КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706104 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124641

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Наследие Изначальных (СИ) [Allmark] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Гл. 1 На границе ==========


Новоселье — это всегда радостная суета. И всегда немного бардак, даже если это новоселье полицейского отделения. Во всяком случае, Дайенн, которая половину времени в пути до своего нового кабинета потратила на то, чтобы просто разобраться в планировке здания, а половину — на то, чтоб огибать сотрудников, деловито перетаскивающих то шкаф, то стол, именно так и подумалось. Те из сотрудников, что не были новичками, тут и там переругивались на тему поиска своих вещей, которые, как ни старались, всё равно перепутали, а новички просто слонялись туда-сюда, ожидая, пока старшие разберутся и станет понятно, где их места. Иногда встречались знакомые лица, но исчезали раньше, чем можно было успеть у них что-то спросить. А незнакомые и рады б были чем угодно помочь симпатичной рыжеволосой девушке, но у самих были примерно те же проблемы.


Галактической полиции как явлению в этом году исполняется 10 лет. Правда, первые года три из этого срока всей полиции был один отряд, преимущественно рейнджерский по составу, со штабом на Вавилоне-5, и бесчисленные дискуссии, нужна ли такая структура вообще. В конечном итоге решили, что нужна — с преступностью, не ограничивающейся рамками одного мира, давно пора что-то делать, и тут ведь не в одних пиратах давно уже дело. Контрабанда инопланетных редкостей, оружия, мародёрство в вымерших мирах, мультирасовые банды и синдикаты — этим не могла заниматься правоохранительная структура какого-то одного мира, как минимум, нужна была организация, координирующая действия местных сил. Была мысль поручить это рейнджерам, но от этой мысли отказались — в силу специфики ордена, этот путь слишком не для каждого. 7 лет назад наконец открылось первое отделение галактической полиции — на Брикарне, основу штата составили ветераны службы безопасности Вавилона-5 (люди) и избранные делегаты от правоохранительных структур ещё трёх миров — Нарна, Бракоса и Дрази. Центавр, сравнительно недавно наконец созревший до вступления в Альянс, всё ещё смотрел на идею несколько скептически, Минбар, на котором полиции как таковой не было, считал, что от них тут ничего не может требоваться, но к открытию второго отделения — на Яноше — и первым успехам новой структуры делегировал несколько представителей воинской касты в силовое подразделение. Понемногу начинали шевелиться и другие миры, к открытию третьего отделения — Казоми — были новобранцы уже и от вриев, аббаев, моради. Формирование каждого нового отделения осуществлялось частично из уже опытных кадров предыдущих отделений, а доукомплектовывали новичками. Такими, как Дайенн, недавно завершившая подобающее представителю воинской касты и врачебного клана обучение.


Вздохнув, она остановилась перед дверью, которая, судя по всему, была нужной, и постучала. Зачем постучала? С той стороны явно не услышали. Ладно…

Внутри был всё тот же переездный бардак — прямо посреди комнаты стоял стол с громоздящимся на нём шкафом, оба ещё в упаковочной плёнке, сдвинутые вместе два стула украшала высокая горка папок с бумагами, рядом стояли две коробки, по-видимому, с тем же самым, рабочие места, впрочем, были уже смонтированы. Всю стену, противоположную входу, занимал огромный стеллаж, на котором уже сиротливо стояли несколько папок, параллельно ему шли два спаренных рабочих места — столы с вмонтированными компьютерами, огороженные полупрозрачными пластиковыми перегородками. Их в отделе будет то ли четверо, то ли шестеро…

Обогнув конструкцию из мебели, она прошла к одному из рабочих мест. Уютный закуток за пластиковой перегородкой напоминал сейчас склад макулатуры — столько там громоздилось папок, коробок, связок газет разных миров, просто кип бумаг, книг. Из-под стола торчала обтянутая форменными брюками задница.

— Добрый день, — произнесла девушка, откашлявшись и поправив волосы, — вы, должно быть, Вадим Алварес? Я Дайенн, ваша будущая напарница.

Задница попятилась, своротила по ходу движения несколько коробок, и наконец из-под стола появилась немного взлохмаченная темноволосая голова молодого человека примерно её возраста.

— Дайенн из клана Лунных Щитов, — она протянула руку, радуясь тому, что ей не придётся и дальше общаться с задницей. Было бы досадно, если б совместная работа началась с подавляемого внутри раздражения на недостатки чужого воспитания — тем более болезненного, что она пока не имеет достаточной уверенности в себе, чтоб делать замечания иномирцам. Он выпрямился — Дайенн никогда не могла пожаловаться на свой рост, до этого момента. Её будущий напарник был выше её на полторы головы, из-за чего казался несколько худощавым. Давно ей ни на кого не приходилось смотреть запрокинув голову…

— Очень приятно, Вадим Алварес, — рука молодого человека оказалась большой, сухой, горячей. Серо-зелёные, с карим у зрачков, глаза улыбались, — располагаться пока не предлагаю… негде… Но скоро, думаю, совместными усилиями… Надеюсь, вы позитивно относитесь к мысли присоединиться? Эксплуатация женского труда — вещь неоднозначная, но иногда необходимая, как же мы без вас.

Дайенн ещё раз возблагодарила Вселенную — первый раз она это сделала, когда только вошла — за то, что в кабинете они только вдвоём, некоторые предварительные объяснения, может быть, и удобней было б проводить во все уши оптом, но психологически всё же тяжело. С тех пор, как она прибыла сюда, она несколько раз уже убедилась в правоте дяди Кодина, сказавшего как-то: «Поверь, дитя, не вся вселенная так хорошо учила историю, и не всегда это исключительно плохо», но прав бывал и отец, говоривший, что расовая рознь — элемент с самым долгим периодом полураспада.

— Вы, вижу, не удивлены…

— Чему?

— Ну… тому, что я дилгарка.

— Я родился на Минбаре.

— О, понятно, тогда, конечно, вы могли иногда видеть дилгар…

Мужчина хмыкнул в тон ей.

— Случалось. Дилгар мой старший приёмный брат.

— А, вот как… — Дайенн рассеянно потеребила острое ухо, — да, я слышала о нескольких человеческих семьях, тоже участвовавших в программе усыновления…

Он действительно выглядит совершенно как человек. Только если приглядеться, когда он улыбается, видны выдающиеся, заострённые клыки. И это наверняка, конечно, не единственное отличие. Но все они не из тех, что бросаются в глаза, можно не сомневаться, кто в их паре будет вызывать многозначительные или подозрительные гримасы.


Обмениваясь пока самыми общими светскими формулами о том, кто где и чему учился и насколько легко было додуматься и добиться того, чтоб оказаться здесь, они понемногу уменьшали кипу бумаг на столе и вокруг стола.

— Ого, архивные материалы! С Вавилона, а это ещё до рейнджеров… В смысле, до того, как они обосновались там… Им же лет по пятьдесят, не меньше! Зачем они вам?

Вадим принял из рук напарницы очередную папку.

— Для интересу. А вообще — пригодиться в работе может всё. Благо, ресурсы кабинета нам пока позволят…

— Создать здесь филиал архива? — Дайенн дёрнула изогнутой бровью.

— Ну, вроде того. Меня научили тому, что преступность разных миров существует и развивается, подчиняясь единым экономическим и историческим законам.

— Честно говоря, нахожу это утверждение… спорным. Разве не для того нас и стараются подбирать так, чтобы в каждом отделении были представители как можно большего количества миров, чтобы всегда можно было найти…

— Видите ли, Дайенн…

Углубиться в теорию им не дали. Дверь отворилась, и в кабинет, гикая на возможно вставших на пути, спиной вперёд протиснулось ещё одно действующее лицо, за ним второе. Вдвоём они несли увесистую полку, к тому же явно не пустую. Окончательно своротили гружёные макулатурой стулья, и бумаги с обиженным шелестом разлетелись по кабинету, устилая пол, словно осенние листья.

— Дико извиняемся… Сейчас всё поправим… Будем знакомы, Махавир Сингх, а это Сайта Ситар.

Поставив полку на всё тот же многострадальный стол, вошедшие повернулись.

Махавир Сингх был землянин, судя по имени и внешности — индус, коренастый, смуглый и с очень длинными, заплетёнными в косу смоляно-чёрными волосами, Сайта Ситар — моради, высокий, худой, поглядывал на рыжеволосую девушку с узкими кошачьими зрачками с молчаливым любопытством, впрочем, как и она на него — для неё это тоже был первый встреченный в жизни моради.

— Очень приятно, Вадим Алварес, — Вадим протянул руку, не слезая со стула, с помощью которого заполнял верхние полки стеллажа.

— Вадим Алварес? Это правда — то, что о тебе говорят? — Махавир белозубо улыбнулся, пожимая протянутую руку.

— Да.

— Эй, ты даже не спросил, о чём я!

— Ну, обычно спрашивают или про то, правда ли, что у меня три члена, или про то, правда ли, что я вырос на планете, где коммунизм принят как доктрина.

Ситар, перетаскивая какие-то папки к будущему рабочему месту, жался пока поодаль. Из волей-неволей завязавшейся таки беседы Дайенн поняла, что ни его, ни Сингха новичками считать было нельзя — Сингх до этого три года работал на Казоми, а Ситар около пяти — в родном мире, и явно опыт межгалактических контактов тут имел значение — землянин держался куда свободнее и спокойнее, чем моради, на синюшном лице которого то и дело вспыхивал румянец. Да и просто заметно было, что эта форма на нём недавно, он то и дело украдкой ощипывался.

Многих новобранцев удивляла история этой формы — усмотреть какую-то логическую связь между галактической полицией и периодом мятежа Вавилона-5 было сложно. На самом деле всё было просто до безобразия — когда при зарождении новой структуры встал вопрос, что нужна отдельная форма, не похожая на какую-либо другую использующуюся в настоящий момент, стало понятно, что вопрос, кому поручить её разработку, лучше не поднимать. Одни миры, всё ещё относящиеся к идее скептически, от него устранились бы сразу, другие, напротив, восприняли бы с энтузиазмом и хорошо, если дело потом ограничится протестами чьего-то оскорблённого эстетического чувства, а не бюрократическими проволочками и коррупционными скандалами. И вот тут как нельзя кстати на складах Вавилона-5 было обнаружено несколько комплектов формы ещё с тех времён, минбарские ткани, что ни говори, отличаются и большей долговечностью. Они пришлись по размеру и, самое главное, по вкусу первым полицейским, и дальше решено было уже ничего не изобретать.


— Располагаетесь, орлы? — в дверь сунулась голова Винченто Альтаки, начальника отдела насильственных преступлений, проворного, кривоватого на один глаз бракири, — вот вам ещё два товарища. Как мы и подозревали, у них там места не хватило… Недооценили параметры янрзсинов, а я говорил… Теперь перемонтируем рабочие места…

Первым в кабинет робко протиснулся, нагруженный собственным, более высоким, чем имеющиеся в кабинете, стулом игуанообразный коротышка от силы метрового роста. Форма, хоть и подогнанная по фигуре, всё равно смотрелась на нём криво и косо. Что поделаешь, одевать бреммейров это вообще сродни садизму, подумалось Дайенн, ну как-то не приспособлены их тела к одежде.

— Талагай-Гды… — Альтака сбился, плюнул, достал из кармана бумажку и прочёл по ней, — Талгайды-Суум илим Скхуу-Дыйым вам тут только полезен будет. Из экспертов, работающих с вещественными уликами, он у нас, что ни говори, лучший.

— Ещё бы, — хмыкнул Махавир, — с четырьмя-то глазами…

Дайенн приветливо улыбнулась, внутренне молясь, чтоб эксперта не пришлось каждый раз называть по имени-отчеству. Всё-таки по бреммейрским понятиям право на отчество (вернее, если уж строго — матчество) ещё нужно заслужить. Языком официальных взаимодействий в галактике был земной, а до этого — центарин, так вышло, что в обеих этих культурах было принято двойное имянаречие — имя личное и имя рода, в разное время предпринимались попытки, по инициативам с разных сторон, привести к этому виду и те расы, у которых с фамилиями исторически не сложилось, и поныне можно было увидеть документы межгалактического образца, содержание которых несколько отличалось от повседневных, принятых на родине, но глубоких культурных перемен, конечно, это не влекло. Минбарцы, например, упорно не понимали, зачем к имени собственному прибавлять что-то кроме титула или звания — да, имена повторяются, но и у многих землян можно найти полных тёзок, иногда даже во множественном числе.

Сам Талгайды-Суум был, конечно, комплекцией мал… Но вот его рабочее место, со всей потребной аппаратурой, заняло весь правый передний угол кабинета, перегородив также часть прохода.

— Может быть, поменяемся? — робко предложил Махавир, обозрев комплекс сканеров и установок химического анализа, за которыми мелкого бреммейра было почти не видать, — вам в углу только спокойнее будет, никто ничего со стола нечаянно не своротит…

Однако Дайенн была готова взять назад свои слова об общей парадоксальности бреммейра в полицейской форме как идеи, когда в кабинет вплыл следующий переселенец. То есть, сначала из-за угла выплыл один глаз на вытянутом стебле… потом голова на длинной шее… и наконец в левый передний угол деловито прошлёпала объёмистая студенистая туша, покряхтывая под весом заботливо окутанного четырьмя руками-щупальцами немаленького рабочего компьютера и поставленной на спину скамьи.

«Ради Валена, ну зачем так-то над существом издеваться?» — форма и на этом создании, как ни дико, была. Конечно, сильно модифицированная — малиновые, в цвет погон и каймы, лямки, опоясывающие крест-накрест верхнюю часть туловища, из которой росли хватательные щупальца, и широкая полоса фиолетовой ткани вокруг основной туши. О брюках тут говорить не приходится, на короткие ноги с широкими ступнями-ластами их и нет смысла делать.

— Шлилвьи Ншананштьи — специалист по сетям, — гордо объявил Альтака, — в общем-то, тоже один из лучших.

«Он издевается… Как возможна нормальная работа в отделе, если сотрудники друг к другу по имени без бумажки обратиться не могут? Хотя, надо учиться преодолевать трудности межрасовых барьеров, чем не тренировка…»


Совместными усилиями, вся мебель, наконец, была расставлена по полагающимся ей местам. Несмотря на все старания по оптимизации жилого пространства, передвигаться по кабинету всё равно получалось только боком.

— Уф… надеюсь, именно сегодня от меня больше не потребуется никаких служебных подвигов… Желающим заработать пупочную грыжу я теперь в подробностях могу рассказать, как это сделать.

Выкатившись на стульях на середину кабинета — точнее, на оставшийся жалкий пятачок пустого пространства — новоиспечённые коллеги обозревали сделанное.

— Кофе бы… Интересно, они здесь собираются ставить кофейный аппарат? И если да — то где? Кажется, здесь теперь лишний уничтожитель мусора не втиснешь… Да что там, кажется, и для лишней карандашницы тесно. Но если они поставят его в коридоре — это, боюсь, тоже будет… За каждым стаканом ещё подумаешь, идти ли… Интересно, сколько всего функций в него придётся встроить? Ну, сколько разных напитков здесь употребляют? Кофе, да и чай, можно не всем…

— Чай тшуш с моей родины можно всем, — если Дайенн правильно идентифицировала мимику бреммейров, то Талгайды-Суум улыбался, — только не всем вкусно. Людям невкусно, и бракири тоже не очень.

— Пробовал я как-то этот твой тшуш, — хмыкнул Сингх, — не хочу сейчас разжигать межрасовую рознь, но это и правда как-то… на любителя.

— Наверное, там, где ты его пробовал, его просто неправильно заваривали, — встрял Алварес, — очень важно его не передержать. И посуда непременно должна быть керамической, с толстыми стенками, которые хорошо держат тепло…

— Ух ты, откуда такие познания?

— Богатая семейная история…


В дверном проёме возник высокий плечистый нарн.

— Приветствую, коллеги, — (Махавир немедленно ответил по-нарнски), — вот, извините, зашёл спросить… у вас лишнего стула не будет? Мы соседи ваши, напротив…

— Из наркотиков что ли?

— Ага.

Дайенн рефлекторно обежала взглядом кабинет, хотя и так знала, что стульев тут всего пять, плюс скамья специалиста по сетям — особой конструкции, модифицированная под его телосложение.

— Нет, увы. Если б здесь ещё лишний стул был — боюсь, кому-нибудь из нас места бы не было.

— А, ну, жаль… Пойду в контрабанде спрошу… — нарн аккуратно притворил за собой дверь.

— Вы откуда нарнский знаете? — Дайенн удивлённо повернулась к Махавиру, когда визитёр вышел.

— Дома, на Земле по соседству с нами несколько нарнских семей жило. Практически, небольшая нарнская деревня. Приехали лет пятьдесят назад или около, выкупили участки… Оно понятно — после нарнской экологии это ж рай, в земле покопаться… Жили ещё пакмаране, бракири, но те арендаторами, а вот нарны и сейчас там живут. Вот, кстати, хотел спросить, пробовал кто нарнский чай из ягод таках, очень бодрящая, хочу заметить, штука…

— Пятьдесят… Это в пятидесятых годах, что ли? А их во время беспорядков, диктатуры и войны, не того… не выгнали? — теперь уже удивился Алварес.

— Пытались, конечно. Но куда там — поддержки среди местного населения не нашли, — усмехнулся землянин, — хальса своих не сдаёт.

— Хальса — это…?

— Ну, община.

— Я не всё знаю о традициях Земли, — смутился его собеседник.

В дверь постучали.

— Да кто там опять по нашу душу?

На сей раз делегатов оказалось аж пятеро, тоже разнорасового состава — взгляд с ходу выхватывал синелицего лорканца, стеснительно держащегося за спинами товарищей, но ввиду высокого роста всё равно самого заметного среди них.

— А… что ж вы уже всё расположили? Мы б вам помогли! Мы ж ваша смена, нам тоже тут сидеть!

На лице Дайенн, видимо, слишком явно отразилось непонимание, поэтому говоривший, рыжеволосый энфили, пояснил:

— Работаем же посменно. Чтобы перерывов в работе отделения не было, у большинства отделов режим десять через десять часов. Ну, и смысл заводить для смен отдельные кабинеты? Десять часов вы, десять мы, сутки тут как раз удобные, по тридцать часов… выходные по требованию, но так, чтоб не все вместе…

— Нормальная такая толпа выходит. Ну, что-то подсказывает мне, конечно, в расписании ещё перетрубации будут…


Путь до жилого корпуса занимал пятнадцать минут неспешным шагом — пройти до конца коридора, подняться по лестнице, пройти по переходу-галерее. Прежде это была обычная космическая станция — строилась как самый дальний аванпост Земного содружества, на границе освоенного космоса, и тогда, семьдесят лет назад, важностью этой миссии можно было проникнуться с первых шагов по станции. Архитектурные решения всех помещений, вплоть до туалетов, отделка, освещение — всё определённо должно было внушать персоналу ощущение своей избранности и дышало большими деньгами… когда-то. По мере продвижения в освоении космического пространства значение пограничного поста станция утратила, финансирование постепенно, но неуклонно сокращалось… После того, как во время Войны Теней она была длительное время закрыта — близость к За’Ха’Думу делала её эксплуатацию, мягко говоря, затруднительной и нежелательной — вернуться к прежнему величию ей так и не удалось. Вопрос демонтажа станции поднимался в течение последних десяти лет, но даже на это Земля так и не отважилась раскошелиться. Поэтому под нужды новой структуры объект передали особо не артачась и не дискутируя на тему компенсаций, посчитали неплохим выходом и для станции, и для себя — долю в финансировании Земля теперь смогла уменьшить по крайней мере на ту долю, что пошла бы на это отделение. В итоге, ощущение было подобно тому, словно идёшь по какому-нибудь памятнику старины — былая роскошь и нынешнее запустение.

Коммуникации, слава богу, привели в порядок ещё до их прибытия. Ну, как смогли, видимо, так и привели — автоматические двери продолжали барахлить и почти повсеместно были переведены на ручной режим, из лифтов работала ровно половина, в жилых секторах, говорят, некоторые комнаты были совершенно в аварийном состоянии… Корианские и бреммейрские кадры только посмеивались — им первые годы существования их новых молодых республик примерно в таких условиях и приходилось существовать, если даже не хуже, бракири и земляне морщили носы, впрочем, большинство морщили носы или у кого что вместо них было… Но никто не возмущался в голос — никого, в конце концов, палкой сюда не гнали, и не обещали, что будет легко…

«Душ-то, интересно, будет работать? Хотелось бы… А то вот, позвонит мама, спросит, как дела, как обустраиваюсь… А я скажу: чинили душ всем этажом… Чтобы был хотя бы один на этаж…»


Комната, впрочем, на первый взгляд её ничуть не разочаровала. Небольшая, но в меру уютная. Чисто, прибрано… Пустовато, правда, из мебели только стол и кровать — кровать, кстати, земная, прямая, к этому придётся привыкнуть… Ну, всю мебель, которая не вмонтирована, вывезли ещё тридцать лет назад, когда станцию окончательно покинули. Новую завезти к их вселению обещали, да вот опять какая-то накладка вышла. Ну да у неё и вещей немного, одного встроенного шкафа вполне хватит. Холодильник работает, это очень радует. В плите вот такой уверенности нет, но это не страшно, говорят, на первом этаже уже функционирует столовая…

Звукоизоляция, конечно, не высший класс. Слышно, как за стеной кто-то возится, обустраиваясь, деловито грохоча передвигаемой мебелью, по соседству с другой стороны слышно гудение работающего душа — ионный, разумеется, вода — это было бы дорого, дальше по коридору, кажется, кто-то поёт или прослушивает голосовой файл… Дайенн, впрочем, эти звуки сейчас не раздражали, а скорее даже радовали. Звуки жизни, звуки, напоминающие, что она не одна… В детстве, парадоксально, именно это и помогало ей заснуть — звуки бытовой возни родителей за стеной. Как они аккуратно, стараясь не слишком шуметь, выливали ванночки, в которых мыли их с Мирьен перед сном, прибирали их игрушки…


Постепенно звуки стихали, а вот сон всё не шёл. Дайенн села в постели, округлившиеся зрачки обвели смазанную сумраком обстановку комнаты. Засыпать на новом месте ей не привыкать, за время учёбы это приходилось делать нередко. Наверное, всё дело в прямой кровати. Или перегруженных впечатлениями нервах, тоже возможно. Она прикрыла глаза, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Как ей показались будущие коллеги? Ну… хорошо. Очень даже хорошо. По первому взгляду они славные ребята. Землянин кажется немного бесцеремонным, но дядя Кодин как-то сказал, что земляне на первое впечатление чаще всего кажутся минбарцам бесцеремонными, и для тех, кто минбарец не по рождению, а по воспитанию, это тоже должно быть вполне справедливо. Может быть, дело и в том, что из них всех его можно считать наиболее опытным, и на них, новичков, он смотрит хоть и по-доброму, но немного свысока, и это тоже волне оправданно. Хотя бреммейр и этот, кажется, торта (Дайенн тут же принялась ругать себя, что пока не запомнила сложные имена) тоже не новобранцы, их, как и начальника отделения Альтаку, перевели сюда с Яноша…

Сайта Ситар говорил мало, в основном с интересом слушал остальных, и в его тёмных блестящих глазах Дайенн читала всё-таки больше тихой, сдержанной радости, чем настороженности. Чем-то он напомнил ей отца, и это вызвало лёгкий болезненный укол — мысль, как там отец, они ведь ждут её звонка, с подробным рассказом, как она тут, а она не позвонила, и не только потому, что устала… Не хотелось видеть тень упрёка в его глазах. Конечно, воля старейшины клана для него важнее, чем собственные желания и предпочтения, но внутри себя — так ли быстро и легко ему удастся смириться с тем, что дочь в профессиональном выборе всё же настояла на своём? Если он не скажет об этом ни слова, ни полслова — много ли это меняет?


И — логическим звеном цепи — мысли перешли к следующему коллеге, собственно будущему напарнику. Не сильно облегчает дело, что в отличие от родителей, старейшина Соук от неё звонка пока не ждёт — рано. Но лучше не дожидаться, когда он позвонит сам, так что едва ли стоит затягивать с этим больше недели. Остаётся надеяться, что к тому времени ей будет, что ему сказать…

Минбарец не вправе лгать, однако вправе не говорить чего-то, если говорить это нецелесообразно. И следует считать, что её молчание на удивление коллег, что напарниками поставили двух новичков, именно таковым и было. Но было всё равно как-то нехорошо. Потому что объективно это было нелогично, неправильно — и потому, что, думая сейчас об этом, она допускает осуждение старших, а это хуже нет. Дайенн откинулась на остывшую подушку, вперив не желающие смеживаться сном глаза в тёмный потолок. А что она может сделать, кроме как — смириться, и, пренебрегая всем, что её сейчас терзает, делать, что должно? Могла ли она отказаться?


Неделю назад.

Старейшина Соук вполне соответствовал тем представлениям, которые сложились у Дайенн из описаний старших — хотя лица его она так и не видела, ни в 15 лет, когда впервые встретила его на церемонии выбора касты, ни сейчас, будучи молодой выпускницей Эльмильской Школы врачевания, поднять взгляд на главу клана, наставника её школьных учителей, ученика великого Кела, ещё долго будет для неё немыслимо. Но и твёрдого, властного голоса, и падающей на неё огромной тени с агрессивными рогатыми очертаниями головы, и самого веянья силы и власти от всей его фигуры хватало вполне. Дайенн сидела ни жива ни мёртва, не смея дышать и спрашивая себя, чем она могла удостоиться такой чести. Насколько она слышала, больше никого из её ровесников из клана старейшина не приглашал для личной беседы. И можно бы было предположить, что это как-то связано с тем, что она дилгарка, но ведь Мирьен не приглашали тоже. Старейшина Соук сдержанно похвалил её успехи в обучении и перешёл сразу к делу:

— Я слышал, Дайенн, что ты хотела бы пойти работать в галактическую полицию.

Она изо всех сил постаралась, чтобы её голос звучал ровно — словно она уже смирилась и успокоилась, и вовсе не восстаёт всё в душе против этого, она всё-таки была уверена, глупого предубеждения.

— Я действительно думала об этом, алит Соук, но мои родители против этого, так что, по всей видимости, я останусь на стажировку в госпитале Йедора, а потом…

— Но ты всё же хотела бы пойти в полицию, так? В моём вопросе нет подвоха, Дайенн, я не собираюсь ловить тебя на осуждении родительской воли, тем более что сам я этой воли не оправдываю.

Она вздрогнула и едва машинально не посмотрела на старейшину — убедиться, что это действительно он сидит перед нею.

— Твои родители, как и многие другие родственники, полагают, что полиция — не лучший путь для тебя. Что те результаты, то прилежание, которое ты показывала в учёбе, заслуживают достойной реализации именно на традиционном для Лунных Щитов поприще медика. Мне же так не кажется. Не стоит забывать, что Лунные Щиты — часть воинской касты. Я, как никто, знаю о том, каковы члены нашего клана в бою.

Дайенн кивнула — алит Соук был участником войны с Землёй, похода против Теней, битв с дракхами. Он был, разумеется, во всех случаях в медицинском штате кораблей, но войну он всё равно видел лицом к лицу, так, как детям мирного времени не представить.

— Путь полицейского вполне почётен для воина, хотя, конечно, пока непривычен для нашего народа. Но в мирное время для воина вообще не так много достойного, соответствующего его сути применения.

Она и сама думала об этом, когда выбирала касту. Нет, сомнений у неё не было ни малейших, другого пути для себя, кроме воинского, она не видела, хотя объективно понимала, что длительный мирный период приводил существование воинской касты к стагнации и угасанию, в том числе до того, что — никто не говорил этого прямо, но в некоторых оговорках звучало — больше молодых людей стали выбирать другие касты именно потому, что не видели для себя перспектив в традиционных для воинов сферах. О вымирании говорить не приходилось, разумеется, даже близко, но печальная тенденция чувствовалась. Но при том — а может, и ввиду этого всего в том числе — она не хотела идти тем же путём, что родители. Врачи нужны будут всегда, верно. Но медицинскую стезю всё чаще выбирают не только представители Лунных Щитов. С нею вместе на стажировку в Йедорском госпитале планировали записаться некоторые Звёздные Всадники и даже один Клинок Ветра.


— И свою реализацию как врач ты там тоже можешь найти. При каждом полицейском отделении есть медотсек. Но я полагаю, это не совсем то, чего бы ты хотела, тебе больше интересна оперативная работа… И я нахожу это и достойным, и разумным. Ты можешь принести на этом поприще огромную пользу клану и всей касте. Я могу поговорить с твоими родителями, как ты понимаешь, моё мнение выше их мнения…

Дайенн затаила дыхание. Что бы она ни предполагала ожидать от этого разговора — точно не этого.

— Я сделаю всё, на что способна, алит Соук.

Огромная, словно из камня высеченная рука старейшины придвинула ей планшет с вставленным в разъём информкристаллом.

— Твоим напарником будет Вадим Алварес. Ты слышала о нём?

Она отрицательно мотнула головой и вгляделась в скупые строки досье.

— Он делегируется от Корианны? Но он же… землянин?

Тяжёлые пальцы Соука забарабанили по столешнице.

— Он гражданин Корианны. Советской Корианны, как поправляют все без исключения корианцы, и он, несомненно, тоже. Но гражданство Минбара за ним и его матерью сохраняется — первые десять лет его жизни они прожили здесь, этого не отменишь, а лишение гражданства по нашим законам, как ты знаешь, предусмотрено за достаточно значимые преступления против минбарского народа. Он — искусственно созданный гибрид. Его мать — центаврианка, а отец — рейнджер-землянин, погибший в конце центаврианской кампании. Лаиса получила разрешение на этот генетический эксперимент, это не составляло большой сложности — в сущности, подобные дела представителей других рас и не должны нас волновать. Даже ввиду того, что этому ребёнку предстояло стать частью нашего общества — за последние 30 лет минбарское гражданство получило немало иномирцев. Мастера не видят в этом проблемы…


Дайенн почувствовала себя несколько неуютно — всё-таки прозвучавшее могло относиться и к ней. Программа усыновления обнаруженных в покинутой тайной лаборатории на Аббе дилгарских детей была одним из самых дискуссионных вопросов того одиннадцатилетия, и он едва не расколол общество. В конце концов та точка зрения, что уступать потенциально опасное наследство другим мирам может оказаться стратегически не лучшим решением, возобладала. Часть касты воинов также считала, что уступать его полностью другим кастам — ошибка, но они были в меньшинстве в сравнении с теми, кто хотел бы вообще откреститься от этого сомнительного подарка. Таких, как родители — воинов, решившихся принять в свою семью дилгарят — было очень немного.

— В 2290 году Алваресы достаточно скоропостижно и не афишируя своего решения переселились на Корианну. Нет сомнений, что этот шаг был рассмотрен и одобрен самыми высокими инстанциями, а вот о причинах — однозначного ответа нет.

Девушка замерла снова. Поворот, который принимала беседа, был всё менее ей понятен. Но ни смущение от обсуждения достаточно личных моментов чужой жизни, ни удивление от того, что при ней упоминают о «самых высоких инстанциях», не должно иметь значения — старейшина знает, что он делает, а её задача — слушать и оправдать оказанную честь.

— Первый факт, — продолжал Соук, — Вадиму Алваресу от отца досталась уникальная особенность — его невозможно телепатически просканировать. Речь не о блоке — да и десятилетний ребёнок не смог бы создать настолько сильный блок, чтоб он оказался не по зубам сильнейшим телепатам в Тузаноре. Фриди не были едины в описании этого явления по ощущениям, но сходились на одном — никакое ментальное взаимодействие с этим ребёнком невозможно. О его отце, Рикардо Алваресе, говорили то же самое…

Дайенн только теперь заметила в графе «пси-способности» в досье Вадима Алвареса значок «не определено». Действительно, его нельзя маркировать как нормала — из нормалов немногие способны противодействовать сканированию, и уж точно не в детстве, и не тогда, когда их сканируют фриди — сильнейшие телепаты этого мира. Но как такое возможно?

— Факт второй — Корианна… Что ты знаешь об этом мире?

— Немногое, — созналась Дайенн, — знакомство с историей и культурой Корианны не входило в нашу программу. Я знаю, что в секторе этой планеты в 2261 году состоялось финальное сражение Изначальных, после которого они покинули нашу вселенную, и есть представление, что там до сих пор остаётся портал в то измерение, куда они ушли. Также — что, несмотря на то, что к 2261 году уже было известно о существовании на Корианне достаточно развитой цивилизации, находящейся на пороге космической эры, первый контакт с её обитателями состоялся в 2271 году, во время экспедиции «Эскалибура»…

— Совершенно верно. И этот контакт, как мы узнали многим позже, дал новый неожиданный толчок в развитии этого мира… Это всё?

— Ну, общеизвестный факт — что Корианна не член Межзвёздного Альянса, с 80го, когда они вышли на полноценный контакт, они продолжают поддерживать Расширенное соглашение…

— Да. Не знаю, известно ли тебе обоснование, по которому корианцы, при неизменной декларации мирных намерений, отказываются от полноценного вступления в Альянс. Принципы Альянса, общеизвестно, не допускают вмешательства во внутренние дела других миров, что корианцы не считают для себя вполне приемлемым, как противоречащее их доктрине…

Понятнее, разумеется, не стало, но определённо, это звучало достаточно зловеще. Дайенн снова обратилась к досье, за поиском ответа, о какой доктрине речь, в графе «религиозные убеждения» у её будущего напарника стояло «атеизм», но вероятно, это, как ни неприятно выглядело, не было полным ответом.

— Они называют это принципом интернационализма, братской солидарности с угнетёнными других миров. Корианцы убеждены, что все миры должны придти к тому строю, который установился на их планете, и в случае гражданских волнений в каком-либо мире они готовы оказать всяческую военную и гуманитарную помощь повстанцам. Более того, они не очень-то скрывают… скажем так, готовность приближать этот момент, путём пропаганды своей доктрины тем иномирцам, с которыми им случается иметь дело.

Дайенн вздрогнула.

— Но это же… Как можно поддерживать отношения с Альянсом, пусть и в рамках Расширенного соглашения, и позволять себе такие речи?

Судя по интонации, Соук улыбнулся. Вселенная, он умеет это делать, пронеслась на задворках сознания глупая и несвоевременная мысль.

— Дитя, это, если задуматься, не так и ужасно. По крайней мере, они декларируют свои намерения открыто и честно, в отличие от хурров, гроумов, корлиан и ллортов, улыбающихся в лицо и гадящих исподтишка. Как воин, я готов уважать их за это. Но это не отменяет того, что мы должны быть настороже в отношениях с этим миром, думаю, ты это понимаешь. Тебе в напарники достаётся представитель этого мира — пусть не биологически, но сам себя он считает корианцем. При том не рядовой представитель — как ввиду своей врождённой особенности, делающей его, надо ли объяснять, идеальным шпионом, так и ввиду близости к некоторым… неоднозначным фигурам на своей второй родине.


Дайенн поймала себя на мысли, что ещё больше, чем надеть форму галактической полиции, ей теперь будет хотеться увидеть этого человека. Гибрид двух рас, не способных иметь общее потомство, имеющий два гражданства — ни одно из них не миров его родителей. Непроницаемый для телепатического сканирования. Атеист.

— Во-первых, семья Алваресов весьма близка к семье наркома планетарной безопасности Даркани — думаю, мне не надо объяснять, кто это такой.

Определённо. Фамилию Даркани невозможно было не знать при самом ограниченном знании о Корианне — первый контактёр с представителями Земли…

— Во-вторых — на Корианне проживают — и, насколько известно, тесно общаются и с Алваресами, и с Даркани — Дэвид Шеридан и Диус Винтари, а также Виргиния Ханниривер и Офелия Александер с сыном. Полагаю, здесь так же нет нужды пускаться в разъяснения…

Дайенн кивнула. О сыновьях первого президента и энтил’зы Дэленн — родном и приёмном — невозможно не знать хотя бы из курса новейшей истории. Участники центаврианской кампании и делегации на Тучанкью, переводчики, оставившие значительный след в культуре как минимум трёх миров. И… мысль соскальзывала с этого слова, не в силах идентифицировать его таковым, каково оно есть. Учителя говорят о таком — мы избегаем чужой скверны, даже если она не может стать нашей скверной. Но то же относится к Виргинии Ханниривер — национальной героине Арнассии, Бримы и Морада, за голову которой и сейчас окопавшиеся по окраинам пиратские братства выплатили бы огромное вознаграждение, и Офелии Александер — вдове самого сильного телепата, когда-либо ступавшего по этому миру. Не принято говорить прямо, что эти две пары практически получили на Корианне политическое убежище, став не то чтоб нежелательными, но достаточно скандальными фигурами в родных мирах. Фактически это неверно, законы Минбара не угрожали им ни тюрьмой, ни смертью. Их переселили от греха подальше, сказал кто-то. Хотя правильнее, наверное, сказать — переселили грех подальше…

— Что от меня требуется, алит Соук?

Планшет выскользнул из её рук, вернулся к владельцу.

— Наблюдать, изучать… узнать всё, что возможно узнать, Дайенн. И докладывать мне.

Комментарий к Гл. 1 На границе

Ссылка на иллюстрацию (как ссылки они, похоже, не работают, только скопировать в адресную строку…)

Четвёрка из насильственного отдела

https://yadi.sk/i/FxdV2U0w3MVBTd


========== Гл. 2 Зафрант ==========


— Добрый день. Как спалось на новом месте? — Вадим уже сидел за своим компьютером, листая сводки.

— Превосходно… — Дайенн рухнула на стул и крутанулась на нём, поворачиваясь к приветливо зажегшемуся экрану, — мне снилось, что мой холодильник зажил своей жизнью и я с ним сражаюсь.

— Неплохо… — отозвался со своего места Махавир, — мне всё то же самое, только про душ. И кто победил?

— Я, конечно.

— Здорово. Мне повезло меньше.

Пальцы их напарников между тем колдовали над географическими панелями, разворачивая блоки новостей.

— Ух ты… судя по сводкам, молодчики Нуфака снова где-то здесь. На Куле видели Дафтора и Агмера, это вряд ли простое совпадение.

— Господи, их до сих пор не поймали… я про эту банду ещё в школе слышал, кажется.

Перед мысленным взором Дайенн сразу всплыла уродливая физиономия старого дрази, испещренная шрамами. Любой, кто ещё только думает о том, чтоб посвятить жизнь борьбе с преступностью, знает, кто такой Нуфак, один из самых старых и общепризнанных королей межгалактической преступности, и мечтает вложить однажды своё скромное участие в то, чтоб отправить его за решётку.

Махавир пробежал глазами развёрнутый Сайтой блок, мрачно кивнул и вернулся к изучению чего-то на своей половине длинного, несколько вогнутого экрана.

— Это банда того типа, которые ловят годами. Многими годами, иногда на протяжении двух-трёх поколений. Схватить самого Нуфака — мечта из разряда нереализуемых, для этого нужен масштабный военный рейд, а не обычная оперативная работа. Даже просто узнать, на какой из своих баз он сейчас обитает — нереально, любой из его подручных, если попадётся, знает, на какие вопросы следует молчать, как рыба. Потому что расправа будет неминуемой и жестокой — у Нуфака есть ниточки в любой тюрьме. Поэтому сдать могут мелких подельников, против которых что-нибудь имеют, но никак не самого главаря.

Моради раздражённо смахнул развёрнутый блок обратно в свёрнутую форму и перелистнул к следующей подборке.

— Да, чего доброго, этот тип окончит своё царствование естественным путём, ногами вперёд. Все шансы есть. Это обидно, честно говоря. Мамы сыновей с детства поучают, что криминальный мир — это дно, своей смертью не умрёшь, а умрёшь такой, что никто не позавидует. А тут какой-то Нуфак весь педагогический пример ломает.

Алварес, закончивший с изучением сводок по неопознанным трупам, развернулся в кресле в сторону соседнего стола.

— Про таких говорят «он для этого рождён». Отец Нуфака был именитым преступным авторитетом в своём городе, благодаря чему стал третьим мужем одной знатной особы, а это, как вы понимаете, о чём-то говорит. Правда, имел от этого брака только двоих сыновей, что по дразийским законам, в общем — ничего особенного. Понятно, оба сына были отцу с юных лет послушными помощниками, но обрести настоящий прочный вес в обществе ты можешь, только если тебя хотя бы рассматривают в качестве жениха. Бессемейный, бездетный, как бы ни был богат — никто. Нуфак был парень способный, но таких способных по Захабану греби лопатой, у своей матери он был седьмым сыном и отнюдь не любимчиком, даже образования полноценного он не получил. Старшему брату посчастливилось стать пятым мужем однойотцветающей дамы и даже одарить её на пороге старости дочерью, а Нуфаку светило до самой смерти быть сперва на побегушках у отца, потом — у брата, это он понял достаточно быстро. Родина ему величия не обещала, поэтому он взял троих родственников — двоюродного брата и двух племянников от другого брата, с теми же, если не хуже, перспективами по жизни, набрали ещё неприкаянной шантрапы, и отправились покорять космические просторы. Это было 30 лет назад, разгар чумы дракхов, самая благодарнейшая почва для контрабанды, да и для пиратства вообще. Нуфак с родственниками, правда, до гуманитарных грузов редко опускались, их нишей сразу стали корабли и драгметаллы, использующиеся в создании двигателей гиперперехода. С первых лет существования их оплотом был Праксис, они держали там больше половины игорных заведений и закусочных, там сбывали награбленное, там заправляли корабли, власти на Праксисе по сути никакой не было, он сразу стал приютом отребья — какое-то время там, конечно, были какие-то шахты, земные, центаврианские, но быстро свернулись — дело себя не окупало, нашли места для разработок и поближе, и поспокойнее. Так что на Праксисе даже на взятки не приходилось раскошеливаться, рай для всей вселенской мрази… Властью там очень скоро Нуфак в том числе и стал. Среди дрази — по причинам специфическим дразийским, ему удалось похитить двух женщин, которые потом ещё родили дочерей, так что у подручных рангом пониже появился дополнительный повод выслуживаться. За особо весомые достижения можно стать зятем Нуфака или его ныне уже покойного кузена, а за крупную оплошность — перестать им быть, в том числе, так сказать, очень травматично и летально. А среди не дрази — благодаря своему растущему состоянию, уму и жестокости. В конце 70х до половины сделок по драгметаллам на чёрном рынке приходилось на Праксис. Про наркотики и работорговлю нечего и говорить. Но Нуфак предчувствовал, что лафа не будет вечной, и основал несколько запасных аэродромов. Говорят, основал очень толково, выбрав места, где до него никто не сообразил застолбиться, ни с кем не пришлось делить новые сферы влияния… Но завоевание Праксиса всё равно стало для него ударом, он потерял тогда два корабля, много своих людей, а уж про потери в денежном эквиваленте говорить не приходится. К тому же, захваченные подельники в ходе допроса сдали местоположение ещё одной их базы, на Казоми, и её тоже в скором времени накрыли медным тазом…

— После чего сдавшие прожили недолго, — кивнул Махавир, — несмотря на тяжёлый жизненный период, Нуфак изыскал возможность с ними разделаться. …Погоди, ты ведь говорил, что по образованию психолог, неужели вам там и это давали, ещё так подробно?

— Давали, но не очень подробно. В основном я слышал об этом ещё в детстве от тёти, непосредственного очевидца и участника.

— Ничего себе, у некоторых тёти и сказки на ночь… Боюсь спросить, насчёт очевидца…

Вадим рассмеялся, покачав головой.

— Нет, она не из обитателей Праксиса, вольных или невольных. Она руководила его захватом. И строго говоря, она мне не тётя, а двоюродная сестра, у нас получилась солидная разница в возрасте… Это родство неофициальное, то есть, но ни я, ни она его как-то не отрицаем. Она за «тётю», правда, на меня ругается, но сложно называть по имени человека, который на 23 года тебя старше и который, в общем — Виргиния Ханниривер, если говорить кратко.

— Виргиния Ханниривер? — Махавир аж выскочил из-за перегородки, — серьёзно? Твоя тётя? То есть… сестра? Она же… практически легенда! Ну да, я слышал, что она живёт теперь где-то на Корианне… Но и представить не мог, что встречу кого-то, кто её вживую знает! Она ж сделала то, чего до неё 10 лет не могли — зачистила Праксис! Да и после этой всей пиратской нечисти славно кровь попортила, вылетая в сопровождении гуманитарных грузов. За её голову Нуфак даже награду назначил — к стыду моему, не помню, сколько, но при его легендарной жадности сумма вообще баснословная…

Дайенн, в это время пытавшаяся вникнуть в детали перестрелки на границе сектора гроумов (новость на сенсацию и близко не тянула, стычки там происходили регулярно), внутренне радовалась, что хотя бы здесь ей не нужно скрывать несколько большую осведомлённость. О Виргинии Ханниривер она знала немало, и не только благодаря факультативам, на которые она ходила, надеясь всё же добиться от родителей одобрения своего жизненного пути. Всё-таки эта женщина, как бы ни оценивало минбарское общество её личность, на своём посту в Комитете помощи отсталым мирам сделала много неоценимого.

— Не он первый, — хмыкнул со своего места Талгайды-Суум, — во время войны мой мать сражался под началом генерала Выр-Гыйын. Он погиб, и не мог рассказывать мне истории о войне, но были те, кто рассказывал… Тиран Бул-Була тоже назначал награду за голову Выр-Гыйын. Но упала с плеч его голова, не её.

Землянин некоторое время хлопал глазами, осмысляя услышанное.

— Так Выр-Гыйын-как-там-дальше — это… тоже?

— Хреново на Земле преподают новейшую историю, — рассмеялся Вадим, — хотя, я не удивлён… Да, моя тётушка успела наследить много где и из множества заварушек вышла живой. Национальная героиня на Арнассии, Бриме, на Мораде, кажется, тоже, Сайта?

— Отдел насильственных, ко мне! — гаркнула громкая связь голосом Альтаки. Дайенн подскочила, наступив Вадиму на ногу. Глупо, наверное, несерьёзно, неподобающе, но сердце отчаянно заколотилось — первое дело! Вот так скоро, прямо сейчас… Одновременно и страшно, и хочется ещё немного продлить эти минуты позитивных разговоров-обсуждений (тем более что Вадим завёл речь о Виргинии Ханниривер, с которой он не просто знаком, она ему родственница…), и не терпится узнать, о чём речь, и проявить себя в деле…

Аналитики подорвались было тоже, потом сообразили, что к ним, в строгом смысле, это не относится.


Кабинет замдиректора, руководителя отдела насильственных преступлений Винченто Альтаки несколько диссонировал по стилю с остальными виденными Дайенн помещениями — вероятно, был оформлен по вкусу обитателя, вроде бы, тёмное дерево, полированное до зеркального блеска, с тёмно-золотистым металлом ножек, ручек и шарниров у бракири в почёте. Оставалось только диву даваться, когда успели всё это так оформить — словно отделение не начало существовать со вчерашнего дня, никаких следов переездной неразберихи, всё на своих местах так основательно и несомненно, словно находилось здесь уже годы и обещает находиться до скончанья веков. Тёмная глыба стола, увенчанная излучающим во все полированные поверхности призрачное сине-зелёное сияние компьютером, барельеф шкафов вдоль дальней стены, длинный овальный стол для совещаний с встроенным в его середину голографическим проектором — среди всего этого не могло быть никакого беспорядка, пусть и оправданного весомыми обстоятельствами переезда, даже права на существование у такого слова не было.

За столом для совещаний уже сидели Ранкай и Тимбу-тюнгде, командиры силовых подразделений, и аббай из отдела экономических преступлений — немолодой, насколько Дайенн могла позволить себе судить о возрасте аббаев. Поднявшийся со своего места Альтака махнул вошедшим рукой, чтоб присаживались, и нажал кнопку голографического проектора. Над столом завращалась голограмма загрузки — солнечная система Бракира, проектор был бракирийский.

— В общем, бесценные мои юные дарованья, обойдёмся без лишней лирики. Вам, наверное, нужно время на акклиматизацию и всё такое, но увы, времени нет, у нас два дела, и оба срочные. Первое — на космодроме Ллейсты был опознан ни кто иной, как Гермий Мадруни, главный подозреваемый в деле о несостоявшемся теракте на Синзаре два года назад. Задерживать его пока не стали, сообщили нам, и правильно сделали — недальновидно было б арестовывать его, не узнав, с кем он там встречается.


На голограмме Мадруни был едва узнаваем — за эти два года в бегах (родственники настаивали, что его следует считать погибшим, ссылаясь на пришедшую полгода назад анонимку, но полиция склонялась к версии, что они сфабриковали её сами) он заметно изменился, остаётся порадоваться бдительности службы безопасности космодрома. Обрюзг, запаршивел, не сравнить с самодовольным щёголем с фото из ориентировки. Видать, крепко по нему ударила неудача с этим терактом, ни ожидаемого вознаграждения, ни времени подготовить пути отступления как следует… Новостные каналы тогда перекрикивали друг друга, выдвигая яркие версии, кто был заказчиком, чьи интересы преследовал Мадруни — самый банальный вариант, что Центавра, как раз мало кто рассматривал всерьёз, Центавру пересмотр торговых соглашений по шлассенскому сектору, происходивший тогда на Синзаре, был ой как нужен. Выгоды от него по итогам приобрели несколько меньше ожидаемого, но срыв переговоров и обострение отношений с Землёй точно принесли бы центаврианской стороне ущерб, и возможно, немалый. А уж если бы теракт состоялся и представители Земли, Шлассы и Нарна при этом погибли, и в трагедии был бы столь явный центаврианский след… Не оставляет сомнений, что Мадруни работал против интересов своей родины. А вот на чьи (кроме интересов своего кошелька, разумеется) — это очень интересно было б выяснить…

— Этим у нас займутся Сингх и Ситар. Вся информация отправлена на ваши компьютеры. «Серое крыло-41» готово к вылету, отряд Тимбу в вашем распоряжении. Жду вас обратно в идеале с Мадруни и всей его тёплой компанией, не в идеале — с информацией, которая окажет неоценимую помощь следствию.

Землянин и моради коротко кивнули, вид у обоих был сосредоточенный, чтоб не сказать — мрачный. Это понятно — спугнуть и упустить неудавшегося террориста, всплывшего через два года безвестности, не хотелось бы. Слишком хорошо понятно — не просто так он всплыл. А упустить более крупную рыбу, которая за ним, несомненно, есть — ещё страшнее. Как ни жаль было Дайенн остаться в стороне от такого громкого дела, но оно объективно не для новичков. Придётся удовольствоваться потом отчётами и рассказами.

— С куда большим удовольствием я отправил бы туда вас всех четверых, — Альтака словно прочёл её мысли, — дело всем бы нашлось. Но к сожалению, дела два и оба срочные. Поэтому вам, Алварес и Дайенн, придётся задействовать всё, чему вас учили, а чему не учили — тому учиться на ходу. Максимально возможную помощь вам окажет Хемайни, — кивок в сторону аббая, — он работал над делами о похищениях ещё на Тиррише. Экономический пока, благо, не слишком загружен, одного отпустить может. Ну и — отряд Ранкая в этом деле ваш.

Молодой плечистый дрази ободряюще улыбнулся — видимо, заметил лёгкую панику, мелькнувшую в глазах новобранцев.

Альтака защёлкал по кнопкам и голограмма над столом сменилась — сперва на модель звёздной системы, которую зрители с ходу идентифицировать не взялись бы, потом — на изображение белёсого инстектоида с большими чёрными глазами.

— Не знаю, все ли тут знают, но если не знают, то кратко просвещу — на Гейме наследная монархия, специфическая в нашем гуманоидом понимании. Миром правит королева — всегда только женская особь, она же мать своих подданных. Ну, одним мать, другим сестра, племянница, в зависимости от поколения. Правит, конечно, не без помощи круга советников, частично состоящего (но не полностью и не исключительно) из гарема королевы — тех, кому посчастливилось родиться особью мужского пола и при том приглянуться повелительнице. Сейчас, к примеру, трутней на Гейме всего семь, а в совет входит пятеро, остальные посты заняты наиболее даровитыми из рабочих особей. Женские особи рождаются ещё реже мужчин, а поскольку жизнь в любом мире полна случайностей, для стабильности миропорядка желательно иметь несколько вероятных наследниц королевы. Нынешняя правительница находится на троне 30 лет, говорят, правит мудро и любима своим народом, но только десять лет назад наконец родила дочь. Увы, до сих пор эта дочь остаётся единственной принцессой. И сейчас она похищена.

Над столом повисло недолгое напряжённое молчание. «Он издевается… — пронеслось в голове у Дайенн, — он смерти нашей хочет. Почему именно Кандар, почему именно мы?!»

— Н-да, — пробормотал наконец Сингх, — очень паршиво…


С ним сложно было не согласиться. Похищение члена семьи верховного правителя — это в принципе громкое и серьёзное дело. Здесь же — если с принцессой что-нибудь случится, это грозит ни много ни мало вымиранием целой расы. Королева, разумеется, ещё не стара и может произвести на свет ещё одну наследницу, но шансы уже не столь велики. Дайенн искоса наблюдала за Вадимом, вглядывающимся в изображение маленькой геймки, и параллельно думала о том, что ей придётся достаточно скоро решать для себя вопрос, имеет ли она право поднимать взгляд на Альтаку. Дело не только в том, что он руководитель отдела, её непосредственный начальник (на руководителей других отделов она спокойно позволяла себе смотреть), хотя и в этом тоже, но он слишком значительно старше и опытнее её. Разумеется, она понимала, что самому Альтаке эту нравственную проблему не стоит не то что озвучивать — позволять заметить, язвительный бракири поднимет иномирную мораль на смех и даже стыдиться не будет, и это не добавляло ситуации лёгкости.

— Не то слово, мальчик мой. Трагизм ситуации ещё и в том, что для самих геймов достаточно… э… проблематично вести розыски за пределами родного мира. Для них проблематично что бы то ни было делать за пределами родного мира. Королева пять лет назад выразила намерение о создании партии генмодификантов, аналогичных послам и торговым представителям, для направления на работу в полицию, но при самом оптимистичном раскладе эти будущие полицейские сейчас под стол пешком ходят и ничем помочь своей сестре и будущей повелительнице не могут.

— Да, при сложности состава их атмосферы и их дыхательной системы… Каким-то особым авантюризмом нужно было обладать, чтобы вообще решиться на подобное. Понятно, на своей планете с таким приметным грузом, как ребёнок, да ещё и девочка, оставаться было б нервно, но отправляться в другие миры, с другой атмосферой… Требование о выкупе откуда присылали, не отследили?

— Встаёт вопрос, — разлепил наконец губы Вадим, — как это вообще произошло. Иномирцы на Гейме, положим, бывают, в периоды ярмарок даже в количестве, но ведь явно не в королевском дворце! Такое не осуществишь без сговора с местными. Без очень серьёзной помощи местных.

Сюрреалистично искажённое чёрным зеркалом столешницы начальственное отражение кивнуло.

— Это как-нибудь все понимают. Внутреннее расследование геймы ведут, сообщник похитителя, кто бы он ни был, не покидал не только планету, но и дворец. Так что он — не наша забота. Наша забота — Джейкоб Ритц, на корабле которого принцесса покинула родной мир, — по щелчку пальцев бракири голограмма снова сменилась, являя сначала физиономию немолодого полноватого землянина с коротким ёжиком седых волос, потом — трёхмерную модель непримечательного грузового транспортника и его ТТХ, — по последним данным, этот корабль замечен в секторе Зафранта.

— Зафрант — это же здесь, совсем рядом…

— Именно. Ваша задача — отправиться туда, арестовать Ритца и спасти принцессу. Как видите, всё просто.

«Он точно хочет от нас избавиться…»

Призрачное отражение уплыло за грань видимости — это Альтака откинулся на спинку кресла.

— Ритц уже был однажды под следствием по делу о контрабанде, но тогда вышел сухим из воды. Видимо, такое везенье вскружило ему голову, раз он настолько оборзел… Хотя, во вселенной до сих пор достаточно мест, где, получив приличный выкуп за высокородного ребёнка, можно жить в своё удовольствие и не иметь ни чьих-либо претензий, ни необходимости вылетать в цивилизованный мир. Зафрант, кстати, одно из таких мест. Итак, что вам необходимо знать об этом чудесном уголке галактики, прежде чем вы туда отправитесь. Зафрант — это гибрид базара и борделя. Среди всех пиратских притонов — пожалуй, самый позитивный образец. Там нет власти, в принципе. Регистрация приезжих очень неорганизованна и существует единственно для того, чтоб удобнее вести хозяйственные дела — знать, когда нужно расширять доки или проводить модернизацию гостиниц. Но никого, понятно, не волнует, под своим ли именем вы зарегистрировались, никто без крайней нужды не спросит у вас удостоверение личности. Законов всего несколько, запоминайте: любой желающий может прибыть в этот мир и получить всё, чего он желает, если там это есть, если у него достаточно для этого возможностей и если ему согласятся это предоставить. Все равны на уровне тех возможностей, которые предоставляют ему имеющиеся средства и связи. Никакой расовой, религиозной или иной нетерпимости, деньги и нужные знакомства — единственное, чем один гость Зафранта отличается от другого. Свободный рынок в чистом, дистиллированном виде. Никто не лезет не в своё дело, пока оно не становится его делом. Никто не может принудить гостя к заключению сделки, никто не может принудить его отказаться от неё. Впрочем, может попытаться, и если получится — никто так же не выразит претензий. Или выразит, если считает, что понёс в результате убытки. Это значит — вы должны понимать, там всем плевать, что вы полицейские. В отличие от других пиратских притонов, где цвет полицейской формы — это цвет мишени. Там всем плевать, что Ритц преступник и везёт похищенного ребёнка. Никто не бросится помогать вам его арестовывать — и никто не бросится ему на помощь, даже если вы прямо на людной площади будете бить его стальной арматурой. Или бросится — если Ритц ему знаком и выгоден на свободе. Одним словом, рассчитывать там можно на себя и на удачу.

Дайенн титаническим усилием воли задавила поднимающуюся внутри панику. В конце концов, она шла в полицию не для того, чтоб только охранять правопорядок там, где он и без того соблюдается любым честным гражданином. Иногда придётся посещать и такие места. Хотя, конечно, хотелось бы, чтоб не прямо сейчас… Но если на то пошло, это вызов. Ей, как воину. А для воина последнее дело уклоняться от вызова.

— Постоянных обитателей на Зафранте немного — преимущественно это владельцы и работники гостиничного и игорного бизнеса, торгово-развлекательных центров и борделей. К счастью, среди этого постоянного населения у меня есть информатор, — голограмма явила неопределённого возраста бракири с пучком медно-красных волос, — Макту Касора, если вы напомните ему о нашем знакомстве, поможет вам сориентироваться в специфической обстановке Зафранта и найти Ритца. Но не рассчитывайте, что он примет это дело как своё и будет работать вместо вас. По преимуществу, он даст вам информацию, а действовать вам придётся самим.


Судя по прилагающемуся досье, Касора был судим дважды за мелкое мошенничество и оба раза выходил досрочно за примерное поведение. Едва ли такой послужной список сам по себе мог быть основанием для переселения в среду тех, кому тесно в рамках общества закона. Вероятно, было за ним и что-то ещё, не попавшее вовремя в фокус системы правосудия — и Альтака не счёл нужным об этом упомянуть. Размышлять именно сейчас о своеобразии культуры бракири в части взаимоотношений закона и преступности Дайенн совершенно не хотелось, не слишком приятно думать о том, что твой начальник имел отношение к уходу преступника от полагающейся ответственности, даже если преступление это и отличается от упомянутых в досье лишь несколько большим масштабом. Для минбарца начальство — неподсудный авторитет, но всё становится сложнее, когда начальство — не минбарец…

— И ещё один щекотливый момент. На Зафранте не то чтобы не принят безналичный расчёт… Но признаются кредитные карты только трёх банков — Кенетта Самайе Раф, Мажари Лукуб и Тшатчли Кйфаа. Естественно, Гейм не поскупится ни на какие расходы для возвращения своей принцессы, но от технических сложностей это нас не избавляет. Карты Кенетта и Мажари вам будут выданы — увы, по одной. На всю группу. Предпочтительно пользоваться Мажари, переводы на Кенетта сложнее из-за отсутствия прямых взаимодействий между банками. За некоторым количеством наличных зайдёте к Т’Каролу, Гархилл распоряжение уже подписал. На этом пока всё. Аналогично, «Серое крыло-45» готово к вылету, как только вы завершите всю необходимую подготовку.


Из кабинета выходили с очень потерянными лицами.

— Нет, ребята, совершенно точно, поменяться с вами делами я бы не хотел, — присвистнул Сингх, — Ллейста не то место, конечно, куда я отправился бы на каникулы, но благодушная анархия Зафранта привлекает меня ещё меньше. Да ещё и эти сложности с кредитками… А почему эти три банка, интересно, чем удостоились? Тшатчли, знаю, тракалланский, Кенетта вроде бракирийский… Не самые популярные, не самые респектабельные, насколько знаю.

— Тут как раз всё просто, — обернулся Хемайни, — что у этих банков общего? Одни из старейших в своих мирах, но хоть и входят в десятку лидеров — ну, Мажари по последним данным выбыл на 11 место — в своём роде, имеют отличную репутацию. Все три фигурировали в коррупционных скандалах и выходили из них без малейших потерь. Ещё в период весьма слабого законодательного контроля умудрились составить свои уставы так, что не обязаны предоставлять никаким структурам данные о своих клиентах и не несут ответственности ни за что. Конечно, палка это о двух концах — да, многим по душе такое строгое соблюдение интересов клиентов, но некоторые корпорации принципиально избегают иметь дело с такими банками, если хотят подчеркнуть полную прозрачность своей деятельности.

— А, ну тогда вопросов больше нет. Естественно, обитателям и посетителям такого райского уголка было б неудобно, если б их действия и место пребывания можно было отследить по картам менее независимых банков. Это нам повезло, конечно, что такие карты есть. Лично у меня как-то нет знакомых, у которых бы…

— Возможно, больше бы повезло, — прервал долгое молчание Алварес, — если б была карта Тшатчли. Тракалланские сервисы, в силу сложности языка и знаковой системы вообще, редко обслуживают не-тракалланы. Это было бы поводом заглянуть в некислородные сектора…

— Да, пожалуй. Атмосфера Тракаллы не полностью идентична Н’Чак’Фа, но пригодна для дыхания геймов, вполне себе место, чтоб разместить похищенного ребёнка… Ну, может быть, какой-то другой повод представится.

Дальше разделились — Алварес и Хемайни пошли к Т’Каролу получать финансирование, Ранкай и Тимбу отправились к своим подразделениям, остальные вернулись в кабинет. Дайенн некоторое время наблюдала за Ситаром и Сингхом, склонившимися головами у монитора и азартно что-то обсуждающими вполголоса то с компьютером, то друг с другом, потом, вздохнув, открыла первый из пересланных файлов.


До Зафранта — три часа лёту, поэтому идти в каюты смысла не было. Дайенн какое-то время наблюдала за действиями Хемайни, занявшего, по причине наличия опыта, капитанское кресло, но Хемайни был молчалив и мало комментировал свои действия, да и остальной экипаж переговаривался редко и по-дразийски, заглянула через плечо Алваресу, хмуро перечитывающему ещё какие-то материалы по делу, но поскольку большинство из них были переведены на корианский, смысла в этом опять же не было. Поэтому оставшиеся два часа она тихо слонялась по кораблю, стараясь никому не мешать.

«Серые крылья» по оснащению относились к классу средних крейсеров, незначительно уступая «Белым звёздам», но конструктивно происходили от дразийских «Солнечных ястребов» — средних крейсеров, разработанных ещё незадолго до Дилгарской войны, и в планировке и внешнем виде сохранили от них много. Первые переданные в полицейский флот корабли были, собственно, «Солнечными ястребами» последней модификации, уже оснащёнными двигателями гиперперехода, с переустановленной на земной язык операционной системой и тщательно закрашенными дразийскими гербами. Последнее было чисто для порядку — путать с действующими военными кораблями их не предстояло, «Ястребы» в дразийском флоте ещё со времён дракхианской угрозы стали уступать место более тяжело вооружённым «Булавам» позволяющим к тому же брать на борт больше истребителей. И если с покраской специалисты, готовившие партию к передаче, справились отлично, то управляться с дразийскими орудиями и периодически выдающей сбои системой не-дрази было сложновато. Впрочем, это редко становилось серьёзной проблемой, так как основой состава силовых групп и техперсонала были именно дрази. В следующей партии, для Яношского отделения, эти недостатки были устранены, а вооружение дополнено термоядерными орудиями и генератором плазменной сети, аналогичными таковым у «Белых звёзд». На отделение приходилось по 10 кораблей, таким образом к настоящему времени в полицейском флоте было ровно 50 «Серых крыльев», и по номеру «Серого крыла» можно понять, к какому отделению оно приписано. При критическом повреждении или уничтожении машины новому кораблю присваивался номер списанного, из первой, Брикарнской партии сейчас в строю оставалось четыре корабля. Отдельная сложность была с истребителями — стандартно на борт «Солнечного ястреба» входило 10 дразийских истребителей, но транталлилская часть силовых подразделений «Змеями» не только управлять не умела — в защитной броне и с воздушными баллонами транталлил в кабине «Змея» просто не помещался. Пробовали модифицировать «Змеев» под требуемые параметры, встраивая генераторы транталлилской атмосферы — особых успехов не было. Пришлось перестраивать отсек истребителей для приёма транталлилских «Стрел», а их, ввиду конструкции, входило уже меньше, максимум 6. В итоге разные «Серые крылья» могли иметь разное оснащение отсека истребителей и, соответственно, разный парк машин, в том числе на некоторых были и земные «Фурии», которые устраивали всех — кроме, опять же, транталлилов.


На первый взгляд Дайенн интерьеры корабля не понравились. После минбарских они казались какими-то давяще-эклектичными. Вероятно, иначе и быть не могло, когда за дело берутся такие разные во вкусовом отношении расы, как дрази и бракири. Через какое-то время, впрочем, в этих сочетаниях серого, красного и чёрного, с золотыми бликами от приборных панелей, виделось странное очарование. Едва ли к этому можно привыкнуть быстро, но что-то в этом, несомненно, есть.

Хотя все подготовительные работы проводились ещё до вылета, в дороге тоже всегда находилось, чем заняться, в отличие от тихо сидящих в своей некислородной каюте транталлилов, дрази не могли без деятельности либо хотя бы без симуляции оной. Дайенн робко остановилась в коридоре, рядом с переминающимся с ноги на ногу молодым мастером под отверстием снятой потолочной панели, из которого свисали ноги в высоких шипованных сапогах. Всё остальное тело скрывалось за навесными панелями, оттуда раздавалось деловитое шуршание, позвякивание и бодрое пение, раскатывающееся эхом от металлопластика.

— Красиво ваш напарник поёт. Жаль, я дразийского языка не знаю. Это что-то фольклорное?

Молодой дрази вздрогнул, обернувшись. Дайенн успела заметить, как в маленьких светлых глазах мелькнул испуг, с которым тот, впрочем, быстро справился. Оставалось ответно быстро подавить в себе глухую обиду. Закономерно ведь. Воспитанные на фильмах о дилгарской войне дрази, бракири, аббаи с первого взгляда иначе на неё реагировать и не могли бы. Это нечто безусловное, уже часть культурного кода, как между нарнами и центаврианами — реакция на красные глаза или гребни из волос. Изменится ли это когда-нибудь? Надо верить.

— Да, это народная песня, известная в наших краях. Спасибо, я тоже думаю, что Мурсеф хорошо поёт! Мы, дрази, любим петь, хоть многим и сложно это представить…

— Мне очень понравилось, хотя мне и сложно оценить песню полноценно…

Лица дрази зачастую отличаются крайне живой мимикой, которую не рептилоидам, однако же, бывает сложно распознавать — из-за чешуйчатых бугров над глазами и вокруг носа выражение лица может казаться сердитым и даже свирепым, хотя и близко таковым не является. Примерно так же, пожалуй, воспринимаются многими круто изогнутые брови и хищные крылья носа дилгар. Лучше всего смотреть на глаза — глаза дрази хоть чаще всего мелковаты, зато в остальном мало чем отличаются от глаз землян и минбарцев.

— О, я могу перевести, если хотите! Я довольно хорошо знаю язык! Земной, конечно, больше никакой другой. В нашей семье учили только земной, но учили хорошо.

— Буду очень благодарна, — улыбнулась Дайенн, попутно размышляя, сколько ж всего языков может знать Вадим Алварес. Центарин, земной, минбарский, корианский…

Дрази выпрямил спину, вздёрнул подбородок и немного взволнованно принялся декламировать — петь не пытался, может, потому, что размерность перевода отличалась от оригинала, может — просто стеснялся:

— На рассвете моя госпожа выходит прогуляться по саду,

Легки её шаги, словно ветер, как почтительный слуга, держит её под руки.

Все цветы пробуждаются от сна её звонким смехом,

И склоняют венчики к её вышитым башмачкам —

Много их, ярких, красных, синих, фиолетовых,

Но с красотой её платья им не сравниться.

Светлы лучи рассветного солнца,

Но не светлее украшений на её голове, и запястьях, и ногах.

Прижмусь к стволу дерева, не дыша, словно кожа моя стала его корой.

Сколько смогу, столько буду любоваться ею,

Нет прекраснее женщины под нашим небом.

Знают все — прекрасный цветок цветёт в этом саду,

Знают все — не коснётся его дерзкая рука.

Кто может стать мужем твоим, прелестнейшая?

Богатый торговец отдаст всё золото, чтоб подойти к твоему порогу.

Славный воин украсит себя сотней подвигов, прежде чем постучать в твою дверь.

Знатный князь достоин руки твоей, его дворец ты украсишь,

Бедный рыбак быть мужем твоим не может.

Богат я не золотом, а тем, что блестит на дне моей лодки,

Славен я не поверженным врагом, а победой над ветрами и камнями.

Хвалят друзья мои песни, но не посмотрит на меня женщина.

Среди всех неженатых увянет имя моё.

— Красиво… и очень грустно. Грустнее всего думать даже не о том, что песни, ставшие народными, сочинил когда-то какой-то конкретный, оставшийся в безвестности, автор, а то, что снова и снова, в новых поколениях, эти песни созвучны чьей-то сердечной боли.

— Таков уж миропорядок, госпожа Дайенн. Бедняк должен быть благодарен небу за то, что живёт, но понимать, что только сильный, упорный, удачливый может превзойти других и достичь успеха.

— Да, но… разве одно только богатство делает кого-либо достойным? Я имею в виду…

На лице мастера вспыхнула сложноидентифицируемая гримаса, которую следовало, вероятно, трактовать как смущение.

— О нет, госпожа Дайенн, не надо думать, что для дрази главное — богатство. Так могут рассуждать какие-нибудь хурры или бракири, не в обиду господину Альтаке. Мы, дрази — народ духовный. Конечно, богатство — это тоже важно. Особенно для того, кто сватается к женщине. Ведь богатство — это не просто так. Это значит, что мужчина трудолюбив, умён, что воспитывался в доме матери и получил хорошее образование. Значит, он будет хорошим мужем. Женщина и её дети должны содержаться достойно! Богатый мужчина может привести женщину в свой дом, где хватит места для множества детей, обеспечить всем необходимым, это многого стоит. Но женщина может выбрать мужчину и за красоту, приятный нрав, прилежное следование религиозным нормам. Только, конечно, не в число главных мужей, а, как это называется, «мужей радости»…

— Мужей радости? — дёрнула бровью Дайенн. На задворках сознания всплыло, впрочем, слышанное о семейной модели дрази, с полиандрией и сложной системой иерархии.

— Но, правда, и муж радости может остаться насовсем в доме жены, если от него родится дочь. Особенно если от главных мужей дочерей не было. О! есть замечательная песня, написанная одним славным поэтом, по случаю рождения у него дочери. Если хотите, Мурсеф может спеть, эту песню он тоже очень любит.

— Буду очень рада послушать.

Отец как-то говорил, что искусство — как дорога в горах. Трудно бывает идти этим путём познания того, что отлично от тебя, но необыкновенная красота откроется тому, кто готов к этому. Мало какая раса во вселенной не считает себя особенной, отличной от всех, сложнопостижимой, и эти же молодые дрази говорят с ней с благожелательной снисходительностью пополам с плохо скрываемой опаской — парадоксальное сочетание. Но кажется, похвала их искусству расположила их. И это действительно прекрасно. Сорок лет существования Альянса сделали неоценимое, возведя мосты между мирами, но каждое юное существо вступает на эти мосты как первооткрыватель, со своими страхами, словно на шаткий мостик над пропастью. Им, таким разным, работать вместе, помогать в борьбе с преступниками из своих миров, из чужих, прикрывать спины друг друга. Для этого необходимо настоящее доверие. Не такое, о котором скажут, чтоб не обидеть, как признание, что не доверять-то тоже причин нет. Дрази вполне привыкли к минбарцам, но не к минбарцам с дилгарскими лицами. Это тоже проблема, с которой она не столкнулась бы, если б осталась в родном мире.


Охарактеризовал Зафрант как большой базар Альтака вполне заслуженно — шум и пестрота оглушали с первых шагов по космопорту. Отсутствие регистрационных стоек и таможенных зон делало планировку непривычной и весьма специфической, всевозможные магазинчики, лотки и палатки подходили практически к самым переборкам пассажирских коридоров. Уже через пару метров продираться через толпу разноязыких продавцов и покупателей, уворачиваясь от флегматично парящих корзин-антигравов, гружёных всяким товаром, приходилось почти как через густой лес.

— У них тут порядок что, совсем не поддерживается? — ворчал теряющий остатки невозмутимости Хемайни, которому дважды предложили какой-то особый аббайский наркотик, трижды — экзотические интим-услуги, это кроме стандартных предложений гостиниц, услуг гидов и ещё чего-то, что по одновременности звучания слилось до полной неразличимости.

— Возможно, это и есть местный порядок.

— Как их ещё не взорвали до сих пор, — буркнул Алварес, — с таким отношением к безопасности.

Четверых оставили на корабле — двоих дрази и двоих транталлилов. Вариантов наёмной охраны тут, конечно, сколько угодно, но не стоит, пока можно обойтись своими силами. Как достаточно внятно пояснил на прощание Альтака, большинство гостей Зафранта предпочитают прибывать со своей охраной, пользуются местной наёмной преимущественно те, чьей репутации достаточно, чтоб охранник предпочёл лишиться ноги, нежели допустил какую-то царапину на драгоценной посудине.

К тому времени, как они дошли до выхода из здания космопорта, Дайенн успела уже слегка устать от Зафранта, даже при том, что в особо сильной толчее несколько дрази автоматически сомкнули вокруг неё защитное кольцо.

— Вы ж всё-таки хоть и инопланетянка, но женщина, — пояснил свои действия идущий впереди, — это важнее, чем то, что вы с лица дилгарка, мы, дрази, без предубеждений. Мы понимаем, что вы воспитаны минбарцами и считаете себя минбаркой, а к минбарцам у нас очень хорошее отношение, хоть они и странные.

Дайенн хотела было резко ответить, что она совершенно не нуждается в такой защите, она, между прочим, воин, не говоря о том, что их коллега, но шумно вздохнула и сдержалась. Дрази не эталон тактичности, что да, то да, но в данном случае эту бесцеремонность следует расценивать, наверное, как проявление благожелательности… Ну, раз уж мы настроились на установку дружеских связей и преодоление культурных различий, то лучше именно на этом и сосредоточиться.

Да, если вспомнить читанную в курсе иномирной культуры речь Г’Кара «Между нами больше общего, чем кажется», а потом оглянуться вокруг… Нет, Г’Кар, конечно, подметил много верного. В религии, поэзии, обычаях, кулинарии между многими расами можно найти много удивительных сходств. Автор декларации Альянса был во множестве миров и, несомненно, знал, о чём говорил. Но вот если коснуться, к примеру, понятия вежливости… Пожалуй, лучше темы, чтоб поговорить о несовместимых противоречиях, не найти. На чей-то взгляд, наверное, между дрази и бракири общее есть. По крайней мере, ощущение оторопи и досады своими не слишком тактичными выпадами порождают схожее. Хотя сами они определённо поспорили бы, и резонно — сравнивать тонкую язвительность бракири и грубую прямолинейность дрази может, видимо, только минбарец.


Снаружи стало несколько просторней — по крайней мере, когда окружающая толпа прибывших рассосалась по остановкам экспрессов. По перронам, впрочем, опять же довольно бойко лепились ларьки и магазинчики, сновал разношёрстный люд — преимущественно из кислороднодышащих, но просеменило и несколько тракаллан с масками и баллонами. В просветах металлических ферм, оплетающих сетью пути экспрессов, виднелся малиново отливающий купол.

— Я связался с Касорой перед посадкой, — объяснил Вадим, пока Хемайни и Ранкай бились с автоматом по продаже билетов, который никак не хотел переводить раскладку с хуррского на хотя бы земной, — он ждёт нас в кафе в Ризолле. До Ризоллы садиться здесь, синий экспресс.

— Синий?

— Цифробуквенное обозначение сложнее, необходимо скорее для рас с другим восприятием цвета. Ризолла — самый большой купол Зафранта, и туда идёт три экспресса, по самой Ризолле они проходят разными путями. Нам — тот, что максимально близко к центру.

— Ну наконец-то! — раздалось от автомата, — …ох ничего себе цены!

— Так ты бизнес-класс смотришь, вообще-то. Хотя всё равно разорительно, согласен.

Алварес удивлялся, как их до сих пор не взорвали, а стоило б удивиться тому, что они до сих пор не задохнулись. Колоний, построенных в мирах с непригодной атмосферой или вообще без неё — множество, в общих чертах известно, во что обходится содержание куполов и генераторов, не только в финансовом смысле. Кто занимается этим в мире, где, если верить замдиректору Альтаке, каждый сам за себя? Или здесь, ввиду понимания, что это интерес общий, какая-то солидарность всё же возможна? История Зафранта известна была в самых общих чертах — заслуга основания не пиратам принадлежала, конечно, шахты и изначальный проект поселения проектировали кулани в период своего расцвета. То есть во времена, когда большинству младших рас до выхода в космос было ещё далеко, и конкурентов у кулани было не очень много. вышли из криоконсервации они, конечно, в совершенно другом мире — их маленький сектор со всех сторон теснили молодые и хищные соседи, а их самих осталось слишком мало, перед ними стояла проблема, как контролировать и содержать в порядке то, что у них было, и они не могли помышлять о возврате под свой контроль прибранной тем временем к деловитым и не очень чистым рукам колонии. Хотя сперва и пытались требовать. Но быстро осознали, что никаких ресурсов ни для того, чтоб выбить непрошенных гостей, ни для того, чтоб после содержать дорогостоящий проект, у них больше нет. Они и свою независимость сохранили чисто номинально… Захватчики сорвали, что ни говори, очень солидный куш, найдя под главным куполом уже прилично сформированную атмосферу, а в недрах — весьма богатые залежи редких металлов. Но ведь дело не ограничилось тем, чтоб выработать все запасы подчистую и бросить планету, как выеденное яйцо, как бывало это обычно, кто-то ведь оценил надёжность куланских технологий и перспективы, которые это перед ними открывало…

— А в бизнес-классе тогда, интересно, что? — хмыкнул Вадим, ступая на мягкое перламутрово отливающее покрытие. Взору открывался вагон с диванчиками вокруг низких столиков с выдвижными голографическими проекторами, — и зачем это всё нужно в пути, продолжающемся 40 минут?

— Широко живут, — усмехнулся Ранкай, вжимаясь в стену, чтоб пропустить обширное — и в смысле количества, и в смысле габаритов большинства членов, семейство шлассенов, — здесь делают деньги на всём, и деньгами дышит всё, каждый камень… Чтоб с первых шагов было очевидно, что ты приехал получать все мыслимые удовольствия.


Дайенн села к окну, предполагая сперва любоваться пейзажами, но пейзажи, проплывавшие за прозрачной стеной туннеля, были прискорбно однообразными — Зафрант как таковой был мёртвым планетоидом, причём мёртвым образцово, никакой сейсмической активности здесь не было многие тысячи лет, разреженная, непригодная для дыхания атмосфера не предполагала, в отличие от Марса, сильных ветров, и ничто не могло нарушить ровного строя невысокой горной цепочки вдоль горизонта или чем-то оживить невыразительное серо-розовое плато. Поэтому она переключилась на сидящего напротив Вадима, задумчиво созерцающего ту же безрадостную картину.

— Простите моё любопытство, но там, на перроне, когда Ранкай сказал вам, что у автомата предусмотрен и корианский язык, вы так переменились в лице… Верно я понимаю, это большой позор для представителя вашего мира — посещать подобные места?

— Нет, понимаете неверно, — повернулся с улыбкой Вадим, — позор это для представителей вашего мира, да и само подобное понимание позора свойственно тем, кому хотелось бы, да внешние приличия не позволяют.

— Вы хотите сказать, что представляете себе минбарца, который мог бы желать посетить место с такой репутацией? — тон Дайенн заметно похолодел, — вы ведь росли на Минбаре, пусть вы были ребёнком, когда покинули наш мир, нокое-что вы не могли не усвоить…

Напарник пожал плечами с самым безразличным видом, как будто и не предполагая, что нарывается на скандал.

— На Лорке VII разговоров о духовности, умеренности и сопротивлении соблазнам даже побольше, а лорканцев на перроне мы видели. Простые лорканские работяги, вероятно, удивились бы, узнай, где их вожди проводят деньки, свободные от заботы о спасении их душ… Разница в том и состоит, что жители бездуховных миров делают это не таясь и даже гордо, а жители духовных живут по принципу «не пойман — не вор». Минбарского языка, впрочем, в меню Ранкай вроде не обнаруживал. Но наше путешествие только начато, кто знает…

— Зато жителей вашего мира мы здесь имеем шансы встретить, — ввернула Дайенн, глубоко уязвлённая такими бесчинными домыслами. Просто представить себе алита Соука или алита Зенара, или кого бы то ни было из её наставников здесь — немыслимо! Впрочем, она не была уверена, что следует расценивать это высказывание напарника как оскорбление. Предполагать за кем-то желание посетить подобное место — само по себе не оскорбительно, пока этому предположению сопутствует признание способности не дать ходу таким желаниям. Кроме того, оскорбившись, она должна как минимум оборвать разговор, а этого ей совершенно точно не хотелось. В общем, если он хотел сказать, что никто не может считаться выше искушений по одной только природе своей — что ж, он имеет право это сказать.

— Жителей — нет. Жителям, — он сделал акцент на этом слове, — здесь делать нечего, если только они в составе полицейского отряда не ищут похищенную девочку. Изгоев нашего мира. Преступников.


Девушка замолчала, размышляя, что почувствовала бы она сама, встреть она в аэропорту или на перроне кого-то из этих самых… изгоев. Процессов, сопряжённых с лишением гражданства, не бывало много лет, да и когда такое случалось, это не обсуждалось широко, но внутри клана, так или иначе, все всё знали. Дядя Кодин рассказывал, что во времена молодости его деда такое событие имело место быть. В чём конкретно состояло преступление того изгнанника, он не говорил, а она не решилась бы расспрашивать — если за тягчайшее из мыслимого, убийство, гражданства не лишали, то здесь речь должна была идти о чём-то совершенно леденящем душу. Нигде в сводах законов не было такой меры, это было, как она поняла из объяснений дяди Кодина, всегда индивидуальное решение, для тех исключительных случаев, когда все другие решения недостаточны. И страшнее этой трагедии для клана нет. Если собрать в памяти все случайные обмолвки, таких историй за последние сто лет было, кажется, пять. Вероятно, теперь все эти несчастные уже мертвы. А если нет? Что она почувствовала бы, встреться ей где-нибудь один из изгоев? То же, что она услышала в голосе Алвареса, такой же сплав боли, ярости, стыда? Она укорила себя за совершенно неуместное любопытство — очень сильно хотелось спросить, за что в их мире подвергают такому наказанию. Но непорядочно спрашивать такое, когда не можешь ответить на аналогичный вопрос.

— Это может… осложнить нашу работу здесь? — спросила она как можно осторожнее.

— Понятия не имею, — сознался Вадим.

Коллеги явно не прислушивались к их разговору и не планировали подключаться — Хемайни был поглощён изучением рекламных проспектов, периодически рыбий гребень на его голове подрагивал то ли озадаченно, то ли раздосадованно, команда дрази вовсю болтала с попутчиками — теми самыми шлассенами, по преимуществу, пытаясь, кажется, выведать у них первичные сведенья о том, где здесь удобнее всего жить, есть и делать дела, ну, а транталлилы просто дремали.

— Ну, они, эти преступники вашего мира… могут оказаться в числе важных лиц Зафранта? — сама она понимала, что Алваресу неоткуда знать ответ на этот вопрос, об этом стоило спросить тогда уж этого самого Касору, но напрямую, без веских поводов начать расспрашивать коллегу о его мире она пока не могла решиться.

— Запросто, многим из них тех средств, которые они прихватили с собой, сбегая, вполне хватило бы, как стартового капитала, чтоб неплохо подняться в соответствующей среде. Ну, а кто бежал налегке — тех, возможно, можем встретить в роли прислуги.

— То есть, они… сбежали?

Взгляд зеленоватых глаз, обращённый на неё, был почти спокойным.

— Вероятно, я зря употребил слово «изгой», но слово «эмигрант» не имеет того смыслового оттенка. Они сбежали, мы им не препятствовали. Всяк вправе выбирать, где ему жить, в тюрьмах у нас и без них всё ещё, увы, не пусто.

— Сбежали и… всё? Их не пытались разыскать, они не пытались вернуться на родину?

— Их родины больше нет, они сами так говорят.

Дайенн хотела спросить, что это значит, но поезд издал мелодичный гудок, оповещающий о том, что они прибыли.


Макту Касора уже ждал их на означенном месте — за столиком у окна, точнее — оконного проёма, оплетённого сиреневым вьющимся растением, покрывающим собой почти всю фасадную стену, включая вывеску с названием кафе. Дайенн подумалось, что его можно назвать полной противоположностью Альтаки — ширококостный, флегматичный, он двигался и говорил как-то медленно, размеренно, отстранённо.

— Добро пожаловать, господа, — он подождал, пока весь силовой отряд, громыхая сдвигаемыми стульями, расположится за соседними, специально для встречи забронированными столиками, похлопал глазами, наблюдая, как транталлилы безуспешно пытаются уместиться со своими заплечными баллонами на коротковатых для их параметров сиденьях, потом крикнул что-то на бракирийском пробегавшей мимо официантке, — прежде всего, ознакомьтесь с меню. У нас здесь не принято обсуждать дела на пустой желудок, а знакомиться не принято без алкоголя. Благо, здесь нет минбарцев.

— Вообще-то есть, — вставила Дайенн.

— О! Прошу прощения, наша беседа с господином Алваресом была слишком коротка, чтоб он успел представить всех своих друзей. Простите мою бесцеремонность, правильно ли я понял, вы — дама? Я слышал о минбарцах дилгарского происхождения, но не ожидал увидеть одного из них вживую. Какая жестокая ирония, что я не могу предложить самой удивительной женщине, когда-либо ступавшей под крышу моего заведения, лучшие напитки, которыми оно по праву гордится.

— Это… ваше кафе?

— Разумеется. Из каких соображений я приглашал бы вас в чужое? Делайте ваши заказы, господа, делайте на ваш вкус. Я смею считать себя хорошим знатоком дразийской и земной кухни, но не аббайской и минбарской.

Две официантки втащили длинную скамью для транталлилов и остановились рядом в ожидании дальнейших распоряжений. Вряд ли это просто так удачно сложилось, что помещение в этот час было почти пустым, только в самом конце зала за двумя сдвинутыми столами пировала компания ллортов — пировала столь шумно, что едва ли способна была услышать чьи-то деловые разговоры. Скорее всего, хозяин сам отказал другим посетителям в столиках.


Когда и те, на кого меню заведения расово ориентировано не было, наконец нашли какие-то знакомые и внушающие доверие слова, и официантки отбыли в сторону кухни, Алварес вставил информкристалл в разъём проектора. Касора сразу заверил, что лично ему Ритц не знаком, в этом кафе он не бывал, в гостинице, с которой у Касоры договор на поставку кондитерских изделий, он тоже не останавливался.

— В этом я абсолютно уверен. Детище старины Куинко не очень популярно у землян и центавриан, они предпочитают шик Талфити или Брауна. Тем более если б кто-то арендовал одновременно номер в некислородном… о таком он непременно упомянул бы!

Ну, никто и не рассчитывал на быструю удачу. Поэтому перешли к изучению информации и наметке дальнейших планов.

Ризолла — самый большой купол Зафранта, и, в общем-то, основной. Меньшие мало для кого могут представлять интерес — два из них производственные комплексы, два — некислородные поселения (некислородное крыло есть, разумеется, и в каждой уважающей себя гостинице Ризоллы, но те из метановых и сероводородных, кто прилетает на Зафрант надолго, предпочитают, естественно, селиться среди своих) и ещё один — поселение дрази.

— Вряд ли там может быть что-то, представляющее для вас интерес, там просто живут три состоятельные дразийские семьи с прислугой. Почти четыре, точнее — старшая дочь Тидаш Нашим завтра вступает в свой первый брак. Так что если считаете, что для порядку следует наведаться и туда — есть повод, праздник будет продолжаться не менее трёх дней.

— А такое прилично? — удивилась Дайенн, — незнакомцам явиться на семейное торжество…

— Ну, вам действительно не стоит, — кивнул Касора, — господам Алваресу и Хемайни тоже. А вот неженатого дрази не поймут скорее, если он упустит возможность показаться на глаза благодушным по случаю торжества женщинам. Мать Кашьюл питает слабость к симпатичным юношам, особенно если они приходят не с пустыми руками. Едва ли то, что вы ищете, укрывается там, но кто знает, какие полезные сведенья вы можете там обрести… Кашьюл из старожилов Зафранта, её семья владеет здесь многим. Проще говоря, ваш Ритц едва ли может поесть или одеться здесь, не вступив в зону влияния семьи Кашьюл или их ближайших друзей.

Дайенн перечитала получившийся у Алвареса список. Транталлила у них с собой четыре, это некислородные номера четырёх главных гостиниц, кому проверить ещё три главные и четыре более мелкие, где тоже есть некислородные номера? Ещё сложнее, если Ритц остановился у каких-нибудь знакомых. Конечно, тогда вопрос, куда он определил девочку…


========== Гл. 3 Особый протокол ==========


Алварес отключил связь. Дайенн издала некий печальный булькающе-хрюкающий звук и окончательно растеклась на ложе — сил поддерживать тело даже в сидячем положении уже не было. Деловитое журчание комнатного водопада и танец световых узоров на стенах и потолке действовали убаюкивающе, а в сон клонило, откровенно говоря, и без них. Кажется, уже к концу первого часа в Ризолле она поняла, что Зафрант — категорически не её атмосфера, от пестроты, мельтешения и шума голова сперва начала кружиться, потом гудеть, потом появились затруднения с пониманием даже самых простых словесных конструкций. И долго ещё, стоило закрыть глаза, перед ними вспыхивала иллюминация бесчисленных вывесок и витрин, хоровод возбуждённых, галдящих, хохочущих лиц всех, кажется, известных видов инопланетян, пёстрыми разновеликими компаниями проносящихся мимо, едва не сшибая с ног, обдающих безумными облаками духов, алкогольных паров и бог весть чего ещё, пытающихся подхватить под руки и увлечь куда-то в этот ослепительно сверкающий водоворот, едва ли для чего-то, что её по итогам обрадует. И ведь они не совались в самую гущу событий, в бары и казино, но кажется, столпотворение тут происходит вообще везде, кроме кладбища… Есть ли здесь кладбища? Или в этом месте, где вот так ключом бьёт жизнь, просто никто не смеет умирать? Мягкая, как взбитые сливки, поверхность ложа — у этой штуки в форме чашечки цветка было какое-то своё название на центаврианском, но Дайенн его не запомнила и называла просто ложем — обволакивала и укачивала, а сейчас, после такого сумасшедшего денька, соблазнительной постелью были бы и камни.

— Ну, отрицательный результат — тоже результат, — хмыкнул Ранкай, отправив в рот ещё горсть продолговатых синих ягод из вазы, — но может, нам что-нибудь цельное и дельное сообщат Мурсеф с Юлзаем… Ну, лишь бы не то, что мы возвращаемся на Кандар составом на две новобрачные единицы меньше.

— Жалеешь, что не поехал с ними? — улыбнулся Хемайни, оторвавшись ненадолго от работы — он фиксировал для отчёта неутешительные итоги первых суток, в том числе, по настоянию Алвареса и Дайенн, разных во многом, но не в щепетильности до своих обязательств, калькуляцию расходов. Лично он с большим удовольствием этой калькуляции не видел бы — она уже подбиралась к его месячному окладу, и это при том, что считал он сейчас то, что касалось их троих, что обед у Касоры был за счёт заведения, а остановились они в самой скромной, по его рекомендации, гостинице. Прав Ранкай, тут даже дышать дорого…

Дрази подцепил со столика бокал.

— Ни в малейшей степени. Думаю, парни и вдвоём справятся, они толковые, хоть и мальчишки совсем.

Дайенн сквозь полудрёму гадала, кому из них сколько может быть. По её ощущениям, довольно молод и Ранкай, но он над ними главный, он служил ещё на Яноше, иногда рассказывает о каких-то делах пятилетней давности… Сложно определять возраст по лицам с другим типом кожи, с другими отношениями с коллагеном. О Гархилле вот известно, что он стар, и это можно понять по грузности его фигуры и неторопливости движений, по более тусклым и плотным чешуйчатым выростам — с возрастом кожа дрази становится не дряблой, а более плотной, замедляется процесс отшелушивания ороговевших слоёв…

— Но ты же предполагаешь, что они могут предпочесть открывшиеся перспективы семейной жизни, — Хемайни вытащил ещё один чек и шёпотом выругался. Что поделаешь, кое-какую одежду купить оказалось необходимо, хоть полицейская форма и не вызывает тут ни у кого агрессии, но внимание-то привлекает, если о ком-то повсюду расспрашивает тип в полицейской форме — это совсем не то же самое, что тип в штатском. Но минбарское одеяние госпожи Дайенн — вариант точно не лучше…

— Ой, от этого-то их бы и я не сумел удержать… Но нет, это маловероятно. Своих парней я малость знаю, они понимают, что работа, какая ни есть — это надёжней, чем зависеть от причуд старой богачки.

— Как-то ты невежливо о женщине, аж нетипично для дрази.

Ранкай опрокинул в себя остатки золотисто мерцающего напитка.

— Я сколько угодно вежлив к женщинам, но не таким, как эта Кашир… Кальюш… жаль, много их таких. Вы этого, ребята, не слышали, но я лучше свяжусь с инопланетянкой, чем пойду на поклон к такой вот… Да и какие у меня перспективы? Я уже однажды вдовец, мне хватит.

— Вдовец? — Дайенн аж подняла голову в удивлении. Она как раз пыталась соотнести объяснения Мурсефа и Юлзая о дразийских понятиях красоты с внешностью тех коллег, которых она различала. Вот Мурсеф, кажется, не очень красивый, его лицо считается простоватым, а тот же Ранкай — пожалуй, у него тёмная, почти фиолетовая кожа с прозеленью в складках и выразительные скулы. Это, если верить Юлзаю, чуть ли не смазливость.

— Ну да. Благодаря хлопотам матери, стал седьмым мужем у одной особы… Вернее, строго говоря — одиннадцатым, но трое её мужей к тому времени уже скончались, и ещё одному она дала отставку. Это был один из самых коротких семейных союзов в нашей истории, близости со своей супругой я, к счастью, не имел, она умерла через два дня.

— От чего?

Дрази махнул рукой — в которой всё ещё был опустевший бокал, поэтому на лист Хемайни прилетело несколько мелких капель.

— Понятно же — старая была. Да и рожала столько — сама вряд ли помнила. И все сыновья. Вот на кой? Половина из них точно родилась зря. Ни образования, ни места в обществе, ни тем более брака им не светит. А вторая половина нарожает таких же никому не нужных парней. Замкнутый круг размером во всю расу… Так что не все парни мечтают пристроиться к какой-нибудь бабе, которая им в матери годится. Может, и обидно без этого вот прожить, но если и не пробовать, как оно, то, наверное, нормально. Да что, вон геймам веселее. Я думал, нас Господь поиздеваться придумал, пока про геймов не услышал.


— Гостиницы мы проверили все, — бубнил Алварес, — или плохо проверили, или ни в одной он не останавливался… Но ведь транспортник совершенно точно его, и в аренде аэрокара его опознали… Хоть ходи по городу и высматривай, где мелькнёт этот аэрокар.

— Завтра, видимо, так и придётся делать, — пробормотала Дайенн, титаническим усилием заставляя глаза открыться, но они упрямо стремились закрыться обратно. Тело после дневной беготни гудело, от чего казалось, что и ложе под ней вибрирует. А может, оно и вправду вибрировало, кто его знает. Тут в любую деталь обстановки вмонтировано столько функций, что диву даёшься. Естественно, и гостиницы, и рестораны стремятся перещеголять друг друга в том, чтоб угодить гостям. Хорошая у Алвареса была идея — снять с Хемайни один номер, для экономии. Плохо то, что она при этом озвучила свои переживания о необходимости снимать номер для одной себя, хоть она и не виновата, что она единственная женщина в команде. Нет, по-настоящему плохо, что Алварес это стремление внести свой вклад в экономию средств поддержал. А что, комнаты большие, здесь и вдвое большее количество народу разместилось бы вполне комфортно. Хемайни, правда, поудивлялся, неужели минбарские приличия это допускают, Дайенн заверила, что воинские — вполне допускают, на кораблях, в том числе в дальних походах, мужчины и женщины служат бок о бок, и это даже не предполагает каких-либо дополнительных сложностей. Воин, который проявил бы половую несдержанность, покрыл бы себя несмываемым позором, и предполагать такую несдержанность за своим сослуживцем — грех не меньший. Стоило, правда, подумать, как это будет выглядеть со стороны, но Хемайни заметил, что Зафрант, по-видимому, привык и не к такому, так что никто здесь не придаст этому большого значения, да и им здесь не жить, завершить миссию и забыть как страшный сон. В итоге — самое приличное из того, чем был в избытке оснащён выданный им номер, были гравюры фривольного содержания, и уже дважды к ним заглядывал некто в форме сотрудника гостиницы с вопросом, не желают ли господа принять в свою компанию кого-либо ещё, по полу и расе возможны любые пожелания.

— Рекомендую вам, госпожа Дайенн, принять ванну, — Хемайни, судя по голосу, улыбался, — ванная здесь — настоящий дворец, а в шкафу там такой арсенал всяких пен, солей, отваров и прочих химреактивов на все случаи жизни — успокоительных, бодрящих, снимающих боли и прочее, что-то подойдёт и вам. Правда, вы, наверное, по воспитанию своему мыться непривыкшая… Мы-то, аббаи, мало что ценим так, как хорошую ванну.

— Я по воспитанию привыкшая мыться, — пробормотала Дайенн, — родители ежедневно нас купали, им очень нравилось это необычное действо. Я сейчас поднимусь, правда.

— Бывают ситуации, когда вся воинская выдержка бессильна, — философски хмыкнул Ранкай, распечатывая следующую бутылку. Какой-то мягкий иолский вариант шампанского дрази особо не пьянил, а у нарнов и центавриан, наверное, вообще ходил за безалкогольный напиток.

— Воинская выдержка рассчитана на многое, но не на Зафрант.


Это определённо. Касора говорил, что понятия ночи здесь нет вообще, любое что-то представляющее из себя заведение — круглосуточно. Жизнь кипит всегда, с одинаковой энергией и буйством красок. Сюда не прилетают те, кто ищет тихой жизни. Сюда прилетают за впечатлениями и удовольствиями, ну и затем, чтоб приобрести что-либо, что сложно или невозможно приобрести легальными путями — будь то оружие, артефакты вымерших рас или программное обеспечение для неких не самых одобряемых законом надобностей.

— Ну что ж, всё, что было логичным, мы сделали, — вздохнул Вадим, продолжая листать карту Ризоллы. Толку в этом особого не было — карте этой спасибо ровно за то, что она вообще существует, на ней, кроме дорог и станций, были обозначены только гостиницы и рестораны, во всём прочем массиве зданий и павильонов предоставлялось разбираться как-то самим, где что находится. Кому надо, вроде как, тот знает. Касора, разумеется, подсказал, что смог, но он знал отнюдь не всё, — дальше фантазировать и экспериментировать.

— Я всё же думаю, он отзовётся, — Ранкай прожевал очередную горсть ягод, — корабль ему так и так менять, никто ему за эту колымагу и не предложит больше, чем я там пообещал его тупоголовой охране.

— С тем выкупом, который он может получить за принцессу, он вполне может корабль просто бросить, а о покупке нового просто не будет нас извещать, — возразил Хемайни.

— Э нет, друг, такая братия деньгами не разбрасывается. Он, как-никак, до сих пор крупно не работал.

— Мне, откровенно говоря, непонятно, почему он всё ещё не прислал требование о выкупе. Это, конечно, немного обнадёживает нас в плане времени, пока он не получит денег, он и от принцессы не избавится. Но чего он тянет? Да и зачем вообще он попёрся с нею сюда? И поближе были укромные уголки.

— Наверное, остаётся ждать. Бегая по всей Ризолле с его фотографией и приставая к прохожим, мы его точно спугнём.

Это звучало как-то безнадёжно, но спорить сложно. То есть, расспросы на космодроме, в конторе по аренде аэрокаров и в гостиницах должны звучать вполне правдоподобно — вели их преимущественно дрази, безапелляционно заявившие, что Дайенн и Алварес не похожи на того сорта личностей, которые могли б быть близкими знакомыми Ритца. «У господина Алвареса слишком лицо доброе, а у вас, госпожа Дайенн, хоть и не доброе, но ведь все знают, что нынешние дилгары минбарского воспитания. А значит, ни воровать, ни врать вы не умеете. Иное дело мы, дрази. О молодом, небогато одетом дрази кто подумает, что это порядочная личность? Это хоть и обидно, но в данном случае на руку. Да и врать мы хорошо умеем». Дайенн вздохнула, но спорить не стала.


Однако, хорошо ли или плохо выступили дрази — толку это пока дало мало. Ритц на Зафранте приземлился — корабль его был обнаружен, потом арендовал грузовой аэрокар, в который погрузил некий крупногабаритный контейнер (резонно было предположить, что в нём он и держит принцессу), и… Куда он делся после этого — оставалось загадкой.

— Можно, конечно, ночевать в аэрокаре, отчего ж нет. Сиденья там мягкие и раскладываются. Но — зачем? Если он планирует пробыть на Зафранте ещё хотя бы некоторое время — а он, видимо, планирует, раз до сих пор письмо с требованием о выкупе он не отправил — логично всё-таки снять номер…

— Не скажи, торчать здесь ему не больше резонов, чем отправиться куда-то дальше. Единственно, пока письмо не отправлено и деньги не получены — принцесса будет у него, ведь королева потребует доказательств, что её дочь жива.

— Толку-то, впрочем. Похитители обычно не имеют манеры возвращать похищенных родственникам. Есть и исключения, правда, но скорее можно ожидать, что похищенного где-нибудь бросят, опоенного до беспамятства… А избавиться от девчонки проще некуда — достаточно отключить ей генератор геймской атмосферы.

В общем, оставалось надеяться, что на предложение о покупке корабля, оставленное Ранкаем мрачному туповатому охраннику — он же механик, он же при надобности стрелок — Ритц клюнет.


— Ох, голова моя бедная… Зачем же я столько пил? — Мурсеф сам ответил на свой вопрос: — а затем, что так угодно было госпоже Кашьюл. Под счастливой звездой я родился, раз мне удалось удрать от этой женщины… Как я боялся, что она меня утащит всё-таки в спальню! Но видимо, она побоялась, что мужья устроят ей скандал, они у неё такие, ей под стать… Ужасная семейка. Остальные, впрочем, не лучше. Видели бы вы невесту! В жизни не встречал настолько уродливой женщины, да при том такой заносчивой! Но она богата, а её муж — торговец оружием. Охотно не имел бы таких знакомств… Однако хоть что-то полезное с этой поездки есть, Кашьюл была очень разговорчива, мы поговорили с ней об этом деле…

— Поговорили?! — ужаснулась Дайенн, наливающая страдальцу второй бокал того самого золотистого напитка — изничтоженные вчера Ранкаем запасы были с утра оперативно восполнены обслугой гостиницы.

На мальчишески круглом лице дрази похмельные страдания потеснило удивление.

— Ну да, а чего ж нет? Я сказал, что по дороге сюда наш корабль обыскивали, потому что он в точности такой, как корабль похитителя. И вроде как, тоже на Зафрант летел. Вот зачем? Поудивлять народ, какую он девчонку подцепил, что с ней делать только можно, непонятно. Кашьюл долго смеялась. А потом сказала, что Ритц, по-видимому, просто исполнитель, и сюда летел к заказчику, всё просто.

Хемайни поднял голову.

— Вот как? Ну… ничего невозможного в этом нет.

— И назвала несколько имён, кто мог быть этим заказчиком. Зафрант в целом-то не по этой части, здесь как-то больше по оружию и разным культурным ценностям, но всё-таки и работорговцы тут есть. А среди них есть и такие, что похищениями для выкупа промышляют, чего ж нет, дело это не менее выгодное, а то так и более. По работорговле-то рынки сокращаются, сами знаете, Альянс санкции накладывает на торговлю с теми мирами, где рабский труд есть…

Алварес при этом пробормотал что-то, кажется, на корианском и судя по тону — едкое.

— Ну, что я говорил! — возопил ворвавшийся в номер Ранкай, — отозвался, голубчик! Через час встречаемся на космодроме, возьмём тёпленьким.


Хемайни всю дорогу ворчал, что арестовывать кого-то в таком столпотворении, какое там творится — просто предел его мечтаний, но понятно, тут выбирать не приходилось — раз предлогом была покупка корабля, логично, чтоб можно было его сразу осмотреть. Силовая группа, за исключением страдающих после вчерашнего Мурсефа и Юлзая, уже выдвинулась на место и рассредоточилась по залу, показательно глазея на витрины или заводя жаркие дискуссии с продавцами. Хемайни задержался, выбирая наиболее удобное место для парковки свежеарендованного аэрокара, а Дайенн с Алваресом сразу вошли внутрь. Ждать отмашки пришлось недолго — вот к Ранкаю подошёл Сайкей, и в этот момент ещё двое дрази оборвали свои беседы у лотков с переговорными устройствами и комплектующими и двинулись в их сторону.

Ритц, может быть, был не слишком умён, но чутьё в нём его профессия развила хорошее. Он мастерски вывернулся из захвата Сайкея, сбил с ног Тахема, опрокинул на Рунежа стойку с какой-то дребеденью и помчался к выходу. Дайенн и Алварес выхватили оружие, но стрелять в людном помещении не решились, и бросились в погоню, чертыхаясь на некстати подворачивающихся на пути зевак. Пересечь беглецу путь попытался Хемайни, но Ритц резко свернул вправо, намереваясь оторваться от преследования, проскочив перед несущимся поездом. И просчитался.

Скорость поезда вне туннелей невелика, однако достаточна, чтобы тело отшвырнуло в стену стоящего метрах в трёх киоска. Без всякого диагноста было понятно — насмерть. Из такой изломанной кучи человек обратно не собирается.

— Альтака нас убьёт, — пробормотал Хемайни.

Алварес растолкал собирающуюся толпу и быстро обшарил карманы погибшего. Хоть что-то хорошо в Зафранте — никто не осудит за это неделикатное действо, да и в целом едва ли кто учинит разбирательство по поводу трагического происшествия. Владелец киоска, правда, очень надеялся стрясти с кого-нибудь компенсацию за отнюдь не украшающее стену кровавое пятно, и удачно выбрал для этого Дайенн, как самую выбитую из колеи произошедшим, но ей на помощь пришёл Рунеж. Остаётся догадываться, о чём говорили между собой два дрази, но по интонациям и по тому, как поспешно с кислой миной ретировался владелец киоска, можно было сделать вывод, что в компенсации Рунеж ему отказал.

— Да, негусто… Ключ-активатор от аэрокара, кредитная карта, два бластера. Ничего похожего на карту от номера. И ещё вот…

Хемайни принял с ладони коллеги пластмассовый цилиндр — в разваливающемся на половины корпусе что-то тускло поблёскивало.

— Универсальное устройство. Переговорное, записывающее, воспроизводит аудиозаписи и низкокачественные голограммы… Если кристалл памяти не пострадал, что-то с него, возможно, извлечём. Ну или пойти по списку, который принёс Мурсеф, наудачу. Больше что…

— Ну, ещё у нас есть его аэрокар. Интересно, кто должен возвращать арендованное имущество хозяину в таких вот случаях? Или сами узнают и найдут? Но думаю, до тех пор мы успеем его хотя бы осмотреть…

Дайенн в этот момент задавалась вопросом, кто должен заниматься погребением Ритца, извещением его родных, если таковые имеются, передачей наследникам его имущества, в частности, того же корабля. Воину полагается принимать смерть спокойно, свою будь или чужую, но смерть Ритца была бесчестной, как и вся его жизнь, а такое видеть всегда грустно. Над его телом никто не произнесёт хвалебных речей, и эти зеваки забудут о нём раньше, чем гроб с его останками достигнет ближайшего светила. Создавая всякое разумное существо, Вселенная вкладывает в него надежды, как часто эти надежды не оправдываются…


Не то чтоб кто-то так уж рассчитывал, что тот самый контейнер всё ещё в салоне аэрокара, но Дайенн не смогла сдержать разочарованного стона при виде двух небольших ящиков, перехваченных клейкой лентой.

— Это, конечно, явно не по нашей части, но всё же глянем-ка, что там, — Ранкай бесцеремонно содрал ленту, — видимо, этот способный малый на обратную дорожку ещё какую-то работёнку взял, попроще. Если выяснить, от кого, можно узнать ещё что-нибудь полезное о покойном…

— Или контрафактного алкоголя себе на радостях прикупил, — зевнул Хемайни, — полезное можно б было узнать от этих двоих, его экипажа… Если Сайкей и Тахем хоть одного из них поймают. Хорошо, что не все мы скопом погнались за этим самоубийцей…

Однако прав, по-видимому, оказался Ранкай.

— Макулатура какая-то. Что за язык, шлассенский? Его тут кто-нибудь знает? А это что за значки? Вроде денетские, но уверенности нет… Он что, курьером по доставке печатной продукции подрабатывает?

По итогам было решено погрузить тело Ритца и груз, который он уже не доставит адресатам, на «Серое крыло» и возвращаться в гостиницу для расшифровки кристалла и ожидания возвращения парней, всё ещё преследующих сообщников Ритца.


Хозяин казино-бара, грузный бородатый хурр, был, при такой-то внушительной комплекции, парадоксально трусоват. Он, может быть, не очень хорошо понимал, кто такие по роду деятельности его неожиданные гости, зато сразу уловил, чем для него чревато содержимое этого кристалла, попади оно в нужные уши. Силовой перевес был явно не на его стороне, одни только замершие у дверей гиганты-транталлилы чего стоили, да и был Малхутарро по натуре не боец, предпочитал, где возможно, договориться.

— Вот, сиятельные господа, отведайте… Вкуснейшая джала, слаще и на Центавре не встретите!

Полицейские синхронно отказались. Как-то не хотелось гадать, что туда подмешано — снотворное или сразу яд. Хозяин замахнулся на служанку.

— Не догрела, небось, опять? Учи, не учи тебя — тупа, как пробка!

— Но-но, при нас женщин бить — это вы глупо придумали, — поднялся со своего места Ранкай.

Хозяин расценил это как-то очень по-своему.

— Хочешь, подарю? Ты не смотри, что она тупа и нерасторопна, другие таланты есть…

— Спасибо, не интересуюсь.

— Это как? — захлопал глазами хурр, — женщинами-то не интересуешься? Это ж разве бывает? Или ты… из этих?

— А что, что-то против имеешь? — зубасто улыбнулся Ранкай.

Хозяин покосился на его пушку и замотал головой так яростно, что Дайенн испугалась, не отвалилась бы она.

Вадим резко повернулся — массивный стул скрежетнул ножками по каменному полу.

— Малхутарро… значит, у вас здесь есть рабы? Лично у вас?

Глаза Малхутарро забегали под массивными надбровными дугами.

— Так ведь… у кого тут их нет-то? Ну может, у кого и нету, наёмными слугами обходятся, ну это уж кому чего ближе. Тут-то не Альянс, тут не запрещено… Все покупают, ну так и мы иногда… Всё ж помощь, сами видите, сколько работы-то тут…

Взгляд Вадима каким-каким, но сочувственным и понимающим назвать было нельзя. Дайенн мысленно похвалила его за выдержку. Конечно, крупным рабовладельцем Малхутарро вряд ли назовёшь — заведение у него, по местным меркам, более чем скромное, без кричащей роскоши, три игорных зала друг над другом — самый большой подвальным этажом, три питейных окружают средний, верхний оформлен наподобие башенки маяка, всё скомпоновано с заботой об удобстве передвижения даже крайне нетрезвых клиентов — широкие проходы, пологие лестницы, у стен низкие мягкие диваны в практичной, немаркой обивке. Да, работникам кухни, которая тоже где-то внизу, вряд ли приходится маяться бездельем, однако ассортимент закусок явно уступает алкогольному, сюда не пожрать ходят. Однако кроме алкоголя, особо ценились в местном меню курительные смеси, ингредиенты к которым так плохо переносили перевозку, что чаще всего выращивались на местах, и это тоже требовало какого-никакого штата.

— Так что же, договориться-то мы с вами сможем? Вы ведь господа разумные, сразу видно. Зачем вам жизни-то меня лишать? Живой и благодарный Малхутарро полезнее, чем мёртвый.

— Это уж точно, — кивнул Ранкай, благостно окидывая взглядом обстановку, — а Бизел, как мы слышали, шибко нервный господин. Очень ему не понравится узнать, что ты хотел его кинуть, после многолетней-то дружбы.

Дородная фигура хурра вся так и дрожала от рвущихся из неё эмоций.

— Ну так и незачем ему это знать, верно ведь? Годы Бизеловы уже немолодые, для чего зазря ему нервы тревожить. Мало ли, кто что сболтнул не подумавши, зачем же это сразу всерьёз воспринимать и ход всякому слову давать? Оно ведь у каждого найдётся, поди, неосторожно сказанное слово и недоброжелатель, который на этом слове руки нагреть хотел бы. Да ну и боги судья его совести, я к этому малому всегда добр был, и не подумал бы, что у него душа такая чёрная, мои неосторожные слова о Бизеле записать… Мягок я на старости лет стал, доверчив, за свою доверчивость страдаю. Ну уж вы-то, господа, в душу старому Малхутарро не плюнете? У кого тут ни спросите, всяк скажет — Малхутарро к друзьям щедр…

— Что ж, раз уж разговор зашёл, — Ранкай невозмутимо складывал из салфеток разные фигурки, — то живые подарки — они, как известно, не чета неживым… Верно ведь?

— Ну оно как посмотреть, — важно кивнул хурр, — с одной стороны, конечно, да, хороший раб дороже золота бывает. А с другой — кормить и стеречь всякого приходится, и хорошего, и не очень. Иной, бывает, думает, что в помощь себе человека взял, а взял проблему новую на свою голову.

— Э, только не вы, пожалуй. Кого ни спроси, любой скажет — Малхутарро чутьё имеет, своего не упустит.

Судя по лицу хурра, было ему и лестно, и удивительно, что кто-то о нём такое сказал. Хотя скорее, слова Ранкая он правильно истолковал как своеобразную формулу вежливости.

— Ну, правду сказать, на своих рабов я не жалуюсь. Не люблю жаловаться, всегда сам свои дела устраивал, и где ошибся — мои ошибки, мне с ними и жить. Да и таково уж моё кредо, во всех хорошее уметь видеть. Вот хоть и парень этот — мне он Джайлсом представлялся — хоть и мелкий и подлый человечишка, а была ж и с него польза, и всегда он дорогим гостем в моём доме был, ни в чём не имел недостатку. А раб — это ж, понимаете сами, и вовсе другое дело, купил — отвечаешь за него, прогадал — так теперь твои проблемы, больше чьи. Но как я уже сказал, в каждом надобно хорошее увидеть. Вот эта Мэриэнн хоть. Медлительна, рассеянна — просто хоть плачь. Ну так что теперь, зато собой хороша, обходительна, почитай, половина гостей ко мне сюда ходят, чтоб на красавицу Мэриэнн посмотреть. Да и не только посмотреть, конечно… Я на неё хоть и ругаюсь по-отечески, но привязался к ней, признаюсь как на духу, не описать, как, всё-таки 5 лет она у меня уже. Однако ж для дорогих гостей чего от сердца не оторвёшь…

Дайенн закатила глаза, переживая глубокий шок.

— Я, конечно, слышала про разные виды… неденежных взяток… Но это уже выходит за пределы…

— Не кипятитесь, леди, — шепнул Ранкай, — между прочим, это возможность кому-то, хотя бы кому-то одному, дать свободу. Мы, конечно, не оставим их тут в покое, и рано или поздно разгоним этот базар-вокзал… Но прямо сейчас мы этого сделать не можем, местное население нас на помощь не звало. Это слишком большая, слишком долгая работа. Кое-кто может и не дождаться. Смекаешь?

Да, да, это, несомненно, было понятно. Разве не пришли они сюда именно для того, чтоб обменять всё равно не нужный им самим компромат если не на принцессу, то на какую-то информацию о ней? Но переваривать подобные предложения, будучи представителем полиции Альянса, от этого как-то не легче. Но господин Альтака прав, есть места и ситуации, где не получится действовать по обычному протоколу. Здесь свой, особый протокол…


— А некислородных, стало быть, нет никого? — раздался от дверей глухой через дыхательную маску голос одного из транталлилов.

Малхутарро покосился на него неприязненно — в его понимании, простому охраннику нечего и рот разевать, когда серьёзные господа беседуют, но ответил как можно любезнее:

— Нет, у меня таких диковин сроду не бывало. Да на что мне? Какой с них, с некислородных, прок? Больше на генераторы атмосферы для них потратишься, чем пользы с них поимеешь. Нет, не по мне такая экзотика.

Дайенн невольно тоже бросила взгляд в ту сторону — что сказать, дискуссии о целесообразности такой экзотики и в полицейских верхах периодически поднимались, первые годы случались потери в составе просто из-за неверно рассчитанных или повреждённых баллонов. Однако разделить полицию «по атмосферам» нацело не получалось — потому что нацело не делилась сама преступность. Кислородники прятались в метановых мирах именно потому, что преследователям из родных миров сложно было их там разыскивать, технологии создания искусственной атмосферы быстро отрастили солидный теневой сектор — преодоление атмосферного барьера в торговле сулило порой такие выигрыши, что ради них можно было пойти на всё. Конечно, и потерять все вложения при этом было как нечего делать, ну, а как в бизнесе без рисков? За дыхательными масками и шлемами транталлилские лица и рассмотреть-то проблематично, но в них чувствовалось то самое спокойствие опытного скалолаза, идущего безумно рискованной, но не первый раз уже проходимой тропой. Однако можно не сомневаться, если им придётся всё же наведаться в некислородные купола — им будет так же нервно, как ей сейчас.

— Вот оно что… — протянул Ранкай, — а парень этот намекнул, что привёз некоему очень доброму к нему господину пару девчонок из некислородных. Мы и подумали — кого ж он мог в виду иметь, как не Малхутарро?

— Да уж кого угодно, а только не Малхутарро, — поджал губы хурр, — да и видите сами, как мою-то доброту он ценит… Уж не знаю, зачем ему про меня такую ложь говорить, а только наврал он, пусть боги его религии покарают его чёрную душу. Сроду не держал я некислородных, сколько дела веду, и касательства к ним никакого не имел. Да на что они мне? У меня сами видите, какое хозяйство тут, готовка, уборка, обслуга всяческая. У меня и клиентуры некислородной не бывает, а кислородным эти насекомки на что? Может, и есть такие шибкие оригиналы, да только я таких пока не встречал. Даже врии уж на что ребята странные, а до насекомок не опустятся, — Малхутарро, видимо, спохватился, что его слова могут звучать как-то нелестно для компании, в которую входят и некислородники, при том вовсе не «насекомки», — так что уж простите, господа, а тут мне вам помочь нечем, я живу скромно, мне для моих дел и кислородных хватает, как всё-таки сам я кислородный, мне и ближе те, у кого со мной одна атмосфера.

Дайенн украдкой переглянулась с Вадимом. Кажется, этот тип не врёт, он не был заказчиком Ритца. Какие бы сомнительные дела их ни связывали, в этом деле он работал на кого-то другого.

— Вот, то-то мы и удивились, — лучезарнейше улыбнулся Ранкай, — некислородники кому нужны-то, кроме других некислородников?

Хурр вяло пожал плечами.

— Ну, в шахтах, случается, нужны, да ещё некоторую дурь производить и фасовать им сподручнее — ну, тракалланы к ней нечувствительные… Но я от таких дел далёк, для теплиц голиан и гроумов беру, они до такой работы самые сноровистые, а по остальному — центавриане, земляне, бракири… Так что какой-никакой выбор есть, если распишете, чего желаете, уж что-нибудь подберу, довольны останетесь…

Дайенн чувствовала, как, несмотря на не изменившиеся выражения лиц, сникли её коллеги. Да, выменять принцессу на так удачно доставшийся им ценный для этого респектабельного бандита предмет было б не меньшим чудом, чем просто найти её в аэрокаре Ритца. Жизнь — не сказка, чтоб в ней бывало всё так просто…

— Малхутарро, взгляните на эту фотографию, — Вадим сунул руку за пазуху, во внутренний карман куртки, — среди ваших землян нет этого парня? Он сейчас, конечно, должен выглядеть старше…

Малхутарро мотнул головой.

— У меня точно нет. У меня сейчас парней-землян нет, только Мэриэнн и ещё две девчонки. В прошлом году последний мужчина-землянин умер, так жалко было, такой повар замечательный, прирождённый талант просто… Но что ж поделаешь, всем свой срок приходит, он и ко мне попал не мальчиком уже. А кто это?

— Ну, не знаете — так и хорошо, — с широченной улыбкой заверил Ранкай, хотя, как и Дайенн, не мог видеть лицевую сторону фотографии, — и лучше не знать. Есть такие знания, которые жизнь сокращают, а зачем это вам? Совершенно незачем.

Хозяин истово закивал:

— И в мыслях не было в чужие дела лезть. Да как-то надо ж мне понять, что предложить-то вам, господа, равноценного.

— Скажите, есть ли у вас дети?

Малхутарро расплылся в улыбке, которую можно б было вставить в энциклопедию гнусных гримас.

— Так бы сразу и сказали, чего ж было ходить вокруг да около! Детей у меня сейчас немного, но уж постараюсь подобрать что-то по вашему вкусу, если господин уточнит, предпочитает лион детей обученных или нетронутых, какого пола, какого возраста, какой расы или внешних параметров должен быть этот ребёнок. Если у меня тут не найдётся ничего подходящего, то уж для святого дела свяжусь с кем надо, выкуплю кого подходящего…

До Вадима доходило медленно… Когда же дошло, Дайенн буквально повисла на его руке, опасаясь, что сейчас всё же прольётся кровь.

— Не сейчас… Мы всё равно до них доберёмся… Не век им тут благодушествовать под самым носом у полицейского отделения…

— Может быть, господин желает посмотреть и выбрать?

Решив, что дольше задерживаться здесь они позволить себе не могут, полицейские синхронно кивнули.


Дом господина Малхутарро примыкал к его заведению, соединяясь с ним недлинной галереей, и был мрачноватым, но дышащим достатком. С глубокими просторными подвалами, где и обитали рабы. В подвалы он, впрочем, гостей не провёл, а распорядился приводить детей по одному в центральную залу дома — видимо, и предназначенную для приёма гостей, судя по устланному подушками полу. Вадим знал, что никакого выбора не будет. Он возьмёт первого же приведённого ребёнка. Невозможно выбирать, когда речь идёт о чьей-то жизни, невозможно думать, как будут дальше жить те, кого не выбрали, когда знаешь их лица, и они будут преследовать тебя в кошмарах… Дайенн в это время потерянно жалась за спиной Ранкая, борясь с поганым ощущением, что хотела б быть сейчас где угодно, только не здесь. Происходящее было неподобающим, неправильным, но как правильно — сейчас никто не мог бы сказать. Полицейский не должен ни о чём договариваться с преступником, не должен заключать с ним никаких сделок — но у них сейчас нет роскоши времени и сил распыляться на каждого Малхутарро, их таких тут, Ранкай совершенно прав, тысячи, и каждого есть за что упаковать, и каждый будет прикрываться как минимум тем, что действовал не на территории Альянса, и не исключено, что таки прикроется. Пока что они могут только что-то получить за компромат, от которого им всё равно никакого практического проку, и если это не информация — то почему б это не была свобода для того, кто может и не дождаться всех необходимых согласований, которых на такие очевидно правильные вещи, как захват подобных островков ликующего беззакония, всегда требуется особенно много. Что они получили бы, если б развернулись и ушли вместе с этой записью? Наёмных убийц, подосланных в номер перепуганным хурром? Огромное спасибо этого самого Бизела, который, будучи хитрой старой сволочью, в отличие от Малхутарро прекрасно знает, что здесь полиция, и обыграет на своём поле новичков просто из любви к искусству? А следующей была мысль — не имела ли история, стоящая за знакомством Альтаки с Макту Касорой, какой-то подобный же характер, когда букву закона исполнить было невозможно, или возможно только с крайне мерзким осадком на душе.

Тощенькая темноволосая девочка в рваном мешковатом платьице бросала на собравшихся редкие полные страха взгляды. Особенно пугала её, видимо, Дайенн — в её сторону она старалась не смотреть.

«Резонно… — Дайенн подавила в сердце болевой укол, — она кто — голианка? А голиан дилгары в своё время тоже очень сильно потрепали. Так что не с чего тут обижаться…»

На самом деле, конечно, всё равно было обидно. Сколько ж ещё дети будут отвечать за грехи отцов…

— Как тебя зовут? — приветливо спросил Вадим.

— Нирла, господин.

— Что ж, по крайней мере, ты знаешь земной язык…

— Немного, господин.

— Я забираю её.

По лицу Малхутарро явно читалось, что он был о вкусе землянина лучшего мнения, но возражать он не стал. В конце концов, ему же лучше, что выбрали у него не самый первосортный товар. Дайенн почувствовала настоятельную потребность выйти — не то чтоб на воздух, но подальше от масляной рожи хозяина дома. А то, чего доброго, уже её придётся уговаривать не совершать прямо здесь и сейчас смертоубийство. Мысль о том, что это ведь Зафрант, здесь это даже сойдёт с рук, прямо совсем сейчас некстати… Она вздрогнула, почувствовав лёгкое касание.

— Добрый человек этот ваш друг, — прошептала Мэриэнн, — из жалости же эту девчонку взял, это видно… Да только ясно, что вы другое тут искали…

— Что?

Шёпот девушки понизился до едва различимого.

— Не зря ж эти вопросы про некислородных были, я слышала… Обратитесь к Туфайонту, вот что.

Дайенн, конечно, много что хотелось спросить после этой загадочной фразы, но впереди обозначилась некая фигура, и девушка, по-видимому, избегая лишних ушей, быстро и деловито прошмыгнула мимо неё.


— А ведь это имя было среди тех, что называла Кашьюл, — заметил Мурсеф, выглядящий уже значительно лучше, вернее, держащийся значительно бодрее, по внешнему виду-то дрази судить о их состоянии сложновато.

— Ну, мы так или иначе собирались пройтись по этому списку, больше-то что делать, других зацепок нет. Ну разве что этот молодчик, его механик, заговорит…

Хемайни кисло кивнул — они с Сайкеем сегодня весь день убили на изучение дел того самого Бизела и пришли к заключению, что за похищением принцессы он стоять не мог, не его сфера — и отправился в ванную.

— Заговорит-заговорит, — мрачно пообещал Ранкай, — парни за ним два квартала гонялись, они долго эти запирательства слушать не будут. Понятно, нервничает гадёныш — ввиду кончины Ритца и удачного бегства второго подельника он же основной фигурант теперь…

— Не, мог же Ритц и в самом деле не сообщать им имя заказчика?

— В принципе, конечно, мог, но из каких соображений ему из этого тайну от своих-то делать?

Ранкай звучно поскрёб затылок.

— А кто он такой вообще, этот Туфайонт, чем славен? Вот Сулф — устроитель боёв, и у него в силу этого есть некислородные помещения, Шакерти — владелец самого большого здесь многопрофильного борделя, у Бенца шахты в некислородных мирах, правда, закупку работников-то он ведёт явно не сам и не здесь, если только на случай визита кого-то из некислородных управляющих имеет в доме соответствующие помещения… Ну, Деметрис рулит бандами чёрных копателей, так что у него публика бывает самая разная… А этот — что?

— А вот этого я так и не понял, — развёл руками Мурсеф, — но наверное, за что-то ведь он был упомянут. Причём дважды, и Кашьюл, и этой девчонкой. Значит, проверить-то надо, да?

Вадим обернулся к своей ближайшей, так сказать, задаче — вырученная им девочка боязливо жалась на стуле в углу, кутаясь в наброшенный Дайенн китель. Та же Дайенн принесла ей кружку с чем-то горячим, и та несмело заглядывала в чашку, всё не решаясь отхлебнуть.

— Ну, давай знакомиться, — он подкатился на кресле ближе к ней, — меня зовут Вадим Алварес.

— Да, господин.

— Чего это ты заладила — господин, господин? — Ранкай упёр руки в боки, — нет тут господ, забудь, что там эти хмыри говорили… Ты теперь свободная, домой отправишься…

Девочка вжала голову в плечи.

— Нет, только не домой…

— А чего так?

— Дома плохо… Не надо домой…

Ранкай присел рядом, сочувственно погладил по спутанным тёмным волосам.

— Сбежала, что ли? Ну, это бывает… Ты кто — голианка же? У нас в отделении несколько голиан работает, они помогут твоих родных найти… Ты где жила? Из-за чего б вы там не поссорились, сейчас они, небось, рвут и мечут и слёзы льют… С ума сойдут от радости, что тебя им вернут…

— Ничего не сойдут, они сами меня продали!

— Как?

— А вот так! Вернёте — они ещё раз продадут! У нас это нормально…

Вадим скрипнул зубами.

— В кого ты-то такой наивный, Ранкай? Дольше моего работаешь…

Дайенн открыла было рот, потом поняла, что слов, чтоб погасить родившуюся неловкость, у неё нет. Каждый в чём-то жертва своего воспитания, в мире дрази подобное немыслимо, и хотя Ранкай в курсе, что другие расы — не дрази, всё же это не то, что придёт ему в голову первым делом. А Алварес наверняка не упустит случая сказать, что браки дразийских дочерей — та же продажа, но это, конечно, совсем другое, раз не иномирцам и не для чёрной работы! Хотя с этим-то Ранкай, более взрослый и критически воспринимающий традиции отечества, может и согласиться, а вот юный Мурсеф может рефлекторно вспылить…

Девочка облизнула неровные пересохшие губы.

— Господин, оставьте меня у себя! Вы добрый… другие могут добрыми и не быть… Я буду хорошей, буду послушной!

Мурсеф не слишком церемонно оттеснил Алвареса, выглядящего примерно таким же растерянным и перепуганным, как ребёнок, и покровительственно навис над маленькой голианкой.

— Слушай, девочка. Тебе будет сложно понять, но я попробую объяснить. Мы все — не такие, как этот Малхутарро и другие тут, мы — из Альянса, а в Альянсе рабство осуждается. Но поскольку мы сейчас не на территории Альянса, а здесь, то по местным законам, которые и не законы вообще, а безобразие, тебя господину Алваресу как бы подарили. Так нужно, чтоб вывезти тебя отсюда. Но лучше сразу привыкай господином его не называть, нельзя. У него на родине иметь рабов это страшный грех. Так что не рассказывай, если не хочешь ему неприятностей.

Взгляд девочки метался от лица к лицу, как перепуганный мотылёк.

— Разрешите мне остаться… Я буду помогать, по дому работать, и вообще… Я спать могу в загоне с животными, и кормить меня много не надо — я много не ем…

Сейчас все самые правильные слова звучат как-то неправильно, грустно думала Дайенн. Из курса иномирных культур она не могла считать, что что-то знает о рабстве, минбарским преподавателям тяжело давалось объяснение таких тем, потому что многого не понимали они сами. Знать и понимать — не одно и то же. Рабство — это нечто сродни природе Древнего врага, говорили они, это извращение святых понятий служения и послушания, это обоюдоострое орудие, калечащее две души — раба и его владельца, делающее их обоих неспособными к исполнению высшего долга всякого живущего — любви, в которой происходит постижение и развитие Вселенной. Как давно это дитя в рабстве? Знало ли оно иную жизнь, отношения без страха? Сейчас она не может осознать своего избавления, ей, может быть, ещё страшнее, чем было в подвале у Малхутарро, потому что неопределённость, неизведанное — мучительнее. Она поверила, что у неё всё будет хорошо, потому что она попала к хорошему хозяину, с добрым, как выражаются дрази, лицом, никакого другого хорошо она и не знает, и теперь это благо у неё хотят отнять.

— Нормально так некоторые с детьми обращаются, — присвистнул Ранкай, — у нас не всякому мальчишке так везёт… И что будем делать, Алварес? Этак мы её вернём — её и правда продадут опять, а что, такая удача-то — одного ребёнка дважды продать. И сделать ничего нельзя — Голия не член Альянса… Голия это вообще непонятно, что. Но усыновление-то тебе, поди, не позволят… Ой, поди, Гархилл что-нибудь придумает, на то у него голова большая. Ну не для того ж я держался от мордобития, хотя кулаки-то как чесались, чтоб у девчонки в жизни вообще ничего не изменилось…


Многие расы считают, что у хурров отвратительно с вкусом, что среднестатистический хурр, родившийся в грязном неухоженном сарае, по недоразумению именуемом домом, выбившись «в люди», начинает окружать себя кричащей роскошью и всячески демонстрировать свой успех. Попав на Зафрант, Дайенн убедилась, что не всему можно верить — вот дом Малхутарро, несомненно богатый, был богат в неброском, сдержанном стиле, всё на своих местах, и сам хозяин, одетый в повседневную, но крайне добротную земную одежду с лёгкими элементами хуррского колорита, был тоже тому примером. А вот Туфайонт, даром, что иолу, которых она до сих пор считала существами утончёнными, обитал в эдаком дворце, пытающемся, видимо, совместить — получалось это весьма неуклюже — понятия о шике из разных миров. Здесь тебе и центаврианские шторы и гобелены, и дразийская мозаика, которая куда выигрышней смотрелась бы, если б не соседствовала с врийской абстрактной скульптурой, и земные ковры и светильники… В отдельности всё это необыкновенно красиво и определённо говорит о больших деньгах, но вместе совершенно не смотрится, и пожалуй, после этой эклектики воспринимать интерьеры «Серого крыла» будет куда легче. Да и сам хозяин — в просторном пурпурном одеянии, которое должно было, вероятно, напоминать царское или судейское, но напоминало чехол на диване, и позвякивающий множеством украшений, вплетённых в волосы. Он, определённо, стар. И — Дайенн не могла отмахнуться от этого ощущения — уродлив, хоть объективно она ничего не могла знать о иольской красоте или безобразии. Молчаливый мрачный ллорт, сопроводивший их в гостиную, где их ожидал хозяин дома, удалился, и сразу явился другой, с подносом прохладительных напитков в высоких бокалах хаякского стекла — полицейские брали их несколько напряжённо, примерно представляя их стоимость. Дайенн становилось всё более не по себе с той минуты, как она переступила порог этой комнаты — Туфайонт смотрел на неё почти неотрывно, и его взгляд как будто стягивал некую сеть, становился всё более ощутимым, и с ним совершенно не хотелось встречаться, поэтому Дайенн всё время смотрела в сторону — на картины на стенах (кажется, какая-то земная живопись), на резную деревянную мебель (довольно неплохо подобранную, в отличие от того, что она видела до этого), на что угодно, только не на этого нервирующего её субъекта, сразу выбившего их из колеи совершенно спокойным признанием, что да, он и был заказчиком Ритца, и принцесса сейчас у него.

— Как вы понимаете, законы Зафранта этого не запрещают, потому что на Зафранте нет никаких законов, — с улыбкой добавил он.

— Как не понять, — холодно съязвил Вадим, кивая на обстановку, — вы ведь крайне бедны, кроме выкупа за похищенного ребёнка, вам своё состояние никак не поправить!

— Выкуп? А с чего вы решили, что мне нужен выкуп?

Дайенн невольно повернулась — благо, сейчас Туфайонт смотрел не на неё, а на Алвареса и Сайкея.

— Раз уж вы заметили, что я не беден, — иолу медленно сплетал и расплетал пальцы, этот жест почему-то раздражал, хотя Дайенн, чем дальше, тем больше, раздражало тут, в общем-то, всё, — то должны понимать, что ни за какие деньги я не отступлю от того, что желал и приобрёл.


Да уж, то, что Туфайонт не беден, можно было заметить хотя бы по небольшому, но очень искусному саду, окружающему дом. Собственная почва Зафранта такова, что на ней не смог бы вырасти и какой-нибудь лишайник. Обеспечить себя такой красотой должно стоить огромных сил и ещё более огромных денег. Люрии, положим, превосходно растут на гидропонике, а уж комнатные сорта в принципе растут везде, где достаточно тепло, а вот кустарник мокс своими капризами способен вывести из себя самого терпеливого и упорного садовника. Даже просто получить от него саженец нужны редкий талант и редкая удача, поэтому в тех краях, где мокс не растёт сам по себе, стоит он целое состояние. Обладатель его, правда, бывает вознаграждён — аромат цветов этого кустарника волшебен, как самый прекрасный сон, а листья обладают мощным антисептическим и жаропонижающим эффектом — правда, в соответствии с вредностью этого растения, только в определённый период его развития, но тут уж ничего не поделаешь.

— Ну тогда непонятно, зачем, — Сайкей решил придти на выручку явно онемевшему от такого поворота коллеге, — какой великий прок с ребёнка из некислородных, кроме выкупа, который могут заплатить за него родственники?

Здесь, в гостиной, тоже стоит несколько растений в керамических кадках, которые правильнее назвать искусно расписанными огромными вазами. Одно — земное, остальные Дайенн затруднялась идентифицировать.

— Вы крайне узко мыслите, впрочем, для дрази это и не удивительно. Я сумел приумножить доставшееся мне от семьи состояние, потому что кроме состояния, мне достались ум и амбициозность. Теперь, когда я уже не молод, я могу позволить себе остановиться и предаться заслуженному наслаждению жизнью, приобретая всё, что хотел бы иметь. Я коллекционер, собираю произведения искусства. А лучшим произведением искусства любого мира является женщина. В моей коллекции есть женщины почти всех известных миров, наиболее красивые их представительницы, хочу заметить. Землянок пять, центаврианки три — эти расы обладают значительным генетическим разнообразием, сложно выбрать более красивый из совершенно разных типов… А вот геймки у меня до сих пор не было, да. Тут, конечно, нельзя говорить о самой красивой, выбор, мягко говоря, был неширок…


Дайенн чувствовала, что ей всё сильнее дурнеет. Коллекция? Коллекция из живых существ, это он серьёзно? И он… где он их держит? И сколько во вселенной таких образцов изощрённой похоти и извращённого честолюбия?

— И вас совершенно не волнует, что это ребёнок, которому опасно жить вне родного мира?

Туфайонт отмахнулся.

— Вы преувеличиваете. При грамотном подходе никакой опасности нет. Я в состоянии обеспечить все необходимые условия, включая и атмосферу, и рацион, каждому экспонату моей коллекции. Конечно, некислородные у меня живут недавно, но в надёжности моих генераторов атмосферы я уверен. Неужели вы думаете, что я, заплатив немалые деньги за доставку ко мне этих женщин, поскуплюсь на траты на их содержание или выберу не самое лучшее из того, что есть на рынке?

— А тот факт, что от этой девочки зависит выживание целого мира, вас не беспокоит? — снова вклинился Алварес.

— Нет, а должен? Или он в самом деле беспокоит вас? Вы же землянин…

— Я корианец, — холодно поправил полицейский.

— В самом деле?

— Я гражданин Советской Корианны. Не понимаю, на что это должно влиять.

— О, ну это интересно… Как же вы при этом можете иметь сочувствие к монархии?

Алварес всё сильнее излучал холодное бешенство.

— У меня нет никакого сочувствия к монархии. У меня есть сочувствие к расе, способ воспроизводства которой таков, каков есть, и к ребёнку, оторванному от своей семьи и родины.

Туфайонт сухо рассмеялся.

— Ой да бросьте, можно подумать, велика потеря. Она мала, привыкнет. Что она там видела, в своём дворце? Какая её ожидала жизнь? Здесь ничем не хуже. У неё будет всё, что нужно. И нет надобности рожать бесконечных личинок… В конце концов, так ли нужно такой убогой расе существовать? Что вселенная потеряет, даже если — заметьте, если! Ведь королева ещё может родить новую принцессу — они вымрут? Корианцы точно ничего не потеряют. Скорее даже приобретут. Как-никак, ваши сектора граничат…

— Вы уж всех-то по своей аморальности не судите, — пробормотал Сайкей.

— И вы не боитесь…

— Чего? Если б я боялся — неужели я впустил бы вас в свой дом? Арестовать меня на земле Зафранта у вас силёнок не хватит, а покидать его мне нет никакой нужды.

— Не чересчур ли вы самоуверенны? — оскалился явно закипающий Сайкей.

Туфайонт поигрывал бокалом в длинных узловатых пальцах и явно наслаждался происходящим — и очевидным для него возмущением гостей в том числе.

— А что может случиться? Гейм пойдёт на меня войной? Кажется, у них нет подобного опыта, по крайней мере, успешного. Разве их оборона собственных границ не держится преимущественно на том, что их маленький мирок мало кому интересен?

— Можно недооценивать Гейм, но не весь Альянс, — зловеще продолжил дрази.

— Ну, лично я не особо верю, что Альянс решится ломать копья ради одной девчонки, пусть и высокородной… Тем более что вам будут нужны более веские доказательства того, что она здесь, чем пересказ моих слов. Вы ведь даже не видели её собственными глазами. Я с вами вполне откровенен именно потому, что вы ничего не можете мне сделать.

Это звучит как провокация, думала Дайенн. Ведь на самом деле дело минуты выхватить бластер и пристрелить эту сволочь. Что там, она убила бы его голыми руками! Если б только быть уверенной, что их тут же не уничтожит прислуга и охрана. Численный перевес всё-таки явно не на их стороне.

— Впрочем, я не скажу, что у вас совсем нет шансов на возвращение принцессы в родной мир. Мы можем поменяться.

— Что?!

Туфайонт наклонился в их сторону, поигрывая переплетёнными пальцами.

— Ведь ваша очаровательная сотрудница — дилгарка, не так ли? Признаюсь, я обомлел, когда она вошла в эту комнату. Дилгарки несколько менее штучный товар, чем геймки, но всё же за такой экземпляр ничего не жаль. Я готов отдать вам маленькую геймку — благо, я не успел к ней достаточно сильно привязаться — если прекрасная леди готова остаться у меня вместо неё.

— Вы с ума сошли? — ещё более холодно осведомился Вадим.

— А какие возражения? Вы ведь не будете спорить, что на леди груз ответственности и незаменимости несколько меньше, чем на принцессе? Почётный долг возрождения дилгарской расы ей есть кому передать, служить в полиции тоже найдётся, кому… Леди ведь воспитана минбарцами, не так ли? Для неё должно быть почётно пожертвовать собой ради ближнего, тем более когда речь идёт о целой расе… Вы подумайте-подумайте. Или вы рассчитываете найти какие-то другие варианты?


— Я считаю, госпоже Дайенн нужно быть осторожней, — твердил Сайкей по дороге, — чего доброго, этот старый извращенец не успокоится после нашего отказа. Решит, раз так, заполучить ещё и её. Это же Зафрант, вон как припеваючи тут живут рабовладельцы и похитители женщин, никто им не пеняет… Думаю, лучше ей оставаться в гостинице под охраной наших парней.

В салоне аэроэкспресса, что удивительно, было даже не битком. Полицейские заняли места у окна, за которым проплывали яркие, как рождественские ёлки, торговые центры.

— А нам есть ещё, зачем здесь оставаться? — кисло пробормотала Дайенн, которую всё ещё трясло от злости и омерзения, — девочку-то мы нашли… Думаете, он не блефует насчёт того, что не боится армии Гейма?

Сайкей пробормотал что-то в духе, что их отряд, конечно, поменьше, чем армия Гейма, но кое-чего стоит. Уж намять этому коллекционеру бока — дело святое. Ведь это у него, надо понимать, и женщина-дрази живёт? Такой позор точно никак нельзя стерпеть!

— Нет, — скрипнул зубами Вадим, — это дело поручено нам и мы должны его завершить. Раз Зафрант — территория беззакония и всеобщего наплевательства, этим можем воспользоваться и мы, не только всякие Малхутарро и Туфайонты.

— И что же вы предлагаете, господин Алварес? Выкрасть её? — в голосе дрази послышалось сдержанное уважение, — ну, как говорят в моих родных краях, украсть у вора — не такое уж и преступление…

Близилась нужная остановка — та, откуда недалеко до их гостиницы, Сайкей дёрнулся было, но Вадим остановил его.

— Думаю, в этом вопросе нам не обойтись без помощи господина Касоры. И думаю, чем скорей мы переговорим с ним об этом, тем лучше.

Касору они застали у него дома — он обитал в небольшой уютной квартирке в квартале от того кафе, где они встречались в первый раз, работал с какими-то документами, но встретив гостей, отложил работу.

— Её всю вовек не переделаешь. Поставщики-врии, бюрократы такие, что земляне с центаврианами вместе в сторонке стоят. Три килограмма бумаг на каждый мешок зерна готовь… А здесь ещё вести дела легче, чем на родине бы было! Туфайонт, значит? Ну… едва ли это будет легко, но кто сказал, что невозможно? Думаю, знаю, к кому обратиться по поводу плана его дома. Это, конечно, будет стоить денег, но не так чтоб слишком больших…


На взгляд Дайенн, Туфайонта подвела любовь к усложнению. С одной стороны, конечно, удобно, что каждое звено ограды подключено к отдельному генератору — в случае какого-нибудь сбоя участок не останется совершенно без защиты, с другой — отключение одного звена может долго остаться незамеченным и стать лазейкой для незваных гостей. Охрана по саду ходила редко — видимо, из тех соображений, чтоб не потоптали нечаянно дорогущие клумбы, а может, Туфайонт как-то больше боялся тех, кто в доме, чем тех, кто вне. Нельзя не сказать, удачно он выбрал и место для своего особняка — в тихом квартале таких же богатых домов, в стороне от суеты и многолюдности бесчисленных торговых центров, соответственно, и свидетелей особо не ожидалось. Благо, выбранное звено ограды подходило к тому углу соседнего участка, что был заполнен какими-то непонятными двухметровыми глиняными конструкциями, возможно, ритуального назначения, они не идеально заслоняли обзор, будучи примерно вровень с забором, но большую часть подготовительной возни скрывали.

— Кража со взломом, — как-то очень довольно бормотал Рунеж, сматывая кабель. Его явно забавляла эта мысль. Рунеж рос не на Захабане, где полукриминальная атмосфера, по выражению Ранкая, часть культурного кода, его отец, командир личной охраны посла на Шри-Шрабе, забрал сына вскоре после его рождения, в соответствии с условиями контракта с его матерью. В метрополии это обычно является не лучшим билетом в жизнь, но в данном случае вышло как лучше — окружение подобралось исключительно культурное и предельно законопослушное, а недостаток сверстников своего вида это такая печаль, которую можно пережить. Отец, правда, мечтал, чтоб сын стал хотя бы бухгалтером, и возможность учиться в хаякском университете даже была, но сам Рунеж был уверен, что к этому у него способностей нет, а вот полиция — это для молодого дрази самый почётный и правильный путь. Дайенн смотрела на веселящегося силовика с некоторой завистью — её происходящее совсем не восторгало, ей было нервно и тревожно. В самом деле, она шла защищать закон не только там, где его и так соблюдают, только всё же почему б было не начать с дел попроще, где она точно знала б, что хорошо, что плохо? А чем отличается кража со взломом от операции по освобождению, говорит Сайкей, наличием правильной бумажки с правильной подписью что ли? Так разве это важнее спасения жизни? Или теперь будем верить всяким Туфайонтам, что принцессе тут ничто не угрожает? Сайкей до полиции работал в охране грузовых судов, пару раз и с пиратами сталкивался…

Тахем молниеносным прыжком вознёсся на забор и выстрелил в заранее намеченную точку рядом с балконом на втором этаже. Протянувшийся от гарпуна стальной канат туго закрепили о верхнее звено ограды — трасса готова. Теперь действовать надо было быстро — как знать, увидь эти перемещения соседи, выгодней сочтут не лезть не в своё дело или тут же сообщить хозяину дома. Длинный тонкий предмет, напоминающий авторучку, описал на стекле широкий прямоугольник — и стекло, очерченное этим прямоугольником, осыпалось мелкой пылью. Гениальная штучка, кажется, лорканского происхождения, стоила прилично, а заряда хватит штук на 5 или 6 таких прямоугольников. Это чудовищно мало, учитывая, что они не знают, в какой из не менее 15 комнат находится принцесса, если с этих нескольких отведённых попыток им не повезёт — придётся действовать куда более шумным лазером. Алварес, правда, заявил, что действовать лазером так и так придётся — лично он не считает, что остальных женщин можно оставить здесь только потому, что они не принцессы и их освобождение никто не оплачивал, по этому поводу они немного повздорили с Хемайни. По итогам Хемайни, правда, в операции вообще не участвовал — вместе с Мурсефом и Юлзаем он сопровождал Нирлу и арестованного на корабль — чтобы быть готовыми к отлёту как только, так сразу. После жаркой беседы с дрази арестованный выглядел помято, но бодрился как мог и болел за исход операции вполне горячо и искренне — он уже понял, насколько хуже для него отправиться для суда в мир геймов, если принцесса НЕ будет возвращена.


Особняк на самом деле имеет три этажа — один подземный. В нём, собственно, и располагаются комнаты женщин из некислородных и ещё некоторых, чьи бытовые условия тоже достаточно экзотичны. На первом — гостиная, библиотека, спортзал для занятий фехтованием, комнаты самого хозяина и слуг, на втором — комнаты большинства женщин из кислородных. Отдельным неприятным сюрпризом оказалось, что выходы на этажи запираются на ночь (то есть, на то время, когда хозяин изволит почивать, что в общем-то совпадало с астрономической ночью). Поэтому два заряда лорканской штуковины были потрачены на это. Вниз отправилась транталлилская часть команды и Тахем — выводить кислородную часть обитателей нижнего этажа. Дайенн, Ранкай и Рунеж заняли позиции на первом этаже у лестниц — на случай, если проснутся хозяин и слуги, вернее — когда они проснутся, потому что слабые надежды на бесшумность операции разрушались даже не лазером — его ещё можно было рассчитывать не услышать через перекрытия, но вот спасаемые женщины, неготовые к тому, что их сейчас придут спасать — они, когда в их комнату вламывается незнакомец, визжат…

В арсенале полезных и дорогостоящих приобретений была вещица, противоположная лорканскому резаку — врийская «быстрая сварка», но полицейские колебались, пускать ли её в ход — информатор, давший план дома, упоминал, что кто-то из женщин — одна землянка и ещё пара каких-то — живут на этаже с хозяином, в каких комнатах — естественно, неизвестно. Получается, у них шанса на спасение не будет? Да, как ни паршиво, правы те, кто учит принять как данность — спасти всех, избежать жертв не получится. А попытавшись, можно потерять вообще всё — и ладно б свои жизни, но ведь и чужие тоже. И Дайенн не знала сейчас, злится она на Алвареса, настоявшего на эвакуации и второго этажа тоже, или восхищается им. Всё-таки риски в любом случае были бы — путь из подвала к балкону лежит мимо хозяйского этажа… Но сейчас чуткий слух Дайенн уловил, кроме приглушённых перекрытиями жужжания лазера, возбуждённых голосов, топота ног — другой звук. Тихий звон оповещающей системы. Вероятно, Туфайонт всё-таки не предполагал всерьёз попыток вторжения, раз неспящих в этот час в доме нет, но сейчас-то они просыпаются… Она дала знак Ранкаю, и он в пробежке обвёл прибором контуры ближайших четырёх дверей — края дверей и косяков слились, превращая дверную коробку в единый монолит. Больше он просто не успел — следующая дверь распахнулась, в руках выскочившей тёмной фигуры блеснуло что-то металлическое — но атаковать он не успел, кулак Ранкая оказался быстрее. Что ж, следующие определённо будут осторожнее…

Вжавшись от последовавшего выстрела в ложбинку вычурного фигурного косяка, Дайенн оглянулась. Снизу поднимался Тахем, держа на руках что-то небольшое, розоватое. Денет, что ли? Женщина-денет… Теперь нужно прикрыть его, чтоб он смог пересечь холл и взбежать по лестнице на второй этаж…


Для этого нужен был вдвое больший отряд, тоскливо думал Вадим, пытаясь привести в чувства смертельно перепуганную землянку. Причём в этот отряд должно было входить несколько опытных гипнотизёров, для упрощения задачи. Если они будут тратить на успокоения, объяснения, уговоры столько времени каждый раз — им определённо конец. Есть здравое зерно в подходе Сайкея, просто перекинувшего голосящую центаврианку через плечо и потащившего в сторону балкона. Вадиму тоже уже хотелось утащить всхлипывающую и лепечущую что-то, видимо, на родном языке женщину на руках, но он опасался, что её истерика может перейти и в буйную фазу — а ссадины после первого общения с освобождаемой нарнкой должны быть серьёзные. Несомненно, она внутренним нарнским чутьём угадала в нём центаврианскую кровь…

Впрочем, не все в этот час спали и спросонья отчаянно отбивались от своих спасителей. Женщина-бракири бодрствовала — всё-таки бракири ночные существа, и бросилась Вадиму на шею, даже не дослушав его сбивчивые объяснения про галактическую полицию.

— Я знала, что ты придёшь! Я ждала, я верила!

Вадим почувствовал, что чудом не переломанные нарнкой рёбра теперь уж точно в серьёзной опасности…


Кто-то толкнул Дайенн в плечо — точнее, твёрдо и достаточно бесцеремонно отодвинул. Она подавила порыв дать тумака этому нахалу, и по итогам сочла, что поступила правильно — такая драка точно сейчас была бы лишней.

— Отойди, дилгарка. Это мой бой и никому я его не уступлю.

Перед ней стояло самое удивительное из виденных до сих пор зрелищ — нарнка в длинном, мелко поблёскивающем в сумраке платье, сжимающая в руках длинный меч, который прежде, определённо, висел на стене чуть далее по коридору.

— Вы… вы одна из его женщин? Зачем вы спустились сюда? Вас эвакуируют через балкон…

— Пусть через балкон эвакуируют тебя, — усмехнулась нарнка, — я поклялась поквитаться с этой мразью и сделаю это, благо, теперь чуть меньше стен стоит между мной и им. Передай напарнику благодарность от меня, — она указала на болтающиеся на запястьях обрубки цепей, — и от себя тоже, что предупредил о тебе. Иначе и твоя голова слетела бы с плеч.

— Вы собираетесь против них с этим? У них огнестрельное…

— Это уже не твоя забота. Я и голыми руками вырвала бы из него сердце, если б он не был столь предусмотрителен, — она снова указала на цепи.

Дайенн хотела было что-то ещё сказать про протокол и свои обязанности по защите гражданских лиц, но почувствовала, что спорить сейчас с жаждущей крови нарнкой будет так же эффективно, как со стеной. В сущности, она понимала владеющие бывшей пленницей чувства. Её собственные ярость и отвращение после непристойного предложения Туфайонта — ничто в сравнении с тем, что приходилось переживать этой женщине, возможно, долгие годы… Выйдя в коридор второго этажа, она бросила взгляд в сторону балкона — оттуда слышался гул возбуждённых голосов, в котором не разобрать было порознь дразийского и искажённого дыхательной маской транталлилского. Неужели там, рядом с рослой транталлилской фигурой, заслоняющей половину балконного проёма, действительно нечто мелкое, белёсое, боязливо жмущееся — это ведь не может быть тракалланка, они не бывают такими, это больше никто не может быть… Это принцесса? Дайенн закусила губу и смогла снова вздохнуть только тогда, когда выпиленный лорканским резаком прямоугольник поглотил обе фигуры. Вселенная, какое облегчение…


========== Гл. 4 Этюд в бескровных тонах ==========


— …Вы что, извините, совсем берега потеряли? — Дайенн могла б поклясться, голос Альтаки было слышно по всей станции, с первого этажа до последнего, и по боку хвалёная звукоизоляция, — вы вообще соображаете иногда, что делаете? Чем вы думали? Не головой, точно, а вроде мозг у всех ваших рас в голове находится… Это Зафрант! Любой, кто живёт там постоянным обитателем, способен по щелчку пальцев поднять с полсотни головорезов!

— Ну, мы головорезов не считали, конечно, — Сайкей, как самый старший, имел, видимо, самый крепкий иммунитет к начальственному ору, поэтому сейчас спокойно продолжал равнять ногти, — но и без счёту ведь справились. Принцессу выручили, да и не только её…

— Двое при смерти, трое получили средней тяжести ранения… А если б вы все погибли? А если б вы оттуда не выбрались?

— Вы закончили, шеф? — вежливо поинтересовался Ранкай, — а то нам ещё куча допросов… Ну, то есть, опросов, допросов-то всё-таки значительно меньше…

Альтака фыркнул, переводя дух.

— Это какой-то кошмар… ведь все взрослые, казалось бы, но героизм прёт, как из малолеток… Нет, они мне не дадут на пенсию выйти, я умру от сердечного приступа.

— А у бракири бывает сердечный приступ? — Сингх задумчиво смотрел на закрывшуюся за начальством дверь.

— А шут их знает… — отозвался со своего места Талгайды-Суум, — я не слышал, конечно… Но бракири — они ж такие подражатели… Вы ж слышали, как он нас называет, когда в хорошем настроении? Орлы! Я узнавал, так на Земле принято обращаться к военным и работникам правоохранительных органов. Орлы… Они там где, на Бракосе, видели орлов? У них там совсем другое летает…


Вадим поднялся, поморщившись. Теперь, когда адреналин окончательно схлынул, раны всё же дали о себе знать, и стоило трудов отбиваться от профессионально навострившей уши Дайенн. Кое в чём Альтака прав, чудо, что они выбрались оттуда живыми…

— Ладно, пойду заканчивать с леди Фонора. Раз уж она уже в полной мере вернула себе бодрость духа, и утверждает, что связалась с семьёй и за ней вот-вот прилетят…

— И это хорошо, согласись, что она замужняя? — рассмеялся Ранкай, — ту темпераментную бракирийку ты долго теперь не забудешь… Да и я, если честно, тоже.

— Да, Талгайды-Суум, — Вадим у дверей повернулся к бреммейру, — госпожа Лилува ан-Тинканна была так любезна, что обещала сделать для нас перевод этих загадочных денетских брошюр из аэрокара Ритца…

Обе пары глаз поочерёдно мигнули шторками третьего века.

— Госпожа… кто?

— Женщина денет. В общем, если результат будет до того, как я освобожусь — а он, наверное, будет, госпожа Лилува обещала сделать всё быстро, она профессиональный переводчик… Посмотри, что там, проанализируй состав бумаги, краски, все отпечатки сними… Не нравится мне это что-то. Раз уж Зафрант — то место, где даже воздух платный и пахнет противозаконными вещами, то едва ли там поэзия и кулинарные рецепты.

— Это уж как-нибудь… А что вторая коробка? Передали Тийле?

— Естественно! И беседа с госпожой… как её там? Саёкат? Тоже на ней… Бедная женщина даже земного языка не знает, вообще непонятно, знает ли какой-то, кроме родного.

Махавир вздохнул и снова вперил печальный взгляд в монитор, где с улиточьей скоростью ползла полоса, показывающая проценты расшифрованных данных с информкристалла, изъятого при задержании Мадруни сотоварищи. И это был только третий из изъятых информкристаллов…

— Ну что, — Сайкей поднялся тоже, — пойду разведаю, как там Рунеж, очнулся уже или как.

Вадим вышел, умудрившись крайне удачно разминуться с зашедшей через пять минут Дайенн.

— Нехорошо, конечно, так говорить, — простонала она, рухнув на стул, — но может, и вправду лучше б мы пристрелили этого гадёныша там, а не с собой тащили… Два часа меня из себя выводил.

— Это этот… охранник из дома этого вашего коллекционера, ллорт?

— Ага. Отвратительный тип… Прости за такую критику, Ранкай, но мало ты ему намял бока.

— Так я ж всегда готов исправиться, госпожа Дайенн, — дрази жадно потёр руки, — только дай отмашку.

— Надо б идти опрашивать ещё не опрошенных женщин, но честно сказать, от одной мысли тошно. Мало не половина из них по дороге от меня так шарахалась, словно я страшнее этого их… Туфайонта… Видимо, с моим лицом хорошо только преступников допрашивать, а на свидетелей и потерпевших я действую деморализующе.

— Ну, это пройдёт, поди, — хмыкнул Ранкай, — привыкнут, все привыкнут… Мы, дрази, тоже не так чтоб всем нравимся, что ж теперь?


Дайенн кисло кивнула. На самом деле, конечно, она и вполовину не смогла б сейчас описать, как ей паршиво. Хоть, в сравнении с коллегами, она из этой операции вышла целой и невредимой, но заставлять себя оставаться на ногах, что-то делать, с кем-то говорить становилось всё труднее. Но до того, чтоб запереться в сумраке и тишине своей комнаты и посидеть там в ступоре хоть пару часов, было ещё далеко. Уснуть она, впрочем, несмотря на дикую усталость, всё равно б сейчас не смогла. В голове гудели и кружились картины этой безумной ночи — Рунеж, подпирающий своим телом дверь этажа и кричащий, чтоб уходили без него, он этих всех задержит, Алварес, продолжающий пилить лазером эту последнюю дверь, кажется, комнаты арнассианки, и отбивающийся от неё, кричащей, что надо уходить, что они не удержат этаж столько, сколько ему нужно для вскрытия этой двери, а он отвечал, что отступиться на последнем шаге — немыслимо…

Трёх женщин им пришлось оставить — из тех, кого они видели, со второго этажа. Белокурая землянка наотрез отказалась покидать дом коллекционера, заявив, что её вполне устраивает сытая беспроблемная жизнь. Отказалась уходить и женщина-дрази — сказав, что очень благодарна Туфайонту, выкупившему её у ненавистных мужей. И, собственно, нарнка, исчезнувшая где-то в кутерьме первого этажа — Рунеж не смог её найти. Всё, что удалось о ней узнать от других женщин и захваченного ллорта — что её зовут Шу’Шин и ей около тридцати. Ну и конечно, те женщины, что жили на этаже хозяина, до них просто не было возможности добраться. Со слов ллорта, их было три — черноволосая землянка, светловолосая центаврианка и женщина-иолу, имён он пока не назвал. Впрочем, материалов, которые позволят открыть на Туфайонта уголовное дело пусть и дистанционно (практика нередкая в отношении, например, пиратов) — более чем достаточно, можно не сомневаться, что светит ему пожизненное… Он, конечно, бодрился, что покидать Зафрант ему нет нужды, но тут уж жизнь покажет… Благо, семьи похищенных женщин теперь знают, где его искать. И некоторые из этих семей многочисленны и не бедны…

Что-то такое сказал об этом Алварес — что различные катастрофы (к которым пиратские налёты и похищения, в общем-то, можно отнести) порой объединяют существ разных миров, разных слоёв общества — в одной лодке или в одном котле, это кто как назовёт. И сперва может показаться, что у кого-то наступает некая переоценка ценностей, некий духовный рост, но чаще, когда беда отступает и существо возвращается в привычную среду, оно сбрасывает с себя этот травматический для них опыт, как сбрасывают рабские цепи. Дайенн что-то возразила ему тогда, при чём достаточно резко, но сейчас вынуждена была признать, что он во многом прав. Ростки снобизма уже пробиваются в тех из освобожденных, кто происходил из богатых изнатных семей. На корабле этого ещё не было заметно, на корабле все ещё были единым, перепуганным и рыдающим гуртом, и та же леди Фонора тогда не сторонилась рыжей шлассенки, которая, при том, что ни слова по-центавриански не знала и особых оснований для добрых чувств к центаврианам не имела, всячески помогала ей с подвёрнутой лодыжкой и оцарапанным плечом.


Принцесса, прижимая передними лапками великоватую для неё дыхательную маску, наворачивала круги вокруг метанового баллона, насколько хватало длины трубки. Это зрелище щемило сердце — ребёнку, конечно, тяжело быть привязанным к тяжеленной штуковине, которую он даже с места сдвинуть не может. Но увы, некислородные каюты сейчас были заняты другими женщинами с подвального этажа и транталлилами, баллоны которых разрядились полностью, да некоторым и броню нужно было хоть ненадолго снять, чтоб оценить повреждения, нанесённые коже ядовитым порошком, которым их окатило при взломе этажа. Впрочем, принцессе и самой сидеть в каюте не хотелось, бедняга насиделась в запертой комнате…

Нирла, долго боязливо переминавшаяся в сторонке, в конце концов решилась подойти.

— Здравствуйте! А вы действительно принцесса? Простите, я просто и подумать не могла, что когда-нибудь увижу настоящую принцессу, да ещё такую необычную. У вас такие красивые глаза…

Глаза у геймки действительно, пожалуй, были красивые — огромные, чёрные, они занимали большую часть белёсого с желтоватым отливом личика. Сложно было что-то говорить о выражении в этих глазах, эмоции у негуманоидных рас выражаются всё же сильно по-другому, но кажется, она была очень смущена, потому что сперва застрекотала на своём языке, и только потом что-то пробормотала на земном — кажется, она его пока ещё знала довольно плохо. Но по крайней мере, как член королевской семьи, она его учила, иначе б было, пожалуй, трудновато.

— Хотите, я буду переносить ваш баллон, если вам нужно куда-то пойти?

— Тяжёлый, — старательно выговорила геймка.

— Ничего, я подниму, я сильная! Дома я ухаживала за животными, а тазы с пищей для них ой какие тяжёлые бывают…

Алварес, в этот момент беседовавший с чернокожей землянкой, попросил её подождать и подошёл к детям.

— Не надрывайся. Куда вы хотите пойти? Если нужно передвинуть баллон, просто попросите кого-нибудь из взрослых, нас тут очень много.

Да, наверное, мысль об Алваресе как раз тоже сверлила ей голову. Точнее — о том, что в каюте её ждёт необходимость составить отчёт для алита Соука, ведь теперь-то ей есть, что ему сказать…


Из задумчивости Дайенн вывел рявк из громкой связи — Альтака сообщал, что прибыл корабль посла Гейма за принцессой, надо собраться у шлюзов для проводов.

Провожать принцессу, которой первой из Туфайонтовой коллекции предстояло воссоединиться с семьёй, пришли и некоторые женщины — госпожа Огата, в узких глазах которой поблёскивали слёзы, леди Фонора, пришедшая, вероятно, главным образом из соображений сведения знакомства с какой-никакой, но королевской семьёй, пакмаранка Зиюф — очень робкое и стеснительное создание, необыкновенно тронутое тем, что кто-то, хоть в силу расовых особенностей нечувствительности к неприятным запахам, ею не брезгует.

Принцесса церемонно попрощалась с каждым, на очень ломаном земном заверив, что будет счастлива когда-нибудь принять в своём дворце как своих спасителей, так и подруг по несчастью, если они однажды решатся посетить прекрасный мир Гейма. Особенно долго и тепло она прощалась с Нирлой, поглаживая её по голове длинными тонкими усиками, та в ответ осторожно поглаживала её по тонкому, только нарождающемуся хитину. Ну, тут уж Алварес должен признать, в принцессе нет совершенно никакого снобизма…


Под конец смены, когда Сингх ускакал к Альтаке с обработанными расшифровками, а Ситар всё ещё был на допросе и планировал, видимо, оттуда сразу к себе, Дайенн наконец решилась.

— Алварес, чью фотографию ты показывал Малхутарро? Кого ты ищешь?

Напарник не обернулся, продолжая кликать в окне программы, исправляющей ошибки оцифровки показаний госпожи Огата, но по его лицу пробежала тень.

— Брата. Точнее, на самом деле — племянника, но мы одного возраста, родились в один день. Возможно, это и глупо, но я не могу искать его только по спискам неопознанных тел.

— Ох… сочувствую. Пираты? Мне казалось, в последние годы…

Рука над клавишей едва заметно дрогнула.

— Ему было 16 лет, он впервые покинул Корианну, отправился посетить одного друга семьи… Это был частный транспортник, всего несколько пассажиров, матери даже не слишком сопротивлялись идее отпустить его без сопровождения. Большой парень, закончил школу, и друг семьи тоже уверял, что всё под контролем, ну что могло случиться… Корабль потом нашли, совершенно случайно — он серьёзно пострадал при нападении, и пираты не стали его забирать. Нашли только труп пилота, все пассажиры — исчезли.

— Это ужасно. Когда ж эту язву окончательно вытравят с лица галактики…

Алварес повернулся.

— Тогда, Дайенн, когда галактика изменится. Все миры, как наш. Вы удивляетесь крайним формам насилия и эксплуатации, а более приличные, цивилизованные вас, конечно, не коробят… Пиратство и работорговля — лишь крайняя, возведённая в абсолют форма того, что творится в каждом из миров благопристойного Альянса…

Да, он не смотрит на неё так, как эти женщины, и некоторая прислуга на Зафранте, и даже часть коллег. Он с детства видел перед собой дилгарское лицо, и это было родное лицо. Однако то, что есть в его взгляде… Отчужденность иного порядка. Не биологических различий, не каких-то давних счетов между мирами.

— Альянс с самого начала объявил войну пиратству, ты знаешь.

В угрюмой усмешке блеснули центаврианские клыки.

— О да, объявил… Пираты отползли к окраинам, ушли в тень, но не исчезли совсем, как и преступность вообще. И не исчезнут, пока есть те, кому выгодно их существование, и пока главенствующими культами в галактике остаются два — культ власти и культ денег.

Декларация Альянса учит нас принимать друг друга «разными, но равными». Означает ли это, что всяческие предубеждения, всяческая предвзятость ушли в прошлое? Конечно, нет. Ни один народ не лишён того, чтоб смотреть на другие народы… так или иначе как на лишённые каких-то важных качеств. Не столь эстетичные внешне — это мелочи. Не столь сообразительные, не столь храбрые и благородные, не столь духовные. Это печально, но нормально, говорил дядя Кодин, успокаивая её (она-то, правда, сравнивала себя с окружающими не в свою пользу, и не всегда ей для этого требовалось осуждение в чьих-то словах или даже взгляде) — даже внутри одного народа, внутри одной касты мы сравниваем себя с другими, и как нужны нам примеры тех, кто превосходит нас, на кого нам следует равняться, так нужны и те, на чьём фоне почувствуем себя лучше, когда идеал вновь не будет достигнут. Мы несовершенны. Когда-нибудь будем. А пока, зная свою слабость, утешаем себя подобным не самым достойным образом.

— Как по мне, это странный пессимизм для полицейского…

— Это не пессимизм, отнюдь…

Отмечая мелкие царапины, прикрытые волосами, Дайенн невольно думала о том, что ведь этого разговора могло и не быть. Если б ему так не повезло с тем, что женщина-токати подхватила его, выпавшего из окна. Едва ли падение со второго этажа было бы смертельным, но успел ли бы к нему кто-то из них раньше, чем охрана дома?

— Мы здесь именно затем и собрались, чтобы уничтожать такие явления, разве нет? Благодаря нашим недавним действиям эти 25 женщин и две девочки теперь свободны. А ведь некоторых из них семьи успели похоронить… Надо верить, что однажды мы — или кто-то из наших коллег — найдёт и твоего брата.

— Да, верить, что ещё остаётся…

— Мне… можно взглянуть?

Алварес кивнул на ящик стола.

— Та, которая была у меня с собой на Зафранте, пострадала, когда эта землянка, которая решила остаться, окатила меня растаявшим льдом из ведра. Китель, к сожалению, насквозь… Я распечатал новую.

Дайенн вынула небольшой плотный прямоугольник, ещё пахнущий краской. С него смотрел темноволосый шестнадцатилетний парень со странным, отчаянно некрасивым лицом — длинный нос, большой рот, глаза… Заметив, видимо, её чисто профессиональную реакцию, Алварес счёл нужным пояснить:

— Да, даже по этой фотографии понятно, что Элайю едва ли с кем-то спутаешь. У него действительно зрачки разного размера. Иногда это почти незаметно, а иногда, вот как на этом фото — очень.

— Это же…

— Да, не говорит ни о чём хорошем. Элайя действительно… не очень здоров. Ещё и поэтому мне тяжело слышать, что нужно верить в воссоединение однажды… В случае Элайи, с его приступами, надо верить для начала, что он жив.

Есть ли между ними сходство, хоть какое-то? Дайенн не могла такового усмотреть. Волосы и брови Алвареса, по-центавриански густые, светлее, лицо более… живое, хотелось сказать. Действительно, живое. Более здорового цвета, с более гармоничным сочетанием черт. Алит Соук, упоминая о болезни Элайи Александера, был краток — скорее всего, он и не знал подробностей. А если и знал… Среди недугов, о которых воину просто тяжело и неприятно говорить, неврология занимает одно из первых мест.

— Если б ты не верил, ты не носил бы с собой его фотографию.

— У меня был в жизни хороший пример веры, помноженной на настойчивость. Веры, не останавливавшейся ни перед чем, помогавшей идти после каждого тупика.

— Отрадно это слышать.

— Жаль, финал… был всё равно не особо радостный.


— А, так ты тут? — Талгайды-Суум постучал когтем по пластиковой перегородке у стола Алвареса и Дайенн, — между прочим, переводы пришли оба. Не хочешь взглянуть? Презабавные брошюрки оказались.

— Что? — Вадим вынырнул из недр нижней полки стеллажа, где искал какую-то папку, — давай… Что там?

— Слабо угадать? — вздёрнул бровь Махавир, который уже читал, — подсказываю — не реклама…

Вадим принял из рук бреммейра листы и пристроился прямо там, в углу, на полу, читать. Постепенно его брови медленно, но верно ползли на лоб.

— Изящно, правда? — Махавир вытянул шею, следя, где он читает, — нет, говорить и писать бред у нас никому не возбранно, но вот распространять это на территории Альянса — это уже на статью тянет… Ладно б, просто оппозиционные бредни, их у нас и так — в любом киоске купить можно, было б ещё интересно… Я б сказал, текст местами… перебарщивает с экспрессией и патетикой. А предназначены партии, соответственно, шлассенам и денетам.

«Уши» игуаньего капюшона сложились и развернулись — аналог многозначительного кивка. Бреммейры, как и другие расы, способны заимствовать какие-то жесты и мимику, но когда не фиксируются на этом — применяют, разумеется, свои, не всегда иномирцам понятные.

— Которые как раз одни из самых молодых членов Альянса… Причём составлены оба текста якобы от имени шлассенских и денетских, соответственно, патриотов, и в числе аргументов… Вот, погляди — шлассенов мы унизили тем, что проложили беспошлинные торговые магистрали для центавриан через их сектор, а денет, соответственно — позволением тракалланам построить свою обсерваторию на их территории… Ну, тут ещё по мелочам на больные точки… О тракалланах, кстати. Кекчим тут беседовал с этой тракалланкой, оказывается, ей эта тема тоже знакома. Как-то Туфайонт приводил к ней некоего господина, просившего о переводе на тракалланский… подобного, короче говоря, текста. Бедняге деваться было особо некуда, за отказ могли ж и тово… на воздух выкинуть, благо, новую тракалланку достать Туфайонту не в труд, это, в отличие от геймов, не дефицит. Но при бегстве черновики этих пасквилей она захватила… Той же руки шедевры явно. Всё то да потому, что ж вы делаете, зачем вам этот Альянс, вспомните, как здорово мы жили без них… Ну да, здорово, особенно тракаллане… От чужаков только разврат и убыток, они захватят вашу землю, приведут своих военных, разрушат вашу культуру, ваши дети забудут родной язык… Тракалланы, да… Из которых на земном единицы способны говорить без разговорника под рукой… Призывы к акциям неповиновения, бойкотам выборов, беспорядкам, убийствам инопланетников… Да, чудесно.

— Не то чтоб что-то новое, конечно… — крутанулся в кресле Махавир, — лет пятнадцать назад такую организацию уже судили… Тоже мультирасовый состав, для землян они дети ветеранов, обиженные тем, что теперь мы с минбарцами дружим, для бракири — новый религиозный культ, которому было откровение о грядущем величии бракири, но только если они удалят от себя инопланетную скверну, для шлассенов вообще группой учёных-антропологов, обнаруживших, что шлассены происходят от древней могущественной расы, некогда господствовавшей в секторах Земли и Нарна… А на практике — очень печально им, что некому запрещённое оружие продавать, войны-то никакой нет… Может, с тех недобитки остались?

Вадим хмурился, перечитывая обильные сноски, добросовестно выписанные госпожой Д’Рукчан.

— Всё может быть… Глубоковато, конечно, они забрались… Зато куда спокойнее, ага, выселки вселенной, раздолье… Если б не мы ещё тут… Так, а где у нас в секторах Денета и Шлассы предположительные… адреса доставки этой прелести? На этот счёт удалось что-то получить?

Махавир кивнул.

— Есть немного… Перевалочные пункты этот хмырь, подельник Ритца, сдал, оттуда уже мелкими партиями — в приличный мир… По Шлассе Тийла обещала к вечеру информацию дать, возможно, они с ними как раз параллельно работают. А вот по тракалланам Д’Рукчан сказала, да и без неё было б понятно… Знаменитый Диллатлиин. Дрейфующий в газовых облаках город, свои не всегда находят… А у денет — одну базу мы знаем, вторую… работаем… По крайней мере, получили имена тех, кто должен знать.

— Работайте. А я к Альтаке за ордером. Как мы ни фильтровали проходящий транспорт эти дни, аналогичная макулатура к местам назначения могла уже прибыть. Вряд ли у них Ритц единственный курьер, не похожи на так мелко плавающих. Денеты ещё туда-сюда, они мирные, хотя внушаемые, конечно… а тракалланы только встали было на путь законного существования. Этого ещё только вот не хватало…

— Алварес, ты что, в очередную заварушку собрался? Тебе этого всего не хватило, или всё зажило уже? Хотя ты прав, чем раньше мы эту заразу накроем, тем только лучше…


Уже на обратном пути от Альтаки Вадим завернул в отдел аналитиков. Отдел был некислородный, в шкафчике на стене рядком лежали маски и несколько простейших электронных переводчиков — на всякий случай. Большинство аналитиков, кроме стандартного земного, владели так же нарнским и дразийским, так что перевод как правило был не нужен.

— Т’Карол! Т’Карол, ты здесь?

Из жёлтых клубов метана выплыл огромный богомол с вечно печальными, как казалось, по крайней мере, Вадиму, глазами.

— Чего кричишь? Здесь я, конечно, а где ещё я могу быть? Может быть, вышел подышать свежим воздухом? Таки чего хотел?

Вадим рассмеялся, хотя слышал стандартную тракалланскую шутку не первый раз.

— Нет, я просто думал, что у тебя сегодня выходной… Т’Карол, ты, помнится, говорил, где-то по делу о контрабанде Цветов Врасты проходил один тракалланский пилот, хваставший, что знает коды маяка Диллатлиина? Не можешь поднять информацию? У меня неполная…

— Было, было… — Т’Карол прошёлся туда-сюда, поводя передними конечностями, — коды с тех пор, правда, наверняка поменяли.

— Мне нужно знать, не освободился ли уже тот пилот. Ему вроде бы небольшой срок дали… Альтака обещал связаться с тракалланской стороной завтра, так что и информация мне нужна, соответственно…

Богомол издал короткий громкий стрёкот — звук, аналогичный присвистыванию у гуманоидных.

— Понял. Неужто туда рейд планируете?

— Планируем. Думаю, тракалланы не откажутся поддержать. Им самим этот неуловимый памятник старины надоел хуже горькой редьки.

— Редька вкусна и полезна, — назидательно ответствовал Т’Карол, — вы, земляне, никогда не цените добра, ни того, что наверху, ни того, что под ногами. А Диллатлиин — скверное и нехорошее дело, и очень много доставляет нам неприятностей. Скверно, когда вас считают расой дельцов и проходимцев, а ведь у нас есть учёные, певцы, художники, как у всех… Скверно, когда никто не знает Теннотлаир и Нрлатусууммалтиир, или многие другие прекрасные города, но все знают Диллатлиин… Да, очень скверно. А с чем на сей раз туда? — внезапно заинтересовался он, — опять Цветы?

Вадим рефлекторно помахал рукой перед лицом — клубы жёлтого газа с непривычки раздражали, казалось немыслимым, что в таких условиях можно что-то видеть. А Т’Карол ещё умудряется читать мелкий шрифт.

— А ты не в курсе, что ли? Похититель геймской принцессы взял на обратном пути интересную подработку — доставить по адресам агитматериал от неких неизвестных доброжелателей, болеющих душой за отчизну… Минимум за три отчизны, как по итогам выяснилось — вашу, шлассенов и денетов.

Фасеточные глаза тракаллана несколько раз коротко мигнули.

— Да откуда б? Сижу тут у себя, новостей не знаю, одичаю скоро совсем… Покажи!

— Т’Карол, там ересь одна…

— Юноша, если я захочу почитать что-то интеллектуальное, я и без вашей помощи обойдусь. Таки покажите вашу ересь уже, не томите моё любопытство!

— Ну тогда не маленький, сам удалённо зайди на мой компьютер, должны уже скинуть оцифрованное, Д’Рукчан работала, увы, аналогово…


Т’Карол взгромоздился на скамейку перед своим рабочим столом (одним из своих рабочих столов, точнее, их было два, но на компьютере, занимающем второй, сейчас обрабатывался какой-то солидный массив данных) и бодро защёлкал клешнями по клавишам.

— Ага, вижу… Оно? Ну посмотрим, посмотрим… Гм, кто по образованию эта Д’Рукчан? Умная женщина, она сделала всё, что могла…

— В смысле?

Т’Карол защёлкал по клавишам, на экране выделился один фрагмент с абзацем оригинала и столбцом тракалланских значков.

— Когда у вас будет отпуск, юноша, я обязательно прочту вам курс лекций по тракалланской лексике и грамматике, а сейчас за пять минут я этого, боюсь, не объясню. Но использовать здесь вот эту знаковую основу — это… Ну, это даже не просторечие, это практически обсценная лексика. Вот так примерно это должно было выглядеть на самом деле… — по следующему клику рядом со значком всплыл вариант замены, — думаю, разница очевидна, да? И это было б ещё ничего, а вот тут — просто отвратительная компоновка… пунктуационные ошибки имеются, не говорю уж — стилистические… Смекаешь? Текст оформлен так, чтоб было сразу понятно, что его писал не тракаллан. При этом автопереводчик этого не поймёт, потому что формально перевод точный. Она молодец, эта Д’Рукчан… Из этого мы какой вывод делаем? В штате этой организации тракаллан нет. Но должен вам сказать, консультант у них был, и явно не зелёный… Я не в смысле цвета… А что языка не знает — тут что поделаешь, я вообще мало встречал хорошо знающих тракалланский язык, а умеющих писать на нём — из гуманоидов единицы. На нём и наши, прости Т’Читва, не все писать умеют… Ух ты, тут и про меня есть! Оказывается, я продал родину и пошёл работать с палачами родного мира…

Это было форменное издевательство, на взгляд Алвареса — заставлять что-то разглядывать сквозь жёлтый туман на неярком мониторе.

— Где это? Я, видимо, пропустил…

— Вечно вы, юноша, самое интересное пропускаете. В общем, исходя из этого — распространять это планировалось не в столице, это точно, там это не проглотят… И не в Теннотлаире, там я жил и там у меня много друзей. Скорее всего — Налитоксалмуун, там, кстати, проживает много вышедших по амнистии бывших пиратов, мошенников… А которое не криминальное население — те торговцы, сильно недовольные, что потеснили их монополию… Думаю, не ошибусь, если предположу, что ближе всего в эти дни Диллатлиин дислоцируется именно к Налитоксалмууну.

— Вот спасибо, Т’Карол! Знал, что не зря к тебе зайду!

— Обращайтесь, юноша. Прихлопните этих писак. Это ж надо… ладно, говорить, что я содействую тому, чтоб по ложным доносам сажали невинных граждан, это они все себя невинными считают… Но заявлять, что я женат на шлассенке! Что мне с нею делать, с шлассенкой, я вас умоляю? Стоило провести один романтический вечер с мисс Нанкто на Марсе в дни кинофестиваля — и они уже чёрт знает что навоображали… И ведь найдутся те, кто поверит…


Корианка раздражённо повторила «открыть» на земном — автоматика бывшей станции реагировала, кроме земного, только на бракирийский язык (видимо, подсуетился Альтака, до комфорта гораздо более требовательный, чем Гархилл, это заметили уже многие). Дайенн переступила порог, отмечая, что практически пустая нежилая каюта, хоть и не является камерой в строгом смысле, производит схожее впечатление. Несколько разбавляет его только простенький голографический проектор — заменитель окна — на стене, сейчас демонстрирующий какой-то земной тропический вид. Сенле Дерткин лежала на кровати, но при появлении полицейской соизволила принять полусидящее положение.

— Почему пришли вы, а не ваш напарник? — её речь была с сильным акцентом, — у него всё же нет языковых проблем.

— Ну тем не менее, ваш разговор сложился как-то не слишком хорошо, — заметила Дайенн, опускаясь на единственный стул.

— Он не мог хорошо сложиться, — скривилась женщина, сплетая руки на груди — жест, удивительным образом роднящий множество рас, — сразу, как я услышала, что он, надо же, корианец.

Дайенн в это время размышляла, как же всё-таки различают корианцев между собой. Ну, кроме роста и комплекции. Она видела вживую не слишком много корианцев, преимущественно — на фото и видео, и они казались ужасающе одинаковыми, как ни старалась она искать и подмечать какие-то нюансы. Кожа, конечно, бывает разных оттенков, но всё это разновидности зелёного, эти длинные кожистые отростки на голове — кажется, это органы слуха и ориентации в пространстве — бледно-розовые тоже с зеленоватым отливом. Кажется, разным бывает цвет глаз с такими же вертикально сужающимися зрачками, как у дилгар, вот у этой женщины они светло-карие, почти золотые. Да, некоторые сказали бы так же о минбарцах — что непонятно, как их различать… Но минбарцы все разные, нужно быть слепым, чтоб этого не видеть!

— Почему? Разве вам не отрадно после пережитого заточения встретить соотечественника? Или вам неприятно, что он называет себя корианцем, будучи биологически…

— Он мне не соотечественник! — взвилась та, — моё отечество было то, которое уничтожено его отечеством!

Что ж, при всей наивности, ход оказался верный. Как она и предполагала, это не то же, что чувствуют многие минбарцы по отношению к ней и её братьям и сёстрам. Похоже, она верно угадала, что речь о тех самых «изгнанниках», о которых говорил Алварес. И этой женщине сейчас просто необходимо излить кому-то своё возмущение от неприятной встречи…

— Не могли бы вы объяснить? То есть, я слышала о том, что около тридцати лет назад на Корианне произошли значительные перемены. Просто мне, как минбарке, сложно…

— Минбарке? — прищурилась корианка, — я не видела минбарцев вживую, но насколько знаю…

— О, это примерно та же ситуация, что с офицером Алваресом, — напряжённо улыбнулась Дайенн, — я выросла на Минбаре, в минбарской семье, хотя сама я…

— Кто? Никогда таких не видела.

— Дилгарка, — было, конечно, как-то не по себе от некой бесцеремонности, но в то же время — в кои веки на неё смотрят без предустановленной неприязни. Да, корианцы не знали о дилгарах до того, как вступили в контакт с землянами…

— Занятно. Кажется, я даже не слышала о таких. Ну, я б запомнила, если б услышала про такие же глаза, как у нас.


Или всё-таки, страх в ней есть? И именно поэтому она держится сейчас так дерзко и вызывающе? Конечно, не то чтоб в этом есть что-то необычное, говорить с другими спасёнными первый день было тоже крайне сложно, взвинченные, медленно отходящие от пережитого женщины, многие практически раздетые и босые — не самые настроенные на обстоятельный диалог собеседники. Но госпоже Дерткин-то полегче хотя бы в том, что она умудрилась собрать немало вещей и сейчас не куталась в какой-нибудь пеньюарчик или одежду откровенно с чужого плеча.

— Так в чём суть вашей розни с офицером Алваресом? Я понимаю, что рознь эта идейная, что причина в том, что он приверженец нового режима. Но на чём базируется этот режим, на какой идее, чем… конфликтует с тем, что было раньше? Я хотела бы понять.

— А почему вам не спросить об этом вашего коллегу?

— Ну, хотя бы потому, что для получения объективной картины хорошо бы выслушать обе стороны, не правда ли? Правда, вы ведь на момент… тех событий были ребёнком, и вряд ли много помните?

Корианка шумно дышала, тонкие ноздри её возмущённо трепетали, складки кожи вокруг рта казались обиженными, язвительными — хотя таковы они у всех представителей вида.

— Да, я была маленькой, когда мы покинули Корианну, я мало из этих ужасов пережила сама, но это семейная история, если вы понимаете. Это боль моей семьи. Вы не знаете, что такое, когда землю вынимают из-под ног, когда перечёркивают всё, на чём ты держался. Твою почву, твой воздух, твой привычный круг… Твоё имя, репутацию, всё, чего ты достигал годами. Мы всё потеряли. Мы бежали оттуда, как бегут из пожара, взяв лишь то, что успели, что смогли. Я была мала, я не многое помню оттуда, из прежней жизни. Зато я хорошо помню, что росла на чужбине. Не знаю, тяжелее ли было тем, кому было, что вспомнить, или тем, кто уже родился в мире, давшем нам пристанище, и не знал другой жизни.

Какое-то время назад Дайенн думала о том, испытывает ли Сенле Дерткин какое-то расположение к ней из-за похожих глаз. Не все, как земляне, находят такие глаза «звериными», дрази, к примеру, зовут их просто «странными», но как не задаться вопросом, есть ли какой-то умысел вселенной в том, что вертикальные зрачки только у двух известных рас… А теперь подумалось — этот вопрос мог быть обращён к ней. Кому легче — им с Мирьен или их братьям и сёстрам из старшего поколения, прибывшим на Минбар в возрасте, когда уже задают вопросы — сами себе, понимая, что не все из них можно произнести вслух?

— Чувство тоски по родине, — осторожно начала Дайенн, — это не то, что нуждается в объяснении…

Как бы не так, возразил строгий внутренний голос. Разве тебе, минбарке по воспитанию, достаточно посмотреть в зеркало, чтобы сердце твоё наполнилось болью о поглощённом взрывом звезды Ормелосе? Он не был твоей родиной — ни в твоей памяти, ни в рассказах твоих родных. Он для тебя — глава в учебнике истории, неловкость от взглядов сверстников-минбарцев, грустные размышления в закатный час. Но не более, не более.

— Ай, бросьте! Я слышала, что под протекторатом Минбара находится много миров. Но это не колонизация… Вы сидите тут, в полицейской форме, не похожи на рабыню. Если вас даже удочерила минбарская семья — явно вы не существо второго сорта. Может быть, вы даже не вспоминаете, что вы чужаки. А нам не позволили бы забыть. Я их не виню, нет. Почему они должны нас любить? Они нас не приглашали, мы сами пришли к их порогу, умоляя о милости. Нам дали крышу над головой, дали работу — черновую, а на какую ещё мы могли рассчитывать? Разве нам кто-то обязан? Я слышала это с самого детства — нам никто ничем не обязан… В чём мне их обвинять? Лишили нас дома, обрекли на нищету и унижения люди нашей крови, красные варвары…

— Поверьте, я представляю, как ужасна гражданская война, — как можно мягче произнесла Дайенн, — правда, сама я не застала этих ужасов, через которые пришлось пройти нашему обществу, но мне хватило рассказов старших…

— Это невозможно забыть и простить! — с жаром продолжала Сенле, — у моего отца был хороший бизнес на родине, у нас был огромный, шикарный дом на берегу моря, я могла расти и жить там… Когда всё это происходило, мать постоянно говорила отцу, что надо сматывать удочки, но он считал, что до нашей страны это не докатится. Дождался, что революционеры арестовали все счета, конфисковали дом и яхту, мы бежали почти нищими, мать только взяла свои драгоценности… Так жалко было их продавать, но надо ведь на что-то жить. А много ли за них дадут, когда видно, что мы в нужде? В чужом мире, где мы никто, без имени, без прав… Из всех только отец немного знал земной язык, нам всем пришлось учить, потому что иначе не выжить. Мой отец был владельцем компании, а кому в чужих мирах интересны его знания и опыт? Ему пришлось работать оператором на фабрике, матери — продавцом, через сколько унижений пришлось пройти… А ведь нас трое детей. Мой отец столько работал на то, чтоб обеспечить свою семью всем, устроить наше будущее, и у нас его отняли. Он видел, что мы растём на чужбине презираемыми будущими нищими, это раньше времени свело его в могилу. Бедная наша мать! Её брата арестовали революционеры, мы не знаем его судьбы, и больше некому было её поддержать… Нам остались только фотографии… Иногда мне хотелось уничтожить их. Лучше уж не иметь памяти, не вспоминать о том, чего лишался… Наш прекрасный дом, с такой любовью обставленный, наша великолепная яхта, улыбающийся отец, мама рядом с ним — такая красивая, как божество… Она сама говорила, глядя со слезами на эти фотографии, что это как будто уже не она. Моя мама, украшавшая когда-то обложки журналов, преждевременно старела в нищете и грубом труде! Быть может, живи мы в мире, не так похожем на наш, было б легче. Но мы жили в земной колонии. Сельскохозяйственной, постоянно нуждающейся в работниках, потому нас и приняли. Отцу ещё повезло, он устроился оператором этикеточной линии, на фабрике, а наши соседи работали на зерноуборочных машинах. Ирония, конечно — наши ближайшие соседи были когда-то папиными конкурентами в бизнесе. А теперь ими всеми помыкали такие, какие в нашем мире не посмели бы переступить порог их кабинетов, рот открыть в их присутствии… Инопланетяне! То, над чем когда-то смеялись у нас дома — то и произошло… На нас смотрела свысока всякая шваль, что уж говорить о владельцах папиной фабрики или маминого магазина, для них мы были пустое место.


Алварес говорил о снобизме — интересно, имел ли он в виду именно это? Дайенн искренне пыталась понять эту девушку, сидящую напротив, она верила, что пережитое её семьёй было крахом, трагедией — она немало слышала ещё в детстве рассказов тех, кому в гражданскую войну приходилось покидать родные края, терпеть лишения, терять близких. Но почему же все обиды — несомненно, глубокие и искренние — этой девушки касались только чего-то, связанного с деньгами? Почему она жалела только о том материальном, чего лишилась её семья? Разве родина — это только дом, яхта и всё прочее, что можно купить? Разве это не воздух, природа родного мира, родная речь вокруг, обряды твоего племени, твоё служение ему?

— Мама видела, как жена директора заходила в ювелирную лавку — она была в том же магазине, и небрежно перебирала драгоценности. Каково ей было смотреть на такое… А какая роскошная машина была у сына папиного начальника! У моего брата тоже могла такая быть! Мы видели иногда молодёжь из достойных семей, и хорошо понимали, что они чувствуют. Им было тесно в этой убогой дыре, где было так мало людей их круга, развлечений, полагающихся в их годы, где в городе был всего один приличный ресторан… Но их родители по крайней мере могли отправить их на Землю — учиться или посетить туристические места, а мы были навсегда приговорены вот к этому, и к тому, чтоб смотреть издали на то, чего мы лишились. Родители запрещали нам задерживать взгляд, но сами смотрели, это выше всяких сил… Они мучились, зная, что нам не суждено ничего иного, а мы — зная, что не сможем обеспечить им достойную старость, что они будут как все эти старики в нашем квартале, покупающие самую дешёвую еду и придирчиво считающие центы… Видели бы вы кладбище, где пришлось упокоиться нашему отцу! Какое убожество! А этот венок, который принесли его сослуживцы… Отвратительное уродство! Но там, впрочем, и не было других… Мой брат, когда закончил школу, пошёл на ту же фабрику, сестра — на склад, что-то такое предстояло и мне. Поэтому когда к нам пришёл некий человек и предложил мне переехать на Зафрант, в коллекцию Туфайонта — конечно, мы согласились. Это всё-таки означало, что я буду сыта и одета, что мне не придётся до самой старости работать за гроши, над которыми потом трястись… А на полученные деньги семья смогла купить квартиру. Такую же маленькую, тесную развалюху, как та, в которой мы жили, но хотя бы собственную.

Наверное, это надо понимать так, что семья этой девушки, а вслед за ними и она сама, не чувствовали больше покоя и безопасности, которые в их мире невозможны без высокого и стабильного материального достатка. На Минбаре нет такого смыслового оттенка слова «разорение», какое есть, к примеру, у центавриан и землян — касающегося финансового положения отдельного человека, а не ущерба родному краю, нарушения выстроенного течения жизни. Что ж, не зря ведь говорят, что в культуре Корианны много близкого к земной.

— Почему же теперь вы не планируете вернуться к своей семье, если, по вашим же словам, полностью оправдываете их в том, что они вас, по сути, продали?

Лицо корианки стало тоскливым и злым.

— Вернуться к тому, от чего уходила, смотреть, как они прозябают в нищете и прозябать с ними вместе? Нет, не хочу. Они верят, что моя жизнь устроилась, пусть верят. К тому же, там люди Туфайонта могут меня найти и вернуть.

— А кроме родительского дома — вам есть, куда пойти?

Из сдержанного пересказа Алвареса Дайенн поняла, что на этот вопрос уже был дан отрицательный ответ, но ей нужно было услышать это лично.

Корианка мотнула головой.

— Я захватила с собой кое-какие подарочки Туфайонта, если хорошо их продать — смогу где-нибудь осесть. Какая разница, где…

— Не могу понять, — Дайенн сама не знала, зачем это спрашивает, пожалуй, лучше б было не разбираться в мотивах этой странной раздражительной женщины, но сдержаться просто не могла, — вы пошли к Туфайонту добровольно? Тогда почему вы решили покинуть его дом? Могли остаться, как те землянка и дрази…

— Надоело. Там тухло. Хватит, я достаточно поразвлекала его эти годы.

Годы? О скольки же годах речь? Она застала корианскую революцию ребёнком, надо понимать, очень маленьким ребёнком. В то же время, говоря о том, что предстояло ей по окончании школы, она имела в виду, что школу она так и не закончила? Может быть, она училась дольше, как часто это бывает с детьми-иномирцами, из-за языковых трудностей часто обречёнными на повторение курса… или же её родители, получается, продали несовершеннолетнего ребёнка?

— А попытаться вернуться на родину вы не хотите? Всё-таки, что бы там ни имели против ваших родителей, едва ли это распространяется на вас? И там вас Туфайонт едва ли найдёт.

Могло показаться, что после этих слов воздух между ними слегка наэлектризовался.

— У меня больше нет родины, — отчеканила Сенле, — об этом не может быть разговора.

— Потому что вы убеждены, что вас не примут, и не хотите унижать себя выслушиванием отказа?

— Нет, потому что не хочу унижать себя подобной просьбой! И потому что, даже если б мне на пятки наступали молодчики Туфайонта, этот тоталитарный ад был бы последним местом, куда бы я решила отправиться! В эту тюрьму, где перевернули, уничтожили, испоганили всё, чего достигли достойнейшие силы нашего мира — ни за что! У меня отняли всё, но уж отнять у меня свободу я не дам!

Дайенн закусила губу, пытаясь не сказать никаких лишних слов. Странно слышать, как о свободе говорит женщина, добровольно переехавшая в гарем Туфайонта. Впрочем, она, получается, сама считает теперь это ошибкой… Быть может, проблема в том, что она сама не знает ещё, чего хочет, ведь освобождение было для неё как гром среди ясного неба, она не составляла никаких планов на будущее, не пыталась, как нарнка и арнассианка, сбежать, но раз такой шанс подвернулся — не решилась его упускать?


— А вам какое до всего этого дело? Вам ведь главное, чтоб я освободила от себя ваше отделение? Освобожу, как только придёт этот земной транспортник. Надеюсь, они согласятся меня взять без денег и документов…

Дайенн уже ненавидела себя за то, что ей предстояло произнести, но в конце концов, раз уж она переступила этот порог, надо идти до конца и исполнять свой долг, как бы тяжёл и неприятен он ни был.

— В том и дело, что ни денег, ни какого-либо удостоверения личности у вас нет. За вашими подругами по несчастью приходили частные транспортники, либо хлопотали посольства их миров. Но вы ведь не хотите иметь дело ни с властями Корианны, ни с властями колонии, где живёт ваша семья. Куда-то ведь надо вас девать. Не факт, что капитан судна согласится провезти вас в обмен на золотой браслетик, при самых наших горячих гарантиях, что вы не воровка. Я уполномочена предложить вам помощь минбарской стороны — частную помощь, разумеется, о которой не следует распространяться…

Корианка вздёрнула безволосую бровь.

— Откуда такая неожиданная доброта?

— От лиц, которым интересна информация о Корианне. Вся возможная информация… Правда, дело осложняется тем, что всё-таки всю сознательную жизнь вы прожили вне родного мира.

В глазах инопланетянки, несомненно, зажглись искры интереса.

— Ну, тем не менее я остаюсь его частью. Частью моего мира, того, которого больше нет, который уничтожили красные монстры, которым подчиняется ваш коллега. Вы чувствуете себя в безопасности с таким соседством? Ну, видимо, нет, раз делаете такие предложения. Только чем это обернётся лично для меня? Вы даёте мне гарантии личной безопасности? Я не хотела бы впутаться в ещё больший переплёт… Впрочем, враги Советской Корианны — мои друзья. Я ненавижу этих тварей всей душой и сделаю всё, чтоб они расплатились за наши разрушенные жизни…

— Я свяжусь со своим руководством и передам ваше согласие, — Дайенн поднялась, чувствуя, что едва сдерживает заполонившую всё её существо неприязнь. Всё-таки, даже после путешествия на Зафрант слишком тяжело спокойно воспринимать человека, готового предать родину — сколько б раз эта женщина ни повторила, что не считает этот переродившийся мир своей родиной, — и буду ждать, когда мне сообщат детали.


В коридоре она остановилась, чувствуя приступ дурноты от кружащихся, раздирающих голову мыслей. Что происходит, чему она сейчас свидетель и более того — участник? Алит Соук дал ей полномочия выяснить, может ли эта женщина принести пользу, и если да — передать ей приглашение клана… Как далеко простираются эти полномочия? Не её дело решать, её дело — исполнять, но освобождает ли это её душу от ответственности? При всём понимании тихой и несомненной угрозы, исходящей от Корианны — вправе ли она принять и оправдать те чувства, что владеют Сенле Дерткин? Будь то, что вынудило её семью покинуть родину, в тысячу раз ужаснее гражданской войны на Минбаре — кто вправе судить путь другого мира? Особенно когда в истории его собственного мира тоже хватает более чем печальных страниц…

Чувствует ли она себя в безопасности в соседстве Алвареса? Странно размышлять над этим вопросом после ночи, когда они плечо к плечу рисковали жизнью, а придётся.

— Были у этой женщины, Сенле? — раздался голос сзади, — зачем же вам это понадобилось?

— Что? — прямо ответить на вопрос Дайенн, разумеется, не имела права, поэтому сделала вид, что не поняла вопроса.

Перед нею стояла Урсула Бокари, чернокожая землянка, ожидающая завтрашней отправки на земном транспортнике. Кружевной халат — единственное, что она, получается, взяла из дома Туфайонта, так как в противоположность многим, не тратила время на истерики и метания в попытках сборов, а побежала в сторону балкона сразу — сменился на пёстрый хаякский наряд — по причине рослой, дородной фигуры только одежда Шочи Каис из отдела контрабанды ей подошла.

— Надеетесь получить от неё ещё какие-то сведенья о Туфайонте? Так зря. Она, если б даже он приходил к ней каждый день про свою жизнь рассказывать, ничего б не запомнила. Слишком замкнута на себе.

— Вы хорошо её знаете? — оживилась Дайенн.

— Ну, так нельзя сказать. Встречались пару раз в бассейне… Я плавать очень люблю, вот и требовала, чтоб меня туда, считай, каждый день водили, ну, а что, надо пользоваться… Мерзкая баба, в общем. Небось, и вам ныла про свою сломанную жизнь и детство, полное лишений? Даже не сомневаюсь, что ныла. Я нытиков терпеть не могу. У меня, что ли, жизнь была сахарная? Ха! Видела бы она, среди чего я росла! И у нас люди были счастливы, когда есть хорошая работа, позволяющая кормить семью, не кривили рыло. Я, пока стала со своими выступлениями полные залы собирать, где только не пела! И там же полы мыла и посуду. А уж сколько меня кидали-то! Ничего, живая стою. У меня за те годы, что я в этом сумасшедшем гареме куковала, муженёк второй раз женился. Вот бы я из-за этого нюни сейчас развела! Я себе ещё получше найду.

— Наверное, вы просто сильная натура, всё-таки вы старше её и знаете, что любую потерю можно пережить и идти дальше…

Дайенн не знала сама, зачем онаухватилась за разговор с этой женщиной. Наверное, именно для того, чтоб оттянуть момент возвращения в свою каюту, когда надо будет принимать решение, включать связь и…

Землянка скривила широкие губы.

— Пережить… Мы тут все чего-нибудь пережившие. Все у этого Туфайонта — ну, кроме некоторых шлюх, которые пошли к нему добровольно — кто обманом, кто прямым похищением туда попал. Кто птицы самого высокого полёта, как ваша геймка, кто наоборот, только там досыта поели. А её послушать — так, наверное, хуже, чем с ней, жизнь ни с кем не обошлась. Пореветь и я не дура, я всё-таки баба. Но не из-за того же, что четверть века назад было! А всё дело в том, что их, богачей, элиту, на наш уровень опустили, заставили познать, чего он стоит, кусок хлеба-то. Гордыня уязвленная болит, а она и всю жизнь болеть может, если больше, кроме гордыни, в человеке ничего нет. Не связывайтесь с богачками, милая, ни с бывшими, ни с настоящими. Пока у них всё есть и они могут денег не считать — они могут быть само благодушие, любезнейшие в общении люди, благотворители и утончённые натуры, отними у них это всё — тут из них гнильца и полезет.


Дядя Кодин много говорил о том, что человек познаётся в минуту испытаний, его слова сейчас перемешивались в голове Дайенн со словами землянки. Что ни говори, жизненная философия Урсулы Бокари достойнее, с точки зрения воина, чем Сенле. Воинская культура тоже включает принцип аскетизма, хоть и на иных основах, чем жреческая. Для воина его дом, земля его клана — святыня, за которую он отдаст последнюю каплю крови, но воин знает, что его жизнь — вечный поход, в прямом или духовном смысле, и только смерть лишит силы руку, сжимающую клинок. Дайенн, опустив голову на растопыренные пальцы рук, слушала мелодичные гудки соединения и думала, думала. Ей не так много времени оставалось на этот процесс, выбор нужно было делать сейчас, сейчас.

— Я полагаю, алит Соук, что, хотя Сенле Дерткин действительно находится в затруднительном положении и не имеет чётких планов на дальнейшую жизнь — нам она не подойдёт.

— Почему ты так считаешь, Дайенн?

Благословен будь всё-таки закон, запрещающий поднимать взгляд на старших. Глядя в глаза, говорить это было бы всё-таки сложнее.

— Она покинула родной мир совсем маленьким ребёнком и большую часть жизни прожила в земной колонии, едва ли она может быть надёжным источником достоверных сведений. Едва ли она может помочь нам в изучении того, чего не понимает она сама. Разумеется, мы всё равно могли бы её взять ради… биологических сведений, но не рациональнее ли тратить ресурсы на кого-то более зрелого и полезного?

Несколько томительных секунд, затая дыхание, она ждала ответа.

— Возможно, ты права. Совет тоже полагает, что не стоит торопиться в таких делах. Мы должны быть достаточно осторожными, Дайенн. И ты — тоже.

Экран уже погас, а она всё ещё спрашивала себя, достаточно ли хорошо она убедила себя, что поступила так вовсе не из неприязни к Сенле Дерткин, не для того, чтоб её проучить, а именно из тех соображений, которые озвучила старейшине.


Даже если в жизни не случится больше ничего значительного — уже будет, что вспомнить… Кто не видел тракалланский город — едва ли сможет сам его полноценно представить. А кто видел — едва ли сумеет описать.

Тракаллу сложно назвать планетой в привычном смысле слова. Возникновение жизни на газовом гиганте — само по себе явление незаурядное, логично, что и выглядеть, и существовать эта жизнь могла только очень… отлично от любой гуманоидной расы. Здесь нет как таковой земной тверди. Есть разрозненно плавающие куски тверди. Поэтому нет никаких стабильных координат. Мир не дорог, а направлений, с дрейфующими в жёлтом море городами-кораблями. Сейчас уже только самые малые из них плывут по воле течения, без управления, но культурный след эта географическая специфика оставила глубокий, в виде своеобразного философского отношения тракаллан к жизни — «куда принесёт, туда принесёт». Но как ни удивительно, здесь тоже есть какая-то своя, специфическая, конечно, флора и фауна, архитектура, индустрия…

— Я слышал, самое логичное сравнение для тракалланского города — навозный шарик, который скатывает жук. Ну, а что… Катают они их, конечно, не из навоза… И сама структура посложнее шарика… Но в основном всё же сфероиды.

— А я бы скорее сравнила с головкой сыра. Одного из тех сортов, где много-много дырок.

— Тоже вариант…

— Да… — Ранкай оторвался от созерцания пейзажа — хотя пейзажем это можно было назвать только при наличии очень хорошего воображения, — сравнение с ульем — это для вас, конечно, слишком сложно… Вообще — я понимаю, почему тракаллан, как и геймов, по большому счёту, никто никогда не пытался завоевать. Слишком хлопотно подбирать такое оружие, которое не вызвало бы взрыв метана. Да и что говорить, нахрена б её завоёвывать, эту Тракаллу, отсюда с первой минуты мечта — убраться поскорее…

Диллатлиин, выплывший из жёлтого тумана как-то уж очень неожиданно, выглядел откровенно, на первый взгляд, разочаровывающее. И это — город-легенда? Серо-коричневый, невзрачный, весь какой-то… неровный. Словно астероид, проплывающий в космической тьме, вызывая у пилота неизбежные размышления: зачем? Для чего ты был создан и подвешен болтаться здесь, обломок мёртвой материи, смёрзшийся комок грязи? Должен ведь и в этом быть какой-то смысл. Второе впечатление, впрочем, внесло корректировки — город оказался настоящей крепостью. Всё, что казалось трещинами, в которые вбей клин — и помятый сфероид расколется, как орех, обнаруживало в своём нутре бронированные двери, всё, что казалось рыхлым и ветхим, было вязким или упругим.

— Да, не таких гостей здесь ждут, конечно… То ли готовы они были к нашему прибытию?

— Такую масштабную операцию в полной секретности не спланируешь… Подготовились, как иначе. Ну да ничего… Давай, ребята!

На лице Алвареса, едва различимом в жёлтом сумраке, читались некоторые сомнения, что в столкновении местного, тракалланского атмосферника с одними из диллатлиинских ворот выдержит именно атмосферник, но пилот-тракаллан бодро щёлкнул клешнёй над головой — знак, заверяющий, что всё под контролем. Ранкай снова пробормотал свои сожаления, что власти Тракаллы не смогли стянуть сюда всю армию — брать Диллатлиин силами всего трёх таких атмосферников это считай не взять его, удержать нипочём не получится. Ну, главное — достигнуть того, зачем они сюда прибыли…


Вероятно, это были не самые важные ворота, раз вскрыть их удалось практически в два счёта, но Ранкай с Н’Тфоолом — ответственным за операцию из местных сил правопорядка — щедро мешали дразийские ругательства с тракалланскими, пока это происходило. И шума, и проволочек вполне достаточно, чтоб там не то что успели следы замести — столько никуда не заметёшь, если только не взорвать город ко всем тракалланским чертям — но организовать нежеланным гостям подобающую встречу. Дело осложняется тем, что город не крошечный, и они только примерно представляют, где находится нужный им сектор, ясно одно — что не прямо за дверью. Для не местных отдельным испытанием было передвигаться по улицам, которые правильнее б было называть туннелями, тем более что с гравитацией здесь свои, сложные отношения. Специальные очки позволяли засекать живых существ — тракаллан и гуманоидов, но вот очертания строений — уже нет. Дайенн несколько раз поздоровалась лбом со стеной, благо, голова в шлеме…

— Так, а здесь у нас, похоже, кислородный сектор. Интересно…

Сопровождавший тракаллан развёл клешнями, прострекотав что-то, что Н’Тфоол примерно перевёл как «все стремятся к комфорту» — поскольку с собратьями по ремеслу из кислороднодышащих рас тракаллане сотрудничали давно и плотно, гораздо дольше и плотнее, чем имели с этими мирами собственно дипломатические отношения, вполне логично, что дорогим гостям предлагалось чувствовать себя на базе как дома, а не ходить всё время в скафандрах.

— Ладно, открывай… Устроим им сюрприз…

Тракаллан стрекотнул что-то в ключе, что не знает кода.

— Ладно врать? Можно подумать, вы тут кислородникам полную автономию предоставили! Нет, ну можем и высадить двери и напустить им метану… Успешному задержанию, конечно, поспособствует, но что, если откачать потом не всех успеем?

Тракаллан выглядел печально и пришибленно. Кода он действительно не знал, лично ему сюда ходить было не позволено. Брать на себя ответственность за чьё-то отравление, конечно, не хотелось тоже…

— Разойдись!

Сектору земной диаспоры в Диллатлиине было, без малого, пятьдесят лет, за это время успели учесть любые случайности и стены строили крепкими, на совесть. Но против удара сжатого воздуха пушек транталлилов и они не выстояли. Подождав, пока рассеется мелкая серо-голубая взвесь — то есть, сменится радостно хлынувшим в новое пространство обычным жёлтым дымом — ударная группа ринулась внутрь. И вскоре послышались их растерянные возгласы, вперемешку на родном и земном языках.

— Что там такое? Пусто? Они успели слинять?

— Да нет… Но арестовывать как-то… некого уже, похоже…

Вадим отодвинул остолбеневшую Дайенн и шагнул внутрь.


Видимость, в клубах жёлтого газа, была, конечно, не ахти. Но причину оторопи ударной группы не заметить было сложно. Пол немаленького помещения, следующего за длинным коридором, был завален трупами. На первый взгляд насчитывалось около тридцати.

— Крови как будто не видно… Может быть, без сознания?

Силовик-дрази пихнул носком ботинка ближайшего.

— Что-то сомневаюсь… Деревенеть уже, кажется, начал.

Дайенн склонилась над ближайшим к проходу бракири.

— Мёртв. И сомневаюсь, чтоб естественной смертью. Признаков отравления нет… Так… на боку колотая рана, но крови не видно ни на теле, ни под телом… Странно…

Вадим перешагнул через рассыпанные коробки, хрустнуло разбитое стекло — кажется, опрокинутая коробка была с чем-то бутылочным, чем именно — определить теперь могла только очень строгая экспертиза, в комнате побито и перевёрнуто было просто всё. Зеркальной лужицей застыло в углу то, что было, видимо, прежде каким-то агрегатом, лениво искрил разбитый терминал связи. За перевёрнутым столом обнаружилось ещё четыре трупа, лирично осыпанные, словно осенней листвой, игральными картами.

— Очень интересно… Хотя бы судя по этой замороке с кодами, проникнуть сюда не так просто, случайные-чужие тут не ходят… Это ж кому из гостей не понравилось, как их встретили…

— Ребят… — Ранкай в полном шоке, хорошо читающемся сквозь скафандр, показывал пальцем на потолок.

— Ого… — только и вымолвили, синхронно, Вадим и Дайенн.

На потолке обнаружились ещё пятеро. Неровным кружочком. Ближайший в полуметре от двери. Пришпиленные, насколько можно определить снизу, металлическими штырями.

— Я, конечно, понимаю… стиль бандитских разборок меняется со временем… Но, народ, кто-нибудь видел что-то подобное?

— Стремянка здесь есть? Придётся, видимо, повозиться… Грузите пока этих…

Обернувшись в сторону двери, Вадим обомлел в третий раз за вечер. Над дверью, во всю стену, красовалась кровавая надпись. «Враги Альянса да будут преданы смерти». Крупные, аккуратные, старательно выписанные буквы.

— Как по трафарету… Явно не наспех писалось, с душой и с любовью… Что скажешь?

— Скажу, что… А это что, подпись?

— Где?

С правой стороны двери, на месте, где прежде стоял, видимо, опрокинутый и превращённый в дрова стеллаж, красовалась ещё одна кровавая каракуля. Уже куда менее внятная. Круг с двумя полудужиями над ним. В круг вписана буква «Б».

— Впервые вижу такой…

Бреммейр с фотоаппаратом резво подскочил и туда. Подождав, пока он закончит, Дайенн соскоблила с каждого элемента в заготовленные пробирки для анализа.

— Могу предположить, что мертвы они не менее шести часов… И что, всё это время никто не интересовался, чего это они тут притихли? Хотя, кто б знал их порядки… «Враги Альянса»… Что за бред? Я знаю немало организаций, так или иначе выступавших против Альянса, но ни одной, которая бы…

— Надо будет затребовать у тракалланской стороны протоколы допросов. И некоторых свидетелей… Всю жизнь мечтал допрашивать тракаллан, прости господи…


Допрашивать тракаллан было делом действительно сложноватым и вполне достойным приравнивания к каторге, даже при том, что большую часть этого неблагодарного труда взял на себя Т’Карол.

— Не то чтобы кого-то из этих ребят мне было сердечно жаль… Но что-то подсказывает мне, малыши, что то, что за этим стоит… станет для вас большой проблемой.

— Да уж, не маленькой… В архивных материалах ничего похожего нет?

— Что-то, похожее на что-то, есть всегда. Но есть сходство деталей и сходство основы. Оно имеет разную ценность и редко идёт вместе.

— Спасибо, Т’Карол, ты очень внятен.

— Л’Гатоол говорит, он может предполагать, кто может сказать вам больше. Это бракири Брайетт Гароди, его не было среди убитых, но в те дни он был в Диллатлиине. Он знал коды доступа в кислородную зону. Вам следует объявить его в розыск.

— Объявим… Его данные есть в базе?

— Судим уже дважды, — кивнул Т’Карол.


— Улики… улик у нас сколько хошь, — Дайенн хлопнула о стол стопкой отчётов о вскрытии, — толку… Эти самые рекламации там, кстати, нашли, да. Ну, как нашли — сожжёнными. Но по анализу пепла — оно. В пепле отпечаток ноги. С отпечатками обуви, имеющейся на убитых, не совпадает. Отпечатков — понятное дело, море. Большая часть принадлежит покойным, ещё часть мы нашли в базе… Не все из их обладателей даже примерно могли в эти дни там бывать, несколько сидят, пара экземпляров вовсе два года как мертвы. Просто стены там, как ты понимаешь, не моются… Так что неидентифицированные отпечатки могут с одинаковым успехом принадлежать как убийцам, так и тем из пиратов, кто в наши базы пока не попал.

Вадим отвёл осоловелый взгляд от экрана с очередным протоколом, содержащим массу полезной информации, только ничего — по их делу.

— Ясно… Лопатить и лопатить, стало быть… Слышал, нашего свидетеля доставили?

Слышал он… Дайенн вот не слышала, а непосредственно, так сказать, участвовала в приёмке, и это были определённо не самые счастливые минуты её жизни, в какой-то момент ей уже казалось, что всё, они потеряли свидетеля, а это значит, что убьёт Альтака — её, не слушая никаких оправданий, что просто нет у неё таких компетенций, чтоб быстро и успешно поставить это существо на ноги.

— Ну да, часа так три назад… Но с допросом пока повременить придётся — пьян в стельку. Час назад только шевелиться немного начал, прогресс. До этого его выгружали, как мешок картошки. Переводчика с алкоголического у нас нет, так что… — она передёрнула плечами, вспоминая испуганное лицо Реннара, который, со всем своим опытом, тоже не был уверен, что его реанимационные мероприятия возымеют эффект, именно положительный эффект, судя по данным сканеров, у пациента было не очень много здоровых органов, — хочешь пока глянуть отчёты о вскрытии? В общей сложности сутки работы, три кило веса, — она снова хлопнула стопкой бумаги, — и вопросов больше, чем ответов. Все тела обескровлены. Практически начисто. Кровь на стене совпадает с гражданами на потолке, куда делась кровь остальных — неизвестно. Пятеро на потолке — это вообще отдельное… Я не уверена в точности результатов, конечно, но похоже на то, что штыри, на которых держались трупы, были вбиты одновременно. Причём сила, с которой они были вбиты… Да, на телах некоторых убитых найдены следы укусов…

— Укусов?

Напарница отозвалась тяжёлым вздохом — определённо, этого всего было чересчур, чересчур.

— Укусов. Нанесены непосредственно перед смертью или сразу после. Идентифицировать вид существа не удалось.

Алварес развернул первую из пластиковых папок.

— Укусы могут являться причиной смерти?

— Скорее всего нет, при наличии глубоких колотых ран как-то… Тем более, в основном они на запястьях, реже на шее… Скорее, меня занимает сам факт их наличия и… Животные так не кусают, Алварес. Большинство известных мне животных. Больше всего это похоже на… летучую мышь. За исключением размеров.

— В Диллатлиине животных вообще сроду не было никаких. Хватает самих обитателей… Получается, убийцы принесли и унесли животное с собой?

Дайенн устало опустилась в своё кресло, предварительно бесцеремонно вытряхнув из него стопку макулатуры — какие-то, по-видимому, ещё яношские архивные материалы, зачем-то пересматриваемые её дотошным напарником.

— Что-то моему воображению рисуется нечто уже вообще дикое. Толпа народу… чтобы справиться с таким количеством именно так молниеносно, нужна толпа… Со стремянкой или гравиплатформой… Потому что тракалланы, полагаю, запомнили бы, если бы к ним обращались за чем-то подобным… Ещё и с животным… Слово «дичь» в достаточной мере отразит для тебя моё понимание ситуации?

— Вполне, — улыбнулся Вадим, — лично меня больше всего беспокоит эта надпись.

— Понимаю, полная нелепица… Нет, с врагами Альянса всё понятно, коль скоро эти товарищи и должны были заниматься распространением, а возможно, и дополнительным подстрекательством… Но какие криминальные элементы когда были против подобного? В лучшем случае им всё равно.

— Т’Карол говорит — всё на что-нибудь похоже, где-то деталями, где-то основой. Главное вычленить важное…

У Дайенн было своё мнение об осмысленности и обоснованности слов Т’Карола и необходимости над ними длительно размышлять — Т’Карол был, несомненно, гений, да… … а гений, как известно, редко бывает понят современниками, вот и этот иной раз заворачивал нечто настолько значительное, глубокомысленное и непонятно, к чему относящееся, что жрецам-собирателям афоризмов было бы, чему у него поучиться.

— Лет двенадцать назад, помнится, было одно дело… Бандитские разборки, обставленные как ритуальные убийства… копирование ритуальных убийств одного культа конца двадцать первого — начала двадцать второго века. Культ — что-то, связанное с апокалипсисом, на Земле на рубеже веков они всегда росли как грибы после дождя…

Алварес потянулся куда-то в сторону стеллажей, но очередная папка при этом поползла по его коленям, и её содержимое выпорхнуло грустно шуршащей кучкой под стол, что вынудило его пока повременить с поисками иллюстрации к своим словам.

— Про убийство, обставленное как ритуальное, в целом понятно… В нормальных бандитских разборках чрезвычайно редко пришпиливают трупы к потолку. Может быть, конечно, мы просто не знаем традиций этой расы…

— А ты, значит, не думаешь, что это земляне?

Дайенн потёрла переносицу.

— Алварес, то, что надпись сделана на земном языке — ещё не значит, что писавшие — сами земляне. И то, что убийство произошло в кислородном секторе, тоже не означает, что убийцы — кислороднодышащие… Чему ты улыбаешься?

— Просто… ты сейчас напомнила мне одного дорогого мне человека. Ну, не совсем человека…

— Не совсем человека… ладно. Хорошего хотя бы человека?

— Очень.


Отворилась дверь, вошла Нирла, держа в руках поднос, словно некую святыню.

— Госпожа Дайенн, я принесла вам бутерброды. Вы не ели сегодня. Вы долго можете без еды, но всё же не нужно, когда можно и поесть. Это хорошее мясо, и нет ничего, что вам вредно, я спрашивала.

— Спасибо большое, Нирла. Ты сама-то кушала?

Нирла невольно, одним своим появлением, заставляла её надолго уходить в себя, размышляя о превратностях жизни. С неизбежным возвратом к мысли, что на месте этой девочки могла быть и она. Родись они с братьями и сёстрами не на территории Альянса… кто знает, как могла сложиться их судьба? Если они вообще остались бы живы — возможно, были бы где-нибудь жемчужинами торгов, выставлялись, как цирковые диковины… А так — выросли на Минбаре, и воспринимают как невиданную дикость то, что где-то существуют рабство, насилие над детьми…

— Я думаю, где я мог видеть этот знак. Причём видел много раз и совсем недавно…

— Что?

— Похоже на символ беспроводной связи, но немного не такой… В знаке беспроводной связи вертикальная линия, а не круг…

Нирла вытянула шейку.

— Ой… Да вот же, такой же! — она вытащила из-за пазухи кулончик из потемневшего металла, — он дешёвый, поэтому его у меня не отобрали. Его в дороге мне подарила одна женщина, сказала, он защитный. Знак светлых сил.

Оба полицейских оторопело воззрились на кулон.

— Светлых сил, говоришь… Ну точно! Вот так видишь — и не понимаешь… Это же знак Ворлона!

Нирла зарделась, гордясь, что оказалась полезна. Зрачки Дайенн сошлись почти в полоску, демонстрируя крайнюю озадаченность.

— Ворлона? Но ворлонцев же… давно больше нет…

Напарник ответил ей сострадательной усмешкой.

— Я как-то и не предполагаю, что ворлонцы, даже если бы они всё ещё были в галактике, имели привычку пускать неугодным кровь и пришпиливать их к потолку. Нет, от ворлонцев тут только знак.

— И о чём он тут говорит? Я слышала о нескольких культах, связанных с ворлонцами, но ни в одном не были приняты кровавые жертвоприношения…

Услышав обрывки их беседы, в своих креслах подкатились ближе Сингх и Ситар. А потом и Талгайды-Суум вышел из-за стола. Только Шлилвьи не обратил никакого внимания на происходящее — он что-то прослушивал в огромных, почти скрывающих его голову наушниках.

Вадим созерцал знак на распечатке в вытянутой руке.

— Так вот, про имитации… Если отбросить те случаи, когда подражатели ставили своей целью приписать свои преступления кому-то другому — а таких случаев тоже не так уж мало…

— Это уж точно, — кивнул Сингх, — на Яноше одно из последних дел как раз такое и было. Да и на Земле во времена оны было полно одарённых, обставляющих убийства в стиле мафиозных разборок. Преступный мир тот ещё дурдом — нетерпеливые наследники заимствуют у бандитов, бандиты заимствуют у религиозных фанатиков… Всё на что-нибудь похоже, как Т’Карол говорит.

— Сами подражатели о своих подражаниях могут говорить разное, — продолжал Алварес, — называют это шуткой, обыкновенным стремлением позабавиться с реакции окружающих, или напротив, наделяют столь великим богооткровенным смыслом, что нам, простым смертным, этого не понять… В данном случае практически со стопроцентной вероятностью это говорит о наличии психических отклонений у лидера банды.

— Вот тут даже спорить не буду.

Ситар тоже пробормотал что-то на родном языке, судя по интонации — в ключе, если подобное может совершать человек вменяемый, то что вообще считать за критерий психического здоровья. Дайенн просто вздохнула: на Минбаре любой, совершивший предумышленное убийство — не на войне, не для защиты чести и блага родины — считается невменяемым, у неё было слишком мало курса иномирной культуры, чтобы уметь быстро и качественно перестраивать восприятие. Какой мотив убийства выглядит безумием в их глазах? Такой, какой они не могут примерить на себя, получается? А если говорить о деталях — что ж, культура каждого народа содержит что-нибудь такое, что кажется дикостью не только другим народам, но и этому самому народу спустя сколько-то столетий. Достаточно бегло ознакомиться со способами казни преступников в истории некоторых миров…

— Я так понимаю, тут как раз случай богооткровенного смысла? — вклинился Талгайды-Суум.

Алварес кивнул.

— Уверен в этом. Хотя бы в силу того, что собрать под своим началом такие силы — и количественные, и качественные — не будучи признанным криминальным авторитетом, может только фигура религиозная.

— А криминальные авторитеты, как мы поняли из откровений этих хмырей, сами в шоке, — хмыкнул Сингх.

— И что это, навскидку, нам даёт? Лидер — он же автор, так сказать, идеи — молод, определённо относится к гуманоидной расе, вероятнее всего человек или бракири… Мания величия в сочетании с… могу предположить, что социальный статус этого человека — будем пока предполагать, человека — довольно… То есть, скорее всего, из почти самых верхов он спикировал в самый низ. Разорившаяся семья или что-то в этом роде… Не знаю, был ли подтверждённый диагноз, если был, то это вносит дополнительные интересные моменты.

— Какой диагноз?

Алварес обернулся как-то даже удивлённо.

— Шизофрения, конечно. Но могу так же предположить наличие какого-то врождённого физического недостатка… Либо, что тоже вероятно, семья жила преимущественно в окружении инопланетян.

— Да где ты там всё это нашёл? — Махавир перегнулся через стул, заглядывая Вадиму за плечо, — психологи — это какая-то особая раса, да… Нет, что это псих — это совершенно точно… Убить конкурентов по бизнесу всяко и проще можно… А этот не знаю, богом считает себя или кем.

— И видимо, не он один считает, — хмыкнула Дайенн, — в самом деле, если он способен командовать такой ордой, которая потребовалась для совершения подобного… Погибшие практически не успели оказать сопротивления, стрельбы-то не было.

— Если только не предполагать, что среди трупов есть и жертвы со второй стороны.

— Это пока вряд ли, большинство опознано задержанными тракалланами, частые гости, можно сказать — завсегдатаи… Есть несколько новичков, на их счёт, конечно, работаем, но пока тоже ничего. Проблема в том, что тракалланы… не то чтоб невнимательно относятся к гостям гуманоидного сектора, но готовы прикрыться этим самым «все вы, люди, на одно лицо» из соображений «моя хата с краю».

— Они напуганы.

— Что да, то да. А напугать тракаллан — это кое-что…


Махавир остановился, вздрогнув — узнал выступивший из темноты у перехода в жилой отсек силуэт, и сердце подпрыгнуло в груди, не зная, повелевать развернуться и бежать прочь, или пройти мимо, будто ничего не видя.

— Маниша, ты?

— Да, глупенький. А ты думал — призрак, или галлюцинация?

А так хотелось обознаться. В призраков если до сих пор не верил — то вряд ли поверишь только от того, что комната тебе досталась в самом конце дышащего космической пустотой и тишиной коридора, просто это неприятно — идти к себе каждый раз в полном одиночестве, лишь изредка сталкиваясь с ремонтниками и пережидая, когда они переволокут из отсека в отсек все свои бесчисленные ворохи кабелей и тележки с разносортным металлоломом. Но ворчи не ворчи, слушать всё равно никто не будет — комнаты дают там, где они в относительном порядке, где удалось максимально отладить системы жизнеобеспечения, Альтака может с пакостной улыбочкой предложить комнату поближе, но холодную почти как космос снаружи, или по соседству с некислородниками, откуда изрядно подтягивает метаном. Многие силовики живут по трое и даже четверо — дрази это, конечно, культурно привычно, редкий мальчик их народа имел в детстве отдельную комнату, но вот кровать-то одна, спят вповалку на матах…

В пятно света от большого настенного фонаря выступила смуглая девушка с двумя толстыми смоляно-чёрными косами чуть ниже плеч, шутливо-ласково пихнула Махавира кулачком в бок.

— Признайся, я тебе уже мерещилась где-то когда-то?

— Маниша, откуда ты здесь?

Голоса разлетались в лабиринте коридоров гулким эхом. Освещение тут планировалось наладить к началу работы отделения, но, как и много что, не успели. Оказалось, устаревшие системы нужно менять на целых больших участках этажа, и теперь потолки и стены зияли чёрными провалами снятого перекрытия, а до тех пор, пока работы будут закончены, придётся довольствоваться вот этими редкими, хоть и чрезвычайно сильными фонарями, разбивающими пустое пространство коридора на контрастные пятна света и тьмы, и радоваться, что системы в твоей комнате запитываются от другого источника. И почти не глючат.

Девушка кокетливо заправила локон за ухо, поблёскивающее серёжкой с крупным камнем. На ней рабочий комбинезон наподобие таких, какие носят ремонтники, но не такой, нет нашивки с эмблемой фирмы. Да такие многие носят. Ремонтники на кораблях с короткими срочными контрактами, к примеру…

— Ай, кажется, не рад? Могла и теплее быть встреча после стольких-то лет… Сколько мы не виделись? Ну вот, была тут поблизости, услышала, что ты тут работаешь, решила заглянуть, узнать, как ты…

— Случайно была поблизости, ну да… Место-то не описать, курортное.

Не курортное, конечно, но как регулярно ворчит Альтака, лично ответственный за регистрацию всех прибывающих и убывающих — вполне себе проходной двор. Кроме собственно рабочих моментов — доставки и отправки арестованных, потерпевших, свидетелей, доставки продовольственных грузов и всего необходимого для ремонта, включая сами бригады ремонтников, здесь имеют право останавливаться для заправки и ремонта проходящие корабли. Право и возможность — не одно и то же, говорит в таких случаях Альтака, часть доков всё ещё не вполне функциональна, а уж об отсутствии пригодных для размещения жилых комнат нечего и говорить, поэтому команда зачастую во всё время стыковки не покидает корабля, но тем не менее тут регулярно можно встретить стайку неизвестных личностей, которых ты видишь, скорее всего, первый и последний раз. Но всё же, справедливости ради — на внешних этажах, переходы к внутренним, где и дислоцируется в основном отделение, защищены дверями, подчиняющимися специальным ключ-картам. Конечно, они тоже иногда глючат — причём в обе стороны, как блокируясь намертво, так и начиная пропускать кого угодно по более-менее ровно выпиленному куску пластика, любимым развлечением Альтаки было отправлять заскучавшие по его мнению смены силовиков на проверку этих дверей, с подробным отчётом по результату…

— Ну, что поделаешь… По работе пришлось.

Мужчина неловко выдернул свою ладонь из руки девушки.

— По работе… Это с «чёрными копателями»-то?

Логично подразумевается, что этим самым правом воспользоваться полицейскими доками, которые, правда, редко когда имеют хоть одну свободную стыковочную зону, отважатся злоупотребить только те, у кого в работе всё чисто вплоть до предельной аккуратности ведения вахтенного журнала, но есть ведь и особо борзые.

— Ну, знаешь, на что-то кушать же надо… Да что такого, не пойму? Никто от этого не заболел и не умер, а польза многим есть… «Белые»-то здесь работать всё ещё боятся.

— И правильно делают… Ладно, это твоя жизнь… — Махавир сделал попытку обойти девушку и продолжить путь, но она обвила руками его талию.

— Всё злишься на меня? Уверен, что не хочешь ничего вернуть? Всё-таки, мы оба сейчас… в глуши, очень далеко от родины… Лучше бы… держаться поближе, не находишь?

Махавир нашёл в себе силы взглянуть ей в глаза.

— Не расстояние делает далёкими, Маниша. Мы делаем. Ты это сделала. И вдали от родного дома мы… слишком по-разному. Между нами нет и не может быть ничего общего.

Девушка закусила губу.

— Уверен, что хальса… больше не примет меня?

Само звучание голосов, дробящихся рваным эхом от гладких стен, было раздражающим. Хотелось поскорее прекратить, пройти, забыть то, чего не должен был увидеть уже больше никогда. Как было б правильней. Взгляд упорно избегал её кос. Слишком коротких. Зачем заострять внимание на том, что она их стригла, если она делала куда хуже вещи? Зачем опять отращивает?

— Дело не в хальсе, я не приму. После того, что ты делала…

— Ай, Махавир, все совершают ошибки, по молодости, по глупости…

— Только это разные ошибки, Маниша, и ты в своих — не раскаялась. В том, что делала, в том, что делаешь сейчас. Ты сама не хочешь возвращения. Ты говоришь не как тот, кто раскаивается, ты сожалеешь о том, что попалась. Ты предала не только меня, меня — это ладно… Ты предала веру. За меня простится, за веру не прощается.

Полные губы тронула нервная улыбка.

— Вера — это в жизни ещё не всё…

— Вера — и есть жизнь, это от жизни неотделимо.

Серёжки с крупными камнями покачнулись под снисходительный смешок.

— Каким был, таким и остался… Ладно, но ведь можем мы, я думаю… Хотя бы посидеть, поговорить… я б хотела послушать, как ты живёшь сейчас, о твоей работе… Ведь это не запрещено? Вы же сейчас не работаете ни по какому делу «чёрных копателей», и ты же не выдашь мне, даже совершенно случайно, никаких важных сведений? А то мало ли, глядишь, наслушаюсь — тоже захочется героики, на путь истинный встану…

Молодой полицейский, невольно, почти улыбнулся.

— Нет. Совершенно точно, что бы это ни было, но с «чёрными копателями» не связано никак.


========== Гл. 5 Ориентировка на кровососа ==========


Был ещё только час дня по местному времени, а устать уже было, от чего. К делу были пристроены даже многие силовики, обычно в перерывах между задержаниями предоставленные сами себе. Сайкей с Юлзаем, получив распоряжение Гархилла, наконец закончившего переговоры с родственниками всех мертвецов (или, при отсутствии таковых — с другими уполномоченными лицами), грузили невостребованные трупы для кремации путём отправки к кандарскому светилу, Ранкай и Мурсеф отправились в сопровождении тех, кого всё-таки забрала для погребения земная сторона. Прочие помогали в медотсеке или бегали по отделению с разного рода поручениями. Под утро прибыл арестованный на Тракалле корабль — Диллатлиин, как полицейские и предсказывали, чуть утих шум, отчалил в неизвестном направлении, выставленных кордонов не хватило, чтоб это предотвратить. Зато корабль, разыскивающий его у Налитоксалмууна, попал в расставленные сети. Публика там оказалась крайне любопытная, и тракаллане с радостью презентовали улов Кандару, так что и этим пришлось срочно готовить камеры, кому кислородные, кому метановые.

— Альтака спрашивал, Г’Натток вам ещё нужен или уже всё? Его уже тракалланская сторона требует, в связи там с какими-то внутренними делами. Давними ещё, оказывается, насчёт возраста Г’Натток тоже солидно так приврал…

Алварес бросил короткий взгляд на вошедшего и снова погрузился в чтение.

— Не, пусть забирают. Можно б было, конечно, попрессовать его ещё на тему связей с Дашеем, но и так неплохо, Каскера можно уже брать, а он нам, думаю, расскажет много нового и интересного, что-то мне подсказывает… А Г’Натток уже порядком надоел, у меня скоро маска к лицу прирастёт, а процент полезной информации в сравнении с процентом мямленья… Пусть им соотечественники займутся, их он боится, после того, как пытался вывезти статую какой-то их богини… Не помню, смертную казнь на Тракалле отменили или ещё нет? В общем, ну его, у нас гуманоидные ещё не все… Кстати, как там наш алконавт, очнулся?

Лалья — дрази-силовик из команды задержания Мадруни — передёрнул плечами, незаметно стаскивая со стола Махавира бутерброд.

— Вроде да… Проходил мимо — слышал, бормотал что-то. Почти связное… Мы уж боялись, у него агония, доктора вызывали, но он сказал — нормально, сам выйдет, детоксикацию ему лучше не делать сейчас, печень может не выдержать, у них с этим сложно. Этой национальности пить вообще нельзя, генетически не расположены.

— Вот же…

— Сочувствую мужику, — хихикнул Г’Тор, ненадолго оторвавшись от созерцания какой-то диаграммы на мониторе Талгайды-Суума, — трезвый пират — это же…

— Короче, тащи этого генетически обиженного в комнату допросов, приведи там в порядок чуток… Я через минуту буду.

Дайенн захлопнула папку с очередным отчётом.

— Бракирийский уполномоченный-то, кстати, ответил?

Лалья поспешно прожевал и сглотнул откушенный кусок — примерно в половину немаленького бутерброда.

— Ответил… Что нахрен ему этот Гароди не сдался, его ещё в 85м лишили гражданства за какие-то особые заслуги перед отечеством, так что хоть бы мы его вообще убили.

Г’Тор уже просто расхохотался.

— Это ж что надо сделать, чтобы лишиться гражданства на Бракосе? Повезло ж парню…

— Вообще-то, на Комаке. Но не суть. Болтлив очень оказался, на допросе заложил какую-то крупную шишку, покровительствовавшую их банде. Шишку, правда, не посадили, то есть, тогда не посадили, позже был громкий показательный процесс… А болтуна спровадили из Синдикратии пинком под копчик.

— Болтун — это хорошо… Надеюсь, и нас порадует…

Лалья вернулся как-то подозрительно быстро.

— Алварес, Дайенн, там… там… Дрошалла помилуй, и что делать теперь?

Вадим, как раз вылезающий из-за стола (что было непростым процессом каждый раз, так как надо было перебраться и через напарницу, и через все те стопки газет и ящики с дискетами, которые он тут наставил), потряс головой.

— Помедленнее, Лалья, что стряслось? Наш друг Гароди, которого я уже нежно люблю, порадовал нас ещё чем-то? Заблевал всю камеру? Или, страшно сказать, сбежать умудрился?

— Хуже… Преставился он, кажись.

Дайенн подскочила.

— Как? Ты уверен? Может быть, снова кома?

— Суицид? — Вадим набросил на плечи китель.

— Нет… Это уж слишком… Столько ждали, пока он очнётся…

Гароди полусидел-полулежал возле кровати, скрючившись в нелепой, пугающей позе. В остановившихся глазах застыло удивление самой мысли, что после всего, чему он сам подвергал свой организм, он может вдруг взять и умереть. Дайенн присела, коснулась шеи заключённого, поднесла карманное зеркальце к лицу, приложила ухо к груди.

— Мертвее мёртвого. Интересно… Скончался он, по всему получается, не более двух часов назад, а рука не разгибается. Какой-то мышечный спазм… Что же вызывает мышечные спазмы у бракири… А это ещё что? — она нахмурилась, разглядывая извлечённый из-под кровати надкусанный фиолетовый фрукт, — наш мальчик решил поиграть в Белоснежку? Ты не знаешь эту земную сказку, Лалья… В общем, у меня вскрытие и экспертиза. А у вас разговор с Альтакой. Честно, я б с вами не поменялась.


Над кружком — точнее, полукругом — коллег висело весьма траурное настроение, хоть, конечно, не сердечная привязанность к свежепреставившемуся была тому причиной.

— Невероятно… Наш самый перспективный свидетель… Вот так глупо… и из-за чего…

— Из-за глупости, — Дайенн практически ввалилась в кабинет, вид у неё был совершенно вымотанный, — и из-за генетики тоже. Всё-таки, наверное, если природа-мать вот так провоцирует на трезвость — стоило прислушаться… Особенно после алкогольной комы с последующим галлюцинаторным бредом.

Вадим поднял голову.

— Значит, смерть от естественных причин?

Дайенн положила на стол свежий отчёт.

— Как сказать… Вообще-то он бы, видимо, одыбался и на сей раз, разве что кое с чем из любимых напитков явно пришлось бы завязать… Но угораздило его скушать ничилин, и вот этого организм ему уже не простил.

— Ничилин — это этот фрукт? Всё же был отравленный?

— Его и отравлять не надо, он и сам по себе… ну, не то чтоб яд… Практически, для бракири — алкоголь в чистом виде. Традиционные бракирийские вина готовятся из ничилина. Но если в процессе приготовления действующее вещество проходит определённую обработку и… в общем, без химических формул я это вряд ли объясню… то в чистом виде это… ну, как для землянина — заглотить разом ведро спирта.

Вадим разглядывал крупное, чёткое, можно даже сказать — высокохудожественное фото надкушенного фрукта.

— Разом невозможно, заверяю. Чёрт, попробовать как-нибудь на выходных этот ничилин… Послать в подарок дяде Андресу на день рождения… Хотя, если от него такой эффект — то лучше не надо, конечно.

— На землянина это действует не так, — улыбнулась Дайенн, — лёгкий веселящий эффект, не более. Для центаврианина — вообще никакого эффекта. Дилгара просто вырвет…

— Пробовала, что ли? — оживился Махавир.

— А для бракири, после алкогольного отравления, это — практически безотказный способ покончить с собой. Выделяемый неким придатком поджелудочной железы — сафин — фермент не успевает нейтрализоваться печенью, и вызывает спазм коронарных сосудов. Перевыработка фермента, кстати, и вызывает мышечный спазм, типичная картина… Гароди успел сожрать целый фрукт весом примерно в килограмм. На втором к нему, так сказать, и подкралась комета смерти, третий ничилин и не потребовался, и одного вполне бы хватило.

Махавир удручённо почесал затылок.

— На Земле об этом говорят — неудачно опохмелился…

Алварес взял следующее фото — труп Гароди в полный рост.

— Мне другое интересно… Откуда он взял их, эти ничилины? Они что, есть у нас в меню? У нас яблоки в столовой только один раз были… Или у заключённых меню особое?

— Да такое же. С учётом расовых особенностей, конечно…

— С учётом… Кто сегодня разносил?

— Да я и разносил, — отозвался Лалья, — ну, Нирла мне ещёпомогала, от наиболее тихих я ей ключи давал. К этому что, и пятилетнего пускать можно было, он самостоятельно до туалета, пардон, добраться не мог, даже ползком… Так ведь с завтрака уже часа три к тому времени прошло, а время обеда ещё не наступило. А на завтрак этих ваших ничилинов точно не было, это уж клянусь.

Дайенн, побледнев, грозно двинулась на него.

— У тебя голова на плечах зачем, раз ею не пользуешься? Пускать к этим ублюдкам ребёнка?! Великий Вален, понабрали идиотов…

Лалья испуганно попятился.

— Да говорю ж, к тихим её пускал… Что ж я, без ума совсем? Гархилл разрешил ей на кухне помогать, всё равно ж она сама без дела не может, ходит до всех докапывается, скорей бы с нею уже решили что-нибудь… Ну вот и к разносу её допустили…

— Кто допустил — Гархилл? Так, я к нему…

— Он с Бракосом говорит.

В полной мере праведное негодование Дайенн не покинуло, но в руки она себя взяла.

— Ладно, как договорит… Сумасшедший дом просто, а если б один из этих «тихих» пришлёпнул её и сбежал, что б вы тогда делали?

— Так… Позовите Нирлу кто-нибудь… Что-то ничего не понимаю, ничилинового дерева я в камере вроде тоже не видел…


Девочка всхлипывала, рыдания сотрясали всё её тощенькое тельце от макушки до пят. В глазёнках стояла святая убеждённость, что теперь её изобьют, убьют, бросят в тюрьму, продадут в какое-нибудь очень нехорошее место… Алварес уже несколько раз поднимал её с колен, и в конце концов, во избежание нового падения, усадил в освобождённое Ситаром кресло.

— Я не знала… я не хотела… правда, клянусь… я не знала, что ему нельзя… простите меня… простите, умоляю…

— Нирла, успокойся, — Дайенн погладила её по руке, — откуда ты взяла эти фрукты? И… с чего ты решила, что ему их можно?

— Ты же никогда не даёшь непроверенное, — включился и Вадим, — я ведь помню, когда ты приносила Дайенн бутерброды и отбивные, ты всегда спрашивала у поваров, как они приготовлены.

Как ни старались убойники успокоить бедную девочку, на шум уже начали подтягиваться соседи из наркотического. Дайенн хотелось провалиться сквозь землю — словно они тут в самом деле издеваются над ребёнком. Хотя, конечно, дети на Минбаре в этом возрасте уже отвечали за оплошности очень строго. Но Нирла не минбарка, и здесь действительно вина не её, а хотя бы Лальи, додумавшегося поручить ей то, к чему не всякий взрослый может иметь касательство.

— Нирла не может быть виновата, — кивнул Талгайды-Суум, — она никогда не забывала, что можно, чего нельзя бреммейрам.

Говорить после продолжительных рыданий у девочки едва получалось, голос просто не слушался. От прикосновений она по-прежнему вздрагивала и сжималась — рождалось подозрение, что едва ли её до этого часто обнимали. Зато она без всякого напряжения воспринимала специфические дразийские приятельские жесты — тумаки, отвешенные с добром и любовью, не такие уж и тумаки. Так что работать с Лальей и другими дрази ей действительно нравилось, как ни сложно это уложить в нормальной человеческой или минбарской голове.

— Земная госпожа дала… Земная госпожа сказала, что можно… Что эти фрукты очень полезные, это витамин, от них этому господину сразу станет лучше, и я помогу этим господам полицейским… Она сказала, это очень правильно, угощать заключённых вкусным и полезным, так говорит её религия.

Сквозь толпу у двери протиснулся Ситар со стаканом чая, Дайенн заглянула в стакан и вытолкала несчастного моради обратно — этот сорт голианам нельзя.

— Нирла, что за земная госпожа? Ты её знаешь по имени? Как она выглядела?

Девочка, видимо, испытывая проблемы с подбором земных слов, показала пальцем на Махавира.

— Как господин Сингх. Такая же чёрная, волосы так же, только на две… две эти вот… запутаны. И у неё очень красивые серёжки, ярко так горят… как аварийный сигнал.

Индус изменился в лице.

— Маниша…

— Кто?

За неимением поблизости свободного стула, он сполз по пластиковой перегородке прямо на пол, обхватив руками голову.

— Моя… когда-то соплеменница. Позавчера я встретил её у перехода в свой коридор. Говорила, случайно, проездом здесь оказалась, зашла проведать. Ну, за последние дни тут столько кораблей туда-сюда сновало — сначала коллекцию Туфайонтову развозили, потом трупы эти, я не понял точно, на каком она пристроилась, как-то и ни к чему было. Главное — что нормальная, законная работа, так она сказала. Когда я её до этого встречал, когда на Яноше ещё работал, она путалась с «чёрными копателями», но тогда её за недостатком улик отпустили. Я не очень верил, что она действительно завяжет с этим, много ли кто из них завязывает, это ведь быстрые деньги, да и, прости господи, романтика… А к специфической романтике Манишу с детства тянуло. Мы дружили в детстве, так вот мало у нас среди мальчишек было таких сорванцов, как она. И сперва забавы были почти невинные, а потом, я уже в городе учился… Маниша спуталась с какими-то проземными радикалами, мелкой бандой, занимавшейся погромами магазинов инопланетников и расклейкой всяких провокационных плакатов… Особого понимания они с этими идеями не встречали — городок у нас маленький, можно сказать — респектабельный, народ весь приличный, работящий, дебоширов исторически мало было. Взрослые считали — перебесится шантропа, ну, леща им для порядку выдавали и всё. На большой криминал они обычно не шли, но два раза затеяли драку — один раз в баре, это ещё ладно, второй раз — в кинотеатре, при этом пострадали вполне земные женщины и дети, это уже спустить на тормозах никак не могли… Ей и ещё нескольким дружкам удалось избежать суда, но возвращение в хальсу ей, конечно, было заказано. Я не был свидетелем всему, приехал на очередную побывку, когда она с несколькими дружками уже уехала. Куда — никто не знал, просто сказала, что тесно и тухло ей в нашем маленьком городишке, но мне как-то и в голову не приходило, что она вообще покинула Землю. Хотя что — вот меня ж тоже на галактические просторы потянуло, соседи многие смотрели как на чудака. Как раз вскоре я получил место на Яноше, не видел её ни до того дела «чёрных копателей», ни после. И вот появилась… Случайно…

Компьютер Талгайды-Суума запиликал, сообщая об окончании какого-то процесса, он всплеснул конечностями и бросился туда.

— Но зачем ей это? Для земных радикалов Гароди не такая фигура, ну, точно таких же и ближе можно найти. Когда вообще этих радикалов интересовали уже арестованные инопланетные преступники? Не, бывали случаи… Но тогда чего проще было б бросить чего-нибудь в котлы на кухне?

— Видимо, раз чего-нибудь ещё подобное не было разнесено по другим камерам, её целью был конкретно он. Потому что вот-вот заговорил бы. Если мы не нашли у Гароди связи с «чёрными копателями», то возможно, плохо искали, личностью он был разносторонней. А логичней предположить, что отбыв с Земли, она могла связаться с этими вот ребятами, авторами нового божественного откровения о грядущем величии в отдельных редакциях для тракаллан, денетов и хрен знает, кого ещё… А Гароди, как единственный выживший с той базы, что-то да мог понарассказывать.

Вернулся Ситар уже с другим, съедобным чаем, ошарашенно воззрился на вцепившегося в свои густые чёрные кудри напарника.

— Ну, дела… Она говорила, где она остановилась?

— Семьдесят пятый номер, крыло для приезжих… Но даже если не соврала — какая вероятность, что она всё ещё там?

Крыло для приезжих на станции было, строго говоря, далеко не одно, но чаще так называли сектор рядом с тюремным — граничащий с ним, но соединённый единственной дверью с кодовым замком. В нём останавливались экипажи и охрана с тех кораблей, что развозили преступный люд, живой или мёртвый, свидетели и пострадавшие и те, кто прибывали, чтоб сделать заявление — бывало и такое. О комфорте говорить не приходилось — слава богу, что работал климат-контроль, но переночевать пару ночей было реально. Там же сравнительно постоянно обитала часть обслуживающего персонала, занимающаяся доведением помещений этого сектора до ума. Экипажи с грузовых, по какой-либо причине здесь задержавшихся, коротали время если не на своих кораблях, то в секторе по соседству с техперсоналом станции и полицейских кораблей, на внешних этажах — обычно это были многоместные номера, иногда даже не страдающие дефицитом мебели, но отдыхать в соседстве с шумными дрази ещё нужна выучка.

— Лалья, слышал? Бери ребят и бегом в семьдесят пятый!

— Я ж ей о нём рассказывал… — Махавир невидящим взглядом смотрел в пол, — как об анекдоте… Мол, надо ж так накачаться… Ещё и религией прикрылась! Бесстыжая… Надо ж таким лопухом быть…

Коллеги посмотрели на него сочувственно — какова будет реакция Альтаки, в каких именно выражениях, на эту новую информацию — даже не приходилось сомневаться.

— Да брось, приятель. Думаю, если она впрямь из этих — о том, что он здесь, она и без тебя знала. Устроить ему побег им не по зубам было, а вот отравить… Интересно вот только, как она сюда-то пролезла, там же дверь такая вредная, свои иногда в обход ходят, если карточка чуть поцарапана. Кто-то не выдержал, что ли, и долбанул по этому замку как следует? Надо ремонтников из гостевого на этот счёт потрясти… Ничего, объявим её в розыск, сколько верёвочка ни вейся, отвечать придётся. Диктуй.

Алварес, как раз отстучавший сообщение для пропускного контроля — в эффективности этой меры сомневался он сам, два корабля точно успели стартовать до того, как они обнаружили Гароди, уж явно ушлая девица предусмотрела пути отступления — повернулся, провожая взглядом умчавшихся коллег. Надеяться, что она оставила в комнате какие-то улики — тем более наивно, но порядок есть порядок.

— Ладно, я к Альтаке… Назавтра планируем рейд к денетам, потом на Яришшо, думаю?

Ситар развернул на экране карту сектора денетов.

— Рейд к денетам… два рейда к денетам, если уж точными-то быть. Базы же две… То есть, о двух мы знаем… на границах с нейтральным сектором, с нашей стороны и с земной. А накрыть их хорошо бы одновременно, потому что мы не знаем, на которую из них привезли макулатуру. Рамой полагает, что на Амфис, но Амфис — дальше, уверенности нет. И если мы накроем сперва Лофис — малейшая утечка, и на Амфисе нам ловить уже будет нечего. Вопрос — как незаметно провести столько кораблей? Потому что денеты нам максимум смогут дать зелёный свет, но ударной силой вряд ли помогут…


Денеты ударной силой помогли бы с удовольствием. Если бы она была у них, ударная сила. Большинство кораблей этого маленького тихого мира были исследовательскими или транспортниками, денеты принципиально не занимались военными разработками, глубоко презирая военную технику. При том, что чужаков до сих пор боялись глубинным, на генетическом уровне, страхом — мир их подвергался вторжениям за свою историю несколько раз, и единственными причинами, почему ни одни из завоевателей не остались в этом мире, было то, что вообще очень сложно существовать на планете, где настолько мало суши, а города, построенные в земных толщах, чисто по размерам рассчитаны исключительно на местное население, и то, что денеты, хоть и очень своеобразно, умели себя защищать… Морок, создаваемый телепатами-денетами и многократно усиливаемый специфическим электромагнитным полем планеты, способны были длительное время выдерживать немногие. Поэтому первыми чужаками, которым было позволено появиться на самой планете, были минбарцы-рейнджеры, к которым денеты прониклись неожиданной симпатией. Всем прочим позволялось селиться только на базах их сектора.

— Нам сложно бывает разобраться в роде занятий ваших людей, — пояснял Каммик ак-Димула, — они сказали, что хотят эту планету как торговый порт. Сказали, что им удобно торговать через наш сектор. Мы не имели ничего против, эта планета не сильно в наших интересах, мы уже изучили её… Они предлагали нам тоже торговать с ними, но нас не заинтересовало ничто из их товаров, и мы больше не имели с ними общения. Пошлины они платили исправно… Мы не могли предположить, что на этой базе может твориться что-то подобное. На базе на Амфисе — возможно, там был военный завод, там всегда было много скверных чужаков и скверных занятий. Мы запретили им продолжать там военное производство, но они просили позволения остаться там для них и их семей, сказав, что привыкли к этому месту… Они обещали, что будут только разрабатывать руду и будут достойно платить за пользование этой планетой. Мы ведь не могли совсем запретить им жить там, ведь эта планета не наша, денеты не рождались на ней, люди и хурры имеют такое же право жить на ней, как и мы, верно?


Глядя на Каммика, похожего на большого розового морского конька, Дайенн вспоминала свой последний разговор с Рамоем — главным теперь, ввиду смерти Гароди, источником информации. За него, главным образом, спасибо было Харуану — зандерианину из второй смены, умудрившемуся с недосыпа и общей замотанности спутать двух дрази — в чём его можно было понять, хоть в силу того, что в аресте того и другого он не участвовал, просто взял на себя часть допросов, хоть в силу того, что зандериане исторически имели мало контактов с дрази и различали их ещё хуже, чем большинство среднестатистических не-рептилоидов. В итоге вместо арестованного на Диллатлиине пирата он насел с вопросами о мутных брошюрках на одного из арестованных на Ллейсте. В утвердительной форме так насел. И совершенно неожиданно попал пальцем в небо, о брошюрах этот тип знал. Ещё как знал.

Рамой не называл денетов морскими коньками. Он называл их червяками.

— Вы посмотрите сами, насколько они… Скажите, зачем таким идиотам даже такой маленький сектор, какой у них есть? Они не способны отстоять даже то, что имеют. Они всего боятся, но они всё равно, принципиально, не хотят учиться тому, как это делают все…

— Чему учиться? Завоеваниям, использованию оружия? — дёрнула бровью Дайенн, параллельно размышляющая, что вот она, пожалуй, более молодого и физически развитого пирата с Диллатлиина не спутала бы с этим траченным жизнью субъектом, голову которого к тому же украшал широкий застарелый шрам — видимо, верхний, чешуйчатый слой кожи на этом участке был содран, — так значит, ваш план в отношении денетов именно таков — внушив, что чужаки несут в их мир всё самое худшее, убедить их выйти из Альянса… А потом использовать их сектор как ничью, точнее — вашу зону, потому что оказать вам военного сопротивления денеты не способны, а сказать вам «брысь» так, как цивилизованным представителям Альянса, у них не получится? Загнать денетов обратно на их планету — они вам там и не мешают… и прокладывать пиратские пути через их сектор, как вы это делали раньше?

Рамой расплылся в щербатой улыбке.

— Ну не оружие ж им продавать, они ж не тракалланы. Им, видишь ли, интересно только изучать… Изучали, не изучали… отличить землян от неземлян они до сих пор не способны, тем более уж понять, что обычные земные военные и пираты — это не одно и то же. В брошюрках что сказано — вот, Альянс от вас требует позволения размещать в вашем секторе свои базы, якобы для защиты, от этого всё зло… Ну, наши ребята немного показательно пошалили там недавно, чуть, правда, рейнджерам не спалились… Для чего, думаешь? Чтобы эти червяки увидели, что чужаки в их секторе воевать посмели. Страх — великое дело, он и последних мозгов лишает, а их и лишать нечего, откуда у червяка мозги? Червяку в норе место, это ребята правильно придумали…

Тогда Дайенн вышла из себя. Она просто посмотрела на сидящую перед ней тварь — антропоморфную, хорошо знающую земной язык, считающую, что признак высокого уровня развития — это агрессивность и умение пользоваться оружием, презирающую денетов именно за то, за что она их уважала — пацифизм и жажду мирного познания, созидания… и как никогда ясно чувствовала, как внутри закипает ярость — глубокая, страшная, что-то от далёких предков.

— Вы-то, барышня, должны бы это понимать, ваши когда-то хорошую баньку в галактике устроили…

Дайенн нависла над ним, с наслаждением наблюдая, как с рожи сползает ухмылка, сменяясь гримасой страха.

— Хочешь, сейчас в лучших традициях устрою баньку тебе? Мало тебя, смотрю, украсили? Я ж тебя сейчас… почищу, как рыбу! Сейчас быстро, чётко, расторопно выкладываешь мне всё, что знаешь и даже чего не знаешь. Иначе уборщики заработают внеочередную премию, отмывая твои мозги от стенки!

— Но-но, барышня, вы не можете! Альянс… наши законы не позволяют пытки!

— «Наши»? Уже «наши» законы стали, надо же! Ты сколько из них НЕ нарушил? Или где-то здесь видишь наблюдателей от твоего мира? Если видишь, ты скажи… Полагаю, там за тебя вступиться желающих и не найдётся. Если перешлём твой труп малость попорченным — они с радостью подтвердят, что так ты при жизни и выглядел. Так что прошу тебя — не зли меня. Здесь сейчас я для тебя — закон и гарантии, и надежда на комфортабельную камеру, а не гроб!

Она понимала — узнай Альтака, ей, конечно, попадёт… Впрочем, не сильно — на словесные угрозы Альтака как правило закрывал глаза, а здесь вполне и словесных хватило…


Главной сложностью в атаке на базу была необходимость, прежде чем торжественно заявиться на пороге, вырубить сигнальный маяк на орбите планеты. Регистрирующий приближение крупных кораблей… якобы для защиты, ага. Если проигнорировать маяк — то за время, которое понадобится для высадки, на базе успеют уничтожить все возможные компрометирующие материалы и на голубом глазу будут дальше притворяться мирным захудалым торговым портом. Да ещё и предупреждение пошлют на Амфис, что им тоже есть, чего опасаться… Пока «Серые крылья» ждали в гиперпространстве, двое на «Змеях» вылетели к маяку. Точнее, не к маяку даже, а коротали время, укрывшись за ближайшим астероидом, в форме которого Вадиму упорно чудилось что-то неприличное. Потому что удар наносить нужно тоже по сигналу. В тот момент, когда отряд Махавира подойдёт к Амфису. Чтобы исключить любые возможные неожиданности.

В кабине «Змея» с Вадимом сидела Дайенн. Как-никак, эффективность миссии сейчас зависела от точности этого самого первого выстрела, а стрелком она в команде была одним из лучших.

— Третья минута пошла… А кажется, что третий час. Правду говорят, что ждать и догонять — хуже нет… О чём думаешь?

Мигали, сменяя показания, электронные табло — радиационное излучение, запас кислорода, гравитационные помехи от проплывающих вокруг астероидов. Пилотам первых полицейских «Змеев» приходилось нелегко — дрази затягивали с переустановкой систем на унилингву, а от того, насколько хорошо ты запомнил числительные и терминологические сокращения чужого языка, могло зависеть слишком многое. Потом какие-то проблемы были ещё с расами, зрение которых имело иной цветовой спектр, но на фоне проблем с перестройкой части истребителей под некислородников это были уже мелочи…

— О родителях… Глупо и неуместно, да.

— Почему же? Сложно не думать о тех, кто думает о тебе. Мне тут пришлось наврать матери, что видеосигнал пропал, от её взгляда же ни одна царапина не укроется. Правда, каждый раз-то так от неё не напрячешься… Впрочем, она всё понимает на самом деле. Сама говорит, что слушать её не надо, она б за меня волновалась, даже выйдя в другую комнату, таковы уж матери. Тебе в этом, наверное, проще, твои — воины, другое воспитание. Хотя мне не верится, что они не волнуются хотя бы молча, про себя.

Дайенн облизнула губы. До чего ж странная штука жизнь, что они говорят об этом сейчас, в самой неподходящей для этого обстановке. Несколько раз до того она пыталась завести разговоры о семье — в сущности, это не было б как-то неестественно, Сингх пару раз рассказывал о своих, Талгайды-Суум тоже… Но в рабочее время возможностей для задушевных разговоров как-то немного, обязательно что-нибудь отвлечёт — то её вызовет Реннар на помощь в оформлении результатов вскрытия, то его — Альтака, послушать о последних достижениях. А вне рабочего времени — тем более, во-первых, сил после бесчисленных допросов уже как-то ни на что, во-вторых — их каюты расположены в разных коридорах, им домой даже не очень-то по пути.

— Ну, если честно, первое время они были… ну, как-то очень недовольны моим выбором. Разумеется, не потому, что это опасная работа, такие соображения для воина, конечно, недопустимы. Но мы всё-таки врачебный клан. Ожидалось, что я пойду по их стопам, стану медиком… Какое-то время я и сама так думала. Я изучала медицину, мне было это интересно. Но мысль о полиции не оставляла меня.

— И родители смирились?

Тяжело… тяжело отвечать на этот вопрос так, чтоб не лгать и чтоб не спрашивать себя потом, подпадает ли этот случай под исключение защиты чести. Пострадала бы честь старейшины Соука, если б она сказала, что он повлиял на родителей? Едва ли. А вот последующий вопрос — из каких соображений он это сделал — точно затрагивал честь не только её, что было бы мелочью, но и всего клана.

— Они… нельзя сказать прямо так. Они в любом случае не стали бы давить, я это знала. Давление тут и не нужно, достаточно собственного желания приносить родителям радость, оправдывать их ожидания. Но ведь в этом выборе нет бесчестья, напротив, это тоже вполне и почётно, и наполнено правильным смыслом — дилгар на страже порядка в галактике… Скорее, они не считали, что это должна быть именно я. Не в том смысле, что у меня не получится, просто наша семья… нас нельзя назвать слишком амбициозными, хотя у некоторых моих предков есть вполне значительные заслуги. И родителям… им нужно время, чтоб увидеть, что это не амбиции юности, которые часто ведут к разочарованиям. Дядя Кодин был на моей стороне, говоря, что если уж на то пошло, и разочарование может быть крайне полезным опытом. Не самая шикарная моральная поддержка, но я была благодарна и за такую. В конце концов, у них есть Мирьен, ей дело родителей оказалось ближе, чем мне. Я не удивлена. Сколько помню, времени с дядей, первым, кто обучал нас боевым искусствам, больше проводила я. Мирьен предпочитала быть с матерью, наблюдать её работу.

— Сводная сестра?

Электронное табло, показывающее время, снова деловито мигнуло.

— Не знаю, как правильнее тут назвать. В смысле, она тоже дилгарка, а называть ли нас всех родными друг другу — спорный вопрос. Если говорить о генетическом тождестве… Это сложная тема. Ты это должен знать, ни у кого из нас не было конкретных матери и отца…

— Да, знаю. Оптимальная комбинация генов от наиболее образцовых представителей вида, в памяти старшей партии есть их имена…

Дайенн довольно легко отмахнулась от вопроса, хочет ли она знать эти имена. Она научилась отмахиваться от него ещё в детстве.

— Может быть, родители ещё и потому не хотели, чтоб я вот так пыталась выделиться, что мы и так являлись исключением. Обычно нас усыновляют по одному, но родители убедили дать им сразу двоих. Своих детей уже не ожидалось, родители, когда удочерили нас, были уже не молоды. Чётко бесплодие не диагностировали, но косвенные признаки указывали на то, забеременеть маме не удалось ни разу… Место, где мы жили, очень уединённое, других семей нет, а детям нужно с кем-то играть. Конечно, к нам иногда приезжали родственники, наши двоюродные братья…

— Путали вас, наверное?

Всплыла в памяти свежераспечатанная фотография некрасивого, болезненного подростка — она пыталась представить его повзрослевшим, таким, как Алварес, и не могла, и от этого было очень неприятно, стыдно — словно она отказывается разделить с напарником его веру, словно отказывает ему в праве на этот шанс… Насколько он мал — её ли дело рассуждать? Они вернули из золотой клетки Туфайонта столько живых душ в объятья отчаявшихся семей — разве это не должно укреплять в вере?

И они вернут ещё многих, для того они и пришли туда, где теперь есть. Но не всех. Не хочется думать об этом, но такова правда — сейчас они находятся там, где должны, где приказано, но не там, где умирает кто-нибудь, разлученный с семьёй и родиной…

— Нет, они выбирали непохожих. У Мирьен волосы намного темнее моих. Да и характером она другая. Вот, решила как мать, стать врачом-травницей… Мне кажется, это с самого детства было понятно. Мы с ней никогда ни о чём не спорили, думаю, именно потому, что были очень разными. Но в то же время… Да, мы не близнецы, мы разные генетические ветви, но это несомненное родство, не физическое даже, духовное. Мы были… при всех наших различиях, двумя частями единого целого, наверное — родительского счастья. Мы много времени могли проводить порознь, но когда были вместе, всегда делились всем. Я очень благодарна родителям, что они добились такого исключения для них. Нет, конечно, я не хочу этим сказать, что сестру-минбарку я любила бы меньше… Ты упоминал, что у тебя есть ещё один брат, и он дилгар?

— Да, у меня двое братьев. Приёмные. Точнее, они воспитанники моей матери, она не усыновляла их, у них есть родители, просто они не имели возможности быть с ними постоянно.

Это можно себе позволить, решила она наконец, это не только лично для неё (хотя и это тоже, к чему отрицать?), это для алита Соука — ведь это информация о семье Алвареса, о воспитании, кто знает, что полезного может дать такой разговор.

— Расскажешь о нём? Я понимаю, это любопытство может показаться неуместным, но думаю, ты можешь понять мой интерес. Я мало знаю о других дилгарах…

Вадим обернулся.

— Почему?

Вопрос был и простой, и логичный, но неожиданностью поставил в тупик.

— Ну… Мы живём в основном далеко друг от друга, комитет по усыновлению старался не допускать нашего концентрирования.

— И вам было запрещено интересоваться жизнью друг друга?

Наверное, зря этот разговор вообще был начат. Пошёл он как-то слишком не так. Как объяснить то, чего никто никогда не объяснял — как и многие вещи, которые минбарец впитывает с рождения. Не рекомендовалось. Не рекомендовалось даже не вслух, просто было понятно, что этот интерес не встретит приветствия.

— Ну, я знаю о некоторых дилгарах благодаря годам учёбы, один учился со мной, то есть, проходил практику в том же госпитале.

Алварес, казалось, не слушал, задумчиво созерцая приборную панель.

— Наверное, этот самый комитет и старейшины в очень сложном положении, даже не представишь, что им посоветовать в этой дилемме.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Дайенн несколько более резко, чем ей хотелось. Тот только передёрнул плечами.

— Очевидно же. Ты постоянно переживаешь из-за того, как на тебя смотрят и кого в тебе видят. Понятно, на вас так смотрели с самого детства. Мой брат — из старшего поколения, я знаю об этом достаточно. С одной стороны, естественное беспокойство, как это кому понравится, если вы снова соберётесь в единый народ, возродите расу. Да, вас слишком мало, но дилгары многоплодны, а учитывая, что ваш генотип очищен от всех известных нежелательных генов — несколько поколений могут не бояться близкородственного скрещивания. С другой — а с кем ещё вам вступать в браки, едва ли много минбарских семей хотели бы, чтоб — с ними.

— Я прежде всего минбарка по воспитанию, и воля клана для меня превыше всего… — начала было Дайенн и осеклась. Что сказать дальше, она просто не знала. Если б кто-то мог чётко выразить её, эту волю клана на их счёт. Воля клана была в том, чтоб они хорошо учились и трудились, завоёвывая клану и своим учителям славу, а не позор, потом — в том, чтоб она всё же пошла в полицию. О прочем — они не спрашивали, им не говорили. Алварес попал удивительно в точку, их с Мирьен общую больную точку.

Но ведь старшие, так искусно, без лишних слов приучившие их не задавать лишних вопросов, сами-то должны были что-то себе думать, когда проверяли у своих необычных учеников знание тем, касающихся семейных отношений…

— А твой брат? На ком он-то собрался жениться на Корианне?

— Пора, — коротко скомандовал Г’Тор по связи. «Змей» стремительно вылетел из-за астероида. И описал растерянную дугу в свете выплывающего из-за планеты светила. Маяк молчал. И чего бы ему не молчать, если его обломки мирно кружили по орбите планеты.

— Однако… Ну, спасибо, конечно, этому удачному стечению обстоятельств, чем бы оно ни было вызвано. Думаю, в любом случае можно давать ребятам отмашку начинать…


База располагалась в окружении гор, что было её и плюсами, и минусами. С одной стороны — надёжная защита, с другой — обзора тоже совершенно никакого.

— Как-то здесь подозрительно тихо, не находите?

— Думаешь, пронюхали и сбежали?

— Или приготовили засаду.

— Ой, будто мы пиратских засад не видели…

Отсутствие перед базой какой бы то ни было техники склоняло к версии о неожиданном побеге. Г’Тор сердито попинал ботинком смятую жестянку от какого-то напитка и обратил полный ожидания взор на всё ещё растерянно переговаривающихся офицеров.

— Но зачем при отступлении взрывать маяк?

— А чтобы ни себе, ни людям, видимо. Приборы остаточных следов возмущений не засекли, значит, произошло это достаточно заблаговременно.

— Ладно… Ребята, имейте в виду — база на большую часть подземная, внизу разветвлённая на многие километры вокруг. Где тут у них могут быть замаскированные бойницы — бог весть. План у нас есть, но ему лет двадцать…

Первый же транталлил, нацелившийся высадить выстрелом дверь, подскочил потрясённо — дверь открылась сама. Не запертая.

— Это уже как-то слишком…

Вадиму казалось, что плёнку отмотали назад и он снова на базе в Диллатлиине. Та же разномастная гора трупов посреди разгромленного помещения, та же композиция на потолке, та же кровавая надпись во всю стену — правда, на сей раз не ту, что у двери, а противоположную… Стена у двери не подошла по техническим причинам — была занята аппаратурой.

— Обыщите всё… Должны же быть выжившие… Ну, хотя бы один…

Дайенн, склоняясь то над одним, то над другим, отрицательно качала головой. Предусмотрительно она в этот раз захватила с собой сканер… Он не подал сигнала ни разу.

— Алварес, ты погляди, что мы нашли! Вон как они надеялись забросить свою писанину на Денет, куда их самих-то не приглашали… Рейнджерская форма! Сняли с убитых, мародёры…

— А с физиономиями что делать собирались? На минбарца, как посмотрю, ни один не тянет…

— Ну не знаю, может, гримироваться собирались? Точно-то мы этого уже не узнаем…

Вадим подошёл к стене, с которой на него смотрела страшная надпись.

— Похоже, кто-то взялся за дело серьёзно, — хмыкнул подошедший сзади Ранкай.

— Похоже… Так, интересно…

— Что такое?

— Передай ребятам, работающим с техникой, пусть ищут… не знаю, всё, что угодно, что может указать на время совершения убийств. Разбитые часы, информацию о последнем сеансе связи, что угодно… Мне нужно знать, может ли быть так, что это убийство произошло раньше, чем в Диллатлиине.

— Что? Это невозможно, Вадим, — к ним подошла Дайенн, — два дня? Тела окоченели, но признаков разложения нет.

— В помещении минусовая температура, — отозвался Вадим, — главный компьютер разбит, климат-контроль отключился, а планета к числу тёплых не относится.

— Положим, это так… Но с чего ты вообще решил, что эта бойня могла быть первой?

Вадим указал на стену — тот же знак-подпись. Только буква в круге уже другая. А.

— А ты видишь какую-то логику в том, чтоб сперва писать «Б», потом «А»? многие серийные убийцы нумеруют свои деяния, так или иначе. Наш, по-видимому, решил пройтись по алфавиту…

— Это может означать, что нам ждать и третьего… подобного представления? С?

— Эта падла лишает меня работы, — рассмеялся Ранкай, — эй, а это ещё что?

— Где?

— Вон, здесь… Какие-то цифры…

Бреммейры с аппаратурой резвой стайкой ринулись туда.

— Похоже на координаты…

Г’Тор почесал затылок — точнее, шлем в области затылка.

— Наизусть я их пока, увы, не помню… Но знакомое что-то. Явно где-то недалеко. Посмотрим точнее, когда вернёмся на корабль… Ну что, ребята… Заканчиваем здесь — и сообщаем денетам, что могут забирать свою планету, уж найдут, куда приспособить… Думаю, братики-пиратики сюда в ближайшее время не сунутся. Да что это такое, пакмаранина мне в койку! Морг в отделении, всё-таки, не резиновый!


— Есть что-то интересное по результатам вскрытия?

Дайенн скривилась.

— Смотря что интересным называть… В целом — та же картина, что в Диллатлиине, найди десять отличий, как говорят земляне. Обескровленные тела — кровь откачана, предположительно, с помощью большого шприца, но может быть и специальное оборудование — на телах от трёх до десяти проколов… На некоторых трупах колотые, резаные или рваные раны, но в основном смерть наступала от перелома шейных позвонков или от удара чем-то тяжёлым по голове, в область сердца… удушения… Знаешь, что интересно? Я ещё в прошлый раз отметила, что следы укусов есть только на нескольких трупах, а сейчас заметила — все укушенные либо люди, либо центавриане, есть только один бракири.

— Ну, видимо, у зверушки избирательный вкус, — хмыкнул Махавир, — а чем знамениты именно эти… покусанные?

Дайенн фыркнула.

— Сразу даже не выберешь, как и ответить! Много чем. В основном, крупные величины в своих кругах. Нескольких два-три мира передрались бы за право судить… Наиболее величественные фигуры как раз те, что были вознесены на потолок.

— Я почему-то не удивлён. И, конечно, именно они отвечали… ну, за распространение макулатуры?

— Сейчас мы располагаем на этот счёт, как ты понимаешь, только косвенными уликами, у нас даже тракаллан по соседству не имелось. Но судя по всему, да.

Землянин нервно рассмеялся.

— Интересно… Это нам искать какой-то такой преступный синдикат, который, в противоположность всем нормальным, Альянсом был облагодетельствован?

Вадим пришпилил на стену очередную фотографию — иконостас, как выразился Махавир, получился впечатляющий, перед сном точно лучше не смотреть.

— Сомневаюсь. Во-первых, как-то вот совершенно с ходу идей нет… Во-вторых… Нет, совсем не в этом дело. Это не криминальная разборка, как бы ни казалось на первый взгляд.

Дайенн тоскливо потёрла виски. Сформулировать возражения было трудно, но надо. Потому что… нет, не потому, что лично ей не нравилась проступающая тут религиозная подоплёка, не нравилась и всё тут — каждый минбарец, хоть немного знакомый с культурой иных миров, знает, сколько всякого рода неблаговидных деяний можно прикрыть религией. Просто ей настойчиво казалось, что Алварес как раз слишком радостно ухватился за эту версию и готов не замечать очевидных противоречий.

— Но Алварес, для религиозного культа, объявившего войну преступности… масштаб, мягко говоря… Логичны бы были одиночные нападения в городах в населённых мирах, ну или пусть, подобная же пафосная зачистка, но опять же, где-то ближе к цивилизации… Там, где будет достаточно зрителей, достаточно обсуждений. Ты ведь сам говорил, для убийц по религиозным мотивам демонстрационность очень важна.

— Да практически для любого организованного убийцы она важна, раз уж так, — фыркнул Сингх, — бандитские разборки тоже любят проводить так, чтоб все, кто надо, узнали и нужные выводы сделали. Слава не нужна в основном случайным убийцам, а тут нам даже послание оставили. Но вопросов действительно сильно больше, чем ответов. Ни в Диллатлиин, ни на эту базу не попадёшь, если, как минимум, не знаешь о них. Не попадёт человек с улицы. Для этого надо… иметь какие-то связи, и иметь… понимаешь, попутный корабль, который подбросил бы всю шайку в не самый туристически популярный район!

Алварес прищурился.

— Ты сейчас не хочешь, надеюсь, сказать, что душевнобольные не склонны к долгосрочному и обстоятельному планированию своих действий? А то я об этом побольше твоего знаю. Известны примеры, когда маньяки готовились к своему дебюту годами. Годами, понимаешь? Откровенно говоря, редкий пиратский главарь бывает столь дотошен и трудолюбив, как среднестатистический маньяк. Они могут собирать о жертве сведенья, иногда неизвестные её ближайшим друзьям, основательно освоить её хобби, провернуть масштабную операцию, чтоб просто оказаться с ней на одном рейсе или на одном сеансе в кинотеатре. У полиции есть информаторы в преступном мире, почему ты не допускаешь, что есть и у него? И почему решил, что, коль скоро в его распоряжении есть команда, способная работать так слаженно и эффективно, у него нет корабля?

— Да и полагать его лишённым своей минутки славы вроде бы не с чего, — пробормотал Ситар, — может быть, и был Лофис не известной широкой общественности дырой, но вот теперь-то он станет знаменит. А та публика, с которой он ведёт подобное интересное взаимодействие — думаете, они не в курсе? Во-первых, ни одного корабля у базы — можно предположить, что кто-то успел пронюхать и свалить, оставив на растерзание тех, кто чем-то давно мешал…

— Версия, кстати, звучит красиво, — кивнул Сингх, — но в данном случае не вяжется — слишком много тузов. Сливают таким образом чаще шушеру попроще.

— Во-вторых — те же взорванные маяки это не такая мелочь, которую можно не заметить, а уж такую мелочь, как идущий по твоим пятам корабль с отмороженной бандой, возглавляемой фанатиком — тем более. Думается, нам теперь надо смотреть в оба, ожидая их ответных шагов. Он капитально обломал им их грандиозные планы, но могли ли они так сразу от них отказаться? В эту затею, наверняка, вложены очень неплохие деньги, от очень серьёзных сил, которых бояться стоит не меньше, чем этого нещепетильного в методах защитника Альянса.

Махавир нахмурился.

— Полагаешь, эти диверсионные материалы готовились ещё на каких-то языках? Хотя это логично. Наверняка, план тракалланами, шлассенами и денетами не ограничивался. Но возможно, следующие шаги ожидались ещё не скоро. И пиратам, и их идейным товарищам сначала нужна была… спокойная зона здесь на границе. Присоединение денет и тракаллан отбросило их далеко в сектор Аида, дела стало вести в разы сложнее. Укрепившись здесь, они смогли бы восстановить прежние транспортные магистрали и тогда уже… За центавриан, думаю, сразу не взялись бы, но вот шлассены, и даже дрази…


В этот момент отворилась дверь, и взорам мрачной команды явился… корианец. Настоящий, биологический корианец, словно сошедший с тех самых фото и видеоматериалов, которые были до недавнего времени для Дайенн единственным источником информации о Корианне — зелёный, с розоватой бахромой кожистых отростков на голове, одетый во что-то длинное серое, напоминающее военную форму.

— Товарищ Алварес здесь работает, верно?

— Товарищ? — бровь Сингха поползла вверх.

— Это обращение, принятое на моей родине… То есть, у меня дома, на Корианне… Илмо!!!

Перепрыгивая некстати оказавшиеся на пути ящики с какими-то заказанными Талгайды-Суумом реактивами, Вадим ринулся к двери и принялся душить вошедшего гостя в объятьях. Дальнейший оживлённый диалог происходил на корианском, коллегам оставалось лишь прятать озадаченные лица в рабочие материалы, ожидая, когда им что-либо объяснят. Сопровождавший прибывшего Лалья протиснулся в уголок Сингха и вручил ему горсть информкристаллов, попутно оглядывая столы специалистов на предмет чем поживиться. Коллеги, не с меньшим интересом, воззрились на него — он же привёл этого кого-то.

— Илмо — это же имя? — шёпотом спросил Ситар.

— Ага, — Лалья благодарно кивнул ему, зашуршав фантиком конфеты, которую взял, правда, без спроса, а с попустительства, — хорошо, что в кои веки такое, что можно выговорить, да? А то он теперь ваш коллега. Во второй смене, с Илкойненасом.

Это само по себе не удивляло никого — отдел недавно понёс потери, причём если Харуан планировал вернуться к работе на следующей неделе, то Харзуму, вечно ведущему себя так, по выражению Альтаки, словно гадалка нагадала ему бессмертие, предстояла операция, и достаточно серьёзная.

— А откуда взялся вообще? С Яноша? А чего раньше? Если он друг Алвареса-то?

— Да мне-то откуда знать? — блаженно прочавкал дрази, — я человек маленький, так, приведи, уведи, место покажи, кто мне сроду докладывался-то… Только и понял, что какой-то там скандал имел место быть.

— Где — там?

— Да говорю ж, не знаю я! Ну, там, где он раньше работал. Пойдите да сами спросите у Альтаки, вдруг у него настроение хорошее, всё в подробностях и расскажет. Что, скажете, не бывает такого?

— Ребята, — Вадим повернулся к остальным и перешёл наконец на земной язык, — знакомьтесь, это мой друг детства, Илмо Схевени.

Коллеги наконец перестали делать вид, что их не раздирает любопытство, и повыбирались из-за столов. Даже Шлилвьи оторвался от выстраивания какой-то сложной диаграммы, с которой мучился с утра, и воззрился на гостя.

— Вот это правильное начинание, — Лалья, пользуясь тем, что Дайенн, которой потребовались какие-то носители, покоившиеся на полочке в углу, пересела на место напарника, примостил свой зад на освобождённое ею кресло и подкатился в нём ближе к столу Сингха и Ситара, — не одним жеАльтакам да Гархиллам тут своими людьми обрастать, верно я говорю?

— Ну, это в наименьшей степени моя заслуга, — улыбнулся Вадим, — для меня это тоже оказалось сюрпризом. В общем, мы сходим пока разведаем насчёт комнаты — я, конечно, слышал такой слух, что в нашем коридоре ещё пару довели до почти жилого состояния, но стоит ли верить слухам… А вы пока сыщите, что ли, Нирлу. Потому что одной только квалифицированной помощи Лальи в освоении всех гостинцев моей матушки может оказаться недостаточно.

Талгайды-Суум расторопно выскочил из-за стола и помог коллеге протащить оказавшуюся неожиданно тяжёлой объёмистую сумку в проход между столами, едва не на ноги вольготно расположившемуся Лалье.

— Ты уж тогда предложи ей этого проглота усыновить, — громким шёпотом ответил Ситар, — а то наш отдел с его прокормом уже не справляется. Вчера пока тут торчал — гору бутербродов умял, вот куда оно там исчезает, скажите?

— Ну уж нет, тут первая моя на очереди, — расхохотался Сингх, — та же история. Хоть говори, хоть нет, что нас тут не на хлебе и воде держат, а вот с холодильником у меня всё ещё сложные дипломатические отношения. Мамы, видимо, все такие, в вопросах питания любимых сыночков никаких культурных различий.

— С той поправкой, — кивнул Лалья, — что у нас, дрази, любимых сыночков в полицию работать не отправляют. Хотя отцы у нас порой, надо сказать, тоже мастаки готовить, но кормить им и дома хватает, кого. У нас, дрази, тоже принято такие сумки гостинцев собирать, но для женщин. Вот если моим там про госпожу Дайенн рассказать, да ещё если госпожа Дайенн забеременеть вздумает — тогда да, тогда и наши к снабжению подтянутся.

— Проблема, — землянин, серьёзно нахмурившись, подпёр щёку кулаком, — ни одного дилгара в отделении. Придётся поговорить с нашими, подпадают вечно голодные дразийские юноши под статью благотворительности или как.

Дайенн проводила вышедших грустным взглядом, пытаясь разобраться в своих мыслях. Об этом-то точно нужно будет сообщить алиту Соуку, это понятно, но дальше что? Можно ли рассчитывать, что напарник будет с ней откровенничать теперь, когда у него здесь есть кусочек родного мира, тем более не какой-нибудь не знакомый ранее корианец, а друг детства? Всё зависит от алита Соука, вне сомнения. Должна наступить какая-то ясность. Он не давал директивы именно расспрашивать Алвареса, он сказал — наблюдать, придётся ли ей теперь наблюдать уже за двоими? Едва ли это будет так уж легко…

— Упс, вот это нам точно не предназначалось, — Лалья ткнул её уголком плотно свёрнутого листка, — положите там где-нибудь, поаккуратнее, мамино письмо это документ особо ценный.

— Ты, однако же, глаз в него уже успел запустить, да? Раз понял, что мамино.

Дрази обиженно откатился от Сингхова стола — насколько позволяло невеликое пустое пространство.

— Без ножа зарезал, а я-то его приличным человеком считал! Что уж там понимать, значки-то центаврианские, а у господина Алвареса мать центаврианка.

— Центаврианка?! — Шлилвьи, вытянувшись, едва не упал со стула, — как это? Разве ж Алварес не землянин? Называет он себя, понятно, корианцем, но по природе-то своей он землянин? Ну правда, отличать землян и центавриан я не умею, какие различия-то у них? Гребни ведь у центавриан не с рождения растут, это ставят специально.

Махавир междометием выразил своё восхищение тем, насколько с головой Шлилвьи уходит в работу — уж о том, что Алварес полукровка, упоминалось не раз, все свои удивления уже успели выразить.

— Мда, значит, этот прикол про три члена ты тоже не слышал.

— Какой такой прикол?

— Проехали, Шлилвьи, не важно.

— Мне, например, тоже непонятно, — подняла голову Дайенн, — то есть, тогда я подумала, что это какая-то незнакомая мне фигура речи…

— Что-то не могу я представить Алвареса с гребнем, — покачал головой Ситар, — а ведь интересно б было.

— На Корианне не принято, — важно пояснил Лалья, любуясь добытой из сумки коробочкой, открывать которую, правда, не торопился — то ли из внезапно проснувшейся вежливости, то ли потому, что роспись на ней даже примерного представления не давала, что там внутри, — говорил же он, что его дядя Диус гребень не ставит, хотя принц.

Шлилвьи обратил один глаз в его сторону, второй — к столу напротив.

— Талгайды-Суум говорил, что Алварес родственник их генерала — который землянин по рождению. Ну и что мне думать было?

Талгайды-Суум покачал «ушами» — можно предположить, укоризненно.

— Шлилвьи, ну ты что! Выр-Гыйын — родственник по «ветер», и все остальные — по «ветер», по «земля» родственников нет. «Ветер» с Земли, «земля» с Центавра.

Стебельки вытянулись в струну, обратив оба глаза к потолку.

— А дядя Диус кто? Не брат матери?

— Темнота! — счастливо расхохотался Лалья.

Талгайды-Суум принялся объяснять слишком многое пропустившему коллеге про такую земную манеру — называть дядюшками и тётушками не только тех, кто с их родителями имеет общего родителя, но и просто тех, кто из поколения родителей, не слишком внятно, конечно, вот у бреммейров есть специальные слова для всех случаев, только не все одинаково употребимы. Дайенн начала прислушиваться с неожиданным интересом, отмечая при этом, до чего хорошо Талгайды-Суум владеет языком — акцент, правда, заметный, и имена всё-таки коверкает, но больше как дань привычке. При этом наименее искажёнными у него получаются короткие имена — к примеру, той же Нирлы, Сайты (который у него звучит примерно как Ца-Ита). А из сложных — как ни парадоксально, Шлилвьи. Видимо, потому, что обращается к нему чаще других, натренировался.

— Я когда совсем маленький был, у меня тоже все вокруг были дядями и тётями, — Сингх выразительно зашипел на программу, выдавшую ему что-то не радующее, Ситар мягко отодвинул его руки и принялся что-то печатать, попутно загребая в своё распоряжение какое-то уже распакованное напарником лакомство, — даже сестра двоюродная, которая всего на 12 лет старше. А её старший брат уж тем более — у него были усы! Обычное дело, если у братьев сильно большая разница в возрасте, или один из них женился намного позже другого. Пройдёт ещё несколько лет — привыкнет звать по имени.

— Сложно всё у вас, — Шлилвьи покрутил стебельками, что было, кажется, выражением растерянности, — у нас, торта, всё просто, имя по имени дома. Кто в нашем доме родился — те Ншананштьи, кто пришёл в семью — Ншананкьи. Есть ещё другой дом, Ншанкини, отделившийся от нашего…

— Я так понимаю, без крайней нужды у вас не переезжают.

— …А у них там у всех фамилии разные! Даже кто родственники. От чего зависит?

— Да не у всех, — возразил Талгайды-Суум, — просто у Выр-Гыйын — по свой «земля», а у его брата, который умер — по его «земля», это правильно, на наш, бреммейрский, взгляд. Мы называем Выр-Гыйын по «земля», только иначе — илим-Кер-Алын. А у других миров и порядки другие, кто в чью семью переходит, кто чью фамилию берёт, много сложностей себе и людям делают.

Для бреммейров проблема уже просто запомнить, кто какого пола, внутренне улыбнулась Дайенн. Виргиния Ханниривер — национальный герой Бримы, и то периодически путаются. Вероятно, потому, что простодушные бреммейры ориентируются так — кто у иномирцев рожает детей, тот «она». А поскольку Виргиния никому «землёй» не является…

— А на Корианне как?

— А на Корианне вообще семей нет, — Лалья забросил в рот горсть изюма, по крайней мере, на него эти сушёные ягоды похожи более всего, — то есть, они завязали с этой буржуазной в их понимании традицией. Кто хочет, браки ещё заключают, кто привык так, и детей воспитывают, интернатов не везде хватает. Алварес с семейством исключение, потому что иномирцы, страшновато б было ответственность за инопланетных детёнышей взять…

— Интернаты… — Махавир передёрнул плечами, — может, так уж я воспитан, но как-то неприятно звучит. Как же не жалко — разлучать детей с родителями, лишать родственного тепла?

— А почему ты думаешь, что это непременно должно быть насилие, страдание? — чего Дайенн меньше всего от себя ожидала, это что может вступиться за культуру Алвареса, впрочем, поправила она себя, это не только его культуры касается, — разве везде, кроме семьи, должно быть непременно холодно? У нас, на Минбаре, обучение детей начинается довольно рано, и иногда это предполагает жизнь при храме или мастерской… А иногда служение, которым заняты родители, не позволяет им посвящать много времени детям. Почему ты считаешь, что любить детей, хорошо заботиться о них способны только те, кто их родил? У нас, во всяком случае, это не так. Расстояние не мешает любить, не мешает гордиться.

— А я так уж вовсе промолчу, — покачал головой Лалья, — у нас с родственной любовью вообще… сложно всё. Если ты младший муж, ничем не славный, то тебе просто вручают свёрток с сыном и вали к себе обратно, род продолжил — вопрос ещё, конечно, зачем — теперь сам с этим и возись. Сыновья младших мужей матерей и не видят иногда, а у отца тоже времени на родственную ласку не завались, на хлеб зарабатывать надо. Сыновья от старших — те да, при матери растут, иногда и в любимчиках ходят, но тут как везёт. По моему так скромному мнению, не так страшен интернат, как среднестатистическая дразийская семья. В смысле, корианский интернат. А то у нас тоже есть, военные в основном. Вот туда точно никто из вас не захотел бы попасть. А если занимаются с детьми те, кто специально учился этому, решил посвятить этому жизнь, кто готов, кто проверен и допущен… Кто не будет бить детей, унижать, вымещать на них собственные обиды на жизнь, компенсировать какую-то свою несостоятельность, как делают это многие…

— Но ведь так получится, и привяжутся дети не к родным родителям, а к тем, кто воспитал?

— А что же в этом плохого? — снова вступила Дайенн, — разве детей рождают для того, чтобы потом купаться в любви и поклонении, а не для того, чтоб дать новому существу жизнь, подарить обществу нового гражданина?


Чья будет очередь пуститься в культурные изыскания, так и осталось неизвестным, потому что в этот момент в кабинет влетел Вито Синкара, чернявый землянин, возглавляющий отдел контрабанды. Влетел, так уж вышло, в самом прямом смысле — его размашистый начальственный шаг был встречен многострадальными коробками Талгайды-Суума, не рухнуть прямо на украшающую стол аналитика батарею из микроскопа, спектрометра и ещё чего-то, назначения смутно угадываемого, ему неким чудом удалось, но ещё минуту Талгайды-Суум расширял свои познания в иномирной обсценной лексике. Поймав паузу, он ловко сунул в руку контрабанднику стопку тонких полупрозрачных пластин, чем моментально сменил направление мысли — Вито посмотрел на свет одну, другую, третью, довольно мурлыкнул.

— Ну вот, всё, как я и предполагал. А по корлианским не готово ещё? Талгайды, радость моя, я понимаю, что реактивы работают так, как работают, но если этот жук от нас и тут уйдёт, вместе со мной обязательно должен будет страдать кто-то ещё! Мы с Яноша его пасём… Да, коллеги, раз уж вы все тут и маетесь от безделья, заодно обрадую. Не далее как через два часа стартуем в сторону Яришшо. Времени допить чаи и закрыть программы достаточно?

Лалья едва не подавился.

— А чего так резко? — пробормотал с набитым ртом Махавир, — завтра ж собирались?

— А это вашего кровососа спросите, — лучезарно улыбнулся Вито, — не возьмёт ли он перерывчик вас ради. Вообще-то Альтака на Яришшо зуб точил уже без малого год, а ваша эта настенная живопись, с координатами Яришшо, его как-то дополнительно возбудила. Если откровенно, следовало отправиться в этот божий уголок сразу от денетов, не делая возвратов на перекусон, но там нам зелёную улицу, не артачась, не дали б, так что считайте, что два часа на сборы — это более чем по-божески.

— Ну отлично просто!

Возмущения Сингха, впрочем, были совершенно дежурными, без огонька — он и сам считал, что отправляться стоило по горячим следам, вот только лично он-то эти горячие следы только тут, в отделении и увидел, что новички Дайенн с Алваресом не узнали координаты Яришшо — это простительно…

Вито нагнулся было, чтобы перед уходом оттащить коробки подальше с прохода, и теперь едва не рухнул на стол Шлилвьи, сшибленный ворвавшимся в кабинет Г’Тором.

— Закончил, Талгайды? Да чего ты там возишься? …Здорово, народ. Слышали, что новенький у нас? А, как не слышали бы, ваш новенький же… А, Вито, и ты тут? Ну, тебе-то корианцы, наверное, не интересны…

Вито торжественно, как демонстрацию своего самообладания, поставил на место увесистый адаптор старых дразийских дискет, которым, видимо, собирался огреть неосторожного нарна.

— Говорят, у корианцев член 30 см, так что неинтересными их только ты и мог назвать. Лично мне эта мысль не даёт покоя. Г’Тор, из твоего отдела кто летит на Яришшо? Господин Альтака оставил на твоё рассмотрение…

— Ой, определимся, времени до завтра навалом, может, я и полечу…

— Уже не до завтра, — улыбка Вито показалась Дайенн какой-то садистской, что как-то плохо сочеталось с задумчиво-мечтательным выражением бархатных карих глаз, — два часа. Так мне передать господину Альтаке, что вызвался ты?

— Передай господину Альтаке мой горячий поцелуй, место сам выберешь! У меня весь отдел занят, причём так, что по самую шеюшку, и я вообще-то тоже занят, но что делать-то…

Вито усмехнулся уголком губ и изящно выскользнул за дверь. Вернее, хотел изящно выскользнуть, но споткнулся о хвост Шлилвьи и не слишком удачно вписался в косяк.

— Клоун… — фыркнул Г’Тор, оценив готовность интересующего его результата и решив, видимо, заесть огорчение чем найдётся у коллег, — они одни с господином Альтакой работают, остальные так, ничилины околачивают…

— Да ладно, — примирительно поднял ладони Махавир, — если честно, даже как-то завидно, когда у начальника отдела энтузиазма как у новичка. А что к Альтаке он очень привязан, так это нормально, в отличие от нас он совсем не новобранец, они пятый год уже работают вместе, он под ним ещё на Яноше служил. Я б не сказал, что он подлизывается или что-то в этом роде, тем более зачем ему это, как руководители отделов они наравне…

Нарн посмотрел на него сверху вниз сострадательно.

— Ага… под ним, это ты правильное выражение нашёл. А, ну да ты казомский, что б ты понимал в служебных взаимоотношениях… Короче, как тебе то, что Синкара единственный, за все годы службы в отделении на Яноше, кто никогда не получал премию? Думаешь, потому, что плохо работал? Рад бы приврать, да совесть не позволяет. Просто премию некоторым… по-особому выплачивают…

— Чего? Ты о чём, Г’Тор?

— Да есть у вас, землян, какое-то выражение, не помню точно… Что некоторые сотрудники хорошо работают, только если их… ну…

Махавир выронил кусок пирога.

— Синкара — и Альтака? Да ну… Сколько раз видел, как Вито с девчонками из столовой заигрывает, да и Альтака… кроме того, что, прости господи, не красавец… у него ж на Бракосе семья есть…

Г’Тор отправил в рот тонкую красную пластинку сухофрукта, с исследовательским азартом на лице — всё-таки в точности о совместимости корианских фруктов с нарнским пищеварением он не знал.

— Так вот то-то и оно, что семья — она на Бракосе… А удовлетворяться как-то надо. Ты в кого такой наивный-то, Сингх, когда семья шашням на стороне помехой была?

— Ну так на такой случай, действительно, в столовой полно девчонок, — вставил Ситар.

— Ай, всем слухам верить, — махнул рукой Лалья, — себя не уважать. Просто Альтака действительно для него… ну, сделал много доброго… друг семьи…

— Бракири — земной?

— А тебе, вообще, ни о чём не говорит, что у Вито фамилия бракирийская? Его семья бракири воспитывала. Я не в курсе подробностей, но была какая-то криминальная разборка на Экалте, в ходе которой спалили дома нескольких местных авторитетов. Одна из этих семей была близкими друзьями клана Синкара, они прибыли на помощь, да поздно… Из огня успели спасти только одного земного ребёнка — у шишек на Экалте тогда было много слуг-землян… Детёнышу года три было, что ли, кто такой, откуда — естественно, не узнаешь. Энротто Синкара отличался парадоксальной, для его рода занятий, сентиментальностью, взял ребёнка к себе, назвал Вито — его любимое земное имя… Когда парень подрос — отправил его учиться на Землю, вроде как, пусть поживёт среди соплеменников… Этим спас жизнь — клан Синкара вскоре постигла та же участь. На Земле парень, конечно, помыкался, даже в банде какой-то успел посостоять… А потом его нашёл Альтака, как раз крупно поругавшийся с роднёй на тему кардинально нетрадиционного для семьи выбора жизненного пути, ну и пристроил парня под бок. Из той же сентиментальности, надо думать.

Сингх потряс головой — определённо, культурных экскурсов на сегодня получилось чересчур.

— Да, занятные кадры у нас по соседству служат… А ты это всё откуда знаешь?

— Так кроме этого вот сплетники в отделении есть.

— Ага, и ты среди них эталон из палаты мер и весов… Что там, Талгайды, всё? Ну отлично, погнал собираться, надеюсь, ребята и без меня всё, что надо, закончат.


========== Гл. 6 На шаг позади ==========


Яришшо была объектом действительно масштабным, и, находясь на границе земного сектора, являлась постоянной головной болью для Земного содружества, а заодно и для остальных окрестных миров. Изначально перспективная колония по добыче квантиума-40, после выработки большинства богатых пластов она медленно, но верно начала скатываться к обычному для разоряющихся колоний полукриминальному существованию. Богатые компании покинули её ещё лет тридцать назад. На смену им пришли более мелкие, и менее щепетильные в методах. Официально они использовали труд наёмных рабочих из люмпена разных миров, на практике не брезговали рабским трудом. Соответственно, в колонии весьма вольготно стал себя чувствовать определённый контингент, но доказать это было не более реально, чем поймать бракири на денежных махинациях. Владеющие шахтами семьи, на деле получающие львиную долю дохода от проходящих на Яришшо чёрных сделок, умели делиться, вследствие чего имели покровителей на Земле, Марсе, в других мирах, это было гарантией, что пиратских кораблей на орбите никто не видел, таможенные декларации в идеальном порядке, а груз представляет собой гуманитарную помощь для голодающих шахтёров, а не палёный алкоголь и дразийский шохтши. Несколько раз Земля обещала Альянсу, что вот сейчас окончательно вышибет с колонии весь криминал, и каждый раз празднование победы было преждевременным, несколько раз правительство колонии грозилось, в ответ на такое «надоедливое вмешательство» Земли, объявить голосование за независимость, но ежу было понятно, что никогда не объявят — формальная зависимость от метрополии им пока была нужна, вопрос был денежный. Пробовали решить проблему устройством базы анлашок по соседству с колонией, но базу быстро свернули — по просьбе с Земли же, кто-то кому-то дал взятку, и так по цепочке, отработанным методом. Хотя собственно колония представляла собой три средней величины города на сравнительно небольшом расстоянии друг от друга — своя атмосфера на Яришшо была не пригоднее, чем на Марсе, а строительство куполов — всё-таки дело недешёвое, пиратские нычки имелись так же ещё в нескольких местах, поговаривали, в заброшенных шахтах был организован чуть ли не целый подземный город, но это уже могло быть и преувеличением — шахты были в аварийном состоянии, не самое рациональное вложение средств было бы укреплять ненадёжные своды и блокировать туннели, через которые мог некстати пойти ядовитый газ. Но в любом случае, Яришшо, при внешней благопристойности заштатной бедной-трудовой колонии, была шкатулочкой с секретом ещё в большей мере, чем Лофис, и большую часть кораблей следовало оставить на орбите, во избежание сюрпризов… Уже полюбившееся Вадиму и Дайенн «Серое крыло-41» выбрало своей целью столицу колонии — Нью-Парис.

— Нью-Парис — это, вроде как… Новый Париж, что ли? Я в Париже, конечно, никогда не была… Но судя по видам — не сказала бы, чтоб похож.

— Это для колоний почти что правило — чем более убогая и зачуханная дыра, тем пафоснее надо назвать.


Купол, латанный-перелатанный уже во множестве мест, тускло поблёскивал в свете довольно далёкого светила — солнце на Яришшо немногим крупнее фонаря, поэтому снаружи купола вечные сумерки. Мрачными горами возвышаются на горизонте отвалы шахт, чернеют силуэты вышек и башен электростанции… Зрелище, если честно, постапокалиптическое. Но внутри — совершенно другая картина. Принимающие из местной полиции, правда, поартачились ещё на входе на тему того, что не понимают, что могло потребоваться единой полиции в их тихом, мирном, хранимом богом уголке, у них здесь территория Земного Содружества, у них здесь всё в порядке с законом, у них здесь живут только порядочные, благополучные граждане, а если б здесь, не дай бог, конечно, и произошло какое-то преступление — они и сами вполне способны разобраться с этим, своими скромными силами. Суетливый офицер с белёсыми, словно заплаканными ресницами, наверное, так и уцепился бы за их ноги с намереньем «не пущать», но Дайенн не слишком вежливо сунула ему в нос ордер, переданный Альтакой. Были попытки затащить пред светлы очи мэра и отцов города, ради такого события поднятых в ранний час (по местному времени было что-то около 5 утра)…

— Благополучные граждане… — Дайенн брезгливо кивнула на ползущего вдоль стеночки мужика в одном исподнем, — интересно, закаляется или в буквальном смысле проигрался до трусов? Откуда ползёт, кстати? Там по курсу не один из наших объектов?

— Бар сейчас закрыт! — испуганно встрепенулся белёсый офицер, — у нас, знаете ли, закон… Увеселительные заведения работают только до десяти вечера!

— Проверим…

Бар, действительно, был закрыт… С главного входа. Что совершенно не мешало всем, кому надо, заходить с чёрного. Появление полиции — не хорошо знакомой полиции города, а галактической, явно фиолетовую форму с малиновой каймой здесь уже многие знали и имели причины опасаться — вызвало панику, сродни известию о пожаре. Сигающих в окна игроков лениво отлавливали ребята Тимбу, хозяин, темнокожий верзила лет шестидесяти с живописно пересекающими всю физиономию шрамами, метнулся к двери в углу — видимо, в подвал, но был нежно пойман Ранкаем.

— Стой, приятель. Что-то мне, кстати, твоя физиономия знакома… Ты где эти украшения получил, мы не встречались уже? Давай, по старой дружбе, проводишь в подвал, покажешь, чем богат, документы на ваше пойло покажешь? Да, на травку тоже документы покажи.

— Лексто, Линтар, давайте своих ребят, мы на следующий объект, разбирайтесь тут пока…


Следующий объект был на другом конце города, и был, если верить информации, выуженной Шлилвьи с компьютеров на Лофисе, с тем самым секретом — имел подземный ход, ведущий далеко за купол, к пиратской нычке. Видимо, из первого бара уже успел кто-то дать сигнал, потому что персонал был застигнут полицейскими за лихорадочными сборами — часть коробок грузили в подогнанные к чёрному ходу машины, часть тащили вглубь помещения — к тому самому ходу.

— Работаем, ребята? Бог в помощь. Руки вверх!

Ту’Вар, низкорослый, коренастый нарн из отдела контрабанды, вертел головой с хозяйственным умилением на лице.

— Даа, контрафакта мы сегодня изъяли на небольшое море… Дай Г’Кван, Синкару совсем от зависти порвёт, что с нами поехать не смог.

Дайенн улыбнулась. Заигрывание с девчонками из столовой совсем не мешало Синкаре всё основное время задалбывать отдел своей энергичностью и въедливостью.

— Ба, это что за лицо такое знакомое? Вот нарнская сторона обрадуется, они вас уже семь лет ловят… Что, ребята, это мы, явно, удачно заехали, одним пойлом дело не ограничится. Где эта рожа — там и шлассенская наркота, это вот хоть на Г’Кване поклясться можно. Лексто, вышибай дверь! Посторонитесь, придурки, если, конечно, не собрались таким способом избежать тюрьмы!

Два землянина, бледных, как поганки, трясясь всеми неподобающе обстановке рыхлыми телесами, заметались, пытаясь загородить означенную дверь. Эти тут явно не на силовой работе. Технологи, видать…

— Там… там ничего нет, там путь в служебные помещения, коммуникации, канализация…

— Вот и посмотрим, в порядке ли у вас канализация… Мало ли, от смытых шлассенских шариков могла и засориться…

«Поганки» обернулись куда-то в сторону и неуверенно заулыбались.

— Господа, господа… — к Вадиму и Дайенн, определив их как главных, бодро семенил длиннобородый старец с унизанными перстнями пальцами — пальцев было всего восемь, что, видимо, компенсировалось тем, что на некоторых пальцах колец было по два, — ну зачем же так? Ну зачем приличным людям копаться в канализации? Зачем наносить урон… ну да, не самому приличному заведению… Ну да, мы признаём, не всё из нашей продукции… прошло все необходимые санитарные допуски… Но ведь мы небогатая колония, войдите же в наше положение! Вы хоть представляете, во что нам обойдётся ремонт? А ведь это бремя ляжет на плечи простых граждан, работяг, для которых одна из немногих скромных радостей — придти сюда после работы, расслабиться в компании друзей…

Дайенн моментально напряглась. Бар в принципе не то место, где минбарцу может быть комфортно находиться даже с чисто рабочим визитом, а на подобных субъектов у неё выработалась стойкая непереносимость после Зафранта. Там таких как грязи. И эта непереносимость тем сильнее, что понятно — сталкиваться с подобными придётся регулярно. Именно с таким вот сочетанием елейного голоса и цепких, колючих глаз, в которых стоит стойкое сожаление, что взглядом нельзя убить.

— Это вы и себя к простым скромным работягам причисляете? А вот это, — Вадим поднял длинную бутыль с тягучей тёмной жидкостью, — тоже прошло… не все санитарные допуски? Вы же знаете, для человеческого организма это наркотик, этот продукт запрещено вывозить за территорию Шлассенского Триумвирата. А при несоблюдении технологии приготовления разрушительное воздействие на организм таково, что… в лучшем случае человек теряет почки, в худшем — рассудок, эта штука физически разъедает мозг.

Старец изобразил крайнюю степень потрясённости услышанным почти убедительно. Один из «поганок» сделал попытку выхватить бутылку, вроде как чтоб в немом ужасе вчитаться в этикетку, но его пухлая лапища только прочертила воздух. Интересно, а что планировал? Разбить? Это, положим, не помогло б. Успеть метнуться до мусоропровода? Это помогло б не намного больше…

— О господи, что вы такое говорите! Мы… мы и подумать не могли… Мы считали, это обычное вино…

Дайенн чувствовала, что омерзение становится всё более нестерпимым. Бандиты там снаружи, попытавшиеся схватиться с ребятами Лексто врукопашную, хотя бы честнее. Или просто понимали, что им-то невинных агнцев из себя изображать можно даже не пытаться.

По лицу напарника явствовало, что его это представление раздражает не меньше.

— И сами пили? Что-то непохоже… На бутылке нет ни одной марки санитарного контроля Шлассенского Триумвирата, очень вам желаю, чтобы именно этой отравы у вас был только один ящик и вы сумели убедить суд, что взяли его сослепу и по ошибке, а если там, за этой дверью, обнаружится склад… Я вам не завидую. Кстати, если печётесь о дальнейшем ремонте — может, тогда откроете по-хорошему?

Вопрос запоздал — выстрел Лексто оставил на месте замка выжженную дыру.

— Сдаётся мне, на шлассенском яде дело не кончится…

Вадим скривился от запаха затлевшей на косяке краски.

— Разумеется, не кончится. Есть такие… признаки, которые вроде бы на первый взгляд не должны предполагать друг друга, но связаны прямой зависимостью. Так вот, где это пойло — там торговля живым товаром. Элкеат никогда не пьют в чистом виде. Даже шлассены не пьют. «Правильный» элкеат вызывает у людей, уже со второго приёма, наркотическую зависимость, уже с третьего, в крайнем случае пятого приёма человек за очередной глоток будет покорно вкалывать хоть на шахтах, хоть на ручной чистке канализационных стоков, и главное — никогда ни за что не подтвердит, что находится, фактически, в рабстве. А «неправильный»… На выбор — отличный способ отравить неугодного, способ выбить требуемое — если в течение пяти часов дать нейтрализующий реагент, человека ещё можно спасти, ну и… часть работников и их охраны производится именно таким способом. Повреждённый мозг — потеря памяти, нечувствительность к голоду и холоду… зомби, практически… Хватает этих зомби, правда, самое большее на пять лет, но им больше и не надо…

Лексто распахнул дверь и сперва отпрянул — на него дохнуло могильным холодом подземелья. Ступени вели вниз.

— Чем-чем, но канализацией оттуда как раз не пахнет…

Включив фонари на лазерных пистолетах, напарники один за другим шагнули в жадную холодную темень. Дайенн повела носом.

— Сдаётся мне, прямо по курсу у нас кухня. Шарики они готовят здесь, реагенты подвозят пораздельно, тоже по-своему удобно.

— Они же пахнут едва уловимо, пока в огонь или горячую воду не бросить! Ты так хорошо чувствуешь запахи? Хотя, это для вас нормально, Ганя у нас был санинспектором кухни, понимал, когда что-то испортилось, раньше, чем кто бы то ни было… А ты ведь алкоголь, наверное, никогда не пробовала?

Да, бар — это не приятнейшее из мест, но и не самое мерзкое, и дело не только в темноте и зверском холоде. Наверное, если искать, что назвать запахом зла, то это будет один из очень убедительных вариантов. Тему наркотических веществ в курсе обучения Дайенн до сих пор вспоминала с содроганием — пожилой преподаватель лекарственной науки, худой и прямой, как жердь, доводил студентов до нервного тика, требуя безупречного знания особенностей влияния каждого вещества на организмы разных рас. С учётом, что одно и то же вещество для одних может быть безобидной вкусовой добавкой, а для других — предметом теневой торговли и криминальных разборок, задача та ещё. Ей ещё повезло с родителями-травниками, хотя бы растительные алкалоиды она сдала неплохо, и хотя бы, благодаря книге деда о земных опиатах, она не пришла в шок от самого того факта, во что в конечном счёте могут превратить благие дары вселенной, облегчающие боль страдающим. Но после демонстрационного фильма о том же элкеате рвало всю группу, и она не отстала от коллектива.

— Конечно, нет! Я ведь минбарка! Ну… так воспитана. Родители, понятно, формировали наш рацион с учётом нашего отличия от минбарцев, но алкоголь в него, сам понимаешь, не входил. Им достаточно хлопот было и с приготовлением мяса, знаешь же, минбарцы едят его очень мало, а у нас оно — основа рациона. Пожалуй, это для меня… ну, самый яркий образ любви родителей к нам. Как они готовили нам пищу… Вдумчиво, торжественно, постоянно сверяясь с рецептом. Словно важнейший в жизни ритуал… Так же, как готовили ванну для мытья. А потом мама так нежно, бережно расчёсывала наши волосы…

Она невольно передёрнула плечами — как светлый, святой образ из детства диссонирует сейчас с тем неприглядным настоящим, с которым им приходится иметь дело. Отдельные гурманы употребляют шлассенские шарики, отщипывая от них маленькие кусочки и раскуривая в специальных длинных извитых трубках. Но основной способ их применения — растворение в горячей воде. Оттого в некоторых мирах торговля ими долгое время шла практически легально — дельцы на голубом глазу утверждали, что продают банные припарки. Ну да, дорогие — так разве ж кому запрещено торговать элитным товаром?

Туннель окончился массивной, сразу напомнившей о банковских сейфах дверью. Дверь украшала небольшая выпуклая вмятина — от удара, видимо, чем-то тяжёлым изнутри, но в остальном она выглядела не менее, если не более, неприступно, чем окружающая скальная порода.

— Ого… сколько кодовых замков сразу… Явно, вход только для специально приглашённых лиц.

— Сторонись, молодёжь, — оттеснил их сзади Ту’Вар, — кодовые, не кодовые… Я кодов не знаю, у меня лазерный резак…

Сзади слышался тихий лязг транталлилских пушек.

— Осторожней, Ту’Вар, с той стороны могут уже ждать и встретить стрельбой. Береги голову.

— Да уж не учи учёного…


Выстрелы не встретили. Лексто, перегруппировавшись, одним попаданием отключил ловушку — смертоносные нити, натянутые через весь коридор на разной высоте, разом погасли. Ему самому они не повредили ничуть — транталлилскую броню не в силах были разрезать даже они. В следующее мгновение, впрочем, Лексто снесло вылетевшим из стены копьём. Копьё пробило броню и пришпилило транталлила плечом к стене.

— Чтоб же вас, а… — Нерклу подошёл и, одной рукой вытащив трёхметровое, десяти сантиметров в диаметре древка копьё, освободил раненого товарища, — может, и правда ждали…

— И… всё? Вся торжественная встреча?

Дайенн осторожно выглянула из-за угла.

— Алварес… Тебе это очень не понравится… Очень…

Здесь освещение, хоть весьма скудное, было — грязно-жёлтый свет нервно мерцал, но разглядеть открывшуюся картину это совершенно не мешало. Коридор был завален трупами. В дверь в следующее помещение едва удалось протиснуться — порог был завален особенно щедро, один умер стоя, приколотый к дверному косяку ушедшим по рукоять в грудь кинжалом.

— Рин, снимай отпечатки… Так, похоже, крови нет и здесь… У этого сломана шея, у этого… да, проще сказать, что не сломано, надо ж так человека в узел завязать… Здесь немного крови есть, разбита голова… Но для такой кровопотери маловато…

Под ногами хлюпала грязь — разлитые из разгромленных ящиков вина, распотрошённые мешки с табаком и не только, и в этой грязи застыли скорчившиеся тела… Вадиму казалось, что он уже готов к тому, что увидит в следующей комнате, но все же вздрогнул, почувствовав, что холод подземелья добрался до сердца.

— Опять…

Кровавая надпись во всю стену, тот же знак-подпись, и снова пятеро на потолке — застывшее на лицах выражение дикого ужаса, торчащие из рук, ног, плеч кинжалы и выломанные из конструкций стен металлические штыри… В соседней комнате — за такой же внушительной толстой дверью оказалась неожиданно маленькая каморка — были обнаружены живые. На Дайенн из темноты глянули огромные испуганные глаза на наивном розовом лице — денет*.

— Вы пришли убить нас или освободить?

— Полиция Альянса. Вы что-то знаете о том, что здесь произошло?

Денет мотнул головой.

— Мы не видели. Мы не могли даже слышать звуков того, что там происходило — эта дверь слишком толстая, чтобы через неё проходили звуки. Я слышал очень сильные ментальные всплески, я знал, что там происходит что-то невероятно страшное, что кто-то убивает всех этих скверных людей… Но я не могу знать, кто это был, мои способности очень слабые, я совсем немногое могу слышать через стены.

— Выходите… Можете идти? Господи… хотела сказать — «Только не смотрите на это», но как не смотреть, если это — везде…

Денет подполз к двери.

— Я понимаю… Вам хочется уберечь меня, потому что вы знаете, что мы против насилия. Но хотя всё это очень печально и нехорошо, я переживу. Они все были очень скверными существами, я не могу сожалеть о их смерти. Они держали нас здесь, били, не давали нам есть. Когда умер мой брат, они даже не похоронили его, они разрезали его тело, изжарили и съели! Нет, я не могу о них жалеть. Пожалуйста, помогите выйти остальным… Особенно ему, — он кивнул куда-то в темноту позади себя, — у него кончается его воздух, он может скоро умереть. И человеку, он очень ранен…

— Алварес, я с ними, заканчивайте тут без меня. Ребята, помогите…

Когда раненых вынесли из каморки, Вадим снова невольно содрогнулся. Жаль, очень жаль, что он не имел возможности поговорить с этими молодчиками живыми, сколько раз и как он нарушил бы протокол в процессе допроса… Землянин — совсем мальчишка, а тело — сплошная гематома… Гроум — худой настолько, что сравнение с концлагерями выглядит мягким… Невероятно вообще, чтобы гроум мог похудеть до такой степени… Голианин-старик — настолько древний, что кажется, вот-вот рассыплется, как мумия… Тракаллан с оторванной конечностью, без сознания от метанового голодания…

— Я знаю, что здесь были и ещё пленники… Скажите пожалуйста, они не мертвы?

— Мы больше никого не нашли.

По-видимому, думала Дайенн, помогая транталлилам мастерить из обломков столешницы носилки, эти — нераскупленный неликвид. Неизвестно, что с ними собирались делать — приобщить к какой-нибудь местной грязной работе или просто заморить по личной злобности натуры, но в любом случае они были обречены.

Старик с ненавистью посмотрел в потолок, что-то прорычав на родном языке.

— Мы можем рассказать вам всё об этих скверных людях, которые держали нас здесь, всё, что знаем… Но я не знаю, поможет ли вам это, ведь они и так мертвы. Но мы ничего не знаем о тех, кто их убил. Я только знаю, что среди них был очень сильный телепат. Очень сильный телепат, я никогда не встречал таких… Но я не знаю даже, какой расы он был…


Это какое-то безумие, думала Дайенн, пробираясь, с денетом на руках, полутёмным коридором во главе второй партии освобождённых — сзади Нерклу и Ту’Вар несли на импровизированных носилках земного мальчика, Сайкей поддерживал под руку гроума, Линтар и Юнкте несли ещё двоих ослабевших от голодания. Они идут по следу. Некто, со своей невообразимой и пугающей силой, опережает их снова на два шага. И начинаешь чувствовать свою беспомощность от этой погони по остывшим следам. Остывшим и обескровленным…

За поворотом она налетела на Ко’Гила, тут же, с расширившимися от ужаса глазами, схватившего её за плечи.

— Назад, назад! Это ловушка!

— Что?

— Они перекрыли коридор… Двое успели проскочить, но мы с Лексто…

Шатающийся Лексто тут же разворачивал и пихал в спину соплеменников, пробоины на его броне были залатаны походным герметиком, и перспектива задохнуться им временно не грозила, но у него должна быть такая кровопотеря — как он на ногах держится, Валена ради…

— Что это значит?

Дайенн уже сама понимала, что это значит. Как ни «забито» было тонкое дилгарское обоняние запахами чужемирной наркоты, спирта, дыма, крови — она почувствовала эту тонкую опасную ноту. Ей казалось, она слышит даже тихий шорох в вентиляции.

И две земные женщины, определённо, почувствовали это тоже.

— Газ? Они пускают газ? Что они…

— Да как, их же там всех…

— Надо прорваться! Эту переборку можно как-то снести?

Старый голианин закашлялся, Ту’Вар, который не мог положить носилки, пытался, видимо, не дышать, но как долго получится?

— Что там происходит? — донёсся из глубины подвала голос Алвареса.

Линтар положил свою ношу и сдёрнул с плеча пушку, сделал знак гражданским разбежаться. От первого выстрела переборку слегка повело, от второго в ней образовалась трещина… и в неё заструился всё тот же газ. Транталлилы синхронно выругались на родном языке. А в следующую минуту разом погас свет — словно что-то полоснуло по глазам. Дайенн казалось, что шипение газа стало громче, угрожающе-змеиным.

— Похоже, тут раздельная вентиляция? То есть, газ поступает именно в этой части?

— Это какая-то авария или они там совсем рехнулись?

— Может, вызвать подкрепление?

Вадим, скудно освещённый лишь подсветкой на лазере, показал на переговорник.

— Здесь не ловит. Это ж практически бункер…

— Отсюда есть другой выход?

— Он должен быть. Определённо, те, кто вот это всё сделал — вошли сюда не через парадный вход.

Дальнейшее Дайенн вспоминалось смутно, обрывками. Как они бежали, спотыкаясь о застывшие трупы, кромсая темноту лучами фонарей, бежали от настигающего их газа. Чьи-то голоса — Лексто и ещё кого-то из освобождённых — требующие бросить их, потому что бежать с ранеными слишком экстремально, лучше, если спасётся хоть кто-то, и другие голоса, наоборот, умоляющие не оставлять, панические, срывающиеся в рыдания. Размышлять о происходящем и строить догадки было некогда, разобрались они уже потом. Коридор окончился тупиком — точнее, площадкой подъёмника с поднятой куда-то в непроглядную темень кабиной. Вадим навалился на рычаг — безрезультатно.

— Механизм повреждён…

— Да как так? Как-то ведь выбрались эти…

— Вероятно, они, уходя, и повредили.

— И что теперь делать?

А дальше Дайенн потеряла сознание, поэтому об отчаянном броске Алвареса и Линтара по сетке наверх — чтоб выбить гермолюк (это удалось с четвёртого выстрела, кажется) и вручную опустить кабину подъёмника — она знала уже по рассказам. Если б не транталлилы, из каких-то последних немыслимых ни для одного живого существа сил вытягивающие наверх кабину, в которую помещали раненых и потерявших сознание — не было б никаких рассказов. Примерно на середине спасательной операции из земли вырвался столб огня…


— Какое-то безумие.Взорвать всё это вместе с вами? На что они рассчитывали?

— Уничтожить большинство улик. С тем, что найдено наверху, можно надеяться сбить до минимального срока. Очень своевременная авария стирает все признаки того, что там они изготавливали наркотики и держали рабов… Мы и теперь в сложном положении. У нас есть свидетели, но большинство из них в тяжёлом состоянии. Ни тел, ни вещественных доказательств. Мы потеряли четверых людей и половину этих несчастных. Из тех, кто был в кабине, когда произошёл взрыв, пока вне опасности жизнь только одной землянки. И техника пострадала тоже, надеюсь, Шлилвьи всё же сможет вытянуть хоть что-то, хотя бы фотографии…

Махавир поёжился.

— И они на голубом глазу будут утверждать, что это случайность…

— И утверждают. Газовые трубы проходили рядом с вентиляцией, они довольно старые и при увеличении напора могло прорвать… А дальше просто так совпало, что в это же время случился скачок в электросети. При том свет включился как раз тогда, когда газ заполнил все подвальные помещения. Одна искра — и… Не знаю, получится ли хоть что-то извлечь из пепла и обгорелых костей. И честно сказать, у нас нет никаких подтверждений этим догадкам. Если получится найти того, через кого они передали этот сигнал…

— Да уж, — индус с трудом оторвал взгляд от разукрашенных лиц коллег (взрывной волной их отбросило на ограждение, но всё-таки им повезло больше, чем тем, кто стоял ближе к шахте), — а я думал, это нам повезло как проклятым — троих из силового потеряли, а этих внизу пришлось в итоге уложить всех — отстреливались до последнего. Понимали, конечно, что легко не отделаются… Но хоть тех, кого живыми взяли, закроем. А ваше дело вообще какое-то заколдованное. В этот раз даже тел нет…

— И свидетелей считай, что нет, — покачала головой Дайенн, — эти, сверху, никак решить не могут, кто туда последним спускался и когда. Того гляди, договорятся, что вообще знать не знали ни о каком подвале. А запертые пленники, понятно, ничего не видели, всё, что мы знаем — это, со слов Таммиса ак-Рйонне, что среди них был сильный телепат. Настолько сильный, что его ментальное поле проникало через стены — достаточно толстые, надо сказать. Ладно, меня Реннар отпустил к вам совсем ненадолго, надо быть благоразумной. Может, и хорошо, что в этот раз трупов нет, было б невыносимо валяться в то время, когда Реннар с Унте работают. В прошлый раз вот, хоть я уж точно не телепатка ни в коей мере, мне во сне казалось, что я сохраняю с ними ментальную связь — перед глазами так и стояли эти столы, вскрытые трупы, инструменты, весы…

— Хотя бы по результатам осмотра места ничего нового?

Дайенн обернулась на пороге.

— Сколько его было, того осмотра. Всё то же самое, тот же стиль… с обеих сторон. Среди убитых представители разных рас, преимущественно — земляне, бракири, дрази. По виду — пиратской братии. И это не пилоты транспортников, то есть, не только они. Вполне себе шишки… Что-то у них творится, по-видимому, значительное. И судя по найденной на складе в «Зелёной кобыле» той же макулатуре, того же авторства, но для землян… Можно догадаться, какого рода.


Дверь за Дайенн закрылась. Вадим устало потёр переносицу, возвращаясь к пересмотру досье на арестованных. Его Реннар отпустил под честное слово и по причине того, что лазарет не резиновый, а хватало и более серьёзно пострадавших…

— Сингх, а кобылы бывают зелёными? — подал голос Талгайды-Суум, — ты больше всех на Земле жил… Я мало читал о земной фауне, но про зелёных — никогда не встречал. Кобыла — это ведь самка лошади? Или это всё же рептилия какая-то?

— Это образное выражение, Талгайды. Название, данное специально для абсурда, для смеха. Питейные заведения часто так называют. «Гарцующая акула» или «Поющая кобра» из той же оперы… Да, Шлилвьи?

Шлилвьи Ншананштьи уже минуту выжидательно постукивал хвостом по полу.

— В общем, что смог, я сделал. Не обессудьте, не чудотворец. Есть три неплохих фотографии потолочной композиции… Да куда вы, сейчас вам всё кину! Вот, смотрите. Эти самые чёткие, находились в наименее пострадавшем секторе. Есть ещё несколько довольно мутных, их кидать не буду, там ничего информативного… Два фото трупов на полу в принципе приличных, это, как понимаю, одна половина комнаты и другая, общую картину составить можно. Фото приколотого трупа одно, и это самое приличное из возможного. Там, видимо, ещё и темно было… Фото настенной росписи приемлемое только одно, вытягивал как мог… Не знаю, даст ли вам это что-то, но хотя бы уже есть, что приложить к делу.

Махавир потряс головой.

— Не понял. Алварес, там что, в круге опять А? Ты ж говорил что-то про алфавит… Что следующей должна быть С… Это-то точно не могло быть раньше денетского, да и в любом случае это нелепо!

— Я тоже ничего не понимаю, поверь…


Увидеть Алвареса в столь поздний час на пороге госпиталя Дайенн не ожидала. Авральная обстановка понемногу сменилась штатной — большинство тяжёлых пациентов спали под анальгетиками, срочные операции завершены, несрочные внесены в график, с большим трудом удалось вытолкать Реннара спать, заверив, что втроём они тут сумеют справиться, ну, а если не сумеют — честное слово, разбудят его и медсестёр. Унте, правда, не позволял ей поползновений в сторону нарушения предписанного режима, поручив смешивать растворы — это при её состоянии посильно, а капельниц на эту ночь предстояло много. За этим занятием её и застало явление напарника.

— Решил всё-таки сдаться? Хорошо, что Реннар этого не видит.

— Да, хорошо, потому что ничего подобного. Я просто зашёл кое-кого проведать.

Подошла Нирла, взяла у Дайенн готовую бутыль и проследовала с нею, исполненная важности, в сторону одного из ожоговых боксов. Дилгарка проводила её умиленной улыбкой.

— Реннар её хвалит, говорит, ей достаточно один раз показать — и она всё сделает безошибочно, очень внимательная и старательная. Из неё выйдет хорошая медсестра.

— Из неё может выйти кто угодно… теперь.

— Так к кому ты пришёл?

Алварес подошёл к табло с именами пациентов — имена, конечно, были указаны у тех, чью личность удалось установить.

— К тому земному мальчику. Он не приходил в сознание, не называл своего имени?

Дайенн покачала головой.

— Нет, его состояние стабильно тяжёлое. Реннар опасается, что… ладно, не буду заранее. Пойдём, покажу тебе, где он.


Юный землянин — ему было не больше 20 лет, скорее ближе к 17 — лежал в обычном, не ожоговом боксе. Дайенн снова порадовалась тому, что его эвакуировали в числе первых, вместе с ней. Если б он был в кабине тогда, во время взрыва… Мороз по коже продрал от очередной мысли о том, что там тогда могла быть и она. Если б Нерклу не положил её в числе первых — вероятно, потому, что у неё на руках всё ещё был денет. А если бы она не потеряла сознание так быстро — она б была среди тех, кто так и остался внизу… Она проследила за взглядом Алвареса, но задержать взгляд на лице пострадавшего дольше минуты оказалось выше её сил. И она презирала себя сейчас за эту неприемлемую для врача слабость, но успокаивала себя тем, что сейчас она больше пациент, чем врач. Это всё шок, сотрясение, Реннар прав, очерчивая круг её участия сейчас очень небольшим.

— Ты пришёл сюда потому, что думаешь о своём брате? Он ведь был примерно того же возраста, когда это случилось?

Вадим кивнул.

— Очень хочется надеяться, что и этого парня кто-то помнит и ждёт. Что его семья не погибла…

Дайенн вздохнула. Пока совершенно непонятно, как искать эту семью. Документов у освобождённых не было вообще — как это, впрочем, обычно и бывает, и никто из собратьев по несчастью не знал имени землянина. Даже объявить о нём в новостях пока что толку мало, черты изувеченного лица разобрать невозможно. И зубную карту тоже не составишь, половина зубов выбита…

— Алварес, тем, что ты сейчас отказываешь себе в необходимом тебе отдыхе, ты ему всё равно не поможешь. Реннар и другие медики делают всё возможное…

— Разве у минбарцев не считается и полезным, и правильным сидеть у постели тяжелобольного и обращаться к его сознанию со словами ободрения и поддержки?

— Да, действительно. Ты ведь рос на Минбаре, знаком с нашими обычаями, и получается, они тебе, хотя бы отчасти, не чужды. Хотя мне казалось, обычаи, которые ты чтишь теперь — иные.

За полупрозрачной стеной бокса проплыл, подёрнутый зыбью, как при взгляде сквозь воду, маленький силуэт Нирлы с подносом — кажется, в одном из соседних боксов кто-то пришёл в себя. Надо бы вернуться к своим и без того невеликим сейчас обязанностям, а желательно и проверить, как дела в тюремных боксах, к которым Нирле запрещено приближаться. Но Дайенн не двигалась с места, и хорошо понимала, почему.

— Расскажешь о своём брате? — никакого участия в голосе, пожалуй, недостаточно, чтоб прикрыть чувство вины за эти расспросы, — каким он был?

Алварес обернулся.

— Он был хорошим парнем. Добрым… насколько можно быть добрым и хорошим при таких проблемах. Думаю, ты знаешь, что тяжёлая болезнь редко улучшает характер.

— Говорят, Вселенная не посылает нам испытаний, которые нам не по силам. Но найти эти силы редко получается сразу. Иначе это и не было бы испытанием. Это у него… с детства?

Она хотела спросить — «С рождения?», но было сложно озвучить такую кошмарную формулировку. Однако напарник её понял.

— Его мать едва не погибла, будучи беременной им. Было чудом, что она смогла вернуться к полноценной жизни, а для него чудом было уже то, что он выжил. Так говорили все. Мрачноватое чудо… Не знаю, что там имела в виду Вселенная, но было жестоко обрушивать такое именно на Офелию. Сначала она наблюдала мучения своего брата, теперь — сына… Нет, это не наследственное, хотя несведущему и могло б так показаться. Не знаю, на что они рассчитывали, но было ошибкой позволять этому ребёнку появляться на свет.

— Алварес, безнравственно так говорить!

Глаза напарника зло сверкнули.

— Безнравственно? А нравственно, видимо — жить в страданиях? Когда сам больной знает, что ему никогда не жить полноценной жизнью, и его родители, все его близкие знают это… Когда я был мал, мать не рассказывала мне об этом, но это был страх, отравивший ей немало минут. Виргиния и Офелия во время сеансов видеосвязи были, как правило, сдержанны, уводили разговор от печальных тем, но она многое понимала. Мы ведь с ним родились в один день, в одной больнице. Я полукровка, было настоящей авантюрой родить меня. Но мою мать врачи каждый раз успокаивали, развеивая её тревоги, а чем можно было успокоить Офелию?

— Значит, ты считаешь, что авантюра, как ты сам это называешь, больше заслуживает права на жизнь, чем ребёнок, рождённый естественным путём, от союза мужчины и женщины одной расы? Своей матери ты ведь не говоришь, что она напрасно тебя родила?

— Дайенн, мы оба рождены искусственно, и оба, думаю, понимаем, что естественно — не значит лучше. Мои гены не скомпонованы так прилежно, как твои, но я, во всяком случае, не доставлял своей матери проблем…

— Проблем? Ты видишь в ребёнке проблему?

Она хотела добавить, что таково, видимо, воспитание Корианны, с отрицанием семьи, родительской любви и всего, что есть несомненно святого в человеческих отношениях, но напарник её перебил.

— Кажется, ты выразила всё-таки сочувствие его матери, а не зависть к её материнскому счастью. Я послушал бы, как бы ты рассуждала, если б видела это своими глазами, видела не как врач, а как член семьи. Не сомневаюсь, легко рассуждать с твоей позиции, может казаться, что наблюдать изо дня в день мучения собственного ребёнка — лучше, чем не иметь детей вовсе.

— Я этого не говорила, ты превратно меня понял.

— Или что жизнь — это в любом случае прекрасно, даже если это непрерывный страх, и для тебя самого, и для твоих близких. Жизнь, подобная узкой тропинке, один шаг с которой в сторону может привести к непоправимой катастрофе.

— Мы все идём по очень узкой тропинке, Алварес. Жизнь окружает нас опасностями с самого детства. Не думай, что страха не знали мои родители, когда просто готовили для меня пищу и боялись сделать что-то не так. Или когда нужно было показывать нас ксенобиологам комитета по усыновлению, чтобы оценить, как мы растём и развиваемся, услышать, не совершили ли они каких-то непоправимых упущений…

Алварес потёр лицо ладонями.

— Быть может, первое время твои родители и заходили ночью в вашу спальню, чтобы просто послушать, дышите ли вы, но со временем, убедившись, что всё делают правильно, они, несомненно, успокоились и обрели уверенность. А в семье Элайи если и было спокойствие, то спокойствие обречённости. Лекарства не давали иллюзию того, что он здоров, они просто не позволяли его болезни оторваться на всю катушку. Чуть меньше головных болей, чуть реже приступы. Чуть больше возможностей что-то выучить, во что-то поиграть или даже выбраться хоть иногда из дома. Ни тебе, ни мне не представить, какую немыслимую любовь и ненависть можно испытывать к маленькому флакончику таблеток — хозяину твоей жизни.

Я не с ним спорю, а с собой, думала Дайенн. Со своими истоками, с тем, наследием чего я являюсь. В моём родном, уже не существующем мире такому, как Элайя Александер, не позволили бы жить. Сила и здоровье были главными ценностями для дилгар. Куда более значимыми, чем материнские чувства или любовь к жизни, которую испытывает самый обиженный этой жизнью человек. Моими словами руководит желание быть не такой, как они. Действительно ли я не такая? Может быть, я ушла от медицины именно потому, что боялась смотреть на безнадёжных пациентов дилгарскими глазами, вновь и вновь заставляя замолкнуть голос предков, говорящий, что глупо и преступно спасать обречённых?

— Я познакомился с ним и с его болезнью одновременно, а они никогда и не были порознь. Нам было по десять лет, радость от того, что мы будем теперь жить рядом, что ему будет не так одиноко, по-видимому, пошатнула хрупкое равновесие… Ты полагаешь, это жизнь — когда сильные эмоции, даже самого положительного плана, могут разрушить с таким трудом поддерживаемый контроль? И мало ли, кто окажется рядом, кого ты напугаешь до полусмерти… Он просто заметался по комнате, спотыкаясь и водя перед собой руками, словно ослеп, а потом внезапно застыл. Одеревенел с открытыми глазами, в полушаге. Словно душа покинула его тело, сказала бы ты. Или словно его отключили, как робота… Это страшно, очень страшно. Даже если тебе уже десять и ты уже слышал, что твой родственник тяжело болен. До сих пор «тяжело болен» было нечто другое. Более… обычное. Да, к нам сразу прибежала Виргиния, она быстро справилась. Сложнее было убедить Элайю, что я не буду теперь его избегать, что всё равно буду приходить в гости…

Взгляд Дайенн скользил по мониторам — чтобы не встречаться с взглядом напарника, чего уж притворяться.

— Кататонические приступы — это, конечно, страшно, однако это не самое страшное, что может быть при…

— Не самое, да, хотя невозможно не думать, что он может случиться на улице, в общественном месте… Что человеку с такими проблемами никогда не управлять даже велосипедом, не то что более серьёзным транспортным средством. Постепенно, он говорил, он начал вовремя регистрировать приближение приступа. Если сразу принять дополнительную дозу лекарства, обычно это помогает, вот только сделать это нужно ещё постараться. Элайя говорил — словно всё распадается, и ты должен совершать невероятные усилия для самого простого действия. Речь перестаёт восприниматься как связная, становится разрозненным бессмысленным шумом, и со зрением то же самое — мир вокруг больше не представляет цельной картинки, это отдельные, непонятно как связанные между собой элементы. Поэтому просто дойти до тумбочки и взять флакончик с лекарством — это действительно тяжёлая задача, нужно фокусироваться на расстоянии до неё, на понимании, что это за предмет и зачем он нужен, на том, что чтоб сделать шаг — надо поднять ногу, а чтоб взять — надо протянуть руку… Здоровому человеку это даже представить сложно.

Дайенн хотела что-то сказать о том, как называются эти симптомы, какие механизмы их формируют, но как-то потерялась. Она ориентировалась на знания, касающиеся преимущественно минбарцев, и не была уверена, что не допустит грубых ошибок.

— Но хуже всего, когда на приступы накладывались всплески его телекинетической силы. И потом, когда Виргиния пробивалась к его сознанию, чтобы привести его в себя… Иногда комнату потом приходилось приводить в порядок полдня. Она, конечно, мало говорила о том, что видела там. Говорила только, что и сознание Элайи в этот момент расколото, он теряет ощущение, кто он и где он…

Дайенн молчала. А что можно сказать, чтоб поддержать надежду напарника на то, что он когда-нибудь встретится со своим братом, после этих-то слов? Что будет с ребёнком, всю жизнь сидевшим на таблетках, когда в очередной приступ этих таблеток не окажется? Едва ли что-то хорошее. Пираты не щадят и менее серьёзно больных пленников — их клиентам нужны работники, а не обуза…


— М? — Альтаке не надо было даже поднимать глаз, чтобы знать, кто пришёл. Хотя и продолжать вчитываться в отчёт Алвареса тоже смысла уже не было.

— Всё без сучка без задоринки. Наши младшие братья из земной полиции очень расстроены и едва не плакали, но что поделаешь, Франке уже отправлен для суда на Марс… Мы же просто не успели получить их запрос, у меня как раз забарахлил компьютер, буквально именно в тот самый час! Теперь они, конечно, пошлют кучу протестов… Можем для удобства потерять и из них хотя бы часть, или пусть их марсиане обломают?

— Не принципиально, — хмыкнул Альтака, — Франке, конечно, отлично устроился, с двойным гражданством и кучей покровителей на Земле… Но не надо было в своё время переходить дорогу клану Альтака. У Альтака тоже есть друзья, как раз на Марсе… Пусть протестуют, марсианская сторона им его не выдаст. А мне без разницы, в чьей тюрьме он будет сидеть, хотя в бракирийской, конечно, лучше… Ты не забыл прибавить показания Костракиса?

— Нет, конечно! Мог прибавить и самого Костракиса, его тоже марсиане давно ждут… Но с ним Алварес не закончил.

— И позже долетит, не заржавеет… Молодец, Вито. Хвалю.

— Спасибо, вообще-то, не булькает, — нахально улыбнулся Вито, опираясь о пустующий сейчас стол для совещаний. Альтака соизволил наконец обратить на него взор насмешливых чёрных глаз, левый угол широких тонких губ пополз вверх в улыбке. Правый глаз его, подпорченный шрамом, придавал лицу вечно ехидное выражение, впрочем, не сказать, чтоб природного ехидства Альтаке когда-то недоставало.

— Я, конечно, целиком и полностью за то, чтоб поощрять сотрудников за хорошую работу, но твои поощрения как-то… Ни в документы не внесёшь, ни как образец для новичков не упомянешь.

— Что за беда? Я скромный, на меня равняться не надо, — парень продолжал выгибаться, демонстративно поигрывая пряжкой ремня, — зато экономия.

— Вито, таких как ты, земляне называют бесстыжими.

— Таких как я, земляне много как называют, — хотя Альтака продолжал сидеть за своим столом, постукивая по пластиковой папке ручкой, которой делал пометки в отчёте, Вито уже знал, что своего добился, он расстегнул ремень и наклонился над столом, позволив форменным брюкам скользнуть с бёдер вниз, — тебе никогда не казалось, что человеческая задница выглядит как-то уж слишком… беззащитно и нелепо? То есть, в сравнении с вашими, с этими вашими хвостами**… Это всё-таки смотрится и сурово, и значительно…

— У тебя определённо какие-то перекосы в психологии, — Альтака вышел из-за стола, — может быть, стоило отправить тебя на Землю раньше? Это, правда, не я решал.

— Меня и так устраивает. Чего я там не видел, у землян, чему там радоваться… По-моему, член бракири — лучшее, что можно встретить в космосе, после центаврианских «солнечных зайчиков», конечно…

— После, значит? — Альтака, ухмыляясь, навис над ним, Вито лёг животом на стол, глядя снизу провоцирующе-предвкушающе.

— Нет, ну это сравнивать, конечно, нельзя… Но если сравнивать, я б предпочёл — вместо!

— Вот как. Значит, твой интерес к членам корианцев…

— Не наказуем, полагаю, — Вито извернулся и впечатался в щёку коллеги не то поцелуем, не то укусом, — тем более что они поголовно то ли намёков не понимают, то ли натуралы… Винни, ты можешь хоть раз не издеваться? Хотя тогда это будешь уже не ты… Тебе не кажется, что у твоего имени какое-то неправильное сокращение? Какое-то обманчиво нежное, чуть ли не женственное…

— Откуда моей матери было знать, что когда-нибудь во мне будут видеть сексуального агрессора? — Альтака продолжал отфыркиваться от бурных поцелуев партнёра.

— Да уж действительно… Ты бракири, сексуальная агрессия у вас в крови! Самая идеальная сексуальная агрессия, нужного вкуса и градуса…

Альтака медленно расстёгивал брюки, другой рукой лениво перебирая волосы на затылке Вито.

— Сходил бы ты, мальчик, к сексопатологу…

— Предпочитаю ходить проверенными маршрутами. Разве что — не отказался б почаще…

— Ещё чаще?

— А как ты хотел, я молодой и страстный организм! Ох, ну не издевайся, входи уже, мне через полчаса отчёт новичка проверять… Дааа, да!

— Зато я уже не мальчик. Что ты будешь делать, когда я состарюсь, или, не дай бог, помру?

— Только попробуй… — Вито выгнулся, подаваясь навстречу бёдрам Альтаки, сладострастно облизывая губы, — с таким членом ты обязан жить вечно… Да я б сказал, из тебя монаха тоже не получится… Боже, надо было сначала всё же отсосать тебе, в следующий раз так и сделаю…

Альтака вцепился обеими руками в его спину, прижимая его к столу, рыча от наслаждения. Пальцы Вито судорожно скребли новенькую полировку стола.

— Ты как раз выбрал правильный стол, я под ним нормально… помещаюсь… Ооох, да, да, глубже… Глубже, Винни, да!


Сайта всегда приходил на рабочее место раньше всех, в этот раз получилось даже раньше, чем обычно — на своём месте (оно же место Махавира) заканчивал работу сменщик — лорканец Илкойненас. Сайта мысленно улыбнулся такому случайному совпадению — у обоих работающих на этом месте длинные чёрные волосы, заплетённые в косу.

— Тебе Схевени там оставил материалы по Нафанте, видел?

— Да, спасибо, сейчас посмотрю. Сингх передавал, твои протоколы он перебрал, но с тракалланскими там сложно всё по-прежнему. Слишком много из тех, кого бы хорошо допросить по этим делам, гостят у нас сейчас в морге…

— Ничего, рейд на базу в Кулани спланирован, там в любом случае что-то интересное найдём, они запаниковали, обнаружили себя уже несколько раз, три дня назад ещё и с рейнджерами столкнулись… Махавир хочет попроситься с нами в эту вылазку. Надеется, Альтака разрешит…

— Чего бы не разрешить-то, Махавир на тамошних неплохой материал ещё после рейда на Тракалле собрал, а тут ещё с Яришшо прибавилось… Там такие отпечаточки кое-где нашли, ты не поверишь… Хотя чего не поверишь, видел уже, небось… Я слышал, на Токормале тоже отделение хотят строить, с токати только все вопросы решить, они параноики ещё хуже кулани…

— Слушай, времени до вашей смены ещё около часа… Может, в столовую сходим? Я, честно говоря, за всем этим и поужинать забыл…

Сайта кивнул на шкаф между ними и стеллажом.

— Там ещё много с Алваресовой посылки осталось, да Нирла с Дайенн натащили. Альтака грозил им за антисанитарию страшными карами, да их, пожалуй, напугаешь… А где автомат с напитками, знаешь. Перекусим и здесь, что, им можно, нам нет?

— Эх, нет ничего лучше позднего ужина — раннего завтрака после пяти часов перелопачивания деловой переписки фирмы, торгующей табаком и аксессуарами… Почему вообще я этим занимаюсь? А, потому, что лорканцев в отделении всего двое, и вторая сейчас в добровольно-принудительном порядке работает в полторы смены. Я так чувствую, я вместе с ней буду праздновать посадку этого Костракиса так, как у нас Богоявление не празднуют. Хотя смысл, насладиться эйфорией успеха там есть кому не позволить…

Сайта улыбнулся, загружая свою почту — он давно ждал ответа на запрос от отделения на Брикарне.

— Что ни говори, Синкара беспощаден к тем, кто не вызывает у него интереса. А меня-то совесть ела, что мы его тогда обсуждали… Ну, вот теперь не ест.

Илкойненас рассмеялся, отправляя в рот подсохшую, но ещё очень вкусную вафлю.

— Ехидство — расовая черта бракири, а он всё-таки бракирийский выкормыш. Элентеленне спроси, до чего весело с ним работается, и это при том, что жаловаться она не любитель. Впрочем, специалист он хороший…

— Но сволочь.

— Ну, тут не спорю… Мы с контрабандой отделы-побратимы, у обоих в начальстве подарки.

— А если учесть, в каких эти подарки отношениях — то отделы-братья даже.

— Точно. Надо ж было так повезти… Не знаю, конечно, есть ли смысл вообще об этом говорить, но почему так вообще? Ну, это в пустоту вопрос, понятно, тебе знать неоткуда, а их спрашивать я пока себе не враг.

— Ты о чём?

Пятна на щеках Илкойненаса вспыхнули ярче, что было заметно даже по отражению в тёмном сейчас экране.

— Ну, об этих их… особенностях. Не скрываю, я вообще мало знаю об этом и это выше моего понимания, у меня на родине даже упоминать о подобном до сих пор многие не решаются.

Сайта хотел сказать, что прекрасно знает, насколько всё ещё консервативно лорканское общество, Морад, в общем-то, последствия диктатуры, объявившей вне закона не только культуру, но и те науки, в которых не видела пользы, в частности, психологию и сексологию, тоже долго ещё будет изживать… И насколько им повезло, что их это не касается самым непосредственным образом. Впрочем, вот на «повезло» он и споткнулся. У них с Илкойненасом всё-таки у обоих были за плечами печальные истории. И если его любимая хотя бы честно предпочла другого, более с её точки зрения достойного, то возлюбленная Илкойненаса просто побоялась идти против воли семьи и вышла замуж за нелюбимого, а это, пожалуй, тяжелее, гораздо тяжелее.

— Говорят, такими просто рождаются. Я склонен верить, потому что не верить у меня никаких оснований нет. В любом случае, это просто меня не касается.

— Да, конечно, ты прав, но… Ведь у Альтаки же есть жена. Как же… Нет, в принципе я могу это понять, в моём мире множество семей, созданных отнюдь не по любви, и разумеется, многие изменяют, как ни силён страх наказания, есть то, что сильнее. Но не так… Наверное, у меня всё не идёт из головы разговор с бедной Эми, надо бы перестать об этом думать, она ещё полюбит нормального парня, не сошёлся же свет клином… Вот зачем вообще она решила мне душу излить? Наверное, просто случился не вовремя рядом… Элентеленне говорила, как-то попыталась заговорить о ней, можно представить, чего ей это стоило, она очень скромная и воспитанная девушка. Ну, пожалуй, то, что он не хочет использовать Эми для прикрытия своих наклонностей — это даже благородно… Но ей от этого, понятно, не легче.

— Такие трагедии происходят сплошь и рядом, — вздохнул Сайта, — отвергнутая любовь — это всегда изнутри больно, со стороны глупо. Было б мне тяжелее, если б Киэна предпочла мне не Тарха, а какую-нибудь женщину? Нет, не было б. Был бы я счастлив, если б она согласилась быть со мной, чтоб скрыть своё влечение к какой-нибудь женщине? Ну, какое-то время, наверное, был бы. Но будучи со мной, она оставалась бы не моей. А это фальшивое счастье. Поражения надо принимать достойно. И не имеет значения, кого тебе предпочли. Главное, что тебя не любят.

— А всё же невозможно не смотреть вот так и не думать, кто из твоих коллег может быть… ну, тоже…

Моради отхлебнул чай и вперил задумчивый взор в чашку.

— Ну, я даже не знаю… Из наших, думаю, никто. То есть, о Талгайды-Сууме и говорить нечего, бреммейры гермафродиты, у них понятия такие невозможны… Шлилвьи — не знаю… Кто бы его знал, какого оно пола-то, я о торта почти ничего не знаю. Кстати, конфузно на самом деле, мы говорим с ним, подразумевая его скорее мужчиной, а вдруг он дама? И ведь не задашь такой вопрос так, чтоб звучало вообще вменяемо… Сингх — не, у него и воспитание не такое, и вообще… Вроде, он девушку ту любил когда-то, которая нам свидетеля угробила. Алварес… тоже сомневаюсь, ни про какую девушку я от него не слышал, но что-то мне кажется — нет…

— Да ему, наверное, вообще сложно было что-то сформировать в этом плане, он на чужой планете вырос… Хотя вот это как раз совершенно не аргумент, вон на того же Синкара глядя. Вот Лалья, кстати — тот может быть, что-то я слышал от него, помнится… намекающее… Ну, и слышал же, что среди мужчин дрази такое вообще не редкость. Можно понять…

Лёгок на помине, на пороге нарисовался позёвывающий Алварес, но его тут же дёрнули из коридора:

— Алварес, тут вас хочет видеть какой-то тип, из ремонтников гостевого крыла.

— Меня?

— Ну, не принципиально. Просто руководство заняты все, а он просил кого-то, кто ведёт дела пиратов-работорговцев…

— Интересно. Может, по делу отравления Гароди наконец появилось, что сказать? Ладно, веди его в разговорную, через минуту буду…

Комментарий к Гл. 6 На шаг позади

* - надо было упомянуть об этом раньше, но лучше поздно, чем никогда. “Заново придумать” пришлось многие расы, упоминавшиеся где-то в не найденных новеллах, в том числе - денетов. На карте-то их сектор есть, из песни слов не выкинешь.

** - в энциклопедии этого нет, но у меня у бракири есть хвосты. Небольшие, но есть.


========== Гл. 7 Резкий поворот ==========


Ремонтник производил своеобразное впечатление с порога, даже при том, что среди ремонтников, как ворчал Альтака, хватало самого разного сброда. Вместо обычной для большинства униформы на нём была мешковато висящая куртка с глубоко надвинутым на глаза капюшоном, перчатки на руках скорее походили на бальные, чем на рабочие. Но всё это оказалось несущественным, когда странный визитёр откинул капюшон, и Вадиму сперва просто подумалось, что он всё ещё спит.

На первый взгляд, конечно, показалось, что это человек. Человеческое телосложение, волосы на голове, пять пальцев на руке… Правда, глаза людей не бывают такими… красными. То есть, лопнувшие от переутомления капилляры, сколько б их ни было, не сделают белки человека похожими на нарнские. Второе, что бросилось в глаза — это даже не вертикальные, как у корианцев, зрачки этих красных глаз, и не практически белоснежная, бескровная кожа. А расположенные ближе к макушке острые, беспокойно трепещущие уши… Может быть, такая уникальная мутация?

— Здравствуйте… — голос необычного человека был тихим и в то же время каким-то гулким, хотя может быть, так казалось из-за пустых стен переговорной, — вы офицер Алварес, вы сейчас ведёте дела уничтоженных баз пиратов-работорговцев? Я вас прошу… я не отниму у вас много времени… Мне нужно только спросить… Я слышал от коллег разговоры, что в этих убийствах вы подозреваете участие некоего… кровососущего животного. Это правда? Вы уверены в этом?

Алые глаза жадно всматривались в лицо собеседника, готовые, кажется, регистрировать любое едва уловимое движение эмоций на нём.

— По правде говоря, нет, — пробормотал с трудом приходящий в себя полицейский, — то есть, моя напарница высказала такое предположение, но совершенно невозможно представить… Простите, кто вы? Какая вы раса?

Незнакомец чуть склонил голову на бок, длинные чёрные волосы при этом тяжело заструились, издавая тихий сухой шорох.

— Вы не знаете таких. Вы ещё не были в нашем мире. В него трудно попасть. Я сам не могу в него попасть, потому что не знаю, где он… — ремонтник печально улыбнулся, обнажая длинные, острые, как иглы, клыки, — мы называемся ранни. Наш мир… едва достиг того уровня, когда можно думать о космических полётах. Я покинул свой мир давно, и не по своей воле… Так значит, вы пока не нашли это животное? И не получили каких-либо достоверных описаний, как оно может называться и выглядеть?

— Вообще-то я не вправе разглашать материалы следствия, — Вадим с трудом сложил ногу на ногу под низким столом, — но в данном случае разглашать нечего. Мы не нашли весомых подтверждений, что животное действительно существует. То есть, анализ выделил в некоторых ранах некое вещество, которое может быть слюной неизвестного гуманоидного существа, но пока это скорее можно списать на погрешность исследования. Вычленить ДНК пока, во всяком случае, не получилось. Пока рабочая версия — что мы имеем дело с различными приборами для откачки крови, некоторые из которых нам неизвестны. А у вас есть, что сообщить по этому вопросу?

Незнакомец взволнованно переплетал пальцы рук.

— Но вы, офицер Алварес — верите в существование животного?

— Я — верю. Однако какое имеет значение…

— Думаю, я должен быть с вами откровенен, если хочу рассчитывать на ваше снисхождение. Иначе после, когда правда откроется, я могу дорого заплатить за своё молчание. Мы жили очень… скрытно, господин Алварес. Ваши миры не знают о нашей расе, и я не знаю, будет ли хорошо, если узнают. Я предполагаю, что к нам могут отнестись… не очень хорошо, настороженно, враждебно. А мы здесь одни, среди всех, кто, конечно, между собой разные, но одинаково не похожи на нас. Я и мой сын — где бы он ни был сейчас. Четыре года назад он пропал… По-видимому, его похитили такие же негодяи, которых вы ловите. Ему сейчас… около пятнадцати лет, по вашим меркам… У меня нет его фотографии, но глядя на меня, вы можете представить, как он выглядит. Полагаю, это сложно спутать с чем-то ещё… Его зовут Лоран, Лоран Зирхен.

— Хорошо, господин…

— Раймон. Раймон Зирхен.

— Господин Зирхен… Но, признаться, я не понимаю… Где вы были всё это время? Вы заявляли в полицию о пропаже сына?

Раймон опустил тяжёлые тёмные веки.

— Вы должны бы уже понимать, господин Алварес — я боялся навредить ему ещё больше. И сейчас боюсь. Но и дальше молчать я уже не могу.

Вадим потёр виски. Догадка, бившаяся в мозгу с каждым отзвуком голоса этого странного существа, была слишком невероятной, чтоб её можно было так просто принять.

— Страх — это понятно. Все расы, выходящие на первый контакт, если не боятся, то опасаются, и часто вполне оправданно. Мой народ… то есть… вы, может быть, слышали о такой планете, как Советская Корианна? Её жители когда-то тоже ждали от инопланетян только плохого. Но один контакт изменил всю нашу жизнь. Я ни в коей мере не готов изображать Альянс идиллией, меньше всего это мог бы делать я, но нужно отдать должное — он за годы своего существования сделал многое для преодоления свойственной многим мирам ксенофобии. Принцип Альянса — единство, несмотря на различия. Кто бы мы ни были — земляне, центавриане, дрази, торта — мы дети одной вселенной, а у неё нет нелюбимых детей. Никто, кто выходит в мир Альянса с миром, не будет встречен войной. Разумеется, это не отменяет другой, куда более существенной розни… Но принцип интернационализма, декларируемый Альянсом — это правильный, близкий каждому корианцу принцип. И если вы уже успели немного пройтись по отделению, вы могли понять, что здесь нет ни границ, ни предубеждений. У нас здесь служат представители всех рас, кроме, разве что, денет, потому что им неприятно держать в руках оружие, даже для защиты… У нас работают даже расы, дышащие иным воздухом, чем мы. И руку помощи мы протянем любому миру, чем бы там ни дышали и чем бы ни питались.

Раймон вздрогнул.

— В этом и дело, господин Алварес. То, как мы питаемся… Я знаю, что в фольклоре многих из ваших миров подобное считают порождением тьмы, и наверное, в этом есть правда…

— Почему?

— Мы питаемся кровью, господин Алварес.


Прошло, наверное, секунд двадцать, прежде чем Вадим смог заговорить.

— Кровью? То есть, вы… вампиры?

Ремонтник степенно кивнул.

— По-вашему — да, вампиры. Но есть отличия. Мы не заражаемся укусом, то есть, укушенный ранни не станет сам ранни. Мы рождаемся такими, мы растём, как растёте вы, и стареем, и умираем, как вы, только живём дольше, чем земляне, даже дольше, чем центавриане. Мне 150 лет, это средний возраст для ранни. Мы не спим в гробах, и не превращаемся в летучих мышей, но свет ваших солнц так же тяжёлый для нас, потому что свет солнца нашего мира очень слабый, и наша кожа, наши глаза не привыкли к подобному. Мы не столь ненасытны, как описывается это в ваших легендах, нам нет нужды питаться каждый день, и нет нужды отнимать жизнь совсем — столько крови и не вместил бы наш желудок. В своём мире мы держали для питания животных, мы доили их, как вы доите у животных молоко, а здесь мы с сыном покупали донорскую кровь — возможности держать животных у нас здесь не было, потому что мы часто переезжали… Моему сыну приходится питаться чаще, чем мне, потому что его организм юный, ещё не завершивший своё формирование.

Повисла звенящая тишина, во время которой Вадим невольно жадно и потрясённо разглядывал длинную тощую фигуру напротив, мертвенное, печальное лицо существа, заявляющего, что ему уже 150 лет, и размышлял, каких трудов ему стоило жить среди других разумных неузнанным. Всё время — вот так в капюшоне и перчатках? Да, по-видимому, так. А что же написано в его документах? Ведь не мог он прибыть сюда работать совершенно без документов?

— Простите меня, если я ошибаюсь и моя ошибка покажется для вас оскорбительной. Вы предполагаете, что животное, о котором шла речь — ваш пропавший сын?

Ранни кивнул — как-то даже, похоже, облегчённо.

— Да, господин Алварес. Думаю, вы можете меня понять. Я был бы рад, если б было иное объяснение. Нет, мой сын никогда… никого не кусал. Тот мой сын, каким я его знал. Но я уже 4 года ничего не знаю о его судьбе. Возможно, те руки, в которые он попал, сумели его принудить… участвовать в этом. Он не мог бы быть единоличным виновником всего этого — осушить столько тел не смогли бы и сотня ранни. И физических сил на столько взрослых, сильных противников не хватило б и взрослому ранни, не то что подростку — наши силы велики, но не безграничны. Но слухи ползут быстро, господин Алварес. У ремонтников только и разговоров, что про кровососущего монстра, сеющего трупы…

Альтака в таких случаях говорит, что пора разворачивать очередную кампанию по борьбе с избытком свободного времени — раз остаются силы сплетничать. И вроде бы с одной стороны понятно, что как ни велика станция — а некоторых вещей не скроешь, да не то чтоб и тщательно их скрывали, не самим же медсёстрам было грузить для кремации тела, а к чему привлёк хотя бы одного силовика — о том, считай, известил всю станцию по громкоговорителю. Но с другой… зачем ремонтников-то такими байками развлекать?

— Если они слышали об укусах — то должны были слышать и о том, что они были лишь на некоторых телах, и не являлись причиной смерти ни в одном случае — вся кровь из тел была выкачана специальным оборудованием. Если и предполагать, что кто-то создаёт себе запас такой специфической провизии — он явно выбрал не лучших доноров. И если уж вспоминать фольклор о кровососущих тварях, то следует вспомнить заодно, что в разных культурах бывали в прошлом, иногда не столь уж и далёком, весьма любопытные традиции. Например, пить кровь врага, да. Или сделать кубок из его черепа…

— Я рад, что вы это понимаете, господин Алварес. Но вы также понимаете, насколько сложное это положение для нас. Если среди этих убийц действительно мой сын…

— Что, для начала, вилами на воде писано. Есть и такая версия, что это мистификация с непонятной целью. Я не понимаю одного — как все эти годы вы спокойно жили при том, что ваш сын исчез?

Глаза ранни сверкнули.

— Спокойно?! О, спокойно я не жил ни минуты! Но что я мог сделать, что? Я не мог, как любой гражданин ваших, нормальных миров пойти и заявить о его исчезновении. Мне пришлось бы раскрыть себя и подвергнуть его ещё большей угрозе… Все эти годы мы просто выживали, делали всё, чтоб не обнаруживать себя, и я мог мечтать только об одном — чтоб всё оставалось так! Это моя вина, конечно. Я не должен был позволять себе заводить семью, выпускать ещё одного ранни в мир, где нам не место. Теперь я в тупике, но моему сыну, возможно, во сто крат хуже…

— Но вы всё же решились придти сюда и раскрыть себя передо мной. И я считаю, вы поступили правильно и следовало сделать это намного раньше. Мир неизбежно привыкает к непохожим, а искать вашего сына силами полиции Альянса — гораздо продуктивнее, чем просто молиться о нём и корить себя. Расскажите мне больше — о своём мире, о том, как попали в наш мир, об обстоятельствах исчезновения вашего сына. Впрочем, подождите, я позову мою коллегу, ей, как медику, думаю, тем более будет интересно… И вместе мы… Ну, думаю, сможем составить все необходимые документы, чтобы заявить Альянсу о вашей расе и приложить все силы, чтобы найти и вашего сына, и ваш мир. Ведь вы хотели бы вернуться домой?

Раймон долго пристально вглядывался в лицо человека.

— Вам… не кажется отвратительным всё то, что я вам рассказал? Вы не считаете нас адскими чудовищами?

— Нет, а с чего бы? Да, понимаю, вы, узнав, что в нашихмирах есть легенды о ночных монстрах, пьющих кровь, могли предположить, что приём для вас… будет не самый тёплый, настороженный… Но по правде, я не вижу в этом восприятии ничего логичного. Питание кровью едва ли хуже, чем питание мясом, забирая кровь, можно оставить жертву в живых, забирая мясо — однозначно нет. А большинство рас, у которых такие легенды есть, так или иначе плотоядны, в смысле, всеядны… А в наше время верят в фольклорных вампиров очень немногие, научная мысль давно доказала, что процент реальных основ в этих легендах, в сравнении с фантазиями, очень невелик. И… поверьте, я сделаю всё, чтобы найти вашего сына. Когда-то, как раз тоже четыре года назад, так же похитили моего брата. Я не теряю надежды его найти. Вы тоже не теряйте надежды.


Дайенн расчёсывала Нирле волосы после душа. В последнее время между их сменами девочка жила то у неё, то у Тийлы Нанкто, и вскоре Дайенн обнаружила, что её не то что не напрягает необходимость заботиться о «подарке» с Зафранта, а даже нравится. Может быть, она просто тосковала о сестре, и девочка напоминала ей их с Мирьен беспечное детство… Вот, например, сейчас она поймала себя на размышлении, что всё-таки очень жаль, что душ здесь только ионный, а как хорошо бы было набрать для Нирлы горячую ванну. Такую, как у них в детстве — с собранными мамой травами, с потешными плавающими игрушками — они меняли цвет по мере остывания воды… Надо будет, когда мама снова спросит, чего ей прислать, попросить ещё этого масла для волос, на двоих им с Нирлой нужно всё-таки побольше. И, наверное, прислать что-то из их с Мирьен детской одежды, а то Нирлу, конечно, с миру по нитке одевают, но как это выглядит — понятно. Нет, конечно, не у Алвареса же её селить, Дайенн была в его комнате один раз и поражалась, как он сам-то там выживает, а уж селить в этот бардак ребёнка…

Уже традиционно во время их рабочих смен Нирла слонялась по отделению, ища, кому чем быть полезной, или сидела, по составленной Вадимом прописи училась писать — он обещал устроить её перевод на Корианну, в один из столичных интернатов, где вместе с корианцами жили и дети работающих на Корианне людей и других иномирцев, у кого не было возможности, как у Алваресов и Александер-Ханниривер, воспитывать детей дома, а отсылать их на историческую родину хотелось ещё меньше… За прошедшие годы там немного привыкли по крайней мере к некоторым видам инопланетян, и брать ответственность за детей, когда это не беспомощные младенцы, уже не боялись. Дайенн прекрасно понимала, что её возражения, что голиане до сих пор в этот список не входили, несостоятельны — не корианцы и не Алварес лично изъяли этого ребёнка из родного мира, и наивно надеяться, что Малхутарро щепетильно заботился бы над созданием для неё идеальных условий, не такова цена этому товару, и не таков подход к вопросу у хозяина, как у того же Туфайонта…

Ну, может, и не Алваресу решать, куда отправляться жить ребёнку, но кому — тоже непонятно, Гархилл вёл по этому поводу какую-то переписку, но подробностей пока не оглашал, а спрашивать никто не решался — Гархилл, как главный, делами и так завален. Альтака долго ворчал, что отделение не детский сад, но как-то довольно быстро девочка нашла путь и к его суровому сердцу. Возможно, тем, что охотно бегала для него за кофе, когда ему не хотелось самому отрывать задницу от кресла.

А может быть, не могла не подумать Дайенн, Нирла просто отвлекает её от неудобных, неприятных мыслей. Оттягивает момент, когда нужно будет связываться с алитом Соуком и прилежно передавать ему очередные крупицы откровений Алвареса. Зачем? Какой в этом смысл? Ей не положено и задаваться подобными вопросами, но что уж поделаешь, она задавалась.


Нирла долго зачарованно любовалась заколкой на своих волосах — простенький «крабик» казался ей настоящим королевским сокровищем.

— А почему вы сама его не носите?

— Потому что он детский, Нирла. Я уже выросла из таких, и на работе было бы уже как-то вообще несолидно. Но я взяла его с собой, как память. Мама подарила мне его на десятый день рождения…

Девочка несмело коснулась жестковатых рыжих волос.

— У вашей мамы такие же волосы?

Дайенн улыбнулась, почувствовав, что от этого лёгкого касания ей вдруг стало очень хорошо. Это ведь значит, что девочка больше не боится её, доверяет ей…

— У моей мамы вовсе нет волос. Она минбарка.

— А… как же…

— Я приёмная дочь.

Нирла задала вопрос, показавшийся ей логичным, и показавший Дайенн ещё большее доверие и расположение девочки к ней.

— Ваша родная мама вас бросила?

— У меня не было родной мамы, Нирла. Вообще не было. Мы с братьями и сёстрами были выведены искусственно. То есть, конечно, от кого-то были взяты те клетки, из которых мы были созданы, но это было множество мужчин и женщин, среди них невозможно выделить каких-то конкретных маму и папу. В любом случае, сейчас они все мертвы, и…

— Вам грустно из-за этого?

Сколько раз, в той или иной форме, этот вопрос возникал перед ней, сколько ещё будет возникать?

— Не знаю, Нирла, из-за чего мне больше грустно… Нет, жалеть о том, что мой мир погиб, я не могу, всё-таки они были… думаю, ты слышала, они были очень злыми. И вряд ли изменились бы настолько кардинально, чтобы сейчас дружить с мирами Альянса. Скорее, мне грустно, что я… Нет, не что у меня не было мамы и папы, потому что были ведь, замечательные мама и папа, которых я очень люблю… Но вот именно потому, что я была выращена не так, как это было принято у моей расы, я имею понятия о любви отца и матери, о тепле родительского дома, о том, что семья — это очень хорошо… И мне грустно, что я была рождена не как плод любви неких мужчины и женщины, а как… образец. Идеальный образец своей расы, идеальный солдат…

Нирла шмыгнула.

— У моей мамы нас было пятеро… Ну, пятеро, кого я помню… Были и другие, кто-то умер, кого-то продали, как меня… Мама не мыла нас и не одевала, вот как вы меня, и никогда ничего не дарила. Она оставляла нас, чтоб было, кому работать, а других продавала маленькими… Но за маленьких мало дают, потому что они могут и не выжить, поэтому мне дали подрасти до десяти, а потом продали… Знаете, что грустно? Вас-то сделали явно с большей любовью, чем меня.


— Алварес, это, вроде бы, твоё? Будь внимательнее, при уборке так могло пропасть навсегда.

— Спасибо, — Вадим, кажется, дико смущённый, принял с чешуйчатой руки коллеги мелкий поблёскивающий предмет, — похоже, застёжка сломалась…

— Я давно хотел спросить, — вытянул шею Сайта, — что означает этот амулет? Ведь это амулет?

— Не совсем, — улыбнулся Вадим, — это знак принадлежности, принятый у меня на родине.

— Принадлежности к чему?

— В данном случае — к комсомолу. Это организация идейной молодёжи, вступление в неё — это, своего рода, определённый этап взросления…

Сайта поднёс значок поближе к глазам, внимательно изучая блики на багровой и золотой эмали.

— И чем занимается эта организация?

— Объединением активной молодёжи нашего мира, обучением, воспитанием, решением тех задач, которые требуют молодой энергии. Будь то стройка, уборка урожая, фестиваль… Нет, это не наше изобретение, это одна из тех вещей, которые мы взяли с Земли. Конечно, в энциклопедии, сброшенной в 71 году Гидеоном, было по верхам, многое об октябрятах, пионерах, комсомольцах мы узнавали потом сами, а что-то просто изобретали заново, потом это совпадало или не совпадало с тем, как это было на Земле…

— Забавно, — протянул Махавир, — что ты, инопланетянин, знаешь о некоторых земных вещах больше, чем я, землянин. Хотя я один раз видел в музее октябрятскую звёздочку… У тебя такая, наверное, тоже есть?

— Есть, только она дома осталась, у мамы. Нас с Элайей приняли в октябрята позже всех — его по причине болезни, меня просто потому, что мы и приехали на Корианну, когда мне было десять лет. Соответственно, и в пионеры нас приняли позже. А до комсомола у Элайи уже не дошло…


Он рассказывал, а перед глазами невольно вставали картины прошлого. Те зимние каникулы, когда он несколько дней гостил в доме Александеров, ёлка, наряженная Виргинией для Офелии, потому что Элайе, как оказалось, это уже не близко, и звёзды на его ладонях…

— Так странно, пятиконечная и шестиконечная.

— Элайя, ты знаешь, что я сейчас скажу. Прости, но ты сам всё понимаешь. Держишь на одной руке значок с лицом Ильича, на другой — это. Ты понимаешь, что придётся делать выбор.

Разновеликие зрачки дрогнули, выдавая волнение и расстройство.

— Неужели нельзя не делать этого выбора, не отказываться ни от чего?

— Нельзя. Ты знаешь не хуже меня — октябрёнок это будущий пионер, пионер это будущий комсомолец, комсомолец это будущий партиец…

Он отвёл взгляд, нервно и обиженно кусал губу — Вадим видел это в отражении в висящем на стене зеркале.

— Это не обязательно, ты это тоже знаешь. Нет правила, чтобы все вступали…

— Но ты же вступил. Ты жалеешь об этом? Я думал, ты был рад, что нас обоих приняли в октябрята. Но при этом ты держишься за религиозные предрассудки…

— Вадим, ты не веришь, что бог есть…

— Нет никакого бога. Я тебе много раз это говорил.

— А я — знаю, что бог есть. Он спас мою мать и меня, и он указывает верующим в него путь во тьме.

Вечерело, в окно было видно, за ветвями деревьев сада, зарево прожекторов далёкого завода. Эти столбы света Элайя любил, конечно, сравнивать с тем из легенды про путешествие богоизбранного народа через пустыню, чем неизменно раздражал Вадима.

— Тётю Офелию и тебя спас доктор Гроссбаум, и я благодарен ему за это. А вот за то, что он забивает твою голову этой чушью, я ему спасибо сказать не могу…

— Это не чушь, и он не забивает мне голову, я сам его спрашивал! Потому что это важно для меня!

— А вот это, — Вадим показал на пятиконечную звездочку, — для тебя не важно? Ты думаешь, можно носить это просто как украшение, что это ни к чему не обязывает? Ты думаешь, эти две разные звёздочки можно просто носить одновременно, и ничего в этом страшного? Тебе всё равно придётся выбирать, Элайя. Я хочу, чтоб ты сделал правильный выбор…

…Вспоминать всегда тяжело. Сейчас, с высоты возраста, понимаешь — другие нужны были слова, не такие неловкие и неубедительные, кажется, что сейчас нашлись бы аргументы, чтобы убедить, донести… Только вот это уже никак не проверишь. И эти слова остаются тяжёлым камнем на сердце — невысказанные, никому не нужные.


— Это нечто… невероятное! — Дайенн потрясла стопкой мелко исписанных листов — итогом своей беседы с Раймоном Зирхеном, — если б мне кто-то рассказал о подобном — я б не поверила… Анализы, конечно, ещё нескоро готовы будут, я их смогу только в следующую смену забрать… Я не усну сегодня, это точно! Я не могу себе представить, как зародилась такая жизнь, каков был её эволюционный путь. Как они, вообще, функционируют — это невозможно постичь, но это… По сути, они… Они ведь, можно сказать, не нуждаются в еде вообще. Любое живое существо ест и выводит продукты жизнедеятельности, эти процессы могут иметь самые разные виды и формы, но всегда они есть! Когда есть хоть какое-то тело, энергетические формы жизни не учитываем… У них — нет. Поглощением чужой крови они восполняют природный недостаток красных кровяных телец, но за исключением этого они — практически долгоиграющая батарейка, их организмы функционируют, без какой-то подпитки извне, весь срок своей жизни, видимо, пока не выработают весь ресурс, отпущенный с рождения… Получается, что порок крови, схожий с нашим малокровием, их единственная проблема. Точнее, единственная проблема здорового ранни…

Сингх и Ситар тут же оторвались от работы — когда рыжая коллега фонтанирует эмоциями, это всегда что-то интересное.

— Здорового? — отозвался Шлилвьи, — а есть и больные?

— Я пока не очень подробно расспросила Раймона, на это нужно гораздо больше времени. Но из того, что он рассказал, я поняла, что они многоплодные существа. Видимо, это эволюционный механизм, компенсирующий высокий процент несовместимых с жизнью мутаций. Большинство раннийских детей умирают ещё в младенчестве.

Талгайды-Суум что-то пробормотал — судя по всему, ужасался. Впрочем, а кто тут не? Абсолютно каждый мир прошёл через период высокой детской смертности и вообще невысокой ценности жизни, и у некоторых эти времена были даже не столь уж давно. В частности, у бреммейров, ещё помнящих времена диктата Бул-Булы и вполне подобных ему феодальных князьков. Было, о чём вспомнить, и Дайенн — это минбарское общество тысячу лет числится в высокоразвитых в том числе по этому пункту, а дилгары тоже были многоплодны и тоже по подобным причинам. Что, пожалуй, в немалой степени определило характер расы — если ты привык принимать как должное смерть половины твоих детей, то вряд ли будешь удивлять все миры исключительной гуманностью.

— Зато те, что выживают — не нуждаются ни в чём, кроме стакана крови раз в месяц, понятно.

— Я не знаю, что думать об их метаболизме, — продолжала Дайенн, — скорость кровотока, частота сердечных сокращений — всё удивительно медленное, но при… приёме пищи может повышаться в разы. Это удивительно в сочетании с… высокой скоростью рефлексов, высокой сенсорной чувствительностью. Ранни может расслышать сказанное вполголоса на другом конце коридора медотсека… По остроте зрения их превосходят, из разумных, только токати. Пока сложно что-то сказать о строении нервной системы, нужны другие, гораздо более масштабные исследования, но определённо, что мышечное волокно имеет гораздо большую сократительную силу…

— Иными словами, при внешней дрищеватости они могут быть фантастически сильны? — тоном утверждения спросил Махавир.

— Именно. Мы никогда раньше не встречали ничего подобного. Мне лично не терпится узнать, как всё это устроено на клеточном уровне, если б я просто услышала о подобном от кого-то, я б сказала, что это бред.

Сайта растерянно почесал затылок.

— Да уж, всем интересно… Я тут тоже немного, грешным делом, почитал. И насколько понял, несостоятельность всех этих мифов о вампирах в том, что они были придуманы тогда, когда люди имели весьма смутные представления о физиологии. Например, не понимали, что в желудке кровь просто свернётся… А то насколько проще б было — никакого оборудования для переливания, просто выпоил раненному пару стаканчиков и порядок!

— Ну вот у них, совершенно точно — не сворачивается. Абсорбция идеальная. Желудок — это, пожалуй, единственная полноценно развитая часть пищеварительной системы, пищеварительная, да и выделительная системы находятся в целом в довольно… рудиментированном состоянии.

— Но они есть? Зачем? То есть, вот у нас есть развитый кишечный аппарат, и понятно, почему — мы потребляем много всякой пищи, всё это переваривать надо. Может быть, это эволюционное наследие? В смысле, раньше они не были… вампирами?

— Я, откровенно говоря, мало в этом понимаю… — Вадим отложил ветхого вида подшивку, которую сейчас перечитывал, — но как такое возможно? Грубо говоря, зачем эволюции идти таким странным путём?

Дайенн наконец села, держа перед собой пачку листов восторженно, как некое священное писание.

— Я не компетентна ответить на такой вопрос, это как-то не мой уровень. Интересно, что в мире ранни такими свойствами обладает только собственно высшая ступень эволюции, разумный вид. Их животные — мало чем отличаются от наших животных, по крайней мере, судя по рассказам и рисункам Раймона. Крупный рогатый скот, который они в основном держат, напоминает земных коров, только более вытянутое туловище и иное строение рогов. Ну, конечно, и органы зрения… Освещённость на их планете в дневное время как у нас в дождь или в сумерки.

— Это как-то… невозможно выглядит, — пробормотал Махавир, — по идее, в одинаковых условиях законы развития всех живых организмов должны быть едины. Если врождённым пороком органов кроветворения страдают раннийские люди, то та же особенность должна наблюдаться, пусть в разной степени, и у других видов… А трава там что, нормально растёт? Чем там их коровы питаются?

— Растительность там не слишком разнообразная, — кивнула Дайенн, — но вполне развитая. Фауна тоже не отличается разнообразием, кстати, кроме ранни всего три хищных вида… и едва ли родственные, никаких приматов там, в частности, нет и близко, ни хищных, ни травоядных.

— Съели всех?

— Не компетентна, опять же, ответить на твой вопрос… Да и Раймон, как ни крути, не является полной энциклопедией своего мира. У них самих как-то не слишком сложились теории о их происхождении и эволюционном развитии, хотя есть любопытные истории о тёмных пришельцах с неба, похищавших людей и ставивших над ними эксперименты…

— Слава богу, — рассмеялся Сингх, — хоть что-то у них как у всех, я уж думал, они как тучанкью — все мимо проходили, даже Изначальные.

— Ну, вот, будет нашим учёным интересная задачка… Если их допустят в тюрьму, конечно.

Ветхая подшивка шлёпнулась на пол.

— Что? Ты подозреваешь Раймона?

— А почему не должна? После всего, что он рассказал…

Вадим вместе с креслом развернулся к ней.

— Вот именно, Дайенн, после всего, что он САМ нам рассказал. После того, как столько лет молчал и боялся. Ты же сама говорила, если надпись на земном языке — это ещё не значит, что убийцы земляне, так и обескровленные трупы ещё не означают, что убийца — ранни. И он сам вовсе не убеждён, что его сын здесь ни при чём…

Напарница прикрыла глаза с глубоким вздохом.

— Алварес, ты оправдываешь его потому, что видишь в нём собрата по несчастью. Потому что он рассказал тебе о пропавшем сыне, который исчез, какое совпадение, тоже четыре года назад… А ты не думал, что, может быть, и не было никакого сына? Может быть, Раймон пришёл сюда как раз… с целью разведки? Манишу вспомни.

— Могли и менее нетривиального соглядатая послать, — вставил Шлилвьи.

— Исключено, Раймон работает здесь уже неделю. А происшествие на Яришшо…

— И он, то есть, никак не мог отлучиться? Корабли курсируют регулярно, на круговорот ремонтников обращается мало внимания. К сожалению, теперь надо бы больше.

— Дайенн, это безумие.

— Тем не менее, я считаю несомненно необходимым…

— Взять Раймона под стражу?

Дайенн почувствовала, что под внимательными взглядами коллег ей становится странно неуютно.

— Ну согласись, будет странно, если мы этого не сделаем — именно после всего того, что мы услышали. Пока что это единственный наш свидетель, связанный с той стороной…

— Так всё же — свидетель?

— Алварес, ты меня прекрасно понял! Если он исчезнет раньше, чем будет готов сравнительный анализ слепка зубов — наше расследование…

— Полностью согласен, госпожа Дайенн, — перебил нарисовавшийся на пороге собственной персоной Альтака, — кроме одного момента — это больше не ваше расследование. Дело с кровавыми надписями передано Сингху и Ситару…

— Что?!

— Вы и офицер Алварес отстранены от расследования этого дела.

— Почему?! — со своего места поднялся шокированный Вадим, — теперь, когда у нас появился перспективный свидетель…

— Господин Альтака, мы вообще-то и так не скучаем, — поднялся и Махавир, — я не порвусь — вести ещё и это?

— Верю в вашу эластичность, офицер Сингх. Разговор закончен. Материалы по новому делу Алвареса и Дайенн будут переданы на их компьютеры минут через десять.


— Просто какой-то бред… Может быть, я всё-таки сплю?

Алварес снова и снова перечитывал один и тот же абзац, смысл не доходил — в сущности, все мысли вращались вокруг того, что сейчас с жаром обсуждали коллеги.

— Да, конечно, рейд на Яришшо был только половинчато успешным, но вот это совершенно не наша вина! Тем более теперь, действительно, у нас есть хоть какая-то зацепка.

— Но у этой зацепки всё-таки есть алиби?

Алварес и не повернулся в сторону Сингха, только рукой махнул.

— Ну, весу оно имеет постольку поскольку… Работал Зирхен обычно без напарника, в коридоре на нижнем уровне, откуда до доков рукой подать. Бригадир у них крайне буддистских взглядов на жизнь, у него можно вообще не отмечаться. Однако все работы Зирхен сдавал в срок…

— Ну, это для него не проблема, времени у него сколько угодно — ранни не спят.

Вот к Дайенн теперь повернулись все.

— Не спят?!

— Нет. Вообще. По крайней мере, так говорит Раймон. Конечно, они иногда отдыхают, но это больше… из соображений досуга, как он выразился. При этом они могут проводить время с семьёй или лежать в одиночестве, читать, размышлять, созерцать природу…

Махавир присвистнул.

— Да, это ж не работник, а клад. Пожалуй, правильно, что он до сих пор помалкивал в тряпочку, сколько дельцов ринулось бы на поиски этого мира… Так, а что у него с документами? Ведь есть же у него какие-то документы?

— У него гражданство Минбарской Федерации, там не указывается раса, только каста, если есть. Документы одного образца на всех, установленного ещё Валеном…

— А что, касты может не быть? — удивился Шлилвьи.

— Конечно, так у всех иномирцев, проживших на Минбаре более 10 лет. Опять же норма, введённая Валеном, дети получали документ о гражданстве в 10 лет, для выбора касты-то нет чёткого срока…

— Надо б, наверное, послать о нём запрос по прежним местам работы и жительства.

— Да не наверное, а точно. И я как раз планировал это сделать, но вот… не успел.

Махавир раздражённо постукивал кончиком косы по ладони.

— Нет, это просто несправедливо. Тут такой нетривиальный поворот, а вам лететь в… где это вообще?

— Нет, я не могу этого так оставить, — Дайенн хлопнула стопкой записей по столу, — я иду к нему.

— И что скажешь?

— По дороге придумаю!


По дороге придумать, правда, не получилось — коридор до кабинета непосредственного начальства она пролетела, не заметив. Одно было несомненно — Альтаке придётся потрудиться хотя бы обосновать своё решение, если уж не изменить его. Иначе это будет выглядеть не более, чем обыкновенное самодурство. Да, она сама там, в туннелях на Яришшо, бесилась в отчаянье, что неизвестный преступник вновь опережает их и они ничего не могут сделать. Но чего он хотел добиться, вот так просто подрезая им крылья? Они имеют право хотя бы узнать, в чём их ошибка, чем они заслужили… Она распахнула дверь кабинета руководителя отдела насильственных преступлений и на одном дыхании выпалила:

— Господин Альтака, нам необходимо поговорить! Вы не можете отправить нас охотиться за мумиями в то время, как…

И осеклась. В кабинете шло совещание, руководители отделов немой сценой сосредоточили взоры на ней. В повисшей тишине было слышно, как шуршит, вращаясь, декоративная композиция на полке стеллажа — нечто вроде произвольно скрепленных между собой рваных кусков какого-то тёмного материала.

— В самом деле, госпожа Дайенн? — насмешливо спросил Альтака, поднимаясь из-за стола. Дайенн встретилась с красноречивым взглядом Вито Синкара и настроение окончательно рухнуло в основание шкалы.

— Если это что-то срочное, госпожа… — начал Хемайни, но Альтака уже подхватил подчинённую под локоток и вытащил в коридор. Благо, в этот час там было удачно безлюдно.

— Вы с ума сошли, офицер Дайенн?

— Простите…

— Или может быть, на такой случай вы уже перестали быть минбаркой? Вам, как будто, воспитание запрещает так себя вести со старшими по возрасту и званию? Или на работе вы уже не минбарка, а просто девчонка с беспредельным самомнением?

Дайенн вспыхнула. У Альтаки удивительный дар бить точно в цель. Невозможно представить, чтоб она — или любая обычная минбарка — вот так ворвалась в кабинет алита Соука, требуя его на разговор. Это не то что непочтительно, вульгарно, преступно — это немыслимо. Но вот сейчас она стояла напротив седого бракири и смотрела ему в лицо, и никакого ощущения святотатства у неё не было. Впрочем, он сам-то какого сравнения с минбарскими старейшинами заслуживает? Если вспомнить её же размышления о своеобразии бракирийских отношений с законом, о том, может ли она ему доверять…

— Хотите услышать, почему я это сделал? А что вам даст эта информация?

И она действительно постаралась сделать голос спокойным и твёрдым. И ей это, в общем-то, удалось.

— Понимание. Да, моё воспитание говорит, что понимание не обязательно, главное послушание, но всё же иногда понимание необходимо. Вам, вроде бы, не нужны просто тупые исполнители, вы и от силовиков требуете пользоваться головой? Невозможно поступать правильно, не имея уверенности…

— Ладно-ладно. Только вот знание — ещё и ответственность, госпожа Дайенн. Во многая знания — многая печали, как говорят земляне. Где моя уверенность, что вы останетесь минбаркой в другом важном качестве — умении промолчать, когда надо, и даже солгать, если это нужно для защиты чести?

— По правде, я вас не понимаю. О чём вы говорите, о чьей чести?

Альтака медленно переступал с пятки на носок, нависая над шумно дышащей подчинённой невозмутимым столбом.

— Вашего напарника, госпожа Дайенн. Новые показания Таммиса ак-Рйонне — этого телепата-денета — сейчас обрабатываются, и вы вряд ли их увидите до того, как отбудете на Зендамор. С ним поработал Реннар, его способности невелики, как вы знаете, но кое-что это дало. Господин ак-Рйонне не имел опыта общения с иномирными телепатами, поэтому не смог определить ничего, кроме пугающего уровня ментальной силы. Даже расы. Реннар, анализируя его воспоминания, пришёл к выводу, что этот телепат — либо землянин, либо центаврианин, иное маловероятно. Вычлененные им отдельные образы в этой ментальной волне дают мало полезного — это, в целом, фотография места происшествия. Того же качества. Мозаика из лиц, которые вы видели на потолке и в коридоре. Но было и ещё кое-что. Отзвук имени, имеющий оттенок обращения к нему. Это имя — Вадим.

— Что?!

Альтака, кажется, так наслаждался вызванным его словами шоком, словно это была его главная цель.

— Я полагаю, мои знания о земной расе полнее и богаче ваших, госпожа Дайенн. И вы можете поверить мне на слово — это достаточно редкое имя. В странах Российского Консорциума оно до сих пор употребляется, да, но общее количество его носителей едва ли больше двух сотен, включая новокрещённых.

— Ново… что?

— Я имею в виду младенцев, — снисходительно пояснил бракири, — естественно, я немедленно послал запрос в земные базы. Ответа по базам колоний я пока не получил, но вряд ли цифра сильно изменится.

В голове некстати всплывали все эти теории Алвареса, о том, что преступник с вероятностью землянин или центаврианин. Теперь они подтверждаются данными от этого самого ак-Рйонне… Мог ли он ошибиться ввиду того, что никогда раньше не встречался с ранни? Будучи такой расой себе на уме, денеты и с известными расами не со всеми знакомы лично…

— Пусть так, но…

— Так же мы получили дополнительную информацию с космопорта Яришшо. Там творится почти такой же бардак, как на Зафранте, поэтому никаких данных о нужном нам корабле нет и не будет. Но один из работников космопорта вспомнил услышанный обрывок разговора, в котором прозвучало имя Вадим. Точнее, сперва ему показалось — Владимир…

— А может быть, ему не показалось? Может быть, это сознание ак-Рйонне исказило имя таким образом? Например, он услышал, как кто-то из нас обращается к Алваресу по имени, и…

— И часто кто-то из вас обращается к Алваресу по имени, если даже сейчас вы говорите — Алварес?

Дайенн нетерпеливо фыркнула.

— Но это же безумие! Валена ради, не хотите же вы сказать, что готовы заподозрить Алвареса? А он меня ещё по поводу Зирхена упрекал… Он же наш коллега!

— Сейчас, я так понимаю, вы будете рассказывать бракири, что полицейский не может быть преступником?

Это тоже было жестоко и справедливо. После всех её предположений о связях Альтаки с преступностью, хотя бы в прошлом.

— Но он не может, просто не может!

— Алиби нужно дотошно проверять и подтверждать, госпожа Дайенн. Вы хотите сказать, что Зирхен мог смотаться отсюда до Тракаллы, Амфиса и Яришшо, а Алварес не мог?

— Провернуть подобное — не минутное дело.

— Справедливо. Для обоих.

— Но Алварес не телепат…

— Как и Зирхен. А когда у нас появились основания полагать, что источник ментального поля, руководитель этой неведомой банды и тот, кого называют Вадимом — одно и то же лицо? Реннар полагает так, а я бы не спешил с заключениями.

— Один отзвук имени — не основание подозревать…

Старый бракири нетерпеливо повёл тощими плечами.

— Разумеется. А для кривотолков и недоверия — основание. В чём вы с напарником отвратительно похожи — это в убеждённости, что невиновного защищает правда. Моя долгая и богатая на события жизнь говорит однозначно — правды недостаточно. Поэтому самое лучшее для вас сейчас — держаться от этого дела подальше. Меньше поводов для всяческих инсинуаций. И если вы не будете добивать без того выбитого из колеи господина Алвареса пересказом нашего разговора — у него будет меньше соблазна натворить каких-нибудь глупостей.


Зендамор был миром, около полутора веков находящимся под минбарским протекторатом, что пошло ему исключительно на пользу. На момент, когда минбарцы в своём освоении космоса наткнулись на эту планету, зенды как раз пребывали в бурных переживаниях, не будет ли изобретение паровой машины столь греховным, что призовёт на их головы новые кары с небес — когда-то развитый, вступавший в космическую эру, мир последним разгулом Теней тысячу лет назад был отброшен в каменный век, из чего сделал своеобразные, увы, в духе многих номинально разумных рас выводы — всё зло от цивилизации, вся надежда на милость богов и неукоснительное следование традициям предков. Всякое изобретение, всякое изменение в привычном укладе вызывало острые бурления и очередные, вдобавок к многочисленным войнам, прореживания популяции. В общем-то, зендам очень повезло, что нашли их именно минбарцы, для которых обращение слабого соседа в рабство не сочеталось с заветами Валена, а интеллекта собственного правительства уже хватало сообразить, что бодаться с технической мощью таких гостей бесперспективно от слова вообще. В итоге сошлись на том, что минбарцы получают весь квантиум, которого на самой планете было немного, а вот на двух её спутниках — просто греби лопатой, и значительную долю в добыче рыбы и морепродуктов, строят на одном из спутников военную базу, а на планете — несколько городов на побережье, а взамен не допускают на Зендамор других инопланетян и не навязывают зендам свою религию. Что-либо навязывать у минбарцев и мысли не было, но культурное взаимодействие так или иначе происходило, а если точнее — минбарские учёные энергично занялись исследованием памятников эпохи до нашествия Теней, а это всё-таки неосуществимо без участия местных жителей, и овладение собственной историей и наследием довольно сильно способствовало распространению секуляризма в зендском обществе. Не говоря о том, что традиции предков раз за разом проигрывали новым материалам, машинам, эргономичной энергетике. Довольно скоро и пункт о нежелательности присутствия других рас забылся — хотя торговлю зенды по-прежнему вели через минбарцев, сами они стали проявлять всё больше интереса и участия не только в экспорте, но и в импорте. Имел Зендамор и некоторую туристическую популярность — преимущественно у любителей водного спорта и альпинизма, благо, минбарцы бдительно следили за тем, чтоб гости не наносили вреда экологии и не раздражали местное население (второй пункт для местного населения, впрочем, был весомее, экологию нередко требовалось защищать от них самих).


На Зендаморе уже было централизованное управление, но централизация эта была, конечно, всё ещё неполной и формальной, в разных областях и странах были разные языки, обычаи и религиозные нормы, и зенды всё ещё охотно повыясняли бы, у кого это всё круче, с оружием в руках, если б не необходимость считаться с неодобрением минбарцев. Выгоду от приобщения к достижениям цивилизации они уже прочувствовали и терять её не хотели. Во всяком случае, город, в который предстояло направиться Алваресу, Дайенн и отряду Лальи, считался всепланетной столицей и с этим никто особо не спорил. Это был, собственно, крупнейший город на планете, его население приближалось к миллиону, это был центр научной мысли и торговли. Культурными центрами для зендов, конечно, были другие города — столица всё-таки была осквернена наличием двух минбарских храмов и одного дразийского.

— Исторически инопланетники селились отдельными кварталами, — объяснял Анхи по дороге из космопорта, — начиная с нас самих. Но последняя война Изначальных смешала многое. Прибывало много беженцев, так или иначе нужно было их размещать… Многие, особенно из отсталых миров, готовы были селиться на незанятых территориях, их здесь много, но это невозможно — медицинская помощь и постоянный обмен информацией для воссоединения семей доступнее в крупных городах. Большинство, конечно, вернулись на родину, но некоторые остались — нашли здесь работу, не хотели возвращаться в выжженную Тенями или ворлонцами пустыню. Много прибыло в центаврианскую войну, и не только нарнов — нарны в большинстве своём вернулись, а вот голиане и антарины по родным мирам, кажется, не тоскуют. Нужно признать, зенды стали гораздо менее ксенофобными, в больших городах они способны поддерживать с инопланетниками добрососедские отношения, а не просто мириться с их существованием. Но есть то, что для них всё-таки чересчур…

Дайенн в это время смотрела за окно, на проплывающие мимо ряды плодовых деревьев, плоды которых, правда, в галактике не находил съедобными никто, кроме, неожиданно, пак’ма’ра. Они отзывались об этом продукте, как об очень питательном и бодрящем. Одна из преподавательниц Дайенн, иногда тренировавшая группы рейнджеров-новобранцев, говорила, что стоило бы увеличить экспорт на Мипас, может быть, тогда они однажды увидят бодрого пак’ма’ра.


— Следует отдать зендам должное — они не лезут в чужие дела. Они не позволяют себе вмешиваться в то, что происходит в доме, в который они не вхожи, а дома инопланетян для них в большинстве своём таковы. Но раз уж это стало известно — теперь разговоры так просто не унять, народ волнуется… Понимаете, у зендов очень нервное отношение к смерти и мертвецам. Возможно, это наследие древних войн, в том числе разгула Древнего Врага, когда было больше мертвецов, чем рук, которые могли бы их похоронить. Смрад и эпидемии произвели на них сильное впечатление… Их обычаи требуют, чтоб мертвец не был в доме ни одной лишней минуты, всем инопланетникам они сразу поставили условие — никаких кладбищ, усыпальниц и мавзолеев вблизи их поселений, все трупы должны кремироваться в день смерти, а места захоронения праха должны располагаться не менее, чем в ста километрах от крайнего жилища. А лучше больше, ведь иначе поселение не сможет расширяться, они называют это «мертвец преградил дорогу». Даже рыба и продукты забоя не должны находиться в доме дольше суток после умерщвления, поэтому животной пищи они едят мало — это требует слишком суровых санитарных норм…

«Я умру здесь с голоду», — грустно подумала Дайенн.

— Они уже кремировали… тело?

— Нет, нам удалось уговорить их не делать этого, на условии того, что мы забираем тело на свою станцию за городом и в целом займёмся решением… этого вопроса.

— И какого решения они ждут? Запретить этому Хистордхану… кто он вообще, кстати? — коллекционировать трупы, велеть ему выселиться из города или вообще с планеты?

Анхи снова обернулся, едва не поддев одним из острых рогов гребня глаз Алвареса. Всё же мастера порой слишком вычурны в формировании своих гребней, невольно подумалось Дайенн.

— Хистордхан — состоятельный предприниматель, как и большинство живущих в Делхасте иномирцев. Сейчас он сам уже практически отошёл от дел, все дела ведут его управляющие, сам он живёт затворнической жизнью. По правде, я не знаю никого, кто видел бы Хистордхана в лицо. Что касается ввоза мумий неизвестного происхождения — формально это, в общем-то, не запрещено, потому что никому из зендов не пришло бы в голову выносить такой запрет — потому что не пришло бы в голову, что до такого можно додуматься. Для них это такая же невообразимая нелепость, как для нас… не знаю, с чем сравнить.

«Как ворваться в кабинет старшего по званию и потребовать от него объяснений» — невозможно было не подумать.

— Но общепринятые нормы перевозки тел…

— Тело пришло как частный малогабаритный груз, — пожал плечами Анхи, — мы не можем контролировать все частные посылки. Если в декларации не заявлено ничего запрещенного, она просто выдерживает карантин… Мы и в этот раз ничего бы не узнали, если б не случайность.

— И в этот раз? То есть, есть основания полагать, что это не в первый раз?

Машина остановилась перед шлагбаумом, панель замигала огоньками, передавая код его автоматике.

— Ну, я точно не компетентен ответить на этот вопрос. Сколько посылок может получить небедный иномирец, живущий здесь не менее 30 лет? Но если верить таможне, подобные декларации за последний год определённо были. Кроме того, есть разговоры, что кто-то из уволенных слуг видел в доме труп, а согласно официальным документам, в доме никто не умирал, Хистордхан никогда не обращался за ритуальными услугами, его дочь умерла где-то в другом мире, ещё до переезда сюда…

— Ну, уволенные-то слуги могут говорить такое из понятно каких соображений, — пробормотала Дайенн, выбираясь из салона, — речь ведь, я так понимаю, идёт не о минбарцах…

— Я-то это понимаю, — вздохнул Анхи, — но соседи бурлят, сами понимаете…


Здание метеорологической станции было, разумеется, выстроено, а не высечено в скальной породе, но в архитектуре было безупречным образцом минбарского стиля, и в оформлении прилегающего участка тоже — здесь был даже Памятник Ветру, точно такой же, какой показывал дядя Кодин во время поездки к троюродным братьям. Дайенн проследила взглядом уходящий в небо тонкий шпиль, венчающий отдельно стоящую башенку генераторной, и последовала за напарником и провожатым к боковой двери, ведущей в подсобные помещения.

В голубоватом сумраке и абсолютной, звенящей тишине шаги звучали громовым набатом. Дайенн скользила взглядом по рядам пластиковых коробок и холодильников и размышляла, мог ли этот неизвестный умерший хотя бы предположить, что его останки однажды окажутся в таком странном, неподобающем для них месте? Обрести последний приют кому-то случается на океанском дне, кому-то — в недрах затерявшегося в неизведанном космосе корабля, а вот посмертные приключения — несколько иное дело…

Строго говоря, её соплеменники могли не беспокоиться о холодильнике — насчёт мумии это не было преувеличением, в иссохшем теле гнить было уже нечему. Дайенн натянула перчатку и осторожно коснулась впалой щеки и тонких, как паутина, тёмных волос. Мумия была небольшой, от силы метрового роста, определить расу Дайенн с первого взгляда бы не рискнула, поэтому не могла с уверенностью даже сказать, ребёнок это или взрослый. Череп точно не бракирийский и не шлассенский, линия волос над лбом как будто похожа на голианскую… Пальцы довольно длинные, скорее как у иолу, чем как у голиан. По остаткам истлевшей одежды можно было предположить, что когда-то это была добротная ткань с искусным узором возможно ручной работы, в волосы вплетены бусины из драгоценных камней. Сколько же лет этим останкам… Что ж, это, как и многое другое, предстоит выяснить.

— Что вы планируете делать с телом? — спросил Анхи, имея в виду — исследовать его здесь, или просить помещение у одного из столичных госпиталей.

— Отправить по адресу: Кандарское отделение галактической полиции, заместителю директора Альтаке, — резко бросил Алварес, разворачиваясь к выходу.

— Алварес! Нам дано это задание и мы должны его выполнить!

— На здоровье! Покопайся в этой трухе, может быть, найдёшь ответ, почему этим делом занимается отдел насильственных преступлений галактической полиции? Этот малый умер задолго до нашего рождения и не исключено, что своей смертью. Если кто-то выбрал неподходящее место проживания при своих задатках то ли таксидермиста, то ли некрофила — это, несомненно, гораздо более важное явление, чем телепат-кровосос, пачками выкашивающий пиратов!


— Листомак, вы совершенно напрасно запираетесь, — голос Альтаки был ровным, равнодушным и как будто чуть усталым, — вы, кажется, в корне неверно понимаете ситуацию… В ваших интересах сейчас как раз говорить. В ваших больше, чем в моих. Я-то найду и другого говоруна, потрудиться придётся, но потружусь… А для вас остаться здесь для дачи обстоятельных показаний по делу Яришшо — надежда потом на тюрьму хотябы на Проксиме, или вовсе на Земле, где вам бояться нечего. Ваше участие в деле на Экалте, конечно, не доказано… но косвенных улик достаточно, чтобы бракирийская сторона вытребовала вас к себе. Они, конечно, ничего не докажут, вы выкрутитесь, вас выпустят… Но знаете что? Нескольким кланам на Экалте косвенных улик более чем достаточно. Они встретят вас прямо на пороге следственного изолятора… Продолжать? А мне достаточно сделать один звонок, Листомак, чтобы по-дружески сообщить им, что вы на Экалте… В пути или там, в участке, у вас едва ли будет возможность мне помешать. И если даже вы там чистосердечно во всём сознаетесь — стены тюрьмы вас не уберегут, у меня и там есть свои люди. А вашим бывшим нанимателям на Экалте нет никакого резона вас защищать, тем более что у них сейчас другие проблемы. Может быть, хорошо подумаете и пойдёте на сотрудничество?

Листомак смотрел исподлобья, мрачно, загнанно, с ненавистью.

— Ладно… Давайте сюда бумагу, нарисую я вам этот чёртов план… Руки-то только мне высвободите, так я вам только жопу могу нарисовать.

Альтака посмотрел на лапищи Листомака, тесно прикованные запястьями друг к другу, так что пальцы сплетались, и кивнул.

Листомак медленно повёл затёкшими руками, а затем, молниеносно сорвав со своего одеяния остро отточенную пластину, кинулся на Альтаку.

Стоявший у окна Вито стрелял, конечно, не целясь. Но выстрел оказался как нельзя более удачным. Или неудачным… Отбитая выстрелом наплечная пластина, тоже тонкая и острая, вонзилась Листомаку в шею, и он рухнул замертво.

— Винни, ты в порядке?

— Я-то в порядке, что мне сделается, — Альтака шипел, зажимая рану на груди, — а вот этому, кажется, реанимация не поможет… Чёртов ублюдок, сколько работы насмарку…


Положа руку на сердце, Дайенн Алвареса понимала. Это задание действительно выглядело как издевательство. Если некий престарелый предприниматель — ведь, как она поняла, он уже в очень солидном возрасте — возомнил свой дом филиалом антропологического музея или просто тронулся умом — это, безусловно, скверно, но едва ли в компетенции галактической полиции, имеющей предостаточно более серьёзных проблем. Почему хотя бы не поручить это дело отделу контрабанды? Беглый осмотр тела не выявил никаких признаков насильственной смерти, и в оценке возраста останков Алварес, скорее всего, прав. Для отвлечения внимания можно было найти и какое-то более подходящее дело, не такое, которое взвинчивало бы Алвареса ещё вернее, чем взвинтило бы сообщение о показаниях ак-Рйонне.

Как бы то ни было, для полноценного исследования тела действительно нужна была другая площадка, и получив утвердительный ответ от Делхастского медицинского института, Дайенн испытала нереальное облегчение. Институт был чисто минбарской территорией, несколько образованных зендов работали только в его филиалах в других городах, и проблем возникнуть не должно… Тем временем должна уже быть собрана максимально возможная информация и об отправителе, и о получателе. Пока что непонятно, что можно предъявить Хистордхану, кроме оскорбления религиозно-этических принципов местных жителей, что, конечно, серьёзно, но с этим прекрасно справились бы и местные структуры. Но на идиота Альтака точно не похож, значит, должна быть причина, почему это нелепое дело его заинтересовало…


========== Гл. 8 Мёртвых не спросишь ==========


Когда Сайта вошёл в кабинет — первые два часа рабочей смены он провёл в отделе контрабанды, сличая фотографии серийных номеров оружия, найденного в подвалах Яришшо, с присланными из ограбленного год назад гарнизона дрази, ещё час — в экономическом, где Тийла Нанкто показывала дешифрованные наконец файлы товарных накладных с компьютера Франке — Махавир мерно раскачивался на стуле, невидящим взглядом глядя перед собой.

— Что-то случилось?

— Да так… На Токормале — ничего. Ни-че-го. Всё вывезли, успели, даже влажную уборку сделали… Сколько работы, и, к чёрту, ничерта… Эти сволочи в лицо нам смеялись…

— Ну, это бывает… Не всё нам везёт. Но доберёмся и до них. Франке ж вон прижали, а тоже нереальным казалось… Слышал, Альтака ранен?

— Слышал… Но не ходил к нему пока, боюсь, знаешь ли, с такими новостями…

Моради тепло улыбнулся.

— Вот зря. Думаешь, у него такого не было? Он пятнадцать лет в полиции, он знает и удачи, и поражения… Сходи к нему, ну, проорётся он на тебя для порядку, душу отведёт, хоть на поправку пойдёт…

Махавир пожал плечами, но поднялся и поплёлся из кабинета. Сайта прошёл к своему месту, бросив взгляд на пустующие сейчас рабочие места коллег. Как там у них всё, интересно? Помогло ли новое дело хоть немного отвлечься от Альтакиной несправедливости? Ему бы, наверное, не помогло…

Над монитором была приклеена записка — этот друг детства Алвареса, Схевени, оставил, видимо, ещё не зная, что Алварес с Дайенн срочно отбыли на Зендамор. Да уж, правильно Сингх сказал, Альтака их что только не выпинывал… Забавно выглядят корианские значки. Хотя возможно, забавно на взгляд моради, вот Илкойненас находит их некрасивыми — ну, это понятно, каждому своё ближе… Почему не убрал-то до сих пор? Хотя, наверное, там ничего секретного, а если б и было — кто прочитает-то? Да, в этом плане земляне в более проигрышном положении, они не могут, как другие расы, говорить и переписываться так, чтоб их никто не понял. Правда, разговоры нарнов могут понимать дрази, транталлилы, центавриане тоже, но центаврианин в отделении только один… А, ну и Сингх ещё. Некому подслушать разговоры хаяков, их в отделении только двое. Если только кто-то из аббаев знает хаякский язык, тот же Хемайни — может… Ну, едва ли Схевени написал что-то секретное, просто нет логики в том, чтоб писать на земном, если адресат знает твой родной язык.


Из задумчивости его вывела упавшая на стол тень.

— Нирла? Ты что здесь делаешь?

— Зашла узнать, не надо ли вам чего, — неловко переступила с ноги на ногу девочка, — господин Реннар меня из госпиталя выгнал, сказал, что я слишком много работала за последнее время. А разве много? И работа совсем лёгкая, это и не работа вовсе. Наверное, он меня не любит.

— Перестань. Просто Реннар, да и большинство взрослых тут, происходят из миров, где детям твоего возраста положено не работать, а учиться.

— Я б училась, — вздохнула Нирла, — но все, кто со мной занимался, заняты, госпожа Дайенн и господин Алварес вообще уехали.

Скорей бы уже с этим ребёнком что-то решили, подумал Сайта. Но поди ж ты, там, в верхах, куда более важных вопросов полно. Хотя чего сложного-то? Да, возвращать её в родной мир резону нет, но мало, что ли, на территории Альянса голианских семей, которые могли б взять её под опеку? Их, голиан, где только нет.

— А тебе с кем из них больше нравится заниматься?

Девочка пожала плечами.

— С обоими. Они оба очень хорошие, хотя очень разные. Господин Алварес говорит много непонятного, здорово б, наверное, было увидеть это своими глазами. Он, правда, сомневается, что меня легко примут в школу, потому что я голианка, а голиан у них не было никогда. Может, они просто слышали о голианах что-то плохое, думают, что они ленивы или капризны? Надеюсь, они дадут мне шанс… Хотя немного боязно, потому что я плохо понимаю, что это такое. Я сперва подумала, что это вроде того, о чём рассказывала одна женщина… там… Место, где дети живут и работают — например, сортируют луковицы, как это было у неё. Или ткут и красят ткани, и такое она слышала. У них там было неплохо, говорила она, кормили два раза в день, и работа не работа — сиди, сортируй луковицы, хорошие туда, гнилые сюда. Ну, дети постарше, с 10 лет — те на земляных работах, садили и выкапывали, посложнее, конечно. Но потом компания разорилась и хозяин всех, кто тогда был, распродал. Не повезло… Но господин Алварес почему-то и это считает ужасным. Он говорит, у них там дети работают между учёбой, их обучают началам всяких профессий, но первым делом грамоте и наукам. То, что он рассказывает, так захватывает. Я понимаю, почему родители сдают туда детей — кормят, одевают, учат, работа вообще смех один… Я только никак не могу понять, как это они всё за так, в чём их выгода. Да и не только про школы, вообще… У них там совсем не так живут, как у нас.

— В мирах Альянса тоже по-другому, — улыбнулся Сайта. Правда, улыбка вышла какой-то вымученной, он не мог не вспомнить, насколько всё ещё далеко от идеала в его родном мире. Сколько областей всё ещё погружены в нищету и разорение… Всё уже не так страшно, как 20 лет назад, когда Морад решился на отчаянную мольбу к Альянсу — понимая, что иначе только смерть, самая натуральная, не в порядке красного словца. Свирепствующий голод, эпидемии, пожары уничтожили целые города — какие прекрасные города это были когда-то… Сейчас даже памяти об этом осталось мало — редкие чудом уцелевшие фотографии, путеводители, крайне редко — видеозаписи. В основном любительские — все музейные архивы были опустошены ещё 30 лет назад. Впрочем, до того ли было все эти годы, когда островки приемлемой жизни, с трудом обустроенные благодаря волонтёрам от Альянса, мелкими шажками отвоевывали у остального хаоса ещё немного пространства — расчищали руины, подвозили чистую воду, продукты, медикаменты… Да, за эти годы сделано многое, в больших городах сейчас почти нормальная жизнь. Ездят машины — почти как раньше, и работают магазины — почти как раньше, и Ринци вот писала, как они ходили в кинотеатр — почти как раньше. Везде это «почти»… Оно с запахом дыма и смрада с диких окраин, где стало чуть меньше смертей, чуть меньше драк за кусок хлеба… Сайта вздрогнул, осознав, что Нирла всё ещё стоит рядом с ним.

— По правде, я не совсем понимаю, чем это отличается, — вещала девочка, — госпожа Дайенн говорила же, что у них детей воспитывают при храмах, мастерских, военных школах, и бывает, что отдают туда довольно рано… И дети должны подчиняться учителям не меньше, чем родителям, а то и больше. И тоже каждый минбарец с детства приучается служить обществу… Ну, правда, на Корианне религии никакой нет, она осуждается, а на Минбаре наоборот, вот эту разницу я понимаю. Это необычно, конечно — ну, насчёт Корианны, но чего на свете не бывает…

— А куда ты сама хотела бы отправиться?

Глаза маленькой голианки стали большими-большими и даже испуганными.

— А разве это мне решать? Куда отправят… Если не домой и не обратно работорговцам, так это уже большая милость, как тут можно капризничать? Куда решат, туда отправят, моё дело вести себя, как положено…

— Ну, наверное, при этом всё равно должны учесть твои пожелания. Не могут же они просто наобум в карту ткнуть…

— Да чего я тут желать могу… Тут надо спрашивать, кто возьмёт. Госпожа Дайенн вот хотела бы, чтобы — к ним, на Минбар. Но это не ей решать, а старейшинам, а они могут и против быть. Хотя кажется, госпожа Дайенн просто не хочет, чтоб меня на Корианну отправили, почему-то она считает, что это плохое место. Почему? Разве она не дружит с господином Алваресом? А мне нравится то, что он рассказывает. И он хочет заказать для меня корианские книжки, только боится, что пока их доставят — меня уже куда-нибудь отошлют… Он две оцифрованные для меня распечатал, я их читаю. Поначалу было сложно, сейчас полегче… Земной я как-то быстро выучила, думаю, и корианский выучу хорошо, он красивый.

— Нирла… Раз уж ты с господином Алваресом учишь корианский и не против попрактиковаться… Ты ведь можешь прочесть вот это?

Сайта воровато оглянулся в сторону коллег, хотя в этом на самом деле не было нужды — оба эксперта были с головой в работе и едва ли прислушивались к их с Нирлой разговору. Он прекрасно понимал, что стыдно ему перед самим собой — никаких уважительных причин для такого повышенного интереса к корреспонденции коллеги у него не было, да что там, он сам, прояви кто-то подозрительность в связи с тем, что соплеменник оставил ему записку на морадийском, был бы возмущён. Но остановить себя он уже не мог.

Нирла нахмурилась, вглядываясь в записку.

— «Если можешь, зайди сегодня вечером ко мне…» — здесь слово, которого я не знаю, оно помечено значком обращения, но это не имя… «До нашего…» — здесь слово, означающее какой-то особый день, связанный с каким-то событием в прошлом…

— Праздник? Памятная дата?

— Ну да, наверное. Я плохо в этом разбираюсь пока, у нас такого не было… «ещё немного долго…» — или как это правильно сказать?

— «Ещё есть время»? — подсказал Сайта.

Девочка напряжённо кусала губу, накручивала на палец тёмную прядь, выпавшую из перехваченного заколкой хвоста. Она всё ещё так боится с чем-то не справиться, показать где-то не идеальный результат. Вроде бы, поверила, что бить её за это не будут, но любого возможного недовольства боится смертным страхом.

— Да… Господин Алварес объяснял мне, как в корианском языке обозначается разное время — настоящее, прошедшее или будущее, по длительности и по тому, относится это к действиям людей или к чему-то другому, вроде того, что настанет зима, будет холодно и всё такое… Но я пока не всё поняла. Я и в земном долго всё не понимала, просто запоминала слова, какие когда говорятся.

— Да, понимаю, — улыбнулся Сайта, — мне тоже было с этим сложно. Морадийский язык отличается по структуре…

— «Но я знаю, что ты… думаешь об этом не меньше, чем я». Здесь что-то ещё, я не понимаю в целом, только отдельные слова, вот это — «не быть один», это на корианском одно слово, вот это — «благодарность» или что-то похожее…

— Спасибо, Нирла. Кстати, ты можешь заглянуть в столовую. Думаю, девчонки там будут благодарны тебе за какую-нибудь помощь, а взамен угостят чем-нибудь вкусненьким.

Девочка просияла и вприпрыжку побежала из кабинета, а Сайта остался размышлять, что ему дала эта информация и зачем ему вообще это было нужно.


Вито поставил на тумбочку пакет с сухофруктами и сел на стул, скрестив ногу на ногу.

— Ну, как ты? Доктор сказал, тебе лучше.

— Мне и не было плохо, — проворчал Альтака, — если там кто-то меня уже похоронил, разочаруй этих идиотов. Я родился на Экалте и жил на Бракире, напугал он меня своей бритвочкой… Хотя конечно, спасибо, что не по горлу…

Альтака приподнялся, садясь в постели. Вито скользнул взглядом по его обнажённой груди, одна сторона которой была щедро забинтована повязкой, и плотоядно облизнулся.

— Ты и в остальном там… голый? Хотя, наверное, не к времени я с такими мыслями…

— Я ранен в грудь, а не в член.

— Да уж слава богу.

Вито сполз со стула и пополз под покрывало сначала рукой, потом решительно откинул его, хищно нависая над бёдрами Альтаки.

— А это точно поможет тебе поправиться?

— Прописаться под приличным предлогом в больничном отделении тебе не удастся, так что придётся.

Вито провёл языком по члену начальника, потом взял его в рот, обеими руками жадно вцепившись в грозно выпирающие семенники. Рука Альтаки вцепилась ему в загривок, грубовато-властно перебирая короткие чёрные волосы на затылке.

— Чаще всего, конечно, я рад, что хоть в это время ты не можешь болтать… Но иногда даже приятно слышать твои пошлые комплименты. Хотя ты неплохо выражаешь их и невербально…

Сунувшийся в палату Махавир отпрянул, мгновенно отпрыгнув от широкого пластикового окошка, прежде, чем почувствовавшая приближение автоматика отведёт дверь. По идее, его смуглая кожа краснеть не способна, однако сейчас он не был в этом так уверен. Никто не совершенен, вот и требовательный и дотошный в работе Синкара просто не вспомнил о том, чтоб затемнить это окошко, как делали пациенты перед сном — что снимало дверь с «гостевого режима».

«А собственно, так ли мне к Альтаке сейчас было надо… Пойду, поболтаю с Г’Тором, что ли…»


Институт произвёл на Дайенн очень яркое впечатление. Опытный взгляд, возможно, сразу нашёл бы в нём черты глубокой провинциальности, но лично она и не подумала бы ни о чём подобном, если б ей на это не указал, с благодушной улыбкой, Калид — Мастер над Мастерами в Хирургическом Деле, то есть один из пяти главных лиц в этом здании. Дайенн, конечно, верила, что удалённость от метрополии и скромность финансирования не могут не сказываться на работе, но пока что ей не хватало слов, чтоб выразить своё восхищение Мастерами, организовавшими здесь всё, от светло-голубых, льдисто поблёскивающих стен с золотистыми указателями, до скользящих бесшумно, словно призраки, сотрудников и учеников в белоснежных одеждах, на столь высоком уровне, что только солоноватый воздух — запах и привкус местной атмосферы проникал и сюда — напоминал о том, что она не в родном мире.

Однако в их деле это особых просветов не давало. Малая операционная зала, выделенная ей для обследования мумии, была прекрасно оборудована, но много ли ты сможешь, если не знаешь, от чего отталкиваться — не знаешь, какой расы это существо? Соответственно, ты не можешь быть точно уверен в его возрасте — хотя обследование челюсти и зон роста костей заставляет склониться к мысли, что это всё-таки ребёнок. Соответственно, ты не можешь с уверенностью определить причину смерти — совершенно однозначно, что на теле нет признаков насилия, но какое из веществ, найденных в тканях, может быть продуктом распада малоизученного яда… Существо гуманоидной расы, из кислородных, с красной кровью — это достаточно обширная группа. Расположение сердца и желудка окончательно утверждают, что это не иолу. Строение мочеполовой системы исключает голиан. Тип волосяного покрова и строение ногтевой пластины исключают нефуанцев, впрочем, это всё равно был наиболее сомнительный вариант при всём обилии соответствий, включая то, что рост взрослого нефуанца примерно такой. Но до сравнительно недавнего времени эту расу сложно было встретить где-либо в космосе — центавриане не выпускали жителей оккупированного мира за его пределы. Дайенн загрузила в анализатор третьего уровня очередной образец и уныло поплелась обратно к парящей посреди зала платформе с телом. На что она надеется вообще, при таком состоянии останков? Мягких тканей практически нет. Тут нужен не её уровень…


— Судя по выражению вашего лица, поздравлять вас пока не с чем, госпожа Дайенн?

Она вздрогнула и едва не выронила резак — в тишине операционной голос Калида был подобен громовому набату, особенно ввиду того, что она не заметила его появления. Возможно, навык передвигаться абсолютно бесшумно здесь вынесен в отдельную дисциплину, и неуспевающих по ней мало…

— К сожалению, я вынуждена признать здесь свою некомпетентность, наставник Калид. Нас учили всем тайнам живых тел, а не мёртвых — настолько давно мёртвых, я имею в виду.

Калид подошёл к ней — шуршание одеяния, надо заметить, всё же было слышно. Сквозь поднятую на лицо маску его голос звучал несколько приглушённо:

— И это разумно, ведь не мёртвым нужна помощь, а живым. В нашем клане тоже мало специалистов, профилирующихся по исследованию останков, тем более сложно стать таковым в мире, подобном этому, как понимаете. Но всё же скромную посильную помощь я предложить могу. 20 и 15 лет назад соответственно я принимал участие в решении территориального спора делука и дафази и вопроса с неизвестными останками в Зуалфа, ну и кроме того, со мной многим успел поделиться отец, имевший обширную практику на Ралафе…

Дайенн кивнула — об обеих историях она немного слышала, от Анхи, по дороге до института. Как-никак, события не рядовые и оба были связаны с институтом. Делука и дафази — две зендские народности, живущие к северу от побережья, продолжавшие периодически сцепляться уже в минбарский период. Дафази утверждали, что территория, на которой проживают делука — исконно их, захваченная около 500 лет назад, делука же, соответственно, возражали, что жили здесь искони, со времён ещё до Древнего Врага, и переселяться дальше на север не собираются — там в холмах старинный «город мертвецов», к которому они не могут себе позволить даже приблизиться. Минбарцы, которым, при всей локальности, этот конфликт порядком надоел, организовали экспедицию в этот «город мертвецов» — старинное захоронение, где многие тела были не кремированы, а, по более древнему обычаю, облеплены глиной и уложены в каменные ниши в стенах, закрытые каменными же плитами. Правда, даже при условии кремации всех останков и вывоза праха куда-нибудь подальше делука пересекать границу города отказывались — это земля мёртвых и всегда ею останется. Но в конечном счёте это не потребовалось — исследование останков показало, что погребённые находятся в прямом генетическом родстве со своими ближайшими живыми соседями — то есть, со всей определённостью делука жили здесь и 500, и более лет назад. Более того, оказалось, что дафази тоже являются их потомками — выделившаяся около 700 лет назад ветвь, отличающаяся более светлым волосом и другой формой носа и ушей. Не то чтоб это сразу остановило вековой конфликт и вызвало счастливое братское воссоединение, но взаимоотношения соседей стали в целом поспокойнее. Гораздо больше резонанса вызвало второе дело — как выяснилось, криминальное, жена бывшего хозяина дома сорок лет назад, оказывается, вовсе не сбежала с любовником в неизвестном направлении, оба упокоились под полом одной из дальних комнат подвала, кремировать тела, как положено, ревнивец не решился — страх наказания за двойное убийство оказался сильнее страха мертвецов. Новых жильцов при ремонте ожидал весьма неприятный сюрприз… Дело, в общем-то, было закрыто в связи с кончиной преступника, но общественность бурлила ещё долго.

Калид между тем прохаживался вдоль приборов, изучая выданные ими показатели, и его лицо становилось всё более задумчивым.

— Знаете, что, госпожа Дайенн? Я, если вы не против, сменю вас тут. Есть у меня одна идейка, но заранее её озвучивать не буду, она немного безумна. Для её проверки мне нужно связаться с Минбаром или хотя бы с Ралафой, здесь просто нет нужных данных. Это, конечно, потребует времени… Вы пока сходите отдохните, подышите свежим воздухом, пообщайтесь с кем-то более живым…

Дайенн возражать не стала. Вообще-то, правда, ей очень хотелось остаться, понаблюдать работу Мастера Калида, но скорее всего, раз он её отсылает — он хочет поработать один. Наверняка за день ему хватает толкущихся вокруг и заглядывающих под руку учеников. Кроме того, она действительно устала от этого монотонного и довольно безрадостного дня…


На улице понемногу вечерело, и Дайенн невольно пошла медленнее — благо, до гостиницы, где они остановились (точнее, где их остановил Алварес, потому что она сама сразу проехала до института) около часа по прямой, а места здесь тихие, живописные — от центра далеко, никакого ощущения одного из крупнейших на планете города, редкие здания — корпуса фармацевтики, ортопедии, ещё чего-то, Калид говорил, ну и общежития учеников и некоторых сотрудников — почти не видны за густыми зарослями. В этих кронах обитают пять видов птиц и два вида мелких животных, большинство из них — ночные, сейчас как раз они начинают просыпаться, и скоро Сад наполнится писком, присвистом, протяжными гортанными криками этих существ. Дожидаться темноты, конечно, Дайенн не собиралась, но просто насладиться вечерней тишиной и прохладой, ветром, запахами, шуршанием гравия под ногами — нельзя упускать такую возможность. Неизвестно, когда снова их дорога приведёт на какую-нибудь планету. Настоящую планету, а не купола, как на Зафранте и Яришшо. Как же можно соскучиться по всему этому, живя на станции…

У выхода она остановилась перед статуей Валена, держащей в ладонях цифровое табло — древний обычай запроса цитаты на предстоящий день или по поводу какого-то беспокоящего вопроса. Раньше, понятно, в руки статуй вкладывали настоящие книги, но они слишком быстро ветшали. Электронное табло от ветра и дождя защищено лучше. Дайенн наклонилась к стоящей у ног статуи чаше и вынула кубики. Три-семь-семь. Она кликнула на табло — третий том, седьмая глава, слистнула на седьмой стих. Тем, кто прилежны в изучении священных писаний, иногда нет нужды открывать саму книгу, они узнают стихи по памяти…

«И тот, кто ведёт тебя кратчайшей дорогой, может привести в яму».

Дайенн кивнула. Из речей к кланам, противящимся объединению. Этому посвящён, в общем-то, был весь третий том — вскоре после ухода Древнего Врага многие готовы были вернуться к прежним традициям междоусобных войн, обратив оружие против недавних соратников. Валену пришлось приложить немало трудов, убеждая не верить подстрекателям, сулящим быструю победу и господство в тех или иных краях.

Что же это означает в дне сегодняшнем? Она слушает не тех людей, или, может быть, сама сбивает кого-то с верного пути? Размышляя об этом, она шла по вечерней улице, расцвеченной огнями фонарей и отсветами далёкого заката, стараясь не реагировать на вытаращенные глаза и перешёптывания редких прохожих — ну да, это нормально, видят живого дилгара… Пожалуй, она, будь помоложе, тоже таращила б глаза на зендов — у них такие носы… Нет, правда, как они им не мешают?


Она остановилась перед каменными ступенями, ведущими в окружающий гостиницу небольшой парк, осознав, что слышит эти шаги за спиной слишком долго, и резко обернулась, с трудом подавив порыв сразу атаковать.

— Чудесный вечерок, не правда ли, милая леди? — её преследователем оказался землянин средних лет с угрюмым, неприятным лицом, совершенно не сочетающимся с напускной любезностью.

— Спасибо, не жалуюсь. Чем могу вам помочь?

— Ну, откровенно говоря, не мне… — он попытался взять её за локоток, она отдёрнула руку и отступила на ступеньку вверх, — а себе, главным образом себе. У вас находится некая вещь, принадлежащая одному достойному господину…

— В самом деле? — дёрнула бровью Дайенн. Догадка, о чём идёт речь, была слишком однозначна, но…

— И будет лучше для всех, если вы вернёте эту вещь хозяину. В этом прекрасном тихом мирке можно замечательно провести время, не омрачая его всякими… неприятными моментами.

— Вы мне угрожаете? — оскалилась дилгарка. Землянин сделал улыбку ещё шире, от чего она приятней, разумеется, не стала.

— Ну что вы, как я могу угрожать симпатичной девушке в такой приятный тихий вечер? Я предупреждаю, из лучших побуждений предупреждаю… Искренне надеясь, что вы понимаете свой интерес в разрешении этого недоразумения. Не может ведь разумная, хорошо воспитанная девушка сознательно плевать в лицо достойному господину, который, надо заметить, не нарушал минбарских законов.

Дайенн хотелось ответить, что это, вообще-то, ещё неизвестно, если этот господин полагает для себя главным — не попадаться, возможно, это как раз самое невинное из его деяний. Но в сущности, оснований так говорить у неё не было, кроме соседских сплетен и подозрений, что это не первая такая посылка, ничего на Хистордхана действительно нет. Конечно, стоит заняться этим вопросом плотнее, возможно, за этой экстравагантной личностью, которую и в лицо-то, что интересно, никто не знает, тянется что-нибудь любопытное из других миров… В общем-то, и само явление вот этого сомнительного субъекта отнюдь не красит Хистордхана в новые благородные тона. Но говорить об этом с этим самым сомнительным субъектом точно нет никакого смысла. Поэтому Дайенн просто отвернулась от деловитыми жучками ползающих по её лицу чёрных колючих глаз и продолжила путь по лестнице. Едва ли он решится напасть со спины. Ну, а если решится… пожалеет.

Интересно, сколько времени он следил за ней… Больше нельзя позволять себе такую беспечность. То, что она на территории, где действует минбарский закон — как оказалось, не повод расслабиться. Полыхая от возмущения, Дайенн не заметила, как пролетела небольшой парк, и перед ней выросла высокая дверь с широким, с небольшую площадку, крыльцом, украшенным вазонами с набравшими цвет цветами. По дороге она обдумывала, как будет выяснять, какой номер снял для неё Алварес — сам он ей, разумеется, об этом сообщить не успел, но от таких новостей в голове всё несколько смешалось, и она перед стойкой просто глупо пробормотала:

— Вы не знаете, где я остановилась?

Однако девушка за стойкой и бровью не повела, и с той же задумчивой улыбкой выудила из базы номера, а из шкафчика за спиной — ключ-карту, попутно извиняясь, что свободных номеров с ваннами у них сейчас мало, и команду пришлось расселить по разным этажам. Дайенн рассеянно поблагодарила и поспешила к лифту — что там, она была вполне счастлива уже от того, что в маленькой окраинной гостинице вообще есть номера, ориентированные на разные расы.


Номер оказался оформлен в земном стиле. Очень дотошно в земном. В другое время это воспринималось бы совершенно спокойно, но сейчас раздражала любая мелочь. Правда, вот эта ширма, отделяющая ту часть комнаты, где стоит кровать, очень похожа на традиционные минбарские перегородки. Дайенн несколько раз прошлась из угла в угол и в конце концов подошла к терминалу связи и набрала код номера Алвареса — как хорошо, что девушка-портье упомянула, что он сразу над ней.

Комната наполнилась мелодичными трелями. Минута, другая… Где носит Алвареса? Неужели он всё ещё торчит на этом проклятом почтовом складе? Надо думать, у Хистордхана нашлось, кого приставить и к нему, и к Лалье с ребятами… Надо, надо подпортить этому много о себе возомнившему «достойному господину» его беспечальную жизнь. Неприятности он вздумал обещать… Кто кому ещё! Алварес, ну! Ради всех пророков, что можно делать на складе до сих пор? Правда, он бы, наверное, спросил, что можно было столько времени делать в институте. Непосвящённым часто кажется, что какие там сложности, разрезал труп, посмотрел в него — и там всё чёрным по белому написано, и когда умер, и от чего, и в каких обстоятельствах… Да, этот проклятый склад в центре, Алваресу нужно несколько больше времени, чтоб добраться сюда, чем ей, но не настолько же… Она уже разрывалась между мыслями самой помчаться на поиски напарника или настропалить дрази, когда на экране наконец появилась мокрая взлохмаченная голова Алвареса.

— Извини, я был в душе.

— Так долго?!

— Вроде минут десять, но я никогда не хвалился внутренним хронометром. Что-то случилось?

Порыв высказать всё, что она думает о его беспечности, Хистордхановых методах, неопознанной мумии, Альтакиных идеях и всей этой ситуации в целом, как-то быстро схлынул.

— Алварес, зайди ко мне. Есть разговор.

— Сейчас?

— Да, сейчас. Ты мог бы для разнообразия не пререкаться?

— Хорошо-хорошо, сейчас буду. В общем-то, мне тоже есть, что тебе рассказать…


В ожидании напарника её хватило только на то, чтобы скинуть верхнюю мантию и ополовинить бутылку минеральной воды, найденную на прикроватной тумбочке — в номере было жарковато, видимо, тоже настроено под землян. Вот уж от какой расы во вселенной действительно спасу нет, и всё так или иначе подстраивается под них…

Напарник выслушал её рассказ серьёзно, но без малейших признаков удивления.

— Ты не ожидала, что господин Хистордхан выразит возмущение тем, что не получил важную для него посылку в срок?

— Для выражения возмущения есть известный законный порядок, и…

— Жаль, здесь нет Махавира или Г’Тора, чтоб сказать, что бизнес без сомнительных и грязноватых приёмов не бывает, поэтому придётся сказать мне.

— Алварес, то, с чем мы имеем дело в процессе нашей работы — это не бизнес, это преступность.

— Разница в том, что одни создают фасад приличий, другие нет. Если твои соплеменники здесь не сталкивались с неприглядной стороной деятельности опекаемых инопланетников — так, по-видимому, потому, что приложили все усилия, чтоб не столкнуться. К примеру, никогда не досматривали личные посылки, и если б не вот такая случайность с повреждённым при разгрузке замком… Да, раз уж мы об этом заговорили. Мой день прошёл несколько плодотворней твоего. В базах, конечно, чёрт ногу сломит, в документообороте б зенды были такими щепетильными, как в санитарных вопросах, но кое-что есть. За всё время проживания здесь Хистордхан получил около тысячи личных посылок, исключая те, что пришли с адресов фирм, до сих пор не замеченных в торговле несвежими трупами, и те, что по габаритам не предполагают такого содержимого — остаётся 187, тоже весьма не мало…

187 посылок с трупами? Нет, Валена ради, это уже слишком…

— Адреса отправления, упреждая вопрос, разные, в случае подозрительных посылок они повторяются в трёх случаях, это Фендамир, Иммолан и Вартас. По три посылки на первые два и целых пять с Вартаса. Правда, из разных отделений… Да, легко не будет.

— Мумия пришла тоже из центаврианского сектора, но с Толониуса… Разбираться с центаврианами — просто предел мечтаний, с их опытом заговаривания зубов не сравнится никто во вселенной. При том совершенно независимо от того, есть ли какая-то их вина в случившемся, они будут рассказывать сказки в любом случае.

Напарник кивнул с коротким смешком.

— Слишком много в этом деле центаврианского, да? Сейчас будет ещё больше. Лалья наводит сейчас справки о фирме Хистордхана — так вот, фирма действительно с очень респектабельным фасадом, за годы своего существования имела всего три судебные претензии и все три выиграла. В общем-то, я и частным порядком слышал очень благожелательные отзывы об их продукции, со стороны качества к ним претензий нет. Интересно другое — все три принадлежащих Хистордхану завода находятся в Республике Центавр — два на Мариголе, один на Иммолане.

— Ого. Интересно, и почему ж он сам в таком случае живёт здесь?

Алварес устал, видимо, перекатываться с пятки на носок и наконец опустился на диван.

— Хороший вопрос. Но, в конце концов, помним, что он уже преклонного возраста и отошёл от дел, он остаётся владельцем, но все дела на его доверенных лицах… Может быть, причина в том, что жить на Мариголе должно быть тухловато, а на Приме — дорого даже для того, кто за последние пять лет мягко вытеснил с рынка двух не самых слабых конкурентов? Второе. Хотя последние 20 лет дела фирмы важной поступью идут в гору, она определённо знавала и прискорбные времена. Она пережила минимум два перерождения: в 70х — по-видимому, в связи с дракхианской угрозой, едва ли был хоть кто-то, кого тот кризис не коснулся совсем, и до этого, в 60х. Тоже, так понимаю, в связи с известными событиями… Печально лично для нас то, что теперь проблемно найти исходный юридический адрес.

— О да, я заметила, что таинственности в этом деле больше, чем нужно. Что там, мы даже не знаем, к какой расе относится сам Хистордхан и его драгоценная мумия… Хистордхан — это ведь не может быть земное имя?

Алварес грустно улыбнулся.

— Определять расу по звучанию имени — дело неблагодарное, в любом из миров изначально было много народностей с очень различными языками. Навскидку это может быть хурр, дрази, ллорт, токати… Опять же спасибо минбарским нормам, по которым раса в документах не указывается, да и вообще к добропорядочному богатому инопланетянину минимум вопросов, раз уж он исправно платит налоги, да ещё и щедро отпускает свою продукцию по оптовым ценам.

— И что во всём этом, позволь узнать, не так? — ощерилась Дайенн, — если он действительно не давал оснований для…

— Может быть, центаврианская сторона прольёт немного света на эту загадочную фигуру, хотя надежды, конечно, невелики — скорее всего, артачиться они будут просто не из любви к Хистордхану, а из любви к этому виду словесного искусства. Тем паче что сейчас на складе ожидает вручения адресату ещё одна посылка. Тоже из центаврианского сектора, с Беты 3. Угадай, что в ней?

Дайенн вытаращила глаза.

— Алварес! Вы вскрыли чужую посылку? Вы с ума сошли? Ладно, о той посылке Хистордхан не спрашивал — мы думали, потому, что она была б сюрпризом для него самого, а выходит, всё несколько сложнее… Но по-твоему, он оставит без внимания вскрытую посылку? Почте как раз очень не хватало расшаркиваться перед этой таинственной личностью, а уж нам исков к отделению как не хватало…

— Ну, я б посмотрел на того, перед кем будет расшаркиваться Альтака… И это в любом случае не наши проблемы, Альтака дал нам это идиотское задание, но не рекомендации, как его выполнять, имея кучу препон в законах и обычаях чужого мира. Не беспокойся, запаковали как было, посылочка будет расторопно вручена адресату. Содержимое не пострадало, ни руку, ни ногу не отпилили, хотя хотелось, может быть, из этих останков ты выжала бы больше, они чуть получше сохранились…

На лицо напарницы было любо-дорого посмотреть.

— Так, затягивать с визитом к господину Хистордхану, я так понимаю, больше нельзя.

— Разумеется. И мы нанесём. Сегодня же ночью.

— Ночью?!

Почему бы ему такую маниакальную улыбочку Альтаке не адресовать, это было б хотя бы справедливо.

— Ну, не совсем так, как ты подумала. Неофициально. Предельно неофициально. Сайкею удалось найти тут пару полезных кадров…

— Проникновение на частную территорию, ты серьёзно?

— Просто придти и спросить, зачем он собирает трупы, ты серьёзно? Формально содержимого последней посылки мы не видели. Формально содержимого ни этой, ни предыдущей посылок он не знает. Ответит, что в ярости от чьей-то отвратительной выходки и категорически требует найти это циничное чудовище и покарать по всей строгости галактического закона. Я полагаю, с его деньгами и опытом, он умеет нанимать таких людей, которых не так-то легко найти. Ну и нет нужды говорить, своё знакомство с твоим таинственным доброжелателем он будет отрицать.

— Да, но…

— У нас есть только тело, какую бы то ни было связь с которым Хистордхан легко может отрицать. Получить ордер в мире, где неприкосновенность жилища ценится очень высоко, едва ли будет просто. Нет, через какое-то время, когда слухи о второй посылке расползутся и зендское общество достаточно подогреется — возможно, будет легко… Но ты ведь понимаешь, что Хистордхан за это время как-то уж успеет замести следы?

Дайенн повесила нос. Это дело начиналось как абсурд, становится ещё хуже. И Алварес, кажется, решил внести свой посильный вклад в доведение её до сумасшествия…


— Что, всё переживаешь неудачу на Токормале? А зря, между прочим. У нас тут неожиданно есть, чем тебя утешить. Арестовали один транспортник в секторе корлиан, совершенно случайно… и знаешь, кого там обнаружили? Твою Манишу Каури. Ну, то есть, по документам Далилу Джебрил, но фотография и отпечатки совпадают… Депортировали её к нам, хочешь встретить?

Преступница ожидала в камере — разговорные были заняты, а оттягивать встречу Махавиру совершенно не хотелось. Когда он зашёл, она вздрогнула, но скорее от неожиданности, потому что он вывел её из задумчивости.

— Ого, вот и ты… Не думала, что свидимся так скоро. Тебе поручили вести моё дело? Несмотря на то, что у тебя может быть личная заинтересованность?

Махавир прошёл и сел на стул.

— Единственная моя личная заинтересованность в отношении тебя, Маниша — чтобы ты получила по заслугам.

Девушка сложила ногу на ногу. Изменилась, нельзя не отметить. Сменила личину, понятное дело — длинное, в пол, золотисто-кремовое платье, в тон ему платок, из-под которого выбиваются туго завитые и из-за этого кажущиеся намного короче волосы. Впрочем, может быть, скорее личиной было то, что он видел тогда в пустом, дышащем ремонтной неустроенностью коридоре? Она расплела косы так же легко, как заплела их тогда.

— Ну, вот не факт, что твоя мечта сбудется… у вас на меня маловато. Косвенные улики. Ну да, поймали меня на транспортнике, перевозившем детали для детонаторов… Но ведь всего ящичек, мало ли, чей из путников это личный багаж. Нигде не сказано, что мой. Нет там моих отпечаточков-то. Потому меня из корлиан так легко вам и выдали, может, хоть вы сможете меня за того бракири прижать… Не сможете, конечно. Откуда бедной женщине, всю жизнь прожившей в глухой колонии, что-то знать про ихнюю бракирийскую наркоту?

— Твоё поддельное удостоверение никого не убедит, Маниша, не настолько плохо работают службы на Дельфи, чтобы не дать уже ответ по твоему удостоверению. Кроме того, на ящике с детонаторами-то твоих отпечатков, конечно, нет… А вот на инфокристалле с макетами весёлых сказок для шлассенов — есть.

На самом деле, конечно, не было… Но Махавир не знал, точно ли об этом знает сама Маниша. В конце концов, инфокристалл редко вставляют в гнездо не голой рукой, а в перчатках. А в том, что инфокристалл везла именно Маниша, он не сомневался. Хотя бы потому, что обнаружили его, чисто случайно, в тайнике за переборкой именно потому, что туллок учуял слабый запах специфических приправ для приготовления шлассенских шариков, а то же вещество входило в состав крема для рук, найденного в багаже Маниши.

Девушка улыбнулась — медленно, хищно, между ярко-оранжевых губ мелькнули ровные жемчужные зубы.

— Махавир, ты для своего возраста что-то очень наивный… Ты и правда думаешь, что сможешь меня посадить? Я, конечно, понимаю, это бы очень утешило твою уязвлённую гордость…

— Это смотря, Маниша, что мы на тебя найдём, — спокойно ответил полицейский, — а то, может, и на высшую меру наскребётся. Я не удивлюсь, если на тебе есть кровь и кроме Гароди. Не говоря уж об этом вашемтворчестве… Кровь, которую вы планировали пролить чужими руками, подговорив шлассенских рабочих на мятеж против земного руководства — она тоже была бы на ваших руках.

— Ой, «кровь», пафосно-то как… А что не так, а? Они и сами давно не против с ними сцепиться, их только нужно немножечко подтолкнуть…

— Завезя в колонию партию палёного алкоголя, сдав информацию об этом человеческому руководству компании и вынудив их завинтить гайки в сторону сухого закона, а затем спровоцировав стачку с гибелью рабочих, выставив землян эксплуататорами и убийцами шлассенов? Маниша, за что ты так ненавидишь инопланетян? Я не помню, чтобы хоть кто-то из них когда-то сделал тебе что-то плохое, хальса всегда жила в мире со всеми соседями…

Арестантка рассмеялась — мелодично и нервно, в тон звякнувшим серёжкам в форме лавровых веточек.

— Ненавижу? Да ты непроходимо глуп, Махавир. Зачем же мне их ненавидеть? Со многими из них очень даже хорошо и приятно работать. Ненависть — это для дураков и подростков, а у нас бизнес, Махавир. Сам посуди, много ли нам удалось бы, если б они сами не готовы были к тому, на что мы их толкаем? Этот ваш Альянс смертельно надоел многим, это скучно, Махавир, потому что неестественно. Разумные существа не могут без войны, когда им некого желать победить, они теряют смысл жизни, им не к чему стремиться… А нам совершенно нет интереса желать победы одним и гибели другим, в сущности всё равно, кто кого где победит… Ни к чему кроме своих интересов прибавлять себе ещё чужие. Главное — что пока есть война, есть и развитие, есть прогресс, есть хлеб и у тех, кто изобретает новые виды оружия, и у тех, кто его продаёт.

— Так рассуждали Тени, Маниша.

— Ну да, Тени… согласись, они ведь были умные ребята? Кажется, они были к людям поближе, чем некоторые люди, решившие, что здравая идея создать галактику без войн.

Махавир скрипнул зубами — видит бог, ему не нравился такой поворот разговора, и с каким удовольствием он не слышал бы этого. Привычные пираты, привычная трясина лёгких, но кровавых денег — лучше б было сейчас, чем это веянье чистого зла.

— Они просто умели думать не только о себе, Маниша. А обо всех. О тебе тоже. Обо всех детях, у которых должна быть возможность расти, не зная войны, не зная потерь, не теряя родителей, не голодая, не попадая в неволю, обо всех женщинах, которые должны иметь право сполна отдать свою любовь избранным ими мужчинам, не боясь потерять их на новой войне, не боясь попасть в руки захватчиков-насильников, обо всех стариках, которые имеют право дожить свою жизнь до преклонных лет, в своих домах, в окружении семей. О том, что мы должны перестать бояться, перестать считать инопланетян иными, чем мы сами, враждебными лишь потому, что отличаемся… Разве не этому учит Гуру Грантх Сахиб — что все мы равны перед Создателем, что каждому должна быть протянута рука помощи? Разве Альянс не воплощает лучшим образом принципы Грантх Сахиб, как ты могла пойти против своей веры?

— Ой-ой, щас расплачусь! Детишек им жалко, женщин, стариков… Надо просто быть сильным, и всё. Сильный мужчина сможет защитить свой дом, а слабому и жить незачем, слабого и незачем избирать в мужья… Вера… Жить по вере хорошо, пока ты не высовываешь носа со своего поля или пастбища. Если вышел в космос — веру надо оставить дома. Если ты не поймёшь это, Махавир, для тебя всё кончится плохо. Ты не представляешь, что сейчас начинает происходить, какие силы поднимаются… Если б ты был умнее, Махавир, ты б подумал об этом. И, пока не поздно, примкнул к нам. Нам нужны свои люди везде, в том числе в полиции.

Парень вскочил, едва сдерживая негодование.

— Я тебе обещаю, Маниша, ты отсюда не выйдешь. Я добьюсь, чтобы ты состарилась в тюрьме. И никакие покровители тебе не помогут. Мы и до них доберёмся.

— Попробуйте, мальчики, попробуйте. Вера, она ж для того и существует, чтоб поддерживать в трудную минуту?


— Алварес, я тебя ненавижу! — простонала в который раз Дайенн, прикладывая к ссадине над виском лёд. Жаловаться, конечно, было грех просто в силу того, что им всем всё же удалось выбраться оттуда живыми. Но отчаянное бегство через непролазные заросли чего-то колючего и жгучего было не совсем тем, что она хотела бы запомнить о работе в полиции. Вселенная, почему она на это согласилась? Ну да, Алварес дал ей не больно-то много времени на размышления, просто взял в оборот, усталую и выбитую из колеи всем вчерашним… А Сайкей, даром что как старший должен бы быть рассудительнее, всегда поддержит любую авантюру старших по званию, даже если не удержится в процессе от ворчания.

Самому Алваресу, правда, тоже досталось — он в процессе бегства умудрился садануться боком о сучок и сейчас сдержанно постанывал, пока Лалья обрабатывал ему рану. Обезболивающее только начинает действовать…

— Думаю, шефу об этом говорить не надо, — изрёк Сайкей, осторожно ощупывая рану сквозь повязку.

Да уж, наверное. Что-то он скажет, наверняка, о том, что успех на Зафранте вскружил молодёжи голову и она решила, что теперь везде такими методами можно. Сложно представить, какими именно выражениями он это скажет, на то у него есть расовое и возрастное преимущество… но что-то — скажет.

— Это замечательно звучит особенно от тебя. У тебя огнестрел, как ты это надеешься скрыть?

— Обыкновенно, не пойду к Реннару просто. Само заживёт. Мы, дрази, сильные…

— Сайкей! Взрослый мужчина, что за детское поведение! Чтобы оставаться в строю, нужно беречь своё здоровье, оно не только твоё, от него зависит остальная команда…

Выдохлась Дайенн, впрочем, быстро — от Реннара она уже слышала немало о том, какие дрази трудные пациенты.

— Главное — чтоб нам тут… остатки здоровья не подпортили, — хохотнул Лалья, — после всего-то. Хотя сдаётся, Хистордхан понимает всё же, что нужно быть осторожнее. Он же не знает, сколько нас было и что мы успели увидеть. Трупы точно обстановку не разрядят. Трупов тут и так многовато…

От этих слов встрепенулся сгорбившийся в углу Тулпеше — язык иномирных гостей он знал плоховато (что ночью доставило немало проблем, и если б дело было только в кошмарном выговоре, из-за которого иногда вообще невозможно было понять, что он говорит), но слова, связанные со смертью и мертвецами, опознавал в речи прекрасно.

— Труп, да! Вы видеть! — его монументальный нос словно бы резал воздух перед ним, как воинственный клинок, — теперь вы знать, что это быть раньше правда. Мой бедный брат… Он видеть раньше, теперь вы видеть, надо, чтоб все видеть потом. Этот Хистордхан работать злу! Друг мёртвых — враг живых… Он принимать в свой дом скверна, и она быть рушиться на всех нас! Кто знать, сколько мертвецы у него! Кто знать, сколько пострадать, как мой брат!

— Между нами, уж будем честны, — огрызнулся на эту тираду Сайкей, — вашего брата лишила жизни его же родня!

Тулпеше повернул крановую стрелу своего носа в сторону дрази.

— Вы, чужаки, можете думать — его можно быть раньше спасти. Может, вы правы. В наши родные края не делать так. В наши родные края решать нушмека, древний закон говорить — кто не двигаться, не издать речь, тот не живой. В нём разрастаться тление, отравлять его и всё вокруг. Так не должно быть. У нас не возвращать мёртвые к жить.

Всё-таки надо отдать должное мужеству этого коротышки — дом Хистордхана для него ведь что-то вроде филиала преисподней, и однако же он решился провести чужаков туда. Хотя, рабочие-кровельщики по логике вещей ребята не робкого десятка.

— Мёртвых нигде к жизни не возвращают, — проворчал Сайкей, — но этот-то не был мёртв! Ну, нет у вас там возможности ставить парализованных на ноги, и вы решили, что милосерднее дать ему умереть — я вас осудить не готов. Даже думаю, что вы правы. У нас, дрази, мужчине немощь страшнее смерти. Но…

— Не быть бы так, если бы не этот Хистордхан! Или мой брат может раньше сам упасть от гора вниз? От гора, в который расти? Больше птица упасть или рыба тонуть, не мой брат падать от гора! Его толкнуть! От Хистордхан! От скверна, которая видеть раньше мой брат, где работать у Хистордхан! От жить и знать, что Хистордхан работать злу! Не свои руки, чужие — Хистордхан толкнуть мой брат, чтобы он мертвец! Не быть раньше мы пустить Шудвеке к мёртвые совсем, если не быть раньше это его толкнуть, если не быть раньше это Шудвеке видеть мертвец в дом Хистордхан! Проклятый дом!

Гадать, сколько лет Тулпеше, не пришлось — сам сказал, что 35. Учитывая, что живут зенды в среднем 60 — это должен быть зрелый, солидный мужчина. Что ж, может быть, таковым сам Тулпеше себя и считал, а вся его родня едва ли — ведь он всё ещё не обзавёлся собственной семьёй, и работал не столько потому, что хотел скопить на обзаведение хозяйством — семья, из которой он происходил, была многодетной, и надежд на наследство особых не было, сколько потому, что трудная и рискованная работа кровельщика влекла его всё-таки больше, чем однообразие крестьянского труда. Во всяком случае, не один раз этот рыжеватый проворный мужичок с острыми серыми глазками подчеркнул, что финансовая независимость — это то, чем они с братом всегда гордились.

— Если вы были уверены, что вашего брата покушались убить — почему вы не заявили?

Дайенн посмотрела на Лалью тоскливо — где он был, когда тот же вопрос задавала она? Горный народец, живущий по своим законам — тогда ведь и самим пришлось бы отвечать за то, что добили родственника, переломавшего все кости, официальное разрешение лишать жизни здесь есть только в отношении преступников. Да и какие доказательства? Железобетонной уверенности родни, что сам Шудвеке сорваться не мог, для суда недостаточно. К тому же, и винили в произошедшем не только Хистордхана, но и самого пострадавшего — понесло ж его в столицу, ближе, что ли, работы не было, да ещё и младшего брата потащил, и самих себя — что не сумели удержать, отговорить.

— А вы заявить? Заявить, что к вы стрелять, что к вы угрожать?

— Ну, мы — это другое… Мы всё-таки сами полезли в его дом…

Да уж. Зафрант повлиял, что сказать. Решили, что теперь везде так можно. Уже сейчас у Дайенн были некоторые вопросы к себе, почему она не удержала коллег от этой идиотской, самоубийственной авантюры, а ведь должна была, обязана была. А завтра, надо думать, это непонимание будет ещё обширней и катастрофичней. Хотя как знать, ожоги лазера, обработанные заживляющей пеной, уже болеть не будут, и осознание того, что все выстрелы, а было их немало, прошли вот так по касательной, нанеся вред главным образом одежде, может действительно вскружить голову. Дёшево ведь отделались. Кроме Сайкея, который, впрочем, тоже утверждает, что дёшево, в его жизни столько всего пострашнее бывало — он бы даже перечислил, да ведь не о нём сейчас речь.

— Тулпеше, — голос Алвареса звучал уже заторможенно, наркоз начинал действовать, — можете повторить ещё раз, сколько жильцов в доме? Ну, как вы запомнили? Конечно, прошло три года…

— За три года многое могло измениться… — осторожно начала Дайенн, но осеклась. Ничего не менялось за почти 30 лет, с какой стати изменилось бы за три года? Да, это действительно странно… Но есть ли основания не верить официальным данным?

Зенд переводил взгляд с одного иномирца на другого, судорожно вникая в сказанное. Дайенн, сообразив, что он разобрал не всё, сказанное тихим голосом её напарника, повторила максимально чётко и громко. Их провожатый принялся усердно загибать пальцы.

— Сам Хистордхан, хозяин. Его сын, зовут Абим. Жена его сына, не помнить, как зовут. Дочь Хистордхан Тамель, у неё нет мужа, хотя она немолода. Старуха Дурзум — не знать, кто она, думать, жена Хистордхан, Шудвеке говорить — нет, она говорить ему «господин», дети не говорить ей «мать». Старик Такерхам — малый рост, вид другая раса, но говорить как член семьи. Теперь работники. Ллорт — не помнить, как звать, он носить Такерхам, делать всякий тяжёлый вещь. Землянка Мари — старая, готовить и делать всё кухня…

Пальцы кончились — у зендов их по 4, Тулпеше подумал, разжал оба кулака и начал загибать снова:

— Землянка Дидра молодая, убирать везде, мыть, и землянка вторая, не знать, как зовут, для то же. Центаврианин работать сад, и ещё один, не знать раса, работать сад. И Шудвеке работать ремонт, и я два раза. Пока Шудвеке не видеть труп. Тогда мы бежать домой.

— Погодите, — включился Лалья, закончивший обработку Алваресовой раны, — вы говорите, не видели жену Хистордхана? Но раз официально в семье никто не умирал… может быть, тот труп, который вы видели — это была она? Может быть, она… ну, как ваш покойный брат, и вы приняли её за мёртвую? Всё-таки, она должна быть очень стара, а со старыми людьми бывает…

Дайенн снова вздохнула — те же соображения, только в другой форме, она уже высказывала.

— Нет, это быть не как Шудвеке! Это труп! Лежать холодный ящик, как делать чужаки! — Тулпеше поморщился и сделал невозможное — вспомнил иномирное слово, — криокамера! Все говорить, жена Хистордхан очень болеть, но кто болеть, не лежать холодный ящик!

— Ничего не понимаю… Хистордхан не стал хоронить умершую жену? Но почему?

— Может, он извращенец, — буркнул Сайкей, — заморозил… спасибо, не чучело сделал. А то всякое бывает… А теперь вот решил ей там компанию собрать, чтоб не скучно лежалось.

— Ну, погребальные обычаи некоторых рас бывают… шокирующими для нашего восприятия. Да, жаль, что мы так и не знаем, какой расы Хистордхан и его семья…

Лалья звучно почесал затылок, тут же отвлёкся на потревоженный ожог на плече, тихонько приподнял край повязки с выражением чистого детского любопытства.

— Погодите, мне вот что интересно. Абим, сын Хистордхана, часто в разъездах, и сейчас тоже. Так кого же мы видели, кто в нас стрелял?

— Кто-то из слуг, конечно!

Алварес мотнул головой.

— Кто — ллорт или центаврианин? Центавриане не отпускают волосы так…

— Там был ещё один, расы которого Тулпеше не знает. Второй садовник.

— Садовники не живут в доме, — покачал головой Лалья, — у них отдельный флигель в саду. К тому же, если я правильно понял, второй садовник — гроум.

— Гроум? Да, тогда…

Сайкей снова осторожно ощупал повязку.

— С другой стороны, могли ж они нанять кого-то ещё. Даже, по логике вещей, должны были — после ухода Шудвеке. Но об этом нет информации, да?

— Здесь же не принято совать нос в чужие дома, — съязвил Алварес, — кого нанимают, кого увольняют, кого пакуют в криокамеры…

— Всё, что я узнал, — вздохнул Лалья, — касалось тех слуг, что в доме — трёх землянок и ллорта. Их объединяет одно свойство — у них всех нет родственников. Вообще. И кому как, а мне странно, что пришельцы, по-видимому, всё время жизни здесь избегали нанимать работников из местных. Садовник-гроум… Как он попал-то сюда вообще?

— Думается, расчёт простой — брали тех, кто не знает местного языка, и не расскажет аборигенам чего лишнего. И кого, если что, никто не хватится…

Дайенн сколько-то попрепиралась с Сайкеем на тему, каким составом идти завтра с визитом к Хистордхану — против неотложности самого визита не возражал уже, в общем-то, никто — а конкретнее, идти ли Сайкею или всё же отлежаться. Сайкей настаивал, что по нему совсем не заметно будет, что он ранен, и даже на подвёрнутую ногу он обязуется не хромать.

— Не думаете же вы, госпожа Дайенн, что тот, кто стрелял, меня узнает? Для иномирцев мы, дрази, на одно лицо! Уж лучше вам остаться, дилгары всё-таки редкость в этом мире.

— Не думаю, чтоб он успел заметить что-то кроме силуэта.

— Ну так значит, и меня он не запомнил.

— Ладно, — Лалья поднялся, — утром на свежую голову будет виднее… Ба, с господином Алваресом-то что делать?

Алварес, собственно, благополучно уснул. На кровати Дайенн. В ходе короткого совещания было решено его не трогать — переносить спящего на другой этаж задача непростая, да и персонал можно шокировать крепко, тут к подобному, за острой нехваткой алкоголиков, как-то не привыкли. Были б сообразительнее — сразу б пошли до его номера, но кому тут было до деталей…


При всём понимании, что до завтрашнего дня — который предстоит явно непростым — времени остаётся всё меньше, сон к Дайенн всё никак не шёл. И не то чтоб на диване было неудобно — шириной он вполне как минбарская кровать, что только мягкий и горизонтальный. Просто в голове продолжало кружиться всё это — эмоциональный, но, увы, малопонятный рассказ Тулпеше о брате, их недолгой работе у Хистордхана и братовой трагической гибели, густые заросли этого проклятого колючего кустарника, которыми они крались к дому — Сайкей ворчал, что сюда надо идти с несколько большим количеством глаз, оглушительный лязг, которым ответила им дверь чёрного хода на их манипуляции с замком — от него кровь застыла в жилах, казалось, этот звук должен перебудить все небеса… И мёртвое тело — в криокамере, в подвале, там же, где Тулпеше и его брат видели труп три года назад. Дайенн видела это тело не долее половины минуты, но можно было не сомневаться — это другой труп. Кем бы ни был этот несчастный — на момент смерти он определённо был моложе мертвеца из рассказа зенда, и это совершенно точно не женщина. А дальше пришлось бежать, очень-очень быстро бежать… Спотыкаясь об эти проклятые коряги и оставляя на колючках, наверное, роскошное количество улик, включая генетический материал. Но в тот момент важно было одно — не попасться, ни живыми, ни мёртвыми. При свете дня и без угрозы жизни им нипочём было б не пробраться там, но не тогда, когда подгоняют выстрелы…

Дайенн потёрла виски. Как ни старалась, она не могла чётче воспроизвести в голове этот силуэт, который видела секунды две, обернувшись. Сайкей видел дольше, и утверждает, что это мужчина. Какой расы? Из тех, у кого есть волосы… Можно ли полагать, что он соплеменник Хистордхана? Наверное, можно. Дайенн снова сжала голову. Тулпеше, может, и старался описать обитателей дома, очень старался, да не понять, при его познаниях в языке, толком ничего. Длинные волосы, длинные пальцы рук, у женщин бледные, не отличающиеся от остальной кожи цветом, губы… Да как такое может быть, чтоб три десятилетия эту семью единицы видели в лицо?!

Она раздражённо прошлась к окну и обратно, потом подошла к кровати, придирчиво вглядываясь в спящее лицо напарника. Ну, пока не видно поводов для тревоги… Лалья сказал, что царапина по факту несерьёзная, но если гадать, что в понимании дрази является несерьёзным… Надо было всё же настоять на том, что помощь раненым — её задача, даже когда ранена она сама. Она коснулась кончиками пальцев ссадины — та отозвалась болью, и это почему-то даже успокоило. Если привести в порядок волосы, ничего не будет заметно. Посражавшись с собой ещё минуту, она всё же раздвинула полы расстёгнутой рубашки.


Да, синяк уже оформляется знатный, да и сама кровавая борозда выглядит… ну, не так страшно, как навоображалось. Действительно, неглубокая. В чём-то дразийской оценке доверять можно. Да, им очень повезло, что из всех выстрелов только один достиг цели. Всё могло быть куда хуже. Она вздрогнула, едва не взвизгнув, когда её рука рефлекторно отдёрнулась от чего-то, чего не ожидала коснуться. Это… да, она уже поняла, что это. Центаврианская часть его генетики… Силы небесные, Алварес ещё более везучий, чем казалось сперва. Если бы эта проклятая ветка пришлась немного ниже… Всё-таки непростительный авантюризм. Когда случится более серьёзное ранение — чью кровь ему переливать, центаврианскую, человеческую? От каких норм отталкиваться в оценке его состояния — центаврианских, человеческих? Да, они уже обсуждали это однажды. В ответ было, в частности, что дилгар во вселенной тоже пока что немного, это тоже может доставить госпиталю ряд проблем.

Решив внутренний спор о любопытстве уместном и неуместном аргументом, что она врач и имеет право, Дайенн сдвинула ткань до пояса брюк. Да, вот оно как… Не совсем центаврианские — менее плоские, и едва ли в эрегированном состоянии вытягиваются на ту же длину.

Но неоспоримо, куда больше пугает в этом существе не его гибридная природа, а то, представителем чего он является. С Альтакой связываться так или иначе придётся, докладывать о ходе, прости господи, расследования… Но хотя бы с алитом Соуком разговоров в ближайшее время не предстоит. Рискованно выходить на связь отсюда, мало ли, кто здесь может услышать лишнее. Не стоит забывать, что сам Алварес ещё помнит минбарский язык.

А уверена ли она, что безопасно — со станции? После всех сомнений, может ли она доверять Альтаке — не пора ли задуматься, как много он знает? Впрочем, если задумается — что это даст, кроме новой скорби? Едва ли она смогла бы найти приличные основания, чтобы выбить себе защищённый канал. Сам такой вопрос уничтожит все шансы на то, что начальству нет дела до личных бесед подчинённых, вот теперь — будет. В конце концов, обязательно ли должны у Альтаки вызывать какие-то подозрения её нечастые вообще-то беседы со старейшиной её клана? Она снова потёрла виски, вспоминая сказанное не единожды, в разных формах, много кем, в том числе и ею — как мы можем работать вместе, если не доверяем друг другу?

Доверие — прекрасное слово, одна из формул вежливости, которыми прикрывают неуместность выразить отношение таким, какое оно есть, говорит Алварес. Разве Альянс стал, и когда-нибудь станет, идиллией тотальной любви и единства? Разве все мы не остаёмся патриотами, не служим интересам своих рас, своих миров? Разве в самых благородных формулировках каждому из нас не напоминают, что в несомненно похвальном сотрудничестве и взаимообогащении культур важно не терять себя? Противоборство экономических и политических интересов стало тоньше, но не исчезло совсем. Каждый вступающий в Альянс ищет выгоды… И выгоды соседям желает ровно в той мере, в какой это обеспечивает его выгоду. И это всё говорит тот же человек, который убеждал Раймона Зирхена, что его раса должна выйти, открыться. Говорил о прогрессивности Альянса. Вот и как его понимать? Или всё дело в том, что политика сотрудничества Альянса удобна ему для продвижения их идей? Да, существо, рождённое двумя мирами и выращенное в третьем, тоже может быть патриотом чего-то… Дайенн ожесточённо теребила волосы. Есть ли во вселенной такая раса, которая не считала бы свой мир, свой путь самым лучшим? Разве корианцы особенные? Можно, можно, конечно, сказать, что не каждая раса при этом будет навязывать свой путь, свой образ мыслей другим. Но придётся согласиться с Алваресом в том, что многим в этом мешает исключительно отсутствие технической мощи. Разве не мечтали центавриане, нарны, врии о господстве во вселенной? И разве не предприняли к тому немало шагов? И разве, в самом деле, кого-то из них остановили сентиментальные или моральные соображения, а не другая сила? Разве земляне, дрази, бракири отказались бы от дополнительного куска космического пространства по какой-либо иной причине, чем сомнения, что смогут его контролировать? Да, положим, всё так. «Но мы-то не такие»… «И держите под контролем самую большую территорию в известной галактике» — с улыбкой парировал Алварес. Ну, если по таким меркам оценивать благонамеренность расы, то тракаллан и ллортов можно считать идеалом, что было б всё-таки опрометчиво. Что он там дальше сказал про прогрессивность минбарской политики для подконтрольных миров? Прогрессивность — это то слово, которое он применял и к Альянсу. Некая положительная характеристика с оговорками… Самая жирная оговорка, конечно — что корианский пример прогрессивнее. Чем? В большинстве миров Альянса выборное правление, а рассуждать о его компетентности и коррумпированности уж точно не Алваресу. Его послушать — настоящая демократия существует только на Корианне. И ведь придётся слушать, куда деваться. Таков приказ алита Соука. «Ну нет, говорить о демократии на Минбаре несерьёзно» — и это при том, что он ничего не может знать об этом приказе…


Вадим не сразу понял, что его разбудило. Может — разгорающаяся боль в боку (действие анестетика кончалось), может — громкий, взволнованный голос напарницы из-за перегородки, видимо, от терминала связи. Разобрать, что она говорила, он, впрочем, не успел — как потому, что плоховато знал фих, так и потому, что в следующую минуту она сама ворвалась на спальную половину комнаты.

— Вставай. К Хистордхану отправляемся немедленно.

— Да не то чтоб я собирался возражать, — он поморщился, что не укрылось от бдительного профессионального взора, — но звучало как-то очень экспрессивно. Что-то успело с утра произойти?

— Угадал. Правда, я не уверена, что тебе так уж необходимо…

— Не умираю. Не буду делать вид, что совсем не больно и вообще я с этой царапиной чувствую себя лучше, чем без неё, но думаю, ты и без бравады способна понять, что является основанием для постельного режима, что — нет.

Дайенн упёрла руки в боки.

— Вот именно бравады мне и не хотелось бы. В конце концов, рана да, неглубокая, но одни зендские боги знают, какую заразу ты мог туда занести…

Алварес поднялся на ноги — и надо признать, действительно держался очень убедительно и бодро, и прошествовал мимо напарницы к ванной — хотя бы умыться и привести в порядок волосы было необходимо.

— Лалья был щедр насчёт антибиотиков. Так что стряслось? Хистордхану пришла ещё одна пикантная посылка?

Дайенн уже застёгивала китель и нетерпеливо перетаптывалась у порога, начисто, похоже, игнорируя тот факт, что напарнику для готовности к официальному визиту нужно несколько больше времени — форма в его номере, здесь только штатское, грязное и драное после ночных приключений.

— Не совсем. Из института исчезла наша мумия.

— Что?! Погоди, ты вроде дала понять, что в этой цитадели минбарской дисциплины и порядка чужие люди не ходят?

— И продолжаю это утверждать. И тем не менее — тело исчезло.

— Потрясающе. Да, мне не терпится узнать, что там за Хистордхан такой, что его руки способны залезть даже в зону неусыпного минбарского контроля…

— Вот скоро и узнаем.

Пискнула ключ-карта, закрывая дверь, и Дайенн практически потащила Алвареса к лифту. Лалья уже дожидается внизу.

— Это сушёное непонятно что — единственное, что у нас было. Считай, дело закрыто самым бесславным для нас образом. Чем нам осталось оперировать? Слухами, рассказами тех, кто что-то вроде бы видел или знал тех, кто видел?

— Ну, кое-что всё-таки осталось. Те образцы, что отданы на анализ в лабораторию — их, естественно, не забрали. И… Калид достиг кое-чего, на мой взгляд, существенного — определил расу этого существа.

— И? Я заинтригован.

— Попробуй угадать.

Алварес обратил к ней взгляд, полный того, что на его уровне можно назвать мольбой и кротостью.

— Дайенн, я только проснулся, и несколько выбит из колеи такими новостями. Я лучше просто послушаю тебя.

Дайенн набрала в грудь побольше воздуха.

— Это лумати.


========== Гл. 9 Скелеты из прошлого ==========


— Итак, вы лумати.

Она сказала это твёрдым, спокойным голосом, надеясь, что не выдала внутреннего неуюта. А кто в этой комнате мог бы чувствовать себя уютно? Алварес, после непростого выбора — надеть свой центаврианский пояс, чтоб он твёрдым краем царапал рану, или пойти без этой необходимой вообще-то детали гардероба? Лалья, разрывающийся между тревогой за Сайкея, со своим ранением решившего куда-то попереться, и не меньшей тревогой за офицерскую часть команды? Кажется, ему идти в логово врага хотелось меньше их всех, при всех соображениях, что едва ли Хистордхан решится на такие действия, которые точно закончат с лояльностью к нему местных властей. И у самого хозяина вряд ли действительно настолько благодушно-расслабленный настрой, какой он пытается демонстрировать, сидя в глубоком кресле с полуприкрытыми глазами и лениво водя длинными узловатыми пальцами по тёмной замысловатой гравировке кубка. Дома, конечно, и стены помогают, а у него за спиной стоит рослый мрачный ллорт, и наверняка это не единственный в доме, кто может компенсировать недостаток физических сил у самого старика, ну, а деньги им до сих пор позволяли очень многое, но кто и что защитит их, если против них ополчится местное население?

— Но ведь это не является преступлением, господа полицейские? — беззубо улыбнулся из своего кресла Такерхам, отбивая старческим тремором мелкую дробь по подлокотнику. Понятно, почему Тулпеше был в таком затруднении в попытках его описать — он не понимал и не мог понять, с чем имеет дело. Сморщенный лысый карлик, которого слуга-ллорт всюду носит за господином… Лумейта, если встретишь поодиночке, не примешь за лумати, между тем они лумати и есть, побочная ветвь, особая народность внутри расы. Но поодиночке их и в добрые времена было не встретить, как правило, они таскались за своими хозяевами — высокопоставленными или просто состоятельными лумати, играя для этих заносчивых созданий роль своеобразных переводчиков. Да, сбивало с толку, что Хистордхан разговаривал и с Шудвеке и Тулпеше, и с другими слугами сам…

— Вы прекрасно знаете, о чём мы пришли говорить, — холодно ответила Дайенн, — и прекрасно знаете, что кроме уголовных законов, есть и некие неписанные правила общежития, которые особенно важно соблюдать, если вы гость в чужом мире. Вечный гость.

По лицу Хистордхана, кажется, прошла тень на этих словах — впрочем, он не изменил ни положения длинного сгорбленного возрастом тела, ни выражения усталой скорби на лице. Да, не преступление… Чего ж вы тогда так тщательно скрываетесь? Хотя возможно, вы и это возьмётесь опровергнуть. Любовь к уединению и нелюбовь к публичности тоже не преступление, в конце концов. До сих пор нет единого мнения, на чьей стороне были лумати в войне Изначальных, и даже о том, чьими стараниями большой, процветающий когда-то сектор галактики превратился в мёртвое астероидное поле, говорят разное. Точнее, по остаточным признакам выходит, что одни колонии уничтожены ворлонцами, другие — Тенями, так же были слухи, что к уничтожению ближайших конкурентов приложили руку центавриане, но доказать это, конечно, невозможно, поэтому и говорят об этом редко. Как бы то ни было, Лумат с 60х занесён в реестр вымерших миров. Неудивительно, что мумию оказалось непросто опознать…

— Ирония в том, — Такерхам указал на неё трясущимся перстом, хотя его водянистые слезящиеся глаза едва ли могли её видеть (но сколько времени уже он пользуется чужими глазами), — что вы пытаетесь вести себя в этом мире как хозяйка, и иногда обманываете даже себя. Но не нас. Не Такерхама. Вы такой же осколок уже не существующего, живущий из милости… У нас один способ упрочить своё положение, у вас другой, но это не более чем детали.

И снова сравнения с Зафрантом неизбежны. Они снова сидят перед богатым стариком с экзотическими увлечениями, только теперь этот старик, несмотря на возраст явно куда более солидный, производит более достойное впечатление. Его одеяние из минбарских тканей, но пошитое, видимо, на луматский манер, выглядит подчёркнуто скромно. У состоятельных лумати считалась дурным тоном роскошь в одежде, это свойство вчерашней нищеты, выбившейся в верха и спешащей подчеркнуть свой новый статус. У одеяний богачей другие достоинства — удобство кроя, возможность терморегуляции, гипоаллергенность ткани и даже антибактериальный эффект. Ни один лумати не стал бы, как бывает это у центавриан, землян и многих других, страдать в парадном мундире — зачем иметь деньги, если не окружаешь себя максимально возможным комфортом? И гостиная, в которую их провели для беседы, не напоминает склад контрабандиста или подсобку музея. Знакомство Дайенн с культурой Лумата было быстрым и поверхностным, но она предполагала, что Хистордхан оформил жилище в стиле родного мира. Светильники по углам комнат были свойственны и минбарской культуре, и зендской (во всяком случае, так утверждали сами зенды марлаче, однако зенды делука, их ближайшие соседи, говорили, что марлаче просто позаиствовали эту манеру у минбарцев и стесняются признаться), но у минбарцев они изготовлены из светящихся кристаллов, а у зендов — из местного янтаря, при подогреве издающего весьма слабое свечение. Здесь же в чашах на высоких столбах горит настоящий огонь, а над ним на плоских блюдах возжигают благовония. В середине комнаты — небольшой отделанный мрамором бассейн с водой, вокруг него и стоят их кресла в форме чашечек цветка с извитыми лепестками. У пустого кресла лепестки собраны, словно в бутон, который раскрывается от касания ладони — и дальше одни лепестки принимают форму спинки, другие — подлокотников, третьи — подставки для ног.

— Если вы намерены предаться философии, господа, то пожалуй, предпочту откланяться. Полагаю, когда ваш дом окружат разгневанные зенды, вам будет плевать, каких минбарцев звать на помощь — лысых или волосатых. И в таком случае при самом оптимистичном раскладе вам придётся заново строить свою тихую удобную жизнь где-то в другом месте. Так что лучше вам быть сейчас откровенным, господин Хистордхан. И говорить напрямую, мне уже известно, что вы снисходите до этого и по менее веским поводам.

Лумейта на сей раз промолчал, по еле уловимому знаку от хозяина слуга-ллорт передал кубок ему и поддерживал под донышко, пока тот напьётся. В тишине были слышны его шумные глотки, тихое журчание внизу — вода, как поняла Дайенн, проточная, редкое потрескивание огня в светильниках, нетерпеливое сопение Лальи.

— Я буду говорить, — Хистордхан наконец разлепил тонкие бесцветные губы, — буду. Но не со всеми. Если вы хотите откровенного разговора, госпожа Дайенн — а вы его определённо хотите — я попрошу вашего напарника покинуть залу.

— Вот как? — Дайенн изо всех сил продолжала держать себя в руках, не зная точно, впрочем, зачем, раз уж для её оппонента её реакции не тайна, — позвольте узнать, по какой причине.

— Вы верно поняли, по какой.

Она не стала оборачиваться, просто искренне надеясь, что Алваресу и Лалье удастся сохранить самообладание.

— Позвольте заметить, не в ваших интересах торговаться, господин Хистордхан.

— Позвольте заметить, но и не в ваших, госпожа Дайенн. Мне нужно спокойствие, вам нужна правда. Мы можем придти к компромиссу. В конце концов, я ведь не обвиняемый, верно? И я не отказываюсь от сотрудничества, но я вправе выбирать, с кем именно мне сотрудничать.


В общем-то, минбарские законы допускали мало возможностей выбора гражданам, с кем из блюстителей порядка им говорить, с кем нет, сослаться можно было только на клановые обычаи и взаимоотношения. У зендов возможности выбора были тоже не широки и касались преимущественно религиозных вопросов — разрешено было не отвечать тому, кто представитель не твоей веры или совершил некий проступок против норм своей религии (впрочем, таких чаще всего отстраняли от работы до выяснения). Но здесь оба протокола действовать не могли, они сами пришли сюда как представители галактической полиции, и Хистордхан может отказаться вовсе беседовать с ними, хотя, конечно, это может поспособствовать его переходу из свидетелей в подозреваемые. С одной стороны — тому, кто не может искать поддержки в посольстве своего мира ни здесь, ни где-либо ещё, лучше бы вести себя потише. С другой — он живёт с пониманием этого факта уже не первое десятилетие, должен бы привыкнуть. Да, вполне вариант сейчас встать и уйти… Но от того, что минбарские и зендские власти совместно попросят эмигранта, ставшего предметом скандала, эмигрировать куда-либо ещё, вот в их лично отчёте ничего к лучшему не изменится.

— Алварес…

— Не продолжай, Дайенн. Решать тебе, не перекладывай это решение на меня.

А почему б не переложить, собственно? Почему принимать решение должна именно она? Лалья вот точно не должен, а они вообще-то наравне… Да, его эмоции понятны, и у него нет причин сомневаться в её возмущении, но вот он, он сам — что делал бы на её месте? Мог бы хоть как-то поучаствовать в ситуации…

Хистордхан потянулся к столику по правую руку от себя и нажал едва заметную кнопку — рыжеволосая тощая землянка возникла в дверях так быстро, словно там, за дверью, всё это время и стояла.

— Дейдра, проводи господина Алвареса в сад, думаю, ему найдётся там, на что посмотреть, и не только на кажетри. Только к эомму не ходите, ночное происшествие и так достаточно потревожило гнёзда…

— А я вам, значит, ничем не мешаю? — оскалился Лалья.

— Не мешаете, — пренебрежительно махнул рукой Хистордхан, — может быть, вы ожидали, что я сочту такое общение негигиеничным, но это не про лумати. Наш культурный код не предусматривает гомофобии, это удел примитивных рас, с низкой сексуальной культурой. Хотя для дрази это, конечно, нормально, над вами поиздевалась сама природа…

Дайенн смотрела вслед выходящему Алваресу, размышляя о том, легко ли ему сейчас сохранять такой непроницаемо-спокойный вид, утешается ли он предоставленной возможностью что-то выведать у слуг и нормально ли, что ей так стыдно сейчас — после всех ночных мыслей о недоверии к нему. Разве Хистордхан права на недоверие не имеет?

Хистордхан вслед за тем сказал пару слов на незнакомом языке слуге-ллорту, и тот вышел в другую дверь, в противоположной стене. Дайенн не могла не отметить, что испытала облегчение, хотя должна бы испытывать некоторую тревогу от вопроса — куда и для чего он был отослан.

— Напрасно вы так, — усмехнулся хозяин дома почти добродушно, — Кумако образец сдержанности и порядочности. Я выкупил его ещё ребёнком, вся его семья умерла в рабстве. Он был товарищем детских игр моей дочери, по достижении совершеннолетия я дал ему вольную, но он не захотел оставлять мой дом. Я поручил ему уход за Такерхамом, когда его тело стали оставлять жизненные силы, и не могу назвать никого столь же внимательного и заботливого — кроме, разве что, моей невестки…

— Идиллия, — фыркнул Лалья.

— Сколько в жизни удивительной иронии, не правда ли? Вы не ожидали увидеть живого лумати — я тоже не ожидал увидеть живого дилгара. Когда-то наши миры были в тесных партнёрских отношениях…

— А ещё раньше они были в состоянии грандиозной войны, попортившей немало крови тем, кто оказался между, — сухо заметила Дайенн, — ну, моё существование, однако же, не было такой тайной, как ваше. Официально последние лумати умерли 20 лет назад.

— 21, — поправил старик, — ведь речь о пожилой паре, скончавшейся на Аббе? Подумайте, ведь они жили на Аббе с 60х, при том, что наш народ никогда не относился к аббаям с теплотой, да и климат этой планеты для нас не самый полезный… Но тут уж выбирать не приходится. Лучшее место — это такое, где тебя не трогают. Мир Зендамора тоже не предел мечтаний, но по крайней мере здесь я могу не бояться, что моих детей сделают цирковыми диковинами. Вы молоды, и наверняка работаете в полиции недавно. Хотя, похоже, кое-что вы уже знаете…


Дайенн, в этот момент как раз опять размышлявшая о коллекционере Туфайонте, который, можно не сомневаться, не пожалел бы никаких денег за женщину-лумати, встрепенулась.

— Вы могли бы попросить вашего… компаньона не лезть мне в голову? Впрочем, я ведь всё равно не могу знать, действительно ли он не лезет.

Хистордхан развёл руками.

— Вы должны признать, я в более уязвимом положении, чем приёмыш воинского клана, оставьте уж мне хоть одно преимущество. Может быть, и было бы справедливым, если б с вашей стороны тоже присутствовал телепат, но с вашей стороны присутствовало иное… Я ведь обещал быть с вами откровенным — и буду, мне просто незачем вам лгать.

Оба полицейских продолжали смотреть на Хистордхана крайне мрачно.

— Да, вы вправе спросить, почему именно мир под вашим протекторатом был избран для того, чтоб я принёс в него нечаянную смуту, но уверяю, в этом не было злого умысла. Так уж вышло, что здесь когда-то прошли последние безоблачные дни в моей жизни, мы с семейством были здесь туристами… В свадебном путешествии моей дочери. Понимаю, это тоже звучит достаточно… шокирующе. Всё-таки с мирами минбарского сектора у нас никогда не было любезных отношений. Но ради детей можно и чем-то поступиться, особенно если это для тебя не слишком тяжело. Есть во вселенной куда хуже места… В конце концов, я родил своих детей для того, чтоб они были счастливыми, чтоб у них было то, чего они хотят, я люблю их — они лучшее, что есть в моей жизни после моей бесценной жены. А свою дочь я обожал так, что едва ли смогу это описать. Я горжусь своим сыном, он идеальный преемник моих дел, надёжная опора семьи, он как мои собственные руки — новые руки вместо этих вот, ставших слишком слабыми. Но дочь — это особенное. Дочь — это воплощение радости, весна, оживляющая твою собственную угасающую жизнь. И моя дочь выходила замуж — за достойного со всех сторон партнёра, с которым можно создать новое семейное изобилие. Я не одобрял этого её увлечения культурами чужаков, к тому же заведомо находящихся ниже нас на эволюционной лестнице, но молодёжь — это всегда молодёжь, им это необходимо — спорить, самоутверждаться, оспаривать устои… Это пройдёт со временем. И тем скорее пройдёт, чем скорее она увидит своих драгоценных инопланетян вживую, такими, какие они есть. Впрочем, о путешествии не пожалел никто. Приятно тихое место, восхитительная природа, незабываемые морские прогулки… Суп из моллюсков и водорослей — если вы ещё не пробовали его, непременно попробуйте. Здесь мы смогли отрешиться от всех этихбесконечных нервов, ввиду неспокойной обстановки — мой бизнес, конечно, не мог не страдать от неадекватной центаврианской политики, ведь одно из дочерних предприятий располагалось на центаврианском Мариголе. И именно здесь нас застало известие о том, что Лумата больше нет. Вы не переживали подобного, госпожа Дайенн, то, что ваш мир мёртв, вы получили как данность, это случилось задолго до вашего рождения. Он уже легенда, вы не ступали своими ногами по земле, в которую уходят ваши корни, не слышали шума многоголосой речи на родном языке, не росли среди того, что создавали ваши предки. Вы не потеряли свою плоть и кровь — как я мою младшую дочь, которую наши родители, — он горько усмехнулся, — уговорили оставить с ними, не брать в утомительное и, возможно, опасное путешествие… Даже посредством Такерхама, не думаю, что смогу понять, легче вам или тяжелее.

Почему каждый, в чьей жизни произошла трагедия, считает нужным сказать ей, что ей не понять и не представить? Та женщина, Сенле Дерткин, говорила по несколько иному поводу то же самое. Интересно, если б им с Хистордханом привелось спорить, кто горше и катастрофичнее потерял свой мир — кто победил бы в этом споре? Да, она не должна позволять себе таких мыслей, не должна. Потому что её потеря действительно не потеря, она узнала тепло материнских рук и сладостный вкус похвал отца раньше, чем историю исчезнувшего в звёздном огне Ормелоса, и если она и имеет где-то внутри потаённую боль вопроса, примет ли минбарское общество однажды её и её братьев и сестёр по-настоящему — этой боли определённо недостаточно, чтоб сожалеть о невозможности иной судьбы. Ей готовили блюда дилгарской кухни и дарили заколки для волос, но её обучали религии и обычаям минбарцев, и в самые тяжкие минуты сомнений в своём месте в минбарском обществе она понимает, что места в дилгарском обществе ей уж точно не было бы.

— Вы, несомненно, слышали, — продолжал старый лумати, — мы были великим народом. Сильным, уважаемым. А теперь о нас говорят — были. Конечно, мы не были единственными, кого этот день застал вдали от родного сектора — торговцы, послы, пилоты, некоторое количество туристов… Я не вспомню сейчас точную цифру, но её приводили в новостях… Впрочем, она оставалась таковой недолго — выжившие шли на фронт, в естественном порыве отомстить. Мне удалось отговорить от этого шага мужа моей дочери, не рисковать оставить её вдовой так рано — но не моего сына. По нашим законам он ещё пять лет не был бы совершеннолетним, но какое уже имели значение наши законы? Он устроился на один бракирийский крейсер, с бракири несложно договориться. Его комиссовали по ранению, ногу пришлось протезировать, но я не буду тут жаловаться на судьбу — не после списков погибших пилотов, сокращавших и сокращавших список живых лумати. Эти дни научили нас не только проклинать, но и благодарить судьбу, и, как вы сказали бы, многое пересмотреть в своём отношении к жизни. Мы всегда считали, что от того, что с карты галактики исчезнет даже очень высокоразвитая и перспективная раса, вселенная в целом ничего не потеряет. Но до сих пор мы говорили всё-таки не о себе… Мы презирали слабых — но, выходит, сами оказались слабыми. И теперь зависели от милости тех, на кого прежде смотрели с пренебрежением… Мы жили не только здесь, конечно — мне вообще много приходилось ездить по делам фирмы, чтобы она попросту не прекратила своё существование. Филиал на Мариголе — всё, что у меня осталось на тот момент, война забрала всё — мой банк со всеми моими сбережениями, моих деловых партнёров, мою недвижимость — хотя это на общем фоне даже не столь существенно… И все мои связи за пределами родного мира тоже подверглись редакции — не все готовы дальше иметь дело с практически банкротом. Если бы не поддержка моей семьи — сомневаюсь, что я смог бы справиться. Тогда родилась моя младшая дочь Тамель — нежданный дар природы на исходе нашей способности к естественному деторождению. Мы и назвали её в честь нашей погибшей дочери, как знак того, что хоть что-то из отнятого нам вернулось.

Это заставляет задуматься, внутренне вздохнула Дайенн, опустив взгляд к мелко дрожащей воде, как многого мы не знаем — и не узнаем никогда. Любая война ужасна, но та война была ужасна именно масштабами. Именно тем, что с карты галактики стирались целые миры — не в результате долгих ожесточённых сражений, а по одному мановению руки — светящейся ли или чёрной, как смоль. Они так долго таились, разводя вокруг себя сплетения домыслов и легенд, подобные плющу, оплетающему старинное здание. И что же они накопили в себе? Потенциал к разрушению. Имея технологии, которые самому богатейшему воображению представителя младших рас и не представить — они обращали в прах тысячелетние города, они убивали миллионами, не спрашивая, сколько среди этих миллионов детей и стариков. Миллионы погибших некому помянуть, потому что никто не знает их имён. Миллионы, миллиарды без могил, свечей, без самой памяти, что вот такой мужчина, такая женщина или существо иного, третьего рода вообще рождались на свет. Лумати хотя бы были известны другим мирам, они поминаются в молитвах жрецов-отшельников. А о скольких мы так и не узнали…

— Моя старшая дочь, Линшат, загорелась идеей основать из оставшихся в живых лумати поселение на одной свободной планете… Свободной в том смысле, что не находится под юрисдикцией какого-то конкретного мира. Там было поселение землян, какие-то рудники, как всегда, сколько-то беженцев со времён войны с Центавром и Изначальными… Это могло показаться чистым безумием на первый взгляд, какой-то детской утопией — объединение без всех прежних барьеров. Но на второй взгляд становилось понятно, что только так и можно. Если мы хотим хотя бы иногда, хотя бы отчасти чувствовать себя народом, а не бродящими по пепелищу призраками. Эти барьеры всё равно уже… Если и не пали, то были не более чем декоративными памятниками старины. Нас осталось чудовищно мало, многие лишились всего — состояния, бизнеса, семей. Кто-то смог подняться, держаться хотя бы на плаву, а кому-то осталась доля продавцов, разнорабочих, даже уличных артистов-попрошаек. Ни одному миру уже не интересны послы и полпреды более не существующей державы, руководители банков и предприятий, ушедших в небытие. Хороший инженер или финансист всегда в цене, если рассматривать его самого по себе, но не тогда, когда вокруг сколько угодно местных не менее хороших специалистов. Родных этой почве, имеющих связи, знающих язык лучше, чем большинство из нас. Нет, немало предприятий согласны были взять на работу лумати, если он действительно хороший специалист в своём деле. Но на зарплату куда меньшую, чем платили бы местному. Ведь очевидно, что нам некуда деваться. Мы проигрывали эту конкуренцию, это приходилось признать. Мы, прославлявшие конкуренцию и считавшие, что в совершенстве познали её законы и никогда не упадём — упали.

И это снова отсылало к разговору с Сенле Дерткин, это почти её слова. Почти, да не совсем — связан ли куда более спокойный тон только с тем, что дом и дело Хистордхана всё же устояли после этих жестоких штормов, или также с возрастом, которому уже не приличествуют бурные проявления эмоций, или с тем, что в этой вселенной уже нет ни одного врага, которому он мог бы желать отомстить, ни единого объекта для закономерной ненависти? А легче ли от этого на самом деле? Следовало признаться, она не позволяла этому вопросу прежде оформляться в голове. Как многому из того, о чём не рекомендовалось думать. Уход Изначальных не означает, конечно, что их перестали обсуждать — в чём-то эти обсуждения стали даже более дерзкими, ввиду понимания, что живьём уже ни одного из них не встретить, а в чём-то напротив, более экзальтированными и трепетными, ввиду куда большего понимания их прежней роли во вселенной. Но определённо, в этих обсуждениях сохранялась некая полярность — Ворлон это свет, Тени это тьма. Но если со злобностью тьмы всё довольно однозначно, то такое ли добро этот свет? Жители уничтоженных миров могли б поспорить с этим… если б у мёртвых были голоса. Должны ли как-то различаться чувства таких вот чудом уцелевших детей не существующих более миров в зависимости от того, кто уничтожил их дом — Тьма или Свет?

— Да, Изначальным проиграл бы кто угодно, верно… Но это не слишком-то утешает, когда вы разрозненные, жалкие осколки былого величия. Среди нас лишь трое могли что-то вложить в этот проект, в том числе я. Спасибо Альянсу, который по программе помощи беженцам снабдил нас материалами на постройку первых домов и подведение коммуникаций… Линшат потратила почти весь свой личный капитал — приданое, попросту говоря — потратила на семена и саженцы луматских растений, какие удалось найти преимущественно у центавриан. Под конец, почуяв выгоду, они неплохо так подняли цену, но основное, к счастью, мы успели купить. Это делалось не только ради того, чтоб окружить поселенцев кусочком родного мира, но и с расчётом выращивать потом фрукты на продажу. На эту мысль я, правда, смотрел уже более скептически — во-первых, как ни неприятно об этом говорить, всё это ненадолго, этого количества не хватило бы для восстановления популяции, даже будь мы более плодовитыми. Просто ещё одно вырождающееся, вымирающее племя… Во-вторых — при таком малом стартовом финансовом и человеческом капитале мы опять же не конкуренты на большом рынке. Я хорошо знаю, как корпорации жрут малые предприятия и фермерские хозяйства, нам не светило что-то большее, чем самоокупаемость, точнее — прокорм самих себя. Пользоваться льготами беженцев тоже можно не вечно… Но Линшат необходимо было во что-то верить, что-то делать. Она собирала инвалидов, оставшихся после войны, выкупала рабов… Рабов-лумати в галактике никогда не было много, мы не любили выносить свою грязь наружу. Ей удалось найти около сотни, уступали их довольно дёшево — в основном они были немолоды, с подорванным жизнью в тяжёлых условиях здоровьем. Было, правда, и несколько молодых, родившихся в рабстве… Одна такая девушка, Дикхалсур, стала женой моего сына. Да, я не возражал против этого брака. Хотя бы потому, что, подозреваю, если б возражал, потерял бы ещё и сына — он просто оставил бы меня. И как ни крути, выбор родовитых и состоятельных персон был… не на вдове же нашего посла в Республике Центавр ему было жениться. Теперь я знаю, что имей выбор между дочерьми самых влиятельных семей Лумата, я не мог бы пожелать сыну другой жены, чем Дикхалсур. Природа наградила её не только выдающейся красотой, но и умом, и золотым характером. Она поддерживала Абима, когда из-за дракхианской эпидемии начались первые срывы поставок, первые финансовые потери… Поддерживала Линшат, всегда с интересом обсуждая с ней детали проекта, выспрашивая последние новости. А потом та планета оказалась в зоне карантина. Это был конец. Конец того, во что я сам уже, оказывается, успел поверить. Я часто смеялся над Линшат — по-доброму смеялся, конечно, мне никогда не хотелось её обижать. Но я всё чаще думал о том, что вот скоро, укрепив свой бизнес, отладив работу на новом заводе, передам всё Абиму, а сам отойду от дел, поселюсь там вместе с Линшат и её семьёй, научусь ухаживать за фруктовым садом, жить тихой, размеренной жизнью, без треволнений переговоров и сделок… Имею я на это право в конце концов. Из всей колонии выжила только одна пожилая женщина, бывшая рабыня. Дракхианский вирус делает с организмом лумати что-то ужасное — кости стремительно теряют кальций, у тех, кто дожил до финальной стадии болезни, руку можно завязать узлом. Это жуткие боли. Но обычно гораздо раньше разлагается печень. Повезло тем, кто быстро умер от передозировок обезболивающих, не повезло тем, кто дожил до того, когда они перестали помогать. Так я потерял свой мир второй раз, уже навсегда.


— Я… соболезную, — пробормотала Дайенн. Ей было откровенно не по себе — в курсе вирусных болезней дракхианскую чуму они проходили преимущественно на примере землян, на которых коварство этой заразы проявилось максимально широко, уничтожая иммунитет и маскируясь под кучу разных болезней, и это было очень жутко… Но то, что описывал — бесстрастным, отрешённым тоном — Хистордхан, было кошмарнее.

— Мы забрали к себе Дурзум — эту единственную выжившую. Как память о Линшат и том, что она пыталась сделать. С той поры мы живём здесь — в сущности, уже нет причин предпочитать одно место другому, но этот мир действительно имеет ту приятную сторону, что здесь не любят лезть не в своё дело. Минбарцы — по принципу деликатности, аборигены — по принципу брезгливого дистанцирования от приезжих. Это вопрос безопасности моей семьи, я уже говорил. Я слышал о некоторых лумати, ставших жертвами… того, что остались одни. В своё время они отказались присоединиться к колонии Линшат — и не умерли от дракхианской чумы, зато попали в руки пиратов. Абим по моему поручению разыскивал их — увы, все, о ком удалось узнать, уже мертвы. Относительно повезло только той семье, что жила у аббаев. Я не хочу такой судьбы для своих детей.

— Вам следовало попросить защиты Альянса…

— Да бросьте, — улыбнулся Хистордхан, — я высокого мнения об Альянсе, действительно высокого. Столько лет удерживать хрупкий баланс между хищниками и их возможными жертвами — это талант. Но зачем навешивать на Альянс ещё наши проблемы? Мы больше не являемся миром, госпожа Дайенн, и нам нечего предложить, как расе, как культурной общности — а брать, не оплачивая, я не привык, моя честь этого не позволит. Это было бы чрезмерной слабостью. Я признаю наш проигрыш, я признаю ту слабость, которую невозможно не признать. Но покуда я жив, я не позволю себе стать окончательно слабым. Я сделаю всё, что возможно, для моей семьи сам. И ведь мне удавалось… Мы тихо жили, не привлекая внимания, работали и платили налоги, не нарушали закон. До тех пор, пока однажды мне не пришлось его нарушить…

— Когда вы не похоронили вашу умершую жену, — кивнула Дайенн.

Хистордхан наклонил голову — в тишине было слышно, как седые пряди шуршат по ткани одеяния.

— Мы, лумати, никогда не были сентиментальны к мертвецам, не имели слабости к похоронной обрядности и слёзным поминаниям. Это… фальшиво. Смерть надо уметь принимать. Тоска по покойникам и все эти ритуальные пляски вокруг их могил — удел низших рас, по своему невежеству надеющихся, что какими-то обрядовыми действиями они могут бороться с неизбежным. Но прежде нас никогда не было… так мало. И прежде это не была моя горячо любимая жена. Я был готов к её смерти, действительно был. Мы не молоды, и не относимся к долгоживущим расам. Но я был готов к тому, что буду сидеть у её постели и держать её руку, когда её сознание будет угасать… У нас на родине, вы, наверняка, слышали, естественной смертью часто была эвтаназия — незачем заставлять человека страдать в тисках физической немощи. Вам, как воспитаннице воинов, это должно быть понятно. У жрецов и мастеров, конечно, несколько иной подход… И для меня не составило бы проблем помочь Эфран достойно уйти. Но до этого было ещё так далеко. В свои годы она была полна бодрости и энергии, я знавал немало развалин младше её годами. Она просто поскользнулась на ступеньках бассейна… Так нелепо, как могло произойти с кем угодно, но только не с ней. Дикхалсур обнаружила её уже мёртвой. Мы не были готовы к такому удару, никто не был готов. Я всё понимал… но просто не мог отдать её тело, не мог заявить, признать, что она мертва. Хотя бы отсрочить этот момент… Я положил тело в криокамеру и пытался представить, что всё произошло так, как должно было, что я успел достойно проститься с нею, что она успела проститься с жизнью и нами всеми. Это глупо, и я не должен был… позволять этой слабости завладеть мной. Но мне пришлось признать, моя семья, мои любимые люди — это моя слабость. Я не ожидаю, что вы меня поймёте, хотя готов утверждать, что моя оценка здесь вполне объективна, быть может, эта женщина не эталон красоты, ума, воли — но ничего ближе к эталону я не встречал. Но всё же я хотел бы познакомить вас со своей женой… — Хистордхан поднёс к губам широкий браслет, опоясывающий запястье, и что-то коротко бросил, по-видимому, на луматском.

— Вашей новой женой? — Дайенн несколько оторопела от такого поворота.

— Нет. Моей покойной женой.


Двери, за которыми некоторое время назад исчез ллорт, отворились, и в комнату вошла очень высокая, статная старуха в просторном лиловом одеянии. Несмотря на то, что её заплетённые в три косы — две тонкие за ушами и толстую на затылке — волосы были совершенно седыми, а лицо было покрыто такой густой сетью морщин, что невозможно было представить, как она выглядела в молодости, она действительно не производила ощущения дряхлости. Она лёгкой, пружинящей походкой прошествовала к пустующему креслу по правую руку от супруга и расположилась в нём, переводя с Дайенн на Лалью острый, пристальный взгляд.

— Так случилось, что мне в руки попала одна вещь… — продолжал между тем хозяин дома, — я позволю себе не рассказывать о том человеке, благодаря кому она ко мне попала. Считаю излишним вмешивать его сюда. Тем более что он едва ли знал всё о свойствах того, что мне передаёт. Это артефакт некой древней вымершей расы… возможно, лорканцев. Настоящих, первоначальных лорканцев. Вы ведь знаете, что нынешние колонисты этой планеты, будучи весьма примитивным народцем, очень своеобразно относятся к доставшемуся им наследию древних. На словах всячески чтут и оберегают, на практике не прочь за достойную сумму продать что угодно кому угодно… И не могу их осудить за это, среди покупателей по крайней мере могут встретиться те, кто распорядится этим наследием более рачительно. Этот артефакт оказался устройством, возвращающим умерших к жизни. Он вернул мне мою Эфран.

Дайенн, всё это время благовидно избегавшая встречаться с пристальным взглядом старой лумати, путём того, что не отводила глаз от Хистордхана, не удержалась и повернулась. При всей бесстрастной выдержанности тона рассказчика — каким грандиозным бредом звучит то, что он говорит! Можно ли поверить по этой женщине, что она была мертва? Можно ли поставить под сомнения слова Тулпеше и самого Хистордхана? Могла ведь это быть просто кома? Ведь он не делал официальных заявлений, соответственно — это примитивная диагностика немногим вернее рассуждений родни Тулпеше «Не говорит, не двигается — значит, мёртвый». Да, во вселенной известно некоторое количество историй о воскрешении из мёртвых — и как правило, все они были обставлены определёнными запутанными обстоятельствами, мешающими проверке их достоверности. Хоть бы кто воскрес под бдительным наблюдением учёных-медиков, в окружении приборов, регистрирующих малейшие изменения в организме…

— И тогда… тогда моё сознание озарила идея, от которой я уже не смог отделаться, она подчинила себе все мои мысли, все мои дни. Снова бросить вызов неизбежному… Вызов всё равно бессмысленный, но от него совершенно невозможно отказаться. Ради Линшат, ради её памяти. Она поступила бы так, я уверен. Как раз тогда один мой подручный доложил, что натолкнулся в гиперпространстве на затерявшийся истребитель со времён войны. Разгерметизация кабины, тело ввиду холода отлично сохранилось… В космосе вообще гнить сложновато. Я велел доставить его сюда…- рука Хистордхана снова легла на кнопку, — разрешите представить вам Руджанта и его жену Силдар — её могилу нашли на одном астероиде, холод опять же прекрасно сберёг тело… Их обоих мой подручный доставил лично, во втором случае едва не возникли серьёзнейшие проблемы на таможне, так и обнаружилось, что почтовые пересылки — это, как ни странно, надёжнее. В дальнейшем мы действовали именно так — мой подручный занимался розыском останков и пересылал их почтовыми отправлениями, принцип невмешательства в частную жизнь дал нам потрясающий карт-бланш, жаль, мы, видимо, потеряли осторожность, хоть и понимали, что никакое везенье не бывает вечным.


Дайенн смотрела на вошедших, стараясь не думать о том, не этот ли силуэт она видела минувшей ночью. Ни к чему в присутствии Такерхама, совершенно ни к чему. Хотя какова вероятность, что Хистордхан не подозревает именно в них ночных гостей? Вряд ли старого дельца, главу последней выжившей луматской семьи, можно считать недостаточно проницательным. Да, вполне вероятно, что эти руки и стреляли им вслед… Высокий, физически крепкий мужчина, кажется, довольно молодой. На самом деле родившийся, по-видимому, где-то в середине 30х… У стоящей рядом с ним женщины на руках был ребёнок.

— Заодно, получается, я познакомил вас и с Кизутаршином, хоть он и слишком мал, чтоб подобающе оценить это знакомство. Это первый лумати, родившийся после окончательной смерти нашей расы. Имя, данное ему, до этого не носил никто никогда. Оно означает «дитя двух мертвецов». Силдар придумала назвать его так. Когда-то Силдар и несколько её коллег работали на обслуживании спутниковой связи на границе сектора. Когда… всё случилось, они успели спастись раньше, чем от станции осталась только груда оплавленного металла. Но Силдар была ранена, и умерла в пути. Её спешно похоронили на астероиде. Если бы не табличка на нашем языке, кто мог бы догадаться, кто лежит в этой сиротливой могиле… О судьбе остальной команды ничего не известно, вероятно, корабль всё же был уничтожен. Несомненно, они могли встретиться и иначе — если б мы выстояли тогда, если б наш мир был жив. Он вернулся бы героем войны, она вернулась бы с материалами для дальнейшей научной деятельности…

Лицо женщины ничего не выражало — такую маску холодной отстранённости часто надевают на себя молодые работники, только заступившие на какой-то важный пост, им это кажется необходимым признаком взрослости, серьёзности. Только когда это лицо обращается к возящемуся на руках ребёнку, по нему пробегает некий отсвет эмоций — словно лёгкая рябь по воде у ног. Но вряд ли она была столь же безэмоциональна, когда очнулась от сна, к которому отходила как к вечному, и узнала, что она одна из немногих выживших… Вот это действительно сложно представить, вот во что сложно поверить. Убедить себя, что у старой Эфран была просто кома — ничего не стоит, как быть с тем, кто был погребён и лежал в могиле многие годы, как быть с тем, чей истребитель был разгерметизирован и отдан на волю гиперпространственных течений? Но какие её основания утверждать, что всё это грандиозная мистификация? Как минимум, невозможно представить её цель. Уже нет никаких баз, по которым можно установить, что Руджант и Силдар действительно существовали, что родились там, где родились, и умерли так, как умерли. У Хистордхана может быть много резонов для лжи, но какие резоны могут вынуждать лгать так?

— Между прочим, сейчас Силдар навёрстывает то, что пропустила в развитии технологий связи за время своего… сна. И у неё самой уже есть некоторые разработки. Я мало в этом понимаю, но Абим считает, что вложиться в это стоит. Иное дело Кердавар — его могилу случайно обнаружили на Иммолане, на кладбище для нищих. Незанятых территорий там много, вероятно, поэтому тела тех, чьи могилы всё равно никому никогда не будут интересны, захораниваются, а не предаются общей кремации. Рабы, бродяги, разнорабочие местных предприятий — не имеющие ни семьи, ни дома, впервые получившие в собственность клочок земли… социальное дно.

— Один из ваших заводов тоже находится на Иммолане, верно? — вставила Дайенн.

— Верно. Но на другом полушарии Иммолана. Кроме того, если вы вдруг упустили из внимания этот факт — у меня высокотехнологичное производство, на котором подобным работникам просто нечего делать. Большинство линий автоматизированы, поэтому штат моих заводов — это квалифицированные инженеры, следящие за работой оборудования, оформляющие документацию. Чтобы получить такую работу, надо сначала солидно вложиться в своё образование. Нет, в той прежней жизни я и не узнал бы о существовании Кердавара. Но время меняет многое… Как ни крути, он лумати. А могил представителей высшего общества за пределами сектора и не может быть переизбыток. Линшат никем не брезговала, пришлось и мне учиться… Он стал мужем моей дочери Тамель. Она влюбилась в него с первых его шагов после воскресения, и поставила меня перед фактом, что выйдет за него — или ни за кого. Моя тихая Тамель! Что мне было делать, кроме как смириться? Дочь — это такое существо, которому невозможно отказать, если ты отец такой вот славной девчушки, то будешь исполнять её капризы, куда ты денешься… Тем более что одобрил же я брак Абима. Либо оставить детей бессемейными, бездетными, либо принять то, что есть, либо остаться на старости лет одному, если дети решат идти своей дорогой. И знаете, я не пожалел. Образование, манеры — всё это наживное, наносное… У Кердавара есть такое замечательное качество, как воля к жизни. Он выживал в таких ситуациях, в которых я не протянул бы и дня, он не опускал руки, когда не имел ни гроша, вообще ничего, кроме того, что на нём надето. С ним Тамель не пропадёт, какие бы передряги судьбы их ни настигли когда-нибудь в дальнейшем…

Дайенн ненавязчиво разглядывала ещё двоих вошедших. Мужчина внешне действительно отличается от Руджанта и самого Хистордхана — более низкорослый, коренастый, с крупными, грубоватыми чертами лица. Пожалуй, его сложно назвать красивым, тем более ввиду следов суровых жизненных тягот. Но ярко-синие весёлые глаза так и приковывают взгляд. У Тамель бледное овальное лицо, которое можно назвать невыразительным, если не некрасивым. Кажется, она не очень похожа на мать и отца, скорее является размытой смесью их черт. В её длинных тонких пальцах, сжимающих ладонь мужа, столько сдержанной нежности…

— Сейчас это пока не очевидно, но Тамель ждёт ребёнка. Это то, ради чего стоит жить, госпожа Дайенн — мой внук, у меня снова будет внук… Я не смог бы вернуть к жизни мою Линшат, её мужа и сына — они были кремированы, как все заражённые, машина не сможет восстановить тела из праха. Но я могу надеяться на то, чтоб подержать на руках другого внука, как сейчас держу Кизутаршина — не родного мне по крови, но появившегося на свет благодаря мне. Будут и другие… Всего я воскресил 12 человек, включая мою жену. Всех остальных, кроме неё, я выбирал молодых — мало приятного в том, чтоб получить обратно жизнь, которая всё равно на исходе. Машина восстанавливает ткани, устраняет некоторые повреждения, послужившие причиной смерти, но не обращает вспять естественные процессы старения. Так что для себя я её точно использовать никогда бы не стал. Я ровесник века, госпожа Дайенн, и к смерти готов. Но я, пожалуй, всё же испорчу красивую цифру и сколько-то поживу. Пока силы есть. Я не прошу помощи, не привык просить. Я делал и делаю что могу для своей семьи и тех, кто присоединился к ней. Я прошу лишь не мешать.


В комнату тем временем зашли ещё несколько человек, остановились поодаль, явно чувствуя сильную скованность. Слуга-ллорт занял прежнее место за спинкой хозяйского кресла.

— Не более чем через неделю, скорее — дней пять, машина закончит свою работу и к жизни вернётся тот, чьё тело доставлено последним. Потом настанет черёд того ребёнка… Выкрасть это тело стоило некоторых трудов и в первый раз, госпожа Дайенн. Но я считаю, что эти труды оправданны. Оно покоилось в усыпальнице на Приме, там в те времена жила его семья. Было непросто спустя столько лет узнать его историю, но мне удалось. Официально ребёнок умер от воспаления лёгких, совершенно неожиданно — это был очень здоровый, крепкий малыш. Безутешные родители вскоре после этого вернулись на Лумат, тело они забирать не стали, центаврианские друзья предложили похоронить его по местным обычаям, в усыпальнице их рода. Это действительно большая честь, хотя нам, лумати, это и не близко… На самом деле ребёнок был отравлен родственниками — он был единственным наследником немалого состояния своих родителей, других детей у пары не ожидалось. Можно не сомневаться, после их смерти убийцы ни в чём не нуждались… Скажите, госпожа Дайенн, разве не стоит использовать шанс вернуть этому ребёнку несправедливо и жестоко отнятую у него жизнь? Его родители, конечно, давно мертвы, но будут другие — его усыновят мой сын и невестка. При всех достоинствах Дикхалсур, есть один печальный момент — она бесплодна. Жизнь в рабстве сильно подорвала её здоровье… Они будут любить его, как родного, он будет иметь свою долю в семейном бизнесе. Пусть спустя десятилетия и таким странным образом, но справедливость восторжествует. Разве это не должно интересовать вас больше, чем вопрос, каким образом, через кого, я сумел похитить тело из вашего института. В конце концов, вам оно и не принадлежало. Я обещал вернуть этого ребёнка к жизни — и я привык держать обещания.

— Меня больше интересует, — процедила Дайенн, — чья из этих жизней стоила жизни вашего слуги.

Хистордхан скорбно поник.

— Я не хотел этого, клянусь, не хотел. Это было самодеятельностью моего подчинённого, хотя я не снимаю с себя вины в том, что не сумел донести до него свои пожелания внятно. Я рассчитывал, что он просто припугнёт его, чтоб не болтал лишнего, но земляне часто, увы, склонны к неделикатному решению вопросов… Я не буду изображать, что глубоко сожалею о смерти этого парня, это точно не было невосполнимой потерей для его народа и вселенной вообще, но мне не нужны неприятности с местным населением, я ценю свою спокойную жизнь. Я готов убить за свою семью, думаю, в этом любой, у кого есть семья, может меня понять, но предпочитаю решать проблемы бескровно. Не так сложно не болтать о том, что видел, особенно если видеть этого не должен был, не правда ли? Я послал этой семье небольшую компенсацию — так, чтоб они не могли отследить источник перевода. Вы можете сказать, конечно, что это не вернёт им родственника — ну, это действительно невозможно, и не моя вина, что зенды кремируют тела. Впрочем, я склонен полагать, некоторое количество денег для них оказалось существенней, чем некий сородич живьём… Я планирую решить все сопутствующие проблемы до конца года, госпожа Дайенн. Я купил землю в северных областях, сейчас там строится большой дом. Туда переселится часть нашей маленькой популяции… Место хорошее, там растут дикие кэдзла, значит, можно насадить и хуфу — это дразийский виноград, гораздо более холодостойкий, чем большинство его земных аналогов. Вокруг много останков древних городов, а значит — и захоронений, это служит некоторой гарантией, что зенды туда не сунутся и мы им не помешаем. Наше племя едва ли сможет стать достаточно большим, тем более пока что, кроме моей дочери, у нас всего три пары среди воскресших, и уверенно назвали себя мужем и женой только Руджант и Силдар. Выправить документы, придать их существованию официальный статус — будет посложнее, но справлюсь и с этим. Отнять жизнь — в любом мире сотня способов и причин, вернуть жизнь редко кому удавалось. Быть может, кто-то назвал бы неэтичным и дерзким мой поступок, но вы, госпожа Дайенн, кажется, не относитесь к таким? Вы не сомневаетесь, глядя на них, что это живые люди, не считаете, что в их облике в мир вторглись нечистые силы?

Взгляд скользил с каменного лица Силдур к живому, мягкому, ещё не оформившемуся личику её сына — ребёнка, которого, если верить всему здесь рассказанному, просто не должно было быть на этом свете, и всё же вот он — в больших серых глазёнках ещё только начинает проступать эта потешная детская серьёзность, которую мудрецы называют памятью о внетелесном, преджизненном опыте, утрачиваемом с обретением речи. И где-то в теле Тамель, некрасивое лицо которой светится счастьем, как минбарский кристалл, потому, что свет неотъемлемая часть его природы — зреет такое же дитя, которое не должно было рождаться на свет… Но рождается ли во вселенной что-то, чего не должно быть? Если она смела спорить с Алваресом на эту тему, то и мысли такой сейчас допускать не должна. Если эти души, вопреки закону извечного круговорота смертей и рождений, вернулись в тела — значит, и на такой случай у Вселенной что-то предусмотрено.

— Чего вы хотите от меня, господин Хистордхан? Чтобы я закрыла глаза на смерть Шудвеке, на посылки с мёртвыми телами, на поднимающиеся среди зендов брожения?

— Да. Именно этого я от вас и хочу. И понимая, что вы можете сказать, что хочу я слишком многого — напоминаю, что прошу не для себя, а для этих молодых людей, для их будущих детей. Вы можете иметь многое против меня, но имеете ли вы что-то против них? Что даст вам, к примеру, мой арест? Я скончаюсь в тюрьме, мир заговорит о лумати, потянутся любопытные с не обязательно невинным любопытством… Машину конфискуют как вещественное доказательство, не дав мне воскресить того мальчика… А куда она денется потом? Вы ведь догадываетесь, что следы её вскоре потеряются? Правда, в ней осталось крайне мало заряда. А каким образом она заряжается, мы так и не сумели разобраться. Её хватит, быть может, всего на одно воскрешение… Или не хватит и на это, ведь на мумию мальчика потребуется много энергии, тем более что вы дополнительно повредили её своими исследованиями. И я нахожу это справедливым, было б слишком щедро воскрешать всех, кого мы захотим. Я отдал бы эту машину лично в ваши руки, госпожа Дайенн, допускаю, вы сумели бы распорядиться оставшимся зарядом мудро — но не одному из правительств. Вы ведь понимаете, что они сумели бы найти специалистов, которые разберутся, как перезарядить машину либо сконструировать подобную по её образцу. И в сравнении с тем, что может тогда произойти, вы назовёте детскими шалостями мои действия.

— Вы имеете в виду минбарское правительство или какое-то другое? — с лёгкими стальными нотками поинтересовалась Дайенн.

Старая лумати разлепила тонкие губы.

— Похвален ваш патриотизм, ваша лояльность к своему правительству, дитя… Но вы говорите с теми, кто старше и опытней. Я никогда не стала бы выставлять своё правительство непогрешимым — при том, что наши семьи сто лет до нашего рождения не имели от властей никаких проблем, а иногда даже преференции. Но это не отменяет многих ошибок внешней политики и порой совершенно чудовищной внутренней, и в конце концов, не стоит забывать — нашего мира больше нет. Отпор Изначальным дали расы, о большинстве из которых мы думали мало хорошего. Это был интересный урок, и возможно, мы живы именно для того, чтоб было, кому его осмыслить. Ваше правительство ведёт иную политику, иначе строит экономику вашего мира — возможно, потому он и сумел создать более весомый, чем наш, военный потенциал, сумел выжить в той войне. Но зная историю, вы не можете отрицать его грехов, и вы можете не говорить этого мне, но достаточно того, что скажете себе — вы знаете, что и среди ваших вождей хватает таких, у кого в форму радения о народе облекаются собственные властные амбиции. Вы готовы рискнуть доверить им ТАКУЮ силу?

— Однако же, я должна рискнуть, доверив её вам?

Старики переглянулись с едва заметными улыбками. Дело даже не в том, что к концу разговора они уже не слышали в её голосе той уверенности, которая была в начале, они, благодаря Такерхаму, знали точно, что из нападения она прочно перешла в отчаянную оборону.

— Эта сила уже у нас в руках и то, как мы распорядились ею, вы видите своими глазами. Вы можете не верить нам, конечно, можете начать делопроизводство… Уверены ли вы, что тогда будет лучше? Мне не нужно с этой машины иной пользы, чем та, которую я получаю. Я не буду продавать её — я не нуждаюсь в деньгах. Для вашего спокойствия я могу обещать, что мы разберём машину, когда окончательно иссякнет заряд, а собрать её без подробных схем едва ли возможно…


Дайенн судорожно думала, и мысли были тем более хаотичны, чем больше понимание, что надолго затягивать паузу в разговоре нельзя. Да, надо признать, против предложения Хистордхана аргументов всё меньше. Можно надеяться всё же притянуть его за убийство Шудвеке, но для начала надо найти исполнителя, что не самая простая задача по таким остывшим следам — свидетелей нет, есть только догадки Тулпеше, и если даже кто и видел в тех краях неизвестного им землянина — не факт, что вспомнит об этом спустя три года. И в любом случае это формат местных правоохранительных структур. А вот дела о пересылке трупов считай что больше нет — потому что никаких трупов нет, и потому что, положа руку на сердце, рапорт Альтаке о массовом воскресении из мёртвых в списке желаемых ею сейчас вещей стоит где-то в конце списка. Всё это действительно скверная история, чреватая большими проблемами, если её обнародовать. Кто знает, как отреагируют на эту новость зенды — при их-то пунктиках на тему мертвецов? Поблагодарят ли её минбарские власти за народные волнения? Не попытается ли кто-то из наиболее радикально настроенных зендов вернуть воскрешённых, так сказать, в исходное состояние? Семейству Хистордхана определённо придётся покинуть этот мир, и по честному, это будет правильно… Но вот где после огласки они смогут найти покой? Каким бы безумцем ни был Хистордхан — остальные действительно не должны страдать из-за этого. И машина… что тогда будет с машиной… К какой дестабилизации обстановки может привести желание множества сил ею завладеть?

— Что ж, не буду отрицать, что я действительно во многом согласна с вами. Надеюсь, вы не воспримете это как оправдание вашей преступной авантюры — я имею в виду лишь то, что обнародование фактов может привести к непредсказуемым и печальным последствиям. Ваши заботы, что делать со своим народом и своим имуществом, господин Хистордхан, но надеюсь, вы понимаете — к вам теперь будет куда более пристальное внимание, и при попытке вывезти машину с планеты или ещё что-то позволить себе лишнее — вам не поможет ни один бог. Со своей стороны, я готова посодействовать решению одной существенной вашей проблемы — в вашем доме нелегально проживает несколько незарегистрированных граждан, и обнаружение этого факта грозит вам даже не финансовыми потерями — штрафы в мире, где ещё 50 лет назад многие крестьяне не регистрировали своих детей, для человека вашего уровня доходов подъёмные. А оглаской при процедуре установления личности ваших воскрешённых. В администрации города есть мой дальний родственник из Звёздных Всадников — возможно, вы даже догадываетесь, о ком речь. По просьбе одного из моих дядей он может сделать всё тихо. Разумеется, это сделает вас должным — должным никогда и ничем не вредить интересам Минбарской Федерации, в том числе никогда и ни при каких обстоятельствах не озвучивать этого нашего договора. Моё молчание идёт в обмен только на ваше молчание вкупе с высочайшей предусмотрительностью. Полагаю, вы понимаете, что вам этот договор нужен больше, чем мне — во имя блага вверенных вам жизней.


Нежелание поднимать шум — вот что их роднит, думала Дайенн. И все в этой комнате это прекрасно понимают. Только Хистордхан уверен в её мотивах, благодаря Такерхаму, ей же приходится полагаться на чутьё и логику. Любопытно, что среди воскрешённых нет ни одного лумейта — и если всё так, как говорит Хистордхан, то уже и не будет. Логично, найти останки лумейта ещё более редкая удача, чем лумати. Таким образом, в перспективе маленькое племя остаётся без этого всегда сопутствовавшего им козыря…

Старик медленно, степенно прикрыл и открыл глаза — вместо кивка.

— Думаю, мы договорились, господа.

— Договорились… Надеюсь, нам не предстоит теперь скреплять этот договор согласно луматским обычаям? — не удержалась от шпильки Дайенн. Хистордхан расхохотался.

— Не беспокойтесь, думаю, в подобном договоре мы можем позволить себе отойти от протокола. Нет, в годы молодые я нипочём не отказался б от такой соблазнительной перспективы, но сейчас у меня уже наступил период полового бессилия, и мне достаточно удовольствия принимать в своём доме столь шикарную женщину и беседовать с ней.

— Однако, вы забываете ещё об одном элементе — мой напарник, которого вы предпочли отправить за дверь. С которым вы ни о чём не договорились. Что мне сказать ему?

— Это легче придумать вам, чем мне, госпожа Дайенн, вы лучше его знаете.

Дайенн поднялась, стараясь не кривиться при мысли об Алваресе. Хистордхан, конечно, хорошо устроился, свалив на неё эту задачу, но и здесь он, как ни крути, прав. Полицейские должны договариваться между собой, что напишут в рапорте, особенно ввиду того, что ещё меньше, чем цепких деловых лап Синдикратии, ей хотелось бы в этом деле любопытства Советской Корианны.


Поднялась и супружеская чета, хозяин на родном языке отдал распоряжение ллорту, он наклонился к бассейну и зачерпнул полный кубок воды, а затем вылил на протянутые друг к другу руки хозяина и гостьи — древний обычай при заключении договоров, показывающий, что руки договаривающихся чисты. Хозяйка шепнула одной из женщин, видимо, повеление проводить гостей, потому что она отделилась от толпы и подошла к полицейским. Ллорт поднял на руки Такерхама. Что ж, аудиенция окончена. Хочется надеяться, что с хорошим результатом… где бы взять полную уверенность в этом.

К её удивлению, Такерхам в последний момент поманил её пальцем.

— Послушайте старика, которому природа подарила умение видеть мысли, а жизненный опыт — суть вещей. Нет ничего хорошего в том, чтоб не доверять своему напарнику.

— У вас, господин Такерхам, есть все основания доверять своему господину, я же таких привилегий лишена, — ответила с лёгким кивком Дайенн, — ни телепатических способностей, ни жизненного опыта за мной нет. Доверие — сложный вопрос…

Вопрос был вообще подлым, если честно. Не то чтоб врать, а даже лукавить с телепатом бессмысленно, оттенки неуверенности и раздражения они чувствуют прекрасно. Но и признать это недоверие — хуже нет.

— Зато за вами есть воля более старших и опытных, верно? И если они велят вам ненавидеть и бояться Корианну — кто вы, чтоб посметь ослушаться и составить своё мнение?

— Ненависть — это слишком уж громкое слово, господин Такерхам. И вы должны были заметить, что относятся к Корианне с настороженностью и опаской многие миры…

— Конечно, — как-то даже довольно хихикнул телепат, — ведь она несётсмерть привычного им мира. Но привычный мир умирал много раз, такова история. Только безумец может надеяться оставить всё так, как есть сейчас.

— Понимаю, — вспылила Дайенн, — вашего мира уже нет, вам бояться не за что. Ваш суверенитет, ваша культура, ваши ценности не находятся под угрозой уничтожения идеями Корианны. Если вам так любы эти идеи — почему вы живёте здесь, а не там? Дайте угадаю — потому, что там таким, как вы, совсем не рады, и я отнюдь не расу имею сейчас в виду? И там вы не смогли бы себе позволить того, что так властно сделали здесь. Финансово, да и физически не смогли бы…

— Совершенно верно. Мы стары, и уже навсегда останемся жертвами своего воспитания, хотя неизбежно поступаемся привитыми с детства принципами, живя в мире, где они бессмысленны. Человека формирует среда, вы не были бы минбаркой, если б какой-то другой мир взял на себя ответственность за ваш выводок. О, только представьте, какой вы были бы сейчас, если б лабораторию вашего проекта обнаружили на Советской Корианне!

— Если вы думаете, что я не понимаю, что Алварес такой же плод своего воспитания, как и я, то ошибаетесь.

Но почему же минбарская часть его воспитания не имеет для него никакого значения, в который раз подавила она внутреннюю досаду.

— Дело совсем не в этом. Спросите его, легко ли ему подвергать критике то, чему его учили. Вам ведь ничего не будет стоить этот вопрос? Думаю, да, потому что вы едва ли готовы задать его себе. Сколько б минбарцы ни говорили об уважении к чужой культуре, чужим взглядам — самыми истинными и чистыми они будут считать свои. И Вален бы с ними, госпожа Дайенн. Не самые дурные во вселенной взгляды. Если б не одно, но — слепое повиновение тем, кто использует вас как пешку в своей игре.


Алвареса они нашли, разумеется, в саду — беседующего с разнорабочим, надо думать, на центарине. Рыжеволосая землянка толклась поодаль, не спуская с них, впрочем, бдительного взгляда. Что-то придумать необходимо было сейчас… Допустим, они не будут обсуждать что-то серьёзное ввиду преисполненных внимания слуг, но когда они сядут в машину — чёткая концепция уже должна быть. Всё же лгать — это очень тяжело, из каких бы благовидных побуждений это ни было сделано.

— Ваша беседа должна была быть очень содержательной, судя по её продолжительности, — проговорил Алварес, когда они направлялись к выходу с участка, — Хистордхан определённо интересный и остроумный собеседник. Начиная с совершенно не случайно упомянутых им садовых растений. Кажетри — это гибрид центаврианской и земной розы. Учёные славно поработали над выведением этого гибрида, цветок получился замечательный, удивительно роскошный. Вот только его нектар ядовит для насекомых, поэтому кажетри приходится сажать подальше от растений, размножающихся семенами… Видимо, выращивать кажетри — это особый показатель престижа, это значит, что сад достаточно большой, чтоб можно было поделить его на несколько зон… Тут, правда, большинство растений размножаются вегетативно, включая эту мерзкую колючую дрянь эомму — единственный смысл которой в том, что именно в эомму вьют свои гнёзда редкие птицы, пение которых очень нравится эстету Хистордхану.

Аромат чего-то цветущего был тонок, как газовый шлейф, но для острого дилгарского нюха совершенно несомненен. Эти самые кажетри? Нет, наверняка у них запах должен быть схож с розами. Возможно, что-то местное… Минбарцы держат строгое ограничение на ввоз иномирной флоры, во избежание вреда местной экосистеме. Пропускаются сорта, размножающиеся с трудом и вегетативно, не грозящие заполонить собой всё. Интересно, входит ли этот дразийский виноград в разрешённый список… Ну, это, конечно, в любом случае не её забота.

— Алварес, мне действительно жаль… Но это было единственной возможностью обойтись меньшими нервами. Альтака, не сомневаюсь, выбил бы ордер…

Если бы Альтаке было нужно успешно завершённое дело — он мог бы выдать этот ордер сразу, тракаллан ему в собутыльники! Вряд ли в уважении к суверенитету дело. Возможно, он как раз догадывался, что кроется за этим собиранием трупов. Если машина лорканская — логично, если бракири, как минимум, слышал о её существовании. И ему нужно лишь подтверждение, что машина здесь, заполучить её он предпочёл бы точно без минбарских посредников…

— Брось. Мы оба понимаем — я сводил на нет его главное преимущество. То самое, неходячее, зато как к себе домой гуляющее в чужие мозги. Впрочем, не могу сказать, что моё времяпрепровождение было совсем уж безрезультатным… — они вышли за белые кованые ворота и явно, все трое, почувствовали облегчение, — знаете, что Хистордхан приобрёл немалый участок земли на севере? Это интересно даже не в плане того, что он, вроде бы, и здесь устроился вполне с комфортом, а в плане закона, запрещающего продавать землю иномирцам. Именно передавать в собственность, а не в долгосрочную аренду, как этот участок. Думается, это не единственный закон, с которым Хистордхан сумел договориться…

Дайенн почувствовала болезненный укол. Да, Алварес сам не представляет, насколько он прав.

— Интересно, что ж ему тут не сидится. И ведь непохоже, чтоб намеревался завести себе ещё один заводик, поближе, так сказать, к дому, чтоб не гонять такую даль сына… Садовник сообщил об этом в контексте, что вот там можно будет развернуться, посадить и то и это, там хозяева смогут в полной мере оценить его таланты…

— Ну, если он не упоминал, чем интересны эти земли, — вымолвил вдруг Лалья, — то понятно, почему вы не поняли. А интересны они тем, что со всех сторон окружены зендскими кладбищами. Самое то для того, кто и свой дом решил превратить в кладбище.

Вадим повернулся к нему.

— Экстравагантные вкусы у старика.

— Вполне логичные в его положении. Они ведь и сами без малого мертвецы — он, его жена, его лумейта доживают последние годы, у жены его сына бесплодие, у его дочери нет мужа. Они умирающий остаток своего мира. Что странного, что он решил собрать к себе все останки лумати, о которых узнал — чтоб хотя бы какое-то время было, кому их поминать. Чтоб они не лежали в чужой земле… Теперь будут лежать в его земле. Зендов должно устроить — они туда всё равно не сунутся, их в равной степени пугают что чужие мертвецы, что свои. Думаю, что и минбарская сторона согласится закрыть на это глаза — почему б не простить старику такую блажь. Почтение к мёртвым — это понятно в большинстве миров…

Алварес закусил губу, Дайенн наблюдала за ним искоса — удовлетворит ли его ответ Лальи.

— Вы видели эти трупы?

— Сами трупы нет, — решила подать голос и Дайенн, — но он рассказал о каждом, чью историю хоть немного смог узнать. Алварес, это… сложно представить тому, кто не потерял столько, сколько он. На Лумате погибли его родители и маленькая дочь, позже, во время дракхианской эпидемии, умерла семья его второй дочери. Он даже не имел возможности их похоронить, тела кремировались в общей могиле… Живых лумати ему уже не встретить, он имеет возможность что-то сделать преимущественно для мёртвых.

Забрались в машину — может, так просто казалось, что спинами почувствовали вздохи облегчения за оградой поместья, но и сами ведь, если честно, выдохнули. Лалья сразу набрал приличную высоту, выбирая коридор, в котором будет комфортнее — зенды, осваивающие иномирные технологии с недоверием и опаской, предпочитали держаться ближе к земле. Дайенн ещё на пути сюда успела удивиться, что Лалья умеет водить минбарский аэрокар, тот ответил — чего тут уметь, пару раз в симуляторах посидел, разобрался, что к чему, на Захабане в принципе похожие есть, а на дорогах тут благодать, какой дрази вообще водить умеет, при том чтоб хотя б полчаса без аварий ехать — тому в этом вашем Делхасте бояться нечего, вот что.

— И что же, он планирует заниматься этим и дальше? Вряд ли нам удастся убедить всю галактическую полицию с тем же умилением смотреть на пересылку трупов по почте.

— Ну, это навряд ли. Едва ли в галактике такое уж изобилие луматских захоронений. Да и как человек разумный, он способен учитывать свои ошибки и не наглеть. Вы ведь понимаете, в случае чего ему особо некуда податься. Они везде будут чужими, здесь они хотя бы уже обвыклись, пустили корни…


Алварес смотрел за окно, Дайенн не видела выражения его лица.

— И что мы напишем в отчёте? Что старик дособирает все луматские трупы и больше так не будет?

— Ну, тут надо подумать, конечно… Вообще нежелательно упоминать о том, что они лумати.

— Почему?

— Ну, сами-то подумайте, господин Алварес. Почему, думаете, он живёт так скрытно? Не шибко оно должно быть легко — быть последним. Вы ж сами говорите, что хищники просто облачились в респектабельные костюмы. А что делают хищники с тем, кто отбился от стада? За кем уже нет никакой силы — рода, правительства, военной силы родного мира?

— Не слишком ли в скорбных красках — о весьма преуспевающем бизнесмене? — Алварес наконец соизволил обернуться, — как за пару часов этому уникальному человеку удалось превратиться из циничного не видящего границ дельца в страдающую жертву обстоятельств? Жаль, что мне не удалось понаблюдать это превращение воочию…

Дайенн набрала в грудь побольше воздуха.

— Алварес, никто не изображает из него жертву. Хотя вообще-то он именно жертва и есть… Я понимаю, ты не любишь бизнесменов, тебя так воспитали. Хотя нет, не могу сказать, что именно понимаю, просто усвоила, что такова ваша культура… Но попробуй и ты понять — нельзя винить человека просто в том, что он выжил, что делает всё возможное для выживания своих детей. Тем более что глупо рисовать из него капиталиста-эксплуататора из вашей пропаганды. Да, мне действительно жаль, что ты не слышал, как Хистордхан рассказывал о своей погибшей дочери — как она собирала последних выживших лумати, перевозила инвалидов, оставшихся в нищете, выкупала рабов…

Алварес закатил глаза.

— Обожаю эти трогательные песни буржуазной морали. Один лумати попытался исправить малую толику из сотворённого системой, которую они всю жизнь поддерживали и считали самой оптимальной и справедливой — и вы расчувствовались! Да, он выжил именно потому, что имел капитал и положение. Кто не имел — с теми не надо напоминать, что случилось?

Теперь настал черёд Дайенн отвернуться и смотреть за окно. Она ведь не лжёт, действительно не лжёт. Она не видела трупов, она видела живых — и не верила, что они были мёртвыми. Ему действительно не встретить уже живых лумати. Она не лжёт, она не договаривает, она не опровергает того, что говорит Лалья, которому лгать не запрещено. Легче ли от этого, от понимания, что всё это ради благой цели? Не очень-то. Хочется просто сказать, что всё это должно было случиться с кем-то другим, с кем-то более готовым к интригам и тайнам, ей же слишком не хватает того опыта и твёрдого понимания блага, которые делают непростую ношу старейшин и вождей хоть немного легче.

— Так что, будем винить человека за то, что он выжил? Алварес, ты прекрасно знаешь, та война была — смертоносной стихией, перед которой равны богач и бедняк. Тысячи богатейших людей Лумата обратились в пыль вместе со своим богатством, оно им не помогло. И семья Хистордхана, прошу заметить, сделала из этого выводы. Они не чванились, они пытались помочь всем, кто ещё остался… Не их вина, а дракхов, что это оказалось бессмысленно. Что тебе даст сейчас это… добивание упавшего?

А за окном проплывали два шпиля городской библиотеки — одного из самых высоких зданий в городе. С восточной стороны по крыше ползают мелкие фигурки — высотники, может быть, и Тулпеше среди них. Хотя эти, кажется, просто подновляют краску, а Тулпеше специалист по «всякий лист — металл, пластик, стекло минбарское, так положить, чтоб думать — тут и быть расти, как дерево из гора, как гора из земля». Библиотеку построили минбарцы, состояла она из двух половин-крыльев — зендской литературы и иных миров, причём больше копий в обществе аборигенов было сломано именно по поводу зендского крыла — ладно художественная литература, ладно научная (её и не столь много), но как можно рядом держать священные книги разных религий? А если святыни коснётся нечестивый глаз или непочтительная рука иноверца, с этим что делать-то? К некоторому удивлению, победило всё же такое соображение, что священные книги свыше наделены огромной силой, и как знать, может, привлекут заблудшего к правильной вере.

А с боку к библиотеке лепится, словно детёныш к матери, здание языковой школы о трёх этажах — с классами зендского (того, на котором говорят в столице, и который имеет наибольшие шансы стать когда-нибудь единым языком Зендамора), минбарского и земного. Земной изучается по преимуществу родившимися здесь минбарцами, но и зенды порой интересуются — для работников торговли и туризма это необходимо.

— Оно с одной стороны понятно, господин Алварес. Но с другой — это дело вообще чем такое острое, чтоб в наше веденье попасть? Ну, зендским отношением к мертвецам, минбарцам ведь не нужны народные волнения, а нам — дестабилизация обстановки в до сих пор тихом секторе… А если к ним туда начнут ездить всякие потыкать пальчиком живого лумати — это зендов, как думаете, беспокоить не будет?

— А я-то думал, суть дела в том, что пересылка трупов по почте — не самый законный и заслуживающий оправданий поступок, а оно вон как, оказывается!

А вот блеснула внизу крыша Института естественных наук, на широком выступающем балконе столпились вышедшие на перекур студенты. Перекур иногда в самом прямом смысле, зендская курительная трубка это такая штука, которую и сверху сложно не заметить, как не в половину их роста…

— Господин Алварес, ну! Кто с этим спорит-то! Но не вы ли в начале говорили, что в гробу, извините за каламбур, эти трупы видали? О живых надо беспокоиться, а не о том, кто с чьего мнения неделикатно обращается с тем, чему уже не больно — не ваши ли слова? Для кого-то преступление уже то, что трупы вообще из земли вынули — ну или где они там покоились, а кто-то умерших родственников у себя в саду закапывает — и норма жизни… Если так посмотреть, он на эти трупы имеет больше прав, чем кто бы то ни было во вселенной, никакой родни у них всех нет, там, где они лежали, без них тоже никто грандиозной потери не ощутит. Пусть он и решает, что с ними делать. Да, лучше б было, если б решал законным порядком — с запросами, разрешениями, всеми необходимыми бумагами… Но представьте, какая в его положении это волокита. И какая, опять же, истерика у зендов, кому оно надо? Мы его предупредили, что поймаем его наёмника — будет очень плохо, а за остальным проследят тут минбарцы…


Спорили до самой гостиницы и некоторое время ещё там — теперь уже требовалось выслушать недоумение Сайкея… Когда расходились, Дайенн удалось задержать Лалью — она чувствовала, что не может не выразить ему благодарность за то, что выручил её в разговоре с Алваресом.

— Ничего, госпожа Дайенн, думаю, вы понимаете, что это не ради вас. А ради того, что между коллегами не должно быть раскола, и что я действительно считаю, что дело лучше замять. Не ради Хистордхана, конечно, мне его проблемы лично до форточки, а ради того, чтоб не приходилось говорить об этой машине. В отличие от вас, я-то точно не хочу, чтоб эта машина попала к моему правительству.

— Лалья…

Дрази нервно почесал за ухом.

— Можете считать меня не патриотом, кем угодно считайте. Я действительно лучше оставлю машину в руках этого Хистордхана, хоть он мне совершенно не нравится, чем доживу до спекуляций с воскрешениями из мёртвых. Не по каким-то религиозным соображениям — не думаю, что в мире происходит что-то, чего Дрошалла не хотел бы допустить. В мире происходит то, что мы допускаем… Я не доверяю никакому правительству, но своё я знаю лучше, чем чьё-то ещё, поэтому ему не доверяю особенно. И у меня, конечно, теплится надежда, госпожа Дайенн, что ваше обещание, данное Хистордхану, дано не с оговорками, что вы не сдадите его местным минбарским властям… Хотя бы религия, быть может, вас остановит. Ведь вы верите, что душа после смерти уходит в новое воплощение, а задерживая её в одном теле, вы воспрепятствуете её развитию, разве нет? Во всяком случае, вы должны понимать, что если факт обладания минбарцами этой машиной всплывёт — мы все окажемся в очень серьёзной передряге.

— Лалья. Если б я держала за пазухой камень — разве Хистордхан не понял бы этого? Разве дал бы нам спокойно уйти?

— Ну положим, не мог же он нас убить, это б точно обстановку не разрядило… Тут другое, мы же оба понимаем. Он бы тогда тоже молчать не стал. Сдал бы всех, кто ему тут помогал в лёгкий обход протокола. Кто кораблям давал разрешение на вылет и посадку — хоть как встречались с сыном Хистордхана, знают, что они лумати — и никаких упоминаний нигде. Кто продал им вот этот участок среди захоронений… Хоть и не нужный, получается, местным-то — но ведь закон же запрещает продавать чужакам… И как-то они это обошли. Ну, а уж про похищение мумии что и говорить. Зендов там особо не ходит, да и не всякий зенд даже за большие деньги такое сделает… Так что сами понимаете. Не знаю, какой резон эти кто-то нашли помогать Хистордхану, но точно не факт, что соплеменники их поймут в этом, верно ведь? Уж точно лучше вслух о таком не говорить. Молчание — главная валюта Минбара…


========== Гл. 10 Не благие вести ==========


Утро ознаменовалось, кроме звонка Альтаки с вопросами, как настроение и успехи (очень удачно, что у терминала оказался разговорчивый и талантливый на враньё Лалья, как раз до глубокой ночи стряпавший отчёт с приемлемой для всех версией событий), пришествием Тулпеше, от Сайкея уже знающего, что дело завершено и пришельцы скоро улетают.

— Так радость! Я был ждать, наказать Хистордхан за его зло, я был обещать принести за это великая жертва в храм! Лучше гнать Хистордхан прочь от наш мир, но если Хистордхан идти жить с мёртвый — тоже хорошо, любить мёртвый — пусть жить с мёртвый, мы считать так! Я говорить с калбу Досвей, это главный в наша религия в Делкхаст. Он говорить, это хорошее решение. Пусть Хистордхан и его семья брать себе заклятая земля, он там, мы здесь, мы не ходить до его дом, он не ходить до наш дом, всем хорошо. Быть лучше, если он страдать за Шудвеке, но вы напугать, чтоб больше не делать скверна в наш город — тоже хорошо. Калбу Досвей говорить, так спасти много жизнь — спасти наш чистота, это больше!

Не одни только минбарцы не любят скандалы, хотелось сказать Дайенн Лалье, религиозные лидеры зендов тоже не прочь замять дело, не ссорясь с богатым иномирцем и при том не давая пастве поводов для возмущений. Дадут Хистордхану понять, чтоб отбыл с чады и домочадцы в приобретённые угодья поскорее и насовсем, чтоб духу его в Делкхасте не было хотя бы какое-то время — и всем хорошо!

— Поэтому я принести в храм дар не в честь наказание, а в честь порядок! И за то, чтоб вернуться твой брат, Альфаре.

Ого, вот это занятно. При таком знании языка, при таких обстоятельствах общения — хватило времени узнать о семейной трагедии Алвареса и проникнуться… Наверное, в его глазах это как-то сближает их.

— Мой брат не вернуть, такой закон, такая жизнь. Твой брат если живой — вернуть, это лучше, это правильно.


Да, наверное, это было б правильно, думала Дайенн, когда слои металла и пластика окончательно отделили их от атмосферы этого мира (а она не надышалась ещё запахами цветов и травы, не насладилась земной твердью под ногами, светом солнца, видит бог, мало этого было, слишком мало… но ради всех цветов всей этой планеты и этого самого супа из морепродуктов всё же немыслимо задержаться здесь ещё хоть на день…) — и не только потому, что это осушило бы слёзы несчастной матери, потерявшей единственного сына. Это многое должно б было перевернуть в самом Алваресе, смеющемся над верой в силу молитвы и милость высших сил, провозглашающем только один вид веры — в человеческое упорство…

— Тебе лучше бы в дороге поспать. Как твоя рана?

— Существенно лучше. Думаю, гораздо лучше потратить это время на то, чтоб перевести отчёт на окончательно официальный благозвучный язык, если не хотим, чтоб Альтака, отсмеявшись, выдал нам ещё какое-нибудь столь же идиотское задание. Лалья золотой парень, но категорически не способен понять, почему некоторым выражениям в отчёте не место.

— О да, — рассмеялась Дайенн, — да и строго говоря, он не обязан. Это наша задача.

— Которую мы трактуем как-то вольно… — Алварес поморщился, устраиваясь на платформе поудобнее, — нет, я могу понять нежелание упоминать о нашей ночной вылазке…

— Естественно, с учётом, что её инициатором был ты. Или ты считаешь, что можно умолчать об этом, но раскрыть существование лумати?

— Но ты ведь не возражала, когда Раймона Зирхена я убеждал не скрываться?

— Ну хотя бы потому, что Раймону Зирхену есть куда надеяться вернуться…

Лалья с Сайкеем в соседней каюте смотрели запись зендского состязания по сплаву по горным рекам — Сайкей, пока валялся в номере, посмотрел несколько, проникся, теперь просвещал товарища. Вроде бы, звукоизоляция должна быть хорошей, и правда, голос комментатора доносился изредка, видимо, на наиболее острых моментах, но громкие эмоциональные комментарии двух дрази слышно было прекрасно.

— А вот это не факт. Он покинул свой мир до последней великой войны — кто сказал, что эта его Атла тоже не была уничтожена Тенями или ворлонцами, так и не открытая никем из миров Альянса? Разве Изначальные предоставляли нам полный список уничтоженных ими миров? Но пока мы не знаем этого точно — мы по умолчанию должны считать, что стоим перед первым контактом. Кроме того, для поисков его сына…

— А, вот оно что. Алварес, тебе не кажется, что ты воспринимаешь его историю как свою собственную? И ты действительно не видишь в этом ничего ненормального?

— Истории миллионов живых существ во вселенной отличаются нюансами, Дайенн, ты должна бы это понимать. Нет никакого уникального совпадения в исчезновении двух мальчиков одного возраста. Открой сводки, тысячи существ любой расы, возраста и пола исчезают ежегодно, и куда меньше — находятся… Ты считаешь, что молчание будет защитой тому, кто отличается от всех, я же думаю наоборот — молчание убивает. Ранни не говорили о себе — и Лорана Зирхена это не защитило.

Это должно быть тяжелее, думала Дайенн. Несомненно, тяжелее. Быть может, Хистордхан до сих пор не оплакал своих дочерей, не смирился с их смертью — но он по крайней мере знает их судьбу, знает, что они покинули этот мир навсегда. Каковы шансы, что Элайя Александер, при его болезни, до сих пор жив? Каковы шансы, что Лорана Зирхена не убили просто за то, кто он есть? Эти шансы невелики. Но тот, кто помнит и любит, будет цепляться за эти невеликие шансы, за эту зыбкую вероятность — обдираясь в кровь, снова и снова цепляться.

— Я понимаю, о чём ты говоришь, действительно понимаю. Но не знаю, понимаешь ли ты — страх, которому годы и у которого есть всё-таки какие-то основания, не преодолевается за пять минут.

— Я это знаю, Дайенн, представь себе. Понял это ещё давно, в 11 лет, когда уговаривал Элайю пойти в школу…


2291 год, Советская Корианна

В комнате Элайи всегда царил голубой полумрак. Яркий свет врачи называли очень нежелательным, но и в темноте ребёнок сидеть не может, поэтому Офелия вешала довольно плотную голубую тюль, и получалось вполне приемлемо. В голубых тонах было оформлено, соответственно, всё, кроме деревянных элементов мебели — голубые в сиреневый цветок обои, голубое с золотой вышивкой покрывало на кровати, голубой с синим узором ковёр на полу — такой толстый и мягкий, что Вадим назвал бы его скорее одеялом. Чистить его было целой проблемой, но он был необходим, чтоб предохранять падающего в обмороки Элайю от травм. Элайя мрачно шутил, что стоило б тогда обить и стены чем-то таким же мягким. Сейчас хозяин комнаты в возбуждении, смешанном из тревоги и радости, метался по комнате, показывая Вадиму то и это.

— Ты думаешь, я не буду смотреться в этом смешно? — он с некоторым благоговением трогал эмблему на рукаве школьной формы, виднеющейся в недрах распахнутого одёжного шкафа, — ну, на взгляд корианцев?

— Если будешь, то вместе со мной, у меня ведь такая же. У всех такие же. И вообще она по происхождению земная, только здесь одна для девочек и мальчиков, потому что брючный костюм — это удобнее. Ты её мерил? Она тебе по размеру?

Элайя закрыл шкаф — в зеркале, прикрепленном на одну из его дверок, отразилось бледное лицо с длинным носом и большим, нервным ртом, мальчик скривился и отвернулся.

— Да, мерил. Как же мамы могли такой важный момент упустить? Я перед ними час, наверное, дефилировал — с ранцем, без ранца… Вот, смотри, — он вытащил из шкафа новенький синий ранец с картинкой очень стилизованного, мультяшного космоса, — очень боюсь что-нибудь забыть, хотя вроде бы, вещей нужно всего ничего… Три тетрадки, дневник… пенал с карандашами — завтра рисование… — на столешницу выкатились один за другим глянцево сверкающие карандаши, — перо, конечно… Чернильницу, сказали, не надо брать, там выдают. Боюсь, я не смогу писать этим быстро. Мало тренировался.

— Ну, может быть, тебе разрешат писать обычной ручкой, если будешь не успевать? Но тренироваться, конечно, всё равно надо.

— Да… Врачи ругались на мам, что я мало пишу пером. Говорят, что это очень полезно для мозга. Мама Виргиния в этом, правда, сомневается, и говорит, что это бредовый пережиток, достойный центавриан, а мама Офелия боится, что я могу пораниться пером. Как будто я не могу пораниться чем угодно… Вадим! Ты не обиделся насчёт центавриан?

— Не, всё нормально. Это же слова тёти Виргинии, а не твои. Тем более моя мама с ними как раз согласилась бы.

Элайя неловко улыбнулся и принялся по одному складывать карандаши в пенал.

— И на корианском я говорю плохо… Мама Офелия занималась со мной, но она сама знает его плоховато, ведь общается в основном с теми, кто знает земной. А у мамы Виргинии редко есть время.

— Ничего, вместе выучим! Давай сейчас повторим нужные фразы? Тебе будет спокойнее.

Элайя задумчиво перекатывал в пальцах фиолетовый карандаш.

— Хорошо тебе, Вадим. Ты с рождения разные языки учил. Даже дилгарский! А он сложный?

— Да. Корианский легче, не сомневайся.

— Ну, давай попробуем.

— «Добрый день»?

Элайя повторил на корианском. Приветственные и прощальные фразы никаких проблем у него не вызывали — с приходящими врачами и местными коллегами Виргиния здоровалась на их языке, за 11 лет запомнил бы любой.

— Учительница сама представит тебя классу. Но если тебе понадобится сказать «Меня зовут Элайя Александер, мне 11 лет», как ты это скажешь? …ну вот, почти правильно.

— Почти? — разновеликие зрачки мальчика дрогнули.

— Падеж спутал. Там «тти» на конце, это как бы «со мной прошло столько-то лет». Но тебя всё равно поняли бы, это мелочи! Теперь спроси «Можно выйти?»… Правильно. «Как пройти в столовую?» …вряд ли тебе придётся блуждать по школе самостоятельно, куда класс, туда и ты, но на всякий случай. Ну, слова вроде «спасибо» и «пожалуйста» ты тоже знаешь… Вот, если будешь не успевать записывать — как ты попросишь «Повторите помедленнее»?

— Даже если повторят, — лицо Элайи стало совершенно унылым, — я всё равно пойму хорошо если половину. Когда доктор Гери говорит с мамой Виргинией, я только отдельные слова понимаю.

— С докторами это вообще нормально, они говорят кучу непонятных нормальным людям слов. Но если ты не будешь проводить дни среди тех, кто говорит на корианском, ты никогда его знать не будешь. Ведь те, кто сюда приходят, понимая, что тебе сложно, будут говорить с тобой на земном. Мы ведь с тобой за лето много прошли, ты книгу для чтения 2 класса читал почти без словаря. Да, читать это не так сложно, на слух сложнее… Просто не волнуйся, всё у тебя получится. Ну, теперь скажи, к примеру — «У меня закончились чернила».

— Пов… то… рите по… мед… лен… нее, — проговорил Элайя на корианском.

— Эй, нет, это совсем не то!

— Пов… то… рите… — окончание фразы было уже на земном. Превозмогая накатывающий ужас, Вадим шагнул к брату. Неужели…

— Элайя! Элайя, ты меня слышишь?

— Надо таблетку… выпить, — выдавил Элайя по слогам, чередуя слоги с судорожными, тяжёлыми вздохами.

Вадим понял это и сам. Он видел такой приступ до сих пор два раза, но хорошо понял, что чем скорее брат примет лекарство — тем быстрее это закончится, тем менее мучительным будет. Если только не слишком поздно. Когда это началось? Когда Элайя так пристально и жадно смотрел в его лицо, потому что ему стало труднее понимать то, что говорит Вадим, хотя говорил он на земном, надо было понять это в тот момент… Или ещё раньше, когда Элайя так старательно собирал карандаши в пенал, укладывал пенал в портфель — ведь и эти действия вызывали у него всё больше трудностей… Вадим схватил с полки флакон с лекарствами и вложил в протянутую ладонь.

— Вот, выпей! О чёрт, ты не понимаешь меня…

А если ему свело судорогой челюсти — получится ли впихнуть таблетки? В такой ситуации, тётя Виргиния говорила, лучше принять две…


А в следующую минуту какая-то сила отбросила Вадима к стене, а в центре флакона словно произошёл мини-взрыв — белые диски таблеток разлетелись, как маленькие пули, впившись в стены и дерево шкафа и ученического уголка. Несколько ударились в зеркало — но зеркало, с учётом всего печального опыта, было из небьющегося стекла. Вадим подавил панику и решился посмотреть на брата — вокруг его так и застывшей с вытянутой рукой фигуры начинал закручиваться маленький ураган из поднятых телекинезом вещей — тапочки, висевшая до этого на спинке кресла футболка, несколько книжек… Что делать? Ещё немного — и к нему сложно будет подобраться. А дома, как назло — никого. Дядя Дэвид в саду, можно высунуться в окно и крикнуть… но он, скорее всего, с противоположной стороны, ведь он собирался заниматься подготовкой грядок для зимних цветов. Выбежать в дверь — это надо пересечь комнату… Офелия и Виргиния много раз говорили, что Вадиму нереально повезло с этим врождённым блоком — даже будь он нормалом, ему сейчас пришлось бы куда как более худо… Но от телекинетического тумака он никак не застрахован, летящей на околосветовой скорости подушкой тоже вполне можно убить. Вадим поднял две таблетки, упавшие как раз возле него. Стоят немало, а сколько их было уничтожено во время таких приступов — ведь Элайе ничего не стоит распылить её на атомы… В таких случаях лучше уколы, а они в комнате у Офелии с Виргинией, да и он не сможет, не умеет… Он прижался боком к широкой ножке стола и принялся прикидывать безопасный маршрут. Если подобраться ползком, сбить Элайю с ног и запихнуть эти таблетки ему в рот… Пусть даже зубы сжаты — слюна растворит их, и понемногу… В стену рядом врезалась книжка, Вадим зажмурился. Элайя сейчас неподвижен и нем, как статуя, и невозможно представить, что сейчас происходит в его голове. И, говорит тётя Виргиния, лучше не надо…

Карусель из предметов резко остановилась и опала на пол. Вадим открыл глаза. На пороге стоял дядя Дэвид, в заляпанном землёй мастерском комбинезоне, и пристально, неотрывно, смотрел на Элайю. Как ни рад был Вадим, что в доме появился кто-то взрослый — сейчас ему хотелось заорать, чтоб дядя Дэвид закрыл дверь с той стороны, что если следующая книжка прилетит ему в голову — дядя Диус им этого не простит… Но крик застрял в горле, а дядя Дэвид шагнул через порог. Отмер Вадим только в тот момент, когда ладонь полуминбарца легла на лоб Элайи и мальчик с тихим стоном повалился на пол.

— Где в комнате матерей лекарства, знаешь? Один шприц. Давай.

Ног Вадим не чувствовал. Да и рук, честно говоря, почти тоже. Он только в этот момент осознал, как же он испугался. Ничего не бывает страшнее, чем понимание, что твой брат, который действительно тебя любит (Виргиния и Офелия много раз говорили это), в этот момент не контролирует себя и может тебя убить. Или убить кого-то другого из близких… И ты ничего не можешь сделать. Ты будешь смотреть и тонуть в своей беспомощности, в отчаянье и страхе…

Вдвоём они уложили полубессознательного Элайю на кровать — из-под его прикрытых глаз на судорожно стиснутую подушку катились слёзы.

— Ему больно?

— Уже нет, лекарство обладает анальгезирующим действием.

— Вадим… Дядя Дэвид…

— Тише, тише, спи. Всё хорошо, всё прошло, мы рядом, мы не оставим тебя…

Пальцы Элайи вцепились в руку Дэвида — аж посинели.

— Не уходите… Господи! Услышь молитву мою, и вопль мой да придёт к тебе. Не скрывай лица твоего от меня, в день скорби моей приклони ко мне ухо твоё, в день, когда воззову к тебе, скоро услышь меня. Ибо исчезли, как дым, дни мои, и кости мои обожжены, как головня…*


По возвращении Виргинии и Офелии состоялся, конечно, непростой семейный разговор.

— Он переволновался из-за предстоящего, это ясно. Все эти мысли — как его примут в школе, как он справится… Теперь он, наверное, даже слышать о школе не хочет — ведь такое может случиться с ним и там.

Кто б там что ни говорил, что детям не представить, да и слава богу, того, что происходит иногда в голове взрослых, Вадим — представлял. В немалой степени благодаря Элайе, который, в силу своего дара, знал не только то, чем с ним хотели поделиться. Но и то, что от него скрывали всеми силами. Он не раз говорил с тихой горечью, что кроме страха за его жизнь, его будущее мама испытывает чувство глубокой, жгучей вины за то, что у неё такой ребёнок, что она подвергает постоянному риску всякого, кто имеет с ними дело. Она любит Элайю, она жизни не пожалеет для его блага, да, и она делает всё, чтоб ничего об этих её чувствах не вырвалось из её уст тогда, когда хотя бы теоретически он может услышать. Но много ли можно скрыть от настолько сильного телепата?

— Ну, что скажешь? — неожиданно обратилась Виргиния к Вадиму.

В первое мгновение он, конечно, растерялся. Всё это время, пока Дэвид излагал матерям Элайи и своему мужу произошедшее, он сидел ни жив ни мёртв, ожидая, что гнев тёть обрушится на него — это ведь он громче всех настаивал, что брату нужно переходить с домашнего обучения на обычное. И мама, когда узнает, наверняка тоже много выскажет на тему некоторых переумничавших умников, не понимающих, что с врождённой болезнью невозможно не считаться.

— Я… да, понимаю, что он боится. Но ведь он так ВСЕГДА будет бояться! Ему нужно в школу. Страх нужно преодолевать. Только если он будет ходить в школу, он перестанет однажды бояться выйти в мир. Он же не может всю жизнь прожить в своей комнате, ему всё равно придётся выходить… Вы ведь тоже понимаете это. Просто нужно быть внимательным, предупредить всех учителей… Они поймут, я уверен. И если он перестанет бояться, если будет знать, что в случае приступа ему помогут, что не возненавидят его — и приступов будет меньше.

Взрослые переглянулись.

— А парень с характером, — присвистнул дядя Диус, — да ещё каким.

— Самое паршивое, что он прав, — вздохнула Виргиния, — мы не бессмертны, как ни крути, мальца всё равно надо… прости господи… интегрировать в общество. А какие варианты? Здесь нет таких лечебниц, чтоб даже теоретически рассматривать то, что рассматривать тут никто не хочет. Он, конечно, не сидит на шее корианского общества, мы, слава богу, сами с деньгами, но жить затворником я и врагу не пожелаю, не то чтоб своему сыну.

Офелия зябко обхватила плечи.

— Я столько думала — как жил Алан, какую боль испытывала Кэролин всю его жизнь… Вот теперь знаю.

— Тётя Офелия… Но теперь ведь не те времена, и мы не на Земле. От этого обязательно найдут средство. Столько докторов беспокоятся об Элайе…

— Спасибо, дитя, на добром слове, но мне бы твой оптимизм.

— Офелия, — Дэвид мягко коснулся её руки, — здесь всем страшно от одной мысли, что с Элайей может случиться такое в школе, и никого из нас не будет рядом. Но Вадим прав, страх нужно преодолевать, иного пути нет. Если сейчас мы решим, что не можем позволить эту действительно рискованную авантюру — ему не будет легче. Поверьте, я знаю это. Да, он согласится, что так правильно — не подвергать опасности учителей и одноклассников, не вызывать к себе ужас и ненависть… Но сам себя бояться и ненавидеть он будет только сильнее, а значит — и болезнь будет иметь над ним всё большую власть. Как ни трудно это принять, ему как воздух необходим этот шанс.


— Ребята, тут такая новость… Нас приглашает Брикарнское отделение.

— Что значит — приглашает? — Вадим оторвался от очередного перечитывания записей Дайенн и воззрился на Вито удивлённо.

— Для обмена опытом. Ну, или заимствования нашего… Хотят показать вам то, что не оставит вас равнодушными. В общем-то, уже сейчас посмотреть можете, они фотографии прислали… Шлилвьи, врубай почту.

На экране сперва развернулся общий вид окрестностей Брикарна — сектора лумати. С тех пор, как в 2261 году мир лумати был взорван Тенями, в секторе царил тот же хаос из астероидов, что и в секторах Аид и За’Ха’Дум, и соответственно, это место так же было облюбовано пиратами, чьи небольшие, шустрые корабли успешно лавировали между обломками, огибая Брикарн по дуге и беся штат отделения невозможностью накрыть их разом все. Время от времени, конечно, корабли удавалось задерживать, но арестованные, все как один, божились, что в деле первый раз, в сектор забрели случайно, спутав гиперпространственные маяки, а летели совсем не сюда, и координаты базы всё никак не удавалось получить. Маяк гиперпространственных ворот, находившихся близ орбиты Меллифры и, по слухам, почему-то не взорванных Тенями, был повреждён и ворота открывались только по секретному коду, известному только пиратам, а своим ходом, через обычное пространство, пробраться в сектор не удавалось — смельчаки, не убившиеся сами об многочисленные обломки, гибли в пиратских засадах. Наконец, захватив во время очередного рейда транспортник с крупной партией вывезенного с того, что осталось от Лумата, оружия (немало подивившись масштабу, потому что были уверены, что расхищено давно всё), из одного из «чёрных копателей», молодого и сильно психовавшего из-за близящейся наркотической ломки, код выбить сумели… Планировали масштабный захват, а потом случайно перехватили в гиперпространстве пиратский корабль-разведчик…

— Разведчик?

— Да. Брикарнские тоже заметили, что в Лумате что-то притихли, ни одного корабля ни туда, ни обратно, но полагали, что произошла утечка, и они там готовятся к встрече… А оказалось, братики-пиратики на хуррских и гроумских базах тоже обеспокоились, что от коллег что-то долго нет ответа, а им как раз крупную партию рабов, обещанных на луматские раскопки, куда-то уже девать надо было. В общем, рейд таки совершили, на день раньше, чем планировали… Опасались, что ещё не все нужные силы подошли… Но и те, что успели, не понадобились. В секторе было, в общей сложности, пять крупных и семь мелких пиратских баз. Больше не осталось ни одной. Четыре просто сожжены, эксперты сейчас копаются в обгорелых остовах, но найти там, по правде, реально не слишком многое… Похожая картина, что и на Тенотке была, и у кулани, как знаю, кое-где… Два астероида, в которых были мелкие нычки, разнесены в пыль, только от тех говорунов, которых тогда задержали с луматским оружием, и узнали, что они вообще были… На остальных — погром, куча трупов, ни оружия, ни денег, ни одного целого компьютера… Но это лирика. Теперь главная база, известная некогда как Островок — ну да, романтическое название… Теперь, правда, величают — Мёртвый островок…

Махавир посмотрел на экран и застонал. Та же груда синюшных, обескровленных тел. Та же кровавая надпись на стене. Та же композиция на потолке.

— Вижу, неизвестный художник запал вам в душу. Он тут, кстати, приготовил вам кое-что новенькое…

Слайд сменился — на экране возникло изображение другой стены, до этого не попавшей в объектив. Стену украшал прибитый, аналогичным образом, как граждане на потолке, труп с распоротой грудной клеткой. Вокруг трупа на стене размашисто и старательно, тем же материалом, что надпись, были нарисованы раскинутые крылья.

— Впечатляет, — икнул Махавир.

— Вот и брикарнские коллеги так же сказали. Они за свою практику всякое видели, но такое — пока нет… А вы вот, как они узнали, видели. Вот и приглашают вас посмотреть воочию. Они пока там ничего не трогали, всё равно температура там не сильно отличается от морга… В общем, готовьтесь, золотые мои, завтра вылетаете. Двое от вас, двое от контрабанды, двое от наркотиков. Ударную группу не более стандартной комплектации — во-первых, там своих до чёрта, во-вторых — трупы обещали не сопротивляться. То есть, конечно, в этот раз имеется даже один выживший…

— Что-о? — подскочил Вадим.

— А вы, офицер Алварес, не пойму, чего возбудились? — вздёрнул красиво очерченную бровь Вито, — я это, конечно, для всех рассказываю, потому что я не жадный, но паковать носки с трусами предстоит офицеру Сингху, ваша пара от расследования, если не забыли, отстранена.

— Синкара! Тебе этот факт, смотрю, доставляет личную радость?

— Но-но, — Вито мгновенно юркнул за пластиковую перегородку от сразу двух двинувшихся на него «убойников», — вам остро не хватало ещё каких-тодисциплинарных мер? Так выберите, каких — передам господину Альтаке, всё устроим и без порчи моего лица.

— Сдался ты… — остальное, видимо, было на корианском и не очень печатным.


— Как я и думал, с возражениями закончили. Но возможно, господин Альтака допустит кого-то из вас к допросу выжившей… Толку в этом, правда, не больно много — до вас пытались. Сейчас она на Брикарне, но можно распорядиться доставить сюда, не проблема — был бы смысл, — Вито, снова изящно изогнувшись над столом Махавира, кликнул на приложенное видео, — и картинка не отражает всей прелести ситуации.

На экране появилась панорама комнаты — тюремной камеры, судя по всему, но скудная обстановка была дополнена некоторым количеством медицинского оборудования. На койке сидела женщина, уже переодетая в госпитальный балахон. Обритый наголо череп опоясывала косая повязка, закрывающая правый глаз.

— Глаз отсутствует, да. Остался на базе, так сказать… судя по всему, его просто вырвали.

Губы женщины и пальцы лежащих на коленях рук непрестанно шевелились, уцелевший глаз смотрел куда-то в сторону, словно на невидимого ни для кого собеседника.

— Абсолютно невменяема. По-видимому, считают медики Брикарна, ментальная травма. Вкупе с физической, с нехилым болевым шоком, превратили бабу в натуральное растение. До сих пор от неё хорошо если пары слов добились, она где-то глубоко в своём мире…

— Она кто — центаврианка? Личность установить не удалось?

— Личность установили, — хмыкнул Вито, — личность знаменитая, кстати. Пальчики её в нашей базе уже лет десять есть, унаследовали с архивами разом Центавра, Земли и Бракирийской Синдикратии, а вот саму и не надеялись встретить когда-нибудь… Аделай Нара, уроженка Примы Центавра, воровка, карточный шулер, хакер. Могу поднять десяток дел, где она косвенно фигурировала. Наследила много где, но неуловима, как призрак…

Сингх и Ситар переглянулись с вытаращенными глазами, и даже Талгайды-Суум повернулся в сторону закутка убойников — с потрясённым, наверное, всё-таки выражением лица.

— Нара? Эта? Ого… Нет, я не удивлён, компания там была вообще цветистая… Хотя что её занесло в эти края… И почему её не убили с остальными?

— Не поднялась рука на женщину?

Начконтрабанды хмыкнул самым скептическим тоном.

— Женщины среди трупов тоже были. Хотя, чаще всего это трудно назвать женщиной… Видимо, ещё один метод устрашения…

За себя Дайенн не могла сказать, что имя этой Нары произвело на неё такое же впечатление, как на коллег, хотя она его определённо слышала. Слушая краем уха обсуждения коллег, понимала, что не могла не слышать. Но гораздо больше её сейчас занимал вопрос, как этой женщине удалось спастись. Спряталась, притворилась мёртвой, потеряла сознание? Могло ли это обмануть сильного телепата, прежде не оставлявшего выживших? Те пленники на Яришшо не в счёт, он не почувствовал их сквозь толстую переборку… А если б почувствовал? То что — убрал, как свидетелей? Мог ли он всё же почувствовать их — и оставить именно в расчёте, что их найдут и освободят? Мог ли у него быть настолько смелый и дерзкий расчёт? Наверное, здесь можно предполагать уже что угодно. Если он по-хозяйски входит на тайные пиратские базы и делает там всё, что считает нужным — далеко ли до предположения, что и прибытие полиции, и скорость её прибытия в его расчёты входят? Что там говорит Альтака про болтливость силовиков и ремонтников… Что там, болтливость Сингха стоила им жизни Гароди — впрочем, нет, тут даже Альтака всерьёз не думает так, Маниша Каури привезла эти проклятые ничилины с собой, значит, точно знала, что Гароди здесь, скорее у Махавира она надеялась выведать что-то ещё полезное… Интересно, приходит ли этой женщине в голову, что в камере она в куда большей безопасности, чем на свободе? Должно бы, наверное, придти. Как знать, не попадись она тогда — не лежал ли бы сейчас её обескровленный труп в груде таких же на этих фотографиях? Или не сидела б она сейчас такая вот искалеченная и беспомощная, как дерзкая и неуловимая когда-то Аделай Нара? Спастись — это, наверное, всё же не самое удачное было слово…


— Ну дела… — пробормотал Сайта, когда дверь за Вито закрылась, — вот это отлично вы, получается, скатались на Зендамор — эти словно того и ждали… Чего всё-таки Альтака темнит, что за бред с этим отстранением?

— География, смотрю, у этих ментально и зубасто одарённых ширится…

— Видимо, окончательно возомнили себя санитарами галактики.

Сингх подпёр руками щёки, сделав выражение лица крайне унылым.

— Ну, с рейда на Яришшо прошло десять дней, а точную дату этой бойни, как понимаю, ещё устанавливают, это не самая простая задача… Не то чтоб было очень уж сложно, отоспавшись после Яришшо, добраться до сектора лумати, устроить там очередной мастер-класс по истреблению пиратов как класса и неспешно полететь куда там им надо дальше по своим делам… Но да, размах впечатляет. Я на всякий случай буду готовиться, что и от других отделений что-то такое может прилететь… Интересно, и что означает вот это последнее… художество? Вадим, это ты у нас по этой части голова, что скажешь?

Вадим продолжал хмуро разглядывать слайды.

— Чтоб вам тоже что-то определять по нечётким фотографиям. Но совершенно точно, это отдельное, «особенное» убийство свидетельствует… о чём-то важном для него…

— Для него?

— Для идейного автора-вдохновителя, видимо.

— Да. Это говорит о том, что он получил… некое откровение… И желает возвестить об этом нам…

— Это же… вроде как, фигуру ангела изображает? — подал голос Талгайды-Суум, на монитор которого тоже были выведены брикарнские слайды, — но, насколько я читал земную мифологию, ангелы — добрые светлые создания, сравнение с ангелом ну никак не к лицу пирату-работорговцу.

Вадим посмотрел в его сторону кисло — благодаря некоторым моментам своего детства он знал об ангелах несколько больше, чем хотел, ещё до курса религиоведенья в институте.

— Ну, не совсем верно, это обывательское представление об ангелах как о прелестных созданиях с золотыми крылышками, несущих всем добро. Изначально ангел — это вестник… А весть может быть и хорошей, и дурной…

— В индийской мифологии тоже есть крылатые существа, — проговорил Махавир, — например, гандхарвы. Но гандхарвы сюда уж точно никак не прирастают…

— Что-то во всём этом деле стало уж очень много мифологии, — фыркнула Дайенн, — немного нервирует меня эта страсть некоторых преступников к эксплуатации религиозных образов.

Говоря «немного», она несколько покривила душой. Но дело даже не в том, что неуместен этот внутренний ропот, когда речь идёт не о твоей религии, дело в том, что слишком часто она в этих размышлениях оглядывается на Алвареса. А Алваресу об этом знать точно вредно, алит Соук не ставил перед ней, и думается, не поставил бы, задачи обращать корианского коллегу на путь истинный. И если он усматривает в каждом кровавом-бескровном эпизоде новое доказательство того, что религия зло как явление жизни — что ж, её дело просто пересказать это своему старейшине.

— Дайенн, чего ты хочешь, преступник, судя по всему, клинический сумасшедший.

— На Минбаре понимается так, что любой, кто совершил умышленное убийство, нездоров психически, но то на Минбаре… Я, конечно, читала очерки по клинической психологии и судебной психиатрии землян, но мне всё равно слишком сложно понять, как можно считать себя… особо избранным богом или что-то вроде этого… и при этом убивать людей.

Валена ради, почему все тут настолько непоколебимо убеждены, что эта религиозная подоплёка существует? Потому что это слова Алвареса? А не может ли быть так, что преступник как раз атеист, что он таким образом глумится над чуждыми ему религиозными символами? Этого Дайенн не озвучила, потому что, действительно, не знала, может ли. Соблазнительна такая мысль, но с соблазнами следует быть осторожным.

— Думаю, кто это сумел понять — того тоже того, можно заворачивать, — пробормотал Махавир, — ну вот как поймаем этого художника, так и спросим, кем он себя считает, богом или дьяволом, и как в его голове появилась такая интересная мысль.

Вадим закусил губу, снова перелистывая кадры.

— По-видимому богом, судя по использованию ворлонской символики… Интересное дело… в мифологии ранни, как я тут заметил, есть намёки на то, что их мир посещали Тени. Причём не только тысячу лет назад, во время предыдущей вспышки активности Изначальных, но и многим раньше, на протяжении многих тысяч лет. А вот ворлонцы этот мир, похоже, не посещали вовсе… И телепатов в этом мире нет вообще. И никогда не было. Раймон говорил, он был потрясён, когда попал в мир, где известно такое явление, как мыслеречь…

Спокойствие, только спокойствие. Сколько раз она говорила Алваресу, что по показаниям одного представителя судить о целом мире мягко говоря глупо? Последний раз не далее как вчера. Где-то Алварес, значит, способен быть скептиком, ещё каким скептиком, и именно здесь ему это качество отказывает! Почему? Потому что проникся историей о потерянном ребёнке. Да, у каждого есть слабые места, но Алварес, как психолог, по идее должен о своих слабых местах знать и не позволять их использовать!

— Есть и другие миры, где нет или очень мало телепатов, видимо, генетический материал ранни ворлонцам просто не подошёл…

— Чего это не подошёл, если они генетически ещё ближе к землянам, чем центавриане? — обиделся за ранни Талгайды-Суум, — сама ведь говорила!

Сама говорила, да. Что показал клеточный анализ, то и говорила. Реннар разводил руками и показывал фотографии с выделенными цветом сегментами хромосом, Раймон тоже разводил руками и пересказывал те результаты анализов древних останков, о которых он знал. Несколько сложно теперь упирать на то, что Раймон в своём мире профессором истории не был. Профессором истории не был, да. Но ветеринары Атлы, так же, как в любом другом мире, общемедицинские науки изучали.

— …И земляне, как помнишь, тоже долгое время не верили в телепатию и считали её мифом.

Ну, уж этот аргумент на Алвареса точно не произвёл впечатления.

— Интересно отличие в восприятии Теней народом ранни от всех рас, у которых вообще есть такие мифы. Ранни не называют Теней ни Древним Злом, ни Изначальным Врагом, а воспринимают… ну, не как добрых приятелей, конечно, но как некий неизбежный фактор их жизни. Образно можно сказать, что это мир, где совсем никогда не было бога, где знали только дьявола. Мне это напомнило одну народность на Земле, которую считали дьяволопоклонниками, потому что они поклонялись первому из падших ангелов… Правда, это всё же, конечно, неверно, потому что между Таус-Мелеком и христианским дьяволом ни в коей мере нельзя ставить знак равенства, там никаких этих рогов-копыт, кровавых жертвоприношений и пентаграмм…

— Так, Алварес, если ты хотел, чтобы у меня голова пошла кругом — ты своего добился! Пошла-ка я, пока психика цела…

— Понимаешь, Дайенн, я готов предположить, исходя из всего того, что я услышал и что прочитал из ваших бесед… из того, что в этом мире известна Изначальная Тьма, но не известен Изначальный Свет… Что мир ранни находится где-то поблизости от За’Ха’Дума. Возможно, в секторе Аид или немногим дальше… Ведь эти сектора до сих пор плохо изучены.

Глубокий вдох…

— Алварес, в окрестностях За’Ха’Дума нет живых миров. Тени уничтожили всех ближайших соседей много тысяч лет назад. А кого не уничтожили — из тех сделали что-то подобное дракхам и зенерам. Кандар, на орбите которого мы находимся, Ктарра, Тенотк — всё это мёртвые миры.

— Да, я знаю. Но видимо, всё же Тени уничтожили не всех. Может быть, в ранни они не усмотрели угрозы, а может быть… даже сочли их полезными… Может быть, их ожидала та же судьба, что зенеров и дракхов? Может быть, Тени как раз… охраняли и пестовали этот мир, и заодно надёжно защищали его от обнаружения другими расами?

Дайенн оперлась кулаками о столешницу.

— Алварес, ты все эти выводы сделал только на основании пересказа мифологии одним-единственным ранни?

— Не только. Посмотри сама, их физиология… они нечувствительны к экстремальным температурам, не нуждаются в сне и практически не нуждаются в пище, мало чувствительны к боли, они обладают огромной физической силой… В той или иной степени, всеми этими свойствами обладали и дракхи, и зенеры. Так вот… Мне, в силу некоторых причин, очень не безразлична судьба оставшегося после войны не у дел оружия. Я, думаю, знаю, кому можно поручить поиск мира ранни. Нас отстранили от ведения дела — но уж это запретить Альтака не в силах. Сегодня я напишу ему — связи с тем сектором, где они сейчас вроде находятся, пока нет… Но по возвращении, думаю, смогу с ним поговорить, а то и встретиться…

Дайенн в очередной раз подумала, что личная заинтересованность, порождённая… ассоциациями с личными проблемами, принимает у Алвареса, конечно, интересные формы, но возражать не стала.


— Что, Гархилла, так понимаю, отчёт с Зендамора тоже не порадовал?

Альтака бросил на вопрошающего быстрый хмурый взгляд.

— Есть у землян такая поговорка: «Пошли дурака за бутылкой — так он одну и принесет». Послали их расследовать дело с луматскими трупами — они этим и занимались. Откуда этой зелени знать-то про это замечательное свойство луматской кожи — непроницаемость для сканеров… Хотя могли вообще-то и допетрить, что бегло эти посылочки при приёмке сканировали… И намекнуть в то же время никак нельзя было, раз там этот лумейта. Спугнули бы — и 10 лет работы насмарку.

— Ну они так и так насмарку, если там, как оказалось, реально трупы, без всякой посторонней начинки.

— Ну, похоже, что да. Да и по его сыночку так ничего и не нашли. И то верно, работать на Мариголе — ещё не преступление само по себе, хоть многие и поспорили бы. Что поделать, и ложные следы бывают, это надо принять как фактор жизни. Да и были у меня, конечно, сомнения, всё же пересылать через сектор минбарского протектората — это надо уж слишком нетривиально мыслить.

Вито уселся на стол для совещаний и болтал ногами, любуясь своим отражением в блестящей столешнице.

— Заворачивать взрывчатку в луматскую кожу — тоже надо нетривиально мыслить.

— Да вот скажу тебе, в 90х таких мыслителей встречалось немало… Можешь рассказать им об этом при случае, может, их неудовлетворённость распределением дел чуть поменьше станет. Что там твои козлики?

— Ну, если Сима за сегодня не закончит с отчётом, то на Брикарн завтра лечу, видимо, я. Не хотелось бы, мне и здесь есть, чем заняться. В связи с этим острый вопрос — ты ко мне сегодня зайдёшь?

Альтака обвёл широким жестом громоздящуюся по левую руку от него стопку папок.

— Половину из этого всего надо было обработать ещё вчера. Почему-то Гархилл скидывает это всё на меня. Не на тебя, не на Эйлера, попрошу заметить, на меня! Так что боюсь, ночую я сегодня здесь и в скверном настроении. Видимо, бесполезно тебе говорить, но всё-таки скажу — найди себе уже кого-нибудь помоложе и не так перегруженного ответственностью.

— Ага. Если б был в отделении ещё хоть один бракири. Дрази вон — как на собаке блох, землян тоже толпа, даже корианцы теперь во множественном числе…

— Ну, если я буду принимать на работу по твоим параметрам — Гархилл может не понять. А с корианцами у тебя чего так и не срослось? Ну, с теми, которые не по названию только корианцы?

Вито красноречиво сквасился.

— А разница? Они, быть может, ребята и перспективные, но как-то не прельщает до процесса, после, а то и вместо слушать разъяснения о своей классовой чуждости. Боюсь, это уж слишком экстремально даже для меня. В общем, если передумаешь — знаешь, где меня искать…

— В объятьях какого-нибудь нарна-силовика, полагаю.

— Ох ты боже мой! Полгода прошло, он так и будет припоминать. Ладно, пойду, раз так, вздрючу Симу. Поди, завтрашний вечер у тебя повеселее выдастся…


Неизвестно, действительно ли так впечатлил Альтаку очередной натиск Дайенн, подкреплённый красочной тирадой Махавира, но решение было поистине соломоновым — на Брикарн отправлялись Дайенн и Сингх, а Вадим был поставлен совместно с Ситаром курировать рейд в сектор Аид — прошла информация, что сюда как раз направляются целых три пиратских корабля…

Колонизация сектора, хоть и велась, разом землянами, центаврианами и шлассенами, но велась очень медленно и трудно — сектор, как и Захадумский, представлял собой сплошное поле мёртвых миров и астероидных поясов, оставшихся после разгула Теней в войну, и хотя разработка богатых различными редкими рудами пластов сама по себе сулила золотые горы, а на некоторых более-менее уцелевших планетах можно было поживиться и технологиями, отправлялись сюда лишь самые отчаянные. Те самые золотоносные пояса астероидов глушили связь практически намертво, а ведение кораблей через них превращалось в экзамен даже не на высший пилотаж, а на выживание. Поэтому немногочисленные шахтёрские колонии быстро стали именно тем, чем всегда становились в таких случаях — перевалочными пунктами для пиратов, совершенно без стеснения расположивших свои базы по соседству, пользуясь тем, что территория нейтральная, а значит, изображать из себя вольнопоселение никому не возбранно. Среднестатистическое такое «вольнопоселение» являло собой смешанный контингент выходцев с Громахи, Бракоса, Ллорта, Голии, некоторых центаврианских и земных колоний, те, кому не нашлось места под родным небом, занимались здесь добычей золота, которое и сбывали всем желающим за довольно скромную плату. Сами себя защитить, разумеется, они были не способны, но обращаться за помощью к родным мирам, в силу разных причин, тоже хотелось меньше всего на свете, и кто становился здесь частыми гостями и в чьих интересах и чьими финансами существовали около десятка баров и целых два гостиничных комплекса — многовато для планет, на которые откровенно никто не стремился — сомневаться не приходилось. Как ни прискорбно, люди, которых чем-то успела крепко обидеть власть в родном мире, начинают легче доверять криминалу, даже иномирному. Пиратский корабль, достигший этого сектора, можно было считать упущенным — дальнейшая погоня через пояса астероидов, откровенно на чужом поле, была по зубам не каждому, а после путь этого корабля не указал бы уже никто. Собственно, у пиратов в этих краях вообще не было никаких проблем ровно до этого года — то есть до образования прямо у них под носом отделения полиции. И хоть существовало отделение без году неделя, всем было как божий свет ясно — или мы пиратов, или пираты нас. Несколько крупных стычек уже стоили пяти истребителей и одного не поддающегося ремонту корабля полицейской стороне и семи истребителей и двух взорванных кораблей — пиратской, мелких же никто не считал. Те же слухи, собственно, говорили, что в Аид сейчас стягиваются немалые силы, с намереньем дать Кандару самую натуральную войну и задавить проблему, так сказать, в зародыше, пока не окрепла. Поэтому хотя бы один корабль отделения ежедневно выходил на расчистку путей — нейтронные орудия хорошо стирали мелкие и средние астероиды в порошок, крупные уже приходилось минировать, но получалось всё равно в час по чайной ложке, ну, а пираты, соответственно, всячески этому процессу мешали.


— Ну вот, собственно, первый пошёл.

Вадим подошёл к одному из экранов.

— Что по вооружению? Ну, как и предполагалось примерно… могло и больше быть, на оружии они никогда не экономили… Вот врийские пушечки — это расстраивает, да, прямого попадания наша обшивка может и не выдержать. Слушай, переключи-ка на биосканер. Двадцать форм… Двести тридцать пять живых существ… Так я и думал… — он скрипнул зубами.

Вслед за ним скрипнули зубами и Ситар, и Эйлер, и вся силовая группа. Пленные. Рабы. Для перевозки оружия или контрабанды транспортник, тем более настолько приметный, менее всего рационален. Но тут, видимо, другого транспортника не нашлось…

Нечего и говорить, вот это вообще очень плохо. Будь на всех трёх кораблях одни только пираты — действовать можно б было в разы спокойнее. А тут ничто не помешает им прикрыться живым щитом и диктовать — хотя бы пытаться — свои условия. И слишком вероятно, что не обойдётся без жертв… Можно не сомневаться, потому они и пустили этот корабль первым — не ждать засады в их положении мог только очень наивный.

— Сорок пятый, второй на подходе, — прошуршало по связи с сорок шестого, — на борту истребители, но оружия, я б сказал, не слишком много…

— Видим… Вообще очень хорошо, что мы их видим, а они нас пока нет…

— Выступаем?

— Пока рано, ждём третьего. Мало ли, какие сюрпризы возможны, может, будет четвёртый… Если они вообще не попытаются проскочить другим путём, отвлекая нас пока этим, но другой путь тут пока что не по параметру больших кораблей, а у них, судя по всему, уже крупные фигуры пошли в дело…

Ситар подошёл и встал за плечом Вадима. Видно было, руки так и чесались к пульту импульсных пушек — вырубить двигатель ближайшего корабля. Но нельзя, не сейчас… Надо синхронно, трое на трое. Иначе велик шанс, что кого-то из них они упустят…

— Погоди-ка… Есть мысль у меня. Хорошо бы подкрепить ударом изнутри…

— Что ты задумал?

— Слышал о приёме «Мышь»? Берём истребитель — в особо удачных случаях можно и два — и ныкаемся в астероидах, притворяясь подранками. Едва ли они откажутся пополнить свой парк не до конца убитым полицейским истребителем, а то и поторговаться с обменом ценными пленниками. В общем, удар изнутри…

— Алварес, ты у нас, конечно, бесстрашный парень и практически супермен… Но один ты не много-то сможешь.

— А я и не говорю, что пойду один. «Стрелы», как и все истребители — двухместные, а при человеческих параметрах даже троих вмещают. Два истребителя, четверо бойцов — вполне себе диверсионный отряд. Больше — нельзя, флотилия к ним незаметно не подберётся… А два в самый раз. Что, грохотуны, кто со мной?

Дразийская часть силовой группы синхронно отлепилась от стены и сделала шаг вперёд, кровожадно потягивая суставы. Эйлер рассмеялся, хотя было, честно признаться, не до смеха.

— Не знаю, получится ли у нас связаться оттуда… На всякий случай — Сингх, держи руку на пульте. Но не психуй, жди отмашки от Синкары, он в любом случае должен им сперва предложить сдаться добровольно. Формальность, конечно, как часто такое случалось-то… в общем, действуй по обстоятельствам.

— Вадим, ты понимаешь, что после выстрела импульсной пушки, когда заглохнет их двигатель, вы останетесь запертыми в этой консервной банке?

— Ну так вы же её всё равно вскроете, вытащите вместе со всеми… Ну, то есть, я на вас надеюсь в том плане, что без крайней нужды вы корабль не взорвёте…

Что-то в этом чёртовом поясе астероидов должно быть полезное и для них. Под их прикрытием двум немаленьким истребителям удалось незаметно подобраться на ближнюю дистанцию к пиратскому транспортнику. Были б то стандартные «Фурии», было б, конечно, ещё проще… Но в «Фурию» столько народу при всём желании не упакуешь, кроме того, «Фурии» не имеют этой широты настройки параметров — благодаря которой пиратские сканеры действительно могут поверить, что системы машин работают в аварийном режиме. Ну, и щедро размазанная по обшивке сажа — для пущей убедительности…

Комментарий к Гл. 10 Не благие вести

*Псалом 101


========== Гл. 11 Крысиные истории ==========


Брикарнское отделение, взбудораженное обнаруженным фантастическим побоищем, встретило их, как дорогих гостей.

— Мы, конечно, и не ожидали, когда сюда шли, что с естественным, так сказать, цветом волос останемся… Тут у нас то, конечно, тихо, деньков так пять-шесть, а то одно за другим — диверсия на судостроительной верфи у дрази, потерпевший аварию грузовой в секторе пак’ма’ра — пока помощь подоспела, мародёры успели всё растащить, спасибо, сами стены оставили!.. Недавно вот вообще две пиратские шайки чего-то не поделили, на узкой дорожке столкнулись, бой затеяли прямо у Шандукана… Мы, ясное дело, подоспели вовремя, чтоб навалять там, кому до нас не наваляли, и забрать тех, кто уцелел… Совсем одичал народ…

Дайенн грустно вздохнула — коллеги ждут от них помощи, но смогут ли они помочь? Брикарнское отделение — самое первое, и это им бы здесь заимствовать опыт и получать наставления… в идеале. По факту же — хоть архивы тут, конечно, самые обширные во всей полиции, штат мало не половина такие же новички, часть опытных кадров перевели на Тирриш и Кандар, кого-то комиссовали по инвалидности и направили на кабинетную работу в родных мирах, а кто-то и не вернулся из стычек с пиратами, норма жизни, увы, для отделения, находящегося на границе территорий Альянса, спокойные периоды здесь, действительно, бывают, иногда даже продолжительные, но заканчиваются обычно внезапно и сразу масштабно — близость границ и вольницы неприсоединившихся миров добавляла пиратам борзости.

На этот сектор в разное время пытались наложить лапу центавриане и лумати, и свой опечаток это оставило — само отделение, например, располагалось на планетоиде, где прежде был центаврианский координационный центр. Остатками его отделение пользовалось и теперь — выстрел корабля Теней уничтожил почти полностью наружние сооружения, не тронув подземные, но восстановление было так дорого и настолько маловероятно окупилось бы, что Центавр открестился от своего имущества с немыслимой для них прежде быстротой ещё перед своим уходом в изоляцию. А пост быстрого реагирования на астероиде на границе солнечной системы Брикарна унаследовал кое-что из луматского оборудования слежения — по-видимому, этот астероид и у лумати имел сходное назначение. Там обычно дежурили два корабля отделения, там же отстаивались для заправки и мелкого ремонта «Белые звёзды» рейнджеров и корабли некоторых миров, возвращающиеся из дальней разведки, и им тоже случалось принимать участие в устранении возникающих в секторе беспорядков. Имелись в секторе и следы не слишком решительных территориальных претензий дрази — преимущественно в виде космического мусора из останков истребителей и горнодобывающего оборудования на некоторых планетоидах, умельцы из силовиков и ремонтников в относительно спокойные периоды собирали его и использовали что возможно в ремонте. Официально дрази от сектора отступились потому, что не очень-то он им и нужен, где более-менее богато интересующими их рудами — там уже набезобразничали центавриане, фактически — при всей их расовой любви к хорошей драке, регулярные пакости хурров и гроумов делали работу затруднительной и не рентабельной. Ковыряться время от времени в некоторых брошенных центаврианами шахтах под защитой полицейского отделения всё-таки спокойнее.

На Центавре Дайенн, разумеется, не была, но проходя коридорами отделения, можно было, наверное, представить себя там — особых перемен в дизайне за три года не произошло, кое-где ещё висели центаврианские гербы, где слишком маятно было их демонтировать. Это была подземная, более старая часть комплекса — совершенно логично, госпиталь находился здесь. Там сейчас и пребывали большинство захваченных в последнем рейде пиратов, туда они с Сингхом и Г’Тором и шествовали, когда вдруг она увидела в конце одного из коридоров силуэт, заставивший недоверчиво прищуриться.

— Ого! Твой родственник? — присвистнул Махавир.

Дилгар направлялся в их сторону.

— А я думал, наше отделение самое-самое и кроме нас никто таким украшением штата похвастаться не может… Как звать, коллега?

— Рядовой Хуан-Антонио Колменарес, ударное подразделение отдела по борьбе с контрабандой, сэр!

Сингх отвернулся, пряча улыбку — ну да, гирлянда наград на груди нарна, успевшего ещё повоевать в последней стычке с дракхами, новобранцев должна впечатлять. Из каких соображений, кроме пакостных, Альтака велел в рабочий визит выдвинуться при всём параде — непонятно. Дайенн на их фоне как себя чувствовать? Она без наград потому, что новичок, а не потому, чтоб плохо работала. Официальную благодарность за действия по спасению гражданских на Яришшо на лбу не прочитаешь.

— Вольно, рядовой, — рассмеялся Г’Тор, кажется — судя по возбуждённому дрожанию пальцев — едва удерживающийся от того, чтоб потрогать густые платиновые волосы, пышной гривой падающие на плечи, — а как-то сократить вот это всё можно? Мы, конечно, с некоторыми нашими коллегами речевой аппарат натренировали…

— Дома называют Андо, — ещё шире улыбнулся дилгар.

— Андо? — Дайенн дёрнула бровью, имя было более чем знакомое и при том редкое, и слышала она его явно не в дилгарском контексте.

Сингх толкнул её в бок с громким шёпотом:

— Дайенн, ну! Это ж, видимо, те самые Колменаресы, помнишь, Алварес как-то упоминал о друзьях семьи. А, или тебя при этом не было… Его дядя Андрес оказался ещё более крутым, чем твои родители, ему доверили сразу троих… Ну, он упоминал, что одного называют сокращённо в честь его покойного двоюродного брата — Андо.

Нет, через минуту она, может быть, и вспомнила бы. Но для этого должно немного улечься само ошеломление от встречи с ещё одним дилгаром. Она уже не чувствовала себя так… смутно виновато, как когда-то в институте, словно это она как-то невольно нарушила неписанный и негласный запрет, но всё же была очень смущена. И тем более смущена, что не видела, кажется, ни тени подобных чувств в собрате, он, совершенно не стесняясь, смотрел на неё с жадным любопытством.

— Точно, Андо — его двоюродный брат… Но про Колменаресов нет, не помню. Троих?! То есть, вы росли с братьями или сёстрами?

У него такие светлые волосы, с едва заметной желтизной. Конечно, она слышала, что есть ещё и платиновая линия, но представить, говоря откровенно, не могла. …Не просто ещё один дилгар — ещё один дилгар, который, как и она, рос, видя подобные ему лица.

— Два брата у меня, Диего и Мигель. Нет, их полицейская стезя не прельстила… Да и слава богу, зачем мне конкуренция? — подмигнул Андо, — братья у меня тоже отличные, Колменаресы вообще парни хоть куда как класс, а ещё с братьями я за красавицу не соперничал… Видели уже, чем нас тут жизнь порадовала? Наши эксперты в шоке до сих пор… Уже и газетчики набежали, к вам нет? Откуда только пронюхали.

У них земные имена, значит, Колменаресы — люди… Тоже какие-то родственники со стороны отца? Фамилии схожи. Память усиленно сигнализировала, что вообще-то что-то она о Колменаресах слышала, очень даже слышала, почему же не могла понять, что именно? Кажется, в манерах этого Андо земное воспитание чувствуется.

— Что, сначала с живых начнёте? — к ним подошёл высокий дрази с капитанскими звёздами на погонах, — Шеномай, отдел насильственных… Предлагаю начать с Джеронимуса Рока — так его зовут, по крайней мере, согласно удостоверению, отпечатки пальцев сведены, по ушам и зубам результатов ждём — он вот-вот кони двинет. Уже бы двинул, если б не доблестные наши медики, точнее даже, не наши медики… Ну, пойдёмте, сами всё увидите, со всеми познакомлю…

На последних шагах к дверям, также украшенных центаврианской ещё эмблемой, что никого, по-видимому, решительно не смущало, она вспомнила. Конечно! Удивительно, как память камуфлирует то, о чём не слишком приятно думать и что лучше б было попросту не знать. Что ж, можно успокоить себя тем, что это дело касты жрецов, не касающееся её.


Если в Кандарском отделении госпиталь стоял наполовину пустым, переполнен был морг, то в Брикарнском госпитале сейчас не было, наверное, свободной палаты. Кроме раненых пиратов, которых следовало сначала подлечить, а потом уж допрашивать по полной и решать, которому из заинтересованных миров их передавать, здесь были и освобождённые пленники, состояние которых варьировалось от крайне тяжёлого до лёгкого истощения в сочетании с немалым, конечно, психическим стрессом.

Традиционно палаты делятся на тюремные и общебольничного режима, по возможности это даже два изолированных крыла, с отдельными входами из приёмной залы, на практике получается когда как. Здесь изолированных отделений не было, потому что центаврианам ни в каком пророческом сне не приснилось, что тут когда-то будут содержать преступников. Отдельный вход имело ожоговое отделение, было оно, во-первых, небольшим, во-вторых целиком отдавать его под арестантов жирно будет. Здесь сохранилось немало центаврианского оборудования, оказавшегося рабочим, демонтаж-монтаж его на новом месте не привлекал как задача абсолютно. То же касалось и некоторых других специализированных палат. В общем, проще было помудрить с системами, включая у нужных палат блокировку дверей исключительно снаружи, да отобрать в охрану наиболее степенных из силовиков, способных понять, что громко через весь коридор пересказывать неприличные анекдоты — это тоже нарушение режима, даже если тут сейчас нет никого, понимающего по-дразийски.

Аншлаг в госпитале чувствовался, начиная с приёмной залы — даже здесь на скамьях вдоль стен сидели какие-то бедолаги в больничных балахонах, в основном болтающихся на них, как на вешалках, а суровые, важные медсёстры-шлассенки шли вдоль этого ряда, внося на планшете данные о температуре и давлении, кому-то закапывая глаза, кому-то выдавая таблетки или меняя регенерационные повязки. Эти, видимо, на амбулаторном режиме, расселены по гостевым номерам — здесь, в отличие от Кандара, они по крайней мере все в образцово исправном состоянии. Андо вскоре отделился от них — судя по цвету индикатора замка, палата общебольничного режима, видимо, пошёл проведать товарища. Шеномая обступили два рослых охранника, наперебой по-дразийски докладывая ему, надо понимать, обстановку на подотчётном участке.

Дайенн остановилась на пороге палаты, а затем её лицо расцвело недоверчивой радостью. Это слишком много — подряд, слишком много…

— Байронн! О, Байронн!

Высокий черноволосый дилгар в халате врача оторвался от настройки капельницы, чтобы её обнять. И хотя это тоже было смущающе, она и не попыталась отстраниться — в этих объятьях было слишком много о совместно пережитом, после чего, раз уж привелось встретиться вновь, невозможно делать вид, что вы друг другу чужие. Одна только сдача фармакологии, как отдельная маленькая смерть…

— Вот… с корабля Рока как раз… — кивнул на него Шеномай, — свезло Року цепануть их где-то на границе с Арнассией, летели с какого-то там консилиума… Это чудо блаженное после первой стычки, ещё с Абрамсоном, там посильную помощь пострадавшему экипажу оказывало, вместо того, чтобы добить по доброте душевной.

— Я врач, — терпеливо пояснил дилгар не в первый, видимо, раз, — мой долг сделать всё возможное, чтобы спасти любую жизнь.

— Не знаю, не знаю, ради этих мог и не стараться, парень.

— Это мой сокурсник, — сочла нужным пояснить Дайенн, искоса встревоженно разглядывая ссадины на его лице.

— Э, а говорят — космос большой, а тут, гляжу, там и сям кто-то знакомый встречается!

Сингх присел у кровати Джеронимуса Рока.

— Здравствуйте, мистер Рок.

Из кокона стекла и пластика торчали, собственно, только голова и одна рука пирата, этой рукой он перелистывал что-то на экране, укреплённом на изогнутой стойке над медицинским саркофагом, скрывающем сейчас всё остальное его тело. По обе стороны от изголовья суровыми стражами стояли две здоровенные установки с экранами и полными панелями кнопок, Сингх только про одну знал, что это «искусственная почка», видел уже такую.

— Здорово, полицайчик. Что, тоже допрашивать меня пришёл? Ну, может, теперь и получится чего, вроде, попустило мне… А то этот вон, чешуйчатый, пытался, а я бы и рад что-нибудь сказать, да изо рта один только писк вылетал, ровно у мыши…

Выглядел Рок, судя даже по тому немногому, что торчало на поверхности, плоховато. Да, такие серьёзные ранения в его возрасте — а лет ему явно никак не меньше 60 — вполне себе путёвка на тот свет. Судя по крайне нехорошему оттенку отёчной небритой физиономии — эта путёвка имеет все шансы на реализацию.

— Что вы делали в этом секторе, Рок? Летели в лумати?

— Чёрта лысого, чего там делать, на трупы поплевать? С Крутока мы эвакуировались.

— Эвакуировались?

Рок хохотнул — получилось что-то среднее между вороньим карканьем и лаем.

— А что, сидеть раззявившись, как эти все? Оно ж понятно, если тут всё лумати накрыли, то скоро и нас трахнуть могут. Решили отсидеться пока у гроумов, где-нибудь хоть на Киттохаме, деньжата вроде есть, думаю, не отказали б ребята в приюте… Так вот, на подходе уже к Ниффе пришёл мне вызов от Ральфа Мипассца, мол, встретиться бы, перетереть насчёт кое-каких долгов старых… Я так подумал — Ральф, поди, сам на Киттохам путь держит, если не улажу с ним, ребята могут и в месте отказать, всё же Ральф там считай свой… Но не успели мы и состыковаться, появляются ещё Джеки с ребятами…

— Джеки — это Абрамсон?

— Ага. А вот с Джеки у нас давние тёрки, ещё с Проксимы… Ну, Ральф свалил, не будь дурак, делать ему нечего, как за меня вступаться… Ну, поцапались мы с Джеки немного… Хорошо, у меня гиперпривод есть, в гипер нырнули… Вынырнуть потом пришлось, конечно, здесь вот недалеко, кораблик один поменять надо было… Потрепал-то нас Джеки здорово, одну посудину почти к чертям раздолбал, я вон пузом на рычаг налетел, с него как раз набалдашник слетел, чуть не вспороло, как рыбу, если б не этот вон, я б тут и не лежал… Ну, а тут нас уже ребята с Холувы настигли.

— С ними у вас тоже тёрки были?

Рок облизнул губы.

— С этими? Неее, этих я едва знал… Молодые, новые… Лет пять, может, как в антарине обосновались. Общих дел у нас не было — я как-то больше по оружию и всяким цацкам, они как-то больше по дури и всякой жратве экзотической.

— А чего ж они тогда на вас напали?

— Молодые ж, говорю, беспредельщики. Увидели, что нас покоцали уже — ну и, как стервятники на кровь… Прихватить, вроде как, что уже плоховато летает. Этого вот не понимаю, конечно — ты уж сначала сам спасись, новое место найди, застолби, а потом уж грабь в дороге встречного и поперечного…

— Они тоже спасались? От чего?

Пират посмотрел на индуса искоса.

— Глупый али прикидываешься? Ты на карту-то посмотри, где за последний год местечки наши накрылись, а если не в догад, так поясню я тебе — на Дораке и на Коккаре давеча базы погорели, грешили на вражду Нуфака с Алытлоем, да только не Нуфак это, на Дораке точно не Нуфак, потому что Даглас, что Дорак держал, под Нуфака как раз прогнулся, обещал ему не то что весь Дорак в подчинение, но и похвалялся, что планирует рейд на Вентокс — это в ворлонский сектор, вроде как, знает, как защитные системы обмануть, и чего оттуда упрёт и продаст — тридцать процентов Нуфаку. Ну это, может, и брешет — Вентокс, надо же, много таких уже борзых было, да кто с пустыми руками вернулся — тем, считай, повезло ещё… А ну как и правда? Всё-таки для пустого бахвальства и поумнее что придумать можно, чай, тут все знают, в какие дома не лазят, даже если хозяев дома нет… Ну и зачем Нуфаку его убивать? Да я так сам скумекал, и на Тенотке три года назад не Нуфак это разобрался, кто — не знаю, а только не Нуфак. Нуфаку самому интересно, кто б это мог быть… Потом у вас там, у червяков этих и у насекомок, да на Яришшо, да тут вот… Ходят слухи, что что-то такое было и на центаврианском Мариголе, но того доподлинно не знаю — центавриане ребята скрытные… Так вот, смекаешь, пацан, какой ветер дует и куда? Я на пулю-то согласен, да ладно, и на нож под рёбра, это жизнь, это все под богом ходим… А вот это вот, как эти вот на потолке, с высосанной кровью и пришпиленные, как мухи — вот так я не хочу. Ребята говорят, иные ещё наживую пришпилены были, наживую в них эти штыри загоняли, кровь выкачивали… Уж на что, ты мне поверь, мы тут не барышни кисейные, и видели всякое, и сами делали… а вот это — не человеческое это, и не какое угодно.

Сингх хмуро комкал в кулаке кончик косы.

— Выходит, появились среди ваших конкурирующих шаек и большие… беспредельщики, чем ребята с Халувы?

Рок снова каркнул.

— Э, тут даже сравнивать нельзя. Холувцы — придурки жадные, такие каждые пять лет появляются, да так же и пропадают, которые ума набираются — так прибиваются потом к ребятам постарше, да учатся, как дела делать правильно надобно. А большинство просто кончаются, потому что такая судьбина их, коли на всё пасть разевать да на всех залупаться — так долго не проживёшь… Это-то мы уже видали, тут нас не удивишь. Другое тут что-то. Щенков-то я сроду не боялся, Джеки тем более не боится. Щенку дашь разок под зад — он и жопу прижмёт. А тут такое дело, что нам в это и не соваться бы вовсе… Ну, про то вы лучше не у меня, а у тех вон спрашивайте, я тут разговоров послушал — кое-что и прежде знал, а тут два и два сложил… Трепались тут ребята, то там, то сям, что шибко хороших заказчиков нашли — платят щедро, а за такую, казалось бы, ерунду… Ну, где груз какой перевезти чтоб тихо, без шуму, где толмачей с каких-нибудь языков экзотических купить, где оружие мелкими партиями… Было дело, и я им кое-чего подгонял, не сам, правда, парня своего одного посылал… Потом услышал я, что по заказу этих же деятелей некоторые у нас специальнозаварушки там-сям устраивали… Слышали, небось, в секторе денетов с рейнджерами сцепились, у минбарских границ земной лоховоз обстреляли? Альянс протест гроумам объявил — мол, понятно, вы не с нами и не собираетесь, но что-то обнаглели вы, ребята… А то и не гроумы вовсе были… Да и у геймов чего-то там взорвали никакие не ллорты, хотя и грешат на ллортов. Вот… Умный бы подумал — зачем на рожон лезть, если нужда не гонит? Но платят же, так чего бы… А я так подумал — не, мне такой дурноты не надо, я по старинке привык работать, а эти политиканы сегодня тебе платят, а завтра под монастырь подведут. Деятели эти себя называют «Тени», ну, в честь тех… и собираются вот так, там-сям постреливая, харч по колониям потравливая и агитки свои разбрасывая, развязать тут войну хоть какую-нибудь, хоть у кого с кем… Мне-то один бы хрен, конечно, война — дело прибыльное, особливо для тех, кто по оружию работают, да и на живом товаре наварить нехило можно… Да только одно дело, когда как-то само собой война стряслась, а самим воду мутить зачем? Мне, например, и так не дует. Оно правда, прижал нас Альянс сильно, да ведь когда совсем нет закона — это ни для кого нет гарантий. На войне-то может, конечно, и ты, а может — и тебя, паны дерутся — у холопов чубы трещат… Ведь это не просто там как у нас с рогатыми было, это полыхнуть может — мама не горюй! Как в 60е вон… Тебя-то тогда ещё и делать не начинали, а я-то помню, как оно было. Сколько миров как корова языком слизнула. В общем, кому как, а я перемены не очень-то люблю. Ну, если молодёжи делать нехрен — так их дело… Так вот теперь смекни — те базы, что крепче всего трахнули, особливо те, где резня эта с трупами высосанными — это те как раз, кто плотнее всего с «Тенями» работали. Денетские и тракалланские писанину их развозили, яришшинские по их заказу бучи в земном секторе устраивали, луматские диверсии у дрази и нарнов организовывали…

— Кто же всё это делает?

— Вот про это, полицайчик, ты у меня не спрашивай. Ты у нас полиция, тебе и карты в руки. Я сорок пять лет работаю, всякое видел, а такого — нет. Может, сами и делают, исполнителей устраняют… Да только и тише это делать можно. Скорее, появились и у них свои враги, двинутые, им под стать. Вот и шорох теперь в народе, все как с ума посходили, друг на друга кидаются — безопасных мест-то теперь не так много будет, пойми, где безопасно-то, если даже в лумати пролезли… А жопу свою спасти каждому хочется. Крысы бегут с тонущего корабля, ха-ха-ха. Я те чо всё это говорю — я в тюрьму лучше пойду, чем где-нибудь в этом секторе останусь, я ж всё же с этими «Тенями» немного, да работал, хоть и не знал тогда, что это они. У гроумов, может, и не достанут, да у гроумов и от своих сейчас не протолкнуться. А я всё одно не боец больше, лечила сказал, половину ливера менять надо, и то не гарантия…


Дайенн поймала себя на том, что уже минут пятнадцать просто наблюдает работу местных врачей. А потом поймала на следующей мысли — что руки чешутся к ним присоединиться. Работы у них сейчас, откровенно, больше, чем предполагал штат… Русоволосые близнецы энфили, с покрасневшими явно от недосыпа веками, прокатили мимо неё каталку с привезённым с операции дюжим дрази — повреждённую конечность пришлось ампутировать, и сразу же бросились куда-то за ширму. Средних лет зандерианка, с выглядывающими из-под шапочками косичками, переплетёнными лентами и бусинами, распекала молоденького землянина, который потащил растворы не туда, куда ему сказали, а совсем куда-то не туда, и параллельно просматривала что-то на планшетках, передаваемых ей стайкой медсестёр-шлассенок. Кажется, увиденное там ей не очень-то нравилось… Пожилой минбарец менял раствор в капельнице у неопрятного вида хурра, лицо которого почти полностью скрывалось под бинтами, попутно выговаривая ему что-то — сложно сказать, слышал ли его хурр, уши его тоже были замотаны. В дальнем углу запищали приборы — пациент умер… Да, персонала не хватало, и это при том, что врачам госпиталя помогали освобождённые с пиратского судна захваченные на границе Арнассии врачи. Байронн, прихрамывая на повреждённую в плену ногу, подковылял к следующему «своему» пациенту — ллорту с ампутированными, одна около локтя, другая повыше, руками — он как раз пришёл в себя… Дайенн решила совместить две пользы дела — зайти к Аделай Наре.

Вживую это выглядело ещё более ужасно — и речь не только о жуткой ране, открывающейся под повязкой с регенерационным комплексом. Пустой погасший взгляд, показывающий, что она где-то очень, очень глубоко внутри себя — если личность по имени Аделай Нара вообще существует где-то. Ни слова, ни звука, ни малейшей реакции — о чём бы ни говорили рядом, с чем бы к ней ни обращались. Всё та же поза с руками на коленях, всё те же беззвучно шевелящиеся губы… Кто-то пытался считать по губам, что она говорит — но пока дельных результатов не было, врачи предположили, что она путает слоги в словах. Какое же чудовище могло такое сделать с человеком…

— Мы вылечили её лицо, — пояснил Кресан, — в дальнейшем, путём протезирования, возможно полное восстановление зрения, я не могу гарантировать наверняка, потому что никогда не наблюдал офтальмологические операции у центавриан… В любом случае, мы больше не можем оставлять её здесь. Травма, которая нанесена её мозгу… слишком мощное телепатическое воздействие… с этим могут справиться только специалисты на Минбаре. Я понимаю ваши возможные возражения, но она пациент, а я врач, и я обязан действовать в интересах пациента, даже если пациент преступник. Тем более что помощи следствию она, кажется, не может оказать никакой. Нам необходимо отправить её на Минбар, я связывался с коллегами, фриди Мелисса Аллан уже наблюдала один такой случай, и лечение было весьма успешным.

— Всё в порядке, Кресан, я сама врач, как вы знаете. Поверьте, мне нет никакой радости, если она и дальше будет просто страдать здесь на моих глазах… Следствию это не поможет ни в коей мере, ей тем более.

Кресан кивнул, и, поклонившись с традиционным минбарским жестом, вернулся к обходу палат.

Дайенн вошла в палату Аделай Нары. Хотя палата относилась к тюремным, строгих ограничений здесь заметно не было — пациентка сама не склонна была к побегу. Дайенн прошла к кровати, на которой сидела сейчас центаврианка, безразличным взглядом единственного глаза глядящая куда-то в сторону, присела на стул.

— Аделай, вы слышите меня?

Никакого ответа, ни движения. Что там говорили коллеги о послужном списке Нары? Что на троих бы подвигов хватило. Такие типажи обычно в кино бывают, а тут надо же — в жизни. Такая голова! Такой талант! Мощнейшие корпорации обставляла как детей малых, а там за безопасность сроду не профаны отвечали. Сколько народу за её головой охотилось — некоторым она, говорят, потом цветочки на могилу присылала. Разный ей конец пророчили, но никто — вот такое.

— Вы понимаете, где вы находитесь и почему?

Нет ответа. Да разве ей не задавали всех этих вопросов? Задавали на всех языках. Пытались привлечь внимание резким громким звуком, вспышкой света, даже очной ставкой с каким-то пиратом, который вроде как её когда-то знал, пирата в нервном припадке вынесли, а у неё — ноль реакции. Пытались пробиться ментально…

— Аделай, вы помните, что произошло? Кто сделал это с вами?

Нет ответа. Вздохнув, Дайенн коснулась повязки, осторожно отрывая липучку — и это тоже не вызвало в Наре никакой реакции.

— За что он вас так? Почему он не убил вас?

Нет ответа. Дайенн аккуратно приложила к пустой глазнице новый регенерационный комплекс, закрепила липучку.

— Аделай, почему там, на стене, нарисован ворлонский знак?

Бесчувственное тело вздрогнуло, с губ сорвалось какое-то слово…

— Что? Что вы сказали?

Логично, в минуту боли или беспамятства любое разумное существо говорит на родном языке. Дайенн записала слово, как расслышала, на своё более чем скромное знание центаврианского языка она надеяться не могла. Но у неё есть, кого спросить…


Утром следующего дня картина на Кандаре мало отличалась от таковой на Брикарне. Диверсионный отряд Алвареса, конечно, большинство пиратов на «их» корабле уложил насмерть (выбирать не особо-то приходилось), зато с других кораблей, после критических повреждений вынужденных так или иначе сдаться, было выгружено некоторое количество разной степени потрёпанности, но вполне себе живых субъектов. Несколько из них попытались устроить заварушку уже при посадке — надеялись захватить полицейский корабль и удрать, попутно разнеся ненавистную базу вместе со своими менее удачливыми товарищами, Вито, пакуя очередного незадачливого авантюриста в импульсные наручники (орудие, использование которых уже некоторое время неодобрительно обсуждалось, но формального запрета не было, чему сейчас все в отделении были исключительно рады — несколько молодчиков уже успели устроить драку прямо в госпитале), непрестанно глумился с вопросом — какой, по их мнению, был процент вероятности, что авантюра удастся. Реннар, закончив выдавать наставления отделавшемуся обожжённой рукой Алваресу, проследовал к заросшему бородой едва не по брови землянину, в этот момент как раз о чём-то собачившемуся с соседом, одноглазым, исполосованным шрамами хурром.

— У вас очень плохие анализы, Рафлз. Сегодня ещё хуже. Я советую вам пойти на сотрудничество и просить о переводе в госпиталь на Энфили. Операцию вам сделать можем и тут, но вам потребуется пересадка, а с донорскими органами у нас тут не слишком хорошо. А если вас заберёт центаврианская сторона — боюсь, операции вам не видать.

— Ай, не лечи мне тут, рогатый, с этим годами живут, я одного семидесятилетнего знал.

— И это вас успокаивает, учитывая, что сейчас вам шестьдесят семь?

Вадим протиснулся мимо к палате землянина Гудмана, на которого ему указал уже осуществивший, пока Вадим помогал с описью конфиската, а потом отбивался от пытающегося его госпитализировать Унте, первые успешные допросы Ситар. Гудмана с первого взгляда можно было принять за гроума — лысая, розовая и мясистая голова его была обильно усеяна бородавками. Два сломанных ребра и сложный перелом плеча и ключицы, очевидно, поубавили ему бодрости духа, поэтому выглядел он мрачно.

— Джезекия Гудман?

— Ага. Чего надо? Думаешь, болтать буду, как эти сопливые щенки? Так не буду. Меня на испуг не возьмёшь. Знать я ничего не знаю про этих «Теней», и век бы не знал.

— Полно заливать-то, Жаба! — откликнулись с соседней койки, ввиду дефицита мест тех, чьё состояние не очень позволяло лихачить, клали по двое, — кого обмануть-то надеешься? Всю бухгалтерию с ними ты вёл, об этом Крысомордый уже напел, что, мы должны сидеть, а ты нет?

— Ну, переводил я эти деньги, и что? Мне сказали, я перевёл. Говорить-то я с одним только раз и говорил, имени он не называл, а с лица китаец как китаец, таких три миллиарда на одной только Земле-матушке. Или японец… я их и не различал никогда. Пусть вон Клауса спрашивают, он им грузы возил…

Вадим внимательно смотрел на пирата и вдруг вздрогнул.

— Откуда у вас это? — он вцепился в обмотанную вокруг массивного запястья цепочку, на которой болтался кулон — шестиконечная звезда.

— Это-то? Да с одного пацана земного снял, давно ещё. Серебро, от дурного глаза, говорят. Ещё заклинание какое-то на нём выгравировано, на каком языке — без понятия, но знающие люди говорят, защитное…

Вито, через дверной проём палаты на противоположной стороне — обе они были общебольничного режима, положенные туда пациенты к побегу были неспособны физически — в немом шоке наблюдал, как Алварес, невзирая на бестолковое сопротивление пирата, сдирает цепочку с его руки.

— Гудман, когда это было? Как выглядел этот мальчик?

— Как хмырь зачуханный, самый обыкновенный. Ты думаешь, я теперь вспомню, что ли? Знал бы, что ты спросишь, так может, запомнил бы…

— Гудман, внешность! — от крика Алвареса, кажется, испуганно мигнул монитор, — глаза, волосы…

— Да я что, помню? Это ж когда было? Ты б ещё спросил, что десять лет назад было!

— А это когда было?

— Да года три, может, четыре назад… А может, и все пять…

— А вот постарайся вспомнить поточнее, — напичканный анальгетиками, боли Вадим, конечно, не чувствовал, зато перед глазами всё плыло в тумане, всё казалось сном, а во сне, как известно, можно всё, — когда это было, где, как его звали?

Гудман нелепо брыкнулся на кровати, пытаясь вывернуться из хватки здоровой руки Алвареса — хоть держали одной рукой, зато за горло.

— А что, твой, что ли, пацан был? Ну тогда сочувствую…

— Гудман, у тебя есть какой-то особый резон меня злить?

— А есть резон говорить? Что ты мне, два года из общего срока скостишь? Да и что он, один такой у нас был? Их толпы перед моими глазами прошли, смекаешь? Толпы. И не то чтоб я их у себя коллекционировал-то, какие, конечно, и на месяца засиживались — ну, шваль всякая копеечная, а каких, почитай, чуть не с трапа расхватывали — ну, это, конечно, баб, да мужиков покрепче. Или ты думаешь, я всю бухгалтерию свою в башке у себя таскаю? Бухгалтерия тех лет на Тенотке погорела в основном, это чтоб ты знал… Вот что, малыш. Ты мне поможешь — и я тебе помогу. Ничего просто так не бывает. Меня, по итогам, скорее всего на Проксиму отошлют, я с тамошними больше всего наработал… А я туда шибко не хочу. Устроишь, чтоб уступили орионским — может, и вспомню чего про твоего мальчика… На Орионе нормально, сидевшие говорят, жратва — как у президента, библиотеки, спортзалы, и по амнистии выйти можно. А с Проксимы я не выйду, там начальник — зверь, я его знаю… Мы с Барни Носатым ещё в 67 его жену с сынком порешили… Ну, я не решал, я на стрёме стоял… Так вот, Барни и остальных двоих уже в живых нету. Не знаю, какой я там смертью умру, но лютой. Придумай уж что-нибудь, я в чём скажешь сознаюсь, хоть что ихнюю бабушку подушкой задушил, но добейся для меня Ориона.

Вито, столкнувшись в проходе с медсестрой-зандерианкой и наградив её каким-то не очень приличным бракирийским выражением, наконец достиг противоположной палаты и совершенно не деликатно выволок Вадима наружу.

— Алварес, ты в своём уме? Ты что, не видишь, что он с тобой играет?

— Синкара, ты б, может, не лез не в своё, вообще-то, дело? Я наконец напал на след своего брата! Этот Гудман что-то знает, и…

— А на тебя сейчас нападут медики, стоит мне только свистнуть! Я тебя пока старше по званию и я решаю, что моё дело, что нет!

— Гудман с дружками промышляли в астероидном поясе Марса…

— И что? В этом поясе в давние времена кто только не промышлял… Он тебе скажет всё, что ты хочешь услышать. Ты не знаешь, а я уже знаю — Гудман телепат. Слабый, но достаточно, учитывая, что именно о брате ты сейчас и думаешь.

Алварес раздражённо запустил пятерню свободной руки в волосы — ощущалось это, сквозь анальгетик, странно, словно рука частично не своя.

— Это не при чём… Знаешь ли, я тоже не совсем обычный человек. От отца я унаследовал особенность — ни одному телепату пока не удавалось меня просканировать. У меня абсолютный блок.

Синкара наконец соизволил выпустить плечо Вадима.

— Пусть даже так. Это не отменяет того факта, что это самая натуральная, неприкрытая, ребёнку очевидная провокация…

Вадим сунул под нос надоедливому коллеге кулак с зажатой в нём цепочкой.

— У него кулон моего брата! Это — вещественное доказательство, а не провокация!

Глава отдела контрабанды невозмутимо хмыкнул.

— Что, этот кулон штучная работа, и других таких во вселенной нет?

— Ну, в точности таких — полагаю, что нет. Доктор Гроссбаум заказывал его специально для Элайи. Это, как выразился Гудман, заклинание — 116 псалом. Не самый ходовой — просто он, поскольку короткий, вошёл сюда весь, а не 1-2 стиха. Тут их всего два. Первый на одной стороне, второй на обратной.

Вито растерянно ковырнул пальцем мелкую вязь по граням пересекающихся треугольников.

— Погоди… Так твой брат что — еврей?

— Ну, не в национальном, а в религиозном смысле — да. Влияние друга семьи, когда-то, в общем-то, спасшего жизнь ему и его матери…

Шоколадные глаза Вито стали, мягко говоря, очень большими.

— Но вроде бы, у вас там религия всякая запрещена?

— Не запрещена, а не одобряется, это не одно и то же, Синкара. С Элайей кто только не проводил разъяснительную работу, включая матерей — бесполезно. Вынужденное затворничество, с лишением воспитательного влияния коллектива, плюс болезнь, ломавшая его с самого детства… Люди ударяются в религию от бессилия перед тем, что они не могут постичь и с чем не могут справиться.

— Не согласен, но это вопрос отдельный. Дай угадаю, это к этому другу семьи он летел тогда?

Вадим кивнул.

— Да, но не только. Там добавился ещё один друг семьи, из прошлого — мистер Гарибальди, ему тоже страшно захотелось принять в своём доме сына Андо, внука Литы Александер… Это был его транспортник. А сопровождала Эла дочь Гроссбаума Эстер. Ну что могло случиться, в самом деле, всё же было под контролем…

В конце коридора, вернее, правильнее сказать — в начале, у выхода в холл, куда ходячие больные из общебольничных выходили посмотреть новости и почесать языками, два дрази, временно переквалифицированных в санитары, пытались закатить в палату какую-то мудрёную установку. Установка оказалась несколько выше дверного проёма, и теперь они ждали кого-нибудь «постарше», чтоб разъяснил, можно ли её наклонять или как. В другом конце общебольничный, по-видимому, из ремонтников, с громоздкой конструкцией, сковывающей всю руку и часть плеча, крался к соседней палате — страсть как хотелось посмотреть на настоящего пирата. Издержки нехватки мест, что поделать, а повыгонять на амбулаторный всех, кто не совсем лежачий, тоже нельзя. Сквозь закрытую дверь приглушённо доносились переругивания Гудмана с соседом.

— Алварес, если этот тип действительно что-то знает — мы за него возьмёмся так, что он сам удивится глубине своей памяти. Но этого не будет, если ты с открытым ртом будешь ловить всё, что он тебе скажет. Это он должен стараться убедить тебя, что говорит правду, понимаешь? Он должен беспокоиться, станешь ли ты его слушать, а не ты — станет ли он говорить.

— Всё это замечательно и очень гладко звучит, когда говоришь не о своём брате, правда?

Вито вцепился ему в ворот и встряхнул, как куклу.

— А о моих братьях речь никогда не зайдёт — они мертвы. Не ты один тут знаешь, что такое терять — я потерял всю семью. Дважды. И первых я хотя бы не помню, не знаю их имён и их лиц, зато вот вторых помню прекрасно. Да-да, у тебя есть слабое место — твоя надежда снова увидеть брата, а у меня слабых мест уже нет.

Вадим отвернулся — видеть в обычно смеющихся и бесстыжих глазах такое выражение совершенно не хотелось.

Свет ближайшего плафона загородила широкая туча с голосом Шочи Каис.

— Ребят, если вы решили друг друга поубивать, то делайте это не в госпитале, а в морге. А вообще кое-что есть по зубастой теме. Хмырь тут один сказал, мальчишку-ранни — ну, он-то вообще не понял, что это такое, да и не разбирался — продал года три назад какому-то хурру. Имени не запомнил, и не пытался — там не вышепчешь… Хурр не из тех, с кем они сотрудничали, тех они хоть как-то запоминают. Несколько хурров у нас тут с прошлого улова осталось, надо бы очную ставку что ли устроить. Да и вообще плотно этими хуррами заняться, им окромя клыкастого мальчишки много чего интересного продали, в частности, на след королевских бриллиантов напали, тех самых… тридцать лет где-то плавали…


В комнате Андо Колменареса царил образцовый военный порядок, даром что сам он по касте был жрецом.

— Батя — это который батя Андрес — нам всегда так говорил: «Хватит Алиону того, чтоб за мной срач прибирать, меня уже не переделаешь, так хоть вы проблем не доставляйте». Ну и Диего нам хорошего леща прописывал, если хоть одна вещь не на своём месте…

Дайенн произнесла полагающуюся формулу, принимая чашку и вдыхая аромат напитка. Что ни говори, мастерство жрецов в приготовлении чаёв непостижимо. Неприятный момент обсуждения того факта, что у Андо два отца, был пройден — в немалой степени, просто потому, что касается это не воинской касты, и как ни крути, при всей скандальности этого союза, речь идёт о не последних людях в обществе, осуждать фриди если и позволено, то не рядовому воину из клана медиков, да и осуждать главу минбарского отделения Комитета помощи отсталым мирам медику не очень позволяет такт. Можно соглашаться с алитом Соуком, что наши верхи перестали следить за своей чистотой окончательно — но соглашаться следует молча, покуда твой голос никто не пожелал услышать. И в любом случае несправедливо б было возлагать на Андо ответственность за то, чему он не был виной, баланс между необходимым осуждением греха и необходимым почтением к родителям — и так достаточная для него ноша.

— Диего — это ваш старший?

— Да, он из первого поколения. Помогал родителям воспитывать нас… Он из рыжих, как и ты. А Мигель — чёрный, как этот… Байронн? Вы откуда знакомы, кстати?

— По учёбе, — улыбнулась Дайенн лёгким ноткам ревности в голосе Андо, — мы были в разных группах, но на некоторых предметах у нас бывали совместные занятия, а потом и самостоятельной подготовкой мы часто занимались вместе. Потом экзаменовались по фармакологии у одного учителя, он помогал мне… больше морально, никто с точки зрения учителя не знал фармакологию достаточно хорошо, чтоб экзамен дался ему легко. Мне ещё повезло в сравнении с многими… Тому же Байронну было тяжелее, он из жрецов, почти никакой подготовки до института не получил. А он ещё при специализации выбрал ксенобиологию, при том не просто ксенобиологию, а инсектоидную. Выпускную работу делал по проблемам трансплантологии у тракаллан. Мне это даже представить-то страшно. Ладно, не важно. По правде, мне очень хочется послушать о твоих братьях. Я думала, мои родители уникальный случай, а кто-то, оказывается, воспитывал сразу троих!

— А уж мне-то как хочется поговорить о твоей красавице-сестре! — белокурый дилгар поставил на низкий столик блюдо с мясными шариками и, сосредоточенно хмурясь, посыпал их специями — это полагалось делать на глазах гостя, как знак внимания к нему, — хотя едва ли она так же красива, как ты — кто ж может быть красивее рыжих!

— Вижу, старший брат оказал на вас большое влияние, — рассмеялась Дайенн.

Палочки были домашнего изготовления, сделанные явно не очень умелой рукой — узоры на набалдашниках, по которым различали палочки из одной пары, были выполнены кривовато, хотя старательно.

— Не без того. Мы с Мигелем сроду не сомневались, что быть ему в будущем большим начальником. Думали, как пить дать на радость бате Алиону выберет касту воинов… Но нет, жреческую. Правда, потом пошёл вот в анлашок. Зато воинскую выбрал Мигель — ну, потому что его с детства спорт особенно влёк, а все спортсмены, как ни крути, воины по преимуществу.

Может быть, ещё через пару поколений изменится и это. В медицину уже сейчас идут из не воинов не только телепаты, исторический или лингвистический профиль выбирают не только жрецы. Не так много профессий, которые остаются клановыми, кастовыми. Пока сложно сказать, облегчает ли это юношам и девушкам их выбор или наоборот.

— Ну, у нас-то какие особо трудности выбора были, верно? Семья многое определяет. Да и разве это плохо? Не могу сказать, что мне в моём жреческом обучении так уж всё по сердцу пришлось, но не все же как батя Алион. Это у него, кажется, ни одного послушания не было, в котором он не был бы лучшим. Ох, как мы страдали с этими переписываниями летописей Зилана! Диего важничал, всего с пятого раза сдал. А мне учитель вообще сказал, что моё письмо — это грех, который не прощается ни в этой жизни, ни в следующей. Тоже верно, конечно, что только кажется так, что выбрать касту родителей это лёгкий путь… Ты вот тоже столькому, наверное, ещё дома научилась, а помучиться всё равно пришлось.

— Дома учишься, так или иначе, преимущественно тому, что видишь каждый день, — вздохнула Дайенн, — специализацию. Конечно, к моим услугам была обширная библиотека родителей, теоретическую основу они мне дали неплохую, но практика была…

— Однобокой.

— Ну да. Мне есть с чем сравнить, у Мирьен экзаменовка прошла куда легче, и теперь она помогает родителям. Это здорово, когда им придётся уйти на покой, она уже будет достаточно опытной, чтоб всё оставить в её руках.

— Трудно ей, наверное, будет одной.

Со свежей зеленью в космосе обычно некоторая напряжёнка, гидропонное оборудование могут позволить себе далеко не все и не везде. Конкретно на Кандаре прибытия продуктовых заказов всегда ждали с дрожью нетерпения — даже привядший салат и подмороженные стручки гулула лучше, чем ничего. Альтака обещал, что когда-нибудь гидропонный сад тут снова будет (это оборудование земляне при консервировании станции вывезли первым делом) — надо думать, сам был в нём заинтересован. А пока только Шочи Каис выращивала под особой лампой что-то специфическое хаякское, да какие-то эксперименты проворачивали гораздые на выдумку дрази (Эйлер постоянно напоминал им, что обнаружит что-то по своей части — расправа будет страшной). Поэтому сочные, хотя и несколько бледноватые листы цароти вызвали у Дайенн восторг, которого она не смогла б заподозрить за собой в детстве. На вкус дилгара они так себе, да что там, и на вкус большинства минбарцев, но любой родитель завалит вас перечислением, сколько в них полезных веществ.

— Почему же одной? Родители всё равно будут помогать надзором и советом. И возможно, приедет для обучения кто-нибудь из племянников, об этом были разговоры… Если б родители не взяли нас, они всё равно взяли бы учеников, хотя хозяйство давно идеально отлажено, работы там на всех хватит. В теплицах автоматика, но посадку и сбор осуществляют вручную, не говоря уж о полях.

Андо, кажется, едва не подавился.

— На полях — вручную? А большие поля?

Дайенн рассмеялась.

— Странно, я даже не задумывалась над этим вопросом — большие ли. А ведь, пожалуй, да. Произведённые у нас препараты снабжают три города. Но всё моё детство я замечала преимущественно то, насколько там всё восхитительно красиво… Представь, целые пёстрые полотнища, полные стрёкота насекомых, писка мелких животных и совершенно божественных ароматов бесчисленных цветов, некоторые из них такие мелкие, что только под микроскопом можно рассмотреть их строение — но аромат этих крох извещает о их существовании за несколько метров. Поля с теми культурами, которым нельзя смешиваться, разделяются живыми изгородями кустарников, на которых тоже растёт что-то полезное, а внизу в тени — валенов корень… У нас есть даже небольшое озеро, когда сезон чиаран отходит, а он недолог, нам разрешалось там купаться. А какой там, недалеко от берега, был ягодник! По нашим с сестрой ощущениям, мы просто целыми днями наслаждались пребыванием на природе, играми и болтовнёй — но параллельно с этим умудрялись набрать по мешку листьев, корней или соцветий того, что на сегодняшний день требовалось. На поля многолетников можно было выходить хоть каждый день, там что-нибудь поспевало. А вот к люмори отец нас водил исключительно с ознакомительной целью, сбор их плодов это отдельный обряд — они их дёшево не отдают, знаешь ли, жгутся так, что не всякие перчатки спасают. Да к тому же там рядом ульи…

— Ульи?!

— Есть такое замечательное растение — хора. Опылять её, к сожалению, может далеко не каждое насекомое, точнее, в наших широтах — только один вид, имеющий достаточно длинное тело, чтобы суметь выбраться из её бокаловидных бутонов. Поэтому хору приходится высаживать изолированно, окружая по периметру ульями уллохор. Иначе из-за массовой гибели насекомых останутся без опыления и другие растения. К тому же уллохоры… ну, не очень дружелюбны. И не прочь закусить нектар мясом незадачливого конкурента. Так что если организовать разделение территорий неправильно, то одна только хора у тебя и останется. Ну, ещё люмори, потому что она самоопыляемая…

— То есть этих… чего-то-хор тоже вы выращивали?

Дождавшись, для соблюдения правил вежливости, когда и хозяин дожуёт свой лист цароти, Дайенн позволила себе взять её один.

— Ну, в основном с выращиванием себя они прекрасно справляются сами. Главное, чтобы они от тебя не ушли — иметь хорошее, обильно поливаемое поле хоры и, за неимением целого леса брачиула, в коре которых уллохоры любят строить свои жилища — улья из такой коры. Обязательно с отделением, куда они смогут относить трупы умерших сородичей — в природе они для этого используют длинные выросты в коре, которыми брачиула прямо славится. Их можно просто срезать, заливать внутрь масло лийх — и примерно через месяц готова лучшая мазь от кожно-паразитических болезней из известных. Уллохоры за свою жизнь так пропитываются нектаром хоры, что после смерти и их тела становятся лекарством.

— С ума можно сойти, что ещё сказать. Что бы мы, городские дети, о жизни знали вообще… Я грешным делом, когда о таких базах по выращиванию растений и грибов слышал, думал — вот до чего хорошо народ устроился, ходи себе, рви цветочки…

— В какой-то мере это так и есть — если всё организовано правильно, все растения растут на подходящей им почве, соседствуют только с теми, которые им не вредят, окружены нужным заграждением от вредителей — наше вмешательство минимально. Но хватает работы, например, с первичной обработкой сырья — сушкой или наоборот, созданием настоев и выжимкой масел, кроме того, у нас были грядки и теплицы и для нужд нашего пропитания… Но всё равно не могу сказать, чтоб моё детство было переполнено тяжёлой работой — мне хватало времени и на изучение родительских книг, и на тренировки с дядей Кодином.

— А мы вот с Мигелем всегда задавались вопросом, как бы так дополнительное время изыскать — чтоб и на поиграть хватило, и по шее от отцов потом не получить, если учебные задания сделаем абы как.

Что ж, раз уж они тут уже довольно много говорили каждый о своём детстве… наверное, допустимо, чтоб она задала и этот вопрос.

— Андо… Верно, что ты был знаком с моим напарником, Вадимом Алваресом?

Парень присвистнул.

— Ну как — знаком… Детство, считай, вместе провели — ну, пока они на Корианну не отбыли. Диего с Ганей дружил, ну и с Уильямом, а мы, соответственно — с Вадимом. Мяч вместе гоняли… Учились, правда, порознь — у них-то подготовка была не чета нашему, сыновья энтил’зы, как-никак. Ну, старшие, то есть, но и Вадим к тем же учителям ходил, что только программа полегче была, таких послушаний, как от Коулов, от него никто не требовал. Уже ожидалось, что Ганя тоже в анлашок вступит, но оказалось, он историей прямо серьёзно увлёкся, насколько знаю, на Корианне потом истфак заканчивал. А Уильям переводчиком стал — влияние Шериданов, не иначе.

Этот вопрос был вполне невинным, но будет ли таковым следующий? Однако, сама внутри себя понимая то, что Андо пока не очевидно — что она стоит на пороге этого самого коварного из грехов неподобающего любопытства — она должна этот шаг сделать, иначе каков же смысл…

— Ты не знаешь, почему они переехали на Корианну? Не моё дело рассуждать, это правда, но не очень логичное место для сыновей энтил’зы.

Андо задумчиво прожевал очередной лист.

— Ну, если так рассуждать… Энтил’за жив покуда и ещё долго здравствовать собирается, и должность, опять же, не наследственная. В анлашок идут тогда, когда сердце ведёт, а пока не привело — так незачем и идти. Достойнейшую из возможных подготовку, образование отец им обеспечил, ну, а дальше их собственный жизненный выбор… В принципе, они могли, наверное, остаться здесь, но видимо, не захотели расставаться с Лаисой и Вадимом.

— И это тоже мне непонятно. Как можно увозить ребёнка-гибрида оттуда, где он может получать достаточно квалифицированное врачебное наблюдение? Тем более куда — на Корианну, где только отстроили руины после гражданской войны!

Снова было разлито по чашке чая, с короткой благодарственной молитвой за насыщение.

— Ну как сказать, Элайя Александер там как-то выживал, а у него посерьёзней проблемы будут. Да и как ни крути, Корианна оптимальный мир в том плане, что там никто не будет ломать копья по вопросу, Избранный он или как, а того Лаисе на тот момент больше всего было и надо.

— Избранный?! Кто — Алварес?

Андо закусил губу.

— Не стоило мне этого говорить, видимо. Но я так посчитал, что раз вы напарники, то ты знаешь…

Отец как-то сказал, что всякому соблазняющемуся кажется, что грех приведёт его к чему-то неизведанному и волнующему, между тем как грех ведёт всегда к вполне изведанному, испытанному тысячей несчастных до него — к стыду и раскаянью, ощущению своей нечистоты. Насчёт стыда и раскаянья сказать пока сложно было, но неизведанное, определённо, здесь есть. Именно неизведанное стояло сейчас перед ней — и пугающее, потому что она совершенно не понимала, о чём речь и как себя вести, понимала только одно — что недопустимо показать этот страх перед тем, чьим простодушием она сейчас пользуется.

— Смотря что. Сколько б разговоров уже ни было между нами — я не могу знать всю его жизнь. Потому я и завела с тобой этот разговор, чтоб посмотреть на того, кого знаю, глазами того, кто знал его много дольше.

— Конечно, ты говоришь правдивые вещи, только ведь это было давно, в детстве. Впрочем, не думаю, что Вадим изменился в главном — в том, что он честный и скромный малый. И его, и его мать эти кривотолки очень уж нервировали. А с ними и прочим близким нервов доставляли. Да и энтил’зе, если уж на то пошло — хоть это не его сын, но живёт ведь в его семье… Мало что ли наше общество из-за Дэвида Шеридана гудело, но того по роду матери трилюминарий признаёт, и то свечение слабое, а в Вадиме ведь нет ни капли минбарской крови, а сияние, говорила Лаиса, было такое чистое, пронзительное — вот откуда? Я надеюсь, сестра, ты не будешь говорить об этом в лишние уши. Ну, сам Вадим уж точно б этого не хотел. Хотя не знаю, долго ль утаишь шило в мешке. Всё-таки это видело множество жрецов и прихожан, разговоры, как ни крути, шли долго… Сейчас об этом уже редко вспоминают — ну так и слава Валену, Вадим не на Минбаре живёт.

Дайенн сидела, как обухом по голове ударенная. О чём говорит Андо? Как подобное может быть? Мыслимо ли не думать теперь об этом, мыслимо ли позволить себе думать — как это понимать? Не может пройти в голове даже отзвук этого ответа — что в этом человеке душа Валена. Но всё же этот ответ явился — и как очистить теперь разум от самого невообразимого кощунства? Или как очистить разум от другого кощунства — допущения, что святыня минбарского народа поддельна, что вовсе не Валенов след она несёт… И какая из этих мыслей страшнее? И сколько б было сторонников той или другой, если б Вадим и сейчас жил на Минбаре, если б разговоры не смолкали — а как они могли бы смолкнуть, если б живое напоминание дышало одним с нами воздухом? А за ним встаёт тень раскола и смерти нашей веры… И пожалуй, теперь можно понять, почему Вадим пришёл к атеизму — как можно примирить веру с тем, что ему пришлось о себе знать?

Знал ли об этом алит Соук? Ни словом, ни полсловом он не намекнул об этом, он сказал, что причина отъезда семьи Алварес — тайна, соблюдённая в высших кругах. Но какова вероятность, что он счёл бы её достойной этого знания? Нет, совершенно точно, это была б для неё лишняя информация. Мог ли алит Соук на самом деле знать об этом? Мог. Среди прихожан того храма вполне вероятно были воины. Даже если жрецы сразу пришли к решению сберечь эту тайну внутри касты (во имя Валена, это всё равно треть минбарского общества!) — мало ли было в истории секретов, предотвратить утечку которых не удалось. Но ведь в шоке первых минут об этом просто никто не подумал…

Хуже нет — спрашивать себя сейчас, должна ли она сообщать об этом алиту Соуку. Да, должна — потому что обязана сообщать ему всё, что ей стало известно о личности Алвареса. Нет, не должна — потому что не вправе позволять своим устам такое кощунство, и потому что не должна была этого знать, это информация не её уровня. Никто, никто вообще на белом свете не должен был этого знать!.. Но почему-то ни одна сила во вселенной не остановила Лаису по дороге к этому храму.

Нет, хуже есть — размышлять, что думает об этом сам алит Соук, если действительно знает. И к которой из версий склоняется — что в равной мере колеблет самые постулаты веры. И все эти мысли, разрывающие голову — насколько некстати ввиду предстоящего полёта к месту преступления… Воистину, Альтака прав, во многая знания многия печали.


— Что, этих можно уже грузить? — Лай Вонг, потирая руки и откровенно скучая, слонялся туда-сюда по комнатам Островка, лениво попинывая трупы — благо им, давно уже окоченевшим, на это было ровным счётом плевать.

— Да, забирайте, — Сингх разогнулся, положив в контейнер очередной пакетик для сбора улик.

— Дайенн, ты там, возле этой стены, молишься или медитируешь?

— Почему три?

— Чего?

— В круге знака цифра три. До сих пор был алфавит. Чего три? Что он имеет в виду? Не могло ведь это убийство быть третьим… Нет, я не Алварес, чтоб понять эту непостижимую логику — А, Б, снова А, теперь 3…

— Ну, может, и слава богу? Нам и одного Алвареса, если так посмотреть, иной раз даже с избытком, — Сингх встал за плечом Дайенн. Та же картина, да… Окоченевшие обескровленные трупы, тоскливо звенящее под ногами битое стекло, жирно, старательно выведенный на стене символ ворлона. У этой стены и нашли Аделай Нару — скорчившуюся, полузамёрзшую, её сперва приняли тоже за мертвеца… Быть может, это её кровью написано очередное послание? Можно провести анализ…

— Три… Троица? Если уж из религиозных символов у нас ангел уже имеется…

— Это, конечно, сужает круг подозреваемых до тех, в чьих религиях принят догмат о Святой Троице, — хмыкнул Расул, фотографируя солидную пробоину в стене — судя по всему, проделанную валяющимся в соседнем помещении металлическим контейнером, но господи, это с какой же силой нужно было его кинуть…

— Вовсе не обязательно… Совсем не однозначный факт, что сам преступник исповедует ту религию, символы которой использует.

— Народ, не усложняйте, а? Вы с этим… ангелом-то закончили, откреплять от стены уже можно?

Дайенн стояла, прислонившись боком к стене — казалось, её холод чувствовался через скафандр. Холод космоса… Ей вдруг пришла в голову идиотская мысль — как обосновавшиеся здесь пираты не боялись призраков? Многие пираты, как она уже знала, удивительно для их рода занятий суеверны… Хотя, почему удивительно? Шляясь по множеству странных и опасных мест, будучи сами отнюдь не академического образования, они, сталкиваясь с чем-то, в явлениях окружающего мира или технологиях, что превышало их понимание, охотно перенимали мистические трактовки, принятые в отсталых мирах. Так появлялись легенды о «нехороших местах», о проклятых сокровищах, о том, «что брать можно и что нельзя». «Борзая молодёжь» вроде той, о которой говорил Рок, регулярно, смеясь над «стариковскими баснями», нарушала какие-нибудь неписанные запреты, и тогда уж приходил черёд смеяться старикам. Ну, версия, что вот это всё является делом рук нечистой силы, в госпитале уже звучала… Теперь Дайенн думала, что очень сложно понять логику существ, не верящих ни в какого бога, не исполняющих никаких заповедей, не опасающихся, видимо, расплаты за свои злодеяния, но уповающих на защитные амулеты и при обосновании на новой планете разбивающих ящик дорогой выпивки как жертву местным богам. Видать, недостаточно они умилостивили души погибшего народа лумати…


— Почему ты никак не можешь отцепиться от этого дела? — спросил Вито, в очередной раз поцеловавшись с бутылкой. Вадим отложил фотографию стены на Яришшо.

— Ну, быть может, потому, что оно сейчас самое важное, или нет?

Комнату Синкары через некоторое время, притерпевшись, можно было назвать по-своему уютной — будучи не новобранцем, он уже имел некоторую обстановку, которую и перевёз сюда, и эта обстановка носила явственный отпечаток бракирийского колорита, начиная вот с этой чёрной с золотом обеденной зоны, едва ли часто использующейся по прямому назначению — судя по состоянию кухонной зоны, где все свободные поверхности были заставлены какой-то околорабочей дребеденью, питался Вито действительно исключительно в столовой.

— Не достохвальный подход — делить дела на важные и не важные. Но согласен, головняка, подобного этому, ещё в архивах поискать…

Вадим поднял фото диллатлиинской резни.

— И потому что все прочие наши дела, так или иначе, сводятся к этому. Пираты бегут… пираты сходят с ума от ужаса, а это сильно. Новая война Изначальных… Пусть ряженых в них, но кровь-то льётся настоящая…

Вито некоторое время задумчиво созерцал висящий на боку холодильника календарь — без пояснений Вадим бы, пожалуй, не понял, что это календарь, да что там, не понял бы, что это холодильник — то и другое бракирийское. С местными холодильниками, переключающими режимы камер в соответствии с некой своей внутренней логикой, Вито иметь дело не согласился бы — в холодильнике у него хранились выпивка и корм для питомца. С питомцемон познакомил гостя первым делом — какое-то экалтинское животное, напоминающее по виду гигантскую тихоходку, если б она ещё отрастила ветвистые, вяло шевелящиеся рога, занимало террариум длиной почти в кровать и высотой примерно в половину комнаты, представляющий из себя некий микромир. Там на своего рода полочках, соединённых мостиками, были высажены растения, внизу был небольшой затенённый прудик, где животное изволило отдыхать, отдельно оформлены были и места для приёма пищи и отправления нужды. Не хотелось даже представлять, чего стоило весь этот комплекс перевезти.

— Что означают эти буквы и цифры? Твоя теория с алфавитом, как ни крути, полетела к чертям.

Вадим покачал головой.

— Она не полетела, точнее, мы не знаем, какое значение имеет алфавит для него. Его личный алфавит…

— Да уж, личный алфавит — это звучит здорово, — Вито снова отхлебнул приличный глоток, — не дай бог так у каждого свой алфавит будет, да, — он подцепил пальцем кулон-звезду, — а твой брат что, реально вот этот алфавит понимал?

— Ну, немного читать мог, доктор Гроссбаум его учил. Дайенн как-то удивлялась полиглотам нашей семьи. Главный, правда, не я. Ну, я знаю земной, центарин, дилгарский, минбарский, корианский. Одно время мать пыталась научить меня белорусскому — это язык предков моего отца. Далеко дело, конечно, не пошло — на нём мне не с кем говорить, но у нас до сих пор лежат тетради с белорусской кириллицей. Элайя интересу ради занимался немного тоже. У Элайи, думаю, могло получиться — в учёбе он был куда прилежней, чем я. Когда не болел… А из языков он знал земной, корианский, немного иврит и немного лорканский — тётя Виргиния опять же от нечего делать его учила. Но весьма не систематически — нечего делать тёте Виргинии было редко.

Синкаре, видимо, надоело ронять ногами с полочки под столом щедрой грудой наваленные там папки с документами, он собрал их в охапку и унёс на полки книжного шкафа, прихватив оттуда, раз уж взгляд упал, толстую чёрную книгу с двумя почти одинаковыми золотыми закорючками на обложке.

— Какой, говоришь, это псалом? Не особо ходовой, да, я б с ходу не вспомнил. У меня над кроватью висели стихи из 90го: «Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днём, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень». А у Грайме — из Нагорной проповеди: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». На бракирийском, а библия семейная старинная была, земная ещё, из первых, привезённых на Бракир, оттуда на Экалту. Я тогда думал, я этот земной никогда выучить не смогу… Не уцелела, конечно. Столько закладок там было ещё бабкиных, мать там полюбившиеся места подчёркивала… А задний форзац заклеен был, отец когда маленький был, решил Иисуса нарисовать. Дед так охренел, что даже не всыпал ему, просто заклеил там, но всё равно просвечивало. Да уж, не думал, что буду говорить об этом с тобой… О семье ещё к тому же… Хотя чего такого. Да, ты чокнутый совок, а я — по-вашему буржуй, но есть то, что для нас общее. Береги семью, Алварес… В свой срок все мы хороним близких, конечно, главное — чтоб не раньше срока, хуже этого нет.

Вадим вытащил из-за пазухи фотографию.

— Поверь, очень хорошо это знаю.

Вито нахмурился, провожая взглядом бутылку в руках Алвареса.

— Если ты о брате, то не говори так, не смей. Нельзя говорить как о мёртвом, пока не знаешь точно. Вот говорят — тяжелее принять потерю, если расстались нехорошо. Мол, если б хотя бы не такими были последние сказанные слова… Херня всё это. Я очень хорошо с ними расставался, последний мой разговор с матерью был очень тёплым… Что, мне легче должно быть от этого?

— А мы расстались… не очень хорошо. Не знаю, легче или тяжелее мне было б, будь иначе. Точнее… И не могло быть иначе.

Вито поднял фото Элайи, неуместно лежащее поверх веера фотографий мест преступлений.

— Потому что ты был против этой поездки?

— Да. Да не в поездке как таковой дело. Я был против его выбора… Знаю, ты можешь сказать, что это его выбор и он имел на это право. Любой так скажет, когда предмет разговора достаточно абстрактен для него…

Чёрная с золотым тиснением книга лежала на краю стола и казалась его органическим продолжением. Виргиния как-то сказала, что смешнее бракири-католиков с её точки зрения только дрази-мусульмане, а Диус возразил, что встречал землян, искренне поклонявшихся Иларус, да и они тут, в общем, на довольно смешной планете живут… Отдельная проблема любого заимствования — переводы. На Диусовы переводы жизнеописаний и восхвалений богов историческая родина смотрела в основном равнодушно, но иногда даже выносила сдержанные похвалы за популяризацию центаврианской культуры — и это при центаврианской любви докапываться до каждой мелочи, которая может выставить великую Республику недостаточно великой. Вот Дэвид регулярно получал шпильки по поводу недоучтённого богатства значений какого-нибудь слова, от маститых жрецов, которые сами ничего не переводили и не собирались. Минбарцы не заявляли, как те же нарны, что священные книги нужно читать строго в подлиннике, да и поздно б это уже было — переводы некоторых наиболее популярных текстов минбарского вероучения на земной и центаврианский были сделаны задолго до Шериданов, но случая подчеркнуть, что при переводе теряется смысл, не упускали. Вот Виргинии было тяжелее, она была в положении тех самых критиков, которые сделали б лучше, если б могли — на себя смелость переводить на брим-ай или арнассианский что-то серьёзное она б не взяла, но в чужих работах недостатки видела. Поэтому все с большим интересом следили за увлекательным сериалом бракирийских споров о переводах — испытывая смесь сострадания и радости, что их это не касается. Первые попытки перевода были сделаны ещё первыми неофитами-энтузиастами, но вот этот, утверждённый Ватиканом, вариант был собран, после многочисленных соборов, прений и обвинений друг друга в ереси, только в конце 80х.

— Ну, я б не сказал, что религия — это для меня абстрактно. На меня не подумаешь, конечно, как на религиозного человека, потому что это не то, о чём я готов болтать… Выставлять религию напоказ — это фарисейство. Но и интимных тайн я из неё тоже не делаю, не вижу смысла. Нет, я понимаю тебя в какой-то мере. Когда твой близкий верит иначе, чем ты — это трудно принять, если твоя вера искрення, конечно, и если ты искренне любишь его и беспокоишься о его душе. А кто-то из родни в этом плане был на его стороне?

— Прямо чтоб на его стороне — наверное, никто. Виргиния считала, что это детская блажь и это пройдёт, и лучше не давить — тогда просто из подросткового упрямства будет держаться за своё. Офелии всё это тоже не слишком было симпатично, но она считала, что если это помогает ему бороться с болезнью, то пусть хоть что… Дяди — понятно, как относились, особенно Дэвид. Но, при том значении, что он имел для Элайи — на это тоже повлиять не мог.

— Вот непонятно, кстати. Как у него это совмещалось-то? Ну, с одной стороны — родителей заповедано уважать, с другой — гомосексуализм смертный грех.

— Да, это действительно доставило Элайе много переживаний. Вито, в католичестве это тоже смертный грех, как ты совмещаешь?

В смуглой руке начальника отдела контрабанды изнанка фотографии смотрелась контрастно белоснежной.

— Мои взаимоотношения с богом — это мои проблемы. И строго говоря, ты не совсем прав. Ну, едва ли ты мог бы хорошо знать историю вопроса, откуда вам там на Корианне… Церковь уже давно не отлучает гомосексуалистов, в 2240 году Папа Марцелл III разрешил венчания гомосексуалистов. Правда, через три года уже новый Папа, Лонгин II, отменил… В настоящее время вопрос венчаний и отношения к гомосексуализму вообще отдаётся на усмотрение кардиналов, так что каждая местность по-своему… А кардиналы Экалты традиционно делают вид, что этого вопроса вообще нет. На Рагеше вот ещё первый кардинал разрешил — вот и пойми этих центавриан, то вроде как за традиции держатся, то вон… Вот чего этот твой дядя не католик? Конечно, подданные б не поняли, но он и так сын проклятого императора, что он теряет? Хотя с иномирцем, наверное, всё равно не повенчали бы, не настолько уж Рагеш эталон толерантности. У меня первый напарник был центаврианин с Рагеша, Царствие ему небесное, — Вито перекрестился, — отличный был парень, грущу о нём до сих пор. Некоторые дураки думали даже, что мы были парой, хотя у него была любимая, а я о центаврианах в этом ключе сроду не думал. Не, технически оно, конечно, очень интригующе, но неравнобоко, как ни крути — их там шесть, а задница у меня одна.

— Ну не знаю, дядя Дэвид как-то справляется, — Вадим отхлебнул из своей бутылки и снова принялся перебирать фотографии, начиная с первой.

Глаза Вито озорно сверкнули.

— О да, дядя твой вообще великая личность… Кстати, а почему, получается, они оба Шериданы, если он… Ну, я понимаю, вам там на условности плевать… Хотя я сам не очень сторонник вот этого, чтоб мужчину женой называть.

— Строго говоря, тут вообще в другом дело. Они под одной фамилией со второй или третьей книги, кажется, числились… Просто у Диуса замечательная мать, добившаяся запрета публикации их книг с фамилией Винтари на территории не только Центавра, но и Земного Содружества. Да, при том, что сама носит другую. А потом и вовсе подала иск о запрете Диусу использовать эту фамилию. Опротестовать его он, кстати, никак не может — потому что формально она права, от наместничества он отказался, а фамилия прилагалась к титулу. А та фамилия, которую она по закону не имеет права отнять — ему самому, как ты догадываешься, не нужна. Так что и минбарские, и затем корианские документы выдавались с фамилией Шеридан. Ну, Шериданы пока никаких протестов не выражали — я имею в виду земных родственников Дэвида… Почему он оставил в живых женщину? Что вообще отличает это дело от предыдущих? Можно ли считать… что, в какой-то мере, она тоже является вестником, только мы пока не можем понять это послание?

— Алварес, — Вито опрокинул в себя последние капли, — ты сумасшедший. К счастью, не такой, как автор вот этого художества, но тоже. Зачем я тебе это показал… Хотя можно подумать, Ситар бы не показал…

— Ну, по крайней мере, теперь Дайенн перестала подозревать Зирхена. Нет, правда, за столько лет… Мог кто-то из пиратов наткнуться на этот мир? Мог. Хотя в таком случае, наверное, мы уже натолкнулись бы на ранни уже где-то. Да, от того, что Раймон определённо ни при чём, не легче…

Фотография вернулась в руку Алвареса.

— О, спасибо, что напомнил, пойду как раз выселять этого невиновного. А то отписали этому барину целую камеру, а тут отбросы общества складировать некуда.

— Вито. Спасибо.

— Не за что. Выпивка и уши у меня всегда есть, время вот не всегда… Твою мать, уже ж среда, а мне данные с Проксимы так и не прислали! Ну, я им сейчас ввалю…


Дайенн вытащила из холодильника следующее тело и при посредстве Билла, шкафообразного молчаливого санитара, взгромоздила его на анатомический стол.

— Мужчина, центаврианин, возраст 50 лет, если верить документам… Вес около 80 кг… Точнее — 79,7… И это с учётом кровопотери… Смерть наступила предположительно около семидесяти двух часов назад, вторичное окоченение ещё не наступило…

В прозекторской, как и в операционных, центаврианского колорита, по какой-то логике, было ещё больше, чем в целом по отделению. Помимо крайне помпезного оформления всего, что тут не было привозным — видимо, центавриане не центавриане б были без этих вот завитушек, выгибулин и бляшек на ножках столов, дверцах шкафов и каркасах светильников — примерно половину одной из стен в каждом из этих помещений занимала какая-нибудь картина на тему великих светил медицины великого народа. Картины были вмонтированы в стену, демонтировать их, может, и можно было, но хлопотно, да и какой особо смысл — никому не мешали, младший персонал глазел на них первую неделю, а потом привыкал, как и ко всему прочему центаврианскому наследству. Дезинфекционную обработку они не затрудняли, так как представляли из себя литьё из металлопластика и ни от каких воздействий не портились, правда, поговаривали, после одной обработки глаза Велимари Хмурого стали светиться особо зловещим светом, но Дайенн, видевшая эту картину промельком, склонна была думать, что выглядеть добродушнее эта физиономия не могла, не было у неё такого свойства. Конкретно здесь картина являла эпизод из жизни достойнейшего ученика этого самого Хмурого — Макко Златорукого, славного своим мастерством установления причин смерти во времена, когда совершенство ядов далеко превосходило совершенство методов анализа. Здесь, стоя над телом министра Зуэйя, в соответствии с церемониальной логикой, иногда полностью перечёркивающей логику житейскую, изображённого одетым в парадный мундир со всеми регалиями, Макко величаво воздевал вверх руку, являя найденное им доказательство, что благородный министр был отравлен. Что это должно быть за доказательство — художники, видимо, не придумали, а может — причина опять же была в том, что времена натуралистичных изображений ещё не настали, поэтому рука анатома просто светилась чем-то зеленоватым. Непосвящённому могло показаться, что Макко обнаружил министра уснувшим прямо в одежде, что с удовольствием и демонстрирует столпившимся поодаль придворным.

— Но тебе-то, приятель, придётся щеголять здесь нагишом, таков уж порядок. Да и картин про тебя, правду сказать, не напишут, заслугами не вышел.

Заслугами не вышел, да, но расу, как выразился Шеномай, за скобки не вынесешь, вперёд Ц’Лаур начнёт дышать нашим воздухом, чем центавриане разлюбят бюрократию. Повадились требовать на каждый «свой» труп полный протокол. Зачем, казалось бы, им все обмеры его почек, если совершенно очевидно, что смерть была вызвана отделением головы от тела? А вот вынь да положь. Дайенн не знала, радоваться ли ей, что в родном отделении вскрытием и оформлением протоколов центавриан занимался исключительно сам Реннар, да она и с землянами и бракири была сугубо на вторых ролях — теперь она несколько паниковала, сопоставляя свой малый опыт с запросами центаврианской стороны. Но Ц’Лаур заверил, что всё, что будет надо, потом подправит, научился, за 10-то лет работы, и это будет более чем скромная плата за возможность ближайшие несколько часов хотя бы пребывать в родной атмосфере. Правки в протоколах — это звучит для минбарского воспитания как-то сомнительно, чтоб не сказать — неприятно, но помочь с тракалланскими трупами она могла б ещё меньше, а весь прочий достаточно квалифицированный персонал куда нужнее сейчас живым. Да и без совершения ошибок, как говорили учителя, нет опыта. Такие ошибки, по крайней мере, чреваты преимущественно головняками отделению, трупам хуже уже не сделаешь.

Сзади тихо подошёл Байронн — в тишине прозекторской его чуть шаркающие шаги разносились эхом.

— Помощь нужна?

— Не откажусь, меня уже ноги не держат… Будь добр, инструменты подай… Смерть наступила, по-видимому, от анафилактического шока, потеря крови наступила уже после смерти… Грудная клетка раздроблена симметрично чуть ниже ключиц… Интересно…

— Что такое?

Дайенн щипцами поддела край раны — контрастно тёмный в сравнении с бледным обескровленным телом.

— Кожа вокруг отверстий от штырей обуглена. Видишь? Здесь, здесь… Ввиду того, что потолок решетчатый, и штыри сами по себе не удержались бы в слишком крупных ячейках, их концы были загнуты, под воздействием местного нагрева до температуры… Приблизительно 1300 по Цельсию… Но нагрев действительно очень локальный, внутри раны ткани не задеты. Мне интересно, как технологически это могло быть сделано… Учитывая совершенно одинаковую картину всех восьми ожогов — на запястьях, на щиколотках, на груди, на бёдрах… Сколько ж таких аппаратов им потребовалось? Самое интересное, что десять таких аппаратов было найдено, но в мастерских при космодроме, и по заявлению Вонга, ни один в ближайшее время не использовался. На локтевых сгибах отметины зубов неустановленного животного, напротив правого сердца отверстие предположительно от иглы аппарата для откачивания крови… Приступаю к вскрытию грудной клетки…

Байронн подрегулировал фокус у парящей рядом камеры и придвинул ближе кюветы.

— Дайенн, тебе действительно нравится твоя работа?

Да, помощь действительно не была лишней, едва ли флегматичный, давно ко всему привыкший Билл стал отвлекать её от обычных в такое время размышлений о будущности души, покинувшей исследуемое ею сейчас тело. Этот совсем не старый ещё мужчина мог бы жить, мог бы заниматься чем-то если не великим и достохвальным, то по крайней мере, достойным, мог бы заслужить эпитафию пусть скромную, но иную, чем строчки её неумелого протокола.

— Ты имеешь в виду эту конкретно, или вообще? То, что больше приходится иметь дело с мёртвыми, чем с живыми? Сложный вопрос… С одной стороны, конечно, я понимаю, что училась… не совсем для этого… Но это ведь был мой выбор, и… Знаешь, какое-то время назад, наблюдая за работой врачей госпиталя и твоей, я задумалась, не завидую ли вам… Но пока у меня не возникает желания попросить перевода.

Байрон склонился над трупом, на лицо упала выбившаяся из-под шапочки чёрная прядь, он безуспешно пытался поправить её плечом. Сразу вспомнились институтские времена, его волосы, так же падающие на библиотечные свитки, над которыми они теми памятными весенними днями едва не теряли сознание, его рассказы о детстве — как друзья издали узнавали его по этим развевающимся волосам, потому что ветер срывал с него капюшон, рассчитанный на рогатую голову, а она пыталась представить, каково это вообще — расти среди бесконечных снегов.

— Это было бы забавно. Потому что сегодня я составил текст запроса на перевод… Но пока не отослал его. Я попросился в госпиталь Брикарнского отделения, но могу исправить и на ваше. Если, конечно, у вас там есть потребность ещё в одном специалисте.

Дайенн обернулась.

— Потребность-то есть, всегда есть… Но почему?

— Сложный вопрос. Не могу сказать, чтоб то, что я делал до сих пор, не делало меня счастливым, о своей поездке на Арнассию я не могу сожалеть даже с учётом того, что было позже. Но, посмотрев на тебя, на Хуана-Антонио… Я не хотел бы оказаться на вашем месте, нет, но понял мотивы, двигавшие вами. Теперь действительно понял. Мёртвым моя помощь не нужна, помолиться о их душах может любой. А живым — выжившим жертвам, вашим сотрудникам, испытывающим такие колоссальные нагрузки… Немногие могут похвастаться, что по лицу тракаллана понимают, насколько он вымотан, а я как раз могу.

Дайенн вздохнула — тут можно только кивнуть. Медики в меньшей мере, чем полицейские и техперсонал кораблей, подвержены естественным рискам их профессии — хотя и такое случается, особые пациенты склонны к самым разнообразным эксцессам, здесь ей успели понарассказывать. Но некоторую текучку кадров обеспечивает сам характер работы, постоянно столкновение с самыми неприглядными сторонами жизни — и можно понять тех, кому хочется вернуться к травмам производственным, а не нанесённым рукой садиста, к вызовам, которые бросают тебе коварство вирусов или несовершенство природы, а не чей-то извращённый разум, к пациентам, может быть, и не безупречного образа жизни, но не преступного.

— Ну и да, оговорился Ц’Лаур, что специалистов по инсектоидам острая нехватка, а я, такое совпадение, как раз он и есть. Ого… Я слышал утверждение, что у центавриан не бывает цирроза, но что это, если не чистейший цирроз? Самое большее года через три умер бы, даже если б сейчас не пал жертвой вашего маньяка…

— Да, цирроз… Но байки не всегда врут, алкоголь тут фактор обычно глубоко второстепенный, если не третьестепенный. Преимущественно всё же этиология бактериальная или паразитарная. Точнее даже… подобные экземпляры, бывая в самых разных неблагополучных, мягко говоря, местах, прекрасно понимают, что подхватить могли такое, чего нам на паразитологии и не рассказывали. И пытаются лечиться… как могут, как разумеют. И к гепатотоксическому действию самой заразы прибавляется действие препаратов, которые могут быть несовместимы даже не то что с алкоголем, но с некоторыми продуктами питания. Всего в инструкциях не укажешь. Составителям инструкций и в голову не придёт, что способен сожрать пират. Слышала про субъекта, на спор слопавшего танкра.

Ассистент, не удержавшись, прыснул.

— Это же… червяк какой-то дразийский?

— Примерно. В среднем с предплечье длиной и толщиной. Говорят, на вкус как ведро помоев. Не знаю, кто пробовал ведро помоев, чтоб сравнить… Но животное вообще-то полезное. Один из тех редких видов, что способен употреблять в пищу паразитов и делает это с удовольствием. Посему большую часть жизни полон их токсинами под завязку. Очень сложно застать его в том состоянии, когда — нет.

Как тут не вспомнить было и Гароди с его ничилином.

— Гм, а это что? Вот здесь, в воротах правого семенника?

— О… Не уверена, конечно, на все 100%, но кажется, теперь мы знаем, что именно послужило причиной цирроза и как оно попало в организм. Но я не знаю, как напишу это в отчёте, они не воспримут предположение о подобной… неразборчивости как оскорбление всей расы? Но картина действительно характерная, она для всех теплокровных плюс-минус одна, только у центавриан, ввиду внутреннего расположения семенников, эти узелки не бросаются в глаза…

— Мда. Если это чёрный рынок донорской крови, кого-то ожидают очень, очень неприятные сюрпризы.

Дайенн покачала головой. Наука не стоит на месте, но синтезировать центаврианскую кровь и теперь могут лишь три крайне дорогостоящие установки и кровь остаётся стабильной в течение не более 12 часов, после чего глобулины начинают распадаться, превращаясь во что-то такое, введение чего в организм может сделать хуже, чем было. Пока ни один консервант не смог этот процесс сколько-нибудь замедлить. О чём думают преступники-центавриане? О подобных рисках они должны бы думать, но вот Ренто не думал же, куда пихал свои отростки.

— Уверена, они проводят какое-то минимальное обеззараживание, должны же понимать, что среди этой братии здоровых не встретишь. Крови в этом субъекте, может, и много было, но даже экономически выгоднее б было вылить это добро в унитаз, да простит мне Вселенная это крайне циничное выражение.

— Но ведь версия, что эта кровь откачивается как… продуктовый запас, действительно звучит куда безумнее.

Дайенн нахмурилась. В памяти, где-то за обрывками рассказов Раймона, мелькало что-то ещё, что-то связанное с Алваресом, но воспоминание было каким-то настолько зыбким и обрывочным, что никак не удавалось его поймать. И это злило не меньше, чем-то, что опять, опять в этом проклятом кровавом деле что-то связано с Алваресом, Валена ради, ну зачем?

— Ну что, приступаем к вскрытию черепной коробки?

— Ага.

Билл, с оглушительным скрежетом почесав щетину на физиономии, включил пилу.

— Что ж, приступим… Так… Менингиома лобной доли — не удивлена, косвенные признаки имеются… А это что? Байронн, взгляни.

Коллега нагнулся, едва не чиркнув выбившейся прядью по объекту интереса. Вспомнилась собственная злость учебного периода — почему волосы не могут расти как-то более равномерно, быть одной длины, чтоб получалось убрать их полностью, безупречно. У минбарцев вот такой проблемы нет. На третьем курсе она подстриглась очень коротко, мама и Мирьен наперебой жалели об этом так, что стало стыдно за этот акт обеспечения собственного удобства. Кажется, судя и по Байронну, и по Андо, это проблема всех дилгар — посторонних их непокорные волосы могут, конечно, раздражать, а для семьи что-то вроде сокровища.

— Похоже на микроинсульт.

— Да, но… на этом участке, и сразу несколько… довольно редкое явление. Интересно, чем оно может быть вызвано… Позови-ка Фенлина.

— Фенлина? Почему именно его?

— Ну, других врачей-телепатов я здесь пока не знаю, а он, вроде, даже был фриди… Видишь ли, эти доли мозга отвечают у центавриан за экстрасенсорные способности. Но телепатом Ренто не был, об этом явственно свидетельствуют цвет и форма роговидных отростков… У центавриан картина инсульта отличается от земной, больше, как это ни странно, схожа с минбарской, «выбор» поражённого участка как правило не случаен… Несмотря на то, что я вполне предполагаю у покойного атеросклероз, поражений на других участках мозга я не вижу. Почему именно этот? У меня только одно объяснение — это результат телепатического воздействия. Насильственного воздействия — глубокого сканирования или, что ещё вероятнее, гипноза. Точнее сможет сказать Фенлин.


========== Гл. 12 Слишком много мифологии ==========


Тюремная часть помещений бывшей станции была беспрестанной головной болью Гархилла, которую он посильно распределял также на Хемайни, как соображающего по экономической части, и Альтаку, соображающего, наверное, по любой части.

Собственно, ни одно отделение, за исключением Казоми, не строилось сразу как сооружение именно с такими задачами. С Казоми, говорил Сингх, попробовали, охренели от сметы и вернулись со следующими отделениями к отработанному методу «на тебе, боже, что нам негоже». Конечно, и на военных объектах, и на исследовательских станциях совершаются правонарушения, но помещений, где изолируются нарушители до выяснения всех обстоятельств дела, обычно не бывает много, иногда как мера пресечения использовался домашний арест в собственной каюте, иногда даже просто браслеты с датчиками перемещений. На Кандаре имелся целый коридор гаупвахты, и это были самые аварийные каюты, поэтому перепрофилирование было неизбежно. В помещениях, определённых под тюремные, демонтировали кухонные зоны — арестованным они всё равно ни к чему, переводили двери на режим открытия исключительно снаружи, в некоторых монтировали дополнительные койки (и, нередко, на очередных совещаниях дружно вызверялись на техников, снова воткнувших прослушку куда попало), в других, напротив, отграничивали спальную зону от остального помещения — не обычными пластиковыми ширмами полудекоративного характера, а капитальными перегородками, создавая дополнительный тамбур, ещё одна дверь на пути потенциального беглеца. И ввиду того, что большая часть этих помещений по сей день не была закончена — где-то система у дверей после каждого отключения тока по коридору перезагружалась и возвращалась к обычному режиму, где-то не работали туалет и душ, где-то климат-контроль выдавал каждый день что-то новое — компоновка арестантов каждый раз превращалась в непростую задачу. Дело осложнялось ещё и тем, что, ввиду пунктирно работающих лифтов и межсекционных дверей, иногда для того, чтоб попасть в камеру, которая по сути по соседству, приходилось спускаться, подниматься и проходить несколько дополнительных коридоров. Так что Вито по дороге несколько раз возблагодарил пресвятую Марию, что клыкастого хмыря засунули не слишком далеко.

— Вы не спите?

Вопрос как форма вежливости — хоть профиля его отдела данный арестант не касался от слова вообще, бегло Вито записи Дайенн просмотрел, и это заявление, что ранни не нуждаются в сне, слышал. Правда, считал, что это лишь суждение с позиции большинства, так или иначе облагодетельствованного зависимостью от циркадных ритмов. Все спят, просто кто-то реже, а кто-то иначе — те же дилгары схожи с животными разных миров в этом свойстве, дремать время от времени и оставаться бодрыми. Правда, госпожа Дайенн всякий раз, слыша такие разговоры, заявляла, что после нескольких часов на ногах в прозекторской она не кошка, а сова, которая повернёт голову на 180 градусов любому жаворонку, который покусится на её законный и непрерывный, это важно, сон. «Они это свойство утратили, — ржал Г’Тор, — в процессе одомашнивания минбарцами».

— Мы не спим, — отозвался ранни, отрываясь от экрана планшета, — никогда. Но мы тоже нуждаемся в переменах поз, поэтому иногда я ложусь на эту кровать, она мягкая и удобная, за что вам спасибо.

Да, такое нечасто услышишь. Обычно арестанты сразу начинают жаловаться на всё подряд, включая кровати (и нередко эти жалобы не лишены оснований) — то ли в расчёте что-нибудь отчудить при переводе в другие апартаменты, то ли просто чтоб попортить настроение. От Зирхена жалоб не было вообще ни разу — Дайенн, узнав, что он жил в прошлом на Минбаре и сожалеет о некоторых пробелах в своих знаниях языка и культуры, натащила ему кучу всего для чтения и просмотра, и больше ему, кажется, ничего было не надо.

— Ну, надеюсь, там у вас на аварийных этажах тоже удобно и мягко, потому что эту придётся освободить.

Уши Раймона настороженно приподнялись.

— Вы меня отпускаете?

— Как сказать, с оговорками. Отбывать с Кандара я б всё же далеко не советовал. Как-никак, следствие далеко от завершения, а некоторую заинтересованность в его результатах вы определённо имеете. Но думаю, работы и здесь непочатый край, а ваш бригадир бумагой от нас вполне удовлетворится.

— Значит, я не под стражей по подозрению, как мне показалось?

Синкара прошёлся от стены к стене — глазеть в камере, конечно, было совершенно не на что. Помимо этой самой кровати, по виду действительно довольно удобной, с регулируемым изголовьем, только стол, два кресла, стеллаж для вещей — шкафы с дверцами в камерах запрещены, всё должно быть на виду. Встроенный в стену экран — их все по привычке зовут окнами, даже кто не первый год в космосе — являет безмятежный морской пейзаж, сложно с ходу сказать, с какой планеты.

— Врать не буду, мы вас подозревали. Но слепок ваших зубов не совпал с отметинами на трупах. Да и никто не сумел бы объяснить столь быстрые перемещения по всей галактике при полном отсутствии корабля с квантовым приводом под седлом. В общем, можете возвращаться к работе, лично я уже как ворон крови жажду окончания этого ремонта. У меня-то ещё ладно, а у Эйлера полкоридора к нему мыться ходит, установка полетела… Да, если уж зашла речь, о крови. Вы сегодня ели?

Раймон светски улыбнулся, складывая руки на краю планшета — взгляд сразу отмечал очень узкие, острые ногтевые пластины, практически когти.

— Нам не требуется есть каждый день. Медики давали мне небольшое количество крови, исследуя биохимию, правда, лишь пара образцов оказалась… подходящей.

— Ага, дали куб, выкачали на анализы десять. И что, попросить стесняетесь? Могли б и компенсировать… Мне сходить за пакетиком?

— Если вы будете так добры.

Вито повернулся было к двери, прокрутил в голове путь до госпиталя, потом сунул руку в карман.

— По правде, влом туда тащиться… Вторая положительная подойдёт?

Раймон сначала даже не понял, что человек имеет в виду, и с густой смесью удивления и страха наблюдал, как тот снимает китель и закатывает рукав белоснежной рубашки. Лишь когда планшет соскользнул на кровать, он заметил, что руки больше не лежат на нём, а сжаты в кулаки до боли в ладонях, а тело начала бить мелкая дрожь.

— Правило, вынесенное из шальной юности — ножик всегда должен быть острым. Да ладно, всего, поди, не высосете, а лёгкое головокружение я потом найду, чем отпоить… Угощайтесь, — Вито полоснул по запястью ножом, — осторожно только, кровью тут всё не заляпайте, Дайенн ещё подумает с перепугу, что здесь кого-то били.

Расстояние от кровати до кресла, возле которого остановился землянин, шага три. Но это разные три шага — когда ты прохаживаешься, осмысляя глубокий и скорбный философский смысл Песен Хифы, или когда приближаешься к человеку, совершившему подобное безумие.

— Дело в том, господин… как ваше имя?

— А что, ваш этикет требует знакомиться с жертвой перед укушением? Простите, это не со злым умыслом, просто чтобы разрядить обстановку. Синкара, отдел контрабанды. Вито Синкара.

Раймон кивнул — скорее своим мыслям, что пора определиться, на что смотреть — на пробивающийся сквозь смуглую кожу багровый родник или в тёмные глаза странного посетителя.

— Видите ли, господин Синкара, я не знаю, что рассказывали вам госпожа Дайенн и другие… У нас в обычной жизни не принято потребление крови разумных. Мы питались кровью животных, подходящих по важным параметрам, если верить господам медикам, они схожи с крупным рогатым скотом Земли и Центавра, с некоторыми эндемичными видами миров Минбара — впрочем, это я знаю и сам…

Вито посмотрел на него задумчиво.

— Ого, как всё сложно… То есть, вы там друг друга не кушаете? А, ну да, глупость сморозил… А в чём она состоит, эта критическая разница между кровью мыслящего и немыслящего? Нет, сам я своё отличие от коровы понимаю, но всё-таки… Да, наверное, медик тут понял бы с полуслова, всякие там родственные белки, антитела… Ну, не вижу, что в вашем случае меняется, вы ж здесь-то, донорскую, не коровью сосали… В общем, что мне теперь, идти, как дураку, в госпиталь зашиваться?

Раймон сглотнул, уже понимая, что не объяснит — для этого нужно слишком много времени, слишком старательный подбор слов, и куда более спокойное состояние, чем у него сейчас. Падение багровых капель на серый пластик пола звучало для тонкого слуха ранни набатом, оно оглушало. Оглушали и запахи — самой крови, тонкой, но несомненной доли алкоголя, пряного парфюма или может быть — какого-то средства для волос… Кровь обожгла язык и глотку, да и ладонь, которой он сжал порезанную руку, словно горела огнём. Если б человек не был таким быстрым в своих лихих, абсурдных решениях, если б дал время… Сейчас же оставалось лишь стараться не причинить ему лишней боли жадным, судорожным высасыванием крови. И не причинять лишней боли себе, вспоминая об обстоятельствах, когда пробовал живую, чистую кровь в последний раз…

— Но это, кстати, если разобраться, тоже свидетельство… Что это не вы тех трупаков… того… Раз уж для вас такой экстрим куснуть живого… Ооох…

— Что, что такое? — Раймон обеспокоенно оторвался от раны, подхватывая пошатнувшегося, распластавшегося по стене Вито, — я… всё же причинил вам вред?

— Да встал у меня, — раздражённо прошипел человек, — долго объяснять, просто… при моих сексуальных предпочтениях не странно. Шрамы на моей спине я отнюдь не в бою заработал… Всё-таки когда тебя трахают, вцепившись когтями в загривок, это куда приятнее, чем когда просто трахают…

Он нашарил другой рукой спинку стоящего у стены кресла и осторожно приземлился в него, не отнимая, впрочем, порезанной руки из рук Раймона. Подумал, и решив, что кашу маслом уже не испортишь, своим стояком он и так похвастался, скользнул рукой по выпирающей через брюки плоти.

Раймон почувствовал, что головокружение становится сильнее, чем справедливо ожидать от приёма свежей крови, живым огнём разбегающейся сейчас по всегда холодному нутру. В крови человека алкоголь — и от этого дополнительно шалеют нервы, но не только. Гормоны. Возбуждение, которое он не смог бы теперь скрыть, и если б захотел. Это безумно, абсурдно, но более ли абсурдно, чем рана, нанесённая самому себе? Возбуждение, расходящееся судорогой от впивающихся в руку когтей — и отзывающееся в его теле, в котором горит теперь, растекаясь и заполоняя собой всё существо, тот же коктейль. Как можно это понять, и как можно противиться притяжению его источника? И он не смог удержаться, понимая, впрочем, что поступает совсем не мудро, даже как-то слишком по-ребячески для своих лет. Он так же рывком наклонился к лицу человека, буквально впиваясь в его губы своими, чувствуя горячие капли крови из ранки, нечаянно сделанной клыками в уголках губ. Большие карие глаза Вито подёрнулись благостно-мечтательной плёнкой.

— Однако… — он скользнул рукой по спине нависшего над ним ранни, чувствуя сквозь ткань выпирающие позвонки и рёбра, ладонь сползла по пояснице… — Раймон, простите за нескромный вопрос… Это что, у вас — хвост?

Ранни опустился на колени перед креслом — того требовали как естественное шоковое состояние организма после поступления живой, горячей крови, так и необходимость находиться на уровне лица собеседника.

— Хвост, верно. Не думал, что госпожа Дайенн и остальные в своих рассказах упустят подобную деталь, не менее удивительную в их понимании, чем наш способ питания, ведь у большинства представителей ваших миров нет хвостов. Медики были удивлены строением моих ушей, а уж от строения моего позвоночника вовсе были в шоке.

— Иисус-Мария… Охренеть… В смысле, не совсем так, бывают хвосты… у некоторых… Вот и как теперь, пожри меня геенна, не думать… Ну, вы ж уже, извините, много лет как вдовец… С кем баловаться предпочитаете — с женщинами или с мужчинами? Нет, если гетеро — я пойму… Хотя знавал я нескольких гетеро, ничего, нормально.

Шумное дыхание человека обдавало жаром, хотя казалось бы, дистанция не должна этого позволять. Раймон чувствовал, что злость — естественная злость на свою слабость, которая никак не позволяет оторваться от горячего тела — отступает, тонет в опьянении, в восторге и ликовании каждой клеточки тела, до которой дошла с убыстрившимся кровотоком энергия живой крови. Почему не позволить себе… почему не взять то, что само даётся в руки, когда ты меньше всего мог ожидать…

— Или может быть, это вам тоже… крайне редко нужно? Хотя сын у вас как-то появился, значит, в принципе-то процесс знаком… Впрочем, для меня-то это ничего обнадёживающего ещё не означает…

Он перевёл оторопелый взгляд на свою руку, которую сейчас ласкали длинные пальцы Раймона, едва ощутимо обводя остриями когтей линии на ладони и сгибах пальцев.

— Это странно? То, что я, по вашим меркам, да, почти девственник? Зная, что едва ли в каком мире примут с полным пониманием такого, как я… Много ли могло быть тех, кому я мог открыться, обнажить душу или же тело? Только одна. Только Мария, да, не делайте такие удивленные глаза, у меня была только одна женщина за ваших полтора века.

Вито медленно, блаженно моргнул.

— Да, мне это и представить-то дай бог, куда там понять… По-моему, жить без секса вообще не стоит… Вы только, надеюсь, на подобные комплименты не обидитесь, но вот лично я… охотно б вас принял… В себя…

Раймон минуту молчал, изучая лицо этого странного человека. Это особенное место на границе — верно, уже какой-то другой мир. И офицеры Дайенн и Алварес, и в некотором смысле медики отнеслись к нему удивительно лояльно, не испугались, не назвали исчадьем ада. Но этого — этого он не мог себе представить. И всё же это принятие, это притяжение, это неприкрытое и кричащее желание расцветало перед ним сейчас, как рассветное пламя на зубчатых гранях чужой цивилизации. Он расстегнул госпитальный балахон, оголяя безволосую впалую грудную клетку.

— И вас не пугает во мне ничего?

Вито скользнул по фигуре ранни откровенным взглядом.

— Да как бы вам сказать, чтобы не отпугнуть… Мой… покровитель вот говорит, что мне к сексопатологу надо. А я, как любой человек с отклонениями, считаю, что не надо. Знаете, чем меня привлекают бракири? Это удивительное сочетание аристократизма, грациозности и звериной страсти. Эти безукоризненные деловые костюмы, эти светские манеры на переговорах — и хвост, синяки потом на плечах и запястьях и рычание в ухо в процессе… Вы, кажется, не в меньшей мере являетесь воплощением… этого же контраста.

— Аристократизма? — Раймон приблизился к ногам человека, касаясь кончиками пальцев того места, где совсем недавно была рука Вито, — и звериной страсти?

— Не жду, что поймёте… — парень выгнулся, пытаясь потереться промежностью о протянутую руку, — кто-то раз обозвал меня зоофилом. Было б смешно, если б не было так оскорбительно… Нет, меня как раз больше всего устраивает, что зверь, который меня имеет, разумен. И чем более он разумен, чем более… высокого уровня культуры, интеллекта… и чем более при этом он неистов в постели… тем больше это способно меня заинтересовать.

Раймон рассмеялся, кажется, впервые за долгое время. А он-то считал, что нет ничего более шокирующего в этом мире, чем существо с красными глазами и необычным рационом питания. Разумеется, волей-неволей что-то за столько-то лет узнаешь о жизни живой плоти, в том числе о жизни сексуальной. Но и спустя век им найдётся, чем удивить… Если б просто — удивить. Пробудить не просто истинную жажду — в этих самых, человек интуитивно прав, самых подходящих, родственных белках — истинную волю. Волю власти, права овладения чужой жизнью. Раймон встал с колен, отошёл на несколько шагов назад, рассматривая охваченную страстью жертву — добровольную жертву! — и, чувствуя, как сдаётся этой дремлющей в сердце каждого ранни потребности — не имея аргументов, чтоб заставить её смолкнуть, ввиду-то горящих маниакальной мольбой глаз, произнёс совсем другим тоном — тоном, который повергает жертву в священный трепет, заставляет идти к охотнику, словно под гипнозом, несмотря на страх и ужас:

— Встань и разденься.

Вито медленно, сладко улыбнулся, прикрыв глаза, и издал глухой стон. Затем так же медленно выбрался из кресла, потягиваясь, как кошка, шагнул к двери, полоснув ключ-картой по замку.

— Привилегия звания — ключ с полным допуском… — он расстегнул и широким жестом кинул на стул рубашку, — до сих пор, правда, мне и не снилось, что придётся однажды этим воспользоваться — вот так…

Это было подобно, верно, змее в броске — в следующее мгновение Вито осознал себя уже распластанным на кровати лицом вниз, и чуть потеплевшиепальцы Раймона ползли по его спине, обводя старые и не очень шрамы, ползли вверх, зарываясь в густые волосы, другая рука обхватила бедро, стиснув выпирающую косточку — это было похоже на тиски металла.

— Начало мне нравится… Какая силища, а на вид дрищ дрищом… — Вито выгнулся, поглядывая на Раймона из-за плеча взглядом, в котором читалось плохо скрываемое вожделение, — и когти… Когти и клыки, боже, я надеюсь, я не умру здесь, потому что хочу об этом помнить…

Что-то влажное и холодное скользнуло между ягодиц, упираясь в задний проход.

— Не умрёшь. Но может быть, это нечто сродни смерти…

Так локомотив входит в туннель, или нож в масло, при всей пошлости этих сравнений — за них совершенно не стыдно сейчас. Стальная хватка на затылке, на бедре, стальной напор холодной плоти внутри — это не должно быть приятным для живого тела, но слово «приятно» и не отражало б сейчас происходящее — не более, чем затёртый кафель стен мог бы отражать лицо.

— Ого… Винни меня, конечно, давно динамит, но не настолько же… У тебя что, на семерых рос, одному достался? Ооох… до сих пор курицей на вертеле я себя, оказывается, не чувствовал…

Что-то гибкое, холодное, острое чиркнуло по животу, по груди.

— Ох… это что… хвост? — слова вырывались с трудом, как крики утопающего из-под воды, — он такой… длинный?

— Мы вообще длинные, — выдохнул ранни в ухо землянину, — во всех смыслах…

Вито утробно застонал, скользя локтями по покрывалу, подаваясь навстречу бёдрам Раймона, мелко дрожа от восхитительного, пьянящего ощущения… наполненности, напряжения во всём теле, вскрикивая от учащающегося ритма.

— Не бойся… быть грубым… мог понять… я не невинная невеста…

Раймон подался назад, потом с силой насадил человека на себя, прошептав на ухо:

— Как пожелаешь…

Вито взвыл, осознавая сквозь туман в голове, что вот до сих пор — это было ещё не на всю длину, а потом так же сквозь пелену осознавая, что зубы Раймона впиваются ему в загривок. Движения ранни были нечеловечески быстрыми и жёсткими, но при этом его дыхание почти не участилось, даже когда он почувствовал, что близок к оргазму. Только стоны выдавали его состояние. Кожа становилась мокрой от кожи человека, жар живого тела согревал и его. Когда человек под ним мучительно, сладострастно закричал, впиваясь зубами в подушку, Раймон кончил, выпуская окровавленную шею, вылизывая проступившие в укусах капельки крови.


Когда Дайенн вошла, Элентеленне лежала на кровати с холодным компрессом на голове.

— Не придавайте значения, госпожа Дайенн. При выгрузке реактивы дразийские расколотили, там теперь нейтрализация часов на шесть… Мне антидотов уже налили и внутривенно и перорально, теперь только ждать.

Дилгарка присела рядом, встревожено изучая измученное лицо коллеги — маловато зная лорканцев, сложно определить, насколько нездорового оно сейчас цвета.

— Может, всё же в госпиталь?

— Там сейчас и без меня капле дождя негде упасть. Не умру. Мама сон видела, что я проживу 90 лет. Ну, иначе б она, наверное, в полицию работать меня не отпустила. Всё время звонит спрашивает, чем мы там занимаемся…

Дайенн честно пыталась вспомнить при этом о своих родителях, но получилось — об алите Соуке, и это не добавило хорошего настроения. Он давно уже ждёт её звонка, а она так и не собралась с мыслями, что ему сказать — а когда тут было?

— Вы б поспали, — Элентеленне скосила глаза к соседней кровати — сейчас ширма, призванная разделять два спальных места, была собрана в гармошку между двумя прикроватными тумбочками.

— Надо бы. Но боюсь, что не смогу. Иногда бывает такое — так устанешь, что даже на сон сил нет. Только закрою глаза — перед ними почки с селезёнками хороводы водят…

Лорканка рассмеялась и тут же скривилась, ловя и возвращая на место съехавший компресс.

— Брр. Есть светлые моменты в нашей специфике… Хотя если хороводы из бутылок этого ипшского вина — то, пожалуй, сопоставимо. Любят они их такими зверскими рожами украшать… Может, на их взгляд, конечно, это писаные красавцы, но что-то больше никому во всей вселенной так не кажется. Да и начинка, Наисветлейший помилуй… Что движет любителями пить алкоголь, в котором упокоился какой-то членистоногий гад — мне не понять.

— Хорошо, что я алкоголь вообще не пью, не приходится думать, кто там мог упокоиться. Если что-то типа того, что я достала из брюха Орхроча… Ох, простите.

— Да нет, это не из-за вас… — Элентеленне спешно глотнула из стоящего рядом на тумбочке стакана, — так-то я с теми описями тоже, знаете, всякого насмотрелась. А иногда и вживую… Каких только тварей не возят, у нас в поучениях для грешников такого нет! И ещё надо вернуть их по родным мирам в целости и добром здравии, потому что национальное, понимаете, достояние! Как же нам на Яноше раз Центавр мозги ложечкой выедал за то, что один из тех земноводных в дороге сдох… А мы до этого и о существовании такой твари не знали, не то чтоб знать, какие у них там признаки болезней, господин Синкара тогда только две статьи о них и нашёл, обе очень такие общие. О, кстати, раз уж завели мы разговор… Правда, что эти ваши снежные крабы в естественных условиях могут до метрового роста вырастать? Я, если честно, и не поняла, как у них рост считается, спереди назад или, так сказать, в холке…

Перед глазами Дайенн весьма смутно встали редкие и своеобразные существа, о которых она слышала, что они являются предметом интереса в иных мирах из-за своих панцирей, имеющих в составе высокое содержание драгоценных металлов. Правда, интересующиеся не учитывали, что панцири эти не даруются просто свыше, а выращиваются за счёт кропотливого поглощения и обработки животными мелких крупиц этих самых металлов, которые они находят в залежах руд на дне…

— По правде — не знаю, я их вживую никогда не видела. Это лучше Байронна спросить, он родом из естественных для них условий.

В глазах лорканки тоска сменилась вспышкой жгучего интереса.

— Ого, обязательно спрошу! Это ж не то что там крабы, это ж представить вообще — как это жить среди сплошного снега! Он там что, вообще не тает? Вообще никогда? А что они едят? Там же не растёт ничего? И до чего холодно, поди… У нас тоже холодные широты есть, но там, где совсем снег, не живёт никто, зачем. У нас зима — это дожди, и то приезжие из жарких мест говорят, холодно…

Дайенн пересказывала то, что помнила из рассказов сокурсника, существенно и органично дополнявших сведенья из курса географии и истории. Иномирцы стабильно удивляются тому, как можно жить в холодных регионах добровольно, не испытывая проблем перенаселённости и других факторов, заставляющих приспосабливаться к тяжёлым условиям. Правда, и на Минбаре в этом вопросе значительную роль играют традиции следования пути предков, однако сравнительно постоянным можно назвать только население промысловых городков и деревень, на исследовательских и метеорологических станциях работают вахтой. Да и в рыбацкие деревни приезжает новый народ, взамен детей, решивших избрать иной жизненный путь…

— Да, мы с Мирьен, помнится, утомлённые летним зноем очень серьёзно рассуждали, что пора уже учёным придумать способ пересылать такой вот избыток тепла нуждающимся-замерзающим. Нет, мы кое-что уже знали о климат-контроле, просто не вполне понимали, насколько в масштабе планеты всё сложнее.

— Понятно, что в доме тепло, но всё время в домах не просидишь, а куда-то выходить — постоянно беспокоиться, чтоб достаточно тепло одеться… Хотя что я говорю, кому-то и наши обычные одежды невыносимой сложностью кажутся. Мы вот в местах новой веры живём, а у староверов до сих пор женщины выходят в этих абажурах… У нас старухи тоже так ходят, привыкли уже, но молодые — нет, разве только платок, и то не все. И всего два платья, верхнее и нижнее, по ранешним меркам — нагишом, считай.

— Грешным делом, мы, воины, в этом плане посмеиваемся над жрецами, у нас одежда куда проще. Конечно, парадных облачений это не касается… Но повседневную и боевую одежду должно быть можно надеть максимально быстро, воин не может позволить себе, как жрец, два часа наряжаться. А на севере да, обстоятельства диктуют. Байронн мне показывал костюмы рыбаков — там практически скафандр, на сильном ветру в океане даже очень тренированный организм не выдержит. А крупная добыча может порвать сети и на прощание окатить всю компанию хорошей такой волной. Ледяная корка образуется мгновенно, но её можно сбить, а вот если промокнешь насквозь…

Неисчислимые ужасы жизни севера лучше всего, говорят, рассказывать землянам — они искренне недоумевают, почему не облегчить себе работу вот так-то и так-то, зачем эти старинные, рискованные и малоэффективные методы. Где им представить споры старейшин о модификациях сетей и лодок, насколько этично и благородно то или иное улучшение, не даёт ли оно охотнику непозволительного превосходства над объектом его охоты.

— И он выходил на такую вот рыбалку?

— О нет, нет, дети обычно помогают на берегу, когда надо укладывать улов в повозки. Ловят что-то попроще в заливе, на большой промысел берут подростков, более-менее определившихся с выбором жизненного пути, и достаточно физически развитых. Но в открытом океане он был несколько раз — когда семейство плавало в гости в какие-то далёкие деревни. И это тоже было достаточно экстремальным — на проплывающих мимо льдинах иногда дремали животные, которым ничего не стоит потопить лодку просто играючись, а по берегам прохаживались каманы — обычно они не очень хорошие пловцы, рыбачат на мелководье, но случаются и исключения…

Она замолчала, вспомнив историю Байронна о другой, куда более странной встрече (если встречей можно называть такое наблюдение издали, без попыток и возможности приблизиться) — в первую его такую поездку, когда он был так мал, что не знал, доверять ли этим воспоминаниям, или же он просто задремал и ему приснилось, что на берегу, на невысоком ледяном уступе, он видит две фигуры — одетые в обычные в этих краях одежды, это, однако же, не были минбарцы. Из-под капюшонов развевались длинные чёрные волосы, и не понять было, двое мужчин это или две женщины, или, может быть, разнополая пара, расстояние и ещё только разгорающееся рассветное солнце не позволяли рассмотреть их лиц. Он был так потрясён, что никому из взрослых не рассказал об этом, посчитав в тот момент, что видел призраки своих настоящих родителей, и это может вызвать печаль у приёмных, а после и не доверяя своим воспоминаниям. Кого он мог видеть, в самом деле? Люди Ледяного города к тому времени уже давно покинули его, а бывающие по рабочим надобностям в этих краях иномирцы обычно носили одежды яркие, чтоб в случае, если заблудятся или попадут в беду, их можно было увидеть издалека…

Как кстати запиликал терминал.

— На связи Альтака, спрашивает, не слишком ли вам понравилось в гостях и когда собираетесь назад. В родном отделении дела тоже на месте не стоят, и новости не самые приятные.

— Господи, что ещё?.. Он материалы по этим делам получил, смотрел?

Землянин Фред из экономического, по совместительству сидящий на связи, когда кадров на всё не хватало, как сейчас, печально вздохнул.

— Смотрел, хорошего настроения ему это не прибавило… В общем, говорите тут сами…

Экран, мигнув, явил уже дорогую сердцу всякого кандарца физиономию, не слишком искажённую рябью лёгких помех.

— Офицер Дайенн, Элентеленне, вы там что, каждый труп отпеваете и хороните с почестями? Пять минут на сборы, задержитесь с отлётом — пеняйте на себя. Да, и прихватите там кого-нибудь из местных из насильственного, тут новые факты вскрылись по приснопамятной бойне на Тенотке, им интересно будет. Переслать этих хлопчиков к ним я пока не могу — здесь нужны. Лучше оттуда к нам притащите кое-кого — список вышлю. Ну, если они брикарнским всё ещё не до зарезу. Всё внятно сказал? Давайте, мухой.

Девушки переглянулись и нервно рассмеялись.

— Шочи говорит, что мы с вами отделения-побратимы. Больше никому так не повезло с начальством. Как же я рада, что с нами полетел Сима, а не Синкара, один Наисветлейший знает!

— «Пять минут на сборы»… Боюсь, если я сейчас приду и скажу Г’Тору это — как раз перед Валеном и предстану.

Элентеленне приподнялась на локте.

— А вы сами выбрали это отделение, Кандарское?

— Да. Предлагали и Брикарнское… Но… Вот это самое честолюбие, о котором дядя всегда говорил. Кандар — это граница… С кромешной тьмой, с хаосом. Теней-то, конечно, уже нет, да вот, наследие их осталось… И права оказалась, скучать не приходится.


— Господи… — простонал Вито, облизывая пересохшие губы, выпуская из стиснутых пальцев скомканное покрывало, — да что я знал о сексе до сих пор… У тебя потрясающая штуковина, зря ты её маринуешь, ой зря…

Раймон накинул покрывало на плечи, скрестил тонкие, длинные ноги, обвивая их хвостом.

— Я говорил немного вашим медикам — хотя, конечно, их расспросы об этой сфере были очень сдержанны и деликатны. У нас, ранни, с сексом всё немного иначе, чем у ваших рас. В том, что касается телесной близости, у нас нет таких, как у вас, правил и ограничений — я имею в виду все поцелуи, прикосновения и ласки, всё, кроме непосредственно соединения тел. Это безотносительно пола и даже степени родства — мы любим гладить и вылизывать друг друга, возиться, шуточно драться с братьями или потомством — как сказали бы многие из вас, мы ведём себя как животные, однако у нас не считают эту черту животной, это естественно для всякого существа, имеющего нервную систему. Нет, я не хочу сказать, что половой акт как таковой является для нас чем-то табуированным — здесь тоже не нужны запреты, потому что это то, что и не может быть частым. Вызревание яйцеклеток в организме женщины-ранни — процесс куда более долгий, чем у представительницы любого из ваших миров, и требует определённой подготовки — как и в процессе беременности матери необходимо усиленное питание. Но и сам половой акт требует предварительного употребления живой крови…

Вито горестно провёл дрожащей рукой по лицу.

— Секс для деторождения? О нет, только не у вас… Это ж самое бесхозяйственное обращение с даром природы, какое я встречал! А чаще жрать вы не можете? Нет, ты не сочти за какие-то намёки…

Глядя на эту задрапированную покрывалом фигуру, более всего напоминающую занавешенный скелет в углу морга кислородников, самое время было думать об Альтаке, Вито в этом не находил ничего ни странного, ни аморального. Не Альтака ли его в том числе и толкнул к этому, вот на эту самую кровать. С этим своим «найди себе кого-нибудь помоложе, порезвее»… Можно б было найти и поубедительнее аргумент, джентльмен хренов, для того, кто прекрасно знает, что списывать тебя в запас рановато, и знает, что ты это тоже знаешь. Ну, не сказать же проще — стыд… Всё-таки женатый мужчина, даром что брак этот, совершённый по натуральной любовной горячке (да, при том, что жених был уже не юным вдовцом, а невеста того старше и в двух разводах) не трещал по швам просто потому, что оба уже не готовы были снова оказываться на распутье. Всё-таки друг семьи… В этом, наверное, всё и дело. Дурацкий стыд перед памятью друзей, и ведь было уже несколько попыток прояснить этот вопрос, но куда там, в уходе от разговоров, которые не желает вести, Альтаке равных нет. А кто тебе виноват, Винни, что тогда, в самом начале, не отбился от неуклюжих домогательств? Ладно, тогда алкоголь виноват был, спасибо тебе, боже, что даровал нам продукт сей, на который можно свалить все свои косяки. А дальше? Ну, видимо, в том и дело, что и льстил такой интерес в уже немолодые годы, и просто от возможности спустить пар грех отказываться. Но и соглашаться, видите ли, тоже грех, это в бумагах Альтака может мухлевать не краснея, а отношения для него тема серьёзная.

— Интересно ты выражаешься, господин Синкара. До сих пор ты был более чем откровенным, и вдруг — намёки! Верно, ты мало говорил с теми, кто говорил со мной до тебя. Тогда я повторю и тебе — в истории и культуре нашего мира есть такое, что сложно понять вам. На нашей планете нет других разумных — так откуда же, по-твоему, мы знаем о свойствах их крови? Ты слышал, верно, что небо нашего мира тёмное, там никогда не бывало много света. И небо не имело для нас такого высокого, полного восторга значения, как для любого из вас, мы не воспевали его и не стремились к нему — потому что знали, что там живёт. Не только та тьма, что закрывает от нас свет солнца и звёзд, но та тьма, что смотрит на нас сверху и иногда спускается к нам…

Человек подпёр голову рукой, сквозь блаженную истому в больших карих глазах блеснули искры интереса.

— Тени?

Раймон кивнул, чувствуя особенную благодарность к моменту за то, что так легко прошло упоминание темы, которая даёт понятие об истинном могильном холоде и тому, кто, по меркам этой слабой, краткоживущей вселенной, не вполне является живым. Да, у него было время осознать и привыкнуть, что этой тьмы больше нет. И всё же сейчас жар происходящих внутри химических процессов, жар лежащего рядом тела были как для них, живой плоти, пылающий камин и алкоголь в тот момент, когда приходится рассказывать о пути через мрак и холод. Тюремная камера, где на полу мерно мерцает соскользнувший с кровати планшет, а со стены светло сияет море неведомого мира, может быть не худшей защитой от этого чувства, которое неправильно всё же называть страхом, для него есть слово в языке ранни, но есть ли в языке землян — этого он пока не понял…

— Вы называете их так, да. Мы называли просто — тьма, употребляя это слово с суффиксом абсолютности, «среди всей тьмы на свете это будет тьмой». Есть легенды о том, как в самые древние времена тьма сходила к нам, и из этой тьмы выходили существа иной природы… Мы не знаем, кто они были, из описаний в этих легендах этого не понять. Уже не представить, что означает — «подобны камню» или «имеющие столько рук, сколько желают», из легенд Минбара, а после и из истории последней войны, бывшей на моих глазах, я знаю, каковы сами Тени, это определённо не они, вероятно — какие-то их слуги тех времён.

— Они проводили над вами эксперименты?

Вопрос был почти утверждением — действительно, какой иной ответ он мог предполагать?

— И более жестокие, чем выпало на долю кого-либо, кроме их слуг. На островах или в огороженных горами местах они устраивали свои… полигоны. Они привозили разные виды разумных и давали ранни пробовать их кровь, а потом устраивали охоту… Охоту ранни на этих разумных. То есть, это теперь, с учётом всего того, что мы узнали позже, мы понимаем, что это были тоже разумные, тогда же они были для нас некими странными видами животных, каких мы не встречали в другое время в нашем мире. Ходящие на двух ногах, издающие сложные звуки и иногда применяющие сложные стратегии в попытке выжить, но всё же животные. Кровь которых оказалась самым желанным блюдом для нас, благодаря чему те таинственные и страшные события и дошли в легендах до наших дней. Одни несчастные пытались прятаться в лесах и пещерах, другие отчаянно сопротивлялись, но какое сопротивление тут может помочь… … Я говорил, что нам нет нужды лишать жизни ради пропитания, но ведь эти животные не понимали этого, и едва ли были б готовы расстаться даже с малым количеством своей крови добровольно, и уж тем более едва ли порадовали б их надежды наших предков… одомашнить их.

— Пожалуй, — хохотнул Вито, — значит, своим сопротивлением они… как бы так выразиться для полицейского не слишком неподобающе… лишь ускоряли свой конец?

— Получается, что так. Легенды не дают нам, как ты понимаешь, взгляда с их стороны. Они излагают лишь рассказы наших предков об удивительных животных, спускавшихся с неба, о добыче, дающейся трудно, но оказывающейся роскошной наградой удачливому. Подтверждений этим легендам мы не нашли — никаких останков при раскопках… Возможно, они хорошо прибирали за собой. Но такое вполне могло быть. А вот похищения — это не просто легенды, это реальность. Это происходило на протяжении нашей истории не раз. Чаще всего они забирали одиноких путников, или уединённо живущих ранни — потому у нас сложилась традиция жить кучно, большими семьями, так всё же меньше этой опасности. Некоторые не возвращались, вероятно, погибали там, но те, что возвращались… они уже не были прежними.

«Найди кого-нибудь помоложе», говорил Альтака. Ну, вот тут уже осечка вышла — этому существу, по крайней мере как оно само утверждает, 150 лет. И в это почему-то веришь, несмотря на отсутствие каких-либо привычных признаков старения. Его волосы абсолютно чёрные — а если приглядеться, становится видно, что они очень прочные, жёсткие, как остевая шерсть животных. На его коже не заметно морщин — но она не кажется юной, она кажется скорее… застывшей. Похожей на искусственную кожу бионических протезов, на кожу моделей в видеомоделировании на ранних этапах. Однако кое-где, видимо, где кожа наиболее тонкая, проступает сейчас лёгкий румянец, которого явно не было раньше — верно, следствие употреблённой крови, расшевелившей дремавшие химические процессы.

— Что же ещё они могли сделать с вами, после того… — Вито осёкся, едва не выговорив «после того, что с вами сделала природа».

Раймон печально улыбнулся.

— Показать нашу подлинную суть. Те, кто возвращались, рассказывали страшное и удивительное о том, что есть там, в небесной тьме. О целых мирах… тех самых разумных животных из древних легенд. Это само по себе ужас — увидеть таких, как вы, ходящих на двух ногах, имеющих связную речь, но подобных коровам, которых мы разводим. Едящих траву и чужую плоть. Тебе не представить, как дико и мерзко это глазами ранни, не представляющего, как разумный может грызть плод дерева или мёртвую плоть животного. Как разумный может впадать в беспамятство — спать.

Вито, как раз размышлявший, какие ещё истории о встречах с чудесным и зловещим может вот так просто и в чём-то даже банально объяснить космическая эра — сказок-то в любом мире всяких-разных хватает — только головой покачал.

— Сочувствую… Да, это должен быть сильный культурный шок, ну, как для нас — вы. Выходит, под легендами о вампирах вот какие основания.

— Да, офицер Алварес так и сказал. Ваши легенды говорят о вампирах как о безжалостных, чуждых человеческого существах, и пожалуй, это правда — ввиду того, что мы просто не могли воспринимать вас как равных себе. Мы давно не охотники — мы довольно быстро сообразили, что выращивать животных, чтоб иметь источник крови всегда под рукой, выгоднее. Но в каждом из нас жив спящий охотник, которого можно разбудить…

— Ой, ну это про кого угодно сказать можно, — махнул рукой человек, — ну разве что, кроме пак’ма’ра — этим не нужно охотиться, достаточно ждать, когда кто-то сдохнет.

— …Охотника, которого будет только распалять ненависть и сопротивление дичи. И этот азарт охоты… как потом заставить его смолкнуть снова? Забыть вкус самой идеальной для нас пищи, забыть вкус власти… Не все, но многие из нас способны вызывать не только животный ужас в жертве, но и проявлять гипнотическое воздействие — опять же, не на всех…

Ещё Альтака сказал — «найди кого-нибудь порезвее». Законсервированный во времени полутруп подойдёт? Вообще-то, если б можно было не искать от добра добра — вполне отлично б было, хотя никаких разговоров о какой-либо верности между ними не было, да и не могло быть, и некоторой склонности к экспериментам не лишены оба. Но если б можно было оставить всё как есть… Видимо, пришлось бы и оставить надежду убедить Альтаку, что брать на себя львиную долю моральной ответственности за происходящее — жирно будет. Конечно, нет пока никаких оснований полагать, что вот этот — согласен, чтоб его таким образом «нашли», что после того, как они разбегутся каждый по своим рабочим делам — что-то вообще ещё будет. Каждую минуту во вселенной кто-нибудь трахается с твёрдым убеждением, что потом даже не перезвонит. И не всегда это трагедия. Но Зирхену по объективным обстоятельствам придётся ещё некоторое время торчать здесь, и с высоты 150-летней умудрённости жизнью можно было придумать какой-то другой выход из щекотливой ситуации, не в направлении кровати. Уж по крайней мере, не рассказывать вот это всё…

Ему идёт этот румянец, определённо, идёт. Выглядит необычно и так и притягивает взгляд.

— Не на меня точно, — заявил, сладострастно потягиваясь, Вито, — на меня гипнотическое воздействие хороший секс оказывает, а не наоборот.

— Но бывало и иначе — когда кому-то из нас удавалось… узнать живую плоть, увидеть в ней личность, завести отношения — дружеские или более. Я говорил — мы не убиваем без нужды. Нет смысла убивать ради стакана крови. Убивали — если жертва слишком сопротивлялась, или чтоб соблюсти тайну существования — чтобы жертва, оправившись от ран, не привела соплеменников, чтоб уничтожить нечисть… Но когда хищник привязывается к жертве, когда жертва привязывается к хищнику…

— Парень, извини, но ничего нового ты об этом не расскажешь — об этом куча книг написана и фильмов снята.

Раймон снова улыбнулся.

— Что ж, это не могло не оказать влияния и на вас, как на нас… Но зная, о чём ты говоришь, всё же скажу — мало кому удалость постичь это с другой стороны, с нашей. Как ломается сознание в таком… симбиозе. До какой глубины и мощи разрастается эта жажда — и ничем, никогда её уже не заглушить. Это можно сравнить в вашей жизни, быть может, с наркотиком — как полицейский, ты знаешь, на какие только безумства не идут ваши люди для заполучения того, что подчинило не только плоть их, но и разум. Так вот, и наш разум меняется, когда мы получаем представление о том, что является не просто средством поддержания жизни — истинным обновлением, оживлением наших тел, огнём, проходящим по всем нервам, заставляющим каждую клеточку тела петь. И не в одну только бездну охотничьей страсти это может нас швырнуть, есть бездна иная, не менее глубокая и гибельная. Когда источник жизни становится твоим, истинно твоим, и отдаёт свою кровь не в бою или в состоянии беспамятства, а с полным пониманием, с заботой о том, чтоб ты жил — и эта кровь живёт в тебе, и то, что владеет этим человеком в тот момент — нежность, доверие, любовь — ты чувствуешь нутром, оно врастает в каждую клетку, делая и тебя отчасти им… И порождая вечную тревогу — как-то невольно повредить этой хрупкой жизни… И вечный страх — знать, что как бы ты ни берёг это странное, дорогое, уязвимое существо, ты всё равно его потеряешь, ведь век их короче, чем наш. И те, кто возвращались оттуда — уже никогда не знали покоя…

Вито одной рукой взбил подушку, пытаясь устроиться удобнее.

— Я б сказал, мир полон приятных вещей, лишающих покоя. А зачем живому вообще покой? Сдохну — там до чёрта этого покоя… Так что уж извини, если выдернул тебя из завязки… погоди, но ведь донорскую ты тоже не звериную пил. Есть разница с употреблением, так сказать, из источника? Наверное, для твоего уха это звучит глупо, явно же есть. Консерванты…

— Консерванты, да. Но я полагаю, они не самый критичный фактор, они придают пище, выражаясь вашими аналогами, несколько неживой вкус — наверное, как привкус упаковки или несъедобной примеси, но это не делает её непригодной к употреблению. Но в живой крови, помимо того, что нет консервантов, есть другое, более широкая палитра, чем просто форменные элементы…

Можно это расценивать как такой жирный намёк начать раскаиваться в своём дурацком порыве? Наверное, можно, но вот как-то хрен. Да, должен был подумать, что, с учётом всего до сих пор слышанного, для них употребление крови способом тех самых вампиров из легенд — что-то уровнем даже выше секса, по накалу эмоций. О каких-то мутных движениях души Альтаки тоже должен был подумать, да… Вито скосил взгляд на набухшую багровую полосу, рассекающую запястье, на подсохшие рыжие разводы и решил, что, какое б продолжение эта история ни имела, одному можно порадоваться точно — годы в нём авантюризма не поубавили.

— Могу предположить — белки и глюкоза того, что недавно ела жертва, гормоны… особенно они, наверное — ух, тут одного адреналина сколько должно быть? В общем, с этим пусть медики разбираются, под то у них головы заточены, а если захочешь повторить однажды — я всегда за. Я б не сказал, что я сильно много… крови потерял… Так что… стезя донора — дело почётное, а уж когда так оплачивается… — он скользил взглядом по фигуре Раймона, остановившись на меланхолично шевелящемся хвосте, — боже… и правда, длинный… Можно увидеть… полностью? Я имею в виду, хвост… Хотя чего там, не только…

Раймон скинул покрывало и вытянулся, поводя хвостом, как кошка, прижал ушки к голове и откинул за спину окутывающие тощие плечи волосы.

Вампиры, вампиры… Какие, к чёрту, вампиры, сколько помнится, в земных легендах точно у них ни ушей, ни хвостов не упоминается. А вот как не подумать теперь, не с кого-то ли подобного рисовали богиню ночи Таб? Длинные чёрные волосы — имеются, острые уши — имеются, про хвост разумеется, ничего не говорится — если и были такие дерзкие, чтоб заглянуть под одеяние богини, то видимо, ничего никому уже не рассказали. Но если уж у бракири хвосты хоть небольшие, но есть — могут они быть и у божества, культ которого, с переменным успехом, существует 3000 лет. Но вот глаза её точно не были красными, они светились холодным голубым светом, светом Кометы…

— Дааа… Действительно, здоровенный. Это ж он даже в спокойном состоянии впечатляет, а когда встаёт… Чёрт, надо было всё же сначала тебе отсосать, ну почему я голову всегда включаю поздновато… Хотя не слишком удобно, конечно, целиком он даже в мою глотку не влезет… Я как-то уже привык, чтоб влезало… — он зачарованно протянул руку, ловя качающийся за спиной Раймона хвост, — кому как, но по мне… вы великолепны…

А Раймон в это время думал, как ни странно, о том же самом. О том, что прожитые годы не делают ни осторожнее, ни мудрее. То есть, какое-то время даже может казаться, что делают. Много лет может казаться, что ты всё понял, ты научился быть сдержанным и осторожным, знаешь ведь, что должен научить юное существо собственным примером — да, примером ошибок в том числе, как ни тяжело и стыдно называть ошибкой появление этого существа на свет. А потом с таким тяжёлым трудом выстроенное рассыпается. Болью потери, неизвестности, бессилия… Болью осознания своей слабости. Были возможности это прекратить, пресечь в зачатке — и всё же он поддался, нет, даже не жажде настоящей крови, живя годами среди разумных животных, он привык держать её в узде (или думал, что привык). Безумию же, которое порождает добровольная жертва, ни один ранни сопротивляться не может.

И может быть, будут ещё возможности и силы всё прекратить, но сейчас их не было. Сейчас им владел огонь в его жилах, в который так щедро бросили топлива. И он распростёрся на горячем смуглом теле, прекрасно зная, что землянину ничуть не тяжело, для него вес даже взрослого, физически развитого ранни — всё равно что вес подростка, и позволил обжигать лицо и виски жарким, прерывистым дыханием.

— Если не заинтересован — лучше сразу скажи… Не люблю ложных надежд. Я уже, слава богу, не маленький и умею понимать слово «нет». Побезумствовал в своё время… Первый опыт, да. Это на Земле было, сам он, правда, с Бракира был, но фамилию мою слышал же… Я ему в карты крупно проигрался, он предложил расплатиться натурой… Видимо, думал, он меня этим унизит… А потом ещё неделю бегал от меня, жаждущего повторения… Нет, с людьми после этого делать нечего, пробовал, ничерта, земляне меня не удовлетворят даже кучно, ни трое подряд, ни двое сразу…

Ранни приподнялся на руках, вглядываясь в полыхающую карюю бездну.

— Ты хорошо представляешь себе, что пробуждаешь, Вито Синкара?

Тонкие чёрные брови вразлёт — девчонки из экономического судачили, выщипывает он их или такие от природы есть — поползли вверх.

— А что? Если член твой… — ладонь Вито обхватила плоть Раймона, судорожно заскользила по всей длине, потом нырнула ниже, — семенники у вас, правда, маленькие… но понимаю, почему… Так ведь мне того и надо, — он погладил холодную тощую ягодицу, коснулся кончиками пальцев основания хвоста и застонал то ли от эстетического восторга, то ли от снова просыпающегося возбуждения, — и вопрос — нужно ли это тебе.

— Подобная связь…

— Только не надо говорить — противоестественна. Естественные меня мало интересуют. Ты меня слушал вообще? У меня первый опыт был с существом не моей биологически расы. Женщина, тем более землянка, вообще имеет мало шансов затащить меня в постель. Я сам решаю, что естественно для меня.

Кажущиеся, от создаваемой шатром волос тени, почти чёрными глаза ранни смотрели в лицо человека пристально, изучающее.

— Ты не имел проблем из-за того, какой ты есть?

— У нас, бракири, мужчин с детства учат решать проблемы. Так, слушай… Может, сейчас всё же сгоняешь в душ и… Если я тебе сегодня не отсосу, моя жизнь прошла зря. «Наркотик»… секс сам по себе наркотик, воздух, кстати, тоже, без него дольше пяти минут не проживёшь…


— Кто тут материалы по Тенотку просил? Успеете хоть прочесть-то до отлёта?

Дайенн подняла голову и обомлела. В дверном проёме стояла… сперва показалось — землянка с густыми сочно-рыжими волосами. Но по высоким вискам и скулам, по шее и кистям рук шёл типично нарнский узор пятен. На существе была форма галактической полиции, а в руке — небольшой прозрачный контейнер с двумя информкристаллами.

— Никогда не видели таких, как я, да? Я гибрид.

Элентеленне восхищённо охнула.

— Нет, я, конечно, слышала о вас… Но до сих пор не имела чести встречать кого-либо из вас вживую.

Женщина медленно, величаво прошла к прикроватной тумбочке лорканки, явно наслаждаясь произведённым эффектом.

— Нас называют нефилим — это слово из земной мифологии… Меня зовут Ли’Нор.

— Слишком много земной мифологии… — пробормотала Дайенн, надеясь, что коллега её не слышит.

О гибридах как таковых она, конечно, слышала — насколько в институтском курсе возможно. Минбарские врачи и собственные-то эксперименты такого рода, вроде Вадима Алвареса, не считали чем-то, заслуживающего пристального внимания студентов, а чужие тем более. Говорили как о примере довольно авантюрного способа преодоления этого стратегического отставания от других рас — вроде как, понятно, что им, бедным, делать было, Тени к своей задаче тогда, тысячу лет назад, подошли ответственно, и во всех последующих поколениях не появилось даже самого слабого уровнем телепата, ну, а стоит ли это таких жертв, как утрата своей генетической чистоты — нам ли судить. Дайенн в тот момент мечтала о самом малом пси-уровне, который позволил бы ей применить технику растворения, чтобы сокурсники, как бы невзначай, не оборачивались то и дело на неё. Зачем, вот зачем? Излишне говорить, что она не виновата, что сидит сейчас здесь (в том смысле, что не сидела б здесь — сидела б где-то ещё), она была слишком мала, чтобы умолять принять её в минбарский народ или же отказаться от такой милости, это было решено за неё. Во вселенной крайне редко встречаются генетически совместимые расы, собственно, доподлинно это только о нарнах и землянах и известно. Нет оснований полагать, что минбарцы совместимы с кем бы то ни было, Дэленн нельзя считать за пример — она прошла трансформацию, изменившую её природу. Так что любой минбарец, рискнувший избрать в супруги представителя иной расы, избрал бы также и бездетность. Можно говорить, что такой союз всё равно что-то меняет в сознании народа, его миропонимании и культуре, но не в генетике, в генетике он следа не оставит.

— И вы… телепат, да?

Да, нарны, как видно, генетической чистотой поступились достаточно легко — судя по тому, что являют этих нефилим окружающим спокойно и с гордостью, не скрывают, тихо работая над тем, чтоб заёмный ген как можно скорее растворился в их популяции. Вряд ли эту женщину, даже если б она сбривала волосы, можно было принять за настоящую нарнку…

— Ну, не настолько сильный, как вы вообразили. По земным меркам у меня П8, но немного ещё телекинез. Могу поднять что-нибудь небольшое, ну, вроде этого.

Контейнер с инфокристаллами взмыл в воздух примерно сантиметров на двадцать, потом так же плавно опустился обратно на стол. Элентеленне что только в ладоши не захлопала в восторге. Улыбка гостьи так и светилась смущением и гордостью.

— Не так много во вселенной телекинетиков в здравом рассудке. Может быть, конечно, это и самонадеянно, по поводу здравого рассудка, но если первые годы работы здесь я не сошла с ума — можно скромно надеяться, что и дальше как-то продержусь.

— Вообще-то, — не преминула поправить Дайенн, — это касается преимущественно земных психокинетиков. Среди минбарцев такая проблема встречается крайне редко, среди моради, насколько знаю, тоже. Несколько схожая с земной картина у центавриан… Мой напарник, Вадим Алварес, рассказывал о своём брате, который был сильным телепатом и телекинетиком. И при его болезни это было… серьёзным испытанием для его семьи. Элайя мог, если не пренебрегал самоконтролем, жонглировать шариками. Когда пренебрегал, правда, эти шарики очень быстро прилетали кому-нибудь в голову или разносили половину комнаты. По выражению его матери Виргинии, Элайю в нервном состоянии можно было выпускать на врага, в случае войны, он даже ненамеренно урон нанесёт…

Телепатка посмотрела на неё как-то странно, под взглядом тёмных глаз — сложно было разобрать их цвет под бросающей тень чёлкой — стало как-то неуютно.

— Элайя? Вадим? Какой народности это имена?

Дайенн рассеянно пожала плечами.

— Земные. Точнее, к сожалению, я не могу подсказать. Что касается моего напарника — он гибрид, но имя носит земное… Мне говорили название этой народности, но я, признаться, не уверена, что вспомню сейчас это слово правильно.

— Да, вот удивительное дело, — включилась Элентеленне, — Вадим тоже гибрид, только на вторую половину он — центаврианин. Жаль, что он не смог прилететь с нами. Извините, — Элентеленне, зажав рот, вскочила и поспешно скрылась за дверью санузла.

— Вот ещё проклятье на нашу голову, — вздохнула нефилим, — трое из ударной потравились так, что теперь под капельницами… Я не просто так спросила вас, госпожа Дайенн. Нам нужно знать, у кого приняты такие имена. Мы — я и Фенлин — работали с Аделай Нарой. Вы знаете о ней… В её мыслях было это имя. В общем-то, это одна из немногих чётких мыслей.

— Что?!

Дайенн почувствовала, что ей становится дурно. Это слишком, просто слишком. Почему уже второй свидетель этого кровавого разгула называет имя её напарника? Да, это имя редкое, но всё же не уникальное… Но Валена ради, почему не Джеймс, Алекс или Николас?

— Ну… Аделай Нара, не побоюсь этого слова, один из тузов преступного мира, полагаю, в её голове должно быть очень много имён. Она была знакома со множеством негодяев всех рас и миров…

Ли’Нор покачала головой.

— Сложно объяснить это нормалу, но представьте — её сознание отключено от реальности, её память почти недоступна. В таком состоянии при поверхностном сканировании невозможно выхватить какое-то случайное имя. То, что на поверхности — это более чем значимое… И это концентрация боли. Что более чем естественно. Можно предположить, с немалой долей уверенности, что это имя связано с тем, что с нею произошло.

Что с нею произошло… Можно полагать, со слов того же Фенлина — примерно то же, что произошло с Ренто непосредственно перед его смертью. Мощная ментальная атака, настолько мощная, что не так много найдётся специалистов, встречавшихся с чем-то подобным. Обычно за таким стоит слаженная работа нескольких сильных телепатов, так какие основания считать, что здесь действовал один телепат? И уж тем более — как это может быть связано с тем, у кого никакого пси-уровня нет вообще?

— Только имя, и больше ничего?

— Нам не под силу разобраться в хаосе в её голове — при поверхностном сканировании. А для более глубокого Фенлин не считает своё мастерство достаточным, что уж говорить обо мне. Здесь нужны фриди…

На пороге санузла появилась растрёпанная, несчастная Элентеленне.

— Извините, пожалуйста, надеюсь, я не очень обескуражила вас этим… Так что там случилось, на этом Тенотке? Все говорят, говорят…

Нефилим опустилась на свободную кровать, сложив ногу на ногу.

— А вы почитайте. Ну, могу и я рассказать, я это дело хорошо знаю… Ещё четыре года назад там крупная пиратская база была. Тогда ещё окраинные миры в Альянс не входили, и баз анлашок там было раз-два и обчёлся, поэтому туда вся шваль тянулась, отовсюду. Обмены там все осуществлялись, торги там были, даже свою верфь они там начали строить, так и не достроили, правда. Три года назад база перестала существовать. Резко и совсем. Предполагали, крупная разборка, видать, кто-то Нуфаку платить отказался, ну, а может, и не Нуфаку, там много крупных авторитетов едва не половину состояния потеряли… Восстановить, что случилось, так и не смогли — пожар был. Из костей мало что опознать смогли, куда там понять, кто начал, кто продолжил… Среди пиратов долго там и сям свары происходили, одна банда на другую грешила. Что интересно — специалисты с Яноша там этот пепел едва не по молекулам разобрали, накопали немного, зато странного. Деньги оттуда все вынесли, золота, квантиума —ничего такого не нашли… А вот товара… ну, вы понимаете, какого… не взяли нисколько, его там в пепле едва не столько было, сколько животной органики. Необычно достаточно, обычно из-за наркоты эти свары начинаются, и наркоту в первую очередь выносят, ну, и оружие, конечно, тоже… А тут оружие взяли, деньги взяли, кораблей, видимо, много взяли, а это не тронули. Может, конечно, в спешке, может — грузить некуда было, но что-то я сомневаюсь. В общем, дело до сих пор висит в нераскрытых. Не то чтоб так сильно рвались раскрыть — пиратской базой меньше, и слава богу. Тем более, пираты этого района какое-то время сторонились, и вон, Тенотк земляне заняли, на Кандарской станции сперва верфь и почту открыли, потом отделение ваше… Но есть те, кто за это возьмётся, какую бы мелкую зацепку ни нашли, и сколько бы лет ни прошло. Я в том числе. Есть у меня такая причина, из-за которой я, собственно, в полицию пошла. Туда, на Тенотк, в том числе живой товар свозили… В том числе туда, незадолго до этого пожара, привезли моего биологического отца. Он был учёным, их корабль захватили в секторе денетов… Всё, что удалось выяснить — пути кончаются там, на Тенотке. Так вот… Если никто против ничего не имеет, я, пожалуй, выставлю свою кандидатуру, кто полетит к вам. Если там у вас нашли кого-то, кто с Тенотка тогда спасся, или кто слышал, кто что болтал о произошедшем там — я из него душу вытрясу.


Родное отделение встретило такими новостями, что впору было пожалеть о возвращении.

— Как — пыталась бежать?

Лалья философски развёл руками.

— Ногами, вестимо! Хорошо, диспетчер у почтарей расторопный сидел, сообразил, что вылет несанкционированный, заблокировал шлюзовые ворота… Беда только, из-за сбоя произошла авария, эти самые ворота шаттл пришлёпнули… Ох, слышали б вы, как Альтака на ремонтников орал. Да что Альтака, сам Гархилл выйти проораться изволил! Те, конечно, в долгу не остались, ответили, что шаттл потому в аварийном доке и стоял, что никуда ему лететь в ближайшее время не светило, могла б подумать эта курва, чего ж там охраны подозрительно ничерта нет… Да и вообще если б знали, что тут из нормально работающего только генераторы гравитации — они б с этим контрактом в сортир сходили. Ну, тут только орать и остаётся, может, и сейчас ещё орут, я когда уходил — орали… Так что допрос нашей неудавшейся беглянки технически невозможен, с ней теперь работать только Дайенн имеет смысл.

Сингх потряс головой.

— Но… Как она сбежать-то умудрилась, кто прошляпил?

— Да все! У нас тут такое происходит, что не до того как-то, чтоб к каждой девчонке взвод приставлять… У нас тут вон камер не хватало — мы троих в одну затолкали, они там передрались, два трупа теперь… Что было делать? А эта цаца ещё, понимаете, голодовку объявила! Пришлось её пока в госпиталь переселить, ну, а оттуда-то сбежать не в пример проще. Лежала типа пластом, вся такая тихонькая, пришибленная… Симулянтка знатная, даже врачей обмануть сумела. Потом угостила Нирлу травленной конфетой и сбежала.

— Что?!

Лалья аккуратно подхватил Дайенн под локоток, что только по голове не погладил.

— Да жива Нирла. Эта краля, видать, за землянку её приняла, не такая всё ж умная, как сама считала… А у голиан метаболизм другой, успели спасти девчонку. Ну, и эту… почти задержали… И ведь ну чёрт возьми, а! Почти уже раскололась… Немного — и допрессовал бы её Вито. Методы у него, конечно, местами… нетрадиционные…

-?!

— Ну, как я слышал, Вито в частности как бы невзначай пару раз показал ей Зирхена этого вашего. Может, и покормил при ней, не знаю… Может, и ею пригрозил накормить… Вообще, с него бы сталось, да. Уже от какого-то хрена с Земли ему протест приходил — видать, «Теняцкие» шишки зашевелились… Ну что, он их послал, чуть ли не прямым текстом. А что они ему сделают, у него гражданство другого мира. А Бракос ему сроду за методы дознания ничего не выпишет, потому что у них это ещё мягко…

Остальное Дайенн уже не слушала, караул на выходе из посадочной зоны расторопно порскнул в стороны — броня-то броня, но на сопротивление дилгарскому напору её не испытывали.

— Ничему тут некоторых жизнь не учит, смотрю, — проворчал Г’Тор, — личное распоряжение Гархилла что ли нужно, девчонку к преступникам не допускать?

Лалья пожал плечами даже виновато, хотя в данном случае был ни при чём, смена была не его.

— Так-то она вроде как не преступница, а подозреваемая, есть разница. И лежала в обычной палате, а в обычные девчонке можно…

— И какого ж… — нарн оглянулся на женщин, — дразийского органа её в обычную, кто этот гений?

— А по списку — Гархилл, Синкара, Реннар… А что делать было, там палат не то чтоб на выбор — по двое и по трое утолкали, к криминальному элементу что ли класть — всё же как-никак женщина. Женщин среди пиратов нынче не попалось что-то. Да и вроде как состояние у неё было… не боевое совсем. Это уж не знаю, как она, вроде ж Реннар телепат, должен был симуляцию угадать, видать, совсем замотался с этими всеми. А может, и подмухлевала она чего, сами знаете, штучка та ещё. По всему выходило, с голоду у неё глюкоза шибко быстро падает, ну это, как диабет, только наоборот. И ведь предлагал же Унте в камеру к ней капельницу прикатить, да Гархилл труханул чего-то так протокол нарушать, а ну как случись чего…

— Ну вот, случилось.

— В общем, — подытожил Сима, — быть теперь Нирле минбарской гражданкой. Съем свой отчёт, если в неделю максимум Дайенн не дожмёт всех, кого надо.

— Ты его тогда в двух экземплярах распечатывай что ли, а то Синкара в положение-то не войдёт… Так прямо Алварес и уступит, зря, что ли, корианскому учил.

— Да уж куда там, с Дайенн спорить…

— У Алвареса дури может хватить, готов даже ставки делать.

Г’Тор азартно потёр руки. Сима одарил его, вслед за Лальей, скептическим взглядом.

— А кто вообще это решение принимать должен? Суд по идее же?

— По идее-то да, но пока до него дойдёт… И может, лучше не доходило б? О каких я слышал вопросах о выборе гражданства, при освобождении родившихся в рабстве, там либо семьи были, ну, матери с детьми, либо взрослые, так, чтоб один ребёнок — нет… По логике вещей, они её родителей должны всё-таки вызвать. А они во-первых могут не явиться, если за ними спецтранспорт не послать, дорого дескать до Минбара-то, во-вторых — синкаровскими методами разве заставить их отказ подписать? Им же если снова перепродать её — всё какая-никакая денежка. Так-то у Алвареса, конечно, купчая, да он-то ею размахивать перед лицом Альянса не станет, а этим там что, и никаких санкций не выпишешь, не член Альянса — могут на все наши законы плевать с высокой башни.

— Так-то Корианна тоже не член Альянса. И поскольку не является местом исторического проживания хоть какого-то количества голиан, на каком основании ей выступать?

— На основании готовности принять эту девчонку без разведения долгих антимоний, например, — проворчал Лалья, — оно конечно, голиане им не знакомы, но они ж по их собственным заявлениям в обращении простые, вся инструкция на одной страничке уместится. Справятся уж бахромчатые как-то. У них там как-то Алварес вырос, посложнее штуковина. А то прямо минбарцы такие в голианах специалисты!

— У них встречный аргумент на этот счёт найдётся — тоже вон кое-что сложное вырастили…

На перекрёстке простились с Сингхом — он решил, что двум смертям не бывать, и отправился первым докладываться Альтаке. Сима же был исключительно рад услышать, что Синкара плотно занят допросом, есть время ещё раз перечитать отчёт, в написанном спешно по дороге уж точно найдётся к чему придраться.

— Что ж, посмотрим, чьи выкормыши упорнее окажутся. Хотя казалось бы, чего бодаться, не последняя беспризорница во вселенной. У нас же по окраинам поскреби — каждому по посылочке домой хватит…

— Да у Дайенн принцип — не уступить Алваресу. Корианна, дескать, место страшное, атеизм, коммунизм, и любить надо не маму с папой, а партию… Хотя это не ей переехать предлагают, а Нирлу после всего явно не напугать каким-то коммунизмом.

— Во-первых, не коммунизмом, а социализмом, — важно поправил Лалья, — коммунизм — высшая ступень развития, к которой приходят через социализм. Социализм — переходный этап, призванный исправить и изжить всю херню, что досталась от капитализма, научить людей жить по-новому. Коммунизм — бесклассовое общество, полностью на самоуправлении, с полностью обобществлёнными средствами производства и при том с высокой автоматизацией вместо ручного труда. К этому ещё придти надо, на Корианне перед революцией с автоматизацией не так чтоб хорошо было, кому оно надо, технологии развивать, когда дешёвых и голодных корианцев как у шлассенов дури…

— Лалья, ты к Дайенн-то хоть обращался? — очень серьёзным тоном спросил Г’Тор.

— По поводу? — захлопал глазами дрази.

— Ну по поводу покусания Алваресом.

— Да тьфу на тебя! Не сложные вещи вроде говорю. Мог бы и сам знать. На нарнском матчасть ихняя есть. Вон у ребят Ту’Вара спроси, там один при мне Сингха по какому-то непонятному месту пытал, Сингх же по-нарнски понимает…

— Да я читал вообще, что ты меня за дикаря держишь?

— А вот мне непонятно, — вклинился Сима, — нам на курсе иномирных культур как говорили, на Земле в социалистических режимах такие семьи, как эти… родственники Алвареса, в общем… нельзя было. Это потому что они иномирцы, им можно, или на Корианне социализм какой-то другой?

— Так-то вроде так получается, социализм — он всегда разный. Именно потому что переходный. Очень широкое понятие. Есть вот мнение, что на Нарне тоже социализм. Может быть, и несовершенный такой, но какой есть. А что, выборы у нас прямые всеобщие, природные ресурсы и средства производства национализированы, без этого как вообще, всеобщая воинская подготовка, кстати говоря… Ну вот буржуазию нашу, кстати, мы не сами, это центавриане постарались…

— Погоди, Г’Тор, это реально вопрос сложный. По поводу, где социализм, где нет, ещё земляне в своё время друг друга за бороды таскали, а у вас бород нет, куда вы лезете… Ты меня, Сима, слушал вообще, когда я про переходный период объяснял? Переходный период — он несёт признаки и нового строя, и старого, то есть капитализма, а иногда и из феодализма что-то тащится. А гомофобия — это часть буржуазной морали, это из религии идёт. Буржуазная семья — это элементарная частица буржуазного общества, экономическая основа семьи — всё та же эксплуатация, зависимость одного пола от другого, зависимость детей от родителей. Это буржуазной морали было надо — чтоб всё по правилам, мужчины с женщинами, и детей рожали, лучше чтоб с запасом, потому что это будущее пушечное мясо и резервная армия безработных…

— А социализму что, не надо? Детей-то, в смысле?

— Ай, вот это и спрашивать смешно, — махнул рукой Г’Тор, — как будто от пары сотен геев что-то изменится в демографии, в самом деле. Для демографии надо на медицине не экономить, чтоб младенчики не умирали. Ну и чтоб мужики массово в постоянных войнах не кончались, а то кому тех детей делать будет. Вон центавриане почему многожёнство ввели? Потому что воевать любили, сколько себя помнили. Никогда не было проблемы, куда лишних мужиков деть, долго ли на кого-то по соседству залупиться.

— Весело у вас тут, — шепнула Ли’Нор Элентеленне.

— Есть такое.


Девочка не спала, выглядела бледной, осунувшейся, но улыбнулась, увидев на пороге Дайенн.

— О, вы уже вернулись!

Палата была в проекте двухместная, а теперь — пятиместная, маленькая каталка Нирлы — стандартную кровать сюда уже просто не получилось бы затащить — частично перегораживала проход в туалет, а изголовьем упиралась в капсулу, из которой виднелось желтушно-отёчное лицо пожилой землянки. Судя по напряжённому миганию панели, дела у бедной старушки были стабильно плохо.

— Как ты себя чувствуешь, Нирла?

— Да почти здорова! Доктор говорит, ещё пару дней понаблюдает — и отпустит. Только чтоб я больше никаких конфет от незнакомых тёть не брала. Но она ж не незнакомая была! Ну, мы с ней много разговаривали, когда её сюда положили, когда она заболела… Она сказала, что тогда этого бракири травить не хотела, что не знала, что его это убить может… Говорила, что она вовсе никакая не преступница, что просто приходится ей среди не самых хороших людей жить, потому что её с Земли выгнали, а сбежала тогда потому, что боялась. Господин Синкара говорил, правда, что она лгунья, но ведь может и господин Синкара ошибаться иногда? Она всё время просила посидеть с ней, так жалко её было, что она так ослабела, что даже сесть сама не может, я за ней ухаживала, когда все доктора заняты были… Она много всякого интересного рассказывала — где бывала, что видела. Ей же и поговорить тут не с кем было, все без сознания, а в коридор не выйти — она и до туалета не могла, поднималась и падала, плакала, что так стыдно ей в это специальное устройство ходить, хоть и не смотрит никто… Ну, вот она и угостила меня этой конфетой — сказала, что её саму угостили, а она не может есть, потому что болеет.

Дайенн устало отёрла лицо ладонью.

— Нирла, ну почему ж ты доверчивая такая… Хотя, ты ребёнок, что с тебя возьмёшь… С докторами я ещё поговорю, нашли, с кем наедине оставить. Вообще о многом поговорю. Тут, смотрю, никто не умеет симулянтов распознавать, это в тюремном-то, Вален помилуй, отделении! А, нет, это ж её, получается, к обычным положили! Ну да, не к пиратам же, вроде как, класть… Да ещё так замечательно следили, что сумела где-то заначить эту… конфету… Жаль, что её при побеге убило, я б с ней лично не отказалась побеседовать! Поглядели б, как она бы мне про жизнь свою несчастную пела… Нормально так мы отлучились ненадолго… Ничего, теперь вопрос с твоим переводом уж точно решится. Не место ребёнку тут.

Ну да, забилось тут же в голове, Алварес добьётся её отправки на Корианну. Если ни один другой мир не почешется — так и будет, несомненно.

Нирла приуныла. Возразить, конечно, нечего, сама ведь виновата.

— Нирла, а ты на Минбар хотела бы отправиться? Я могу отправить тебя к своей маме. Она будет очень рада, им скучно сейчас, Мирьен почти всё время проводит в городе… Там очень красиво, правда, детей в округе почти нет, места там слабо населённые.

Девочка боязливо пожала плечами.

— Не знаю… Я, конечно, немного боюсь, что там, на Корианне, мне ведь придётся жить среди множества других детей, я боюсь, что они могут не принять меня, что я там буду лишней… Но господин Алварес говорит, там не бывает такого, там все дети очень дружные, никто не будет меня бить или обзывать… А вы потому меня не хотите туда отправлять, что там у меня не будет мамы и папы, потому что там все дети живут без мам и пап?

Дайенн старательно разглаживала складки на покрывале маленькой пациентки.

— Если честно, Нирла, да. Я понимаю, господин Алварес говорил тебе о Корианне, как об очень хорошем месте, это естественно, он там вырос… Но я всё же считаю, у ребёнка должна быть семья. Тем более, ты уже хлебнула горя.

Голианка виновато хныкнула.

— Сложно всё… Знаете, раньше мне ничего выбирать не приходилось. Выбирали за меня, и выбирали… Ну, между плохим и очень плохим. А между хорошим выбрать очень трудно. Ну, мне ведь можно подумать?

— Конечно. Всё равно, пока врач тебя не выпишет, никто тебя никуда отправить не может.

Нирла помолчала сколько-то времени, разглядывая свои руки.

— Если по правде, я б хотела просто здесь остаться… чтоб всё так и было, как есть. Но я понимаю, нельзя — значит нельзя. …Госпожа Дайенн, а вы… ну… у вас есть жених какой-нибудь?

Чего-чего, такого вопроса Дайенн уж точно как-то не ожидала. И наверное, выражение лица у неё сейчас было очень уж глупое, впору самой рассмеяться. Нет, такой ли странный вопрос? Ведь в глазах ребёнка она совсем взрослая тётя, а взрослым тётям свойственно создавать семью или хотя бы иметь к тому намеренье, тем более, она сама тут говорила о важности семьи.

— Нирла, а… почему ты спрашиваешь?

— Ой, правда, извините, нехорошо как-то о таком спрашивать…

— Да нет, ничего страшного… Нет у меня жениха. Ну, как-то пока я никого не встретила, кого могла бы так назвать.

И это ведь правда. Нормальная такая минбарская правда, очень выручающая, когда нужно заслонить другую, более правдивую правду — о которой она думала последний раз в разговоре с нефилим.

— А… просто я подумала… Унте тут сказал, с вами прилетел ещё один доктор, и тоже дилгар…

Полчаса, как прибыли, только-то только закончили с выгрузкой всех, кого было решено передать Кандарскому отделению, распределением по палатам. Когда Унте нашёл время на сплетни?!

— Это, конечно, более… ну… Ну, я видела, как вы с господином Алваресом смотрите друг на друга…

Отлично. Нет, чего уж, она за последние дни слышала столько странного, что вполне логично, чтоб вселенная решила добить её устами маленькой, как будто совершенно бесхитростной девочки. Вполне в духе происходящего вокруг абсурда…

— Нирла, ты маленькая выдумщица.

— Потому что вы разной расы, что ли?

Дайенн настороженно оглянулась — ей показалось, что мимо двери палаты промелькнул силуэт как раз упомянутого Алвареса. Просто отлично будет, если он услышит что-то из обсуждаемого здесь… Да что за день такой, Валена ради?! Хотя правильно, наверное, сказать — дни…

— Думаю, дело даже не в расе… Нас воспитали слишком разные миры, слишком разные культуры. У нас, на Минбаре, с детства внушают, что очарование внешностью и даже какими-то чертами характера — это ещё не всё. Для создания отношений нужно не друг на друга смотреть, а в одну сторону, одним взглядом…

Не объяснение, что ни говори, или так себе объяснение. Разве не то же самое, со слов Алвареса, говорят и на Корианне? Общность взглядов и там ставится во главу угла. В том и дело, конечно, что разные у них взгляды — и это куда существенней, чем разная форма ушей и зрачков…

В палату, задевая капельницы соседних кроватей, чертыхаясь и извиняясь, протиснулся Кридерик Ругго — двухметровый голианин что-то около ста килограмм весом, из ударной группы отдела контрабанды. Его пудовых кулачищ побаивались даже буллоксиане-йома, про которых говорили, что они выведены на каких-то особых стероидах для боёв без правил и всяких прочих разной степени незаконности вещей.

— Вы представляете, госпожа Дайенн, какая падла? Я ему говорю — колись, где ты кораблик этот перекупил, краденый кораблик-то. А он мне нагло так — землячок, отпусти с миром и с корабликом, я в долгу-то не останусь… Да какой ты мне, говорю, землячок, гнида пиратская? Мои родители всю жизнь честно вкалывали, и я сам куска не съел, не своим трудом заработанного… Ты как, принцесса? Вот ведь народ пошёл, на ребёнка рука поднялась… А ещё женщина… Вы не знаете, госпожа Дайенн, Алварес уже совсем о переводе Нирлином договорился? А то может, можно б было выпросить, чтобы мне её удочерить? Будет у меня хоть близкое существо тут… Оно конечно, для детей тут не самый климат, да ведь для мужика важно, чтоб было к кому из боя возвращаться…

Дайенн оставила Ругго разговаривать с Нирлой, тем более что ей делал знаки Реннар.

— Пришло сообщение с Брикарна. Они отправили центаврианскую женщину на Минбар…

— Да, Реннар, я знаю. То есть, они собирались это сделать как раз одновременно с нашим отбытием…

— Есть ещё одна деталь, которую они сочли нужным сообщить, правда, не знаю, даст ли вам это что-то… Фенлин говорит, они смогли идентифицировать то вещество, найденное в крови больной. Они не смогли сделать это сразу, потому что в последние годы его уже довольно редко можно встретить, и у них не было образцов… Это земной наркотик «прах».

Дайенн не была уверена, что верит своим ушам.

— Наркотик, пробуждающий телепатические способности у нормалов? Действительно, подобного я как-то… не ожидала… Что-то картина становится всё более странной…


В госпитале, где Вадим разыскивал Дайенн, его поймал за руку Джеронимус Рок, уже с комфортом расположившийся на новом месте — по соседству с бракири с раздробленной ногой. В настоящий момент сосед отсутствовал — был на очередной операции, и разговору никто не мешал.

— Слышь, полицайчик… шепнули мне тут, Алварес твоя фамилия?

— Ну? — такой поворот Вадиму был непонятен, да и не нравился.

— Знавал я одного Алвареса… Со странностями парень был… Он тебе никем не приходится?

— С какими такими странностями?

Рок хрипло хохотнул и с громким наждачным звуком поскрёб щетину — вторая рука слушалась его пока плоховато, и он, видимо, по мере сил давал ей какую ни есть нагрузку.

— Да так… Жизнь мне один раз спас, вот и странность… Слышал я, что он пропал, а то так что и вовсе умер — не удивлён, такие не живут… Так вот, слушай первое. Вся эта хренотень, которую вы тут расследуете, с «Теней» этих самых началась. В этом причина. Тут некоторые говорят, мол, я умом тронулся… Я знаю, что говорю. Не ищите, кто с кем чего не поделил, только время потратите. Вся причина именно в этом вот, что эти политиканы, которым на их жирных задницах спокойно не сиделось, «Тенями» назвались. Есть проклятые места, а есть и проклятые названия. Говорил я твоему товарищу про щенков-то. Щенки старших не уважают, думают, сила есть — ума не надо… Думают, у кого нахрапу больше — тот и прав, тот и выиграет. Ну, через то и отсев между щенками идёт. Потому как если с человеком ещё можно борзость свою как хошь показывать, то с богом — не получится. Бог не фраер.

— То есть, вы хотите сказать, что это их… ворлонцы покарали? — по лицу Вадима почти и не видно было, насколько такой поворот разговора ему не по душе.

Рок поморщился, сплёвывая.

— Зачем ворлонцы-то сразу… Какие Тени, такие и ворлонцы, в смысле. Только вот… если в «Тенях» этих ничего сверхъестественного нету, да откуда и взяться-то бы, то вот эти «ворлонцы»… Не ворлонцы, конечно, но какая-то чертовщина в них есть. Вы их, может, конечно, поймаете… Но я б вам советовал лучше отойти в сторону и подождать, пока они работу свою закончат. Бывает вот такое, когда кто-то дьявола вызывает… Обряд, может, и фальшивый, но дьявол может явиться и настоящий. Или не дьявол, но тоже не обрадуешься. Кто бы они ни были, они вас сильнее. И второе. Слышал я, ты брата разыскиваешь… Гудмана не слушай, он брехлив. Правды он тебе не скажет, если даже знать будет. Я так его один только раз честным видел, но о том он тебе не расскажет, хоть пытай его. Три года назад он таким борзым, как сейчас вот, не был, на побегушках у Эштхантахито, водил его корабли с живым товаром, сам-то Эштхантахито не утруждался… Водил их на Тенотк, после того, как их с Яноша потурили, они аж вон куда забрались, решили, что уж там им ничего не грозит… Так вот про Тенотк слушай. Три раза Тенотк горел. Первый раз — это не упомнить когда, мы в те времена ещё в шкурах ходили, кто тогда на Тенотке жил — нам теперь не узнать, от них и пепла не осталось. Тогда Тени много окрестных миров пожгли, многие из этих планет повторно, а то и на третий раз заселены. Вы вот на орбите Кандара живёте, сам Кандар видели? Вот так и Тенотк тогда выглядел. Может, просто уничтожили его жителей, может, рабов из них сделали, а может, и необитаемый мир был, а так, Тени развлекались… В 60х, после последнего своего пробуждения, уже Тени там свою базу сделали, я тогда ещё сопляком был, но помню, многие тогда туда ломанулись, не разобравшись, что почём, увидели, вишь, мир больших возможностей… Я тоже чуть не ломанулся, хорошо, Боб, добрая ему память, сказал: подожди, не рыпайся, посмотри сначала, как другие там обоснуются. Я тогда много нехорошего Бобу сказал, мол, дурак он и трус, к тому времени, как они обоснуются, нам там ничего не останется, кроме как в доках у них прибираться да отхожие места чистить. А после не единожды добрым словом вспомнил. Тогда второй раз Тенотк горел. Может, и ворлонцы, хотя странно, тогда-то ворлонцы ещё в открытую против Теней не выступали… И вот, тому лет десять, ну может, пятнадцать назад, когда от Теней тут всё уже успокоилось, эти, Эштхантахито со своими подельниками, решили там базу основать. Отгрохали, я слышал, капитально… Я сам там не бывал, тогда мы на Крутоке уже обитали. Но торговать — торговал. Так вот, в 97 и от нас туда корабли пошли, но от нас мало, нам и ближе было, с кем… Гудман тоже туда шёл, но припозднился — Гудману тогда везло, как утопленнику, три раза по дороге на рейнджеров напороться, это уметь надо… В общем, когда он туда пришёл, там уж догорало всё. Вот какой я тогда у него на морде страх видел, когда он оттуда вернулся — так ни до, ни после такого не было. Гудман — он же, какой-никакой, телепат, так вот, говорил, ментальный фон там был очень уж какой-то нехороший. Ну, горевал он, конечно, не сильно, ему ж со смертью Эштхантахито, вроде как, повышение вышло… Так вот, если он тебе пытается гнать, что пацана твоего вёз, то тебе его и слушать нечего. С Тенотка тогда никто не спасся, я не слышал такого, а уж таким бы, поверь, похвастались. Так что или молись, что гнал он это всё, или отпевание по своему братцу заказывай, потому как нет его в живых. Жестоко, зато правда.

— Джеронимус… — Вадим сам не знал, как с его губ мог сорваться следующий вопрос, — но ведь остаётся ещё корабль, который Гудман тогда вёл на Тенотк и с которым вернулся назад… Может быть, он был там?

Рок пожевал губы.

— И это вряд ли. Там тогда из землян только несколько баб было, не первой молодости и свежести… Это я очень хорошо помню, и Гудман помнит, потому как одна из них была какой-то, вроде как, пророчицей, и всю дорогу ему твердила, что незачем ему туда лететь. Он ей тогда, конечно, не поверил, а вот потом так впечатлился, что на свободу её отпустил. Это сейчас он изображает, что ему сам чёрт не брат, а тогда перетрусил-то знатно. Потому как не просто пожар это был. Почему, думаешь, Тенотк так спокойно оставили, теперь земляне его заняли, строительство там развернули? Потому что нахрен он теперь никому из наших не нужен. Один пожар — случайность, три — уже статистика.


========== Гл. 13 Проклятые вопросы ==========


Махавир остановился перед холодильником с телом Маниши Каури. Хальса, как и следовало ожидать, от оплаты пересылки тела на родину отказалась, и не в деньгах было дело. Просто не хоронить же отступницу, опозорившую себя и свой род сотрудничеством с пиратами, убийством, покушением на ребёнка, по обычаям сикхов… Теперь тело Маниши, вместе с другими телами, которые некому забрать, будет на списанном корабле отправлено на ближайшее солнце.

— Что ты за глупое такое существо, Маниша? Чего тебе не хватало? Разве ты плохо жила? Или такое особенно чёрствое сердце дал тебе господь? Когда твоя мать умерла, не пережив известия о том, в чём ты оказалась замешана, в чём обвиняют людей, с которыми ты связалась — и это тебя ничему не научило…

Тихие шаги, раздавшиеся сзади, заставили его вздрогнуть. Обернувшись, он узнал Элентеленне.

— Прости, не хотела потревожить тебя в твой Час прощания и неотвеченных вопросов. Я могу подождать за дверью, потому что мой Час прощания может и повременить… Я, по правде, пришла сюда примерно для этого же. Поразмыслить, как может происходить такое, что семена зла всходят на освящённой, прекрасной почве… Я знала одну Каури некогда, ещё на Лорке. Неужели это её родственница, может быть, сестра или племянница?

— Маловероятно, всех родственников Маниши я знаю, они не улетали с Земли. Но это, по-видимому, тоже женщина нашей веры, если ты видела у неё длинные косы и металлический браслет на руке, то это так. Все женщины-сикхи носят фамилию Каури, так же как все мужчины носят фамилию Сингх.

Кажется, Элентеленне вздохнула с облегчением.

— Мы не слишком много общались с нею, к сожалению, она вела лишь небольшой факультатив в нашем университете. Но как-то раз мы, с ещё несколькими девушками, разговорились с ней о сложностях перевода священных текстов. Я помню прозвучавшее тогда, поразившее нас, открытие, что мы верим в одно и то же. Могут быть другие слова, имена, другие формы… Но суть веры у столь далёких друг от друга миров удивительно схожа.

— Я ещё в десять лет понял это, беседуя с соседями-нарнами. Может показаться стороннему взгляду, что мы очень разные, потому что у нас разные обряды, у них есть празднование священных дней Г’Квана, во время которых нарны соблюдают пост и много молятся, а у нас считается, что нет никакой потребности в постах и ограничениях, богу это не нужно, соблюдать умеренность нужно только самому человеку, и нужно всегда, вне каких-то особых дней. И для нас очень важным обычаем является не стричь волосы, потому что это грех нанесения вреда самому себе, а у нарнов вот волос нет. Но их обычай Праздника Даров очень схож с нашими столовыми для бедных, и их понятие о боге, для которого нет различий и которому каждый может вознести хвалу и благодарность — оно такое же, как у нас.

— Различаются обряды, не суть, — кивнула Элентеленне, — и зло и неправда возникают там, где обрядами подменяют суть, ставят их важнее сути, полагая, что длинные волосы, или молитвы, или посты — это и есть вера. Где больше обращают внимания на различия, а не на сходства. Мне было семь лет, когда в моём народе произошли перемены в понимании бога и пути правильного служения ему. Я помню, как мама подозвала меня, обняла и сказала: «Теперь, Элентеленне, ты тоже будешь учиться, как и твои братья. Мне немного страшно за тебя, потому что тебя словно бы кидают в пучину, в которой легко потеряться и мужчине… Но я верю, что в этой пучине у тебя есть ориентир, и он сильнее всех земных страстей. Если господь пожелал, чтобы и дочери его служили ему так же, как сыновья, то эту честь мы должны принять со смирением и готовностью». Моя мама тоже пошла учиться, она была уже немолода, и образование её вышло очень скромным, но она всегда поощряла всех девочек нашей деревни учиться, хотя у многих из них семьи смотрели на это нововведение с очень большим сомнением. Но она доказывала, что дочь не утратит добропорядочности, даже если острижёт волосы и наденет брюки…

— Но ты не остригла.

Лорканка невольно коснулась тугой чёрной косы.

— Наверное, в этом у нас тоже много общего. Я знаю, что это нужно не богу, а нужно мне. Я знаю, что не стала бы хуже, менее угодна богу, если бы остригла, но так мне… Так я чувствую себя более цельной, наверное. Ты вот упомянул о нарнах… Наша учительница истории, нарнка, рассказывала, что пророк Г’Кар говорил: хорошие традиции надо чтить, плохие забывать. Эту традицию я плохой не считаю.


Вадиму снился сон. Снова сон про прошлое, про детство… Рождество — его второе Рождество на Корианне, им с Элайей по 12 лет. Третье в жизни, первое он помнил смутно, его привезла в их тузанорскую квартиру тётя Кончита, дядю Лео срочно сдёрнули по работе, тётя, как человек с активной жизненной позицией, собрала дочек и каким-то образом перехватила билеты у чуть ли не в последний момент отказавшихся от поездки двух молодых дрази, рассорившихся с женой. Воспоминания Вадима немного разнились с показаниями того же Гани, тот утверждал, что на ворвавшемся в их и без того довольно яркий домашний кавардак чернявом смешливом ураганчике не было вообще никакого шарфа, не так уж сильно он в Тузаноре и нужен, хотя тот день был довольно ветреным, а Вадим шарф помнил — красный, длинный и очень мягкий, он утонул в нём, когда тётя подхватила его на руки, бурно расцеловывая. Ганя вообще помнил много всякого, что прочие потом отрицали — как Уильям, забыв про всяческие правила приличия, с восхищённым подвыванием трогал пышные шапочки волос Кони и Лусии, а потом помогал им загонять Ганю, чтоб они, с теми же примерно звуками, трогали его уши, и как Вадим, которого зачем-то взяли с собой в поход за необходимыми покупками, хвастался всем продавцам, что вот это — его тётя, самая настоящая тётя в гости приехала, и у них сегодня праздник. Зато Уильям помнил, как Ганя, усаженный вместе с ним мастерить лучи для звезды-пиньяты, ворчал, что так и не понял, почему некоторые земляне, как все нормальные миры, празднуют Новый год, а некоторые вот какое-то Рождество, может быть, теперь кто-нибудь объяснит.

На Минбаре Новый год, конечно, праздновали, с поправкой, как, смеясь, приговаривала Лаиса, шинкуя фрукты, которые были признаны Кончитой вполне себе аналогом приведённым в рецепте, на минбарское понятие празднования. Это было торжественное событие, время для молитв и размышлений о минувшем и грядущем. С центаврианским Валту, то есть, не сравнить. Насчёт празднования дней рождения каких-нибудь богов — тут сложнее, вот некоторых, вроде Лудерика, создавали частями, что за день рождения считать? У Рутериана минимум десять разных версий обстоятельств рождения, в том числе он воплощался среди смертных и, есть такие разговоры, не один раз… У старших богов отдельные специальные даты есть, а прочих как-то оптом в дни Валту и прочего такого чествуют, это даже для центаврианского брюха чересчур. А празднование в честь божеств Рода Алваресов — почему нет, она вот, как Рикардо, кстати, выражался, всегда за любой кипеж, кроме голодовки…

И поскольку о Корианне сразу было сказано, что религии тут нет, такое приглашение, ещё первое, Вадима несказанно удивило, но Виргиния ответила, что справляют они Рождество не в религиозном, а в семейном смысле, это часть земной культуры, напоминающая о счастливых моментах детства. Виргинииного детства, конечно — детство Офелии в целом счастливым не назовёшь. Вот в том числе для неё Виргиния и заводила каждый год эту канитель с ёлкой, праздничной трапезой и подарками — да, как-то несолидно для 35-летних тёток, но кому какое дело вообще. Дэвид и Диус их в этом вполне поддерживали — как фольклористы, праздники они любили. В общем, это было то же самое, что тогда, несколько лет назад на Минбаре, о чём они даже жалели, что не повторяли больше — а не повторяли потому, что без тёти Кончиты мать боялась не справиться, не сделать всё правильно, да и дня рождения Алиона как приятного предварения Нового года в принципе хватало.

И вот они, под бдительным надзором Гани, украшают ёлку. Ёлка, понятное дело, искусственная — схожие хвойные на Корианне есть, но пахнут категорически не так, да и смысл каждый раз валить дерево даже ради такой огромной радости. Поэтому Виргиния заказала где-то искусственную — собирались, конечно, некоторые механизмы на Бриме не в пример проще, зато густая хвоя со «снежным» напылением не осыпается, а с хорошим ароматизатором и вовсе идеальный заменитель. Украшение ёлки всегда превращалось у них в целый долгий, торжественный обряд, именно потому, что он, да и Уильям, имели привычку подолгу стоять вот так с каждым шаром –затаив дыхание, любуясь загадочным, добрым мерцанием за тонкой стеклянной гранью, искусной вязью узоров, это почти так же великолепно, как панорама Тузанора, сказал Уильям, когда увидел первый раз… И так непрактично, с такой-то хрупкостью, что безумие самой этой идеи отдельно восхищает, каким всё-таки чудом было для Виргинии доставить их с Земли невредимыми. Ганя каждый раз нервничал, не уронили бы они игрушку, не разбили бы, но на памяти Вадима они разбивали шарики всего три раза, два из них — когда Элайе вздумалось выпендриваться, поднимая их из коробки телекинезом. И хотелось бы сказать, что эти игрушки прошли с ними через всё их детство… Но это б было неверно. Порознь — через ту часть детства Элайи, в которой Вадима ещё не было, и через ту часть детства Вадима, в которой он радовался вместо Элайи, всё больше отстранявшегося от этого когда-то дорогого и ему праздника. Он продолжал участвовать — ради матерей, он их действительно любил и готов был делать для них что-то приятное. Но сердце его к этому уже не лежало.

В этот раз снова ждали приезда тёти Кончиты с дочками, спорили, что им можно успеть, за такой короткий визит, показать в Эштингтоне. На Корианне в эти дни никакой праздничной атмосферы нет, кроме тех организаций, что так или иначе сотрудничают с иномирцами, там кое-где стоят в холлах ёлки и светятся, выложенные гирляндами, цифры — наступающего года по внешнему, земному календарю в переводе на корианский. Здесь Новый год совпадает с началом зимы, правда, в Эштингтоне первый снег, случается, выпадает ближе к вот этому самому Рождеству. Кроме того, ждали Маркуса. Как все разместятся в домике Александер-Ханниривер — заранее старались не думать. Вообще-то дом, конечно, считался большим, и первые годы Виргиния платила доплату за лишнюю жилплощадь, но причины на то были — дом был удобно расположен на удалении от соседей, здесь Элайины приступы не могли нанести урон невинным людям даже при самом несчастном стечении обстоятельств. В лишней комнате часто останавливались Дэвид и Диус, когда были в Эштингтоне — своего жилья у них так и не было, что уж неожиданно роднит Корианну с Минбаром, так что о таких вещах можно не беспокоиться. Скитаться по миру с двумя чемоданами и двумя портативными компьютерами у них прекрасно получалось вот уже семь лет, первые годы прошли более стационарно, в общежитии Гуманитарного Университета, где и теперь за ними числилась комната, но в промежутках между их курсами лекций, когда они возвращались из очередной поездки, нередко выяснялось, что комната занята студентами из Сурамбы или приехавшими на конференцию из Мельфира преподавателями, и тогда на выручку приходили Александеры — тем более что Виргиния и Офелия были исключительно рады, когда Шериданы жили у них. Они были б рады, если б друзья семьи и насовсем переселились к ним, но отсюда до Университета было не менее часа езды, а от общежития — два шага.

Проблема с жилплощадью в Эштингтоне, впрочем, решилась ещё до переезда Вадима с семьёй — отстроили пострадавшие в гражданскую кварталы, отремонтировали дороги до пригорода, запускали новые ветки метро. Понемногу решалась и проблема перенаселения — после того, как воскресли погибшие до революции градообразующие предприятия в малых городах, трудовая миграция начала обратный отток. Этому процессу, впрочем, предстояло быть долгим — на севере по сию пору встречались целые вымершие города. Позже, в студенческом стройотряде, Вадим увидел один такой воочию. Зато ещё очень долго сохраняла высокие темпы учебная миграция — всё же университетов уровня эштингтонских в стране было мало, многие специальности давали только здесь, а нужда в специалистах всё ещё оставалась огромной — нужно было ставить на новые рельсы целые отрасли и с нуля запускать те, которых не было. Но Шериданы просто не считали, что у них есть с жильём какая-то проблема — где держать то из вещей, что им не потребуется в ближайшую пару недель, у них есть, а то, что потребуется, в невеликом багаже легко помещалось.

23 декабря выяснилось, что Гранты не приезжают — тётя Кончита звонила, очень извинялась, Кони на отчётных выступлениях получила травму, нет-нет, всё под контролем, прогнозы самые оптимистичные, но Рождество им предстоит встретить в больнице, это факт. «Видать, планирование это вообще не моё, тогда вот спонтанно получилось, а сколько собирались — обязательно какая-нибудь дрянь случится». Не смог приехать и Маркус — дела. Это вызвало бурю возмущений почему-то у Элайи куда большую, чем у Гани с Уильямом.

— Он же обещал! Единственный раз в году не суметь выбраться? Какие такие дела не могут подождать?

— Мал ещё — рассуждать о делах энтил’зы, — заявила Виргиния, хотя ей, честно говоря, было обидно тоже — пришлось постараться, чтоб найти ингредиенты для какого-то его любимого блюда, даже при том, что большую часть кухонных хлопот взяли на себя Офелия с Лаисой.

— Он в первую очередь отец…

Ганя посмотрел на Элайю пренебрежительно.

— Нет, в первую очередь он энтил’за, а потом уж чей-то отец.

— Не пойму, чего ты-то гоношишься? — включился и Уильям, — мы на отца не в обиде, понимаем, что у него серьёзный пост и большая ответственность, если не смог приехать — значит, действительно не смог.

Вадиму хотелось сказать, что, насколько он знал Маркуса — ему должно сейчас быть очень обидно, но Элайя, будучи ещё школьником, просто плохо себе представляет, что такое конец года в жизни взрослых. На Минбаре, например, это вообще не время отдыха и увеселений, есть некоторое количество дел, которые должны быть завершены, некоторое количество служб и обрядов, которыми ты никак не можешь пренебречь. Это не какие-то скучные бумаги, которые можно просмотреть и подписать через неделю, и ничего от этого не изменится, это распорядок жизни — а на Минбаре держаться установленного порядка равно нравственности, равно заботе о будущем всего общества. Минбарский конец года не совпадает с земным — и вот тут слава богу, хватает и земного, и бракирийского, который всего через неделю, доли этих миров в Альянсе хватает, чтоб Маркусу, главе анлашок и правой руке президента, не приходилось в эти дни скучать. Примерно к этому времени Земля, Бракос, а так же Захабан и Прима Центавра внезапно вспоминали что-то забытое, принимали какие-то внутренние поправки, для которых им нужны были от Альянса документы, которые не подготовишь за пару дней, или же наоборот — обнаруживали, что ответственный за подачу нужных сведений ушёл в отпуск и забрал с собой ключи от нужного ящика стола. Дядя Андрес много такого рассказывал как анекдот, а Алион всякий раз прибавлял, что в процессе было не до смеха. Но всё это Элайя должен бы понимать и сам, за то время, которое Вадим провёл на Корианне, он понял, что тут тоже не то место, где от работы принято вырываться, как от чего-то бессмысленного инадоедливого.

— Зачем вообще было заводить детей, чтоб их потом воспитывали другие люди?

— Во-первых, он нас вполне даже воспитывал. Что ты-то об этом можешь знать, ты с нами не рос. Он проводил с нами столько времени, сколько мог себе позволить…

— Во-вторых, что не так? — подхватил Ганя, — наш отец навещает нас только тогда, когда ему позволяет служба, и, по-моему, это достойно уважения! Разве отец — это тот, кто должен постоянно кудахтать над детской колыбелью? Если родители целиком утонули в детях — значит, сами по себе они полное ничто! Посмотри на своих матерей — разве они неотрывно сидят над тобой? Это при том, насколько ты не подарочек… Отец должен подавать пример своему порождению, больше он ничего не должен! Наш отец — великий человек, и для нас уже великая честь зваться его детьми, и наша задача — эту честь оправдать. Разве то, что он не сидит с нами за столом за обедом, как-то мешает нам стремиться стать достойными его?

А чего ещё, видимо, не понимает Элайя — что должность это не особо-то кабинетная, Маркус регулярно посещает базы и учебные лагеря, проводит тренировки, участвует в вылетах и отработке манёвров, чтобы знать повседневную жизнь ордена в любых мелочах. Хотя и об этом мог бы знать по рассказам Дэвида. Он своих родителей, конечно, видел чаще, потому что они жили с ним, точнее — он с ними вместе жил у них на работе…

— Честь, достоинство… А где во всём этом — любовь?

— Если любовь надо постоянно доказывать, прибегая по первому зову — то это какая-то хиленькая любовь. А точнее — кое-кто не понимает, что такое быть достойным, благодарным сыном!

Дэвид положил руку на плечо расстроенному Элайе.

— Видимо, дело в том, что Элайя примеряет эту ситуацию на себя. Его отец уже никогда не сядет с ним за один стол…

Не так легко было смутить Ганю, но в этот раз он, пожалуй, смутился. Что, впрочем, не слишком значительно изменило его тон.

— Мне приятно, конечно, что ты так беспокоишься о нас, но повторяю — мы не страдаем. Да, правда, мы не отказались бы увидеть нашего дорогого отца, послушать его рассказы. Но мы умеем понимать, что не всё должно крутиться вокруг наших капризов. Он много сделал для нас — а тут надо учесть, что для меня и не обязан был, я не сын ему по крови. Но он рекомендовал меня лучшим из учителей, имена которых сопровождаются почтительным шёпотом за пределами Минбара, и сколько раз тренировал нас лично!

— Ой, ну надо же, снизошёл…

— Элайя, ну хорош уже, а? Приедет в следующий раз, последний день на свете живём, что ли?

— Никто не может знать, когда он живёт последний день, — мрачно вымолвил Элайя, — мой отец не успел даже узнать обо мне. И у Вадима так же. Но когда живой, здоровый отец не может навестить своих детей раз в год… Вообще не навещал с той поры, как они переехали сюда…

Вадим увидел, как сердито отвернулся Уильям, и примерно представлял, что он сейчас взвешивает, говорить или нет. Предупредить, чтоб даже не заикался о матери, которая их, дескать, вовсе бросила — точнее, бросила, если так уж говорить, именно его, Уильяма… Да и вот этого, про отца Вадима, тоже. Уильям вообще не любил этих напоминаний о разнице их происхождения, для него они все были одной семьёй, три хоть физиологически и разных, но абсолютно равноправных брата. Он с большим интересом слушал рассказы как о Сьюзен, так и о Рикардо, и конечно, жалел порой о том, что не был знаком с ними лично — примерно как о том, что не был знаком с Валеном. Кроме отца и Лаисы, у них ведь был Крисанто, постоянно помогавший и даже сюда переехавший как один из пилотов команды Виргинии, чтоб по возможности быть рядом, были Колменаресы, были учителя и соседи-минбарцы, и было понимание, что всех замечательных и дорогих людей и не получится собрать под одной крышей, не получится держать подле себя постоянно, но можно просто радоваться тому, что эти люди оставили тебе.

— Тебе больше всех надо, не пойму? — вскипела Виргиния, — тебе не кажется, что они в своей семье как-нибудь разберутся? Тебе какая разница, у кого какие отцы? Обожаю вообще, когда о трагической нехватке кого-то рассуждает тот, у кого этого кого-то и не было… Мой отец вообще не думал, что в результате случайного приключения могут и дети появляться, потрахался — и потопал дальше по делам Корпуса… И что? Я как-то не имею ничего против, что живу и дышу! Другой отец зато был, как ребёнок я всё получила. А ты чем недоволен? Тебе мало тумаков я отвешиваю, думаешь, отец бы больше отвешивал? Всё, стихни, имей совесть праздник людям не портить!

Часть вечера Элайя провёл, закономерно, обиженно насупившимся в углу. Впрочем, оттаял, когда открывали подарки — оказалось, предполагая, что вырваться не сможет, Маркус отправил посылку. Ганя получил книгу жизнеописания Великого Мастера Тайэнна, которую давно мечтал прочесть — редкое издание, а Уильям — информкристаллы с музыкой, которую тоже давно искал. Прилагались к посылке так же подарки от Колменаресов и длинные письма от Хуана-Антонио, Диего и Мигеля — взрослые дилгарского не знали, и писать можно было обстоятельно, не только об учёбе, но и о всяком таком, что взрослым лучше не знать. Хотя, посмеивался над этой конспирацией Вадим, можно ли иметь какие-то тайны, имея обоих отцов-телепатов.


Ночью, когда все уже разошлись — комнату, обычно отдаваемую Дэвиду с Диусом, заняли на этот раз Лаиса с детьми, а те ушли на мансарду, где благодаря обогревателю было вполне приемлемо — Вадим зашёл в комнату Элайи. Тот поджигал свечи в подсвечнике — доставшемся Уильяму от матери и как-то тихо перекочевавшем в дом Александеров.

— Сообщишь матерям, да? — нахмурился Элайя, глядя на брата исподлобья.

— Зачем? Ты и сам должен понимать, что опасные вещи делаешь.

Тёте Офелии вот идея с этой пиньятой очень понравилась, она даже предлагала всё-таки попытаться, не так уж поди сложно эту штуку мастерить, не настолько, как всякие школьные поделки. Виргиния сразу сказала, что Элайе можно и палку не давать, он и так справится. А мама сразу вспомнила, как тогда, на Минбаре, Ганя весь извёлся — как это, палкой лупить, да ещё вслепую! А если Вадим некстати выбежит? Он же… что там за выражение дилгарское, означающее непоседу? Горячие пятки или вроде того? А Андрес, незадолго перед тем позвонивший и вскоре прибежавший, вместе с семейством и свежеприготовленной аякой, сидел в их комнате и на скорую руку мастерил ещё две — раз уж притащил ещё выводок прирождённых разрушителей. Диего был с Ганей примерно солидарен, приговаривал, что тумака своим младшим, если очень уж надо, и сам отвесит, но всё же стоял на стрёме, шугая любопытную малышню, чтоб не мешали отцу работать…

Элайя заметил, что воск со свечи капает на ковёр, и нахмурился ещё больше — теперь нагоняя уж точно не избежать.

— С моей болезнью, с моим телекинезом всё опасно, да. Даже ужинать с семьёй — вдруг нечаянно запущу кому-нибудь тарелку в голову… Знаешь ли, мне это важно. Как мамам — Рождество. Они же поддерживают в этом друг друга…

Нет смысла напоминать, что для них это — светский семейный праздник, как, кстати, и для Шериданов, вспоминавших Рождество на Тучанкью — их первую, неумелую и сумбурную, лекцию по иномирным культурам. Тётя Кончита — она да, верующая, но её ничуть не смущало мультирасовое, мультикультурное окружение, в котором единственным христианином, кроме её дочерей, был Андрес, и то с оговорками, она, смеясь, рассказывала, как в их детстве ребятишки-дрази азартно включались в беготню с песнями-колядками по соседским домам, и да, зелёный чешуйчатый Иосиф при этом тоже никого не смущал. В свою очередь, христианские дети с не меньшим азартом праздновали День Дарования Даров Дрошаллы — ещё бы, ведь в числе прочего нужно было от души лупануть встреченного друга по лбу, подражая Дрошалле, дарующему своим верным разум, стыд, поэтический дар и прочие хорошие качества по списку. А каждое лето примерно на неделю всей детворой, включая маленьких голиан и центавриан, устраивалась ритуальная война дрази — да, не в срок, но ведь и дрались не до смерти, смысл не главное, главное — что весело. «В то лето, когда меня первый раз в игру взяли, Чачо как раз зелёным вождём был. Неизвестно, кому больше потом влетело — ему, что материны шторы на это дело располосовал, или Идо-центаврианину, что для ленты вождя какой-то орден у отца спёр…»

Вадим подошёл ближе, невольно любуясь стройным пламенем свечей. Тёти всё равно узнают, конечно, прилетит им обоим за пожароопасную ситуацию — это к гадалке не ходи. Но по крайней мере, им, может, будет спокойнее от того, что он рядом и проследит… Ну во всяком случае, ему самому спокойнее, при всём понимании внутри себя, что если у Элайи действительно случится приступ — вряд ли он много что сможет сделать. Хотя, если у него не случился приступ во время того неприятного разговора — с чего бы случился сейчас?

— Мама Виргиния обидела меня. Почему она так говорила обо мне и отце, особенно она, ведь сама переживала о настоящем отце, которого никогда не видела. Ей ли не понимать такое?

— Ну может быть, спустя годы она думает иначе? По правде, я, конечно, не знаю…

Опять же, толку напоминать, что она ж сама сказала — переживать переживала, но так-то отец у неё был, и между прочим, тоже при солидной должности, хоть и относился он к этой должности довольно легкомысленно. И они, никто из них, тоже не сироты. Ганя и Диего себя сиротами не считают, хотя прекрасно помнят, что не родные своим родителям, им о ком прикажете переживать, о тех паре десятков мужчин и женщин, от которых взяты их гены?

— Нет, тут другое… Она не понимает, почему я так переживаю из-за Гани и Уильяма и их отца. Но ведь нет действительно ничего хуже упущенного времени и тоски тех, кому никогда не встретиться… Ты не знал своего отца, да. Но из рассказов своей матери, из её не угасшей любви и боли потери ты можешь знать о том, чего лишился.

О да, он знал. Лаиса не позволяла себе плакать при детях, но иногда, ночью, он слышал… И Ганя всякий раз останавливал их с Уильямом в порыве побежать с утешеньями. «Вы должны понять, для неё очень важно, чтоб вы этого не видели, не слышали. Она ваша мать, и она центаврианка, она хочет быть для вас сильной, не вносить в вашу жизнь тревог. Лучшее, что вы можете сделать — это быть хорошими детьми, радовать её своими успехами, чтоб она видела, что её труды дают достойные плоды. Вы должны уяснить — бывают такие люди, потеря которых никогда не зарастает в сердце, вы слишком малы сейчас, чтоб это понять, и вы не найдёте никаких подобающих в этой ситуации слов, просто запомните это — ваша мать потеряла самого дорогого ей человека, но она живёт ради вас, стремится быть сильной, быть достойной его памяти, поэтому вы должны быть достойны её».

— Лучше думать не о том, чего лишился, а о том, что имеешь. У меня есть мать и братья, и вы. Это не значит, что я не думаю иногда — если б мой отец был жив…

Элайя с жаром схватил его за руку.

— Вот! Представь, если б твой отец был рядом, если б ты знал тепло его объятий, его любящий взгляд, обращённый к тебе…

— Меня тогда, возможно, и не было б на свете. Разве решилась бы мама на подобное действо, если б не то, что она потеряла любимого мужчину, едва только обрела?

Элайя покачал головой.

— Верно, да, но я не об этом хочу сказать… И не только о том, что думаю — вот если б мой отец был сейчас с нами…

Любуясь медленным, величавым танцем золотых огоньков, Вадим думал о женщине, которой этот подсвечник принадлежал когда-то, с которой он не был знаком лично, только по рассказам. Маркус рассказывал о ней примерно так же, как мама об отце — так, что становилось понятно, что это лучший человек на свете. И там, где не хватало минбарской философии, чтоб объяснить, как лучший на свете родитель может быть вдали от своего ребёнка, было всё то же Ганино «вы пока слишком малы, чтобы понять, жизнь взрослых сложнее вашей». А Элайе было некому говорить такие слова. И Виргиния-то по работе отлучалась регулярно и надолго, а вот Офелия, художник-иллюстратор, работающий на дому, была постоянно рядом. Понять, что родители крепко и насовсем поссорились, что один из них просто создал другую семью, дети ещё худо-бедно способны, а понять, как можно не спрашивать, когда мама вернётся, или не мечтать поехать к ней, если ты не рос с рассказами Маркуса и Гани, невозможно. Сейчас Элайя, конечно, не любит, когда ему напоминают, как трёхлеткой он ударялся в рёв, если мать собиралась в магазин, но ведь это то же самое чувство, просто в несколько большей степени.

— То у тебя не было бы мамы Виргинии, разве нет? То есть, конечно, она бы была — как тётя, но не настолько близко, она не жила б тогда с твоей мамой. Хотя может быть, ты и считаешь, что это было б лучше, ведь что-то такое внушает тебе доктор Гроссбаум, что семья — это то, что создают мужчина и женщина…

— А твой товарищ Даркани вообще считает, что семью создавать не нужно.

— А он тут при чём?

— А доктор Гроссбаум тут при чём? Я не о грехах наших взрослых сейчас говорю, грехи и у моего отца были, о которых я предпочёл бы не знать, но, к сожалению, знаю. Важно то, что он любил бы меня…

— Откуда тебе это знать?

Элайя посмотрел в глаза брату чрезвычайно серьёзно.

— Знаю, и всё. Можешь не верить, но я это знаю. Я чувствую, что он всё ещё рядом со мной… иногда. Чувствую его любовь и сожаление, что смерть разделила нас. Но он помогает мне, насколько возможно, и теперь.

— Элайя, я понимаю, что это твоё самоутешение, только не понимаю, зачем оно тебе. Разве тебе плохо? Тебе не хватает любви матерей, нашей любви? Или всё из-за слов доктора Гроссбаума, что у всякого ребёнка должен быть отец?

Мальчик отвёл взгляд.

— Не говори так. Хоть даже и так. Для тебя важны слова комиссара Даркани, а для меня слова доктора Гроссбаума. И он понимает то, что я говорю. Быть может, для тебя любовь и защита моего отца, о которой я говорю — просто мой вымысел, но я говорю тебе, это реальность. Не моя вина, что ты не можешь этого чувствовать, и что я даже не могу показать тебе свои мысли… Я не смогу убедить того, кто сам не хочет верить. Верно, даже явись тебе ангел Господень, и это не убедило бы тебя…

— Что-то не являлся, однако. Ты же большой мальчик, ты знаешь, ангелы, боги — это всё розыгрыши ворлонцев, эти обманщики пользовались своим превосходящим уровнем развития, чтобы вызывать у младших рас суеверный трепет перед ними. Это то же самое, как если бы мы спустились в какой-то отсталый мир, в котором ещё только колесо изобрели, и сказали, что мы боги. А сейчас ворлонцев нет, они все ушли за предел, и больше никто нигде не видит ангелов. И твой отец… он не был обычным человеком, да — но в этом нет ничего мистического. Это тоже штучки ворлонцев… Это не будет предательством или проявлением нелюбви — если ты признаешь, примешь, что твоего отца больше нет.

В зрачках, которые сейчас были почти одинаковыми, плясало пламя свечей.

— Он есть. Я знаю, ты не поверишь, что я чувствую это так же ясно, как тепло свечей сейчас. И его защита, его сила помогают мне в минуту величайшей беды. Что это, как не рука Божья?


А Дайенн в это время как раз вовсе не спалось. Наверное, события последнего времени взвинтили нервы до предела, ещё и пропущенный вызов от алита Соука — какой стыд, что ему самому пришлось звонить ей, и ещё больший стыд — что она так и не перезвонила. И не пропущенный — от мамы. Все её тёплые, участливые расспросы… «Верно, дочка, этот Алварес — очень хороший человек, раз ты так говоришь о нём»… Да с чего она взяла? Да, если молчать о том, что предназначено только для алита Соука… Объективно — Алварес хороший коллега, увлечённый, отважный, готовый рисковать собой ради других. Его идеи, мысли по этому делу, конечно, многим кажутся странноватыми, а взгляды на жизнь тем более, но есть ли в отделении кто-то, кто не казался бы странным никому? Она уж явно не является таким примером. Нет, она ни единой минуты не испытывала к Алваресу враждебности, недоумение, раздражение — да, ну так как часто они были в чём-то согласны? Враждебность можно испытывать к тому, что за ним стоит, что он исповедует… Как в нём уживается это с горячей любовью к семье, к потерянному брату — при том, что они ведь не были согласны во взглядах, вот что понять бы самой прежде, чем пересказывать алиту Соуку.

И самое время вспомнить, конечно, о сказанных на прощание словах Такерхама. Слова о доверии и использовании, слишком странные для того, кто признал свою слабость, когда Алваресу велено было удалиться. Слова о правде корианцев, слишком странные для лумати. Попытки настроить её против алита Соука — а что больше это было, как ещё это можно назвать? — слишком странные вообще… Да, Алварес хороший человек — в этом она не готова спорить ни с Такерхамом, ни тем более с мамой. Но он хочет того, чего хочет Корианна — не сомневаясь ни минуты, конечно, что хочет добра. И в этом презрении к чужим властям, чужим ценностям, чужому жизненному укладу он не видит ничего порочного. Неужели он настолько убеждён в совершенстве навязанных ему идеалов? Неужели ему плевать, сколько ломка чужих укладов жизней похоронит под собой? Со своей потерей, своими погонями за тенью пропавшего брата — он способен пренебречь чужими потерями, чужой болью? Чем готовность Корианны поддержать любую «освободительную войну» отличается от того, что делают эти «Тени»? Не есть ли эти «Тени» орудие воли Корианны? Вот та мысль, которую она так боялась высказать алиту Соуку.


Смирившись с тем, что уснуть, кажется, не получится, она облачилась в свою повседневную воинскую одежду — для формы всё-таки время неурочное, не её смена — и отправилась в госпиталь. Проведать Нирлу, если та не спит, помочь чем-то Реннару, как-то, в общем, отвлечь свой разум от неприятных мыслей хотя бы до той стадии, чтоб успокоить себя медитацией и немного поспать. Но до госпиталя она не дошла — на подходе столкнулась с идущим как раз оттуда Илмо Схевени. В отличие от неё, корианец был в форме, хотя вид имел несколько сонный.

— Что-то случилось? — не могла не остановить его Дайенн, — ведь сейчас, кажется, не ваша смена?

— Не моя, — кивнул Схевени, — но моему голианину угодно было именно сейчас придти в себя и потребовать меня для полноценной исповеди. Ну, до этого в ясном сознании он был очень эпизодически, и когда был — настроение имел неразговорчивое, а сейчас решил, что пришёл его последний час, и нехудо б предварительно сдать пару десятков товарищей…

— Он умер? — Дайенн слабо представляла, о ком именно речь, это был, вероятно, кто-то из тех, кого захватили в рейде, возглавляемом Алваресом и Синкарой, но помнила, что несколько из тех пиратов действительно в тяжёлом состоянии.

— Пока нет. Но впал в кому, и доктора говорят, на сей раз маловероятно, что он из неё выйдет. Что ни говори, встречаются среди этих ребят совсем редкостные варвары, так искалечить, не имея психических расстройств, по-моему, невозможно. Хорошо, что мы того парня пристрелили, сейчас было бы на одну очень большую проблему больше. Кулзанк, правда, и сам не агнец, судя по всему этому, — корианец постучал по ладони записывающим устройством, — были бы волосы — встали бы дыбом. Теперь как-то уснуть суметь.

Дайенн посмотрела на кожистые отростки, растущие из опоясывающих безволосую голову венчиком трубчатых отверстий и спускающиеся на плечи, и снова невольно подумала, как же их различают, этих бедных корианцев. Ведь кому-то удаётся.

— Сочувствую, — она покачала головой, — и глубоко понимаю. Мне тоже никак не удалось уснуть, при том, что за почти тройную смену проспала я часов 5.

— Да, об этом вашем кровавом деле я слышал, не завидую. Увы, не знаю, что вам предложить против этой проблемы. Мог бы дать «Критику готской программы», в годы учёбы она меня неплохо усыпляла, но она ведь у меня на корианском.

Дайенн уставилась на Схевени в некотором шоке.

— Это ведь что-то из вашего… учения? И у вас допустимо отзываться о нём… подобным образом?

Корианец рассмеялся — глубокие, как у всех представителей их вида, носогубные складки изогнулись, образуя почти круг вокруг рта.

— Если вы решили, что книги классиков для нас — нечто вроде священных текстов для жителей других миров, то ваш напарник должен был уже объяснить вам, что это не так. Всё возможное почтение не отменяет… критического взгляда, скажем так. Но вообще говоря — просто что мне те готы со своей программой, это было несколько сот лет назад, это уже потом, когда изучаешь всё это более глубоко, видишь, что вот это и это сказано удивительно верно, и многое верно по сию пору — идеи и подходы, в том числе и ложные, имеют удивительное свойство повторяться, в разных эпохах и мирах. Немалое значение имеет, как составлена программа, с каких вещей начинать, хронологический порядок далеко не всегда оптимальный. Многое зависит и от перевода — многие из первых переводов были посредственного качества, мне-то было легче, я земной, благодаря родителям, знал с детства. Да и от преподавателя… Наш преподаватель по истории 5 раздела — вы, быть может, знаете, что у нас нет такой градации, как, к примеру, у землян: древний мир, античность, Средние века, прочее, мы для удобства просто разделили историю на 5 разделов, нынешнее время это 6 раздел — был великолепным специалистом, но никудышным оратором, с довольно скверной дикцией. Жаль, что я не записывал его, это тоже могло бы помочь вам уснуть.

Напарник многое, конечно, объяснял — но тех отрезков времени, которые они могли посвятить отвлечённым беседам, обычно было, по объективным причинам, мало. И когда они были — ей казалось куда более приличествующим спрашивать о семье, о потерянном брате. Приличествующим перед самой собой — о том, против чего она имеет откровенное предубеждение, она могла б говорить, если б кто-то другой завёл разговор прежде, но не самой, добровольно. Не говоря о том, что она не решила для себя, стоит ли поднять этот вопрос с алитом Соуком — если он прямо скажет ей, что это излишнее, не испытает ли она сожаления и досады, не придётся ли тогда справляться с этим горьким чувством, что её не считают достаточно морально стойкой, или напротив, считают излишне самонадеянной, полагающей, что сможет победить в идеологическом споре… Хотя почему б ей так и не считать? В том смысле, что не на собственные способности она бы тут, разумеется, рассчитывала, а хотя бы на то, что Алварес не мог полностью забыть и обесценить минбарский этап своего воспитания…

— Что ж, могу сказать вам, что в этом мы можем понять друг друга. Стыдно признать, но философия Эмера — это один из великих учителей доваленового периода, которого мы чтим за многие заслуги и теперь — нагоняла на меня необычайную скуку. Возможно, это тоже повлияло на мой выбор касты — ведь стань я жрецом, мне пришлось бы слушать это не менее полугода!


Разговаривая, они отходили всё дальше от госпиталя. В конце концов, почему бы, раз провидение свело её сейчас со Схевени, не оценить в полной мере эту возможность? В разговоре с Сенле Дерткин она сказала о важности выслушать обе стороны, и вот хотя бы из этих соображений…

— И всё же, господин Схевени, вы не отрицаете того, что эти книги регламентируют вашу жизнь и формируют ваши взгляды?

— Ну разумеется, госпожа Дайенн, в любом мире есть то, что определяет взгляды его жителей. Однако хотелось бы, чтоб вы понимали, почему это нельзя сравнивать с религией. Марксизм не догма, не пошаговое руководство к действиям, не список заповедей. Марксизм — направление, он развивается, как развивается сама жизнь.

Да, всё это говорил и Алварес. Дайенн облизнула губы, подбирая слова.

— То есть, учителей древности позволено критиковать?

— Разумеется. Слепое следование не только гибельно, но и невозможно. Потому что новое время, новые условия вносят поправки и дополнения… Мы не обожествляем классиков, не называем их пророками. Хотя коммунисты из нарнов называют, но это некая культурная особенность, можно сказать даже, языковая. Но и они понимают, что классики были обычными людьми, без дара предвиденья, лишь с хорошими аналитическими способностями, но в своём анализе они могли отталкиваться только от того, что видели вокруг себя, тех тенденций, которые чувствовали в том времени. То, что они блестяще изложили основные принципы в объяснении мира, не значит, что не могли быть неточны в деталях. Мы же имеем теперь не только ту картину, которую видели их глаза, но и историю социалистического опыта Земли, с анализом успехов и поражений, и работы более поздних авторов — сильные или слабые, они тоже наше достояние, и те достижения прогресса, которых в самых смелых фантазиях не представил бы человек 19 века.

— О да, — кивнула Дайенн, — спутниковая связь, искусственный интеллект, другие миры…

Всё же, она обязана научиться их различать. Она пыталась, Вален свидетель — пересматривая фотографии и видео, которые могла найти, и запланировала посмотреть корианский фильм, но решила, что пока не готова к такому серьёзному испытанию новообретённых навыков.

— Именно. Нас спрашивают, как мы можем руководствоваться в жизни тем, что написано много веков назад…

— Ну, так всё же некорректно говорить, это будет плевком в любого, кто чтит традиции своего мира.

Глаза у него, кажется, серые — впрочем, полной уверенности нет, как и у многих корианцев, они глубоко посажены. Высокий лоб с чётким рельефом-«бабочкой». Талгайды-Суум отозвался о нём, как о красивом. Надо будет обязательно спросить у Талгайды-Суума, как выглядит некрасивый корианец.

— Но правда в том, что никто не живёт по законам прошлых веков — кроме немногих отчаянно консервативных обществ. Те религии, которые хвастаются тысячелетней историей — на самом деле отнюдь не те же, какими они были на заре своего существования. Быть может, минбарское общество в этом плане и довольно консервативно, но земные, центаврианские, бракирийские религии претерпели много реформ за историю своего существования, уж тем более со времён контактов с иными мирами.

— Вы о заимствовании центаврианами чужих богов? — улыбнулась Дайенн.

— И об этом, но не только. Ознакомление с новым, чего ты не мог себе представить вчера, раздвигает границы понимания. И дело не только в культурном обмене, в открытии, что твоё прежнее представление о многообразии было скудным, неполным. Ты видишь чужую историю, в чём-то сравнимую с твоей, в чём-то несопоставимую, ты видишь перед собой новые загадки, новые неизвестные в открытой некогда формуле. Тебе придётся объяснять их…


Быть может, думалось в этот момент, она на самом деле всё же уснула, и в своём сне беседует с этим корианцем? Он говорит словами Валена, но ведь говорит совсем о другом…

— И ты обнаружишь, что жизнь везде строится на сходных принципах, при всём изобилии различий. Не об этом ли говорил и величайший из ваших пророков?

Это было как-то слишком.

— Да, однако он не говорил, что различиями можно пренебрегать и считать, что для всех может быть один путь, — заявила она, пожалуй, слишком резко.

— И мы не говорим, что различиями нужно пренебрегать. Их нужно объяснять, как любое явление окружающего мира. Однако вы не правы, что не говорил. Он не подразумевал другие расы, но он занимался именно тем, что навязывал один путь враждующим прежде кланам.

— Но это же совсем другое!

— Конечно. Вы будете правы, говоря, что между минбарцами и существами иных рас больше различий, чем между жреческими и воинскими кланами, но на момент установления законов Валена сложно было представить большее. Мир ограничивался тысячелетней враждой народов и кланов, эта вражда была основой жизни и философии — и всё же Вален делал то, что делал. И не то чтоб его идеи не встречали первое время скепсиса, чтоб не сказать — сопротивления. Но как тогда у всех вас — Лунных Щитов, Звёздных Всадников, Ключей Земли — был один путь, так один он и сейчас у всех нас. Путь прогресса.

И она всё же решилась.

— В действительности я не отказалась бы ознакомиться с учением, о котором вы говорите, более… детально. Вален говорил, что не зазорно изучать культуру чужаков — возможно, у тех, кого ты не понимал прежде, ты обретёшь ценнейший для твоей жизни урок. Я буду благодарна, если вы порекомендуете мне, с чего начать.

Кажется, теперь пришёл для Схевени черёд ступора.

— По правде, не ожидал такой просьбы. В любом случае те файлы, что у меня есть с собой — на корианском. Если вы не передумаете — я могу связаться с Шериданами, у них были переводы некоторых популярных работ на минбарский. Вместе, думаю, решим, что вам предложить.

— Буду очень благодарна вам, товарищ Схевени, — она решила, что учтивость требует обращаться к собеседнику так, как принято в его культуре, коль скоро он проявил уважение к её культуре, — как благодарна сейчас за приятную и познавательную беседу. И всё же не могу не вернуться к так и не заданному вопросу. Вы говорите, конечно, о критическом отношении к учению, подразумевая дополнения, вносимые историей, но вы ведь не можете отрицать, что инакомыслие в вашем мире преследуется?

Корианец снисходительно улыбнулся.

— А вы можете мне назвать такой мир, в котором этого не происходит, госпожа Дайенн? В вашем мире есть какое-то инакомыслие?

— Ну, это сложная тема…

Алварес уже как-то от души прошёлся на тему «самое то упрекать кого-то в запрете инакомыслия, будучи представителем мира, где младший не смеет раскрыть рта, пока старший ему не выдаст милостивое разрешение». Ещё и присутствовавший там же Синкара поддержал, тоже идеальный продукт воспитания, в смысле бракирийского паскудства…

— Любое государство — это аппарат насилия, не всякую власть называют диктатурой, но всякая власть есть диктатура просто в силу того, что она власть, вы ведь не возьмётесь это отрицать? В каждом обществе, на каком бы уровне развития оно ни находилось, в какие бы религиозные, культурные надстройки ни облекалось — существует принуждение. Следовать писаным и неписаным законам, что-то делать, а чего-то — не делать, определённым образом участвовать в жизни общества…

— Естественно!

— И вся разница в том, чья это власть, чья диктатура — большинства или меньшинства, тех, кто создаёт или тех, кто паразитирует. Вы можете считать, что ваше общество не раздирают противоречия между социальными группами, что оно довольно своей властью и исполняет законы сугубо добровольно и с полной осознанностью — да, пожалуй, это так в сравнении с Землёй, Центавром, миром Дрази. Противоречия в вашем обществе предельно сглажены, нет таких крайностей нищеты одних и роскоши других, как во множестве миров, и ваши религиозные постулаты, требующие от каждого минбарца беззаветного служения обществу, ещё не превратились для большинства в пустой звук. Однако это не значит, что в вашем мире нет проблем, расшатывающих его стабильность — это естественно, ведь каждое явление носит в себе своё противоречие, как каждый живущий носит в себе свою будущую смерть. Иначе в мире никогда и ничего не менялось бы. Но это особый разговор, который лучше вести тогда, когда у нас обоих будет больше свободного времени, и подобающе подготовившись.

Инакомыслие… Конечно, отдельные минбарцы могут быть не согласны друг с другом по каким-то вопросам, это естественно, но они всегда согласны с учением Валена и других великих мудрецов, какая-то рознь может возникнуть по трактовке и применению каких-то частностей в этом учении, но рознь между младшими всегда рассудят старшие, а если рознь есть между старшими… ну, это в любом случае не ума младших дело. Но говорить всё это Схевени — надо думать, примерно так же, как Алваресу, понятно, как он это воспримет. Подчинение своим авторитетам всегда воспринимается как нечто естественное, к чужим авторитетам применить тот же принцип сложно.

— Да, вы во многом правы. И всё же — есть разница и в проявлениях этого насилия?

Они остановились на перекрёстке — дальше Схевени предстояло идти к своей комнате, а ей, видимо — к своей.

— Понимаю, для общества, где лишение жизни возведено в ранг непреодолимого табу, обычаи любого другого мира покажутся отвратительными. Впрочем, вспомните гражданскую войну на вашей планете в 60х — и согласитесь, не так уж нерушимо это табу? Что касаемо инакомыслия… Это тоже отдельная большая тема. А за примерами опять же можете обратиться к вашему напарнику — он может рассказать кое-что из семейных историй, собранных в нашем мире. Я тоже мог бы рассказать, всё же Шериданы близкие друзья и моей семьи, но думаю, у вас, как напарников, больше возможностей для разговоров.


Стихийное совещание отделов насильственных преступлений и контрабанды (от обоих было, конечно, примерно по трети состава) проходило на сей раз в кабинете контрабанды. Он был несколько больше кабинета отдела насильственных, что, впрочем, с успехом компенсировалось высокими штабелями ящиков и коробок практически возле каждого стола.

— В общем, наш необыкновенный гость уже не подозреваемый, но всё ещё свидетель по делу, — Вито многозначительно постучал по столу слепком челюсти, — у них сын Раймона, к гадалке не ходи.

— У этих… любителей настенной живописи?

— Да. Отпечатки на телах вполне могут принадлежать не крупному животному, а мелкому ранни. Вполне возможно, что они выкупили его где-то и используют… для эффекта устрашения. Раймон говорил, что обычно ранни не питаются живыми людьми, но если пристрастятся — им бывает непросто вернуться к прежнему благопристойному рациону. Вероятно, они именно это и сделали — сначала «подсадили» мальчишку на свежатинку, а потом морили голодом, чтобы во время их боен кидался на всех, на кого покажут.

— Мой вопрос, конечно, к теме не относится… — Сима рассеянно гонял информкристалл по столешнице, — но если Раймон уже сто лет как скитается по чужим мирам, не зная дороги к своему родному — откуда у него сын-подросток?

Притулившийся рядом Лалья всплеснул руками.

— Ладно, что ты не любопытный, так ты ещё и глухой! При тебе ж говорили. У Раймона жена была. Женятся люди иногда. За сто лет один-то раз и жениться можно. А если ты к тому, откуда он в чужих мирах женщину-ранни взял, так тоже говорилось — и до Раймона вот так кого-нибудь похищали и выкидывали, и не всех потом обратно возвращали.

Вадим обернулся.

— А вот тут, Лалья, у тебя неполнота информации. Жена Раймона была человеком. Да, редко, но так бывает, что представители разных рас генетически совместимы. Со слов медиков, в генотипе ранни много общего с землянами. Всеми силами удерживают друг друга от смелых теорий… Кстати, Вито! Что там слышно о рейнджерском корабле? Он не причалил ещё?

— Сядь, расслабься. Через три часа здесь должен быть, в дороге на пиратов отвлеклись. Как причалит — тебе сообщат, не скачи.

— Бардак, конечно, какой-то невообразимый начинается… — вздохнул Сайта, — уже, наверное, я не первый скажу, но пираты совсем с ума посходили. Не таятся совсем, в открытую прут через все кордоны…

Вито сладко улыбнулся.

— Жить хочется, надо понять. Как мои говоруны дали понять, там, на большой базе в Аиде, сходка большая организуется, сходка века, можно сказать… Силы стягивают. Ещё и Нуфак, оказывается, помер… Естественной смертью помер, ему лет-то уже сам, поди, не помнил, сколько. Расстройство, конечно — его столько миров посадить мечтало, а он взял и сам помер… В общем, в верхушке теперь разброд и шатание. Я тут из своих говорунов всё пытаюсь выбить координаты этого их аидского великого бастиона… Чувствую, ещё немного — и правда кого-нибудь из них скормлю Раймону. Показательно, на глазах у остальных.


— Отдыхаете? — на пороге, как мрачный вестник несчастий, возник Альтака, парадоксально для своей поджарой комплекции напоминающий грозовую тучу, — надеюсь, хорошо отдохнули. На Вахант полетите.

— Ку-уда? Зачем?

— По приглашению от Тирришского отделения. У них там та же картина маслом по бутерброду. И на сей раз, кажется, свежачок, тёплыми застали…

Ситар просто со стоном сполз по стене, Г’Тор яростным шёпотом излагал всё богатство нарнского матерного языка.

— На Ваханте?

— Ага. Поймали чернокопательский кораблик — улепётывали так, что чуть двигатели не сожгли. Сунулись на Вахант за поживой — а там такое…

— А на Ваханте были пираты? — удивилась за его спиной подошедшая Дайенн.

Альтака развернулся с демонстративным приглашающим жестом.

— Ага. Были. Нормальные люди на Вахант не суются, там после ваших дедушек многовато всякого осталось несовместимого с жизнью… Но эти вот храбрые, решили, от ловушек ключ подберут, а зараза от времени нейтрализовалась… Ну в принципе, правильно решили, до них пираты уже это сделали. База свежая была, всего года два, что ли… В основном та публика, кого тогда с Тирриша как раз вытурили. Ну, кого смогли опознать, там трупов столько, что Тирриш не знает, куда девать их — там сходка какая-то была, видать, за происходящее как раз и перетирали.

— А может, ну его нахрен, — хмыкнул Лалья, — перебьют они всех пиратов, нам же меньше работы. Шучу, шучу.

— И так понимаю, опять без меня? — Вадим в очень очевидном тихом бешенстве постукивал ребром папки по ладони, — с теми, которые в состоянии для дачи показаний, мы с Ситаром уже закончили, но вы нам что-нибудь новое подкинете — желательно, максимально далёкое от дела, которое геморрой уже трёх отделений? Может, у вас уже есть на примете какой-нибудь подходящий коллекционер мертвечины?

— Алварес, пойдём-ка отойдём… — Вито попытался взять младшего коллегу под локоть.

— Нет уж, зачем, ответьте здесь, почему нас с Дайенн — точнее, главным образом меня — отстранили от этого дела? Я хочу понять логику этого решения в то время, когда почти любое крупное пиратское дело так или иначе даёт зацепки к этому, связано с ним звеньями одной цепи? Или вы до сих пор не видите этого?

— Офицер Алварес! Не напомните, с каких пор я обязан отчитываться перед вами в своих решениях? Я понимаю, конечно же, более мелкие дела недостойны вашего светлого ума…

— И эти причины, о которых вы не хотите сказать — разумеется, требуют того, чтоб офицер Дайенн отправилась, только отряхнув пыль с Брикарна, уже на Тирриш, а я остался здесь по третьему кругу допрашивать тех же пиратов?

— Алварес, — поморщилась Дайенн, — состав команды ещё пока никто не огласил…

— Конечно, это ведь тоже не моего ума дело! Почему мне никто не может ответить на простой вопрос — почему не я? Кому и почему так неудобно моё касательство к этому делу?

— Тебе самому! — не выдержала Дайенн, — хочешь объяснений — тогда ведь и от тебя захотят объяснений, почему в сознании Каммика ак-Димула и Аделай Нары было твоё имя!

И зажала ладонью рот, боясь смотреть на лица коллег. Во имя Валена, ну почему высшие силы вовремя не отняли у неё голос? Верно, потому, что слишком о многом приходится молчать, слишком сложно нести этот груз… Увы, не вернуться в беспечальное детство, когда на душе ещё не было того, чего лучше было б не знать. Не дело говорить, что алит Соук ошибся в ней, доверив ей роль, оказавшуюся не по силам, как ошиблись потом Альтака и брикарнская нефилим, сообщив то, без чего ей точно спокойнее б жилось… но это факт. Только это не оправдание, конечно, не оправдание.


В столовой было на редкость людно, и Ли’Нор села рядом с Тийлой Нанкто и Эми, девушками из отдела экономических преступлений. Тийла была шлассенкой, и, соответственно, на земной взгляд красавицей не считалась и с натяжкой. Черепа шлассенов больше вытянуты в ширину, чем в длину, лица плоские, словно вдавленные, узкие щели глаз под такими же узкими щёточками бровей. Эми, родом с Проксимы, была симпатичной кареглазой блондинкой с татуировкой — веточкой незабудки — на щеке.

— Слышала, рейд в Аид планируется… Нарн как, дал добро на зачистку?

— В первых рядах, — кивнула нефилим, — многовато с этого пиратского разгула последнего времени неприятностей было, не проигнорируешь.

— Вот и Шласса сегодня сказала, что в деле. Что, получается, одну Землю ждём?

— Ну, не только, ещё врии и ипша мнутся. Земля пока ещё артачится, но куда они денутся. Даже Центавр недолго препирался. После всех материалов о новом заговоре, которые мы предоставили… слишком активно возражать против зачистки — это самому под следствие попасть. Три корабля беглецов с горнорудных колоний — это о чём-то говорит. Туда со всей галактики же ломанулись, буквально час назад рейнджеры в гиперпространстве три корабля расстреляли. Я понимаю, когда денеты просто голосуют за, но участия не обещают — где денеты и где какая-то силовая помощь. Понимаю, когда пак’ма’ра — тоже так себе воины. Геймы и те аж целый корабль выделяют. А уж Земле и Вриитану прибедняться последнее дело.

Шлассенка подпёрла кулаком щёку, перемешивая в тарелке распаренную овощную массу.

— Это они, конечно, умно придумали… Всем разом в одном месте собраться… Чтоб всех разом и накрыть… Значит, там всё и закончится.

Ли’Нор помрачнела.

— Мне бы тоже в это верить…

Тийла закусила губу.

— Думаете, они там серьёзную засаду готовят? С большими потерями выйдем?

— Думаю, там новое кладбище готовят… Впрочем, ещё сначала с тирришским делом разберёмся.

Мимо, весело перекрикиваясь, протиснулись — точнее, пронеслись, едва не прихватив ссобой стул с Эми — транталлилы с объёмистой тележкой. Некислородники обедали в отдельной зале, разделённой с общей шлюзом, но часто просто назначали дежурных для развоза еды непосредственно по комнатам, некислородная зала была мала — проектом, ясное дело, она вообще не была предусмотрена, обустраивали наспех, и ходили слухи, временно, в дальнейшем переоборудуют под это дело какое-то помещение на внешних уровнях.

— Да уж… Честно, я не понимаю Алвареса, чего ему так далось это дело, мало, что ли, тут всякой мерзятины?

— Ну, тут хотя бы гордость, видимо, — пожала плечами Эми, — сначала дали дело, потом отобрали, обидно всё же.

— Мне кажется, у него что-то личное тут. Ну, он ведь ищет своего пропавшего брата…

— Да, но от мёртвых пиратов уж точно информацию не получишь. Правда, живые зато становятся разговорчивее…

— Тут, что ни говори, между нами много общего, — Ли’Нор отставила опустевшую тарелку и принялась за десерт, — я ведь тоже разыскиваю родственника. Впрочем, теперь, получается — и не одного.

Тийла спешно проглотила пережёванное.

— Как это?

— Элайя Александер и мой родственник. Если б я раньше знала о случившейся с ним беде… Но мы знали только то, что он живёт на Корианне.

— Как — родственник?

Нефилим смущённо и гордо поправила волосы.

— Ну, может быть, вы слышали… Лита тогда, сорок лет назад, отдала Нарну ДНК многих телепатов, в том числе и свои. Вот я — как раз из её линии. Потому и первая часть моего имени такова — это не обычный нарнский пантеон, у нас, нефилим, свои пантеоны, в честь тех, от чьих генов мы родились. Так что считай, теперь это и моё дело тоже. Братьев и сестёр у меня, конечно, много, но и Элайя Александер, а через него и Вадим Алварес, мне родня.

— Чудные дела… Я слышала о нарнах-гибридах и всё пыталась представить, как это может выглядеть, но воображение отказывало. Это вы все такие? Ну, в смысле, с волосами и пятнышками? Красиво получилось. Ну, как по мне — земляне очень красивые, хотя глазами шлассена это красота такая… экзотическая. Пожалуй, если сравнивать, шлассены многие смотрят на землян, наверное… как земляне на вриев и минбарцев. Видать, я в бабку пошла, у неё с одним земным военным роман был. Тот, правда, не такой был, из этих… как это называется? Монголоидов. А вот в нарнах я не сказать чтоб разбираюсь, хотя Г’Тор, к примеру — красивый, хоть что мне говорите. Интересно б было посмотреть на ваших мужчин… Так, ну, хватит о крамольном говорить, а то насканируете сейчас чего не надо, я потом смущения не оберусь.

Ли’Нор рассмеялась.

— У землян есть на этот счёт хорошее выражение — «не беспокойтесь о том, что думают о вас окружающие — они слишком заняты вопросом, что думаете о них вы». Как будто есть что-то стыдное в том, чтоб кем-то любоваться.

— Ну, стесняются этого всё-таки. Я думаю, потому многие и относятся к телепатам плохо, что боятся открытия чего-то такого. Симпатий всяких.

Компания дрази за соседним столиком зашумела — кажется, приглашали к себе кого-то ещё. Нехватка мест их тут так же мало смущала, как и в жилищных вопросах — сдвинули стулья поближе и как-то размещались на них несколько большим количеством, чем из расчёта одна задница на одно сиденье. Да и количество тарелок едва ли соответствовало количеству едоков — кто-то ел вдвоём с одного большого блюда. Новый сосед прибыл аж с двумя большими тарелками, которые каким-то чудом не опрокинул на несчастную Эми, споткнувшись о ножку стола. Девушки едва не зааплодировали проявленным чудесам эквилибристики.

— Ну, мы — я имею в виду, мы нарны, я ведь всё-таки нарнской культурой воспитана — проще на этот счёт. Нет ничего зазорного для женщины сказать, что какой-то мужчина ей нравится и она даже не против иметь с ним отношения. Если у тебя всё в порядке с чувством собственного достоинства — он должен считать это за комплимент для себя. Не хочет — ну, его дело.

— О да, это я знаю, — закивала Тийла, — нарнские женщины сильные и гордые. Чувств не стесняются, но и обид не стерпят. Отказавший мужчина может и пожалеть ещё об этом! А уж как соперницы иногда за мужчину дерутся…

— Ну, нельзя всё же сказать, что все нарнки такие. Среди нас тоже бывают робкие и застенчивые. Но нарны уважают силу и при том не считают, что сила — это свойство только мужчины. Если так смотреть — разве сильный мужчина не заслуживает сильной же женщины рядом? Ух ты, смотри-ка, кто пожаловал! Я его как не час назад отправляла поесть уже что-то, наконец выбрался.

Девушки синхронно повернули головы.

— Это тот черноволосый дилгар, он же тоже от вас, с Брикарна прибыл? Что за имя у него странное! Он ведь, как и все они, воспитывался минбарцами?

— Конечно. А что странного? У нас, нарнов, тоже шутят, конечно, что минбарца называют так, как ложка звякнула, но вообще-то у них разные имена встречаются. А семья, усыновившая его, жила в северных широтах, большая часть клана Белого Луча живёт там. Его родители и деды часто бывали в Йедоре-Северном, в Лапландии, вот и… культурно позаимствовали. Так часто бывает. Ну, у нас, нарнов — конечно, не очень, а вот у центавриан много заимствованных имён.

— Они ещё и такие разные, оказывается! А красиво они б с госпожой Дайенн смотрелись вместе, такие… контрастные. Ой, ну вот о чём я опять? Хотя лучше о других, чем о себе, верно?

— Это прямо неоспоримо, — опустила голову Эми, — обо мне вот точно не стоит. Обо мне и так все знают. Говорят, надо быть умнее и не показывать. Легко, наверное, так говорить, если сам никого так сильно не любишь. Как можно такое скрыть вообще? Как костёр накрыть колпаком, жар-то всё равно будет…

— Люди разные, — примирительно сказала Тийла, — кому-то легко скрывать чувства, кому-то нет.

— Я знаю, что выгляжу глупо. Влюблённая девушка почему-то всегда выглядит глупо. Всё это я понимаю, что про него говорят, и про характер, и прочее… Но смотреть на него спокойно никогда не смогу. Вот просто не смогу. Я знаю. Наверное, в глубине души ещё на что-то надеюсь…

— Зря, — твёрдо сказала Ли’Нор.


Вадим обошёл стол и разложил перед рейнджером записи Дайенн вперемешку с результатами медицинских обследований Раймона.

— Вот, посмотрите, К’Лан. Сведенья у нас, увы, весьма отрывочные и расплывчатые…

— Когда это останавливало рейнджеров? Вы полагаете, этот мир может быть где-то в секторе За’Ха’Дума или Аид?

— Думаю, начать разумно отсюда, — Вадим обвёл участок, помеченный на карте расплывчатым тёмным пятном, — в этом направлении исследования практически не велись, там астероидное поле, по самым скромным прикидкам превышающее площадь сектора дрази, там и десять миров спрятать можно. Сам Раймон ничего не может сказать о том, что окружает его родной мир, он нарисовал несколько созвездий их неба… И это может быть абсолютно бесполезным сведеньем — звёзды эти видны только в определённых широтах в определённый месяц, вероятно, это самые яркие светила, их свет способен пробиться сквозь окружающую эту планету мглу, настоящих очертаний этих созвездий ранни не знают. Возможно, планета с крупным спутником, или система с планетой-гигантом на орбиту ближе к светилу — это мир вечного затмения, крупное небесное тело постоянно находится между планетой и солнцем. Да, я тоже не представляю, как они выжили в таких условиях… Его в пятидесятилетнем возрасте — по их меркам это юность — забрала пришедшая с неба тень… Возможно, с большой буквы тень. Он потерял сознание, а очнулся уже на Норсе, знаете такую планету в секторе, который под минбарским протекторатом? Может, его туда забросили похитители, может, корабль похитителей уничтожили, а его подбросили на ближайшую обитаемую планету…

К’Лан долго вглядывался в фотографию Раймона, наконец обратил на Вадима просветлённое, улыбающееся лицо.

— Я найду этот мир. Даже если для этого потребуется вся моя жизнь.

Дайенн посмотрела на него с интересом.

— Извините, возможно, я не всё понимаю в философии анлашок… Но такое ощущение, что у вас есть личные причины желать этого…

Нарн кивнул.

— Возможно, вы слышали от Вадима, что я давний друг его семьи. Я знал и его отца, и Андо Александера, отца Элайи. С Андо — или Г’Андо — мы выросли вместе… Когда Андо погиб, я был далеко от Минбара, и узнал об этом много позже, но конечно, горе моё было безмерно. Едва ли был в моей жизни кто-то, кого я любил бы больше, чем его. Хотя мы, нарны, обычно не склонны к гомосексуальным чувствам, но ведь Андо не был нарном по рождению, и возможно, я испытывал к нему нечто, что подобно было любви к женщине, подобно тому, что некоторые нарны испытывали к земным девушкам. В детстве мы с ним разговаривали телепатически — он передавал мне свои мысли и читал мои. И когда он ушёл… я иногда, во сне, снова слышал его голос. Я знаю, что Андо оставил некие дары многим из тех, кого любил и кто любил его. Возможно, что-то он оставил и мне… А потом мне начал сниться этот сон. Девушка, которая далеко, где-то безумно далеко, ждёт меня. У неё красные глаза, как у нарнов, и длинные чёрные волосы, как у землян. Сперва я думал, что это Хо’Лин, она гибрид, рождённый от телепатов Земли, но это не так. В Хо’Лин я искал её подобие, но девушка во сне продолжала звать меня. Теперь я знаю, она ранни. Вы немного сузили круг моих поисков, остальное я сделаю сам.


— Так, это что ещё такое? — Альтака откашлялся, не уверенный в своей способности на одном дыхании произнести — Мэрси Девентри, кокетливая земляночка из экономического, диплом имела убедительный, но это не мешало ей время от времени радовать начальство исключительными перлами в документации, поэтому без проверки он её письма и докладные не отправлял, — «посредством подделки факсимильной росписи полномочного представителя ипшианского представительства Зиратти Инукаппе покойному были перечислены резервные фонды Киболатто Аурата»… Мэрси, птиченька моя, ты хотя бы иногда перечитываешь то, что написала? Мало того, что у тебя получается, что банк чуть ли не сам эту роспись подделал… нет, в Киболатто те ещё жуки сидят, но такие афёры даже для них чересчур, прежде всего потому, что не выгодны… случайно, упокоили Таримаса не тоже они? — мало того, что вот эта монструозная конструкция с представителем представительства ипша при прочтении точно убьёт… Какое, к чёртовой матери, Зиратти Инукаппе? Ты не знаешь, для кого готовишь документы? Ты и отправить их Зиратти Инукаппе собиралась? То-то они удивились бы. Зуратти! Боайле! Банк Ллорта, имеющий представительство на Ипша, вообще только один существует — Зуратти Боайле! А Зиратти Инукаппе — гильдия адвокатов Королевства КорЛиан. Может, ты корлиан от ллортов не отличаешь, но ипша-то отличают точно. Да и лепить про резервные фонды в это же предложение нужды нет. То, что Киболатто вынуждены были задействовать резервные фонды — это их лично внутренние проблемы, требованием Таримаса сотоварищи это, в общем-то, не было… Как тебя Хемайни не убил до сих пор, я не понимаю, если он каждый раз вот такое читает? Исправить. Это ещё не всё. Ллортами и корлианами ты, смотрю, не ограничилась, два раза назвала Берока токати, три раза — тикаром, дважды переврала название метрополии. Вернётся Хемайни — заставлю его карту в кабинете повесить, специально для тебя… В остальном нормально. А, нет, погоди. Это что такое? Да, вот это. Какой год на дворе, Мэрси? Если что, у меня вон там календарь. Соответственно, сколько уже прошло, как этот «Билль» утратил силу? Два года, Мэрси, два года! А ещё за эти три, с упомянутой тобой даты, года много чего произошло, в частности — слияние Нинбё Эл с Аттай Абетмей, а суд по поводу отказа от части обязательств Нинбё Эл длится, кстати, и по сию пору… Так, золотая моя, давай начистоту. Опять, чтоб самой не трудиться, с материалов Яношского передирала? Я когда говорил, что их можно как образец использовать, не имел в виду, что только имена и даты поменять. А когда говорил, что нужно пользоваться большими полушариями — подразумевал не эти, — он стопкой документов шлёпнул Мэрси по круглой упругой ягодице.

Вообще-то, если б Мэрси развернулась и надавала ему по рукам, пригрозив нажаловаться за домогательства или что-то в этом роде — Альтака бы даже извинился, всё же шутка была не самой остроумной и изящной, и для начальства как-то даже несолидной. Но Мэрси только опустила глазки и захихикала, как бы невзначай одёрнув блузку, эффектно облегающую немаленькую грудь.

«В конце концов, должны у неё быть свои плюсы в сравнении с куда более умной Нанкто… — Альтака отметил, что из женщин отделения Девентри одна из немногих, кто предпочитает исключительно юбочные костюмы и явно перед сменой не жалеют времени на макияж и укладку, — у той лицо как блин и глаз, прости господи, почти нет… Есть у землян поговорка, что женщина либо красивая, либо умная, вижу, это не только землян касается… Хотя я это ещё по своей второй жене понял…»

На самом деле, конечно, и красота вопрос спорный — лицо у Мэрси очертаний квадратных, Вито так просто называл её женщиной-бульдогом. Впрочем, понравиться Вито, будучи женщиной, вообще сложно. А с точки зрения Альтаки грубоватость черт вполне компенсировалась полными чувственными губами и эффектной, развитой фигурой. А ещё более — вот этой… Нельзя сказать, что она прямо дура, тот же Хемайни сколько раз говорил — так вот с ней беседуешь, вроде всё понимает, даже весьма здравые суждения показывает. Это просто… в бракирийском языке есть идеально подходящие выражения, в земном наиболее близкое — легкомысленность. Она легкомысленная, и вот это в данной ситуации самое удачное качество. Она может едва не плакать от досады, когда её тыкают носом в такие вот косяки, но именно потому, что тыкают, она не греет себе голову в момент их совершения, и сейчас не будет. Такая будет пользоваться с лёгким сердцем, и перестанет тоже с лёгким сердцем. Такая не привяжется… Он скользнул рукой в боковой разрез на юбке Мэрси.

— Ой, господин Альтака, а если зайдёт кто?

— Ко мне без стука не заходят. Только ты, потому что постоянно забываешь, да ещё один умник, потому что ему можно…

Подхватив пискнувшую Мэрси и посадив на стол, видавший эротики, наверное, даже побольше, чем деловых бумаг, он отметил ещё один несомненный плюс соблазнительной земляночки — это были не колготки, как подумал он вначале, колготки создали бы определённые неудобства, нет, это были чулки. Белые кружевные трусики неудобством тоже не были — бантик на бедре являлся не декоративным украшением, а именно бантиком, и развязывался очень легко. И именно такими и должны быть отношения на работе. Лёгкими. Без чувства вины за полученное удовольствие, без поднимающейся внутри паники, под взглядом шальных карих глаз. Не тот возраст, чтоб влюбляться — и тем более не тот возраст, чтоб быть предметом влюблённости, а до этого слишком опасно тонкая грань…

Когда Альтака расстегнул брюки, Мэрси подумала, что авантюризм дело, конечно, хорошее, но в меру… но идти на попятную было уже неудобно. Ну да, знала б, что так случится — интересовалась бы больше инопланетной анатомией…

Обычно, говоря о размере, имеют в виду главным образом длину. В длину член Альтаки был вполне средним, а вот толщина и особенности формы немного пугали. Как и расположенные симметрично по обе стороны от кожаной складки, в которой прятался член в неэрегированном состоянии, семенные железы, в минуту возбуждения тоже увеличивающиеся и каменеющие, как и член. Альтака хмыкнул, аккуратно расстёгивая последнюю пуговку на блузке Мэрси.

— Ой, вы ж, наверное, голую земную женщину раньше не видели?

— Да как сказать, бывало, что и женщин тоже…


— Алварес…

— Сима, не трогай, правда.

— Ну серьёзно, не Дайенн в этом виновата, точно не Дайенн. И не считаешь же ты, что мы действительно как-то… ну, принимать это на твой счёт — это несерьёзно для взрослого человека. Это не твоё имя. Оно у тебя не эксклюзивное, мало ли на свете Вадимов.

— Вообще-то, вон Альтака сказал — мало.

Аббай всплеснул руками.

— Только Альтаку — вообще не землянина — как раз и спрашивать. Мало не мало, а всё-таки… Может, это и не имя при рождении, мало у них разве поддельных документов или просто кличек? Вон этот Чёрный Барт — по документам вообще Алекс. Почему Чёрный ещё понятно, почему Барт — так и не понял. Конечно, мало приятного быть тёзкой маньяка… Но это со всяким может быть.

— Однако это не Сима, не Г’Тор и не Винченто. К чему об этом говорить вообще? Мне уже несколько раз повторили, что никто меня не подозревает. Так приятно! Как будто могли б подозревать, но из какого-то особого расположения ко мне вот не подозревают.

— Не подозревают тебя не по расположению, — к компании подошёл Г’Тор, — а по здравому смыслу. Ты физически не мог бы в этом участвовать. Мы тут тоже не дураки все. Имя… ну что — имя? Я и сказочнее совпадения встречал. У меня на Казоми сослуживец был — Сефанихайэмта, лорканец. Имя составное, придуманное — «следование пути Сефани». Семья из обновленцев. «Сефани» — это, как помните, корабль, на котором блуждали те лорканцы, которые принесли обновленчество… Так вот по одному делу встретился нам лорканец из мелких дельцов по торговле тем, чему на родине плохо лежалось. С тем же именем! Вернее, не совсем тем же, там другой состав слова, только звучание то же. «Сефа» на лорканском — «чистота», «нихай» — «оставаться»… «Оставаться всегда чистым» — не оправдал имечко парень, короче. Такая вот игра слов. Её на самом деле во вселенной сколько угодно. Может быть, это имя есть ещё у какой-то расы, мы просто не знаем об этом.

— Маловероятно.

— Не понял?

Сима нервно почёсывал перепонки между пальцами.

— Не Вадима ли слова, что это должен быть или землянин, или центаврианин? А Вадим как раз и землянин, и центаврианин разом. И что-то ещё было в тех выкладках, цепляющее, только вспомнить не могу. Я это всё-таки в пересказе слышал, могу и напутать. Никто и не думает, что это мог бы быть наш Вадим, это просто безумие. Однако как-то это всё связано с ним, и не в одном только имени дело.

Г’Тор придвинул себе стул.

— У тебя какие-то мысли есть? Делись.

— Вообще, если брать только по фактам, — к столу вернулся Синкара, — я б предположил, что под Алвареса кто-то копает. Реально есть в этой истории нечто… скверно пахнущее. Тоже не могу сейчас сказать, что… А, ну вот, Алварес говорил же, что преступник, судя по всему (не знаю уж, по какому всему, но я-то ни боже мой не психолог) вырос среди инопланетян. Так ведь это и Алваресу соответствует. Но кому оно надо, копать под Алвареса, он в полиции без году неделя, при всём уж моём уважении — ноль, извините, без палочки.

— Если только копают не под него конкретно, — лицо Симы было чрезвычайно серьёзным, — а под Корианну.

— Чего?

Гребень Симы дрогнул — костяные образующие наклонились в сторону затылка и встопорщились обратно. Г’Тор как-то сказал, что так аббаи хмурятся, но вообще-то хмуриться они и общепринятым образом способны, а гребень имеет подвижность не у всех.

— Скажите честно, много каким мирам нравится Корианна? Ну, с Режимом Нарна у них хорошие отношения — собственно, поэтому они этим расширенным соглашением все эти годы нормально и обходились. В какой-то мере с Иолу. И… всё? Кто-то отмалчивается, как наши, а кому Корианна и как бельмо на глазу. Тут ещё и в полиции корианцы. Кому-то это могло показаться слишком…

— До этого, значит, корианцы в «Галактике» слишком не казались… И зря, как выяснилось.

Сима уставился на Г’Тора непонимающе.

— Ну Схевени-то.

— Что Схевени?

— Что, что… Это ты вон у Алвареса спрашивай, ну или у самого Схевени, как ему удалось ноги живым унести. Хо! Вот чем думали — корианца принимать? Да ещё в анкету, видимо, ни один не посмотрел.

— Потому что криминальный отдел у них всегда обладал большой самостоятельностью, — улыбнулся Синкара, — в том числе и в кадровой политике тоже. Его возглавлял тогда Шули, отставник с Брикарна, Альтака его хорошо знает. После этого дела тихо уволили, но на смену взяли Хейга, а он тоже из бывших, тоже толковый парень.

— Да уж заслужили мы у неба хоть один такой отдел, который передаёт все сводки действительно правильно, без своих домыслов и не ставя вместо фото преступника фото оперативника. Как «Межзвёздные новости» на той неделе…

Справедливости ради, за этот казус они хотя бы официально извинились. А вот за разную там специфику подачи — сроду не считали нужным, ссылаясь на политику руководства, традиции и что-то там ещё, почему-то не на то, что считают своих зрителей идиотами, которых вполне устраивает, когда им практически указывают, какие выводы из этого материала им надо сделать. Но земные СМИ всегда могли чувствовать себя хорошо на фоне центаврианских и бракирийских, высказывания в отношении которых Альтака традиционно отказывался переводить на понятный для окружающих язык. К «Галактика вещает» таких претензий было меньше — это была надмирная структура в прямом подчинении правительства Альянса, минбарское по преимуществу руководство относилось к своим обязанностям по-минбарски щепетильно. Однако это не значит, что «Галактика» была лишена влияния политики миров и никогда не являлась её инструментом…

— Даже знать не хочу, как они потом пытались объяснить, как так получилось. Кто-то в отпуск некстати ушёл, кто-то на больничный, кто-то застрял на Тучанкью, а оттуда по сию пору ещё поди вылети… Банальный, проходной сюжет о претензиях уволенного сотрудника, что могло пойти не так.

— Всё пошло не так, — счастливо расхохотался Г’Тор, — один дебил попросил коллегу из соседнего отдела помочь, не оговорив сразу формат помощи, другой дебил сразу смонтированное, не отсмотрев, дал в эфир… Наутро куча народу проснулась счастливая. Криминальщики ребята добросовестные, корианцы тоже ребята добросовестные… и некоего вроде бы безусловного пиетета перед некими значительными фигурами лишённые при том начисто.

— Накопал какой-то компромат и его выпустили в эфир как есть? — догадался Сима.

— Точно. Схевени подошёл к делу, которое вообще не обязан был делать, дотошно, практически мини-расследование провёл. И там, одно за одним, ниточка за ниточкой, такое вытянулось… про центр этот грешный, про его руководство и учредителей, про некоторые интересные моменты в закупках и связь этого всего с одной предвыборной компанией… И самое печальное, что опровержений тут не потребуешь, всё чисто.

— Хорошую работу проделал парень…

— Ну вот поэтому теперь тут и обретается. Как там минбарцы выражаются, переместили неудобный элемент на более подобающее для него место. Сколько комиссованных из полиции криминальные колонки теперь ведёт — вот, бывает иногда и обратный отток. Шули настаивал, чтоб бодался — мол, я-то ладно, я старик, а в твои годы принимать увольнение по надуманным предлогам грешно. Но смысл, действительно — ясно же, что нормально работать не дадут. Минбарцы-то молодцы такие, они от вопроса вообще отстранились, пусть, дескать, отделы между собой разбираются. Головой больше слетит, головой меньше — какая разница…


— Ой, господин Альтака, наверное, как-то нехорошо, что мы не предохранялись-то, а? — Мэрси приглаживала пёрышки, слегка паникуя, хватит ли ей салфеток, чтобы устранить с бёдер все компрометирующие следы.

— Биологию-то ты, милая, совсем не учила, тебе без надобности? — Альтака уже вернул свой внешний вид к полной благопристойности и теперь расхаживал по кабинету, сладострастно поводя плечами — маникюр у девицы всё-таки достойный, что ни говори, — боишься залететь от бракири? Пока ни одной не удавалось. Давай, радость моя, дуй, чтобы к моему возвращению всё было исправлено и я был доволен. Спроси вон помощи у Нанкто, сейчас, конечно, не её смена, но она вроде девушка отзывчивая, добросердечная, и женской пакостности лишённая начисто…


Каждый внутри себя, наверное, немного погрыз себя за то, что вот так обсуждает коллегу за спиной, да что делать? Говорить в лицо — лишний раз нервировать. А держать всё в себе… ну, малодушием кажется, что ли.

— Знаете, тут всякое в голову лезет… У моего народа есть легенда о тёмных близнецах. Ну, в силу разных причин у человека может существовать злобный двойник, совершающий то, что сам он не мог бы и не хотел совершать…

— Такие легенды есть не только у твоего народа, Сима. Только вот это именно что легенда. А легенду не подошьёшь к делу и не отдашь под суд.

Синкара обернулся с благостной усмешечкой.

— Да как сказать, недавно одну легенду как раз под подозрением держали. Да, я Зирхена имею в виду.

— Ну, строго говоря, ранни можно называть вампирами только в том смысле, что они пьют кровь. Они не превращаются в летучих мышей, не спят в гробах… вообще не спят…

— А остальное, видимо, добавила народная фантазия… Возможно, мы сейчас просто неспособны предположить, какое объяснение имеет легенда о тёмных близнецах…

А Дайенн в этот момент думала о том, что, возможно, их путь будет пролегать мимо Ормелоса, точнее, того, что от него осталось после взрыва новой. Что поделаешь, судьба всего их маленького племени — время от времени возвращаться мыслями к предкам, против которых словно бы само мироздание выступило, сметя их с лица галактики. А её — возвращаться к словам Хистордхана, о том, что она не ходила по почве, породившей её, не дышала воздухом, пропитанным культурой её народа. И едва ли готова ответить, испытывает ли из-за этого печаль. Нет, её не приучали ненавидеть и стыдиться своих предков… Не приучали так же, как не спрашивать о других дилгарах, подсказал некий голос внутри. От неё не ожидали сожалений о том, кто она есть, не ожидали некого пробуждения голоса крови, порочных склонностей страшной сказки галактики. Эти вопросы должны были вызреть в ней самой… Наверное, это самая жестокая сторона их изолированности друг от друга — у них не было возможности выработать какое-то общее отношение к своему существованию и истории, этот вопрос каждому приходится решать самому.


========== Гл. 14 Буквы закона и беззакония ==========


Директор Тирришского отделения, свирепого вида хурр, незаурядный уже тем, что, будучи хурром, сумел получить гражданство Земного Содружества и пойти на службу в полицию, ходил мрачнее тучи.

— У нас тут впору уже военное положение вводить! Сегодня вон ребята опять полетели растаскивать дрази с бракири, на заправке поцапались, чуть заправку аминем не накрыли. Вроде, типа бракири им прошлый раз пропащий провиант продали, кто-то там даже насмерть отравился… Бракири божатся, что сами этот провиант не производили, а у землян перекупили, а вот не дрази ли стараньями их корабль с запчастями месяц назад как в воду канул… Нарнский транспортник заглох у границы хаяков, пока помощь шла — их пираты обстреляли… Нарны, правда, отбились, да ещё хвост пиратам подпалили, они потом возле Рота взорвались… В секторе 83 мины нашли, кто ставил — непонятно, мины луматские, этой дряни сейчас на рынке больше, чем хотелось бы. В общем, бардаком это ещё мягко назвать.

Дайенн обернулась к огромному обзорному окну, за которым сейчас выплывало огромное солнце Тирриша, окрашивая верхние слои атмосферы в крайне величественные и зловещие тона. Денег этот проект ипша стоил когда-то баснословных, хотя бы по этому окну понятно. А тут целые купола из этого полимера, квадратный метр которого стоит примерно годовую зарплату директора. Не потянули, своими силами — не потянули, и было ли в этом что-то странное… Ещё один замороженный объект, отданный полиции широким жестом — при том, что если уж дотошно подходить, ипша он принадлежал менее чем наполовину.

— Видимо, того эти «Тени» и добиваются.

— Тени?

Кандарцы хором вздохнули, осознав, что предстоит небольшой экскурс. Притом реально небольшой — на Тиррише буквально пересадка, отряженные на Вахант из местных уже толклись здесь, позёвывая на красочный рассвет, времени на передохнуть не предусмотрено. И обстоятельные обсуждения, и любование наследством ипша — что сказать, тут уже начиная с причала есть на что посмотреть — будут уже по возвращении.

— Похоже, мы имеем дело с новым заговором. Некой организации смертельно надоел Альянс и они планомерно ссорят его членов, да и не членов тоже.

Хурр сплюнул.

— Сколько уже этих заговоров было, а всё не уймутся… Не кончаются у нас граждане, жаждущие в космос без скафандра… А я лично, когда торговал, с пиратами так и поступал. Жаль, сейчас пост не позволяет… В общем, полетайте, посмотрите там на это безобразие, только кораблей с геймской границы дождёмся, а то летать туда меньше чем в три корабля всё равно не безопасно. А мне ещё к нарнам лететь, опять у них там кто-то зону перехода рванул, к счастью, не насовсем, и это повезло — луматские бомбы штука сильная…


Дайенн ошиблась — на Вахант летели через сектор аббаев. Взвод аббайской базы анлашок, как раз патрулировавший границу, проводил их до самой планеты и остался ждать на орбите. На сканерах была как будто благостная чистота, но лучше на всякий случай быть готовыми к чему угодно. Фиолетово-голубой, в сероватых кружевах облаков Вахант как раз поворачивался к светилу нужным им боком — тем, на котором и находился космодром. Не единственный в мире на момент его гибели, но самый близкий к современному понятию космодрома и по этой причине избранный пиратами.

— Всё-таки мёртвый мир — это всегда очень грустно… Смотришь на всё это, думаешь — какими они были, как жили, какими были бы сейчас…

Какими были — положим, отрывочные сведенья имеются. К концу прошлого столетия эта раса уже развилась технологически до того, чтоб запустить в космос первые спутники и зонд-поисковик… Увы, поймали его — дилгары. Последовавший этап вахантской истории был недолгим, завершающим, ужасным. Ресурсы планеты дилгар не очень-то интересовали — недра были порядком выпотрошены самими жителями, решать вполне уже назревшие климатические проблемы тоже не улыбалось. А вот потенциальные конкуренты в контроле над сектором были не нужны. Несколько тысяч аборигенов было вывезено с планеты в качестве рабов — и материала для экспериментов, конечно. На части этого материала было отобрано сначала три наиболее перспективные бактерии, потом из них — одна. Это была прекрасная докторская по популяционной экологии, говорилось в воспоминаниях одного знатного центаврианина, имевшего знакомство во времена оны с одним знатным дилгаром, очень грамотно выполненная. Занимавшаяся этим группа не пожалела наблюдательных зондов, все 9 лет отчаянной и безрезультатной борьбы вахантцев с неизбежным были прилежно запротоколированы, от стадии обнаружения нулевых пациентов до финала, когда некоторым из последних выживших групп удалось продержаться в бункерах что-то около года. Всё было посчитано и описано — теории о природе и эволюционном пути возбудителя, попытки поиска действенного антибиотика или иммуностимулятора, вспышки беспорядков, появление и провал всех стратегий выживания…

— Да, не повезло планете — второе население того… О таком населении, конечно, жалеть нечего…

На планете, надо сказать, жизнь как таковая была. Развитая флора и фауна по-прежнему ждали за пределами медленно разрушающихся городов — зараза, уничтожившая разумное население планеты, не была полностью видоспецифичной, по некоторым генетически наиболее близким животным она ударила тоже, но в их организмах её поведение было иным, численность снизилась, но полного вымирания не произошло. Для граждан, давно разошедшихся с законом, это место, конечно, было раем — в опустевших зданиях по-прежнему функционировали электричество и отопление, а кое-где даже связь, правда, ею пираты всё равно не пользовались, даже когда разобрались, как — на организмы большинства рас, чьи представители входили в их доблестное сообщество, её работа действовала очень негативно.

— В чём покойным вахантцам честь и хвала — большую часть опасных производств они, по мере сокращения своей численности, успели законсервировать. Всё-таки на что-то ещё надеялись, а рванувшие атомные станции могли сделать выживание, гм, напрасным… И так пара-тройка рванувших плотин немного экосистему покошмарила.

У Дайенн в памяти живо встали уроки экологии ещё на первом курсе, где им подробно, с графиками и компьютерными симуляциями, объясняли, что произошло бы с планетой, если б все её разумные обитатели исчезли разом — через месяц, через год, через десять… Этих расчётов было несколько — по разным технологическим эрам. Итогом этого курса было понимание, почему так важно в момент создания чего-либо сразу продумывать и его утилизацию, и рассчитывать отдалённые риски. Ни одна раса не планирует, конечно, внезапно вымереть, такие вещи обычно не планируются. Но приятно, что минбарцам в плане сколько возможной минимизации отдалённого вреда есть, чем гордиться — с Чрезвычайными Протоколами студентов, разумеется, не знакомили, но довольно и знать, что они есть, и Серый Совет время от времени вносит в них необходимые поправки. Но впервые Дайенн задумалась — что толкнуло высшую власть их мира к разработке этих протоколов? Не чума дракхов, Протоколы существовали до неё. Может быть, как раз истории вроде Ваханта?


На космодроме уже ждало «Серое крыло» тирришцев, преимущественно силовая группа, приглядывали за местом преступления. Никаких попыток несанкционированных высадок на планету, впрочем, не было — видимо, вести разносились быстро, ну, а желающих самолично убедиться в произошедшем как-то не нашлось. Космодром тирришцы, по выражению Итишшу, местного коллеги Г’Тора, уже обработали — найденные трупы, «нормальные, стреляные» были складированы в холодильниках корабля, записи компьютеров пытался расшифровать Тиуб, аналитик-янрзсин, и пока что удручённо качал массивной головой.

— Судя по всему, — вздохнул Ли’Хор, — причалили они спокойно, как-то сумели обмануть… Может быть, кто-то их провёл, кого-то пленного из пиратов на связь посадили, значит. А точнее картину уже не восстановишь, такой хаос тут навели… Корабли все увели при том. Кораблей-то должно быть немало, судя по тому, сколько трупов тут — ну, не именно тут, на базе этой самой. Ну, сами увидите. Это ж, великий Г’Кван, какая у них флотилия теперь. Чего нам ждать-то…

Выходили, конечно, в скафандрах — Дайенн заявила, что лично она опыту пиратов не доверяет, и изучать развитие неизвестных болезней на своём опыте ей пока не хочется, и несогласных с нею не было. Благо, достаточно вместительных флаеров при космодроме было немало — пёстрая солянка из земных, нарнских, дразийских и Вален знает ещё, каких. Возможно, и местных, прежних обитателей Ваханта — судя по состоянию многих зданий, после 70 лет без всякого ремонта всё ещё выглядящих более чем достойно, строить на совесть тут умели. Дорожное покрытие вот этим качеством могло похвастаться в куда меньшей мере — тут и там сквозь него проросла не только густая сочная трава, но и крепкие раскидистые деревья с белыми шишковатыми стволами. В их кронах, как и на башенках систем дорожной регуляции, вили гнёзда птицы — периодически какая-нибудь из них пролетала перед самым лобовым стеклом, заставляя Ли’Хора, и так не очень уверенного водителя, отчаянно материться.

— Прямо всё как в книжках про ядерный апокалипсис, — Синкара вертел головой, натурально, как малыш на прогулке, — хотя у вас там, на Корианне, такую идейно вредную литературу не читают, наверное…

— А что же в ней идейно вредного?

Главный по контрабанде даже растерялся.

— Ну, её пессимистичность, разве нет?

Нарнский флаер — техника, созданная для страданий, ворчал даже Ли’Хор. Большинство из них, кроме пары последних моделей, а это, прямо скажем, не последняя — не имеют сидений. Да и крытыми их делали только в варианте такси для холодных широт. Вроде как, если тебе нужны комфорт и безопасность — логичнее искать их в наземном транспорте, а здесь нужно наслаждаться ветром и чувствовать себя древним воином в боевой колеснице. И долговязый Алварес уже несколько раз едва успевал пригибаться, когда они пролетали под какими-нибудь проводами. Можно было подняться и выше, но там ветер мог создать помехи, с которыми Ли’Хор уже не справится.

— Ну отчасти ты, конечно, понимаешь верно. Но эта пессимистичность прекрасно отображает безысходность, упадочность капитализма, и поэтому читать такие вещи, конечно же, надо — именно чтоб видеть, как наиболее мыслящая, развитая часть капиталистического общества хотя бы интуитивно понимает тупиковость этого пути развития. Об этом были написаны прекрасные работы ещё в 20 веке на Земле — сравнение светлой, позитивной картины будущего в фантастике стран соцлагеря и прямо противоположной в фантастике капиталистических стран. Можно привести в пример…

Кто про что, а Алварес про социализм, тоскливо подумала Дайенн. Какой к врагам Валена капитализм, то, что они видят вокруг — это дело рук захватчиков. Уничтоживших другой мир, превративших его в этот самый постапокалипсис просто потому, что у них превосходящие силы, потому что они могут. Это был её народ, дилгары. И что толку, что никто из коллег не бросает на неё многозначительные взгляды — свои привыкли, а Ли’Хор явно перенаделён тактом и благовоспитанностью, да и от приборов предпочитает лишний раз не отрываться. Она и сама всё знает прекрасно. Она не ступала по земле Ормелоса, не касалась стен его зданий — но ей предстоит ступать по этой земле, касаться этих стен. Не в меньшей мере памятник её расе, если честно.

— …Вырождается в крайние формы милитаризма, фашизм, что мы и видим на примере…

Да, настроение и так было отнюдь не на вершине шкалы.


Главная база размещалась в большом шаровидном здании, прежнее назначение которого было уже не установить. Возможно — обсерватория, возможно, судя по системе гермодверей — последний оплот в попытках борьбы с эпидемией…

— Знатная, судя по всему, была здесь битва, — молвил Ли’Хор, осторожно отводя раскуроченную дверь, угрожающую сорваться с последней петли, — а ведь эта штука, по идее, что только на ядерный взрыв не была рассчитана… Это ж чем надо было так шарахнуть…

Освещение было тусклым — аварийный режим, похоже, генератор всё же повреждён. Синкара выразил опасение, что времени у них не так много, как хотелось бы, и теперь подгонял фотографов-шлассенов крепкими бракирийскими выражениями, которых они, впрочем, всё равно не понимали.

— По крайней мере, здесь проще будет с определением времени смерти — и температура, и бактериологический фон… И насекомые, какие-никакие… Хотя сроков развития их личинок мы не знаем…

— Спасибо, Дайенн, но можно без подробностей кухни процесса? Я сегодня неплохо позавтракал, а воображение у меня живое, я не хочу с этим завтраком так скоро распрощаться.

Опасался Ли’Хор не зря — трупы к их прибытию приобрели не самый аппетитный вид, правда, не столько благодаря разложению, сколько благодаря местному аналогу крыс, прыснувшему в разные стороны с первой встреченной ими груды мёртвых тел только при их появлении.

— Ну вот… Ещё немного — и скелеты нам мало что смогли бы сказать.

Для сторонних размышлений не самое удачное время, но какое ж удачное, да и куда их денешь, эти мысли — не относящиеся к их делу, зато естественные. Более естественные, чем бескровная трапеза юрких зверьков, опасливо скалящих из тёмных углов тонкие белые зубы.

Ипша уступили Тирриш не то что широким жестом — если б здесь можно было изобразить анонимных жертвователей, они б и это сделали. Они были б по-настоящему счастливы, если б все вообще забыли, что эта нарождающаяся колония была когда-то их, если б просто не было больше никаких упоминаний, что они были в этом секторе. И упоминаний о Ваханте ипша тоже не любят, крепко не любят. А кто б на их месте любил?

Когда во вселенной сильный встречает слабого — чаще он его подчиняет, реже опекает. Иное дело, когда силы примерно равны, тогда может быть по-разному. Под контролем ипша и теперь не слишком обширные территории, они из тех рас, что всегда более были сосредоточены на усилении и возвеличивании метрополии, военная отрасль не была у них приоритетной, но была (да и остаётся) достаточно сильной. Но они предпочли не проверять возможности своей армии, а пойти на соглашение с дилгарами. Что ж, вселенная полна примерами политических решений, за которые потом одна часть нации не знает, как извиниться, а другая… не то чтоб не стыдится. В лучших традициях жанра, стыдится того, что была в этом замечена и запомнена. Хотелось бы, что говорить, чтоб все понимали. Никто не хотел войны, никто не взялся б предсказать её исход. Если можно избежать войны — разве не всякий сделает всё возможное, чтоб её избежать, ради детей, ради будущего? Чем-то подобным и Земля объясняет свою мировую с правительством Картажье — отдельные голоса прибавляют при этом, что любой из миров Лиги на их месте поступил бы так же, просто им такого не предлагали. Ну, история сослагательного наклонения не знает, сейчас можно утверждать всё, что угодно. Извиняться перед памятью вахантцев смысла нет — они уже не ответят. Что им проку, даже если сказать, что этот вот Тирриш — это памятник не инженерной мысли ипша и технологическим достижениям дилгар, а их рабскому самоубийственному труду? Но ведь это так. Вахантцы не рассчитывали конструкции этих плавающих в верхних слоях негостеприимной тирришской атмосферы — планетанапоминает Тро’Какт минбарского сектора или Венеру солнечной системы землян — «блинов», которые земляне романтично сравнивают с листами кувшинок. Не изобретали солнечные панели и устройства для добычи и разложения серной кислоты. Они просто занимались монтажом всего этого — в условиях эдакого прижизненного ада, вокруг облака серной кислоты, внизу бушующее пламя, вверху — бесстрастные руководители проекта, ставящие очередные отметки на графиках работ и поглядывающие в иллюминаторы с довольными улыбками. Может быть, вахантцы и спорили между собой, кому из них не повезло больше — этим строителям, или подопытному сырью в дилгарских лабораториях, или всем остальным, на родной планете проигрывающим битва за битвой маленькому шипастому шарику, беспечно юлящему под объективом микроскопа.

— До чего ж мудрое решение было в скафандрах выходить — представляю, какой тут стоит запашище.

— Да в любом случае, до этих бы не добрались, — Итишшу, первым дошедший до, видимо, некой центральной залы, показывал на потолок, — крыльев я у них не заметил.

— Ну вообще-то тут и птички тово… Явно не нектаром питаются.

Команда разбрелась по зданию, тихо паникуя от каторжности предстоящего труда — трупы, изувеченные и по преимуществу обескровленные, были везде, и в комнатах, и в коридорах, силовики-дрази возле носилок скучали в ожидании и время от времени постреливали в пробегающих вдоль стен падальщиков — слишком юрких, впрочем, чтоб хоть одно попадание было удачным.

Занимательно, что никто так и не поднял, за всю историю, вопрос, почему у этой планеты не был выставлен карантин по биологической угрозе, по всем правилам. А кто бы выставлял? Сектор ничей, вдалеке от торговых путей — официальных и благопристойных путей, конечно. И вообще, все по соседству всё знают, и вообще, неудобно и говорить о таких вещах, но дилгары прицельно подбирали именно такую бактерию, которая не была б опасна ни для них, ни для их деловых партнёров — меры безопасности в любом случае были на высоте, но поиск такого индивидуального средства был… особым шиком, видимо. Могло ли быть такое, что пираты просто не знали, где высаживаются, что случайно наткнулись на пригодную для обитания планету, более никем разумным не обитаемую? Маловероятно, и хурры, и гроумы, и дрази знали, какая печальная судьба стоит за этими координатами, а из прочих кто не знал — им было, кому сообщить…

— Как это вообще? — ужасался Ли’Хор, задрав голову, — стена-то округлая… Потолок вообще решетчатый… Как он там закрепил эти штыри, припаял электросваркой? Что у нас там теперь в круге? 4, или следующая буква?

Среди этих стен теней вахантцев и эха их голосов ожидать уже бессмысленно, уже много лет у этого места были другие хозяева, оно обжито ими, пропиталось их духом. Назначение этого места действительно теперь сложно установить — часть «родной» аппаратуры была разобрана, на запчасти или на драгметаллы, на другой — в самом прямом смысле на ней, прямо поверх массивных зеленовато-серых корпусов — установлено пиратское добро, талантливые почему-то не до общественно полезных дел руки подцепили его к кабелям питания мастерски, иногда выстраивая хитроумные цепочки из трансформаторов, если напряжение не совпадало. Компьютеры, сканеры, мини-лаборатории… Сейчас всё это в состоянии разной степени повреждённости, хаяк Хинчи из отдела контрабанды аккуратно складывает в большой контейнер разнокалиберные носители информации, вслух удивляясь, почему они не понадобились тому, кто устроил тут этот разгром. А кое-где и перепланировку сделать не погнушались — эти перегородки явно не проектные… Хотя это могли и последние вахантцы, нашедшие здесь последний приют, изначально это здание явно не предназначалось для постоянного проживания, но большинству существ тяжело жить общей страдающей кучей, нужно как-то разграничивать спальные места хотя бы для отдельных семей… Теперь это, конечно, спальные места пиратов, некоторые из этих закутков можно даже назвать по-своему уютными. Если их и смущала необходимость при заселении сперва вынести отсюда горы разложившихся трупов, то ничего об этом не известно. Похоронили они их? Просто выбросили где-нибудь за углом? Сожгли? Среди их вещей, возможно, были какие-то дневники, сохранившие хронику последних их дней, последних мыслей и чувств. Но едва ли эта братия испытывала трепет перед подобными вещами.

— Ничего не понимаю… — пробормотал Вадим, — почему И?

Нарн вслед за ним подошёл к стене, сомнительно украшенной кровавым художеством.

— Это что, мы где-то прозевали столько букв?

— Не думаю…

Дайенн, на всякий случай с бластером наизготовку, пинком распахнула очередную дверь. Опасения были напрасны — крысы, всё те же крысы, с пронзительным визгом скрывшиеся в пробоине в стене, полоща длинными чёрными хвостами. Но честно говоря, лучше б она встретила здесь компанию живых и вооружённых отморозков, чем то, что увидела.

— Во имя Валена…

— Матерь Божья, — в тон ей отозвался за спиной Синкара.

В тусклом свете единственного работающего светильника картина — подвешенная в сети кабелей окровавленная фигура — смотрелась особенно кошмарно.

— Он… мёртв? Хотя, какова вероятность, что — нет… Надеюсь, они… обесточены? Алвареса сюда надо… Что это у нас теперь за символизм — паук в паутине?

— Скорее уж — муха… — Дайенн аккуратно переступала через натянутые тросы, — или марионетка…

— В принципе, логично, — Синкара дёрнулся было тоже, но по некотором размышлении решил остаться на месте. В конце концов, это и не его епархия, ему сейчас надо б было руководить описью всего того, что не сожжено и не раскурочено до полной неопознаваемости, но было такового немного, Сима, пожалуй, справится, — паутина — это про пиратов как раз, сами ж загоняют себя в расставленные этим ловушки… Ну и марионетка — это опять же намёк на шестёрок этих «Теней»… Смотрю, с Алваресом поведёшься — премудростей в мышлении душевнобольных наберёшься. Хотя, мы ведь не знаем, кто он, откуда, этот, прости Господи, художник… Может, по неким своим меркам он как раз нормальный?

— Помилуй Вален наши души… — выдохнула Дайенн, когда добралась до цели. Мороз по коже — это уже не отображало того, что она испытывала сейчас.

Подвешенный, разумеется, был мёртв. Иначе и быть не могло — потому что тело было сшито из кусков разных тел. Голова — косым швом из металлических скоб, идущим от левой стороны подбородка к правому виску — составлена из куска головы землянина и куска — центаврианина. Брови определённо земные, а нижняя челюсть, хорошо просматриваемая благодаря разорванным губам — центаврианская… Левая нога, как видно сквозь продранную штанину — дразийская. Судя по ногтям, правая рука принадлежала бракири. Дайенн отвернулась, выравнивая дыхание — было дурно. Она ко многому себя готовила, видит вселенная, с тех пор, как они занимаются этим делом, она думала, что готова увидеть всё. Как же она ошибалась…

— Что там? — встревоженно спросил Синкара.

Дайенн осторожно отвернула полу куртки химеры — что искала? Что-то, указывающее на личность — кого из тех, кто вошёл в эту кошмарную инсталляцию? Но во внутреннем кармане действительно что-то белело.

— Нет, нет, нет… Во имя всех подвижников, это уж слишком…

С прямоугольника фотографии на неё смотрело лицо напарника. Фото из личного дела, какое когда-то положил перед ней алит Соук. Не желая отвечать, ни себе, ни кому бы то ни было ещё, что и зачем она делает, Дайенн сунула пакет с фотографией не в контейнер для сбора улик, а в карман скафандра. Никто не должен увидеть это, чего б это ни стоило её совести потом. Потом, когда она во всём разберётся… Разберётся, чего бы ей это ни стоило, да. Но сейчас ни единый посторонний взгляд не должен этого видеть.


— Думаю, на этом можно уже и всё, — Кронос Лютари, врач-центаврианин, безуспешно пытаясь почесаться через костюм химзащиты, в каковые, по настоянию Дайенн, облачались все, кто входил в этот отдел морга, понёс к стерилизатору очередную партию инструментов, — а то так и самим кончиться можно… Стреляных уж Кесса оформит, скоро придёт. Не шибкая спешка, хотя бы этих, символичных, разгребли. Что, говорю ребятам, чтоб паковали на отправку? У нас эти, с нарнской границы, ещё невыгруженные стоят. Вся галактика с ума посходила, Иларус помилуй…

Дайенн прошлась вдоль мониторов — ничего такого, чего бы она не ожидала увидеть, на них пока не было. Впрочем, теперь её действительно удивить будет сложно. Не после трупов, вспоротые животы которых были начинены наркотиками и взрывчаткой — ну, положим, этот символизм тут поняли все, чем торговали — тем и нашпиговали. Не после пепла той же самой макулатуры, утрамбованного в пустые глазницы и рты ещё нескольких — тут тоже в принципе всё понятно. Не после этого… конструктора. Что он хотел сказать этим изуверством, впечатлившим даже повидавшего всякое Саргостиора? Что в заговор «Теней» входят представители разных миров? Что все они — земляне, центавриане, бракири, дрази — суть одно? Но при чём здесь фотография Алвареса? Нет, она не готова предъявить коллегам этот выпадающий из схемы, влекущий новые споры, ссоры, мучительные вопросы элемент. Обработанный, в то время, когда Лютари был поглощён исследованием сильно фрагментированного голианского тела, он теперь покоился в её внутреннем кармане, и это делало всю ситуацию ещё более абсурдной, хоть это и казалось невозможным. Алварес носит так фотографию брата, а она вот теперь будет носить — его. До тех пор, пока не найдёт нужные ответы, и лучше этому произойти поскорее. Думается, и алит Соук (хоть с ним она по-прежнему преступно не готова говорить) согласился бы — последнее дело подозревать Алвареса в связи с этим делом, никто в здравом уме не станет свидетельствовать против себя…

В здравом уме, да. Но ведь никто и не считает, что пришпиливающий обескровленные трупы к потолку — нормален. Вопрос только, как он связан с Алваресом. Впору спросить Симу, что у них там за легенды о тёмных близнецах…

Выкатили каталку в объятья уже поджидавших санитаров-дрази. Здесь, говорит Лютари, можно б было даже шаттл-гробовоз не гонять, просто швырять трупы вниз — сгорят раньше, чем достигнут земли, вместо со всей заразой, даже будь то чума дракхов. Но нельзя так. Поэтому невостребованные мертвецы сжигаются в специальной печи в утилизационном комплексе, расположенном в сердце «блина», а урны с прахом полагается хранить в течение 50 лет, на случай, если каким-нибудь поздним родственничкам-наследничкам они всё-таки понадобятся. Такой протокол почему-то действовал на Тиррише и на Казоми, Альтака от подобного счастья открестился на подлёте, заявив, что у него на Яноше для колумбария места не было и тут не будет, Саргостиор надеялся эту норму опротестовать тоже. Не то чтоб места действительно не было — навалом его, места-то, но нет никакой логики в том, что два полицейских отделения живут по регламентам, отличным от всех остальных космических объектов.

Прошли шлюзы дезинфекции, сняли и убрали в шкаф костюмы, в коридоре столкнулись с Л’Тачлит, идущей в некислородную прозекторскую — в передних, длинных конечностях она несла крупногабаритный контейнер, одной из коротких боковых лапок придерживала ручку метанового баллона. Закончила с бакпосевами и теперь ещё пошла на вскрытия, бедняга. Хорошо хоть, некислородников среди трупов было существенно меньше…

Кесса была на сложной операции, медсестра-хаяк, дежурившая в приёмной, сказала, что освободится она ещё не скоро. Лютари пожал плечами — он так и так отправлялся спать. Дайенн рада б была последовать его примеру, но следовало сначала обсудить первые результаты — можно не сомневаться, стихийное совещание в местном кабинете насильственных уже в разгаре, её одну ждут. Кабинет этот Дайенн по возвращении мельком видела, но сейчас без провожатых бы не нашла, к счастью, встреченный в коридоре силовик-транталлил согласился её проводить, вслух удивляясь, да где тут можно заблудиться, планировка ж простейшая, интуитивно и ребёнку понятная.

Возможно, это так и есть, если смотреть на схемы — всё действительно просто и ясно, радиальная планировка с печами и генераторами в центре, откуда коммуникации расходились к жилым и производственным отсекам, три «этажа» — нижний занимали госпиталь и тюремные коридоры, средний — жилые и рабочие кабинеты, верхний — доки и грузовые помещения. На практике в системе лифтов и галерей нужно было ещё разобраться. Их расположение подчинялось уже не принципу простого геометризма, а производственной логике — ближе всего переходы были сделаны между теми точками, которые чаще всего соединяются регулярными маршрутами. То есть, какими они предполагались, когда здесь был ещё первый росток будущей колонии. Смена профиля повлекла и неизбежные изменения внутри. Больше они, правда, коснулись второго из обжитых «блинов», превращённого в большой ремонтный док для «Серых крыльев» и заправочную станцию для проходящих транспортников. Здесь перепланировок было значительно меньше, но и они влетели в солидную денежку. Но это вполне компенсировалось восстановлением садов — в итоге Тирришское отделение практически не зависело от внешних поставок, выращивая почти все продукты на месте. Действовала даже лаборатория про производству синтетического мяса — по стандартам ипша, конечно, на вкус нарнов и землян пресновато, на вкус центавриан вообще глина глиной, но обилие выращиваемых тут же специй вполне спасали дело. Что по-настоящему пугало Саргостиора и глав отделений — это перспективы, пока, к счастью, отдалённые, капитального ремонта, к примеру, обшивки. А уж если что-то случится с тросом… Материал, способный выдерживать адские температуры у поверхности планеты, был дилгарским, формулу-то расшифровать не проблема, у ипша она, кажется, даже есть, но технологические возможности для производства есть у землян, центавриан и вриев, и сколько это будет стоить — примерно понятно. Обследования троса — на ту глубину, на которую получалось опустить ремонтные боты — пока обнадёживали, но картина дрейфующего, как тракалланский город, отделения время от времени являлась кому-нибудь в кошмарах.

Да, если говорить о кошмарах… Перед сном надо будет подняться наверх, полюбоваться видами из обзорных окон. Всеми силами постараться отпечатать перед внутренним взором именно их, заслонить как-то образ конструкта в паутине. С фотографией Алвареса на груди. Тёмные близнецы… Сима просто обязан сказать что-то такое, чтоб она перестала об этом думать.

Сима, правда, как раз отсутствовал — с местными коллегами оформлял документы на утилизацию конфиската (практически, впрочем, утилизированного неизвестными налётчиками, уцелевшего было мало, так что это была в основном формальность для отчёта — засвидетельствование уничтожения такого-то количества алкоголя и оружия. Отдел наркотиков со своей частью задачи уже справился).

— Что-то я уже не верю, что мы когда-нибудь поймаем этого… Франкенштейна, — проворчал Синкара, пересматривая неутешительные первичные результаты работы с компьютером космодрома, — приходит куда хочет, шинкует толпу вооружённых головорезов в капусту, собирает, кстати говоря, кучу трофеев — в оружии и кораблях у него теперь недостатка нет… А мы хронически на два шага позади.

— А может, и радоваться надо, что позади? — проворчал под нос Ли’Хор, — не очень хочется, если честно, лично с этим вот встречаться… Но придётся, видимо. Сам он не остановится, это уже ясно.

— Ну почему же, — нервно усмехнулся Итишшу, — вот закончатся пираты как класс…

— И всё закончится? — улыбнулся Синкара, — о, ничерта подобного. Всё только начинается. Пираты — пешки, ты же слышал. А вот фигуры, которые по цепочке вытягиваются… это будет такой шорох, что живые позавидуют мёртвым. Он, собственно, уже начался. Недели не прошло, на основании расшифрованного нашими аналитиками на Земле и Марсе уже кого-то арестовали… Передали материалы также на Бракир, Нарн и Захабан, там, видимо, тоже скоро тот же вой подымется. Альтаке уже анонимные письма с угрозами приходили, в другие отделения тоже.

— Ну, эти откупятся, не знаем мы будто, как это делается… Разве что припугнёт их это немного, о смысле жизни задумаются. А то ведь мало ли, с такими возможностями ему и дипломатический транспортник ничего не стоит захватить…

Дайенн снова бросила взгляд на экран Митши — программа поиска, сопоставляющая данные трупов с базами, выдала ещё два результата. Саргостиор, не спрашивая особо-то ничьего мнения, дополнил базу данными, полученными — не по официальным, конечно, каналам — от пары весьма дорогих госпиталей, о которых ходили слухи, что деньги там решают все вопросы… то есть вообще все. И совпадений за всю историю находилось уже немало. К делу эти результаты, понятно, не подошьёшь — объяснять, как заполучил конфиденциальные данные, Саргостиор имел не больше желания, чем руководство госпиталей, это было направление, в котором необходимо дальше копать, но и это помогало.

— Ну, это в любом случае не наши заботы. Наши заботы на ближайшее время — Аид.

— Ага. Вы ближе, вы лучше тот Аид знаете. Там пару лет можно блуждать, стукаясь обо все астероиды, в поисках этой базы… Саргостиор говорит, даже он со своим опытом не взялся бы.

Вадим вытащил из кипы своих бумаг один листок.

— Покажи ему вот эти цифры. Просто спроси, да или нет.

Итишшу пожевал губы.

— Гм… координаты на аидские похожи, да. Откуда циферки, если не секрет?

— Угадай. Были вырезаны на одном из этих ребят на потолке.

Вито присвистнул.

— Борзый, однако, у них главарь… Сам к месту следующего преступления приглашает?

— Вообще-то, кажется, не в первый раз, — вставила Дайенн.

— Ну, а как. Аид немного не то место, где мы можем напороться на его очередные художества случайно. А он из тех маньяков, которым необходимо, чтобы его действа были обнаружены. Помнишь, я говорил? Это не тот случай, когда задушенную жертву закапывают в безлюдном месте. Он устраивает представление, и ему необходимы зрители. Поэтому он нам даже на всякий случай координаты пишет, чтобы не дай бог не пропустили.

— Маньяки — они все такие. А это — классический маньяк, хоть тема и не классическая.

— Интересно, сколько ещё буковок-циферок он нам успеет намалевать, прежде чем пираты всей ордой сдадутся и попросятся в стены родной тюрьмы укрыться, как в материнскую утробушку… — Итишшу поднялся, — ладно, пойду, попробую, чем чёрт не шутит… Если и правда оно — надо ж готовиться…

— Готовиться… Морг, что ли, расширять? — проворчал Синкара, — некоторая фора времени у него всё-таки была. Опять приедем к горе трупов и ничерта. Опять над очередной буковкой будем головы ломать. Ну или циферкой… Или может, вообще знаком препинания, кто его знает, логику его… Алварес, как считаешь, куда его фантазия на сей раз выведет? Может, теперь нам на стене Богородицу изобразит и иероглиф китайский?

Вадим хмурился, перелистывая фотографии.

— Почему И… Эти знаки — не порядковый номер, не соотносятся ни с названием места, ни с именами жертв… И всё же, если б он не считал, что мы сумеем истолковать послание — он не оставлял бы его.

— Ну, будем считать, что он переоценил наши мозги?

— Я, может, что-то тупое сейчас спрошу, — подал голос Ли’Хор, — но может быть такое, что он… ну… и не собирается в этот Аид? Ну всё-таки место действительно не очень проходное, не зная броду, можно и корабль убить…

Синкара покачал головой.

— Кажется, этот знает брод везде, где надо и не надо. Как-то ведь он сел на Ваханте.

— … и он передаёт эти координаты нам, чтобы уже мы разобрались с недобитками, а у него на этом всё? Вроде как, последние точки над И…

— Ли’Хор, ты много с ходу вспомнишь маньяков, умевших вовремя остановиться?

Нарн развёл руками.

— Я не уверен, что вообще многих с ходу вспомню. Я не спец по сдвинутым мозгам, как-то больше по обычным бандитским разборкам… А эта братия тоже, конечно, с огоньком порой к делу подходит, но чучело из кусков разных тел пока ещё никто не собирал. Вот хоть режь меня, я б не придумал, что он этим сказать хотел… Говорят, что надо уметь мыслить как преступник. Ну не знаю, если мыслить как этот вот, так недолго и самому, по-моему… Это я ничего против тебя не говорю, Алварес, но ты поосторожнее.

— Ему это все уже сказали, — усмехнулся Вито, — но он же в своём роде тоже маньяк. Допёк Альтаку, чтоб его вернули к этому делу… Правду сказать, оно всё больше выглядит как личный вызов. Почему он сшил по полголовы человека и центаврианина? Может, конечно, потому, что по его мнению так красивше, а я просто параноик, раз вижу в этом жирный и некрасивый намёк…

Дайенн чувствовала, что прямоугольник фотографии всё сильнее жжёт тело. Выложить его сейчас? Нет, нет…

Всю дорогу с Ваханта она искала хотя бы для самой себя приличное объяснение, почему так поступила. Почти нашла, но потом была эта адская карусель зверски расчленённых тел и тел, которые необходимо было расчленить спокойно и правильно, с чувством вины — хотя всем вроде бы очевидно, что их-то вины здесь ни капли — перед Л’Тачлит, которой приходилось, с забранными образцами для бакпосевов, каждый раз проходить через шлюзы дезинфекции и надевать маску своего баллона — что поделать, лаборатория кислородников ближе и больше, в метановой сейчас своя работа кипела. Можно было уйти и раньше, но так хотелось поскорее… не то чтоб закончить, до «закончить» тут ещё далеко, но насколько возможно приблизиться к этому, да и неудобно было перед Лютари, и так целиком взявшим на себя все центаврианские трупы — хорошо хоть, их на общем фоне немного.

Почему? Из-за проклятых слов проклятого Такерхама, которые всё равно не могли побудить этот минбарский принцип защиты чести, потому что он менее всего может относиться к Алваресу? Из-за чувства вины перед алитом Соуком, в поручении которого пока что не слишком преуспела, и как следствие — желания предоставить ему то, чего не знает больше никто? Разумеется, хотелось бы, чтоб сперва у неё были какие-то версии, как понимать этот новый неожиданный элемент, с чем он может быть связан. Версий пока не было, а вот понимание сути того, что именно она сделала, становилось всё сильнее — и с каждой минутой промедления становилось всё сложнее выложить эту фотографию, и от этого становилось ещё поганее. Так бывало давным-давно, иногда в детских снах, которые она помнила потом очень смутно, без подробностей, только само это чувство — она совершает нарушение. Идёт туда, где ей быть не подобает, делает то, что приводит в ужас её саму, а уж в какой ужас приведёт взрослых — нечего и говорить. Она понимает это внутри себя — и всё же обнаруживает себя уже сделавшей это. И тягучая, жадная трясина страха, тоски, раскаянья, стыда затягивает её… Мама успокаивала, говорила, что такие сны снятся всем, и ей снились, от этого становилось немного легче. Сейчас — не сон, и нет рядом мамы, чтобы успокоить…


В обратной дороге почти всё время провели в кают-кампании, доработка отчётов превратилась в коллективное творчество — спасибо Синкаре, который ни себе, ни кому вокруг с рабочего настрою сбиться не дал, сидел, вслух страдал о невозможности разорваться, и в рейде в Аид принять участие хочется — такие записи в послужном списке вообще не часто появляются, и там как раз, по меткому выражению Ранкая, пара субъектов отменила таки бронь на ближайший рейс к кандарскому солнцу, скоро будут готовы что-то да сказать. Дайенн тоже было о чём подумать в этом плане, но думала она, пытаясь свести первичные результаты в окончательно внятную картину, о других вещах. О Ваханте — не было времени, конечно, на экскурсии по окрестностям, но и того, что видела, хватало для самых разнообразных мыслей. Почему ни одна сволочь так и не нашла в себе решимости поднять вопрос о биологическом карантине? Лучше поздно, чем никогда. Дилгарские сомнительные гарантии безопасности канули с ними вместе, да и касались они их самих и союзников. Дрази, например, их союзниками не были, они были, в составе первого населения колонии Латиг, таким же материалом для экспериментов. Если никто из первых высадившихся на Ваханте пиратов не повторил судьбу обнаруженных там трупов через годик-другой, это действительно должно так успокаивать? В истории до чёрта примеров, когда заразе требуется лет десять, чтобы приспособиться к чужеродному организму, зато уж как приспособится… Зато вот полицейские лаборатории обременены прекрасным и бессмысленным делом этих бакпосевов, для прояснения причудливого и извилистого пути существ, визами сроду не обзаводившихся, хотя любому понятно, что не влияют эти результаты особо ни на что — добропорядочные граждане и прежде не совались в сомнительные места, не озаботившись прививками и страховками, а не добропорядочные как руководствовались своими соображениями, так и впредь будут.

Г’Тор, давно закончивший со своей частью бумажной каторги — спасибо за это коллегам из тирришцев — теперь пялился в фотографии мест преступления, а не пялиться и сложно было, Алварес разложил их на полстола.

— Нет, всё понятно с уничтожением пиратов… Ну, методы, конечно, оторопь внушают, но надо думать, пиратскую братию не так легко впечатлить, там уж слишком закалённые жизнью натуры, а вон гляди-ка, как загоношились! Но эти надписи и знаки — это просто какая-то бессмыслица! Почему он два раза написал одну и ту же букву? Конечно, теперь одно из мест уничтожено, как бы нет у нас буквы, но он-то об этом знать не мог!

— Ну, к взрыву на Яришшо он действительно непричастен. Да и у нас всё-таки остались фотографии. Мало, и не очень хорошего качества… Но много ли это уже решает, ну, минус один пожизненный срок, что ли?

— Это не 3.

— Что? — Синкара повернулся и встретился с каким-то странным, остекленевшим взглядом Алвареса.

— И это не А. Вито, будь добр, свяжись с Шлилвьи, он говорил, что есть фотографии, менее чёткие, но может быть, там ракурс удачнее… Хотя я и так совершенно уверен.

— Алварес, ты мог бы быть внятнее?

— Смотри сам! Я бы сам предпочёл видеть что-то другое… Вот здесь падает тень от рукояти меча, кого-то из нарнов из силового. Она перекрывает перекладину в литере. А если присмотреться? Крови свойственно оплывать потёками, но даже несмотря на это видны эти «хвостики»… Которых в денетском случае нет.

— И что это значит?

— Что в Диллатлиине — не Б. А в Лумате не 3. Начертание не латинское. У всех знаков одно начертание. Нет никаких сбоев и противоречий. Это кириллица. Белорусская кириллица.

Послышал грохот сдвигающихся стульев — и Синкара, и Ли’Хор, и Дайенн, хоть ног не чуяла от усталости, ринулись к нему.

— В Диллатлиине — кириллическая В, она выглядит как латинская Б, но здесь она выписана старинным шрифтом. Начертание славянской З тоже отличается от цифры 3… Он не просто выписывал отдельные буквы, он составлял слово.

— Алварес, ты извини, я по-русски-то читать не умею, а по-белорусски тем более.

— Это моё имя, Вито. На языке моих предков. На базе в Аиде будет буква М. Вадзiм.

Дайенн тронула руку бледного, как полотно, Алвареса. Потом встряхнула его за плечо. Потом несильно, не размахиваясь, ударила по лицу.

— Что за бред? Почему? Откуда ему знать твоё имя и зачем ему его писать?

— Потому что я подозреваю… — Вадим сглотнул ком в горле, — если не сказать — уверен, что знаю, кого мы ищем. И что означает собранный из фрагментов труп. Расколотое сознание. Дайенн, ты же сама знаешь, что ни одна технология не позволяет вбить все эти штыри в потолок одновременно. Кроме одного способа. Телекинеза. Все факты говорят о том, что среди убийц очень сильный телепат. Не просто телепат — телекинетик. Самый сильный телекинетик из всех, кто сейчас живёт в галактике. Мой брат, Элайя Александер.


Наконец закончив борьбу со строптивым душем, Дайенн облачилась в домашнее платье и решила посвятить остаток вечера дальнейшему изучению файла, переданного ей Схевени. Она благодарна была судьбе за две вещи — что разговор с алитом Соуком состоялся до очередной встречи со Схевени, и ей не пришлось упоминать о своём намеренье заняться изучением идеологических текстов корианцев, и что Нирла сейчас у Шочи Каис — ведь девочка непременно проявила бы любознательность к тому, что сейчас читает обожаемая ею госпожа Дайенн, и все слова о том, что это слишком сложная взрослая книжка, её бы не остановили. Она с упорством, которое стоило б поставить в пример многим взрослым, читала инструкции к лекарственным препаратам, искала описания симптоматики болезней, противопоказаний и побочных эффектов, благодаря чему уже дважды в отсутствие медперсонала сумела принять верное решение, в одном случае отключив капельницу с препаратом, вызывающим у пациента, как выяснилось, угнетение дыхания, в другом — напротив, добавив препарат, снявший приступ тахикардии.

Минбарец не должен лгать, а вот недоговаривать — может. Правда, недоговаривать старейшине клана — мягко говоря не похвальное поведение, но она допустила уже много недопустимого, и в сущности, у неё нет сейчас иного пути, кроме как продолжать идти, как идёт. Прямого запрета на изучение чужой культуры нет, значит, она не совершает преступления. Да, она всё равно совершает ослушание — не рекомендовано это почти то же, что запрещено. Но всё же иногда можно и уделить внимание различию этих понятий. Если алит Соук считает, что для знакомства с чужой идеологией она недостаточно устойчива к соблазнам — то для неё, как для воина, это оскорбительно. Конечно, он старейшина, и подвергать сомнению его авторитет — грех, но всё-таки будем честны — он не воспитывал её, и не может так же оценить её моральную устойчивость, как её наставники. Если бы суждение о её готовности к соприкосновению с теми или иными идеями выносил бы, к примеру, дядя Кодин — она б и не вздумала пререкаться. Впрочем, наверное, и тогда загорелась бы мыслью доказать ему, что может превзойти эту невысокую оценку. Может, это и самонадеянно, но воину и не пристало в таких вопросах смирение и покорность жрецов. Воин обязан преодолевать и доказывать. К счастью, после того, как она пересказала события последних дней в контексте их связи с личностью Алвареса, тема сменилась так, что ей не пришлось упоминать о своём разговоре со Схевени. Плохо то, что все последние рабочие моменты слишком выбили её из колеи и она не додумалась спросить у Схевени — а зачем существует этот перевод на минбарский, для кого? Нет, запрета на публикацию этих работ на Минбаре, насколько ей известно, нет, но неужели кому-то это может быть интересно? Может быть, специалистам, изучающим культуру других миров — да, но не массам народа это точно. Это всё совершенно не про них… Дайенн вздохнула, открывая очередную сноску — они увеличивали вес документа мало не вдвое. До сих пор она недалеко продвинулась именно в силу того, что изучала содержимое сносок, для чего ей пришлось на целый вечер углубиться в земную историю. Люмпен-пролетариат… О, ясно, значит, несколько часов назад она имела честь беседовать с люмпен-пролетариатом. Прекрасно, выражаясь языком Алвареса и Схевени, осознающим свою классовую сущность… На Минбаре нет люмпен-пролетариата. Впрочем, она действительно готова поспорить со Схевени по вопросу, есть ли на Минбаре просто пролетариат. Будет готова, когда освоит предмет разговора достаточно хорошо… Но ведь действительно этому определению — неимущего, бесправного слоя, существующего лишь для поддержания собственного существования и обслуживания привилегированного слоя, не соответствует никто в их народе. Ни один минбарец, возделывает ли он землю, управляет сборочным конвейером или прислуживает в храме, не работает на другого минбарца. Он работает на общество, даже если выполняет приказы вполне конкретного руководителя. Так же как ни один руководитель, какого бы высокого ранга он ни был, не мог бы поставить своей целью личное обогащение. О таком просто неприлично говорить. «У пролетариев нет ничего своего, что надо было бы им охранять, они должны разрушить все, что до сих пор охраняло и обеспечивало частную собственность»*. Что ж, алит Соук прав, это звучит более чем угрожающе… Но ведь частная собственность никогда не имела высокого приоритета у минбарцев. Наиболее чтимые обществом граждане — подвижники — собственности не имеют вообще. «Пролетариат, самый низший слой современного общества, не может подняться, не может выпрямиться без того, чтобы при этом не взлетела на воздух вся возвышающаяся над ним надстройка из слоев, образующих официальное общество»*. Ну, это понятно, как понятен и ужас всего этого официального общества перед подобной перспективой. Впрочем, сразу вспоминается ирония Схевени в этом их последнем недолгом разговоре — о том, что в истории каждого мира хватает междоусобных войн и гражданских переворотов, в которых проливается немало крови, калечится немало судеб, но ничто из этого не ужасает буржуазное сознание так, как борьба угнетённых за своё право жить по-человечески. Спорное утверждение… Как воин, она не может назвать себя пацифисткой, но философия воина требует быть всегда готовым к войне, но без нужды не начинать её первым. Особенно философия воина-медика, призванного спасать жизни. Нет ничего хуже, чем бессмысленное кровопролитие. Но кто определяет его смысл — победители, побеждённые? «Если не по содержанию, то по форме борьба пролетариата против буржуазии является сначала борьбой национальной. Пролетариат каждой страны, конечно, должен сперва покончить со своей собственной буржуазией*». Некоторая успокоительность этой фразы полностью нейтрализуется тем соображением, что с собственной буржуазией корианцы как раз покончили, теперь можно приняться и за чужую. Впрочем, если какой-то мир даст им почву для такого вмешательства — именно такое положение его граждан, как описано здесь — должно ли это беспокоить Альянс? Конечно, Альянс против вмешательств во внутренние дела миров — но это должно касаться только участия Корианны, возражать же против самих революций — опять же вмешиваться во внутренние дела, разве нет? Велика ли беда, если Корианна, и не бравшая на себя в полной мере обязательств Альянса, поддержит процесс, который и так уже происходит? Если Центавр, Захабан или та же Земля доведут свой пролетариат до того, чтоб он пошёл путём Корианны — не сами ли они будут виноваты?


— Добрый вечер. Вы здесь ждёте кого-то?

Нефилим** подняла взгляд. Голиане, пока маленькие, от сверстников из землян и центавриан не слишком отличимы, на взгляд безволосых рас, по крайней мере. Но — дело даже не в том, что Ли’Нор к безволосым технически уже не относилась, во-первых, голиан она видала разного возраста, во-вторых, у этой девочки уже начали оформляться складки и валики кожи, которые отличают голианские лица от «родственных» рас.

— Ну, можно и так сказать. Жду, когда очнётся один хмырь… А ты работаешь здесь, что ли? Не слишком мала для этого?

Голиане где только не работают, внутренне вздохнула про себя, и не всегда соотносимо с возрастом. В этом плане, правда, Альянс немного порядок навёл, использовать детский труд большинству его членов стало крайне сложно (что ставит в довольно замысловатое положение тех же нарнов, у которых совершеннолетие в 10 лет), но велика ли беда, когда есть «свободные» территории. Ещё одни жертвы центавриан — благодаря главным образом им, да ещё некоторым ближайшим соседям, некоторые голиане во многих поколениях жители этих «свободных территорий», слабо представляющие себе, что делали бы на родине, если б вдруг оказались там.

Нирла гордо вздёрнула подбородок.

— Господа медики мне разрешают. Я стараюсь помогать, больных много, им не успеть везде, ну и вот что-то несложное — лекарство дать, пищу принести — и я могу. Госпожу Каис, у которой я сегодня была, срочно вызвали, вот я и пришла сюда… Это вы о ком? Я тяжёлых вроде всех знаю, ну, только если новых не привезли…

— Солмокона, бракири.

— А, с черепно-мозговой травмой, после драки. Их двое таких было, ещё голианин, но он уже умер. Наверное, и Солмокона умрёт, хотя у него не такая страшная травма, как у Кулзанка, тому вообще всю голову поломали, ужас.

— Очень надеюсь, он не умрёт раньше, чем ответит на мои вопросы.

Нирла внимательно набирала из шкафчика на поднос бутыльки и ампулы.

— Ну что за люди, вот опять децинон к ренофрену поставили… Не знаю. Доктор Реннар ещё в прошлый раз, как я здесь была, говорил, что он очень плох. Я сейчас пройду как раз по тому крылу, загляну и к нему, потом скажу вам.

Ли’Нор кивнула и осталась сидеть у шкафчика, уставившись в одну точку. Многие иномирцы, когда впервые видят нефилим, начинают жалеть их (чаще всего про себя, не говоря вслух) — каково живётся-чувствуется полукровкам, не могущим сказать, кто они, к какому миру относятся, не те и не эти в полной мере. Это, конечно, было ошибочно. Ли’Нор не стала бы отвечать за всех нефилим, но за себя и всех ей знакомых могла сказать — они знали. Они нарны, их связь с историей и культурой родного мира несомненна и нерушима, ей не помеха определённые доли земного генотипа и фенотипа, эту связь не уничтожишь так же легко, как древние храмы и города — а и это косматым варварам не удалось бы так уж легко без масс-драйверов. Но даже если Маркас и Ду’Кердзан обращены в прах и не найти уже, где было русло Валхад и даже великая Тад — мать семи рек — погребена под грудой астероидов, нарны остаются нарнами, существами великой гордости и преданности. Можно стереть в порошок камень и иссушить источник, можно, отчего ж нет. Время вообще стирает и иссушает всё. Но пока народ помнит себя, святыни не становятся менее святыми оттого, что каменной кладке или бронзовому литью не 3000 лет, а три года, память и гордость не становятся тусклее оттого, сколько раз сжигались библиотеки. Быть нарном — это, если надо, и самый Нарн собрать заново по камушку, и зажить на нём лучше прежнего. Две центаврианские оккупации не уничтожили величия нарнского духа — разве может уничтожить внесение сторонних генов. Как и раньше нарнам случалось восстанавливать свои города и храмы, так случалось и вносить изменения в свой генотип — от чего-то полезного, что можно позаимствовать, нарны сроду не отказывались.

Была ли судьба голиан иной оттого, что кроме центавриан, их землю терзали и другие завоеватели? Они и сами не могли б этого с уверенностью сказать, тем более уж бессмысленно судить со стороны. Но они утратили свою культуру, свою историю ранее, чем последние максимум лет 500, и им не из чего её восстановить — их мир искромсан до безобразия последовательно тремя расами захватчиков, но главное — они уже не стремятся к этому, живут одним днём, нуждой своих животов. Они не помнят, во что верили и даже как называли сами себя, название Голия дано их миру центаврианами, тенави их называли лумати, и теперь это название носит одна из их колоний — по факту, конечно, не их колоний…

Нирла вернулась где-то через полчаса.

— Не очнулся, конечно. И показатели у него очень уж нехорошие. Уже третий раз антибиотик меняем, у него печень каким-то токсином поражена. Доктор Реннар говорит, надо вопрос с его переводом решать, но кому он на Бракире нужен… А может, есть и ещё кто-то, кто может в вашем деле быть полезным? Вот Каегг в сознании, и вполне готов давать показания. Он всё, что угодно, сделает, только б его в общую камеру не отправляли — он же не знает ещё, что Китса Земля забрала… Шибко боится его.

Ли’Нор мотнула головой.

— Увы, нет. Не так много нынче можно найти тех, кто что-то может сказать по Тенотку. Солмокона часто бывал там, имел касательство к их бухгалтерии, вёл торги…

Нирла села рядом.

— Вы там кого-то потеряли, да? В смысле, не среди пиратов, конечно, а среди пленников, которых туда свозили?

Удивительный народ… не народ даже, говорят некоторые — так, существа. Живущие много где, но нигде — в количестве достаточном, чтоб образовать сильную диаспору. Хотя дело тут ещё в том, что они не слишком склонны объединяться, поддерживать друг друга. У кого-то так бывает, но чаще — нет. У них так и не выработалось единого языка, многие голиане, происходящие из разных мест родной планеты, просто не понимают друг друга. Раньше Ли’Нор разделяла общепринятое презрение к голианам, но после того как, ввиду работы, сталкивалась с множеством их, и преступниками, и жертвами, не симпатией, конечно, прониклась, но отношением уже не столь однозначным. Их считают способными преимущественно к черновому, грязному труду, но при наличии возможностей они осваивают на самом деле любую профессию. У них очень хорошая память, хорошая способность к языкам. Отдельные голиане, которым сопутствовала удача, весьма высоко поднялись. В не самых социально одобряемых сферах, как правило, но и это надо суметь.

— Да. Отца.

— Ой… Да, я слышала, что дело очень скверное. У господина Алвареса та же история с братом. Вернее, вообще-то племянником, но они ровесники, поэтому он называет его братом. Здесь один тип уже пытался его обмануть, будто бы что-то знает… Смотрите, чтобы и вас не обманули, они наврать для своего спасения всё, что угодно, могут.

— Меня сложно обмануть, — улыбнулась нефилим, — я телепат.

— Да, я слышала, — глаза девочки, однако же, горели интересом и восхищением, — вы гибрид человека и нарна. А ваш отец — это нарн или человек?

Кажется, эта девочка родилась на Голии, и кажется, чего в ней меньше всего — это желания когда-либо вновь её увидеть. И это можно понять. В её голове носятся бледные,расплывчатые картины прошлого, и светлого в них мало. Едва ли она видела уродливые отвалы на месте величественных когда-то гор — лумати никогда не были одержимы завоеваниями, но то, что им нужно, брали без стеснения, если не встречали достойного сопротивления, и запасы интересовавших их руд истощили до основания. Едва ли она видела пустыни и полигоны на месте древних городов — центавриане не только ещё энергичнее, чем лумати, выкачивали ресурсы этого мира, им нужны были рабы, покорные, лишённые всякого самосознания рабы, и они уничтожали чужую культуру с истинным фанатизмом. И уж тем более она не видела колонии Хоруна, практически основанной дилгарами — с полным спектром дилгарских методов… Но она видела то, во что это всё превратило её народ. Почти животные, не гнушающиеся уже ничем…

— Нарн. Доктор, руководивший моим созданием и ещё партии нефилим, давший свою половину генов для моего рождения. Но он мне отец не только по крови, он воспитывал меня. Я росла в его доме, он выбирал для меня школу…

Нирла шмыгнула.

— Столько удивительного в мире. Вот господин Алварес тоже гибрид, только его воспитывала мать. А госпожа Дайенн хоть не гибрид, но рождена искусственно, у неё были приёмные родители… Мне кажется, им очень повезло, что их с детства окружало столько хороших людей. Я до того, как попала сюда, мало хороших видела… А расскажите о вашем отце? Если хотите, конечно.

Образы родных в её мыслях встают обрывочно, смазанно — она не хочет их вспоминать. Отец — за неимением сказок о чудовищах, самое страшное существо из известных. Довольно преуспевающий, наверное, по местным меркам хозяин — отхвативший приличный участок сравнительно неплохой земли, выращивающий на продажу овощи, скот, иногда вот детей… Мать — сгорбленная старуха, угодливая с отцом и старшими сыновьями, беспощадная со всеми остальными. Эти самые старшие братья — кажется, трое, более молодые вариации отца. День начинается рано и кончается поздно, тут даже чтоб просто сводить концы с концами, приходится крутиться с утра до ночи. Большое, хорошо поставленное хозяйство даже прибыль приносит, но и чтоб содержать его на уровне, нужно много затрат. И компенсируются они, как это водится, рабским трудом…

— На случай, если ты его где-то случайно встретишь? — рассмеялась нефилим, — маловероятно. Я ищу его уже 4 года, и никаких следов. Словно его поглотил космос и не оставил даже памяти… Следы потерялись на Тенотке.

— Да, я слышала, что там погибло много народу тогда. Но ведь пиратского народу! И неправда, что прямо совсем оттуда никто не спасся — а разве не спаслись те, кто поджёг?

— Ну, это всё же смелое предположение. Следствие выяснило, что пожар был не случайным, склады с горючим подожгли, но даже точное количество погибших проблематично установить… Ну, эти разговоры не для детских ушей. Я знаю, что моего отца привозили на Тенотк, и я не успокоюсь, пока не узнаю — увозили ли, или… он остался там.

— Врачи у пиратов в цене. Они ведь не могут в больницы обращаться, а лечиться как-то надо.

Теперь такие же бледные, смазанные образы собратьев по недолгому плену, отголоски их рассказов, деловитые, бесстрастные слова и прикосновения того самого пиратского врача, отмечающего, что ребёнок так себе, спина искривлена от тяжестей и плохого питания, волосы никудышние, но мышцы крепкие, на какую ни есть примитивную работу сгодится… Совсем заморышей с Голии, впрочем, и не бывает, все хилые дохнут в раннем детстве.

— Но он-то — генетик… К тому же, он уже не молод и не идеального здоровья. Он серьёзно пострадал во Вторую оккупацию, а пираты не любят возиться с такими, кому не всё можно есть, или нужны какие-то лекарства. Только если выгода заведомо превышает затраты. Да и он не стал бы на них работать. Просто не стал бы. Он врач, не воин, но есть то, в чём он твёрже воинов.

— Господа медики — Реннар и остальные — лечат же пиратов, — возразила девочка.

— Они их лечат для того, чтоб они дали показания и предстали перед судом, а не для того, чтоб они продолжили свои гнусные дела. Мой отец мог согласиться лечить других рабов, но не самих пиратов. Он нарн, родившийся в Первую оккупацию и переживший Вторую, он ненавидит рабовладельцев, какой бы расы они ни были.

— Первая оккупация… она когда была? Это сколько ж ему лет? — ахнула Нирла.

Следует смотреть правде в глаза, думала Ли’Нор. Кроме несомненно великого нарнского духа, воли к свободе и победе, есть и элемент везения в том, что они не стали, и не станут, такими, как голиане. Им повезло, что в их мир Центавр вторгся на закате своей империи, когда большей частью их хвалёное величие осталось в прошлом. Когда центавриане всё ещё были патологическими властолюбцами, не терпящими, чтоб что-то во вселенной не принадлежало им, но уже были отравлены пресыщенностью, ленностью самовлюблённости. Во времена завоевания Голии они были не только властолюбивы, но и действительно фанатичны, они не жалели ни денег, ни солдат на уничтожение не только хаотичного и слабосильного голианского сопротивления, но и всех достижений их цивилизации, просто из любви к этому занятию. Император Валхит во многом стоил своих дедов, но он уже не имел того исступления при одном звучании имён чужих богов, под стать ему была и большая часть двора, считающая моветоном порывы отдельных наместников на Нарне заставлять рабов поклоняться центаврианским богам и жечь книги Г’Квана. Пусть дикари верят во что хотят, зачем лишать их этого жалкого, бессильного утешения. Сказывалось, быть может, и то, что был Валхит стар, нарнская кампания была для него в том числе попыткой убедить себя в обратном…

— 91. Он родился в последний год центаврианского владычества, тогда, когда наш мир был охвачен пламенем освободительных восстаний. Его детское имя означало «свобода». И два его сына отдали жизнь за Нарн во Вторую оккупацию. А он служил родине иначе — участвовал в выведении нас, нефилим. Просто родить и воспитать ребёнка — невеликая доблесть, это может всякий взрослый нарн, а он растил ребёнка иной природы, чем его рождённые естественным путём дети. И ему это прекрасно удалось! А ведь было непросто, в его возрасте и состоянии здоровья… Но в детстве я не воспринимала своего отца немощным. Он всегда был для меня опорой, тем, кто знает ответы на все вопросы, даст совет и направит в любой ситуации. Только когда я повзрослела, я поняла, что его силы не так беспредельны, как казалось мне когда-то. Что теперь я должна стать для него опорой. Но попробуй поопекать того, кто всегда отстранял руку и шагал твёрдо, не позволял себе ни лени, ни малодушия… Он мог давно отойти от дел, доживать свою жизнь в тишине своего дома… Но таков нарнский характер — нарны не склоняются перед старостью и болезнью. Он носил очки и передвигался с тростью, но продолжал посещать институты, где работали его студенты, читать лекции… К денетам вон летал — денеты его обожали…

Нирла пытается представить этого старого врача, получается плохо — старых нарнов она не видела. Она пытается мысленно состарить Г’Тора или Ту’Вара — Ту’Вара как будто легче, он старше, но с её точки зрения, простоватая у него для врача физиономия. Получившийся конструкт в одеянии Реннара смотрится для неё самой неубедительно, Нирла печально вздыхает.

— Счастливая вы — иметь такого отца… Я о своём и сказать ничего не могу, не зналась с ними. Он со старшими жил в доме, старшие у него в чести были, младшие вот нет. Да у нас и понятий таких не было — ну, отец… Отец и отец, как у всех, ничем не отличается. А здесь кого послушаешь — у всех отцы какие-то особенные. С одной стороны думаю — какие счастливые. А с другой — ведь и потерять таких родственников куда страшнее…


Путь через сектор Аид занял у них всего несколько часов лишь благодаря тому, что несколько пиратов, до которых внезапно дошло, что тюрьмы на Проксиме и даже на Хифаке — это, в общем-то, не самая плохая перспектива, согласились показать им кратчайший путь среди астероидов и космического мусора.

— По-видимому, где-то здесь. Долго ж мы в это место ещё не попали бы, если б так не ускорялись события…

По пути встретилось несколько разбитых транспортников — результаты пиратских перестрелок и аварий последних кораблей с горнорудных колоний, население которых ударилось в спешные бега, надо думать, неспроста.

— Подручные Нуфака дерутся за власть, — кивнул Махавир на очередное побоище, — нашли, конечно, время… Хотя как посмотреть, может, сейчас и самое время, кто в таком хаосе сумеет выжить и доказать свою крутость — имеет все шансы стать вторым Нуфаком.

Сколько и куда они собрались отступать, ворчал Г’Тор, пока не упрутся в границы какого-нибудь чужого сектора, какой-нибудь расы, с которой мы ещё не знакомы? Там им вряд ли будут рады… Ранкай возразил, что может быть по-разному — не потому ли мы об этой расе ничего и не слышали, что дальние путешествия пока не в её технологических возможностях, а раз так — то и организовать пиратам подобающую встречу не в их технологических возможностях. Не узнать бы нам потом, как там эти недобитки благополучно воцарились… Да вряд ли, возражал Шеномай, завоевать и надолго удержать под собой целый мир — это немножко не то же самое, что разнести базу конкурирующей банды или подмять под себя какую-нибудь вшивую горнорудную колонию. Разбойничья шайка не осилит того, для чего нужна армия. Сильная, дисциплинированная армия.

Дайенн подошла к застывшему в углу памятником самому себе Вадиму.

— Ни к чему сразу настраиваться на дурное, твои выводы — это только гипотеза.

— Нет ни одного факта, который противоречил бы ей.

Да, да, да. Ею самой зафиксированные факты, самым логичным объяснением которых может быть именно ментальное воздействие. Эти ожоги, эти микрокровоизлияния… Чаще всего самое простое объяснение и является правильным, но всё же не всегда. И это объяснение не назовёшь простым.

— Алварес, я даже не буду говорить, что подозревать собственного брата — это как-то… ну, нехорошо… братья разные бывают. Но как это может быть он, будучи ещё ребёнком…

— Мы вообще-то ровесники.

Есть факты, которые не противоречат, конечно, но вопросов создают ещё больше, ещё страшнее. Похвалы алита Соука на какое-то время сделали ей очень хорошо. Он одобрил и умыкание фотографии, и пересказ всех теорий коллег. Своих оценок этим теориям не давал и встречных не выдвигал, разве что очень обтекаемо… Да это было и не важно, важно это тепло внутри, унимающее грызущую тревогу — она всё правильно сделала, она раздобыла нечто полезное. Но спустя время тёплое ощущение рассеялось, оставив тягостную пустоту. Наверное, что-то подобное испытывают при похмелье. Чем может быть полезна эта фотография? Чем, кроме перспективы явить её однажды? Не представить, когда и как… но сама эта мысль почему-то рассеивает тепло внутри, словно вытягивает в чёрный вакуум вокруг. Если настанет такой момент — ей придётся в этом участвовать. Придётся, потому что именно она нашла это фото. Можно ли надеяться, что такой момент просто не настанет, что всё разрешится как-то помимо неё…

— Я имею в виду, на тот момент, когда он исчез. Будучи ещё мальчишкой, тем более при его… недуге — большой удачей было бы просто выжить. Ты веришь, что ему достало бы сил на подобное?

— Для этого физическая сила, Дайенн, и не нужна. А ментальная сила Элайи всегда была огромна. В периоды гормональных всплесков ему иногда приходилось долго сидеть на транквилизаторах, чтобы что-нибудь не разрушить, кого-нибудь не покалечить даже случайно. Что же будет, если он сам захочет?

Дайенн вздрогнула.

— Ты думаешь, он делает это… намеренно? Что его не просто используют те, кто похитил его?

— Тем, кто его похитил, подобное как-то ни к чему. Не знаю, Дайенн, и если честно, мне страшно знать.

Дайенн покачала головой. Как сказать о том, что ей на самом деле — тоже страшно знать. Алит Соук, разумеется, не распространялся, но можно полагать, едва ли он подозревает в устройстве этой кровавой вакханалии лично Алвареса. Но как сказал уже много кто — руководя и организовывая, вовсе не обязательно лично присутствовать на месте событий. Снова возвращаемся к вопросу, прослушивает ли Альтака личные каналы подчинённых, не пора ли уже дать на него отрицательный ответ. Прилежное сопоставление графиков вылетов с рабочим расписанием говорит, что в большинстве этих акций Алварес всё же не мог принять участия физически. Либо мы, допустим, дезинформированы, что ни одного корабля с квантовыми двигателями у Корианны нет вообще. Но впрочем, если б они были — стоило ли бы размениваться на подобное? Но на самом деле — и алит Соук здесь снова умело не сказал ни да ни нет — всё разбивается об отсутствие мотива. Зачем Корианне спасать, да ещё столь неоднозначными экспрессивными методами, Альянс от заговора, курируемого его собственными утомлёнными сытой и мирной жизнью представителями? При всей декларации мирных намерений и принципа интернационализма (которому ксенофобная риторика «Теней» как раз прямо противоположна) — думается, что скорее они б просто отошли в сторону и полюбовались, что получится. Чтоб потом произнести над дымящимися развалинами сентенцию о том, что капиталистическая иллюзия всегда уничтожает сама себя.

— Но если он сумел освободиться — почему не вернулся к своей семье, хотя бы не дал знать? Это как раз наводит на мысль, что ему просто не дали такой возможности. Да, я не представляю себе, каким образом можно удерживать под контролем такое нестабильное и опасное существо, но…

— Не знаю, Дайенн, не знаю. Я держусь только надеждой найти эти ответы…

Корабль слегка тряхнуло, пискнули системы, докладывая о незначительных повреждениях обшивки — астероид, совсем такой мелкий астероид, и беспокоиться-то не о чем. Когда-то здесь, сказал со своего места Итишшу, знатно что-то рвануло. Это как таковое было понятно давно и всем, иное дело, что попав сюда, сложно было понять масштабы. Главная проблема с получением координат бывает, усмехался Синкара — когда системы координат нет. Ну или почти нет. Координаты «коридоров» и система спутников и пеленгов — вероятно, даже часть вполне желанных гостей не доходили до цели, но исходя из пиратской философии — и хрен с ними, меньше народу — больше кислороду. Что с привычными нам орбитами и центрами масс здесь, где размётанные взрывами обломки всё ещё кружатся в своём смертном вальсе? Они всё ещё кружатся, всё ещё разлетаются, помилуй нас каждого свои боги. Вселенная живёт в ином темпе, чем краткоживущие торопливые мы, из пыли и газов родятся новые объекты — но этого не увидят наши внуки так же, как не увидели наши деды. Мы пересели из сёдел в кресла звездолётов, сменили копья на бластеры, а здесь всё ещё расходится ударная волна… Это могла быть даже не планета, даже не несколько планет. Взорвать солнце — даже гигантскую голубую звезду, рядом с которой солнца наших миров потеряются, как песчинки — технически, не говоря уж — морально, разве Тени не могли подобное? Нынешние «Тени» душу б продали за такие возможности…

— Вот интересное, кстати, слово — возможности, — молвил Ранкай, отводя взгляд от экрана, где зловеще сияли, по краям от мигающего пунктира их курса, глыбы куда покрупнее той, что только что скользнула по обшивке, — как часто мы понимаем это именно как силу. У нас, дрази, и слово это произошло от битвы, от сражений. Вроде как, сколько врагов ты убил — вот таковы твои возможности.

Транталлилы за пультами, перебросившись короткими ругательствами, активировали пушки — изменить курс уже не успели бы. Потому и не получится тут беспечно открыть воронку в нужных координатах — можно уже не успеть затормозить, увидев перед своим носом внезапный астероид. Участков, которые никогда не накрывает этими хаотическими вихрями обломков, не так-то много.

— Зарегистрированы остаточные возмущения поля, — подал голос от пульта На’Шор, — здесь недавно сработало сразу несколько гиперпереходов.

Надо так понимать, гиперпереходы — отсюда. Иначе корабли на радарах уже были бы — сесть на этой планете, по расплывчатым отзывам тех самых «говорунов», тоже не самая простая задача, а кто и не садится, оставляет корабль на орбите, высаживаются шаттлами или истребителями…

— То ли снова беглецы, кто до этого не успел, то ли… Ладно, высаживаемся?


Силовики, проверяя крепления кто кислородных, кто метановых баллонов, по общей связи спорили, какое название для такой планеты было б самым подходящим, Ранкай сказал, что для начала вопрос, можно ли это называть планетой. Когда-то, вероятно, это было всё же сферическое тело, теперь же глубокой трещиной оно было раскрыто примерно на 60 градусов, и вот таким безобразным, бугристым, ощетинившимся острыми пиками изломов гигантским булыжником болталось в окружении булыжников поменьше, и стеклянная, оплавленная поверхность бликовала светом двойной звезды — не факт, что всем эти обломкам родной. На поверхности сканеры обнаружили только пластины солнечных батарей да брошенную кое-где давно мёртвую технику, ну да это и не удивительно, пираты — те ещё крысы, любят норы, а шарик на изрядную долю полый… То есть, был полый, пока не был с пиратской специфической основательностью обжит.

— Такая вечная пристань… Забавно, забавно.

Вечная пристань — звучит романтично, выглядит отвратительно, ворчал Шеномай, созерцая экраны. Интересно, кому пришла в голову эта гениальная идея — взять корабли, двигатели и пушки которых чинить или менять не многим дешевле, чем спиратить что-нибудь такое же, а то и мощнее, на ходу, а вот системы жизнеобеспечения ещё в порядке, и завести их в эту щель, подключив к солнечным батареям — от двойной звезды-то запитывайся не хочу. Точнее, идея сама по себе не нова, мало ли колоний так и образовывалось — корабль колонистов становился на вечную стоянку, на первое время являясь для поселенцев и домом, и заводом, и постепенно обстраивался новыми и новыми сооружениями. Но здесь… только пиратам и могло придти в голову обосноваться.

Картина и по первым данным дикая дальше некуда — десятки кораблей рядами, соединённые стыковочными переходами. Конструктор. Улей. Но на пиратов, что ни говори, похоже. Корабли внешнего ряда допускают пристыковывание кораблей гостей — конечно же, по паролям, хотя здесь-то их можно б было и не спрашивать, мало говорить, что чужие здесь не летают, наверняка по этому астероидному рою датчиков раскидано до чёрта… Однако или все они уничтожены, или, что с учётом всех последних событий тоже уже не удивит, внутри все уничтожены. Шеномай послал сигнал запроса стыковки просто чтоб посмотреть, каким будет ответ систем — и у крайнего в ряду корабля активировались стыковочные системы.

— Не, ну видал, видал? Только тук-тук — сразу открывают.

— Скажу банально, зато правду — не к добру это.

— Да уж это ещё посмотрим, если планировали ловушку — то сами себя перепланировали, через оцепление на орбите не прорваться ни оттуда, ни отсюда, попытаться взять в заложники один наш корабль — стратегия туповатая, да и так уж прямо дадимся мы в заложники-то.

Часть силовиков разлетелись на истребителях по тёмному нутру гигантской расселины, готовые, если надо, даже таранить системы защиты — но системы молчали. Может, полицейских рейдов здесь и вправе были не ожидать, но и недругов среди своих у всякого пиратского туза хватает, судя по застрявшим кое-где между скалистыми зубьями этой чудовищной разинутой пасти обломкам — случалось тут всякое.

— Если б я был пиратом — ждал бы я незваных гостей прямо за шлюзовыми воротами, или позволил им продвинуться дальше? Ай, если б я был пиратом — был бы я мёртвым пиратом, нет у меня деловой жилки, говорила мама…

За шлюзовыми воротами, однако, не было никого — ни живого, ни мёртвого. Вниз — к грузовым отсекам, вверх — к жилым и рабочим, силовики разбегались по коридорам быстро, деловито, благо, большинство дверей были раскрыты.

— Здесь чисто… У вас что, Ранкай?

— Пусто… Может, в центре окопались? У них там, по слухам, столько всякого, по разным местам наворованного, что могут сто лет оборону держать.

— Если кто-нибудь умный не вырубит воздухогенераторы, ага. Хотя, все не вырубишь, там этих панелей как у дурака фантиков, где набрали-то столько. И плана их коммуникаций нам опять же никто не давал, и тут даже винить их не в чем, кто такое наизусть-то помнит.

— Рубку надо искать, ясно же. И может даже, рубку какого-нибудь в самом центре, так сказать, в сердце. У меня вот тут как раз, кажись, переход на слой, так сказать, повыше… До чего ж хитро придумано-то, выглядит как пьяный бред, но хитро, хитро…

— Ребята, не будьте наивными, вы опоздали.

— Так, Алварес, не каркай раньше времени, а? …Хотя может, ты и прав. У меня тут труп. Труп-труп, свёрнута шея, башка назад смотрит. О, ещё два, бошки разбитые. Может, и не наш случай, просто разборка, тут вроде кровища-то есть…

Ударная группа транталлилов, устав смотреть, как Г’Тор возится с кодовым замком, дала знак отойти и выстрелами вынесла дверь вместе с солидным куском стены. Г’Тор в который раз уважительно присвистнул — корабль, похоже, был когда-то иольский, а иолу особо любили делать обшивку такой, чтоб о встрече с астероидами, видимо, вообще не переживать, но транталлилские пушки мало что не могут пробить.

— Ого, у них тут коридоров… Так, вы туда, мы туда.


С первым встреченным трупом — смерть то ли от пробоя скафандра, то ли от повреждения баллонов с воздухом, гиповолемии нет — ну так сколько у тракаллан той крови, Дайенн ещё верила, что Вадим ошибается. Со вторым — рослым буллоксианином, обнаружившимся за дверью, которую она открыла, точнее, на двери, приколотым несколькими ножами — уже меньше. Обозрев комнату, усеянную трупами, со следами ножевых ранений, удушения и даже термических повреждений, но все как один обескровленными, она уже не сомневалась.

— Дайенн, Алварес, Г’Тор, сюда! Мы в главной зале, командный центр у них тут, что ли… был… В общем, берите пеленг.

— Алварес, доложите обстановку, — раздался, сквозь помехи в наушниках, голос оставшегося в корабле на орбите Альтаки.

— Сопротивления не встретили, — нервно усмехнулся Вадим, — продвигаемся вглубь базы.

— Что значит…

— Потом, господин Альтака, ради бога. Да, Шеномай?

— У меня тут куча трупов и погром на складе. Ну, та же петрушка в целом, что и на Лумати… Живых никого. Интересно, здесь-то у них рабов должно было быть вообще до чёрта, сколько шаек сюда эвакуировалось… А который склад открываем — и ничего.

Командный центр, изначально огромная, по-центавриански помпезная рубка, можно было с тем же успехом назвать тронной залой. Причём, наверное, ещё в те времена, когда этот корабль ещё служил своим создателям. Вряд ли всю эту отделку золотом и каменьями драгоценными делали сами пираты, скорее — не стали отменять то, что пришлось по вкусу. Нуфак, как имеющий мало равных себе король преступного мира, жить считал нужным с размахом. Посреди залы стоял огромный, длиной метра в четыре и шириной около двух каменный стол — Дайенн даже обернулась на двери с недоумением, как он сюда попал, не строилась же рубка вокруг него. Не, как будто проходит… Так что возможно, это именно Нуфаков дизайн. С места не сдвинутый, но почти разбитый длинной трещиной надвое, и заваленный вперемешку трупами и обломками дополнявшего его прежде ну да, действительно, пожалуй, трона — в обломках ещё угадывались черты сидячего места, достойного Нуфаковой задницы. Целой мебели в помещении, в общем-то, не осталось. Пол был усыпан бисером разбитых стёкол мониторов, перекатывались ртутные шарики из взорванных термометров. И трупы, трупы.

— Ещё тёплый… Мы опоздали всего на несколько часов.

Вадим не слушал. Он смотрел не на картины чудовищного разгрома вокруг, и даже не на потолок, где в темноте просматривались очертания пяти тел. Он смотрел на знак под кровавой надписью, никого уже здесь не удивившей — где в круге красовалась буква М.


— Шеф, смотрите, чего нашли! — в комнату вошёл Керуби, крепко, но бережно держа в руках нечто маленькое, тощее, с длинными белоснежными волосами, — живой свидетель, а! А похоже, и кусатель! Не, меня не кусал, зубы-то бережёт…

Притихшее, мелко дрожащее существо так же аккуратно спустили на пол. Вадим подошёл к нему.

— Ты Лоран Зирхен, верно? — спросил он, включив связь на внешнюю.

Мальчик кивнул, не поднимая головы. Его взгляд был устремлён в пол, что-то розовое капало с лица вниз, на остывший бисер разбитого стекла.

— Ты видел всё, что здесь произошло, Лоран? Видел и… участвовал?

Как он дал себя поймать, бормотал сзади кто-то из силовиков. С такой-то фигурой можно втянуться в любую щель, да что там, за шваброй спрятаться можно. Идеальная комплекция для вора, по вентиляции можно шастать без особого дискомфорта.

— Ты — Вадим? — голос был тихим и глухим, но по помещению разнёсся жутковатым эхом.

Вадим не удержался, чтоб не бросить взгляд в сторону Дайенн, эти двое суток безуспешно пытавшуюся найти всему происходящему какое-то иное объяснение.

— Да. Ты можешь не бояться, и рассказать нам всё, что видел. У нас твой отец, ты встретишься с ним в отделении.

Мальчик поднял узкое белое лицо, на котором двумя алыми цветами выделялись большие, полные страха и интереса глаза. Склонил набок голову, всматриваясь сквозь стекло скафандра в лицо полицейского.

— Красивый… Совсем не похож на него.

Дайенн подошла ближе, чувствуя себя уже привычно — как в дурном сне, но всё же сейчас она готова была держаться за этот сон, не позволять ему оборваться сию же минуту, как ни тошно. Потому что теперь, наконец, они получат ответы. Они заслужили эти ответы.

— На кого, Лоран?

Лоран. Лоран. Что-то не сходится, вяло трепыхалось на дне сознания, у сына Раймона чёрные волосы. Он… он седой?!

— Другого Вадима. И… да. Это я.

— Шеф, осмотр закончен, — пробасил по связи Нимозу, из тирришских ударников, — никого живого нету. Но тут ещё кое-что интересное по части живописи.

— Да ладно врать, парень, — Ранкай подошёл и без малейших усилий подхватил ранни на руки, — он это всё… И Мёртвое море — тоже ты? Пошли. Тут скафандр-то есть подходящего размера?

Лоран ухватился за рукав комбинезона Вадима.

— Помоги ему… Ты должен помочь, он на тебя надеется!

— Надеется?

Маленький ранни обвёл взглядом всех присутствующих, потом посмотрел в ту сторону, откуда его вынес транталлил.

— Там… Всё написано…

Комментарий к Гл. 14 Буквы закона и беззакония

* - (с) Маркс&Энгельс “Манифест коммунистической партии”

** - надо было упомянуть раньше, конечно. Да, я знаю, что слово нефилим - множественного числа. Но в обывательском употреблении оно и к одной, так сказать, единице почему-то применяется.


========== Гл. 15 Монстры и милосердие ==========


Страшно не тогда, когда тебя бросают, не тогда, когда тебя предают, а тогда, когда ты понимаешь, что случившееся с тобой — не что иное, как твой собственный выбор. Лоран сидел в камере на корабле, летящем к Кандару, обхватив колени руками. Мыслей почти не было. Почти, кроме той, одной-единственной, которая неумолимо билась в сознании токами крови землянина.

Элайя. Его зовут Элайя. Кажется, на одном из земных языков его имя переводится как Бог. Он и был богом. Для него, для Авроры, даже для Аделай… Для, в общем-то, всех, кого он спас, кого отправил на родину или оставил на Вентоксе. И всё же — это имя так тяжело принять. Невыносимо, как яркий свет солнца — любого из миров. Яркий свет, безжалостно уничтожающий интимный сумрак их единства в полутёмных комнатах — он никогда не любил яркого света, говорил, что не привык… И это роднило их, таких разных во всём остальном.

Близость… Был ли кто-то из них с ним близок в действительности? Была ли даже Аврора? Было то, перед чем и она чувствовала себя бессильной. И было то, о чём она отказывалась говорить, сколько ни упрашивай — верно, это было для неё страшнее, чем всё, что было в её жизни прежде. И всё же — эта близость была. И было плевать на всё, что скрывает эта тьма. Пусть сам космический мрак породил его… У обычных людей может быть история, корни, не у него. У него была сила, за которой они шли, вера, которой они посвятили себя. С первого дня, первого пульса боли в самых необычных глазах и первого воздаяния нечестивым. С первой выпитой капли крови и до последней.

Лоран облизнул губы, дыша жадно и тоскливо — он может забыть однажды этот вкус, но не то, что знал его. Не зарево этих пожаров, не безумный танец этого урагана. Если б это могло продолжаться вечно…

Но не могло. Он знал это, чувствовал тем особым чутьём ранни, которого не объяснишь голодной плоти. В их первых объятьях уже жило их будущее расставание. И он жадно пил каждое мгновение, каждый день, каждое слово, взгляд — от него к Вадиму, от Вадима к нему. Запоминая, записывая в память, стараясь не упустить того самого откровенного, самого чистого, что у них было.


Несколько кораблей на орбите было оставлено — на случай всяческих эксцессов, хоть в то, что в самое ближайшее время какие-то эксцессы будут, верил мало кто.

— Итого, подводя предварительные итоги — неизвестные, но страшно талантливые художники опять нас обставили.

— Да не то чтоб такие уж неизвестные, — хмыкнул Итишшу, но бросив взгляд в сторону Вадима, решил свою мысль не расшифровывать.

— Интересно, что у них за корабли… Смотались очень быстро, а ведь были здесь незадолго до нас. Как думаешь, может, имеет смысл двинуть по следующим координатам, можем же их ещё догнать?

Г’Тор посмотрел на него с состраданием.

— По этим? Ты с ума сошёл, ты смотрел, что это за координаты? Это Маригол! Туда так просто не заявишься с кораблями и пушками!

Ранкай присвистнул. Маригол был давней головной болью не одной только Республики Центавр. Когда семь лет назад, в соответствии с законами Альянса, в который теперь входил Центавр, маригольцы проголосовали за независимость колонии, и эта независимость была им предоставлена, ещё никто не представлял, во что это обратится, хотя и понимали, что независимости Маригол захотел именно потому, что слишком недоволен был новой политикой Центавра, поставившего вне закона рабовладение, на котором с самого начала была основана практически вся экономика колонии — в сочетании с крайне широкой лояльностью к иномирному капиталу, которого там на момент объявления независимости было едва ли не больше, чем центаврианского. Размещать предприятия на Мариголе, сроду не щепетильничавшем ни на тему рабского труда, ни на тему санитарных норм (вследствие чего сами селиться на этой планете, строевым шагом следующей к тому состоянию, в котором находилась Тучанкью на момент оставления её нарнами, владельцы в большинстве своём избегали), было удобно многим. Вон, тот же Хистордхан не побрезговал разместить своё высокотехнологичное предприятие в этой клоаке центаврианского сектора — надо думать, какие-то свои выгоды с этого имел. Близость к Голии и Коккару дала Мариголу возможность взять под контроль немалый сектор космического пространства и вершить свои дела практически в открытую и безбоязненно. Опасающимся за свои границы Тумбару и Энтату оставалось только запросить в поддержку дополнительные гарнизоны анлашок, но и это помогало не всегда — маригольцы охотно давали пиратам свои корабли и потом с истинно центаврианским апломбом выкатывали претензии за каждую стычку.

— Главное, вот до чего ж бесят такие, а! Ничего им не докажешь, и внаглую в рожу ржут! Ну то есть, не ржут, конечно, дипломатией у них это называется… Вроде как, это ж вы первые конфликт пытаетесь начать, хотите нам навязать свои условия, кстати и некстати припоминают, что Альянс не военная организация…

— Остынь, Ранкай, что-нибудь начальство придумает. Котто мужик осторожный, тихий, но ему этот базар-вокзал под носом тоже надоел. Может, выйдет на полгодика из Альянса и вернёт колонию под отеческое крыло, раздав там всем удостоившимся ордена и медали… Вообще, если наш богомаз-затейник и правда решил очередной свой подвиг совершить там — а логика тут, как ни покрути, есть, всё же тоже рыльца в пиратском пушку по макушку — то они нас сами позовут. Ещё и в ножки будут кланяться.

Ранкай почесал затылок.

— Так вы думаете, и с «Тенями» этими Маригол связан?

— Ничего невозможного, экономический интерес тут для них очень может быть. Да и политический — сколько мелких миров, в случае распада Альянса и войны, можно к ногтю пригнуть и обобрать, как липку… Да и расшириться под сурдинку…

— Тихо, На’Шор что-то засёк!

— Пираты, беженцы-колонисты? Или…

— И то, и то! Пираты, то ли успевшие слинять оттуда до вот этого всего, то ли протупившие и только сейчас прилетевшие, зажали там колонистов у N-3245, я всего не разобрал, связь среди этих фонящих каменюк понятно, какая, и голоса панические, орут наперебой…

— Это, конечно, край сектора, почти что наша территория, но соваться туда… вот честно, есть ли толк?

Словам Итишшу, при всей жестокости, возразить было сложно — может, полиция и по определению стезя повседневного героизма, но героизм хорош тогда, когда он результативен. Сектор За’Ха’Дума потому и держал столько времени почти официальный статус таких пиратских владений, из которых выдачи нет, что просто так вынырнув из гипера где вздумалось, можно было убиться без всяких пиратов — астероиды, на приличной скорости способные смять небольшой корабль как консервную банку (а большому — принести такие повреждения, что только в утиль), астероиды с магнитными включениями, глушащими связь, кроме тахионной, иногда с излучением, выводящим системы из строя намертво, бомбы… Многие из них, за давностью возраста и ввиду воздействия всё того же излучения, уже не действующие, но не все, не все… Это кроме вопроса, что это может быть и ловушка пиратов, только за последние две недели было три таких случая — пиратская братия, конечно, в бега ударилась, но некоторым для этих бегов требовалось расширение и обновление корабельного парка, ради этого многие шли на всё.

— Перешлём ближайшим «Белым звёздам»…

— Да уже переслал, но там, может, счёт на минуты идёт.

С другой стороны, заполучить возможных свидетелей тоже дорогого стоит — если есть даже самая малая вероятность, что кто-то сумел прорваться, то стоит её рассмотреть. Конечно, казалось бы, унеся ноги от подобного — разбой это не первое, о чём ты будешь думать, но если они получили серьёзные повреждения, у них, в общем-то, выбора нет, кроме как пытаться пересесть на что-то более летающее. Вероятнее, что они и вовсе не до места не долетали — штурм такой цитадели даже для феноменальных сил таинственной банды дело едва ли минутное, послать сигнал вполне могли успеть… Но и это — информация, которая не будет лишней. Это не говоря о том, что если даже эти самые колонисты — обыкновенные «чёрные копатели», это не значит, что их жизнями можно пренебрегать.

Этот край сектора более-менее изучен был, многие объекты были нанесены на карты и в память кораблей, поэтому Г’Тору удалось не то чтоб невозможное, но на грани того — найти ближайшее к нужным координатам максимально чистое место для выхода, при этом пояс разновеликих астероидов загораживал «Серое крыло» от обзора и обстрела, но это, понятно, дело времени — энергетический всплеск пираты не могли не засечь, не настолько заняты.

Плюс, конечно, компенсировался минусом — в свою способность просочиться между астероидами так, чтоб не распрощаться с парой-тройкой орудий и листов обшивки, Г’Тор не очень верил, поэтому решили выпустить максимум истребителей, а с бортовых орудий пытаться расчистить путь, параллельно поторапливая «Белые звёзды», потому что с одним кораблём против трёх пиратских — даже при том, что два из них совсем мелкие, не имеющие истребителей, а третий, большой, выглядит основательно побитым, не очень расклад. Синкара из гипера снова спросил, не выйти ли и ему, Г’Тор снова отказался — лучше рисковать тем из кораблей, на котором меньше всего вещдоков, а у Синкары на борту к тому же живой свидетель. Синкара согласился с этим доводом, поэтому окликнул недалеко ушедшее «Серое крыло» тирришцев, передал им, в сопровождении двух транталлилов, Лорана и вынырнул из гипера прямо за спиной у одного из пиратских дредноутов.

Корабль колонистов был дразийским гражданским, в обычной ситуации он едва ли прельстил бы пиратов как транспорт для собственного использования, так как был снабжён всего двумя орудиями, и то, видимо, потому, что нельзя же дразийскому кораблю вообще без оружия. Держались колонисты до сих пор главным образом за счёт того, что пираты стреляли не по ним, а мимо, не позволяя, однако же, сдвинуться с места. Логично, им нужен корабль, на котором можно будет лететь. И понятно, почему его команда на все убедительные предложения сдаться отвечала отказом — понимала, что выживания им это не гарантирует, скорее наоборот. Как ни свята для пиратов торговля живым товаром — их в головном корабле самих как сельдей в бочке, поэтому на захваченном они оставят разве что самых перспективных, прочих без колебаний вышвырнут в открытый космос.

— Альфа 1, 3, 6 и 10, приготовиться на абордаж! У них лорканская штуковина, они цепляют колонистов! Если им это удастся, у нас проблем прибавится!

Дайенн и Вадим были в Альфе-4, но тоже близко к кораблям, и решили организовать эвакуацию с корабля колонистов — похоже, появление сразу двух полицейских кораблей вызвало у нападающих изменение приоритетов, тем более что об их первоначальную цель уже разбилось два истребителя, оценивать ущерб было некогда, но вряд ли он был незначительным. Отстреливаясь от вьющихся вокруг назойливыми стервятниками пиратских истребителей, Дайенн думала о том, что для Алвареса сейчас, наверное, это было даже удачей — встретить в пути тех, кому нужна помощь, ринуться в бой, не думать ещё какое-то время о кровавой букве М в ворлонском знаке, о мальчишке-ранни, знающем его имя, о том, что обнаружили там ещё, в другой комнате… о стенах и потолке, исписанных одной фразой — «Кто я?»…

И ей, пожалуй, думать сейчас об этом тоже не хотелось. Другой Вадим… Мальчишка-ранни сказал, что он — действительно, невероятно сильный телепат и телекинетик — называл себя Вадимом. Он узнал его на фотографии, предъявленной Алваресом. Да и откуда кому-то постороннему знать это имя, тем более это проклятое кириллическое начертание?

Они понесли немалые потери в этом бою. Было взорвано пять истребителей, и только один успел выбросить спасательную капсулу. Два вернулись на корабль чудом, и ремонту теперь не подлежали. На вражеском корабле погибли трое, в том числе не успевший выбраться Тимбу… Прорваться на корабль колонистов несколько пиратов всё же успели — зачем, с учётом, что их приятели снаружи уже палили по находящимся поблизости полицейским машинам без всяких переживаний, осталось загадкой. Может быть, там не успели отменить стыковку и вернуть этих. Может быть, планировали захватить заложников — в отчаянной ситуации чем не тактика. Вести перестрелку в стыковочном отсеке было плохо совместимо с эвакуацией, но Алваресу и последовавшему за ними Итишшу удалось каким-то самоубийственным маневром заманить их вниз, на грузовые палубы… Позже Дайенн не раз возблагодарила небеса за то, что спасаемые в данном случае были весьма траченными жизнью субъектами и командам подчинялись быстро и беспрекословно, без траты времени на суету и истерики. Пилотировавший спасательный челнок Г’Тор между тем молился, чтоб им было, куда с этим челноком грузиться — на «Серое крыло-45» насели почти все оставшиеся в ходу истребители противника, а Синкара оказывал неоценимую помощь уже тем, что прочно завладел вниманием обоих дредноутов. Позже она не раз ещё спрашивала себя в минуты терзаний, могло ли быть так, что Итишшу выжил. И приходила к выводу, что нет. Полыхнуло там, внизу, так, что начали рушиться переборки. Заверещали системы… К Вадиму, зажимающему рану на бедре и отстреливающемуся другой рукой, она пробилась в последний момент и вытащила его на себе. Оба корабля взорвались, едва «Серое Крыло» с эвакуированными колонистами отошло за группу крупных астероидов. Один из дредноутов был к тому времени уничтожен, второй, оценив расстановку сил и перспективы, в частности — явление на сцене «Белой звезды», вышедшей из гипера, правда, не вполне удачно, чиркнувший по боку астероид снёс два из трёх орудий левого борта, предпочёл сдаться. Видимо, не осознавшие этого последние пиратские истребители принялись палить по активировавшемуся генератору буксировочного луча и были, закономерно, уничтожены. Формировать воронку тоже пришлось «Белой звезде» — системы «Серого крыла-45» были перегружены ведомым на буксире кораблём коллег, которому в ходе его героических отвлекающих манёвров повредили оба двигателя и в целом, как невесело шутил Синкара, дело обстояло так — либо отказать в подаче энергии холодильникам с трупятиной, либо системам жизнеобеспечения экипажа, на то и другое уже не хватало.

Вадим, на которого уже начинало действовать обезболивающее, всё ещё шипел и вяло отбивался.

— Руки убери, пожалуйста. До Кандара, конечно, уже недалеко, но чем раньше я хотя бы повязку наложу, тем лучше! Нашёл он время стесняться…

Ожог был неглубоким, зато обширным. Дайенн аккуратно освобождалаповреждённый участок от остатков расплавившейся, съёжившейся ткани, осторожно промокая спёкшуюся кровь, разрезала пояс брюк над ожогом, чтобы закрепить повязку. Упоминать, что некие интересные детали его физиологии она уже видела на Зендаморе, она, естественно, не стала.

Из-за двери вытянул шею Г’Тор, пытаясь что-нибудь рассмотреть. Впрочем, его тут же окликнули из соседнего помещения, где вёлся разговор с разношёрстной толпой спасённых колонистов, боязливо жмущихся друг к другу.

— Мы голианские рабочие, господин. Работали на золотых приисках на N-3203, между собой мы называли её Хон, что на нашем языке и значит «кусок золота». Наш хозяин, господин Лоуэр с Маригола, сказал, что сектор наводнили пираты, и всем откуп он дать не сможет, а многих и не знает, возможно ли с ними договориться. Он сказал, что кораблей на всех не хватит, чтобы мы спасались, как сами знаем. Мы нашли один старый корабль, наши мужчины смогли его завести. Верно, может быть так, что господин Жижиму теперь спросит с нас за свой корабль, всё же он стоял там не потому, чтоб господин Жижиму хотел подарить его нам, но может быть, у господина Жижиму теперь тоже проблемы… Но у нас не хватило горючего, мы заглохли среди астероидов, и там нас застигли пираты. Что с нами будет теперь, господин? Нас отправят на Маригол, или домой на Голию?

Г’Тор потёр измученное лицо.

— А шут его знает, как быть-то вообще с вашим Мариголом, с ним всегда всё сложно было… По мне, так радовались бы, если ваш хозяин считает вас погибшими, так вы теперь свободны, можете куда пожелаете лететь… Ваш статус какой — вы наёмники, рабы? Документы есть какие-нибудь? Поди, искать и обратно требовать он вас постесняется, раз так легко бросил, чуть жареным запахло… Короче, пусть начальство решает, у них головы большие. Может, тут где-нибудь на верфи или горнорудной колонии осядете, тут сейчас из многих неблагонадёжный народ свалил, так что нужда в кадрах есть…


— А я тебе говорю, успокойся! Никто его в тюрьму не посадит, мало ли, что он там сам наговорил… Во-первых, он несовершеннолетний, хоть для какого мира, кроме нарнского разве что, но с нарнами у вас общего кроме красных глаз нет. Во-вторых, у него смягчающие обстоятельства — один в чужом мире, да ещё в таком, не выбирал он, чтоб его те уголовники похитили… Ну, поместят его, положим, в колонию… Оттуда и досрочно выйти можно. Я руку приложу.

Раймон воззрился на Вито усталым, затравленным взглядом.

— Что они с ним сделали… Вито, его волосы от рождения — чёрные! Что он пережил, что его сломало так… Преступить мой запрет — невелик грех бы был, пойми. Со всеми детьми случается такое, хотя дети ранни, насколько я могу судить, послушнее детей ваших миров. Но он понимал, очень хорошо понимал, почему нельзя допускать даже мысли о нападении на живых, почему нужно опасаться даже пробовать живую кровь разумного… на моём примере понимал… И вот теперь — его кожа так горяча, его сердце так часто бьётся! Он полон чужой крови, Вито, полон, крови многих… невозможно представить, скольких — это как безумный хор… Не говори мне, не говори! Я понял бы, если б это признание было ложным, он мог бы обмануть тебя, всех, но не меня, я видел в его глазах… Он стал другим, я узнаю и не узнаю его! Что они с ним сделали, загипнотизировали, сломали, изуродовали…

Вито сел напротив, устало потёр лицо. Да, вот они — издержки необходимости погеройствовать, невозможности оставить коллег бодаться с превосходящими силами. Он не присутствовал при доставке Лорана, пришлось отказать себе и в скромной радости лично вручить не смеющему надеяться отцу его найденного ребёнка, и в некоторых, кстати говоря, предварительных подготовках — и остаётся надеяться, что ещё не поздно… В общем, четырёхчасовой форы Раймону для разворачивания полноценной истерики вполне хватило.

— Ему лет-то сколько, твоему пацану? И ты чего-то удивляешься, что нашлись желающие ему мозги запудрить? Да и, по-честному… знаешь, в чём проблема? Не в том, что убивал, а в том, что палился. Да и не убивал он никого из них. Медзаключения Дайенн посмотри — ни один собственно от укусов не умер. Кровь из них аппаратом выкачивали. И не доказано, что это он делал. И что шеи сворачивал он — не доказано. И к потолку тем более никого не прибивал. Что оговаривает себя — так потому что молодой дурак… Ничего, я с ним поговорю, Дайенн на шок спишет…

Раймон нависал над Вито, при всей тщедушности фигуры, как нечто металлическое или каменное, впившиеся в плечи пальцы казались когтями хищной птицы.

— Как такое могло произойти? Я ведь так старался вырастить его нормальным ранни, который не убивает мыслящих, не переступает черту… Как, Вито? Я плохой отец…

Вито неуклюже провёл ладонью по жёстким чёрным волосам.

— Да уймись уже. И не такое сплошь и рядом бывает. Дети, лишённые семьи — в смысле, нормальной семьи, конечно, потом вон в таких отморозков вырастают, как те, высосанные… И что ты мог сделать? Не гноби ты его, оступиться на его месте любой мог, да и что ему делать было, если в такие жернова попал? Главное, что нашли, теперь всё в колею войдёт. Если с вашим миром до того времени контакт не установим, всё равно что-то решим, пристроим его куда-нибудь потеплее, а мозги — они сами на место встанут, какие его годы.

Ранни вздрогнул, впиваясь в плечи землянина ещё отчаянней — кто-нибудь непривычный уже взвыл бы, наверное.

— В наш мир ему нельзя. Немыслимо. Не после… такого. Кто примет его, кто подаст ему руку? Он преступил черту. Как те, кого забирала Тьма, и возвращала потом… Он стал охотником. Не просто пьющим кровь других разумных — наслаждающимся властью и смертью. Я говорил, как это перерождает ранни. Они уже не имели над собой контроля, их голод не знал предела… Голод не просто по крови — по боли и ужасу своих жертв, по власти над их жизнями. И он теперь — такой же!

Не стоило, наверное, садиться — да, ноги уже не очень держат, но в таких случаях как раз самое худшее — поддаваться этой слабости, реальность в глазах покачивается и через какое-то время так можно обнаружить себя уже в горизонтальном положении и с кучей пропущенных вызовов взволнованных коллег. Но сидя вроде как более приличествует успокаивать… Если б не эти долбанные пираты, да… Если б не они, да ещё, видимо, долбанная жадность — одного свидетеля заполучили, так как не приложить собственную руку к заполучению ещё скольки-то. Надо было всё же пнуть туда тирришцев…

— Ну ты не торопись с приговорами-то, какие, повторюсь, его годы… И где это жертвы-то, вот эти вот все? На каждом из них крови, если разобраться, побольше, чем на всех этих ваших возвращённых в совокупности. Без протокола, говорю, проблема не в том, что убивали, а в том, что палились. Не постулаты б о гуманизме и законности и всё такое прочее, так ему б премию выписать, вообще-то. Я лично не минбарец, чтоб всякая жизнь священна и всё подобное. Расслабься. У нас детей не убивают. Ни кровососущих, никаких. Как вариант — переведёмся куда-нибудь на Экалту, там у нас проблем точно не будет, тут гарантирую.

Вроде, успокоился, отстранился, подобрался как-то. Кажется, глаза уже не такие бешеные.

— Скажи, к нему… разрешены посещения? Успею я увидеть его ещё раз?

Чтоб ещё раз съездить по физиономии, что ли, так и подмывало спросить. Наивно думать, что если был бы рядом — удержал бы Раймона от этой выходки, удержал не перегруженных манерами дрази от всяких туповатых шуточек на тему кровососов. Правильнее было б — запретить вообще рапортовать о Лоране ещё до прибытия, организовать встречу самому, с адекватной подготовкой обеих сторон. Теперь ещё семейные ссоры улаживать, будто других проблем резко не стало.

— Ты осуждаешь меня, да?

— Я тебя осуждать права не имею, у меня детей нет.

— Осуждаешь.

— Да, осуждаю. Я понимаю, ты в ужасе от того, во что он вляпался, что ему теперь за это светит, какую рекламу он сделал вашему виду на весь Альянс, эти его слова, что он ни о чём не жалеет, последней каплей были… Но подумай, а мог он вообще вернуться к тебе, найти тебя, даже просто послать весточку о себе? Может, и мог. С такими их возможностями — они б, пожалуй, и тебя найти смогли, столько пиратских нычек вон нашли… А может, он за тебя боялся? А может, он тоже сидел там и ждал, когда его большой и сильный отец придёт и спасёт его… Так, прекрати! Все всех простят. Вы семья, вот это имеет значение, а не что-то ещё. Поговорите нормально… Не сейчас! Сначала сам с ним поговорю…

Раймон обессиленно опустился обратно на кровать.

— Это правда, это всё моя вина… Как же он будет теперь… привыкший питаться так часто… это сведёт его с ума…

Вито хлопнул ладонью по коленке.

— Ну вот опять. Ты физиономию-то похоронную сотри, к тебе сын вернулся, живой, здоровый, отъевшийся… Сейчас поутихнет там в госпитале суета — и зайду к нему… Не парь мне мозги, короче, всё устроится. Уж с питанием ему точно сумеем организовать, нашёл тоже проблему. У меня на Экалте должников достаточно…


К сидящей в прострации Ли’Нор подсел Ранкай.

— Чего такая кислая, красавица? Расстроена, что с нами не летала? Ничего не пропустила особо, уверяю. Ну, то есть, само по себе, вроде бы, и почётно, завоевание сектора Аида и всё такое, событие века… Ну, парни так друг перед другом величаются, но ясно же, куда с добром, в этой мусорке порядок наводить ещё нашим внукам хватит. Зато уж как Земле и Центавру теперь весело, туда ж сколько «Белых звёзд» дополнительно бросили, так сколько они уже нашли этих шахт и раскопок, которых как бы официально и не существует вовсе. Да и бракирийское нашли что-то. Ну ещё б эти-то жуки не влезли!

Весёлый тон молодого дрази и не телепата не обманул бы — на руке шина, над глазом объёмистая повязка. И надо думать, попортил он крови медикам, пытавшимся заставить его вести себя как подобает раненому, то есть занять койку и не вякать. А перед его мысленным взором сейчас — лицо юного Мурсефа. Мурсеф сидел за штурвалом, на той стороне, которой их истребитель впечатало в астероид…

— Да так. Этот выродок Солмокона умер. Я сидела тут, как дура, не смея ни спать, ни есть, ждала, когда очнётся… А он не очнулся.

К гибели коллег-соплеменников у него отношение неоднозначное. Когда жизнь обрывается даже не в расцвете — в начале расцвета, это не может не рождать внутри протест, при всём внешнем понимании неизбежности. Это то, что роднит такие непохожие миры. Мы считаем путь воина почётным, да — но где ж почёт, где гордость, когда гибнет едва только ступивший на этот путь, переполненное безрассудной отваги дитя… Ранкаю горько просто сидеть и дышать в то время, как Мурсеф — моложе его годами, младше его званием — мёртв. Но как старший, как ответственный за него, он думает не только о том, что его не уберёг — а можно подумать, мог. Он, как старший товарищ и какое-никакое начальство, знал наивные и честолюбивые мечты Мурсефа. Может быть, и лучше погибнуть раньше, чем жизнь демонстративно вытрет об эти мечты свои грязные ботинки. И ещё горше Ранкаю от того, что, в общем-то, начинает привыкать. Не первый такой мальчишка за его жизнь, и чего доброго, не последний…

— Нда… сочувствую. Не Солмоконе, понятное дело — по слухам, пренеприятный был тип.

— И Реннар — выродок! Не разрешал глубокое сканирование — гуманность, протокол! Да лучше б я всё же решилась на это… А теперь — всё! Самый перспективный свидетель по Тенотку…

Такая нелепость, такая нелепость… Хотелось просто истерично и зло хохотать, но это она могла сдержать, круглая глупо-героическая физиономия Мурсефа перед мысленным взором Ранкая как-то сдерживала. Но перед её собственным взором стояло траченное жизнью, желтушное лицо Солмоконы, кажущееся какой-то дурацкой грубой маской, зачем-то приделанной к конструкциям, скрепляющим его голову, и уж слов-то она сдержать не могла. Такие разные сожаления о смерти… такие разные нелепости. И ведь достаёт сил у этого дрази сочувствовать ей. Действительно сочувствует.

— Да, погано. Нового-то поди найди. Скоро живой пират вообще будет зверем редким… как это говорят у землян — краснокнижным.

А ещё перед внутренним взором стоит другое лицо, особое. Пока ещё стоит очень ярко и живо, так страшно, что оно может однажды померкнуть в памяти. Некоторые телепаты владеют технологиями обращения с памятью — у минбарцев так, говорят, каждый второй, а у землян почему-то чаще низкорейтинговые. Иногда это один из немногих их талантов. Ли’Нор очень хотелось развить такой, а пока она радовалась, что и фото, и видео осталось в достаточном количестве. Они-то будут, хочется надеяться, и через 5 лет, и через 10, а что будет с надеждой если не найти его живым, то хотя бы узнать, какой была его смерть?

— Нет ничего хуже для нарна, чем не сдержать данную клятву — хоть бы целый мир вставал против него. Я поклялась найти своего отца — или правду о его судьбе, и поклялась помочь Алваресу с поисками другого моего родственника — Элайи Александера.

Ранкай задумчиво ковырял заклёпки на манжете брони, думая, что ответить на это. Впрочем, ничего говорить ему и не пришлось. Блок на мысли он ставить всё же не был обучен, и нефилим слишком ярко увидела в его воспоминаниях — и букву М в круге, и испещренную кровавыми надписями комнату, и дрожащую в узкой руке ранни фотографию Элайи. Ранкай успел увидеть вспыхнувший в её глазах ужас, прежде чем она отвернулась.

— Что…? Великий Г’Кван…

Дрази мысленно помянул ворлонцев нехорошим словом, за такие неодинаковые теперь способности у разных существ.

— Да никто ещё ничего не знает. Зубастый мальчишка говорит, что их главарь называл себя Вадимом, но по описаниям это вроде как пропавший Алваресов братец… Может ведь, что и брешет, их ведь, ранни, что и того Алвареса, невозможно просканировать…

Самое сложное для телепата — удержаться от просьб к собеседнику думать помедленнее. В этой круговерти и самому Ранкаю мало что понятно, ей уж тем более. И тощую беловолосую фигуру заслонял смутный, но назойливый образ дяди Мурсефа, которому надо теперь сообщить, с максимальной для дрази деликатностью, учитывая, что этот дядя его полицейской стезёй и соблазнил — если ни образования, ни богатства судьба не уделила, то какой ещё путь возможен для мужчины, кроме как путь риска и подвигов?

— Какой-то бред. Как это может быть он? Он ведь был… да, говорят, он обладал невероятной силой, но ведь он был… тяжело болен! И зачем ему называться именем Алвареса? Я… могу поговорить… со свидетелем?

Ранкай почесал затылок.

— Ну, по поводу говорить — это ты не ко мне, у начальства спрашивай, мне-то что, я сопровожу… Сейчас его, правда, вроде Дайенн в госпиталь утащила… Вместе с Алваресом… Ну да, примерно так, одной рукой Алвареса, другой упырёнка этого…


Лоран сидел на медицинской кушетке и пытался застегнуть на локтевом сгибе манжету аппарата для измерения артериального давления и химических показателей крови. Все доктора были заняты, а позвать кого-то на помощь он не решался, и если б кто спросил, почему… это бы само тоже было причиной ступора.

Сложно, когда не понимаешь своего статуса. Как будто, ты главный свидетель, а точнее — подозреваемый, а это значит — тебя ни на минуту не должны бы оставлять одного, однако же именно это и произошло. Лоран не мог этого понять. Сначала его поместили не на тот корабль, на котором летел другой Вадим — кажется, потому, что на этом корабле «более подходящие условия», что бы это ни значило. А потом перевели на другой корабль — как он понял из обрывков разговоров, потому, что те два первых корабля ввязались в бой, его решили таким образом уберечь, как единственного на тот момент живого свидетеля. За всё время пути с ним никто не обмолвился и словом, что можно понять — им было, наверное, не до того, а по прибытии не придумав, куда его девать — свободных одиночных камер не было, просто отпускать к отцу, на обычный гражданский режим — права не имели, тем более после весьма тяжёлой родственной встречи это и не выглядело возможным — просто оставили на корабле. И там он и оставался вплоть до того, как прибыли те задержавшиеся корабли. И хоть нельзя сказать, чтоб он рвался поскорее на допрос… а может быть, и можно. Просто хотелось, чтоб всё поскорее закончилось — не важно, каким образом. Но если это время давалось ему, чтоб как-то подготовиться к предстоящему — то это было совершенно бесполезно, это никак не помогло.

— Помочь? — приветливо улыбнулась Нирла, как раз относившая в лаборантскую пустую тару от растворов, — дай сюда. Это ты сын Раймона, да?

Лоран, свойственным, кажется, всем ранни жестом, наклонил голову набок. Голианское дитя… ещё дитя, но понемногу уже становящееся взрослым, внешние проявления этого процесса пока не слишком значительны — появляется рельефность кожи, которая не голианскому взгляду кажется морщинами, крупнее, резче становится подбородок. Но всё равно её детской мягкости черт далеко до взрослых голиан, которых он видел. Однако взгляд ранни видит и то, что недоступно взгляду голодной плоти на самоё себя, и будь он, возможно, старше годами или хотя бы если б не шумела так внутри чужая кровь, перешибая восприятие — он бы даже чувствовал это сейчас, эту железу в её мозгу, схожую с звёздчатой зоной ранни и ещё более — с гипофизом у землян, происходящие в ней изменения, свидетельствующие, может, и не о начале новой работы, но о подготовке к ней. Но он мог представить себе это — как набухший бутон, в одном миге от того, чтоб раскрыться.

— Да, я. Других нет, насколько я знаю, в вашем мире… А кто ты?

Нирла ловко застегнула манжету и нажала кнопку на аппарате.

— Ну вот. Теперь просто посиди, когда он издаст долгий протяжный писк — тогда всё. А скоро и доктора, думаю, подойдут. Ну, просто у тебя волосы белые, а не как у Раймона… Ты, наверное, на маму больше похож? Я Нирла, я… ну, просто тут живу. Меня господин Алварес забрал с Зафранта.

Лоран улыбнулся, протягивая ей руку. Хороший или плохой это знак — встретить в этом новом месте существо настолько простое и бесхитростное? Пока сложно судить.

— Рад познакомиться, Нирла с Зафранта. Нет, едва ли я мог бы быть очень похож на свою мать, и не только в том дело, что волосы у неё были чёрные, и у меня раньше тоже. А… кто ты господину Алваресу?

Иногда одним простым вопросом можно поставить собеседника в тупик. Юная голианка выглядела перепуганной осознанием того, что не знает, как тут ответить быстро и правильно.

— Ну… никто, в общем-то. То есть, по правилам Зафранта… но это никакого значения не имеет, говорят все. Здесь — никто. Просто он меня оттуда вывез, потому что это нехорошее место. И может быть, увезёт на Корианну — если ему разрешат. Он на самом деле много ещё кого с Зафранта вывез — ну, не только он, конечно, и госпожа Дайенн, и дрази — но те все разъехались по домам или ещё куда, а меня пока не знают, куда девать. Вот и всё.

— То есть… ты давно его знаешь?

Девочка присела рядом на кушетку.

— Да вот как забрал, столько и знаю. Месяц с небольшим, наверное. Если ты о том, хороший ли он человек, то да, хороший, да тут плохих и нет, даже среди тех рас, о ком у голиан сроду хорошо не говорили. Да по расам судить, как выяснилось, дело вообще бесполезное. Вот госпожа Дайенн дилгарка, но она совсем не такая, как те дилгары, что были, тут что и говорить… Тоже вот можно понять и почему про голиан многие плохо думают. Много преступников-голиан, даже здесь лежат некоторые. В то же время есть господин Ругго, голианин. Говорят, что могут меня и ему отдать, в смысле, на удочерение. Так, наверное, правильнее, потому что одной расы, да и господин Алварес с Корианны, там семьи не заводят, и у госпожи Дайенн всё сложно, это надо одобрение старейшин, а они могут и не одобрить, что в одной семье столько не минбарцев… Причиной проблем быть тоже не хочется. Я-то ничего не решаю, да и хорошо — как тут решишь… Мне и здесь хорошо, я бы никуда и не уезжала, видеть их всех и здесь помогать, что ещё надо.

— Сколько же тебе лет, Нирла? Я плохо угадываю ваш возраст, папа вот может, взглянув на существо раз, сказать, сколько оно живёт на свете.

— Будет двенадцать. У нас, голиан, возраста почти как у землян, только наш год немного длиннее земного.

— Одиннадцать… На два года разница… Ты очень красивая, Нирла.

Девочка вытаращилась на него едва ли не в испуге.

— Красивая? Хотя может, у вас, ранни, такие понятия о красоте… Мать мне говорила, что у меня ни кожи, ни рожи, и фигуры, когда вырасту, тоже не будет. А вот ты правда очень красивый, хоть, наверное, и называют такую красоту страшной. Ох, что ж я расселась-то и языком мелю! Ты… извини за вопрос, конечно… Совсем ничего, кроме крови, не ешь? Яблоки не ешь? У нас сегодня в столовой яблоки появились, думаю, разберут быстро.

— Нет, больше ничего. Ну, то есть… Когда кровь совсем сложно найти, я иногда пил воду, но совсем чуть-чуть, только, чтобы организм не страдал обезвоживанием… Хотя теперь не знаю, что хуже — страдать от голода, приходящего со временем, или от жажды, приходящей с количеством…

Нирла воззрилась на экран и фыркнула.

— Ну вот, надо, видимо, звать кого-нибудь. Не настроили, похоже, аппарат, и он теперь в растерянности, как твои параметры обрабатывать. То ли как землянина тебя оценивать, то ли как кого, есть же разница. Так-то должен он знать ранни, твоего отца ведь обследовали и должны были уже всё в базу внести. Правда, это мало, одного-то только, чтоб составлять справочник о расе… Жалко, конечно, что я тебя даже ничем угостить не могу, у нас в кабинете у госпожи Дайенн и господина Алвареса в шкафу всегда что-нибудь к чаю водится… Когда я на Голии жила, нас всегда одним и тем же кормили, ну и потом, у пиратов и на Зафранте, не слишком вкусно, да и не слишком много, что и говорить. Я только тут и узнала, сколько всякой вкусноты-то на свете…

Дверь отъехала в сторону и на пороге возник Вито Синкара, быстро стрельнул глазами в сторону Нирлы — та поняла без слов и моментально испарилась.

— Так, пацан… С тобой ещё никто не говорил? Ну, за то время, пока ты здесь? Я не про эту, понятно, из полицейских говорил кто-нибудь?

Лоран настороженно выпрямился, спустив длинные босые ноги на пол.

— С той поры, как мы прибыли сюда, я был на том же корабле, пока за мной не пришла женщина и не привела сюда. Почему вы их самих не спросите, кто говорил со мной, кто нет?

— Значит так, — Вито полоснул картой по панели у двери, блокируя замок, — в переплёт ты, парень, попал хороший, и отмазать тебя будет непросто… Но возможно. Альтака добро дал, лишь бы эти блаженные только ничего не напортачили… Сейчас я обрисую тебе, что тебе надо говорить, если на память не жалуешься, то всё отлично будет. Кстати, зовут меня Вито Синкара, для тебя просто Вито. Ну, в приватном разговоре и в дальнейшем.

— Ви-то, — растягивая слово, повторил Лоран, — вас мой отец нанял? Вы адвокат мой, я правильно понял?

Выходит, не узнал. Ну да, там, на корабле, не до обстоятельного знакомства было. Да и другая одежда могла обмануть.

— Чтоб у твоего отца были ещё такие деньги… Работаю я здесь, в контрабанде. Но для тебя я и адвокат, и будущий опекун, и вообще наместник Господа на земле… Так вот. Ввиду того, что среди покусанных тобой земляне всё-таки превалируют, Земное Содружество пожелает тебя оттяпать себе. А этого допустить нельзя, знаю я этих землян, затаскают потом по лабораториям… Сейчас ты мне обстоятельно расскажешь, что и как там у вас было, мы поправим легенду, чтобы всё тип-топ было, и через пару дней уже отправитесь на Экалту. Ну, может, и отправимся, если я тут дела передать успею.

Лоран вскочил, едва не опрокинув аппаратуру, к которой был привязан коротким проводом, идущим от манжеты, и вперил в человека уничтожающий взгляд горящих красных глаз.

— Вот так просто? И вы действительно рассчитывали, что я на это куплюсь? Раз я, по вашему восприятию, ребёнок — то от страха за свою шкуру растерял последние мозги и совесть? У вас есть семья, Вито Синкара? Вы бы предали её на моём месте?

Тёмные глаза землянина были уничтожающе насмешливы.

— Сядь и выслушай для начала, маленький придурок, — ласково улыбнулся он, — кто учил старших перебивать? Если ты расскажешь всё мне — мы вдвоём сочиним правдоподобную легенду, и ты годика два на Экалте будешь ходить в шеренге с непутёвыми мальчиками и девочками, шить верхонки для рабочих и распевать церковные гимны по воскресеньям. А с землянами ты можешь запираться сколько влезет — во-первых, ненадолго тебя хватит, во-вторых, тебя на Земле растащат на кусочки, и поминай как звали. Тебе отца-то не жалко? Вообще-то, из семьи у тебя тут главным образом он. Если ты там, в своей шайке-лейке, уже успел жениться — так и об этом расскажи подробнее… А для начала — если у тебя с твоей так называемой семьёй такие пафосные отношения, то как ты оказался-то там, где мы тебя нашли?

— Встречный вопрос, с чего это такая неожиданная забота? Я вам кто?

— Скажем так, у меня есть свои резоны. Я… можно сказать, друг твоего отца. Близкий друг. А ты — его семья. Для меня, как для бракири… то есть, воспитанного бракири, семья — это святое. Я не могу упустить лучшую возможность сделать доброе для Раймона. И да, сейчас ты, конечно, этого пока не поймёшь, но я для тебя теперь — тоже семья.

Лоран зубасто улыбнулся, Вито про себя отметил, как смешно и беззащитно выглядит эта детская дерзость. А ведь сам когда-то таким был, подумать только.

— Да нет… Понимать-то я как раз понимаю… Вы не были рядом, чтоб увидеть… тёплое воссоединение семьи… но наверняка уже слышали. Я могу только сказать, что прежде отец не показывал эмоций на людях, тем более — так. И я почувствовал в нём вашу кровь, хоть и не знал тогда, что она ваша. А сейчас чувствую, это был ваш запах, ваше… то, чему нет слова в вашем языке, что означает ток жизни. Не смешно ли, он упрекает меня, переполненного чужой кровью, в то время, как сам не чист! Он пьёт вас, а теперь решил использовать и по-другому? Только опять же, зачем это вам? Откровенность за откровенность.

— Ты не мал ещё, для таких откровенностей? — ухмыльнулся Вито, — хотя шила в мешке не утаишь, конечно. И жить нам, как-никак, вместе… Ну да, и пьёт тоже. Обмен взаимовыгодный, а мы, бракири, выгоду ценим. Болтать об этом шибко не надо, в том числе на Экалте, всё-таки у нас… ну, тоже неоднозначное к этому отношение… Но с моими средствами я всё-таки могу позволить себе жить как хочу, желающих возразить много не будет.

— Вижу, вы уже всё решили?

— А у тебя есть предложения получше? Ты не забыл случайно, что за тобой и твоим отцом не стоит целый мир, нет посольства, в которое вы могли б обратиться, нет уполномоченных, которые могли б потребовать вашей экстрадиции на родину, которые вообще были б здесь и пасли каждый наш шаг и вяк? Вы одни. А значит — вы жертвы. О вас узнают — и вас разорвут, просто разорвут, как только доберутся. Ты, может быть, и хотел бы видеть себя мучеником, мальчик, но будешь — лабораторной мышью. И у Альянса может не хватить формальных поводов этого не допустить, а точнее — слишком много найдётся желающих наложить лапу, поди реши, кто достойнее. Может быть, Синдикратия и не лучшее место во Вселенной, зато там у вас есть я. В общем, я тебя внимательно слушаю. А потом ты внимательно выслушаешь меня. А потом мы сходим к твоему папаше и популярно объясним ему, что и как, а то он уже по потолку бегает.

Лоран сник — это правда, сил сопротивляться уже не было, да и какой в этом сопротивлении смысл? Это не нужно уже никому, кроме разве его собственной гордости… И если б здесь не было его отца, если б не было надежд его вообще встретить — эта гордость была б единственным, что ему бы оставалось. Впрочем, ведь и его тогда не было б здесь. И если отец доверяет этому человеку… каковы бы ни были причины — что остаётся, кроме как довериться тоже?

— По порядку… ну, раз мой отец говорил с вами обо мне, то вы знаете, что сперва мы жили на Минбаре, там я родился, там умерла моя мать. Если б мы остались и дальше там жить… Минбарцы очень деликатны, не лезут не в своё дело. Но отец боялся искушать судьбу. В итоге вот, искусил ещё больше… Мы не жили подолгу на одном месте, чтобы люди не начали замечать, что мы не спим и чем мы питаемся. Где-то он ухаживал за стадами, тогда мы пили кровь животных, где-то занимался ремонтом всякого оборудования, тогда покупали донорскую кровь, и всё до поры шло гладко. Я даже в школу ходил. Но окружали-то нас не сплошь добропорядочные люди… И вот однажды меня похитили. Продали одному… коллекционеру редкостей. Может, слышали о таких. Он собирал всякие врождённые уродства, аномалии. Платил деньги за то, чтоб к нему доставляли таких. У него была землянка с двумя головами, был минбарец, у которого гребень рос почти на всей голове, даже на лице, только глаза и рот торчали, был дрази без чешуи — жалкое зрелище… Обращался он с нами хорошо. Даже когда услышал, чем я питаюсь… Он-то думал, я просто уродец с красными глазами и ненормальной худобой, это потом обнаружили хвост и уши. Но я всё равно поддерживал эту мысль, что я просто уродился таким. Я ж не хотел, чтоб кто-нибудь нашёл моего отца или тем более весь наш мир… Когда я сказал, что мне не нужно так уж часто питаться, он подумал, что я просто скромничаю. Отказаться от свежей крови очень сложно, господин Синкара, когда её вот так прямо предлагают…

— Ясно, значит, к свежатинке тебя пристрастил этот коллекционер?

Лоран кивнул, всё так же не поднимая головы.

— У него я прожил около года. Не самое плохое житьё, как потом оказалось, если б только не разлука с отцом и сидение в четырёх стенах… А потом у него случились какие-то крупные финансовые проблемы и он распродал часть своей коллекции. В том числе и меня. Но с покупателем что-то не срослось, убили его, что ли, и я осел у пиратов. Отдавать меня задёшево, как обычного раба, они тоже не хотели… В общем, я жил у них на базе для их потехи. Они держали меня сколько-то голодом, а потом кидали ко мне какого-нибудь пленника, ждали, видимо, что я разорву его на части. Но нам не нужно убивать, чтобы насытиться. Это их, конечно, разочаровывало. Хоть я и привык есть каждый день, а мне и так надо питаться чаще, чем отцу, таким уж я уродился, но я всё равно могу протерпеть без крови неделю… Я несколько раз кусал живых… там, у моего первого хозяина… но это были те, кто соглашался добровольно. Я никогда не хотел никого пугать, проявлять насилие. Отец не так меня воспитывал. Но некоторые пленники просто умирали от ужаса. Другие, кто видели это, становились покорнее, это пиратов, конечно, очень развлекало… А мне было больно от того, что все эти несчастные существа ненавидят меня, и что я не могу перегрызть горло хоть одному из этих уродов — они были осторожны… Потом… потом я убил. Эта бедная девушка сама попросила меня. Она слишком измучалась, отчаялась, она знала, что никто не освободит её. Я уже кое-что знал о том, что пираты делают с пленниками, особенно с девушками… Это очень тяжело, господин Синкара, когда тебя просят стать монстром — ради милосердия, и ты не можешь отказать. Но я принял для себя такое решение — убить всякого, кого ко мне кинут, чтоб избавить его от куда больших страданий. Пираты решили, что я достаточно озверел. Для них это было развлечение, они бросали ко мне всякий, как у них называется, неликвид — кого никто не купит. Им было невдомёк, что я сразу убиваю их, и терзаю уже мёртвое тело, для них я был вроде цепной собаки… А меня держало от сумасшествия только понимание, что даже просто смерть от голода — пираты не станут кормить тех, за кого не получат денег — была б во сто крат мучительнее, чем мои зубы на их горле. Пока однажды… однажды я не смог убить. И это изменило мою жизнь. Сначала он был без сознания, и я даже подумал было, что он уже мёртв, не сразу почувствовал биение его сердца. Но он просто был под транквилизатором, а когда его действие прошло… В его глазах не было ужаса. Было непонимание, шок — но не ужас. Быть может, отец говорил вам — нас, ранни, невозможно просканировать. Это поразило его в первую очередь, а мои глаза, уши, зубы — во вторую. Он сказал потом — что-то родное… Но он не мог сам объяснить — что. А тогда… между нами не было много слов. Пираты ждали, что я убью его, потому что от него было много проблем — больше, чем могло б быть выгоды при его силе. Но вышло иначе. И мы покинули Тенотк на кораблях пиратов, и огонь пожрал всю гниль, что пропитала эти стены, все демоны вернулись в ад… Мы забрали всё — деньги, золото, оружие. Пленников. Он раздал эти деньги пленникам, чтобы они могли вернуться домой, дал им корабли. А ему самому — некуда было возвращаться, точнее, он не знал, куда. Он ничего не помнил о себе.

— Та-ак, — протянул Вито.

Ранни поднял голову, пристально впился взглядом в лицо человека, ловя малейшие перемены эмоций, надеясь хотя бы предположить, что он думает об услышанном — что это значит для него, всё-таки, как полицейский, знающего кое-что об этой изнаночной стороне жизни, но в то же время — знающего с другой стороны, не изнутри…

— Только имя. Имя, ставшее святым для нас… Не все захотели вернуться, или не всем было, куда. Многие решили остаться, чтоб вместе с ним нести возмездие нечестивым. И я тоже. Не только потому, что не знал, где мне искать моего отца — едва ли спустя год он всё ещё ждёт меня на том же месте… Но и потому, что знаю такое чувство — благодарность, и ещё знаю такое чувство — гнев к тем, кто является настоящим монстром, и пусть мы будем для них монстрами, пусть. Их личными демонами, которые принесут им давно заслуженные муки. Вы скажете — нас опьянила власть убивать, и будете, наверное, правы. Но эти существа заслужили тысячу смертей, а получили, как ни крути, только одну. Я видел много ублюдков, Вито Синкара, видел, что они делают с рабами, видел, что они делают с теми, кто отказывается быть их рабом, видел торги, видел пробу товара на глазах других — таких же, даже не живых мыслящих существ — номеров в толстых тетрадях отморозков, которые решили, что они имеют право. Я не жалею о том, что делал.

Вито в ответ так же пристально вглядывался в горящие фанатичным огнём рубиновые глаза, думая о том, что и не планировал использовать как воспитательный аргумент собственную неблагополучную юность, и теперь понимал, что правильно решил. Это нельзя сравнивать. Он говорил Раймону, чтобы успокоить его, что сам некий небольшой период своей жизни был в сложных отношениях с законом — но это не сломало ему всю оставшуюся жизнь, спасибо Альтаке, конечно. Но дело тут даже не в том, что не сравнимы масштабы — вшивая земная шайка, промышлявшая взломом банкоматов и карточным шулерством, была великой преимущественно в собственных глазах. Дело в том, что светится сейчас в глазах у этого мальчишки. На Земле тогда с ним подобную психологическую обработку было вести и некому, и незачем.

— Что ж, Лоран… Про своего… нового друга и то, что вы делали… Я так понял, ты был у него в числе особо приближённых — так вот, этого говорить ни в коем случае не надо. Иначе с тебя живьём не слезут. Скажешь, что его лица не видел, он был всегда в маске. О подробностях своей жизни, кто он и откуда, не распространялся. Вообще не посвящал тебя в свои дела, держал отдельно… ну, не в камере, понятно, в хорошей, удобной комнате… Скажешь, что пошёл с ним потому, что не знал, где твой отец и не верил, что сможешь его найти. Что понятия не имеешь, как он выбирал тот или иной объект и зачем он делал… то, что делал. Тебя он привозил на место на корабле, тех покусанных вталкивал к тебе в комнату по одному, потом вытаскивал. Использовал тебя как метод психологического воздействия, так сказать. Но в своих планах и действиях с тобой не советовался, а с кем советовался — ты понятия не имеешь. В общем, такой логический минимум, думаю, будет лучше всего. В последнем вашем деле тебе удалось сбежать, ты заблудился на базе… Всё устраивает?

Мальчишка снова опустил голову, словно услышанное свалилось на него тяжким грузом.

— Я понимаю, что так нужно… но если б вы знали, как сложно такое сказать. Кажется, что ложь сожжёт уста и отпечатается на лбу постыдной печатью. Если б это было для его спасения, не моего… но он сам не желает этого спасения, и это тоже то, что я обязан принять. Я сам за ним шёл, и пошёл бы дальше, хоть прямо на тот свет. Если бы он… нет, не приказал — захотел, чтобы я пошёл — я бы сделал это с радостью, с улыбкой на лице.

Вито с трудом удержался от закономерной гримасы. В кошмарном сне он не видел работать с малолетками вообще, но обычные малолетние бандиты это всё же то, что близко и понятно. И их страх, и их выпендрёж, и набивание себе цены, и попытки отмазаться — иногда вместе, в одной ситуации. Это — не тот случай. Этот свидетельствовать будет, охотно… только проку от такого сотрудничества ни ему, ни следствию. Долбаные фанатики.

— Вот это, парень, ты можешь рассказывать мне, отцу, а им — знать не обязательно. Им можешь пустить слезу и сказать, что устал мучить людей и вообще тебе было очень страшно. Ты, в конце концов, просто маленький мальчик, который попал в чужой страшный мир. А теперь тебе на тот свет больше не надо, теперь у тебя новая жизнь начнётся, так что уж постарайся что-то для этого сделать. …Зачем ты их кусал вообще?

Лоран криво улыбнулся.

— В порядке… компенсации. Таковы уж мы, ранни, когда пробуждаем свою истинную, хищную природу. Так мила эта тень отвращения на вашем лице — действительно, кровь этих субъектов полна грязи, как и их души. Но нам, ранни, она не опасна, к ядам, которыми вы себя травите или которые вырабатываете внутри себя, мы мало чувствительны, что только пользы с такой пищи бывает мало.

— Но ведь вы можете употреблять кровь только немногих близких рас. Зачем вы выкачивали кровь из всех остальных, что вы с ней делали? Тебе одному столько определённо много…

— Вы вряд ли поймёте. Он сказал, что так надо. Кровь должна быть выпущена из жертвы, для освобождения её души.

Вито кивнул — в этом кивке сквозило, что он как раз всё понял.

— Ну, а теперь о том, что тебе говорить — надо. Мне нужно, чтоб у тебя в показаниях был существенный бракирийский след, за что мы с Альтакой сможем уцепиться и выслать тебя на Экалту. Вот, смотри, — он разложил на столе стопку фотографий, — похищенные с Бракира артефакты, которые могли всплыть где-то у вас. Вы столько баз вынесли — где-то да мелькнуло… Вот из этих дядей никого не узнаёшь? Можешь, если что, вот этого узнать — он уже на Экалте, не волнуйся, тут вопрос почти решенный, его показания у меня уже есть.

Ранни нерешительно подтянул к себе кончиком ногтя одну из фотографий, что в форме веера были разложены у него перед глазами. На ней был запечатлен во всей красе своей расы зрелый мужчина-хурр, потом ещё одну — с бракирийским авторитетом.

— Это Листако и Затригоннито… Верно?

— Неплохо, малыш. Листако, как мы полагаем, уже мёртв. Давно мёртв, года три от него вестей нет. А вот некоторые его подельники живы и где-то на свободе. Многим на Экалте было бы интересно послушать о последних минутах жизни Листако и о том, что было найдено в его закромах… Этот господин — среди найденных мёртвых тел мы его как будто не видели — тоже нас очень интересует, в 79 году он перекупил одну похищенную на Бракире вещь… Любые догадки о его нынешнем местонахождении, не говоря уж о его тайниках, тоже будут интересны.

Лоран положил фото на место, аккурат между двумя угрюмыми бородатыми землянами.

— Листако сгорел. Тогда, на Тенотке, он сгорел на трапе своего корабля, когда пытался слинять, уже без ноги и глаза. Он полз до корабля, пока мы не настигли его, так жить хотел, что даже камни свои оставил. А этот, — ранни кивнул на хурра, — выскочил без скафандра в некислородный отсек, а потом тоже взорвался, со всеми остальными. Какую конкретно вещь вы имеете в виду?

— Вот эту, — Вито выдвинул вперёд фотографию крупного камня в металлической оправе, — это не украшение, это оружие. Хотя можно замаскировать под украшение. Нам самим эта вещь досталась не самыми законными путями, потому что вывезена ещё во времена оны с Лорки, поэтому в официальный розыск её не подавали. Зато вот в неофициальном она в числе приоритетов. Видел где-то? Она у вас?

Лоран снова встал, нервно прошёлся, насколько позволял ему провод, потом сообразил, что манжету давно уже можно снять, и повернулся к мужчине, потирая рука об руку.

— Можно сесть рядом с вами, Вито? Холодно.

— Садись. Попытаешься вцепиться в горло — я не пойму, предупреждаю. А вот говорить так будет удобнее. Так значит, видел? Хотя если и нет… Скажешь — в приватном, опять же, разговоре со следователем от Синдикратии, иномирцы этого слышать не должны — что знаешь, что её забрал подручный Затригонитто, которому удалось сбежать. Вы ведь могли накрыть этого подручного и позже, так? Или что Затригонитто пытался откупиться от вас, обещая именно эту вещь, но она была у него не с собой, а в каком-то тайнике.

Тощее плечо подростка робко ткнулось в плечо человека.

— Если бы я хотел вас укусить — я сделал бы это не таким дурацким способом. Нет, мне просто холодно. Спасибо. Эта вещь принадлежала некоему Керритосву, если она и принадлежала Затригонитто, то давно. Одна из первых находок, да, мы хотели её продать, чтобы купить приличные машины, запчасти к ним — не очень хотелось оказаться на развалившемся по кускам корабле посреди полёта в гиперкосмосе. На самом деле… Большинство из «штучек» никуда не проданы, они всё так же у нас… Эти вещи… Он говорил, что они слишком дороги для продажи, что рано или поздно они понадобятся тем, кто ими владеет по праву. Поэтому мы не продавали ни камни, ни вот такие украшения, ни голубые яйца, которые у земных пиратовнашли. Мы брали деньги, на деньги и покупали… всё необходимое.

— Керритосв… Что ж, будем иметь в виду. Это всё ты, конечно, скажешь уже на Экалте, здесь даже не заикайся про эту штуку, а то лорканцы возбудятся сразу. Здесь в своих показаниях больше упора делай на Листако, про хурра только и упомяни, что он был. Про его дружков и камушек расскажешь уже там. Про Листако скажешь, что видел у него вот этих ребят и ещё одного — высокого, со свёрнутым на сторону носом и большим родимым пятном на левой щеке. Что как-то при тебе, когда ты у них ещё развлечением работал, они вспоминали подробности вот этого дела, на листочке. Скажешь, что потом, умоляя их не убивать, они обещали отдать вот такие вещицы, которые у них где-то в тайниках. Вот имена тех, кто, вроде как, мог привезти за них выкуп. Этого будет для затравки довольно. Остальное там по желанию. Скажешь, что присутствовал при его допросе и он сознался кое в чём… Подробности у меня вот здесь, — Вито вытащил мелко исписанный листочек, — на самом деле, правда, Листако этого не делал, но лишь потому, что судьба не улыбнулась, а не ввиду моральных качеств… Повесить это на него будет не сложно, большинство фигурантов уже мертвы, а пара семей на Экалте будет нам очень благодарна. В общем, надеюсь, ты всё понял. Если будешь умницей — отделаешься дёшево. Отец про тебя говорил, что ты сообразительный…

Лоран отлепился-таки от тёплого мужчины и прошёл к двери, прислонившись к ней спиной и закрыв глаза. Помолчав, он вновь посмотрел на человека.

— Господин Синкара… Мой отец, когда вы дали ему своей крови, говорил вам, что для нас это значит? Когда я умирал с голоду — я отказался причинить Ему вред. Он сам вспорол себе запястье, сам дал мне еды, и сказал, что я ему нужен, что я ему дорог. А вы видели хоть раз счастливые глаза существ, которые обязаны вам жизнью? Для которых вы — спаситель? Вы видели эту толпу, таких разных, но с таким одинаковым выражением благодарности, радости на лицах? Я видел. И все они — сотни, уже — тысячи — смотрели на Него, благодарили Его. Он дал каждому столько, сколько тот заслуживал. Он помог всем, кого мы спасли… И я не знаю, чего ещё желать в этом мире, как не того, чтобы быть с Ним рядом, смотреть на Него… Я, пожалуй, плохой сын… Но я бы, даже и будь у меня возможность, отказался от того, чтоб вернуться к отцу, ради того, чтобы быть рядом с Ним.

— Я скажу, чего желать. Воспользоваться выпавшим шансом. Вырасти, получить образование, добиться места в обществе. Чтобы иметь возможность влиять. Не только кулаком или оружием… Или телекинезом. Да, я знаю. Не будь у него этого дара, а у тебя — твоих зубов, вы бы, может, тоже много чего достигли… Но остались бы вне закона, а это уменьшает возможности. Когда мой наставник, Винченто Альтака, пошёл в полицию, многие в семье его не поняли. Но это тоже возможность. Находясь на нужном месте, делать то, что делаете вы, а иногда и больше. Мне он дал такую возможность. Если б я не был здесь сейчас своим, я бы не смог тебе помочь. Твоя жертвенность не спасла бы уже ни одной души. А так, живой, на свободе, с образованием и деньгами Синкара, ты ещё многое сможешь.


К Махавиру, уже минут пять грустно созерцающему плавающие в стакане чаинки, подсела Элентеленне.

— Случилось что-то плохое? Сидишь тут, один, мрачный такой…

Вообще-то начальство, конечно, всячески против того, чтоб гонять чаи, или любые другие жидкости, здесь, в помещениях для складирования вещдоков. Но подчинённые вполне справедливо считают, что руки у них не настолько кривые, чтоб пролить что-нибудь на и без того пострадавшую технику, так что всё сходит с рук.

Шла она сюда вообще-то за кое-какими результатами от Т’Карола, которые потребовались Синкаре, благослови его Наисветлейший, прямо сейчас, но Т’Карол, не имеющий над собой такого счастья, как Синкара, встретился ей по пути, идущий отдыхать в свои некислородные апартаменты — его команда трудилась здесь бесперерывно часа четыре, имели, в общем-то, право, а результаты она сможет забрать сама, когда программа-расшифровщик закончит свою работу. Правда, только дойдя до места, она обнаружила, что этот гениальнейший, но не всегда внимательный до мелочей тракаллан забыл уточнить, на котором из четырёх собранных прямо здесь электронных монстров обрабатывается именно нужная ей информация. Пока что системы, собранные из покалеченного оборудования пиратских баз, уже обработанных на предмет фиксации повреждений и сбора биоматериала, и местных агрегатов, которые наименовала портативными какая-то сволочь, весил каждый из них точно больше, чем Т’Карол, гудели, пищали и пускали по экрану потоки разноцветных значков совершенно одинаково.

— Думаю… правильно ли я поступаю… точнее, правильно ли я мыслю. Так всё сложно, когда нет закона… и ещё сложнее, когда закон есть. Есть закон, убийство — преступление… Но ведь на войне убийство — это неизбежность, и даже долг. Уже кто только не сказал, что медаль бы этому маньяку выдать, шутки шутками, а правда в том, что так реально многие думают. Не все вслух скажут, а между собой-то… Последнее дело для полицейского — оправдывать преступника, но сколько раз ни повтори, что закон есть закон и долг есть долг, во рту слаще не станет.

Элентеленне молча вздохнула. А что тут сказать — порадоваться, что никто лично её мнения не спрашивал? Это да, потому что она не нашлась бы, что сказать, каково оно, это её мнение. Она хотела просто работать, делать всё возможное, чтоб преступники получали наказание за свои поступки, а не давать этим поступкам свою оценку.

— И сколько раз ни повтори, что от нас, вот конкретно от меня, ничего не зависит… Дело это формально моё, хотя это и звучит смешно, по факту это уже дело всей полиции, от директоров до последнего рядового. Так вот, были дела и неприятные, и скучные, но не было ещё такого, которое хотелось бы просто бросить. Да, бросить. Пусть бы с этим кто-то другой разбирался, не я. Вот скажи, где сейчас Синкара? Ну может, наконец на боковую отправился, но полчаса назад это ещё точно было не так. Носился по отделению как снаряд, то докторов докапывал, то аналитиков, какие-то запросы куда-то отправлял… Скажешь, нормальное для него поведение, его даже после таких вылетов сразу в постель уложить может либо прямое попадание бластера, либо член Альтаки, извини уж, что говорю такое. Да, вроде бы ничего экстраординарного. Но народ тут шуршит, кое-что доносится… Мальчишку-ранни он считай себе выцарапал. Тирришцы это сразу поняли, поэтому к нему даже не сунулись, пока он на корабле куковал. Сидят гадают, какие Синдикратия тут интересы имеет, но им не сильно принципиально, видимо, их интересы тут не такие значительные. А мне кажется, они не правы. Знаешь, что это, Элентеленне? Сочувствие. Ему просто жаль этого мальчика. Просто хочет увести его из-под удара, чтоб он не отвечал по всей строгости закона за то, что не погиб, а дал сдачи. Потому что закон и справедливость не всегда одно и то же. Конечно, не так надо было, не такими методами… Ну, ведь Алварес у нас тоже, наверное, не совсем правильно поступил, когда согласился от работорговцев в подарок живого человека принять… Но ведь для неё это шанс на свободу был. Живая, здоровая теперь по отделению бегает… А если бы он тогда отказался, ждал, когда мы материалы накопаем, чтобы этого гада прижать — куда б её уже успели продать, что бы с ней было? Ругго вот говорит: «Так он и не людей вовсе убивал, а зверей, они сами себя вне закона поставили, так почему ж мы их защищать должны? Опять же, и понять его можно, что озверел, побывав там…» Понять можно… но оправдать? Мы полицейские, у нас есть право убить при сопротивлении аресту. Но он… Разве может человек сам на себя брать какое-то право?

— Знаешь, Махавир, переплети-ка ты косу.

— Что?

— Мне мама так всегда говорила, когда меня какие-то сомнения и печали одолевали. Когда расчёсываешь волосы, заплетаешь косу — мысли в порядок становятся, голова проясняется. Ну, может, на мужчин так не действует, у нас мужчины волосы распущенными носят, а маленькие косички от висков — чего там переплетать… Ты успокойся, будто от тебя прямо сейчас кто-то требует осуждать его или оправдывать. Просто делай, что велит сердце, что велит долг, а долг твой — преступников ловить, и не только этого конкретного, а вообще. Если так случится, что где-то с ним столкнёшься и поймёшь, что не можешь сделать, как должен — ну, и отпустишь его, ну, и ответишь за это, как подобает… Ты взрослый, ты мужчина, ты это понимаешь. Какие мы есть, такими нам быть, главное быть честными, со своим сердцем, со всеми… И иметь мужество принять, что нам жизнь за эту честность готовит.

Махавир посмотрел на девушку и тут же отвёл взгляд, охваченный неожиданным смущением. Элентеленне показалась ему вдруг невероятно красивой. Это при том, что волосы она сегодня, поднятая с утра не в свою смену, заплести, как обычно, не успела, а только стянула в узел на затылке. А уж косметикой лорканки и сроду не пользовались.

— А ещё я кирпан* потерял… Он там, на корабле остался, застрял в теле врага.

— Ничего, будет другой. Кирпан не в ножнах, кирпан в сердце того, кто бесстрашно встаёт на защиту невинного. Может ли быть лучше судьба для кирпана, чем остановить биение злого сердца?


Как же Реннар выдерживает это изо дня в день, один Вален, верно, знает… Нет, и говорить нечего, никогда б она не выбрала жреческую касту — она не способна на такое непоколебимое самообладание!

— Дайенн, я должен поговорить с ним! Должен…

— Всё, что ты прямо сейчас должен, шаг’тот тебя забери, это лежать смирно и выполнять предписания врача! А то без тебя допросить свидетеля будет совершенно некому…

— Я не рассчитывал, что буду ранен!

Палата дрянь, зато одноместная — можно орать на напарника, не опасаясь кого-то потревожить. Ну ладно, почти не опасаясь — палата угловая, то есть, в конце коридора, и за одной из стен — пустой малоиспользуемый коридор перед метановыми лабораториями, но за другой-то два бедолаги-силовика…

— Да, ты рассчитывал, видимо, что будешь убит, судя по твоему геройству на этом пиратском корабле! Что там происходит такого, что не может подождать, пока врач разрешит тебе вставать? Куда ты боишься опоздать?

Вадим бессильно откинулся на кровать.

— К Элайе. К Элайе, которого я потерял 4 года назад.

Дайенн вздохнула и отвесила очередного пинка коробочке климат-контроля на стене у пола, полузагороженной величественным корпусом системы мониторинга. Коробочка вздохнула тоже и принялась таки за работу — вытягивание из гнетуще малого пространства душного запаха веществ противоожоговых пакетов и нагнетание свежего, более прохладного воздуха. Работала она, увы, только вот так, после напоминаний, и иногда склонна была переусердствовать, делая температуру несколько холоднее требуемой, но увы, ремонтники сейчас были нужнее в другом месте — в метановых лабораториях накрылось два помещения со свежими бакпосевами…

— Тебя беспокоит то, что буквы в твоём имени закончились? Ну ничего, он придумает что-то ещё! Зачем-то ж он позвал нас на Маригол…

— Дайенн, вот Раймон сокрушается — что с Лораном такое произошло, что он на живых людей стал нападать, что живой крови столько выпил… А мне теперь думать — что же с Элайей случилось? Врачи и прежде опасались за его рассудок, но это…

— Алварес, если… прошу заметить, если! — это действительно твой брат… Что-то же означают слова мальчишки, что он просит твоей помощи? Может быть, намеренье сдаться? …А может — ловушку.

От нас сейчас вообще ничего не зависит, хотелось сказать. Зависит от того, как скоро начальство дожмёт прославленный своей независимостью Маригол, и все понимают, что это может занять столько времени, что они могут прибыть опять, мягко говоря, с опозданием, да может быть, он прямо вот сейчас пришпиливает там очередных криминальных авторитетов к потолку, но что они-то могут сделать? Но Алваресу, как показала практика, толку говорить подобные очевидные вещи…

— Лоран Зирхен опознал его…

— Лоран Зирхен опознал бы кого угодно, кого прикажут, тебе не приходило такое в голову? То, что они знают о тебе, о истории твоего брата — это очевидно…

— Совершенно случайно какой-то другой телекинетик, равный по силе моему брату, знает обо мне, об Элайе, о белорусской кириллице? Дайенн, ты сама веришь в подобные совпадения?

Дайенн, на самом деле, не верила, но как-то охладить пыл коллеги, сейчас выливающийся в неконструктивную нервотрёпку, было нужно.

— Если это твой брат — почему, если ему каким-то чудом удалось освободиться, он не вернулся к вам? Потому что, как говорит этот ранни, потерял память? И отправлял по домам освобождённых пиратов, но ни разу не подумал выяснить, кто такой и откуда он сам?

— Если не хуже…

— Что ты имеешь в виду?

— Расколотое сознание, Дайенн. Помнишь, я говорил тебе. Это не Элайя. Сам себя он считает кем-то другим…

— Тобой?

Алварес мотнул головой.

— Не мной, конечно. Он смог вспомнить моё имя — и почему-то решил, что оно его. Не знаю, почему… Он всегда видел во мне какую-то поддержку, это при том, как часто мы ругались. Но моё мнение почему-то всегда его волновало, по любому вопросу, даже если было противоположно его мнению. Виргиния и Офелия не раз говорили, что слышали от него — «Вот Вадим то, Вадим сё…» Честно говоря, я сам не мог понять его отношения ко мне…

Что ж, стоит порадоваться этой… смене направления в сторону воспоминаний и рассуждений. Ещё какое-то время он не будет порываться выяснить, которое из «Серых крыльев» осилит сейчас перелёт до Маригола. А там, может быть, уснёт (как жаль, что нельзя сейчас дать ему снотворное, только отошло предыдущее). А там, может быть, что-то уже станет ясно, надо верить в Альтаку.

— Ну, у него ведь не было переизбытка общения, тем более со сверстниками, как я поняла.

— Да, это верно, но это было во многом его собственным выбором. Это я настаивал на том, чтоб он посещал школу, выезжал с походами и экскурсиями, жил полной жизнью с коллективом.

— Он боялся причинить кому-то вред, это понятно.

— Конечно, понятно. Как понятно и то, что всю жизнь прятаться от общества — не получится. Только учиться самоконтролю… И у него было всё совсем не плохо с самоконтролем, в сравнении с многими телекинетиками, о которых я читал — в материалах с Земли, понятно, на Корианне телекинетиками как-то небогато — некоторых из них приходилось пожизненно держать на транквилизаторах и чуть ли не на цепи. Элайя, по крайней мере, осознавал свою проблему и делал всё возможное, чтоб держать её в узде. Жаль только, источник сил для этого он видел не в себе, а в чём-то вне, и вообще вымышленном.

Недолго она радовалась.

— Алварес, если ты опять о своём отношении к вере…

Вадим раздражённо сдул упавшую на глаза прядь. Какой же он всё-таки… лохматый. Ну, это естественно, волосы у него несколько гуще, чем обычно у землян. А стрижётся, видимо, собственноручно, поэтому получается очень небрежно. Совершенно не центаврианская черта…

— Ага, о нём. О той дряни, которой забил Элайе голову Гроссбаум. Из-за которой Элайя стеснялся того, что его воспитывают две матери — хотя у нас ли этого стесняться, у нас две женщины свободно могут жить вместе и вместе навещать ребёнка одной из них, или какого-нибудь осиротевшего ребёнка, над которым берут шефство, чтобы рассказами о взрослой жизни, о своей профессиональной деятельности готовить его к будущему выходу во взрослое общество, берут на экскурсии на место работы… Никто не вздумал бы стыдить его этим. А он — стеснялся. Ну и конечно, он был не таким, как все, ведь он верующий, а они — нет…

Дайенн облизнула губы.

— Алварес… Но ведь когда жил на Минбаре, ты считал иначе. Что же случилось, когда ты переехал на Корианну? Решил быть таким, как все?

Активация климат-контроля почему-то вызывала медленное, но существенное падение мощности у освещения, и сейчас оно стало предельно тусклым, обозначая под глазами раненого прямо пугающие тени. К счастью, гудение коробочки стихало — значит, минут через пять начнёт светлеть.

— Не особо-то иначе я тогда считал. Я обучался при храме, как большинство живущих на Минбаре детей, но это не значит, что я был религиозным. Моя мать не религиозна, хоть этого и можно б было ожидать от женщины из низов. Но она росла среди людей, понимающих, что надеяться в жизни можно только на себя. Боги Центавра слишком любят золото — как и боги любых миров. Бедняку нечего заплатить за решение своих проблем. Ганя не религиозен тоже, просто как дилгар первого поколения…

— По правде, я ничего не знаю о религии дилгар, — смутилась Дайенн.

— Её, в общем-то, нет. В прежние времена у дилгар были религии, но к концу их существования как-то… атрофировались. Дилгары верили в некий вечный и могущественный дилгарский дух, пронизающий собой мир и пребывающий в самих дилгарах, в ком-то в большей мере, в ком-то в меньшей. Если они употребляли в речи имена богов древности, то в основном как эпитет к какому-то из свойств этого духа, литературный образ, не более.

— Ну, и ты видишь на их примере, к чему может привести безверие.

— На их примере можно увидеть, к чему приводит милитаризм и социал-дарвинизм, доведённый до своей крайней степени — фашизма. А к чему приводит вера — мы можем найти немало примеров в истории множества миров. В том числе и твоего, не отрицай, Дайенн, в прошлом минбарцы пролили немало крови по вопросу, кто правильнее верит и живёт.

— Это было давно, Алварес, и мы осознали ошибочность этого пути.

— Осознали после того, как Вален мозги вправил, точнее — когда осознали, что без консолидации слишком сильного врага им не одолеть. Все народы приходят к единообразию религии так же, как и к централизованному управлению, это необходимая часть прогресса. А потом — к секуляризму, так как религия не умеет ничего иного, кроме как паразитировать и тормозить прогресс.

— Алварес, как минимум на примере Минбара ты должен признать, что это не так.

— С учётом, что минбарская религия в настоящее время в большей мере философия, и что трудолюбие мастерских и воинских кланов как-то компенсирует прекраснодушное паразитирование множества бездельников из жрецов — пожалуй, да. Вы можете на данном уровне развития производительных сил позволить себе содержать прослойку дармоедов.

— Алварес! — она тут же нервно оглянулась, не перебудили ли они всех соседей своими повышенными тонами, надо всё же хотя бы ей держать себя в руках, как более разумной. В соседней палате, правда, такие обитатели, которые производят шума больше, чем кто-либо ещё в этом госпитале…

— Ах да, конечно, не дармоеды. Они тоже производят — вашу иллюзию духовности и исключительности. Хотя тот же пример гражданской войны показывает, что никакие вы не исключительные. Хрупкое равновесие системы разрушается очень легко. И вообще неизвестно, какими бы вы были, если б не заставившая вас сплотиться угроза Теней, протекция Ворлона и философия Валена, которую ему, кстати, трудов стоило вколотить в некоторые особо упорные рогатые головы. Если б ваша эволюция шла естественным путём, без столь откровенного внешнего влияния, вы бы, может быть, не были вторыми землянами, но вторыми иолу — запросто. Впрочем, говорить о возможных альтернативах в истории — дело достаточно спекулятивное.

Стоило завершить разговор и уйти. Хотя бы спать, да. Пока можно. Поцапаться на всё те же самые темы они успеют ещё когда угодно, параллельно с работой. Но что там, уходить спать стоило тогда уж сразу, только вот единицы поступили именно так, мудро. А ей требовалось сначала проораться на остолопов, так и оставивших ребёнка на корабле, потом на Ранкая, выражавшего недовольство, что ему руку так плотно зафиксировали, как он ею работать-то будет… сломанной-то… Да ещё бедолаг-рабочих пришлось размещать, кого в гостевые, кого тоже сюда, в медблок. Может, в состоянии Алвареса ничего тревожного и нет, в сравнении с некоторыми тут по соседству так уж точно, но ей было просто нехорошо от того, что она так не сразу добралась его проведать.

— Надо признать тогда, что ваша эволюция без этого внешнего влияния не обошлась тоже.

— А мы и признаём. Вот только с вашим оно несопоставимо. Ворлон известен как не самая деликатная по жизни раса, способная предоставить своим протеже выбор, слушаться ли их. Впрочем, ввиду угрозы столь же могущественной и при том однозначно разрушительной силы — выбор очевиден. Мы же взяли — руководство к действию, но и действие, и силы были нашими.

— Ну, время покажет, насколько это действие было правильным, а влияние — благотворным, — изрекла Дайенн тоном, показывающим, что правильности и благотворности видит доли процентов.

— Время уже показало. Если семя падает на не готовую к нему почву — оно не всходит, Дайенн. Капитализм привёл наш мир в кризис — один из тех многочисленных кризисов, которыми он всегда оборачивается. Мы преодолели его, вышли на новый виток развития, прежде нам недоступный. Развиваем отрасли, которые прежде были в зачаточном состоянии, и полноправно присутствуем в космосе. И религии здесь уже места нет.

— У всех есть, у вас нет, действительно.

Да не то чтоб у всех есть, услужливо поправил внутренний голос, спровоцированный донёсшимся откуда-то от соседних палат голосом Ругго. Тот как раз говорил, что из знакомых ему голиан, включая его семью, никто не верил ни во что. «Мы народ, понимаете, рабочий, а не учёный, какой там бог или боги — это разбираться надо, книжки читать, а нам некогда, вот как появится время для безделья — так, пожалуй, сразу». Или вспомнить тех медсестёр-энфили, хором удивляющихся религиозным взглядам коллег. «У нас и в голову никому б такое не пришло — молитвы какие-то, жертвоприношения тем более… И что, они серьёзно рассчитывают, что бог отреагирует?»

Но Алварес-то — другое дело.

— Нам нет нужды пресмыкаться перед некой высшей силой и ждать от неё милостей, мы уже знаем, на что способны сами.

Дайенн шумно выдохнула.

— Алварес, религия — это не только просьбы к высшим силам решить твои проблемы. В большей мере это — моральный кодекс.

— Без которого мы прекрасно обходимся, своим.

— Да, своим замечательным новаторским моральным кодексом, предполагающим уничтожение семьи, веры, всего, без чего немыслимо существование разумного индивида…

Она чувствовала себя очень неуверенно на самом деле. Чтобы пытаться защищать религию его мира от него, надо знать о предмете несколько больше, чем то, что она пока что успела прочитать. Ясно только, что на Корианне не было единой религии, как на Минбаре, а также у иолу, хаяков и, хотя бы формально, дрази. Ближе это, пожалуй, к примеру нарнов — одна господствующая на большей части планеты религия и некоторое количество более мелких культов, практически тождественных национальности. Ещё не полное единоверие, уже не та солянка, которая наблюдается у землян или бракири.

— Дайенн, ты, вообще, со мной сейчас споришь, или со своими комплексами по поводу предков-дилгар?

— …Вместе с физическим уничтожением тех, для кого всё это ещё значимо? Никто ведь не вправе жить и думать иначе, чем считаете правильным вы?

Вадим приподнялся на локте.

— Не вправе жить и думать? Полиции мысли у нас нет, ты нас с кем-то путаешь, видимо. Вот вредить — да, права не имеют. Быть религиозным — это уже стоять в оппозиции ко всему здравому, подлинно человеческому, ставить вымышленное существо выше живых людей. Отравлять собственную жизнь, как делал это Элайя… А распространять религию — это противиться прогрессу и пускать под откос чужие жизни. Хорошо рассуждать об уважении к религии, живя на благопристойном Минбаре, где во имя почтения к высшим силам ненапряжно ставят свечи и постятся, а не приносят кровавые жертвы и не убивают друг друга. А в других мирах бывают, знаешь ли, очень интересные культы… Ты, конечно, их тоже уважаешь, потому что это не твоё дело, потому что твоей шкуры не касается и потому что повлиять на это ты всё равно не можешь? На самом деле, кажется, нет, минбарское уважение к чужим культурам означает, что они сравнительно уважают тех, кто чем-то им подобен, и улыбаются в лицо с чувством своего превосходства — прочим. Корианна в плане религий была планетой контрастов. В цивилизованных странах жители ездили на автомобилях, изобретали новые средства связи и для галочки верили в Божественную семью, а в отсталых племенах Сурамбы на молебнах об урожае приносили в жертву детей — что было экономически очень удобно, медицина на нуле, постоянный голод, с контрацепцией всё плохо… В цивилизованных странах женщины работали наравне с мужчинами, занимали места в правительстве, а в сельскохозяйственной периферии вроде Ломпари женщины были наравне со скотиной и не смели при мужчинах рта открывать, потому что их религия гласит, что женщина — зло. И не просто там в философско-поэтическом смысле, как это говорят отвергнутые поклонники, нет — именно в религиозно-метафизическом. Мужское начало — добро, женское — зло, поэтому его необходимо постоянно держать под строгим контролем, если чуть дать женщинам волю — это угрожает существованию мира.

Вот, о Божественной семье она и читала. Так уж устроена жизнь, что цивилизацию в справочниках представляет национальное, религиозное и культурное большинство. А иногда, чисто количественно, это и не большинство, просто те, кто имеет больше возможностей для определения политики и влияния на содержание этих самых справочников. Формально, действительно, Божественная семья — это чуть ли не 70% населения, но она уже поняла, что это достаточно спекулятивно, потому что это не есть единый стройный культ, потому что правильнее понимать — не семья богов, а семья культов…

— Алварес, то, что ты говоришь, это, конечно, ужасно…

— Но у тебя есть какие-то оговорки? В принципе, в таких краях хорошо не живётся ни мужчинам, ни женщинам, ни детям. Это адски тяжёлый труд с утра до ночи, просто для того, чтоб свести концы с концами. Умирающих там сроду не считали. И без того невыносимую жизнь доводили до крайней степени невыносимости традиции, предписывающие разнообразные наказания за любые мелочи. Почему, как думаешь? Именно для того, чтоб люди не смели разогнуть спины, чтоб страх не позволял им даже задуматься об изменении существующего положения вещей. Если ты смертельно боишься неправильно приготовить дар для богов и семьи жреца или запнуться, произнося обрядовую речь — тебе не до бунтов. И почему, скажи, всё это должно сохраняться после того, как эти земли перестали беспардонно грабить соседи, скупавшие продукцию за бесценок, когда эти люди позволили себе есть досыта, получать образование, иметь медицинскую помощь? Почему мы должны уважать и позволять «жить и думать» тем, кому хотелось бы вернуть прежнюю удобную лично для них жизнь?

— Мне кажется, следует всё же разделять чисто материальные вещи — бедность, голод, всё это несомненное зло — и сферу идей…

Но кто разделяет-то, ворчал внутренний голос. Да, это правда, минбарцы — они, конечно, разделяют, по факту того, что ни бедности, ни голода у них нет, нет и религиозных конфликтов серьёзнее обычных свар жрецов и воинов, а Божественная семья была именно политическим конструктом. Объявить богов подчинённых территорий ложными — это получить закономерный религиозный экстремизм, а объявить их детьми своих богов, тем обосновывая подчинение «родительскому» народу… ну, это даже изящно. И по сути религиозное большинство Корианны составляли несколько стран, первыми принявших этот культ, и семейство их колоний.

— Тебе кажется.! Как ты объяснишь тот факт, что религия тем более жестока и авторитарна, чем в более жалком положении находится большая часть народа? И жестокость может быть и не прямой, как в описанных примерах, а завуалированной, как у земного христианства, приучающего к мысли, что ты ничего не изменишь на этом свете и можешь надеяться только на справедливость в жизни будущей. Религия — продукт той реальности, в которой людям приходится жить, реальность чудовищна — чудовищна и религия, так или иначе. Религия нужна людям для объяснения устройства мира и руководства в жизни, при полном ощущении своего бессилия перед жизненными невзгодами это — иллюзия, что ты на что-то влияешь. Прочтёшь правильную молитву, выполнишь заповеди — и урожай уродится, и обидчика бог накажет… когда-нибудь. Что не факт, конечно, обидчик ведь тоже молится. Но так же религия — это сохранение, консервирование существующего порядка вещей. Тем она удобна всякому, кто хорошо устроился за счёт бедствий других, поэтому она естественно становится инструментом в руках власти.

Она промолчала. Рада б возразить на это — но что? Отрицать — не смогла б, прекрасно зная, что такие факты имели место. В истории Земли, Захабана, Шри-Шрабы, мёртвого ныне Маркаба. Сказать, что ведь бывает не только так? Если подразумевать Минбар, то он в курсе, он провёл там детство — и если уж это самое детство сейчас его речей не останавливает, с чего бы она смогла? Чтобы найти нужные слова — надо сначала понять, как выглядит мир его глазами, а это, если честно, страшновато.

— Наши хорошие друзья семьи — дяди Шериданы, о которых я уже рассказывал — как ты знаешь, атеисты. Но они тоже очень возмущались первое время непримиримой позицией корианцев к религии, считали, что они как-то перегибают палку. Особенно Дэвид, у Диуса всё же не было такого неприятия любого насилия… А потом произошла одна история. Это было ещё до прибытия нашей семьи на Корианну, они с Диусом отправились в поездку по городам Кунаги — сопровождали журналистов, собирающих материал для статей, там как раз шло масштабное строительство, эти города в большинстве своём были одно название, что города, даже дороги не мощёные… Диус задержался в одном городе, что-то улаживал с бумагами, а Дэвид с группой местных и переводчиком отправился дальше. Тебе, с Минбара, не представить, что такое пустыня. У вас в экваториальных широтах просто, ну, жарко. А это — пекло. Раскалённый песок от горизонта до горизонта, с редкой растительностью, которую ты и не признала бы за таковую. Просто какие-то чёрные зубья, торчащие из песка… От селения до селения — и два, и три дня езды. Ориентироваться большей частью приходится по приборам, ориентиров на многие километры нет. В машинах кондиционеры, и к ним приходится брать кучу запчастей — они ломаются в дороге, не выдерживая такой жары.

— Как же там живут люди? Ведь там ничего не растёт? — Дайенн, конечно, что-то читала о пустынях, когда изучала мир Земли, но было это давно и оставило только смутную память как о чём-то жутковатом.

— Растёт там, где сквозь песок прорезаются горы. В горах есть источники — ручьи и реки, которые, уходя в пустыню, бесследно теряются в песках, горы задерживают пустынные ветры, выжигающие всё живое. Поэтому там есть растительность, в том числе плодоносная. Ну, а ещё в горах добываются драгоценные камни, которые потом продаются за бесценок, как и всё, что производят эти редкие островки жизни. Естественно, к воде и пище тянутся и всевозможные животные, в том числе и хищные. Кровососущие насекомые и рептилии переносят множество болезней, опасных и людям, и животным. Так что существование там всегда было на грани выживания… Это люди, которых приговорила сама география. Но географии можно противопоставить оросительные системы, скважины, современные здания и дороги, всё, что даёт прогресс, однако всех благ цивилизации недостаточно, если не менять отношения между людьми. Дэвид тоже думал, что этого можно добиться проповедями, одним только добром… Тоже переживал о том, как много крови было пролито, как много ненависти и нетерпимости осталось до сего дня. Тоже считал, что мы слишком жестоки к тем, кто всего лишь имеет иные взгляды, что нужно добиваться единства, несмотря на все преграды между людьми. Он ехал во второй машине, был за рулём — так уж вышло, что переводчик не умел водить, и провожатые, в первой, не сразу заметили, когда он свернул куда-то в сторону — в пылевой завесе сложно заметить… Когда они добрались до того, что привлекло внимание Дэвида, знаешь, что это оказалось? Маленькая девочка. Связанная, брошенная на раскалённом песке маленькая девочка, лет семи. Неизвестно, сколько она пролежала так, она была без сознания, кажется, сколько-то пыталась ползти… Конечно, Дэвид подхватил её и направился к ближайшему городу — пришлось ещё больше отклониться от маршрута, но что поделаешь, принимать меры надо было срочно. А там ему ответили, что лучше ему положить ребёнка там, где взял, надо уважать традиции местного племени. Девочка — злой дух, но религия племени запрещает проливать злую кровь на землю, поэтому её оставили в пустыне, чтобы солнце сожгло тёмную силу. Естественно, Дэвид сказал, что так этого не оставит, и у них тоже будут неприятности за потворство зверству. Его схватили и вместе с ребёнком вывезли подальше в пустыню, бросили гореть уже вдвоём. Переводчика, как местного, пощадили, велев убираться и не болтать о том, что произошло.

— Валена ради, Алварес, я отказываюсь верить в то, что ты говоришь!

— Я говорил тебе, что Дэвид боится огня? У него были кошмары после Центавра и Тучанкью… И теперь он оказался внутри своего кошмара. Ты можешь себе представить, что это такое — несколько часов лежать на солнцепёке, где к полудню температура достигает 50 по Цельсию, и воздух раскаляется до того, что им больно дышать? И кричать бесполезно — зная, что везли тебя сюда несколько часов, что на много километров не будет ни одной разумной души, услышать тебя могут разве что хищники, готовые ускорить твою кончину. Он дополз, волоча девочку зубами на платье, до небольшого кцла — это то самое растение, похожее на торчащий из земли зуб — дававшего немного тени, и привалился к нему так, чтоб бросать тень на ребёнка. Очнулся он в шатре кочевников, обложенный мокрыми тряпками. Ребёнок лежал там же. Им очень повезло, что путь этих кочевников пролегал там, вдали от общих дорог. И ещё больше повезло с тем, что религиозные взгляды кочевников отличались от взглядов племени девочки. Их тотемом было животное с рогами, подобными рогам Дэвида — ныне вымершее, но его черепа всегда хранились в шатрах вождя и жреца. Они подумали, конечно, что непонятное человекообразное существо — потомок этого бога, и помочь ему — это принести удачу племени… В общем, эта история несколько скорректировала взгляды Шериданов на проблему нетерпимости к инакомыслию. Ну, Диус просто хотел сравнять тот город с землёй… Но ограничились тем, что Совет города в полном составе повесили. Они как раз, в общем-то, и были инакомыслящими. Принадлежали к течению, во многом не разделяющему генеральную линию. Неплохо устроились на своих постах, взимая с населения мзду за медикаменты и средства гигиены, выделенные по программе из центра, выставляя это как свою личную милость. Естественно, не ссорились с вождями и жрецами, в целом в жизни региона большинство изменений было только на бумаге. Отчёты в центр уходили приличные, по факту люди продолжали работать на тех же и крышующих их новых, механизированная обработка земли позволила только больше собирать от них себе в карман, разве что лекарства несколько уменьшили смертность… А вот просвещением, разумеется, никто и не планировал заниматься. Тёмный народ — послушный народ. Переводчика, кстати, через два месяца нашли в деревне у дальней родни. И тоже повесили.

Дайенн зажмурилась, переваривая услышанное. Представить… если вспоминать наиболее жаркие летние дни, когда они с Мирьен получали строгие выговоры от матери за то, что много времени провели на поле — нет, не представить. Да, это было жарко, но не нестерпимо, мать больше боялась даже не солнечного удара, а возможных повреждений кожи от длительного воздействия ультрафиолета. И волос. Волосы для родителей долго были чем-то чуть ли не мистическим, они прилежно читали всё, что было в доступе, о строении и свойствах волос разных рас. Можно вспоминать те случаи, когда ей приходилось довольно много времени провести перед раскалённой печью, это бывало нечасто, но бывало…

Нет, на самом деле тут не проведёшь параллелей с собственным, слишком малым и скудным пока жизненным опытом. Тут нужно вспомнить истории из Свитков Бездны — о тех, кто умирал посреди океана или космоса, осознавая, что даже не дни, а минуты его сочтены, что помощь не успеет. И ужаснуться, ведь Дэвид Шеридан не воин. Он, несомненно, читал эти свитки — в силу полученного образования и в силу профессиональной деятельности, но от него не требовали глубокого погружения в них для испытания и воспитания крепости духа. Дайенн же помнила, что в один из тех жарких дней они с Мирьен как раз потому и ушли на полдня в поле, что накануне прочитали последние записи Йанира из Звёздных Всадников, погибшего в первой битве с Древним Врагом…

— Почему девочку считали злым духом? Что она, такая маленькая, могла сделать?

— Маленькая она для тебя, Дайенн, а там дети этого возраста уже вовсю работали на полях и в шахтах. Ничего она не сделала. Она просто была телепаткой. Я говорил, это редкое явление на Корианне, и дикое племя в Кунаге точно ничего не могло знать про ворлонские гены. Они привыкли просто избавляться от того, что видится потенциальной угрозой. Шериданы добились её перевозки в Эштингтон, там было, чьим заботам её поручить. Она так до конца и не восстановилась. У жителей таких экстремально жарких широт слуховые отростки покрыты дополнительным защитным слоем из мелких чешуек, так же, как у жителей экстремально морозных широт — повышенными жировыми выделениями, но у детей этого ещё нет. Детская кожа очень нежна, поэтому родители, сколько могут, не выпускают их на солнце, либо повязывают на головы платки. Некоторые слуховые отростки обгорели, и слышала она после этого плохо. Впрочем, в тех краях было немало глухих. И это были везунчики, ведь они всего лишь оглохли, а не умерли от ядовитого укуса, от голода или непосильной работы.

Бессмысленно спрашивать, почему он так цепляется за негативные примеры относительно религии, почему все примеры мудрости, подвижничества, милосердия он игнорирует. Его так приучили. И конечно, такие истории для впечатлительного детского ума как раз идеальный метод пропаганды.

— Алварес, то, что ты говоришь — это, действительно, ужасно…

— Это всего лишь одна из историй, Дайенн. Была ещё история с взятием города-базы Ополченцев Народного Строя, именно так, не много не мало, они себя называли. Эти просуществовали дольше всех, их ликвидировали уже на моей памяти. Им ещё во времена революционных действий на континенте удалось захватить много оружия, окопаться в затерянных глубоко в пустыне селениях — фактически захватив их жителей в рабство, дав выбор между смертью и вступлением в их ряды. Их набеги принесли соседним городам и сёлам более чем достаточно зла. Они угоняли людей и скот, убивали партийцев — показательно и со вкусом, взрывали только построенные здания и сооружения. Всё, что подпадало под их определение «чуждого из-за моря» — что было им ненавистно вовсе не потому, что придумано в других странах, а потому, что применяемое именно так и именно теми, разрушало власть вождей и жрецов, власть управленцев на местах, получавших от развитых стран свою долю за эксплуатацию собственного народа. Они просто хотели сохранить всё таким, как удобнее всего для них, и ради этого были готовы на всё. И даже понимая, что возврат к дню вчерашнему невозможен, они своим нутром не могли принять дня сегодняшнего.

Пролетариат каждой страны должен сперва покончить со своей собственной буржуазией, вспомнилось Дайенн. Но что, если пролетариат одной страны слишком слаб, чтоб сделать это самостоятельно, в то время как пролетариат другой страны достаточно силён, чтобы разделаться не только с собственной буржуазией, но и другим помочь? Что же в этом нелогичного? Всё вообще более чем нормально, пока не переносишь это на вселенские масштабы…

— В любом другом мире таких называют террористами, бандитами, угрозой. Но всё меняется, когда мы говорим о Корианне. Там они, конечно, инакомыслящие, борцы за свободу, за национальные ценности.

— Алварес, прекрати, ничего такого я не говорила! Я не одобряю массовых убийств, ради чего бы они ни совершались…

— И была не менее замечательная история с диверсией на Севере — точнее, даже рядом диверсий, но все, кроме одной, обошлись малыми последствиями. А вот одна оставила без тепла город с пятью тысячами жителей при 40-градусном морозе. Для чего? Чтобы создать у людей впечатление недееспособности советской власти, сыграть на недовольстве… То же, чем занимаются здесь «Тени» и что вызывает у тебя такое возмущение.

Она не хотела больше никаких историй, Вален свидетель, нет. Она всё ещё вспоминала поле, где они с Мирьен, ощипывая увядшие соцветья, обсуждали записи Йанира, где сквозь слова прощания с близкими сквозили горечь и смертная тоска — от предельного, глубокого, страшного осознания, что это действительно конец, что нет надежды. Каждый воин должен быть готов к смерти… но какой смерти? Удар меча или выстрел — это быстро. К этому, на самом деле, и готовиться-то не надо. Иное дело, когда ты понимаешь, что даже медитация с замедлением процессов жизнедеятельности не будет выходом — лишь продлением агонии, уже поздно, слишком мало осталось воздуха, слишком далеко сейчас божественный свет родного мира, вселенная не слышит, она не может слышать во всякий миг всякого… и прерываешь медитацию, чтоб сделать эту последнюю запись — и как, какой воинской выдержкой заставить голос не дрожать от слёз, зная, что даже то не факт, что твою разбитую машину, твой труп и этузапись кто-нибудь когда-нибудь найдёт. Может ли что-то лучше иллюстрировать понятие смертного отчаянья, чем ледяная космическая бездна? Где б ты ни был покинут на земле, ты всё же ближе к возможному спасению… Но было ли это так для Дэвида Шеридана в тот момент?

— А то, чем занимались, и готовы заниматься здесь, вы — это нечто другое? Разве вы не так же играете на недовольстве толпы в своих политических интересах?

— А у толпы нет реальных причин для недовольства? Или ты возьмёшься их отрицать? У нас нет нужды в диверсиях и терактах, нам достаточно указать на то, что реально есть, на чудовищные черты самой системы. Мы объясняем мир, а не искажаем его в чьих-то глазах.

— Да я тебе охотно верю, только не пойму одного — почему ты считаешь своё объяснение единственно верным?

— Сказала представительница культуры, где принято подчиняться без рассуждений.

— Мы подчиняемся авторитетам, и это нормально — подчиняться тем, кто старше, образованнее, мудрее, чьи заслуги не подлежат сомнению, — привычно фыркнула Дайенн, прекрасно понимая, что аргументация слабовата — кто эти авторитеты для него? Этот спор между ними был не в первый раз, и всякий раз стихал ввиду её понимания — глупо было бы требовать от человека того, на что не готов сам. Глупо обижаться, что твои истины называют ложными, если сам говоришь то же самое.

— В том и разница между нами, Дайенн. Наше подчинение не безусловно, наши авторитеты не непререкаемы. Авторитет классиков подтверждён самой историей, авторитет руководителей подтверждается их делами, но и те и другие не свободны от дискуссий. В том и отличие нашей, реальной демократии от формальной демократии миров Альянса — наши руководители подотчётны народу. Они не элита, не проводники воли высших сил, они просто на данный момент грамотнее и опытнее большинства. Но их цель — не воспитать новую элиту, новых избранных, как это у вас, а воспитать широкие народные массы, чтобы они были способны управлять всеми процессами общественной жизни напрямую, а не через доверенных лиц, чтобы всякое подобие государства отмерло за ненадобностью.

— Это утопия, Алварес.

— Утопия — это верить, что капитализм, пусть и облачённый в самые светлые одежды соглашений Альянса, сможет победить бедность, дискриминацию, преступность. Мы не увидим этого, Дайенн, путь слишком долог. Но твои дети или внуки увидят, кто был прав, ты или я.

Комментарий к Гл. 15 Монстры и милосердие

* - ритуальный кинжал сикхов


========== Гл. 16 Толкования мира ==========


Можно было наконец и поесть перед началом смены, благо, в столовой сейчас было малолюдно. Только девушки из экономического, ранние пташки, сидели за крайним столом.

— …вся изнамекалась, что высокое начальство до неё домогаться изволили. Как будто мне это интересно. Тьфу!

Тийла подпёрла кулаком круглую щёку.

— Не ну кому как. Мне вот, к примеру, интересно. Бракири, у них же… ну…

Соседка закатила глаза, сглатывая откушенное.

— Мозги половым путём, к сожалению, не передаются. Вчера разобрала свои пять папок и её три, до которых у неё, видите ли, руки не дошли. Точнее, до одной дошли, так там такая белиберда наделана… Это, видимо, и в тех двух то же самое.

— Ну, Эми, ты зря о ней так. Она медлительна, конечно, ну так не все одинаково шустро соображают. Я, например, тоже быстро работать не умею.

— За тобой и косяки переделывать не приходится.

— Так мы-то с тобой не первый год работаем, а она моложе нас, неопытная пока. Научится. Мы третьего дня с ней неплохо поработали, она потом три документа сама сделала, и без ошибок…

— Очень уж ты добрая, Тийла. Смотри, она так тебе совсем на шею сядет.

— Ну надо помогать всё-таки. Нам тоже когда-то помогали, не сразу умными родились.

Элентеленне с подносом неловко покружила, не зная, как лучше — сесть отдельно, а вдруг сочтут, что избегает, зазналась, или сесть к ним за стол — а не будет ли навязчиво, но девушки уже замахали ей руками.

— Вижу, у кого-то тоже авральные дни. Вон какие круги под глазами.

На Тийле сегодня бусы из ракушек — крупных, ярких, с цветом и покроем мундира совершенно не сочетающихся, и многие б, наверное, сказали, что выглядит это безвкусно. Элентеленне так сказать не могла — не лорканцам выступать экспертами стиля, моду всю дорогу Наисветлейший запрещал. Ей лично всегда нравилось, когда Тийла принаряжается — красивым шлассена только шлассен и может назвать, но Тийла добра и жизнерадостна, поэтому на неё приятно смотреть, и её бусы, шейные платки или заколки — часть производимого ею позитивного впечатления. Вот Эми редко вспоминает о чём-нибудь кроме маленьких, почти незаметных серёжек, она украшаться не видит смысла…

— Да, работёнки хватает. Господин Синкара уходит же, надо все дела в лучшем виде передать.

— Господи, отделению без году неделя, успели уже завалов накопить… Хотя, наверное, как и наши же, ещё с яношским не со всем разобрались… Что, точно уходит?

— Переводится на Экалту. Грешно так говорить, но услышал Наисветлейший наши молитвы, — Элентеленне быстро оглянулась, хотя знала, что Синкара с утра должен руководить погрузкой антиквариата, возвращаемого на Шри-Шрабу, — извини, Эми, что так говорю.

— Ничего, я знаю, что как начальство он не подарок.

Тийла фыркнула.

— А кто подарок-то? Наш Хемайни тоже жизни даёт. Да это и нормально, сами тоже не прохлаждаются.

Элентеленне выгрузила с подноса чашки.

— Это-то я понимаю, тут ничего не говорю… Если б он ещё язык свой ядовитый как-то сдерживал. Ну не такой я маньяк, чтоб помнить наизусть, какую именно органику запретили к вывозу с Ипша. Мне в файл заглянуть надо. А то и ошибиться могу.

— Ой, помню, как я в реестре недвижимости с сонных глаз буквой ошиблась, не на того типа выписку сделала. Три года прошло, до сих пор стыдно. Хорошо, заметили вовремя. Да, повезло Мэрси, что не в контрабанде она. А кто теперь у вас главным будет?

— Каис, это прямо и гадать нечего. Она ж после Синкары самая опытная. Ну или Альтака ещё кого с Яноша перетащит.

Тийла покачала головой.

— Невесело Эми, конечно. Она ж за ним сюда перевелась, так он и отсюда теперь уходит, а на Экалту-то никак…

— Не так уж прямо и за ним, — буркнула Эми тоном, не предполагающим, что ей кто-то поверит.

— Неожиданно это он на родину решил вернуться. У него же вроде бы такие карьерные планы были.

Элентеленне вперила в незабудку на щеке Эми погрустневший взор. Как бы хотелось и впредь, как всегда, говорить о господине Синкаре с жалобами и усмешками, легко переходящими одно в другое, а не так, серьёзно.

— Ну, как Сима говорит, не столько в карьерных планах было дело, сколько в том, что не хотел возвращаться на пепелище. Но пришлось бы однажды всё равно. Куда мы денемся от своих корней…


В кабинете царила блаженная тишина — Дайенн была сегодня первой. На столе Шлилвьи уже громоздилось несколько коробок от коллег-аналитиков, на столе Сингха и Ситара белела записка от сменщиков. День ожидается рутинным… за что, впрочем, хвала Валену, должны быть и такие дни. Да и как ни крути, надо Алваресу отлежаться. С его патологической страстью получать телесные повреждения в каждом деле, его земные и центаврианские предки делают ставки, к кому из них он вскоре присоединится. Включив компьютер и оценив время до начала смены, Дайенн поколебалась и вставила в гнездо кристалл Схевени, который она из непонятных ей самой параноидальных соображений таскала с собой. «Таким образом, в буржуазном обществе прошлое господствует над настоящим, в коммунистическом обществе — настоящее над прошлым. В буржуазном обществе капитал обладает самостоятельностью и индивидуальностью, между тем как трудящийся индивидуум лишен самостоятельности и обезличен. И уничтожение этих отношений буржуазия называет упразднением личности и свободы! Она права. Действительно, речь идет об упразднении буржуазной личности, буржуазной самостоятельности и буржуазной свободы. Под свободой, в рамках нынешних буржуазных производственных отношений, понимают свободу торговли, свободу купли и продажи»*. Дайенн потёрла виски. Да почему, почему так? Не всё ведь в жизни сводится к торговле, в любом её понимании, далеко не всё на ней зиждется… Да, она готова согласиться, для многих обществ это, возможно, так, Алварес, воспитанный на рассказах матери о центаврианском обществе, где всё решает материальное благосостояние и влиятельность семьи, должен испытывать отвращение к подобному положению вещей, и это отвращение крепло по мере того, что он узнавал о прошлом Корианны. Но есть ведь общества, которые… ну, переросли этап поклонения материальному, по мере развития технологий победив голод и болезни, перестав испытывать вечный страх оказаться в ущербе, они обратили внимание на более значимое. Конечно, не очень много можно привести таких примеров, и будет нескромным первым называть имя собственного мира… «Все возражения, направленные против коммунистического способа присвоения и производства материальных продуктов, распространяются также на присвоение и производство продуктов умственного труда. Подобно тому как уничтожение классовой собственности представляется буржуа уничтожением самого производства, так и уничтожение классового образования для него равносильно уничтожению образования вообще. Образование, гибель которого он оплакивает, является для громадного большинства превращением в придаток машины»*. Что ж, она может, по крайней мере, с полной уверенностью сказать Алваресу, что это — не про Минбар! Непреложный закон их общества состоит в том, что духовный продукт одних обогащает всех, он выражается и в вере, что дух после смерти, соединяясь в Озере Душ с другими духами, обогащает всю нацию. Не считать же заслуженное почтение к именам великим учителей таким присвоением… Это не имеет общего с принципом авторских прав и патентов у других миров. Да, конечно, минбарцы ревностно оберегали свои технологии от чужаков тысячу лет, но это ведь иное… Да и эта тысяча лет, как ни крути, закончилась с образованием Альянса, когда по условиям соглашения они поделились многими технологиями. Или имеется в виду различие образования для представителей разных кланов и каст? Но ведь образование в любом случае будет различным, невозможно дать человеку такое образование, чтобы оно было универсальным…

Скрипнула дверь, Дайенн моментально свернула файл, но это оказался Шлилвьи, рассеянно поздоровавшийся и проползший к своему месту. Ещё раз нырнув в сноски касаемо античной и феодальной собственности, Дайенн продолжила чтение. «Уничтожение семьи! Даже самые крайние радикалы возмущаются этим гнусным намерением коммунистов. На чём основана современная, буржуазная семья? На капитале, на частной наживе. В совершенно развитом виде она существует только для буржуазии; но она находит своё дополнение в вынужденной бессемейности пролетариев и в публичной проституции. Буржуазная семья естественно отпадает вместе с отпадением этого её дополнения, и обе вместе исчезнут с исчезновением капитала. Или вы упрекаете нас в том, что мы хотим прекратить эксплуатацию детей их родителями? Мы сознаёмся в этом преступлении. Но вы утверждаете, что, заменяя домашнее воспитание общественным, мы хотим уничтожить самые дорогие для человека отношения»*. Это звучало как-то… нервирующе. Прямо будто специально для неё, будто в ответ на всё то, что она больше всего любила предъявлять Алваресу. Почему, если спросить себя? Потому что она очень любит свою семью, очень болезненно воспринимает любой намёк на покушение отнять у неё то, что ей дорого. Но разве она осмелится отрицать, что её жизнь могла сложиться и по-другому, и вовсе не в том плане, что авторы их проекта менее всего предполагали будущее усыновление их детей минбарцами. Как минимум, Мирьен у неё легко могло не быть, это было снисхождением, исключением — позволить взять сразу двоих. Да и с родителями, при других условиях, она могла разлучиться гораздо раньше, далеко не все родители-воины могут сами быть наставниками своим детям. И это было б справедливым замечанием к ней, как и справедливым было б замечание к Алваресу, что сам-то он воспитывался в семье и, кажется, его язык не поворачивается жалеть об этом. «А разве ваше воспитание не определяется обществом? Разве оно не определяется общественными отношениями, в которых вы воспитываете, не определяется прямым или косвенным вмешательством общества через школу и т. д.? Коммунисты не выдумывают влияния общества на воспитание; они лишь изменяют характер воспитания, вырывают его из-под влияния господствующего класса. Буржуазные разглагольствования о семье и воспитании, о нежных отношениях между родителями и детьми внушают тем более отвращения, чем более разрушаются все семейные связи в среде пролетариата благодаря развитию крупной промышленности, чем более дети превращаются в простые предметы торговли и рабочие инструменты»*. Да, если вспомнить все рассказы Нирлы, если прибавить рассказы Алвареса о той девочке в пустыне и других детях там же, которым, в сравнении с маленькой телепаткой, «повезло», это будет самой прямой иллюстрацией к тому, о чём здесь говорится. Родители, живущие в нищете и невежестве, имеют не очень много возможностей проявлять родительскую любовь и заботу. Можно произносить высокие речи о понимании и прощении к своим родителям, что дали слишком мало — сколько могли, но лучше произносить такие речи в случае недостатка внимания и родственной нежности, а не в случае жестокости — а отрицать такое явление в нашей несовершенной вселенной будет попросту лицемерием и глупостью. Алварес прав, не стоит весь мир равнять по Минбару…

— Насильственный, есть кто живой? — гаркнула над ухом громкая связь.

— Я, — икнула Дайенн после того, как восстановила дыхание.

— Офицер Дайенн? Ну, годится. Зайдите ко мне. Да, прямо сейчас.

Недоумевая, что могло понадобиться Альтаке в столь ранний час в день, обещавший как будто быть рутинным, она пересекла пустой коридор и постучала в дверь начальственного кабинета. Дверь тут же отъехала. Седой бракири стоял у терминала связи вполоборота и перекатывался с пятки на носок.

— Рад, что вы учитесь на ошибках, госпожа Дайенн, и больше не намерены врываться ко мне без стука, но в данном случае всё же излишне — если б я занимался здесь чем-то, не предназначенным для ваших глаз, я б вас, наверное, сам не приглашал. Проходите. Раз уж вы оказались сегодня на рабочем месте первой, то, чем бы вы ни планировали сегодня заниматься, заниматься будете вот этим.

Экран мигнул и воспроизвёл, по-видимому, записанное сообщение:

— «Алай Мин» запрашивает у Кандара посадку. У нас арестованный преступник, которого необходимо сдать, — потому что следом голос Альтаки ответил:

— Полегче, сынок, у меня уже разрастаются комплексы по поводу того, что там гражданские ловят преступников, в то время как мы тут чаи попиваем. Давай вкратце — что за преступник, откуда, в чём преступление?

— Это что, корианец? — Дайенн ожидала, что Альтака сейчас съязвит что-то вроде «как же прекрасно, моё дорогое дитя, что именно мне и именно сейчас вы решили продемонстрировать свои навыки в различении рас», но тот просто кивнул.

— Корианец и гражданин Центавра. Второе лицо корианской диаспоры на Иммолане, весьма влиятельное лицо. Надо понимать как большую честь то, что он явился сюда самолично.

— Вы бракири, значит — умеете ценить время, — завершал свою речь гость, — я обстоятельно расскажу всё после высадки — вам лично или любому из ваших людей. Прошу только не допустить, чтобы меня допрашивал сын палача. С ним я говорить не буду.

— Сын палача? О ком он?

— Подумайте, госпожа Дайенн. Корианцев в отделении не так много.

— Если точнее, то их двое, если считать по гражданству, а не по расе.

— В любом случае, говорить с этим типом я поручаю вам. Хоть вас с полным правом можно назвать дочерью палачей всей галактики, его, как корианца, это не может касаться вообще никак. А у меня и без него дел по горло, пока Гархилл и другие главы отделений ведут со всякими чинами разговоры по Мариголу, всё остальное-то на мне.

Ещё одна история о бракирийской тактичности, ворчала себе под нос Дайенн, направляясь к переговорной, куда, после посадки и досмотра, должен был проследовать господин Тонвико Крин. Впрочем, к этому просто пора привыкать. На полпути она, однако же, свернула, решив сперва глянуть на преступника — вернее, преступницу, с порта сообщили, что это женщина и она уже препровождена в камеру. Только посмотреть, допрашивать, конечно, уже после разговора с господином Крином, которого, как свидетеля, надолго задерживать нельзя. Ну по крайней мере, пока он не скажет что-нибудь такое, за что его можно будет задержать.

И обомлела. Похоже, она всё же научилась различать корианцев. Вне сомнения, в камере сидела Сенле Дерткин. Вот это интересный поворот.


Тонвико Крин выразительно постучал свёрнутой в трубочку стопкой буклетов по столешнице.

— Вот это эта женщина распространяла среди моих рабочих. Полюбуйтесь. Ваше дело, насколько я понял.

Уже и на Иммолане знают, что у нас за дело, вздохнула Дайенн.

— Вы имеете гражданство Центавра, верно я поняла?

Кажется, она видела всего две фотографии корианцев в народных одеждах, представления об их изначальной культуре они давали мало. Ещё до революции одежда корианцев, по крайней мере, в странах, величаемых развитыми, очень во многом копировала земную, ну, а сидящий перед ней тип облачён в подобие центаврианского мундира — без каких-либо знаков отличия и регалий, присущих тому или иному Роду, естественно, но таковые носили, когда не при параде, и центавриане невысокого происхождения.

— Да, моя семья — основатели корианской диаспоры на Иммолане, наше предприятие в следующем году празднует своё 30-летие. Мы все получили гражданство ещё 25 лет назад, когда окончательно переселились. Все — я имею в виду, достойные граждане, конечно. Я сменил своего отца на посту заместителя главы нашей диаспоры вскоре после того, как сменил его в кресле генерального директора «Фейм Винахи»…

Определённо, она научилась различать корианцев. Рельеф на лбу господина Крина более округлый, чем у Схевени, трубки, из которых растут слуховые отростки, расположены выше, а сами отростки короче и толще. Нос короче, губы шире. Возможно, они относятся к разным корианским нациям.

— Генеральные директора самолично нас ещё не посещали, — не удержалась Дайенн, — неужели на Иммолане нет собственной полиции, чтобы поручить ей это дело, и все ваши заместители именно сейчас в отпуске?

— Вовсе нет, — приподнял безволосые брови корианец, — просто я считаю это, скажем так, делом чести. Правительство Иммолана было к нам добрым, предоставив нам кров, при том, что было не обязано. Мы знаем, что такое благодарность, и не хотим неприятностей.

— Понятно, — Дайенн раскрыла буклет и нахмурилась, — простите, но я ведь не ошибаюсь, это центарин?

— Естественно, ведь большинство моих рабочих — центавриане. Таково было условие Иммолана сразу при основании нашего предприятия — квота для местного населения не менее 70%. В настоящий момент наша диаспора способствует переселению на Иммолан корианцев из земных и дразийских колоний, условия для жизни там не самые благоприятные, но предоставление вида на жительство и работы в нашей колонии требует, разумеется, благонадёжности кандидата…

— Понятно-понятно, — пусть это сейчас звучало не слишком вежливо, пусть, почему-то за это совершенно не было стыдно. В конце концов, Альтака тоже не выказал этому высокому гостю той любезности, на которую тот, видимо, рассчитывал. И наверняка ему интересно, что заставило столь уважаемую персону почтить их своим визитом лично. Нежелание огласки, через обращение к промежуточным инстанциям? Если для него так важно создать впечатление перед центаврианскими властями — конечно, чем меньше знающих о самом факте подобного инцидента, тем лучше. Или он сам не прочь получить какую-то информацию по этим «Теням»? Кто бы знал его интересы… — так вы установили личность преступницы?

Крин передёрнул плечами.

— Это не так быстро делается. Всё, что мы пока что выяснили — это что её документы были поддельными. Она прибыла по нашей программе помощи соотечественникам, якобы из дразийской колонии, но дразийского языка она не знает. Полагаю, документы ей сделали наниматели. Вам ведь не составит труда выяснить, кто она на самом деле.

Определённо. Почему во всех этих странных вещах нет ничего удивительного? Может быть, она не предполагала, что Сенле Дерткин связалась с «Тенями», но узнав об этом, удивлена ли? Нет. Госпожа Дерткин не показала себя разборчивой в поиске себе места в жизни.

— Я не владею центаврианским, господин Крин, мне придётся дождаться перевода. Вы можете своими словами пересказать суть её агитации?

— Я думал, эта суть известна вам из вашего дела, — голос корианца несколько изменился, — я полагал, меня представят компетентному сотруднику.

— Мою компетентность определять в любом случае не вам, а моему начальству. В мои профессиональные обязанности знание центаврианского языка не входит. А вот опрос свидетелей — входит. Для чего вы здесь и сидите. Вы заявили о преступлении — уж будьте добры обосновать, почему это случай нашего уровня. Чтобы задержать человека как преступника, мы должны знать, что он совершил, кроме подделки документов.

— Вы слышали достаточно, — фыркнул Крин, — я владелец крупного предприятия, имеющего немалое значение в экономике Иммолана. Собственно, иначе я не был бы гражданином Центавра. В силу этого фактора моей семье выдал высочайшее разрешение наместник колонии, имевший такие полномочия, и мне хотелось бы сохранить этот статус незыблемым. Как и всем моим соотечественникам, имеющим дом и бизнес на Иммолане. На предприятиях группы «Исхода» держится, не побоюсь таких слов, экономика целого региона. А вы должны были заметить главный конёк этих экстремистов — ксенофобия. Как ни крути, когда рядовой персонал предприятий — центавриане, а управленческий — преимущественно из корианцев, такие подстрекательства не приведут ни к чему хорошему.

Рассуждать, какая раса насколько ксенофобна — дело неблагодарное, добровольно о себе такое признать способны немногие, и центавриане точно не из их числа. Как сказал Лютари, а ему-то есть основания доверять, среднестатистический центаврианин на подобное обвинение так благородно оскорбится, что ему в первую минуту даже поверишь. Да, можно вспомнить все эти разговоры о том, что нет расы, которая бы не считала, вслух или про себя, что если уж не превосходит, то качественно и непостижимо отличается от прочих всяких… чего б не вспомнить, настроение и так не на вершине шкалы.

— Группа «Исхода»? Что это значит?

Если высокий гость и расслабился, то как-то очень незначительно. Он явно не понимал, к чему эти расспросы, хотя мог бы, вообще-то, и понимать — личность свидетеля не менее важна, чем личность преступника, особенно в таких случаях. Он не мимо проходил, обнаружив совершающееся правонарушение, если уж это была атака, направленная в том числе на него — детали тут не будут лишними.

— Первая волна корианской эмиграции. Мой отец финансировал постройку корабля, название которого можно перевести на ваш язык как «Исход», он же руководил эвакуацией семей-основателей нашей диаспоры. Не знаю, слышали ли вы, что было три волны. Первая наша — организованная и основательная. Мой отец был один из влиятельнейших людей своей страны, мой дед два срока был президентом. Не нужно объяснять, что это предполагает хорошее чутьё к общественным процессам. Он в числе первых почувствовал смысл древней поговорки «Если твой дом поразила зараза — сожги его». Он покинул охваченную бунтами Салвари не для того, чтоб отсидеться в тихой гавани Эмермейнхе. Он знал, это придёт и туда, дело времени. Надеяться взять реванш — наивно. Та стадия, на которой это ещё было возможно, была упущена правительствами последовательно трёх стран, не малозначимых в геополитике стран… Он сумел донести это до наиболее здравомыслящих лиц своего круга, вступил в переговоры с Иммоланом, перенёс туда завод и заложил основу нашего города. Те, кто надеялся отыграться — попали во вторую волну, «Чести»… Остроумное название для корабля тех, кто бежал в спешке и панике, иногда единственно с тем, что имели на себе, благодарные судьбе за то, что живы. Почти все так или иначе присоединились к нам, на младших, естественно, ролях. Для некоторых таким шоком было, что на вывезенные ими чемоданы денег не купишь и стакана кофе… Третья волна была уже после того, как пал Эштингтон. Это была не эмиграция, а изгнание. Тем, кого не нашли повода умертвить или бросить в тюрьмы, милостиво разрешили отправиться из родного мира на все четыре стороны, предварительно обобрав, как липку. Пассажиры «Реквиема» и составляют корианские диаспоры в других мирах — в земных, дразийских колониях, в мирах, не входящих в Альянс… Они, конечно, в самом жалком положении.

Что там говорил Алварес о том, что у капитала нет отечества? Видимо, он имел в виду что-то подобное. Что ни говори, это сложно понять с минбарским воспитанием — дети одного мира на чужбине не объединяются, не помогают друг другу, а выживают поодиночке, как придётся. Может, конечно, это потому, что их положение несколько иное, чем у последних лумати. Хистордхан и его семейство не имели намеренья бросать свой мир, они были жертвами стихии, семейство Крина же между материальным положением и родиной выбрало материальное положение. И теперь они, как лумати когда-то, просто презирают тех, кто не смог достичь такого же успеха, как они.

— И её агитация… имела успех? Вы ведь живёте на Иммолане уже 25 лет, имеете гражданство — это должно предполагать, что центаврианское общество приняло вас, — проговорила Дайенн, чувствуя, что прекрасно знает, какой ответ на его месте дала бы она сама. Какой ответ тут единственно возможен.

— Про которое общество вы говорите? Общество, если можно так выразиться, наших рабочих — это довольно маргинальный слой. В первые годы это были преимущественно рабы, можете себе представить уровень образования и культуры. После того, как император Котто повёл наступление на институт рабства — не могу не заметить, это было мудрое решение, раб работает из-под палки и юридически недееспособен, свободный же лицо заинтересованное — они получили вольную, а годы работы, волей-неволей, подняли их уровень от полуживотного — технология, знаете ли, требует телесной чистоты и минимального интеллекта. Но мышление нищеты и невежества императорским указом не отменишь. Ненависть и зависть к тем, кто живёт богаче и счастливей — это черта всех разумных, вот что действительно объединяет нас, не важно, с волосами мы или с чешуёй. А если этот богатый и счастливый ещё и пришлый — ненависть к нему двойная… Общество наших партнёров-центавриан, конечно, подобного к нам не испытывает. Со многими мы в прекрасных отношениях, нас приглашают на семейные и религиозные праздники… Но вы ведь понимаете, так будет ровно до тех пор, пока мы надёжные партнёры. Если мы не сможем поддерживать порядок на своих предприятиях — мы станем причиной их финансовых потерь. А если на Иммолане начнутся волнения — нас могут и попросить… Прочное положение нельзя приобрести авансом и навсегда, госпожа Дайенн, в него надо вкладываться. Таков мир бизнеса. Мы не были беженцами, выпрашивающими подачки, нищих Центавру своих девать некуда. Когда я говорю, что иммоланские власти были к нам добры, я не имею в виду благотворительность. Мы привезли капитал, технологии. Мы приняли выдвинутые нам условия. И спустя 25 лет я связан теми же контрактами. Наши рабочие — свободные граждане, и вольны работать и в другом месте, но у нас-то квоты. Кроме того, согласно пятому положению императорского указа, 25% их стоимости при выкупе оплачивали их бывшим хозяевам мы, владельцы заводов, где эти рабы работали, с тем, чтоб, оставшись у нас работать и дальше, они заработали на уплату уже своих 25% и отработали наше вложение. Так что лучше, чтоб всё оставалось так.

Действительно, хорошо устроились, хмыкнула про себя Дайенн. О практике «сдачи в аренду» рабов она уже слышала немало. Состоятельные граждане тех миров, где рабство было законным, могли иметь до десятков тысяч рабов, которых предоставляли для крупных предприятий, имея за это долю в выручке — большую или меньшую в зависимости от того, жили ли эти рабы у хозяина на балансе, и на работу просто ездили, или переселялись в заводские городки, и тогда расходы по их обеспечению жильём и питанием нёс владелец завода. Император Котто, не отменяя рабство в целом, повёл наступление главным образом именно на эту систему, запретив использование на предприятиях рабского труда и предписав выкуп всех этих работников у хозяев — 50% на этот выкуп выделяла казна, 50% ложилось на плечи самих рабов, рассрочка варьировалась. Согласно 5 пункту указа, 25% уплаты мог взять на себя работодатель, если хотел, чтобы работники оставались у него и дальше — то есть выкупал половину их долга, в общем, в выигрыше оставались все, кроме собственно рабов, просто попадавших из одной кабалы в другую.

— Позвольте нескромный вопрос личного характера, господин Крин. Вы не скучаете по родине?

Собеседник улыбнулся — зубы блеснули схоже с бликами на кольце, украшающем его палец. Довольно забавно — у одних рас, например, землян, центавриан, да и минбарцев, белоснежные зубы считаются символом красоты и здоровья, а жёлтые вызывают неприятное впечатление, а у других скорее наоборот. Вот у хурров белые зубы в принципе-то допустимы, но ещё нормальны для женщины, мужчина же с белыми зубами будет считаться, мягко говоря, хиляком. Дентин некоторых рас минбарского протектората и вовсе имеет откровенно выраженную цветность, а белые улыбки иномирных гостей с чем только между собой не сравнивают. У господина Крина зубы, конечно, не жёлтые. Не как у хурров или тичола. Они с желтоватым отливом, схоже скорее с золотом. Таким золотом, какое на Земле называют белым, а на Минбаре лунным.

— А что такое родина, госпожа Дайенн? Вот мой дед переехал из своего провинциального города в столицу в возрасте 15 лет, поступив на учёбу. Можно считать, что он расстался с родиной? Конечно. Но столица дала ему образование, карьеру, дом, семью, а в дальнейшем и президентский пост. Мой отец с семьёй покинул страну, когда начались волнения — покинул ли он родину, поселившись в Эмермейнхе? Конечно. Но это дало ему время на подготовку к эвакуации, и он грамотно распорядился этим временем. И наконец, мы покинули планету, когда мне было 10 лет — и теперь мы граждане Иммолана. Как видите, границы родины раздвигаются по мере потребности человека. Бояться покидать родину — это никогда не выезжать из того дома, где ты родился, если уж на то пошло. Ну какой прогресс, какое развитие могло б быть, если б все рассуждали так? Не выросло бы ни одного крупного города, не было бы основано ни одной космической колонии. Во всём происходящем надо искать плюсы, госпожа Дайенн — там делают деловые люди, не нытики. Мы не причитаем, что нас изгнали и всего лишили — потому что мы выселились сами и сами не позволили лишить нас всего. Как я уже говорил, мы приехали не с голым задом, как большая часть второй волны…

— А ваши счета не арестовала новая власть? — удивилась Дайенн, — или вы успели перевести эти счета в другие банки?

— Уже не было никаких счетов, — Крин снова блеснул золотом улыбки и кольца, — это азы, которые необходимо понимать тому, кто не хочет кончить жизнь на паперти. Кому и где на тот момент могла быть интересна валюта Корианны? Коллекционерам, разве что — как забавные бумажки с изображениями неких деятелей, которые для них никто и ничто, и мест, которых они никогда не видели. Я сам имею небольшую коллекцию банкнот с бывшей родины, то, что завалялось в плаще у матери… Деньги сами по себе не имеют никакой ценности, они лишь эквивалент действительных материальных ценностей, и имеют свою цену лишь постольку, поскольку вы можете на них что-то купить. Разве для вас имеет цену валюта мира, с которым вы не торгуете? Попробуйте расплатиться минбарскими деньгами в деревушке торта, где нет ни одного обменного пункта — не получится. Потому что на эти деньги никто ничего не сможет купить. Предложите человеку, живущему в лесу, миллион в самой твёрдой валюте — он откажется. Потому что там нет ни одного магазина. А вот топору он обрадуется. Отправляясь в мир, прежде не имевший с нами торговых отношений, тем более ввиду происходящих на родине событий, мы понимали, что брать валюту — бессмысленно. Немало семей второй волны как раз на этом погорели. Нет, мы не только своевременно обналичили все деньги, но и обратили их в действительный капитал. Драгоценные металлы и камни, они всегда стоят своей цены. Технологии — проекты, материалы, машины. Наш мир, конечно, относился к отсталым, но всё-таки у нас нашлось, чем заинтересовать принимающую сторону. Продукты питания и промышленные товары, которые могли нам понадобиться, чтобы первое время мы не нуждались ни в чём. Ну, предметы искусства и антиквариат — это тоже оказалось неплохим вложением, центавриане любят такие вещи и готовы за них платить. И закупить всё нужное даже не составило больших трудов, идиоты, ещё верящие в реванш, охотно обращали в деньги всё, даже когда под их контролем оставалась одна Эмермейнхе, когда было уже понятно, что никакие деньги не помогут, когда не будет тех, кто их возьмёт. Сложнее было соблюсти в тайне старт «Исхода»…

На Земле зубы принято сравнивать с жемчугом, на Минбаре — со снегом, на Корианне — с золотом, и это сравнение тем лестнее, должно быть, звучит, что запасы золота на Корианне в принципе невелики…

— Поверить не могу! Вы гордитесь тем, что обокрали собственный мир? Вы взяли то, что создавалось трудом его жителей и сбежали, как крысы, и это считаете своим достоинством? Вы хуже мародёров, обирающих мёртвых — вы обобрали живых в минуту величайшей нужды…

Рот корианца дёрнулся в ухмылке.

— Не мы ввергли их в эту нужду. Но мы не обязаны разделять эту нужду с ними, разве нет?

Алварес говорил, сейчас почти всё золото его новой родины работает — когда первейшей задачей встал выпуск огромного количества новой электроники, чтобы не только восполнить военные потери, но и обеспечить те уголки мира, где и с телефонией было исторически очень и очень плохо, то в разных городах, независимо, возникли инициативы по сдаче государству изделий из золота. Женщины приносили украшения, мужчины — медали. Как бы ни дорога и памятна была вещь, общее и такое великое дело было дороже. И сейчас на Корианне практически не встретишь золотого кольца или статуэтки. Даже некоторые музейные ценности пошли в расход — предварительно с них сделали копии из недрагоценных металлов, просто чтоб помнить, какими они были. Теперь ясно, благодаря кому.

— Не вы — а кто же? Разве то, что вы вывезли, что составляет основу вашего благосостояния здесь, не сокровища всего вашего мира, не должно принадлежать всем его жителям? Разве только вашими руками они создавались? На каком основании вы присвоили это всё себе?

— На основании обычной сделки купли-продажи, — оскалился Крин, — как в любом мире. Вы, значит, социалистка?

— Что? — опешила Дайенн.

— Я должен был предполагать. Такое общение не проходит даром. Раз Корианна выползла на галактический простор, то будет стремиться весь мир инфицировать своей заразой. Забавно, что с одной заразой, — он кивнул на буклеты, — вы боретесь, а другой потворствуете. А разница в чём?

Забавная, действительно, штука жизнь. Если б она как раз недавно так не углубилась в справочные материалы, если б отложила этот вопрос на день, на два, и если б, против всякой логики и порядка, столько не проговорила с Алваресом — она б не понимала сейчас значения этого кольца на пальце Крина. Простенького, скромного кольца — и это простота богатства, можно не сомневаться, золото это высшей пробы. Это личная вещь, конечно. Сколько у них таких личных вещей, у каждого. И сколько они вывезли в виде монет, слитков — чтоб обменять на ценности, нужные им в бизнесе, в комфортном обустройстве на новом месте. Запасы ценных веществ на планете таковы, каковы есть, если изъять столь солидную часть, изъять совсем, прочь — планета новых уже не родит. И чем-то придётся жертвовать — браслетом, подаренным ещё бабушке дедушкой, чашей, в которой возжигался святой огонь… Упрекать в пренебрежении к семейным и религиозным ценностям в этой ситуации немного сложнее.

— Для вас, думающих лишь о своём комфорте, она, конечно, не очевидна.

И он, и Сенле Дерткин — дети одного мира, оба покинувшие его ещё в детстве, оба из семей, принадлежавших к элите — и здесь, в чужих мирах, они пришли к противостоянию, а не сотрудничеству. Не то чтоб в этом было что-то такое уж немыслимое, даже малое дитя не будет думать, что всякий минбарец всякому минбарцу непременно друг… Но то, что на Минбаре называется врагами, не идёт в сравнение. Воины или жрецы могут поколениями лелеять клановые обиды, как часть идентичности, если угодно, но окажись они в ситуации беглых корианцев — и речи не могло б быть о каких-то мелочных интригах, разделении единого народа пропорционально количеству благ, которые удалось урвать.

— Этому сюжету тысячи, если не миллионы, лет, только почему-то он никого ничему не учит. У меня на родине только ленивый не финансировал распространение этой дряни в странах-конкурентах. А те, в свою очередь, финансировали в ответ. Итог мы видим. Любовь к играм с огнём — это тоже то, что объединяет, видимо, все народы и расы. И теперь тоже кто-то оплачивает неприятности для конкурентов, и даже понимая, что кто-то так же оплатил неприятности для него, наивно рассчитывает, что лично его это не коснётся, что удобное оружие не вырвется из-под контроля.

Он так гордо подчеркнул, что центаврианская сторона не оказывала по отношению к ним благотворительности — надо думать, и их инициативы по содействию переселению других корианских эмигрантов ею не являются. Можно только предполагать, какие отношения связывали когда-то эти семьи — первой, второй, третьей волны, но странно будет полагать, что это не имеет совсем никакого значения в дне сегодняшнем. Земляне, допустим, больше склонны пренебрегать такими вещами, но даже для землян прошло ещё недостаточно времени, не успело сформироваться нового поколения, выросшего полностью в других реалиях, и даже те, кто родился уже на новом месте — дети своих семей, вскормленные их опытом, их рассказами. Корианцы, по их собственным свидетельствам, имеют много общего с землянами — вряд ли стоит исключать и такую черту, как склонность пользоваться более бедственным, униженным, зависимым положением собратьев. И если это так — то это видит и понимает и Сенле Дерткин, может ли она, со всеми её детскими обидами и со всей неприкаянностью сейчас, не соблазниться возможностью пошатнуть прочное положение этого самодовольного типа — пусть даже её собственное от этого существенно и не улучшится? Сколько ни осуждай зависть, гнев и прочие грехи по списку — они есть и им подвержены жители всех миров.

— Интересный поворот, — процедила Дайенн, — можно предполагать, вы сами практикуете такую борьбу с конкурентами?

— А как вы считаете, если б практиковал — я б вам сказал? Но нет, это не про меня. Мы уже научены непосредственным горьким опытом, чем чреваты такие авантюры. Бизнес, конечно, требует рисков, но рисковать тоже надо с умом. Скорее я склонен подозревать в подобных методах ваш мир.

— Вы с ума сошли?!

— А что не так? Разве Минбарская Федерация и Земной Альянс — не основные конкуренты Республики Центавр? Ну, в последние годы ещё Нарн, пожалуй, стало можно рассматривать в таком качестве, за годы правления На’Тот они неплохо восстановились… Земля, конечно, тоже последний мир, который я заподозрю в чистоплотном ведении дел, но у вас тут есть дополнительный фактор — вы действительно можете иметь иллюзию, что вам это не опасно. Ведь в вашем обществе нет тех линий напряжения, на которые обычно давят подобные экстремисты.

Дайенн скривилась — Крин озвучил её мысли недавнего времени, и это было отвратительно.

— Но это именно иллюзия, — безжалостно продолжал Крин, — у нас правительства развитых стран тоже думали, что их сытый, чтоб не сказать — зажравшийся народ не дойдёт до солидарности с какими-нибудь дикарями из Ломпари. А оказалось иначе. И ваших, и земных, и бракирийских, и нарнских авантюристов, оплачивающих работу этих вредителей, ждёт та же участь.

Ну да… попрекал же её Алварес самым большим, по совокупности, подконтрольным сектором, в понимании этого вот тоже вполне себе свидетельство особой хищности. Аргумент, что если б им дополнительные территории были нужны, то с военной машиной, противостоять которой мало кто смог бы, это не вопрос — для таких не аргумент. Они сами мыслили б в направлении экономии материальных и людских ресурсов — и так, в их понимании, будет каждый. Ибо каждый, по их мнению, имея много, хочет большего.

— То есть, вы прилетели сюда бросить мне, офицеру полиции и представителю воинской касты, обвинение в том, что Минбар — сердце Альянса, гарант мира и стабильности — повинен во вскармливании экстремизма? Пикантно слышать это от представителя мира, где дошло до всепланетной революции, живущего сейчас в мире, 40 лет назад развязавшем войну на всю галактику. Не кажется ли вам, что вы валите с больнойголовы на здоровую? Не кажется ли вам, что вместо поиска виновных на стороне вы могли б честно спросить себя, сделали ли вы хоть что-то для того, чтоб подобные пасквили не обретали в вашем новом мире благодатной почвы?

— А вам не кажется, что офицер полиции сейчас занимается тем, что обвиняет жертву?

— Это кто жертва? Вы? Вы беззастенчиво ограбили собственный мир, теперь наживаетесь на жителях другого мира, и у вас такая непоколебимая убеждённость, что вам все должны и всё, чего вы желаете — ваше по праву. Да, мне очень жаль, что вы сейчас сидите передо мной как свидетель, что я не могу арестовать вас как преступника, коим вы являетесь…

— Офицер Дайенн! — раздался от дверей голос Альтаки, — можно вас на пару слов?

Дайенн пулей вылетела за дверь.

— Простите, господин Альтака, я знаю, что моё поведение непростительно. Но извиняться перед этим самовлюблённым паразитом не буду! По крайней мере, прямо сейчас я на это не способна!

— Всё в порядке, — седой бракири загадочно улыбался, — спишем на переутомление, и не такое списывали. Моей ошибкой было отправлять вас беседовать с этим хмырём, у вас и так, ввиду болезни напарника, нервы на пределе.

Болезни напарника… не помешавшей ему, этому напарнику, наговорить ей больше, чем она хотела бы слышать. Да, беседовать с Крином стоило б до историй о едва не сожжённых девочках и едва не замороженных городах. Они называют новую власть варварской — и может быть, есть, за что, но посмеют ли они отрицать, что нищета, ксенофобия и дикие обычаи не были изобретением новой власти, они остались в наследство от старой. И с тем, что убийцы детей должны нести наказание, вроде бы никто не станет спорить… А те, кто поддерживали, взращивали и покрывали убийц детей, а те, кому было просто всё равно? Переживали ли Крины, когда жили в благополучной Эммермейнхе, о том, что происходит в Кунаге или Сурамбе? Едва ли. Они были заняты обращением банкнот в золото.

— Не уверена, что я заслуживаю такого снисхождения…

— А это и не ваше дело, мне решать, чего вы заслуживаете. Скажите, вы задавались вопросом, почему все эти корианские «беженцы» — некоторые из которых, как вы убедились, богаче и наглее многих бракирийских мафиози — так ненавидят Даркани? Да, он одно из главных лиц нового государства, но так, как его, не ненавидят, пожалуй, никого.

Такой резкий поворот разговора слегка ошеломил.

— Ну, он воспринимается, наверное, как символ…

Альтака с той же улыбкой кивнул.

— Именно, символ. Символ их поражения. Того, что не всё у них в кармане, хоть им и казалось так. Эта авантюрная выходка Гидеона могла и не иметь успеха, если б Даркани и его напарница не приложили для этого все усилия. Они успели добраться до зондов раньше правительственных агентов, скопировали информацию и с помощью своих друзей-хакеров разослали её по всем центральным телеканалам, поставив в прайм-тайм, причём три дня подряд… После этого, конечно, им пришлось бежать из страны, их жизнь, мягко говоря, была в опасности. Но и в других странах, куда бы ни попадали, они продолжали делать то же самое. Благо, везде находили не только новых врагов, но и новых друзей среди тех, кто встретился с зондами раньше их… Век информационных технологий, знаете ли — это возможность для слова обежать земной шар раньше, чем некий правительственный чин нажмёт тревожную кнопку. То, на что в иных условиях потребовались бы десятилетия, стало возможно в максимально короткий срок. Крайне удачное сочетание факторов — уже назревшего народного недовольства, эффектной акции Гидеона и фанатизма Даркани.

— Да, Алварес сказал об этом — семена упали на подготовленную почву.

Ещё бы. Когда у одной части мира — машины, информационные технологии, это самое золото, а другая часть на жалких островках растительности ведёт борьбу за выживание с дикими зверями и такими же дикими соседями, как понять логику Крина и подобных ему, что главное — не подавать обделённым идеи наказать своих обидчиков, и всё будет в порядке? А ведь они, кажется, действительно так думают. Это не было миром всеобщего благоденствия, и грабежи, и убийства, и восстания были и прежде — и семью Крина, и подобных ему, это беспокоило ровно в одном плане, чтоб их лично это не коснулось. И что бы он ни говорил об извлечении уроков — никаких уроков извлечено не было, коль скоро они не протянули руку братской помощи менее везучим эмигрантам, ранее, чем нашли какой-то способ извлечь выгоду и из них. Коль скоро теперь он удивляется, что появилась такая вот Сенле Дерткин.

— И ребята вроде семьи Крина подготовили эту почву сами. Они заигрались в мистификации и инопланетную истерию. И они, конечно, пытались всё переиграть, вот только народ им уже больше не верил. Шок был слишком велик. А раз больше нет веры правительству, так безыскусно дурившему народ около полувека — почему бы не поверить инопланетянам? И не взять от них то, что оказалось так созвучно собственным настроениям корианцев? Говорят, чем грандиознее ложь — тем легче в неё верят. Но так же говорят — тем сильнее разочарование. Сильные корианского мира были уверены, что разыгрывают беспроигрышную партию — и их падение вполне соответствовало вложенным ими усилиям. Быть может, если б Даркани и Схевени не решились на это откровенное безумие — ринуться в неизведанный космос в поисках ответов, или нелёгкая не вынесла на их пути «Эскалибур», всё это могло продлиться ещё долго… Но история сослагательного наклонения не знает, и господа вроде Крина тоже об этом помнят.

— Схевени… Это ведь фамилия напарницы Даркани. Я не связала, конечно, бывают дальние родственники или однофамильцы. То есть… Лисса занимала, насколько я поняла, не очень уж высокие посты, но и Даркани, получается, тоже, просто один из наркомов… Это парадокс, который не сразу укладывается в голове — они почтенные и почти легендарные фигуры, можно ли было ожидать встретиться здесь с… их сыном? Даркани — отец Илмо Схевени?

Вот почему она долго думала, что не различает корианцев. В большинстве материалов о Корианне фигурировали фотографии первых контактёров. И первым корианцем, которого она как следует рассмотрела, был их сын.

— Ну, напарники нередко становятся очень близки. Это я сейчас совершенно без намёка говорю. Особенно когда они прошли вместе через то, через что прошли Даркани и Схевени.

— Это Илмо имел в виду Крин?

…Действительно, хмырь. Какое же правильное слово. «Социалистка»!.. Алварес прав (как же противно, когда он прав), религиозное и культурное взаимопонимание совершенно не в труд, когда чужая религия и культура твоим как минимум не противоречат. Минбарцы могут считать глупостью трепетное отношение бракири к кометам — но кому оно, в конце концов, мешает. Нарнам в священные дни Г’Квана запрещено совершать сделки — и это может быть неудобно, если именно сейчас тебе нужно купить что-то нарнское, но это опять же не смертельно. А если чья-то религия велит убивать детей? А если чья-то культура допускает ограбление родного мира и почитает это даже за в некотором роде доблесть? Будучи минбарцем, такие вещи невозможно ни понимать, ни уважать. Но есть ли смысл объяснять это кому-то вроде Крина? Так и вспоминаются слова Урсулы Бокари про нутро богачей. Стоило сказать что-то не по нраву — и ты для него социалистка.

— Как сказать. Даркани был наркомом планетарной безопасности, и в этом качестве чувствительно прижал хвост эмигрантам второй и третьей волны, не говоря уж о тех, кто эмигрировать не успел, или не отпустили. Первая волна, как видите, ни финансовых, ни личных потерь от него не понесла, но вместе со второй и третьей называет его палачом просто из любви к искусству. Но вот знал ли Крин о том, что Схевени работает в нашем отделении — я не уверен. А об Алваресе он определённо знал. Видите ли, в корианском языке есть слово, означающее не только «сын», но и «последователь», «любимый ученик» — эквивалента в земном языке нет. А уж как много значил Даркани для Алвареса, вы могли успеть понять. Не знаю, как много знает Крин, а я уверен — знаешь Алвареса, считай, что знал Даркани. Та же убийственная честность, отчаянное упрямство и наивная вера в окончательное торжество справедливости.

И это бы звучало просто невероятно, шокирующе… если б в этот момент Дайенн не понимала уже, что Альтака — тоже идеалист. В бракирийской версии этого понятия, да — то есть не исключая язвительности, цинизма и подковёрных интриг. Но если б его целью было единственно продвижение каких-то мутных бракирийских интересов — его вряд ли хватило б так надолго.

— А вы в него не верите?

— А я живу дольше и видел больше. И знаю, что борьба со злом в широком или узком смысле — это маятник. Его колебания могут увеличиваться или затухать, в какой-то момент мы отвоёвываем у тьмы и хаоса очень много, почти всё, в какой-то — тьма и хаос снова захлёстывают нас с головой. Мы заключаем мирные соглашения, вступаем в ассоциации, решаем глобальные проблемы и почти побеждаем преступность, всегда почти… А потом снова война, катаклизм, очередная дерзкая вылазка пиратов, или иное движение маятника обратно. Мы находимся на границе, госпожа Дайенн. На границе с хаосом. И наша задача — как можно дольше удержать границу вот в этом месте, не позволяя ей сдвинуться вглубь, именно на это я трачу время, силы и последние ещё не седые волосы. И кстати говоря, день памяти Даркани — всего через неделю. Не знаю, легко ли это вам будет, но постарайтесь поддержать Алвареса в этот день. Поддержка напарника — это очень важно, даже если вы никогда не станете для него тем, чем была Лисса Схевени для Даркани. А теперь идите-ка и отдохните. Отправлять вас допрашивать эту девицу в таких растрёпанных чувствах — это то, чего даже я со своим природным садизмом себе не позволю.


Сен Айэлл почтительно склонился, опустив взор в пол, как подобает перед старшим.

— Фриди Мелисса обещала прибыть в Тузанор через три дня, ей необходимо закончить занятия с младшей группой и благословить их на миссию в клиники Синзара. Я разместил женщину вместе с остальными в лечебнице Лийри. Тинанна хотела бы остаться с нею, чтобы наблюдать и делать всё возможное до приезда фриди Мелиссы.

Тинанна выступила вперёд, так же не поднимая глаз, хотя от неё, врача из воинского клана, этого, в общем-то, правила не требовали.

— Эта женщина важна как свидетель, я правильно понял, Тинанна? — Алион подошёл к девушке, облачённой в форму госпиталя Кандарского отделения.

— Да, фриди Алион. Она не только свидетель по серии потрясших вселенную преступлений, но и сама преступник галактического уровня, много лет её искали множество миров. Центавр не поскупится ни на какие расходы в оплате её лечения, потому что её возможные показания стоят многим дороже.

Нет нужды говорить, что минбарский принцип, согласно которому врачеватели телес и душ работают без ожидания мзды, распространяется за пределы Минбара произвольно. Разорение, слава Валену, в ближайшее время главному столпу Альянса не грозит, но всё же затраты именно Минбара на альянсовский флот, тренировочные базы анлашок и программы, действующие в отсталых мирах, стабильно высоки, лишним не будет, если кто-то восполнит (вместо экспансионных и развлекательных — на благие цели, хотя бы так, прости Вселенная за осуждение). Кроме того, для Центавра оплата является неким гарантом надёжности и качества оказываемых услуг, что им ни возражай, такова их культура, почему бы её не уважать.

— Хорошо, Тинанна, — кивнул Алион, — я дополнительно свяжусь с центаврианской стороной, чтобы обговорить все условия. Ты можешь вернуться к своей работе, нести дальнейшую ответственность за эту пациентку тебе нет нужды.

— Я понимаю, фриди Алион. Но если возможно, я хотела бы остаться. Я прониклась тревогой за её судьбу, и она, как мне кажется, привязалась ко мне.

Возможно, такое утверждение и звучало сомнительно, в отношении пациента, в медицинской карточке которого стоял цветистый и неутешительный диагноз, но Алион спорить не стал. Даже капля веры, бывает, может больше, чем все врачи и лекарства.

— Её состояние как-то менялось за то время, пока ты её наблюдаешь, Тинанна? Как она перенесла дорогу?

Происхождения Тинанна весьма скромного — эта ветвь Вестников стабильно пребывала на задворках истории, обладая, видимо, нехарактерным для воинов отсутствием амбициозности. Они проектировали и монтировали системы связи и сами работали связистами — преимущественно на внутрипланетном уровне, иногда выполняя работы, более приличествующие мастерам, вроде рутинного ремонта. Однако нет правил без исключений, и хотя бы раз в одиннадцатилетие молодёжь удивляет старейшин своим жизненным выбором. Тинанна выбрала Кандар для стажировки, с тем чтоб потом зачислиться в штат одного из кораблей, исследующих пространственно-временные аномалии — а там ведь сложно предсказать, чего можно ожидать…

— Дороги она как будто не заметила, фриди Алион. Тот максимум реакции, который я наблюдала от неё, это лёгкий поворот головы. Правда, один раз… В салоне показывали новости, большой репортаж о рабочей поездке императора Котто… Так вот, мне показалось, что Аделай внимательно смотрела эти новости. Не просто смотрела в сторону экрана, как обычно, безучастным взглядом, каким она с тем же успехом могла смотреть в стену, а почти осмысленно, с искрой интереса. Она улыбалась… Позже я показала ей фотографию императора Котто, она забрала эту фотографию и не соглашалась отдать, несмотря ни на какие уговоры. Я не знаю, что для неё значит фигура императора, хороший символ или дурной, но я намерена использовать любую зацепку, которая поможет вывести её из её нынешнего состояния.


Окончательно сломив волю Реннара и практически самовыписавшись из госпиталя, Вадим решил навестить свидетеля, тем более что слышал, что его вскоре у них заберут — бракирийская сторона, зацепившись за следы каких-то давних дел о разборках криминальных кланов Экалты, затребовала его к себе, и Альтака развёл руками — возможности его, конечно, велики, но не беспредельны, а давить по неофициальным каналам он как-то остерегается. Но на Экалту переводится также Вито Синкара, он сможет проследить, чтобы их свидетель не канул бесследно, и если появится что-то новое-существенное в его показаниях — он сообщит… Утешало это, правда, слабо.

Лоран сидел за столом, сгорбившись над какой-то книгой, ещё стопка книг возвышалась рядом. На звук открывающейся двери он обернулся.

— Я ждал, когда же вы придёте. Но понимаю, вам пришлось провести некоторое время в госпитале… И сейчас вы не совсем здоровы.

Из этого парня отличная Дайенн могла б получиться, оставалось хмыкнуть про себя. Можно не сомневаться, она будет в ярости, узнав, что Реннар позволил ему уйти. Что-то такое она ведь и сказала в последнем разговоре — что кое-кто тут, похоже, собрался переползать из одного патологического состояния в другое, минуя стадию выздоровления.

Мальчик между тем встал и медленно подошёл — красные глаза, не мигая, вглядывались в лицо гостя, тонкие ноздри слегка трепетали.

— Что-то не так с вашим сердцем. Но разве тех, у кого больное сердце, берут в полицию…

О Раймоне и теперь медики ведут озадаченные перешёптывания — диагностические способности ранни, и осознанные-то им как что-то нетривиальное и заслуживающее внимания сравнительно недавно, он им тоже демонстрировал, как и особенности слуха и зрения. В госпитале, то есть, с большинством пациентов и по виду понятно, что произошло, но Раймон угадывал и хронические заболевания и физиологические особенности самих медиков. Наверное, это тоже было проявлением по-звериному острых чувств — глаз ранни нетерпим к яркому свету, но в комфортном для них приглушённом свете видит больше, чем земной или минбарский, обоняние позволяет различать в кожных секретах и даже в крови, сквозь кожу, изменения баланса веществ. Раймон говорил, что дети ранни ещё плохо способны к этому — это чутьё развивается по мере развития структур мозга, завершающегося обычно годам к 30. Удивился ли он, осознав, что у «голодной плоти» это считается чуть ли не за мистическую способность? Не то чтоб. Всё-таки более удивительно для ранни обнаруживать в разумных животных что-то общее с собой, чем отличное — тем, кто постоянно нуждается в пище и сне, конечно, не по силам такой анализ… Но само по себе чутьё — ещё не всё, надо ещё понимать, что именно ты чувствуешь, знать законы функционирования этого организма, его физиологию и биохимию. У Раймона было сто лет и предшествовавшая этому профессиональная подготовка, Лоран же ещё дитя, поэтому его слова Вадима нисколько не смутили. Вероятно, он чувствует и не может понять противоречия сочетания центаврианских и земных особенностей в одном организме, и лишь по совпадению это облеклось в ту же форму, что и тревоги матери в его детстве, несколько уменьшившиеся по мере его взросления — в самом деле, как-то живут земляне с одним сердцем…

Вадим прошёл и сел на стул, невольно поморщившись, кивком предложил Лорану сесть напротив него на кровать.

— Тебя скоро увезут, и я хотел поговорить, пока есть такая возможность.

Лоран кивнул на стол.

— Вито Синкара принёс мне учебники бракирийского языка. Вряд ли я много успею выучить, но чем раньше начну, тем лучше. Вроде, на Экалте и земной знают многие, но всё же будет непросто… Что же ещё вы хотите? В отчётах всё есть.

Вито Синкара как-то непостижимо заботлив. Земного языка ему что ли мало для получения всех интересующих его сведений…

— Я думаю, ты понимаешь — это не допрос. Я просто хочу услышать… услышать то, что знаю и так, и возможно, услышать что-то большее.

Да, у них не было возможности поговорить обстоятельно, Лоран старался как можно больше загружать голову изучаемым языком, чтоб как можно меньше предаваться сожалениям. Могли ли они, перед его первыми шагами к возвращению, предполагать, что этот человек, увидеть которого было второй его целью, будет серьёзно ранен, а может быть, даже погибнет? Должны были. Да, они не оставили для полицейских ни одного живого врага на той базе, но не в остальной вселенной. А могли предполагать, что этому человеку и не позволят, по внутренним-личным причинам, этих встреч? Этого не предполагали, но вероятно, это и произошло. Вито Синкара забрал под свою власть неожиданного и такого важного свидетеля для того, чтоб защитить чувства Раймона, но также он хотел и защитить чувства Вадима Алвареса, это наверняка. Которому никуда уже не деться от правды, что его брат и есть тот преступник, которого они ловят всей галактической полицией, но которому хорошо б ещё хоть какое-то время пожить без всяких подробностей. Вито Синкару они не предполагали.

— О нём? О вашем брате… Элайе?

Он произнёс это имя так, как пробуют на языке иномирное слово, которое не уверены, что смогут произнести, как пробуют в руке неизвестное оружие, которым не знают, как пользоваться.

— Ты знал его под другим именем, верно?

Ранни наклонился к Вадиму, как-то странно улыбаясь.

— Верно. Под твоим.

Вито Синкаре это едва ли понравится, ну да и пусть. Пусть они, взрослые, потом выясняют отношения, сколько влезет. А этот человек имеет право на свои ответы, он столько к ним шёл.

Вадим прикрыл глаза. Вряд ли это от слабости, от того, что рановато покинул палату, так мутилось в голове. Скорее — от близости к тому, о чём не переставая думал четыре года.

— Но почему? Почему он назвался вам этим именем?

— Очевидно же. Это главное из того, что он смог вспомнить. Он рассказывал… и выводил это имя на листе. Вот так, — Лоран воспроизвёл в воздухе движение кисти Элайи, когда-то давно, над кириллической прописью.

— Главное… значит, было и что-то ещё?

Привязанности — это слабость, говорила Аврора. Когда у человека есть кто-то дорогой — он становится мягоньким, как кишочки. Он думает о том, чтоб с этим его дорогим человеком всё было хорошо, он был здоров, счастлив, улыбался. Он не понимает, что не может всегда всё быть хорошо со всеми дорогими людьми всех во вселенной. А может, и понимает, но тогда главное — чтоб с МОИМ так было, вот к этому и приложить все усилия… Лоран понимал, зачем она это говорит. Про кого. Не так много было тех, у кого, как у него, остался кто-то дорогой по другую сторону их дороги, о ком неизбежно было вспоминать, тосковать — от неё ведь такое не спрячешь. Только он, он один мог спрятать — но она ведь всё равно понимала, даже не видя этого. Для неё это было слабостью, путём к предательству. Но правда была в том, что и у Вадима такой дорогой человек был, и не помня, он всё же знал об этом.

— Немногое. Какое-то голубое поле. Красные цветы, собранные в букет. Высокие и очень яркие горы. Свечи в подсвечнике. И огонь. Огонь, из которого Бог говорит с избранными своими, и ведёт, указывая им путь. Аврора сумела бы объяснить лучше, чем я. Она видела это. Осколки в его сознании, отсветы, следы, не более. Тьму, первобытный хаос, где земля была безвидна и пуста, и дух божий носился над водами…

Вадим почувствовал, как холод пробирается по ногам. Свечи… давно ли он вспоминал эти свечи, упрямо поджатые губы Элайи, его дрожащую, как разгорающийся огонёк, руку. Его слова о том самом огненном столпе, ведущем сквозь мрак…

— Она пыталась собрать эти осколки, хотя они выскальзывали из рук, раня пальцы. Она поняла, что эти воспоминания — не все его, это отражения в его памяти мыслей тех, кого он знал когда-то, в том прошлом, которое нам неизвестно. Она сумела поймать след, ментальный отпечаток… нет, она ничего не смогла узнать о личностях, к которым относились эти цветы, эти горы, этот огонь. Ни имён, ни лиц. Только этот ментальный след, говорящий о том, что это не его память… Она собирала эти фрагменты, скрепляя по общему ментальному следу — ну, как вы прикрепляете на стене рядом фотографии и заметки, относящиеся к одному делу. Только у этого она не смогла определить ментального слепка — у имени…

Это можно вспоминать бесконечно (и времени у него на это впереди, определённо, много). Одни жалели — как может человек жить без памяти, без понимания, кто он и откуда, а другие говорили, что они много б отдали за то, чтоб забыть всё, что с ними было. Он утешал сопереживающих — такова уж его натура — уверяя, что ему не нужно это прошлое, ему дорого настоящее — они все и то, что они вместе делают. Но не точило ли его это на самом деле? Только Аврора могла знать…

— И поэтому не сомневались, что оно его. Но причина в том, что моего ментального следа не могло быть в его сознании. Я непроницаем для сканирования. Это было обычным воспоминанием для него, таким, как у любого нормала…

В глазах Лорана промелькнуло что-то похожее на жадный интерес и восторг.

— Ты как ранни. Не знаю, как это может быть, если ты не можешь быть одной с нами природы. Но не помня тебя, он помнил о тебе, и потому в нём вызвало не ужас, а совсем наоборот, когда он не смог просканировать меня. Интересно, подействует ли на тебя «прах»?

— Это пустой разговор. «Прах» больше не встречается во вселенной, — пробормотал Вадим, понимая, что лукавит — упоминания о нём он, во всяком случае, слышал.

Это выражение на раннийском лице смотрится… странно. Как увидеть на нём крошки печенья. Такой нездоровый азарт, такая едва сдерживаемая страсть кажутся несовместимыми с «замороженным» организмом.

— Не совсем так. Есть во вселенной места, где его производят. Сумели взломать формулу… я не скажу, где. Скажу только, что это точно так, потому что я держал это вещество в своих руках.

— И употреблял? Но… зачем?

Ранни склонил голову, глядя на него испытующе и как-то печально.

— Неужели ты не можешь этого понять? Ты, который, как мы, живёт за вечной стеной от мыслей близких? Это возможность самому открыться, и прикоснуться к самой сути того, кто настолько тебе дорог. Да, природой нам эта возможность не дарована, но не в нашей ли власти, не в нашем ли праве переиначить природу? Ведь таково и было наше предназначение — ломать порядок, установленный тьмой, злом. Ты-то знаешь его силу… Его сила дана ему не просто так, и как меч не может прожить свою жизнь в ножнах, так и эта сила не может быть без права, без власти. Он спасал нас ценой своей жизни, своих мук после каждого сражения с тьмой, ты-то знаешь, как его сила мучительна для него самого. Каждый выплеск его силы опустошал, иссушал его, наполняя болью тьму, где кружились осколки его памяти. Но поднимаясь, он продолжал — ради нас, ради всех тех, кого он вывел из рабства, подарив землю обетованную, которой вовек не коснётся скверна. Есть какой-то знак судьбы в том, что зовут его — Элайя, хоть мы и не знали этого имени… до недавних пор.

Зачем он это делал… Чтобы стать ближе, чтобы понять. Всё, насколько возможно, понять. Прикоснуться к этим цветам, этим свечам. Аврора дала понять — это страшно. Тьма и первобытный хаос — это страшно. Но что могло быть достаточно страшным, чтоб остановить, когда речь идёт о Нём?

Вадим с трудом разлепил пересохшие губы.

— Как давно он знает… обо мне?

Как давно он сам принял, смирился, что это действительно об Элайе? Наверное, только в госпитальной палате, на грани забытья, когда Дайенн уступала надзор за ним транквилизатору. До этого, от высказанной безумной догадки — вплоть до кивка этого мальчишки прямоугольнику фотографии, он не надеялся, конечно… неправильно называть это надеждой. Но упрямые возражения Дайенн всё же поддерживали его. Тяжелее бы было, если б все сразу и безоговорочно согласились…

— Не очень давно. Есть знак судьбы и в том, что тебе досталось это дело, и мы, конечно, не могли не пожелать узнать, кто ведёт это дело… И когда он увидел твоё лицо, он был, это правда, потрясён.

— Он… вспомнил?

Лоран поёжился. Концентрироваться на беседе становилось всё труднее — близость человека, настолько не постороннего самому дорогому для него существу, будоражила нутро. Его запах рождал представления, каков может быть вкус его крови, схожа ли она с кровью Вадима, с кровью ранни.

— Не уверен. Но определённо, он понял, что вы как-то связаны, и в этом тоже есть божий промысел.

«Он не заслуживал, чтоб его мечта сбылась ТАК», — поймал он, засыпая, слова Дайенн кому-то. А чего он мог бы хотеть? Чтоб его брат был мёртв? А приходится признать, иной вариант мог быть только таким. Если б не потеря памяти — если это действительно правда — можно ли считать, что Элайя непременно вернулся б домой? Или посчитал, что не может, после всего совершённого? Лоран решил не подвергать опасности отца, решил осознанно продолжить путь, на который встал невольно — почему Элайя не мог решить так? Непродуктивно об этом думать…

— Лоран, зачем вы откачивали из жертв кровь? Ведь тебе она не нужна?

Он знал этот ответ. Уже знал наверняка, но хотел услышать — как ещё одно проклятое подтверждение, что речь действительно о нём, об Элайе.

Профессор Заани, рассказывая о разных видах нарушений памяти, приводил много удивительных историй. Некоторые больные, не помня, как их зовут, сколько им лет — прекрасно помнили то, что касается их профессиональной деятельности. Мать могла забыть, когда родились её дети и сколько их у неё, но стоило дать ей инструмент, которому она обучалась в детстве — руки сами вспоминали, как на нём играть. А до этого о подобных примерах рассказывал и Гроссбаум… Не зная этого, было б проще спрашивать, как мог Элайя забыть матерей, дорогу домой и даже своё имя, но не забыть элементы своей религии, трансформировавшиеся у него столь своеобразно. Но было легче понимать такие вещи, пока речь не шла о ком-то тебе близком, это правда.

— Нет, я пил только кровь некоторых землян, некоторых бракири… то, что мы можем усваивать. Он просто сказал, что так нужно. Таков высший закон. Я не уверен, что смогу объяснить… И Авроре очень понравилась эта мысль. Это она придумала некоторых особо отличившихся, которых мы забирали с собой, топить в крови.

— Аврора — это…

— Его жена.

— Жена?! И когда же он успел жениться? И по законам какого мира?

Лоран отодвинулся подальше к стене, пытаясь дышать как можно ровнее. Перед глазами плясали яркие пятна с перечисленных ранее картин — так хотелось увидеть, так хотелось понять, что за ними стоит, наивное желание, Аврора поделом смеялась над ним… а теперь так трудно решиться спросить, что это могло быть, с чем связано. Горы не его, снизошла до пояснений Аврора, он их подсмотрел у кого-то другого, кого-то, кто грустит об отце… но свечи и цветы — это он видел. Это ощущение рядом с цветами — чего-то большого рядом с чем-то маленьким, чего-то тёплого, надёжного, скрывающего тоску и отчаянье — это… мама? Его мама? Лоран не знал — он не помнил свою мать, рассказов отца достаточно, чтоб понимать, как сильно они любили друг друга, но недостаточно, чтоб понять, что это такое — «мама рядом». Аврора пожимала плечами — у неё с матерью тоже не очень сложилось.

— По законам нашего собственного мира, того мира, который он подарил тем, кого освободил, кому некуда было уйти… Ты должен был уже понять, он вправе устанавливать собственные законы.

— И где же находится этот мир?

Ещё неизвестно, есть ли в этой потерянной памяти что-то хорошее, не захочется ли, вспомнив, снова забыть. Зачем помнить, в какой яме сгнили те родители или за какую цену тебя продали. Так говорила она, и спорить с ней решимости не было. Да, у него был замечательный, любящий и любимый отец — и это заставляло испытывать вину. Перед ней, перед всеми остальными. Чем он заслужил? Разве он чем-то лучше?

Пусть сама космическая тьма породила его. Мы все тут — единственная семья друг другу.

— Прости, но этого я тебе не скажу. Быть может, скажет он сам, когда вы встретитесь с ним… Впрочем, никто в галактике не сможет никак навредить этому миру, как бы сильно ни захотел. Никогда недостойный не ступит на землю обетованную.

А почему вообще этих ваших Гроссбаумов туда пускали, спросил в числе прочего Синкара. Отличный вопрос. Да хотя бы потому, что мы вовсе не являемся такими узколобыми фанатиками, какими нас пытаются изобразить. Одно дело — не пускать кого-то с явственно идеологически враждебной позицией, список таких неприемлемых граждан есть у каждого мира, и у некоторых он подлиннее будет. И совсем другое — учёный с мировым именем, которого действительно делало счастливым обретение коллег в каждом новом мире, с которыми можно было обмениваться успехами в постижении чуда существования разумной жизни. Научный гений несовместим с религией, учат на Корианне. Пример доктора Гроссбаума как будто опровергает это утверждение. Но если от таких примеров просто закрыться, существовать они не перестанут. Существование Минбара, в конце концов, на Корианне известно. Иногда, говорила Виргиния, человек причисляет себя к религии по привычке, в силу воспитания, ему кажется, что если он откажется от этого — он предаст свою семью. Как-то так вот мы справляем Рождество — как дань памяти старшему поколению Ханнириверов, Алваресов, Колменаресов. Как нечто, объединяющее нас — цели противопоставлять себя тем, кто не имел предков-христиан, в этом нет. Гроссбаумы тоже не противопоставляют, они принадлежат к прогрессивному течению — и то верно, замшелым ортодоксам что делать в космосе вообще, на Корианне тем более…

Вадим пересекался с Гроссбаумами много реже, чем Элайя, и на тот момент просто не имел аргументов для идеологических прений — диамат и история религий были ещё впереди, азов для этого недостаточно. Иногда, говорил Даркани, человек причисляет себя к религии для того, чтоб выглядеть хорошим в глазах окружающих. Людям кажется это подчёркиванием приверженности морали, принципам, добродетели — сколько б жизнь ни являла примеров отъявленных злодеев, трепетно и гордо носивших религиозные символы, атеисты кажутся им вставшими в оппозицию ко всему благому, положительному. Нужно понимать, в мирах, где, при всём формальном секуляризме, от религиозных пережитков никто не думает отказываться постольку, поскольку они служат неплохими костылями для не желающей отмирать отсталой общественной формации, такие представления ещё сильны.

— А ты? Ты что же, значит, недостоин?

Лоран передёрнул плечами. Что отвечать, правду? Чем-то оказался достоин счастливого детства — хотя как считал до этого, оно не может считаться счастливым с их вечными скитаньями, с вечной раной в сердце отца. С вечной отгороженностью от всех вокруг. Но ведь, при всей неясности будущего, они были друг у друга, их тайна охраняла их свободу, и значит — они были счастливы. Земля обетованная — для тех, кто счастья не знал. Для отверженных, лишённых всего, взывавших без надежды быть услышанными.

— Почему же, я был там. Но я не могу там остаться. Я должен был вернуться. К своему отцу… Наш путь подходит к концу, и так было нужно, чтобы я первым сошёл с него.

— Подходит к концу — то есть миссия по уничтожению «Теней» завершена?

Мальчик кивнул.

— Практически. Это сразу было понятно, что не потребуется много шагов, он уложил в 6. Он всё рассчитал, он очень умный. Он сделал первый ход — а дальше им оставалось только совершать те шаги, которых он и ожидал, собираться там, где их легче всего будет уничтожить, и делать ошибку за ошибкой… А остальное сделаете вы, и правоохранительные силы тех миров, где живут главные враги мира, те, кто затеял это всё, кто оплачивал… Информация уже отправлена, их конец уже не отсрочить. Но это, конечно, не для протокола, я никогда это не подпишу. Ведь, ради спокойствия моего отца, я простой исполнитель, который не знал более немногого положенного.

«Он очень умный»… Мозги у него варят хорошо, отвечала Виргиния на все тревоги Офелии о будущем Элайи. Больные, но варят хорошо. Он способный, прилежный, он любит и умеет учиться — за счёт этого и выплывет. Учёным каким-нибудь станет, они могут себе позволить быть со странностями. Элайя не доходил, конечно, до того, чтоб отрекаться от Виргинии или попрекать Офелию, что она, мол, предала память отца, но внутри себя он страдал — и заповедь о почтении к родителям, и заповедь о запрете прелюбодеяния относятся к числу главных. Мог ли он предполагать тогда, что и с Виргинией окажется схож? Она когда-то в своей войне тоже не очень считалась с правилами…

— И… что он намерен делать дальше? Он намерен сдаться там, на Мариголе?

— Да. Но только если там будешь ты. Тебе он верит… Даже не помня тех дней, когда ты был рядом, он верит тебе. Не обмани его веру.

Полицейский опустил голову. Это было раздражающе — хотелось иметь возможность и дальше ловить малейшие перемены эмоций на его лице, но было понятно — ему тяжело сейчас, иным образом тяжело, чем Лорану, вынужденному сделать непростой выбор — противоположный не был бы легче, это верно, может, он смог бы обмануть Его, сказав, что действительно готов никогда больше не увидеть своего отца, но не смог бы обмануть себя, а любая ложь перед Его лицом была кощунством. И Он пожертвовал — возможностью принять такую жертву, и ничего не оставалось, кроме как принять эту жертву, как принимал всё, что было даровано прежде. А этому человеку ничего подобного даровано не было, и боль, владеющая сейчас им — это боль бессилия…

— Жестокие это слова… Чего он ждёт от меня? Что я смогу защитить его от правосудия? Это не в моей власти. Впрочем, его болезнь защитит его, с такими проблемами — едва ли какой-то мир признает его подсудным. Или спасения от своей болезни? Это вообще не в силах человеческих.

Этот вопрос тоже делал больно. Что, в самом деле? Что оказалось важнее после всех слов о неважности прошлого, о том, что они одна семья? Что-то изменилось в тот момент, когда он увидел это лицо, что-то изменили эти слова — Вадим Алварес, Советская Корианна… «Он не может быть с Корианны, это даже звучит как бред!» — говорила Аврора кому угодно, но только не ему самому.

— Понимания, поддержки. Любви.

Чьей любви тебе ещё не хватает, спрашивал его по разу каждый. Отцовской — это был бы самый логичный ответ, но не факт, что самый правильный. Говорил ведь Элайя, что чувствует поддержку и любовь отца — хоть чувствует не менее ясно и ту грань, что разделяет их. Скорее — той сверхъестественной сущности, частью которой и был для него отец.

— Он мой брат, и конечно, я люблю его. С той поры, как мы встретились, и до того, как… как я потерял его, я старался сделать всё, чтоб помочь ему преодолеть изоляцию, в которую ввергла его болезнь, сделать его жизнь счастливой, полноценной. Но понимание… нет, понимание — это то, чего я так и не смог ему дать. И хотя сейчас с моей души упал камень, я наконец узнал о его судьбе, спустя четыре года… Этот камень сменился другим. При любом раскладе, ему нет пути назад, к свободной, счастливой жизни, к семье, родному миру…

Любит, конечно, любит… только легче ли от этого? Привязанность — это слабость, тут Аврора права. Она рождает это самое желание уберечь, загородить от всякого зла… Можно ли позволить тому, кто дорог, принести такую жертву, какую принёс Он? Можно ли даже просто смириться с этим, как со свершившимся фактом?

— Он знает это, поверь. Он сам отдал эту жизнь — ради чего-то большего, чем личное счастье, ради победы над злом. Он будет ждать тебя на Мариголе. Он не боится, давно не боится. С кем бог, в том нет страха. И ты не бойся. Всё будет так, как суждено.


— Я б тебе, Ранкай, тумака хорошего прописал, и ни жреческий, ни врачебный сан меня не остановили бы. Если б не понимание, что это твоё состояние не улучшит.

Ранкай воззрился на Реннара самыми честными дразийскими глазами.

— Да разве сильно я эту руку напрягал, доктор? Я ж больше так… руководил.

— Ты это не мне, ты это руке и скажи, — Реннар глубоко вздохнул и плеснул снова — в чём ещё большая сложность с дрази, будто прочих всех мало, так это в том, что кровь у них белая, и не оценишь на первый взгляд, насколько сильно она пропитала пакет, но очевидно — к тому времени, как этот шаг’тотов сын соизволил наконец дойти до госпиталя, она порядочно загустела и приклеила пакет к чешуе по краям, — наруководился… Больно?

— Нет.

— Ложь, Ранкай, унижает и разлагает душу.

— Да ведь правда не больно, — захлопал глазами дрази, — я и не думал, что там серьёзное чего, я так зашёл, для порядку… Ай, Реннар, ты нарочно вот это сейчас! Чего ты в медики пошёл с такими наклонностями? Цены б тебе на допросах не было…

На благообразном минбарском лице, как водится, ни один мускул не дрогнул.

— Молись сейчас Дрошалле, Ранкай, чтоб спица никуда не сместилась. Иначе рассуждать о моих нереализованных карьерных возможностях будешь прикованным!

— Да уж мы один только контейнер с этой… Красотулей или как её… пока грузили, столько аскез наобещали, что в ближайший год точно не рассчитаемся… Это ж только представить, не дай Дрошалла, чего случилось бы — лучше сразу наперегонки к ближайшему шлюзу! Этот выкормыш бракирийский нас к ней и подпускать не хотел, намеревался сам погрузчиком управлять, да его поминутно дёргали то Альтака, то Гархилл, вот сказал, что под мою ответственность… А ответственность перед Синкарой — это, знаешь, без руки остаться ещё ладно, главное чтоб не без остальных каких частей, более важных… Я всё-таки женюсь скоро.

Вот такая новость, пожалуй, может потрясти и Реннара.

— Женишься? Вот так неожиданность! Выходит, и тебя мы скоро лишимся?

Ранкай отвёл взгляд.

— В отпуск, понятно, поеду, а дальше… Это я тебе, Реннар, сказал с тем расчётом, что вы, минбарцы, не болтливы. Хотя наши-то всё равно болтать будут, что говорить… Юлзай же это, а значит — Лалья тоже знает, а значит — кто ещё не знает-то… Говорил же я, что в мужья радости сроду не пойду, все знают, всем объясняй теперь. О таких-то браках у нас не говорят, а если говорят, то иначе. Сестра у Юлзая развод наконец получила. Окончательно выяснили, что бесплодная.

— О, — только и вымолвил Реннар. А что тут скажешь, чтоб звучало достаточно деликатно для дрази, у которых с деликатностью свои отношения? Бесплодие по понятиям дрази — несчастье, которого страшнее нет. Мужчина, неспособный иметь детей, может и не оказаться на обочине жизни — если богат и влиятелен, или прельстит какую-нибудь женщину своей красотой, умом, манерами (впрочем, не имея детей, своё положение в её доме он не упрочит, если только не станет полезен в делах её детным мужьям и братьям). Но бесплодная женщина — это трагедия семьи, это обрубленная родовая ветвь. Иногда смерть целого дразийского клана — если ни у неё, ни у её матери и бабки не было сестёр.

— Первые-то годы на старшего мужа грешили. Всё-таки он уже не молод, не самого хорошего здоровья. А второй-то не бесплоден точно, в юности был он мужем радости, остался сын. Тоже можно б было сказать, что не молод ведь, да много ли кому это мешало, да и ведь право на этот брак он у двух назначенных её женихов отбил. Это уж о здоровье говорит кое-чего.

— Убил? — спросил Реннар утвердительно. О традициях дрази он кое-что знал, подвинуть назначенных мужей грозно сдвинутыми бровями или круглой суммой отступных не получится, это бесчестье. Такие вопросы решаются поединком. Без оружия, кулачным. Чаще всего — до смерти, потому что жить, будучи таким отставным женихом, в общем-то, уже незачем.

— А как же. Безрассудный малый. Один-то ещё туда-сюда, а второй ему по силам примерно равным был, там ещё вопрос был, кто кого… Ну и вот, ничего. У нас не так чтоб часто кого-то на бесплодие обследуют, это скандал. А тут пришлось,родня этих покойных женихов загудела, чего ради их сыны жизни положили, а люди они не последние. Ну вот и… Всё, оба развода в один день. Что с нею делать такой? У нас женщине незамужней нельзя…

О судьбе таких женщин Реннар старался просто не думать — хватало волей-неволей слышанного о судьбе женщин плодовитых. Не будучи минбарцем осуждать жертвование личным во имя общественного, но… Всяких «но» тут наговорить много можно, а средний минбарец получает и так достаточно попрёков в превознесении над другими расами. Ещё Вален говорил, первым порождением Вселенной были Изначальные, а вторым — минбарская гордыня.

— Юлзай нас сознакомил ещё в том году — он и сам с ней переписку держал всё время, говорил, она не чванливая, как большинство баб, о жизни, о работе его расспрашивала, земной язык учила даже, чтоб больше в новостях понимать — а это, скажу я, кое-что, у нас не так чтоб часто бабы учатся… Вот со мной решила познакомиться, потому что я брата её командир, хотелось послушать, как отзываться о нём буду. Не так много, конечно, мы общались — и у неё семейные всякие хлопоты, и тут не до словесных упражнений… Я ей последнее письмо, короткое, о переводе на Кандар и писал. Юлзай вот больше, оно и понятно — брат, хоть для остальной семьи, конечно, не родня, а так, шелуха… И тут вот подсаживается — так мол и так, разговор есть серьёзный. Она ведь молода, приятной наружности, не самого плохого характера, зачем ей пропадать? Тут и говорить нечего, что такими браками не хвастаются, но всё ж это брак. Что для неё, что для меня — единственно приемлемый. Мне-то дети не то что не до зарезу, а вообще лучше и не надо… Дело ещё не решённое, то есть, но предварительно говорили с дядей Шидимом, а дядя Шидим у своей матери, то есть их бабки, главы дома, любимчик, может её склонить. Так что потому я ещё суечусь-то теперь, не до отдыхов — отпуск надо, деньги надо…


Дайенн рывком села на кровати, а потом поднялась и поспешно натянула на себя повседневную воинскую форму. Незнание — иногда благо, покой, невинность духа. Почему мы так тоскуем о поре своего детства, так завидуем беспечным детям, их счастливому смеху, их светлым улыбкам — глаза их ещё чисты, они не видели тёмной стороны жизни, они не знают того, что знаем мы, взрослые. Потому в сердцах их нет страха, речи их прямы и бесхитростны, печали их преходящи, они тают в свете новой радости, как капли дождя под лучами снова выглянувшего солнца. Но детство не сохранишь на всю жизнь. Однажды мы должны взрослеть, должны знать, даже если знание это лишит нас покоя и погасит свет в наших глазах, даже если горько будешь проклинать себя за этот шаг от невинности, безмятежности — к знанию.

— Тийла, мне нужно, чтобы ты, если только ты можешь быть так добра, посмотрела для меня кое-что, — с порога выпалила Дайенн.

Шлассенка смущённо поправила растрёпанную со сна причёску.

— О чём разговор, госпожа Дайенн, чем могу, я всегда помогу.

— Спасибо тебе, Тийла, я знаю твою отзывчивость. Но, видишь ли, это… Об этом никто не должен знать, ни одна живая душа — по крайней мере, до тех пор, пока результаты не потребуют этого… Я прошу у тебя не только воспользоваться служебными полномочиями в личных целях, что уже есть грех, но и соблюсти это в строжайшей тайне.

— Не беспокойтесь, госпожа Дайенн, я понимаю такие вещи. Может, у меня и репутация главной болтушки в отделении — после Мэрси Девентри и некоторого дрази из силового, конечно — но я умею хранить тайны. Одно дело обсудить каждодневные сплетни, и совсем другое — сболтнуть что-то, что может принести кому-то большие неприятности.

— Мне нужно, чтобы ты посмотрела движения этого счёта, — Дайенн собралась с духом, прежде чем продолжить, — на предмет связи с делом «Теней». Ты понимаешь, думаю, что это предполагает переводы не непосредственно на какие-то из уже засветившихся счетов, что могут быть промежуточные переводы…

— Ой, как никто понимаю! Одного хмыря прежде чем вычислили — я полдня сидела копалась в транзакциях, там и счёт какой-то библиотеки был, и ветеранского общества, и несколько счетов, зарегистрированных на давно умерших людей, причём некоторые, как оказалось, умерли в младенчестве… Вот такие дела.

— Спасибо тебе, Тийла. Ты окажешь мне большую услугу. Хотя, конечно, не уверена, что после этого смогу спать спокойно… Но это будут уже мои проблемы.

Комментарий к Гл. 16 Толкования мира

* Маркс&Энгельс “Манифест коммунистической партии”.


========== Гл. 17 По вере ==========


Она должна с ним поговорить… Кто-нибудь, кто слышал их бесконечные споры, спросил бы сейчас — почему именно с ним? Разве он не последний, к кому она могла бы пойти тогда, когда так тяжело? Но этот кто-то не знал того, что знала она. Не знал, потому что не должен знать… никто не должен знать. Но всё же это бремя из тех, которые нельзя нести в одиночку, и всё же нет, как ни безумно это, человека в этом отделении, о ком она могла бы думать, кроме него. «Нам не о чем спорить» — хотелось ей сказать за последние дни тысячу раз, но всё не было подходящего момента для такого разговора. Не было — потому что допросы, допросы, допросы, в промежутках полёт на Брикарн на большое совещание, на Казоми на совещание рангом попроще, зато дополненное несколькими увлекательными вскрытиями, проводы Синкары… Нам не о чем спорить, хотелось сказать Дайенн ещё неделю назад, наши идеи очень схожи, мы идём к одному и тому же, только разными путями. Нам просто нужно понять, что эти пути бывают разными… Но тогда она не знала того, что знает теперь.

Руки дрожали над клавиатурой терминала. А с кем говорить? С мамой? Нет, нет, мама точно не заслужила таких вестей. Такого потрясения, такой боли… Или с дядей Кодином? Он мог бы понять, он нашёл бы какие-то слова… Но дядя Кодин сейчас должен быть далеко, в горах. Мирьен? Они делились всем, всегда. Но можно ли поделиться подобным?

Дайенн стиснула виски. Этой дилеммы не объяснишь тому, кто не минбарец. Не минбарцу не представить, какой ужас испытываешь, когда узнаёшь о подобном, и рассказать такое не минбарцу — это величайший позор, но рассказать минбарцу — это сознательное причинение величайшей боли. Конечно, Тийла знает, Тийла поклялась не рассказывать никому… Но разве молчание отменяет преступление?

Дайенн откинулась на стуле, снова титаническим усилием удержавшись от слёз. Дилемма в том, кто она сейчас больше — минбарка или полицейский. Как минбарка, она может только проклинать себя за этот шаг — не зная, она сохранила бы спокойствие духа. А теперь она должна думать, какой шаг она, слишком юная, неопытная для таких вещей, должна предпринять для защиты чести. Но как полицейский, отстранившись от воспитания, от традиций своего мира, что она должна думать и делать, узнав, что некое высокопоставленное лицо участвовало в финансировании деятельности «Теней»? Самомнение всегда бывает наказано, и её запальчивые речи о чистоте и особом пути её мира были наказаны. Финансовый интерес может быть и не в личном обогащении, преступление может видеться необходимостью — для укрепления позиций дружественного клана в Совете, вероятно, для укрепления позиций Минбара в торговых делах, и для нового возвышения воинской касты в случае, если дело дойдёт до войны… Но оно остаётся преступлением, какие бы благие поводы к нему ни видели. Алит Соук понимал благо клана, благо своей касты так, как считал с высоты своего поста правильным, он точно не обязан был советоваться в этом с рядовыми воинами, а рядовые воины точно не должны были позволять себе усомниться в его честности. Он был чистейшим примером того, кто, как выразился Тонвико Крин, был уверен в беспроигрышности своей партии, в том, что оружие никогда не обратится против него самого. Минбару ли бояться агитации «Теней»? У Минбара нет для неё почвы. А вот у Центавра, у Земли — она всегда есть, но не поделом ли им? Лишь одно могло беспокоить алита Соука. «Конкурирующая идея». Корианна. Принявшие идеи Корианны — земляне ли, центавриане, нарны, бракири — не пойдут путём «Теней». Это для Тонвико Крина, беспринципного дельца, нет разницы, какая идея внесёт помеху в его дела, а для алита Соука есть. И можно не проклинать Крина, сказавшего те роковые слова — в конце концов, он судил по опыту своего мира, или Такерхама, посеявшего в ней ещё раньше зерно сомнения, но нельзя не проклинать себя, всё-таки перешагнувшую черту, отделяющую блаженное незнание от отравляющей душу правды…


В это время Вадим у себя в комнате с некоторым удивлением созерцал тёмно-вишнёвую бутылку с изящным витым горлышком.

— Некоторые твои коллеги умеют быть внезапными, как Килинхарская погода, — усмехнулся Илмо, скидывая китель на единственное кресло, уже увенчанное двумя рубашками и кителем Вадима, — я Синкару имею в виду. Презентовал на прощание с пояснением, что на более оправданном её применении поставили крест расовые барьеры. Что бы это значило…

— Что совместное распитие с Зирхеном может происходить единственно во сне, ясно же, — Вадим подвинулся, давая Схевени место на кровати, — интересно, это из конфиската или прямо от собственных щедрот?

— Синкара притыривает конфискат? Впрочем, чему удивляться-то… Скорее удивительна такая щедрость — он как-то выразился в плане, что не ожидает от корианцев разборчивости в хорошем алкоголе… Ну, в общем, если Синкара решил, что грех пропадать добру, то почему нам не решить так же? Прямо сейчас мы не на службе, а завтра от этого останутся одни только приятные воспоминания.

За прошедшее время уюта тут не прибавилось — а когда было его наводить. Когда, проиграв очередной раунд в борьбе с климат-контролем в комнате Илмо, они пришли к Альтаке с заявкой о монтаже второго спального места у Алвареса — тот только и спросил, как они надеются не поубивать друг друга, работая в разные смены. Так-то могут и одной обойтись, спать-то всё равно по очереди. Да если и вместе, культурный код по идее допускает. Он имел в виду, конечно, воспитанную годами суровых лишений неприхотливость, а не что-то иное. Но работая посменно, много не наобщаешься, а вот бардак друг друга бессильно созерцать придётся. Сил впритык хватает на наведение бардака на рабочем месте, отмахнулся Алварес. Два дрази-ремонтника с чемоданом инструментов в половину их роста делегированы были, возились всего полдня — в разгар работы отрубилось электричество в крыле, пришлось чинить ещё и его. Зато на сей раз, вроде бы, капитально починили.

— Воспоминания… — Вадим устало опустился на пол, привалившись спиной к кровати, — воспоминания… Они-то точно останутся. Илмо, ну ты-то должен понимать…

Однако вот получилось у них совпасть — пока всё тихо, может быть, последние часы перед взрывом, все маньяки-трудоголики были Альтакой принудительно отправлены отсыпаться. Ну или кто на что предпочтёт потратить это время, выспаться впрок, увы, невозможно…

— Я понимаю, — Илмо перебрался со своей кровати на соседнюю, подполз к краю, возле которого сидел Вадим, — понимаю, что надо благодарить твою разумность уже за то, что у тебя не возникло на этой почве никакого перекоса — ни болезненной трезвенности, ни… наоборот.

Сначала Синкара, потом маленький Зирхен — они не этого, конечно, хотели, не растравлять, да и называется ли это так. Что тут растравлять, есть такие раны, которые стоит тронуть — брызнут алым, словно нанесены только что. «Никому не дано знать, сколько ему отпущено»… Можно подумать, если б было дано — говорила Виргиния — мы б распорядились этим знанием так мудро-мудро, рачительно-рачительно, а не натворили ещё больше всякого, не всегда простительного.

— Илмо, четыре года прошло, конечно… Четыре года. Но это мало, Илмо, мало… Я не способен осознать, что его больше нет. Не способен. Я понимаю, я должен, разум требует, сама жизнь требует… Я не знаю, что, но кажется — всё восстаёт против этого.

Корианец навис над ним, приобнимая за шею, кожистые отростки коснулись щеки, погрузились в растрёпанные каштановые волосы.

— Знаешь, что печально? Этим вот нам с тобой всё равно не напиться, да и не время откровенно… У нас с этим вообще хронически и постоянно не время… А надо бы, очень надо. Напиться — и поговорить как следует, и оплакать как следует.

Знать, сколько кому отпущено — никакого проку, говорил Диус. Вот иметь возможность делиться этим отпущенным это да, сколько это породило бы чистого, неистового безумия. Диус знал, о чём говорил, он прошёл через эти муки ещё до их рождения…

— Я боюсь. Боюсь осознавать, Илмо. Мне кажется, это меня просто убьёт. Совсем убьёт, чёрная вспышка — и всё. Этот проклятый год, сколько он отнял у меня… Элайю я хотя бы мог надеяться ещё однажды увидеть. А его — уже никогда.

— Не буду говорить, что не нужно рвать себе сердце, саанхели. Будто это подконтрольно нам…

Вадим резким, злым движением откупорил бутылку и припал к ней — почти укусил.

— Не слушай меня. Вообще не слушай. Мне никакого времени не хватило бы, чтобы проститься с ним. И это… да… Вкус другой, но всё же… Это вкус прошлого, вкус боли, того, что связывает…

— Связывает нас с тобой. Иди сюда, брат мой, — Илмо потащил Вадима наверх, на кровать, — брат мой… Ты любил моего отца как своего, иногда думаю, может быть, любил больше, чем я сам. И мне кажется, ты похож на него больше, чем я.

Феризо Даркани стал не просто героем — символом, говорили о нём. Не единственный, кто переворачивал мир — даже при оговорке, что мир переворачивают не герои-одиночки, а массы, не единственный из руководивших массами. Не получивший по итогам какого-то исключительного статуса, не президент, не генсек — один из комиссаров, он был — и по праву — на особом месте в сердце каждого корианца, и как бы лично его ни смущало это — волю масс нужно принимать такой, какая она есть, даже если она тебя смущает. Геройская стезя тяжела, говорил дядя Диус. Герой делает то, что делает, меньше всего рассчитывая на бурные восхваления и какой-либо культ своей личности потом, иногда — делает вопреки опасениям чего-то подобного. Да что ты говоришь, отвечала на это Виргиния, сбежавшая от перспектив коронации, если не обожествления, в двух мирах. Это хорошо, когда ты можешь сбежать — был гостем в этом мире, погостил и хватит. Нормально, если можешь просто спрятаться — как вот они в чужой мир. Феризо Даракани из своего мира не сбежал бы не потому даже, что первое время это было как с подводной лодки, с отбытия «Реквиема» до старта «Алой звезды» прошли непростые годы, с ликвидацией многообразных последствий и гражданской войны, и предшествовавшего ей не самого рационального хозяйствования было не до развития космической программы. Потому что виделось эгоизмом жаждать личного покоя — победа это не конец истории, это как раз начало. Это было, как выразилась Лисса, словно заявить пробежавшему марафон: молодец, а теперь давай ещё трижды так же. Любой нормальный просто упал бы и умер. Но тот, кто посвятил всю сознательную жизнь разоблачению правительственных заговоров, нормальным считаться и не может. И он принял этот вызов, а разве мог не принять?

— Слишком рано. Мама сказала тогда — а будто когда-то для меня было бы — в самый раз… Того, кто так дорог, ты никогда не будешь готов отпустить. И точно не тогда, когда тебе 16 лет.

— Для революционера умереть своей смертью — достижение. Вадим, тебе было 16, возраст, когда не верят в смерть. А ему было 59 лет. И большая часть из этих лет были очень непростыми.

От падения первого зонда до поднятия последнего алого флага прошло непростительно мало времени, в нём могло уместиться несколько столетий. Было не так много дней, говорила Лисса, когда мы точно могли знать, каким будет завтрашний. Какой-то журналист Салвари спрашивал — не вспомнить дословно, тот материал так и не вышел, журналист не добрался до редакции живым — не жалеет ли она, что нельзя повернуть время вспять. Хотя бы она, кому ещё на этой планете Даркани сломал жизнь так же, как ей? Извинялся ли он за это когда-нибудь?

Ну что сказать… Бывали такие случаи, когда он просто хватал её за руку и куда-то тащил — и нередко бывало, что в то место, где она только что стояла, прилетало что-то смертоносное. Но она не дитя, она взрослая, разумная женщина, в течение многих лет разносившая в пух и прах безумные идеи напарника — и всё-таки следовавшая за ним всюду, куда вела его безумная звезда. Помогая, защищая, утешая, вытаскивая его невероятно живучую задницу из очередной западни, зная, что он тут же отправится на поиски следующей. Это был её выбор, тысяча таких выборов. Человек должен сам нести ответственность за свой выбор, не перекладывать её, как ни соблазнительно, на обаятельного безумца, который продолжил бы свой неистовый полёт, и если б она отстала.

Таковы фанатики, писал какой-то социолог, отчаливший потом с «Реквиемом», они читали эту писанину в старших классах, Вадим плевался и спрашивал, почему они должны читать такую гадость. «А чтобы она никогда уже на тебя не подействовала», — сказала мать. Он переводил ей немного, сама она на корианском читала ещё плохо. «Тут к гадалке не ходи, тот, кто это писал, никогда не любил. Не то что человека какого-нибудь — и правду, и родину. Вообще ничего, кроме своего драгоценного существа. Так послушать — и я должна была выбрать здравый смысл, а не мутную компанию иномирных шпионов с их немыслимыми целями. Но прежде чем полюбить одного из них — я любила Центавр. Я тоже увидела фанатика — безумца, пытавшегося этот Центавр спасти, а какой нормальный ввязался бы в такое? И если б я не пошла за ним — кто бы я была?»

Таковы фанатики, лихорадочный блеск в их глазах влечёт невинные и наивные натуры, их страстные речи зажигают сердца — кто способен подумать в этот момент, что фанатик и этих увлечённых последователей, и весь мир готов принести в жертву своей идее. Звучит страшно, а вот получается иногда неплохо, говорила Виргиния. Люди не любят перемен при своей жизни, и особенно если лично от них какие-то жертвы требуются, а вот наслаждаться благами, которых у нас просто не было б, если б не некоторые безумцы, очень даже любят. Если б все фанатики в своё время устыдились, думали о близких и довольствовались скромной добродетельной жизнью с привычными тихими радостями — может, в пещерах мы и не сидели б, но космоса нам точно было б не видать, как своих ушей.

— Знаю, всё я знаю… Бесполезно просить планету замедлить свой ход, а таких, как он — поберечь себя.

Нас берегли, говорила Лисса, это удивительно, как нас берегли. В Эммермейнхе, когда удалось ускользнуть из-под надзора ребят Киндара, в бескрайней стылой Эражей, где можно было замёрзнуть просто от взгляда за окно, в знойном, занесённом горькой пылью Кайде, где заползающие ночами в хижину немыслимые твари пугали всё-таки меньше, чем местное население… Люди, говорившие на разных языках и имевшие порой очень смутные, фантастические представления о происходящем в соседних странах, удивительно быстро обнаруживали черты трогательного, почти родственного сходства в том, как они переписывали звуковые и видео файлы, перепечатывали, а то и переписывали от руки текстовые, смотрели в небо таким взглядом, каким до этого не смотрели никогда — точно зная, что там кто-то есть, и это факт, переворачивающий всю прежнюю жизнь. И — в стремлении во что бы то ни стало уберечь этих двоих, живых свидетелей фантастической лжи и ещё более фантастической правды, воочию видевших инопланетян. Их перевозили, когда закрывали границы и оцепляли войсками города, их прятали в горных пещерах, пустынных гробницах и на дне морском, находились готовые указать, где они — и находились те, чьими силами предатели не доживали до того, чтоб получить вожделенную мзду. В этом действительно было что-то религиозное. Каждому народу нужно такое Святое семейство, говорил Диус — образ идеального и в то же время близкого к базовым понятиям их жизни, и когда такой образ у разных народов становится один, это служит объединению. Но Мария и Иосиф, спасаясь бегством, могли не думать об оставшихся в Вифлееме младенцах, а Даркани и его напарница — думали. И предпочитали, докуда возможно, оставаться с этими людьми — у амбразур, у аппаратов связей, у постелей раненых. Пока к напору уговоров не прибавлялись ранения — тогда приходилось уходить, отсиживаться, не бросая своей основной деятельности — распространения информации. Не меньше, чем их, берегли переводчиков — две трети планеты в той или иной мере говорит на одном языке, зато на оставшуюся треть их приходится 99. А дети… какие-нибудь дети рядом всегда были — помогали чем могли, когда взрослых рук не хватало, едва ли осознавая весь смысл происходящего, но чувствуя причастность к чему-то важному. Дети — это была отдельная тема и восторженных воспоминаний, и гнусных спекуляций… Когда в тех же старших классах обсуждали изданную в буржуазной ещё Эммермейнхе книгу историй детей из охваченных «беспорядками» стран, где ядовитых комментариев авторов было раза в три больше, чем самих историй, класс не мог успокоиться ещё долго после уроков.

— Помнишь, когда нам удавалось куда-то выбраться всем вместе…

— Помню, конечно, не так много было таких случаев. И выбирались обычно не дальше Парка…

— Или когда приезжал в нашу школу и к нему так же подбегали дети… Мне хотелось стать каждым из этих детей, обнять его каждой из этих рук. Зато мне… мне достались такие объятья, которых больше никто не может, не должен представлять… Кроме тебя, и Лиссы Схевени.

Илмо бережно принял из рук Вадима бутылку и отпил тоже.

— Мы разделили это… И всегда будем делить.

Вадим судорожно стиснул его руку.


Злые языки трёх откатившихся от Корианны в космическую тьму волн говорят — всегда есть закулисная сторона, чем более яркими красками рисуется образ героя, тем больше грязи, значит, эти краски скрывают. Им всегда находится, кому радостно вторить — даром что эти-то, иномирные, что могли б знать о корианских героях и закулисьях. У них был только один источник информации — существа, подобные семейству Дерткин, не понимающие, в какой момент всё сломалось, и уволенный безопасник из героя анекдотов превратился просто в героя, а потом в икону для миллионов. Потом, правда, были и делегаты Альянса, с разной степенью осторожности подтверждающие, что корианские герои могут производить, конечно, впечатление разное и противоречивое, но определённо — они искренне верят в то, что делают и готовы положить на это жизнь. Но полагающие жизнь для таких ещё непереносимее, чем одержимые властью, местью или что ещё они приписывают своим врагам, меря их исключительно по себе. Дело обыкновенное, говорил Диус, они и с собственными героями так. На Джона Шеридана грязь лили при жизни, после смерти тоже не очень-то стесняются — при этом его соотечественники, конечно, в первых рядах. Кому прощаются честность, верность принципам и мученичество… Людям неуютно на фоне святых, вздыхала Виргиния, им непременно нужно доказать, что святые вовсе не святы — им тогда дышать легче становится. Как дочь человека, которого называли святым именно с сарказмом, она об этом много имела сказать, и говорить не стеснялась. «Зато вот я не святая, ни в одном месте не святая, об этом лучше крепко помнить. А то Фа — она всегда на мне…». Но Виргиния хотя бы фамилией никого на самоубийственные выходки не провоцирует, а Диус вот дважды ходил в суд после закономерной реакции на неуместные и откровенно бестактные вопросы… Они оба предупреждали Вадима, что легко не будет, когда в нём опознают «приближённого корианской партийной элиты», вопросы про «не героя, а человека» редко допускают ответы про — хорошего человека, необыкновенного человека, любимого человека. Доказано уже многими.

Конечно, что бы они там себе ни пытались додумывать и выдумывать — этого они не знали, да наверное, это было и слишком просто для них. Феризо Даркани пил. Нечасто, но срывы случались, и для Вадима это было первое знакомство с адом — так он и привык понимать ад, как бессилие. Буйные алкоголики переворачивают жизнь всех причастных и непричастных — и тем самым оповещают о своей проблеме, и им оказывают помощь, если только это ещё возможно. Тихие алкоголики разрушают себя максимально невидно для окружающих, не желая обременять их своими проблемами — и попробуй докажи им, что это в принципе невозможно. Так бывало в периоды затишья в работе — вот такова она и есть, безысходность, любому человеку хотя бы иногда нужен отдых, невозможно нестись бешеным галопом на протяжении более 30 лет. Невозможно, но именно к этому он, кажется, стремится, потому что остановиться, выдохнуть — значит упасть в беспросветную опустошённость, в тоскливую тьму, в запой. Пассажиры что «Исхода», что «Реквиема» перебьются без такого праздника — поразглагольствовать о демонах, терзающих душу Феризо Даркани. Может, младшее поколение искренне видит в этой роли своих менее удачливых родственников, а старшее должно бы осознавать собственное лукавство. Вора и убийцу не превращают в трагические фигуры большие масштабы и замысловатость их преступлений. Интересное дело, сказала как-то Виргиния — в одном прямом эфире сильно отклонились от обсуждения ситуации с сектором Маркаба в сторону обсуждения ближайших соседей — вот до всей этой истории с инопланетянами Даркани был ценным для своей конторы и государства в целом сотрудником, ловил ребят, с которыми вы, вот как на духу, не захотели б соседствовать: террористов, минирующих школы и больницы, лидеров тоталитарных сект, учащих последователей грамотно накладывать на себя руки после переписывания всего имущества на общину, наркоторговцев, похитителей людей. С этим пока всё нормально, от таких кадров обществу можно защищаться вплоть до смертной казни? И после окончательного торжества революции он стал опять же безопасником — да, главным, не в силу карьерных амбиций, а в силу хотя бы того, что общественные катаклизмы вносят поправки в кадровый состав, часть вышестоящих мертвы, часть отбыли с той или иной волной эмиграции, часть по возрасту, состоянию здоровья и оценке своей способности к адаптации в новом обществе предпочли выбыть на пенсию и вести тихую уединённую жизнь. Даркани, может быть, тоже хотел бы вести тихую уединённую жизнь, но это сложно, зная, что и теперь где-то минируют школы и больницы, организуют массовые самоубийства под лозунгом верности божеству, похищают, порабощают, убивают людей. Короче говоря, почему всё резко меняется, когда речь идёт о Советской Корианне, а организованная преступность вешает на себя тот или иной политический ярлык — и это живо делает её жертвами системы, просто отстаивавшими свой путь? Ладно, хорошо, террористов не любит никто, но как же невинно убиенные богачи, не успевшие на «Исход» и не допущенные на «Реквием»? О, среди них тоже такие зайчики были, вот можно привести пару примеров… обсуждение тут же вернулось к Маркабу.

…Будто эти поводы, причины не очевидны. Суна. Предательство семьи. Весь тот огромный кусок жизни, который отравил Киндар. Погибшие товарищи. Всё то, что жизнь заставила узнать… о действиях не каких-то вымышленных исчадий далёкого космоса — своих же, корианцев над корианцами. И половины бы хватило.

Обманчиво-тихий вечер. Тот самый кабинет, только теперь на занимающей всю стену карте не стрелочки передвижений очередных, Изначальные б их побрали, «борцов за независимость», а метки с обнаруженными схронами, оставшимися после них, ориентировки и возможные районы обитания некоторых деятелей, которых так пока и не поймали. За все годы только это здесь изменилось, да компьютер — на позволяющий видеоконференции прямо отсюда. Стол тот же, те же шкафы и узкий диван с потрескавшейся обивкой, на котором неловко прикрывшаяся пиджаком фигура — старый, больной, усталый человек… Великий, всё равно и навсегда великий. Объятый алкогольным сном — у центавриан говорят «соединился со своим внутренним я»… Если к этому стремился Феризо Даркани — доставляло ли ему это, по крайней мере, на какое-то время, успокоение? Сколько Ганя твердил — «вы не поймёте, вы не измените, вы можете быть только хорошими детьми, оправдывающими все потраченные силы, все принесённые жертвы». Это не помогало унять боль в груди — сердце у полукровки одно, а боль такая, словно болят два. Так и кончается детство — когда понимаешь, что научился на свою беду очень хорошо разбираться в иномирных лицах, и видишь, какое это лицо осунувшееся и постаревшее, понимаешь, что сидишь перед бездной, вот он, твой кошмар, и он останется с тобой навсегда. «Отец, не надо… не надо…»

Он тогда взял со стола недопитую бутылку — и сам не заметил, как приложился к ней. Разделить с тобой твою чашу… Семья не ждала в тот вечер домой — знали, что пошёл с Илмо, знали, куда и почему. Однажды приходится смириться, говорила мать Гане — дети вырастают и больше не обязаны нести бремя показного неведенья о том, что у взрослых бывают проблемы. Приходит пора другого бремени… Втроём с Лиссой и Илмо они перетащили его в машину, Лисса увезла его. А они остались — он, Илмо и бутылка… Ему было тогда пятнадцать, Илмо — двадцать два…


— Это фантастика, дорогие друзья! Газеты с утра читали? Видели, что на Земле творится? Какие там головы полетели, какие имена в списках!

— Я не читал, не, — сонно зевнул Вадим, отлепляя голову от стола и фокусируя взгляд на жизнерадостно бурлящем Г’Торе, — то есть, сводки смотрел, торта молодцы, конечно, но вряд ли это успело в газеты попасть…

— Да какие торта, кому теперь до них! В общем, на что я небольшой специалист в земной политике, но смотрю, у них вакансий на ключевых постах скоро немало появится… Не, ну подумать — три министра подали в отставку по состоянию здоровья! Разом заболели! Прямо именно сейчас, ни раньше ни позже!

Отирающийся у стола Талгайды-Суума в ожидании, когда он передаст ему какие-то файлы, Эйлер новости наверняка читал, спросил больше для поддержания приятной беседы:

— Тоже были связаны с этим «теняцким» делом?

— Да прямо связаны-то не факт… Скорее, так, покрывали, были в курсе и молчали, делали ставки, чтобы если что быть в доле… Земля прямо в панике, они ж только у Альянса привилегии выбили, приоритеты в поставках какой-то там высокотехнологичной хрени в Ипша, тендеры там какие-то… А тут на тебе, могут ведь и вовсе по шее благословить из Альянса! А жить задарма в плане поддержки медицины в их колониях они уже привыкли… Так что шорох пошёл, конечно. Опять же, и неугодных кого-то под сурдинку замести можно… Хотя Правительство Альянса уже назначило наблюдательную комиссию… Кстати, знаете, чего тогда Роуз на Бету Дюрани перевёлся? Все удивлялись ещё…

Сингх и Эйлер разом пожали плечами.

— Проворовался.

— Так и думали, ан не совсем. Воровать, конечно, Роуз воровал… Но по-тихому. А вот то, что в его ведомстве начало шевелиться, это его напрягло как-то. Прямо их сдать тоже не мог, доказательств не было, вот и перевёлся от греха, чтобы не попасть под замес… Сам-то сейчас уже три года как в могиле разлагается, но его вдова вот мемуары опубликовала… На этой волне, кстати, её собственная политическая карьера может в гору пойти, тем более ходят слухи, Бета Дюрани тоже подумывает о независимости… Есть шанс стать хоть маленьким, а президентом.

Сингх прыснул в кулак.

— Бета Дюрани? Им куда, у них там что, три города и полтора завода?

— Да не скажи, с новыми ирригационными системами они значительно продвинулись в освоении, а ресурсами планета всё-таки богата, хотя, спору нет, жить там ещё привыкнуть надо…

Шлилвьи, глаза которого всё это время изучали содержимое стеллажей за спиной, встал в кресле, вытянув конечности к одной из верхних полок, заставленных круглыми боксами старых корлианских дискет.

— А на Нарне что, расследование завершено уже?

Г’Тор, аккуратно перешагнув неизвестного ему монстра компьютерной техники, растянувшегося у стола Шлилвьи, придержал крайние боксы на всякий случай.

— А чего там завершать… За ними года два следили уже, доказательства собирали. Теперь вот вызвали всех пред светлы очи, отвертеться ни один уже не смог.

Эйлер, не скрывая заинтересованности, развернулся всем телом.

— И? Это у вас как классифицируется, как государственная измена или что?

— Вроде того.

— И чего, сколько дали? У вас же там, вроде, с системой наказаний вообще замысловато как-то…

Г’Тор так же аккуратно переступил обратно, каким-то чудом ухитрившись не потревожить огромный и по виду совершенно хаотичный пучок разноцветных и разновеликих кабелей.

— Ну как… Лишили всех привилегий, звания гражданина, и так пешком, без охраны отправили домой.

— Отправили домой?! — ахнули хором от стола Талгайды-Суума.

— А чего? Смертная казнь у нас запрещена, мы ж цивилизованные. А вот изъявление народом отношения к народным избранникам нарну не запретишь. Так что если кто живым до дома не доберётся — тут уж никто не виноват.

Нечасто можно увидеть Эйлера так жизнерадостно хохочущим.

— Ну, а что… Интересная система… Действенная, наверняка… Алварес, ты там что, сидя спишь? Опять помогал Сайте оформлять дела хлопчиков с Яришшо, пока вас вторая смена не вытурила?

— Отстань от парня. У него на родине быть ударником — почётно. Опять же, может, Альтака премию выпишет, или хоть грамоту вручит… Синкара уехал, так придётся возвращаться к традиционным методам поощрения… Хотя знаем мы Альтакины поощрения… «Ор-рлы! Вот так, как сейчас, вы должны работать всегда! — встав в пафосную позу, Г’Тор довольно схоже сымитировал интонации Альтаки, — чтобы остальные отделения видели, на кого именно надо р-равняться! Не позор-рьте меня!»

Заметив, что лица коллег приобрели какое-то уж очень странное выражение, Г’Тор обернулся. На пороге кабинета стоял Альтака.

— Развлекаемся? Скучаем, стало быть? — Талгайды-Суум спрятался за монитором, давя смех — изображал Альтаку Г’Тор и правда похоже, — а между тем у меня есть новость, которая, надеюсь, вас развеселит… Маригол подал признаки жизни. Ну, не так чтоб жизни… Через час совещание у меня в кабинете.

— Э… шеф… Это вы сюда шли, чтобы сказать нам это? А по связи никак?

Полтора глаза Альтаки впились в четыре бреммейрских уничижающим взглядом.

— Нет, вашу мать, соскучился по вам! Не были б лопухами — заметили бы, что связь второй день не работает! Рефианн, чтоб его аллигаторы заклевали, чего-то намудрил…

Эйлер проводил закрывающуюся дверь тяжким вздохом.

— Зоологические познания Альтаки надо принимать такими, какие они есть, — отсмеявшись, покачал головой Махавир, — мы его не за это любим.

— Ага… А за вдумчивое и внимательное отношение… Резолюцию по вопросу о девицах из табасских притонов видел? «Девать куда хошь, ещё этим я голову не грел, хоть что-то решить без меня способны?». Потом, правда, отозвал, а то у Гархилла в последнее время с чувством юмора не очень. Но сам факт. А действительно, куда их денешь? Само по себе проституция — не преступление, не сажать же их. То есть, некоторых, конечно, сажать, кто по мелочи кое в чём замешан, но это год, два, максимум пять, и тот же вопрос юрисдикции. У большинства там документов никаких никогда не было, если пиратские метки таковыми не считать. Самый наш любимый случай, «дикорожденные», кто во втором, кто в третьем поколении. Как ни крути, это только через суд теперь.

Дайенн грустно вздохнула, сразу подумав, закономерным образом, о Нирле. Хотя Нирла не тот случай, у неё с присвоением гражданства с виду проще, известно, где она родилась, и это не пиратский притон. Но нормальные биометрические паспорта на Голии не очень в ходу, имеют их в основном жители крупных городов, совершающие перелёты и торговые сношения, прочие могут даже бумажки, выписываемой местным вариантом чиновничьего аппарата, не иметь, так что формально — причислить к «дикорожденным» можно без труда.

Всё более-менее просто с возвращением по домам похищенных, если они имели гражданство, пусть даже документы были уничтожены. Всё сложнее с теми, кто родился на территории беззакония. На обывательский взгляд, может, всё и просто — вот это землянин, значит — отправить его на Землю, всего и делов. Но в нашем безумном времени, где индивид может с рождения и до смерти так и не побывать в мире-колыбели своей расы, а раса может иметь независимые колонии, так не порассуждаешь. Альянсовский «Протокол об обретении» все считали крайне сырым документом — но до его переработки добраться никак не могли, и большинство случаев с лицами без гражданства решались внесудебно, на основании расовой, национальной, клановой принадлежности, показаний самого лица, найденных родственников, близких или дальних, либо лиц, изъявивших согласие принять, этот последний сценарий и предполагалось реализовать с Нирлой (что, правда, не совсем по правилам, ввиду наличия живых родственников, но причины понятны).

— А Земля что? Они ж большинство землянки?

— Ну что Земля, от своих обязательств не отступается, даже запустили уже процедуру по одной… Это и раньше было делом небыстрым, а сейчас, ввиду всех этих событий, там вообще раздрай, бюрократии разведут столько, что, прямо скажем, эти девки имеют шансы у нас тут состариться. Допустим, есть ещё Марс, но они на той неделе группу шахтёров приняли, их и беспокоить совестно. У них-то не получится просто выдать документы и гуляй на все четыре стороны, там надо и с жильём и прочим всем определяться. И у Проксимы тоже проблемы, из-за диверсии этой экономический ущерб ещё подсчитывают…

Хорошо в этом плане быть минбарцем, сказал Алварес, когда они ещё оформляли протоколы по всем этим несчастным золотоискателям. Точнее, он-то не оформлял, он валялся в госпитале, но комментировать ему это не мешало. Минбарцы могут позволить себе быть безупречными в исполнении этого туманного Протокола, потому что чаще всего у них и проблем таких не встаёт — среди освобождаемых рабов минбарцев по минимуму, ведь даже не воин предпочтёт смерть бесчестью плена, а если вдруг такое и случается, то достаточно рогатой головы, чтобы тебя приняли и обеспечили и жильём, и работой, и психологической реабилитацией. Экономический уровень позволяет. Миры Земного Альянса вот, к примеру, против новых работников ничего не имеют, но проституток, чернорабочих и просто бродяг им своих девать некуда, и в реализации святого долга помощи собратьям для них предпочтительны, конечно, молодые, здоровые и желательно имеющие хоть какую-то профессию, а не потенциальные иждивенцы. Про Земли Дрази и говорить нечего, там пользуются любой возможностью, чтоб откреститься от такого пополнения. От женщин бы, ясное дело, не открещивались, но женщины среди таких обретённых бывают в одном случае — если удалось захватить семейное гнездо пиратов-дрази. Слухов, что бесплодные женщины-дрази у них в борделях используются, сколько угодно, а вживую пока не встречалось, всё только голобордели с операторами иных рас. С центаврианами вопрос решался персональным приказом императора по каждому случаю, Котто неизменно отвечал периодически бухтящему Сенату, что речь о престиже Центавра — удостоившийся счастья уродиться с двумя сердцами и прочими анатомическими особенностями по списку достоин и дышать воздухом Примы. Сами удостоившиеся полагали, что рассуждать о престиже самое то, когда ты аристократ, и поскольку Прима только воздух им и предоставит, периодически просились в колонии иных миров, где имелись центаврианские представительства, если там было получше с работой. Ну, не мы виноваты в ваших экономических ситуациях, огрызалась Дайенн, хоть и понимала, что смысл огрызаться, не о вине тут речь.

— Вот так и получается — ничьи люди. Хоть на голову их себе сели, хоть расселяй по опустевшим аидским базам. Придётся материалы в суд передавать, Гархилл матерится заранее…

— А Регула? В том году, кажется, какие-то с Брикарна туда выбыли, да и до этого были случаи.

Эйлер поморщился — а кто при упоминании этой земной полуколонии не морщился бы.

— Для этого для начала нужно быть готовыми принять образ жизни Регулы. Хотя эти, наверное, согласятся и на образ жизни Корианны, тут не до переборчивости…

— А что не так с образом жизни Корианны? — моментально отозвался Вадим, — если учесть, что мы рассматриваем запросы о гражданстве с одной позиции — чтобы они не исходили от классово чуждого элемента… Принцип интернационализма у нас не для галочки, знаешь ли.

— И что, иномирные проститутки вам не классово чуждый элемент?

— Нет, а должны? Самый наглядный пример, почему капитализм — это людоедская система, которая сама порождает социальное зло, но не хочет нести за это ответственность, потому что является его потребителем. Мы не таим иллюзий, что достаточно сказать человеку, барахтавшемуся всю жизнь на дне общества — «забудь», и из него сразу респектабельный гражданин получится, но мы с этим социальным злом, надо заметить, покончили — причём без капли морализаторства. Просто лишив его почвы…

— Социальное зло… Ничего себе определение.

— Нормальное определение, я считаю. Терпеть не могу формулировки типа «преступление против морали» и тому подобное. Буржуазная мораль как она есть не призвана защищать устои общества, нежные чувства несчастных жён, у которых мужья ходят налево, невинные души от греха и всё такое. Она служит единственной цели, сохранять существующий строй, сохранять разобщенность и невежество в обществе, поэтому буржуазное общество никогда не будет по-настоящему бороться с проституцией. Потому что она ему вовсе не враг. Его истинный враг — прогресс, освобождающий женщин от зависимости. Проституция возможна лишь тогда, когда в обществе преобладает культ силы, а не интеллекта, и когда семья ирелигия с детства внушают женщине, что она не равна мужчине, что единственный путь для неё — это так или иначе продавать себя мужчине-добытчику, в качестве ли законной жены или девушки на одну ночь. В обществе, где нет эксплуатации, где каждый имеет равные права на труд и развитие, и проституции нет.

Эйлер закатил глаза.

— Алварес, можно вопрос? У тебя всё сводится к рассуждениям про капитализм и коммунизм?

— Да.

— А мне кажется, Алварес кое в чём прав, — задумчиво проговорил Махавир, — ведь в тех общественных формациях, где не провозглашается неравенство полов, под лозунгом религиозных соображений или каких угодно, и преступлений на сексуальной почве на порядок меньше.

— Да, но на Минбаре, например, проституции нет, а семьи есть, — не упустила возможности встрять Дайенн.

— Ой, ну Минбар в этом плане рассматривать… Минбар вообще дело особое, у них там медитация на все случаи жизни… Ладно, посмотрим, ребята, на сколько вас хватит.

— В смысле?

Эйлер наконец забрал у Талгайды-Суума инфокристалл.

— Ну, таких попыток построить идеальное общество было уже множество во множестве миров, и все они шли прахом. Почему, как думаешь? Потому что это невозможно. Такова натура человека…

«О Вален, только не это! — закатила глаза Дайенн, — видимо, надо было на предыдущие такие споры собирать всё отделение, чтобы хотя бы не повторяться…»

— Ну вообще-то, — осторожно начал Шлилвьи, — вот Альянс, если на то пошло, тоже попытка построения идеального мира, разве нет? Да, сдержанная такая попытка, не так радикально, как там, у Алвареса… Но тоже на позициях мира и равенства…

— И вон, сами видите. Нашлись ведь ублюдки, которым это оказалось не по нутру. И ублюдки всегда найдутся, как ты ни расшибайся.

— И управа на них, раз уж мы об этом, нашлась тоже, — хмыкнул Г’Тор, — ублюдки, конечно, находятся — что теперь, не пытаться улучшать жизнь? Или так, улучшать с оговорками, чтоб никто не осуждал за попытку построения утопии? Давай уж честно — мы тут все полицейские, преступность это наш хлеб, теперь считать, что мы её любим, что ли?

— Г’Тор, ты сейчас передёргиваешь.

— Ничерта подобного, вопрос масштаба всего лишь. Вот ответь перед лицом товарищей — ты не хотел бы, чтоб преступность перестала существовать как явление? Не надо только о том, возможно это или нет, я тебя не об этом спрашиваю. Хотел бы? Или вот врачи. Не таят иллюзий, что живые существа когда-нибудь болеть перестанут. Но когда какую-нибудь болезнь удаётся победить, вычеркнуть из числа существующих ныне — радуются чего-то.

— И опять же несравнимые вещи.

— Очень даже сравнимые. Преступность — болезнь общества. У нас в древности говорили, что болезнь возникает от излишеств — имея в виду, что излишество и с отрицательным знаком бывает. Избыток скверного питания, грязи, непосильных нагрузок и так далее… Так вот преступность имеет два корня — нищета и чрезмерное богатство. С нищими всё понятно — с голодухи и безысходности и украдёшь, и убьёшь, и раскаиваться, наверное, не очень будешь. А вот этим… героям новостей нынешних… чего не хватало? Уж точно о выживании речь не шла.

— Лучшее — враг хорошего, — пожал плечами Эйлер, — имеющий много всегда хочет большего.

— Потому что истощение, Джонатан — это болезнь, но ожирение — это тоже болезнь, не менее скверная. Мы, нарны, стараемся избегать и того и другого.

— И как, успешно?

— Ну, по-разному бывает. Как видишь, замешанные в этой вот дряни и среди наших нашлись. Потому что есть ещё такая вещь — латентный период болезни, носительство. Он иногда долгим может быть. У нас, знаешь, вопрос с излишествами в 60х кардинально решался, не без влияния извне… Тогда оказалось, что для выживания надо вот как-то так, как на Корианне, каждый своим углом и добром — долго не протянешь, потому что мир не протянет. Были и тогда несознательные граждане… перестали быть гражданами. Не ужились с теми, кто действительно патриот, не на словах, на деле. На тех, кто не скидывал в общий котёл предпоследний грош, тогда косо смотрели, могло и плохо кончиться…

— Так ведь и у нас так, — встрял Талгайды-Суум, — всё, что награбил Бул-Була с приспешниками, теперь общенародная собственность. Это закон, больше никому не обогащаться, как эти. Общий котёл — это правильно сказано. Мы, бреммейры, не понимаем, как можно жить иначе.

— Общий котёл — это, конечно, хорошо, — хмыкнул Эйлер, — а если кто-то пытается взять из него больше положенного? А если кто-то не хочет работать, а хочет только брать?

Аналитик отмахнулся, как от нелепого вымысла.

— У нас, бреммейров, так не бывает. Мы трудолюбивый народ. Даже когда машины облегчили наш труд, мы находим, чем себя занять. Праздность делает таких, как Бул-Була. Извращает душу. Нормальному бреммейру много не нужно, был бы тёплый дом, были бы сыты дети, были бы весёлые праздники. Мы любим вкусно поесть и любим красивые вещи, но роскошь, много вещей — это нам чуждо!

— Ну, вот был же у вас такой Бул-Була… Могут быть и ещё…

— И у нас, нарнов, могут. Ничего, как вылезет зараза, так и прижгём. Вроде назидательно получается. Надо б у Корианны ещё каких интересных методов позаимствовать, из них многие нарнскому духу очень даже любы… Ты только не кипятись, Алварес, знаешь же, я это с добрым чувством.

— На Минбаре тоже и предприятия, и ресурсы в общей собственности, — тихо и твёрдо вставила Дайенн, — как видишь, это совсем не значит…

— Я смотрю, у вас с Алваресом прямо дело жизни теперь — спор, чья идеология круче. Юморист Альтака, поставить вас в пару. Вы как друг друга ещё живьём не съели? На чём-то хоть сходитесь?

— Недавно неожиданно сошлись, — кивнул Вадим, — на схожей оценке и интересе к миру ранни. Официальный ответ правительства Альянса вообще и Минбара в частности ещё не озвучен, но Дайенн говорила со старейшинами своего клана и Звёздных Всадников, они готовы подготовить корабли, как только от анлашок придёт сообщение об обнаружении этого мира. Мои дяди, Дэвид и Диус, вы знаете, они оба переводчики и культурологи, тоже пришли в восторг, услышав про этот мир, и ждут известий от отряда К’Лана с не меньшим нетерпением. Давно у них не было перспективы столь интересной, многообещающей командировки.

— Это в мир упырей-то? Нетривиальная у вас родня.

Вадим развёл руками.

— Можно, конечно, посмотреть на это и так… Но вообще-то мир ранни уникален тем, что это чуть ли не единственная цивилизация, развивавшаяся не как цивилизация потребления. Ранни практически ничего не потребляют, но при этом их развитие не остановилось, они не остались на пещерном уровне. Учебники почти любого мира, явно или исподволь, прививают нам мысль, что борьба за ресурсы — естественное свойство любого живого существа и двигатель его развития, совершенствования. Мы не свободны от своей природы, мы едим, нам нужна одежда, территория для проживания, комфорт… Ранни не нужна еда, они не чувствуют холода, не знают болезней, практически не знают усталости. Им нет никакого смысла вести войны, потому что не из-за чего. Поэтому их наука, их технологии развивались не под эгидой военных целей, в их интересе к познанию окружающего мира нет той свойственной всем разумным жилки, как открытое и приобретённое можно применить для своей защиты или для агрессии против других, для утверждения своих интересов. С понятием нетерпимости, конкуренции Лоран и Раймон познакомились только здесь, в наших мирах. Ранни кажутся на первый взгляд животными, но если отринуть наше предубеждение против употребления крови других живых существ, они гораздо культурнее нас. На самом деле это нам свойственен вечный голод.

— Мой клан находит, что… Если ранни и правда созданы Тенями, то будет очень правильно и символично, если они вольются в наше общество. До сих пор часто можно услышать, как кто-нибудь, говоря о единстве всех живущих, напоминает, что наши миры когда-то были объединены армией Света… Но неверно так говорить… Неверно и потому, что ворлонцы проявляли всё-таки неодинаковое внимание к разным мирам, и потому, что итогом войны стала не победа ворлонцев над Тенями, а изгнание и тех и других. Поэтому совершенно неправильно, если разумное общество будут населять только «дети Ворлона». Другие «дети Теней» оказались неспособны к мирному существованию, но у ранни есть на это все шансы.


Ещё на подходе к кабинету Альтаки, эхом по коридору, разносился басовитый голос Ругго.

— А я говорю — чего бы девчонку мне не отдать? Нареканий по службе у меня никаких… Тем более я ей соплеменник как-никак, на одном языке хоть говорить будем… Правда, конечно, холостой я… Ну так это дело поправимое! Девчонок хороших в отделении много, голианок, правда, почти и нету… А вот эта девчонка, Тийла Нанкто — она как, не знаете, есть у неё кто? Хорошая девчонка, разумная, скромная… Не то, что эта вертихвостка Марни… Не то Мэдди…

— Всё, Ругго, иди… Решим как-нибудь… Замучили вы меня… Я вам, в конце концов, начальник, а не отец родной, ещё и семейные ваши дела устраивать. Кто там? А, заявились, орлы? Садитесь. Значит так…

На столе высветилась карта сектора Маригола.

— Ситуация, значит, такая. Сегодня утром правительство Независимого Маригола выставило претензии Альянсу, за вероломное нападение наших военных сил на их границы.

— Что?!

Лицо главы отдела озарила счастливая улыбка.

— Я знал, что вам понравится. В общем, насколько удалось восстановить события — а было это, уверяю, непросто — вчера к Мариголу подошло два корабля с рудников Тенави — это планета голианского сектора, фактически находящаяся под контролем Маригола, хозяева большинства горнорудных комплексов там — маригольские дельцы. Соответственно, и в правительстве исключительно ставленники, одобренные центаврианами. Хотя какое там правительство, смех и грех… В общем, капитаны этих посудин то ли слишком давно не были на родине, то ли просто от природы туповаты, но страшно удивились, когда увидели на орбите своей прости господи метрополии два крейсера, один нарнский, другой Земного Содружества… Ну и, пылая праведным возмущением от такого вторжения, без промедления их обстреляли. Чужаки, естественно, дали сдачи, и неплохой, тенавцы, естественно, запросили помощи Маригола, стартовавший как раз с планеты лёгкий крейсер сигнал принял, однако вмешиваться в безобразие долго колебался — во-первых, в отличие от туповатых тенавцев, они-то как раз многое понимали, во-вторых, против двух тяжёлых крейсеров хоть три, хоть четыре лёгкие посудины — это ну никакой гарантии победы… Однако на тенавских кораблях всё-таки груз миллиона на 3, это соображение победило, и в бой они ввязались. Чужаки, не сильно напрягаясь, наваляли тем и тем, маригольцы позвали подмогу, но поскольку существенная часть их кораблей хронически в аренде у пиратов или на разведке в нейтральных секторах, где там чего плохо лежит как раз для них… Короче говоря, одному из кораблей маригольцев удалось прорваться к минбарской границе и там он, в общем, внёс лёгкую сумятицу в сердца и умы.

Сайта оглянулся на Махавира — но лицо напарника выражало то же недоумение.

— Как-то не понял… И что нарнский и земной корабли делали на орбите этого вшивого Маригола?

Альтака рассмеялся.

— Что делали, что делали… Живут они там. Оба, строго говоря, не нарнские и не земные давно, один числится в угоне ещё с дракхианской войны, другой — года три.

Голограмма сменилась на данные сканирования одного из кораблей — неполные, нечёткие, однако из подсвеченных красным конструктивных изменений становилось ясно, что корабль, действительно, уже химера.

— Так это пираты? Так чего ж они на Альянс тогда бочку катят? Сами встали в оппозицию ко всем нормальному миру…

Альтака снова листнул кадр — теперь на карту планеты.

— Не, тут хитрее. Как потом удалось выяснить у перепсиховавших ребят с прорвавшегося кораблика, у них там уже около трёх лет удивительные чудеса творятся. Ну, началось с рядовой то ли разборки враждующих дельцов, то ли восстания на одном из предприятий — то и другое обычное дело, а закончилось тем, что практически целый континент уже не под контролем маригольских властей, а под чьим — а кто бы знал.

— А чего они у Центавра-то помощи не попросили?

— Ты что, серьёзно? Гордый свободный Маригол ни у кого не просит помощи! Маригол выдвигает претензии. Именно потому, что знает, Альянс не останется в стороне, не попытавшись хотя бы разобраться. В настоящий момент туда выслан гарнизон анлашок…

— Ну и отлично, а мы тут при чём?

— А при том, что вот тут самое интересное… По свидетельству экипажа вырвавшегося корабля, корабли с орбиты, которым они послали запрос о поддержке, ответили им, что у них тут происходит какая-то чертовщина. Часть их «Сентри» словно сошли с ума, вышли из-под управления, протаранили корабль-носитель и самоликвидировались. Ещё у некоторых просто заглохли двигатели. Абсолютно исправные. При полных баках. Какие соображения, орлы?

— Наш телекинетик?

— Да вот мне тоже так подумалось. Конечно, звучит это всё шатко как-то — те сказали тем, кто-то что-то слышал… Но если хоть какая-то зацепка есть, надо идти. Тем более что по вашим данным у него следующая цель — Маригол. Может, в кои-то веки не к шапочному разбору придём. Да и к тому же, им там сейчас не до того, чтоб с нами препираться, какого чёрта мы явились незваными. В общем, по машинам, орлы.


— Любопытная штука — цифры… Тут и там в этом деле мелькает одна и та же цифра — три года.

— Что ты имеешь в виду, Г’Тор?

— Ну смотри, — нарн отправил в рот очередную мясную чипсину, — три года назад горел Тенотк. Три года назад начались эти странности на Мариголе… Да и один из кораблей в угоне 3 года числится. Да и ещё что-то было…

Три года назад Хистордхан получил свою машину, подумала Дайенн. И неотвязно кажется, что Г’Тор прав, это всё действительно как-то связано. Одно из предприятий Хистордхана как раз на Мариголе… Не за молчание ли и лояльность к происходящему он получил её?

— Дай немного, а, — протянул руку подошедший Эйлер, — тоже пожрать не успел.

— Тебе не понравится, они с тхол’ва, для землян это невкусно.

— Недооцениваешь ты мой желудок… Алварес, ты чего такой мрачный? Если там действительно твой брат… Хотя не знаю, как бы я чувствовал себя на твоём месте.

Об этом только ленивый не сказал ещё, Эйлер, конечно, не ленивый, просто пересекается с Алваресом редко. Дайенн знала — мрачный Алварес не поэтому, точнее, не только поэтому. Надо было заговорить об этом раньше, надо… Так себе самоуспокоение, что с ним был Илмо, он не был один. Да, ей сначала нужно было справиться с собственной проблемой, из имеющего на душе такое посредственный получился бы утешитель… Было всё равно паршиво. Альтака верил в неё точно больше, чем она заслуживала.

Эйлер, набрав чипсов, отошёл, а вскоре и Г’Тора кто-то окликнул от пульта. Дайенн наконец решилась прикоснуться к руке напарника.

— Алварес, я… я затрудняюсь представить, какие чувства владеют тобой сейчас. Я никогда никого не теряла так.

— Если о цифрах говорить… любой год богат на события, в чьей-то жизни да богат. У меня вот — 4 года назад… Тот проклятый год отнял у меня не только Элайю.

— Да, я знаю. Даркани, он же… был очень близким для тебя человеком?

Алварес отвернулся.

— Не знаю, могу ли сказать, что он был мне как отец… Сложно проводить такие параллели. У меня не было недостатка в тех, о ком можно так говорить — Крисанто, Маркус, Колменаресы… Но Даркани — это совершенно особое. Это может показаться странным, мы не так часто виделись, как Элайя с Дэвидом, в частности… Но в общем-то, это вполне укладывается в картину жизни корианского ребёнка. Зато эти встречи, эти разговоры никогда не были чем-то проходным, чем-то пустым. Начиная с самого первого, когда мы только прилетели, и нас сразу повезли туда… Я думал о том, что дядям и тётям когда-то должно было быть страшнее, для них это был полностью новый, неизведанный мир, а я всё же слышал о Корианне от них во время сеансов связи, и Ганя читал краткие справки, рассказы побывавших там, пересказывал мне… Там было и о наиболее значимых персонах — Рееарно, Херда, Ауэвейма и Даркани, конечно, тоже.

— Это естественно, — улыбнулась Дайенн, вспомнив собственное знакомство с материалами о Корианне, — он символ вашего мира.

— Символ… На этом моменте обычно кто-то да должен спросить, не больно ли это — быть символом, видели ли обожатели за символом человека с его чувствами и слабостями… Но ты так не скажешь. Потому что тебя не устроило б подобное к Шеридану, Дукхату, Валену, и вовсе не как отрицание существования у них слабостей. Вас так учат: прежде чем рассуждать о слабостях великих, дорасти до основания их постаментов. Нас так не учат, у нас нет непререкаемых авторитетов. У нас есть те, кто своей жизнью и всем тем, что они оставили после себя, породили любовь, которая не иссякнет. Нам нет нужды кого-то обожествлять, мы знаем, что величие — человеческое свойство. Я знаю, что ты скажешь сейчас — что и у вас так, но ты ведь не будешь отрицать, что у вас считается необходимым внушать девчонкам и мальчишкам священный трепет перед общественно значимыми персонами.

Дайенн не отрицала, она думала о том, что алит Соук, конечно, и близко не претендовал на уровень Валена и Дукхата, но подобные светила и посещают мир редко, в момент величайшей нужды, на рубеже эпох. И после этого миру нужны те, кто будет поддерживать принесённый величайшими светоч. Такие в том числе, как алит Соук — земляне не назвали б их скромными, но это была именно скромность, минбарская скромность клановой гордости, верности традициям, следования долгу. Трепет перед Валеном и Дукхатом — это трепет перед именем, образом, они давно не с нами — там, где не падает тень. А современник — это тот, кто личным примером, существующим непосредственно перед твоими глазами, напоминает тебе, что ты не спрячешься за осознание своего несовершенства от необходимости следовать трудной дорогой и каждодневно спрашивать себя, достаточно ли ты сделал, чтоб преумножить или во всяком случае — не уменьшить величие народа.

— И он… на первый взгляд он, конечно, показался мрачным, даже пугающим. Но это впечатление развеялось, когда он заговорил, и потом я понял, что это не мрачность, это чудовищная усталость, которой он не позволяет взять над собой верх. Тебе не надо объяснять, что значит жить на работе, на Минбаре это норма. Но на Минбаре можно спросить тех, кто жил и работал на Нарне или Мораде, каково это в условиях, где эхо войны будет звучать ещё долго… Можно достаточно быстро отстроить дома, дороги и вышки связи — лишь бы материалы были, но не получится быстро восполнить человеческие потери, кадровые потери. И это было самым удивительным — как он находил время на меня… Он ввёл меня в этот мир, который я действительно горячо люблю, он давал ответы на вопросы, на которые никто другой не мог. И путь, который он прошёл, стал для меня самым верным ориентиром, образцом из возможных…

Дайенн подумала, что это должно быть несправедливо по отношению к другим людям, окружавшим его — хотя бы к тем, кого он сам упомянул, но говорить этого не стала. Если так посмотреть, из множества достойных мы выбираем одного учителя, и это нормально… И выбор Алвареса можно понять, если вспомнить её разговор с Альтакой. Именно Даркани сделал Корианну тем, что она есть сейчас. Не допуская мысли умалять заслуги прочих — действительно, Даркани был той искрой, от которой вспыхнуло пламя, захлестнувшее мир.

— Одни истории о его жизни я слышал от него, другие — от Лиссы Схевени и других его товарищей… Невероятно, что столько вместила одна короткая жизнь. Он был на волосок от смерти тысячу раз. Он шёл туда, куда ни одного нормального человека не пустил бы инстинкт самосохранения, он продолжал бороться, когда снова и снова у него из рук вырывали всё достигнутое, отбрасывая его в начало пути. Его любовь к правде навсегда перечеркнула для него обычную человеческую жизнь, но он не жалел, никогда не жалел. И когда он обнаружил, что то, что он искал — не более чем искусная мистификация, и тогда он не сдался, он нашёл новый смысл… Его собственная боль никогда не утихла, но он нашёл утешение ей в борьбе за счастье всех людей. Он в детстве потерял сестру, те силы, которые тогда создавали из инопланетян образ внешнего врага, похитили её… просто для того, чтобы поддержать свою легенду… Он много лет искал её, пытался узнать правду о её судьбе. Я часто думал о том, смогу ли представить когда-нибудь, понять, что он чувствовал тогда… Я не думал, что однажды смогу.

Этого Дайенн не знала, точнее — в тех материалах, которые она читала, не было подробностей. Она поняла так, что девочка умерла. Смерть страшна в своей окончательности, конечно, лишь для тех, кто не верит в непременное, непреложное воссоединение душ — но были вполне справедливы замечания Алвареса, да и многих, что это не умаляет скорби. Не может не быть скорби, горечи, протеста там, где из жизни уходит существо юное, душа, не получившая от этой жизни всего, для чего воплотилась. Когда они детьми читали Свитки Бездны, они могли думать о том, что смерть юных воинов облегчало осознание смысла их жертвы, чистоты их пути — или же оно примиряло оставшихся жить с этой потерей. Оправдание, примирение с безвременной смертью детей куда тяжелей. Но пусть через время, внутреннюю борьбу, молитвы и медитации — это произойдёт. Страшнее жить с безвестностью, то обжигающей упрямой надеждой, то удушающей тягучими кошмарами о том, как потерянный близкий умер вдали, без шанса на помощь, на прощание с теми, кого любил, на то хотя бы, чтоб о его судьбе узнали — она думала об этом, слушая Алвареса, слушая Ли’Нор, слушая рассказы освобождённых, в которых горечи уже почти не было, они расстались со своими близкими очень давно, они утешали себя тем, что не видели их кончины, которая едва ли была легка. Мы потеряем каждого, кого дала нам жизнь — либо они потеряют нас, но это произойдёт один раз. Потерянный, похищенный — умирает в твоём сознании тысячу раз, тысячей разных смертей, и ты не можешь остановить это, как ни пытайся.

Выходит, значимый для Алвареса человек прошёл через тот же ад.

— Он нашёл её?

— Нашёл.

— Значит, всё же всё закончилось хорошо?

Он повернулся.

— Нет, Дайенн, всё закончилось плохо. В гражданской войне она встала на сторону Киндара, который вырастил её, она считала его отцом… Это был самый страшный удар в жизни Даркани. Я говорил тебе, что ни за что другое мне так не стыдно, как за то, что одно время подростком с мальчишками я не только лазил там, куда вход воспрещён и сачковал от летних колхозных работ, но и пробовал курить… Феризо Даркани никогда не курил. Курил Киндар.

— Алварес…

— Он был для меня примером во всём… Ребёнку ведь нужен и живой пример, не только геройски погибший, об этом многие говорят? Ради чего юноша делает что-то значительное в своей жизни? Ради отца, по его примеру…

Вот о чём он говорил тогда… Он пошёл в полицию по примеру Даркани, и это было его решением раньше, чем их объединила общая боль…

— Я понимал, конечно, что придёт тот день, когда его не станет. Но я не был готов… что будет обычный жаркий весенний день, день первого из выпускных экзаменов… После экзамена мы с классом долго гуляли — проходили по набережной, где мы с ним часто гуляли, когда я только приехал на Корианну, говорили о дальнейших планах, потом провожали девчонок по домам — и тоже проходили многими местами, связанными с ним… А потом я пришёл домой и узнал… Лисса звонила…

Возможно, совсем скоро они узнают, какие взаимосвязи стоят за всем тем, что было три года назад. Но совершенно точно ясно уже сейчас — данная Хистордхану клятва хранит её от очень непростого разговора с напарником и в то же время отягощает её душу новым грузом. Можно не сомневаться, кого он захотел бы вернуть к жизни. Но неизвестно, достало ли бы машине сил…


Препираться действительно было некому. По крайней мере, на подлёте к орбите Маригола. Несколько разбитых кораблей печально плыли по орбите планеты в окружении другого космического мусора, если уцелевшие были, они, по-видимому, сели для починки. Бой закончился, по данным сканеров, не очень давно, и ещё оставалась надежда, что на самой планете они обретут что-то существеннее очередного эффектного побоища. Вялый голос диспетчера попрепирался с ними недолго и больше для проформы — видимо, понимали, что если захотят — всё равно сядут, а вступать в новый бой едва ли хотелось. Лучше бы, конечно, отводили боги всякую там полицию и дальше по широкой дуге, но иногда польза может быть и с такого вмешательства — пусть арестуют тех, кто здесь точно лишний, и не видеть бы их и дальше лет как минимум сто, вот это б было идеально.

Вселенная не создавала Маригол гостеприимным — слишком мало пресной воды, слишком мало растительности, но зато богатейшие залежи ценных руд, удобные плато… Планета, рождённая быть заводом. То, что она полноценно реализовалась на этом пути, было очевидно по густым облакам пыли и газа над континентами, с прорехами в местах посадки — под тоскливые и сбивчивые команды диспетчерской «Серое крыло» выбрало нужную. Похоже, хмыкнул Г’Тор, комментируя ситуацию, зона влияния неизвестных сил довольно существенно продвинулась на соседний континент.

Как говорит в таких случаях Лалья — хорошо, что не я здесь начальство. Маригол в своих претензиях был многословен, но чего в этом многословье не было, так это требований конкретных действий. «Прекратить это вопиющее и неприемлемое безобразие» — это всё-таки слишком расплывчатая формулировка, чтобы не сказать — философская. Что именно сделать?

— Ясно же, денег дать, — посмеивались дрази в ожидании команды на высадку, — а сколько — это они пока меж собой не договорились.

Минбар сейчас ведёт переговоры с правительством Маригола (можно им только посочувствовать) и вроде даже кого-то выслал для личной встречи, капитаны трёх «Белых звёзд» на орбите терпеливо переругиваются с маригольцами, объясняя, какого хрена они тут делают, оставалось надеяться, что в этой отдающей лёгким безумием обстановке желающих преградить дорогу полицейским кораблям не найдётся. Выслушивать потом, что твои действия были категорически неправильными, так и так придётся — какими должны быть правильные, маригольцы сформулировать ни разу не изволили. Главное чтоб эта надоевшая история закончилась наконец.

Место посадки потрёпанного шаттла было обнаружено без труда, сканирование показало — пустой. «Серое крыло» зависло над городом, готовясь выпустить переведённые в атмосферный режим истребители — обманываться такой видимой скромностью десанта противника не стоит, неизвестно, какой встречи ждать.

— Хорошо хоть, планета атмосферная… В смысле, этим хотя бы можно пытаться дышать. Какое-то время. А это что у них… было? Правительственное что-то или это особняк у кого-то такой представительный был?

— Чёрт бы их знал… Может даже, храм чей-то, у них иногда одно от другого не отличишь.

Упомянутый объект располагался уровнем выше города — надо понимать, из соображений нежелания наслаждаться грязно-жёлтым смогом, вниз шла загогулина дороги, перекрытая у основания разбитыми флаерами. От огромного и наверняка красивого когда-то здания уцелело одно крыло, над развалинами всего остального лирично вился дымок. Три истребителя, каждый с капсулами на буксире, двинули туда, остальные оставили себе нелёгкую миссию прочёсывания задымлённого и порядком притихшего города. Как же нервно бывает в такие минуты, когда непонятно — вызывать подкрепление или и имеющихся сил многовато. Пока остальная группа неспешно обходила развалины, высматривая там кого-то живого, Вадим помчался именно к этому оставшемуся крылу, полагая, что цель должна быть именно там, а трупы, в общем-то, никуда не убегут.

— Алварес, я бы не советовала! — кричала на бегу преследующая его Дайенн, — это может быть опасно! То есть, ты не знаешь, в какую минуту эта конструкция рухнет… И возможно ли вообще туда проникнуть… Подожди ударную группу с машинами…

Самой бы ещё верить в сказанное. Если верно предположение, что вот это было правительственное здание, то теперь отдельная проблема найти способных выслать технику для расчистки дороги, чтоб могла пройти техника для расчистки развалин. И на другие города расчёт тоже такой… зыбкий, Маригол суть конгломерат свободных и независимых владельцев, формально помогать друг другу не обязанных, через то имели уже много проблем, но всё устраивало, пока проблемы соседа — это не твои проблемы, а то так и твой успех… Вадим пробирался среди обломков, спотыкаясь о проворачивающиеся под ногами камни и отскакивая от падающих сверху элементов конструкций, Дайенн, чертыхаясь, упорно старалась не отстать.

— Здесь есть уцелевшая лестница!

— Твой перевод понятия «уцелевший», Алварес… Тебе так не терпится рухнуть вместе с этой лестницей?

Часть ступеней попросту осыпалась, само здание как будто слегка сплюснули с боков, и по стенам ползли угрожающие глубокие трещины. Зловеще искрили вырванные с мясом провода, в прорехи окон, уже лишённых стёкол, лился свет, в его столбах танцевала поднятая в воздух пыль.

— Как на какой-нибудь стройке…

— Ты был на стройке?

Он обернулся, чтоб помочь ей перебраться через перегораживающий путь кусок рухнувшей стены.

— Лазили один раз, подростками.

— А я думала, ты был примерным мальчиком.

— В основном да, но как-то раз захотелось узнать, что приводит в такой восторг одноклассников… Честно говоря, особого восторга не испытал. Точнее, испытал, но другой… Интересно смотреть на внутренние конструкции здания и думать, как оно будет выглядеть потом, достроенным… Интересно знать его устройство… Как анатомия, только анатомия здания…

Преодолев последний пролёт, он осторожно коснулся висящей на одной петле двери. Дверь не отвалилась, зато отвалился существенный кусок стены над дверной коробкой, Дайенн едва успела отскочить.

Внутри было полутемно — наполовину обрушившаяся потолочная балка частично перекрывала окно. Но Вадим сразу понял, что в помещении кто-то есть. В углу кто-то слабо застонал, Дайенн, полосуя сумрак лучом фонаря, бросилась туда.

— Алварес, он ещё жив!

Не слушая её, Вадим осторожно пересёк помещение, обходя трупы и слабо шевелящихся раненых, с опаской поглядывая на потолок, тоже подёрнутый обильной сеткой трещин. Трупы явно обескровлены не были, хотя бы потому, что крови на полу было вообще много, но Вадим почему-то был уверен, что не ошибся.

Дверь в следующее помещение была распахнута, и там, похоже, было темно… Едва не споткнувшись о руку лежащего у двери, кажется, тоже ещё живого человека, Вадим переступил порог.

Окон в комнате не было, а искусственное освещение, по причине общей травмированности здания, не работало, и сумрак, разбавленный только светом свечей в стоящем на столе подсвечнике, несколько скрадывал жуткую картину. Вокруг стола лежали тела — центавриане, голиане, люди, бракири. Некоторые не подавали признаков жизни, другие вяло шевелились, некоторым не хватало частей тела, рук или ног. Те, что могли ползти — похоже, были без глаз, а те, что были прислонены к стене, обхватывали себя руками, смотря перед собой безумным взглядом. И стояла почти гробовая тишина — никто из них не издавал ни звука, словно это не реальность, а кино, у которого выключили звук.

Поодаль от стола, на границе света и мрака, виднелись два невысоких силуэта. Молниеносно обернувшаяся белокурая девочка сделала шаг вбок, заслоняя собой спутника, и навела на вошедших оружие.

— Полиция Альянса, — Дайенн, пытаясь притерпеться к контрасту огня и сумрака, на всякий случай, своего оружия не опускала, — назовите себя!

Девочка улыбнулась — и ощущение кино, очень дурного кино стало ещё сильнее. Выбор полицейской специализации обязал Дайенн когда-то посмотреть несколько лент, посвящённых теме преступлений — земные, бракирийские, дразийские. Некоторые из них обозначались как фильмы ужасов, их полагалось изучить как пример восприятия преступлений в сознании иномирцев, согласующегося с минбарским пониманием убийства как проявления безумия. Эта девочка по виду немного старше Нирлы, в возрасте превращения ребёнка в молодую девушку — но фасон её белого пышного платья и облако причёски выглядят так, словно она пытается казаться младше своих лет. И почему-то нет никаких сомнений, чем таким тёмным забрызгано это платьице — и эта нарочито широкая, радостная улыбка выглядит не детской. Она выглядит оскалом хищного зверя. Низкорослый, худощавый парень в чёрной футболке и военных штанах цвета хаки положил руку на её плечо.

— Всё в порядке, — он взмахнул рукой, и седьмая, не горящая свеча взмыла в воздух и коснулась соседней, подхватывая от неё язычок пламени, после чего вернулась на место.

— Милый, кто это? — тоненьким голоском проговорила девочка, не сводя с вошедших тёмного, настороженного взгляда — оружие она опустила, но оно продолжало нервно подрагивать в её руке.

— Тот, кого мы ждали…

Парень шагнул к столу, и пламя свечей заплясало в зрачках разного размера.

Вадим встряхнул головой, словно желая отогнать наваждение. То, о чём он столько думал, чего столько ждал, сейчас… Хотелось, чтобы лучше было всё же сном.

— Элайя? Это действительно ты?

Сильно ли человек может измениться за четыре года? Иногда очень. Но дело, конечно, не в отросших, собранных в хвост волосах, не в мешковатой одежде с чужого плеча, и даже не в виднеющихся на обнажённых руках шрамах.

Девочка догнала своего спутника, вцепилась в его руку, потом посмотрела на Дайенн, нахмурившись.

— Уберите оружие, разве вы не слышали — вас здесь ждали! Разве это вежливо — приходить в гости и наставлять на хозяев оружие! Мы можем и обидеться!

— Обстановка не располагает к доверию… — хмыкнула Дайенн. В этот момент ожила рация, — да… Мы в уцелевшем крыле, на… верхнем, получается, этаже. Требуется медгруппа, здесь… около тридцати раненых разной степени тяжести.

Не присоединились бы мы в самое ближайшее время к их числу, хотелось добавить. Нет оснований полагать, что эти дети здесь одни, но если и так… в этот момент Дайенн верила, почему-то безоговорочно верила, что всё вот это сделано ими. Этими детьми. Его руки почти такие же тонкие, как её — что ж, они уже знают, что сила его не физическая.

— Элайя, это действительно ты… стоял за всем этим.

— Элайя? — в глазах девочки, кажется, голубых — удивление, такое же деланное, как и улыбка до этого.

— Это… Имя его брата, — парень улыбнулся, легко касаясь её волос, — и мы должны уважать это. Ибо каждому должно воздаться по вере…

По вере… Алварес оказался прав, как же отвратительно, когда он прав, они облекли свою деятельность в религиозную оболочку. Алварес неверующий — неужели из-за этого ему должно было воздаться так? Как Даркани когда-то…

— Что с тобой случилось, Эл? Что с тобой, чёрт возьми, такое?

Черноволосый парень не обернулся, он продолжал, улыбаясь, смотреть на свечи.

— Я зажигал по одной после каждого дела, каждой буквы… Я тогда ещё не знал, что зажигаю их в твою честь. Сегодня всё встало на свои места, всё пришло к своему завершению, и света довольно, чтобы ничто не укрылось во тьме.

Можно вообще рассчитывать на помощь местных? Есть в этом городе госпиталь? И это не факт, в некоторых тут больницы без стационаров. А если есть — в состоянии он принять такое количество пациентов, у которых счёт идёт на минуты? Кажется, получилось всё же высадиться на крышу, теперь ищут спуск, в готовом рухнуть здании с этим не легче, чем с подъёмом, а надо ещё спустить боксы для раненых. И был порыв выйти, попытаться сдвинуть эту балку, перегораживающую окно — может быть, кого-то получится выгрузить через проём… Но оставить Алвареса наедине с этими двоими? Как знать, что они подразумевают под завершением пути. Может быть — самоубийство с попыткой прихватить и его с собой.

— Эл… Твой… друг сказал, что здесь ты намерен остановиться… Что ты сдашься, пойдёшь с нами… Пойдём, Элайя. Тебе нужна помощь.

— Мой бедный Лоран… Надеюсь, он воссоединился со своим отцом?

Снизу уже слышались чертыхания транталлилов, пытающихся взобраться по останкам лестницы. Дайенн осторожно, медленно обходила стол. Необходимо, в конце концов, понять, нужна ли и в каком объёме врачебная помощь арестованным… почти арестованным. Пистолеты со снотворным не очень греют душу при учёте, что эти оба — сильные телепаты, и если им что-то не понравится — она не успеет нажать на курок.

— Милый, нам точно надо идти с ними? — девочка капризно надула губки, — эта тётя мне не нравится.

— Да, дорогая, мы ведь обсуждали это. Так нужно. Не волнуйся, они не обидят тебя.

Девочка обернула к полицейским широченную улыбку.

— Это уж точно.

Аврора. Если она всё правильно поняла из сдержанных и обтекаемых показаний Лорана Зирхена, эту девочку зовут Аврора, и она второй лидер в их… сообществе. Точнее, расследование покажет, кто здесь второй, кто первый.

— Аврора… — Дайенн, брезгливо переступая через лужи крови и ошмётки тел, подошла к ним, — что с твоими руками, с твоей одеждой? Чья это кровь?

Аврора нарочито удивлённо посмотрела на своё платье и на руки, сейчас пустые — что не успокаивало, вовсе не успокаивало.

— Ой, тётенька, это такие пустяки! Кровь одного плохого дяди, который когда-то отрезал моей подружке язык, после чего она умерла от сепсиса. Вы знаете, что такое сепсис? Вижу, знаете. Ну, вот я и вырвала язык ему. Знали б вы, до чего трудно вырвать человеку язык! Скользкий, противный, фу! А уж кровищи…

Вадим смотрел на брата, на его спокойное, улыбающееся лицо, и думал о том, что проще и легче бы было сейчас не верить, что перед ним действительно Элайя. Нет, он понимал это слишком хорошо, хотя здесь не было ни распятых тел, ни буквы в кровавом круге. Это всё сделал действительно он. Это понимание стояло в его глазах, больных глазах со зрачками разного размера — первый признак, заставивший врачей ожидать, что у ребёнка будут проблемы с мозгом. Когда-то ему казалось, что самое худшее об этих проблемах он знает — телекинез, порой вырывавшийся из-под контроля и оставлявший Элайю забившимся в панике в угол разгромленной комнаты, приступы истерик, головные боли, после которых он не мог вспомнить, что говорил или делал. Но всё это… ко всему этому можно привыкнуть, с этим можно жить, ежедневно страдая и надеясь, что средство однажды найдётся и от этого. Можно было всё равно, выговаривая Элайе за очередную его вспышку, говорить, что он нормальный ребёнок, что у него всё есть… Самому верить в это… Но дело даже не в трупах и не в веренице кровавых картин там… Что-то тёмное, страшное вставало сейчас за его спиной, а может быть, в нём самом.

— Элайя… Ты не помнишь меня? Не узнаёшь?

— Узнаю… Что такое узнавание, Вадим? — парень наконец повернулся, разновеликие зрачки едва заметно дрогнули — или в них дрогнули блики свечей, — я знаю, что ты мой родственник. Знаю, хоть и не помню этого. И наверное, это знание жило во мне все эти годы, как знание о местах, где я никогда не бывал, как умение говорить и писать… Я не помнил твоего имени и лица, но знал, что ты есть — нечто мне близкое и в то же время непостижимое, что занимало важное место в моей памяти, больше мне недоступной. Моей… ты стал чем-то вроде символа этой неуловимой памяти и моего собственного, потерянного среди отголосков «я», человек без имени и лица. Иногда, кажется, я видел тебя во сне, но наутро не мог вспомнить…

Вадим сглотнул.

— Но ведь ты всё-таки узнал…

Элайя сделал шаг вперёд, обходя стол медленно, как и Дайенн до этого — но это была медлительность не опасающегося непредсказуемых действий, а знающего, что спешить больше некуда.

— Да. Я знаю, кто ты… Но я не знаю, кто я. Кто говорит сейчас с тобой.

Подойдя к Вадиму, он протянул обе руки ладонями вверх.

— Но я доверяю тебе, как доверял когда-то, в той жизни, которой я не помню.

В тот же момент Вадим защёлкнул на его запястье браслет наручников. Второй браслет был на его руке.

В первой комнате транталлилы, негромко переговариваясь, помогали врачам грузить на носилки пострадавших и мёртвых. Все как один разгибались и смотрели ошарашено на странное шествие — Дайенн, крепко держащую за руку перепачканную кровью и безмятежно улыбающуюся девочку, Вадима, ведущего худого, бледного юношу с опущенной головой.

— Алварес, это чего… свидетели или подозреваемые? Мать честная, они ж совсем дети! И всё, что ли? Больше там никого живого-здорового и нету?

Подойдя к лестнице, Дайенн растерянно посмотрела вниз — под весом транталлилов почти все ступени осыпались, оставив только погнутые железные каркасы, и, воззвав к остаткам самообладания, приготовилась взять девочку на руки.

Элайя поднял голову, посмотрев на растерянную девушку и Вадима. Потом прикрыл на секунду глаза, глубоко вдыхая. Вокруг них образовался прозрачный шарообразный купол.

class="book">— Не бойтесь. Я спущу нас вниз. Глаза можете закрыть.

Купол дрогнул и медленно, осторожно, словно мыльный пузырь, поплыл вниз. Когда он коснулся земли, его стенки растаяли.


========== Гл. 18 Немного кошмара ==========


«С недавнего времени вошло в моду отрицать эту начальную ступень половой жизни человека. Хотят избавить человечество от этого «позора». И при этом ссылаются не только на отсутствие какого-либо прямого доказательства, но особенно на пример прочего животного мира; относительно последнего Летурно («Эволюция брака и семьи», 1888) собрал множество фактов, показывающих, что совершенно неупорядоченные половые отношения свойственны и здесь низкой ступени развития. Однако из всех этих фактов я могу вывести лишь то заключение, что они абсолютно ничего не доказывают в отношении человека и его первобытных условий жизни. Длительное парное сожительство у позвоночных животных достаточно объясняется физиологическими причинами: например, у птиц тем, что самка нуждается в помощи в период высиживания птенцов; встречающиеся у птиц примеры прочной моногамии ничего не доказывают в отношении людей, так как люди происходят ведь не от птиц. И если строгая моногамия является вершиной всяческой добродетели, то пальма первенства по праву принадлежит ленточной глисте, которая в каждом из своих 50 — 200 проглоттид, или члеников тела, имеет полный женский и мужской половой аппарат и всю свою жизнь только и делает, что в каждом из этих члеников совокупляется сама с собой»*.

Дайенн свернула файл — к своему месту, через нагромождения натащенного Шлилвьи дополнительного оборудования, пробирался Алварес.

— Ты… был у него?

Вадим мотнул головой.

— Вести допрос, как родственник, я не вправе. А просто поговорить… по дороге у нас разговор, как ты видела, не сложился. И не уверен, что сложится теперь.

— Всё в порядке, — со своего места поднялся Махавир, — займусь я. Мне Реннар как раз переслал результаты первичного сканирования — ну, всё действительно как-то… не очень-то позитивно. Но ты ведь понимаешь, допросы допросами, а есть разговор, которого я за тебя не проведу.

Его-то отряду тоже не пришлось скучать на Мариголе — в городе, под такое дело, началось мародёрство. «Но куда они дальше-то собирались с награбленным?» — «Там, как бы помягче, не гиганты стратегической мысли». Грешным делом, хорошо, что хозяева большинства из этих субъектов, в несколько фрагментированном виде, обретались в том самом здании — теперь не компасируют мозги Альтаке по поводу вопиющего и безобразного изъятия немаленькой такой части их работничков. Потому что некоторые тут, оказывается, из ориентировок ещё Брикарнских… На этом проклятом Мариголе порядочные люди вообще есть? — ворчали дрази-силовики, рассредотачиваясь в надзор и помощь ремонтникам по срочному доведению до ума ещё нескольких камер. За частью мелкой шушеры вот-вот пришлют с Казоми, Альтака готовит документы на передачу…

— Он не имеет смысла, Махавир. По крайней мере, до тех пор, пока врачи что-то не сделают…

— Ты домой-то сообщил? В смысле, запрос для идентификации-то послали сразу, по протоколу о беспамятных, я не об этом. Кто уже только не сказал, что оказаться на твоём месте совсем не хотел бы, тебе, поди, слушать это сейчас хуже ножа. Но они же там… они ведь думают и о том, как ты с этим всем… я бы думал. Знаешь, ты что-то совсем расклеился, тебе точно надо сейчас быть здесь?

— Смена только через 4 часа заканчивается, — бесцветным голосом ответил Вадим.

— Смена сменой… Иногда от формы можно и отступать. Ну, если что, Альтаку возьму на себя. Талантов Вито Синкара у меня, слава Всевышнему, нет, но уж как-нибудь.

Дайенн посмотрела вслед покинувшему кабинет коллеге, потом перевела взгляд на напарника.

— В общем-то, он прав. На тебя слишком многое свалилось…

— А на кого тут — мало? Девентри говорит, Гархилл утром сознание потерял. Не ел давно! То Минбар звонит, то Маригол, то Земля, и все считают, что они у него единственные и самые важные… Свалится ещё больше, когда я дойду до своей комнаты. Потому что надо будет, действительно, звонить им… а я знаю, что Офелия сейчас одна, Виргиния на вылете где-то в маркабском. Я просто оттягиваю этот момент. Есть вероятность, что подробностей ей не озвучили при запросе, но…

Оттягивание… Это правильное выражение. Но сколько ни оттягивай — в конце концов, придётся. Реннар, в самом деле, закончил. Теперь дело за ней, и если она оставит это на следующую смену, легче совсем не станет. Надо идти к Авроре. Этой девочке, которую Лоран назвал женой Элайи, а Г’Тор назвал существом, и в этом его понимали все, кто хоть пять минут пробыл в обществе этого ребёнка в нарядном, почти кукольном платьице, перепачканном кровью. И дело не только в её ментальной силе — поистине страшной, разрушительной силе. Сквозь её улыбочки, нарочито детские интонации и прочие кривляния слишком ясно проглядывало что-то совсем не детское, порочное, злое. Это приводило в оторопь, а если ещё честнее — пугало. Нирла, при всём том, что ей пришлось пережить, оставалась ребёнком. Это существо с детским лицом и голосом ребёнком не было.


Отчего-то вспоминались те зимние каникулы, которые Элайя едва не целиком провёл в доме Лаисы с детьми. Когда они с Элом и Уильямом втроём целыми днями гуляли в парке, на катке… В Эштингтоне сильных морозов не бывает, да и снега выпадает не слишком много, поэтому каток был крытый, в помещении. Эл долго боялся выйти на лёд, но Уильям его всё-таки вытащил, и потом его уже самого было не загнать домой… Потом по пути брал что-нибудь к чаю, обязательно горячие мясные пирожки для Гани… Ганя редко ходил с ними, на каникулах его облепляли одноклассники Элайи и их младшие братья и товарищи, им нравилось общаться с необычным юношей, слушать его рассказы. О семье, об удивительных событиях, которые происходили с теми, кого он знал.

— …И больше никогда в жизни он не смотрел ни на одну женщину, — суровым, торжественным тоном заканчивал он повествование о своих приёмных родителях, когда они вошли.

— Расскажи ещё о семье Вадима! — просили ребятишки, — ты рассказывал в прошлый раз, как товарищ Лаиса познакомилась с Рикардо, как они вместе сражались против захватчиков на Центавре. А что было потом?

Мама как-то сказала, что это, пожалуй, больше всего восхитило её в корианском языке — как много в нём слов о любви, о всевозможных оттенках отношений. Больше, чем в центаврианском. Есть слова для любви, сопровождённой брачными узами, и для любви запретной, для любви как нежной привязанности и любви как страсти, лишающей разума, для любви безответной и любви взаимной. Всё это разные слова, хоть чаще всего однокоренные. На Минбаре о Рикардо всегда говорили как о её супруге, подчёркивая этим несомненность и святость их союза, понимая, что для неё, центаврианки, это имеет особое значение. На Корианне и для этого есть разные слова — для супружества как формальности, уточнения, что такие-то двое оформили свои отношения официально, для супружества как совместного проживания и ведения быта, и было слово, наиболее близкий перевод которому можно было найти в минбарском языке и, как ни странно, в дилгарском. Избранник с суффиксом взаимности, вторым корнем в этом слове было «задача, дело». Союзник, соратник, с которым связывают любовные отношения — происходящие из этого общего дела или в нём укрепившиеся. Совершенствование в языке было очень важно для Гани, поэтому он проводил столько времени в таких вот беседах. «Если ты смог что-то объяснить одиннадцатилетке — можешь считать, что ты знаешь предмет», — сказал как-то Маркус, проверяя у Гани домашнее задание по математике и обнаружив, что сам встал в тупик.

И теперь Ганя подбирал слова, чтобы рассказать этим детям о событиях, перевернувших вселенную и прошедших мимо Корианны. В то время, когда отряд Рикардо Алвареса вёл свою тайную героическую деятельность на Центавре, родители этих детей, вернувшись в Эммермейнхе в заслуженный отпуск из Сурамбы или Кайде, где строили дома, учили детей или изготавливали противоядия от укусов бесчисленной недружелюбной местной фауны, думали — что ж, теперь, пожалуй, можно и родить детей. Некоторые из этих молодых людей там, в этих командировках, и познакомились, а некоторые ещё раньше, будучи возраста Гани в те времена, когда революционная волна омыла последний континент. Они знают, что это такое — когда история творится на твоих глазах, но у них это была другая история. И сосредоточенно хмурятся, соотнося в уме — что происходило на Корианне в тот период, в какие годы это было… Рикардо Алварес родился после дилгарской войны. На Корианне примерно в те же годы тоже была война, отцы Велли Рееарно и Альхире Чайн участвовали в ней — по разные стороны фронта. Нил Киндар и Улло Даркани не участвовали в ней, думал в это время Вадим, не на фронте. Они уже тогда были сотрудниками службы безопасности, уже тогда участвовали в создании грандиозной мистификации…

— Тебе обидно, наверное, что твои предки были в этой войне… злой стороной? — тихо спросила Ганю сидящая рядом девочка.

— Обидно, конечно. Какими бы разными мы ни были внешне, как бы по-разному ни были устроены — всем нам хочется гордиться предками, черпать жизнеутверждающие, созидательные примеры в их пути. Мои предки были сильны, очень сильны и очень умны… Но на Земле они споткнулись, потому что земляне храбры и мужественны, и потому что всегда есть то, на чём споткнётся захватчик, где окончится его гибельный, неправедный путь. Путь дилгар был неправедным, потому что, имея большую силу, они уничтожали слабых на своём пути. А истинная сила — это сражаться лишь с сильным, равным противником, и опекать и поддерживать слабого. Сильный не вынет меча лишний раз, так это сейчас у Альянса. Поэтому иногда смысл жизни потомков — не в том, чтоб продолжить дело отцов, упрочить ту память, что есть о них, а изменить её, искупить своей жизнью, вырастить добрый плод на дереве, которое считали ядовитым…

Легко ли рассказывать о событиях, очевидцем которых ты не был, о людях, с которыми ты лично не встречался? Ну, каждый учитель истории как-то справляется. Юные корианцы, путаясь в иномирной хронологии, порой не сразу понимали, что Ганя не знал голубоглазого рейнджера, который должен был погибнуть на своём безумном пути тысячу раз — но так обидно погиб, когда они уже почти победили, не знал рыжеволосого телекинетика, разминувшегося во времени со своим двоюродным братом, их одноклассником. Они жадно расспрашивали его о Джоне Шеридане — человеке, отстоявшем Корианну… Такая смешная штука жизнь, говорил Диус, они здесь инсценировали крушение инопланетного корабля в то время, когда там, за границей их неба, была тьма-тьмущая этих кораблей, но они не знали об этом.

Ганя думал, что будет сложно объяснить детям про войну Изначальных, но оказалось — не сложнее, чем дилгарскую, или земляно-минбарскую, или нарно-центаврианскую. По опыту своей истории они уже знают, что иногда более технологически развитые народы воюют не напрямую, а руками тех, кого считают дикарями.

— Получается, они проделывали над вами примерно то, что, как нам внушали, проделывали вы над нами.

Сложнее им оказалось понять войну телепатов, точнее — сам факт, саму основу этого противостояния. На Корианне очень мало телепатов, и на самом деле вплоть до падения зондов Гидеона на большей части планеты пси-способности считались мифом, сказками дикарей или розыгрышами фокусников. Да, можно сказать, что Элайя и его семья вызывали у них опаску — но у детей есть такое замечательное свойство, тянуться к тому, что их пугает, пытаться это исследовать, понять…


— Госпожа Дайенн, примите соболезнования.

— Спасибо, Лалья.

— А что же это вы, отпуск-то для похорон не возьмёте?

— Нет, не думаю, что это уместно, особенно сейчас.

— Ну, всё-таки это ведь ваш родственник, к тому же старейшина… уважительная причина.

Сколько же самообладания иногда нужно перед самыми искренними и тёплыми проявлениями… Вот откуда он знает вообще? Смешной вопрос, откуда этот общительный и деятельный дрази что-либо знает. Работа у него такая, говорит Талгайды-Суум. Точнее, кулаками махать — это работа, та, за которую платят, а распускать язык и уши — призвание, для души.

— Ну, если говорить о родстве, то родство у нас довольно дальнее… И хотя, конечно, погребение старейшины — это трагическое событие значительного масштаба, но тем членам клана, кто по долгу службы находится далеко от дома, позволительно пропустить церемонию. Таковых немало и кроме меня, наш клан врачебный, мы рассеяны по всей территории Федерации и многим мирам протектората.

Когда она наконец протиснулась в их закуток и расположилась на своём месте, её руки коснулась рука напарника.

— Ты выразила мне соболезнование в нужный час, прими ответное.

Силы небесные, только не он. Простоватого болтуна Лалью она ещё как-то пережила… Но это правда, не скажешь — «просто не спрашивайте, не напоминайте, давайте сделаем вид, что ничего не произошло». Ведь тогда придётся и объяснять — почему. Быть может, и не стал бы непримечательный некролог предметом обсуждений, если б не осведомлённость о роли этого имени в её жизни.

— Спасибо, Алварес, с твоей стороны я это особенно ценю.

— Всё-таки, хоть и дальний, но он твой родственник. Кроме того, он ведь не просто так занимал важный пост, многие старейшины воинских кланов, насколько знаю, имеют серьёзные заслуги в науке…

Слышать это, действительно, было тяжело, но так нужно. Она ведь задавалась вопросом, что она может сделать для соблюдения чести… Официальная причина смерти алита Соука — остановка сердца, о неофициальной она могла разве что догадываться из обтекаемых намёков дяди Кодина. Самоубийство, добровольное или под давлением совета старейшин. Это нормальная практика с теми, кто совершил недопустимое, одна из тех вещей, о которых знают, не обсуждая.

— Да, у него было несколько замечательных работ по бионике… Быть может, его нельзя в полной мере назвать великим — как и многих, впрочем. Не может быть великим каждый, кто-то должен просто хорошо делать свою работу, не хватая, как говорят земляне, звёзд с неба, но служа достойным фоном для великих.

Да, так должно быть. Он должен остаться в памяти клана достойным. Не громким именем, не предметом почтения, конечно — на такое он не наработал, но так же не наработали, будем честны, и двое его предшественников — но и не позором. Пусть этот груз омрачает сердца лишь немногих посвящённых.

— И это замечательно. Всё-таки, именно такими людьми держится любое общество. Ведут его вперёд — гении, локомотивы прогресса, а держат на достигнутом уровне — добросовестные работники. Ну, и ведь он, как я понял, оказал некое влияние на твоих родителей, изменившее их отношение к твоему выбору, чем значим лично для тебя…

Отчёты начерновую уже набросаны, надо перевести их в окончательный удобоваримый вид… надо…

— Я вот, кстати, не понял, — подал голос Махавир, — у вас всё же один старейшина или… несколько? Ну, иногда ты говорила — старейшины, но глава у клана, получается, только один…

— Старейшина — именно глава клана — конечно, один. Совет старейшин, о которых я говорила — это главы родов, другие авторитетные представители, те, кто выбирает старейшину клана, с кем он советуется в важнейших решениях.

— Кланы делятся на рода?

— В целом да. Рода, Дома… Опять же, в зависимости от местности, истории клана, традиций деление может быть несколько различным. Клан — это по большому счёту объединение на основе профессиональной общности, родство уже вторично. В некоторых больших кланах есть рода, практически не связанные кровным родством.

Лалья аккуратно расставлял по полу принесённые коробки — для упаковки всякого накопившегося у аналитиков добра, назрела необходимость. В ближайший час в этот кабинет едва ли кто сможет пройти…

— А, то есть, браки внутри клана допускаются?

— И внутри рода, если только род не малочисленный. Строгих, единых для всего мира правил тут нет, единственное такое правило — это недопустимость брака между близкими родственниками, но это, насколько знаю, в любом мире. Впрочем, браки между двоюродными нередки во многих кланах — как и во многих мирах, опять же…

Лалья поскрёб затылок.

— Вот я ещё чего не понимаю — каста это ведь вопрос выбора? То есть, каждый сам, осознанно выбирает касту, и не обязательно ту, в которой родился? А клан при этом как, не меняется? Ну, вот каждый минбарец имеет долги перед кастой и перед своим кланом… А если клан из другой касты? Как это совмещается? Ну, то есть, выбрать другую касту — это не воспринимается как предательство?

— Ну, это сложный вопрос… зависит от множества обстоятельств…

На самом деле, она была благодарна коллегам за то, что этими разговорами отвлекали её от горьких мыслей — горьких вовсе не ввиду траура. О том, что для непривычного к лжи всё это как-то слишком. О том, что своим решением — всё же узнать то, что вовсе для неё не предназначалось — она, получается, убила его. Да, он убил себя в тот момент, когда понял благо своего клана именно так, и всё же — да, её действия привели к его кончине. Его душе судьи — великие, с которыми он встретится за гробом, её же душе ещё долго нести этот груз.

— А правду я слышал, — подал голос Шлилвьи, балансирующий на столе посреди оборудования и передающий Лалье многообразное содержимое своего стеллажа, — что у народа Сингха тоже принято деление на касты? Это похоже на минбарское?

— Ну, строго говоря — не совсем у моего. Мы, сикхи, вне кастовых делений, у нас одна вера и один народ. А вообще у индусов то, что у минбарцев — касты, называется варнами, а касты — это уже более мелкое деление, ну, как кланы. В настоящее время кастовое деление уже практически размыто, да и варновое начинает размываться. Всё-таки время что угодно меняет…

— Мне нравится, как говорят об этом нарны: «Хорошие традиции надо чтить, плохие забывать».

— Тут с ними не поспоришь. А кастовое деление это как раз такая вещь, которой в цивилизованном обществе не место.

— Позволю себе напомнить, что на Минбаре оно имеет иной смысл, чем на Земле, — возразила Дайенн.

Что ж, на это следовала такая реакция, которой следовало ожидать.

— Да, и какой? Вносить в общество оживление, за счёт очередных свар жрецов и воинов? А основы на самом деле схожие, то же деление по роду деятельности. Не вполне отвечающее запросам времени, не сама ли ты говорила, что многие дисциплины находятся на стыке кастовых и клановых градаций, да и само то, что некоторым кланам пришлось заметно перепрофилироваться по мере развития технологий в их отраслях? Три мастерских клана и не помню точно, сколько жреческих по функциям дублируют друг друга. Непонятно, почему им было не последовать прекрасному примеру Отцов Доспеха и Стальных Цветов, ещё 500 лет назад просто объединившихся в один клан.

— Я действительно восхищена твоим знанием минбарской истории, Алварес…

— Ну, в основном это заслуга двух переводчиков под боком.

— …Но тогда уж Старейшин Доспеха, там не «асат», а «асаат» всё же. Хотя Дэвиду Шеридану, наверное, простительна такая ошибка. Всё-таки он из жрецов.

— После выбора касты он прилежно изучал историю наиболее известных мастерских кланов, и ошибаешься как раз ты, Дайенн. «Асаат» стало уже после объединения, «Асаат Мелгха». Но тебе действительно простительно, и не только потому, что ты воин, и не знаешь, что «асаат» это в строгом смысле не Старейшина, а «отец отца» или «хранитель технологии» — не старший данного рода, а тот, кто обучал «асат» — нынешнего главного мастера, «отца изделий», но и потому, что этот диалект сейчас вообще не используется нигде, кроме как в номенклатуре производства.

— А обучающий главного мастера — не старейшина рода?

— Далеко не всегда. Ты по родственным кланам можешь знать, что старейшина — не всегда старший по возрасту из кровных родственников, и не всегда он является профессиональным наставником собственных кровных потомков.

— Хорошо, признаю свою ошибку.

— Ребята, вы вообще о чём? Хотя не уверен, что мне это будет по уму.

— Кланы, названия которых переводятся грубо как Отцы Доспеха и Стальные Цветы — это два мастерских кузнеческих клана, объединившихся в один, специализирующийся сейчас преимущественно на выпуске обшивок кораблей. А трудности перевода с диалектов связаны с тем, что диалекты, так или иначе, профессиональные, то есть профессия даёт дополнительные оттенки словам. И они будут разными если не для разных кланов, то для разных каст точно.

Сайта, всё это время что-то ожесточённо и хмуро печатавший, видимо, закончил, повернулся.

— А мне стало немного грустно за исчезающие языки. Сколько прекрасных языков, которые уже стали мёртвыми или находятся на грани того, и умрут с последними, кто говорит на них…

— Да ну, — фыркнул Сингх, — вот это лишнее. Все языки чем-то да хороши, но по-моему, куда лучше, когда люди говорят на одном, понимают друг друга без переводчика. Представьте, во что превратилась бы наша работа, вся наша жизнь, если бы и сейчас каждое племя, каждая деревня говорили на своём наречии? Исчезают не только языки, исчезают культы и цивилизации — вернее, не исчезают, а перерождаются, образуя новые. Племена объединяются в народы, народы тоже смешиваются, смешиваются и языки, это естественно.

— Странно всё-таки слышать это от тебя, так прилежно чтущего традиции предков.

— Да, я чту. Я люблю свой народ, свою культуру, свою веру, но я понимаю — когда-то их не было, когда-то их не станет. Это не трагедия. Люди всё равно будут, просто будут называться иначе, иначе говорить и верить. И как ни сложно поверить сейчас — возможно, лучше нас.

Дайенн вздохнула, вновь поворачиваясь к экрану. Фотография в начале файла являла немолодого голианина таким, каким она его не видела. Каким он был при жизни. Для голианина — крайне представительный, без обычной печати жизненных невзгод, и это объяснимо: он был потомственным предпринимателем, путь от пирата до респектабельного маригольского гражданина прошёл его отец, сыну он дал и образование, и нужные связи. Прекрасный пример, выражаясь языком Тонвико Крина, того, что деловые люди не ксенофобны, а выражаясь языком Алвареса — что у капитала нет отечества. Он был в прекрасных отношениях с центаврианскими и земными коллегами, а его подручные умело настраивали менее тепло устроившихся в жизни голиан против таких же неудачников среди центавриан и землян. И он скончался от потери крови по дороге, ещё до того, как установили его личность.

— Да, это понятно, но…

— Я сам не могу быть кем-то иным, чем кем меня воспитали, и своё воспитание пронесу через жизнь и хотя бы частично передам детям. Но у них будет своя жизнь, хотя бы чем-то отличная от моей. И это правильно, будь иначе — это было бы ужасно. А наша задача — оставить им в наследство всё самое лучшее, а не худшее. И это принципы честности, любви к ближнему, справедливости, и на каком языке они будут говорить — не важно, главное — чтобы не говорили лжи. И мне совсем не обидно, что когда-нибудь мой родной язык будет интересен только единицам среди исследователей всяких древностей. Согласись, не много найдётся энтузиастов, чтобы в наше время учить язык каких-нибудь древних кочевников, да ещё и говорить на нём.

Что оставил в наследство своим детям этот вот субъект? Пожалуй, довольно неплохое состояние — но, считай, уже не существующий бизнес, ввиду того, что некоторые деловые партнёры спят в соседних гробах, а некоторые под следствием, клеймо детей преступника, и — ни родины (как долго они смогут оставаться на Мариголе, эта хищная среда не благосклонна к тем, кто больше им ничем не полезен), ни чести, никаких ценностей, кроме одной — денег. Суд может обязать наследников расстаться с частью их, но покойный позаботился об отдельных счетах для супруги и детей — что ж, он хотя бы беспокоился о будущем близких, быть может, это было единственное светлое в его чёрной душе…

— Ну, говорить — это действительно как-то чересчур, а вообще-то древние, мёртвые языки порой используются, и не только в номенклатуре, как у мастеров. Например, на Земле во время Мировых войн языки индейских племён использовались для шифров, а первые операционные системы дрази, и теперь ещё кое-где использующиеся, написаны на лонш — первом языке, у которого была своя письменность, ныне мёртвом, конечно. Некоторые операционные системы орудий у центавриан, кстати, написаны на дилгарском, наследие сотрудничества с дилгарами. Теперь, вроде как, ударно переоснащают, ввиду того, что тут нарисовались живые носители языка.

— Шифр? — Шлилвьи издал некий странный торжествующий вопль, — спасибо, ребята, спасибо!

— Вот теперь, Шлилвьи, мы ничего не поняли.

— А, — махнул рукой Талгайды-Суум, — он там два дня что-то никак расшифровать не мог. Так понимаю, подсказку насчёт мёртвых языков попробовать хочет…


Минбарские учителя много говорили о том, что рабство калечит душу, но мало говорили о том, как. И это можно понять — есть то, что для самого закалённого в боях и аскезах воина слишком тяжело.

— Я касался её сознания не более полагающегося при первом, общем сканировании, — голос Реннара дрожал, — а много менее. И видит Вален, величайшей милостью судьбы для меня будет забыть однажды это…

И Дайенн сейчас была благодарна покойным создателям за отсутствие какого бы то ни было пси-уровня. Довольно для её кошмаров улыбающегося лица Авроры над столом с разложенными рисунками и карандашами.

Услужливость Нирлы первое время делала почти физически больно не только ей. Как несчастный ребёнок подскакивал, стоило кому-то из них потянуться за каким-то предметом, как втягивал голову в плечи от каждого обращённого к ней вопроса. Рабство даром не проходит, говорили более старшие и опытные коллеги, тем более когда в нём вся жизнь прошла. Это на Зафранте она всего ничего пробыла, но разве до этого, на родине, её жизнь была чем-то иным? Нельзя сказать и теперь, что она научилась видеть себя равной всем вокруг, но научится, говорили, каждый на свой лад, эти самые все, привыкнет, она ребёнок. Потяжелее будет с этими девицами, Дайенн была счастлива, что ей лично пересекаться с ними почти не случалось. Хватало коллег, зябко передёргивающих плечами, словно пытались стряхнуть эти липкие, жадные, заискивающие взгляды. Они готовы на любые унижения ради надежды на кусок хлеба и крышу над головой, они б и к нам, дрази, клеились, говорит Лалья, кабы не знали, что нам с них толку-то — разве что прибираться и кашеварить, но это мы и сами… Что сделаешь, их научили немногому — танцевать, играть в азартные игры да ублажать разнообразную клиентуру. Когда именно так ты провёл всю сознательную жизнь — откуда ты достанешь какое-то там достоинство?

Аврора — уже не Нирла, но ещё не эти женщины. Дайенн понимала — у этой девочки не получится, как у Лорана, преуменьшить свою роль, она участвовала в расправах, ещё как участвовала. Но можно ли полагать, что это было её желание, её выбор? Если Нирла так боялась чем-то не угодить господам полицейским — можно представить, как страшно не угодить психически больному телекинетику, пришпиливающему людей к потолку… И она пыталась взять себя в руки, отрешиться от этого кричащего внутри ощущения соприкосновения с чистым злом, от какого всякий разумный бежит, как животное от огня, говорить спокойно, по возможности благожелательно…

— Доброе утро, Аврора. Как ты спала? Я вижу, ты рисуешь. Очень хорошо. А что это?

Девочка улыбается. На ней уже чистая одежда — великоватое ей по размеру платье одной из медсестёр, ввиду хрупкого телосложения одолжившей часть одежды Нирле, а теперь вот Авроре. Но не особо от этого переодевания легче — те же широкие, демонстративные улыбочки, тот же нарочито тонкий, писклявый голосок с сюсюкающими интонациями. Зачем, хотелось кричать, зачем ты так?

— Здравствуйте, — детская рука переворачивает картинку так, чтобы Дайенн могла её как следует рассмотреть, — я рисую тех, кого с нами больше нет. Вот это — Ши’Риг. Хороший был парень. Очень сильный. Но в одном бою его сильно ранили, пришлось мне убить его, чтобы не мучился. Это его последние мысли — его дом, где он жил когда-то, и его мама, пока она была жива. Она пыталась драться с захватившими их пиратами, и её убили. Повезло ей, быстро умерла. А вот это, — пальчик скользнул к тёмному силуэту поодаль, — его сестра. Она тогда была старше, чем он, примерно как я сейчас. Её продали куда-то. Он старался не думать о ней, поэтому я не смогла хорошо её нарисовать.

Палец скользнул по рисунку дальше, к другому набору странных цветных пятен.

— Это Аделай. Кажется, вы знаете её? Она тоже была очень хорошая, умная и весёлая. Она была мне как старшая сестрёнка. Но потом она совершила большую глупость… пришлось её немного наказать. Вот это её последние мысли перед тем, как её сознание скомкалось, — девочка схватила соседний листок и ожесточённо смяла в кулаке, — вот так. А это Лоран. Глупый мальчик… ушёл от нас. Но Вадим сказал, что так надо. Сознание Лорана я видела совсем мало, только когда он принимал «прах»… Смешно так, он так шалел от того, что мог слышать мои мысли!

Если она хотела казаться младше своих лет — вызывать больше жалости — то она, вне сомнения, могла б делать это более искусно. Она ведь телепатка. И уж точно странно вести себя так, называя себя ЖЕНОЙ Элайи Александера. Статус жены должен бы предполагать стремление казаться старше.

— Аврора… ты говоришь про Аделай Нару?

Девочка склонила голову набок, прищурившись.

— Точно. Не очень, наверное, у неё сейчас видок? А нечего предавать тех, кто был к тебе добр. А то ведь они могут стать и недобрыми.

— То есть… она работала на вас?

Аврора скорчила презрительную гримасу.

— Работала… Да, видимо, работала. Мы-то думали, она наша семья, мы верили ей. А оказалось, есть для неё кое-что важнее нас. Один высокопоставленный толстый центаврианин. Она предупредила его о готовящемся покушении. Только вот это немного помешало нашей работе. Гвардейцы арестовали не всех, и те, кого не арестовали — расправились с нашими людьми. Подумали, что утечка от них. Ну, мы, конечно, с ними всё равно потом поквитались… но пришлось непросто. Ну да ладно. Это дело уже прошлое, а кто прошлое помянет — тому глаз вон. Смешно я сказала, да?

…А затем, что это такая пощёчина им всем, и ей, Дайенн, в частности. Девочка, вот именно, телепатка. Она знает о том, что на неё смотрят как на ребёнка, и зло смеётся над этим. Сама себя она ребёнком не считает. Дети-телепаты там, где их никто не учил с учётом их способностей, часто были развращены и злы, вспомнила она пояснения Алвареса. Слишком рано узнали слишком много того, что, по мнению взрослых, им не подобает знать, слишком много лжи и грязных секретов — тогда, когда собственные моральные установки ещё слишком зыбки. Каждый ребёнок пытается стать властелином окружающих его взрослых, но ребёнок, которому природой даны к этому некоторые рычаги, может действительно стать очень жестоким.

— Аврора… — Дайенн изо всех сил пыталась справиться с морозом по коже, — как ты попала… во всё это? Как ты встретилась с… с…

— Ой, так вам разве не рассказывали? А что вы, боитесь произнести имя моего мужа? Вы не должны его бояться, вы ведь не делаете плохих вещей, как те дяденьки, у которых я жила. Вот они очень боялись, когда к ним пришли мой муж и его воины. Они уже слышали о нём, и сразу поняли, что сейчас им будет очень больно. Он обездвижил их и предложил мне и другим девочкам сделать с ними всё, что захотим. Ух, и весело же было!

На кукольном личике — глаза зверя. Следящие за собеседницей именно так, как следит зверь за поймавшим его ловцом — хорошо, сейчас ты перехитрил, оказался сильнее, но подожди, только расслабься, приблизь своё мягкое, беззащитное горло… Они нам ни на малый грош не верят, шипел Махавир, забирая у Алвареса отпечатанные формы, во все наши благие намеренья, и не потому даже, что понимают, что Земле они сто лет не сдались, да и Марсу тоже. Потому что не привыкли верить, нет у них вообще такого свойства, не выработалось. Раб — это тот, кто умеет не кусать кормящую руку главным образом потому, что знает, что она и врезать может, но найдётся другой хозяин, более сильный, более жестокий — и голыми руками вырвет из тебя сердце, просто чтоб ему угодить. Хотите пластаться — пластайтесь, перевоспитывайте этих несчастных, забитых, льстивых чудовищ, кто ж вам, блаженным, запретит…

— Другие девочки?

— Ну, в тот момент нас там было трое. Малла — хуррка, у неё полное имя намного длиннее, но никому не охота было его выговаривать, Зенфа — зандерианка, и Мирана, бракири. Мирану они не любили, называли уродкой. Она была для гостей, которых не очень уважали. Она и самая старшая была, ей, кажется, было 14. Она точно не помнила. По мне так страшная была Малла — у них же пятачки, как у свиней, и три сиськи, фу. Но среди наших хозяев было много хурров, им нормально. А нас с Зенфой очень любили и держали для лучших гостей, потому что мы хорошенькие и очень хорошо умеем удовлетворять мужчин. Ой, чего это я о Зенфе в настоящем времени… Она умерла скоро, бедняга. Заражение у неё какое-то случилось. Такое со многими случается… Мирана потом вышла замуж за одного парня, тоже из освобождённых, и уехала, говорила, хочет найти свою семью — ну то есть, семью своей матери, но по-моему, на это мало шансов. А Малла осталась с нами, потому что её семья дочь-шлюху не примет. Она теперь живёт с другими освобождёнными, которые не вернулись по прежним домам, в нашем новом прекрасном доме…

Впору вспомнить, как повисла на руке Алвареса после деловитых расспросов Малхутарро. Для неё не должно быть новостей в том, что слышала сейчас. Не должно…

На Минбаре нет минимального брачного возраста как определённой цифры — точно так же, как нет максимального возрастного рубежа для выбора касты. Такая зыбкость обязательности. Заключению брака предшествует столько испытаний и обрядов, что вступающие в него просто не могут быть детьми, физически. На Нарне детство короткое — первые 10 лет жизни, и теоретически получивший постоянное имя имеет право на взрослые отношения, практически же это право не реализуемо — необходимо иметь образование, воинскую выслугу, какой-то статус в обществе, прежде чем тебя начнут рассматривать как потенциального супруга. На Центавре совершеннолетие — 16 лет, а вступление в брак допускается с 15 (чаще для девушек, чем для парней), но чаще в этом возрасте заключается помолвка, и в этом статусе молодые могут существовать ещё лет пять. Понятно, что брак и сексуальные отношения не одно и то же… На Центавре помолвку, по решению родов, могут оформить и между малышами, но это проявление центаврианского стремления поскорее объявить что-то принадлежащим себе. Гедонистическая центаврианская культура требует ценить зрелую женскую красоту, уверенность и искусность в обращении с мужским полом — нельзя сказать, чтоб среди пресыщенных аристократов не было любителей срывать не распустившиеся бутоны, но в целом воспринимается это не очень приветственно. Так устроены многие существа, что тело созревает раньше духа, и не всегда изнурительные тренировки способны укротить его зов, горячие нарнские подростки в обоеполых школах позволяют себе многое — и наставники смотрят на это сквозь пальцы, пока те способны помнить о контрацепции. На Минбаре учат: как бы ты ни был голоден, ты не сорвёшь незрелый плод, потому что знаешь, что он принесёт твоему чреву не пользу, а вред — имея в виду незрелость духа, предупреждать против незрелости тела и в голову б не пришло, в летописях доваленовских времён есть примеры любовных связей вне брака ввиду отсутствия одобрения старейшин, вражды кланов — но между молодыми людьми, достигшими половой зрелости, реализующими собственные, обоюдные желания… Как можно смотреть с вожделением на ребёнка?! Мы, дрази, тоже такого не понимаем, говорил Лалья, браки-то у нас заключаются рано — для женщины рано, конечно, потому что женщине достаточно родиться женщиной, чтоб быть желанной, а вот мужчине придётся постараться, но муж впервые остаётся со своей супругой не раньше, чем она становится способной произвести потомство, раньше-то зачем? Раньше того — он посещает её, когда дозволено, чтоб вручать подарки, и считается правильным, чтоб он говорил о своей любви, о восхищении её красотой, и если он говорит уж очень по сердцу ей — она может его поцеловать, но не более…

— Аврора, а твоя семья? Где твои родители?

Девочка скорчила рожицу. Очередной рисунок — такой же карикатурный, как и прочие — дёрнулся, размылся, словно кто-то подкручивает резкость, собрался снова, мёртвые лица искажались в чудовищных гримасах, вывернутые конечности дёргались, как у марионеток. Упыри изображали то ли танцы, то ли непристойные действия.

— На небушке. Мамочка умерла, потому что постоянно рожала. Моего очередного братика она не смогла выродить, и умерла. Папочка, наверное, тоже умер, потому что принимал слишком много наркотиков, а ещё его часто били, потому что он не рассчитывался за них вовремя. Вот в очередной раз он отдал в оплату долга нас с сестрёнкой.

Дайенн покачнулась на стуле, чувствуя, как комната куда-то уплывает в тёмно-буром тумане. «Господи… Это всё не может быть правдой, не должно… Да, я слышала… от Нирлы, от других… Но господи, сколько ещё, куда ещё ужаснее…»

— Аврора… когда, где это было? Как звали твою сестрёнку? Сколько времени прошло с тех пор?

«Может быть, всё же… от тех картин, которые ей пришлось наблюдать… И вживую, и в чужих мозгах… Она… как это называет Алварес? Спроецировала…»

— Мне было семь лет. А сестрёнка была старше, ей было 10. Она уже многое понимала, и когда хозяин попытался её трахнуть, она начала кусаться и драться. И он воткнул ей ножик в горло. Наверное, он хотел её только напугать, но получилось, что зарезал. Ну, я после этого, конечно, стала сговорчивой. Мне не хотелось, чтоб мне воткнули ножик в горло. Ой, вы думаете, тётенька, что я это всё сочиняю? Смешная вы трусишка. Вам просто не хочется думать, что так бывает. Это же фу-фу-фу. Но я никогда не вру, госпожа Дайенн. За враньё боженька наказывает. Или люди. Когда у меня начались месячные, вместе с ними начала просыпаться телепатия, а потом гипноз. И иногда, если очень уставала, я внушала этим дядям, что они меня уже трахнули. Ох и крепко мне влетело пару раз, когда они просекали, что я жульничаю. Но потом нашёлся среди них один умный, сказал — какая вам разница, так ведь даже удобнее в чём-то. Пришлось мне учиться устраивать такие представления, чтоб никто не уходил недовольным. Ох и болела потом голова. Но тут уж хоть что-то болеть будет. Тогда я ещё плохо владела гипнозом, и могла загипнотизировать только одного или двоих. Но теперь я научилась многому, могу внушить человеку что угодно, и даже куче людей! Я очень талантливая. За это мой муж меня и полюбил. А ещё я лучше всех умею делать минет.

— Что-что, Аврора?

— Ой, тётенька, вы такая смешная! Сами расспрашиваете, а потом морщитесь от того, что услышали. А вы, может быть, хотели услышать, что работорговцы покупают девочек для того, чтоб заплетать им бантики в волосы и кормить вкусными конфетами? Или что я называю своего мужа мужем просто так, это у меня игра такая? Глупая, глупая тётенька.

Нет, конечно, Дайенн так не думала. Она лишь надеялась, что эту девочку среда пропитала не настолько сильно. Можно ли выжить среди чудовищ, не став чудовищем самому? У кого-то получается. У тех, кому есть, за что держаться, кто помнит иную жизнь… А Нирла? Одна её сестра убила другую, родители за всю жизнь не сказали доброго слова, а потом продали точно так же, как продавали скотину. Почему Нирла не научилась такому жеманно-издевательскому тону, таким гримасам чистой, концентрированной злобы? А учителя, видимо, достаточно талантливые не попались… Да неужели же, рычал Махавир, швыряя о стену кристаллы с записями бесед, мы освобождаем их для того, чтоб они тащили и тащили это за собой дальше, чтоб просто сменили один притон на другой, жили так же, как жили — пока не сгорят, не растворятся в алкоголе и наркотиках, оставив лишь высохшую мёртвую оболочку? Потом поворачивался к Алваресу с навернувшимися на глаза слезами: «У вас там действительно смогут им помочь?»

Она была готова к упрёкам: где вы были раньше, почему не защитили, не спасли? Она слышала их много раз. Это ранило, но заставляло лишь упорнее делать свою работу. Она только не готова была, чтоб всем пережитым перед ней бравировали, бросали в лицо, как куски тухлятины, наслаждаясь её ужасом — даже не из соображения мести, просто ради развлечения. По крайней мере, что это будет делать ребёнок.

— Ребёнок… — лицо девочки стало хищным и злым, — что-то для этих мерзавцев это вряд ли было каким-то аргументом, госпожа. Они не спрашивали, хочу ли я с ними всеми трахаться. И что ужасного, что теперь я делаю это с тем, кого люблю, по доброй воле и получая много приятного? Мой муж любит меня, ценит и дарит мне замечательные подарки. Вот на последний день рождения он подарил мне моего первого хозяина — ну, того, что убил мою сестрёнку. Такой приятный сюрприз! Я ему внушила, что его трахает гигантский кальмар, вот умора была! Из захваченных для допросов, кого я узнавала, ну или кто ляпнул, что узнал меня — были и такие, тоже всех отдавал мне. Вадим, правда, всегда говорил, что каждого негодяя надо заставитьраскаяться, но они неспособны по-настоящему раскаиваться. Они способны только скулить в надежде, что их пощадят. Непонятно, почему. Они сами ведь не щадили никого никогда. Некоторым я внушала, что они горят. И представляете, они обугливались, как головёшки! Без всякого огня! Ну и ещё много всяких интересных штук я освоила. Можно внушить человеку такое, что он за пять минут тронется умом, можно растянуть удовольствие даже на неделю… Вот, посмотрите! — стены комнаты вдруг дрогнули, поплыли, подёрнулись красноватым туманом, превратились в пульсирующие живые ткани, дышащие, стонущие — а потом замерли, обвисли, и по комнате пополз запах, который был ей хорошо знаком — запах остановившейся крови, начавшегося процесса самопереваривания… — здорово я умею, да?

Дайенн, сорвавшись со стула, в панике выбежала из комнаты, борясь с приступом дурноты.


Когда в камеру зашёл Вадим, Элайя сидел в углу, на кровати, обхватив себя за коленки и глядя невидящим взглядом куда-то перед собой. На какой-то абсурдный миг Вадиму показалось, что это тот, прежний Элайя, в одном из своих обычных приступов, когда он выпадал из этого мира — ведь даже звук открываемой двери не привлёк его внимание, он всё так же сидел застывшим неловким изваянием. Однако когда посетитель подошёл ближе, изваяние дрогнуло и повернуло голову.

— Я ждал тебя раньше. Я ведь ради тебя здесь. Я мог бы разнести в щепки эту камеру, не оставить в этом отделении ни одной целой стены, но я сижу здесь и жду тебя.

— Я хотел бы говорить со своим братом, Элайей. А кто сидит сейчас передо мной?

На нём госпитальный халат, который сидит на долговязой фигуре почти так же нелепо, как было это с ранни. И от этого, наверное, всё ещё абсурднее, ещё больнее. Это Элайя, Реннар подтвердил это. Но что значат совпавший генный анализ, сличённые мелкие шрамы после множества Элайиных травм — с тем, что у глаз с разными зрачками другой взгляд, что к тем шрамам добавились новые…

— Не знаю, не знаю… Одно из множества отражений сознаний, пролетавших передо мной, как тени? Из тех сознаний, что угасали под моей рукой… Знаешь, как это выглядит, когда сознание умирает? Тебе не объяснишь, ты закрыт от всего этого… Знаешь, это неверно, что перед глазами умирающего проносится вся его жизнь. Нет, не вся. То в ней, что ему особенно жалко терять, или то, чего он не имел, не успел, а хотел бы иметь… А иногда они отчаянно ищут в ней, и в себе, хорошее, то, чем можно откупиться от смерти, выторговать себе ещё хотя бы миг дыхания…

Вадим сел в кресло, старательно и добросовестно привинченное ремонтниками к полу — едва ли эти болты арестанту действительно не по силам, если вспомнить все виденные картины разрушений, но надо было предпринять хотя бы какие-то меры, хотя бы для самоуспокоения.

— Элайя, что ты помнишь… из самого начала? Три года продолжалась ваша деятельность. Четыре года назад тебя похитили. Между атакой на ваш корабль и пожаром на Тенотке — около года. Лоран рассказал, что происходило с ним до вашей встречи. Что было с тобой?

Парень нетерпеливо дёрнул рукой.

— Я рассказал твоему коллеге всё, что помнил. Всё, что доступно мне самому. Тот медик-телепат — он, возможно, может узнать больше. Он достаточно сильный. Я знаю только, что меня содержали то там, то там, и почти всё время на транквилизаторах. Теперь они на меня почти не действуют, нужна лошадиная доза, на грани остановки сердца, ни один врач не решится на такое… Кажется, они хотели как-то использовать мой дар, в своих целях. Но довольно сложно использовать то, что так… хаотично.

— Однако ты научился контролировать свою силу.

Элайя усмехнулся — чужой, никогда не свойственной Элайе улыбкой.

— Научился… Кое в чём учителя, которых можно встретить на диких территориях, превосходят лучших учителей, которых можно иметь в мирах Альянса. Ты хочешь жить — и ты научишься… Правда, я не хотел жить. Я хотел уничтожить грязь, это гораздо более значимый стимул. Моя точка отсчёта началась с того, когда они ждали, кто из нас с Лораном убьёт другого — но мы убили их. Их всех. Думаю, Лоран помнит об этом больше, чем я. Я помню, как танцевал огонь на стенах, на телах, помню, как вылетали двери, трещали, ломаясь, балки и кости, помню тысячи криков, слившихся в один… Разве в этом вихре есть место вопросу, кто я и откуда взялся? Быть может, было время потом, в том корабле, покидавшем Тенотк… Но был и другой вопрос, важнее. Имея такую силу… невольно спросишь себя — а зачем? Почему эта сила досталась мне? Отчего мне одному и так много? И я нашёл ответ… Там, в пламени, пожирающем Тенотк, этот ответ был так ясен, как самая незыблемая из истин. Эти стены, пропитанные кровью, гнилью, отчаяньем тысяч рабов, породили меня. В этом совершенно не приходилось сомневаться. Зло всегда порождает то, что его уничтожит. Любовно пестует, вскармливает, чтобы пасть от этой руки. Это зло породило меня, породило Аврору, и встретившись, мы прочли в глазах друг друга это знание. Вместе мы стали совершенной силой…

Вадим судорожно гнал от себя некстати встающие перед глазами картины прошлого. Он почти не застал того этапа, когда Элайя задавал этот вопрос иначе, не «для чего», а «за что». Почему я не мог хотя бы родиться нормалом, спрашивал он, горюя над последствиями очередного приступа. Потому что как-то так работают законы генетики, отвечала Виргиния. У двух сильных телепатов может родиться ребёнок без способностей, в принципе это бывает, но крайне редко. Встреча клеток, которые не несли бы генов пси-способностей, была куда менее вероятна, чем та, что образовала тебя, возможно, это доли процента вероятности. Нет ничего странного в том, что малореальное событие не происходит.

Вадиму иногда казалось, что учителя-телепаты смотрят на него косо из-за непроницаемости, но Алион уверял, что это не так. Позже он узнал, что всё же смотрят, но по другой причине, которую ему даже никто не собирается объяснять, и вот на его детский взгляд это было тяжелее. Спрашивать себя, чем заслужил, Элайе приходилось всё же над вполне конкретными вещами. Почему же ему не подошёл тот ответ, который давали сначала матери, а потом корианцы — в сочетании жестоких случайностей нет никакой злонамеренности, как нет и никакого скрытого пока от тебя блага, в истории есть закономерности, но нет предопределённости, предначертанности. Офелия могла и не отправиться следом за мужем на захваченный тёмной силой корабль — но для этого она должна была быть несколько другим человеком. Виктор Грей мог убить некстати случившуюся свидетельницу менее изощрённым способом — но так совпало, что ему нужно было также избавиться от взрывателя. А мог ли корабль доктора Гроссбаума не проходить там в нужное время? Тоже едва ли, жизнь известного учёного была расписана достаточно плотно. Нас приводит в нужную точку времени и пространства множество сделанных нами выборов, а то, какие выборы мы делаем — определяется нашей жизнью, нашим воспитанием.

Но Элайя предпочёл искать ответы у доктора Гроссбаума, в непостижимой, но всегда преследующей благо воле божьей…

— А другие? Ведь с вами были другие люди, кроме вас троих. Те, кто водил ваши корабли, те, кто взламывал их базы данных, те, кто стрелял… ведь вы трое не смогли бы успеть везде. Где они все сейчас?

Парень закусил губу, улыбаясь ещё шире.

— Этого вы от меня не услышите. А если и получите этот ответ посредством глубокого сканирования — знайте, он ничего вам не даст. Никому здесь, при всей декларируемой благонамеренности, не попасть туда. Это наследство, данное Господом тем, кто верно следовал его путями, кто испил чашу страданий и дожил до возмездия своим мучителям. И охранные системы пропустят лишь того, на ком стоит Его печать. Лишь один человек, кроме меня, знает тайну этой печати, но не спрашивай меня, кто он — я не знаю этого, не помню. Я лишь знаю, что он есть.

Слово божье, говорил доктор Гроссбаум, всегда больше, глубже, чем те смыслы, которые находит в них наше несовершенное сознание здесь и сейчас. Бог всегда хочет сказать нам больше, чем мы сейчас готовы услышать, и как слова любящих родителей, они будут поняты однажды. Так, земля обетованная — это понятие не сугубо территориальное. Это чувство покоя, безопасности, мира в душе — оно может быть с тобой, где бы ты ни находился. Господь не мог дать нам землю обетованную с тем расчётом, чтоб мы больше не делали шага за порог, скорее с тем, чтоб нам всегда было, куда вернуться. Время меняет границы, стирает горы и осушает реки, и мы знаем теперь, что и планеты, и согревающие их звёзды не вечны. Но вечна идея земли обетованной, она находит своё новое звучание среди звёзд. Об этом напоминал подсвечник, принадлежавший когда-то Сьюзен Ивановой.

Вадим помолчал, собираясь с духом для следующих вопросов.

— Значит, бесполезно спрашивать тебя о судьбе Эстер?

Выражение лица Элайи не изменилось, но рука дрогнула, стиснув ткань халата.

— Эстер? Не знаю никакой Эстер…

Вадим шагнул ближе, вынимая из кармана свежераспечатанную фотографию.

— Эстер Гроссбаум, женщина, сопровождавшая тебя. Дочь доктора Гроссбаума, в честь которого ты получил своё имя. Они с отцом и братом когда-то спасли твою мать, ты почитал их как родную семью. Ты не мог её забыть! Что случилось с Эстер?

Элайя заслонился руками.

— Не помню… Не помню…

— Вспомни, ты должен вспомнить! Она была с тобой в той поездке…

Кажется, дрогнула, тревожно выгибаясь, кровать — Вадим, при всей нечувствительности к ментальным воздействиям, когда-то научился угадывать первые сполохи пробуждающегося телекинеза.

— Не могу…

— Ты должен вспомнить! Что случилось с Эстер?

Худое долговязое тело сжалось в комок, затряслось мелкой дрожью.

— Уходи… Прошу тебя, уходи…


Вошедший Сайта застал коллегу сидящей в глубокой прострации, обняв себя за плечи и опустив голову.

— Дайенн… э… извини… Что случилось? — он несмело коснулся её плеча, и только тогда она обратила на него внимание, только тогда, кажется, осознала, что в комнате кто-то, кроме неё, есть. Он пошатнулся, охваченный оторопью, граничащей с ужасом — он никогда прежде не видел, чтобы Дайенн плакала, и даже, наверное, не верил, что она действительно на это способна.

— Когда я сюда пошла… Мне казалось, что я готова ко всему. Я воин, я врач, меня не должно пугать… видеть чьи-то страдания, видеть, что делает чьё-то зло… Я должна спокойно смотреть на кровь. На переломы. На ожоги от выстрелов. На мёртвые тела. Мне казалось, я могу. Но есть то, что я пережить, воспринять не могу, что… слишком страшно, чтобы я по крайней мере сейчас была к этому готова. Это ребёнок, Сайта… Я видела раненых, искалеченных мужчин и женщин, я видела больных, отощавших до скелета детей… Но то, что сделали с этой девочкой — это намного страшнее. Я… я представить себе не могла… что вот так однажды взгляну в лицо тому, что… У тебя есть какой-то детский страх, Сайта? Чаще всего мы преодолеваем детские страхи, потом смеёмся над ними, но иногда… Детский страх уходит в глубины сознания, укореняется, и потом имеет над тобой большую власть. Потому что ты даже не можешь объяснить потом, чего ты боишься. Но сегодня… я почувствовала себя слабым и беспомощным ребёнком перед лицом имеющего надо мной власть страха.

Сайта сел рядом, не зная, что сказать.

— Это ты… об этой девочке, об Авроре, что ли? Ты говорила с ней?

Дайенн кивнула.

— Говорила… По правде, меня слишком ненадолго хватило. Теперь я… Теперь, не знаю, мне нужно заняться чем-то другим, чтобы, засыпая, не видеть её лицо, эту её улыбку… Я не знаю, как вести с ней разговор, даже как обследовать. Мне… видимо, придётся вколоть ей наркотик, подавляющий способности, хотя я и знаю, что он особенно вреден детям. Но так она тоже… опасна и себе, и другим.

Сайта потёр двумя пальцами кисть другой руки.

— Не знаю… Поговори с докторами, с Альтакой… Что-то о её родственниках удалось узнать?

Дайенн покачала головой.

— Ничего, что звучало бы обнадёживающе. С этими обретёнными мы всегда обретаем кошмар, Сайта. Чувство бессилия, гнева, понимания, насколько поздно мы встретились на их пути. Похищенных даже в раннем детстве можно идентифицировать, если только они не подверглись генетическим изменениям, что бывает всё-таки нечасто. А эта девочка, если верить ей, была продана — а там, где происходит подобное, на детей не заводят биометрических паспортов, и родители-то могут их не иметь.

— Да может, и слава богу, зачем её в такое-то место возвращать… Семья, как видишь, не всегда добро, Дайенн.

Оба грустно посмотрели на экран с деловито ползущими столбцами символов — детей, которые по возрасту и внешности могли соответствовать Авроре, в базе розыска было немного, они проверили все эти варианты сразу, сейчас Дайенн проверяла пропавших без вести взрослых, которые могли быть родителями Авроры — стоит ли и говорить, с 60х таковых числилось ещё много. Пока что программа выдавала лишь совпадения на уровне очень дальней родни, по многим и не было генетических карт, нужно было подавать запросы — и это если осталось, кому… С точки зрения Сайты, дело это было практически безнадёжное — кто может установить теперь, скольки землянам повезло быть в мирах, стёртых Изначальными, в кораблях, попавшихся им на пути и не успевших послать сигнал, который мог бы свидетельствовать об их дальнейшей судьбе, не говоря о тех, кто попал в категорию пропавших без вести благодаря Кларку и его шайке, благодаря телепатскому конфликту, благодаря пиратам, конечно, тоже… Но если Дайенн это нужно сейчас для самоуспокоения — пусть.

— Да, но я… Можешь считать меня наивной, но я в первую очередь способна подумать, что мать Авроры где-то жива, и горюет о потерянной дочери, и лишь во вторую могу подумать, что мать умерла… А о том, что она сама отказалась от ребёнка, мне думать вовсе не хочется. Но… Какая же мать смогла бы пережить, узнав, что с её ребёнком произошло такое? Я бы не пережила…

Сайта вздохнул. Земляне недостаточно давно в космосе, чтоб иметь где-то целые племена родственников, о которых они не знают, а вот центавриане, хаяки, иолу кое-что могли бы об этом рассказать. Первые отправлявшиеся в космос корабли чаще гибли — из-за технического несовершенства или из-за встречи с кем-то недружелюбным, но случалось и иное. Попав в более технически отсталый мир, можно даже стать в нём местными божками, попав в превосходящий (силой, не добродетелями) — станешь экзотическим зверинцем или просто рабами. Численности экипажа для долгого поддержания популяции чаще всего не хватит, но до того, как очередное поколение из-за вырождения окажется совершенно нежизнеспособным, будет несколько поколений существ, уже и не помнящих, откуда они здесь взялись… Память стирается не столь и сложно, об этом уже мир моради может кое-что рассказать. Не встреча одного идеалиста-суицидника с Гидеоном бы — неизвестно, что смогли б рассказать вторично одичавшие потомки, когда их мир случайно нашли б кто-то из миров Альянса. А может быть, вперёд нашёл бы кто-то другой, куда менее дружественный и щепетильный… Что говорить о сиротах, которым никто не посчитал нужным рассказать, как звали их родителей и какого они были роду-племени, там, в гостевом крыле, таких пара десятков человек. Они землянки, но для некоторых из них земной язык — второй. И некоторые из них говорили, что у них были дети, но где они, что с ними — понятия не имеют.


Ломота в теле постепенно отступала, уступая странной, тянущей невесомости, почти бестелесности — так уже было, было не раз, он не удивлялся. Реальность расплывалась, дробясь, как дробится мир в отражении на гранёном стакане, или смазывалась, смешивалась, словно по невысохшим краскам провели рукой. Как всплеск неконтролируемого телекинеза подхватывал вещи в комнате, так в сгущающемся сумраке парили обрывки мыслей, воспоминаний, панических и обречённых вопросов.

«Что со мной?», «Почему?», «Что мне делать?»

Эстер… это имя почему-то отзывалось в голове болью, царапало череп изнутри, как острый осколок, и он гнал от себя этот осколок, а он снова и снова возвращался, словно неумолимая гравитация влекла его.

С Эстер случилось что-то плохое… что-то очень плохое. Наверное, она мертва.

«Может быть… может быть, это как-то связано… с моей памятью?»

Он вызвал в памяти лицо — как запомнил по предъявленной полицейским фотографии. Но лицо никак не хотело являться таким, оно плавилось, стиралось, преображаясь во что-то уродливо-кукольное, зло смеялось, как все те слабые следы воспоминаний, которые он пытался рассмотреть поближе. Ясно звучал только голос Вадима — «Что случилось с Эстер?».

Это должно быть важно. Раз так больно — значит, важно. Раз Вадим спрашивает — надо попытаться поймать этот осколок… Что случилось с Эстер? Что случилось с Элайей Александером?

«Видимо, после этого ты стал считать себя не Элайей, а кем-то другим».

«Кто? Кто здесь?».

Это красные цветы. Их лепестки дрожат, как губы, произносящие слова. Их лепестки взлетают, полощутся на ветру, становясь флагами над головами. Мягкая ладонь обволакивает руку, немного сдерживая щемящую грусть.

«Если хочешь, давай уйдём».

«Нет-нет, ещё минуточку».

Минуточку — это лучше всего. Постоять так на обочине, глядя на всех этих людей, идущих мимо красивым строем — они другие, совсем другие, их светло-зелёные лица светятся радостью, у них на плечах сидят их дети, в их руках шарики, такие же яркие, как полотнища знамён над головами. К ним нельзя, невозможно. Но сразу уйти — тоже будет потом обидно. Минуточку — постоять, посмотреть, как бы немного тоже поучаствовать в празднике. Вот так правильно. И ей тоже немного радостно, она может хоть немного не думать о том, что проходит тот же путь…

Картинка дрогнула, смазалась, погасла. Что это было? Кто это? Аврора собирала эти фрагменты… Надо как-то не позволить им распасться снова…

Крутой горный склон, такой нестерпимо ярко зелёный, что больно глазам. Зелёный покров тут и там прорезается светлым, дышащим солнечным теплом камнем. Там, в сияющей синеве вверху, ожидает самая желанная встреча…

Но зелень и синева темнеют, выцветают на глазах — словно из опавшего листа мгновенно уходят краски жизни. И серый камень дышит холодом, и из ущелий тянет ядовитыми испарениями. Они клубятся, поднимаются, обвивают ноги, и всё туже их змеиные кольца, тянущие, сосущие жизнь…

«Кто была эта девочка? Она погибла?»

«Да. И ты определённо зря это увидел».

«Это же не твоя память? Это… твой отец?»

«Нет, конечно, нет. Тот, к кому я относилась… наверное, в чём-то схоже».

«Почему такое чувство, что это он виноват в том, что она умерла?»

«Тебе рано об этом думать. Позже я объясню тебе, хорошо?»

Невыносимо больно, когда из-за тебя кто-то умер…

Реннар печально покачал головой.

— Я не могу пробиться к нему. Он погружается в зеркальный коридор чужих воспоминаний. Кажется, это голоса его матери и… другой матери. Вадим вопросом про ту женщину затронул, видимо, что-то очень болезненное. Вероятно, это действительно послужило расколу его сознания.

Дайенн тоскливо посмотрела на подёрнутый мелкой сеткой трещин экран монитора. Нечего думать подключить какую бы то ни было аппаратуру, пока сполохи телекинеза хаотично кружат по камере мелкие предметы — спасибо, хотя бы их больше не пытаются впечатать в стену. Что там, игла капельницы снова выскользнула… И не факт, что у них получится снова… Можно б было вколоть препарат, подавляющий способности. Можно. Но не повредит ли это ему сейчас…

— Что же делать?

— Я пытался использовать один из этих образов… Пока бесполезно. Они слишком искажены и перемешаны, и с ними, видимо, тоже связано много боли…

— Боли? Но это его семья…

Реннару наконец удалось распаковать салфетку и промокнуть кровоточащую ссадину на лбу.

— С семьёй связана самая сильная боль, Дайенн. Страх потери, чувство вины, страх разочаровать. Нас, минбарцев, учат преодолевать страхи, очищать чувства от этих неизбежных горьких плодов — но все ли преуспевают в этом? А их — не учат. Он натолкнулся на воспоминания матери о её брате, о боли его матери из-за болезни сына, о чувстве вины своей матери, что ничем не могла им помочь. О том, что история повторяется — теперь уже с ним, теперь его матерью владеет то же бессилие. И в воспоминаниях о второй матери он тоже натолкнулся на трагический момент — её боль за дорогого ей человека, вынужденно умертвившего ребёнка… так я понял. Я почти уверен — та женщина погибла у него на глазах, и он, не в силах простить себе, что не смог её спасти, заблокировал эти воспоминания вместе со всей прежней личностью.

Дайенн устало-привычным движением увернулась от пошедшего на очередной круг контейнера с ампулами — невозможно всё держать в руках, главное, что у него отличная амортизация, ничего не разобьётся, если он упадёт.

— Сейчас хотя бы заставить его очнуться… как они справлялись с его приступами эти три года без его таблеток, Валена ради?!

— Ну, не факт, что без… В контрабанде бывает немало и медпрепаратов. При условии, что он помнил, что ему необходимо принимать. Или эта девочка, Аврора, как-то помогала ему.

— Да простят меня небеса, — Дайенн отвернулась, — у меня не создалось ощущения, что она способна на что бы то ни было созидательное.

В три руки — левая рука Вадима удерживала стойку капельницы от возвращения к полёту по камере — им с Реннаром наконец удалось почти невозможное, снова ввести иглу в вену.

— Попробуй другой образ. Огненный столб в темноте.

— Что?

Под глазом у Алвареса заметная припухлость, синяк будет знатный. Каким чудом эта стойка не высадила ему глаз! Как-то в детстве, смеялся он, зуб выбило Торой — подарочное издание, тяжеленное…

— Это должно помочь. Этот образ был в числе перечисленных… Я думаю, он означает либо его убеждённость, что вера и молитвы помогают ему бороться с болезнью, либо Дэвида Шеридана, действительно помогавшего не в раз в таких вот моментах. Он мог пробиться к сознанию Элайи, когда больше никто не мог. Элайя говорил — он слышит его приступы издали и не позволяет ему раствориться во тьме.

Дайенн воззрилась на напарника недоуменно.

— Дэвид Шеридан… Пробивался к его сознанию? Подожди, но ведь он нормал?

— Я не говорил? Он способен слышать мысли телепатов. Только телепатов. Виргинии, Офелии, Элайи. И… тогда, в пустыне, он спас ту девочку потому, что услышал её мысленно.

— Но… как такое возможно?

Вадим неловко пожал плечами.

— Не знаю. Я знаю, что нормал может слышать мысли телепата, если тот сам того захочет, если направит свои мысли в его голову… но это другое. Дэвид нормал, и мысли нормалов он не слышит, никогда. А телепатов он слышит и чувствует…


Ну вот, дату слушаний на Экалте назначили, очень жизнеутверждающая для нас всех здесь новость. Впору подумать, не последовать ли мудрому примеру Синкары, в плане возвращения на родину. Что в этом космосе такого, без чего прожить нельзя? Сидел бы сейчас в тихом, сонном городишке, просматривая ориентировки на субъектов, которые сюда всё равно не сунутся, если в здравом уме…

Альтака с утра зол как чёрт, потому что зол как чёрт Гархилл, у обоих причины есть — взгрели мозги сначала центавриане, потом земляне, по поводу задержки с отправкой на родину неких высокопоставленных при жизни тел. Вообще-то не по делу — по регламенту сроки ещё и близко не вышли, если обычно получалось укладываться в меньший срок — так не надо теперь считать это нормой. Ну или присылайте за своими дорогими покойничками спецтранспорт на квантовом двигателе. А у нас три корабля стоят, тупо стоят, потому что авария шлюзовых ворот, вторая за неделю. Центавриане ещё ладно, полчаса разливались в ключе, что это акт неуважения лично к ним как расе и они это так не оставят, дело привычное, а земляне додумались заявить — какие, мол, у вас могут быть технические проблемы, отделению без году неделя. Да уж, тут даже Гархиллу изменит выдержка…

Может, конечно, этот тип, из молодых-наглых, уверенных, что вопросы решаются именно так, претензиями и напором, просто не знает, ГДЕ это отделение и сколько лет этому месту. Невозможно быть компетентным во всём-то… Альтака предлагал пригласить этого сопляка в гости, отобрать в залог документы и приписать к какой-нибудь ремонтной бригаде. На недельку. Проблемы, конечно, потом будут, но у кого их нынче нет?

Вот, опять же. Половину коридора перегородила вытащенная мебель — что-то в экономическом накрылось масштабно и капитально, из кабинета доносятся не вполне литературные дразийские выражения, подошедшая смена, растерянно потоптавшись сколько-то возле столов, похоже, решила организовать стихийное совещание прямо здесь. Благо, тут же толокся Г’Тор — как всегда, мимо проходил, языком зацепился. Хоть ему похвастаться — и пожаловаться, тут иногда всё вместе. Им, экономическому, сейчас даже повеселее, чем убойникам…

— Ну что, ещё двое ласты склеили… Омертвение тканей, заражение крови, что тут сделаешь? Прессуем пока остальных… Кто вменяемый, конечно. Кэррингтон, кстати, вменяемый, симулирует это он. Старается, бедняга, но Реннара-то не обманешь.

— Кэррингтон? Это кто такой?

— Ну Киттс который. Вертлявый такой хлыщ в костюмчике. Ещё Дайенн укусить попытался, и орал, что тараканов каких-то видел… Никакой он не Киттс, он по подложным документам прилетел. На самом деле Роберт Кэррингтон, какой-то там… младший помощник старшего заместителя Нейтона, из департамента торговли и услуг. Нейтон теперь не может объяснить, где он этого Кэррингтона взял и за какие заслуги на пост пристроил, ни образования, ни особых заслуг никаких… Он у него как раз, видимо, агентом по связям с «Тенями» был, ну и для прочих деликатных поручений. Ищем его связь с устранением Уэнса, Кэррингтона тогда как раз на работе не было. То есть, официально был, но по факту исходящих с его адреса два дня не было, а формально при его работе нереально…

На время вся компания заткнулась, отвлёкшись на выплывший из кабинета аппетитный зад Мэрси Девентри, волокущей коробку с мелкой оргтехникой. Мэрси развернулась и огрела ближайшего — Феора — лежавшей сверху коробки пластиковой папкой.

— Нормально, да, стоять любоваться, как девчонки пластаются? Нет бы помочь!

Феора продемонстрировал щедро забинтованную руку.

— Увы, луна моего небосклона, я сегодня уже напомогался. Контрабанде с реактивами. Хорошо, не до кости.

— Тяжело, наверное, иметь руки из того места, на котором все приличные люди сидят! Таммин, у тебя какие отговорки? Там твоё рабочее место, между прочим, сейчас монтируют! Посветил бы хоть парням фонариком, у Эми рука скоро отвалится. Ух, придёт Хемайни — покажет вам, где раки зимуют.

Зандерианец Таммин покорно вздохнул и проследовал за коллегой в тёмные недра кабинета. Им на смену показалась Тийла — вытащила несколько покорёженных, оплавленных стеновых панелей.

— Виноватой себя считает в этой поломке, старается, бедняга. А это, в кои веки, совсем не она. Ребята говорят, там милостью Дрошаллы всё до сих пор как-то доработало. Ребят, вы, может, сходите на склад? Там кое-чего не хватает, парни сейчас список набросают… Да, и отойдите с прохода, человеку через столы, что ли, прыгать?

Парни извинились и вжались в столы, продолжая, в ожидании обещанного списка, прерванный разговор:

— В общем, пошла веселуха. Нейтону уже доброжелатели советовали подать в отставку, а он ещё на что-то надеется. Ребята на Земле говорят, через департамент, как раз через отдел Нейтона, много финансов шло… Двойную бухгалтерию как раз Кэррингтон вёл, там нехилые такие деньги куда-то на сторону уплывали. Проследить пока не всё смогли, но два счёта уже на Яришшо обнаружилось. На Яришшо у них и была, так сказать, бухгалтерия по переводу полулегальных финансов в совсем уж нелегальные. Там распределяли, что на оружие, что на макулатуру эту, что на организацию диверсий… На Диллатлиине у них заседали те, кто, так сказать, за подбор кадров отвечал, макеты частично на Лофисе делались, там уж на Зафрант пересылались и ещё куда. Вроде как, не клади все яйца в одну корзину… А главный штаб вот на Мариголе, ну, и удивляться не приходится, там самое место — можно не ныкаться по каким-то пиратским сараям среди всякого сброда, а сесть гордо, в правительственном дворце, попивать кофеи — в общем, как культурные люди обсуждают сделку… Жаль, от Ремма мы показаний уже не получим — так его и не отпустило, вот тут реально умом двинулся бедняга. Но ничего, налоговая за них и так взялась, больно уж невероятно это как-то — столько лет держат убыточные колонии, ради хобби или альтруизма, что ли? А Ломан вот наоборот, удачно двинулся, каждому встречному и поперечному рассказывает про свои подвиги, да заодно про подвиги товарищей. Для суда показания сумасшедшего, конечно, значения не имеют, зато ребята теперь знают, в каком направлении копать… Непонятно, что с центаврианами в итоге делать, Маригол молчит. А чего б ему не молчать, у них из правительства, кажется, кто и выжил — в кресло уже не сядет определённо. В общем, с этими всё понятно, оформляем все дела и депортируем всю орду на Минбар. А, так сказать, с противной стороной… Тут сложно всё…


Сайта сдвинул пирамиду стоек с кристаллами на свою сторону, освободившееся место моментально было занято тремя этажами таких же.

— Что, правда начали там процесс по Зирхену?

— Ага. Надеюсь, от нас там никто не потребуется, одного Синкары хватит… Я лично просто не хочу этого всего видеть. Бедный отец, ведь это его единственный сын…

— Ну, — робко улыбнулся Сайта, — главное, что мы это безумное дело завершаем наконец.

Махавир ожесточённо долбанул по клавише, разворачивая окно программы.

— Завершаем? Нет, Ситар. Ничего мы не завершаем. Это он завершил это дело, сдавшись. Скажи, какие были наши шансы задержать — его? Со всеми своими проблемами с головой — это он хозяин ситуации.

Дайенн устало воззрилась в собственный экран. Когда, в самом начале, они поражались, как можно одновременно и таким способом порешить столько народу, где-то на фоне маячил и вопрос, менее ли каторжным трудом будет оформление всех этих дел… Но тогда она и представить не могла, насколько. Насколько тяжесть эта будет не в количестве перекрёстных ссылок — удивительно, сколько связей может иметь один непримечательный, среднего уровня чиновник, и некоторые из этих связей даже выглядят логичными. Думала бы она тогда о том, каково, например, теперь семье вот этого самого Утеша? Такой скандал уже не остановишь. Разговоры о том, какими неблаговидными делами он занимался в юности, ходили и раньше, но такие разговоры ничего не значат. Криминальную юность легко искупают деньги и прочное положение в дне сегодняшнем, а вот потеря этого положения…

Думала б, конечно, думала. С тем минбарским сожалением, в котором всё-таки немало гордыни — у нас-то такого случиться не могло б… Это верно, не могло б. Алиту Соуку хватило мужества скрыть, смыть позор так, как подобает, его семья не пострадает. А двум сыновьям-подросткам Утеша придётся теперь нелегко, двери в материнский дом для них закрыты. Говорят, местонахождение юной дочери Утеша неизвестно, говорят, она воспользовалась возможностью вырваться из-под деспотичной власти родителей…

— Что-то у тебя совсем упаднический настрой, Махавир.

— А с чего быть другим? Кто как, а я не испытываю от всего происходящего ни малейшего удовлетворения. Задержали психически больного инвалида, который, конечно, как бы доставил нам массу проблем, но по факту избавил от куда больших, и потом сам дался нам в руки! Вот это полицейская доблесть! Не для этого я сюда шёл, не для этого…

— Но как ни крути, он преступник, и то, что он сделал…

Смуглое лицо, казалось, изнутри горело огнём.

— А что он сделал? Порешил мразей, которых ловили, ещё когда мы под стол пешком ходили? Которые наработали на столько пожизненных сроков, что это уже дурной анекдот? Предотвратил очередную войну всех со всеми? Освободил кучу народа, часть из которого родилась в рабстве и там бы сдохла, пока мы честно делаем свою работу? Да, да, я всё понимаю — не такими же методами. Некрасивые методы. А красивые с этим контингентом плоховато работают! Досье на того Нуфака кило 3 весит, можно гвозди забивать — а он помер своей смертью! Сытый, богатый, окружённый шлюхами и прихлебателями… Ладно, допустим, не умер бы, успели бы мы взять его за жопу… Кто тут не знает историй, как при доказательной базе весом с ту же Нуфакову откупались и исчезали из поля зрения или получали условный срок? УСЛОВНЫЙ! Арно, как пример! Его с поличным взяли при продаже — условный! Ладно, хорошо, не откупился бы, не везде ещё откупиться-то получится… Ну, сел бы. Ну, все же понимают, что ещё смотря куда? Не так много в галактике таких тюрем, куда этот сорт существ действительно боялся бы попасть. У них за здорово живёшь кожу живьём сдирают, их всерьёз можно напугать тюремным распорядком? Напугать их можно только соседством с теми, с кем они что-то не поделили… То есть, все тут понимают, что мы просто пугаем одних преступников другими преступниками? Но не можем же мы вернуться к физическим наказаниям и пыткам. Не можем и не должны. Не должна самая гнилая, зверская часть общества тянуть нас назад, в дикость. Поэтому вот так…

Моради вздохнул.

— Да, тут все понимают, что невинных агнцев среди его жертв как-то не наблюдалось… Оправдывать самосуд последнее дело и всё такое, но я, положа руку на сердце, тоже не готов обвинять кого-то в том, что покорно не сдох в рабстве. Всё это чудесно, когда освобождение из рабства обходится без кровопролития, как это на Центавре, но в данном случае подобное не светило. Путь на волю так или иначе лежал через пожар на Тенотке. Ну, я спрашиваю себя, как бы я поступил на его месте? Не убил бы, чтобы вырваться из ада? Или потом спокойно поехал бы домой, зная, что в этом аду остаются ещё тысячи? Лучше вообще не думать о подобном, правда?

Вадим повернулся к Махавиру.

— Сингх, спасибо тебе… за всё. Я действительно рад, что вести дело Элайи поручили тебе.

— Брось, Алварес, я сделал только то, что должен.

— Ну, долг можно понимать по-разному. И твоя инициатива по поиску свидетелей защиты — всех этих освобождённых Элайей рабов…

Долг можно понимать по-разному, да, это слово очень по-разному звучит в семье, в армии и в зашифрованных переговорах. И кому-то из этих стареющих, обросших жирком сотрудников банков, транспортных компаний, всевозможных департаментов за эти долги времён какой-нибудь из войн, времён дракхианской чумы или самоизоляции Центавра, удавалось расплатиться просто деньгами. А кому-то вот пришлось жизнью. Нейтона жаль, это правда, жаль. Кэррингтон, предприимчивый и беспринципный, наверное, с рождения, действительно крупно помог ему в период карантина на Земле, когда и ради меньшего люди готовы были идти на любые не самые благовидные сделки. И многие признавались в этом — «война всё спишет». Списывала. Прощали. Почему Нейтон не признался? Потому что тогда карьере конец… После снятия карантина карьера уже снова стала более чем значимым понятием, а Нейтону, как-никак, удалось удержать свой пост и в период беспорядков, это дорогого стоило. Очень дорогого, как выяснилось.

— Вообще-то, я считаю, что это всё я тоже именно должен был сделать. Слишком много тех, кто добивается его максимально строгого осуждения, они не скупятся в своём рвении, а мотивы их при этом… я рад бы был, если б они диктовались только высокоморальными соображениями. Думаю, будет неплохо, если вместе с голосами официальных представителей прозвучат и голоса простых граждан, в его защиту, с призывами о снисхождении. Они тоже имеют право выступить здесь, не меньшее, чем мы, или яришшинские и маригольские бизнесмены. Если нас здесь действительно интересует правда, она должна звучать во всей полноте. И в своей речи я тоже не скажу ни капли лжи. Изучая историю, мы видим множество примеров, когда инициатива отдельных людей, не всегда укладывающаяся в рамки законности, меняла мир к лучшему. Уже только ленивый тут не сказал, что, мол, методы Элайя выбрал, конечно, не самые красивые, о методах уже поговорили, хорошо бы поговорить и о результате. Да, я уже предвижу, как мои слова будут передёргивать, спрашивая, не считаю ли я, что цель оправдывает средства, в пустой риторике мне их, конечно, не переплюнуть, но я надеюсь, не мне одному нужно торжество справедливости, а не только торжество амбиций. Как-то Элентеленне сказала мне кое-что очень важное. Что однажды, возможно, внешнее понятие о долге и внутреннее будет не одно и то же. И что мне нужно будет найти мужество признать это и отвечать за это. Тем, собственно, и занимаюсь.

Дайенн помрачнела.

— Махавир, ты в то же время всё-таки… Слишком святого из него не изображай. Вспомни Аделай Нару. Да, невинной её не назовёшь — послужной список, может, и тоньше Нуфакова, и характер деяний иной, но разрушенные жизни на её счету тоже есть… Но она была их соратницей, она была на их стороне. Оказывается, там, где речь идёт о неповиновении, благородный разбойник становится обычным главарём шайки.

— Да, всё верно, за исключением того, что большей частью это была работа Авроры. Нет, с него вины никто не снимает, позволил и явно наслаждался происходящим…

— Проще говоря — сделал это руками ребёнка.

— Ну, не потому, чтоб собственные руки берёг, определённо не потому… Ты с этим ребёнком беседовала? У меня раза три, пока я допрос вёл, рука в медузу превращалась, и это только потому, что дитятку скучно! А от её рассказов ты сама потом долго спать не могла.

Спасибо, эти глумливо корявые рисунки только перестали стоять перед глазами.

— Мне не надо рассказывать, что из себя представляет Аврора. Это не отменяет того, что ей тринадцать лет, а он с ней сожительствовал!

Махавир спокойно посмотрел Дайенн в глаза.

— А тебе не приходило в голову, что она могла и заставить его? Она гипнотизёр, ей и не такое под силу. Как для тебя это ни дико, она… У нас волосы дыбом встают от того, какой у этих девиц была повседневность — ну, у кого они есть, волосы… Но правда в том, что многие из них привыкли к этому — привыкли не в том плане, чтоб терпеть это ввиду невозможности изменить, а в том, что иначе в их реальности не бывало. Образ жизни становится образом мыслей, кому-то принадлежать — кому-то влиятельному, сильному — это иметь уверенность в завтрашнем дне. Это её собственное желание, понимаешь? Иди и скажи ей, что дети не должны такого хотеть. И что детям не должно доставлять удовольствие брать в руки ножик и проделывать им всякие интересные штуки. Говорить, что Элайя вовлёк её в преступную деятельность, всё же нельзя. Она вовлеклась в неё сама, потому что уже задолго до этого… была психически изуродована теми условиями, в которых ей пришлось жить. У них обоих мания своего божественного величия, и она при этом больше всего напоминает одну богиню из пантеона моего народа**… Это кроме напоминаний, что показания душевнобольного — штука не столь уж неоспоримая, и я бы не стал принимать как однозначный факт, что он действительно имел с нею подобные отношения.

— Махавир, Аврора беременна.

— Упс, вообще отлично. Этого нам ещё не хватало…

Комментарий к Гл. 18 Немного кошмара

* - Энгельс “Происхождение семьи, частной собственности и государства”

** - здесь Сингх имеет в виду народ вообще, индусов, и подразумевает Кали.


========== Гл. 19 Суд ==========


Нирла дёрнула Реннара за полу рабочего халата.

— Вы сейчас идёте к этой девочке, да?

— Да, дорогая, — Реннар погладил Нирлу по растрёпанным косичкам, — пришло время давать ей очередное лекарство.

На минбарском языке так слукавить не получилось бы, подсказала совесть, а на земном вот — почему нет. Лекарство — это то, что лечит, но, как говорил когда-то его наставник, не было нашей доблести в том, чтоб найти средства от заражения тела, они дарованы нам милостивой природой. Наш долг — найти средства от заражения души, приходится спрашивать себя, насколько мы преуспели в этом.

— А можно, я пойду с вами? Я могу заодно отнести ей обед! Лалья не справляется один, а мне не даёт ему помочь… Но к девочке же мне можно зайти, это же не опасно, это не нарушение?

— Нет, не опасно, Нирла.

«Теперь не опасно».

Аврора была, как все последние дни, немного вялой — ей приходилось давать почти взрослую дозу наркотика, подавляющего телепатические способности, но меньшего на её уровень могло и не хватить. Кроме того, из её комнаты убрали все предметы, которыми она даже теоретически могла нанести увечье себе или другим — рисковать здесь нельзя. До её отправки на Минбар оставалось два дня, отделение оформляло последние документы. Реннар, в сопровождении двух охранников и Нирлы, осторожно отпер дверь.

— А ничего, что девчонка-то… тоже с вами?

— Да брось, чего она сделает-то им, ребёнок же.

— Как сказать… в госпитале давно был? Так сходи, полюбуйся, оттуда ещё не всех депортировали.

Охранники остались у дверей — камера маленькая, случись что, в два прыжка будут рядом. Реннар прошёл к постелиАвроры, где она, подложив для удобства книжку, что-то рисовала на большом листе пальчиковыми красками.

Нирла с любопытством смотрела на девочку — почти свою сверстницу, которую держат запертой, как опасную преступницу. На внешний вид, может быть, Аврора опасной совсем и не могла показаться. Но Нирла невольно вздрогнула, поймав её быстрый взгляд. Ей показалось вдруг, что всё это — белокурые локоны, забранные ободком с бантиком, голубое платье, явно наспех перешитое из взрослого, пятна краски на пальцах — всё это фальшивое, иллюзия… Она слышала, взрослые говорили, что Аврора умеет наводить морок, заставлять людей видеть то, чего на самом деле нет. И хотя сейчас, благодаря уколам доктора Реннара, она больше не могла пользоваться этой способностью, всё же казалось, что вот этот образ сусального ангелочка с картинки — это такой наведённый ею морок, иллюзия, созданная для взрослых. А сквозь этот морок, изнутри, проглядывает что-то холодное, хищное, совсем не детское, совсем не человеческое даже.

— Здравствуйте, доктор. А я вас уже ждала, сказали, что вы придёте через двадцать минут, женщина сказала, которая в коридоре мыла. А кто это с вами? — Аврора радушно улыбнулась, пристально вглядываясь в личико Нирлы. Выглядело почти искренне — что ж, надо думать, она скучает, особенно теперь, когда не может слышать мыслей и играть с ними, и каждое новое лицо — какое ни есть развлечение.

— Это Нирла, она живёт у нас в отделении, потому что у неё, как и у тебя, другой семьи больше нет. Взрослые всё не могут определиться, в какой мир её отправить, видимо, ждут, пока она вырастет здесь, — неловко улыбнулся Реннар, открывая свой чемоданчик. Аврора равнодушно протянула руку с закатанным рукавом. Что ж, у этого препарата есть такое достоинство — оно не проникает через плацентарный барьер. Об этом в своё время позаботились ещё корпусовские химики — отказать кому-то в праве выбрать такую альтернативу сердечным объятьям Корпуса они не могли, навредить потенциальным детям этих несчастных, которые, насмотревшись на пример матерей, могут всё же оказаться покладистее — тоже. Легче ли от этого…

Священность жизни не означает, что мы вообще никогда не допускаем её отнятия. Иногда это приходится делать для пропитания, иногда — для защиты. Уничтожение зародыша не подходит под эти оговорки, и подобное на Минбаре не то чтоб совершенно невозможно, но почти невозможно. Нет оснований полагать, что душевная болезнь обоих родителей непременно скажется и на ребёнке. Нельзя отрицать эту вероятность — но нельзя и возводить её в ранг непреложности. Да и кто взял бы на себя подобное решение? Реннар — определённо, не взял бы.

— Ух ты, как интересно. Откуда ты здесь, Нирла? Сколько тебе лет? Выглядишь совсем мелкой.

Нирла облизнула пересохшие губы. Нехорошо, наверное, очень нехорошо, что она смотрит на эту девочку вот так. Но если взрослые говорят о ком-то, что он преступник, то, наверное, стоит им доверять, один раз Нирла уже обожглась. И ей ли не знать, на что бывают способны те, кого ещё нельзя называть взрослыми. Старшие братья помогали отцу с малых лет не только в хозяйственных делах, пару раз они обсуждали, как кого-то убили вместе — точно так же, как обсуждали урожай или планы о поездке в город. Одна сестра задушила другую, потому что она съела её порцию еды. Вроде бы, и не хотела совсем-то убивать, точно Нирла этого не знала. Те, с кем летела до Зафранта, часто рассказывали о таком — подрались до смерти, убил со злости. Со злости сложно ли убить, такое, наверное, с каждым может случиться. А вот намеренно убить — это всё-таки уже другое.

— Мне, наверное, где-то одиннадцать. Меня полицейские забрали с Зафранта, это здесь недалеко. А до этого я жила на Голии.

Аврора закатала рукав обратно, чуть поморщилась, сгибая-разгибая руку в локте.

— Ты голианка? Я первый раз вижу маленькую голианку. У моих они были непопулярны. Как они говорили — это для бедных. С Голии больше всего шлюх, как и с Андромы ещё. Ух ты, это что, мясо такое?

Нирла осторожно поставила поднос с едой на колени Авроры и отошла, наблюдая, как Реннар застёгивает чемоданчик обратно.

— Не все голиане живут так. Господин Ругго говорит, что у него была очень хорошая семья, правильная, что родители очень любили его и брата и никогда их не били. И я не шлюха.

Аврора неловко подцепила пластиковой ложечкой гарнир.

— Да ну? А что ж ты тогда делала на Зафранте? Разве ты для чего-то другого годишься?

— Я умею ухаживать за животными, и вообще по хозяйству, что скажут. И чему нужно, всему могу научиться. Здесь я научилась в госпитале помогать — лекарства давать, больных кормить и прочее такое.

— А, так ты из чернорабочих? Ну, тоже полезные навыки можно приобрести. Умеешь животных резать — сможешь и двуногого кого. Не настолько разные вещи.

Нирле эти слова совсем не понравились.

— Я не резала животных. Я только кормила, убирала за ними. И мне такие навыки не нужны.

— Да, теперь-то, раз ты здесь, ты можешь думать так… Но ты ведь не можешь остаться здесь насовсем, верно?

Что говорить, это правда, и эта правда звучала жестоко.

— Жаль, я бы хотела. Но раз говорят, что я ещё маленькая, чтобы работать — значит, так и есть. Куда отправят, туда отправят. Главное, что я поняла — что что-то новое не значит что-то плохое, не надо этого бояться. Когда меня везли на корабле, я очень плакала, вспоминала дом и наш сарай с овечками, мне очень хотелось обратно, я боялась, что эти люди убьют меня… Дома не было хорошо, совсем не было, но просто хотелось, чтоб было так, как было. Но когда меня забрали полицейские, я узнала, что меняться может и к лучшему. Теперь главное — что меня домой не отправят. А куда отправят — там в любом случае будет лучше. Из плохих мест не могли получиться такие, как госпожа Дайенн, господин Алварес. Господин Ранкай, правда, говорит, что его родина — не очень хорошее место, но наверное, он скромничает, да и на Захабан меня не отправят точно, не узнаю.

На манипуляции Реннара, подключающего портативный диагност и проводящего им по её телу, Аврора не обращала никакого внимания.

— Да, повезло тебе, что ни во что не успела вляпаться.

— Ну уж извини, что, получается, хвастаюсь. Может быть, к тебе проявят снисхождение, ты ведь не виновата, что тебя научили только плохому. Что у тебя не было хорошей семьи или других близких людей, которые не допустили бы этого. Говорят, ты убила очень многих…

Аврора широко улыбнулась, показывая ровные белые зубки.

— Да уж наверное, многих. Не считала, считать-то меня не учили особо. Другим вещам учили. А потом я и сама училась. Родни у меня нет, да, она вся передохла, и это прекрасно. Они были так себе. Ну, может, сестрёнка была неплохая, но я её плохо помню, лучше всего помню кровь из её перерезанного горла. Но вот близкие у меня есть. У меня есть самый замечательный на свете муж, ты его, возможно, видела. Он очень сильный и очень меня любит. Он подарил мне много замечательных подарков — платьев, украшений и всяких негодяев, на которых можно хорошо практиковаться.

Нирла отшатнулась, не понимая толком, что её напугало — в этом восторженном тоне и широкой улыбке. Об ужасных вещах не говорят так легко, со смехом. О них принято хотя бы для виду погрустить. Хотя родители не грустили, когда сестрёнка задушила другую сестрёнку, только долго ругались и побили убийцу, когда смогли поймать — после этого она сбежала, и больше Нирла её не видела. А ей было грустно, всё-таки их не хватало, разговоров с ними перед тем, как уснуть после тяжёлой работы. И другие рабы, её попутчики на корабле и соседи на Зафранте, хоть и говорили о происходившем с ними без боли, потому что привыкли, но не смеялись. А полицейские и медики считают ужасным, даже если кто-то просто нечаянно покалечится, и от них Нирла тоже научилась считать это ужасным.

— Аврора… это плохо, что ты стала злой. Я надеюсь, что ты ещё можешь измениться. Очень плохо, что ты попала в такие условия. Так не должно быть. Это всё надо забыть, понимаешь? Взрослые говорят, такое надо поскорее забыть, начать новую жизнь с чистого листа… Ты как будто совсем не ребёнок. Только притворяешься, и это… выглядит очень жестоко, как будто ты смеёшься над взрослыми.

Улыбка с лица Авроры мгновенно ушла, оставив после себя ощущение, словно её просто взяли и стёрли ластиком. Как-то слишком резко ушла, слишком резко изменилось выражение лица из детско-наивного в глумливое, страшное.

— А как же над ними не смеяться? Они смешные и глупые, и я вижу их мелкие мыслишки, как на ладони. Даже сейчас, хотя не могу слышать мыслей, я знаю, о чём думает этот бледный старый минбарец. На нём белые одежды и он боится запачкать их об меня. Об всю мою жизнь. Все эти взрослые, которых ты так обожаешь, думают, что можно вот так взять и зачеркнуть, — Аврора с силой чиркнула карандашом по листу, — всё, что было. Это ОНИ хотят забыть меня, потому что трусишки, не любящие думать о таком. Если я всё забуду, то и меня не будет. Вы бы хотели, чтобы меня не было, да?

Реннар не выдержал.

— А твой, — он сделал над собой усилие, словно произносил некое табуированное слово, — муж, когда потерял память — был трусом?

Девочка гневно указала на него ложкой.

— Эй, не смей так говорить о нём, противный старикашка. А то ведь я видела много твоих смешных мыслишек.

— Но ведь он всё забыл. Даже собственное имя.

— Он не забыл. Он раскололся. Тот, кто был, был слишком слабеньким, чтобы выжить и справиться. Тому, кто стал — не нужна память этого слабенького мальчика.

— Уверена? — Реннар окончательно отринул всяческие поправки, что говорит с ребёнком — слишком ощущения тому противоречили, — тогда почему он назвался именем своего родственника? Почему сдался ему? Почему он сам — пытается вспомнить?

Аврора оскалилась.

— Вы не посмеете!

— Посмеем, Аврора, ещё как посмеем. Мы вернём его личность, потому что это правильно, и потому что вселенной нужен Элайя Александер, а не Вадим.

— Старый дурак! Кому нужен? Его мамочкам, смертельно уставшим от его болезни? Или этому… Алваресу? Никогда не возьму в толк, за что этот Элайя его любил. А мне нужен мой муж.

— Ты прекрасно понимаешь, — голос Реннара стал жёстким, — что он незаконно занимает тело, жизнь, которая ему не принадлежит.

— «Незаконно»! Вот умора! — маленькую телепатку, кажется, начинало трясти, — а что же было законное в нашей жизни? Может, законно меня родили, а потом продали? И законно избивали и насиловали? Мне плевать на ваши законы, они ничего не стоят. Мне нужен человек, которого я люблю. Который подарил мне новую жизнь, а я хранила и берегла его новую жизнь.

— От чего? От его памяти?

— Да, — лицо Авроры было загнанно-мрачным, видимо, с выключенными способностями против Реннара она чувствовала себя очень неуютно, — ему это не полезно, он от этого расстраивается. Я сперва хотела помочь ему всё собрать, но поняла, что от этого только больнее. А тем, кого любят, не делают больно. Это было бы чёрной неблагодарностью, дядечка, а я благодарная. Поэтому нам всегда было хорошо вместе.

— Но всё же он не успокоился, — голос Реннара стал каким-то даже злорадным, — и вы здесь. Потому что он так решил. Потому что выбрал Вадима, не тебя.

Глаза Авроры стали чёрными от злости, но увы, препарат действовал безупречно.

— Ещё посмотрим…

Нирла помотала головой.

— Хорошо? Вам хорошо было вместе убивать людей? Ты довольна, что ты стала убийцей? Посмотри, что с тобой стало! Госпожа Дайенн после разговора с тобой долго плакала, она говорила, что совершенно немыслимо, когда такое делают с ребёнком… Я думала, это потому, что тебя сильно покалечили… Но тебе не тело покалечили. Человек, который тебя забрал, должен был заботиться о тебе и не позволять больше видеть ничего плохого, он не должен был позволять тебе убивать, он должен был найти тебе врачей… Полицейские, которые меня забрали, действительно заботятся обо мне, они меня сразу уводят, даже если арестованные преступники начинают при мне громко ругаться, не то что драться!

Арестантка зашлась сухим, злым смехом.

— Очень довольна. Я стала хорошей убийцей, и очень помогла своему мужу, а это для меня главное. Видеть в его глазах одобрение и гордость за мои успехи, знать, что полезна, что могу его защитить. Кем я была без него? Просто маленькой шлюхой, иногда пробивающейся гипнозом. Он помог мне раскрыть, развить свой дар, найти в нём смысл и достойное применение. Знаешь, Нирла… Ты ещё просто ребенок. Ты не понимаешь, что такое любовь. Не понимаешь, что такое ответственность. Что такое, когда встречаешь человека, за которым пойдёшь всюду, и всё для него сделаешь — как он для тебя. Это бесконечное наслаждение — не только телом, но и душой, мыслями, и совместным наказанием мразей… И счастье от того, что могу достойно применить свои навыки.

Нирла зажала руками уши.

— Ты говоришь совершенно ужасные вещи, Аврора! Как ты можешь, сама, желать быть вот чем-то таким? О какой такой любви ты говоришь, разве это любовь! Я, может быть, и ребёнок, а вот ты совсем не ребёнок, но ты, видимо, никогда не вырастешь, не поймёшь, какой должна быть любовь у детей и взрослых, не поймёшь, чего ты на самом деле лишена. Меня здесь этому научили, мне показали, как надо, как правильно. А ты… Ты совершенно какая-то ненормальная! Тот мальчик, Лоран, хоть и питается кровью, гораздо больше человек, чем ты!

Едва не врезавшись в Реннара, Нирла выбежала за дверь.


Вадим остановился у двери. Этот тот случай, когда на каждый шаг, на каждое слово ещё нужно набраться решимости.

— Прости, что пришёл только сейчас. Раньше было… не рекомендовано.

Элайя, не повернув головы, кивнул.

— Да, знаю. Тот последний разговор… вызвал дестабилизацию состояния твоего брата. Но я не собираюсь тебя винить. Сядь и послушай. Это важный разговор. Ничему не удивляйся.

Вадим сглотнул.

— С кем я говорю сейчас?

Парень едва заметно переменил положение тела, неловким, чужим движением убирая прядь с лица.

— С одним старым и давно мёртвым нарном. Хорошо, что тебе не надо долго объяснять некоторые вещи. Я немного знаю, кто ты такой, сынок, ну, побольше, чем тот, с кем ты говорил до меня.

Вадим, не чувствуя тела, опустился на стул.

— Ментальный слепок?

— Кто-то называет так, кто-то иначе. Ну, суть ты понял — я предсмертный отпечаток сознания. Некая тень того, кто когда-то жил и дышал. Я б сказал, довольно странно чувствовать себя в земном теле, да ещё и телепатском! Но на это нет времени. Мальчишку отправляют на Минбар, да это ты и без меня знаешь. Если всё сложится удачно, то фриди займутся им ещё до суда. А значит — я, с вероятностью, исчезну, не успев встретиться с кое-кем очень важным для меня… Так, помолчи. Я к этому готов и считаю, что чем скорее этого юношу приведут в норму, тем лучше. Но мне необходимо кое-что сказать…

— Кому?

Элайя неловко протянул руку в сторону брата.

— Моей дочери. Возможно, ты знаешь её, она твоя коллега. Ли’Нор, нефилим.

Вадим отвернулся.

— Я собирался спросить…

— У него, про меня? И боялся услышать ответ? Логично, нарн с моим именем и положением не мог бы не вернуться на родину, к семье. И раз меня не было среди освобождённых — значит, я мёртв. И это естественно — я был стар, и плен очень подорвал моё здоровье… После освобождения я прожил совсем недолго. Однако кое-что я успел сделать… Я понимал, что мне осталось недолго, и выбрал остаться у них. Не ради твоего брата и его сумасшедшей девчонки — ради других людей там, которым я, из последних моих сил, как-то смог помочь. И я хотел бы попросить у своей дочери прощения за то, что выбрал их, не её. Но я врач, и пока мои руки способны были что-то держать, или хотя бы мой голос был ещё слышен, чтоб давать рекомендации, я должен был что-то сделать для жизней, и без того искалеченных чудовищными жерновами. Я знаю, она поймёт меня. И всё же я не могу не передать ей свои извинения. Передай ей, Алварес. Расскажи, что последние свои дни я встретил свободным, что издевательства этих скотов не сломили меня, потому что меня поддерживала мысль о ней, моём обожаемом творении. Передай, что я люблю её и горжусь ею. Её существование, её взросление, её успехи украсили финал моей жизни, как весенний цвет порой украшает старое, иссохшее дерево. Во всём этом не очень-то много смысла, меня давно нет. Но я хочу, чтобы она услышала…

— Она услышит. Обещаю.

— Спасибо. Ничто другое мне уже не нужно.

Вадим облизнул губы.

— И он… он ещё кого-то так… отпечатал?

Лицо брата усмехнулось чужой усмешкой.

— Мне этого знать не положено. Но есть основания полагать, были и ещё. Ты, наверное, сейчас думаешь о том, что это ведь для психики не безвредно… Ну, для его психики одним предсмертным контактом больше, одним меньше… уже ничего не решало. Ты-то знаешь, что всё очень скверно.

— Когда мы ещё были рядом… всё было не настолько ужасно.

И снова вспоминались те дни их детства, и всегда мрачный после услышанных разговоров Гани с корианскими детьми Элайя — напоминания об отце, которого он никогда не знал, были для него болезненными. «В древности был закон, что те, кто недавно женился, не должны ходить на войну, они должны быть со своими жёнами. Если б он не полетел тогда — может быть, он был бы теперь жив… И моя мать не бросилась бы следом, и не оказалась бы между жизнью и смертью. И я родился бы здоровым». — «Да, Элайя, ты, наверное, прав. Но древний воин мог остаться в стороне — другие воины были в точности такими же. А силы, равной силе твоего отца, во вселенной не было. Имея такую силу, можно ли просто наслаждаться жизнью обычного человека?»

Не отголосок ли того давнего разговора воскрес в нём тогда, на корабле, увозившем его с Тенотка?

— Но большая беда уже зрела в малой, разве ты будешь отрицать? Я лишь тень себя прежнего, но всё же я тень врача, и имею возможность увидеть кое-что изнутри.

— Расколотое сознание?

Темноволосая голова склонилась, то ли согласно, то ли задумчиво.

— Расколотое сознание — лишь следствие, проявление… Нестабильное сознание. Я один из немногих нарнов, что-то понимающих в том, как устроено сознание телепата, но увы, мне не хватит времени объяснить это тебе. Мои студенты слушали это в течение полутора курсов. Есть в принципе определённые проблемы с сильными телепатами, способности которых функционируют с рождения. И тем более — когда это телекинетики… Бытует мнение, что тяжелее, когда способности просыпаются внезапно, от такого открытия можно и с ума сойти… Но эти трудности преимущественно социальные и касаются телепатов, не знавших о том, что они телепаты. Когда человек готов к предстоящему пробуждению способностей, всё протекает куда легче.

— Да, Виргиния говорила что-то подобное. У неё маркеры телепатии нашли сразу. Ну, и кто ещё только не сказал, что Элайе досталась слишком большая сила, чтобы с ней можно было справиться.

— Справлялся он с ней, может быть, и не блестяще, но вполне сносно — с учётом того, что проблема не в силе как таковой, а в том повреждении, которое он получил. Но это ты, думаю, тоже знаешь. Я не берусь предполагать, смогут ли однажды исправлять и такое, с ментальными повреждениями я знакомился весьма обзорно, это не мой профиль. Но по крайней мере, вернуть его в оптимальное для него состояние фриди могут. Мне жаль, что я только понимаю, а от понимания мало проку. Помочь твоему брату я не смог ничем.

— Как он справлялся с приступами всё это время?

Нарн внутри человеческого тела мрачно усмехнулся.

— Как организм справляется с температурой, когда организм уже не борется? Приступы были следствием борьбы сознания за своё существование. Всё внешнее просто отключается, когда все силы брошены на борьбу с этой центробежной силой. А однажды он просто перестал бороться.

Вадим перебирал в мыслях эти лоскутки памяти, озвученные сначала Лораном, потом Реннаром. Но ведь не все они были о боли, не все…

Красные цветы — это о том случае, когда Офелия почти решилась пойти с ним на праздничное шествие. И испугалась в последний момент. Что, если у него случится приступ? Может быть, он и не нанесёт никому существенного вреда, но сам этот факт — не станет ли для него травмой? Она старалась не думать в этот момент о Кэролин и Алане, действительно старалась. Но за эти годы она разучилась ставить блок на мысли — здесь у неё были свои травмы.

Горный склон — это сон Виргинии, давний сон, который она пыталась не вспоминать при Элайе, но ей дисциплинировать свои мысли давалось ещё тяжелее. Это тот сон, в который вторгся Гелен. Гелен, который, где бы ни находился, наблюдает за ней и теперь — через зонд на пушке, носящей имя убитой девочки. Как она могла не думать о таком?

Всё это — о детском бессилии перед болью взрослых. Но ведь было ещё. Свечи… Это не только их споры, это ещё и визиты Гроссбаумов, поддерживавших его в том, в чём не поддерживал больше никто…

— Я не хочу верить, что моего брата больше нет. Что то, что раскололось, больше не соберётся обратно. После нашего разговора…

— Ты винил себя в том, что спровоцировал его приступ? Теперь ты понимаешь, что не нужно? Это хороший знак. Знак, что он снова почувствовал себя, снова начал бороться. Ты задел некую очень больную струну в нём.

— Эстер?

— Да. Ты правильно понял, что с ней связан тот кризис, после которого он перестал бороться. После чего ему слишком тяжело было оставаться собой. Для 16-летнего мальчика, с его проблемами, с его домашним, тепличным воспитанием это действительно было слишком. Но совесть невозможно заставить замолчать навсегда, и сколько ни беги — ему придётся повзрослеть.

Ему необходимо взрослеть — так говорила и Эстер тогда, да разве б кто-то стал с ней спорить? Точно не Вадим, всеми силами вытаскивавший Элайю из дома. Правда, прежде речь не шла о поездках в гости к иномирным олигархам. «Боишься, что соблазнится его образом жизни?» — что-то такое спросила тогда Эстер. Тогда на выручку пришла Виргиния, сказав, что если соблазнится — вольному воля, конечно, половина наследства Андо Александера — его, да хоть и всё бы забрал, им-то с Офелией хватит зарплаты, опять же, на Марсе поселиться даже удобно будет, раз уж необходимые ему препараты как раз Эдгарс Индастриз и производит… Только вот надо понимать, что ни Вадим, ни тем более они с Офелией туда переселяться не собираются, придётся выбирать… Это кроме вопроса, не достаточно ли он уже большенький, чтоб не путать туризм с эмиграцией, готов ли он глубже узнавать совсем не сказочный мир бизнеса и политики, или будем и дальше роскошествовать привычным образом — тратя кругленькие суммы на поддержание собственного здоровья.

— Когда-то больше всего меня пугали его приступы, а радовало — когда они бывали как можно реже. Разве я мог представить, что есть что-то куда более страшное…

Нарн снова грустно покачал головой Элайи.

— Никто не мог, и не должен. Я был стар к моменту смерти, я прожил непростую жизнь и в ней было немало не самых весёлых страниц. Но я никогда не представил бы, что убью женщину, к которой относился так, как он к этой Эстер, и что она предаст меня. Действительно близкие никогда не предавали меня. С дальними бывало всякое, но близкие всегда были надёжны.

— Она предала его?

Лицо Элайи дёрнулось — видимо, хоть и главенствовала сейчас другая личность, этот разговор всё же отзывался внутри болью.

— Ты ведь знаешь, она не меняла фамилию потому, что под ней была уже достаточно известна — научные работы, патенты… Но она была замужем. И в тот момент ждала ребёнка. Как я понял, ни она, ни он в жизни не сталкивались с чем-то страшнее его болезни. Не сталкивались с жестокостью, не оказывались там, где не действуют ни закон, ни уважение к человеческой личности… Им было очень страшно. Я не знаю в точности всего, что там происходило, он, понятно, не рассказывал, а я не могу владеть всей его памятью, которая недоступна ему самому. Что они собирались с ними делать? Вероятно, использовать для шантажа, для выкупа, зная-то, кто их семьи… А тебе ли не знать, что эта братия крайне редко отпускает заложников живыми. Я только знаю, что она сломалась. Она умоляла отпустить её, клялась, что никому ничего не расскажет… Страх за свою жизнь и ребёнка оказался сильнее и гордости, и привязанности к Элайе. И он не смог справиться с охватившими его шоком и гневом… В его жизни не было такого, и не должно быть. Пираты — они, во всяком случае, чужие. Неведомые монстры, в которых нет человеческого. А Эстер была своя. Любила, опекала. И предала. Отреклась от него. Он просто… разорвал её. Разнёс на ошмётки. А вслед за этим разлетелось и его сознание.

— Господи…

— Как ты понимаешь теперь, он не мог не стать тем, кто убивал так же легко, как дышал. Он убил дорогое ему существо — как он мог дрогнуть над тем, к кому испытывал ненависть? Бесполезно говорить, что так не должно было случиться. В этом мире случается слишком много чудовищного. Тебе остаётся надеяться, что все вместе вы сможете вытащить его из кошмара. Ты дорог ему, и он тебе, кажется, тоже — значит, вы сумеете найти выход…


— Ну что, вроде, вам ещё только не сообщала. Замуж я выхожу.

Дайенн всплеснула руками.

— О, Шочи, поздравляю! Хорошие новости нам сейчас не помешают.

Дородная хаяк смущённо сплела-расплела пальцы рук.

— Да как сказать… С другой-то стороны — не к времени оно как-то, вон у тебя, Дайенн, в семействе траур, да и у Алвареса, как ни крути, семейные события не очень хорошие…

— Перестань, Каис, вот уж точно не значит, что ты должна сообразовать свою личную жизнь с нашими проблемами.

Сайта поднял голову.

— А за кого?

— За Ругго, — как-то даже удивлённо ответила Каис, словно не предполагала такого дурацкого вопроса, — я-то думала, у нас полное отделение сплетников и все про всех всё знают, а выходит, не совсем… Ну, вот так получается, за иномирца выхожу. А что сделаешь, хаякским мужчинам я как-то не нравлюсь — сами видите, какая я, кому ж нужна такая баба, которая большинства мужиков больше как не в два раза. Да и они мне, честно говоря, как-то не очень. Ну, я не про всех говорю, у моих подруг всех замечательные мужья, а мне что-то недоноски одни попадались… А Ругго, тут никто, поди, спорить не будет, мужик отличный, это кроме того, что на него я хоть сверху вниз смотреть не буду. А что детей не будет — так невелика печаль, мы ж Нирлу удочеряем. Будем всей семьёй тут жить. Как с учёбой её, тут не знаю, правда, но вроде и дистанционно можно. Она девочка-то способная. Даже не знаю, чего это хаяки с голианами детей иметь не могут, нарны с землянами вот могут, а я б не сказала, что больше похожи.

Махавир присвистнул.

— Полицейская семья, да ещё межрасовая — это, конечно, круто и, как говорит Алварес, прогрессивно. А ваши семьи как, не против?

Каис махнула рукой.

— Что там семьи у него-то. Брат не против, нет. Он и сам, было дело, чуть на землянке не женился. Ну, я вот согласие бабушки получила наконец. У нас правило такое, чтоб родня давала согласие. Обычно это формальность, кто когда что против говорит. Но тут-то инопланетянин. Ну, никто против и не был, они ж и не думали, что я замуж уже когда-нибудь выйду, бабушка вот только ещё надеялась на что-то. А так вообще кого в наше время межрасовыми союзами удивишь? Вон живой Алварес сидит. Ну и сам-то ты, чего у тебя с Элентеленне? Я ж не слепая, вижу. Ну или шеф наш, будто кто-то тут не понимает, чего его на историческую родину именно сейчас потянуло, когда Зирхенов туда отправили? Да много кто из полицейских прямо со своей расой семью создаст? Среди сослуживцев больше-то иномирцев. Ладно, к чему я тут веду-то. Вы ж на Минбар тут отправляетесь, я — нет, я ж тут на свою голову повышение получила… Так вот может, Дайенн, сможешь подобрать мне там платье? Очень уж я ваши ткани люблю. Правда, не знаю, реально ли там мой размер найти, у вас же там все мелкие, тощенькие, и то верно, шибко ли отъешься на фларне… Не Элентеленне ж просить, она ни языка там не знает, ни чего вообще… Вот печально, что Ранкай наш отбыл уже, надо б было и по такому случаю подарками закупиться — свадьба дрази это и тем более не рядовой случай. Когда это свадьба дрази-полицейского, а не толстосума какого-нибудь. Но как-то так я по Ранкаевым оговоркам поняла, жить-то они потом здесь планируют, так что может, ещё и не поздно…

— Да уж пожалуй, работу Ранкай, может, и там найдёт… а может — и не найдёт, по крайней мере чтоб иметь доход уровня, подобающего хотя бы плохонькому дразийскому семьянину. Вон даже Гархилл предпочитает торчать здесь, так, наверное, и помрёт на работе. …Они?

Шочи посмотрела на землянина сострадательно.

— А я тебе о чём толкую? Да и сам подумай, не лучший ли это вариант. Они там где жить будут? Поскольку он теперь, получается, ей первый муж — должен для жены дом купить, а это что — в долги влезать? Ему аккурат всю жизнь на этот дом и работать. Других-то мужей ждать не приходится, в смысле, чтоб с финансами. Которые с финансами — тем наследники нужны. В доме матери остаться нельзя — скандал… Да это и вообще самое лучшее — обоим свалить от родни подальше и не напоминать о себе. Вот Иешуа интересовалась, какие тут вакансии возможны для тех дрази, что ни двери вышибать, ни двери чинить навыков не имеют. Как вон Алварес не даст соврать — очень прогрессивная получается девушка.

У Махавира шок в словах Каис немного другое вызвало.

— Как-как её зовут?

— А… Так ведь дрази, что ты хотел. Имена девушкам дают матери, а они там не очень и в своей-то культуре образованные, не то чтоб в иномирной. Так, что-то услышали по верхам. Звучание понравилось, значение вроде хорошее… Ну, в нашем ли отделении к странностям привыкать? Как господин Синкара, кстати, говорил — каким бы ты ни был чудом в перьях, ещё хоть один-то такой случай найдётся. Вроде, это он про себя и про госпожу Дайенн, что оба иномирцами воспитаны, но пара человек на него тогда на всякий случай обиделось…


Сингх сказал, что вот на Земле космодром — это территория космоса, а здесь сразу, с первых шагов становится понятно, что попал на Минбар. Да, думала Дайенн, только ощутив под ногами несомненную и надёжную твердь родного мира, понимаешь, как соскучился. Самое время вспомнить слова Диего Колменареса, пересказанные его младшим братом — что космос их истинный дом. По крайней мере, он в первый свой рейнджерский вылет ощутил именно это. Андо, при всём уважении к брату, согласиться не мог. «Дом, безусловно, необходимо иногда покидать, чтоб осознать его место в твоей жизни. Чтоб мечтать о возвращении. Это важно, преодолевать все эти дурацкие страхи — вроде того, что внезапно кончится воздух. Мы все пришли со звёзд, но ведь пришли не куда-нибудь, а именно сюда, что-то это да значило». Дайенн не стала напоминать, что пришли они как таковые не сюда, а на землю аббаев, а колыбель их вида сгорела в звёздном пламени, это привело бы именно к такому заключению, что Диего прав. Могла ли она сказать, что он не прав — она пока не знала. Не напоминать же именно сейчас мрачному Алваресу обо всех его ехидных вопросах, болезненности которых, может быть, он сам не осознавал. Есть, что вспомнить из слов дяди Кодина, он слова всегда находил. «Страх быть не принятым, Дайенн — он нормален, он известен всем. Для этого не обязательно видеть в зеркале то, что отделяет тебя от окружающих и понимать, что изменить ты это не в силах. Если б для того, чтоб быть минбарцем, достаточно было родиться с минбарским лицом — мы были б неотличимы от животных. Принятие даётся авансом, когда ты дитя — а дальше ты должен подтверждать, оправдывать это принятие своими делами, своей верой, своим почтением к нашим ценностям. С первого нашего шага, с первого нашего слова мы должны думать о том, оправдываем ли».

Для космодрома здесь какая-то поразительная музейная тишина, сказал Сингх. То есть, гул голосов, звуки движения тележек и подъёмников, деловитый писк систем контроля — всё это есть, как иначе, кроме их корабля в это утро ожидается ещё три. Но всё такое приглушённое, как бы за некой гранью, словно распростёртые ладони статуи Валерии, приветствующей своих детей, успокаивают бурлящую толпу и это действует даже на не минбарцев. Дайенн улыбнулась. Любой минбарец скажет, что тут просто безумное столпотворение. Хотя молодое поколение уже привыкло к толпам иномирцев и не считает их варварскими ордами, несущими хаос в их чистый, веками оберегаемый от штормов мир. Иногда им даже нравятся эти шторма. Впрочем, как и в родительском поколении, тут отношение бывает очень разное…

Элентеленне даже и не пыталась себя сдержать, вертела головой, как ребёнок, периодически прижимая ладонь ко рту — видно, боясь, что её восхищённые охи, многократно отразившись от стен и куполов, превратятся в оглушительный гром.

— Какая же красота! Как мама говорила, когда видела что-то подобное на фотографиях — словно Господь прошёл здесь только что и едва не попал в кадр. Сколько думай — в голове не укладывается, как это кто-то живёт среди такой красоты каждый день… Ой, госпожа Дайенн, вы ведь не здесь выросли! Вы тоже видите это впервые?

«Да… Это город Алвареса. Город, где прошло его детство. Вряд ли, конечно, сейчас он предаётся ностальгическим воспоминаниям. Я-то могу позволить себе восторг осознания, что действительно вижу древнюю столицу, наслаждаться восторгом иномирных гостей. Спасибо Сингху, взявшему на себя значительную долю тяжёлых обязанностей…»

Как офицеры, ведущие это дело, сюда были отправлены, собственно, она и Сингх, Алварес ехал в увольнительную как родственник. Потом Гархилл всё же внял тоскливому вою сотрудников и разрешил экономическому и контрабанде послать и своих представителей, не сгружать на Дайенн и Сингха и свои материалы. Их, этих материалов, у одной только Эми увесистый чемоданчик. Г’Тор на Минбар летел в командировку на курс лекций дразийского химика, до начала ещё дня три, так что на первые заседания он даже попадает, но большую часть материалов его отдела делегировали Эми.

— Прямо сразу таким важным лицом себя чувствуешь… Нет, моих заслуг тут, может, и немало, но без Хемайни я б это в удобоваримый вид не привела точно. Голова последние дни не варила уже совершенно. За какие грехи я оказалась крайней, а? Ну, потому что Тийла там нужна, да. Послали б Мэрси! Как-никак, претендент на звание работника недели.

Дайенн улыбнулась — сказано это было хоть и в шутку, но в шутку совершенно беззлобную. Вот, пожалуйста, пример того, что Вселенная не создаёт ничего бесполезного, и каждое пятое колесо в телеге однажды принесёт свою пользу. Мэрси и в принципе не отличалась образцовой внимательностью и сообразительностью, а события вроде произошедшей в кабинете аварии, остановившей работу на целый день, в некий раздрай разве что Хемайни и не ввели б. Немного запуталась в шифрах, немного запуталась в датах, принялась искать информацию на арестанта, на которого, как все были уверены, информации никакой нет в принципе. И поле поиска задала широкое, не исключив миры, считающиеся мёртвыми…

— И нечаянно так сняла с Александера обвинение в сожительстве с малолетней.

Дайенн моментально сменила выражение лица.

— Прекрасно понимаешь, Г’Тор, что фактически…

— И фактически тоже он её не растлевал, всё растлено до него. Фактически — мы по каким законам будем ему что-то вменять? По законам миров, к которым Аврора как бы и отношения не имеет? У неё гражданство Империи Ворлон! Кто-то сейчас может сказать, что у них там с совершеннолетием? В этих вентоксских базах они при этом числятся как супруги. То есть, мы только и знаем, что у ворлонцев институт брака существовал.

— Я не знаю, как он это сделал…

— Блестяще он, как видишь, это сделал. Может, с помощью Аделай Нары, эта баба в компьютерных системах бог, может, могла и ворлонские взломать, кто знает. Может, сам как-то — что он там болтал про какую-то печать… Начинаю думать, что это не просто мистическая чушь, а что-то вполне реальное, имеющее отношение к его силе. И знаете что, готов поставить свою зарплату, да три зарплаты даже — эта их «земля обетованная» это Ворлон. Ну или во всяком случае, Вентокс. Все эти его помощнички, не вернувшиеся по своим мирам, обосновались там.

Эми хмыкнула.

— Ну это, знаешь, уже слишком. Как он обошёл их охранные системы? Ворлонцев нет давно, а за поживой на Ворлон до сих пор нет наглых переть. То есть, были… но быстро кончились. Потому что между риском и самоубийством есть разница, это любой авантюрист понимает.

— А как он с этой регистрацией вымудрил? Сама же говоришь — с 60х в эти базы никаких изменений не вносилось, смешно сказать, в 70х какой-то центаврианский хрен пытался… что-то у них там в декларациях так и висело незавершённым, достало висеть, так он пытался там подтверждение от ворлонского представителя нарисовать, чтоб в архив ушло уже наконец… ничего не вышло, мягко говоря. Так по сей день болтается. Это на Яноше ещё рассказывали. И Мэрси ваша не смогла же посмотреть, какие ещё изменения свежие там есть. Не потому, что тупая — Хемайни ж тоже не смог. Потому что защита. Надо думать, доступ туда может получить только сильный телепат, и то не всякий. Все мы помним о его происхождении. А колонисты получили доступ от него. Не пойму, конечно, чего он таинственности нагоняет, чего прямо не сказать. Сейчас же все мало-мальски уважающие себя миры перевозбудятся, что за колония, где искать, чья она теперь будет, чей флаг водружать. А услышали б, что сектор Ворлона — увяли б сразу.

— Думаешь? — грустно вздохнула Элентеленне, — соблазн-то велик. Сейчас, конечно, все смирились, что сияющие господа отбыли и свою сокровищницу на ключ закрыли. А если узнают, что кому-то из ныне живущих удалось такой ключик получить? Что начнётся-то…

— Как начнётся — так и закончится, — отмахнулась Эми, — вряд ли Александер им за здорово живёшь такие пропуска выпишет. А без пропуска — ну, что-нибудь от них, конечно, в назидание прочим останется. Телепатские штучки, они бывают весьма действенны, если помножены на силу существ иной природы… Пыталась же тогда Земля послать представителей на Парадиз — дескать, вы наша колония, давайте, подчиняйтесь нам. И что? Как улетели, так и обратно прилетели. Корабль, сам, на пинковой тяге, видимо — команда ничего не могла сделать, корабль не слушался, шёл себе заданным курсом к метрополии и хоть бы хны. А на корпусе снаружи надпись — «Незваный гость хуже татарина». Знающие люди, говорят, узнали почерк Сьюзен Ивановой.


Офелия смотрела за окно. День был пасмурный, ветреный, погасшие кристаллы домов казались просто серо-голубыми камнями. Почти нетронутый чай так и стыл в стакане.

— Столько лет тут не бывать… И вернуться для того, чтобы… Чтобы даже опомниться не мочь. Почему всё так быстро, почему так…

Виргиния опрокинула в себя последний глоток байси из баночки.

— Так, а чего рассусоливать? Всё в деле ясно, он признание подписал, все детали сам расписал, они больше времени потратили на сбор свидетелей… Это вот само заседание меньше, чем в три этапа, наверное, не пройдёт, бедные судьи, а у них же ещё эти… Кто вменяемый остался…

Среди этих интерьеров мелкая, почти детская фигура Офелии смотрится просто щемяще. Высокие окна, высокие потолки, холодные тона стен и дверей — и она, отчаянно кусающая пальцы, пытаясь не плакать — ей невозможно потом скрыть, что плакала, лицо опухает, а зачем радовать кого-то таким зрелищем? Хоть вроде бы, плачущая мать человека, которого судят за резню, впечатлившую видавших очень многое — это не должно удивлять. «Кто может представить, что она чувствует». Да представить-то можно. Каждого, кто когда-либо приходил в эти стены в качестве подсудимого, кто-то родил на свет. Но у кого-то биологические родители были неизвестны или не дожили до этого дня, у кого-то сами не в лучших отношениях с законом. И всё же. О чувствах таких матерей немало сказано и в стихах и в прозе на стольких языках, что одно перечисление полдня бы заняло. Есть матери, которые даже гордятся своеобразными успехами детей, есть матери, которые прячут лица и стыдятся, винят себя. И есть Офелия Александер, до сих пор винившая себя в том, что на что-то ещё надеется, не желает признать очевидное — спустя год, два, три после захвата корабля её сын не может где-то найтись живым и здоровым, это означало б требовать от вселенной чуда, которого и в менее тяжёлых случаях не произошло…

— Если б я могла думать, что это сон, и мечтать проснуться! Но я слишком хорошо понимаю, что это не сон. Я вспоминала тот суд, над отцом, я думала, что хуже момента в моей жизни уже не будет… Теперь сном кажется всё лучшее в нашей жизни, все наши надежды. Джин, я его мать, я его родила и вырастила, я хотела только одного — уберечь его, я так боялась его потерять, и теперь обрела, чтобы потерять снова…

Но если кто-то ждёт от неё таких вот причитаний, что не ожидала, что не верит, что её сын способен на такое — пусть ждут сколько заблагорассудится. А она помнила, какую бурю породили в пятилетнем Элайе не до конца зажившие ожоги на руках дяди Дэвида. Детское возмущение бывает смешно для наблюдающих его взрослых, но только если они забыли себя в этом возрасте, если забыли, что на это возмущение у ребёнка есть право, священное право маленького человека, которого ещё не научили осознавать своёбессилие и мириться с ним. Да, там, на Тенотке, он не помнил, как когда-то сжимал кулачки, злой ещё и от того, что с негодяями разобрались без него, его силёнки, его гнев не пригодились… но где-то внутри этот гнев жил, и когда он вновь столкнулся с этим самовластьем зла глумиться над тем, кто уязвим в силу того, что не является такой же опустившейся скотиной — этот гнев не мог не вырваться…

Виргиния откупорила новую баночку — от духоты пить хотелось невероятно сильно. Открывались и закрывались двери, сновали туда-сюда люди и не только — работники суда, полицейские, врачи, жрецы, свидетели, родственники свидетелей… больше всего людей, минбарцев и нарнов, в кадровом составе преобладали именно они. Отбор служащих общегалактического суда был самым строгим, судьёй мог стать только тот, кто имел безупречную репутацию в своём мире и достаточно весомый опыт дел, затрагивающих два и более мира. Подкупить такого судью было так же немыслимо, как уговорить центаврианина дать пожизненный обет алкогольного и сексуального воздержания. А вот среди слушателей кого только не было. Бракири, голиане, иолу, зандериане, моради. Прошлёпал даже один денет. Тракалланы вот показывались редко, предпочитая в перерывах отсиживаться в кабинете, где специально для них была создана метановая атмосфера. Воссоздать атмосферу для транталлилов, видимо, уже не смогли, поэтому они просто время от времени меняли баллоны.

— Так, не накручивай себя, мать, ладно? Я тут, пока ты по встречам бегала, тоже не красотами любовалась. Разведала в общих чертах… То, что его судят на Минбаре — это вообще очень хорошо. Хотя иначе б и быть не могло, порядок же такой — если преступник насовершал чего-то более, чем в трёх мирах, или входил в банду с мультирасовым составом, то судят здесь, исходя, последовательно, из того, какие законы Альянса он нарушил, каким мирам нанёс наибольший ущерб, к какому миру сам принадлежал и так далее… Ну, что у него? Убийство группой лиц по предварительному сговору — это понятно… сами убийства пока не трогаем, пункт при всей несомненности, как ни забавно, не самый интересный. Незаконные, вроде как, военные действия… Вот отсюда уже всё сложно. Сама посмотри, а на территории каких миров это было? Большинство раздолбанных баз — на нейтральной. Тенотк вроде как тогда одной марсианской компании принадлежал, не весь, правда, только шахта, которая к тому времени загибалась уже… Компании нет давно, учредителей почти никого не найти, финансовый директор сам срок мотает. Претензии выставить некому, самому Марсу всё в целом параллельно. Половина тех баз и нычек, которые они накрыли за эти три года, вообще ни на одной карте цивилизованного мира не обозначены, дай бог кому-то найти, где это было-то. Секторы лумати и Ваханта давно и по сию пору ни под чьим контролем, там официально и не жил никто. Про их стычки с пиратами в гиперпространстве говорить нечего, гипер пока общий. Диллатлиин — за ним тракалланы сами сколько охотились, тут они ему скорее медаль выдадут, чем претензии выдвинут. Денеты вообще спасибо сказали, в их секторе теперь спокойнее в разы стало… Да проще сказать, возбухали больше всего Земля и Маригол этот самый, но и то приувяли — Земле не описать как нервно сейчас, что заговор прошляпили… Это в перспективе-то выборов, где у их кандидата были неплохие шансы! Кандидат вроде как в этом дерьме не замешан, ну или пока не накопали, но мне кажется — правда не замешан… но отношение, сама понимаешь. До выборов всего полгода, это ж теперь молиться, чтоб остальные замешанные миры сумели где-то оподливиться ещё больше. Маригол компенсацию с Альянса, конечно, надеется срубить, только вот напали на них не корабли Альянса, а формально пиратские корабли, да и им самим как-то объяснять тот факт, что у них там обнаружили столько преступных тузов — в частности, то, что несколько крупных центаврианских мошенников, которые в общегалактическом розыске уже лет семь, не просто спокойно жили на Мариголе, никого не таясь, а имели недвижимость и банковские счета. Ну, это сильно осложнит отношения Маригола с Центавром, они как раз надеялись подписать какой-то там пакт, а теперь будут счастливы, если экономической блокадой отделаются, а не войска на своём пороге увидят…

Спокойное лицо супруги Офелию не обманывало — мысли-то слышала. Перебирает имена, мотивы, доводы, планирует разговоры — с вариантами, как они могут пойти. С безумного известия до этого момента прошло не столько времени, чтоб нормальный человек вообще мог опомниться, вернуть себе самообладание и дар связной речи, но Виргиния сама с улыбкой и гордостью соглашалась, что да, она — ненормальная. Уже через несколько минут, справившись с первой Офелииной истерикой, она кому-то писала, кому-то звонила… И теперь стоит тут, такая же непоколебимая и уверенная, как любая из этих серебристых колонн, заслоняя совершенно раздавленную и полную отчаянья жену от всякого праздного взгляда — их и в этой сравнительно тихой рекреации может хватать, это минбарцы, если и узнают — просеменят мимо, будто ничего не заметили, а нарны или дрази могут остановиться и глазеть, пока кто-нибудь не толкнёт в спину.

И всё это расписывание политических сложностей и неоднозначностей успокаивало не по содержанию — в нём Офелия всё равно понимала на всё, а что и понимала — не казалось таким уж несомненным. А самим фактом, что она это говорит, что кто-то думает и вот так, что не всё однозначно. Да, о неоднозначности она уже знала кое-что. Официально, на микрофон, не каждый решится, а неофициально, в мыслях и вспоминаемых разговорах, тут и там звучит: «А так с ними, пиратской сволочью, и надо».

— Но что это меняет, Джин, глобально…

Джин тоже из тех, кто так и считает, притом считает вслух. Может себе позволить. Просвечивающий под широким рукавом минбарского балахона силуэт пушки напоминает, как много она может себе позволить. На неё, на эту пушку, браслет-глушитель давно уже не вешают — отринули все подобные меры как бесполезные. Нарны и минбарцы-воины через одного ходят с мечами, попробуй у каждого изыми — вой до небес, расовая, кастовая, клановая и далее по списку гордость. Проще верить оскорблённому рыку, что уважаемый, увешанный регалиями как рождественская ёлка солдат без достойного повода оружие в ход и не помыслит пустить, ну или не верить, негодовать и карать уже по факту случившегося. У некоторых вон, раз уж так, оружие с позволения сказать встроенное — бионические протезы, ядовитые жала, телепатия… их как прикажете сдавать?

И к слову о регалиях, медаль свою за Праксис Виргиния скромно так, на отворот балахона, нацепила. Балахон — мирной миссии помощи отсталым мирам, а медаль — боевая, как и арнассианская броня, поблёскивающая между полами. Чтобы помнили, чтобы не забывали.

— Глобально это меняет, дорогая, практически всё. Даже неловко и говорить, но правда в том, что почти любому государству на отдельных своих граждан чихать с высокой колокольни. Ну порешили где-то пару десятков индивидов — грустно, печально, но родина не обеднеет. Имеет значение — что это были за индивиды, какие в этом замешаны интересы, каким силам от этого ущерб или наоборот прибыток. То есть понятно, вроде как, что отрывать людям головы, руки и ноги в самом что ни на есть прямом смысле — это нехорошо, нецивилизованно, незаконно, даже если эти люди и наворовали втихую из госбюджета столько, что сидеть за это пришлось бы ещё пару следующих воплощений… Громче всего, конечно, орут именно об этом — как страшно жить, когда где-то маньяк людей к потолку пришпиливает и потрошит как куриц, потому что если о таком не орать, то как-то неприлично. Но гораздо важнее, о чём орали кроме этого. Ты не запоминала? Зря. Там один вообще умудрился про госизмену брякнуть. Это б было ещё нормально в контексте права Элайи на гражданство Нарна, на котором он, правда, ни разу не был и никаких присяг не приносил, но кажется, то был кто-то с волосами. Кто-то из центаврианских очень хорошо сказал… дай бог памяти-то… захват власти, выдача себя за представителя власти? Что-то такое, центавриане по части таких формулировок талантливее нас. Имелось в виду про эту его пафосную надпись, конечно. Сейчас уже этой речуги не найдёшь, разве только кто частным порядком записал и не светится. Вытерли отовсюду. Ну, ему и тогда возразили, что из самой этой надписи не явствует, что сделавший её выступает как представитель Альянса. А не какой-то третьей сочувствующей силы. Рисовать Элайю захватчиком, короче говоря, довольно быстро перестали, наверное, потому, что для захватчика он обидно мало захватил. Не получится вменить даже захват территорий на Мариголе… кто из значимых на Мариголе лиц вообще обосновался там не таким же образом? — потому что по итогам он эти территории оставил, точно так же, как Яришшо, Диллатлиин и прочее всякое. Маригол сейчас, правда, вроде ищет доказательства, что те корабли, что поддержали восстание рабочих на Тенави, тоже были его, но запутались в объяснении, что они сами делали на Тенави, там у них тоже дела не вполне законные. Да и сдача в руки правосудия — это не очень с завоевательскими планами сочетается.

Уровень не позволяет слышать сквозь череду слоёв камня и металла, но сердце матери — чувствует. Так же точно, как голова знает, где сейчас находятся стискивающие стакан руки. На Минбаре имеется некоторая напряжёнка с тюрьмами — культурные издержки, особо опасные преступники уже несколько столетий отправляются в специальное учреждение на спутнике, не опасные если и повергаются заключению — то обычно для этого находятся помещения при храмах, военных базах, а кто-то обходится домашним арестом. Не каждый минбарский преступник ещё додумается до побега. Что касается инопланетных преступников, проходящих единый суд, то их содержат здесь же в подземных помещениях — полчаса назад Виргиния и Офелия поднялись оттуда…

— Джин, но кроме политики…

Джин каждого оратора есть чем заткнуть. Например, тем соображением, что если б прислушались к её настойчивым призывам лет так семь назад — организовать масштабную зачистку этих окраинных помоек, всего этого сейчас могло и не быть. Нет же, кому сложно, кому несвоевременно. Гроумы, хурры, корлиане, тракаллане сразу подымут вой, что это не просто так, это прямое покушение на их территории. Ладно, опять поработаю за вас, хмыкала Виргиния, когда в рейсе к энфили, моради или ещё каким-нибудь бедолагам встречала жаждущих лёгкой поживы. Потом получала упрёки в том, что не то что не уклонялась от боя, а чуть ли не набивалась на него. «Потому что могу себе позволить, бортовые орудия на эту неповоротливую дуру поставлены именно для этого. Да, основная моя миссия — сбор гуманитарных грузов и доставка их к адресату, а добавочная — сделать этот путь безопаснее для тех, кто пойдёт после меня и будет оснащён скромнее». Она постоянно поднимала вопрос о недостатке патрулирования границ сектора маркабов — так-то он, конечно, вымерший, да вот как бы в нём новая жизнь не завелась, неприятная в соседстве. Она была одной из тех, кто торопил с открытием второго полицейского отделения и настаивал, чтоб оно было именно на Яноше…

— Кроме политики общественность интересует ещё экономика, точнее, это связанные вещи. Имущество, опять же… Какой мир на себя возьмёт ответственность за обнаруженную на базах контрабанду? Тем более уж за наркоту. Так что ущерб именно мирам Альянса — вопрос неоднозначный. Ни на одну заведомо мирную колонию, на которой бы потом не было обнаружено пиратского следа, он не нападал. По факту, то есть, многие миры понесли потери — откаты они, с этой контрабанды хотя бы, от пиратов имели немалые… Официально в здравом уме никто такого, конечно, не скажет. Про угнанные им корабли и спёртое оружие можно попытаться всплакнуть, только для начала установить, чьи то были корабли, как попали туда, откуда он ими завладел. А это не так-то просто. Учитывая-то, что самих кораблей мы не видели и не увидим, одни только косвенные данные. Кое-что полицейские, кстати, раскопали, восстановили, Саргостиор своих неделю что ли гонял — перелопатили кучу данных о случайных встречах в гипере и по границам, стычек типа вот этих у Маригола, данные опять же косвенные, но и они скорее расстроят, чем обрадуют. Потому что получается так, что есть среди этих корабликов как бы списанные и утилизированные. Это не то чтоб должно удивлять, если б пираты летали всё ещё исключительно на том, что осталось с войны Изначальных, как не с земляно-минбарской — наверное, они б проблем таких не доставляли. Большинство да, летает на утильсырье, собственные верфи могут себе позволить только тузы уровня Нуфака, ну и те, кого очень уж привечают у хурров, гроумов и в подобных неблагополучных местах… Хорошо, в общем, что до озвучивания всего этого дело вряд ли дойдёт. Скольким ораторам пришлось бы показательно охреневать от существования теневой экономики. Я сейчас так навскидку перечислю миры, которые в этом точно не будут замешаны: Денет, Пак’Ма’Ра, Корианна… А у прочих дилемма — не позавидуешь. С одной стороны — самое то раскопать что-то такое про конкурентов да развести истерику погромче, а с другой — не дай бог, раскопают про тебя. Так уж может, лучше не ворошить. Иногда и про соседа лучше не ворошить, а то ведь придётся требовать к нему каких-нибудь санкций, приличия обязуют, а это неудобно, планы нарушает… Да уж, это было бы обломно — Элайя всё-таки предотвратить войну хотел, было б обидно, если б она всё равно случилась, но немного под другим соусом. Ну, про чудовищные человеческие потери и говорить нечего, большинство граждан, убитых и покалеченных Элайей и его людьми, давно жили по подложным документам, многие лишены гражданства их миров за выдающиеся заслуги перед отечеством, некоторые вон вообще… мёртвыми числились… Даже не знаю, как они убийство покойников-то разбирать будут? Да ещё вот в последних случаях кроме пиратов, ворья и всяких деклассированных элементов были и вполне добропорядочные граждане, политики и бизнесмены… правда, когда как следует копнули, выяснилось, что не настолько и добропорядочные…

Беспокоиться о том, как его содержат, как с ним обращаются, не приходилось — это Альянс, это Минбар. Мы здесь руководствуемся не тем, чтоб мстить преступникам за их преступления, сказал начальник стражи Заэн, порядок наших действий установлен законами Валена и его последователей, дополнен законами правительства Альянса и не включает наших эмоций — кроме соучастия к тем, кто склонен к раскаянью, а учитывая добровольную сдачу Элайи Александера, он вполне заслужил соучастие. Ограничения существуют не для того, чтоб причинять боль, вызывая лишь большее озлобление, а чтоб дать арестанту необходимую ему сейчас тишину для размышлений о содеянном и грядущем, все знают, что не существует такого времени, которого матери и сыну, не видевшим друг друга четыре долгих года, будет избыточно — поэтому времени даётся столько, сколько даётся, чтобы все сказанные слова были именно теми, какие нужны. Что ж. Видимо, нужны были именно эти слова.

Ранили ли они? Ей сообщили о его амнезии. Что бы они ни сообщили — это едва ли идёт в сравнение с 16 годами, которые она-то — не забывала. Спускаясь по высоким, тускло поблёскивающим в свете настенных светильников ступеням, проходя под однообразными арочными сводами, она не могла ожидать чего-то лёгкого для своего сердца. Её сын под стражей. Её сына будут судить за сотни жестоких убийств. То, что он не узнал её — такие мелочи среди всего этого.

— На’Тот сказала — ему придётся дать ответ, почему, обнаружив этот заговор, он не сбросил всю информацию полиции, правительству Альянса, кому-то компетентному.

— Ага. Какой-нибудь ответ уж даст, и дай бог, чтоб от этого ответа тоже кому-то не стало больно. Например, что среди этих компетентных лиц тоже не все чисты. Или банальное понимание, что эта информация потонула б в дебрях бюрократии, была отметена, как несвоевременная, неудобная… Здесь же не какая-нибудь тоталитарная Корианна, где фигурант доноса уже через пару часов будет давать показания. Покуда машина правосудия раскрутилась бы и прогрелась — война б, допустим, начаться не успела, нет, тут не лопухи сидят. А пара локальных конфликтов — на всяких таких вот Иммоланах — как нечего делать. Трупы однозначно бы были. И не факт, что было б их меньше. Что не с такими спецэффектами — это правда, тут не отрицаю. Но тоже было б, от чего икнуть — босота большинства миров в методах не изобретательна, зато и не переборчива, особенно с теми, кто и по биологии, и по культуре чужаки. Надеюсь, это никому объяснять не надо. По сути, чем это отличается от всего того, что я сама в молодости творила? Тем, что, вроде как, мне бой навязали, у меня другого выбора не было? Выбор всегда есть, тихо сдохнуть, например, зато законопослушно… А, ну да, я ни зенеров, ни отморозков Бул-Булы по стенам не развешивала и назидательных надписей не делала, у меня на такое ни времени, ни должного художественного вкуса не было.

Было ли больно от того, что не узнал, руководствовался тем, что узнал от Вадима Алвареса, показанными им фотографиями? Нет. Было ли радостно от того, что видит своего сына живым? Тоже нет. Этому чувству нет какого-то одного слова, в земном языке уж точно нет. Эта боль была бы эгоизмом рядом со всей болью, перенесённой им, и просто была невозможной после всей боли при каждом его приступе. Эта радость была бы опять же эгоизмом ввиду того, что он, не помнящий её, радости испытать не мог, только неловкость знания, что перед ним его мать, и просто глупостью перед полной неясностью — что теперь? Увидит ли она его когда-нибудь вновь? Вселенная, говорят минбарцы по всякому случаю, мудра. В чём тут мудрость — вернуть матери единственного сына вот так? Вернуть без памяти о детстве — это, быть может, и не беда, если он не помнит своих слёз, своего страха, своих мыслей о том, не лучше ли было б ему умереть, но с памятью об этих четырёх годах. Вернуть, может быть, на три или четыре этих дня — чтоб потом отнять навсегда…

— И ему, как тебе, никакого поста не предложат.

— И смертной казни они не добьются тоже. Когда последний раз единый суд такой приговор выносил? По-моему, там случая три только таких и было, и там уровень-то не сравнить — то ли дело попытка государственного переворота в чужом мире, с минированием школ и родильных домов, или эксперименты на живых людях…

Офелия подняла голову.

— От твоих сравнений, Джин, меня в дрожь бросает.

Виргиния посмотрела на неё тем же внешне спокойным взглядом — за спокойствием ярость очень хорошо чувствовалась.

— Есть то, от чего меня саму в дрожь бросает, дорогая. Несколько миров сейчас хотят, чтобы Элайя сидел именно в их тюрьме потому, что телекинетика его уровня они никогда не встречали и даже не представляли, что такое бывает. Им не справедливость нужна, а оружие, которое может потенциально стать их оружием. Либо им нужна смертная казнь, чтобы если уж оно не досталось им, то и потенциальному противнику не досталось тоже. Я всегда говорила, что если жизнь людей и учит, то как-то очень медленно.

— Господи, Виргиния!

— Но Элайю, скорее всего, оставят здесь. Потому что на Корианне условий для содержания преступников-психокинетиков исторически не сложилось. И потому что на Минбаре, как мало где ещё, считается, что главное не наказать, а исправить, вернуть обществу полноценного гражданина…

Однако на Минбаре из не минбарцев получали заключение за всю историю единицы, да и не слишком добивались — иногда выясняется, что лучше б ломали руки-ноги, чем лезли в душу и препарировали её. И принципы и подходы других миров здесь так или иначе и вкрадываются, и торжествуют уже на этой стадии. На Элайе импульсные наручники — требование безопасности, да, для того, кто сдался сам. Вещь практически незаконная, но в законе существуют исключения — убийца-телекинетик, которого не свалишь транквилизатором, как раз на такое исключение походит.

— Сам Элайя не исправлял и не возвращал. Он совсем убивал, насмерть. Тысяча голосов уже сказала это, тысяча голосов ещё скажет.

— Ну, а нам обязательно делать так же? Чего они все хотят, в конце концов — чтобы Элайя никого больше не убил, чтобы не нанёс вреда их мирам, или хотят отомстить за души невинно убиенных пиратов? …Сказала б я, чего они все хотят, как бы удержаться, чтоб в лицо не сказать. Потому что хрен им, — Виргиния спокойно прикончила и эту банку, — один большой хрен — у Элайи расстройство психики, в тюрьму он вовсе не пойдёт. Земля, конечно, потребовала повторной независимой экспертизы, им деликатно напомнили, что у Элайи гражданство мира, вообще, строго говоря, не входящего в Альянс… Ну, что и говорить, какое их зло берёт, что такой ценный ресурс пробакланили… Центавриане тут ещё после Нары пасутся, бракири тоже чего-то мутят, нарны вон напоминают, что Андо был гражданином Нарна. В требовании уничтожить монстра слишком отчётливо звучит «так не доставайся же ты никому». Но Элайя — не монстр, это я, как мать, хорошо знаю. Дурак, это не спорю, но не монстр. И никакой специально нанятой крючкотворской твари я его монстром изображать не позволю. Ох, конечно, мало я ему в детстве затрещин отвешивала… А может, наоборот, много, последние мозги отбила. Но настраиваться тут мне на похоронный лад нечего! Ты речь этого полицейского, хвостатого, слышала? Не удивлюсь, если завтра во всех газетах будет. Я наиболее понравившиеся места даже записала. Как там? «Говоря о необходимости соблюдения законности, мы должны помнить, для чего закон существует. Он существует для защиты простых граждан, их безопасности, их интересов. Мы напоминаем, что простой гражданин не должен брать на себя функций, которых на него не возлагали, но в то же время призываем к высокой гражданской ответственности каждого». Припомнил то дело, когда оправдали санитара, который провёл хирургическую операцию — в больнице был аврал, врачей не хватало, пациент умирал, а он присутствовал на сотне таких операций, что и как делалось — видел… Разве не из интересов пациента надо действовать? А пациент совсем не в претензии был, что жив остался… Действия Элайи, конечно, далеко за рамки самозащиты выходят, но так самозащита — это вообще не подвиг, свою-то шкуру спасать, а этот же Робин Гуд недоделанный хотел всех спасти…


Они остановились у беседки, всё так же увитой подсыхающим плющом, облепленной под самым сводом птичьими гнёздами, отбрасывающей в это время суток длинную тень, у границы поляны срастающуюся с тенью деревьев, между корнями которых белели и голубели цветы сейхтши. Так же пробивалась в трещины выкрошенных плит застенчивая лотракса.

— Здесь мало что изменилось. Здесь всё помнит его, до сих пор помнит… И нас. Удивительно думать — а ведь прошло двадцать лет! Кажется, не столь давно это и было — когда мы все жили здесь, ты порой полдня сидел безвылазно у себя, не отрываясь от очередного сложного перевода, потом спотыкался о какой-нибудь заковыристый фрагмент и спускался в гостиную или выходил сюда, иногда прихватив свои записи с собой, чтобы могли вдвоём поломать над ними голову… И всегда был кто-нибудь ещё. Шин Афал и парни, потом Андо, потом Виргиния с Офелией и маленький Элайя… С ума сойти, мы помним время, когда он только родился, лежал в кроватке такой крохотный… Помнишь, как ты его тогда боялся?

— Кто бы говорил! Будто ты не боялся! Это же… это же младенец! Я Виргинии удивлялся, как она с ним так спокойно возится, пеленает его там, из бутылочки кормит… Хотя Виргиния — она, наверное, вообще ничего не боится, ни бога, ни чёрта.

Алыми цветами вспыхивают в прорехах ветвей окна, в которых плавится закат тревожного, ветреного дня, даже не видя всей картины здания, взгляд угадывает, где чьи. И так же вспыхивает в памяти — как сидели, рассказывали тучанкские легенды, слушали о марш-бросках зимними бримскими ночами (Виргиния сама такие рассказы заводила редко — новее, актуальнее темы есть, но если в гости заходил Андрес, то как-то само собой, в порядке продолжения начатых ещё когда-то дружеских пикировок, и к этому сворачивали)… странное было время. Мы ведь понимали, говорил потом не раз Дэвид, за всем этим смехом чувствовали, что над нами нависла тьма. Тьма неопределённости, смутной угрозы. Юность — это пора беспечного смеха… говорят те, у кого с юностью сложилось как-то спокойнее, стабильнее. А у нас были Центавр, Арнассия, Брима, Тучанкью, с которых мы как-то выбрались живыми и почти совершенно вменяемыми, и чудовищные потери — жизни, отданные за Центавр, за Бриму, жизнь, отданная за всю вселенную ещё 20 лет назад, и нависшая тень — наговоров Ранвила, претензий с Захабана и Земли. Мог ли их смех быть беспечен? Казалось бы, говорила Офелия уже позже, когда получилось всё осмыслить — герои не герои, но как минимум большие молодцы в силу того, что удалось сделать в этих мирах, неужели не могли просто дать героям немного пожить спокойной жизнью? Не могли…

— Ага, а мы два таких вроде как мужика и почти чайлдфри, когда этот карапуз забирался к нам на колени и начинал дёргать за волосы и носы, сидели, боясь шелохнуться, и поэтому считались у него любимыми дядюшками, а мы просто совершенно не представляли, что с ним вообще делать и как его культурно спровадить, поэтому послушно включались во всю эту возню…

Когда о ком-то говорят, что он рос в тепличных условиях, это звучит как обвинение. Но разве дитя выбирало, в каких условиях ему расти? И разве ребёнку, который ещё до рождения попал под перекрёстный огонь сил древних и слепых в своей мощи, тепличные условия и не подобают? Естественно, что первую и большую часть своего детства он был ограничен кругом своего дома, своей семьи и друзей семьи, частью этого круга была и его болезнь, вполне хватало этой черноты. А потом в его жизнь ворвался здоровый и деятельный сверстник, принявшийся всячески этот круг расширять — до школы, города, всего мира… доброго, при всех закидонах, мира. Мира, где последние бои отгремели не столь давно, и новые были ещё долго возможны, об этом напоминали едва заметные следы на руках Дэвида Шеридана, если не приглядываться — не заметишь, но Элайя-то о них знал. Но зная, что и здесь можно встретить жестокость, агрессию, подлость, преступность — он знал и то, что зло будет найдено, взято за шиворот и примерно наказано, знал благодаря тому же Дэвиду Шеридану, не погибшему в аду пустыни. Он много знал благодаря матерям и друзьям семьи о жизни за пределами Корианны, но, логично для тепличного ребёнка, заострял внимание на том в этой жизни, что было для него привлекательно. Чувство беспомощности, отчаянья ему прежде было знакомо, да — по отношению к своей болезни. Чувство бессильного гнева ему было знакомо — к жесткой судьбе, отнявшей у него отца. Он не был готов к столкновению с изнанкой жизни, так говорил Диус. Дэвид мог бы поправить: он не то чтобы был готов, но в нём было для этого кое-что. Гнев, посеянный ещё в далёком детстве, страх потери близких, религиозная ненависть к скверне…

Они сели на скамейку, держась за руки.

— Не понимаю, чего они всё никак не успокоятся — Земля, Марс, Проксима… В их тюрьмах так остро не хватает своих маньяков? Или их так беспокоит, что тюрьма на Лири это в большей мере клиника, чем тюрьма, им это кажется недопустимой мягкостью? Я всё понимаю, но это — с рассуждениями о гуманизме?

Когда ты минбарский ребёнок, ты, конечно, тоже ёжишься при упоминании слова «тюрьма», но иначе, чем, например, земной. От Шин Афал он знал немногое — то из работы её родителей, что они дозволяли знать ей, то, что из этого она считала возможным рассказать ему. Это очень тяжело, скажет любой. Само соприкосновение с теми, кто совершил тяжкий проступок, кто уронил свою честь, свой облик разумного существа так, что он был не восстановим покаянным служением в обществе — это как спуск в ад. Но в этом аду ты должен не просто стеречь души грешников — ты должен делать всё возможное, чтоб вывести их назад к свету, даже если это кажется совершенно невозможным. Само знание о том, что существуют убившие — из ревности, из зависти, из превратного понимания чести, или предатели, вступившие в преступные сделки с иномирцами, прельстившиеся их образом жизни и достижением личного блага — это отвратительно и страшно. Ещё страшнее — если их души так и вернутся в Озеро, не очистившись от грязи, не преодолев, не победив своё падение.

— Может быть, я покажусь циничным, но на мой взгляд, их позиция с гуманизмом или его отсутствием никак не связана. Если бы Элайя убивал детей и невинных дев, а мы бы назначили ему символический срок — то примерно так бы оно и было, но… Всё гораздо проще. С колонизацией Парадиза миры Содружества потеряли существенную часть генофонда психокинетиков. В общей совокупности, по данным на 85 год, улетело больше, чем осталось. Они пытались, конечно, под разными предлогами запрещать вылеты — бесполезно, люди летели туристами в любой другой мир, потом пересаживались до Минбара и оттуда на Парадиз. Да, телепаты, естественно, продолжают рождаться, но сейчас по количеству взрослых телепатов Земля опережает только Нарн, Корианну и буллоксиан. И ещё кого-то, точно не помню. На Марсе и Проксиме в целом похожая ситуация. А дальше включается, как это называет Виргиния, любимая паранойя — «а если завтра война». В такой ситуации даже сумасшедший телекинетик под рукой лучше, чем ничего. Поэтому и только поэтому всесторонне гуманный и, вообще-то, законный вариант оказания Элайе помощи психиатров с последующей депортацией его на Корианну и вызвал столько возражений, поэтому Земля и настаивала на повторных экспертизах, рассчитывая доказать его вменяемость и необходимость помещения его в обычную тюрьму. Кстати, забрать Аврору они тоже пытаются, и тоже едва ли преуспеют — ну, какие у них права затребовать ворлонскую гражданку? Примерно такие же, как у Марса и Проксимы, а они, надо заметить, не рыпаются. Оспорить эту вентоксскую регистрацию, как ни соблазнительно, нереально. Наверное, Аделай Нара постаралась… Это, наверное, для Земли самое большое огорчение — что на Нару у них прав вовсе нет. Ею, кстати, уже занялся лично Котто, что в данном случае вполне резонно, не поручать же это советникам… Вообще, за специалиста её уровня можно не жалеючи отдать штук пять этих советников, и дёшево будет… А что она сумасшедшая — так компьютерщики все слегка того…

Осуждают ли они эту, если позволительно так выразиться, минбарскую мягкость, или насмехаются над тем, что и тут рогатые бошки без религиозной блажи не могут — а сами, коснись чего, в минбарскую тюрьму не захотели б ни один. Потому что неприкосновенность драгоценных мозгов, личное, шаг’тоты его побери, пространство. У минбарского преступника его нет. Ещё на стадии дознания и суда в его мозгах шарятся специально подготовленные телепаты, а с момента вынесения приговора к нему прикрепляется Проводник, который будет вести его весь срок заключения — чтоб вывести назад в общество, если получится. Который для этого будет исследовать память, сознание своего подопечного, не избегая всего самого мрачного, самого тайного, самого постыдного — напротив, выискивая среди этого то, что привело его к слому, к падению. Минбарские подходы воспринимаются нормально и даже приветственно, пока речь идёт о тяжёлых психически больных, ментально травмированных, в любом случае, пока не о тебе самом.

— На суде ни Аврора, ни Нара так и не присутствовали…

— А смысл? Во всём, что их касается, Элайя и сам сознался. А свидетельствовать в его пользу у них тоже едва ли получилось бы.

Дэвид опустил голову.

— Много раз думал о том, чтобы навестить ту или другую, но духу, честно говоря, не хватает. Малодушие как оно есть, не очень хочется видеть свидетельство, на что ещё способен Элайя…

Винтари хмыкнул.

— Ну, с Авророй, как я понял, он не делал ничего такого, чего бы не хотела она сама. Опять же, может, я циничен, но при её прежней жизни… Кстати, это обвинение с него ведь таки сняли. В смысле, оба, и растление, и вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность… Потому что совершенно невозможно понять, что там с совершеннолетием у граждан Ворлона… и потому что всем очевидно, эта сама кого угодно во что угодно вовлечёт. Как по мне, самое впечатляющее в действиях Элайи именно вот это — что он смог убедить это существо сдаться. Мне так показалось, по некоторым оговоркам полицейских, что всё совершённое доставило ей удовольствие, но не удовлетворение. Получив свободу и возможность реализовать себя, могла ли она так легко от этого отказаться?

Отсюда видно начало тропы, ведущей к дразийским камням, где они с Андо спорили о доверии. Мог ли тогда Андо представить… Да наверное, мог. Вполне вероятно, что уже тогда он думал о встрече с Офелией. О том же, что едва ли проживёт долгую жизнь, говорил не раз. Наверное, в глазах тех, кто годами старше, это звучало несерьёзно, как обычный подростковый пафос — умереть молодым и непременно как-то героически. Если б все такие мечты сбывались, сказал Рикардо, то с высшим офицерством была бы очень тяжёлая ситуация. Но Андо в этом всё же стоило верить, как оказалось. Элайя всё детство так или эдак сетовал, что даже не встретился со своим отцом, как можно подобное допускать, Виргиния неизменно отвечала, что у неё в общем-то та же ситуация, а Офелия вот со своим — встречалась, очень даже встречалась, хотел бы поменяться местами? Нет? Вот и молчи. Не самый несчастный в любом из миров, сирот хватает и теперь и на Корианне, и на Земле. Никто, отправляясь на какое-нибудь рискованное дело, не рассчитывает непременно погибнуть, но если в бой будут идти только те, у кого не осталось близких — пожалуй, скудная получится армия. Терять брата или сестру, или родителям пережить детей — что, менее больно?

Если говорить о том, на что рассчитывал Андо, то вопрос это сложный. Он, конечно, надеялся пробыть со своей семьёй дольше, надеялся выцарапать у вселенной отсрочку — надо ли говорить, что не в первую очередь для себя… Обладающим сверхъестественной силой приходится смиряться, что они всё-таки не боги. И это не так плохо, богов с нас хватило.

— У неё было три года, чтобы насытить демонов своей души. Разве мало она за это время пролила крови? Не всю — своими руками, но это, кажется, не принципиально. Пожалуй, да, именно это из всего сделанного Элайей леденит душу больше всего — найдя сломленного, озлобленного ребёнка, он предоставил ей не помощь, а жертв.

— Поделился своим рецептом… крови на его руках едва ли меньше. Они двое всем руководили, и это тот случай, когда руководят личным примером. Кого мне вот жаль, так это Нару. Уж сколько, казалось бы, твердили миру — как опасно это, работать с фанатиком… А ещё на этом примере видно, что «добро» и «свет» — вовсе не слова-синонимы. А то тут некоторые возмущались, что для своих кровавых действ он избрал символ Ворлона, чуть ли не оскорбление их религиозных чувств ему попытались приписать… Напрочь забыв, что делали они сами…

По ножке скамейки, покачивая жухлыми соцветьями, полз тонкий неприхотливый вьюн. У нарнов свои подходы и стандарты в садоводстве, так хотелось увидеть, что и как тут изменилось под руками На’Тот — оказалось, очень мало, что. «Первые годы, знаете ли, было совершенно не до этого. По горло было забот о другом саде, куда больших масштабов и сложности… Так что просто регулярно благодарила минбарцев за то, что поддерживали тут всё на уровне. А меня хватало только на то, чтоб выйти вечером, выщипнуть пару сорняков, сесть на скамейку… и уснуть. Да и разве здесь нужно что-то менять? Кусочек моей родины, среди прочих кусочков, здесь есть, а весь Нарн сюда не перевезёшь — да и не надо, пусть он будет там, где он есть, желательно — будет вовек». На’Тот и семью перевозить сюда не стала, у нарнов это не считается чем-то предполагающимся, но они бывали здесь, и почти два последних года жизни провёл здесь Ду’Тор, лишь перед смертью распорядившись увезти его на Нарн…

— Напарница Вадима, Дайенн, сказала, что, когда она спросила Нару, почему был использован именно этот символ, она произнесла слово, которое позже перевёл Вадим. Знамя. Помнишь историю Северных княжеств? Когда предстоял слишком трудный и опасный бой, они брали боевым знаменем не обычное своё знамя, а знамя каких-нибудь древних легендарных королей, хотя понятно, никакого отношения к ним не имели и их потомками не могли считаться и с натяжкой. Но это воодушевляло воинов и устрашало врагов… Элайя в какой-то мере, видимо, оказался ещё и центаврианином. Хотя, чему удивляться, учитывая, сколько времени он провёл в доме Лаисы…


========== Гл. 20 Уйти как легенда ==========


— Ой, госпожа Дайенн, простите-простите, — Элентеленне вскочила, ударившись локтем о край стола, — верно говорит моя мать, любопытство главный женский грех — потому что кажется невинным и потому что противиться ему невозможно. Вот и я утешила себя тем, что ведь не личное что-то…

Дайенн оставалось смиренно вздохнуть — не её вина, что эту книгу Схевени на минбарском не нашёл, дал земной оригинал. Знал бы он, какой удар нанёс по её убеждённости в своём прекрасном владении языком.

— Если уж так смотреть, Элентеленне, то не меньше грех на мне, что оставила файл открытым, выскочив по вызову Махавира. У нас, минбарцев, считается, что кто искусил кого-то на грех — взял себе половину его греха. Это и моя недисциплинированность, что читаю это и здесь, хотя мысли о другом должны быть…

Только думать об этом «другом» сил не было, приходилось признать. Минбарец с детства приучается знать цену своим словам и блюсти их чистоту, в этом нет ничего нового, но такое напряжение до сих пор она испытывала нечасто. Вопрос-то политический, вымотанно улыбался Махавир. Судим не просто убийцу, а убийцу, вскрывшего слишком много гнили по разным мирам. До войны не дойдёт, повторяли со всех сторон, повторяли как заклинание. Упаси Вален быть именно тем, кто скажет именно то неосторожное слово… Судейство было структурой надмировой, здесь не действовали минбарские стандарты, глаза опускать не требовалось — Дайенн убедилась, какой же удивительной отеческой заботой о младших была эта традиция, и с опущенными глазами она чувствовала бы впившиеся в неё взгляды всякий раз, когда выходила отвечать очередной вопрос, но всё же было б менее страшно.

— Ну, всё же это понятно, — лорканка села на свою кровать, нервно перебирая руками, — вы хотите как можно лучше понимать важного для вас человека. Мне это близко. Я тоже читаю сейчас Грантх Сахиб, очень интересно.

Дайенн постаралась не показать, что эта бесхитростная параллель её несколько смутила. Всё-таки отношение Элентеленне к Сингху явно несколько иное, чем у неё к Алваресу. Каис, это верно, излишне прямолинейна, но если что-то говорит, то как правило в точку. Судьба у неё такая — озвучивать то, о чём другие думают. Думать, правда, об этом несколько грустно — едва ли семья Элентеленне относится к межрасовым бракам так же благодушно, как семья Каис. Да, они из обновленцев, то есть, очень либеральных взглядов, даже отпустили дочь работать среди иномирцев, ещё и в полиции, но такое для них наверняка будет чересчур.

— Как всё это ужасно. Вспоминаю, как молилась о том, чтоб брат господина Алвареса нашёлся, и теперь такое чувство, словно это я обрекла его переживать сейчас всё это. Да и Ма… господина Сингха, если уж на то пошло. Всё-таки на нём всё это тоже отражается, хоть и не должно. Газетчики изображают, что он защищает убийцу. Хотя это вовсе не так, но люди будут думать так. Видимо, многим действительно платят за то, чтоб они так говорили, иных объяснений я не вижу. Разве не правда, что Александер больной и его нужно лечить? Разве не правда, что при этом он спас множество людей от гибели, предотвратил войну? Как бы ни было ужасно то, что он делал, но если б он не делал этого — неизвестно, работали ли мы бы сейчас. Наши миры вступили бы в войну… Я всё это маме рассказывать не стала, она и так переживает сильно. Перевела разговор на госпожу Каис, попросила прислать покрывало… У нас принято подругам на свадьбу дарить покрывала. Ну, сейчас уже меньше принято, потому что такие покрывала неудобны, их ведь нужно надевать на тулпну — это такая конструкция на голове… За это земляне называют традиционную одежду лорканок абажуром. Пожалуй, похоже. В наших краях тулпну теперь уже не носят, просто накидывают покрывало на голову или вообще не носят. Но это молодые, кто посмелее. Вот в детстве я вышила несколько таких покрывал, а потом две подруги с семьями переехали, связи с ними нет, а одна замуж не торопится, неизвестно, выйдет ли вообще. Так и лежат. Ещё ленты… Но ленты-то госпоже Каис не нужны, у неё ведь волос нет. Госпожа Дайенн, а у вас ведь тоже, наверное, возникнут сложности с некоторыми минбарскими свадебными обрядами. Ну там где-то ближе к концу, когда женщина позволяет мужчине обработать её гребень. Ну, что вы будете делать? У вас же нет гребня.

— Я… даже не знаю, Элентеленне. Не думала об этом, по правде говоря. Думаю, на этот счёт что-то решат старейшины…

На самом деле, конечно, она была честна лишь отчасти. Думала, как не думать? Любая взрослеющая девушка хотя бы раз представляет, как выбирает наряд для совместного танца, гадает об испытаниях… Мирьен больше всего любила говорить о том, какие свитки перепишет для избранника своей рукой. Нет, о расовых барьерах они не говорили никогда. Действительно, это решат старейшины, они достаточно мудры, чтобы разрешить и этот вопрос. Ведь есть отдельные обряды у разных кланов, наверное, можно что-то найти и для тех, у кого волосы, а не гребень…


Подобный же странный поворот приняла и беседа в соседнем, мужском номере. В конце концов, говорить о деле было уже совершенно непереносимо.

— Слушай, Алварес, не помню, спрашивал ли тебя кто-то… Ну, не при мне явно… У вас как в школе отношения складывались? В смысле, у вас же обучение совместное, ксенофобия всякая понятно, запрещена, но особо-то такие реакции сразу не запретишь. Для них же полвека то, что с волосами, было исчадьями ада. А дети вообще любят дразнить тех, кто на них непохож.

Г’Тор сегодняшнее заседание пропустил —лектор прибыл, шла регистрация, раздача программных материалов, обучение слушателей обращению с аппаратурой в лекционной зале, первые полдня это съело, а потом брикарнские коллеги вызвали — помочь с документацией по внеочередному эксцессу, один из мипасских хлопчиков умудрился отравиться. Может быть, и не сам, может быть, помог кто. А ведь следили дай боже. Да и вот с чего? Вроде бы и не самая великая шишка. Видать, знал о чём-то больше, чем сказал, видать, и тут теперь копать дополнительно…

— Не у нас, — улыбнулся Вадим, — к тому времени, как мы приехали, в столицах, во всяком случае, многое знали об инопланетянах, читали материалы из Энциклопедии, смотрели фильмы… Дети, с которыми я учился, родились уже после революции.

Номер по идее был трёхместный, минбарская любовь к этой цифре сказывается в самых неожиданных вещах, ворчал Махавир при заселении, спасибо хотя бы, что кровати регулируемые. По факту же был теперь четырёхместным — гостиница битком, как-никак к зданию суда она ближайшая, а на силовиков сопровождения при бронировании, оказалось, не рассчитали. Силовики, конечно, пожали плечами — не гордые и ко всему привычные, и вдесятером поживут, если надо, но офицеры, как могли, способствовали более адекватному расселению, и в свободном углу пристроился надувной матрас Лальи.

— Да это понятно, но всё-таки… живые инопланетяне, какими их родителей в детстве пугали. Наверняка же на вас все глазели, потрогать пытались…

— Ха, первое время да. Но я и на Минбаре отличался от всех, мне было не привыкать. Правда, Тузанор привык к иномирцам ещё до моего рождения, но в основном всё же к взрослым иномирцам. Ну конечно, на нас с матерью оборачивались на улице, и в школе первое время на переменах сбегались посмотреть… Но не знаю, потому это, что я пришелец, или потому, что первый раз пришёл в школу я в сопровождении Даркани, а это всё-таки значимо.

Г’Тор сплёл пальцы под подбородком.

— Бывает сложно, понимаешь, поверить, что в этом плане миры отличаются друг от друга. Вот у нас, ты знаешь, есть нефилим. До недавнего времени я их не видел, но знал, что и до них были гибриды… В детстве часто мечтал увидеть хоть одного. Наверное, хорошо, что не видел. Это сейчас я взрослый сдержанный парень на серьёзной должности, веду себя прилично хотя бы иногда. А в детстве обязательно обеспечил бы себе постыдные воспоминания на всю оставшуюся жизнь. Ну, вам эти эмоции и не представить… Сто лет для нас волосы были атрибутом дьявола, а потом оказалось, что есть и другие расы с волосами, и с одной из них мы способны скрещиваться, и это несёт огромную пользу для нашего народа.

— И теперь ты думаешь, что ли, что Корианна — это такой облегченный вариант Нарна, или как? — поднял голову Лалья, — так по-моему, не резонно сравнивать.

— Да понятно, земляне Корианну не завоёвывали, и вообще как-то вредили ей только в фантазиях ксенофобов, это да, ну и на гены пси-способностей корианцам, похоже, плевать, единственным во вселенной… Я вообще не об этом. А о самом восприятии.

Лалья перевернулся на бок, подпёр голову кулаком.

— Ну так оно историей определяется, разве нет? Вам центавриане непосредственно сами почвы для ненависти дали с лихвой даже, а корианцам после разоблачения лжи пропагандистов какой смысл был кого-то ненавидеть? Грешно сказать, я сам один фильмец посмотрел, ихний, про пришельцев, хохотал как больной.

Г’Тор колупал выпуклые узоры на халате, в который был облачён после душа.

— Да я и не о ненависти говорю, в общем-то… Ну, нарны делятся на тех, кто не прочь замутить с инопланетянкой с волосами, и тех, кто считают это извращением. Я не, не стал бы. Но понимаю тех и других… в какой-то мере. То есть, что это может быть для кого-то пикантно… острые ощущения, всё такое…

— Ты думаешь, это про Корианну? — засмеялся Лалья, — у них там главное, чтоб партийный был, а с волосами или нет, дело десятое. Другие возбуждающие моменты… Хотя между нами говоря, да, в жизни не поверю, что за вашими матерями никто там не приударял. На что я не по части инопланетянок, и вообще баб, но понимаю… Правда, Элайины матери, конечно, как бы несвободные, но прямо это всех всегда останавливало…

Вадиму, на самом деле, было что вспомнить на этих словах. Всё-таки, Элайе, кроме него, было сильно-то не с кем делиться переживаниями. К примеру, о том, как, когда ему было чуть менее шести лет, Виргиния с Офелией довольно крупно поссорились и на какое-то время разошлись. Тогда он мало что понимал в мрачности и раздражительности мамы, обрывках взрослых разговоров на кухне, но имя Цаммиу запомнил. Виргиния и Офелия давно забыли об этом, а Элайя продолжал вспоминать спустя годы — не мог справиться со своими смешанными чувствами. С одной стороны — матерей он всё-таки любил и был рад, что весёлая взбалмошная Виргиния снова с ними, и мама снова улыбается, и у Дэвида с Диусом тоже отлегло от сердца, да и положа руку на сердце, он не был уверен, что смог бы привыкнуть к кому-то новому — хоть в детстве его и будоражила эта мысль, как многих детей будоражат перемены. С другой — может, и лучше б было, если б мама сошлась с этим Волковым, это было бы, по крайней мере, правильно… Конечно, мама не должна теперь всю жизнь быть одна, не её вина, что отец погиб так рано, но если б это был законный брак с мужчиной, на ней не было бы греха. Но мама уверяла Дэвида, что ничего у неё с этим Волковым не было, он просто вызывал у неё уважение как специалист и ей были лестны его ухаживания, а Виргинии она наговорила всякой чуши из глупой гордости, так что сама виновата, что у Виргинии-то с Цаммиу как раз было, так что всё, сама всё поломала, и так тому и быть. Виргиния, в свою очередь, говорила, что тут все взрослые люди, и если женщина говорит что-то вроде «у меня и без тебя всё чудесно складывается» — значит, чудесно, и то, что они с наркомом здравоохранения так удачно поболтали о боевой юности, уже в общем-то ничего не меняет. Волков-то вскоре покинул Корианну, Цаммиу отбыл в длительную командировку в Ломпари, а Дэвид долго ещё совершал челночные перебежки между Виргинией и Офелией с воззваниями к здравому смыслу, а Диус ещё долго ругался и говорил, что лично он в гробу видал быть таким вот миротворцем, хотя вообще мысль сорганизовать девочек на какой-нибудь замысловатый минбарский обряд для примирения ссорящихся супругов — совсем не дурна, после этого ссориться ещё долго не захочется. Наверное, должны быть какие-то специальные обряды и для Элайи, тоскливо думал Вадим, жаль только, он об этих обрядах ничего не знал — ему-то ни с чем не приходилось примиряться, он любил своих взрослых такими, какие они есть, его всё устраивало в них.

— Потому что твоя мама верна памяти твоего отца?

— Ну, я-то её об этом точно не просил. Я ведь его не знал, я только с её слов знаю, что он был лучшим мужчиной на свете. Если б она полюбила кого-то другого, я бы его считал за отца, и всё было бы нормально. Я не пойму, ты ведь любишь тётю Виргинию, неужели ты действительно мог бы променять её на какого-то Волкова? Нет, я не хочу сказать, что он плохой, я его не видел, чтоб так говорить…

Элайя отводил взгляд, дулся.

— Люблю. Она хорошая, да… Но это… это неправильно.

— Почему? Потому что какие-то люди, которые давно умерли, и твою семью не знали, так считали?

Надо было раньше сюда приехать, сказал он как-то в разговоре с Ганей — до того, как доктор Гроссбаум навнушал Элайе всей этой чуши. Да уж, действительно. Во-первых, как будто это так вот просто — взял и приехал, куда вздумал. Во-вторых — вот Дэвид и Диус тут с ним с самого начала, если уж они не оказали влияния большего, чем Гроссбаум, только иногда заезжающий на Корианну, а в основном влияющий посредством видеозвонков, то с чего бы ты смог?

— Бог так считает, а бог никогда не умирал. И разве то, что мама чуть не сошлась с этим Волковым, а Виргиния с Цаммиу… разве это не значит, что быть им вместе — это неправильно?

Доктор Гроссбаум, говорил ещё потом Ганя, больше влиял даже тем, что просто существовал, был Элайе известен. Замещал собой в его жизни образ то ли отца, то ли дедушки, даром что ни на кого из них не был похож и отдалённо — а может быть, и именно поэтому. Потому что имел мужественную и при том располагающую наружность, потому что хоть сам не занимался лечением Элайи, но именно он нашёл специалистов, которые хоть что-то могли сделать, потому что был любящим отцом своим детям…

— Но они тем не менее вернулись друг к другу, разве нет? Твоя мама говорит, что доктор Волков ей просто симпатичен, потому что он очень умный и добрый, но у неё в мыслях не было принимать его как мужчину. Только как друга. И Виргиния это поняла. А нарком Цаммиу просто напомнил ей о днях юности, о Гелене и Андресе и их приключениях на Бриме. Она говорила, что в другой ситуации она могла бы влюбиться в него, но она любит твою маму.

— Любит, ага. И при этом ей было нормально, что этому Цаммиу просто хотелось переспать с землянкой…

Вадим потом жалел, что и расспрашивать-то Элайю смысла нет, для него тогда этот недолгий гость был просто мужчиной, к которому, как он думал, уйдёт Виргиния, а не удивительной личностью, о которой позже они узнают в школе. Цаммиу умер в тот год, когда Вадим приехал на Корианну. А ведь он тоже был ещё не старым, просто всё перенесённое в жизни сказалось.

— Многовато, Элайя, ты подглядываешь взрослых мыслей.

— А что такое? — ощетинился мальчик, — это, значит, не они виноваты, что такое думают, а я, что узнал об этом? А если б я не знал — можно и дальше делать вид, что всё хорошо?

Что ж, Цаммиу ни в каких изменах, или даже мыслях об изменах, можно было не обвинять — он к моменту тех событий три года как был вдовцом, а верности умершим Элайя и от своей матери не был готов требовать. Покойная Катил тоже не раз говорила, что верность ей и при жизни не была нужна, а после смерти она бессмысленна. Только вот достаточно ли трёх лет, чтоб забыть такую женщину, как Катил? На тот момент Вадим ещё ничего не знал о ней, он только и знал, что жена Цаммиу давно умерла, а перед этим долго болела — спасти её так и не смогли, потому что она сама пропустила тот этап, на котором это было ещё возможно, не смогла бросить работу…

— А что нехорошо? Разве не главное, что твоя семья вместе? А в своих отношениях они как-нибудь и сами разберутся.

— То есть, если б Даркани подошёл с таким предложением к твоей матери, тоже было бы нормально?

— А при чём здесь Даркани?

Элайя ухмыльнулся.

— Ничего не поделаешь, я телепат, я знаю больше, чем ты. Даркани не Цаммиу, он и пьяным никогда не признается, но думаешь, просто так он столько общается с твоей семьёй?

Это заставляло все мысли путаться. Не было готовых ответов, просто не было. Не ему, полукровке, видевшему с детства Андреса и Алиона, удивляться межрасовым союзам, и не Элайе, видевшему Дэвида и Диуса (и им он тоже желал найти каких-нибудь женщин, или поскольку это не непосредственно его семья, его это волновало меньше?), но Виргиния… но Даркани…

— У него вообще-то Лисса, у них Илмо…

— Ну не делай вид, что совсем ничего не знаешь. Лисса ему — товарищ, — Элайя ярко акцентировал последнее слово, — они только один раз случайно сблизились, обстоятельства так сложились… Наверное, вот как у Виргинии с Цаммиу. Ну правильно, не с тобой же ему делиться своими фантазиями об инопланетянках. Он и с Лиссой ими особо не делился.

Да и должно ли быть что-то странное в любовном интересе к иномирной женщине, красоту которой ты, может, и не способен адекватно оценить (спустя годы Вадим очень хорошо научился различать корианцев, понимать, кто считается красивым, кто — отталкивающим, но этот взгляд всё равно не будет равен взгляду того, кто видел такие лица с рождения), зато вне сомнения понимаешь достоинства её характера, её героизм? Не было больших сложностей для Джона Шеридана в том, чтоб полюбить Дэленн — не гребень же, выглядящий декоративным украшением, мог этому помешать, не было сложностей и для Рикардо Алвареса в том, чтоб полюбить Лаису — с лица центавриане и земляне почти неотличимы. Но были ведь ещё Шин Афал и Штхейн, здесь расовые барьеры казались нерушимыми — и всё же они были преодолены.

— Я тебе не верю…

— Ну конечно. Не хочешь верить.

Вадим вынырнул из тумана воспоминаний, когда тема разговора уже плавно сменилась.

— …Ну, для меня самое лучшее было бы погибнуть при исполнении. Звучит пафосно, а думается тоскливо. Мне путь домой заказан. То есть, если где-то в столице жить — это ещё терпимо, но в столице жильё дорогое, да и всё дорогое, там дышать начал — уже задолжал… Трущоб там уже нет, посносили всё, чтоб вид не портили. Заодно и бродяг и наркоманов повывозили на выселки — тоже чтоб вид не портили. Вылизанная картинка для иномирных гостей — никого не убеждает, но всех всё устраивает. И в любом приличном городе ещё надо постараться добиться возможности поселиться. А в неприличных и без меня хватает… О работе, может, можно б было не париться, и на пенсию прожить можно… Но три дня не проживёшь. В некоторых городах и полиции как не было, так и нет.

— Так вот ты и исправил бы ситуацию.

Смех Лальи был таким лёгким и весёлым, словно нарн ему анекдот какой рассказывал — например, про бракири, про них дрази особенно любят шутить. Чувство юмора дрази вообще имеет в себе немало парадоксального — они могут серьёзно обидеться на невинную с твоей точки зрения шутку и хохотать над тем, что по всем законам логики бьёт по больному месту.

— Ты смеёшься? Кто меня утвердит? Это Гархиллу и, может, Сайкею о таком нормально думать. А такие, как я, с Захабана в один конец улетают, это сразу понятно.

— А я-то думал, у вас там с этим попроще стало.

— Ага, попроще, в сравнении с тем, что было. Всё-таки альянсовские санкции кое-что значили. Ну так наши решили проблему в своей манере — все неудобные элементы выпирают из крупных городов и делают вид, что их вообще нет. Я в такую систему не вписываюсь, неспособен поддерживать иллюзию, что миллионы мужчин, которым бабы не видать как ушей своих, вообще никогда не трахаются. Ну её к Теням, такую родину, там мозгов на душу населения ещё долго будет нехватка.


— Ну вот, дорогая, молодец, почти совсем хорошо получилось!

Аделай старательно пережёвывала овощное пюре, которое сама, без посторонней помощи, сумела донести ложкой до рта. Взаимодействие с внешним миром было у Аделай по-прежнему затруднено, ввиду сложностей со зрением, и даже не потеря одного глаза была тому виной. Хотя она уже видела окружающее пространство не сквозь белёсый туман и не сквозь наложенную сверху визуализацию собственных мыслей, но ещё словно сквозь рифлёное или залитое водой стекло, она воспринимала объём и цвет по-другому, а иногда, как с удивлением обнаруживала Мисси, словно видела не графику, а графический код. Хотя, наверное, это не странно для того, кому язык компьютеров знаком едва ли не лучше, чем язык людей. Но это создавало немалые сложности, всё-таки сама Мисси могла считаться продвинутым пользователем, но в программировании понимала мало. А в памяти Нары по-прежнему были пробелы длиной в 4-5 лет, она по-прежнему двигалась неуверенно и неловко, словно шарнирная кукла, и когда ей предлагали что-то вспомнить, представить или сделать, ей проще было ответить компьютерным кодом, чем обычными человеческими словами или действиями. Да, этот случай был сложнее случая Офелии Александер не только потому, что Нара не была телепаткой, и следовательно, Мисси приходилось прилагать дополнительные усилия, чтобы передавать свои мысли в сознание пациентки. Хотя в целом нельзя было сказать, чтобы Аделай относилась к окружающим нелюдимо, было видно, что общаться она предпочитает с принесённым ей в палату стареньким ноутбуком, делая исключение разве что для неё, Мисси, и для медсестры Тинанны, видимо, считая, что только они «понимают». А может быть, только в их реальности она не сомневалась, прочие казались ей частью графической текстуры окружающего пространства.

— Да, дорогая, согласна, код очень красивый, но не могла бы ты показать, как это будет выглядеть уже… пользовательскими глазами? Да, я понимаю, что это земной язык программирования, но видишь ли, я их и земные знаю только на стадии основ. Подозреваю, что это что-то графическое…

Отворилась дверь и вошёл высокий, плотно сложенный немолодой центаврианин в белоснежном парадном мундире, поблёскивающем большими тяжёлыми орденами.

— Нет, я всё же настаиваю, чтобы вы остались здесь, — сказал он кому-то за дверью, — важнее безопасности моего высочества опасность оскорбить моё высочество предположением, что достаточно серьёзную опасность для меня представляет одна больная женщина. Да, милые леди, и вас я тоже прошу остаться здесь. Ничего серьёзного, поверьте, со мной не случится за полчаса разговора. С тем же успехом я могу в ваше отсутствие утонуть в собственной ванной. …Добрый день, госпожа Аллан, — он притворил за собой дверь, — понимаю, вы не были предупреждены о моём визите… Простите, домашняя привычка. Дома, когда я предупреждаю о своём намерении нанести куда-то визит, из этого обычно не получается ничего хорошего… Вы позволите переговорить с вашей пациенткой наедине? Поймите, ни в коей мере я этой просьбой не выражаю никакого недоверия к вам, но полагаю, наши внутренние центаврианские дела всё равно едва ли вам интересны.

— Да ничего, — Мисси поднялась, опираясь на посох, — мне, господин Котто, здесь всегда найдётся, чем пока заняться… А это ничего, прилично, оставлять мужчину и женщину одних в комнате, по вашим правилам, я не помню?

Довольно давно Вира Котто никому не удавалось смутить, но Мелиссе Аллан это удалось.

— Уверяю вас, что собираюсь придерживаться с леди Нарой исключительно деликатного официального стиля общения. Тема нашего разговора касается дальнейшего будущего леди Нары, которое, как вы, должно быть, слышали, обсуждалось на самом высоком уровне.

Так на императора обычно не смотрят — не то что без пиетета, снисходительно и ласково, как бабушка на внука, но соответствующего этикету обращения и на Центавре хватает.

— Что ж, поговорите… По правде, леди Нара не вполне ещё здорова, так что разговор и не получиться может. Ну, если понадобится помощь — позовёте меня, я тут поблизости где-нибудь буду, пошлёте кого-нибудь из санитаров меня найти.

Выходя, Мисси кивнула троим молчаливым гвардейцам, приветливо улыбнулась девочкам-подросткам под белыми вуалями — юные лидара едва шелохнулись, их лиц под вуалями было не разглядеть, но в мыслях их было робкое почтение перед старой фриди.

Мисси знала, какое производит впечатление. Годы отразились на ней так, как мало на ком ещё, и она могла восприниматься, должно быть, как ровесница фриди Энха, со своими абсолютно седыми волосами (сухие и ломкие, их всё труднее было прочесать, и часто её посещало желание обрить голову вовсе, но Зак всегда говорил, что любит эти волосы, бог знает, за что), со своей неторопливой, шаркающей походкой, больше подобающей глубоким старикам, чем женщине, которой едва за шестьдесят. Беспокоясь о её слабом здоровье, совет фриди практически и приписал её к клинике Лийри — чем меньше дальних переездов, тем лучше, а достойного служения и здесь хватает. Нельзя было сказать, что Мисси была пожилой женщиной. Она была состарившейся девочкой.

За поворотом она столкнулась с ещё одной процессией.

— Вот так день значительных визитов у нас сегодня, — она подошла к худощавому темноволосому землянину, охраняемому сборным конвоем полицейских и служителей суда, взяла его за руку, тускло сверкнувшую браслетом импульсного наручника, — пойдём-ка, юноша, побеседуем с тобой… А вы пока, молодые люди, здесь подождите, а то прогуляйтесь сходите, перекусите, день-то, чай, хлопотный был. А мы тут найдём свободную палату…

Двое судейских, синхронно опустив глаза, протестующе воздели руки.

— Госпожа… леди… мы б не советовали…

— Вы — мне? Вам, голубчики, распоряжение какое дано — заселить этого паренька до отправки на предопределённое ему место сюда. Ну так вот значит, моя это теперь епархия, хотите — так согласование у главного врача спросите, не сомневайтесь, даст.

— Вы не понимаете… — смутился молодой дрази-силовик — по реакции спутников понял, что женщина перед ним высокого ранга, но не мог понять, какого именно, да и ведь ранг рангом, а телосложения старуха слишком тщедушного, хоть и слышал он уже кое-что о том, как хилые на вид минбарцы ловкими приёмчиками отправляют превосходящего противника в госпиталь, но тут-то случай особый, — не положено… Преступника его категории по инструкции не положено оставлять без присмотра…

— В инструкции моего имени нет, милый. Со мной — можно. Не бойтесь, верну вам в целости и сохранности. Я хоть с виду и старуха, а, если вы не заметили, фриди. Команды, которые и не такого здоровяка в здоровый младенческий сон погружают, я знаю, поди, не первый год служу. Хотите, так на ком из вас покажу. Всё, идите, мои хорошие, не раздражайте меня.

Заведя арестанта в пустую палату — в приглушённом свете незастеленные постели выглядели сиротливо и почему-то напоминали гробы — она усадила его на стул, сама села напротив.

— Вот как увиделись, Элайя Александер… Ты меня и не помнишь, наверное. А я тебя вот такусеньким на руках держала. Давай, рассказывай, как с тобой приключилось такое. Да уж не притворяйся, знаешь, о чём я говорю. Вот тут вот у тебя трещинка была маленькая, — Элайе показалось, что маленький сухой пальчик старушки провёл по внутренней стенке его черепа, — как же это ты её так расковырял?

Таков уж порядок — специальные подвальные покои после завершения суда необходимо освобождать. Найдётся, увы, кому заступить — вон Брикарн партию своих привёз, там практически все такие, кого содержать надо б было одиночно, даже если б таково не было обязательное условие здесь. Но в отлаженном механизме сейчас пробуксовка вышла — преступник такой, что выбрать и утвердить сопровождение для него не минутное дело. Иногда допустимо, конечно, чтоб Проводник прибыл на Лири позже, но слишком затягивать с этим тоже нельзя, а прения покуда в разгаре. Так куда больше-то его пока определять? Непосвящённому, может, и покажется, что сбежать отсюда как нечего делать, вот, вышел за двери и пошёл. А всякий, кто хоть сколько-то провёл на Минбаре, понимает, что совершенная охрана — не там, где у каждой двери стоят дюжие молодцы с лазерными пушками. Здесь обычно содержатся не преступники, а те, кто чаще опасен себе самим, но и это требует предельного внимания к безопасности.

— Кто вы? Ваш ментальный фон мне знаком, но я не могу вспомнить вас.

— Конечно, не можешь… Тебе от роду-то день-два было. Я маму твою лечила, ещё когда она тебя в себе носила, потом уже здоровую её навещала. Вырос ты, конечно, махонький… В маму ростом пошёл.

Глаза с разновеликими зрачками изучали лицо старой фриди, словно в самом деле надеялись вызвать его в своей памяти.

— В маму, да. Ту маму, которой я сказал, что знаю, что она моя мама.

— Как знаешь и то, что не оттолкнул её этим, не обидел. Мама твоя хорошо знает, что с тобой, получше, чем ты сам.

— Расколотое сознание… Все спрашивают, как я допустил — расколоться и не суметь собраться обратно. А я не знаю, что ответить, потому что не знаю, кто я.

Ты мой любимый муж, ты совершеннейший огонь, выжигающий скверну, говорила Аврора. Ты рука божья, карающая нечестивых, говорил Лоран. Он удовлетворялся этими ответами, сколько мог…

— А вот это, мальчик, тебе и предстоит решить. Кто ты — сын своих матерей, брат своего брата…

— И убийца своей тёти? — губы парня болезненно дёрнулись, — и дитя, к которому должен был относиться как старший брат? Как когда-то Эстер относилась к моей матери?

Старая телепатка покачала головой.

— Ты помнишь… Из всех сотен совершённых убийств одно это ты не хотел бы вспоминать — но вспоминаешь.

— Но в нём, как и в других, я не готов раскаиваться, — улыбка напоминала болезненный оскал, — я просто не хочу об этом помнить. Да, не хочу! Это не я, это никогда уже не буду я!

В мечущемся в сознании вихре и тренированному сознанию фриди непросто выделить один образ от другого — так быстро сменяются кадры. Перерезанные горла, пронзённые запястья землян, дрази, бракири, хурров, впивающиеся в тела, словно огромные зубы, металлические штыри, буквы в круге — В, А, Д, З… И двадцать пятым кадром в этом мельтешеньи — багровый взрыв.

— Потому что с этого убийства начался твой новый путь, новый ты. Если раскаяться, если сказать, что этого не должно было быть — то не должно было быть и всего, что после, да?

— А разве это не так? — вздёрнул подбородок Элайя, — а что же это, вы делаете какое-то различие между этими убийствами? Разве позволительно минбарской подвижнице так говорить?

— Я здесь не для их душ, а для твоей. И разве не сам ты заговорил о том убийстве, что разорвало твою душу на части?

Вспоминает согнувшуюся фигуру Лорана, жадно припавшего к трубочке, идущей от катетера, счастливый смех Авроры, зачёрпывающей ладонями тёмную, вязкую жидкость. Где-то за этим стоят алые брызги на его руках, одежде, на лицах пиратов, впервые в своей жизни, наверное, онемевших от ужаса. Но этот фон можно довольно долго не замечать.

— О всех прочих за эти дни я наговорился. Вряд ли признание ещё и этого много изменит в моём приговоре. Пусть читатели бесчисленных статеек дальше спорят, мучеником меня считать или чудовищем.

— А сам ты себя считаешь кем? Ты горд, ты жалости к себе не хочешь. Верно, тебе надоело слушать, как за тебя извиняются, что не было у тебя другого пути.

— Другой путь есть всегда, разве нет? — Элайя продолжал криво улыбаться, глядя исподлобья.

Почему они не убили его тогда, обнаружив, какого инфернального монстра заполучили на свою голову? На это уже никто не ответит, мёртвые не отвечают. Надеялись использовать… и видно, не слишком преуспели в этом, раз в итоге бросили его в клетку Лорана. Понимая, должно быть — это может быть последний раз, когда транквилизатор подействовал, когда им удалось сдержать рвущуюся наружу энергию багрового взрыва.

— Но сам, внутри себя — считаешь ли ты себя чудовищем? Есть другой путь, конечно, есть. А какой путь правильный — кому судить? Иногда дело именно в том, чтоб поступить не так, как правильно, как хорошо, как подобает, а так, как здесь и сейчас кто-то должен поступить. Я не о судьбе какой-то, судьба, предначертание — это всё глупости, оправдание для тех, кто свой выбор выбором назвать не хочет. Одни говорят — нужно слушать сердце. Другие — нужно слушать разум. В том или ином случае слушает человек свой внутренний непокой… Так наш несовершенный мир устроен, что и чудовища в нём нужны. Когда делаешь это — неправильное, но необходимое — это жертва, мальчик. Это тоже и грех, и мученичество разом. Бывает, что нужно совершить грех ради других. Это очень сложно. Легко совершить добродетель — и людям приятно, и самому, и похвалят. А грех — тяжелее.

Бешеная карусель чуть замедлила бег — он пытался задержать подольше каждый из тех кадров, которые были о чём угодно, кроме брызнувшей на его лицо первой крови. Властная поступь Авроры, подходящей к подаренной ей жертве, ленивое в своей силе движение Лорана, отшвыривающего очередной обескровленный труп к ногам своего вождя. И остальные — чьих имён он не называл, кроме тех, кто были мертвы. При том даже, что их не достанут на Вентоксе –он не хотел даже просто чтоб их имена звучали под холодными сводами полицейских учреждений. Телепаты видели их лица — он не мог скрыть всего, не умел, но и довольно. Кто может осмелиться требовать, чтоб он сожалел о том, как дал рукам, стёртым до кровавых мозолей на не обозначенных на картах рудниках, сломать хребты парочке-другой гадов? И их счастье, их торжество было и его торжеством.

— Всё так и есть, пока мы говорим о пиратах, наркоторговцах, сутенёрах, а не о тёте Эстер.

Мисси грустно улыбнулась, наклонилась вперёд, поглаживая ладонь Элайи.

— Ты был очень зол на неё, верно? Помнишь это?

Восторг в глазах Авроры — от его идеи конструктора из тел, ей такое в голову не приходило. «Пирожки с начинкой» вот она придумала, сама «стряпала». Фото, правда, настроение ей испортило значительно. «Зачем тебе о нём думать? Чем он это заслужил? То, что у него одно с тобой имя — не более чем насмешка судьбы. Сам видишь, он из мира, где отрицают бога, чем один безбожник лучше других?»

— Нет! Не помню и не хочу помнить!

Но процесс, запущенный обнаруженным этим диким совпадением — его имя у человеческого существа из нечеловеческого мира, и вопросами полицейских, и работой медиков-телепатов, уже не остановить. Сдаваясь, он должен был предполагать и это — что узнает чей-то ментальный фон, тревожно мерцающей серебряной нитью струившийся во мраке внутри его головы. Она только вошла в его камеру — такая же темноволосая, маленькая, худая, как и он сам, а он раньше, чем узнал лицо с предъявленной Алваресом фотографии, узнал этот фон. Красные цветы, и чувство скорби о другой матери, родившей на свет больного сына… А за ней вошла и вторая — высокая, золотоволосая, та, которая карабкалась по ослепительно зелёному склону к ослепительно синему небу за своим отцом, и тоже спотыкалась о скорбь, которой уже не может исцелить. Неужели где-то среди потерянно звенящих нитей есть и её, Эстер?

— Помнишь, конечно, помнишь. Ты и сейчас на неё зол. Ты слишком верил ей… Тебе слишком больно было видеть её — такой.

— И не хочу. Не хочу больше видеть.

— Но ты видишь, — ласково и сурово продолжала фриди, — видишь, потому и не хочешь говорить об этом, потому и не можешь не говорить. Ты не одного сохранил в себе, Элайя, ты никогда не один. И голоса в тебе не дают тебе забыть о том, чего сам ты не можешь вспомнить. И её — верно, неосознанно — ты тоже сохранил. Будто ты не знал этого? Она там, в тебе. От неё ты бежишь, с ней ты борешься, размётывая вихрем осколки своей памяти. Но ты можешь встретиться с ней. Вы можете поговорить. И простить друг друга.

Разновеликие зрачки болезненно дрогнули.

— Вы считаете, она заслужила прощение? — почти прорычал Элайя.

Но на лице фриди не дрогнул ни один мускул.

— Почём мне знать, чего заслужила её душа, какие радости и муки ждут её там, где она теперь? Она не здесь. Здесь лишь тень её — та тень, что так важна для тебя, так ненавистна и любима. А вот покоя, цельности, единства своего «я» любой заслужил. И ты сам это знаешь. Слышала я, что бывает такое, когда в теле две души… сама не видела. Встречала такое, когда, от сильных потрясений, человек свою другую жизнь вспоминал, и тогда ему казалось, что его двое. У тебя душа одна. И это не другая твоя жизнь. Это страх твой. Твоя вина, твоя ненависть — к ней и к себе. К своей болезни, ко всему себе прежнему — слабому, зависимому. Именно так это бывает — люди, когда боятся, создают в своём сознании дубль, который не знает страха. Другого себя, кто возьмёт и обязанности, и боль, и вину, и не надорвётся. Теперь всё закончилось, Элайя. Теперь ты снова сможешь стать самим собой, единым — что-то от того, что было, что-то от того, что есть. Поговори с ней. Прости её. И прости себя. Хоть и не знаю, что из этого тебе будет тяжелей. Знаю только, что это нужно тебе, как воздух всякому живому.

Элайя всё смотрел на эту вроде не такую уж и старую телепатку, болезненно ясно понимая, что она выглядит старше своих лет. Её седые волосы ниспадали на плечи, почти скрывая узорные знаки на балахоне, словно серебристая шаль, лёгкий танец сети морщин на её лице завораживал, так странно сочетаясь с бурей в его душе. В эту сеть, несомненно, могут пойматься эти беспорядочно кружащиеся осколки… И словно где-то внутри рухнула плотина. Нет, это не импульсные наручники, это безумный вихрь внутри, будто чьи-то руки встряхнули его за плечи, дали пощёчину, швырнули его, маленького, мелко дрожащего, в ноги к пожилой фриди, утыкая лицо в мягкие складки подола. Глаза защипало, покатились слёзы, кажущиеся самому Элайе просто раскалёнными — такой холодной была его кожа. И запоздало докатились отголоски волны боли, остановленной целительницей — наручники, наверное, восприняли это как нападение, точнее, среагировали на его испуг…

— Почему? Почему это должно было произойти? Почему так? Я не мог… не мог этого вынести… После я мог всё. Я мог убивать, мог взрывать корабли, мог вести людей за собой, я думал, я могу всё… Только не принять это, только не пережить… Как она могла?! После всего… Я не просил её любить меня, заботиться обо мне, стать ещё одним дорогим мне человеком! Мне хватило бы матерей, Вадима и его семьи… Зачем она вошла в мою жизнь? Чтоб разрушить её? Разрушить меня… Я ненавижу её! Почему же мне так больно? Так страшно… Я боюсь себя! Мне страшно, фриди, так страшно…

Как сквозь некую плёнку, как сквозь грань времени он чувствовал прикосновения Мисси — тёплое касание её морщинистой руки, лёгкое ментальное касание. Но чувствовал и другое. Эстер. Ненастоящая Эстер, напоминал он себе. Только ментальный слепок. Но какая разница? Слепок с живой Эстер. Последний миг — живой…

— Не всегда грех — удовольствие, иногда и боль. Иногда боль такая, что невозможно её вынести и остаться прежним. Ты не плохой человек, Элайя, не чёрствый, не лишённый совести и сострадания. Если б было так — ты б не плакал. Если б было так — ты б и здесь сейчас не был. Ты не слабый. Был бы слабым — не вынес бы всего, что на твою долю выпало.

Рука Элайи, не глядя, сжала руку Мисси — судорожно, как хватается падающий в бездну.

— А разве я вынес? Разве я не сломался? В тот миг…

Сухая морщинистая ладошка целительницы отирала слёзы с его щёк.

— В тот миг, когда сломалась она. Не о том речь сейчас, мог ли ты поступить иначе, мог ли удержать свой гнев. И не о том, что нет на тебе вины, раз твой гнев оказался быстрее твоей воли. Это трагедия твоя, а не вина… А о том, что останется в тебе теперь. Каким останешься ты. Ты видишь её, чувствуешь. То, что было в ней в тот последний миг, то, что она могла б сказать — если б успела…

— Это ничего не изменит. Мне жить с тем, что она отреклась от меня, с тем, что я убил её. Какой смысл прощать после того, как убил? Или, быть может, мне было б легче, если б не убил? Где она сейчас была бы, что с ней было бы…

Но незримые ладони словно разворачивали его в сторону призрака.

— Есть выражение — «сделанного не воротишь». Обычно его понимают как выражение беспредельного отчаянья, уныния, обречённости на страдания из-за того, что уже не можешь изменить. Но сделанного всегда не воротишь, ни хорошего, ни плохого. Если ты сам понимаешь, почему ты сделал, если сам, возвращаясь мыслями к тому моменту, делаешь вновь только тот же самый выбор — значит, где-то внутри тебя есть и сила, которая поможет тебе принять и пережить, что не все одобрят, не все похвалят. А если чувствуешь, что многое б отдал, чтоб переписать, поступить иначе — значит, должен пережить эту боль духовного роста, иметь мужество жить после совершения тяжелейшей ошибки. Знаешь, Элайя, почему убивать людей — грех? Не потому, что бог не велел. Разные боги велят разное. А потому, что этим ты лишаешь душу возможности исправиться в этой жизни, принести не зло, а добро, хотя бы на одну каплю добра больше туда, куда она потом отправится. Быть может, она раскаялась бы в минуте постыдной слабости, в той боли, которую причинила тебе. Быть может, ты осознал бы, что вашим прежним отношениям настал конец, и она перестала бы быть для тебя дорогим человеком, и ты отпустил бы её, как всякого, кому нет до тебя дела… Но всё оборвалось в один миг — не успела осознать она, не успел ты.

Вновь память того момента заслонила карусель других лиц — существ из разных миров, равно с печатью порока и равно искажённых диким ужасом, униженной мольбой, тупой злобой обречённых. Был ли среди них хоть один, кто умер с достоинством? Был ли хоть один, о ком можно б было пожалеть?

— Но разве не то же можно сказать про них всех… что им всем я не дал шанса на исправление? Как будто сволочь, всю жизнь сеявшая только боль и страдания, может вдруг исправиться только из-за страха смерти!

Нет, не делает она неподобающего различия. В ней неподдельное, глубокое сострадание к каждому — ему, Эстер, Авроре, к каждому из их жертв — как и к каждому, кто был их жертвами до этого. Каждого, кажется, она держала б в своих сухоньких дрожащих ладошках, согревая дыханием, сожалея о жизни, прошедшей во мраке, об искалеченной жестокостью душе… Такой нельзя быть, просто нельзя. Не перед лицом вселенской гнили и скотства, но живя на Минбаре, где это лицо увидишь? А осталась бы она такой… там? Об этом думать — словно окунуться в вязкую, гнилую мёртвую кровь. Хуже, чем об Эстер… Чего её мягкое сердце ожидало от их, каменных? Разве у них в ногах не валялись с такими же мольбами уже тысячу раз, разве эти мольбы для них не что-то вроде весёлой развлекательной музыки? «По-другому бы запели эти святоши, окажись они в руках кого-нибудь из наших теперь покойных знакомцев, — говорила Аврора всякий раз, когда речь заходила о ком-либо, обеспокоенном уровнем насилия в обществе, — они б им быстро объяснили, что к чему». И каждый раз её зло обрывали Венрита, Голда, другие девушки: «Желать кому-то пройти через то, через что прошли мы — быть не лучше этих зверей. Мы-то думали, мы здесь боремся за то, чтоб ни с кем никогда больше так не поступали! Что смешного ты находишь в том, что люди, не знавшие плетей, осуждают любое рукоприкладство?» — «Зверей.! об этом лучше б было поговорить с моей подружкой Мираной. Она рассказывала мне сказки, которые ей рассказывала мать. Про христианских мучеников, которые были так чисты, так крепко верили, что даже звери, которым их бросали на растерзание, смирялись перед их невинностью. Видно, мы с сестрой были недостаточно невинны, раз звери не смирились!» Авроре было обидно, это правда. «Мы делаем мир чище для этих святош, чтоб им не сложно было быть святошами, — говорила она, когда они оставались вдвоём, — и считать, что именно они — любимцы у боженьки, исполняющие волю его…»

— Да, правда. Но правда и в том, что не всегда прямо в этот момент есть возможность донести до души эту мысль об исправлении, дать ей этот шанс. Тогда уже другой закон вступает в действие… В мире действуют разные законы — закон милосердия, второго шанса, и закон наказания, которое учит, что за грех бывает боль. Второе хуже, многим хуже, но первое гораздо труднее. Если ты не мог стать для них всех учителем, проповедником, который повернул бы их души к свету — что ж ты должен был выбрать, трусливое бездействие не желающего марать руки? В добре, в милосердии нет уже ничего хорошего, когда оно превращается в попустительство злу, в извращение, вырождение всех высоких понятий. Но шанс у них будет и снова и снова, потому что душа не умирает, когда умирает тело. Можно и так сказать, что ты не дал им совершить новых грехов, сделать их участь ещё тяжелее, дал им возможность подумать и решить, что они намерены делать в следующем воплощении… Дал возможность тем, кто ещё жив, задуматься, что смерть бывает ещё внезапнее, чем они считали. Если, устав от всего, что было с тобой за последнее время, ты желаешь впредь не убивать никого, не причинять ни одной живой душе страданий — то это лучшее, что может быть. Мне только того остаётся желать, чтоб жизнь больше не подвела тебя к такой необходимости… И чтобы являлись тебе не только те, кого ты убил, но и те, кого спас. Важнее успеть у тех, кто жив, попросить прощения. Я Аделай Нару сейчас лечу. Сколько ты думал о том, как отравило твою жизнь то, что произошло с твоей матерью? А твой отец не намеренно это сделал, а ты — намеренно. Конечно, это не твоя любимая женщина… Так что, если так — можно? Всё равно, это женщина, доверившаяся тебе. Сколько бы она ни совершила грехов — твоих это не перекроет. Она убивала по твоему слову, она была твоим послушным орудием, а ты поступил с нею так, как поступают те, кого ты ненавидишь — выбросил, когда орудие тебя подвело.

Пальцы Элайи стиснули её руку до боли.

— Подвела, да… Выбрала личное вместо нашего общего. Предала нас.

Он не хотел вспоминать — зачем этой женщине смотреть на это? Её не назначали этим самым Проводником, она не принимала на себя долга окунаться в грязь его памяти. Ему и самому не доставляло совершенно никакого удовольствия вспоминать полное смертного ужаса лицо Нары, забившейся в угол от медленно, танцующей походкой приближающейся Авроры. Ждала ли она, какие кошмарные видения нашлёт на неё недавняя лучшая подружка? Нет, никаких кошмаров не нужно было, хватало её самой. Кривляющегося, смеющегося воплощения неотвратимой расплаты… За что? За личное. За дрогнувшее сердце центаврианки, которая не могла поступить иначе перед лицом опасности, угрожавшей её императору. Она не умоляла, нет, понимала, что это бесполезно. Она не раскаивалась. На что надеялась? Что они не заметят, пропустят её своеволие? Или что поймут? Почему, чёрт возьми, почему после совершённого она просто не попыталась сбежать?

— Хорошо об этом говорить тому, кому не нужно делать такого выбора, верно? Твоё личное было с тобой и не собиралось выступать против твоего дела. Именно поэтому, Элайя, люди боятся фанатиков, истребляющих зло, как делал это ты. Потому что однажды их удар может обрушиться на невиновного. Власть отнимать жизни вот так легко, одним движением руки — меняет сознание. Ты начинаешь воспринимать людей именно так — их жизни принадлежат тебе. Ты можешь сделать с ними всё, что захочешь… и так легко сломать человека, как куклу.

Она надеялась на их понимание?В самом деле, надеялась? Или просто считала, что бежать глупо — от тех-то, кто настиг и расправился уже со столькими… Или даже согласна была принести саму себя в жертву ради того, чтоб он жил? Почему, почему его совершенно не интересовал этот вопрос в тот момент, когда он сжигал её сознание?

— Ты убил её — но это не уняло твою боль, не насытило твой гнев. И когда ты вновь столкнулся с предательством — с тем, что выбрали не тебя, ты снова не смог сдержать ярость.

Он наконец нашёл в себе силы посмотреть на призрака. Тень человека, который, он знал — знал так же, как знал всё то, что не мог помнить — был так важен для него в далёком прошлом. Это прошлое чувствовалось, виднелось, как свечение лавы сквозь сеть трещин в земной коре. Эти трещины стянуты нитями боли, смертного ужаса и отчаянья, и они в секунде от того, чтоб оборваться. Навеки в этой секунде. Хрупкая ваза в момент соприкосновения с твердью, последний момент своего существования.

— Да, верно, — кивнула старая фриди, — и редкий человек, столкнувшись с настоящей болью, с настоящим ужасом — устоит, не сломается. Она сломалась. Ты тоже.

Нет, прежнюю Эстер ему не увидеть — её нет, она сама уничтожила себя прежнюю в тот момент, когда поддалась слабости, страху за свою жизнь. Легко сломать человека, но ещё легче человеку сломаться самому.

— Я?! Мы с Лораном, когда эти отморозки решили развлечься, столкнув нас друг с другом, не доставили им такого удовольствия… Вы оправдываете её? Оправдываете их обеих?

Такой мошеннический, шпионский талант, как у Нары, в галактике появляется раз в столетие, но и у неё были слабости. И это не любовь к драгоценностям и изысканному вину. Это ещё одно именно центаврианское качество — она могла доводить до разорения и самоубийства любых других знатных центавриан, она сама уже очень давно не была на Приме и не планировала в ближайшее время её посещать, но она обожала своего императора. На что, в самом деле, она надеялась? На то, что их пренебрежение жизнью какого-то там Солнца Республики — оно ведь может работать в обе стороны, их не обеспокоила бы его смерть — почему должно беспокоить его спасение? «Она была случайным человеком у нас, — говорила Аврора, — без настоящей преданности нашим целям». И самой от этих слов совсем не легче становилось — разве не она должна была распознать это раньше, разница в возрасте и характере не мешала им быть своеобразными, но подругами. Но в том и дело, что если уж быть честными — Нара могла позволить себе не быть с ними, у неё бы и без них всё в жизни хорошо сложилось. Ей просто хотелось поучаствовать в чём-то значительном, без шуток — бороться со злом, спасти мир. Мир спасла, себя — нет…

Нет, ему не становилось легче от того, что говорила Аврора, что говорил он сам себе. Потому что какой-то другой он внутри говорил — она тоже имела право защитить то, что ей дорого, если вы не стали это защищать, ну так она сама. Она тоже могла решить — как-то уж эти ребята, не зелёные новички, могли сами спасти свои шкуры… Её можно было понять, но Эстер — разве можно?

— Не моё дело кого-то оправдывать, не моё дело кого-то осуждать. Моё дело лечить израненную душу, возвращать её к свету, к цельности. Прости ей то, что она сделала, она уже никак не может этого изменить, и груз этот её душе нести дальше. Ты говоришь, нет смысла прощать того, кто мёртв — но куда меньше смысла ненавидеть того, кто мёртв. Тем более при понимании — а ты понимаешь — что эта ненависть уничтожает тебя самого, что этот взрыв продолжает и тебя разрывать на куски. Ей тяжелее, чем тебе — ты жив, ты можешь освободиться от этого груза, пробудить всё самое светлое, самое спасительное в себе — а в тебе это есть, знаю, что есть. Ты сильный мальчик, Элайя, ты можешь и признать то, что сделал, и простить себе это, и жить дальше. Открой в себе эту силу, она всегда рядом, всегда с тобой, где боль, там и вера, где отчаянье, там и надежда. Это не та сила, которая разрушает, подчиняет, повергает в трепет, но которая остаётся только силой, столь же слепой, как нож или ружьё. Эта сила — вот в ней истина. Если её будешь видеть — и исправишь, и не ошибёшься, и приумножишь…

Что ж, понять — это ведь не значит решить, что она кругом права. Были ли у неё вообще варианты быть правой и при том живой? Он может только презирать её за слабость — он, со своей силой не сумевший спасти их обоих… Разве мало он видел сломавшихся? Лоран, Аврора, и каждый из их воинов — каждый в чём-то сломался, угождая монстрам, делая противное сердцу, или просто утратив надежду и хуля бога, оставившего в этом зловонном мраке на погибель, и мстил за этот слом, иногда даже получая облегчение. Она же даже такой возможности не получила, всё, что она ещё может получить — это его сожаление о том, что она вообще оказалась там, где не должна была оказаться, о том, что света веры в её душе оказалось недостаточно… «Могло ли быть так, что ты шла бы со мной рядом, как моя соратница? Ты не была воином… но разве все они были? Или же ты узнала бы муки куда более страшные, презрение к себе куда более жгучее… как у меня».

Но ведь она любила его, она была ему близкой — а значит, и она была одной из тех, кто сделал его тем, кто он есть, кто помог ему выжить — для чего? Только для ненависти, тоски, бегства от себя? Элайя запрокинул назад голову, закрыв глаза. Где-то внутри ярче разгоралось светлое, манящее пламя — такое знакомое, ручное, ласковое, как дом, покой, безопасность. Ведь они были, были эти минуты, среди приступов, боли, страха. Был огонь, прогоняющий тьму, огонь, ведущий его, заблудившегося, потерявшегося, обратно к тому, что дорого… Рука фриди гладила его по волосам, её пальчики словно вычерчивали какие-то странные символы на его голове. И этот тёплый свет окутывал фигуру призрака, и таяли чёрные нити, таяла оболочка смертной тоски, и опадал свинцовыми каплями этот груз…

И он почувствовал, как что-то внутри него соединяется, что-то, разорванное насильно, восстанавливает свою целостность. Свет разорвал тьму, разорвал стену мрака в сознании — так открывает глаза слепой человек после сложной операции по возвращению зрения, так открываются двери во вселенную, показывая, что предела нет, так умирают и возрождаются снова и снова среди бесконечных звёзд сверхновые. Его любили — он мог забыть имена и лица, но мог ли забыть саму эту любовь? Тогда, когда он был жалким куском жизни, каждый миг внушающим тревогу, тогда, когда спускающийся мрак вырывал его из круга их любви и заботы, бросая в пустоту безверия, беспамятства. Любили и верили, что будущее у него есть, что всё не зря. И так же несомненно — он любил тоже. Не отчаянье, не безысходность привели его сюда, а стремление вновь обрести эту любовь.

— Что это? — потерянным голосом проговорил Элайя.

Мисси смотрела на него с тёплой улыбкой, тоже поднялась со стула, тяжело опираясь на посох.

— Ничего такого, что бы от меня было, всё от тебя самого. Всё, что нужно бывает иной раз — это самому человеку словно бы его самого в зеркале показать. В жизни человек, бывает, в зеркало по сотне раз на дню смотрится, а внутри — никогда, словно точно знает, что самого страшного монстра там увидит. Тут судят да рядят, каково твоему Проводнику будет, кому ж такое по силам… А я так думаю — везучий тот, кому такое дело выпадет. Потому что тебе — тебе по силам выбраться. Тебе всё по силам. Будь счастлив, мальчик, это для меня важно. Пойду я, утомилась я очень. А тебя там твои спутники ждут, успокой их уже, что мы друг друга не съели…

Элайя проследил взглядом за поднимающейся целительницей.

— Фриди… — он внимательно, пристально всмотрелся в её лицо, — а теперь мне кажется, я помню вас… Вы касались меня… когда-то давно, безумно давно. Да, ведь это вы лечили мою мать… Спасибо вам… За всё.

— Ребятам этим спасибо скажи, что именно в этот час тебя привели. От меня тоже скажи — хоть увидела тебя, а то ведь могла и не увидеть никогда — живёте-то вы далеко, я туда в молодые годы не добралась, а теперь-то куда уж мне… Счастливые мамы твои. Всегда мамам по-хорошему завидовала — для кого-то это неудобство и даже горе, а по мне так одно из жизненных чудес, что из минут удовольствия и страсти новый человек получается… Видишь, сколько всего хорошего у тебя? Мамы, и Вадим с его семьёй, и друзья семьи… Да, больно тебе сейчас вспоминать о них, о том, как закончилось всё — но ты переживи, прости, это прощение не кому-то, тебе самому нужно. Прощение — оно не прощаемого, а тебя самого освобождает. Это не смирение того, кто уже поквитаться не может, это выбор сильного — не тратить силы на бесплодный гнев, на бесполезные сожаления, а идти дальше. Потому Он учил прощать.


Вир Котто присел на стул напротив кровати Аделай — тот стул, что освободила фриди Мелисса.

— Леди Нара… Я счёл нужным прибыть к вам, как официальный представитель Центавра, лично, потому что есть дела, которые мне не хочется поручать даже самым доверенным лицам. И я надеюсь, что вы, хотя бы отчасти, способны будете понимать, о чём я буду говорить…

Аделай, которая первое время после того, как он зашёл, смотрела на него с блаженной улыбкой, сейчас полулежала, держа на коленях ноутбук, время от времени её пальцы принимались увлечённо плясать по клавишам, потом она замирала на секунду, задумавшись, и тогда бросала на императора внимательный задумчивый взгляд, который он затруднился бы расшифровать. Отсутствующий глаз был сейчас закрыт повязкой — время от времени врачи проводили подсоединение «контрольного», «временного глаза» — прибора, который позволял оценить состояние нервов и тканей, готовность к возможной трансплантации. В сочетании с тёмным ёжиком отрастающих волос — пока Аделай была в бессознательном состоянии, Тинанна, ухаживая за ней, обривала ей голову, но теперь было решено, что с бритвой к недостаточно здоровой пациентке разумнее всё же пока не подходить — вид создавался совершенно бандитский, что у нестарой, довольно привлекательной женщины выглядело несколько парадоксально.

— Вы, думаю, догадываетесь, что давно были бы под следствием, если бы не постигшее вас несчастье… Хотя, если бы не это несчастье, вероятно, мы ещё долго не имели бы надежды вас поймать. Полагаю, вы в курсе, на Приме вы почти легенда, если бы не некоторые ваши бывшие подельники, мы бы не знали даже вашего имени, и предположить бы не могли, что всё это сделано одной женщиной… Вам ведь было всего двадцать лет, когда вы вскрыли компьютер господина Ласо, кандидата в главные инженеры компании «Сентри», и похитили чертежи разработанного им нового двигателя… Он и не узнал бы о взломе, если бы через два дня его чертежи не были презентованы компании его соперником, господином Кальтисо. Вы сумели изменить даже датировки самих файлов, так что у Ласо не было никаких доказательств, кроме свидетельств его жены и дочерей, которые видели, как на протяжении многих дней Ласо трудился над этим проектом, но слова против подложных фактов значат мало… Вам было двадцать пять, когда вы заразили системы банка «Таламмо» вирусом, что позволило нескольким… достойным гражданам накрутить себе неплохие проценты, а двоим… не менее достойным гражданам снять деньги с арестованных счетов и покинуть Приму. Если бы один из этих граждан, ваш заказчик, позже, попавшись уже на другом деле, не сдал вас, банк по сей день не знал бы, кого благодарить. Вы регулярно виртуозно вычищали из баз данных собранные Гвардией досье на крупных мошенников, вы подделали Особые пропуска для нескольких шпионов компании «Индрао», что позволило им беспрепятственно проникнуть в главную лабораторию «Кивнали», это дело сумели раскрыть только два года назад. Вы нанесли немалый ущерб множеству родов в Республике, а ущерб, нанесённый вами юридическим и физическим лицам других миров, думаю, вовсе не поддаётся счёту… Многие на Приме и в колониях хотели бы поквитаться с вами… за многое, но ещё больше тех, кто хотел бы просто своими глазами увидеть, несомненно, самого гениального программиста Республики Центавр. Многие хотели бы видеть такого человека, как вы, мёртвым, но ещё больше тех, кто хотел бы видеть его у себя на службе. У вас есть шанс послужить Республике, восстановить своё доброе имя — обвинения с вас будут сняты, и Республика берётся оплатить иски к вам от представителей других миров, если таковые возникнут, если вы согласитесь работать на правительство. Можете не сомневаться, вознаграждение, которое вам готовы предоставить, будет щедрее, чем то, что вы получали от представителей криминала.

Аделай обратила к императору туманно улыбающееся лицо, а затем повернула ноутбук к нему экраном. Изумлённый Вир Котто увидел на экране… свою брошь с шейного платка, которая постепенно, на глазах, меняла краски, превращалась в изображение настоящего, живого цветка.

— Это… это вы написали только что, леди Нара? Как я и говорил, ваш талант достоин восхищения… Я… не требую от вас прямого ответа прямо сейчас, вы вольны подумать, тем более что врачи пока не дали добро на вашу депортацию… Я ещё зайду к вам позже…

Аделай задержала его, схватив за рукав, а потом указала на стопку бумаги, лежащую рядом на тумбочке.

— Это же совершенно чистые листы… А, дать их вам? Вы хотите что-то написать? Вы не можете говорить, или не можете говорить явно? Или это какая-то информация, которую вы хотите передать мне?

Он растерянно смотрел, как Аделай быстро-быстро исписывает лист за листом значками программного кода.


В принципе, ничего странного в этом совпадении не было — что Андрес и Алион, когда съезжались, заняли именно эти, их с Офелией когда-то, апартаменты. Из сдвоенных земных тогда только они и были свободны. То есть, Андрес полагал, что более правильным будет найти квартиру ближе к храму, где служит Алион, а не подстраивать всю жизнь исключительно под его удобства, тем более что, гм, толерантность На‘Тот может иметь пределы. Однако На’Тот заверила, что её толерантность в вопросах, которые её совершенно не беспокоят, пределов не имеет. Раз сотрудники Комитета имеют право жить на работе, притом жить с семьёй — значит, так тому и быть. То, что эта семья не всем Минбаром признана — мелочи, Альянс, в конце концов, надмирная структура. Кто-то выехал, а кто-то въехал, резиденция по швам треснуть не собирается — какие проблемы-то. Если проблемы вдруг будут — она сообщит, обязательно. И они остались здесь — потому что, как сказал Алион, получасовая дорога до храма это даже хорошо, благо, водитель не он, и имеет возможность в дороге медитировать. И потому что жизнь на территории, не вполне принадлежащей Минбару, вполне сочетается с его, как считают некоторые, отхождением от минбарских законов и морали. Андрес помрачнел было, но был успокоен получасовым экскурсом в своеобразную минбарскую философию, из которой понял главное — среди вышестоящих желающих увольнять и всячески изгонять Алиона не нашлось, а нижестоящие и равные могут думать что угодно, равным хотя бы разрешается это озвучивать, но — шёпотом.

Поскольку сложно было сказать, когда Андрес на работе, а когда нет, первым делом здесь прибавилось шкафов, а с терминала в рабочем кабинете Комитета установлена переадресация на терминал здесь — как когда-то и для Виргинии. Часовые переговоры с ипша, не желающими понимать претензии по комплектации груза на Морад, совершенно не мешали Алиону составлять планы уроков — увлечённому работой минбарцу вообще мало что способно помешать. При этом он ещё как-то умудрялся запоминать, куда Андрес сунул «ту проклятую бумажку», хотя казалось бы, и не взглянул в ту сторону ни разу. А с кроватями получилось ожидаемо. На детской половине стояла аж трёхъярусная кровать мальчишек — часть единого мебельного комплекса вместе с ученическим столом и двумя стульями, а на взрослой обходились откидной платформой — правда, модифицированной, двуспальной и предполагающей оба режима, и наклонный, и прямой. То ли Алион время от времени преодолевал расовую неприязнь к прямым спальным местам, то ли Андрес приучился засыпать на наклонной, хотя с человеческой привычкой спать в причудливых позах это, наверное, было нелегко. Итог вызывал у Виргинии ощущение, что она видит некую оптическую иллюзию. Всё это просто не могло помещаться здесь, на этом небольшом пространстве — и однако же помещалось. На бывшей половине Офелии — кухонная зона, взрослое спальное место вдоль наполовину раздвинутой перегородки, обеденный стол (даже не заваленный всякой дребеденью, как это обычно бывало у них — видимо, Алион следит), и терминал тоже перенесли сюда, он окружён шкафами и рабочим столом, половину бывшей комнаты Виргинии, на месте окончательно демонтированной кухонной зоны, занимает мебельный комплекс детей, а вдоль перегородки — опять же шкафы… Андресова безалаберность и хаотичность и Алионова страсть к порядку в столкновении дают на выходе неплохие условия для жизни. Правда, что здесь творилось лет эдак десять назад, когда кавардак, кроме одного из папаш, устраивали ещё и трое дилгарских мальчишек, не описать словами ни минбарского языка, ни земного. Разве что брим-ай вот подошёл бы, есть в нём пара хлёстких выражений…

Андрес и Алион были дома оба. Пока минбарец заканчивал приготовление, на скорую руку, насколько это возможно у минбарцев, перекусончика, Андрес разливал чай.

— Да, дерябнуть за встречу-то нам нечего… Ну да ничего, я, в общем-то, привык. Когда ничто не напоминает, так через некоторое время и думать о таком перестаёшь…

Виргиния хитро улыбнулась и извлекла из сумки высокую бутыль с незнакомыми Андресу значками.

— Вот. Про Корианну можно много чего воображать, но алкоголь там всё-таки есть. Неплохой, надо сказать. Для человеческого вкуса, конечно, специфично…

— Да ладно, чего мы специфичного в своей жизни не пробовали! Не страшнее, поди, бреммейрского самогона!

— Ты ещё помнишь?

— Такое забудешь! Кстати, как там твой цветочек?

Виргиния думала о том, что когда хотя бы иногда, набегами, встречаешь человека вживую — всё же сложно оценить, насколько он изменился за 20 лет. А ведь наверное, изменился. 20 лет — это не баран чихнул. И дети вон выросли, и во вселенной много всякого произошло. Седины не сказать чтоб много, но она есть — это он и сам отметил в прошлую встречу, смеясь, что любимой работы и не менее любимых детишек и порознь бы для этого хватило, а вместе так и подавно. Но времени пялиться в зеркало и считать морщины, если честно, особо-то нет. Если выдаётся свободный часок — разве на что-то подобное его потратишь? Даже и говорить такое смешно. И вообще, умеренный климат и образ жизни на Минбаре — он как-то… консервирует, что ли. Вон достаточно на Алиона посмотреть — он что, изменился? И ещё ближайшие столько же не изменится. Земляне — продукт более скоропортящийся, да, но в подобном, так сказать, тесном симбиозе часть свойств переходит, видимо. Наверное, под это даже какую-то научную базу можно подвести, но лениво. Проще сказать, раздолбая из парня не вывезешь, даже если парню… сколько там? За пятьдесят уже…

Хотя и на себя Виргиния не могла особо пожаловаться. Морщины? Ну, есть сколько-то, вроде. А седые волосы среди золотых в глаза не слишком бросаются, если не приглядываться. Стала, быть может, немного похожа на мать в те годы, когда каждый сеанс связи она на все лады выспрашивала, насколько страшно жить на этой дикой и странной Корианне… Потом мать привыкла, даже на журналистские расспросы научилась ехидничать мастерски, ну, а вот она ужасаться тому, куда несутся годы, так и не научилась. Тоже некогда было, в общем-то. Есть ли ещё порох в пороховницах, тут никто никого не спрашивает, всем же очевидно — навалом, не дай бог случиться новой Бриме, но если уж случится…

— Отлично! Я долго сомневалась, конечно, правильно ли сделала, что в ботанический сад его отдала, но он там в приличный куст уже разросся. Из семян уже несколько дочерних растений существует. Работники сада долго волновались, нормально ли он адаптируется к местной среде, не привнесёт ли в экосистему чего-нибудь лишнего, окажется ещё каким-нибудь… ядовитым или мутагенным для местного зверья и насекомых… Но вроде ничего. Цветёт… Ну, за встречу, что ли.

Алион вернулся к столу с блюдом сладостей, растерянно посмотрел на оставленный в пренебрежении чай и присел рядом.

— Что там с Элайей? Определились уже, когда отправляют-то?

В мыслях Андреса — очевидная неловкость «что бы я знал о проблемах с детьми-то». Это правда, трое дилгарят одного Элайю в совокупности не превзойдут. Но так думается сейчас, когда дети выросли, посерьёзнели и нашли свою дорогу, теперь в тишине размеренной рабочей жизни можно с улыбкой вспоминать то, что в реальном времени иногда и за кошмар сходило. Сейчас самим поверить трудно, но Диего был неуправляем первые четыре месяца. Сказать, что он дерзил и игнорировал взрослых — значило ничего не сказать. В особо чёрные моменты Андрес чувствовал, что готов пожалеть, что на это подписался, но его всякий раз останавливала спокойная, твердокаменная уверенность Алиона. Казалось бы, откуда? Его ученики такого поведения себе не позволяли. Такого — нет, соглашался Алион, но всё-таки они минбарцы, а не дилгары. Минбарцев одновременно с осваиванием первых слов и совершением первых шагов учат почтению к старшим, да так же, наверное, как и дилгар — к своим старшим. Глазу землянина нюансы могут быть неочевидны, но то, что безусловно в отношении старших своего клана, или во всяком случае, касты, может не в полной мере распространяться за их пределы. А телепаты рождаются не только у жрецов. Ему и в годы своего обучения, и в практике преподавания пришлось познакомиться и с заносчивостью и задиристостью воинов, и со скрытностью и недоверчивостью мастеров, и с клановым соперничеством. И обычные учителя, не фриди, тоже каждый неизбежно кое-что об этом знают. Дети — это нигде не легко и просто…

Андрес ни на слушании, ни на приговоре так и не был — вырвешься тут, с этим голианским вопросом… тоже, кстати, в некотором роде Элайей спровоцированным…

— Как ты, думаю, без меня догадываешься, не те вопросы, которые решаются быстро. Даже не в минбарской любви всё рядить в кучу обрядов и церемоний тут проблема. Тут, может, и самому уже хотелось бы, чтоб поскорее… а может, и не хотелось бы, это как посмотреть ещё.

Алион сочувственно-удручённо вздохнул — он кое-что об этом знал, третий день на собраниях телепатского руководства любовался соревнованием, как изящнее и благовиднее обернуть мысль «почему вообще эта омерзительная история должна касаться нас». Хорошо, что минбарцы не краснеют, говорил когда-то Андрес детям, одному мне за вас краснеть приходится. Неделя, может, и бывала, а месяц не проходил точно, чтоб юные Колменаресы с кем-то не подрались. Дрались в основном, конечно, с сыновьями воинов — формально дети касты не имеют, а фактически клановые и кастовые традиции значат много. Как не позубоскалить-то, что не такие ли образины собрались в будущем учить минбарский народ вере. Диего не вдавался в детали, какой вере, из всех, с которыми он, в силу своеобразного окружения, был знаком, Диего общался, в редкие свободные минуты, и с На’Тот, она ему показала пару интересных приёмов из нарнских боевых искусств, осваивал он их долго, но когда освоил… Воинская гордость жаловаться большинству противников не позволяла, но разбитые носы-то были красноречивы. А когда в одной грандиозной потасовке были в щепки разломаны раздвижные створки в зале для занятий… узорные, расписанные сценами из жизни Первых Девяти… Андрес, когда услышал, был уверен, что вот теперь-то их вышлют с Минбара к чёртовой бабушке. Но в конечном счёте — все истории, которые казались вот точно финальным испытанием учительского терпения, переживались, все дилгарские выходки, как оказалось, имели аналоги среди минбарских в богатой памяти учителей, дети выросли и нашли каждый свою дорогу, проблемой минбарского общества, по крайней мере, части его, стали не они.

— Да, дела… Я, грешным делом, не далее как вчера в полной мере осознал, что это вот та самая мелочь пузатая организовала шороху на всю галактику. Он, уж извини, всё детство странненьким был, но такого я от него уж точно не ожидал. Я же его последний раз видел… Незадолго перед тем, как он исчез. Всякое, конечно, амнезия с людьми делает…

Виргиния отставила стакан на стол, благодушно улыбаясь тому, как с непривычки расфыркался соратник. Ну, должен бы понимать — стала б она чем-то невыразительным место в багаже занимать.!

— Ага, а близкое знакомство с пиратским гостеприимством так и тем более. Сам знаешь, не тебе и не мне тут глаза закатывать, мы в своё время не сели ровно потому, что Брима и Арнассия этого бы не поняли.

Андрес облизнулся, проводя в мыслях нехитрый анализ вкусовых свойств — вроде, похоже на шиповник, и ещё что-то такое травяное, пряное.

— А в твоём случае ещё и заглоты, чего доброго, вступились бы… Шучу. А может, и не шучу, кто их знает. Но он, в строгом смысле, не совсем и садится, всё ж проблемы с головушкой отрицать не приходится. Тюрьма на Лири, конечно, не курорт, но и не…

— И не то, что бы всех устроило, ага. Ты заметил, вообще, что система какая — дельцов общегалактического масштаба, особенно, конечно, тех, кто по контрабанде, на части рвут только в процессе расследования, а как только вся информация из них выжата и дело до суда доходит — то строго наоборот, миры ими перекидываются, как футбольным мячом, и в итоге чаще всего они остаются в тех тюрьмах, что на балансе Альянса. Оно понятно, никому не охота ещё и кормить этих мразей из собственного бюджета… Так вот, тут, как видишь, исключение. Ну, на нарнов, видимо, через Кха’Ри На’Тот шикнула, они в последний раз голосили не сильно, центаврианам тоже, я думаю, Котто рот прикрыл, он по сей день в родные пенаты, кстати, так и не отбыл… А на Землю топнуть, получается, некому. Ну, очевидно, что они за эти годы Элайю не забыли. Только вот незадача — Этьен-то успел преставиться. Не от чьего имени свои невразумительные претензии выдвигать… Но они всё равно пытаются настаивать, что поместить Элайю следует, в тюрьму там или в клинику, непременно земную, у них, дескать, опыта всяко больше, чем у вас там… Судья Миннат, конечно, им уже дала понять, что аргумент весомый, но не исчерпывающий, и у минбарцев телепаты есть, и убийцы среди них тоже встречаются. А более родным для Элайи миром Земля за прошедшие годы точно не стала.

Что уж тут непонятного. Помнится, как Виргиния в один из визитов, в перерыве между распеканием её за последний рейс и чествованием за него же, с улыбкой пересказывала очередные возмущения Вадима на тему Гроссбаума. Мол, не агент ли он Земли, цель которого — выманить Элайю с Корианны? Сейчас вот что-то смеяться не хочется. Сидел на Корианне — наносил урон преимущественно собственной комнате, покинул её — и вон, пожалуйста. Андрес хмыкнул, надкусывая ягодку с пирожного.

— Я так понимаю, они успокаиваться не собираются?

Много ж эти спокойные голубые глаза, в которых градуса пока что и близко не наблюдается, повидали дерьма, подумалось. Наверное, как-то так она встречала и сообщение о планах Бул-Булы на машину, и его последний ультиматум…

— Очевидно, нет. Ну, какие-то апелляции подавать, это наверняка, само собой… Но не в этом даже дело. Апелляций их тут никто не боится. Но я тут сегодня услышала… Сам, понимаешь, как, у нас тут у всех эти свои каналы есть… Что если на то пошло, они и перед не самыми законными методами не остановятся. Уж не знаю, выкрасть, диверсию какую-то устроить или что… Доступ если не к самому Элайе, то к его генетическому материалу им ну очень хотелось бы, так что в самом крайнем случае сойдёт и труп, главное чтоб сравнительно свежий.

— Нда… Вот иной раз и хочется быть патриотом, а так послушаешь — и не получается.

Виргиния заглотила мелкую пироженку целиком и продолжала говорить с набитым ртом.

— Ну, понимать патриотизм таким образом повелось ещё во времена лохматые. Не такую гнусь государственными и национальными интересами оправдывали. Самое паскудное, как ты понимаешь, что семафорить на этот счёт президенту Содружества или кому бы то ни было сейчас невозможно, какие наши доказательства.

Это при условии, что он не в курсе, при этом думалось. Это в заговоре «Теней» он не замешан — а в самом деле, зачем ему, его позиции достаточно прочны при существующем положении вещей, а тут-то вопрос иного толка.

— А когда они будут — уже поздно будет, понял. Но ты серьёзно думаешь, они смогут добраться до него — там?

— Да, задача не из простых, но разве цель не стоит средств? Любых средств. Подкупить служащих Лири считается нереальным, но — Алион, прости — действительно ли это невозможно? Ведь смотря с какой стороны подойти. Быть именно той тюрьмой, которую выберут для заключения этого величайшего пиратоборца — честь, конечно, и всё такое, но, не минбарским языком будь сказано, не в задницу ли такую честь? Добропорядочных инопланетян среди добропорядочных граждан своего мира минбарцы притерпелись видеть, а вот преступник-иномирец уже подарочек обременительный. Кого-нибудь там могут ведь и убедить, что самое лучшее — избавить и без того неблагополучные рогатые головы от столь скверного соседства. Вслух жречество, естественно, не скажет, что не уверено в возможности применения богатейших наработок к сознанию иного качества и воспитания, но что-то с подборкой Проводника пробуксовки или мне кажется, Алион?

Алион опустил взгляд в чашку.

— Это… слишком непростой вопрос, Виргиния.

— Точно, непростой. Минбарцы стали заложниками своей великолепной репутации. Мир почти тотальной законопослушности, мир с высочайшим вниманием к душе и возвращению душ заблудших на путь истинный. Вы многим из своих сокровищниц поделились с вселенной, вправе ли она требовать ещё и такого?

Алион опустил голову ещё ниже.

— Есть мнение, — он и в мыслях не называл имён, не вспоминал лиц, для дисциплинированного сознания фриди это не проблема, — что это худшее решение, когда-либо принимавшееся судом. Одно дело открыть для иномирцев наши храмы и университеты, и совсем другое — дать им доступ к самому скверному и постыдному… Один Вален может знать, к чему это приведёт. И есть мнение, что земляне расповадились очень уж многого от нас хотеть, и за первым дурным плодом их сада не последуют ли куда худшие? Из всех ли них мы должны сделать усладу для их чувств? Но, Виргиния, это лишь часть мнений. Немало и тех, кто считает, что это тот случай, когда мы, как никто, можем протянуть руку помощи.

— Я знаю, Алион, знаю. Такой сценарий есть в их головах, это не значит, что ему есть место в реальности. Как-никак, если они найдут в Лири одного морально нестойкого — им это достичь цели не поможет, если б одного было достаточно, наверное, у вас была б иная статистика побегов. Но это внесёт раздор и нальёт немного водички на мельницу консерваторов с их извечными песнями, а что поимел Минбар от своей ведущей роли в Альянсе, кроме головняков, а это тоже лишнее. Может ведь быть проще, затребуют его на Землю под предлогом каких-нибудь тестов — якобы даже в пользу для минбарских лекарей. Обоснование сочинят — ни ты, ни я не сумеем подкопаться. Когда очень надо, а им очень надо, недостатка в красноречии у них нет. А там какой-нибудь несчастный случай, внезапный карантин, внеплановое нашествие чертей из преисподней…

Андрес просто кивнул. Шутка ли, тогда, 20 лет назад, они много готовы были отдать за этого младенчика, предполагая, на что он способен. Теперь же они — знают, на что он способен. Они б даже пообещали ему списание всех грехов и какую-нибудь почётную должность при условии служения Земному Содружеству всеми своими генами, если б не приличия. Центавр с Нарой, надо понимать, как-то так и планирует, но эти-то найдут, как прилично всё завернуть, они земной цивилизации старше, опытнее, прожжённее.

На словах, конечно, любой скажет, что не дай бог такого ещё хоть одного. А внутри себя тот же любой думает: где ж такой силище самое место, как не в моих руках. А если явную нездоровую суету будет проявлять Земля — долго ли остальные будут пребывать в покое? Марсу присоединиться сам бог велел — Офелия марсианская гражданка, как же не предложить её сыну восполнить критическую недостачу телекинетиков, крепить независимость, как-никак, и теперь, 40 лет спустя, приходится. Подключится и Нарн — хотя бы чтоб не допустить, чтоб формального внука Г’Кара там на сувениры растаскивали. Да и — сколько б нефилим у них на данный момент ни было, а чем больше, тем лучше, так? Тут и На’Тот ничего не сделает, если хотя бы половина Кха’Ри рассудит, что и порченый плод в хозяйстве не лишний, уж точно не лишний, если из него собрался заварить славную бражку кто-то другой. А там и Центавр, воодушевившись существованием Вадима Алвареса, решит, что заняться гибридизацией никогда не поздно… Сценарий, может, и бредовый, да только, увы, реальный.

— И… какие мысли?

Виргиния задумчиво поболтала напитком в бокале.

— Есть истории, которые так просто не заканчиваются. Не дают им закончиться. Меня б, например, устроило, если б Элайя помариновался на этом спецспутнике, доколе минбарцам не надоест его кормить и все, какие надо, целители сдвинутых мозгов на нём свои таланты опробуют. Кто как, а я им в этом плане целиком доверяю, если кто-то может там сделать лучше, чем было, так это они. Потом тихо под шумок выпустили бы по амнистии или перевели на Корианну, под наш дальнейший неусыпный присмотр… Но как-то не знаю, найдётся ли для меня на Лири вакансия, чтобы дорогого сыночка сторожить. Я так поняла, успокоятся они, только если будут считать его мёртвым.

Был ли здесь кто-то удивлён, напуган, встревожен таким поворотом разговора? Нет. Разве не далее как вчера они не говорили между собой, что если б Элайя хорошо подумал — он инсценировал бы свою смерть? Не позволил бы раскрыть свою личность, позволил себе стать легендой, обрастающей домыслами и теориями? Почему он не сделал этого? Потому, что полагал, что если не сдастся сейчас — не сможет остановиться, будет искать новых приложений для своего дара, и может натворить такого, что и сам пожалеет?

— И чёрт возьми, я буду счастлива, если вы мне предложите какой-то иной, лучший вариант, но что-то по вашим грустным рожам мне кажется — вы б и рады, но… В общем, так. Есть возможность инсценировать взрыв шаттла, который повезёт его на спутник. Штука одна, кажется, лорканского происхождения, попала к нам ещё лет десять назад, лорканцы так и не собрались эвакуировать её к себе обратно, работает как телепорт. Как квантовый двигатель, только требований к мощностям корабля никаких и характерного следа не оставляет. Можно настроить его на этот самый Вентокс, туда точно никто не сунется, там у него достаточно приличный хор, способный убедить, чтоб в ближайшие годы оттуда носу не казал и даже писем не писал, не искушал судьбу… Пусть внушит себе, что, подобно своим обожаемым ворлонцам, ушёл за Предел. Донести до него важность этой мысли, совокупными усилиями, сумеем. От вас мне вот что нужно… Во-первых, грамотная инсценировка собственно взрыва, это к тебе, Андрес. Во-вторых… Алион, совет фриди собирается на очередное совещание по выбору Проводника завтра, так? Я не знаю, как, но я уверена, ты можешь повлиять, чтоб это совещание было последним. И подтолкнуть их к выбору нужной фигуры, которую ты тоже сумеешь подобрать… Я понимаю, что мы не можем послать с ним какое-то совершенно ничтожное сопровождение, это вызовет закономерные вопросы. Это не даст мне спать ближайшей ночью. Непросто найти даже одного такого, кто готов к полной неопределённости. Либо остаться на Вентоксе невесть на сколько, если Элайя будет паинькой и даст этот величайший доступ всем причастным, либо, если решит не пускать на святую землю никого лишнего, сумеют вернуться на Минбар крайне тихо и не собирать пресс-конференции по поводу своего воскресения из мёртвых. Я говорила с Маркусом, и он со мной согласен. Наилучшим вариантом будет подбор сопровождения, включая пилота шаттла, из рейнджеров, законом это не запрещено. Дело остаётся за малым — за Проводником. Конечно, Проводник может прибыть и позже, закон это допускает… только вот последний раз такое было не упомнить когда. Во всех последних приговорах с заключением на Лири кандидатуры Проводников были утверждены ещё на стадии расследования. И при всём понимании, что это случай особый, первый раз вообще-то на Лири высылает единый суд — если Проводника не будет, возникнут кривотолки. Вам надо, чтоб Минбар подозревали как минимум в том, что он что-то знал о готовящемся взрыве? Вам не надо.

Фриди Алион поднял взгляд, полный глубокого горя.

— Виргиния, хорошо ли ты понимаешь, о чём говоришь, о чём просишь? Организовать побег преступника!

— Хорошо понимаю, Алион, и с удовольствием выслушаю встречные предложения. Желательно удовлетворяющие всеобщим шкурным интересам, чтоб истерия вокруг имени Элайи Александера если не затихла, то перешла в более мирную фазу. Готов ли ты полагать, что родина не дрогнет под натиском Земли, Нарна и бог знает кого ещё, требующих чуть ли не подневных отчётов, как там Элайя Александер живёт-лечится-исправляется, да нельзя ли прислать такого-то именитого эксперта проверить это лично, ну, а если не хотите пускать эксперта туда, где его экспертному носу делать нечего — так не проблема, давайте Элайю к эксперту? Я хочу верить, что ни в самом учреждении, ни в структурах, с ним связанных, не найдётся готовых выдать им Элайю за нескромную мзду (хотя, собственно, почему? Для минбарского общества он никто, он не паршивая овца Валенова стада). Но может найтись готовый убить его просто чтоб это прекратить, а он всё-таки мой сын, хоть и не я его родила. Понимаю, что дело рискованное, но так у меня лично меньше шансов встретить старость совершенно седой.

— И я понимаю тебя тоже. Но не придётся ли нам жалеть?

Не придётся ли жалеть… Андрес усмехнулся, поймав эхо собственных мыслей, воспоминаний о давно минувшем. Когда брали Диего, чувствовали такую дикую смесь тревоги и облегчения в мыслях сотрудников спешно созданного приёмника-распределителя — сложно сказать, были ли среди этих детишек более покладистые или более трудные, враждебно настроенные юные солдаты не очень помогали в изучении их характеров и психологии, но просто на одного меньше в этих стенах. Когда потом, под уговорами Диего, испытавшего неожиданное и сильное влияние Гани, сумевшего разрекламировать ему роль старшего брата, решились обеспечить ему компанию его вида. Не воспитал бы вам ещё одну головную боль — говорил даже Маркус, к тому времени уже видевший пример собственного приёмного сына исключительно положительным. Они не пожалели, оба раза, хотя это было чистым безумием, особенно когда, не в силах выбрать, они взяли двух младенцев, и чёрного, и белого. Диего бушевал четыре долгих месяца, а Алион с непроницаемой улыбкой повторял древнюю сентенцию, примерный перевод которой гласил, что сильный дождь не бывает долгим — и оказался прав. Все они вместе — они с Андресом, и семейство Алваресов, и Маркус, и Крисанто, и Дэленн, и На’Тот, и учителя — влияли, и сопротивляться этому влиянию Диего вскоре сам расхотел. Сам попросил подобрать ему хорошее имя по его литере — Д. Сам назвал отцом сначала одного из взявших его на поруки инопланетян, потом другого, и между делом выяснилось, что дилгарскому норову импонирует такой вызывающий личный выбор. И сам попросил, чтобы, если можно, такая замечательная семья досталась ещё хотя бы одному дилгарскому ребёнку. Каждый родитель, как бы сильно ни любил своих детей, иногда близок к тому, чтоб согнуться под тяжестью связанных с ними тревог и сомнений, чтоб подозревать себя совершившим некую роковую ошибку, чтоб пожалеть о тех временах, когда их не было. И они были близки тоже. Но по итогу не пожалели, нет.

— Вот знаешь, Алион, я бы очень хотела, чтобы жизнь укрепляла во мне веру в людей, а получается наоборот. На примере хотя бы этого дела, да… Вроде бы, любому понятно, что Элайя — это не то, что могут брать за пример пионеры и октябрята нашего мира и юные скауты землян, об этом и говорить нечего. Хотя, между нами, эффект неоценим — в некоторых мирах, говорят, добровольно сдаваться приходили даже угонщики электромобилей и хулиганы, чистящие банкоматы. Но массовые кровавые убийства оправдывать нельзя, это понятно, мы ж тут все за гуманизм. Но теперь на этом деле все мало-мальски причастные стороны стремятся извлечь что-то для своих интересов. Газеты вон почитайте. Политики пиарятся, особенно у кого выборы скоро, журналистишки орут, имена себе делают… «Глава департамента по тарифам Северо-Западного округа колонии Лотна Королевства Корлиан выступил со своей оценкой действий Элайи Александера…» Кому интересно, что там сказал этот глава департамента, как его это вообще касается? У гроумов под такое дело провели какой-то громкий процесс над местной экстремистской организацией… Грех даже смеяться, посмотри, какой барыш делают издательства на переиздании биографий всяких маньяков и книжонок про вампиров. Но как нас с Офелией задолбали уже — думаю, можешь представить. Они не успокоятся, понимаешь, вся эта шваль не успокоится, пока не срубит с темы максимальный навар. А поскольку вряд ли в ближайшие год-полтора во вселенной случится что-то, что по знаковости и скандальности перекроет крестовый поход моего непутёвого чада, жить нам в этом веселье ещё долго. Мы-то вернёмся на Корианну, а вам-то ещё тут оставаться.

Алиону очень не нравился поворот разговора, ещё меньше нравилось то, что ему нечего возразить. Совет фриди говорил примерно о том же, только, разумеется, более витиевато и иносказательно, чем прямолинейная Виргиния. Что Земля всем своим поведением даёт понять, что Минбар наложил лапу на ценный ресурс — при всей очевидности того, что всё делается строго по закону. Что часть персонала Лири подозревает в этом, напротив, некую диверсию. Осужденных, сопоставимых по силе иопасности, в Лири не было… давно, если тех преступников-телекинетиков, что существовали в истории, вообще считать равными. Если что-то произойдёт — надо ли говорить, как все радостно ополчатся на Минбар. Но публично признать себя не готовыми принять осужденного — немыслимо, потому что до сих пор эта готовность была, всегда и ко всему… кроме существа, являющегося, позволим себе грубые метафоры, полубогом. Всё это не выйдет за круг посвящённых, но приказом можно унять словесный ропот, а не живущее в сердцах беспокойство, беспокойство это всё-таки закономерное. Что вообще не существует решения, которое устраивало бы всех, а если кого-то не устраивает — он так или иначе будет мутить улёгшуюся было воду…

— Я не принимал участия в воспитании Элайи, — Алион поднялся со своего места, в волнении кусая губы, — но нельзя сказать, что он мне чужой. Он сын моего ученика, не того ученика, успехами с которым я мог бы гордиться — я дал ему много меньше, чем следовало, но был ли способен дать больше… этого я не знаю. Часто я думал, что, может быть, мне стоит поговорить с На’Тот об этом её решении отослать вас на Корианну, о том, что оно было ошибочным. Что мне следовало бы… заниматься обучением Элайи. Но потом я спрашивал себя — а действительно ли я справился бы? И не находил ответа. Вот это моё малодушие связывает меня с ним. Мог ли я предотвратить то, что случилось, я уже никогда не узнаю. Но если я могу предотвратить то, о чём ты говоришь… Элайя делал всё это, чтоб остановить хаос, и будет неправильно, если хаос случится вокруг него самого.

— Вот именно, что этот печальный, но объективный факт нам придётся признать. Таким фигурам, какой стал, волей своей нестандартно мыслящей головы, Элайя, самое логичное — уходить как легенда, чтобы патетические восклицания, может, и были, но толку с них не было никакого. Не говоря уж о том, что мне вообще не нравится, когда моего ребёнка рассматривают как потенциальное оружие. Люди, которые считают себя взрослыми, умными людьми. Дальновидными. И стремятся, на случай распада Альянса и войны, побольше всяких ништяков против потенциального врага иметь.

У Алиона тоже эхо мыслей было. Эти дни он корил себя за эту мелкую и ничтожную радость — что минбарского следа в заговоре Теней не нашлось. Корил, выбивал эту недостойную радость из себя и заодно из всех, кто при нём имел неосторожность обнаружить такую же. «Всем нам нравится, — говорил когда-то ему, ещё малышу, первый его учитель, — быть лучше других. Нравится, как же иначе. А почему? Подумай-ка, что это означает? Ты радуешься тому, что кто-то другой глупее тебя, что совершает ошибки, а то и вовсе недостойные поступки? Выходит, для того, чтоб ты был хорошим, кто-то должен быть плохим?» Это и ребёнку бывает непросто понять, Алион быстро понял, что учитель недоволен его гордой улыбкой, когда он один из группы справился с заданием, но не сразу понял, почему. И многие взрослые постигают это всю жизнь — почему все великие учителя на все лады учат скромности и строгости к себе. Вот теперь мы радуемся, что люди, центавриане, нарны, дрази оказались грешны, а минбарцы — нет. А оттого ли, что мы настолько чище и духовнее, или оттого, что не нашли в том для себя резону? Или может быть, мы и здесь превзошли умом, и даже гений Нары, вскрывший столько тайников, этого следа не нашёл? Мысль страшная. Сомневаться в лучших представителях своего народа — грех. Но верить в свою безгрешность — тоже грех. У нас вообще нет выбора быть совершенными, сурово говорил некогда великий Тайхал, лишь стремление к совершенству, как к горизонту, который бесконечно отдаляется от нас — но только глупец, только недостойный на этом основании остановится и сядет посреди дороги. Мы всегда выбираем между грехом большим и меньшим, но как только мы прощаем себе этот самый меньший грех, объявляем его и не грехом вовсе — мы совершаем грех больший того, другого, который сумели не выбрать.

Андрес опрокинул в себя бокал.

— Чего бы Альянсу распадаться вдруг? Сорок лет уже существует, они всё хоронят. Если только специально кто не возьмётся помочь, чего далеко ходить за примерами.

— Шибко давно ты, Андрес, на Минбаре живёшь, забыл, что такое натура человеческая, да и не только человеческая. Хотя вообще-то, своих интриганов и тут хватало всегда… Ладно, пойду я, график у меня назавтра плотный, одному хмырю ещё гражданский суд обеспечить надобно… Разлился в своей газетёнке, дескать, не потому ли Элайя психическими отклонениями страдает, что вырос в нестандартной семье…

Андрес расхохотался.

— И чего сразу в суд? Двинь ему в морду, да и всё.

Виргиния облизала крем с губ.

— Не, в морду — это не то… Морда у него и так, думаю, битая. А вот если всё, что на этом выпуске заработал, придётся на выплаты спустить, да ещё год в долг работать — вот это уже весомее. А ему придётся. Ладно я, я вообще скромная, что мне эти деньги. Ладно врачи — эти, может, не финансовую компенсацию стребуют, а публичное извинение. Ну получается, он их компетенцию под сомнение поставил. Эксперт, мать его, вылез. А я ещё с кардиналом Рагеша говорила, дядька своеобразный, но неплохой, хорошо, что я его тогда у зенеров живым выцарапала. Вот он сколько угодно оскорблённых подгонит — на Рагеше не одно поколение этих нестандартных семей детей воспитало. А оно не дай бог — оскорблять центавриан. Опять же, суд — это как-то правильно, добропорядочно… Мы тут все за законность, как-никак.


========== Гл. 21 Завершение ==========


Кондиционер в номере был. Но с утра включить его никто не сообразил, поэтому сейчас в номере было душно, несмотря на открытые окна. А может быть, и благодаря им — на улице со вчерашнего дня лениво собиралась гроза, и с успехом могла не собраться и сегодня. Вир знал, что гроза, в более чем умеренном климате Минбара — событие почти эпохальное, но это не отменяло того факта, что предгрозовое состояние навевало на него глухую тоску. Дел было, вообще-то, много, даже с лихвой, но ничем заняться толком не получалось — предвкушение головной боли из-за такой погоды делало внимание, мягко говоря, рассеянным. Промаявшись сколько-то, Вир попросил помощника принести походный ноутбук, и, потратив ещё минут пятнадцать, чтобы разобраться, куда и как вводить код, придвинул к себе листочки Аделай. Слишком большим риском это ведь быть не может, ноутбук не подключен к единой сети… Вообще-то, конечно, с Аделай, каковой её знают все, вполне сталось бы сварганить что-то такое, чтоб после ввода этого кода ноутбук, например, послал какой-нибудь сигнал, наводящий бортовые орудия ближайшего крейсера на орбите именно на это здание… Но почему-то хотелось верить, что Аделай сейчас это не нужно. Состояние её… оставляло впечатление, что ей сейчас не до зловредных козней, это если выразиться мягко. Возможно, она и не способна понять, кто он такой. Хорошо, если понимает, кто она сама. Возможно, просто хотела похвастаться тем, что умеет, а если так — стоит оценить. Если, и будучи душевнобольной, она способна продуцировать что-то хотя бы столь же осмысленное и качественное, как тот экспромт, который она показала ему в больнице… надо полагать, что её возможности не ограничиваются только шикарной анимацией.

У каждого есть что-то такое, что он, при всей своей образованности и широте кругозора, считает почти за волшебство, а понимающих в этом — за волшебников. У Вира таковым было именно то, что он сейчас видел перед собой. Тот максимум, на который лично его хватало — это запомнить порядок действий при переустановке системы и разобраться, на что именно намекает ему всплывшее окно системной ошибки. Что за особенными мозгами одарил создатель тех, кто всё это придумал — он рассуждать не брался.

Ладно, можно рискнуть, запуск… На экране развернулась панорама звёздного неба, заметно отличная от обычной заставки, а потом через черноту космоса поплыла флотилия центаврианских кораблей. Сперва в полной тишине, а потом зазвучала музыка — Вир узнал «Микрива Таро» в обработке Зенади, на Вавилоне он ходил на эту оперу все три раза, что они там выступали. Интересно, означает ли это согласие на предложение о сотрудничестве, или просто Аделай тоже поклонница этого экстравагантного, по мнению некоторых, направления, дающего классикам новое, свежее и острое звучание? Корабли скрылись в тёмной дали, только их бортовые огни, вспыхнув ярче, высветили на чёрном бархате космоса его имя…

У центавриан это считается крайне лестным эпитетом — говорить, что звёзды вычертили твоё имя. Но Вир, по ряду причин, такие образы любил не очень. Корабли, замедлив ход, по-видимому, выполнили манёвр, и имя перестроилось в другое слово, в котором нечитаемые буквы на конце стали читаемыми — «благоденствие». Он знал эту анаграмму своего имени, но видеть её здесь было, конечно… неожиданно…

С сомнением глянув за окно, Вир всё же решился — имеет право император позволить себе каплю личного времени на отдых, тем более когда из-за этой духоты никаких сил перечитывать накопившуюся корреспонденцию всё равно нет? — и переоделся в обычный тёмный выходной мундир. Вернув помощнику ноутбук с повелением сохранить получившееся и подавив в зачатке намерение разбудить телепаток — можно представить себе, как утомились девушки за этот сумасшедший день, полный духоты и суеты, Вир вышел на улицу.

Гостиничный комплекс, хоть и вырос здесь для нужд посещающих Минбар иномирцев, минбарского духа не лишён. Пирамидальные светильники у главного входа уже зажглись, включилась и подсветка мозаичного панно, являющего собой некое подобие карты города. Именно подобие, чтоб сориентироваться по ней, надо всё же быть минбарцем. К счастью, Вир не первый раз посещал древнюю столицу. Первый раз был тогда, когда она только древней столицей и была, во времена до Альянса, времена его недолгого посольства. Посольство тогда находилось в Йедоре, но посетить легендарный Тузанор он возможность нашёл, а после восполнил книгами то, чего за два дня потрясающе интересных экскурсий охватить не смог.

Кстати, о книгах — вот куда его ноги придут первым делом. Что и говорить, Линдисти обещала на порог не пускать без книг, да и самому в последнее время как-то больше хотелось читать что-нибудь доброе, светлое, мудрое, или хотя бы просто приятное, а не очередные доклады, донесения, доносы. Древняя столица с той поры, как стала столицей Альянса, вступила в эпоху множества перемен, но местоположения некоторых заведений, открытых как бы не во времена Валена, это мало касалось, и главный книжный магазин, так поразивший его воображение в первый визит, был на месте, сменилась вывеска — да, старая была довольно ветхой, и другими, конечно, были цитаты в раскрытых свитках у входа — они меняются через каждые 10 дней. Наверное, иногда они повторяются, но не факт — минбарские мудрецы за богатейшую историю цивилизации столько всего понаписали… Но всё так же торжественной спиралью уходила лестница в сияющую высь. До этой выси Вир, разумеется, ни разу не добирался, да и не ставил для себя столь дерзких задач — на верхних этажах были разделы узкоспециальной литературы, немалая часть на диалектах. Его прочно затягивали в свои волшебные бездны первый и второй этаж.

Как и вся цивилизованная вселенная, минбарцы имеют на инфокристаллах абсолютно всё, от полного собрания сочинений учителей доваленовского периода до периодики. Но традиционные форматы — свитки, книги — использовались по-прежнему широко, и это было прекрасно. Сейчас взгляд зацепился за бледно-золотистые футляры с тонким зеленоватым растительным узором — Линдисти подобное оформление нравится, вот бы и содержание оказалось в её вкусе. Определённо, боги сегодня к нему благоволили, потому что это оказалась «Капля росы, отражающая утреннюю зарю. Сборник любовной лирики трёх миров» под редакцией Дэвида и Диуса. Великолепно, даже если это будет единственная покупка, восторг императрицы обеспечен. Конечно, она отзывалась о переводе «Леллины» скептически, но отзывалась так абсолютно обо всех её переводах. Земная унилингва вообще не способна вместить богатство старинного центаврианского слога, как одно земное сердце не способно вместить страстей, для которых созданы два центаврианских. Вир отщёлкнул крышечку и развернул предисловие. Как он и предполагал — каждый стих дан в трёх вариантах, оригинале и переводе на два других языка. Они уже пробовали такой формат с минбарской поэзией. Говорят, они, ввиду известных событий, сейчас тоже на Минбаре… Не слишком ли ребячливой будет мысль попросить автограф? В конце концов, более чем прискорбно, что они с младшим Шериданом, при всём, что имело место быть, до сих пор не знакомы лично. Но и знакомиться при таких обстоятельствах — конечно, высшая несправедливость судьбы…

Вспомнив о кузинах и их дочках, Вир попросил ещё несколько экземпляров, потом заметил переиздание довольно редкой «Обрядовой поэзии малых народов Тучанкью», взял на пробу «Классические произведения литературы Корианны, старшая школа» — выпуски, посвящённые программе средней школы, он читал, многое понравилось — чем осчастливил продавца окончательно. Сам он был бы совсем счастлив переводу на центаврианский «Заката над Айли», чтобы осуществить давнее намерение включить его в программу колледжей, земной-то перевод министерство, попререкавшись для порядку, одобрило, но квоты на иноязычную литературу и так увеличивали пять лет назад, сейчас что-то пытаться впихнуть — это неизбежно что-то убирать. К этому пока никто не готов. Да, Вир считал это лучшим произведением на тему войны Изначальных, но навязывать свою императорскую волю не хотел. У «Опустошения» тоже есть очевидные достоинства.

В совокупности связка книг весила прилично, Вир на какой-то миг даже пожалел, что не взял с собой хотя бы одного гвардейца… Нет уж, не настолько он стар, чтобы груз прожитых лет за плечами делал весомым каждый лишний килограмм!

На глаза попалась кондитерская лавка. Потерзавшись сомнениями, он остановился на коробке земного шоколада и хайякских фруктовых цукатах в глазури. Так, нагруженный книгами и коробками, он и подошёл к зданию лечебницы Лийри.

Странно, но место, которое должно бы особенно навевать уныние и безнадёжность, вовсе ничего такого не навевало. Статуя Валерии с распростёртыми крыльями, склонившаяся над фигурой, которая изображала, по-видимому, страдающую душу — причём душу без опознавательных признаков, не минбарскую или человеческую, а душу вообще — была в свою очередь укрыта сверху шатром ветвей разросшегося дерева. Неизвестно, было ли так задумано, но выглядело очень красиво и продуманно.

Тишина внутри тоже не была гнетущей. Просто мягкие покрытия полов глушили шаги, да и разговаривать врачи предпочитали вполголоса. Стены, украшенные круглыми подсвеченными изнутри панно с изображениями цветов, вызывали больше ассоциаций с каким-нибудь детским учреждением…

В палате Аделай Нары сейчас было двое незнакомых врачей. Сама Аделай была увлечена расчёсыванием волос — волос, откровенно, было не столько, чтоб они могли спутаться, так что это действо носило скорее ритуальный характер, в рамках возвращения пострадавшей к нормальной жизни, но при появлении гостя улыбнулась — Вир мог бы поклясться, кокетливо.

— Сожалеем, но час для посещений сейчас не самый удобный, — начал было один из врачей.

— Леди Аллан, ваша целительница, в прошлый раз разрешила мне зайти попозже, — не моргнув глазом, соврал Вир. Вообще-то, ничего такого фриди Аллан не говорила, но наверняка ведь сказала бы… если бы сообразила… А сейчас, по-видимому, её рабочий день закончился, так что и не спросишь.

— Что ж, если фриди Мелисса разрешила — то и мы возражений не имеем, — кивнул врач, — но имейте в виду, через полчаса у пациентов прогулка.

Когда врачи вышли, Вир нерешительно присел на стул, поставив свою ношу на пол между ног. Он и сам не мог бы объяснить, зачем он сюда притащился, и досадовал на себя. Много же времени он дал бедной женщине на поразмыслить.

— Вы… Леди Нара, вы вовсе не разговариваете?

Аделай обратила на него удивлённый взгляд единственного глаза.

— Почему, разговариваю, с врачами, и другими женщинами, и иногда со своим ноутбуком. Но редко — ленюсь. Так хорошо с Мелиссой — она всё прямо слышит, как надо. Только просит ей картинками показывать, код не понимает. Плохо, конечно, я ведь и земные языки знаю. Минбарских вот только не знаю. Может быть, надо было на минбарских? Но Мелисса говорит, надо разговаривать, как люди, голосом, это помогает. Врачи говорят, что я молодец, скоро меня можно поселить вместе с другой женщиной. Это очень хорошо, жить вдвоём, можно общаться. Не знаю, хорошо ли, она ведь тоже не сможет прямо общаться, как Мелисса. Но я б была рада, если б со мной поселили мою подругу. Да, у меня есть подруга. Её зовут Таиль, она тоже плохо видит, она здесь после того, как потеряла своего любимого. Несчастье случилось во время одной из предсвадебных церемоний. Очень грустно. Врачи говорят, надо гулять, тогда меньше грусти. Это, наверное, так. Я раньше так не любила сидеть и смотреть на траву… Хотя цветы, конечно, любила всегда. Я могу вам сейчас написать коды не менее сотни цветов! Вы вот, Вир, больше какие любите? Я вижу, вы тоже гуляете, это очень хорошо, это полезно!

Эта немыслимая фамильярность заставила вздрогнуть. Хотя должен ли он удивляться подобному со стороны сумасшедшей? Она знает его имя и, быть может, если её спросить, понимает ли, что он император — она ответит утвердительно, но что это значит глобально? Вир мало понимал в медицинском языке предоставленных материалов, да и тем немногим, что понимал, он обязан был несчастью с Линдисти, дням, проведённым в больнице и речам докторов, которые он выслушивал смиренно и внимательно, так что лучше б и этого понимания не было. Но он смотрел видео, он помнил этот взгляд, который нельзя было назвать пустым единственно потому, что кое-что в нём было. Ужас. Смертный ужас приговорённого под топором палача длится секунды, для Аделай Нары он длился б всю жизнь, если б не минбарские целители, главным образом госпожа Аллан. И если сейчас эта женщина демонстрирует непосредственность трёхлетнего ребёнка — наверное, это лучшее, что может быть.

— Аделай… Вам хорошо здесь, с вами хорошо обращаются? Может быть, вы нуждаетесь в чём-нибудь?

Больная всплеснула руками, выронив расчёску, разулыбалась.

— Ой, что вы! Здесь славно! Я почему сказала про прогулки — вы видели, какой здесь сад? Нас выводят туда два раза в день — встречать солнышко и провожать. Говорят, что это необходимо для выздоровления, и это правда. Сколько там замечательных мест! Там есть целая клумба таких вот цветов, как ваша брошка. Очень хорошо, что у вас такая брошка. Но живые цветы лучше. Их запах снимает головную боль и приносит много хороших мыслей. Мы с Тинанной или Мелиссой сидим возле них и о стольком говорим! С Мелиссой можно так говорить, в голове, а с Тинанной надо голосом, вот и видите, как у меня хорошо получается? Доктора довольны. Иногда приходит Таиль и поёт. От её пения словно цветы внутри распускаются. После этого хорошо думается. Хоть и о грустном иногда. Или получается что-то вспомнить. Например, вспомнила свою куклу, которая была у меня в детстве. Мелисса так радовалась! Я пыталась нарисовать. Но вам пока не покажу, плохо получилось.

Вир не был уверен, что сможет вспомнить все свои детские игрушки, кроме немногих, но в том до сих пор и не было необходимости. Но Аделай происходила из довольно бедной семьи, вряд ли у неё было много кукол. Восьмилетней её отдали бездетному двоюродному дядьке, практически навялили, и это предопределило её судьбу. Дядька тоже не был богачом, да и детей не любил, но в его доме было полно компьютерной техники, отцовское наследство. Полно книг по программированию. Они и стали новыми игрушками девочки, не избалованной компанией сверстников и вниманием взрослых. И вот теперь эта женщина помнит несколько языков программирования, но не помнит лиц своих родственников…

— Здесь все всегда за меня радуются. Все помогают. Мало понимают, но очень стараются — поэтому и я для них стараюсь. Только одна женщина один раз обругала, потому что я толкнула её ребёнка! Ну что поделаешь, я его не видела, он невидимый. Но теперь я стараюсь быть внимательной, и она больше не ругается, здоровается со мной. Жаль, правда, ребёнка я всё равно не вижу. Врачи говорят, его и нет, он умер, но она же с ним разговаривает! Ещё грустно, что моя подруга Таиль не всё видит, что я для неё пишу, а показать ей, как Мелиссе, нельзя. Мне вот делают новый глаз, я спрашивала, можно ли сделать новые глаза Таиль, врачи ответили что-то непонятное. Если Таиль поселят со мной, я научусь писать так, чтоб она видела, как думаете? Мне ведь так помогает её пение, может, и я ей чем-то смогу помочь. Но если вы это к тому, поеду ли я с вами, то да, поеду!


— Да, я понимаю, понимаю… — Махавир ожесточённо грыз зубочистку, глядя в сторону, — но вы-то понимаете, какую сложную задачу на меня возлагаете?

Виргиния оторвалась от передвижений, с помощью такой же зубочистки, последней ягодки по тарелке.

— Понимаю. Очень даже хорошо понимаю. Только и вы меня поймите — сегодня я знаю немного больше, чем вчера, но как и вчера, у меня нет доказательств. Благо, не надо объяснять, почему. Я могу, конечно, пойти по более долгому и трудному сценарию противодействия их намереньям… Но как бы я ни была отважна и сильна, их тупо больше. И они на таких вещах собаку съели. У них, насколько я знаю, минимум три сценария заполучения Элайи, и твёрдо смогу противодействовать я только одному. А о втором и третьем даже не спрашивайте — видите ли, все эти ребята немножко в курсе, что телепатов тут последние дни было как грязи, даже кроме меня. Любой из этих сценариев может быть дезинформацией, рассчитанной именно конкретно на то, чтоб спровоцировать ответные действия, которые окажутся ошибочными и только ухудшат всё. А настоящие их планы мы узнаем тогда, когда будет поздно. С вероятностью — из сводок очень печальных новостей. Я сейчас не просто защищаю своего ребёнка, которого я, правда, не родила, но вырастила. Я защищаю безопасность. Им нельзя позволить его получить.

Небо над своеобразным кафе в саду было низким, мрачным, лишь кое-где светило прорехами бледной голубизны. Народу в этот час здесь почти не было, и кроме человеческих голосов, раздавалось лишь тоненькое свиристение насекомых, предчувствующих грозу. В эту ночь гроза тоже едва ли будет, сказали служащие, насекомые свиристят пока тихо, скорее жалуясь на утомившую многодневную духоту, перед грозой они полчищами взлетают в воздух, панически созывая далеко разлетевшихся собратьев, рискующих попасть под удары тяжёлых дождевых капель.

— Да, да, я согласен… Но то, о чём вы меня просите…

Виргиния откинулась на спинку стула, откупоривая призмочку с байси. Скорей бы уже грянула эта гроза, что ли. Впору голосить, как эти насекомые.

— Противозаконно, да. Как-то я понимаю разницу между собой, одиозной тёткой, и порядочным полицейским. Но видите ли, я не могу лучше вас знать ваших коллег.

Махавир выплюнул щепочки зубочистки и на какое-то время замолчал. Был ли он удивлён услышанному? Он давно не был наивным ребёнком, кое-что о том, на что способны люди ради поставленных целей, он успел и на Земле узнать. А кое-что добрал сравнительно недавно. Маниша… Тоже казалось, что есть пределы, до которых она не опустится. А Манишу, в отличие от тех, о ком говорила мисс Ханниривер, он думал, что знал. Детство вместе провели. В детстве преступники это были картинки в книжках — книжки старые, бабушка их где-то на рынке всякого старья купила — там были небритые физиономии с чернотой вокруг глаз, с ухмылками такими гнусными, у живого человека так не получится, как ни старайся. А Маниша была весёлой задиристой девчонкой, способной организовать нескучный день любому количеству народа, то клады искали, то театральные представления устраивали, и даже будучи припаханными к сельхозработам, умудрялись превратить их в балаган… А взрослая жизнь всё поставила с ног на голову, и оказалось, что преступники сидят в мягких креслах, постукивая канцелярией стоимостью в три полицейские зарплаты по столам, заваленным бумагами, определяющим жизнь тысяч и миллионов. И в сравнении с ними те преступники, которые вырастают из смешливых девчонок с тугими блестящими косами — мелочи, такие мелочи.

Хотелось ли ему зажать уши и забыть то, что успел услышать? Да, хотелось. Он бы так и сделал, если б не подозрение, что спокойно жить и спать всё равно уже не сможет.

— Если б я их так хорошо знал, — вздохнул Махавир, — настолько хорошо… Вы мне предлагаете не просто склонить кого-то из коллег к соучастию в преступлении. Я не могу просто ходить и всех подряд спрашивать, готовы ли они считаться мёртвыми неизвестно сколько. Всё-таки рассчитывать при этом на молчание — это как-то слишком жирно. Я должен спрашивать более-менее наверняка. Ну, как мне решить, кому из сослуживцев я готов подобное предложить? Если честно — никому.

Виргиния закусила губу.

— Первейшая кандидатура, которая придёт в голову — это Алварес. Даже если он и откажется исполнять роль Элайиной няньки, которую, правда, половину детства исполнял добровольно, то его невозможно просканировать… Но это и не требуется. Это тот парень, у которого на лице всё написано. Он может, положим, сдержать эмоции, но не может изобразить то, чего не испытывает. Нет, как ни жестоко, он не должен быть посвящён. Посвящённых вообще должно быть по минимуму — тем меньше вероятность провала.

— Ну, откуда вы знаете, что я не есть тот самый провал? — вымученно улыбнулся полицейский. В ответ последовала какая-то даже несолидная для уважаемой чиновницы усмешка.

— Да как сказать, я всё-таки немножечко телепат. Могу, если что, и память стереть, немного случалось… правда, навык не отточен, могу и лишнего чего удалить, но это не мои проблемы. Но мне почему-то кажется, юноша, вы тоже не заинтересованы в таком повороте.

В речах соблюдать сдержанность можно себя приучить, в мыслях уже сложнее. Некрасиво утешать себя тем, что он не один такой, но чем-то надо. Силовики вон утешают себя тем, что их вообще мало кто спрашивает, а то б они, чего доброго, наговорили, язык иногда быстрее мысли. Есть и среди них те, кто завершением дела вполне доволен — всё-таки преступник должен быть пойман и осужден, иначе зачем мы здесь все собрались. Но больше тех, кто недоумевает, зачем этот дурак сдался, на что рассчитывал-то, ясно ж, что за такой фестиваль дёшево не отделается, место жительства теперь поменяет только в день кончины. Чему удивляться, у нарнов и дрази до сих пор самосуд дело не то чтоб частое, но имеющее распространение. И в случае, например, кровной мести преступникам, которым удалось уйти от уголовной ответственности, мстителей не очень-то и ищут. Транталлилы, при тоже достаточно суровых условиях жизни, как ни странно, законопослушнее. Так что если говорить, кого б что устроило… Надо помнить, жизнь пока что далека от идеала, не до всех преступных элементов наши руки дотянутся, философски вздыхает Г‘Тор. Устроило б, если б на скамье подсудимых оказался Нуфак, а Элайя Александер остался таким вот неуловимым исключением. Этот судебный процесс должен показывать вселенной, что закон сильнее даже такой сверхъестественной силы, но показывает вместе с тем бессилие этого самого закона вовремя остановить то, что остановила банда под предводительством сумасшедших детей.

Но кто из тех, кто сочувствует Элайе Александеру или по крайней мере был бы в ярости от намерений определённых сил не дать ему сидеть там, где суд определил, готов, без малого, пожертвовать собой? Мисс Ханниривер рискует, выбирая, кому может довериться, но не меньше рискует доверившийся ей. Однако если просто сказать сейчас, что ничем не может помочь — сможет он сказать точно так же, когда то, о чём мисс Ханниривер говорит, случится?

— Но меня-то можно просканировать.

Виргиния со сладострастным чмоком оторвалась от баночки.

— Ну так я подскажу, кому нужно поменьше попадаться на глаза. А если всё-таки придётся — кто-то из нас будет рядом, чтоб выдать нежного ментального леща при попытке незаконного сканирования. Вообще по идее вам в своей честной и законопослушной голове много информации носить и не придётся, просто найдите мне среди ваших ребят надёжного и готового ко всяческому героизму — хотя бы одного, и дальше я всё, что надо, расскажу уже ему. Подумайте, каково пытаться соблюсти баланс между «не класть все яйца в одну корзину» и «обойтись минимумом заговорщиков», и радуйтесь, что вы не я. Ну, или предложите вариант лучше. Я вам излагаю эти три сценария, вы мне — работающий ответный сценарий. Идёт?


Вадим на негнущихся ногах переступил порог палаты. Здесь ничего не напоминало о каких-то тюремных ограничениях, у минбарцев не принято демонстрировать их явно. Однако можно не сомневаться, сбежать из Лийри посложнее, чем из пиратского плена. Эти тончайшие светлые полотна, закрывающие высокое окно, кажутся такими же прочными, как кристаллические стены домов, как сталь клинков. Весь Минбар полон невидимых оков, сказал как-то Дэвид — ты быстро понимаешь, что чего-то не можешь сделать. Просто не можешь. Правда, этого не понимают пасущиеся по периметру клиники представители Земли и Нарна. Но они, если уж откровенно, скорее наблюдают друг за другом. В клинику они, к своему огромному разочарованию, допущены не были — не наступило пока таких чёрных времён, чтоб минбарские целители позволили учить их работать, вот и бдят на почтительном расстоянии, лелея робкую надежду доказать рогатым гордецам, что без них не обойтись. Толку им говорить, что Элайя всегда был сложным случаем, но очень покладистым пациентом. Он достаточно рано осознал, как важно делать всё требуемое для контроля над болезнью.

Юная минбарка с почтительно-непроницаемым лицом, которая с коротким кивком вышла через узкую дверь в соседнее помещение, тоже кажется выточенной из горного хрусталя. Слышно что-то через такую стену, или она телепатка, и зарегистрирует какое-либо изменение ментального фона? В штате Лийри много телепатов, но есть и нормалы…

Кровать наклонная, но, видимо, регулируемая, её угол очевидно меньше полагающегося. Рядом тумбочка-«соты», в ячейках которой лежат свитки и ещё какие-то предметы, определить назначение которых с первого взгляда не получится, а сверху, на матовой плоскости — книга земного формата, в тёмной мягкой обложке с золотым тиснением, из которой торчит несколько тоненьких перламутрово поблёскивающих закладок. Душеполезное чтение здесь прописывают так же серьёзно и обязательно, как лекарства. Так же прописывают и музыку, и картины, и наблюдение за растениями, и ведение дневника с подробными впечатлениями от всего этого — если пациент способен писать. Если нет — с ним проводят больше времени телепаты. Юная минбарка как раз, видимо, проверяла очередное такое «изложение», когда к больному пришёл посетитель.

Больной обернулся, и Вадим почувствовал, как это взгляд ошпарил ему сердце — в нём было, было узнавание. Настоящее, прежнее, правильное. Не всё, что извлекли из сознания Элайи Реннар и трое местных дознавателей, пошло в материалы для суда, не всё было и озвучено Вадиму. Но и того, что было, достаточно. Да, это правда, он сохранил многих, и каждый раз новый взгляд мог встретить посетителя в камере. Одни из них охотно говорили с врачами и служителями закона, другие молчали, и даже прятались где-то на периферии, но телепаты фиксировали и их. Ему нужно было освободиться от них всех, отпустить этих теней более не существующего, позволив им назвать свои имена, сказать всё то, чего большинство умирающих уже не имеет возможности сказать. Теперь все они, заполнявшие пустоты между разлетевшимися осколками сознания, ушли, оставив своё временное пристанище тому, кому оно на самом деле должно принадлежать. Или может быть, ему стало некого выпустить вместо себя, и на те вопросы, которые не для суда, а для жизни, и от которых не спрячешься ни в этих стенах, ни на Лири, пришлось отвечать самому?

— Вадим. Ты ожидал, наверное, услышать «Я ждал тебя» — как тогда, в прошлые наши встречи. Но нет. Я не ждал. Я не думал, что ты придёшь — после всего, что видел и слышал. Что ты поверишь…

— Мне сказали, что тебе… лучше.

Сказали не совсем так, но не придираться же тут к формулировкам. Элайя откинулся на мягкую подушку, прикрыв глаза. Улыбка на его лице была такой умиротворённой… Когда в жизни она такая была? Нет, пару случаев вспомнить можно. Те семейные праздники, когда им удавалось собраться всем вместе и ни разу не поссориться, или вечера в саду во время летних каникул, после того, как весь день помогали Дэвиду с прополкой, поливкой, обрезкой, подвязкой, и хотелось просто сидеть, наслаждаясь запахами, мягким теплом на стыке дневного жара и ночной прохлады, гудением в усталых телах, осознанием, сколько полезного они сделали — вместе…

— Да, мне… обтекаемо выражаясь, это можно назвать именно так — лучше. Я не знаю, как назвать то, что я чувствую, иначе… Фриди Мелисса сказала, что она ничего не сделала, всё сделал я. Что только сам человек и может исправить то, что сделал с самим собой, и можно только подтолкнуть его к правильному пути, как до этого кто-то подтолкнул к неправильному. Нужно только набраться смелости признать то, от чего бежишь. Просто сделать шаг… как тогда, помнишь, как ты уговаривал меня утром первого учебного дня? Просто сделать шаг, а дальше легче. Это правда, это даёт огромное облегчение — с души падает камень, который носил много лет… Соблазнительно думать, что всё из-за препаратов, которые мне дают, это не земной блокировщик, который вызывает какое-то отупение и сонливость. Они успокаивают, но… по-другому как-то. Не затуманивая сознание, просто немного затормаживая реакции. Но препарат — это только инструмент, если нужен он, чтоб заставить сесть, многое обдумать, многое осознать — то пусть будет препарат. Так тут говорят. Важнее то, что я посмотрел на свой страх и больше не боюсь. Ни возможных приступов, ни неизбежного наказания. Не всё под моим контролем, но что не под моим — то под контролем тех, кому можно довериться…

Вадим присел на низкую мягкую скамейку, где до этого, видимо, сидела юная минбарка, читая вместе с Элайей свитки.

— Я пришёл вернуть тебе кое-что твоё. Теперь, думаю, настало для этого время.

В ладонь Элайи лёг кулон-звезда, тускло блеснул в свете матовых плафонов.

— Спасибо… — палец скользнул по испещренным значками лучам, — за такое терпение к тому, что вас всегда раздражало. Я помню… Мама принесла, — он кивнул на тёмную книгу, венчающую собой ячеистую тумбочку, — в мягком переплёте… Ты ведь помнишь, как я чуть не разбил тебе голову той, первой? И мама помнит.

— Думаю, она готова это потерпеть ради того, чтобы видеть тебя прежним, — губы Вадима дёрнулись в болезненной улыбке. Золотое тиснение было знакомым, да. Проще сказать — а что больше это могло быть?

Он помнил, да. Но сейчас вспоминал другое. День, когда Ганя получил диплом. Готовились отметить всей семьёй, мама месила тесто для пирога, Уильям, у которого в плане учёбы всё ещё только начиналось, обваливал кусочки мяса в специях, Элайя, болтая ногами, лущил орехи — больше в рот. Дэвид, закончивший со своей долей кулинарного действа, зачитывал письмо от Шин Афал.

— Франклин их на Энфили зовёт, говорит, у них на кафедре хирургии место появилось. Правда, наверное, одно место-то, да и на Мораде им по-прежнему есть что делать… Так что, видимо, просто в гости съездят, университет родной проведать, со старым профессором своим вживую обняться, он же сколько уже безвылазно на Энфили, а они, соответственно — на Мораде…

— Так это старший, что ли? — ахнула Лаиса, — он жив ещё?

— А куда б он делся? Живее нас с вами! Просто вот, к оседлому образу жизни перешёл наконец. Переехал на Энфили к сыну и внукам, преподаёт в университете, заигрывает с симпатичными студентками…

— Вот какую старость каждому дай бог, — усмехнулся Диус, прервавшись от яростного взбивания соуса, — всегда жил полной жизнью. А сколько прекрасных специалистов подготовил! Да и ещё подготовит. Про таких на Центавре говорят — на наших похоронах спляшет.

— Такая поговорка и на Земле есть, правда, значение немного другое, более злое.

Лаиса повернулась к внучатому племяннику.

— А ты, Элайя, уже определился, кем будешь, когда вырастешь?

— Раввином он будет, — буркнул Уильям, как раз вчера поругавшийся с ним на тему религии.

Элайя, в это время втихаря хомячивший орехи, от неожиданности подпрыгнул.

— Я… я не знаю. Не думал об этом.

— Ну, так уж и не думал. Ты столько общаешься с доктором Гроссбаумом и Ноэлем и Эстер, наверное, хочешь стать врачом, как они.

Вадим посмотрел на мать мрачно — она ведь знает о проблемах Элайи, как с ними мечтать о подобном? Хорош врач, который может впасть в припадок посреди операции. Но не сказал ничего — разве не сам столько уверял родственника, что с болезнью можно и нужно бороться? Мечты, пусть дерзкие и несбыточные, для этого хороший повод. Как всё же хорошо, что Элайя не может слышать его мыслей.

Диус тогда сказал, что определиться с профессией — дело, знаете ли, совсем не плёвое, ему в возрасте Элайи разве б пришло в голову, чем он будет заниматься? И говорить-то смешно. Да разве не всех здесь жизнь привела к нынешнему положению и роду деятельности неожиданными и причудливыми путями? Будут свои и у этого парня.

Жизнь полна этих удивительных поворотов и влияний, да. Ганя стал историком — историк по основному образованию и Илмо, они много общались. В какой-то мере можно сказать, что Ганя стал историком вместо Илмо, которого почти сразу занесло в журналистику. Уильям стал переводчиком под влиянием Дэвида и Диуса. А Элайя… Элайя, сказал кто-то на суде, стал Моисеем, выведшим свой народ из тьмы рабства.

…Элайя наклонил голову, продевая её в кольцо цепочки.

— Так говорить неверно. Никто не становится прежним, никто и никогда. И меньшее меняет нас бесповоротно.

— Ты понимаешь, о чём я. О том, что ты больше не говоришь, что знаешь, кто мы. Только не извиняйся за это, прошу. Это не твоя вина.

— А вот это как сказать. Потеря памяти — это бегство от себя, в моём случае это уж точно так. И хотя возвращение памяти — это боль, но боль, приносящая облегчение. Признать свои грехи, покаяться в них и знать, что всё в надёжных руках — и моя жизнь, и моё будущее. Если Бог, через всё, что было, привёл меня обратно к вам — значит, никогда, в самые чёрные минуты, Он не забывал обо мне. Бог знал, что я справлюсь, когда сам я об этом не знал. Он и твоими устами говорил мне это.

Говорят, что надо с терпением относиться к тем, кто, столкнувшись с испытанием, превосходящим его моральные и физические силы, обращается к этому самому духовному опиуму, находя невнятное утешение в том, чтоб это испытание считать проявлением осмысленной высшей воли, имеющей некую цель, и даже в избавлении, совершённом вполне конкретными телесными, человеческими руками, видеть тот же небесный промысел. Говорят, но толку. Кто из говорящих знает о терпении столько, сколько он? Можно ещё вспомнить о том, как пси-способности считали сверхъестественным проявлением, в том числе и сами их обладатели считали себя отмеченными богом или дьяволом — кому что ближе. Не располагая научными объяснениями, люди находили для себя один вариант, самый лёгкий. Но сейчас, когда ответы даны, мистические покровы сорваны… Элайя знает, чей он сын, знает источник и своего дара, и своей болезни, что заставляет его упорно отводить в этой схеме место богу?

— Моими устами говорю только я, Элайя.

Тот только снова улыбнулся.

— Этот спор начался очень давно, и не сейчас ему заканчиваться. Ты как тогда не видел того, что вижу я, так не видишь и сейчас, когда я вижу больше. Помнишь, ты спрашивал меня, почему же Дэвид не верит в Бога, хотя Бог действует через него? Тогда ты ставил меня в тупик, действительно. Теперь я знаю ответ. Потому что Бог всегда у него за спиной.


Гроза ночью всё же разразилась. Грозы, особенно настолько сильные, в этих краях событие неординарное, и наверное, нельзя винить строивших эту гостиницу, что на подобные катаклизмы они не рассчитали. Вот и окна, омытые множеством дождей, ударов сломанных ураганным ветром ветвей не выдержали, и рассвет Дайенн и Эми встречали, спасая вещи от хлещущего в проём дождя, а потом стуча зубами и согреваясь чаем. Судя по невыспавшимся лицам, впрочем, тяжёлая ночь была у всех — гром грохотал так, что угрожающе вздрагивали стёкла. Коса Махавира была мокрой — он объяснил, что ночью выходил погулять. Ни одному нормальному человеку не придёт в голову гулять в такую погоду, но Махавир просто отмахнулся заявлением, что его можно вычеркнуть из перечня нормальных, по итогам этого процесса он даже сам за это проголосует всеми четырьмя конечностями, а пока хотел бы просто вытянуть эти конечности на кровати и не шевелиться вообще вплоть до отбытия на Кандар. Грешно, но он просто уже устал от этого дела. Оно завершено, слава всевышнему, вот остаток времени он и посвятит осознанию этого прекрасного факта.

— Ты поэтому решил делегировать в сопровождение Лалью? — сочувственно спросила Дайенн, — хочется поскорее… отмежеваться?

— Оформить этот… как его… акт приёма-передачи, в общем, смогла б и хорошо обученная обезьяна. Это простая формальность — наш представитель должен поставить пару закорючек, не своих даже, а факсимиле Альтаки, забрать все бумаги и похлопать Элайю по плечу на прощание. Нет абсолютно никаких священных предписаний, что это должен быть именно я. Или тем более чтоб пёрлись мы все толпой. Там целый отряд рейнджеров, там этот Проводник —мало что телепат, он и физически вполне дюжий молодец, из воинов, кажется. Если б даже Элайя и захотел что-то отколоть… хотя ожидать от него сейчас каких-то эксцессов, по-моему, может только больной. У него была куча возможностей избежать тюрьмы, начиная с того, чтоб просто не сдаваться.

— Ты мог попросить кого-то из нас, это не проблема… Впрочем, если Лалья не против…

— Да уж, — Г’Тор аккуратно ссыпал в бумажный пакет ещё горсть стекла, — я ему, если честно, немного завидую, другой случай увидеть своими глазами минбарскую тюрьму вряд ли представится в ближайшее столетие. Надеюсь, он потом всё в красках распишет. Хотя что я несу такое, Лалья — да не распишет? Месяц, не меньше будет тут и там по отделению стихийные пресс-конференции собирать…

— Я считаю, это правильный выбор, — Вадим повернулся к окну, тронул мелкую трещину в углу — тоже последствие ночного разгула стихии, — жизнь силовиков тоже, конечно, богата на впечатления, но в основном такие… однообразно неприглядные. Если ему любопытно, а ему уж наверняка любопытно…

— Не понимаю, — фыркнул Г’Тор, — почему это тебе, как родственнику, видите ли, нельзя! Что ты ему, в самом деле, бежать помог бы? С шаттла? Ха, посмотрел бы я на это. Причём это не прописано, я проверял, неписаный такой закон, только не понял, чей, минбарский или единого суда. Вроде на Лири во времена оны кого-то родной брат сопровождал — ничего, нормально. А общегалактические правила запрещают дела вести родственникам, а про сопровождение ничего не сказано. Ну и чего эти законники поганые так удила закусили? Хоть побыли б вы вместе подольше.

— Брось, Г’Тор. Ты думаешь, вот именно за дорогу туда мы наговорились бы вдоволь перед разлукой, которая неизвестно, сколько продлится?

— Да, с другой стороны это, наверное, только растравлять…

В номер вошли Дэвид и Диус, по очереди обняли Вадима. Пора выезжать…

— Это правда, что Виргиния и Офелия уже уехали?

— Нет, куда б они уехали? Ночью ни одного корабля не было, да по погодным условиям и флаеры не летали. Собираются, после обеда вроде их рейс. Но прощаться не поедут, если об этом речь.

— Можно понять… Виргиния сильная женщина, но в том, так сказать, и проблема. Подпортит там какую-нибудь не обезображенную культурой и тактом физиономию, головняков потом не оберёшься. Рейнджеры обещали, конечно, что базара при посадке не допустят, но есть такая братия, что хоть из дракхов кордон выставляй, бесполезно.

— Вот предлагали же отправку передвинуть на ночь, или вообще перевезти для отправки из Йедора…

— Ты серьёзно думаешь, что их бы это остановило?

— И то верно…

— Ладно, Сингх, отдыхай. Если вдруг отоспишься до нашего возвращения — начни что ли вещи собирать. К гадалке не ходи, Альтака скоро копытом рыть начнёт, когда мы уже в родное отделение…


Виргиния посмотрела на часы.

— Ну что, по моим расчётам, где-то сейчас они уже должны подойти к границе сектора Ворлона, развернуть систему — дело где-то получаса в оптимистичном раскладе. В не оптимистичном часа два, но тоже укладываемся, если никаких накладок не случится, просто на Лири охренеют сильнее. Будем надеяться, качественных записей не сделают, по идее излучение там такое… Такое. Передатчик уже на борту, активируется с запуском двигателя, на полный разогрев и приём-передачу координат ему тоже от получаса до часа надо, в идеале будут на середине пути, когда заветная кнопка будет нажата.

Алион поднял голову — за матовым пластиком купола на светлеющем рассветном небе бледно сиял кажущийся огромным диск Лири. Тонкая полоска облака — наверное, последнего заблудшего воина бесновавшейся ночью непогоды — пересекала его примерно в том месте, где и расположен тюремный комплекс.

— Всё это так рискованно, Виргиния, так хрупко…

— Да уж ничего не говори, а? Если по итогам этих дней я не слягу с нервным срывом — значит, правы те, кто говорят, что для меня нет невозможного. Но на самом деле даже если «обратный рейс» не состоится — и это будет приемлемо, если кто-то умудрится быть разом таким мозговитым, чтоб отследить сигнал, и таким безмозглым, чтоб заявиться после этого к Вентоксу, то мои им соболезнования. Но 15 килотонн и несколько обломков подходящих параметров должны прекратить все вопросы. Точнее, вопросов-то будет много…

— Они будут обязаны провести расследование, — вздохнул Алион, — и поиск или назначение виноватых — дело соблазнительное.

— Согласна. Мне вот тоже до того соблазнительна мысль свалить ответственность на Землю. Всё-таки не организовали никакой реальной диверсии они потому, что возможностей не было, а не в силу моральных качеств. Но земная взрывчатка — не основание, её сейчас по вселенной как у дурака махорки. Расследование зайдёт в тупик, Алион. Если мы всё сделаем правильно — оно зайдёт в тупик. При такой силе взрыва даже от крейсера могут остаться рожки да ножки, что говорить о мелком шаттле. Несколько хвостовых обломков и деталей с полуоплавленными серийниками, вроде бы похожими на нужные, довольно с вас и этого.

Кстати к мирно беседующим заговорщикам подошёл и пилот — Иржан Каро.

— К счастью, последними осмотр проводили дрази, осматривали бегло, больше трещали с сопровождающим. Значит, можно полагать, что они могли пропустить бомбы?

— Можно-можно, — хохотнула Виргиния, — молодец парень, отвлёк. Хотя насколько я поняла, и земные осматривали халтурно, больше возились вокруг сидений, уж не знаю, что там ожидали найти. Ну, больше халтурить не будут, но больше и не надо. Главное — что никто не нашёл передатчик. Да если б и нашли — не факт, что сумели б опознать как таковой.

Алион посмотрел на взволнованного центаврианина долгим задумчивым взглядом.

— Предстоящее пугает вас, господин Каро?

— Честно? Ещё как. Подготовка была поспешной, а само действо и вовсе занимает секунды. Чтобы аппаратура не успела засечь, что мы исчезли раньше, чем произошёл взрыв — это должны быть доли секунды, доли секунды между нашей телепортацией туда и телепортацией бомб и обломков, соответственно, оттуда сюда. В этом телепортационном туннеле, в этом даже не гиперпространстве, а некоем нигде мы и бомбы проходим почти одновременно, наша возможная смерть пройдёт сквозь нас и слегка толкнёт нас плечом… Это пугает, это правда. Но рейнджер готов к смерти и готов к тому, что никто из знавших его не будет знать, какой она была. Мы осознаём риск и осознаём, как велика за него награда. Если всё произойдёт именно так, как запланировала леди Виргиния, я стану первым центаврианином, кто достигнет ворлонских земель. Рейнджеру не пристала подобная детская гордость, и я приношу за неё покаяние, но всё же — мои предки попереворачиваются от зависти в гробах!

Иржан попрощался и отбыл — ему полагалось, получив дежурное благословение начальника смены, первому занять своё место, а к Виргинии и Алиону подошёл рослый и ширококостный минбарец с довольно густой чёрной бородой — Проводник Элайи, Грайелл.

— Всё готово настолько, насколько возможно при столь неудобных обстоятельствах, фриди Алион, — он поприветствовал в традиционной манере сначала соотечественника, затем Виргинию, — и дух мой спокоен, лишь одна мысль тяготит меня, о которой я и пришёл сказать. Не волнуйтесь, — эти слова он обратил к Виргинии, — я прекрасно понимаю, на что иду, и не нахожу это несчастьем. Если б и вправду нужно было умереть, одного слова фриди Алиона достаточно б было, чтоб я без колебаний сделал это, но возможность отправиться в новый мир, где сможешь прикоснуться к великому наследию древних, принести пользу — не назовёшь несчастьем.

Виргиния с некоторым усилием заставила себя прекратить разглядывать его густую растительность. Всё-таки, хотя волосы на теле у минбарцев иногда встречаются, но этот экземпляр прямо экстраординарен. Даже над глазами пробивается несколько жёстких чёрных волосин.

— Вы ведь не его ученик? Вы, кажется, ровесники?

— Верно. Однако поскольку мои способности проснулись много позже, на момент самого начала моего обучения фриди Алион уже вступал на первую ступень учительского служения, и присутствовал на уроках. Первая ступень предполагает лишь наблюдения за работой учителя, фиксацию успехов и неудач, разбор ошибок типовых и нетипичных. И скажу как на духу, никто не дал фриди Алиону материала для разборов больше, чем я.

— Строгость к себе — необходимая добродетель, Грайелл, но лишь пока не становится грехом против истины. Тебе позволительно не помнить более неуспешных учеников, но я-то помню. Как помню и более одарённых, которым бы хотя бы половину твоей настойчивости, твоей крепкой воли.

— Я благодарен за эти бесценные слова, фриди, однако истина требует и сознаться перед госпожой Ханниривер, что её родственник вверяется не лучшему из лучших, как она вправе б была ожидать. Происходя из воинов, душой я оказался ремесленником, не будучи одарён ярким талантом, чего-то достигал я преимущественно за счёт многократных повторений и благодаря поддержке фриди Алиона, отчего-то поверившего в меня и убедившего учителей поверить в меня.

— Лучшие из лучших, — Алион произнёс эту фразу с подобающим градусом иронии, — видят для себя в жизни иные, более великие задачи. Тебя не готовили в Проводники, Грайелл, однако твоя работа с больными детьми здесь может оказаться даже более полезной. Может быть, твой уровень невысок, может быть, ты не знаешь и половины техник, которые подобает знать Проводнику. Но у тебя доброе сердце и великое терпение. Такое терпение, которым не могу похвастаться я — именно потому, что мало знал в жизни неудач. Тебе мы можем вверить Элайю. И не сомневаюсь, и Элайя заключит, что может вверить тебе свой народ.

Грайелл покорно склонил голову с крупным, по-воински отростчатым гребнем.

— Нет ничего страшнее, чем не оправдать такую веру. Но за все годы нашего знакомства фриди Алион не давал мне заданий, с которыми бы я не справился — значит, справлюсь и с этим. И хотя миссия наша тайная, для всех мы будем считаться погибшими — возможность оказать помощь существам, нашедшим приют в том мире, испытавшим в жизни столько физических и нравственных страданий, будет достойнейшим способом оправдать столько доверия и чести, сколько выпало в жизни мне. В нашем мире целителей и поспособнее меня предостаточно. Если был у меня в жизни шанс совершить что-то великое, превзойти самого себя — то был лишь один, и фриди Алион сумел его для меня найти. И как я сказал, есть у меня лишь один камень на душе, лишь одна просьба, и если даже она покажется слишком дерзкой, я не могу смолчать. Речь о моей дочери, фриди Алион… Вы знаете, что она сейчас практикуется в клинике Лийри. Большой удачей было получить такую возможность, ведь она ещё так юна. Теперь она боится, что без фриди Мелиссы она не сможет там оставаться, ни один другой наставник не захочет такую юную и неопытную ученицу. Но ведь с фриди Мелиссой она изучала крайне сложные случаи… Элайя Александер был одним из её пациентов.

— О чём речь, Грайелл, я найду, кому её рекомендовать. Однако почему в этом возникла нужда? Куда отправилась госпожа Аллан, что не может взять ученицу с собой? Мне казалось, я знаю её ближайшие планы, и корабль её жизни прочно встал на якорь в Лийри?

Испуг и печаль заметались на лице целителя, словно тени ветвей в неспокойную ночь.

— Неужто вы ещё не слышали? Фриди Мелисса умерла этой ночью.


Тишина и сумрак почти пустого номера должны были успокаивать, расслаблять, но получалось наоборот. Это короткое прощание не далось легко никому. Хоть протокол и предполагал ограничение доступа гражданских лиц на космодром в момент отправки шаттла, на протокол, в полном соответствии мрачным ожиданиям Сингха, очень быстро наплевали. Разношёрстная толпа провожающих, журналистов, просто зевак, разрастаясь, как снежная лавина, заполонила собой всё от входа до шлюзов. Рейнджеры героически держали коридор, но чувствовалось, что с штатом как-то не рассчитали. Привыкли к минбарской дисциплинированности, чего уж там, ворчал Г’Тор, помогая Алваресу протащить за собой Дэвида и Диуса, словно ледокол на буксире — полицейская форма производила на собравшихся хотя бы какое-то впечатление. В разноязыком гвалте с трудом выхватывались отдельные фразы — благодарности, сопереживания, обещаний век не забывать, вопросов, разрешены ли в тюрьме письма и посылки, «и ещё одни самые последние вопросы» газетчиков… Кто-то говорил, что всё же видел на космодроме Виргинию. К чему? Она ведь ясно сказала, что эту вакханалию вполне способна представить, воочию наблюдать желания нет, судебного процесса хватило. Матери вправе проститься со своим сыном в тишине, наедине, что они и сделали заблаговременно.

Сингх на соседней кровати спал, свернувшись калачиком — звонившему с обычной своей отеческой заботой Альтаке отвечал, практически не просыпаясь, что вроде у минбарцев не полагается в таких случаях никаких многодневных церемоний, так что вот дождутся Лалью и прямо сразу, Лалья даже и в гостиницу-то возвращаться не будет, вещи его ребята увезли уже… Вадим вернулся, если уж говорить правду, отнюдь не затем, чтоб спать, а потому, что там оставаться никаких моральных сил не было. Однако и в этой сонной тишине покоя не было. В голову лезло всякое… Теперь, когда шаттл отбыл, уже не так велика и всеобъемлюща была уверенность, что всё под контролем, всё будет хорошо. Элайя улетел — снова выскользнул из рук. И дальнейшее зависит от целителей, которые будут работать с ним там, в этой тюрьме, от результатов очередных освидетельствований, которые, быть может, позволят однажды передать Элайю Корианне, а может — нет… Элайя обещал быть сильнее своей болезни. Тяжело давать такие обещания. «Мы ждали четыре года, — повторял Вадим последние сказанные брату слова, — мы подождём столько, сколько нужно. Теперь мы знаем, чего ждём. Теперь ты помнишь, ты знаешь, что тебя ждут назад…»

И параллельно, вот уж совсем некстати — эти воспоминания, поднятые болтовнёй Г’Тора. Об этом не было смысла думать тогда, тем более нет теперь, но почему-то думается. Они ещё несколько раз возвращались к этому разговору. Каждый раз Элайя говорил потом, что вовсе не хотел обидеть этим указанием на разницу между ними, в ментальном плане, и каждый раз бесполезно было говорить ему, что не в обидах вообще дело. Мог ли он соврать? В принципе мог, по мелочи он врал. Но это слишком серьёзный вопрос… И ведь Элайя знал, при всей невозможности слышать мысли знал, какую бурю это порождает в Вадиме. Как будто он мог даже просто подумать о таком — чтоб Даркани был его отцом… Это уж слишком. Но, говорил Элайя, у рейнджера Крисанто ведь то же самое, и тебе нормально. Ну, не то же самое… Как вообще можно сравнивать Крисанто с Даркани… Крисанто никогда прямо не говорил о своих чувствах, но их ясно было видно во всех его словах, во всех поступках. И его отношение было, говорил Дэвид, скорее отношением рыцаря к королеве. И он хорошо знал, как смущало это первое время маму — она простая женщина, она не привыкла к такому. Все знали, почему он перевёлся в штат Виргинии вскоре после того, как Алваресы переехали на Корианну. Все знали, и все просто приняли эту смущающую, но не лишающую последнего душевного покоя вещь, как данность. В жизни Крисанто случилось такое явление как Лаиса, и теперь, помимо Единственного, он служил и ей — возможно, как некоему его земному эквиваленту. В жизни их всех случилось такое явление, как Крисанто с его служением — и они жили с этим фактом.

Дайенн много раз повторяла, как ребёнку важна семья, как нужны родители — но всё же в том разговоре (он был, кажется, вечность назад) вынуждена была сказать, что не только кровная родня может выполнять эту высокую роль, что расстояние не лишает этих важнейших связей. Минбарский ребёнок с самых малых лет учится понимать, что родители не принадлежат ему безраздельно, учится обращаться с тем же доверием и почтением к другим взрослым клана. Ребёнку на Корианне вообще родители не нужны, говорил Вадим, нет нужды в тех, кто будет твоим островком безопасности посреди остального враждебного мира, потому что мир не враждебен. А кого любить и уважать — всегда будет, и будет больше, чем только двое разнополых людей. Желать, чтоб кто-то был прямо совсем твоим — это так же глупо, как желать забрать себе закат, или цветы в городском саду… То же говорила и Дайенн, только другими словами, сама убеждённая, что это совсем другое. Лалья говорил, что увлекательнее в отделении было только наблюдать за некоторыми главами отделов, находящимися тоже в отношениях странных, да вот теперь один уехал…

Ни к чему возражать, что это невозможно, говорил Элайя, не об этом ведь речь, возможно или нет. Просто ответь — неужели ты бы отказался? И нет вопроса страшнее… Это наш, центаврианский характер, говорил Диус — вечно балансировать в этом противоречии. С одной стороны да, мы жадные, мы стремимся получать в жизни лучшее из возможного, не отказывать себе ни в каком наслаждении. С другой — встречая это лучшее из возможного, готовы бежать от него, ибо это слишком для нас, не привыкших к достижению настоящего счастья. Избыточность любви, так назвал это Диус…


Когда по кораблю словно прокатилась волна золотистого свечения, Элайя вздрогнул — не столько от необычности и неожиданности самого явления, сколько от удивления, что никто вокруг не обратил на это особого внимания, словно ждали чего-то подобного.

— Что случилось? Мы в квантовом пространстве? Но зачем?

Его конвоир, общительный дрази-силовик, успевший за час пути пересказать кучу анекдотов и сплетен родного отделения, повернулся с широченной улыбкой.

— Небольшое изменение курса, приятель, извини, предупреждать тебя как-то не с руки было. Мы летим не на Лири. Мы летим на Вентокс.

Если б конструкция кресла позволяла — Элайя вскочил бы, а может — и упал без чувств. Но не позволяла, поэтому только и оставалось, что вздрогнуть ещё сильнее.

— Что? Вы шутите… — шутил полицейский, это правда, до сих пор много, однако именно сейчас в его мыслефоне и намёка на то не было, — но… Но как? Суд ведь приговорил меня… Вы что, устроили мне побег?

Тот расхохотался — словно получил в свою коллекцию новый замечательный анекдот.

— Точно! Ну, не я конкретно, мамаши твои и ещё некоторые заинтересованные лица. Видишь ли, слишком уж ты одиозная фигура, чтоб даже в особо охраняемой минбарской тюрьме ты мог сидеть спокойно. Лучше уж так, всем легче… Это инсценировка взрыва. Все будут считать, что мы погибли. А мне велено проследить, чтоб ты не выбирался с Вентокса и не показывался кому не надо на глаза. Надеюсь, мне не придётся проявлять много усилий, и ты сам будешь вести себя разумно?

Элайя посмотрел на голографический проектор под потолком, где перед его взором разворачивался сектор Ворлона — его Земля Обетованная. Слишком несомненно. Слишком буднично, чтоб это происходило в жестокой красоты сне, а не в реальной жизни. Место, с которым связано столько боли и счастья, и с которым он простился в своём сердце. Почти научил себя утешаться тем только, что оно существует.

— Это правда. Вентокс. Мы летим к Вентоксу.

Лалья улыбнулся ещё шире.

— Ну, парень, если ты уже настроился на отсидку, и такая поломка планов тебя совершенно не устраивает, то можем, конечно, и вернуться. Мы все, правда, по итогам, тоже сядем, но это уже, как говорится, не твои проблемы.

Закованные в импульсные наручники руки схватились за лицо, потом за горло — словно пытаясь удержать лавину слишком сильных эмоций, чтоб хоть какие-то звуки, хоть какие-то слёзы могли их выразить.

— Но… но… ты говоришь — инсценировка? Инсценировка нашей смерти? То есть вы, вы все — будете считаться погибшими, как и я?

— Совершенно верно, — обернулся Проводник, с первого взгляда поразивший нетипичной для минбарца внешностью, а дальше впечатлявший ровно безмятежным фоном мыслей, преображающимся для соседствующих в ясную безбрежную водную гладь, — и хотя это безумная авантюра, каждый из нас понимал, на что шёл. Возможно, ты не примешь этот дар, возможно, не захочешь принимать нас в свой мир, давать нам пропуск через охранные системы. Но почему-то кажется, что и примешь, и дашь.

Арестант в непреходящем шоке буравил взглядом проектор — а он с той же безмятежностью умиротворённой бездны продолжал приближать одетую лёгкой золотой дымкой планету.

— Но… но зачем это вам?

— Высший смысл жизни разумного существа — помощь тем, кто страдает. И это не только ты. Разве в твоём мире не предостаточно тех, кто вышел из ада и всё ещё несёт на себе его печать? Да, мы идём к вам незваными, и хорошо понимаем это. Как понимаем и то, что иногда у страдающего нет ни сил, ни веры, чтоб попросить о помощи. Я назначен Проводником тебе — но будучи обязанным сделать всё для твоего исцеления, не должен ли и их боль принять как твою, чтоб их освобождение стало ступенями твоего освобождения? Здесь нет случайных людей, некоторые из рейнджеров медики по образованию, другие преуспели в духовных практиках. Смею полагать, мы пригодимся в мире вчерашних рабов, раны которых ещё не зажили — если не физические, то душевные.

— Всё же надеюсь, ты не столь неблагодарная свинья, чтоб не принять эту помощь, — вставил Лалья, — ну или просто считай, что меру пресечения тебе изменили, содержаться будешь не на Лири, а на Вентоксе. А мы всё равно приписаны за тобой присматривать, чтобы ты не натворил глупостей.

Элайя прикрыл глаза — но золотое солнце его рая сияло и сквозь веки. Что говорить, оно навеки отпечаталось в мыслях и снах. Кто, как, ради всемилостивого Господа, сумел это устроить? Чем он это заслужил? Но мы никогда и ничем не могли б заслужить всех тех благ, которые даёт нам Господь — счастье жить и дышать, видеть красоту Его творения и греться в любящих объятьях. Всё это даётся нам просто потому, что Господь — источник жизни и любви, и всё, чего Он хочет в ответ — чтоб мы помнили и любили Его.

— Конечно… я дам вам доступ, о чём может быть речь! Но почему вы не предупредили меня?

— А это уж к твоим матушкам вопрос, видать, невеликого они мнения о твоём актёрском таланте, опасались, что можешь запороть всё дело… Пусть тебя утешит, что ты не один у них за неразумного ходишь, вообще это правильно — чем больше знающих, тем больше шансов, что где-то кто-то проколется. Ну и, по привычке договариваться на берегу. Я в курсе, что ты у нас религиозный ортодокс и всё такое, но в курсе также, что ты сам, извини за прямоту, чист настолько, что пробу ставить негде. Я не то чтоб любитель лезть со своим уставом в чужой монастырь, правда, кажется, в вашем-то монастыре устав вполне себе вольный, но другого самоубийцы тебе в провожатые не нашли… Так что либо, если воля твоих матерей для тебя что-то значит, потерпишь мои маленькие слабости, либо, ну, выкидывай меня из шаттла здесь и сейчас, но имей в виду, что это может несколько осложнить дело.

Элайя посмотрел в спокойные серые глаза дрази. Новое свечение одевало своим газовым покрывалом корабль — он входил в радиус действия охранных систем, и они уже узнали носителя Ключа, и звучали пронзительной мелодией «Хатиквы» — пока только для него. Он воздел ладони, ловя незримый ещё для остальных свет, направляя его на спутников.

— Господь дал мне дар своей любви, не смотря, был ли я достоин — моя теперь задача стать достойным. Если же я откажу в приёме на земле Господа тому, кто пожертвовал собой ради моих матерей и меня — буду ли я достоин? Поверь, даже если б не прагматические соображения, которые ты объяснил более чем доходчиво — что из жизненных уроков я наконец хорошо усвоил, так это то, что за свою душу каждый должен быть в ответе сам. А я насовершал достаточно грехов, чтоб в ближайшее время позволить себе ещё хоть один.


— Да простит меня бог, — вздохнула Виргиния, когда они с Офелией заняли посадочные места, — но я не знаю, когда и как решусь ему сказать. Я прекрасно понимаю, что он остался отдуваться за нас, сваливших, не дожидаясь трагических известий — мы-то отсидимся на Корианне, пока всё не утихнет, и правильно сделаем, а он себе это позволить так и так не может. И его горе должно быть искренним…

— Джин, это звучит чудовищно.

— Чудовищно было бы — всё то, что последовало бы после того, как они добрались бы до Элайи. Наш сын никогда не отмылся бы от репутации неуправляемого монстра, это кроме того, что мы никогда его уже не увидели бы, земные обезьяны получили бы очередную не гранату даже, а ядерную бомбу, минбарская судебно-исправительная система, да как бы и не Минбар в целом, уже не имели бы авторитета даже у отсталых аграриев, всё ещё ковыряющих лаптем щи, это опять же кроме тех проблем, которые они, да и все мы в перспективе, имели бы от разбежавшихся Элайиных соседей, народец-то там содержится отборный… Их-то доблестные спасители, примчавшиеся на коне и в плаще с алым подбоем, ловить бы не стали, как понимаешь.

— Да, понимаю, но…

— Конечно, мне легко рассуждать, потому что я всё-таки этого паскудника не рожала, и мне он столько крови, сколько тебе, не выпил, благо, я всё время была в разъездах…

— Джин, прекрати.

— Но это правда, дорогая, и ты сама понимаешь, что от любого, кто будет обсуждать эту ситуацию, услышишь именно это. И не то чтоб меня это так уж травмировало, если б я принимала близко к сердцу всё, что говорят, я б до своих лет не дожила. Лично я твёрдо знаю, что я в первую очередь генерал, а потом уже чья-то мать. И как генерал, я лучше пожертвую чувствами одного Вадима Алвареса и одной минбарской девчонки — к сожалению, у этого Проводника есть дочь, вот когда между великими служениями умудрился-то, чем миром и покоем в галактике, который и так, будем честны, на соплях держится.

Офелия опустошённо вздохнула.

— Мы по крайней мере знаем, что он жив. Хотя я не знаю и не хочу думать, как буду теперь жить, не зная, когда увижу его вновь, не имея надежды на какие-то вести. Через какое время начнёт казаться, что это был один из моих снов, как он вернулся…

— Мы ждали встречи четыре года, Фел, мы подождём столько, сколько нужно. Эти четыре года мы только надеялись, теперь мы — знаем. Он вернётся тогда, когда будет можно. И так на случай, если ты почувствуешь, что ожидания с тебя хватило… Есть у меня некое подозрение, кто тот второй, кому нипочём защитные коды Вентокса.

Офелия повернула к Виргинии всё ещё заплаканное лицо.

— Джин, заткнись. Я мать, я безумно люблю своего ребёнка. Но если уж я не уступила тебя даже достойнейшему Цаммиу…

— Тааак, началось.

— Нет такого повода, который заставит меня тебя бросить. Каждый твой поход мог отнять тебя навсегда. Чтобы я сама сделала шаг прочь от тебя… Нет, никогда.


Когда корабль приземлился, на космодроме уже было полно народу. Ничего удивительного — когда Элайя давал кораблю и его пассажирам доступ, сигнал, надо думать, получила и вся колония. Лалья первым шагнул на гудящее и вибрирующее тускло-золотистое покрытие, потом обернулся, чтоб разблокировать наручники на руках поднадзорного — протокол есть протокол, снять по прибытии и передаче. Хотя смыслу-то в них было, честно говоря, всё это время — если уж толпа бесстрашных рейнджеров и специально обученный минбарский телепат не окажутся сильнее Элайи, то какие-то дурацкие наручники тем более.

Вперёд выступила высокая девушка с длинными, ниже поясницы, тёмными волосами.

— Это было неожиданным, Вадим. Мы успели навеки попрощаться с тобой. Мага увидела через машину, что всё будет не так, как мы думаем, но она не поняла, что именно она видит. Что же произошло? Как тебя отпустили?

Элайя обнял соратницу, и Лалья заметил, что у неё нет кисти правой руки.

— Я и сам, честно говоря, это не совсем понял, Голда. Но у нас будет время во всём разобраться. Много времени.

Девушка окинула взглядом собравшуюся поодаль толпу сопровождающих.

— А это кто?

— Мои конвоиры и наши помощники, Голда. Они вернули нас друг другу, и мы будем во всём слушаться их. Они совершили большую жертву ради нас, и эта жертва не должна быть недооценена. Мы долго воевали, некоторые здесь — всю жизнь. Теперь настало время мира, исцеления, строительства новой жизни.

К ним подошла ещё одна женщина — старше Голды, с серебристыми, по-видимому, совершенно седыми волосами.

— А где же…

Лалья как-то понял, что имелась в виду Аврора. И почувствовал, хотя и не смог бы себе объяснить, откуда, что здесь не очень любят даже произносить имя этой девочки.

— Она осталась там. Так надо. Доктора сочли, что её… состояние тяжелее моего. Ей необходимо длительное лечение, прежде чем суд сможет что-то решить на её счёт. Вероятно, её всё же отправят на Лири…

Женщина переглянулась со своими спутниками — облачёнными в потрёпанную военную форму дрази.

— Если честно, мы рады это слышать, Вадим. Я и прежде не боялась сказать тебе прямо, а теперь скажет любой — эта девочка была демоном, сосущим твою душу. С ней из твоей жизни уйдёт тьма.

— Венрита…

— Нет, послушай меня. Я никогда не лгала тебе и ничего не скрывала. И не потому, что силы твоей хватит пробить любой блок. Мы все ценили её за её силу, за всё то, что она сделала для нашего дела, и жалели её за то, что судьба её была ужасней, чем у большинства из нас. Но все твои люди вздохнут с облегчением, что не придётся больше бояться её.

— Венрита, Голда…

Темноволосая девушка отвела взгляд, вздёрнув подбородок.

— Я знаю, что такое благодарность, я помню, что она сделала для меня. Но помню и то, что она сделала после. Да, мы обсуждали уже это. Да, ради тебя она обещала не трогать своих, и держала обещание. Но никому из нас не было спокойно, это правда. Мы знали — то, что она делала хорошего, то делала ради тебя, а то, что делала дурного — делала по своему желанию. Всегда ли ты был бы ей достаточно дорог, чтоб больше не позволить себе того, что она позволила тогда? Всегда ли ты нашёл бы для неё достаточно виновных, чтобы её жажда крови не обрушивалась на невиновных? Мы были с ней добры не только ради тебя, потому что ты для нас закон, но и ради неё самой, но боюсь, ей не нужна была наша доброта. И если ты говоришь сейчас о новой, мирной жизни, то должен понимать, что ей в такой жизни места нет.

— Да, я понимаю…

Лалья быстро перестал слушать их разговор. В детстве, бывало, он много раз пытался представить себе мир Ворлона, представлялось с трудом — как может выглядеть мир существ, которые практически бестелесны, как могут быть устроены их здания, предметы? Нужны ли они им вообще, или у них там сплошной океан чистой энергии, в котором они плавают, как рыбы?

Неизвестно, что там на самом Ворлоне — были там, значит, за всю историю немногие, и развёрнутых интервью по итогам не давали, но мир колонии Вентокс был вполне физическим. Сложно сказать, для чего он использовался ворлонцами, зачем им вообще потребовался кислородный мир, если сами они, как, по крайней мере, официально считается, некислородные, новыми поселенцами была обследована ещё не вся планета, но вид космодрома уже впечатлял. Бескрайнее ровное поле казалось совершенно гладким, но золотистое покрытие гудело и вибрировало под ногами, и сквозь подошву почему-то казалось тёплым, словно живое. Для приёма кораблей из его плоскости выдвигались круглые тарелки, после того, как все прибывшие покидали корабль, спускаясь по расстилающимся под ногами дорогам-лентам, кажущимся невероятно тонкими, словно бумага, его накрывала прозрачная полусфера, и тарелка втягивалась под землю. Ленты не втягивались никуда — они словно таяли в воздухе, так же, как до этого материализовались. В воздухе на разной высоте парили какие-то непонятные штуки, шарообразные и эллипсоидные, Лалья предположил, что это что-то, относящееся к системам слежения. Хотя ни объективов, ни антенн он на них не заметил. Вообще ничего, снизу, по крайней мере, штуки казались абсолютно гладкими и цельными. Когда прибывшие подошли к провожающим, под их ногами тоже выдвинулась круглая платформа, обросла по краю бортиком высотой в метр, и стремительно и бесшумно понеслась к горизонту, где виднелись купола каких-то построек.

Когда они приблизились к высоким зданиям, одно из которых словно сплошь светилось в лучах, отражающихся от купола, там уже тоже собралась приличная толпа. Элайя, когда говорил о той части освобождённых, что отказались его покидать, был весьма обтекаем — теперь же можно было представить, какая это масса, какая это ужасающая сила. Что ни говори, но как ни разумны мы, как ни образованны, есть то, перед чем наш разум буксует, и большие числа — одна из таких вещей. Мы помним численность населения собственного мира и некоторых других, мы знаем, что такой-то дворец или стадион вмещает в себя тысячу, пять тысяч, десять тысяч существ — но мы совершенно не готовы представить, что такое тысячи и миллионы, когда за ними судьбы, и судьбы трагические. Когда это погибшие в войнах, умершие от болезней, когда это жертвы, прожившие всю жизнь в аду и не надеявшиеся увидеть свет…

— Во всём этом есть что-то от дурного кино, — пробормотал Лалья, — мы считаемся мёртвыми для всех, потому что так надо. Мы живые, мы дышим этим воздухом, улыбаемся, обнимаемся, говорим друг другу, что всё будет хорошо. Но для вселенной мы мертвы. Кто прав, мы или вселенная? Быть может, мы в самом деле умерли, раз попали в этот рай, и всё это — наш загробный сон… Я попал сюда потому, что поделился с товарищами мрачными ожиданиями от будущего. У кого как, у меня всегда было представление, что чувствует тот, кто умер для своего мира, для обычной жизни…

— Всё потому, Лалья, что ты лишён веры. Я же вижу совершенно ясно — Бог возвращает к жизни тех, кто был мёртв, даже и тем, кто не жил вовсе, Он дарует жизнь. Во всём, что ты видишь вокруг, ты можешь прочесть подтверждение этому. Сейчас наша смерть для мира — это наша безопасность, но это не значит, что мир победил, поверг нас, исторг из себя навсегда. Когда придёт время, мы вернёмся. Бог хозяин всего времени, и сколько б мы ни совершили ошибок — Он на нашей стороне. И видя наше малодушие, Он всегда протягивает руку, чтобы удержать нас от падения. Здесь есть одна машина. Позволяющая заглянуть в будущее. Я не понимаю всего, и не смогу тебе объяснить. Одна женщина, Мага, понемногу осваивает её. Та машина показала, что мы сдадимся на Мариголе, и показала, что сегодня я вернусь сюда.

Лалья покачал головой.

— Уж прости, но все эти предсказания, предопределённости, божий промысел — всё это мне совершенно не по нутру. Быть может, тебе нужны такие утешения, но не мне точно. У меня своё утешение — я поступил так, как было лучше всего.

Разношёрстная толпа остановилась поодаль, гул приглушённых голосов прокатывался по ней волнами — к гадалке не ходи, обсуждают новоприбывших. Лалья видел здесь, кажется, представителей всех известных ему рас, только минбарцев здесь, в самом деле, до сих пор и не было. Взгляд выхватил даже нескольких вриев… Даже несколько тракаллан. И что было самым большим шоком — они были без скафандров. Может, и возможно, что атмосфера планеты как-то подстраивается под новых обитателей, но как, как она может подстраиваться под них всех? Ну или как после этого не думать, что они на самом деле умерли, а в загробном мире, действительно, уже не важно, кто чем дышал при жизни…

Толпа замерла, притихла, только медленно кружили эти загадочные штуковины, похожие сейчас на любопытных птиц или насекомых.

— Здравствуйте, мои друзья. Я говорил вам раньше — мои воины, мои соратники, теперь я буду говорить только — друзья. Быть может, война не окончена, но теперь другие будут её вести, больше не вы, вы отдали ей достаточно. Вы видите, наверное, что я вернулся не тем, кто когда-то покинул вас, а я хочу, чтоб вы увидели себя не теми, что были когда-то. Один из моих спутников, которые вернули меня вам, думает, не умерли ли мы все… Я думаю, что он прав. Умерли прежние мы, наш страх, наши страдания. Никто никогда не сможет больше причинить вам вред. Я говорил это тогда, когда вы впервые делали робкие шаги свободы здесь, в моём мире. Я говорю это и теперь — любой, кто захочет прийти сюда с войной — умрёт, даже не коснувшись нашей орбиты. Этот мир — наш, и мы не пустим тьму. Мои гости, те, кто прилетел сегодня со мной — останутся с нами. Помогите им здесь, покажите им наш мир, пусть они узнают, что такое — Вентокс Ворлонский.


Взорван… Причины взрыва устанавливаются… Сигнал о помощи подать не успели, никто не выжил… Слова, продолжавшие звучать в голове, казались принадлежащими совершенно незнакомому языку. Вникнуть в их смысл было невозможно. Бессонная ночь превратила голову в некий чан с тягучей мутной водой, колыхающейся тяжко, нехотя, поднимающей из своих глубин, словно безобразное лицо утопленника, одну и ту же картину — разгорающееся в небе неправильное, злое солнце.

Дайенн прошла тихо, присела на край кровати, касаясь его руки.

— Нам пора лететь, Алварес.

— Это немыслимо… Настолько нелепо, что… самая злая воля не может, не должна… Все эти убийства, трупы… расследование, суд… Он пережил всё это, он заслужил более оптимистичные прогнозы, чем мы вправе были рассчитывать, и не долетел до тюрьмы каких-то паршивых сто тысяч километров. Дайенн, зачем всё? Зачем так? Когда ты говорила, что вселенная устраивает то и решает сё, ты предполагала что-то подобное, скажи мне? Готовила какие-то ответы вот на такое? Зачем возвращать его, а потом отнимать снова — вот так, глупо, жестоко, нелепо? Зачем после всего, что выпало на его долю… Зачем, как… Мне нечего даже гадать, я знаю, что будет в заключении — что это он уничтожил корабль. Корабль был новым, пропустить неисправность не могли, это Минбар, здесь просто такого не бывает. Выходит, пропустили того, кто пронёс на борт бомбу. И на кого думать? На Иржана, когда-то сражавшегося бок о бок с его отцом? На нашего Лалью? На этого Проводника, которого выбрал лично Алион? Неужели они готовы были… настолько на всё? Их не остановило то, что в шаттле были невинные люди…

Дайенн опустила голову. А что тут скажешь? Алварес видел в записи, она видела воочию, а если б глаза и отказали ей в тот момент — разве как минимум половина бодрствующего сейчас населения этого полушария не видела вспыхнувшее над головами лишнее солнце и не скажет то же самое: да, Алварес, твоего брата больше нет?

— В деле много неясностей, уже сейчас, на ранних стадиях… Едва ли оно будет быстрым, да и простым. Ты уже слышал, тела не найдены. Ни одного тела. Это всё-таки довольно странно…

— Дайенн, ты сама веришь в это? В то, что он мог такое сделать? Не физически — физически, я допускаю, он мог бы обратить в космическую пыль целую флотилию. Но он — который сам сдался? Который сотрудничал со следствием, насколько это было возможно? Для чего он мог бы…

— Я не знаю, Алварес, не знаю, и не знаю, может ли кто-то из живых это знать! Возможно, это… не было намеренным?

Напарник измученно и зло усмехнулся.

— Ты намекаешь на Эстер? Ты, наверное, действительно можешь так подумать. Но есть огромная разница между тем, что было тогда и сейчас. Но если это не он, а я не вижу ни одной причины, чтоб это был он… Что думать тогда? Что те, до кого не добрались ни его силы, ни более медлительное правосудие, всё же нашли способ отомстить?

— Я ничего не считаю, строить гипотезы — дело неблагодарное порой. Я всего лишь говорю, что странного в деле много. Экспертам предстоит далеко не один день работы, чтобы выяснить, что произошло. Минбарская сторона берёт это на себя, всё-таки происшествие на их территории, и корабль их… Нам нет смысла здесь оставаться дальше. Вставай.

Не первый раз уже ей приходится практически тащить на себе обессиленное тело, насколько ж легче было, когда это были, по крайней мере, физические раны…

— Я говорил ему, что всё равно буду верить, что он вернётся к нам, что всё будет хорошо… Во что мне верить теперь?


Через восемь месяцев у Авроры Александер родилась дочь. Сама Аврора умерла при родах. Ребёнка забрали на Корианну ближайшие родственники — Виргиния и Офелия, назвали Йоханна. К тому времени Виргиния успела побывать с долгосрочным визитом в мире ранни, обнаруженном К’Ланом на границе сектора За’Ха’Дума. Работать туда уехали Дэвид и Винтари, Ганя и Уильям, Шин Афал и Штхейн, Кристиан и Анна — дети Шона Франклина, Диего Колменарес — приёмный сын Андреса и Алиона, и многие другие. Через год после своего помещения в исправительную колонию на Экалте Лоран пытался совершить из неё побег в компании Люсиллы Ленкуем — семнадцатилетней бракирийской телепатки, воровки и мошенницы. Побег, конечно, не удался, но в колонии Лоран после этого провёл всего два года. По достижении, по бракирийским меркам, совершеннолетия, они с Люсиллой поженились, по настоянию Вито, который сперва был против этого брака, их дети взяли фамилию Синкара. Аделай Нара, после того, как её рассудок и частично память были восстановлены, была увезена Виром Котто на Приму, по неподтверждённым слухам она стала его любовницей, и именно она на самом деле являлась матерью принца Джанорио. Контакт с миром Парадиз состоялся всего через год после мнимой смерти Элайи, а вот к сектору Ворлона жители всех миров опасались приближаться по-прежнему — кроме того единственного человека, о котором говорил Элайя Александер (позже он назвал это одной из худших ошибок своей жизни)…