.

— Двинули, — сказал Чумаченко и надел часы.

По-видимому, это относилось к ушедшим своими маршрутами полкам и было адресовано главным образом представителю вышестоящего штаба, офицеру-посреднику, который сидел по другую сторону стола, невозмутимый, непроницаемый, держа на коленях папку, где до назначенного часа хранились ожидающие дивизию испытания и невзгоды.

Теперь Чумаченко вовсе не походил на композитора, а только на самого себя: коренастый, подтянутый, поворотливый, с веселыми, чуть-чуть прищуренными глазами — один из самых молодых командиров дивизий в наших сухопутных войсках.

— Двинули, — повторил он, потянувшись за шинелью и на этот раз обращаясь ко всем находившимся в кабинете: к начподиву подполковнику Лаштабега, к офицеру-посреднику, к адъютанту и ко мне.

И вот нас уже качает ночная дорога, изредка по-озорному присвистнет рация, в стекла машины бьет косой дождь… Сейчас, когда дивизия на марше и впереди большой путь, пожалуй, самое время, Николай Николаевич и Рубен Амбарцумович, выполнить вашу просьбу и рассказать о ее командовании.

Чумаченко — сын рабочего-железнодорожника. К началу войны еще не пошел и в первый класс, а когда закончил десятилетку, сообщил решение: «Только в военное училище и только в танковое». Почему так, не объясняет, даже хмурится: «Ну, что тут непонятного?» Когда понаблюдаешь за тем, как он командует, как проводит занятия или как докладывает начальству принятое решение, начинаешь понимать, что вопрос и в самом деле лишний: Чумаченко целиком, до глубины души военный человек. Училище он закончил с отличием, две академии — с золотой медалью, прослужил без перескоков на всех должностях от комвзвода до комдива, не растеряв на пути ни душевной молодости, ни задора.

Однажды на танкодроме я попросил разрешения сесть за рычаги танка. «Это можно, — сказал Чумаченко. — Сейчас покажу, как заводить и трогать. Какая машина готова?» Мигом нырнул в люк, сел — как впаялся — в кресло механика-водителя, и мы рванулись по трассе, через мост, через завалы, рвы, руины, эскарпы, по кручам, делая «змейку», останавливаясь в «дворике» и снова устремляясь вперед. Было ясно, что дело совсем не в «показе» — мало ли кто, кроме командира дивизии, мог объяснить корреспонденту элементарные приемы управления — просто подвернулся повод, и, стряхнув на мгновение заботы, он опять один на один с любимой машиной, которой с детства отдано сердце…

Начальник штаба дивизии полковник Валерий Николаевич Кудрявцев постарше. В июне 1941 года он поступил на 1-й курс Московского геологоразведочного института. В октябре того же года с комсомольским батальоном лыжников-добровольцев ушел на фронт. В феврале 1942-го у деревни Малые Палатки ранен: пуля в руку, другая — в бедро. После госпиталя направлен в танковое училище. Участвовал в знаменитом танковом сражении под Прохоровкой. Ранен во второй раз. Снова госпиталь и снова фронт…

У Кудрявцева мягкий голос, он любит живопись и, говорят, пописывает стихи.

Как рассказать о начальнике политотдела подполковнике Лаштабега? Вот он сидит рядом со мной в машине, высокий, ладный, перетянутый ремнями. Светлый чуб выбивается из-под фуражки. Нос с горбинкой. Глаза голубые. Потомственный казак. Кажется, ему бы коня да шашку, песню и простор… Вчера я слушал его выступление на заседании партийного бюро полка. «Мы часто говорим об изучении людей, забывая порой, что человек не тормоз отката, не стабилизатор и не трансмиссия. Его нельзя „изучать“ просто, как некий объект. Нужно уважать. Нужно взаимодействовать. Нужно обязательно заслужить доверие. Только тогда нам раскроются лучшие стороны человеческой души. Находить в людях прекрасное и ставить на пользу делу — прямая задача партийного актива…»

Ох, как не прост этот казак, на столе которого лежат книги по философии, психологии, экономике, способный пуститься в жаркий спор о поэзии и умеющий спокойно сказать в глаза любому человеку свое партийное мнение.

…Разными дорогами дивизия все глубже уходит в ночь. На штабных машинах покачиваются тростинки антенн. Черный дождь обмывает танковую броню. Изредка ободряюще подмигнет на перекрестке фонарик военного регулировщика.

Помните, Николай Николаевич, при нашей встрече я попросил рассказать о каком-нибудь из ярких событий вашей военной судьбы? Почти не задумываясь, вы сразу припомнили Польшу, январский вечер 1945 года, когда ваш стрелковый батальон получил приказ десантом на танках войти в прорыв и соединиться с передовыми частями армии Рыбалко. Запомнились вам и села, и перелески, и неожиданный вражеский огонь с окраины городка Тыхи, и взвившиеся в небо три зеленые ракеты — сигнал встречи.

Сейчас я все думаю о вашем рассказе. Почему сохранился в памяти именно этот эпизод? Ведь столько отгремело сражений. Видимо, потому, что бросок стрелкового батальона на танковой броне через вражеские тылы стоял особняком, выделялся из вашего военного опыта.

Конечно, маневр живой силой и техникой даже в несравнимо более широких масштабах не был такой уж редкостью и в минувшей войне. Вспомним хотя бы, как во время Курской битвы два наших танковых корпуса скрытно совершили многокилометровый марш и неожиданно появились перед противником… Таких примеров, особенно из заключительного периода войны, можно привести немало. И все же это будут отдельные примеры.

С внедрением ракетно-ядерного оружия стремительный по темпам и глубокий по расстоянию маневр становится для сухопутных войск непреложным правилом. И в обороне и в наступлении. Изменяется при этом и сам характер маневра… Сплошного фронта нет. Войска занимают лишь важнейшие районы на отдельных направлениях. Промежутки прикрыты огнем ракет, авиацией, минными полями, заграждениями. Где-то значительно глубже в тылу расположились ударные группировки. Оборона противника не «прогрызается», как бывало, артиллерийской подготовкой и атаками. Ядерным ударом она может быть взломана мгновенно. Со своих дальних рубежей согласованно и точно к назначенному моменту устремляются моторизованные и танковые соединения. С ходу преодолевают полосу обороны. Вырываются на простор. Наступают, не спешиваясь с машин. Разворачиваются для встречного боя. Охватывают фланги…

— Перекур, — сказал подполковник Лаштабега.

Свернув на обочину, мы остановились возле штатского грузовичка, пропускавшего колонну бронетранспортеров. Занималось утро. Воздух был холоден, пропитан влагой, и даже стелившийся под колесами дым выхлопных газов не мог заглушить его свежести.

— Воюете? — спросил шофер грузовичка.

— Учимся, — не принимая шутки, ответил Лаштабега.

Разбрызгивая грязь, урча, бронетранспортеры зеленым пунктиром проносились мимо. За рулем одной из машин сидел ваш, Рубен Амбарцумович, сын — рядовой Карп Абрамян. Разглядеть его за броней было, конечно, невозможно, но я помахал рукой.

— Хорошо идут, — сказал веселый шофер.

— Идут хорошо, — согласился Лаштабега.

Колонна и в самом деле шла красиво. Выдерживая скорость, дистанции, с едва заметными интервалами между взводами и чуть бо́льшими — между ротами, рычащая и одновременно молчаливая, она промчалась перед нами, спряталась за пригорком и вновь появилась на дальнем холме — стальная морзянка, впечатанная в извилистую ленту дорог.

С последней машиной Лаштабега остановил секундомер.

Вот, товарищи ветераны, еще одна примета сегодняшнего дня. Секундомер стал неотъемлемой принадлежностью каждого офицера, можно сказать, его личным оружием. Однако роль секундомера важнее. Это — единственное оружие, при помощи которого войска в мирные дни ведут бой с реальным, а не условным противником.

На танкодромах, автодромах, на полигонах, стрельбищах идет упорное сражение со временем и за время.

Нынешние скорости, мощь современного оружия сделали время фактором величайшего значения. Сын Урана и Геи — бог времени Крон перекинул через плечо ракетный патронташ, и в военный обиход неумолимо вошли секунды и доли секунд. О них говорят на партийных и комсомольских собраниях. Их отвоевывают на тренировках, доводя навыки до автоматизма, слаженность — до гармонии.

…Стрельба на танковой директрисе штатным снарядом. Черное, изрытое поле. Слева болотце, камыш. Справа — щеточка редкого леса. Как три рыцаря, застыли три танка.

— Оцепление?

— Выставлено.

— Красный флаг! Наблюдатели — по местам… К бою!

Щелкнули секундомеры.

— Третий… Второй… Первый… Я — Вышка, вперед!

Рванулись машины. Закачались на выбоинах и ухабах. Сердито грохнули орудийные выстрелы. Заговорили и смолкли пулеметы. Секундомеры остановлены.

— Третий, Второй, Первый… Я — Вышка, кругом марш!.. Третий, идти правее, через болото… Через болото идти!

Со стреляными гильзами под мышкой строятся экипажи. В черных комбинезонах танкисты похожи на медвежат.

— Темп, товарищи, выше темп! — говорит майор. — Временной норматив выполняется. Но можно вырвать еще немало секунд.

Пару дней спустя я присутствовал на командирской учебе.

— Ваше решение? — спросил Чумаченко одного из офицеров.

— Вырабатывается, товарищ полковник.

— Долго. Срок конкретен. Он определен боевыми возможностями противника. Если штаб дивизии потратит больше времени, чем положено, значит, отнимет его у полков. Полк может взять у батальонов. А дальше? Где потом занимать время? Неприятель его не одолжит…

…Сегодня на марше все шло без задержек и опозданий. Устойчиво работала связь. Заданным темпом двигались колонны. В назначенный срок проводилась дозаправка. Именно там, где это должно было произойти, мы увидели остановившихся на короткий отдых танкистов. Они уже снимали маскировку, готовясь продолжить путь.

«Опять про танкистов? Не слишком ли часто? Письма-то ведь из мотострелковой!» — возможно, подумаете вы.

Ну, во-первых, танков в нынешней мотострелковой дивизии больше, чем в танковом корпусе военной поры. Во-вторых, с развитием ракетно-ядерного оружия значение танков возросло. А в-третьих, что поделаешь, если душа и в самом деле почему-то неумолимо тянется к этому веселому, пропахшему соляркой народу. Может быть, потому, что их нелегкая служба так напоминает службу моряков-подводников. Особенно с дизель-электрических подводных лодок: тот же неистребимый запах солярки, та же теснота; голубой зайчик дневного света, прорывающийся через окуляр перископа; зной, многократно умноженный стальным панцирем, а если холод — так холод… Но больше всего танкистов и подводников роднит крепкая дружба экипажей и высокая гордость своей профессией.

— По машинам! — пролетело вдоль колонны.

И снова мы на марше, мчимся в дождливую даль, за холмы, за горизонт, туда, где наша головная походная застава уже вот-вот должна обнаружить «противника».

А вообще-то вы правы. Конечно, следовало бы поподробнее написать и о мотострелках, и об артиллеристах, и про ракетчиков — разве кто-нибудь не гордится своей военной специальностью, если смысл ее — защита Родины! Нужно было бы рассказать о том, как после жаркого «боя» подполковник Лаштабега вручал отличившимся коммунистам — первым в дивизии! — новые партийные билеты…

Но обо всем важном и интересном в письме не расскажешь.

Хочу только добавить, что командование дивизии просило передать вам, Николай Николаевич и Рубен Амбурцумович, горячий привет, пожелания здоровья, бодрости и просило заверить вас и всех ветеранов дивизии, что оставленные в наследство боевые традиции берегутся и упорным трудом множатся.

Т. ГАЙДАР
«Правда», 15, 16 мая 1973 года.

Щи ефрейторские

Смотрит с карточки — стриженый, непривычный. Летом ворот обычно нараспашку. А тут застегнут до последней пуговки. Уши почему-то большие. Похудел? Еще и еще вглядывается мать в фотографию и вздыхает. Поди, все там бегом, с утра до ночи. Где поест, где так…

Слышал бы те вздохи сержант Игорь Олтаржевский. Посмеялся бы фельдшер. Перед ним стопка медицинских книжек. Тех парней, что уедут нынче из гарнизона, как и он сам. Первые записи совпадают с первой солдатской баней. Последние — совсем свежие: рост, вес, объем груди… И говорят они, что грудь у солдата раздалась, кость крепче стала. И не курорт тут, а килограммы набежали. В среднем по шесть кило на брата.

Правда, случается, теряют вес: «Ефрейтор Кучеренко Иван… село Новониколаевка…» Этот потерял. Как раз те шесть. Но у него и одежда рабочая отличается от других. Вместо гимнастерки — белая куртка, вместо пилотки — белая лодочка-плоскодонка. Ефрейтор Иван Кучеренко — повар.

Меньше всего думал совхозный тракторист попасть к котлу. Водителем бы стать — это дело! Но построили их, стриженых. Подошел незнакомый капитан:

— «Теркина» читали? Припомните, кому он особый привет из госпиталя слал?

Не вспомнили. Пришлось капитану цитировать:

Ну и повару привет
От меня двукратный…
Лишь тогда спросил: кто хотел бы послужить поваром? Долго ждать пришлось. Подталкивали юноши друг друга, переминались: повар? А начпрод капитан Голиков знал: покорми людей недоваренными макаронами, киселем в комках, и пропало настроение, не та боевая работа пойдет. Тут нужен доброволец, чтобы после поварских курсов не просто отбывал свои «щи да кашу» — трудился с огоньком.

Иван Кучеренко не то чтобы осознал важность предлагаемого поста, скорее сердцем внял словам капитана. Офицер сказал, что еще недавно сам батарейцем был, а теперь вот квашеной капустой заниматься приходится. Не всем ведь у ракетных кнопок дежурить…

И решился Кучеренко. Мать, узнав, кем будет служить Иван, подумала: не очень-то это по душе сынку. Увещевала в письме: «Це тоби в житии знадобиться».

Выучился солдат. Побежали дни меж котлов, столов разделочных и «амбразуры», куда подаются дымящиеся бачки. Тут и растерял килограммы парубок. Поначалу тревоги одолевали: вдруг ошибется черпак, не хватит всем? А то в тарелке осталось у кого-то. Шеф-повар объясняет: жара, аппетит спадает. А ему, Ивану, недоеденная тарелка — укор: может, невкусно? Опять маневр ищи: как при тех же продуктах лучше сделать? Можно просто раскроить мясо. Можно прежде подумать. Там хлопцы с Осетии сядут — жирное мясо не идет у них. А там земляки, днепропетровские, — они с сальцем любят. Значит, одни бачки постнее делай, другие пожирней. Или вовсе пустяк — компот… А не прозевай час, чтоб успел натомиться и не перестоять.

Там накатит капусту солить. Земляные хлопоты пойдут. Капитан Голиков теплицу развернул. Чтоб и среди зимы зеленый лучок на солдатский стол попадал. Сейчас огурцы подоспели. Свои! Добрые груши обещает сад.

Однако за всем уход нужен. С одной рассадой помидорной мороки сколько. Так кто ты, солдат или огородник? Не задает себе таких вопросов Кучеренко. В армии, как и в жизни, не всем первый ряд, не всем главное дело. Только главное без твоего споткнуться может. Затормозиться, что ли.

Конечно, солдату пристало уметь метко стрелять из автомата. Но вот в казарме под койкой тапочки. Хорошо. Однако мало хорошего, если загрузить таким заказом обувные фабрики. Да и зачем вводить в лишний расход государство? Тапочки можно сшить в войсковой мастерской из кирзы и списанных гимнастерок. Значит, солдат должен уметь строчить не только из автомата, но и на швейной машинке. И строчит. И хлеб режет, баню топит. Кто не вышучивал поваров? А пришел час, и записала история, как боец победно вздымал над руинами автомат, а рядом на дымящихся только что завершившимся боем берлинских улицах кухню походную и другого солдата — с черпаком, цепочку людей возле них, настороженных, надеющихся — немецких стариков, женщин и детей. Иван Кучеренко видел это в кино, видел, как тогда, на исходе войны, встретились приуральский черпак и миски чужого литья.

Нет, не сетует Иван Кучеренко на судьбу. Но вдруг тихо замечает:

— А у мамы борщ лучше.

Потом меряет взглядом котлы и усмехается. Мама-то ложкой мешает в чугунке, а он словно веслом. Такая уж семейка!

Первыми в столовой появляются новобранцы. Вот кто еще не отвык от материнских борщей! Интересно, как им показался первый солдатский обед?

— Нормально!

— А сегодня что?

— Щи ефрейторские!

Смех. Уже успели окрестить. Поглядывает Кучеренко в «амбразуру»: пустехонькие бачки несут, миски до дна опорожнены. Проголодались? Но замечает глаз: поднялись солдаты, а хлеб остается. Добрый, свежий. Вот и оценка обеду. Только врач, пробу снимая, как бы ненароком обронил: «А Хилькевич сегодня зелеными щами кормит».

Так всегда. Добрый обед сготовишь, а все же у Хилькевича еще добрее. Хилькевич и без белого облачения похож на повара с картинки в детской книжке. Трудно с ним тягаться. Еще с войны солдат. Разорила война его гнездо в Белоруссии, и остался в армии. Только винтовку поменял на ножи кухонные. Поваром Хилькевич на первой линии.

Солдатам, которых он кормит, большое дело доверено. Хилькевич их больше за столами видит. Мальчишечки вроде. А побывал у них в настороженной полутьме: с командирами плечо в плечо сидят. Каждый с экраном слит. Только губы чуть дрогнут: «Цель… Азимут… Дальность…»

Смотрит старый солдат: зеленое окошечко с крестовиной, зеленая метель за окошком. Ничего больше на экране. А они видят: «Цель в зоне пуска…» «Первую двумя, вторую одним…» «Пуск!» Где же те мальчишки?!

Выбрался тихонько Вадим Иванович на волю. Постоял под пологом маскировочной сети. Вот, оказывается, что умеют делать его сынки! Пришли в тот день они на обед. На каждом столе колокольчики в солдатской кружке. Так и повелись тут цветы. За окнами жара, а в уютной столовой прохлада.

Хороши цветы, а все же витаминов не заменят. По весне человеку витамин нужен. Потому и лежит в ящике у входа в столовую морковка — только наклонись. Приберег Вадим Иванович на эту пору. Осенью в совхозе дали. Сверх нормы: какая, прапорщик, накладная! Не обижать же людей — взял. С войны знает это особое народное чувство к армии.

Не остались в долгу ракетчики. Весной на посев передали часть своей «военной» картошки. В совхозе удивлялись: «Где вы ее храните? У хорошей хозяйки сейчас такой не найти». Посмеялся повар: «Что с того, что весна, разве можно солдата дряблой бульбой кормить?»

С бульбой у него сегодня налим. А будущие студни и котлеты пока похрюкивают в траве. Густа она там, неподалеку от позиции. Пропадать такой — будет не по-хозяйски. И растут близ лопушистых локаторов поросята и бычки. Тоже забота. Зато будет и в котел и государству продать. А на деньги те побаловать сынков: лимонад, печенье выставить на солдатский стол.

Если же позовут парней учения в иные места, по неостывшему следу уже катит походная кухня. Побулькивает в котле. Минутная остановка, помешать, соли кинуть — и дальше.

Спрыгнет повар. Подставляй тарелки. Может, только капелек у него на лбу побольше, чем у других, появится. Да и кто их считает в армии? Было бы солдатское дело сделано на совесть, добротно…

В. БЕЛОУСОВ
«Правда», 26 июня 1973 года.

Стальные солдаты

Значение танковых войск сейчас, в условиях бурного развития военной техники и оружия, не только не снижается, но, напротив, возрастает. Советское военное искусство, как и прежде, признает за ними роль главной ударной и маневренной силы Сухопутных войск.

Обладая высокой мобильностью, танковые соединения способны совершать быстрые передвижения, стремительно преодолевать зоны заражения, вести боевые действия в высоком темпе и на большую глубину, могут эффективно использовать результаты ракетно-ядерных ударов, обеспечивая совместно с другими войсками успех операции.

Боевая мощь танковых войск складывается из ряда показателей. Один из важнейших — новая боевая техника, в которой воплощены последние достижения науки. По своим тактико-техническим данным — скорости, проходимости, запасу хода, броневой защите и мощи огня — современные танки намного превосходят боевые машины периода второй мировой войны.

Новые приборы вождения и управления позволяют экипажам уверенно действовать в любой местности, при любой погоде, двигаться под водой и ночью, с большой точностью поражать с ходу различные цели на значительном удалении. Наши боевые машины, как и прославленные «тридцатьчетверки» в годы Отечественной войны, не имеют себе равных.

Маршал бронетанковых войск А. БАБАДЖАНЯН, начальник танковых войск Советской Армии.
«Правда», 8 сентября 1974 года.

Огни вододрома

«Вододром» — слово в военной лексике новое. Хотя оно еще не обрело прав гражданства в наставлениях, но уже успело прочно утвердиться в обиходе танкистов. Вододром — это участок реки, озера или моря, где экипажи обучаются искусству вождения танков на воде, под водой, обретают навыки в стрельбе на плаву днем и ночью, учатся оказывать помощь друг другу в трудных ситуациях. Побываем на одном из таких учебных мест, расположенном вдали от дорог и населенных пунктов, на лесном озере.

Раннее утро. Ясное, солнечное, тихое. Над сверкающей гладью воды едва заметной кисеей висит голубоватая дымка. И только разноцветные буи, расположенные в противоположных концах озера, да черно-белые ворота на берегах напоминают, что это и есть тот самый вододром, к которому долго пробирался наш «газик». На берегу двое офицеров в полевой форме. Знакомимся — Григорий Иванович Десенко и Владимир Федотович Блажчук. Оба ветераны Великой Отечественной. Для них сегодняшний день не совсем обычный. Г. И. Десенко будет принимать своеобразный экзамен на боевую зрелость от молодых танкистов, а В. Ф. Блажчук, заслуженный рационализатор РСФСР, как бы сдает экзамен сам: разноцветные буи, которые мы видим, — дело его рук. Они не обычные. В каждом находится чувствительный электронный датчик.

Когда-то, в далекие годы войны, оба офицера были командирами танков, с боями форсировали Десну, Буг, Варту. Ныне обучают искусству преодоления водных преград новое поколение советских танкистов. А они, представители этого поколения во главе с офицером В. Морозиным, нетерпеливо ждут начала трудного экзамена. Водить танки по воде, стрелять из пушек и пулеметов на плаву — дело, требующее от воинов не только профессионального мастерства, но и мужества, смелости.

В прибрежном лесу сосредоточились танки. Около них в готовности к началу занятий молодые, ладные парни в черных комбинезонах.

— Сержант Козырев…

— Рядовой Юрьев…

— Рядовой Кель…

Все называют себя негромко, с тем чувством воинского достоинства, в котором легко проглядывается уважение к своему роду войск, к высокому званию танкиста. Офицер штаба, приехавший на занятие, интересуется, кто будет выполнять учебную задачу на вододроме впервые.

— Я, — отвечает рядовой Владимир Прокопчук.

— И я, — вторит рядовой Сергей Белов.

— Оба не подкачают, — вступает в разговор командир танка сержант Александр Безменов. — А Белов к тому же потомственный танкист…

Отец Сергея Белова, Дмитрий Дмитриевич, работающий ныне трактористом на Вологодчине, в годы войны был механиком-водителем танка. Свою юность провели на фронте и отцы Николая Прудникова, Геннадия Калашникова, многих других танкистов.

Но вот с пункта управления слышится команда: «Первому, вперед!» — и рядовой Николай Юрьев направляет тяжелую бронированную машину к урезу воды. За ним следуют экипажи сержантов Владимира Белобородова и Владимира Любутина. Натужно ревя моторами, танки на высоких скоростях подходят к берегу и, подняв корму, как бы ныряют в воду.

Первое упражнение — «змейка». Простое на вид, оно на самом деле таит в себе немало трудного. Минуя близко стоящие друг к другу буи с разных сторон, механик так должен провести машину, чтобы не задеть ни одного из них. В противном случае сработают электронные датчики — и тогда «минус» в оценке. Ведь в реальной боевой обстановке на местах этих буев могут находиться мины.

— Правым. Еще правым. Левым! — негромко командует по переговорному устройству сержант Вячеслав Козырев. Механик-водитель Юрьев с полуслова понимает командира. Сержант сидит в башне, ему виднее водная обстановка, и Юрьев, быстро работая рычагами управления водометных движителей, точно выполняет команды Козырева, одного из знатоков сложного танкистского дела.

Вот где необходима синхронность в действиях членов экипажа! Промедли механик секунду — и машина заденет броней ограничительные буи. Вода не земля, на ней сразу не затормозишь. Но Юрьев благополучно миновал «змейку», «ограниченный проход с поворотом», «тупик», не получив ни одного штрафного очка. «5» — вспыхнула цифра на табло, куда поступают оценочные данные.

Отлично выполняют упражнение механики-водители Федор Кель, Сергей Баженов и другие.

А в это время воздух раскололи выстрелы пушек и на зеленоватую гладь воды брызнули листья.

— Первый — цель! — доносится из динамика. — Второй — цель!.. Третий — цель!

Три снаряда — три пораженные цели! Не очень ли «густо»? Взоры офицеров и солдат устремляются к противоположному обрывистому берегу, занятому «противником». Целей не видно даже в бинокль, они затянуты облаками дыма и пыли, но электронные датчики сообщили оттуда на пункт управления, что все цели поражены. Датчики эти срабатывают, когда снаряд попадает в мишень.

Стрелять из танка на плаву — не такое уж простое дело. Машина «сидит» низко, возможности наблюдения и корректирования огня ограниченны, но это не мешает Николаю Прудникову, Александру Безменову, Геннадию Калашникову и другим наводчикам с первых же снарядов и очередей поражать цели.

Поистине неоценимую роль в достижении отличных результатов при стрельбе играют механики-водители. Если при выполнении упражнения по вождению танков на воде они не должны касаться буя, то теперь, наоборот, механик обязан бортом танка коснуться буя, установленного на рубеже открытия огня, чтобы сработал датчик и начался отсчет времени, отводимого на стрельбу.

Танки уходят все дальше, к противоположному берегу. Слышится пулеметная дробь, желто-белые огоньки пляшут на дульных срезах пулеметных стволов. За машинами бурлят радужные фонтаны брызг, клокочет вода, с шумом вырываясь из труб движителей. Казалось бы, механики могли еще «поднажать», чтобы танки ближе подошли к «противнику», но ни Ромашов, ни Прокопчук, ни Беляев этого не делают. Скорость должна быть строго установленной, иначе машину может «раскачать» в продольной плоскости, и тогда командиру будет трудно стрелять. Здесь снова: вода не земля!

С пункта управления слышится сигнал: «Отбой!»

— Кругом, на исходное положение — марш! — дублирует команду руководитель стрельбы. Радио мгновенно доносит ее до экипажей; танки плывут к берегу, оставляя за собой белые буруны.

Выйдя через ворота на крутой берег, машины останавливаются, в одно и то же время открываются люди и на землю спрыгивают знакомые нам воины.

— Общая оценка за стрельбу и вождение — «отлично», — объявляет руководитель занятия.

Подполковник А. СМЕТАНИН
«Правда», 6 июля 1972 года.

Ракетные, стратегические

Создание Ракетных войск стратегического назначения явилось принципиально новым шагом в строительстве Вооруженных Сил СССР. Рождение этих войск было вызвано необходимостью противопоставить воздушно-ядерному оружию империалистических государств, их агрессивным планам подготовки новой мировой войны наши мощные ракетно-ядерные силы, способные молниеносно решать основные стратегические задачи.

Важным этапом в развитии отечественного ракетостроения стал 1957 год, когда мы испытали первую в мире межконтинентальную баллистическую ракету. С тех пор Ракетные войска стратегического назначения продолжали развиваться и совершенствоваться. Они стали главным видом Советских Вооруженных Сил.

Чтобы успешно управлять нашей мощной и сложной техникой, требуются прочные знания по физике, математике и другим наукам. Это первая особенность службы в Ракетных войсках стратегического назначения. Вторая: ракетное оружие — оружие коллективное. Успех его боевого применения зависит от мастерства всего личного состава. Значит, особенно необходимы такие качества, как коллективизм, сплоченность, чувство локтя. И еще одно — воины-ракетчики ежесекундно выполняют боевую задачу особой государственной важности по охране рубежей нашей Родины. Это, несомненно, предъявляет повышенные требования к морально-психологическим и боевым качествам воина-ракетчика.

Советские люди могут быть уверены, что ракетчики и артиллеристы всегда на посту, всегда готовы выполнить свой священный долг перед Отчизной.

Генерал армии П. ТОЛУБКО, главнокомандующий Ракетными войсками стратегического назначения.
«Правда», 19 ноября 1974 года.

В далеком гарнизоне

Весь долгий путь я испытывал торжественное волнение, предвкушая воочию увидеть то, что служит мерой мощи современных вооруженных сил.

Бесконечно тянулось бурое пространство пустыни. Другого пейзажа я и не ожидал. Понятно: ракетный полигон нуждается в особо суровом, строгом уединении.

И вдруг внезапно оборвался тяжеловесный, непроглядный мрак ночи, и мы въехали в сверкающий огнями новенький город.

Как он называется? Никак: хозяйство полигона.

Меня охватило смятение, схожее с тем, которое испытывает человек, собиравшийся совершить восхождение по неведомой, трудной тропе на горную вершину и… обнаруживший фуникулер.

Центральная улица ракетограда уставлена полным набором капитальных зданий, отвечающих всем культурным, хозяйственным, служебным нуждам населения. Мы вошли в одно из них.

Комнаты здания оказались начиненными, как ульи сотами, электронно-вычислительными машинами.

Вся эта кибернетика шелестела, как бы шепотом выдавая на пульты ряды цифр. Она поглощала рулоны пленки, на которых записаны импульсы, посылаемые летящей ракетой от всех своих датчиков.

И все эти импульсы, запечатленные на пленке, как бы кардиограмма, только снятая одновременно со множества сердец. Ее расшифровали машины, диагностируя деятельность приборов и механизмов ракеты в период ее продвижения со скоростью метеорита.

Выходит, ракета подотчетна Земле на всем своем пути. Она общается с полигоном от взлета до мгновения приземления, докладывая о поведении всех своих агрегатов и своем собственном.

Скорость приема и расшифровки этих докладных состязается со скоростью ракеты-корреспондентки. И ни одна сторона не должна уступать другой, что достигается высокой электроникой и радиотехникой, столь же высоким мастерством владения ими. Вычислительный пункт — одно из «старинных» учреждений полигона. Кибернетика — ветеран Ракетных войск стратегического назначения и получила уже многократное повышение по службе в виде множества ее усовершенствований.

Еще когда я совершал паломничество к местам исторических запусков, видел здание с причудливыми высокими сооружениями, похожими на диковинные кактусы. Это здание службы времени. Здесь добывается время с той абсолютной точностью, при которой секунда расчленяется на тысячные доли. И от точности каждой этой доли зависит конечное приземление ракеты, проделавшей многотысячекилометровый путь, чтобы приземлиться в точке с отклонением в пределах метров.

Если к этому добавить гарнизонную библиотеку, не уступающую по своему богатству научно-технической литературы библиотеке столичного научного института, то станет понятно, что для постижения стратегических ракетных войск только фронтового опыта человеку далеко не достаточно, даже если он и офицер запаса и не пренебрегал чтением научно-фантастической литературы.

Офицерский состав гарнизона, в своем преобладающем большинстве — люди с высшим инженерным образованием — физики, химики, математики, механики, кибернетики, электрики. Кандидаты и доктора наук. Питомцы прославленных военных академий. И не случайно тут существует такой небывалый доселе в армии высокий руководящий орган — научный совет.

Словом, здесь наука так же тесно состыкована с боевой техникой, как ступени ракеты меж собой. И чем выше армейские достижения гарнизона ракетного полигона, тем, значит, выше научно-технические знания его личного состава.

Обо всем этом мне говорил заместитель начальника полигона по научной части полковник С. — бывший командир дивизиона «катюш», старый фронтовик с темпераментом молодого ученого.

В научный отдел полигона назначаются армейцы, в служебной характеристике которых талантливость, способность к творчеству, эрудиция занимают существенное место.

Так армейская непреклонная дисциплина тесно сочетается с энтузиастской, вдохновенной увлеченностью делом, самозабвенной, одержимой преданностью ему.

Офицер-электроник. Он участвовал во многих запусках ракет, но, когда я спросил его, как выглядит ракета в момент взлета, ответил смущенно:

— Я ни разу не видел взлет ракеты.

— Почему?

— У меня нет даже доли секунды для того, чтобы оторваться в эти мгновения от щита приборов.

Но, когда этот офицер рассказывал о недавнем запуске ракеты, рождалось такое ощущение, будто бы он сопровождал ее на всем пути продвижения и наблюдал воочию все оттенки ее поведения, — настолько полна и всестороння информация, запечатлевшаяся на пультах, что рождается чувство полного визуального восприятия, полной сопричастности.

В Ракетных войсках стратегического назначения сформировался новый тип армейской интеллигенции, для которой многогранное овладение современными научными знаниями столь же неотъемлемо, как умение владеть оружием.

Я побывал в нескольких расположениях ракетчиков. Осматривал учебные классы. Они были подобны вузовским лабораториям по богатству оснащенности аппаратурой. Здесь на стеллажах — действующие агрегаты ракет, приборы, пульты. На них проигрываются все этапы проверки готовности ракеты к пуску. В специальном башенном здании — учебная модель шахты с установками для запуска ракет. Каждое казарменное расположение имеет здание солдатского клуба.

Я вошел в такой клуб и был изумлен изяществом оформления и убранства. Все это сделано солдатскими руками. Они с великолепным вкусом и декоративным мастерством преобразили помещение клуба, который может соперничать по своему современному стилю со многими дворцами культуры.

В солдатской столовой я ощутил, будто вступил в березовую рощу. Стены — панно с изображением чащи белоствольных деревьев с нежно-зеленой листвой, и так талантливо оно написано, что возникает иллюзия: нет стен, а есть только эта роща.

Дворы казарменных городков усажены плодовыми деревьями. На каждом стволе бирка с именем солдата, ухаживающего за деревом. Напоминаю, для площадей полигона отведена бесплодная земля, а теперь на них сады, посаженные руками ракетчиков.

Здесь установилось хорошее правило. Когда прибывает новое пополнение, командный и политический состав превращается сначала в экскурсоводов. Первые дни посвящаются ознакомлению новичков с могучей и почти фантастической техникой полигона. В сердце будущего солдата Ракетных войск зажигается огонь страсти и восхищения перед многомудрым величием техники, которой ему предстоит овладеть.

Все эти дни я испытывал жгучее нетерпение увидеть собственными глазами запуск мощной многоступенчатой ракеты. Но мне рекомендовали прежде пройтись хотя бы по некоторым ступеням служб полигона.

На технической позиции прибывшая с завода ракета должна сдать как бы экзамен всеми своими параметрами, прежде чем она будет допущена на старт.

Ракета возлежала могучей колонной на тележках посреди просторного светлого цеха. Армейцы в белых халатах неторопливо, как медики, тщательно обследовали ее. Все это напоминало гигантскую хирургическую палату. Люки ракеты вскрыты, и от них тянутся к пультам разнокалиберные, разноцветные провода. С их помощью фиксируется жизнедеятельность каждого организма современной ракеты.

Торжественность и важность процедуры вызывали желание ходить на цыпочках, говорить шепотом.

Цилиндрическая оболочка ракеты, ее металлическая кожа… Какой же немыслимой прочностью должен обладать этот футляр, вмещающий огромные весовые величины — топливо, двигатели, отсек приборов; спрессовавший в себе сотни тысяч сложнейших деталей механизмов, многие из которых обладают, в свою очередь, деталями величиной в мышцу муравья. Этот микромир приборной техники сопряжен воедино с титанической мощью реактивной тяги, и она от него столь же зависима, как человеческий организм от деятельности нервных клеток.

Многие офицеры и солдаты-ракетчики по своей квалификации могут с полным основанием переместиться в лабораторию научно-исследовательского института. Так же можно было быприменять к ним вместо армейских званий научные.

Здесь же, в некотором отдалении от тела ракеты, на высоком постаменте-стеллаже возвышается сверкающая головка.

Когда эта головка отделится от тела ракеты, обезглавив его, она будет летать, мысля по программной шпаргалке своими кибернетическими мозгами, видя своими телевизионными очами и разговаривая с землей своим электронным языком — языком ученого-математика.

Я поделился своим впечатлением о работе подразделения ракетчиков на технической позиции, полагая, что сравнение с научно-исследовательским институтом справедливо. Оказалось, что оно далеко от истины.

Тут проигрывают не только полет ракеты, но и испытывают способность ракетчиков добиться точности работы. Все технические операции должны быть адекватны тем скоростям, которыми обладает это оружие. Ракетчик должен обладать не только соответствующими знаниями, но высшим мастерством мгновенного, точного их применения.

Вот почему солдаты-ракетчики так горделиво носят знаки специалистов первого, второго или третьего класса.

Что касается офицеров, то для того, чтобы получить звание мастера, нужно усилий и способностей не меньше, чем для того, чтобы сдать кандидатский минимум.

Я уже давно рвался побывать в шахте, из которой совершается запуск мощных ракет. И вот с тяжким вздохом распахнулись герметически плотно примыкающие стальные плиты дверей, и я оказался внутри подземного сооружения. Отсеки: электростанции, дизельный, компрессорный, командный пункт, пульты. Здесь расчет может долго вести автономное существование и выполнять все, чему он предназначен, какие бы катаклизмы ни происходили на поверхности. Жерло шахты накрыто гигантской, как бы несколько сплющенной полусферой, литой из металла титанического веса и прочности. Но после нажатия кнопки этот броневой щит обретает удивительное проворство, соскальзывает с жерла и столь же мгновенно задвигается на него с герметичностью, какая потребна разве что для собирания проб воздуха в пробирке. По сводчатому ходу я вышел на кольцевую террасу, опоясывающую жерло шахты, и заглянул вниз. Цилиндрическая пропасть с глянцевитыми стенами открылась взору. Это было подобно ощущению того, будто я наклонился над стволом туннеля метро, поставленного вертикально. Ствол мерцал голубоватыми плафонами, и раструб его из тугоплавкой стали мерцал синевой ожогов пламени, недавно вырывавшегося из сопла ракеты. Если бы в эти мгновения рядом со мной появилось здесь марсианообразное существо, присутствие его было бы вполне естественно для такой обстановки.

Потом, облачившись в специальное снаряжение, отягощенный противогазом, я вошел в кабину лифта и, стремительно минуя ряд горизонтов, оказался на нижнем этаже шахты — под «столом» — под столом ракеты, ее стальным четырехэтажным постаментом, ниже которого торчала бетонная пирамида отражателя, принимающего на себя смерч пламени и силу колоссального давления при ее запуске.

Я бодро осведомился о дальности полета этой ракеты. Полковник сказал с улыбкой:

— Она может облететь нашу планету в соответственно положенное ей время.

И тут же добавил:

— В сущности, это уже несколько устаревший тип шахты. Существуют более современные.

— Ну, знаете…

Полковник пожал плечами.

Когда мы возвращались в ракетоград, вдруг я увидел в пустыне мчащийся гигантский ракетовоз, на спине которого возлежала ракета в обхватах сооружения, похожего на подъемник.

— Куда это он?

— Никуда, — сказал полковник. — Мотается пока…

— Зачем?

— Испытывает ракету на виброустойчивость.

— А потом?

— Потом ракетовоз станет на стартовую позицию и ракета будет запущена. — И любовно проводил взглядом удаляющуюся машину.

Я не знаю, что это была за ракета, но начинка ее из сотен тысяч деталей, приборов и механизмов должна была обладать какой-то особой, неслыханной надежностью, чтобы нерушимо выдержать бесконечный мотогалоп по пересеченной местности, — это было мне ясно.

В степи одиноко торчали огромные, как минареты, ракеты. Дождь, ветер, снег бились об их темные стволы. Я знал, что эти ракеты стоят на точках уже давно. Они тоже проходят испытание, испытание на метеоустойчивость, и придет время — их тоже запустят в небесное пространство, и в полете все их датчики будут докладывать Земле о состоянии технического здоровья ракеты после испытания стужей, зноем, пылью, дождем.

И вот наутро пришло то, чего я ждал жадно.

На стартовой позиции стояла белоствольная многоступенчатая ракета.

На командном пункте микрофон четко отсчитывал секунды: 9, 8, 7, 6…

Я оцепенело ждал этого торжественного мгновения.

Оранжевое, кудрявое, казалось, тугое пламя, шелестящее рычание, и… ракета высокомерно, строго вертикально оторвалась от земли, потом, повинуясь программному устройству, медленно склонилась на курс, вскользнула в бездну неба и исчезла.

Офицер, командующий запуском, с наушниками на голове буднично докладывал о работе всех агрегатов и приборов ракеты так, будто она лежала на испытательном стенде, а не мчалась с метеорной скоростью.

Спустя некоторое время он сообщил:

— Квитанция получена!

Это означало, что, пройдя свои тысячи километров, ракета вышла на положенную ей орбиту.

Выстроился расчет ракетчиков.

Начальник полигона поздравил их. И хотя до этого прозвучала команда «смирно» и солдаты стояли вытянувшись, недвижимо, лица их сияли улыбками.

Не знаю, можно ли такое считать нарушением воинской субординации. Во всяком случае генерал В. не сделал им по этому поводу замечания.

Генерал сурово сощурился. Кивнул на одиноко стоящую в степи ракету, подвергаемую всем ненастьям.

— Вот эта, по-нашему, уже старинная вещь, но надежная, вроде трехлинейки. Срок обучения расчета на ней очень мал. Однако она может доставить в любую точку на нашей планете любой, так сказать, предмет с соответствующим радиусом воздействия.

— Понятно!

Когда мы возвращались со стартовой позиции, послышалось мощное урчание мотора, из сумерек выперли два световых столба, и мимо нас, рядом с асфальтовой дорогой промчался все тот же ракетовоз со своей ношей, таскаемой им неутомимо по пустыне и бездорожью.

На главной улице ракетограда прогуливались его жители. Светились витрины магазинов. Из здания кафе доносилась танцевальная музыка. Все как в обычном городе, только его население — ракетчики.

Где-то в темных просторах упорно и терпеливо таскал свою ношу ракетовоз, на боевых постах несли вахту ракетчики — у пультов и голубых иллюминаторов радаров, которые своими электронными очами охватывают гигантские куски небесного пространства. А над городом оно сверкало звездами и планетами. Может, придет время, когда в какой-нибудь наш ракетоград приедет журналист, подобный мне, и, подобно мне, упрекнет начальство этого ракетограда за то, что ни обелиска, ни мемориальной доски они не успели поставить на той точке, с которой впервые в мире ушла ракета.

Но, пожалуй, для воинов-ракетчиков стратегического назначения сейчас водружение обелисков и мемориальных досок далеко не первоочередное дело.

Всей своей реальной, грозной, неотвратимой мощью они денно и нощно оберегают наше мирное небо.

Вадим КОЖЕВНИКОВ
«Правда», 9 мая 1966 года.

В НЕБЕСАХ…

Крылатый щит

В послевоенный период облик военной авиации изменился. Реактивная техника резко увеличила ее маневренность, мобильность, внезапность действия. Оснащение самолетов ракетами различного назначения привело к созданию новых способов их применения.

Ныне авиация может поражать средства нападения, бороться за господство в воздухе, осуществлять поддержку наземных войск, вести воздушную разведку, решать многие разнообразные и сложные задачи. Она способна в сжатые сроки переносить удары не только с одного направления на другое, но даже и на иные театры военных действий.

Первое поколение реактивных самолетов имело дозвуковую скорость полета и было оснащено «традиционным» оружием: пушками, пулеметами, бомбами. Второе представляли сверхзвуковые ракетоносцы. Сейчас летный и инженерно-технический состав осваивает третье поколение боевых реактивных машин, обладающих исключительно высокими тактико-техническими данными.

Авиационная техника наших дней — сгусток новейших достижений советской науки и промышленности. Под стать ей и люди. Примечательно, что сейчас многие авиационные подразделения полностью укомплектованы выпускниками высших военных авиационных училищ — летчиками и штурманами-инженерами. Это золотой фонд Военно-Воздушных Сил, их надежда, их будущее.

Теперь уже редко встретишь участника Великой Отечественной войны даже в роли командира авиационного соединения. Уходят ветераны. А славные боевые традиции Военно-Воздушных Сил живут и приумножаются.

Научиться с максимальной эффективностью выполнять самые сложные полетные задания, без промаха с первой атаки, первой ракетой, бомбой, пушечной очередью поражать воздушные и наземные цели — значит конкретно претворять в жизнь опыт войны, приумножать славные боевые традиции ВВС.

Главный маршал авиации П. КУТАХОВ, главнокомандующий Военно-Воздушными Силами.
«Правда», 18 августа 1974 года.

Полет на полигон

…Бесконечность плит бетонной полосы, как обещание полета. Рассветное небо словно стекает широким потоком, край его растворяется в тумане.

Туман накатывает волнами, и кажется, что все: неровность гребенки дальнего леса, ажурные полумесяцы локаторов, корпуса строений на краю аэродрома — расплывчато, нереально, зыбко; надежна только серая лента бетона, прочно вросшая в землю. Она распахнулась, готовая принять на себя прозрачное пламя форсажного факела, плотную струю газов, которая придавит, расплющит гудрон в стыках шершавых плит…

Я ждала этого полета и волновалась, будто мне надо было занять не вторую, а первую кабину сверхзвукового истребителя и самостоятельно атаковать наземные цели.

А на самом деле предстояло лишь участвовать в полете заслуженного военного летчика СССР генерал-майора авиации О. Б. Суслова.

Не раз убеждалась в том, что понять летчика, его индивидуальность, характер, внутреннюю собранность легче всего в сложном пилотажном комплексе. Там каждая фигура — откровение. Полет в зону — емкий, полный глубокого смысла рассказ, прочитать который можно, лишь овладев «языком» воздуха. Один такой полет дает много больше, чем дотошное выспрашивание человека, о котором хочешь писать.

Но полигонные стрельбы — это более строгий, лишенный внешнего эффекта полет. Да и что можно увидеть и понять из второй кабины за те считанные минуты, которые отведены мне на все: восприятие приборов, земли, воздушной обстановки, построения маневра для захода на цель — то, чему учатся годами в классах, на тренажерах, в воздухе? Как, не имея перед глазами прицела, уловить то собственное, никем не подсказанное и неповторимое умение летчика увидеть цель, ту скрупулезную точность, с какой определяется дальность открытия огня?

Мысли тревожили все время, пока не села в кабину, не застегнула привязные ремни. Техник снял предохранительные чеки с катапультного кресла, и разом стало спокойно, эмоции земли на этом кончаются, полет требует человека целиком.

Рычаг управления двигателем перемещается легко, и в каждой доле миллиметра живет, звучит сердце самолета, как хорошо настроенный инструмент. Меняется не только звук — весь истребитель словно наливается сдержанной яростью укрощенного огня. Упирая шасси в массивные колодки, как в стену, он дрожит мелко, напряженно. Оглушительнее ревет турбина, но вибрация не усиливается, а точно углубляется, врастает, становится такой же естественной, как дыхание или толчки сердца, — ее перестаешь замечать.

В воздухе голос двигателя станет другим, он словно разделится пополам: все рокочущее, резкое отбросится к земле, потянется шлейфом, кабине достанется только свистящее, монотонное. Но в этом однообразном гуле турбины и шуме обтекающего потока зазвучат десятки оттенков, в которые не вслушиваешься и ощущаешь их только тогда, когда они начинают выдавать фальшивые ноты.

…Небо вялое, размытая синева сбегает к подернутой дымкой земле. Солнце слепит, и от этого все краски кажутся полинявшими. Над лесом воздух очищается, дымка редеет и, наконец, сдергивается совсем, словно ее сдуло порывом ветра.

Полигон — лысина на плоской вершине холма. Темным пеньком среди пожухлых трав застыла вышка наблюдательного пункта. Там руководитель полетов, наверное, придерживает плановую таблицу рукой, щурится на небо.

А вокруг — осенние переливы ландшафта: рыжие леса на дальних увалах, чуть посветлее — кустарник на склонах и пятна непросыхающих болот.

— Подход разрешаю…

Слова врезаются в тишину. Земля словно придвигается, настораживается, готовясь расколоться грохотом взрывов. В грубо сколоченной фанере, досках начинают вырисовываться танки, белесые пятна превращаются в ряды самолетов, притаившихся на стоянке.

Как просто и сложно: воображаемый бой ради реальности мира.

— Цель номер четыре, — передала земля.

— Понял. — В голосе летчика не чувствуется напряжения, ровный, будничный, как будто генерал сидит в кабинете за письменным столом.

Отсюда, с высоты, все кажется игрушечным, по-детски наивным и чистеньким: цистерны — серебряными монетами, танки — спичечными коробками, самолеты — как рыбины.

Вот она, цель, — четвертая в первом ряду. Лежит, распахнув плавники-крылья. Рядом пятая, шестая…

Там, из первой кабины, все смотрится по-другому: там не может быть места пятой, шестой… Четвертая, только четвертая в первом ряду ползет по стеклу фонаря кабины. Сейчас «ввести» ее в прицел, уловить, когда размеры будут соответствовать дальности стрельбы…

Словно вижу, как белесая рыбина становится в стекле прицела зеленоватой, маленькой, потом начинает расти, укрупняться, ромбики меток окружают ее, точно захлопывают в клетку.

Движения истребителя плавны, и будто удлиняются секунды, расстояние до цели растягивается… Нет, не потому, что прибраны обороты — меняется концентрация чувств, все уплотняется — цель в прицеле.

Сейчас истребитель словно встрепенется, дрогнет, отряхивая груз, и белый дымок слизнется из-под фюзеляжа потоком. Сейчас… еще доля секунды…

Кажется, все в машине напряжено, как в живом, чувствительном нерве, даже гул двигателя, словно натянутая тетива.

Та-та-та… Пульсирующая очередь дрожью вгрызается в тело, она как выход напряжению, которое казалось нестерпимым в бесконечности ожидания.

Оглянуться нельзя, да и ветер рассеял дробный дымок разрывов. Разноцветье лесов скатывается вниз, фонарь захлестывает синева — мы уходим от земли резким отворотом с набором высоты. Тяжелеют руки, лопатки впечатываются в спинку катапультного кресла, и, словно упругий, басовитый, стремительно вырастающий столб звука подпирает снизу, отталкивая от земли.

Полигон не провожает нас грохотом зениток, небо не раздирается осколками, самолеты-макеты не взлетают следом, не закручивают смерчи воздушных атак… И все-таки этот рывок в вышину, а потом к земле не кажется деталью пилотажного комплекса, он элемент боя, и истребитель не просто уходит от цели. Он уходит от аэродрома противника.

— Выключить оружие.

— Понял. — В голосе генерала что-то нерастаявшее, жесткое. Никогда не замечала этого оттенка, не подозревала, что он может быть, словно блеснула на мгновение оголенная сталь клинка.

И я вдруг ясно почувствовала, что для бойца в этом полете нет места имитации: и полигон настоящий, вражеский аэродром, и не фанеру загонял летчик в перекрестье прицела — он уничтожал неприятельский самолет. Для него сейчас земля огрызалась огнем, и было тревожным небо, и, выполняя маневр, он учитывал все… Не понять, не поверить в реальность боя — значит, обречь себя на поражение.

Можно летать годами, тысячи белоснежных полос инверсионного следа расчертят небо на невидимые квадраты памяти. И чем выше звание, командная должность, тем блистательнее, умнее должен быть выполнен полет. В этом полете, как и в сотнях других, генерал-майор авиации Суслов опять искал новое, уточнял, совершенствовал: ведь истребитель — острие авиационной мысли, и возможности его беспредельны, как беспределен в своем мастерстве человек.

Н. ОРЕШИНА
«Правда», 29 ноября 1973 года.

Орлиная атака

Однажды в урочище Кара-Куджур мы сидели в юрте чабана-аксакала, пили терпкий кок-чай и обсуждали достоинства беркута, только что добывшего злого и верткого тяньшанского волка.

Редкостное по красоте зрелище — охота с беркутом! С головы орла снимается сыромятный кокошник, птица взлетает с руки беркутчи и сначала царственно парит над землей, широко распластав свои метровые крылья и будто заслоняя ими земной покой, а потом с высоты углядит извечного врага мирных отар, сложит свои упругие крылья и стрелой, нет, не стрелой, а если по-современному, неотвратимой ракетой типа «воздух — земля» бросается вниз…

И тогда в его поединке с волком смешивается все — и тончайший расчет в падении, и вера в крепость крыльев и железных своих когтей, и в свою ярость, и в то, что нагайка-свинчатка охотника последним ударом оглушит хищника. А он, орел, снова затаится под сыромятным кокошником — капониром, замрет, но еще не остыв после боя, будет долго вздрагивать, ждать сигнала для новой атаки.

Беркутчи на Тянь-Шане — люди уважаемые, и хозяин юрты зорко поглядывал за тем, чтобы пиала охотника не пустовала. С чувством меры и собственного достоинства он похваливал и его самого, и его птицу. А потом произнес слова, похожие на притчу: «Да… Господь создал землю, чтобы над нею летали орлы…»

…И горы, и небо, и орлиная атака в нем — все вспомнилось, когда мы с техниками стояли в стороне от раскаленной аэродромной бетонки и наблюдали за полетом перехватчиков одной из частей Московского военного округа. Дежурная фраза — «трудно описать увиденное» — не миновала и этот мой рассказ, но то, что тогда видели присутствующие на поле, в самый раз подходит под тот случай.

И в небе, у самого его синего дна, и над землей, чуть ли не сбивая крыльями метелки тимофеевки, перехватчики показывали такое мастерство, такую крепость мускулов и воли, что голова шла кругом и шею ломило — попробуй уследи за каскадами их феерических маневров, стремительных и почти отвесных горок, пике и погони друг за другом!

Они появлялись, но над аэродромом стояла такая тишина, будто земля онемела.

Самолеты исчезали, и на поле обрушивался оглушительный гром, который не только акустически, но даже и зримо-то как бы отставал от «сухих» и «мигов». Когда мы успевали заметить их на подходе, они казались крохотными рыбешками в синем аквариуме неба и неслись к нам безмолвно. А через секунду мимо пролетали уже могучие и грозные стрелы, поражающие глаз злой своей красотой…

Техники части, привыкшие ко всему удивительному для гражданского человека, и они не скрывали своего одобрения. Хороший полет — это ведь всегда чудо: глядишь ты на него в первый или в сто первый раз…

— Капитан Ломакин!.. — услышал я рядом и по тону понял: «Ломакин — это высший класс…»

— Ничего, сейчас наш подполковник выведет свою пару. Восканян — следующий.

Глядя на полеты пары Ломакина и пары Восканяна, я подумал, что о них надо рассказать обязательно, но к концу дня на рулежную дорожку выкатил еще один самолет, и я удивился ему сильнее, чем всем предыдущим. По «рулежке» не спеша катил перехватчик, напоминавший машины «дореактивной» эры. Крылья — вразмашку, как у первых «лавочкиных», шасси походило на телегу о четырех колесах. И вообще он, на вид такой неуклюжий утенок, зачем тут?.. Правда, «слизанный» фонарь кабины и пронзительный свист за соплами турбин говорили о том, что у этого «утенка» кое-что есть в «запасе». И немало.

— Сейчас пойдет машина с изменяемой геометрией крыла, — сказал техник. — Смотри за ней внимательно.

Новый перехватчик развернулся против ветра где-то на середине полосы. Гул турбин усилился, и самолет, чуть пробежав, тихонько и непривычно для боевой машины очень плавно оторвался от бетона. Набрал метров двести высоты, улетел за аэродром, развернулся где-то над дальним леском и потом долго на манер «ПО-2» пошел по большому кругу.

— А теперь на допустимом максимуме… — продолжал пояснять мой сосед.

— За звуком?

— Если он на малой высоте уйдет за звук, то не только стекол не останется, в соседних деревнях избы разлетятся по бревнышкам, — наставительно напомнил техник и тронул меня за рукав: — Смотри, справа…

Поначалу крохотная точка над горизонтом показалась жаворонком. Но точка так быстро вырастала в глазах, что я еще и «спасибо» не успел сказать технику, а самолет уже пулей пронесся мимо. Теперь крылья у него были откинуты назад, как у того орла, что падал на зверя в Кара-Куджуре. Весь он превратился во что-то острое, грозное, беспощадное, и беспощадность его особенно подчеркивал раздирающий грохот турбин. Над серединой полосы из сопел вырвался огненный смерч форсажного режима, самолет взмыл острым носом к полуденному солнцу и, как в нереальности, стал растворяться в белесой синеве неба. Барабанные перепонки наши не успели отойти от боли, а на землю снова обрушился гром: на высоте двенадцати тысяч метров перехватчик ушел за звуковой барьер…

Через полчаса плавно, как планер, он появился над аэродромом. Чиркнул дутиками шасси по бетону и порулил в дальний конец поля. На свою стоянку. И я поехал туда, чтобы познакомиться с майором Валерием Александровичем Минеевым.

…Вечером мы сидели на берегу речки, прозванной летчиками Мисюсей, и смотрели, как с характерным свистом над нами уходили истребители в вечерние и ночные тренировочные полеты, на поиски «противников», на перехват.

Сдержанный и неторопливый, Валерий Александрович выслушивал мои вопросы, коротко отвечал. «Что за машина, его самолет?» Многоцелевой. Строгий. «Давно на нем летает?» Его эскадрилья первой в ВВС освоила эту технику. «Трудно было?» Испытатели приехали в полк, рассказали строевым летчикам: так, мол, и так. Пришлось все начинать с самого начала. «Хорошая машина?» Он внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Нужная.

Потом дополнил:

— Очень нам нужна подобная машина. В условиях современного боя минимум скорости пробега при взлете и посадке плюс максимум скорости на перехвате, в атаке на любых высотах — это главное. Кто сегодня владеет этим — тот и будет заказывать музыку… — без всякой шутки перефразировал Валерий Александрович известную шутку…

Ему под сорок. Он родился и вырос на Урале, в Невьянске, неподалеку от демидовских заводов. И Урал — этот седой кузнец российский — суровостью своей, наверное, помог ему отковать колею жизни.

Там, в Невьянске, жил его дядя-летчик, летал на «У-2» и кожаным шлемом с огромными защитными очками, синим комбинезоном и крагами сильно дразнил воображение окрестных мальчишек. Вопрос «кем быть?» для Валерия не существовал, но семиклассника Минеева начисто забраковали в авиаспецшколе. По здоровью. Он обозлился и накинулся на спорт.

— Чем только не занимался… Через три года сказали: годен. И зачислили в училище. — Вот тут этот самый спорт чуть-чуть и не сгубил мою жизнь, — сказал он. И разъяснил свою мысль: — Ведь у нас переводу нет тем «энтузиастам», которые, ради дутой массовости, спортом же и делу готовы повредить. В училище мне буквально некогда было летать — то состязания по гимнастике, то по легкой атлетике, то футбол, то хоккей. А у меня по всем этим видам разряды… Ну, и таскали. Как же, спортивная честь училища! Спасибо инструктору Рудковскому. Он припер меня как-то к стене и сказал строго: «Вот что, курсант Минеев. Давай решай: или „шайбу, шайбу“, или становись летчиком». Разнес меня Рудковский правильно! — тихим рокочущим голосом говорил майор, не переставая поглядывать на свистящие в небе стрелы и определяя по своим каким-то признакам, кто из летчиков ушел на задание. Видно было, он знал и небо и крылатых солдат…

Потом рассказывал о перехвате, о ракетных атаках на цель и о том, что современный воздушный бой — это не только искусство летчика. Это точность наземной службы наведения, радиоэлектроника, умение считать сотые доли секунды и не упустить то счастливое мгновение, когда цель — в «кресте» электронного прицела и пальцы нажимают на кнопку пуска ракет…

Рассказывал и смотрел на самолеты в небе и тихо ворчал: завтра он не сможет летать — вызывают в Москву.

Я спросил, не устал ли он летать (переносить такие перегрузки!), не думает ли потихоньку сбавлять и высоты и скорости: ведь через три года он имеет полное право сказать своей службе «прощай».

— Чудак! Ты как моя пятилетняя Татьянка. Тоже пристала однажды, когда долго пробыл на полигоне: папа, зачем ты летаешь? Ведь другие же не летают… С ней-то я отшутился, а на самом деле…

И надолго умолк.

— А на самом деле?

— А на самом деле, — заговорил он сухо и непохоже на него, сердито, — не хочу я, чтобы мои дети и твои дети слышали, как женщины плачут над похоронками. В войну мне было одиннадцать. По двенадцать часов работал на кирпичном заводе. Мужиков-то никого не осталось. Все за нас, малых, воевали…

После этого разговор уже и не клеился. А когда я вспомнил притчу аксакала о земле и орлах над нею, Валерий Александрович только и сказал:

— Если кто-нибудь и «создавал» землю, то ставил при этом одну задачу: на ней жить людям. А уж вдобавок над землей повесил и это…

И он посмотрел вверх.

На свое солдатское небо.

П. БАРАШЕВ
«Правда», 18 августа 1970 года.

Чистое небо

Составной, неотъемлемой частью наших Вооруженных Сил являются войска противовоздушной обороны страны. Они предназначены для защиты населения, городов и сел, коммуникаций, промышленно-экономических и военных объектов от средств воздушно-космического нападения противника.

Чтобы успешно решать эту жизненно важную задачу, войска противовоздушной обороны страны постоянно находятся в состоянии боевой готовности. Днем и ночью, в любую погоду подразделения наших войск бдительно несут свою почетную вахту. Родина вручила им грозное оружие: совершенные зенитные управляемые ракеты, всепогодные сверхзвуковые истребители с ракетным вооружением, мощные радиолокаторы, быстродействующие электронно-вычислительные машины и другую технику.

Характерная особенность учебы и службы наших воинов — необходимость освоения в предельно короткие сроки исключительно сложного оружия, разнообразной техники, которыми насыщены войска противовоздушной обороны. И, конечно, это вооружение, эта техника непрерывно развиваются, совершенствуются и усложняются.

Войска противовоздушной обороны — один из видов Советских Вооруженных Сил с богатыми традициями. Они родились в боях гражданской войны, получили дальнейшее развитие в предвоенные годы. Величайшим испытанием для наших войск была Великая Отечественная война. В ее трудные и суровые годы воины противовоздушной обороны показали образцы героизма и отваги, мужества, верности своему долгу.

Маршал Советского Союза П. БАТИЦКИЙ, главнокомандующий Войсками ПВО страны.
«Правда», 6 февраля 1968 года.

Под северным сиянием

Погода в этих местах изменчива. То вдруг откроется высокое небо, будто с него сдернули черное покрывало, и звезды иглисто засеребрятся над сопками и заливом с отвесными, скалистыми берегами; то внезапно все набухнет непогодой, с моря дохнет холодом, и густо, точно из лукошка, сыпанет заряд снега. Таковы, они северные широты.

Мы на командном пункте части противовоздушной обороны. Светлое помещение заставлено аппаратурой. Разномастные индикаторы светятся голубоватым полем, оранжево-фосфорическими дисками экранов. Среди напряженно работающих воинов боевого расчета слышатся доклады, запросы, уточнения…

Мои собеседники — мы вместе сюда приехали — моложавый, с короткой прической генерал Юрий Дмитриевич — артиллерист, и Иван Васильевич — генерал-авиатор, Герой Советского Союза, на счету которого тридцать семь сбитых гитлеровских самолетов. Разговор наш о войсках противовоздушной обороны страны, беспокойной и сложной службе в которых командиры отдали много лет жизни. В ходе беседы все зримее вырисовывалось удивительное единение сложного организма войск, где разумным образом объединились в одно целое ракеты, радиолокационные станции, самолеты. Ничто не существует само по себе — общие задачи, цельное, как сжатый кулак, решение…

1
Дорога, петлявшая в каменистых сопках, похожих одна на другую, словно близнецы, выносит «газик» на взгорок, и глазам открывается компактный военный городок. Въездные ворота, а дальше — пристальный взор способен это отметить по некоторым признакам — боевая позиция, зенитные ракеты.

Дивизион — в готовности. Боевые расчеты на своих местах у аппаратуры наведения ракет, возле пусковых установок.

В казарме на видном месте транспарант: «Все, что народом создано, будет надежно защищено». В дивизионе хорошо помнят собрание личного состава — горячее, взволнованное: чтобы надежно защищать созданное советским народом, нужно не только каждому служить отменно, следует взять социалистическое обязательство: сделать дивизион отличным. Говорили на собрании и о том особом коллективизме в работе, которого требует ракетная техника. Выполни кто-либо неточно хотя бы одну из операций, и это может обернуться роковой промашкой — ракета не поразит воздушную цель.

Ракетчики глубоко сознают свою ответственность. С кем из них ни поговори, разговор обязательно пойдет о недавнем учении, где все проходило «без скидок», как в настоящих боевых условиях. В зону действия дивизиона устремлялись десятки целей: помехи создавали операторам сложности; стартовики едва успевали перезаряжать пусковые установки. Ночь, темень, ледяной ветер. Светляки от переносных электроламп едва пробивали снежную круговерть. Однако безукоризненно справлялись со своими задачами расчеты сержантов Геннадия Худощука и Виктора Кобелева. Подлинную виртуозность и точность показал ефрейтор Геннадий Карпов.

А цели все шли — одиночные и групповые, и в кабинах станции наведения, возле разогревшейся аппаратуры, бессменно дежурили операторы. У штурвалов ручного сопровождения работали младший сержант Анвар Халфеев, ефрейтор Камиль Ильясов и рядовой Толубжан Атакулов. Когда очередная цель была «захвачена», неожиданно «скисла» электронно-лучевая трубка. Момент ответственный. Решение может быть только мгновенным; растеряйся, упусти это мгновение — и промах. Анвар Халфеев тут же переключил сопровождение на исправный блок. Цель «обстреляли». Приборы показали точное попадание, и лишь когда выдалась свободная минута, блок вскрыли, заменили трубку.

В другой кабине — расчет старшего сержанта Владимира Авдонина. Шкафы тут один к одному; блоки в них — словно соты в ульях; на лицевых панелях перемигиваются неоновые глазки, подрагивают стрелки приборов. За блоками неотрывно следят ефрейторы Борис Клименко, Юрий Глинкин, Николай Романов. Весь расчет — комсомольцы, все — отличники боевой учебы. В кабине — шелковый вымпел «Передовикам социалистического соревнования».

В памятную ночь учения особенно напряженная обстановка создалась на пункте управления. Здесь прокладывались курсы целей, рассчитывалось их «подлетное» время, готовились данные для обстрела, определялись число ракет и темп пуска, возможность переноса огня. Действиями дивизиона управлял капитан Николай Замковой. Он сын солдата, погибшего на фронте, мастер ракетного огня.

Никто не помнит, как долго длилась та ночь. И на станции наведения, и у пусковых установок, и в расчетах, готовивших ракеты, всем казалось, что она пролетела незаметно. Цели «обстреляны», оценка действий высокая. Покидая дивизион, я припомнил слова оператора Бориса Клименко, собиравшегося увольняться в запас. Развивая мысль о коллективизме ракетчиков, он подчеркивал их духовную спаянность:

— Уходя из армии, не забуду старшего лейтенанта Федора Ивановича Шрубовича. Он помог мне стать знатоком техники, почувствовать свою роль и место в воинском строю. В высоком смысле все мы — солдаты и офицеры — товарищи по служению Родине.

2
Позади остался горный перевал. Снег, сметенный ветрами, белеет в расселинах. Вертолет постепенно снижается на гранитное плоскогорье. Чуть в стороне, на мысу, — постройки, антенны локаторов; о скалистые утесы бьется штормовое море. Это один из северных радиотехнических постов.

В пункте управления, затененном и сумрачном, подсвечены только индикаторы да планшет воздушной обстановки. Дежурный доложил генералу:

— В зоне семь целей…

Подобные посты — «глаза и уши» командира — несут бессменное дежурство, просматривая небо на сотни километров в глубь океана и на десятки километров по высоте. Беспокойная служба усугубляется сложным северным климатом — полярные ночи, пурга, ветры, дующие порой с ураганной силой. Поэтому от казарм и офицерских домиков тянется цепочка столбиков с натянутой проволокой сюда, к радиолокационным станциям.

Командир роты капитан Роман Русин и его заместитель по политической части лейтенант Юрий Сидорин знакомят с лучшим расчетом операторов во главе со специалистом 1-го класса сержантом Василием Левиным. Нагрудные знаки классных специалистов имеют и другие воины расчета. Недавно на пост поступила новая радиолокационная станция, работу по ее развертыванию поручили именно им. Расчет справился с задачей блестяще: побив нормативы, значительно ранее положенного срока поставил станцию на боевое дежурство. А станция эта — далеко не простое сооружение, в ней немало шкафов со сложнейшими радиотехническими схемами, с тысячами ламп и полупроводниковых приборов, имеются мощное кабельное хозяйство, сложные антенные узлы. Всю тонкую работу по настройке станции расчет проделал своими руками.

Капитан Марлен Писаревский говорит:

— Когда в боевой смене расчет Левина, знают: все будет в порядке — отлично действуют операторы, отлично работает техника.

Операторы расчета славятся особым искусством различать, или, как говорят тут, «читать» групповые цели.

Такое умение — редкий дар; попробуй в компактном пятне отметки от групповой цели определить точно: сколько там, в плотном строю идет самолетов? А если представить, что целей много и идут они с различных направлений, да еще «прячась» в разнообразных помехах, то становится понятно: требования к операторам удесятеряются. Нередко и сама природа здешних мест тоже создает помехи — заряды снега, сполохи северного сияния растекаются на экранах. Конечно, в современной технике предусмотрена максимальная возможность с помощью самой же аппаратуры устранять подобные помехи; но в сотни раз ее эффективность повышается, когда эти возможности помножаются на мастерство людей.

…То учение, о котором упоминалось выше, продолжалось. Были задействованы все силы и средства. Операторы четко передавали информацию на пункт управления. Тепло, шедшее от аппаратуры, шум вентиляторов, зуммерное попискивание разрядников — все было привычно для воинов, сидевших у экранов. Сержант Левин не чувствовал кожаных переплетений гарнитуры на голове — ларингофоны у подбородка, переговорная трубка возле рта — все внимание приковано к одной из отметок. Казалось, она идет от одиночного самолета, но сержанту представлялось странным, почему белое пятнышко, движущееся по экрану, с каждым «мазком» развертки как бы «дышало». И, передавая данные, он повторял:

— Характер цели уточняю… Уточняю…

У Левина все больше зрело убеждение — цель не одиночная. Надо проверить. Сержант нажал кнопку. У отметки, в ее плотной части, появилась дужка. А вот «горб» как бы слегка отслоился. Да, несомненно, там не один самолет.

— Цель групповая, — сообщил оператор командиру.

И в самом деле, спустя некоторое время отметка «разделилась». Операторы стали следить за двумя целями.

И сейчас они тоже «ведут» сразу несколько целей. Глядя на светящийся планшет с концентрическими метками дальности, с ломаными линиями курсов целей, невольно дивишься, как далеко, зорко и чутко видят и слышат эти «глаза и уши».

— Все в порядке! — довольно улыбается генерал.

3
Смысл улыбки и слов генерала стал особенно понятным, когда мы оказались у летчиков прославленного гвардейского полка. Свято чтут здесь былые фронтовые традиции, поддерживают высокий боевой дух. Тут я услышал пронзительно четкую и точную фразу, схожую с той, сказанной в суровом сорок первом в боях под Москвой: «Впереди нас — Ледовитый океан, позади — вся страна».

Слова эти и определяют жизнь летчиков-истребителей, каждая минута которой подчинена высокой боеготовности. Нормы для такой готовности строгие: случись, сыграют тревогу — и сигароподобные стремительные самолеты в считанные минуты покинут бетонную полосу, уйдут в небо. Но есть у летчиков собратья, которые по тревоге уходят на задание в считанные секунды. Они пребывают в отдельном домике, в высотных, точно у космонавтов, костюмах; возле домика — готовые к стремительному броску истребители.

Зимние сутки на Севере все двадцать четыре часа ночь. В четыре утра подняли по тревоге гвардии капитана Владимира Чернегу. Над аэродромом, в темноте, угадывалась низкая, нависшая, словно туман, облачность. Узкий луч прожектора освещал самолет. Под его плоскостями, стремительно скошенными назад, ракеты отливали серебром.

Задача была предельно ясна: в воздухе — цель.

Самолет, оторвавшись от бетонной дорожки, круто набирал высоту, и капитан Чернега ощутил знакомое, всякий раз испытываемое чувство слитности с машиной. Впереди — индикатор радиоприцела, приборная доска, усеянная приборами. В гермошлеме капитан услышал свои позывные — начиналось наведение. Оно должно быть осуществлено с абсолютной точностью, поскольку цель — всего точка в воздушном океане. Перехватчик на огромной скорости может пронестись мимо нее, тогда атаку начинай сначала. А это потеря времени. И быть ли снайперскому выстрелу — зависит не только от летчика, но и от операторов локатора, от штурманов наведения…

Чернега выполнял строго и точно все команды. И вот отметка — совсем слабое пятнышко. Оно появлялось и гасло. Все ясно: отражающая поверхность цели для радиоволн мала.

— Вижу цель, иду на сближение.

Чернега, получив от командного пункта «добро», выправил самолет. Отметка, оказавшись в светлом кольце на экране, пульсировала четче. Вспыхнули лампочки готовности ракет. Авиатор нажал кнопку пуска. Попадание было точным. Доложил о выполнении задания.

— Идите на посадку! — дала приказ Земля.

В гвардейской части немало истинных мастеров воздушного боя. Асами называют тут гвардии майоров Василия Витулева и Петра Дубенского, гвардии капитана Геннадия Белоусова и других опытных, со стажем летчиков. Но и среди молодых немало тех, кто подает надежды. Одной из лучших считается эскадрилья, которой командует гвардии майор Дубенский. В нее входит экипаж, носящий имя одного из прославленных советских летчиков. Все воины этого экипажа — коммунисты: гвардии капитан Геннадий Хаймин, гвардии старший лейтенант Валерий Артемов, гвардии техник-лейтенант Владислав Лопато. На борту самолета надпись: «Отличный». За почетное звание борются все экипажи, но только один, лучший из лучших, удостаивается имени героя-фронтовика.

…Полк выстроен. Под порывистым ветром заледенел бетон, снегом притрусило взлетную полосу и боевые самолеты. Перед строем летчиков — знамя. Событие, ради которого собраны авиаторы, — трогательное: командир убывает к новому месту службы. Генерал зачитывает приказ, благодарит командира за службу, вручает именные часы. Полковник целует край знамени, поворачивается к строю; речь его коротка и взволнованна. И еще больше становится понятным: Север по-особому цементирует войсковое товарищество.

Уже в самолете, глядя в иллюминатор на уплывающий в сторону военный городок, я подумал: такие городки — форпосты наших северных рубежей. И показалось на миг, будто тут, среди сопок, возвышаясь над ними исполинской фигурой, встал воин, часовой, мастерски владеющий современным оружием, надежно охраняющий небо Отчизны.

Николай ГОРБАЧЕВ
«Правда», 30 ноября 1972 года.

Десантники

Два дня не было погоды — стояла низкая облачность. На третий день погоду обещали. В очень ранний, пасмурный час, когда особенно ощущается нерешительность природы, еще не знающей, затуманиться ли дождиком, или разгуляться и подарить земле ясный и чистый день, в этот ранний летний час я прошел по расположению полка. Прошел по мокрой траве дубовым лесом. Стояла полная тишина — ни команд, ни сигналов трубы, — полк еще крепко спал. Поднялись лишь те, кто должен был прыгать.

Я сел в кабину второй по порядку машины, рядом с мастером спорта майором Федосеевым. Парашюты были уже погружены. Стоя в кузове передней машины и держась за брезентовый верх, солдат подтянул ногой откинутый задний борт, я мимоходом, про себя отметил его ловкость.

— Вперед! — крикнул Федосеев, высунувшись из кабины, и колонна двинулась среди дубового леса, мимо спящих брезентовых палаток, а потом по пустынному в этот час шоссе.

Солдаты дремали, и, лишь когда мы подъезжали к железнодорожному мосту, Федосеев сказал:

— Слушайте.

В передней машине, едва она въехала под насыпь, солдаты что-то дружно прокричали, и не успел я спросить, что, как и в нашем кузове стройно прозвучало: «Ура!»

— Традиция, — объяснил Федосеев, легенда есть, что солдат погиб когда-то на этом месте. Вот когда бы ни ехали, днем и ночью, они ему почесть отдают.

— А как погиб?

— Никто не знает. Легенда…

На краю аэродрома высыпали из машин, сосредоточенные, в комбинезонах и шлемах, вытащили парашюты,как обычно, уже соединенные подвесными системами, — главный и запасный. Федосеев построил людей и старался перекричать рев прогреваемых самолетных двигателей:

— Погоду нам дают. Но с ветерком…

— Сколько?

— Восемь метров. Так что внимательней…

А потом крикнул звонко, молодо:

— Надеть парашюты!

Надели — кто с помощью товарища, другие сами, полулежа, с усилием пролезая между главным и запасным. Федосеев пошел вдоль строя, а солдаты уже открыли клапаны запасных, и он еще наклонял их за шею вперед и проверял замок главного на спине, а потом так же прошел сзади. Трудна служба десантника, но самая тяжелая, нервная, ответственная работа у инструкторов парашютно-десантной службы — и при укладке и перед прыжком каждый замок, каждую петельку, каждый тросик проверить, ничего не пропустить.

Вот все готово. Они теперь ждут команды. Но как по-разному ведут себя эти молодые ребята! Один, сидя на корточках и упираясь спиной в парашют, читает книгу, другой, не смущаясь тяжестью парашютов, бьет ногой по чьему-то шлему, а его товарищ, изображая вратаря, ловит шлем, бросает обратно, и тот снова бьет… Несколько человек негромко поют, остальные сидят, углубленные в себя, курят, задумавшись. Они прыгают, конечно, не в первый раз и даже не в десятый, но все равно это требует колоссального напряжения: что бы мы ни говорили, сама человеческая натура подсознательно противится этому, не слишком естественному для нашей психологии поступку — прыжку в разверзшуюся бездну. Но они превозмогают себя.

И здесь мне хочется произнести высокое, суровое и прекрасное слово, которое иногда употребляем мы слишком легко; я испытываю потребность произнести его, понимая, как много оно значит, и произношу его с полной ответственностью: подвиг.

Да, есть профессии, так или иначе связанные с опасностью, риском: шахтеры, водолазы, летчики. Но мало, пожалуй, найдется областей человеческой деятельности, где бы воля, мужество, умение так концентрировались во времени, так спрессовывались в один миг. Правда, подготовка к этому мигу дается дорого. Накануне я посетил парашютный городок десантников, где проходит наземная тренировка. При нас такого не было. Тут и макет самолета, и стапеля для разворачивания по ветру, и лопинги — своеобразные качели, где, закрепившись, солдаты крутят «солнце», тут и «рейнское колесо», закаляющее вестибулярный аппарат, и прибор для отработки свободного падения, и тросовые горки, откуда бросаются с десятиметровой высоты, имитируя отделение от корабля, а больше, как заметил капитан Иван Геря, тренируя смелость.

Командующий воздушно-десантными войсками генерал армии В. Ф. Маргелов сказал недавно, что физические нагрузки во время тренировок у десантников порой, пожалуй, не меньше, чем у космонавтов. А десантно-штурмовая полоса! Кроме обычных препятствий — преодоления бума, колючей проволоки, высокой стены, кроме бросков гранатой в окно, десантник должен «взорвать» железнодорожное полотно, атаковать шофера машины «противника», вывести его из строя приемом самбо, сесть за руль, по разбитой дороге подъехать к радиостанции, захватить ее, передать радиограмму своей базе и еще многое другое. И это умеют все!

А такая, как здесь говорят, «игра»: десантирование за несколько сотен километров и скрытное продвижение оттуда в свое расположение. Да так, чтобы ни один человек их не видел. А ведь идти надо по густонаселенной местности.

Понятно, чтобы суметь все это, нужно жить и трудиться очень напряженно. Как объяснил мне один философски настроенный старшина: вся техника новая, и самолеты, и парашюты, и скорости, а человеческий организм все такой же. Какой выход? Только один: работать больше!

И учат ребят их отличные командиры, в том числе старые десантники, старшины-сверхсрочники Мелехов, Кирьянов, мастер спорта Кузьмин, недавно отметивший свой тысячный прыжок.

…Из кормовой кабины стрелка-радиста — небольшой тесной будочки, висящей в верхней задней части самолета, мне хорошо виден весь строй, несколько десятков мощных кораблей. Ближайшие к нам машины висят рядом, видны даже лица летчиков. Обзор отсюда — как из заднего вагона поезда, с той лишь разницей, что смотришь с высоты, и я не могу не вспомнить слова своего однополчанина старшины Мелехова: «Красота сверху смотреть — все человеком обработано…»

Возвращаюсь вниз. Ребята сидят друг против друга и опять же ведут себя по-разному: одни поют в реве двигателей, другие молчат, задумавшись, глядя перед собой, третьи даже дремлют. Но состояние их непостоянно. Возбуждение или спад его находят волнами: вот уже поющие задумались, зато другие, словно очнувшись, запели.

А майор Федосеев идет вдоль ряда и кричит звонким мальчишеским голосом, тонущим в гуле:

— Главное, «рыбкой», ноги сжать… А у земли сгруппироваться как следует…

И тут открывается люк. Собственно, это только так называется — люк. Каждый имеет представление о современном тяжелом воздушном корабле. Не разделенный внутри на салоны — это как бы длинный зал. И вот в конце этого зала неожиданно раздвигается стена и поднимаются створки пола. Яркий дневной свет сквозь огромный проем заливает машину. Десантники встают и поворачиваются лицом к люку, в затылок друг другу. Первым у края, щурясь от завихряющегося воздуха и нагнув голову, стоит направляющий. Сверху, над люком, подобие светофора: горизонтально три сигнала, но в ином порядке, чем у светофоров наземных, уличных. Здесь: слева желтый — приготовиться, потом зеленый — пошел и, наконец, красный — отставить.

Зажегся желтый. Несколько секунд ожидания и — зеленый! Федосеев хлопает первого по плечу, тот резко бросается вниз, и остальные бегом, с ходу, прыгают один за другим. «Ура-а-а!» — отчетливо звучит в шуме двигателей. Последним покидает машину сам Федосеев. Я вижу, как швыряет десантников жестокой воздушной струей, как вылетают вытяжные парашютики, следом стабилизирующие, и уже потом, метров через двести, вытягиваются из мешка купола основных парашютов.

Медленно закрывается люк. Непривычно пусто становится в самолете. И на миг я испытываю странное смутное ощущение: они прыгнули, а я почему остался?

…Потом командир — авиатор, летевший с нами, сказал:

— Молодцы мальчишки! За пятнадцать секунд выскочили.

Второй пилот улыбнулся:

— Я даже отсюда слышал, как они «ура» кричали…

Молодцы, ничего не скажешь. Десантники! На таких можно положиться.

…Потом мы ехали с аэродрома и сидели, как и утром, в одной кабине с Федосеевым. И так же дремали в машинах солдаты, и так же у железнодорожной насыпи прокричали «ура», отдавая почесть погибшему собрату.

И уже в расположении, перед тем, как строиться на обед, кто-то из солдат спросил Федосеева:

— Товарищ гвардии майор, укладка сегодня будет?

— Укладки сегодня не будет, — ответил Федосеев. — Укладка завтра. Послезавтра — прыжок…

Константин ВАНШЕНКИН
«Правда», 8 июля 1967 года.

…И НА МОРЕ

Надежная вахта флота

Возраст флота как вида Вооруженных Сил — это история его зарождения и развития, его сражений и походов, это его традиции, летопись ратных подвигов… Молодость флота — прежде всего его способность идти вровень с научно-техническим прогрессом, концентрируя в себе такие важнейшие достижения, как атомная энергетика, ракетостроение, радиоэлектроника… Флот в целом и каждый из его кораблей в отдельности отражают экономическую мощь страны, уровень ее промышленного развития, успехи ее науки, техники и многое другое.

Как род сил, наиболее полно впитавший в себя последние достижения научно-технического прогресса, сейчас на первый план выдвинулись атомные подводные лодки. Вот несколько цифр. Мощность, приходящаяся на одного члена экипажа на современных подлодках, увеличилась в несколько десятков раз. Затраты энергии на системы жизнеобеспечения возросли в 15 раз. Продолжительность плавания в подводном положении высокими скоростями теперь больше в сотни раз. Дальность плавания в подводном положении стала неограниченной. Огромные изменения претерпели также надводные корабли, морская авиация и другие силы.

У Военно-Морского Флота всегда были две главные задачи: противоборство с флотом противника и действия против берега. Первая из этих задач долгие века имела приоритет. Но, начиная со второй мировой войны, положение стало меняться. Сейчас, если судить по направленности развития флотов и их оружия, главным назначением флота становится действие по наземным объектам.

Поэтому оборона страны от нападения с моря приобретает для наших Вооруженных Сил еще более важное значение. Это опять-таки результат развития подводных лодок, которые в ряде флотов выступают теперь главным носителем стратегического ракетно-ядерного оружия.

Конечно, сохраняется и задача борьбы против флота противника. И такая борьба может быть лишь еще более напряженной, упорной, решительной. Мы твердо придерживаемся старого морского правила — быть готовыми к неожиданностям! Если потребуется, советские военные моряки сумеют с успехом решать обе эти задачи.

Адмирал флота Советского Союза С. ГОРШКОВ, главнокомандующий Военно-Морским Флотом.
«Правда», 28 июля 1974 года.

Берег, небо, океан

1
Со снежных сопок, густо залитых краской неторопливого рассвета, Североморск спускается к Кольскому заливу. Полярная ночь кончилась недавно, и дни на Севере — это все еще лишь долгий-долгий рассвет, который незаметно переходит в такой же долгий закат. Игра малиновых отблесков делает город улыбчивым. А когда вспыхнут огни домов, улиц, сольются с корабельными огнями и на окрестных вершинах засверкают огни радиомачт, молодой город кажется даже большим.

Впрочем, он и в самом деле уже не мал. Когда двадцать лет назад поселок Ваенга был преобразован в город Североморск, здесь стояли друг против друга четыре добротных, еще довоенной постройки многоэтажных здания, образуя начало улицы, которая никуда не вела… Теперь после долгого перерыва я не узнал бывшую Ваенгу. То, что раньше представлялось разорванным, слилось. Сформировались улицы и площади. Контуры стали четкими.

— Трехлучевая планировочная схема. Называется в градостроении «трезубец», — сказал мне архитектор подполковник-инженер Анатолий Алексеевич Шашков.

Мы долго ходили по Североморску. Были в городском парке, где непривычно чернеют угловатые, крученые березки. Были на стадионе, который спрятался от жестоких ветров за домами в центре города. Осмотрели новый 230-квартирный дом… Анатолий Алексеевич рассказывал о том, что строительство здесь — это почти всегда штурм: или попадешь на плывуны, или приходится рвать гранит. Об освещении улиц: «Хорошо бы побольше света, неона, ярких витрин. Это так важно, особенно во время полярных ночей». О краске для фасадов, которая могла бы противостоять непогоде… Показал, где встанут два четырнадцатиэтажных дома.

Двадцать с лишним лет назад по окончании архитектурного факультета Шашков был призван в кадры флота, и с тех пор строительство Североморска стало главным делом его жизни. Как бывает с людьми глубоко увлеченными, он поначалу рассказывал о своей работе сдержанно, суховато. Лишь позже, когда мы поднялись в его мастерскую, откуда город — словно на ладони, он высказал заветное:

— Понимаете, Североморск похож на корабль. Видите, три главные улицы соединяются острым углом у залива — это как бы форштевень. Приморская площадь — мы отвоевали ее у воды — носовая часть корабля. А высокий бронзовый памятник, который сооружается сейчас на этой площади, будет вроде фок-мачты.

Сказал и глянул с опаской: не заподозрят его в восторженности и романтизме? Но мне такое определение показалось точным. Североморск, словно пробившийся сквозь льды корабль, вышел к чистой воде для дальнего плавания…

Как города становятся городами? Что дает им своеобразие и неповторимость? Дома с лифтами, газ и горячая вода в квартирах — все это уже прочно входит в быт Североморска. Бульдозеры, урча, срезают рыжую сыпь времянок сороковых и пятидесятых годов. В мастерской у Шашкова я видел проекты прекрасных зданий, которые встанут на их места. Ничего временного, сделанного наспех. И все же не только архитектура и городские удобства рождают город. Лицо, характер городов определяются их главной заботой. А забота, смысл и суть Североморска — флот.

Ранним утром и к вечеру город ненадолго, волной, зальет поток черных шинелей. В полдень рванется песня, печатая шаг, пройдут по улицам квадраты матросского строя. Глубокой ночью скользнут по городу торопливые фигурки оповестителей, в нескольких окнах зажжется и погаснет свет, а вскоре катера заберут с причала поднятых по учебной тревоге людей. Флотская стать города чувствуется в большом и малом. В названиях улиц: Душенова, Головко, Сафонова, Гаджиева, юнги Саши Ковалева — святые для моряков имена. В том, как город яростно борется со снегом, поддерживая флотский порядок.

На одной из улиц стоят запорошенные снегом рябины. «Лейтенант Сергеев», «Капитан-лейтенант Храмцов», «Мичман Щелканов» — прочитал я на фанерных бирках, подвешенных к каждому деревцу. Решается трудная задача озеленения Североморска, и город подходит к ней по-флотски, с персональной ответственностью за порученное дело и без всякой обезлички. Даже на детях Североморска лежит особый флотский отпечаток. Возле Дома офицеров мне повстречались мальчишки. «Который час?» — спросил один из них. «Без пятнадцати три». «Спасибо», — сказал паренек и, обернувшись к друзьям, перевел: «Четырнадцать сорок пять».

Североморск живет проводами и встречами. Уезжают на юг, поближе к солнышку, ушедшие в запас, в отставку офицеры — те, кто честно прошел сквозь долгие и трудные годы флотской службы. В городе почти нет пенсионеров. Прибывают молодые лейтенанты, как правило, лучшие из выпускников военно-морских училищ. Начать службу на Севере — привилегия и честь. В июне, лишь кончится в школах учебный год, провожают семьи… Но в этот издавна сложившийся круговорот за последние годы важнейшей составной частью ритма жизни Североморска властно вошло нечто новое.

Командующий Краснознаменным Северным Флотом Семен Михайлович Лобов принял меня под вечер. Окна его кабинета, смотрящие на залив, уже стали темными, тем ярче под светом рефлектора заголубели на карте пятна океанов. Расчерченная меркаторской сеткой планета Земля заняла всю стену.

— Вы правы, раньше в штабах такими картами не пользовались, — сказал командующий, видимо, приметив мой взгляд. — У североморцев висели карты своего театра, у балтийцев — своего… Теперь корабли нашего флота совершают дальние плавания на просторах Мирового океана — всюду, где того требуют безопасность и государственные интересы СССР. — Он помолчал, провел рукой по седым, чуть вьющимся волосам и повторил, будто помогая ощутить весомость этих слов: «На всех просторах…»

Потом заговорил об этапах большого пути, пройденного нашим Военно-Морским Флотом в послевоенные годы. Сначала поиски направления дальнейшего развития флота, создание новых артиллерийских крейсеров, эсминцев, подводных лодок с устройством, позволяющим использовать дизели в подводном положении… Все на более высоком техническом уровне, однако качественного скачка еще нет. Но затем мы приступаем к строительству атомных подводных лодок. Позже с подводной лодки впервые стартует баллистическая ракета. Это уже скачок. Рождались атомные подводные ракетоносцы — основа нашего современного флота. Вместе с тем шло создание новых надводных кораблей: ракетных крейсеров, больших противолодочных кораблей, ракетных катеров. Преображалась флотская авиация. Всепогодная, ракетная, скоростная, она выдвинулась в первые ряды боевых средств флота. Вслед за большими изменениями в самих средствах ведения войны последовали изменения в системе управления этими средствами… Вот таким, обновленным, неузнаваемым, Советский Военно-Морской Флот вышел в Мировой океан. Вышел широко, уверенно, будто и не было недавней привязанности к прибрежным районам.

…Как полагается флотскому городу, Североморск торжественно встречает и тихо, незаметно провожает уходящие в походы боевые корабли. В дальние плавания наши корабли ходили и раньше. Вспомним хотя бы, как в годы войны шесть подводных лодок, направленных на усиление Северного флота, шли с Тихого океана почти вокруг всего земного шара. В послевоенное время, особенно с начала пятидесятых годов, наш флот начал чаще выходить на океанский простор. Крейсеры огибали Европу, пересекали экватор… Как правило, командование приглашало принять тогда для участия в плаваниях журналистов, писателей, художников, кинооператоров — уже одно это говорит, что подобный поход считался событием. Плавание в далеких морях и океанах с длительным отрывом от своих баз стало ныне буднями нашего флота.

Мне довелось слышать в Североморске, в квартире старого заслуженного офицера, как он сказал, обращаясь к сыну, лейтенанту: «Послушай, вот я на флоте уже тридцать лет. Знаю Баренцево, будто свои пять пальцев. Неплохо знаю Балтику. Довелось побывать в Норвегии. Но ты-то на флоте без году неделю, а уже где только не плавал!» За чаем я рассматривал нехитрые подарки, которые привез лейтенант своему отцу: шкатулку с перламутровой инкрустацией, африканскую статуэтку из черного дерева, фанерный ящичек пересохших сигар. Все они излучали особый аромат дальних походов. «Что поделаешь, отец, такой теперь флот, такое время», — сказал лейтенант.

Такой флот, такое время… Полвека назад X съезд партии записал: «…В соответствии с общим положением и материальными ресурсами Советской республики, принять меры к возрождению и укреплению Красного военного Флота». Тяжело было тогда общее положение и скудны материальные ресурсы. Но как ясно и четко отмечена в этих словах неразрывная связь между флотом, временем и материальными возможностями страны! В этой партийной формулировке сквозь дали надвигавшихся годов, через эпоху героического труда, лишений, боев, Победы, словно сквозь штормовую мглу, уже проглядывали очертания режущих океанскую волну современных кораблей.

К контр-адмиралу Захарию Владимировичу Еремееву меня привел один вопрос. Как известно, до войны и в течение нескольких лет после нее срок службы для призванных в Военно-Морской Флот составлял пять лет. Затем он был сокращен до четырех. Теперь на флоте служат три года. Но именно в этот период боевая техника стремительно развивалась. Атомные энергетические установки, ракетно-ядерное оружие, электронно-вычислительные машины, автоматизация, современные средства связи — самые передовые достижения советской науки и техники встречают теперь на корабле молодого матроса. Техника — сложнее, времени на ее овладение — меньше. Нет ли здесь противоречия?

— Внешне вроде и есть, — ответил адмирал. — Сокращение сроков службы создало серьезную дополнительную нагрузку для корабельного офицерского состава. Потребовалось изменить работу учебных отрядов и школ, где матросы первоначально изучают свои будущие флотские специальности. Помогает и то, что флот много плавает. Именно в море, у работающих механизмов, в сложных условиях быстрее приходят умение, хватка. Но главное в другом. Никакие перемены в программах и методике обучения на берегу, никакие усилия офицеров и старшин на кораблях не привели бы к желаемому результату, если бы… Знаете что, — вдруг перебил сам себя адмирал, — поедемте-ка в одну из флотских школ.

…5 ноября 1971 года фрезеровщик Виктор Дулов получил повестку из военкомата и вскоре вместе с другими призывниками прибыл в Североморск. Оркестр. Речи. Приемный пункт. Еще один медицинский осмотр. Беседа с членами комиссии. С тех пор — в этой школе. Вот он сидит передо мной, подтянутый, ладный парень, отвечает на вопросы, и я зря ищу в его глазах хотя бы легкую тень грусти. Она была бы естественна — ведь впервые в жизни вдалеке от дома, среди строгих военных порядков и незнакомых людей. Но нет, глаза просто-напросто веселые.

— Потом принимали присягу. Мать приехала. Она в войну тоже на флоте служила. Связисткой на Балтике… Командующий флотом пригласил ее на трибуну. Мать стояла с цветами. Белый снег и белые цветы… Красиво.

— Трудно учиться?

— В общем, нелегко. Объем большой, времени мало. Но зато интересно. А потом все-таки десятилетнее образование и к металлу привык. Помогает.

— Укачиваетесь?

— Еще не знаю. Мы только готовимся на корабли. Но ведь другие не укачиваются. Или привыкают? — И впервые чуть заметная тревога в глазах.

— Хочется плавать?

— Очень!

…Да, я глубоко благодарен контр-адмиралу Еремееву, пригласившему меня посетить школу. Конечно, он мог бы обойтись и без этого и, отвечая на вопрос, просто сказать, что сокращение сроков службы на флоте стало возможным потому, что значительно вырос общеобразовательный уровень призывников. Мог бы, что он и сделал позднее, показать сводные данные по последнему призыву: образование среднее, среднетехническое, незаконченное высшее, высшее, людей без аттестата о среднем образовании — весьма незначительная часть; широчайший спектр специальностей; год от года все более заметное улучшение данных антропологических измерений — ребята приходят рослые, спортивные, очень многие получили предварительную подготовку в ДОСААФ… Однако если мы не побывали бы в этой школе, то я не смог бы познакомиться с Виктором Дуловым, с его товарищами — агрономом Колей Черных, слесарем Виктором Фроловым, с другими молодыми матросами, которым предстоит обживать океаны.

И, может быть, не стала бы так лично близкой, понятной мысль, что если в бурном развитии боевой техники флота отразились достижения советской науки и промышленности, то в людях, ступающих на палубу кораблей, запечатлены те глубокие перемены, которые произошли в нашем обществе. Ведь Советский Военно-Морской Флот — это плавающая в морях и океанах вооруженная частичка нашей страны.

2
До позднего вечера гвардейская часть морской авиации «отрабатывала минимум». Еще с полудня наползли облака, прижались к земле, и теперь пилоты подтверждали свое умение производить посадку в сложных метеоусловиях. Тяжелые машины отрывались от бетона, почти сразу исчезали в облаках, делали круг, снова заходили на посадку… Казалось, над белой тундрой закрутили огромную рокочущую карусель.

Я тоже «отрабатывался» на не предусмотренную инструкциями роль пассажира воздушного ракетоносца. Держась за спинки сидений летчиков, опираясь носками широко расставленных ног о какие-то выступы, не стоя, а как бы вися, смотрел на мчащиеся мимо лохмотья облаков, всем телом ощущал напряжение двигателей и думал, что, знай заранее, как все это выглядит, вряд ли в разговоре с начальником штаба авиации Краснознаменного Северного флота смог бы проявить такую настойчивость. Однако разрешение было получено, и вот — рокочут моторы, а я маячу за спинами летчиков, а впереди то возникает, то исчезает посадочная полоса…

«Поздравляю с воздушным крещением! Теперь и в океан можно. Не передумали?» — сказал командир части гвардии полковник Александр Терентьевич Сорокин, когда разбор полетов был завершен и мы возвращались с аэродрома. В его голосе угадывалась улыбка. Впрочем, может, это лишь показалось.

Ожидая обещанного полета в океан, я постепенно втягивался в размеренную жизнь гарнизона, где гул машин вдруг сменяется шелестящей тишиной тундры, привыкая к тому, что дни в авиации вместо понедельников, сред, пятниц делятся на предполетные, полетные, парковые, наземные, что хорошая погода — это «ПМУ» — простые метеорологические условия, а плохая — это «СМУ» — сложные… Иногда в гарнизон спускались с неба гости — летчики других авиационных частей. Шумно и оживленно становилось в летной столовой. В таких случаях столики сдвигались, хозяева и гости садились вместе, официантки приносили крепкий чай, завязывался разговор об однокашниках, о сослуживцах. Однажды разгорелся спор.

Часть, которой командует Сорокин, прошла большой боевой путь. С первых часов войны вступила она в сражение с фашистами, меняя машины, аэродромы, била врага на севере и на юге, после парада Победы улетела на Дальний Восток громить японских самураев. Она — гвардейская, дважды орденоносная…

— Ну, хорошо, честь и слава, почет и уважение, — говорил, улыбаясь, кто-то из гостей. — Но вы лично, товарищ гвардии старший лейтенант, были в те годы в возрасте незначительном. Если, извините, вообще были. Что же в вас такого особенного, гвардейского?

— Во мне, может, ничего, а вот в нашей части есть!

И гвардии старший лейтенант, горячась, начал выкладывать аргументы. Да, самолеты здесь такие же, как в других частях, только к полету их готовят чуть побыстрее. И задачи здесь решают те же, но делают это чуть пораньше и получше. И требовательность, как и в других частях — высокая. Разве что чуть повыше. А все эти «чуть-чуть», вместе взятые, и называются боевыми традициями… Молодое лицо гвардии старшего лейтенанта раскраснелось, словно и на него упал отблеск далеких сражений.

…Лохматые унты, меховые брюки, меховая куртка, отдельно в зеленой брезентовой сумочке кислородная маска, шлемофон и подшлемник. Точно в 8.30 утра часть построена. Я стою чуть поодаль, ощущая себя весьма неуклюжим в летном обмундировании. Издали всматриваюсь в шеренгу, стараясь разглядеть «свой» экипаж. Синей полоской на белом снегу протянулся строй. Выровнялся. Замер. «Здравствуйте, товарищи гвардейцы!» А затем: «К самолетам!»

Пока, приняв от техников машины, экипажи отправились получать предполетные указания, заместитель командира части гвардии подполковник Василий Петрович Жаботинский, легко вместив в кабину свое большое, сильное тело, еще раз объясняет мне правила поведения в воздухе, знакомит с расположением приборов: «Все, что окрашено в красный цвет, трогать нельзя… Эти лампочки зажигаются при пожаре… Прибор, предупреждающий об опасной высоте… В случае необходимости покинуть самолет — кресла летчиков катапультируются. Поскольку у вас кресла нет, вам нужно прыгать в нижний люк. Правда… гм… гм… воздушная струя. Однако вы пробуйте…»

Вернулся командир ракетоносца. Построил экипаж. Теперь я тоже в строю. Гвардии капитан Юрий Мустафин ставит задачу: полет по маршруту, дозаправка горючим в воздухе, поиск цели, атака.

Сейчас он другой — собраннее, строже, даже вроде ростом повыше, чем вчера, когда мы сидели у него дома. Жена сварила кофе и села чинить летные кожаные перчатки. «Послушай, Юра, зашивать их больше просто невозможно. Ну, возьми ты новые. Что за предрассудки, право». Но Мустафин делал вид, что никаких таких разговоров не слышит. Он показывал свои работы — акварели, резьбу по дереву, чеканку по меди. Показывал свою большую, толково подобранную библиотеку. Особенно много книг по изобразительному искусству и истории авиации. На обе эти темы Мустафин говорит с увлечением.

— Здесь, на Севере, первым пошел на таран сержант Лопатин. А вообще летчики морской авиации совершили в войну 35 таранов. Кончился боезапас, горит самолет, нужно спасти товарища — вот тогда и шли. 32 из этих таранов совершены в первый, самый тяжелый период войны. В 20 случаях летчики остались живы. Десять сохранили свои машины. Сбили врага и сохранили машины… Это — мастерство!

— Скажите, Юра, летать на современных машинах легче или сложнее?

— Конечно, самолеты теперь другие, и приборы совершеннее, и локация… Но ведь это значит, что и высоты другие, и скорости, и задачи… Вот завтра, может быть, немножко увидите.

…Одна за другой уходят в воздух тяжелые машины. Скоро наша очередь. Отойдя за хвост самолета в сугробы, докуриваем последние на долгие часы сигареты. «Пора!» — говорит Мустафин. Экипаж разделяется. Мы вчетвером отправляемся в переднюю кабину, второй штурман лезет куда-то в брюхо самолета, командир огневых установок устраивается в прозрачной кабине в хвосте.

Когда самолет уже пересек береговую черту и внизу расстелилось море в белых пятнышках льдин, я начал обживать отведенное мне пространство. Не так уж плохо, как казалось вначале. Можно стоять. Тогда видны спины летчиков, приборные доски и даже море. Можно сесть на парашют и упереться в стойку. В таком случае передо мной ноги штурмана, а над головой, частично прикрытый меховым воротником его куртки, белесый кружочек неба. Перекрещенный ремнями штурман возится надо мной в кресле, похожий на связанного медведя. Приноравливаюсь к кислородной маске. Как и говорил Жаботинский, при вдохе в пятачковом окошечке прибора смыкаются два голубых лепестка. Но смотреть на прибор не обязательно. Прохладная свежесть кислорода и так хорошо ощущается гортанью. Высота уже порядочная. В шлемофоне слышно, как переговариваются между собой командир, штурман. Каждый занят своими обязанностями. Моя обязанность в полете — не мешать. Все дальше от берега, набирая высоту, уходит машина. Вот уже и нет льдин. Лишь белой царапиной отмечен на черной воде путь какого-то судна.

Дозаправка останется в памяти на всю жизнь. Приблизительно и теоретически я знал, для чего и как она производится. Самолет-ракетоносец встречается над океаном с воздушным танкером и забирает у него горючее, что позволяет значительно увеличить дальность полета. Для этого танкер выпускает шланг, который соединяется с приемным патрубком на крыле ракетоносца. Просто?

…Монотонность полета постепенно начали размывать снова зазвучавшие в шлемофоне голоса. Мы приближались к рубежу заправки. Уточнялись курс, высота, скорость. В редких порывах облаков темнел океан. Самолет-заправщик появился впереди. Розовая точка на голубом небе как-то вдруг разом превратилась в большой, поблескивающий на солнце воздушный корабль, за которым клубилась полоса инверсионного следа. Голос Мустафина: «Приготовиться к работе!» Голос незнакомого летчика: «К работе готов, шланг выпущен». Мустафин: «Выхожу в строй заправки».

Мы сближались. Самолет-заправщик уже заслонил всю левую половину горизонта, уже можно было разглядеть каждую полоску, царапинку, заклепку на его фюзеляже, но Мустафин все глубже и глубже заводил левое крыло нашего самолета за крыло заправщика. «Влево… Еще влево…» — звучал в шлемофоне глуховатый голос командира огневых установок старшего сержанта Бориса Филипьева, который, наблюдая из задней кабины за нашим крылом и шлангом, корректировал маневр. Теперь обе мчавшиеся над океаном с огромной скоростью машины, казалось, почти касаются друг друга. «Еще малость влево», — сказал Филипьев, и вдруг мне стало невероятно жарко, ларингофон врезался в шею, в горле пересохло.

А маневрирование продолжалось. Снизившись метра на полтора, Мустафин положил крыло на протянувшийся в воздухе черный с белой отметиной шланг и медленно-медленно повел самолет вправо. «Шланг в захвате», — доложил Филипьев. Должен признаться, что мной владело какое-то двойственное чувство. Мустафин, работая рулями и газом, заставлял машину смещаться даже не на метры, а на десятки сантиметров. Рядом в немыслимой близости шел другой самолет. Вместе с тем в докладах, командах, звучавших теперь почти непрерывно, было столько будничной деловитости, что частичка спокойствия передалась и мне. Правда, только частичка…

Наконец заправка закончена. Подарив ракетоносцу еще несколько тысяч квадратных километров океанского простора, танкер скрылся за горизонтом.

И снова мы летели над океаном. Вернее, над розовыми хребтами и фиолетовыми ущельями бескрайней пелены облаков. Что под нею, мог знать лишь второй штурман гвардии старший лейтенант Владислав Ирютин. Где-то там, в своей наглухо закрытой кабине, он прильнул к экрану локатора. Ракетоносец вел поиск.

Как рассказать об атаке?

В годы войны наши морские летчики, прижав машины к поверхности воды, шли навстречу шквалу огня и почти в упор, в 300―400 метрах от борта вражеских кораблей, сбрасывали торпеды. Морская бомбардировочная и штурмовая авиация применяла метод «топ-мачтового» бомбометания — бомбила корабли, чуть ли не задевая мачты крыльями самолетов…

Мустафин провел рукой по приборной доске, и она засветилась множеством разноцветных огней. Обращаясь по очереди к каждому члену экипажа, убедился в надежности связи. Приказал проверить кислородные маски. «Вижу цель!» — доложил Ирютин. «Как выделяется цель?» «Цель выделяется хорошо». И опять в шлемофоне деловито и дружно зазвучали теперь уже знакомые голоса… Но что же можно рассказать о самой атаке? Цель была где-то за сотни километров, когда самолет чуть вздрогнул. Через мгновение впереди вспыхнул в небе белый огонек и начал краснеть, удаляясь от самолета. Ракета пошла к цели.

…Земное правило, что обратный путь короче, действует и в воздухе. Ровно и вроде бы даже весело гудели моторы. Под их гул мне думалось о людях, с которыми проведены над океаном эти часы, о летном мастерстве, о спаянности экипажа, о традициях. О том, что руки Юрия Мустафина в стареньких перчатках, которые по авиационному обычаю сберегаются с первого самостоятельного полета, надежно и уверенно держат штурвал этой грозной, могучей машины. Самолет начал снижаться. Скопление красных огней в начале посадочной полосы было похоже на красное крылечко желанного дома.

3
После плавания в далеких морях несколько подводных лодок Краснознаменного Северного флота возвращались в родную базу. Меня пригласили принять участие в их встрече. Ранним утром вместе с офицерами служб и управлений, которым предстояло сразу по возвращении кораблей получить от них заявки на разные виды снабжения и обеспечения, мы вышли на катере из Североморска. Мороз усилился.

Кольский залив парил. Небо было чистым, но по самой поверхности воды расстелился слой тумана, то тут, то там проколотый мачтами вставших на якорь судов. Штабной катер мчался сквозь «молоко». Устроившись в его тесном салончике, офицеры перебрасывались репликами, из которых можно было понять, что подводные лодки находились в плавании очень долго, что уже на пути домой их «крепко прихватил шторм»… И еще, правда, не из самих слов, а скорее из всего тона разговора явствовало, что подобный поход — дело, конечно, нелегкое, но привычное, так сказать, служба.

Когда катер пришел в базу, там уже все было готово для встречи. Возле вбитых в гранит железных бочек, ожидая построения, курили моряки. Появились старшие командиры. «Станови-и-ись!» — разнеслось над причалами… Седые ото льда рубки подводных лодок возникли в бухте все же неожиданно.

Одна за другой лодки нацеливались на причал, плавно, чуть наискосок подскальзывали к его заледеневшему краю, отрабатывали задний ход и, вздрогнув, замирали, взятые в крепкие объятия швартовых. Первым на берег, сбросив на руки кому-то из матросов теплую куртку, оставшись в тужурке и уже на трапе заменив меховую шапку на фуражку, сходил командир. Воротничок сорочки, казавшийся на морозе ледяным, подчеркивал темноту добытого в жарких морях загара. Оркестр обрывал марш. «Товарищ адмирал! Подводная лодка… вернулась из похода. Поставленные командованием задачи выполнены. Материальная часть исправна. Личный состав здоров. Настроение бодрое!» Приняв рапорт и пожав руку, начальник штаба флота вице-адмирал В. Г. Кичев спешил к соседнему причалу, куда, отогревая на бегу мундштуки своих труб, уже мчались музыканты, чтобы встретить другую лодку. Всплески музыки, слова команд, скрип выбираемых швартовых, звонкие слова рапорта — все это сливалось в единую бравурную мелодию праздника. И невольно подумалось, что если долгие плавания в далеких морях стали для наших военных моряков делом привычным, то возвращение домой буднями стать не может.

Позже мы сидели в кают-компании одной из лодок. Капитан 3-го ранга Герман Александрович Мелихов рассказывал о походе, об экипаже, о духоте тропиков, о том, как принимали топливо и почту на штормовой океанской волне… Мягкий свет матовых плафонов заливал отсеки. Лодка сверкала чистотой. «Иначе нельзя, — сказал Мелихов. — Чем дольше плавание, тем тщательнее должны быть приборки. Иначе не выдержать!» Старший лейтенант Сикорский включил магнитофон, чтобы угостить нас «подводной музыкой»: шорохи, постукивание, свисты. «Слышите, вроде чавкание? Это топает транспорт… Тяжелый, мерный, железный ритм — крейсер… А это дождь… Да, да… Мы на глубине, а над океаном — тропический ливень». Заместитель командира по политчасти капитан-лейтенант Алексеев рассказал, что за время похода приняты в партию штурман, старшина команды акустиков и старшина трюмных. Он положил на стол стопочку «боевых листков», которые вышли в подразделениях корабля в последние дни похода. В них подводились итоги соревнования, назывались имена лучших старшин, матросов… Написанные разным стилем, каждый украшенный по-своему, все они неизменно начинались примерно одними и теми же словами: «Вот и заканчивается наше долгое плавание…» И именно эта фраза невольно выдавала, что люди устали и затосковали по родной земле.

Уже в другой базе, где стоят у причалов иные подводные лодки, без привычного острого форштевня, крутолобые, похожие на огромных задремавших китов, и где в корабельных библиотечках рядом с обычным набором журналов лежат комплекты ежемесячника «Ядерная физика», один из моряков прочитал мне стихи товарища: «И море не с нами и волны не с нами, и все же зовут нас сто раз моряками…»

Без звезд, без волн, без запаха соленого ветра проводят долгие месяцы в плавании моряки атомных подводных лодок. Вышли из базы, погрузились и с тех пор до возвращения день за днем — все тот же ровный ход, ровный свет, а проплывающие мимо континенты, громоздящиеся где-то высоко на поверхности тяжелые льды или волны, плещущиеся у кораллового бара — это лишь столбики цифр в блокноте штурмана да дрожание стрелок на шкалах приборов. Чтобы побеждать эту убаюкивающую монотонность, а побеждать ее необходимо, нужны большая выдержка, крепкая дружба и спаянность, нужно, чтобы в течение всего похода экипажи жили полнокровно, интересно, напряженно. И замполиты лодок во время походов жмут на учебу, на спорт, ну хотя бы по лодочным условиям — поднятие гири, берут с собой в море целые кипы репродукций лучших картин… Даже музыка, и та должна быть подобрана правильно: в начале плавания подводники с удовольствием слушают веселые мелодии, потом приходит пора задумчивых песен, к возвращению в отсеках уже звучит симфонический оркестр.

Да, с тех пор, как советский Военно-Морской Флот вышел на просторы Мирового океана и начал плавать с долгим отрывом от баз — а наш флот в отличие от американского своих баз в иностранных государствах не имеет, — морская служба стала напряженнее и труднее. Свои трудности у экипажей надводных кораблей, свои — у подводных лодок… Это факт. Но, странное дело, почему же тогда молодые матросы хотят служить только на кораблях? Почему даже те моряки, срок службы которых подходит к концу, сами просят отложить их увольнение в запас, чтобы сходить на прощание еще в одно автономное плавание? Такие случаи нередки. А офицеры? Ведь им приходится труднее. Если для матроса три года, проведенные в походах, останутся воспоминанием, если эти молодые, как правило, холостые годы ему все равно суждено провести вдали от дома, то для корабельного офицера череда походов занимает значительную часть жизни. Почему же труднее стало подбирать офицерские кадры для службы на берегу? Почему именно теперь на флоте опять возрождается и ширится традиция потомственной, поколениями службы на кораблях? Ведь юноши — сыновья морских офицеров, подавая заявление о приеме в высшие военно-морские училища, знают о флотской службе не только по книгам. Сколько раз им самим приходилось долгими месяцами ждать, когда вернутся с моря отцы, а потом, даже если корабль уже в базе, снова не видеть их дома… И почему, наконец — а это нельзя не почувствовать, даже недолго пробыв во флотской среде, — люди сейчас на флоте такие деловитые, веселые и гордые?

Да именно потому, что флот вышел в Мировой океан! Служба стала напряженнее, зато ярче, содержательней, богаче событиями и впечатлениями. Широкие просторы раскрылись перед военными моряками, и тяготы, испытания, лежащие на пути к далеким морям, делают цель еще привлекательней и желанней. Но суть, безусловно, не только в романтике. В океан идут корабли, на которых с особой, редко где еще встречающейся плотностью сконцентрированы приборы, механизмы, устройства, отражающие последние достижения науки и техники. На них самые мощные двигатели, самая новейшая электроника, самая хитрая автоматика — все «самое-самое»! Служба на таких кораблях позволяет как бы лично прикоснуться к пульсации современной технической мысли, становится годами приобщения к вершинам технического творчества. Но опять же дело не только в технике.

В книжном магазине Североморска, самом большом и нарядном магазине города, мне попалась в руки книжка «Ракеты летят над морем». Из предисловия следовало, что это вторая книга мичмана Геннадия Рубинского, который служит на Севере старшиной батареи одного из ракетных крейсеров. За день до того в другом флотском подразделении мне уже довелось встретиться с мичманом Петром Гавришовым, который тоже служит старшиной и напечатал свою повесть и несколько рассказов в толстом журнале. Два старшины-литератора за два дня… Конечно, не просто совпадение. Точнее, в этом совпадении отразился процесс повышения общего уровня культуры моряков. Старшины пишут книги, командиры соединений и начальники штабов защищают диссертации…

Согласно изданному Политуправлением флота «Календарю памятных дат», ученая степень доктора военно-морских наук впервые была присуждена офицеру-североморцу 7 января 1965 года. Теперь здесь уже не один доктор и много кандидатов наук. Работать над диссертациями во флотских условиях нелегко, море не делает скидок, материальных благ офицерам, служащим в соединениях и штабах, ученая степень не сулит, но флот совершенствуется, плавает, накапливает новый, нуждающийся в обобщении опыт, да и управлять, командовать этим сложным организмом, не работая над собой, невозможно.

Вот этот яркий сплав: образованные люди, передовая техника, дальние походы — все это, вместе взятое, и рождает, наверное, ту притягательную силу, которая вопреки трудностям и лишениям неумолимо влечет на корабли. И еще одно, может быть,самое существенное. Значение Военно-Морского Флота в деле обороны Родины значительно возросло.

За последние годы в США все больший вес приобретает так называемая «океанская стратегия». Суть ее заключается в перенесении основного ракетно-ядерного потенциала страны на моря и океаны и все более широком использовании флота для подавления национально-освободительного и революционного движения в различных странах. «Служить в качестве морского стража, призванного гасить революционные вспышки… Выполнять задачи по демонстрации силы, осуществлять вмешательство… Изолировать мятежи и восстания… Закрыть для повстанцев источники снабжения… Умело использовать корабли в качестве базы действия местных сил…» — можно еще и еще цитировать высказывания журнала ВМФ США «Ю. С. нэйвл инститьют просидингс». Но можно упомянуть и о заключении подкомиссии сената США, которая отметила, что быстрое развитие ВМФ СССР ограничивает простор для использования американского флота. А можно это заключение и не упоминать. Вес и значение отечественного флота нам и самим отлично известны.

Оснащенный новейшей военной техникой, мощным ракетно-ядерным оружием Советский Военно-Морской Флот способен непосредственно решать стратегические задачи. Присутствуя на просторах морей и океанов, наш флот сковывает агрессивные действия империалистов. И это ощущение благородства своей миссии, ответственности работы оказывается для советских моряков более существенным, чем все трудности и испытания.

Один из участников уже давнего группового похода наших атомных подводных лодок рассказал мне, что, когда лодки вышли из базы и погрузились, чтобы всплыть, лишь обойдя вокруг земного шара, в отсеках раздался записанный на пленку голос Главнокомандующего Военно-Морским Флотом С. Г. Горшкова: «Вам предстоит пройти по океанам и морям, где более ста лет не ходили русские военные моряки… Мы твердо верим…» Было в этих в общем-то простых словах, а может, и в самом голосе адмирала Флота Советского Союза что-то такое, что вспоминалось и помогало потом в течение всего похода… Сколько атомных, подводных миль пройдено с тех пор нашими лодками под всеми широтами и меридианами планеты! Сколько морей привыкли к нашему Военно-морскому флагу! Сколько людей в разных уголках земного шара приветствовали советские корабли! В 1968 году они посетили с официальными и дружескими визитами, деловыми заходами 26 стран, в следующем году — 38, в следующем — 47…

Капитан-лейтенант Анатолий Захаров, секретарь партбюро большого противолодочного корабля, который тоже не так давно возвратился из дальнего плавания, показал мне книгу «Думы о Родине». Лежит она в Ленинской каюте, у всех на виду, кто хочет, может взять, полистать ее страницы, оставить свою запись. Обычно к концу похода на эту книгу большой спрос. Письма не отправишь, а мысли копятся. «Родина! В первом классе школы я узнал, что это слово нужно писать с большой буквы. Потом, конечно, узнал гораздо больше. Но хочу признаться, что все-таки по-настоящему я понял, что такое Родина, лишь вдалеке от нее, в плаваниях. Мы были в разных странах. Как нас встречали! Сколько теплых слов о нашей Родине!» Это из записи матроса Коломийца.

Вместе с Захаровым мы прошли по кораблю, остановились возле тяжелых стальных дверей. Вахтенный матрос передал по внутренней линии связи о нашем появлении, попросил вручить ему спички или зажигалки, если таковые имеются, открыл дверь. «Боевой пост Коломийца, — сказал капитан-лейтенант. — Отличный боевой пост. Здесь всегда порядок».

Обжатые лентами транспортера тускло поблескивали готовые рвануться в синеву остроносые ракеты…

Т. ГАЙДАР
«Правда», 26, 28, 30 марта 1972 года.

Товарищи политработники

В этот раз крейсер выходил в дальний поход из Севастополя.

Прощание с Севастополем — как строка из песни. Хоть впервые это у тебя, а кажется, уже было: люди возле Графской пристани, взмахи рук, уплывающий берег. И когда скрылся за горизонтом маяк Херсонеса, все еще слышатся какие-то давным-давно знакомые слова, что-то вроде: «В туманной дали не видно земли, ушли далеко корабли».

Перед выходом экипажу вручили снарядную гильзу с землей Малахова кургана. Речь была короткая, а слова — точные и нужные. Но дело даже не в словах. Каждому ясно, что за земля на Малаховом кургане. И присутствие ее на корабле, торжественный акт вручения словно открыли историческую ретроспективу, сблизив времена и напомнив многое.

С этого эпизода, с митинга перед выходом в дальнее плавание и началось для меня знакомство с политработой на крейсере «Адмирал Ушаков».

Политическая работа… Лишь потом, проведя столько дней и ночей в корабельных условиях, понял я (да и то вполне ли?), как она необъятна здесь, как многообразна, сложна. Первые впечатления человека, попавшего в новую обстановку и органически не впаянного в нее, всегда несколько поверхностны.

Принесли свежий номер многотиражки. Слова на первой странице: «Вышел в море — работай по-боевому!»

В кают-компании — сбор руководителей групп политзанятий.

«Мы проходим сейчас по тем местам, где громил врага адмирал Сенявин», — сообщает радио крейсера.

Все это и многое другое — скажем, «боевой листок» с именами отличившихся на стрельбах, выпуск «комсомольского прожектора», критикующий нарушителя дисциплины, — мысленно объединяешь под рубрикой «политработа», но, схватывая события, не сразу глубоко постигаешь их взаимосвязь и меру необходимости каждого в специфических условиях дальнего похода.

Быстро начинает чувствоваться отсутствие газет. Они прибудут лишь через несколько дней, «с оказией». Обычная политинформация приобретает особенный смысл. Или, например, корабельная радиогазета. Видишь, с каким нетерпением ждут матросы очередной ее номер, и понятнее становится волнение ответственного за выпуск…

Но это опять только детали, штрихи.

Что же за специальность — политработник корабельного состава ВМФ? Моряк? Партийный работник? Педагог? Или все вместе?

…Никак не удавалось нам спокойно поговорить. С вечера я твердо намеревался зайти пораньше, но, когда заглядывал в знакомую каюту, оказывалось, что заместителя командира корабля по политчасти уже нет. Вестовой докладывает: «Капитан 2-го ранга спустился в машинное отделение… Ушел к артиллеристам…» А потом раскручивался день, жестко расписанный им почти поминутно, и допоздна к нему приходили люди или он уходил к ним.

Я попробовал проследить течение одного его дня: утреннее совещание политработников крейсера, семинар агитаторов, подведение итогов соревнования между боевыми частями, беседа о последних международных событиях и много еще такого, что на первый взгляд кажется просто частным разговором, а на самом деле для кого-то очень и очень нужно.

На «Ушаков» капитан 2-го ранга Александр Данилович Хрипливец пришел со «Славы». Этот корабль Черноморского флота — участник Великой Отечественной. Хрипливец в войне не участвовал. Она лишь обожгла самое раннее детство этого поколения (у него, например, на Харьковщине), а дальше было все нормально: книги, спорт, школа, училище.

Вместе с замполитом со «Славы» на новое место перешел мичман Вавило. Еще недавно сколько их было в экипажах и частях — тех, кто прошел военный огонь. Мы привыкли и даже особого внимания не обращали, что в рядах орденских планок на мундирах у этих пожилых людей — награды, полученные на передовой в самую трудную для Родины пору. Теперь на «Адмирале Ушакове» мичман — единственный, для кого война не только страница истории или воспоминание детства, а главная часть жизни.

Вавило неразговорчив, немногословен, выступать ему нелегко. Но Хрипливец завел правило, чтобы он обязательно рассказывал о войне каждой группе новичков. Вспоминая первый бой, мичман признается: было страшно. И есть в этом большой смысл. Я убедился: не звонкие, красиво расставленные слова, а правда фактов и чувств производит истинное, глубокое впечатление. Победа над страхом — первая победа.

Когда сам Хрипливец беседует с матросами о подвигах «Славы», он тоже, как я заметил, старается не приглаживать события, доносить и их красоту, и многотрудность, и кровавую опасность. Так живая история переходит в сознание и чувства этих ребят. И дорогим, важным кажется не только то, что они берут ее себе, но, полагаю, настанет время, передадут с такой же достоверностью тем, кто в свой срок придет им на смену.

Как назвать черту замполита, показавшуюся мне самой главной? Пожалуй, требовательность.

Действительно, сколько довелось мне присутствовать при анализе разных дел политработников крейсера, и всегда он начинает с того, что «могло быть лучше». Эта постоянная неудовлетворенность передается другим. Под началом капитана 2-го ранга — группа политработников. Они не похожи характерами и биографиями, но стремление делать свое дело как можно лучше чувствуется у большинства.

Вот все они собрались в каюте замполита корабля. Тесновато, в иллюминатор заглядывает хмурое утро. Лаконичные доклады о том, как прошли ночные вахты, что намечено на сегодня. Нечто вроде планерки.

Докладывает капитан-лейтенант Андрей Полонский, заместитель командира артиллерийской боевой части. Подтянутый, четкий в движениях, с отработанным и очень уверенным командирским голосом. Про таких говорят: создан для воинской службы. Два старших брата погибли в Отечественную, еще трое братьев — тоже офицеры. Отслужил срочную, за училище сдал экстерном. Мне уже не единожды повторили, что лучшие политработники получаются из тех, кто послужил срочную, изнутри знает, чем кубрик живет и почем фунт матросского лиха. Полонский как раз из таких.

За день до похода «Адмирал Ушаков» стрелял на приз Военно-Морского Флота. Времени для подготовки было совсем мало. И все-таки отстрелялись лучше всех на четырех флотах. Как это? Благодаря чему? Что в этом успехе от политработников? «За кратчайший срок, — сказали в политотделе, — экипаж не только восстановил, но и приумножил боевые качества, которые имел в прошлом году. Удалось мобилизовать артиллеристов, настроить их перед ответственной стрельбой».

Звучит несколько общо, но ведь в самом деле удалось мобилизовать и приумножить. Если же говорить конкретней, то важнейшую роль сыграло живое, увлеченное, даже азартное соревнование между дивизионами, которое сумел организовать артиллерийский заместитель командира по политической части.

На крейсере еще один приз — Черноморского флота — завоеван электромеханической боевой частью. Там политработой руководит вот этот улыбчивый, коренастый капитан 3-го ранга. Анатолий Митрофанович Губский. Манера поведения у него иная, чем у Полонского, он и по натуре, кажется, мягче, покладистее. Но оба они принадлежат к костяку самых опытных политработников.

Люди на кораблях сменяются каждый год. Одни уходят, отслужив свое, другие приходят. Вот и сейчас, в этом плавании, есть на крейсере новички, и все для них внове.

О чем думает будущий матрос перед встречей с флотом? Чего он ждет и подсознательно ищет, ступая на палубу? Романтика, героика подвига — не это ли прежде всего видится ему в предстоящей службе?..

А встречает строгий и размеренный военный быт. Будни. Может начаться с того, что «вместо чуда пошлют чистить картошку». Это сказал замполит артиллерийского дивизиона Виктор Емельянов. Жизнь на крейсере объясняет, что он имеет в виду. В одни и те же часы, с точностью до минуты — монотонный голос в динамиках:

— Очередной смене приготовиться на вахту. Форма одежды — рабочее платье, берет.

— Произвести малую приборку.

— Начать занятия.

— Бачковым построиться — шкафут, правый борт.

И среди этого вдруг — резкий, будоражащий крик трубы.

— Учебная тревога!

…В кают-компании на «Отважном» — эсминце, который идет в кильватере крейсера, — я обратил внимание на портрет молодого офицера. Прочитал: «Старший лейтенант Скосырский Владимир Иванович. Служил на нашем корабле в должности командира зенитной батареи. Погиб при спасении матроса».

На корабле все знают, как это произошло. За бортом оказался матрос Сагит Шаипов, и офицер, не раздумывая, сбросил шинель, прыгнул в воду. Была ранняя весна, льдины раскачивались на крутых волнах. С трудом добрался Скосырский до матроса и, собрав силы, помог ему выбраться на лед. Но в тот же момент другая льдина накрыла Владимира…

«В благородном поступке офицера, — написали политработники в листовке, — сущность кровного братства командиров и подчиненных, отвага тех, кто впитал традиции наших Вооруженных Сил».

Это правда. Но мне показалось вдвойне правильным, что авторы текста, посвященного памяти товарища, постарались не только раскрыть высокий смысл подвига, но и запечатлеть человека таким, каким он запомнился в обыденной совместной жизни. «Еще недавно он был среди нас, веселый, задорный, любивший в часы досуга шутку, строгий и требовательный к службе, скромный и застенчивый, когда дело касалось его…»

Рядом другой портрет. Паренек в форменке, с прямым, в объектив направленным взглядом.

«Это случилось 24 июля 1972 года в совхозе „Трехостровский“, Иловлинского района, Волгоградской области. Вспыхнул пожар на животноводческой ферме. Под угрозой оказались две тысячи голов скота. В числе первых прибыл к месту происшествия Юрий Чуйкин. Он находился в отпуске, который предоставил ему командир корабля за отличное несение службы.

В схватке с огнем Юрий действовал самоотверженно. Моряк не покидал опасного участка, проявляя истинно флотскую стойкость и бесстрашие… Несколько дней и ночей боролись потом врачи за жизнь комсомольца, но тщетно. От многочисленных ожогов Юрий скончался».

Это тоже из листовки, написанной политработником сразу по получении тяжелой вести. Здесь — лишь схема происшедшего. Потом постарались восстановить подробности. Писали в совхоз, ездили туда, чтобы поговорить с очевидцами. Собралась папка материалов, которые будут знакомить с «огненным старшиной» новых и новых матросов, приходящих на корабль.

В одном экипаже, почти в один срок, — два ордена Красной Звезды. Посмертно. По-иному читается теперь плакат: «И в мирное время есть место подвигу».

Несколько раз слушал я беседы политработников с матросами о героизме. Жизнь предлагала все новый материал. Когда лопнула трубка в котле и надо было срочно ее заменить, старшина 1-й статьи Анатолий Ляшенко, обмотавшись асбесткой, полез в обжигающую жару. Когда при швартовке эсминца к крейсеру трос накрутился на винт, старшина Александр Шаруда одиннадцать раз подряд спускался под воду, пока не сделал все, как надо. Что это было? Работа? Подвиг?

Командиры-единоначальники и политработники — их ближайшие помощники. Они всегда рядом: общие заботы, единая цель. Знаю, командир корабля Юрий Федорович Шумихин и замполит Хрипливец дружат еще со «Славы», где вместе служили. Большая дружба у артиллеристов — командира Алексея Георгиевича Кирсты и его заместителя по политчасти Полонского. Взаимопонимание, что называется, с полуслова.

Бывает так. Скажем, лейтенант Сергей Шаповал, недавно окончивший Киевское политучилище, по возрасту в сыновья годится командиру своей части — капитану 2-го ранга Виктору Алексеевичу Лукину. Понятно, какая-то «притирка» тут необходима. Но Виктор Алексеевич, член парткома, один из самых уважаемых офицеров крейсера, не только наставляет своего замполита, не только делится с ним опытом, но, принимая трудное решение, никогда не забудет посоветоваться с ним: «А как вы считаете?»

Процесс взаимообогащения идет, можно сказать, постоянно. Авторитет политработников повышается тем, что почти каждый из них, как я заметил, стремится с помощью офицеров-специалистов в совершенстве овладеть современной техникой. В то же время на крейсере не просто провозглашают, а на деле добиваются, чтобы все офицеры и мичманы, все коммунисты были воспитателями.

Политзанятиями, которые должны проводить командиры с подчиненными, дело не ограничивается. Вот темы некоторых офицерских семинаров: «О методах убеждения в воспитательной работе с личным составом», «Поощрения и дисциплинарные взыскания», «Личный пример как метод воспитания воинов». Тема теоретической конференции: «Морально-политическая и психологическая подготовка личного состава».

Редкое партсобрание обходится без обсуждения какой-либо грани воспитательной работы. Недавно объявили выговор коммунисту — строевому офицеру — именно за недостатки в воспитании подчиненных. Секретарь парткома В. М. Нестерович выступал, как всегда, неторопливо, негромко, но чувствовались в его интонации особая взвешенность и вескость.

Высокий, сутуловатый, он показался мне сперва самым штатским среди офицеров. Может, из-за очков. Но начинал как строевой командир — закончил училище имени Фрунзе. На политработу перешел потому, что «потянуло». А потянуло, наверное, не случайно. Есть в нем большой интерес к людям. «Лучший друг, лучший наставник», — отозвался о секретаре парткома комсорг.

Партсобрания бывают острые. Последний раз, например, говорили, как учатся офицеры, что читают. Кое-кому здорово досталось. Сам секретарь парткома взял в поход целую библиотеку. Времени свободного, конечно, мало — для чтения остается фактически только ночь, но он старается и ее использовать.

«Политработник, который не учится, перестает быть политработником» — это не раз доводилось слышать на корабле.

Экипаж крейсера — большой коллектив. Когда люди строятся плечом к плечу, подтянутые, собранные, почти физически ощущаешь монолитность этой массы. Но монолит состоит из личностей.

Речь об индивидуальной работе. Какая она в специфических условиях воинской части, где многое вроде бы сглажено, уравнено, регламентировано требованиями устава? Конечно, устав есть устав. Однако все нюансы возможных отношений заранее не предусмотришь. Да и люди очень разные, хоть форма делает их похожими…

Можно отметить удивительное знание людей, с которого, собственно, все начинается. Понятно, скажем, если речь идет о замполите боевой части — здесь и народу меньше, и все ежедневно на виду. А заместитель командира корабля? Или секретарь парткома? У них же людей сотни! Но стоило мне назвать кого-нибудь из экипажа, и следовала такая подробная характеристика, будто это единственный матрос, окруженный почему-то особым вниманием.

Лучше узнать каждого помогает переписка с родителями матросов, которую ведут политработники. Спрашивают о склонностях, слабостях, интересах ребят. Новый человек на корабле пока себя проявит, а тут — родительские советы. Очень кстати.

Ну, а дальше уже следует творчество воспитателя, которое трудно зафиксировать. Не потому ли в беглом изображении выглядит это зачастую довольно примитивно? Примерно так: был плохой матрос, а побеседовал с ним политработник «по душам» — стал хорошим. Нет, здесь не раз и не два иногда надо побеседовать. И подумать, с кем поселить парня в кубрике, какое дать комсомольское поручение. Посоветоваться с командиром, мичманом, высказать им свой совет… Педагогика!

Обычно люди меняются незаметно. День за днем, постепенно происходят те сдвиги в характере и сознании, которые потом заставляют сказать: смотрите, совсем другой человек. Мне приводили много таких примеров.

Грубый — это фамилия. Их два брата на корабле. Призвали вместе, попали в одну часть, в команду радиометристов. Но служба пошла у них сразу по-разному. На лицо-то они — как две капли, а вот характеры, взгляды на жизнь… Младший — серьезный, старательный. Со старшим было иначе. «Трудный», — говорили про него.

А недавно оба получили поощрение за хорошую службу — отпуск для поездки на родину. И про старшего я уже слышал: «Другой человек!»

Что за этим? Как, под действием чего произошла такая перемена? Тут, конечно, многое сказалось. Хотя бы и обстановка, требования дисциплины. Однако, пытаясь поглубже разобраться, говоря об этом с разными людьми, я встречался с одним и тем же именем: Сучков.

Мичман Сучков. Старшина команды радиометристов. Я видел, как четко (хочется даже сказать — виртуозно) работал он за планшетом надводной обстановки на боевом информационном посту крейсера. Одно это не может не повлиять на тех ребят, которые трудятся с ним рядом. Но это, конечно, еще не все. Коммунист, делегат XXIV партийного съезда, секретарь парторганизации боевой части, он по праву считает себя политработником, воспитателем. Сколько таких, как Грубый, прошло через его школу за четверть века службы на флоте!

При мне во время похода принимали в партию матроса Ивана Вершинина. Электросварщик из Великого Устюга отлично справился с флотским правилом: «Первый год службы — второй класс, второй год — первый класс». Успешно выдержал кандидатский стаж, окончил партшколу, хорошо проявил себя как секретарь комсомольской организации радиотехнической службы. Обо всем этом говорили на собрании, отмечая, что «работа с людьми у него получается».

Среди давших рекомендации — Анатолий Иванович Сучков. Он попросил слова для вопроса, но вопрос его оказался понятным лишь им двоим:

— А как насчет того разговора?

— Кажется, решил окончательно.

Только потом мне стало ясно, что имелось в виду. Поздно вечером, когда над крейсером зажглись крупные южные звезды и уже заступила ночная вахта, мы стояли с замполитом корабля на ходовом мостике. Подошел Сучков:

— Товарищ капитан второго ранга, разрешите обратиться… Хорошая новость: Вершинин остается на флоте. Пойдет в училище.

Была понятна радость, звучавшая в его словах. Остается тот, кого он внимательно наставлял все эти годы, за кого поручился перед партией. Воспитатель будущих матросов вырос рядом. Хорошая новость!

Да, люди меняются, внутренне растут…

Корабль вернется из похода на базу, и можно будет точно доложить, сколько пройдено миль и какие учения проведены. Только нет таких цифр, чтобы выразить перемены, происшедшие в людях. А ведь они сойдут на берег в чем-то иные. Лучше, сознательнее, сильнее.

В. КОЖЕМЯКО
«Правда», 3, 9, 10 июня 1974 года.

«Славный», сын «Славного»

Из Балтийского флотского экипажа по сожженному городу на эскадренный миноносец «Славный» нас вел лейтенант. На ходу он бросал короткие фразы:

— Запомните, «Славный» — не просто название. Корабль в боях доказал свое право на это имя.

Мы шли по гавани, разбитой снарядами, с причалами, вдоль которых торчали мачты затопленных кораблей фашистского вспомогательного флота. С палубы эсминца глядели на пополнение моряки, прошедшие войну. Лейтенант остановил нас перед трапом, скомандовал:

— Ботинки обтереть! Ремни, бескозырки поправить!

…Странная вещь — человеческая память. В каких запасниках держала она все это, сколько лет и так щедро возвращает мне сейчас, в семидесятые, когда я снова в той же гавани, на том же причале?

Большой противолодочный корабль «Славный» пришвартован под высокими деревьями. Ветви касаются надстроек. Стараюсь преодолеть волнение. «Ну что ты! — одергиваю себя. — Это же не тот „Славный“. Того давно нет, даже следа не осталось…»

Не осталось? А орудие, которое мы с начальником политотдела только что осматривали у матросского клуба? Надпись свидетельствует: «Из этого орудия моряки эсминца „Славный“ громили фашистов в период Великой Отечественной войны. В настоящее время боевые традиции эсминца „Славный“ продолжают крепить моряки большого противолодочного корабля „Славный“».

Наше носовое главного калибра я узнал сразу. Ведь сколько раз видел его раньше то светло-серым в тихие дни стоянок, то потемневшим от стрельбы! И вот теперь оно на вечной палубе как памятник славного прошлого флота.

Каково же его настоящее? С этой немного ревнивой мыслью я ступил, наконец, на палубу БПК «Славный».

Сыновья в наши дни повсеместно крупнее отцов. Иной раз, хотя к такому и привыкнуть пора, невольно удивишься, когда услышишь, как огромный парень обратится густым басом к невеликого роста мужчине: «Папа…»

На новом «Славном» всюду просторнее, чем было на нашем эсминце, несмотря на обилие современнейшей техники и вооружения. Просторнее офицерские каюты и матросские кубрики с кондиционированным воздухом, огромными кажутся машинные отделения с мощными газотурбинными двигателями, одного из них вполне бы хватило, чтобы заменить всю энергетику прежнего «Славного». И он удивительно молод, этот могучий корабль, как молоды все, кто на нем служит. Молод командир корабля, капитан 3-го ранга Леонид Рассукованый. Молод его замполит, молоды командиры боевых частей…

Стояла жара, и моряки, за исключением тех, кто нес вахту, по приказу с мостика, ходили и работали обнаженными по пояс. Честное слово, глядя на их мускулистые торсы, можно было подумать, что это не рядовые флотские спортсмены — на кораблях спортом занимаются все, — а члены сборной команды высокого класса. Они интеллигентны и профессиональны, эти матросы и офицеры. Интеллигентность проявляется даже во внешнем облике и поведении, в живейшем интересе к современным достижениям науки и культуры, искусства, а профессиональность — в отличном знании своих специальностей.

Вечером в кают-компании мы долго говорили о последнем океанском походе «Славного», из которого он вернулся недавно. В синеватом свете балтийской ночи рядом с кораблями колыхались под тихим ветром ветви деревьев.

— Изменилась гавань? — спросил замполит корабля капитан 3-го ранга Анатолий Титко. — Посмотрите, какие деревья: фруктовые, декоративные — настоящий парк…

Я соглашался, улыбался, а сам вспоминал, как мы эти деревья сажали. Сначала саперы обшарили всю территорию гавани миноискателями, время от времени извлекая из грунта коробки мин. Потом с ожесточением ковыряли лунки, разравнивали воронки. Саженцы привезли на двух потрепанных за войну пятитонках. А теперь вот парк. И матросский клуб в нем, и матросское кафе, и плавательный бассейн… Радовало, что парк ухожен, дорожки подметены, вокруг зданий и возле кораблей яркие цветы. Ребята наши были бы довольны, если бы узнали про это.

А тогда, вскоре после того, как над каменными плитками причалов закачались под влажным ветром Балтики крохотные деревца будущего парка, эскадра ушла в море. Балтика штормила. Во второй машине, где наше отделение несло вахту, было жарко и пахло смазкой. Механизмы, порядком изношенные за войну, работали на пределе, трубопроводы парили, и валы, вращавшие винты, гудели на максимальных оборотах. Мичман Леонтьев все чаще спускался к нам и поглядывал на флянцы главного паропровода. Под гудение валов я следил за манометрами на масляном насосе, как вдруг мгновенно все заволокло горячим паром. Он заткнул уши и сдавил легкие. Согласно инструкции, я начал перекрывать клапаны, подводящие пар к механизмам. Кое-что успел сделать…

Очнулся на палубе. Солнце светило сквозь рваные, быстро бегущие тучи, корабль тихо качало. Мичман Леонтьев склонился над кем-то из ребят нашей вахты, кажется, над Сережей Даньшиным. Тот, стиснув зубы, стонал. Оглядевшись, увидел всех, кроме Леши Гончарова. Он нес вахту у маневрового клапана, и, когда случилось несчастье, не бросился к люку, возле которого стоял, как вообще никто туда не бросился, а спокойно, словно на учении, начал перекрывать пар. Он спас всех, но в базу «Славный» возвращался с приспущенным флагом…

Своими силами тогда, в 1947 году, мы сумели провести ответственный ремонт в кратчайшие сроки и к празднованию 30-летия Советской власти были удостоены чести идти на парад в город Ленина. Наш корабль — отличник флота — стоял у Дворцового моста на Неве, и бескозырки с надписью «Славный» мелькали на проспектах и набережных бессмертного города.

…Боевая учеба большого противолодочного корабля «Славный» проходила за тысячи миль от родных берегов. Тропическая жара, монотонно чередующиеся вахты, незнакомый цвет чужих морей, боевая готовность, выполнение учебных задач, требующее полной отдачи сил, — и все это день за днем и месяц за месяцем. Лишь ненадолго зашли в марокканский порт Сафи. А потом снова море и опять на месяцы. Но трудности закалили волю и характер моряков, сделали их увереннее, сильнее.

На большом противолодочном управление машинами полностью автоматизировано. Все приборы вынесены в отдельный пост. Нет ныне утомительных вахт у маневрового клапана, у насосов и эжекторов. Но каждый час производится наружный осмотр двигателей. На несколько минут из поста управления спускается вахтенный, опытным взглядом осматривает различные узлы, чутко прислушивается к привычному гулу.

Море хранит лишь умелых и храбрых. К растерявшимся оно беспощадно. И потому в любую минуту моряки должны быть готовы к суровой схватке с неожиданностью. В непрерывных тренировках и учебе рождается такая готовность. Об одном учении, явственно напоминавшем мне «Славный» наших времен, я хочу рассказать.

Учебную задачу моряки второй машины большого противолодочного получили от командования, как всегда, неожиданно, когда океан особенно настойчиво показывал свой нелегкий характер. Инженеры корабля установили, что решение задачи требует «ремонта двигателя» в заводских условиях. Но до завода — тысячи миль пути. После точного учета возможностей было принято решение: «ремонт» можно и нужно провести в море.

Двигатель немедленно остановили и запустили резервный. Все происходило, как если бы речь шла не об условной задаче, а всерьез. Несколько дней машинисты-газотурбинисты, отстояв вахту, спускались к «больному» двигателю и отдавали ему время своего отдыха.

В корабельной мастерской на универсальном станке вытачивали детали, требующие микронной точности. Производили десятки работ, на ходу внедряя рационализаторские предложения. Наконец, после тщательной проверки двигателя, комиссия решила, что задача выполнена.

Корабль существует для боя, и естественно, что все его службы подчинены созданию максимально удобных условий для залпа. Раньше — орудийного и торпедного. Сейчас на вооружении корабля — сложный комплекс ракетного, артиллерийского и торпедного оружия. На «Славном» командиром этой боевой части капитан-лейтенант Юрий Бурштейн. Он высок, темноволос и не по должности застенчив. Когда говорит, поглаживает усы, которые отрастил, наверное, для того, чтобы выглядеть постарше. Мы в посту управления ракетным комплексом. Приборов и датчиков великое множество, но расположены они компактно, и командир может охватить их единым взглядом.

Непрерывно усложняются условия ракетной стрельбы. Если раньше они производились по целям, идущим на средних и больших высотах, то сейчас нужно уметь стрелять и по низколетящим, с огромной скоростью, почти прижимаясь к поверхности моря. На «Славном» это делают отлично. Недавно экипажу корабля пришлось еще раз подтверждать свое мастерство.

Как всегда во время боевой готовности, капитан-лейтенант находился на посту распределения целей. Здесь же мичман Виктор Носов, старшина команды управления. Операторы доложили, что на корабль идет скоростная низколетящая цель.

Командир выдал указания комплексу. Операторы сопровождали цель с нулевыми ошибками, то есть без них. Капитан-лейтенант, выждав нужное мгновение, произнес:

— Пуск!

Потом он посмотрел на Носова, на техника Татищева, на операторов — главного старшину Кашко, матросов Карегина и Браташенко — и взглядом поздравил их.

…Грустно было расставаться с городом-портом моей военной молодости. Машина уходила по шоссе, петляющему меж вековых лип, а я все оглядывался назад, к морю, туда, где за полем вставали мачты и надстройки кораблей цвета Балтийского моря в штилевую погоду.

В. ГНЕУШЕВ
«Правда», 6 сентября 1973 года.

ЧАСОВЫЕ РОДИНЫ

На рубежах державы

Военно-техническая революция, которая произошла в Советских Вооруженных Силах, распространилась и на пограничные войска.

Для охраны границы сейчас требуются самые разнообразные средства. И они у нас есть: быстроходные корабли и катера, самолеты и вертолеты, вездеходы и аэросани, радиолокационные станции и прожекторные установки, современные средства связи и наблюдения, многое другое. Техника помогает пограничникам, но она не может заменить идейной закалки, воинского мастерства, умения ориентироваться в обстановке, искусства маскировки и наблюдения, физической выносливости. Постоянное совершенствование для воинов, которые служат на границе, — закон.

Сама пограничная служба способствует идейному и физическому мужанию юношей, закаляет их характеры. Широко известно в стране имя Юрия Бабанского, например. А на границу он пришел обычным рабочим пареньком. Занятия, тренировки, каждодневные выходы в наряды, тревоги сформировали его как бойца.

Пограничники гордятся своей службой, дорожат честью носить зеленую фуражку. Отслужив, уходят в запас, а граница остается в сердце каждого до конца жизни.

Генерал-полковник В. МАТРОСОВ, начальник пограничных войск СССР.
«Правда», 28 мая 1974 года.

За братом — брат

Белыми пушинками кружат внизу птицы над скалами. Потом тянется рыжая тундра. Вот показался срез берега и потянулось море с белыми чешуйками волн…

Летим на остров, где солнце на долгие месяцы проваливается в даль горизонта, а туман словно бы навечно прибит к скалам. Там — застава. Там пограничники несут свою неусыпную службу. Этим подразделением командует Иван Корякин. Гарнизон из нескольких домиков приютился на небольшой площадке, выбитой в скалистом берегу. Отсюда по трудным дозорным тропам уходят воины в пограничные наряды. Кроме них, на острове никого нет. Поэтому все приходится делать самим: и хлеб выпекать, и белье стирать, и кинофильмы «крутить», и сапоги ремонтировать.

«Не трудно это?» — спросил я как-то, побывав на острове. Корякин доверительно ответил: «Трудно, конечно, особенно когда почты долго нет. Случается, ни самолеты к нам пробиться не могут, ни корабли…»

Застава отличная. За высокие показатели в службе и воинском обучении ее начальник награжден орденом Красной Звезды.

…Вертолет резко пошел на снижение. Полет подходит к концу. Внизу вижу посадочную площадку. Нас встречают два пограничника. Один совершенно незнакомый, крепыш, представляется:

— Лейтенант Корякин.

— Как? — невольно вырывается у меня. — Вы однофамилец?

— Никак нет, я — его брат. Иван в академию уехал, а я на его место…

Закрываю блокнот с этой записью и задумываюсь. У нас, на дальневосточной границе, вот уже десятилетия живет замечательная традиция. На смену отцу охранять рубежи Родины приходит сын, на смену старшему брату — младший. Идут туда, где всегда трудно, где требуется напряжение всех сил, нужны мужество и выдержка. Родилась эта традиция в неспокойную на Дальнем Востоке предвоенную пору. В 1935 году от вражеской пули пал на границе мужественный воин — Валентин Котельников. И скоро на заставу, где служил герой, приехал его брат Петр. Так началось патриотическое движение «Брат на смену брату».

Недавно в адрес командования войск Краснознаменного Тихоокеанского пограничного округа поступила докладная записка от сержанта Виктора Вакалова. Командир отделения писал: «Когда я прибыл на границу, то услышал о замечательной традиции, начало которой положили герои братья Котельниковы. Прошли годы, но эта традиция жива. В летописи отряда — имена многих пограничников, которые на боевом посту заменили своих старших братьев. У меня тоже есть брат — Николай. Он недавно призвался в пограничные войска. Прошу перевести его в подразделение, где служу я».

Командование удовлетворило эту просьбу.

Есть в Приморье застава имени Героя Советского Союза Алексея Махалина. Подвигу, который он совершил, уже больше тридцати лет. Но каждый год из далекой Пензенской области приезжают сюда, на границу, парни. Приезжают, чтобы нести службу на тех же дозорных тропах, где нес службу их земляк.

Молодому офицеру Владимиру Заслонову всего двадцать три года, а он уже начальник отличной заставы, коммунист. В своем письме отцу — ветерану пограничных войск Владимир пишет: «Спрашиваешь, не сожалею ли я, что пошел твоей дорогой? Ты же знаешь, что во всем и всегда я хотел быть похожим на тебя. У меня все хорошо, не беспокойся. Надеваю, как ты просил, шерстяные носки и перчатки…»

Служба на той заставе тяжелая. Зима швыряла шквалы снега, оседала на скалах туманом. Лето обрушивалось на пограничников ливневыми дождями, тайфунами. Владимир Заслонов уставал — дозорные тропы, серпантином пролегшие по склонам сопок, выматывали каждого. Но ночью, днем и опять ночью он уходил в наряды, чтобы никто чужой не посмел ступить на этот клочок советской земли. И разве будешь говорить о трудностях отцу, который прошел все это и никогда не опускал головы?

Как-то на берегу пограничной реки мы встретились с политработником Александром Константиновым. Стояла глубокая осень. На сопках полыхали клены, золотились березы. В сини неба стаи перелетных птиц.

— Люблю пограничную осень, — произнес офицер. Он остановился и посмотрел на гладь реки, на широкую нить горизонта, на пестреющую красками тайгу.

— Это у меня от деда. И от отца. Они тоже пограничниками были.

Идут по трудным дорогам отцов их сыновья. Идут по следам своих старших братьев младшие, по следам земляков — земляки…

Майор О. ПЕТРОВ
«Правда», 17 ноября 1971 года.

«Мальчишки с границы…»

Погоны мы надели в 43-м в Суворовском училище. Наш класс в шутку назвали «пограничным» — так получилось, что все мы приехали с пограничных застав. Те «мальчишки с границы» давно стали воинами…

В группе нас было двадцать пять. Перезнакомились мы еще в поезде. Знакомство, помню, начиналось с вопроса: «Ты с какого участка границы?» В ответ слышалось: «Туркменский, Грузинский…» Отвечали и так: «С Дальнего Востока», «Из-под Термеза», «С Памира»… Спрашивали про отцов. И на это отвечали по-разному: «Воюет в Карелии», «Погиб под Смоленском», «После Курской дуги писем не получали…»

На вокзале встречал нас высокий старшина-сверхсрочник.

— По команде «Равняйсь!», — рокотал его бас, — повернуть голову направо. А теперь слушайте перекличку!

— Агамян.

— Я! — звонко ответил наш правофланговый, заводила и весельчак Томас Агамян.

— Ашахманов.

Виктор Ашахманов прибыл из-под Термеза. Был он высоким, молчаливым, ребячьих забав сторонился. Мы знали: отец его командовал полком под Сталинградом, а потом письма от него перестали приходить. Но Виктор ждал их и дождался.

— Никитенко, Куликов, Иванов, Цыганков…

И наконец:

— Цхададзе.

— Я, — ответил замыкающий шеренгу Миша.

— Выходит, — улыбнулся старшина, — полный интернационал. Здорово! А моя фамилия Падафа. С Украины я…

Про интернационал нам понравилось.

Не это ли нас сдружило? Да так, что из Суворовского шеренга наша в полном составе «шагнула» в Московское пограничное.

…Был другой памятный день — августовский. На плацу, как десять лет назад на вокзале, но теперь уже не мальчишками с границы, а лейтенантами-пограничниками мы вновь стояли в одной шеренге. Последний раз вместе — мы возвращались на границу.

Прошли долгие годы. Как сложилась жизнь у «мальчишек с границы»?

Доходили слухи: Том Агамян стал полковником. Где-то на юге заменил отца в должности начальника отряда подполковник В. Ашахманов. Просматривая наградные листы, наткнулся на фамилию Володи Иванова… Конечно, порадовался. А как другие? Петр Никитенко, Жора Цыганков, Юрий Куликов… О них не было известно. Граница-то велика.

Разворачиваю однажды «Правду», читаю: «…Советские пограничники, которыми руководил подполковник Петр Иосифович Никитенко, разгромили провокаторов и заставили их убраться с нашей территории».

Да, это был тот самый Никитенко — из нашей суворовской шеренги, грудь которого я видел каждый раз по команде «Равняйсь!». На мое письмо Петр откликнулся быстро, о себе рассказал: служил долго на севере заместителем начальника заставы, начальником, комендантом участка, затем на восточной границе — начальником штаба и, наконец, начальником отряда. За охрану государственной границы награжден орденом Красного Знамени.

А вскоре, тоже из газеты, стало известно о судьбе нашего золотого медалиста Юрия Куликова. В заметке сообщалось об одном случае в медицинской практике. Во время операции у солдата Виктора Бердюгина исчез пульс, прекратилось дыхание, остановилось сердце. Наступила клиническая смерть. Но врачи не сдались: через 1,5 часа его удалось оживить. Жизнь Виктору Бердюгину спас подполковник медицинской службы Ю. С. Куликов — бывший суворовец, офицер-пограничник.

Оказалось, послужив в погранучилище курсовым офицером, Юрий поступил в Военно-медицинскую академию имени С. М. Кирова. Работал начальником лазарета отряда, хирургом-анестезиологом окружного госпиталя. Куликов сделал более тысячи сложных операций, спас жизнь многим людям. Защитил кандидатскую диссертацию. Сейчас Юрий Сергеевич — начальник одного из отделений Центрального госпиталя МВД СССР.

Тогда, после встречи с Юрием, и возникла мысль разыскать остальных однокашников. Писали, узнавали и, наконец, по установленным адресам разослали анкеты. Был в анкете и вопрос о самом ярком событии в жизни.

«Мальчишки с границы» откликнулись.

Полковник Г. Цыганков, начальник погранотряда: «…В жизни каждого пограничника ярких событий, по-моему, хоть отбавляй. Мне тоже довелось послужить и в горных пустынях Средней Азии, и на Тянь-Шане по соседству с ледниками, и на востоке. Задержания, погони, поединки, тревоги — все было, это ведь будни границы. А запомнилась первая встреча с границей на Тянь-Шане.

Там днем небо фиолетовое, а ночью — звезды, как арбузы, крупные. Ощущение, будто попал ты на далекую планету. В кабинете начальника заставы — эдельвейсы в пулеметной гильзе. Знаете, „цветок мужества“, как его называют альпинисты. „Ну, попал…“, — думаю. Но оказалось, и эдельвейсы тут не растут — не выдерживаютклимата и высоты. А те, на столе, жена начальнику с „низов“ прислала ко дню рождения.

Вот так: эдельвейсы не выдерживают, а ребята служат!»

Подполковник В. Иванов: «…Так как служба на границе продолжается, то самый яркий эпизод, надеюсь, еще впереди. Востоку отдал более двух десятков лет. И горечь неудач и радость — все было. Счастлив доложить: где бы ни служил, долг перед Родиной выполнял на совесть».

Полковник Т. Агамян: «…Случилось так, что пришлось расстаться с границей. Ныне — начальник штаба соединения. Но граница — в сердце…»

Оставался Миша Цхададзе. Долго от него не было известий, но отыскался и он. Вот как это произошло.

У закавказских пограничников пригласили меня на вечер: воины 21 национальности, которые служили в той части, рассказывали о своих родных местах, традициях, обычаях народа. Вечер удался, но когда мы возвращались домой, политработник Владимир Дремин сказал:

— Жаль, не было Михаила Георгиевича Цхададзе. Он бы про «суворовский интернационал» рассказал:

— Миша Цхададзе?!

…Утром мы отправились в горы, на одну из лучших в отряде застав, которую возглавляет офицер Цхададзе. Застава в скалах, будто ласточкино гнездо. Вечные снега, ледники… Тут мы и встретились.

— В 54-м уволился в запас… А как жить без границы? Другие могут, я не могу. В 65-м, наконец, вернулся на заставу… И это было самое яркое событие в моей жизни.

Недавно Мишу наградили орденом Красной Звезды.

Так опять встал в строй левофланговый нашего интернационального взвода. Шеренга получилась.

Майор Н. ДАДАБАЕВ
«Правда», 28 мая 1974 года.

Зеленое поле

Будни морских пограничников
Непривычная в первую минуту для глаза зеленая окантовка на морских погонах — морские пограничники. Все остальное — обычное флотское — тельняшки, рабочие робы, надвинутые на загорелые лбы, полинявшие от солнца и морской соли береты, желтые надувные спасательные жилеты. Команда выстроена на палубе корабля при подъеме флага.

А флаг — с красной звездой, серпом и молотом и большим зеленым полем — пограничным!

То же море, те же погожие и непогожие морские дни и ночи, та же морская служба с поправкой на пограничные особенности — длительные дежурства в зонах наблюдения, стремительные рейды катеров-перехватчиков.

В другие более конкретные подробности и особенности морской пограничной службы входить не приходится.

Да они, при общей схожести, в то же время отличны друг от друга на разных морских театрах: на Дальнем Востоке — одни, а на Черном море — другие. Хотя с людьми порой встречаешься теми же самыми: вчера служили там, сегодня — здесь, с границы — на границу.

У морской пограничной части, в которой мы находимся, почти полувековая история. Давно, в 1923 году, когда Республика Советов была еще очень бедна, три старых катера, построенных чуть ли не в начале века, — это было все, чем располагали пограничники на море. Потом в схватках с контрабандистами и диверсантами они забрали еще несколько катеров и моторных шхун и, подняв на трофейных кораблях свой флаг, плавали, охраняя нашу морскую границу.

Лишь через несколько лет, когда заработала поднятая из разрухи отечественная судостроительная промышленность, получили пограничники первые новые боевые корабли, которые за сорок лет много раз заменялись на все новые и новые, более мощные, современные.

О том, с чего начинали, можно прочесть на стендах, повествующих об истории части. В годы Великой Отечественной эта история была частью истории Черноморского флота — боевые корабли пограничников вошли в его состав и сражались с врагом под Новороссийском, Керчью, Севастополем.

Несколько дней назад я стоял, обнажив голову, в Новороссийске, у Вечного огня, возле которого похоронен Герой Советского Союза капитан 3-го ранга Н. И. Сипягин.

Сипягин — один из участников дерзкой высадки моряков под Новороссийском. Но им гордится и морская пограничная часть. В ней он служил, из нее перешел под флотскую команду. И рядом со стелой, украшенной скульптурным изображением «Золотой Звезды», стоят четыре бюста моряков-пограничников, получивших звание Героя Советского Союза, — Н. И. Сипягин, И. В. Леднев, Г. А. Куропятников, И. К. Голубец.

Слава неделима — где бы, кто бы, в каких бы частях ни служил, отдавая жизнь за Родину. Его слава — это в конечном счете слава Родины. И законная гордость своими питомцами, на которой воспитываются все новые поколения людей, проходящие школу морской пограничной службы, — составная частица этой неделимой славы.

Я стою на берегу, смотрю вдаль на уходящий в море быстроходный пограничный корабль, и почему-то вспоминается песня двадцатых годов:

И от тайги до британских морей,
Красная Армия всех сильней…
Много нелегкого было пережито с тех пор, но эта песня, которую с гордостью и волнением мы пели тогда молодыми голосами, не обманула нас, и среди новых испытаний была подтверждена делами. Трудными и великими делами.

Стою и думаю об этом. А пограничный корабль уходит все дальше и дальше к багровому закатному горизонту…

Закаты на границах бывают разные: и спокойные и тревожные. Так было, так будет. Важно, чтоб мы оставались верными Родине — в любых условиях, при всякой погоде, всегда…

Константин СИМОНОВ
«Правда», 28 мая 1971 года.

Когда море штормит

День кончался, когда в пограничной авиачасти раздалась команда:

— Дежурный экипаж — к начальнику штаба!

Вылет по тревоге? Вряд ли. Погодка-то какая! Штормовое предупреждение передали еще в обед, когда солнце лилось с ясного неба. А сейчас, к вечеру, свирепый ветер гнал со взморья черные горы облаков, громыхал по железу и черепице городских крыш.

Летчик В. Частоступов, штурман В. Костюшин и бортмеханик А. Науменко вошли в кабинет начальника штаба, когда тот, отвечая на заливистый перезвон телефона, сказал в трубку:

— Майор Иванов слушает…

— В готовности ли дежурный вертолет? — раздался в телефоне голос начальника войск округа. — Сможет ли экипаж вылететь за раненым?

— Послать вертолет в море не могу: погода нелетная, — ответил начштаба.

— Мне это известно. Потому и спрашиваю о малейшей возможности. Где командир дежурного экипажа?

Разговор с генералом продолжил капитан Частоступов. Штурман старался помочь ему то тихо подсказанным словом, то мимикой. Бортмеханик про себя прикинул, что надо сделать, если придется вылетать немедленно.

А случилось вот что. Все усиливаясь, ветер раскачал море. Девятибалльный шторм! Получив предупреждение, суда поспешили укрыться в портах. В бушующем море только и остался один сторожевик. Выполнив задание, он подошел к острову. Здесь-то при швартовке на волне трапом сдавило ногу командиру корабля: раздробленный открытый перелом. Первую помощь оказала жена офицера — фельдшер островного гарнизона. Но у моряка вскоре начался жар, надвинулась угроза гангрены.

Разговор был короток. Летчик понял: генерал, считая долгом спасти пограничника, пострадавшего при выполнении задания, полагал невозможным необоснованно рисковать жизнью еще трех человек. Почувствовал летчик и то, что начальник войск округа по-товарищески заботится об одном из многих своих подчиненных. Но все в конце концов решали мужество и мастерство экипажа.

Помолчав, генерал спросил:

— Вы понимаете, что это не приказ?

— Да!

— Сможете ли выполнить задание? Взвесьте все как следует…

Довольно долго Частоступов молчал. Затем сказал с достоинством:

— Постараемся выполнить.

— А каково мнение штурмана?

— Да вот говорит: не каждому такое поручат. А кто не верит в свои силы, тому и летать не надо…

— А бортмеханик?

— Сержант Науменко докладывает, что вертолет в полной готовности.

— Тогда удачи вам!

…Страшным показалось серо-черное море, когда берег остался позади. Оно кипело, высоко взбрасывая волны и закручивая белые гребни. Вертолет двигался между зыбкими горами воды и низко провисшими громадами туч.

Валерий Частоступов пилотировал машину по приборам. С трудом удерживал ее ручкой и педалями — ветром сбивало с курса, кренило, а болтанка под низкой кучевой облачностью швыряла то вверх, к космам дождя, то в море. Как взлетели, Анатолий Науменко тотчас же изготовил спасательные средства — и на случай вынужденной посадки, и для того, чтобы в режиме висения поднять раненого на борт, если приземлиться на острове будет нельзя. А затем сержант приступил к прямым обязанностям бортмеханика — к контролю работы винтомоторной группы. Виктор Костюшин — штурман бывалый; охраняя границу, он налетал несколько тысяч часов. Прокладывал курс над Черным морем и Балтийским, над океанами — Тихим и Ледовитым. Сейчас офицер глазам не поверил, если бы не приборы — напор ураганного ветра уменьшал скорость полета вдвое, а снос в сторону достиг чуть ли не 30 градусов. Костюшин вел машину по радиокомпасу, запрашивал пеленги у локатора на острове.

С волнением следили там, как на голубоватом экране, в хаосе засветок, в отблесках биения штормящего моря, медленно, но упрямо приближается импульс вертолета. Наконец, видимость чуточку улучшилась — показался гористый, покрытый лесом остров. Яростно били водяные валы в скалистый берег.

Частоступов поднял вертолет повыше, повел его так, чтобы зайти на посадку строго против ветра. И вот самый ответственный момент — осторожно, с наименьшей вертикальной скоростью летчик повел вертолет к земле. Напрягаясь всем телом, Частоступов едва справлялся с мощными ударами ветра, валившими вертолет. Упруго гася раскачку и крены, приземлился. Сразу убрал обороты несущего винта. С помощью бортмеханика пограничники бережно внесли в кабину раненого. Кто-то успел крикнуть:

— Летчики, спасибо!

Частоступов дал газ — лопасти над головой завертелись. Пограничный вертолет поднялся в надвигающуюся на море ночь.

…Если однополчане хотят сделать приятное командиру звена капитану Частоступову, то спрашивают: который теперь час? Новенькие наручные часы идут с отменной точностью. А на их крышке выгравировано: «Товарищу Частоступову Валерию Михайловичу от командования пограничного округа». Так же отмечены за тот полет майор В. Костюшин и сержант А. Науменко. Они поступали по священным законам войскового товарищества!

М. КОТЛЯРСКИЙ
«Правда», 8 августа 1972 года.

О чем пел баян…

Репортаж с границы
Уж очень нахально, самоуверенно переходил границу этот нарушитель. Даже не прятался. Ефрейтор Александр Храбрых опустил бинокль, переглянулся с напарником, сказал одними губами: «Психическая атака, что ли?»

Нарушитель шел прямо на замаскировавшихся пограничников. Рука за пазухой ватника. «Пистолет, — прикинул в уме Александр. — А может, граната?»

Шепотом напарнику: «Целься в правую руку. Без команды не стрелять!»

— Стой! — властно скомандовал Александр.

Метнулась правая рука нарушителя из-под ватника и… высоко над головой подняла толстую пачку денег.

— Деньги! — крикнул он. — Пропусти! Много денег!

Сначала стало очень тихо. Потом… потом на этом пустынном месте планеты, где царит строгая тишина границы, раздался дружный и веселый хохот. Нарушая инструкцию, смеялись пограничники. И ничего не могли с собой поделать.

…На заставе нарушитель долго смотрит на пачку денег, пожимает плечами. Он не понимает, что произошло. Почему люди отказались от денег? Столько денег! Можно купить машину, яхту, дом…

Они молча сидят напротив друг друга. Молоденький начальник заставы и пожилой, с застывшим на лице недоумением нарушитель. Скрипит перо. Шелестит бумага. Где-то далеко за стенкой слышен приглушенный с картавинкой голос.

В соседней комнате идет «Заочная экскурсия по ленинским местам», и в эту минуту пограничники слушают записанную на грампластинку речь В. И. Ленина «Что такое Советская власть?». Потом у карты Родины будут рассказывать о тех местах, где бывал Ильич. Конечно, вспомнят и Красноярский край и знаменитое Шушенское и обязательно упомянут о Красноярской ГЭС. Ведь на ее строительстве трудится так много друзей.

…Начальник политотдела Забайкальского пограничного округа, с виду человек строгий, далекий от сантиментов, генерал Владимир Павлович Нагибин увлеченно рассказывал мне о том, как в День строителя пограничники отправились по приглашению в Красноярск.

— Вы знаете, мы на вокзале даже растерялись. Не поймем, какой праздник в городе. То ли День строителя, то ли День пограничника. И на вокзале, и на улицах, и в гостинице — всюду плакаты, приветствующие пограничников. А когда начался митинг, смотрим, в толпе то тут, то там стоят пареньки в штатских костюмах, а на головах наши родные зеленые фуражки — память о службе на границе.

Беседовать с Владимиром Павловичем — удовольствие. Всегда приятно слушать человека, горячо любящего свое дело. Даже слово «пограничник» он произносит с какой-то по-особому душевной интонацией. Слушая генерала, думаешь, что для него, по-видимому, выше понятия, чем «пограничник», не существует. Я пошутил на этот счет, но генерал нахмурился, замолчал, разминая сигарету. Потом продолжал:

— Поймите, пограничник — это же государственной ответственности человек! Ведь в наряде двум паренькам, совсем юношам, приходится порой самостоятельно решать важный политический вопрос. Никого рядом нет. Ни с кем не посоветуешься. Ветер да сопки… Решай сам. А от того, как поведут себя пограничники, зависит иногда и содержание правительственных нот и вытекающие последствия…

Мне доводилось беседовать с пограничниками, наблюдать их в солдатском быту, на службе. И всегда обращаешь внимание на какое-то особое сочетание сдержанности и жизнерадостности, задушевности и строгости.

Пограничников любят в народе, ими гордятся. Девчата с одного из оружейных заводов с особой любовью собрали партию автоматов Калашникова, украсили их зеленым пластиком, к прикладам привернули пластинки с автографом конструктора. Эти автоматы послали в разные пограничные округа. В Забайкалье такой автомат получил победитель в соревновании секретарь комсомольской организации заставы имени Якова Перфишина ефрейтор Иван Копылов.

Повседневная жизнь заставы — это взведенный курок. Это недописанное письмо, это, даже на отдыхе, оборванный на полуслове рассказ: «…и тогда я спрашиваю: „Катюша, любишь или нет?“» «А она?» «Подожди, — прислушивается рассказчик. Оба молчат. — Нет, вроде тихо». «Ну, так что она?..»

Чувство локтя, святое товарищество особенно ярко проявляются в пограничном наряде. Представьте себе ночь, кругом молчаливые сопки, унылый редкий кустарник. Разговаривать нельзя, курить — ни-ни; порой и лица товарища не видишь, но идет от сердца к сердцу незримая нить понимания, надежды, доверия. Двое в наряде. Задача, боевая судьба, успех, опасность — на обоих одна.

Подполковник Илья Михайлович Сигалов рассказал мне, как однажды на заставе попробовали провести вечер, посвященный дружбе, товариществу. Но поначалу ребята говорили суховато, даже чуточку по-школьному. Но когда уже собирались расходиться, вдруг один из пограничников громко, с чувством произнес знаменитые гоголевские слова о товариществе. И тогда решили провести литературный вечер, «пригласить на заставу Гоголя».

Началась подготовка. Чтецы разучивали отрывки из его произведений. Любители истории перерыли библиотеку, готовя доклады и сообщения. Потом вдруг спохватились: на заставе нет большого портрета писателя. Поручили одному из пограничников такой портрет нарисовать. Принимать работу собралась почти вся застава. И раскритиковала: «Такой человек не мог написать „Тараса Бульбу“».

Снарядили экспедицию. За десятки километров сквозь пургу, на лыжах добрались до одной из школ и оттуда торжественно доставили на заставу портрет.

Наконец вечер состоялся. Перед притихшими бойцами заблестели воды Днепра, что чуден при тихой погоде. И даже те, кто не бывал на этой реке, почувствовали ее красоту и красоту других наших рек, озер, лесов, степных просторов — красоту и величие всей нашей необъятной страны, покой которой они охраняют здесь, в суровой Даурии.

Вечер закончился. Наряды, получив боекомплект, готовились уйти в ночь. В казарме слышался голос баяна. Провожая наряды, баян пел о Катюше, которая бережет любовь, и о пограничниках, свято берегущих родную землю.

В. ЧАЧИН
«Правда», 28 мая 1973 года.


Вечный огонь.


Твой подвиг бессмертен.



Бойцы вспоминают минувшие дни.



Слава освободителям!


В почетном карауле.


В поход по местам революционной, боевой и трудовой славы.


Боевая пионерская «Зарница».



ДОСААФ — школа миллионов.



В гостях у шефов.


По дороге на учения.


Проводы в Советскую Армию.


Страда солдатская

На крупнейших общевойсковых маневрах «Днепр», проведенных накануне 50-летия Великого Октября, на маневрах «Двина» и «Океан» в юбилейном ленинском году, на многих совместных учениях с армиями стран Варшавского Договора советские воины продемонстрировали умение владеть самым современным оружием, готовность надежно защищать рубежи родной страны, интересы социализма, дело мира и свободы народов.

Здесь публикуются странички из дневника специальных корреспондентов «Правды» Героя Советского Союза полковника С. Борзенко и полковника Н. Денисова, который они вели на полях маневров «Днепр». Всего лишь о двух днях рассказывают эти странички. Но они рисуют типичную картину учебных будней Советской Армии.

И грянул бой
Понедельник, 25 сентября.


Есть в военном лексиконе короткое, как выстрел, определение: «Ч» — время перехода в атаку.

Приближается первое «Ч» сегодняшней операции. Командиры поглядывают на часы. Слоистый туман постепенно рассеивается, и мы с прилегающей к «полю боя» высоты видим пересеченную местность, овраги, зеленые перелески, населенные пункты. Подняв к глазам бинокли, можно различить полевые фортификационные сооружения «западных».

Короткий артиллерийский огневой налет возвещает о начале боя. Над обороной «западных» клубятся облака дыма и пыли. Бьют пушки, гаубицы и минометы разных калибров. С воздуха «западных» штурмуют самолеты. Из ближайшего леса, словно листья, сорванные порывом ветра, с тревожным криком взвиваются птицы. А впереди бушует гроза, и среди серых туч дыма вспыхивают молнии фугасных разрывов. И вдруг на какое-то мгновение наступает тишина. Звуки артиллерийской канонады сменяют частая россыпь пулеметных и автоматных очередей, нарастающий гул моторов бронетранспортеров и танков. Все «поле боя» покрывается устремившимися вперед машинами, цепями атакующей мотопехоты.

Многоголосое русское «ура» перекрывает звуки стрельбы.

Бой разгорается с каждой минутой. Одна за другой оживают огневые точки и батареи «западных». Наращивая силу удара, появляется новая волна наступающих. Это танки и снова мотопехота. В развернутом боевом порядке, ведя огонь с ходу, рвется вперед стальная лавина. По бортовому номеру на башне узнаем танк старшего лейтенанта Лошкарева. Накануне с экипажем этой машины у нас произошла короткая беседа.

Механик-водитель Винников и наводчик орудия Чернов сказали, что они готовы успешно решать поставленную задачу.

— Но ведь она не одна?

— И другую решим… Если потребуется, перейдем Днепр под водой, по дну…

Величественная картина стремительного удара войск! Ничего похожего не приходилось видеть участникам войны ни под Сталинградом, ни на Курской дуге, ни даже в Берлинском сражении. И только сознание, что все эти выстрелы и взрывы, густо покрывшие «поле боя», — лишь искусная имитация, убеждает, что мы на учениях, а не в настоящем сражении.

Однако на учениях решаются и реальные огневые задачи.

Через несколько часов мы оказываемся на полигоне, где по всем правилам военно-инженерного дела оборудована эшелонированная оборона «противника», мощь новейшей техники.

Наступая, «восточные» будут прорывать ее; они должны использовать всю силу своего огня.

Вначале тишина полигона напоминает тишину предгрозья. Кажется, все замерло впереди на песчаных холмах, поросших глушняком и сухими, выгоревшими травами; застыла земля, и воздух неподвижен. Вдруг словно бы удар тысячеголосого грома раскалывает настороженное безмолвие.

Первыми по артиллерийским позициям «противника» ракетами класса «воздух — земля» наносят удар реактивные самолеты.

Из-под стреловидных крыльев срываются огненные ракеты и наверняка разят цели.

Еще не погасло их острое пламя, как заговорили пушки и гаубицы.

Огонь прямой наводкой. Огонь гаубиц через головы выдвигающихся для атаки батальонов. И еще удар — теперь уже бомбовый — с неба.

В узкую амбразуру железобетонного блиндажа врываются тревожные отблески яркого зарева, освещая напряженные лица командиров-артиллеристов.

— Началось! — возбужденно бросает кто-то из офицеров.

И мы видим на мишенном поле густой дым и вспышки крупнокалиберных снарядов.

Массивные стены блиндажа подрагивают, как при землетрясении.

На полных скоростях, ведя пулеметный и автоматный огонь, вперед устремляются бронетранспортеры атакующего полка. Пули и гранаты наступающих солдат поражают различные, неожиданно возникающие мишени. Где-то там, в боевых порядках, охваченные азартом победы, энергично действуют запевалы социалистического соревнования на учениях — гвардейцы роты капитана Саенко, и сам капитан, и секретарь партийной организации лейтенант Буренков, и комсомольский вожак лейтенант Волков, и механик-водитель Нелюбин. Боевая задача решается коллективными усилиями.

А на огневых позициях дальнобойных пушек и гаубиц так же жарко, как и на вспаханном снарядами мишенном поле. Солдаты орудийных расчетов, скинув гимнастерки, трудятся до седьмого пота. Любо-дорого видеть капитана Шикова, который взмахами флажка и голосом, усиленным мегафоном, командует:

— Огонь! Огонь! Огонь!..

В могучий оркестр тяжелой канонады вплетаются новые звуки — свист реактивных снарядов сорокаствольных «катюш». Хвостатыми молниями они прорезают облака черного дыма, и все, что они накрывают на земле, захлебывается в море огня. Горе тому, кто рискнет попасть под такой смерч!

Все новые и новые цели появляются на мишенном поле. Среди холмов возникают силуэты контратакующих танков «противника». И тогда из-за цепких, как колючая проволока, кустов держи-дерева вырываются молнии противотанковых управляемых реактивных снарядов. Они летят совсем низко, прижимаясь к земле…

Мы знаем: стреляет подразделение капитана Коссовича — молодого офицера, подлинного мастера современного военного дела. Под стать командиру и люди его подразделения. Каждый из них виртуоз управления летящими к целям молниями. Восемь снарядов — восемь пораженных танков!

…К исходу дня «западные», ведя арьергардные бои, начинают эвакуацию за Днепр. Перед наступающими встает новая, еще более сложная задача — форсировать Днепр, преодолеть его с ходу.

Броневая волна
Вторник, 26 сентября.


Самым трудным на войне ранее считалось преодоление водных преград. Пожалуй, ни одна армия не имеет такого опыта форсирования водных рубежей, как советские войска. В годы Отечественной войны им приходилось с боями переходить великое множество больших и малых рек. И не только на своей земле, но и в других странах Европы. Через Дунай, Вислу, Одер, Нейсе были в кратчайшие сроки переброшены танковые армии, артиллерийские корпуса, сотни тысяч солдат, миллионы тонн боеприпасов и грузов. Одна из крупнейших операций, украшающая бессмертные страницы истории нашей армии, — битва за Днепр. В сентябре 1943 года более чем двум тысячам солдат и офицеров за массовый подвиг, совершенный на широком фронте реки, было присвоено звание Героя Советского Союза.

Тогда, как и теперь, на Украине стояла сухая осень. Войска стремительно вышли к Днепру. Солдаты рвались на пылающее огнем партизанской борьбы Правобережье. Первые — вплавь, другие — на рыбачьих челнах, третьи — на самодельных плотах… Множество смельчаков под огнем врага перебралось на правый берег до того, как понтонеры навели переправы, построили мосты.

Совсем иная картина сейчас. Еще на марше, когда войска двигались в районы сосредоточения, мы видели в колоннах всевозможные переправочные средства — от гусеничных самоходных паромов до понтонных, видели плавающую броневую технику. Все это дает возможность во много раз ускорить ритм наступления.

Когда разведчики вышли к Днепру, над водой клубился холодный туман, словно дымовой завесой скрывая их от наблюдения «противника». Командир дивизии генерал Михаил Митрофанович Зайцев, по своему обыкновению находившийся в передовых подразделениях, сопоставил данные разведки и избрал для удара участок в самом узком месте реки.

Начался огневой бой. Оба берега Днепра покрылись разрывами снарядов. Уточняя цели, пролетели самолеты-разведчики. Во весь голос заговорила артиллерия. Сотрясая землю, прогремели удары бомбардировщиков. Над рекой повисли цветные дымы, в небе закачались сигнальные ракеты. Первые эшелоны мотострелковых полков вошли в реку. На правом фланге по воде и через песчаный остров ринулись бронетранспортеры батальона офицера Александра Пятницкого; впереди, как и в минувшей войне, шли коммунисты.

Река забурлила, покрылась плывущими бронетранспортерами. Из прибрежных тополей и верб вышел батальон офицера Василия Самоделова, спустился к воде. Бронированные машины с десантниками легко отчалили от песчаного уреза и, оставляя за собой бурлящие следы, рванулись к стремнине. Многих из этих смельчаков уже приходилось встречать на учениях.

Вот плывет машина № 525, ею управляет механик-водитель младший сержант Марат Зискин, а за пулеметом — черноволосый, смуглолицый паренек, младший сержант Лаврентий Лукьянов. Оба из Гомеля. Первый — сын кузнеца, у второго мать работает медсестрой в больнице. Солдат связывает крепкая дружба. В тот день, когда мы впервые увидели этих парней, полевая почта доставила им письма из дому. Лаврентию писала сестра Тамара: «Будь хорошим солдатом, чтобы мама гордилась тобой…». Почти такое же напоминание содержало письмо Марату от четырех братьев его отца, работающих на одном заводе. И, бросившись в волны Днепра, воины выполняли наказ своих близких.

В батальоне Самоделова сотни таких орлов. Майор молод, но уже успел окончить Военную академию имени М. В. Фрунзе. В нем удачно сочетаются лучшие качества советского офицера: глубокие знания, мужество, талант организатора и воспитателя.

Поддерживаемые артиллерией и авиацией, мотострелки на бронетранспортерах захватили прибрежную кромку и, ломая оборону «противника», устремились вперед. А в это время низко, едва не задевая антенны танков, плывущих через реку, над ними прошла первая волна вертолетов с десантом.

На левом берегу Днепра грохочут взрывы — «западные» переходят в контратаку. Но она быстро затухает. Командир дивизии получает донесение: наступающие батальоны соединились с десантом.

А на воде уже закачались понтоны наплавных мостов. Прошло немного времени, и через широкую, полноводную реку потекла другая река — железная: танки, орудия, ракетные установки. Они с ходу вступили в бой на плацдарме…

«Правда», 26, 27 сентября 1967 года.


НАСЛЕДНИКИ


ЭСТАФЕТУ ПРИНИМАЮТ СЫНОВЬЯ

Быть достойными!

В ту грозовую пору, когда бушевала Великая Отечественная война, большинство советских космонавтов — известных и еще неизвестных — были мальчиками, подростками. Было все — и бесхлебье, и гибель родных, и тяготы фашистской оккупации. Мне шел восьмой год, когда гитлеровцы ворвались в родное село Клушино. На моих детских глазах проходили их бесчинства: разгром колхоза, грабежи, угон советских людей в рабство. Эсэсовцы забрали и моих — брата Валентина, сестру Зою. Но они нашли в себе силы бежать из неволи, сражались с врагом на фронте в рядах Советской Армии.

Никто не терял веры в победу нашего народа. Сколько раз мы, мальчишки, были свидетелями воздушных боев, в которых советские летчики сбивали фашистские самолеты! Как чутко прислушивались мы к недалекой артиллерийской канонаде! С каким восхищением и любовью встретили своих освободителей — бойцов Западного фронта, водрузивших наконец над Гжатском красный советский флаг!

Помнят войну и мои товарищи космонавты. У одних — отцы и старшие братья сражались на фронте, у других — в боях с гитлеровцами погибли родные, а иные — как Константин Феоктистов, — будучи еще подростком, сами принимали посильное участие в борьбе с врагом. По-разному встретил каждый из нас радостный День Победы. Для Владимира Комарова, например, этот торжественный праздник стал рубежом самостоятельной жизни; Павел Беляев в этот день окончил школу военных летчиков. А для тех из нас, кто был годами помоложе, 9 мая 1945 года открыло новые горизонты в учебе…

С каждым годом взрослели мы и все более отчетливо понимали значение великой победы, одержанной советским народом над черными силами фашизма.

Около сорока стран посетили советские космонавты после своих полетов. И повсюду нам приходилось видеть проявления величайшей любви и уважения к Советской Армии — армии-освободительнице. Находясь за рубежом, доводилось бывать на кладбищах, где вечным сном покоятся советские воины, отдавшие жизнь за счастье народов многих стран. Их могилы — всегда в цветах.

Без легендарных подвигов Николая Гастелло и Александра Матросова, Тимура Фрунзе и Зои Космодемьянской, воинов-панфиловцев и комсомольцев-молодогвардейцев не мог бы взмыть в космос первый в мире советский искусственный спутник Земли, не был бы возможен первый полет и первый выход человека в космос. Наши космические ракеты, создаваемые талантом советских ученых, трудом рабочих и инженеров, движет не только первоклассное топливо, но и обильно пролитая на полях сражений кровь героев Великой Отечественной войны. Их бессмертные подвиги вдохновляют всех исследователей космоса на новые свершения.

Нам, молодому поколению советских людей — наследникам боевой славы отцов и старших братьев, выпали большие задачи: крепить и упрочивать дело мира, завоеванного дорогой ценой миллионов жизней лучших сынов Родины.

Юрий ГАГАРИН
«Правда», 8 мая 1965 года.

Карпенко с улицы Карпенко

Такое у журналистов случается часто. Разговорились с интересным человеком и не заметили, как прошло время. Посмотрели в окошко, а там глубокая ночь.

— Где же вам теперь поужинать? — забеспокоился наш собеседник. И тут же предложил: — Пошли ко мне. Жинка гостям всегда рада.

И вот идем мы втроем полуночным Тернополем, неспешно продолжая разговор, начатый в тесном вагончике — прорабской строящегося хлопчатобумажного комбината. Спутник наш — красивый, веселый и общительный — бригадир лучшей на стройке комплексной бригады. Работает здесь уже шестой год. Он студент-заочник экономического института. Рассуждения и впечатления свои подкрепляет цифрами, расчетами. В разговорах дошли до большого пятиэтажного дома. Остановились.

Взгляд скользнул по темным уже окнам, по балконам, задержался на секунду на табличке: «Улица Карпенко».

— Послушайте, вы же тоже Карпенко!.. Выходит, живете на улице… Бывают же совпадения!

Секунда прошла, не более. Спутник наш сосредоточился весь, подобрался. И уже после негромко сказал:

— Это не однофамилец. Отец…


За окном — рассвет. Морозный, мглистый… Чуть слышно шуршит лента в диктофоне. Сколько раз потом мы будем слушать ее, с волнением вспоминая, как за одну ночь прошли перед нами две необычные судьбы — отца и сына. В соседней комнате беспокойно спят дети — ворочаются в кроватках, лопочут что-то во сне. Забежали мы на полчаса, а остались на всю ночь. Отец ребятишек рассказывает:

— Когда батько ушел на фронт, я был меньше, чем они. Помню ли я его? Конечно же, нет. Или, если говорить точнее, помню, но не так, как других людей, тех, которых встретил и узнал позднее. Лицо, фигуру отца — все это знаю только по фотографиям. А вот тепло рук его, когда он меня поднимал, или какие у него колени твердые были, когда он сажал меня на них, — это очень хорошо помню. А то бывает ночью — вдруг во сне голос батькин услышу. Просто так: голос — и все. А проснусь — и уже пропал, исчез куда-то голос отца…

Только голос отца запомнился сыну… Но ведь были же и слова. Какие слова говорил своей жене и трехлетнему Толику солдат Николай Григорьевич Карпенко, когда в июне сорок первого, в самые первые дни войны, уходил на фронт? Этого мы никогда не узнаем. Но скорее всего те же, что говорили тогда многие тысячи таких же, как он, молодых отцов, — о том, что победа обязательно будет за нами, что он скоро вернется.

— Мама не верила, что война надолго. Мы ведь до сорок первого очень хорошо жили. Дом наш был в селе Червонный Яр на Днепропетровщине. У отца профессия была мирнее не придумаешь — учитель в сельской школе. Я на родину часто езжу. Там ученики его живут, многие помнят отца. Говорят о нем только хорошее. Веселый, говорят, был, общительный, всем готов помочь, в школе пропадал с утра до вечера. Но и на дом времени не жалел — все у нас в хозяйстве было всегда в полном порядке.

Таким же запомнили парторга танковой роты Николая Карпенко и его товарищи по части. Многих из них сын разыскивал после войны, с некоторыми переписывается постоянно. Не было, говорят, в облике ничего героического, и даже военная выправка не привилась к нему до самого последнего дня.

В апреле сорок четвертого ударный отряд врага направился на выручку своей группировке, окруженной в районе Тернополя. Вышло так, что на пути девяти фашистских танков и бронетранспортеров с солдатами оказался один-единственный танк, которым командовал старший лейтенант Карпенко. Начался неравный бой. Четыре «тигра» загорелись на поле от меткого огня героического экипажа. Но и в нашу «тридцатьчетверку» попал фашистский снаряд. Оглушенный и обожженный Карпенко помог раненым бойцам выбраться из пылающего танка. А затем нашел в себе силы со связкой гранат поползти навстречу врагу, полный отчаянной решимости один продолжить бой. Но тут подоспела подмога. Враги не прошли.

— «Враги не прошли»… Это из письма отца, в котором он рассказывал нам о том страшном дне. Последнего письма. За бой этот ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Я уже к школе готовился, помню, столько радости было дома, когда узнали, что отец — Герой. А через несколько недель принесли похоронную… Здесь же, под Тернополем, отец погиб в танковом бою…

Прошел еще год, и кончилась война. Анатолий вспоминает, как ждала мать отца. Ждала, несмотря на похоронную. Несмотря на письма фронтовых друзей — очевидцев гибели Николая Григорьевича Карпенко. Ждала даже тогда, когда из Тернополя пришла фотография — памятник над могилой мужа в парке Славы в центре города. Ждала до самого своего последнего дня — в феврале 1953 года она скончалась от какой-то болезни, а скорее всего от тяжелейшей душевной раны…

Анатолию было тогда тринадцать лет. Некоторое время он жил у бабушки, в том же Червонном Яре, а когда чуть подрос, поступил в техническое училище, стал строителем. Все время вокруг него было много хороших, добрых людей, которые учили его, помогали, когда приходилось трудно. Но все эти годы одна мысль не давала ему покоя…

— Боюсь, что не смогу я вам рассказать толково, что это за мысль. И даже скорее не мысль, а чувство. Вот есть у человека осязание, зрение, слух… А я все время живу еще с чувством какого-то неоплатного долга перед отцом. Все думаю: если бы не шел он на подвиг, не щадя жизни, стал бы я тем, чем стал сейчас? Ходил бы по земле уверенно и твердо, чувствовал бы себя хозяином своей судьбы, как сейчас? Дело даже не в конкретном человеке — моем отце: ведь таких, как он, были миллионы. Умирая в боях, они исполняли свой долг перед Родиной. А в чем состоит мой долг перед страной, перед ними — павшими на войне?

Особенно трудным, беспокойным каким-то был для меня 1966 год, когда стало мне почти столько же лет, сколько было отцу в год гибели. И тогда я сказал себе: пусть моя дальнейшая жизнь станет как бы продолжением его жизни. Пусть дальше идет она с той самой «точки», где кончил ее отец… И я принял решение. Приехал в Тернополь, пришел в горком партии и сказал: «Здесь погиб мой отец. Здесь хочу жить и работать я, его сын…»

Выслушавший Анатолия секретарь городского комитета КП Украины Виктор Федорович Байрак не удивился. «Люди нам нужны: разворачиваем стройку хлопчатобумажного комбината, — сказал он. — Вот только с жильем у нас тяжело. Хотя вы и сын Героя…» «Ну и что, — прервал его Карпенко, — тем более я не могу требовать никаких привилегий, ведь я буду у всех на виду…»

Впрочем, передовые строители получают в Тернополе жилье быстро. И когда Анатолия вызвали в горсовет за ордером, он с радостью узнал, что его новая квартира будет в доме на улице Карпенко.

— Хорошая она, наша улица. Все дома новые. Школа новая. Педагогический институт… И живет здесь в основном молодежь — строители, текстильщики. Кто такой Николай Карпенко, здесь все знают. А благодаря отцу знают и меня. Когда иду на работу, каждый встречный, от мала до велика, здоровается.

Да, Анатолий Карпенко — человек в Тернополе известный. Но причиной тому не только слава отца. За ним давно уже закрепилась прочная и надежная своя, личная слава — слава одного из лучших на Украине строителей, настоящего коммуниста, активного борца за дело партии. Анатолий Николаевич Карпенко — кандидат в члены ЦК КП Украины, член бюро Тернопольского горкома партии, партгрупорг участка. Его фотография висит на областной Доске почета.

Если присмотреться, в основе большинства начинаний бригады Карпенко лежит точный экономический расчет. И еще она славится своей дисциплиной, организованностью, взаимовыручкой. То, что бригада представляет собой такой дружный, сплоченный и к тому же по-настоящему творческий коллектив, — это результат влияния многих факторов и прежде всего высоких нравственных качеств, огромного личного авторитета бригадира. На бригаду Карпенко можно положиться в трудную минуту. Не случайно ей поручают обычно выполнение самых сложных работ.

— Иначе нам нельзя. Может быть, иным это и не понять, а я каждое новое дело начинаю с мыслью: а что бы сказал об этом поступке моем, даже о любой идее моей отец? И когда трудно приходится, думаю: а ползти одному навстречу нескольким танкам, вооруженным до зубов врагам легко?.. После этого мне уже ничто не кажется ни страшным, ни трудным. Ребята в бригаде об этом знают. Впрочем, у многих из них тоже погибли на войне отцы либо деды. Так вот спрашивается: как же мы должны относиться к этой земле, политой кровью наших отцов? Беречь мы ее должны, украшать и добиваться, чтобы жизнь у всех, кто на ней живет, становилась все лучше и лучше!

…Так и не пришлось в эту ночь заснуть ни нам, ни Анатолию Николаевичу. Наскоро позавтракав, вышли на улицу и смешались с толпой людей, спешащих на работу, а затем простились с Карпенко. Мы заметили, что перед тем, как сесть в автобус, он вдруг оглянулся, но не в нашу сторону, а совсем в другую — туда, откуда брал свое начало людской поток. И несколько секунд напряженно вглядывался в даль, куда-то поверх голов людей, идущих по улице Карпенко, словно искал кого-то.

Может быть, он хотел увидеть там человека в комбинезоне танкиста с погонами старшего лейтенанта на плечах…

А. ВОЙТОВИЧ, Н. ПЕТРОВ
«Правда», 5 февраля 1972 года.

Березка у окопа

Интервью журналистов, жужжание кинокамер, щелканье фотоаппаратов… Теперь о Бабиничской средней школе знают далеко за пределами района и области. Выходит, прославились!

Когда они начинали, Крюковский вовсе к этому не стремился. Шум вокруг ребят не нужен. Дети в славе не нуждаются: она опасна для еще не окрепших душ. Под грохот оркестров, под всплески аплодисментов не завяли бы в душах его питомцев те нежные ростки добра, искренности, ясности и чистоты в отношении к миру, которые взращены нелегким учительским трудом.

Вроде бы большой успех принес сегодняшний день. Многие поздравляли директора школы: хорошо придумали этот праздник дружбы. Действительно, молодцы ребята! Похвала приятна. И в то же время неуютность какая-то в нем самом. Будто звон оркестровой меди до сих пор не дает собраться с мыслями. Крюковский знает причину этой душевной неуютности. Когда сегодня расходились после праздника, он вдруг услышал в толпе мальчишек: «Теперь о нас узнает вся страна!»

В этот вечер директор долго стоял у окна, за которым угасал ненастный осенний день. Все его питомцы уже давно разошлись по домам.О чем они сейчас думают, о чем говорят?

…Это было давно — не один год прошел. Однажды недалеко от школы ученики откопали в земле простреленную красноармейскую каску. Долго разглядывали находку. Может быть, именно здесь оборвалась жизнь солдата, защищавшего их село? И вот тогда решили посадить на этом месте дерево. В тот день Крюковский понял, с чего ему нужно начинать.

Он приехал в Бабиничи вскоре после войны. Родом из деревни той же Витебской области, бывший фронтовик, человек бывалый, педагог опытный. Любит детей, без них не представляет жизни. Считает: научить человека грамоте — мало. Воспитать в нем Человека — вот что самое трудное, а поэтому самое прекрасное, ибо это и есть подлинное творчество, наиблагороднейшее из всех видов творческой деятельности. Ваятель может гордиться талантливо созданной скульптурой, композитор — популярной песней, мастер — отлично сработанной вещью. А учитель? Прежде всего тем, каким стал его ученик. Не «кем», а «каким». Не столь уж важно, чтобы был знаменит, чтобы профессия у него была необычная. Важнее другое: радуются ли ему люди — его нравственной чистоте, великодушию, честности, чувству достоинства, душевной тонкости?.. Это основа всего. Не создав человека, не воспитаешь гражданина, способного принести обществу наибольшую пользу.

Вот найдена солдатская каска… Когда-то через Бабиничи проходила линия фронта. В окрестностях до сих пор еще можно встретить поросшие бурьяном глубокие ямы — бывшие окопы. В местных селах почти нет семьи, не потерявшей в войну близких. И когда учитель предложил ребятам начать военно-патриотический поиск, отозвались разом. И не только дети — их родители, колхозы, сельсоветы.

Прошло несколько лет. Выросло, окрепло то деревце, что посадили на месте найденной каски. Выросли рядом с ним другие, зашелестел листвой вокруг школы сад Победы. Перед входом в здание появился обелиск. На пластинах выгравированы 136 фамилий учителей и учеников Бабиничской школы, погибших в годы войны. Поодаль в небольшом деревянном домике — школьный музей. Солдатские каски, медальоны, письма погибших, осколки бомб, патроны… Все собрано ребятами.

«Никто не забыт, ничто не забыто». Не забыть — это не только положить цветы к граниту надгробья. Павшие завещали живым жить по высшим законам человеческого долга. Никакие другие нравственные качества человека не могут сравниться с великой моральной высотой идущих на смерть ради спасения Родины. Павшие завещали живым любить Родину. Значит, надо живых научить ее любить так, чтобы на все быть готовым ради нее. И не только в годину военной беды. Обелиск, поставленный у школы, — это не только знак благодарной памяти. Это — свидетельство нравственного роста детей. В нем — труд, надежды, радость находок, встречи с сотнями людей… Это и есть воспитание.

Поиск увлек ребят. Сразу же почувствовали, какой благодарный отклик получает у людей их работа. Написали письма бывшим командирам частей, сражавшихся в районе Бабиничей, и тут же получили ответы. Нежданно другом скромной сельской школы стал генерал-лейтенант И. С. Безуглый, бывший командир 158-й стрелковой дивизии, которая освобождала Бабиничи. Трижды приезжал генерал из Москвы в гости к ребятам. Во второй приезд вместе с ним прибыла делегация ветеранов дивизии. Привезли с собой пронесенное через битвы дивизионное знамя.

Тропы военно-патриотического поиска дали начало множеству новых троп. Сад Победы, гордость школы, пробудил интерес к садоводству, да и вообще к родной природе. В честь пятидесятилетия республики создали рощу из пятидесяти берез. Столько же берез отметили юбилей комсомола. В честь полувекового праздника пионерии заложили две звездочки из елей, аллею лип — к столетию школы. Деревца эти еще юные, но пройдут годы, и зашумит вокруг школы прекрасный тенистый парк. Любовь к родной природе — это любовь к жизни, к красоте, гармонии. Решили ежегодно проводить праздник птиц. Вокруг школы появились сто скворечен, еще больше — в окрестных деревнях и селах…

Однажды вновь пожаловал в школу ее добрый московский друг генерал Иван Семенович Безуглый. И опять с ветеранами дивизии. Вслед за гостями прикатил трактор «Владимировец». «Вот, ребята, владейте, изучайте», — вручая подарок, сказали ветераны. Так было положено начало специализации школы. Вскоре здесь появились еще пять тракторов, автомашина, зерноуборочный и свеклоуборочный комбайны, сеялки. В тот год вместе с аттестатами о среднем образовании три десятка юношей получили удостоверения трактористов.

Школьный музей создавали как военный. Но год от года экспозиция его расширялась. Рядом с осколками бомб появились образцы культур, которые выращивают на полях района, чучела животных, гербарии. Росли связи школы — понадобились новые стенды. Временами ребята под Бабиничами находили в земле солдатские медальоны с адресами погибших воинов. Отыскали многих родственников погибших. Заслужили великую благодарность семей, в которые не возвратились с войны солдаты. Приезжали в Бабиничи матери и вдовы, отцы и братья воинов из Каракалпакии и Брянска, Марийской АССР и с Украины, из Москвы и Казахстана. Привозили фотографии погибших, подарки школе — все больше становилось экспонатов в маленьком музее.

Родная земля… Это не только поля и перелески вокруг села Бабиничи. С этих полей начинается для ребят великий простор, который раскинулся до самых дальних границ страны. И в казахстанском селе, где живут родственники погибшего под Бабиничами солдата-казаха, земля для каждого из нас родная. И в Москве, где работает генерал Безуглый, и в маленьком городке соседней Литвы, откуда прислал письмо брат солдата, оставшегося навсегда в окопе под тихим белорусским селом.

В школе решили создать Курган Дружбы — в память павших сынов всех народов страны, воевавших на белорусской земле. Написали по многим адресам письма. Сами не ожидали, что так горячо откликнутся на их призыв. И вот стали съезжаться в Бабиничи приглашенные. Прибыли школьники и учителя из всех областей Белоруссии, с Псковщины и Смоленщины, оказались среди гостей украинцы, армяне, эстонцы, молдаване… Приехали бывшие фронтовики, партизаны, подпольщики. Развевались над селом флаги пятнадцати республик, гостей встречали школьники в национальных костюмах народов всех республик. И на торжественной линейке заложили Курган Дружбы. Ссыпали гости в кирпичный оклад пригоршни земли, привезенной из разных краев. Вокруг кургана посадили пятнадцать дубов.

…Крюковский долго стоял у окна и думал о минувшем дне. Какими счастливыми были сегодня его ребята! И гордыми: столько гостей пожаловало! Он попытался представить их себе сейчас. Вот они в классе на уроке, вот шумной гурьбой выбежали на перемену в сад, выстроились в почетном карауле у памятника павшим, таскают ведра с водой, чтобы спасти поникшие от зноя деревца, в тревоге вбегают в школу — на ладошке выпавший из гнезда птенец… Будто среди трех сотен видит каждого в отдельности. Такие разные, несхожие в характерах, но все же чем-то одинаковые, объединенные не только школьной дисциплиной, но прежде всего самым главным: одними и теми же глазами смотрят на мир и на себя в этом мире. И вдруг оброненная кем-то из ребят фраза, которая заставила задуматься… Следующим утром он сказал ребятам:

— Запомните, друзья. Одно из самых прекрасных качеств человека — скромность. Вы молодцы. Сделали немало. Но главное — впереди. Мы всегда будем в неоплатном долгу перед теми, кто спас нашу землю.

Ребята притихли, с серьезным вниманием слушали Владимира Денисовича Крюковского. Он добавил:

— В следующее воскресенье мы с вами пойдем помогать колхозникам перебирать картошку.

Л. ПОЧИВАЛОВ
«Правда», 4 декабря 1972 года.

Клятва Хлебниковых

— Поезжайте в Урмары, к Хлебниковым, — посоветовал военком Чувашской АССР Иван Сергеевич Раскидной. — Замечательная семья. Семеро Хлебниковых сражались в гражданскую, столько же — в Отечественную… Хлеборобы и воины.

…Третьи сутки беснуется пурга. Все это время стонет под окном старая, умирающая береза. Но уютно в крестьянском доме. Топится печь. Аромат свежего хлеба кружит голову.

— Войти невесткой в дом Хлебниковых я собралась в 18-м, в лютые крещенские морозы. Мать: «Не пущу к коммунистам». А я отвечаю: «Босиком убегу!» И убежала бы, — улыбнулась Фекла Степановна Хлебникова, — но в тот вечер приходит мой Василий, говорит: «Придется, Феклуша, со свадьбой повременить. Ухожу я с батькой да с братами на войну». Так и улетели Василек, Никифор, Илларион, Архип, Афанасий, Степан, Ермолай…

Блики огня играют на открытом, добром лице 73-летней хозяйки, присевшей на краешек стула, высвечивают на стене портреты молодых ребят — живых и павших в боях. Есть среди них кавалеристы в буденовках. Есть чекисты с маузерами. Есть летчики, танкисты, артиллеристы, пограничники — рядовые, сержанты и офицеры.

Перебираем семейный архив. Среди документов сохранилась ученическая тетрадка с надписью «Клятва Хлебниковых». На первой странице подклеен пожелтевший листок с давней надписью:

«Ушли на священный бой с гидрой мирового капитализма… Клянемся рубить белых гадов и прочих врагов революции без жалости и страха. Не горюйте. Мы вернемся с миром, землей. Да здравствует мировая революция!

По поручению отца Романа Семеновича Хлебникова написал Василий Хлебников».

Гражданская война разметала Хлебниковых по разным фронтам. Погиб в стремительной конной атаке под Воронежем кавалерист и разведчик Никифор. При штурме Перекопа контузило Иллариона — он навсегда потерял слух. Боевые раны свели в могилу Архипа и Ермолая.

До 1925 года сражался с басмачами в горах и песках Средней Азии Василий. Степан домой не вернулся — поступил в Казанское военное инженерное училище.

— После окончания гражданской войны, — вспоминает младший из братьев — подполковник запаса Харитон Романович Хлебников, — отец занялся хозяйством. Афанасий работал в кузнице. Когда вернулся домой Василий, организовали Хлебниковы колхоз. Потом Василий был председателем сельсовета.

Сам Харитон Романович окончил Харьковское кавалерийское училище ГПУ и был направлен на Дальний Восток начальником погранзаставы. Боевое крещение он получил на озере Хасан.

— Перед войной мне удалось встретиться со Степаном, — рассказывает Харитон Романович. — Служил он тогда в Генеральном штабе РККА. Показал ему старый листок с нашей клятвой. Вот тогда и завели мы эту тетрадь.

Вторую запись в ней сделал Степан.

«Тревожно: фашизм расползается по земле. Суровые испытания ожидают наш народ. Хлебниковы всегда были с народом — и в счастье и в лихую пору. Верю, призовет нас Родина, пойдем мы все в новые бои. Били Хлебниковы белогвардейцев, били разных интервентов, били японцев, побьем и фашистов. Землю свою, Родину свою, счастье свое, завоеванное на полях сражений и в упорном труде, на поругание врагу не отдадим. Клянемся! Ст. Хлебников. Июнь 1940 года».

Ровно через год под Белостоком полковник С. Хлебников принял на себя командование сводным отрядом и с боями вывел его из окружения.

По-хозяйски уходил на войну Афанасий. Вот какую запись оставил он в «Клятве»:

«Отец, уборку закончите, начинайте готовиться к весне. Плуги и бороны отремонтировать надо в первую очередь. Не забудьте, две бороны с весны остались в Холодной балке. На кузницу мужика не ищите, подберите дельную бабенку, а молотобойцами ребят из школы поставьте. Так будет надежнее. А это теперь очень важно: бабам-то придется землю поднимать старым инвентарем, так надо его беречь. А то совсем худо станет.

За меня переживать не надо. Воевать буду честно. Прятаться за чужие спины не научен. Аф. Хлеб. Июль 1941 года».

Война с первых дней обрушилась на Хлебниковых горем. В сорок первом сразу две «похоронки» принес почтальон в этот дом: в июле погиб в смоленском сражении полковник С. Хлебников, а в октябре на Карельском перешейке сразила автоматная очередь «кузнеца — золотые руки» сержанта Афанасия Хлебникова, заменившего в атаке убитого командира взвода. Перестали приходить весточки от двоюродных братьев — Михаила и Алексея.

— Потемнел лицом, согнулся от горя в тот год Роман Семенович, — вспоминает Фекла Степановна, — но не сломился. Зовет как-то приемного сына Александра. «Бери, — говорит, — бумагу, пиши Харитону. Пиши так…»

Сберег это «сердитое» отцовское письмо Харитон Романович.

«Дорогой сынок, — писал отец. — С прискорбием тебе сообщаем, что два брата твоих — Степан и Афанасий героями сложили головы за Россию-мать. А фашист все прет и прет. Слух есть, стоит у самой Москвы, сучий выродок. Степан завещал нам всегда быть вместе с народом, а Хлебниковых в строю больше не осталось. Докторши признали меня негодным к ведению боевых действий. (Роману Семеновичу перевалило тогда уже за седьмой десяток.) Отойти от народа, сынок, в такую лихую годину — самое тяжелое преступление. Вот и хочу спросить я тебя, как получилось, что ты, боевой командир-пограничник, все еще не на фронте? Мой тебе наказ: по получении письма просись на защиту Москвы. Незамедлительно!»

— Когда письмо отправили, — продолжает рассказ старая крестьянка, — отец на Александра накинулся: «Совесть-то у самого не болит, что другие врага зубами грызут?» Несправедливо накинулся, знал старик, что пороги Саша в военкомате пообивал, но такой уж беспокойный был.

Ответ Харитона отцу заботливо переписали в тетрадь.

«Дорогой отец! Надо сжать сердце в кулак, — не мы одни, вся страна в горе.

Докладываю: отправляюсь на фронт. Рвался раньше — не отпускали. Ты, отец, не сомневайся: клятве будем верны до последнего вздоха! Хар. Хлебников. 22 декабря 1941 года».

«Настал, мама, наш с Харитоном черед. Враг еще силен. Если с нами что случится, ты не плачь. Слышишь! Надо крепко держаться всем вместе с народом. Надо быть всем сильными, чтобы одолеть супостата. Фамилию Хлебниковых я в бою не опозорю. Александр».

В январе 1942 года на станции Юхново принял капитан Харитон Хлебников под свое командование подразделение снайперов. Несколько сот гитлеровских солдат и офицеров уничтожили хлебниковцы за время боевых действий под Москвой. А Саше не повезло: в одном из боев он был тяжело ранен и эвакуирован в далекий сибирский госпиталь.

Дома оставался Василий. В райкоме партии трижды возвращали заявление старейшего в Урмарах коммуниста с просьбой отправить на фронт. Трижды врачи выносили ветерану гражданской войны суровый приговор: «К строевой службе не годен».

Получив известие о ранении Александра, Роман Семенович пришел к сыну:

— Надо тебе, Василий, идти. Добиваться надо, — сказал он. И, помолчав, добавил: — Плох я совсем стал. А так хочется дожить до победы.

Осенним ненастьем проводили на фронт Василия. В ученической тетрадке появилась еще одна запись:

«День всенародного ликования наступит, отец! Ты не забыл Каховку, Перекоп? Разве для того сшибались мы в кровавых атаках, чтобы закатилось для нас солнце! А унтер-офицера Спиридона? У меня спина и сейчас горит от жандармских шомполов. Хорошую мы жизнь отвоевали. Не для того же, чтобы стать рабами поганого фашиста. Мы вернемся с победой, отец! Обязательно. В. Хлебников, октябрь 1942 года».

Ох, каким долгим еще был путь к победе! Пограничник Харитон Хлебников приближал этот долгожданный день в боях под Ленинградом, на Севере. Сапер Василий Хлебников шел к ней от Сталинграда до Берлина. 3 мая 1945 года написал он на рейхстаге фамилию «Хлебниковы» и под ней поставил девять имен. Он расписался на гитлеровской цитадели один за всех: и за тех, кто погиб в гражданскую войну, и за тех, кто шел к Берлину, но не дошел до него. Расписался за живых и павших, а 5 мая получил в бою рану.

Не дожил до светлого дня отец Роман Семенович. Скончался от раны через год Василий.

…Семья Хлебниковых разрослась. Не всех внуков и правнуков узнают старики. Есть в этом роду ныне хлеборобы, шахтеры, рабочие, инженеры, учителя, врачи… Живут они в Сибири, на Урале, на Волге. Но, как и прежде, есть Хлебниковы и в армейском строю.

Эта запись в «Клятве Хлебниковых» сделана уже после войны, когда подросли сыновья.

«Мы помним все. И знаем: быть всегда с народом и в беде и в радости — это огромное счастье.

Мы клянемся быть верными клятве дедов и отцов!»

Под ней стоит четырнадцать подписей. Курсантов военных училищ, сыновей Харитона Романовича — Бориса и Эдуарда. Ныне Борис — капитан, авиатор, а Эдуард — майор, преподаватель военного училища. Стоят подписи сына, внуков и зятя Василия Романовича — сержанта запаса Виталия Хлебникова, младших сержантов пограничников Владимира и Вячеслава Хлебниковых, лейтенанта Михаила Сергеева…

Эта сыновья запись, как клятва отцам, как знамя, подхваченное в атаке.

П. СТУДЕНИКИН
«Правда», 23 февраля 1974 года.

Исходная точка

Так уж, наверное, устроен человек — на все смотрит, обо всем судит через призму своего жизненного опыта. Вот идут с занятий старшеклассники — веселые, о чем-то рассуждают, жестикулируют. Кажется, совсем недавно мы были такими же, а оглянешься — далековато, в сороковом году!

И видятся мне в этих ребятах однокашники: вон тот, длинный, чернявый, похож на Петьку Робина. Петя погиб, отбивая гранатами фашистские танки. Русоволосый крепыш — вылитый Николай Цирульников. В августе сорок первого Коля поднял в контратаку остатки батальона. А вон тот, белобрысенький, выглядит маменькиным сынком, он здорово смахивает на нашего Павлика Сабурова. Павел под Оршей остался у пулемета один, и, пока был жив, враги не продвинулись ни на метр. Да и я в двадцать лет уже считался бывалым фронтовиком, приволок из вражеских окопов немало «языков»…

Гитлеровцам не хватало иногда нескольких минут, всего сотни метров, чтобы в бою одержать верх. Мне кажется подчас: не отдали им эти метры, эти минуты и ребята из нашего класса. Из шестнадцати моих одноклассников вернулись с войны только трое.

И вот подросли новые поколения. Какие они? Может быть, только внешностью похожи на нас?

Недалеко от моего дома школа № 914 Гагаринского района столицы, здесь учатся ребята, которых я видел из своего окна.

Школа новая, и, казалось бы, в новом коллективе, как нередко бывает, могли возникнуть так называемые «болезни роста». Однако здесь этого не случилось — учеба с первого дня пошла ритмично. И в том, что педагогам удалось сразу же установить контакт с ребятами, найти нужный тон, по признанию директора Валентины Дмитриевны Князевой, большая заслуга военрука школы капитана запаса Анатолия Андреевича Зуева. Не случайно коммунисты избрали его секретарем партийной организации. То, что имя военрука было названо первым, обрадовало. Ведь он тоже один из тех, кто со школьной парты ушел в бой.

Разговорились. Много у нас оказалось общего. Даже думы и воспоминания похожи.

Память, память… Откуда у нее такая власть? Почти треть века минуло с той поры. Но часто по дороге в школу или на занятиях (может быть, чаще, чем хотелось бы) видятся Зуеву те далекие грозные годы. Анатолию 17 лет, враги под Москвой, а в армию не берут — молод! Пошел строить оборонительный рубеж. Когда прорвались фашистские танки, Зуев сменил лопату на винтовку и гранаты. В боях под Крюковом ранен. Потом окончил училище. Участвовал в боях за Воронеж. Под Курском дважды был ранен. Подлечился — и снова в строй: форсировал Днепр и здесь получил четвертое роковое ранение. Восемь месяцев боролись за жизнь молодого офицера врачи и поставили его на ноги.

Вроде бы радость — жив, но невесело: в двадцать лет отвоевался, а враг еще на родной земле.

«Сам не могу воевать, других учить буду», — решает Зуев. С первого сентября 1944 года он стал военруком в школе.

Разговор наш прервал звонок. Класс в строю — все в одинаковой форме: армейские рубашки, галстуки.

— Товарищ капитан! Девятый «А» к занятиям готов. Отсутствующих нет. Докладывает командир взвода Виктор Сухотин.

Трудно поверить, что эти ребята недавно начали изучать военное дело. Чувствуется, им нравятся воинская четкость, дисциплина. Такое не просто дается, знаю сам — прослужил двадцать пять лет, полками командовал. А вот у Зуева получается: сразу нашел путь к ребячьим сердцам.

Позднее Зуев рассказывал:

— Военное обучение требует особенно тонкого понимания ребячьей души. Ведь в нашем предмете и знания и воспитание — единое целое.

Вот оно — то самое, что интересует меня больше всего, — воспитание чувства долга, товарищества, воспитание мужества…

Слушаю, как Зуев ведет занятие по изучению автомата. Не только о составных частях говорит:

— Автомат в умелых руках — надежное и грозное оружие. Когда первые группы храбрецов переплыли Днепр, у них не было ни танков, ни артиллерии. С автоматами в руках мы целый день отбивали атаки фашистов, не позволили сбросить себя в реку.

Глаза учеников устремлены на Зуева, в классе тихо, кажется, слышно биение ребячьих сердец.

— Я научу вас стрелять из автомата так же метко, как стреляли мои боевые товарищи там, на берегу Днепра. Не знаю, кем станете вы — инженерами, рабочими, хлеборобами, но уверен: каждый из вас сумеет постоять за Родину.

Да, военная наука — это не только знание оружия, тактики — всего, что предусмотрено школьной программой.

В дни празднования 30-летия победы над фашистскими захватчиками под Москвой Анатолий Андреевич (тогда он работал в школе № 171 Ленинского района г. Москвы) привез своих учеников на Волоколамское шоссе.

— Здесь мы сначала работали, строили оборонительный рубеж. А когда прорвались танки, отбивали атаки вместе с красноармейцами. Я стоял в окопе между шоссе и железной дорогой. Танки двигались вот там. Их было много. Меня ранило. А левее, около выемки, — видите? — бросился под гусеницы с миной в руках один из бойцов. Было ему тогда, как сейчас вам, семнадцать лет…

Под руководством Зуева совершили ребята тридцатидневный поход по местам боев в Подмосковье. А потом вместе ездили в города-герои Волгоград, Севастополь, Ленинград.

Хорошее, поучительное, полезное дело. Но если посмотреть на это с другой стороны, просто по-человечески, ведь Зуев мог и не взваливать на свои плечи ответственность (и немалую: дети есть дети). Человек он немолодой, ноги перебиты, раны и сейчас иногда открываются. Мог бы и не затевать такие путешествия — никакими официальными распоряжениями они не предусмотрены. Но лежит в нагрудном кармане партийный билет, прикреплены к отутюженному кителю одиннадцать ленточек правительственных наград, и бьется в сердце тревожная память.

— Нелегко вам управляться, Анатолий Андреевич, — посочувствовал я. — Кроме обучения, на вас ведь ложились иные заботы: оборудование кабинетов, тир для стрельбы…

— Да, порой нелегко, — соглашается Зуев. — Особенно если пытаться все сделать самому. Я тоже раньше так действовал. Потом огляделся и понял, какие возможности мы не используем. У некоторых учеников отцы, дедушки, даже бабушки — бывшие военные. Иные еще и сейчас в армии. Создали мы в 171-й школе из таких родителей совет по военно-патриотическому воспитанию. С опорой на совет дело пошло веселее. Вот хотя бы форма одежды. Два дня в неделю, когда по расписанию военное дело, ребята все, как один, приходят в армейских рубашках, при зеленых галстуках. И, знаете, дисциплина сразу поднялась. Этот же родительский совет через шефов помог организовать сборы, которые, я знаю, очень трудно проводить моим коллегам-военрукам. Неделю прожили наши ребята в воинской части…

Летит время, тридцать лет работает военруком капитан запаса Зуев. День за днем приходит он в школу, всегда подтянутый, в ладно пригнанной, отутюженной форме — настоящий строевой офицер. Сорок грамот, много благодарностей отмечают его работу. Но есть и другие награды.

Пришла к военруку Зуеву мать Володи Сидоренкова, попросила помочь: отбился парень от рук… Много положил труда Анатолий Андреевич, чтобы вывести Володю на правильную дорогу. А через несколько лет предстал перед военруком капитан Сидоренков, приехавший поступать в Военную академию имени М. В. Фрунзе… Вот какие награды есть у Анатолия Андреевича.

Поздно вечером застал я Зуева за конспектами.

— Учусь, — коротко пояснил он. — Сейчас ребята в семнадцать лет не те, какими были мы когда-то. Дело не только в кругозоре, в информированности. У них точка отсчета, или, по-нашему, по-военному, исходный пункт в жизни, другой. Для нас с вами космические полеты, расщепление ядра, операции на сердце — это потолок, почти чудо. А для них повседневность, начало пути. Вот стараюсь глубже познать психологию своих ребят. Сложно. Но увлекательно. И главное — радостно, какие люди растут!

Слушал я Зуева, а память… Нет, я не сетую на тебя, моя память. Может быть, именно потому, что помним многое мы и знаем, как предотвратить беду и отстоять счастье. В сочинении одного школьника я прочитал такие слова:

«Если придет мой час и жизнь подвергнет меня испытанию, я хочу стать таким, как Александр Матросов, как Олег Кошевой, чтобы не сломили меня ни пытки, ни сама смерть…»

Вот она, исходная точка в жизни современного молодого человека. Так прорастает зерно любви к Родине, созреть которому помогает учитель мужества.

Герой Советского Союза В. КАРПОВ
«Правда», 17 декабря 1973 года.

Присяга

Матери, они всегда рядом с сыновьями. Даже когда те принимают военную присягу…

Колонна шла с развернутым знаменем. Играл оркестр, чеканили шаг курсанты, а сбоку, по тротуару, едва поспевали за колонной матери, приглашенные в Вильнюс по случаю принятия присяги их сыновьями. Два месяца назад уехали они из родных мест на учебу в Высшее командное училище радиоэлектроники. И вот уже трудно узнать их: непривычны для родительских глаз и военный мундир на плечах и особая сдержанность чувств при встрече. Как будто заново открывали своих сыновей матери: «Вон тот, в третьем ряду, — мой».

Шла колонна по улице, останавливались люди, провожали ее долгим взглядом. И было в этой картине такое, отчего мужчины с орденскими планками на пиджаках вдруг лезли в карман за папиросами. Вот так же благословляли их матери в грозовом сорок первом на ратный подвиг. Благословляли во имя счастья этих парней, тогда еще не успевших родиться.

Оркестр смолк — колонна вступила на воинское кладбище. Вечный огонь зажжен здесь в память тех, кто отдал жизнь за нашу Советскую Родину, освобождая Вильнюс. В честь героев сооружен обелиск. Возле серых могильных плит с надписями бессмертия, словно часовые, встали зеленые туи. Их много — сразу не сосчитать.

Замер перед Вечным огнем строй курсантов. Натянутой струной звенит над могилами голос:

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь…

Военная присяга — священная клятва на верность Родине, Коммунистической партии. Ее принимают раз в жизни. С той минуты, когда молодой человек собственноручно поставит подпись под текстом присяги, он солдат. Он поклялся быть честным, храбрым, дисциплинированным, изучать военное дело настойчиво, выполнять приказы командиров беспрекословно, до последнего дыхания быть преданным своему народу.

Начальник училища генерал-майор К. Г. Логвиновский, его заместитель по учебной работе инженер-полковник И. А. Моторичев, начальник политотдела полковник В. Е. Письменчук идут в подразделения. Для командиров сегодня тоже праздник. Они в парадной форме, при орденах и медалях. Многие участвовали в Великой Отечественной войне. Опыт, традиции старшего поколения они передают молодежи.

— В войсках нас называют дозорными неба. После училища молодые офицеры пойдут служить в противовоздушную оборону, — рассказывает генерал-майор К. Г. Логвиновский. — Известно, что в мае 1960 года над советской территорией был сбит американский самолет-разведчик, пилотируемый Пауэрсом. В подготовке расчетных данных принимал участие наш выпускник. Быть командиром Советской Армии — дело сложное, тонкое. Требуются знания, широкий культурный кругозор. Эти качества коллектив преподавателей, командиров, политработников стремится привить будущим офицерам.

Хорошее пополнение принято два месяца назад в училище. У молодежи большой интерес к военной профессии. Заявлений поступило в два с половиной раза больше, чем мест на первом курсе. Кое-кто не прошел по конкурсу. Родители сожалели: «Здесь из парня сделали бы настоящего человека». Перед тем, как принимать присягу, командиры еще раз беседовали с курсантами «начистоту». Не скрывали — в учении тяжело. Если кто-либо раздумал следовать по военной стезе, еще не поздно свернуть с нее, уступить место. Лишь один, сославшись на нездоровье, простился с училищем. Остальные, первокурсники, все здесь, перед Вечным огнем.

— Я всегда готов по приказу Советского правительства выступить на защиту моей Родины… Я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью…

Присягу принимает курсант Александр Франчук, худощавый паренек с Волги. В выборе профессии не сомневался. В комнате истории училища мне показывали альбом под названием «Дорогами отцов и старших братьев». В альбоме встретил фотографию подполковника в отставке Сергея Илларионовича Франчука, начавшего службу в армии в 1938 году. Это отец Александра. Его старшие братья, Юрий и Борис, учились в Вильнюсском командном. Третий брат, Анатолий, — тоже офицер. В письме отцу Александр сообщил, что скоро принимает присягу. Отец прислал наказ: «Большая честь быть воином Советской Армии. Свято храни верность присяге. Поддерживай престиж семьи — у нас ведь все офицеры».

Вот так и рождаются военные династии. Был в семье один офицер, теперь — четыре. Есть династии сталеваров, землепашцев, учителей, медиков. Семей, где военное дело стало фамильной профессией, меньше. Офицерский хлеб не сладок. Тут и железный армейский распорядок, тревоги и учения, разлуки и переезды… Матери, они все хорошо понимают. «Сыновья, путь, избранный вами, прекрасен, — говорят они. — Вы будете охранять мирный труд советских людей, творения их рук».

Первокурсников ждут встречи на занятиях в училище с опытными преподавателями и командирами. За плечами у многих из них — богатый военный опыт. А ведь было время, когда они тоже принимали военную присягу. Где именно? Когда?

— Это было в 1940 году, — вспоминает генерал-майор К. Г. Логвиновский. — Клятва, данная Родине, выдержала самое суровое испытание — в боях с фашистскими захватчиками!

— Принимал присягу осенью сорок первого, в осажденном Ленинграде. До армии работал на заводе, — говорит инженер-полковник И. А. Моторичев.

Присягу, с которой шли на защиту завоеваний Великого Октября отцы, сегодня принимают сыновья. И как прежде, звучат чеканные слова:

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь…

Клянутся Родине.

А. КАРПЫЧЕВ
«Правда», 18 октября 1971 года.

Письма

Снайперский выстрел
Хочу рассказать о своем отце Михаиле Ильиче Суркове. На фронте он был снайпером. Награжден орденом Ленина и многими медалями.

До войны, мы жили в сибирском поселке Большая Салырь, Ачинского района, Красноярского края. Среди земляков отец славился хорошим охотником-следопытом. Умел прочесть любой звериный след, бил пушного зверя точно в глаз, чтобы не попортить шкурку. Мать рассказывала, что у него была легкая, пружинистая походка, зоркий взгляд, твердая рука, а главное, терпение, спокойствие, вера в свое охотничье счастье.

Когда началась война, отец ушел на фронт. Там ему вручили снайперскую винтовку.

«Снайпер старшина Михаил Сурков стреляет по врагу уверенно и точно, — писала в дни войны газета „Фронтовая иллюстрация“. — Раненых у него не бывает — он бьет наповал. Когда счет убитых им фашистов перевалил за 700, на очередную „охоту“ с ним отправился кинооператор. Оба залегли в кустах. Первый же показавшийся в поле их зрения гитлеровец поплатился жизнью. Это был семьсот второй „сурковский“ меткий выстрел».

Сейчас отца уже нет в живых. Он умер в 1953 году. Я часто вспоминаю его рассказы о снайперских делах, стараюсь во всем походить на него, на его боевых товарищей.

После десятилетки меня призвали в ряды Советской Армии — в пограничные войска. Как видно, умение метко стрелять у нас в семье передается по наследству. Я на стрельбах немало послал пуль в «десятку», учил других пограничников поражать цель наверняка. В 1966 году уволился в запас в звании сержанта. Награжден значками «Отличник Советской Армии», «Отличный пограничник».

Окончил Ачинский механико-технологический техникум и в прошлом году уехал на работу в Комсомольск-на-Амуре. Тружусь электриком в городе комсомольской славы на мельзаводе № 1. Здесь мне очень пригодились точность, аккуратность. Эти качества упорно воспитывал в себе отец. Стараюсь во всем следовать его примеру.

Алексей СУРКОВ, электрик.
г. Комсомольск-на-Амуре.

«Правда», 6 мая 1970 года.

Верны присяге
Мой дедушка Федор Васильевич Гаврилов — ветеран гражданской войны. До сих пор он с волнением вспоминает, как в голодном и холодном 1919 году вместе с другими красноармейцами торжественно повторял слова священной воинской присяги. А когда началась Великая Отечественная война, Федор Васильевич в одном строю вместе со своими четырьмя старшими сыновьями снова с оружием в руках присягал на верность Родине.

Свято сдержали великую клятву мужчины нашей семьи Гавриловых. Три сына дедушки Федора отдали жизнь в боях против фашистских захватчиков. Три раза в дом Гавриловых стучались почтальоны с похоронными извещениями. Четвертый, младший сын Василий пришел с фронта инвалидом. И сам дедушка вернулся домой после тяжелого ранения. Да, ни разу не отступила от священной воинской присяги наша семья. Жизнями, кровью своей скрепила она великую любовь к матери-Родине, верность солдатской клятве.

Скоро на службу в армию придут сразу пять внуков Федора Васильевича: Миша, Володя, Саша, Женя и Витя. Все пятеро примут священную воинскую присягу. В ряды Советской Армии снова вольются представители фамилии Гавриловых — прямые наследники боевой славы старших. Семьи из маленького села Кириково, что в Горьковской области.

Алексей ЯРАКТИН, строитель.
г. Москва.

«Правда», 6 мая 1970 года.

Пример
В нашем доме остались священные отцовские реликвии. Это пробитый пулей комсомольский билет за № 6707902, орден Отечественной войны 2-й степени, депутатский билет Шахтинского райсовета депутатов трудящихся, почетные грамоты.

…Пуля пробила комсомольский билет и тяжело ранила отца. Но старший лейтенант Мукашев после госпиталя снова на фронте, снова впереди подразделения. Затем еще тяжелое ранение. На этот раз ампутирована нога.

Вскоре отец вступает в ряды Коммунистической партии. Уже после войны заканчивает Карагандинский учительский институт. Бывшие ученики отца сейчас вспоминают, что их учитель почти никогда не садился в классе за свой столик. Весь урок он проводил на костылях, стараясь подойти к каждой парте.

Как-то на выпускном вечере отец поднялся на сцену актового зала и попросил выпускников школы записать себе на память такие слова: «Где бы вы ни были, что бы вы ни делали, куда бы вас жизнь ни повела — будьте Человеком с большой буквы». Эти слова школьного учителя и по сей день в памяти выпускников карагандинской школы № 32. Они и в моей памяти. Я их воспринимаю как главное жизненное напутствие.

Галимбек МУКАШЕВ, сержант милиции.
г. Караганда.

«Правда», 6 мая 1970 года.

Отец
Солдаты Отечественной войны… Каждый из них достоин самых теплых и высоких слов. Мой рассказ — об отце. Солдате и труженике.

Мы, рожденные незадолго до войны и в начале ее, давно уже не мальчишки. Успели сами побыть солдатами, у многих подрастают сыновья. Но, наверное, у каждого из нас бывают моменты, когда на время мы снова как бы становимся мальчишками, а наши отцы — солдатами.

Вспоминаю торжества в родном селе Качановке. Нашим отцам вручали юбилейные медали «Двадцать лет победы в Великой Отечественной войне 1941―1945 гг.». Один за другим становились в строй бывшие фронтовики.

— Мотренко Степан Данилович!

— Я! — отозвался отец и зашагал в строй.

Отец как-то вдруг выпрямился, помолодел. И, когда, получив награду, торжественно произнес: «Служу Советскому Союзу!», — я почувствовал себя совсем мальчишкой, нуждающимся в отцовской поддержке. Это чувство не покидало меня и дома, когда поздравлял отца с наградой и когда завел разговор о войне. Разговор не получился. Как всегда. Не мог говорить он о войне. И поэтому я знаю о солдатской доблести отца мало. Знаю, воевал в зенитной артиллерии, защищал Рыбинское водохранилище. «Дорогу жизни» под Ленинградом. Зато до мельчайших подробностей помню, как отец уходил на фронт… На шляху у ветряка играла гармошка. Новобранцы спешили туда проселком, через пшеничное поле. Отец нес меня на руках. По старой местной традиции на прощание помыл мне ноги в задумчивой Ворскле… А потом шли письма — солдатские треугольники.

Стихла война. Однажды ночью осторожно постучали в окно. Когда мать боязливо спросила «Кто?», а потом радостно вскрикнула в сенях, я уже не спал. Вдруг большие прохладные руки подняли меня… Мне казалось потом, что именно в тот момент, когда отцовские руки оторвали от постели, когда я ощутил приятную жесткость отцовских щек, его шинели, вдруг прекратились выстрелы, взрывы бомб. Отец привез тишину!

Правда, еще долго во сне он командовал:

«Орудие, огонь!»

А мы, проснувшись, испуганно прислушивались. Но быстро успокаивались: рядом был отец.

И еще привез он с войны поношенную армейскую шапку, спрятал на дно старого сундука. Вытащил ее тогда, когда она пришлась мне в самый раз.

Привез отец и недуги. Их было много: и контузия, и язва, и еще что-то находили врачи. Но отец никогда не жаловался. Работал в колхозе имени Мичурина. Был счетоводом, подвозил корма на ферме. Он обладал удивительной способностью незаметно вовлекать в дело других. А для меня часы, проведенные вместе с отцом, были сплошными открытиями. То научишься правильно бить по гвоздю, то сверлить, то действовать вилами, косой, лопатой. И все это давалось незаметно, как бы само собой.

Бывало, работаем в поле. Жарко. Устанешь, пить хочется. «Отдохни», — скажет отец. Распрямишься и снова видишь работающего отца. Он словно никогда не устает. Трудится ровно, быстро, красиво. У него даже пот редко выступает. Любуешься его работой, руками с длинными, узловатыми пальцами, руками, которые могут делать все.

Еще отец учил меня любить животных, птиц. Нет, он не говорил об этом. Да, наверное, и не сумел бы сказать так убедительно, как делал. Сколько помню себя, у нас ласточки живут. Так он им рядом с гнездышком дощечки прилаживал, чтобы птенцы садились, гнездышко не разрушили. А молодые, наверное, в благодарность селились у нас следующей весной.

И так в каждом деле, даже в мелочах. Сестры и я стали взрослыми, разъехались учиться, работать. Не сосчитать собранных в дорогу матерью и отцом чемоданов.

Когда из Донбасса уходил в армию, я вызвал отца телеграммой. Он и тогда был немногословным. Обнял на прощание и проговорил:

— Ну, служи!

Когда я вернулся в отчий дом, положив на дно старого сундука новенькую пилотку, он тоже промолчал.

Недуги доконали старого солдата. И вот его не стало. Так уж случилось, что не сумел я как следует поблагодарить его в свое время. Поблагодарить за то, что научил нас жизни, научил любить труд.

Живу я в городе Ахтырке, Сумской области. От него двадцать километров до моего родного села Качановки. Работаю на электростанции, Конечно же, люблю свою работу, но никогда не забываю родного села. Прожил больше тридцати лет. Окончил техникум, работал в Донбассе, служил в армии. Но так и не отвык от родного дома. Каждый выходной с женой Валей — в деревне. Все в нашем дворе напоминает об отце, все здесь сделано его руками.

Хочется прожить жизнь, как прожил ее отец. И чтобы будущий мой сын мог сказать то же самое!

Николай МОТРЕНКО, электрик.
г. Ахтырка, Сумской области.

«Правда», 21 июня 1970 года.

У всей планеты на виду

Каждый из нас когда-то приходит сюда впервые. Помните? Вдруг Красная площадь замрет, и в наступившей тишине четко, торжественно зазвучат шаги очередной смены часовых, идущих от ворот Спасской башни к Мавзолею Владимира Ильича Ленина. Энергичный взмах руки — шаг, взмах руки — шаг…

Плывут штыки мимо братских могил героев Октября, мимо гранитных досок с прославленными именами. Бьют Кремлевские куранты. Смена происходит под второй удар. У гранитных ступеней замирают по стойке «смирно» двое солдат. Каждая смена длится 60 минут. Шестьдесят священных минут у всей планеты на виду!

…Впервые на пост № 1 я заступил вечером 15 октября 1972 года. Было тихо. С крыши ГУМа светили прожекторы. Время не сотрет в памяти тех раздумий у Мавзолея. В кармане у меня лежало письмо отца, полученное накануне.

«…Владимир! — писал он. — Пост, который доверен тебе, — это самый Главный Пост на Земле. Помни об этом каждую секунду! Мы все тут гордимся тобой, так ты не подведи нас. Это наказ тебе от отца-фронтовика и от всех фронтовиков — живых и павших…»

Наказ фронтовиков… Как он дорог! Меня еще и на свете не было, когда отец мой — Герой Советского Союза гвардии старшина Ульян Рыбак и отцы моих сверстников — участники Парада Победы, швырнули к подножию Мавзолея Ленина 200 знамен разгромленных фашистских частей.

«Разве такое можно забыть? — думал я. — Разве можно забыть, через какие испытания прошли наши отцы? Какие жертвы положили они на алтарь Победы!» И еще вот о чем я подумал тогда: «Если бы собрать всех, кто стоялна посту № 1, как много волнующего могли бы они рассказать о событиях, свидетелями которых были».

Рассказать, как 22 января 1924 года на траурном собрании в Кремлевской школе имени ВЦИК, посвященном памяти Владимира Ильича, курсанты дали клятву «…еще больше сплотиться вокруг знамени твердой, стальной, монолитной, единой партии пролетариата»… 180 будущих командиров были приняты тогда в члены и кандидаты партии.

О заседании конгресса Коминтерна, после которого 18 июня 1924 года собрались у Мавзолея революционеры всех стран и торжественно поклялись продолжать дело Ленина…

Первый автомобиль отечественного производства, первый пассажирский самолет «АНТ-9» — «Крылья Советов», первый трактор, выпущенный на Сталинградском тракторном заводе в подарок XVI съезду ВКП(б), — их увидели впервые здесь, у Мавзолея.

На глазах у часовых Мавзолея крепла боевая мощь первого в мире социалистического государства, которая демонстрировалась на военных парадах. Кавалерию сменяла грозная техника — танки, гвардейские минометы и, наконец, межконтинентальные баллистические ракеты… Прямо в бой уходили в ноябрьское утро 1941 года с Красной площади сибирские полки, а теперь отсюда отправляются на стартовую площадку космонавты…

Снова стою на посту № 1. Шестьдесят священных минут! Сегодня морозный, с ветром день, а люди идут и идут. Прошел полярник в унтах — видно, прямо с самолета сюда… Ученики профтехучилища без шапок… Женщина-узбечка распахнула пальто — на синем костюме блеснула золотая звездочка. Проходит знакомый летчик-генерал с сабельным шрамом на правой щеке, его я замечаю не первый раз…

Наверное, нет на земле такой национальности, представителя которой я не видел бы здесь, у входа в Мавзолей. Кажется, вся Земля проходит мимо меня за эти шестьдесят минут. Много раз я видел вьетнамцев и кубинцев — их лица роднила решимость. Видел потемневшее от горя и страданий лицо супруги Сальвадора Альенде. Видел шахтеров-иностранцев с открытыми, добрыми лицами. Видел «застегнутые на все пуговицы» лица бизнесменов и дипломатов. Видел лица друзей — болгар, поляков, немцев, чехов… Неубывающая людская река проходит мимо нас, часовых ленинского поста.

В нашем подразделении хорошо помнят, как Мавзолей Ленина посетила народная сказительница Маремьяна Голубкова. Поклонилась в пояс часовым русская крестьянка, сказала: «Вы храните-берегите света-Ленина, вы на долгие века нашим деточкам, нашим внучкам, нашим внукам, нашим правнукам, всем народам, дальним родам, дальним прародам…»

Разве такое забудешь?!

…Бьют Кремлевские куранты. Под второй удар нас с Василием Фурсенко сменяют Виктор Малашин и Валерий Соловьев — ребята, как и я, не знающие ужасов войны. Мы проходим мимо братских могил героев Октября, мимо гранитных досок на Кремлевской стене. И когда я ухожу с Красной площади, у меня остается чувство, будто покидаю я вершину Земли, откуда видна вся планета.

Рядовой В. РЫБАК
«Правда», 27 января 1974 года.

ДОСТОЙНЫ СЛАВЫ ОТЦОВ

Сорок девять дней в океане

17 января самоходная баржа № 36, на борту которой находились четыре советских солдата во главе с младшим сержантом А. Зиганшиным, стояла на рейде.

Ночью поднялся сильный восточный ветер. Опустился густой туман. Солдатам пришлось включить двигатель и войти в бухту.

Целый день дрейфовала баржа в бухте, выдерживая напоры сильного ветра. На вторые сутки моторист Ф. Поплавский доложил, что кончается горючее. По радио с берега сообщили: ожидается сильный шторм. Судно обледенело, его заливало водой. Кончилось горючее, баржу понесло в открытый океан. Шел дождь со снегом. Не было видно ни зги. Солдаты пытались выбросить баржу на берег, но их понесло к так называемым «Черным скалами». Волна подхватила легкое судно и бросила на скалу. В самый последний момент Зиганшин, вцепившийся в штурвал, успел повернуть судно и избежать столкновения со скалой. Ветер изменился, и баржу понесло на северо-восток.

Испортилась радиостанция. Солдаты слышали берег, но берег не слышал их. Волны потушили сигнальные огни.

Так прошло двое суток. Снег, дождь и шторм не прекращались.

У экипажа было две банки консервов, банка жира, буханка хлеба, два ведра картошки и бачок с пресной водой. Через неделю бойцы распределили свой рацион таким образом, чтобы принимать пищу раз в двое суток. Еще через несколько дней они варили суп, положив туда одну картошину, ложку крупы и ложку жира.

Штормовые дни сменялись штормовыми ночами. Солдаты слышали по радио нерусскую речь, но их никто не слышал.

Когда кончились продукты, они разрезали сапоги и варили куски кожи.

Младший сержант Зиганшин, рядовые Федотов, Поплавский, Крючковский показали себя настоящими советскими людьми. Иван Федотов рассказывал друзьям истории из прочитанных им рассказов о советских людях, побеждавших стихию в самых тяжелых условиях. «Главное, — говорил он, — не падать духом, ребята».

Дни шли за днями. Три раза бойцы видели проходящие вдали корабли, но никто не замечал их. Так наступило 23 февраля. Это был День Советской Армии. Решив отметить праздник, они выкурили последнюю самокрутку табаку.

А «праздничный» обед был 24 февраля, его сварили из последней картофелины, последней ложки крупы и последней ложки жира. Стали пить воду раз в сутки, потому что дождевая вода кончалась. В карманах нашлись два рыболовных крючка. Солдаты сделали из консервной банки блесну, пытались ловить рыбу. Но она не брала приманку. Однажды увидели дельфинов, затем показалась большая акула. Она прошла около самого борта судна. Зиганшин хотел ударить ее багром, но не достал. Тогда из толстого гвоздя сделали крючок, на который пытались поймать акулу. Однако из этого ничего не вышло.

Шли дни. Солдаты настолько ослабели, что все реже поднимались на палубу. Они уже не могли ходить, а только лежали и слабыми голосами пели песни, рассказывали друг другу о прочитанных книгах, вспоминали товарищей. Дружба их стала еще прочнее. Они заботливо ухаживали друг за другом, поддерживали друг друга, вели себя, как подобает вести советским солдатам.

7 марта воины услышали шум авиационного мотора. Затем показался авианосец. Кто-то с его борта по-русски крикнул: «Помощь вам, помощь вам!» Через несколько минут с авианосца поднялся вертолет и повис над ними. Спустили стальной трос с петлей, и ослабевшие солдаты поочередно были подняты на борт вертолета, а затем на борт авианосца.

Солдаты рассказывают, что Зиганшин потерял сознание, когда его брали. Они обросли, одежда их истрепалась, на исхудалых лицах светились глаза. Им задавали вопросы, но они не слышали, потому что отказал слух.

Только через некоторое время люди пришли в себя, смогли ответить на вопросы американского офицера. И сразу же выразили желание как можно скорее попасть на Родину.

Это и есть советский характер
Старшему из них 21 год, но в штатских костюмах, которые надели в Сан-Франциско, они похожи на подростков. За 49 дней, проведенных в бушующем океане, каждый из них похудел более чем на двадцать килограммов.

Телеграф разнес имена этих четырех советских юношей по всему миру. Газеты Америки и Европы снова заговорили «об удивительных, непостижимых людях России», способных на такой высокий подвиг, перед которым в изумлении останавливаются люди всей Земли.

Они не очень красноречивы и не очень охотно рассказывают о себе. Нетороплив и спокоен Асхат Зиганшин. Там, в океане, в самые тяжелые минуты на его стальную волю опирался терпящий бедствие экипаж. Мечтательная улыбка время от времени скользит по задумчивому лицу Филиппа Поплавского. Рассудительный и хозяйственный украинец Анатолий Крючковский явно удручен вынужденным бездельем. Потомственный портовик Иван Федотов не может скрыть своего удивления всеобщим интересом к ним со стороны американских журналистов. «Ничего особенного не произошло, — старательно втолковывает он репортерам. — Каждый советский солдат на нашем месте сделал бы то же самое».

И это как раз то, чего не могут понять, с чем не могут согласиться иностранные журналисты. Вот разговор одного из них с советскими солдатами.

Журналист. Я знаю, что в такой обстановке можно потерять человеческий облик, сойти с ума, превратиться в зверей. У вас, конечно, были ссоры, может быть, даже драки из-за последнего глотка воды?

Зиганшин. За все 49 дней члены экипажа не сказали друг другу ни одного грубого слова. Когда кончалась пресная вода, каждый получал по полкружки в день. И ни один не сделал лишнего глотка. Лишь когда отмечали день рождения Анатолия Крючковского, мы предложили ему двойную порцию воды, но он отказался.

Журналист. В этом аду вы помнили о дне рождения товарища? Это звучит невероятно! А вы не думали о смерти, мистер Зиганшин?

Зиганшин. Нет, мы думали, что мы слишком молоды, чтобы легко сдаться.

Журналист. За каким занятием коротали вы длинные дни? Например, вы, мистер Поплавский?

Поплавский. Мы точили рыболовные крючки, вырезывали из консервной банки блесны, расплетали канат и вили лески. Асхат Зиганшин чинил сигнальную лампу. Иногда я вслух читал книгу.

Журналист. Как называлась эта книга?

Поплавский. «Мартин Иден» Джека Лондона.

Журналист. Это звучит невероятно!

Федотов. Иногда Филипп играл на гармони, а мы пели.

Журналист. Покажите мне эту историческую гармонь.

Федотов. К сожалению, мы ее съели.

Журналист. Что-о-о? Как съели?

Федотов. Очень просто. На ней были части из кожи. Мы отодрали ее, нарезали на куски и варили в морской соленой воде. Кожа оказалась бараньей, и мы шутили, что у нас два сорта мяса: первый сорт — кожа от гармони, второй сорт — кожа от сапог.

Журналист. И у вас еще были силы шутить? Это непостижимо уму! Да знаете ли вы сами, какие вы люди?!

Зиганшин. Обыкновенные. Советские!

Есть что-то символическое в том случайном факте, что уже слабеющие от голода и жажды советские юноши, солдаты первого и второго годов службы, недавние рабочие, колхозники читали вслух Джека Лондона, замечательного американского писателя, который создал образы сильных одиночек, борющихся за жизнь в мире, где эгоизм, предательство, попрание дружбы являются первыми средствами в попытке выжить.

Насколько выше самых сильных героев Джека Лондона, насколько сильнее духом эти парни!

Время от времени люди находят на морском берегу или в песках пустыни жуткие свидетельства человеческих трагедий — дневники тех, кто проиграл неравную борьбу со стихией. Чаще всего это страницы, полные отчаяния, ужаса перед смертью, слез и скорбных молитв. А сколько известно разных историй, когда люди, попавшие в беду, как дикие звери, перегрызали друг другу глотки за кусок хлеба, за глоток воды!

Один из американских журналистов спросил Анатолия Крючковского: «Что вам помогло так долго бороться с океаном?» Солдат ответил просто: «Наша дружба. Так мы воспитаны, наверное».

Да, так они воспитаны!

В битве с океаном они были не просто четыре человека — русский, два украинца, татарин, они были не просто четыре солдата. Это был экипаж, это был коллектив советских людей. У них были хорошие воспитатели — Коммунистическая партия, комсомол, офицеры части, в которой они служат, вся наша советская жизнь. И они оказались достойными своих воспитателей.

Высокая мораль советского человека, чувство советского коллективизма, святые традиции русской солдатской дружбы, физическая выносливость, испокон веков свойственная русскому солдату, — вот что помогло им стать победителями. Советский характер — основа их героизма.

Б. СТРЕЛЬНИКОВ
«Правда», 16, 17 марта 1960 года.

Во имя жизни

Ему было двадцать. Он только учился летать. Лишь в двадцатый раз самостоятельно один взмывал он в небо. Всего в двадцатый! В авиации таких называют еще соколятами. А его теперь — уже соколом.

Этот сокол — комсомолец Павел Шклярук, юноша-украинец, страстно любивший жизнь, свою зеленую Одессу, Черное море и синее небо.

В ту пору, когда его сверстники с тихой одесской улицы имени Перекопской дивизии стали чуть реже гонять залатанный мяч и чуть больше мечтать о далеких плаваниях, Павка начал задумываться о небе. Павка гордился тем, что его отец — летчик, что в победах наших асов над фашистскими стервятниками есть и их, Шкляруков, вклад. Отец Василий Евменьевич уважал в летном деле науку, часто рассказывал сыну о Валерии Чкалове, Александре Покрышкине, Иване Кожедубе, Владимире Коккинаки и других славных советских летчиках. И Павка всегда втайне мечтал стать хотя бы капельку похожим на них.

После окончания десятилетки парень пошел работать токарем и одновременно поступил в Одесский авиаспортклуб. Юноша быстро осваивал легкие парящие машины. А когда в трудных условиях четко посадил на море терявший управление планер, спортклубовцы признали его мастером. Скупой на похвалу инструктор Цвирко сказал: «Добре, Павло! Быть тебе летчиком». Рекомендуя его в военное авиационное училище, особо подчеркнул: «В сложной обстановке ориентируется хорошо и правильно принимает решения».

Принять правильное решение, последнее решение в своей жизни, когда у тебя за плечами всего двадцать лет, — это зрелость, мужество, подвиг.

В тот день группа курсантов проводила учебные полеты. Счастливым, улыбающимся запомнился товарищам и командирам младший сержант Шклярук, когда захлопнулся прозрачный фонарь его реактивного истребителя. И вот машина в небе. Она послушна Павлу. Руководитель полетов летчик 1-го класса Евгений Иванович Левенцов с удовольствием наблюдает за действиями своего питомца. Радио связывает землю с небом. И вдруг эти слова: «На втором развороте отказал двигатель. На втором развороте отказал двигатель». Смысл их тревожен, но голос курсанта спокоен.

— 300 метров. Планирую на Волгу, — слышится голос курсанта.

Левенцов подал команду на посадку. Но ответа нет. Радиосвязь нарушилась.

Там, в машине, Павел остался один. Его больше не слышали. Но по тому, как вел себя в воздухе самолет, можно было представить, что делал пилот. По рассказам командиров, товарищей-курсантов, по тем немногим личным вещам и книгам, что лежат в чемоданчике, по голосу, который сохранила в момент последней радиосвязи магнитофонная пленка, по письмам, по делам юноши в училище можно представить, о чем думал Павел в эти минуты.

Пилот мог катапультироваться. Но эту мысль он, видимо, сразу же отбросил, а может быть, и не допускал совсем. Внизу раскинулся большой город.

…Самолет планирует, теряя и без того ничтожную высоту. Что делает летчик?! Его сердце бьется и за себя и за безмолвное сердце машины. Бьется так, что заставляет истребитель жить, жить без двигателя! Пусть секунды, но жить! Самолет не в силах выполнить разворот над городом. Внизу заводы, люди…

Пилот с трудом удерживает ту единственно возможную скорость планирования машины, что позволяет ей не так быстро терять высоту.

На земле люди смотрят на самолет. Они почувствовали беду и с тревогой следят за ним. А тот уже у реки. Он чудом проскользнул мимо стрелы плавучего крана. Но это потеря еще нескольких метров высоты…

Подвиг одесского паренька видели многие волгари. Они никогда не забудут Павла Шклярука — курсанта авиационного училища.

О. ПОПОВ
«Правда», 10 июня 1966 года.

Испытание огнем

…Возле заставы бродил охотничий пес Мухтар, растерянно тыкаясь носом в шинели военных. Пес принадлежал Ивану Ивановичу Стрельникову. 2 марта Мухтар остался без хозяина. На стене в коридоре — боевой листок: «Друзья! Вашим мужеством и героизмом восхищены жители Мурманска, рабочие Великого Устюга, Данилова, Ярославской области, школьники Красноярска, Омска, Волгограда…» Рядом «молния»: «Солдаты и сержанты! Китайские провокаторы не прекращают провокации на нашем участке. Бандиты, совершившие преступление 2 марта, вновь собираются выйти на о. Даманский. В такой сложной обстановке каждый воин — утрой бдительность».

«Молния» уже устарела. В траншее молоденький радист монотонно повторял в микрофон: «Десятый, десятый. Выходите на связь! Прием…»

На таежной прогалине, возле сумки с красным крестом — солдатская шинель, пробитая пулей. В вертолет на носилках осторожно поднимали раненого. Солдат с черным от копоти лицом, в разорванной шинели рассказывал:

— Метров с тридцати из гранатомета шарахнули…

За излучиной реки, высвеченной солнцем, за сопкой, на Даманском шел бой.

С наблюдательных пунктов докладывали о расположении огневых точек на китайском берегу; на острове разведку вела группа старшего лейтенанта Л. К. Маньковского; в штабном блиндаже наносили на карту обстановку. Все это складывалось в картину, согласно которой принимались решения, отдавались приказы. Картина эта — фокус, точка пересечения множества данных — составляет интерес прежде всего для специалистов. Но есть и лицо боя, открытое всем. Бой не только взаимодействие подразделений, концентрация огневых средств, не только маневр. Бой — это человек в бою.

Мы постарались собрать как можно больше непосредственных свидетельств, рассказов очевидцев и участников события. Эти документы, на наш взгляд, раскрывают характеры людей и нравственную атмосферу, определявшую их поступки.

Для большинства пограничников Даманский — боевое крещение. Как они его восприняли?

Говорит подполковник А. Д. Константинов:

«Я не видел ни одного человека, который бы прятался. Наоборот, приходилось одергивать, чтобы не рисковали излишне. Все показали смелость, самоотверженность. Ребятам по восемнадцати — двадцати. Многим офицерам по возрасту они годятся в сыновья. Так сказать, отцы и дети. Даманский подтвердил: мы можем друг на друга положиться. Проблемы „отцов и детей“ не существует. Есть идейная связь поколений».

Записка — обрывок страницы из школьной тетрадки в клеточку:

«Мы, пулеметный расчет — ефрейтор Мектофудинов и рядовой Кмет, клянемся отомстить за павших товарищей… Будем драться до последнего дыхания, патрона, не жалея своей жизни ради нашей Родины».

Клятвы подтверждались делом. Надежды, возлагавшиеся на людей до того, как грянули выстрелы, проверялись огнем.

«Партийная рекомендация. Я, Стрельников Иван Иванович, член КПСС с октября 1961 года, партбилет № 09846687, начальник погранзаставы, даю партийную рекомендацию для вступления кандидатом в члены КПСС тов. Колешне Михаилу Илларионовичу, члену ВЛКСМ с июля 1965 года. Комсомольский билет № 10043290. Знаю тов. Колешню по совместной работе с октября 1967 года… Делу Коммунистической партии, социалистической Родине и Советскому правительству предан… Стрельников».

2 марта командира злодейски убили из засады.

Спустя две недели Михаил Колешня оправдал его рекомендацию.

Около 11 утра на медицинском пункте появился первый раненый. Рядовой Александр Комзалаков. Сохранилась магнитная запись разговора его с полковником Д. В. Леоновым — на фоне непрерывной стрельбы.

«— Самочувствие как?

— Нормально.

— Ну, хорошо».

Комзалаков наотрез отказался эвакуироваться. Когда же через сутки его доставили в тыл, он сказал: «Сначала сдам оружие, потом везите в госпиталь».

Лейтенанту Борису Фатовенко 28 лет. День рождения он встречал по дороге на заставу. Он родился в селе Березовка, на Украине. После школы работал в лаборатории, был сменным мастером геологоразведочной партии в Каракумах, год назад получил диплом врача в Днепропетровске. Специализировался по психоневрологии, а работать пришел на границу.

Сцена в кабинете полковника Б. В. Павлинова.

«— Фатовенко, кто вам разрешил вчера ходить в атаку?

— Никак нет, товарищ полковник. Наговаривают.

— Под пули лез?

— Никак нет. Мне сказали, раненого ведут. Я выдвинулся.

— Но там стреляли?

— Так везде же стреляли».

Сотни лет генералы, историки, писатели — друзья и враги — неизменно отмечают стойкость русского солдата. Это не только армейское качество. Когда на человека ложится ответственность за неприкосновенность родной земли, каждый поступок его измеряется на весах не только личной жизни и смерти. Есть мгновение, в которое отдельная, собственная человеческая жизнь сливается с общей большой судьбой. И необстрелянный новичок за час становится ветераном.

Когда духовые оркестры провожали на службу вчерашних школьников, слесарей, комбайнеров, лаборантов, они, новобранцы, конечно, не подозревали, что готовит им март 1969 года. Все они родились после Великой Отечественной войны и знали о войне только по книгам, фильмам, рассказам. Они, младшие, оказались, однако, готовыми к испытанию. Есть страны, которые растят солдат для войны. Несокрушима страна, которая готовит их для защиты мирной жизни.

Илья Науменко. Москвич с Брестской улицы. Он не был в новом доме на Онежской, куда переехала семья. Он не был на свадьбе брата и не успел познакомиться с его женой. После службы он готовится в институт.

Сергей Дедяев. Родился в деревне Крутиха в Зауралье. Работал электриком в Шадринском СМУ. В его городе прибавилось новых домов, потому что Сергей — здесь, на Дальнем Востоке, охраняет мирный труд советских людей.

Телеграмма из Омска Илье Просвирину:

«Дорогой Илья. Гордимся твоим первым боевым подвигом. Береги и впредь нашу родную землю. Мальчишки и девчонки твоей улицы».

У каждого из нас — своя улица, свой дом, своя школа. Утром, когда мы спешили к тревожной заставе, по улицам пограничных сел шли мальчишки и девчонки с портфелями. Первое известие о том, что на острове Даманский начался бой, мы узнали по телефону из здания школы. Это была сельская школа. И как в той школе, где мы учились в лихолетье войны с фашизмом, в коридорах ее висели портреты героев гражданской войны.

Полковник Демократ Леонов — сын полковника Владимира Леонова. Учился в такой же школе. Граница с детства была его бытом. Когда дня за три до событий на Даманском мы обсуждали с ним некоторые детали очерка о пограничной службе, он не без удивления уточнял: а будет ли это интересно читателю?

Демократ Владимирович Леонов ушел на подвиг спокойно, с достоинством. Готовность к подвигу составляла смысл его жизни. На магнитной пленке остался приказ:

«— Быстро. Команда — за мной! Приказываю держаться до конца!»

Приказ был выполнен.

День спустя, осторожно разлепив страницы набухшей от крови записной книжки Леонова, мы прочли несколько заметок. Одна касалась текущих дел, а на другой:

«Прочитать. Юность Ленина. „10 дней, которые потрясли мир“ (Д. Рид). Лесков „Леди Макбет Мценского уезда“. „Михайловский замок“, „Первенцы свободы“ (О. Форш). О Пушкине. „Забавное евангелие“ (Таксиль). „Кюхля“, „Подпоручик Киже“. „Путешествие Христофора Колумба“».

Рядом с записной книжкой — часы командира. Они шли. И на нас как будто вновь взглянул высокий, статный человек с тяжелой седой шевелюрой, всегда серьезный, но умеющий оценить шутку, обладающий даром произнести решительное слово, не повышая голоса. Но на его партийном билете уже сделана надпись рукой политработника А. Д. Константинова: «Героически погиб в бою при отражении вооруженной провокации китайских властей на острове Даманский 15 марта 1969 года».

Александр Дмитриевич Константинов — начальник политотдела взял на себя командование после гибели полковника. Мы прибыли на его КП в эти трудные минуты. Он рассказывает:

— Ребята подполковника Яншина несколько часов удерживали Даманский. Мы помогали им с берега. Мне приказали повести в атаку подкрепление. В каждую машину я посадил пограничников, уже побывавших в бою и знавших обстановку. Провели короткие беседы. Задача была ясна всем. В 17.10 вступили на Даманский. Китайцы открыли интенсивный минометный огонь. На правом фланге действовал майор Баженов, я был слева…

В 17.45 остров был очищен. Политработник в намокшем от снега полушубке, с красными от бессонницы глазами и сорванным голосом сделал свое дело. Через несколько дней в городском комитете партии он рассказывал о ходе боя журналистам. Молодой подполковник в безукоризненном кителе, человек, по роду службы умеющий разговаривать с людьми. И только безнадежно осевший голос возвращал нас к той минуте, когда он говорил командиру прибывшего подкрепления:

— Приказано контратаковать. Давай обсудим детали.

Леонов и Константинов работали вместе легко. Их сближала не только многолетняя служба на границе, но и сходство биографий. Вот она, жизнь Константинова:

«Родился в 1927 году в Приморском крае, село Корсаковка, недалеко от Уссурийска. Отец военный. Служил в бригаде, которой командовал К. К. Рокоссовский. Потом в погранвойсках. Мать секретарствовала в сельсовете. Учиться начал в интернате, в Хабаровске. В сорок втором году здание интерната занял госпиталь. Пытался с друзьями убежать на фронт. Сняли с поезда в Куйбышеве. Но конец войны прихватил. Был в Китае, в Корее, Туркмению всю проехал верхом и пешком прошел. Работал в Молдавии. Потом снова — Дальний Восток».

…Мы пишем о живых и павших героях острова Даманский. Пусть подвиг их послужит образцом для тех, кто еще не принял боевого крещения. Обозначенный строкой в кратком донесении, он продолжает летопись пограничников.

Владимир Наконечный. Раненный в грудь и руки, сумел добраться до своих, чтобы сказать: «Там товарищи». После этого потерял сознание. Младший сержант Анатолий Козин, фельдшер, трижды под огнем ходил на остров. Брался и за оружие. Старший лейтенант Лев Маньковский хорошо организовал оборону участка, дважды был в разведке, раненный, сражался до конца. Ефрейтор Геннадий Иванов вынес с поля боя тяжелораненого командира.

В этом бою были и душевный порыв, и горячий азарт схватки, и понятная ярость. Вместе с тем в действиях воинов неизменно присутствовали трезвый расчет, острая наблюдательность, стремление принести наибольшую пользу.

Ночью после боя мы познакомились с капитаном Кухтиным, несколько стеснявшимся своей мирной должности заведующего клубом. Он написал рапорт:

«Прошу выдать мне снайперскую винтовку и бинокль». Резолюция: «Выдать».

В тот же день, когда капитан Кухтин подал свой рапорт, рядовой Анатолий Петухов, младший сержант Владимир Бабкин, старшина Валерий Леонов, лейтенант Валерий Кубарев, прошедшие самое пекло боя, разными словами выразили общую мысль: мы не испытываем враждебных чувств к китайскому народу. Но пусть зачинщики провокаций знают, что никому и никогда не будет позволено посягнуть на нашу мирную жизнь.

…С пограничного поста мы смотрим на противоположный берег Уссури. Городок Хутоу. Ряды глинобитных строений. Из голубой будки выходят трое китайских солдат. Один пристально разглядывает нас в бинокль. За спинами солдат теснятся дома, оклеенные цитатами. Среди иероглифов портреты. На них — один лик. А в глубине, на той стороне, на вершине холма, виден белый обелиск, точно такой же, как у нас в Имане. Под ним лежат советские солдаты, в сорок пятом отдавшие жизнь за свободу китайского народа.

Ю. АПЕНЧЕНКО, Ю. МОКЕЕВ
«Правда», 21 марта 1969 года.

Страна уверена…

Застава Нижне-Михайловка… Внизу, за склоном холма, широкая белая лента Уссури с еще не взломанным льдом. А за ней китайский берег, такой же темный, бесснежный, как и наш.

Даманский отсюда, с заставы, не виден. Но оттуда, с китайского берега, сквозь еще оголенные весенние деревья виден этот домик заставы и эти два белых высоких прямоугольника, стоящих на маленьком плацу перед ним. Под врезанной в белый камень звездой на бронзовых досках — имена пограничников, служивших на этой заставе и погибших на Даманском. А ниже — сплошь покрытая сотнями венков и охапками цветов могила вдобавок ко всем тем, которые в минувшие годы история так щедро и так беспощадно разбросала по нашей земле.

Люди, живущие в большой Советской стране, от ее дальневосточных и до ее западных границ, не хотят новых солдатских могил. Они не просто скорбят о павших. Они оскорблены тем, что в мирное время кто-то в соседнем с нами государстве не только отдал приказ убить у острова Даманский наших одетых в пограничную форму сыновей, но и осмеливается настаивать на своем праве совершать такие убийства и в дальнейшем.

Сидя в одной из тесных комнаток заставы, я перебираю письма, пришедшие сюда. Всего одну пачку. Всего один перевязанный на почте бечевкой толстый пакет с очередной почтой. Всего несколько десятков писем из многих и многих тысяч, уже пришедших сюда, на заставу. В этих письмах рядом и скорбь, и гнев, и тревога, и уверенность. Скорбь за погибших, гнев против убийц, тревога за сыновей, которые продолжают служить на границе, и уверенность в том, что они, не отступив, исполнят свой долг так же, как те живые и мертвые, что выстояли и выполнили свой долг на Даманском.

Я читаю их — письмо за письмом, — адресованные не кому-то одному, а вообще на заставу, всем сразу! На одних конвертах написано просто: «Дальний Восток, остров Даманский». На других: «Район острова Даманский, пограничникам-дальневосточникам». На третьих детским почерком: «Остров Даманский, дорогим пограничникам». На четвертых: «Героям-пограничникам острова Даманский». На пятых: «Нижне-Михайловка, застава имени Ивана Стрельникова» или просто: «Застава Стрельникова».

Застава Нижне-Михайловка еще не упоминается под этим именем ни в каких официальных документах, но народ в своих письмах уже назвал ее именно так, а не иначе.

Я читаю их — письмо за письмом, — такие разные по почеркам, по возрасту, по жизненному опыту тех, кто их отправил, и такие близкие друг другу по единодушию чувств, с которыми они написаны.

«…Дорогие герои, советские пограничники! Я мать троих детей, имею трех сыновей, и каждый из них говорит, что пойдет служить на границу. Так же и муж — нет еще и сорока — тоже не может остаться равнодушным. Он сказал: я сейчас готов взять оружие и пойти отомстить за своих детей… Может, содержание моего письма не так уж красноречиво, но я пишу от чистой материнской души. Душевный гнев заставил написать меня эти строки за тех, которые отдали свою жизнь на острове Даманский» (Запорожье).

«Дорогие советские воины! Я жена солдата. Мой муж сержант, служит на западной границе. На долю вашего поколения — мальчишек шестидесятых годов — выпало горькое испытание. Вы не сломились, не пали духом, а до последнего дыхания били врага. Мы, матери, жены, невесты, в тревоге за всех солдат. В нашем сердце и боль за павших, в нашем сердце и гордость за вас всех. Спасибо, родные, будьте всегда непоколебимы перед врагом… Всего вам хорошего. Мы с вами. Ничто не забудется. Надо — и мы встанем рядом и пойдем в бой» (Пермь).

«Здравствуйте, друзья пограничники!.. Мы даже немного спорили: как там мало было боеприпасов у вас, что вы вынуждены были забирать у убитых, чтобы отбиваться? Я служил сам и знаю — боекомплект должен быть намного увеличен, ведь враг коварен. Хотели написать об этом в Погранокруг, но второй бой показал, что все стало на место! Как бы хотелось, чтобы уже не было третьего, четвертого и пятого боев. Ведь каждый уносит жизни молодых парней. Крепче бейте тех, кому урок не идет впрок, но бейте умно, расчетливо, смело. Себя берегите!..» (Чигирин).

«Милые, дорогие ребята, ровесники моего сына! Не спится и нам — матерям солдат — в эти ночи. Сердце сжимается от боли, что некоторых из вас уже нет в живых. А ведь вам всего девятнадцать-двадцать лет… Тяжелое испытание выпало вам, дорогие мальчишки! Преклоняюсь перед вашим мужеством, героизмом, выдержкой. У меня сын тоже солдат, несет службу на другой границе. Я за него уверена.

По-матерински крепко обнимаю всех вас. Поклонитесь от меня могилам ваших товарищей…» (Киев).

«…Я, Акименко Саша, ученик второго класса, и мой брат Коля, ученик девятого класса, возмущены вероломным нарушением нашей границы. Мой брат скоро пойдет в армию, его мечта попасть на границу. Дорогие наши солдаты и офицеры! Желаю вам крепкого здоровья, спокойных вам ночей и дней. До свидания. Ученик второго класса — Саша» (Минеральные Воды).

«…Узнав о том, что имеются убитые и раненые, мы долго говорили о девушках, которые узнают, что любимого человека нет, что он погиб. Мы не говорим — какое горе матерям! Но как девушки говорили о девушках. У многих девчонок ребят берут в армию. Завтра они станут солдатами. Мы верим, что они с честью будут нести военную службу… Не думайте, ребята, что вы одни. Мы всегда будем готовы помочь вам, всегда станем с вами рядом» (Батуми).

«…Мы гордимся вашими подвигами и разделяем скорбь отцов и матерей, жен и детей… Мы не испытали ужасов войны, но мы знаем, какой ценой заплатили наши отцы за то, чтоб сегодня мы учились и не знали горестей и печали. Мы живем в Рыльске, Курской области. Только в этом районе гитлеровцы уничтожили свыше двух тысяч пятисот жителей… Мы, студенты педучилища, в основном девушки. Но многие из нас занимаются в различных военно-технических кружках. Мы изучаем парашют, автомат, мотоцикл, санитарное дело, у нас работает кружок радиотелеграфисток. Как вы видите, на нас можно рассчитывать…» (Рыльск).

«…Дорогие товарищи, смотрел кадры по телевизору за 2 марта. Мне очень понравилось ваше поведение — спокойные лица, выдержка. Такие могут обладать большой силой воли… Сейчас я работаю электросварщиком. Если вам будет трудно — вы не одни, мы вас всегда поддержим трудом, а если понадобится — встанем в строй по старой традиции, по-дальневосточному, по-стариковски… Я еще до сих пор ношу форму и проверяю — не дрожит ли правый указательный палец, не моргает ли глаз, правильно ли я дышу. Это во мне все сохранилось, и зрение покуда хорошее…» (Пензенская область).

«Дорогие наши советские пограничники! Пишут вам комсомолки от имени всех молодых санитарок. Клянемся перед вами, оставшимися в живых, и перед теми, кто погиб, что поступили бы точно так же, как вы. С уважением, девушки-санитары» (город Тольятти).

«…Я бы с великим удовольствием посидела у ваших кроватей, поправляла бы подушки, одеяла, покормила бы, если сами не можете. Но так далеко вы от нас! Поэтому только приходится писать свое желание. Поправляйтесь, милые, быстрее… Сколько же во всех вас мужества и геройства! А ведь многие совсем мальчики, до армии шаловливые, угрюмые и веселые, а тут — такая отвага!» (Москва).

«Дорогие! Если можно было бы ценою собственной жизни спасти каждого из вас, я бы, как и тысячи других, не поколебалась бы ни на минуту. Земной вам поклон и да хранит вас сама жизнь» (Тбилиси).

«…Клянемся перед вами, оставшимися в живых, и перед теми, кто погиб, что поступили бы точно так же, как и вы. Передайте привет жене Ивана Стрельникова Лидии и его детям, Игорьку и Светланочке. Тетя Лида, держитесь и не унывайте! Девочки 6-го „Б“ класса» (Ачинск).

«…Глубоко соболезную родителям погибших, так как мой братик погиб тоже в армии в 1960 году. Мой братик служил тоже на погранзаставе… В нашей комсомольской организации 36 человек, и, если будет надо, мы все присоединимся к вам» (Запорожская область).

«…Наши дорогие мужественные товарищи!.. Вы мне особенно близки тем, что я тоже служил в Приморье, правда, не в погранвойсках, а в артиллерии. Сейчас мне сорок девятый год, и я готов в любую минуту прийти к вам на помощь… Мои товарищи по труду — шахтеры Донбасса — это тоже мужественные люди. Не так просто добывать уголь! Среди них можно встретить и бывших пограничников… Что можно еще сказать? Если коротко: так держать! Помните, мы хоть и в запасе, но всегда начеку. С приветом, старший сержант запаса, горняк… И моя супруга, дежурная электростанции — мать солдата Советской Армии…» (город Торез).

Всего несколько выписок всего из одной пачки писем… Идут и идут письма, — и по воздуху над необъятными лесами Сибири и в почтовых вагонах по великому сибирскому пути.

Идут на заставу Нижне-Михайловку, идут в Иман, идут во Владивосток…

А в большой, светлой и сейчас среди дня совершенно пустой комнате с чисто вымытыми полами, с дощечкой на двери «Спальня личного состава», на нескольких аккуратно, без единой морщинки заправленных солдатских койках темнеют аккуратно сложенные солдатские шинели с зелеными петлицами — шинели тех, кто не вернулся…

Отдав воинские почести своим павшим товарищам, продолжают служить на дальневосточной границе молодые люди рождения 47-го, 48-го, 49-го годов… Молодые, но уже прошедшие через испытания первых боев и с честью выдержавшие это испытание, может быть, самое трудное в жизни человека.

Молодые пограничники, рассказывая мне о боях на Даманском, не употребляли громких слов и стремились к точности. Они как бы заново вглядывались в происшедшее и старались разобраться в нем — как же все это произошло? И в самих себе — что мы там почувствовали и что сделали сначала и потом? Голоса их были негромкими, должно быть, потому, что, рассказывая, они не спешили отрапортовать в общем и целом, а хотели шаг за шагом восстановить все как было.

Я много раз в своей жизни замечал, что в таких случаях люди обычно говорят негромко и достоверно. В голосах этих негромких ребят чувствовалась сила их убежденности в правоте человека, у которого своя голова на плечах и который пришел к убеждению, что надо драться, потому что не остается ничего другого, — такие люди обычно не любят ни размахивать оружием, ни поднимать его первыми, но, уж однажды подняв, потом не кладут до тех пор, пока не совершат всего того, к чему обязывает их и воинский долг и их собственный взгляд на вещи.

Есть в голосах этих молодых ребят-пограничников, заново звучащих сейчас в моих ушах, нечто такое, что заставляет думать о них именно так. Впрочем, в этом не оставляют сомнений и сами факты — то, как они сражались там, на Даманском.

Да, воистину права мать пограничника, которая в посланном на Даманский письме, вспомнив о собственном сыне, тоже охраняющем границу где-то в другом месте, сказала просто и твердо: «Я за него уверена».

Чувство уверенности в своих сыновьях, одетых в военную форму, будь они пограничники или танкисты, летчики или моряки, — важное чувство. Мать уверена в своем сыне. Миллионы родителей — в миллионах своих сыновей. Страна — в своей армии.

Я не могу не думать сейчас о том, что уверенность матери в своем сыне, при всей драгоценности этого чувства самого по себе, есть лишь миллионная доля нашей общей уверенности и в тех, кто непосредственно охраняет границы страны, и в тех, кто всегда готов прийти им на помощь. В нас всегда присутствовало это чувство, но после Даманского оно напоминает о себе с новой силой.

Мы были бы наивными людьми, если бы позволили себе считать все, что произошло на Даманском, только трагической случайностью. К несчастью, это не так. К несчастью, Даманский — следствие той общей враждебной нашей стране и нашему народу и губительной для самого Китая политики, которую ведут его нынешние правители. В последнее время в этой политике стали особенно заметно проявляться недостойные черты слепой ненависти, которая, как известно, до добра не доводит.

Последний бой на Даманском, которого мы не хотели, но который нам пришлось принять, а приняв, довести до конца, — это наше предупреждение на будущее. Не триста девятое или пятьсот двадцать третье «серьезное предупреждение», а просто предупреждение. И достаточно серьезное.

Константин СИМОНОВ
«Правда», 6 мая 1969 года.

Герои мирного года

Герои Советского Союза. Для миллионов советских людей их имена олицетворяют любовь к Родине, мужество и бесстрашие, презрение к смерти и готовность в любую минуту пойти на подвиг во имя Отчизны.

Расскажем лишь о трех из восемнадцати удостоенных звания Героя Советского Союза в мирном семьдесят первом году.

Петр Остапенко испытывает новейшие сверхзвуковые самолеты. Взмывая почти вертикально ввысь, они проносятся сейчас над его головой.

Несколько минут назад вдвое и втрое обгонявший звук, он идет сейчас не спеша опушкой леса по краю аэродрома. Идет и любуется такой близкой и такой дорогой каждому летчику землей.

Там, на высоте в двадцать километров, он каждый день состязается в беге с молниями. Его работа — до мельчайших тонкостей понять характер сложнейшей машины, заставить ее при любых обстоятельствах во всем и всегда быть послушной человеку. И потому эта работа связана с риском: испытатель намеренно ставит машину в самые трудные, самые сложные положения.

Каждый день он живет на своем самолете из особо прочных сплавов в зоне теплового барьера. Водит его и за три звука. Крылатые машины из алюминия, на которых еще не так давно летал весь мир, не выдержали бы такого и в течение трех минут. Они оплавились бы и развалились в воздухе. Ведь при чудовищной скорости поверхность самолета быстро нагревается о воздух почти до трехсот градусов. И это, когда за бронестеклом кабины — минус шестьдесят.

Полеты Остапенко продолжаются намного больше трех минут. Очень намного. Если бы не холод высоты, если бы не работа специальных установок охлаждения на борту, раскаленный самолет, которым Петр режет небо, мог бы светиться, словно звезда. Но благодаря специальным холодильникам на борту температура в кабине самолета никогда не поднимается выше обычной комнатной. Никогда, кроме случаев, при которых испытатель намеренно ставит самолет в самое трудное положение, когда летчик хочет знать, где предел у машины.

Однажды во время таких испытаний на большой высоте и еще невиданной скорости «закапризничал» один из ответственных узлов опытной машины. И самолет и человек оказались в тяжелых условиях.

Приземлившись, Петр не смог открыть фонарь кабины. А наутро — был новый сложный полет…

Как стал он летчиком-испытателем? Героем Советского Союза семьдесят первого года?

Началось это почти тридцать лет назад, в суровом сорок втором. Гитлеровцы рвались на Северный Кавказ. Линия фронта приближалась к городу Орджоникидзе. Пыльной дорогой брел к хутору белокурый паренек. И вдруг — рев авиационного мотора над головой, перебитая в двух шагах пулеметными очередями трава. Три раза пикировал гитлеровский летчик на метавшегося по степи босоногого паренька.Промахнулся. И, уходя к себе на аэродром, не видел, как вслед ему поднялся из кустов у моста худенький мальчишеский кулак.

Вспоминая это, Петр говорит о клятве, которую дал тогда в степи: «Буду на таких самолетах летать, чтоб одного их вида враги наши боялись!..»

За плечами Остапенко три мировых рекорда на истребителе «Е-266».

…Маршрут полета представлял почти идеальную окружность длиной в тысячу километров. Остапенко с двумя тоннами груза на борту пролетел по этой гигантской невидимой трассе со скоростью почти пятьдесят километров в минуту. Почти километр в секунду. В марафонском вираже изумительные качества машины слились с виртуозным мастерством летчика. Остапенко вел машину с секундной точностью. Каждую секунду летчик точно знал, на каком отрезке пути он находится. Его мозг оценивал поступавшую с земли информацию мгновенно: на такой скорости каждая секунда дорога. Все было продумано, рассчитано, взвешено заранее. И он все держал в памяти. Был в любую секунду готов принять нужное решение.

Сегодня Герой Советского Союза Петр Остапенко продолжает испытывать новейшие сверхзвуковые машины. В этом — цель и радость его жизни.

Олегу Хомутову тридцать шесть. В семьдесят первом году ему вручили Звезду Героя Советского Союза № 11 407.

— Едем осенью с женой в электричке, — рассказывает он, — обязательно в вагоне спросят: «За что вас наградили? Не может быть, чтобы за войну: молоды… За космос?..» «За работу, — отвечаю. — За бессонные ночи». «А разве за работу такое звание дают?» «Присваивают», — отвечаю.

Есть такая профессия — испытатель катапульт. Сидя в кресле, Олег выстреливает себя вместе с ним из машины в воздух. Только так можно покинуть идущий на огромной скорости самолет.

Летчики прибегают к катапульте лишь при крайней необходимости, в аварийной ситуации. Для Олега катапультирование, испытание средств спасения из самолетов и вертолетов — работа. Он выполняет ее днем и ночью, на больших и малых высотах. И вся эта работа — подвиг. Постоянный риск во имя жизни тысяч людей.

От его работы зависит жизнь летчика в самые трудные секунды. Он первым испытывает перегрузки, первым определяет, насколько просто, удобно и надежно новое катапультное кресло. И делает это один. Падая камнем, пока не раскроется парашют, с большой высоты. Иначе нельзя: ни один прибор не расскажет об испытательном прыжке или катапультировании так, как человек.

…После выстрела кто-то фантастически тяжелый наваливается на все тело. Нервы, знания, весь опыт собраны в один комок. Если прибор-автомат не сработает на заданной высоте, для того, чтобы спастись, остаются считанные секунды. И нужно все запомнить, чтобы потом рассказать на земле.

Олег встал и прошелся по комнате:

— Сейчас вы, наверное, спросите, бывает ли страшно мне? Страшно всегда. С возрастом — больше. И потому — труднее. Особенно в ночь перед экспериментом. Помните у Пушкина: «Старость бродит осторожно и подозрительно глядит…» Слишком много знаешь. Нет лихого безрассудства юности. И потому трудно заснуть… Нет, это не тот страх, когда закон самосохранения движет твоими поступками. Хотя и такое довелось мне пережить, когда начал вновь прыгать после одной аварийной ситуации: мне все казалось тогда, что лопнут парашютные лямки на ногах, и я спускался на землю, вцепившись руками в стропы, как новичок. Со временем это прошло. Снова вжился в работу…

Он подошел ближе:

— Сейчас я о другом говорю. Большие физические нагрузки при нашей работе не самое тяжелое. Все время живешь в напряжении. Все время готовишь себя к борьбе. Готовишься драться за жизнь. И рассчитываешь, как будешь вести эту борьбу, по секундам. Стараешься предусмотреть самый сложный вариант. Готовишь себя к любой неожиданности. Победа в нашем деле, как и всюду, дается нелегко…

В юности было трудно. Жил на стипендию. Обедать приходилось не всегда. Но небо манило. На авиационных парадах в Тушине он шел под ярким шелковым куполом: «Парашютист всегда найдет местечко, где бы приземлиться…» И он, инженер Олег Хомутов, стал парашютистом-испытателем. Он занят этой работой тринадцать лет…

Недавно пришлось выполнять очень сложное и важное задание. Все волновались.

В предыдущем таком полете его друг и товарищ по работе, талантливый испытатель погиб.

Теперь Олегу предстояло доказать, что новое средство спасения летчиков сверхзвуковых самолетов способно безотказно работать на огромной высоте…

…Выстрел. Медленно-медленно текут томительные секунды, когда, падая к земле, Олег обязан только ждать, сработает ли прибор-автомат, сработает ли прибор-автомат. Все! Молодцы, конструкторы! У этого средства спасения будет долгая и отличная жизнь.

Мне понравились его рисунки. Он встал, чтобы принести из соседней комнаты еще несколько. А я спросил у его жены:

— Когда он уходит, страшно?

— Я привыкла.

— Разве можно к этому привыкнуть?

Рядом стояли их дети.

Светлане в январе будет три года. Игорю еще нет пяти. Мать обняла сына, поцеловала дочь:

— Я просто верю… И жду…

Этой осенью Олег шел по платформе пригородной электрички. Впереди на скамейке, дожидаясь, видимо, поезда сидел пожилой военный. Фронтовик: вся грудь в орденах. Увидел у Олега звезду Героя. Вскочил. Вытянулся по команде «смирно». И отдал честь. Воин приветствовал человека, удостоенного высшей награды Родины в мирные дни.

— Я обнял его и поцеловал, — говорит Олег. — Будто знакомы были мы с ним много лет.

Крупнейшие авиационные журналы заговорили о «В-12» еще до его прилета в этом году на авиационную выставку в Париж: «У него нет конкурентов на западе… Дебют русского транспортного гиганта расшевелил вертолетостроение во всем мире… Зрелище этой машины, величественно проплывшей над Ле Бурже при удивительно небольшом шуме, несмотря на мощность в 26 тысяч лошадиных сил, заставляет задуматься: неужели мы почти два десятилетия шли по неправильному пути?..»

Испытывал «В-12» и привел его через всю Европу в Париж экипаж Василия Колошенко. Он тоже стал Героем Советского Союза в семьдесят первом году.

Впервые он, командир «В-12», поднял колоссальный для винтокрылого корабля груз — более сорока тонн. Впервые он, вертолетчик, держал в своей руке 26 тысяч коней!..

Помню, в желтом утреннем тумане над аэродромом показался невиданный аппарат. «Ребята! — изумились ко всему привыкшие шоферы. — Гляньте! Два вертолета самолет принесли!» Издали «В-12» напоминал гигантскую бабочку. Ее «туловище» — фюзеляж мощного самолета. И хвостовое оперение самолетное. Узкие крылья расширялись к своим концам, над которыми нависли лопасти огромных винтов.

У нового винтокрылого гиганта — поперечное расположение винтов. Это дает большие преимущества. Но есть у такой схемы и свои минусы. До недавнего времени считали, что избавиться от них невозможно.

— Это были, — вспоминает Колошенко, — нелегкие дни. После первого моего неудачного полета на «В-12» генеральный конструктор тяжело заболел. Мы приезжали к нему, рассказывали, как идут дела. Я очень переживал. Ведь когда началась та страшная болтанка в воздухе, ведущего инженера выбросило из кресла. Не успел он включить аппаратуру. И потом на земле о причинах неудачи можно было судить лишь по тому, что запомнили и могли рассказать мы, экипаж. Я почти физически ощущал груз ответственности на своих плечах. Знал: нельзя поколебать веру людей в их работу, в тот путь, которым шли. И оказался прав. Никогда не забуду такой случай. Это было зимой. «В-12» уже летал. Я повисел на нем над полем. От винтов — тучи снега. Вперед прошелся. Назад. Вверх. Вниз. Сел и иду к командному пункту. Вижу — у угла здания стоит человек. Известный наш ученый. На густых бровях застыл снег. «Ну как?» — спрашиваю. «Если бы мне сказали, — отвечает, — что эта машина летает, я бы этому не поверил. Если бы мне показали о ее полете кинофильм, я бы и этому не поверил. Но то, что я увидел сейчас, меня потрясло…»

Впервые Колошенко поднялся в воздух на «МИ-1», когда в нашей стране только появились эти вертолеты.

Здесь, на Севере, у устья Оби и Лены, Индигирки и Енисея, в тундре Таймыра и сопках Чукотки случились у Колошенко вынужденные посадки. Он не боялся их. Он знал, что летает на опытной машине. Потом, в Москве, он подробно рассказывал о каждом таком случае конструкторам. И наблюдения летчика, его мысли, его опыт помогли рождению новых, более совершенных винтокрылых машин. А он испытывал их.

Он не раз отгонял ракетами белых медведей от своего «МИ-4» на дрейфующей станции «Северный полюс-5». В Антарктиде, где вокруг белое небо и белая земля, а стада пингвинов напоминают издали толпы людей, он сажал «МИ-4» с геологами далеко в море на айсберги. И ученые исследовали здесь минералы, которые на шестом континенте скрывают от людей толщи векового льда.

Он поднимался в Гималаях на высоту восемь тысяч метров. Спасал там людей. В одном таком полете, когда кругом был сплошной дождь и туман, его бортинженер, отважный моряк, защищавший в войну до последних часов Севастополь, сделал в журнале запись: «11.48. Высота 2 500. Сильная гроза… На борту было семь человек…»

А потом экипаж Колошенко устанавливал мировые рекорды на «МИ-6», «МИ-8» и «МИ-10». Помогал своим «летающим краном» строить подвесную дорогу в швейцарских Альпах.

Он летает четвертый десяток лет. Он с увлечением говорит о том, как может помочь «В-12» в освоении восточных и северных районов страны.

Трое из восемнадцати, трое из миллионов.

На мирной работе в мирные дни служат Советскому Союзу.

К. АЛЕКСЕЕВ
«Правда», 30 декабря 1971 года.

У далекого поселка

Героическая быль
Шесть советских воинов отмечены орденами и медалями СССР. Орденом Красной Звезды награждены рядовые Иван Григорьевич Панкратов, Махмуд Мамадалиевич Рахимов, Валерий Мотельевич Шильдер. Медали «3а боевые заслуги» будут вручены младшему сержанту Анатолию Николаевичу Скопенко, рядовым Василию Владимировичу Зайцеву и Бахадыру Садыковичу Умарову. Где и чем они отличились? Как выполняли свой солдатский долг?

Это произошло накануне сентября, в один из последних дней минувшего лета. Небывалые пожары под Москвой уже были локализованы, подавлены, и лишь кое-где люди окружали рвами последние очаги. Дымная мгла рассеивалась. Солдатский «боевой листок» одного из подразделений военных строителей, боровшегося с пожарами в районе рабочего поселка, писал: «Общий труд достиг своей цели, огню больше не прорваться». И дальше — список отличившихся: Олег Киселев, Бахтиер Аширбаев, Махмуд Рахимов, Анатолий Дударев, Еркин Елибаев…

В этот поселок отряд военных строителей прибыл 17 августа. Поселок встретил солдат с ликованием. Люди воспрянули духом. Подразделения быстро подавали воду из дальних водоемов, и она шла к торфяным полям. Это было здорово. Но, пожалуй, дороже всего был тот живой образец мобильности, подтянутости, беззаветности, который, сами того не замечая, показывали солдаты. Двум лучшим бульдозеристам торфопредприятия Николаю Комиссарову и Владиславу Блинову, сутками не покидавшим боевой вахты, директор однажды сказал: «Вы у нас, как солдаты»…

Каждое утро в пять ноль-ноль брались солдаты за лопаты, топоры, брандспойты. Вместе с рабочими засыпали песком горячий торф, заливали его водой. Дважды огонь прорывался к поселку, и казалось, вот-вот вспыхнут деревянные дома. Тогда работали бессменно дни и ночи. Рассветов не замечали. Да и рассветов настоящих не было: солнце еле пробивалось сквозь пелену дыма.

И вот настал тот день, которого никому не забыть. Как обычно, термометр показывал 35. С утра на третьем участке загорелись караваны. Это тысячетонные бурты торфа, уложенные вдоль узкоколейки. Температура в них «нормальная» — 70 градусов, теперь она поднялась, и караваны задымились: самовозгорание. Туда направились Рахимов, Шильдер, Умаров, младший сержант Скопенко, молодые бойцы его отделения Панкратов, Зайцев, другие солдаты, рабочие. По соседству в двухметровых траншеях было вдоволь воды, и ее обрушили на караваны. Огонь не отступал, бурты все дымились, потому что нет на свете ничего коварнее горящего торфа. А в полдень вдруг…

Директор торфопредприятия Федор Васильевич Шишканов говорит: «Я на торфе работаю семнадцать лет, всякое пережил, перевидал, но ничего подобного представить себе не мог». Стихия, словно собирая последние силы, закружила на торфяном поле «поземку» и взметнула к потемневшему небу смерч высотой с 15-этажный дом. Ураган разметал караваны, поднял в воздух раскаленный торф. Сотнями факелов зажглись пни, запылала земля. Командир приказал всем вернуться. Но ревел смерч, гудело пламя, бешено кружила в воздухе горящая пыль, и у дальних караванов приказа не слышали. А если бы услышали, то не смогли бы выполнить: пламя отрезало путь к отступлению.

Все это произошло в две-три минуты. Специалисты, наблюдавшие огненный шторм, убеждены: ничто живое не могло удержаться в его эпицентре. Людям следовало бежать. И возможно, солдаты успели бы обойти огненный фронт, вырваться к дороге. Но они бросились выводить из огня тракторы торфопредприятия. Не раздумывая, не рассуждая, считая это дело само собой разумеющимся, Умаров и Зайцев, которых я теперь спрашиваю: почему они бросились к тракторам, не понимают вопроса: «А иначе как? Не оставлять же было машины». Анатолий Скопенко рассказывает, что солдаты, попавшие в самое пекло, не дрогнули:

— Мы окатили водой друг друга, облили тракторы и хотели уже двинуться. Но в одном «Т-75» отказал топливный насос. Решили взять его на буксир. Приспособили для буксира пожарные рукава, скрутили их впятеро или вшестеро. Наконец поехали. На первой машине был местный тракторист, знавший окрестные дороги, рядом с ним рядовой Зайцев и я, на втором тракторе — Рахимов, Шильдер, Панкратов, Умаров. Земля светилась, как раскаленное железо, гусеницы высекали из земли пламя, ветер его рвал, отбрасывал. Загорелись кабины. Несколько минут мы вели горящие машины, еще надеялись сбить огонь. Потом побежали по торфу. Справа была траншея с водой. Прыгнули туда. Бруствер и стены дымились, горели. Мы двинулись по канаве. За мной Шильдер, дальше Рахимов, Панкратов. Хотел промыть глаза, но только засорил их. Шильдер сказал, что задыхается…

Вода не помогала. Густой, раздирающий горло дым попадал в легкие, душил. В подразделении я встретил младшего сержанта Саида Умарова, находившегося в день шторма на горящем торфе. Дышать, говорит он, можно было только через пилотку, смоченную водой, да и то недолго. Юноша снял пилотку, чтобы показать, как приходилось дышать, и в его черных волосах я увидел седину: память о торфяном пожаре.

Тракторист торфопредприятия, которому тут каждая тропа знакома, сравнительно благополучно добрался в поселок. Рядовой Василий Зайцев с обожженными руками тоже вырвался из огненного кольца. Вскоре и Саиду Умарову удалось вырваться из горящего торфяного поля…

На помощь попавшим в беду был поднят весь район, к участку, по которому прошел смерч, снарядили девять поисковых групп, над ним кружили вертолеты. Поисковый отряд нашел в траншее Скопенко. Когда вернулось к нему сознание, Скопенко спросил:

— Где Валера, Махмуд? Где ребята?

Ему не отвечали.

Свыше пяти тысяч жителей насчитывает поселок, оказавшийся у эпицентра пожара. И здесь нет пострадавших, нет ни единой жертвы. Жители горячо благодарят за это солдат. Солдаты же потеряли трех своих товарищей. Рядовые Иван Панкратов, Махмуд Рахимов, Валерий Шильдер, несмотря на ожоги, сражались с огнем, помогали друг другу до последнего дыхания.

«Рядовые, — говорит словарь, — обычные, ничем не выдающиеся». Сегодняшние рядовые Советской Армии — это дети фронтовиков, сыны обыкновенных трудовых семей. Отец Панкратова — колхозник, Рахимова — колхозник, Шильдера — ветеран-железнодорожник. Все трое с юношеских лет работают. Рахимов был в Ташкенте автослесарем, Шильдер там же слесарем по ремонту машин, Панкратов плотничал в родном селе Солдатском, Старооскольского района, Белгородской области. Все комсомольцы, а Шильдер член комсомольского бюро, принят недавно в кандидаты партии. Иван Панкратов лишь начинал службу, тосковал по матери, по братишкам и сестренкам. Перед пожарами он сфотографировался в кожаном шлеме, послал одну карточку домой, другую — бывшей однокласснице. Валерий Шильдер за два дня до гибели написал родителям: «Извините, дорогие, что так долго молчал — есть веские причины. Мы выполняли ответственную задачу, даже минутки не было свободной, а сейчас дело идет к концу. Вы не волнуйтесь, у меня все отлично, здоровье хорошее, воздух свежий, только жарко».

Совсем короткие биографии у солдат, родившихся через шесть-семь лет после Дня Победы и видевших войну лишь на экранах. Один увлекался мотоциклом, футболом, собирался в автодорожный техникум. Другой перечитывал военные мемуары, коллекционировал марки. Когда на ташкентской улице хулиганы пристали к девушке, будущий солдат смело вступил в неравную схватку. Его избили, но девушку он защитил. Двое из трех умели плавать и в глубокой траншее торфяного поля не бросили третьего. Поведение солдат в те трудные минуты объясняется, конечно, не только скромными биографиями каждого в отдельности, но и большой биографией страны, атмосферой, в которой воспитывались, неповторимой армейской школой, где закалялись. Знания можно получить из учебников, но характеры кует и шлифует жизнь. Медленно, незаметно, день за днем. А ударит внезапно огненный смерч — и поднимаются в полный рост вчерашние наши подростки, мужчины, советские солдаты.

Д. НОВОПЛЯНСКИЙ
«Правда», 19 октября 1972 года.

За пять секунд до взрыва

Дорогие товарищи!

В свое время мне довелось служить в пиротехническом подразделении, которым командовал младший лейтенант Иван Крюк. Помнится, Это был мужественный офицер-пиротехник. Слышал я, несколько лет назад в Сарнах Ровенской области он за пять секунд до взрыва обезвредил фугаску. Как это произошло? Как сложилась жизнь у Ивана Крюка в дальнейшем?

Г. ТИТОВ
г. Краматорск.

Произошло невероятное: когда все было подготовлено к обезвреживанию авиабомбы, обнаруженной на территории ремонтно-механического завода в центре города, и только ждали приезда опытного специалиста, заработал часовой механизм взрывателя. Молодой офицер-пиротехник Иван Крюк, прибывший в Сарны по вызову, понял: часовой механизм «оживили» изменения теплового режима. (Более трех суток пролежала бомба открытой.)

Иван предупредил о грозящей опасности ракетами — в городе завыла сирена. После этого он обязан был увести людей и уйти в укрытие сам. Но у саперов, как у врачей, свои неписаные правила, свой кодекс чести. Крюк знал: здесь он единственный, кто может предотвратить беду.

…Легенд о случае в Сарнах сложено немало. Чаще противоречивых. Поэтому, как дальше разворачивались события, пусть лучше расскажет непосредственный их участник.

«Спокойно, Иван! — скомандовал я себе, когда остался один. — Допустим, при ударе о землю запальный стакан перекосился. Значит, могло заклинить детонаторную часть. Значит, есть надежда отделить взрыватель от детонатора…

Подошел к бомбочке, мысль обожгла: инструмента-то нет! Попробовал вывернуть руками прижимное кольцо, удерживающее стакан взрывателя, но ржавчина намертво приварила его к корпусу. А часы стучат… Тоскливо стало. Потом смотрю, машины невдалеке. Бросился к одной — кабина закрыта, ко второй — закрыта… В четвертой, наконец, нашлась слесарная сумка. Возвращаться к бомбе страшно: иду, как водолаз в свинцовых балластинах.

Выбил зубилом прижимное кольцо, выковырнул установочное и сразу понял: надежды мои не оправдались. Что делать? Побежать? Побегу, а она рванет! Давай уж, думаю, до конца…

Снял фуражку, чтобы не мешала, бросил на насыпь. Потянул взрыватель, а он не поддается. Пришлось снова браться за зубило. Повернул на один оборот, подцепил монтировкой за край стакана, нажал — взрыватель вышел сантиметров на пять. (По всем правилам в это мгновение должна была произойти вспышка, которая бы оборвала жизнь пиротехника.)

„Видно, и ловушка заржавела“, — подумал я, взял щипцы и вырвал взрыватель. Ликвидатора — редчайший случай! — не оказалось. Отшвырнул взрыватель за насыпь, тут он и громыхнул.

Солдаты бегут, увидели фуражку на насыпи, подумали: „Все. Погиб командир!..“».

Это была очень трудная победа, за которую Иван Крюк награжден орденом Красной Звезды. А сколько таких побед было потом!

…Взрыватель — сердце бомбы. Говорят, извлечь взрыватель для пиротехника равнозначно порой тому, что хирургу сделать операцию на собственном сердце. Наверное, так говорить справедливо. Фашистские конструкторы создали около 200 типов взрывателей. Гитлеровские летчики сбросили на нашу землю около трех миллионов бомб, многие десятки тысяч которых не взорвались. Тех, кто создавал хитроумные механизмы, снаряжал ими бомбы, возможно, давно нет в живых, но и сегодня советским пиротехникам приходится вступать со сделанными ими бомбами и снарядами в смертельно опасные поединки.

В квартире старшего лейтенанта И. Крюка собрана уникальная коллекция, в которой 45 взрывателей, извлеченных им лично. Стоят сейчас они, безопасные, на книжных полках, а за каждым — подвиг!

Вот хотя бы этот «экспонат» — взрыватель с автографом конструктора: «Бомба обезвреживанию не подлежит», добытый Крюком два года назад.

Смеется Иван:

— Приходит старушка, рассказывает: «Бомба в войну пробила крышу, ушла под пол. Здоровая дыра была в полу. Что делать, ума не приложу. А люди возьми да и присоветуй: ты, говорят, рассолом дыру-то залей — бомбу соль и разъест. Так я и сделала…» А когда мы рванули за селом фугаску, бабка только руками всплеснула: «Зачем же я соли столько в яму засыпала? Соль-то в войну на вес золота была!»

Из огромного количества взрывателей периода войны наибольшую опасность представляют сейчас те, которые обозначены номерами 3, 17, 24, 40, 57, 67 и 70. Все они, кроме последнего, имеются в крюковской коллекции.

Но особое место в ней занимает комбинированный 57-й взрыватель. Второго такого трофея нет больше ни у кого. Эту «операцию на собственном сердце» Иван произвел в г. Новоград-Волынском, на ул. Водопроводной, 22. Однако сообщить какие-либо подробности категорически отказался. «Не поверят!» — отрезал он.

— Случай действительно на грани вероятного, — рассказал нам позже учитель Крюка — автор многих книг по пиротехническим работам И. П. Новиченко. — Для обезвреживания 57-го создан специальный прибор — «охладитель». Взрыватель замораживают, чтобы остановить химический процесс. Так и вывозят бомбу на полигон с «охладителем». Установить в данном случае прибор было невозможно. В котлован хлынула вода. В любую секунду мог случиться обвал, что грозило взрывом. Вот Ваня и решился извлечь 57-й руками. Все обошлось благополучно, но я никому не советую повторять этот опыт.

Есть такое правило: пиротехнику нельзя заниматься обезвреживанием бомб и фугасов более трех лет подряд. Человек за такой срок «привыкает» к опасности, у него пропадает «чувство бомбобоязни» и тогда… приходит непоправимая беда.

Старшего лейтенанта И. Крюка тоже «берегут» — в прошлом году он принял подразделение курсантов-пиротехников. И здесь молодой офицер добился высоких результатов: за короткий срок это подразделение стало лучшим в части. Но практической работы Крюк не оставляет.

…Приказ был краток: «Произвести поиск и обезвреживание авиабомбы…»

Встретила группу старшего лейтенанта И. Крюка хозяйка старинного дома.

— Мне, сынки, 76 лет, — рассказала она, — но память еще хорошая. Он, гад, в 43-м летел низко-низко, прямо за деревья крестами цеплялся. Увидел баб во дворе — и бомбой в нас. Только бомба не взорвалась: ушла вот под это дерево.

От того дерева до окон дома — чуть больше трех метров. Миноискатели пищат в наушниках беспрерывно: в земле много металла. Чтобы развернуть сложную аппаратуру «бомбоискателя», надо вначале очистить поисковый участок от этого «сора». До позднего вечера продолжалась трудная работа.

Застрявшую в корнях старого дуба немецкую фугасную авиабомбу вскрыли на трехметровой глубине. Крюк приказал курсантам Ф. Исмагилову и Н. Веретенникову подняться из котлована, а сам осторожно очистил от грязи то место, где должен находиться взрыватель. У Ивана большие руки, в пальцах которых чуткость музыканта удачно сочетается с точностью ювелира и хваткой хирурга. Тип взрывателя определить не удалось.

Старший лейтенант К. Казуро, сержанты П. Дьячук, В. Денисов и Л. Титов бережно вынесли на руках и уложили на песчаную подушку в кузов машины полуистлевшую, но по-прежнему опасную фашистскую фугаску.

…Возвращались пиротехники домой за полночь. Круто мела поземка. Еще издали в глаза бросилось: окна квартир, где они живут, ярко светились. Думаю, жены космонавтов, летчиков-испытателей, полярников и моряков хорошо знают, почему здесь так долго никто не ложился спать.

П. СТУДЕНИКИН
«Правда», 24 января 1974 года.

Работа в порту Читтагонг

Их провожали цветами. Букеты летели на палубу «Хабаровска», падали в воду и, уносимые быстрым течением, сопровождали отходивший от причала теплоход. А на берегу полуторатысячная толпа скандировала слова добрых напутствий.

Так недавно прощались бангладешцы с моряками советской экспедиции, которая в течение 27 месяцев работала в порту Читтагонг, расчищая акваторию порта и подходы к нему от затонувших судов и мин.

2 апреля 1972 года. К порту Читтагонг подошла плавмастерская «ПМ-40» под командованием капитана 3-го ранга Э. Климова — первое судно советской экспедиции.

В марте премьер-министр Народной Республики Бангладеш Муджибур Рахман обратился к Советскому правительству с просьбой оказать помощь в расчистке акватории читтагонгского порта. Просьба была удовлетворена. Безвозмездно. В состав срочно созданной экспедиции включили тральщики (базовые и рейдовые), плавмастерские, водолазные боты, специальные и вспомогательные суда Военно-Морского Флота и Министерства морского флота. Возглавил экспедицию контр-адмирал С. Зуенко.

…К устью реки Карнапхули, на берегах которой раскинулся Читтагонг, плавмастерская прошла через минное поле по узкому фарватеру, пробитому индийскими тральщиками. Из воды то тут, то там торчали ржавые остовы полузатопленных судов. Немало их — люди знали это — скрывалось под водой. Хмурились офицеры, прикидывали: с чего начать до подхода буксиров, чтобы выполнить главную задачу тех дней.

Главная задача: три поврежденных судна, стоящих у причалов, как можно скорее подготовить и вывести в безопасные места. Работы на акватории, вывод судов покажут торговым партнерам Бангладеш, что читтагонгский порт использовать можно. Для экономики молодой республики совершенно необходимо, чтобы ее главные морские ворота снова стали воротами, а не узкой калиткой…

За дело взялись не мешкая. На подходе уже были и другие суда экспедиции.

2 мая 1972 года. «Первая ласточка! В порт вошел „Прекрасный Гонконг“ (кажется, под либерийским флагом). Танкер водоизмещением 16 тысяч тонн. Выходит, месяц трудов наших не пропал даром — крупнотоннажные суда начали заходить в Читтагонг» (из записной книжки капитана 1-го ранга С. Кокоткина).

«Первомайский праздник у нас ознаменован началом боевого траления и уничтожением первой мины. Закончить тральные работы в срок необычайно важно. Помните, товарищи, что „Ллойд“ до сих пор на 25 процентов увеличивает сумму страховых взносов для судов, идущих в Читтагонг, считая его районом повышенной минной опасности…» (из выступления политработника отряда тральщиков капитана 3-го ранга Р. Насырова на подведении итогов дня).

6 мая 1972 года. «Сегодня, товарищи, спасатель „Атлас“ под командованием капитана Альберта Андреевича Знотина и другие суда приступили к работам на объекте номер один» (из выступления контр-адмирала С. Зуенко на совещании офицеров).

«Объект номер один» — транспорт «Сонартари», затопленный у самой кромки речного фарватера, там, где он изгибается коленом. «Топляк» мешал заходу в порт крупных судов.

Судоподъем — работа главным образом водолазная. Первым на грунт с водолазного бота «ВМ-74» спустился старшина 2-й статьи Николай Ламухин. Передал на поверхность: «Видимость — ноль, не разглядеть пальцев, поднесенных к иллюминатору скафандра». Температура — 34. Человеку в скафандре такая вода кажется горячей. Слой ила — несколько метров. Илом забиты все помещения судна. Никакой документации машинных отделений, трюмов, кают. Да еще вдобавок ко всему приливо-отливные течения скоростью до 6 узлов. А это значит: работать можно только на «стоп-воде» — по 40―45 минут четыре раза в сутки, в промежутках между приливами и отливами.

Но ведь надо! И работы начались. Не только на «Сонартари», еще и на шести других затопленных судах.

20 июня 1972 года. «В порту теперь ежедневно находится по 25―27 судов под разными флагами. Это в первую очередь заслуга отряда траления. Фарватер в минном поле расширен до трех миль. Особенно отличаются на тралении коммунисты: капитан 2-го ранга Е. Хорошун, командиры тральщиков капитан-лейтенанты В. Антонов, И. Завадский, В. Лебедев, мичман М. Нагерняк… А трудности остаются!» (из записной книжки капитана 1-го ранга С. Кокоткина).

Трудности оставались. Хотя уже и не лезли под тралы рыболовецкие и мелкие каботажные суда, владельцы которых не понимали, чем это занимаются в заливе военные корабли. И уже превосходно действовали тралы, реконструированные капитаном 2-го ранга Хорошуном для малых глубин. Но по-прежнему мешало течение, скорость которого превышала 4 узла. Налетали штормовые ветры. Тралить можно было только на средней и полной воде — при отливе тралы цеплялись за грунт. Не стало меньше мелей, банок и лежащих на дне «топляков». Температура в машинных отделениях достигала 70 градусов.

«Отлично несет трудные вахты командир отделения рулевых, старшина 2-й статьи И. Джаломанов. Передовой моряк недавно подал заявление в партию. Первичная парторганизация приняла его кандидатом в члены КПСС» (из «боевого листка»).

«Обычно период адаптации человеческого организма к новым климатическим условиям длится около месяца. Здесь он оказался растянутым до 3,5 месяца. Потеря веса у водолазов, несмотря на высококалорийный суточный рацион, к концу второго месяца иногда составляла 12 кг. С учетом местных условий разработан специальный распорядок дня. Для личного состава экспедиции создан дом отдыха» (из медицинского отчета).

15 августа 1972 года. Корпус «Сонартари» поднят четырьмя понтонами и отведен за дамбу. С начала работ прошли 71 сутки. Но если перевести в сутки часы, когда можно работать под водой (промежутки между приливами и отливами), то их, этих суток, набирается всего 12. А в обычных условиях подобная работа занимала 2―2,5 месяца.

«Уже в июле порт работал на полную мощность и перерабатывал грузов больше, чем за этот же месяц до войны. Ворота жизни — порт Читтагонг, — как писали газеты, были открыты» (из служебного отчета).

22 октября 1972 года. «Товарищи матросы, старшины, мичманы и офицеры! Поздравляю вас с выполнением важного правительственного задания. Вчера на два месяца и десять дней раньше обусловленного срока закончено боевое траление на площади 1 069 квадратных миль» (из выступления контр-адмирала С. Зуенко на собрании личного состава).

Из иностранной прессы: «Русские превратили помещение склада в зал отдыха членов экспедиции, но нет никаких признаков подготовки к истинно военному присутствию в Читтагонге — ни одного укрытия для подводных лодок, ни одного огневого сооружения — ничего, что непосредственно не относится к спасательным работам» («Лос-Анджелес таймс», 26 декабря).

10 января 1973 года. Объектом номер один теперь стал сухогруз «Сурма» водоизмещением 14 000 тонн. Большие повреждения. Крайне неудобное расположение на грунте. Из помещений надо выкачать 25 000 тонн ила, заделать свыше 300 пробоин. Деревянные пластыри для заделки не годятся — древоточцы прогрызают их за месяц. Кстати, прогрызают и шлюпки.

Был случай: моряки сели в шлюпку, а она тут же наполнилась водой и опустилась на дно. Все деревянные шлюпки заменены пластмассовыми.

1 апреля 1973 года. Поднят танкер «Махтаб Джавед-2». Работа выполнена необычная. Судно затонуло около зерновых причалов. Подготовка к его подъему не должна была мешать разгрузке приходящих в порт зерновозов — республика остро нуждалась в хлебе.

Обеспечивающие суда поставили поодаль, чтобы зерновозы могли швартоваться без помех. Танкер перевернули вверх килем. К горловинам уцелевших отсеков приварили штуцера, подсоединили шланги и подали воздух высокого давления. Корпус всплыл без помощи понтонов.

Но это легко сказать, а сделать!..

«Слава нашим водолазам-„тысячникам“ — мичманам А. Великанову, В. Мидяному, Г. Парфенову, И. Пасечнику, В. Сотникову! Кто был в Читтагонге, тот знает, что значит проработать здесь под водой тысячу часов…» (из выступления радиогазеты «Орбита»).

29 декабря 1973 года. За два дня до установленного срока задание по судоподъему выполнено. Мало того, сверх 14 судов, обусловленных соглашением, поднято еще 2. С помощью специально закупленных для этого плавкранов (они прибыли в ноябре) досрочно поднят, перевернут и оттянут к берегу корпус «Сурмы».

Так что ж, пора возвращаться домой?

Нет! 20 декабря 1973 года было заключено новое соглашение. Оно предусматривало: к 31 мая 1974 года произвести разделку корпуса «Сурмы» на части и доставить их на берег, поднять еще 6 судов, затопленных на акватории порта, подготовить 44 бенгальских специалиста-спасателя, в том числе 12 водолазов и 12 такелажников.

«Дело еще и в том, что нашу работу было с чем сравнивать. В порту Чална занимался подъемом семи судов консорциум, созданный из четырех частных фирм. Занимался отнюдь не бесплатно. Суда они разрезали, части корпусов убрали, но фарватер так и не сделали полностью судоходным. Видимо, это и побудило правительство Бангладеш, высоко оценившее квалификацию наших специалистов, просить, чтобы дополнительные работы в порту Читтагонг выполнили именно мы.

Опыт у нас уже имелся. Были краны, облегчавшие работы. Но сроки…» (из рассказа контр-адмирала С. Зуенко).

3 марта 1974 года. «Агентство БПИ сообщает: вчера вечером поднята баржа „Бэтти-10“ водоизмещением 2 000 тонн. Перед этим советская спасательная экспедиция выгрузила и подняла из трюма баржи 944 пакета стального листа общим весом 1 400 тонн. Экспедиции осталось поднять всего лишь 2 затонувших судна» («Бангладеш обсервер»).

13 апреля 1974 года. «Хороший пример упорной работы показывает экипаж 800-тонного крана „Судоподъем-1“, возглавляемый капитаном Николаевым, и экипаж буксира „Изыльметьев“ под руководством капитана Щербакова. Общее руководство работами по разделке „Сурмы“ осуществляется капитаном 2-го ранга А. Еренковым, который хорошо использует малые и большие краны, применяет передовые методы судоподъема» («Пиплз вью»).

Добавим: не меньшей похвалы заслуживал и начальник участка на «Сурме» капитан морского флота А. Кожухов.

21 мая 1974 года. «Сегодня, на 10 дней раньше срока, советской экспедицией поднята и закреплена на берегу последняя, шестнадцатая часть сухогруза „Сурма“» («Пипл», 22 мая).

26 мая 1974 года. «Председатель порт-треста г-н Г. Кибрия сказал, что трудно представить, каково было бы положение народа Бангладеш, если бы советская спасательная экспедиция не расчистила порт Читтагонг от затонувших судов. Из-за этого были бы прекращены или задержаны поставки зерна, транспорта, строительных материалов, промышленных товаров, запасных частей и других предметов крайней необходимости» («Пиплз вью»).

А теперь пора подвести итог. Всего за 27 месяцев экспедиция подняла и отбуксировала в безопасные места 26 судов (из них 6 сверх плана) общим водоизмещением свыше 100 000 тонн. 4 судна были направлены для восстановления, и одно из них уже плавает под флагом Бангладеш. Подготовлено 44 бенгальских специалиста-спасателя.

7 июня 1974 года. На вечере Общества бангладешско-советской дружбы в Читтагонге президент Общества сказал: «Друзья познаются в беде. Советский Союз первым протянул нам руку дружбы в самые трудные для Бангладеш дни. Никто другой не сделал для нас столько, сколько сделал советский народ».

Такова вкратце история трудового подвига, совершенного советскими моряками в порту Читтагонг.

М. НОВИКОВ
«Правда», 7 июля 1974 года.


ТОВАРИЩИ ПО ОРУЖИЮ


Братство армий

Заключение Варшавского Договора знаменовало новый этап в создании системы коллективной защиты социалистических завоеваний. В Договоре нашли свое дальнейшее творческое развитие ленинские идеи об интернациональном сплочении и сотрудничестве социалистических стран, о консолидации их усилий для отпора агрессорам.

Мировая история не знала такого союза, цели, задачи которого были бы столь гуманны и благородны. В отличие от военно-политических группировок империалистических государств типа НАТО, предназначенных для ведения захватнических войн, наш боевой союз представляет собой оборонительную организацию миролюбивых стран, он полностью соответствует принципам Организации Объединенных Наций. Его участники никому не угрожают и не вмешиваются во внутренние дела других народов. Это союз равноправных, суверенных государств, направляющих свои усилия на обеспечение дела мира. Варшавский Договор надежно защищает завоевания социализма, является мощным фактором безопасности в Европе и на других континентах, служит непреодолимым препятствием для тех, кто хотел бы ревизовать итоги второй мировой войны.

Общие цели по защите мира, построению социализма и коммунизма, однотипность общественного и государственного строя, единая марксистско-ленинская идеология — надежная основа сотрудничества стран социалистической коалиции. Сила и непобедимость нашего боевого союза заключаются в том, что руководство социалистическими государствами, объединение их усилий и организация коллективной обороны непрерывно осуществляются коммунистическими и рабочими партиями, которые в своей политике следуют завету В. И. Ленина: «…Стоя против огромного фронта империалистических держав, мы, борющиеся против империализма, представляем собой союз, требующий тесного военного сплочения, и всякие попытки нарушить это сплочение рассматриваем, как совершенно недопустимое явление, как измену интересам борьбы против международного империализма».

Важное значение в борьбе за ослабление международной напряженности имеют двусторонние и многосторонние встречи, консультации и совещания руководителей партий и правительств социалистических стран, где коллективно вырабатываются основополагающие документы по вопросам международных отношений.

Политическое руководство организацией Варшавского Договора осуществляет Политический консультативный комитет. Разработкой согласованных рекомендаций и предложений по укреплению обороноспособности союзных стран занимается Комитет министров обороны. Руководят и координируют деятельность Объединенных вооруженных сил Объединенное командование, Военный совет, штаб и другие органы управления.

Плодотворное военное сотрудничество между союзными странами создает необходимое обеспечение их оборонной мощи. Этому способствуют постоянно растущие экономические связи, которые развиваются в рамках Совета Экономической Взаимопомощи и на основе двусторонних соглашений.

Верный своему интернациональному долгу, обладая наиболее мощным военно-экономическим потенциалом, Советский Союз оказывает братским армиям значительную помощь в оснащении их боевой техникой и оружием, в подготовке кадров. Благодаря постоянной заботе коммунистических и рабочих партий и правительств союзных государств Объединенные вооруженные силы полностью отвечают современным требованиям.

Сухопутные войска, авиация, войска противовоздушной обороны и военно-морские флоты Объединенных вооруженных сил оснащены новейшей техникой. Союзные армии располагают мощным ракетным вооружением, танками, артиллерией, реактивными самолетами, надежными средствами противовоздушной обороны, боевыми кораблями. Соединения и части Объединенных вооруженных сил имеют стройную организационную структуру, способны решать боевые задачи любой сложности.

Союзные армии — это подлинно народные армии, призванные защищать интересы трудящихся. Они укомплектованы высокоподготовленными, политически зрелыми кадрами; их офицерский корпус состоит из лучших представителей народа. Абсолютное большинство генералов и офицеров — члены марксистско-ленинских партий. Непрерывно растет число офицеров с высшим военным образованием, быстро увеличивается удельный вес инженерно-технического состава. Воины братских армий — настоящие мастера военного дела. Они воспитываются в духе марксистско-ленинской идеологии, социалистического интернационализма, на революционных традициях своих партий и народов, в духе безграничной верности делу социализма и коммунизма.

Главным в военном строительстве дружественных стран является ленинский принцип партийного руководства вооруженными силами. Коммунистические и рабочие партии коллективно, с учетом международной обстановки определяют задачи и путь военного сотрудничества. Вооруженные силы НРБ, ВНР, ГДР, ПНР, СРР, СССР и ЧССР совместными усилиями бдительно охраняют мир и безопасность народов социалистических стран.

За минувшие годы выработаны многообразные формы военного сотрудничества, способствующие дальнейшему повышению боевой мощи и укреплению дружбы братских армий. По планам командования Объединенных вооруженных сил ежегодно проводится широкий комплекс мер совершенствования оперативной и боевой подготовки, повышения боевойготовности войск, авиации и военно-морских флотов. Регулярно проходят встречи и совещания руководящего состава армий, сборы, конференции и консультации; вырабатываются общие принципы оперативной и боевой подготовки, осуществляется творческий обмен опытом обучения и воспитания личного состава.

Прочная боевая дружба товарищей по оружию сложилась между воинами Групп советских войск и личным составом армий ГДР, ВНР, ПНР и ЧССР.

Широкое развитие получили контакт между политическими органами братских армий и обмен опытом в области партийно-политической работы.

Большое место в подготовке Объединенных вооруженных сил занимают совместные и национальные учения войск, авиации, флотов, штабов и органов тыла. Среди них можно назвать такие крупные учения, как «Квартет», «Октябрьский штурм», «Маневр», «Родопы», «Шумава», «Неман», «Север», «Одра — Ниса» и многие другие. Совместные учения и маневры — это яркая демонстрация постоянно крепнущего боевого содружества армий братских стран, отличная школа интернациональной солидарности и боевого мастерства.

Маршал Советского Союза И. ЯКУБОВСКИЙ, главнокомандующий Объединенными вооруженными силами государств — участников Варшавского Договора.
«Правда», 14 мая 1970 года.

На учениях

Сильный ветер полощет национальные флаги четырех социалистических держав. На землях Польши начинаются совместные учения войск четырех стран Варшавского Договора: Польской Народной Республики, Чехословацкой Социалистической Республики, Германской Демократической Республики и Советского Союза. Участвуют сухопутные войска, военно-воздушные силы, корабли и части флота. Руководит учениями министр Национальной обороны ПНР генерал брони В. Ярузельский.

Цель и значение начинающихся «боевых действий» на полях, где советские войска и армии Войска Польского в свое время громили гитлеровские полчища, объяснены в обращении руководства учений ко всем его участникам. В нем сказано: «Теснее сплотим братские ряды. Будем настойчиво совершенствовать свое воинское мастерство и боевую мощь социалистических государств — участников Варшавского Договора».

Солдаты, прочитав отпечатанный текст обращения, клали его в нагрудные карманы, ибо в нем как бы заключена их совместная клятва: «Выполняя указания главных руководящих сил наших народов — коммунистических и рабочих партий, — мы никогда не пожалеем своей энергии и повседневного солдатского труда. Не пожалеем их также и в дни строгого экзамена в поле… Наши солдатские сердца — социалистическому содружеству!»

Хлебом-солью встретила Польша своих соседей по границе. Как братьев, приветствовала польская молодежь чехословацких танкистов, мотострелков, воздушных десантников. Братская дружба навечно скреплена потоками совместно пролитой крови. Саксонская дивизия пехоты Войска Польского сражалась на земле Чехословакии, участвовала в Пражской операции 1945 года. Старейший полк Войска Польского, сформированный в Советском Союзе, носит имя героя чехословацкого народа капитана Отакара Яроша. Во многих селах и городах состоялись многочисленные встречи воинов братских стран.

Обсаженные деревьями, похожие на зеленые туннели, дороги хлебосольной Польши… Сколько пришлось ездить по ним четверть века назад! Тогда советских солдат встречали как самых верных и самых близких людей.

Я живу и работаю в казарме польской воинской части. Ежедневно вижу рядовых, капралов, сержантов, хорунжих. Они чувствуют себя хозяевами, принимающими дорогих гостей. В офицерском клубе можно встретить майоров, полковников, генералов Войска Польского с ленточками советских орденов и медалей на мундирах. А на кителях и гимнастерках советских офицеров порой видны цветные ленты «Креста Грюнвальда», «Креста храбрых» и других польских орденов и медалей, заслуженных на поле боя. Эти ленточки, словно строки из биографии тех, кто их носит. Они многое рассказывают…

Во время Великой Отечественной войны я бывал в двух польских армиях, в авиационных и артиллерийских частях, писал о мужестве польских жолнежей. В то время мы познакомились с главнокомандующим Войска Польского генералом брони М. Роля-Жимерским и его заместителями — генералом дивизии Зигмунтом Берлингом и генералом бригады Александром Завадским, начальником штаба — полковником Марианом Спыхальским. Их имена знают не только польские, но и советские воины.

Привелось видеть освобождение Варшавы — города, превращенного фашистами в каменоломню, видеть энергичные действия польских воинов в Берлинской операции. Маршалы Советского Союза, командовавшие фронтами, во всех случаях полагались на воинов польских соединений.

Предаваясь размышлениям, нельзя не вспомнить незабываемую картину того, как дважды Герой Советского Союза И. И. Якубовский в начале августа 1944 года со своими танкистами форсировал разлившуюся от дождей Вислу. Тогда советским воинам крепко помогли польские партизаны. Давно это было. Много воды утекло с тех пор. Маршал Советского Союза И. И. Якубовский — командующий Объединенными вооруженными силами стран Варшавского Договора отдает всего себя дальнейшему укреплению обороноспособности братских социалистических государств.

Не впервые проводятся совместные войсковые и командно-штабные учения Объединенных вооруженных сил стран Варшавского Договора. На них отрабатываются вопросы боевого взаимодействия, шлифуется мастерство командиров и штабов, совершенствуется боевая готовность частей и соединений, повышается умение личного состава, а самое главное — укрепляется нерушимое братство по оружию. На новых учениях будут отрабатываться методы взаимодействия между союзными войсками.

…Вчера мы побывали в танковом подразделении Советской Армии, которое действует в составе одной из сторон. Только что состоялись партийные и комсомольские собрания, на которых воины давали обещание — все делать отлично, по-партийному, как велят разум и сердце.

Ночь выдалась тревожная. Через поляну, на которой стоял палаточный городок, свистел пронзительный ветер. В высоком небе пролетали самолеты. Лица молодых солдат были серьезными, сосредоточенными. Учения — это серьезный экзамен.

Встречный бой
…На рассвете вслед за массированными ударами авиации по войскам, аэродромам и железнодорожным узлам «северных» крупная группировка сухопутных войск «южных» перешла в наступление на широком фронте. Так начались «боевые действия».

Максимально используя внезапность нападения, соединения первого эшелона, преодолевая упорное сопротивление войск прикрытия, применяя все современные средства борьбы, на отдельных направлениях вклинились на значительную глубину. Авиация «южных» повела упорные воздушные бои за господство в небе. Силы флота под прикрытием утреннего тумана неожиданно атаковали военно-морские базы и корабли, находящиеся вдали от берега. «Северные» по всему фронту прорыва ведут сдерживающие бои, пытаясь выиграть время, создать условия для развертывания и ввода в бой главных сил.

Стоит ясный, солнечный день. По всему окоему плывут сиреневые облака дыма, разрезаемые желтыми молниями выстрелов.

Корреспондент «Правды» находится на командном пункте обороняющейся стороны. Ее командование, вдумчиво взвесив обстановку, проведя сложные кибернетические расчеты и сопоставив данные разведки, приняло смелое решение: вести сдерживающие бои частями прикрытия, а главными силами войск первого эшелона во встречном сражении уничтожить вклинившуюся группировку «противника», перейти в решительное наступление, разгромить его и затем захватить плацдарм на западном берегу широкой реки.

И вот он, встречный бой, разыгравшийся на наших глазах. Его ведут части советских войск. Мы находимся на вышке, венчающей господствующую высоту, с которой далеко-далеко просматривается песчаная, холмистая местность, окаймленная по горизонту темно-синими лесами.

С режущим слух свистом в воздухе, то взвиваясь до стратосферных высот, то едва не касаясь крыльями земли, кружат самолеты. Мы еще не видим танков, но угадываем их движение. Истребители-бомбардировщики под командованием Степана Турбовского сбрасывают бомбы и ракетные снаряды на танки «северных», которые пока еще не видны за лесом. Авиационные командиры на пункте управления называют фамилии летчиков: Зорин, Никитенко, Есич, Федурин…

Цветной занавес пыли у командной вышки раздвигается и возникает сцена боя разведывательных подразделений, спешащих навстречу друг другу. Издали дозорные машины напоминают катера, — они то взлетают на гребни холмов, похожих на зеленые волны, то исчезают в низинах.

Обнаружив друг друга, танкисты открывают частый огонь. Как будто «северные» стреляют несколько быстрее и лучше. Их танк — № 285 старшего сержанта Николая Авдеева — поджигает танк «противника». Раздуваемое ветром пламя охватывает стальную машину. И при свете этого огня видно, как заколебались «южные», как одна машина остановилась, другая попятилась назад, третья попыталась развернуться, подставив под удар свой борт. Мы знаем командира головного дозора «северных» старшего лейтенанта, уроженца Казахстана Закия Каримова: накануне побывали у него в палаточном городке, познакомились с отличниками боевой и политической подготовки сержантами и рядовыми: С. Зайцевым, В. Чурпитой, С. Матийко, А. Селиховым, М. Дикуном. Комсомольцы дали слово провести учения отлично.

На поле, затянутом синеватым дымом, появляется все больше танков. С ходу стреляет машина под номером 283, которой командует сержант Александр Гончаров; его мечта поступить в военное училище, стать офицером. Я представляю, что сейчас делается в танке: сузив глаза, переводит рычаги механик-водитель Виктор Дерягин, улыбается заряжающий Владимир Панченко, радуется меткому выстрелу наводчик младший сержант Леонид Погодин. И хотя справа и слева — огонь, солдаты в приподнятом настроении: они первыми начали бой.

Ожесточенная стычка между головными походными заставами ни одной из сторон успеха не принесла. Правда, «северным» удалось потеснить правый фланг авангардного батальона противника.

Десятки танков, взбивая волны тяжелой пыли, двинулись вперед, готовые прижать «противника» к озерам. Командир полка «северных» подполковник Владимир Архипов, имеющий точные данные своей разведки о положении «противника», в момент развертывания его сил в батальонные колонны, когда они скученно маневрировали, нанес фланговый удар. Первым залпом было подбито шесть танков авангардного батальона «противника». Второй его батальон, следовавший уступом за первым, перешел к обороне, давая возможность отхода атакованному соседу и обеспечивая условия для действий главных сил.

Вот, применяя сложный маневр, как молнии, на поле боя ворвались двенадцать истребителей-бомбардировщиков под командованием летчика 1-го класса Анатолия Борсука и нанесли удар по танкам «южных». Панораму боя затянули черные дымы разрывов. Используя действия авиации, подполковник Архипов атакой авангардного батальона и резервной роты нанес удар во фланг и тыл «южных», которые начали отходить. «Северные» перешли в наступление, переросшее в преследование. Эскадрилья истребителей-бомбардировщиков майора Вячеслава Штурбина навалилась с воздуха на отходящие танки.

Двухчасовой встречный танковый бой, мастерски проведенный советскими войсками, произвел большое впечатление на руководителей Польской объединенной рабочей партии, правительства Польской Народной Республики, министров обороны социалистических стран, многочисленных гостей, присутствующих на учениях. На тысячах плакатов и транспарантов в районе учений можно прочесть лозунги: «Да здравствует и укрепляется боевая дружба и единство армий стран Варшавского Договора! Да здравствует Советская Армия — главная сила нашего социалистического содружества!».

…Окончился быстротекущий день учений. Канонада медленно удалилась. Бой, начатый днем, продолжается ночью. Далеко за полночь стало известно, что в приморской зоне «южные» добились значительных успехов. Улетаем на берега Балтики…

Стремительные десанты
Сильный ветер гонит к берегу серые валы, окантованные пеной прибоя, раскачивает на песчаных дюнах вековые сосны. В симфонию неспокойного моря врывается посвист реактивных самолетов.

На горизонте — крохотные, едва видимые тральщики. Приближаясь, они словно бы вырастают. Тральщики прокладывают дорогу десантным судам — взрывают обнаруженные мины. Противолодочные корабли глубинными бомбами разрушают препятствия на дне.

Артиллерия «северных» открывает заградительный огонь, и тут же на нее обрушиваются стремительные истребители-бомбардировщики. В гудящую увертюру боя включаются все новые звуки.

— Огонь по вертолетам! — следует команда зенитчикам.

Винтокрылые машины, стреляя из пулеметов, опускаются на сушу, за рядами колючей проволоки. С их бортов высаживаются саперы под командованием лейтенанта Владислава Володарчика. Проходит минута, и по земле, разгораясь, бежит разрушающий огонь удлиненного заряда — он взрывает мины, прокладывает безопасную тропинку. По ней в легком снаряжении уверенно проходят водолазы лейтенанта Петра Гурака, скрываются под водой и закладывают на дне взрывчатку под инженерными препятствиями, затрудняющими подход к берегу.

На горизонте появляются корабли. В центре — народного военно-морского флота ГДР, слева — польские, справа — советские. Это как бы звенья неразрывной цепи. Каждый корабль идет на свой створ, на свой цветной свет, подаваемый с берега разведчиками. Группой десантных судов командует командор-поручник Криспин Лех. Кипит под разрывами холодное море, содрогается от воздушного боя небо, дрожит земля, а корабли, обдаваемые фонтанами воды, приближаются к берегу, все убыстряя ход.

И вот распахиваются двустворчатые железные ворота. По апарелям в воду соскальзывают плавающие танки и бронетранспортеры. Они плывут к берегу, выходят на песчаную кромку, стреляя, движутся через проходы, проделанные саперами в надолбах. В бинокль различаю лицо командира танковой роты капитана Здислава Шумидловского. Мелькает красивая форма советских десантников, польских, немецких — идут в атаку, поддерживая друг друга огнем.

Корабли высаживают средние танки. Они скрываются в воде, проходят по дну моря и, вырвавшись на песчаный пляж, преодолевают первую линию обороны…

Налетают истребители-бомбардировщики «северных», засевают ракетными снарядами дымящийся берег. Танки останавливаются, и тут, словно девятый вал, накатывается на оборону «противника» советская морская пехота под командованием офицера Алексея Лебеденко. Заглушая звуки пулеметной и автоматной стрельбы, проносится по перелескам могучее русское «Ура!».

Задерживаю на минутку веселого немецкого солдата:

— Ну как, здорово?

— Гут. Польские жолнежи на нашей земле, на учениях «Квартет», показали себя мастерами. Мы тоже на их земле не ударим лицом в грязь.

Солдат действует в составе «южных», а я нахожусь в обороне «северных». Однако оба мы хорошо понимаем, что действуем не в настоящем бою, а на учениях, где воины обеих сторон выполняют единый интернациональный долг, в совместных занятиях совершенствуют мастерство, крепят дружбу.

Наблюдавший за десантной операцией Главнокомандующий Объединенными вооруженными силами государств — участников Варшавского Договора Маршал Советского Союза И. И. Якубовский дал высокую оценку действиям моряков.

Прорвав береговую оборону, морской десант растекается по лесам, движется к пункту, где «южные» должны выбросить парашютистов. Лечу на аэродром, который они будут захватывать.

И вот — воздушный десант. Операцию осуществляет батальон чехословацкой Народной армии под командованием офицера Вилена Ирожека. Сначала появились стремительные истребители «южных», затем самолеты военно-транспортной авиации. С поднебесной высоты посыпались белые хлопья парашютов.

А затем на бетонные полосы стали опускаться вертолеты и самолеты; с них выгрузились самоходки, бронетранспортеры, машины, пушки, минометы. Успех полный!

Едва мы успели поговорить с замполитом батальона Франтишеком Папоушиком, как пришло сообщение о продвижении «северных» на центральном участке. Не мешкая, отправляемся туда, в мотострелковое соединение Национальной народной армии ГДР.

Передовой полк под командованием подполковника Курта Вернера устремился к реке. Первыми на ее берег вышли разведчики офицера Эриха Миллера. Под заградительным огнем «противника», при поддержке авиации они форсировали реку, захватили плацдарм.

Вступив в бой, разведчики дали возможность саперам навести понтонный мост: через считанные минуты после начала сооружения переправы через нее уже пошли танки, орудия, реактивные установки.

В этот переломный момент боя в тылу «южных» на вертолетах, ведомых советскими летчиками, были выброшены чехословацкие десантники под командованием майора Вячеслава Гниевса. Обширное зеленое поле заалело красными беретами десантников. На оборону «южных» огнем автоматического оружия обрушилась рота капитана Алоиза Бенеша. Я уже видел капитана на дружеской встрече воинов четырех братских армий. Тогда он произнес страстную речь о боевой дружбе армий стран Варшавского Договора и в тот же день возложил венок из ярких осенних цветов на братскую могилу советских и польских солдат, павших в борьбе с фашистами.

…Учения продолжаются. Воины братских армий показывают на них свою возросшую выучку, крепнущую боевую дружбу.

Заключительный аккорд
На заключительном этапе учений войска «северных» ликвидировали морской и воздушный десанты «противника». Тем временем на южном театре в дело были введены чехословацкие мотострелковые части. Во взаимодействии с механизированным соединением Войска Польского и частями Национальной народной армии ГДР они завершили окружение «южных».

Это была одна из самых крупных операций, проведенных на учениях. Находясь на высоком холме, мы видели, как, используя результаты «ядерного удара», охваченные азартом успеха, переправились через реку и ринулись вперед танкисты.

Над дзотами и траншеями «южных» клубились облака дыма и пыли. Били пушки, гаубицы и минометы разных калибров. Вскапывали землю снаряды и авиационные бомбы. В этой грозе, бушевавшей на переднем крае, одна за другой оживали огневые точки «южных».

Величественна картина таранных ударов танковых подразделений. Впечатляюща и картина сопротивления. Танки мчатся на окопавшуюся мотопехоту. Но преисполненные высокого морального духа солдаты бесстрашно вступают в единоборство с ними, подбивают тяжелые машины, заставляют их замедлить темп движения, искать обходные пути.

Радиостанции передают: «южные» оказывают все возрастающее сопротивление. По проводам летит: атака замедлилась. И тогда командование «северных» бросило в центр уплотнившихся, сжимаемых со всех сторон войск «противника» вертолетный десант под командованием подполковника Александра Ковальчука. Этот смелый маневр ослабил сопротивление «южных». На поле, затянутом дымом, две группировки наступающих сомкнули мощные клещи. «Южные» оказались в окружении. Кольцо все сжималось. «Северные» выиграли битву в междуречье.

Войска четырех социалистических держав показали на учениях образцы воинского мастерства, взаимопонимания, продемонстрировали высокие волевые качества. Многим их участникам запомнилось форсирование Одера соединением Войска Польского. Здесь были продемонстрированы все виды переброски войск через широкую водную преграду. Огромное впечатление произвел чехословацкий воздушный десант, атаковавший с неба оперативные тылы «южных». Отлично показали себя польские воины при ликвидации последствий «ядерного удара».

В беседе с военными журналистами Главнокомандующий Объединенными вооруженными силами государств — участников Варшавского Договора Маршал Советского Союза И. И. Якубовский дал высокую оценку действиям воинов на учениях. «Мы стали свидетелями, — сказал он, — крепкого боевого содружества национальных армий и тесного взаимодействия всех родов войск. Это учение было не только чисто военным мероприятием, которое показало высокую подготовку войск и четкие их действия. Оно было также большим политическим мероприятием, которое продемонстрировало сплоченность и взаимопонимание воинов братских армий при решении совместных задач. Все мы явились свидетелями теплого и сердечного отношения населения Польши к воинам союзных армий».

Герой Советского Союза полковник С. БОРЗЕНКО
«Правда», 20, 25, 26, 29 сентября 1969 года.

Костер дружбы

Заиндевевшие вербы и тополя склонились над застывшей гладью Западного Буга. Здесь — советская пограничная застава имени Героя Советского Союза Андрея Митрофановича Кижеватова. На противоположном берегу, в какой-нибудь сотне метров, — польская территория.

Спокойствие на границе. Лишь изредка доносится шум проходящего поезда. А застава живет своей жизнью. Получив приказ, на охрану государственной границы отправляются наряды. Но, прежде чем выйти на дозорную тропу, они останавливаются у бюста бывшего начальника заставы А. М. Кижеватова. Минута молчания. Молодые пограничники в это время вспоминают то июньское утро, когда загремели тысячи орудий, взрывы падающих бомб. Вместе с защитниками Брестской крепости горстка бойцов пограничной заставы под командованием лейтенанта Кижеватова держала тогда неравный бой. Герои сражались до последнего патрона, до последней капли крови, защищая священные рубежи Родины…

А сегодня на полянке у Буга появилась по-праздничному нарядная елка, взметнулись ввысь искры жаркого костра. В гости к кижеватовцам приехали польские пограничники, чтобы вместе отметить Новый год. Вот баянист прошелся пальцами по ладам, зазвучала мелодия знакомой песни, ее подхватили десятки голосов.

Замечено, что Новый год без Деда-Мороза — не праздник. На полянке их появляется сразу двое: советский и польский. И дел хватает у каждого: надо раздать немало подарков.

Трудна пограничная служба. От воина требуется высокая бдительность, отличная выучка. Среди кижеватовцев лучших показателей в социалистическом соревновании добились ефрейтор Владимир Лукьянов и рядовой Александр Суслов. Они принимают из рук польского офицера нагрудный знак «Отличник пограничных войск ПНР». Советский офицер вручает польским пограничникам Ежи Покула и Станиславу Керебка нагрудные знаки «Отличник Советской Армии».

Пышет жаром костер. Советским и польским ветеранам, участникам минувшей войны, тоже прибывшим на праздник, он напоминает о совместных походах, партизанских стоянках. В те далекие годы и зародилась эта традиция — костры дружбы. И вспомнилось польскому гражданину Эдварду Кралю, как он, боец советского партизанского отряда имени Ворошилова, участвовал в новогоднюю ночь в диверсии на железной дороге. А бывший комиссар партизанского отряда имени Орджоникидзе Пинского соединения А. К. Букраба рассказал о том, как в канун 1944 года был пущен под откос вражеский эшелон с танками, шедший на фронт.

Много было гостей на этом солдатском костре дружбы. Из далекой Пермской области приехали в Брест Василий и Анатолий Новиковы. Здесь, на западной границе, в первый день Великой Отечественной войны мужественно сражался и погиб, защищая священные рубежи Родины, их брат Алексей Александрович Новиков.

… Июньский рассвет застал пограничников в наряде. Когда небо вдруг озарилось сполохами и тысячи снарядов и мин обрушились на восточный берег Буга, он вместе со своим напарником занял оборону у старого дуба. Более удобное место трудно было сыскать. Отсюда открывался хороший обзор, а сам дуб был надежным укрытием. В его стволе образовалось огромное дупло, в котором свободно поместились два человека. В нем залег и приготовился к бою Алексей Новиков со своим напарником.

По расчетам гитлеровцев, после огневого налета все живое должно быть уничтожено на советской стороне. Они начали наводить переправу. Вражеские солдаты сделали попытку переправиться на советскую сторону. И тут заговорил ручной пулемет младшего сержанта Новикова…

Только ночью, под покровом темноты, фашисты смогли переправиться здесь через Буг и окружили дуб. В дупле они обнаружили тяжелораненого Новикова, его напарник был убит. Вокруг лежали кучи гильз.

Среди местных жителей из уст в уста передавалась легенда об этом бое. Но кто были защитники, долгое время оставалось неизвестным. Тайну старого дуба помогли раскрыть граждане Польской Народной Республики.

Дело в том, что на второй день войны немцы привезли Новикова в старый монастырь, где размещалось гестапо. Изрешеченный пулями, герой-солдат успел назвать свое имя местному жителю А. Мамчуре. Вскоре Алексей Новиков умер. После войны А. Мамчур и помог установить имя героя.

Местные жители похоронили советского пограничника возле монастыря. Позже его останки были перенесены в братскую могилу советских солдат близ города Бяла-Подляска Польской Народной Республики.

В канун Нового года автобус с братьями Новиковыми и советскими пограничниками пересек Буг по мосту и въехал на польскую сторону. Здесь уже ждали гостей. Машины сворачивают на проселочную дорогу, и глазам предстает кладбище советских воинов. Здесь покоятся и останки Алексея Новикова. У подножия памятника стали в почетном карауле польские жолнежи. Братья Новиковы возлагают венок.

Сейчас застава, на которой служил Алексей Новиков, носит его имя. За мужество, проявленное в бою с немецко-фашистскими захватчиками, он посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени.

Василий и Анатолий несколько дней жили на заставе Новикова, побывали в роще, где высится дуб-великан, ставший для героя-пограничника крепостью. А рядом — обелиск и лаконичные слова, рассказывающие о подвиге верного сына Родины. И вот вчера у солдатского костра Василий и Анатолий Новиковы сказали:

— Мы привезли с собой орден, которым награжден наш брат, и решили вручить его на вечное хранение пограничникам. Пусть он постоянно напоминает молодым воинам о мужестве павших, зовет на подвиг.

И, как клятва верности Родине, звучат над Бугом, пограничной рекой, польские и советские песни о мужестве и стойкости солдат.

В. МАЛАШЕВСКИЙ
«Правда», 4 января 1970 года.

Стоят полки рядом

В расположении нашей воинской части высится монумент В. И. Ленина. Он нам очень дорог. Прежде всего, конечно, потому, что воплощает облик великого вождя пролетарской революции. Но есть еще и особая причина. Мы получили монумент в подарок от одной из старейших советских воинских частей. Это Проскуровско-Берлинский танковый полк. Ныне он входит в состав Группы советских войск в Германии.

Гордимся тем, что нашему танковому полку Национальной народной армии ГДР, носящему имя испытанного антифашиста и заслуженного деятеля немецкого рабочего движения Отто Бухвица, выпала честь стоять плечом к плечу со столь прославленной частью Советской Армии. По-своему это символично. Ведь и вся Национальная народная армия ГДР точно так же стоит плечом к плечу вместе с созданной В. И. Лениным и закаленной в боях Советской Армией, а также другими братскими армиями стран Варшавского Договора, охраняя мир и социализм.

Наша армия еще сравнительно молода. Она родилась, когда над немецким рабоче-крестьянским государством стала нависать угроза со стороны западногерманского империализма. У меня тогда, как и у многих антифашистов, ни на минуту не возникало сомнение в том, где мое место. Родители — и мать и отец — были коммунистами. Они участвовали в подпольной борьбе против гитлеровского фашизма. Гестапо их выследило. Мать погибла в Освенциме. Отец находился в концентрационном лагере до окончания войны. И когда речь зашла о защите нашего государства, дела рабочего класса, за которое боролись и мои родители, сама жизнь подсказала решение. Я стал кадровым военнослужащим Национальной народной армии.

По таким же соображениям надели военную форму и другие наши нынешние командиры и политработники.

С первых дней создания Национальной народной армии ГДР мы постоянно ощущаем рядом локоть советских друзей, получаем от них помощь и поддержку. Мы учимся у них принципиальности, настойчивости, боевому мастерству.

Прочные узы дружбы связывают нас с гвардейцами-танкистами. Молодежь в Национальную народную армию приходит сейчас хорошая. Как правило, это юноши, получившие солидную общеобразовательную подготовку в средней школе, политически грамотные, обладающие классовым сознанием. Они гордятся достижениями народного государства и понимают, что надо быть готовым к защите этих достижений. Дружба с Советским Союзом — для них само собой разумеющееся дело. Тесные связи с советской воинской частью помогают нам еще успешнее вести в полку боевую и политическую подготовку.

Занятия с молодыми бойцами начинаем обычно с того, что они приезжают к советским танкистам. Там, в комнате боевой славы, знакомим с историей этой части, ее богатыми традициями. В нашем полку тоже есть комната традиций. Ее экспонаты рассказывают о вооруженной борьбе немецкого пролетариата против буржуазии, об Эрнсте Тельмане и его соратниках, о строительстве вооруженных сил ГДР. И особые стенды посвящены боевому братству всех армий стран Варшавского Договора.

Духом пролетарского интернационализма, нерушимой дружбы народов ГДР и Советского Союза, братства по оружию Национальной народной армии ГДР и Советской Армии проникнуты все будни части. Наши связи с гвардейским танковым полком обширны и многообразны.

Советские друзья оказывают нам помощь при освоении боевой техники. Командиры батальонов постоянно обмениваются опытом проведения занятий. Делятся между собой опытом, приобретенными навыками и экипажи боевых машин. Постоянный контакт существует между партийными организациями обеих частей. Сотрудничают комсомольская организация советского полка и наша организация Союза свободной немецкой молодежи. Нередко проводятся совместные мероприятия, посвященные важным событиям или знаменательным датам в жизни двух государств. Традицией стало проведение в конце февраля «Недели братства по оружию». Она приурочена ко Дню Советской Армии.

В ходе тесного сотрудничества обеих воинских частей контакты между нашими и советскими военнослужащими перерастают в искреннюю человеческую дружбу. Солдаты и офицеры бывают друг у друга в гостях.

Эта дружба, это братство по оружию — воплощение в жизнь ленинской идеи о солидарности и взаимной поддержке рабочего класса разных стран, взявшего в свои руки государственную власть и уверенно созидающего новое общество.

Подполковник Г. МОШЕК, заместитель командира танкового полка имени Отто Бухвица Национальной народной армии ГДР.
«Правда», 20 февраля 1970 года.

Воины мира

Перед объективами фоторепортеров собралась группа мужественных парней. Они похожи друг на друга, эти крепкие ребята, словно молодые дубки. Но военная форма безошибочно указывает: вот это советский сержант, а тот солдат Национальной народной армии ГДР, рядом с ними солдаты из Польши и Чехословакии, бок о бок стоят воины из Венгрии, Болгарии и Румынии.

Фотография символична. Она хорошо передает атмосферу, которую мы ощущаем, наблюдая за тем, как проходит подготовка к учениям вооруженных сил государств — участников Варшавского Договора. Эти учения состоятся на территории Германской Демократической Республики. В них примут участие войска болгарской Народной армии, венгерской Народной армии, Национальной народной армии ГДР, народного Войска Польского, Советской Армии, Вооруженных Сил Социалистической Республики Румынии и чехословацкой Народной армии.

На полях, в районе учений, завершаются сельскохозяйственные работы. Завидев военные автомашины с иностранными номерными знаками, крестьяне приветливо машут руками. Миллионы людей знают: учения «Братство по оружию», как и проведенные в последние годы другие крупные совместные учения, еще сильнее укрепят прочность оборонительного щита социалистических стран, повысят эффективность системы коллективной обороны, упрочат боевой союз братских народов и их армий.

На зданиях, на щитах вдоль улиц и дорог — плакаты и транспаранты на языках семи братских народов. Они провозглашают: «Братья по оружию — братья по классу!», «Вместе мы непобедимы!», «Дружба!».

Интересно проходят встречи боевого содружества. Их провели в местах своего расположения войска всех армий.

…Полевой лагерь советской танковой части. У въезда на территорию — портреты руководителей коммунистических и рабочих партий стран — участниц Варшавского Договора. Тут же большая карта, показывающая боевой путь части в годы Великой Отечественной войны. С боями она прошла от Сталинграда до Берлина и внесла свой вклад в дело освобождения народов Европы от фашистского ига.

В тот день, когда мы побывали у танкистов, они принимали дорогих гостей. К лагерю одна за другой подъезжали военные автомашины с представителями братских армий. Состоялся митинг. На трибуну поднимались и хозяева и гости. Они заверили, что сделают все для успеха учений.

День и ночь напряженно работают штабы. Склоняются над картами, отрабатывая детали совместных операций, офицеры и генералы. Самоотверженно несут воинскую службу солдаты и сержанты.

Вышел в свет первый номер газеты «Братство по оружию», совместно подготовленный военными журналистами социалистических стран.

В городе Котбус состоялся большой митинг трудящихся с участием представителей союзных армий. С речью выступил Эрих Хонеккер. От имени ЦК СЕПГ, Совета Министров и населения ГДР он передал всем воинам дружественных армий сердечный боевой привет.

— Совместные учения «Братство по оружию» семи армий Варшавского Договора имеют особое военное и политическое значение, — заявил он. — Учения вновь продемонстрируют способность и решимость вооруженных сил социалистических стран надежно обеспечить мир и защищать созидательный труд наших народов.

…С утра заговорили пушки, гаубицы и минометы разных калибров, взревели танковые моторы и двигатели самолетов. Боевые действия начались.

Мы были свидетелями боя, в котором плечом к плечу действовали советские и немецкие танкисты. С наблюдательного пункта ход сражений виден как на ладони. Его начинают разведывательные подразделения спешащих навстречу друг другу частей. Из сосновых лесов справа и слева на открытую местность, окаймленную по горизонту рощами и населенными пунктами, выходят дозорные машины. Обнаружив друг друга, они открывают огонь. Примерно то же происходит и в небе, где на встречных курсах проносятся разведывательные самолеты.

Наблюдая ожесточенный бой на огромном поле, затянутом дымом и пылью, мы припомнили беседу с подполковником В. Самойленко, который рассказал, как советские танкисты готовились к этому ответственному экзамену на военную зрелость. Дни и многие ночи были заполнены напряженными занятиями. Во всех батальонах, ротах, взводах развернулось социалистическое соревнование за образцовое выполнение стоящих перед воинами задач. Широкую известность среди личного состава приобрел экипаж танка, которым командует сержант Андрианов. Он обратился к воинам с призывом добиться на учениях только отличных результатов, стал запевалой социалистического соревнования.

Специальное внимание было уделено отработке взаимодействия с танкистами Национальной народной армии ГДР. Командный состав советской и немецкой танковых частей не раз собирался вместе, сообща разбирая детали предстоящего боя…

В первый день учений высокую боевую выучку и точное взаимодействие продемонстрировали войска и на других участках. Солдаты Войска Польского плечом к плечу с воинами Национальной народной армии ГДР успешно преодолели полосы заграждений, установленные «противником». Передовые группы, применяя танки-мостоукладчики и другую специальную боевую технику, быстро проделали проходы в заграждениях, при поддержке авиации и артиллерии открыли путь главным силам.

Одним из наиболее интересных эпизодов было уничтожение воздушного десанта «противника» силами подразделений территориальной обороны, боевых рабочих дружин и народной полиции ГДР.

Уже в первый день учений стало очевидно: войска и штабы братских армий имеют отличную боевую подготовку, прекрасно владеют всеми средствами ведения современного оборонительного и наступательного боя.

Сосновый лес обрывается у крутого берега реки, делающей неподалеку плавный изгиб. На другой стороне — равнина, окаймленная порослью кустарника. Даль теряется в дымке, сквозь нее проглядывают силуэты зданий населенного пункта.

Здесь стремительно наступающие части Объединенных вооруженных сил вышли к водной преграде, которую «противник» замышлял использовать как рубеж длительной обороны. Он заминировал равнинный берег, на замаскированных позициях установил мощную артиллерию.

С наблюдательного пункта мы видели, как развертывается бой.

Истребители-бомбардировщики нанесли бомбовый удар по опорным пунктам. Тем временем из леса к реке вышел авангард наступающих танков Войска Польского. Боевые машины рассредоточились по берегу и открыли огонь прямой наводкой.

Вскоре разрывы снарядов переместились в глубину обороны. С обрыва к берегу спустились несколько танков. Обороняющиеся пытались артиллерийским и минометным огнем воспрепятствовать их продвижению. Но тщетно. Из леса появлялось все больше боевых машин. Они спускались к урезу воды и пересекали реку вплавь, на ходу ведя огонь. Переправу первого эшелона прикрывал мощный огонь артиллерии и танков, стоящих на берегу. Некоторые танки вода заметно сносила, пыталась развернуть. Но водители умело направляли их на берег, к сделанным саперами проходам в минных полях.

…Над полем боя раздается рев моторов. Через реку в сторону «противника», активность которого заметно ослабела, уходят краснозвездные вертолеты. Это советская авиационная часть, которой командует офицер Б. Затюрюкин. На другом берегу они совершают посадку. Туда, где решается исход напряженной схватки, вертолеты доставили десант — мотострелковое подразделение чехословацкой Народной армии.

Форсирование водной преграды продолжается. Справа от нас польские саперы в считанные минуты заканчивают наводку моста. Пока он не завершен, мотострелковые подразделения и танки переправляются на самоходных паромах. Но вот мост готов, и по нему устремляются силы второго эшелона — танки, орудия, ракетные установки.

Сопротивление обороняющейся стороны сломлено, гул боя затихает вдали.

Форсирование водной преграды проходило в темпе обычного наступления. Стремительный штурм реки не дал обороняющейся стороне сманеврировать, подтянуть резервы. Продвижение вперед Объединенных сил дружественных армий неудержимо.

…А в это время военно-морские флоты проводят комбинированную воздушно-морскую десантную операцию. В ней участвуют корабли и авиация дважды Краснознаменного Балтийского флота, военно-морской флот Польской Народной Республики и Народный флот ГДР.

Легкая дымка скрывает горизонт. Неожиданно в симфонию моря врывается рев реактивных самолетов. Стремительно проносятся советские истребители-бомбардировщики. Разгорается воздушный бой. Летчики обеспечивают наступающей стороне господство в воздухе. Контуры кораблей становятся все более отчетливыми. Приближаясь, они словно бы вырастают в размерах. Обороняющаяся сторона пытается остановить движение судов, но на нее обрушиваются истребители-бомбардировщики. Ракетные катера наносят по опорному пункту сокрушительный удар. За ними следуют легкие торпедные катера, точно поражающие цели.

Артиллерия советских, польских и немецких кораблей переносит огонь в глубину обороны. Приближаются вертолеты, часть машин зависает над кромкой берега. На мелководье спрыгивают десантники, которые тут же вступают в бой. Саперы взрывают мины, прокладывают безопасную дорогу. Путь для основных сил освобожден.

Десантные корабли приближаются к берегу. Распахиваются двустворчатые железные ворота. По апарелям в воду соскальзывают плавающие танки и бронетранспортеры. Они выходят на песчаную кромку, стреляя на ходу, мчатся через проходы, проделанные саперами в надолбах и колючей проволоке. Десантники ступают на твердую почву.

После того как самолеты нанесли ракетно-бомбовый удар, заговорила артиллерия всех калибров, обрабатывая передний край. Наступающим войскам предстояло, не теряя темпов продвижения, прорвать оборону «противника».

На правом фланге наступают машины с гвардейским знаком на башнях. Это машины Советской Армии. Танки на левом фланге — боевое подразделение венгерской Народной армии. Воины обеих армий двигаются плечом к плечу, показывая пример братского взаимодействия. Танки дают мощный залп и устремляются вперед, подавляя огневые точки, разрушая продуманную систему обороны, уничтожая ее опорные пункты. Несмотря на то, что «противник» пытается задержать их, выкатив пушки на прямую наводку, машины с ходу прорывают первую линию обороны и переносят бой в глубину. За танками устремляются бронетранспортеры с мотострелками. Появляются машины второго эшелона. Реки, болота, лесные массивы, бездорожье — все с исключительной быстротой преодолевает первоклассная военная техника. Оборона прорвана! Задача наступательного боя решена успешно!

И вот, наконец, долгожданный бой, завершающий учения.

К переднему краю обороны прорываются танковые подразделения Войска Польского, венгерской Народной армии, Советской Армии и Национальной народной армии ГДР. Бой начинается мощным бомбовым ударом авиации, мощной артиллерийской подготовкой.

А тем временем в небе появляются транспортные самолеты с советскими красными пятиконечными звездами. От самолетов отделяются точки. Это десантники, над которыми вскоре раскрываются белые хлопья парашютов.

Волнаминакатываются большегрузные воздушные корабли. Из их объемистых фюзеляжей вываливаются платформы с пушками, минометами, самоходными орудиями, автомобилями. В небе, плавно опускаясь к земле, качаются белые гроздья огромных грузовых парашютов. С новой волны самолетов смело бросаются вниз роты воздушной пехоты. Это воздушно-десантные войска болгарской Народной армии. Они приземляются точно на заданной площадке. Десантники, не теряя ни минуты, вступают в бой, нарушая систему обороны атакой с тыла. Одновременно к другому квадрату на низких высотах приближаются десятки вертолетов, которые высаживают на перепаханном взрывами поле воздушный десант чехословацкой Народной армии. Польские истребители-бомбардировщики наносят удары по оперативным тылам противника.

Танковые подразделения четырех армий мастерски громят оборону и продвигаются на соединение с десантами. Открыт путь для вторых эшелонов танковых частей. «Противник» разгромлен.

Для развития успеха в оперативной глубине в густой туман выбрасывается еще один советский десант. Мощное воздушно-десантное соединение отражает все контратаки.

…На поле боя, подернутом дымками отгремевшего сражения, происходит торжественная церемония завершения учений «Братство по оружию». Танки второго эшелона выходят из боя и приближаются к трибуне, на которой находятся видные партийные и государственные деятели ГДР, Главнокомандующий Объединенными вооруженными силами государств — участников Варшавского Договора Маршал Советского Союза И. И. Якубовский, а также иностранные гости.

Перед трибуной боевые машины замирают. Их экипажи образуют четкий строй из четырех групп воинов дружественных армий — СССР, ГДР, Польши и Венгрии. К ним присоединяются подразделения чехословацкой Народной армии, болгарской Народной армии и Вооруженных Сил Социалистической Республики Румынии. Торжественно проносят боевые знамена частей, принимавших участие в учениях. Гремит салют из семи залпов.

Под звуки оркестра воины семи дружественных армий проходят мимо трибуны. Они продемонстрировали высокие боевые качества, постоянную готовность к защите завоеваний социализма.

М. ПОДКЛЮЧНИКОВ
«Правда», 10, 13, 14, 16, 18 и 19 октября 1970 года.


ПО ЛЕНИНУ СВЕРЯЕМ СВОЙ ПУТЬ


Все начиналось в Октябре

Белоголовые товарищи мои!
Пусть отгремели давние бои
И над землей не молкнет гул труда,
Большое счастье предвещая людям, —
Мы, старые солдаты, никогда
Огней костров походных не забудем.
Все это начиналось в Октябре,
Перед началом эры, на заре —
У Зимнего, у Пулковских высот,
Где взрывами фонтанила земля
И взрывам откликался пулемет
У древних стен Московского Кремля.
А разве мы хотели воевать —
Топтать посевы, жечь и убивать,
Мы, люди, оглушенные войной
В полесских топях, на седых Карпатах,
Мы, люди, бредившие тишиной
В своих окопных норах распроклятых?
Но, чтоб вернуть на землю тишину,
Нам было суждено убить войну.
Тогда усталость мы превозмогли.
Тогда на Волге, на Днепре, на Каме,
На всех фронтах израненной земли
Солдаты ощетинились штыками.
Неизгладим в народном сердце след
Тех вечной славой осененных лет.
Не позабудет гордая душа,
Все претерпевшая душа солдата,
Свинцовый плеск ночного Сиваша
И нашу кровь на талом льду Кронштадта.
Белоголовые ровесники мои,
Великих войн и строек ветераны!
Пусть осенью нас беспокоят раны —
Придет весна, и расцветут тюльпаны,
И запоют в дубравах соловьи.
И с песнями труда навстречу лету,
По Ленину сверяя свой маршрут,
Октябрьский красный флаг, как эстафету,
В мир коммунизма внуки понесут.
Алексей СУРКОВ

«Правда», 3 февраля 1967 года.

Идущие впереди

«Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки. Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнем. Мы соединились, по свободно принятому решению…» Этими образными, исполненными внутренней страсти и убежденности словами охарактеризовал Ленин только еще зарождавшуюся в России марксистскую коммунистическую партию.

Он написал их в самом начале двадцатого века, когда коммунизм уже перестал быть только призраком и приобретал реальные, все более грозные для старого строя очертания.

Пройдут годы и десятилетия. Победит Великая Октябрьская социалистическая революция, свершенная рабочими и крестьянами под водительством большевистской партии. Будут разгромлены белогвардейцы и интервенты. Коммунисты продемонстрируют всему миру не только умение разрушать старый, эксплуататорский социальный строй, но и создавать новый. Под их руководством будет преображен лик страны, разгромлены фашистские полчища, поднята из руин великая Родина. Советские спутники, а затем и космические корабли устремятся в межзвездное пространство. Сама коммунистическая партия из «тесной кучки» превратится в многомиллионный, передовой отряд советского народа… А духовные наследники уже забытых историей врагов революции, правнуки царских жандармов вкупе с ревизионистами всех мастей будут снова и снова пытаться оклеветать нашу партию, принизить или исказить ее руководящую роль…

Всевозможные «советологи», «кремленологи» и «эксперты» по советским делам будут глубокомысленно рассуждать на эту тему. Но для этого необходимо прежде всего ответить на важнейший вопрос: почему неуклонно растет число коммунистов в мире? Почему непрерывно растет и крепнет КПСС? Однако наши политические противники, кажется, «не замечают» этого единственного вопроса или «не находят» ответа на него. А этот ответ лежит буквально рядом…

В самом деле: на что прежде всего мог рассчитывать человек, связавший свою судьбу с коммунистической партией на заре ее возникновения? На пулю в сердце, на удавную петлю, на равелин Петропавловской крепости, на удар казацкой шашки, короче на смерть.

А наша партия росла и крепла.

На что мог рассчитывать в царской России большевик, ведущий людей на штурм Зимнего или затем сражающийся с белогвардейцами и интервентами? В случае поражения — на самую изощренную, самую мучительную казнь.

А в партию вступали все новые и новые тысячи рабочих и крестьян.

Великая армия строителей коммунизма голодала и холодала в далекие тридцатые годы, согреваемая мечтой о мощной советской индустрии, которую она создавала собственными руками. И тогда партия возложила на плечи коммунистов самую тяжелую ношу. Они первыми появлялись в безлюдных районах Сибири, в пустынной тайге, первыми закладывали фундамент великих строек, первыми подставляли свои лица леденящим порывам ветра или палящему солнцу, прежде всего в их сердца метила кулацкая пуля.

И тем не менее тысячи и тысячи новых людей вступали в ряды коммунистов. Они первыми приняли на себя удар самой мощной, самой безжалостной империалистической армии. Ее главарь — маньяк, сочетавший в себе неимоверную жестокость с холодным расчетом, ненависть к коммунизму с оголтелым расизмом, начиная войну против Советского Союза, одним из первых своих приказов подписал зловещую директиву о комиссарах. Словом «комиссар» фашизм объединил отнюдь не только тех, кто носил это военное звание. Каждый коммунист, каждый беспартийный, принимавший сколько-нибудь активное участие в строительстве социализма, был для гитлеровцев «комиссаром» и подлежал физическому уничтожению.

Когда фашисты стояли под Ленинградом и Москвой, наши враги пели отходную первому в мире государству рабочих и крестьян. Даже далекие друзья подчас сомневались в нашей способности выстоять. На что могли рассчитывать защитники Москвы и Ленинграда? На второй фронт? Пройдет три года, потребуется разгромить гитлеровцев под Москвой, пленить Паулюса и его армию под Сталинградом, разбить врага на Курской дуге, погнать вспять, чтобы этот фронт наконец открылся.

Кто же по-прежнему стоял в первых рядах армии и народа, когда смертельная угроза нависла над нашей страной? Коммунисты и комсомольцы. Они первыми применили воздушный таран, идя «лоб в лоб» на фашистские самолеты, бросали свои машины в гущу вражеских войск, на скопления гитлеровских железнодорожных эшелонов. Они закрывали своей грудью амбразуры вражеских дотов. Только одно право давало обладание партийным или комсомольским билетом — право первыми идти в бой.

Что помогло ленинградцам выстоять в страшную зиму 1941―1942 годов, когда город, лишенный света, воды и топлива, казалось, застыл, окоченевший от голода и холода, когда почти прекратилась работа на многих ленинградских заводах?

Бывший парторг цеха номер 15 завода имени Калинина Б. А. Кутейников рассказывал, как в те дни ему было поручено проведать членов партии, чтобы выяснить, в каком физическом и моральном состоянии они находятся. Как это просто звучит сейчас — «проведать»!

Вспомним, что в те дни город был занесен снегом, что транспорт бездействовал, что на улицах рвались немецкие снаряды, а перед ленинградцами неумолимо стоял призрак голодной смерти. И многие из них уже были не в состоянии прийти в свой цех… Нет, не просто для «учета» оставшихся в живых коммунистов был послан парторг Кутейников. Чтобы вдохнуть в измученных голодом и холодом людей силу, надо было сказать им, что парторганизация ждет их, коммунистов, верит в них… Эти люди проявляли нечеловеческую силу воли и духа, потому что ими двигали вера в великий идеал и сознание, что их примеру следуют другие.

Неизвестно, кто первым произнес слова «Хочу идти в бой коммунистом!», но они закономерно вошли в историю нашей партии.

Нет, отнюдь не только презрение к смерти во имя правого дела руководило коммунистами в битве за свободу и независимость нашей Родины.

Их звала жизнь, они дрались с врагом во имя ее торжества, во имя осуществления тех великих идеалов, которые воодушевляют весь наш народ.

Вера в партию, убежденность в правоте ее дела, сознание, что за партией идет весь народ, лежали в основе ратного и трудового героизма коммунистов.

История ничему не научила сегодняшних антикоммунистов. Они по-прежнему не могут ответить на вопрос: почему партия коммунистов, несмотря на все испытания, с каждым годом растет и крепнет? Не могут и не хотят. Потому что ответить на этот вопрос — значит признать непобедимую силу марксистско-ленинских идей, признать, что десятки, сотни миллионов людей шли и идут за коммунистами, видя в них самоотверженных и честных борцов за благо народа.

Но выдавить из себя это признание враги коммунизма не в состоянии. Вместо этого они накануне XXIV съезда нашей партии снова и снова с маниакальной тупостью обрушили на мир ворох статей, «исследований и прогнозов», клевеща на партию, предвещая (в который раз!) провалы коммунистам.

История свидетельствует, что все попытки врагов коммунизма повернуть вспять ее колесо, восстановить старые капиталистические порядки всегда начинались с атак на руководящую роль партии рабочего класса.

Выступая на Совещании коммунистических и рабочих партий в Москве, Л. И. Брежнев говорил: «Масштабы и сложность задач коммунистического строительства повышают значение сознательного, организующего авангарда в жизни общества. Таким авангардом является Коммунистическая партия, опирающаяся во всей своей деятельности на марксизм-ленинизм, тесно связанная с широчайшими массами трудящихся, придающая всей работе по строительству коммунизма организованный и планомерный характер».

Так что же удивительного в том, что именно на этом сознательном организующем авангарде концентрирует свои вооруженные и «интеллектуальные» атаки антикоммунизм?

Снова и снова умы, души людей бомбардируются книгами и статьями, преследующими одну цель: доказать, что советский народ и партия не связаны воедино, а сама партия не монолитна.

Снова и снова обрушиваются потоки клеветы на советский народ, его интеллигенцию, раздаются истерические вопли о «партийной прессе», «об эрозии» мирового коммунистического движения, о таинственных «оппозициях», которые только и ждут, чтобы покончить с социализмом и подставить шею народа под капиталистическое ярмо.

Заботясь о том, чтобы отвратить взоры людей от духовного и политического кризиса империализма, идеологи антикоммунизма пытаются подрывать социально-политическое и идейное единство советского общества, основанное на сплоченности вокруг партии коммунистов. Но усилия эти бесплодны.

Взгляды миллионов людей труда, людей доброй воли обращены к Стране Советов, к Коммунистической партии Советского Союза, на знамени которой написано: «Мир и социальная справедливость».

Наш путь и впереди нелегок. Многое надо свершить, многое из достигнутого закрепить, многое уточнить, улучшить… Но разве был в истории партии отрезок пути, пусть самый короткий, который можно было бы назвать легким! Наша партия, став на этот ведущий в коммунизм путь, никогда не сворачивала с него. Она шла вопреки пулям, злым ветрам, вопреки клевете врагов. Благо народа было ее компасом, великая цель вдохновляла ее!

«Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки».

Из тесной, но могучей кучки наша партия превратилась в многомиллионный передовой отряд трудового народа. Но по-прежнему идут вперед по трудному пути коммунисты, плечом к плечу, крепко взявшись за руки.

Александр ЧАКОВСКИЙ
«Правда», 30 марта 1971 года.

Черты поколения

Поезд подходил к Кантемировке на исходе ночи. Как ни кратка остановка, явилось желание хотя бы единым глазом взглянуть на здешнюю степь: в феврале сорок третьего, когда наши прорвали оборону гитлеровцев на Дону, здесь легла и моя солдатская тропа. Поезд вдруг остановился в открытом поле, и я шагнул к проселку, что возник рядом. Шагнул и затих: что-то вспомнилось такое, что, казалось, было нерасторжимо с самой сутью твоей… А оглянувшись, вдруг увидел, что я тут не один. Рядом стоял человек, среброглавый, объятый ненастьем думы. А когда поезд двинулся, человек с видимой неохотой захромал к вагону, но, взявшись за поручни и подтянувшись, не оторвал взгляда от степи.

— Ничего не могу с собой поделать, — признался старый солдат, сдерживая громкое дыхание. — Не в моей власти проехать Кантемировку: есть тут одна балочка пологая. Думал, не унесу ног, а вот живой. Не дает она мне роздыху, эта балка, ни днем, ни ночью… На всю жизнь….

Так и сказал: «На всю жизнь». По всему судя, он ненароком высказал то, что лежало у него на сердце за семью печатями. «На всю жизнь». Вон сколько лет прошло, как отгремела война, а нас еще тревожат видения военных лет, и нет-нет, да в снах смятенных еще ошалело взвоет сирена тревоги, минный огонь выкинет снег, и тяжко вздохнет земля под фугасами… Как ни жестоки в этих снах беспокойных всполохи войны, уже не загасить их в сознании, не разминуться с ними. В них и боль наша и память.

Тем, кто закончил войну в сорок, сейчас семьдесят. По нынешним временам возраст вполне рабочий, хотя есть соблазн оглянуться назад, поразмыслить о жизни своей и своего поколения. Без риска ошибиться можно сказать, что революция — в жизни и делах этого поколения, ибо пятьдесят с лишним наших революционных лет соответствуют его рабочим годам. И если есть в природе слово, которое кратко определяет существо поколения, о котором идет речь, это, конечно, Октябрь. Октябрьское поколение. Полагаю, что был недалек от истины, когда сказал себе тогда, под Кантемировкой: нет поколения, которое было бы сегодня столь же причастно к истории нашего деятельного полувека, как сверстники этого среброглавого солдата. С ними — каждый ее этап, жизнью своей они собрали все воедино. Однако есть резон сказать об этом и не столь лаконично.

Пятнадцать лет — не такая уж астрономическая цифра, но какой огромной она кажется в применении к историческому времени, прожитому Советской страной в предшествующие войне годы! Чтобы представить размеры свершенного, надо сравнить Россию двадцать шестого года с Россией сорокового. В обычной фотографии есть нечто от неколебимости протокола — она способна намертво запечатлеть момент. Положите перед собой десять фотографий, относящихся к годам, с которых начинается и заканчивается это пятнадцатилетие. Пусть объектив будет нацелен на самое обычное: строительную площадку, посевное поле, вокзал, армию на марше, улицу… Всмотритесь в эти снимки и сравните их — те, что помечены 1926-м, и те, на которых стоит 1940-й. Разница колоссальна! Сказать, что в эти годы произошли перемены в экономике, наверное, еще не все сказать — это был переворот в сфере индустриальной и аграрной, истинные размеры которого мы поняли и оценили в полной мере только во время войны. Однако кто сотворил этот переворот, как не советский человек?

Небезызвестный генерал Гофман, восточноевропейский стратег кайзера, полагал, что первая мировая война явилась для Германии войной неиспользованных возможностей. К столь печальному выводу Гофман пришел, анализируя просчеты прусской стратегии, к которым он отнес и Брест. (Это характерно: и Брест!) У Гофмана есть преемники. Они полагают: если бы не ошибки гитлеровских полководцев на Волге и под Курском, то неизвестно, кто бы взял верх. Западногерманские военные не в состоянии признать объективную истину, хотя, казалось бы, должны быть заинтересованы в том, чтобы представлять вещи в их истинном виде. А что в данном случае есть эта истина? Тот, кто помнит последние два года войны, подтвердит, с какой неодолимостью менялось соотношение сил. Трудом и мыслью советского человека были приведены в движение и с каждым днем набирали все большую скорость огромные колеса того, что получило название советского могущества — экономического, военного, духовного. А основа этого могущества — советский человек, и в немалой степени тот, ровесник века, о ком наш сказ.

Способен ли был враг остановить советские колеса или тем более повернуть их в иную сторону? На этот счет есть свидетельства. Квалифицированные, объективные. Позволю себе сделать отступление. В самый разгар нашего единоборства с фашистскими полчищами, а точнее, на исходе сорок второго года, несколько европейских ученых обратились к прогнозам, основанным на цифрах и анализе. Ценность расчетов была тем большей, что каждый из ученых делал их в абсолютном неведении о мнении других. Удивительное заключалось не только в том, что ученые отважились на это, рискуя жизнью, но и в том, что выводы, к которым они пришли, оказались тождественными.

Одного из этих ученых я знал. Речь идет об академике Митица Константинеску. Видный экономист, он в тридцатых годах был министром финансов Румынии. Характерно, что Константинеску взялся за свой труд в тот самый момент, когда гитлеровцы приблизились к Сталинграду и в предсказаниях скорой победы над большевиками не было недостатка. Константинеску так был уверен в своей правоте, что, закончив труд, нелегально его набрал, матрицировал, сделал клише и, запаяв в цинковый ящик, отвез в родовое имение, уложив на дно реки. Замысел ученого был прост: через две недели после вступления советских войск в Бухарест эта книга должна была появиться в книжных магазинах румынской столицы. Так оно и получилось: где-то в середине сентября 1944 года в наше посольство в Бухаресте, где я тогда работал, явился академик Константинеску и положил на стол сигнальный экземпляр своей удивительной книги. Ну, разумеется, буржуазный ученый хотел всего лишь предсказать исход войны. На самом деле выводы его труда касались большего: он говорил о беспредельных возможностях того, что есть Советская власть и советский человек.

И последнее: за многовековую свою историю люди не помнят, чтобы смерч войны был столь опустошителен. Но война не пощадила и живых — не просто было повернуть от войны к миру… Если человек пошел на войну двадцатилетним, то он оставил там как раз те годы, которые необходимы ему были, чтобы завершить образование, обрести профессию, а заодно и опыт, кстати, не только профессиональный.

Сесть на университетскую скамью в зрелом возрасте, когда твоим однокурсникам нет двадцати, значит подвергнуть собственное самолюбие испытанию достаточно суровому — тут и твои военные доблести не всегда выручат. Но было именно так: самостоятельный труд начинался порой едва ли не с тридцати. Следовательно, все, что человек обретает на заре своей жизни, он должен был делать, когда солнце в зените, а это и на хлебном поле не всегда удобно.

Таким образом, в силу обстоятельств вынужденных возраст едва ли не целого поколения сместился. Тем поразительнее все, что сделал советский человек в послевоенное тридцатилетие — будь то сфера индустрии, строительства, образования, науки!

Три этапа в жизни поколения — три этапа нашей революционной истории. Если же говорить о чертах поколения, его исторической судьбе, его нравственных достоинствах, психологии, идеалах, то тут основа более чем благодарная. Человек — существо общественное. Эту Аристотелеву формулу очень хочется обратить к тем, кого история приписала к названному поколению. Да, существо общественное, а значит — высоко ставящее будущее. Но что такое будущее, если не молодежь, чьей мыслью, трудом и творчеством это будущее станет явью!

Время явно перестаралось в своем стремлении внешне отличить иного юношу от тебя. Оно пошло тут дальше, чем должно было пойти. Однако это твой сын, очевидно, в чем-то непохожий на тебя, но исповедующий твою веру. И это самое важное: твою веру. Как ни скептичен подчас его ум, нет для него более священной реликвии в доме, чем твоя солдатская гимнастерка. Твоя правота и совесть для него прямо отождествляются с этой гимнастеркой. У революции свои законы преемственности поколений, и они, эти законы, действуют!

Наверное, есть нечто символическое в том, что на жизнь одного поколения пришлись события такого великого исторического значения, как Октябрь и Отечественная война. Для человека, желающего понять Советскую страну, есть в этих событиях нечто необоримо общее: справедливость. Да, на веки веков справедливость, которая определяла существо нашей революции и войны Отечественной как деяния советского человека, торжество его нравственных принципов, его коммунистической веры.

Минувшим летом в Москву приехала из Америки семья Риса Вильямса. Того самого Альберта Риса Вильямса, американского революционера и писателя, который был в Зимнем дворце в день Октябрьского штурма, выступал с Владимиром Ильичем с трибуны Михайловского манежа на проводах первых красногвардейцев, а позже стал комиссаром интернационального отряда, вместе со своей женой и другом Люситой Вильямс пересек нашу страну с севера на юг, жил близ Архангельска, на Волге, на Украине, наблюдая нашу жизнь, работая над книгами о Советской стране. И вот Люсита, которой сейчас за восемьдесят, привезла в Москву сына, носящего имя отца — Рис Вильямс, и внука, у которого имя деда и отца — Рис Вильямс. В том, как старый человек, для которого путешествие через океан уже само по себе в своем роде подвиг, явился к нам вместе со своей семьей, было нечто большее, чем обычная поездка в Москву, — это был наказ детям. Люсита побывала с сыном и внуком в семьях, с которыми был дружен Вильямс, была она и у меня. И вот о чем хотелось думать при этом: какая бы дорогая память ни осталась у них о России, вряд ли повлекла бы Москва и старых и малых Вильямсов с такой силой, если бы сутью этой памяти не была бы правота — правота нашей революции.

Великим знаком торжества правого дела отмечена минувшая война — это понимается всеми, кто воспринимает историю непредвзято. В Италии рядом с Генуей — там, где я пытался отыскать следы дипломатических битв двадцать второго года, я вдруг приметил, что нахожусь в центре героической республики партизан, которая встала во главе борющейся Италии в дни войны. И приметил это я не столько по названию мест, сколько по лицам людей, оказавшихся рядом со мной: в той открытости и дружелюбии, которые обнаруживают настоящего друга, нетрудно было узнать недавних бойцов антифашистской войны. А потом я поймал себя на мысли, что встретил их уже во Франции, там, где набирает силу лесное половодье французского юга, — люди той же храброй породы, но только французы. А потом встречал их во многих странах Европы…

Как же грандиозна наша Победа, если время не властно над нею: она и сегодня работает на мир в полную силу. Кто много ездил по свету, тот знает: везде необыкновенно велик престиж советского человека. Велик и потому, что он солдат минувшей войны. Уже одно то, что ты человек советский, дает право отождествлять тебя с тем, что мир видел и видит в лице твоего Отечества: Ленинградом и Севастополем, Сталинградом, Одессой и тем обожженным куском черноморской земли, который называется Малой Землей. Наверно, поддержка Победы равно распространяется на дипломата, писателя, ученого в их общении с зарубежным миром. Но, смею думать, она и надежная сподвижница человека, представляющего Страну Советов в переговорах с президентом Штатов…

Никогда не был в Новороссийске, хотя считаю здешний край отчим — родился и вырос на Кубани. Воспринимал город по гладковскому «Цементу». Видел его в отблеске красных гор, в розовом дыму отвалов и все ловил себя на мысли: да так ли это на самом деле? Не похоже на Кубань… А год с лишком назад, в разгар горячего лета, попал в город на море и увидел воочию: до чего же точны краски романа! Поезд из Новороссийска уходил около полуночи, и я затемно поехал городским троллейбусом на Малую Землю. Новороссийская годовщина была не близко, город выглядел будничным. Где-то на окраине сошел с троллейбуса и шагнул во тьму каменистого поля, потом остановился, застигнутый тишиной. А когда оглянулся, увидел, что поодаль в мерцании прибрежных огней стоит человек, пепельноволосый, стоит недвижно, отдав себя во власть Памяти.

Вспомнилась Кантемировка и старый солдат в степи. И подумалось: а ведь они одного корня, ратники-ветераны, среброглавые. И еще подумалось: чем-то дорогим и вечным близки они нам. Не бескорыстием ли и страдной жизнью своей, не безоглядным ли подвижничеством и служением тому непреходящему, что есть наша вера и наша правота?

Савва ДАНГУЛОВ
«Правда», 31 декабря 1974 года.

На каждый день

У каждой эпохи есть свои точки отсчета. Для наших дней это Девятое мая сорок пятого года, или, если обозначить образно, красный флаг на рейхстаге. С того момента, как он вспыхнул на закопченном карнизе зловещего здания, история нашей страны, Европы, мира потекла в новых берегах. Изменилось не только соотношение сил на международной арене, но и сама психологическая атмосфера. Мальбруки милитаризма не перевелись и, оставаясь заднескамеечниками в университете жизненного опыта, мало чему научились, но перед глазами народов остерегающе стояли кошмарные картины второй мировой войны.

Последний акт ее совершался в кричащих контрастах. Выли, грохотали, выкидывали факелы огня снаряды, вспухали облаками краснокирпичной пыли — все, что от них оставалось, — дома на улицах Берлина, танки волочили шлейфы угарного чада, по горизонту стояли дымы и зарева пожаров. В подземных бункерах стрелялись, глотали яд, устраивали маразматические оргии фашистские главари, самое жестокое и омерзительное порождение за многие века цивилизации.

А по земле, над гибелью и смертью, ликовала весна, леса выгоняли буйную листву, раскатывала изумрудные ковры молодая трава, свежо сияли майские рассветы…

С тех пор прошло тридцать лет.

В этом году сотни и сотни миллионов прогрессивных людей во всех странах с особым значением отметят почти треть века победы над фашизмом — отметят как интернациональный праздник. И принесут цветы и скорбь на бесчисленные могилы. И будут помнить, что в отстроенных городах под новыми домами — кровь, пепел, прах погибших, что плуг в полях еще натыкается на черепа и корни пшеницы прокладывают себе путь в соседстве со снарядными гильзами.

И, не переставая удивляться чудовищности того, что произошло, люди будут снова и снова задавать вопросы: кем вскормлена и спущена с цепи вторая мировая война? Куда смотрели государственные деятели западных стран, которые впоследствии стали первыми жертвами фашизма? Неужели в Европе не было силы, способной остановить фашизм в начале прыжка? И почему это смог сделать — остановить и погнать назад — Советский Союз, на который эти самые деятели натравливали Гитлера и который они, заменив собственные мысли штампами геббельсовской пропаганды, считали «колоссом на глиняных ногах»?

И это не праздные вопросы. Землеустроители знают: чтобы поставить одну веху впереди, надо видеть две позади. Мудрые издавна утверждают: кто не помнит или не понимает прошлого, тот не способен творить будущее.

Задолго до сороковых годов в Советском Союзе существовала повсеместно признанная формула: «Фашизм — это война». Краткая, исчерпывающая оценка того, что происходило, и того, что должно было произойти. Правильность ее подтверждена всем ходом истории. И Советский Союз делал все для обуздания агрессии. К сожалению, невозможно было сделать главного — снять, отодрать глухие шоры антибольшевизма, антисоветизма с глаз западных лидеров того времени.

Советский Союз внес в Лиге Наций предложение о коллективной безопасности — западники с деланным недоумением пожали плечами. Советский Союз предложил заключить соглашение о взаимопомощи Англии и Франции — они прислали в Москву делегации, не имевшие надлежащих полномочий. Советский Союз предложил совместно защитить Чехословакию от гитлеровского шантажа, изготовил войска, но Чемберлен и Даладье сыграли в Мюнхене в поддавки судьбой целого народа. Вернувшись к себе домой, они патетически заявляли: «Мы привезли мир». А привезли в действительности войну.

Гитлер напал на Польшу, у которой с Англией и Францией был договор о взаимопомощи. Началась война, вошедшая в историю под названием «странной», — английские и французские войска раз в день постреливали, три раза пили чаи и кофе. Они оставались совершенно бездеятельными. Почему? А потому, что безнадежно испорченное антибольшевизмом и антисоветизмом зрение мешало западным политикам того времени видеть реальное положение вещей — они помышляли не о разгроме или ослаблении Гитлера, а о том, чтобы его удар обрушился на Советский Союз.

Ну, а для чего поминать дела такой давности? По мстительности и злорадству? Нет, конечно, тем более что главных политических деятелей той поры нет уже среди живых. Помнить эти факты надо потому, что без них невозможно понять ни подлинных причин войны, ни многих событий последующих лет.

Дело ведь в том, что антикоммунизм в качестве заводной пружины и штампованные фразы о «советской угрозе» в качестве прикрытия и после войны систематически использовались некоторыми западными деятелями и партиями для взвинчивания напряженности, для создания опасных ситуаций, для ликвидации демократических свобод силами реакции, для кровопролитий. Фултонская речь Черчилля на антисоветской подкладке послужила детонатором для взрыва атомной истерии и атомного шантажа. Доктрина Дж. Даллеса об «оттеснении коммунизма» породила ситуацию «хождения по грани» и «холодную войну», экономические и социальные издержки которой не поддаются исчислению. Мифом о «советской угрозе», как кнутом, доныне подстегивалась гонка вооружений. Под лозунгом борьбы с опасностью коммунизма «черные полковники» на целые годы загнали за решетку греческую демократию, под предлогом «спасения от коммунизма» растоптали, расстреляли, задушили демократию в Чили.

Стало шаблоном, банальностью, что антикоммунисты и антисоветчики, беря самые высокие патетические ноты, изображают себя защитниками демократии и сеятелями свободы. Но закономерный итог всегда один и тот же — на поле, обработанном ими, вырастает не пшеница, а зубы дракона.

Война преподала внушительные уроки и в других отношениях, в частности растерла в порошок и развеяла по ветру побаски о «колоссе на глиняных ногах». Гитлер рассчитывал на экономическую слабость Советского Союза, идейную рыхлость, на «пятую колонну», считал братское единство советских народов всего лишь изобретением пропаганды. Во что это ему обошлось, известно. Вместо ожидаемой «рыхлости» он наткнулся на беззаветную преданность советских людей коммунистическим идеалам: во время войны в нашу партию вступили около пяти миллионов человек! Вместо «пятой колонны» фашизму на оккупированных территориях пришлось иметь дело с беспрецедентным по масштабам героическим партизанским движением, со вторым фронтом в собственном тылу, с сотнями тысяч народных мстителей, они действовали в каждом городе и селе. Все народы нашей страны действительно по-братски, сражаясь плечом к плечу, разделили и тяготы лихолетья и славу победы.

Мыльными пузырями оказались расчеты на экономическую слабость Советского Союза. Совершив блестящий, подобный чуду, даже по западным оценкам, маневр перемещения промышленности из угрожаемых западных районов в восточные, наша партия, наш народ обеспечили армию всем необходимым для победы. Да, на первых порах мы отступали — противник был силен и опытен, в чем западные страны убедились непосредственно, мы терпели временные поражения, теряли людей, оставляли села и города. Но ведь мы и подняли красный флаг над рейхстагом.

Правда остается правдой, а фокусы фокусами. Когда на глазах изумленной публики носовой платок становится живым голубем, то это не превращение материи, а ловкость натренированных рук. К сожалению, в тридцатилетнюю годовщину победы над фашизмом, победы, которая на десятилетия обеспечила мир Европе, — многие западные книги по истории второй мировой войны пишутся именно такими руками. Хотя все документы и карты сражений уже открыты, авторы этих книг непостижимым образом ухитряются изображать дело таким образом, что главные сражения второй мировой войны происходили под Эль-Аламейном в Африке, при высадке союзников в Сицилии, где угодно, только не на советско-германском фронте. Статистика свидетельствует: под Эль-Аламейном немцы и итальянцы имели армию в 93 тысячи человек, под Сталинградом — в 1 миллион 11 тысяч 500 человек. Несоизмеримые масштабы! Но что до того упомянутым «историкам»?

Нет, было бы легкомысленным утверждать, что поборники реваншизма и холодной войны не представляют опасности, — за ними еще стоят определенные силы, им еще удается протаскивать свои провокационные замыслы до уровня государственных решений. И тем не менее можно с уверенностью сказать, что за тридцать лет климат международной жизни радикально изменился.

Силы, обеспечившие бесчисленные благотворные перемены и ставшие гарантом стабильности мирного развития, — это социализм, революционные, национально-освободительные движения, все большее осознание людьми и народами того факта, что ухабистая, чреватая авариями и катастрофами капиталистическая дорога, как бы она ни рекламировалась, не путь в будущее. Есть другой — открытый в заревах октябрьской ночи 1917 года социалистический путь. Его надежность, его способность обеспечить добрососедство и сотрудничество народов, бурный расцвет экономики, науки, культуры, радость творческого труда научно обоснованы Марксом, Энгельсом, Лениным и на деле, зримо доказаны в условиях войны и мира практикой первого на земном шаре и самого могущественного социалистического государства — Советского Союза!

На долю нашего народа выпала исторически почетная, но и невероятно трудная, требующая мобилизации всех физических и духовных сил задача — создать, построить, укрепить, защитить, сделать могущественным и всесторонне процветающим первое в истории человечества социалистическое государство. Несть числа трудностям, испытаниям, бедствиям, которые стояли на нашем пути, — мы ведь начинали в отсталом, а к тому же разоренном двумя войнами, первой мировой и гражданской, государстве, под ударами интервенции, в удушающей петле блокады. И куда ни глянь, окружали нас капиталистические государства, пробовали время от времени крепость наших нервов и брони. Но у нас был главный общенародный штаб, высшее средоточие философской материалистической науки, революционного опыта и ума — Коммунистическая партия. И мы оправдали доверие и надежды трудящихся всего мира: во вдохновенном труде на стройках пятилеток выковали силу, сумевшую выдержать тайфун фашистского нашествия и рассеять его.

Коммунисты разных стран, прогрессивные люди понимали, что такое Советский Союз, и надеялись на него. Уильям Фостер, председатель Компартии США, писал в 1941 году: «…вступление СССР в войну подвело под эту войну прочную демократическую основу и обеспечило победу народам мира». Чарли Чаплин: «Мужество, героизм и самопожертвование, проявленные русскими, — это высшее проявление патриотизма, возвышающее человечество». Но многие буржуазные деятели, буржуазная пресса видели не дальше собственного носа. Агентство Ассошиэйтед Пресс: «…Германия одержит победу в течение одного месяца». Газета «Нью-Йорк джорнэл америкэн»: «Россия обречена». Уинстон Черчилль: «Почти все авторитетные специалисты придерживались той точки зрения, что русские армии будут быстро разгромлены и в большей степени уничтожены».

Об этом можно было бы не вспоминать, если бы буржуазные деятели и западная пресса научились здраво оценивать положение в Советском Союзе хотя бы ко времени разгрома фашизма. Но они продолжали гадание на кофейной гуще. Американский президент Трумэн с госсекретарем Дж. Фостером Даллесом сразу после победы над фашизмом решили проводить политику «с позиции силы», поскольку им казалось, что Советский Союз полностью «выдохся», что, быть может, десятилетия потратит только на восстановление, что его наука немощна и до атомной бомбы, которой США уже размахивали с утра до вечера, доберется не раньше шестидесятых годов. Теперь просто удивительно, как могли тешиться такими химерами люди, олицетворявшие руководство столь мощным государством, как США. В начале пятидесятых годов Советский Союз испытал атомную бомбу, а затем, раньше, чем США, водородную, к концу пятидесятых годов был запущен советский спутник Земли, потом лунник — первые в мире, а начало шестидесятых годов ознаменовалось появлением первых в мире космонавтов — они были советскими гражданами.

Начался, захватывая всю громаду нашего бытия, от Земли до других планет, победоносный марш новых, послевоенных пятилеток. Было бы, конечно, наивно представлять дело таким образом, что все шло гладко, как по маслу, под звон фанфар «Гром победы раздавайся!». Были и узкие места, упущения, недоработки. Не ошибается тот, кто ничего не делает, а только наблюдает. «Всякий мнит себя стратегом, видя бой со стороны». Тут все поверяется результатом, а результат тот, что на протяжении почти каждого десятилетия удваивался наш экономический потенциал, наша мощь и росло благосостояние народа.

Тридцатилетие победы над фашизмом совпадает с финишем девятой пятилетки. И совокупное обозрение наших внешнеполитических и внутренних дел дает нам все основания для оптимизма.

Партия и государство мобилизуют все народные силы во всех областях экономики и культуры на выполнение плана, коллективы предприятий, колхозов, совхозов подсчитывают свои резервы и выдвигают встречные обязательства. Весь наш опыт гарантирует, что задача будет решена. А стройка идет титаническая — Усть-Илимская гидростанция, нефть Сибири, тысячекилометровые газопроводы, БАМ, КамАЗ. Это, как мне уже доводилось говорить, по масштабу, по тысячеверстности пространств картина для глобальной оптики спутников, а не для человеческого кругозора. Ничего сходного и подобного не отыщете сейчас на всем земном шаре.

Считалось прежде, что мир в Европе может существовать не более четверти века, а затем — «Огонь!». Тридцатилетие мира после окончания второй мировой войны свидетельствует, что эта теория созрела для архива. Но и это частность. Переменилась с тяготением к длительной стабильности и улучшению отношений между государствами вся международная жизнь. Непрерывно, год за годом, до войны и после войны наша партия, наше правительство активно проводили политику мирного сосуществования государств различных социальных систем, политику мира. Действенной силой переориентации международных отношений в этом направлении стала Программа мира XXIV съезда КПСС, «внушительная активность Кремля», как пишут западные обозреватели, энергичная, при выдержке и терпении, конструктивная работа товарища Л. И. Брежнева. Нет ни возможности, ни необходимости перечислять все акции этого рода, все встречи, переговоры, договоры и соглашения — они общеизвестны. Важен общий результат: разрядка напряженности при всех помехах, которые ей чинят определенные круги «справа» и «слева», становится главной тенденцией времени, сосуществование в условиях добрососедства, при развитии торговых и культурных отношений приобретает ведущее значение.

Новые лидеры крупнейших государств Запада в отличие от давних и не очень давних предшественников предпочитают не надевать потрепанные от долгого употребления шоры антикоммунизма и, оставаясь приверженцами своего образа жизни, предпочитают смотреть на мир более реалистически. К тому же Советский Союз, социалистическое содружество в целом за минувшие десятилетия стали такой всесторонне могущественной силой, что без них или вопреки им не может быть решена ни одна крупная международная проблема. А Запад, несмотря на то, что пророки и теоретики капитализма, особенно американские, еще совсем недавно кричали, что капитализм изменился, что он стал «народным», что он усовершенствовался и не боится кризисов, переживает период инфляции, финансовых неурядиц, спада производства, роста безработицы, падение уровня жизнитрудящихся. В таких условиях в самый раз побольше думать о масле и поменьше о пушках.

Когда-то государственная мудрость выражалась фразой: хочешь мира — готовься к войне. Новая, отвечающая требованиям времени формула прозвучала в речи Леонида Ильича Брежнева: хочешь мира — борись за мир. За мир сегодня, за мир на завтра, на каждый день, навсегда.

Николай ГРИБАЧЕВ
«Правда», 16 февраля 1975 года.

Живем тревогами твоими

Живем тревогами твоими,
Твоею радостью живем…
Проверь, Отчизна: мое имя
Стоит ли в списке боевом?
На возраст скидок
                             не прошу я,
Не остывает в жилах кровь.
И если вихрь придет,
                                   бушуя,
Я выстоять сумею вновь.
Перед тобой, страна родная,
Есть, есть и у меня долги…
Но знай: в строю твоем
                                        шагая,
Не сдам я, не собьюсь
                                  с ноги.
А шаг твой все свободней,
                                              шире,
Звучит он в будущих веках.
Не зря во всем прославлен
                                              мире
Могучих крыл твоих размах!
Мы — и рабочий, и ученый,
И хлебороб, и я, поэт, —
Все за тебя стеной
                               сплоченной,
А значит, негасим твой
                                        свет.
Делами, думами твоими,
Твоей судьбою мы живем.
И верю я, что мое имя
Ты в списке держишь
                                     боевом.
Петрусь БРОВКА
(Перевел с белорусского В. Корчагин).

«Правда», 23 октября 1970 года.

Нам дорог мир, завоеванный дорогой ценой

Л. И. Брежнев
Из речи при вручении ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» городу-герою Новороссийску
Товарищи! Мы недавно отмечали тридцатилетие разгрома фашистских войск под Москвой, под Сталинградом и Ленинградом, 30-летие освобождения Одессы, Крыма и других земель Украины, освобождения Белоруссии и Молдавии. Будем отмечать и другие выдающиеся победы Советской Армии в годы второй мировой войны. Эти праздники все больше и больше приближают нас к одному из самых волнующих и дорогих юбилеев — 30-летию победы советского народа, его армии в Великой Отечественной войне. (Продолжительные аплодисменты). Менее года отделяет нас от этой исторической даты. Вместе с нами ее будут отмечать все свободолюбивые народы, все честные люди земли.

Освобождение мира от коричневой чумы ознаменовало новый этап мировой истории. Мы гордимся тем, что решающую роль в этой великой победе сыграла наша замечательная, прославившая себя Советская Армия, наша социалистическая держава. (Бурные, продолжительные аплодисменты).

В эти торжественные минуты, отмечая славный подвиг Новороссийска, мы выражаем глубокую благодарность и признательность всем воинам, всем защитникам города, проявившим чудеса стойкости и храбрости, всем, кто боролся против фашизма, кто ковал и добыл великую победу. Честь им и слава! (Бурные, продолжительные аплодисменты).

Мы склоняем головы перед памятью тех, кто погиб, сражаясь, кто не дожил до часа победы.

Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины!

Прошу почтить их светлую память вставанием и минутой молчания. (Все встают).

Дорогие товарищи!

В дни тяжелых боев с захватчиками и напряженного труда в тылу в годы Великой Отечественной войны все мы, советские люди, мечтали о том времени, когда, наконец, наша Родина будет освобождена, когда наступит мир. Мы мечтали о том, как советский народ восстановит разрушенное и двинется дальше по пути строительства счастливой социалистической жизни. В окопах и потемневших заводских цехах, в холодных, нетопленных домах советские люди рисовали себе мысленно картину этой мирной жизни. Мы представляли себе светлые красивые города, шумные школы, новые прекрасные заводы, плодородные поля и цветущие сады. Но я думаю, что даже самые смелые наши мечты того времени не могут сравниться с реальностью наших дней. Жизнь намного их превзошла. (Бурные, продолжительные аплодисменты).

Усилиями советского народа под руководством ленинской партии наша страна достигла такого взлета экономической мощи, подъема народного благосостояния, какого Советский Союз не знал никогда раньше. (Продолжительные аплодисменты). Однако мы не останавливаемся на этом. Мы видим и остающиеся еще трудности и неизмеримо возрастающие потребности наших людей. Партия выдвигает новые сложные и грандиозные по масштабам задачи, выполнение которых обеспечит еще больший расцвет нашей Родины, ее успешное продвижение по пути строительства коммунизма. (Аплодисменты).

Хорошим примером того, как преобразилось лицо нашей страны за минувшие годы, может служить и ваш город, дорогие товарищи. Возрожденный красавец Новороссийск не только намного перерос свои довоенные границы, он стал более современным, более удобным для людей, приобрел много новых черт, которые мы хотим видеть в наших социалистических городах. (Продолжительные аплодисменты). Поистине Новороссийск наших дней — это один из замечательных памятников тем, кто сражался и погиб, отстаивая свободу и счастье советского народа. (Аплодисменты).

Ныне город Новороссийск — крупный индустриальный центр юга страны. Широко известен во всем мире ваш морской порт. Успешно развиваются все отрасли народного хозяйства города. Значительно перевыполнив план первых трех лет пятилетки, предприятия города в хорошем темпе работают и в нынешнем году.

Глубокого уважения достойна повседневная трудовая доблесть тысяч и тысяч рабочих, инженеров и техников, передовиков и новаторов производства, всех, кто, не жалея сил и энергии, трудится на благо нашей Отчизны. Отдавая все свои знания делу, с большим вдохновением работают учителя, врачи — весь многотысячный новороссийский отряд славной советской интеллигенции. (Аплодисменты).

Я, товарищи, все время говорю о Новороссийске потому, что он сегодня наш «именинник», вошедший в семью городов-героев. Но в то же время, говоря о заслугах Новороссийска, мы не забываем о том, что этот город входит в состав Краснодарского края. Поэтому, отмечая достижения новороссийцев, мы тем самым отмечаем и заслуги всей краевой партийной организации, всех рабочих, колхозников, интеллигенции, всех коммунистов и беспартийных, всех тружеников нашей Советской Кубани. (Бурные аплодисменты).

Ведущей силой в достижении трудовых побед, в культурном строительстве, благоустройстве и большой воспитательной работе является партийная организация города. Чествуя сегодня ваш замечательный город-герой, разрешите пожелать краевому и городскому комитетам партии, всем коммунистам Новороссийска и впредь высоко нести ленинское знамя, добиваться новых успехов в осуществлении исторических решений XXIV съезда КПСС! (Бурные, продолжительные аплодисменты).

Товарищи! Высокая политическая и производственная активность советских людей — характерная примета нашей действительности. Это — основа основ коммунистического характера и коммунистического сознания. Она является прямым результатом того, что весь народ единодушно поддерживает внутреннюю и внешнюю политику Коммунистической партии, считает ее планы своими планами. (Продолжительные аплодисменты).

Мы по достоинству ценим достигнутые успехи. Но главные свои помыслы и заботы мы обращаем к задачам сегодняшнего дня и к тому, что предстоит делать завтра. Страна наша находится сейчас на одном из важнейших этапов коммунистического строительства.

Четвертый год с большим напряжением партия и народ работают над выполнением планов девятой пятилетки, грандиозные задачи которой поставлены XXIV съездом КПСС. Итоги этого года во многом определят, с чем мы придем к концу пятилетки, к XXV съезду партии.

Прирост промышленной продукции за восемь месяцев этого года в сравнении с соответствующим периодом прошлого года составил 8,1 процента. Сверх плана реализовано продукции на 5 миллиардов 400 миллионов рублей. Думаю, вы согласитесь, товарищи, что это хорошие показатели. (Аплодисменты). Если наша промышленность и дальше будет работать такими же темпами, то можно будет с уверенностью сказать, что в последнем году пятилетки, т. е. в 1975 году, будет достигнут прирост промышленного производства, предусмотренный Директивами XXIV съезда КПСС.

Несколько слов о сельском хозяйстве. Советские люди хорошо знают, какие сдвиги происходят у нас в этой отрасли экономики. В невиданных ранее масштабах проводятся работы по современному техническому оснащению нашего сельского хозяйства, по химизации и мелиорации земель. И мы это будем делать и дальше во всевозрастающих объемах. Лишь таким путем наше сельское хозяйство достигнет высокого уровня интенсификации, что позволит полностью удовлетворять наши растущие потребности в продуктах питания и сырье для промышленности.

Сейчас продолжается битва за урожай 1974 года. Надо сказать, что положение в различных районах страны не одинаковое. Многие области европейской части Российской Федерации, Украины, Молдавия, Белоруссия и прибалтийские республики, ряд областей Нечерноземной зоны вырастили урожай, который позволяет им выполнить народнохозяйственный план и свои социалистические обязательства. А в некоторых областях Сибири и части Казахстана обстановка сложилась неблагоприятная. Этим областям будет оказана необходимая помощь и поддержка. При всем этом сбор зерновых и других культур в стране будет, как мы ожидаем, неплохим. (Аплодисменты).

В целом, товарищи, вопросы нашего внутреннего развития решаются так, как это было намечено XXIV съездом партии. Думаю, что к новому — XXV съезду Коммунистической партии мы придем с достойными результатами. (Аплодисменты). На это нацелена сейчас работа всех партийных, профсоюзных, комсомольских организаций, советских и хозяйственных органов, всего нашего советского народа.

Одним из примечательных явлений наших трудовых будней стал новый мощный подъем всенародного социалистического соревнования, разработка и реализация многими коллективами предприятий встречных планов. Начатое по инициативе москвичей, это движение приобретает все более и более широкий размах. И мы будем всячески поддерживать и развивать его.

В стране развернулась борьба за досрочное выполнение пятилетки. В ней участвуют миллионы людей. Как всегда, в этой борьбе впереди идут ударники коммунистического труда, передовые предприятия. Если широко распространить эту инициативу, то мы сделаем новый крупный шаг в развитии экономики страны. Думается, что борьба за выполнение и перевыполнение планов девятой пятилетки должна стать боевым лозунгом коллективов заводов, фабрик, шахт, рудников и строек, организаций железнодорожного, водного и автомобильного транспорта, тружеников сельского хозяйства. (Аплодисменты).

Дорогие товарищи! Мирная жизнь, завоеванная нашим народом такой дорогой ценой, наши громадные достижения в хозяйственном и культурном строительстве, размах наших сегодняшних дел и наши величественные планы на будущее — все это делает мир особенно дорогим для всех советских людей, агрессию и войну — особенно ненавистными. Поэтому внешняя политика, которую, следуя ленинским заветам, проводят наша партия и Советское государство в тесном союзе с братскими странами социализма, — это прежде всего политика мира. (Бурные, продолжительные аплодисменты).

Во имя мира, безопасности и счастья народов нашей страны, наших социалистических братьев и друзей во всем мире, во имя мира всего человечества наша партия и государство не жалеют сил. Мы, конечно, еще не можем утверждать, что и в Европе и тем более на всем земном шаре уже создан прочный фундамент мира. Это было бы преждевременно. Но то, что уже сделано и делается в этом направлении, — открывает обнадеживающие перспективы. Впереди предстоит решать еще очень много сложных дел, чтобы эти перспективы стали реальностью.

Свой священный долг мы видим в том, чтобы и впредь прилагать максимум усилий для того, чтобы не только мы с вами, но наши дети, внуки и правнуки не знали больше, что такое война (бурные, продолжительные аплодисменты), чтобы все народы могли жить в мире и здоровом взаимном общении. И мы уверены, что на пути борьбы за прочный мир и безопасность народов, за мирное сосуществование и разумное взаимовыгодное сотрудничество государств с различным общественным строем мы и впредь будем встречать полную поддержку братских стран и партий, всех свободолюбивых сил земли, всех, кому дорого дело мира и прогресса человечества. (Бурные, продолжительные аплодисменты).


«Правда», 8 сентября 1974 года.

В Центральном Комитете КПСС

О 30-летии Победы советского народа в Великой Отечественной воине 1941―1945 годов[3]
ЦК КПСС рассмотрел вопрос «О 30-летии Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941―1945 годов». В принятом по этому вопросу постановлении отмечается, что война, навязанная Советскому Союзу германским фашизмом, была самым крупным вооруженным выступлением ударных сил мирового империализма против социализма, одним из тягчайших испытаний, когда-либо пережитых нашей Родиной. В этой войне решалась судьба первого в мире социалистического государства, будущее мировой цивилизации, прогресса и демократии.

Советский народ и его доблестные Вооруженные Силы под руководством Коммунистической партии нанесли сокрушительное поражение гитлеровской Германии и ее сателлитам, отстояли свободу и независимость социалистического Отечества, осуществили великую освободительную миссию, с честью выполнили свой интернациональный долг. Наша страна стала главной силой, преградившей путь германскому фашизму к мировому господству, вынесла на своих плечах основную тяжесть войны и сыграла решающую роль в разгроме гитлеровской Германии, а затем и милитаристской Японии.

Победа над фашизмом явилась всемирно-историческим событием и оказала глубочайшее воздействие на весь ход мирового развития. Она показала, что социализм — самый надежный оплот дела мира, демократии и социального прогресса.

Победа Советского Союза в Великой Отечественной войне убедительно доказала жизнеспособность и несокрушимость первого в мире социалистического государства. Она явилась торжеством рожденного Октябрем нового общественного и государственного строя, социалистической экономики, идеологии марксизма-ленинизма, морально-политического единства советского общества, нерушимой дружбы народов СССР. Главным творцом этой победы был советский народ, свершивший подвиг, равного которому еще не знала история. «…Советский народ, — подчеркивал Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев, — с честью выдержал суровое испытание войны. Враг был разбит, повержен. Наш замечательный народ, народ-герой, народ-богатырь высоко поднял над планетой и победно пронес сквозь огонь военных лет овеянное славой ленинское знамя, знамя Великого Октября, знамя социализма».

В длительной и тяжелой борьбе с врагом беспримерную храбрость и величайшее мужество проявили воины армии и флота. Свое превосходство показало советское военное искусство, высокое мастерство в проведении боевых операций продемонстрировали воспитанные Коммунистической партией командные и политические кадры Вооруженных Сил.

Героически действовали в тылу врага партизаны и участники подполья. В массовом партизанском движении, охватившем всю оккупированную территорию, ярко проявился горячий патриотизм советских людей.

Великий подвиг совершили рабочий класс, колхозное крестьянство, советская интеллигенция, которые своим самоотверженным трудом вместе с воинами Вооруженных Сил ковали победу над врагом, на протяжении всей войны фронт и тыл представляли собой единый боевой лагерь.

Вдохновителем и организатором борьбы советского народа с фашистской Германией была ленинская Коммунистическая партия — руководящая и направляющая сила нашего общества. В исключительно трудных условиях она сумела мобилизовать советский народ на священную борьбу против фашистских захватчиков и, несмотря на временные неудачи в начальный период военных действий, добиться коренного перелома в ходе войны и обеспечить победоносное ее завершение. Партия провела поистине титаническую работу по перестройке народного хозяйства на военный лад. Своим личным примером, героизмом и мужеством коммунисты поднимали боевой дух масс, вели их на подвиги, вселяли твердую уверенность в полной победе над врагом. В годы войны неизмеримо возрос авторитет партии, еще теснее сплотились ее ряды, прочнее стало единство партии и народа.

В суровые годы войны, как и в мирное время, боевым помощником партии был Ленинский комсомол. В памяти народа навсегда сохранится образ советской женщины — патриотки, бойца, труженицы, солдатской матери.

В постановлении подчеркивается, что в борьбе против фашизма важную роль сыграло движение Сопротивления, широко развернувшееся в оккупированных странах. В летопись антифашистской борьбы навсегда войдут партизанские действия и вооруженные восстания, героизм бойцов народно-освободительных сил. В авангарде борьбы против самого опасного врага человечества шли коммунистические и рабочие партии. Коммунисты проявили себя подлинными патриотами и интернационалистами, последовательными борцами за свободу и независимость народов.

Большой вклад в общую победу над врагом внесли народы и армии государств антигитлеровской коалиции. Была на практике доказана возможность эффективного политического и военного сотрудничества государств с различным социальным строем.

Разгром германского фашизма и японского милитаризма привел к падению реакционных режимов в ряде государств Европы и Азии, создал благоприятную обстановку для борьбы трудящихся масс за социализм. В результате успешного осуществления революций в ряде европейских и азиатских стран возникла мировая социалистическая система, углубился общий кризис капитализма, ускорилось развитие мирового революционного процесса. Народы стран социалистического содружества под руководством коммунистических и рабочих партий достигли огромных успехов во всех сферах экономической, политической и духовной жизни, вывели свои страны в число развитых государств, продемонстрировав тем самым неисчерпаемые возможности, заложенные в новом общественном строе.

Победа над фашизмом создала благоприятные условия для дальнейшего развития рабочего движения в странах капитала, роста и укрепления коммунистических и рабочих партий, являющихся самыми активными борцами за дело рабочего класса и всех трудящихся. Международное коммунистическое движение превратилось в самую влиятельную политическую силу современности.

Разгром гитлеровской Германии и милитаристской Японии способствовал мощному подъему национально-освободительного движения, крушению колониальной системы империализма. В послевоенное время многие страны Азии, Африки и Латинской Америки, освободившись от колониального рабства, уверенно встали на путь самостоятельного развития.

Коренные изменения в соотношении сил на мировой арене в пользу социализма привели к тому, что империализм лишился возможности безнаказанно распоряжаться судьбами народов и ныне не может не считаться с мощью социалистических стран, с их активной внешней политикой, с международной солидарностью сил мира и прогресса.

В результате последовательного осуществления Программы мира, принятой XXIV съездом КПСС, согласованной политики братских социалистических стран происходит поворот от «холодной войны» к разрядке международной напряженности, к широкому сотрудничеству на основе принципов мирного сосуществования государств с различным общественным строем. Подтверждением происходящих перемен является оздоровление обстановки в Европе, политическое закрепление итогов второй мировой войны и послевоенного развития.

Коммунистическая партия и Советское государство, все миролюбивые силы стремятся развить те положительные сдвиги, которые происходят в мире, сделать процесс разрядки международной напряженности необратимым. Вместе с тем, подчеркивается в постановлении, нельзя забывать о том, что природа империализма не изменилась, что силы реакции и агрессии не сложили оружия и пытаются препятствовать положительным переменам в международных отношениях. Растут военные бюджеты империалистических государств, сохраняется напряженность в ряде районов земного шара, не прекращаются идеологические диверсии против социалистических стран.

Проводя последовательную миролюбивую политику, Коммунистическая партия и Советское правительство проявляют постоянную заботу об укреплении оборонного могущества социалистической Родины, воспитании советских людей в духе высокой бдительности, делают все для того, чтобы мирный труд и безопасность страны были надежно защищены. Необходимость и правильность такого курса подтверждают уроки минувшей войны.

Делу мира и социализма большой ущерб причиняет антимарксистский, раскольнический курс нынешнего руководства Китая, практически сомкнувшегося с реакционными кругами, противниками политики укрепления мира и разрядки международной напряженности.

Вместе с братскими марксистско-ленинскими партиями КПСС добивается дальнейшего укрепления единства и сплоченности стран социалистического содружества, роста могущества мировой системы социализма, совершенствования политического и военного сотрудничества государств — участников Варшавского Договора.

Вот уже три десятилетия советский народ пользуется плодами мира. Залечив раны, нанесенные войной, он добился выдающихся успехов в коммунистическом строительстве. Крупным шагом на этом пути является претворение в жизнь исторических решений XXIV съезда КПСС. В героических свершениях трудящихся нашей страны по выполнению задач девятой пятилетки проявляются их высокая сознательность, горячий патриотизм и преданность идеалам коммунизма, за торжество которых в годы Великой Отечественной войны с беспримерным мужеством сражались миллионы советских людей.

30-летие Победы над немецко-фашистскими захватчиками явится выдающимся политическим событием в жизни советского народа, всего прогрессивного человечества.

День 9 Мая 1975 года будет отмечаться как всенародный праздник трудящихся Советского Союза.


«Правда», 9 февраля 1975 года.

─────

Передний форзац


Задний форзац




Примечания

1

5 ноября 1964 года, накануне двадцатой годовщины со дня гибели Рихарда Зорге, выдающемуся разведчику было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно. Награждены советскими орденами сподвижники Зорге — граждане Германской Демократической Республики Макс и Анна Клаузен (Христианзены), югослав Бранко Вукелич, погибший в японском застенке. Теперь над могилой Зорге стоит черная мраморная плита с пятиконечной звездой и надписью «ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА РИХАРД ЗОРГЕ». А в Москве, в районе Хорошевского шоссе, есть «Улица Зорге».

(обратно)

2

Благодаря поискам было установлено, что И. И. Криклий скончался в армейском госпитале № 1947, который находился в поселке Волоконовка, Белгородской области. В 1973 году на здании волоконовской школы № 4, где размещался госпиталь, в торжественной обстановке открыта мемориальная доска о первом кавалере ордена Отечественной войны.

(обратно)

3

Из постановления ЦК КПСС.

(обратно)

Оглавление

  • ГОРДОСТЬ НАША — ГОРОДА-ГЕРОИ
  •   Москва моя!
  •   Стойкость
  •   Полдень Ленинграда
  •   Дважды рожденный
  •   Мера радости
  •   Мамаев курган
  •   Севастопольцы
  •   Породненный со славой
  •   Под звездами Черноморья
  •   Доблесть Новороссийска
  •   Обелиски над бухтой
  •   Река памяти
  • ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОДВИГА
  •   Песня о Макаре Мазае
  •   Воля большевика
  •   Час на рассвете
  •   Катюша
  •   Гвардеец из Иванова
  •   В большой разведке
  •   Покоривший атом
  •   Жизнь без скидок
  •   Командир десятого космического
  •   На линии огня
  •   Герои всегда герои
  •   Немного о поэзии
  •   Письма
  •   Октябрем рожденный
  • ПАМЯТЬ СЕРДЦА
  •   У Кремлевской стены
  •   Улица трех братьев
  •   Под месяцем ясным…
  •   Разящее оружие
  •   Сбавляем ход под Юминдой
  •   И еще сто семьдесят отважных…
  •   Судьба «Фронтовой подруги»
  •   Камни заговорили
  •   Майские встречи
  •   Через ледяной вал
  •   Товарищ Рихард Зорге
  •   Записка из 1943 года
  •   Обелиск
  •   Мои одноклассники
  •   Слово о матери
  •   Письма
  •   Помнят люди
  • СЛУЖИМ СОВЕТСКОМУ СОЮЗУ!
  •   На страже мира и социализма
  •   НА ЗЕМЛЕ…
  •     Солдат Сергей Баранов и его большая родня
  •     Всегда в готовности
  •     Бойцы и командиры
  •     Щи ефрейторские
  •     Стальные солдаты
  •     Огни вододрома
  •     Ракетные, стратегические
  •     В далеком гарнизоне
  •   В НЕБЕСАХ…
  •     Крылатый щит
  •     Полет на полигон
  •     Орлиная атака
  •     Чистое небо
  •     Под северным сиянием
  •     Десантники
  •   …И НА МОРЕ
  •     Надежная вахта флота
  •     Берег, небо, океан
  •     Товарищи политработники
  •     «Славный», сын «Славного»
  •   ЧАСОВЫЕ РОДИНЫ
  •     На рубежах державы
  •     За братом — брат
  •     «Мальчишки с границы…»
  •     Зеленое поле
  •     Когда море штормит
  •     О чем пел баян…
  •   Страда солдатская
  • НАСЛЕДНИКИ
  •   ЭСТАФЕТУ ПРИНИМАЮТ СЫНОВЬЯ
  •     Быть достойными!
  •     Карпенко с улицы Карпенко
  •     Березка у окопа
  •     Клятва Хлебниковых
  •     Исходная точка
  •     Присяга
  •     Письма
  •     У всей планеты на виду
  •   ДОСТОЙНЫ СЛАВЫ ОТЦОВ
  •     Сорок девять дней в океане
  •     Во имя жизни
  •     Испытание огнем
  •     Страна уверена…
  •     Герои мирного года
  •     У далекого поселка
  •     За пять секунд до взрыва
  •     Работа в порту Читтагонг
  • ТОВАРИЩИ ПО ОРУЖИЮ
  •   Братство армий
  •   На учениях
  •   Костер дружбы
  •   Стоят полки рядом
  •   Воины мира
  • ПО ЛЕНИНУ СВЕРЯЕМ СВОЙ ПУТЬ
  •   Все начиналось в Октябре
  •   Идущие впереди
  •   Черты поколения
  •   На каждый день
  •   Живем тревогами твоими
  •   Нам дорог мир, завоеванный дорогой ценой
  •   В Центральном Комитете КПСС
  • *** Примечания ***