Золотое рандеву [Алистер Стюарт Маклин] (fb2) читать онлайн

Annotation

Роман, на первый взгляд, продолжает традицию английской пиратской литературы. Разница в том, что современные морские хищники действуют гораздо более изощренно, а ставки в игре намного выше: на карту поставлена судьба многомиллионных сокровищ.

Алистер Маклин

1. Вторник. 12.00 — 17.00

2. Вторник. 20.00 — 21.30

3. Вторник. 21.30 — 22.15

4. Вторник. 22.15 — Среда. 8.45

5. Среда. 8.45 — 15.30

6. Среда. 19.45 — 20.15

7. Среда. 20.30 — Четверг. 10.30

8. Четверг. 16.00 — 22.00

9. Четверг. 22.00 — полночь.

10. Пятница. 9.00 — Суббота. 1.00

11. Суббота. 1.00 — 2.15

12. Суббота. 6.00 — 7.00

Алистер Маклин

Золотое рандеву

1. Вторник. 12.00 — 17.00

Моя рубашка уже не была таковой помятая липкая тряпка, пропитанная потом. У меня ныли ноги от невыносимой жары, которой пылала металлическая палуба. Мой лоб, защищенный козырьком белой шапочки, ныл от того, что его все туже стягивала полоска кожи, готовая вот-вот содрать с меня скальп. От блеска солнца, отраженного металлом, водой и выбеленными зданиями в бухте, у меня болели глаза. От жажды пересохло в горле. Короче, чувствовал я себя прескверно.

Именно прескверно. Не в лучшем состоянии была и команда. Плохо было пассажирам. Плохо было и капитану Буллену, и это меня особенно расстраивало, так как если у капитана что-то не ладилось, то все тяготы ложились на плечи старшего помощника. А его старшим помощником был я.

Я стоял, перегнувшись через поручни, слушая скрип троса и дерева и наблюдая, как напрягается стрела грузового крана, переносящая с причала невероятных размеров упаковочную клеть, когда кто-то тронул меня за руку. «Опять капитан Буллен»,— мрачно подумал я. Однако, несмотря на все его причуды, он едва ли пользовался бы духами «Шанель» № 5. Вероятно, это мисс Бересфорд.

Так оно и оказалось. На ней было белое шелковое платье, а на ее губах играла та вопросительная и лукавая улыбка, от которой большинство офицеров корабля теряли рассудок. Меня же она раздражала. Слабости у меня, конечно, есть. Но высокие, холодные, чопорные и практичные молодые женщины, да еще и с ехидцей, к ним не относятся.

— Добрый день, мистер старший помощник,— приторно сказала она. У нее был мягкий, певучий голос с едва уловимым чувством превосходства или снисхождения,

когда она говорила с людьми более низкого сословия, подобными мне.— А мы все гадали, где это вы могли бы быть. Ведь вы обычно никогда не пропускаете аперитив.

— Вы правы, мисс Бересфорд. Прошу прощения.— То, что она сказала, было правдой. Хотя она и не знала, что я принимаю аперитив вместе с пассажирами примерно в момент пушечного выстрела. Согласно заведенному правилу офицеры корабля должны были развлекать пассажиров, а поскольку капитан Буллен ненавидел их всех без исключения и как только мог, то считал, что эта обязанность лежит на мне. Кивнув на большую клеть, которая в этот момент зависла над люком, и на клети, остававшиеся еще на пирсе, я сказал:

— Боюсь, что работенки еще часов на пять. Здесь не только об аперитиве — о завтраке не думаешь.

— Никаких «мисс Бересфорд». Просто Сьюзен.— Она как будто не слышала моих последних слов.— Так сколько мне вас еще просить? — «Пока не придем в Нью-Йорк,— сказал я сам себе,— и даже тогда ничего не выйдет». А вслух произнес с улыбкой:

— Не усложняйте мне жизнь. Согласно правилам мы обязаны обращаться с нашими пассажирами вежливо, учтиво и уважительно.

— Вы безнадежны,— засмеялась она. Я был слишком маленьким камешком, чтобы вызвать хотя бы незначительные круги в озере ее самодовольства.— И даже без завтрака, бедняга. Но когда я подошла, мне показалось, что вы чем-то расстроены.— Она посмотрела на привод лебедки, затем на матросов, направлявших подвешенную клеть в трюм.

— По-моему, ваши матросы тоже заняты только работой. Угрюмая компания.

Я мельком взглянул на них. Они действительно производили мрачное впечатление.

— Во время обеда они придут в себя. У ребят сплошные неприятности. Температура в трюме, пожалуй, за сорок. Но ведь существует неписаный закон, по которому команда из белых не должна работать в тропиках в полдень. К тому же они все еще переживают, что лишились своих вещей. Не забывайте, что со времени таможенной чистки на Ямайке не прошло еще и трех суток.

«Именно чистка», — подумал я. А как еще можно назвать блестящую операцию таможенников, изъявших у сорока членов команды не менее двадцати пяти тысяч сигарет и свыше двухсот бутылок крепкого ликера, которые нужно было внести в таможенную подписку судна до захода в воды Ямайки. То, что ликер не был внесен в подписку,— это понятно, ведь иметь его команде строго запрещалось, а сигареты команда не захотела вносить в документ, поскольку собиралась контрабандно пронести их на берег вместе с ликером, чтобы выгодно сбыть. К тому же никто не знал, что впервые за пять лет на вест-индских линиях «Кампари» будет безжалостно обыскан с кормы до носа, и что конфисковано будет исключительно все. В общем, то был черный день.

И этот был не лучше. Утешение мисс Бересфорд, выразившееся в прикосновении к моей руке, ничуть не соответствовало выражению ее глаз, и до меня не дошло. Я поймал взгляд капитана Буллена, спускавшегося по трапу с верхней палубы. Эпитет «мрачно-сердитое», вероятно, в наибольшей степени соответствовал бы выражению его лица. Сойдя с трапа и проходя мимо мисс Бересфорд, он ценой героических усилий изобразил на своем лице некое подобие улыбки и даже зафиксировал его на несколько секунд. Человеку, одетому с ног до головы в ослепительно белое, очень непросто создать впечатление черного грозового облака. Однако капитану Буллену это удавалось без особых усилий. Это был крупный мужчина, ростом шесть футов и два дюйма, крепкого сложения, с песочного цвета волосами и бровями, гладким, не поддающимся никакому загару, красным лицом и светлыми голубыми глазами, которые не могло затмить никакое количество виски. Он взирал на пирс, трюм и на меня с одинаковым безразличием.

— Ну что, мистер,— медленно произнес он.— Как дела? Мисс Бересфорд предлагает вам свою помощь, а?

Он всегда говорил мне «мистер», когда был в плохом настроении. А если оно было получше, называл меня «старшим». Когда же оно было хорошим — а надо сказать честно, что такое настроение у капитана бывало нередко,— он звал меня «Джонни-малыш». Сегодня же я был «мистер». Но я на это не реагировал, поскольку знал» что завтра ему будет неловко за свое поведение. Так было всегда.

— Неплохо, сэр. Правда, на берегу небольшая заминка,— я кивнул в сторону группы грузчиков, тщетно пытавшихся зацепить стропами огромную клеть, шесть на шесть футов в сечении и футов восемнадцать в длину.— По-моему, докерам Карачо не слишком часто приходится иметь дело с таким грузом.

Некоторое время Буллен следил за грузчиками на причале

— Они и обыкновенную тачку не загрузят,— процедил он сквозь зубы.— К шести справитесь, мистер? — Пик прилива был в пять часов, а это значило, что если к шести мы не уйдем из бухты, то нам придется торчать здесь еще десять часов.

— Постараюсь, сэр,- ответил я и, чтобы отвлечь его от мрачных мыслей и удовлетворить свое любопытство, спросил:

— А что в этих клетях? Автомобили?

— Автомобили? Вы что, спятили? — он скользнул взглядом по беспорядочному скоплению белых домишек на фоне темно-зеленых лесистых холмов.— Да здесь не в состоянии сделать даже кроличьи клетки, а вы говорите об автомобилях. Это оборудование. По крайней мере так значится в документах. Динамо-машины, генераторы, холодильные, кондиционерные и очистительные установки. Все в Нью-Йорк.

— Вы хотите сказать, заметил я осторожно, что хунта, национализировав американские сахароочистительные заводы, сейчас их демонтирует и продает американцам? Но это же бессовестное воровство!

— Воровство — это акт индивидуального незаконного присвоения чужой собственности,— угрюмо заметил капитан Буллен.— Когда мошенничеством в крупных масштабах занимается правительство, это называется экономикой.

— Очевидно, у хунты неважно с деньгами?

— А что ж вы думаете? — проворчал Буллен.— Никто так и не знает, сколько людей было убито в столице и других городах во время голодного бунта во вторник. Только по официальным данным правительства Ямайки их несколько сотен. С тех пор, как хунта вышвырнула отсюда почти всех иностранцев и закрыла или конфисковала почти все иностранные предприятия, она не смогла заработать за границей ни пенни. В революционной казне хоть шаром покати. Деньгами там и не пахнет.

Капитан отвернулся и стал рассматривать гавань, опершись тяжелыми руками на поручень и выпрямив спину. За три года плавания с ним я научился хорошо его понимать. Сейчас ему нужно было высказаться, выпустить пар, найти отдушину. И этой отдушиной служил я, старший помощник Картер. Однако гордость не позволяла капитану начинать первым. Понять, что его беспокоило, было не сложно, и я решил ему помочь.

— Как с теми радиограммами в Лондон? — начал я как бы между прочим. — Ответа еще нет?

— Десять минут назад.— Он стал медленно поворачиваться, делая вид, что забыл о том, что его мучило, но его выдала пурпурно-фиолетовая краска, залившая все лицо, хотя голос и не изменился.

— Мне влепили пощечину, мистер! Вот что они сделали. Пощечину! Моя компания! И министр транспорта! Оба! Сказали, чтобы я выбросил это из головы, что мои протесты не лезут ни в какие рамки, предупредили меня о возможных последствиях сотрудничества с соответствующими властями, черт бы побрал эти власти! Так говорить со мной! И это моя собственная компания! Тридцать пять лет я проплавал на кораблях «Голубой почты», а теперь...— Он сжал руки в кулаки, а голос его затих, как будто от внезапно наступившего удушья.

— Значит, кто-то очень сильно на них надавил,— пробормотал я.

— Именно, мистер, именно.— Холодные голубые глаза стали еще холоднее. Он сжал поручень с такой силой, что побелели пальцы.

Буллен был не только капитаном. Он командовал соединением кораблей флота «Голубой почты». Даже члены совета директоров ходили перед ним на цыпочках. Пусть это преувеличение, но во всяком случае, как с мальчиком на побегушках, не обращались.

— Если я когда-нибудь доберусь до доктора Слингсби Кэролайна, я сверну ему башку,— тихо проговорил он.

Капитану Буллену хотелось добраться до человека со странным именем Слингсби Кэролайн. Того же хотелось и десяткам тысяч полицейских, правительственных агентов и американских военных, не говоря уже о миллионах обычных граждан. Только за информацию, дающую возможность поймать доктора, было обещано вознаграждение в пятьдесят тысяч долларов. Но интерес капитана Буллена и команды «Кампари» был более чем личным. Человек, которого искали, был началом всех наших неприятностей.

Вероятнее всего, доктор Слингсби Кэролайн скрывался в Южной Каролине. Он работал в государственном исследовательском учреждении США по созданию секретного оружия, находившемся к югу от города Колумбия. Примерно неделю назад стало известно, что это учреждение разрабатывало тактическое ядерное оружие малой мощности для истребителей и бомбардировщиков и тактических ракет ближнего радиуса действия. В сравнении с уже испытанными мегатонными монстрами эти боеприпасы были, конечно, сущим пустяком, ибо не обладали и тысячной долей их мощности и способны были испепелить все живое лишь на какой-нибудь квадратной миле. Хотя тротиловый эквивалент пять тысяч тонн тоже не шутка.

И вот в один прекрасный день, а точнее, ночь доктор Слингсби Кэролайн исчез. А поскольку он был директором столь серьезного исследовательского учреждения, дело принимало особый оборот. В довершение ко всему он прихватил с собой и образцы оружия. Очевидно, ему попытались помешать двое часовых, но он застрелил их, вероятно, использовав глушитель, потому что никто не слышал никакого шума. В десять вечера на своем голубом «шевроле» доктор выехал через заводские ворота. Охрана узнала машину своего шефа, но ограничилась тем, что помахала ему рукой. С тех пор больше никто не видел ни доктора Кэролайна, ни «Твистера», как по невеселому совпадению назвали ядерное оружие. Но голубой «шевроле» видели. Спустя девять часов после преступления и в течение часа после поднятия тревоги его обнаружили брошенным за портом Саванна, что говорило о неплохой работе полиции. А то, что наш «Кампари» зашел в Саванну в день совершения преступления, было плохим знаком.

В течение часа после обнаружения тел охранников все движение в юго-восточной части США, включая авиационные и морские перемещения, было остановлено. Начиная с семи утра, все самолеты допускались к взлету только после тщательного обыска, полиция останавливала и обыскивала каждый грузовик, который пересекал границу штата, каждое судно, большее, чем шлюпка, не имело права выхода в море. К несчастью для нас, «Кампари» вышел в тот день из Саванны в шесть утра и автоматически стал очень «жарким» объектом, возглавив список подозреваемых.

Первое сообщение по радио было получено в 8.30 с предложением капитану Буллену немедленно вернуться в Саванну. Капитан без обиняков спросил, какого черта он должен возвращаться. Ему ответили, что дело очень важное. Нет, заявил капитан, он не вернется, пока лично не убедится в необходимости возвращения. В детали посвящать не стали, и капитан Буллен возвращаться отказался. В итоге властям ничего не оставалось, как раскрыть карты.

Капитан Буллен потребовал деталей: описания исчезнувшего ученого и оружия, чтобы самому определить, находятся ли они у него на борту или нет. Через пятнадцать минут, которые, вероятно, понадобились для принятия мер безопасности, описания были, наконец, переданы.

Между беглецами существовало любопытное сходство. Оба, и «Твистер», и доктор Кэролайн, имели по сто восемьдесят восемь сантиметров «длины». Оба весьма стройные — диаметр бомбы всего двадцать восемь сантиметров. Доктор весил семьдесят два килограмма, «Твистер» тянул на все сто десять. «Твистер» помещался в полированной оболочке из анодированного алюминия, а доктор был одет в серый габардиновый костюм. Верхняя часть «Твистера» была увенчана серым пирокерамическим колпаком, а в центре черноволосой шевелюры доктора был предательский клок седины.

Предписание относительно доктора гласило: опознать и арестовать; относительно «Твистера» — опознать, но не притрагиваться. Оружие необходимо было взять под охрану, хотя в боевую готовность за десять минут его мог привести только один из двух существовавших экспертов. Но никто не знал, что могло случиться с тонким механизмом «Твистера» при встряске, что, естественно, не исключалось при транспортировке.

Через три часа капитан Буллен мог с уверенностью сообщить, что ни пропавшего ученого, ни оружия на борту не имелось. Невозможно описать, как тщательно прощупывался каждый квадратный сантиметр от носа до кормы. Капитан Буллен отбил радиограмму федеральным властям и на этом успокоился.

А в Кингстоне нас подстерегал удар. Не успели мы войти в бухту, как на борту появились власти и потребовали, чтобы на «Кампари» была допущена поисковая группа с находившегося рядом американского эсминца. Мы видели, как эта группа выстроилась на палубе эсминца — человек сорок.

Четыре часа спустя они были все еще там. Капитан Буллен простыми и четкими словами, произнесенными над залитыми солнцем водами гавани Кингстона, заявил американцам, что если военно-морским силам США угодно средь бела дня в британской гавани вломиться на борт британского корабля, то они вольны предпринять подобную попытку. Он также добавил, что кроме увечий, которые они получат, им предстоит уплатить и большой штраф, который за пиратские действия будет наложен Международным судом по морскому праву. Следует также принять во внимание, подчеркнул капитан Буллен, что этот суд располагается не в Вашингтоне, округ Колумбия, а в Гааге, государство Голландия.

Это остудило их пыл. Власти ушли, чтобы посоветоваться с американцами. Как мы позже узнали, Вашингтон начал обмениваться с Лондоном телеграммами. Но капитан Буллен оставался непреклонным. Наши пассажиры, девяносто процентов которых были американцами, горячо его поддерживали. Однако вскоре были получены радиограммы от руководства компании, а также из министерства транспорта. Обе они требовали, чтобы капитан Буллен уступил. Давление было мощным. Буллен разорвал послания и как богом ниспосланную благодать принял предложение портового радиотехника провести настройку судовой радиостанции, благо срок очередной проверки давно истек. Под этим предлогом были сняты с вахты радисты, а старшина, стоявший на вахте у трапа, получил приказ не принимать никаких депеш.

Противостояние продолжалось тридцать часов. Однако беда не приходит в одиночку. На следующее утро Гаррисоны и Кертисы, семьи, состоящие в родстве и размещавшиеся в носовых номерах верхней палубы, получили телеграммы, повергшие их в шок: кто-то из их родни попал в автокатастрофу. И те, и другие тут же отбыли самолетами на родину. Над «Кампари» витал рок.

К вечеру узел был разрублен. И сделал это капитан американского эсминца по имени Варси дипломатично и учтиво. Ему позволили подняться на борт «Кампари», провели в каюту Буллена и предложили выпить. Он же в мягких и вежливых выражениях предложил выход из создавшегося положения: а что если проверка будет производиться не его людьми, а Британской таможенной службой в обычном порядке, а его подчиненные просто поприсутствуют как наблюдатели? После долгих ворчаний и брюзжаний капитан Буллен, наконец, согласился. И не только потому, что в этом случае он сохранял свое достоинство и лицо, но и потому, что у него не было иного выхода. И он это знал. Кингстонские власти отказывались до завершения обыска дать ему медицинскую визу, а без нее нельзя было разгрузить шестьсот тонн привезенного продовольствия.

У властей оставалась в запасе еще возможность отказать нам в визе на выход из порта, и это тоже была проблема.

И вот в девять вечера силами таможенной службы Ямайки начался обыск, который продолжался до двух часов ночи. Капитан Буллен походил на вулкан, готовый к извержению. Нервничали и пассажиры, отчасти оттого, что приходилось терпеть унижение, ведь обыскивались их каюты, а отчасти оттого, что им приходилось бодрствовать. Нервничала также команда, потому что даже обычно сдержанные таможенники вынуждены были сейчас регистрировать обнаруженные сотни бутылок ликера и тысячи сигарет. Естественно, кроме этого,      ничего не нашли. Принесенные извинения были отвергнуты. Была выдана медицинская виза, и началась разгрузка. Мы оставили Кингстон поздно вечером. В течение последующих суток капитан Буллен думал о происшедшем, а затем отправил две радиограммы: одну — руководству компании в Лондон, другую — в министерство транспорта, в которых высказал все, что о них думает. В ответ он получил радиограммы, в которых высказывалось все, что там думают о капитане Буллене. Я вполне мог понять его чувства к доктору Слингсби Кэролайну, который, вероятно, был в это время уже в Китае.

К реальности нас вернул резкий предупреждающий крик. Прямо над люком четвертого трюма зависла огромная клеть, а поскольку одна из строп соскочила, она накренилась в сторону градусов на шестьдесят. Она так раскачивалась и вздрагивала, что дрожал весь подъемный кран. Хорошо еще, что клеть удерживалась другой стропой. Если бы не быстрые действия матросов, всем своим весом навалившихся на приподнявшийся угол клети, то она могла бы сорваться и повредить трюм. Но достигнутое равновесие оказалось весьма шатким. Клеть вместе с отчаянно уцепившимися за трос матросами качнулась в сторону борта. Внизу, на пирсе, я увидел перекошенные от ужаса лица грузчиков. В условиях «новой демократии», где все были «равноправными» и «свободными», наказанием за такую халатность мог бы быть даже расстрел — ничто другое не объясняло столь естественный страх. Клеть начала возвращаться назад к трюму. Я закричал, чтобы все, кто стоял внизу, убирались, и одновременно дал сигнал на аварийное снижение. Толковый и опытный крановщик уловил момент, когда клеть оказалась в нужном месте, и резко опустил трос, не допустив, однако, удара о дно трюма. Капитан Буллен вынул носовой платок, снял фуражку с золотым галуном и медленно вытер пот с песочных волос на голове и бровях. Делал это он весьма долго и сосредоточенно.

— Вот к чему мы пришли,— сказал он наконец.— Капитан Буллен опозорен. Команда разобижена. Пассажиры скоро тронутся. На два дня выбиты из расписания. Обысканы американцами от клотика до киля, как какие-то контрабандисты. И пассажиров нет. К шести покинем гавань, если эта банда придурков не пустит нас на дно. Как много может человек перенести, старший, как много! — Он снял фуражку.— У Шекспира ведь есть что-то по этому поводу?

— Насчет моря бед, сэр?

— Нет, я про другое. Но что-то в этом роде.— Он вздохнул.— Пусть второй помощник сменит вас. Третьему — проверить трюмы. Четвертому — впрочем, нет, это полный недотепа; пусть он посмотрит, закончены ли работы на берегу. Это последний наш груз. А затем мы с вами пообедаем, старший.

— Я сказал мисс Бересфорд, что не хотел бы...

— Если вы полагаете,— прервал меня капитан Буллен,— что я собираюсь выслушивать причитания этих тугих кошельков по поводу плохой закуски и кофе, то должен вас разочаровать. Обедать мы будем у меня.

Итак, обед был в каюте капитана. Он состоял из блюд, обычных для «Кампари». По заведенному капитаном Булленом порядку спиртного за обедом не употреблял ни он, ни офицеры. Когда обед закончился, капитан уже почти пришел в себя и даже назвал меня однажды по имени, хотя я и знал что это ненадолго. Но все равно было приятно, и я с неохотой покидал кондиционированную каюту, чтобы сменить второго офицера.

Находившийся у четвертого трюма офицер широко улыбался. Впрочем. Томми Уилсон улыбался всегда. Это был смуглый, жилистый валлиец среднего роста, поражавший своим оптимизмом и огромным жизнелюбием, несмотря ни на что.

— Ну как? — спросил я.

— А вот поглядите,— он благодушно кивнул в сторону громоздившихся клетей на пирсе, количество которых уменьшилось на добрую треть.— Скорость, совмещенная с качеством. Когда за дело берется Уилсон, то пусть никто...

— Боцмана зовут Макдональд, а не Уилсон,— напомнил я.

— Это точно,— засмеялся он, посмотрев вниз, где боцман, большой, крепкий и, безусловно, толковый островитянин, командовал бородатыми докерами, и одобрительно кивнул головой.— Жаль, что я не понимаю, что он им говорит.

— Здесь перевод не нужен. Я принимаю вахту. Старик хочет, чтобы вы шли на берег.

— На берег? — Его лицо еще больше оживилось.

За каких-нибудь два года успехи второго помощника в береговых похождениях стали просто легендарными.— Никто и никогда не осмеливался заявить, что Уилсон не выполняет приказов. Итак, двадцать минут на душ, бритье и приведение в порядок формы...

— Служебные помещения сразу за воротами дока,— перебил я его,— вы можете пойти туда таким, как вы есть, сэр. Узнайте, что с нашими последними пассажирами. Капитан начал за них волноваться. Если к пяти они не появятся, снимаемся без них.

Уилсон ушел. Солнце стало клониться к западу, но жара не спадала. Благодаря Макдональду и его отличному знанию испанского количество груза на пирсе неуклонно и быстро уменьшалось. Вернулся Уилсон и сообщил, что о наших пассажирах нет никаких сведений. Агент был чрезвычайно озадачен: «Это очень важные персоны, сеньор, очень-очень важные. Один из них самый важный человек во всей провинции Камафуэгос. За ними на запад по прибрежному шоссе уже послали джип. Правда, машина барахлит, сеньор понимает: то рессора подведет, то шина спустит». А когда Уилсон наивно поинтересовался, не из-за того ли это, что у революционного правительства нет средств на ремонт дорог, агент еще сильнее разволновался и с негодованием заявил, что эта вина лежит всецело на вероломных американцах и все дело в конструкции их автомобилей. Уилсон ушел с впечатлением, что в Детройте есть специальная сборочная линия по выпуску низкокачественных автомобилей, предназначенных исключительно для этого особого района Латинской Америки.

Уилсон удалился. Загрузка четвертого трюма упорно продвигалась вперед. Около четырех пополудни я услышал шум приближающегося автомобиля. Я подумал было, что это привезли пассажиров, но ошибся. Это был полуразрушенный грузовик, на котором почти не сохранилась краска. Из скатов торчали клочья, а капота не было вообще. С того места, где я стоял, он имел вид куска ржавчины — вероятно, специальный выпуск Детройта. В его расхлябанном кузове находились три средних размеров контейнера, свеженькие, обшитые железными полосами. Из того места, где должна была быть дверца машины, выпрыгнул человек в парусиновых брюках и шапочке. Какое-то мгновение он постоял, а затем помчался в направлении к нам. Я узнал в нем нашего агента Карраччо, того самого хулителя Детройта, и подумал, какие еще свежие неприятности он нам подвез.

Ровно через три минуты он уже подбегал к капитану Буллену, который появился на палубе. Взгляд капитана напрягся, красный цвет лица приобрел коричневатый оттенок, но он себя сдерживал.

— Гробы, мистер,— скупо сообщил он,— гробы, и все тут.

Я не совсем уловил, что он имеет в виду, поэтому вежливо переспросил:

— Вы сказали «гробы», сэр?

— Гробы, мистер. И не пустые. Для доставки в Нью-Йорк.— Он помахал бумагами.— Разрешение, квитанции, все в ажуре, включая просьбу самого посла. Трое их там. Два англичанина и один янки. Убиты во время голодного бунта.

— Не думаю, что это понравится команде, сэр,— сказал я,— особенно индийцам-стюардам. Вы ведь знаете, какие они суеверные и как...

— Все будет нормально, сеньор,— перебил коротышка в белом. Уилсон был прав, говоря о его нервозности. Дело было даже не в этом. Он источал странное беспокойство, граничащее с отчаянием. Но мы все устроили.

— Заткни глотку!— резко сказал капитан Буллен.— Команде это знать не обязательно, мистер. Пассажирам тоже. Гробы — это ящики, вон они на грузовике.

— Есть, сэр. Убиты во время бунта на прошлой неделе,— я помолчал и деликатно продолжил: — При такой жаре...

— Гробы изнутри цинковые. Так что можно размещать в трюм, в какой-нибудь дальний угол, мистер. Один из... м... покойников — родственник нашего нового пассажира. Я полагаю, между динамо-машинами гробы ставить не нужно,— он тяжело вздохнул.— В довершение ко всему мы еще тут похоронами занимаемся. Жизнь, старший, становится невыносимой.

— И вы принимаете этот... груз, сэр?

— Ну, а как же, как же,— опять встрял коротышка.— Один из них — двоюродный брат сеньора Каррераса. У сеньора Мигеля Каррераса сердце рвется на части. Сеньор Каррерас — очень важная персона...

— Помолчи,— устало сказал капитан Буллен. Он тряхнул бумагами,— я принимаю. Письмо от посла. Опять давление. Хватит мне телеграмм через Атлантику. Слишком много огорчений. Я старый, побитый жизнью человек, старший,— просто побитый старик.— Он постоял еще какое-то время, широко раскинув руки на перилах и стараясь как можно натуральнее походить на побитого старика, что у него получалось неважно, а затем резко выпрямился, когда через ворота порта по направлению к «Кампари» проследовала процессия машин.— Ставлю фунт против пенни, мистер, что мы встречаем еще какую-то скверную новость.

— О господи,— пробормотал маленький агент-коротышка на манер молитвы,— сам сеньор Каррерас! Ваши пассажиры наконец, капитан!

О чем я и говорил,— проворчал Буллен.— Новые огорчения!

Процессия, состоявшая из двух огромных довоенных «паккардов», один из которых тащился на буксире за «джипом», подкатила к трапу, и пассажиры начали выбираться. Один из них, однако, самостоятельно передвигаться не мог. Шофер в зеленой тропической военной форме и такой же панаме открыл багажник своей машины, достал оттуда раскладную инвалидную коляску с ручным приводом и ловко собрал ее за десять секунд. В это время другой шофер с помощью высокой худой медсестры, одетой в белый халат и накрахмаленный чепчик, осторожно поднял сгорбленного старика с заднего сиденья второго «паккарда» и так же осторожно посадил его в коляску. Бедняга старался изо всех сил помочь им, но у него это получалось плохо.

Капитан Буллен посмотрел на меня. Я посмотрел на капитана Буллена. Слова были лишними. Команда не любила, когда на корабле есть инвалиды — они доставляют хлопоты доктору, который должен следить за их здоровьем, уборщикам кают, которые должны убирать за ними, официантам, которые должны их кормить, и остальным членам команды, которые должны их обслуживать. Если же инвалиды пребывают в преклонном возрасте и требуют постоянного внимания, всегда есть риск иметь на борту покойника, чего моряки боятся больше всего. Это также плохо сказывается и на пассажирах.

— Да,— тяжело произнес капитан Буллен,— я, пожалуй, пойду и встречу наших запоздавших пассажиров. Заканчивайте тут побыстрее, мистер.

— Будет исполнено, сэр.

Буллен кивнул и ушел. Я видел, как оба водителя вставили две длинные палки под сиденье инвалидной коляски и пошли к трапу. За ними последовала высокая угловатая сестра, а за нею — другая, ниже ростом. Одеты они были одинаково.

Но больше меня заинтересовали два последних человека, вышедших из «паккардов». Первый был примерно моего роста и возраста, но на этом сходство и заканчивалось. Он был похож разом на Рамона Наварро и на Рудольфа Валентино, но красивее их обоих, высокий, широкоплечий, с сильно загоревшим и правильным лицом, он имел узкую полоску усов, а его крепкие ровные зубы отливали неоновым блеском. У него были черные волосы, крепкий подбородок и пружинистая походка боксера. Он производил впечатление человека, который может добиться сам всего на свете. По крайней мере, подумал я, он сможет забрать с моей шеи мисс Бересфорд.

Другой человек был пониже ростом, хотя те же черты лица, те же зубы, усы. Волосы, правда, несколько светлее. На вид ему было лет пятьдесят пять. В нем угадывались уверенность и властность, которые придаются человеку либо большими деньгами, либо высоким постом, либо тщательно лелеемой самоуверенной глупостью. Это, подумал я, и есть, должно быть, тот самый сеньор Мигель Каррерас, внушавший такой страх нашему местному агенту Карраччо. Почему, кстати?

Спустя десять минут весь наш груз был на борту, за исключением трех гробов. Я следил, как боцман заводит стропы под первый из них, когда позади меня на редкость противный голос произнес:

— Это мистер Каррерас, сэр. Меня послал капитан Буллен.

Я повернулся и посмотрел на четвертого помощника Декстера так, как можно смотреть только на четвертого помощника Декстера. Из всей команды Декстер был исключением. Но капитана нельзя было корить за ошибку. Просто существуют такие люди, которые не могут не быть исключением. И Декстер — один из них. Это был вполне привлекательный внешне блондин двадцати одного года со слегка навыкате голубыми глазами, с неприятным акцентом выпускника закрытой школы и весьма ограниченным интеллектом. Декстер приходился сыном и, к несчастью, наследником лорду Декстеру, президенту и председателю совета директоров «Голубой почты». Лорд Декстер, унаследовавший около десяти миллионов в возрасте пятнадцати лет и в дальнейшем искренне считавший свое возвышение результатом исключительного трудолюбия, взлелеял странную идею заставить собственного сына начать карьеру с самого низа и услал его лет пять тому назад на флот кадетом. От такого назначения Декстер был не в восторге.

Что касается команды, то все, начиная с Буллена, не были в восторге ни от назначения Декстера, ни от него самого. Но поделать в данной ситуации ничего было нельзя.

— Здравствуйте, сэр! — я пожал протянутую руку Каррераса и внимательно посмотрел на него. Малоподвижные черные глаза и учтивая улыбка не могли скрыть того факта, что морщин у него с двух футов было заметно гораздо больше, нежели с пятидесяти. Но они также не могли скрыть силы и власти этого человека, и я выбросил из головы мысль, что это впечатление может создавать напыщенная глупость. Это было настоящее, и все тут.

— Мистер Картер? Рад с вами познакомиться.— У него были крепкая рука, изысканные манеры и правильный английский язык, которому обучают в одном из старейших университетов Новой Англии.— Мне не безразличен груз, который вы сейчас принимаете, и если вы не возражаете...

— Какие могут быть возражения, сеньор Каррерас? — Во мне заговорил неотесанный англосакс, которому было чуждо тонкое воспитание. Я кивнул в сторону рубки: — Не будете ли вы так любезны встать у правого борта, вот здесь, справа от люка.

— Я знаю, где находится борт,— улыбнулся он.— Мне приходилось командовать собственными кораблями. К сожалению, этот вид деятельности оказался мне неинтересен,— он стал наблюдать, как Макдональд закрепляет стропы, а я повернулся к Декстеру, который и не думал уходить. Декстер редко когда торопился— уж очень он был толстокож.

— Чем вы в настоящее время занимаетесь, четвертый? — обратился я к нему.

— Помогаю мистеру Каммингсу.

Это означало, что делать ему было нечего. Каммингс, начальник хозяйственной службы корабля, был очень толковым офицером, не требующим ничьей помощи. У него был только один недостаток, выработанный многолетним общением с пассажирами,— он был слишком вежлив. Особенно с Декстером. Я распорядился:

— Возьмите карты, которые мы получили в Кингстоне. В них давно пора внести коррекцию, не так ли? — предложение это таило весьма реальную опасность, что через пару дней мы выйдем прямиком на рифы Багамских островов.

— Но мистер Каммингс ждет.

—Карты, Декстер.

Он уставился на меня» его лицо потемнело» затем он сделал поворот кругом и зашагал. Я отпустил его на три шага и негромко сказал:

— Декстер!

— Он остановился и медленно повернулся.

— Карты, Декстер,— повторил я. Он стоял секунд пять, пытаясь меня переглядеть, но вынужден был опустить глаза.

— Есть, сэр.— Слово «сэр» было произнесено с такой интонацией, что в его чувствах по отношению ко мне сомневаться не приходилось. Он снова повернулся и пошел прочь, и я видел, как его напряженная шея побагровела. Но мне было наплевать. Пока он доберется до кресла папаши, меня уже здесь не будет. Я посмотрел, как он уходил, затем повернулся и увидел, что Каррерас смотрит на меня внимательно и оценивающе. Ничего, однако, не сказав, он медленно повернулся и пошел по правому борту к четвертому трюму. Я впервые заметил узенькую ленточку черного шелка на левом лацкане его серого костюма. Она не слишком гармонировала с белой розой в петлице, но, возможно, в этих краях символом траура служили именно эти два предмета, расположенные рядом.

Похоже, что так оно и было, потому что, пока ящики поднимались на борт, он застыл, вытянув руки по швам. Когда третий ящик уже качался над поручнем, он медленно снял шляпу, как будто чтобы насладиться легким бризом, неожиданно налетевшим в этот момент с севера, с открытого моря. Затем, держа шляпу в левой руке, под ее прикрытием украдкой перекрестился правой. И вдруг, несмотря на жару, меня бросило в озноб. Не знаю уж почему — ведь со своего места я не видел люка четвертого трюма, который при изрядной доле воображения мог показаться разверстой пастью могилы.

То, что так подействовало на меня, совсем не отразилось на сеньоре Каррерасе. Когда последний ящик коснулся пола трюма, он снова надел шляпу. Проходя мимо меня, приподнял шляпу и улыбнулся ясной, безмятежной улыбкой. Я не нашел ничего лучшего, как улыбнуться в ответ.

Спустя пять минут допотопный грузовик, два «паккарда» и «джип» тронулись с места. Макдональд закреплял баттенсы в четвертом трюме. В пять часов пополудни, за час до крайнего срока, на самом гребне прилива теплоход «Кампари» медленно прошел над отмелью у входа в гавань и взял курс норд-вест, носом в заходящее солнце, унося с собой контейнеры с оборудованием и покойниками, раздраженного капитана, сердитую команду и вконец разобиженных пассажиров. В этот изумительный июньский вечер корабль никак нельзя было назвать счастливым.

2. Вторник. 20.00 — 21.30

В тот вечер, к восьми часам, груз, ящики и гробы находились все в том же состоянии, что и в пять часов, но среди обитателей корабля произошли перемены к лучшему. На смену глубокой досаде пришло ярко выраженное чувство беззаботного удовлетворения.

Безусловно, на то были свои причины. Для капитана до Буллена, который дважды назвал меня «Джонни, мой мальчик», перемена настроения была связана с тем, что мы покинули порт Карраччо — иначе он его не называл. Он снова стоял на капитанском мостике, снова был в море, а меня вниз, избавившись таким образом от пытки светского ужина с пассажирами. На настроение команды повлияло то, что капитан оказался способным принять достойное решение — оплатить им значительно больше сверхурочных часов, чем было положено за фактическую работу в течение последних трех дней. Это решение было продиктовано и чувством справедливости, и желанием поквитаться с правлением за обрушенные на капитана оскорбления.

Что же касается офицеров и пассажиров, то для перемен в их настроении причина была проста: существуют весьма определенные, естественные законы человеческой натуры, и один из них заключается в том, что нельзя долго печалиться на борту «Кампари».

Как корабль с ограниченными возможностями принятия пассажиров и необъятными, почти всегда заполненными грузовыми трюмами «Кампари» следовало классифицировать как грузовое судно» не работающее на определенных линиях, и именно так он был представлен в туристических проспектах компании «Голубая почта». Но, как указывали эти же проспекты с должной сдержанностью, единственно уместной в отношении высокопоставленной клиентуры, для которой они собственно и издавались, теплоход «Кампари» не был обычным судном, работающим на определенных линиях. Это был «среднего размера грузопассажирский теплоход, предлагающий самые роскошные каюты и лучшую кухню из всех кораблей, ныне плавающих по морям».

Единственное, что удерживало все крупные пассажирские судоходные компании, начиная с «Кунард», от возбуждения судебного иска против «Голубой почты» за подобное нелепое заявление было то, что это заявление полностью соответствовало действительности.

Выдумал все это президент «Голубой почты» лорд Декстер, человек «приберегший свою светлую голову для себя и не передавший ее по наследству, сыну, который был нашим четвертым помощником капитана. Как вынуждены были признать все конкуренты, которые теперь усердно лезли из кожи вон, это было озарением гения. Лорд Декстер с ними не спорил.

Началось все достаточно прозаично, еще в пятидесятые годы, на другом корабле «Голубой почты» — пароходе «Бренди». В силу какой-то причуды, объяснимой только психоаналитиком, лорд Декстер, абсолютный трезвенник, предпочитал называть свои корабли марками различных вин и других крепких напитков. «Бренди» был одним из двух кораблей компании, совершавших регулярные рейсы между Нью-Йорком и английскими владениями в Вест- Индии. Лорд Декстер, поглядывая на роскошные круизные лайнеры, которые скользили между Нью-Йорком и различными островами Карибского моря, и не видя никаких причин, мешавших ему самому пробиться на этот богатый, благодатный и приносящий хорошие доходы рынок, оборудовал на «Бренди» несколько дополнительных кают и дал рекламу в американских журналах и газетах, доступных только избранным, однозначно давая понять, что он заинтересован лишь в сливках общества. В описании достоинств и особой привлекательности круиза на борту «Бренди» говорилось о полком отсутствии оркестров, танцев, концертов, маскарадов, бассейнов, лотерей на палубе, экскурсий и банкетов. Только гений мог сделать столь привлекательным и истинно сенсационным то, чего у него все равно не было. В позитивном смысле он предлагал лишь загадочность и романтику «дикого» корабля, который отправляется в неведомое плавание. Для этого не нужно было вносить изменения в расписание регулярных рейсов. Просто капитан держал в тайне от пассажиров порты назначения и объявлял о заходе незадолго до прибытия. Другим важным достоинством круиза рекламировалось оборудование телеграфного салона, которое обеспечивало постоянную связь с биржами Нью-Йорка, Лондона и Парижа.

Первоначальный успех был фантастическим. Выражаясь языком биржевых маклеров, спрос превысил предложение в сто раз. Лорд Декстер не мог этого выдержать. Корабль привлекал слишком много людей, среди которых отнюдь не все принадлежали к сливкам общества. Слишком многие из числа претендентов стояли на более низкой ступени социальной лестницы, их капитал еще не перевалил за несколько миллионов, и с ними не хотело знаться высшее общество. Он удвоил стоимость билетов. Ситуация не изменилась. Тогда он утроил цену и сделалдля себя удивительное открытие, узнав, что на свете живет много людей, которые готовы отдать буквально все, чем владеют, ради того, чтобы их признали аристократами, кем они практически не являются. Лорд Декстер задержал постройку своего нового корабля «Кампари», спроектировал и оборудовал на нем дюжину кают, самых роскошных люксов, когда-либо существовавших на свете, и отправил корабль в

Нью-Йорк в полной уверенности, что он быстро окупит четверть миллиона фунтов стерлингов, израсходованных на устройство этих кают. Как обычно, его расчеты оправдались.

Безусловно, другие судовладельцы пытались подражать ему. С таким же успехом можно было пытаться копировать Букингемский дворец. Большой Каньон или алмаз «Кохинор». Лорд Декстер с самого начала был недосягаем для них. Он нашел свою формулу успеха и неуклонно соблюдал ее: комфорт, удобство, тишина хорошее общество. Что касается комфорта, то нужно было видеть собственными глазами потрясающую роскошь парадных комнат, чтобы поверить, что подобное может существовать в реальной жизни. Что касается удобств, то подавляющее число пассажиров мужского пола упивалось ими в необычном телеграфном салоне «Кампари», наслаждалось сводками биржевых новостей, по достоинству оценило бар, который не имел себе равных в мире. Тишину обеспечивала усовершенствованная звукоизоляция кают и машинного отделения. Как на королевской яхте «Британия», приказы на корабле отдавались тихим      голосом, палубная команда и стюарды неизменно ходили в сандалиях на резиновой подошве, отсутствовали оркестры, не устраивались вечеринки, игры и танцы, которые почитались менее знатными пассажирами особо приятной стороной жизни на борту корабля. Великолепную кухню на «Кампари» обеспечивали повара, которых ценой изрядных затрат и еще больших обид удалось переманить из одного из самых крупных посольств в Лондоне и из одного из самых изысканных отелей Парижа. Теперь эти мастера кулинарного мира работали посменно через день, божественные результаты их соперничества в попытке превзойти друг друга порождали завистливые разговоры на кораблях Западной Атлантики. Быть может, другим судовладельцам и удавалось успешно копировать какие-то отдельные моменты или даже все полностью, но, безусловно, не на таком уровне. Лорд Декстер был не просто судовладельцем. Он был, как уже говорилось, гением. И это проявлялось прежде всего в том, с какой требовательностью он подбирал пассажиров.

Ни один рейс «Кампари» не проходил без того, чтобы в списке пассажиров не значилось хотя бы одно известное имя независимо от того, был ли его носитель просто известным человеком или являлся всемирно знаменитой особой. Для носителя прославленного имени резервировался специальный люкс-апартамент. По чрезвычайно льготной цене в этом люксе путешествовали видные политические деятели, члены кабинета министров, звезды кино и театра и даже скандально знаменитые писатели и художники. Для последней категории обитателей действовало одно условие. они обязаны были следить за своим внешним видом и не забывать регулярно бриться. Члены королевской семьи, бывшие президенты и премьер-министры, герцоги и представители еще более высокой знати путешествовали бесплатно. Поговаривали, что если бы все английские пэры, записанные в лист ожидания «Кампари», могли одновременно отправиться в путешествие, пришлось бы закрыть палату лордов. Вряд ли нужно пояснять, что бесплатное гостеприимство лорда Декстера не имело ничего общего с филантропией. Он просто взвинчивал цены для других состоятельных пассажиров, которые путешествовали в остальных одиннадцати люксах и были готовы уплатить любые деньги за право совершить круиз в столь высокопоставленном обществе.

Спустя несколько лет нашими пассажирами были люди, которые в большинстве своем уже путешествовали на «Кампари» ранее. Многие появлялись на борту по три раза в год, что довольно красноречиво свидетельствовало о размере их банковских счетов. Теперь список пассажиров «Кампари» превратился в список членов самого избранного, с ограниченным доступом, клуба в мире. Иными словами, лорд Декстер. произвел дистилляцию составных частей финансового и сословного снобизма и обнаружил в его чистой квинтэссенции неисчерпаемый источник поступления золота.

Я приладил салфетку и окинул взглядом собравшихся за белоснежным столом. Пятьсот миллионов долларов сидели в сизо-серых бархатных креслах роскошного кондиционированного зала ресторана. Возможно, сумма превышала и миллиард долларов, так как один лишь Бересфорд,

наш старый клиент, представлял ее треть. Джулиус Бересфорд, президент и основной владелец акций компании «Харт-Маккормик Майнинг», сидел там, где сидел почти всегда во время нынешнего и полдюжины предыдущих своих круизов, с правой стороны капитанского стола рядом с капитаном Булленом. Бересфорд сидел на месте, занимать которое мечтали все пассажиры. Такой чести он удостоился не из-за размеров своего состояния, а потому, что на этом настоял сам капитан Буллен. Нет правил без исключений. И Джулиус Бересфорд представлял исключение из правила Буллена, которое гласило, что он вообще терпеть не может пассажиров, и точка. Бересфорд был высоким, худощавым, раскованным человеком с густыми черными бровями. Венчик седых волос обрамлял загорелую лысину, на загорелом, изборожденном морщинами лице живо светились карие глаза. Он путешествовал на «Кампари» потому, что любил комфорт, покой и хорошую кухню. Общество знаменитостей его не волновало. Именно это и ценил в нем капитан Буллен, полностью разделявший его мнение. Бересфорд, сидевший по диагонали от моего стола, перехватил мой взгляд:

— Добрый вечер, мистер Картер,— в отличие от своей дочери он не давал мне почувствовать, что оказывает огромную честь, всякий раз когда заговаривает со мной.— Не правда ли, чудесно, что мы опять в море? А где же наш капитан?

— Работает, мистер Бересфорд. Я должен принести извинения от имени капитана за его отсутствие за столом. Он не может покинуть мостик.

— Капитан на мостике? — повернулась ко мне миссис Бересфорд, сидевшая напротив супруга.— Я полагала, что обычно в это время вы стоите на вахте, мистер Картер?

— Да, конечно,— улыбнулся я в ответ. Миссис Бересфорд, полная, увешанная драгоценностями, разодетая крашеная блондинка, но все еще красивая в свои пятьдесят лет. излучала и добродушие, и веселье, и хорошее настроение. Хотя это было ее первое путешествие, я считал ее лучшим пассажиром.— В этом районе множество островов, отмелей и коралловых рифов,— продолжал я.— Поэтому капитан Буллен предпочитает вести корабль лично.

Я не добавил, хотя и мог, что будь сейчас ночь, когда все пассажиры спокойно спят, капитан Буллен тоже отправился бы отдыхать, и его сны не развеяли бы сомнения в компетентности своего старшего помощника.

— Но я всегда считала, что старший помощник имеет полное право управлять кораблем,— на сей раз меня поддела мисс Бересфорд, нежно улыбаясь и поглядывая невинными зелеными глазами, слишком большими на слегка оттененном загаром лице.

— Имеет. У меня также есть водительские права, но все же я не вожу автобус по центру Манхэттена в час пик.

Старина Бересфорд улыбнулся. Улыбнулась и его супруга. Мисс Бересфорд задумчиво созерцала меня некоторое время, затем склонилась над салатом. Ее прическа выглядела так, будто ее создавали граблями и секатором, но стоила она, вероятно, целое состояние. Джентльмен, сидевший рядом, не собирался заканчивать начатый разговор. Он положил вилку, поднял голову с темными редеющими волосами и, надменно глядя на меня, произнес высоким медлительным голосом:

Послушайте, старший помощник! Я не думаю, что сравнение было удачным.

Обращение «старший помощник» должно было поставить меня на место. Герцог Хартуэльский, находясь на борту «Кампари», только и занимался тем, что ставил людей на место. Занятие неблагодарное, особенно учитывая то, что путешествие не стоило ему ни пенса. Он ничего не имел против меня лично. Дело в том, что он оказывал знаки внимания мисс Бересфорд. Внушительные суммы, зарабатываемые тем, что дважды в день — в два и в шесть часов — представители низших классов получали возможность с почтительным благоговением осматривать его старинный дом, лишь частично покрывали сокрушительные расходы по выплате налога с наследства. Союз с мисс Бересфорд навсегда избавил бы его от всех проблем. Положение незадачливого герцога осложнялось тем, что в то время, когда его мысли были сосредоточены на мисс Бересфорд, глаза и внимание оказывались прикованными к пышным прелестям безусловно красивой киноактрисы, разведенной блондинки с платиновыми волосами, соседствовавшей с другого бока.

Я тоже не думаю, что это был удачный ответ, сэр,— признал я. Капитан Буллен наотрез отказывался обращаться к нему «ваша светлость», и я также не собирался делать это.— Лучшего экспромта я не смог придумать.

Он кивнул, вроде бы удовлетворенный ответом, и продолжил атаковать свой салат. Старина Бересфорд смотрел на него задумчиво, миссис Бересфорд — с легкой, едва заметной улыбкой, мисс Харкурт, киноактриса,— с восхищением, а мисс Бересфорд так и не подняла головы с затейливо растрепанной прической.

Блюда сменяли одно другое. Сегодня вечером на камбузе трудился Антуан. Тишина, которая царила в ресторане ощущалась почти физически. По серому персидскому ковру бесшумно сновали индийцы-официанты, еда возникала и исчезала как по мановению волшебной палочки, и в нужный момент всегда возникала рука с бутылкой именно того вина, которое требовалось к поданному блюду. Но не для меня. Я пил содовую. Так было обусловлено моим контрактом.

Подали кофе. Настал момент, когда я должен был отрабатывать свою зарплату. В те дни, когда была смена Антуан и когда он был в ударе, разговор за столом считался святотатством, воцарявшаяся тишина была пронизана почтительным благодарственным трепетом, который обычно испытывают в церкви. Как всегда, восторженное молчание сохранялось минут сорок. Оно не могло длиться дольше. Мне не приходилось встречать богатого господина или богатую даму, которые не считали бы беседу, предпочтительно и главным образом о себе, одним из излюбленнейших занятий. Ну, а главной жертвой они неизменно выбирают офицера, сидящего во главе стола. Я окинул взглядом наш стол и попытался угадать, кто же бросит первый шар. Может быть, мисс Харбрайд — настоящая ее скандинавская фамилия была совершенно непроизносима — худая, костлявая женщина лет шестидесяти, жесткая, как китовый ус, сделавшая состояние на продаже очень дорогого и совершенно бесполезного косметического средства, которое она сама благоразумно не употребляла?

Или мистер Гринстрит, ее муж, неприметный мужчина со впалым лицом землистого цвета, женившийся на ней по одному богу известной причине, будучи сам весьма состоятельным человеком? Тони Каррерас? Его отец, Мигель Каррерас? За моим столом вместе с Кертисами, которых, как Гаррисонов, столь неожиданно отозвали из Кингстона, всегда сидело шестеро, но старик, прибывший на борт в инвалидной коляске, видимо, питается в каюте в обществе своих сиделок. Четверо мужчин и одна женщина — удачное соотношение за столом.

Первым заговорил Мигель Каррерас,

— Цены на «Кампари» совершенно умопомрачительные, мистер Картер,— Спокойно произнес он, с наслаждением выпуская дым сигары.— Напоминают грабеж в открытом море. С другой стороны, кухня соответствующая. У вас божественный шеф-повар.

— Судя по всему, сэр, «божественный» является, пожалуй, наилучшим определением. Умудренные путешествиями пассажиры, которые останавливались в Лучших отелях, расположенных по обе стороны Атлантики, считают, что Антуану нет равных ни в Европе, ни в Америке. За исключением, возможно, Энрике.

— Энрике?

— Нашего второго шеф-повара. Он будет работать завтра.

— Не кажется ли вам несколько нескромной подобная реклама «Кампари», мистер Картер? — он не стремился оскорбить меня. Когда хотят оскорбить, так не улыбаются.

— Нет, сэр, не думаю. Что касается ваших сомнений, то они могут быть разрушены через сутки. Энрике вас убедит скорее, чем я.

— Один — ноль в вашу пользу,— он снова улыбнулся и протянул руку к бутылке «Реми Мартини». Во время кофе официанты исчезли из зала.— Ну, а цены?

— Они действительно ужасны,— я говорил так всем пассажирам, и, кажется, им это нравилось.— Мы предлагаем то, чего нет ни на одном другом корабле мира, но цены все равно скандальные. Человек десять из присутствующих здесь уже говорили мне это, и почти все они совершают по крайней мере третье путешествие.

— Вы нас убедили, мистер Картер,— вмешался Тони Каррерас. Его голос, как и ожидалось, звучал медлительно, сдержанно, с глубоким резонирующим достоинством.— Помнишь лист ожидания в конторе «Голубой почты»? — взглянул он на отца.

— Разумеется. Мы были почти в конце списка. И что за список! Половину его составляли имена миллионеров из Центральной и Южной Америки. Должно быть, мистер Картер, нам очень повезло, что только мы успели подтвердить свое намерение отправиться в путешествие на местах, которые освободились из-за внезапного отъезда с Ямайки наших предшественников. Вы могли бы рассказать нам о маршруте?

— Определенного маршрута нет. В этом и заключается одна из основных достопримечательностей нашего круиза. В основном все зависит от наличия груза и его назначения. Ясно лишь одно — мы зайдем в Нью-Йорк. Большинство наших пассажиров поднялось на борт именно там, а пассажиры любят, когда их привозят обратно,— он и сам знал это. Знал, что на борту гробы, адресованные в Нью-Йорк.— Может быть, сделаем остановку в Нассау. Все зависит от капитана. Компания наделила его правом самому определять маршрут, с учетом пожеланий пассажиров и прогноза погоды. В это время года наступает сезон ураганов, мистер Каррерас, он уже почти начался. Если прогноз будет плохим, капитан Буллен сочтет целесообразным оставаться в открытом море, и тогда — прощай, Нассау! — я улыбнулся.— Еще одним достоинством «Кампари» является то, что мы делаем все возможное, чтобы наши пассажиры лишний раз не страдали от морской болезни.

— Разумно, очень разумно,— промямлил Каррерас. Он выжидательно глядел на меня.— Но мы все же зайдем по крайней мере в один или два порта на Восточном побережье?

— Не имею ни малейшего понятия, сэр. Обычно заходим. Это тоже зависит от капитана, а поведение капитана зависит от доктора Слингсби Кэролайна.

— Его еще не поймали,— объявила миссис Харбрайд резким, скрипучим голосом. В свое возмущение она вложила весь яростный патриотизм американки в первом поколении, окинула взглядом сидевших за столом и обрушила на нас свое справедливое негодование: — Это непостижимо, совершенно непостижимо! Трудно поверить! Американец в тринадцатом поколении!

— Мы слышали об этом типе,— Тони Каррерас, как и его отец, получил образование, очевидно, в одном из университетов Новой Англии, но с английским языком обращался более свободно.— Я имею в виду Слингсби Кэролайна. Но какое отношение этот парень имеет к нам, мистер Картер?

— Пока он на свободе, любой грузовой корабль, выходящий из портов Восточного побережья, будет подвергаться самому тщательному досмотру. Раза в два замедляется оборот грузовых и пассажирских перевозок. Это значит, что портовые грузчики теряют в зарплате. Они начали забастовку, и весьма вероятно, поскольку обе стороны успели наговорить друг другу много неприятного, забастовка продлится до тех пор, пока доктор Кэролайн остается на свободе. Если он вообще будет арестован...

— Предатель,— сказала мисс Харбрайд.— Тринадцать поколений!

— Итак, мы пока не будем подходить к Восточному побережью? — спросил Каррерас-старший.— Какое-то время?

— Насколько это возможно, сэр. Но в Нью-Йорк мы зайдем обязательно. Если же забастовка будет продолжаться, придется подниматься до реки Святого Лаврентия. Сейчас трудно сказать.

— Загадочность, романтика и приключения,— улыбнулся Каррерас.— Все так, как гласит рекламный проспект,— он смотрел мимо меня.— Похоже, что к вам посетитель, мистер Картер.

Я повернулся на стуле. Посетитель был действительно ко мне. Рыжик Уильямс — Рыжиком его называли за огненный цвет волос — двигался в моем направлении. Он был в безупречно отглаженной белой форме, левой рукой прижимал к себе форменную фуражку. Рыжик, которому исполнилось шестнадцать лет, невероятно стеснительный и впечатлительный, был нашим младшим юнгой.

— Что случилось, Рыжик? — по старому морскому обычаю к юнгам следует обращаться только по фамилии, но все звали его Рыжиком и не иначе. Обратиться к нему по-другому было просто невозможно.

— Привет от капитана, сэр. Не могли бы вы подняться к нему на мостик, мистер Картер?

— Сейчас буду.— Рыжик уже повернулся, чтобы уйти, и тут я заметил блеск в глазах Сьюзен Бересфорд, который обычно предвещал очередной выпад в мой адрес. На этот раз, вероятно, речь пойдет о моей незаменимости, о растерянном капитане, который, оказавшись в безвыходном положении, шлет гонца за своим верным помощником. Я не стал рисковать, хотя и подумал, что она не из тех, кто может говорить так в присутствии юнги, поднялся, произнеся: «Прошу прощения, мисс Харбрайд, прошу прощения, джентльмены», быстро направился за Рыжиком в дверь, ведущую в коридор правого борта. Рыжик ожидал меня.

— Капитан в своей каюте, сэр. Он ждет вас там.

— Что? Но ведь ты сказал...

— Да, сэр. Капитан приказал сказать так. На мостике мистер Джеймисон,— Джордж Джеймисон был нашим третьим помощником.— а капитан Буллен находится в своей каюте. С мистером Каммингсом.

Я кивнул и направился туда. Я припомнил, что Каммингса не было за столом, когда я уходил из ресторана, хотя он присутствовал в начале ужина. Каюта капитана находилась непосредственно под капитанским мостиком, и я был там через десять секунд. Постучав в полированную тиковую дверь и услышав сердитый голос, я вошел.

Компания «Голубая почта», несомненно, хорошо позаботилась о своем коммодоре. Хотя капитан Буллен и не был поклонником сибаритской жизни, он никогда не жаловался, что его балуют. Он занимал трехкомнатную каюту-люкс с ванной, оборудованную во вкусе миллионеров, и дневную каюту, где мы и находились в эту минуту. Она отвечала запросам человека из любого сословия: ноги утопали в толстом красном ковре, стены были обшиты сикоморовыми панелями, узкие дубовые планки создавали облицовку потолка, дубовая мебель была обтянута зеленой кожей. Когда я вошел, капитан Буллен взглянул на меня. Он вовсе не был похож на человека, который наслаждается уютом своего жилища.

— Что-то случилось, сэр? — спросил я.

— Садитесь,— он указал на стул и вздохнул.— Серьезные неприятности. Пропал Бенсон — Банановая Нога. Об этом сообщил Уайт десять минут назад.

Хотя, когда звучало «Бенсон — Банановая Нога» и казалось, что речь идет о прирученной человекообразной обезьяне или, в лучшем случае, о профессиональном борце из провинциального цирка, это прозвище носил самый учтивый, самый вежливый и прекрасно воспитанный, наш лучший старший стюард Фредерик Бенсон. Он пользовался заслуженной репутацией ревностного поборника дисциплины. Однажды, когда кто-то из его подчиненных удостоился жесткой но совершенно заслуженной выволочки, этот провинившийся обратил внимание на незначительный зазор между коленями Бенсона и, как только тот отвернулся, не замедлил наградить его этой кличкой. Она так и пристала к Бенсону, главным образом из-за того, что была неуместной и не соответствовала действительности. Уайт же был помощником старшего стюарда.

Я молчал. Буллен не любил людей, особенно своих офицеров, которые имеют привычку переспрашивать, восклицают, бесполезно повторяют уже сказанное. Вместо этого я взглянул на Говарда Каммингса, сидевшего напротив капитана.

Невысокого роста, пухлый, добродушный и необыкновенно хитрый ирландец, начальник хозяйственной службы корабля Каммингс был самым главным после Буллена лицом на корабле. В этом никто не сомневался, несмотря на то, что сам Каммингс старался не выделяться. Хороший начальник хозяйственной службы на корабле ценится на вес золота, и Каммингс был своего рода бесценной жемчужиной. За те три года, которые он провел на «Кампари», у нас практически не было ни конфликтов с пассажирами, ни жалоб от них. Говард Каммингс обладал удивительной способностью договориться, уговорить, найти компромисс, сгладить острые углы и успокоить взволнованных пассажиров. Капитан Буллен скорее мог дать отрезать свою правую руку, чем отказался бы от присутствия Каммингса на борту.

Я посмотрел на Каммингса по трем причинам. Он был в курсе всего, что происходило на корабле — от тайных финансовых сделок, которые замышлялись в телеграфном салоне, до сердечных драм, которые волновали младшего кочегара в машинном отделении. Он руководил всеми стюардами. И, наконец, он был близким другом Банановой Ноги.

Каммингс перехватил мой взгляд и отрицательно покачал головой.

— Извини, Джонни. Я знаю не больше тебя. Видел его до ужина, где-то без десяти восемь, когда выпивал с пассажирами.

Каммингс «выпивал» из особой бутылки, в которую вместо виски заблаговременно наливался имбирный лимонад.

— Перед тобой здесь был Уайт. Он сказал, что видел Бенсона, во время вечерней уборки люкса номер шесть. Это было в восемь двадцать, полчаса назад, быть может, сорок минут. Они должны были вскоре встретиться, потому что каждый вечер последние два года при любой погоде Бенсон и Уайт выходят на палубу, чтобы выкурить по сигаре, когда пассажиры уходят на ужин.

— Постоянно в одно и то же время? — прервал я.

— В одно и то же время. Обычно в восемь тридцать, однако никогда не позже восьми тридцати пяти. Но не сегодня. В восемь сорок Уайт отправился к нему в каюту. Его там не было. Уайт позвал на поиски нескольких стюардов, и опять ничего. Он послал за мной, а я обратился к капитану.

А капитан послал за мной, подумал я. Послал за надежным, верным Картером, когда появилась грязная работа. Я взглянул на Буллена.

— Обыск, сэр?

— Именно обыск. Пропади все пропадом, одна неприятность за другой. Сделай это по возможности аккуратно.

— Конечно, сэр. Могу ли я взять с собой Уилсона, боцмана, нескольких стюардов и матросов?

— Хоть лорда Декстера и его совет директоров, лишь бы нашли Бенсона,— проворчал Буллен.

— Будет исполнено, сэр.— Я обратился к Каммингсу: — Как у него со здоровьем? Головокружения, обмороки, сердечные приступы?

— Только плоскостопие,— улыбнулся Каммингс, хотя ему было не до улыбок.— Он прошел ежегодный медицинский осмотр у доктора Марстона. Полный порядок. Плоскостопие — заболевание профессиональное.

Опять повернулся к капитану Буллену:

— Мне требуются минут двадцать или полчаса, чтобы вместе с мистером Каммингсом спокойно осмотреться, прежде чем начнем действовать, и ваше разрешение все проверить.

— Действуйте в разумных пределах.

— Проверять все? — настаивал я.— Иначе это станет пустой тратой времени. Вы тоже так думаете, сэр?

— Боже мой! И все это спустя каких-то два дня со времени переделки, в которую мы попали на Ямайке. Вы помните, как реагировали пассажиры на таможенников и американских моряков, которые обыскивали их каюты? Совет директоров будет в восторге,— он устало посмотрел на меня.— Полагаю, вы имеете в виду каюты пассажиров?

— Мы будем действовать аккуратно, сэр.

— Даю вам двадцать минут. Я буду на мостике. Будьте добры, не наступите никому на любимую мозоль.

Мы вышли, спустились на палубу «А» и повернули направо,      в длинный центральный коридор, вдоль которого были расположены каюты люксы верхней палубы. Здесь находилось шесть люксов, по три с каждой стороны. Ожидая нас. Уайт нервно мерил шагами коридор. Жестом я подозвал его. Худощавый, лысеющий, с постоянно обиженным выражением лица человек, который страдал одновременно и от хронического расстройства пищеварения, и от чрезмерной добросовестности, торопливо приблизился к нам.

— Все ключи взяли, Уайт? — спросил я.

— Да, сэр.

— Прекрасно.— кивком      головы я указал на дверь справа, люкс номер один.— Откройте, пожалуйста.

Он открыл дверь. Я прошел мимо него, Каммингс следовал за мной. Зажигать свет не потребовалось, он был включен. Просьба к пассажирам «Кампари» — уходя, гасить свет — была для них пустым звуком и воспринималась как

оскорбление, принимая во внимание те деньги, которые они платили за путешествие.

В люксах «Кампари» не было обычных коек. Кровати с пологом на четырех столбиках были оборудованы встроенными, скрытыми, механически убирающимися боковыми стенками-ограничителями, которые легко поднимались в случае штормовой погоды. Не думаю, что когда-либо приходилось использовать эти ограничители, принимая во внимание уровень современной метеослужбы, свободу выбора курса, которая позволяла капитану Буллену обходить шторма, и эффективность наших стабилизаторов производства фирмы «Денни-Браун». Морская болезнь на «Кампари» не допускалась.

«Люкс состоял из спальной каюты, прилегающей к ней гостиной и ванной комнаты. С другой стороны к гостиной примыкала еще одна каюта. Все окна с отражающими солнечные лучи стеклами выходили на правый борт. Мы закончили осмотр каюты за минуту, заглянув под кровати и в шкафы, проверили портьеры. Ничего.

В коридоре я все так же, кивком головы, указал на люкс напротив. Номер два.

— Теперь этот,— сказал я Уайту.

— Прошу прошения, сэр. Я не могу. Эго каюта старика и его медсестер. Ужин им доставили на трех специальных подносах. Это было, позвольте припомнить, да, сэр, это было примерно в шесть пятнадцать вечера, и мистер Каррерас, джентльмен, который сегодня прибыл на борт, распорядился, чтобы их никто не беспокоил до утра,— Уайт был доволен своим ответом.— Очень строгое указание, сэр.

— Каррерас? — обратился я к начальнику хозяйственной службы.— Какое он имеет к ним отношение, мистер Каммингс?

— Вы разве не слышали? Оказывается, мистер Каррерас-отец является старшим партнером в одной из крупнейших юридических фирм этой страны — «Сердан и Каррерас». Мистер Сердан, основатель фирмы, и есть тот пожилой джентльмен из этой каюты. В течение последних восьми лет он пребывает в полупарализованном состоянии, а характер у него и прежде был несносный. Его жена и сын, Сердан младший, который является вторым после Каррераса человеком в фирме, нянчились с ним все это время, и, полагаю, он доставлял им немало хлопот. Как я понял, Каррерас предложил взять старичка на прогулку в основном для того, чтобы дать им передохнуть. Естественно, Каррерас чувствует, что несет за него ответственность, поэтому, наверное, и дал Бенсону такие указания.

— Насколько я понял, он далек от порога смерти,— сказал я.— Никто не намерен его убивать, ну зададим ему или медсестрам несколько вопросов.

Уайт уже открыл рот, чтобы выразить свое несогласие, но я резко обошел его и постучал в дверь.

Ответа не последовало. Я выждал целых тридцать секунд и вновь постучал, на этот раз громче. Стоящий рядом Уайт застыл от возмущения и неприятия моих действий. Я не обращал на него внимания и уже поднимал руку, чтобы ударить в дверь по-настоящему, когда послышалось движение, и неожиданно дверь открылась.

Ее отворила та медсестра, что была пониже ростом и полнее. На голове у нее был старомодный чепец, одной рукой она придерживала на груди легкую шерстяную длинную шаль, которая свисала до пола, оставляя видимыми лишь носки тапочек. Каюта за ее спиной была тускло освещена, но можно было разглядеть две кровати, стоящие в глубине, постель на одной из них была примята. Свободной от шали рукой медсестра протирала глаза.

Примите самые искренние извинения, мисс,— произнес я.— Я не думал, что вы уже спите. Я — старший помощник капитана, а это — мистер Каммингс, начальник хозяйственной службы. Пропал наш старший стюард, и мы подумали, что, может быть, вы что-нибудь видели или слышали, что могло бы нам помочь.

— Пропал? — она еще крепче вцепилась в шаль.— Вы имеете в виду... Хотите сказать, что он просто исчез?

— Скажем, мы не можем его найти. Вы могли бы нам помочь?

— Не знаю. Я спала. Видите ли,— объяснила она,— мы дежурим поочередно по три часа у постели мистера Сердана. Очень важно, чтобы рядом с ним кто-то был постоянно. Я пыталась вздремнуть, пока не наступит мой черед сменить мисс Вернер.

— Прошу прощения, что побеспокоили вас,— повторил я.— Итак, вам нечего нам сообщить?

— Боюсь, что нет.

— Возможно, ваша подруга мисс Вернер смогла бы нам помочь?

— Мисс Вернер? — прищурилась она.— Но мистера Сердана нельзя...

— Прошу вас. Это может оказаться очень серьезным.

— Ладно,— как все опытные сиделки, она знала, когда можно спорить, а когда нужно уступить.— Но я вынуждена просить вас соблюдать тишину и ни в коем случае не побеспокоить мистера Сердана.

Она и словом не обмолвилась о том, что мистер Сердан сам может причинить нам беспокойство. Могли бы и предупредить нас. Когда мы прошли в открытую дверь его каюты, то увидели, что он сидит в кровати. Перед ним на одеяле лежала книга, прикроватная лампа освещала его ночной колпак темно-вишневого цвета, отбрасывая густую тень на лицо, но не настолько густую, чтобы скрыть враждебный блеск в глазах под прямыми кустистыми бровями. Мне показалось, что враждебный блеск глаз был такой же постоянной чертой его лица» что и большой крючковатый нос, нависающий над торчащими седыми усами. Медсестра, впустившая нас, попыталась нас представить, но Сердан повелительным жестом руки приказал ей замолчать. Высокомерный старик, подумал я, к тому же имеет скверный характер и дурно воспитан.

— Надеюсь, вы в состоянии объяснить вашу возмутительную дерзость, сэр,— от столь ледяного тона поежился бы даже полярный медведь.— Ворваться в мою личную каюту без какого-либо на то разрешения,— он перевел свой пронзительный взгляд на Каммингса.— И вы, вы здесь! Вы ведь получили распоряжение, будьте вы прокляты! Полное уединение и никакого беспокойства! Требую ваших объяснений, сэр.

— Мистер Сердан, я не в состоянии выразить, как я сожалею, что мы побеспокоили вас,— вкрадчиво произнес Каммингс.— Только в силу совершенно чрезвычайных обстоятельств...

— Чушь!

Какова бы ни была причина, по которой сей плешивый старик так цеплялся за жизнь, его целью не могло быть желание прожить дольше своих друзей — последнего своего друга он потерял, когда был младенцем.

— Аманда! Вызовите по телефону капитана! Немедленно!

Высокая худая медсестра, сидевшая в кресле рядом с кроватью, начала собирать вязание, разложенное на коленях, почти законченный бледно-голубой свитер, но я жестом предложил ей оставаться на месте:

— Не надо звонить капитану, мисс Вернер. Он все знает, собственно он и послал нас. Мы хотели бы обратиться к вам и мистеру Сердану с маленькой просьбой...

— А я хочу обратиться с маленькой просьбой к вам, сэр,— его голос перешел на фальцет, в котором звучали возбуждение, гнев, страсть, а может быть, и все вместе взятое.— Убирайтесь отсюда к черту!

Я собрался сделать глубокий вздох, чтобы успокоиться, но малейшая пауза могла вызвать еще один взрыв негодования:

— Очень хорошо, сэр. Но прежде я хотел бы знать, быть может, вы или мисс Вернер обратили внимание в течение последнего часа на какие-либо странные звуки или заметили что-то необычное? Пропал наш старший стюард, и мы не можем найти никакого объяснения его исчезновению.

— Пропал? — фыркнул Сердан.— Напился или уснул где-нибудь,— и, подумав, добавил: — А вернее всего и то, и другое;

— Это на него не похоже,— тихо сказал Каммингс.— Вы можете нам помочь?

— Извините, сэр,— ответила мисс Вернер низким, хриплым голосом.— Мы ничего не видели и ничего не слышали. Ничего такого, что могло бы вам помочь. Но если бы мы могли что-то сделать...

— Вы ничего не можете сделать,— грубо прервал ее Сердан,— кроме своей работы. Джентльмены, мы ничем не можем вам помочь. До свидания!

Очутившись в коридоре, я выпустил из груди воздух. Мне казалось, что я не дышал несколько минут. Повернувшись к Каммингсу, я язвительно заметил:

— Мне наплевать, сколько этот дряхлый бойцовый петух платит за каюту, в любом случае с него взяли слишком мало.

— Могу понять, почему Серданы-младшие были так рады избавиться от него,— признал Каммингс. Подобное заявление, исходившее от невозмутимого и дипломатичного хозяйственного начальника, свидетельствовало о том, что его возмущение достигло высшего предела. Он взглянул на часы.— Ничего у нас не получается, не так ли? А через пятнадцать— двадцать минут пассажиры начнут возвращаться в каюты. Может быть, сделаем так — ты закончишь здесь, а я вместе с Уайтом отправлюсь вниз?

— Ладно. Десять минут.— Я взял у Уайта ключи и приступил к осмотру оставшихся четырех кают люксов, а Каммингс принялся за люксы на нижней палубе.

Через десять минут, совершенно безрезультатно осмотрев три люкса, я стоял перед дверью последней каюты, самого большого, расположенного по правому борту, у кормы, люкса, в котором размещались Джулиус Бересфорд и его семейство. Я обследовал каюту Бересфорда и его жены. К этому времени я искал не только самого Бенсона, но и старался обнаружить какие-либо следы, подтверждающие его пребывание там. Вновь безрезультатно. В гостиной и ванной комнате тоже ничего. Я перешел во вторую, меньшую по размеру каюту, которую занимала дочь Бересфорда. Проверил мебель, посмотрел за шторами, под кроватью — ничего. Я подошел к кормовой переборке и раздвинул створки перегородки, превращавшей эту часть спальни в один огромный гардероб. Да, подумал я, мисс Бересфорд по части одежды не обижена. В этом стенном шкафу было до шестидесяти — семидесяти вешалок, и если я не ошибался, на каждой из них висела вещь стоимостью не менее двухсот или трехсот долларов. Я заглянул за эти модели от Баленсиага, Диора, Сен-Лорана, но ничего не обнаружил.

Сомкнув створки, я перешел к небольшому шкафу, расположенному в углу каюты. В нем были меха: шубы, пелерины, меховые накидки. В моей голове не укладывалось, зачем нужно было тащить подобные вещи в круиз по Карибскому морю. Я положил руку на великолепную длинную шубу, чтобы отодвинуть ее и заглянуть в глубину шкафа, когда послышался слабый щелчок дверной ручки и голос за моей спиной произнес:

— Это очень хорошая норка, мистер Картер. Она стоит столько, сколько вы зарабатываете, вероятно, за два года.

3. Вторник. 21.30 — 22.15

Бесспорно, Сьюзен Бересфорд была красавицей. Ее безупречное овальное лицо, высокие скулы, блестящие каштановые волосы, темные брови, зеленые глаза сводили с ума всех офицеров корабля, включая тех, кому от нее доставалось больше других. Всех, за исключением Картера. Да, это так. Постоянно надменное и насмешливое выражение лица не вызывало у меня никаких теплых чувств к его обладательнице.

Но сейчас я не мог пожаловаться на это. Холодное, насмешливое выражение исчезло. На загорелых щеках проступили два ярко-красных пятна то ли от гнева, то ли от страха. Она выглядела так, будто увидела отвратительного жука под плоским камнем. Презрительная улыбка, затерявшаяся в уголках ее губ, была видна невооруженным глазом. Я снял руку с шубы и закрыл дверь шкафа.

— Вы не должны меня так пугать,— с укором сказал я.— Вам следовало бы постучать.

— Мне следовало бы...— ее губы выпрямились, но ей было не смешно.— Что вы собираетесь делать с шубой?

— Ничего. Я не ношу норку, этот мех не в моем вкусе,— я улыбался, а она нет.— Я могу все объяснить.

— Не сомневаюсь,— она стояла у распахнутой двери каюты, собираясь покинуть ее.— Думаю, будет лучше, если вы все объясните моему отцу.

— Как вам будет угодно,— непринужденно сказал я.— Только прошу вас поторопиться. Я занимаюсь срочным делом. Может, мне самому позвонить?

— Оставьте телефон в покое,— раздраженно ответила она, вздохнула, прикрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Я был вынужден признать, что любая дверь, даже облицованная дорогим материалом, на «Кампари» смотрелась во много раз лучше, когда к ней прислонялась Сьюзен Бересфорд. Она покачала головой и посмотрела на меня своими потрясающими зелеными глазами.— Я многое могу себе представить, мистер Картер, но единственное, чего никак не могу вообразить, это то, что наш старший помощник уплывает в спасательной шлюпке к необитаемому острову под парусом из моей норковой шубы.— Она приходит в себя, отметил я с сожалением.— И вообще зачем это вам? Там, в ящике, лежат драгоценности стоимостью в пятьдесят с лишним тысяч долларов.

— Я их не заметил,— признался я.— Я не осматривал ящики. Я ищу человека. Человека, который себя плохо почувствовал, потерял сознание или с ним произошло что-то еще худшее. Бенсон не поместится ни в один из таких ящиков.

— Бенсон? Наш старший стюард? Этот приятный человек? — она сделала пару шагов в моем направлении, и я испытал странное чувство удовлетворения, заметив тень озабоченности в ее глазах.— Он пропал?

Я рассказал ей все, что знал сам. Для этого не требовалось много времени. Выслушав меня, она воскликнула:

— Послушайте, даю слово, это дело и выеденного яйца не стоит. Он мог отправиться погулять по палубе, может быть, где-то сидит, может быть, курит, а вы сразу устраиваете обыск в каютах...

— Мисс Бересфорд, вы не знаете Бенсона. Ни разу в жизни он не покинул пассажирский отсек раньше одиннадцати часов вечера. Мы обеспокоены не в меньшей степени, чем беспокоились бы, если бы во время дежурства с мостика исчез вахтенный офицер или если бы рулевой покинул штурвал корабля. — Прошу прощения,— я открыл дверь каюты, чтобы установить, чьи голоса доносились снаружи, и увидел, что по коридору шел Уайт с одним из стюардов. Глаза Уайта засветились, когда он заметил меня, а затем погасли в знак неодобрения, когда он увидел Сьюзен Бересфорд, выходящую за мной из каюты. В этот вечер собственническое чувство Уайта подверглось сильным потрясениям.

— Я ищу вас, сэр,— сказал он с укоризной. — Меня прислал мистер Каммингс. Внизу мы ничего не нашли, к сожалению, сэр. Мистер Каммингс теперь обыскивает наши каюты,— он замер на мгновение, и мину неодобрения на его лице сменила озабоченность.— Что мне делать теперь, сэр?

— Ничего. То есть то, что обычно. Вы на вахте, пока мы не найдем старшего стюарда. Главное — это пассажиры, сами знаете. Через десять минут пошлите стюардов к носовому входу верхней палубы. Одного — отправьте осматривать офицерские каюты в носовой части, другого — офицерские каюты, расположенные на корме, третий — пусть проверит камбуз, кладовые, хранилища. Но прежде дождитесь моей команды. Мисс Бересфорд, я хотел бы воспользоваться вашим телефоном.

Не дожидаясь разрешения, я снял трубку и попросил коммутатор соединить меня с каютой боцмана. Мне повезло, боцман был у себя.

— Макдональд? Говорит старший помощник. Арчи, извини, что беспокою тебя, но у нас неприятности. Пропал Бенсон.

— Старший стюард? — в глубоком, низком голосе, который за двадцать лет в море не утратил горского акцента, присущего выходцам из Западной Шотландии, было что-то успокаивающее. В его тоне никогда не звучали ни удивление, ни восторг. Макдональд никогда ничему не удивлялся и не волновался ни по какому поводу. Он был не только моей правой рукой, он был самым главным человеком палубной команды корабля и, пожалуй, самым незаменимым.

— Вы осмотрели пассажирские каюты и каюты стюардов, сэр?

— Да. Безрезультатно. Возьми несколько человек, свободных от вахты или нет, это не имеет значения, и пройди с ними по главной палубе. Обычно там много членов экипажа в это время. Проверьте, может быть, кто-нибудь и видел Бенсона или заметил что-то необычное. Может быть, ему стало плохо, может, он упал и поранился. Насколько я понимаю, не исключено, что он мог выпасть за борт.

— А если мы ничего не найдем? Я полагаю, придется делать еще один чертов обыск, сэр?

— Боюсь, да. Ты сможешь, все это проделав, подняться сюда через десять минут?

— Это не составит труда, сэр.

Я перезвонил вахтенному механику и попросил его направить несколько человек в пассажирский отсек. Затем я сделал еще один звонок Уилсону, второму помощнику, и попросил соединить меня с капитаном. Пока я ожидал, мисс Бересфорд одарила меня еще одной улыбкой, сладчайшей, но в которой, по моему мнению, было слишком много ехидства.

— Господи,— сказала она с восхищением.— Какие мы деловые! Звоним туда, звоним сюда, волнуемся и командуем. Генерал Картер планирует свою кампанию. Я вижу перед собой совершенно иного помощника капитана.

— Много ненужной суеты,— ответил я, соглашаясь.— И все из-за какого-то стюарда. Только дело в том, что у него есть жена и три дочери, которые по-прежнему уверены, будто он здоров и невредим.

Она покраснела до корней своих каштановых волос, и на мгновение я подумал, что сейчас она взорвется и залепит мне пощечину. Но она просто резко повернулась накаблуках, по толстому ковру пересекла каюту и встала у иллюминатора, всматриваясь в темноту. Я никогда не думал, что спина столь выразительно передает чувства.

Капитан Буллен был у телефона. Его хриплый, резкий голос звучал как обычно, но даже металлическая обезличенность телефона не могла скрыть его беспокойство.

— Какие успехи, мистер?

— Никаких, сэр. Я организовал поисковую группу. Могу я начать через пять минут?

После паузы он сказал:

— Думаю, что все шло к этому. Сколько вам потребуется времени?

— Минут двадцать, полчаса.

— Не слишком ли вы торопитесь?

— Я не думаю, чтобы он прятался от нас, сэр. Рассчитываю найти его где-нибудь, если он себя плохо почувствовал, поранился или имел серьезную причину для того, чтобы оставить пассажирский отсек.

Он что-то проворчал, а потом сказал:

— Я ничем не могу помочь? — наполовину вопрос, наполовину утверждение.

— Нет, сэр.— Вряд ли вид капитана, ищущего что-то на верхней палубе и заглядывающего под брезенты спасательных шлюпок, укрепит веру в «Кампари».

— Ну ладно, мистер. Если я понадоблюсь, найдете меня в телеграфном салоне. Я постараюсь отвлечь от вас внимание пассажиров, пока не закончите обыск,— капитан был обеспокоен, и обеспокоен не на шутку. Обычно он предпочел бы отправиться в клетку с бенгальскими тиграми, только бы избежать необходимости вести светскую беседу с пассажирами.

— Хорошо, сэр,— я повесил трубку. Сьюзен Бересфорд оторвалась от иллюминатора и стояла передо мной, вставляя сигарету в длинный мундштук. Глядя на этот мундштук сантиметров тридцать длиной, я почувствовал легкое раздражение, которое всегда испытывал в ее обществе, особенно сейчас, когда она уверенно ожидала огня. Интересно было бы узнать, когда мисс Бересфорд в последний раз сама добывала огонь для собственной сигареты. Не было такого в последние годы, подумал я, и не будет, покуда в радиусе сотни ярдов от нее будет находиться хоть один завалящий мужичонка. Она дождалась огня, выпустила ленивое облачко дыма и заметила:

— Поисковая группа? Это, должно быть, интересно. Можете рассчитывать и на меня.

— Извините, мисс Бересфорд,— в моем голосе не было и тени извинения.— Корабельные заботы — дело компании. Капитану это не понравится.

— А также и его старшему помощнику, не так ли? На этот вопрос можете не отвечать,— она вопросительно смотрела на меня.— Но ведь и я могу оказаться несговорчивой. Как вы отреагируете, если я сейчас сниму телефонную трубку и скажу своим родителям, что застала вас в своей каюте, когда вы рылись в моих вещах?

— Хотел бы услышать это, миледи. Зная ваших родителей, я бы хотел еще и увидеть, как они отшлепают вас за то, что вы ведете себя, как капризное дитя, когда жизнь человека находится в опасности.

Сегодня румянец на ее щеках появлялся и исчезал, как неоновая реклама. Сейчас краска стыда вновь залила ее лицо — она вовсе не была столь сдержанной и владеющей собой, какой хотела казаться окружающему миру. Она ткнула только что зажженную сигарету в пепельницу и тихо произнесла:

— А если я пожалуюсь на ваше дерзкое поведение?

— Тогда не стойте, разглагольствуя. Телефон перед вами.— Видя, что она не делает никаких движений в сторону аппарата, я продолжил: — Честно говоря, миледи, меня тошнит от вас и от вам подобных. Вы пользуетесь состоянием своего отца и собственным привилегированным положением пассажира «Кампари», чтобы насмехаться, и чаще всего оскорбительно, над членами команды, которые не имеют возможности отплатить вам той же монетой. Они вынуждены все терпеть, потому что они не такие, как вы. У них нет счетов в банках, по крайней мере у большинства, но есть семьи, которые они кормят, матери, которые нуждаются в их поддержке. Поэтому они знают, что должны улыбаться мисс Бересфорд, когда она их высмеивает, ставит в неловкое положение или дразнит, они знают, что если не будут улыбаться, мисс Бересфорд и ей подобные позаботятся о том, чтобы их выставили с работы.

— Пожалуйста, продолжайте,— сказала она. На нее внезапно нашло какое-то оцепенение.

— Да все уже. Злоупотребление своей властью, даже в столь незначительном деле, вызывает презрение. А если кто-то решается на ответный шаг, как это делаю я, вы угрожаете увольнением, так следует понимать вашу угрозу? А это уже малодушие, что еще хуже, чем презрение к людям.

Я направился к двери. Закончу поиски Бенсона и сообщу Буллену, что увольняюсь. В любом случае, мне уже начало надоедать на «Кампари».

— Мистер Картер!

— Да? — я оглянулся, не снимая руки с дверной ручки. Ее способность краснеть исчерпала себя, на этот раз сквозь загар проступила бледность. Она сделала несколько шагов и положила ладонь на мою руку. Ее рука подрагивала.

— Мне очень-очень жаль,— тихо сказала она.— Я не знала. Развлечения я люблю, но развлечения такие, где нет злого умысла. Я думала... полагала, что все было безобидным, да никто и не возражал. Я никогда бы не позволила себе поставить человека под угрозу увольнения.

— Ха-ха,— ответил я.

— Вы мне не верите,— все тот же тихий голос, ладонь по-прежнему у меня на руке.

— Конечно, верю,— сказал я не слишком убедительно. Тут я заглянул в ее глаза, что было большой ошибкой и опасным занятием, так как я впервые обратил внимание на странное свойство, присущее им: они обжигали и растворяли. При виде таких глаз у мужчины перехватывает дыхание. Перехватило и у меня.— Конечно, верю,— повторил я, но с убежденностью, которая поразила меня самого.— Прошу простить мою резкость. А сейчас я должен спешить, мисс Бересфорд.

— Могу ли я пойти с вами?

— Да пропади все пропадом,— с раздражением ответил я. Мне удалось оторвать взгляд от ее глаз, и я снова мог дышать.— Пойдемте, если хотите.

В носовой части коридора, недалеко от входа в люкс Сердана, я повстречал Каррераса-старшего. Он курил сигару и выглядел таким удовлетворенным и ублаженным, как выглядят обычно все, кто отведал ужин, приготовленный Антуаном.

А, вот вы где, мистер Картер,— сказал он.— Все гадал, почему вы не вернулись к нашему столу. Что случилось, если позволите поинтересоваться? Там, у входа, собралась, по крайней мере, дюжина членов экипажа. Я думал, что правила запрещают...

— Они ожидают меня, сэр. Бенсон — вы, вероятно, его еще не встречали, это наш старший стюард,— он исчез. Снаружи собралась поисковая группа.

— Исчез? — Его седые брови приподнялись.— Куда он только... Вы, конечно, не имеете представления о том, что же с ним случилось, в противном случае не организовывали бы его розыск. Я могу вам помочь?

Я заколебался, вспомнив о мисс Бересфорд, которая уже добилась своего, и осознал, что теперь никакими средствами не смогу удержать никого из пассажиров или всех их, если им захочется принять участие в поисках.

— Благодарю, мистер Каррерас,— сказал я.— Вы похожи на человека, который ничего не оставит без внимания.

— Мы с вами из одной колоды, мистер Картер.

Я пропустил мимо ушей это загадочное замечание и поспешил на палубу. Ночь была безоблачной, небо усеяно невероятным числом звезд. Дул легкий южный ветер, и умеренное поперечное волнение моря не доставляло хлопот нашим стабилизаторам фирмы «Денни-Браун», которые легко нейтрализовывали двадцать пять градусов во время тридцатиградусной качки. От тени, отбрасываемой переборкой, отделилась темная фигура, и Арчи Макдональд, боцман, направился ко мне.

— Ну как, боцман? — спросил я.

— Никто ничего не видел, никто ничего не слышал, хотя вечером, между восемью и девятью часами, на палубе было не меньше десятка людей.

— Мистер Уилсон здесь? Ага, здесь. Мистер Уилсон, возьмите людей из машинного отделения и трех матросов. Главная палуба и ниже. Вы сами знаете, где искать,— добавил я с горечью.— Макдональд, а мы вместе осмотрим верхние палубы. Ты — левый борт, я — правый. Два матроса и юнга. Полчаса. Встречаемся здесь.

Одного матроса я отправил проверить шлюпки, хотя и

представить себе не мог, зачем бы Бенсону понадобилось забираться в шлюпку. Правда, шлюпки обладают притягательной силой для тех, кто хочет спрятаться. Но зачем Бенсону надо было прятаться? Еще один матрос направился осматривать надстройку за мостиком. Я проверил каюты на шлюпочной палубе, штурманскую рубку, радарную рубку и каюту, где хранились флажки. Мистер Каррерас помогал мне. Рыжик, наш младший юнга, отправился на корму с мисс Бересфорд, которая совершенно справедливо решила, что я не в настроении, чтобы составить ей компанию. А Рыжик был готов сопровождать ее. Для этого он всегда был в настроении. Ничто из того, что Сьюзен Бересфорд говорила ему, в том числе о нем самом, не имело для него решительно никакого значения. Он был ее рабом, и его не волновало, знал ли об этом кто-либо. Если бы она сказала ему прыгнуть ради нее в дымовую трубу, он счел бы это за честь. Я мог себе представить, как он вместе с Сьюзен Бересфорд, с раскрасневшимся под стать цвету своих волос лицом, проводит осмотр верхней палубы.

Выходя из радарной рубки, я буквально столкнулся с ним. Он тяжело дышал, будто за ним гнались. Я увидел, что ошибся, представляя цвет его лица. На тускло освещенной палубе его лицо казалось серым, как старая газета.

— Радиорубка, сэр.— он выдохнул эти слова и ухватил меня за рукав, чего никогда не позволил бы себе, будь он в нормальном состоянии.— Быстрее, сэр, прошу вас!

— Я уже бежал.

— Вы нашли его?

— Нет, сэр. Там мистер Броунелл,— Броунелл был нашим старшим радистом.— Кажется, с ним что-то случилось.

Я добрался до рубки за десять секунд, проскочил мимо бледной Сьюзен Бересфорд, стоящей у двери снаружи, перешагнул через порог и остановился.

Броунелл убавил верхнее освещение рубки наполовину, как обычно делают радисты во время ночной вахты. Сам он склонился над столом, уронив голову на правую руку. Так что я видел лишь его плечи, темные волосы и лысину на макушке, которую он считал несчастьем своей жизни. Левая его рука была отброшена в сторону, и ее пальцы едва касались телефона прямой связи с мостиком. Ключ передатчика монотонно пищал. Я чуть подвинул его правую руку вперед, писк смолк.

Я попытался нащупать пульс на вытянутой левой руке, а затем на шейной артерии. Повернулся к Сьюзен Бересфорд, по-прежнему стоящей в дверях, и спросил, нет ли у нее зеркальца. Она молча кивнула, порылась в сумочке и передала пудреницу с зеркальцем в крышке. Я подкрутил реостат, пока яркий белый свет не залил рубку, немного повернул голову Броунелла, подержал зеркальце у его рта несколько секунд, поглядел на него и отдал обратно.

— Вне всяких сомнений, с ним что-то случилось,— сообщил я. Мой голос звучал ровно, неестественно ровно.— Он мертв. Или я думаю, что он мертв. Рыжик, срочно доставь сюда доктора Марстона. В это время он обычно бывает в телеграфном салоне. Сообщи капитану, если он там. Больше никому об этом ни слова.

Рыжик исчез, и вместо него рядом с Сьюзен Бересфорд возникла другая фигура. Каррерас. Переступив одной ногой через порог, он замер и произнес:

— Боже мой! Бенсон!

— Нет, Броунелл. Радист. Думаю, он мертв.

На всякий случай в надежде, что Буллен еще не ушел в салон, я снял трубку телефона с надписью «Каюта капитана» и в ожидании ответа уставился на мертвого радиста, неуклюже завалившегося на стол. Среднего возраста, жизнерадостный, с единственной, совершенно безобидной, человеческой слабостью — чрезмерным вниманием к собственной внешности. Эта слабость однажды толкнула его на покупку парика, чтобы прикрыть лысину на макушке, но под давлением общественного мнения экипажа с париком он вынужден был расстаться. Броунелл был одним из самых популярных и искрение уважаемых офицеров на корабле. Был? Да, был. В трубке щелкнуло.

— Капитан? Говорит Картер. Не могли бы вы спуститься в радиорубку? Пожалуйста, срочно.

— Бенсон?

— Броунелл. Я думаю, сэр, он мертв.

Последовала пауза, и вновь щелчок. Я повесил трубку и потянулся к телефону для связи с каютами радистов. У нас было три радиста, и тот, который дежурил с полночи до четырех утра, обычно пропускал ужин и отправлялся спать.

— Питерс слушает,— ответил голос.

— Старший помощник. Извините, что беспокою, но вам надо срочно явиться в радиорубку.

— В чем дело?

— Узнаете, когда придете.

Верхний свет казался слишком ярким для комнаты, где был покойник. Я подвинул ручку реостата вниз, и яркое освещение сменилось глубоким желтым светом. В дверях появилось лицо Рыжика. На сей раз он уже не был столь бледен, а возможно, приглушенный свет был более милостив к нему.

— Врач идет, сэр,— он дышал чаще, чем обычно.— Только возьмет свою сумку в медпункте.

— Спасибо. Сходи теперь и вызови боцмана. И не загоняй себя до смерти. Рыжик. Теперь особой необходимости в спешке нет.

Когда он ушел, Сьюзен Бересфорд тихо спросила:

— Что произошло? Что... Что с ним случилось?

— Мисс Бересфорд, вам не следует здесь находиться.

— Что с ним случилось? — твердила она.

— Это определит корабельный врач. Мне кажется, что он скончался, сидя за столом. Сердечный приступ, коронарный тромбоз, что-то в таком роде.

Она молча поежилась. Мне ранее доводилось иметь дело с покойниками, но холодные мурашки, которые поползли по спине, заставили поежиться меня самого. Теплый пассат, казалось, стал холоднее, намного холоднее, чем несколько минут назад.

Появился доктор Марстон. Никакой суеты, никакой спешки. Доктор был медлительным, размеренным человеком с размеренной, медлительной походкой. Великолепная грива седых волос, аккуратно подстриженные седые усики, не по годам гладкое, не отмеченное морщинами лицо, уверенные, ясные, проницательные глаза. При виде его вы инстинктивно могли признать в нем доктора, которому можно доверить свое здоровье. Но на самом деле подобные инстинкты следует прятать как можно дальше, чтобы они вас никогда не подвели. Признаю, что уже первый взгляд на сего эскулапа приносил пациенту облегчение — тут все хорошо. Хуже могло получиться дальше: поддаться очарованию и вручить ему свою жизнь. Шанс никогда не получить ее обратно был весьма реален. Эти проницательные глаза не заглядывали под обложку «Ланцета», мимо них прошли все новинки медицины, начиная с довоенных лет. Да и не нужно им это было. Их обладатель и лорд Декстер вместе

ходили в школу, вместе учились в университете. Покуда рука его держала стетоскоп, о работе доктор Марстон мог не беспокоиться. Однако следует отдать ему должное, когда дело доходило до лечения богатых, страдающих ипохондрией пожилых дам, ему не было равных на всех морях.

— Ну, Джон,— прогудел он. За исключением капитана Буллена, только он обращался ко всем офицерам по имени, подобно тому, как директор школы обращается к способному, но требующему постоянного присмотра ученику.— В чем дело? Красавчику Броунеллу плохо?

— Хуже, доктор. Боюсь, он мертв.

— Бог Святой! Броунелл? Мертв? Ну-ка посмотрим, ну-ка посмотрим. Прибавь, пожалуйста, свету,— он поставил на стол свой чемоданчик, извлек из него стетоскоп, послушал Броунелла, пощупал пульс и, вздохнув, выпрямился.— В расцвете жизни, Джон... И, пожалуй, уже давно. Здесь жарко, но я бы мог предположить, что он скончался более часа назад.

Я видел массивную фигуру капитана Буллена, появившегося в дверях. Он, молча, слушал.

— Сердечный приступ, доктор? — предположил я. В конце концов, он ведь не полный профан. Просто отстал от науки на четверть столетия.

— Посмотрим, посмотрим,— повторял он. Он повернул голову Броунелла и внимательно осмотрел ее. Он должен был осматривать с очень близкого расстояния. Он не догадывался, что на корабле все знали, что, несмотря на проницательный вид голубых глаз, он был близорук, как крот, но отказывался носить очки.— Ах, взгляните! Язык, губы, глаза и, главное, цвет лица. Несомненно, абсолютно несомненно. Кровоизлияние в мозг. Обширное. В его-то возрасте! Сколько ему лет?

— Сорок семь или сорок восемь. Около этого.

— Сорок семь. Всего сорок семь,— он покачал головой.— С каждым днем это происходит все в более молодом возрасте. Нагрузка современной жизни.

— А эта протянутая рука, доктор? — поинтересовался я.— Тянулся к телефону. Вы думаете...

— Увы, это только подтверждает мой диагноз. Почувствовал себя плохо и попытался позвать на помощь. Но приступ был слишком внезапным, а кровоизлияние — слишком обширным. Бедный старина Броунелл! — он повернулся и увидел стоящего в дверях капитана Буллена.— А, вот и капитан. Скверные дела, скверные.

— Да, дела неважные,— тяжело произнес капитан.— Мисс Бересфорд, вам нельзя здесь быть. Вы продрогли, вся дрожите. Немедленно отправляйтесь в свою каюту,— Когда капитан Буллен говорил таким тоном, миллионы Бересфорда не имели никакого значения.— Доктор Марстон попозже принесет вам успокоительное.

— Быть может, и мистер Каррерас любезно...— начал я.

— Безусловно,— мгновенно согласился Каррерас.— Сочту за честь проводить юную леди к ее каюте,— он слегка поклонился и предложил ей свою руку. Казалось, она была более чем рада опереться на нее, и они удалились.

Спустя пять минут порядок в радиорубке был полностью восстановлен. Питерс занял место умершего. Доктор Марстон возвратился к своему излюбленному занятию — светскому общению с пассажирами и выпивкам с миллионерами. Получив указания капитана, я довел их до боцмана, а Броунелла, завернутого в брезент, унесли в столярный склад в носовой части корабля.

Несколько минут я провел в радиорубке, беседуя с совершенно потрясенным Питерсом и между делом просматривая последние поступившие радиограммы. При получении все радиограммы записывались в двух экземплярах — оригинал передавался на мостик, а копия подшивалась в папку с документами за сутки.

Я извлек из этой папки верхнюю радиограмму, но в ней не было ничего важного: очередное предупреждение об ухудшении погоды в районе, расположенном к юго-востоку от Кубы. Могло ли это ухудшение развиться в ураган — было неизвестно. Обычное сообщение, и речь, ища о местах, слишком удаленных от нас, чтобы сильно беспокоиться по этому поводу. Я поднял незаполненный блокнот для записей радиограмм, лежавший у локтя Питерса.

— Можно взять?

— Пожалуйста,— он был слишком подавлен, чтобы проявить интерес к тому, зачем он мне нужен.— Их у нас хватает.

Я вышел из радиорубки, немного походил по открытой палубе, а затем отправился в каюту капитана, куда было приказано вернуться после выполнения полученных указаний. Капитан сидел за столом на своем обычном месте, а Каммингс и главный механик устроились на диване. Присутствие Макилроя, коренастого уроженца Северной Англии, лицом и прической похожего на профессионального борца, указывало на то, что капитан крайне озабочен и что идет военный совет. Макилрой был не только блестящим

знатоком двигателей внутреннего сгорания. За пухлым, вечно смеющимся лицом скрывался ум, наверное, самый проницательный на «Кампари». Тут я учитываю и мистера Джулиуса Бересфорда, который наверняка обладал достаточно проницательным умом, чтобы сколотить свои три сотни миллионов или сколько там у него было.

— Садитесь, мистер, садитесь,— проворчал Буллен. Слово «мистер» не означало, что я попал в его черный список, просто оно свидетельствовало о том, что он очень обеспокоен.— Никаких следов Бенсона до сих пор?

— Совершенно никаких.

— Что за проклятый рейс! — Буллен пододвинул поднос с бутылкой виски и бокалами. Подобная непривычная щедрость только подчеркивала степень его обеспокоенности.— Угощайтесь, мистер.

— Благодарю, сэр,— я щедро налил себе, сознавая, что такая возможность предоставляется не часто, и продолжил:

— Что будем делать с Броунеллом?

— Какого черта вы это спрашиваете? Что будем делать с Броунеллом? Родных у него нет, сообщать некому, согласия на погребение получать не нужно. В главную контору я сообщил. Погребение в море, на рассвете, пока не поднялись и не пронюхали пассажиры. Чтобы не испортить им путешествие.

— Не лучше ли доставить его в Нассау?

— В Нассау? — он уставился на меня поверх своего стакана. Затем, бережно поставив его на стол, продолжал: — Вы не должны сходить с ума из-за того, что кто-то скончался, слышите?

— В Нассау или на любую другую английскую территорию. Или в Майами. Любое место, где мы могли бы привлечь к расследованию компетентные власти, полицию.

— Что расследовать, Джонни? — спросил Макилрой. Он склонил голову на бок и стал похож на толстую нахохлившуюся сову.

— Да, что расследовать? — тон Буллена был совершенно иной, нежели у Макилроя.— Только потому, что поисковая группа не нашла Бенсона до сих пор, вы...

— Я отозвал поисковую группу, сэр.

— Буллен откинулся назад в своем кресле, упершись о стол ладонями выпрямившихся рук.

— Вы отозвали поисковую группу? — ласково начал он.— Какого черта?! Кто вам позволил?

— Никто, сэр. Но я...

— Зачем ты это сделал, Джонни? — очень тихо повторил вопрос Макилрой.

— Потому, что мы уже больше никогда не увидим Бенсона. Я имею в виду живого. Бенсон мертв. Бенсон убит.

Добрых десять секунд царило молчание. В тишине необычно громким казался звук, с которым охлажденный воздух поступает из вентиляционных щелей.

— Убит? Бенсон убит? С вами все в порядке, мистер? Что означает — «убит»? — сурово спросил капитан.

— Я имею в виду, что его прикончили.

— Прикончили? — Макилрой беспокойно заерзал на диване.— Ты его видел? Доказательства у тебя есть? Как ты можешь утверждать, что его прикончили?

— Я его не видел, и доказательств у меня нет. Нет даже косвенных улик,— я обратил внимание на начальника хозяйственной службы, который сидел, сцепив руки, и неотрывно смотрел на меня. Припомнилось, что лет двадцать Бенсон был его самым лучшим другом.— Но у меня имеются доказательства, что Броунелл был убит сегодня вечером. И я могу связать эти два убийства.

Наступила еще более длительная пауза.

— Вы сошли с ума,— убеждённо заявил Буллен, прерывая молчание.— Итак, теперь выходит, что и Броунелл убит. Вы спятили, мистер. Слышали ли вы, что сказал доктор Марстон? Кровоизлияние в мозг. Конечно, он не более чем врач с сорокалетним стажем. Откуда ему знать...

— Сэр, позвольте пояснить,— мой голос звучал, так же резко, как и его.— Я знаю, что он — врач. Но я думаю и то, что у него плохое зрение. Что касается меня, мое зрение в порядке. И я увидел то, что просмотрел он. Я увидел грязное пятно на воротничке форменной рубашки Броунелла. Видел ли кто-нибудь и когда-нибудь какое-либо пятнышко на какой-нибудь из рубашек, которую когда-либо носил Броунелл? Ведь не напрасно же его прозвали Красавчик Броунелл. Кто-то нанес ему сзади очень сильный удар по шее чем-то тяжелым. Когда он там лежал, я обратил внимание на небольшое потемнение под левым ухом. Когда мы с боцманом доставили тело на столярный склад, мы осмотрели его и обнаружили такой же небольшой синяк и под правым ухом. За воротничком были следы песка. Неизвестный оглушил его, ударив мешком с песком, а когда он потерял сознание, сдавливал ему сонную артерию до тех пор, пока он не скончался. Можете пойти и убедиться сами.

— Только не я, — пробормотал Макилрой. Даже он, всегда совершенно невозмутимый Макилрой, был потрясен. — Только не я. Я верю, безоговорочно верю. Опровергать легкомысленно. Я верю... Но не могу примириться с фактом.

— Будь оно все проклято, старший! — сжал кулаки Буллен.— Доктор сказал, что...

— Я не медик,— прервал его Макилрой,— но, по моему представлению, симптомы в обоих случаях похожи. Вряд ли следует винить старину Марстона.

Проигнорировав эти слова, Буллен смерил меня строгим начальственным взглядом.

— Послушайте, мистер,— медленно заговорил он.— Вы что, переменили мнение? Когда я был там, вы же согласились с доктором Марстоном. Вы даже предложили версию о сердечном приступе. Вы и вида не подали...

— Там присутствовали мисс Бересфорд и мистер Каррерас,— прервал его я.— Не хотел, чтобы они что-нибудь заподозрили. Если по кораблю поползут слухи, а именно это и произошло бы, что мы подозреваем убийство, тогда преступник, кем бы он ни оказался, вероятно, будет вынужден действовать снова. И тогда он будет действовать быстро, чтобы опередить нас. Я не знаю, что бы там он сделал, но, судя по прежним его действиям, предполагаю, что это нечто чертовски малоприятное.

— Мисс Бересфорд? Мистер Каррерас? — Буллен разжал пальцы рук, но все еще находился в напряженном состоянии.— Мисс Бересфорд вне подозрений. Но Каррерас? И его сын? Только сегодня взошли на борт и при весьма необычных обстоятельствах. Тут может быть какая-то связь.

— Нет. Я проверил. Каррерас-старший и Каррерас-младший находились в телеграфном салоне и в ресторане в течение по крайней мере двух часов до того момента, когда мы обнаружили Броунелла. У них железное алиби.

— Кроме того, это было бы уж слишком очевидно,— согласился Макилрой.— Я думаю, капитан, что настал момент, когда нам следует снять фуражки перед мистером Картером. Он бегал по всему кораблю и работал головой, в то время как мы били баклуши.

—Бенсон,— произнес капитан Буллен. Не было ни малейших признаков того, что он собирается снимать фуражку.— Что насчет Бенсона? Как он связан с этим делом?

— Вот как,— я пододвинул к нему блокнот с бланками радиограмм.— Я проверил последнюю радиограмму, которую мы приняли, и которая поступила на мостик. Обычная сводка погоды. Время — 20.07. Но позднее в этот блокнот было занесено еще одно сообщение, как обычно — через копирку. Текст неразличим, но для людей, работающих на современной полицейской аппаратуре, будет детской игрой выяснить, что же было здесь записано. Из того, что можно разобрать, прочитывается отпечаток записи двух последних цифр в указании времени приема этой радиограммы. Посмотрите сами. Очень четко. 33. Что означает 20.33. Сообщение было принято в это время, и сообщение настолько срочное по содержанию, что Броунелл не стал дожидаться, пока за ним придет вахтенный посыльный с мостика. Броунелл решил передать его без промедления по телефону. Вот почему его рука протянута к трубке, а не потому, что он внезапно плохо почувствовал себя. И тогда он был убит. Кем бы ни был убийца, он убил потому, что вынужден был убить. Просто оглушить Броунелла и украсть радиограмму ничего не давало: придя в сознание, поскольку он знал текст сообщения, он первым делом передал бы его на мостик. Думаю, это было чертовски важное сообщение.

— Ну, а Бенсон? — нетерпеливо повторил вопрос Буллен.— Что насчет него?

— Бенсон стал жертвой своей собственной привычки. Хью тут говорил, что Бенсон, пока пассажиры ужинают, неизменно выходил покурить на палубу между половиной девятого и без двадцати пяти девять. Радиорубка находится непосредственно над тем местом, где он прогуливался. В течение этих пяти минут поступило сообщение и был убит Броунелл. Бенсон что-то услышал или увидел и пошел проверить. Возможно, он застал убийцу на месте преступления. И Бенсон тоже должен был умереть.

— Но почему? — продолжал настаивать на ответе Буллен. Он все еще не мог поверить.— Почему, почему, почему? Почему он был убит? Почему сообщение было столь чрезвычайно важным? Все это чистое безумие. И что же, в конце концов, было в сообщении?

— Именно для того, чтобы ответить на все вопросы, нам и следует зайти в Нассау, сэр.

Буллен глядел на меня, и лицо его ничего не выражало, затем он перевел взгляд на свой стакан и, видимо, решив, что предпочитает его содержимое мне, вернее« тем дурным новостям, что я принес, двумя глотками прикончил его.

Макилрой к своему стакану не прикасался. Приблизительно минуту он созерцал его, потом произнес:

— Ты почти ничего не упустил. Кроме одного. Радист на вахте — Питерс, не так ли? Откуда ты знаешь, что это же сообщение не поступит еще раз? Возможно, радиограмма требовала подтверждения о приеме. Если именно так обстоит дело и она не была подтверждена, наверняка она будет передана повторно. И тогда где гарантия, что с Питерсом не случится то же самое?

— Этой гарантией является боцман. Сейчас он сидит, укрывшись в густой тени, в десяти ярдах от радиорубки. В руках у него гарпун, а его шотландская душа жаждет мести. Ты знаешь Макдональда. Боже упаси кому-нибудь пройти вблизи радиорубки.

Буллен подлил себе в стакан еще немного виски, устало улыбнулся и посмотрел на свою широкую нашивку коммодора.

— Мистер Картер, я думаю, что нам следует обменяться кителями,— это было извинением, самым искренним, на которое он был способен.— Полагаю, вы бы не отказались сидеть по эту сторону моего письменного стола?

— Не отказался бы,— согласился я.— Особенно в том случае, если бы вы возложили на себя обязанность развлекать пассажиров.

— Тогда лучше останемся каждый при своем занятии,— легкая улыбка едва тронула его губы.— Кто на мостике? Джеймисон? Примите вахту, старший.

— С вашего позволения, сэр, я бы сделал это несколько позже. Осталось расследовать еще один, но самый важный момент. Однако не знаю, как к нему подступиться.

— Только не вздумайте сообщать мне еще о каком-то происшествии,— мрачно сказал Буллен.

— Просто я имел время поразмыслить,— продолжал я.— Радиограмма поступила в нашу радиорубку, и она настолько важна, что должна была быть перехвачена. Но как могли узнать посторонние, что ее приняли? На «Кампари» сообщения поступают через наушники, которые были надеты на голову Броунелла. Тем не менее, одновременно с Броунеллом еще кто-то принял эту радиограмму. Должен был принять. Как только Броунелл закончил запись сообщения в блокнот, он протянул руку к телефону, чтобы передать сообщение на мостик, и как только он протянул руку, был тут же убит. Значит, на борту «Кампари» имеется еще одно приемное устройство, настроенное на ту же волну, и оно где-то находится поблизости от радиорубки, поскольку подслушивающий успел добраться туда за считанные секунды. Проблема — найти приемник.

На меня смотрел Буллен. На меня смотрел Макилрой. Затем они переглянулись, и Макилрой возразил:

— Но радист постоянно меняет волну. Как мог преступник узнать, на какой волне он работал?

— Откуда вообще может кто-нибудь что-нибудь знать? — вопросом на вопрос ответил я и кивнул на блокнот на столе.— До тех пор, пока это не прочитают.

Текст, значит, нужен,— Буллен уставился на блокнот. Усилием воли он принял решение: — Куре — Нассау. Скорость максимальная. Набрать ее постепенно в течение получаса, чтобы никто не обратил внимания на увеличение оборотов. Старший, вызовите мостик. Выясните наши координаты.— Пока я звонил, он извлек карты, линейки, циркули.— Проложите кратчайший курс.

Это заняло немного времени.

— Курс 047 от этой точки до этой, сэр. Приблизительно 220 миль, а затем еще 350.

— Приход?

— Ход полный?

— Конечно.

— Завтра к полуночи.

Он достал свой блокнот, минуту что-то писал, затем прочитал вслух:

«Администрации. Порт Ниссау. Теплоход «Кампари», координаты такие-то, прибытием завтра среду 23.30. Прошу прибыть борт полицию, срочное расследование, один человек убит, один пропал без вести. Срочно. Буллен, капитан». Больше ничего указывать не нужно,— он потянулся к телефону. Я остановил его.

— Владеющий приемным устройством может прослушивать как поступающие, так и исходящие сообщения. Таким образом, будет знать, что мы замышляем против него. Одному богу известно, к чему это может привести.

Буллен задумчиво обвел взглядом меня, Макилроя, начальника хозяйственной службы, который не проронил ни слова со времени моего прихода, потом снова посмотрел на меня. Затем он разорвал листок с подготовленным посланием на мелкие кусочки и выбросил в мусорную корзину.

4. Вторник. 22.15 — Среда. 8.45

За ночь мое расследование особенно не продвинулось. Да, я подумал, как его начать, но закавыка была в том, что я не мог приступить к его осуществлению до тех пор, пока пассажиры не проснутся и не будут на ногах. Никто не любит, чтобы его ночью выдергивали из постели, а особенно миллионеры.

Я дал знать боцману о своем приближении, чтобы не получить в голову стрелу гарпуна, и провел минут пятнадцать в районе радиорубки, определяясь с ее местоположением относительно других ближайших служебных помещений и кают. Радиорубка была расположена в носовой части корабля, непосредственно над верхней пассажирской палубой. Люкс старика Сердана находился прямо под ней. Исходя из моего предположения, что даже если убийца не стал дожидаться окончания приема радиограммы и в его распоряжении было не более десяти секунд, чтобы попасть в радиорубку с того места, где был спрятан приемник, под подозрение попадало любое помещение, находящееся в радиусе десятисекундного броска от радиорубки.

Таких помещений было довольно много: мостик, место хранения флажков, радарная рубка, штурманская и все палубные каюты, в которых жили офицеры и юнги, но все их можно было смело исключить из зоны поиска. Оставались ресторан, шлюпки, кладовые, салон для офицеров, телеграфный салон и еще один салон, который называли гостиной. Для жен и дочерей миллионеров, не находивших удовольствия от выпивки и треска телеграфной ленты — главных достопримечательностей телеграфного салона, привлекавшего их мужей и отцов. Сорок минут я обследовал эти помещения, где ночью было совершенно безлюдно и тихо. И если кто-нибудь уже успел изобрести приемник, по размеру меньший, чем спичечный коробок, то я его не нашел. Ничего большего по размеру я бы не пропустил.

Таким образом, оставались пассажирские каюты верхней палубы, и основное подозрение падало на те из них, которые были расположены под радиорубкой. Каюты средней палубы, которые находятся ниже, тоже вызывали интерес, но когда я перебрал в памяти всех пассажиров, путешествовавших в них, то не смог себе представить среди пожилых, с трудом передвигающихся людей никого, кто смог бы добраться до радиорубки за десять секунд. И конечно.

убийца не мог быть женщиной. Ведь тот, кто убил Броунелла, не только прикончил Бенсона, но и куда-то убрал его труп, а Бенсон весил ни много ни мало — сто восемьдесят фунтов.

Итак, верхняя и средняя палубы. Завтра просеем их сквозь сито. Я молился, чтобы была хорошая погода, чтобы она выманила наших пассажиров на солнечную палубу и стюарды получили возможность вместе с оправлением кроватей и уборкой кают провести тщательный обыск. Конечно, таможенная служба Ямайки уже проделала это, но тогда искали устройство длиной около двух метров, а не радиоприемник, который в наш век миниатюризации можно без труда спрятать в одну из коробок с ювелирными украшениями, которые в изобилии имелись у жен наших миллионеров.

Сейчас мы шли уже почти прямо на норд-ост. Над нами простиралось все то же темно-синее небо, усыпанное звездами. «Кампари» слегка раскачивался, рассекая длинные, медленно катящиеся волны. Нам потребовалось почти полчаса, чтобы изменить курс на восемьдесят градусов, так, чтобы никто из пассажиров-полуночников, находясь случайно на палубе, не определил бы этого по следу за кормой. Хотя все наши предосторожности пошли бы насмарку, имей любой из пассажиров представление о том, как ориентироваться по звездам, или на худой конец способность отыскать на небе Полярную звезду.

Я брел по правому борту шлюпочной палубы, когда увидел приближающегося капитана Буллена. Он поднял руку, жестом направив меня в глубокую тень, отбрасываемую одной из спасательных шлюпок.

— Я так и думал, что найду вас здесь,— тихо произнес он, сунул руку во внутренний карман кителя и вложил в мою ладонь что-то холодное и твердое — Полагаю, вы умеете обращаться с подобными игрушками.

Вороненая поверхность металла тускло отражала трепетный свет звезд. Это был автоматический пистолет, один из трех кольтов, лежавших на цепи под замком в сейфе в капитанской каюте. Наконец-то капитан Буллен осознал серьезность происходящего.

— Умею, сэр.

— Хорошо. Суньте его себе за пояс или куда там обычно прячут эту чертовщину. Никогда не думал, что его так дьявольски трудно на себе спрятать. Вот еще запасная обойма. Я только бога молю, чтобы нам не пришлось использовать.— Из этого можно было заключить, что у капитана тоже был пистолет.

— А третий кольт, сэр?

— Я не знаю,— заколебался он.— Думал, может, дать его Уилсону?

— Он славный парень. Но отдайте лучше боцману.

— Боцману? — Голос Буллена прозвучал неожиданно громко, но тут он вспомнил о необходимости конспирации и перешел на заговорщический шепот,— Вы знаете правила, мистер. Оружие должно применяться только в случае войны, пиратского нападения или мятежа и не может быть выдано никому, кроме офицеров.

— Я не столько волнуюсь за соблюдение правил, сколько за собственную голову, сэр. Вам известен послужной список Макдональда. Он был самым молодым старшим сержантом десантно-диверсионных войск. И знаете, сколько у него наград. Отдайте пистолет Макдональду, сэр.

— Посмотрим,— проворчал он — посмотрим. Я только что заходил с доктором Марстоном в столярный склад. Впервые увидел этого старого шарлатана потрясенным до такой степени. Он согласен с вами. Считает, что, несомненно, Броунелл был убит. Слушая его оправдания, можно подумать, что он уже сидит в камере «Олд Бейли». Но думаю, что Макилрой прав. Симптомы практически одни и те же.

— Ладно,— с сомнением произнес я.— Надеюсь, что это не будет иметь никаких последствий, сэр?

— Что вы имеете в виду?

— Мы с вами хорошо знаем старину доктора Марстона. У него в жизни всего лишь две нежных привязанности — ямайский ром и вечное желание показать, что он всегда в курсе всего, что ни происходит. Опасная комбинация. Кроме Макилроя, Каммингса, вас и меня единственный человек на корабле, который знает, что Броунелл умер не своей смертью,— Это боцман, и он не будет болтать. Доктор Марстон — совсем другое дело.

— Пусть вас это не волнует, мой мальчик,— с некоторым облегчением заметил Буллен.— Я сказал нашему бесценному корабельному врачу, что, невзирая на то, друг ли он лорда Декстера или нет, если до прихода в Нассау он дотронется хотя бы до одного-единственного стаканчика рома, я спишу его на берег навсегда в недельный срок.

Я попытался представить себе человека, который мог бы сказать нечто подобное нашему утонченному и аристократичному доктору, но мой мозг заклинивало при мысли об этом. Но ведь и компания назначила Буллена коммодором неспроста. Он слов на ветер не бросал.

— Надеюсь, он не снял с Броунелла ничего из одежды?— спросил я.— Рубашку, например?

— Нет. А какое это имеет значение?

— Просто я подумал, что тот, кто задушил Броунелла, сдавливал его шею сзади пальцами, а полиция в наше время уже умеет снимать их отпечатки с любой поверхности, включая определенные виды тканей. Они бы без особых хлопот сняли отпечатки с накрахмаленного, сверкающего белизной воротника Броунелла.

— От вашего внимания не ускользает ничего,— задумчиво сказал Буллен.— Не заметили, пожалуй, лишь то, что ошиблись в выборе профессии. Что-нибудь еще?

— Да. В отношении погребения в море завтра на рассвете.

Последовала длительная пауза, затем усталым тоном человека, слишком долго сдерживающего себя и начинающего уже терять терпение, он осведомился:

— Какое еще, к черту, погребение на рассвете? Тело Броунелла — единственное, что мы сможем предъявить полиции в Нассау.

— Погребение, сэр,— повторил я.— Но не на рассвете. Часов, скажем, в восемь, когда многие пассажиры, проснувшись, будут совершать утренний моцион. Я это имею в виду.

Он достаточно спокойно выслушал меня, размышляя. Когда я закончил, Буллен медленно кивнул головой раз, другой, третий, повернулся и, не говоря ни слова, ушел.

Я направился к полосе света между двумя спасательными шлюпками и посмотрел на часы. Двадцать пять минут двенадцатого. Я обещал Макдональду сменить его в полночь. Я подошел к поручням рядом с ящиком, в котором хранились спасательные жилеты, положил на них руки и, глядя на медленные, мерцающие волны, безрезультатно пытался разгадать, что же стояло за событиями, которые произошли в этот вечер.

Когда я очнулся, было без двадцати минут час. Нельзя сказать, что, придя в себя, я мгновенно понял, сколько времени я ничего не осознавал. Трудно вообще что-либо осознавать, когда гигантские тиски сдавливают голову и когда глаза ничего не видят, трудно чувствовать что-либо.

кроме давящих тисков и слепоты. Слепота. Мои глаза. Меня тревожило, что случилось с глазами. Я поднял руку, ощупал лицо и нашел их. Они были покрыты затвердевшей коркой, и когда я содрал ее, под ней оказалось что-то липкое. Кровь. Мои глаза были залиты кровью, кровью, которая склеила веки ииз-за которой я ничего не видел. Во всяком случае, я смутно надеялся, что не вижу из-за налипшей крови.

Тыльной стороной ладони я стер еще немного крови и вновь обрел способность видеть. Не очень хорошо, правда, не так, как видел обычно. Звезды на небе не казались мне больше яркими светящимися точками, теперь они напоминали слабое, блеклое свечение, проникающее сквозь стекло, покрытое изморозью. Я протянул дрожащую руку и попытался дотронуться до этого стекла, и моя рука наткнулась на холодный металл. С усилием я открыл глаза пошире и окончательно убедился, что это не стекло. Моя рука прикасалась к нижней перекладине палубного поручня.

Теперь я стал видеть лучше, во всяком случае, лучше, чем попавший на яркий свет крот. Я лежал в нескольких дюймах от шлюпбалки. Черт побери, что же я здесь делаю, почему моя голова лежит в шпигате в нескольких дюймах от шлюпбалки? Я ухитрился подвести под себя руки и резко, но неуверенно, как пьяный, попытался приподняться и сесть, опершись на один локоть. Это было моей серьезной ошибкой. Очень серьезной. Слепящая, мучительная боль, которую, должно быть, испытывает человек в последнюю долю секунды своей жизни, когда падающее лезвие гильотины проходит сквозь кожу, разрезая мышцы и кость, пронизала голову, шею и плечи, опрокинув меня на палубу. Вероятно, я ударился о металлическую часть шпигата, но я вряд ли даже простонал.

Медленно, очень медленно сознание возвращалось ко мне. В некотором роде. Что касается ясности сознания, четкости восприятия и скорости, с которой я приходил в себя, то я был похож на человека с закованными в цепи руками и ногами, который пытается выплыть на поверхность со дна моря, где вместо воды густая патока. Что-то, смутно осознал я, коснулось лица, глаз, губ. Что-то холодное, мокрое и приятное. Вода. Кто-то смачивал меня мокрой губкой, осторожно пытаясь вытереть кровь с глаз. Я хотел повернуть голову, чтобы посмотреть, кто это, но инстинктивно припомнил, что случилось, когда я пытался поднять голову в первый раз. Поэтому я поднял правую руку и прикоснулся к чьей-то кисти.

— Спокойней, сэр. Спокойней,— у человека с губкой должна была быть очень длинная рука. Казалось, что он находится в двух милях от меня, но я сразу узнал голос. Арчи Макдональд.— Не пытайтесь двигаться. Подождите немного. Все будет в порядке, сэр.

— Арчи? — мы, как парочка ангелов бестелесных, подумал я. Мой голос так же, как и его, доносился с расстояния в две мили. Я надеялся только, что мои две мили были в том же направлении, что и его. Это ты, Арчи? — видит бог, я в этом не сомневался, мне просто хотелось, чтобы он ответил и подтвердил.

— Это я, сэр. Только предоставьте все мне,— это был точно боцман со своей неизменной фразой, которую я тысячи раз слышал от него за все годы нашего знакомства. — Вы только лежите спокойно.

У меня и не было других намерений. Пройдет немало лет, прежде чем я забуду ощущение, пережитое мною, когда я попытался двинуться в прошлый раз. Конечно, если я доживу до такого момента, во что сейчас верилось с трудом.

— Моя шея, Арчи,— мой голос зазвучал на несколько сот ярдов ближе.— Кажется, она сломана.

— Да, уверен, что вам может так казаться, сэр, но я думаю, дело обстоит не настолько плохо. Поживем — увидим.

Я не знаю, сколько времени пролежал там, может быть, две-три минуты, пока боцман смывал кровь, но звезды начали понемногу фокусироваться. Затем, придерживая рукой мои плечи и голову, он начал дюйм за дюймом приподнимать меня.

Я ожидал, что снова упадет гильотина, но она не упала. На этот раз на меня обрушился топор мясника, весьма тупой топор: мне лишь почудилось, что за несколько секунд «Кампари» повернулся на 360 градусов вокруг собственного киля. Я даже не потерял сознания.

— Который час, Арчи? — вопрос глупый, но я и был не в лучшей форме. Мой голос, к моей радости, был теперь почти рядом.

Он повернул мое левое запястье.

— На ваших часах двенадцать сорок пять, сэр. Думаю, сэр, вы пролежали здесь не меньше часа. Вы лежали в тени шлюпки, и вас нельзя было заметить, проходя мимо.

Я повернул голову на дюйм, чтобы узнать, что из этого получится, и скривился от боли. Если бы повернуть ее еще дюйма на два, она наверняка бы отвалилась.

— Черт побери, что случилось со мной, Арчи? Припадок какой-то? Я не помню...

— Припадок! — голос был тих и зол. Я почувствовал, как он пальцами ощупал мне сзади шею.— Наш приятель с песочным мешочком снова выходил на прогулку, сэр. Настанет час,— добавил он задумчиво,— я с ним за это поквитаюсь.

— Мешок с песком! — я попытался подняться, но без помощи боцмана было не обойтись.— Радиорубка! Питерс!

— Сейчас на вахте молодой Дженкинс, сэр. С ним все в порядке. Вы ведь говорили, что отпустите меня к ночной вахте, я ждал до двадцати минут первого и понял тогда: что-то случилось. Пошел прямо в радиорубку и позвонил капитану Буллену.

— Капитану?

— Кому же было еще звонить, сэр? — Действительно, кому? Кроме меня, капитан — единственный офицер палубной команды, кто знает, что произошло, кому было известно, где и зачем укрывался боцман. Макдональд обнял меня и, поддерживая, повел по поперечному коридору к радиорубке.— Он пришел сразу. Сейчас там, беседует с Дженкинсом. Очень обеспокоен, думает, что с вами случилось то же, что и с Бенсоном. Перед тем как я отправился разыскивать вас, он дал мне в подарок одну вещицу.— Он сделал легкое движение, и я увидел ствол пистолета, который казался совсем небольшим в его огромной ладони.— Надеюсь, представится возможность применить его, мистер Картер, и не только рукоятку. Думаю, вы понимаете, что если бы опрокинулись вперед, а не в сторону, как случилось, то весьма вероятно, выпали бы за борт.

Я мрачно размышлял, почему он или они и в самом деле не столкнули меня за борт, но ничего не сказал, направляя все усилия лишь на то, чтобы добраться до радиорубки.

Ожидавший нас капитан Буллен был снаружи у двери. Карман его кителя отдувался не только от руки, которую он там держал. Он быстро двинулся нам навстречу, вероятно, хотел, чтобы радист ничего не слышал. Его реакция на мое состояние и рассказ о том, что произошло, была именно такой, как можно было представить. Он был просто безумно зол. С момента нашей первой встречи три года назад я никогда не видел его в таком состоянии.

Он с трудом сдерживал ярость. Чуть успокоившись, он спросил:

— Какого черта они не довели дело до конца и не сбросили вас за борт, раз уж пошли на это?

— Им это было не нужно, сэр,— устало ответил я.— Они не хотели меня убивать. Только убрать с дороги.

Его холодные глаза испытывающе смотрели на меня.

— Вы говорите так, будто знаете, зачем они вас оглушили.

— Знаю. Или думаю, что знаю,— я нежно потер рукой затылок. К этому времени я уже был полностью уверен, что ни один из шейных позвонков не сломан, просто боль была такая, как при переломе.— Сам виноват. Я проглядел очевидное. В данном случае мы все проглядели очевидное. Когда убили Броунелла, мы пришли к заключению, что Бенсона тоже убили, и я утратил всякий к нему интерес. Меня, как и всех нас, беспокоило, чтобы не было совершено следующее нападение на радиста, как найти приемник и что за всем этим скрывается. Мы были уверены, что Бенсон мертв, а мертвый Бенсон нам был уже ни к чему. Бенсон принадлежал прошлому.

— Не хотите ли вы сказать, что Бенсон был... Или что он все еще жив?

— Нет, он действительно мертв.— Я чувствовал себя, как девяностолетний старик, не просто старик, а старик, сильно покалеченный. Нельзя сказать, что сжимавшие голову тиски ослабили давление.— Он мертв, но они не избавились от тела. Может быть, не имели такой возможности. Может быть, должны были дождаться наступления темноты, чтобы избавиться от тела. Но они должны были избавиться от него, так как если бы мы его обнаружили, то поняли бы, что на борту корабля находится убийца. Возможно, они спрятали его в таком месте, где мы не додумались бы его искать, например, могли положить на крышу одной из кают, засунуть в вентиляционную систему или за скамейку на верхней палубе, словом, в любое место. И либо я оказался слишком близко от того места, где его спрятали, либо они не могли бросить его за борт, пока я стоял у поручня. Оглушив меня, они знали, что могут действовать спокойно. При максимальной скорости корабля и большой волне, которую мы отбрасываем, никто не мог услышать, как его бросят в море, а безлунная ночь настолько темна, что никто ничего не мог и увидеть. Необходимо было лишь разобраться со мной, что они и сделали без особого труда,— с горечью закончил я.

Буллен покачал головой.

— Вы ничего не слышали? Ни шагов, ни свиста мешка в воздухе перед ударом?

— Должно быть, это очень опасный тип с бесшумной походкой,— ответил я, пытаясь припомнить подробности.— Он не произвел ни малейшего шума. Трудно поверить, что такое возможно. Ведь с таким же успехом я мог просто неудачно повернуться и при падении удариться вис» ком о шлюпбалку. Собственно, так я и подумал, очнувшись, и даже предложил эту версию боцману. Так я намерен объяснять завтра всем, кто поинтересуется, что со мной произошло.— Я ухмыльнулся и подмигнул Макдональду. Было больно даже подмигивать глазом.— Я скажу, что вы меня совершенно загоняли на работе, и я упал от переутомления.

— Зачем вообще кому-либо что-то объяснять? — Буллен не понял шутки.— Вы получили удар чуть выше виска. Место удара прикрыто волосами, и его можно очень хорошо замаскировать. Согласны?

— Нет, сэр. Кто-то отлично знает, что со мной приключилось, по крайней мере, тот тип, что напал на меня, и если я не буду об этом говорить, это вызовет у него подозрение. Но если я сам расскажу о происшествии и выдам его за банальный дамский обморок, то есть шанс, что он поверит. А если он клюнет на мой рассказ, мы сохраним свое преимущество. Мы ведь знаем, что на борту находится убийца, в то время как он будет считать, что мы ни о чем не догадываемся.

— Ваша голова,— без переизбытка сочувствия произнес капитан Буллен,— наконец-то проясняется.

Утром, когда я проснулся, сквозь незашторенный иллюминатор лился свет высоко стоящего солнца. Моя каюта, расположенная рядом с каютой капитана, была по правому борту. Солнце спереди, а это означало, что мы по-прежнему идем на норд-ост. Я приподнялся на локте, чтобы посмотреть на состояние моря, поскольку «Кампари» испытывал хоть и легкую, но явно выраженную килевую качку, и в этот момент обнаружил, что моя шея скована гипсовой повязкой. Во всяком случае, мне так показалось. Я мог повернуть голову на дюйм в одну и в другую сторону, дальше — упор. Тупая, постоянная боль, так себе, ничего особенного. Я попытался все же двинуть голову дальше упора, но сделал только одну попытку. Дождавшись, пока каюта перестанет кружиться, а раскаленные докрасна провода в моей шее остынут до температуры, которую можно было бы терпеть, я неуклюже выбрался из своей койки. Пусть, кому нравится, издевается над моей негнущейся шеей, с меня довольно острых ощущений.

Я подошел к иллюминатору. На безоблачном небе, успев высоко подняться над горизонтом, светило белое, слепящее солнце, прокладывая в голубизне моря сверкающую, ослепительную дорожку. Волны были выше, длиннее и сильнее, чем я предполагал, и шли со стороны правого борта. Я отворил иллюминатор, но ветра не почувствовал. Значит, свежий бриз дул нам в корму. Чтобы сорвать белые барашки с глянцевых пологих волн, сил у него все же не хватало.

Я принял душ и побрился. Никогда не представлял себе, как трудно бриться, если способность поворачивать голову ограничена дугой в два дюйма. Затем принялся внимательно рассматривать рану. При дневном свете она выглядела скверно, намного хуже, чем ночью,— глубокий и широкий двухдюймовый разрез немного выше левого виска. К тому же она сильно пульсировала, и это мне совсем не нравилось. Я поднял трубку телефона и попросил соединить меня с доктором Марстоном. Он был еще в постели, но сказал, конечно, что может сейчас же меня принять. Эта радостная готовность нашего Гиппократа немедленно оказать помощь не очень-то вязалась с его характером, но, возможно, его мучили угрызения совести за то, что вчера он поставил неправильный диагноз.

Я оделся, напялил набекрень фуражку, так, чтобы околыш прикрывал рану, и отправился к доктору.

Доктор Марстон, свежий, отдохнувший, с необычно ясными глазами — несомненно в связи с запретом Буллена прикасаться к рому,— был вовсе не похож на человека, который провел бессонную ночь, мучимый угрызениями совести. Казалось, его не особенно волновало то, что мы приняли на борт корабля пассажира, который, если правильно определить его профессию, должен был быть зарегистрирован в списках пассажиров как «убийца». Единственное, о чем он беспокоился,— это о записи в вахтенном журнале. Но когда я объяснил, что никакой записи о Броунелле сделано не было, да и не будет, вплоть до нашего прибытия в Нассау, а когда она появится, то мое имя не будет упомянуто в связи с определением причины смерти Броунелла, он явно повеселел. Он выбрил несколько квадратных дюймов моих волос, сделал обезболивающий укол, промыл и обработал рану, заклеил ее сверху пластырем и пожелал мне доброго здоровья. День для него начинался отлично.

Было без четверти восемь. Спустившись по внутренним лестницам на полубак, я прошел в носовую часть, к столярному складу. Там было необычно многолюдно для столь раннего часа. Человек сорок экипажа, включая палубную команду, механиков, поваров и стюардов, собрались здесь в ожидании погребения Броунелла. Но они были не единственными зрителями. Я посмотрел вверх на прогулочную палубу и увидел, что там, где она огибала надстройку полубака, стояли одиннадцать или двенадцать пассажиров, не так уж и много, но в общем, практически весь мужской состав, за исключением старика Сердана и еще одного-двух. Женщин среди них не заметил. Плохие новости разлетаются быстро, а шанс полюбоваться погребением в открытом море даже миллионерам выпадает не так уж часто. Прямо в центре группы пассажиров был герцог Хартуэльский, выглядевший как заправский моряк в своей ладно пригнанной фуражке королевского яхт-клуба, с шелковым платком на шее и в замшевом двубортном пиджаке с медными пуговицами.

Я шел мимо трюма номер один и думал о том, что в древних суевериях есть свой смысл. Как говорят бывалые моряки, мертвые зовут к себе. Покойники, которых мы только вчера после обеда загрузили на борт и которые сейчас лежат на дне трюма номер четыре, не долго ожидали, пока кто-то откликнется на их зов. В течение каких-то нескольких часов два человека отошли в мир иной и чуть было не погиб третий, вот только упал я на бок вместо того, чтобы вывалиться за борт. Я явственно ощутил ледяные пальцы у себя на шее и вздрогнул, затем вошел в полутемный столярный склад.

Все было готово. Носилки, наспех сколоченная из досок платформа размером два на семь футов, уже стояли на полу. Флаг английского торгового флота, одним концом прикрепленный к носилкам и со вторым свободным концом, покрывал то, что было завернуто в брезент. Здесь были только боцман и столяр. По виду Макдональда вы никогда бы не догадались, что он не спал предыдущую ночь. Он вызвался остаться на посту у радиорубки до наступления рассвета. Ему также принадлежала мысль о том, что хоть в светлое время суток вероятность нападения была невелика, но, тем не менее, следует после завтрака выделить двух людей для чистки песком палубы возле радиорубки. Если понадобится, они будут там целый день. Тем временем радиорубку закрыли, точнее, заперли на большой навесной замок, чтобы Питерс и Дженкинс могли присутствовать на похоронах своего товарища. В этом не было ничего крамольного. Как обычно, включался автомат, и в случае, если шел вызов на отведенной «Кампари» волне или принимался сигнал бедствия, на мостике и в каюте старшего радиста надрывался звонок.

По корпусу «Кампари» прошла дрожь, когда машина резко сбросила обороты, и корабль постепенно сбавил ход до предельно малого, при котором он еще слушался руля. По трапу спустился капитан, под рукой он держал Библию в латунном переплете. Тяжелая металлическая дверь с правого борта полубака была открыта и удерживалась предохранительной задвижкой. Длинный деревянный ящик был установлен, как и положено, одной стороной в открытую часть борта корабля. Появились Макдональд и столяр, оба с непокрытыми головами. Они доставили носилки с тем, что на них лежало, и установили их на ящик. Служба была очень короткой и лаконичной. Капитан Буллен произнес несколько искренних слов о Броунелле, как принято говорить при подобных обстоятельствах, возглавил нестройное пение псалма, прочитал похоронную молитву и кивнул боцману. На военно-морском флоте эта церемония обставляется несколько лучше, но на борту «Кампари» не было сигнальных флажков. Макдональд приподнял носилки со стороны палубы, и завернутое в брезент медленно выскользнуло из-под флага и с небольшим всплеском ушло под воду. Я посмотрел вверх на прогулочную палубу и увидел герцога Хартуэльского, который вытянулся по стойке смирно с правой рукой под козырьком фуражки. Даже если не принимать во внимание естественную непривлекательность черт его лица, мне редко приходилось видеть более нелепое зрелище. Без сомнения, любой беспристрастный наблюдатель заметил бы, что он принимал большее участие в происходящем, чем я, но мне было трудно пребывать в состоянии почтительного благоговения, принимая во внимание то, что я знал, что в морскую бездну отправились кусок брезента, куча тряпок из машинного отделения и сто пятьдесят фунтов ржавой цепи, тянувшие сверток на дно.

Дверь в борту корабля захлопнулась, капитан Буллен передал Библию юнге, машина набрала обороты, и «Кампари» вновь лег на курс. Следующим событием дня был завтрак.

За три года, которые я провел на борту «Кампари», мне редко приходилось видеть за завтраком в ресторане более пяти-шести пассажиров. Большинство предпочитало завтракать в своих люксах. Не считая нескольких аперитивов, за которыми следовала великолепная еда, приготовленная то ли Антуаном, то ли Энрике, ничто, за исключением славно проведенных похорон, не могло способствовать большему всплеску общительности среди наших пассажиров. В зале отсутствовали лишь семь или восемь человек.

За моим столом все были в сборе, за исключением, конечно, инвалида Сердана. Я должен был находиться на вахте, но капитан решил, что поскольку за штурвалом стоял опытный рулевой и в радиусе семидесяти миль не было земли, то молодой Декстер, который обычно стоял на вахте со мной, может постоять и один, пока не закончится завтрак.

Как только я занял свое место за столом, мисс Харбрайд уставилась на меня своими маленькими глазенками.

— И что же приключилось с вами, молодой человек? — требовательно спросила она

— Честно говоря, мисс Харбрайд, я и сам не знаю.

— Не знаете?

— В самом деле.— Я придал своему лицу наиболее пристыженное выражение.— Вчера вечером я стоял на шлюпочной палубе, и когда очнулся, то уже лежал с разбитой головой в шпигате. Вероятно, я ударился головой о шлюпбалку, когда падал.— Мой рассказ был заранее продуман.— Доктор Марстон считает, что это результат сочетания различных факторов: солнечного удара — я почти весь день вчера занимался приемом грузов и могу заверить вас, что солнце припекало очень сильно,— и недосыпания за последние три дня из-за наших неприятностей в Кингстоне и вызванной ими задержки.

— Должен заметить, что на борту «Кампари» постоянно что-то случается,— сказал Мигель Каррерас. Лицо его было мрачным.— Один человек умирает от сердечного приступа, другой пропадает... Нашего старшего стюарда ведь не нашли, не так ли?

— Боюсь, нет.

— Теперь вы где-то ушиблись. Остается только надеяться, что больше ничего и ни с кем не случится.

— Бог любит троицу, сэр. Я убежден, что больше ничего не произойдет. У нас никогда раньше...

— Молодой человек, позвольте мне взглянуть на вас,— раздался повелительный голос от капитанского стола. Миссис Бересфорд — мой любимый пассажир. Я оглянулся и обнаружил, что миссис Бересфорд, которая обычно сидит ко мне спиной, развернулась в мою сторону. За ней — герцог Хартуэльский, который в отличие от прошлого вечера спокойно мог посвятить все свое внимание Сьюзен Бересфорд. Вторая его пассия, в лучших традициях киношного мира, не поднималась раньше полудня. Миссис Бересфорд молча изучала меня секунд десять.

— Вы нехорошо выглядите, мистер Картер,— наконец произнесла она.— Вы ведь и шею себе свихнули? Раньше вам не надо было крутиться на стуле, чтобы мне ответить.

— Немножко,— признался я.— Слегка болит.

— И ударились спиной при падении,— торжествуя, добавила она.— Я сужу по тому, как странно вы сидите.

— Спина совсем не болит,— смело сказал я. Она действительно не болела, но я еще не приучился носить за поясом пистолет, и его рукоятка больно впивалась мне в нижние ребра.

— Значит, солнечный удар? — На ее лице отразилась неподдельная озабоченность.— И недосыпание? Вы должны отлежаться. Капитан Буллен, боюсь, вы перегружаете этого молодого человека.

— Я все время твержу об этом капитану, мадам, но он не обращает на меня никакого внимания,— сказал я.

Капитан Буллен усмехнулся и поднялся из-за стола. Он медленно обвел взглядом присутствующих, и его глаза выражали ожидание тишины и всеобщего внимания. Уж таким он был человеком, что ровно через три секунды воцарилась тишина и все внимание было приковано к нему.

— Леди и джентльмены,— начал он. Герцог Хартуэльский уставился на скатерть, как будто отведал тухлой рыбы. Подобное выражение лица он приберегал для жильцов, которые просили снизить квартирную плату, и для капитанов торгового флота, которые забывали, что в его присутствии публичные обращения следует начинать со слов «Ваша светлость».

— Я крайне огорчен,— продолжал капитан,— и уверен, что все вы также огорчены событиями, которые произошли за последние двенадцать часов. То, что мы потеряли нашего старшего радиста, который умер естественной смертью, видит бог, очень плохо. Но то, что в тот же вечер пропал наш старший стюард... Должен сказать, что за последние тридцать шесть лет, проведенных в море, у меня не случалось ничего подобного. Мы не можем точно сказать, что же произошло со старшим стюардом Бенсоном, но я хотел бы высказать свое предположение и одновременно предупредить вас. Известны сотни случаев гибели людей, которые ночью падали за борт, и я почти не сомневаюсь, что смерть Бенсона тоже вызвана причиной, которая является главной в девяноста девяти процентах этих случаев. Даже наиболее опытные моряки испытывают на себе необъяснимое гипнотическое влияние, когда ночью, перегнувшись через поручень, они смотрят на темную воду внизу. Я думаю, что это состояние сродни головокружению, которое испытывают многие люди, люди, которые убеждены, что если они подойдут, скажем, к парапету высотного здания, неведомая сила опрокинет их, хотя на уровне сознания они понимают, что ничего подобного произойти не может. Но когда вы облокачиваетесь на поручни корабля, вы не чувствуете страха. Это просто самогипноз. Человек наклоняется все больше и больше, и когда неожиданно смещается центр тяжести, он падает за борт.

Данное объяснение причины гибели Бенсона было ничем не хуже любого другого. К сожалению, все изложенное капитаном было чистой правдой.

— И поэтому, леди и джентльмены, я рекомендую вам, и весьма настоятельно, не подходить ночью к поручням корабля, если рядом с вами никого нет. Я был бы в высшей степени признателен вам, если бы вы помнили об этом постоянно.

Я посмотрел, насколько позволяла ноющая шея, на сидящих вокруг пассажиров. Они, безусловно, будут помнить. С этого момента никакая сила не заставит их приблизиться ночью к поручням «Кампари».

— Но,— продолжил с чувством Буллен,— если мы позволим себе с грустью размышлять о подобных вещах, это не поможет беднягам и не принесет пользы нам. Я не могу просить вас сейчас же выбросить из головы воспоминания о происшедших смертях, но все же прошу вас не держать их в мыслях долго. На корабле, как и повсюду, жизнь продолжается, а на корабле, скажу я вам,— особенно. Вы находитесь на борту «Кампари», чтобы насладиться круизом, а мы здесь для того, чтобы помочь вам насладиться. Прошу вас сделать все возможное, чтобы способствовать нам в скорейшем возвращении корабля в нормальное русло.

Послышались приглушенные одобрительные голоса, затем со своего стула рядом с капитаном поднялся Джулиус Бересфорд.

— Вы не будете возражать, сэр,      если я скажу несколько слов? — Он мог купить компанию «Голубая почта», и эта покупка не отразилась бы на состоянии его банковского счета, но все же он просил позволения выступить и называл старину Буллена сэром,

— Конечно нет, сэр.

— Дело обстоит так.— Джулиус Бересфорд столь часто выступал на заседаниях правлений различных фирм, что чувствовал себя легко и непринужденно, обращаясь к любой аудитории, независимо от того, сколько миллионов долларов было во владении ее слушателей.— Я согласен, и согласен полностью, с каждым словом, произнесенным нашим капитаном. Капитан Буллен упомянул, что и он, и его экипаж считают своим долгом сделать все возможное для того, чтобы мы, пассажиры, получили удовольствие от круиза. Принимая во внимание печальные обстоятельства, которые сложились сегодня утром, я считаю, что мы, пассажиры, должны также предпринять все возможное со своей стороны, чтобы облегчить капитану, офицерам и команде их усилия по нормализации обстановки на корабле. В связи с этим я хотел бы сделать первый шаг и пригласить всех присутствующих на небольшой прием, который состоится сегодня вечером. Леди и джентльмены, сегодня день рождения моей супруги! — Он улыбнулся, глядя на сидящую рядом миссис Бересфорд.— Она забыла, какой именно. Не имею возможности пригласить вас на праздничный обед, поскольку не смогу выдумать никакого особенного блюда по сравнению с теми, которыми Антуан или Энрике потчуют нас ежедневно. Но мы с миссис Бересфорд будем вам признательны, если соблаговолите прийти к нам сегодня на коктейль. Семь сорок пять. В гостиной. Благодарю вас.

Я взглянул на сидевших за столом. Мигель Каррерас слегка кивал головой, как бы полностью разделяя и одобряя мотивы, которыми был движим Бересфорд. Мисс Харбрайд светилась от удовольствия: она обожала Бересфордов, но не за их деньги, а за то, что они были одной из самых старинных американских семей, одному богу известно, сколько поколений стояло за ними. Мистер Гринстрит, ее муж, как всегда, внимательно изучал скатерть. А Тони Каррерас, еще более импозантный, чем обычно, откинулся в кресле и с легким изумлением и интересом, размышляя, разглядывал Джулиуса Бересфорда. Но, быть может, он разглядывал и Сьюзен Бересфорд. Сейчас более чем когда-либо, я был уверен, что у Тони Каррераса не все в порядке с глазами. Почти невозможно было определить, куда они смотрят. Он поймал мой взгляд и улыбнулся.

— Вы придете, мистер Картер? — Он обладал свободной, но без малейшего намека на снисходительность, легкой манерой общения, которая проявляется при наличии очень большого капитала. Тони Каррерас мог бы мне понравиться.

— Боюсь, что только на несколько минут. Я заступаю на вахту в восемь часов.— Я улыбнулся.— Если прием продлится за полночь, я присоединюсь к вам.— Черта с два я присоединюсь к ним, в полночь я буду водить по кораблю полицейских из Нассау.— А сейчас прошу меня извинить, я должен сменить вахтенного офицера.

На палубе я чуть было не столкнулся с Уайтхедом, нашим молодым матросом с волосами песочного цвета, который обычно стоял в мою вахту на мостике. В его обязанности входило поддерживать связь с машинным отделением, наблюдать за морем, приносить и уносить документы и готовить кофе.

— Что вы здесь делаете? — резко спросил я. Когда молодой Декстер был на вахте, я хотел, чтобы рядом с ним было как можно больше наблюдательных глаз и ясных голов — у Уайтхеда было и то, и другое.— Вы знаете, что в мое отсутствие не имеете права покидать мостик?

— Простите, сэр. Но меня послал Фергюсон.— Фергюсон был рулевым на утренней вахте.— Мы пропустили два последних изменения курса, и он очень обеспокоен.— Каждые пятнадцать минут мы поворачивали на три градуса на север — делали это медленно, чтобы не привлекать внимания.

— Зачем вам являться ко мне с такой ерундой? — раздраженно осведомился я.— Четвертый помощник Декстер может и сам прекрасно справиться с таким делом.— Справиться он не мог. Одним из недостатков совместных дежурств с Декстером было то, что приходилось врать без зазрения совести, дабы поддерживать перед подчиненными авторитет их горе-начальника.

— Да, сэр. Но его нет на мостике, мистер Картер. Он уже минут двадцать как ушел и до сих пор не вернулся.

Я резко оттолкнул Уайтхеда и бегом, перепрыгивая через три ступеньки, бросился к мостику по сходному трапу. Заворачивая за угол, я мельком увидел выражение лица Уайтхеда, изумленно глядевшего мне вслед. Вероятно, он решил, что я сошел с ума.

5. Среда. 8.45 — 15.30

Фергюсон, высокий, мрачный и почти лысый кокни обернулся, когда я влетел в рулевую рубку через дверь первого крыла мостика. Его лицо выразило облегчение.

— Наконец-то, рад видеть...

— Где четвертый помощник? — требовательно спросил я

— Понятия не имею, сэр. Эти изменения курса...

— К черту изменения курса! Куда он пошел?

Фергюсон с удивлением смотрел на меня. У него было такое же выражение лица, что и у Уайтхеда несколько к      минут назад, трусоватое любопытство человека, беседующего с помешанным,

— Не знаю, сэр. Он не сказал.

Я подскочил к ближайшему телефону, соединился с рестораном и попросил позвать Буллена. Услышав его голос, я сказал:

— Это Картер, сэр. Не могли бы вы немедленно подняться на мостик?

Последовала короткая пауза, затем он спросил:

— Зачем?

— Пропал Декстер, сэр. Он стоял на вахте, но ушел с мостика двадцать минут назад.

— Ушел с мостика,— голос Буллена звучал ровно, но это явно стоило ему больших усилий. Никакой папа не мог бы спасти юного Декстера от расставания с «Кампари», если бы он не сумел объяснить причин отлучки.

— Искали его уже? Он ведь где угодно может быть.

— Именно этого я и опасаюсь, сэр.

Раздался щелчок, и я повесил трубку. В рубку явился все еще ошарашенный Уайтхед. Я распорядился:

— Найдите третьего помощника. Передайте ему от меня привет и спросите, не может ли он на несколько минут зайти на мостик. Фергюсон?

— Да, сэр? — в его голосе звучала настороженность.

Мистер Декстер ничего не сказал, когда уходил?

Он сказал что-то вроде: «Минутку, черт побери, что здесь происходит?» Или нечто подобное, я не уверен. Затем он сказал: «Держите курс. Я мигом вернусь» и убежал

— И все?

— Все, сэр.

— Где он стоял в тот момент?

— На крыле правого борта. У двери снаружи.

— И он спустился в эту сторону?

— Да, сэр.

— Где был в это время Уайтхед?

— Снаружи, на левом крылец Лицо Фергюсона и его тон выражали его полную уверенность в том, что перед ним стоит помешанный, но он все равно держался спокойно.

— Не переходили мостик, чтобы посмотреть, куда ушел Декстер?

— Нет, сэр,— он запнулся.— Точнее, не сразу. Но мне показалось это странным, и я попросил Уайтхеда взглянуть. Он «ничего не увидел.

— Проклятье! Как скоро после ухода Декстера он пошел смотреть?

— Через минуту. Может быть, две. Я не уверен, сэр.

— Но то, что увидел Декстер, было в стороне кормы?

— Да, сэр.

Я вышел на крыло мостика и посмотрел в сторону кормы. Ни на одной из палуб никого не было. Команда уже давно закончила внешнюю уборку, а пассажиры все еще были на завтраке. Никого и ничего интересного. Даже в радиорубке никого, ее дверь была закрыта и заперта. Медный замок блестел и переливался на утреннем солнце, в то время как «Кампари» неторопливо, осторожно переваливался с волны на волну.

Радиорубка! Секунды три я стоял, как окаменевший, а в глазах Фергюсона — как кандидат на смирительную рубашку, если таковая имелась в наличии на корабле, затем, перепрыгивая через три ступеньки, как и добирался сюда, бросился по трапу вниз. Мне удалось притормозить, а капитан сумел увернуться, и таким образом мы избежали прямого столкновения у основания трапа. Буллен четко выразил словами давно уже витавшую над мостиком мысль.

— Вы что, мистер, совсем рехнулись?

— Радиорубка, сэр,— быстро сказал я.— Пойдемте!

Через несколько секунд мы уже были на месте. Я подергал замок. Американская вещь — надежность умопомрачительная. Замок был заперт.

Тут а заметил, что из него торчит ключ. Я попробовал повернуть его сначала в одну, затем — в другую сторону, но его заклинило напрочь. С тем же успехом попытался его вывернуть. Буллен тяжело дышал мне в спину.

— Черт побери, что случилось, мистер? Что это вдруг на вас нашло?

— Минуточку, сэр — Я заметил Уайтхеда, который возвращался на мостик, и позвал его— Найдите боцмана и скажите ему, чтобы он пришел сюда с пассатижами.

— Есть, сэр. Пассатижи сейчас достану.

— Я, кажется, сказал, велите боцману их принести,— свирепо поправил я его.— Потом попросите у мистера Питерса ключ от этой двери. Пошевеливайтесь!

Уайтхед бросился выполнять приказ. Совершенно очевидно, он был рад сбежать от нас. Буллен сказал:

Послушайте, мистер...

— Декстер покинул мостик, потому что увидел нечто странное. Так сказал Фергюсон. Где еще, как не здесь, сэр?

Почему здесь? Почему же...

— Взгляните на это.— Я взял замок в руку.— Вот согнутый ключ. И все, что случилось, случилось здесь.

— А иллюминатор?

— Бесполезно. Я уже смотрел.— Я провел его за угол к единственному квадрату стекла.— Ночные шторы задернуты.

— Так что, эту проклятую стекляшку и разбить нельзя?

— Не имеет смысла. Все равно уже поздно.

Буллен странно посмотрел на меня, но промолчал.

Так, в молчании, прошло полминуты. С каждой секундой Буллен все больше волновался. Но не я — я и так был на пределе. Появился Джеймисон, он шел на мостик. Заметив нас, он хотел было подойти, но Буллен недвусмысленным жестом показал ему правильное направление. Наконец явился боцман, держа в руке большие пассатижи с заизолированными рукоятками.

— Откройте эту проклятую дверь,— отрывисто приказал Буллен. Макдональд безуспешно попытался вытащить ключ руками, затем пустил в ход пассатижи. После первого же усилия ключ в замке сломался.

— Да,— тяжело вздохнул Буллен,— хороша помощь.

— Макдональд взглянул на него, на меня, потом снова на сломанный ключ в челюстях пассатижей.

— Я его даже и не крутил, сэр,— спокойно сказал он.— И если этот ключ американский, пусть меня назовут англичанином,— добавил он с легким презрением. Он передал ключ для обозрения. В разломе виднелся серый, грубый, пористый металл невысокого качества.— Самоделка, и, кстати, не слишком удачная.

Буллен положил сломанный ключ в карман.

— Вы можете извлечь вторую половину?

— Нет, сэр. Заело прочно.— Он порылся в карманах комбинезона и достал маленькую ножовку.— Может, этим, сэр?

— Давайте.

Дужка, в отличие от самого замка, была сделана из нержавеющей стали, и боцману потребовалось три минуты напряженного труда, чтобы распилить ее. Он снял замок и вопросительно посмотрел на капитана.

— Заходите вместе с нами,— сказал Буллен. На его лбу появились капли пота.— Следите только, чтобы никто сюда и близко не подходил.— Он толкнул дверь, и мы вошли.

Конечно, Декстера мы нашли, но нашли слишком поздно. Он был похож на мешок с тряпьем, полнейшую бесформенность которого может воспроизвести лишь мертвый. Распластавшись на полу лицом вниз, он едва оставлял нам с Булленом место, чтобы встать.

— Вызвать доктора, сэр? — спросил Макдональд. Он стоял на пороге, и суставы его пальцев, сжимавших дверь, казались белыми под туго натянутой кожей.

— Слишком поздно, боцман,— холодно ответил Буллен. Потом он потерял самообладание и взорвался: — Бог мой. мистер, где же конец всему этому? Он мертв, вы видите, он мертв. Кто за всем этим стоит?.. Что за кровожадный злодей?.. Почему его убили, мистер? Почему им нужно было его убить? Будь они прокляты! Он ведь еще совсем ребенок, и какой вред молодой Декстер когда-нибудь причинил кому-либо? — Буллен был действительно вне себя — ему даже не пришло в голову, что покойник приходился сыном председателю совета директоров «Голубой почты». Позже до него дойдет.

— Он умер по той же причине, что и Бенсон, сказал я.— Он увидел лишнее.— Я склонился рядом с мертвым, осмотрел его шею сзади и сбоку. Никаких следов. Я взглянул на капитана и спросил: — Можно его перевернуть, сэр?

— Ему это уже не повредит.— Обычно румяное лицо капитана было бледным, губы сжались в тонкую жесткую линию.

Поднапрягшись, я сумел перевернуть Декстера на бок. Теперь он лежал наполовину на спине, наполовину на боку. Я не тратил времени на проверку дыхания или пульса. Когда человек трижды прострелен в грудь, дыхание и пульс становятся реалиями прошлого. А три небольших отверстия со следами пороховой гари и крови по краям чуть ниже ключицы, на белой форменной рубашке Декстера, подтверждали, что в него действительно выстрелили три раза. Место, которое занимали три отверстия, легко можно было бы закрыть игральной картой. Кто-то стрелял наверняка. Я поднялся, перевел взгляд с капитана на боцмана, затем обратился к Буллену:

— Нам не удастся выдать это за сердечный приступ, сэр.

— Стреляли трижды,— констатировал очевидное Буллен.

— Мы имеем дело с каким-то маньяком, сэр. — Я смотрел на Декстера, не в силах отвести глаз от лица, искаженного последним осознанным мгновением жизни, тем скоротечным мигом агонии, который открывает дорогу к смерти.— Любой из выстрелов убил бы его. Но тот, кто убивал, стрелял три раза. Ему нравилось нажимать на спусковой курок, нравилось всаживать пули в человеческое существо, когда человек уже мертв.

— Кажется, вы очень хладнокровно воспринимаете все это,— Буллен смотрел на меня как-то странно.

— Конечно, я хладнокровен.— Я показывал Буллену свой пистолет.— Дайте мне его, и я сделаю с ним то же, что он сделал с Декстером. Сделаю то же самое, и к черту капитана Буллена и законы, действующие на суше. Вот до какой Степени я хладнокровен.

— Прошу прощения, Джонни.— Его голос снова ожесточился.— Никто ничего не слышал. Как могло так случиться?

— Он держал пистолет вплотную к Декстеру, может быть, даже прижал его к груди. Вы видите следы сгоревшего пороха? Это значительно приглушает звук. Кроме того, все указывает на то, что эта личность или личности являются профессионалами. У них мог быть пистолет с глушителем.

— Ясно.— Буллен обратился к Макдональду: — Позовите сюда Питерса, боцман. Немедленно.

— Есть, сэр.— Макдональд повернулся, чтобы идти, но я быстро сказал:

— Сэр, только два слова, пока Макдональд не ушел.

— Что такое? — голос капитана был тверд и нетерпелив.

— Вы собираетесь отправить радиограмму?

— Совершенно верно, именно это я и намерен сделать. Я хочу просить выслать нам навстречу пару скоростных сторожевых кораблей. Учитывая мощность их газовых турбин, они будут здесь к полудню. А когда я сообщу, что в течение двенадцати часов у меня убили трех человек, они и не подумают медлить. Хватит с меня этих умных игр, старший. Всяких липовых похорон, которые должны были усыпить их подозрения и заставить думать, что мы избавились от единственного доказательства убийства против них. Вы видите, к чему это привело? Еще один человек убит.

— Бесполезно, сэр. Сейчас уже слишком поздно.

— Что вы имеете в виду?

— Он даже не потрудился поставить на место крышку, когда уходил.— Я кивнул в сторону большого передатчика-приемника. Его металлическая крышка была сдвинута. Крепежные винты были вывернуты.— Может быть, он спешил удрать, может, просто знал, что нет смысла скрывать. Все равно мы рано или поздно обнаружим тело, и скорее рано, чем поздно.— Я поднял крышку и встал в сторону, давая Буллену возможность тоже посмотреть.

Было совершенно очевидно, что никто и никогда больше не сможет воспользоваться этим передатчиком. Внутри него в полном беспорядке валялись вырванные провода, прогнутые металлические детали, разбитые вдребезги конденсаторы и лампы. Кто-то поработал молотком. Догадаться было не трудно — молоток все еще лежал среди обрывков и обломков сложнейшей некогда начинки передатчика. Я поставил крышку на место.

— Есть аварийный передатчик,— хрипло сказал Буллен,— здесь, в ящике стола. С бензиновым генератором. Он его не нашел.

Но убийца его нашел, он вообще был не тем человеком, который мог бы что-то упустить. И поработал молотком и над ним. Если уж говорить об этом, то он прошелся по аварийному передатчику еще более тщательно, чем по основному, ондаже разбил вдребезги крепление генератора.

— Наш приятель, должно быть, опять слушал свой приемник,— тихо вставил Макдональд.— Здесь он появился для того, чтобы либо предотвратить прием радиограммы, либо уничтожить аппаратуру, дабы ни одна радиограмма не могла быть принята впредь. Ему повезло. Предо чуть позже, радист вернулся бы на вахту, а мои люда драили бы песком палубу возле рубки, и он ничего не смог бы сделать.

По-моему, везеньем его успехи не объяснить,— возразил я.— Он действует наверняка. Я не думаю, что поступали еще какие»то радиограммы, которые могли его беспокоить, но он опасался, что они могут поступить. Он знал, что оба, и Питерс и Дженкинс, были освобождены от вахты и присутствовали на погребении. Вероятно, он удостоверился лично, что радиорубка закрыта на замок. Подождал, пока горизонт не очистится, вышел на палубу, отпер рубку и вошел в нее. А Декстер, на свою беду,

видел, как он входил.

— Ключ, мистер,— хрипло сказал Буллен,— что насчет него?

— Радиотехник в Кингстоне проверял радиостанцию, сэр. Помните? — Конечно, он помнил. Радиотехник позвонил на корабль и спросил, не требуется ли какой ремонт, а капитан ухватился за эту богом ниспосланную возможность закрыть радиорубку и прекратить прием неприятных, выводящих из себя сообщений из Лондона и Нью-Йорка.— Он провел здесь часа четыре. За такое время можно было сделать, что угодно. Он такой же радиотехник, как я королева красоты. У него был впечатляющий набор инструментов, но единственным, с позволения сказать, инструментом, которым он пользовался, был нагретый до нужной температуры кусок воска для того, чтобы снять отпечаток ключа. Вряд ли он успел еще и выпилить ключ на месте. Эти новые американские ключи слишком сложные. Так что, я думаю, он здесь вообще больше ничего не делал.

Догадка моя была совершенно ошибочна. Но мысль о том, что липовый радиотехник мог заниматься еще чем-либо, находясь в радиорубке, пришла ко мне спустя много часов. Она лежала совсем на поверхности, как я ее не заметил? Подумай головой пару минут, и пришел бы к правильному выводу. Но должны были пройти часы, прежде чем я начал мыслить конструктивно, и к тому времени уже было слишком поздно. Слишком поздно для «Кампари», слишком поздно для его пассажиров, недопустимо поздно для стольких уже членов экипажа.

Мы оставили молодого Декстера в радиорубке и закрыли дверь на новый замок. Пять минут мы решали куда девать труп, пока не родилось простое решение — оставить его там, где он был. Все равно радиорубка в

тот день никому уже была не нужна до тех пор, пока в Нассау на борт не поднимется полиция. Ему там было ничуть не хуже, чем в любом другом месте.

Из радиорубки мы направились прямо в телеграфный салон. Приемно-передаточное оборудование буквопечатных телеграфных устройств, установленных в салоне и связывающих корабль с Лондоном Парижем и Нью-Йорком, работало на фиксированной волне, но такие специалисты, как Питерс и Дженкинс, могли приспособить его для приема и передачи на любых волнах. Однако даже Питерс и Дженкинс ничего не смогли поделать в той ситуации, которую мы застали в салоне. В специально сконструированных шкафчиках, похожих на бары, стояли два больших передатчика, и оба подвергались такому же обращению, что и оборудование в радиорубке,— снаружи совершенно целые, они были полностью разбиты внутри. Этой ночью кто-то изрядно потрудился, радиорубка, должно быть, значилась последним пунктом в списке его дел.

Я взглянул на Буллена.

— С вашего разрешения, сэр, мы с Макдональдом пойдем взглянем на спасательные шлюпки. Мы с таким же успехом можем потратить время на это, как и на что-нибудь другое.

Он хорошо знал, что я имел в виду, и кивнул. Постепенно капитан Буллен начинал выглядеть все более затравленным. Он был самым компетентным капитаном компании «Голубая почта», но ничто из длительного курса подготовки и его большого опыта не давало ответа на то, как действовать в подобной обстановке.

Мы с Макдональдом, как и предполагалось, потратили время зря. Три спасательные шлюпки были оснащены батарейными передатчиками, чтобы можно было передать сигнал бедствия, если бы «Кампари» шел ко дну или были другие обстоятельства, по которым его следовало покинуть. Точнее, шлюпки когда-то были оснащены передатчиками. Сейчас их там не было. Передатчики исчезли. Не было смысла тратить время и разбивать их, когда можно было просто опустить за борт. Наш приятель-убийца не допускал ни одного промаха.

Когда мы вернулись в каюту капитана для доклада, как было приказано, в ее атмосфере присутствовало нечто такое, что мне вовсе не нравилось. Говорят, что можно учуять страх. Этого я не знаю, но мне известно, что страх можно почувствовать. В то утро, в девять часов, в каюте капитана его можно было почувствовать вполне определенно. Страх, чувство полной беззащитности попавших в западню, ощущение пребывания во власти неведомых, но очень беспощадных сил создавали обстановку нервного, хрупкого напряжения, которое ощущалось почти физически. У капитана находились Макилрой и Каммингс, там же

был и наш второй помощник Томми Уилсон. Ему нужно было обо всем рассказать. Мы достигли той стадии, когда следовало проинформировать всех офицеров, как сказал

Буллен, в интересах их личной безопасности и самозащиты. Я был в этом не совсем уверен. Когда мы вошли,

Буллен посмотрел на нас. Лицо его было мрачным и неподвижным, какая-то непроницаемая маска, под которой скрывалась очень большая тревога,

— Ну что?

Я покачал головой и сел на стул. Макдональд продолжал стоять, но Буллен раздраженным жестом указал на стул и ему. Не обращаясь к кому-либо конкретно, он произнес:

— Похоже, на корабле больше не осталось ни одного передатчика?

— Насколько мы знаем, не осталось.— Я продолжил: — Не кажется ли вам, сэр, что сюда следует пригласить Уайта?

— Я как раз собирался это сделать,— он протянул руку к телефонной трубке, сказал пару слов, повесил ее и затем резко произнес: — У вас, мистер, вчера вечером было много блестящих мыслей. Есть ли какие-нибудь идеи сегодня утром? — Хоть как неприятно и грубо звучали эти слова, но в них не было и намека на оскорбление. Буллен не знал, что делать, и был готов ухватиться за любую соломинку.

— Нет. Все, что мы знаем, сводится к тому, что Декстер был убит сегодня в восемь двадцать шесть, плюс-минус одна минута. Тут нет никаких сомнений. Знаем мы и то, что в указанное время большинство пассажиров сидело за завтраком. По этому факту тоже нет вопросов. На завтраке не присутствовало несколько пассажиров: мисс Харкурт, мистер Сердан со своими сиделками, мистер и миссис Пайпер из Венесуэлы, старик Хоурнос, его жена и их дочь. Только они попадают под подозрение, но никого из них нельзя ни в чем заподозрить.

— И вчера вечером, когда были убиты Броунелл и Бенсон, все подозреваемые были на ужине,— задумчиво сказал Макилрой,— за исключением старика и его сиделок. Таким образом, под подозрение подпадают лишь они. Это настолько нелепо, насколько и очевидно. Мне кажется, у нас уже немало доказательств того, что людей, которые за всем этим стоят, можно обвинить в чем угодно, только не в очевидности поступков. Если, конечно,— медленно добавил он,— пассажиры не действуют в сговоре друг с другом.

— Или с экипажем,— пробормотал Томми Уилсон.

— Что? — Старина Буллен так пристально посмотрел на него, как мог смотреть только коммодор.— Что вы сказали?

— Я сказал: с экипажем,— отчетливо повторил Уилсон. Если старина Буллен пытался запугать Томми Уилсона, то он попусту терял время.— И в экипаж я включаю офицеров. Согласен, сэр, что я впервые услышал или узнал об убийствах лишь несколько минут назад, и признаю, что не имел времени все осмыслить. Но, с другой стороны, в отличие от всех вас могу посмотреть на дело свежим взглядом. Я еще не так заблудился в лесу, чтобы не видеть деревьев. Вы все, кажется, убеждены в том, что это дело рук одного или нескольких пассажиров. Похоже, наш старший помощник твердо вбил вам в головы эту мысль. Но если кто-то из пассажиров имеет сообщника среди членов экипажа, то вполне вероятно, что этот член экипажа получил указание постоянно крутиться в районе радиорубки и совершал нападения по мере необходимости.

— Вы сказали, что старший помощник вдолбил эту мысль нам в головы,— чеканя слова, произнес Буллен.— Что вы имели в виду?

— Только то, что сказал. Я лишь...— И в этот момент до него дошел смысл вопроса капитана.— Боже мой, сэр. Мистер Картер? Вы думаете, я сошел с ума?

— Никто не думает, что ты сошел с ума,— Макилрой вклинился в разговор, пытаясь его смягчить. Наш старший механик не слишком высоко ценил умственные способности Уилсона, но сейчас он буквально на глазах менял свое мнение.— Экипаж, Томми. Почему ты подозреваешь экипаж?

— Метод исключения, поиск мотивов и учет возможностей, выпалил Уилсон.— Кажется, мы более или менее исключили пассажиров. Все имеют алиби. Теперь относительно мотивов. Каковы они обычно? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Месть, ревность, выгода— сказал Макилрой.— Вот три мотива.

— Вот именно. Возьмем месть и ревность. Возможно ли, чтобы кто-то из пассажиров так сильно ненавидел Броунелла, Бенсона и Декстера, чтобы хотел их убить?

— Смехотворно. Выгода? Да на что этой банде разжиревших денежных мешков какая-то мелочь? — Он медленно обвел всех взглядом.— А кому из офицеров или матросов на борту «Кампари» помешали бы деньги? Лично я бы не отказался.

— А возможности, Тонни? — тихо подсказал Макилрой.— Ты говорил о возможностях.

— Мне не хотелось бы в это вдаваться,— сказал Уилсон.— Можно сразу исключить техническую и палубную команды. Члены технической команды, за исключением офицеров во время приема пищи, никогда не выходят на пассажирскую и шлюпочную палубы. Люди боцмана бывают там только на утренней вахте во время их смыва. Но,— на этот раз он еще медленнее обвел взглядом собравшихся,— любой палубный офицер, радист, оператор радарной установки, кок, любой матрос из шлюпочной команды и любой стюард «Кампари» имеют полное право находиться рядом с радиорубкой, и никто его не заподозрит. И не только это...

Послышался стук в дверь, и в каюту вошел помощник старшего стюарда Уайт, держа фуражку в руке. Он выглядел очень несчастным, и его состояние еще более усугубилось, когда он увидел, сколько людей, да еще таких значительных, собралось у капитана.

— Заходите и садитесь,— сказал Буллен. Он помедлил, пока Уайт устраивался, затем продолжил: — Где вы были утром от восьми до полдевятого, Уайт?

— Утром? От восьми до пол девятого? — Уайт немедленно почувствовал себя оскорбленным.— Я был на вахте, сэр, конечно, на вахте. Я...

— Успокойтесь,— устало сказал Буллен.— Никто вас ни в чем не винит,— и уже более мягко сказал: — Мы все тут во взвинченном состоянии, Уайт. Непосредственно вас это не касается, так что на свой счет не принимайте. Лучше послушайте.

Буллен рассказал ему со всеми подробностями о трех убийствах, и, как первый мгновенный результат рассказа, присутствующие немедленно смогли вычеркнуть Уайта из списка подозреваемых. Быть может, он был хорошим актером, но никакой самый гениальный актер не умеет на глазах у публики так изменить здоровый, румяный цвет лица на серую бледность, как это сделал Уайт. Он выглядел так плохо, так быстро и взволнованно дышал, что я вскочил и подал ему стакан воды. Он проглотил содержимое в два глотка.

— Я сожалею, что расстроил вас, Уайт,— продолжал Буллен,— но вы должны знать. А теперь скажите, сколько пассажиров завтракали в своих каютах с восьми до половины девятого?

— Я не знаю, сэр. Я не уверен.— Он покачал головой, затем медленно продолжил: — Простите, сэр. Я вспомнил. Мистер Сердан и его сиделки, конечно. Семья Хоурносов, Мисс Ларкурт, Мистер и миссис Пайпер.

— Как сказал Картер,— пробормотал Макилрой.

— Да,— кивнул Буллен.— Уайт, а сейчас будьте особенно внимательны. Выходил ли кто-нибудь из этих пассажиров из своей каюты в этот промежуток времени? Хоть на мгновение.

— Нет, сэр. Во всяком случае, не на моей палубе. Семья Хоурносов — на средней палубе. Но что касается остальных, никто ниоткуда не выходил. Только стюарды с подносами. Из моей служебной каюты, то есть из служебной каюты Бенсона, видны все двери в коридоре.

— Действительно,— согласился Буллен. Он попросил назвать ему фамилию старшего стюарда средней палубы, быстро переговорил по телефону, повесил трубку и сказал: — Хорошо, Уайт, вы можете идти. Но внимательно приглядывайтесь, и если заметите необычное, немедленно докладывайте мне. — Ни с кем этого не обсуждайте.— Уайт встал и быстро вышел. Казалось, он был рад уйти поскорее.

— Вот так-то,— Тяжело произнес Буллен.— Все, все пассажиры до единого, выходит, вне подозрений. В конце концов я начинаю думать, что вы, может быть, и правы, мистер Уилсон.— Он с сомнением посмотрел на меня.— Что теперь обо всем этом думаете, мистер Картер?

Я посмотрел на него, затем на Уилсона и ответил:

— Похоже, что мистер Уилсон является единственным человеком среди нас, в чьем объяснении сходятся концы с концами. То, что он говорил логично, вполне правдоподобно и подтверждается фактами. Но оно слишком логично, и я не верю.

— Но почему? — требовательно спросил Буллен.— Потому, что вы не верите, что кто-то из членов экипажа «Кампари» мог быть подкуплен? Или потому, что его версия на корню разрушает ваши собственные теории?

— Я не могу объяснить почему, сэр. Просто предчувствие, так мне кажется.

Капитан Буллен прорычал в ответ что-то крайне недружелюбное, и тут совершенно неожиданно пришла помощь. Меня поддержал старший механик.

— Я согласен с мистером Картером. Мы имеем дело с очень умными людьми, если это не один человек.— Он помолчал, затем неожиданно спросил: — Деньги за проезд семейства Каррерасов, отца и сына, уже заплачены?

— Какое, к черту, это имеет отношение к происходящему? — возмутился Буллен.

— Проезд оплачен? — повторил вопрос Макилрой, глядя на начальника хозяйственной службы.

— Оплачен,— тихо ответил Каммингс. Он все еще не оправился от шока, вызванного убийством его друга Бенсона.

— В какой валюте?

— Чеком, выданным банком в Нью-Йорке.

— В долларах, значит? Так вот, капитан Буллен, похоже, что это действительно очень интересно. Оплата в долларах. Но ведь в мае прошлого года хунта объявила, что наличие любой иностранной валюты в руках является уголовно наказуемым преступлением! Интересно, где взяли деньги наши приятели? И почему им позволено владеть ими? Вместо того, чтобы сидеть в какой-нибудь тюрьме в джунглях?

— Что вы предлагаете, стармех?

— Ничего,— признался Макилрой.— В этом-то и вся проблема. Я просто не вижу, как это можно увязать со всем остальным. Нахожу любопытным факт, только и всего. А все, что кажется любопытным и необычным при сложившихся обстоятельствах, заслуживает того, чтобы быть расследованным. — Он помолчал какое-то время, затем сказал небрежно: — Я полагаю, вы знаете, что хунта недавно получила подарок из-за железного занавеса? Эсминец и пару фрегатов? Это сразу же утроило ее военно-морскую мощь. Думаю, вам известно, что хунта отчаянно нуждается в деньгах — из-за недостатка средств ее режим трещит по швам, и в этом была причина кровавых столкновений на прошлой неделё. Вы знаете, что у нас на борту по крайней мере человек десять, за которых можно было бы запросить, богу только ведомо, сколько миллионов выкупа? И если на горизонте неожиданно появится фрегат и потребует, чтобы мы остановились, как мы сможем тогда послать сигнал бедствия, если наши передатчики разбиты?

— В жизни не слыхал столь вздорного предположения,— отрезал капитан Буллен. Неважно, как он думает об этом предложении, подумал я, отрадно уже само по себе то, что он о нем думает.— Могу разбить вашу версию в пух и в прах. Как нас может найти какой-нибудь корабль? Где нас искать? Ночью мы изменили курс и сейчас в ста милях от того места, где нас могли ожидать, если допустить, что они знали, куда мы идем?

— Я поддерживаю доводы стармеха, сэр,— вставил я. Нет смысла говорить, что, как и капитан, я считал версию Макилроя весьма маловероятной.— У того, у кого есть приемник, может оказаться и передатчик. Мигель Каррерас сам рассказывал Мне, что командовал своими собственными кораблями. А раз так, он легко сможет определить местонахождение корабля по солнцу или по звездам. Он, вероятно, знает наше положение в пределах десяти миль.

— И радиограммы, которые поступили по радио,— продолжал Макилрой.— Радиограммы или радиограмма. Сообщение было настолько важное, что погибли два человека, а вероятность поступления еще одного подобного сообщения привела к гибели третьего. Какая радиограмма, капитан, какое такое сообщение огромной важности? Предупреждение. От кого, откуда, мне неизвестно. Попади оно к нам в руки, и были бы нарушены чьи-то тщательно разработанные планы. А о масштабах этих планов вы можете судить по тому, что три человека были убиты, только чтобы радиограмма не попала к нам в руки.

Старина Буллен был потрясен. Он пытался этого не показывать, но потрясен был. И глубоко. Я понял это буквально в следующее мгновение, когда он обратился к Томми Уилсону:

— Мистер Уилсон, на мостик. Усильте наблюдение, и так до тех пор, пока не придем в Нассау.— Он посмотрел на Макилроя.— Если мы туда вообще доберемся. Сигнальщику не отходить от светового телеграфа. Приготовьте флажками сигнал на нок-рее: «Нуждаюсь в помощи». На радаре — если они хоть на секунду отвернутся от экрана, спишу на берег. Любой, Даже самый слабый сигнал, который они засекут, на любом расстоянии — немедленно докладывать на мостик.

— Мы запросим у них помощь, сэр?

— Вы форменный болван,— прорычал Буллен.— Мы будем уходить полным ходом в противоположную сторону! Вы что же, хотите идти на полных парах под ожидающие нас орудия? — Сомнений не было— Буллен совершенно утратил самообладание и не замечал, что в его командах присутствует элемент противоречия.

— Значит, вы согласны со стармехом, сэр? — спросил я

— Не знаю, с кем я согласен,— проворчал Буллен.— Просто нельзя рисковать.

Когда Уилсон вышел, я сказал:

— Возможно, прав стармех. Возможно, прав Уилсон. Обе версии могут соединиться в одну: вооруженное на падение на «Кампари» и подкупленные члены экипажа оказывают помощь нападающим.

— Но вы-то сами по-прежнему в это не верите,— тихо заметил Макилрой.

— Я, как и капитан. Не знаю, чему верить. Но одно знаю наверняка. Приемник, который перехватил так и не дошедшую до нас радиограмму, мы так и не нашли. А в нем ключ ко всему.

— И этот ключ мы намерены найти,— капитан Буллен сказал, вставая.— Старший, вас я прошу пойти со мной. Мы лично займемся поисками. Начнем с моей каюты, затем посмотрим вашу, а потом каюты всех членов экипажа «Кампари». После этого осмотрим все места снаружи кают, где этот чертов приемник может быть спрятан. Макдональд пойдет с нами.

Старик был настроен серьезно. Если радиоприемник в какой-то из кают экипажа, он его найдет. Гарантией было то, что он предложил начать поиски с собственной каюты.

— Мистер Картер, мне кажется, сейчас ваша вахта,— продолжил он.

— Да, сэр. Но Джеймисон мог бы часок постоять за меня. Вы даете разрешение на обыск пассажирских кают?

Уилсон был прав, когда говорил, что у вас навязчивая идея, мистер.— Сказанное им лишь показывало, до какой степени Буллен был расстроен: в обычных условиях, когда требовали обстоятельства, он был наиболее щепетильным человеком из всех, кого я знал, и никогда не позволил бы себе говорить так с Уилсоном и со мной в присутствии боцмана. Он окинул меня сердитым взглядом и вышел.

Разрешения он мне не дал, но и не отказал. Я посмотрел на Каммингса, тот кивнул и встал.

Что касается условий проведения планируемого нами обыска, то нам повезло в том, что мы с Каммингсом не могли побеспокоить обитателей кают — каюты были пусты. Радиосводки предупреждали о резком ухудшении погоды к юго-востоку от нас. По прогнозам погода и у нас должна была вот-вот испортиться. Потому верхняя палуба была полна народа — пассажиры вознамерились насладиться напоследок голубым небом. Даже старик Сердан был на палубе в окружении своих внимательных: медсестер — высокой, которая была с большой плетеной корзинкой с вязаньем и деловито мелькала спицами, и пониже, которая сидела, просматривая журналы. При виде их складывалось впечатление, что, как и все хорошие сиделки, они уделяли лишь часть внимания тому, что делали вне своих основных обязанностей. Как пара наседок, они окружали старика Сердана заботой, не поднимаясь со своих кресел. Сердан платил им не за красивые глаза. Сам он сидел в кресле-каталке с ярким пледом на костлявых коленях. Проходя мимо, я уделил пледу повышенное внимание, но совершенно напрасно: он был настолько плотно обернут вокруг торчащих коленей, что под ним нельзя было спрятать и спичечного коробка, не говоря уже о радиоприемнике.

Вместе с двумя стюардами, находившимися на вахте, мы тщательно прошлись по всем люксам на верхней и средней палубах. Для прикрытия я взял с собой мегомметр, и если бы пришлось оправдываться перед кем-нибудь, то рассказал бы, что ищем пробой изоляции силового кабеля. Вряд ли пассажир, чувствующий за собой вину, мог поверить хоть одному слову, если бы застал нас в своей каюте, поэтому мы решили, что со стюардами будет вернее.

На борту «Кампари» пассажиры не нуждались в своем радиоприемнике. В каждой пассажирской каюте, со свойственной нашему кораблю экстравагантностью, в переборках был установлен не один, а целых два ретранслятора, подключенных к целой батарее приемников телеграфного салона. Восемь различных станций могли включаться простым нажатием одной из восьми кнопок. Об этом говорилось в рекламном проспекте, поэтому тащить приемник с собой никому и в голову не приходило.

Мы с Каммингсом не пропустили ничего. Проверили все шкафы, ящики, постели, тумбочки, все дамские шкатулки с драгоценностями. Ничего. Нигде ничего, за исключением одного места — каюты мисс Харкурс. У нее был переносной транзисторный приемник, но я и раньше знал, что он у нее есть, ведь каждый погожий вечер мисс Харкурт в одном из вечерних туалетов своего богатого гардероба выбиралась на палубу, устраивалась в кресле и крутила ручку настройки, пока не находила подходящей легкой музыки. Может быть, она считала, что это придавало ей оттенок очарования и таинственности, которые должны окружать королеву кино, может быть, она находила это романтичным, а может, она просто любила легкую музыку. Как бы там ни было, мисс Харкурс подозрений на себя не навлекла, не говоря уже о том, что у нее на подобное дело не хватило бы ума. Но, говоря откровенно, несмотря на всю ее претенциозность, она была очень мила.

Потерпев неудачу, я удалился на мостик и сменил Джеймисона. Пошел почти час, прежде чем на мостике появился еще один неудачник — капитан Буллен. О своей неудаче сообщать ему не было никакой необходимости — все было написано на его грустном, встревоженном лице и видно по его поникшим широким плечам. Я молча кивнул, и он все понял. Про себя я отметил, что не приму предложение капитана Буллена открыть совместное детективное агентство, если лорд Декстер выставит нас из компании «Голубая почта», что было весьма вероятным.

Более верного шанса умереть с голоду и представить себе нельзя.

Сейчас мы находились на втором отрезке нашего маршрута, десять румбов к западу, носом прямо на Нассау. Еще двенадцать часов, и мы будем там. От пристального вглядывания в море у меня болели глаза. Я напрягал зрение, хотя знал, что еще, по крайней мере, десять человек всматривались вдаль. Верил ли я в предложение, высказанное Макилроем, или нет, вел я себя так, будто верил. Но горизонт оставался чист, чист на удивление, несмотря на то, что мы шли по обычно весьма напряженному морскому пути. И динамик связи с радарной рубкой упрямо молчал. На мостике был экран локатора, но мы редко на него смотрели. Уолтерс, наш вахтенный оператор, мог расшифровать всплеск на экране раньше, чем многие из нас успевали его заметить.

Бесцельно побродив по мостику с полчаса, Буллен собрался уходить. Перед трапом он замешкался, оглянулся, сделал мне знак и направился в дальнюю часть крыла по правому борту. Я последовал за ним.

— Все думал о Декстере,— тихо сказал он.— Какой будет эффект, если я объявлю, что Декстер убит? Я уже бросил волноваться за пассажиров, меня сейчас заботит жизнь всех на борту.

— Никакого,— ответил я.— Никакого, кроме всеобщей паники.

Вы не думаете, что злодеи, которые несут ответственность за все случившееся, могут отказаться от своих замыслов? Каковы бы они ни были.

— Совершенно уверен, что не откажутся. Поскольку о Декстере нет никаких разговоров, не было сделано ни единой попытки объяснить его отсутствие, они должны знать, что нам известно, что он убит. Им чертовски хорошо известно, что офицер, стоящий на вахте, не может просто так исчезнуть с мостика, чтобы не поднялся шум и гам. Мы просто вслух скажем им то, что они знают и без нас. Такую шайку не запугаешь. Люди не поступают так беспощадно, если, конечно, на карту не поставлено что-то особо значительное.

— Именно так я и думал, Джонни,— озабоченно произнес Буллен.— Именно так.— Он повернулся и начал спускаться, а я почему-то неожиданно для себя увидел воочию, как Буллен будет выглядеть в старости.

Я находился на мостике до двух часов, намного позже времени, когда обычно оканчивается моя вахта, но ведь именно из-за меня Джеймисон, который должен был меня сменить, лишился свободного времени утром. Из камбуза мне прислали поднос с обедом, и впервые в жизни я отправил обратно блюда, приготовленные Энрике, не притронувшись к ним. Когда Джеймисон сменял меня на мостике, он не проронил ни слова, за исключением обычных замечаний о курсе и погоде. По напряженному, застывшему выражению его лица можно было подумать, что он взвалил себе на плечи главную мачту «Кампари». Буллен, вероятно, уже говорил с ним. Он говорил со всеми офицерами. И теперь по своей нервозности офицеры стали похожи на девиц, заблудившихся в арабском квартале, к другим результатам разговор привести не мог.

Придя в свою каюту, я закрыл дверь, разделся и лег на койку — кровати с пологами экипажу «Кампари» не полагались. Вентилятор кондиционера приладил так, чтобы прохладный воздух попадал мне на грудь и лицо. Затылок болел, и болел сильно. Я поправил подушку, на которой он покоился, пытаясь облегчить боль. Но боль не стихала, и поэтому я решил не обращать на нее внимания и попытался подумать. Кому-то ведь подумать следовало, а состояние Буллена сделать это ему совершенно не позволяло. Мое состояние было, конечно, не лучше, но, тем не менее, я думал. Я готов был поспорить на свой последний цент на то, что враг — я не мог их называть теперь по-другому — не хуже нас знал курс, пункт и время прибытия. А еще я знал, что нам не позволят прибыть в Нассау сегодня вечером, по крайней мере, если они не достигли

Своей, какой бы она ни была, цели. Кто-то должен был думать. Времени оставалось слишком мало.

К трем часам я ни к чему не пришел. Я возился с этой проблемой, как терьер возится со старым шлепанцем, рассматривал ее со всех сторон, выдвигал десяток вариантов различных решений, совершенно невероятных, перебрал в уме с десяток подозреваемых лиц, обвинять которых в чем-то было просто нелепо. Я зашел в тупик. Не забывая о своей больной шее, я сел на койке, достал из шкафчика бутылку виски, налил стаканчик, добавил воды, выпил, а затем, нарушать так нарушать, налил еще. Вторую порцию поставил на столик рядом с койкой и снова прилег.

Виски сделало свое дело — никогда не устану повторять, что в качестве смазки для заржавевших мозгов нет ничего, равного виски. Пролежав минут пять, глядя ничего не видящим взором на кондиционер, я неожиданно для себя в долю секунды нашел верное решение. Я был убежден в его правильности. Радио! Приемник, с помощью которого было перехвачено сообщение, поступившее в радиорубку! Боже мой, ведь не было никакого приемника. Только слепец, как я, мог не заметить очевидное. Ну, конечно, никакого приемника не было. Но было нечто другое. С энтузиазмом Архимеда, сделавшего свое открытие и выходящего из ванной, я резко вскочил и вскрикнул от боли, которая острым, раскаленным лезвием ударила меня по затылку.

— У вас это бывает приступами или вы всегда себя так ведете, когда находитесь в одиночестве? — послышался от двери обеспокоенный голос. На пороге в шелковом белом платье с квадратным вырезом стояла Сьюзен Бересфорд. Ее лицо выражало смесь удивления и беспокойства. Я настолько был погружен в свои мысли, что не расслышал, когда открылась дверь.

— Мисс Бересфорд,— я потер ладонью свою ноющую шею.— Что вы здесь делаете? Вы ведь знаете, что пассажирам нельзя входить в каюты офицеров.

— Нельзя? Насколько мне известно, мой отец в прошлые рейсы неоднократно приходил сюда и беседовал здесь с вами.

— Ваш отец — это не молодая незамужняя девушка.

— Фи! — она вошла в каюту и закрыла за собой дверь. В ту же секунду улыбка исчезла с ее лица.— Мистер Картер, может, хоть вы со мной поговорите?

— В любое время,— сказал я очень галантно. — Но не здесь...— Мой голос терял уверенность по мере того, как я говорил. Менялось и мое решение.

— Видите ли, вы единственный человек, с кем я могу поговорить,— сказала она.

— Да? — Красивая девушка была наедине со мной в моей каюте, но я ее даже не слушал. Я проигрывал в уме один вариант. В частности, в нем участвовала и Сьюзен Бересфорд, но лишь эпизодически.

— О, я требую вашего внимания! — сердито сказала она.

— Хорошо,— сдаваясь, произнес я.— Оно ваше.

— Что мое? — не поняла она.

— Внимание,— я протянул руку к стакану с виски.— Ваше здоровье!

— Я думала, вам запрещено употреблять алкоголь на службе.

— Запрещено. Что вы хотите?

— Я хочу знать, почему все отказываются говорить со мной,— она предупреждающе подняла руку, когда я открыл рот, чтобы ответить.— Прошу, не пытайтесь отшучиваться. Я обеспокоена. Случилось что-то ужасное, не так ли? Вы знаете, я всегда разговариваю с офицерами больше, чем кто-либо из пассажиров,— тут я отказал себе в удовольствии отпустить по такому случаю парочку язвительных замечаний,— а сейчас все отказываются поговорить со мной. Папа сказал, что мне это только кажется. Но мне не кажется, я знаю. Они не хотят разговаривать. И не из-за меня. Они чем-то до смерти напуганы, бродят по кораблю с застывшими лицами, ни на кого не глядя, но в то же время присматриваются к каждому человеку. Что-то произошло, не так ли? Что-то очень- очень ужасное. И четвертый помощник Декстер... Он пропал, это правда?

— Что же могло произойти, мисс Бересфорд?

— Прошу вас.— Этот момент следовало бы вписать в историю. Сьюзен Бересфорд умоляла меня. Она пересекла каюту — при тех размерах помещений, которые старик Декстер считал достаточными для своих старпомов, ей пришлось сделать лишь пару шагов — и остановилась передо мной. — Скажите мне правду. Три человека пропали за последние сутки, и не говорите, что это совпадение. А офицеры все выглядят так, будто на рассвете их расстреляют.

— Вам не кажется странным, что вы единственная считаете, что произошло нечто необычное? А как остальные пассажиры?

Остальные пассажиры! — ее тон не выражал особого почтения к другим пассажирам.— Как они могут что-то заметить, если дамы спят после обеда, сидят в парикмахерской или в массажном кабинете, а мужчины сидят в телеграфном салоне, как плакальщики на похоронах, потому что вышла из строя аппаратура для связи с биржей? Да, вот еще. Почему сломалась эта аппаратура? Почему закрыта радиорубка? И почему «Кампари» идет так быстро? Я только что ходила на корму послушать, как работает машина, и я знаю, что раньше мы никогда не шли с такой скоростью.

Она многое замечала, и это было очевидным. Я спросил:

— Почему вы пришли ко мне?

— Папа предложил,— она поколебалась, затем слегка улыбнулась.— Он говорит, что я многое придумываю, а для человека, страдающего галлюцинациями и чрезмерно развитым воображением, он не знает лучшего средства, чем встретиться со старшим помощником Картером, который понятия не имеет ни о том, ни о другом.

— Ваш отец ошибается.

— Ошибается? Вы что же, страдаете галлюцинациями?

— Нет, в отношении вашего воображения. Вы ничего не выдумали,— я допил виски и встал.— Что-то происходит, и очень серьезное, мисс Бересфорд.

Она пристально посмотрела мне в глаза, потом сказала:

— Вы расскажете мне, в чем дело? Прошу вас?

В ее голосе и выражении лица больше не было холодного удивления — передо мной стояла совершенно иная Сьюзен Бересфорд, и она мне нравилась намного больше, чем та, которую я знал раньше. Впервые, с большим опозданием, ко мне пришла мысль, что, может быть, такая она и есть настоящая — Сьюзен Бересфорд. Когда на тебе висит ярлык с ценой в незнамо сколько десятков миллионов, а ты путешествуешь по лесу, где полным-полно волков, рыщущих в поисках золота и беззаботной, обеспеченной жизни, против волков нужна защита, и должен признать, что полунасмешливое изумление, которое редко покидало ее лицо, было наиболее эффективным средством защиты.

— Расскажите мне, пожалуйста! — повторила она. Она приблизилась ко мне, ее зеленые глаза стали покрываться поволокой, и у меня опять сбилось дыхание.— Полагаю, вы можете доверять мне, мистер Картер.

— Да,— я отвел взгляд в сторону — на это понадобились все остатки моей силы воли — и примудрился восстановить дыхание, вдох-выдох, это не так уж и трудно, если имеешь навык.— Думаю, я могу доверять вам, мисс Бересфорд. Я все вам скажу. Но не сейчас. Если бы вы знали, почему я так говорю» то согласились бы и не настаивали. Кто-нибудь из пассажиров сейчас загорает или прогуливается на палубе?

— Что? — от неожиданности смены темы разговора она захлопала ресницами, но быстро пришла в себя и указала на окно.— В такую погоду?

Я посмотрел и увидел, что она имела в виду. Солнце полностью спряталось, и тяжелая темная туча с юго-востока затянула небо. Волнение моря не усилилось, но у меня было ощущение, что стало прохладнее. Погода мне не нравилась. И я вполне мог понять пассажиров, которые покинули палубу. Это осложняло дело. Но оставался другой выход.

— Я понял вас. Обещаю, что расскажу вам все, что вы хотите знать, сегодня вечером — это было довольно расплывчатое временное понятие,— если вы в свою очередь пообещаете мне, что никому не скажете о том, что я признал, что происходят неприятные события, и если вы пообещаете кое-что для меня сделать.

— Что я должна сделать?

— Вот что. Сегодня вечером ваш отец устраивает в гостиной коктейль в честь вашей матери. Начало в семь сорок пять. Уговорите отца передвинуть его на семь тридцать. Мне нужно больше времени до ужина, зачем — в данный момент не имеет значения. Воспользуйтесь любым поводом, но не ссылайтесь на меня. И попросите вашего отца пригласить также старика Сердана. Не имеет никакого значения, если ему придется явиться в инвалидном кресле и с двумя сиделками. Завлеките его. Ваш отец владеет даром убеждения, а вы, как я могу себе представить, способны убедить его в чем угодно. Скажите, что вам жаль старика, который всегда находится вне событий. Скажите что угодно, только вытащите Сердана на коктейль. Я не могу сказать вам, насколько это жизненно необходимо.

Она задумчиво смотрела на меня. У нее действительно были совершенно необыкновенные глаза. Три недели она путешествует с нами, а я ни разу не замечал эти глаза цвета глубокой, но прозрачной морской воды, как над песчаным дном у Наветренных островов, глаза, которые мерцают и трепещут, как поверхность воды при дуновении легкого ветерка, глаза, которые... Усилием воли я отвел свой взгляд. Подойди к Картеру, сказал ей папаша Бересфорд. Он тот человек, который тебе нужен. Он не подвержен фантазиям. Так он считает. Тут до меня дошло, что она что-то тихо говорит.

— Я сделаю это. Обещаю. Не знаю, по какому следу вы идете, но чувствую, что это верный след.

Что вы этим хотите сказать?

— Та сиделка Сердана. Высокая, с вязаньем. Она в вязанье ни капельки не смыслит. Она просто сидит, перебирает спицами, завяжет петлю, распустит, работа не движется. Я-то знаю. То, что я дочь миллионера, совсем не означает, что я не умею обращаться со спицами, как и любая другая девушка.

— Что? — Я схватил ее за плечи и уставился на нее.— Вы видели это? Вы в этом уверены?

— Конечно, уверена.

— Ну ладно.— Я все еще смотрел на нее, не видя ее глаз. Но я видел многое другое, и оно мне не нравилось. Я сказал:

— Это очень, очень интересно. Увидимся позже. Прошу» будьте умницей и уговорите своего отца, хорошо? — Я рассеяно похлопал ее по плечу, отвернулся и посмотрел в окно.

Через несколько секунд понял, что она все еще была здесь. Открыв дверь и держась за ручку двери, она как-то странно смотрела на меня.

— Может быть, вы еще и угостите меня конфеткой? — Если можно себе представить голос одновременно и ласковый, и грубый, то это был ее голос.— Или, может, подарите ленточку в косички? — С этими словами она захлопнула дверь. Если дверь и не разлетелась в щепки, то только потому, что была сделана из стали.

Какое-то время я смотрел на закрытую дверь, потом бросил это занятие. В другое время я бы посвятил несколько минут размышлениям о таинственности и непостижимости работы женского мозга. Но не теперь. Я напялил ботинки, рубашку и китель, достал из-под матраца кольт, сунул его за пояс и отправился на поиски капитана.

6. Среда. 19.45 — 20.15

Что касается числа собравшихся гостей, то мистер Джулиус Бересфорд не имел никаких оснований для жалоб в этот вечер. На коктейле по случаю дня рождения его супруги присутствовали абсолютно все пассажиры и, насколько я мог заметить, все свободные от вахты офицеры. Коктейль шел великолепно— уже в семь сорок пять вечера все гости выпивали по второму кругу, а в гостиной «Кампари» напитки никогда не подавались в маленьких рюмках. Бересфорд и его жена двигались по гостиной, беседуя по очереди со всеми гостями, и теперь наступил мой черёд. Когда они приближались, я приподнял бокал и сказал:

— Миссис Бересфорд, поздравляю с днем рождения!

— Спасибо, молодой человек. Вам здесь нравится?

— Конечно. Все довольны приемом. Надеюсь, вы тоже. Прежде всего должны быть довольны вы.

— Да? — В ее голосе прозвучала нотка сомнения.— Я не знаю, прав ли Джулиус... Я хочу сказать, ведь и суток не прошло...

— Мадам, если вы думаете о Бенсоне и Броунелле, вы совершенно напрасно волнуете себя. Вы не могли сделать ничего лучшего, чем устроить этот коктейль. Я уверен, что все пассажиры на корабле благодарны вам за ваши усилия, направленные на то, чтобы жизнь на корабле поскорее вернулась в нормальное состояние. Во всяком случае, как мне известно, офицеры считают именно так.

— Как я и говорил, дорогая,— Бересфорд похлопал жену по руке, затем посмотрел на меня, и, кажется, насмешливая улыбка тронула уголки его глаз.— Моя супруга, как и дочь, похоже, очень высоко ценит ваше мнение, мистер Картер.

— Да, сэр. Скажите, а вы не могли бы убедить вашу дочь воздержаться от посещения кают офицеров?

— Увы,— с сожалением ответил Бересфорд.— Это невозможно. Своенравная молодая леди,— он ухмыльнулся.— Могу поспорить, что она даже не постучала в дверь.

— Не постучала.— Я посмотрел в дальнюю часть гостиной, где мисс Бересфорд беседовала с Тони Каррерасом, глядя на него поверх бокала с «мартини». Они производили впечатление блистательной пары.— У нее была, простите за откровенность, навязчивая идея насчет того, что на борту «Кампари» происходит нечто странное. Я думаю, что ее огорчили неприятные события, которые произошли прошлой ночью.

— Естественно. И вам удалось избавить ее от этой навязчивой идеи?

— Думаю, удалось, сэр.

Наступила короткая пауза, и миссис Бересфорд нетерпеливо сказала:

— Джулиус, ты опять ходишь вокруг да около.

— Ну, Мэри. Я не думаю...

— Чепуха,— отрезала она, — Молодой человек, вы знаете, что более всего подтолкнуло меня к этому путешествию?      Не считая,— улыбнулась она,— великолепной кухни. То, что об этом просил мой муж — он хотел знать мое мнение о вас. Джулиус, как вам известно, уже совершил несколько рейсов на вашем корабле. Он, как говорится, положил на вас глаз в отношении работы в его фирме. Мой муж, могу сказать, сделал свое состояние не столько за счет того, что работал сам, сколько за счет того, что правильно подбирал людей, которые работали на него. Он еще никогда не ошибался. Не думаю, что он ошибается и сейчас. Кроме того, в вашу пользу говорит еще одно, дополнительное, обстоятельство.

— Да, мадам?— вежливо отозвался я.

— Вы — единственный молодой человек из тех, кого мы знаем, кто не превращается в тряпку всякий раз, когда видит нашу дочь. Это очень важное качество, поверьте мне.

— Вы бы хотели работать у меня, мистер Картер? — спросил в лоб Бересфорд.

— Думаю, хотел бы, сэр.

— Видишь! — миссис Бересфорд взглянула на мужа.— Решено, что...

— Вы согласны? — прервал ее Джулиус Бересфорд.

— Нет, сэр.

— Почему нет?

— Потому что вы занимаетесь сталью и нефтью. Я же разбираюсь только в море и кораблях. Эти сферы не сочетаются. У меня нет нужной квалификации, чтобы работать у вас, а в моем возрасте слишком поздно ее приобретать. Я не могу дать согласие на работу, к которой я не пригоден.

— Даже за двойную оплату? Или за тройную?

— Поверьте мне, сэр, я благодарен вам за предложение. Очень высоко ценю его. Но дело не только в деньгах.

— Ну что ж,— Бересфорды переглянулись. Похоже, мой отказ не слишком обеспокоил их, да и не было никакого повода для их беспокойства.— Мы задали вопрос и получили ответ. Все справедливо. — Джулиус Бересфорд переменил тему разговора.— Как вы оцените мои заслуги, то, что я затянул сюда старика?

— Думаю, вы поступили очень благоразумно,— и посмотрел туда, где в дальнем конце гостиной, возле двери, сидел в своем инвалидном кресле старик Сердан со стаканом «шерри» в руке. Рядом с ним на диванчике сидели его медсестры. Они тоже держали стаканы с «шерри». Старик о чем-то оживленно беседовал с капитаном.— Очевидно, он ведет очень уединенный образ жизни. Трудно было его уговорить?

— Вовсе нет. Он с удовольствием принял приглашение.— Я зафиксировал в памяти эту информацию. После той незабываемой встречи с Серданом у меня сложилось впечатление, что единственное, что могло доставить ему удовольствие в связи с этим приглашением, была возможность дать грубый отказ.— Извините нас, мистер Картер. Знаете ли, обязанности хозяев перед гостями...

— Безусловно, сэр,— я сделал шаг в сторону, но миссис Бересфорд вновь возникла передо мною, загадочно улыбаясь.

— Мистер Картер,— уверенно начала она.— Вы совершенно неисправимый упрямец. Только вперед, а иногда ведь полезно и повернуть шею, чтобы держать нос по ветру. Не подумайте только, что я намекаю на последствия вашего вчерашнего происшествия.

Они двинулись дальше. Я смотрел им вслед, перебирая в голове самые различные мысли, затем подошел к боковой стойке бара. Всякий раз, когда я двигался сюда, у меня появлялась мысль о том, что вместо стакана хорошо было бы иметь в руке мачете, чтобы прорубать себе дорогу сквозь заросли цветов, кактусов, кустов, растущих в горшках, вьющихся растений, которые превратили бар в совершенно непроходимые джунгли. Дизайнер, создававший этот интерьер, видимо, впал в состояние экстаза и вполне мог считать свое творение замечательным, он ведь не остался жить здесь, а каждый вечер отправлялся на южную окраину Лондона, где жена выставила бы его за дверь, если бы он попытался устроить нечто подобное дома. Но пассажирам, похоже, это нравилось.

Не слишком поцарапавшись, я пробрался к бару и спросил бармена:

— Как дела, Луи?

— Все хорошо, сэр,— чопорно ответил Луи. Его лысина поблескивала от капелек пота, тоненькие усики нервно подергивались. Происходят нарушения установленных порядков, а Луи очень не любил нарушений. Затем он слегка оттаял и сказал: — Похоже, сегодня вечером выпивают много больше обычного, сэр.

— Еще не выпита и половина.— Я подошел к заставленным хрусталем полкам, откуда мне была видна внутренность стойки, и тихо сказал: — Не очень-то ты уютно устроился.

— Боже мой, конечно, нет!— и действительно трудновато было боцману разместиться под стойкой — бедняга скорчился, его колени упирались в подбородок, но зато никто не мог его видеть со стороны стойки бара.— И затекло все, сэр. Даже не могу пошевелиться, когда подойдет время.

— И запах напитков доводит тебя до отчаяния,— сочувственно сказал я. Я не был так спокоен, как казалось. Постоянно вытирал ладони о китель, но все мои старания сохранить их сухими были тщетны. Я вернулся к стойке.— Двойное виски, Луи. Большую порцию двойного виски.

Луи налил стакан и передал его мне без единого слова. Я поднес стакан к губам, потом опустил его под стойку, и большая рука благодарно обхватила его. Тихо, как бы обращаясь к Луи, я произнес: — Если потом капитан учует запах, можешь сказать, что тебя облил растяпа Луи. Пойду прогуляться, Арчи. Если все в порядке, вернусь через минут пять.

— А если нет? Если вы ошибаетесь?

— Да поможет мне бог. Старик скормит меня акулам.

Выбравшись из-за стойки, я неторопливо направился к двери. Я видел, что Буллен пытается перехватить мой

взгляд, но постарался этого не замечать — старина был худшим актером в мире. Проходя мимо, я улыбнулся Сьюзен Бересфорд и Тони Каррерасу, достаточно вежливо кивнул старику Сердану, слегка склонил голову, приветствуя его сиделок. Худощавая, как я заметил, опять занялась своим вязаньем, и, по моему мнению, получалось у нее неплохо. Наконец, оказался у двери. Выйдя из гостиной, я мог избавиться от притворной ленивой походки и через десять секунд был уже у входа в пассажирский отсек верхней палубы. В середине длинного коридора, в своей будке, сидел Уайт. Я быстро заскочил к нему, приподнял крышку его стола и извлек оттуда четыре предмета: кольт, фонарь, отвертку и ключ, открывающий дверь любой каюты на этой палубе. Я сунул кольт за пояс, фонарь—в один карман, отвертку — в другой. Неподвижный взгляд Уайта был направлен в угол будки, как будто меня и не было. Его руки были крепко сжаты, как в молитве. Но даже сжав пальцы, он не мог унять их дрожь. Я вышел, так и не сказав ни слова, и через десять секунд был в люксе, который занимал Сердан со своими сиделками, закрыв за собой дверь на ключ. Повинуясь неожиданно сработавшему инстинкту, я включил фонарик и прошелся лучом вдоль косяка двери. Бледно-голубая дверь на фоне бледно-голубой переборки. Сверху, над дверью, свисала на пару дюймов бледно-голубая нитка. Порванная бледно-голубая нитка —для тех, кто укрепил ее, это была своего рода визитная карточка, знак, что в каюте побывали гости. То, что нить порвалась, меня не волновало, но меня беспокоило то, что, судя по этой нитке, кто-то начал принимать меры предосторожности, заподозрив неладное. Это могло сильно осложнить дело. Возможно, нам все-таки следовало объявить о смерти Декстера.

Через каюту сиделок и гостиную я прошел прямо в каюту Сердана. Шторы были задернуты, но свет включать я не стал. Свет могли заметить сквозь шторы, и если они так подозрительны, как я полагал, то кто-нибудь мог поинтересоваться, почему я вышел столь неожиданно и куда пошел. Я отрегулировал фонарик так, чтобы он светил узким лучом, и направил его вверх. Вентиляционная шахта кондиционера шла с кормы в сторону носовой части, и первая решетка находилась прямо над кроватью Сердана. Отвертка даже не понадобилась. В ярком свете фонарика внутри шахты что-то поблескивало. Я просунул через отверстие два пальца и вытащил то, что блестело,— пару наушников. Я еще раз посмотрел сквозь решетку. Провод наушников заканчивался вилкой, вставленной в розетку, укрепленную на верхней стенке вентиляционной шахты. Прямо под радиорубкой. Я выдернул вилку, обернул провод вокруг наушников и погасил фонарь.

Уайт был в том же состоянии, в котором я его оставил, дрожал, как настроечный камертон. Я открыл его стол и положил назад ключ, отвертку и фонарь. Наушники я оставил себе. И пистолет.

Когда я вернулся в гостиную, коктейли по третьему кругу были уже поданы. Чтобы это понять, мне не нужно было считать пустые бутылки. Смех, оживление, разговоры, шум в гостиной были тому лучшим доказательством. Капитан Буллен все еще беседовал с Серданом. Высокая медсестра продолжала вязать, а та, которая была пониже ростом, держала в руке очередной бокал. Томми Уилсон стоял возле бара. Я потер рукой щеку, и он резким движением потушил свою сигарету. Я видел, как он сказал что-то сидевшему рядом Мигелю и Тони Каррерасам — конечно, в этом гаме на расстоянии двадцати футов невозможно было разобрать ни слова. Тони Каррераса, судя по движению бровей, это и позабавило, и озадачило.

Я присоединился к капитану Буллену и Сердану. В данной ситуации длинные речи были ни к чему, ведь только дурак может пожертвовать своей жизнью, предупреждая о своих намерениях.

— Добрый вечер, мистер Сердан,— сказал я. Вытащил левую руку из кармана и бросил наушники ему на колени, обернутые пледом.— Узнаете?

Глаза Сердана широко раскрылись, и вдруг он резко рванулся вперед и в сторону, как будто хотел освободить так досаждавшее ему кресло. Но капитан Буллен был готов к этому и оказался быстрее его. Он ударил Сердана, вложив в свой удар всю накопившуюся за последние сутки ярость и боль. Сердан вывалился из кресла и тяжело рухнул на ковер.

Я не видел, как он падал, только услышал звук падения. Сиделка, державшая в руке стакан с «шерри» и быстрая, как кошка, выплеснула содержимое стакана мне в лицо в тот самый момент, когда Буллен наносил удар. Я резко отпрянул в сторону, чтобы защитить глаза, и, падая, увидел, что высокая худощавая сиделка отбросила вязание и сунула руку в плетеную корзинку.

Прежде чем упасть, правой рукой я сумел извлечь из-за пояса кольт и дважды нажать на спусковой крючок. Тут же правым плечом врезался в ковер и так и не понял, куда попали пули, да и мало меня это заботило в то мгновение, когда пронзительная боль от шеи прошла по всему телу. Затем мое сознание прояснилось, и я увидел, что высокая сиделка стоит. Не просто стоит, а поднялась на цыпочки, резко наклонив вперед голову и плечи и прижав к животу побелевшие руки. Затем она качнулась вперед и ужасно медленно, как в замедленной съемке, повалилась на Сердана. Другая сиделка не двигалась с места. Кольт капитана Буллена был лишь в шести дюймах от ее лица, побелевший от напряжения палец лежал на спусковом крючке.

Резонирующий грохот выстрелов моего кольта, болезненный и оглушающий в ограниченном металлическими переборками пространстве, наконец затих, и в гробовой тишине раздался нежный голос с мягким шотландским акцентом:

— Кто шевельнется, убью.

Старший и младший Каррерасы, которые ранее стояли спиной к бару, теперь повернулись к нему вполоборота и уставились на пистолет в руках Макдональда. Лицо Мигеля Каррераса было неузнаваемо, утонченное выражение преуспевающего бизнесмена сменилось чем-то совершенно безобразным. Когда он повернулся, его рука легла на стойку рядом с хрустальным графином. В этот вечер Арчи Макдональд не надел свои медали, и Каррерас никоим образом не мог знать о длинном, обагренном кровью послужном списке боцмана, иначе он никогда не попытался бы запустить этот графин в голову Макдональда. Реакция Каррераса была настолько быстрой, движения столь неожиданные, что будь перед ним другой человек, он наверняка добился бы успеха. Но не с Макдональдом — он даже не успел оторвать графин от стойки, и через долю секунды уже смотрел на раздробленную кровавую массу, которая только что была его ладонью.

Второй раз за несколько секунд комнату сотряс грохот пистолетного выстрела, на этот раз сопровождаемый звоном разбивающегося и разлетающегося стекла, и снова раздался голос Макдональда, который почти с сожалением произнес:

— Мне следовало бы пристрелить вас, но я люблю читать о судебных процессах над убийцами. Мы сохраним вас для палача, мистер Каррерас.

Я начал подниматься на ноги, когда кто-то пронзительно закричал, и резкий неприятный звук наполнил помещение. Еще одна женщина присоединилась к этому крику, ее сдавленный визг напомнил свисток паровоза при приближении к железнодорожному переезду. Кажется, настало время массовой истерики.

— Прекратите крик,— прорычал я.— Вы слышите? Немедленно прекратите! Все кончено.

Крики стихли. Наступила тишина, странная и неестественная. Она была ничуть не лучше шума, который был прежде. И тогда ко мне направился Бересфорд, он двигался не очень уверенно, его губы беззвучно шевелились в попытке произнести что-то, лицо было белым. Я не осуждал его. В том хорошо устроенном, богатом мире, в котором он жил, устраиваемые им для гостей развлечения вряд ли часто заканчивались стрельбой и разбросанными на полу телами.

— Вы убили ее, Картер,— наконец-то вымолвил он. Голос его был хриплым и напряженным.— Вы убили ее. Я видел это, мы все видели. Беззащитную женщину.— Он пристально уставился на меня, и если у него была мысль предложить мне работу еще раз, то по его лицу я этого не заметил.— Вы убили ее!

— Женщину, черт побери! — сказал я жестко. Я наклонился, сдернул с медсестры ее чепец, затем безжалостно рванул приклеенный парик, под которым был черный ежик армейской стрижки.— Привлекательна, не правда ли? Последнее дуновение парижской моды. И беззащитна! — Я схватил ее сумку, перевернул вверх дном, вытряхнул на ковер все содержимое и поднял то, что когда-то было обычным двухствольным ружьем: стволы были спилены таким образом, что получился обрез на шесть дюймов, приклад был снят и вместо него приделали пистолетную рукоятку.— Когда-нибудь видели такое, мистер Бересфорд? Часть этого изобретения принадлежит вашей родине. У гангстеров называется обрезом. Стреляет свинцовыми пулями, и с того расстояния, где сидел наш друг-сиделка, во мне можно было проделать дыру. Беззащитная! — Я обратился к Буллену. Он стоял по-прежнему, не сводя пистолета со второй медсестры.— Этот тип вооружен, сэр?

— Сейчас узнаем,— мрачно ответил Буллен.— У тебя есть пистолет, приятель?

Сиделка глухим низким голосом обложила его в несколько этажей на чистейшем английском. Не говоря ни слова, Буллен поднял пистолет и опустил его рукояткой на голову сквернослова. Тот пошатнулся и начал валиться набок. Я подхватил его и, удерживая одной рукой, второй обшарил. Вытащив из кобуры под левой рукой тупорылый автоматический пистолет, я отпустил пострадавшего. Он постоял, покачиваясь, затем свалился на диван и скатился на пол.

— Это... Это необходимо? — голос Бересфорда все еще звучал хрипло и напряженно.

— Отойдите назад,— властно скомандовал Буллен.— Станьте возле иллюминаторов, подальше от этих двоих, наших друзей Каррерасов. Они крайне опасны, и могут попытаться за вами спрятаться. Макдональд, все было сделано великолепно. Но в следующий раз стреляйте наповал. Это приказ. Всю ответственность я беру на себя. Доктор Марстон, принесите, пожалуйста, все необходимое и займитесь рукой Каррераса.— Он подождал, пока уйдет доктор Марстон, затем, сухо улыбаясь, обратился к Бересфорду:

Извините, что испортили вам коктейль, мистер Бересфорд. И уверяю вас, все это было крайне необходимо.

— Да, но... насилие... убийства...

— Они убили трех моих людей за прошедшие сутки.

— Кто они?

— Бенсона, Броунелла и четвертого помощника Декстера. Все они убиты. Броунелл был задушен, был задушен или застрелен, Декстер лежит в радиорубке с тремя пулями в груди, и бог знает, сколько бы еще людей погибло, если бы старший помощник Картер не добрался до них.

Я посмотрел вокруг на бледные, напряженные, ничего не понимающие лица пассажиров. Они еще по-настоящему не осознали, что сказал капитан,— шок, страх и истерия не оставляли в их головах места для мыслей. Старина Бересфорд. должен признать, лучше других воспринял это невероятное представление, когда его спутники совершенно неожиданно были обстреляны офицерами «Кампари», и пытался выбраться из тумана безумной путаницы.

— Но... Я хочу спросить, какую роль этот старик-инвалид, мистер Сердан, мог играть во всем этом?

— Как утверждает мистер Картер, Сердан вовсе не старик, он просто загримирован под старика. И опять же, согласно мнению мистера Картера, если Сердан калека, парализованный по пояс, то вы станете свидетелями современного чуда исцеления, когда он придет в сознание. Как знать, вполне вероятно, что Сердан является главарем этой шайки убийц. Правда, точно мы не знаем.

— Но скажите, ради бога, что за всем этим стоит? — настаивал Бересфорд.

— Именно это мы и собираемся сейчас выяснить,— твердо сказал Буллен. Он посмотрел на Каррерасов, отца и сына.— Вы, двое, подойдите сюда.

Они подошли. Макдональд и Томми Уилсон следовали за ними. Каррерас-старший обернул вокруг своей раздробленной руки носовой платок, безуспешно пытаясь приостановить кровотечение. Когда его глаза встретились с моими, они извергали ненависть. Тони Каррерас, с другой стороны, выглядел совершенно спокойным и даже слегка удивленным. Про себя я отметил, что ни в коем случае нельзя спускать с него глаз. Слишком уж спокоен и уверен он был.

Они остановились на расстоянии нескольких футов. Буллен сказал:

— Мистер Уилсон.

— Да, сэр?

— Этот обрез, принадлежавший нашему покойному приятелю. Поднимите его. Как вы считаете, вы сможете им пользоваться? И не направляйте эту чертову игрушку в мою сторону,— торопливо добавил он.

— Думаю, смогу, сэр.

— Сердан и так называемая медсестра. Следите за ними. Если они попытаются что-то предпринять...— Буллен не закончил предложение.— Мистер Картер, Каррерас и его сын могут быть вооружены.

— Да, сэр. — Я обошел вокруг Тони Каррераса, стараясь не попасть под прицел Буллена и Макдональда, схватил его пиджак за воротник и резко дернул вниз до уровня локтей.

— Похоже, вам уже приходилось заниматься подобными делами, мистер Картер,— непринужденно заметил Тони Каррерас. Он был хладнокровным типом, слишком хладнокровным, по моему убеждению.

— Видел по телевизору,— объяснил я. Под левой рукой у него был пистолет. На Тони Каррерасе рубашка с застежкой сбоку, которая позволяет легко добраться до спрятанной под рубашкой кобуры. Его экипировка отличалась завидной продуманностью.

Я обыскал его, но у него был только один пистолет. Проделал такую же процедуру и с Мигелем Каррерасом, правда, он был не столь любезен, как его сын, но, вероятно, у него сильно болела рука. Оружия у него не было. Вполне возможно, это указывало на то, что Мигель Каррерас являлся главарем. Ему и не нужен был никакой пистолет, вероятно, его положение давало ему право приказывать совершать убийства другим.

— Спасибо,— сказал капитан Буллен.— Мистер Каррерас, через несколько часов мы будем в Нассау. В полночь на борт прибудет полиция. Вы хотите сделать заявление сейчас или предпочитаете сделать его полиции?

— У меня покалечена рука,— Мигель Каррерас говорил хриплым шепотом.— Указательный палец раздроблен, его придется ампутировать. Кто-то заплатит за все это.

— Полагаю, это и есть ваш ответ,— спокойно сказал Буллен.— Очень хорошо. Боцман, четыре линя, пожалуйста. Я хочу, чтобы их спеленали, как младенцев.

— Есть, сэр! — Боцман сделал шаг вперед и застыл на месте. Через открытую дверь послышался длинный, прерывистый звук пулеметной очереди. Казалось, он доносился прямо сверху, с мостика. И тут погас свет.

Думаю, я был первым, кто начал действовать. Более того, думаю, я был единственным человеком, кто начал действовать. Я шагнул вперед, левой рукой захватил Тони Каррераса за шею, ткнул ему в спину кольт и тихо сказал:

— Даже не думай что-либо предпринимать, Каррерас.

Затем снова наступила тишина. Казалось, она тянулась бесконечно, но на самом деле длилась не более нескольких секунд. Вскрикнула женщина, короткий крик перешел в стон, и затем опять тишина, которая резко оборвалась, когда послышался грохот и звон разбиваемого стекла. Тяжелыми металлическими предметами были выбиты иллюминаторы, выходившие на палубу, в тот же момент раздался резкий звук, который случается при ударе металла о металл,— кто-то резким ударом распахнул дверь, и она с грохотом ударилась о металлическую переборку.

— Всем бросить оружие! — крикнул Мигель Каррерас высоким звонким голосом.— Бросить немедленно! Если не хотите бойни.

Зажегся свет.

В проемах четырех разбитых иллюминаторов я увидел неясные очертания четырех голов, плеч и рук. Люди меня не интересовали, меня беспокоило то, что они держали в руках — зловещего вида дула и круглые магазины четырех пулеметов. Пятый человек, одетый в зеленый маскировочный костюм и зеленый берет, стоял в дверях, сжимая в руках такой же пулемет.

Я понял, что имел в виду Каррерас, когда потребовал бросить пистолеты. Мне это показалось замечательной идеей, у нас было столько же шансов уцелеть, как у последней порции мороженого на детском дне рождения. Я уже собирался выпустить пистолет из рук, когда, не веря своим глазам, увидел, что капитан Буллен резким движением направил свой кольт на человека, стоящего в дверном проеме. Это была самоубийственная глупость. Либо он действовал совершенно инстинктивно, абсолютно не думая, либо в отчаянном порыве, когда убийственное разочарование в проигрыше, когда на руках все козыри, оказалось для него слишком сильным. Можно было догадаться, мелькнула у меня мысль, слишком уж он был спокоен и хладнокровен — кипящий паровой котел с сорванным предохранительным клапаном.

Я попытался крикнуть и предупредить его, но было поздно, было слишком поздно. Я резко оттолкнул в сторону Тони Каррераса и попытался достичь Буллена, чтобы выбить из его руки пистолет, но опоздал, опоздал почти на целую жизнь. Тяжелый кольт грохнул и дернулся в руке Буллена, и человек в дверном проеме, которому в голову не могла прийти мысль о возможном сопротивлении, выпустил пулемет из безжизненных рук и вывалился из дверей за пределы видимости.

Тот, кто стоял за ближайшим к двери иллюминатором, навел свой пулемет на капитана. В эту секунду я считал Буллена самым большим в мире глупцом, безумным маньяком-самоубийцей, но даже я не мог себе позволить, чтобы его пристрелили. Не знаю, куда попала моя первая пуля, но вторая попала в пулемет. Я видел, как он дернулся, как от удара огромной руки, после чего начался непрерывный, какофонический, ураганный, оглушающий грохот. Спусковые крючки пулеметов были вдавлены до упора. Что-то, с силой и энергией чугунной бабы копра, ударило мне в левую ногу, опрокинув меня на стойку бара. Я ударился головой о металлический угол стойки, и звук барабанной дроби затих вдали.

Запах пороховой гари и тишина, как в могиле. Еще до того, как ко мне вернулось сознание, еще до того, как я открыл глаза, я почувствовал — порох и невероятная тишина. Я медленно приоткрыл глаза, с трудом приподнялся и сел, более или менее прямо, облокотившись спиной о стойку бара, и встряхнул головой, пытаясь прояснить сознание. Вполне понятно, я забыл о своей больной шее — острый приступ боли лучше, чем что-либо другое, прояснил мою голову. Первое, что я осознал, были пассажиры. Они все лежали на ковре, лежали очень тихо. В какую-то долю мгновения я подумал, что все они мертвы или умирают, скошенные непрерывным пулеметным огнем. Затем я увидел, как мистер Гринстрит, муж мисс Харбрайд, немного двинул головой и осторожно и перепуганно посмотрел вокруг себя. Я видел только один его глаз. В другое время это могло показаться очень забавным, но не сейчас, сейчас мне меньше всего хотелось смеяться. Пассажиры, повинуясь мудрому решению, а скорее всего, руководствуясь рефлексом самосохранения, упали на пол, когда начал строчить пулемет, и только теперь рискнули приподнять головы. Я пришел к выводу, что был без сознания не более нескольких секунд.

Я перевел взгляд вправо. Каррерас и его сын стояли там же, где и раньше, но сейчас в руке Тони Каррераса был пистолет. Мой пистолет. За ними была видна группа людей, в беспорядке лежавших и сидевших на полу. Сердан, «медсестра», которую я застрелил, и еще трое. Томми Уилсон, улыбчивый, милый, беспечный Томми Уилсон был мертв. Ему больше не придется беспокоиться о своей математике. Мне не нужен был доктор Марстон со своей близорукостью, чтобы определить, что Уилсон мертв. Он лежал на спине, и с моего места было видно, что он прострелен пулеметной очередью поперек груди. Очевидно, он принял на себя главный удар из этого шквала огня. А ведь Томми даже не поднимал пистолета.

Арчи Макдональд лежал, вытянувшись, на боку, недалеко от Уилсона. Мне показалось, что он лежит очень спокойно, слишком спокойно. Я не мог видеть переднюю часть его тела, он лежал, отвернувшись от меня. Я лишь знал, что пулеметные очереди лишили его жизни, как лишили жизни Томми Уилсона. Но я видел, что с его лица и шеи кровь медленно струилась на ковер.

Капитан Буллен, напротив, сидел. И был к тому же жив, хотя на его шансы остаться в живых я не поставил бы и медного гроша. Он был в полном сознании, на губах застыла натянутая улыбка, белое как мел лицо искажено болью. Его правый бок, от плеча до пояса, был пропитан кровью, пропитан настолько, что я не мог определить, куда именно угодили пули. Но я видел ярко-красные пузыри на его искривленных губах, а это означало, что у него прострелено легкое.

Я посмотрел еще раз на всех троих. Буллен, Макдональд, Уилсон. Три прекрасных человека, лучше которых трудно найти. Три товарища по плаванию, лучше которых найти было невозможно. Они не хотели того, что случилось, не хотели крови, страданий и смерти. Единственное, чего они хотели, это иметь возможность мирно и тихо, как можно лучше, делать свое дело, выполнять свою работу. Трудолюбивые, общительные и безупречно честные, они никогда не прибегали к насилию, никогда даже не

помышляли о нем, и теперь они лежали здесь, мертвые и умирающие. Макдональд и Буллен, у которых есть семьи, и Томми Уилсон, у которого невеста в Англии и девушка в каждом порту обеих Америк. Я смотрел на них и не чувствовал ни сожаления, ни горя, ни гнева, ни ярости. Был спокоен, беспристрастен и до странности отрешен от всего. Я перевел взгляд на Каррерасов и Сердана и произнес про себя клятву. Мое счастье, что ни один из Каррерасов не слышал этой клятвы. Они были умными, предусмотрительными и пристрелили бы меня на месте.

Я не чувствовал никакой боли, но помнил о том чугунном снаряде, который отбросил меня к стойке. Посмотрел на свою ногу и увидел, что от середины бедра до колена брюки так пропитались кровью, что на них не оставалось и белого пятнышка. Ковер вокруг ноги пропитался кровью. Смутно припомнилось, что ковер стоил свыше десяти тысяч фунтов, и сегодня на его долю выпали большие испытания. Лорд Декстер пришел бы в ярость. Я опять посмотрел на свою ногу и потрогал пропитанную кровью ткань. Три четких разрыва означали, что в меня угодили три пули. Я решил, что боль придет позже. Очень много крови, слишком много крови, уж не артерия ли перебита?

— Леди и джентльмены, говорил Каррерас-старший, и хотя у него наверняка сильно болела поврежденная рука, на лице это никак не отражалось: От злобы и ярости, которые я недавно видел, остались лишь воспоминания, он снова был уверенным, спокойным, утонченным человеком, который полностью контролировал ситуацию.

—Я сожалею о том, что случилось, очень сожалею,— левой рукой он указал на Буллена, Уилсона, Макдональда и меня.— Все это было совершенно не нужно, и то, что случилось с капитаном Булленом и его людьми, вызвано безрассудной глупостью капитана Буллена.— Большинство пассажиров встали с пола, и я видел, как Сьюзен Бересфорд, стоя рядом с отцом, пристально глядит на меня, как будто у нее плохое зрение. На бледном лице ее глаза казались необыкновенно большими.— Я выражаю сожаление по поводу неприятностей, доставленных вам, мистер и миссис Бересфорд. Я приношу свои извинения по поводу того, что был испорчен сегодняшний коктейль. Вашу любезность следовало вознаградить не таким образом.

— Ради бога, прекратите цветистые речи,— вмешался я. Голос напоминал скорее не мой собственный, а карканье простуженной вороны.— Позовите доктора к капитану Буллену. У него прострелено легкое…

Он посмотрел в раздумье на меня, перевел взгляд на Буллена, затем снова посмотрел на меня.

— Вы обладаете одним неотъемлемым качеством, мистер Картер,— произнес он задумчиво. Он наклонился и пристально изучил мою окровавленную ногу.— Три попадания, ваша нога должна быть сильно повреждена, и все же вы умудряетесь заметить такую мелочь, как кровавый пузырек на губах капитана Буллена. Вы выведены из строя, чему я немало рад. Если бы все офицеры и команда были набраны из таких людей, как вы, я бы никогда не рискнул приблизиться к «Кампари» ближе, чем на тысячу миль. Что касается доктора, он скоро будет здесь. Он оказывает помощь человеку на мостике.

— Джеймисону? Третьему помощнику?

— Мистеру Джеймисону уже не поможет никто,— коротко сказал он.— Как и капитан Буллен, он вообразил себя героем, как и капитан Буллен, он поплатился за свою глупость. Рулевой ранен в руку шальной пулей.— Он повернулся к пассажирам.— Вашей личной безопасности больше ничего не угрожает. «Кампари» отныне полностью в моих руках. Вы, однако, в мои планы не входите и через два-три дня будете пересажены на другой корабль. А пока будете жить, спать и питаться в этом помещении, так как я не могу поставить охранников у каждой каюты. Сюда принесут матрацы и одеяла. Если вы окажете нам содействие, то сможете находиться в относительно комфортабельных условиях, и вам, безусловно, бояться нечего.

— Что означает это вульгарное насилие? — голос Бересфорда дрожал.— Эти головорезы, эти убийцы, что это? Кто они такие? Откуда взялись? Что вы собираетесь делать? Вы сошли с ума. Надеюсь, вы понимаете, что все это вам так не сойдет?

— Пусть эта мысль вас утешает. А, доктор, вот и вы! — Он протянул свою правую руку, обмотанную платком,— Взгляните сюда, прошу вас.

— Будьте прокляты и вы, и ваша рука,— с горечью сказал доктор Марстон. Старина дрожал, он был потрясен видом мертвых и умирающих, и тем не менее с безумным безрассудством вступил в спор.— Здесь находятся более тяжело раненные, и я должен...

— Вы должны понять, что я, и только я, отдаю теперь приказы,— оборвал его Каррерас.— Мою руку. Немедленно! А, Хуан,— это относилось к высокому, худощавому смуглому человеку, который вошел со свернутой трубочкой морской картой под мышкой,— передай ее мистеру Картеру. Вот ему. Мистер Картер, капитан сказал, а я знал об этом уже давно, что мы идем в Нассау и прибудем туда менее чем через четыре часа. Проложите курс так, чтобы мы прошли мимо Нассау с востока, затем между островами Большой Абако и Эльютера и дальше на норд-норд-вест в Северную Атлантику. Боюсь, что мои навыки кораблевождения слегка запущены. Отметьте приблизительно интервалы времени для изменения курса.

Я взял карандаш, линейки, циркули и положил карту на колени. Каррерас недоуменно на меня посмотрел.

— Так что, мы обойдемся без высказываний типа «прокладывайте ваш чертов курс сами»?

— Чего ради? — устало спросил я.— Вы без колебаний выстроите всех пассажиров и будете расстреливать их по одному до тех пор, пока я не соглашусь вам помогать.

— Приятно иметь дело с человеком, который видит и понимает должным образом неизбежное,— улыбнулся Каррерас.— Но вы сильно преувеличиваете мою жестокость. Позже, после того, как вам будет оказана помощь, вы займете постоянное место на мостике. Как это не прискорбно, но, полагаю, вы понимаете, что вы — единственный оставшийся палубный офицер.

— Вам придется поставить на мостик кого-нибудь другого,— с горечью сказал я.— У меня раздроблена берцовая кость.

— Что? — Он пристально посмотрел на меня.

— Я чувствую, как внутри ноги трутся осколки,— я скорчил гримасу, чтобы до него дошло, как трутся осколки кости.— Доктор Марстон вскоре это подтвердит,— добавил я.

— Хорошо, мы попробуем сделать по-другому,— неожиданно спокойно сказал Каррерас. Он дернулся от боли, когда доктор Марстон пощупал его руку.— Указательный палец. Его придется отрезать?

— Не думаю. Местный обезболивающий укол, небольшая операция, и я полагаю, что смогу спасти его.— Каррерас и не предполагал, под какую угрозу поставит себя, если позволит старине Марстону поработать над собой. Вероятно, он потеряет всю руку.— Но это нужно делать в медпункте.

— Пожалуй, нам всем пора отправляться в медпункт. Тони, проверь машинное отделение, радарную рубку, всех, кто свободен от вахты. Проверь, чтобы они все были под охраной. Потом отнеси карту на мостик и проследи, чтобы рулевой менял курс в указанное время. Смотри, чтобы оператор радарной установки все время был под присмотром и сообщал о малейших целях на экране. Мистер Картер вполне может проложить такой курс, что мы врежемся прямо в середину острова Эльютера. Пусть два человека отнесут мистера Сердана в его каюту. Доктор Марстон, как вы считаете, можно ли доставить этих людей, не подвергая их жизнь опасности, в ваш медпункт?

— Не знаю,— доктор Марстон закончил перевязывать руку Каррераса и подошел к Буллену.— Как вы себя чувствуете, капитан?

Буллен посмотрел на него буквально безжизненными глазами. Он попытался улыбнуться, но получилась лишь болезненная гримаса, попытался заговорить, но вместо слов с его губ слетели свежие пузырьки крови. Марстон достал ножницы, разрезал рубашку на груди капитана, быстро осмотрел его и сказал:

— Можем рискнуть, почему бы и нет. Нужны два ваших человека, двое сильных парней. Смотрите, не жмите ему на грудь.

Он отошел от Буллена, склонился над Макдональдом и сразу выпрямился:

— Его можно переносить спокойно.

Макдональд! — воскликнул я.— Боцман! Он... Он не убит?

— Ранение в голову. Касательное ранение, возможно, контузия, возможно, трещина в черепе, но он будет жить. Похоже, что он ранен и в колено, но ничего серьезного.

Я испытал такое облегчение, будто с меня сняли непосильный груз. Боцман был моим другом, моим давним другом. Кроме того, когда рядом со мной был Арчи Макдональд, все казалось возможным.

— А мистер Картер? — поинтересовался Каррерас.

— Не прикасайтесь к моей ноге,— завопил я.— Не прикасайтесь, пока мне не сделают обезболивающий укол.

— Вероятно, он прав,— пробормотал Марстон. Он присмотрелся повнимательнее.— Кровотечение сейчас не такое сильное. Тебе повезло, Джон. Если бы была повреждена главная артерия, тебе был бы конец.— Он с сомнением посмотрел на Каррераса.— Думаю, его можно транспортировать. Хотя с раздробленной берцовой костью боль будет мучительной.

— Мистер Картер — человек выносливый,— без малейшего сочувствия оборвал его Каррерас. Конечно, не его кость была раздроблена. Он уже и так целую минуту пробыл добрым самаритянином, но эта ноша оказалась для него непосильной.— Мистер Картер выкарабкается.

7. Среда. 20.30 — Четверг. 10.30

Я действительно выжил, но только не в силу того обращения, которое я получил по пути в лазарет. Лазарет находился по правому борту, на две палубы ниже гостиной: на втором сходном трапе один из тех, кто нес меня, поскользнулся и упал, и я ничего не помнил до тех пор, пока не очнулся в кровати.

Так же как и остальные помещения на «Кампари», лазарет оборудовали, не считаясь с расходами. На полу просторного, двадцать на шестнадцать футов, помещения от стены к стене лежал обычный персидский ковер, стены пастельного цвета были разрисованы картинами, изображавшими катание на водных лыжах, ныряние с аквалангом, плавание и другие виды спорта, которые должны были стимулировать пациента, имевшего несчастье попасть на одну из трех коек, встать на ноги и выбраться отсюда как можно раньше. Сами койки, установленные изголовьями к иллюминаторам на борту корабля, издавали неприятный дребезжащий звук: это были обычные стандартные железные больничные койки, лишь с той разницей, что в тон переборке они были выкрашены в такой же пастельный цвет. В дальнем от двери конце комнаты стоял приемный стол старины Марстона, рядом с ним — пара стульев. Дальше, вдоль внутренней переборки, ближе к двери, находилась плоская кушетка, которая могла приподниматься при осмотре, а при необходимости ее можно было приспособить для проведения мелких операций. Между кушеткой и столом находилась дверь, которая вела в два небольших отделения, где находились амбулатория и зубоврачебный кабинет. Я знал это, потому что недавно провел три четверти часа в кресле этого зубоврачебного кабинета, когда Марстон лечил мой сломанный зуб, память о чем я сохраню до конца своих дней.

Все три койки были заняты. Капитан Буллен лежал на той, которая была ближе к двери, рядом с ним — боцман и в углу, напротив стола Марстона,— я. Мы все лежали на резиновых простынях, которыми были покрыты кровати. Марстон склонился над средней койкой, осматривая боцмана, рядом с ним, держа в руках металлический поднос с чашками, губками, инструментами и бутылками, содержавшими какие-то непонятные жидкости, стояла Сьюзен Бересфорд. Она была очень бледна... Я еще рассеянно подумал, что она здесь делает. На кушетке сидел небритый молодой человек в зеленых брюках, зеленой с эполетами и в пятнах пота рубашке и зеленом берете. Его глаза были слегка затуманены дымом, который струился от сигареты, прилепленной в углу рта. В руках он держал автоматический карабин. Я подумал, сколько же человек с автоматическими карабинами расставлено по «Кампари». Тот факт, что на трех раненых, измученных людей был выделен охранник, показывал, что либо у Каррераса было много лишних парней, либо он был очень осторожен. А может быть, и то и другое.

— Что вы здесь делаете, мисс Бересфорд? — спросил я.

Она подняла глаза, вздрогнула и на подносе в ее руках задребезжали инструменты.

— О, как я рада,— сказала она. По голосу было похоже, что так оно и было на самом деле.— Я думала... как вы себя чувствуете?

— Так, как и выгляжу. Почему вы здесь?

— Потому что она мне нужна.— Доктор Марстон медленно выпрямился и потер спину.— При обработке таких ран мне обязательно нужен помощник. Медсестры, Джон, это обычно молодые женщины, и у нас на «Кампари» только две попадают в эту категорию. Мисс Бересфорд и мисс Харкурт.

— Я что-то не вижу никаких следов мисс Харкурт.— Я попытался представить себе очаровательную молодую актрису в жизненной роли Флоренс Найтингейл, но воображение мое отказывалось справиться с такой абсурдной задачей. Я даже не смог представить ее в этой роли на экране.

— Она была здесь,— сказал коротко доктор.— Она упала в обморок.

— Тоже неплохо. Как боцман?

— Я должен попросить тебя воздержаться от разговоров, Джон,— строго оборвал он.— Ты потерял много крови и очень ослаб. Береги свои силы.

— Как боцман? — повторил я вопрос.

Доктор Марстон вздохнул.

— С ним все будет в порядке. То есть он вне опасности. У него очень толстый череп, должен сказать, и это его спасло. Сотрясение, конечно, но трещины, думаю, нет. Без рентгена трудно сказать. Дыхание, пульс, температура, кровяное давление указывают на то, что у него нет сильной мозговой травмы. Меня беспокоит его нога.

— Нога?

— Пателла, по-вашему, коленная чашка. Совершенно раздроблена и не подлежит лечению. Разорваны сухожилия, сломана берцовая кость. Проклятые убийцы!

— Ампутация? Вы не думаете...

— Никакой ампутации.— Он с раздражением покачал головой.— Я удалил все осколки кости, которые смог обнаружить. Надо или сращивать кости, тогда нога станет короче, или устанавливать металлическую пластину. Слишком рано об этом говорить. Однако я могу сказать наверняка: он никогда не сможет согнуть свое колено.

— Вы хотите сказать, что он калека? На всю жизнь?

— Мне очень жаль. Я знаю, что вы друзья.

— И с морем для него покончено?

— Извини,— повторил Марстон. Если отбросить в сторону его медицинскую некомпетентность, он был, в сущности, неплохим человеком.— Теперь твоя очередь, Джон.

— Да.— Я не очень ждал своей очереди. Я посмотрел на охранника.— Эй ты! Да, ты! Где Каррерас?

— Сеньор Каррерас.— Молодой человек бросил свою сигарету на персидский ковер и раздавил ее каблуком. Лорд Декстер сошел бы от этого с ума.

— Не мое дело знать, где находится сеньор Каррерас.

Все стало ясно. Он говорил по-английски. Мне в тот момент было совершенно безразлично, где находился Каррерас. Марстон вытащил свои большие ножницы и приготовился разрезать мою штанину.

— Капитан Буллен?— спросил я.— Как он?

— Не знаю. Он без сознания,— доктор запнулся.— У него две раны. Одна пуля прошла навылет ниже плеча, разорвав грудную мышцу. Вторая попала в грудь немного ниже, сломала ребро и прошла через верхушку легкого. Пуля застряла где-то в теле, вероятнее всего в районе лопатки. Возможно, позже я приму решение его прооперировать, чтобы удалить пулю.

— Прооперировать. — Мысль о том, что старина Марстон будет кромсать бессознательного Буллена, заставила меня побледнеть еще больше. Я проглотил те слова, которые пришли мне в голову и сказал: — Оперировать? Это очень серьезно и вы можете поставить на карту всю вашу профессиональную репутацию...

— На карту поставлена человеческая жизнь,— торжественно сказал он.

— Но вам, возможно, придется вскрывать грудную полость. Серьезная операция. Без ассистентов, без обученных медсестер, без высококвалифицированного анестезиолога, без рентгена, а вдруг вы вынете пулю, которая закупоривает смертельную рану в легком, плевре или еще там где-то. Не говоря уже о том, что пуля могла отклониться куда угодно.— Я сделал глубокий вздох.— Доктор Марстон, я не могу выразить, как я уважаю и восхищаюсь вами за то, что вы уже подумали об операции в таких невозможных условиях. Но вы нестанете рисковать. Доктор, пока капитан недееспособен, я командую «Кампари», командую условно,— добавил я с горечью в голосе,— категорически запрещаю вам возлагать на себя очень серьезную ответственность по проведению операции в таких неблагоприятных условиях. Мисс Бересфорд, вы являетесь свидетелем.

— Ну, что же, Джон, возможно ты и прав,— значительно сказал старина Марстон. Он неожиданно помолодел лет на пять.

— В самом деле, ты возможно прав. Но мое чувство долга...

— Это делает вам честь. Но вспомните о всех тех, кто носит в груди пулю со времен первой мировой войны и все еще находится в полном здравии.

— Есть и такие, конечно, есть и такое.— Мне не часто приходилось видеть выражение такого облегчения.— Так что, дадим природе шанс?

Капитан Буллен здоров как бык.— Теперь, по крайней мере, у него появилась хоть какая-то возможность выжить. У меня было такое впечатление, что я спас ему жизнь. Я произнес слабым голосом: — Вы были правы, доктор. Боюсь, что я слишком много разговаривал. Пожалуйста, дайте мне воды.

— Конечно, мой мальчик, конечно.— Он принес воду, посмотрел как я ее выпил, и спросил: — Стало лучше?

— Спасибо.— Мой голос был очень слаб. Я пошевелил несколько раз губами, — как бы пытаясь что-то произнести, но слов не получилось. Марстон, обеспокоенный, поднес свое ухо поближе ко мне, чтобы разобрать, что я хочу сказать, и я пробормотал тихо, но членораздельно: — У меня бедро цело, но сделайте вид, что оно сломано.

Он уставился на меня и в его глазах отразилось неописуемое изумление. Открыл было рот, чтобы что-то сказать, но вовремя прикусил язык. Старина вовсе не был таким уж тугодумом. Он слегка кивнул головой и сказал

— Если ты готов, то начнем.

Он начал. Сьюзен Бересфорд помогала ему. Дело мое было не так плохо, как представлялось при первом взгляде на окровавленную ногу. Одна пуля прошла навылет, а рваные раны на бедре от двух других были неглубокие, хотя и обильно кровоточили. Во время своей работы доктор Марстон комментировал, для ушей нашего охранника, степень и серьезность состояния моих ран, и если бы я не знал, как гладко он лгал, я бы действительно почувствовал себя очень плохо. Он наверняка убедил охранника. Когда доктор очистил и перебинтовал раны — пытку эту я стоически перенес лишь потому, что не хотел кричать

от боли в присутствии Сьюзен Бересфорд,— он наложил на ногу несколько шин и туго их прибинтовал. Сделав это он подложил под мою ногу несколько подушек, удалился в амбулаторию и вернулся оттуда с парой свинченных блоков, куском проволоки, к одному концу которой был прикреплено грузило, и кожаным ремнем. Этим ремнем он обвязал мою левую лодыжку.

— Это еще зачем? — взорвался я.

— Я медицинский офицер, и прошу это помнить,— довольно резко произнес он. Его левое веко слегка мигнуло.— Растяжка, мистер Картер. Вы же не хотите, чтобы одна ваша нога стала навсегда короче другой?

— Извините,— пробормотал я. Возможно, я все же недооценил старину Марстона. Конечно, ничто не заставит меня изменить мнение о нем, как о докторе, но он был хитер в других делах: первое, что спросил бы такой человек, как Каррерас, так это почему пациент со сломанной берцовой костью не взят на растяжку. Марстон ввернул два крюка в отверстие в потолке, пропустил через них проволоку, к одному концу прикрепил грузило, а к другому — петлю. Терпеть можно было вполне. Затем он поднял мою отрезанную штанину, быстро оглянувшись и убедившись, что охранник не смотрит, плеснул на нее немного воды и выжал ее на мои бинты. Даже я должен был признать, что редко видел столь убедительное зрелище полностью лишенного подвижности пациента...

Марстон закончил как раз вовремя. Они со Сьюзен Бересфорд уже собирали инструменты, когда открылась дверь и вошел Тони Каррерас. Он посмотрел на Буллена, Макдональда и меня, посмотрел медленно и внимательно — он был не тем человеком, который что-то мог не заметить,— затем подошел к моей койке.

— Добрый вечер, Картер,— любезно поздоровался он.— Как вы себя чувствуете?

— Где ваш кровожадный папаша? — спросил я.

— Кровожадный папаша? Вы несправедливы к моему отцу. Сейчас он спит. Рука ему причинила невыносимую боль после того, как Марстон с ней закончил,— меня это нисколько не удивило,— и он принял снотворное. Славный корабль «Кампари» в порядке и готовности к ночи под руководством капитана Тони Каррераса. Вы можете спать спокойно. Вам, возможно, будет интересно узнать, что мы только что засекли на нашем локаторе Нассау, сорок румбов по левому борту, так что ли вы, навигаторы, говорите. Значит, вы все-таки не сбивали нас с толку этим курсом.

Я промычал что-то нечленораздельное и отвернулся от него. Каррерас подошел к Марстону.

— Как они, доктор?

— А как вы считаете, в каком состоянии они могут быть после того, как ваши головорезы изрешетили их пулями? — с горечью в голосе ответил Марстон.— Капитан Буллен может выжить или умереть, я не знаю. Макдональд, боцман, будет жить, но останется на всю жизнь калекой. У старшего помощника сложный перелом берцовой кости. Она полностью раздроблена. Если мы не сможем доставить его в госпиталь в ближайшие дни, он тоже станет калекой, да и так ему уже никогда по-настоящему не ходить.

— Я искренне сожалею,— сказал Тони Каррерас. Его голос действительно выражал сожаление.— Когда убивают и калечат хороших людей — это непростительный ущерб. Ну, почти непростительный. Есть вещи, которые оправдывают это.

— Ваше человеколюбие делает вам честь,— насмешливо сказал я со своей подушки.

— Мы — гуманные люди,— ответил он.

Вы это убедительно доказали.— Я повернул голову, чтобы взглянуть на него.— Но все же могли бы быть предупредительнее к умирающему.

— В самом деле? — он великолепно умел выгибать брови.

— В самом деле. Вот ваш Дэниел Бун,— я кивнул в сторону охранника с карабином в руках.— Вы разрешаете своим людям курить на посту?

Хосе? — Он улыбнулся.— Хосе — заядлый курильщик. Заберите у него сигарету и он наверняка устроит забастовку. Это не гренадерская гвардия» вы же знаете, Картер? Почему такая неожиданная забота?

— Вы слышали, что сказал доктор Марстон. Капитан Буллен. Он находится в критическом состоянии, у него в легком дыра.

— А, кажется, я понимаю. Вы согласны, доктор?

Я затаил дыхание. Вполне вероятно, что наш старина доктор не имел даже малейшего представления, о чем мы говорили. Но я опять недооценил его проницательности.

— Для больного с поврежденными легкими,— очень серьезно сказал он,— не может быть ничего хуже, чем прокуренный воздух.

— Я понимаю. Хосе! — Каррерас быстро заговорил по-испански с охранником, который дружелюбно ухмыльнулся, встал на ноги и направился к двери, захватив по пути стул. Дверь захлопнулась за ним.

— Никакой дисциплины,— вздохнул Тони Каррерас.— Никакой четкой смены караулов, как в Букингемском дворце, мистер Картер.— Снаружи послышался шум устанавливаемого стула.— Наша латинская кровь, думаю я. Но предупреждаю вас, несмотря ни на что, он очень хороший охранник. Я не вижу никакого урона в том, что он будет охранять вас снаружи, не считая того, что можно выпрыгнуть через иллюминатор в море, хотя вы никак не в состоянии это сделать.— Он помолчал, в размышлении глядя на меня.— Вы на удивление любопытны, мистер Картер. Это совершенно вам не идет. Наводит на подозрение, знаете ли.

— Любопытен в отношении чего? — проворчал я.— Ничего любопытного. Сколько этих вооруженных головорезов находится на борту «Кампари»?

— Сорок. Не плохо, да? Если уж точно, тридцать восемь бойцов. Одного убил капитан Буллен, и вы серьезно повредили руку второму. Где вы научились так стрелять. Картер?

— Случайно попал. Сердан уже пришел в себя?

— Да,— отрывисто бросил он, казалось, не желая говорить о Сердане.

— Он убил Декстера?— продолжал настаивать я.

— Нет. Вернер, медсестра. Тот, которого вы убили сегодня вечером.— Смерть одного из коллег до странности мало волновала этого профессионального гуманиста.— Униформа стюарда и поднос с едой на уровне лица. Ваш старший стюард, Уайт, дважды видел его и ничего не заподозрил, хотя он был на расстоянии тридцати футов от Уайта. Просто Декстеру не повезло, что именно он увидел, как этот стюард отпирал радиорубку.

— Полагаю, этот же кровожадный дьявол убил и Броунелла?

— И Бенсона. Бенсон заметил его, когда он выходил из радиорубки, ликвидировав Броунелла, и был убит. Вернер собирался сбросить его тут же за борт, но прямо под ним были люди, члены команды. Он перетащил его к правому борту. Опять внизу команда. Тогда он выбросил содержимое из ящика, где хранятся спасательные жилеты, и засунул Бенсона туда.— Каррерас ухмыльнулся.— А вам не повезло, что вы оказались рядом с этим ящиком, когда мы отправили Вернера вчера ночью избавиться от тела.

— Кому пришла в голову мысль насчет липового радиотехника в Кингстоне, который проделал отверстие из радиорубки в вентиляционную шахту над каютой Сердана подключил наушники к приемнику? Сердану, вашему старику или вам?

— Моему отцу.

— А идея троянского коня? Она тоже принадлежит вашему отцу?

— Он выдающийся человек. Теперь я понял, почему вы были нелюбопытны. Вы знали.

— Догадаться было нетрудно,— устало произнес я.— То есть нетрудно, когда было уже слишком поздно. Все наши неприятности по-настоящему начались в Карраччо. Теперь я знаю, почему так перепугались портовые грузчики, когда одна из клетей чуть было не выскользнула из строп. И знаю, почему ваш старик так внимательно изучал трюм — совсем не для того, чтобы выразить свое уважение мертвым, лежащим в гробах, а чтобы посмотреть, как его люди будут выбираться из этих контейнеров. И они выбрались вчера вечером и сорвали доски с люка. Сколько человек на контейнер, Каррерас?

— Двадцать. Им, беднягам, было страшно неудобно. Я думаю, у них были тяжелые сутки.

— Двадцать. Это два контейнера. Мы погрузили четыре. Что в остальных?

— Оборудование, мистер Картер, просто оборудование.

— Хотел бы я знать одну вещь.

— Да?

— Что скрывается за всем этим кровавым делом? Похищение? Требование выкупа?

— Я не имею права обсуждать с вами эти вопросы. — Он ухмыльнулся, — Во всяком случае, пока. Вы останетесь здесь, мисс Бересфорд, или позволите мне проводить вас в гостиную к вашим родителям?

— Прошу вас, оставьте молодую леди,— сказал Марстон. — Мне нужна ее помощь, чтобы обеспечить круглому      суточное дежурство возле капитана Буллена. У него в любой момент может случиться рецидив.

Как вам угодно. — Он склонил голову перед Сьюзен Бересфорд.— Желаю всем спокойной ночи.

Дверь закрылась. Сьюзен Бересфорд сказала:

— Значит, вот как они попали на борт. Но откуда знали об этом вы?

— Откуда знал? Вы же не думаете, что они спрятали сорок человек в дымовой трубе, не так ли? Как только нам стало известно, что это были Каррерас и Сердан, все стало очевидным. Они поднялись на борт в Карраччо. Там же были подняты на борт эти огромные клети. Два и два, мисс Бересфорд, всегда составляет в сумме четыре.— Ее лицо залил румянец, и она одарила меня высокомерным взглядом, который я проигнорировал. Я продолжал:

— Теперь вы оба понимаете, что это значит?

— Пусть он сам скажет, доктор — ехидно поддела мисс Бересфорд.— Он же умирает от нетерпения поделиться с нами.

— Это значит, что за всем этим кроется нечто очень и очень серьезное,— медленно сказал я.— Все грузы, за исключением грузов в открытых портах и подпадающих под определенные условия при перегрузке, что в данном случае неприменимо, должны осматриваться таможней. Эти же контейнеры прошли через таможню в Карраччо, что означает, что таможня знала об их содержании. Этим, вероятно, и объясняется, почему так нервничал наш агент Карраччо. Но таможня их пропустила. Почему? Потому что имела на то указание. А кто может дать такое указание? Их правительство. Кто дает указания правительству?

— Конечно же, глава хунты, в конечном счете он и есть правительство. Глава хунты,— задумчиво продолжал я,— непосредственно и стоит за всем этим. А мы все знаем, что ему отчаянно нужны деньги. Интересно, интересно...

— Что интересно? — осведомился Марстон.

— Я и сам не знаю. Скажите, доктор, у вас есть возможность приготовить здесь чай или кофе?

— Никогда не видел такой амбулатории, где бы это нельзя было сделать, мой мальчик.

— Какая замечательная мысль! — Сьюзен Бересфорд вскочила на ноги.— Я с удовольствием выпью чашечку чаю.

— Кофе.

— Чаю.

— Кофе. Ублажите больного человека. Это должно быть очень познавательно для мисс Бересфорд. Я имею в виду приготовить себе кофе самостоятельно. Налейте в кофейник воды...

— Прекратите, прошу вас.— Она подошла к моей постели и спокойно взглянула мне в глаза.— У вас короткая память, мистер Картер. Я же ведь сказала вам позавчера вечером, что сожалею, очень сожалею. Помните?

— Помню,— признал я.— Извините, мисс Бересфорд.

— Сьюзен. — Она улыбнулась.— Если хотите получить свой кофе.

— Шантаж.

— О, ради бога, зови ее так, как ей хочется,— с раздражением вмешался доктор Марстон.— Кто от этого пострадает?

— Указание доктора, уступая, сказал я.— Хорошо, Сьюзен, принесите пациенту его кофе.— Это вряд ли были нормальные обстоятельства. Позже я мог опять обращаться к ней по-старому.

Прошло пять минут, и она принесла кофе. Я взглянул на поднос и спросил:

— Что? Только три чашки? Должно быть четыре.

— Четыре?

— Четыре. Три для нас и одна для нашего Друга снаружи.

— Нашего друга... вы имеете в виду охранника?

— Кого же еще?

— Вы что, сошли с ума, мистер Картер?

— Если по-честному,— пробормотал Марстон,— то для вас он Джон.

Она холодно взглянула на него, свирепо посмотрела на меня и повторила ледяным голосом:

— Вы что, сошли с ума? С какой стати я должна угощать этого головореза кофе? Ничего подобного я...

— У нашего старшего помощника всегда есть причина для его действий,— неожиданно пришел мне на помощь Марстон.— Сделайте, как он просит.

Она налила чашку кофе, вынесла ее за дверь и вернулась через несколько секунд.

— Он взял ее? — спросил я.

— Не просто взял. Похоже, что он ничего, кроме нескольких глотков воды, не видел за весь день.

— Я этому верю. Могу себе представить, что в этих контейнерах с питанием у них дела обстояли неважно.— Я взял свою чашку кофе, выпил ее и поставил на поднос. Кофе был именно таким, каким и должен быть.

— Ну как? — поинтересовалась Сьюзен.

— Превосходно. Я безоговорочно забираю назад свое предположение, что вы даже не знаете, как вскипятить воду.

Она и Марстон переглянулись, и затем Марстон спросил:

— Ты больше ничем не собирался заняться сегодня вечером. Джон?

— Совершенно. Единственное чего я хочу, так это выспаться.

— Именно поэтому я положил тебе в кофе сильное снотворное.— Он внимательно посмотрел на меня.— Кофе обладает удивительной способностью маскировать посторонний вкус, не так ли?

— Я знал, что он имеет в виду, и он знал, что я понимаю, что он имеет в виду. Я признался:

— Доктор Марстон, я абсолютно уверен в том, что здорово недооценивал вас.

— Чувствую то же самое,— сказал весело он.— На самом деле, чувствую то же самое.

Сквозь сон я ощутил, что болит моя левая нога, не очень сильно, но достаточно для того, чтобы меня разбудить. Кто-то тянул ее, делал рывок, на несколько секунд отпускал и затем дергал ее снова. И делая это, он продолжал непрерывно говорить. Мне очень хотелось, чтобы этот кто-то, кто бы он ни был, прекратил это безобразие. Разве он не знает, что я болен?

Я открыл глаза. Первое, что я увидел, были часы на противоположной переборке. Десять часов. Десять часов утра, поскольку через незашторенные иллюминаторы лился яркий дневной свет. Доктор Марстон был прав в отношении снотворного. Пожалуй, «сильное»— это слишком слабый эпитет для описания его действия. Кто-то действительно разговаривал. Это в тревожном сне бормотал старина Буллен, но за ногу меня не тянул. Рывки совершал груз, подвешенный к потолку. Несмотря на свои стабилизаторы «Кампари» раскачивался градусов на десять пятнадцать, а это значило, что море разыгралось не на шутку. Когда корабль переваливался с волны на волну, подвешенный блок, качаясь, как маятник, резко скрипел. Через несколько секунд скрип повторялся. Теперь, когда я совсем проснулся, боль была намного сильнее, чем мне показалось вначале. Даже если бы у меня был настоящий перелом бедра, вряд ли эта процедура была мне полезна. Я посмотрел по сторонам, чтобы увидеть доктора Марстона и попросить его снять груз.

Но первый, кого я увидел, был не доктор Марстон, а Мигель Каррерас. Он стоял у изголовья моей кровати. Вполне возможно, что он и разбудил меня. Он был свежевыбритый и выглядел отдохнувшим. Его правая, аккуратно забинтованная рука была на перевязи. Под мышкой у него было несколько карт. Он слегка улыбнулся.

— Доброе утро, мистер Картер. Как вы сегодня себя чувствуете?

Я не удостоил его ответом. Сьюзен Бересфорд сидела за столом доктора. Она выглядела очень усталой, под зелеными глазами были темные пятна. Я спросил:

— Сьюзен, где доктор Марстон?

— Сьюзен? — пробормотал Каррерас.— Как быстро теснота рождает фамильярность.

Я опять оставил его слова без внимания. Сьюзен ответила:

— В аптечном отсеке, спит. Он почти всю ночь был на ногах.

— Прошу вас, разбудите его. Скажите, что я хочу, чтобы он снял этот проклятый груз. Он разрывает пополам мою ногу.

— Она вышла в аптечный отсек, и Каррерас сказал:

— Мистер Картер, я попрошу вашего внимания.

— Когда с меня снимут этот груз,— ответил сердито я.— Не раньше.

Появился заспанный доктор Марстон и без единого слова начал снимать груз. — Капитан Буллен и боцман? — спросил я.— Как они?

— Капитан так себе.— Доктор имел усталый вид и говорил таким же усталым голосом.— Боцман быстро поправляется. Они оба проснулись утром очень рано, я дал им снотворное. Чем больше они будут спать, тем лучше.

Я кивнул головой, подождал, пока он меня усадит и устроит мою ногу, затем коротко, спросил:

— Что вам нужно, Каррерас?

Он развернул карту и разложил ее у меня на коленях.

— Небольшая штурманская помощь, назовем это перепроверкой. Вы окажете содействие?

— Окажу.

— Что? — Сьюзен Бересфорд вышла из-за стола, пересекла каюту и уставилась на меня. — Вы... Вы собираетесь помочь этому человеку?

— Вы плохо меня расслышали? Вы хотите, чтобы я вел себя, как герой? — Я кивнул на свою ногу.— Посмотрите, к чему привело мое геройство.

— Я бы никогда этому не поверила! — Ее бледные щеки вспыхнули румянцем.— Вы! Собираетесь помогать этому... этому чудовищу, этому убийце!

— Если я не соглашусь,— устало произнес я,— вполне вероятно, что он может начать с вас. Возможно, будет ломать по пальцу время от времени или выдернет зуб щипцами доктора Марстона, причем без обезболивающего укола. Я не хочу сказать, что ему это нравится, но он это сделает.

— Я не боюсь мистера Каррераса,— сказала она вызывающе. Но она выглядела бледнее, чем обычно.

— Пора бы уже бояться,— резко произнес я.— Итак, Каррерас?

— Вы плавали в Северной Атлантике, мистер Картер? Я имею в виду между Европой и Америкой?

— Много раз.

— Хорошо, — Он ткнул пальцем в карту.— Корабль вышел из Клайда и идет в Норфолк, штат Вирджиния. Я бы попросил вас проложить его курс. Вам доставят любые справочники, которые вам понадобятся.

Мне не нужны никакие справочники.— Я взял его карандаш.— Надо обогнуть Ирландию с севера, вот так, и дальше на запад по дуге большого круга, вот к этой точке к юго-востоку от Ньюфаундленда. Изгиб в сторону севера выглядит странно, но это вызвано проекцией карты. Это самый короткий путь.

— Я вам верю. А дальше?

— Вскоре после этого курс отклоняется от обычного морского пути на Нью-Йорк, и мы приходим в Норфолк с норд-оста.— Я повернул голову, пытаясь выглянуть за дверь.— Что это за грохот? Откуда он? Похоже на отбойный молоток.

— Потом, потом, — с раздражением ответил он, развернул другую карту, и раздражение исчезло с его лица.— Великолепно, Картер, великолепно. Ваш курс почти полностью совпадает с той информацией, которая у меня здесь.

— Так какого черта вы просите меня...

— Я проверяю все, мистер Картер. Теперь послушайте, этот корабль должен прибыть в Норфолк ровно в десять часов вечера, в субботу, через два дня. Не раньше и не позже: ровно в десять часов. Если бы я хотел встретить этот корабль на рассвете этого дня, где должна быть точка перехвата?

Свои вопросы я оставил при себе.

— Рассвет на этой широте в это время наступает в пять часов. Плюс-минус несколько минут. Какая скорость этого корабля?

— Да, конечно. Глупо с моей стороны. Десять узлов.

— Десять узлов. Семнадцать часов. Сто семьдесят морских миль. Точка перехвата будет здесь.

— Точно.— Он опять сверился со своей картой.— Точно. Очень приятно,— он взглянул на клочок бумаги в своей руке.— Наши теперешние координаты 26 градусов 32 минуты северной широты, 76 градусов 33 минуты западной долготы или что-то вроде этого. Сколько нужно времени, чтобы добраться до точки перехвата?

— Что это за грохот снаружи? — требовательно спросил я.— Что за чертовщину вы затеяли на этот раз. Каррерас?

— Отвечайте на мой вопрос,— резко потребовал он.

Все преимущества были на его стороне.

Я осведомился:

— Какая у нас сейчас скорость?

— Четырнадцать узлов.

— Сорок три часа,— сказал я через минуту.— Может, чуть меньше.

— Сорок три часа,— медленно повторил он.— Сейчас четверг, десять часов утра, и я должен прибыть на место встречи в субботу, в пять часов утра. Боже мой, так это как раз сорок три часа! — На его лице появилась тень озабоченности.— Какая максимальная скорость «Кампари»?

— Восемнадцать узлов.— Мельком я увидел лицо Сьюзен. Она быстро утрачивала все свои иллюзии в отношении старшего помощника Картера.

— Ага! Восемнадцать? Его лицо прояснилось.— А при восемнадцати узлах?

— При восемнадцати узлах вы, вероятно, оторвете стабилизаторы и развалите «Кампари»,— ответил я. Ему это не понравилось.

— Что вы имеете в виду?

— Хочу сказать, что вас ждут неприятности, Каррерас. Большие неприятности.— Я посмотрел на иллюминатор.— Я не могу видеть моря, но чувствую его. Необычно высокие и редкие волны. Спросите любого рыбака на Багамах, что это значит в это время года, и он скажет вам. Это означает только одно, Каррерас,— тропический шторм, точнее ураган. Волны с востока, именно там находится эпицентр шторма. Пока он, может быть, в двухстах милях, но он там. А волнение усиливается. Вы заметили? Оно усиливается, потому что обычный путь урагана в здешних местах — на норд-вест, а скорость десять-пятнадцать миль в час. А мы идем на норд-ост. Другими словами, ураган и «Кампари» — на встречных курсах. Пора вам уже слушать прогноз погоды, Каррерас.

— Сколько времени нам нужно при восемнадцати Я узлах?

— Тридцать три часа. В хорошую погоду.

— А курс?

Я проложил его и взглянул на своего собеседника.

— У вас на карте, несомненно, такой же.

— Действительно. На какой волне передают прогноз погоды?

— На всех,— сухо ответил я.— Если ураган идет с Атлантики на запад, любая коммерческая станция на восточном побережье ничего другого не передает.

Он подошел к телефону Марстона, поговорил с мостиком, отдал распоряжение набрать максимальную скорость и слушать сводки погоды. Когда он закончил, я сказал:

— Восемнадцать узлов? Ну что же, я предупредил вас.

— Я должен иметь в своем распоряжении как можно больше времени.— Он посмотрел на Буллена, который продолжал бредить во сне.

— Что бы сделал ваш капитан в подобных обстоятельствах?

— Повернул бы и на максимальной скорости пошел в любом направлении, кроме севера. Мы должны думать о пассажирах. Они не любят морскую болезнь.

— Боюсь, им придется от нее пострадать. Но ради важного дела.

— Да,— медленно произнес я. Теперь я понял, что значит грохот на палубе.— Важное дело. Для такого патриота как вы. Каррерас, какое дело может быть важнее? Казна хунты пуста. Денежные поступления не предвидятся, и ее режим рушится. Только одно может его спасти — вливание. Вливание золота. Этот корабль, который мы собираемся перехватить, Каррерас, сколько у него на борту миллионов в золотых слитках?

Марстон уже вернулся в медпункт, он и Сьюзен посмотрели на меня, затем друг на друга и пришли к общему диагнозу: умственное расстройство, вызванное запоздалой реакцией потрясения. Каррерас, как я заметил, ничего подобного не думал: его лицо и тело стали очень напряженными.

— У вас есть доступ к источникам информации, о которых я совершенно не подозреваю.— Его голос звучал чуть громче, чем шепот.— Какие источники, Картер? Быстро!

— Да нег никаких источников, Каррерас.— Я ухмыльнулся ему в ответ.— А что, должны быть?

— Не надо играть со мной в кошки-мышки.— Он по-прежнему говорил очень тихо.— Источники, Картер!

— Здесь.— Я постучал себя по голове.— Только здесь. Это и есть источник,

Несколько секунд он разглядывал меня в холодном молчании, затем слегка кивнул головой.

— Я знал это, когда впервые увидел вас. Вы обладаете определенными, как бы эго сказать, качествами. Чемпион по боксу смотрится как чемпион по боксу, даже когда он не на ринге. Опасный человек выглядит таковым даже в самых безобидных обстоятельствах. Вам это присуще.

Я хорошо натренировал себя распознавать такие вещи.

— Вы слышите? — обратился я к Сьюзен.— Вы никогда такого во мне не подозревали? Считали, что я такой, как все остальные, не так ли?

— Вы даже более проницательны, чем я думал, мистер Картер,— пробормотал Каррерас.

— Если вы называете проницательностью получение очевидной четверки при сложении двух с двумя, то я, несомненно, проницателен. Господи, да если бы я действительно что-то соображал» я бы не валялся здесь с раздробленной ногой.— Периодические напоминания о моей беспомощности не принесут вреда.— Хунте нужны деньги... я давно должен был до этого додуматься.

— Да?

— Да. Сказать вам, почему был убит Броунелл, наш радист?

— Будет интересно услышать.

— Потому что вы перехватили сообщение от Гарриссонов и Кертисов, тех двух семей, которые были вызваны радиограммами из Кингстона. В сообщении говорилось, что радиограммы были фальшивые, и если бы мы узнали об обмане, мы бы начали очень внимательно присматриваться к господам Каррерасам и Сердану, которые заняли их каюты. Дело в том, что радиограммы, Каррерас, были переданы через вашу столицу, а это доказывает вмешательство вашего почтового управления, а следовательно, и правительства, поскольку почтовое управление подчиняется правительству. Во-вторых, в вашей стране очень длинный список ожидания на места на «Кампари», а вы были где-то внизу этого списка и таинственным образом перепрыгнули на самый верх. Вы сказали, что были единственными людьми, которые смогли использовать представившуюся возможность занять два неожиданно освободившихся люкса. Чепуха! Кто-то, облеченный властью, большой властью, сказал: Каррерас и Сердан становятся в начале списка. И никто не возразил. Интересно, почему? В-третьих, хотя и существует список ожидания, в нем нет никого из ваших соотечественников, Каррерас. Ведь хунта запрещает вашим гражданам ездить на иностранных судах, да и валюту иностранную они обязаны обменивать на местные деньги. А вы получили разрешение на поездку и оплатили ее в американских долларах. Улавливаете мою мысль? Он кивнул.

— Нам пришлось пойти на риск и заплатить в долларах.

— В-четвертых, таможня закрыла глаза на эти контейнеры с вашими людьми и пушками. Это доказывает...

— Пушками? — прервал меня Марстон. Он выглядел совершенно ошеломленным.— Пушками?

Шум, который вы слышите снаружи,— невозмутимо сказал Каррерас.— Мистер Картер вам объяснит его причину. Жаль.— почти с сожалением продолжал он— что мы не по одну сторону баррикад. Из вас получился бы превосходный помощник, мистер Картер. Вы бы могли назвать свою цену?

— Это почти то, что мне вчера сказал мистер Бересфорд,— согласился я.— Последнее время все предлагают мне работу. Хорошо было бы улучшить согласованность этих предложений.

— Вы хотите сказать,— переспросила Сьюзен,— что папа предлагал...

— Не паникуйте,— ответил я.— Он передумал. Итак, Каррерас, что мы имеем? Содействие правительства со всех сторон. И что хочет правительство? Денег? Положение совершенно отчаянное. 350 миллионов долларов нужны, чтобы расплатиться за приобретенное оружие. Проблема, однако, в том, что 350 миллионов долларов у хунты никогда не было. Никто не покупает сейчас у вашего режима сахар, торговля практически прекратилась. Каким образом честный человек добывает деньги? Очень просто. Он их крадет.

— Давайте обойдемся без личных оскорблений.

— Как вам будет угодно. Возможно, слова грабеж и пиратство звучат благозвучнее, чем воровство. Не знаю. Однако, что он крадет? Облигации, акции, конвертируемые чеки, валюту? Ни за что на свете. Ему нужно только то, что не оставляет следов, а единственное, что можно достать в достаточном количестве,— это золото. У вашего лидера, мистер Каррерас,— задумчиво закончил я,— должна быть очень широкая шпионская сеть, как в Англии, так и в Америке.

— Если кто-то готов выложить достаточную сумму на такое дело,— сказал он безразлично,— большая шпионская сеть не нужна. В каюте у меня есть даже полный план загрузки корабля с золотом. Большинство людей имеет свою цену, мистер Картер.

— Хотелось бы, чтобы кто-нибудь назвал мне мою,— сказал я.— Итак, что же в итоге? Американское правительство не делало никакого секрета из своих успехов в получении значительной части своего золотого запаса, уплывшей ранее в Европу. Это золото надо перевезти, и часть его, даю голову на отсечение, находится на том корабле, который мы собираемся перехватить. Тот факт, что он должен прибыть в Норфолк в сумерках, интересен сам по себе, но еще больший интерес представляет то, что Норфолк в нашем случае почти наверняка означает военно-морскую базу Хэмптон-Родс, где корабль можно разгрузить в полной безопасности. И Норфолк, должен сказать, это та точка, откуда ближе всего до Форт-Нокса, где должно храниться золото. Сколько золота, Каррерас?

— На сто пятьдесят миллионов долларов.

Я попытался представить эту сумму, но без особого успеха, и спросил:

— Почему вы остановили свой выбор на «Кампари»?

Я думал, вы и об этом догадаетесь. Откровенно говоря, у нас на примете было еще три корабля, все с нью-йоркской линии. Мы изучили маршруты всех четырех.

— Ваш подошел лучше других.

— У вас было слишком мало времени, не так ли? Если бы мы прибыли в Карраччо на пару дней позже...

— Рядом с вами, как только вы покинули Саванну, шел военный корабль, фрегат. Он мог в любое время остановить вас под каким-нибудь благовидным предлогом. Я был у него на борту. Но это не понадобилось.— Так вот какой корабль был на экране нашего локатора в ту ночь, когда мы вышли из Саванны: это был американский военный корабль, как мы думали, а корабль хунты.— Все получилось намного, легче и безопасней.

— Ну, конечно,— сказал я,— вы не могли использовать для этой цели фрегат. У него нет такой дальности плавания. И беспомощный в плохую погоду. Опять же таки, нет кранов для перегрузки тяжелых грузов. И бросается в глаза, слишком заметный. А кто заметит отсутствие «Кампари», если он придет в пункт назначения на несколько дней позже? Разве что наша главная контора.

— О вашей конторе позаботились,— успокоил меня Каррерас.— Неужели вы думаете, что мы упустили такую очевидную вещь? На борт доставлен наш собственный передатчик, и он уже в работе. Могу заверить вас, что с корабля идет поток совершенно нормальных сообщений.

— Так вы и это устроили. Ко всему скорость у «Кампари» выше, чем у большинства торговых судов, это большой океанский корабль, практически для любой погоды, у него первоклассный радар для обнаружения других кораблей и мощные грузовые стрелы.— Я помолчал и взглянул на него.— У нас даже усиленные платформы на корме и в носовой части для установки орудий. На большей части английских кораблей они предусматриваются при постройке со времен войны. Но я предупреждаю вас, что их необходимо укрепить снизу металлическими балками, выстрела все разворотит.

— Пара выстрелов — это то, что нам нужно.

Я задумался над этой репликой. Пара выстрелов. Что- то не сходятся тут концы с концами. Что задумал Каррерас?

— О чем, ради всего святого, вы говорите? — утомленно спросила Сьюзен.— Усиленные стальные палубы, балки, что все это такое?

— Пойдемте со мной, мисс Бересфорд, и я лично с удовольствием покажу, что я имею в виду.— Каррерас улыбнулся.— Кроме того, я уверен, что ваши замечательные родители очень обеспокоены вашим отсутствием. Увидимся позже, мистер Картер. Пойдемте, мисс Бересфорд.

Она смотрела на него, колеблясь и сомневаясь. Я сказал:

Конечно, идите, Сьюзен. Никогда не знаешь, когда может подвернуться удача. Один хороший толчок, когда он будет возле поручней, только и всего.

Ваше англосаксонское чувство юмора быстро надоедает,— натянуто произнес Каррерас. — Будем надеяться, что вы сумеете сохранить его на ближайшие дни.

На этой зловещей ноте он вышел, и Марстон посмотрел на меня. В его глазах замешательство уступило место размышлению.

Каррерас в самом деле имеет в виду то, о чем я подумал?

Да. Этот грохот, который вы слышите, это пневматические дрели. Они подготавливают отверстия под болты в усиленных частях носовой и кормовой палуб, чтобы установить орудия.

Он, что... действительно собирается их устанавливать?

Пушки были в двух контейнерах. Очевидно, в разобранном виде, но готовые к быстрой сборке. Они не могут быть очень большими — большие орудия устанавливаются на судостроительной верфи. Но они должны быть достаточно большими, чтобы остановить этот корабль.

Я не могу этому поверить,— запротестовал Марстон.— Ограбление в открытом море? Пиратство в наше время? Это смешно! Это невозможно?

Расскажите это Каррерасу. У него нет ни малейшего сомнения, что это очень, очень возможно. У меня тоже. Можете вы мне сказать, что в состоянии его остановить?

— Но мы обязаны остановить его, Джон. Мы должны остановить его, Джон?

— Зачем?

— Господи! Зачем? А что позволять ему удрать с добычей в бог знает сколько миллионов фунтов?

Это то, что вас волнует?

— Конечно,— отрывисто сказал Марстон.— Любой бы волновался.

Вы правы, конечно, доктор,— Согласился я.— Но сегодня я не в лучшей форме.

— Я мог бы сказать, что если бы он подумал немного получше, он был бы обеспокоен намного больше, и не по поводу золота. И все равно только вполовину того, как был озабочен я. А я был смертельно озабочен и испуган, очень испуган. Каррерас был умен, все верно, но несколько меньше, чем он о себе воображал. Он совершил ошибку, когда позволил слишком глубоко вовлечь себя в беседу, а когда человек слишком вовлечен и хочет что-то скрыть, он совершает следующую ошибку, либо говоря слишком много, либо избегая разговора. Каррерас совершил ошибку в обоих отношениях. Ему, конечно, нечего было беспокоиться о том, не проговорился ли он. Он не мог проиграть. Сейчас, во всяком случае.

Появился завтрак. Мне не особенно хотелось есть, но тем не менее поел. Я потерял слишком много крови и те небольшие силы, которые я мог восстановить, понадобятся мне сегодня ночью. Еще меньше мне хотелось спать, но тем не менее я попросил у Марстона снотворное, и он мне его дал. Ночью у меня намечались другие дела. Последнее, что почувствовал, прежде чем провалиться в сон, было непривычное ощущение сухости во рту, к сухости, которая обычно приходит вместе со всеохватывающим страхом. Но это не страх, сказал я себе, это совсем не страх. Всего лишь следствие принятия снотворного. В этом мне удалось себя убедить.

8. Четверг. 16.00 — 22.00

Когда я проснулся, была вторая половина дня, около 10 четырех часов, до захода солнца еще оставалось хороших четыре часа, но в медпункте горел свет, небо снаружи было темное, как ночью. Проливной косой дождь лил потоками из черных хмурых туч, и даже сквозь закрытые двери и иллюминаторы я мог слышать высокий, тонкий звук, не то вой, не то свист ветра силой до десяти баллов, рвущего такелаж.

«Кампари» содрогался, как наковальня под ударами молота. Он шел быстро, слишком быстро для таких погодных условий, продираясь сквозь волны, накатывающиеся на корабль справа по носу. В том, что это никакие не горы, а вполне обычные для тропического шторма волны, я был совершенно уверен. «Кампари» приходилось так туго потому, что он слишком быстро пробивал себе дорогу через бушующее море. Удары волн скручивали корабль, а это самая страшная угроза прочности его корпуса. С регулярностью метронома «Кампари» врезался правым бортом в подымающуюся волну, задирал носовую часть и кренился на левый борт, забираясь на нее, на мгновение замирал в нерешительности и, резко качнувшись вправо, устремлялся вниз по склону пробежавшей волны, чтобы снова уткнуться правой скулой во вздымающуюся гору следующей. Толчок этот сопровождался такой встряской, что еще несколько секунд весь корабль вибрировал всеми своими переборками и заклепками. Кораблестроители Клайда, несомненно, потрудились на славу, но они не могли рассчитывать на то, что их детище попадет в руки маньяка. И у металла наступает усталость.

— Доктор Марстон,— попросил я.— Попытайтесь связаться с Каррерасом по этому телефону.

— Привет, проснулся? — Он покачал головой.— Я с ним уже разговаривал, час назад. Он на мостике и обещает пробыть там всю ночь, если потребуется. И отказывается уменьшить скорость, говорит, что он и так снизил ее до пятнадцати узлов.

— Он сошел с ума. Слава богу, что у нас стабилизаторы. Если бы не они, мы бы перевернулись.

— Они что, могут выдерживать это бесконечно?

— Нахожу это маловероятным. Капитан и боцман — как они?

— Капитан все еще слит, он в бреду, но дыхание улучшилось. А нашего друга мистера Макдональда ты можешь спросить сам.

Я повернулся в постели. Боцман действительно проснулся и ухмылялся, глядя на меня. Марстон сказал:

— Поскольку вы оба проснулись, вы не будете возражать, если я прилягу на часок в амбулатории? Мне это совсем не помешает.

Весь его вид говорил о том же.

— Мы позовем вас, если что-то случится.— Я посмотрел, как он ушел, затем обратился к Макдональду: — Хорошо выспался?

— А что толку, мистер Картер? — Он улыбнулся.— Я хотел встать, но доктор не разрешил.

— Ты удивлен? Знаешь ли ты, что у тебя раздроблена коленная чашечка и пройдет несколько недель, прежде чем ты сможешь нормально ходить? — По-настоящему он никогда не пойдет.

— Да, неудобно получается. Доктор Марстон говорил со мной об этом типе Каррерасе и его планах. Он просто сумасшедший.

— Это все так. Но сумасшедший он или нет, что его Я может остановить?

— Погода, может быть. Она довольно скверная.

— Погода его не остановит. При его идиотской целеустремленности. Но я мог бы попытаться сам что-нибудь сделать.

— Вы? — Макдональд повысил голос, затем перешел на шепот.— Вы? С раздробленной костью? Да как вы сможете...

— Она не раздроблена.— Я рассказал ему о своей хитрости.— Думаю, что смогу заставить работать ногу, если не придется слишком много лазать.

— Понятно. А какой план, сэр?

Я рассказал ему. Он решил, что я такой же ненормальный, как Каррерас. Макдональд сделал все, чтобы отговорить меня, но в конце концов примирился с неизбежным и внес свои предложения. Все еще вполголоса мы обсуждали план, когда открылась дверь и охранник впустил Сьюзен Бересфорд.

— Где вы были весь день? — обвиняющим тоном спросил я у

— Я видела пушки.— Она выглядела бледной, усталой

и, казалось, совершенно забыла о том, что попрекала меня за сотрудничество с Каррерасом — Он установил большое орудие на корме и меньшее в носовой части. Они сейчас накрыты брезентом. Остаток дня я провела смамой, папой и остальными.

— И      как наши пассажиры? — поинтересовался я. — Бесятся, что их умыкнули, или, наоборот, в восторге от этого приключения? Подумать только: такой аттракцион      на борту «Кампари» — и бесплатно, будет о чем рассказывать до Конца дней своих. Я уверен, что большинство из них испытало облегчение, узнав, что Каррерас не требует за них выкупа.

— Большинству из них совершенно все безразлично,— сказала она.— Они так страдают от морской болезни, что им все равно, живы они или нет. Могу сказать вам, что и я сама так себя чувствую.

— Вы к этому привыкните,— грубо сказал я.— Вы все к этому привыкните. Я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали.

— Что, Джон? — Непривычная покорность в голосе, вызванная, естественно, усталостью, обращение по имени — все это не могло не заинтересовать боцмана, когда я бросил на него взгляд, он был занят тем, что изучал верхнюю часть переборки, на которой совершенно нечего было рассматривать.

— Получите разрешение сходить к себе в каюту. Скажите, что вы хотите взять одеяла, что вы замерзли здесь прошлой ночью. Суньте между одеял вечерний костюм вашего отца. Только не летний, а темный. Ради всего святого, смотрите, чтобы они ничего не заметили. У вас есть какое-нибудь темное платье?

— Темное платье? — она нахмурила брови.— Зачем...

— Бога ради! — тихим голосом раздраженно сказал я. Снаружи доносились голоса. — Отвечайте же!

— Черное платье для приемов...

— Принесите его тоже.

Она посмотрела на меня пристальным взглядом.

— Вы бы не могли сказать мне...

Открылась дверь и вошел Тони Каррерас, ловко сохраняя равновесие на качающейся палубе. Под мышкой он прятал от дождя сложенную карту.

— Добрый вечер.— Говорил он очень жизнерадостно, но выглядел довольно бледным.

— Картер, небольшая работа для моего отца. Вот координаты «Тайкондероги» сегодня в 8.00 и 16.00. Нанесите их на карту и посмотрите, идет ли «Тайкондерога» предполагаемым курсом.

— «Тайкондерога» — это название корабля, который мы должны перехватить?

— Еще какие вопросы?

— Но... но координаты — озадаченно промолвил я,— откуда, черт побери, они вам известны? Только не говорите, что «Тайкондерога» их вам радирует, неужели радисты на этом корабле…

— Мой отец думает обо всем,— сказал спокойно Тони Каррерас.— Практически обо всем. Я ведь сказал вам, что он замечательный человек. Вы знаете, что мы собираемся потребовать, чтобы «Тайкондерога» остановилась и сдала нам груз. Вы что думаете, мы хотим, чтобы она послала сигналы бедствия, когда мы дадим по ней предупредительный выстрел? Перед тем как корабль вышел из Англии, с радистами «Тайкондероги» произошел небольшой несчастный случай, и их пришлось заменить более подходящими людьми.

— Небольшой несчастный случай? — медленно переспросила Сьюзен. Хотя от морской болезни и душевного волнения ее лицо было белым, как бумага, Каррераса, насколько я мог видеть, она не боялась.— Какой несчастный случай?

— Несчастный случай, который запросто может произойти с любым из нас, мисс Бересфорд.— Тони Каррерас по-прежнему улыбался, но уже не выглядел столь оживленным. Лицо его ничего не выражало, единственное, на что я обратил внимание, были его странно помутневшие глаза. Больше, чем когда-либо, я был уверен, что дефект зрения молодого Каррераса заключается не в самих глазах. Они лишь выражали некое отклонение от нормы, лежавшее значительно глубже.— Ничего серьезного, уверяю вас.— Это означало, что если их убили, то только один раз.— Один их тех, кто пошел на замену, является не только радистом, но и опытным штурманом. Мы не видим причины, почему бы нам не воспользоваться этим фактом и не получать информацию о точном местоположении «Тайкондероги». Постоянно, каждый час.

— Ваш отец ничего не оставляет на волю случая,— признал я. За исключением того, что он, кажется, полагается на меня как на опытного штурмана на этом корабле.

— Он не знал... Мы не могли знать, что палубные офицеры на «Кампари» поведут себя так глупо. Мы, и мой отец и я, не любим убийств.— Опять несомненное впечатление искренности, но я уже начинал понимать, что он действительно искренен, просто критерии того, что считать убийством, а что нет, у нас совершенно несопоставимы.— Мой отец тоже компетентный штурман, но он сейчас очень занят. Дело в том, что он единственный профессиональный моряк среди нас.

— Ваши остальные люди не моряки?

— К сожалению, нет. Но они достаточно компетентны для того, чтобы наблюдать за профессиональным исполнением своих обязанностей вашими моряками.

Это была хорошая новость. Если Каррерас будет и дальше вести «Кампари» через шторм на такой скорости, то практически все, кто не был профессиональным моряком, будут себя чувствовать очень плохо. Это может помочь мне, облегчив мои ночные труды.

Я спросил:

— Что будет с нами после того, как вы захватите это проклятое золото?

Пересадим вас всех на «Тайкондерогу»,— лениво ответил он.— Что еще?

— Да? — насмешливо спросил я.— Чтобы мы сразу же сообщили всем кораблям, что «Кампари»...

— Сообщайте, кому хотите,— спокойно сказал он. — Думаете, мы сумасшедшие. В то же утро мы покинем «Кампари», нас ждет другой корабль. Мигель Каррерас продумывает все.

Я промолчал и занялся картами, а Сьюзен обратилась с просьбой принести одеяла. Он с улыбкой ответил, что проводит ее, и они вышли вместе. Когда они через пять минут вернулись, я уже нанес координаты на карту и определил, что «Тайкоидерога» идет намеченным курсом.

Я передал карту вместе с этой информацией Каррерасу, он поблагодарил и вышел.

Ужин принесли в восемь часов. Это была не та еда, которая обычно подавалась за ужином на «Кампари»,— Антуан не мог быть на высоте, когда против него чинилось насилие,— но в общем была неплохой. Сьюзен не ела ничего. Похоже, ее не раз тошнило, но она об этом умалчивала.

Несмотря на то, что была дочерью миллионера, она не была плаксой, чего можно было бы вполне ожидать от дочери Бересфорда. Я не был голоден, в горле стоял ком, который никак не был связан с качкой «Кампари», но исходя из того же принципа, что мне понадобятся все мои силы, я плотно поел. Макдональд ел, как будто его не кормили неделю. Буллен все еще спал, находясь под воздействием снотворного. Удерживаемый от падения ремнями безопасности, он тяжело дышал и что-то постоянно бормотал.

В девять часов Марстон сказал:

— Джон, пора выпить кофе?

— Пора,— согласился я.

После многолетней привычки выпивать каждый вечер почти бутылку рома, его нервы сейчас никуда не годились.

Сьюзен принесла пять чашек кофе, по одной за раз. Сильная качка, удары, от которых все тряслось и дребезжало, не позволяли нести в руках больше, чем одну чашку. Одну для себя, одну для Макдональда, одну для Марстона, одну для меня и одну для часового, того же молодца, который был на страже прошлой ночью. Для нас четверых — сахар, для часового полная ложка белого порошка из амбулатории Марстона. Сьюзен вынесла ему чашку.

— Как наш друг? — поинтересовался я, когда она вернулась.

— Почти такой же зеленый, как и я.— Она попыталась улыбнуться, но у нее не получилось.— Обрадовался, когда получил.

— Где он?

— В коридоре. Сидит на полу в углу, винтовка на коленях.

— Как скоро подействует ваше снадобье, доктор?

— Если он выпьет его сразу, минут через двадцать. И не спрашивай меня, как долго будет длиться его действие. Люди так отличаются друг от друга, что я не имею никакого представления. Может быть, полчаса, может быть, три. Здесь никогда нельзя быть слишком самоуверенным.

— Вы сделали все, что могли. За исключением последнего. Снимите эти наружные бинты и эти проклятые шины.

Он нервно посмотрел в сторону двери:

— Если кто-нибудь зайдет!..

— Мы это уже обсуждали,— нетерпеливо сказал я.— Даже если мы рискнем и проиграем, нам не будет хуже, чем сейчас. Снимите же их.

Марстон принес себе для поддержки стул, сел на него, подвел концы ножниц под бинты, удерживавшие шины, и разрезал несколько быстрыми, аккуратными движениями. Бинты отпали, обнажив шины, и в этот момент открылась дверь. Несколько длинных шагов, и Тони Каррерас стоял рядом с моей кроватью, внимательно глядя вниз. Он выглядел еще бледнее, чем в прошлый раз.

Добрый исцелитель трудится и в ночную смену? Хлопоты с пациентом, доктор?

— Хлопоты? — хрипло переспросил я. Глаза наполовину прикрыты, губа прикушена, кулаки, лежащие на одеяле, крепко сжаты — сцена под названием «Картер в агонии». Я надеялся, что не переигрываю.— Каррерас, ваш отец сошел с ума? — Я совсем закрыл глаза и подавил, но не совсем, готовый вырваться стон, когда «Кампари», скатившись с особенно высокой волны в очередной раз уткнулся в набегавшую за ней. Каррераса чуть не повалило с ног. Даже сквозь закрытые двери, даже несмотря на жуткие завывания ветра и шум штормового ливня, звук удара прозвучал, как орудийный выстрел, причем не очень далекий.— Он хочет всех нас прикончить? Почему, черт возьми, нельзя снизить скорость?

— Мистер Картер очень страдает от боли,— тихо сказал доктор Марстон. Каковы бы ни были его недостатки как доктора, он быстро все понимал, а не поверить обладателю столь чистых, мудрых, голубых глаз под великолепной гривой Седых волос было просто невозможно.— Точнее сказать, он в агонии. У него, как вы знаете, сложный перелом бедра.— Он деликатно прикоснулся к окровавленным бинтам, словно Каррерас мог увидеть, насколько сложный это перелом.— Каждый раз, когда корабль резко наклоняется, сломанные концы кости трутся друг о друга. Можете себе представить, что это такое? Нет, сомневаюсь, что можете. Я пытаюсь переставить и затянуть шины так, чтобы полностью лишить ногу подвижности. Одному человеку в таких условиях это трудно. Вы могли бы мне помочь?

За одну секунду я изменил свое мнение о проницательности Марстона. Несомненно, он хотел рассеять те подозрения, которые могли возникнуть у Каррераса, но он не мог придумать для этого худшего способа. В том смысле, если бы Каррерас предложил свою помощь, уходя, он наткнулся бы на спящего часового.

— Извините.— Никакая музыка не сравнилась бы для меня мелодичностью с единственным словом, произнесенным Каррерасом.— Не могу задерживаться. Нужно проверить посты и все такое. Кроме всего прочего, именно для этого здесь находится мисс Бересфорд. Если ничего не получится, дайте ему большую дозу морфия.— Через пять секунд его уже не было.

Марстон приподнял брови.

— Не так любезен, как раньше, сказал бы ты, Джон. Маловато сострадания, на которое он так часто претендует.

— Он обеспокоен,— сказал я, немного напуган и, хвала небесам, довольно прилично мучается от морской болезни. Но при всем при том он еще крепко держится. Сьюзен, заберите у часового чашку и посмотрите, ушел ли наш приятель Каррерас.

Она вернулась через пятнадцать секунд.

— Ушел. На горизонте никого.

Я перекинул ноги через край койки и встал, но в следующее мгновение тяжело рухнул на пол, головой чуть было не ударившись о железное основание кровати Макдональда. На это были четыре причины: внезапный резкий крен палубы, окостенелость суставов обеих ног, совершенный паралич левой и острая боль огнем ожегшая бедро, как только моя нога коснулась палубы.

Ухватившись руками за койку боцмана, я с трудом поднялся и сделал еще одну попытку. Доктор придерживал меня под правую руку, и помощь мне действительно была нужна. Она позволила мне упасть на этот раз не на пол, а на собственную койку. Лицо Макдональда ничего не выражало. Сьюзен выглядела так, будто собиралась заяц плакать. Однако, в силу какой-то непонятной причины, я вдруг почувствовал себя лучше. Я резко распрямился, как складной нож с сильной пружиной, ухватился за спинку койки и сделал шаг.

Ничего не получилось. Я сделан не из железа. С креном «Кампари» я мог справиться, и первоначальная окостенелость суставов начинала проходить. Я мог даже в какой-то степени не замечать пугающей слабости в левой ноге. Я мог скакать на правой. Но эту боль не заметить я не мог. Я, как и все другие, обладаю нервной системой, по которой распространяется боль, и она у меня работала на пределе. Считав, что могу справиться даже с болью, но каждый раз, когда я ставил левую ногу на палубу, пронзительная боль в моем левом бедре вызывала ощущения головокружения, тошноты и доводила почти до потери сознания. Я смутно подумал, что предобморочное состояние, видимо, связано с потерей крови. Я снова сел.

— Ложись в постель,— приказал Марстон.— Это безумие. Тебе придется полежать на спине еще, по крайней мере, неделю.

— Славный старина Каррерас,— пробормотал я. У меня действительно кружилась голова, это несомненно.— Умный парень, Тони. У него была хорошая мысль. Ваш шприц, доктор. Обезболивающий укол в бедро. Дайте мне максимальную дозу. Как футболисту с травмированной ногой делают укол перед игрой.

— Ни один футболист никогда не выходил на поле с тремя пулевыми ранениями в ноге,— мрачно сказал Марстон.

— Не делайте этого, доктор,— настойчиво сказала Сьюзен.— Прошу вас, не делайте. Он убьет себя.

— Боцман? — спросил Марстон.

— Дайте ему укол, сэр,— тихо сказал боцман.— Мистеру Картеру знать лучше.

— Лучше,— Сьюзен передразнила его в ярости.— Она подошла к койке боцмана и испепелила его гневным взором.— Вам легко лежать здесь и говорить, что ему знать лучше. Вам не надо туда идти, где могут убить, пристрелить или где можно просто умереть от потери крови.

— Что вы, мисс,— улыбнулся ей в ответ боцман.— Разве я когда-нибудь пойду на такое рисковое дело?

— Извините меня, мистер Макдональд.— Она устало присела на его кровать.— Мне так стыдно. Я знаю, что если бы у вас не была раздроблена нога... Но взгляните на него. Он не может даже стоять, не говоря уже о том, чтобы ходить. Он убьет себя, я вам говорю, убьет!

— Возможно. Но этим он опередит события не больше чем на два дня. И мистер Картер, и я, мы оба знаем, что всем на «Кампари» осталось жить недолго, если кто-нибудь чего-нибудь не предпримет. Вы ведь не думаете, мисс Бересфорд,— продолжил он серьезно,— что мистер Картер делает это просто ради разминки?

Марстон посмотрел на меня, и его лицо стало напряженным.

— Вы с боцманом говорили? Говорили о чем-то, чего я не знаю?

— Я расскажу вам, когда вернусь.

— Если вернешься.— Он прошел в амбулаторию, вернулся со шприцем и сделал мне укол какой-то бледной жидкости.

— Все мои чувства восстают против этого. Боль это ослабит, но и позволит тебе перенапрячь ногу и нанести ей непоправимый ущерб.

— Это и наполовину не так непоправимо, как быть мертвым.— Хромая, я перешел в амбулаторию, вытащил из стопки одеял, которые принесла Сьюзен, костюм папаши Бересфорда и быстро, насколько позволяли моя нога и качка «Кампари», оделся. Я как раз отворачивал воротник и застегивал булавкой лацканы, когда вошла Сьюзен. Необычно спокойно она произнесла:

— Он вам очень идет. Хотя пиджак немного тесноват.

— Это намного лучше, чем разгуливать ночью по верхней палубе в белой форме. Где черное платье, о котором вы говорили?

— Вот.— Она вытащила его из-под нижнего одеяла.

— Спасибо.— Я взглянул на этикетку: «Балансиага». Получится неплохая маска. Я ухватил подол двумя руками, взглянул на нее и увидев, что она кивнула головой, рванул платье, где каждый стежок стоил доллар. Вырвал неровный квадрат, сложил его в треугольник и обернул вокруг лица, пониже уровня глаз. Еще несколько рывков, еще один квадрат и ткань, связанная узлом, закрывала мою голову и лицо так, что виднелись только глаза. Руки я всегда мог спрятать.

— Так вас ничто не остановит? — спокойно спросила она.

— Я бы так не сказал. — Я перенес тяжесть тела на левую ногу и, употребив изрядную долю воображения, и убедил себя, что она уже онемела. — Очень многое может остановить меня. Любой из сорока двух человек, вооруженных винтовками и автоматами. Если они меня увидят.

Она посмотрела на остатки «Балансиаги»:

— Оторвите кусок и для меня, раз вы уж занимаетесь этим.

— Для вас? — Я взглянул на нее. Она была очень бледна. — Зачем?

— Я отправляюсь с вами.— Она жестом указала на свою одежду, синий свитер и брюки.— Нетрудно было догадаться зачем вам нужен папин костюм. Вы же не думаете, что я переоделась просто так?

— Не думаю.— Я оторвал еще один кусок ткани.— Пожалуйста.

Она в растерянности скомкала лоскут в руках.

— Как? И это все, что вы хотите сказать?

— Вы ведь сами вызвались, не так ли?

Она смерила меня высокомерным взглядом, покачала головой и завязала маску. Я поковылял в лазарет, Сьюзен шла за мною

— Куда идет мисс Бересфорд? — требовательно спросил Марстон.— Зачем она надела этот капюшон?

— Она идет со мной,— ответил я.— Так она говорит.

— Идет с тобой? Ты ей позволишь? — Он был в ужасе.— Она погибнет.

— Вполне вероятно,— согласился я. Что-то, вероятно обезболивающее средство, странно воздействовало на мою голову: я был совершенно отрешен и очень спокоен.— Но, как говорит боцман, пара дней не имеет значения. Мне нужна дополнительная пара глаз и просто кто-то, кто может легко двигаться, для того, чтобы вести разведку, и прежде всего мне нужен наблюдатель. Дайте мне один из ваших фонариков, доктор.

— Я возражаю. Я категорически протестую против...

— Дайте ему фонарик,— вмешалась Сьюзен.

Он внимательно посмотрел на нее, поколебался, вздохнул и пошел за фонариком. Макдональд жестом подозвал меня:

— Мне жаль, что я не могу быть с вами, сэр, но это лучшее, что я могу сделать.— Он вложил мне в руку матросский, нож, с широким убирающимся лезвием с одной стороны и фиксирующимся шилом со стопором — с другой. — Если вам придется применить его, бейте шилом снизу вверх, лезвие в руке.

— Так и сделаю.— Я взвесил нож в руке и увидел, что Сьюзен пристально смотрит на него широко раскрытыми зелеными глазами.

— Вы... вы собираетесь применить эту штуку?

— Оставайтесь, если хотите. Фонарик, доктор.

Я положил фонарик в карман, оставил нож в руке и вышел через дверь медпункта. При выходе я придержал дверь, зная что Сьюзен следует за мной.

Устроившись в углу коридора, часовой спал. На его коленях лежал автоматический карабин. Соблазн был огромен, но я устоял. Спящий часовой заслужит в свой адрес несколько ругательств и затрещин, но спящий часовой без оружия вызовет на корабле общий обыск.

Мне понадобилось две минуты, чтобы взобраться по двум сходным трапам на уровень верхней палубы. Широкие, пологие трапы, но мне понадобилось целые две минуты. Левая нога была как деревянная, тон дело подвертывалась и никак не собиралась подчиняться моему внушению, что ей давно пора перестать болеть. Кроме того, «Кампари» так сильно раскачивался, что даже здоровому человеку было трудно удержаться на ногах.

Качка... «Кампари» качался, все больше скручиваясь штопором под мощными ударами волн в правую скулу. Мы уже явно перешли разумный предел соприкосновения с тайфуном, двигаясь на север, румбов на пять к востоку, а ветер дул сзади в правый борт. Это означало, что тайфун был, грубо говоря, где-то к востоку от нас, немного южнее, и мчался нам наперерез. Необычно северный маршрут для тайфуна, и «Кампари» точнее, чем когда-либо раньше, шел с ним встречным курсом. Силу ветра я оценивал баллов в восемь или девять по шкале Бофорта. Судя по этому, центр урагана находился от нас менее чем в ста милях. Если Каррерас будет идти тем же курсом и с той же скоростью, то вскоре с неприятностями всех, включая его самого, будет покончено.

На верху второго трапа я на несколько секунд приостановился, перевел дыхание, взял для устойчивости за руку Сьюзен и, пошатываясь, двинулся к гостиной, которая была в двадцати футах от нас. Едва начав идти, я остановился. Что-то было не так.

Даже при моем затуманенном сознании мне не понадобилось много времени, чтобы понять, что именно было не так. Обычно ночью в море «Кампари» выглядел, как сияющая рождественская елка, сегодня все палубные огни были потушены. Еще один пример того, как Каррерас избегает любого риска, хотя все это было и излишне.

Конечно, он не хотел, чтобы кто-нибудь увидел корабль, но при таком шторме его никто бы не заметил, даже если бы другой корабль шел параллельным курсом. А это вряд ли было возможно, развё только капитан этого корабля лишился рассудка.

Но меня это очень устраивало. Пошатываясь, мы двинулись дальше, не особо заботясь о соблюдении тишины. С таким пронзительным завыванием ветра, шумом проливного дождя и громовыми раскатами, доносящимися с носовой части корабля, когда «Кампари» врезался в крутые волны, нас никто бы не услышал и на расстоянии двух футов.

Разбитые иллюминаторы в гостиной были наспех забиты досками. Осторожно, стараясь не порезать шейную вену или выколоть глаз об один из выступающих осколков стекла, я прижался лицом к доскам и заглянул через щель внутрь.

Занавески были задернуты, но при сильном ветре, свистящем сквозь щели в досках, они то и дело колебались. За минуту я увидел все, что хотел увидеть, но это никак не облегчило мою задачу. Все пассажиры были собраны вместе в одном конце комнаты, большая часть в беспорядке устроилась на тесно сдвинутых матрацах, несколько человек сидели, прислонившись спиной к переборке. В своей жизни я не видел более жалкого скопления миллионеров, страдающих морской болезнью: цвет их лиц варьировался в пределах от бледно-зеленого до мертвенно-белого. Они испытывали большие страдания. В углу я увидел несколько стюардов, поваров и механиков, включая Макилроя. Каммингс сидел рядом с ним. Создавалось впечатление, что все свободные от вахты члены команды, не считая матросов, были заточены вместе с пассажирами. Каррерас экономил на своих охранниках — я увидел только двух небритых суровых типов с автоматами. На какое-то мгновение у меня появилась мысль ворваться в помещение и уничтожить их, но только на мгновение. Вооруженный складным ножом, на полной скорости обгоняющий не каждую черепаху, я и приблизиться к ним не успел бы.

Через две минуты мы были возле радиорубки. Я прижал одно ухо к металлу двери, закрыл ладонью второе, чтобы приглушить грохот урагана, и напряженно вслушался. Ничего. Я осторожно положил руку на ручку двери, повернул и толкнул. Дверь не двинулась ни на миллиметр. Со всей возможной предосторожностью и точностью расчета движений человека, вытаскивающего знаменитый «Кохинор» из гнезда спящих кобр, я отпустил ручку.

— В чем дело? — спросила Сьюзен.— Разве...

Это все, что она успела сказать до того, как моя рука закрыла ей рот. Мы отошли на пятнадцать футов от этой двери, прежде чем я снял свою руку.

— Что такое? Что такое? — Ее тихий голос подрагивал, она не знала, что делать — испугаться, рассердиться или то и другое.

— Дверь закрыта.

— А почему ей и не быть закрытой? Зачем им охранять...

— Дверь закрывается висячим замком. Снаружи. Мы поставили сюда вчера утром новый замок. Его нет. Кто-то закрыл задвижку изнутри.— Я не знал, что из сказанного она услышала: рев моря, шум дождя, ветер, налетавший из темноты и погребально завывавший в такелаже, заглушали и уносили слова, которые я произносил. Я потянул ее к жалкому укрытию, которое мог предоставить вентилятор, и, как стало ясно из ее слов, она все же услышала и поняла большую часть того, что я сказал.

— Они оставили часового? На случай, если кто-нибудь попытается проникнуть? Но кто может туда проникнуть? Мы все находимся под охраной.

— Как говорит Каррерас-младший, его папаша избегает риска.— Я прервался, не зная, как продолжить, а затем сказал; — Я не имею права этого делать. Но я должен. Я в отчаянном положении. Я хочу вас использовать как подсадную утку — помогите мне вытащить оттуда этого типа.

— Что вы хотите, чтобы я сделала?

— Умница.— Я сжал ее руку. — Постучитесь в дверь. Снимите ваш балахон и покажитесь в окне. Он наверняка включит свет или зажжет фонарик, и, когда он увидит, что это девушка, он будет изумлен, но не испуган. Он захочет выяснить в чем дело.

— И тогда вы... вы...

— Именно так.

— Со складным ножом...— В ее голосе явно слышалась дрожь.— Вы очень самоуверенны.

— Совсем нет. Но если мы ничего не предпримем, пока не будем уверены в успехе, то уже сейчас можно прыгать за борт. Готовы?

— Что вы собираетесь делать? После того, как попадете внутрь? — Она была напугана и пыталась оттянуть время.

Я тоже был не очень счастлив.

— Послать сигнал бедствия на аварийной частоте. Сообщить всем кораблям в пределах слышимости, что «Кампари» захвачен и намерен перехватить корабль, везущий золото в таком-то и таком-то месте. Через несколько часов все в Северной Атлантике будут знать ситуацию. Они предпримут необходимые действия.

— Да.— Долгая пауза.— Предпримут действия. Первое действие будет тогда, когда Каррерас обнаружит, что пропал его охранник.— Куда вы думаете его спрятать?

— В Атлантический океан.

Она вздрогнула и проговорила задумчиво:

— Мне кажется, что Каррерас знает вас лучше, чем я... Пропал охранник. Они будут знать, что это дело рук кого-то из команды. Они быстро выяснят, что единственный охранник из всех, стерегущих команду, кто не все время бодрствовал, это парень снаружи лазарета.— Она помолчала какое-то мгновение, затем продолжила так тихо, что я с трудом слышал ее из-за шторма: — Я представляю себе как Каррерас сорвет бинты с вашей ноги и обнаружит, что ваше бедро не сломано. Вы знаете, что произойдет?

— Это не имеет значения.

— Это имеет значение для меня.— Она произнесла эти слова так спокойно, как будто они совсем ничего не значили.— И еще. Вы сказали, что в течение нескольких часов все узнают о нашем положении дел. Два радиста, которых Каррерас подставил на «Тайкондерогу», узнают об этом немедленно. Они сразу же сообщат эту новость на «Кампари», Каррерасу.

— После того, как закончу дела в радиорубке, никто и никогда уже не сможет здесь что-либо принять или передать

— Отлично. Вы там все разобьете. Одного этого Каррерасу будет достаточно, чтобы понять, что произошло. Но вы не можете разбить все приемники на «Кампари». Вы, к примеру, не можете подобраться к тем из них, которые находятся в гостиной. Вы говорите, что все узнают. Это значит, что узнают и глава хунты и его правительство, тогда все станции острова не будут передавать ничего другого, кроме сводок новостей. Услышать их Каррерас будет просто обязан.

Я промолчал. Смутно подумалось, что я наверняка потерял очень много крови. Ее ум работал на порядок быстрее и лучше, чем мой. Да и вообще, все ее рассуждения были весьма толковы.

Она продолжала:

— Вы и боцман совершенно уверены, что Каррерас не позволит нам — пассажирам и команде — остаться в живых. Возможно, вы так думаете потому, что он не может оставить свидетелей. Ведь весь успех хунты от получения золота будет сведен на нет реакцией против ее действий во всем мире, если мир узнает о том, что произошло. Возможно...

— Реакцией! — прервал я.— Реакцией! На следующее утро американские и британские войска будут у дворца главы хунты, и тогда режиму конец. За него уже никто не вступится.

— Если говорить точнее, то они даже не могут допустить, чтобы кто-нибудь узнал о совершенной попытке грабежа. Поэтому, как только Каррерас узнает о вашем сигнале бедствия, он уберет всех свидетелей, прекратит операцию, пересядет на другой корабль, который его ждет, и это все кончится.

Я стоял, не говоря ни слова. Я ощущал усталость, тяжесть и тупость в мозгу, с ногами дело было еще хуже. Пытался убедить себя, что это было проявлением действия наркотика, которым Марстон меня накачал, но я-то ведь знал, что это было не так. Чувство собственного поражения — самый хороший наркотик из всех. Почти не соображая, что говорю, я пробормотал:

— Ну что ж, по крайней мере, мы бы спасли золото.

— Золото! — Надо быть дочерью мультимиллионера, чтобы с таким презрением произнести слово «золото».— Да плевать на все золото мира! Что такое золото по сравнению с вашей, моей жизнью, жизнью моего отца, матери, жизнью любого на борту «Кампари»? Сколько золота на «Тайкондероге»?

— Вы слышали. На сто пятьдесят миллионов долларов.

— Сто пятьдесят миллионов! Да папа мог бы за неделю столько выложить, да столько же осталось бы.

— Хорошо папе.— пробормотал я.

У меня начиналось умственное расстройство.

— Что вы сказали?

— Ничего, ничего. Когда мы с Макдональдом разрабатывали эту идею, все казалось хорошо, Сьюзен.

— Мне очень жаль.— Она ухватилась за мою правую б руку и не упускала ее из своих ладоней.— Мне очень жаль, Джонни.

— Откуда вы взяли это словечко — «Джонни»? — проворчал я,

— Мне оно нравится. Капитану Буллену ведь можно.

— У вас руки холодные, как лед,— тихо сказала она.— И вы дрожите.— Нежные пальцы забрались под мой колпак.— И лоб горячий. У вас температура и лихорадка. Вам нехорошо. Пойдемте вниз, в лазарет. Джонни. Прошу вас.

— Нет.

— Прошу вас.

— Не ворчите.— Я устало оттолкнулся от вентилятора.— Пойдемте.

— Куда вы идете? — Она уже была рядом и взяла меня под руку, я был очень рад на нее опереться.

— Сердан. Наш загадочный друг мистер Сердан. Вы осознаете, что мы практически ничего не знаем о мистере Сердане, за исключением того, что он кажется тем человеком, который остается в тени и позволяет другим делать всю работу? Каррерас и Сердан — кажется, они являются ключевыми фигурами, и возможно, что в конечном итоге Каррерас не является самым главным. Но я знаю одно: если мне удастся приставить нож к горлу или ткнуть в спину пистолетом одному из этих людей, у меня появится крупный козырь в этой игре.

— Пошли, Джонни,— попросила она,— пошли вниз.

— Ну ладно, я сумасшедший. Но все равно это верно. Если я впихну любого из них в гостиную и пригрожу охранникам убить его, если они не бросят оружие, скорее всего, они послушаются. С двумя пулеметами и со всеми теми людьми, которые находятся в гостиной, я многое сделаю в эту ночь. Я не сошел с ума, Сьюзен, просто стал совсем отчаянный.

— Вы едва стоите на ногах.— Сейчас в ее голосе была нота отчаяния.

— Поэтому вы и здесь. Чтобы поддерживать меня. Каррерас исключается. Он на мостике, а это самое охраняемое место на корабле, потому что это самое важное место.— Я вздрогнул и отступил в угол, когда почти над головой сверкнул огромный бело-голубой зигзаг молнии, пробив черную стену низких туч, и залил палубы «Кампари» ослепительным светом. Неожиданно короткий раскат грома оборвался, как будто проглоченный ураганом.

— Неплохо,— пробормотал я.— Гром, молния, тропический ливень и приближение к центру урагана. Королю Лиру посмотреть бы на это. Его дурацкая пустошь ему бы раем показалась.

— Макбет — поправила она.— Это был Макбет.

— Черт с ним. Вслед за мной, видно, свихнулась и она.— Пошли. Здесь слишком открытое место.

Через минуту мы уже стояли на верхней палубе, прижавшись к переборке.

— С этой осторожностью мы ничего не добьемся,— сказал я.— Я пойду по центральному коридору прямо в каюту Сердана. Буду держать руку в кармане, как будто у меня там пистолет. Оставайтесь у входа в коридор и предупредите меня, если кто-нибудь появится.

— Его там нет,— сказала она. Мы стояли на правом борту спереди, у конца жилого отсека, как раз напротив спальни Сердана.— Его нет в каюте. Свет не включен.

— Задернуты шторы,— возразил я нетерпеливо.— Корабль полностью затемнен. Могу поспорить, что Каррерас не зажег даже навигационные огни.— Мы опять прижались к переборке, когда из темных туч выстрелила еще одна вспышка молнии, которая, казалось, угодила прямо в верхушку мачты «Кампари».— Я скоро вернусь.

— Подождите.— Она держала меня двумя руками.— Шторы не задернуты. Эта вспышка молнии — я видела все в каюте.

— Вы видели,— по неизвестной мне самому причине я перешел на шепот,— там кто-нибудь есть?

— Я не успела рассмотреть. Это было так быстро.

Я выпрямился, прижал лицо к окну и начал пристально всматриваться. Темнота внутри была абсолютная до тех пор, пока еще один зигзаг молнии не осветил всю надстройку «Кампари». В первое мгновение я увидел свое лицо в маске и свои глаза, которые отразились в стекле» а затем я невольно вскрикнул, потому что увидел еще что-то.

— Что такое? — хрипло спросила Сьюзен.— Что случилось?

— А вот что.— Я вытащил фонарик Марстона, прикрыл его рукой и посветил через стекло внутрь.

Кровать стояла прямо у переборки, почти под иллюминатором. Сердан лежал одетый на кровати и как завороженный следил за лучом фонаря. Широко открытые, нёподвижно смотрящие глаза. Его седые волосы были не там, где они были раньше, они сдвинулись назад, приоткрыв его собственную шевелюру. Черные волосы со странной прядью седых волос почти посередине. Черные волосы с седой прядью? Где я видел кого-то с такими волосами? Когда слышал об обладателе таких волос? И вдруг меня осенило: именно «когда», а не «где». Я знал ответ. Я погасил фонарь.

— Сердан! — В голосе Сьюзен было потрясение, удивление и полное непонимание.— Сердан! Связан по рукам и ногам, привязан к кровати, так что не может пошёвелиться. Сердан! Но нет, нет! — Она готова была все бросить.— О, Джонни, что все это значит?

— Я знаю, что все это значит.— Несомненно, я точно знал, что это значило, но лучше бы мне этого не знать. Это мне раньше только казалось, что боюсь, когда я лишь догадывался. Но время догадок прошло, господи, уже прошло. Сейчас я знал истину, и эта истина была гораздо хуже, чем все мои предположения. Я подавил в себе появившееся чувство паники и сухими губами бесстрастно произнес:

— Вы когда-нибудь грабили могилу?

— Я когда-либо...— она замолкла, а когда заговорила опять, в ее голосе были слезы.— Мы оба измучены, Джонни. Пошли вниз. Я хочу вернуться в лазарет.

—У меня для вас новость, Сьюзен. Я не сумасшедший. Но я не шучу. И надеюсь, что могила не пустая, — я схватил ее за руку и увлек за собой. В этот момент снова вспыхнула молния и осветила ее глаза, полные страха. Интересно, Какой ей показались мои глаза?

9. Четверг. 22.00 — полночь.

Из-за темноты, моей поврежденной ноги, беспрерывных вспышек молний, дикого завывания ветра, раскачивания «Кампари» и необходимости предпринимать максимальную предосторожность при движении нам понадобилось добрых пятнадцать минут, чтобы добраться до трюма номер четыре, расположенного в дальнем конце кормы. И когда мы прибыли туда, отодвинули брезент; оторвали пару досок и заглянули вниз в мрачные глубины трюма, я отнюдь не обрел уверенность, что очень рад достигнутой цели.

Вместе с некоторыми инструментами по пути из склада боцмана я прихватил электрический фонарь, и хотя он давал не очень много света, его было достаточно для того, чтобы увидеть, что на полу трюма был совершенный беспорядок. Груз был закреплен после выхода в море из Карраччо, но он не был закреплен с учетом ураганных условий по той простой причине, что в случае плохой погоды «Кампари» обязательно уходил в противоположную сторону.

Но сейчас Каррерас вел корабль к центру тайфуна и либо не побеспокоился, либо просто забыл усилить крепление груза. Почти наверняка забыл, потому что трюм номер четыре представлял, мягко говоря, угрозу для жизни всех находившихся на борту, включая самого Каррераса и его людей. По крайней мере дюжина тяжелых ящиков, причем вес одного или двух из них измерялся тоннами, сорвалась и носилась по полу при каждом нырянии носа «Кампари», ударяя по очереди закрепленный груз в кормовой или носовой части трюма. Я считал, что это не шло на пользу носовой переборке. Но как только курс «Кампари» изменится и вместо килевой качки начнется бортовая, да еще учитывая приближение к центру тайфуна; массивный груз этих катающихся ящиков начнет штурмовать борта корабля. А дальше — гнутые листья обшивки, сорванные заклепки и гибельная для судна течь.

Положение ухудшалось тем, что люди Каррераса не потрудились убрать разбитые и раздробленные боковые стенки контейнеров, в которых они сами и их орудия были погружены на борт. Теперь они также носились по полу и постепенно уменьшались в размерах, по мере того как взбесившиеся контейнеры крушили ими переборки, пиллерсы и закрепленный груз. Не менее пугающей составной всего этого ужаса был скрежет по стальному полу обтянутых железными полосами контейнеров« пронзительный, гнусный, сводящий зубы визг, который закономерно и всякий раз неожиданно оканчивался резким ударом, сотрясавшим весь трюм, когда контейнеры натыкались на прочную преграду. И вся эта какофония усиливалась в десять раз в гулкой грохочущей полости трюма. Я бы, пожалуй, не выбрал пол этого трюма местом для послеобеденного отдыха.

Посветив на вертикальный стальной трап, уходящий в недра трюма, отдал фонарь Сьюзен.

— Спускайтесь вниз,— сказал я.— И ради всего святого не отпускайте лестницу. Там внизу, на высоте трех футов от пола, находится отражательная перегородка, зайдите за нее. Там вы будете в безопасности.

Я посмотрел, как она медленно спускалась вниз, затем попытался пристроить две доски над своей головой на прежнее место—нелегкая работа для одной руки — и оставил их так.

Конечно, они могли и съехать обратно, и даже свалиться в трюм. Но на этот риск я вынужден был пойти, ибо закреплялись они только сверху, как и брезентовый чехол. Так что с этим я ничего не мог поделать. Если кому-то взбредет в голову выйти в такую ночь — особенно если учесть, что Каррерас не натянул штормовые леера,— то скорее всего безумец даже не заметит болтающегося конца брезента, а если и заметит, то пройдет мимо или, в худшем случае, закрепит его. Если же кто-нибудь окажется настолько любопытен, что сдвинет доски, тут уж ничего не попишешь.

Я спустился медленно вниз, — мнение Марстона о его обезболивающем средстве намного выше, чем мое,— и присоединился к Сьюзен, которая уже была внизу, за перегородкой. Здесь, в глубине, грохот усилился вдвое, а зрелище толкающихся по трюму контейнеров выглядело еще страшнее.

— Где же гробы? — спросила Сьюзен. Я ведь сказал ей лишь, что мы собираемся обследовать некие гробы. Я не мог заставить себя сообщить ей, что мы могли в них обнаружить.

— Они упакованы. В деревянном ящике. На другой стороне трюма.

— На другой стороне! Она повернула голову и направила свет фонаря на катающиеся обломки и ящики, которые с визгом и грохотом носились по полу.— На другой стороне! Да нас расплющит еще до того, как мы пройдем полпути.

— Вполне вероятно, но я не вижу другого выхода. Подождите меня минутку.

— Вы! С вашей ногой! Да вы еле ковыляете. Нет! — прежде чем я мог остановить ее, она перепрыгнула через отражательную перегородку и бросилась бегом через трюм. Она то и дело спотыкалась о рассыпанные обломки, но каждый раз ей удавалось сохранить равновесие — вовремя остановиться или ловко увернуться, когда на нее несся контейнер. Она была проворна и легка, это надо признать, но измученная морской болезнью, утомленная постоянной сильной качкой «Кампари», она не должна была добраться на другую сторону. Но Сьюзен это сделала, и я увидел, как она размахивает фонарем в другом конце трюма. Восхищение мое ее смелостью могло сравниться разве только с раздражением, связанным с ее поступком. Что она собиралась делать с этими гробами, когда найдет? Принести их обратно по одному под мышкой? Но их там не оказалось, так как, осмотрев все, она отрицательно покачала головой. Затем она побежала назад, а я попытался предостеречь ее криком, но крик застрял в горле, обратившись в шепот, правда, она не услышала бы и крика. Громыхающий контейнер, приведенный в движение неожиданным сильным креном «Кампари», когда тот зарылся носом в очень крутую впадину между волнами, ударил ее в спину, сбил с ног и потолкал перед собой, как будто был наделен человеческой, вернее бесчеловечной склонностью к злу и вознамерился раздавить ее о переднюю переборку. И только в последний миг перед тем, как она должна была погибнуть, «Кампари» выровнялся, контейнер с визгом остановился в ярде от переборки, а Сьюзен осталась неподвижно лежать между ними. Я находился от нее, по крайней мере, в пятнадцати футах, но совершенно не помню, как преодолел расстояние от отражательной перегородки до того места, где она лежала, и обратно, но я это сделал, ибо неожиданно мы оба оказались в безопасном месте, и она прильнула ко мне, как будто я был ее последней надеждой во всем мире.

— Сьюзен! — Я говорил охрипшим голосом, как будто он принадлежал кому-то другому.— Сьюзен, вы не пострадали?

Она прильнула еще ближе. Каким-то чудом она удержала в правой рукефонарь. Он был где-то за моей спиной, но отраженный от борта луч давал достаточно света, чтобы осмотреться. Ее маска была сорвана, оцарапанное лицо кровоточило, волосы растрепались, одежда промокла, а сердце билось, как у пойманной в ловушку птички. На какую-то долю секунды меня посетило непрошенное воспоминание об очень уравновешенной, прелестно-ядовитой, мнимо-заботливой юной леди, спрашивавшей меня о коктейлях всего лишь два дня назад в Карраччо, но оно исчезло так же быстро, как и возникло, слишком оно было неуместным.

— Сьюзен! — переспросил я.— Вы не ранены?

— Не ранена.— она тяжело вздохнула, даже не вздохнула, а содрогнулась.— Я просто так испугалась, что боялась двинуться.— Слегка ослабив свой захват, она посмотрела на меня своими зелеными глазами, казавшимися еще большими на бледном лице, и затем зарылась лицом в мое плечо. Я подумал, что она собирается меня задушить.

К счастью, это длилось недолго. Я почувствовал, как слабеют ее объятья, увидел, как сдвинулся луч фонаря, и вдруг она сказала неестественно спокойным и ровным голосом:

— Вот они.

Я повернулся и увидел их в десяти футах от нас. Три гроба — Каррерас уже разбил ящики — аккуратно стояли покрытые брезентом между отражательной перегородкой и переборкой, в месте, где им ничего не грозило. Как твердил Тони Каррерас, его папаша ничего не упускал из виду. Темные полированные гробы с черными кистями и бронзовыми ручками. В крышку одного из них была вделана пластина, то ли медная, то ли бронзовая, трудно было разобрать.

— Это упрощает дело.— Мой голос звучал почти нормально. Я достал молоток и зубило, которые прихватил из склада боцмана, и бросил их на пол.— Мне будет нужна только эта отвертка. В двух из них мы обнаружим то, что обычно бывает внутри гробов. Дайте мне фонарь и оставайтесь здесь. Я постараюсь сделать все как можно быстрее.

— Вы сделаете это еще быстрее, если фонарь буду держать я.— Ее голос был такой же ровный, как и мой, но Жилка на шее пульсировала, как механический молот.— Пожалуйста, поторопитесь.

У меня не было желания спорить с ней. Я ухватился за основание ближайшего ко мне гроба и хотел пододвинуть его поудобнее для работы. Но он не поддался. Я просунул руку под нижнюю часть, чтобы приподнять его, и неожиданно мой палец наткнулся на дырку в дне гроба. Затем я нащупал ещё одну, затем третью. Цинковый гроб с отверстиями в дне было, по меньшей мёре, странно.

Выдвинув гроб, принялся за шурупы. Они были бронзовые и очень большие, но и отвертку из боцманской кладовки я взял не маленькую. У меня из головы не выходила мысль, что если наркотик, который доктор Марстон дал часовому, был такой по силе, как обезболивающий укол, то часовой должен был вот-вот проснуться. Если еще не проснулся. Я снял крышку гроба очень быстро.

Под крышкой вместо ожидаемого мною крепа было старое грязное одеяло. Очевидно, погребальные обычаи в стране, где правила хунта, отличались от наших. Я стащил одеяло и убедился, что был прав. Их обычаи были довольно своеобразны. Вместо тела покойного у них, оказывается, было принято укладывать в гроб аматоловые шашки, набор детонаторов и небольшую квадратную коробку с проводами — по всей вероятности, часовой механизм. Мгновенное определение вида взрывчатки не было доблестью — на каждой шашке было разборчиво написано страшное слово.

Сьюзен смотрела через мое плечо.

— Что такое аматол?

— Сильное взрывчатое вещество. Здесь его достаточно для того, чтобы разнести «Кампари» на части.

Она больше ни о чем не спрашивала. Я положил на место одеяло, привинтил крышку и взялся за следующий гроб. У него тоже на нижней части были отверстия, вероятно для того, чтобы не допустить запотевания взрывчатки Я снял крышку, оглядел содержимое и поставил ее на место. Номер два был дубликатом номера один. И тогда я приступил к третьему гробу. К тому, на котором была пластина. Там должно быть именно то, что я искал. Пластина была выполнена в форме сердца, а надпись с впечатляющей простотой гласила: «Ричард Хоскинс. Сенатор». И все. Сенатор чего, я не знал, но впечатляло. Впечатляло достаточно, чтобы обеспечить почтительное отношение на всем пути в Штаты. Я снял крышку с таким почтительным благоговением, как будто Ричард Хоскинс был на самом деле внутри гроба. Но я знал, что его там нет.

То, что лежало внутри, было прикрыто пледом. Я осторожно приподнял плед. Сьюзен поднесла фонарь. На одеяле и вате лежал полированный алюминиевый цилиндр длиной в 75 дюймов и 11 дюймов в диаметре, с белой керамической головкой. Было что-то пугающее в том, что он лежал так просто, что-то неизъяснимо ужасное. Хотя, возможно, это было связано всего лишь с моими мыслями по его поводу.

— Что это? — Сьюзен говорила так тихо, что вынуждена была подойти еще ближе и повторить вопрос: — Джонни, ради бога, что это такое?

— «Твистер».

— Что?

— «Твистер».

— О господи!— Она, наконец, поняла.— Это... это ядерное устройство, которое было украдено в Южной Каролине? «Твистер»? — Она неуверенно поднялась на ноги и отступила назад,— «Твистер»!

— Он вас не укусит,— сказал я, не особо будучи в этом уверен, — Тротиловый эквивалент у него пять тысяч тонн. С гарантией разнесет в щепки любой корабль или вообще испарит его. И именно это собирается сделать Каррерас.

— Я... я не понимаю.— Может быть, это значило, что она чего-то не расслышала — наш разговор все время перемежался металлическим скрипом и ударами разбивающегося дерева, а может, относилось к смыслу того, что я сказал.— Когда он захватит золото с «Тайкондероги» и перегрузит его на тот корабль, который ждет его, он собирается с помощью этого устройства взорвать «Кампари»?

— Да нет у него никакого корабля, который его ждет. И никогда не было. Перегрузив золото, добросердечный Мигель Каррерас освободит всех пассажиров и команду «Кампари» и разрешит им отплыть на «Тайкондероге». В качестве еще одного свидетельства своей сентиментальности и великодушия он попросит забрать для погребения в родной земле этого сенатора Хоскинса и его славных спутников. Капитан «Тайкондероги» никогда не посмеет отказать в такой просьбе, а если дело до этого и дойдет, Каррерас найдёт средства убедить его переменить свое решение. Видите это? — Я указал на панель в хвостовой части «Твистера».

— Не прикасайтесь! — Если можно представить себе вскрик шепотом, то именно это она и сделала.

— Да я не прикоснусь к ней за все деньги, которые находятся на «Тайкондероге»,— горячо заверил я ее.— Я даже боюсь смотреть на эту проклятую штуку. Во всяком случае, под этой панелью почти наверняка скрыт часовой механизм, который будет запущен перед тем, как гроб будет перегружен. Мы весело пускаемся в путь, пытаемся связаться с Норфолком, армией, флотом, авиацией. ФБР, с кем там еще — ведь марионетки Каррераса на борту «Тайкондероги» обязательно выведут из строя передатчики, и у нас не будет возможности отправить сообщение. Через полчаса, может час, после отхода «Кампари», пожалуй, все-таки час — даже Каррерас, думаю, не захочет находиться вблизи ядерного взрыва — будет небольшой трах-тарарах.

— Он никогда этого не сделает, никогда! — В ее выразительном голосе не было ни малейшей степени уверенности. Для этого надо быть дьяволом!

— Первостатейным,— согласился я.— И не говорите глупостей, что он этого не сделает. Зачем как вы думаете, они похитили «Твистер» я представили дело так, будто доктор Слингсби Кэролайн сам сбежал с ним? С самого начала у них была одна и единственная цель: взорвать «Тайкондерогу» и избавиться от свидетелей. Чтобы полностью исключить возможность возмездия, все у них построено на полном уничтожении «Тайкондероги» и всех на ее борту, включая пассажиров и команду «Кампари». Может быть, два подставных радиста Каррераса и могли тайно пронести на борт какое-то количество взрывчатки, но совершенно невозможно доставить такое ее количество, чтобы обеспечить полное уничтожение. В прошлую войну в пороховом погребе английского крейсера взорвались сотни тонн взрывчатки — и то некоторые спаслись. Он не может потопить корабль орудийным огнем: несколько выстрелов из приличной пушки — и палуба «Кампари» выгнется так, что орудия станут бесполезны. Да и в этом случае возможно кое-кто спасется. А с «Твистером» нет никаких шансов выжить. Ни за что на свете.

— Люди Каррераса,— медленно проговорила она,— они убили охранников в центре ядерных исследований?

— А кто же еще? А потом заставили доктора Кэролайна выехать через ворота вместе с ними и «Твистером» в машине. «Твистер», вероятно, был отправлен на остров самолетом в течение часа, но кто-то отогнал фургон в Саванну, перед тем как его бросить. Несомненно» для того, чтобы бросить подозрение на «Кампари», который, как они знали, в то утро выходил из Саванны. Не могу точно сказать, зачем это было нужно, но готов поспорить, что Каррерас, зная о маршруте «Кампари», был с полным основанием уверен, что корабль подвергнется обыску в первом же порту, и это даст ему возможность провести на борт своего подставного радиотехника?

Пока я говорил, одновременно изучал два наборных диска на панели «Твистера». Затем я положил на место плед« положил с той заботой, с какой отец накрывает одеялом своего первенца, и начал завинчивать крышку. Какое- то время Сьюзен молча наблюдала за мной, а затем с изумлением произнесла:

— Мистер Сердан и доктор Кэролайн. Это одно и то же лицо. Они обязаны быть одним и тем же лицом. Теперь я понимаю. Когда пропал «Твистер», упоминалось, что только один или два человека знают, как приводить его в готовность.

— Он играл такую же важную роль в их планах, как и «Твистер». Без него устройство бесполезно» Бедняга доктор Кэролайн, боюсь, ему пришлось трудно. Он был не только похищен и делал то, что приказывали, но и был избит нами, людьми, которые могли бы его спасти. Все время под пристальной охраной этих двух головорезов, замаскированных под медсестер. Он накричал на меня в своей каюте, когда я впервые увидел его, но лишь потому, что знал: его преданная сиделка в своей сумочке для вязанья на копейках держит обрез.

— Но зачем это инвалидное кресло? Разве нужно было предпринимать такие сложные...

— Совершенно необходимо. Они не могли позволить ему вращаться в обществе пассажиров, общаться с ними. Кресло помогло скрыть его необычный рост. Кроме того, оно дало им отличную возможность нести неотрывную вахту по перехвату радиограмм. На коктейль, устроенный вашим отцом, он явился, потому что ему приказали. На тот вечер был запланирован захват корабля, и Каррераса устраивало то, что два его вооруженных человека под видом медсестер будут в гостиной. Бедный старина Кэролайн! Его попытка выбраться из кресла, когда я показал ему наушники, была направлена не против меня, он пытался добраться до медсестры с автоматом, но капитан Буллен не знал этого и успокоил его кулаком.— Я затянул последний шуруп и сказал: — Ни слова никому об этом в лазарете, старик все время болтает во сне, и вообще нигде об этом ничего не говорите. Даже вашим родителям. Пошли. Наш часовой может проснуться в любую минуту.

— Вы... вы собираетесь оставить эту штуку здесь? — Она с недоверием смотрела на меня.— Вы должны избавиться от нее — обязаны!

— Каким образом? Взять ее под мышку и подняться по лестнице? Да она весит сто пятьдесят килограммов, как минимум. И что произойдет, если мне удастся избавиться от нее? Каррерас узнает об этом через несколько часов. Тогда уже не будет иметь никакого Значения, узнает он или догадается, кто ее взял: значение будет иметь то, что он будет знать, что уже не может больше полагаться на «Твистер» как средство избавления от всех ненужных свидетелей на «Кампари». Что тогда? Тогда, думаю, никому из пассажиров и команды не прожить и часа. Он должен будет убить нас всех, не может быть и речи о пересадке на «Тайкондерогу». Что касается «Тайкондероги», он будет вынужден взять ее на абордаж, перебить всю команду и открыть кингстоны. На это уйдет несколько часов, и это может причинить ему огромные неудобства, может даже нарушить все его планы. Но он вынужден будет это сделать. Отделавшись от «Твистера», мы никого не спасем, единственное, чего мы достигнем, так это верной смерти для всех нас.

— Что же нам делать? — Ее голос был натянут и дрожал, а лицо выглядело смутным пятном в тусклом свете, отраженном стенами трюма.— О, Джонни, что же нам делать?

— Я отправляюсь в постель — Только бог знает, как мне хотелось туда попасть. А там уже начну обдумывать, как спасти доктора Кэролайна.

— Доктора Кэролайна? Я не понимаю — почему доктора Кэролайна?

— Потому что дела обстоят так, что он у нас первый кандидат вознестись на небеса. Намного раньше всех нас. Потому что он — тот, кто приведет «Твистер» в боевую готовность,— терпеливо объяснил я.— Вы думаете, что они пересадят его на «Тайкондерогу» и позволят ознакомить капитана с тем, что гроб, который он везет в Штаты, содержит не сенатора Хоскинса, а готовую взорваться атомную бомбу?

— Когда все это кончится? — В ее голосе была паника, неприкрытая паника, почти истерика.— Я не могу в это поверить. Не могу. Это какой-то бесконечный кошмар.— Она уткнулась лицом мне в грудь, вцепившись пальцами в лацканы моего, вернее, отцовского пиджака.— О, Джонни, когда все это кончится?

— Трогательная сцена, весьма трогательная.— Язвительный голос прозвучал откуда-то из-за моей спины — Все кончится здесь и сейчас, уже кончается.

Я обернулся, по крайней мере, попытался обернуться, но не смог даже этого сделать как следует. После того, как Сьюзен перестала меня удерживать, из-за слабости моей ноги и качки корабля при резком повороте я совершенно утратил равновесие, оступился и упал на пол. Вспыхнул яркий, ослепивший меня свет. Тем не менее курносый силуэт пистолета я разглядел и против света.

— Встать, Картер! — Я безошибочно определил голос Тони Каррераса. Уже не приветливый и любезный, а холодный, жестокий и безжалостный, истинный Тони Каррерас.— Я хочу видеть, как вы упадете, когда получите эту пулю. Умный, умный Картер. Так ты, по крайней мере, думал. Встать, я сказал! Или ты хочешь получить ее лежа? Как будет угодно!

Пистолет слегка опустился в моем направлении. Целеустремленный; деловой человек, он не верил в прекраснодушные прощальные речи. Стреляй, да и дело с концом.

Достойный сын своего папаши. Я лежал на покалеченной ноге и не мог подняться. Черное отверстие ствола пистолета неумолимо притягивало мой взгляд. Я затаил дыхание и напрягся. Конечно, напряженное состояние не очень помогает против выстрела из пистолета тридцать восьмого калибра с расстояния в пять футов, но в тот момент я был во не очень последователен в своих действиях.

— Не стреляйте! — закричала Сьюзен.— Не убивайте его, а то мы все погибнем!

Луч фонаря качнулся, затем снова застыл. Застыл на мне. А пистолет, насколько я мог видеть, с места не сдвинулся. Сьюзен сделала пару шагов по направлению к Каррерасу, но он остановил ее окриком:

— Прочь с дороги, миледи! — Никогда в своей жизни и я не слыхал такой злобы и ненависти в столь концентрированном виде. Я сильно недооценивал молодого Каррераса. Ее слова просто не доходили до него, настолько неумолимо было его намерение. Я все еще не дышал, во рту пересохло как после попойки.

— «Твистер» — Ее голос прозвучал настойчиво, убедительно и отчаянно.— Он зарядил «Твистер»!

— Что? Что ты болтаешь? — На сей раз ей удалось заинтересовать его. — «Твистер»? Заряжен? — Его голос был по-прежнему злобен, но мне показалось, что я уловил в нем нотку страха.

— Да, Каррерас, заряжен! — я никогда раньше не знал, как важна влажность глотки и рта для человеческого голоса. Сейчас я не столько говорил, сколько каркал. — Заряжен, Каррерас, заряжен.— Повтор был не для того, чтобы усилить значение уже сказанного. Я просто не мог придумать, что еще сказать, как воспользоваться теми несколькими секундами, которые даровала мне Сьюзен.

Я передвинул руку, на которую опирался и которая была в глубокой тени позади меня, как бы пытаясь удержаться при качке «Кампари». Мои пальцы сомкнулись на рукоятке молотка, который я перед этим уронил. Особого энтузиазма во мне это, правда, не вызвало. Фонарь и пистолет были по-прежнему направлены на меня.

— Ты лжешь, Картер! — В его голосе опять появилась уверенность,— Одному богу известно, как тебе удалось узнать об этом, но ты лжешь, ты не знаешь, как заряжать его.

Это было именно то, чего я добивался: заставить его вступить в разговор.

— Я не знаю, но знает доктор Слингсби Кэролайн.

Моя фраза буквально потрясла его. Луч фонаря закачался. Но закачался не очень сильно.

— Откуда ты знаешь о докторе Кэролайне? — хрипло спросил он. Его голос почти срывался на крик.— Откуда...

— Я говорил с ним сегодня вечером.— спокойно ответил я.

— Говорил? Так ведь, чтобы его зарядить, нужен ключ. Единственный ключ. А он у моего отца.

— У доктора Кэролайна есть дубликат. В табачном кисете. Вы ведь не догадались посмотреть там, не так ли, Каррерас? — насмешливо спросил я.

— Лжешь,— механически повторил он. Затем, более убежденно: — Я говорю, что ты лжешь, Картер! Я следил за тобой целый вечер. Я видел, как вы выходили из лазарета. Неужели ты думаешь, что я настолько глуп, чтобы не проявить подозрительности, когда увидел, что часовой пьет кофе, предложенный ему мягкосердечным Картером? Я запер лазарет на ключ и пошел за вами к радиорубке и вниз к каюте Сердана. Но ты не заходил в каюту, Картер! Я потерял вас из виду только на несколько минут, это я должен признать. Но ты не заходил в каюту.

— Почему же вы не остановили нас раньше?

— Потому, что я хотел выяснить, что ты задумал. И я выяснил.

— Так вот кого мы видели! — сказал я, обращаясь к Сьюзен. Убежденность в моем голосе удивила даже меня самого.— Вы глупец, мы заметили кого-то в тени и поспешили уйти. Но мы вернулись, Каррерас, мы вернулись. К доктору Кэролайну. И мы не тратили впустую время на разговоры с ним. У нас была идея получше. Мисс Бересфорд не совсем точно выразилась. Я не заряжал «Твистер». Это сделал сам доктор Кэролайн.— Я улыбнулся и повел глазами в сторону от луча фонаря, указывая на место позади и правее Каррераса.— Скажите ему, доктор.

Каррерас повернулся в сторону, злобно выругался и резко метнулся обратно. У него был быстрый ум, а его реакция была еще быстрее, и он почти не поддался на старую уловку. Все, что он нам дал, была лишь доля секунды времени, и за это короткое мгновение я даже не успел сжать рукоятку молотка. А теперь он был готов пристрелить меня.

Но нажать на спусковой крючок он не успел. Сьюзен ждала этого шанса, она чувствовала, что я подвожу дело к нему. Она бросила фонарь и рванулась к Каррерасу в тот самый миг, когда он начал поворачиваться, а между ними было всего лишь три фута. И вот она уже отчаянно вцепилась в его руку, в которой он держал пистолет, давя на нее всем своим весом и отжимая к полу. Я конвульсивно выбросил свою правую руку из-за спины и с размаху метнул двухфунтовый молоток прямо в голову Каррерасу, вложив в этот бросок все свои силы.

Он увидел летящий снаряд. Его левая рука, все еще сжимавшая фонарь, была занесена для удара по незащищенной шее Сьюзен. Он резко отклонился в сторону, инстинктивным движением выбросил левую руку вперед, и молоток с огромной силой ударил его пониже локтя. Его фонарь выпал из руки, и трюм погрузился в абсолютную темноту. Куда отлетел молоток, я не знал — как раз в этот момент по полу с грохотом проскользни тяжелый контейнер.

Контейнер остановился, и в неожиданной секундной тишине стали слышны звуки борьбы и тяжелое дыхание. Я медленно поднялся на ноги, моя левая нога была практически бесполезной, а может быть, мне только казалось, что я поднимался медленно. Страх, когда он достаточно силен, обладает удивительным эффектом замедлять время. А я боялся. Боялся за Сьюзен. Каррерас для меня существовал лишь как источник угрозы для нее. Только Сьюзен: он был крепкий, здоровый мужик, он мог сломать ей шею одним захватом, убить ее одним ударом.

Я услышал, как она вскрикнула, от боли и ужаса. Тишина на мгновение, тяжелый глухой шлепок падающих тел, снова сдавленный крик Сьюзен, и опять тишина.

Их там не было. Когда я добрался до места, где они боролись, их там уже не было. Секунду стоял озадаченный, в кромешной темноте. Потом нащупал рукой трехфутовую отражательную перегородку и всё понял: в борьбе на качающейся палубе они наткнулись на нее и опрокинулись на дно трюма. Прежде, чем у меня было время подумать, прежде чем я осознал, что делаю, я перемахнул через перегородку. У меня в руке был нож боцмана с обнаженным остро заточенным шилом.

Я споткнулся, приземлившись на левую ногу, упал на колени и почувствовал прикосновение к чьей-то голове и волосам. Волосы длинные: Сьюзен. Едва я успел подняться, как он набросился на меня. Не попятился, не уклонился от меня в этой темноте. Он напал на меня. Это означало, что он потерял свой пистолет.

Мы вместе упали в схватке на пол. Он нанес мне один, второй, пятый удар в грудь, в бок, его короткие удары были сильны, как удары отбойного молотка, и я думал, что он сломает мне ребра. Но я их не ощущал по-настоящему. Он был сильным, очень сильным, но при всей его силе, даже не будь у него парализована левая рука, в эту ночь он не мог спастись.

Я застонал от болезненного удара, а Каррерас закричал в агонии, когда рукоятка ножа Макдональда плотно уткнулась в его ключицу. Я выдернул нож и нанес еще один удар. И еще один. И еще. После четвертого удара он больше не кричал.

Каррерас умирал тяжело. Он перестал меня молотить, но своей правой рукой он обхватил мою шею, и с каждым моим ударом удушающая сила возрастала. И вся эта конвульсивная сила человека, умирающего в агонии, была направлена на то место, которое так пострадало от удара мешка с леском. Боль, парализующая боль раскаленным заточенным копьем пронзила мне спину и голову, шея вот-вот должна была переломиться. Я нанес еще один удар. И тут нож выпал из моей руки.

Когда я пришел в себя, кровь стучала в висках, голова готова была разорваться на части, легкие раздувались и хватали воздух, который в них не поступал. Я испытывал такое чувство, как будто меня медленно душили, и я задыхался.

И тогда я смутно осознал, что происходило. Рука мертвеца все еще сдавливала мою шею и под воздействием сокращавшихся в смертной судороге мышц сжимала мою шею. Очевидно, я не долго находился без сознания, не более минуты. Двумя руками я ухватился за его кисть и сумел оторвать его руку от своей шеи. С полминуты, а может и дольше, я безжизненно пролежал на полу трюма. Мое сердце отчаянно стучало, я пытался схватить хоть немного воздуха, но на меня волнами накатывались слабость и головокружение. А какой-то отдаленный настойчивый голос, отчаянно настойчивый, но и такой же далекий, непрерывно говорил мне в дальнем уголке моего мозга, что я должен встать, встать непременно.

Наконец, я все осознал. Я лежу на полу трюма, и эти огромные ящики все еще катаются и сталкиваются при каждом наклоне «Кампари». И Сьюзен. Она тоже лежит здесь.

Я приподнялся на колени, пошарил в кармане, нащупал фонарь, который дал мне Марстон, и включил его. Он все еще работал. Луч света упал на Каррераса, и я заметил лишь то, что вся передняя часть его рубашки была пропитана кровью. Испытав чувство тошноты, я отвел луч в сторону.

Сьюзен лежала на боку рядом с отражательной перегородкой. Глаза ее были открыты. Они были тусклые, помутневшие от шока, но они были открыты.

— Кончено дело.— Я с трудом узнал свой голос.— Все позади.— Она кивнула головой и попыталась улыбнуться. Вам нельзя здесь оставаться,— продолжал я.— На другую сторону площадки, быстро!

Я встал на ноги, ухватил ее под руки и приподнял. Она не сопротивлялась, но неожиданно вскрикнула и безжизненно повисла у меня на руках. Но я не дал ей упасть, перенес через перегородку и мягко положил на другой стороне.

В свете фонаря я видел, что она лежала на боку, отбросив в стороны руки. Ее левая рука, между кистью и локтем, была изогнута под немыслимым углом. Вне всякого сомнения, сломана. Когда она и Каррерас опрокинулись через край площадки, Сьюзен, очевидно, оказалась внизу, а ее левая рука приняла на себя совместную тяжесть их упавших тел, что оказалось непосильной нагрузкой. Но я ничем не мог помочь. Пока не мог. И я обратил свое внимание на Тони Каррераса.

Я не мог оставить его здесь, это было очевидно. Когда Мигель Каррерас узнает, что пропал его сын, он обыщет «Кампари» сверху донизу. Я должен был избавиться от него, но я не мог избавиться от него в трюме. Существовало только одно место, куда я мог спрятать тело Тони Каррераса без опасения, что оно будет обнаружено. В море.

Тони Каррерас весил не менее двухсот фунтов, а узкая вертикальная металлическая лестница была высотой не менее тридцати футов. Я ослаб от потери крови и обычной физической усталости. У меня была только одна здоровая нога, но обо всем этом я даже не задумывался. А если бы задумался, то невозможность того, что мне предстояло сделать, доконала бы меня еще до того, как я приступил бы к осуществлению своего плана.

Я подтащил его к лестнице, приподнял и усадил спиной к ступенькам, взял его под руки и поднимал рывками тяжелое безжизненное тело до тех пор, пока его плечи и склоненная голова не оказались на одном уровне с моими, затем быстро наклонился и, подхватив его, как это делают пожарные при спасении людей, начал подъем по лестнице.

Первый раз в эту ночь качка «Кампари» была моим союзником. Когда корабль нырял носом во впадину, кренясь на правый борт, лестница отклонялась от меня градусов на пятнадцать, и я быстро делал пару шагов вверх. Когда же «Кампари» переваливался на другой борт и лестница нависала надо мной, я мертвой хваткой вцеплялся в нее, ожидая момента для нового броска. Дважды Тони Каррерас чуть было не соскользнул с моего плеча и дважды я должен был сделать быстрое движение вниз, чтобы восстановить положение своей ноши. Практически я не опирался на свою левую ногу, всю нагрузку приняли руки и правая нога, ну и, конечно, плечи. Временами я испытывал такое чувство, что у меня порвутся мышцы, но это чувство было не хуже, чем боль в ноге, и я продолжал двигаться. Двигался до тех пор, пока не достиг верха. Еще бы пять-шесть ступенек, и я бы не выдержал.

Перебросил тело через комингс, вылез сам, опустился на палубу и сидел, пока пульс стал не чаше двух раз в секунду. После зловония тесного трюма было приятно почувствовать на лице и губах вкус дождя и порывы ветра; Я зажег фонарик, на всякий случай прикрыв его рукой, хотя было маловероятным, что в это время и в такую погоду здесь может кто-нибудь появиться, проверил карманы Каррераса и нашел ключ с табличкой «Лазарет». Затем взял Каррераса за воротник и потащил к борту.

Через минуту я был опять на дне трюма. Я нашел пистолет Тони Каррераса, сунул его в карман и посмотрел на Сьюзен. Она все еще находилась без сознания, но это лишь облегчало мою задачу поднять ее вверх по трапу. Со сломанной рукой сама она лезть не могла, а если она придет в себя, всю обратную дорогу ее будет терзать страшная боль. И все равно она снова потеряет сознание.

После упражнения с телом Каррераса задача доставить наверх Сьюзен Бересфорд почти не представляла труда. Я осторожно положил ее на вымытую дождем палубу, поставил на место доски и закрепил брезент. Я уже заканчивал, когда скорее почувствовал, чем услышал, как она пошевелилась.

— Не двигайтесь,— быстро сказал я. На верхней палубе мне пришлось говорить громко, почти кричать, чтобы она услышала меня сквозь шум шторма.— У вас сломано предплечье.

— Да,— без малейшего удивления в голосе ответила она.— Тони Каррерас? Вы оставили его...

— Все кончено. Я сказал вам уже, что все кончено.

— Где он?

— За бортом.

— За бортом? — Голос ее опять задрожал, и мне это понравилось больше чем ее неестественное спокойствие.— Как он...

— Я пырял его неизвестно сколько раз,— устало сказал я.— Вы думаете, он сам поднялся наверх по лестнице и прыгнул? Простите, Сьюзен. Не знаю, что говорю. Наверное, я еще не пришел в себя. Пошли, пора старому доктору Марстону посмотреть вашу руку.

Я помог ей прижать сломанное предплечье правой рукой, поднял на ноги, и крепко ухватил за здоровую руку, поддерживая ее на качающейся палубе. Слепой, ведущий слепого.

Когда мы добрались до носовой части палубы, я нашел там для Сьюзен относительное укрытие и отправился на склад боцмана. За несколько секунд я нашел то, что хотел: два мотка нейлонового троса я бросил в брезентовый мешок, а пеньковый конец потолще повесил на шею. Я закрыл дверь, положил мешок около Сьюзен и, пошатываясь, по скользкой, ненадежной палубе направился к правому борту, где привязал конец к леерной стойке. Подумав, решил не вязать узлов. Макдональд, который предложил эту идею, был уверен, что в такую погоду никто не заметит такого пустяка, как узел у основания стойки. А если бы и заметили, люди Каррераса не были моряками и не догадались бы потянуть и осмотреть конец. Но если бы кто-нибудь увидел висящий канат с завязанными на нем узлами, это вызвало бы у него любопытство. Я очень тщательно затянул узел вокруг стойки, потому что от этого зависела жизнь того, кто был мне очень, дорог — моя собственная.

Через десять минут мы подошли к лазарету. Мои волнения о часовом оказались напрасными. Низко склонив голову на грудь, он все еще находился в другом мире и не проявлял никаких признаков того, что собирается его покинуть. Интересно, как он будет себя чувствовать, когда проснется? Заподозрит ли он, что ему подмешали снотворное, или отнесет необычные симптомы на счет усталости и морской болезни? Я решил, что беспокоюсь напрасно. Я мог совершенно точно предположить, что когда часовой проснется, он никому не скажет о том, что спал. Мигель Каррерас произвел на меня впечатление человека, у которого разговор с часовыми, которые спят на посту, очень короткий.

Я вытащил ключ, который нашел в кармане Тони Каррераса, и открыл дверь. Марстон был за своим столом, боцман и Буллен, оба сидели в своих кроватях. Я впервые увидел Буллена в сознании с тех пор, как он был ранен. Он был бледен, изможден, его мучила сильная боль, но он не производил впечатление человека, находившегося на пределе своих сил. Очень трудно убить такого, как Буллен.

Он посмотрел на меня длительным, внимательным взглядом.

— Ну, мистер. Где вы были, черт вас подери? — При обычных обстоятельствах эти слова прозвучали бы слишком резко, но сейчас рана в легком смягчала эту резкость до хриплого шепота. Если бы у меня были силы, я бы улыбнулся, но у меня их уже не было даже на то, чтобы обрадоваться появившимся у капитана шансам.

— Минутку, сэр. Доктор Марстон, мисс Бересфорд сломала...

— Я вижу, сам вижу. Как это с вами такое произошло! — Подойдя ближе, он уставился на меня своими близорукими глазами.— Я бы сказал, Джон, что ты в большей степени нуждаешься в неотложной помощи.

— Я? Со мной все в порядке:

— Ты так в этом уверен? — Он взял Сьюзен за здоровую руку и повел ее в амбулаторию. Уходя, он бросил мне через плечо: — Ты видел себя в зеркале?

Я посмотрел и понял, что он имел в виду. Платье от Балансиаги не обладало свойством непромокаемости. Вся левая сторона моей головы, лицо и шея были покрыты кровью, которая пропитала насквозь капюшон и маску, застыв толстой коркой, и даже дождь не смог смыть ее. Более того, после дождя впечатление усугубилось. Все это, конечно, попало на меня с пропитанной кровью рубашки Тони Каррераса, когда я тащил его из трюма по лестнице.

— Смоется,— сказал я, обращаясь к Буллену и боцману.— Это не моя кровь, а Тони Каррераса.

— Каррераса? — Буллен пристально посмотрел на меня, затем взглянул на Макдональда. Несмотря на то, что доказательство было у него под носом, он явно решил, что я свихнулся.— Что ты болтаешь?

— То, что слышите. Тони Каррераса.— Я тяжело опустился на стул и вяло осмотрел свой насквозь промокший наряд. Возможно, капитан Буллен и не так уж ошибался: я испытывал безумное желание рассмеяться. Я знал, что это приступ истерики, которая возникает от слабости, переутомления, лихорадки, от спрессованных в Короткий отрезок времени переживаний, но чтобы побороть его, мне пришлось сделать над собой усилие.— Я убил его сегодня ночью в трюме номер четыре.

— Вы с ума сошли,— решительно сказал Буллен.— Вы не понимаете, что говорите.

— Не понимаю? — я посмотрел на него, затем отвел взгляд в сторону.— Спросите Сьюзен Бересфорд.

— Мистер Картер говорит правду, сэр,— тихо сказал Макдональд, — А мой нож, сэр? Вы принесли его?

Я кивнул головой, утомленно поднялся, хромая подошел к койке Макдональда и вернул ему нож. Помыть его я не успел. Не говоря ни слова, боцман передал нож Буллену, и тот долго молча смотрел на него.

— Извините меня, мой мальчик,— наконец сказал он хриплым голосом.— Чертовски жаль. Просто мы были до смерти напуганы.

Я слабо улыбнулся. Но даже для этого мне потребовалось значительное усилие.

— Я тоже, сэр, и я тоже.

— Но в свое время вы уложились,— ободряюще сказал Буллен.

— Полагаю, мистеру Картеру следует рассказать нам обо всем позднее, сэр,— предложил Макдональд.— Он должен привести себя в порядок, сбросить эту мокрую одежду и лечь в постель. Если кто-нибудь зайдет...

— Верно, боцман, верно,— Было видно, что даже небольшой разговор изнурил его.— Тогда поторопитесь, мой мальчик.

— Да.— Я рассеянно посмотрел на мешок, который принес с собой.

— Я захватил канаты, Арчи.

— Дайте их мне, сэр.— Он взял мешок, вытащил два мотка каната, вытащил нижнюю подушку из наволочки, затолкал в наволочку канаты и положил ее под верхнюю подушку.— Место ничуть не хуже любого другого, сэр. Если они будут обыскивать, то в любом случае их найдут. А сейчас было бы неплохо, если бы вы выбросили подушку и мешок в иллюминатор...

Я проделал это, разделся, умылся, насухо вытерся, забрался в постель и в этот момент вошел Марстон.

— С ней все в порядке, Джон. Простой перелом. Я ее укутал во все эти одеяла, и она сейчас уснет. Снотворное, сам знаешь.

Я кивнул:

— А Вы сегодня славно поработали, доктор. Парень за дверью все еще спит, а я своей ноги так и не почувствовал.— Это была ложь наполовину, но не было смысла травмировать его чувства. Я взглянул на свою ногу.— Шины!

— Сейчас поставлю.

Он закрепил шины, чуть не прикончив меня в ходе процедуры, а пока он это делал, я рассказал всем, что произошло. Точнее, часть того, что произошло. Я сказал им, что схватка с Тони Каррерасом произошла в результате моей попытки вывести из строя орудие на корме: принимая во внимание то, что старина Буллен беспрерывно разговаривал во сне, любое упоминание о «Твистере» было неразумным.

Когда я закончил, наступила тяжелая тишина. Затем Буллен сказал безнадежно:

— Все кончено. Все. Весь труд и все страдания впустую. Все напрасно.

Ничего еще не было кончено и совсем не собиралось закончиться. Во всяком случае до тех пор, пока в живых оставался или Мигель Каррерас или я. И если бы мне предложили заключить пари, я бы все свое состояние, до последнего цента, поставил на Каррераса.

Я не сказал им об этом. Зато представил простенький: план, весьма невероятный план захвата капитанского мостика с помощью пистолета. Но он не был и вполовину таким отчаянным и безнадежным, как тот, который в действительности был у меня на уме. Тот план, о котором я позже расскажу Арчи Макдональду.

Опять я не мог признаваться старику, так как снова все шансы были за то, что он выболтает план в бреду после приема очередной дозы снотворного. Я не хотел даже упоминать Тони Каррераса, но мне пришлось объяснить, почему я был в крови.

Когда я закончил, Буллен хриплым шепотом сказал:

— Я все еще капитан на этом корабле. Я не позволю этого сделать. Боже мой, мистер, посмотрите на погоду, посмотрите, в каком состоянии вы сами находитесь. Я не позволю вам угробить себя, Я не могу этого разрешить.

— Благодарю вас, сэр. Я знаю, что вы имеете в виду. Но вы должны дать разрешение. Потому что, если вы не...

— А что если кто-нибудь зайдет в лазарет, когда вы будете отсутствовать? — беспомощно спросил он, уже примирившись с неизбежным.

— Вот.— Я достал пистолет и бросил его боцману.— Это оружие Тони Каррераса. В обойме все еще семь патронов

— Благодарю вас, сэр,— тихо сказал Макдональд.— Их я буду расходовать очень аккуратно.

— А вы сами? — требовательно спросил Буллен.— Как насчет вас?

— Дай мне свой нож, Арчи,— сказал я.

10. Пятница. 9.00 — Суббота. 1.00

В эту ночь я спал крепко, почти так же крепко, как Тони Каррерас. Мне не нужен был ни укол, ни снотворные пилюли, изнеможение заменило все лекарства.

Утром я просыпался тяжело, как бы выбираясь из глубины бездонного колодца. Я поднимался во мраке, но в страшном сновидении виделось, что мне не дают подняться к свету: какой-то огромный зверь вцепился в меня и пытался вытряхнуть из меня остатки жизни. Тигр, но не обычный тигр. Саблезубый тигр, предки которого исчезли с поверхности земли миллион лет назад. Я продолжал карабкаться в темноте, а саблезубый тигр тряс меня, как терьер трясет пойманную крысу, и я, зная, что моей единственной надеждой было добраться до света наверху, но никакого света я не видел. Вдруг я увидел свет, глаза мои были открыты. Мигель Каррерас склонился надо мной и довольно жестко тряс за плечо. Я бы предпочел, чтобы это был саблезубый тигр.

Марстон стоял по другую сторону кровати и, увидев, что я проснулся, взял меня под руки, нежно приподнял и усадил. Я пытался изо всех сил помочь ему, но не мог сосредоточиться, все свое внимание я уделял тому, как бы убедительнее прикусить губы и полузакрыть глаза, чтобы Каррерас мог видеть, как плохи мои дела. Марстон пытался протестовать:

— Его нельзя двигать, мистер Каррерас, его ни в коем случае нельзя двигать. Его постоянно терзает боль, и повторяю: как можно скорее необходимо хирургическое вмешательство.— Я подумал, что с признанием Марстона как актера я опоздал по меньшей мере на сорок лет. У меня теперь не оставалось сомнений в его истинном предназначении: выгоды как для театрального, так и для медицинского мира были бы неисчислимы.

Я потер рукой глаза и с трудом улыбнулся:

— Почему вы не говорите прямо, доктор? Ведь вы имеете в виду ампутацию?

Он печально посмотрел на меня и отошел, не сказав ничего. Я взглянул на Буллена и Макдональда. Они оба проснулись и оба старались не смотреть в мою сторону. И тогда я посмотрел на Каррераса.

С первого взгляда он выглядел так же, как и пару дней назад. Но только с первого взгляда. Глядя более внимательно, можно было заметить разницу: из-под загара проступала легкая бледность, глаза покраснели, лицо осунулось. Под левой рукой у него была карта, а в пальцах он держал листок бумаги.

— Ну,— насмешливо сказал я, — как поживает отважный пиратский капитан?

— Мой сын мертв,— тупо сказал он.

Я не ожидал, что это произойдет таким образом и так скоро, но сама неожиданность помогла найти мне верную реакцию, ту, на которую он, видимо, и рассчитывал. Я пристально посмотрел на него слегка прищуренными глазами и спросил:

— Ваш сын — что?

— Мертв.— Если ему чего-то и недоставало, то как родитель Мигель Каррерас обладал всеми нормальными инстинктами отца. Уже сама степень его сдержанности показывала, насколько сильно он потрясен. На какое-то мгновение мне стало искренне жаль его. Но на очень короткое мгновение. Затем передо мной встали лица Уилсона, и Джеймисона, и Брауна, и Броунелла, и Декстера, лица всех погибших, и жалость прошла.

— Мертв? — повторил я. Недоумение, но далекое от потрясения, что соответствовало тем чувствам, которые мне полагалось проявить.— Ваш сын? Мертв? Как он мог умереть? Отчего он умер? — Совершенно бессознательно моя рука потянулась к ножу, лежавшему под подушкой. Но даже если бы он и увидел его, это не имело особого значения — после пяти минут в стерилизаторе с него сошли все следы крови.

— Я не знаю. — Он покачал головой и приободрился: на его лице не было и тени подозрения.— Я не знаю.

— Доктор Марстон,— сказал я.— Надеюсь, вы...

— Мы не смогли найти его. Он исчез.

— Исчез? — Это был капитан Буллен, который пытался внести свой вклад. Его голос звучал немного увереннее, не так хрипло, как прошлой ночью.— Исчез? Человек не может так просто исчезнуть на борту корабля, мистер Каррерас.

— Мы потратили два часа на обыск судна. Моего сына нет на борту «Кампари». Когда вы его видели в последний раз, мистер Картер?

Я не стал закатывать глаза, чесать затылок или заниматься подобной ерундой. Интересно, как бы он отреагировал, если бы я сказал: «Когда перебрасывал его через борт «Кампари» прошлой ночью...» — Вместо этого я просто ответил:

— Вчера вечером, после ужина, когда он заходил сюда. Он недолго пробыл здесь. Сказал что-то вроде: «Капитан Каррерас делает обход» — и ушел.

— Это верно. Я самотправил его осмотреть корабль. Как он выглядел?

— Не блестяще. Весь зеленый от морской болезни.

— Мой сын был неважный моряк,— согласился Каррерас.— Возможно...

— Вы сказали, что он осматривал корабль,— прервал его я,— Весь корабль? Палубы и все остальное?

— Именно так.

— Вы натянули штормовые леера на юте и на носу?

— Нет. Я не думал, что это необходимо.

— Ну что же,— мрачно изрек я,— в этом, возможно, и заключается ответ. Нет лееров— не за что ухватиться. Почувствовал тошноту, подбежал к борту, внезапный крен...— я не закончил предложения.

— Возможно, но не для него. У него было исключительное чувство равновесия.

— От чувства равновесия мало пользы, когда поскользнешься на мокрой палубе.

— Совершенно верно. Но я не исключаю и возможность нападения.

— Нападения? — Я уставился на него, благодаря бога за то, что даром телепатии обладают лишь немногие люди.— Какое нападение, когда вся охрана и пассажиры находятся под охраной в закрытых помещениях? Если, конечно,— задумчиво произнес я,— у вас самого нет скрытой причины подозревать кого-то в предательстве.

— Я еще не завершил расследование,— холодным голосом произнес он, давая понять, что вопрос закрыт. Мигель Каррерас был опять занят делом. Тяжелая утрата не согнула его. Как бы он не переживал в глубине души смерть сына, это ни в малейшей степени не отражалось на его деятельности или на безжалостном намерении осуществить планы, которые он задумал. К примеру, никак не сказывалось на его планах на следующий же день развеять по стратосфере наши бренные останки. У него могли проявляться признаки человечности, но основной чертой в характере Каррераса был полный, безоговорочный фанатизм, который был еще опаснее из-за того, что он был глубоко спрятан под внешней интеллигентностью облика.

— Карта, Картер.— Он передал мне карту вместе с листком бумаги, на котором были указаны координаты корабля.— Посмотрите, идет ли «Тайкондерога» своим курсом. И проверьте, идет ли она по графику. Мы тогда позже вычислим время перехвата, если мне утром удастся определиться.

— Вам удастся определиться,— хриплым голосом заверил его Буллен.— Говорят, дьявол благосклонно относится к себе подобным, Каррерас, и он проявил благосклонность к вам. Мы выходим из шторма, и к полудню небо начнет проясняться. Вечером будет дождь, но вначале прояснится.

— Вы уверены в этом, капитан Буллен? Вы уверены в том, что мы выходим из шторма?

— Уверен. Точнее сказать, шторм уходит от нас.— Старина Буллен был специалистом по ураганам и готов был говорить о своем любимом предмете с кем угодно, даже с Каррерасом и даже тогда, когда сам мог разговаривать лишь хриплым шепотом.— Безусловно, ветер не стих и море не успокоилось, но главное сейчас — это направление ветра. Он сейчас дует с северо-запада, а это означает, что ураган находится к северо-востоку. Он обошел нас с востока по правому борту где-то ночью и двигался он на север, а затем неожиданно повернул на северо-восток. Очень часто, когда ураган достигает крайней северной широты, его подхватывают весты; он может оставаться в точке поворота и двенадцать, и двадцать четыре часа. А это значило бы, что вам предстояло через него пройти. Но вам повезло: он отклонился и ушел к востоку почти без задержки.— Буллен откинулся в кровати почти на грани изнеможения. Даже такое незначительное усилие давалось ему с трудом.

— И вы можете все это рассказать лежа здесь, в постели?— требовательным голосом спросил Каррерас.

Буллен одарил его коммодорским взглядом, которым бы он посмотрел на любого юнгу, осмелившегося усомниться в его знаниях, и не счел нужным ответить.

— Значит, погода должна улучшаться? — настаивал Каррерас.

— Я, кажется, ясно сказал.

Каррерас кивнул. У него были две главные заботы: успеть к месту перехвата и иметь возможность перегрузить золото — и обе они теперь исчезли. Он резко повернулся и вышел из лазарета.

Буллен прочистил горло и напряженным шепотом, но уже официальным тоном заявил:

— Поздравляю, мистер Картер. Вы самый бойкий лгун, которого мне приходилось когда-либо видеть.

Макдональд лишь ухмыльнулся.

День не спеша, но уверенно клонился к вечеру. Как и предсказывал Буллен, солнце появилось и затем исчезло. Море успокоилось, но не настолько, чтобы облегчить страдания наших пассажиров, а ветер, как и раньше, продолжал дуть с северо-запада. Буллен под воздействием снотворного проспал почти весь день, временами сон переходил в бессознательное бормотанье, но к моему облегчению, он ни разу не упомянул имени Тони Каррераса. Мы же с Макдональдом то болтали, то дремали. Но после того, как я ему рассказал, что собираюсь сделать предстоящей ночью, когда — и если — сумею залезть на верхнюю палубу, мы уже не дремали.

Сьюзен в тот день я видел лишь краем глаза. Она появилась после завтрака, ее рука была в гипсе и на перевязи. Это не вызвало ни у кого подозрения, даже у Каррераса: она рассказала, что уснула в кресле, свалилась с него во время шторма и сломала руку. В качку такие случаи — не редкость, и никто даже не подумал усомниться в правдивости сказанного. Часов в десять утра она попросила разрешения присоединиться к родителям, находившимся в гостиной, и оставалась там весь день.

В пятнадцать минут первого вновь появился Каррерас. Если его расследование по поводу возможного предательства как-то и продвинулось, он ничего об этом не сказал, даже не упоминал об исчезновении сына. Как обычно, он принес карту, на этот раз даже две, и координаты «Кампари» в полдень. Совершенно очевидно, ему удалось определить точное местоположение корабля при помощи солнца.

— Наше положение, наша скорость, их положение, их скорость и наш относительный курс. В точке, обозначенной крестом, мы их перехватим?

— Полагаю, вы этот вопрос для себя уже проработали?

— Уже.

— Мы их не перехватим,— ответил я через несколько минут.— При нашей скорости мы должны прибыть в место встречи через семь или семь с половиной часов. Где-то в полночь. На пять часов раньше, чем они.

— Благодарю вас, мистер Картер. Это полностью совпадает с моими расчетами. Не так уж сложно будет подождать пять часов до прибытия «Тайкондероги».

Я испытал странное чувство в области груди. Возможно, выражение о замирающем сердце абсурдно в физиологическом смысле, но оно абсолютно точно передает то чувство, которое я испытал. Это испортит все, полностью уничтожит даже малейший шанс на успех, который ранее мог иметь мой план. Но я знал, что на моем лице не проявилось и тени озабоченности.

— Планируете прибыть туда в полночь и ждать, пока муха сама попадет в вашу паутину? — пожал я плечами.— Ну, что ж, это вы принимаете решения.

— Что вы хотите этим сказать? — резко спросил он.

— Ничего особенного,— безразличным тоном произнес я.— Просто думал, что вам желательно, чтобы ваши люди находились в боевой форме при перегрузке золота, когда мы встретимся с «Тайкондерогой».

— Ну?

— Ну, а через двенадцать часов волнение на море все еще останется сильным. Когда в месте встречи «Кампари» ляжет в дрейф, вы узнаете, что такое болтанка. Как сейчас принято изящно выражаться, из вас кишки вывернет. Не знаю, сколько человек из вашей сухопутной команды страдали от морской болезни прошлой ночью, но могу поспорить, что их будет в два раза больше в предстоящую ночь. И не уверен, что вам в какой-то степени помогут стабилизаторы. Эффект их зависит от скорости корабля.

— Справедливое замечание,— спокойно согласился Каррерас.— Я уменьшу скорость так, чтобы быть там в четыре часа утра.— Он посмотрел на меня в раздумье.— Вы на удивление, проявляете готовность сотрудничать и выдвигаете полезные предложения. Вы совершенно не проявляете любопытства, что не соответствует моей оценке вашего характера.

— Это лишь указывает на то, насколько ошибочна ваша оценка, приятель. Все объясняется здравым смыслом и эгоизмом. Я хочу как можно раньше попасть в подходящую больницу, меня не прельщает перспектива остаться с одной ногой до конца жизни. Чем раньше пассажиры, команда и лично я будем перегружены на борт «Тайкондероги», тем лучше будет мне. Только идиот сопротивляется во вред себе. Какой смысл махать кулаками после драки? Вы ведь действительно собираетесь перегрузить нас на борт «Тайкондероги», Каррерас, не так ли?

— Мне не нужен будет никто из членов экипажа, а тем более пассажиры.— Он слабо улыбнулся.— Капитан Тич и Черная Борода не являются моими идеалами, мистер Картер. Я хочу остаться в памяти людей как гуманный пират. Даю слово, что все вы целыми и невредимыми будете отправлены на другой корабль.— Последнее предложение звучало правдиво и искренне, потому что оно было правдивым и искренним. Это была правда, но, безусловно, не вся правда: Каррерас упустил лишь то, что через полчаса мы взлетим в воздух.

Сьюзен Бересфорд вернулась часов в семь вечера, а Марстон, сопровождаемый охранником, отправился раздавать пилюли и утешать в гостиной пассажиров, большая часть которых после непрерывного сильного шторма в течение суток, естественно, чувствовала себя не лучшим образом.

Сьюзен выглядела усталой и бледной. Это объяснялось, несомненно, эмоциональным и физическим напряжением прошлой ночи и болью сломанной руки. Но впервые я должен был беспристрастно признать, что она была очень красива; никогда не думал, что каштановые волосы и зеленые глаза могут так удивительно сочетаться. А может я никогда прежде не встречал девушку с каштановыми волосами и зелеными глазами.

Она также выглядела напряженной, нервной, как кошка, готовая к прыжку. В отличие от доктора Марстона и меня, она, по-видимому, не овладела системой Станиславского и не могла вести себя естественно.

Осторожно ступая, она подошла к моей кровати — Буллен все еще спал после приема снотворного, Макдональд то ли спал, то ли дремал — и села на стул. После того, как я спросил ее о самочувствии и состоянии пассажиров, а она — о моем самочувствии, и я ответил, а она не поверила» Сьюзен вдруг спросила:

— Джонни, если все закончится благополучно, вы получите другой корабль?

— Не улавливаю идеи.

— Ну,— нетерпеливо повторила она,— если «Кампари» взорвется, а мы выберемся или как-нибудь спасемся, вы...

— Я понял. Думаю, получу. У «Голубой почты» много судов, а я опытный старший помощник.

— И вы будете довольны? Снова вернетесь на море?

Это был дурацкий разговор, но она что-то пыталась выяснить. Я ответил:

— Почему-то думаю, что больше не вернусь.

— Сдадитесь?

— Не сдамся, а сдам дела. Тут есть небольшая разница. Я не желаю проводить остаток своей жизни, потакая капризам богатых пассажиров. Семья Бересфордов — отец, мать и дочь тоже — не в счет.

Она улыбнулась в ответ и глаза ее чудесным образом зазеленели еще ярче. Такая улыбка могла самым серьезным образом отразиться на состоянии здоровья больного человека, каким был я, поэтому я отвел свои глаза в сторону и продолжил:

— Я неплохой механик и накопил немного денег. А в графстве Кент стоит и дожидается меня чудесный маленький гараж, и я в любой момент могу стать его обладателем. И Арчи Макдональд тоже выдающийся механик. Мне кажется, мы составим неплохую команду.

— А его вы спрашивали об этом?

— Когда я мог его спросить? — раздраженно ответил я.— Я ведь только сейчас все это придумал.

— Вы с ним верные друзья, не так ли?

— Верные, не верные... Сейчас-то какая разница?

— Никакой. Просто забавно. Боцман, который никогда не сможет нормально ходить, больше никому не нужен на корабле. Да и специальности у него, чтобы получить на берегу приличную работу, видимо, нет. Да еще с поврежденной-то ногой. И тут, совершенно неожиданно, первому помощнику Картеру море надоедает и он решает...

— Все это не совсем так,— прервал я ее.

— Возможно. Куда уж мне с моим женским умом. Однако вам не стоит беспокоиться о нем. Сегодня папа сказал мне, что у него для боцмана есть хорошая работа.

— Да? — Я рискнул и посмотрел ей в глаза.— Какая работа?

— Кладовщика.

— Кладовщика.— Я знаю, что в моем голосе прозвучало разочарование, но разочарование было бы в десять раз сильнее, если бы я разделял ее убежденность, что у нас есть будущее.— Ну что ж, это очень мило с его стороны. Работа весьма неплохая, но дело в том, что я не представляю себе Макдональда в этом качестве. Особенно в Америке.

— Вы можете меня выслушать? — мягко спросила она. В то же время в голосе послышались нотки прежней мисс Бересфорд.

— Я слушаю.

— Вы знаете о том, что папа строит большой нефтеперерабатывающий завод на западе Шотландии? С нефтехранилищами, своим собственным портом, чтобы принимать бог знает сколько танкеров?

— Знаю.

— Вот я о нем и говорю. Склады порта и завода — там, по словам папы, будет запасов на много миллионов долларов и бог знает сколько людей. А ваш друг во главе всего этого — и волшебная палочка в придачу.

— Ну это совершенно другое дело. Думаю, это замечательно, Сьюзен, просто замечательно. Это очень любезно с вашей стороны.

— Это не я,— запротестовала она.— Папа.

— Посмотрите на меня. Повторите это и не покраснейте.

Она посмотрела на меня и покраснела. В сочетании с зелеными глазами эффект был потрясающий. Я опять подумал о своем состоянии и отвел глаза. Затем я услышал, как она сказала:

— Папа хочет, чтобы вы стали управляющим этого нового порта. Таким образом, вы с боцманом снова будете в одном деле. Как вы на это смотрите?

Медленно повернув голову, я посмотрел на Сьюзен и спросил:

— Это и есть та работа, которую он имел в виду, когда спрашивал, не хочу ли я у него работать?

— Конечно. Но вы даже не дали ему возможности высказаться. Вы думаете, он бросил задуманное? Он и не начинал еще. Вы не знаете моего отца. И здесь вы уже не сможете сказать, что я причастна к этому предложению.

Я ей не поверял.

— Не могу сказать, как я благодарен. Это великолепный шанс. Знаю и признаю. Если вы еще увидите своего отца сегодня вечером, передайте ему от меня сердечную благодарность.

Ее глаза сияли. Я никогда раньше не видел, чтобы так сияли глаза девушки, созерцающей мою персону.

— Так вы... так вы...

— И скажите ему: нет.

— И сказать ему...

— Возможно, это глупость иметь гордость, но у меня ее еще немного осталось.— Я не хотел, чтобы мой голос звучал так жестко, но все получилось само собой.— Какую бы работу я ни получил, это будет работа, найденная мною самим.— Отказ, подумал я с горечью, от столь заманчивого предложения мог быть высказан и в более деликатной форме.

Сьюзен посмотрела на меня, ее лицо внезапно окаменело.

— О, Джонни,— сдавленным голосом сказала она, отвернулась, уткнулась в подушку и зарыдала, как будто ее сердце разрывалось на части.

Я чувствовал себя отвратительно. Протянул руку, неуклюже прикоснулся к ее волосам и сказал:

— Извините меня, Сьюзен. Но из-за того, что я отклонил...

— Нет, не из-за того, совсем не из-за того.— Она отрицательно покачала головой, а ее голос стал еще более глухим.— Все это фантазия. Нет, нет, все, что я сказала, это Правда, но просто эти несколько минут мы — как бы это сказать — мы были не здесь. Мы были далеко от «Кампари». Вы... вы понимаете?

Я погладил ее по голове.

—Да, Сьюзен, понимаю.— Я не знал, о чем она толковала.

— Это было как сон.— Я не мог взять в толк, когда начался этот ее сон.— В будущем. Далеко от этого ужасного корабля. И никто не знает, чем все это кончится, кроме нас. Мама, папа, все пассажиры верят Каррерасу, что он сохранит им жизнь.— Она опять зарыдала, затем в промежутке между рыданиями сказала: — О, господи! Мы просто обманываем себя. Все кончено. Все. Сорок вооруженных человек. Они бродят по всему кораблю. Я видела их. Спаренные посты. За нашей дверью тоже двое. Все двери заперты. Никакой надежды, никакой надежды. Мама, папа, вы, я, все мы... завтра в это время для нас уже все будет кончено. Чудеса не могут случаться постоянно.

— Еще не все потеряно, Сьюзен.— Из меня никогда не получится коммивояжера, тоскливо подумал я. Если бы я встретил в Сахаре человека, умирающего от жажды, я бы не сумел убедить его в том, что ему нужна вода.— Никогда не бывает так, чтобы все было потеряно.— Это прозвучало не более убедительно, чем моя первая попытка.

Я услышал скрип пружин и увидел, что Макдональд приподнялся на локте, его черные брови в знак удивления и озабоченности были приподняты. Боцмана разбудил, должно быть, плач Сьюзен.

— Все в порядке, Арчи,— сказал я.— Немного расстроена, только и всего.

— Извините.— Она выпрямилась и повернула залитое Слезами лицо в сторону боцмана.— Мне очень неловко. Я вас разбудила. Но ведь никакой надежды, не так ли, мистер Макдональд?

— Зовите меня просто Арчи,— очень серьезно сказал боцман.

— Хорошо, Арчи.— Она попыталась улыбнуться ему сквозь слезы.— Я просто страшная трусиха.

— Вы проводите весь день с родителями и не находите возможным рассказать им все, что знаете. Это называете трусостью, мисс? — укоризненно заметил боцман.

— Вы не отвечаете на вопрос,— не сдавалась, несмотря на слезы, Сьюзен.

— Я шотландский горец, мисс Бересфорд,— медленно начал Макдональд,— и обладаю даром своих предков. Страшным временами даром, без которого предпочел бы обойтись, но он у меня есть. Я могу сказать, что произойдет завтра или послезавтра, не часто, но иногда могу. Это ясновидение нельзя вызвать по заказу, оно приходит, и все тут. За последние годы я много раз предсказывал то, что должно произойти, и мистер Картер может вам подтвердить, что я ни разу не ошибся.— Я впервые об этом слышал. Боцман был таким же отпетым лгуном, как и я.— Все для нас кончится хорошо.

— Вы так думаете, вы действительно так думаете? — В ее голосе появилась надежда, отразилась она и в глазах. Медленная, размеренная речь Макдональда, наивность и искренность, написанные на загорелом лице, внушали доверие, уверенность, непоколебимую веру. И это было весьма впечатляющим. Вот, подумал я, тот человек, из которого получился бы замечательный коммивояжер.

— Я не думаю, мисс Бересфорд.— Опять сдержанная улыбка.— Я знаю. Наши неприятности приближаются к концу. Делайте так, как поступил я,— поставьте все до последнего цента на мистера Картера.

Он убедил даже меня. И я тоже стал уверен, что все уладится наилучшим образом, но потом вспомнил, на кого он рассчитывает. На меня. Я протянул Сьюзен носовой платок и сказал:

— Вытрите слезы и расскажите Арчи об этой работе.

— Вы что, собираетесь доверить свою жизнь этой штуке? — На лице Сьюзен застыло выражение ужаса, а в голосе была паника, когда она увидела, что я завязываю булинь вокруг пояса.— Да она тоньше моего мизинца! — Сьюзен была права: тонкий витой трос, не толще бельевой веревки, вряд ли был рассчитан на то, чтобы вызвать у кого-нибудь доверие. Он не особенно вдохновлял и меня, хотя я хорошо знал его свойства.

— Это нейлон, мисс,— успокаивающе объяснил Макдональд.— Точно такие же веревки альпинисты используют в Гималаях. Вы ведь не думаете, что они доверяют свою жизнь чему-то, в чем они абсолютно не уверены? Вы можете подвесить к одному концу этой веревки большой автомобиль, и она выдержит.— Сьюзен смерила было его своим коронным взглядом «вам легко говорить, не ваша жизнь подвергается опасности», но, прикусив губу, промолчала.

Часы показывали полночь. Если я правильно разобрался в циферблатах «Твистера», максимальное время задержки взрыва, которое можно было установить,— это шесть      часов. Предположим, Каррерас перехватит корабль точно      в намеченные пять ноль-ноль. По меньшей мере час ему нужен, чтобы скрыться. Таким образом, бомба могла быть приведена в боевую готовность только после полуночи.

Все было готово. Дверь лазарета я предварительно запер изнутри взятым у Тони Каррераса ключом, так что охранники не могли неожиданно войти в разгар событий.

Но если бы даже они что-то заподозрили и вломились внутрь, применив силу, у Макдональда на этот случай был пистолет.

Макдональд сидел на моей койке около иллюминатора. Мы с Марстоном перетащили его туда. Доктор Марстон, чтобы унять боль, сделал ему укол. Я получил в два раза большую дозу — ведь мне, в отличие от боцмана, в эту ночь нога должна была понадобиться, а ему только руки да плечи. А руки и плечи у Макдональда были в порядке. Самые сильные на «Кампари». У меня было такое чувство, что этой ночью мне потребуется вся сила. Только Макдональду было известно то, что было у меня на уме. Он единственный знал, что я намерен вернуться тем же путем, которым уходил. Остальные думали, что я собираюсь осуществить самоубийственный план нападения на мостик, и считали, что       если мне повезет, то вернусь я через двери лазарета. Но вряд ли кто-либо верил, что я вообще вернусь. Атмосфера была отнюдь не праздничная.

Буллен уже проснулся и лежал на спине с мрачным и непроницаемым лицом. На мне был тот же вечерний костюм, который я одевал предыдущей ночью. Он еще не успел высохнуть и был покрыт коркой запекшейся крови. Я был босиком. В одном кармане у меня был складной нож, в другом — фонарик, завернутый в клеенку, на лице маска, на голове колпак. Нога болела, я чувствовал себя, как после тяжелого приступа лихорадки. Но это уже не в моей власти. Было сделано все, чтобы подготовиться как можно лучше.

— Свет! — скомандовал я Марстону.

Щелкнул выключатель, и в лазарете стало темно, как в могиле. Я отодвинул занавеску, открыл иллюминатор и высунул голову наружу.

Шел сильный дождь. Холодный, косой дождь с северо-запада. Капли через иллюминатор полетели на койку. Небо было черным, без единой звездочки. «Кампари» все еще качало, но это была ерунда по сравнению с минувшей ночью. Корабль шел со скоростью примерно двенадцать узлов. Я вывернул шею и посмотрел вверх. Там никого не было. Высунувшись, насколько это было возможно, я посмотрел вперед и назад. Если в ту ночь на «Кампари» где- то и горел свет, то я его не увидел.

Можно было действовать. Я поднял бухту нейлонового каната и, убедившись, что он привязан к ножке койки, выбросил бухту наружу, в дождь и темноту. Сделав последнюю проверку другого каната, которым был обвязан я сам и конец которого держал в руках боцман, сказал:

— Ну, я пошел.

Для прощальной речи я должен был сказать что-нибудь более красноречивое, но это было все, что я смог придумать в тот момент. Капитан Буллен отозвался:

— Удачи, малыш.

Он мог сказать намного больше, если бы знал, что у меня на уме. Что-то буркнул и Марстон, но слов я не расслышал. Сьюзен вообще ничего не сказала. Стараясь не задеть раненую ногу, я пробрался через иллюминатор и повис снаружи, опершись о проем локтями. Я скорее чувствовал, чем видел боцмана, готового травить конец, завязанный у меня на поясе.

— Арчи,— тихо сказал я.— Повтори мне свои слова. Про то, что все кончится хорошо.

— Вы вернетесь раньше, чем мы осознаем, что вы ушли — бодро сказал он.— Вот увидите. И принесете назад мой нож.

Я нащупал канат, привязанный к койке, взялся за него двумя руками и заскользил вниз с той скоростью, с которой боцман успевал травить свой конец, и через пять секунд оказался в воде.

Она была темная и холодная, и у меня перехватило дыхание. После тепла лазарета шок от резкого изменения температуры был почти парализующим. На какое-то мгновение я невольно выпустил из рук канат. Когда осознал, что произошло, отчаянно начал его искать и таки поймал его. Боцман трудился в поте лица — неожиданная нагрузка, должно быть, едва не выдернула его из иллюминатора.

Но холод был не самое страшное. Если вы пережили первый шок, вы можете холод до определенной степени переносить, смириться с ним нельзя, но привыкнуть можно.

С чем нельзя смириться, так это с невольным заглатыванием больших порций соленой воды каждые несколько секунд. Именно это и происходило со мной. Я предполагал, что тянуться на канате рядом с кораблем, делающим двенадцать узлов,— занятие малоприятное, но я никогда не думал, что будет до такой степени плохо. Я не принял во внимание такой фактор, как волны.

Сначала меня тащило вверх по волне, в следующий момент она проходила надо мной, я повисал в воздухе и тяжело грохался в растущую передо мной громаду новой

волны. И когда волна выбивала из легких весь воздух, возникало настойчивое, непреодолимое желание вдохнуть его снова. Но с погруженным в океан лицом я хватал ртом не воздух, а соленую воду, и притом в большом количестве. Было такое впечатление, как будто воду эту мне в горло заливали из шланга под давлением. Я барахтался, подпрыгивал и вращался в воде, как пойманная на крючок рыба, вытянутая на поверхность быстроходным катером. Медленно, но очень уверенно я тонул. Я потерпел поражение прежде, чем приступил к делу. Я знал, что должен вернуться назад, вернуться немедленно, я задыхался от морской воды, от воды у меня горели ноздри, мой рот был полон воды, я ее наглотался, от нее у меня обжигало гортань, а какая-то ее часть попала мне в легкие.

У нас была предусмотрена система сигналов, и я начал отчаянно дергать за веревку, завязанную вокруг пояса, держась за другую левой рукой. Я дернул раз десять — вначале пытался подавать сигналы упорядоченно, но затем, когда не последовало никакого ответа, я начал дергать отчаянно и беспорядочно. Опять ничего. Я так сильно подпрыгивал в воде, что Макдональд мог лишь чувствовать постоянные и беспорядочные натяжения и ослабления каната: он был не в состоянии отличить один вид рывка от другого.

Я попытался подняться сам, но в условиях громадного напора воды, обрушивающегося на меня при ходе «Кампари» в штормовом море, это оказалось совершенно невозможно. Когда ослабевало натяжение каната, завязанного вокруг моего пояса, мне требовалась вся сила обеих рук, чтобы просто удержаться на месте, вцепившись в другой канат. Собрав в отчаянии все силы, я попытался подтянуться хотя бы на дюйм. Но и этого сделать не удалось. Было очевидно, что долго я так продержаться не смогу.

Спасение пришло совершенно случайно, и в этом никакой моей заслуги не было. Особенно большая и крутая волна перевернула меня так, что я оказался на спине, и в этом положении я упал на следующую волну. Как раньше от удара, я выпустил весь воздух из легких, как раньше, судорожно стал хватать воздух ртом — и тут же обнаружил, что могу дышать! В легкие врывался воздух, а не вода: я мог дышать! Лежа таким образом на спине, наполовину вытянутый из воды спасательной веревкой, я выгнул шею, приподняв лицо над водой.

Я не тратил времени зря и начал перебирать руками канат, двигаясь с такой скоростью, с какой Макдональд травил конец, завязанный вокруг моего пояса. Я все еще заглатывал немного воды, но теперь уже в не заслуживающих упоминания количествах.

Секунд через пятнадцать я снял левую руку с веревки и начал шарить вдоль борта корабля, пытаясь нащупать канат, который я привязал и бросил за борт прошлой ночью. Спасательный канат скользил по моей руке и, хотя он был мокрый, обжигал кожу ладони. Но я почти не замечал этого, так как обязан был найти привязанный к леерной стойке канат, если нет— можно было опускать занавес. Это был бы конец не только моим надеждам на осуществление плана, это был бы и мой собственный конец. Мы с Макдональдом действовали, исходя из предположения, что канат будет на месте, и договорились, что боцман не будет предпринимать попыток втащить меня обратно, пока не получит четкого, заранее обусловленного сигнала, что пришло время это сделать. А подать такой четкий сигнал, находясь в воде, как я обнаружил, было невозможно. Если канат не будет обнаружен, меня просто протащит до конца нейлонового троса, после чего я утону. Много времени это не отнимет. Проглоченная соленая вода, которой я наглотался, борьба с волнами, удары, которые я получил от того, что меня бросало на борт «Кампари», потеря крови и моя раненая нога — все это сказывалось, и я чувствовал опасную слабость. Много времени это не отнимет.

Левая рука вдруг задела канат. Я вцепился в него, как утопающий хватается за соломинку.

Просунув спасательный канат под петлю каната, завязанного на поясе, я обеими руками ухватился за трос, привязанный к леерной стойке, подтянулся на нем, захлестнул его петлей вокруг здоровой ноги и повис так, жадно хватая воздух широко открытым ртом и дрожа, как загнанный пес.

Неожиданно меня стошнило, и я освободил свой желудок от собравшейся там морской воды. После этого я почувствовал себя лучше, но слабее, чем раньше. Я начал подниматься.

Лезть надо было невысоко — каких-нибудь двадцать футов, и я буду на палубе. Однако, не преодолев и двух футов, я горько пожалел, что не последовал своему порыву в прошлую ночь и не завязал узлы на канате. Он намок, стал скользким, и я должен был сжимать его изо всех сил, чтобы не съехать вниз. А сил этих в руках у меня оставалось очень мало. Даже когда мне удавалось хорошо ухватиться ногами, даже когда мои слабеющие руки не скользили вниз под грузом ставшего непомерно тяжелым тела, и то я за один раз подтягивался всего на два-три дюйма. Три дюйма и не больше — это все, чего я мог добиться за один раз.

Я не мог этого сделать: разум, инстинкт, логика, здравый смысл — все говорило мне, что я не могу этого сделать, но я это сделал. Несколько последних футов подъема были сплошным кошмаром — я подтягивался на два дюйма, соскальзывал вниз на один и вновь подтягивал себя вверх. В трех футах от цели я остановился. Я знал, что только это расстояние отделяет меня от безопасности, но я знал также» что не смогу взобраться по этому канату еще хотя бы на дюйм. От напряжения у меня дрожали руки, от боли горели плечи. Я подтянул тело вверх до уровня, когда глаза стали вровень с руками: даже в этой кромешной тьме костяшки пальцев смутно белели и даже вроде светились. Повисев так секунду, я в отчаянии выбросил вверх правую руку. Если бы я не схватился за комингс шпигата... но я не мог промахнуться. У меня больше не оставалось сил, и я ни за что не смог бы сделать еще одной попытки.

Я не промахнулся. Верхней фалангой среднего пальца уцепился за комингс, тут же рядом оказалась моя вторая рука. Отчаянно пытался дотянуться до нижней перекладины поручней. Я должен был перебраться через них, перебраться немедленно, иначе упал бы в океан. Нашел перекладину, ухватился за нее двумя руками, качнул свое тело вправо, так что моя здоровая нога зацепилась за комингс, дотянулся до следующей перекладины, затем до верхней, покрытой тиковым деревом, перевалил свое тело через верх и тяжело рухнул на палубу с другой стороны.

Не знаю, как долго я там пролежал, дрожа каждым мускулом тела, хрипло всасывая воздух в готовые разорваться легкие, скрежеща зубами от нестерпимой боли в руках и пытаясь не дать полностью окутать себя красному туману перед глазами. Это могли быть две минуты, могли быть и десять. В это время я опять испытал сильный приступ тошноты. Затем медленно, очень медленно боль начала отпускать, дыхание— выравниваться, а туман перед глазами — рассеиваться, но я не в силах был унять дрожь. Мне повезло, что на палубе в ту ночь не оказалось какого-нибудь пятилетнего озорника — он мог бы сбросить меня за борт, не вынимая рук из карманов.

Онемевшими, но все же работающими пальцами я развязал канат на поясе и привязал его к пиллерсу над узлом троса, по которому взобрался на палубу, и трижды дернул за спасательный канат. Через пару секунд я получил ответ— три четких рывка. Теперь они знали, что я добрался до палубы. Я надеялся, что они порадовались этому больше, чем я сам. Иначе было бы совсем плохо.

Я посидел еще минут пять, прежде чем ко мне вернулись силы, с трудом поднялся на ноги и поковылял по палубе к трюму номер четыре. Брезент впереди с правого борта был закреплен. Это означало, что внизу еще никого не было. Но я и не рассчитывал на то, что они уже будут там.

Я выпрямился, оглянулся вокруг и замер. Дождь хлестал по моей намокшей маске и мокрой одежде. В пятнадцати ярдах от себя, в направлении кормы, я увидел, как в темноте появился и исчез красный огонек. Прошло десять секунд, и свечение появилось вновь. Я слышал о непромокаемых сигаретах, но не до такой же степени непромокаемых. Но кто-то курил, и в этом не было никаких сомнений.

Легко, как пушинка, только еще тише, я двинулся в сторону свечения. Я все еще дрожал, но эта дрожь была не слышна. Дважды останавливался, чтобы определить направление и расстояние по вспыхивающему огоньку, и наконец остановился, не доходя десяти футов до него. Я почти ничего не соображал, иначе я бы никогда не решился на это: скажем, луч случайно включенного фонарика, и все было бы кончено. Но никто фонарик не зажег.

Опять появился красный огонек, и я смог разобрать, что куривший не стоял под дождем. Он стоял под брезентом, большим брезентом, укрывавшим что-то огромное. Орудие, ну, конечно же, орудие, которое Каррерас установил на корме. Брезент укрывал механизм от дождя и одновременно скрывал орудие, так что случайно проходивший днем мимо корабль ничего не заметил бы.

Я услышал приглушенный шум голосов. Говорил не куривший, а двое других, находившихся под укрытием брезента. Это означало, что всего их было трое. Трое охранников у одной пушки. Но зачем так много, ведь для этого не надо было троих? Затем я понял. Каррерас не просто так говорил о вероятности предательства в связи со смертью своего сына. Он заподозрил предательство, но его холодный логический ум сказал ему, что ни команда, ни пассажиры «Кампари» не несут за это никакой ответственности. Если его сын погиб насильственной смертью, то в ней повинен только кто-то из его людей. Изменник, убивший его сына, может нанести еще один удар, может попытаться разрушить его планы. Таким образом, на посту находятся вместе три человека. Они могут следить друг за другом.

Обойдя трюм, я отправился на склад боцмана. Пошарив в темноте, я нашел то, что хотел—тяжелый гарпун,— и пошел дальше. В одной руке у меня был гарпун, в другой — нож Макдональда.

В каюте доктора Кэролайна было темно. Я был уверен, что шторы не задернуты, но фонариком не воспользовался. Сьюзен сказала, что люди Каррераса ночью были расставлены по палубам корабля и понапрасну рисковать не стоило. И если доктора Кэролайна не было еще в трюме номер четыре, то весьма вероятно, что он мог находиться в своей койке, связанный по рукам и ногам.

Я взобрался на следующую палубу и поковылял к радиорубке. Дыхание и пульс у меня почти вернулись в норму, дрожь прекратилась, и я почувствовал, как мои руки снова обретают силу. Кроме постоянной тупой боли в шее,

над которой поработали специалист с мешком песка и Тони Каррерас, я чувствовал только острое жжение в левом бедре, там, где морская вода попала в открытые раны. Без обезболивающего укола я давно бы уже исполнял индейский боевой танец. Естественно, на одной ноге.

В радиорубке было темно. Я прислонил ухо к двери, пытаясь уловить малейший звук изнутри, и уже осторожно тянулся к дверной ручке, когда чуть было не получил разрыв сердца. С оглушительным металлическим грохотом в шести дюймах от моего уха, которое я плотно прижал к двери, зазвонил телефон. При этом звуке я окаменел, в течение пяти секунд оставался неподвижен, неподвижен, как жена библейского Лота, затем осторожно, ступая мягко, как кошка, перешел через палубу и укрылся за спасательной шлюпкой.

Я услышал неясный, приглушенный шум голоса, говорившего по телефону, увидел, как в радиорубке зажегся свет и оттуда вышел человек. Прежде чем он выключил свет, я успел увидеть две вещи: что он достал ключ из правого кармана брюк и что это тот самый виртуоз-автоматчик, застреливший Томми Уилсона и скосивший всех нас очередью. Если я должен был этой ночью свести счеты, я надеялся, что они будут сведены с ним.

Он закрыл дверь на ключ и спустился по лестнице на палубу. Я проследовал по лестнице за ним, но остался наверху. Внизу у каюты доктора Кэролайна его ждал человек с фонариком. В свете отраженного луча я увидел, кто это был. Сам Каррерас. Рядом с ним стояло еще два человека. Я не мог определить, кто именно, но был уверен, что один из них — доктор Кэролайн. К ним присоединился радист, и вчетвером они двинулись в сторону кормы. Я даже не подумал о том, чтобы пойти следом за ними. Я знал, куда они пошли.

Десять минут. Эта подробность упоминалась в сводке новостей об исчезновении «Твистера». Всего один или два человека могли привести «Твистер» в боевую готовность, и это нельзя было сделать быстрее, чем за десять минут. Это было все время, отпущенное мне на то, чтобы сделать то, что я должен был сделать. И его было немного.

Я начал спускаться по лестнице, когда все еще виднелся свет от фонарика Каррераса. Проделав три четверти пути, не дойдя трех ступенек до конца лестницы, я замер. Два человека, чьи силуэты из-за дождя были едва видны,— но я знал, что их было двое, потому что слышал приглушенный шум голосов,— приближались к лестнице.

Вооруженные люди, а они, конечно, были вооружены и почти наверняка общепринятыми в этой банде автоматами.

Они подошли к трапу. От напряжения у меня заболели руки, сжимавшие рукоятку гарпуна и открытый нож, но они неожиданно повернули и обошли лестницу справа. Я мог протянуть руку и дотронуться до них, я видел их достаточно четко, настолько четко, что мог определить, что у обоих были бороды. Если бы не мой черный капюшон и маска, они бы увидели белый отблеск кожи моего лица. Почему они не заметили мой силуэт, когда я стоял на третьей снизу ступеньке, было выше моего понимания. Единственной причиной этого, по моему мнению, было лишь то, что они опустили головы, пряча свои лица от дождя.

Несколько секунд спустя я уже был в центральном коридоре между пассажирскими каютами на верхней палубе.

Предварительно я особо не разглядывался. После встречи, которая только что произошла, я считал, что ничего уже не имеет значения, и просто вошел в коридор. Там никого не было.

Первая дверь с правой стороны, напротив каюты Кэролайна, вела в люкс Каррераса. Подергал дверь. Она была заперта на ключ. Я прошел по коридору в сторону служебного помещения погибшего старшего стюарда Бенсона, надеясь, что роскошный ковер под моими ногами хорошо впитывает воду, которая лилась с меня ручьем. Уайта, преемника Бенсона, хватил бы удар, если бы он увидел, какой ущерб я причиняю.

Отмычка от пассажирских кают находилась в обычном месте. Я достал ее, вернулся к люксу Каррераса, открыл дверь, вошел внутрь и заперся на ключ.

В люксе горели все электрические светильники. Каррерас не потрудился, уходя, погасить свет, он ведь не платил за электроэнергию. Я обошел всю каюту, открывая по очереди двери пинком ноги. Ничего и никого. Я испытал неприятный момент, когда вошел в спальню Каррераса и увидел человека в капюшоне, с одежды которого стекала вода и руки которого с силой сжимали оружие. Его глаза были широко открыты, кровь капала из левой рассеченной брови. Я увидел себя в зеркале. Мой вид вызывал не самые лучшие ощущения. Я и не знал, что порезался. Вероятно, это произошло в результате одного из моих многочисленных ударов о борт «Кампари», когда открылась старая рана у меня на голове.

Каррерас хвастался, что у него в каюте есть подробный план загрузки «Тайкондероги». Осталось девять минут, а то и меньше. Где же он, черт возьми, может хранить Этот план? Я проверил туалетные столики, шкафы, ящики, прикроватные столики. Ничего. Ничего. Семь минут...

Где, где может он его хранить? Думай, Картер, ради бога, думай. Может быть, Кэролайн снарядит «Твистер» быстрее, чем предполагалось. Как можно знать наверняка, что его можно снарядить именно за десять минут? На радио и соврут — недорого возьмут. Если уж этот «Твистер» такой секретный — а пока его не сперли, он и был такой сверхсекретный,— что даже о существовании его никто не знал, откуда тогда это вдруг известно, что он снаряжается за десять минут и не меньше? Кто это может знать? Может быть, все, что требуется, это тут повернуть, там покрутить. Может быть... может быть, он уже закончил? Может быть...

Подобные мысли я от себя безжалостно гнал. Они вели к панике и поражению. Я стоял неподвижно и заставлял себя думать, думать спокойно, беспристрастно. Осмотрел все очевидные места. Но там ли я искал? В конце концов ведь я уже однажды проверял его каюту, когда искал радиоприемник, искал довольно тщательно и не видел никаких признаков плана. Он его спрятал, конечно, спрятал. Он не мог им рисковать. Его мог найти, например, стюард во время ежедневной уборки каюты, до того, как корабль был захвачен. Разумеется, сейчас нет дежурных стюардов и уборок, но он мог просто не позаботиться переложить его в другое место. Куда он мог его спрятать, чтобы на него не наткнулся стюард?

Такой подход исключал всю мебель, все те места, на обыск которых я потратил время. Исключались койка, одеяла, матрацы, но не ковер! Идеальное место для того, чтобы спрятать листок бумаги.

Я прямо-таки бросился на ковер в спальне. Ковры в пассажирских каютах «Кампари» крепились к полу кнопками, так что снимать их было легко. Я схватился заугол ковра, который был ближе к двери, и отстегнул с десяток Кнопок. Он лежал прямо там, в шести дюймах от края. Большой лист чертежной кальки, сложенный вчетверо. В углу стоял штамп: «Турбоэлектроход «Тайкондерога». Совершенно секретно».

Оставалось пять минут.

Я смотрел на этот лист до тех пор, пока не запомнил его точное положение по отношению к ковру, затем взял

его и развернул. Схема «Тайкондероги» с полным планом размещения груза. Но меня интересовал только палубный груз. На плане указывались ящики, сложенные на носовой и кормовой палубах, и двадцать ящиков на носовой палубе были помечены жирным красным крестом. Красный цвет обозначал золото.

Аккуратными небольшими буквами Каррерас сделал приписку сбоку: «Все ящики на палубе имеют одинаковый размер. Золото находится в водонепроницаемых металлических ящиках, заполненных пенопластом, чтобы обеспечить плавучесть в случае повреждения или затопления. Каждый ящик снабжен желтой меткой для воды. Я предположил, что это какое-то химическое вещество, которое при попадании в воду окрашивает в желтый цвет большой участок моря, и продолжал читать дальше: «Ящики с золотом не отличаются от обычного груза. На всех ящиках надпись «Хармсворт и Холден. Электротехническая компания». Объявленное содержимое — генераторы и турбины. Груз на носовой палубе направляется в Нэшвилл, Теннесси, там одни турбины. Груз на кормовой палубе — в Ок-Ридж, Теннесси, только генераторы. Так обозначено. Двадцать ящиков, стоящих в передней части носовой палубы, содержат золото».

Я не спешил. Времени было очень мало, но я не спешил.

Я изучал план, который полностью соответствовал примечаниям Каррераса, и отдельно изучал примечания до тех пор, пока не стал уверен, что не забуду ни слова. Свернув план, положил его на то же самое место, прижал кнопками ковер, быстро проверил в последний раз каюту, чтобы       убедиться, что не оставил никаких следов своего посещения. Насколько я мог видеть, их не было. Закрыв дверь на ключ, я вновь вышел на палубу.

Резкий, холодный дождь стал еще сильнее. Его косые      струи, хлеставшие со стороны левого борта, с металлическим стуком падали на переборки пассажирских кают, под       острым углом отлетали от полированных деревянных палуб. Выдвинув весьма правдоподобную гипотезу, что охранники Каррераса будут держаться правого, защищенного от дождя, борта, торопясь на корму, я держался противоположной стороны. Когда я шел в черном костюме и маске, бесшумно ступая ногами, на которых были только носки, меня нельзя было увидеть или услышать даже на расстоянии в несколько футов. Никто не видел и не слышал меня, никого не видел и не слышал я. Но я и не пытался что-либо увидеть, услышать или предпринять иные меры предосторожности. Через две минуты после ухода из каюты Каррераса я уже был у трюма номер четыре.

Мне не стоило так спешить. Каррерас даже не попытался поставить на место брезент, который он сдвинул, чтобы снять доски, и я мог видеть, что происходило на дне

трюма. Внизу стояли четыре человека. Двое из них держали мощные электрические фонари, Каррерас держал в руке пистолет. Доктор Слингсби Кэролайн в нелепом седом парике, сдвинутом на бок, стоял склонившись над «Твистером». Я не мог видеть, что он делал.

Все это напоминало мне рисунок девятнадцатого века с изображением грабителей могил, занимающихся делом. Глубокий, как могильная яма, трюм, гробы, фонари, ощущение опасности, спешки и мрачной сосредоточенности, придававшее этой сцене зловещий, заговорщический дух,— все элементы были налицо. И особенно почти ощущаемое физически чувство напряжения, наполнявшее трюм. Напряжения, которое было вызвано не боязнью быть обнаруженными, а возможностью в любую секунду совершить роковую, непоправимую, катастрофическую ошибку. Если для того, чтобы снарядить «Твистер», требовалось целых десять минут, а скорее всего даже больше, то процедура эта была весьма мудреной. Несложно было догадаться, что мозг доктора Кэролайна был не в том состоянии, чтобы легко с ней справиться. Он нервничал, а возможно, и просто боялся, руки у него дрожали, он работал, естественно, с неподходящим инструментом, на качающейся палубе, при неровном свете фонарей. Хотя он, судя по всему, не был в достаточной степени ни безумцем, ни дураком, чтобы намеренно рвануть эту штуковину, мне, да и там внизу казалось, что у него есть все шансы сделать это ненароком. Инстинктивно я отодвинулся на пару футов назад, пока комингс люка не скрыл от меня сцены внизу. Я больше не видел «Твистер», и у меня отлегло от сердца.

Поднявшись на ноги, я пару раз осторожно обошел вокруг люка, первый — ближе, второй — дальше от него. Людей Каррераса видно не было, если не считать охранников у орудия, кормовая палуба была совершенно пуста. Я вернулся к левому переднему углу люка и устроился там в ожидании событий.

Я надеялся, что мне не придется долго ждать. Морская вода была холодной, такими же холодными были дождь и ветер: я промок до костей и периодически испытывал сильные приступы дрожи, такой дрожи, которую никак не мог унять. Я чувствовал, что меня сильно лихорадило.

Возможно, к этой дрожи имела какое-то отношение навязчивая мысль о промахнувшейся руке доктора Кэролайна. Впрочем, какова бы ни была причина, мне крупно повезет, если я отделаюсь лишь воспалением легких.

Через пять минут я осторожно заглянул в люк. Все так же. Поднявшись, я потянулся и начал осторожно прохаживаться по палубе, чтобы размять тело и особенно ноги. Если дела пойдут так, как я думал, мне необходима будет хорошая спортивная форма.

Если дела пойдут так, как я надеялся. Я осторожно заглянул в трюм третий раз и замер, оставшись в согнутом положении. Доктор Кэролайн закончил свою работу. Под недремлющим взглядом и пистолетом радиста он привинчивал на место крышку гроба, в то время как Каррерас со своим помощником, сняв крышку следующего гроба, склонились уже над ним. Судя по всему, они устанавливали взрыватель для аматола в гробу. По всей вероятности, он нужен был для страховки на случай, если не сработает «Твистер», или, еще более вероятно, предназначался в качестве детонатора для атомного заряда, если собственный взрыватель того выйдет из строя. Наверняка я знать не мог, а только догадывался. И в данную минуту меня это совершенно не волновало. Наступил критический момент.

Критический момент для доктора Кэролайна. Я знал, да и ему пора было уже знать, что его не могут оставить в живых. Он сделал все, что от него требовалось. Он им больше не был нужен. Сейчас он мог погибнуть в любой момент. Если они решат приставить пистолет к его голове и застрелить его там, где он стоял, я ничего не мог сделать, я не мог даже попытаться что-либо сделать. Мне бы оставалось только тихонечко стоять и смирно наблюдать, как он умирает. Если я позволю им убить доктора Кэролайна, не пытаясь спасти его, то в этом случае погибнет только он; если же я попытаюсь спасти его и потерплю неудачу — а мои шансы с ножом и гарпуном против двух автоматов и двух пистолетов были нулевыми,— то вместе с Кэролайном и мною погибнут все пассажиры и члены команды «Кампари». Полностью, всем составом. Думать обо всех или об одном... Застрелят они его там, где он стоит, или сделают это на верхней палубе?

Логика подсказывала, что они сделают это на верхней палубе. Каррерас собирался использовать «Кампари» еще несколько дней, и он не захочет, чтобы у него в трюме был покойник. Застрелить его внизу и потом тащить наверх по трапу не было смысла, тем более что он мог взобраться наверх своими ногами, а протянуть их уже наверху. Будь я на месте Каррераса, рассуждал бы так.

Именно так он и поступил. Кэролайн завернул последний шуруп, положил отвертку и выпрямился. Я увидел мельком его лицо — бледное, напряженное, одно веко глаза невольно подергивалось.

— Сеньор Каррерас? — спросил радист.

Каррерас выпрямился, повернулся, посмотрел на Кэролайна и кивнул головой.

— Отведи его в каюту, Карлоса. Потом вернешься сюда.

Я отпрянул от света вертикального луча фонаря, направленного из трюма. Карлос уже взбирался по трапу. «Потом вернешься сюда». Боже, как я не подумал о такой очевидной возможности? На какое-то мгновение меня охватила паника, а руки сжали жалкое оружие. Я остолбенел, будучи не в силах пошевелить даже мозгами. Без всякого на то основания я уже было представил, как сумею избавиться от того, кто назначен в убийцы Кэролайна, не вызвав ни у кого подозрения. Если бы Карлос, радист, получил указание разделаться с ничего не подозревавшим Кэролайном по пути к носовой части корабля, а затем отправиться дальше, в радиорубку, я бы убрал его, и прежде чем Каррерас что-либо заподозрил, прошло бы несколько часов. Но в данном случае он, по существу, сказал: «Поднимись с ним наверх, выбрось его через борт, и как только это сделаешь, вернись и доложи мне».

В колеблющемся луче фонаря Карлоса, торопливо поднимавшегося по трапу, ярко светились косые струи дождя. К тому времени, когда он добрался до верха, я был уже по другую сторону комингса люка и лежал, плотно прижавшись к палубе.

Очень осторожно я выглянул из-за комингса. Карлос стоял на палубе и светил фонарем в трюм. Я увидел, как появилась седая голова доктора Кэролайна, а за ней и вся его высокая, сутулая фигура в плаще с поднятым воротником. Я услышал, хоть и не смог разобрать, быструю, отрывистую команду, и они двинулись наискосок в направлении трапа на нижнюю палубу. Впереди Кэролайн, за ним Карлос, упершись лучом фонаря ему в спину.

Я поднялся на ноги, но с места не сдвинулся. Неужели на самом деле Карлос ведет его в каюту? Не ошибся ли я? Возможно ли...

Мысль я не закончил. Я уже бежал за ними, бежал настолько быстро и бесшумно, насколько позволяла моя левая нога. Конечно же, Карлос ведет его в сторону сходного трапа — если бы он повел его сразу к борту, Кэролайн тут же догадался бы, что ждет его и первым бы набросился на Карлоса со всей отчаянностью человека, который знает, что должен вот-вот погибнуть.

Прошло пять секунд, всего лишь пять секунд с того момента, как я побежал, до того, как я догнал их. Пять секунд — так мало для того, чтобы осознать смертельную опасность, для того, чтобы подумать о том, что произойдет, если Карлос повернет фонарь назад, если кто-то из трех охранников у орудия случайно взглянет на эту маленькую процессию, если Каррерас или его помощник в трюме решат высунуться из трюма и проследить, как решается проблема уничтожения мавра, сделавшего свое дело, так мало времени, чтобы решить, что же, собственно, я собираюсь делать, догнав Карлоса.

А времени на размышление мне больше отпущено не было. Мне оставалось до них три или четыре фута, когда в отраженном свете фонаря я увидел, как Карлос перехватил свой автомат и, взяв его за ствол, высоко занес над головой. Автомат достиг высшей точки и начал падать вниз, когда в шею Карлоса ударил тяжелый гарпун, брошенный мною со всей силой и яростью, на которые я был способен. Я услышал, как что-то хрустнуло, подхватил автомат, который начал вываливаться из безжизненных рук, прежде чем он упал на палубу, и попытался схватить фонарь, но промахнулся. С приглушенным звуком фонарь ударился о палубу, покатился по ней и остановился, направив свой луч в сторону моря. Карлос тяжело повалился вперед на доктора Кэролайна, и оба они упали рядом с трапом.

— Тихо.— прошептал я.— Молчите, если хотите жить!— Я бросился к фонарю, попытался нащупать выключатель, но, не найдя его, чтобы скрыть луч, просто прижал фонарь к себе, и тут обнаружил выключатель.

— Ради бога, что...

— Молчите! — Я нащупал спусковой крючок автомата и стоял неподвижно, вглядываясь в темноте в сторону трюма и орудия, вслушиваясь так напряженно, как будто от этого зависела моя жизнь. Впрочем, так оно и было. Я прождал десять секунд. Ничего. Пора было двигаться. Ждать еще десять секунд было нельзя. Тридцати секунд Карлосу вполне должно было хватить, чтобы избавиться от доктора Кэролайна — еще чуть-чуть и Каррерас начнет беспокоиться о своем верном подручном.

Я протянул автомат и фонарь в сторону Кэролайна, нащупав в темноте его руки.

— Подержите это,— тихо сказал я.

— Что, что это такое? — напряженный шепот из темноты.

Он собирался проломить вам голову. А сейчас не вредно бы и заткнуться. Вы все еще в опасности. Меня зовут Картер, я старший помощник капитана. Оттащив Карлоса от сходного трапа, чтобы освободить прижатого Кэролайна, я начал поспешно осматривать его карманы. Ключ. Ключ от радиорубки. Я видел, как он вынимал его из правого кармана брюк, но сейчас его там не было. Левый карман. Тоже нет. Секунды быстро таяли. В отчаянии рванул накладные карманы его рубашки военного образца и нашел ключ во втором кармане. Но все это отняло у меня, по крайней мере, секунд двадцать.

— Он мертв? — шепотом спросил Кэролайн.

— А вам жалко? Оставайтесь здесь.— Я засунул ключ в надежный внутренний карман, ухватил радиста за воротник и потащил по мокрой палубе. До поручней было меньше, чем десять футов. Я отпустил его, нашел в верхнем поручне открывающуюся секцию, поискал задвижку, отпустил ее, затем открыл секцию и в таком положении зафиксировал. Взял радиста под мышки, перевалил через нижний поручень и поднял за ноги. Всплеск от падения тела был почти не слышен. Ни в трюме, ни под брезентом, укрывающим орудие, наверняка никто ничего не мог услышать.

Бегом я вернулся туда, где на нижней ступеньке трапа стоял доктор Кэролайн. Возможно, он просто выполнял отданный мною приказ, но вероятнее всего он был слишком ошеломлен, чтобы двигаться. Я распорядился:

— Быстро. Дайте мне свой парик.

— Что? Что?— Мое второе предположение оказалось верным. Он действительно был ошеломлен.

— Ваш парик!— Очень трудно кричать шепотом, но мне это почти удалось.

— Мой парик? Но он приклеен.

Я наклонился вперед, запустил свои пальцы в его временную гриву волос и потянул ее на себя. Парик действительно был приклеен. Сдавленный стон доктора это подтвердил со всей очевидностью. Этот чертов парик был как будто приклепан к черепу. Но в эту ночь было не до полумер. Левой рукой я зажал доктору рот и сильно потянул за парик правой рукой. Мне все-таки удалось его оторвать.

Не знаю, какую боль испытал при этом доктор, но мне это обошлось дорого: его зубы чуть не прокусили мою ладонь.

Автомат все еще был в руке Кэролайна. Я выхватил его у него, повернулся и замер. Второй раз в течение одной минуты я увидел косые струи дождя в свете вертикального луча фонаря. Это означало только одно: кто-то поднимался по трапу из трюма.

В три длинных шага я достиг борта, бросил парик в шпигат, сверху положил автомат, рванулся назад к трапу, поднял за шиворот Кэролайна и потащил его в сторону склада боцмана, который находился менее чем в десяти футах. Дверь была еще наполовину открыта, когда из люка показался Каррерас, но его фонарь был направлен в противоположную сторону. Я тихо прикрыл дверь, оставив небольшую щель.

За Каррерасом вылез его спутник, тоже с фонарем. Они оба тут же направились к борту корабля. Я увидел, что луч фонаря Каррераса резко остановился на проеме в поручне, затем услышал громкое восклицание, когда Каррерас наклонился вперед и начал рассматривать шпигат. Через мгновение он выпрямился, держа в руках автомат и парик. Я услышал» как он что-то повторял коротко и отрывисто. Затем начал что-то быстро говорить своему спутнику, но по-испански, так что я ничего не понял. После этого он внимательно рассмотрел парик изнутри, указал на что-то лучом фонаря, покачал головой, что могло означать сожаление, но скорее всего выражало крайнюю степень злости, забросил парик через борт и вернулся в трюм, прихватив с собой автомат. Его спутник последовал за ним.

— Кажется, наш друг не очень счастлив,— пробормотал я.

— Это дьявол, это сущий дьявол! — голос доктора Кэролайна дрожал. Он только сейчас начал осознавать свое спасение, понимать, насколько близко от него прошла смерть.— Вы слышали, что он сказал? Один из его людей погиб, а все, что он может сказать о нем, так это то, что он сумасшедший кретин. И когда второй предложил повернуть корабль и поискать его, он лишь засмеялся.

— Вы понимаете по-испански?

—Да, и довольно неплохо. Он сказал примерно следующее: «Это так похоже на этого садиста—заставить Кэролайна открыть поручень, чтобы тот представил себе, что его ожидает». Он считает, что я набросился на охранника, схватил его автомат и во время борьбы, до того как мы оба вывалились за борт, мой парик был сорван. На подкладке парика, сказал он, клочьями висят мои волосы.

— Извините меня, доктор Кэролайн.

— Господи, извинения! Вы спасли жизнь нам обоим. Мне, во всяком случае. Извинения! — Доктор Кэролайн, подумал я, имеет весьма крепкие нервы. Он очень быстро отходил от шока. Хорошо бы они и на самом деле были очень крепкие — ему это крайне пригодилось бы, чтобы пережить испытания, которые сулили нам грядущие часы.— Именно эти клочья его окончательно убедили.

Я молчал, и он попросил:

— Пожалуйста, объясните мне, что происходит.

В течение следующих пяти минут, пока я наблюдал за палубой через дверную щель, доктор Кэролайн забрасывал меня вопросами, и я отвечал по возможности быстро и коротко. Он поразил меня своим острым, цепким умом, хотя особо удивляться этому с моей стороны было бы глупо: как правило, ведущими конструкторами нового атомного оружия балбесов не назначают. Я решил, что подсознательно составил о нем совершенно превратное представление из-за его потешно звучащего имени и того мимолетного впечатления, которое он произвел на меня минувшей ночью. Любой человек выпучит глаза, если его связать по рукам и ногам, туго припеленать к кровати и ослепить ярким лучом фонаря. Через пять минут он знал о всех происшедших событиях столько же, сколько знал я. Единственное, чего он не знал, так это того, что еще предстояло впереди: у меня не хватило духу ему рассказать. Он сообщал мне подробности своего похищения, когда появились Каррерас и его спутник.

Они поставили на место доски натянули брезент и без задержки отправились в сторону носовой части. Это означало, как я предполагал, что установка взрывателей двух вспомогательных устройств, находящихся в двух оставшихся гробах, была завершена. Я отвернул клеенку с фонаря, осмотрел склад, взял несколько инструментов и погасил свет.

— Порядок,— сообщил я Кэролайну.— Можно двигаться.

— Куда? — Ему никуда не хотелось идти, и его трудно было в этом винить после тех испытаний, которые выпали на его судьбу.

— Вниз, в трюм. Быстрее. У нас очень мало времени.

Через две минуты, поставив, насколько это было возможно, на место доски и, поправив брезент, мы были уже на дне трюма. Я мог и не беспокоиться об инструментах, Каррерас оставил все свои, разбросав их в беспорядке по полу. Понятно, почему он не потрудился их собрать. Ему они больше не понадобятся.

Я передал фонарь Кэролайну, взял отвертку и приступил к крышке гроба, на которой была медная пластина.

— Что вы собираетесь делать? — нервно спросил Кэролайн.

— А вы не видите?

— Ради бога, будьте осторожны. Оружие на боевом взводе.

— И когда оно должно сработать?

— В семь часов. Но оно очень ненадежно, очень ненадежно. Оно абсолютно непредсказуемо. Боже мой, Картер, я-то знаю! — Его дрожащая рука легла на мою руку, его лицо было искажено волнением.— Разработка этой бомбы не была еще закончена, когда ее украли. Взрыватель у нее экспериментальный — не отработанный. Испытания показали, что пружина прерывателя слабовата. В обычных условиях «Твистер» совершенно безопасен, но когда его приводят в боеготовность, этот прерыватель включается в цепь.

— Ну и…

— Удар, вибрация, малейшее падение, все что угодно может растянуть эту пружину и замкнуть цепь взрывателя. Бомба взорвется через пятнадцать секунд.

Раньше я не замечал, что в трюме было намного теплее, чем на палубе. На лбу у меня выступил пот, и я механически, но без особого успеха, попытался вытереть его насквозь мокрым рукавом.

— Вы говорили об этом Каррерасу? — Тепло оказало странное воздействие на мои голосовые связки, и голос прозвучал напряженно, хрипло и приглушенно.

— Говорил. Но он не желал слушать. Мне кажется, что Каррерас немного не в себе. Даже больше, чем немного. Он ни за что не хочет упустить свой шанс. Он отдал приказ обложить «Твистер» ватой и одеялами, чтобы предохранить его от толчков.

В течение какого-то времени я смотрел на него, хотя и не видел, затем приступил к следующему шурупу. Он поддавался намного хуже, чем предыдущий, но, возможно, это было вызвано тем, что я прикладывал меньше усилий, чем раньше. При всем этом я отвинтил все шурупы за три минуты. Очень осторожно я снял крышку, поставил ее рядом набок, отогнул одеяла и увидел «Твистер». Он выглядел еще более зловещим, чем обычно.

Я встал, забрал фонарь у Кэролайна и зачем-то уточнил и без того известный факт:

— Заряжен?

— Конечно.

— Вот вам инструменты. Отключайте эту проклятую штуку.

Он уставился на меня, и лицо его внезапно потухло.

— Так для этого мы здесь?

— А для чего же ещё? Это же совершенно очевидно. Приступайте к делу.

— Этого нельзя сделать.

— Как нельзя? — Не очень нежно я схватил его за руку.— Послушайте, вы взвели эту проклятую штуковину. Сделайте теперь наоборот.

— Это невозможно,— в его голосе прозвучала безысходная решительность.— Когда механизм взведён, он запирается в этом положении ключом. Ключ в кармане у Каррераса.

11. Суббота. 1.00 — 2.15

Слабость в левой ноге, почти парализующая слабость. Я почувствовал ее внезапно и вынужден был сесть на доску, опершись о трап. Я смотрел на «Твистер», смотрел долго и горестно. Затем, как бы очнувшись, посмотрел на доктора Кэролайна.

— Пожалуйста, повторите еще раз.

Он повторил все, сказанное ранее.

— Я очень сожалею, Картер, но дела обстоят именно так. Без ключа разряжать «Твистер» опасно. А ключ у Каррераса.

Я перебрал в уме все пришедшие мне в голову решения этой новой задачи и отверг их все. При кажущемся разнообразии их роднило одно — полнейшая неосуществимость. Я знал, что нужно было теперь делать, что единственно можно было теперь делать.

— Знаете ли вы, доктор Кэролайн,— устало произнес я,— что приговорили сорок человек к смерти?

— Что я сделал?

— Ладно, не вы, а Каррерас. Положив в карман этот ключ, он приговорил себя и всех своих людей к смерти столь же однозначно, как палач, включающий рубильник электростула. И вообще, чего я беспокоюсь? Смерть — это единственное и радикальное средство для лечения таких мерзавцев, как Каррерас и его люди. Что же касается лорда Декстера, то он всегда может построить новый «Кампари».

— Вы о чем говорите, мистер Картер? — на его лице отражалось смятение, больше, чем смятение,— страх.— С вами все в порядке, Картер?

— Конечно,— раздраженно ответил я.— Все постоянно задают мне одни и те же глупые вопросы.— Я наклонился, поднял портативную лебедку «Халтрак», которую захватил с собой из склада боцмана, затем с трудом встал на ноги.— Приступим, доктор.— Помогите мне управиться с этой штуковиной.

— Помочь справиться с чем? — он прекрасно знал, о чем идет речь, но страх блокировал его сознание.

— С «Твистером», конечно,— сказал я нетерпеливо.— Я хочу доставить его к левому борту и спрятать там под брезентом у перегородки.

— Вы сошли с ума,— прошептал он.— Явно сошли с ума. Вы меня слышите? Собираетесь поднять его из гроба вот этим? Малейшая неточность, малейшая вибрация и...

— Вы будете мне помогать?

Он покачал головой, поежился и отвернулся. Я зацепил лебедку за верхнюю ступеньку лестницы, спустил нижний блок почти до уровня «Твистера», поднял трос и направился к хвосту бомбы. Когда я склонился над ней, вдруг услышал позади себя торопливые шаги, и пара рук сомкнулась вокруг моего тела, пара рук, от страха и отчаяния обретшая невероятную силу. Я попытался освободиться, но с таким же успехом я мог пытаться стряхнуть с себя щупальца спрута. Тогда я попробовал ударить его по ногам, но лишь ушиб себе пятку. Я совершенно забыл, что был босиком.

— Отпусти! — с яростью воскликнул я.— Какого черта тебе нужно?

— Я не позволю этого сделать! Я не допущу, чтобы вы сделали это! — он часто и тяжело дышал, голос его звучал низко, хрипло и отчаянно.— Я не собираюсь позволить убить всех нас!

С некоторыми людьми в определенных обстоятельствах не спорят. К таким людям принадлежал Кэролайн, да и обстоятельства были таковыми. Наполовину развернувшись, со всей силы я нанес удар здоровой ногой и услышал, как он охнул, ударившись спиной о перегородку. Мгновенно тиски его объятий ослабли, поворот, и вот я на свободе. Подняв большую свайку, в свете фонаря продемонстрировал ее ему.

— Мне не хотелось бы использовать это,— тихо сказал я.— Но в следующий раз придется. Обещаю. Да перестаньте вы дрожать и наконец-то поймите, что я пытаюсь не угробить наши жизни, а, наоборот, спасти их. Неужели вы не понимаете, что в любой момент кто-нибудь наверху может заинтересоваться незакрепленным брезентом?

Он стоял, прижавшись к металлической стенке, глядя в пол и не отвечая. Я повернулся, взял фонарик в зубы, положил бухту троса на край гроба и нагнулся, чтобы поднять хвост «Твистера». Точнее, попытаться поднять его. Он весил тонну. По крайней мере для меня, ведь так уж случилось, что я пребывал не в лучшей своей форме. Я умудрился приподнять его дюйма на три и не знал, как удержать его хотя бы пару секунд, когда услышал позади шаги и какое-то бормотанье. Напрягшись, я приготовился к новому нападению. И только когда доктор Кэролайн, поравнявшись со мной, наклонился и зацепил петлю за хвост «Твистера», я расслабился. Вместе мы смогли передвинуть петлю приблизительно на середину бомбы. Никто не произнес ни слова.

Я вытравил слабину лебедки, и трос туго натянулся. Доктор Кэролайн хрипло заметил:

— Он ни за что не выдержит. Слишком тонкий...

Он выдерживает до тысячи фунтов,— Я снова потянул, и хвост начал приподниматься. Петля была не на середине. Немного отпустил трос, мы поймали центр, и когда я потянул снова, «Твистер» весь пошел вверх. Когда он был на высоте примерно трех дюймов над своим мягким ложем, я установил автоматический стопор и вытер пот со лба.

— Каким образом вы намерены доставить его к другому борту? — голос Кэролайна больше не дрожал, он звучал ровно и монотонно, как голос человека, который смирился с неизбежностью катастрофы.

— Понесем его. Мы должны справиться.

— Понести его? — уныло вымолвил он,— Да в нем 275 фунтов.

— Я знаю, сколько в нем фунтов, — раздраженно ответил я.

— У вас больная нога.— Он меня не слышал.— У меня слабое сердце. Корабль качает. Сами видите полированный алюминий такой же скользкий, как стекло. Один из нас споткнется, оступится, отпустит. А то и оба вместе. Тогда он упадет.

— Подождите здесь,— сказал я, взял фонарь, отправился к левому борту, подобрал там пару кусков брезента и расстелил их на полу.— Давайте положим его на брезент и будем тащить.

— Тащить его волоком по полу? — Он не настолько смирился с неизбежностью катастрофы, как мне казалось. Он посмотрел на меня, потом на «Твистер», потом снова на меня, а затем произнес с непоколебимой уверенностью:

— Вы сумасшедший.

— Бога ради, неужели вы не можете придумать чего-нибудь другого, чтобы сказать? — Я снова взялся за лебедку, снял стопор и потянул. Кэролайн двумя руками обхватил «Твистер», когда он полностью вышел из гроба, стараясь не допустить удара носа бомбы о перегородку.

— Перешагните через перегородку и захватите его с собой,— скомандовал я.— Когда будете поворачиваться, прижмитесь спиной к лестнице,— Кэролайн молча кивнул. Луч фонарика освещал его застывшее в напряжении лицо. Он прислонился спиной к лестнице, еще крепче обхватил «Твистер» с обеих сторон от петли, поднял ногу, чтобы переступить через перегородку, и в этот момент корабль качнуло, и бомба всем весом пошла на него. Он задел ногой верх перегородки, сложившись, силы инерции «Твистера» и рывка судна увлекли его вперед. Кэролайн вскрикнул и тяжело перевалился через перегородку на дно трюма.

Я видел, как это происходило, точнее, последние мгновения происходящего. Инстинктивно выбросив руку вперед, нажал на кнопку стопора и бросился к раскачивающейся бомбе, между ней и трапом. Мой фонарь упал в тот момент, когда я двумя руками пытался предотвратить удар носа бомбы о трап. В неожиданно наступившей кромешной мгле я промахнулся мимо «Твистера», но «Твистер не промахнулся мимо меня. Он нанес мне удар чуть ниже ключицы, да с такой силой, что из меня вырвался буквально предсмертный стон. Затем я двумя руками обхватил этот полированный алюминиевый корпус, как будто хотел сломать его пополам.

— Фонарь! — вскрикнул я. Казалось, что в этот момент было вовсе необязательно приглушать голос.— Давайте фонарь!

— Моя лодыжка!

— К черту лодыжку! Давайте фонарь!

Я слышал его сдержанный стон и чувствовал, что он карабкается через перегородку. Затем слышно было, как его рука шарит по стальному полу. Потом наступила тишина.

— Нашли его? — Теперь «Кампари» начинало кренить в другую сторону, и я пытался изо всех сил удержать равновесие.

— Нашел.

— Так включайте же его!

— Не могу.— Пауза.— Он разбит.

Это меняло дело. Я быстро произнес:

— Придержите-ка эту проклятую штуковину. Я скольжу.

Он выполнил просьбу, и стало несколько легче.

— У вас есть спички?

— Спички? — Если бы дело не было связано с «Твистером», можно было бы посмеяться.— Спички! После пяти минут купания за бортом «Кампари»?

— Об этом я не подумал,— сказал он мрачно. Наступила тишина. Затем он сообщил: — У меня есть зажигалка.

— Боже, храни Америку! — пылко промолвил я.— Если бы все ее ученые... Зажгите ее, приятель, зажгите скорее!

Колесико щелкнуло при повороте, и тусклый желтый свет, в меру своих скромных возможностей, вырвал из тьмы этот крошечный уголок мира.

— Держите блок. Быстрее.— Я подождал, пока он выполнит команду.— Тяните за свободный конец, отпускайте стопор и опускайте осторожно на брезент.

Я сделал первый шаг от перегородки, удерживая в руках немалую часть веса бомбы. До брезента было около двух футов. В это время послышался щелчок стопора, и моя спина начала буквально разламываться. Трос лебедки абсолютно ослаб, и все двести семьдесят пять фунтов «Твистера» оказались в моих руках. «Кампари» уходил у меня из-под ног. Я знал, что не в силах удержать груз, и мой хребет вот-вот должен был треснуть. Я споткнулся, качнулся вперед, и «Твистер» вместе со мной, все еще отчаянно цепляющимся за него, тяжело рухнул на брезент. От удара затрясся пол трюма.

Высвободив руки, я неуверенно поднялся на ноги. Доктор Кэролайн с трепещущим огнем, который он держал на уровне глаз, как зачарованный, уставился на поблескивающую бомбу. Маска ужаса сковала его лицо.

— Пятнадцать секунд! — хрипло выкрикнул он.— У нас только пятнадцать секунд! — Он бросился к трапу, но смог добраться лишь до второй ступеньки — я обхватил руками и его, и лестницу. Он боролся яростно, неистово, но недолго. И затих.

— Как далеко вы думаете уйти за пятнадцать секунд? — спросил я. Не знаю, почему я это сказал. Я всего лишь сознавал, что произношу эти слова, потому что мои мысли и глаза были прикованы всецело к лежащей бомбе. Мое лицо, очевидно, имело то же выражение, что и лицо доктора Кэролайна. Он также уставился на бомбу. Это было неразумно, но мы оба были в этот момент лишены разума. Мы уставились на «Твистер» в ожидании, что же произойдет, как будто мы смогли бы что-нибудь увидеть, раздайся взрыв. Ни глаза, ни уши, ни рассудок не сумели бы ничего зафиксировать прежде, чем ослепляющая ядерная вспышка превратила бы нас в пар, навсегда прекратив наше существование вместе с «Кампари».

Прошло десять секунд. Двенадцать. Пятнадцать. Двадцать. Пол ми нуты. Мои легкие болели ведь я не дышал все это время. Потом расслабил руки, которыми сжимал Кэролайна и трап.

— Итак,— сказал я,— далеко бы удалось вам уйти?

Доктор Кэролайн спустился на пол со второй ступеньки лестницы, оторвал свой взгляд от бомбы и уставился на меня ничего не видящими глазами. Наконец он улыбнулся.

— Знаете, мистер Картер, мне и в голову это не пришло.— Его голос звучал довольно ровно, а улыбка не напоминала улыбку сумасшедшего. Доктор Кэролайн знал наверняка, что сейчас умрет, и не умер. Теперь больше ничто не могло испугать его. Он понял, что в ущелье страха человек не может спускаться бесконечно, где-то есть нижняя точка, а затем начинается подъем.

Сначала надо ухватить свободный конец, а уж потом отпускать стопор,— сказал я с укоризной. — И ни в коем случае не наоборот. В следующий раз помните об этом.

Существуют ситуации, когда оправдываться бесполезно, да он и не пытался. Он сказал с нескрываемым сожалением:

— Боюсь, из меня никогда не получится матрос. Но, по крайней мере, теперь мы знаем, что пружина спуска не такая слабая, как нам казалось.— Он устало улыбнулся.— Мистер Картер, я бы закурил.

— С удовольствием присоединюсь к вам,— сказал я.

После всего случившегося стало легче, относительно легче. Мы все еще очень бережно обращались с «Твистером», он мог сдетонировать, если бы удар пришелся под другим углом, но бережность обращения больше не сопровождалась леденящим душу страхом, как бы не сделать неправильное движение. Мы перетащили его на брезенте в другой конец трюма, зацепили лебедку за трап у левого борта, из пары брезентов и одеял устроили мягкое ложе между перегородкой и бортом, перенесли бомбу через перегородку, обойдясь на этот раз без каких-либо акробатических трюков, которые сопровождали первую попытку, осторожно ее опустили, забросали сверху одеялами и накрыли брезентом, на котором тащили ее по полу.

— Здесь надежное место? — поинтересовался доктор Кэролайн. Казалось, к нему вернулось обычное самообладание, не считая учащенного дыхания и капелек пота на лбу и лице.

— Они ее никогда не найдут. Им и в голову не придет искать ее здесь. Зачем?

— Что теперь вы собираетесь делать?

— Уходить на всех парах. Я слишком долго испытываю свою удачу. Но прежде нужно заняться гробом. Он должен весить столько, сколько весил раньше. Да и крышку нужно привинтить.

— А потом куда мы пойдем?

— Вы — никуда. Вы останетесь здесь,— я объяснил ему, почему он должен остаться, и ему это совершенно не понравилось. Разъясняя некоторые подробности, особый упор я сделал на то, что остаться здесь — это для него единственный шанс остаться в живых, и ему это не понравилось еще больше. Но он понял, что ему следует поступить именно так, и страх перед неминуемой смертью постепенно перевесил весьма понятный, почти истерический ужас, который породили мои объяснения. Да и пережив те пятнадцать секунд до взрыва, он знал, что уже ничто и никогда не сможет его напугать столь сильно.

Спустя пять минут я завинтил последний шуруп в крышку гроба, спрятал отвертку в карман и покинул трюм.

Мне показалось, что ветер несколько ослаб, но дождь, без сомнения, усилился. Крупные тяжелые капли отскакивали брызгами от мокрой палубы, и даже в непроглядной тьме ночи вокруг моих босых ног мерцал загадочный белесый нимб.

Я неторопливо пробирался вперед. Можно было не спешить. Теперь, когда самое худшее осталось позади, испортить все ненужной спешкой было ни к чему. Один раз мимо меня прошли двое часовых, один раз я прошел мимо двоих, пытавшихся найти убежище от холодного дождя на верхней палубе. Но меня никто не заметил, никто даже не подозревал о моем присутствии. Все шло должным образом.

Не поручусь за точность, но прошло, по крайней мере, минут двадцать, прежде чем я вновь оказался около радиорубки. Все более или менее важные события последних трех дней так или иначе были связаны с ней. И казалось вполне естественным, что именно здесь я должен вынуть из рукава свой последний козырь.

Висячий замок был заперт. Это означало, что внутри никого нет. Я нашел укромное местечко у ближайшей лодки и приготовился ждать. То, что в радиорубке сейчас никого не было, вовсе не означало, что вскоре туда никто не придет. Тони Каррерас обмолвился, что их марионетки на «Тайкондероге» докладывали о курсе и местонахождении каждый час. Карлос, убитый мною радист, должно быть, ожидал именно такую радиограмму. Через некоторое время должно поступить сообщение, и Каррерас, безусловно, должен направить своего другого радиста, чтобы его принять. На этом чреватом последствиями этапе игры он ничего не оставит на волю случая. Но не намерен был поступать иначе и я. Мне вовсе не хотелось быть застигнутым у работающего передатчика. Такого я не мог допустить.

Дождь безжалостно барабанил по моей согнутой спине. Намокнуть больше, чем я уже намок, было невозможно, но можно было замерзнуть. Мне было холодно, очень холодно, и через пятнадцать минут я весь дрожал. Дважды патрульные медленно прошли мимо. Каррерас явно действовал этой ночью наверняка. Дважды я был уверен, что меня обнаружили. Я так трясся от холода, что вынужден был цепляться зубами за рубаху, чтобы стук зубов не выдал меня. Но оба раза патрульные меня проглядели. Дрожь усиливалась. Когда придет этот чертов радист? Или я перехитрил сам себя, сделав ложные выводы? Возможно, радист и не придет?

Я сидел на скрученном в кольцо фале спасательной шлюпки, но затем встал, не зная, что предпринять. Как долго мне еще придется ждать его прихода? Быть может, он явится через час, или более? В каком случае опасность больше — с риском войти в радиорубку теперь, с вероятностью быть там застигнутым и пойманным, или прождать еще час или два, прежде чем что-либо предпринимать? К этому времени почти наверняка будет уже слишком поздно. Вероятность потерпеть неудачу, подумал я, лучше, чем гарантированная неудача. Теперь, когда я покинул пределы трюма номер четыре, единственная жизнь, которой угрожает опасность, это моя собственная. Сейчас, решил я, я сделаю это сейчас. Я сделал всего лишь три бесшумных шага. Пришел радист. Я бесшумно сделал три шага назад.

Послышался щелчок поворачивающегося в замке ключа, тихо скрипнула дверь, раздался металлический звук, когда ее прикрыли, и зашторенное окно осветил тусклый свет. Наш приятель готовится к приему, подумал я. Долго он не задержится, это было почти наверняка. Ему нужно только принять данные о курсе и скорости «Тайкондероги» — вряд ли по такой погоде они сумеют этой ночью определиться — и доставить их Каррерасу на мостик. Я считал, что Каррерас все еще находится там. Было бы странным, если бы он не оставался там в эти последние, решающие часы для того, чтобы лично руководить всей операцией, придуманной лично им. Я почти воочию увидел, как он берег лист бумаги с последними данными о движении «Тайкондероги», улыбается своей холодной самодовольной улыбкой и чертит линию на карте.

На этом мои размышления оборвались. Казалось, что кто-то повернул во мне рубильник, и мой мозг, легкие, сердце, все органы прекратили существование. Такое же чувство я пережил тогда, когда мы с доктором Кэролайном на протяжении отвратительных пятнадцати секунд ожидали взрыва «Твистера». Я чувствовал себя так из-за внезапного, озаряющего сознания, которое посетило бы меня еще полчаса назад, если бы мысли мои не были заняты жалостью к себе. Каррерас проявил себя с различных сторон, но аккуратностью и методичностью он обладал в полной мере. Он никогда не работал с картами и получаемыми данными без того, чтобы не посоветоваться со своим надежным штурманом, первым помощником Джоном Картером.

Я немного успокоился, но легче не стало. Действительно, иногда проходили часы, прежде чем он обращался за советом, но сегодня он никак не мог терять время по той простой причине, что в этом случае проверка потеряла бы всякий смысл. До нашего рандеву с «Тайкондерогой» оставалось не более трех часов, и проверка нужна ему была немедленно. Каррераса не остановит мысль о том, что придется будить посреди ночи больного человека. Спустя десять-пятнадцать минут после получения радиограммы он наверняка наведается в лазарет. И обнаружит, что его штурман исчез. Обнаружит, что дверь заперта изнутри. Обнаружит Макдональда с оружием в руках. У Макдональда всего один пистолет, а Каррерас вызовет сорок человек с автоматами. Вероятен лишь один исход боя в лазарете, и это будет мгновенный и окончательный исход. В своем воображении я уже видел, как пулеметный огонь заливает лазарет, видел, как Макдональд и Сьюзен, Буллен и Марстон... Я отогнал эту мысль. Она парализовала.

После того, как радист покинет радиорубку, если мне удастся попасть в нее незамеченным, если мне никто не помешает передать радиограмму, сколько времени будет в моем распоряжении, чтобы вернуться в лазарет? Десять минут, не более десяти минут, скажем, семь или восемь минут, чтобы добраться до того места по левому борту, где я оставил три троса, привязанные к поручнюпиллерса, завязать один у себя на поясе, ухватиться за второй, подать сигнал боцману, спуститься в воду и проделать, по возможности не утонув, кратный путь в лазарет. Десять минут? Восемь? Я знал, что это не удастся сделать, даже если времени будет в два раза больше. Героическое плавание от лазарета к корме едва меня не доконало, а обратный путь, против потока набегающей воды, обещал быть вдвое сложнее. Восемь минут? Все шансы были за то, что я вообще туда не доберусь.

А может, заняться радистом? Я мог бы убить его, когда он выйдет из радиорубки. От отчаяния я был готов сделать что угодно, а отчаянность давала определенные шансы на успех. Даже когда вокруг много патрульных. Если действовать так, то Каррерас никогда не получит радиограмму. Но он будет ее ожидать. Да, он будет ее ожидать. Он очень ждет последнюю уточняющую информацию, и если она не поступит в течение нескольких минут, он направит кого-нибудь разобраться, и когда этот кто-нибудь выяснит, что радист мертв или пропал, начнется светопреставление. Охранники, караульные будут повсеместно, повсюду будет включен свет, все неблагонадежные места, а это и лазарет, будут обысканы. А в лазарете Макдональд со своим пистолетом.

Был еще путь. Он давал какую-то надежду на успех, но при том очевидном недостатке, что я вынужден буду оставить те три уличающие меня троса привязанными к поручню на корме. Но это, по крайней мере, еще не гарантия неотвратимой неудачи.

Я наклонился, нащупал рукой бухту и отрезал кусок фала ножом. Один конец фала завязал булинем у себя на поясе, обмотался длинным, футов на шестьдесят, куском и заткнул второй конец за пояс. Пошарил в карманах и нашел ключ от радиорубки, который взял у покойного Карлоса. Я стоял в темноте под дождем и ожидал.

Не прошло и минуты, когда вышел радист, запер за собой дверь и направился к трапу, ведущему на мостик. Через тридцать секунд я уже сидел на месте, которое он только что освободил, и разыскивал позывной «Тайкондероги».

Я не пытался скрыть свое присутствие и включил свет. Если бы я не включил его, это вызвало бы ненужные подозрения проходящих мимо патрульных, которые услышали бы звуки морзянки, доносящиеся из неосвещенной радиорубки.

Дважды я отстучал позывной «Тайкондероги», и на второй раз получил подтверждение о приеме. Один из подставных радистов Каррераса на борту «Тайкондероги» нес свою вахту бдительно. Ничего иного и ожидать не следовало.

Радиограмма получилась краткой, внушительное вступление гарантировало ей почтительное обращение: «Срочная, внеочередная, особой важности. Получение немедленно доложить капитану». Я взял на себя смелость подписаться следующим образом: «От министерства транспорта. Вице-адмирал Ричард Ходсон, начальник отдела морских перевозок». Выключив свет, я приоткрыл дверь и с интересом выглянул наружу. Никаких любопытных, вообще никого не было видно. Я вышел, запер замок и выбросил ключ за борт.

Через тридцать секунд я был на левом борту шлюпочной палубы и внимательнейшим образом оценивал расстояние вдоль борта от того места, где стоял, до уступа на полубаке. Что-то около тридцати футов. От того же уступа в тридцати футах вперед по борту был иллюминатор лазарета. Если все так, я был сейчас как раз над ним, на три палубы выше. Ну, а если я ошибался... Лучше все же, чтобы оказался прав.

Я проверил узел на поясе, второй конец веревки продел через стойку шлюпбалки и свесил его с другой стороны. Я уже собирался приступить к спуску, когда свободный конец ударился о воду и замер неподвижно. Кто-то его ухватил и крепко держал.

Меня охватил страх, но инстинкт самосохранения все еще был подвластен рассудку. Сцепив руки, я ухватился за шлюпбалку. Кто бы не пытался стащить меня вниз, должен был теперь стаскивать вместе со мной и шлюпку, и шлюпбалку. Но пока веревку тянули, я не мог высвободиться, не мог даже освободить руку, чтобы развязать узел, но веревка снова натянулась. Но на мгновение, как будто ее просто дернули. Затем с короткими интервалами еще три рывка. Я почувствовал облегчение. Четыре рывка. Условный сигнал Макдональда. Я должен был знать, что с момента моего ухода Макдональд был настороже каждую секунду. Должно быть, он услышал или заметил, как веревка скользнула за окном вниз, и сообразил, что этим путем мог идти только я. Как вновь родившийся, заскользил по веревке вниз. Остановился только тогда, когда сильная рука ухватила меня за лодыжку, и через пять секунд я был уже в лазарете, на своей земле обетованной.

— Веревки! — сказал я Макдональду, развязывая ту, что была привязана к моему поясу.— Еще две привязаны к койке. Прочь их! Выбрось в иллюминатор.— Через несколько мгновений исчезла последняя из трех веревок. Я закрыл иллюминатор, задернул шторы и попросил включить свет.

Макдональд и Буллен разглядывали меня без особого интереса. Макдональд потому, что знал: мое благополучное возвращение означало какую-то надежду на успех, и не хотел в этом разувериться. Буллен, убежденный, что я собирался силой захватить мостик, решил: мой способ возвращения означает неудачу, и не хотел меня смущать. Сьюзен и Марстон стояли возле двери и не пытались скрыть свое разочарование. Приветствий не последовало.

— Сьюзен, займитесь обогревателями. Включите их на полную мощность. Здесь холодно, как в холодильнике, после того, как окно было открыто так долго. Каррерас будет здесь с минуты на минуту, и это сразу привлечет его внимание. Потом дайте мне полотенце. Доктор, помогите Макдональду добраться до своей кровати. Быстрее, быстрее! И почему вы и Сьюзен не в постели? Если Каррерас увидит вас...

— Мы ожидали, что джентльмен не войдет в комнату без стука, автоматного разумеется,— напомнил мне Макдональд— Вы промерзли насквозь, мистер Картер, весь синий от холода. И дрожите, будто побывали в леднике.

— И чувствую себя так же.— Мы уложили Макдональд а, не слишком заботясь о деликатности, в его постель, укрыли простыней и одеялами. Я растерся полотенцем, но дрожь не проходила.

Ключ! — воскликнул Макдональд.— Ключ в двери!

— О, боже! — Я совершенно забыл о нем.— Сьюзен, пожалуйста, отоприте дверь. И в постель. Быстро! И вы, доктор.— Я взял у нее ключ, приоткрыл иллюминатор и выбросил его прочь. Следом полетели костюм, в который я был одет; носки, мокрые полотенца. Но прежде я догадался извлечь из кармана пиджака отвертку и складной нож Макдональда. Я вытер волосы и зачесал их так, как они могли бы выглядеть у человека, проспавшего несколько часов, и помог доктору Марстону быстро сменить пластырь на моей голове и наложить шины и свежие бинты прямо поверх старых и мокрых, которые прикрывали мои раны на ноге. Затем свет был выключен, и лазарет снова погрузился в темноту.

— Мы ничего не забыли? — спросил я.— Не покажет что-нибудь, что меня здесь не было?

— Нет, ничего,— ответил боцман.— Я уверен.

— Обогреватели включены? — снова спросил я.— Тут можно задубеть.

— Не так уж и холодно, мой мальчик,— произнес Буллен сиплым шепотом.— Это вы замерзли, в этом все дело. Марстон, нет ли у вас...

— Грелок,— выпалил Марстон.— Две штуки. Вот они.— В темноте он сунул мне их в руки.— Держал их для вас наготове. Мы предполагали, что дождь и морская вода плохо отразятся на вашем состоянии. А вот и стакан с нёсколькими каплями бренди, чтобы показать вашему приятелю Каррерасу, насколько вы плохи.

— Могли бы и полный дать.

— А я какой даю?

Я опустошил стакан. Никаких сомнений: чистый бренди обладает согревающим эффектом. Казалось, он прожег дыру до самого желудка. Но снаружи мне стало еще холоднее.

— Кто-то идет,— неожиданно прошептал Макдональд.

Я успел наощупь поставить пустой стакан на прикроватный столик — ни на что другое времени не осталось. Даже чтобы занять лежачее положение под одеялом. Дверь открылась, вспыхнул верхний свет, и Каррерас направился через лазарет к моей кровати с неотвратимой картой под мышкой. Как обычно, он полностью контролировал свои чувства. Беспокойство, напряжение, предвкушение схватки — он не мог не чувствовать всего этого, не мог не испытать скорби по погибшему сыну, но на лице его переживания никак не отражались.

Он остановился на расстоянии одного ярда и уставился на меня холодными, прищуренными, недоверчивыми глазами.

— Не спите. Картер? — сказал он медленно.— Даже не лежите.— Он поднял со столика стакан, понюхал его и поставил на место.— Бренди. И вы дрожите, Картер. Все время дрожите. Почему? Отвечайте!

— Я испуган,— кисло произнес я.— Всякий раз, когда я вас вижу, мне делается страшно.

— Мистер Каррерас! — В двери появился завернутый в одеяло доктор Марстон. Его великолепная седая грива в фантастическом беспорядке. Он потирал со сна глаза.— Это неслыханно, совершенно неслыханно! Тревожить тяжело больного, да еще в такое время! Вынужден просить вас удалиться, сэр! Немедленно!

Каррерас смерил его взглядом сверху вниз, затем снизу вверх и сказал тихо и хладнокровно:

— Молчать!

— Я не намерен молчать! — прокричал доктор Марстон. Он блестяще играл свою роль.— Я врач. Это мой долг врача, и, бог свидетель, я скажу все, что подобает сказать врачу! — К сожалению, под рукой не оказалось стола, иначе он бы ударил по нему кулаком. Но даже бёз стучания кулаком это был впечатляющий спектакль, и на Каррераса явно повлияли профессиональная ярость и гнев Марстона.

— Первый помощник Картер является тяжелым больным — гремел голос Марстона.— Я здесь не располагаю условиями для лечения сложного перелома тазобедренной кости, и тяжелые последствия неизбежны. Воспаление лёгких, сэр! Двустороннее, там уже скопилось столько жидкости, что он не может лежать, он еле дышит. Температура сорок, пульс сто тридцать, постоянный озноб. Я обложил его горячими грелками, напичкал лекарствами, дал бренди, и все безрезультатно. Температура не снижается, он то горит, то промокает до нитки.— Он был совершенно прав, во всяком случае, я чувствовал, как из старых повязок на матрац сочится морская вода.— Ради бога, Каррерас разве вы не видите, что он болен? Оставьте его в покое.

— Надолго его я не задержу, доктор,— успокаивающе произнес Каррерас. Каковыми бы ни были его возможные подозрения, они отпали сами по себе в результате спектакля, разыгранного Марстоном, за который его можно было бы наградить «Оскаром».— Я вижу, что мистер Картер нездоров. Но это его вовсе не потревожит.

Я потянулся к карте и карандашу еще до того, как он протянул их мне. Из-за дрожи и онемелости, которые, казалось, распространялись от раненной ноги по всему телу расчеты заняли больше времени, чем обычно, но они не были сложными. Я посмотрел на стенные часы и сказал:

— Вы будете на месте около четырех утра.

— Мы не можем пропустить его, как вы думаете. Картер? — Он вовсе не был таким уж уверенным и спокойным, как казался.— Даже в темноте?

— Не представляю это возможным при работающем радаре,— прохрипел я, чтобы он помнил, насколько я болен, и затем продолжил: — Как вы предполагаете предложить «Тайкондероге» остановиться? Я был не менее его заинтересован в том, чтобы стыковка состоялась и перегрузка завершилась как можно быстрее и благополучнее: «Твистер» в трюме должен взорваться в семь утра. Я предпочитал к тому времени быть от него подальше.

— Снаряд перед носом, сигнал остановиться. Если этого будет недостаточно,— добавил он,— тогда снаряд в борт.

— Воистину, вы меня удивляете,— медленно сказал я.

— Удивляю вас? — Каррерас слегка приподнял левую бровь.— Почему это?

— Человек, который приложил столько усилий и, должен признать, блестяще спланировал все от начала до конца, не может все погубить подобными небрежными действиями наудачу в конце операции.— Он сделал попытку что-то сказать, но я жестом остановил его: — Я не меньше вашего хочу увидеть, как «Тайкондерога» остановится. Золото меня интересует, как прошлогодний снег. Но я уверен, что очень важно, чтобы капитан Буллен, боцман и я немедленно попали в первоклассную клинику. Я хочу видеть всех пассажиров и экипаж переведенными в безопасное место. Я не хочу видеть, как погибнет в перестрелке кто-нибудь из экипажа «Тайкондероги». И, наконец...

— Ближе к делу,— холодно прервал он.

— Хорошо. Вы выходите на перехват в пять часов. В нынешних погодных условиях в это время уже будут сумерки. Но будет достаточно светло, чтобы капитан «Тайкондероги» увидел ваше приближение. Когда он увидит другое судно, приближающееся к нему — Атлантика слишком велика, чтобы суда проходили близко друг от друга,— Это вызовет у него подозрение. Он ведь знает, что везет уйму золота. Он развернется и будет уходить. У вашей команды, едва ли сведущей в морской баллистике, мизерные шансы поразить движущуюся мишень с качающейся палубы, при отвратительной видимости сквозь пелену дождя. Да и вообще, что можно сделать из той хлопушки, которую, как мне сообщили, вы установили на баке?

— Никто не смеет называть установленное мною орудие хлопушкой, мистер Картер.— Несмотря на спокойное выражение его лица, он напряженно думал.— Как-никак у него калибр четыре дюйма.

— Ну и что? Чтобы дать из него выстрел, вам нужно будет повернуться бортом, а пока вы будете поворачиваться «Тайкондерога» будет все больше удаляться. Принимая во внимание все перечисленные мною факторы, вы почти наверняка промахнетесь. После второго залпа не выдержит обшивка палуб. Как вы предполагаете остановить ее в этом случае? Грузовой корабль, в четырнадцать тысяч тонн водоизмещением, не остановишь, помахав ему автоматом.

— До этого дело не дойдет. Элемент неопределенности, конечно, всегда существует. Но мы не потерпим неудачу.

— Вам не нужен элемент неопределенности, Каррерас.

— Даже так? Что же вы предлагаете?

— Хватит! — это был капитан Буллен, который прервал разговор своим резким голосом, в котором звучала авторитетная нотка коммодора «Голубой почты».— Работать с картой по принуждению — одно дело, но добровольно способствовать успеху уголовных замыслов — совсем другое. Я все слышал. Не слишком ли далеко вы зашли, мистер?

— Нет, черт возьми,— возразил я, — Ничто не будет слишком, покуда все мы не окажемся в военно-морском госпитале в Хэмптон-Родсе. Все предельно просто, Каррерас. Когда она появится на экране радара на расстоянии нескольких миль, начинайте посылать сигнал бедствия. Одновременно, и лучше обговорить это прямо сейчас, пусть ваши стукачи на «Тайкондероге» доложат капитану, что приняли сигнал с «Кампари». Когда она подойдет поближе, передайте сообщение, что во время урагана угробили машину. Об урагане ее капитан, конечно, слышал,— я болезненно поморщился.— При этом, кстати, вы будете недалеки от истины. Когда же она остановится рядом, срывайте чехлы со своих орудий, и она ваша. Она не сможет, побоится попытаться уйти.

Каррерас уставился сквозь меня, потом слегка кивнул.

— Полагаю, будет бесполезным предлагать вам стать моим... скажем, лейтенантом, Картер?

— Будет достаточно доставить меня благополучно на борт «Тайкондероги», Каррерас. Это единственная благодарность, которую я хотел бы получить.

— Так и будет.— Он взглянул на часы.— Менее чем через три часа сюда прибудут шесть членов вашего экипажа с носилками, чтобы перенести капитана Буллена, боцмана и вас на «Тайкондерогу».

Он ушел. Я обвел взглядом лазарет. Все были здесь. Буллен и Макдональд лежали в своих кроватях. Сьюзен и Марстон, накинув на себя одеяла, стояли у двери. Они смотрели на меня, и выражение их лиц было, мягко говоря, неодобрительным.

Тишину, воцарившуюся на неподобающее случаю долгое время, прервал неожиданно ясным и строгим голосом Буллен.

— Каррерас уже совершил один акт пиратства. Теперь готовится совершить второй. Этими действиями он объявил себя врагом Англии и королевы. Вам же будет предъявлено обвинение как пособнику и сообщнику врага, ответственному за потерю ста пятидесяти миллионов долларов золотом. Я оформлю показания свидетелей, присутствующих здесь, как только мы окажемся на борту «Тайкондероги».— Я не мог винить старика за то, что он все еще верил в обещания Каррераса обеспечить безопасность в будущем. В его глазах я был человеком, который чертовски упростил жизнь Каррераса. Но сейчас было не время объяснять.

— Послушайте,— взмолился я,— не слишком ли строго вы судите? Пусть пособничество, пусть сообщничество, пусть соучастие, если хотите, но к чему эта ерунда об измене?

— Зачем вы это сделали? — Сьюзен Бересфорд недоумевающе покачала головой.— Ну зачем вы это сделали? Оказывали ему помощь только для того, чтобы спасти собственную шкуру.— И ей не следовало ничего объяснять сейчас. Ни она, ни Буллен не обладали актерским даром, чтобы правдиво сыграть свои роли утром.

— Это тоже слишком крепко сказано,— запротестовал я.— Всего лишь несколько часов назад не было никого, кто больше вас хотел покинуть «Кампари». И вот теперь...

— Но не такой ценой. Лишь сейчас я узнала, что у «Тайкондсроги» была хорошая возможность уйти.

— Я отказываюсь верить, Джон,— тяжело вымолвил доктор Марстон.— Я просто отказываюсь верить.

— Вы имеете полное право говорить все, что думаете,— сказал я.— У всех вас семьи. А у меня никого, кроме себя, нет. Можно ли винить меня за то, что я забочусь о своем единственном родственнике?

Никто не смог оспаривать этот шедевр логической аргументации. Я посмотрел на всех поочередно. Сьюзен, Марстон и Буллен отвернулись, даже не пытаясь скрыть своих чувств. Макдональд тоже. Но, прежде чем отвернуться, сначала он все же незаметно подмигнул мне левым глазом.

Я же расслабился и попытался заснуть. Никто не спросил меня, насколько успешно я действовал этой ночью.

12. Суббота. 6.00 — 7.00

Когда я проснулся, у меня болело все тело и я все еще дрожал. Но не боль, не холод и не лихорадка подняли меня из мутных глубин моего беспокойного сна. Это был шум, серия скрежещущих металлических ударов, от которых содрогался и гудел весь корпус «Кампари». Было такое впечатление, будто корабль ударялся об айсберг. Судя по медленной, ленивой, безжизненной качке, я понял, что стабилизаторы не работали: «Кампари» стоял.

— Ну что ж, мистер,— голос Буллена был резок и неприятен.— Ваш план сработал, будьте вы прокляты. Поздравляю. «Тайкондерога» стоит рядом.

— Да, рядом,— подтвердил Макдональд.

— Пришвартована рядом с нами.

— В такую погоду? — я сморщился, услышав, как

скрежещут трущиеся борта кораблей при качке.— Всю краску сдерут. Наш приятель взбесился.

— Он спешит,— сказал Макдональд.— Я слышу, что работает грузовая стрела на корме. Он уже приступил к перегрузке груза.

— На корме? — Я не смог сдержать чувства волнения в голосе, и все неожиданно с любопытством посмотрели на меня.— На корме? Ты в этом уверен?

— Уверен, сэр.

— Мы пришвартованы нос к носу и корма к корме или наоборот?

— Не имею представления.— Он и Буллен очень внимательно смотрели на меня, но совершенно по-разному.— Это имеет значение, мистер Картер? — Он прекрасно знал, что это имело значение.

— Никакого,— буркнул я безразлично. Какое там значение, всего-то сто пятьдесят миллионов долларов, только и всего.

— Где мисс Бересфорд? — спросил я Марстона.

— Со своими родителями,— сухо произнес он — Собирает вещи. Ваш добрый друг Каррерас разрешает пассажирам взять с собой по одному чемодану. Он говорит, что со временем они получат все свои остальные вещи, если, конечно, кто-то найдет «Кампари» после того, как он покинет его.

Как это характерно для Каррераса, подумал я. Он все делал с необыкновенной, тщательностью: позволив пассажирам взять с собой часть вещей и пообещав ям возвращение в целости и сохранности остального багажа, он заставил даже самого подозрительного человека поверить в то, что он имел самые высокие и благородные намерения в отношении команды и пассажиров.

Зазвонил телефон. Марстон поднял трубку, послушал и положил ее на место.

— Люди с носилками будут через пять минут,— объявил он.

— Пожалуйста, помогите мне одеться,— попросил я. — Белые форменные шорты и белую рубашку.

— Вы... вы что, встаете? — Марстон был потрясен.— А. что, если...

— Я собираюсь встать, одеться и лечь в постель,— коротко ответил я.

Думаете, я идиот? Что подумает Каррерас, если увидит, как человек со сложным переломом бедра бодро перепрыгивает через поручни на «Тайкондерогу»?

Я оделся, засунул отвертку под шину на левой ноге и снова лег в постель. Едва я туда забрался, как появились люди с носилками, и мы все трое, завернутые в одеяла, были осторожно на них переложены. Шесть носильщиков наклонились, взялись за ручки и мы тронулись.

Нас понесли по коридору главной палубы в сторону кормы. Электрический свет в коридоре сменился на серый свет раннего утра, и у меня невольно напряглись все мышцы. Через несколько секунд я увижу «Тайкондерогу», стоящую по правому борту. Я зажмурился. Как будут стоять корабли: нос к носу или нос к корме? Выиграл я или проиграл? С трудом заставил себя открыть глаза.

Я выиграл. Нос к носу и корма к корме. Лежа на носилках, я многого не видел, но это я видел точное нос к носу, корма к корме. Это означало, что кормовая стрела «Кампари» перегружала груз с кормовой палубы «Тайкондероги». Я удостоверился еще раз. Нет, ошибки не было. Нос к носу, корма к корме. Я ощутил то, что испытывает человек, выигравший миллион долларов. Сто миллионов долларов.

«Тайкондерога» — большой синий грузовой корабль с красной трубой — был почти таких же размеров, что и «Кампари». Что имело еще большее значение, так это то, что их кормовые палубы были примерно на одной высоте над водой, что облегчало перегрузку как груза, так и людей. Я насчитал на борту «Кампари», на его кормовой палубе, восемь ящиков, должны быть перегружены еще двенадцать.

Перегрузка людей шла еще быстрее. Все пассажиры, насколько я мог судить, и, по крайней мере, половина команды «Кампари» уже находилась на кормовой палубе «Тайкондероги». Они стояли спокойно, пытаясь лишь сохранять равновесие при качке корабля. Этому спокойствию способствовали два типа с суровыми лицами, одетых в зеленую маскировочную форму и с пулеметами наготове. Третий охранник был приставлен к двум матросам с «Тайкондероги», которые стояли на страховке около борта у снятого леера в том месте, где при сближении кораблей перепрыгивали с борта на борт люди. Еще двое следили за членами команды «Тайкондероги», которые крепили стропы к ящикам, предназначенным для перегрузки. С того места, где я лежал, можно было видеть еще четверых вооруженных людей, хотя их наверняка было больше, на палубе «Тайкондероги» и четверых на кормовой палубе «Кампари». Несмотря на то, что большинство из них было одето в повседневную форму, напоминавшую маскировочный зеленый костюм, они не были похожи на солдат. Все они казались на одно лицо: отпетые преступники с оружием в руках, порочные и жестокие. Надо, отдать должное Каррерасу — подбор его головорезов был произведен исключительно удачно, если, конечно, не принимать во внимание эстетических критериев.

Небо было затянуто серыми лохматыми облаками, тянувшимися до линии горизонта, западный ветер был все еще сильный, но дождь почти прекратился, едва моросил, и его скорее можно было почувствовать, чем увидеть. Видимость была плохая, но тем не менее давала Каррерасу возможность быть уверенным в том, что в этом районе нет других кораблей. Да и радар, конечно, работал постоянно. Но, очевидно, видимость была недостаточно хорошей для Каррераса, чтобы увидеть три каната, привязанные к основанию пиллерса поручней по правому борту. Я же видел их совершенно ясно. Мне они показались толщиной с канаты Бруклинского моста.

Но Каррерасу, как я теперь разглядел, было не до глазения по сторонам. Он лично руководил перегрузкой ящиков, поторапливая своих людей и команду «Тайкондероги». Он подгонял их своей бешеной энергией, которая так не вязалась с его обычной невозмутимостью. Конечно, его беспокойство о том, как бы не появился какой-нибудь корабль, вполне понятно, и все же... И вдруг я понял, чем объяснялась вся эта отчаянная спешка: я посмотрел на часы.

Было уже десять минут седьмого. Десять минут седьмого! Из того, что я усвоил из составленного с моей помощью расписания перегрузки, и судя по утреннему полумраку, я считал, что сейчас что-то между пятью и шестью.

Я еще раз посмотрел на часы. Нет, ошибки не было. Шесть десять. Каррерасу хотелось бы уйти за горизонт, когда сработает «Твистер». В этом случае он до некоторой степени обезопасит себя от вспышки и радиации, но никто не знает, какой высоты волну вызовет ядерное устройство такой мощности. «Твистер» должен взорваться через пятьдесят минут. Спешка Каррераса была понятна. Интересно, что его так задержало? Возможно, «Тайкондерога» запоздала, или заманивание в ловушку потребовало больше времени, чем предполагал Каррерас. Хотя сейчас все это уже не имело значения.

Каррерас подал сигнал, и начали перегружать носилки. Я был первым. Иллюзий относительно безопасности этого последнего броска не было. Один неверный шаг любого из носильщиков в момент, когда борта кораблей сходятся, и от меня останется лишь красное пятно на поверхности металла. Очевидно эта мысль не покидала и матросов, которые несли меня. Все обошлось, а через минуту были доставлены и остальные носилки.

Нас положили на кормовой палубе, рядом с нашими пассажирами и командой. В стороне, под присмотром одного из охранников, стояли несколько офицеров и человек десять команды «Тайкондероги». Один из них, высокий, худой, сердитый человек лет пятидесяти, держал в руке бланк радиограммы и разговаривал с нашим старшим механиком Макилроем и Каммингсом. На рукавах его кителя красовались четыре золотые капитанские нашивки. Макилрой, не обращая внимания на предупредительно поднятый автомат охранника, подвел его к тому месту, где стояли наши носилки.

— Какое счастье, что вы все уцелели,— тихо сказал Макилрой.— Когда я в последний раз видел вас троих, я бы не поставил и ломаного гроша за ваши шансы выкарабкаться. Это капитан «Тайкондероги» Брейс. Капитан Брейс. Капитан Буллен. Старший помощник Картер.

— Рад познакомиться с вами, сэр,— хриплым шепотом произнес Буллен.— Но не при таких проклятых обстоятельствах.— Несомненно, старик начинал поправляться.— Про мистера Картера пока не будем, мистер Макилрой. Я намерен предъявить ему обвинения в оказании незаконной и необоснованной помощи этому проклятому злодею Каррерасу.— Принимая во внимание тот факт, что я спас ему жизнь, не позволив доктору Марстону его прооперировать, я имел основания считать, что он мог бы проявить и чуть больше благодарности.

— Джонни Картер? — Макилрой смотрел на него с недоверием.— Это невозможно!

— Вы получите доказательства,— мрачно ответил Буллен. Он взглянул на капитана Брейса.— Я ожидал, что вы, зная, с каким грузом идете, постараетесь избежать перехвата. Что такое эти пушки, в конце концов? Но вы этого не сделали. Вы ответили на сигнал бедствия, не так ли? Сигналы бедствия, ракеты, крики о помощи, сообщения, что тонут из-за повреждений от урагана, в общем, подойдите и снимите нас бедных. Я правильно излагаю, капитан?

— Я мог и уйти от него,— с горечью сказал Брейс. Затем с любопытством спросил: — А откуда вы это знаете?

— Потому что слышал, как наш первый помощник советовал ему, что это будет лучшим способом остановить корабль. Вот вам часть ответа, Макилрой.— Он взглянул на меня без всякого восхищения, затем сказал, обращаясь к Макилрою: — Пришлите пару человек, чтобы передвинуть меня ближе к переборке. Здесь я себя чувствую неуютно.

Я посмотрел на Буллена обиженным взглядом, но на него это не подействовало. Его носилки передвинули, и я остался один перед группой стоявших людей. Наблюдая за перегрузкой груза, я пролежал так минуты три. Контейнер в минуту. Даже когда лопнул и заменялся один из канатов, соединявших корабли, работа не сбилась со своего четкого ритма. Десять минут максимум, и все будет закончено.

Чья-то рука коснулась моего плеча, и я обернулся. Джулиус Бересфорд присел на корточки рядом со мной.

— Никогда не думал, что увижу вас еще раз,— откровенно сказал он.— Как вы себя чувствуете?

— Лучше, чем выгляжу,— не особенно убедительно ответил я.

— Почему вас оставили здесь в одиночестве? — с любопытством спросил он.

— Это,— объяснил я,— то, что называется бойкотом. — Капитан Буллен убежден в том, что я оказывал необоснованную помощь, или сотрудничал, как говорят юристы, с Каррерасом. Он мною недоволен.

— Глупости,— презрительно фыркнул он.

— Он сам слышал, как я это делал.

— Меня не интересует, что он слышал,— коротко отрезал Бересфорд.— Что бы это ни было на самом деле, он не мог слышать того, что ему показалось. Я сам совершаю столько же ошибок, сколько любой другой человек, может быть, даже больше, чем большинство людей, но я никогда не ошибаюсь в людях... И поэтому, мой друг, не могу даже выразить, как я доволен, как я рад. Неудачное, конечно, время и место я нашел, но тем не менее примите мои самые сердечные поздравления. Моя жена, уверяю вас, относится ко всему этому точно так же.

Он полностью отвлекал мое внимание. Один из ящиков угрожающе закачался на стропах. Если он упадет на палубу и разобьется, обнаружив свое содержание, то перспектива будущего для нас станет полнейшей абстракцией. На этой мысли задерживаться мне не хотелось. Поэтому я сосредоточился на словах Джулиуса Бересфорда.

— Простите, не понял,— сказал я ему.

— Я о работе в моем шотландском порту.— Он сдержанно улыбнулся.— Знаете, я очень доволен, что вы согласились. Но еще приятнее было узнать про вас и Сьюзен. Всю жизнь ее преследовали толпы бездельников, искателей приданого, но я всегда ей говорил, что наступит время и ты встретишь человека, которому наплевать на твои деньги, и я не буду стоять у вас на пути, даже если он окажется бродягой. Вот она его и встретила. И вы вовсе не бродяга.

— Нефтяной порт? Сьюзен и я? — я заморгал глазами.— Послушайте, сэр...

— Как это я не догадался, я должен был это предвидеть! — расхохотался он.— Это так похоже на мою дочь. Она даже не сказала этого вам. Ну мать ей задаст.

— Когда она вам это сказала? — вежливо спросил я. Когда я видел ее в последний раз, в четверть третьего ночи, ее отношение ко мне было весьма далеким от обожания.

— Вчера днем.— То есть прежде, чем предложить работу мне.— Но она еще сама вам скажет, мой мальчик, она намерена сказать.

— Ничего я не собираюсь говорить! — Я не знал, как долго Сьюзен стояла возле нас, но сейчас она была здесь, и ее резкий голос дополнялся таким же резким взглядом.— И никогда не скажу. Я просто сошла с ума. Мне стыдно за себя, что могла такое вообразить. Я слышала его, пала. Вчера ночью я была там, в лазарете, вместе с остальными, когда он говорил Каррерасу, как лучше остановить «Тайкондерогу».

Длинный гудок сирены привел повествование о трусости Картера к милосердному концу. Сразу же из всех уголков «Тайкондероги» начали появляться вооруженные люди в зеленом, несшие охрану мостика и машинного отделения во время перегрузки, которая была практически закончена. Оставался последний ящик. Я обратил внимание на то, что два человека с автоматами были одеты в голубую форму торгового флота: очевидно, это были радисты, которых Каррерас подставил на «Тайкондерогу». Часы показывали шесть двадцать пять. Каррерас закруглился довольно быстро.

А теперь и сам он перепрыгнул на кормовую палубу «Тайкондероги». Он что-то сказал капитану Брейсу. Слов я не расслышал, но видел, как Брейс с мрачным и суровым лицом неохотно покивал головой. Каррерас договаривался насчет гробов. Возвращаясь назад, он остановился рядом со мной.

— Как видите, Мигель Каррерас держит свое слово. Все перегружены в целости и сохранности.— Он взглянул на свои часы.— А мне все еще нужен помощник.

— Прощайте, Каррерас.

Он кивнул головой, повернулся и направился к своим людям, уже переносившим гробы на кормовую палубу «Тайкондероги». Они несли их очень почтительно, с такой нежной заботой, что было ясно: их содержимое им известно. Гробы поначалу я даже и не узнал. Как великий актер уделяет внимание самым мельчайшим деталям роли, так и Каррерас не удержался от последнего штриха — задрапировал гробы тремя звезднополосатыми флагами. Зная Каррераса, я был совершенно уверен, что он захватил флаги с собой при посадке на корабль.

Капитан Брейс наклонился, приподнял уголок флага на ближайшем гробе и посмотрел на медную пластину с именем сенатора Хоскинса. Я услышал звук резко втягиваемого в легкие воздуха и увидел, как Сьюзен Бересфорд, прикрыв ладонью губы, смотрит на эту картину широко раскрытыми глазами. Я вспомнил, что она считает, что «Твистер» по-прежнему находится внутри, протянул руки и ухватил ее за лодыжку.

— Тихо! — грозно пробормотал я.— И, ради бога, закройте рот!

Она меня услышала и закрыла-таки рот. Ее папаша тоже меня услышал, но промолчал, хотя ему нелегко было сдержаться при виде чьей-то грязной лапы на ноге дочери. К счастью, для мультимиллионера способность не выражать открыто свои эмоции является жизненно необходимым качеством.

Корабль покинули последние люди Каррераса. Ушел с ними и он сам. Он не тратил время на то, чтобы пожелать нам счастливого плавания, или чего-нибудь в этом роде.

— Итак,— сказал Буллен, нарушив тяжелое молчание,— вот он уходит, убийца. На моем корабле, будь проклята его душа!

— Он не долго будет им располагать,— сказал я.— Не более получаса. Капитан Брейс, я советую вам...

— Обойдемся без ваших советов, мистер.— В голосе капитана Буллена звучал металл, его голубые глаза смотрели очень холодно.

— Это очень срочно, сэр. Необходимо, чтобы капитан Брейс...

— Я отдал вам приказ, мистер Картер, и вы должны выполнять...

— Вы можете помолчать, капитан Буллен? — спросил я с почтительным раздражением, но вложив в слова больше раздражения, чем почтения.

— Я думаю» вам стоит его выслушать, сэр,— вступил в разговор боцман, немало этим смущенный.— Мистер Картер был занят делом прошлой ночью, если я, конечно, не ошибаюсь.

— Благодарю, боцман.— Я опять повернулся к капитану Брейсу.— Позвоните на мостик вахтенному офицеру. Курс — вест, полный вперед. Виноват, самый полный. И немедленно, капитан.

Настоятельность моего тона наконец подействовала. Для человека, который только что потерял сто пятьдесят миллионов золотом, Брейс среагировал, на удивление, быстро и без предубеждения к тому, кто являлся причиной этой потери. Он отдал распоряжения младшему офицеру, затем устремил холодный изучающий взор на меня.

— Ваши доводы, сэр?

— В трюме номер четыре «Кампари» несет взведенное ядерное устройство, часовой механизм которого вот-вот сработает. Эго «Твистер», новая бомба, украденная у американцев неделю назад.

Посмотрев на напряженные лица слушателей вокруг, я понял, что они знают, о чем я говорю. А еще понял, что в это они не верят.

— «Твистер»...

— Атомная бомба? — спросил капитан Брейс резким и слишком громким голосом.— Что за вздор...

— Вы можете выслушать? Мисс Бересфорд, я говорю правду?

— Вы говорите правду.— Голос Сьюзен дрожал, как завороженная, она не сводила глаз с того гроба.— Я видела ее, капитан Брейс, но...

— Достаточно,— прервал я.— Итак, бомба на боевом взводе. Должна взорваться через,— я посмотрел на часы,— двадцать пять минут. Каррерас тоже знает время взрыва. Поэтому он так рвался уйти поскорее: он считает, что «Твистер» у нас на борту. А я так рвусь уйти поскорее в противоположную сторону, потому что знаю, что у нас его нет.

— Но ведь он здесь! — воскликнула Сьюзен.— Он здесь, вы ведь знаете, что он здесь! В этом гробу!

— Вы ошибаетесь, мисс Бересфорд.— «Тайкондерога» двинулась с места, от напряжения двигателей завибрировала палуба. Я не исключал возможности того, что Каррерас наблюдал за нашей кормовой палубой в бинокль, поэтому еще секунд десять или пятнадцать пролежал неподвижно, в то время как четыре десятка пар глаз в ужасе глядели на покрытые флагами гробы. Затем корма «Тайкондероги» развернулась в сторону востока, закрыв от нас «Кампари», и я выскочил из-под одеяла» срывая бинты с шин, чтобы достать спрятанную отвертку. На пассажиров команду, которые безоговорочно верили в то, что у старшего помощника Картера сложный перелом бедра, это произвело ошеломляющее впечатление. Но у меня не было времени любоваться произведенным эффектом. Я поковылял к ближайшему гробу и стянул с него флаг.

— Мистер Картер,— капитан Брейс уже был рядом со мной,— как вы осмелились? Хотя Каррерас и преступник, но он сказал мне, что сенатор Хоскинс...

— Ха! — ответил я. Ручкой отвертки я отстучал условленную серию ударов по крышке гроба. В ответ раздались три удара. Я оглядел сомкнувшееся вокруг кольцо зрителей. Жаль, что не было оператора, чтобы заснять для потомков выражения их лиц.

— Эти американские сенаторы обладают удивительной живучестью,— сказан я капитану Брейсу.— Их никак нельзя удержать в гробу. Сейчас увидите.

На этот раз крышку гроба я сумел снять всего лишь за две минуты. В этом деле, как и в любом другом, необходима практика.

Доктор Слингсби Кэролайн был бледный, как мертвец, и выглядел перепуганным до смерти. Я не мог его в этом винить: существуют различные ситуации, которые могут привести человека в состояние отчаяния, но ничто не может сравниться с пребыванием в прочно закрытом гробу на протяжении пяти часов.

Я предоставил своему окружению оказать бедняге помощь, а сам направился к следующему гробу. Возможно, шурупы в его крышке были потуже, или я ослаб, но процесс отвинчивания шел медленно до тех пор, пока из моих рук не взял отвертку крепкий матрос с «Тайкондероги». Я с радостью доверил ему отвертку и посмотрел на часы. Без семнадцати семь.

— А в этом что, мистер Картер? — Выражение лица капитана Брейса, снова оказавшегося около меня, ясно говорило о том, что он оставил всякие попытки осмыслить происходящее. Что, впрочем, было вполне разумно с его стороны.

— Обычная взрывчатка с часовым механизмом. Я думаю, это на случай, если не сработает механизм «Твистера». Точно не знаю. Главное, что даже этой штуки хватит, чтобы потопить «Тайкондерогу».

— А, может, ее просто надо выбросить за борт? — обеспокоенно спросил он.

— Это опасно, сэр. Она может взорваться от удара о воду и проделать у вас в борту небольшую дыру. Ручаюсь, что грузовик въедет в нее спокойно... Вы можете распорядиться, чтобы сняли и третью крышку.

Я опять взглянул на часы. Без пятнадцати семь.

На фоне проясняющегося горизонта «Кампари» уже выглядел смутным пятнышком. До него было, пожалуй, шесть или семь миль. Расстояние приличное, но не достаточное.

Сняли крышку со второго гроба. Я убрал одеяла, нашел взрыватель и два тонких провода, ведущих к вложенному детонатору, и осторожно, по одному, перерезал их ножом.

Для перестраховки детонатор и взрыватель выбросил за борт. Через две минуты я обезвредил взрывное устройство и в третьем гробу. Закончив с этим, оглянулся. Если бы у этих людей был здравый смысл, палуба должна была к этому времени опустеть. Но, казалось, никто даже не шелохнулся.

— Мистер Картер,— медленно произнес Буллен. От его прежнего презрительного взгляда не осталось и следа.— Полагаю, вы должны дать нам пояснения. Это дело с доктором Кэролайном, гробы, превращения...

Я очень сжато я рассказал ему обо всем, окруженный толпой жадно внимающих слушателей. Когда я закончил, он подытожил:

— Очевидно, я должен принести вам некоторые извинения.— С раскаянием он явно не перебарщивал.— Но я не могу выбросить из головы мысль о «Твистере»... «Твистер» и «Кампари». Это был хороший корабль, мистер. Будь все проклято, я знаю, что Каррерас злодей, чудовище, человек, окруживший себя головорезами. Но почему вы поступили так? Обрекли их всех на смерть? На вашей совести Сорок жизней.

— Лучше так, чем сто пятьдесят жизней на совести Каррераса,— трезво возразил Джулиус Бересфорд.— Что и произошло бы, если бы не наш друг.

— Ничего нельзя было сделать, сэр,— сказал я Буллену.— «Твистер» поставлен на боевой взвод. Разрядить его можно только ключом. Ключ у Каррераса. Единственный способ обезвредить бомбу — попросить Каррераса разблокировать механизм. Если бы мы сказали ему об этом, прежде чем он ушел с корабля, он бы бомбу обезвредил, это понятно. А затем бы перебил всех нас на «Тайкондероге».

— Все равно еще не поздно,— настаивал Буллен. Ему было наплевать на Каррераса, но он любил «Кампари» — Сейчас он уже не сможет взять нас на абордаж и перестрелять, даже если предположить, что он погонится за нами. Мы сможем уклониться от выстрелов...

— Минутку, сэр,— прервал Я его.— А как мы его предупредим?

— По радио, мистер, по радио! Остается шесть минут: Пошлем сообщение...

— Передатчики«Тайкондероги» не работают. Они разбиты и не подлежат ремонту,— устало ответил я.

— Что? — Брейс схватил меня за руку.— Что? Разбиты? Откуда вы знаете?

— Подумайте сами,— раздраженно отозвался я.— Эти два мнимых радиста наверняка имели приказ вывести из строя передатчики перед своим уходом. Вы что, считаете, что Каррерас не понимал, что как только он отойдет, вы наполните сигналами бедствия всю Атлантику?

— Эта мысль не приходила мне в голову,— Брейс покачал головой и обратился к младшему офицеру: — К телефону. Вы все слышали? Проверьте!

Проверив, с мрачным видом он вернулся через тридцать секунд.

— Все правильно. Разбиты полностью.

— Наш приятель Каррерас,— пробормотал я,— сам себе палач.

Через две секунды, на пять минут раньше расписания, «Кампари» перестал существовать. Он был примерно в тринадцати милях от нас, над горизонтом еще виднелся его корпус. Высокая корма «Тайкондероги» закрывала его от нас, и все же ослепительная бело-голубая вспышка больно ударила нам по глазам с силой десяти полуденных солнц, залив «Тайкондерогу» ослепительно белым светом, как будто совсем рядом включили гигантский прожектор. Ослепляющая яркая вспышка длилась не более доли секунды, хотя оставалась на сетчатке наших глаз намного дольше. Ее сменил светящийся ярко-красный столб огня, который поднялся до облаков, и следом взлетел огромный столб кипящей воды. Вода медленно, неправдоподобно медленно поднималась с поверхности океана и, не достигнув облаков, так же медленно начала спадать вниз. В этом гигантском водяном смерче находилось все, что осталось от взорванного и испарившегося «Кампари». От «Кампари» и от Каррераса.

— Ну что ж, доктор Кэролайн,— сказал я, лишь только бы ее нарушить,— вы, по крайней мере, можете быть удовлетворены, увидев, что это проклятая штука сработала.

Он не поддержал моей инициативы. Да и никто другой не проронил ни слова. Все ждали сильной приливной волны, но ее пока не было. Спустя минуту или две на нас накатился с востока несущийся с огромной скоростью длинный и пологий вал, прошел под «Тайкондерогой» и помчался дальше, качнув корабль с кормы на нос раза три-четыре. Капитан Брейс первым из всех подал голос.

— Вот и все, капитан Буллен. Все ушло с дымом. Ваш корабль и мои сто пятьдесят миллионов золотом.

— Только корабль, капитан Брейс,— возразил я.— Только корабль. Что касается двух десятков испарившихся генераторов, то, думаю, правительство Соединенных Штатов с радостью выплатит компенсацию компании «Хармсворт и Холдей».

Он слабо улыбнулся, хотя было совершенно ясно, что ему не до улыбок.

— В этих ящиках не было генераторов, мистер Картер. Там были золотые слитки для Форт-Нокса. Откуда только этот дьявол Каррерас…

— Вы знали, что золото было в них? — спросил я.

— Конечно. Точнее сказать, знал, что оно на борту. Но при маркировке ящиков произошла ошибка. Именно сверхсекретность, полагаю, привела к тому, что левая рука не знала, что делала правая. Как указано в моей декларации судового груза, ящики с золотом, двадцать единиц, находились в передней части носовой палубы, но вчера ночью я получил сообщение из Адмиралтейства о том, что произошла ошибка. Точнее говоря, его получили эти проклятые предатели — радисты. Мне они его, конечно, не показали, а Каррерасу тут же сообщили, и первым делом, как он взял нас на абордаж, принесли ему бланк радиограммы в качестве доказательства. Он отдал мне его на память,— с горечью добавил Брейс, протягивая мне листок бумаги.— Хотите взглянуть?

— Нет необходимости,— покачал я головой.— Я и так могу сказать слово в слово, что там написано:

«СРОЧНАЯ ВНЕОЧЕРЕДНАЯ ОСОБОЙ ВАЖНОСТИ ПОЛУЧЕНИЕ НЕМЕДЛЕННО СООБЩИТЬ КАПИТАНУ ТАЙКОНДЕРОГИ: СЕРЬЕЗНАЯ ОШИБКА В ДЕКЛАРАЦИИ СУДОВОГО ГРУЗА: СПЕЦГРУЗ НЕ В ДВАДЦАТИ ПЕРЕДНИХ КОНТЕЙНЕРАХ НА НОСОВОЙ ПАЛУБЕ С МАРКИРОВКОЙ ТУРБИНЫ НЭШВИЛЛ ТЕННЕССИ А В ДВАДЦАТИ ПЕРЕДНИХ КОНТЕЙНЕРАХ НА КОРМОВОЙ ПАЛУБЕ С МАРКИРОВКОЙ ГЕНЕРАТОРЫ ОК-РИДЖ ТЕННЕССИ: В СЛУЧАЕ ВСТРЕЧИ С УРАГАНОМ ГРУЗ НА КОРМОВОЙ ПАЛУБЕ СПАСАТЬ В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ: ОТ МИНИСТЕРСТВА ТРАНСПОРТА ВИЦЕ-АДМИРАЛ РИЧАРД ХОДСОН НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛА МОРСКИХ ПЕРЕВОЗОК».

Капитан Брейс в недоумении уставился на меня.

— Откуда вам...

—У Мигеля Каррераса в каюте была копия декларации судового груза,— сказал я.— С пометками, где все было точно указано. Я ее видел. А это сообщение пришло не из Лондона. Оно пришло от меня. Я отправил его из радиорубки «Кампари» в два часа ночи.

После этого наступило очень долгое молчание. Его нарушила Сьюзен Бересфорд. Она подошла к носилкам, на которых лежал Буллен, посмотрела на него и сказала:

— Капитан Буллен, считаю, что вы и я, мы оба, должны принести мистеру Картеру самые глубокие извинения.

— Я думаю, что это правильно, мисс Бересфорд. Думаю, мы действительно должны извиниться.— Он попытался откашляться, но у него ничего не вышло.— Но вспомните, что он велел мне заткнуться. Мне. Своему капитану. Вы это слышали?

— Это ерунда,— успокоила его Она.— Вы всего лишь его капитан. Он мне тоже велел заткнуться, а я ведь его невеста. В будущем месяце у нас свадьба.

— Его невеста? Свадьба в будущем месяце? — Невзирая на боль, капитан Буллен приподнялся на локте, недоумевающе оглядел нас по очереди и тяжело откинулся на носилки.— Ну и ну, будь я проклят. Впервые об этом услышал.

— Мистер Картер об этом тоже услышал впервые,— призналась она.