Всё красное. Проклятое наследство. [Иоанна Хмелевская] (fb2) читать онлайн
- Всё красное. Проклятое наследство. (пер. Вера Сергеевна Селиванова, ...) (и.с. Иронический детектив Иоанны Хмелевской-2) 3.8 Мб, 548с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Иоанна Хмелевская - Ирена Барбара Кун
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Иронический детектив Иоанны Хмелевской Том 2. Всё красное. Проклятое наследство.
ВСЁ КРАСНОЕ
Joanna Chmielewska Wszystko czerwoпe 1974
Действующие лица, живые, мертвые и потерпевшие:
1. Алиция – невероятно гостеприимная хозяйка дома. 2. Зося – подруга Алиции, приглашенная провести скучный отпуск в ее доме. 3. Павел – сын Зоси, молодой человек, только что окончивший школу. 4. Эдик – старый поклонник Алиции, приехавший по ее приглашению, но раньше назначенного срока. 5. Лешек – друг Алиции, приехавший без приглашения. 6. Эльжбета – дочь Лешека, самостоятельная молодая дама, в Дании проездом. 7. Эва – красавица полька, жена датчанина, постоянно проживающая в Дании. 8. Рой – муж Эвы, обожающий жену сверх всякой меры. 9. Анита – журналистка, ведущая весьма активный образ жизни. 10. Генрих – датский муж Аниты с ангельски спокойным характером. 11. Герр Мульдгорд – датский полицейский со знанием польского языка. 12. Казик – жертва любви к Эльжбете. 13. Тип в красной рубашке – таинственная личность, то и дело путается по ходу действия. 14. Владя – знакомый Алиции, вроде бы приглашенный ею вместе с женой. 15. Марианна – швейцарская жена Влади. 16. Агнешка – неприятельница Эльжбеты, приглашенная Алицией вынужденно. 17. Тетя – поразительно энергичная датская старушка, вовсе не приглашенная. 18. Кенгуриха – австралийская родственница, проявляющаяся только в телефонных разговорах, зато в самое неподходящее время. 19. Грета – датская кузина Алиции, вызывающая противоречивые чувства. 20. Бобусь – сначала друг, а потом враг Алиции, прибывший из Англии. 21. Белая Глиста – любовница Бобуся, приехавшая из Польши. 22. Фру Хансен – домработница Алиции, безвинная жертва собственной фамилии. 23. Торстен – племянник Алиции, чрезвычайно приятный молодой человек. 24. Совершенно посторонний мужчина, которого просто подвезли на машине. 25. Херберт – сын знакомых Алиции, ниспосланный Провидением. 26. Анна-Лиза – жена Херберта. 27. Авторша – подруга Алиции, приехавшая по ее приглашению, но с опозданием.
Действие происходит в Дании.
* * *
– «Аллерод» вовсе не значит «все красное», – раздраженно возразила Алиция. – Не понимаю, как такая идиотская мысль пришла тебе в голову. Вот чуть ли не первые слова, какими встретила меня лучшая подруга, когда я сошла с поезда на маленькой датской станции Аллерод. Мы с Алицией стояли на привокзальной площади в ожидании такси. Умей Алиция угадывать будущее, она наверняка еще энергичнее восстала бы против моего перевода названия «Аллерод». – А что значит? – спросила я. – «Род» – «красный», «алле» – «все». – На каком языке, хотела бы я знать? – На среднем между немецким и английским. – Ах, среднем… Скажи на милость, чем набит твой чемодан? – Твоим бигосом, твоей водкой, твоими книгами, твоей колбасой… – А своего у тебя там ничего нет? – Как же, пишущая машинка. «Род» означает «красное», и баста, я так решила! – Ничего подобного! «Род» означает нечто вроде вырубки. Знаешь, такой вырубленный лес. Рос лес, а потом вырубили – и не стало леса. Подъехало такси, шоферу удалось затолкать в машину и мой багаж, и нас с Алицией. Ехать было всего минуты три, но неимоверная тяжесть чемодана совершенно исключала всякую мысль о возможности добраться пешком. А я продолжала отстаивать свою трактовку перевода. – «Род» значит «красный», и все это знают, а о дурацкой вырубке никто не слышал. Раз не стало, то и говорить не о чем. «Аллерод» означает «все красное»! – Сама ты красная! – вспылила Алиция. – Не веришь – посмотри в словаре и перестань молоть ерунду. Бросалось в глаза, что она вообще была какая-то нервная и излишне легко раздражалась. Почему – я не успела узнать, так как время в пути у нас целиком заняло «все красное», а когда приехали, оказалось, что дом Алиции переполнен гостями и поговорить с ней не было никакой возможности. Тем более, что я с ходу заразила их «всем красным» и они сразу же согласились с моей трактовкой. Это ухудшило и без того плохое настроение Алиции. – Располагайся, помойся с дороги, вообще делай, что хочешь, только оставь меня в покое, – сказала она раздраженно. – С минуты на минуту должны явиться остальные гости. Остальные гости! Не требовалось особой наблюдательности, чтобы понять – я угодила на какое-то на редкость грандиозное сборище, вот только пока неясно: кто из гостей проживает в доме, а кто – гость приходящий; из проживающих же – кто приехал надолго, а кто лишь на несколько дней. Информацию я получила от Павла, сына Зоси, нашей общей с Алицией подруги. Сама Зося, неимоверно замотанная, была по уши занята на кухне и у нее не нашлось ни секунды для общения со мной. – Когда мы приехали, Эльжбета уже тут жила, – просвещал меня Павел. – И сейчас живет. Эдик приехал сразу же после нас, три дня назад, а Лешек сегодня утром. Приходящих четыре штуки: Анита с Генрихом и Эва с этим… как его… Роем. Алиция психует, мать психует, а Эдик пьет. – Все время? – Похоже, все. – А сегодня Содом и Гоморра по какому случаю? – Обмываем лампу. – Какую еще лампу? – Такой фонарь на длинной ножке, для садика, ну, знаешь, вроде торшера. А поставили эту лампу на террасе. Алиции на именины подарил ее, кажется, Енс, а может, еще какой родственник, хочешь не хочешь, пришлось поставить. На террасе. Датское обмывание уже состоялось, сегодня наше, польское. Прибыли ожидаемые гости, и я с радостью встретилась с Эвой и Анитой, которых не видела почти два года. Обе очень похорошели. По сравнению с подчеркнуто беленькой Эвой сильно загоревшая худенькая Анита с большой шапкой черных вьющихся волос выглядела мулаткой. Ее датский муж Генрих, обычно добродушный и спокойный, показался мне как будто немного вздрюченным. Рой, датский муж Эвы, высокий, худой, очень светлый блондин, беспрестанно открывал в улыбке ослепительные зубы и смотрел на жену с еще большим обожанием, чем два года назад. Я подумала: похоже, Эва хорошеет в атмосфере окружающих ее нежных чувств, а Анита – в атмосфере скандалов и ссор. Каждой свое. После ужина гости переместились на террасу, и торжество достигло апогея. Виновница торжества светила красным светом на высоте не более метра от земли, освещая лишь ноги расположившихся вокруг нее в креслах гостей. Большой приплюснутый абажур, черный сверху, не пропускал вверх ни малейшего луча света, так что головы и бюсты сидящих тонули в глубоком мраке, и все остальное пространство также окутывала непроглядная чернота. Экспозиция из одних пурпурных ног, лишенных своих хозяев, представляла весьма странное, но тем не менее эффектное зрелище. И еще я подумала, что это торжество по поводу приобретения новомодного светильника лишь тогда имело бы смысл, если бы хоть минутку посидела в его свете с гостями сама Алиция. Ноги представляли самый выигрышный элемент ее фигуры, и Алиция имела полное право демонстрировать их по всякому поводу и без, а тут такой повод! А кто из присутствующих дам мог это сделать? Зося, Анита и Эльжбета были в брюках, Эва – в высоких лакированных сапожках, прикрытых каким-то длинным одеянием до пят. Оставалась я, но на одну меня тратить целую лампу глупо, я бы сказала – непозволительная роскошь. Так что Алиция просто обязана была посидеть с нами. Алиция же тем временем без конца курсировала между кухней и террасой, с каким-то мазохистским упорством обслуживая гостей. Я изловила ее в дверях: – Сядешь ты, наконец, когда-нибудь? Меня уже начинает мутить от того, что ты без конца снуешь туда-сюда! У гостей все есть, а если что и потребуется, сами себе принесут. Алиция безуспешно пыталась вырваться от меня и удалиться сразу в нескольких направлениях, бормоча при этом: – Апельсиновый сок. Кажется, стоит в холодильнике… – Я принесу! – вызвался Павел, внезапно материализовавшись из темноты. – Вот видишь, он принесет, сядь же, наконец, ради бога! – Принесет, как же! Он раскроет холодильник и будет пялиться, как в телевизор. Ну, ладно, Павел, принеси сок, а в холодильнике разглядывать нечего! Глаза Павла как-то странно блеснули, и он скрылся в дверях дома. Дом и сад тонули в глубокой темноте. Нарушали ее лишь красный круг под торшером да свет в кухне, время от времени пробивавшийся в комнату, когда отбрасывалась портьера, прикрывающая вход в кухню. Оттащив Алицию на террасу и затолкав ее в кресло, я уселась рядом и потребовала объяснений, чрезвычайно заинтригованная ее замечанием: – Почему Павел обязательно должен пялиться? Что там у тебя в холодильнике такое? Алиция со вздохом облегчения вытянула ноги и взялась за сигарету. Между креслами на террасе мы порасставляли ящики, пуфики и прочие предметы, исполняющие роль столиков, на которых разложили все нужное гостям. – Да ничего там особенного нет, – ответила она. – Просто холодильник нельзя долго держать открытым, иначе придется размораживать. Надо открыть дверцу, взять, что нужно, и сразу закрыть. А он раскроет холодильник и примется искать сок… Из темноты внезапно вынырнули ноги Павла, а под лампой появилась его рука с бутылкой молока. – Ты что принес?! – набросилась на сына Зося. – Не валяй дурака, мы ждем апельсиновый сок! – Ой! – огорчился Павел. – Промазал! Я схватил с закрытыми глазами, Алиция не велела смотреть… – Да не с закрытыми глазами, можно быстренько взглянуть и вынуть, что надо, – возразила Алиция, делая попытку встать с кресла. – Я говорила, что этим кончится. – Ты говорила совсем другое. Сиди спокойно! – Сиди! – поддержала меня Зося. – Я принесу. Но Павел воспротивился: – Я сам. Теперь я уже не промахнусь, выбор там небольшой. Эва и Анита произнесли одновременно – Анита: – Молоко оставьте, Генрих его с удовольствием выпьет. Эва: – Твои клипсы просто изумительны в этом освещении! Ну, прямо рубины. Следует заметить, что вот так же, перебивая и не слушая друг друга, говорили и все остальные. Одиннадцать человек толпились вокруг обмываемого светильника и метались в черном пространстве между кухней и террасой. В обычно тихом и спокойном доме Алиции в этот вечер царили шум и столпотворение. Поскольку среди гостей находились два аборигена – Рой и Генрих, разговор велся сразу на нескольких языках. Воспользовавшись тем, что Алиция на минуту оказалась в кресле рядом со мной, я, улучив момент, тихонько потребовала ответа на вопрос, который интересовал меня с самого начала: – Почему в твоем доме живет столько народу? Ты что, спятила, приглашая сразу такую прорву? Или это просто катаклизм? – Катаклизм! – с горечью вырвалось у Алиции. – Никакой не катаклизм, просто каждый поступает так, как ему вздумается. Я все распланировала, каждый должен был приехать в положенное время, по очереди, тогда все было бы в порядке. Но им, видите ли, так удобнее, вот и приезжают, когда захотят. Сейчас очередь Зоси с Павлом, и только они приехали по плану. Эдика я запланировала на сентябрь, а ты, не в обиду будь сказано, должна была приехать еще в прошлом месяце. У нас какой сейчас? – Август, середина. – Вот именно! А ты должна была приехать в конце июня. – Должна была, но не смогла. Я влюбилась… – А Лешек должен был… Разогнавшаяся Алиция вдруг прервала себя на полуслове: – Что ты сделала? – спросила она, будто не доверяя собственным ушам. – Влюбилась, – сокрушенно повторила я. – Как, опять? Ты сошла с ума! – Возможно. Но что я могу поделать? – И в кого же ты влюбилась? – Так, в одного, ты его не знаешь. Похоже, тот самый роковой блондин, которого мне гадалка предсказала. Впрочем, это длинная история, я тебе расскажу все как-нибудь в другой раз. Так откуда же взялись Лешек и Эльжбета? – Лешек и Эльжбета… Послушай, а он что? Он в тебя тоже влюбился? – Вроде влюбился, хотя я и боюсь поверить. Знаешь ведь, какая я невезучая. Ну так что с Лешеком и Эльжбетой? – Так вот, они… А чем дело кончилось? Ты разлюбила и поэтому смогла приехать ко мне? – Наоборот. Я утвердилась в своих чувствах. И поэтому смогла приехать. Так значит, Лешек… – А кто он такой? – Бог с тобой, ты что, Лешека не знаешь? Отец Эльжбеты, вон они оба, сидят рядом с тобой. Кшижановские их фамилия. – Балда! Я спрашиваю о твоем хахале. Что же касается Лешека, то он прибыл сюда на яхте на несколько дней, а Эльжбета сама по себе приехала из Голливуда. Тоже на несколько дней, на будущей неделе отправляется в Стокгольм. Может, на яхте, вместе с отцом, я точно не знаю. По правде говоря, они приехали без приглашения, и если бы я их меньше любила… – А почему Эдик вместо сентября приехал сейчас? У меня-то уважительная причина, а у него что? – А он должен сообщить мне нечто страшно важное и срочное, не терпящее отлагательства. Так по крайней мере он заявил. Потому и приехал срочно. Вот уже три дня, как приехал, а все никак не может сообщить это нечто важное, все не представляется случай. – Почему же не представляется случай? – Потому что ему никак не удается протрезветь. Испытывая противоречивые чувства, взглянула я на вытянутые ноги Эдика. Его кресло стояло в некотором удалении от лампы, так что освещены были лишь ботинки и до колен брюки. Ботинки и брюки вели себя спокойно, не производили впечатления пьяных, но я-то знала, что в данном случае впечатление может быть очень даже обманчиво. Основным занятием Эдика чуть ли не всю сознательную жизнь было злоупотребление алкоголем. Именно по этой причине в свое время Алиция, не посчитавшись с собственными юными чувствами, отказалась связать с ним судьбу, ограничившись сердечной дружбой. А может, теперь юные чувства понемногу возрождаются? – А он по-прежнему так же сильно пьет? – поинтересовалась я, ибо у меня к Эдику был свой интерес. – Не прекратил? – Еще как пьет! Уже успел высосать половину того, что привез. Со дня смерти Торкиля, датского мужа Алиции, прошло уже столько времени, что Алиция имела полное право проявить интерес к другому мужчине. Однако если Эдикова склонность к спиртному оттолкнула ее в свое время, вряд ли теперь Алиция пересмотрела свое мнение. Хотя, с другой стороны, она ведь всегда питала к нему слабость. Впрочем, и слабость и градусы – ее дело, у меня же были свои личные причины интересоваться Эдиком. И для меня было очень важно, чтобы он хоть ненадолго протрезвел. Я еще собиралась спросить Алицию, не догадывается ли она, что именно хотел ей Эдик сообщить, но Алиция покинула свое кресло прежде, чем я успела запротестовать, и исчезла во тьме. Павел с Зосей все никак не могли найти апельсиновый сок, и Анита отправилась к ним на помощь. Эва вдруг вспомнила, что они с Роем купили сегодня несколько банок разных соков, которые еще не успели вынуть из багажника машины, и погнала Роя за ними. Апельсиновый сок вдруг стал предметом всеобщего интереса, все только им и занимались, казалось, все пространство вокруг нас наполнилось апельсиновым соком, и я бы не удивилась, если бы он вдруг пролился на нас в виде осадков. Отыскала сок все-таки Алиция, и не в доме, а в чулане, где она держала запасы пива. С соком наконец дело уладилось, но тут Эльжбета вдруг почувствовала голод, пошла на кухню и принесла себе бутерброды, да такие аппетитные, что голод немедленно ощутили Павел и Лешек. Алиция помчалась на кухню, чтобы наготовить побольше бутербродов, тем более что ее уже беспокоило, чем это Анита так долго там занимается. Зося принялась искать вторую банку с кофе. Эва настойчиво требовала для Роя крепчайших польских сигарет «Экстра» – пронесся слух, что у кого-то из польских гостей они есть. Анита по ошибке налила Генриху молока в пиво. Вечер явно удался и становился все оживленнее. Гости проявляли невероятную изобретательность по части придумывания все новых и новых желаний и, безжалостно опустошая запасы Алиции, наперебой изъявили готовность принести любые продукты и напитки, так что большая часть присутствующих находилась в неустанном и хаотичном движении. В неподвижности пребывали под красным абажуром лишь три пары ботинок. Две из них принадлежали Лешеку и Генриху, которые, сидя в соседних креслах, вели оживленную беседу на потрясающей смеси английского и немецкого о недостатках и достоинствах разных типов яхт. Беседа была столь увлекательна, что они совершенно не обращали внимания на все остальное. Третья пара ботинок принадлежала Эдику. Он тоже не покидал своего кресла под лампой, запасшись заблаговременно необходимыми напитками, которыми и пользовался в неумеренных дозах, благо они находились под рукой. – Алиция! – неожиданно проревел он могучим басом, покрывшим царящий на террасе шум. – Алиция!!! Тебе грозит опасность! Почему ты так неосторожна?! Рев прорезал темноту столь неожиданно, вопрос прозвучал столь странно, что все онемели. Издав рев, Эдик тоже онемел, и воцарилась гнетущая тишина. На вопрос Алиция не ответила – может быть, потому, что ее в тот момент не было на террасе. – Ну вот, уже набрался! – послышался откуда-то со стороны дома голос Зоси. – Алиция! – опять проревел Эдик и для пущего эффекта грохнул кружкой с пивом по ящику, служившему ему столиком. – Алиция, черт возьми, почему ты так неосторожна?! В красном свете лампы появились ноги Алиции, которой, по-видимому, донесли об Эдиковых выкриках. Эдик сделал было попытку встать с кресла, но свалился обратно. – Алиция! Почему ты… – затянул он свое, но Алиция не дала ему закончить. – Эдик, не дури! Ты перебудишь весь Аллерод! Успокойся! – Почему ты так рискуешь? – упорствовал Эдик, правда, уже немного тише. – Зачем пускаешь в дом таких людей? Ведь я же тебе писал… Мрак вокруг красного абажура взорвался разноголосым шумом. Собравшиеся, уяснив состояние Эдика, сочли нужным заглушить его выкрики – неизвестно ведь, что еще он вздумает проорать, лучше, щадя Алицию, сделать вид, что не услышишь. Усилия девяти человек увенчались успехом. Голос Эдика потонул в общем гаме. Лешек кричал Генриху что-то о стеньгах и форштевнях, Анита настойчиво предлагала всем доесть два оставшихся бутерброда, Зося голосом валькирии заставляла Павла открывать бутылки пива. Алиция присела на ручку кресла к Эдику и попыталась его образумить. – Веди себя прилично, ты ведь находишься в Дании, здесь не принято кричать. – Но я же писал тебе, чтобы ты была осторожна! Я тебя предупреждал! Ведь я же писал… – Может, и писал, но я не читала. – Алиция, вскипел чайник! – позвала из темноты Эльжбета. – Ну дак я тебе сейчас скажу, – Эдик упорно придерживался темы. – Если ты не читала моего письма, я тебе скажу сейчас своими словами. И ему тоже скажу… А почему ты не прочла мое письмо? – Потому что оно куда-то подевалось, и я не успела. Ну, хорошо, хорошо, ты мне все скажешь, но не сейчас же, когда у меня гости! – Нет, сейчас же! Вот именно сейчас же! – Ну ладно, пусть сейчас же, только минутку подожди, пока я приготовлю тебе кофе. Я бестактно подслушивала их разговор, который представлял для меня исключительный интерес. Алиция пошла готовить кофе, а я взялась ей помогать, чтобы она поскорее управилась и продолжила прерванную беседу. Мы быстро приготовили кофе, но потом понадобилось принести сливки, потом сахар, соленые палочки, пиво, коньяк, швейцарские шоколадки и польский сырник, сигареты и фрукты. В освещенном проеме дверей материализовывались из темноты и в ней же растворялись какие-то фигуры, под торшером появлялись и исчезали какие-то ноги. Эдик получил свой кофе, успокоился и умолк, возможно, утомленный коротким, но изматывающим выступлением. – И ведь это еще не все, – мрачно сообщила Алиция, опустившись на минуту в кресло рядом со мной. – Еще приедут Владя с Марианной. – Господи боже мой! И тоже к тебе? – Тоже ко мне. Если до этого Лешек с Эльжбетой уедут, будет, где их положить, если нет – мне придется снять для них номер в гостинице. Того и гляди у меня кончится постельное белье. Самое же плохое, я не знаю точно дня их приезда, так как они путешествуют. – Где путешествуют? – автоматически поинтересовалась я, хотя мне было до лампочки, где именно путешествуют Владя с Марианной. Меня ошеломило это форменное нашествие на Аллерод. Ужасно, что из своего путешествия они приедут именно сюда! Алиция тем не менее удовлетворила мое любопытство: – Кажется, в Бельгии. – Ну, тогда им и в самом деле по пути, ведь из Бельгии в Швейцарию иначе как через Данию не попадешь! – Они вовсе еще не возвращаются в Швейцарию, им надо в Норвегию. Как ты думаешь, он заснул? Я взглянула на пурпурные ноги Эдика. Они были неподвижны. – Похоже, спит. Показательные выступления утомили его. Будешь будить или оставишь его так спать до утра? – Пока не знаю. Интересно, что он мне писал в своем письме? – А ты хоть получила это его письмо? – Получила, но не прочла. Меня кто-то отвлек, когда принесли почту, а потом письмо куда-то задевалось. Ума не приложу, куда я его могла сунуть. Пыталась разыскать перед приездом Эдика, неудобно все-таки, да без толку. Понятия не имею, что он такое хотел сказать. Говорит, важное, но ведь по пьяной лавочке что угодно можно наговорить. Стоит ей сейчас сообщить о моем деле к Эдику? Может быть, оно как-то связано с его выкриками? Да и вдруг сама Алиция что-нибудь знает? Подумав, я решила пока подождать, сейчас не самый подходящий момент для серьезного разговора, в этой обстановке вряд ли она в состоянии уяснить что бы то ни было. Все равно потом придется повторять, только лишний труд. Была уже полночь, когда хорошо воспитанная Эва подала сигнал к окончанию вечера – к большому огорчению гостей. Алиция включила свет по другую сторону дома, над дверью у калитки. Наконец-то стало светлее. Вся банда вывалилась на улицу, к машинам Роя и Генриха. Под торшером остался один Эдик, мирно спящий в своем кресле. – Ну наконец-то тихо! – измученным голосом произнесла Зося, когда мы с ней вернулись на террасу. – Оставь, я сейчас уберу. Павел, за работу! И включи свет в комнате. Алиция, оставь посуду, говорю тебе, лучше займись Эдиком! – Эдика советую приберечь на конец, – сказала я Алиции, собирая на поднос посуду. – Сначала приготовь ему ложе, а потом мы его туда перетащим. – Дайте мне в помощь Павла – постель принести, – попросила Алиция с тяжким вздохом. – Какое счастье, что больше нечего обмывать! Эльжбета под нажимом отца приступила к мытью посуды. Мы с Зосей наводили порядок на террасе. Лешек с Павлом перенесли в комнаты часть стульев и кресел и помогли Алиции приготовить для всех спальные места. – Кто спит на катафалке? – тихонько поинтересовалась я у Зоси, убирая вместе с ней ящики и пуфики, игравшие роль столиков. – Спал Эдик, – так же тихо, чтобы не услышала Алиция, ответила Зося. – Но думаю, сегодня его лучше уложить здесь, на диване. До катафалка ведь придется тащить его или через весь дом и потом по лестнице, или через сад и опять же по ступенькам. – Так посоветуй это Алиции. Катафалк стоял на возвышении в бывшей мастерской Торкиля, в свое время пристроенной им к дому со стороны садика. Разумеется, это был не настоящий катафалк, а просто очень сложной конструкции кровать, приобретенная заблаговременно гостеприимными хозяевами дома в заботе о возможных больных гостях. Торжественность и высота этого сооружения, на которое приходилось взбираться, как на верхнюю полку в спальном вагоне, неизбежно ассоциировались с погребальными свечами и запахом ладана. Выглядело это спальное место, прямо скажем, не очень уютно, но при ближайшем знакомстве оказывалось неожиданно весьма удобным. Алиции почему-то очень не нравилось, что мы между собой прозвали его катафалком, поэтому из уважения к чувствам хозяйки мы старались не произносить в ее присутствии этого слова. – Может, ты и права, – согласилась Алиция с Зосей, бросив взгляд на Эдика, спящего в своем кресле, свесив голову. – Пожалуй, так и в самом деле будет проще. – А кто же тогда будет спать на катафалке? – вырвалось у Павла. – Тьфу, я хотел сказать – на постаменте. – Павел! – укоризненно прикрикнула на него Зося, подметив гневный блеск в глазах Алиции. – Ну, на этом… как его… для больных гостей… операционном столе? – Павел!! – Ну ладно, молчу, молчу. Я попыталась загладить бестактность Павла: – А кто до этого спал на диване? – Эльжбета, – Зося с готовностью приняла мою помощь. – Поэтому она пусть перейдет на пьедестал… то есть, я хочу сказать, на ту кровать… – Эльжбета! – позвала Алиция, обескураженная всеми этими сложностями. – Будешь спать в гробу? – Могу, – ничуть не удивившись, согласилась Эльжбета, появляясь в проеме кухонной двери с тарелкой в руках. – А у тебя есть гроб? – Есть. В мастерской. – Какое-нибудь новое приобретение? – вежливо поинтересовалась Эльжбета. – Вроде ничего такого у тебя раньше не было. – Было. Катафалк, – Алиция ядовито посмотрела на нас. – Раз уж они уперлись называть это ложе катафалком, могу я себе позволить сделать следующий шаг? – А, катафалк! Ну так бы и сказала. Пожалуйста, я могу спать на этом памятнике. Мне никогда не снятся сны. Поскольку у меня нет никакого опыта в обращении с пьяными, к тому же я жутко устала – ведь прямо с дороги угодила на званый вечер – я не предложила своих услуг для транспортировки Эдика. Меня не было на террасе, когда Алиция, Зося и Лешек приступили к ней. Из дому я выскочила лишь на крик Зоси, столкнувшись в дверях с Павлом. В свете, падавшем из комнаты, отчетливо предстало смертельно бледное запрокинутое лицо Эдика и его неподвижные широко раскрытые глаза, уставившиеся в черное небо. Эдик был мертв.
* * *
Утром мы собрались в кухне, измученные бессонной, невыразимо тяжелой ночью. Алиция уже, наверное, в сотый раз что-то объясняла по телефону полицейским властям. Надо сказать, что полицейские власти взялись за нас с энергией, превосходящей всякие ожидания. С полвторого ночи до пяти утра через сад и дом Алиции протопали целые табуны полицейских в поисках орудия преступления – пока еще точно не известно, какого. Все их усилия установить с нами контакт на датском языке оказались тщетными, хотя они вновь и вновь предпринимали попытки. Результаты как поисков орудия преступления, так и попыток получить от нас хоть какие-нибудь сведения оказались плачевными, а измотаны мы были страшно. Слабым утешением служило лишь сознание того, что и четверым уехавшим гостям тоже не дали спать и что их тоже, в Роскилле и Видовре, терзают вопросами стражи порядка. В нашем доме убили человека. Смертельный удар был нанесен сзади. Острое орудие пробило пиджак и рубашку, прошло между ребрами и достигло сердца. В доме не удалось найти ничего похожего на такое орудие. От потрясенных и растерянных друзей погибшего ничего узнать не удалось, ни у одного из нас никаких подозрений не зародилось. Алиция держалась неплохо, главным образом благодаря Лешеку, который уже многие годы служил ей поддержкой и опорой. Возможность выплакаться ему в жилетку очень ей помогла. Лешек и Эльжбета сохраняли философское спокойствие – их отличительная фамильная черта. Зося, напротив, никак не могла взять себя в руки, и у нее все из них валилось. Павлу стоило больших усилий скрывать распиравшее его чувство восторга от сопричастности к сенсации. Меня же неожиданное убийство Эдика повергло в полную прострацию – по разным причинам. Нет, не для того я приехала на несколько недель в Аллерод, чтобы в самом начале наткнуться на труп! Очередной звонок из полиции принес новую информацию. – Эдика пырнули сзади, удар нанесен профессионально, каким-то особенным острым, тонким и не очень длинным орудием, – положив трубку, со вздохом сказала Алиция. – Вертел! – вырвалось у Павла. – Оставь вертел в покое, – раздраженно попросила я, а Алиция добавила: – Никакой не вертел, они говорят – стилет. Возможно, пружинный. Не знаю, существуют ли пружинные стилеты, но у полицейских есть основания считать его таковым. И сейчас они приедут сюда, чтобы искать его, потому что ночью поиски были некачественными. Давайте ешьте скорее! – Откуда они могут знать, что стилет, да еще пружинный? Ведь в Эдике ничего не было, – недоверчиво произнесла Зося. – На это указывает, по их словам, характер ранения. Ешьте скорее! – Ну, конечно, сейчас самое разумное – подавиться завтраком нам всем сразу! Или ты считаешь, у полиции еще мало работы? – Ешьте скорее! – механически повторила Алиция, совершенно не способная воспринимать никакие доводы здравого смысла. В соответствии с ее пожеланиями мы быстро проглотили завтрак и навели порядок на кухне. И оказалось, торопились совершенно напрасно, ибо датские фараоны прибыли лишь через полтора часа. Интересно все-таки, как они намерены с нами общаться? Языковые трудности минувшей ночи, как выяснилось, заставили их пошевелить мозгами, в результате чего для общения с нами был делегирован некий господин Мульдгорд – очень худой, очень высокий, совершенно бесцветный и абсолютно скандинавский полицейский. Господин Мульдгорд, служебное звание которого навсегда осталось для нас тайной, отличался от других датских полицейских тем, что среди предков у него были поляки – достаточное основание предполагать и у него знание польского языка. Во всяком случае, его начальство очень надеялось, что ему удастся с нами объясниться. И действительно, мы в большинстве случаев понимали вопросы герра Мульдгорда, хотя его польский был весьма оригинальным. Он несколько расходился с принятой у нас повсеместно грамматикой и почему-то сразу заставил вспомнить библию. Нас же господин Мульдгорд понимал значительно лучше, чем мы его, что для следствия было, конечно, важнее. А поскольку господин Мульдгорд произвел на нас весьма благоприятное впечатление, мы сразу же захотели ему помочь и очень старались. Господин Мульдгорд приехал в сопровождении нескольких подчиненных, которых разослал по всему дому и саду, велев им искать тонкий и острый предмет из стали, а нас собрал в самой большой комнате, усадил вокруг стола, сел сам, раскрыл большой блокнот и приступил к допросу. Поскольку Алиция должна была присутствовать при обыске, за столом оказались люди, совершенно не знающие датского. И господин Мульдгорд, знающий польский. Первый вопрос был задан приятным, доброжелательным тоном, причем в голосе полицейского явственно слышался живой человеческий интерес: – Воистину на вече́ря было человецех, яко песку морского? Мы дружно вытаращили на него глаза. Павел издал звук, как будто чем-то поперхнулся, Зося застыла с сигаретой в одной руке и зажигалкой в другой. Лешек и Эльжбета, до удивления похожие друг на друга, с непроницаемым выражением, не мигая смотрели на него. На вопрос никто не ответил. – Воистину на вече́ря было человецех, яко песку морского? – терпеливо повторил господин Мульдгорд. – Да что же это значит? – не выдержал Павел. – Думаю, он просто интересуется, сколько нас было, – неуверенно предположила я. – Да, – с благодарностью кивнув мне, подтвердил полицейский. – Аз глаголю – сколько штука вкупе? – Одиннадцать, – вежливо ответил Лешек. – Кто суть оные? С трудом продираясь сквозь форму задаваемых вопросов, мы старались вникнуть в их суть, чтобы удовлетворить любопытство следователя. Не будучи твердо уверенными, на каком языке надо отвечать – хотелось, чтобы собеседник понял нас как можно лучше, – мы все-таки смогли довести до его сведения не только общее количество присутствовавших в момент убийства, но и сообщить их анкетные данные. Более того, мы уточнили и степень их знакомства с Эдиком. Господин Мульдгорд все старательно записал в своем блокноте. Потом опять начались трудности. – Во оноже время, – сформулировал следователь свой следующий вопрос, – што она твориху? – Кто «она»? И почему он спрашивает только о женщинах? – возмутилась Зося. Лешек ее успокоил: – Он имеет в виду нас всех. И пусть каждый из нас по очереди расскажет, что он запомнил. – Я – ноги, – не задумываясь, выпалил Павел. – Я помню только ноги. – Токмо ноги? – заинтересовался герр Мульдгорд. – Какова ноги? Павел недоуменно смотрел на него, не понимая смысла вопроса. – Ну откуда мне знать какие? Чистые, наверное… – Пошто? – категорически прозвучал вопрос дотошного полицейского. Павел был окончательно сбит с толку. – Чтоб я лопнул, откуда мне знать, почему? Моют, наверное. Тут все моют… – Павел, ради бога, перестань! – не выдержала Зося. А я подумала – какое счастье, что здесь нет ни одного из моих сыновей. Господин Мульдгорд, по всему видно, обладал ангельским терпением. – Пошто токмо ноги видевши очи твои? – спросил он. – А весь туловищ – нет? – Нет! – поспешно подтвердил Павел. – Ноги был под лампа, а весь туловищ в темь. Похоже, манера речи господина Мульдгорда оказалась заразительной. Зося попыталась призвать сына к порядку: – Павел, как тебе не стыдно? На весь туловищ была тьма… Тьфу! Ну скажите же кто-нибудь нормально по-польски! – Может, оставим туловище в покое? – предложил Лешек. – Мы вам просто покажем. После того, как мы предъявили следователю торшер, тот совершенно логично потребовал от нас воспроизвести по возможности точно обстановку роковой ночи. Следствие переместилось на террасу, где мы расставили стулья и кресла так же, как и минувшим вечером. После непродолжительной дискуссии нам удалось довольно точно установить, кто где тогда сидел. Перед моими глазами как наяву совершенно отчетливо предстали ноги в ботинках, и я рискнула высказать свое мнение: – Вас, Лешек, и пана Генриха мы спокойно можем исключить из числа подозреваемых. – И, обращаясь к полицейскому, добавила: – Вот этот господин и господин Ларсен весь вечер не вставали с места, что я могу подтвердить под присягой. Они сидели в креслах и весь вечер разговаривали. Я собственными глазами видела. – А пани вставала? – Ясное дело. Несколько раз. Ходила туда-сюда (я с трудом удержала себя, чтобы не сказать более понятным для него языком – семо и овамо), приносила сахар и сигареты, помогала Алиции приготовить кофе. И всякий раз, возвращаясь на место, я видела ноги Лешека и Генриха. Их кресла стояли рядом с моим. Если начинать от дома и двигаться по часовой стрелке, то мы сидели в таком порядке: Эльжбета, Эдик, Лешек, Генрих, я, Алиция, Эва, Рой, Анита, Зося и Павел. То есть сидели теоретически, а на практике не только сновали туда-сюда, но и присаживались на чужие кресла. Лишь Генрих и Лешек ни на минуту не покидали своих мест, что единогласно подтвердили все. Дотошно изучая топографию, герр Мульдгорд проверил ее в деталях, в том числе и возможность совершения убийства Лешеком, не вставая с места. Несколько весьма добросовестных попыток убедили его в том, что это невозможно. Тем более не мог совершить убийства, не вставая с места, Генрих, который сидел еще дальше от Эдика. И в самом деле, этих двух можно было исключить. Если исключить еще и Эдика, оставалось восемь человек, среди которых и следовало искать убийцу. Разве что какой посторонний… Постороннего нельзя было исключить. В темноте и общей суматохе вчерашнего вечера и в сад, и на террасу могли совершенно спокойно войти сорок разбойников, и никто бы их не заметил. Вот только зачем этим разбойникам понадобилось убивать именно Эдика? В Данию он приехал первый раз в жизни четыре дня назад и все эти дни провел дома в злоупотреблении алкоголем, так что просто не успел никому ничего сделать плохого. Убили по ошибке? Господин Мульдгорд, направив на нас внимательный, изучающий и даже подозрительный взгляд, попытался выяснить, чем и когда именно каждый занимался. Громадные усилия, потраченные им на это, оказались, к сожалению, совершенно бесплодными. Затем он приступил к выявлению мотива преступления: – Аще не возлюбила его присно некая особа? Подчеркнув громадное значение своего вопроса внушительным тоном, полицейский, не сводя с нас бдительного взгляда, внимательно наблюдал за нашей реакцией. Реакция была однозначной. Все попросту онемели. Ну как ответить на вопрос, сформулированный таким образом? Если давать прямой ответ, то можно сказать: да, его возлюбила Алиция. Но, во-первых, это не полностью соответствует истине, а во-вторых, следователю, мне кажется, хотелось узнать прямо противоположное: не питал ли кто к Эдику недобрых чувств. Мы о таких людях не знали, Эдик, как правило, подобных чувств в людях не возбуждал и трезвым в общении бывал очень мил. – Нет, – ответил Лешек, первым переварив вопрос и сформулировав ответ. – Его все любили. Господин Мульдгорд задумался и выдал следующий вопрос, свидетельствующий о его недюжинных следовательских способностях: – Имеющие уши да слышат! Был еси внегда инцидент? Та нощть алебо вспять? – Во дает! – вырвалось у Павла. Парень не сводил восхищенного взора с полицейского, восторженно ловил каждое его слово, с нетерпением ожидая каждого нового вопроса, и откровенно наслаждался его формой, пропуская содержание мимо ушей. – Павел, ты бы лучше помолчал! – одернула его Зося, которую, напротив, очень волновало содержание. Господин Мульдгорд взглянул на Павла, потом на Зосю, потом опять на Павла. – Отроче! Мать твою, – пожелал убедиться он, – зрю днесь? Тут уже и я поймала себя на том, что с нетерпением ожидаю следующего высказывания полицейского, Павел же с Зосей старались не смотреть друг на друга. А любопытство следователя вежливо и исчерпывающе удовлетворила Эльжбета: – Да. Это есть его мать. Вполне удовлетворенный, следователь вернулся к поставленному вопросу: – Инцидент. Был еси какая алебо несть? Мы смотрели на него, боясь встретиться взглядом друг с другом и выдать себя. Нерешительность повисла в воздухе и сгущалась с каждой секундой. Никто не решался поведать полицейскому о событиях вчерашнего вечера без согласия Алиции. Пожалуй, пьяные выкрики Эдика вполне можно зачислить в разряд инцидентов. Но имели ли они какое-то значение и вообще хоть какой-то смысл? Лишь Алиция могла знать это. Нет, надо ее обязательно спросить, причем немедленно. Неважно, как это воспримет полиция. – Я на минутку, – решительно заявила я и важно удалилась, не вдаваясь в объяснения. Если господин Мульдгорд и собирался запротестовать, то просто не успел. Алиция отыскалась в мастерской. Ее ноги торчали из-под катафалка. Поскольку в моем распоряжении было мало времени, я решила, что проще самой залезть туда, чем извлекать ее. – Послушай, – начала я, пытаясь отцепить прическу от какой-то пружины, – мы дошли до инцидента, какая был еси алебо несть. И не знаем, стоит ли говорить о выкриках Эдика. Ты как думаешь? – Сама не знаю, – ответила Алиция голосом, сдавленным как от неудобного положения, так и от сдерживаемой ярости. – Я думала, оно сюда завалилось. Ну никак не могу найти, черт его дери! Надеялась, может, во время обыска найдут, так нет! И куда оно могло подеваться! – Ты о чем? – Да об Эдиковом письме. Потерялось, и все тут. Так и не знаю, о чем в нем было написано. – Но мы не можем ждать, пока ты его найдешь! Давай решим, говорим мы полицейскому правду или нет. Алиция с трудом повернулась ко мне: – Какую правду? – Господи, я же тебе объясняю! Он спрашивает, были ли какие инциденты в роковую ночь, а мы все по-идиотски молчим. Потому как верные друзья, не хотим тебя подводить. Ну так что, признаемся или нет? – Нет, наверное… Не знаю. А ты как считаешь? – Я тоже не знаю. Только если мы не скажем, могут сказать другие. Рой, Генрих… Они ведь датчане, ляпнут, не задумываясь, все, как было. – Они не поняли, что кричал Эдик. – Эва и Анита могли им перевести. Алиция резко подняла голову и тоже запуталась волосами в пружинах. – Анита!.. Да, ты права, Анита скажет. И куда я могла его сунуть? Скажите, что Эдик был пьян. – Сама знаешь, что у трезвого на уме, у пьяного на языке. Главное, в его выкриках был какой-то смысл или нет? Лично мне кажется – был. Вот мы и не знаем, хочешь ли ты сообщить полиции… – Эй! – от неожиданности окрика Павла мы обе вздрогнули. – Теперь что, уже всегда будут только ноги, а остальной туловищ нет? – Чего он? – удивилась Алиция. – Что-то я не пойму. – Я понимаю. Павел, чего ты хочешь? – Я-то ничего не хочу, а вот фараон желает, чтобы вы обе пришли. Он прервал конференцию и ждет. Мы отцепились от пружин и выползли из-под катафалка. Алиция решилась. – Ладно, о криках Эдика сообщаем, их не скроешь, но о письме ни слова. И вообще, кричал по пьянке… Так господин Мульдгорд узнал, что да, инцидент-таки был. Пьяный Эдик скандалил, ругал Алицию за неподходящие знакомства. Какие знакомства он имел в виду – понятия не имеем и мнения его не разделяем. Все знакомства Алиции считаем самыми что ни на есть подходящими. По всей вероятности, злополучный инцидент оказался единственной добычей следователя. С обезоруживающей искренностью он признался, что в создавшейся ситуации задача найти преступника ему представляется чрезвычайно трудной, но надежды терять не следует. Еще не все возможности использованы, а именно: на завтра он назначает проведение следственного эксперимента. Надлежит воссоздать обстановку, максимально приближенную к роковой ночи, для чего в Аллерод приглашаются все лица, присутствовавшие накануне. Алицию чуть удар не хватил. Отдав необходимые распоряжения, господин Мульдгорд удалился, прихватив свою бригаду и килограмма три острых металлических предметов (в том числепортновские ножницы, фрагмент старинного канделябра и стальной метр), чтобы проверить, не подходит ли что к Эдику. Стилета никакого не нашли. В Аллероде наконец-то воцарилось относительное спокойствие. Пришибленные избытком впечатлений гости разбрелись по углам и тактично делали вид, что занимаются своими делами. Надо было передохнуть и набраться сил для предстоящего на следующий день сомнительного развлечения. Алиция предупредила: если будут звонить – ее нет дома и, когда вернется, неизвестно. Впрочем, это почти соответствовало правде, ибо мы с ней вдвоем, пока не стемнело, занялись в дальнем углу сада уничтожением крапивы, убеждая друг друга в том, что физический труд окажет благотворное воздействие на нашу психику. В зарослях крапивы, по слухам, скрывался пень, который мне вместе с Павлом предстояло выкорчевать. Уничтожением скрывающей его крапивы Алиция пожелала заняться лично, имея на нее (крапиву) какие-то свои виды – то ли заваривать в лечебных целях, то ли настаивать на спирту и использовать как средство для уничтожения тли. Из сумбурных объяснений Алиции я этого так и не поняла, хотя, надо признать, слушала невнимательно, занятая своими мыслями. Скоропостижная смерть Эдика, хоть я его почти совсем не знала, очень сильно затрагивала меня лично. Я выехала из Варшавы вслед за ним, через три дня после его отъезда, с твердым намерением задать ему один вопрос. Ответ на этот вопрос интересовал не только меня, но и человека, которого бы мне ни за что на свете не хотелось подвести. На вопрос, простой, невинный и бесхитростный, ответить мог лишь Эдик и наверняка бы ответил, если бы я успела его спросить. Впрочем, от него я не собиралась скрывать, почему спрашиваю. Да и вообще, дело было несложным, но требовало срочности. И еще: спросить Эдика надо было лично, письмо и телефон исключались. А вот теперь все вокруг усложнилось и стало чрезвычайно подозрительным. Простой и бесхитростный вопрос? Разговор с Алицией начала я, сердито заметив: – Ума не приложу, кому здесь Эдик мешал! Все-таки безобразие, вот так, ни с того ни с сего заколоть человека. Держа пучок крапивы в руках, Алиция выпрямилась и задумчиво произнесла: – Он что-то знал. Как приехал, только об этом и говорил, все время порывался мне что-то сообщить. – И, похоже, не только тебе. – Я жадно ловила каждое ее слово. Мой интерес к теме еще более возрос. – А ты не догадываешься, что бы это могло быть? Алиция неловко взмахнула крапивой, задела собственную ногу, ойкнула и чуть ли не со слезами произнесла: – Ну какая же я кретинка, сама ведь не дала ему слова сказать! Не слушала, что он говорит, считая это пьяными бреднями, и отмахивалась от него, как от надоевшей мухи! Времени у меня, видите ли, не нашлось! Идиотка несчастная! – Да перестань ты так себя казнить, кто же мог знать? И, в конце концов, ведь он же действительно не просыхал. – А теперь он уже ничего не скажет… – Ясное дело, не скажет… А кому Эдик собирался еще об этом сообщить? – Кому еще? – Ну да, какому-то «ему». Помнишь, он кричал: «И ему тоже скажу!» – А и в самом деле. Прижми вот это ногой. Так кому же? – А мне откуда знать? Я тебя спрашиваю. Думала, ты догадаешься. Когда Эдик это кричал, мне показалось, он даже рукой махнул, показывая на «него». Ты стояла рядом и могла заметить, на кого именно. – Ну, руками он махал все время. Было темно. И надо же было подарить этот дурацкий торшер! Кажется, он махнул в сторону тебя и Эвы. – Обе мы женского пола, причем в тот вечер обе не были в брюках, – недовольно возразила я, буквально в последний момент увернувшись от крапивы, которой Алиция взмахнула перед моим носом. – Ну зачем столько энергии вкладывать в крапиву? Что касается меня, то я не нуждаюсь в ее лечебных свойствах, от ревматизма меня излечили красные муравьи, две недели меня кусали… – При чем здесь красные муравьи? – При том, что именно такие водились там, где я была. – Погоди, это мне что-то напоминает. Красные муравьи… – Ясно, что. Муравьи красные, все красное. – Да погоди, не сбивай. Красные муравьи… Не знает ли Зося чего об Эдике? Вроде я от нее слышала что-то такое, похожее на красных муравьев… – Зося, конечно, может знать, ведь в Польше она с Эдиком встречалась. Надо будет ее порасспросить. А что с письмом? – Пропало, – с тяжким вздохом ответила Алиция. – Никак не могу найти, хоть весь дом разбирай по кусочкам. И, знаешь, меня не покидает ощущение, что кто-то здесь похозяйничал до меня, все в доме перевернуто вверх дном. – Так ведь обыск делали, – напомнила я. – А, правда. Да, Зосю надо порасспросить. Может, она знает, с кем Эдик в последнее время общался в Польше? Нет, ее интуиция была прямо-таки поразительна! От неожиданности я выпустила из-под сапога крапиву, которая тут же обожгла меня через одежду. Ревматизм на ближайшие годы можно снять с повестки дня. – Похоже, Эдик узнал что-то нехорошее о каком-то человеке и этот человек его укокошил, – осторожно начала я, одновременно решая, стоит или нет посвящать Алицию в мое дело, поначалу совершенно невинное, а теперь вдруг ставшее чрезвычайно подозрительным. – Как ты думаешь, это кто-то из нас или посторонний? Алиция недовольно переспросила: – Как это из нас? Ты, что ли? – С ума сошла! Почему именно я? – Ох, откуда я знаю! Уверена только, что не я. Ну, и не ты, наверное. Лешек и Генрих отпадают, я все время видела их ноги. Кто же тогда? Зося? Павел? Эльжбета? – Остаются еще Анита, Эва и Рой. Почему ты их обходишь? Алиция немного помолчала, задумчиво почесывая локоть стеблем крапивы, потом сказала: – Потому что я мыслю логично. С ними Эдика ничто не связывало. Вряд ли он узнал что-то компрометирующее о ком-то из Дании, ведь он никогда здесь не был. Логичнее предположить, что тот человек был из Польши. И вообще, катись отсюда к чертовой матери! Надоела! Убирайся отсюда вон! Признаться, я была не столько обижена, сколько удивлена: – Но почему вдруг? Прямо сейчас? И куда мне деваться? – Что? – рассеянно переспросила Алиция. – Пошла вон, говорю! Не хватает еще, чтобы меня ужалили! – И она принялась энергично отмахиваться. – Я думала, ты меня гонишь. Не поняла только, убираться мне из крапивных зарослей или вообще из Аллерода. Хоть бы паузы делала, когда меняешь собеседников! – Что ты! Это я осе. С моими гостями я пока что так не обращаюсь… – … хотя они, возможно, и заслуживают этого, судя по вчерашним событиям. Эдик был прав. Ты действительно пускаешь в дом неподходящих особ. Наступившая темнота прервала нашу работу. До пня мы так и не добрались, и Алиция даже стала сомневаться, есть ли он там вообще. Оторвав Зосю от кухонных занятий, мы вытащили ее на террасу для участия в совещании. Выслушав наши расспросы, она недовольно произнесла: – Никак не пойму, о чем вы говорите. Почему между Эдиком и красными муравьями должно быть что-то общее, а я должна об этом знать? Ничего я не знаю. Павел! Привлеченный к участию в совещании, Павел оказался гораздо полезнее. Он лишь на минуту задумался и тут же воскликнул, донельзя взволнованный: – А, знаю! Точно! Это тот тип в красной рубашке. Дело тут не в муравьях, а в красном. Я ведь говорил тогда, помнишь? – И в самом деле, говорил, – припомнила и Зося. – Павел видел Эдика… – Что за тип? – нетерпеливо перебила ее Алиция. – Кто его знает? На первый вопрос могла ей ответить я. Не только меня, оказывается, интересовали анкетные данные этого типа, но дело-то как раз в том, что его никто не знал. – Я не знаю, – ответила Зося. – Павел! – Я тоже не знаю. Да я ведь вам рассказывал! Недавно, месяца два назад, я видел Эдика в обществе чернявого парня в красной рубашке. Ведь говорил же? – Может, ты и говорил, но я невнимательно слушала, – призналась Алиция. – Кто же это был? – Да ведь я сто раз говорил – не знаю! Похоже, они оба сильно перебрали, то есть того… ну, оба в дым. Стояли на улице и пытались поймать такси. Черный парень в красной рубашке, из этих… ну… южных народов. Они с Эдиком еще остановили угольный фургон и пытались в него забраться. Потом все-таки поймали такси. Я потому и запомнил их, что уж очень занятно было наблюдать за ними… Павел спохватился, что сказал лишнее, виновато посмотрел на нас и осторожно спросил: – Извините, если что не так, но, может быть, вы уже знаете, кто убил Эдика? – А при чем здесь тот тип в красной рубашке? – недовольно скривилась Зося. Я ответила сразу ей и Павлу: – Пока мы этого не знаем. А вам ничего не приходит в голову? – Что касается меня, то я вообще не желаю ничего общего иметь с такими делами, – нервно заявила Зося. – Я терпеть не могу преступлений! Я ничего не знаю и не желаю знать! Алиция о чем-то напряженно думала. На террасе воцарилось молчание. Его прервала Алиция, очнувшись от своих дум: – Парень в красной рубашке может быть вообще ни при чем. По пьянке Эдик мог ездить в угольном фургоне с кем угодно. Что касается меня, то я придерживалась как раз другого мнения: парень в красной рубашке был очень даже при чем. Именно он являлся центральным пунктом вопроса, который я собиралась задать Эдику. Однако высказывать свое мнение вслух я пока не стала. – Нам это ничего не дает, – продолжала Алиция. – И я совершенно не понимаю, зачем полиции понадобилось устраивать здесь завтра представление? Опять выносить весь этот ад? Ведь все равно никто ничего не помнит. Да, кстати, ужин тоже должен быть таким же точно, как позавчера? В доме шаром покати, сегодня суббота, ничего не купишь. – Легавые, небось, надеются, что если точь-в-точь повторить обстановку вчерашнего вечера, преступник клюнет и сделает то, что сделал вчера, – высказал предположение Павел. – Глупости! – нервно бросила Зося. – Никаких ужинов! Пусть наедятся дома! – Кофе! – сказала я. – Сделаешь для всех кофе. Ну и, может быть, подашь остатки водки, которую Эдик не успел высосать. – Водку мне жалко. – Тогда обойдутся без водки. Пиво. Будет типичный датский вечер с пивом. А Эва обещала привезти апельсиновый сок. Накануне следственного эксперимента в наших рядах царили полнейшие разброд и сумятица. Зося категорически отказалась участвовать даже в разговорах на тему, связанную с убийством Эдика. Лешек не менее решительно заявил, что его участие в предстоящем мероприятии ровно ничего не дает, поскольку Эдика он, собственно, совсем не знал, встречаясь с ним раз в несколько лет в доме Алиции. Эльжбета проявила полнейшее равнодушие к затронутой теме. Отчаявшаяся Алиция возобновила поиски пропавшего письма, увы, вновь оказавшиеся безуспешными.
* * *
Как и следовало ожидать, Эва о соке забыла. И неудивительно – она была слишком расстроена и смертью Эдика, и необходимостью появиться на принудительном званом ужине в том же одеянии, что и в прошлый раз. Да и кто бы это вынес? Быть одетой точно так же, как позавчера, зная, что встретишь тех же самых людей! Однако полиция проявила непоколебимую твердость в своих требованиях. Может, у них были основания полагать, что орудие убийства скрывалось в складках одежды преступника, и они желали проверить, насколько это возможно. А может, они преследовали и еще какую-то непонятную для непосвященных цель? Разыгравшееся на террасе светопреставление превзошло самые страшные ожидания. Усаженный в кресло Эдика полицейский, задачей которого было в нужный момент что-нибудь крикнуть и грохнуть пивной кружкой по ящику, никак не мог уловить нужного момента и издавал дикие крики в самый неподходящий, заставляя присутствующих нервно вздрагивать. Посланный за банкой апельсинового сока Рой принес из машины банку машинного масла. Пуфики и ящики, игравшие, как и в прошлый раз, роль столиков для гостей, были завалены неимоверным количеством сахара, соли и муки, причем в самых невероятных емкостях. Проникшись ответственностью, взволнованные участники эксперимента, искренне стремясь возможно точнее восстановить свои действия в роковой вечер, то и дело ошибались. Вместо того чтобы забыть о сахаре, как было в тот раз, они, как на зло, очень хорошо помнили о нем и приносили, а потом, в соответствии со своими действиями в роковой вечер, вынуждены были опять мчаться за сахаром и приносили его второй раз. Понятно, что сахар вскоре весь вышел, и пришлось прибегнуть к заменяющим его продуктам, например муке. И пиво вышло. Точнее, не столько само пиво, сколько закрытые бутылки с пивом, которые Павел должен был открывать. Содержимого же открытых нам наверняка хватило бы на целый месяц. Все это светопреставление датские следственные власти во главе с господином Мульдгордом наблюдали со все растущей паникой на лицах. Единственный элемент спокойствия в царящую на веранде суматоху вносили Лешек с Генрихом, которые, как только пришли, уселись на свои прежние места и тут же погрузились в прежний разговор, как будто и не прекращали его с пятницы. Результатом светопреставления (то есть следственного эксперимента) явился лишь один-единственный, но зато не подлежащий сомнению вывод: каждый из курсирующих между кухней и торшером участников вечера непременно проходил за спиной сидящего Эдика в непосредственной близости от нее, каждый нес, как правило, какую-нибудь одну вещь, так что была свободна вторая рука, которой он и мог воспользоваться для нанесения удара стилетом или другим каким острым орудием. И этим человеком мог быть любой из нас. Информация вызвала в наших рядах смятение. Мы бросали друг на друга взгляды, исполненные подозрительности и даже страха. – Лично я ставлю на мужчину, – доверительно шепнула нам Анита, наблюдая за Роем, как тот мечется в темноте со своей банкой машинного масла. – Ведь только сильная рука могла вот так, с маху, одним ударом прикончить беднягу. Я возразила: – Ну, не скажи. По-моему, здесь требовалась не столько сила, сколько умение, ведь Эдик так набрался, что можно было сколько угодно щупать его спину в поисках подходящего места, он бы и не заметил. – Да ведь он сидел, откинувшись на спинку кресла. Как щупать, через кресло, что ли? – Он часто наклонялся вперед, чтобы взять стакан с водкой или кружку с пивом… – …и убийца воспользовался таким моментом? Но все равно, нужен опыт. Кто из вас имеет подобный опыт? А ну, признавайтесь! Вам уже доводилось убивать? – Иоанне несколько раз, – буркнула Алиция, но шутливого тона не поддержала Эва. – Тебе хорошо говорить – мужчина, – обрушилась она на Аниту. – Ведь у твоего Генриха алиби. А несчастному Рою весь вечер пришлось мотаться туда-сюда. – Ах, милая, ведь это же так интересно – муж-убийца! Заметив, как сверкнули в темноте глаза Эвы, я подумала, что она, пожалуй, перестанет любить Аниту. Анита же откровенно наслаждалась атмосферой сенсации и не скрывала этого. Она плавилась в ней, как саламандра в огне. Зося наблюдала за Анитой с плохо скрываемой неприязнью. Что ж, я понимала подругу. Ее восемнадцатилетний сын вымахал ростом под метр восемьдесят, активно занимался спортом и вообще был юношей в полном расцвете сил. Я еще подумала: пожалуй, Зося первый раз в жизни пожалела, что ее сын не какой-нибудь слабосильный замухрышка. Прелестный вечер наконец пришел к концу. Господин Мульдгорд с бесконечными извинениями, но тем не менее очень твердо осчастливил нас информацией, что пока никому не разрешается покидать Аллерод, не получив на то позволения от него лично. Эве, Рою и Аните разрешалось жить в своих домах, но им тоже запрещалось покидать Роскилле и Видовр. Выезд за пределы Дании совершенно исключался. Полной свободой могли пользоваться лишь Лешек и Генрих. – Мне очень жаль, дорогая, что я вынужден оставить тебя в столь идиотской ситуации, – с грустью и некоторым смущением сказал Лешек Алиции, – но меня ждут на яхте. Помощь моя вряд ли понадобится, а для тебя все-таки одним непрошеным гостем будет меньше. Алиция безнадежно махнула рукой и вздохнула: – Другие приедут. А ты когда отправляешься? – Сегодня же, последним поездом. Завтра на рассвете мы отчаливаем. Ждут только меня. – А Эльжбета? Ты разве не хотел захватить ее с собой? – Во-первых, неизвестно, сколько пришлось бы ждать, ведь она, как и все, под подозрением, а во-вторых, она и не собиралась путешествовать со мной. Эльжбета давно ведет самостоятельный образ жизни и делает все, что хочет, не испрашивая моего позволения. Вот только надеюсь, что все-таки не она убила Эдика… Господин Мульдгорд собирал свои манатки и своих сотрудников. Стоя в открытых дверях на террасе, я видела, как в кухне Эльжбета остановила Алицию и что-то ей сказала. Алиция с явным интересом повернулась к ней, но тут ее окликнули полицейские, и она поспешила к ним на террасу, пройдя мимо меня. Эльжбета же покинула кухню и исчезла в дверях ванной. Я уже тоже хотела выйти на террасу, как вдруг заметила какое-то движение в прихожей. Свет из кухни и комнаты не проникал в глубину небольшого коридорчика, ведущего к входной двери. И там, в темноте, кто-то тихо и осторожно вышел из дома. Обежав вокруг дома, я застала на площадке перед входной дверью всех в наличии. Рой и Эва, Анита и Генрих, Зося, Павел и Алиция прощались с полицейскими, которые уже рассаживались по машинам. Я остановилась, не добежав до них, и глядела с беспокойством и смутной тревогой на хорошо знакомых мне людей. Один из них только что вышел из темной прихожей, стараясь, чтобы его не заметили. Кто?
* * *
Мы все без должного почтения восприняли известие о нашем домашнем аресте. Прощаясь с господином Мульдгордом, каждый из нас ознакомил его со своими планами на понедельник, и тому ничего не оставалось, как принять их к сведению. Алиция сочла необходимым выйти на работу. Зося, Павел и я решили выбраться в Копенгаген, затем Зося планировала встретиться там с Алицией и вместе с ней вернуться домой. Мы с Павлом собирались посетить парк и казино Тиволи и вернуться позже. Эльжбета отправилась в гости к каким-то знакомым и, следовательно, вернулась бы еще позже. Поскольку в доме все до последней крошки хлеба было съедено, в понедельник утром мы с Зосей еще до отъезда в Копенгаген отправились закупать продукты в магазинах Аллерода. Накупили всякой всячины и среди прочего виноград, который Алиция жутко любила. Правда, в это время года виноград был еще дорог, но мы решили, что Алиция, при выпавших на ее долю переживаниях, имеет право на маленькие радости, и купили виноград специально для нее. Вымыв и красиво уложив его на блюде, мы поставили блюдо на низкий столик у дивана, после чего, заперев дом, отправились по своим делам. Весь день, естественно, я не переставала думать об убийстве. И даже вечером, когда мы с Павлом стояли за рулеткой казино в Тиволи, голову по-прежнему распирало от теснившихся мыслей. Некоторые сомнения я решила прояснить тут же: – Павел, скажи правду! Тринадцать я пропускаю. Это ты угробил Эдика? – Почему я? – возмутился Павел, не отрывая глаз от крутящегося круга. – А я пропускаю девятку… Моя страсть к азартным играм была непреодолима. И так всю жизнь! Естественно, я немедленно переключилась на игру и с живым интересом спросила: – Который раз пропускаешь? – Вот сейчас уже восьмой. – Тогда будь внимателен, скоро может выйти, так что ставь! Откуда мне знать, почему ты. Вот если окажется, что ты, тогда и будем удивляться, с чего вдруг. А сейчас я просто спрашиваю, ты или не ты. – Нет, не я, – рассеянно ответил Павел, всецело поглощенный игрой. – С какой стати мне его убивать? И вообще, у меня в жизни не было никакого стилета. Нет, ты гляди, чтоб мне лопнуть, тринадцать, а ты не поставила! Диким взглядом уставилась я на цифры рулетки и с облегчением произнесла: – Нет, проскочило! Слава богу! И сейчас тоже не будет. А ты поставь на девятку, это я тебе говорю… – Сейчас? – Сейчас. Так точно, не ты убил? – Честное слово, не я! Ну… ну… Есть! – Девятка, четыре кроны, – возвестил крупье. – Ставь еще раз, теперь она подряд выйдет несколько раз. Послушай, раз не ты… – Это мое? – спросил Павел, указывая на жетоны. – Твое, забирай. Послушай, раз не ты… – Девятка, восемь крон, – возвестил крупье. – Чтоб мне сдохнуть! – обрадовался Павел, сгребая вторую кучу железок. – Ну, теперь я опять пропущу. А ты ставь, сейчас должно выйти тринадцать. – Не выйдет, но я поставлю. Нервов не хватит выжидать, здоровье уже не то. Послушай, раз не ты… – Пять и девять, – возвестил крупье. – Четыре кроны. – Холера! – только и сказал Павел. Очень нелегко было в таких условиях вести расследование: – Я ведь говорила, теперь надо было несколько раз подряд ставить на девятку. А я, пожалуй, поставлю-таки на тринадцать. Нет, подожду… Метод игры, которым мы пользовались, пусть даже несколько излишне оригинальный, оправдывал себя экономически, ибо суть его сводилась к тому, чтобы не делать ставки. Выбрать себе мысленно какой-нибудь номер и воздерживаться, переждать несколько оборотов колеса и сделать ставку на номер в тот момент, который тебе подскажут инстинкт, внутренний голос, чутье или какие другие сверхъестественные силы. Приходилось признаться, что инстинкт, внутренний голос и чутье не всегда оказывались на должной высоте и номер выходил не тогда, когда нужно. Очень нервотрепный метод, ничего не скажешь, но, согласитесь, экономный, ибо главное в нем – не ставить. Но зато, если уж на желаемый номер падал выигрыш в тот момент, когда мы решались поставить на него, прибыль возмещала нервные затраты. – Да слушай же, наконец, что тебе говорят! – рассердилась я. – Если не ты, признавайся, где ты находился в тот момент, когда все ринулись прощаться с полицейскими? – Там же, где и все. Я тоже ринулся. – А каким путем? Вокруг дома? – Ага. Теперь я буду пережидать четверку. – А до этого ты был на террасе? – Ага. – Из-за этих идиотских тринадцати я разорюсь, честное слово… А кто там был еще? – Все были. Ну, как думаешь, поставить сейчас? Нет, пожалуй, еще погожу. – Кто все? Припомни хорошенько… Ну наконец-то! – Тринадцать, восемь крон, – провозгласил крупье. – Только с шестого захода вышло, поставлю опять. А ты четверку и на сей раз пропусти. Кто все? Одного не должно было быть! – А кого? – Павел с любопытством повернулся ко мне. – Не знаю, потому и спрашиваю тебя. Так вспомни, кто именно был? – Генрих и Эва. И Лешек. И легавые крутились. Алицию я тоже видел. Да, пожалуй, были все, но не стояли на месте, входили и выходили. Ага, Эльжбеты я не видел. – Эльжбета была в кухне. А может, ты случайно видел, кто вышел из дома через входную дверь? Ту, что ведет к калитке? Ну, ставь, сейчас выиграет четверка! – Так ведь я уже передумал и пережидаю семерку. Скажу, кто не мог выйти из той двери. Генрих и Лешек не могли. И Эва тоже, она там была все время, разговаривала с ними. Я запомнил, потому что пытался понять, о чем это они говорят. И когда полиция собралась уезжать, они так втроем и двинулись за ней вокруг дома. А тот, кого не было, он что? – Да ничего, просто, может, это и есть убийца. Выходит, и Эва исключается. Так ты уверен, что все время видел ее? – Ну вроде бы. Она чуть раньше пошла за полицейскими, а Генрих и Лешек за ней. – А на сколько раньше? На минуту, на пять минут? – Откуда мне знать? За это время они успели что-то нарисовать в блокноте, Генрих показывал Лешеку, как он хитро приспособил какой-то блок для опускания чего-то. Минуты три, пожалуй. А сейчас не знаю, что лучше переждать – восьмерку или десятку… Не отрывая тупого бараньего взгляда от тройки, я старалась сообразить, сколько времени могла продолжаться сцена, которую я наблюдала на пороге кухни. Три минуты? Очень может быть… Во мне росла глубокая, хоть, может быть, совершенно необоснованная уверенность, что человек, затаившийся в прихожей, и был убийцей Эдика. Зачем он прятался – понятия не имею, но царящая там темнота, его осторожные движения, стремление незаметно и бесшумно выскользнуть из дома, согласитесь, давали основания подозревать его. Хотя, с другой стороны, это мог быть и ни в чем не повинный человек, забывший (забывшая?) что-нибудь в прихожей, сумку, например, или что-то в кармане пальто. Хотя нет, пальто ни у кого не было, скорее всего, сумку. Нет, это был убийца и все тут. А потом мы с Павлом стали пережидать пятерку, и упорство, с которым мы это делали, мало того что разорило нас, но и чуть не привело к опозданию на последний поезд в Аллерод. Мы вскочили в вагон, когда поезд уже тронулся. Сойдя на станции Аллерод, мы с Павлом наткнулись на Зосю с Алицией, которые ехали этим же поездом в следующем вагоне. Оказывается, они так поздно задержались потому, что встретили на копенгагенской улице наших добрых старых знакомых, у которых мы когда-то в молодости жили на квартире, и те пригласили их на ужин. В газетах уже сообщалось о сенсационном убийстве в Аллероде, понятно, что Алиция и Зося были желанными гостями, можно сказать, «гвоздями» званого вечера, в них буквально вцепились и отпустили вот только сейчас. – И зачем так торопились? – бурчал Павел, которого я с трудом оторвала от рулетки. – Я думал, мать тут с ума сходит, что меня нет. – Интересно, как бы вы добрались до Аллерода, если бы не поторопились? – ядовито поинтересовалась Алиция. – Остались ночевать на вокзале или шли бы по шпалам двадцать километров? – Вот-вот, – поддержала ее Зося. – Он никогда не торопится, а потом оказывается, что виноваты объективные обстоятельства. – Какие там обстоятельства? Ну случилось один раз, а ты уже начинаешь… – Не один, а двадцать раз, не меньше! Мы с Алицией предоставили им выяснять свои семейные отношения, а сами прошли вперед. Я поинтересовалась, почему Зося опять в плохом настроении. Оказалось, Зося допустила страшную бестактность. Когда они, уже встретив знакомых, остановились на улице перед витриной какого-то магазина в Иллуме, Зося подвергла резкой критике выставленного в витрине фарфорового монстра, а потом оказалось, что точно такой монстр служит украшением квартиры их знакомых. Желая исправить допущенный промах, Зося принялась безудержно расхваливать другую статуэтку, стоящую рядом с монстром, которая, в свою очередь, считалась пределом безвкусицы и которую хозяева, сгорая от стыда, были вынуждены держать по каким-то семейным соображениям. Короче, хихикая, заключила Алиция, Зося проявила фатальное отсутствие вкуса, и при этом единственным человеком, обратившим на это внимание, была она сама. Вторым человеком, похоже, станет Павел. – А у нас для тебя приятный сюрприз, – я тоже сочла нужным поделиться новостями. – Какой сюрприз? – Дома увидишь, Зося тебе не сказала? – Нет, ничего не сказала. О господи, что вы еще выдумали? – Придешь – увидишь. И не исключено, что с удовольствием употребишь. Алиция прибавила шаг. Зося с Павлом остались далеко позади. Вот мы уже подошли к дому. – Неужели Эльжбеты до сих пор нет? – удивилась Алиция. – В окнах темно. – Может, она в ванной, там ведь нет окна. А может, уже спит. – Вряд ли, она ложится поздно. Алиция никак не могла отыскать в сумке ключи, тогда я вынула свои и отперла дверь. – И куда они могли подеваться? – бормотала Алиция, входя следом за мной и продолжая копаться в сумке. – Всегда кладу в это отделение… А, Эльжбета все-таки дома, – сказала она, зажигая свет в прихожей. – Ты чего сидишь в темноте? А где ваш сюрприз? Стоя перед зеркалом в прихожей, она выкладывала на подзеркальник содержимое сумочки, что-бы найти затерявшиеся ключи. Я прошла в комнату и нажала на выключатель лампы, висящей над низеньким столиком. На вопросы Алиции никто не ответил. Эльжбеты не было видно, а я тоже молчала, ибо как вошла, так и окаменела на пороге, будучи не в силах вымолвить ни слова. В сильном свете лампы, висящей низко над журнальным столиком, моему взору предстал какой-то совершенно незнакомый мужчина. Он сидел на диване перед этим столиком лицом к двери, причем сидел странно, наполовину съехал под стол, откинувшись на спинку, запрокинув голову и бессильно опустив руки. Около правой лежал какой-то журнал, около левой – виноградина. Но самым страшным было его лицо – жуткого сине-зеленого цвета, рот разинут, глаза вылезли из орбит. Алиция наконец нашла ключи, извлекла их из сумки и, видимо, почувствовав неладное, взглянула сначала на меня, а потом, следуя за моим взглядом, на диван. – Вы чего не отве… – начала было она и, не докончив, оставила сумку и медленно подошла к столу, не спуская глаз с сидящего на диване. – Так этот сюрприз вы мне приготовили? – с ужасом произнесла она. – Зачем? Кто это? И как я его должна употребить? Хорошо еще, подумала я, что, говоря о сюрпризе, я не намекнула ей, что она с удовольствием его слопает. Проклятие какое-то довлеет надо мной, что ли? Мои невинные предсказания всю жизнь сбываются самым нелепым, непредсказуемым образом. Когда-то я намекнула моему бывшему мужу, что дома его ждет сюрприз, имея в виду отлично вымытое мной окно и новые занавески. Окно и в самом деле приняло активное участие в реализации обещанного сюрприза – как только мы вошли в квартиру, оно под воздействием сквозняка захлопнулось, и со страшным грохотом посыпались разбитые стекла. Или вот еще: как-то я пригласила в гости к маме свою тетку, пообещав ей нечто неслыханное – я имела в виду те новости, вернее, сплетни обо мне, которые ей непременно выложила бы мама (признаться, материала для них я предоставила в избытке). Я не обманула, тетку действительно ожидало нечто неслыханное. Мой младший сын умудрился испортить замок в застекленной двери, мой старший сын, не видя другого выхода, выбил в ней стекло, и все семейство вынуждено было пробираться в комнату через образовавшуюся дыру с помощью двух табуреток. Я могла бы вспомнить много других подобных случаев, но сегодняшний побил все предыдущие рекорды. Я приготовила сюрприз, имея в виду виноград, а дома на диване нас ожидал незнакомый труп. За дверью послышались голоса Зоси и Павла. Алиция с трудом оторвала взгляд от мертвеца и обратила его на меня. – Кто это? – спросила она, изо всех сил стараясь устоять на ногах. – Ты его знаешь? – Ни разу в жизни не видела. Ничего не подозревавшая Зося вошла в комнату и замерла на пороге. – Матерь божия! – в ужасе простонала она. – Что это такое?! Что с ним случилось? – Потрясно! – вырвалось у Павла, с глубоким изумлением уставившегося на труп. – Кто это? – Как, вы его не знаете? – взорвалась Алиция. – В таком случае, откуда он здесь взялся? И где Эльжбета? И как, скажите на милость, я могу следить за порядком в доме, куда может зайти кто попало и умереть?! – Может, он еще не умер? – высказал предположение Павел и шагнул к дивану, но его решимости хватило лишь на этот один шаг. – Так выглядит и не умер?! – Где же Эльжбета? – уже в полной истерике завопила Алиция. – Здесь я, – спокойно отозвалась Эльжбета, выходя из ванной в халате и бигудях. – А что, случилось что-нибудь? Взглянув на диван, она замолчала, подошла к покойнику и наклонилась над ним. Выпрямившись, она произнесла со вздохом: – Бедный Казик! А я ломала голову, как от него избавиться. Три неподвижных соляных столба, в которые мы превратились, вздрогнули. – И поэтому ты решилась его убить? – в ужасе произнесла Алиция. – Ах, нет, – невозмутимо продолжала Эльжбета. – Я привела его сюда в надежде, что ты позволишь ему переночевать, ведь место Эдика освободилось. Видишь ли, он не мог попасть в свою квартиру, так как забыл ключи. И что с ним такое, интересно, приключилось? До приезда господина Мульдгорда мы, испуганные и удрученные, просидели в кухне, стараясь не смотреть в сторону комнаты с незнакомым мертвецом, слушая объяснения Эльжбеты и пытаясь убедить Алицию, что я совсем не его имела в виду, говоря об ожидающем ее дома приятном сюрпризе. Зося то упорно твердила, что именно я своими безответственными намеками навлекла на всех нас очередное несчастье, то, изменив мнение на прямо противоположное, фаталистически мрачно изрекла: пришла беда – отворяй ворота. Спохватившись, что мы и без того достаточно пришиблены, она предложила в ожидании приезда полиции съесть виноград, чтобы хоть немного утешиться. – Нельзя! – возразил Павел. – Пан Мульдгорд велел ничего не трогать до их приезда. Алиция попросила Эльжбету рассказать подробней о несчастном Казике. – Он давно влюбился в меня и ходил за мной по пятам, надоел ужасно, – спокойно повествовала Эльжбета. – И сюда притащился. Я именно о нем собиралась тебе вчера рассказать. Ведь это как раз он видел убийцу. Павел поперхнулся кофе, Зося уронила на пол ложку, я, не сводя с Эльжбеты глаз, загасила сигарету, как потом выяснилось, в сахарнице. Так же спокойно и неторопливо Эльжбета поведала нам, что вышеупомянутый Казик, в настоящее время сидящий в виде трупа на диване в комнате, работал в Копенгагене, а проживал в Аллероде. Сегодня они вместе были в гостях у знакомых, вместе вернулись поездом в Аллерод, и тут обнаружилось, что ключи от дома Казик забыл на работе. Деваться ему было некуда, вот она и привела его к Алиции, чтобы ему было где переночевать. Самое же интересное заключалось в следующем: в роковой вечер пятницы влюбленный Казик, не будучи приглашенным на обмывание торшера, спрятался в кустах Алициного садика, пытаясь хоть издали увидеть предмет своих воздыханий. И, действительно, несколько раз увидел. Главное же, кроме предмета, он увидел еще кое-что… Кусты, в которых он прятался, находились как раз за спиной Эдика. – И не сказал тебе, что именно он увидел? – спросила потрясенная Алиция. – Если бы сказал, я сразу же сообщила бы тебе. Признался он только сегодня. Не в том, что сидел в кустах – об этом я и так догадывалась, а в том, что видел еще нечто. Вчера, когда я говорила тебе о Казике, у меня еще не было этой уверенности. – Но ты же сказала вчера, что есть один свидетель. – Я сказала: возможно, найдется один свидетель. Я знала, что Казик сидел в кустах. Сначала он не хотел мне в этом признаваться – глупо все-таки, но потом признался. И я подумала: раз сидел в кустах, мог что-нибудь заметить. По крайней мере, я так подумала, и сказала тебе о свидетеле. А раз уж он забыл ключи и деваться ему некуда, я решила – ты не станешь сердиться, если я приведу его к нам, ведь его сообщение может оказаться интересным для тебя. – А ты его даже не расспросила?! – Ах, конечно, нет, – ответила Эльжбета, причем ее прекрасное лицо утомленной мадонны выражало полное равнодушие. – Меня это совершенно не интересует. Я сказала ему, пусть уж прямо тебе говорит. Казалось, Зосю вот-вот хватит кондрашка, хотя апоплексия вроде бы не грозит таким тощим, как она. Павел смотрел на Эльжбету с восхищением и ужасом, Алиция – с отчаянием. – Послушайте, – обратилась она ко всем нам. – Если кому-то из вас надо мне что-то сказать, сделайте это сейчас же. С меня достаточно, ей-богу. Эдик собирался мне что-то сообщить и был убит, Казик хотел что-то сказать – и тоже мертв. Кто еще хочет? Мне в голову вдруг пришла одна мысль. – Послушай, – спросила я Алицию. – Где и когда вы с Эльжбетой говорили о свидетелях? Может быть, здесь, в кухне, когда полиция отбывала? Алиция с Эльжбетой переглянулись. – Да, здесь, в кухне. А точнее, в дверях. А ты откуда знаешь? Теперь переглянулись мы с Павлом. – Значит, там и в самом деле был убийца! – донельзя взволнованный, воскликнул Павел. – Где был убийца? – Убийца был в прихожей, – торжественно объявила я. – Он подслушал ваш разговор. Понял, что Казик его разоблачит, и поспешил его прикончить, пока тот еще не успел рассказать. Вот тут, в прихожей, убийца затаился в темноте, а потом выскользнул из дома через входную дверь, так что я не успела узнать, кто это был. Если это была ты, – обратилась я к Зосе, – тогда прошу учесть, что я ничего не видела, ничего не знаю, ничего вам не сообщала. Говорю тебе об этом прямо, ибо мне еще хочется пожить. Павел нервно захохотал, а Зося в страхе посмотрела на меня: – Ты что, спятила? Знаешь, такие шуточки… Даже если ты и пишешь сейчас свой очередной потрясающий детектив, меня оставь в покое. – Ничего я не пишу, все потрясающе детективное происходит в жизни, вокруг нас, разве ты не видишь? Впрочем, не исключено, может, когда-нибудь и напишу, тогда в нем и для тебя найдется роль. – Хватит молоть ерунду! – резко бросила Алиция. – Не мешайте, я думаю. Тот, в прихожей… А ты его, случайно, не выдумала? – Бог мне свидетель, нет! – Тот в прихожей… Что он мог услышать? Эльжбета, попробуй припомнить, о чем ты мне тогда говорила, поточнее! Эльжбета очнулась от каких-то своих мыслей. Нет, просто невероятно, до какой степени эту женщину не интересует происходящее! – О чем я говорила? Погоди, попытаюсь вспомнить. Ну, наверное, о том, что есть человек, который может оказаться важным свидетелем. Потому что был здесь в пятницу, никем не замеченный. И завтра он расскажет тебе, что видел. То есть сегодня… – И тут меня кто-то позвал! – с раздражением докончила Алиция. – А тот, в прихожей, подслушал. Этого человека не было на террасе… – Тоже мне, открытие, – ядовито заметила Зося. – Да не мешайте же! Надо вспомнить, кого не было на террасе… – …когда собрались уезжать полицейские. Мы с Павлом уже пытались вспомнить. И ничего у нас не вышло, разве что еще раз подтвердилась невинность Лешека и Генриха. Алиция задумалась, помешивая ложечкой кофе, потом спохватилась: – А я положила в чашку сахар? – Да, – сказала Зося. – Нет, – сказал Павел. – Ну, так да или нет? Решите между собой. – А ты попробуй, – посоветовала я. Алиция попробовала и убедилась, что не положила. Взяв сахарницу, она извлекла из нее окурок и переложила его в вазочку с конфетами. – Нет, тут что-то не так, Казика убили, чтобы он мне ничего не сказал? А как убийца мог узнать, что Казик сюда придет? И откуда убийца вообще знал, что свидетелем является именно Казик, даже если он и подслушал наш разговор? Эльжбета, может, ты сказала другие слова? – Может, и другие, – безмятежно отозвалась Эльжбета. – Может, так: завтра я смогу сообщить тебе нечто новое, относящееся к убийству. Или так: я узнала новость, о которой и тебе следует знать. Точно не помню. – Но ведь это большая разница! Если ты говорила, что тебе известно, тогда он попытался бы убить тебя. Уже несколько минут я усиленно обдумывала пришедшую мне в голову мысль и теперь не замедлила ознакомить с ней присутствующих: – Он и пытался! Убийца охотился вовсе не за Казиком, а за Эльжбетой. О Казике он мог вообще не знать. Зато был уверен, что знает Эльжбета, но до вечера все равно тебе не скажет, потому что ты с раннего утра отправляешься на работу, а какой нормальный человек заставит себя проснуться ни свет ни заря только лишь для того, чтобы сообщить тебе смертоносную тайну? Тем более, что в такую рань до тебя и так ничего не дойдет. Разумеется, вы могли бы встретиться в городе в течение дня, но нашими планами такая встреча не предусматривалась, а наши планы мы обсуждали во всеуслышание и ознакомили с ними не только полицию, но и всех, кто хотел слышать. – Да, но планов своих мы не очень-то придерживались. Раньше всех собирались вернуться мы с Зосей, потом ты с Павлом, а Эльжбета должна была прийти позже всех. Не представляю, как он мог себе запланировать… Что-то дрогнуло в самой мудрой части моего мозга. «Мы раньше всех, потом ты с Павлом, а Эльжбета позже всех». – Повтори-ка еще раз! Что-то тут не сходится… Скрип калитки, шаги и стук в дверь возвестили, что прибыл господин Мульдгорд с бригадой. Алиция поднялась со стула и уже из прихожей спросила: – Что у тебя не сходится? – Пока мне самой не все понятно. Сейчас нет времени, потом скажу. Алиция в панике молнией метнулась ко мне: – Избави бог! Говори сейчас же! Я не желаю обнаружить еще и твой труп! Господин Мульдгорд успел открыть дверь и услышал последние слова Алиции, которые, кстати говоря, очень меня порадовали, ибо свидетельствовали о ее теплых чувствах ко мне. Господин Мульдгорд, как оказалось впоследствии, запомнил эти слова и ухватился за них с присущей ему въедливостью. Глупо было трусливо отсиживаться в кухне, поэтому мы, собравшись с духом, вошли в комнату вслед за полицейскими, мужественно решив присутствовать при расследовании. Вместе со следственной группой приехал и врач. Он взял несчастного Казика за руку, подержал ее с минуту, бережно положил на место и глубоко задумался. Промелькнувшее на его лице выражение особой заинтересованности заставило предположить, что казус Казика (извините за невольный каламбур) представляет для медицины какой-то особый интерес. Тут, однако, произошло нечто совершенно невероятное. Мертвец моргнул правым глазом. Нет, мне не показалось, это не было оптическим обманом, он и в самом деле моргнул! Объятые ужасом, мы стояли будучи не в состоянии пошевелиться. Мертвец моргнул второй раз. Я услышала за собой чей-то тихий стон, наверное, Зосин. Павел хрипло перевел дыхание, мы с Алицией схватились за руки. Еще мгновение – и вся наша компания обратилась бы в паническое бегство, круша все на своем пути, если бы не действия врача. Схватив моргающего покойника за плечи, врач поспешно уложил его и принялся осматривать. – Он жив, – сказал врач через минуту. – Немедленно в больницу! Сказал, разумеется, по-датски, но мы все поняли и еще не успели прийти в себя, как санитарная машина, завывая, уже мчалась в больницу. – Как это жив? – не поверил Павел. – Разве такой может быть живым? – Жив, жив! – радостно подтвердила Алиция. – Он был усыплен, парализован, что-то с мозгом, я не все поняла. Какой-то очень сильный быстродействующий яд, но, кажется, он принял лишь очень малую дозу. Еще долго будет в бессознательном состоянии. Зосенька, что с тобой? Хватая ртом воздух, Зося бессильно опустилась на стул, прямо на сумку с паштетом, салатом и пирожными и позволила извлечь все это из-под себя после того, как мы напоили ее каплями Иноземцева. В спешке и волнении Алиция перепутала их с валерьяновыми каплями. Зося, не выносившая мяты, тут же пришла в себя. Следственная группа приступила к делу. Ею были реквизированы фрукты состола, лекарства из аптечки, часть нашей парфюмерии и кое-какие продукты из кухни – для анализа. Все это делалось с бесконечными извинениями. Ну, чистый Версаль! Отправив группу с ее добычей в лабораторию, господин Мульдгорд приступил к снятию показаний. – Днесь какова останки пани возжелаху? – вежливо и вместе с тем решительно спросил он Алицию, раскрывая блокнот. – Имеющий уши… ухо… Слышавше ухо мое! – с торжеством закончил он, явно наслаждаясь богатством оттенков польского языка. Казалось, загадочными преступлениями в доме Алиции он занимается лишь из любви к лингвистическим изысканиям. Алиция смотрела на него, но явно не слушала. – Минутку, – сказала она, жестом отстраняя господина Мульдгорда с его изысканиями. – Ты начала говорить о чем-то важном. О чем? Я не сумела бы ей толком объяснить, ибо моей зародившейся концепции нанес удар тот факт, что Казик глотнул какое-то молниеносно действующее средство. Если кто-то намеревался отравить не Казика, а Эльжбету, вряд ли стал бы заниматься этим в доме, полном людей. А ведь он знал, что по плану Эльжбета должна была вернуться позже всех, именно когда дом будет полон людей… – Он же не мог предположить, что Эльжбета вернется раньше всех, – все еще сомневаясь, произнесла я. – Интересно, в чем был яд? Нет, опять не сходится. Зося высказала свое предположение: – А может, они с Казиком встретили убийцу, когда возвращались из города, и тот понял, что Эльжбета придет раньше всех? – Вернулись и стали угощать друг друга ядом? – съязвила Алиция. – И Казик угостился, а Эльжбета нет? И к тому же ни о какой встрече не помнит? Эльжбета не вмешивалась в наш разговор, проявляя полное равнодушие к собственной судьбе. Господин Мульдгорд решил, что настало время прервать нашу затянувшуюся дискуссию, повторив с присущей ему настырностью: – Днесь какова останки пани возжелаху? И добавил, явно гордясь своим прекрасным знанием польского: – Всякий овощ свое время! Вспыхнувшая новая дискуссия, на сей раз об овощах, завела нас столь далеко, что какое-либо единомыслие в этой области казалось абсолютно невозможным. В конце концов мы пришли к выводу: нас просят всего-навсего по порядку изложить случившееся, а потом поделиться своими соображениями. Начали мы с правдивой информации: Алиция не желает больше ничьих останков, нет, не только моих, а вообще ничьих. С нее вполне достаточно имеющихся, ее потребности в этом аспекте удовлетворены сверх всякой меры, независимо от того, мертвы останки или не совсем. Затем мы изложили полицейскому суть моих соображений и довели до его сведения информацию Эльжбеты. При этом пришлось сообщить и о том, что Эдик собирался о чем-то предупредить Алицию, но ему помешали это сделать. Господин Мульдгорд слушал внимательно и кивал с таким видом, как будто ему было все понятно. Тем неожиданнее прозвучали его слова: – Аз ништо не разуметь. Мертвый не отверз уста своя? – Не отверз. – Пошто? – Потому что был пьян, и я не возжелала его выслушать, – ответила Алиция, искренне сожалея, что так поступила. – Тако же вторые останки? Не отверз уста? – Нет, – на сей раз ответила Эльжбета. – Пошто? – Потому что никто не спрашивал. – Пани не вопрошал? – Нет, я не спрашивала его. – Пошто? – Я хотела, чтобы он сказал сразу Алиции. Зачем два раза говорить об одном и том же? Господин Мульдгорд окинул Эльжбету внимательным взглядом, а затем поинтересовался у Алиции, нет ли у нее каких соображений относительно того, что именно Эдик собирался ей сказать. Та заверила его в полном своем неведении. – Знаю лишь, – добавила она, – Эдик собирался сообщить мне что-то о каком-то человеке. Он сказал: «Зачем ты пускаешь в дом таких людей?» – Каков человек? Что возвещати? – Кто – не знаю и что – понятия не имею, – твердо стояла на своем Алиция. – Аз ништо не разуметь, – повторил полицейский и опять глубоко задумался. Неизвестно, как долго пребывал бы он в задумчивости, которую мы, как воспитанные люди, не решились нарушить. Нарушил ее телефонный звонок. Звонили из полицейской лаборатории. Быстро работают, ничего не скажешь! – Аминь! – торжественно возгласил господин Мульдгорд, положив трубку. – Бысть наше мьнение такожде и есть. Ибо яд был еси во граде винном. Инъекция, тонки иглиште. Малая толика лежаху на ложе подле десница особа неживая. И там бысть яд. Особа неживая вкусиху два града винных, четыре овощ на блюдо суть исполнен яд. Вкупе – шесть овощ, поелику на сам верх возлежаху особо. Другой овощ не исполнен. – Ради бога, объясните, что он такое говорит, – попросила побледневшая Зося. – Что кто-то с помощью шприца впрыснул яд в виноградины, которые в количестве шести штук лежали небольшой кисточкой наверху, отделенные от большой грозди, помнишь? – перевела я, тоже немало потрясенная. – Ведь виноград был для Алиции! – Вот именно! – подтвердила я. Моя сумбурная дотоле концепция вдруг предстала четкой и ясной. Раньше всех домой должна была вернуться Алиция, о ее непомерной любви к винограду знали все. А что вернулись мы не тогда, когда предполагали, и не в том порядке… – Яд предназначался Алиции! – возвестила я голосом, прерывающимся от мрачного триумфа. – Было ясно – увидев виноград, она схватит маленькую кисточку, лежащую сверху, слопает во мгновение ока и скончается на месте. Он не покушался ни на Казика, ни на Эльжбету. Алиции моя концепция не понравилась: – И на Эдика он не покушался тоже? Перепутал со мной? – Да нет же! Давай рассуждать логично. Эдику он рот заткнул, но ведь ты можешь все узнать из… Я спохватилась – ведь Алиция не хотела, чтобы полиция узнала о письме. Воцарилось неловкое молчание, которое прервал господин Мульдгорд. – Аз ништо не разуметь! – в третий раз повторил он. – Яд бысть уготован ради особа первая вкусиху. Та дама, анебо та, – и он указал пальцем на Алицию и на Зосю. – Особа неживая, – тут он ткнул в Эльжбету, – имела явитися ако последен. План бысть – токмо два дама прибывати напереди! – Вот видите, вы все планы нарушаете, – упрекнула я Алицию с Зосей, – по гостям расхаживаете, а ни в чем не повинный человек из-за вас принимает яд! – Павел! – прошептала Зося побелевшими губами. – Вы с Павлом могли вернуться первыми, и если бы Павел… Павел не преминул воспользоваться случаем: – Вот именно! И впредь никогда меня больше не ругай, если я опоздаю, – сам бог меня уберег! – И вовсе нет! – возмутилась я. – Мы не тронули бы виноград, он предназначался Алиции. – Подумать только, что мы сами его купили! – разрыдалась Зося. – Купили для Алиции, собственными руками! – Успокойся! Когда мы его покупали, он еще не был отравлен! – Но кто?! Когда?! Ведь только мы с тобой знали, что виноград – для Алиции! А потом заперли дом и уехали. – Да перестань так убиваться! Ведь не мы же с тобой фаршировали виноград ядом! – Но больше никто не знал, что виноград предназначен для… – Все знали! Всем знакомым известно, как она набрасывается на виноград! Пожирает сразу – с кожицей и косточками! – Перестаньте ссориться, – вмешалась Алиция. – Вы правы, яд предназначался мне. Я бы слопала верхнюю кисточку как пить дать. Ясно, он меня боится. С Эдиком покончил, теперь осталась я. Объятые ужасом, мы молча смотрели на нее. Чудом уцелевшая жертва покушения, причины которого таинственны и загадочны, она вдруг предстала перед нами в каком-то новом свете – ни дать ни взять дева, влекомая в лабиринт на съедение Минотавру. Вот если бы на ней еще была белая хламида… – А пошто? – поинтересовался господин Мульдгорд. – Откуда мне знать? Может, я ему просто не симпатична. Разные ведь бывают вкусы у людей… – Алибо пани весть имея паки. О та особа, убивец. Да будут велики труды пани в мыслех! Воистину память твоя – мрак великий, да прояснит его мысль светлая! На тя взираху! – Воистину мысль светлая не можаху прояснити память нашу, – с ходу ответила Алиция. – Во дают! – восхитился Павел, а у меня невольно вырвалось «О, боже милостивый!», что, безусловно, гораздо больше подходило по стилю к только что услышанному. Впрочем, Алиция тут же поправилась: – Тьфу! И я туда же. Ничего я не помню и ни малейшего понятия не имею о том, что собирался мне сообщить Эдик. Но могу подумать… Подумаю, – пообещала она следователю, – и если что надумаю – скажу. Господин Мульдгорд поблагодарил Алицию и переключился на техническую сторону второго преступления. Хотя он прямо и не говорил, что виноград отравили Зося, Павел или я, было ясно – мы кажемся ему самыми подозрительными. Эльжбету он исключил из числа подозреваемых: если бы она заготовила яд для Алиции, то не позволила бы Казику его съесть. Зося опять разволновалась: – Мы принесли виноград, вымыли и уложили на блюде. Ведь так было? Я подтвердила, что именно так. – И всю дорогу, пока шли из магазина домой, и потом уже в доме только и говорили о том, что это для Алиции. И блюдо взяли покрасивее, и уложить постарались получше, чтобы ей сделать приятное. Нашу болтовню мог услышать любой, окна в доме были открыты. Эльжбета уже ушла, мы тоже ушли вскоре после нее. Преступник мог войти в дом, когда никого не было, и спокойно отравить виноград, зная, что он предназначен для Алиции. – Во оноже время жилиште отверзте пребываху? – поинтересовался следователь. – Отнюдь, – ответила я. – Жилиште было заверзте, заперто, я хотела сказать. На ключ. – А не оставили вы открытым какое-нибудь окно? – с надеждой спросила Алиция. – Исключено! – возмутилась Зося. – Я лично все окна позакрывала и все проверила. Не забывай, я как-никак из Польши, не оставлю незапертыми окна в одноэтажном доме. Все проверила лично! И заперла двери на ключ. – Ключ! – подхватил полицейский. – Какова особа имея ключ? – У кого из вас были ключи? Одни у меня, вторые у Иоанны, третьи у Эльжбеты, четвертые у фру Хансен. А у кого пятые? Всего ведь пять комплектов ключей. Зося, где твои ключи? Нервно вздрогнув, Зося вскочила с места, уронив на пол с колен сигареты и спички, а со стола вазочку с цветами. Высыпав содержимое своей сумки на стол, она извлекла из кучки связку ключей. – Вот мои ключи! – Что за фру Хансен такая? – с удивлением спросила я, подумав, что Алиция в волнении дважды назвала себя – ведь это ее фамилия. – Моя приходящая домработница. Приходит раз в неделю. Мы с ней однофамилицы. А ключей было всего пять комплектов, так что они все у нас, и больше ни у кого нет ключей от моего дома. Господин Мульдгорд что-то записал в своем блокноте, должно быть, фру Хансен, после чего поинтересовался, не терял ли кто-нибудь из нас своих ключей и где они обычно «имеют быть». – Обычно в сумках. Или в карманах… – Стойте! – перебила меня Алиция. – Помнишь, я не могла сразу найти своих? Они оказались не в кармашке сумки, куда я их обычно кладу, а на самом ее дне. Следователь потребовал перевода слова «кармашек», после чего заставил Алицию поднапрячься и вспомнить, где «имела быть» ее сумка вчера и сегодня. После недолгих, но бурных дебатов мы установили, что сумка Алиции вчера, как обычно, лежала в прихожей на подзеркальнике, была, как обычно, раскрыта, и если кому-либо захотелось вынуть из нее ключи и сделать с них слепки, а потом положить обратно, он мог сделать это совершенно беспрепятственно. А если ту же операцию кому-либо по каким-либо причинам удобнее было провернуть на работе Алиции, это тоже сделать легче легкого. Отправляясь завтракать, например, Алиция имеет обыкновение оставлять сумку на своем рабочем месте, на стуле рядом с чертежной доской. И вообще, ключами она не пользовалась со вчерашнего дня, любой их мог просто-напросто изъять, сделать дубликаты непосредственно с оригиналов, чтобы не возиться со слепками, а потом, в три часа, когда вся Дания пьет кофий, вернуть на место. – Ну да, прямо так сразу и сделают? – не поверил Павел. – Здесь делают сразу, в присутствии заказчика. И в самом деле, могло так быть! Тут Алиция не на шутку разволновалась: – Что же получается, у кого-то теперь есть ключи от моего дома? И мне придется менять все замки? Спятить можно! Я все-таки не теряю надежды на открытое окно. Теперь разволновалась Зося, опять вскочила и предложила немедленно проверить все окна: – Ведь никто из нас к ним по возвращении не прикасался, верно? Так и сидим тут все вместе, как вернулись, верно? Господин полицейский, ваши люди ничего не открывали? А вы, пани Эльжбета? Господин Мульдгорд в изысканных выражениях заверил нас, что его люди, пребывая в гостиной, кухне и ванной, нигде ничего не открывали. Эльжбета же лишь помотала головой, но и это было излишним: и без того никто из знающих ее не поверил бы, что она способна по собственной инициативе открыть или закрыть что-либо. Мы двинулись в обход по дому. Шествие возглавила Алиция. Они с полицейским проверяли одно за другим все окна и двери. Все были в порядке, осталась лишь мастерская. Открыв дверь в мастерскую, Алиция, как вошла, так и застыла на пороге, не спускаясь по ступенькам, так что господин Мульдгорд чуть не налетел на нее. – Ну вот! – удовлетворенно воскликнула Алиция. – Какое счастье! Наружные стеклянные двери мастерской, выходящие прямо в сад, были раздвинуты во всю ширь, и в них свободно мог войти средних размеров слон. – Ох, холера! – только и способна была вымолвить Зося. – Не расстраивайся, – радостно утешала ее Алиция. – Слава богу, что ты оставила открытой эту дверь. Мне так не хотелось менять замки! Собравшись опять за столом в комнате, мы уточнили некоторые детали. Эльжбета привела Казика в одиннадцать, усадила на диване, сунула ему какой-то журнал и удалилась в ванную мыть голову. Она честно призналась, что ей хотелось хоть ненадолго избавиться от Казика, который со своими чувствами надоел ей до чертиков. Она провела с ним весь вечер: и ей просто необходимо было отдохнуть от него. И вообще, она не знала, как от него избавиться, ибо Казик собирался ехать вслед за ней хоть в Стокгольм, хоть на край света. Даже рискуя потерять работу. Ничего удивительного, Эльжбета была очень красива. Вымыв голову, Эльжбета еще и выкупалась сама, и даже устроила небольшую постирушку, стараясь растянуть ее подольше. Казик ей не мешал, вел себя на удивление спокойно. Теперь она этому уже не удивляется. Затем Эльжбета высказала предположение, что ей, видимо, придется теперь перебраться на время в квартиру Казика, поскольку там остались без присмотра золотые рыбки, или белые мышки, или что-то другое в этом роде, за которыми некому ухаживать, поэтому ей, Эльжбете, которая чувствует себя в какой-то степени виновной в случившемся с Казиком, теперь придется, увы, заняться ими. Алиция горячо поддержала ее решение, господин Мульдгорд не возражал. – Умоляю тебя, отыщи ты это письмо! – накинулась я на Алицию, как только полицейский покинул дом, а Эльжбета, Зося и Павел отправились спать. – Неизвестно, что еще нас ждет, если ты его не найдешь как можно скорее. – Что, прямо сейчас? – возмутилась Алиция. – Третий час ночи, а мне утром на работу! – Когда дело идет о человеческой жизни, можно и опоздать. Поиски не советую откладывать, разве что тебе хочется избавиться еще от кое-кого. В том числе и от себя. – Ты думаешь, он будет продолжать? Не остановится на достигнутом? – Говоря это, Алиция раскрыла стоящий у стены сундук с постельными принадлежностями. – Мне все не верится, что кто-то задумал меня убить. Из-за чего? Ворча, она принялась копаться в сундуке. Я же думала о своем. Дело принимало совсем нехороший оборот. И подумать только, как мне не повезло – не успела спросить Эдика о сущем пустяке! А теперь вот не знаю, действительно ли это пустяк и стоит ли о нем рассказать Алиции. О чем это она спросила? Будет ли убийца продолжать попытки лишить ее жизни? – Я глубоко уверена, он не остановится, пока не достигнет цели или пока его не поймают. Ты зачем полезла в сундук? Неужели думаешь там найти письмо? Роясь в подушках, одеялах и простынях, Алиция пробурчала: – Не знаю. Во всех нормальных местах я уже искала. Его могли бросить где попало, а потом с чем попало сунуть куда попало. Ведь в этом доме наводят порядок все, кому не лень… – А может, все-таки сообщить о письме полиции? Пусть сделают обыск. – Уже делали. – Но тогда они искали стилет. Теперь же проведут обыск с прицелом на письмо. – А как ты себе это реально представляешь? Будут читать все найденные письма? К тому же по-польски… – Будут искать нераспечатанное письмо. – В этом доме найдется не одно нераспечатанное письмо. Обратного адреса на письме Эдика не было, я лишь по почерку поняла, что письмо от него. А как я научу полицейских определять Эдиков почерк? Нет, только представлю, что они переворошат все мои бумаги… Ни в коем случае! Выбрось из головы этот обыск! Я и без того догадывалась, в чем тут дело. Алиция была непреклонна, когда покушались на ее бумаги. Так уж повелось – где бы она ни жила, в ее доме всегда скапливалось несколько тонн макулатуры, без которой она просто не смогла бы существовать. Большую часть бумаг, без всякого сомнения, давно следовало выбросить, и Алиция сама это понимала, но чтобы перебрать горы бумаги и отложить нужное, у нее за последние двадцать лет никак не находилось времени. Вот и тонула она в своем бумажном море. Поскольку Алиция никогда не помнила, где что лежит, то по своей всегдашней рассеянности письмо от Эдика могла сунуть куда угодно. Я бы не удивилась, обнаружив его, например, в холодильнике. Для верности я сама просмотрела содержимое сундука, но никакой корреспонденции в нем не обнаружила… Алиция оглядела со всех сторон новую льняную наволочку, которая оставалась новой, так как не соответствовала датским размерам подушек, покопалась еще немного в сундуке, добралась до самого дна, где обнаружила коробок спичек, и принялась обратно запихивать в сундук постельные принадлежности. – Я вот думаю, – сказала она, затолкав последнюю подушку и собираясь опустить крышку. – Я вот думаю… Зося, конечно, отпадает, но Павел… Теперь пошла такая странная молодежь, кто их поймет. Ты не знаешь, может, у них так сейчас принято развлекаться? Мода такая? А как твои дети? – Спасибо, здоровы, – несколько ошарашенная, я не сразу уловила суть вопроса, потом спохватилась: – Убийств пока не совершают и, насколько мне известно, на ближайшее будущее не планируют. У них другие развлечения. Ты кошку не держишь? Алиция хотела пожать плечами, не удержала тяжелую крышку, и та с грохотом захлопнулась. Тут же на пороге появилась Зося в пижаме, бледная, с ужасом во взоре. – Что… что случилось? Кто стрелял? – Ах, это я нечаянно, – сокрушенно призналась Алиция. – Разбудила тебя? Извини, пожалуйста, и не обращай внимания, я просто ищу письмо от Эдика. – Господи боже мой, – слабо произнесла Зося. – В этом доме с ума можно сойти! – Ты бы брала пример с Эльжбеты, – посоветовала я. – Вот кто спокоен! – Эльжбета! – возмущенно фыркнула Зося. – Ее ничего не проймет – хоть из пушек стреляй, хоть гори дом. У нее же нет нервов! – Тем более ты должна брать с нее пример, Иоанна права. Иди спать. – А теперь обыщи кухню, – твердо сказала я. – Раз уж решила искать в ненормальных местах. Войдя в кухню, мы решили начать с кофе – выпить по чашечке, тем более что Алиция поддалась моим уговорам и отказалась от мысли идти завтра на работу. В конце концов! Два убийства подряд в собственном доме, даже если одно и не совсем удачное, могут служить вполне уважительной причиной, особенно если учесть, что во втором случае жертвой должна была стать сама Алиция. Придя к полному согласию по данному вопросу, мы вернулись к молодежной проблеме. Павел и как представитель молодежи, и сам по себе не вызывал во мне ни малейших подозрений, о чем я и сказала Алиции. Как и о том, что ее инсинуации относительно моих собственных сыновей представляются мне по меньшей мере бестактными. – Но тогда кто же? Ведь кто-то Эдика действительно убил. И виноград тоже кто-то отравил. И кто-то задался целью убить меня. Кто? Не ты ли? – Черт возьми, ну почему именно я? Был ли Эдик, нет ли его – мне от этого ни жолодно, ни харко! Алиция, которая взобралась на высокую кухонную табуретку и копалась в верхнем стенном шкафчике, вздрогнула и так стремительно обернулась, что чуть не упала. Чтобы сохранить равновесие, она ухватилась за шкафчик, отчего он наклонился и находящиеся в нем банки с грохотом посыпались на пол. – Что тебе от Эдика?! – Ничего, – удивленно ответила я, сочувственно глядя на Зосю, которая опять появилась в дверях кухни, держась одной рукой за голову, а другой за сердце. – Алиция, ты меня вгонишь в гроб! – жалобно произнесла она, с недоумением разглядывая валяющиеся по кухне банки и их содержимое. – А ты постарайся не реагировать, – посоветовала ей Алиция с высот табуретки. – Просто внуши себе – надо спокойнее относиться к происходящему в этом доме, иначе не выдержишь. Знаешь, оказывается, Эдик сотворил Иоанне такое, что ей ничего другого не оставалось, как убить его! – Ты с ума сошла! Что мне Эдик такого сделал? – Что-то ужасное, только я толком не поняла. – Ничего он мне не сделал. Что ты придумала? – Жолодно тебе было от него! Харко! – Да ты что? Наоборот, ни холодно, ни жарко! – Не могу! – сказала Зося. – Это выше моих сил! Сначала трупы, а теперь ненормальные! Она повернулась и удалилась нетвердыми шагами. – Закрой за ней дверь! – распорядилась Алиция. – И надо же, не могло высыпаться что-нибудь другое, обязательно кофе! Наверное, неплотно была закручена крышка. Интересно, кому это понадобилось ее откручивать? – Не мне. И прошу раз и навсегда принять к сведению, что твоя смерть мне тоже ни к чему, что не я убила Эдика и не я отравила Казика. Так что отвяжись от меня. Я таких вещей не делаю, я их только описываю в своих книгах. Об Эдике мне известно лишь то, что я узнала от тебя. Зося и та знает больше. Правду ли я говорю? – подумалось мне. Ну, разумеется, правду. Эдик мне известен был только по рассказам Алиции, а то, о чем я собиралась ее порасспросить, никаких новых сведений о нем не добавляло. – В то, что его могла убить Зося, никогда не поверю! – твердо сказала Алиция. – И уж вовсе не поверю, будто она покушается на мою жизнь. – Да и я не верю. Может, это твоих рук дело? Гости настолько тебя допекли, что ты решила избавляться от них любыми средствами. И не знаю, чья очередь теперь – моя или Павла, ведь Эльжбета добровольно покидает твой дом, Зосю же ты прибережешь на закуску. – Перестань! – Лучше всех Эдика знала ты, и, между нами, лишь тебя с ним что-то связывало. А потом он стал в тягость, вот ты и решила избавиться от него. – Ну, допустим, – согласилась, подумав, Алиция и добавила с любопытством: – А Казика я почему отравила? – Ну как же, ведь Казик видел тебя в момент совершения преступления. Эльжбете он о тебе не сказал, она сама не захотела его слушать, но ты-то прекрасно знала: если он и видел нечто интересное, так только тебя, как ты, подобно леди Макбет, со стилетом в руке кралась в ночи… – В жизни никакого стилета даже не видела, – ответила Алиция и слезла с табуретки. – В верхнем шкафчике письма нет. Но ты права, меня и в самом деле можно заподозрить. Вот только непонятно, когда и как мне удалось провернуть дельце с виноградом? – Приехала домой в рабочее время… – …предварительно телепатически узнав о том, что вы с Зосей его купили, и о том, что вечером Эльжбета приведет Казика в дом, и о том, что он сядет и угостится… Я задумалась. Подумав, пришла к выводу: – Пожалуй, виноград и в самом деле не укладывается в концепцию. Но ты могла приехать с другими продуктами, приехав же и увидев на столе виноград, переключилась на него. Был такой детектив, где описывалось, как цианистым калием начиняли виноградины с помощью шприца, ты читала и запомнила. А Эльжбета по телефону предупредила тебя, что привезет Казика. Впрочем, могла и не предупреждать, ты Казика могла сама вычислить дедуктивным методом, легче легкого.. – Ясно, легче легкого предположить, что у меня в доме обязательно кто-то захочет переночевать, скорее всего – посторонний. – А что, скажешь, не так? Впрочем, отрицай не отрицай – тебе ничто не поможет, ты все равно на подозрении. Видимо, были у тебя причины поступить именно так. Выкручивайся теперь как знаешь. Ищи письмо! Алиция подмела рассыпанный по полу кофе и выбросила его в мусорное ведро. Похоже, мои умозаключения ее не очень взволновали. Выключив газ под кипящим чайником, она достала из шкафчика две чашки и поставила их на стол. Из маленькой баночки с кофе, стоящей на столе, я всыпала нам в чашки по две ложки кофе, заметив, что его осталось на донышке. – А если говорить серьезно, – начала Алиция, усаживаясь за стол, – то я голову сломаю над тем, кто это мог сделать. Похоже, о жизни Эдика в Варшаве и о его знакомствах Зося знает очень мало. А твое мнение? Не было пока у меня твердого мнения. Если бы Алиция знала, с кем Эдик водил знакомства, она обязательно сказала бы мне в надежде вычислить убийцу. Сведения о парне в красной рубашке – кто он и откуда взялся – Эдик унес с собой в могилу. А ведь именно о нем я хотела Эдика расспросить, и, возможно, эти сведения оказались бы чрезвычайно важными. Теперь, когда ушел из жизни единственный человек, располагавший ими, и, вполне возможно, ушел из жизни именно потому, что располагал… – Ты меня совсем не слушаешь, – с укором сказала Алиция. – Я говорю, что Эва вполне, вполне… Я и в самом деле не слушала, поглощенная своими мыслями. Эва? Вполне, вполне?! Эва с ее громадными синими глазами в оправе черных ресниц, с ее очаровательным личиком, с ее чудесной фигурой? И всего-навсего «вполне»? – Ну знаешь, да она ведь просто красавица! Алиция с удивлением посмотрела на меня: – А при чем здесь красота? Разве она может помешать? – Красота, как правило, помогает. В чем она может помешать? – И я говорю, что Эва вполне подходит на роль убийцы. – Но зачем ей это нужно? Какого черта понадобилось ей убивать Эдика? Она видела его первый раз в жизни. – Второй, – поправила меня Алиция. – Первый раз видела его в Варшаве, когда передавала от меня презент – кисточку для бритья. Тогда она его встретила первый раз… – …и прониклась к нему такой антипатией, что воспользовалась первым же представившимся случаем, чтобы его пристукнуть? – Не ехидничай. Может, в Варшаве она себя чем-то скомпрометировала. Ведь она была там одна, без Роя. А Эдик узнал об этом или даже был свидетелем… – Ну, тогда с таким же успехом его мог убить Рой: он знал обо всем, втайне страдал, никому не говорил, а Эдика убил, чтобы тот не разболтал. Убил из любви к жене. Алиция согласилась со мной, ибо всем была известна беспредельная любовь Роя к жене, любовь, которая не знает границ и способна на величайшее самопожертвование. – Теоретически это возможно. – И задумчиво добавила: – Вот уж никогда бы не подумала, что датчанин способен на такое чувство. – Эва очень красива, меня его чувства совсем не удивляют. Ради красивых женщин и не такое еще делают. Только вот я никак не могу придумать, что именно до такой степени компрометирующее Эва могла выкинуть в Варшаве? А в холодильнике ты уже искала? – Ну знаешь, это уж слишком! – возмутилась Алиция, но все-таки встала и заглянула в холодильник. – Нет здесь письма! Я тоже не могу придумать. Ведь не хахаль же! Не будут теперь убивать из-за какого-то хахаля. Кто у нас еще остался? – Анита. Кроме нас, она одна осталась. – А она была недавно в Польше? – Наоборот, недавно она была в Марокко. В Польше не была уже больше года. Но ведь это еще ни о чем не говорит! С таким же успехом она могла отмочить что-нибудь на родине и два года назад, вот только что именно? А вообще она знала Эдика? – Понятия не имею. Вроде нет. С ней я ему ничего не пересылала. Анита… Но ведь она такая легкомысленная! – А ты считаешь, что убийства совершают лишь люди серьезные и ответственные? – Да нет, я просто подумала, что ей на все наплевать. Абсолютно на все. Вряд ли найдется нечто такое, ради чего она пойдет на убийство. И к тому же она страшно ленива. – Ну, ясное дело, для того, чтобы убить, надо немного потрудиться. Анита ленива лишь в том, что касается домашнего хозяйства. Нет, такие рассуждения ни к чему нас не приведут. Пойдем по другому пути. Давай лучше прикинем, у кого из них есть алиби, а у кого нет. Кто совершенно точно не мог приехать сюда, чтобы отравить виноград? Пожалуй, не стоит все-таки заниматься подобными изысканиями в ночную пору. Поводы для ссоры возникали на каждом шагу: и из-за методов проверки алиби, и по поводу характера подозреваемых лиц. Причем почему-то мы перешли и на личности, не имеющие к убийству никакого отношения. К утру мы сделали совершенно однозначный вывод, что живем в окружении одних преступников, и пошли спать. Утром выяснилось, что алиби действительно ни у кого нет. Мы трое – я, Зося и Павел – ушли из дому около двух, Эльжбета вышла еще раньше, и до одиннадцати вечера, до возвращения Эльжбеты, дом Алиции оставался не только пуст, но и открыт. В течение дня Рой, Эва и Анита пребывали в разных местах, и не было никакой возможности выяснить достоверно, не посетил ли кто из них вторично место преступления. Достоверно известно лишь одно: убить хотели Алицию. Именно она с Зосей должна была первой вернуться домой, причем было известно, что Зося не будет есть винограда, так как его не любит, и жертвой станет Алиция. Последнее соображение вызвало критическое замечание Зоси: – Откуда, например, Рой мог знать, что я не люблю виноград? – Ты могла продемонстрировать это, когда вы были у них в гостях, – возразила я. – Ему могла сообщить о твоих вкусах Эва. Хотя я вовсе не утверждаю, что преступником был именно Рой. – Эти датчане так медленно ведут расследование, у меня вот-вот закончится отпуск! Хоть бы уж скорее они поймали убийцу. – Казик придет в себя и расскажет, что видел. Потерпи еще какие-нибудь две недели. Алиция опять принялась за поиски письма. Теперь она села за письменный стол и принялась выгребать из ящиков кучи всевозможных бумаг. Правда, все это уже дважды просматривалось ею, но ведь можно и не заметить письмо при таком количестве бумажного хлама. Когда под вечер и эта акция потерпела фиаско, я выступила с предложением: – Если будешь искать так, как искала до сих пор, ты вряд ли его найдешь. Предлагаю испробовать дедуктивный метод. Чем ты занималась в тот момент, когда пришло письмо? – Понятия не имею, когда оно пришло, – раздраженно ответила Алиция. – Кажется, недели три назад. – Проверь в календарике. Ведь ты записываешь каждое полученное и отправленное письмо. – Записываю. Но в календарике проверить не могу, потому что он тоже куда-то подевался. – Может, ты забыла письмо на работе? – Нет, письмо пришло домой. Вместе с другими. Я уже собралась его читать, но мне помешали, и я отложила его, чтобы прочитать позже. А на работе у меня бумаг намного меньше, и письмо я бы заметила. – Ты уверена, что не выстирала его вместе с бельем в стиральной машине? – Я бы обнаружила это, когда вынимала белье. – Могла и не обнаружить, если оно, к примеру, было в кармане халата. Бедная Алиция, искоса бросив на меня недоброжелательный взгляд, прекратила копаться в кучах макулатуры, встала из-за стола и удалилась в свою комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Я тактично не поперлась за ней следом. Зося объявила, что обед готов. (Поскольку она громко заверяла всех в благотворном влиянии на ее психику работы по дому, мы охотно предоставили ей такую возможность.) На стол накрывал Павел. – Нет у меня доверия к этому обеду, – вполголоса поделился он со мной своими опасениями. – С завтраком обошлось, но кто знает, как будет с обедом. Я, к примеру, боюсь есть. – Ты все-таки думаешь, что этим потихоньку занимается твоя мать? – живо заинтересовалась я. – Нет, конечно. Но ведь кто-то мог опять насыпать чего-нибудь такого в продукты… Воспользовавшись тем, что Зося отвернулась, я заглянула в кастрюли и шепотом доложила: – Картошка. Можно не бояться. Кукуруза из банки, Зося ее только что открыла. Рыба свежемороженая, вряд ли отравлена, впрочем, я ее сама купила сегодня утром. И салат тоже. – А помидоры? Яд был в винограде, может быть и в помидорах. Надо бы дать их сначала кому-нибудь попробовать. – Кому? У тебя есть на примете подходящая жертва? – Видел я тут в саду кошку, можно бы ей дать на пробу. – Кошки жутко любят помидоры! Да я и не позволю тебе издеваться над животным. Вот если бы ты какого человека приметил… – Обед на столе! – объявила Зося. – Я нашла счет, который потерялся два года назад, – появляясь из своей комнаты, сообщила Алиция. – Очень хорошо отстирался, почти ничего не разберешь. – Ну так что делаем? – беспокойно шепнул Павел. – Пойду ловить кошку? – Она все равно не станет есть помидоры, а они самые подозрительные. И салат. Тут нас выручила бы курица. Кур ты нигде не видел? – Видел, в магазине продавались. – Курица будет завтра, как-нибудь переживете, – резко оборвала нас Зося. – Сегодня у меня нет сил. Ну, садитесь скорей за стол! Алиция, оставь ты хоть ненадолго свои бумаги. За обедом Алиция сидела задумчивая, погруженная в свои мысли. Я надеялась, что она послушалась моего совета и теперь дедуктивным методом определяет, куда именно могло задеваться письмо Эдика. Мы разговаривали тихонько, стараясь не мешать ей думать. Зося гневным шепотом упрекала Павла за медлительность в работе по саду. Садик Алиции действительно нуждался в работе. С того времени, как Торкиль пристраивал к дому мастерскую, на участке остались два земляных холмика, очень напоминающие курганы, один поменьше, в центре сада, второй побольше, у самой террасы. Как раз за вторым находился вход в мастерскую. Меньший курган понемногу ликвидировался, земля из него пополняла вал, отгораживающий от улицы владения Алиции, больший же весь зарос исключительно буйными сорняками, среди которых преобладала крапива. Между курганами лежала огромная куча сухих веток, когда-то срезанных с деревьев и кустов, разросшихся на валу и препятствующих приведению его в порядок. Все это вместе взятое и побудило Алицию примириться со злополучным низеньким торшером, свет которого не проникал за пределы террасы, так что спасительный мрак скрывал от гостей непорядок в саду. Павел, оскорбленный в лучших чувствах, не соглашался взять на себя всю ответственность за некрасивый пейзаж и шепотом огрызался: – За ветки отвечает Иоанна! Веток я не наваливал! Я должен был лишь возить землю. – Так почему же ты ее не возил? – Мешала куча веток! – Надо было их порубить и сжечь! – Иоанна мне не разрешила! – Точно, не разрешила! – подтвердила я шепотом. – Сучья – мое дело, не цепляйся к парню. Зося, естественно, тут же вцепилась в меня: – Вы что себе думаете? Нельзя же оставить сад в таком состоянии. Мы уедем, и что Алиция будет делать? Ведь ей одной не справиться. Кто, по-вашему, должен этим заниматься? – Мы, успокойся. Ты же видишь, появились всякие обстоятельства. До работы ли тут! Все время трупы… – В саду нет никаких трупов! – Ты в этом уверена? Утром, действительно, не было, а сейчас темно, кто знает, может, что и лежит… Зося содрогнулась: – Сделай милость, прекрати! Опять напророчишь в недобрый час. Павел, поставь чайник, приготовим кофе. Мы убрали со стола. Алиция, так и не произнеся ни слова, вернулась к своей макулатуре. Я достала чашки, Зося открыла кофейную баночку. – Тут осталось совсем мало, ложки две, – недовольно сказала она. – Павел! – Ничего, я буду пить чай, – сказала я. – Я тоже! – подхватил Павел. Зося разделила кофе на две части и всыпала его в две чашки. Ей показалось мало. – Все равно придется добавить. Павел! Павел кончил заваривать чай, поставил чайник и достал из верхнего шкафчика большую стеклянную банку с кофе. Открутив крышку, он заглянул в банку и передал ее матери со словами: – Здесь тоже осталось совсем немного. Всеми этими репликами мы обменивались вполголоса, в кухне было тихо, поэтому вопль, который издала Алиция, прозвучал как гром трубы иерихонской. Банка с кофе вылетела у Зоси из рук, Павел уронил чашку с блюдечком. Я не нанесла Алиции никакого материального ущерба по той лишь причине, что в этот момент у меня ничего не было в руках. В дверях появилась разъяренная Алиция. – Холера! Только этого мне не хватало! Напрочь забыла! В руке она держала какую-то бумажку. – Тетка Торкиля пишет… О! Что у вас тут произошло? – Ничего особенного. Только в следующий раз воздержись, пожалуйста, от резких, неожиданных криков, уж слишком нервная атмосфера в твоем доме. Черепки блюдечка и чашки, присыпанные кофе, образовали на полу интересную композицию. Кофейная банка не разбилась, а покатилась под стол, оставляя за собой темную полосу в форме правильного полумесяца, так что Павел имел все основания заметить: – Абстракция получилась. Зося наконец пришла в себя и, стряхнув с тапочек осколки чайной посуды, сказала: – Ну и отпуск у меня! Если я не сойду здесь с ума – будет чудо. Что такое могла написать тебе тетка Торкиля, чтобы нас так пугать? И кофе весь высыпался. Есть еще у тебя где-нибудь в запасе? – Понятия не имею. Иоанна, посмотри в шкафчике, там слева банка. – Здесь какао, здесь порошок шоколада, а тут действительно кофе, окаменелые остатки растворимого. Павел наводил порядок в кухне. Вытащив из-под стола банку, он заглянул в нее и поспешил нас обрадовать: – Еще немного осталось. И я могу ложечкой собрать с черепков на полу… – Я тебе соберу! – возмутилась Зося, вырвала у него из рук совок со щеткой и лично подмела пол. Алиция высыпала остатки кофе из стеклянной банки в маленькую подручную, с грустью заметив при этом: – Как-то быстро израсходовалась эта банка. Я начала вчера, вы докончили сегодня… Не забыть завтра купить новый кофе. – Тут еще закаменевший растворимый, может, растворится. – Конечно, растворится. Впрочем, сегодня мы ляжем спать пораньше и кофе пить не будем. – Если не появятся гости, – легкомысленно добавил Павел. В недобрый час добавил! Из-за всех свалившихся на нас неприятностей мы как-то совсем забыли о том, что вот-вот должны приехать Владя с Марианной. Владя, наш земляк, и Марианна, его швейцарская жена, считали вполне достаточным краткое сообщение о своем приезде «в ближайшее время». Для Алиции, и без того угнетенной незапланированным нашествием на Аллерод, в их приезде единственным положительным моментом была возможность вновь сцепиться с Владей из-за пуговиц. Эта тема уже много лет живо интересовала обе стороны и приводила к ожесточенным ссорам. Владя считал пришивание пуговиц одной из главных обязанностей жены, причем формулировка «пришивание пуговиц» была чисто условной и охватывала все отвратительные дела по ведению домашнего хозяйства. Марианна послушно подчинялась тирании, хотя у нее много времени отнимала и ее основная работа. Алиция же никак не могла со всем этим согласиться и с пеной у рта отстаивала равноправие женщин. Так вот, не успел еще Павел закончить своего легкомысленного пророчества, как машина Влади и Марианны остановилась у дома, а они сами постучали в дверь. Увидев их, Зося тут же жутко разнервничалась – ведь все знали, что как Владя, так и Марианна не могут жить без кофе, а тут, после целого дня в машине, просто умрут на месте, если его немедленно не получат. – Нет, это ужасно, так не везет! Надо еще сегодня купить кофе. Павел! Немедленно… Алиция, где сейчас можно купить кофе? – Рожу я его тебе, что ли? – пробурчал Павел, не проявляя никаких признаков инициативы, а тем более энтузиазма. По каким-то непонятным для нас причинам он не выносил Влади. – Поужинали мы в Роскилле, а на кофе приехали к тебе! – меж тем радостно выкрикивал Владя в общем шуме приветствий, не понимая, что тем самым окончательно добивает нас. – Уж кофе-то у тебя всегда найдется! – Ну вот! – совсем расстроилась Зося и повторила свой вопрос: – Алиция, где сейчас можно купить кофе? – В эту пору нигде, – безжалостно ответила я. – То есть можно купить в автоматах или на центральном вокзале в Копенгагене. Автоматы в Аллероде есть, один в центре, второй рядом с домом нашей подруги Ирмы, третий – третий тоже где-то есть… – Павел, немедленно отправляйся! – Но в автоматах продается не лучший кофе… – Все равно! Купи самый дорогой. И отправляйся же, чего ты еще ждешь? Наконец Павла удалось выпихнуть. Владя с Марианной без зазрения совести продолжали выпрашивать кофе. Алиция высыпала в кофеварку жалкие остатки кофе из несчастной банки. Их хватило как раз на две чашки. Сама она допивала свой оставшийся с обеда, холодный, Зосе же достался окаменевший растворимый. Вечер проходил поначалу в теплой, приятной обстановке. – Подумать только! – то и дело восклицал Владя, потрясенный событиями в Аллероде. – Эдика убили! Тут, в этом доме?! Казалось, что преступлений в доме Алиции и дорожных впечатлений гостей, проехавших пол-Европы, вполне хватит на весь вечер до глубокой ночи, и до глубокой ночи сохранится теплая, приятная обстановка. Так бы оно и произошло, не сойдись вместе Алиция и Владя. Вскоре застарелый антагонизм дал себя знать. Поводом послужило совершенно незначительное на первый взгляд обстоятельство. Ибо, к несчастью, еще вчера Владя где-то умудрился зацепиться за что-то и надорвал карман пиджака, а Марианна – о ужас! – до сих пор его не зашила… – У меня есть еще соленые фисташки, – услышав о кармане, ядовито заметила Алиция, – только я не знаю, стоит ли их вам давать. Марианна очень устала и вряд ли сможет их как следует для тебя разгрызть… Этого было достаточно. Владю всегда отличала быстрая реакция, так что уже через минуту за столом гремела и бушевала расчудесная ссора. Преступления немедленно были забыты, о дорожных впечатлениях смешно было и говорить, мы забыли даже и о том, что Павлу давно следовало бы возвратиться. Алиция и Владя с наслаждением забрасывали друг другавосхитительными оскорблениями и инсинуациями. Слушать их было одно удовольствие. Мы с Зосей не вмешивались, лишь изредка позволяя себе подлить немного масла в огонь. Хотя огонь и без того неплохо горел. В Польше их ссоры были куда менее темпераментны. Но вот Марианна отчаянно, просто как-то судорожно зевнула, видимо, будучи не в состоянии справиться с собой. Алиция моментально опомнилась, сорвалась с места и демонстративно занялась своей гостьей, полностью игнорируя Владю. Марианна устала, Марианне нужно немедленно лечь в постель, Марианне просто необходимо выспаться! Тут вдруг Зося спохватилась, что Павла до сих пор нет. Вмиг забыв о Марианне с Владей, мы всецело переключились на Павла. Я высказала предположение, что он поехал все-таки на Центральный вокзал в Копенгаген. – Ну, в таком случае он уже не вернется, – мрачно заявила Алиция, неизвестно почему бросая убийственный взгляд на Владю. – Скоро двенадцать, он не успеет на последний поезд в двенадцать двадцать. – Успеет, ведь он уже давно уехал. – Но он не захватил денег на билет! – простонала Зося. – Я ему выдала только на кофе. – Зайцем поедет, большое дело! Владя с Марианной проявили такое равнодушие к поднятой теме, что это было даже неприлично. Марианна уже и не пыталась скрыть усталости, а Владя, потратив всю энергию на ссору с Алицией, сам теперь зевал просто душераздирающе. Того и гляди, вывихнет челюсть! Что-то надо было с ними срочно делать. Алиция вытащила меня из кухни на совет: – Послушай, где мне их положить? Куда мог подеваться этот Павел? Я уже места себе не нахожу. Что делать? – Сначала избавиться от Влади с Марианной. Ведь где-то же ты их предполагала разместить? – В маленьких комнатках, но там сейчас спят Зося и Павел. Господи, где же этот Павел? Или там, где спишь ты… – Понятно. А мне, значит, переместиться на катафалк? О, пардон, я хотела сказать, на пьедестал. – Ты не против? – Во-первых, я не вижу другого выхода, а во-вторых, я вообще ничего против не имею. Хорошо, что Эльжбета выехала. А на катафалке я могу остаться совсем, люблю просторные помещения. – И тебе не страшно, что из мастерской дверь ведет прямо в сад? – Напротив, мне нравятся выходы прямо в сад. И, кроме того, там моя пишущая машинка не будет никому мешать. – А ты собираешься писать? – Ага. Алицию вдруг заинтересовали мои творческие планы: – Новая книга? – Нет, письма. Любимому мужчине. – Что ты говоришь! У тебя еще это не прошло? – Напротив, у меня такое чувство, что оно лишь усилилось. – Да, кстати. Ты собиралась рассказать мне о нем. – И сейчас, по-твоему, самый подходящий момент? Ты хотела нам что-то сказать о тетке Торкиля – Марианна с Владей помешали. Хотела уложить Марианну и Владю – пропал Павел… – Вот именно! – вскинулась Алиция. – Тут только тетки не хватало! Господи, это такая проблема! Ага, ты сказала, Марианна и Владя… Я махнула рукой. Что с ней говорить? – Давай постель для них, иначе они заснут за столом. Я свою забираю? – Не так все страшно, Владя зевает демонстративно, мне назло. Хочет показать, что не считается с моим мнением. Собрав последние силы, Владя с Марианной удалились в отведенную им комнату. Волнение Зоси достигло крайней степени, она стала просто невменяемой и рвалась на поиски Павла – в неизвестном направлении. Мы с Алицией с трудом удерживали ее. И тут появился Павел. Он проник в дом через дверь, ведущую в сад. И выглядел при этом так, что упреки замерли у нас на устах: брюки разодраны, в волосах листья и трава, щека расцарапана, в разорванной хозяйственной сумке виднелся кофе, завернутый в носовой платок. – Я его выследил! – бросил он с порога, предупреждая готовые сорваться с наших уст упреки. – Кого? – одновременно вымолвили мы, хотя каждая из нас собиралась сказать ему совсем другое. – Не знаю. Он затаился здесь, возле дома, а потом сбежал на машине. В ответ одновременно прозвучали три вопроса. Зося: – Ты хоть представляешь, как я тут напереживалась? Совести у тебя нет! Ты не ранен? Алиция: – Где затаился? Я: – Какой марки машина? Павел честно попытался ответить на все вопросы сразу. Зося таки умудрилась устроить ему грандиозный скандал, невзирая на неблагоприятные обстоятельства – необходимость из-за гостей соблюдать тишину. Алиция вырвала у Павла из рук носовой платок с кофе. Павел вытряхивал из волос мусор и возбужденно рассказывал: – Как он выглядел – не знаю, темно ведь. Да успокойся, я понимаю – ты волновалась, но ничего же со мной не случилось! Нет, он на меня не бросался. Наверное, потому, что я был от него далеко. Увидел я его у дома, за деревьями, когда возвращался, и решил последить за ним. О господи, ну что он мне мог сделать? Успокойся! Что он делал? Кажется, подглядывал в окно, а потом учуял меня и бросился бежать через сад на улицу. Я – за ним, чуть глаз себе не выколол, напоролся на сук. Мам, ведь не выколол же! Не знаю, мужчина или женщина, в брюках был. Выскочил он на улицу и помчался через огороды к станции, я за ним, через заборы какие-то перелезал, потом он исчез из виду и я услышал шум мотора, машина отъехала, не знаю какая, я ее вообще не видел, только слышал. Легковая, конечно. Когда я выбрался на улицу, машины уже не было, а я не знал, где очутился. – И где же ты очутился? – На другом конце Аллерода. – А ты сказал – бежали к станции. – Сначала к станции, а потом в другую сторону, он специально кружил, выскочил где-то у автострады, далеко отсюда. Как только он уехал – я сразу домой. – Если ты еще когда-нибудь… – зловеще начала Зося. – Постой, – перебила его Алиция. – Ты так и не знаешь, кто это был? Может, кого-нибудь тебе напомнил? – Да нет, никого не напомнил. Не толстый, скорее тощий… Такой приметы явно недостаточно, так как среди подозреваемых толстых не было. Я попыталась уточнить показания Павла: – А какого он был роста? Такой высокий, как Рой? – Нет, пожалуй, немного ниже. Намного ниже… – Такой случай представился, а ты не мог его как следует разглядеть! – упрекнула парня Алиция. – Ведь встречались же вам по пути фонари! – А он не лез под фонарь! Я и сам очень хотел его рассмотреть, так ведь он выбирал места потемнее. Кофе, который принес Павел, и в самом деле оказался не лучшим, но все выразили желание немедленно его выпить, так как просто необходимо было подкрепиться. Для улучшения качества решили приготовить его в кофеварке. Тщательно вымыв стеклянный сосуд горячей водой – тоже с целью повышения качества кофе, мы уселись и стали наблюдать за тонкой струйкой бодрящей жидкости. За кофе мы всесторонне обсудили как цель, которую преследовал убийца, притаившийся за окном, так и вопрос, был ли это действительно убийца. Обсуждение измотало нас вконец, тем более что Алиция опять вернулась к своей первоначальной версии, отказываясь признавать себя предметом вожделений убийцы. Будучи не в силах растолковать человеку, что он находится в смертельной опасности, отчаявшись сломить ее упорство, мы решили переменить тему разговора. – Может, ты, наконец, скажешь, почему тебя так ужасает приезд тетки Торкиля? Или тут кроется семейная тайна? – Вот именно, тайна! Полнейшая тайна для меня – как к ней обращаться. Дело в том, что теток – две, с одной я на «ты», с другой на «вы», а различить их ни по имени, ни по внешнему виду никак не могу. – Мне это не кажется достаточным основанием для того, чтобы издавать дикие крики, – заметила Зося. – Разве дикие? Вечно ты преувеличиваешь. Просто я вспомнила, что одна из теток приезжает в Аллерод и мне придется с ней возиться. – А почему именно тебе? Ведь есть же другие родственники. – Ох, да она ведь приезжает именно ко мне. Когда-то, давным-давно, она тут жила, этот дом еще не был достроен. И здесь остались ее вещи, она собирается их забрать. Уже восемнадцать лет собирается. Во мне вдруг пробудилась надежда: – Может, фисгармонию? Или картину, знаешь, ту, из последней комнаты? – Ну, если она заберет картину, я все готова для нее сделать, – оживилась Зося, которая жила в последней комнате. – Нет, – Алиция со вздохом разрушила наши надежды. – Картину-то она заберет, только не ту. Картина из последней комнаты привлекала внимание всех, кто когда-либо посещал дом Алиции. Ничего не скажешь, шедевр производил потрясающее впечатление и долго потом являлся в кошмарных снах. Размеры не позволяли перевесить его в более укромное место, единственный выход из положения – повесить лицом к стене, и, кажется, Алиция уже дозревала до такого решения. – Жаль! – с сожалением констатировала я. Надежды, вспыхнувшие с ожиданием тети, погасли, и зародившаяся было к ней симпатия превратилась в свою противоположность. – И когда же она заявится? – недоброжелательно поинтересовалась Зося. – Не знаю. Куда я могла деть теткино письмо? Ведь там же все написано. – Ну, давай вспоминать. Издав дикий крик, ты появилась с письмом в руке. Потом мы обедали и ты не выпускала его из рук. Потом приехали Владя и Марианна и ты помчалась их встречать. Письмо могла сунуть куда угодно. Оставив кофейник, из которого она уже начала разливать кофе, Алиция бросилась к письменному столу и принялась рыться в бумагах. Я взяла кофейник и закончила начатое ею дело. – Нет, я просто обязана его найти! – выкрикивала Алиция. – Из вас никто не заметил, куда я его сунула? А может, это вы сами его переложили в другое место? Мы молча смотрели на нее. Первой не выдержала я: – Похоже, теперь тебе придется искать два письма. Давай, настройся на поиски теткиного, может, попадется как раз Эдиково, ведь человеку всегда попадается не то, что он ищет. – Тогда лучше искать вообще что-нибудь другое, – предложил Павел. – Например, ошейник. – Но у меня никогда не было собаки! – Тем лучше, значит, будем искать долго и найдем множество всяких вещей. Поверхностные поиски ни к чему не привели, теткино письмо как сквозь землю провалилось. Алиция решила махнуть на него рукой и отправилась спать, предварительно выдав распоряжения на завтра: Зосе взять на себя обязанности хозяйки по отношению к Владе и Марианне, нам с Павлом – закупить продукты, а потом заняться могильниками в саду и по мере возможности сровнять их с землей, чтобы они не попались на глаза тете. Не желая беспокоить гостей, я пробралась к себе в мастерскую кружным путем через сад и затем этим же кружным путем совершила несколько рейсов в ванную и обратно. Путь был и в самом деле очень кружным, ибо из осторожности мы решили запереть двери на террасу, и мне пришлось пользоваться дверью у калитки по другую сторону дома. При этом каждый раз приходилось таскать с собой ключ от двери, а его очень легко было выронить, и приходилось заставлять себя помнить о том, чтобы не выронить. Убийцы я почему-то совсем не боялась, даже удивительно. Утром мы позволили себе немного поспать, только Алиция поднялась пораньше, чтобы ехать на работу, и опоздала всего на два поезда, то есть на каких-то сорок минут. Напившись чаю, я прихватила пилу и топор и вышла в сад. Зося использовала Павла на подсобной работе в кухне, Владя и Марианна еще спали. Утро было чудесное. Солнце заливало ласковыми лучами прелестный спокойный домик, террасу и яркие астры перед ней. Не верилось, что в этом мирном уголке совершались кровавые злодеяния. Занимаясь своей работой – распиливанием и рубкой сучьев, я уже стала сомневаться, действительно ли видела собственными глазами на этой солнечной террасе убитого Эдика, а в этом прелестном домике лично обнаружила отравленного Казика в состоянии, вызывающем ужас. Да полно, было ли это? Может, просто привиделся страшный сон? Но, выходит, он привиделся всем… Покончив с самыми толстыми сучьями, я решила передохнуть. Войдя через стеклянную дверь к себе в мастерскую, взяла кошелек и отправилась в магазин за сигаретами. Вернувшись из магазина, я поднялась на террасу, чтобы оставить там сигареты и спички, – в саду было сыровато. Дверь в комнату была распахнута. То, что я там узрела, никак не соответствовало мирному солнечному утру. Зося рыдала навзрыд на груди смущенного и даже встревоженного этим Павла. Я подумала – есть все-таки хоть какая-то польза от взрослых сыновей. Наверное, Зося решила выплакать на груди Павла напряжение последних дней. Но тут до меня дошел смысл ее спазматических возгласов: – Трупы! Опять трупы! Владя и Марианна! Я больше не могу! Я этого не вынесу! Я хочу домой! Павел пытался ее успокоить и растолковывал, как ребенку: – Домой нам сейчас нельзя, ну как ты не понимаешь? Если мы вдруг уедем, а трупов больше не будет, то подумают на нас – вот, они уехали и убийства прекратились. Разве можно так рисковать? – О чем вы? – спросила я, чувствуя нарастающий ужас. – Что случилось? – Владя и Марианна! Оба мертвы! И я это обнаружила! Я почувствовала, что вот-вот упаду. – Как это? Как мертвы? – Совсем! – Да я не о том, ясно, что не наполовину. Но почему? От чего они погибли? – Не знаю! Непонятно от чего! Никаких следов нет! Ничего нет! – Ну, трупы все-таки есть, – желая утешить мать, немного невпопад поправил ее Павел. Зося отпрянула от сына, теперь ее гнев обрушился на ни в чем не повинного парня: – Ну и дети пошли, ничего святого для них нет! Их ничто не волнует! Сгинь с глаз моих! – Хорошо, сгинуть я могу, но ты останешься без носового платка. – Так давай сюда платок и проваливай! – Поступайте, как знаете, – сказал обиженный Павел. Зося вырвала у него из рук носовой платок и завела свое: – Оба мертвы! Я пришла разбудить их на завтрак, а они мертвы! Езус-Мария, что теперь? – Теперь я сгину с твоих глаз, – заявил оскорбленный в своих лучших чувствах Павел и с достоинством удалился на террасу, где, немного поколебавшись и, видимо, решив, что отдалился недостаточно, спустился по ступенькам в сад. Набравшись мужества, я подошла к дверям роковой комнаты и заглянула в нее. Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться: Владя и Марианна мертвы. – Оба сразу! Какое счастье, что они не оставили сиротами пятерых малых деток! – произнесла я первое, что пришло мне в голову. – Проклятие тяготеет над этим домом, не иначе! Ты проверила, они действительно мертвы? Зося перестала сморкаться: – Почему именно пятерых? И одного бы хватило. Интересно, как именно я должна была проверять? Да и так видно, о господи! Что теперь делать? Опять на нас подумают. – Надо сообщить Алиции, пусть сама объясняется с полицией. А что с ними случилось? Ты как думаешь? – Похоже, отравлены, – Зося с трудом произносила слова. – Ты заметила эти пятна? Никаких пятен я не заметила, но поверила Зосе на слово. – Ужасно! И чем отравлены? – Откуда мне знать? Может, тем самым, что и Казик. Хотя нет, ведь обедали они в Роскилле, а не у нас. Надо сообщить Алиции. Слушай, позвони ты, у меня язык не повернется. – У меня тоже не повернется. Пусть позвонит Павел. – Павлу она не поверит. – Неужели подумает, что этим можно шутить? – Не знаю, я бы подумала. Нет, я хочу домой! Такое здесь творится, такое – уму непостижимо! Она права, и в самом деле тут творилось нечто невероятное. Преступление следовало за преступлением, столько трупов в одном доме. С ума можно сойти! И вот теперь эти двое… Вряд ли можно рассчитывать на коллективное самоубийство. Что же Эдик такое хотел сказать, господи боже?! Категорическим криком из сада Павел решительно отказался сообщать Алиции о новых трупах и остался глух ко всем уговорам. Зося опять принялась плакать. Получается, кроме меня – некому. Посоветовавшись, мы решили сделать это осторожно, в возможно более деликатной форме, чтобы меньше травмировать Алицию. Я позвонила. Алиция сама сняла трубку и, услышав мой голос, заявила: – Сейчас я не могу говорить, позвони часа через два, не раньше. А Владя с Марианной пусть делают, что хотят! – Подожди! – крикнула я, боясь, что она положит трубку. – У нас тут кое-какие неприятности! – Я же польским языком сказала – сейчас у меня нет времени! – Но Владя и Марианна… – Пусть сами придумают себе дело. У них машина, могут съездить в Хиллерод. – Но они… – Я все сказала, пусть Владя и Марианна… – Владя и Марианна дуба дали! – вконец разозленная, заорала я. Получилось, что известила я Алицию совсем не осторожно и отнюдь не в деликатной форме – так выразиться о близких знакомых! Но что мне оставалось делать? Я уже открыла рот, чтобы извиниться, но меня остановил совершенно неожиданный ответ Алиции: – От Влади всего можно ожидать. Скажи, чтобы не валял дурака. И перестань морочить мне голову, в конце концов я на работе! Я невольно засомневалась. Не заглянуть ли еще раз в комнату гостей, может, Владя и в самом деле отмочил назло Алиции какую-нибудь глупую шутку? По лицу Зоси было видно, что она совершенно не одобряет мою манеру извещать хозяйку о несчастье в ее доме. Преодолев колебание, я тем не менее в той же манере продолжила разговор, крикнув в трубку: – Это ты перестань валять дурака! Владя и Марианна померли, холера! Опять в твоем доме трупы, холера! Вызывай полицию! Алиция помолчала, переваривая новость, потом неуверенно спросила: – Ты шутишь? – Ага. Мы тут одни шутники собрались. Первым начал Эдик. – Как это померли? Оба сразу? Ты уверена? – Оба сразу. Зося уверена. – Скажи же толком, что произошло? Разбились на машине? Катастрофа? – Какая там катастрофа! То есть оно, конечно, катастрофа, но не автомобильная. Умерли, а от чего – не знаем. Похоже, их отравили. Как вечером легли, так до сих пор и лежат. Только уже мертвые. Алиция простонала: – О боже! Этого нам только не хватало! А что они ели? – Откуда мне знать? При мне ничего не ели. Может, ночью, тайком? Пятна на них. – Какие еще пятна? – Не знаю. Зося, какие на них пятна? – Синюшные, – мрачно информировала Зося. – Синюшные, – повторила я в трубку. – Кончай задавать глупые вопросы, сама же сказала, что у тебя нет времени. Звони в полицию и немедленно приезжай. – О господи! – в отчаянии простонала Алиция и отключилась. Вконец удрученная Зося встала с кресла, загасила в пепельнице сигарету и тут же закурила следующую. – Я приготовила завтрак, – сказала она. – Не знаю, как ты, а я ни к чему не притронусь. Я заколебалась: – Пожалуй, я бы притронулась. Есть хочется. Наверное, от работы на свежем воздухе разыгрался аппетит, но, думаю, Павел был прав… Павел! Павел задумчиво ковырял лопатой центральный могильник и время от времени меланхолически бросал на тачку выкопанную землю. Оторвавшись от работы, он вопросительно взглянул на меня. – Нет ли там где кошки? Пора завтракать. Павел осмотрелся, покачал отрицательно головой, воткнул лопату в землю и поднялся к нам. – Есть крысы, – сказал он, входя. – Если тебе жаль кошек… Крысы – животные несимпатичные. – Где крысы?! – взвизгнула Зося. – Если здесь еще и крысы, я немедленно уезжаю! Я сразу поняла Павла и продолжила его мысль: – В магазинах продают белых мышек. Эдика уже нет в живых, так что мы можем себе позволить приобрести подопытных белых мышек. Павел возразил: – Белых мышек мне жалко. Я их когда-то держал, с ними можно подружиться. Зосю охватила паника: – Вы что, с ума посходили? – Нет, просто рассматриваем возможности приобрести подопытных животных. Хочется есть, но предварительно не мешает проверить, насколько безопасен завтрак. – Думаю, хлеб и маргарин безопасны, как считаете? – сказал Павел, садясь за стол. – Мне кажется, здесь что-то завелось. В могильнике. Я видел нору, так что животное есть, только не знаю – крыса или еще кто. И я обязательно докопаюсь до него и поймаю. И тогда мы ему скормим подозрительные продукты. – Такое животное может оказаться слишком живучим и вряд ли нам подойдет. Пока же давайте есть только то, что не вызывает сомнения. Что ты открывала сама? Зося очнулась от своих невеселых мыслей: – Открывала? Не знаю… Ничего я не открывала. Подумав, мы решили позавтракать рыбными консервами, открыв новую банку, и салатом. От осмотра салата через филателистическую лупу меня оторвал телефонный звонок. Поскольку Зося жестом дала понять свое решительное нежелание вести телефонные переговоры, я передала лупу Павлу, велев ему внимательно изучить каждый сантиметр, и подняла трубку. – Послушай, – раздался в трубке возбужденный голос Аниты. – Я думаю, теперь в вашем доме должны обязательно завестись привидения. А ты как думаешь? Я думала, что она все-таки потрясающе легкомысленна, и сказала ей об этом. – Неужели? А что у вас слышно? – Слышать-то ничего особенного не слышно, хуже с видами. На новые трупы. – Нет, серьезно?! Где? – Да тут поблизости, в комнате рядом с мастерской. – Ну вот, пожалуйста. Я всегда говорила – у Алиции в доме никакого порядка, вечно валяется что-нибудь, вечно какие-то трупы, то в саду, то в комнатах. А кто на этот раз? – Сразу двое. Может, ты слышала о них? Владя с Марианной. – Что ты говоришь! Сразу двое?! – Точно. – Вот уж излишняя расточительность. А как вы это переносите? Чувствуете себя как? – Средне. Привыкаем понемногу. – Это правда, ко всему можно привыкнуть. Представляю, что там у вас творится. И как только Алиция может вести хозяйство в таком доме? Все вверх ногами, попробуй в этом бардаке найти нужную вещь. – Ты права, найти невозможно, наоборот, все теряется. – И письма, что искала, тоже не нашла? – Я же говорю, у нее ничего не найдешь. Уже второе потерялось. Теперь начнем искать его, так, может, случайно наткнемся на первое. Помолчав, Анита сказала, не теряя оптимизма: – Но должна же быть и польза от всех ваших несчастий. Я хочу сказать, что если в доме заведутся привидения, Алиция сможет за плату пускать экскурсантов. Пусть даже недорого, по пять крон с носа хватит. Ну, если с ночлегом, можно и все пятнадцать содрать. Без постели. Хотя было совсем не до того, но идея меня заинтересовала: – Знаешь, это мысль. Если заведутся в саду, то и вовсе не будет никаких дополнительных расходов, чистая прибыль. Надо будет только заделать дыру в живой изгороди, чтобы не проникали через нее бесплатно. Пока же по саду шляется только убийца. – Как ты сказала?! Я коротко изложила ей вчерашние похождения Павла. Анита заинтересовалась чрезвычайно и потребовала подробностей: – Может, Павел еще что заметил? Может, узнал этого типа по какой-нибудь характерной черточке, может, ему что бросилось в глаза? – Нет, к сожалению, ничего. Было темно. – Ну и молодежь пошла! Не мог догнать! Тем не менее, материал очень интересный. Обязательно стоит об этом написать. Мы тут уже подготавливаем репортаж… Я встревожилась. Дело в том, что Анита работала в одной из крупнейших копенгагенских газет, в ее власти – запустить любой материал, а я была совсем не уверена, что Алиция одобрит такую рекламу. – Послушай, не торопись с репортажем. Не знаю, заинтересована ли Алиция в газетной шумихе. А если уж совсем не удастся избежать публикации, проследи по крайней мере за тем, чтобы не назывались фамилии. – Попробую, – пообещала Анита. – Сделаю, что смогу. А ты взамен обещай приберегать все новости только для нашей газеты. Никаких интервью конкурентам! Я заверила ее, что конкуренты фиг получат, и положила трубку. Павел тем временем закончил изучение продуктов через лупу, признал их съедобными и на всякий случай слетал в магазин за свежим молоком, ибо вчерашнее стояло на открытом доступе. Купленный им кофе мы сочли безвредным, так как уже вчера его пили и остались живы. Из нас всех только Зося была настолько удручена новым убийством, что лишилась аппетита. Павел Владю не любил, а Марианну совсем не знал, я же не знала их обоих. Да и вообще, ведь если терять аппетит при каждом новом преступлении, можно и с голоду помереть. Алиция приехала на полицейской машине вместе с господином Мульдгордом. Ужасное состояние Алиции усугублялось угрызениями совести – надо было вчера хоть раз в жизни не спорить с Владей из-за пуговиц, согласиться с ним. А теперь уже сделанного не исправить. Тут же приехала вызванная Алицией на всякий случай машина «скорой помощи». Полицейский врач и врач «скорой помощи», обменявшись традиционными любезностями, приступили к осмотру потерпевших. Мы были так глубоко уверены в окончательной и бесповоротной смерти Влади и Марианны – должен же убийца в конце концов хоть раз справиться со своей задачей, – что неожиданное воодушевление обоих эскулапов потрясло нас не меньше, чем накануне моргание Казика. – Они живы! – завопила Алиция, заливаясь счастливыми слезами. – Слышите, они живы! Их можно спасти! То же самое, что с Казиком! Только теперь, когда с сердца свалился камень, мы отдали себе отчет в том, каким тяжелым он был. – Как это? – в радостном недоумении простонала Зося. – Живы? И так выглядят? Чудо, не иначе чудо! – Какое там чудо, просто этот убийца недотепа, берется травить, а в ядах не разбирается. Алиция обрушилась на нас: – Сами вы недотепы! Какой кретин придумал звонить сразу мне? Надо было сначала «скорую» вызвать. Я, естественно, возмутилась: – А эти жуткие пятна на них, по-твоему, ничего не значат? Тут всякий ошибется. Ведь каждому известно – пятна появляются только после смерти. – На этот счет есть особый закон? – поинтересовалась Алиция. – И вообще, надо было посмотреть хорошенько, пятна только на Марианне, врачи сказали, это аллергия. Ох, я сама готова пришить Владе сколько угодно пуговиц! – Не проговорись ему, он обязательно оборвет все имеющиеся… Прежде чем увезти жертв покушения, оба врача единодушно заверили нас, что жертвы выживут, однако они, врачи, имеют основания полагать, что для этого понадобится длительное интенсивное лечение. Им, врачам, трудно пока сказать, каким ядом воспользовался преступник, ясно только, что в его состав входило сильнодействующее снотворное. Что еще входило, кроме снотворного, – очень трудно определить, ведь вскрытие исключается по уважительным причинам. А симптомы какие-то нетипичные. Господин Мульдгорд задумчиво качал головой. – Доколе? – задал он риторический вопрос и перешел к конкретике: – Какова вечеря бысть? Ятие и питие? Што вкусиху особы неживые? – Пошлый кофе вкусиху, – рассеянно ответила Алиция, о чем-то напряженно размышляя. Павел по обыкновению глядел в рот господину Мульдгорду, ловя каждое его слово. С трудом оторвавшись от этого занятия, он возмущенно запротестовал: – И вовсе не пошлый. Я купил самый дорогой кофе, какой только был! – Да не пили они его, – вмешалась я. – Они допили старый кофе, который оставался в стеклянной банке. А тот пошлый, что купил Павел, мы пили уже потом, без них. Зося поддержала меня: – Иоанна права, они выпили остатки кофе из большой стеклянной банки: – Ужель уста особы неживые не имети иные яства и питие? – пожелал увериться следователь. – Не имети. Они ничего не ели у нас, а только пили. Кофе и коньяк. – Питие! – потребовал господин Мульдгорд. – Очи мои узреть жаждут. – Кофе трудно будет узреть, поскольку его выпили особы неживые, а коньяка еще немного осталось, – ответила Алиция. Открыв шкафчик, она извлекла из него бутылку с остатками коньяка. – Все его пили. – Сие питие? Мы все единодушно подтвердили, что именно сие. Подозвав жестом своего помощника, господин Мульдгорд велел ему забрать бутылку, а затем решительно потребовал «сосуды» от кофе, вызвав переполох в наших рядах, поскольку Зося в своем хозяйственном рвении, разумеется, перемыла всю посуду, бесповоротно уничтожив тем самым следы преступления. Господин Мульдгорд выразил разочарование и неудовольствие. И тут внезапно сработал мой интеллект, воспитанный на детективных повестях: – Банка! Стеклянная банка из-под кофе! Должна быть с остатками кофе в мусорном ведре! – Нету! – виновато сказала Зося. – Я велела Павлу вынести мусор. – Вот уж у тебя действительно бзик на пункте чистоты! Павел, сбегай на улицу к мусорному ящику, может, мусор еще не успели вывезти. Павел сорвался с места и выбежал из дома. Через минуту он вернулся, триумфально потрясая стеклянной банкой из-под кофе. – Вот она! Та самая! По очереди осмотрев банку, мы все подтвердили – та самая. Алиция ничего не понимала: – И зачем она тебе сдалась? – Заметь, мы все живы и здоровы, а Владя с Марианной – наоборот. – Я уже заметила. И что же дальше? – А то, что они съели такое, чего мы не ели… – Они вообще ничего не ели! – Не прерывай меня на каждом слове! Не ели, так пили. Коньяк мы все пили одинаковый, из одной бутылки, а вот кофе… Заметь, кофе у нас весь вышел, в стеклянной банке осталось лишь на две чашки. Заметь, ты приготовила кофе в кофеварке, и они выпили, а мы не пили… – Не пили? – неуверенно спросила Алиция. – А мне кажется, я пила. И вы тоже вроде пили… – Зося пила растворимый, а я чай. Павла не было, он по кустам гонялся за убийцей. А ты допивала свой кофе, оставшийся с обеда. Из кофеварки ты нацедила всего две чашки, заметь! И ни на грош больше. Если ты не отравила воду в кофеварке, то яд должен был находиться в кофе. Ты не отравила воду? – Вроде нет… – А остатки отравленного кофе должны находиться на дне металлической баночки, ты сама его туда ссыпала, а уже потом из баночки насыпала в кофеварку. А потом Зося высыпала в баночку принесенный Павлом кофе. Так что в баночке сверху кофе Павла, а на дне отравленная пакость. Пусть они отдадут на анализ. Внимательно прислушивавшийся к нашему разговору господин Мульдгорд снова подозвал помощника и вручил ему стеклянную банку из помойки и металлическую баночку с кофе. – И опять не будет кофе, – печально констатировал Павел. – Больше я за ним не побегу. Я же вдохновенно продолжала: – Заметь, кофе из стеклянной банки высыпался еще позавчера, когда у тебя с полки полетели все банки. Ты еще удивилась, что крышка была не плотно закручена, помнишь? Кто-то эту банку открывал. Возможно, как раз в то время, когда обрабатывал виноград. Подстраховался, так сказать. Решил тебя прикончить во что бы то ни стало. – Боже! – взволнованно воскликнула впечатлительная Зося. – Какое счастье, что кофе высыпался! Алиция же была настроена скептически: – Интересно, зачем ему понадобилось отравлять кофе в большой банке, запасной, а не в маленькой, металлической, которой мы сейчас пользуемся? И отравлять удобней, баночка под рукой, не надо лезть наверх в шкафчик. – В баночке этого кофе было, что кот наплакал. Его мог выпить кто-нибудь из нас, не обязательно ты. Отравляя же большую банку с кофе, он был уверен – рано или поздно придет и твоя очередь. – Но не пришла. – Да, убийца никак не мог предвидеть, что у вас обеих несчастная банка будет летать по всей квартире… Затронутая мною тема чрезвычайно заинтересовала следователя, он потребовал подробного изложения случившегося, сделал необходимые записи в блокноте, а затем продемонстрировал свои незаурядные следовательские способности и замечательную память: – Отроче! – изрек он, нацелив шариковую ручку в грудь Павлу. – Ухо мое слышало. Ты еси пребывал в кущах дерев. Пошто? Павел встревожился: – Где я пребывал? – В кущах дерев, – терпеливо повторил полицейский. – По кустам гонялся, – перевела я. – А, это когда я следил за убийцей? И опять нам пришлось с мельчайшими подробностями рассказывать о случившемся. Мы сами удивлялись, как много событий, оказывается, произошло за столь короткое время! Похоже, мы имели дело с феноменально энергичным убийцей, поставившем целью своей жизни во что бы ни стало сжить Алицию со свету. Господин Мульдгорд погрузился в размышления, задумчиво глядя на Алицию, а потом изъявил желание вместе с Павлом повторить его вчерашний путь. Павел не возражал. Они тут же вышли и вернулись часа через полтора. – Я его порядком погонял! – возбужденно рассказывал Павел, забывая, что полицейский значительно лучше понимает по-польски, чем говорит. – Потому как малость перепутал. Вчера было темно, а сейчас, когда светло, все выглядит иначе. Но он нашел следы. И я все-таки вышел на то место, где вчера была машина. Легавый вызвал подкрепление, и сейчас там вся банда, он их вызвал по рации. У них тут такая техника! Видели бы вы, как они эти следы изучают… Господин Мульдгорд кивал головой, подтверждая его слова, и удалился, предварительно попросив нас в изысканных выражениях сообщать ему о любом, даже самом незначительном явлении, которое покажется нам странным, – ну как банка с недокрученной крышкой. Поздно вечером он позвонил, чтобы информировать нас о результатах лабораторного анализа. Положив телефонную трубку, Алиция передала нам его слова: – Убийца добавил в яд очень сильное наркотическое средство со снотворным эффектом, чтобы жертва, даже испытывая боли, не смогла проснуться. Он говорит, что та особа… то есть убийца, хотел обеспечить себе стопроцентную гарантию удачи – яд подействует, а на помощь позвать не смогут, заснут мертвым сном. Яд немного не такой, как в винограде. – Значит, Владя с Марианной выжили чудом, – вздохнула Зося. – Тебя замучили бы угрызения совести. Может, теперь перестанешь ссориться с ним из-за пуговиц? Зося была права, на Алицию даже и сейчас было страшно смотреть. Открытия следователя как-то не очень ее радовали: – Не понимаю, чем этот полицейский так гордится, будто открыл бог знает что. Какая польза от всех этих анализов? Об убийце все равно ничего не узнал, работает спустя рукава. Ему спешить некуда. Прошелся с Павлом по кустам, большое дело! Что он себе воображает? У меня были свои соображения на сей счет, которыми я не замедлила поделиться: – Он себе ничего не воображает, он просто ждет, когда же наконец преступник тебя убьет, и он, следователь, наконец узнает, почему он, преступник, так к этому стремился. Сделает еще один обыск, найдет письмо от Эдика и все станет ясно. – Но он же не знает о существовании письма, – неуверенно возразила Алиция. – Или ему сказал кто-нибудь из вас? Потому что я не говорила. – Вряд ли сказал, ведь он не спрашивал. Даже странно: столько людей знает о письме, а никто не проговорился. – Столько людей? А кто же еще знает, кроме нас? – Как кто? Да все, кто тогда находился на террасе. Ты громко сказала, что не успела прочесть письмо, так как оно куда-то задевалось. А если кто прятался в саду, тоже мог слышать. – Мне кажется, я тогда этого не говорила. А какие у тебя основания считать, что кто-то еще знает? И кто конкретно? – Анита, например. Сегодня конкретно интересовалась, не нашла ли ты его. – Анита знает, а полиция не знает… Эва тоже знает? – Понятия не имею. Наверное, знает. – А ну-ка, я ее сейчас сама спрошу. Разбуженная среди ночи, Эва решительно опровергла наши инсинуации, заявив, что ни о каком письме не слышала, сейчас слышит от нас первый раз, а если кто при ней и упоминал о нем – не обратила внимания. Естественно, ей очень захотелось узнать, что за письмо такое. Клятвенно обещав не открывать тайну полиции, она с большим интересом выслушала рассказ Алиции о письме, узнала о связанных с ним надеждах раскрыть преступления в нашем доме и принялась горячо уговаривать Алицию приложить все силы к его розыску, не успокаиваться, пока не найдет. – Эва не знает, – закончив разговор, задумчиво протянула Алиция, нахмурив брови. – Анита знает. Откуда? Подозрительно это. Я тоже задумалась. Затем попыталась выстроить ряд логических умозаключений: – Убийца о письме знает. И пытается прикончить тебя, пока ты не нашла письмо. Очень жаль, но подозрительной мне кажется скорее Эва. Убийца не должен признаваться, что знает о письме. Наоборот, он должен делать вид, якобы его это обстоятельство совсем не тревожит, ему до лампочки, есть письмо, нет ли его. Он, убийца, ничего общего с письмом не имеет. А Анита сама прямо спросила меня… – Тогда зачем Эва так горячо уговаривала меня его искать? – Да просто ей хотелось спать и надо было поскорее отвязаться от тебя. Все нормальные люди в это время спят, уже полдвенадцатого. Ну и для того, чтобы сбить нас с толку. Со сна, не сообразив как следует, сказала, что не знает, потом спохватилась и, желая исправить свою ошибку, стала тебя уговаривать искать его. Может быть и другая версия. Преступник – Рой. Он признался жене, вот она и покрывает его. Честно говоря, я не очень верила в свои логические умозаключения, но мне самой жутко хотелось спать и я не очень продумывала свои упомянутые выше версии. Кого-то же ведь надо было подозревать, а Эва была ничуть не хуже других из числа подозреваемых. И даже лучше – красивее. Полная неясность в этом пункте и убежденность во вздорности собственных подозрений продержались до пятницы, то есть два дня. Это были дни блаженного покоя, и мы постепенно приходили в себя. Я сгребла все сучья в садике и разожгла грандиозный костер, чуть не спалив весь Аллерод. Павел сровнял с землей центральный курган, работая, как каторжник, в надежде докопаться до подопытного животного. До самого животного он так и не докопался, обнаружив лишь бесспорные следы его наличия. Вытерев пот со лба, он решил заняться большим курганом. Уж там-то животное обязательно будет! А в пятницу утром позвонила Эва и стала уговаривать нас пойти с ней на выставку современного скандинавского искусства, которая открывалась вечером. Ей там надо быть обязательно, а это очень грустно, когда ты одна-одинешенька и кругом ни одной близкой польской души. И мы обязательно должны пойти, если не ради искусства, то хотя бы ради нее, Эвы. Алиция с Зосей наотрез отказались культурно расти, Павел еле таскал ноги после земляных работ, так что с Эвой пошла я одна. Выставка меня потрясла. Я рассматривала развешанные по стенам картины, и во мне крепло убеждение, что художники создавали их по уикэндам, когда магазины закрыты, ничего не купишь, а у них как раз кончились все краски, и остались лишь бурая, черная и свекольная. Вот они и пользовались ими, достигая потрясающих эффектов. Один из пейзажей я бы, пожалуй, даже купила – подавлять избыток веселости, когда этого требуют обстоятельства. Наконец мы закончили осмотр выставки. Эва в своем восхитительно ярком туалете, выгодно контрастировавшая с общим колоритом выставки, могла считать официальный долг выполненным, но не спешила уходить. Я встревожилась: – Ты хочешь еще что-то посмотреть? С меня вполне достаточно. Боюсь, теперь все это будет сниться по ночам. Только этого не хватало! Эва поняла меня: – Еще бы! Ведь вы там в Аллероде вытворяете просто ужас что такое! Да, конечно, идем, вот только я еще взгляну на одну вещь. Я просто обязана. Ведь она так ОМЕРЗИТЕЛЬНА! И Эва затащила меня в угол к картине, представляющей неизвестно что. Мне лично ЭТО по-казалось похожим на тарелку, доверху наполненную полуразложившимися внутренностями. Эва не отрывала глаз от картины, с каким-то самозабвенным отвращением впитывая ее трупную эманацию. Мне еще не приходилось видеть, чтобы кто-то так рвался наслаждаться МЕРЗОСТЬЮ. С опаской глядя на Эву, я спросила: – И долго ты еще обязана на нее смотреть? – Нет, – ответила Эва. – Довольно, пожалуй. Не правда ли, на редкость мерзко? Зато теперь все остальное покажется просто прелестным. Она отвернулась от картины и, взяв меня за руку, потянула к выходу. Внезапно я почувствовала, как она вся напряглась и, по инерции сделав еще несколько шагов, буквально вросла в пол. На лице ее выразились сначала замешательство, потом страх. Я проследила за ее взглядом. Лавируя между посетителями выставки, к нам пробирался высокий черноволосый необыкновенно красивый мужчина, одетый несколько вызывающе, но тем не менее со своеобразной элегантностью – темный костюм, светлый галстук и ярко-красная рубашка. И хотя я лично не люблю мужчин такого типа, но тут вынуждена была признать – он из тех, кто не может не нравиться женщинам. Только не мне. Когда красавцу оставался до нас уже какой-то метр, Эва вдруг ожила и, глядя сквозь красавца ледяным невидящим взглядом, устремилась к выходу, таща меня за собой. – В вашем доме и в самом деле творятся жуткие вещи, – лихорадочно трещала она. – Неужели вы никак не можете положить этому конец? Столько жертв… На каждом шагу трупы… Ясное дело, она говорила первое, что приходило в голову, лишь бы что-то сказать, лишь бы отвлечь мое внимание от происходящего. Красавец остался стоять столбом, а его красивое лицо выражало полнейшее недоумение. Недоумение постепенно вытеснилось мрачной угрюмостью, он круто повернулся и удалился. Продолжая болтать всякую чепуху, Эва попыталась привлечь мое внимание к барельефам, украшавшим стены парадной лестницы. Я видела, какого труда ей стоило не смотреть вверх, где остался черный тип в красной рубашке. Потрясенная встречей с ним, я молчала, пока не спохватилась, что мое молчание становится подозрительным. Надо срочно что-то сказать. – Это ужасно! – вырвалось у меня. И в самом деле, меня ужаснула несомненная связь Эвы с преступным типом в красной рубашке. – Да ты что? – возразила удивленная Эва. – Как раз эти барельефы – самое лучшее на выставке. Какой дурак развесил их на лестнице, а ту мазню – в залах? Где логика? В свое оправдание могу сказать, что на барельефы я и не взглянула, охаяла их, можно сказать, не глядя. Пришлось срочно выдумать, будто я вообще не выношу барельефы, ну, испытываю к ним чисто личную, субъективную неприязнь. Эве было все равно, и она тут же признала мое право на субъективную неприязнь. Мы с ней вышли на Нюхэвен и молча дошли до Конгенс Нюторв. – Хочешь, пройдемся по Строету до Центрального вокзала? – предложила Эва. – Посмотрим на витрины магазинов. Я не была тут целую вечность. Мне лично Центральный вокзал был ни к чему, намного удобнее ехать в Аллерод с Эстерпорта, а витрины я внимательно изучила не далее как позавчера, однако с Эвой сейчас расставаться было не в моих интересах. Надо попытаться выяснить, кем был красавец брюнет. При виде тряпок у Эвы сразу же поднялось настроение. – Нет, ты посмотри на эту юбку! Прелесть,правда? А вон те зеленые туфли просто очаровательны! Обожаю зеленую замшу. Поскольку дипломатия никогда не была моей сильной стороной, я задала вопрос в лоб: – Что это за тип? – Какой тип? – с деланным равнодушием спросила Эва, оторвавшись от созерцания зеленых туфель и сразу теряя весь энтузиазм. – Ну, тот брюнет в красной рубахе, который на выставке хотел к нам подойти. Эва молча рассматривала со вкусом подобранные комплекты туфель, сумок и перчаток. – Мне не хочется признаваться, – с трудом произнесла она, оторвавшись от кожгалантереи и двинувшись дальше, – но тебе, так и быть, скажу. Это моя прежняя большая любовь. Только никому не говори. Просьба никому не говорить по понятным причинам привела меня в замешательство, хотя к этой манере Эвы мне уже следовало бы и привыкнуть. Помню, сколько натерпелись мы с Алицией, когда она держала втайне свой брак с Роем, раскрыв тайну лишь мне и Алиции, причем каждой из нас отдельно и с каждой взяв слово абсолютно никому не говорить. Восемь долгих месяцев мы испытывали адские муки, сплетничая о Рое с Эвой и всеми силами стараясь не проболтаться друг дружке. И вот, наконец, не выдержав, я тогда позвонила Эве и спросила, как долго она еще намерена держать свой брак втайне и нельзя ли сказать о нем хотя бы Алиции. В ответ Эва преспокойненько заявила, что Алиция знает о нем столько же времени, сколько и я, а она, мол, хотела только проверить, правду ли о нас говорят, будто мы умеем хранить тайну. Меня чуть кондрашка не хватила! А теперь, когда в деле замешано преступление, я опять никому не имею права сказать?! Эву же как будто прорвало. Не ожидая моего ответа, она заговорила без остановки, нервно теребя перчатки: – Я знала, что он в Копенгагене. С ним меня уже давно ничто не связывает. А тогда я была молода, глупа и безумно влюблена. Порвала с ним раз и навсегда, больше мы не встречались. А теперь я тем более не хочу его видеть. Из-за Роя. Считаю, что видеться с ним теперь глупо и вообще… неприлично. Рой о нем ничего не знает. Когда я его неожиданно увидела на выставке, то просто растерялась. Сделала вид, что его не знаю. Не желаю его знать! Я молчала, не зная, как реагировать. К нежным чувствам, учитывая личные обстоятельства, я всегда относилась с пониманием и неплохо в них разбиралась, так что Эва совершенно напрасно пыталась меня убедить, будто не испытывает к бывшему возлюбленному совсем никаких чувств, будто он ей совершенно безразличен, будто она вообще забыла о его существовании. Поведение Эвы при встрече с черным красавцем, равно как и выражение ее лица могли свидетельствовать о чем угодно, но только не о равнодушии. – Как его зовут? – осторожно поинтересовалась я. – Джузеппе, – с тяжким вздохом ответила Эва. – Джузеппе Грассани. Он итальянец. – А где живет? – Не знаю. Тогда жил в Марселе, там и расцвела наша любовь. Но из Марселя он уехал сразу же после того, как мы расстались, и где теперь живет – не знаю… Всю дорогу до Центрального вокзала я ломала голову над возникшей проблемой и даже не заметила, как спустилась по лестнице и села в поезд. Спохватилась, лишь проехав несколько станций, – ведь еду без билета, так сказать, зайцем. Сразу же позабыв о проблеме, я принялась нервничать по этому поводу – на каждой станции мог войти контролер. Издергавшись вконец, я сообразила-таки, что появление контролера означало бы всего-навсего утрату 25 крон, а это отнюдь не стоит загубленных нервов. На последнем отрезке пути, между Биркеродом и Аллеродом, я наконец приняла решение: о встрече с черным Джузеппе в красной рубашке скажу, а о связи его с Эвой умолчу. Не исключено, что, приехав домой, я бы нарушила свое решение и сказала больше того, чем собиралась, но… Обстановка в доме вообще исключала всякие разговоры. Датские родственники Алиции, которые до сих пор тактично держались в стороне, пришли к выводу, что теперь правила приличия позволяют им нанести визит родственнице, на которую свалилось столько несчастий. Родственники не сговаривались, но как-то так получилось, что заявились все сразу. Оно бы ладно, да вот только не следовало бы им вообще являться в этот дом… Стараясь скрыть обуревавшее ее беспокойство, Алиция подавала на стол кофе, сливки, марципаны и сдобное печенье. Павел в дальней комнате предварительно тщательно рассматривал угощение через мою лупу. Совершенно не скрывая своих чувств, Зося громким шепотом протестовала против возложения на нее ответственности за жизнь и здоровье стольких ни в чем не повинных людей. Ни в чем не повинные гости же, не подозревая, какой опасности подвергаются, в вежливой и тактичной форме выражали Алиции свое сочувствие, издавая сдержанные крики ужаса. Бедная Зося очень обрадовалась моему приходу. – Что делать, ума не приложу! – в ужасе зашептала она мне. – Алиция, видно, совсем спятила, смотри, она разливает им коньяк, который не допили Владя с Марианной. – Да ведь в коньяке яда не было, полиция проверяла. – Могли досыпать после, бутылка-то не закупорена. Еще не хватает, чтобы тут окочурились и все Алицины родственники! – Ты совершенно права, будет гораздо лучше, если они это сделают у себя дома. – Перестань, я серьезно… – Да ты не волнуйся, они выглядят совершенно здоровыми, – успокаивала я Зосю, разглядывая туземцев. – К тому же ты знаешь, какой невезучий наш убийца… – Когда-то же ему может и повезти! Гости заняли все кресла и диван. Пришли оба брата Торкиля Енс и Оле с женами, его двоюродная сестра Карин, кузина Грета и племянник Торстен. Последний был единственным из гостей, кто понимал всю серьезность происходящего. Остальные, похоже, воспринимали трагические события в доме Алиции как увлекательнейшее повествование о потрясающе интересных, хотя и несколько шокирующих обычаях, бытующих среди поляков. Гости засиделись с Алицией допоздна, так что у меня было время поразмыслить. Когда они, живые и здоровые, покинули дом, я перехватила Павла на полпути в ванную и затащила его в кухню. – Послушай, ты опознаешь того типа, которого видел с Эдиком? – Какого типа? – Ну, черного парня в красной рубашке, он еще хотел проехаться с Эдиком в угольном фургоне. – Ясно, опознаю! Я за ними довольно долго наблюдал. – А что, он у тебя под рукой? – поинтересовалась Алиция, отодвинув Павла от дверцы холодильника, чтобы спрятать в него масло. – Не совсем. Павел, опиши того парня подробно. – Черный, – начал Павел, навалившись на мойку. – Брюнет, значит. Такой, из южных народов, с носом. Волосы кудрявые, не длинные, не короткие, морда смуглая. Высокий. Не толстый и не тощий, средний. Вроде красивый, я там не разбираюсь, матери такие мужики нравятся. – Это какие же мне мужики нравятся? – подозрительно спросила Зося, входя с грязной посудой на подносе и отодвигая Павла от мойки. Хотя кухня Алиции была очень уютна и рационально оборудована, ее размеры оставляли желать большего. Павел умудрился втиснуться в пространство между мойкой и холодильником. – Такие, как тот парень, которого я видел тогда с Эдиком. – Мне бы не хотелось показаться негостеприимной, но неужели вам всем надо обязательно торчать в кухне? – спросила Алиция и вытеснила Павла, чтобы положить на полку банку с кофе и остатки печенья. – Ведь есть же в доме и другие помещения. – Это не мне такие нравятся, а Алиции. Павел, ради бога, убирайся отсюда. И ты тоже, Иоанна. – Я лично шел в ванную, – обиделся Павел. – Ну так иди! – Слушайте, милые девушки, – сказала я. – Перестаньте третировать Павла! Сейчас он у нас тут станет самым главным. Дело в том, что сегодня я встретила в Копенгагене черного типа в красной рубашке. Из южных народов. Очень красивый, высокий, вьющиеся волосы, не длинные, не короткие, морда смуглая, средней упитанности. Ну, что скажете? Вопросы Алиции и Зоси прозвучали одновременно. – Ты думаешь, это тот самый? Где ты его видела? – спросила Зося. – Ты думаешь, рубашка та самая? – спросила Алиция. – Видела я его на выставке. Рубашка вроде чистая, наверное, он ее время от времени снимает и стирает. Может, у него принцип такой – рубашки только красные. – Черных парней южного типа здесь не так уж и мало, – скептически заметила Алиция. – И многие любят красные рубахи, потому что брюнетам они к лицу. С чего же вдруг ты решила, что это тот самый? Дать прямой ответ на вопрос я не могла, не впутывая Эвы. Именно ее поведение при виде красавца заставило подумать – тот самый! Но об Эве я пока не могла сказать, поэтому ответила уклончиво: – Конечно, я могу и ошибиться, но выглядит он точь-в-точь как тот. Надо будет Павлу на него посмотреть. – Я не желаю, чтобы Павла впутывали в это дело! – тут же взъерошилась Зося. – Он уже впутался, – пробурчала Алиция, а Павел, естественно, взвился: – Вот, опять! Ничего мне нельзя! Большое дело – посмотреть на человека! Ведь не задушит же он меня за то, что я на него посмотрю! А тогда они с Эдиком меня даже не заметили. Интересно, где же он? – В Копенгагене. – Это понятно. А где в Копенгагене? – Пока не знаю. Был на выставке, но сомневаюсь, что все еще там. И сомневаюсь, что захочет еще раз пойти туда. Скорее уж в каком-нибудь ресторане, по виду он из тех, которые любят ночные развлечения. Слушая меня, Павел, навалившийся теперь на косяк двери, столь энергично кивнул головой, что больно ударился об этот косяк: – Вот, вот! Тот тоже похож на таких. Где будем искать? – Не знаю. А где в Копенгагене процветает ночная жизнь? – Нигде, – отрезала Алиция и принялась вытирать стол. – Тогда уж лучше занять пост на центральной площади города и ждать. Когда-нибудь он через нее пройдет. – Ну да, мне в сентябре уже надо быть в Варшаве! Зося с ее здравым смыслом не выдержала: – Знай себе только болтают глупости! Тоже придумали – на площади сидеть! Делать, что ли, нечего? И зачем вам этот парень? Тут я вспомнила, как Эва сказала, что красавец приехал в Копенгаген откуда-то издалека, и мне в голову пришла гениальная мысль: – Гостиницы! По виду он приезжий, значит, остановился в гостинице или пансионате. Просто надо обежать самые приличные, по одной в день, посидеть в холле в те часы, когда люди уходят или возвращаются, понаблюдать. – Ну! – Павел с энтузиазмом воспринял мою идею. – Могу посидеть! Я проявила самоотверженность: – Будем сидеть попеременно, один из нас – я или ты – обнаружит искомую личность, и тогда мы вместе пойдем на него смотреть. Для меня парень в красной рубашке являлся главным пунктом программы. Это его анкетные данные я хотела узнать у Эдика. Он мог оказаться самым обыкновенным, ни в чем не повинным человеком, а мог и оказаться замешанным в грандиозной афере, о которой я имела весьма смутное представление и о которой следовало разузнавать с величайшей осторожностью. Его фамилия, сообщи мне ее Эдик, многое бы прояснила. Разумеется, я могла обратиться сейчас в датскую полицию, попросить ее узнать, где проживает некий Джузеппе Грассани, и предъявить его Павлу для опознания. Однако полиция, травмированная событиями в Аллероде, наверняка проявила бы пристальное внимание и ко мне, и к Грассани, стала бы докапываться до сути, а последствия трудно предугадать. Значит, официальный путь, самый прямой и верный, исключался, и мне оставались лишь обходные пути, полные рытвин и ухабов, подстерегающих в копенгагенских фешенебельных гостиницах и пансионатах. – Делайте, как знаете, – Зося махнула на нас рукой и приступила к мытью посуды. – Я не очень понимаю, зачем знакомому Эдика понадобилось вдруг приезжать в Копенгаген, не понимаю, какое это имеет значение, но с меня достаточно непонятных преступлений, и очень хочется, чтобы хоть что-то прояснилось… Только умоляю вас, будьте осторожны. На следующий день в доме царили тишина и благодать. Страдавшая на нервной почве бессонницей Зося вытащила Павла из постели ни свет ни заря, и они отправились за покупками. Еще не совсем проснувшаяся Алиция вяло, безо всякого энтузиазма искала письмо от Эдика, время от времени заставляя себя вспомнить и о письме от тетки. Я, сидя на диване, тоже без особого энтузиазма делала себе маникюр и раздумывала над тем, каким боком Эва может быть замешана в преступлении. Если парень в красной рубахе был тем самым, которого Эдик знал в Варшаве, и тем самым, которого подозревали в преступной деятельности, и если Эдик, зная, что тот связан с преступниками, узнал о его знакомстве (если это можно так назвать) с Эвой… Стоп, что-то не сходится. Какое отношение имела Эва к преступной деятельности красавца? Или все-таки имела? Имела, не имела – не важно, ей не хотелось, чтобы знали о ее связи с этим парнем, а тут Эдик вдруг принялся кричать об этом на весь Аллерод… – Иоанна! – позвала Алиция, высунувшись из своей комнаты. – Можно тебя на минутку? Прервав размышления и растопырив все пальцы, я поспешила к ней. – Смотри! – каким-то зловещим тоном произнесла она, указывая на полку с работами Торкиля. – Видишь, как они стоят? Приглядись! Я пригляделась. Большинство скульптур и статуэток было мне знакомо. Среди них выделялась группа, состоящая из двух сирен, сплетенных хвостами, вернее, несколько таких групп в разных вариантах. Впившись в фигурки напряженным взглядом, я ожидала увидеть нечто страшное, может быть, разгадку преступления. Не увидев ничего такого, я вопросительно взглянула на Алицию: – Ну и что? Сняв крайнюю группу сирен, Алиция переставила ее в середину полки, растолкав остальные. – А стояли вот как! Видишь? – Ну и что? – повторила я, еще не понимая. – Вижу. И что? – А то, что сами они туда не переползли! Все сирены стояли вместе, а кто-то переставил одну на самый край полки. Кто-то здесь копался! – Ты не ошибаешься? Уверена? – Абсолютно. Я сама расставляла фигурки, еще в мае. И всех сирен поставила вместе, в самой середине. А сегодня увидела, что одну переставили, а все остальные тоже трогали, так как пустого места в середине не было. Ты тут ничего не трогала? – Ты что?! Как будто я не знаю, чем это грозит! – Вот именно. Спрошу еще Зосю с Павлом, хотя уверена, что они тоже не трогали. Фру Хансен также знает и к ним не прикасается. А теперь гляди сюда. Эта папка со счетами всегда лежит у меня на столе слева, а сейчас где? Посередине! Видишь? Я вытаращила глаза, пытаясь увидеть то, что Алиция называла папкой со счетами. На столе лежала какая-то коробка в цветочек с крышкой, корзинка с нитками, одежными щетками и еще чем-то, две черные сумки, несколько пар перчаток, семена разных растений в пакетиках с картинками, чулки, множество всевозможных бумаг, три пары обувных колодок, несколько целлофановых пакетов, секатор, моток проволоки и большой кухонной нож. Ближе к стене стояли банки с красками и кистями. Ничего похожего на папку! – Нет, – честно призналась я. – Не вижу. Алиция раздраженно отодвинула одну из сумок и указала на высовывающийся из-под груды журналов угол пластмассовой папки. – Вот же она, видишь теперь? Лежит здесь. А оставила я ее вот тут, слева. Кто-то здесь копался. – И я даже могу тебе сказать кто, – не очень удивилась я. – Убийца. Потерял терпение и сам принялся за поиски Эдикова письма. Пора, наконец, взглянуть правде в глаза: он, как танк, прет к своей цели, а проникнуть в твой дом для него не проблема. Похоже, он стоит перед выбором – или найти письмо, или убить тебя. Может, надеется, что после твоей смерти весь хлам будет выброшен оптом, а вместе с ним и разоблачительное письмо. А может, тебе известно про него что-то такое… Не докончив, я с подозрением взглянула на Алицию. Алиция с таким же подозрением смотрела на меня. – Ты что-то знаешь… – неуверенно начала она. – И ты тоже, правда? Алиция покачала головой, придвинула стул, села и задумчиво уставилась в пространство. – В том-то и дело, что нет, – отвечала она подумав. – Ничего не знаю и ничего не понимаю. Но вот ты точно знаешь. Не можешь сказать? Все еще держа пальцы растопыренными, я осторожно села на стул, стоящий у раскрытого окна: – Хотя я не очень-то уверена, но, может, и знаю. Но я совершенно уверена в том, что и ты знаешь нечто такое, чего никто другой не знает. Подумай-ка лучше, что бы это могло быть? Алиция перевела взгляд из пространства на меня: – В одном я совершенно уверена – никто не знает, где я закопала горшки с луковицами тюльпанов. Но и я этого не знаю. Надо было как-то отметить место, вот уже несколько месяцев рою везде и никак на них не попаду. – Правда, убийца может не знать, что ты не знаешь, но сомневаюсь, что его интересуют горшки с луковицами. Тем более что луковицы, поди, уже давно сгнили… – Стой! – прервала Алиция. – Ты сказала очень важную вещь. Он не знает, что я не знаю… Он думает, что я знаю! Мы уставились друг на друга. – Ха! – одобрительно произнесла я. – Всегда говорила, что два наших ума – это вещь! Ясно, он думает – ты знаешь, он не знает, что ты не знаешь. И панически боится. Ведь ты можешь узнать… – Конечно, узнаю, когда прочту Эдиково письмо. Взяв двумя пальцами сигарету из ее рук, я осторожно прикурила. Алиция из-под мусора на столе раскопала пепельницу. – Нет, – не согласилась я. – Независимо от письма Эдика. Может что-то произойти, не знаю что, ты можешь с кем-то встретиться или от кого-то что-то услышать, понятия не имею что. И убийца не намерен ждать, пока это произойдет. Он намерен пристукнуть тебя раньше. – Ты говоришь прямо как зловещая гадалка. «Вечерней порой встретится тебе, милая, трефовый король…» Отложив сигарету, Алиция сняла очки и, достав из корзинки зеркальце, в очень неудобном положении – низко нагнувшись над столом – принялась доставать соринку из глаза. Не поднимая головы, она добавила: – Интересно все-таки, что именно знаешь ты. Уж больно ты умная. Одной красной рубахи недостаточно. Почему ты вдруг уцепилась за этого парня? – Так и быть, скажу, хотя и не следовало бы… Видишь ли, черный парень из Варшавы замешан в очень нехорошем деле, а черный парень из Копенгагена связан с одним из тех, кто находился в твоем доме в вечер убийства Эдика. Очень тесно связан… Услышав это, Алиция подняла голову и, бросив на меня всполошенный взгляд, вдруг с дикой злобой рванулась ко мне, заорав не своим голосом: – Опять свалились на мою голову, чтоб вам лопнуть! Прочь отсюда! Выпустив из руки сигарету, я локтем больно ударилась обо что-то и не упала вместе со стулом лишь потому, что его спинка опиралась о подоконник. За окном послышался шелест, кто-то отскочил в сторону и с шумом повалился в астры. – Прочь отсюда! – еще раз громко крикнула Алиция в окно и, погрозив для убедительности кулаком, вернулась на место. – Ради бога, – с трудом вымолвила я, пытаясь унять колотившееся сердце, – ради бога… разве так можно? Неужели нет других способов довести до моего сведения, что я тут – гость нежеланный? Учти, у меня нервы… Сигарета куда-то тут упала, еще пожар начнется. – Да я не тебе… – Кто это был? Убийца? – Дети повадились обрывать сливы, – все еще кипя гневом, объяснила Алиция. – И, главное, не сливы жалко, ведь ветки ломают, кусты в живой изгороди все помяли и переломали, дырку проделали. Надеюсь, я их здорово напугала! Прежде чем я успела высказать недовольство таким методом отпугивания детей за мой счет, что-то зашелестело за окном, и дрожащий женский голосок неуверенно позвал: – Алиция! – Что такое? – испугалась Алиция и поспешно нацепила очки. – Езус-Мария! Агнешка? Я обернулась. Не будучи знакома с Агнешкой, тем не менее я много о ней слышала. Эта молодая особа отличалась удивительной способностью везде, где появлялась, вызывать осложнения, нарушать спокойствие, переворачивать все вверх дном. Первый раз в Аллерод она прибыла год назад в качестве невесты двоюродного племянника Алиции и в скором времени как-то непонятно, без каких-либо усилий со своей стороны стала невестой кузена Торкиля, впрочем, ненадолго, ибо тут же ее женихом стал один из наших молодых земляков, некий Адам. Племянник имел претензии к Алиции, кузен имел претензии к Алиции, некий Адам имел претензии к Алиции – дескать, какое те имели право иметь претензии, и одна лишь Агнешка никаких претензий ни к кому не имела, безвольно и послушно воспринимая каждого нового жениха. Вскоре она уехала с Адамом, и Алиция наконец-то могла вздохнуть спокойно. И вот теперь Агнешка стояла за окном, дрожащая, испуганная, совершенно сбитая с толку, в разорванной одежде и с всклокоченными волосами, не решаясь войти в дом после того, как ее столь решительно прогнали прочь. Чувствуя себя крайне неловко, сконфуженная Алиция поспешила открыть ей дверь. – Как ты меня напугала! – сказала, входя Агнешка. – Мне и в самом деле убираться прочь? Но куда я пойду? – Ах нет, что ты! Я думала, это опять хулиганы. А ты почему такая? Что с тобой случилось? Сдержанно, с печалью и покорностью судьбе Агнешка сообщила, что путешествовала автостопом по Европе, так как Адам велел ей ознакомиться с архитектурными памятниками Франции и Испании. Тут подвернулась оказия проехать через Данию и Швецию, она, Агнешка, воспользовалась оказией, но по дороге машина потерпела аварию, поэтому она, Агнешка, покинула машину и водителя, который принялся нахально к ней приставать, и пешком добралась до Аллерода с какой-то не знакомой ей стороны. У нее нет ни копейки, она не спала уже две ночи, она очень голодная и очень грязная и надеется, что родные из Англии пришлют ей деньги на адрес Алиции. Она не знает, можно ли, но ей страшно хочется вымыться и выспаться, а у нее очень болят все те места, которые она травмировала сначала в аварии, а потом здесь, в астрах. Я имела возможность внимательно ее разглядеть. Агнешка и в самом деле была очаровательна и отличалась какой-то сверхъестественной, совершенно телячьей кротостью. Видимо, именно эта телячья кротость и делала ее совершенно неотразимой в глазах даже самых неуверенных в себе мужчин, ибо на фоне ее пассивности и покорности они выглядели мужественными и энергичными. Вот почему они буквально стаями осаждали ее. Агнешке разрешили принять ванну, а Алиция принялась ломать голову над тем, где ее уложить. – Ой, чует мое сердце, опять не обойдется без скандала… Ты остаешься в мастерской? Тогда она может занять последнюю комнату. Какое счастье, что нет Эльжбеты! Это было сказано с такой радостью, что я удивилась: – Не понимаю, чему тут так радоваться. Они могли бы вдвоем занимать одну комнату. – Вдвоем они не смогли бы жить даже в одном доме, не только в одной комнате, потому как не выносят друг друга. Если судьба сводит их вместе, они принимаются отчаянно отбивать друг у дружки ухажеров, а когда под рукой не оказывается ухажеров, отбивают друг у дружки что придется. В общем, когда они сходятся вместе, наступает форменный конец света! – Понятно. Обе представляют один и тот же тип женщины, а это даром не проходит. Особенно, если обе красивы. Вернулись Зося с Павлом. Измученная, невыспавшаяся, хромающая Агнешка вышла из ванной и вдруг чудесным образом в мгновение ока преобразилась. Павел выглядел значительно старше своих лет и был в полном расцвете красоты и молодости. От Агнешки прямо-таки физически ощутимо стали излучаться какие-то флюиды, а сияющий, доверчивый взгляд робкой сиротки, обиженной жизнью, ни на секунду не отрывался от парня. И даже хромала она теперь с каким-то трогательным изяществом. Павел от всего этого немного обалдел, а Зося тут же стала выходить из себя. Мне же на конкретном примере как-то сразу стало понятно, откуда берутся упомянутые Алицией троянские войны и недоброжелательное отношение Эльжбеты. – Вот именно, – со вздохом подтвердила Алиция, с которой я поделилась своими наблюдениями. – Такая уж она есть. Знаешь, у нее это в крови, думаю, она просто не отдает себе отчета в своих действиях. – Велика Федора, да дура! – с презрением бросила я, имея в виду Алицию. – Меня на этой мякине не проведешь. Поверь, она прекрасно во всем отдает себе отчет. И она вовсе не безвинная жертва кипящих вокруг нее грубых страстей, а безнравственная, хладнокровная искательница приключений. Ведь Павел моложе ее на пять лет. – На шесть, – поправила меня Алиция. – Но мне она не мешает. – Мне тоже. Но не люблю лицемерия. Зося ощутила вдруг непреодолимое желание немедленно отыскать парня в красной рубашке и категорически потребовала, чтобы Павел сию же секунду отправился на пост в гостинице – не имеет значения какой. Я подругу понимала и вполне разделяла ее чувства. Поговорить с Алицией с глазу на глаз сейчас не было возможности, и я решила поехать с Павлом в Копенгаген. С трудом вымолив у Зоси позволения хоть позавтракать, мы отправились выполнять боевое задание. В пути мы разработали план: я посижу, в «Англетере», а Павел проверит небольшой, но солидный пансионат на одной из боковых улочек, прилегающих к Конгенс Нюторв. Я была уверена, что сидение в «Англетере» окажется пустой тратой времени, ибо черный парень, хоть и не выглядел бедняком, но и на миллионера тоже не был похож, и проживать ему положено в каком-нибудь отеле средней руки. Вот и сидела я из чистой добросовестности тихо и спокойно в глубине роскошного холла «Англетера» на красном диванчике, от нечего делать пытаясь читать датскую газету, как вдруг увидела нечто ужасное. Дверь лифта, на которую я посматривала вполглаза исключительно из свойственного мне чувства ответственности, открылась, и из него вышли два человека: тип в красной рубашке (хотя на нем сейчас была желтая) и потрясающе элегантная Эва в огромной шляпе, закрывающей все лицо. Пройдя через холл, они вышли на улицу. От неожиданности я механически продолжила чтение датской газеты, пришла в себя лишь тогда, когда они уже были на улице, и бросилась за ними. Выскочив на улицу, я в который уже раз пожалела, что приехала в Данию не на своей машине. Как бы она мне сейчас пригодилась! Подойдя к паркингу перед гостиницей, Эва с черным красавцем сели в «форд» и исчезли с глаз моих. Будь у меня машина, я рванула бы за ними, и, кто знает, может, уже сегодня все выяснила. Злая и раздраженная, я извлекла Павла из пансионата и сообщила ему: объект оказался в «Англетере», вышел из гостиницы и, судя по всему, вернется не скоро, ездит на черном «форде», а нам остается кусать локти. Павел принял информацию близко к сердцу и решил завтра же с самого утра занять пост в гостинице. – Мне кажется, вполне достаточно, если ты появишься там к обеду. С самого утра он вряд ли встанет… К восьми вечера мы добрались до Аллерода, и тут же черный парень вылетел у нас из головы. Нет, на сей раз не было свежего трупа, не было и фамильного съезда, дома мы застали лишь Алицию с Зосей, зато донельзя взволнованных. Агнешка спала, Алиция же висела на телефоне, говоря что-то по-датски и свободной рукой нетерпеливо отмахиваясь от наших расспросов. Для разъяснения происходящего оставалась одна Зося. – Проклятие, что ли, висит над этим домом? Ну и лето! Как раз сейчас, когда заявилась эта девка, приезжает еще и тетя. Оказывается, Алиция должна была заказать для нее гостиницу, слышите, звонит, везде все занято, сезон! А тетка уже едет… Она посмотрела на часы, встала и нервно опорожнила пепельницу. – Тетя будет здесь минут через двадцать. Нужно ехать встречать ее на станцию. Просто не знаю… Не только Зося, никто из нас не знал, что делать, в том числе и Алиция. Положив трубку, она повернулась к нам вместе с вертящимся креслом, явно обескураженная и растерянная. Выхватив у нее из-под носа вторую пепельницу, Зося принялась ее яростно драить, как будто тетка приезжала специально для ревизии пепельниц. Только сейчас я заметила стоявшие на столе чистые пепельницы, собранные со всего дома. – Тетя – противница курения? – осторожно поинтересовалась я. Зося нервно вздрогнула: – Что? А я откуда знаю? Подумала, просто, на всякий случай, надо прибраться. Впрочем, я уже ничего не знаю! – Нигде нет мест, – сказала Алиция. – Туристический сезон в разгаре. Сколько времени? Холера, она сейчас будет здесь! Понятия не имею, что делать, наверное, она у меня переночует, как вы считаете? В гостинице обещали номер с завтрашнего дня, сегодня – нигде нет. Значит, так: спокойно, всем сделать приятные мины. Выхода нет, я должна ее принять у себя. – Почему ты? – гневно поинтересовалась Зося. – А Оле и Енс? Они ей более близкая родня, почему бы ей не поехать к ним? – Я только что звонила, ни Оле, ни Енса не застала дома. Не могу же я с вокзала привезти тетку прямо к ним и свалить на их головы! Нет, так не делают, надо заранее предупредить. И потом, ведь она приезжает ко мне. У нас найдется что-нибудь на ужин? – Найдется, найдется, что-нибудь придумаем, ты сейчас отправляйся на станцию, а это предоставь нам. Павел, и ты с ней, у тетки наверняка большой багаж. Через несколько минут бессвязных восклицаний, вопросов без ответов, поисков ключей от машины Алиция с Павлом галопом вылетели из дому. Зося в изнеможении рухнула в кресло, но, что-то вспомнив, вскочила и принесла еще одну пепельницу. И опять рухнула. – Ну и отпуск у меня! – угрюмо сказала она. – Придется, видно, после него взять за свой счет, чтобы хоть немного отдохнуть. И что за скотина устраивает нам все эти преступления! Интересно, где она поместит тетку на ночь? Эта же проблема мучила Алицию всю дорогу до станции и обратно. Две маленькие комнатки ее дома были заняты Зосей и Павлом, катафалк мной, в лучшей комнате на лучшей постели в этот момент спала Агнешка со своими травмами и даже повышенной температурой. Оставался лишь диван в гостиной, ну и вторая часть тахты, которую можно разложить, если извлечь ее из-под Агнешки. Как одно, так и другое абсолютно исключалось в качестве спального места для почтенной родственницы. Пожилая датская дама, безусловно, заслуживала более комфортабельного ложа. По возвращении Алиции с гостьей, воспользовавшись пребыванием тети в ванной, мы устроили срочное совещание. – Перевести Агнешку на диван, а тетю в ее комнату, – предложила Зося. – Диван в проходной комнате, не ляжешь, пока все в доме не улягутся. А Агнешка действительно нездорова, спит, ей нужен покой. – Ну так Павла на диван, а тетю на его место! – Не поместится со своими вещами, ведь у Павла в комнате все место занимает фисгармония. Нет, придется, видно, уложить ее в моей комнате, а я пересплю на диване. Все равно лягу позже всех. – Ну тогда пусть на диване спит Павел, а ты с фисгармонией. – Не делай проблемы, столько перемещений! Ведь это всего одна ночь, нет смысла срывать всех с привычных мест. Между прочим, на диване очень удобно… – Но узко! – Павел, значит, поместится, а для меня узко? Считаешь меня такой толстой? Успокойся, я прекрасно высплюсь на диване. Протесты Зоси ни к чему не привели, Алиция настояла на своем и быстренько, пока тетя принимала ванну, приготовила ей свою комнату, наведя в ней относительный порядок: вынесла из нее два ящика и лишний стул, постелила чистое белье на постели и прикрыла безобразие на столе отрезом махрового полотна, предназначенного для нового халата. – Все белье кончилось, тете постелила последнюю смену, – сказала она. – Надо срочно устроить стирку, а то, не дай бог, еще кто приедет, а постелить нечего. Я сегодня собиралась стирать, но кто-то мне помешал. Вы случайно не знаете кто? – Знаем, – ответила мстительная Зося. – Агнешка. – А, правда. Ну что ж, придется стирать завтра. Хотя нет, как же завтра, ведь в доме тетя! Боже мой, как к ней обращаться – на «ты» или на «вы»?! – Ты так и не вспомнила? – А когда у меня было время? Пока ехала на станцию? Так я ведь за рулем, больше ни о чем думать не могу. А потом морока с ее чемоданами. Она же ко мне обращалась как-то в безличной форме, так что до сих пор и не знаю. – Не переживай, вот выйдет из ванны, может, скажет что-нибудь. – И письмо ее куда-то запропастилось, – продолжала плакаться Алиция. – Вот я и не знаю, которая это тетка. Их у Торкиля две, одну зовут Ютте, а другую Ингер. Пусть кто-нибудь из вас спросит, будет ли она ужинать, я не знаю, как к ней обратиться. Обратилась к ней Зося. По-немецки. Тетя от ужина отказалась, ибо чувствовала себя усталой и желала бы лечь спать. Мы отнеслись к тетиному ответу с пониманием. Как-никак ей 89 лет, хотя она и отличалась несвойственной этому возрасту бодростью и даже живостью. Обежав тяжелой рысью весь дом, она стащила в одно место свои вещи, разложила их, кое-что простирнула, напилась кофе – все это время не переставая что-то говорить – и наконец закрыла за собой двери Алициной комнаты. Мы вчетвером собрались за столом в кухне, в молчании предаваясь блаженному отдыху после пережитых эмоций. – Откуда в них столько энергии? – прервала молчание Зося. – Им никогда не приходилось стирать в корыте, – пробурчала я, твердо убежденная в том, что неправдоподобная бодрость датских старушек объясняется техническим прогрессом в их домашнем хозяйстве. Алиция в отчаянии уставилась на дверь: – А я так и не знаю, которая это из теток! – Но ты же с ней все время разговаривала! – Ну и что? Она делилась со мной своими дорожными впечатлениями. Наверное, у нее все-таки склероз, она по два раза повторяла одно и то же. Или я ей показалась исключительно тупой и она специально повторяла для меня, сомневаясь, пойму ли я с одного захода. – Может, установить личность тебе поможет ее возраст? Ей 89 лет, она сама сказала. – Им обеим по 89 лет. Они близнецы. – Как? Близнецы в таком возрасте? – удивился Павел. – Надо же! И не побоялась в таком возрасте ехать! – восхитилась Зося. – А где она живет? В Виборге? Так уж ты, наверное, знаешь, которая из них живет в Виборге? – Они обе живут в Виборге. – Слушай, а, может, их всего одна, а не две? Неразрешенная проблема тети настолько поглощала Алицию, что ни о чем другом с ней просто невозможно было говорить. Не в силах более выносить неизвестность, она, несмотря на позднее время, бросилась искать тетино письмо. Глядя на ее лихорадочные поиски, я заметила в пространство: – Алиция правильно поступила, оставив Павла спать на его месте. Зачем ей удобная постель, какое значение имеет ширина дивана, если она все равно на этот диван даже и не присядет? Теперь всю ночь будет искать письмо… – …и найдет Эдиково, – поддержала меня Зося. – Заткнитесь, ладно? – огрызнулась Алиция.
* * *
Утром первым проснулся Павел. Может, его подняло с постели нетерпеливое желание приступить к выслеживанию красавца в красной рубахе, а может, и мысль об Агнешке. Во всяком случае поднятый им в ванной шум разбудил нас всех. Алиция тут же принялась нас подгонять, ибо к моменту пробуждения тети мы уже должны быть при полном параде. И совершенно напрасно торопила. Завтрак давно стоял на изящно сервированном столе, а тетя все спала. Желая произвести на почтенную родственницу самое выгодное впечатление и тем самым хоть немного снять с себя вину за прокол с гостиницей, Алиция не позволила нам притрагиваться к завтраку, чтобы не нарушить красоту сервировки. Мы расползлись по дому и саду, подальше от стола, дабы избежать искушения при виде недоступных нам яств. По террасе прохаживалась Агнешка, грациозно опираясь на руку Павла. Будучи не в состоянии выносить это зрелище, Зося скрылась в своей комнате. Мне наконец представилась возможность сообщить Алиции о наличии в «Англетере» черного парня – кстати, прекрасный повод оторвать ее от осточертевшей всем проблемы, на «ты» она с тетей или на «вы». Алиция живо переключилась на черного красавца: – Да, кстати, ты хотела рассказать, что за всем этим кроется. Ну-ка, раскалывайся! Она стряхнула пепел с сигареты в самую плохонькую пепельницу, специально выделенную нам Зосей, и выжидательно уставилась на меня. Отступать было некуда, пришлось признаваться: – Черный парень очень важная персона. Павел видел с ним Эдика. А я знаю… Собственно, я ничего конкретного не знаю… – А! – Нечего ехидничать, этого не знаю не только я. И не исключено, что черный парень замешан в одной очень нехорошей афере. Подробности мне неизвестны, да и не интересуют меня… – Так я тебе и поверила! – перебила Алиция. – Тебя да не интересуют?! Что с тобой случилось? – Ничего. Не интересуют, и все тут. Но я обещала частным образом узнать персональные данные черного парня, которые наверняка были известны Эдику, ведь он познакомился с ним давно, несколько лет назад. Я уже сказала тебе, выяснить это обстоятельство хочу просто из любопытства… Ну, не обязательно моего, перестань ухмыляться. Я бы в Варшаве спросила у Эдика фамилию парня, но он уже уехал сюда. Я приехала сюда, а он уже… Вот теперь и не знаю, в угольном фургоне Эдик разъезжал с честным пьянчугой или с международным аферистом. – А если бы Эдик назвал тебе его фамилию, сразу все стало бы ясно? Существуют списки международных аферистов? – Ну, не обязательно. Просто кое-кто знает о них кое-что, – туманно пояснила я, пододвигая к себе пепельницу. Алиция бросила на меня быстрый взгляд: – Слушай, в кого ты, говоришь, влюбилась? – В одного блондина, а что? – А то, насколько я тебя знаю… – Уж слишком ты умна, – недовольно перебила я. – Соображаешь, ничего не скажу. Но повторяю: из чистого любопытства, частным образом, а не официально. И не уклоняйся от темы. Черный тип был в Варшаве, черный тип теперь в Копенгагене… Алиция оттащила пепельницу к себе. – Черных типов на свете пропасть. Почему ты решила, что это тот самый? Я придвинула пепельницу к себе и решила сказать все. В конце концов, Эва солгала. Мне наговорила с три короба о разрыве с красавцем, а сама встречается с ним, собственными глазами видела. А единожды солгавши… Могла и о любви соврать. Их могло связывать преступление, а не любовь. Правда, одно другому не мешает, но не буду же я хранить тайну преступницы! Моя информация очень взволновала Алицию. – Трудно мне представить Эву в роли преступницы, – сказала она. – Но если Эва действительно встречается с этим типом… Если этого типа знал Эдик… И Эдик принялся громко выражать возмущение по поводу того, что я бог знает кого у себя принимаю… Не знаю, не знаю… Ты считаешь, Эва способна впасть в такую панику, чтобы поубивать столько народу? – Во-первых, не поубивать. Убит один Эдик. Остальные – случайные жертвы, но они живы. И убивать их она совсем не собиралась. Убивать она собиралась тебя, но ты ведешь себя, извини, совершенно непредсказуемо, все запутываешь и упорно избегаешь ловушек. А во-вторых, как знать, ведь пока неизвестно, кто этот черный тип. Может, и аферист, может, шантажирует ее, а ведь у Эвы налаженная жизнь, дом, дети, Рой… – Почему ты говоришь «дети»? Один ребенок, и не Роя, а от первого мужа. А если шантажирует, то убить надо было его, а не Эдика. – Так-то оно так, если рассуждать логично. Но ведь не исключено, что она его любит и не в состоянии убить. – Ерунда. И шантаж и убийство – все глупости. Рой так любит Эву, что простит ей все на свете. – Не знаю, не знаю, – рассеянно произнесла я, стараясь ухватить мелькнувшую мысль. Встав со стула, я прошлась по кухне и заглянула в холодильник, автоматически отметив, что у нас кончилось молоко. – Не знаю, не знаю… Что я хотела сказать? Да, как-то все эти любови никак не укладываются в мою схему. – Не понимаю. – Ну, смотри. Эдик кричал, что ты рискуешь, что тебе грозит опасность. Так? Помнишь? Громко вопрошал, зачем ты рискуешь и принимаешь у себя дома таких людей. Можно допустить, что под «такими людьми» он подразумевал Эву, но чем ты рисковала? Тем, что Рой нанесет тебе оскорбление? – Непонятно, – согласилась Алиция и задумалась. – Может, все-таки дело в шантаже? Может, он и вправду аферист, преступник, способный на все? Любовь, шантаж… Господи, людям иногда такие глупости приходят в голову… Я тоже задумалась, глядя на пустой пакет из-под молока. Если Эва любит красавца брюнета, а Рой любит Эву и все ей простит… А может, Эве вовсе не хочется, чтобы ей все прощали? Может, ей хочется, чтобы Рой пришел в ярость, устроил грандиозную сцену ревности, пинками прогнал красавца… Может, она жаждет развязаться с красавцем, любит Роя, мечтает о спокойной и счастливой жизни с ним, а тут Эдик чуть не выдает тайну, а Рой, узнав ее, примется прощать… Или и того хлеще – решит пожертвовать собой, устраниться, и Эва останется один на один с постылым красавцем… – Не верю я в такую любовь, ради которой идут на убийство, – сказала Алиция. – Мы не в двенадцатом веке живем. Я была иного мнения: – В любви ничего не меняется тысячелетиями. Это ты такая слишком рациональная, никаких эмоций, нет у тебя никакого понимания полового вопроса. А у Эвы есть. И у меня тоже. И не исключено, что на этой почве я тоже могла бы кого-нибудь убить. – Ну так убей, а чепуху нечего молоть! Есть хочется зверски. Я рискую, принимая в своем доме неподходящих людей… Глупость какая-то! Разве что черный парень и в самом деле подозрительная личность. И хотя я его в своем доме не принимала, у Эдика по пьяной лавочке в голове все перепуталось и он решил, раз парень подозрительный – Эва тоже, вот и решил меня предостеречь? Эва была явно встревожена, неожиданно увидев красавца. Мне сказала, что не желает его больше видеть. А может, не желает, чтобы я видела? И перед моим мысленным взором предстала яркая картина: ночная терраса, красный круг лампы, вопли пьяного Эдика. Эву охватывает ужас: она может потерять Роя, налаженную спокойную жизнь, семейное счастье. Потеряв от всего этого голову, она в отчаянии хватается за стилет… Интересно, откуда у нее взялся стилет, и вообще, что это такое? Ну ладно, хватается, значит, за стилет и, почти не сознавая, что делает, вонзает его Эдику в спину. А потом узнаёт, что осталось письмо, которое может ее разоблачить, и остается Алиция, которая в любой момент может обо всем узнать. Она знает, что Алиция ее любит, очень любит, но знает также и то, что смерти Эдика Алиция ей не простит и не будет покрывать убийцу… – В конце концов, померла эта тетка, что ли? Сколько можно ждать! Мы тут сами помрем с голоду. Возглас голодной Алиции заставил меня оторваться от созерцания захватывающей картины – Эва с занесенным стилетом и вернул с ночной террасы в спокойноесолнечное утро. – Одиннадцать часов. Наверное, приличия позволяют уже разбудить почтенную даму? А может, она давно не спит и лишь из скромности, не желая мешать нам, не покидает своей комнаты? – Смеешься? Из скромности?! – В таком случае, надо будить. Ибо, позволь заметить, тебе грозит разорение. Не только мы с тобой голодны, но и все остальные. Заметь, выпито все молоко и съедены все бананы – к ним ты не запретила прикасаться. И сыр тоже съеден, тот, что лежал в шкафчике. – Очень хорошо, что съеден, его давно уже надо было съесть, но никто не хотел. Ну ладно, рискну. Алиция подняла руку, чтобы постучать в дверь теткиной комнаты, но в последнюю минуту сдрейфила. Приложила ухо к двери, послушала, опять подняла руку и опять не постучала. – А как я к ней обращусь, черт возьми? На «ты» или на «вы»? Я так надеялась, что она выйдет и первая обратится ко мне, и все станет ясно. – Может, и обратится. Ты скажи просто «добрый день». – А не лучше заглянуть сначала в окно? – Вот уж не уверена, что будет вежливее будить пожилого человека, неожиданно заглядывая к нему в окно. Мало ли что с ней может случиться от страха. Кто знает, может, она боится взломщиков. Лучше просто постучать в дверь. – Тут взломщики не водятся, – возразила Алиция, но все-таки в третий раз подняла руку и, поколебавшись, постучала наконец. Ответа не последовало. Алиция постучала громче. И опять без толку. Тогда она постучала в третий раз, причем так громко, что затрясся бы весь дом, будь он не столь крепок. Я с интересом наблюдала происходящее. – А она, случайно, не глухая? Ты вчера ничего такого не заметила? Или, может быть, она встала чуть свет и отправилась в костел? – В какой еще костел? – Ну откуда я знаю… В протестантский, наверное? Алиция хотела многозначительно повертеть пальцем у виска, но в раздражении вместо этого больно стукнула себя кулаком по лбу и с удвоенной силой забарабанила в дверь. Потом, решившись, нажала на ручку, осторожно заглянула в щель, вдруг широко распахнула дверь и со сдавленным возгласом «Матка боска!» застыла в странной позе, как бы в полупоклоне. Сорвавшись с места, я бросилась за ней и с тем же возгласом «Матерь божия» (тоже наверняка сдавленным голосом) с разбегу нечаянно толкнула ее в выпяченный зад, в результате чего мы обе с грохотом свалились на пол. Было от чего прийти в ужас. Лежащая в постели Алиции тетя представляла собой на редкость жуткое зрелище. На подушке вместо головы сплошное кровавое месиво, так что даже нельзя было разобрать, затылок это или лицо. Я еще успела заметить лежащий на постели молоток, которым, видимо, воспользовался убийца, и закрыла глаза, невольно прошептав «все красное» немеющими губами и чувствуя, как мне становится нехорошо. Алиция задом же вытолкнула меня из комнаты, закрыла дверь и прислонилась к косяку. Я прислонилась к другому. Обе мы молчали, будучи не в силах вымолвить слова. В немом отчаянии Алиция смотрела на меня. Желая ее хоть как-то утешить, я произнесла: – По крайней мере тебе теперь на надо решать проблему – на «ты» вы с ней или на «вы». – Ну и дура! – Алицию ничто не могло утешить. – Ведь осталась вторая, а значит, и проблема. И вторая обязательно приедет на похороны. – А ты и ее пригласи переночевать, – мрачно предложила я. – И проблема решится сама собой. На нашего убийцу можно положиться… Алиция содрогнулась и вроде немного пришла в себя. Сквозь ужас и отчаяние на ее лице мелькнул проблеск надежды: – Может, она еще жива? Как те. Врача! – Да ты что! От человека осталось лишь кровавое месиво, крови вокруг, как на бойне… Не слушая меня, Алиция бросилась к телефону и вызвала «скорую помощь», потом принялась разыскивать герра Мульдгорда. У нее тряслись руки, дрожали губы, видимо, только сейчас она осознала весь ужас происшедшего. «Скорая помощь» приехала через несколько минут. Алиция с трудом выдавила из себя несколько фраз, чтобы ввести в курс дела врача, кстати, того же самого, который приезжал к Владе и Марианне. Взглянув на тетку, врач тут же принялся за какие-то непонятные манипуляции. Потом я с изумлением увидела, как старушку осторожно положили на носилки и понесли в машину. Лицо Алиции выражало высшую степень обалдения. Как только машина «Скорой помощи» отъехала, я потребовала от подруги объяснений. – Тетя жива. Да, да, жива! – Как жива? Жива с разможженной головой? – Ничего у нее не разможжено. – Но я же сама видела! Красное месиво вместо головы… – Косметическая маска. Из клубники. Я потеряла дар речи. Как, впрочем, и все прочие дары. Алиция сжалилась надо мной и снизошла до объяснений: – Косметическая питательная маска из клубники, ничего особенного. Придает коже лица свежесть и эластичность. Продается готовая, в баночке еще осталось. Тетя наложила ее на ночь. – Сколько же там было клубники? Пять кило? Из одной баночки такое месиво?! – Не только, добавилась еще кровь. Из рассеченной артерии над глазом. Видимо, тетя разрезала ее стеклом от часов. Разбитые часы были у нее на руке. – Тогда и вовсе непонятно, как же она осталась жива, ведь должна была истечь кровью. – Должна была, но маска, засохнув, стянула кожу. В состав питательной маски, кроме клубники, входит вещество, способствующее стягиванию. Наверное, маска была еще свежая, когда преступник замахнулся на тетю молотком… Пока господин Мульдгорд собирал свою бригаду, пока они ехали к нам из Копенгагена, мы успели съесть изящно сервированный завтрак и убрать со стола. Новое неудачное преступление как-то не лишило нас аппетита – похоже, мы начали привыкать. Я даже высказала предположение, что того и гляди начну чувствовать себя неуютно, если поблизости не окажется свеженьких потерпевших. И добавила философски: – Видишь, Алиция, тетка спасла тебе жизнь. Возмущенная Алиция обрушилась на меня, из ее бессвязных криков удалось понять, что она предпочла бы тысячу раз умереть, чем теперь отвечать за тетку перед родственниками. – Что я им скажу? Как объясню? Подумать только, все было бы в порядке, если бы я заказала гостиницу. Что теперь делать?.. – Идиотка! – раздраженно перебила ее восклицания Зося. – Да ты соображаешь, что говоришь? Если бы заказала ей гостиницу, лежала бы теперь вместо нее с разможженной головой! – Ну и пусть! Может, тоже осталась бы жива! А артерию себе я бы не перерезала, часы я перед сном снимаю… – Ох, ничего не понимает! Да ведь наверняка, уже замахнувшись, он увидел, что это не ты, и в последний момент попытался сдержать удар, поэтому он и получился не сильным. Тебя трахнул бы изо всей силы. – Те трое пострадавших живы и чувствуют себя уже лучше. Не убийца, а портач какой-то! Павел попытался восстановить детали последнего преступления: – Убийца приехал ночью. Он не сомневался, что Алиция спит в своей комнате. Ведь она все время там спала, сколько гостей ни приезжало… – Тетю он не предусмотрел, – вставила я. Павел продолжал: – Убийца понял, что с ядом дохлый номер, ничего у него не выйдет, так как яд не действует. То есть действует, но не на того, на кого надо… Ну и решил бить наверняка – чтобы без ошибки, разделаться, можно сказать, одним замахом. Подскочил к постели, замахнулся – и увидел питательную маску! И остолбенел! И рука дрогнула! Я сам бы остолбенел. – Наконец-то я узнала ее имя, – с грустью сказала Алиция. – Врач в документах вычитал. Хотя пользы от этого немного, я все равно не помню, с которой из них я на «ты»… Приехал господин Мульдгорд со своими молодцами и приветствовал нас как добрых знакомых – видимо, тоже начал привыкать к преступлениям в Аллероде и воспринимать их как нечто обыденное в нашей жизни. И в общем-то был прав. С интересом оглядев Алицию (наверное, удивлялся, что она все еще жива), он полюбопытствовал, кто такая Агнешка, после чего с присущей ему скрупулезностью выяснил обстоятельства нового преступления, а затем вежливо поинтересовался у Алиции: – Ужель возжелаху пани еште гости? Не дав Алиции ответить, Зося вскричала в отчаянии: – Ради бога, не приглашай больше гостей! Алиция же ответила как-то неуверенно: – Не знаю. Я больше никого не приглашаю. Они приезжают сами. Понятия не имею, кто еще может приехать. Полицейский успокоил ее: – Да будет их многое множество! Ваше жилиште присно будет бдети страж, мой работник. Искони повинен быти, вотще аз не учинил того, вина моя велика есть! Последние слова он произнес с таким удовлетворением, как будто сообщал нам не о своем промахе, а о величайшем достижении. Алицию его сообщение отнюдь не обрадовало. – Это как же понимать? Теперь полиция днем и ночью будет шастать по всему дому и саду? – Отнюдь! – решительно возразил господин Мульдгорд. – Полиция сокрыта вельми будет. Под сень дерев. – Еще хуже! – не уступала Алиция. – Как представлю, что из кустов будет неожиданно выскакивать полицейский… Тут уж тот, кого не успеет прикончить убийца, умрет от разрыва сердца. Во всяком случае, нервное расстройство гарантировано. Господина Мульдгорда неприятно удивили ее слова: – Бдение живота твоего ради, аще полни протест имея… Алиция спохватилась. Выражать протест против присутствия полиции в доме, где преступления следуют одно за другим, а преступник остается неизвестным, по меньшей мере неразумно. И без того у полиции на подозрении все обитатели ее дома, а уж она – в первую очередь, уже хотя бы только потому, что до сих пор жива. Алиция пересилила себя и заставила сказать: – Никакого протеста я не выражаю. Пусть полиция сидит в кустах, только не на глазах. Кажется, господин Мульдгорд не очень понял, что означает «не на глазах», так как долго озадаченно молчал, после чего решил сменить тему. Поскольку установить алиби обитателей дома в минувшую ночь не было никакой возможности, все мы спали, причем каждый отдельно, в результате чего ни один не был в состоянии подтвердить алиби другого, зато любой свободно мог встать ночью и пристукнуть тетю, – ему пришлось заняться орудием преступления, молотком. – Кто ведает молот сей? – задал полицейский вопрос, один из тех своих вопросов, на которые дать точный ответ было чрезвычайно трудно и задавать которые он был большой мастер. Действительно, попробуй ответь, кто знает этот молоток. Не удивительно, что ответы на такой вопрос не могли удовлетворить следователя. – А кто его там знает, – отмахнулась Алиция, я же дала ответ прямо противоположный: – Его все знают. В «Дельсе» их пруд пруди. Мои подруги заинтересовались: – Ты думаешь, он куплен в «Дельсе»? – Откуда мне знать? Но думаю, что такие вещи проще всего покупать в крупных магазинах самообслуживания, где их полным-полно и где никто на тебя не обратит внимания. Сама видела, их там полным-полно, по двенадцать семьдесят пять. – По тринадцать двадцать пять, – поправила меня Алиция. – Во всяком случае, в моем доме такого не было. – По четырнадцать пятьдесят, – вмешался Павел. – Я сам видел. – Так ты видел те, что побольше, а этот меньше и стоит тринадцать двадцать пять. – Да какое значение имеет цена молотка? – возмутилась я. – Главное, что в Копенгагене полным-полно таких молотков. Наша оживленная дискуссия о молотках вселила надежду в сердце господина Мульдгорда, который попытался уточнить: – Ужели око ваше зрело сие напереди? С некоторым трудом удалось ему растолковать, что, почитай, все наши очи видели такой молоток раньше в виде товара в одном из суперсамов Копенгагена. В доме же до сегодняшнего дня никто сие не видел. – Воистину убивец явился отягощен сим молотом, – сделал вывод следователь, и мы с ним согласились. Когда полицейские удалились и мы остались одни, Павел внес предложение: – Надо устроить ловушку! Как мы раньше не догадались? Преступник, глядишь, давно бы попался. – Что ты имеешь в виду? Капкан? Чтобы за ногу схватил? Павел с воодушевлением подтвердил: – Ну! Что-то в этом роде. Преступник ведь шляется по саду. Вот и попадется! – Скорей мы сами попадемся. – У меня есть только мышеловка, – сказала Алиция. – И к тому же я, естественно, не знаю, где она. Придумайте что-нибудь другое. Фантазия Павла разыгралась буйно: – Ну, какая-нибудь проволока или веревка… Привязать к звонку или еще чему такому, чтобы звонило. Получится сигнальная установка. Он крадется по саду, ногой или рукой зацепит. И как начнет выть или трезвонить! – Убийца? – Да нет же, установка! – Ага, мы все срываемся с постели, толкаясь, выскакиваем из дому, гоняемся за преступником по всему Аллероду, а потом оказывается, что это был почтальон или мусорщик! – Нет, – с потрясающей рассудительностью возразил Павел, – если начнет убегать, то только убийца. Почтальон или мусорщик, услышав вой, растеряются и с места не двинутся. Если даже не испугаются, подождут специально, чтобы узнать, что все это значит. Хотя бы из любопытства. – Парень дело говорит, – поддержала Павла Алиция. – Ладно, я согласна. Так и быть, приготовьте какую-нибудь ловушку. Только чтобы без особых расходов. И вообще без меня. Похоже, у меня теперь не будет времени. Алиция знала, что говорила. После злодейского покушения на тетю жизнь в Аллероде вдруг забила таким ключом, какого я никак не ожидала от флегматичной Дании. Ну, просто Содом и Гоморра! Во-первых, чрезвычайно оживилась полиция. По нескольку раз в день нас стали навещать вместе с господином Мульдгордом какие-то важные чины, безуспешно пытавшиеся объясниться с нами на самых разнообразных языках. Во-вторых, излишне оживились и датские родственники Алиции, которых чрезвычайно встревожило несчастье с тетей. И они уже не пытались скрыть своего отрицательного отношения к происшествию в доме Алиции. Польский темперамент, конечно, вещь достойная, но ведь надо же и меру знать! А тут вдруг еще оказалось, что пострадавшая тетя приехала не только в гости, но и по делу – улаживать какие-то неимоверно запутанные проблемы по наследству умершего несколько лет назад родственника, связанные то ли с продажей его недвижимости, то ли с ее покупкой, то ли с передачей кому-то. Тетя временно оказалась недееспособной, но в ее бумагах обнаружили документ – что-то вроде доверенности на ведение дела о наследстве, выписанной на имя Торкиля, которому, кстати, причиталась часть упомянутого наследства. А поскольку Торкиль умер, доверенность автоматически переходила на его вдову Алицию. Вот так получилось, что той пришлось воленс-ноленс заменить тетю. Дело оказалось хлопотным и запутанным сверх всякой меры, требовало множества встреч, консультаций юристов, ведения документации, переговоров с заинтересованными и незаинтересованными лицами. А ведь бедной Алиции еще кроме того приходилось посещать три больницы, ибо жертвы преступлений были размещены в разных. Вообще минуты свободной не было не только у Алиции, но и у нас, ведь мы по мере сил старались помочь ей, иначе она просто не выдержала бы. На поиски черного парня и изготовление капкана времени решительно не оставалось. Я очень переживала по этому поводу. Ведь уедет – и поминай как звали! – Нашла из-за чего расстраиваться! – сердилась Зося. – Подумаешь, несчастье! Других печалей нет? У меня вот каждый день сердце не на месте с тех пор, как Алиция стала ездить на машине. Обстоятельства заставили Алицию отыскать затерявшиеся ключи от своей машины и ездить на ней, хотя она не любила водить машину и не имела такого опыта. Но теперь стало ясно, что иначе ей просто не справиться с делами. Правда, был и второй выход – разоряться на такси, гоняя целыми днями по всей стране. Пришлось сесть за баранку. И, надо сказать, это даже пошло Алиции на пользу, ибо, сидя за рулем, она думала только о машине и дороге и была просто не в состоянии думать о чем-либо другом, в том числе и о свалившихся на нее несчастьях. В это время к нам каждый день стал заходить Торстен. Я так и не узнала, кем он приходится Алиции, ибо ее датская родня была на редкость многочисленна, и разобраться, кто кому кем приходится, было свыше моих сил. Во всяком случае, Торстен оказался чрезвычайно симпатичным молодым человеком. Его умные глаза всегда излучали доброту и доброжелательное любопытство, а благодаря белокурой бородке он выглядел достойным потомком предков-викингов. Оказалось, его с самого начала интересовали происходящие в нашем доме события, и он давно занялся бы ими, но сначала надо было защитить диссертацию на какую-то мудреную историческую тему. Методичный народ датчане и малонервный. Теперь, защитившись, он получил возможность активно включиться в дело, чтобы, пользуясь научным методом логического мышления, вычислить преступника. С этой целью молодой ученый составил в хронологическом порядке список событий и отправился на переговоры к герру Мульдгорду.
* * *
Как будто мало нам было всех этих забот, так еще чуть ли не каждый день в четыре часа утра нас стал будить телефон. Это звонила из Австралии некая Кенгуриха, приятельница Алициной сестры. Сестра с семьей жила в Польше, в сельской местности, телефона у них не было, а в Кенгурихе вдруг взыграли сентиментальные чувства, и она каждый день желала знать состояние здоровья Алициной сестры и ее зятя, просила передать им самые лучшие пожелания и заверяла в своей неизменной к ним любви. И еще она просила обязательно передать им, что она, Кенгуриха, намерена-таки когда-нибудь выбраться в Европу и лично заверить их в своих чувствах. После одного из очередных ее звонков в четыре тридцать восемь утра вырванная из сладкого предутреннего сна Алиция сказала мне, скрежеща зубами: – Я уже начинаю мечтать о том, чтобы она поскорей приехала в Европу и заночевала в моей постели. Вот сегодня она позвонила лишь для того, чтобы осчастливить нас информацией, что любит путешествовать в марте. Какое мне дело до того, в каком месяце она любит путешествовать? И кроме того, теперь я должна бросить все и сидеть дозваниваться сестре на работу, чтобы узнать, не схватила ли та насморк, чтобы завтра опять в неурочное время передать эту информацию австралийской идиотке! Я всецело разделяла Алицино возмущение и, раздирающе зевая, поинтересовалась: – Может, она ненормальная? – Какое там ненормальная! Просто обыкновенная идиотка. Ей и в голову не приходит учесть разницу во времени между Европой и Австралией. – А зачем же каждый день звонить? Скажи ей раз и навсегда, что все здоровы, и дело с концом. – Видишь ли, она всякий раз забывает о чем-нибудь меня известить, разумеется, о какой-нибудь глупости, вот и звонит опять. В конце концов, это пожилая женщина и скучает по родине своих польских предков. Господи, когда уж у сестры установят телефон, чтобы она звонила прямо туда! Состояние нервов Алиции вызывало серьезные опасения. Она была теперь постоянно раздражена и выходила из себя по самому ничтожному поводу. Мы с Зосей объясняли это чрезвычайными событиями в Аллероде и сверхпрограммными звонками Кенгурихи, но, как вскоре выяснилось, мы знали еще не все. Дело оказалось значительно хуже. Я как-то совсем не придала значения тому факту, что Алиция несколько раз звонила с работы и интересовалась, не пришло ли письмо из Англии. Каждый раз мы ей отвечали отрицательно. В тот день, когда я дала утвердительный ответ, Алиция вернулась очень поздно и сразу набросилась на корреспонденцию. Поспешно разорвав конверт, она стала читать пришедшее из Англии письмо и после первых же слов страшно побледнела. – Холера! – сказала она голосом бешеной фурии в тот момент, когда ее (фурию) душат за горло. И тут в дверь постучала кузина Грета. Как легко, оказывается, можно убить человека! И Зося, и я одновременно подумали об этом, когда постучала кузина Грета. А Грета так и не узнала, что была на волосок от насильственной смерти, и только наше поразительное самообладание позволило ей остаться в этом мире и не переселиться в иной. Строя приветственные гримасы кузине Грете, я все-таки сделала попытку выпытать у Алиции, что за убийственная весть содержалась в роковом письме. – Ради бога, что случилось? – Ужасная вещь! – ответила Алиция, с усилием заставляя себя оскалить зубы в неудачной имитации приветливой улыбки, адресованной кузине. – Думаю, этого я не выдержу. Впрочем, не уверена, до конца я не успела дочитать. Мне стало плохо. – Ты куда дела письмо? – зловеще прошипела я. – Да вот оно… Гляди-ка, нету… Куда же я его положила? Зося издала тихий стон. Если пропадет еще одно письмо, подумала я, буду сама вскрывать всю корреспонденцию, не дожидаясь Алиции. К кузине Грете, которая и раньше не особенно нам нравилась, мы питали теперь прямо-таки ненависть. Было ей двадцать семь лет, а выглядела она на все пятьдесят. Лицом Грета походила на лошадь, а телом на корову. Однако самым замечательным в ней были гигантские ноги. Впрочем, и общей массы тела с избытком хватило бы как минимум на трех обычных женщин. Излишек ног компенсировался полным отсутствием талии. Этакий внушительный столп на могучих подпорках, увенчанный лошадиной мордой, чтоб ей… Излишне (на мой взгляд) снисходительная к своим датским родичам, как, впрочем, и ко всем остальным представителям рода человеческого, Алиция как-то даже серьезно рассердилась на меня, когда я высказала свою точку зрения по поводу внешности этой молодой дамы. Алиция утверждала, что я преувеличиваю (преувеличиваю! Как будто это возможно!), что Грета очень даже красива, а мое утверждение, будто польки красотой на голову превосходят датчанок, есть не что иное, как чистой воды шовинизм. В подтверждение своего тезиса я привела в пример несколько малокрасивых датчанок и узнала, что у меня отвратительный характер и такой же вкус. Больше я этой темы не затрагивала. Но сейчас я просто не смогла сдержаться (принесла же ее нелегкая так некстати!), отвращение бушевало во мне, как буран в степи, и я дала ему выход, с ненавистью прошептав Зосе: – Посмотри на них! Внимательно посмотри на них! На сколько лет Алиция ее старше, а как выглядит? Сильфида да и только! Чистая сильфида! Хотя и фигура у нее не ахти, и юбка на заднице вытянулась, а на животе как жеваная, и все равно. Если рядом с Агнешкой Алиция выглядит как пугало огородное, то рядом с Гретой – просто нимфа! Как же тогда выглядит Грета? – Как корова! – припечатала Зося. – А сейчас оставь Грету в покое, надо искать письмо. Обуздав свои чувства, я попыталась сосредоточиться. – Значит, если дедуктивным методом… Вот здесь она стояла, когда начала читать. Явилась эта корова… А я, дура, еще ей дверь открыла! Надо было наоборот, с этой стороны подпереть… Я ей открыла, а Алиция в тот момент стояла за мной. И держала письмо еще в руке. А что она сделала потом? – Это я тебя спрашиваю, что она сделала! Я ведь была в кухне и дверей кому не надо не открывала! Алиция, должно быть, вышла к ней в прихожую, а когда они вдвоем вошли в гостиную, письма уже у нее в руке не было. Может, успела зайти к себе в комнату? Мы заперлись в Алициной комнате и после непродолжительных поисков нашли письмо на ночном столике у кровати, тщательно укрытое в куче рекламных проспектов. Нам и в голову не пришло бы искать его именно там. Обнаружили мы конверт лишь потому, что нечаянно сбросили упомянутую кучу на пол, а поднимая, начисто забыли о письме, увлекшись рекламируемыми товарами и со вниманием рассматривая каждый из проспектов особо. – Теперь я его спрячу, – решительно сказала Зося. – А ты смотри и запоминай где. Я посоветовала: – Выбирай какое-нибудь недоступное для нее место, а то обязательно переложит, и тогда уже не найдешь. Вот, в сумку спрячь. Или, может, в чемодан? Отдадим, когда эта тумба отвалит. – Ладно, давай в чемодан. Смотри, вот сюда засовываю, за подкладку, будь свидетелем. Мы с Зосей были очень довольны собой – до ухода кузины Греты, которого с трудом дождались, после чего коллективно извлекли письмо и с торжеством вручили его Алиции. – Хороши! – снисходительно бросила Алиция. – Это то самое теткино письмо, которое я не могла найти. Не видите, что ли? Датским ведь языком написано. А то было по-польски, от Бобуся из Англии. Куда же я его могла сунуть? Мрачно поглядев на нее, я опять вступила на путь дедукции и выдвинула ящик подзеркальника в прихожей. Письмо лежало сверху. – Теперь то? – с беспокойством спросила Зося. – Да, на этот раз то самое. – Ну, слава богу! – Быстрей читай! – потребовала я. – И скажи, черт возьми, что же случилось? Мы зажгли ей сигарету, подали пепельницу, Зося даже отправилась в кухню – приготовить Алиции свежий кофе. Так мы ее ублажали, лишь бы она дочитала проклятое письмо. Ясно было – письмо содержит в себе нечто ужасное. Но что именно? Алиция дочитала-таки письмо, выронила его из рук, какое-то время просидела неподвижно, а потом, как бы выпуская излишки пара, прошипела с холодной яростью: – Только этого не хватало! Мало нам было всего, что тут делается! Скучно нам было! Ничего, теперь станет веселее! Мы в молчании выжидательно смотрели на нее. – В конце концов, плевать я хотела на их конспирацию! – продолжала бушевать Алиция. – Они с ума сходят, а я должна соблюдать приличия! Что-бы их ублажать, всех остальных мне из дома повыгонять? Дудки! Не дождутся они этого! Да и полиция запретила нам покидать дом. А вы, если не слепые, то и сами все поймете! – Нет, нет, мы не слепые, – поспешила я уверить ее, боясь, что сомнения в этом аспекте могут заставить Алицию отвлечься. – Ну так вот. Бобусь возмечтал встретиться с Белой Глистой. Для свидания они не нашли лучшего места, как здесь, у меня в Аллероде. И даже, паразит, не соизволил спросить разрешения, просто извещает о приезде как о деле решенном. Любовь у них, видите ли, чтоб им… У меня все эти любови уже в печенках сидят. Я еще надеялась, что эта кикимора не получит загранпаспорт. Так нет же, едут! Я поняла Алицию с полуслова. Бобусь, ее давнишний польский знакомый, был на редкость мерзким типом и величайшим пройдохой. Сбежав из Польши еще несколько лет назад, он обосновался в Лондоне, выгодно там женился на очень милой, славной, а главное, богатой девушке, которой Алиция очень симпатизировала. И все удивлялась: как та не разглядела этого мерзавца? В Англии Бобусь удивительно быстро сделал финансовую карьеру – разумеется, с помощью богатого приданого жены. Белая же Глиста была большой любовью Бобуся и женой одного из польских Алициных знакомых. Бобусь полюбил Глисту еще в дни их польской молодости, но тогда она не отвечала ему взаимностью. Любовь, как вулканическая лава, изверглась из сердца Белой Глисты несколько лет назад, когда та, пребывая в Париже в загранкомандировке, встретила разбогатевшего Бобуся. У Глисты, разумеется, хватило ума не требовать от него развода – тогда бы он достался ей сирым и нищим. В результате, не имея возможности, увы, соединить свою судьбу с драгоценным Бобусем, Белая Глиста придерживалась, на всякий случай, собственного мужа, не изъявляя пока желания покидать польскую родину навсегда. Ей вполне хватало кратковременных романтических выездов за рубеж для свидания с Бобусем, после которых она возвращалась на родину вся обвешанная драгоценностями, сверкая и переливаясь, как рождественская елка. Разумеется, романтические свидания держались в большом секрете от обоих супругов. Алиция же, зная об аморальном поведении Бобуся и его зазнобы, выходила из себя. Белую Глисту она терпеть не могла, но с ее мужем находилась в приятельских отношениях и из симпатии к нему не могла порвать с ней. Бобуся Алиция не выносила, но очень любила его славную жену, и из-за этого же не могла себе позволить захлопнуть перед ним двери своего дома. К тому же приходилось считаться с давними традиционными связями Бобусевой родни с Алициной. Да и ей самой в дни ее молодости в Польше он казался вполне порядочным человеком, не очень удачливым в жизни и достаточно несчастным из-за своей безответной любви к Глисте. Неузнаваемо переродился он после своего постыдного бегства на Запад, став обладателем солидного капитала и откровенно запрезирав всех своих не столь состоятельных родственников. Когда же он стал счастливым обладателем и Белой Глисты, его самомнение выросло поистине неимоверно. Алиция по глупости пыталась было раскрыть Бобусю глаза на истинную природу чувств Глисты, за что Бобусь сразу же и навсегда невзлюбил Алицию, хотя и продолжал пользоваться ее гостеприимством и выгодами проживания в Дании. Зося прекрасно знала и Бобуся, и мужа Белой Глисты. Известие о сентиментальном романе было для нее совершенной неожиданностью. До сих пор нежелание Алиции поддерживать отношения с Бобусем она объясняла мерзким характером последнего и его подлым бегством на Запад. – Как это роман? – не могла она понять. – И кто такая Белая Глиста? – Жена Славомира. Она еще всегда ходит в белом. – Но как же это? Ведь она еще совсем недавно при мне рассказывала, что виделась с Бобусем, чтобы обсудить какие-то общие дела… Как же это? Ведь Славек с Бобусем дружат… – Ну и наивность! Общие дела, в самом деле… У Бобуся и Белой Глисты. – И они хотят встретиться здесь? – с возмущением спросила Зося, выслушав наш рассказ. – Может, еще благословения у тебя попросят? Надеюсь, ты не разрешишь им приезжать к тебе! – Поздно. Они уже выехали. Будут здесь завтра, самое позднее – послезавтра. И не спрашивали они никакого разрешения. – Может, с ними здесь что-нибудь случится? – выразила Зося наши общие надежды. – Я удивляюсь, как еще у них хватает смелости явиться в этот зачумленный дом. Ведь ни один приезжий не уцелеет, практика показала. – Постучи по некрашеному дереву! – возмутилась хозяйка «зачумленного» дома. – Они же не знают, что здесь происходит, я об этом не писала. – Газет не читают? Вся пресса пишет о нас! – Ну, во-первых, не вся, монополию захватила Анита. А, во-вторых, наши фамилии нигде не называются. А, в-третьих, по-каковски они должны читать? По-датски? – А, в-четвертых, любовь их ослепила и оглушила, – ядовито добавила я. Алиция рассмеялась: – Чья бы корова мычала… В ответ на удивленный Зосин взгляд я пояснила: – Эта язва меня высмеивает. Ты знаешь из-за чего, я тебе говорила в Варшаве. Да ты и сама заметила… – Как, это у тебя еще не прошло? – удивилась Зося. – А выглядишь вполне нормальным человеком. Ну, а он? – Более-менее так же… – Интересно, я когда-нибудь узнаю, кто он такой? – спросила Алиция. – По слухам, нечто необыкновенное, – ответила Зося. – Впрочем, однажды я его видела, так скажу тебе – вполне, вполне… После этого я перестала удивляться, что Иоанна продержалась всего неделю. Так ведь? – Пять дней, – честно призналась я. – Ну, так кто же он в конце концов? – Да перестаньте вы! – резко сменила тему Зося. – Тут надо срочно решать, что делать с Бобусем и его выдрой. Лично я ради Бобуся не намерена освобождать помещение. Разве что Агнешка уедет. Долго она намерена тут еще торчать? Не выношу ее! – Вряд ли уедет, – со вздохом ответила Алиция. – У нее нет денег, она ждет, пока ей пришлют родственники из Англии. Кстати, где Павел? – В Копенгагене. На посту в «Англетере». Зося его погнала, чтобы уберечь от когтей вампирши… Зося пожала плечами и поинтересовалась, где же упомянутая вампирша. – Не знаю, – сказала Алиция. – И вообще, я ее сегодня не видела. Думала, она уже спит. А кто из вас видел мой старый халат? – Если ты имеешь в виду тот, в красный цветочек, так его после ванны надела Агнешка и ходила в нем. – Хороша! Приехать в чужой дом и без зазрения совести носить чужие вещи! – фыркнула Зося. – Откуда ей взять свои вещи, если ее рюкзак пропал в катастрофе? Пусть себе ходит в моем халате. Я возьму другой. Павел вернулся поздно и в очень плохом настроении, ибо искомого брюнета так и не увидел. Я, конечно, могла ошибиться и принять кого-то другого за знакомого Эдика, но в «Англетере» Павел не видел никого, даже отдаленно напоминавшего нашего красавца. Я встревожилась – терялся единственный след. – Надо было позвонить Эве, – сказала Алиция, – и проверить, дома ли она или шляется где со своим аферистом. А сейчас уже поздно. – Почему поздно? Мы можем узнать, когда она вернулась. – Уже второй час ночи. В Дании в это время звонить не принято. – А преступления в Дании совершать принято? Раз в твоем доме убивают, ты имеешь право звонить в любое время суток. В конце концов, и Эва и Рой в числе подозреваемых. Четверть часа понадобилось на то, чтобы убедить Алицию. Она позвонила Эве, разбудила ее домработницу и узнала, что дома нет ни Эвы, ни Роя, причем они находятся в разных местах и оба по делам службы. Эва организует выставку польского фольклора, а Рой – датской археологии. Я, разумеется, не поверила. – Враки все это. Эва путается с хахалем, а Рой следит за ними. Хотя их обоих я очень люблю и хотела бы верить. – Может, благодаря этому хоть одно убийство произойдет где-нибудь в другом месте, – высказала Алиция робкую надежду. – Я отнюдь не настаиваю, чтобы все было только у меня.
* * *
– Где Агнешка? – спросил Павел на следующий день после завтрака. – А тебе что за дело? – сразу вскинулась его мать. – Спит еще небось. Меня вдруг укололо беспокойство. Осторожно, стараясь не взволновать понапрасну ближних, я сказала: – Мне очень не хотелось бы снова выступать в роли провидца, но Владя с Марианной еще спали, тетя еще спала, теперь Агнешка еще спит… Какое-то время Зося с Павлом, не мигая, смотрели на меня, потом сорвались с мест и помчались в последнюю комнату. Я бросилась за ними. Перед запертой дверью мы затормозили. – Боюсь! – сказала Зося. – Может, сначала в окно заглянем? О господи, боюсь! Набравшись храбрости, я постучала в дверь. Ответа не было. Я постучала сильнее. Ну точь-в-точь, как с тетей. Что делать? Двум смертям не бывать. Я открыла дверь и заглянула в комнату. Комната была пуста. На кровати, похоже, не спали. – Можешь открыть глаза, – сказала я Зосе. – Нет тут ее, ни живой, ни наоборот. И, кажется, вообще не было. И, выходит, ночью я понапрасну бегала вокруг дома. – Слава богу! – с облегчением выдохнула Зося. – Не люблю я ее, но худого ей не пожелала бы. И куда она могла деться? – Понятия не имею, со вчерашнего дня я ее не видела. После того, как она отправилась мыться в ванную. – Не утонула же она в ванной! Но, постой, я ведь ее тоже вчера весь вечер не видела. Может, стоит позвонить Алиции? – Может, и стоит, да нельзя. Алиция носится по городу по своим наследственным делам. Ничего, узнает, когда вернется, а до тех пор Агнешка, может быть, еще и проявится. Мы с Павлом собрались поехать в гостиницу «Англетер», чтобы вдвоем поохотиться на черного парня, но Зося заявила категорически, что ни за что не останется одна в этом кошмарном доме, где люди не только становятся жертвами преступлений, но и исчезают самым непонятным образом. На всякий случай мы обыскали дом, заглянули под все кровати, во все шкафы и сундуки. Павел тщательно осмотрел сад. Агнешки нигде не было. Атмосфера тревоги и беспокойства овладела нами. Позвонила Эва, чтобы узнать, почему мы среди ночи будим ее домработницу. Она, Эва, беспокоится. Алиции нет на работе, не стряслось ли чего… Разозлилась я жутко. Какое отвратительное лицемерие! И это Эва, которую до сих пор я считала совершенно неспособной на такого рода ханжеское двуличие. Внимательно вслушиваясь в каждое произносимое ею слово, я пыталась в самом тоне найти подтверждение страшным подозрениям. – А что с этим твоим… бывшеньким? – осторожно поинтересовалась я. – Ох, ничего! – небрежно бросила Эва. – Ох, не знаю… Доставил он тут мне хлопот, но, кажется, удалось развязаться. И не напоминай мне о нем больше, я хочу забыть о его существовании! И в тоне, каким было это сказано, прозвучала такая искренность, что вполне можно было ей поверить… После Эвы позвонила Анита, не скрывая надежды услышать что-нибудь новенькое. Будь я убийцей, подумала я, тоже звонила бы в притворно беззаботном предвкушении новостей. Ей я сказала об исчезновении Агнешки. Анита очень этим заинтересовалась и вынудила меня поднапрячься, чтобы уточнить время, когда мы видели ее в последний раз. Получалось, что Агнешка исчезла с глаз людских вчера около восьми часов вечера. Интересно, куда она могла подеваться в такое время, да еще в Алицином халате? Затем позвонила Алиция с сообщением: Бобусь с Белой Глистой прибудут еще сегодня вечером часов в девять. Делайте что хотите, сказала Алиция, разбейтесь в лепешку, но хоть какой-нибудь ужин должен быть. Она, Алиция, не переживет компрометации в глазах этой… И даже довольно точно определила, какой именно. В ответ я тоже сделала сообщение – исчезла Агнешка. Алиция велела мне самой связаться с господином Мульдгордом, ей сейчас не до того. Я попыталась выполнить эту задачу и позвонила по тому телефону, что он нам оставил, но его там не оказалось. Впрочем, не исключено, он там все же был, да только датские полицейские не нашли ничего общего между ним и его фамилией в моем произношении. Затем звонили еще всякие знакомые Алиции и на разных языках просили передать ей разные вещи. Я аккуратно записывала, обещая передать. Зося яростно гладила выстиранное вчера белье, ворча под нос: – Она совсем сдурела, разве так можно, а тут еще Агнешка как сквозь землю провалилась, а на голову сваливается Бобусь со своей Глистой… Не известно, кто следующий… Удивляюсь, почему полиция не протестует, ведь кто ни приедет, раз – и готов. По всем больницам распиханы. Постельное белье и полотенца, постельное белье и полотенца – не напасешься, как в гостинице. Павел, очень недовольный жизнью, угрюмо раскапывал второй курган. Пришлось заниматься этим мало интересным делом вместо захватывающей слежки за преступником. А тут еще вчера Алиция устроила ему скандал, оскорбленная подозрением, что у нее водятся крысы. Если быть точным, то Алиция протестовала против наличия крыс не только в ее доме, но и во всей Дании, что же касается скандала, то его выполнила в основном Зося в рамках своих воспитательных родительских обязанностей. Ее не смягчило наше с Павлом чистосердечное раскаяние в отношении крыс и тот факт, что мы без малейшего возражения согласились сменить их на ласку, барсука и даже выдру. Впрочем, мы согласились бы считать наш могильник жилищем носорога, если бы это могло доставить Зосе с Алицией удовольствие. Алиция вернулась около шести, и почти тут же нашелся господин Мульдгорд. Он сам позвонил и очень вежливо, но твердо потребовал, чтобы кто-нибудь из нас отправился осмотреть подвал. Довольно долго Алиция пыталась убедить его, что в ее доме подвала нет. Оказалось, полицейский имеет в виду помещение под мастерской. Именно его требовалось осмотреть немедленно и о результатах сообщить по телефону. Ясное дело, в мастерскую помчались мы все, покинув начатый обед. Не дождавшись, пока Алиция включит свет внизу, Павел первым стал спускаться по ступенькам и на последней резко остановился, как будто врос в землю. Точнее, он бы врос, да я помешала. Следуя за ним по пятам и не предугадав его намерения, я, естественно, налетела на него, и в момент включения света мы оба свалились вниз, прямо на ящик с искусственными удобрениями. Я услышала за собой стенания Зоси и шаги сбегавшей вниз Алиции. Агнешка, скрючившись, лежала в углу у стола, на котором в большой картонной папке хранились репродукции памятников архитектуры. Папка была раскрыта, одна из репродукций упала на пол раньше Агнешки и теперь уже ни на что не годилась. На Агнешке был халат в красный цветочек. Стол, стена, пол – все было забрызгано кровью. На сей раз орудием преступления послужил валяющийся тут же старый молоток, в котором Алиция опознала свою собственность. По всей видимости, именно им была разбита голова жертвы. Павел выкарабкался из искусственных удобрений. – Цветы красные, – бормотал он, дрожа всем телом, – лампа красная, кровь красная. Все красное… – Перестань! – крикнула ему Зося с верхней ступеньки лестницы. – Много идиотских мыслей приходило тебе в голову, но эта превосходит все! – с гневом бросила мне Алиция. Я пожала плечами. Не подчеркивать же в столь горестный момент, что сама жизнь подтвердила правильность моего перевода названия Аллерод. Вместо этого я сказала: – Потрогай, может, она еще жива. В конце концов ты в этом разбираешься лучше нас, как бывшая медсестра. Алиция с сомнением взглянула на разбитую голову Агнешки и отказалась ее трогать: – По-моему, дело безнадежное, и трогать нечего. А если это опять сотрясение мозга, то тем более лучше не трогать. Вызовем на всякий случай «скорую». Слабонервная Зося не выдержала страшного зрелища и убежала из мастерской, на ходу выкрикивая отрывистые фразы, из которых можно было понять, что ее мучают угрызения совести. Не любила она Агнешку, хотела как можно скорее от нее избавиться, и вот, пожалуйста… – Да, – сказала Алиция дрожащим голосом в трубку телефона. – Да, есть подвал. То есть, я хочу сказать, есть Агнешка в подвале… Кажется, мертвая… Зося тем временем уже выкрикивала другие отрывистые фразы: – Ради всех святых! Не принимай у себя Бобуся и Белую Глисту! Я этого больше не вынесу! – А мне казалось, ты уже немного привыкла, – заметила я, получив в ответ полный ужаса взгляд несчастной Зоси. Алиция же, повесив трубку, произнесла странную фразу: – Почему же? Если кого и принимать, то именно Бобуся с его Глистой. Я ведь все еще жива… Господин Мульдгорд вызвал «скорую», которая явилась через десять минут. Столпившись на ступеньках лестницы, ведущей в подвал, мы с волнением следили за действиями врача. Агнешка – такая красивая, такая молодая вызывала теперь сочувствие даже у Зоси. Нам казалось крайне несправедливым, если бы после всех неудачных покушений нашего убийцы именно это оказалось удачным. – Жива! – сказал врач. – Сотрясение мозга и большая потеря крови. Осторожно! – Чудо! – единодушно решили мы. Страшный, залитый кровью подвал… Со вчерашнего вечера Агнешка имела право умереть несколько раз и, несомненно, умерла бы, промедли еще немного господин Мульдгорд сосвоим требованием осмотреть подвал. Тем не менее Алиция вслух выразила то, что мы о нем думали: – Дурак какой-то! Если знал о подвале, почему не позвонил раньше? – Ведь успел же, не придирайся к человеку! – Интересно, откуда ему в голову пришла мысль о подвале? – Ну как же! Ведь мы сообщили об исчезновении Агнешки… – Ничего подобного, – прервала я. – Ничего мы не сообщили. Пыталась я сообщить, да его нигде не нашла, так что ничего он не знал. – Выходит – знал. Откуда, интересно? Это вскоре выяснилось, а пока Зося умоляла Алицию упросить врача поместить Агнешку в ту же больницу, куда увезли тетю, «не то придется нам по всей Дании разъезжать, навещая в больницах твоих гостей». Прибывший вскоре господин Мульдгорд удовлетворил наше любопытство, не делая тайны из источника своей информации. Его человек, скрытый в зарослях, видел, как уже в сумерках Агнешка через садовую дверь вошла в мастерскую. Затем слабый свет блеснул в окнах мастерской и по характеру освещения наблюдатель заключил, что свет зажгли в полуподвальном помещении. Затем он заметил, как кто-то вошел следом за Агнешкой, свет потух, а неизвестный вышел и скрылся в сгустившейся темноте. Агнешку он опознал по светлому халату, да и видел ее еще до наступления темноты, второго же человека распознать не мог, ибо уже стало темно, а тот был в темной одежде, кажется, в брюках. Наблюдателя не обеспокоил факт, что Агнешка не вышла из мастерской, он знал о существовании внутренней двери. Но чувство ответственности велело ему сообщить обо всем коллеге, пришедшему его сменить. Заступивший на дежурство агент весь следующий день ни разу не видел Агнешки, хотя специально высматривал ее. Поскольку же ему было строго-настрого запрещено не только приставать к обитателям дома, но и просто показываться им на глаза, он не пошел сам выяснять, куда запропастилась Агнешка, а сообщил начальству о своих опасениях… Узнав о том, что халат на Агнешке принадлежал Алиции, господин Мульдгорд кивнул головой. – Истинно глаголю вам – убивец ходити путем своим. Убивец узревши дама и возомниху – та дама. И следовал по стопам ея в подземелье. Дама взираху на образа быв увлечен вельми, не взираху вспять. Во оноже время убивец молот подвогнул и ударяху. Какова еси година? Мы хором ответили – без четверти восемь. Оказалось, господин Мульдгорд задавал вопрос не нам, а себе. Заглянув в свои записи, он продолжал: – Да, восемь годин и семь минут. – Значит, меня еще не было, – заметила Алиция. – Хотя… Меня действительно еще не было? – Не было. Ты вернулась около девяти и тут же пришла Грета. – А где я была? – Тебе, наверное, лучше знать? Небось, по наследственным делам ездила. – А, правильно! В это время я с Енсом сидела у адвоката. Кстати, Енс не звонил? – Звонил. Велел передать тебе, что уже не нужна та бумага, о которой вы говорили. – Что ты говоришь! Не нужна? Как хорошо! Потому, если нужна, мне пришлось бы сейчас ему везти, а я сейчас должна была ехать… О господи! Бобусь и Белая Глиста! Я должна была ехать их встречать! – Может, с цветами в руках? – ядовито поинтересовалась я. – Бобусь не паралитик, сами доберутся. Господин Мульдгорд пытался продолжить расследование. Дело продвигалось с трудом, ибо мы уже целиком переключились на предстоящий приезд новых гостей. Ситуация в доме несколько улучшилась, ведь Агнешка освободила место… – Если они воображают, что я проявлю по отношению к ним тактичность – ошибаются! – мстительно говорила Алиция. – Не проявлю! Пусть спят в одной комнате! Там, где спала Агнешка, тахта двойная, достаточно разложить… – И будут у меня под носом? Ну уж нет, пусть спят на катафалке. – На катафалке они вдвоем не поместятся, Бобусь слишком толстый… – А я тут при чем? Пусть худеет! – А ты скажи, что другого места, кроме катафалка, нет, – внесла предложение Зося. – Ну, ты понимаешь, я имела в виду этот памятник. – Как же, Бобусь прекрасно знает, что есть. Когда был здесь последний раз, сам мне помогал раскладывать тахту. Он рассчитывает, что я предоставлю им каждому по комнате для соблюдения приличий. Плевать я хотела на их приличия! – Ну, может, так будет лучше, – тоже мстительно согласилась Зося. – Комната с тахтой проходная. Чтобы ты мне не смела бегать вокруг дома! – обратилась она ко мне. – Будешь ходить через них, и чем чаще, тем лучше! А как у тебя со здоровьем? Алиция, может, дать ей чего для расстройства желудка? – Тогда уж проще надеть на Иоанну мой халат! – Разумеется, если убийца как следует постарается, я смогу их посещать уже ставши привидением, – разозлилась я. – И никаких слабительных принимать не буду! Если надо, могу делать вид, что прохожу через их комнату, хлопать дверью и шаркать ногами, но вновь и вновь видеть Бобуся – выше моих сил! К тому же в дезабилье… – Паки были гости в сим жилиште намедни алебо днесь? – поинтересовался господин Мульдгорд. – Нет, не были, но вот-вот будут сегодня, – небрежно бросили мы и продолжали свою дискуссию. Видя, что мы поглощены своими делами и совершенно не способны сосредоточиться на делах следственных, господин Мульдгорд попытался было сделать ставку на Павла, но и от него было мало толку, ибо из всех аспектов следствия его интересовал лишь один: где скрываются полицейские наблюдатели. Пришлось господину Мульдгорду прекратить свои изыскания. Полицейская машина со следственной бригадой покидала наш дом как раз в тот момент, когда перед ним остановилось такси с Бобусем и его любовницей. Забытый всеми в сутолоке встречи господин Мульдгорд с интересом рассматривал вновь прибывших. – Ничего удивительного, – ехидно заметил Бобусь, услышав о несчастной Агнешке. – Когда в доме такой беспорядок, как у тебя… Небось, пищевое отравление? И этим бестактным замечанием погасил в зародыше слабую симпатию к себе, пробудившуюся было в наших сердцах от счастья, которое мы испытали при виде ужасающе растолстевшей Белой Глисты. Какая жалость, что он не попал к нам в момент обнаружения пострадавших Влади с Марианной или хотя бы Казика! Я решительно повернулась к Павлу: – Немедленно верни мне лупу! Где она? В глазах Алиции и Зоси я прочла полное понимание. Никаких средств безопасности для Бобуся с его Глистой! – Ах нет, – с искренним сожалением ответила Алиция. – На сей раз удар молотком. Но ты не расстраивайся, мы надеемся, что пищевое отравление еще будет. – А! – ворвался в наш разговор господин Мульдгорд. – Очи мои зрят новые гости? – Да, – подтвердила Алиция. – Я очень люблю гостей. Проходите, проходите! И извините, что я не встретила вас – просто не успела, сами видите, что тут происходит. Это уже шестая жертва в моем доме. Как я рада видеть вас! Суматоха в доме постепенно стихала. Господин Мульдгорд уехал, Бобусь и Белая Глиста, весьма шокированные тем обстоятельством, что их поместили в одной комнате, отправились спать. Мы навели порядок после ужина – он же обед – и вздохнули с облегчением. – Зачем ты им сказала, что это уже шестое преступление в твоем доме? – набросилась Зося на Алицию. – Еще испугаются и уедут. – Я их честно предупредила. Пусть знают, и если решат остаться, то на свой страх и риск. Они люди взрослые, пусть сами о себе заботятся. Видели, как они надулись, когда вас увидели у меня? Им, видите ли, не понравилось, что в доме столько людей, им, видите ли, хотелось тишины и уединения. А тут я еще осмелилась поместить их в одной комнате, теперь вся Европа узнает… – Ну, теперь-то они уже обязательно уедут, живые и невредимые, – с сожалением сказала Зося. Я сделала попытку успокоить ее: – Кажется, Белая Глиста действительно малость перепугалась, но Бобусь, похоже, не поверил Алиции, решил, что она пугает исключительно в рекламных целях, набивает цену своему дому. – Ох, вся надежда на то, что Бобусь всегда был дураком… Алицию переполняла мстительная радость: – Нет, вы обратили внимание, как ее разнесло? Смотреть страшно! Такие отложения жира. Она выглядит на десять лет старше, чем должна! – А ты чего радуешься? – удивилась я. – Боюсь, даже в темноте ее трудно перепутать с тобой, ведь она в три раза тебя толще. Я просто не представляю, как в такой ситуации убийца может ошибиться. – Тетя тоже не очень походила на меня, – спокойно возразила Алиция. – Уже не говоря о Казике или Владе. Я даже жалею, что не положила их на своей постели. Не обязательно обоих, хотя бы по одному. Не стоит, пожалуй, усложнять задачу нашему убийце… – Ты права, надо создать ему условия. Я бы завтра с утра отправилась по делам, – размечталась Зося, – ты поезжай на работу, Павел и Иоанна пусть подежурят в какой-нибудь гостинице. А Бобуся с Глистой уговорим отправиться на экскурсию. – Пусть осмотрят замок в Хиллероде, – предложила я неуверенно. – Бобусь уже осматривал. – Но Белая Глиста не осматривала. Если мы можем по шесть раз его посещать, то и они смогут. Алиция покачала головой: – Боюсь, на замок в Хиллероде их не уговорить. Скорее уж замок Гамлета или какая-нибудь картинная галерея… Я не очень настаивала на своем предложении, ибо понимала, что вторичное посещение замка в Хиллероде – удовольствие сомнительное. Я, например, была там шесть раз, знакомя с ним приехавших в Данию земляков, и, проводя экскурсию в шестой раз, пыталась передвигаться по замку с закрытыми глазами. Просто невыносимо в шестой раз любоваться украшавшими стены замка портретами скандинавских властителей, хотя, надо признать, таких курьезных физиономий больше нигде не увидишь. Внешность дам вполне объясняла широко известную холодность джентльменов. – А не помешает ему то, что завтра должна прийти фру Хансен? – поинтересовалась Зося. – Вряд ли. Фру Хансен приходит ко мне на три часа, а нас не будет дома часов десять. Времени более чем достаточно. Идей у него хватает. Справится! – Только бы ему не пришла в голову идея напустить нам в кровати ядовитых змей, – встревожилась я. – Вот уж чего не люблю! И даже если он охотится только за Алицией, все равно эта пакость расползется по всему дому. Вылавливай потом! – Интересно все-таки, кто это? – задумчиво произнесла Алиция. – Мне лично кажется – полиция делает ставку на кого-то со стороны, не из наших. На кого-то, кто, может, и вправду сидел в кустах… И слышал крики Эдика. Или вообще специально охотился за ним. – В кустах сидел Эльжбетин Казик. – Правильно, сидел. И мог заметить что-нибудь… – И убийца тоже мог его заметить. Вот и спешил убить тебя, прежде чем Казик тебе расскажет… – Нелогично. После моей смерти Казик мог рассказать кому угодно. А убивать Казика путем подбрасывания отравы в моем доме… Ну нет, это уж чересчур сложно! Нормальные убийцы так не поступают. – Да, кстати, а когда же этот Казик оклемается и сможет говорить? Ведь он же действительно мог что-нибудь заметить. Алиция встрепенулась. – Ох, совсем закрутилась и забыла вам сказать, он уже оклемался. И даже может говорить. Нет, с ней не соскучишься! Мы ждем показаний Казика, как соловей лета, а она, видите ли, забыла! Столько надежд связываем с его показаниями, а она закрутилась! – Ну знаешь! – возмутилась Зося. – Как можно забыть такое?! И что же он говорит? – Ну! – включился Павел. – Что он видел? – Я бы сказала что, да выражаться неохота, – ответила Алиция. – То самое, что мы все. Его интересовала только Эльжбета, только ее он высматривал, следил только за ней и твердо уверен лишь в одном: это не она… Точнее, не ее ноги. Ее ноги он исключает. Они не останавливались за Эдиком и не могли пырнуть его стилетом. А что касается остальных ног, он не уверен. – Вот кретин! – разочарованно протянул Павел. – Действительно, гениальное наблюдение! – подхватила я. – Как будто вообще чьи-то ноги могут пырять! Неужели не мог последить за руками? Зося всецело разделяла наше недовольство: – Слепая команда! Сидел незамеченный, смотрел и ничего не увидел! Какой тогда смысл в сидении? – Никакого, – согласилась Алиция. – Я и сама расстроилась, все-таки очень надеялась, он хоть что-то видел и я смогу прекратить поиски Эдикова письма. А что теперь делать – понятия не имею. – Но делать что-то надо… У меня давно была разработана своя концепция выявления убийцы – путем исключения. Я очень надеялась, что вчерашний день в этом плане что-то даст, а вот поди ж ты… Ни у кого нет алиби, ну как сговорились! Даже у нас… Получив информацию о темной фигуре, которая вслед за Агнешкой вошла в мастерскую, герр Мульдгорд энергично принялся за дело и получил исчерпывающие данные о том, где в это время находились подозреваемые и чем они занимались. И ничего ему это не дало. Эва ушла с работы раньше обычного и отправилась, по ее словам, изучать витрины магазинов для приобретения опыта в их оформлении, а затем поехала на готовящуюся выставку польского фольклора внести кое-какие коррективы в свои концепции. Домой она вернулась около одиннадцати, и лишь этот факт подтвержден свидетельскими показаниями. Рой, по его словам, провел весь день на морском берегу в окрестностях Шарлоттенлунда, где нырял с целью изучения морского дна. Его скафандр и в самом деле был мокрый, но это еще не доказательство алиби. А на его машину никто не обратил внимания. Аниту Алиция видела в четыре часа, и Анита попросила Алицию подвезти ее на аэродром, где ей предстояло встретить каких-то зарубежных гостей. Алиция отказалась, так как очень торопилась, а потом Аниты никто не видел. И у самой Алиции, как ни странно, алиби тоже не было. Она, по ее словам, в это время моталась по автостраде между Копенгагеном и Аллеродом, потому что забыла у адвоката сумку, возвращаясь от него, запуталась в дорожных развязках и, как ни билась, не могла отчитаться по меньшей мере за сорок минут. – Я лично считаю, что случай с Агнешкой окончательно снимает с тебя все подозрения, – подумав, заявила я Алиции. – Ты могла убить Эдика – он чем-то отравлял тебе жизнь. Ты могла отравить Казика – он видел, как ты убивала Эдика, и тебе надо было избавиться от свидетеля. На худой конец, ты могла прикончить Владю с Марианной – из-за различий в мировоззрениях. А тетку – из желания получить после нее наследство. Ну и окончательно решить проблему, на «ты» вы с ней или на «вы». Но вот понять, какого черта ты покушалась на Агнешку, – свыше моих сил. – А я это давно знаю, – буркнула Алиция. – Что ты знаешь?! – Что я их не убивала. Поэтому можешь свои доказательства оставить при себе. А вот что касается вас… – Стойте! – прервала я, потрясенная внезапным открытием. – Мы тоже! Мы тоже отпадаем! Агнешка нас оправдывает. – Каким образом? – Самым обыкновенным. Давай рассуждать логично. Ведь мы исходим из того, что убийца охотится на Алицию, которая всю дорогу делает не то, чего от нее ожидают. Скажу тебе откровенно, дорогая, как жертва ты и в самом деле невыносима. С тобой даже самый уравновешенный преступник выйдет из терпения… Так вот, в этом последнем случае исключается и Павел, и мы с Зосей. Павла не было дома, а мы с Зосей прекрасно видели, что Агнешка ходит в твоем халате, и никак не могли перепутать ее с тобой. – Но ведь то же самое было и в случае с тетей, – вмешалась Зося. – Мы знали, что в кровати Алиции спит тетя. – Так то ночью! Обуреваемый жаждой убийства человек ночью может совершить что угодно. А что касается случая с Агнешкой, то как раз около восьми мы с тобой вместе развешивали выстиранное белье, а до этого вместе его стирали, а потом обе крутились в кухне, и выходит – все время ни на минуту не теряли друг друга из виду. Или мы с тобой вместе совершили убийство, причем совершенно нам обеим ненужное, или нас можно исключить! – Ненужное? Каждый имеет право немного развлечься во время отпуска, – встрял Павел и немедленно получил от Зоси по голове свернутым в рулон проспектом для садоводов. – Да, все больше доводов в пользу кого-нибудь со стороны, – вздохнула Алиция, как будто это обстоятельство ее очень огорчало. – А Аните уже известно об Агнешке? – Не знаю. Я сказала ей только о пропаже Агнешки. А что? – Ну потому что я могла отвезти ее в аэропорт и тем самым обеспечить ей алиби. Не так уж я тогда торопилась, но она с ходу принялась расспрашивать меня о наших делах, и я поспешила от нее избавиться. Уж очень она нахально интересуется всем, нервов никаких не хватает. Пришлось соврать. – Что соврать? – Что мне надо быть в пять часов у адвоката, что до этого еще надо разыскать дома документы. Точно не помню, что уж я ей говорила. – Напрасно ты так на нее сердишься, ведь она расспрашивает из профессионального интереса, и только благодаря ей ты избавлена от любопытства репортеров других газет. Ну как, завтра оставляем дом пустым? – Оставляем, – решила Зося. – Завтра мне надо побывать в больничной кассе. Завтра мне надо быть у Енса. Завтра мне надо сменить масло в машине. Завтра мне надо съездить в Виборг по наследственным делам. Ох, выгонят меня в конце концов с работы! – вздохнула Алиция.
* * *
День, проведенный в «Англетере», нам с Павлом никаких особых впечатлений не доставил. Сидя в холле гостиницы, мы с ним развлекались тем, что пытались отгадать, кто из проживающих в гостинице миллионер, а кто простой командированный. Питались мы по очереди сосисками в ближайшем киоске. Не увидев черного парня и преисполнившись к нему чрезвычайной неприязнью, мы под вечер покинули пост и по дороге рассуждали о том, каким образом избежать отравы, несомненно, обильно рассеянной по всему дому. Дома уже все были в сборе. В Бобусе и Белой Глисте, как мы ни вглядывались, не могли заметить никаких обнадеживающих симптомов. И все равно Алиция с Зосей не могли отвести глаз от Белой Глисты. И в самом деле, было на что посмотреть. На ней были плотно обтягивающие тело брюки и такая же кофточка, так что казалось, она напялила на себя хорошо надутые автомобильные камеры – вид, наполняющий радостью душу каждой женщины. Почти одновременно с нами пришел Торстен. – Вы как раз к ужину явились, – негромко сказала мне Зося в кухне. – Холера, Торстен тоже… Салат, сыры и паштет безопасны, их мы привезли с собой из Копенгагена. И салями. И кофе вот в этой банке. Маргарин, похоже, не трогали, но кто знает? Все прочее оставалось в доме, и что теперь делать? – Подсовывать Торстену только паштет и салат, – решительно сказала я. – Датчане – они тактичные, и берут лишь то, что им предлагают. Надо о нем позаботиться. Помни, ради бога, о маринованных огурцах в банке. Их бы я в первую очередь оставила для Алиции. И тут Бобусь, как по заказу, воскликнул: – Алиция, что я вижу! У тебя есть маринованные огурчики? Нет, нет, не будешь же ты такой скупердяйкой! Может, все-таки переборешь себя и не пожалеешь для гостей? Сказать такое Алиции! Теперь я всецело разделяла ее чувства к Бобусю, да и кто бы не разделил? – Дай ему огурец! – шепнула я Зосе. Зося с сомнением посмотрела на Бобуся, потом на меня, потом опять на Бобуся. Она явно колебалась. – Ах, Бобусь, ну зачем ты так! – с ужимкой произнесла Глиста. – Может, Алиция дорожит этими огурчиками? Ведь здесь так трудно достать хорошие огурцы! В глазах Зоси сверкнула молния. Не говоря ни слова, она схватила банку с огурцами, как следует ее встряхнула, чтобы перемешать маринад, и, сняв крышку, яростно принялась вытаскивать из банки огурцы. Алиция с интересом наблюдала за происходящим, время от времени зловеще посмеиваясь. Торстен из своего кресла внимательно смотрел на них и наверняка ничего не понимал. Бобусь же выпендривался перед своей ненаглядной Глистой. – Что за бардак у тебя на столе! – важно выговаривал он Алиции, поворачиваясь вместе с крутящимся креслом к ее письменному столу. – Разве можно разобраться в этих бумагах? Нет, я бы в два счета навел тут порядок. Разложил их, выбросил ненужное, сложил как следует, полчаса – и дело с концом! Завтра же возьмусь за это. «Глядишь – еще облегчит жизнь нашему убийце», – подумала я. – Особенно легко ты расправишься с датскими бумагами, – сладко пропела Алиция. – А что? Если человек умеет пользоваться словарем… Тут особого ума не надо. – Надо хотя бы не особый, – проворчала Зося вполголоса, а я невинно поинтересовалась: – Разве у вас есть польско-датский словарь? – У меня есть все словари, – снисходительно, как маленькой, бросил Бобусь. – У культурного человека должны быть все словари. – Для этого надо быть культурным человеком, – опять проворчала Зося, а я с той же невинной миной продолжала: – Боюсь, на этом столе не найдется кулинарных рецептов. Здесь в основном документы другого характера. Бобусь, казалось, был немного озадачен. Накрывавшая на стол Алиция замерла в предвкушении развязки – уж она-то понимала, к чему я веду разговор. – А при чем здесь кулинарные рецепты? – подозрительно спросил Бобусь. – Ну как же! Ведь польско-датского словаря в природе не существует. Существует лишь идиотский разговорник для туристов, так в нем все больше фразы насчет еды. Он вряд ли вам пригодится. Алиция издала какой-то странный кашель, напоминающий удовлетворенное воркование. Бобусь же, лишь на секунду сбитый с толку, тут же обрел прежнюю самоуверенность, пренебрежительно махнул рукой и отъехал в кресле от письменного стола. А мне бросил поучающе: – Неужели не понятно – можно ведь воспользоваться англо-датским или немецко-датским словарем. Любому дураку понятно. – Ну, разумеется! – радостно подхватила Алиция. – Для этого требуется лишь знать английский или немецкий. Прошу к столу, ужин готов. Дело в том, что Бобусю так и не удалось овладеть толком ни одним иностранным языком. Даже на английском он не научился свободно говорить, несмотря на многолетнее проживание в Англии. А при всем том он всегда и всюду выдавал себя за полиглота. Мы нащупали весьма продуктивную тему для светского разговора за ужином, и вечер мог пройти чудесно, но, к сожалению, всех нас четверых – Алицию, Зосю, Павла и меня – всецело поглотила другая задача, и на дискуссию решительно не осталось сил. Я имею в виду благородную миссию охраны Торстена. Все мы сочли своим святым долгом смотреть ему в рот, контролируя потребляемые продукты. Лично я следила за горчицей, последовательно отодвигая ее каждый раз в недоступную для него область стола. Алиция решительно вырвала у него из рук банку апельсинового джема и подсунула сыр, что-то сказав по-датски, от чего Торстен малость обалдел и бросил на Павла всполошенный взгляд. Потом, когда за джем принялась Белая Глиста, он попытался помешать ей, но Алиция опять сказала ему что-то по-датски, и Торстен сник окончательно. Ясно, слова не предназначались для Бобуся с Глистой, поэтому мы не могли спросить, что Алиция сказала Торстену, а это, естественно, доводило нас до белого каления. Мы внимательно наблюдали за польскими гостями, ожидая, что вот-вот ухудшится их состояние здоровья, а оно все не ухудшалось. Бобусь с Глистой спокойно сидели за столом, обжирались в свое удовольствие и чувствовали себя распрекрасно. Бобусь, по своему обыкновению, всех поучал, а Белая Глиста ворковала, напропалую кокетничала с мужчинами и заискивала перед Алицией. После ужина, по-прежнему в отличном состоянии, они вышли прохладиться в садик. Ничего не понятно! – Он, что же, не воспользовался предоставленной ему возможностью? – возмущалась я. – Теперь каждый день, что ли, придется уходить из дому? – Таких и кураре не возьмет, – с горечью произнесла Зося. Алиция вдруг вспомнила о необходимости сменить масло в машине. – Завтра сменишь, – сказала я. – Завтра не успею, с самого утра мне надо ехать в Виборг. С раннего утра. Придется сегодня, вот только не уверена, что в это время станции техобслуживания еще работают. Торстен заверил – работают, и Алиция стала собираться. В этот момент в дверях внезапно появился Павел и, запинаясь, произнес: – Мне бы не хотелось вас беспокоить, но, кажется, в моей комнате кто-то лежит… Прервав на полуслове рассуждения о машинном масле, мы молча уставились на него. – Как это – лежит? – спросила наконец Алиция. – Кто? – Не знаю. Опять видно токмо ноги, а остальной туловищ нет. – Павел, если ты нас разыгрываешь, – начала Зося прерывающимся голосом. Не дослушав ее и оттолкнув Павла, мы ринулись в его комнату. Боже ты мой, какие еще ноги лежат в этом доме?! В крохотной комнатушке Павла, на свободном от мебели квадрате пола, между фисгармонией и кроватью в самом деле лежали ноги в рабочих брюках. Остальная часть тела терялась в темноте под столиком со швейной машинкой, покрытым скатертью с красной каемкой по краю. Картина, прямо скажем, ужасающая, ибо создавалось впечатление, что человека разрезали пополам, верхнюю часть забрали, а нижнюю оставили. – Матерь божия! – с душераздирающим стоном произнесла Зося. – Нет, это уже слишком! – возмутилась Алиция. – С меня довольно ног! Где остальное? – Под столом, – объяснил Павел. – И я не знаю, живое оно или мертвое. То есть оно-то, конечно, мертвое, но, может быть, искусственное? – Искусственное, неискусственное, вытянуть все равно надо! Не будет же оно так лежать! – Не трогай! – завопила я и схватила за плечо Алицию, которая наклонилась, чтобы потянуть за ноги. – Может, этот человек еще жив! И мы не знаем, какая у него травма. А если позвоночника? Потянешь – и каюк! – Так что же делать? – Вызвать «скорую помощь», полицию, скорей, чего ты еще ждешь? – Это подключилась Зося. – Иоанна права! Опять наш идиот убийца перепутал и, может, как раньше, не добил! Скорей! – А если искусственное? В нервной хаотичной дискуссии на эту тему – искусственное, неискусственное, вызываются ли врачи к искусственным – было выдвинуто предложение не тянуть, а лишь пощупать ноги. Поручили это Алиции. – Ноги, – информировала она, коснувшись лодыжки, – то есть, того, настоящие. А вот живые ли – через носок не определить. «Скорая» приехала минут через пятнадцать. Это была местная «скорая», из Аллерода, и врач тот же самый. Похоже, он уже привык к нашим вызовам. Убедившись, что герр Мульдгорд уже извещен и едет, он приступил к своим обязанностям: залез под стол с лампой в руках, немного там побыл, вылез и велел осторожно вытянуть жертву. – Она жива, – сказал врач без особого удивления. – Фру Хансен! – простонала Алиция, увидев верхнюю часть жертвы. Зося же форменным образом разбушевалась: – Безобразие! Вместо Бобуся и Белой Глисты эта ни в чем не повинная женщина! Ну и негодяй! Свинья! Подонок! И как он мог принять ее за Алицию? – Холера! – только и могла сказать Алиция. Она попятилась и наступила на ногу Торстену. – О господи! А мне еще ехать в Виборг! Проклятое масло! Конечно, масло – это не такая важная проблема, как очередное покушение. Но, с другой стороны, покушения в нашем доме случались чуть ли не каждый день, а смена масла – очень редко… С помощью медсестры врач наложил повязку. Видимо, он уже успел подружиться с господином Мульдгордом и всемерно желал облегчить ему задачу, потому что велел нам хорошенько запомнить положение, в котором мы обнаружили пострадавшую, и место, куда попали пули. Да, да, в несчастную фру Хансен стреляли! Алиция металась по дому, не зная, на что ей решиться – остаться ли с фру Хансен или немедленно ехать сменить масло. Торстен сжалился над ней и предложил свои услуги по части масла. Никому не доверявшая свою машину Алиция сейчас с радостью приняла его предложение и вручила ключи от машины. Сделав пострадавшей перевязку и уколы, врач решил подождать прибытия полиции, заявив, что фру Хансен это не принесет вреда, а герру Мульдгорду наверняка принесет пользу. Мы не возражали, всецело положившись на его опыт. Использовав минуту передышки, я оттащила Алицию в уголок, чтобы выяснить очень интересовавший меня вопрос: – Послушай, пока не приехали легавые и опять не перевернули весь дом вверх ногами, переведи мне, ради бога, что ты такое сказала Торстену, когда он собрался есть апельсиновый джем? Он еще сразу поставил его на место, а выражение лица у него было… Странное какое-то. – Что? – спросила Алиция и смутилась. – Ты обязательно хочешь знать? – Обязательно, – поддержали меня Зося с Павлом, которые подошли к нам. – Ах ты, боже мой… Зося, ты извини, конечно. И ты, Павел, тоже. Я ему сказала, что Павел наплевал в джем. – Что?! – Что Павел наплевал в джем. Мне очень неприятно, но тогда в спешке ничего другого мне не пришло в голову. Павел с Зосей от возмущения потеряли дар речи, а я продолжала: – А что ты сказала ему потом, когда Белая Глиста принялась есть джем? – Что она его и раньше ела, так как я не успела ее предупредить, и теперь уже как-то неудобно говорить ей об этом. Похоже, Торстен немного удивился, но лучше удивиться, чем отравиться. – Оказывается, и вовсе бы он не отравился, – недовольно сказала Зося. – И почему именно Павел? Не могла сказать, что наплевала Иоанна? – Не знаю… Павел как-то больше подходит. – Ладно, мне не жалко, – великодушно заявил Павел. – Если надо, я и не то еще могу сделать. А вот почему убийца напал на фру Хансен в моей комнате? Может, стал охотиться за мной и принял ее за меня? Оторвавшись от джема, мы переключились на очередную криминальную загадку. Действительно, трудно было понять логику действий преступника. Семидесятилетняя датчанка-уборщица не была похожа ни на Алицию, ни тем более на Павла. Кроме того, стреляли в нее в тот момент, когда было известно, что Алиции нет в доме, так что перепутать с ней фру Хансен никак не могли. Зачем же тогда стреляли? – Преступник на сдельщине, – предположил Павел. – Платят ему за выполненную работу, Алиция не попадается, вот он и убивает того, кто подвернется. А в данном случае у обеих одинаковая фамилия, так что он с чистой совестью может доложить, что покончил с фру Хансен. – Хватит молоть ерунду, – одернула сына Зося. – Наверняка убийца явился в дом, когда нас не было, и стал искать Эдиково письмо. А тут пришла фру Хансен и застукала его в комнате Павла. Ключи у него есть, это ясно! Ясно это было с самого начала, и только Алиция отказывалась поверить – уж очень ей не хотелось менять замки! Сейчас мы все согласились с Зосей и вернулись в комнату Павла. На столике, где стояла швейная машинка, в беспорядке валялись нитки, иголки, куски материи, журналы и что-то еще. Бросая сочувственные взгляды на носилки с раненой фру Хансен на кровати Павла и, наоборот, стараясь не смотреть на пол, где остались следы преступления, мы столпились у стола, и Зося наглядно, тыкая пальцем, информировала нас, что и где лежало раньше. Два дня назад она лично шила что-то, лично навела порядок, и, зная ее педантичность, ей можно было поверить. – И здесь тоже все перевернуто, – сказала Алиция, подойдя к фисгармонии, погребенной под горами бумаг. – Все эти кучки лежат не так. А письма Эдика тут нет, я уже два раза искала. Вскоре прибыл господин Мульдгорд, выслушал то, что мы смогли ему сообщить, произвел тщательный осмотр места происшествия, побеседовал с врачом и подтвердил наши предположения. – Труп был влекомый яко пребывал на кулуарах, – пояснил он, и в голосе его звучало явное осуждение. – Се бывши убивец, – говоря это, полицейский встал у швейной машинки. – А се во оноже время воззрила жена всуе, – тут он вышел в коридор и заглянул в комнату, изображая несчастную фру Хансен. – Убивец нервный стреляху пистолет два раза. – Он все делает два раза, – заметил Павел. – Два раза бил по голове, два раза травил… Герр Мульдгорд, прервав свои умозаключения, с интересом выслушал Павла, а потом продолжал: – Жена пала на кулуарах и кровь истекла, и убивец повлек ея в покои, о, кровь вельми багрила стезю. Аз мыслить убивец возжелаху врата замкнути. – Двери закрыть? – пожелала убедиться Зося. – А зачем же ее было под стол заталкивать? – А что ему оставалось делать? Иначе бы не поместилась. Тут на свободном полу целый человек никак не поместится. – Значит, и в самом деле застукала его, когда рылся в бумагах, – заметила Алиция. – Интересно, узнала ли она его? Ну ладно, а что же ваш человек? Опять никого не заметил? Господин Мульдгорд таинственно улыбнулся и попросил нас очистить помещение, чтобы его люди смогли, наконец, приступить к работе – не могла же фру Хансен до бесконечности оставаться на кровати Павла. Когда мы собрались в другой комнате, он с удовлетворением проинформировал нас о новом усовершенствовании в работе его группы, а именно: сидящий в засаде теперь снимал телеобъективом все, что оказывалось в поле его зрения. Его наблюдательный пост находился довольно далеко от дома, в кустах, оттуда открывался вид и на калитку, ведущую на улицу, и на дыру в живой изгороди. И вот теперь они проявят пленку, снимки увеличат и завтра нам их покажут. Может, на них мы обнаружим кого-нибудь незнакомого, кто и окажется убийцей. – Наконец что-то умное придумали, – похвалила его Алиция. – Ловушка в доме все-таки лучше, – Павел упрямо стоял на своем. Полицейский повернулся в его сторону. – Отроче, ты еси глаголить истина, – сказал он. – Убивец делать два разы. Аще паки имеет внове стрелять пистолет. На какая особа? Вещай! – Лопни мои глаза, откуда мне знать? – отбивался ошарашенный Павел. – Аминь. Вельми мыслити потребно. – С таким напутствием нас отпустили. Бобусь и Белая Глиста то ли замерзли на улице, то ли их внимание привлекло необычное оживление в доме, во всяком случае они вошли в дом. И как раз в тот момент, когда из него с превеликой осторожностью выносили носилки с фру Хансен, а вслед за ними один из полицейских нес окровавленный коврик из-под стола, на котором она лежала. Надо признать, было на что посмотреть. Бобусь не успел взять себя в руки и прореагировать, как пристало настоящему мужчине. Он издал какое-то визгливое хрюканье, отчетливо прозвучавшее в тишине, сопровождающей вынос тела. Белая Глиста с душераздирающим криком схватилась за декольте. – Что… Что это? Что это значит? – пролепетала она, указывая пальцем на полицейского, который в этот момент появился в дверях. – Это полицейский, – вежливо ответила я. – Это значит, что в нашем доме совершено новое преступление. На сей раз с помощью огнестрельного оружия. Я не сочла нужным добавить, что преступление опять неудачное и его жертва осталась в живых. – О, аз зрю гости! Гости здоровы суть? – поинтересовался при виде их герр Мульдгорд у Алиции. – Здоровы, – с горечью ответила Алиция. – Ну знаешь! – с претензией обратился Бобусь к хозяйке дома, все еще писклявым голосом. – Ну знаешь! Мы приезжаем из такой дали, а тут на каждом шагу какие-то трупы! – Я думала, это вас развлечет, – ядовито ответила Алиция. Но тут Белая Глиста вдруг стала терять сознание и падать в обморок на руки Бобуся. Будучи на голову выше Бобуся, она своей пружинящей тяжестью совершенно придавила возлюбленного, лишив его возможности должным образом ответить Алиции. Из-под живой горы доносилось лишь придушенное гневное сопение. С трудом добравшись до дивана, Бобусь свалил на него живую кучу автомобильных покрышек и яростно потребовал лекарства от обморока или, на худой конец, спиртного. Отнюдь не скупая, а скорее невероятно расточительная Алиция, которая никогда не жалела для друзей своего добра, тут проявила себя как самый настоящий жмот. В ответ на отчаянные требования Бобуся укрепить расшатанную нервную систему Глисты «глоточком чего-нибудь крепкого» она предложила ему пиво. Я с интересом ждала развития событий. Меж тем Павел с полицейским оживленно обсуждали только что родившуюся новую концепцию. – Стилетом он пырял только раз, – оживленно доказывал Павел. – Так что, того и гляди, еще пырнет. Учтите! – Пистолет имеет стрелять два разы, – соглашался с ним господин Мульдгорд. – Коньячку! Кикуня должна выпить глоточек коньячку! – орал Бобусь. Алиция демонстративно вышла в кухню и там дала выход своей ярости, прошептав мне: – Шиш они получат, а не коньячок! Хотя и есть, не дам! Неначатая бутылка «Наполеона» стоит в шкафчике на видном месте. Так я лучше вылью его в унитаз, чем дам этой …! – И зачем надо было говорить, что Павел плевал в джем? – шепотом же включилась в наш разговор Зося, которая никак не могла пережить компрометации сына. – Раз он все делает два раза… Павел с полицейским продолжали развивать концепцию: – Вот если бы можно было угадать, кого он теперь выберет! И что будет делать! – размечтался Павел. – Тогда бы ловушку подстроили. Хотя ясно ведь, что выберет Алицию. Вот если бы угадать, что Алиция будет делать… – Спать пойду, – сказала Алиция решительно. Видя, что его игнорируют, разъяренный Бобусь решил действовать самостоятельно. Непонятным и крайне оскорбительным для его самолюбия было пассивное равнодушие Алиции. Покинув на минутку свою обожаемую Глисту, он дробной рысцой подбежал к стеклянной горке, что стояла в углу комнаты. – Ну, Алиция, у меня кончилось терпение! – воскликнул он. – Обойдемся и без тебя! Треугольный стеклянный шкафчик, украшавший красный угол комнаты, представлял собой святыню, которую чтили все обитатели дома Алиции. Кроме бутылок со спиртным, в нем хранилось еще и то, что Алиция называла своим фамильным серебром. Горка была заперта на ключик, который висел рядом на гвоздике, о чем все знали. К шкафчику, однако, никто, кроме хозяйки, не смел прикоснуться – таково было неписаное правило. Бестактным считалось даже разглядывание бутылок в этом святилище. Бобусь снял ключ с гвоздика. Алиция онемела от возмущения. Мы замерли, не веря глазам своим: такое святотатство! Господин Мульдгорд почувствовал, что происходит нечто необычное, и тоже замер, на полуслове прервав свои рассуждения. Бобусь сунул ключ в дырку, повернул его и с силой распахнул дверцу. Ослепляющий блеск, грохот, звон и душераздирающий вопль Белой Глисты слились воедино. Мощным взрывом у Бобуся оторвало голову. Пролетев через комнату, она пробила стекло и упала в сад. Тут же выяснилось, что голова у Бобуся на месте, ибо он кричит и держится за нее, а между пальцами у него течет кровь. Увидев это, Белая Глиста завопила еще отчаяннее, сорвалась с дивана и бросилась к полицейскому, видимо ища спасения в его объятиях. Поскольку герр Мульдгорд не предвидел атаки, от толчка он опрокинулся навзничь на стеллаж и повалил его вместе со стоявшим на нем большим магнитофоном. Второй взрыв потряс дом. Трудно описать, что тут творилось! Бобусь лежал без сознания. Опутанный проводами и магнитофонными лентами полицейский тщетно пытался освободиться от рыдавшей на нем Белой Глисты. Зося и Алиция бросились на помощь Бобусю, Павел с горящими глазами – к шкафчику, а я – к окну. Ведь собственными же глазами видела, как туда пролетела Бобусева голова! Это оказался парик. Я пришла в себя, да и остальные немного успокоились. Бобусю Алиция сделала перевязку – у него оказалась содранной кожа на темени и несколько ожогов. Придя в сознание, он принялся жалобно стонать, держась за голову. Гораздо больше пострадал магнитофон, который превратился в кучу обломков. Пострадал и господин Мульдгорд, набив на затылке большую шишку. Тем не менее он первым отметил философски: – Аминь! Стрелять два разы. – Значит, теперь остался только стилет! – радовался Павел. Алиция сияла, и даже потеря магнитофона не уменьшила чувства ее глубокого удовлетворения. – Ну уж теперь-то он раз и навсегда отучится трогать мои вещи! Как думаете, это достаточный повод, чтобы открыть бутылку «Наполеона»? – Ну уж нет! – возразила Зося. – Откроем, когда уедут. И как она не разбилась! – Она стояла ниже, а весь взрыв пошел верхом. В перерывах между стонами Бобусь, тяжко пострадавший во время взрыва и глубоко оскорбленный в своих амбициях, давал понять, что подозревает Алицию в устройстве покушения на его жизнь. И требовал оказать ему профессиональную врачебную помощь. Странно, но желания немедленно покинуть дом Алиции он не проявлял. В противоположность ему Белая Глиста, смертельно напуганная, громко проявляла такое желание. – В конце концов ты бы могла сменить гнев на милость, ведь от него есть немалая польза, – говорила я Алиции, помогая сматывать магнитофонную ленту. – Он лишился парика и выступил вместо тебя в роли очередной жертвы. Согласись, и взрыв он принял на себя. Ты бы так легко не отделалась. – Он разбил окно и магнитофон, – мстительно сказала Алиция. – Хотя нет, магнитофон разбила Белая Глиста. Впрочем, если перечислять нанесенный ими вред моему дому, получится целый список. И это вовсе не его заслуга, что он ростом с сидящую собаку. Будь я на его месте, куда бы в меня попало? – Точно в лицо. И сейчас ты бы уже была без головы. – Скажи пожалуйста, а я и не знала, что он носит парик! Герр Мульдгорд наконец-то дождался эксперта, которого вызвал сразу же после взрыва, и они вместе с Павлом, не отступавшим от них ни на шаг, осмотрели взрывоопасный шкафчик. Эксперт сразу же понял, в чем дело, сходил в садик и принес оттуда килограммовую гирю. Вот, оказывается, что пробило стекло! Господин Мульдгорд попытался объяснить нам взрывное устройство. – Была труба, – объявил он, демонстрируя нам жалкие останки консервной банки. – И сия тягость, – он потряс гирей. – И пи… пи… – Пирожные? – неуверенно подсказала Зося. – Отнюдь. Пи… пи… – Пистолет? – Пикриновая кислота, – подсказал Павел. – О да! – обрадовался полицейский. – Пикриновая кислота. Мощь ее велика есть, воздвигла тягость иже вознеси на воздуцех. – Павел, ты понял, в чем там дело? – А чего тут не понять? – Павла прямо-таки распирала радость сопричастности к такому событию. – Кислота была в банке, банку пружинкой соединили с дверцей. Когда дверцу открыли, по кислоте вдарило, гиря звезданула, что твой снаряд. Башку бы ему снесло, как пить дать! – А горка цела, – удивилась Зося. – И ничего в ней не разбилось. – Так вся сила наружу вышла! Если бы он не распахнул дверцу, а открыл осторожно, горку бы разнесло, а так все в порядке. – И в самом деле, все в порядке, – произнесла Алиция. – Ну, не совсем все… Я не то хотел сказать.Здорово придумано! Эффектное покушение придало новый импульс нашему воображению. Столпившись вокруг эксперта и следя за каждым его жестом, мы обменивались соображениями. Убийца наверняка знал, что никто, кроме Алиции, шкафчик открывать не станет. Значит, он из наших знакомых, значит, придется, видимо, расстаться с концепцией кого-то со стороны. После ряда неудач он придумал, казалось бы, верный способ разделаться с Алицией: можно было спать в ее кровати, можно было ходить в ее халате, но открыть заветный шкафчик могла только она лично! Как видно, убийца не знал Бобуся… Мы оставили в распоряжении преступника пустой дом на весь день, времени у него было предостаточно… – Алиция, шла бы ты спать, уже поздно, а завтра тебе с раннего утра ехать в Виборг, – сказала вдруг Зося. – Как я могу спать, когда в этом доме все время что-то случается! Может, еще где подложена какая взрывчатка… – Проверь под своей кроватью и в машине. – Да, кстати, а где же машина? – вспомнила вдруг Алиция. – Во сколько Торстен уехал? В девять? Так где же он? – Может, здешняя станция техобслуживания уже не работала, и ему пришлось ехать в Копенгаген. Полчаса пути, потом подождать на станции, еще час обратная дорога… Часа два как минимум! – Да, но уже прошло четыре часа! Покончив со шкафчиком, эксперт что-то стал рассказывать господину Мульдгорду, который вдруг проявил признаки беспокойства. – Машина пани нумер какая есть? – спросил он у Алиции. – ВМ 18 235, – ответила Алиция, взглянув на бумажку, приколотую к книжной полке. – А что? Полицейский по-датски повторил номер эксперту, после чего оба мужчины, обменявшись взглядами, уставились на Алицию. Мы с тревогой ждали объяснений. – Не есть хорошо, – произнес герр Мульдгорд как бы с укором. – Вельми плохо. Огнь великий на автострада. Машина «вольво» нанес удар цистерна бензин. Нумер зело подобен… – Торстен! – вскричала побледневшая Алиция. Мы сорвались с мест. Третье покушение за один день! Нет, это уж слишком! Эксперт что-то сказал по-датски, и Алиция просто окаменела. – Что он сказал? – Зося трясла ее за плечо. – Что он сказал? Алиция не могла вымолвить ни слова. Перевел герр Мульдгорд: – Внутре машина в пепел и прах обращенные останки… Его голос прервался от огорчения и сочувствия. – Матерь божия, что за кошмарный вечер! Сколько же можно?! Через минуту мы мчались к месту катастрофы на полицейских машинах, проигнорировав глупые протесты Бобуся и Белой Глисты, боявшихся оставаться дома в одиночестве. Действительно, фатальный день. Ну ладно, несчастье с Бобусем нас, прямо скажем, не очень огорчило. Фру Хансен для нас – человек почти незнакомый. Но Торстен! Такой симпатичный, милый юноша. Ужасная, чудовищно несправедливая смерть! Несчастный случай произошел у развилки дорог на Хиллерод и Хельсингер. Случайно оказавшиеся на месте происшествия свидетели показали, что со стороны Хельсингера ехала цистерна с бензином. Увидев «вольво», идущую навстречу из Копенгагена и собирающуюся свернуть на Хиллерод, шофер цистерны притормозил. Из виража «вольво» вышла на довольно большой скорости. Вместо того, чтобы взять немного левее, машина пошла прямо и врезалась в цистерну. Огонь вспыхнул сразу же. К тому времени, когда мы подъехали, огонь был уже погашен, но суматоха еще царила порядочная – еще бы, такие автокатастрофы случаются не каждый день. От Алициной машины осталась куча металлолома. Стояли две санитарные машины. В одну сложили обращенные в пепел останки, а, точнее, обугленный труп. Возле второй толпились люди. Всю дорогу Алицию трясло так, что у нее стучали зубы, теперь же она потеряла остатки самообладания. Плача и крича, она рвалась из объятий Зоси к санитарной машине с обугленным трупом, заметно усиливая суматоху. Привлеченные ее криками, подтянулись люди, толпившиеся возле второй санитарной машины, и среди них я, не веря своим глазам, увидела Торстена собственной персоной, живого и невредимого, правда, в слегка разодранной одежде. Растолкав полицейских, я пробилась к Алиции: – Успокойся! Перестань кричать! Зачем оплакивать чужие трупы, мало тебе своих? Торстен жив! Полуживая от горя и отчаяния, Алиция отцепилась от захваченной сверхъестественным усилием санитарной машины и бросилась к Торстену. Торстен позволял себя ощупывать, обнимать, обцеловывать и что-то выкрикивал в возбуждении. Бригада медработников и полиция, не скрывая своего глубочайшего негодования, пытались вырвать его у Алиции и затолкать обратно во вторую санитарную машину. И как его при этом не разорвали на куски! На обратном пути в Аллерод Алиция со слов Торстена объяснила, что произошло. – Он говорит – вышла из строя система управления. Руль свое, а колеса свое. Вдруг отделилось одно от другого. И он уже ничего не успел сделать, потому что тут перед носом появилась цистерна, она шла слишком близко к середине шоссе. Торстен только и успел снять ногу с газа. Что было дальше – не знает, потерял сознание. В момент удара его вышвырнуло из машины, замок в левой дверце у меня был испорчен, еле держал. Потом пришел в сознание и говорит, что чувствует себя хорошо. В больницу его забрали потому, что опасаются сотрясения мозга. И правильно опасаются, по-моему. Уж очень он был возбужден. Боюсь, как бы у него не было сотрясения чего-нибудь еще, он был совсем непохож на флегматичного, неторопливого Торстена, какого мы знали. Мало того, что выскочил из санитарной машины и бросился к Алиции, мало того, что возбужденно выкрикивал технические подробности аварии, – когда его вторично запихивали в санитарную машину, он вырывался из рук полицейских и медработников, подбегал к нам, громким голосом продолжая кричать что-то с несвойственным датчанам темпераментом. – Так кто же сгоревшая жертва? Обугленный труп? – Какой-то совершенно незнакомый человек. Подошел к Торстену на станции техобслуживания в Копенгагене и попросил подвезти до Аллерода. – Ужасно! Ни в чем не повинный человек! Так уж, видно, судьбой ему предназначено… – А водитель цистерны жив? – Жив. Успел выскочить из машины, только немного обгорел. По мнению Торстена, с моей машиной что-то сделали специально. – Наверняка. Охотясь за тобой, наш убийца изведет добрую половину человечества. И останетесь на свете только ты, он и тараканы. – И тараканы? – Ну да, говорят, они выживут даже в термоядерной катастрофе. Впрочем, не уверена, может, не тараканы, а клопы, помню только, что какие-то несимпатичные животные. – Интересно, когда он успел это сделать? – Наш убийца – трудяга, ничего не скажешь. Ему бы взяться за что-нибудь полезное… Кто из твоих знакомых такой трудолюбивый? Не Анита же… – Ой, боюсь я бросать подозрение на человека, но если говорить о работящих, то только Рой… Всю дорогу домой мы строили разные предположения насчет того, когда именно можно было испортить машину Алиции и мог ли Рой это сделать. В последнее время Алиция вовсю пользовалась машиной, ездила на ней по всей стране, на длительное время оставляя где попало, преимущественно в местах безлюдных и плохо освещенных, так что у преступника возможностей было множество. Ни к чему определенному мы не пришли. – Какое счастье, что машина застрахована! – сказала Алиция. – Похоже, теперь я смогу, наконец, купить новую. Свою точку зрения высказал по этому поводу Бобусь, проснувшийся с нашим возвращением домой. – А чего еще можно ожидать, если с машиной обращаются так, как Алиция? – презрительно заметил он. – Я это давно предвидел. Ведь ее машина в столь ужасном состоянии… – Конечно! – подхватила я. – Совсем сгоревшая! Бобусь пожал плечами и сморщился – наверное, темечко жгло. – Сгоревшая – не сгоревшая, это не имеет значения. Она уже давно никуда не годилась. Просто Алиция не умеет следить за машиной. В такой машине и портить ничего не надо, она и без того разваливалась. Небось, Алиция сама что-то мастерила и испортила. – Ну да, я вечно все порчу, – согласилась Алиция, которую чудесное спасение Торстена и страховка за машину привели в состояние беззаботной радости. – Особенно я люблю портить систему управления. А также выводить из строя тормоза. И отвинчиваю гайки от колес. Все хочу, чтобы когда-нибудь что-нибудь оторвалось… – Ну уж с тобой я никогда не сяду в машину. Надо быть самоубийцей… – Самоубийцей надо быть, чтобы жить в этом доме, – проворчала Зося. – Интересно, когда до него это дойдет? – Ах, дорогая, какие ты потерпела убытки! – Белая Глиста обратилась к Алиции с притворным сочувствием, но ей не удалось скрыть удовлетворение в голосе. – Такие убытки! – Тут я понесла большие убытки, – отпарировала Алиция, указывая на кучу обломков, которые еще недавно были магнитофоном. – Машина была застрахована, а магнитофон нет. – Старая развалина, а не магнитофон, – фыркнул Бобусь. Не выдержав, Зося выскочила из комнаты, хлопнув дверью. Я тоже не выдержала, хотя и клялась себе не реагировать на Бобуся. – Некоторые любят старые развалины, – заметила я философски, пытаясь одним глазом смотреть на Бобуся, а другим на Белую Глисту, которая была старше меня на два года. А толще на все двадцать. Нахмурившаяся было Алиция опять расцвела и бросила мне благодарный взгляд. Думаю, для нее вполне достаточной компенсацией за разбитый магнитофон стала разбитая вдребезги Бобусева надежда на романтическую идиллию со своей Глистой – какая уж тут романтика, когда содран скальп! Еще немного постараться нашему преступнику – и Белая Глиста не выдержит. – И нисколечко мне его теперь не жаль, – сказала я о Бобусе, когда мы с Алицией остались одни. – Он ее вполне заслужил. – А разве когда-то ты его жалела? – удивилась Алиция. – Жалела, давно, когда еще его не знала, а ты говорила, что он, в сущности, порядочный человек. – Скажи пожалуйста! Неужели я так когда-то считала? – Считала. Впрочем, каждый может ошибаться. А Белую Глисту я хорошо знала, правда, не лично, по ее делам. Помню, как она отбила мужа у одной хорошей женщины, и эта женщина рыдала у меня на груди. И о других подобных подвигах ее слышала, лишь бы мужик был состоятельный. Глиста гналась за богатством без удержу и без зазрения совести. Так что Бобусь имеет то, что заслужил. – Пойду-ка я спать, – сказала Алиция. – Мне ведь и в самом деле с самого утра надо ехать в Виборг. Надеюсь, сегодня больше уже ничего не случится…
* * *
Расставаясь с нами, господин Мульдгорд дал понять, что его удивляет целый ряд моментов, что он хотел бы их для себя прояснить и что с этой целью он приедет к нам завтра вечером, после возвращения Алиции из Виборга. Поскольку у Алиции теперь не было машины и ехать она собиралась на машине Оле вместе с другими родственниками, можно было надеяться на ее возвращение вовремя. Мне совершенно не улыбалось провести весь день в обществе Бобуся и Белой Глисты, но совесть не позволяла оставить Зосю одну с ними. Поэтому я отказалась от мысли съездить в Копенгаген и решила остаться дома. Тем более что могло прийти письмо (я его очень ждала) – ответ на мое письмо (а точнее, письма), в которых я описывала происходящие у нас события. Зося внесла предложение поискать пропавшее письмо Эдика. – Самой Алиции в жизни его не найти, – сказала она с раздражением. – Ее паршивых бумаг касаться не будем, а обшарим все другие места. По крайней мере, будем знать, где его наверняка нет. А драгоценные гости пусть делают что хотят, я не намерена цацкаться с ними! И вообще, глаза бы мои на них не глядели. Павел, марш в гостиницу! Немедленно отправляйся! Ловушку можешь обдумывать и сидя в гостинице. Ну, Иоанна, за дело! Я отнюдь не разделяла Зосиной уверенности насчет отсутствия Эдикова письма в тех местах, которые мы с ней обшарим, ибо Алиция могла свести насмарку всю нашу работу, перекладывая с места на место, как это у нее водится, вещи уже в ходе наших поисков. Тем не менее я послушно принялась за дело. Начали мы с подвала и, покончив к вечеру с мастерской, с ног валились от усталости. Мы перетряхнули весь шкаф Торкиля с его рисунками, осмотрев каждый рисунок, каждую бумажку. Проверили все полки с огородным инвентарем. Перебрали тысячи каких-то бебехов в картонных коробках. Просеяли искусственные удобрения и чуть не на кусочки разобрали катафалк. Педантично исследовали каждую простыню и наволочку, каждое полотенце. И теперь могли поклясться, что Эдикова письма в мастерской не было. – Разве что эта ненормальная сорвала паркет с пола, спрятала под ним письмо, а потом уложила его обратно, – отдуваясь и вытирая пот со лба, сказала Зося. – Хотя сомнительно. Вряд ли забыла, если бы отдирала паркетины. Приготовив себе заслуженный ужин и не принимая во внимание при этом Бобуся с Глистой, мы сели поесть и передохнуть. – Пусть сами питаются, – здраво заметила Зося. – Если чего не то съедят, я не буду отвечать. Ты как считаешь? Я считала так же. Ведь не слепые же они, видят, что творится в доме, так уж пусть питаются на собственную ответственность. За ужином мы высказали мысль, что убийца, устроив вчера столько покушений, должен же заинтересоваться их результатом, поэтому первый, кто позвонит с невинным вопросом «Как дела?», и будет самым подозрительным. И тут явилась Эва. Паштет с салатом застрял у меня в горле. – Я забежала узнать, как у вас дела, – защебетала Эва, но это был какой-то нервный щебет. – Просто я была тут по соседству и подумала – дай себе забегу. А где Алиция? Тысячи подозрений зароились в голове. – Ты на машине? – проглотив и запив глотком чая помеху в горле, поинтересовалась я, так как вроде слышала шум мотора. – Ах нет, – ответила Эва. – То есть да… То есть нет… Меня подбросили на машине, а возвращаться я буду поездом. Послушайте, не дадите ли вы мне кофе? – Алиции нет дома и мы не помним, куда она поехала, – веско произнесла Зося. – Кофе сейчас приготовим. И для них тоже, Иоанна? Кофе можно было пить спокойно, уж о его безвредности мы проявляли особую заботу. Можно, конечно, пожертвовать и для гостей, хотя жалко. Эва то и дело посматривала на часы, нервно поправляла волосы и ко вчерашним событиям в нашем доме проявила весьма умеренный интерес. И при этом выглядела так, что при виде ее Белая Глиста позеленела, схватила кофе и плотно закрыла за собой двери комнаты, в которой Бобусь пребывал со своим травмированным темечком. Зося многозначительно молчала, разглядывая в упор самую подозрительную кандидатуру. – Ну мне пора, – вдруг заявила Эва. – Послушай, Иоанна, не могла бы ты проводить меня до станции? Естественно, я могла. Обычно от дома Алиции до станции девять минут пути нормальным шагом. Приблизительно через полчаса мы были на полдороге. – Это ужасно, у меня уже нет сил! – в отчаянии выкрикивала Эва. – Я никак не могу от него отделаться! Преследует меня на каждом шагу, является за мной на машине, не могу же я устраивать ему сцены на людях, вот и вынуждена была сюда приехать, ничего другого мне не пришло в голову. Больше всего боюсь, как бы Рой не узнал, он не поверит, что мне этот тип опостылел, ты ведь сама видела, каков он внешне! – Да нет, мне он не понравился, – робко вставила я. Эва в отчаянии махнула рукой. – Джузеппе – брюнет, у Роя комплексы, он убежден, что я предпочитаю черных. И как ему объяснить, что это не так?! Ведь датский язык такой трудный… Черт бы побрал эти языки. И в самом деле, положение Эвы осложнялось тем, что они с Роем общались исключительно на английском. Ни для Эвы, ни для Роя это не был родной язык, так что уже неоднократно случались недоразумения даже по самым простым вопросам. А что же говорить о таком сложном! – Так что мне с ним делать? – в отчаянии выкрикнула Эва. – Раз и навсегда отнять от груди! – без колебаний посоветовала я. – Ты, наверное, слишком мягко с ним обращаешься. – Ох, не знаю! Ох, возможно! Но ты же знаешь, я не умею отказывать, когда вот так нахально пристают! Ох, как он меня измучил! Она и в самом деле пребывала в таком глубоком отчаянии, что у меня язык не повернулся задать бестактный вопрос, не она ли убила Эдика, чтобы он ее не выдал, а после Эдика нанесла ущерб еще семи лицам. Да и не очень верила я в ее вину. Если еще могла поверить, что Эва способна убить кого-то в состоянии аффекта, то уж в предумышленном убийстве заподозрить ее было невозможно. А может быть, она положила начало, убив Эдика, а ее возлюбленный взялся продолжить начатое? Хорошо бы этот возлюбленный сейчас вернулся в гостиницу, чтобы сидящий в засаде Павел наконец его увидел. – Послушай, а чем он, собственно, занимается, этот твой Джузеппе? Кто он? – Не мой! Только не мой! – энергично запротестовала Эва. – Не мой! – Ладно, ладно, не твой. Чем он занимается? – Ох, откуда я знаю? Мне ведь это неинтересно. Ну он просто деловой человек. Какие-то дела, бизнес. Плевать я хотела на его бизнес и его деньги! Молнией мелькнула мысль – хорошо бы на Джузеппе напустить Белую Глисту. Но я тут же спохватилась – уж очень отличались эти женщины внешними данными, и после Эвы Джузеппе уж никак не польстится на Глисту. Вот если бы он был слепой или ненормальный… А жаль. – Он когда-нибудь был в Польше? – продолжала я хитрый допрос. – Не знаю, – равнодушно ответила Эва. – Может, и был. Он по всему свету ездит. Ох, какое мне дело до того, был он в Польше или нет, я не знаю, что с ним делать в Дании! Сейчас! – Думаю, тебе ничего другого не остается, как во всем признаться Рою, – тяжело вздохнув, посоветовала я. – Ну, даст ему Рой по морде… – Рой впихнет меня в его объятия, – раздраженно прервала Эва. – Рой меня любит. Рой устранится с моего пути. Рой подумает, что с тем я буду счастлива! Я с удивлением посмотрела на нее. Слово в слово то же самое говорили мы с Алицией. Надо же, какие мы умные! – Знаешь, не исключено, что я к вам как-нибудь опять приеду, надо же мне куда-то приезжать, когда он силой забирает меня с работы! Так что предупреди Алицию. Он думает, мне у вас не надо бывать из-за всех этих преступлений. Да, кстати, а больше никого у вас не убили? Я была шокирована. Видно, и в самом деле ничто так не оглупляет и не оглушает, как любовь! И тут же самокритично призналась себе, что ведь и я сама гораздо сильнее переживала бы все эти преступления, если бы не была занята личными проблемами. – Не знаю, на ком ты остановилась, – ответила я Эве. – Кто у тебя числится в последних жертвах? – Вроде бы погибла тетка Торкиля, – неуверенно ответила Эва. – Вроде бы что-то такое с ней случилось… – Э, ты здорово отстала. Во-первых, тетка Торкиля выжила… – Что ты говоришь! В ее возрасте… – Датские старушки очень крепкие и долговечные. Сейчас она поправляет здоровье в больнице. Во-вторых, после тетки жертвой пали Агнешка и фру Хансен, домработница Алиции. И вообще все окрестные больницы забиты несостоявшимися жертвами нашего убийцы. И Торстена там держат с подозрением на сотрясение мозга. С еще одной жертвы сняли скальп, а еще погиб совсем посторонний человек, абсолютно не предусмотренный программой. Вот какой активный наш убийца! – Это ужасно, – рассеянно произнесла Эва. – Ну прямо гекатомба в Аллероде! Надо вам как-то с этим кончать. Посадив Эву в поезд, я быстрым шагом пошла домой. И в самом деле, надо нам с этим кончать! Как мы можем допускать подобные преступления у нас в доме?! Зося встретила меня попреками за то, что я так вежливо разговаривала с преступницей. Я не поддержала разговора на эту тему, так как дома оказался Павел. (Мы не встретились с ним по дороге, потому что шли с Эвой не прямым путем к станции, а дали кругаля.) Естественно, я сразу накинулась на него с вопросом, видел ли он черного парня. – Откуда? – ответил раздраженно Павел. – Опять проторчал напрасно. Не было его. – Как это не было? Часа полтора прошло, как он уехал. И должен был быть. Как ты мог его не видеть? – Да не было его, чтоб мне лопнуть! – защищался Павел, его малость испугал мой наскок. – С утра я сидел в гостинице, голодный как волк, на сосиски уже смотреть не могу. И никакого черного парня не видел. Мне пришлось смываться, потому как портье на меня нехорошо поглядывал, глаза я ему намозолил… – Интересно! Какое тебе дело до портье? Пусть глазеет! Не мог еще с полчаса посидеть? Он обязательно бы вернулся. – Да почему обязательно? Что, он не мог поехать в какое другое место? Свободно мог, а вернулся бы в час ночи. И вообще, я сижу, высматриваю его, а он мотается по всему городу! Может, есть другое место, где он обязательно появляется? Ну, конечно! Есть такое место! Из того, что мне говорила Эва… – Стой! – сказала я. – Ты прав, мы поступаем по-идиотски. Завтра я тебе скажу, где и когда точно он будет. Но это тайна, никому нельзя говорить. Если окажется, что это не он, я поставлю в неудобное положение одного человека. – Как же не он, когда я столько времени его высматриваю, – возмутился Павел и убедил меня. Алиция прибыла почти в одно время с господином Мульдгордом. Алиция пообедала, господин Мульдгорд отказался даже от кофе… Прежде чем приступить к своим расспросам, он любезно поделился с нами сведениями, которые получил вчера. Оказалось, система управления Алициной машины была очень хитро выведена из строя, причем времени у преступника это заняло очень немного, а катастрофу гарантировало. В Дании ездят быстро и даже не на крутом повороте внезапный выход управления из строя обязательно грозит катастрофой. Возможно, преступник не стремился к тому, чтобы Алиция разбилась насмерть, возможно, его устраивало, чтобы она в слегка поврежденном состоянии была отвезена в больницу, и он, воспользовавшись ее отсутствием, мог бы приняться за поиски проклятого документа. – Пани его ведать! – прокурорским тоном заключил герр Мульдгорд, наставив на Алицию указательный палец. – Пани блюсти тайна! – Какую еще тайну я блюду? – Яко убивец присно ищет. Пани ведать, пошто ищет убивец. Алиция не могла себя заставить возразить полицейскому. Но и подтверждать не хотелось, и она сидела молча, чувствуя себя очень неловко. А полицейский продолжал оказывать на нее давление: – Пани ведать, кто он есть! Пани ведать, пошто он ищет. Аз жажду ведати! Вещай! – Не совсем так… И вовсе я не знаю, что он ищет. Я могу лишь догадываться, а мои догадки – мое личное дело. Они могут быть неправильными. И не знаю я, кто убийца! Знала бы, так сказала. Нахмурив брови, господин Мульдгорд смотрел на нее с выражением величайшего неодобрения и продолжал обличать громким голосом: – Пошто пани не давать алкоголь для гость головой скорбный? Аз разуметь польский. Мое ухо слышало. Гость возжелал алкоголь, пани не давать. Пани не возжелаху отверзти вместилище алкоголя, имея присно «Наполеон». Убивец уготовляху эксплозия, аще пани имея весть сию? Алиция с возмущением опровергла обвинение в том, что она якобы знала о подготовленном взрыве шкафчика или, того хлеще, сама приготовила покушение на Бобуся. Не знаю, удалось ли ей убедить полицейского в своей невиновности. – Аз глаголю: во оноже время пошто пани не давать алкоголь для ради гости? Зося, Павел и я прекрасно понимали смущение Алиции, даже панику, отразившуюся на ее лице, когда она услышала этот вопрос. Разве можно этому датскому представителю властей, действующему в строгих рамках закона, поведать о всей сложности взаимоотношений с Бобусем и Белой Глистой? Разве можно убедить его, что дело не только в неначатой бутылке «Наполеона»? Что тут затронуты гораздо более тонкие материи? Не получив ответа на свой вопрос, господин Мульдгорд стал еще более официален и задал вопрос в лоб: – Пани собственная персона воздвигла эксплозия? Аз жажду ведати! Тут взорвалась уже Алиция: – Глупости! Делать мне нечего, только из-за всякого кретина портить свою мебель! Я уже не говорю о магнитофоне и оконном стекле! В глазах герра Мульдгорда мелькнуло что-то вроде понимания. Он задумчиво смотрел на гневную Алицию и о чем-то напряженно размышлял, затем его хмурое лицо прояснилось, и он произнес: – А! Пани изрекла, аз внял и малая толика разумею. А! Добро. Токмо убивец искони присно ищет. Ищет. Пани ведати. Што? Последующий обмен фразами не продвинул следствие вперед. Алиция грудью преграждала доступ к своим бумагам и ее пагубное нежелание допускать к ним кого бы то ни было победило. Эх, если бы дело происходило не в Дании, ей бы это даром не сошло, победу наверняка бы одержал представитель власти. Поставив на Алиции как источнике информации крест, герр Мульдгорд извлек обещанные фотографии и продемонстрировал нам эти достижения следственной мысли. Полицейские решили показывать их всем подряд в надежде, что кто-нибудь опознает запечатленные на них лица. Расчеты полиции оправдались. Большинство лиц на фотографии удалось идентифицировать. Это оказались жители соседних домов, их знакомые и работники различных социальных служб города. Так, например, среди них фигурировали мальчики-посыльные из магазинов, на двух во всей красе предстал местный почтальон, на трех – сотрудник местного муниципалитета, в чьи обязанности входило следить за зелеными насаждениями Аллерода и подстригать живые изгороди. Только из фотографии Алиция узнала, что ее живая изгородь со стороны улицы была красиво подстрижена. Это ее встревожило: – А потом пришлют счет. Я бы и сама могла это сделать! Только одно-единственное лицо опознать не сумел никто. Это был мужчина среднего роста и средней упитанности, невероятно кудлатый и бородатый, который, как заявил сидящий в засаде полицейский, крутился у дома Алиции без всякой видимой причины. Сначала он постоял на улице перед калиткой дома, потом на задах дома, понаблюдал за садовником магистрата, который подстригал ветки на Алициной живой изгороди, а потом куда-то исчез. Если уж считать, что на предъявленных нам фотографиях обязательно фигурировал убийца, так это только он. – Парик снимет, бороду отклеит и ни один черт его не признает, – откомментировала Зося, а Павел возмутился действиями, а вернее, бездеятельностью полиции: – Таких подозрительных надо задерживать на месте! – Павел, помолчи! – одернула его мать. – Я-то помолчу, но вот если бы полиция его задержала на месте и проверила документы, так знала бы, кто он такой, и не надо фотографии предъявлять. А так снова мне придется выслеживать какого-то… Тут уж все три бабы напустились на парня. Зося в воспитательных целях, а мы с Алицией из опасения, как бы Павел не проболтался и не выдал полиции Эву. Павел обиделся, надо признать, не без оснований, покинул наше общество и вышел в сад немного поостыть. Господин Мульдгорд вернулся к волнующей его теме. – Убивец возжелаху лишить пани живота, – обратился он к Алиции. – Убивец ходити окрест на круги своя. Яко имеющи причина. Он ищет да обрящет. Аз внял гласу пани. Вещай, ради какова причина возжаждал убивец смерти твоея? Вопрос полицейского, может, немного излишне изысканно сформулированный, тем не менее звучал вполне понятно и логично. Мы-то знали, что преступник панически боится сведений, содержащихся в Эдиковом письме, и торопится его найти. А одновременно то и дело покушается на Алицию. Где же логика? Убей он ее, и дом наполнится родственниками и полицией, которые перевернут все вверх ногами, найдут письмо, а значит, угроза по-прежнему будет висеть над головой преступника. Вот если бы он убил Алицию в тот момент, когда она обнаружит письмо Эдика и примется его читать! Стукнуть ее по голове, вырвать письмо из рук и смотаться. Тогда я понимаю, логика есть, и смысл есть, а так… Остается предположить, что, независимо от письма, сама по себе Алиция еще знает нечто, представляющее опасность для преступника. Знает и не отдает себе в этом отчета. Дойдя до таких умозаключений, и я уставилась на Алицию с такой же подозрительностью, как и герр Мульдгорд. – Мне кажется, тебе следовало бы рассказать нам подробно о всех событиях, свидетелем которых ты была за последние лет пять, – сказала я ей. – Что-то там такое было… – Прямо сейчас? – ядовито поинтересовалась Алиция. – И со всеми подробностями? – А почему нет? Сегодня у нас просто на удивление спокойный вечер, никого не убили, Бобусь и Белая Глиста сидят спокойно в своей комнате, не мешают… Мне помешали докончить господин Мульдгорд и Зося. Они оба как-то одновременно встрепенулись и их вопросы прозвучали дуэтом. Полицейский: – Прошу прощения. Белая… што? Зося: – И в самом деле как-то слишком-тихо сидят. Может, с ними уже что-нибудь… того?.. Мы трое сорвались с места, тактично скрывая обуревавшие нас надежды и демонстрируя беспокойство. Полицейский сорвался тоже. С визгом раздвинулась стеклянная дверь, за ней с грохотом и скрежетом, не постучав, мы рванули вторую, обычную, и ввалились в комнату… – О, извините, пожалуйста, – в смущении пробормотала Алиция, задом пытаясь вытолкнуть напиравшую на нее группу. В ответ Бобусь и Белая Глиста ничего не ответили, видимо, потеряв от возмущения голос. Я бы тоже потеряла, если бы ко мне в комнату ввалилось четыре человека в самый неподходящий момент… – Холера! – никак не могла прийти в себя Алиция, когда мы неловко ретировались. – Похоже на то, что с ними ничего плохого не случилось, – вздохнула Зося. – Похоже, – согласилась я. – Но, может, немного погодя… Господин Мульдгорд, хотя и чувствовал себя тоже смущенным, однако не забывал об интересах следствия. – Што белая? Пани глаголить – белая. Белая што? – Белая Глиста, – пояснила Алиция. – Так зовут эту даму. – А! – произнес полицейский. – Днесь вотще… Он не договорил. Из сада донесся громкий треск и чей-то отчаянный крик. Мы все опять вскочили со своих мест. – Павел! – страшным голосом вскрикнула Зося. Хорошо, что дверь на террасу была открыта, иначе мы бы наверняка сорвали ее с петель. В яме у второго, наполовину раскопанного кургана, что-то шевелилось… – Свет! – крикнула Алиция. Полицейский выхватил электрический фонарь. Его яркий луч осветил Павла, без одной ноги, отчаянно мечущегося в яме. С громким воплем Зося бросилась к нему. – Стой! – при виде ее заорал Павел. – Не подходите! Ой, брюки разорвал! Мы с разбегу затормозили в последний момент, иначе всей кучей свалились бы на него. В свете яркого полицейского фонаря ясно стало видно, что одна нога Павла провалилась в глубокую дыру, проломанную в досках, бесформенной грудой торчащих вокруг. Уцелевшее дощатое покрытие на наших глазах проломилось под его второй ногой. С громадным трудом нам удалось извлечь Павла из ямы без особого ущерба для его гардероба. – Какого черта ты туда полез? – набросилась Алиция на парня. – Весь сад в твоем распоряжении, обязательно было соваться сюда? – Это твоя ловушка? – догадалась я. – Ужели убивец уготоваху яма сия? – интересовался полицейский. – Нет, – ответил Павел. – Убивец был вон там. А я хотел тут где-нибудь спрятаться. – Зачем? – Подглядеть за убийцей! Он как раз оказался в саду и крался к дому, к окну. И сбежал! Вон через ту дыру! Не вдаваясь в дальнейшие разговоры, мы бросились к дыре в живой изгороди, спотыкаясь в темноте о грядки и цепляясь за сучья кустов и деревьев. Фонарь бегущего полицейского суматошными всполохами светил куда угодно, только не под ноги. Согнувшись в три погибели и оцарапавшись о ветки сливы, мы по очереди пролезли через дыру в живой изгороди и выскочили на улицу. Тут было светлее, недалеко горел уличный фонарь. В нескольких метрах от нас на тротуаре у живой изгороди стояла Анита и что-то держала в руке. Фонарь господина Мульдгорда высветил ее безмерно изумленное лицо. – Господи боже мой, чем вы тут занимаетесь? Бег по пересеченной местности? Что это все значит? – А ты что здесь де… де… лаешь? – голос Алиции прервался, она, как и все мы, разглядела предмет, который Анита держала в руке. Это был большой черный пистолет с каким-то странным, нетипичным дулом. Мой опыт читательницы и писательницы детективных повестей подсказывал, что это скорее всего глушитель. Какое-то время мы стояли молча, пялясь на пистолет и ничего не понимая. Молчание прервала Анита, не в силах сдержать любопытства. Взмахнув пистолетом, она повторила: – Что все это значит? Да говорите же! Я слышала крики, шум, треск, будто стадо слонов продиралось сквозь заросли. Кто это был? – Мы, – ответила наконец Алиция. – Ловим преступника. Откуда это у тебя? Анита взглянула на пистолет, который все еще держала в руке. – В том-то и дело, что не знаю. Это вылетело из кустов, когда я тут проходила. Ну я и подняла. Вы им бросались? Вроде бы это служит не для бросания, а для стрельбы… Господин Мульдгорд наконец ожил, подошел к Аните и осторожно вынул оружие из ее руки. Мы сразу почувствовали себя лучше. Шумно переведя дух, я поинтересовалась, откуда она тут взялась. – Я иду со станции. А с вами был еще кто-то? Мне показалось… Аните показалось, что кто-то с шумом и треском то ли продрался, то ли перескочил через изгородь соседнего с Алициным дома. Нет, она его не видела, только слышала. И тут как раз из кустов на траву у тротуара выпал пистолет, который она машинально подняла, встревоженная непонятным шумом, не зная, что предпринять. До этого она вроде бы слышала какой-то крик, а потом через дыру в живой изгороди вывалилась куча темных фигур. – Это были мы, – повторила Алиция. – Да, теперь вижу, – согласилась Анита. – Чего вы ждете? – торопил Павел. – Ну, чего стоите? Если он помчался туда, надо за ним! – Ты с ума сошел! – решительно запротестовала Зося. – За ним в такой темноте? Разве найдешь? Да к тому же он, наверное, опять на машине и уже смылся. – Может, сегодня пешком… Алиция поддержала Зосю: – Нет смысла его преследовать. Откуда мы знаем, в какую сторону он побежит? О, слышите? Откуда-то издали донесся шум запущенного двигателя машины. И в самом деле, если это убийца, мы его уже упустили. Разом сникший Павел поплелся к дыре в изгороди и стал в темноте что-то там высматривать, бормоча сквозь зубы: – Интересно, зачем он выбросил пистолет? – Может, он его вовсе не выбрасывал, пистолет мог сам выпасть, когда преступник продирался сквозь кусты. – У преступников пистолет всегда висит на лямке, – информировала Анита, тоже склоняясь под ветками. – Каждый уважающий себя преступник носит пистолет на лямке. Может, у него лямка оторвалась? – Интересно, зачем он ломился через изгородь, вместо того чтобы нормально выскочить на улицу через дыру? – задумчиво произнесла Алиция. – Кажется, он так и собирался сделать, – оживилась Анита. – Вроде бы в том месте что-то показалось и исчезло. – Ты думаешь, он высунул голову, увидел тебя и дал задний ход? – Думаю, высунул не только голову и действительно нырнул назад. Я шла открыто… В дверях террасы нас встретил разгневанный Бобусь. Он стоял в пижаме, держась обеими руками за голову. – Это уже переходит всякие границы! – бушевал он. – Какой-то сумасшедший дом! Знаешь, Алиция, от тебя я всего мог ожидать, но такое… Боюсь, если так и дальше будет продолжаться, я вынужден буду уехать! – Боже! – с надеждой в голосе прошептала Зося. – Возможно ли такое счастье? А я, повернувшись к идущему за мной Павлу, вполголоса произнесла: – Придется тебе провалиться еще в одну яму! Надо! – Да нет другой! – с искренним огорчением отозвался Павел. – Давай срочно копать… – Это же форменное хулиганство! – продолжал бушевать Бобусь. – Бедная Кика так испугалась, чуть жива… – Ну что я могу поделать? – почти ласково оправдывалась довольная Алиция, безуспешно пытаясь скрыть свою радость. – Ведь у нас всегда так. Я и то удивляюсь, что сегодня слишком тихо. Пожалуйста, предупреди Кику, пусть подготовится к худшему. Бобусь раскрыл рот, закрыл, испепелил Алицию взглядом и, фыркая от возмущения, как закипающий чайник, скрылся в своей комнате. Господин Мульдгорд решил, что полиции настало время действовать, и взял в перекрестный огонь допроса сначала Павла, а потом Аниту. Оказалось, что Павел сидел у мастерской в засаде и, сжимая в руке коробок спичек, затаив дыхание следил за склоном кургана, на котором что-то двигалось. Наверняка подопытное животное вышло на ночную охоту. Внезапно внимание Павла привлек шелест в глубине садика. Он увидел какую-то черную фигуру, которая, прячась за деревьями, прокралась к дому и пыталась заглянуть в окно гостиной, где в тот момент собрались все мы. Фигуру как следует Павел на разглядел, так как она была полускрыта курганом. Он стал осторожно подкрадываться к преступнику и нечаянно наступил на доски, прикрывавшие яму-ловушку… – Остальное вам известно, – мрачно докончил Павел. – Ну хорош! Сам подготовил ловушку и сам же в нее попался! – Да не я! Про яму я ничего не знал! Не такой уж я дурак! – обиделся Павел. – Ох, это я виновата! – призналась Алиция. – Яму я выкопала еще до вашего приезда и прикрыла досками, чтобы вы в нее не угодили. – И как раз угодили! – обрушилась я на нее. – Странно еще, что до этого никто в ней себе ног не переломал! Я, например, каждую ночь вынуждена бегать в потемках вокруг дома, знаешь ведь… – А черная фигура куда подевалась? – Вроде бы отпрянула от окна, но только когда вы все выскочили из дому. Анита показала: она возвращалась в Копенгаген из Хиллерода и по дороге решила сойти в Аллероде, навестить Алицию, узнать, что новенького. Ехала она в первом вагоне поезда, он остановился далеко, ей не хотелось возвращаться, и она пошла к дому Алиции кружным путем, по улице, которая выходит на зады Алициных владений. Находясь еще довольно далеко от дома, она услышала сначала крик, а потом какой-то шум, ускорила шаги и остановилась у дыры в живой изгороди. Слушая показания свидетелей, герр Мульдгорд все больше и больше мрачнел. – Не есть хорошо, – веско произнес он и взглянул на Алицию. – Бысть свет на пани особа. Убивец пришедши во тьме ночи во оноже время воззряху чрез окно и пани умертвяху, ако пистолет имея. Не должно пани свет пребывати! – А где же мне пребывати? – рассердилась Алиция. – В уборной запереться? – Живота твоего ради окна замкнути, – спокойно объяснил полицейский, показывая жестом, как затягивают шторы. Беда лишь в том, что штор у Алиции на окнах не было. – Немедленно повесь! – приказала Зося. – Столько у тебя тряпок, найдешь, что повесить на окна. Он прав! – Тряпки найдутся, да на чем их закрепить? – Как на чем? Я видела у тебя такой железный прут, на который вешают шторы. – Он уже давно куда-то запропастился. – Как это? – Обыкновенно. Как все у меня в доме теряется? Я его уже несколько месяцев не вижу. Искала, искала – без толку. Сама удивляюсь, куда это он мог запропаститься. Ну, это уж слишком! В этом доме потерялся даже карниз для штор более трех метров длиной! Не так уж много найдется в доме мест, где мог поместиться хоть по горизонтали, хоть по вертикали железный прут таких размеров. Это действительно надо умудриться, чтобы потерять такую вещь! Полицейский настаивал на своем, требуя от Алиции соблюдения чрезвычайных мер предосторожности. Вполне удовлетворенная ворохом сегодняшних новостей, Анита стала прощаться. – Не знаю, помогут ли тебе шторы, если в окне вообще нет стекла, – сказала она перед уходом, ткнув пальцем в последствия покушения на Бобуся. – Ты когда собираешься его вставить? – Завтра, я уже договорилась, с самого утра придет человек и вставит. Ох, опять опоздаю на работу, ведь мне придется подождать, пока он это сделает. Господин Мульдгорд, в отличие от Аниты, совершенно не удовлетворенный, осуждающе покачивал головой, глядя на разбитое окно, и повторял: – Запоры замыкать. В ночи почивать присно иное место, одна особа вельми лепо бдети. – Хорошо, пойду почивать на диван, – послушно согласилась Алиция и сняла трубку зазвонившего телефона. Пока она разговаривала с кем-то по-датски, переспрашивая и что-то уточняя, господин Мульдгорд не поленился еще раз повторить всем нам свое требование соблюдать меры предосторожности, запереть все окна и двери и Алиции, по возможности, спать каждую ночь на другом месте. После этого, без особого труда уговорив Аниту воспользоваться его машиной, чтобы доехать до Копенгагена, он попрощался, и они вышли вдвоем. – Хотелось бы мне хоть раз вовремя лечь спать! – с раздражением сказала Алиция, запирая за ними двери. – Звонил Енс, завтра мне придется подписать какую-то важную бумагу, но эту бумагу он привезет домой только в половине одиннадцатого ночи, и в половине одиннадцатого ночи мне надо быть у него. До двенадцати наверняка там проторчу. – Не могла ему сказать, чтобы он привез эту бумагу сюда? – набросилась на нее Зося. – Обязательно тебе туда тащиться? – Говорила я. Придется тащиться, кроме меня ее должны подписать еще несколько человек – Оле, Кирстен, еще кто-то. Ему пришлось бы всех объезжать, а время не терпит, в восемь утра бумага уже должна быть у адвоката. Так что по-другому никак не сделаешь. – Тогда уж хотя бы сегодня ложись спать пораньше. – Послушайте, – осторожно заговорил Павел. – А вам не кажется это подозрительным? – Что именно? – Алиция замерла с кофейником руках. – Ну… эта Анита. Я не хотел при ней говорить. Уж как-то слишком неожиданно оказалась она на улице, и как раз тогда, когда мы гнались за убийцей. Зося, вставшая со стула для того, чтобы убрать со стола, плюхнулась на него обратно. – Вот, вот. Откуда она, интересно, там взялась? – Со станции пришла, – сказала я. – Ты ведь слышала, как она рассказывала. – Мало ли что она рассказывала! Могла и соврать! Откровенно говоря, мне тоже показалось странным присутствие Аниты в столь позднее время на улице в Аллероде. Узнать о новостях в нашем доме она могла и по телефону. Чем объясняется столь нетерпеливое желание увидеться с Алицией? – Давайте рассуждать логично, – предложила Алиция. – Если бы она была убийцей и готовилась совершить новое преступление, разве стояла бы она на виду у всех с пистолетом в руке? Уж его-то она обязательно бы спрятала или выбросила! – Могла не успеть. – Глупости! За те несколько минут, что мы провозились всаду, она не только сто раз могла выбросить пистолет, но и сама убежать. – Но… – начал Павел, и в этот момент кто-то отчаянно забарабанил в дверь. – Кого это еще нелегкая принесла в такую пору? – вскочила с места Алиция. – Не надо было говорить, что сегодня у нас на редкость спокойный вечер, – проворчала Зося. – Вот и сглазила. Нелегкая принесла Роя. Он казался каким-то странным, непохожим на себя. Куда делись его обычные спокойствие и вежливость? – Извините, не у вас ли Эва? – спросил он без предисловий и неизвестно на каком языке, ибо поняли его мы все. Возможно, на датском вперемешку с английским. – Эва? – удивилась Алиция, которой я еще не успела рассказать об Эвином визите. – А разве она должна быть у нас? – Не знаю, – угрюмо ответил Рой. – Я думал, что у вас. Я решила вмешаться. Скрывать визит Эвы не имело смысла, а языковые трудности, к счастью, помогут обойтись лишь краткой информацией, без излишних подробностей. Совсем ненужных подробностей. – Да, Эва у нас была, – сказала я. – Пришла повидаться с Алицией, но не застала ее. Не дождавшись Алиции, Эва уехала домой. Уже довольно давно. – А! – сказал Рой. – Понимаю. Большое спасибо. Извините. И направился к выходу. Алиция, придя в себя, задержала его и предложила кофе. От кофе Рой отказался, заявив, что уже поздно. Впрочем, ясно было, что Рою сейчас не до светской жизни. У двери он остановился и спросил: – А когда Эва у вас была? И во сколько ушла? – Была в начале восьмого. И сразу же ушла. Я проводила ее на станцию. – А! Благодарю вас. Спокойной ночи! И он вышел. Мы недоуменно уставились друг на друга. Пожалуй, из всех нас лишь я кое-что понимала. – Ничего не понимаю, – пожала плечами Алиция. – В чем дело? Чего это они ко мне так поодиночке приходят? – В надежде потерять жизнь, – пробормотала я, не решаясь поведать им то, что знала сама. – Как это потерять? – Очень просто, ведь наш убийца все время ошибается… – Странно выглядел Рой, правда? – прервала Алиция беспредметный разговор. – Иоанна, а ну говори, что еще Эва выкинула? Почему он ее разыскивает? Она здесь была одна? – Здесь она была одна, – честно ответила я, сделав упор на «здесь». Алицию не проведешь. – А где не одна? – Точно не знаю. И что выкинула, тоже не знаю. И почему ее нет дома – не знаю, не знаю также, почему Рой ее ищет. А все это вместе взятое мне очень не нравится. Задумчиво глядя в разбитое окно, Алиция мрачно согласилась: – Мне тоже. Чего он тут вдруг появился? В самом ли деле ищет жену? Почему именно здесь? Смотрите, сначала Эва, потом Анита, теперь Рой… – Сначала я думала, что Павел прав, и Анита очень подозрительна, – вслух рассуждала Зося. – А теперь и не знаю… Анита стояла на улице открыто, пистолет держала на виду, а этот Рой… Он тут откуда взялся? Может, это он удирал от нас? – А что, если они действуют вдвоем? – Рой приехал сюда на машине, – сказал Павел. – Я слышал шум мотора и когда он приехал, и когда уезжал. – Рой – убийца? – засомневалась Алиция. – Хотя все возможно… Правда, я бы скорее предположила, что через сад он крался для того лишь, чтобы поглядеть, нет ли у нас Эвы. А Павел его спугнул. – Крался с пистолетом в руке? А потом швырнул его в Аниту? – Я, конечно, не знаю, но, может, он хотел пристрелить свою жену? – высказал предположение Павел. – Перестаньте, так можно договориться бог знает до чего! – возмутилась Зося. – В конце концов, мы где находимся? В Испании? Или, может, в Сицилии? Здесь Скандинавия, здесь жен не убивают! – Это датских жен не убивают, а вот если бы они хоть немного походили на Эву… – Ну, поехали! Эдик ничьей женой не был, а начали-то с него! Давайте рассуждать здраво. Мы попытались, и это заняло у нас часа два. Сегодняшние непонятные визиты Эвы и Роя побудили меня поделиться с Зосей и Павлом сведениями о том, что между Эвой и черным парнем в красной рубашке существует определенная связь и, рассуждая здраво, из наших знакомых лишь у Эвы были более или менее уважительные причины прикончить раскричавшегося Эдика. Об Аните мы напрочь забыли. Развивая версию с Эвой, мы зашли бы бог знает как далеко, если бы не полное отсутствие у Алиции даже малейших подозрений на ее счет. – Ну, сами подумайте! – горячилась она. – Какого черта надо Эве за мной охотиться? Даю вам честное слово, ничего я про нее такого не знаю. Для нее уж скорее имело бы смысл убить Иоанну. – Почему только меня? Теперь уже все мы про нее что-то знаем, убивать, так всех нас. – И лучше всего из автомата, – это, конечно, Павел вмешался. – Выстроить нас в ряд и одной очередью… – Павел! Мыться и спать! – Так я уже мылся. – Тогда отправляйся спать! Алиция, послушай… – А теперь кто в ванную? Ты, Зося? – Да, я, но послушай, очень тебя прошу, эту ночь не ложись в своей комнате. Я не паникую, но полицейский прав, осторожность не помешает. Убийца слишком уж рьяно охотится за тобой. Пока не вставят стекло, не спи в своей постели. – А где же мне спать? В гостинице? – Да хотя бы здесь, на диване. Нет, лучше здесь я, а ты на моем месте. – И не подумаю! Тут мы услышали, как у нашего дома остановилась машина, в ночной тишине это было отчетливо слышно. Звякнула калитка, потом раздался стук в дверь. – Сиди! – нервно крикнула Зося. – Я сама открою! – Да, сегодня у нас просто на удивление спокойный вечер! – ядовито процитировала меня Алиция. – Напророчила! Вот интересно, как тебе удается всегда так кстати ляпнуть? В прихожей послышался голос Эвы, потом появилась и она сама, но, боже мой, в каком виде! Такой мы ее никогда не видели: растрепанная, зареванная, с размазанным макияжем, в халате и домашних тапочках, с трясущимися руками и губами, в пальто, кое-как наброшенном на халат. Привалившись к косяку двери, она произнесла слабым голосом: – Алиция, не могла бы ты одолжить мне немного денег? За такси нечем заплатить… Алиция оказалась на высоте положения. Ровным, спокойным голосом она ответила: – Войди и успокойся. Таксисту я сейчас заплачу. – Нет! – опять вырвалась Зося. – Заплачу я! Не в обычаях Алиции было разрешать командовать в ее доме, но, поглядев на решительное лицо подруги, она послушно отдала ей кошелек. Отвалившись от косяка, Эва нетвердыми шагами прошла в комнату и рухнула в кресло. Мы терпеливо ждали, тактично сдерживая рвущиеся из груди вопросы. – Я сбежала из дому! – наконец прошептала Эва, по-прежнему трясясь всем телом и не пытаясь остановить струившиеся потоками слезы. – Навсегда? – сочувственно поинтересовалась Алиция. Эва неуверенно пожала плечами и высморкалась в шелковый шарфик, который достала из кармана пальто. Потом, неуверенно же, ответила: – Не знаю еще. Алиция, нельзя ли у тебя это время… Иоанна, а Алиция знает?.. – Не все. Немного знает. Ты ведь не разрешила никому об этом говорить. – Так теперь скажи! Я больше не могу! Они встретились в нашем доме! И Рой уходит из дому! Джузеппе его обманул… А я ничего не сумею объяснить… В ответ на недоумевающий вопросительный взгляд Алиции я со вздохом проговорила: – Все идет по сценарию. Как и предполагалось, Рой благородно жертвует собой и устраняется с ее пути, а она его не хочет. Черного парня не хочет. До чего же мы все точно предугадали, аж противно делается! Дважды объяснять Алиции не требовалось. – Оставайся здесь! – распорядилась она. – До утра успокоишься, и все разъяснится. Если хочешь, я сама Рою растолкую, что ты предпочитаешь его. Да перестань плакать, по-датски он поймет. А будешь реветь – от тебя оба откажутся. Ну, успокойся, вот сейчас я тебе кофе сделаю, выпьешь, все будет хорошо. – Ей бы глоточек чего покрепче, – посоветовала я. Заплатив таксисту, вернулась Зося. – Хорошо, хоть те ведут себя спокойно, – сказала она, с отвращением кивнув на закрытую дверь в соседнюю комнату. – Хотя и подозрительно мне это спокойствие. – Ну уж нет, я к ним больше не заглядываю! – отреагировала Алиция. – Даже если лопнут там! С треском! – Если с треском – заглянешь! Эва, сними же пальто. Можешь оставаться в своем халате. Выпив рюмку коньяку и чашку кофе, Эва немного успокоилась и смогла, хотя и хаотично, всплакивая временами, рассказать нам, что произошло. Рой устроил скандал сразу же по возвращении домой – судя по времени, он преодолел трассу Аллерод – Роскилле в рекордный срок. Джузеппе виделся с ним раньше, аккурат в то время, когда она была у нас в Аллероде. И наговорил ему с три короба: он Эву любит, Эва любит его, а его хочет бросить, он не отступится и своего добьется, он ни за что не откажется от Эвы, он имеет на нее больше прав, а он не более чем идиотское препятствие на пути к их счастью, и она только из жалости не решается бросить его. Благородный и гордый Рой решил немедленно самоустраниться с их пути, для него, Роя, главное – счастье ее, Эвы, и единственный упрек, высказанный им Эве, – почему она сама ему честно и откровенно не сказала обо всем, ставя в унизительное положение перед любовником. При этом Рой проявил такую твердость, что довел Эву до отчаяния, она ничего не могла ему втолковать, а тут вдруг появился настырный Джузеппе, приехавший нахально к ним домой. Рой решил, что все подстроено, и самоустранился немедленно, а успокаивать Эву предоставил Джузеппе. Для самоустранения Рой воспользовался машиной. Эве, не желающей оставаться ни минуты в обществе Джузеппе, пришлось сбегать из дому на такси. На развалинах разбитого семейного очага остались настырный ухажер и перепуганная домработница, а супружеская чета разлетелась по свету. Рассказ Эвы был очень сбивчивым и потребовал от нас немалых умственных усилий, позволивших не пойти по ложному пути и разобраться в конце концов, кто кого любит и кто кого бросает. Не зная предыстории, можно было предположить, что это Джузеппе полюбил Роя, а Эва из благородных побуждений бросает сама себя. Но мы понимали – нельзя слишком много требовать от человека в таком состоянии. – Ладно, утро вечера мудренее, – заключила Алиция. – Завтра, если хочешь, я с Роем поговорю… – Да, да! Очень прошу тебя! Объясни ему все на этом жутком языке, может, поймет! – Хорошо, хорошо, объясню, а сейчас пора спать! Тебе надо отдохнуть. Погоди, я тебе дам пижаму, есть у меня совсем новая, очень красивая. – Мне бы хотелось немного умыться… – Конечно, конечно… А где же я тебя положу? Может, ляжешь вот на этом диване? – Да где угодно! Пожалуйста, не беспокойся из-за меня. – Какое там беспокойство, – пробурчала Алиция и спросила, повернувшись ко мне: – Ну, как там у тебя? На этом кончается спокойный вечер или тобой еще что припасено? – Отстань, – невежливо ответила я. – Еще сюда могут приехать они оба, Рой и Джузеппе, и биться на шпагах в твоем саду. Но это уже будет глубокой ночью, а что касается вечера, то он, считай, закончился. Измученная переживаниями Эва, как только легла, заснула сразу, тяжело вздыхая во сне. Отчаянно жестикулируя, Зося созвала нас с Алицией в комнату последней и плотно прикрыла дверь. – Алиция, торжественно заявляю, если ты не откажешься от идиотского намерения спать в собственной кровати, остаток ночи я просижу на стуле у окна! Не нравится мне все это. Конечно, очень легко можно свалить все на нервное расстройство, когда думаешь о себе, а не о каких-то убийствах, и как можно подозревать человека в таком состоянии, а труп лежит. Или опять же, жена, бедняжка, не в себе, а труп лежит. – Послушай, Зосенька, повтори, пожалуйста, еще раз и по порядку, а то я что-то не пойму… – А чего тут не понять! Зося права, Эва могла разыграть комедию лишь для того, чтобы остаться ночевать в твоем доме и ночью зарезать тебя. Или под предлогом розысков сбежавшей жены Рой явится сюда и опять же тебя зарежет, и вообще, никакая это не семейная драма, а хорошо разыгранная комедия. Мне лично Эва не кажется похожей на симулянтку, я видела этого ее Джузеппе и готова ей поверить, но береженого бог бережет. И на твоем месте я бы спала на другом месте. На всякий случай. Алиция с укором посмотрела на меня. – А тебе не кажется, что не очень красиво с моей стороны подсовывать убийце другую жертву вместо себя? – Не говори глупостей. Ты никого не подсовываешь, а можешь просто переспать эту ночь на матрасе в мастерской. Места предостаточно. – А ты ночью встанешь и на меня наступишь… – Чего это я буду вставать? Но если боишься, ложись в подвале. Уж там я на тебя не наступлю. Зося, злая, как черт, поддержала меня: – Иоанна права. Перестань придумывать дурацкие отговорки! В мастерской свободно поместится рота солдат. Белье на матрас я лично положила чистое, постели и ложись. Марш! Еще немного посопротивлявшись, Алиция наконец уступила нашим уговорам. Не желая будить Эву, а тем более Бобуся и его Глисту, мы с Алицией несколько раз пробежались вокруг дома, поскольку требовалось еще попасть и в кухню, и в ванную. Толстый матрас из пенопласта был действительно разложен, и на нем лежала стопка чистого постельного белья. Мы оттащили матрас в такое место, чтобы, слезая с катафалка, я не наступила на Алицию. Вокруг дома мы бегали с Алицией вдвоем, этого от нас категорически требовала Зося. Мы еще собирались обсудить создавшуюся ситуацию, спокойно лежа в постелях, но из этих планов ничего не вышло – обе сразу же заснули, не успев даже начать разговаривать. Проснулась я на рассвете. Разбудил меня настойчивый телефонный звонок, доносившийся откуда-то издалека. Сквозь сон я подумала, что трубку снимет Алиция, и еще представила, как она будет злиться на эту идиотку Кенгуриху – никто другой не мог звонить в столь несусветное время. А потом вспомнила, что Алиция спит тут же, в мастерской, бог даст, не услышит звонок, и успокоилась. А потом вспомнила, что на диване, в той комнате, где звонит телефон, спит Эва, которая, конечно, проснется, поднимет трубку, а потом разбудит-таки несчастную Алицию. Нет, надо успеть посоветовать Эве сказать, что Алиции нет дома. Что она уехала и вернется только через неделю. Телефон звонил и звонил, а трубку никто не поднимал. Да ну их всех к черту, не встану и все тут! Алиция, к счастью, крепко спала и даже слегка похрапывала. Последнее меня совсем не раздражало, наоборот, даже радовало, так как служило доказательством того, что она жива. На сон Алиция никогда не жаловалась. Но вот Эва… Как она может выдержать такой трезвон? А телефон продолжал звонить с каким-то диким упорством и невыносимой размеренностью. Даже из комнаты Бобуся послышался шум, что-то там задвигалось – ага, помешал им звонок! Я выжидала, что будет дальше. Приглушенный звук раздвигаемой двери дал понять, что кто-то из гостей соизволил все-таки встать и пошел к проклятому телефону, звук которого доносился теперь до меня более отчетливо. И вдруг его перекрыл другой звук – высокий, страшный, пронзительный вопль Белой Глисты. Все обитатели дома вскочили на ноги в одно мгновение. Дом наполнился шумом и стуком. С Алицией мы столкнулись в проеме первой двери, через вторую силой протолкнули Бобуся. Павел с Зосей ввалились со стороны кухни. Скрючившись в кресле, закрыв лицо руками, Белая Глиста вопила самозабвенно и безостановочно. Телефон звонил. Тут и Бобусь принялся издавать какие-то отрывистые дикие крики. Эва лежала на диване вниз лицом – в этом положении обычно спала и Алиция. И вообще, если бы Алиция в данный момент не стояла рядом со мной, я бы не сомневалась, что это лежит она. Обе они в данное время носили один и тот же цвет волос – черные с рыжиной, впрочем, для обеих этот цвет был натуральным, только Эва вернулась к нему всего неделю назад, до этого красилась в рыжий. А сейчас в ее спине торчала на самом виду рукоятка тонкого стилета… – «Спокойный вечер!»– обрушилась на меня Зося, как будто я во всем виновата. – Скажет же такое! – При чем тут вечер? – возмутилась я. – Уже давно утро. А о спокойном утре я ни словечка… – Черт возьми, да успокой же ее, сделай что-нибудь, пусть наконец заткнется! – Алиция толкнула Бобуся к Белой Глисте. – Телефон! Телефон! – кричал Павел. – Ради бога, кто-нибудь, снимите трубку! Скажите этой старой перечнице, пусть катится ко всем чертям! Не до нее тут! – Прошу пани! – заорал Павел в трубку по-польски. – Алло!!! Прошу пани ко всем… того… Нам не до того!!! Я схватила Эву за запястье свисающей с дивана уки. Или мне показалось, или пульс действительно прощупывался… Тут и я заорала, пытаясь перекричать всех остальных: – Эва жива! Слушайте, она жива!!! «Скорую»!!! – Павел!!! Освободи телефон! – Что? Не понимаю. А, понял! Да, да! Жертва есть! Еще жива, нужна «скорая помощь»! А я думал, это Кенгуриха, извините! Скорее! Некогда объяснять! И отключился прежде, чем Алиция выдернула у него трубку. – И вовсе это не Кенгуриха! – обиженно сказал он. – Звонил герр Мульдгорд. Они видели, как приехал убийца. Сейчас будут здесь. Разъяренная Зося приволокла из кухни большой котел воды и выплеснула все его содержимое на Белую Глисту. Та захлебнулась водой, и наконец смолк ее пронзительный безостановочный крик. Алиция трясущимися руками осторожно ощупывала Эву. – Гляди! – сказала она мне. – Нет, ты погляди, куда он ее пырнул… Я поглядела. Стилет торчал с правой стороны. Мы переглянулись. – Он знал, что у тебя сердце с правой стороны. Он принял ее за тебя. Он хотел прикончить тебя! – И ты, дура, тоже в это поверила? У меня сердце с нормальной стороны, как у всех людей, только чуть-чуть сдвинуто. Я только тебе сказала об этом, а ты уж растрезвонила на всю Европу, что у меня сердце с правой стороны. Сделала из меня какого-то монстра… – И благодари бога за это! Ты жива, и Эва, глядишь, выживет! Может, он промахнулся. Белая Глиста обрела, наконец, способность говорить по-человечески. Она высказала категоричное желание покинуть этот дом – сегодня же, немедленно, сию минуту! Бобусь вообще перестал с нами разговаривать. «Скорая помощь» приехала через пять минут, а господин Мульдгорд – через пятнадцать. – Пустяки, – успокоил нас врач «скорой». – Повреждены мягкие ткани, только и всего. Заживет быстро. А сейчас мы ее забираем в больницу. За утренним кофе – в полшестого утра, а что делать? – мы обсуждали очередное происшествие. Моя бестактность по отношению к подруге, мой длинный язык спасли жизнь Эве. У той, к счастью, все органы были на своих местах. По мнению врача, удар стилетом был нанесен буквально несколько минут назад (господин Мульдгорд потом уточнил – без четверти пять, не раньше, может, даже без десяти пять). Выходит, убийца замахнулся ножом – и тут же зазвонил телефон. Резкий звонок в несусветную пору наверняка его спугнул. Вот-вот проснется весь дом! У убийцы не было времени рассчитать на пальцах до сантиметра место нанесения удара, он быстренько пырнул наугад в спину жертвы с правой стороны и бросился наутек, пока народ не сбежался к телефону. Возможно, перед этим он искал Алицию в ее комнате, убедился, что ее там нет, увидел ее на диване… – Здорово мы его надули! – радовался Павел. А я мучилась угрызениями совести. Ведь проснулась же от телефонного звонка! И если бы я сразу же поспешила к телефону, да еще побежала вокруг дома, наверняка бы встретила убийцу! Может, и помешала бы ему! И он не ранил бы бедную Эву. Вот она выйдет из больницы и надает мне по морде! И поделом! А Рой теперь при одном моем появлении будет плеваться… – Да перестань ты так переживать! – пыталась успокоить меня Алиция. – Главное, Эва жива. И нет худа без добра – теперь мы точно знаем, что не она убийца. Подозреваемых все меньше… – Точнее, их остается всего две штуки, Рой и Анита. Ну и все остальное человечество, если это кто-то посторонний. Приехал господин Мульдгорд и согласился тоже выпить чашечку кофе – если мы будем так любезны и сварим ему тот, который он предусмотрительно привез с собой. Кофе мы ему приготовили в рекордно быстрое время, уж очень не терпелось услышать от него, откуда он знал, что убийца едет на очередное дело. И только он открыл рот, чтобы рассказывать, зазвонил телефон. Алиция взглянула на часы. – Без десяти шесть, – прошипела она. – Если это Кенгуриха… Это оказалась не Кенгуриха, а Рой. Абсолютно не считаясь с его чувствами, Алиция коротко сообщила о покушении на Эву. По ту сторону телефонного провода Рой впал в такое бешенство, какого Алиции не приходилось наблюдать ни у одного датчанина. Тем более, что она не преминула заодно высказать ему все, что думает о его поведении и возмутительном третировании жены. Если бы не его идиотское решение устраниться с ее пути, Эва не сбегала бы из дому, не ночевала бы в Аллероде и не стала бы жертвой убийцы! – Не знаю, то ли он там сознание потерял, то ли вообще концы отдал, – удовлетворенно сказала она нам, положив трубку. – А если убийца – он, то так ему и надо! Может, теперь они помирятся… – А если не он, придется тебе на коленях вымаливать у него прощение за бестактность. И мне тоже – за собственную лень. – Заткнись наконец, дай сказать господину Мульдгорду! И вообще, не мешайте ему! Непонятно, к кому это относилось. Зося с Павлом вообще ни слова не проронили, а Бобусь с Глистой пребывали в своей комнате. Правда, оттуда отдаленно доносились звуки скандала, но мы твердо решили не реагировать. Из рассказа господина Мульдгорда мы узнали: его «работник», сидящий в засаде и имеющий с полицией связь по рации, доложил начальству, что на рассвете к дому подъехал автомобиль марки «мерседес», из которого вышла подозрительная темная фигура. Услышав об этом, полицейский немедленно позвонил нам. И звонил, и звонил… – Аз телефонировать зело длинно, – осуждающе сказал полицейский. – Аз исполнен бысть опасений о все и вся особы неживые. Вотще! По прошествии толика времени одна особа вещала ко мне: прошу пани ко всем… Пошто аз пани есмь? Вы ожидать пани? Ухо мое слышало: кенгуриха. Што есть кенгуриха? Полицию всегда интересует, кто звонит и зачем звонит, поэтому мы с пониманием отнеслись к вопросам герра Мульдгорда и удовлетворили его любопытство, – и в том, что касается Кенгурихи, и почему его назвали пани. После чего он продолжил рассказ. Его «работник» притаился у «мерседеса», где надеялся поймать темную фигуру, но та сбежала в другую сторону, а послышавшиеся с той стороны звуки свидетельствовали о наличии второй машины, на которой фигура и уехала. Следовательно, преступник имел сообщника и опасался засады. Единственная добыча полиции – «мерседес», как выяснилось, оказался украденным с автостоянки на бульваре Андерсена. Его хозяин спокойно спал и о краже ничего не знал. Полиция проверила – он вне подозрений. – Аз умоляху и повелеваху, – строго сказал полицейский, обращаясь к хозяйке дома, – не иметь присно впредь гости! Алиция с энтузиазмом поклялась, что впредь и вовеки веков не пустит на порог дома ни одного гостя. Пусть хоть на вокзале ночуют! А полицейский веско продолжал: – Пан скорбный голова и пани Белая Глиста аз паки прошу вон! Последние слова услышала Белая Глиста, которая в этот момент вышла из комнаты. Не веря ушам своим, она уставилась на полицейского. А тот, боясь, что его не поймут, решительным жестом ткнул в нее пальцем и, прежде чем мы успели его остановить, повторил: – Пани Белая Глиста и тот пан зело прошу и повелеваю – прочь! Вон! У Белой Глисты перехватило дыхание. У нас тоже. Никому из нас не пришло в голову, что датчанин может всерьез принять за фамилию прозвище, которым мы пользовались в своем узком кругу и которое составляло нашу сладкую тайну. Интересно, что теперь будет? Бобусь ограничится скандалом или порвет с Алицией все отношения? За Белой Глистой с треском захлопнулась дверь. – Ну уж теперь-то они обязательно уедут! – выразила Зося общую надежду. Немного смущенная Алиция махнула рукой: – Ну и черт с ними! Я Бобусю и в глаза скажу, что я о нем думаю. У меня не дом свиданий! А господин Мульдгорд, не подозревая, что натворил, как обычно после очередного преступления, приступил к выявлению обстоятельств оного. Его интересовало, почему Эва в Алициной пижаме спала на диване и почему Алиция не спала в собственной кровати. Правда, он сам советовал так поступить, но вот теперь допытывался: сделали мы это исключительно по его совету или были какие другие обстоятельства? Несколько выведенные из равновесия происшествием с Глистой, мы неосторожно сообщили ему больше, чем намеревались, и подозрительный Джузеппе неожиданно всплыл на поверхность. Видя, что нет другого выхода, мы поведали о контактах Эдика с черным красавцем еще в Польше. Не выказав удивления, господин Мульдгорд записал наши показания в своем блокноте, побранил за то, что раньше этого не сказали, похвалил за принятые меры предосторожности и удалился. Бобусь до такой степени ударился в амбицию, что даже оставил чек на сумму, возмещающую гибель магнитофона. Белая Глиста покинула дом Алиции молча, стиснув зубы, никому не сказав ни слова. Вложив чек в конверт, Алиция отослала его жене Бобуся. Пришли два стекольщика, принесли стекло и вставили его в раму. В одиннадцать часов в доме воцарилось блаженное спокойствие. – Схожу-ка я, пожалуй, на работу, – решила Алиция. – Оттуда позвоню в больницы, узнаю о здоровье наших пострадавших. А вы смотрите за домом, неизвестно, что он еще выкинет. Вскоре она позвонила и сообщила, что с жертвами все в порядке. Владя с Марианной жалуются на диету; Торстена, наверное, завтра уже выпишут; Агнешке и фру Хансен скоро разрешат говорить. Что же касается Эвы и стилета, то последний угодил в ребро, не дойдя до легкого. Эва в сознании, но очень нервном. Рой бессменно просиживает у изголовья жены и пытается целовать ее пятки. Последнюю акробатическую несуразицу мы восприняли как метафору – дескать, Джузеппе там уже делать нечего. – До чего же мужики глупы! – ворчала Зося. – Некоторых только преступление в состоянии образумить. Я всецело была согласна с подругой: – Вот именно! Если бы не стилет, мотался бы Рой сейчас бог знает где. И не говори, железное здоровье нужно для общения с ихним братом… – Ты имеешь в виду этих двух или мужиков вообще? – Вообще. А что касается Эвы и Роя, так ведь у них все было до сих пор в порядке. Никакого беспокойства ни им самим, ни их знакомым. И какая муха их укусила? – Если не Эва убийца… – Трудно предположить, что сама себя пырнула стилетом в спину. – Я и говорю. Если не она убийца, то, возможно, Рой. Хотя эта кандидатура совершенно бессмысленная. У Эвы хоть какие-то мотивы были, а у него? – Откуда мне знать? Может, что и было, только мы не знаем. Я вот думаю: а может, этот тип, Джузеппе, воспользовался создавшимся положением в своих личных целях, а Эву пытался убить из ревности или из мести… – …и вонзил кинжал туда, где у Алиции должно быть сердце, – возразила Зося. – И не иначе как собственное сердце ему подсказало, что в эту ночь Эва спит на диване в Алициной пижаме? И что в дом свободно можно проникнуть через разбитое стекло? И у него был сообщник со второй машиной? – Да, – согласилась я. – Слишком много фактов против. Знаешь, мы с тобой просто поразительно умно вычисляем, кто не мог быть убийцей. Значительно хуже обстоит дело с теми, кто мог… Вскоре на полицейской машине за Павлом приехал посланец герра Мульдгорда. Павлу хотели предъявить Джузеппе, который оказался в распоряжении полиции, и установить, он или не он пытался вместе с Эдиком проехаться угольным фургоном в Варшаве по улице Гагарина. Судя по паспорту вышеупомянутого Джузеппе, в Польше он бывал. Жутко важный Павел поехал. Из ведерка, временно (уже несколько лет) висевшего на калитке вместо почтового ящика, Зося вынула утреннюю почту. – Тебе письмо, – сказала она, подавая мне конверт. – Вроде его ты ждешь? – И с неодобрением поглядев, как я нервно разрывала конверт, добавила: – Ох, боюсь, совсем ты, девка, голову потеряла. Хоть он мужик что надо, ничего не скажу, но чтобы до такой степени одуреть… Кончится тем, что выйдешь за него замуж! – Что касается одурения, ты права. А вот замуж… Сама знаешь, какая из меня жена! Зачем же терять хорошего человека? А если ты уж обязательно хочешь знать правду… Тут я спохватилась, что и без того разболтала больше, чем надо. – …если уж ты обязательно хочешь знать правду, то в этом письме может быть нечто, проливающее свет на все здешние преступления. Я могу, конечно, ошибаться, но мне кажется… Зося разволновалась так, что мне стало ее жалко. Выбросив в мусорное ведро чашку с блюдцем, которые она держала в руках, Зося опустилась на стул и воскликнула: – Нет, ты неисправима! Опять ввязалась в какую-то аферу! А этот твой! Такой приличный на вид мужчина… Так кто же он? Читай скорее! Я попыталась буквально выполнить ее желание, но от быстрого чтения было мало толку. Покачав головой, я вернулась к началу письма. – Нет. Чтобы понять, надо, наоборот, читать медленно. Я трижды прочла письмо. С трудом заставив себя отказаться от прочтения в четвертый раз фрагментов абсолютно личных, я сосредоточилась на фрагментах общего плана. Зося высилась надо мной, как палач над жертвой. Смерть Эдика, как явствовало из письма, привлекла внимание весьма ответственных товарищей. Под какой фамилией представился Эдику тип в красной рубашке, до сих пор не удалось выяснить. Однако и без фамилии ясно, что личность этого типа весьма подозрительна, что он связан с преступной организацией – мне ее не назвали – и что он сотрудничает с человеком из нашего окружения в Аллероде. Поначалу этим человеком считали Алицию, но последние события доказали ошибочность такого предположения. Точными данными отправитель письма не располагал. Этим человеком мог быть как мужчина, так и женщина. Нам рекомендовалось соблюдать самые строгие меры предосторожности, ибо дело намного серьезнее, чем мы думаем, и убийца ни перед чем не остановится. Утешало меня во всей этой афере одно: действия преступной организации не были направлены непосредственно против моей страны, свою гнусную деятельность она развивала на территории других государств, а в нашем ограничивалась лишь финансовыми махинациями. По-моему, и этого достаточно: что хорошего в финансировании международных аферистов? Итак, сообщалось в письме, среди нас находится один из членов преступной организации, мужчина или женщина – неизвестно. Его отличительные признаки: а) много путешествует по свету и б) никаких подозрений не вызывает. Вот и все сведения, которые мне удалось почерпнуть из письма. Зося ждала, ждала и не выдержала: – Так и будешь сидеть с блаженным выражением на лице? Может, скажешь, что в письме? Я коротко изложила ей содержание письма и ехидно добавила: – Если бы не путешествия по всему свету, твоя кандидатура была бы самой подходящей: подозрений не вызываешь, с преступным типом могла контактировать в Польше, Эдика знала… Зося шуток не понимала: – …а людей убиваю на расстоянии, телепатически или еще как, ведь нахожусь в другом месте! По мне, самой подозрительной является Анита, но наверняка это не она, и именно потому, что самая подозрительная. А вот Эва – вне подозрений, и очень может быть преступницей. По всему свету мотается по делам службы – раз! Подозрений не вызывает – два! Черного парня знает – три! А пырнуть ее мог её же сообщник – для маскировки. Обрати внимание, уж на что были благоприятные обстоятельства, а она отделалась легче легкого! – Совершенно не вызывает подозрений и Рой, – задумчиво произнесла я. – Вот уж к кому никак не придерешься! А теперь рвет на себе волосы, потому как по ошибке зарезал собственную жену… И вообще, не понимаю, что за организация? Какая уважающая себя организация станет совершать такие идиотские преступления? – Значит, эта организация не уважает себя, – сделала вывод Зося. – Вот интересно, опознает ли Павел черного парня? Мы в нетерпении высматривали Павла, но вернулся он поздно, почти одновременно с Алицией, и в очень плохом настроении. – Поставили передо мной двадцать штук одинаковых черных парней и все до одного в красных рубахах, – жаловался он. – И откуда только набрали столько одинаковых? Правда, не очень-то одинаковых. Главное – ни один не подходил. А самое плохое, был среди них паршивец Джузеппе, мне его специально потом показали. Так это не он. Я, разумеется, очень расстроилась. – Что же, получается, Эва тут ни при чем? И тогда какого черта мы с тобой столько времени торчали в «Англетере»? Только время даром потеряли. – Ну, не совсем даром, – успокоила Зося. – Жизненный опыт никогда даром не дается. А ты на ярком примере убедилась, к чему приводит любовь, так что учти… – Лучше ты учти, ведь теперь нам надо быть особенно осторожными. Бобусь со своей Глистой из нашего дома съехал, и осталось нас совсем немного. К тому же мы не знаем, какой способ убийства изобретет на сей раз преступник, ведь стилет второй раз он уже тоже отработал… Положившись на педантичность нашего убийцы, который в качестве орудия убийства лишь дважды использовал один и тот же прием, мы спокойно пообедали. Отраву, стилет, огнестрельное оружие можно было смело исключить. Молоток тоже. За обедом мы ломали голову, что он еще выкинет, но ничего не придумали. Павел настаивал на изготовлении ловушки, уверяя, что проект им уже разработан, не хватает лишь двадцати крон. Хоть Алиция с поистине ослиным упрямством игнорировала грозящую ей опасность, мы с Зосей твердо решили: каждую ночь она будет менять место спанья, а на постель, где она спала накануне, будем класть специально сделанную куклу. В семь вечера неожиданно приехал Енс с бумагами, которые Алиция должна была подписать поздно ночью. Оказалось, ему удалось получить их раньше, чем предполагалось, и, учитывая Алицины жизненные трудности, он благородно с нее начал сбор подписей. Пока Алиция вела со своим родственником деловую беседу, мы занялись общеполезным трудом. Из старого одеяла, тряпок, нескольких рулонов туалетной бумаги, парика и ночной рубахи Алиции мы изготовили куклу, что должна была изображать Алицию. Получилась просто куколка! Зося в своей комнате сшивала отдельные фрагменты нашего шедевра. Алиция закончила разговор с родственником, простилась с ним и, сев на диван, достала из сумки нераспечатанную пачку сигарет. – Холера! – сказала она, с треском разрывая пачку. – Ну и удовольствие мне предстоит! Это прозвучало столь зловеще, что я с тревогой взглянула на нее: – Что за удовольствие? – Устроить званый вечер для Херберта и его жены. Они уже давно напрашивались на ужин по-польски, а я все увиливала. А вот теперь выяснилось, что Херберта обязательно надо привлечь по делу о наследстве, а как я к нему с этим обращусь, если увиливаю от званого вечера? – Не понимаю, почему тебя этот вечер так нервирует? Подумаешь, ужин на две персоны! – Да ведь ужин по-польски! – Как это понимать? Все должны упиться вдрызг и хором петь «Шла дзевечка до лясечка»? – При чем тут песня! Еда должна быть польская. Потрошки или бигос. – Потрошки разве что свои собственные приготовишь, а бигос я ведь тебе привезла! – Мало привезла! – вздохнула Алиция. – Я уж почти все съела, осталась только одна банка. Вот разве еще борщок приготовить… Я все-таки никак не могла уразуметь, в чем же проблема. Пришлось Алиции, выведенной из терпения моей тупостью, объяснять своими словами. Все дело, оказывается, в жене Херберта. Выяснилось, что этот скромный простой парень женился на аристократке, родственнице самой королевы, и, принимая ее в гостях, надо проявлять чрезвычайный такт, делая вид, что не знаешь о ее королевском происхождении, и в то же время принимать ее по-королевски. Короче, изысканность и вместе с тем непринужденность, черт ее подери! Избави бог показать, что приготовлено нечто особенное, специально для нее, но все должно быть на уровне… До меня наконец дошло. Ну точь-в-точь анекдот о трубке и сигаретах. В Дании говорят, что в молодости датчанин курит трубку, так как не может позволить себе курить сигареты – они в Дании очень дорогие. Потом он уже может позволить себе курить сигареты. А потом может позволить себе опять курить трубку… – Да, что-то в этом роде, – согласилась Алиция. – Вот были бы вы с Зосей графини, очень бы это пригодилось. Ну, нет худа без добра, зато Зося поможет мне устроить ужин по-польски и наготовит бигос. – А когда ожидается этот вечер? – Да надо устраивать поскорее. Дело не ждет, а без Херберта оно не продвинется ни на шаг, с Хербертом же без ужина о деле не поговорить. Хорошо бы завтра, ну, в крайнем случае, послезавтра. – До завтра бигос никак не сделать, так что только послезавтра. Какой это будет день? Пятница? Очень хороший день. Пошли, поговорим с Зосей на предмет бигоса. Покладистая Зося выразила согласие приготовить этот деликатес, но заявила, что капусту надо ставить на огонь уже сейчас. Поскольку я собиралась лечь позже всех, то согласилась присмотреть за чугунком и выключить газ перед сном. Алиция колебалась, удобно ли в полдесятого звонить Херберту, мы ее убедили, что время вполне светское, она позвонила, и Херберт с радостью принял приглашение на долгожданный ужин по-польски. Вечер проходил в милой домашней обстановке. Я прикидывала, на какую лошадь поставить на бегах в четверг, то есть завтра. Павел открывал банки с квашеной капустой, Зося мыла сушеные грибы. Алиция прошла в свою комнату и выскочила оттуда, как ошпаренная. – Вроде вы все здесь? – не совсем уверенно спросила она. – Кто же тогда, черт возьми, спит в моей комнате? Естественно, первое, что пришло нам в голову, – опять какой-то посторонний труп в нашем доме! Но тут мы вспомнили об изготовленной нами кукле и успокоились. Хотя Алицию предупредить все-таки следовало бы, а мы забыли. – Велено соблюдать осторожность, – спокойно разъяснила Зося. – Все равно ты там спать не будешь. – А где? – В погребе, в ванной, где хочешь, только не на своем месте. А на твоем месте будет наша имитация. – Правда, хороша? – не выдержала я. – Можешь пощупать ее. Алиция молча вернулась в свою комнату и внимательно осмотрела имитацию. – Вы всерьез думаете, что ее можно принять за меня? Морда у нее… – Ты же сама приняла. Ишь, какая требовательная! Интересно, какую еще морду можно сделать из туалетной бумаги? А если даже убийца и не попадется на нашу удочку, поймет, что это не ты, не станет же он тебя по всему дому искать! Зося меня поддержала: – Значит, так. Вы с куклой будете меняться местами. Раз она там, а ты, например, на диване, потом она на диване, а ты там… – Но сегодня я там? – Нет! Сегодня она там, а ты здесь. Алиция подчинилась требованиям общественности и приготовила себе постель на диване. Зося с Павлом пошли спать. Капуста развонялась на весь дом. Желая немного выветрить ее запах, я приоткрыла дверь на террасу и при этом обнаружила, что идет дождь. Хорошо, Бобуся и Белой Глисты уже нет в доме, иначе мне пришлось бы под дождем бегать вокруг дома. – Иоанна, ты, случайно, не видела, куда я дела сигареты? Вроде у меня была целая пачка, – спросила Алиция. – Была, я сама видела. Ты распечатала ее при мне. – А откуда я ее взяла? – Из своей сумки. Алиция вывалила на стол содержимое своей сумки. Сигарет там не оказалось. Она встала и заглянула под стол, поискала на письменном столе, потом в своей комнате, потом в прихожей, в ящичке под зеркалом. Я с неодобрением наблюдала за ней, и меня кольнуло недоброе предчувствие. Вытащив из своей сумки пачку своих сигарет, я обнаружила, что их осталось всего две штуки. – Сколько? – с надеждой спросила Алиция. – Две последние. Дам тебе одну, мне все равно не хватит. – Фи, с фильтром, – недовольно бросила Алиция, закуривая драгоценную сигарету. – Во сколько закрывается киоск на станции? – с тревогой спросила я. – В девять, уже поздно. Только автомат остался. Ну, ничего не поделаешь, придется идти к автомату. А тут еще дождь как назло. Я решила пожертвовать собой и прогуляться за сигаретами к ближайшему автомату, который находился у магазина сразу за перекрестком. Мы с Алицией наскребли четыре кроны в нужных монетах. Обув сапоги и взяв зонтик, я отправилась в путь. В автомате не оказалось ни моих «люков», ни Алициных «викингов», поэтому я купила десять штук единственных сигарет, какие там были, без фильтра. – Но ведь ты куришь с фильтром, – удивилась при виде их Алиция. – Но ты любишь без фильтра. Я человек благородный и жертвую собой для других. А дождь не такой уж и сильный. Послушай, не сделать ли нам кофе? – Знаешь, хорошая мысль. И, может, кофе хоть немного заглушит эту капусту… За кофе я ей изложила содержание полученного мною письма. Алиция попыталась связать концы с концами: – Меня все больше интересует, кто же он такой, твой хахаль? Преступная организация… Ну при чем тут мы? А вот что касается убийцы… Ну Эва теперь совсем отпадает. Рой? Нонсенс. Анита? Не верю. Нет, все-таки это кто-нибудь посторонний. Сидел в кустах… – И посторонний так хорошо знает порядки в нашем доме и особенности твоего организма? Или, может быть, ты давала объявление в газетах? Вспомни, и Эдик кричал о том, что ты пускаешь в дом каких-то неподходящих людей. Заметь: пускаешь в дом! И что ты рискуешь! Тут как раз организация очень подходит. – Да, я и забыла вам сказать, – вспомнила вдруг Алиция. – У меня был разговор с герром Мульдгордом. Он считает, что этот наш преступник – человек очень опытный в такого рода вещах. Он не оставляет никаких следов! Ну совершенно никаких! И очень осторожный. Они бы его уже давно поймали, если бы он все свои преступления совершал одинаковым методом или повторялся чаще двух раз. Сейчас они увеличили фотографии того кудлатого типа и будут всем предъявлять для опознания. А вот ни о какой организации он мне не говорил. Похоже, ни о чем таком они и не подозревают. – И напрасно. А преступник из тех, кто много ездит по свету и не вызывает подозрений. – С чего ты это взяла? Я вытащила письмо и зачитала вслух его подлежащие оглашению фрагменты. Затем попыталась прижать подругу к стенке: – Алиция! Ты что-то знаешь! Вспомни же, наконец, что ты делала в последние пять лет! Может, где была, может, кого встретила, может, заметила что подозрительное? Да отвечай же! Где тыбыла? – В Швейцарии, – ответила Алиция. – В Вене. В Париже, во Флоренции, в Монте-Карло. В Амстердаме и в Стокгольме. На севере Норвегии. В Варшаве. – Да-а. Ездишь много по свету и не вызываешь подозрений. Признайся, может, преступник все-таки ты? – Я уже и сама начинаю подумывать – уж не я ли? А что действую часто во вред себе, так просто по дурости. Ну, например, когда собственную машину изничтожила или собственный дом чуть не взорвала… И опять перебирали мы с ней возможные кандидатуры, и опять ни к чему путному не могли прийти. Капуста воняла зверски. В ажиотаже изысканий мы и не заметили, как искурили сигареты. Пришлось перетрясти опять все сумки в поисках следующих четырех крон. Теперь пожертвовать собой предстояло Алиции. – Нет, ты все-таки скажи, – бубнила она, влезая в сапоги, – кто же этот твой хахаль? – Рекорд всей моей жизни. Тот самый роковой блондин, которого мне предсказали три гадалки. Выдумала я его. – Что ты сделала? – Выдумала. Как волшебную сказку. Слушай: в одно прекрасное утро поехала я в лес, чтобы набрать букет цветочков… Заинтригованная Алиция задержалась в прихожей с зонтиком в руках: – И там ты его встретила? – Совсем наоборот. Там я застряла в таком болоте, в котором могла и корова свободно утонуть. Машина буксовала и буксовала. – А какая нелегкая занесла тебя в это болото? – Ну не нарочно же я в него въехала! По виду незаметно, что болото, сверху все выглядело совсем сухо и даже привлекательно – травка, цветочки… Некоторое время я молча предавалась сладким воспоминаниям. – Нет, не так. Не так все началось. Началось все гораздо раньше. Судьбе было угодно вмешаться в мою жизнь в другом месте, причем так коварно… Ладно, принесешь сигареты, тогда доскажу. Алиция шагнула во влажную ночную тьму. За разговором мы и не заметили, что оделась она весьма странно: старые резиновые сапоги, какая-то замызганная бесформенная кацавея. По рассеянности она прихватила старый зонтик, из которого во все стороны торчали спицы. Я еще минуту посидела, предаваясь сладким воспоминаниям, которые в соответствии с развитием событий становились менее сладкими и все более тревожными. И тут на их фоне возникли столь же тревожные ассоциации с действительностью. Осторожность! Мы обязаны быть предельно осторожными! Ну не кретинки ли? Выходить Алиции ночью из дому, одной, в дождь и тьму? В чем была, отчаянно стуча туфлями без задников и то и дело теряя их, я выскочила через калитку на улицу. Ночную темноту несколько рассеивал свет далеких уличных фонарей. В их свете я увидела почти на самом перекрестке стоящую у тротуара машину, а возле нее шевелились черные тени. Одна из них держала над головой странный предмет, похожий на растрепанную метлу или зонтик с торчащими спицами. Я уже открыла рот, чтобы заорать на всю улицу, но передумала: глупо и опасно. Так и не закрыв рта, я молча, в полной тишине, помчалась к машине. В полной тишине, если не считать, конечно, отчаянного стука деревянных подошв моих домашних туфель по мокрому тротуару. Машина вдруг взревела мотором и оттолкнувшись от тротуара, умчалась вдаль, а на перекрестке осталась одинокая фигура с метлой над головой. – А ты чего выскочила? – допытывалась Алиция, когда мы обе уже сидели в прихожей, проникнув в дом через раскрытое окно на террасе, ибо дверь, как выяснилось, я, выбегая, захлопнула. – Сердце подсказало, – ответила я, обтирая мокрые туфли туалетной бумагой. – Только дурак мог отпустить тебя одну в такую пору. Знаем ведь, что наш убийца упрям, как дикий осел в капусте. Что там было? – Я не очень поняла, то ли они хотели меня увезти, то ли прикончить на месте, – ответила Алиция, пытаясь привести в порядок зонтик. – Интересно, чего это из него спицы повылезали? Я и не заметила. – Оставь зонтик в покое! Толком расскажи, откуда взялась машина. – Не знаю. Когда я уже возвращалась с сигаретами, она подъехала сзади, затормозила рядом со мной. Вышел какой-то тип, второй сидел за рулем. Тот, что выскочил, вроде собирался на меня кинуться, но как меня увидел, вроде расхотел. – Почему, интересно? Ты ему не понравилась? Произвела на него плохое впечатление? Отказавшись от попыток починить зонтик, Алиция бросила его в угол, вытащила из кармана сигареты и вдруг принялась глупо хохотать. – Знаешь, похоже, я его обманула. Шла я себе спокойно и по дороге все о наших преступлениях думала. Рассматривала их в хронологическом порядке. Дойдя до фру Хансен, я, обрати внимание, рассудила так: если он в нее стрелял, вместо того чтобы сбежать, значит, она его видела. И он боялся, что она его узнала… – О господи, оставь сейчас фру Хансен в покое! Говори о том, что стряслось только что! – Так ведь дело как раз в ней! Он выскочил из машины и спрашивает меня: «Фру Хансен?» А я ему, не подумав, в ответ: «Что вы! Ведь фру Хансен в больнице». Он будто малость опешил и спрашивает: «Как! Уже?» – «Конечно, – подтвердила я. – В нее стреляли». А тут ты выскочила и к нам ринулась, ну они и смотались. Только потом я подумала, что, может, это он обо мне спрашивал. – Ну это лишь с тобой может случиться. Забыть, как себя зовут! На сей раз Алиция побила все рекорды своей рассеянности. И как такое вообще могло случиться? Вот я, к примеру. Забывала ли я хоть раз в жизни, что Хмелевская – это я? Подумав, честно признала – да, был такой случай, давно, правда, на похоронах моей светлой памяти прабабки. И перед глазами, как воочию, предстала могильная плита с собственной фамилией… Избавившись от этой малоприятной картины с некоторым трудом, я взглянула на Алицию, которая еще не успела переодеться, и вынуждена была признать: – И то сказать, глядя на тебя никто не подумает, что это ты. Не везет этому бандиту! Других он принимает за тебя, а тебя за других. Думаешь, он в первую минуту поверил, что опоздал и тебя прикончил кто-то другой? – Похоже на то. Мое сообщение его малость ошарашило, а тут сразу ты помчалась в атаку. – Это как же понимать? В засаде он сидел со своей машиной, что ли? Откуда он мог знать, что ты пойдешь за сигаретами? И вообще, что ночью будешь выходить из дому? – Чего ж тут не понять? Ведь я же собиралась ехать к Енсу. Может, он ждал, когда я буду возвращаться от Енса? – Очень может быть! И его сбило с толку, что ты вышла из дому вместо того, чтобы в него возвращаться. А тем более, что вышла не ты, а пугало какое-то. Интересно, откуда он мог знать о Енсе? – Так я же сама говорила… – Кому?! Мы уставились друг на друга, пытаясь вспомнить, кто мог знать о предстоящем визите Алиции к Енсу. – Говорила я с ним по телефону… – неуверенно начала Алиция. – …и говорила по-датски. А кто мог слышать? Вот тут сидели мы, наш дорогой герр Мульдгорд и Анита. Анита знает датский не хуже родного польского. А кто сидел у Енса? – Не знаю. Придется, наверное, спросить его… – А кому ты еще об этом говорила? – Да все родственники знали! – …Рой пришел уже после разговора. Но мог стоять под окном и подслушать. А Рой ведь по-датски понимает… – Ну вот опять те же – Рой и Анита… – А вдруг это кто-то из твоих датских родственников? Вдруг Енс? Он тоже много ездит и не вызывает подозрений… Алиция хотела выразительно постучать по лбу, но раздумала. А потом все-таки постучала. – Эдик кричал, что я пускаю в дом всяких таких и даже махнул рукой, а ведь Енса при этом не было. – Зато накануне был. Эдик его видел. По пьянке мог перепутать. Вспомни, ведь он кричал: «И ему тоже скажу!» Алиция задумчиво покачала головой. – У меня такое ощущение, что мы с тобой топчемся где-то совсем рядом и никак не попадем, куда нужно. Тепло, еще теплее, горячо… Нутром что-то чую и не пойму что. – Звони герру Мульдгорду, пусть он думает, это его обязанность. Может, машину опознают. Не но номеру, конечно, номер заменить – раз плюнуть, опознают по чему-нибудь другому. И вдруг они продолжают фотографировать?
* * *
На следующий день, отправляясь в Шарлоттенлунд на бега, я предупредила своих, что могу не вернуться, поскольку собиралась встретиться там со своей давней приятельницей и у нее потом переночевать. Не очень-то я люблю оставаться на ночь в незнакомом доме, но мы с ней так давно не виделись, что наверняка не успеем за вечер обо всем переговорить. Если же по какой-то причине с приятельницей мы не встретимся, то я вернусь домой – рано или поздно, скорее поздно. С приятельницей я, правда, встретилась, но еще до бегов. В Шарлоттенлунд она ехать не могла, и я отправилась одна. В этот день с лошадьми что-то стряслось: чуть ли не каждый забег приходилось начинать по нескольку раз – сплошные фальстарты, – так что последний проходил совсем ночью. Я выиграла какую-то мелочь, но и тут пришлось подождать, чтобы ее получить. Когда я шла к станции через лес, было совсем темно. То и дело спотыкаясь, я брела медленно и опоздала на поезд. Пришлось ждать следующего, так что на станции Аллерод я оказалась без десяти двенадцать, а к дому Алиции подошла уже в полночь. Только тут я сообразила, что у меня нет ключа от входной двери – оставила его в кармане плаща, а поехала в костюме. Дом стоял темный, тихий, как будто вымерший. Я постучала в дверь – сначала тихонько, потом сильнее. В доме ничто не шелохнулось. Нет, так не пойдет! Если же начну тарабанить, разбужу весь дом. Лучше разбудить кого-нибудь одного, постучав к нему в окно. К окнам Зоси и Павла пришлось бы лезть через кусты и по высокой мокрой траве – она, не кошенная с весны, вымахала по пояс. Попробую через террасу. Поднявшись на террасу, я заметила, что окно в комнате Алиции слегка приоткрыто. Какое непростительное легкомыслие, сколько раз можно ей говорить! На всякий случай проверив остальные окна и убедившись, что они заперты, я решила воспользоваться единственным открытым для проникновения в дом. Неудачно получается, конечно, что окно именно в Алицину комнату. И не только потому, что могу нарушить сон или напугать человека, который и без того постоянно недосыпает, а уж о состоянии нервов и говорить нечего, но еще и потому, что внезапно разбуженная Алиция может принять меня за убийцу и стукнуть каким-нибудь тяжелым предметом. Поэтому надо действовать как можно тише. Я вспомнила, что сегодня Алиция спит в своей комнате, а кукла в гостиной на диване. Окна в доме открывались наружу, причем оконная рама поднималась целиком вверх, что, разумеется, затрудняло проникновение в дом, так как нечем было подпереть открытое окно, чтобы рама не опускалась. Сейчас оно было немного приоткрыто. В щель могла проскользнуть разве что змея, но рука пролезала. Просунув руку и отцепив крючок, я с некоторым трудом приподняла вверх тяжелую раму и начала пролезать. Хорошо еще, что окна расположены низко. И плохо, что я в узкой юбке и на высоких каблуках. Надо было разуться. Ничего, потихоньку, потихоньку… Так, теперь не мешало бы за что-нибудь ухватиться в комнате, не загреметь бы… Вот что-то, ага, вроде стул, одна рука свободна, на спинке стула какие-то бебехи, не упустить бы раму, которую я держу правой рукой, не дай бог захлопнется, а у меня еще одна нога снаружи, если даже не отрежет, так перелом обеспечен, скорее эту ногу перебросить, вот так, теперь можно и локтем придержать раму, а, черт, зацепилась каблуком! Падая в комнату, я инстинктивно вытянула обе руки вперед и упустила оконную раму, которая мощным ударом ниже талии с силой толкнула меня, и я влетела в темную комнату головой вниз, возможно, выкрикнув несколько ругательств. Падая, я что-то опрокинула, что-то опрокинулось на меня, что-то свалилось мне на голову. Вся я оказалась заляпанной чем-то мокрым, липким и противным. Что бы это могло быть, черт возьми? И почему не проснулась Алиция от этого грохота? В слабом свете уличного фонаря я разглядела у себя на юбке, на руках, на коленях какие-то темные пятна. Я взглянула на кровать Алиции. Те же страшные темные пятна на простыне, прикрывающей скрюченное неподвижное тело… Ни шевельнуться, ни крикнуть, ни вздохнуть. Этот темный вымерший дом… Трясущимися руками я никак не могла нашарить на стене выключатель. Выскочив в прихожую, я, наконец, попала на него ладонью. Пятна на юбке красные, руки все в крови… Что же это такое? Есть ли кто живой в этом доме? Ноги подо мной подкосились. Последним усилием воли я дотащилась до ближайшей комнаты, толкнула дверь и зажгла свет. Это оказалась комната Павла. Кажется, я трясла его за плечо. Кажется, я что-то кричала не совсем человеческим голосом. Павел вскочил, ничего не понимая, и тоже заорал нечеловеческим голосом. Оставив его в покое, я ринулась к Зосе и столкнулась с нею в дверях. – Помогите!! Спасите!! Алиция!! Там Алиция… В коридоре вспыхнул свет, и к моему воплю присоединился страшный вопль Зоси, разносясь эхом по округе. Никогда не предполагала, что в щуплом теле подруги кроются такие голосовые возможности! Отмахиваясь от меня руками, плача и истерически хохоча, она безостановочно выкрикивала одну и ту же фразу: – Все красное! Все красное!! Все красное!!! Я пыталась потащить ее за собой в комнату Алиции, но Зося не давалась и вырывалась изо всех сил. Ничего не понимая, я кричала одно, что была в состоянии произнести: – Алиция!!! На помощь!!! В дверях соседней комнаты появилась Алиция – живая, в прекрасном состоянии, абсолютно здоровая и абсолютно ничего не понимающая. Отчаянный крик застрял у меня в горле, я отпустила Зосю и, чувствуя, что вот-вот упаду, оперлась о стену. Абсолютное непонимание на Алицином лице сменилось ужасом. Со сдавленным криком она кинулась ко мне: – Матерь божия! Что с тобой? Зося! Павел! На помощь! – Все красное!!! – не переставая выла Зося. – Павел! Воды! Адская суета поднялась в только что тихом доме. К моему изумлению, все бросились ко мне с явным намерением спасать, как будто я собиралась вот-вот испустить дух. Меня силой затащили на диван, невзирая на мое отчаянное сопротивление и попытки рассказать о том, что я обнаружила в комнате Алиции. Чей же труп там лежит?! Мой активный протест убедил их в конце концов, что я вовсе не собираюсь умирать сию минуту и вообще держусь неплохо. – Вы что, спятили? – орала я. – Да отпустите же меня! Делать вам нечего? С непонятной для меня радостью все трое в упоении восклицали: – Она жива! Иоанна жива! Спятили они, что ли? – Жива, конечно! С чего это мне помирать? Вы что, с ума посходили? Не меня ведь убили, а Алицию! То есть и не Алицию, а опять кого-то постороннего! – Она жива! Иоанна жива! Накричавшись, мы все малость сбавили темп и притихли. – Так что же такое приключилось? – я уже отчаялась получить вразумительный ответ. – Почему, разрази меня гром, я не могу жить? – О боже, и она еще спрашивает! – возмутилась Зося. – Да ты посмотри на себя в зеркало! – Иди, иди, посмотри! – поддержала ее Алиция. – Сразу перестанешь удивляться. Она оказалась права. Посмотрев в зеркало, я сразу же перестала удивляться и вообще с трудом поверила, что это я. С ног до головы вымазанная в чем-то темно-красном, с перекошенным лицом, с раскроенной надвое головой, я и в самом деле производила впечатление человека, нуждающегося в срочной медицинской помощи. – И к тому же ты орала во всю глотку «На помощь!» – с упреком сказала Алиция. – Я вообще не понимаю, как ты в таком состоянии можешь еще жить! Голова разбита, столько крови потеряла. В таком состоянии человек не может ни двигаться, ни говорить, разве что он уже не человек, а привидение. – Это я не понимаю, как ты можешь быть жива! – обиделась я. – А если не ты, то кто же убитый лежит в твоей комнате? – Ты была в моей комнате? Ну, тогда все понятно. Никто не лежит, ловушка сработала. – Что?! – Ловушка! Сработала! – Тут на Павла напал припадок смеха. – Ловушка! Мы поставили ловушку на убийцу! Значит, она слетела с полки! – Павел! Немедленно успокойся! – Не могу! Мировую ловушку мы смастерили! Мы зажгли свет в комнате Алиции, и перед нами во всем безобразии предстало ужасное зрелище. Пол и кровать были залиты толстым слоем густой красной краски, в которую влипли черепки битой посуды, мятые картонные коробки, кисти, тряпки и множество других предметов. Я угодила головой в лужу краски с черепками и тряпками, часть которых очень прочно прилипла к моей голове. – И в самом деле, все красное! – не удержалась я. – А это смывается? – Должно бы, – не очень уверенно ответила Алиция. – Хотя, кто его знает… Я еще не пробовала смывать, потому как ловушка слетела с полки, когда Зося с Павлом уже легли, и я боялась их разбудить. Как только я вошла в комнату, так ловушка и грохнулась. Моя ночная рубашка оказалась вся в краске. И халат тоже. Постель вся залита, не могла же я в ней спать! Поэтому сюда положила куклу, а сама перебралась на кровать в последней комнате. А когда ты, вся в крови, с разбитой головой ворвалась к нам, я совсем забыла про ловушку… Зося пришла в ужас: – Ты с ума сошла! Ведь это надо сразу же смывать! Когда засохнет, ни за что не отмоется! Павел, попробуй собрать с пола это безобразие. Возьми газеты. Да прекрати же дурацкий смех! – Нет, давайте сначала с Иоанны счистим… Уже через четверть часа мы убедились: никакое мыло, никакой стиральный порошок, никакой кипяток не справятся с проклятой краской. Они просто на нее не действовали. Чистый бензин действовал – от него краска размазывалась еще сильнее. Ладно, черт с ним, с костюмом, но очень хотелось смыть краску с рук, с ног, а особенно с лица. Вся надежда осталась на какой-то особый растворитель, купленный в свое время вместе с краской. – А как же, покупала! – гордо сказала Алиция. – И даже помню, куда его засунула. Вон на ту антресоль. Павел, надо влезть на какую-нибудь табуретку. Пока Павел ходил за табуреткой, Зося испытывала на мне молоко, спирт, ацетон и даже сок из одного лимона. Все напрасно. – Скорее шкура слезет, чем эта проклятая краска! Зосенька, давай сначала пробовать на туфлях… Зося стащила с меня вторую туфлю, первую уже держала в руке Алиция. Босой ногой я тут же размазала лужицу, которая успела натечь с туфель. Чего не коснусь, всюду оставляю за собой кровавые следы! – О, и в самом деле все красное! – с удовлетворением констатировал Павел с высот табуретки. – Не время сейчас заниматься колористикой! Доставай растворитель! – Легко сказать! А как я открою эту антресоль? Ухватить не за что. И в самом деле, дверцы антресолей были плотно закрыты, ни ручки, ни колечка, ни даже ключа, за который можно было бы потянуть, не было. Только у самого потолка что-то торчало в щели. – Была на дверцах такая штуковина, за которую их можно было тянуть, да оторвалась, – задрав голову, сказала Алиция. – А потом они стали все время распахиваться, пришлось в щель засунуть бумагу и как следует захлопнуть. Теперь не открываются. Попробуй потянуть за кусочек закладки, вон он в щели торчит! – Никак не ухвачу, больно маленький. – А ты клещами или плоскогубцами ухвати, – посоветовала я. – Зося, дай ему клещи, я не могу. – Да нет, можно ножом поддеть или вилкой. В щель влезут. Задравши головы, мы все трое принялись советовать парню, чем лучше открыть дверцы. Не выпуская из руки моей туфли, другой рукой Зося подавала всевозможный инструмент. С помощью клещей и вилки Павел открыл наконец дверцу, выдернув торчащий в щели закрепляющий элемент. О чудо! Растворитель во всей красе стоял на переднем плане, Алиция не перепутала. И какой замечательный растворитель! Он легко, безо всякого труда смыл проклятую краску. Только вонял сильно. Вскоре вонять начала я. – Алиция, а там не написано, как долго выветривается этот запах? – с беспокойством спросила я. – И с туфель смывает! – радостно ответила Алиция. – Нет, это теперь на долгие месяцы. Я потому и держу его на антресолях, а не в комнате. Так что сама выбирай – останешься в краске или будешь вонять. – Сама не знаю. В темноте так можно и красной оставаться. – Зося, ну как, с одежды сходит? – Сходит, но мало этой бутылки, на всю постель не хватит. Да и в самом деле, смердит ужасно, больше не выдержу. Аж в носу щекочет… Павел под потолком чихнул. Он все еще стоял на табуретке и рассматривал то, что вытянул из щели клещами. – Крепко сидело! Сложено в несколько раз… Вонь всегда поверху идет. Он опять издал чих, такой мощный, что чуть не слетел с табуретки. – А ты слезай оттуда! Сколько можно торчать без дела. Я просила тебя с пола собрать краску, – кипятилась Зося. – Завтра званый ужин, Херберт придет со своей женой, а тут и краска, и этот запах. – О господи! – ужаснулась Алиция. – И в самом деле, Херберт! К черту мою комнату, оставьте все, как есть, тут бы навести порядок! Павел попытался закрыть дверцы антресолей, но у него ничего не получилось. Как он их ни захлопывал, они тут же распахивались и покачивались, издевательски поскрипывая. – Ну что ты там возишься! Воткни снова в щель то, что их держало. – Не влезает, слишком толстое. – Так разверни пополам, будет потоньше. Павел послушно развернул, но теперь оказалось слишком тонко. Павел попытался сложить по-другому. – Алиция! – сказал он вдруг со странной интонацией в голосе. – А ты знаешь, что это? – Не знаю и знать не хочу, – нетерпеливо ответила Алиция. – Видно же, что какая-то бумажка. Может, кусок газеты. – Нет. Это конверт. Какое-то письмо. Нераспечатанное. Алиции было не до того, она как раз заканчивала очистку подошвы моей туфли. – Чего пристал? Видишь, некогда. Сложи втрое, если вчетверо слишком толсто, и закрой, наконец, дверцы, меня раздражает их скрип. Иоанна, ты не возражаешь, если вот тут, по канту, останется немного красного? – На туфле пусть остается, – я отобрала у Зоси кусок ваты. – Разреши, кожу с собственного лица я сама себе сдеру. – Алиция! – заорал Павел, видя, что до нас не доходят его слова. – Это письмо тебе! Нераспечатанное! До Алиции наконец дошло. – Скажите пожалуйста! – удивилась она. – Письмо. Что оно там делает? От кого? – Не знаю, адресата нет. – Ну и не надо! Ради бога, закрой, наконец, дверцы и слезай, столько еще дела! – сердилась Зося. – Ну вот, теперь и я приклеилась! Павел, и в самом деле закрепи дверцы письмом, как было, и слезай. Иоанна, замучилась я с твоей юбкой. Может, выкрасишь ее в красный цвет, и дело с концом? – Ага. И блузку. И жакет. Да и туфли тоже, зачем тогда ты их оттирала? Раз уж все красное… Интересно, из чего вы сделали эту адскую смесь? – Из краски с клеем… – начала было Алиция, но Павел ее перебил: – …и я должен был разлить ее у порога. Мы хотели, чтобы он вляпался и оставил следы… – Павел наконец воткнул сложенный вчетверо конверт в щель, кулаком прихлопнул дверцы и слез с табуретки. – Он так надоел мне со своей ловушкой, что я вспомнила об этой краске, – продолжала Алиция, дергая на мне юбку. – Послушай, ты бы ее сняла, можешь переодеться, вот халат. Хотя нет, ведь у тебя еще руки… – …и ноги, – огорченно дополнила Зося. – Мы хотели сделать так, чтобы следы были заметны, – с воодушевлением излагал свою идею Павел, – и чтобы не очень легко стирались… – Ничего не скажешь, у вас отлично получилось. – Мы добавили в краску клей и хорошенько перемешали… – Павел! Сколько раз повторять – берись за пол! – Зося решительно воткнула ему в руку большой кусок ваты. – Не хватает еще, чтобы эта Хербертова аристократка тут к чему-нибудь приклеилась! Да не там, куда ты пошел? Здесь, в кухне, вытирай! И в прихожей! И около сортира. Там, где Иоанна наследила. – По всему дому успела, – ворчал Павел. – Очень трудно было смешивать, – жаловалась Алиция. – Как я ни старалась, немного вылилось на пол. И я тут же приклеилась. Тогда я поставила банку на полку… Нет, банку я поставила на стол, а на полку – миску. Я хотела подмешать еще немного клея, но тут банка упала. Размазывалось все по-страшному, ну мы и решили оставить все как есть до утра, посмотреть, будет ли дальше пачкаться или засохнет. А потом они пошли спать. Я тоже легла, и вот тут свалилась миска, сначала на меня, а с меня на пол. Я пыталась стереть с себя краску, но лишь больше измазалась, ну, чистое наказание, вроде этой краски все больше делалось, плюнула я на нее и вообще ушла из комнаты. А в западню попалась ты. Какого черта ты вообще полезла в окно? – Ключи забыла. Думала, вы спите, не хотела вас будить. – И в самом деле тебе это удалось. От всех нас потребовалась каторжная работа, чтобы по крайней мере по квартире можно было передвигаться без риска влипнуть в краску. Свою измазанную одежду я подбросила к куче с грязным постельным бельем из комнаты Алиции. Какое счастье, что сумка мне мешала и я оставила ее на террасе! Хоть она уцелела. Ох, в недобрый час придумала я «все красное»…
* * *
Хлопоты по приготовлению изысканного и в то же время свойского ужина по-польски отнимали у нас все силы. Дел было невпроворот, и они множились как кролики весной. Херберт со своей Анной-Лизой должны были прибыть к семи. К этому времени нам предстояло не только доварить бигос, но и как следует проветрить квартиру. Капустный запах был прочно закреплен вонью растворителя. Алиции пришлось купить еще одну бутылку, ибо утром обнаружилось, что надо отчистить от краски и диван, на который меня силком заволокли, и дверь в Алициной комнате, о которую я опиралась в изнеможении. Особенно нас беспокоил благоухающий диван. Зося безуспешно пыталась забить запах краски то с помощью спирта, то духов, то кофе. И каждый раз, обнюхивая мягкую мебель после очередной операции, с горечью убеждалась, что ничто не помогает. Павла огорчало другое: – Жалко, что в диване не было клопов, все до одного бы повымерли. – И в самом деле, гости подумают, что я тараканов морила. Надо что-то придумать. В такую атмосферу я гостей не пущу, – волновалась Алиция. Я предложила испробовать лук. Если пропитать диван луковым соком, все остальные ароматы померкнут. Или чесноком… – Спятила! Вот уж лук будет совсем невыносим! – запротестовала Зося. – Это чеснок совсем невыносим, а лук может пахнуть вполне аппетитно. Сделаем на ужин салат из помидоров с луком, гости подумают, что пахнет от салата. – Так ведь на диване мы будем кофий пить, – скептически заметила Алиция. – Кофе с луком, это, знаешь ли… В итоге, после всех процедур, наш диван по запахам смело мог конкурировать с любым восточным базаром. Правда, с базаром, на котором только что провели дезинфекцию. Капуста давно отступила на дальний план. Мы устроили в доме сквозняк, пооткрывав все окна и двери. Павел стоял над благоухающим диваном и обмахивал его газетами. Все готовящиеся к вечеру блюда мы обильно сдабривали луком для оправдания атмосферы. По инерции Алиция чуть было не заправила им и мороженое. Ценой неимоверных усилий нам все-таки удалось уложиться с подготовкой к семи часам. По счастливому стечению обстоятельств Херберт и Анна-Лиза были сильно простужены. Нам здорово повезло! Поначалу они вроде сделали несколько попыток что-то разнюхать своими сопливыми носами, но вскоре от этих попыток отказались и производили впечатление людей, вполне свыкшихся с нашей атмосферой. Ужин проходил в очень приятной обстановке. Гости в бигосах совершенно не разбирались, поэтому искренне нахваливали наш и с аппетитом его уничтожали. Некоторые затруднения возникли лишь к концу ужина. Борьба со смрадой отняла у нас слишком много сил, и мы не успели накрыть стол в гостиной. Кофе, сливки, десерт, пирожные, чашки, блюдца все еще находились в кухне, и надо было их перебазировать на длинный журнальный столик у дивана в гостиной. Проблема заключалась в том, как перебазировать. Большой обеденный стол, за которым мы сидели, в разложенном состоянии полностью преграждал выход из кухни. Передавать упомянутые выше предметы над головами гостей нам представлялось не очень аристократичным. – Зося, через ванную и ту комнату, – вполголоса произнесла Алиция, не прекращая оживленного разговора с Хербертом на тему о наследстве. Задернув небрежным жестом занавеску, отгораживающую кухню, Зося скрылась с кофейником в дверях ванной. Отвлекая внимание Анны-Лизы, я втянула ее в разговор о модах на французском языке и пнула под столом Павла. Тот незаметно смылся из-за стола, и я краем глаза увидела, как в противоположных дверях он принимает от Зоси кофейник и кофейный прибор. Поскольку Алиция не могла их видеть и волновалась, я успокоила ее: – Порядок. Зося накрывает на стол. – Скажи ей, что свечи в сундуке, лежат сверху. Полностью разделив отрицательное мнение Анны-Лизы в том, что касается теперешней моды на юбки, я ухитрилась передать Павлу информацию о свечах. – Все на столе, не хватает только десерта, – отрапортовал Павел, садясь на свое место непринужденно и вполне великосветски. Теперь встала я. – Занимай гостей, а десертом мне надо заняться самой. По знаку, данному мною, Алиция переместила гостей к журнальному столику, ни на минуту не прекращая занимательнейшего разговора о наследстве. За мороженым она достигла своей цели: Херберт сам, по собственной инициативе выразил желание заняться этим делом. Окольными путями – через ванную, уборную, коридорчик и соседнюю комнату – на стол поступали недостающие угощения, конфеты и пирожные. Бодрящий аромат кофе смешался с крепким запахом дивана. Херберт и Анна-Лиза принялись подозрительно часто чихать. За кофе выяснилось, что я уже довольно хорошо понимаю датский язык. Передав аристократическую даму Зосе, я подсела к Алиции, чтобы послушать, о чем это можно столько времени так оживленно болтать. Оказалось, они с Хербертом вспоминали то время, когда мы с Алицией еще жили в доме родителей Херберта на площади Святой Анны. – Сейчас родители стали наводить порядок в доме, – рассказывал Херберт Алиции, – и на чердаке обнаружили твои вещи. – Какие вещи? – удивилась Алиция. – Сверток какой-то. Они просили сказать тебе об этом. Чтобы ты забрала. – Скажи пожалуйста! – удивлялась Алиция. – Интересно, что бы могло быть в этом свертке? Спасибо, я позвоню им и как-нибудь заберу. Херберт покачал головой. – Ты не дозвонишься, они сейчас живут в Хюмлебеке. Хочешь, я сам возьму сверток и передам тебе? Ведь все равно нам придется завтра или послезавтра встретиться по наследственным делам. Алиция с благодарностью приняла его предложение. Я бестактно вмешалась в разговор, так как он показался мне важным, а я не была уверена, что все правильно поняла. Оказалось, все правильно. – Если твои вещи до сих пор лежат в их доме, значит, ты оставила их пять лет назад. Что же такое, скажи на милость, ты могла забыть и не вспоминать столько времени? – Мне самой интересно, – ответила Алиция. – Только потому мне и хочется заполучить этот сверток, а так, ведь наверняка мне те вещи уже не нужны. Поздним вечером гости покинули дом, рассыпаясь в благодарностях за чудесный ужин и без конца чихая. В прихожей вонь была и вовсе непереносимая. Оказалось, Зося в спешке оставила там бутылку с остатками растворителя. Алиция проводила Херберта и его жену до машины. – Вот интересно, как подействует наш смрад на их насморк? – задумчиво произнес Павел. – Излечит или наоборот? – Поставь эту проклятую бутылку на место, – приказала ему Зося. – Мыть посуду сегодня не будем. Павел не успел выполнить приказ, так как зазвонил телефон. Он поднял трубку. – Алиция, тебя! Герр Мульдгорд. Мы бросили все дела и стали ждать, когда Алиция закончит разговаривать с полицией. Вдруг что-нибудь новенькое! – Черта с два! – повесив трубку, раздраженно сказала Алиция. – Так ничего и не узнали! Хотя иногда мне кажется, что он все-таки что-то от меня скрывает… – Полиция всегда скрывает, – заметила я, – так уж им положено. А кроме того, что скрывают, ты больше ничего нам не сообщишь? – У Аниты на вчерашний вечер нет алиби. У Роя тоже нет. Енс звонил не от себя, а от одного знакомого, у которого в тот момент как раз сидел гость. Иностранец. Полиции он уже давно не нравится. Этот гость слышал наш разговор и мог сделать выводы. Полиция фотографировала, правильно мы думали. Машина – «мерседес», в ней сидел человек в больших очках и в кепке, надвинутой на лицо. Который выходил из машины, может быть кудлатым. Ну, тем самым, что тогда крутился возле дома без определенной цели. А может и не быть. И еще полиция интересуется, не пришел ли мне счет из магистрата за стрижку живой изгороди. Не приходило ничего такого? Мы в один голос заверили, что ничего такого не приходило. – Ну так придет. Кроме того, сказал – они предприняли какие-то потрясающие новые меры, так что в следующий раз преступник уж обязательно попадется. – А кто-то из нас должен стать добровольной жертвой? – поинтересовалась Зося. – Не знаю, – вздохнула Алиция. – Наверное, было бы лучше, если бы я все-таки отыскала это чертово письмо от Эдика. Мы тоже вздохнули. – Да, Павел! – встрепенулась Зося. – Поставишь ты, наконец, бутылку на место? Павел с любопытством взглянул на мать: – Ты по аналогии вспомнила о том письме? – О каком письме? – Ну о том, которое заткнуто в дверцы антресолей. Я же вам вчера говорил. Три бабы молча уставились на него. Пришло письмо, Алиция хотела его распечатать, но тут кто-то ей помешал… Она никак не могла вспомнить, куда его сунула… А дверцы антресолей все время распахивались… Павел!! Павел уже был на табуретке. Мы кинулись к нему и, мешая друг другу, подавали необходимый инструмент. Павел вырвал письмо из щели клещами, чуть заодно не сорвав дверцы с петель. Алиция выхватила у него из руки помятый конверт. – Письмо Эдика! Матерь божия! – только и могла она произнести. Эдик писал:
«…И вот еще о чем мне хотелось тебе сообщить. Впрочем, скоро я приеду и тогда обо всем расскажу подробно. А сейчас предупреждаю только, не очень-то доверяй всем подряд. Слишком ты доверчива. А я тут случайно узнал, что эта особа для тебя совсем не подходящая компания. Ну, та, что на фотографиях, сделанных в ее день рождения, ты еще показывала мне снимки, когда последний раз приезжала в Польшу. Вспомни, на двух фотографиях ты, эта особа и большое животное, а на одной – только ты с ней. Так вот, эта особа общается тут с одним подозрительным субъектом, которому въезд в Данию заказан, а если выяснится, что и она вместе с ним занимается махинациями, у тебя будут большие неприятности. Этого комбинатора тут уже взяли под наблюдение, твою знакомую – пока нет, но береженого бог бережет. И вообще она редкая свинья, водит за нос друзей и знакомых и своего мужа тоже надувает, и мне это очень не по душе. Так вот, посмотри, кто это, и больше с ней не встречайся…»– Ну, дальше приветы, поцелуи и прочая мура, – сказала Алиция, зачитав нам письмо вслух. Потрясенные, мы молчали. Потом Зося потребовала зачитать еще раз. Алиция послушно зачитала. – Я, она и большое животное, – в раздумье повторила она. – Какое животное? Может, лошадь? Иоанна!! – Вот слово даю, у меня всего одна-единственная фотография с лошадью, – поспешила я отвести от себя угрозу. – Помнишь, я сижу на лошади. Мне девять лет, и тебя я еще тогда не знала! Зося была очень недовольна манерой изложения Эдика: – Ну неужели нельзя было написать по-человечески? Большое животное на дне рождения, подозрительный субъект – что нам это дает? – Очень много дает! – не согласился с ней Павел. – Такой простор для дедукции! Алиция, на чьих днях рождения ты была? Алиция не разделяла его энтузиазм: – Разве сосчитаешь! Человек сто наберется, и почему-то на днях рождения любят фотографироваться. Вот, может, муж… Эдик пишет, у нее есть муж. Впрочем, у многих женщин есть мужья… – Не о том вы говорите! – вмешалась я. – Фотографии – вот главное. Раз ты показывала их Эдику, значит, они у тебя есть. Будем искать три фотографии с одной и той же особой, и чтобы на двух из них было животное. Грустно качая головой, Алиция устремила мрачный взгляд на нижнюю полку стеллажа, забитую многочисленными коробками с фотографиями, фотопленками и слайдами. Годы потребовались Алиции для приведения этого хозяйства в порядок, и вот на днях весь труд пошел насмарку, когда вместе с магнитофоном и герром Мульдгордом рухнул стеллаж и содержимое коробок повываливалось и смешалось. – Ну что ж, по крайней мере, у нас будет занятие на ближайшие три дня, – меланхолически заметила Зося. – Беремся за работу, или как? – Не ищите лошадь! – предупредила я. – Главное, не дать себя сбить с толку этой лошадью. С таким же успехом это может быть слон, верблюд, корова или большой баран. Алиция могла фотографироваться бог знает в каком обществе, от нее всего можно ожидать! Так что искать надо с Алицией и какой-то бабой, а животное уже в последнюю очередь. Рассвет застал нас за работой. В отдельную кипу мы складывали все фотографии, на которых Алиция была запечатлена в компании с женщинами и животными. Животных, правда, было обнаружено немного, зато почти каждое казалось подозрительным. Много времени отняла у нас фотография, на которой Алиция фигурировала вместе со своей французской приятельницей Соланж и ее мамой, причем почтенная старушка держала в объятиях крупного кота. Разглядывая снимок, Алиция выразила сомнение: – Правда, эта фотография у меня уже давно, и я вполне могла ее показать Эдику. Но вот можно ли этого кота охарактеризовать как крупное животное? Вы как думаете? Привлекли наше внимание и две фотографии, представляющие Алицию в обществе Торстена, который совал морковку слону. Фотографии сделаны были в копенгагенском зоопарке. – Есть животное, – констатировала я. – И, несомненно, крупное. Только вот у Торстена нет мужа, которого можно было бы надувать… Уже настало утро, когда мы отобрали несколько подходящих снимков, которые соответствовали всем требованиям. На одном Алиция с Эвой были изображены на копенгагенской улице на фоне конных королевских гвардейцев, необходимого атрибута каждого торжественного события в Дании. Второй представлял Алицию с Эльжбетой на фоне коровы во владениях наших хороших датских знакомых. И, наконец, на третьем Алиция с Анитой сидели в каком-то саду в обществе огромного пса. – Все условия соблюдены, – угрюмо сказала Алиция, рассматривая фотографии. – Тут день рождения короля и большие животные, тут день рождения наших знакомых и животное, тут день рождения Генриха и тоже животное. Которая же из них? – Эльжбета не в счет, – твердо сказала я. – У нее мужа нет. Остаются Эва и Анита, то есть мы вернулись на исходные позиции. Надо искать дальше, из тех же серий. Вряд ли это отдельные снимки. Постарайся найти пленку! – А что, мы так и не пойдем спать? – возмутилась Алиция. – Не пойдем! – Зося была настроена по-боевому. – С меня достаточно этих ужасов, надо положить им конец! Павел, ты можешь лечь спать, мы обойдемся без тебя. Зевающий во весь рот Павел проявил благородство. – Мучиться, так уж всем! – Хорошо, что завтра суббота! – вздохнула Алиция. – То есть сегодня суббота, не надо идти на работу. И мы дружно, в сосредоточенном молчании, принялись одну за другой просматривать на свет проявленные фотопленки. Тут надо отдать должное Алиции: безалаберная по натуре, в своем любимом хобби она навела строгий порядок. Теряя и забывая все на свете, она никогда не потеряла ни одного негатива, ни одной пленки, ни одной фотографии. Все они были помечены и разложены и идеальном порядке. На каждой пленке – дата, место и количество сделанных фотографий. Если бы не катастрофа с магнитофоном, поиски заняли бы у нас не более получаса. Во всяком случае, мы твердо знали – если есть фотография, должна быть где-то и пленка. – Есть! – воскликнула Алиция, чуть ли не носом водя по пленке. – Вот она! – Есть! – воскликнула в тот же момент Зося, разглядывая на свет длинную черную ленту. – У тебя что? – День рождения короля, – ответила Зося. – Здесь ты, Эва и чертова прорва лошадей. В основном задом. А у тебя? – Анита с собакой на дне рождения Генриха. На всей пленке только три кадра с ней, из них два с собакой. Проверьте! Мы по очереди внимательно просмотрели обе пленки. На королевских торжествах Алиция, Эва и лошади представлены были во множестве кадров. На рождении Генриха Алиция и Анита фигурировали только на трех кадрах. На одном – они вдвоем, на двух – при них ошивался большой пес. Мы попытались сосредоточиться, что после бессонной ночи далось нам с большим трудом. – Получается, что Эдик имел в виду Аниту, – выразил общее мнение Павел. – И что же дальше? – Вот именно, – согласилась Зося. – То, что на фотографии она снялась с собакой, еще не доказывает, что именно она совершала преступления. – А где же другие фотографии? – поинтересовалась я, рассматривая внимательно пленку. – У тебя только одна фотография из всей пленки. А где остальные? – Знаете что, пошли-ка лучше пить кофе, – сказала Алиция. – Не знаю, где остальные. Должны быть здесь. Странно, что их нет. Может, после кофе какая-нибудь светлая мысль придет в голову. Единственная светлая мысль, которая пришла в наши головы после кофе, – позвонить господину Мульдгорду. Пришло время посвятить его во все наши личные тайны, с которыми мы сами не в силах оказались разобраться. Алиция решилась передать ему письмо Эдика, пусть сделает с него фотокопии, а я – познакомить полицейского со сведениями, почерпнутыми мною из личной переписки. Наверняка пригодятся датской полиции. – Анита? – рассуждала Зося за второй чашкой кофе. – Вот уж не думаю. Взбалмошная баба, какой из нее убийца? – Анита? – вторила ей Алиция. – Нет, тут что-то не то. Ну, прочитали мы письмо Эдика, ну, нашли ее на фотографии, а дальше что? Ведь я о ней ничего такого не знаю. На кой черт ей понадобилось меня убивать, если я живая ничем ей не угрожаю? – Давайте, я ее прямо спрошу, – предложила я. – Если преступник – она, то должна знать причину. Мое предложение вызвало общее одобрение. Никто из нас как-то не подумал о том, что обращаться с таким вопросом к подозреваемому лицу – не лучший метод расследования. Из нас трех я была ближе всех с Анитой, поэтому вполне естественным представлялось, что именно я ей позвоню и спрошу, вчем, собственно, дело? Для нас, наоборот, неестественным было предположение, что Анита могла совершить девять тяжких преступлений в нашем доме. Такое идиотское предположение просто не укладывалось в сознании, мы не могли воспринимать его всерьез. Скорее уж Эва… Эта женщина возбуждала сильные страсти и сама была их жертвой. А Анита всегда довольна жизнью, и не очень-то ее волнует, что в этой жизни происходит… – Анита? – Я безжалостно вырвала ее из сладкого предутреннего сна. – Послушай, мы тут немного подумали, и у нас получилось, что убийца – ты. Что скажешь? Анита отчаянно зевнула в телефонную трубку и без особого удивления произнесла: – Скажи пожалуйста! А как это у вас получилось? – Долго рассказывать. Никто другой не подходит, только ты. – Только я, говоришь? И что, полиция уже едет за мной? – Еще нет. Мы в полицию не сообщили, потому что никак не можем понять, из-за чего ты так взъелась на Алицию. Почему тебе обязательно надо ее прикончить? Можешь ты нам это прояснить? – Понятия не имею, – сказала Анита и опять зевнула. – А прояснять что-либо в такую рань вообще не в состоянии. Неужели вы не могли немного обождать? Если хотите, к обеду я придумаю несколько причин. Может, у меня хобби такое… – Да нет, скорее, ты в чем-то запутана, но в чем – не знаем. И откуда такая настойчивость по отношению к Алиции – тоже не знаем. Анита вдруг как будто проснулась. – О господи, у вас опять что-то стряслось? Опять кого-нибудь убили? Погоди, погоди, дай совсем проснусь. Что у вас случилось? – Да нет, пока ничего нового. – А почему же тогда вы не спите в такую рань? Я уж подумала, как минимум, трех прикончили. Не заболели ли вы там все? – Просто мы вычисляли убийцу и вычислили тебя. Алиция настаивает на том, что ничего такого о тебе не знает и не понимает, за что ты так? Мы тоже не понимаем. – Не переживайте! – попыталась утешить нас Анита. – Я и сама себя иногда не понимаю. Знаешь, ты меня жутко заинтриговала, пожалуй, я к вам сегодня выберусь. Только сейчас дай мне еще поспать… Я пересказала подругам разговор с Анитой. – Не кажется ли вам, что мы все же ужасно бестактны? Звонить человеку в семь утра для того, чтобы спросить его, не он ли убийца? – начала Зося, а Алиция подхватила: – Звонить человеку в семь утра – это в любом случае бестактность, чтобы не сказать свинство. Если это не она, придется тебе перед ней извиняться. Хороши подружки! – Анита ведь журналистка, значит, привыкла работать в любое время суток. А кроме того, это не она. Глупо мы придумали. Я пересказала подругам разговор с Анитой. Алиция вытащила письмо Эдика и принялась перечитывать его в двадцатый раз. – Да, не она. Вот тут Эдик ясно пишет о фотографиях, «сделанных в ее день рождения», а та фотография со дня рождения Генриха. Эх, напрасно ты ее разбудила. – В таком случае мы напрасно потеряли ночь! – рассердилась Зося. – Вы как хотите, а я пошла спать. Не знаю, стоит ли звонить полицейскому. А впрочем, позвони, не одним же нам мучиться. Алиция стала звонить, а я села писать письмо и даже до двенадцати успела отправить его, сбегав на почту. Наверняка получилось сумбурное, ну да ладно. Господин Мульдгорд приехал после двенадцати. Мы вручили ему письмо Эдика, вручили фотографию Аниты с Алицией и собакой, вручили фотопленку. Изучив представленные документы, он погрузился в глубокие размышления и наконец произнес: – Аз глаголю зело много. И, опять помолчав, закончил: – Не моя афера. На этом окончательно замолк, и мы с Алицией напрасно ожидали продолжения. – И в самом деле, очень много сказал! – не выдержала Алиция. Герр Мульдгорд уселся в кресле поудобнее и, как мне показалось, с сожалением вздохнул. – Не моя афера, – повторил он. – Истинно глаголю: моя афера есть убивство. Сия афера имея бысть для моих колегов такожде приятелев. Два лета вспять изловили еси человек зело нехорош исполняху подлая работа для краев заморских. Его же должно во смирение привесть паки заключати под стража. Вотще! Во оноже время человек сей утекаху прочь… Прервав свой рассказ, господин Мульдгорд с сомнением посмотрел на нас. Мы слушали, затаив дыхание. – Тайна сия велика есть, – предупредил нас полицейский. Мы хором заверили его, что никому не скажем. Немного успокоившись, он продолжал: – Подлая работа. Наркомания. Для бизнесмены в Грецыя. Алиция лучше нас разбиралась в актуальных больных проблемах Скандинавии, поэтому первая поняла полицейского: – Международная контрабанда наркотиков! Герр Мульдгорд энергично несколько раз кивнул головой, подтверждая ее догадку, и продолжал: – Человек сей бысть особа вельми важная. Он есть. Он имея помощь наша отчизна. Помощь сия велика есть, особа сия есть неведома. Полиция имея информация о великая любовь сей человек и сия особа… – Ну, значит, это не Анита! – сделала вывод потрясенная Алиция. – Если большая любовь, значит, Эва! Взяв в руки фотографии с Эвой и лошадьми, герр Мульдгорд еще раз вдумчиво их изучил, после чего просмотрел пленку и перечитал письмо Эдика. – Послушайте, – спохватилась я. – Это снято в день рождения короля? Ты точно помнишь, короля, а не королевы? Алиция засомневалась: – Я думала, короля, а вот теперь и не знаю… «Ее день рождения». А ну-ка, покажите карточку, какое там время года? Внимательно изучив фотографию, мы вместе с полицейским пришли к выводу, что снято весной. Насколько можно было судить по попавшим в объектив веткам деревьев – весна, а значит, день рождения королевы! Полицейский для верности решил сделать несколько увеличенных фотографий, но тут же нас разочаровал: – Увы! Джузеппе Грассани не есть сей человек. Приятели мои обозрели его. Сложив аккуратно фотографии, пленку и Эдиково письмо и тыча в них перстом, он продолжал: – Аз воздвигнул причина для подозрения, зело малая причина. Полицыя не имея присно истинные доводы. Приятели мои ведати особа убивец, аз ведаю такоже. Мы не задохнулись лишь потому, что не были уверены, правильно ли поняли полицейского. – Что вы сказали? – невежливо переспросила я. – Вы знаете, кто убийца? Полицейский вежливо подтвердил: – Воистину аз ведаю. Такоже полицыя датская. Увы, особа сия есть зело мало знатная… Мы были возмущены. С каких это пор преступником должна быть непременно аристократическая оба? Мало знатная для них, видите ли… А то, что эта особа пыталась прикончить восемь человек… – Девять! – поправил нас Павел. – …девять человек! Это для них не имеет значения? Сколько же надо иметь на своем счету жертв, чтобы датская «полицыя» соизволила заинтересоваться особой преступника? Девяносто? – Пошто девяносто? – удивился господин Мульдгорд. – Токмо пятьдесят восемь. Особа ведаем, довод не имеем. Мы были поражены: – Откуда же пятьдесят восемь? Видя, что проговорился, полицейский перестал темнить и счел нужным немного приоткрыть служебную тайну. Из его пояснений мы поняли: полиция должна обезвредить преступную группу – таинственную особу и черного парня. Сделать это можно, лишь заполучив бесспорные доказательства их преступного сотрудничества. Преступник вычислен полицией методом дедукции, то есть чисто теоретически, на основе косвенных улик. Эти улики свидетельствуют о том, что девять жертв в Аллероде и десятая на автостраде для преступника – тьфу, семечки, ибо на его счету как минимум пятьдесят восемь преступных акций. А доказать невозможно. И невозможно предпринять решительные действия, хотя время не терпит. А таинственная особа не столь мало знатная, сколь мало значима для полиции. – Пани, – господин Мульдгорд указал пальцем на Алицию, – зело велика информацыя имея анебо вещь. Память ваша воистину кладезь бесценный. Явите нам память вашу! Относительно Алициной памяти мы бы многое могли порассказать полицейскому, да только вряд ли ему это пригодится. Сообщение полицейского до такой степени заморочило нам головы, что мы даже не спросили, кто же убийца, раз уж ему это известно. Общие чувства выразила Зося: – Ум за разум заходит! Я не знаю, что они знают, но раз у них доказательств нету, значит, знают они то же самое, что и мы! И опять двадцать пять – Анита и Эва, Эва и Анита! Неужели нельзя выбрать одну из них? – Такова есть цель и пожелание, – ответствовал герр Мульдгорд, подтверждая тем самым Зосину правоту. – А нельзя ли к этой цели добраться через того черного парня? – спросила я. – Так ведь неизвестно даже, тот ли это парень, который встречался с Эдиком в Варшаве. Ведь Павел его не опознал! – Интересно, как я мог его опознать, если его тут нет? – возмутился Павел. – А я опознал бы даже на фотографии. Морда у него такая, заметная… Герр Мульдгорд тяжко вздохнул. – Увы! Полицыя не иметь добрые фотография, иметь зело подлые. Добрый фотография бысть похищен тайно. Алиция попыталась утешить полицейского: – Даже если бы Павел распознал парня на фотографии, что это даст? Как доказать, что он встречался тут с Эвой или Анитой? На лице ведь у него не написано… – Рассказал бы, что ли, о великой любви! – опять невежливо заметила Зося. – Кто кого любит? Ведь и правда, если большая любовь, тогда никуда не денешься – Эва. Аните, насколько я знаю, на любовь наплевать. Господин Мульдгорд удовлетворил ее желание: – Любовь великая оной особы к человеку сему. – Никуда не денешься, значит, Эва! Как жаль, что именно она так упорно на меня охотится. Но о ней я ничего такого не знаю! Вскоре господин Мульдгорд удалился, унося с собой фотографии, пленку и письмо Эдика в надежде, что его приятели и коллеги из других отделов полиции что-нибудь из них почерпнут. Мы остались сидеть огорченные и недоумевающие. – А что, собственно, происходит в этой Греции? – спросила я. Уж очень странной казалась мне связь между событиями в этой далекой стране и домиком Алиции в Аллероде. Алиция, пожимая плечами, ответила: – Толком не знаю. Известно лишь, что греки к чертям собачьим выгнали своего короля с королевой, а это очень не понравилось в Дании, потому как королева – сестра Маргариты. Сейчас там все смешалось, а когда в стране такое, процветают всякие темные делишки. – Прогонять такую красивую королеву – свинство! – возмутилась я. Зося заметила: – Кажется, король выехал добровольно. Алиция продолжала: – Уедешь, когда такое делается! И за свою красивую королеву опасался. А теперь там процветают торговля наркотиками и другие темные дела. Меня совершенно удовлетворило объяснение Алиции, так как я делами никогда особенно не интересовалась, зато с увлечением следила за перипетиями жизни разных высокопоставленных особ. Затем мы начали спор на тему: сказал или не сказал господин Мульдгорд нам всю правду о преступнике? Поскольку нас было четверо, а голоса разделились поровну, ни к какому заключению мы так и не пришли. Алиция с Павлом были «за», мы с Зосей – «против». В поддержку своего мнения каждый из нас приводил неопровержимые аргументы. Я, например, придерживалась версии, что герр Мульдгорд вкупе с другими приятелями и коллегами делает ставку на ошибку, которую в конце концов допустит излишне уверенный в себе преступник, а значит, полиция не станет информировать кого ни попадя, чтобы не спугнуть его. Зося же была уверена, что полицейский просто-напросто, как и мы, не знает, кого выбрать – Аниту или Эву. Во второй половине дня приехала, как и обещала, Анита. В последний момент мы вспомнили о просьбе полицейского не разглашать тайну о Греции и сообщили Аните только о письме Эдика, которое наконец-то отыскалось, и о том, что теперь кандидатками в преступники остались лишь она и Эва. Похоже, Аниту не столько испугало, сколько заинтересовало наше сообщение, и она лишь спросила, когда же мы сделаем окончательный выбор. – А вот это никому неизвестно, так что можешь пока спать спокойно. Нет доказательств. – А какие доказательства вам нужны? Скажите, может, я смогу их вам предоставить… – Ну, например, докажи, что ты знакома с тем типом, которого Эдик встречал в Варшаве. Может, у тебя где завалялась фотография – ты с ним в обнимку? Или любовная переписка? – Нету, к сожалению, но можно изготовить фотомонтаж. У вас есть фотография типа? – Ни у кого ее нет. – Да ты можешь просто нам признаться, – предложила я. – Видно, ничего другого не остается, – вздохнула Анита. – В конце концов одной из нас придется признаться. Вы меня убедили, ничего другого не остается. А из вас никто этого типа не знает? – Даже если и знает, то не знает о том, что знает. – Жаль. И очень вас прошу – если в следующий раз опять меня вычислите, звоните в более подходящее время… До понедельника мы жили спокойно. В понедельник Павла опять вызвали в полицию, и он на протяжении нескольких часов занимался разглядыванием фотографий. Кого только ему не показывали! Полиция рассчитывала, что он опознает преступника, и у них будет наконец фотография, ибо на единственной имеющейся в распоряжении полиции он был снят со спины, в пальто и шляпе. Между шляпой и воротником пальто отчетливо просматривалось ухо. Вот это ухо, увеличенное до сверхъестественных размеров, и велено было опознать Павлу. Естественно, парень очень возмущался, вернувшись домой: – Спятили они, что ли! Нешто я в ушах разбираюсь? Пустили ухо на всю стену, не поймешь даже, ухо это или что другое, откуда я знаю, его ухо или чужое? Во вторник вечером мы с нетерпением ожидали возвращения Алиции из Копенгагена с конференции по вопросам наследства. С нами вместе Алицию ожидал и герр Мульдгорд с каким-то загадочным выражением лица. Алиция вернулась поздно и в плохом настроении. – Не только у меня склероз! – раздраженно пожаловалась она. – У Херберта тоже, кто бы мог подумать, такой ведь еще молодой! Мне не терпится узнать, что в свертке, я и этой дурацкой встречи по наследству с трудом дождалась, а он, видите ли, забыл! Его жена, видите ли, возит его в машине, а на встречу Херберт пришел пешком. Договорились, он мне завтра его привезет, если получится. Или послезавтра. Если, конечно, опять не забудет. А у вас есть что-нибудь новенькое? С новеньким, оказывается, приехал полицейский. Можно упрекать его в медлительности, но дело свое он делает добросовестно, каждую мелочь проверяет. Им было установлено со всей очевидностью, что, во-первых, магистрат Аллерода не посылал своего сотрудника стричь живую изгородь Алиции, и, во-вторых, никто, абсолютно никто не мог опознать человека, запечатленного на снимке. Тут полицейский извлек уже известные нам фотографии, сделанные в тот день, когда состоялось нападение на Агнешку. Теперь отдельные фрагменты фотографий были увеличены до невероятных размеров, наверное, как то ухо. Павел тут же прокомментировал методы работы датской полиции: – Мания у них такая, что ли, – все увеличивать! Мы послушно с чрезвычайным вниманием оглядели предъявленные нам увеличенные снимки человека в рабочем комбинезоне. Усы, короткая бородка, клочковатые брови пробиваются кое-где над темными очками. Кепка надвинута на лоб, лицо скрыто в тени. Комбинезон вроде как оттопыривается в некоторых местах, обувь на очень толстой деревянной подошве. Ясно, камуфляж! На самом деле этот человек может быть ниже ростом, худее, с гладко выбритым лицом. Или вообще женщиной. Увеличенные фрагменты представляли различные части тела подозрительного индивидуума. Так, на одной фотографии мы узрели гигантскую пятку, вернее, часть пятки. Но и этой части, по словам господина Мульдгорда, для специалистов оказалось достаточно, чтобы дать заключение: на ногах подозрительного индивидуума были не мужские носки, а дамские колготки, вероятнее всего, черного цвета. На другой фотографии отчетливо смотрелся кусочек горла, по своей субтильности тоже навряд ли мужского. Остальные фрагменты были такими расплывчатыми, такими смазанными, что мы наотрез отказались определять их половую принадлежность. – В одном я уверена твердо, – заключила Алиция, – счет за стрижку кустов мне не пришлют! Уходя, полицейский сообщил, что предъявит нам для распознания увеличенные фотографии Эвы и Аниты. По его мнению, это поможет нам сделать окончательный выбор. Мне казалось, это говорится лишь для того, чтобы держать нас в состоянии нерешительности. Для чего-то ему это было нужно. – Вот если бы сейчас на нас напали, пока Эва лежит в больнице, мы бы знали, что это Анита, – рассуждал Павел. – Так нет, как назло никаких покушений! – Замолчи, еще в недобрый час напророчишь! – одернула сына Зося. Я попыталась выстроить логическую систему умозаключений. Итак, – случайно или не случайно, это неважно – Эдик встретился в Варшаве с человеком, который занимался противозаконной деятельностью в пользу греческих воротил наркобизнеса. Эдик узнал, что этому человеку в его противоправной деятельности помогает знакомая Алиции, и встревожился за Алицию, ведь ее могли припутать к делу. Он приехал сюда с целью предупредить Алицию, но по пьяной лавочке проболтался о том, что знает, и стал трупом. Если бы после этого погиб лишь Эльжбетин Казик, который из любви к ней прятался в кустах и мог видеть момент убийства, все было бы ясно и понятно. Преступник убивает Эдика, чтобы заткнуть ему рот, и убивает Казика, чтобы тот его не выдал. Но ведь мы совершенно точно знаем – Казик съел отравленный виноград по ошибке, преступник, вне всякого сомнения, охотится за Алицией и вот уже несколько недель делает все возможное, чтобы отправить ее на тот свет. Вывод может быть один: Алиция для него представляет опасность. Чем же Алиция может быть опасна для преступника? После ухода полицейского я согнала в кучу Алицию, Зосю и Павла и велела им думать. Они даже не очень сопротивлялись, понимая, что изобилие происшествий в Аллероде и неуверенность в своем будущем обязывают принять самые неотложные меры. – Дело не в письме, – рассуждала Зося. – Письмо нашли, прочли, и что с того? Алиция возразила ей: – Преступник ведь мог не знать, о чем именно Эдик написал. А вдруг бы в письме было обо всем подробно написано? – Я бы письмо вообще оставила в покое. Ведь мы уже на эту тему думали и пришли к выводу, что его проще найти после смерти Алиции, чем при ее жизни, и поняли – дело не в письме. Дело в чем-то другом. Алиция, ты должна знать этого человека! Покопайся в своем прошлом, ты обязательно должна была видеть его или с Анитой, или с Эвой, но не отдаешь себе в этом отчета. Или еще с кем-нибудь другим видела его. Ну, напряги свою память! Пошевели мозгами! – Аниту я видела с ее первым мужем. Кстати, ты тоже его видела. Светлый блондин, типичный скандинав. Мог перекраситься, но вряд ли и нос переделал… – Минутку, – прервал Павел, – а может, он думал… – Давайте уж говорить «она», – перебила сына Зося. – Ясно ведь, что надо выбирать из двух баб, так давайте уж прямо говорить. – Давайте, – согласился Павел. – Может, она думала, что Эдик рассказал Алиции больше, чем на самом деле, поэтому Алиция знает обо всем от Эдика, и нечего ей копаться в своем прошлом? Или привез и передал Алиции что-то такое, что заставит ее обо всем догадаться? Именно Алицию и никого другого. – Ты меня явно переоцениваешь, – проворчала Алиция. – Ни о чем я не догадываюсь… – Потому что Эдик ничего не привез! – Как же ничего! Водку привез. – Водка тебя ни о чем не заставляет догадываться? Ни на какие мысли тебя не наводит? – На всякие мысли наводит, да только мысли все посторонние… Ну вот, и опять мы зашли в тупик. Я предложила Алиции еще раз просмотреть все фотографии, старые записные книжки, календари с записями, старые письма, старую обувь… – …старые сумки, старые перчатки, старые шляпки, – насмешливо продолжила Зося. – Нечего иронизировать! Я говорю серьезно. – Из всего перечисленного я смогу, кроме фотографий, просмотреть лишь старые календари и шляпы, – меланхолически заметила Алиция. – Так получается, что я случайно помню, куда их сунула. Сомневаюсь, что это что-то даст, но попробовать можно. – У тебя сохранились старые шляпы? – заинтересовалась Зося. – Сохранились. Они в большой коробке. Позавчера мне пришлось доставать чемоданы с антресолей, так я эту коробку оттуда вытащила, и теперь она стоит в подвале мастерской. – Что ты говоришь! А ну-ка покажи! На этом и закончились наши попытки путем рассуждений прийти к какому-то выводу, столь необходимому в свете грозящей нам опасности. Впрочем, удивляться тут нечему. Алиция всегда любила шляпы, знала в них толк, в прежние годы у нее водились поразительно красивые экземпляры, она никогда не выбрасывала те, что уже не носила, а покупные и заказные модели дополняла собственными оригинальными идеями и в результате собрала очень неплохую коллекцию. К сожалению, даже ее самые близкие друзья были лишены возможности наслаждаться видом этой коллекции, ибо содержалась она, как правило, в местах труднодоступных и хозяйке не хотелось ее извлекать. По нашей просьбе Павел приволок из подвала картонную коробку таких громадных размеров, что еле протиснулся с ней в дверь прихожей, и грохнул на пол у зеркала. Мешая друг другу, мы все втроем, как коршуны, набросились на нее. Анита постучала и вошла в дом в тот момент, когда мы уже успели эффектно принарядиться. У Зоси на голове была белая панама с черной вуалькой, на мне – зеленый бархатный берет с длинным пером, а на Алиции – потрясающая ярко-красная шляпа с широкими полями. Не знаю почему, но мы с Зосей в наших очаровательных головных уборах выглядели так, что нас немедленно следовало изолировать от общества, а от Алиции просто глаз нельзя было отвести. Анита окаменела на пороге, а глаза ее вспыхнули сверхъестественным блеском. – Ну, знаешь ли! – вместо приветствия воскликнула она. – Ты должна в этом ходить! – Ты должна в этом ходить! – подхватили мы с Зосей. – Алиция, не смей снимать ее с головы. Тебя просто не узнать! – И спать мне в ней? – И спать! И мыться! И на работе сидеть! Алиция, не смей ее снимать! Посмотри в зеркало! Ну, видишь, что ты сама на себя не похожа?! – А к чему я ее надену? Она ведь ни к чему не подходит. – Как это не подходит? А к светло-серому костюму? – А к старому бежевому пальто? – И к тому, цвета гнилой зелени! – поддержала нас Анита. – Сейчас модны смелые цветовые сочетания. Алиция, ты должна ее носить! Просто грех, чтобы такое чудо пропадало! – Алиция, ты должна ее носить! Без этой шляпы на глаза мои не показывайся! – Носи, иначе и знать тебя не хочу! Под нашим дружным напором Алиция заколебалась. Бросив робкий взгляд в зеркало, она еще пыталась возражать: – Я в ней буду себя глупо чувствовать… – Но ты же ее носила! – Так это было десять лет назад… – Ну и что? В ней ты и выглядишь на десять лет моложе! – На пятнадцать лет! – Она тебе так идет, что слов нет! Ты просто обязана ее носить! А сейчас все фасоны в моде. С горящими глазами Анита кинулась на Алицию, сорвала с нее шляпу и надела на собственную голову, поморщилась, сдернула и опять нахлобучила на Алицию задом наперед. Оказалось, задом наперед Алиции еще лучше. Под давлением общественного мнения протесты Алиции звучали все слабее. Павел не выдержал и пошел спать. – Послушайте, из-за ваших шляп я чуть не забыла, из-за чего приехала, – спохватилась Анита. – Можно было и позвонить, но я теперь все время езжу по трассе Копенгаген – Хиллерод, так что к вам мне по дороге. Я не оставила у вас свою зажигалку? – Зажигалку? Вроде нет. Нам не попадалась. – Посмотри там на полке. Если и забыла, мы могли положить ее только туда, – рассеянно ответила Алиция, не отрываясь от зеркала. А мы не отрывались от нее. Анита обыскала полку под портретом прадедушки. – Нет. А я так надеялась, что у вас ее забыла. Значит, потеряла. Жаль, мне ее подарили. Ну как, будешь ты носить шляпу или нет? Алиция неуверенно взглянула на нас с Зосей. Вид у нас, как видно, был решительный, и она поняла, что отрицательный ответ может стоить ей жизни. – Мегеры! Черт с вами, буду… – Не смей ее снимать! Алиция послушно оставалась в шляпе и после ухода Аниты. Мы с наслаждением продолжали копаться в коробке со шляпами. Зося извлекла из нее маленькую круглую шляпку без полей, в бело-синей гамме, и очень обрадовалась. – Я ее помню! Ты носила ее, когда первый раз поехала в Копенгаген. – Я была в ней и в мою первую поездку во Флоренцию. Она у меня тогда еще в фонтан свалилась. Помню, у меня была фотография, я наклонилась над фонтаном… Алиция вдруг замолчала и уставилась на Зосю страшным взглядом. Зося с тревогой взглянула на себя в зеркало и на всякий случай робко стянула с головы шляпку. – В чем дело? Ее нельзя примерить? Так предупредила бы… Алиция задумчиво почесала в затылке, сдвинув шляпу на одно ухо: – Интересно, а куда подевались мои флорентийские фотографии? В той куче они вам не попадались? – Слайды попадались. – Нет, слайды я делала в следующую поездку. А тогда были только обычные фотографии. Я помню, целых две пленки… – Ну, знаешь, если уж ты начинаешь фотографии терять… Тут мне вспомнилась одна вещь: – Послушай, это случайно не те пленки, с которыми было столько хлопот, когда мы еще жили на площади Святой Анны? Тебе тогда надо было обязательно сделать фотографии, чтобы кому-то послать, а ты никак не могла взять пленку из проявки, потом никак не могла решиться, какие именно кадры отпечатать, а потом все не было времени заняться фотографиями… – Ты думаешь, именно флорентийские пленки? Помню, действительно я все не могла выбрать время, чтобы забрать проявленные пленки из фотомастерской. А ты не помнишь, чем дело кончилось? – В Варшаве таких фотографий не было, это точно, – твердо заявила Зося. – Так что я тут ни при чем. В Варшаве ты никакими пленками из Флоренции не занималась. – Здесь их тоже нет. Вспомни, где еще могут быть твои фотографии. – Больше я их нигде не держу. Так где же они? – Думаю, именно их возит Херберт в своей машине, – ядовито сказала я. – Лопнуть мне на месте, если это не они в его таинственном свертке. – Знаешь, ты, пожалуй, права, – задумчиво согласилась Алиция. – Да, да, права! Теперь припоминаю, я собиралась сделать фотографии разного размера и упаковала пленки, чтобы отдать их в фотомастерскую. А потом они бесследно исчезли… Зося поправила у нее на голове съехавшую набок шляпу и опять залюбовалась подругой. В этот момент скрипнула калитка, послышались чьи-то шаги и раздался стук в дверь. Поскольку мои подруги были заняты шляпой – Алиция пыталась ее снять, а Зося ей мешала, дверь открыла я. – Добрый день! – сказала, входя, Эльжбета. – Они что, дерутся? Боже, какая шляпа! Эльжбеты мы не видели уже больше двух недель. За это время у нас произошло множество интереснейших событий, но все они отступили на второй план перед чудо-шляпой. Эльжбета тут же примерила ее, и оказалось, что ей она идет, пожалуй, больше даже, чем Алиции. – Ты собираешься ее носить? – каким-то сдавленным голосом поинтересовалась она у хозяйки. – Сомневаюсь, – ответила Алиция, восторженно глядя в зеркало на Эльжбету в шляпе. – Правда, эти мегеры насели на меня, но я им не поддамся. Думаю, носить ее следует тебе. Из-под красных полей Эльжбетины глаза сияли невыносимым блеском. Честное слово, было что-то в этой шляпе необыкновенное! – Может, дашь хоть поносить? – Да бери ее совсем, иначе они от меня не отвяжутся. Как она тебе идет! Сильно развитое в нас с Зосей чувство справедливости подавило в зародыше готовый вспыхнуть протест. Действительно, шляпа как будто была создана для Эльжбеты! В глубине души мы сомневались, что заставим Алицию ее носить, за десять лет ее вкусы здорово изменились. Не пропадать же такому шедевру, а уж Эльжбета будет в ней ходить точно! Пришлось примириться с решением хозяйки. Не сводя глаз со своего отражения в зеркале, Эльжбета сообщила последние новости: Казик почти здоров, скоро выйдет из больницы, ее полиция освободила из-под домашнего ареста, и она сможет вернуться наконец в Стокгольм, но до этого надо обязательно передать кое-кому кое-какие мелочи, кое-кто еще не приехал, и она просит разрешения оставить эти мелочи пока у Алиции, чтобы кое-кто по приезде мог за ними зайти. Сейчас она их с собой не принесла, ибо, не знает, разрешит ли Алиция. – Это кое-что очень большое? – осторожно поинтересовалась Алиция, наученная горьким опытом, ибо слишком часто подобные мелочи оказывались узлом размером с хороший шкаф. – Нет, совсем небольшое, поместится в обычную хозяйственную сумку. Сунь куда-нибудь, что-бы тебе не мешало, хоть в подвал. – Ну ладно, приноси. Эльжбета сказала, что в таком случае принесет свои мелочи завтра вечером, и, не снимая шляпы, покинула наш дом, так и не поинтересовавшись событиями последних недель. Мы вернулись к прерванному разговору, и я опять насела на Алицию: – Чем больше я думаю о том свертке, который Херберт возит в машине, тем больше убеждаюсь – не иначе, это те самые флорентийские пленки. Тебе, пожалуй, стоит забрать у него наконец этот сверток. – Завтра же заберу, я с ним и так на завтра договорилась встретиться. Только ведь в свертке, кроме пленок, должно еще что-то быть. Интересно, что? – Узнаешь, когда заберешь. А пока давай опять вспоминай, о чем таком интересном ты можешь знать… Да спрячьте, наконец, эти шляпы, мешают сосредоточиться! Ну, думай, думай, Алиция! Шевели мозгами! Может, в поездке по Европе ты случайно увидела Эву или Аниту при каких-то подозрительных обстоятельствах? Может, кто из них, оглядываясь на все стороны, тайком отклеивал пакет, спрятанный под столиком в ресторане? Или опять же тайком, в маске, прокрадывался в кабинет дипломата либо важного чиновника? – Господи, какую ерунду она несет! Уши вянут от твоих глупостей! – удивилась Зося, складывая в коробку шляпы. – Да я же только выдвигаю предположения! Ну, скажите на милость, что еще может быть опасно для преступника? Какие другие подозрительные обстоятельства… – Постой-ка! – возбужденно прервала меня Алиция. – Кажется, я и в самом деле что-то такое видела! Наморщив лоб и сдвинув брови, она усиленно стала вспоминать. Мы затаили дыхание и не шевелились, чтобы неосторожным движением не сбить ее с мысли. В конце концов я не выдержала: – Так что ты такое видела, холера тебя возьми? – Видела, да вот никак не могу вспомнить. Вроде бы Аниту, но вот когда и где… Может, в Риме, а может, и в Париже. Или еще где. Случайно увидела и только один раз, это точно, но вот когда и где… Мелькнуло какое-то неясное воспоминание, вроде с чем-то связанное… Никак не ухвачу. – А ну-ка, повтори свои глупости еще раз! – потребовала Зося. Я повторила и еще несколько добавила. В задумчивом уныния Алиция разглядывала банку с маринованными огурцами. Ничего не вспомнив, она тряхнула головой и вытащила один огурец. – Нет, никак не вспомню. Как будто дело было на какой-то почте, и то ли она, то ли я отправляла письмо. Но вот она была не в маске, это точно. И не кралась по-шпионски. Да и вообще, я могла ее видеть здесь, в Дании, например, на почте в Кобмагергаде. – Нет, никаких нервов на тебя не хватит! – рассердилась я и оставила ее в покое. Весь следующий день прошел спокойно. Ближе к вечеру Павел решил привести в порядок живую изгородь. Правда, убийца отлично ее подстриг, но не всю. Ту часть, которая выходила на улицу у дорожки, он не тронул, оставив в прежнем безобразном состоянии. Диспропорция слишком бросалась в глаза, вот Павел и взялся подровнять кусты. Мы с Зосей ломали голову в кухне над проблемой ужина, когда Павел постучал в окно и крикнул, что идет Алиция. Сообщение удивило нас. – Так рано? – удивилась Зося. – Ведь она же еще должна была встретиться с Хербертом. – Ну, конечно, как всегда, забыла. И, значит, опять не взяла у него свертка. – А у нас еще и ужин не готов! Оно и лучше – приготовим что полегче. Я берусь за рыбу, а ты ставь на газ картошку. Только я поставила кастрюлю с картошкой на плиту и зажгла газ, как с улицы донесся шум мотора, визг тормозов и отчаянный крик Павла. Зося уронила на пол мороженую рыбу и с воплем «Павел!!» кинулась к двери. Я все-таки выскочила из дому первая, успев еще подумать, что, если Зося и грохнется в обморок, займусь ею потом. Треск захлопнувшейся двери, а потом и калитки свидетельствовал, однако, о том, что она не грохнулась, а несется за мной. Мы увидели Павла, наклонившегося над женщиной, которая в неестественной позе лежала на тротуаре, причем ее голова и плечи скрывались в кустах живой изгороди. Рядом валялась красная шляпа с огромными полями… Когда мы подбежали, Павел уже помог Эльжбете подняться. Вся исцарапанная, в разорванной одежде, она держалась за кровоточащий локоть и не могла ступить на правую ногу, однако не потеряла обычного своего спокойствия. На ее лице отражались не страх и боль, а просто легкое удивление. Зато Павел был взволнован за двоих. Бледный, дрожащий от возбуждения и пережитого страха, он сам едва держался на ногах. С трудом переводя дыхание, отрывистыми фразами он попытался сообщить нам, что же произошло. – Я все видел! – выкрикивал он. – Машина на большой скорости! Наехала специально! Свернула на тротуар! Наподдала сзади так, что она отлетела в кусты! Я сам видел! Я свидетель! – Как же она осталась в живых? – Зося не нашла сказать ничего умнее. – Я в этом не виновата, – вежливо извинилась Эльжбета. – Сама удивляюсь. Вроде как в последнюю минуту он раздумал и толкнул меня как-то боком. Ой… Надеюсь, не сломана? Она попыталась ступить на правую ногу и даже сделала несколько шагов, опираясь на Павла и сильно хромая. Потом остановилась и с гримасой боли осмотрела локоть: – Ничего страшного, немного содрана кожа. Я набросилась на Павла: – А все ты! Покушений, видите ли, никаких нет, захотелось ему покушения! Накаркал! – Он вырвался откуда-то из-за угла и на полной скорости вырулил на тротуар! Специально за ней! А потом дал газ и был таков. – Покажи-ка локоть… Ого! И ногу покажи! Идти сможешь? Надо немедленно перевязать! Счастье, что тебя отбросило на мягкие кусты… – Не очень-то мягкие, – с легкой гримасой поправила Эльжбета. – Я услышала – мчится машина и оглянулась, наверное, отскочила, и он меня толкнул боком. Может, крылом или краем буфера, не заметила. И вот тут больно… Стойте, а где же шляпа? Я подняла шляпу и отыскала в кустах ее сумочку и большую хозяйственную сумку. – Разумеется! Опять красное! – констатировала Зося, с отвращением глядя на шляпу. – Не могу уже видеть этот цвет! Брось эту гадость… – Да вы что? – с горячностью, совершенно ей не свойственной, запротестовала Эльжбета. – Я и так пострадала, так еще и шляпы лишиться?! – Дуры мы с тобой, Зоська! Как не подумали вчера, что такое может случиться? Можно было предвидеть. Когда через час Алиция вернулась домой, Эльжбета уже сидела на диване перевязанная, вся оклеенная пластырями, с компрессом на ноге, припухшая в некоторых местах и посиневшая в других, но в целом не слишком пострадавшая. Зато ужин очень пострадал – картошка совсем разварилась, а по разбросанной на полу рыбе прошелся Павел. Пришлось на скорую руку что-то изобретать. – Итак, это Анита! – говорила Алиция. – Красная шляпа разоблачила ее окончательно и бесповоротно. Кроме нас, о ней знала лишь она. Знала, что я буду в красной шляпе. И охотилась за мной. – А вот и нет! – рявкнула Зося и для пущего эффекта грохнула сковородой о плиту. – Недавно звонила Эва!! Спрашивала, ходит ли Алиция в этой распрекрасной шляпе, черт бы их всех побрал!! – Как это Эва? – мы были ошарашены. Успокоившись немного, Зося оставила сковороду в покое и рассказала более-менее связно, как было дело. Оказывается, вчера, после визита к нам, Анита ненадолго заехала в больницу навестить Эву и рассказала ей об Алициной шляпе, описав ее во всех подробностях. На нее, Аниту, такое впечатление произвела красота шляпы и красота Алиции в шляпе, что в больнице они только об этом и говорили, и Эва, конечно, не выдержала и позвонила узнать, носит ли ее Алиция. – Не иначе как они обе в сговоре и делают это нарочно, – раздраженно закончила Зося свой рассказ. – За рулем сидел мужчина, – сказала Эльжбета. – Мужчина?! Да, ты ведь оглянулась! Может, хоть что-нибудь заметила и запомнила? – Запомнила. Перчатки. – Какие перчатки? – Его перчатки. Единственное, что заметила – его руки на руле. В перчатках. Могу описать. – Ну так опиши! Наконец будут приметы преступника! – Темно-серые, очень темные. Почти маренго. Автомобильные перчатки, такие, знаете, с дырой на тыльной стороне руки и маленькими дырочками вокруг. Толстые швы прошиты черной ниткой. Коротенький манжет застегивается на пуговичку. Черную. Их я опознаю, если надо. – Гениально! – выдохнул Павел. Мы тоже были поражены. – Как ты сумела их так хорошо разглядеть? – Сама не знаю. Только их и видела. Впечатление было такое, что на меня мчатся перчатки. До сих пор стоят перед глазами. Он двумя руками ухватил баранку с левой стороны. Если вам очень хочется, могу дать показания. – Обязательно! – крикнула Алиция, вскакивая с места. – Сейчас позвоню в полицию. Через полчаса прибыл герр Мульдгорд в обществе двух сотрудников полиции, записал показания Эльжбеты, осмотрел место происшествия, покачал головой и определил характер повреждений, которые, по его мнению, получила машина. Только после его отъезда мы вспомнили о свертке Херберта. – Херберт забыл его на работе, – безнадежно махнула Алиция рукой. – Он помнил о том, что надо забрать его из машины, на которой ездит жена, и забрал, а потом забыл на работе. Я встретилась с Хербертом у адвоката, и мне совсем не улыбалось ехать после всего к нему в контору. Мы с ним договорились, что завтра он мне его завезет. – Никаких нервов с вами не хватит! – простонала Зося и, чтобы отвести душу, набросилась на Павла: – Ты зачем крикнул нам в окно, что идет Алиция? – Так ведь шляпа же! – отбивался Павел. – Когда я вчера отправлялся спать, вы как раз постановили, что Алиция должна ее носить. Я еще в первый момент не мог понять, откуда тут Эльжбета, я был уверен, что Алиция… – Убийца тоже был уверен, – бестактно радовалась Алиция. Поскольку Эльжбета все-таки здорово пострадала – была вся разбита и передвигалась с большим трудом, мы решили, что ночевать она останется у нас. Мы долго думали, где бы ее устроить на ночь, чтобы больше не подвергать опасности покушения. И совершенно напрасно тратили время, знали ведь, преступник не предпримет никаких новых акций, пока не убедится, что опять напал не на того, на кого хотел. В конце концов мы уложили ее в комнате, где до этого размещались Владя с Марианной, потом Агнешка, потом Бобусь с Глистой. На кровать Алиции положили куклу, а сама Алиция постелила себе на диване. Все двери и окна мы старательно заперли. Теперь можно было спать спокойно. Как всегда, я последняя воспользовалась ванной, погасила свет и тоже собиралась лечь в постель, но раздумала – очень хотелось пить, в горле совсем пересохло от эмоций. Задернув занавеску, чтобы свет не разбудил Алицию, которая уже тихонько похрапывала, я протянула руку, чтобы зажечь в кухне свет, но вместо выключателя угодила в банку с солью, стоящую на полочке. Инстинктивно отдернув руку – терпеть не могу брать соль пальцами, вечно забивается под ногти, – я столкнула банку, которая свалилась на пол, по дороге задев висящую сковородку и свалив ее тоже. Через полминуты в кухне были все, за исключением Эльжбеты. Зося с Павлом выбежали из коридорчика, Алиция запуталась в занавеске. Я наконец нашла выключатель и зажгла свет. – Совести у тебя нет! – стонала Зося, держась за голову. – Что ты вытворяешь? Ей вторила Алиция: – Ты решила всех нас прикончить? – Не прикончить, а всего-навсего выпить чашку чаю, – виновато ответила я. – Идите к черту спать, я тут сама приберу. Не нашли другого места для соли? Они разошлись, я навела в кухне порядок, выпила чашку чаю и на цыпочках пошла к себе в мастерскую, проверив по дороге, дышат ли Алиция и Эльжбета. Дышали. Только я заснула, как тут же меня разбудил страшный шум – какой-то треск, скрежет железа, звон разбитого стекла. Адский шум доносился вроде бы из комнаты Зоси. Кубарем скатившись с катафалка, я промчалась через соседнюю комнату, отметив, что Эльжбета проснулась и села на постели, столкнулась в коридорчике с Алицией и Павлом и рванула дверь Зосиной комнаты. В слабом свете ночника я увидела Зосю, которая, чертыхаясь, пыталась освободиться от каких-то веревок, опутавших ее. – Жива! – только и могла я произнести. – Черт бы побрал все эти меры безопасности! – Зося чуть не плакала от ярости. Включив свет, я увидела на полу у кровати безобразную кучу – разбитое стекло (в основном бутылочное), какие-то железки и консервные банки. Зося пыталась распутать на ногах бечевку. – В чем дело? – изумленно допытывалась я. – Что ты делаешь? – Ничего! – раздраженно проворчала Зося. – Будят меня всякие среди ночи, шум поднимают! – Так это от шума побилось? – заинтересовался Павел. – А ты помолчи! Я не могу спать при закрытом окне, вот и сделала себе сигнальную установку, чтобы в окно не влезли. Из-за тебя забыла и сама в нее влезла! – А как? Сама полезла к себе через окно? – удивилась Алиция. – Зачем? – Отпуск называется! – бушевала Зося. – Следующий я проведу, запершись в погребе! И ничего красного я не брала, никакой чертовой краски, только вот эти бутылки, обвязала их бечевкой, а ее прикрепила к окну, если кто попробует влезть, бутылки свалятся прямо на железки. Специально их подложила, чтобы больше шума было. Захотела попить, встала и запуталась в бечевке! И вообще, пошли вы к черту! Ложитесь спать! Лучше посмотрите, что там с Эльжбетой. Когда Зося в таком состоянии, можно нарваться на грубости, поэтому мы послушно оставили ее одну и отправились по своим комнатам, по пути объяснив Эльжбете, что случилось. – А какие в вашем доме еще сигнальные установки? – невозмутимо поинтересовалась Эльжбета. – Меня интересуют прежде всего те, которые перед ванной и туалетом. Не исключено, что мне понадобится пойти туда…Так чего мне не пугаться – когда завоет, зазвонит или еще чего? – Бог с тобой, ничего не завоет и не зазвонит! – заверила ее Алиция. – Хотя, кто знает… Вы там ничего не устанавливали? – Ничего, лопни мои глаза! – поклялся Павел. – Отстань! – проворчала я, взбираясь на катафалк. Прошло не больше пяти минут, когда отчаянный крик снова заставил нас вскочить. Вроде бы Алиция… Один короткий отчаянный крик – и ничего больше. И тишина! Я чуть не вывихнула руки, когда искала выключатель под картиной. Диван был пуст! Где Алиция? Из коридорчика слышались встревоженные голоса бегущих Зоси и Павла. Я не успела как следует испугаться, ибо разглядела Алицию в темной прихожей. – Ох, извините меня, пожалуйста, – сокрушенно вымолвила Алиция, – я немного ошиблась… Зося не могла вымолвить ни слова. Ноги ее не держали, она беспомощно пыталась нащупать рукой какую-нибудь опору. Павел подхватил ее и бережно усадил в кресло. Я упала в соседнее. – Что значит ошиблась? Вместо того, чтобы лечь спать, начала вопить? Перепутала процессы? – Да нет… Я забыла, где сплю. Немного поговорила с Эльжбетой и пошла… Да, кстати, как Эльжбета? – Спасибо, ничего, – вежливо отозвалась стоявшая в дверях Эльжбета. – Слава богу! Потом, значит, сходила в ванную, потом попила воды – еще подождала, пока пойдет холодная, а потом пошла прямиком в свою комнату и села на постель. То есть, вообразите только, уселась на кого-то! – На куклу, на кого же еще! – Ну да, но я-то о ней забыла! А вы представляете, что такое сесть в собственной постели на кого-то! И что за идиотская выдумка с этой куклой! Кажется, я слегка вскрикнула… – Слегка! – возмущенно фыркнула Зося, а Павел добавил: – Я уж думал – ну, на сей раз уж точно убили кого-то! Так еще никто не кричал! – Никто еще не садился на куклу… – Нас здесь пятеро, – уныло произнесла Эльжбета. – Похоже, каждый по очереди должен поднять шум. Когда моя очередь и что именно я должна делать? – Ничего ты не должна. А ты, Павел? Хочешь? – Я спать хочу, – ответил Павел и душераздирающе зевнул. – Знаешь, Алиция, я больше не выдержу, – сказала Зося. – Честное слово, не выдержу! Делай, что хочешь – ищи, проверяй, вспоминай, но если ты не в состоянии этого сделать, если ты не в состоянии даже забрать у Херберта собственный сверток, если ты не в состоянии разоблачить преступницу, я сама начну убивать! – Только, пожалуйста, не сегодня! – взмолилась Алиция. – С завтрашнего дня, ладно? А сегодня давайте поспим хоть немного. – Боюсь, не получится, – усомнилась я. – Думаю, не стоит и пытаться. Я буду очень удивлена, если этой ночью в Аллероде больше ничего не случится, например, пожар… – Не успеет, – возразил Павел, глядя в окно. – Светает. И в самом деле, пожара не случилось, хотя при нашем состоянии нервов достаточно было малейшего пустяка, чтобы все опять вскочили в тревоге на ноги. Будь у Алиции собака или кошка, нас бы поднял на ноги и стук хвоста о пол, и чесание за ухом… События последней ночи заставили Алицию предпринять более энергичные усилия для получения таинственного свертка, хотя не было никакой уверенности, что он чем-то поможет. В результате Алицию целый день никак не мог поймать герр Мульдгорд, которому она срочно понадобилась. Несколько Алициных нервных телефонных звонков побудили Херберта бросить в конце концов все дела и мчаться к ней со свертком. В это же самое время Алиция, будучи не в силах дожидаться, сама поехала к нему. Они разминулись, каждый вернулся к себе ни с чем. В том числе и герр Мульдгорд, который бросился вдогонку за Алицией. В этих догонялках победил Херберт, который решил подождать Алицию на станции в Аллероде и встретил ее, когда та выходила из поезда. Он подвез ее к дому, отказался войти, так как очень спешил, и чуть было в этой спешке не забыл вручить ей причину догонялок. Алиция переступила порог дома, с торжеством потрясая свертком: – Вот он! Но если тут окажутся старые чулки, которые я собиралась отдать в мастерскую по поднятию петель, уж и не знаю, что сделаю! Мы жадно набросились на сверток. В нем оказались: маленький карманный польско-итальянский словарь, записная книжка-календарь пятилетней давности, одна клипса из каких-то зеленых камешков, очень оригинальной формы, небольшая шкатулка из разноцветных кусочков дерева, пропавшие флорентийские две пленки и несколько снимков. – Ну вы прямо как изголодавшиеся гиены, – заметил Павел, глядя, как мы выдираем друг у дружки обретенные фотографии. – Вот она! – обрадовалась Алиция. – Видите, у меня шляпа свалилась в фонтан! В этот момент герр Мульдгорд постучал в дверь. Открыл ему Павел, мы были слишком заняты. Вместе с полицейским прибыл какой-то незнакомый нам человек, судя по виду – важная персона. Господин Мульдгорд с присущей ему вежливостью пытался соблюсти правила приличия и представить нам незнакомца, но тот, пренебрегая всеми правилами приличия, набросился на упомянутую выше клипсу – вот уж точно, как шакал на падаль! Не так просто было объяснить официальным лицам, откуда у нас эти фотографии, откуда клипса, а мы, в свою очередь, не понимали, что надо новому официальному лицу. Понемногу разобрались. Новое лицо оказалось действительно самым важным. – Помню, конечно, – давала показания Алиция, очень довольная, что хоть это помнит. – Все эти вещи, в свертке, я привезла из Флоренции. Вот эту клипсу, как сейчас помню, я нашла на почтамте, там я еще встретила Аниту. Ах, подробнее? На клипсу я просто наступила, почувствовала – на что-то наступила, смотрю – клипса, очень красивая, я и взяла ее. Почему не выбросила? Ну, она показалась мне красивой, да и глупо выбрасывать золото…. – Эй! – прервал Павел ее показания. – Смотрите, вроде это Анита! Алиция махнула ему рукой, чтобы замолчал и не сбивал ее, ибо важное лицо в этот момент потребовало от нее сообщить ему самые точные сведения: когда именно она была во Флоренции, какого числа и во сколько встретила Аниту, во сколько нашла клипсу. Не будь под рукой календаря, Алиция ни за что бы не ответила на эти вопросы, а так – пожалуйста! С чувством глубокого удовлетворения она ответила почти на все вопросы, давая показания то по-датски, то по-польски, так что я почти все поняла. – Семнадцатого мая, – говорила Алиция, заглядывая в свою записную книжечку-календарик, – с почтамта я отправляла открытки, сразу все, хорошо помню, поэтому и была там на почте всего раз. Во сколько? Минутку, во сколько же это было? В этот день у меня записана встреча со Стефаном, в 11 часов, а потом я и пошла на почту, ну, приблизительно в половине первого. Почему-то это ее сообщение очень взволновало герра Мульдгорда и важное лицо. Они несколько раз, на разных языках проверили, правильно ли поняли Алицию, не ошибается ли она и сможет ли подтвердить свои показания под присягой. – Эй! – это уже я прервала их беседу, ибо присоединилась к Павлу и тоже рассматривала снимки. – Эй! Мне тоже кажется, что это Анита. Скажи им, пусть взглянут, ведь неплохое доказательство. У меня тут же отобрали и фотографию, и лупу. На фотографии была запечатлена одна из очаровательных старых улочек Флоренции, – неровная мостовая, два ряда домов. Из двери одного выходит женщина. Придерживая дверь, она, отвернувшись, что-то говорит, обращаясь к тому, кто находится в доме. Одной ногой женщина уже ступила на тротуар, вторая еще на ступеньке. Фигурка очень маленькая и недостаточно четкая, но весьма похожая на Аниту. Теперь оба представителя власти потребовали от Алиции припомнить, какого числа и в какое время были сделаны снимки. Проникшись ответственностью, Алиция сделала над собой сверхъестественное усилие и вспомнила. – Утром. Вот этот, с Анитой, и вот эти, – она ткнула в кадры пленки, – до самого фонтана. Мы со Стефаном вышли из гостиницы и пошли на почту. А по дороге фотографировали. И потом я уже пошла на почту… Ой, нет! Тут на пленке есть еще один кадр, последний, недодержанный, Стефан решил щелкнуть, когда мы уже вошли в почтамт, проверить, не осталось ли свободных кадров. Я не стала делать с него фотографии. А потом уже фонтан. Он как раз возле почты… Господин Мульдгорд встал со стула и торжественно пожал руку Алиции. – Днесь ведаем все! Се доводы, коих недоставало. Аз вещаху: пани есть вместилище тайны! Воззри! Се присно искал убивец. – Что именно? – не поняла Алиция. – Сии доводы! – герр Мульдгорд по очереди указал на клипсу, фотографии и записную книжку. – Се искал убивец! Воистину в кротости души твоея мудрость твоя велика есть, яко доводы пребываху иное место, не сокрыты в доме! – Что вы говорите! Значит… Значит, это все-таки Анита… Герр Мульдгорд глубоко вздохнул: – Воистину так! Драма ея велика. – Он оглянулся на товарища, нетерпеливо переминавшегося с ноги на ногу, и поспешно закончил: – В недолгое время аз притекаху и остальные вешти смиренно разъясняху. И оба официальных лица, на ходу кланяясь и прощаясь, чуть не вприпрыжку покинули наш дом, унося с собой вещественные доказательства. Мы остались сидеть за столом, потрясенные и ошеломленные. – А я и не сомневалась никогда, что я очень умная, – сказала наконец Алиция не очень уверенно. – Трудно поверить! – прошептала Зося. – У нее железные нервы… – Вообще-то она и в самом деле ко всем случаям подходит… – начал было Павел, но Алиция возразила: – И вовсе нет! Анита как раз не подходит. Сами слышали, он говорил о какой-то великой любви, вот уж это к Аните никак… – Я говорю – к случаям подходит. Помните, тогда, стояла на дорожке, просто отбежала немного и остановилась, мы ведь не слышали, чтоб кто-то еще продирался сквозь заросли и прыгал через живую изгородь! А в другом случае знала, что окно разбито! А в третьем случае, когда молотком ударила Агнешку, Алиция ей сама сказала, что возвращается домой! А еще раньше затаилась в прихожей и слышала разговор Алиции с Эльжбетой, и тогда же свистнула ключи! И о красной шляпе знала! – Ну, допустим, а при чем здесь большая любовь? Я не выдержала, кинулась к телефону и набрала номер Аниты. Ведь сегодня господин Мульдгорд не требовал сохранения тайны! – Послушай, это что же происходит? – возмущенно спросила я. – Оказывается, это все-таки ты! Спятила ты, что ли?! – А, так вы уже узнали? – немного нервно отозвалась Анита. – А я все надеялась, что Алиция так и не вспомнит… За мной следят, сбежать я уже не смогу. Черт побери все на свете!.. – Господи Иисусе! Но почему? Что тебе втемяшилось в голову? – Потому что для меня только одно имело значение… Одно-единственное во всем мире, – холодно и спокойно пояснила Анита. – Все остальное уже ничто! И какое мне дело до всех прочих людей? Тебя я тоже могла бы убить, если бы это потребовалось… Пожалуй, тебя даже следовало убить, ведь ты одна знаешь, я тебе когда-то говорила… Э, да пропади оно все пропадом! Потрясенная, я медленно положила трубку. Алиция, Зося и Павел вопросительно смотрели на меня. – Похоже, у нее нервный припадок, – сказала я. – Сидит дома, не убежать, ее стерегут, и вроде плачет. – Так из-за чего она этим занималась? – спросила Алиция. – Не иначе как чокнулась. Очень непросто переварить мысль о том, что жестоким хладнокровным убийцей оказался человек, который столько лет считался нашим близким другом. Потрясение было слишком сильно, в себя мы более-менее пришли лишь на следующий день. К приезду господина Мульдгорда немного привели в порядок взбудораженные чувства. Свое прибытие герр Мульдгорд обставил необычайно торжественно: вручил нам цветы и всем по очереди пожал руки, после чего разложил на столе штук двадцать фотографий интересных брюнетов. Было на что посмотреть! – Вот он!! – дико завопил Павел, схватив одну из них. – Я узнал, это он!! – И я его знаю! – воскликнула в свою очередь Алиция, вырвав у него из руки фотографию. – С этим греком я познакомилась в Венеции, уже давно, а потом встретила во Флоренции. На фотографии был представлен молодой мужчина – тот самый тип красавцев-брюнетов, который я не выношу. Павел вдруг обиделся: – А говорили, что у них нет его фотографии! – Не было! – пояснил полицейский, вроде бы сам удивляясь. – Днесь заутро прибывать фототелекопия из Варшавы. Датская полицыя не ведати, какова особа присылать телекопия и ради какова причина. Я уже открыла рот, чтобы просветить датскую полицию относительно таинственного варшавского отправителя фотографии, но вовремя спохватилась и закрыла, не проронив ни слова. Герр Мульдгорд предъявил для опознания еще один комплект снимков, отснятых с пленки Алиции и увеличенных. – Воззрите на сие! – велел он нам. – С тщанием и со вниманием! – Видишь, – сказала я Алиции, – как просто отпечатать пленку, не надо из этого делать проблему на пять лет, да еще гонять с ней туда и обратно Херберта. – Заткнись. Три фотографии представляли Аниту. При таком увеличении ее легко было узнать. На снимке, где она выходила из дома на старинной улице Флоренции, в ее ухе мы увидели клипсу в натуральную величину, точно такую же, на которую вчера накинулось важное лицо. На этой же увеличенной фотографии в темной глубине дома просматривалась чья-то неясная фигура, возможно, рокового брюнета. На двух других фотографиях черный красавец был заснят рядом с Анитой, причем оба раза эта пара не была объектом съемки. В одном случае снимался фонтан, а они оказались на втором плане, в другом – интерьер почты. Честно сказать, интерьер вышел так себе, зато в его глубине запечатлелась потрясающая сцена: Анита оглядывалась, а черный красавец закрывал почтовый ящик, номер которого виднелся отчетливо. Полицейский постучал пальцем по фотографии: – Сие разуметь так: тайное место уготовляху еси себе. Искони полицыя многие края заморския сие место искала многие лета. Его же ради тьмы и тьмы работников полицыя поиски учинили. Вотще! И се зрю днесь сие тайное место на ваши зело пользительные документы. – Уж нашего приятеля Стефана я бы на ее месте непременно убила, – заметила Зося. – Это же надо так угодить со своим фотоаппаратом! Полицейский взял другую фотографию и ткнул пальцем в увеличенное изображение клипсы: – В доме сим имети место убивство в час урочный. Изделие сие один экземпляр полицыя находить место убивства, другой экземпляр бысть у пани. – Странно, как еще меня полиция не стала подозревать! – удивлялась Алиция. Полицейский продолжал, указав перстом на черного парня: – Есть то зело важная персона для подлая работа. Зело важная! Подлая работа твориху вкупе с ваша дама. А пани, – тут он наставил перст на Алицию, – знать все и вся. – Правда, – признала Алиция. – Факт, я их видела вместе во Флоренции и в Риме, Аниту и этого грека. Но затем Анита полгода пребывала в Израиле… – Отнюдь, – перебил ее полицейский, – дама сия пребываху в оно же время в Грецыя. – В Греции? – удивилась Алиция. – А мне сказала, едет в Израиль на полгода. По дороге заехала в Италию, и надо же! Наткнулась на меня. Она еще просила тогда никому не говорить, что я видела ее в Италии, дескать, могут быть неприятности на работе… Мне и в голову не приходило, что тут такое… Впрочем, я скоро вообще обо всем этом забыла. Какое имеет значение, в Греции ли Анита или в Риме? – Исполнясь отчаяния… – начал было полицейский, но Зося перебила его: – Не могу понять две вещи. Во-первых, откуда Эдик узнал обо всем, а, во-вторых, зачем она это делала. Ну зачем помогала этому типу в его подлой работе? С ума сошла, что ли? Какое ей-то дело до торговли наркотиками? Ведь, насколько я поняла, ей даже прибыли никакой это не приносило. – Истинно говорю вам – любовь великая, – пояснил герр Мульдгорд с грустью. – Полицыя весть имеет: дама в душе своея любви ради смиренно претерпевает для сей грек… – Анита? Кто бы мог подумать! – Все бабы с ума посходили со своими любовями! – кипятилась Алиция. – У Эвы – трагедия, великие страсти. Анита от любви убивает направо и налево. Иоанна из-за любви приезжает не вовремя ко мне. Прямо эпидемия какая-то! – Все нормально, это ты одна ненормальная, никаких человеческих чувств, вот и теперь не можешь понять самых простых вещей. У Аниты всегда был пунктик на почве брюнетов, а получалось что? Первый ее муж был блондином, Генрих тоже блондин, и уж когда наконец ей подвернулся настоящий брюнет, она в него вцепилась мертвой хваткой. А потом ведь не известно, может, он ее силой заставлял… – Известно! – прервал меня герр Мульдгорд. – Полицыя весть имея, убивец сей твориху вельми много насилие. Несметные богатства уготовляя еси себе и имея один потомок. Дама породиху сей потомок. Брак не был освящен, ништо не было истинно, токмо всуе багрили пути их кровь и смерть. Вроде бы уже ничто не должно было нас удивлять, и тем не менее информация полицейского ударила нас как обухом по голове. Потомок? У Аниты потомок? Убедившись, что мы правильно его поняли и речь действительно идет о ребенке Аниты и черного бандита, мы не могли поверить в такое. Полицейский заверил нас, что полиция располагает достоверной информацией и чистосердечными признаниями самой Аниты. Так постепенно стали проясняться мотивы преступлений в Аллероде. Теперь, задним числом, мне вспомнились какие-то давние разговоры с Анитой, какие-то ее намеки, которым тогда я не придала должного значения, попросту пропустила мимо ушей и забыла, а вспомнила вот только теперь. А ведь говорила она о какой-то большой любви в своей жизни, о каком-то человеке, из-за которого и разошлась со своим первым мужем, любви запутанной, сложной, не очень-то счастливой. Я думала, все это уже давно забыто и предмет ее чувств давно исчез с горизонта, а вот поди ж ты! У Алиции была своя концепция: – Если он такой ужасно богатый, тогда я еще, пожалуй, пойму Аниту, но просто в большую любовь поверить не могу, хоть убейте. Чтобы из-за простого красавца идти на такие преступления… Нет, это не для Аниты. Общими усилиями, с помощью господина Мульдгорда, мы восстановили ход событий. Побуждаемая страстными чувствами к брюнету, Анита стала с ним сотрудничать, причем, похоже, соглашалась на все. По его наущению она вышла замуж за Генриха, ибо ей потребовалось датское подданство. Случилось это в тот период подлой карьеры предмета ее чувств, когда во многие страны Европы въезд для него оказался закрытым и понадобился надежный компаньон. Тут совершенно бесценной оказалась для него помощь Аниты – датской гражданки и журналистки, с ее постоянными загранкомандировками. Анита имела возможность свободно общаться со множеством нужных людей, провозить наиболее ценную контрабанду, не возбуждая ни малейших подозрений. Она выполняла любые требования возлюбленного, участвовала в похищениях и преступлениях, на все послушно соглашалась и боялась лишь одного – как бы он ее не бросил. Чтобы привязать его крепче к себе, она родила сына и отказалась от всех прав на ребенка, отдав греческой бабке. Именно тогда она провела в Греции семь месяцев (распространив слухи, что едет в длительную командировку в Израиль). Обманывала мужа, обманывала всех нас. Хуже смерти было для нее разоблачение, ведь тогда она бы потеряла своего красавца. И ради него шла на любые преступления. Одна глупая фраза в устах пьяного Эдика грозила разрушить ее хрупкое счастье, свести на нет все ее усилия, навсегда перечеркнуть планы на будущее. Не задумываясь, она прикончила Эдика. – После всех преступлений, которые она совершила вместе со своим бандитом, это убийство уже не представляло для нее особой проблемы, – сказала я, а Зося добавила: – Не каждый решится на такое дело, тут уж нужно иметь в себе склонность, характер соответствующий. Я всегда говорила, что она эгоистка. Для нее главным было собственное желание – удержать брюнета. Любой ценой! Остальное не имело значения. Ради этого совершенно спокойно истребила бы пол-Европы. – А теперь признается во всем, ибо терять ей нечего – бандит в руках полиции, остальное не важно, для нее жизнь кончена. Вот только откуда Эдик мог знать обо всем? Павел перебил Алицию: – Что вы все «Анита, Анита»! Ведь вместе с ней тут орудовал какой-то мужчина. На Эльжбету наехал мужчина… – А! – встрепенулся герр Мульдгорд. – Память моя што кладезь иссохший. Аз молю, аще дама под машина обозреть соизволит сии доводы. – Он извлек из портфеля пакет. – Все иные особы да будут правды ради честные свидетели! Без ненужных эмоций и без малейших колебаний Эльжбета из десяти пар предъявленных ей перчаток выбрала одну. Герр Мульдгорд удовлетворенно кивнул головой. – Воистину так! Есть то ихний работник, зело малая… э… рыбина. – Понятно. Помощник по мокрому делу. Затем полицейский информировал нас, что после допроса в полиции Анита отправлена на обследование в психиатрическую клинику и получено разрешение на свидание с ней кого-нибудь из нас одного. – Иди ты! – в один голос сказали Алиция с Зосей. – Может, она сама скажет, откуда Эдик о ней узнал. Несколько дней прошли в терзаниях и сомнениях. Этично ли наносить визит убийце и преступнице, пусть даже и давней приятельнице? Не расценит ли она мой визит как знак нашего прощения ее подлым поступкам или, того хлеще, как знак их одобрения? А, может, вообще бестактно расспрашивать ее о злодеяниях и лучше сделать вид, что ничего такого не было? Совершенно запутавшись в сложных морально-психологических проблемах, я уже и не знала, кого иду посещать – закоренелую преступницу или просто свою не совсем здоровую психически приятельницу? С первых же слов Анита рассеяла все мои сомнения. Она уже отошла после первого шока и обрела былую уверенность в себе. – Дуры вы все, как я посмотрю, – безапелляционно заявила преступница. – Лично я ничего против Алиции не имею и даже люблю ее. Мне вовсе не хотелось ее убивать. – А чего же тебе хотелось? Сделать ей приятное, устранив из ее дома излишек гостей? – А что, скажешь, не было излишка? Но дело обстоит не совсем так. Теперь я уже могу тебе сказать… Мне не хотелось ее убивать, но я должна была это сделать. Она тяжко вздохнула. Я слушала, боясь проронить хоть слово. – Когда мы с Алицией случайно встретились во Флоренции, я ведь знала, что она щелкает там свои идиотские фотографии, и на одной из них может быть Анджей… – Какой еще Анджей? – Ну, этот, мой… Его зовут Андреас. Фотографии, где он заснят вместе со мной, – единственная реальная опасность раскрыть нашу связь. Я не могла этого допустить. Слишком велика была для него угроза. И еще надо было отыскать и забрать ее записную книжку, я ведь знаю, она все записывает, память у нее никудышная, без записей уже ничего бы не вспомнила. В здешней полиции мне удалось выкрасть единственную его фотографию, которой они располагали. Украсть из полиции было просто, у них все разложено по полочкам, а вот разыскать что-либо у Алиции – каторжный труд. Поэтому и нужно было ее прикончить, а потом спокойно обыскать весь дом. Ну, и еще я боялась – она сама их найдет и вспомнит что не надо. А всех остальных мне очень не хотелось обижать. Ох, ты представить себе не можешь, сколько сил и хлопот это стоило, как трудно было при этом никого не убить. – Но ведь Эдика ты… того… Анита опять вздохнула. – Тут я совершенно потеряла голову, – призналась она, искренне сожалея о содеянном. – Мне надо было, чтобы он замолчал, причем немедленно, я не знала, как это сделать, ну и… Перестаралась немного. Вот так стали понятными поразительная невезучесть нашего убийцы и подозрительно частые стечения счастливых обстоятельств для его жертв. Меня радовало, что хоть в этом у Аниты проявились нормальные человеческие чувства. Ей никого не хотелось обижать… Анита охотно ответила на все мои вопросы. Выяснилось, что ей неизвестно, из какого источника почерпнул Эдик свою информацию. Для нее самой это было неожиданностью. На прощание она попросила меня передать Алиции, что просит у нее прощения за попытки лишить ее жизни. – А в общем-то, ты и сама, наверное, понимаешь, – я ненормальная, – закончила Анита. – Поверь, я давно утратила способность рассуждать здраво, и никакая клиника меня не излечит. И ничего мне не сделают… Хотя жизнь моя все равно пропащая. Она знала, что говорила. В Дании правосудие исходит из того, что всякий преступник – человек чокнутый, и гораздо чаще направляет на лечение, чем в тюрьмы. Я же и сама чуть было не поверила в психическую неполноценность Аниты, если бы не эта, столь безошибочно избранная ею линия защиты… Я попрощалась и уже была в дверях, когда она меня задержала: – Послушай, будь добра, скажи мне, ради бога, где она это прятала? – На чердаке у знакомых, на площади Святой Анны, – рассеянно ответила я, с трудом продираясь сквозь сумбур в голове – Анитины преступления, ее признания, ее неуравновешенная психика. – И вообще, Алиция понятия не имела, что у нее это есть. Если бы не Херберт и если бы не ремонт чердака… Послушай, а зачем тебе понадобилось убивать фру Хансен? Она тебя узнала? – Стала бы я убивать ни в чем не виновную старушку… Она меня не видела, но поперлась в комнату, где я была, и через минуту увидела бы. Пришлось принимать меры. Ох, если бы я знала, что это лежит на площади Святой Анны! Ну, Алиция! Никогда не знаешь, что она может выкинуть!
* * *
Через два дня пришло письмо от двоюродной сестры Эдика, его единственной наследницы. Внутри находился запечатанный конверт. Двоюродная сестра сообщала, что конверт она обнаружила в кармане старого Эдикова пиджака, а поскольку на письме написан адрес Алиции, она сочла своим долгом переправить его адресату, полагая, что тем самым исполнит волю покойного. Конверт был жутко измят и заляпан какой-то бурой жидкостью, которую мы после долгих споров идентифицировали как смесь вишневки с кофейной гущей. Письмо внутри конверта было залито тем же. – Должно быть, здорово был пьян, когда писал, – ворчала Алиция, разбирая каракули. В неровных строках буквы налезали одна на другую, кое-где сливаясь в один большой клубок, расшифровать который не было никакой возможности. Многие слова расплылись от вишневки, другие не были дописаны, знаки препинания вообще отсутствовали. Понадобилось немало времени, что-бы понять общий смысл письма. Оказывается, Эдик встретил знакомого времен своей молодости, когда после окончания войны мыкался по свету. По случаю счастливой встречи они устроили грандиозную попойку, во время которой, то ли на десятый, то ли на двенадцатый день друг молодости сболтнул лишнее. Пьяный Эдик понял, что кореш не в ладах с уголовным кодексом и вообще, скорее всего, шпион. Во-первых, теперь у него была другая фамилия. Во-вторых, он тайно пользовался варшавской квартирой Аниты. В-третьих, с презрением отзывался о безоглядно влюбленной в него женщине, которую ни в грош не ставил. Перед старым другом он не скрывал, что беспардонно использует в своих гнусных целях любящую Аниту, которую собирался бросить, как только она перестанет быть полезной. Правда, о своей шпионской деятельности он не сказал ни слова, хотя Эдику очень хотелось его расколоть, но тем не менее Эдик не сомневался в характере работы своего дружка. Большая часть Эдикова письма состояла из бессвязных восклицаний, свидетельствующих о сотрясающей душу автора внутренней борьбе: проявить лояльность по отношению к старому корешу и собутыльнику или, наоборот, предупредить Алицию. В конце концов рассудил, что если даже он Алицию предупредит и она порвет со своей знакомой, его корешу ничего не угрожает. – Написал письмо по пьяной лавочке, сунул конверт в карман пиджака и забыл о нем. А потом, уже протрезвев, написал второе письмо. – Права была Анита, когда говорила, что бросит ее этот подонок и не задумается, – заметила я. – На редкость неприятный тип. Ох, недаром не люблю я таких красавчиков… – Странно, что сболтнул Эдику лишнее, – удивлялась Зося. – Ведь опытный же мошенник… – Так он же не знал, что Эдик знаком с Анитой. Он не знал даже, что мы с Эдиком давно знаем друг друга. И вообще, из этого следует, что я ему была до лампочки. – И не только это, – добавила я. – Вспомните, они встретились в Польше, там этот мошенник наверняка не мог сбывать наркотики, значит, не занимался своим наркобизнесом, скорее всего проворачивал какие-нибудь мелкие торговые аферы. Польша для него – безопасная пристань, вот он и расслабился. Встретил старого друга. Дружок-алкоголик ничем не мог быть для него опасен, да и в самом деле, если бы Эдик не знал тебя… А так два мужика упились вдрызг, и один стал изливать другому душу, поведал только о своих сердечных делах. – Жаль мне эту бедолагу Аниту, хотя, возможно, она и не стоит жалости. С прощальным визитом пришла к нам Эльжбета. Она хромала уже почти незаметно. Вскоре после нее приехал Торстен, которого выписали из больницы несколько дней назад. Незадолго до него звонила из больницы Эва – она чувствовала себя уже неплохо и собиралась выписаться через неделю. Остальные жертвы покушений Аниты тоже понемногу выздоравливали. Мы жили теперь в атмосфере радостной эйфории. Висящая над нами черная туча опасности унеслась прочь, ничто уже не угрожало обитателям очаровательного домика в Аллероде. В саду цвели астры. – Ну, мои дорогие, – говорила сияющая Алиция, – я считаю, теперь самое время раскупорить бутылку «Наполеона». Бобусь с Белой Глистой уехали, надеюсь, навсегда, Эва жива и ни в чем неповинна, вы живы, тетя не имеет ко мне никаких претензий, прочие жертвы живы и здоровы, за машину мне возвращают ее полную стоимость. Лучше и быть не может! Мы с энтузиазмом поддержали ее. – Как хорошо, что уже не будет в этом доме никаких трупов! – радовалась Зося. Алиция приготовила исключительно ароматный кофе, и мы в приятной, почти семейной атмосфере собрались за столом. От меня потребовали с подробностями рассказать о визите в психиатрическую клинику. – Я так и не понимаю, чего она стояла тогда на дорожке с пистолетом в руке, – сказал Павел. – А я разве тебе этого еще не объяснила? В тот вечер она собиралась застрелить Алицию через окно. Ты ей помешал, она убежала, мы гнались за ней. Прятать пистолет в сумку? А вдруг ее обыщут? Выкинуть? А вдруг на нем остались отпечатки ее пальцев, хорошенько их стереть времени не было. Вот она и вынуждена была держать его в руке – ничего другого не оставалось. Кстати, это тот самый, из которого она стреляла и во фру Хансен. – А что она сделала со стилетом, которым пырнула Эдика? – Выбросила в окошко машины, когда они возвращались домой. Генрих не заметил. Это был пружинный нож, а не стилет, знаешь, с таким длинным острием. И вообще, Анита располагала очень неплохим набором нужных инструментов. Во фру Хансен она стреляла потому, что не могла скрыться незамеченной, стреляла из укрытия, та ее не видела. Алицию интересовало другое: – А взрывную установку в шкафчике она тоже сама смастерила? – Нет, ее установил помощник. Тот кудлатый тип, который стерег, пока она стригла твою живую изгородь. Кстати, она очень жаловалась: изгородь была страшно запущена… А у него действительно борода и усы были накладные, и парик на голове. У своего возлюбленного бандита она прошла неплохую школу – умела хорошо стрелять и даже бросать нож. Вот еще, чуть не забыла: Анита собственными глазами видела, как тогда, на почте во Флоренции, ты подняла ее клипсу. Только тогда она спохватилась, что и вторую потеряла, и сразу догадалась, где именно. И с тех пор жила в постоянном нервном напряжении. – Так, значит, именно клипсу она все это время искала? Я отхлебнула глоток коньяку. Пока я поднимала рюмку, отпивала и ставила рюмку на стол, они не сводили с меня глаз, ожидая ответа и боясь перевести дыхание. В наступившей тишине я услышала негромкий звук, как будто что-то капнуло. – И клипсу тоже. Но прежде всего фотографии, сделанные Алицией во Флоренции, и ее записную книжку той поры. Она знала – без них Алиция ни в жизнь ничего не вспомнит и ничего не докажет. Кап… – Тогда я не понимаю, зачем ей еще во что бы то ни стало и меня надо было убивать, – сказала Алиция и тоже прислушалась. – Ну как ты не понимаешь? Ведь ты – единственный человек, который видел ее вместе с черным парнем, и можешь опознать его. Кап… – Что-то капает, – сказала Зося. – Я тоже так считаю. Павел, встань, закрути кран. – Он закручен. Кап… Мы все замолчали. Кап… – Так где же это капает? – забеспокоилась Алиция. – В ванной? Кап… – Нет, похоже, в уборной. Кап, кап, кап… Темп капанья усилился. Мы сидели молча, пытаясь установить источник звука. Павел встал и выглянул в коридорчик. – Здесь, – сказал он, зажег свет и замер, глядя на потолок. Мы сорвались с мест. Кап, кап, кап, кап… На потолке, вернее, на антресолях, набухло и расползлось темно-красное пятно. Из него и из щели дверцы уже не капала, а текла тонкой непрерывной струйкой густая жидкость. Мы вздрогнули от пронзительного крика Зоси. Она отпрянула и вопила, закрывая рукой глаза: – Нет! Нет! Сколько можно? Ведь решили – уже все!! Я не могу!!! – Странно, ведь Анита уже сидит! – удивилась Алиция. Столпившись в тесном коридорчике, мы обалдело уставились на ужасное пятно, будучи не в состоянии пошевелиться. Первой пришла в себя Эльжбета. – Боюсь, у нас нет другого выхода, – надо заглянуть на антресоли, – со вздохом сказала она. – Или подождем полицию? Но мне кажется, кровь свежая, так что лучше… – Боже! – простонала Алиция. – Кто же на этот раз?! – Как же это могло случиться? На антресолях! – вслух размышляла я, чувствуя, как все тело покрывается холодным потом. – Он, что же, залез туда и там его прирезали? Или уже зарезанного затолкали на антресоли? – Да нет же, это невозможно, – решил Павел. – Попробуй туда что-нибудь затолкать… Ну так что, звоним в полицию? Мы позвонили. Господина Мульдгорда не оказалось ни на работе, ни дома. Посовещавшись, мы решили действовать сами. А вдруг несчастный еще жив? С величайшей осторожностью, стараясь не ступить в лужу на полу, Алиция установила стремянку. На нее добровольно вскарабкался Торстен – ничего странного, его нервная система не была, как у нас, расшатана постоянным страхом и напряжением, он всего лишь раз пострадал в автокатастрофе. В одной руке держа фонарь, другой он осторожно приоткрыл дверцу антресолей. Оттуда хлынул поток густой темно-красной жидкости, подняв в луже на полу фонтанчики брызг. Мы дружно вздрогнули и уставились в темную глубину антресолей. Торстен посветил туда фонариком. – За сундучком, – кратко информировал он, и Алиция автоматически перевела. Торстен кивком головы подозвал Павла, передал ему фонарик и жестом велел посветить, а сам до половины скрылся в темноте антресолей и начал там что-то передвигать. Потом высунул руку, отобрал у Павла фонарик и осветил что-то в глубине антресолей. – Я так и не понял, что там такое, – слезая со стремянки, сказал он по-английски. – Алиция, похоже, это по твоей части. – О матерь божия! – странным голосом произнесла Алиция и, подобрав подол платья, полезла на стремянку. Включив фонарик, она заглянула внутрь антресолей. – Так и есть! – мрачно констатировала она. – Весь вишневый сок вытек! Разбилась банка. Еще когда я заталкивала сюда сундучок, почувствовала, вроде что-то треснуло, но не было времени проверять. И как я забыла, что там стоит эта проклятая банка! Думаю, Алиция еще никогда не была так близка к смерти, как в этот момент. Казалось, еще мгновение – и в нашем доме будет-таки свежий труп, на сей раз, наконец, Алиции. Зося дала исход чувствам в истеричном крике: – Неужели теперь до конца жизни я только и буду видеть все красное?! Неужели у тебя не нашлось ничего другого – зеленого, фиолетового, голубого, черт знает какого, но не красного? Я не в состоянии больше глядеть на красное! Зосю напоили успокоительными каплями – к счастью, они не были красного цвета, и она продолжала уже тише: – А еще говорили, Дания – спокойная культурная страна! И даже скучная! И я приехала провести свой отпуск в спокойной скучной стране, а тут вот, пожалуйста… – Но ты же приехала к Алиции. Щадя ее чувства, Торстен предложил быстренько осмотреть весь дом и устранить с глаз долой все предметы, которые могли бы своим цветом напомнить о недавнем кровавом прошлом. Алиция затолкала глубоко под кровать свой красный халат, обнаружив при этом под кроватью потерянную Анитой зажигалку. Щадя чувства Зоси, я отказалась от мысли купить перед отъездом необыкновенной красоты говяжью вырезку, о чем давно мечтала – какие бифштексы приготовила бы я из нее по приезде в Варшаву! Но как представила, что будет с Зосей, если она увидит ее, например, при таможенном досмотре… Уже на вокзале, в последний момент, провожающая нас Алиция вспомнила, что остался еще один неясный момент: – Да, я все хотела тебя спросить, откуда у них появилась его фотография? – Чья фотография? – Ну, черного хахаля Аниты, кого же еще? А я-то надеялась, что об этом никто не спросит! Разумеется, я очень хорошо знала, откуда появилась фотография – та самая, которую в свое время похитила Анита и которой так не хватало датской полиции. Недаром свое последнее письмо в Польшу я отправила экспресс-почтой. А поскольку до приезда в Данию никак не могла предвидеть сенсационных событий в Аллероде, то не согласовала со своим блондином, о чем можно говорить, а о чем нельзя. Вот почему я не могла дать прямого ответа на вопрос Алиции. Зося и Павел уже сидели в купе, я поспешила поставить ногу на ступеньку вагона. – Ты же сама слышала, как полицейский рассказывал, получили по телеграфу, знаешь, это когда фотография получается из точечек… – Ты мне точечками голову не забивай! Кто им ее прислал? Ведь не запрашивали же они ее из Варшавы, им это и в голову не могло прийти. Зачем же Варшава высылала? Ясновидящие у них там, что ли? Я поднялась на ступеньку. – Ну, откуда мне знать? Наверное, не ясновидящие. Просто у них была фотография. Лишняя. Подумали – дай, вышлем, авось датчанам пригодится. Ведь черный бандит был у нас, тоже занимался чем-то неподходящим, наши власти любят порядок, и если кто занимается чем-то неподходящим, обязательно берут на заметку. Алиция схватила меня за полу. – Ты ведь писала своему письма? И о том, что тут делается, писала? – Ну, писала, а что? Алиция смотрела на меня проницательным взглядом. Ох, боюсь, не удалось мне ее обмануть! – Так скажешь ты, наконец, кто он, этот твой? – Вот всегда так, – недовольно пробурчала я. – Когда не надо – шибко умная, а когда надо было вычислять преступника, ничего не могла придумать… – Не финти! Кто он? – Я же говорила – один человек… – Так это он прислал фотографию преступника? И у него было дело к Эдику? И ему нужна была фамилия бандита? Так ведь? – Даже если и так, что из этого? – Кто же он такой, черт побери? Во что ты влипла на сей раз? К счастью, поезд наконец двинулся. – Да ничего особенного! – высунувшись из двери, с облегчением прокричала я. – Это очень длинная и сложная история! Совсем, совсем другая, которая еще неизвестно чем кончится! Я расскажу тебе обо всем в следующий раз! Кондуктор захлопнул дверь вагона…
ПРОКЛЯТОЕ НАСЛЕДСТВО
Joanna Chmielewska Upiorny legat 1977
* * *
Телефон зазвонил поздно вечером. Наверняка я бы просто-напросто не подняла трубку, как поступала уже много месяцев, но именно в тот день в моих жизненных планах произошел решительный поворот — я прекратила борьбу за спокойную жизнь. Спокойная жизнь мне нужна была, чтобы написать наконец научно-фантастическую повесть, из-за которой я уже довела до белого каления добрую половину ядерных физиков Варшавы. Работаю я добросовестно, поэтому совершенно чуждые моей душе технические реалии считаю своим долгом согласовывать со специалистами. И не понимаю, почему они этого не любят. Всем им я задавала один и тот же вопрос: — Мне нужна такая штука, которая может улавливать космические лучи. Да нет, я знаю, что лучи состоят из частиц, ну, значит, она должна ловить эти частицы. Скажите, что это за штука? Простой, бесхитростный вопрос вызывал почему-то смятение, хотя отвечали мне по большей части вежливо и всегда одно и то же: — Да ведь эти частицы все пронизывают. Они, знаете ли, сквозь все проходят. Я резонно возражала ученым: — Вот именно, и дело как раз в том, чтобы эта штука имела дно. Как только упоминалось дно, отловленный физик начинал нервничать и старался сплавить меня коллеге. Хоть бы один проявил оригинальность — нет, реакция у всех одна и та же! Не иначе как злополучное дно представляло собой военную тайну, которую они не имели права открыть постороннему. Неудивительно, что в таких условиях повесть продвигалась вперед с большим трудом. Но я не сдавалась и ни на йоту не отступала от творческих планов, с головой погрузившись в свое занятие и не обращая внимания на странные, удивительные события, с некоторых пор преследовавшие меня. События, однако, множились, упорно отвлекали меня от вдохновенного литературного труда, и наконец пришел день, когда отвлекли окончательно. Вот в тот день я и прекратила борьбу за спокойную жизнь, сложила, так сказать, оружие в неравной борьбе. И странное дело: последний гвоздь моей спокойной жизни забила сущая безделица, так называемая вонючка. Незнакомые люди пришли с жалобой и привели моего младшего сына. В их дворе он запустил упомянутую вонючку, доказательством чего служила дыра, прожженная на штанах виновника. Дело происходило в добром старом дворе, этаком шестиэтажном колодце, так что вонючка полностью оправдала надежды ее создателя. Люди, доставившие сына, имели все основания быть недовольными, и мне стоило немалых усилий хотя бы отчасти смягчить их негодование. И вот тогда я как-то вдруг поняла: борьба за спокойную жизнь мне явно не по силам. И решила ее прекратить. Таким вот образом и космические лучи спасовали перед вонючкой. Ну и вечером того же дня зазвонил телефон. Время для меня было совсем не позднее, всегоодиннадцать часов. Точнее, двадцать три часа восемь минут. Время я так точно заметила потому, что у меня под носом тикал будильник и показывал двадцать три двадцать три, а поскольку он убегает вперед на пятнадцать минут, сосчитать совсем просто. Задыхающийся голос в телефонной трубке прошептал: — Спасите, они убьют меня! Умоляю, милицию, скорей, улица Пясечинская, восемнадцать, квартира двадцать один, опять эти двое... Голос прервался, в трубке послышались какие-то зловещие звуки — хрипение, стон, какой-то удар, после чего наступила тишина. Я замерла, не выпуская трубку. Опять звук удара, стук, потом вроде разговор двух мужчин, ни слова не разобрать. Потом голоса отдалились, слышны были лишь легкие постукивания. Я положила трубку даже не очень удивленная, так как за последнее время уже привыкла к необычным событиям вокруг меня. И подумала: как хорошо, что я уже распрощалась с мечтой о спокойной жизни, ведь не отреагировать на такой телефонный звонок с моим характером просто невозможно. Может, это дурацкий розыгрыш? Человек, который звонил, так и не положил трубку. Проверим. Я подняла телефонную трубку и убедилась: телефон блокирован. Даже если и розыгрыш, надо как-то разъединиться с его автором, не то шутка может затянуться. Шутник оставит трубку рядом с телефоном, утром уйдет на работу, и я, как минимум, до вечера останусь без связи. А у меня на следующий день запланированы очень важные разговоры, в том числе и с одним физиком-ядерщиком. Телефон блокирован, и помочь может лишь бюро ремонта телефонов, но туда надо дозвониться, для чего опять-таки нужен телефон. Замкнутый круг. А если это не розыгрыш? Нет, надо поскорей сообщить в милицию. Пусть она ломает голову. Милиция... В последнее время мои контакты с ней вдруг излишне оживились — все из-за необыкновенных событий, закрутившихся вокруг меня. А тут снова я, да еще с таким сообщением! Но другого выхода нет, придется идти к соседям, чтобы от них позвонить. Спустившись этажом ниже, я взглянула на часы и все-таки нажала кнопку звонка. Потом еще и еще, и только тогда вспомнила: два дня назад соседи спускались по лестнице с чемоданами. Глухая тишина за дверью подтвердила предположение — они действительно уехали в отпуск. Вернувшись к себе и убедившись, что телефон по-прежнему блокирован, я взяла сумку и побежала звонить по телефону-автомату у нашего дома. Телефон-автомат, конечно же, был испорчен. Где ближайший исправный автомат, я не знала, у кого еще из соседей есть телефон — я не знала, а звонить подряд во все двери не отважилась. Вернувшись к дому, я решила взглянуть на свою машину — сейчас скажу почему. Думать лучше сидя, и я села в машину. Выбор у меня был богатый: поискать исправный телефон-автомат, поехать на главпочтамт и позвонить оттуда, остановить первую же патрульную машину, доехать до своего районного отделения милиции. И тут мне стукнуло в голову — ведь Пясечинская улица всего в ста метрах отсюда. Я сидела за рулем, ключ торчал в зажигании, и рука сама собой повернула его. А раз повернула, то машина двинулась. А раз двинулась — в сторону Пясечинской... Мне пришлось притормозить, потому что с Пясечинской как раз выезжали на старой «варшаве». И больше ни одной живой души вокруг. Я подъехала к дому номер восемнадцать и вышла из машины. Дверь в подъезд была открыта. Лифт не работал. Я поднялась на пятый этаж и остановилась перед квартирой номер двадцать один. Может, шутник целился не в меня, а в жильцов этой квартиры, вызывая на их голову среди ночи милицию? А мне звонил совсем из другого места, оттуда и заблокировал телефон? Вот сейчас перебужу незнакомых людей. Надо было просто из любого ночного ресторана позвонить в бюро ремонта. Это же представить невозможно, что я сейчас услышу от разбуженных в полночь людей! А шутник тем временем положит трубку на место, и я даже не узнаю, кто же нас разыграл. Почему я то и дело влипаю в дурацкие истории и с возрастом ни капельки не поумнела? Естественно, я тут же нажала на кнопку звонка, приготовившись к самому худшему. Тишина. Сделав приятное выражение лица, я нажала еще раз. По-прежнему тихо. Нажимая в третий раз, я подумала, что еще возможен и третий вариант: шутник хотел разыграть не меня, не жильцов этой квартиры, а милицию, которую почему-то не любит и решил поиздеваться над нею. После чего я осторожно взялась за дверную ручку. Дверь оказалась незапертой и легко поддалась, за ней — темнота. Я в нерешительности стояла на пороге. Может, все они тут спокойно спят, дверь забыли запереть на ночь, и очень интересно, как мне объясниться в милиции, когда меня будут допрашивать в качестве взломщика-домушника. Пошарив но стене у дверного косяка, я зажгла свет и слегка приободрилась. По-прежнему царила тишина. Передо мной была маленькая прихожая с кухонной нишей и приоткрытой дверью в комнату. Решившись, я на цыпочках прошла через прихожую, включила свет в комнате. И застыла на пороге. Труп предстал моему взору сразу и целиком. Мне повезло. Если бы я узрела только высовывающуюся откуда-нибудь ногу или руку, я пережила бы гораздо больший шок. В комнате царил умеренный беспорядок, мебель стояла по стенам, середина комнаты оставалась пустой, а в углу, у книжных полок, на полу лежал человек — явно мертвый. У меня ком подкатил к горлу, перехватило дыхание, и я прямо-таки явственно почувствовала, как притаившийся в квартире убийца наносит мне удар в спину, чтобы избавиться от непрошеного свидетеля. Ноги подо мной подкосились. Замерев на пороге, я всеми силами старалась и не могла заставить себя отвести глаза от мертвеца. Прошла целая вечность, пока ко мне не вернулась способность соображать. Первой мыслью был инстинктивный порыв бежать отсюда без оглядки. Да, конечно, бежать! Но сначала надо проверить проклятый телефон. Аппарат стоял на книжной полке, над головой убитого. Значит, надо туда подойти. Очень хотелось закрыть глаза, но тогда я обязательно споткнусь о какой-нибудь из разбросанных по комнате предметов. Собравшись с духом, я отвалилась от дверного косяка и приблизилась к... ну, к книжной полке. И сразу поняла, что это был тот самый телефон, по которому мне звонили. Трубка не лежала на рычаге, а повисла над ним, зацепившись одним концом за угол полки. Осторожно ухватив двумя пальцами, я положила ее на рычаг, а потом опять приподняла. Послышался нормальный гудок. И я сделала очередную глупость — отказалась от благоразумного решения бежать и набрала номер милиции. И тем самым окончательно погрязла в афере, из-за которой, ничего об этом не зная, давно уже была на подозрении милиции, мало того — играла роль главной подозреваемой.
Майор Фертнер, худощавый, невысокий, с живым умным взглядом и оттопыренными ушами, глядя на меня неприязненно и с подозрением, велел перечислить все, к чему я прикасалась в квартире. В тоне, каким это было сказано, сквозила твердая убежденность, что я все равно не скажу правды. — Ручка входной двери, — ответила я, подумав. — Выключатель в прихожей. Называть только то, к чему я прикасалась рукой, или вообще? На косяк я навалилась, кажется, спиной. — Рукой, рукой. — Выключатель в комнате. Телефонная трубка. Больше ничего. Я все понимаю и специально старалась ни к чему не прикасаться, а потом ожидала вас на лестнице. — А ручка второй двери? — Вторую не трогала. Вторая дверь была приоткрыта. — И вы утверждаете, что не знаете убитого? Вы уверены в этом? Разговаривали мы, сидя на краю ванны, поскольку в комнате работала так называемая следственная бригада. Ванную комнату, по неизвестным мне причинам, осмотрели в первую очередь и теперь предоставили в наше с майором распоряжение. — Откровенно говоря, нет, — виновато призналась я. — То есть я хочу сказать, что не уверена. Фамилия ничего мне не говорит, а что касается лица покойного, то те его фрагменты, которые я видела, мне решительно незнакомы. Но могу и ошибаться. — Гм. Незнакомы, а он тем не менее вам звонил, ведь так? Значит, знал номер вашего телефона? В самом деле, наверное, знал. Интересно, откуда? Да, идиотское создалось положение, дальше некуда. Незнакомый человек последним усилием звонит мне и тут же испускает дух. Глупее не придумаешь. И как бы я ни доказывала, никто мне не поверит, что мы незнакомы. Я сама бы не поверила. — Интересно все же, почему он позвонил вам, а не, скажем, прямо в милицию? Вам самой это не кажется странным? — Не кажется. Такое уж мое счастье, — мрачно ответила я. — Мечтала о спокойной жизни — значит, катаклизмы неизбежны. А вас я очень прошу на всякий случай проверить людей, чьи номера телефонов отличаются от моего одной цифрой. Ведь таких немного, всего двенадцать. — А сюда вы приехали только потому, что он позвонил, да? — Конечно, только потому. А вы бы на моем месте не поехали? — На вашем месте, разумеется, не поехал бы. И не трогал бы телефонную трубку, а оставил лежать, как была. Откровенно говоря, ничто не доказывает, что он вам звонил. Нет ни одного доказательства. — Не трогала трубку... А с милицией я бы связывалась мысленно? Или телепатически? — Нет, просто позвонили бы по другому телефону. — Но ведь в том-то и беда — не было у меня под рукой другого телефона! — Все равно трубку нельзя трогать. Я разозлилась. — А почему, позвольте вас спросить? Неужели потому только, что кому-то может прийти в голову, будто я все это выдумала? И приехала сюда так просто, без всякой причины? Или что это я его убила? Делать мне нечего, как только разъезжать по ночам и убивать незнакомых людей! Вот и шлепнула этого, как его... — Вольдемара Дуткевича. Моему возмущению не было предела. — Мания у меня такая! Хобби... — Я о вас уже слышал, — невежливо прервал меня майор. — И много. Я остановилась на всем скаку. Майор действительно должен много обо мне слышать, учитывая последние события. Более того, имел полное право относиться ко мне с подозрением. Сразу присмирев, я робко поинтересовалась: — Наверное, от капитана Ружевича, да? Проигнорировав мой вопрос, майор продолжал: — Странное дело, вы все время нарушаете. Все время какие-то подозрительные обстоятельства. Ну а теперь и вовсе... Я лично верю, что он вам действительно звонил. Не кажется ли вам, что вас намеренно во что-то впутывают? Это была свежая мысль. До сих пор она не приходила мне в голову. Застигнутая врасплох, я отреагировала самым что ни на есть естественным образом: — Нет, это невозможно! То есть я как-то об этом не думала... Кто знает, может, вы и правы... Майор поспешил меня остановить: — Да я вовсе этого не утверждаю. Меня интересует лишь ваше мнение. — Я пока не уверена, есть ли у меня мнение. Туг в ванную заглянул молодой человек и молча подал майору небольшой блокнот. Майор занялся им, а я, ошеломленная предположением майора, закурила, чтобы собраться с мыслями. Мысли почему-то не собирались. Думаю, им мешала одна главная, вытеснившая все остальные: как склонить следственную бригаду приготовить для всех нас чай. Наверняка у покойного... как его, да, Дуткевича. в кухне есть все необходимое. Нечаянно я заглянула майору через плечо, и мысль о чае тут же вылетела из головы. Среди записанных в блокноте номеров телефонов был один, при виде которого у меня что-то екнуло внутри. Майор поднял голову и с живым интересом взглянул на меня. — Ну? — сказал он поощрительно, передавая мне блокнот. — Кого вы здесь знаете? Знаком ли вам какой-нибудь телефон? — Пан майор, — вкрадчиво начала я, — как вы считаете — мне лучше сразу говорить всю правду или пока можно не всю? А то потом... За дачу ложных показаний... — И вот так всегда. Каждый финтит, — философски заметил майор в пространство. А обращаясь ко мне, посоветовал: — Лучше сразу говорите всю правду. Мне кажется, так и для вас самой будет лучше. А на той стадии расследования, в которой мы находимся, если вы кого и назовете, может, тем самым окажете и ему услугу, а не только следствию. Так что советую подумать. Я подумала, что этот майор вроде соображает и вообще-то прав. А ведет себя странно — подсовывает мне под нос записную книжку убитого. Обычно следственные органы не раззванивают столь легкомысленно о вещдоках с места преступления. Значит, у него какие-то свои соображения. Кто-то намеренно впутывает меня... Незнакомый покойник мне звонил... Да, определенно что-то вокруг меня происходит. Записная книжка была без алфавита, записи в ней производились подряд. — Баська! — решилась я. — Вот номер ее телефона, сразу бросился мне в глаза. То есть Барбара Маковецкая, проживает на улице Польной. А остальных не знаю. Хотя подождите... Вот этот Р... Я заглянула в свой собственной блокнот. — Ракевич! Правильно мне показалось. Кто? Да один такой, знаете... На Западе его бы назвали бизнесменом. Живет в Варшаве, Верхний Мокотов, адреса не знаю, но могу показать дом. Его вы сразу можете вычеркнуть из списка подозреваемых. Слишком много у него денег, чтобы заниматься глупостями. А больше никаких знакомых здесь нет. Я просмотрела до конца записную книжку и на последней страничке нашла себя. Пани Иоанна: 41-26-33. Очень симпатично записано, вполне уважительно. — Ну так, в конце концов, знаете вы его или нет? И знал ли он вас? — Ума не приложу! Может, читал мои книги и втайне меня обожал? Хотите верьте, хотите нет, но есть такие. Из вежливости майор попытался изобразить протест, но у него не очень получилось. — Что вы, что вы! Я верю. Чертовски неудобная эта ванна. А названная вами пани Маковецкая, это кто? — Моя подруга. — Ваша подруга, понятно. А еще какая-нибудь специальность у нее есть? — Есть, она шофер-профессионал, у нее права категории «Д». Может и автобус водить. — А где она работает? — Сейчас нигде. Работала, но перестала. Ей разонравилась работа после того, как пришлось менять на своем грузовике третье колесо подряд. Ночью, под дождем, и вокруг никого, кто бы помог. — А на что она теперь живет? — На то, что выиграет на бегах. И на то, что заработает ее муж. — А... — нерешительно начал майор, но собрался с духом и докончил: — А чем занимается ее муж? Мне очень хотелось ответить, что Павел тоже играет на бегах, но я сжалилась над милицией. — Он переводит с немецкого и неплохо зарабатывает. — Вы не знаете, что ее связывало с Дуткевичем? — С каким Дут... А, с этим! Не имею ни малейшего понятия. И вообще, чтобы избежать в дальнейшем недоразумений, советую вам, пан майор, примириться с фактом, что этого Дуткевича я действительно не знаю и ничего не могу о нем сказать. И прошу вас, не задавайте мне в десятый раз вопроса, почему он мне звонил, я и в самом деле не в курсе. Мне самой интересно, и уж я постараюсь это выяснить. — Очень хорошо, выясняйте! — согласился майор, к моему величайшему изумлению. — А если что-нибудь выяснится, сообщите мне. Вы сможете завтра дать официальные показания? — Вы имеете в виду завтра или сегодня? Ведь уже четверть четвертого. — А, значит, сегодня. — Если после двенадцати — пожалуйста. А раньше мне бы не хотелось. — Хорошо, я позвоню вам. А сейчас подпишите протокол и можете идти домой. Оказалось, что я еще выступаю и как понятая при обыске квартиры убитого. Протокол я подписала с чистой совестью, будучи уверена, что в квартиру ничего не подбросили и ничего не скрыли. Заинтересовала меня информация о том, что записную книжку убитый сжимал в левой руке, а открыта она была на странице с моим телефоном. Меня это встревожило не на шутку. Если бы все ограничилось телефонным звонком от покойника, это еще полбеды. Дурацкое стечение обстоятельств, с каждым может случиться. Беда в том, что со мной за последнее время случилось слишком многое. И поведение майора тоже заставляло задуматься: он сам сунул мне в руки записную книжку, сам велел просмотреть ее, одобрил мое дурацкое решение попытаться самой распутать дело. Такие решения обычно вызывают категорический протест со стороны милиции и преследуются законом, а тут вдруг... Опять же, майор выдвинул странную версию: будто меня во что-то намеренно впутывают. Видимо, и впрямь вокруг моей особы происходит нечто подозрительное, чего я, всецело поглощенная преследованием польских ядерщиков, не замечала. Нечто серьезное, коль скоро дело дошло до убийства. И мне, как видно, действительно пора заняться этим.
Было полчетвертого утра, когда я позвонила Баське, безжалостно вырывая ее из объятий Морфея. — Выпей воды. — С такого совета начала я разговор. — Знаешь, я втянула тебя в убийство. — Наконец что-то веселенькое! — обрадовалась Баська заспанным голосом. — И кого же я убила, можно узнать? — Это некий Вальдемар Дуткевич. Кто он? — Не знаю. То есть что я говорю! Конечно, знаю! А почему я убила Вальдемара? — Убила его не ты, а неизвестные преступники. Так кто же он? — Кто? Вальдемар? — Вальдемар, Вальдемар! Кто он такой, черт побери?! — Как тебе объяснить? Ну, в общем, один человек. — Спасибо, вот теперь все ясно. Ну да ладно. Скажи, он меня знает? — Понятия не имею. А ты его знаешь? — В какой-то степени теперь знаю. Знакомство неординарное, хотя и несколько одностороннее. А каким он был при жизни — не знаю. Баська, проснись! Я говорю не о своей новой книге, а о только что случившемся. Баська немного помолчала, а потом я услышала ее запинающийся голос: — Подожди, я, пожалуй, и вправду выпью воды. Пока она пила, я закурила сигарету и принесла пепельницу. Похоже, сейчас кое-что узнаю. — Расскажи мне все еще раз с самого начала, — потребовала Баська. — По правде говоря, я ничего не поняла. Я рассказала ей обо всем по порядку, не вдаваясь в подробности и пока без комментариев. — И это правда? — допытывалась потрясенная Баська. — Ты уверена, что он убит насмерть? — Насмерть. На его месте даже носорог был бы убит насмерть. Да скажи же наконец, кто он такой и почему звонил мне? — Ну как тебе сказать? Обыкновенный человек. Работал в садово-огородном кооперативе, разводил шампиньоны. Знаю я его давно, лет двадцать пять. Звезд с неба не хватает, но человек порядочный, очень добрый и покладистый, если тебе требуется кем помыкать, то Дуткевич как раз подходит. — Подходил, — поправила я. — Теперь он уже ни для чего не подходит. А откуда у него мой телефон? Подумав, Баська сказала: — Возможно, от меня. Целый месяц он мне проходу не давал, просил твой телефон, мол, обожает тебя и жаждет того... заверить в этом самом... ну, в совершенном уважении. Наверное, я в конце концов и дала твой телефон. — Он и заверил. Прямо скажем, оригинально. Ты считаешь, что в предсмертную минуту он пожелал поговорить именно со мной? — Очень может быть. Уже известно, кто его убил? — Пока ничего не известно. Баська, для меня главное — узнать, почему он позвонил мне. Об этом меня спрашивает милиция, и я должна им что-то ответить. Послушай, а не могло получиться так — он хотел позвонить тебе и просто ошибся? Ведь бывает, в панике набрал не тот телефон, мы с тобой подруги, вот и перепутал со страху. — Ты права. А могло быть и так, что он даже звонил мне, но меня весь день не было дома, мы с Павлом вернулись уже за полночь. И тогда он позвонил тебе. — А он знал, что вы бываете у меня? — Он знал, что мы можем быть или в кино, или на бегах, или в Виланове, или у тебя, или еще где-нибудь, но из всех этих мест только у тебя есть телефон. Представляю, как ты обрадовалась! — Безумно! Но я уже немного привыкла к необыкновенным событиям. А ты не представляешь, почему он мог бы звонить тебе? — Так уже двадцать пять лет, что бы у него ни случилось, он всегда звонит мне. Я уже привыкла. А ты только меня осчастливила или еще кого-нибудь? — Еще Гавела. Так что ты в хорошей компании. — Очень приятно. А кто этот Гавел? — Наш отечественный бизнесмен высшего класса. Я тебе рассказывала о нем. Да ты его знаешь, я как-то вас на улице познакомила, помнишь, огромная лысина и морда веселого хулигана? — А, вспомнила. Он-то тут при чем? — Понятия не имею. У покойника был записан номер его телефона. Баська издала звук, как будто захлебнулась водой, которую я ей посоветовала выпить. Я удивилась и забеспокоилась. — Не пей, когда говоришь. И не переживай так. В конце концов, не каждый день убивают наших знакомых... — Подожди! — прервала меня Баська. — Ты говоришь, у Вальдемара был записан номер его телефона? Где записан? — В записной книжке, недалеко от твоего. Кажется, на следующей странице. Они что, знакомы? Судя по звукам, Баська жадно пила воду. Наконец она отозвалась: — Не знаю. До сих пор я думала, что нет. То есть я хотела сказать, ничего об этом не знаю. То есть откуда мне знать, кого мог знать Вальдемар? И вообще, что за идиотизм — звонить тебе! Я с ней охотно согласилась и, желая выяснить все до конца, спросила: — Значит, и о тех двоих ты тоже ничего не знаешь? — О каких двоих? — Он ведь прошептал мне в трубку: «Опять эти двое». Из чего я поняла, что его прикончили знакомые. Ты их знаешь? — Не знаю, знаю ли. Никто из моих знакомых не предупредил меня, что собирается пришить Вальдемара. Может, покойный вращался в неподходящем обществе, откуда мне знать? Я вращаюсь в подходящем. — Ты давно его видела? — Совсем недавно, несколько дней назад. — И как он выглядел? — Обыкновенно, совсем не напоминал жертву преступления. Послушай, у меня замерзли ноги. И пожалуй, я не очень люблю отвечать на вопросы в такую пору. Я утешила ее, сказав, что милиция начнет их задавать не раньше семи утра. Баська чертыхнулась, и я решила оставить ее в покое и отключилась. Не потому, что пожалела или вспомнила наконец о своем хорошем воспитании, а просто надо было подумать. Разговаривала Баська со мной как-то странно, не так, как всегда. Понятно, это отчасти объяснялось и тем, что я разбудила ее среди ночи, и тем, что вряд ли кому приятно узнавать о трагической гибели своих знакомых даже в более подходящее время. Но нет, тут что-то другое. Она говорила со мной как-то... неискренне. Вот именно — неискренне. Фальшивая нота прозвучала где-то в середине нашего разговора и удержалась до конца. Она хотела что-то скрыть от меня, но что? Расспрашивала очень мало, не заинтересовалась ни подробностями преступления, ни самим погибшим. Лишь одно обстоятельство явно задело ее за живое — телефон Гавела. Почему? Я чуть было не позвонила Гавелу, чтобы спросить, не знает ли он Дуткевича, да вовремя опомнилась. Гавел — последняя из странностей. А вокруг меня уже столько этих странностей накопилось, что давно пора разобраться с ними. Просто сесть и хорошенько подумать. Такой способ понять непонятное наверняка лучше, чем разговоры с людьми, — во-первых, потому что люди не всегда скажут правду, во-вторых, такие разговоры вряд ли будут одобрены майором. Итак, попробую по порядку. Как я ни старалась, разложить все по полочкам мне не удалось. Память упорно подсовывала все события без разбору, независимо от того, имеют ли они хоть отдаленную связь с покойным Дуткевичем, Баськой и Гавелом. Единственное, что мне удалось выявить, так это хронологию событий. Увы, только хронологию...
Первым в цепи странных явлений было знамя. Мои канадские родственники ни с того ни с сего обратились вдруг ко мне с настоятельной просьбой нарисовать для них знамя. Подробные инструкции относительно того, как должно выглядеть это знамя, они изложили в пространном письме. В нем же прислали и некоторые эмблемы, остальное надлежало раздобыть на месте. По окончании работ шедевр следовало отправить в Канаду, где его собирались вышить шелком. Переполох, вызванный этим заказом, трудно описать. Я носилась по городу в поисках необходимых для работы материалов и орудий труда: бристоля, кисточек и красок, в том числе серебряной и золотой, — ничего нужного не нашла, зато в процессе поисков наткнулась на туалетную бумагу необыкновенной красоты и, естественно, закупила в большом количестве, вызвав тем самым жуткую зависть родных и знакомых. Толпы запыхавшихся людей во всех магазинах города стали домогаться сверхъестественного дефицита от ничего не понимающих продавцов. Затем мне удалось полностью дезорганизовать работу нескольких знакомых учреждений и нарушить покой многих знакомых семей, требуя раздобыть для меня изображение святого Георгия, убивающего дракона, ибо его изображение должно фигурировать на знамени. Отзывчивые люди копались в архивах, перетряхивали книги в домашних библиотеках, а одни знакомые так разошлись, что потом, наводя порядок, произвели заодно уж и ремонт квартиры. Были подняты на ноги все родные, знакомые и знакомые знакомых. Когда же один из них с триумфом принес изображение святого Георгия на белом коне, раздобытое с большим трудом у деревенского свояка, оказалось, что я ошиблась и перепутала святых — на знамени должен быть изображен не святой Георгий, а святой Михаил Архангел в битве с драконом. Достать святого Михаила оказалось намного легче, я просто обратилась в костел святого Михаила, благо он рядом с домом. Затем прорвалась в музей Войска Польского — в понедельник, когда музей для посетителей закрыт, — и вытребовала образцы необходимых милитарий. Плакатные краски, кисти и довоенную монету в десять злотых мне одолжили друзья. Через несколько недель суматохи и напряженной работы знамя было готово. В числе людей, втянутых в работу над знаменем, оказался и Гавел. Я упорно стояла на том, что у его брата Ежи, то бишь Георгия, должно быть изображение патрона. В результате на какое-то время Гавел перестал со мной разговаривать. Баська тоже была втянута, именно у нее я одолжила те самые десять злотых. В моем распоряжении оказалось несколько экземпляров довоенных монет, появилась возможность выбора, и я выбрала Баськину монету, потому что на ней лучше всех сохранился заказанный Канадой орел. Но Баська со мной разговаривать не перестала. Все мои знакомые, потерявшие покой сначала из-за святого Георгия, потом святого Михаила, потом из-за золотой краски, туалетной бумаги и довоенной разменной монеты, очень живо интересовались моими успехами в деле создания шедевра и непременно желали его увидеть. Я же демонстрировала его неохотно, ибо густая краска каждый раз сильно размазывалась, поэтому решила устроить коллективный просмотр, пригласив к себе гостей — впервые за долгое время. Разложив на тахте два больших листа бристоля, густо покрытых разноцветными красками, я позволила собравшимся вволю насладиться плодом рук моих. Из уважения к моему тяжкому труду они воздержались от критики. Павел же просто не мог оторвать глаз от моего творения и повторял в полном восторге: «Вот это флаг! Ну прямо как живой!» Кое-кто из гостей вскоре ушел, а кое-кто остался. Точнее, остались четверо: Баська, Павел, Янка и Мартин. Разговор, естественно, вертелся вокруг знамени. — Интересно, как ты его собираешься отсылать? Краска и в самом деле размазывается, — говорила Баська. — Просто не представляю себе, что можно придумать. — Вот именно! — подхватила Янка. — Я тоже не представляю. Закажешь такие громадные коробки? — Сложишь вчетверо? — Что ты! Какое вчетверо? Складывать, так уж в шестнадцать раз, вчетверо никуда не влезет. Я вмешалась в дискуссию: — Послушайте, ведь канадские заказчики именно это мне и советовали: сложить вчетверо и отослать им в письме. — Ну так сложи. — А ты себе представляешь, чем это кончится? Даже если я и достану такой огромный конверт, до Канады доберется лишь мятая макулатура. Нет, я отправлю бандеролью. — Думаешь, в бандероли не помнется? Павел, искренне озабоченный сохранностью шедевра, выдвинул другое предложение. — Лучше отправить в железном ящике, — веско заявил он, — или в крепком чемодане. — Никаких ящиков, никаких чемоданов, — возразила я. — Сверну в рулон и вложу в картонную трубку, тубус называется. Вот и вся проблема. — Прекрасная мысль! — саркастически заметил молчавший до сих пор Мартин. — Тогда только и начнутся проблемы. — Что ты хочешь сказать? — Да ничего особенного. Будешь отправлять рулон, на международном почтамте развернут, посмотрят — ага, предмет искусства! И потребуют разрешения, заверенного Комиссией по охране памятников искусства или Комитетом народных промыслов. Мрачное предсказание пало на нас как гром с ясного неба. Переварив услышанное, я возмутилась: — Ты что, спятил? Неужели ты думаешь, что я со своей мазней отважусь обратиться в комиссию или комитет? — А без их оценки и печати не примут на почте. — Он прав, — угрюмо подтвердила Баська. — Если будет свернуто в рулон, скажут, картина. А картин без их печатей не принимают. Так что уж лучше сложи. — В одну шестнадцатую! Тут уж я не выдержала: — Хватит болтать! Перегибать и складывать не буду! Ни один кретин не примет это за произведение искусства. — Кретин как раз и примет, — ехидно заметил Мартин. — Довольно! Я решила: сверну прямо на почте после того, как они посмотрят, чтобы лишний раз не мять, вложу в тубус, они запакуют, и отправится моя посылка в Канаду. И нечего тут каркать! — Это как же? — удивилась Янка. — Ты считаешь, так оно и полетит прямиком в Канаду? И по дороге никто не будет вытаскивать и просматривать? — А на кой черт просматривать? — Ну как же... Ведь таможенники должны посмотреть, что там пересылается? — Таможенный досмотр будет произведен при отправлении. — А потом уже не будет? Я думала, что где-то по дороге посылки обязательно открывают и просматривают. — Кто, по-твоему, этим занимается? Кондуктор в поезде? Пилот в самолете? — А ты откуда знаешь? — Специально занималась изучением вопроса, когда писала о контрабанде наркотиков, так что знаю все досконально. При отправлении на международном почтамте посылки просматривают работники таможенной службы, потом посылки облагаются пошлиной, потом запаковываются и отправляются. А если есть информация о нелегальных вложениях, тогда производится более тщательный таможенный досмотр. Сомневаюсь, что милиция[1] заподозрит меня в контрабанде. Убрав с тахты знамя, я достала карты для бриджа, справедливо полагая, что после тяжких трудов заслужила право на невинное развлечение. Павел пододвинул кресло, Баська закурила и принесла себе отдельную пепельницу. — Ты уверена? — спросила она. — В чем? Что милиция не заподозрит меня в контрабанде? — Нет, в том, что по дороге больше посылки нигде не проверяют. — Крепко же сидят в тебе представления периода ошибок и искажений. Говорю тебе, просматривают только на почтамте и больше нигде. Янка уронила под стол карты, и они с Павлом принялись их собирать, ползая на четвереньках. А Баська упрямо развивала тему: — В таком случае я могу отправить знакомым за границу, скажем, вышитую крестиком подушечку-думку, набив ее бриллиантами? И она преспокойно дойдет? — Тебя засекут при отправке, слишком тяжелой окажется твоя подушечка. А вот если ты ее набьешь бумажными долларами, тогда могут и не засечь. — А у тебя есть бумажные доллары? — поинтересовался Павел из-под стола, но не успела я ответить, как меня перебил Мартин: — С бумажными долларами ее тоже засекут, они шуршать будут. Я пошла на уступки: — Ну тогда можешь выслать какие-нибудь шпионские материалы — микрофильмы или что другое. Маленькое, легкое и не шуршит. — Нет у меня шпионских материалов, — огорчилась Баська. — Впрочем, долларов и бриллиантов тоже нету. Может, у вас есть? — Есть. Разумеется! Целые кучи. Я специально нарисовала знамя, чтобы их переправить. Вместо того чтобы играть в бридж, вся компания вдруг с оживлением принялась обсуждать проблему контрабанды в целом и возможности переправки контрабандных товаров в моем тубусе в частности, совершенно игнорируя при этом тот факт, что у меня не было ни контрабандных товаров, ни, следовательно, желания их переправлять. Да и у них не было ничего подобного, так что их повышенный интерес к контрабанде был совершенно непонятен. — Нет, бриллианты отпадают, — решительно заявил Павел. — Они будут грохотать в этом, как его... ну, в трубке. А золото слишком тяжелое. — Нелегально пересылать лучше всего «Гвиану», — предложил Мартин, — или «Маврикия». Можно приклеить скотчем внутри тубуса. Так что если у тебя найдется «Гвиана» — вот удобный случай избавиться от нее. — Что за «Гвиана»? — спросила Янка, и я с готовностью удовлетворила ее любопытство: — Самая редкая в мире марка. Ее единственный экземпляр принадлежит филателисту-миллионеру, который пожелал остаться неизвестным. Теперь выясняется, что этот неизвестный миллионер — я, только до сих пор я сама об этом не знала. — Вот и хорошо, отправь ее подальше. Прекрасная мысль — прилепить внутри к трубке. Наконец они угомонились, и мы занялись бриджем, только Баське, первой выходящей, делать было нечего, и она продолжала морочить мне голову: — Послушай, раз уж ты все знаешь, расскажи, что потом делается с посылками? И что бывает, когда обнаруживается контрабанда? — Все принятые на главпочтамте посылки сваливают в кучу в отдельной комнате, там их сортируют. Подозрительные просматривают в другом помещении. Без причины потрошить не будут, сама подумай, распорют твою подушку, полетят пух и перья по всей конторе, ничего неположенного у тебя не обнаружат, как тогда? Придется выплачивать тебе возмещение убытков. Кому это надо? — Я думаю, ты права, — заявил в пространство Мартин. — Кто прав? Я или Баська? — Ты. Честный человек может смело идти на преступление. Ирония судьбы, вот как это называется. Может, но не идет. — Зря пропадает, — вздохнула Янка. — Так, может, выкинем что-нибудь этакое, чтобы не пропадать зря? — предложила Баська. — А что делают с такими посылками за границей? — Это смотря где, — пробурчал Мартин. — Три без козыря, — решительно объявил Павел. — На Западе, где же. Что делают? — настаивала Баська. — Пас, — ответил Мартин. — Как правило, доставляют адресатам. — И никто их не проверяет? Все спасовали, свои карты я выложила на стол. Павел начал разыгрывать свои три без козыря. — А на кой черт проверять? — удивилась я. — Кому какое дело, что ты отправляешь? Мартин меня поправил: — Разве что подумают — спиртное. Тогда вскроют и наложат пошлину. Но тут я его поправила: — И то не всегда. Они верят тому, что написано. Написано, что пол-литра, они берут пошлину за пол-литра. А если в сопроводительной квитанции ты напишешь, что отправляешь «бобровку» вместо «зубровки», так и вовсе не будут открывать, потому как не поймут, и дойдет без пошлины. — А если все-таки догадаются, что бриллианты? — Ну, это зависит от страны. В Скандинавии, например, даже если и обнаружат бриллианты, все равно доставят их тебе в целости и вручат с почтением, ни одного не украдут, там это не принято. А вот в слаборазвитых странах непременно свистнут — и поминай как звали. — Берем пять, — сказал Павел. — На два больше. — В таком случае переправлять контрабанду я буду только в Скандинавию, — решила Баська. — Вот интересно, как пройдет у тебя пересылка знамени, скажи, ладно? Игра в бридж закончилась для меня небольшим проигрышем. Знамя я свернула, засунула в тубус и отправила в Канаду, записав в таможенной декларации, что отправляю эскиз вышивки, благодаря чему удалось избежать визита в комитет и комиссию. Через три недели мне из Канады сообщили, что мой шедевр получен и в дороге не пострадал, о чем я с удовлетворением информировала Баську, которая наконец-то оставила в покое идею насчет контрабанды бриллиантов и перестала переживать, что их честность пропадает зря.
* * *
Через несколько дней после отправки знамени мне неожиданно нанес вечерний визит Мартин и уже с порога заявил, что пришел по делу. Разговор он начал с вопроса: — У тебя есть какой-нибудь иностранный каталог марок? Хороший каталог. — Есть. Каталог Гиббонса. Большой, в нем марки всего мира. — А ты дашь его посмотреть? — Дам, но ненадолго. И не уверена, что ты в нем разберешься, там не везде есть репродукции, а в основном только описания. — На каком? — На английском. — Тогда разберусь. А цены есть? — Есть, и даже самые актуальные. — В какой валюте? — В новых пенсах и фунтах. Устраивает тебя? — Вполне. — Послушай, у меня есть еще и польский ценник иностранных марок, — добавила я, озадаченная его внезапным интересом к филателии. — Тоже актуальный. В нем марки европейских стран. Цены в польских злотых. Желаешь? — Если ты не против... Я была не против. Как уже говорилось, тогда я по уши погрузилась в свою научно-фантастическую повесть, преследования ядерщиков отнимали у меня все силы, и заниматься марками не было времени. Согнувшись под тяжестью Гиббонса и польского ценника, Мартин отбыл восвояси. Был он в тот вечер какой-то странный, но я тогда не придала этому значения. Через неделю он опять пришел, приволок оба справочника, спросил, не найдется ли у меня для него свободной минутки, узнал, что найдется, закурил сигарету и молча уставился в окно. Я тоже молчала за компанию, ожидая, когда сам созреет. — Как ты считаешь, есть в них хоть доля правды? — наконец произнес он, с отвращением тыча пальцем в справочники. Меня несказанно удивила такая живая ненависть к невинным книгам. — Есть. Больше того, в них правдиво все. — И отсюда следует, что идиотская «Гвиана» действительно стоит сто двадцать тысяч фунтов? — Теоретически. А практически она стоит столько, сколько за нее заплатят. В каталоге, по всей вероятности, проставлена сумма, полученная за марку на последнем аукционе. На следующем она будет больше. А ты что, собираешься ее купить? Мартин опять засмотрелся в окно. Прошло сто лет, прежде чем он ответил: — Неплохое помещение капитала. Я бы и купил, да мне немного не хватает, всего лишь ста девятнадцати тысяч девятисот девяноста девяти фунтов и девяноста пенсов. Десять пенсов у меня есть. В его голосе прозвучало столько горечи, что мне стало не по себе. В чем дело? Зная по опыту, что на прямой вопрос ответа от него не дождешься, расскажет, когда сочтет нужным сам, я не стала допытываться, а применила хитрую тактику и великодушно предложила одолжить ему еще десять пенсов, чтобы меньше не хватало. Мартин вздохнул, погасил сигарету и закурил следующую. — У меня такие неприятности, что никакой жизни нет, — с усилием произнес он. — Буду признателен, если ты меня выслушаешь. Ты разбираешься в марках, может, что и посоветуешь. Не настолько уж хорошо я разбиралась в марках, чтобы давать стоящие советы, но своих сомнений не высказала, боясь сбить его с мысли, и лишь молча кивнула. — Так вот, — начал Мартин. — Есть один человек... И замолчал. Я терпеливо ждала. Мартин думал. Долго думал, а потом скорректировал предыдущее высказывание: — Точнее будет сказать — был. Его уже нет. — Умер? — вежливо поинтересовалась я. — Вроде того. И опять замолчал, задумчиво созерцая пейзаж за окном. Придерживаться тактики пассивного выжидания у меня не хватило больше терпения, и я рискнула его подтолкнуть: — Ну? И что теперь? Ты должен его хоронить? Мартин испустил тяжкий вздох и мрачно изрек: — Я с ним тесно связан. — В каком смысле? Ты тоже должен умереть? — Не обязательно. Хотя и так чуть жив, и, возможно, смерть — лучший выход для меня. А если ты будешь прерывать на каждом слове, я никогда не кончу. У этого человека были предки. Я долго крепилась, но не выдержала: — Дело житейское. С каждым может случиться. — Да нет, у него особые предки. Я им плохого не желаю, но чтоб их разразило на месте, этих предков! — А что, — удивилась я, — разве они еще живы? Мартин глянул на меня с сожалением и насмешливо пояснил: — Этот человек родился в 1895 году. А его предки, сама понимаешь, родились еще раньше. — Да в чем дело-то? Ведь это его предки, не твои, что ты так переживаешь? — Они мою жизнь сгубили. Можешь ты, в конце концов, выслушать меня и не перебивать? Все время меня сбиваешь. — Могу. Я и слушаю, только ты после каждого слова делаешь такую паузу, что я думаю — уже конец, больше ничего не скажет. Говори непрерывно, ладно? — Хорошо, попробую непрерывно. У этого человека был папа, родившийся на тридцать лет раньше, то есть в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году. У папы тоже был папа, который родился за тридцать лет до своего сына, то есть в тысяча восемьсот тридцать пятом году. Ну и последний папа, значит, дедушка этого человека, и заварил кашу. А именно: сопляк начал собирать марки. Я быстренько подсчитала, что в момент выпуска первой почтовой марки дедушке таинственной личности было пять лет. Вряд ли в столь нежном возрасте сопляк вел оживленную корреспонденцию, да еще на иностранных языках. Интересно, что же он собирал и как? Да и вообще филателистическая горячка началась несколько позже... — У него был дядя, — продолжал Мартин и этим заявлением снял все вопросы. — Дядя, ясное дело, был постарше племянника и занимался тем, что путешествовал, гореть ему в аду вечно. Не знаю, что ему втемяшилось в башку, но только из каждого путешествия он привозил этому щенку марки — свеженькие, прямо с почты, да вдобавок отдавал ему все письма. И этот подонок все сохранил! — Не вижу в том ничего плохого, — вступилась я за дедушку. — Наоборот, очень благородное занятие. — Ты меня не зли! — фыркнул Мартин. — Сначала послушай, чем все обернулось для меня. Ублюдок так увлекся этим благородным занятием, что не бросил его и когда вырос. Более того, этого мерзавца тоже потянуло путешествовать, ездил по своим торговым делам и отовсюду привозил марки. Жил он до тысяча девятьсот первого года, а потом отдал богу душу. — И перестал привозить, так что можешь успокоиться, — заметила я примирительно, ибо Мартин свирепел все больше. — А вот и нет. Уходя в мир иной, он подложил мне свинью. Всю свою коллекцию завещал сыну, то есть папе этого человека. Папаша был тот еще жмот. Он сразу же сообразил, что коллекция стоит больших денег и стоимость с годами будет расти, поэтому упрятал ее в несгораемый сейф и принялся энергично пополнять, скупая все, что попадется под руку, на почте, в комиссионках, на аукционах и распродажах. И все тут же прятал в свой сейф, так что ни одна живая душа его марок не видела. Меж тем прошумелонесколько войн, происходили и другие исторические события, но коллекция от них не пострадала, хоть и находилась на территории нашей многострадальной страны, раздираемой историей. Представляешь, столько всего вокруг происходило, рушились дома и города, гибли люди, а проклятой коллекции ни черта не делалось! Наконец и папаша преставился, в очень почтенном возрасте, в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. В завещании он наказал сыну, вот этому самому человеку, на все плевать и беречь только марки. А ведь он был очень богат, но вот видишь, пренебрег всем имуществом из-за марок, хотя и сам точно не знал, что они собой представляют. Сын, то есть этот человек, в марках тоже не разбирался, разложил коллекцию, осмотрел ее и опять запаковал, не имея понятия, что с ней делать. Но раз отец велел — он ее берег. Когда началась последняя война, он вложил свое сокровище в чемодан, тщательно обернул чемодан брезентом и закопал в погребе у знакомых в деревне, а после войны достал его в целости и сохранности. В войну он потерял жену и детей, все родные погибли, а проклятые марки остались целы. Потрясенная, слушала я эту невероятную историю, боясь перевести дыхание. Но тут Мартин опять сделал паузу и долго молчал. Так бы его и придушила! — Ну? — спросила я, не выдержав. — Что же было в коллекции? — «Колумбы», — ответил Мартин с непонятным мне отвращением. — Три негашеные серии, комплектные. Два негашеных «Маврикия». «Меркурии» в количестве шести штук, тоже негашеные. Все немецкие княжества, свеженькие, прямо из-под пресса. Канада, Англия, Соединенные Штаты — прелестные подборки, начиная с тысяча девятисотого года. Вся первая Польша, чистая и гашеная, все надпечатки на австрийских, за исключением десятикроновых, американский самолет вверх брюхом, две штуки. Полный Гондурас и авиапочта, первые марки Молдавии, Испании, Португалии, Сардинии, Пармы, туда ее в душу, Родезия, Наталь, Уганда — все до тысяча девятисотого года. А в девятьсот первом, повторяю, проклятый дедушка дал дуба. Так что, к счастью, «Гвианы» не было, зато есть все швейцарские кантоны. — Пресвятая Богородица! — только и могла пролепетать я. Мартин же мстительно закончил: — А из послевоенных — люблинские выпуски и три боксера вверх ногами. Ну как, довольно с тебя? Ошеломленная открывшимся перед моим мысленным взором богатством, я не в состоянии была сразу ответить, а потом отозвалась дрожащим голосом: — Довольно. Хватило бы и половины. И что стало со всем этим? Где оно сейчас? Мартина опять блокировало. Он долго выбирал сигарету, закурил и опять уставился в окно. Затем в подробностях изучил потолок моей комнаты, потом перенес свое внимание на собственные ботинки, после чего по новой принялся изучать пейзаж за окном. И вдруг заявил: — У этого человека были комплексы. Я опять подумала, что уж теперь-то обязательно его придушу, и честно предупредила: — Мартин, у меня нервы. — У меня тоже. И слушай, что я говорю, это важно. У него были комплексы. Фрустрация, понятно? С детства вынашивал честолюбивые планы, мечтал свершить великие дела, но у него как-то ничего не получалось. В семье не воспринимали его всерьез, там царил культ отца, карьеры он не сделал, война разрушила его жизненные планы, к новому строю он отнесся без восторга, общество его не оценило. Отсюда фрустрация и комплексы. Впрочем, может, все было не совсем так, я не психиатр. Короче говоря, ему во что бы то ни стало нужно было самоутвердиться, прославиться, прогреметь, пусть только один раз, на всю страну и, желательно, войти в историю. — Если ты сейчас скажешь, что он публично сжег марки... — Нет, заделаться Геростратом он не собирался, наоборот. Марки он решил передать государству, родине то есть. Но перед этим пожелал узнать, что же собирается пожертвовать родине. Раздобыл каталоги, извлек и разложил товар, немного разобрался, что к чему, и офонарел. До такой степени, что принялся пополнять свою коллекцию, отсюда в ней и послевоенные марки. О его тайне не знала ни одна живая душа, свое сокровище он скрывал от всех — фамильная черта, узнаешь? А мечтал он о том, чтобы у нас в стране создать филателистический музей, в котором его коллекция будет занимать почетное место, под стеклом, как положено, и большими красивыми буквами — фамилия благородного дарителя. Почтовый музей во Вроцлаве его почему-то не устраивал, он зациклился на филателистическом музее в Варшаве, стал энергично хлопотать и даже выразил готовность вложить собственные средства в создание такого музея. Заявил: все отдам, что имею. А у него оставалось еще немало. На пенсию, заявил, буду жить. Ну и влип, дурак! Идиотская все-таки манера замолкать в самый неподходящий момент! Нет, я за себя не ручаюсь! — Что значит влип? Во что влип? Посадили его, что ли, за музейную идею? — Не совсем. Просто кое-кто начал интересоваться, чего это он так печется о музее. Ну и узнали, что есть у него марки, каких свет не видел, похлеще, чем у королевы английской. Наверное, он сам их кое-кому показал, я так думаю — специально, чтобы дело с музеем протолкнуть, а кое-кто не выдержал и проболтался, так что слушок пополз. Подпольным миллионером сразу заинтересовались так называемые элементы. Когда они вломились к нему в квартиру в третий раз, он заволновался: ведь случайно могли и найти марки. Вот он и придумал дьявольски хитрую штуку — отдать коллекцию на хранение постороннему лицу, на которого никто не подумает. А чтобы окончательно запутать дело, официально передать своему нотариусу пакет неизвестно с чем. Люди рано или поздно узнают, что у нотариуса хранится сокровище. Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать: если солидному нотариусу что-то передается на сохранение, всем ясно, что это сокровище, ценности, в данном случае — бесценная коллекция марок. Никому не придет в голову, что бесценное сокровище обретается бог знает где, так что в крайнем случае элементы организуют кражу со взломом у нотариуса. Ясно я излагаю? Излагал он предельно ясно, и я всецело одобрила хитрую комбинацию, с нетерпением ожидая продолжения рассказа. Странно, все так хорошо складывалось, а настроение Мартина портилось прямо на глазах и становилось уж совсем паскудным, но я надеялась, что он сам объяснит причину. — И представь себе, дело с музеем таки сдвинулось с мертвой точки, — продолжал Мартин загробным голосом. — А именно: почта согласилась подумать. Уже велись разговоры о том, чтобы для музея выделить кусочек чего-нибудь подходящего, ну, например, часть восстановленного Королевского замка, в конце концов, расходы небольшие, были бы четыре стены и достаточно, а если коллекция такая замечательная, как о ней говорят, то имеет смысл. В своем завещании, передавая коллекцию государству, он вставил специальную оговорку, что, если музея не будет, фиг он подарит коллекцию государству, отдаст кому попало, и дело с концом. Нет, прошу тебя, не задавай глупых вопросов, я все равно не знаю, как все оно было юридически оформлено. Знаю только, что, если бы произвели экспертизу и оценили коллекцию, музей бы тут же нашелся. — Ну так в чем же дело? Почему не провести экспертизу марок? Мартин помолчал и коротко ответил: — Потому что их нет. — Как?.. — А вот так. Пропали. Теперь уже я лишилась дара речи. — Их нет, — повторил Мартин в угрюмом ожесточении. — Этот человек сделал так, как задумал, нотариусу передал на хранение барахло, коллекцию оставил постороннему лицу, с удовлетворением воспринял следующие две кражи со взломом в своей квартире, а после у него стало плохо со здоровьем. В настоящее время он в больнице, доживает последние дни. — Но ты же сказал, что он умер. — Я сказал — вроде того. Не забывай, что ему далеко за восемьдесят и что он пережил две войны. Так что вряд ли выкарабкается. Но дело не в этом, а в марках, которые он отдал на сохранение постороннему лицу. Обращаю твое внимание на тот факт, что постороннее лицо не знало, что именно ему передали. Попросили, чтобы у него полежало, ну оно, это лицо, и приняло. Сверток небольшой, места много не занимает, пусть лежит. К постороннему лицу в дом приходили разные люди, бывали гости, и, видимо, среди них оказались особы морально неустойчивые, вот и стянули сверток. Может, для того, чтобы его стянуть, они и стали бывать у постороннего лица. Вот теперь я начала не только понимать чувства, обуревавшие Мартина, но и разделять их. — О боже праведный, неужели ты считаешь, что теперь марки уже не найти?! — Именно. Вряд ли вор сдаст коллекцию в комиссионку, в филателистический отдел. — Ясно, что не сдаст. Вывезет за границу, и конец! Мартин, ради бога, сделай же что-нибудь! — Если бы я знал, что делать! Может, он уже вывез. Я молчала, потрясенная, расстроенная, жутко злая на неизвестного кретина, который не сумел уберечь такое сокровище. Вот и опять наше национальное достояние уплыло за границу! В который уже раз растаскивается по кусочкам и в который раз меня охватывает бессильная ярость, когда об этом узнаю. Но еще хуже будет, если окажется, что марки украл темный домушник, не имеющий никакого понятия о филателии. Настроившись на золото и обнаружив в украденном пакете ненужные бумажки, он в приступе разочарования просто уничтожит их. При одной мысли об этом плохо делается... — Я не сказал тебе еще об одной вещи, — продолжал Мартин. — Постороннее лицо оказалось совершенно в идиотском положении. В завещании было оговорено, что, если музея не будет, коллекция достанется обыкновенному гражданину, и этим гражданином как раз и было постороннее лицо, у которого свистнули марки. Выходит, когда после смерти завещателя будет обнаружена пропажа марок, подозрения в первую очередь падут на законного наследника. Вот, дескать, поторопился, решил не ждать, пока выяснится дело с музеем, пока умрет владелец, поспешил прикарманить сокровище. Нет, не украл, избави бог, просто был уверен, что марки принадлежат ему по закону. Во всяком случае, любой может считать, что он так считает, и именно так будет оправдываться. Музей, дескать, дохлое дело, все равно коллекция достанется ему, ну и несколько опередил события. До тебя доходит? Изложено немного сумбурно, но доходило. Невзирая на сумбурность, рассуждения Мартина были логичны. Сумбур усугубляли и мои рассуждения о моральном облике наследника: если он не вор, а честный человек, то присвоил, потому что не верил в создание музея. Какой же тогда честный? А если украл, то, значит, вор, который верил в создание музея. Какой же тогда вор? Но так или иначе, а подозрение, конечно, в первую очередь падало на наследника, у которого хранились марки. С трудом собирая воедино расползающиеся мысли, я попыталась выудить конкретные данные: — Минутку, скажи, есть ли какие-то догадки насчет личности подонка, стащившего марки? И при чем здесь ты? Когда все это происходило и почему именно тебе теперь нет никакой жизни? Мартин ответил, как-то странно усмехаясь: — Событие произошло недели три назад, а что касается моей особы — догадайся сама. — Да о чем догадываться, черт тебя дери! Отвечай прямо! — Ну прямо, так прямо. Видишь ли, так уж получилось, что постороннее лицо, наследник, короче говоря, жертва филателии — это я! И посоветуй, что мне теперь делать. Меня охватил ужас. Не в силах поверить услышанному, глядела я на Мартина. Возмущение выплеснулось в крике. — Как ты мог?! Допустил, чтобы украли такие марки! Да знаешь ли ты, кто ты такой после этого? — Успокойся, я и так сам не свой. И пойми, ведь я понятия не имел, что в этом свертке. Мне дали, я взял, положил на книжную полку и забыл про него. Несколько раз ко мне на бридж приходили гости, не запираться же мне от всех? Люди всегда ходили ко мне, и никогда ничего не пропадало. Это первый раз. Немного придя в себя, я потребовала дать отчет во всех подробностях. Из подробностей следовало, что главной виновницей случившегося являюсь я сама вместе со своим канадским знаменем. И прав был Мартин, когда с горечью вопрошал: — Ты отстранилась от светской жизни, но где-то ведь надо было собираться, чтобы поиграть в бридж? Так что же мне оставалось делать? Естественно, услышав такое, я расстроилась еще больше. Из дальнейшего выяснилось, что в последнее время у него бывали и незнакомые, приглашенные знакомыми, так как не хватало игроков. И не раз заходил разговор о таинственном свертке. Спрашивали, что это такое лежит у него на книгах, а Мартин рассеянно отвечал, что отдано ему это на сохранение и он сам не знает, что там такое. А если кто-нибудь из гостей был связан с филателией, то мог догадаться о содержимом свертка, потому что всем было известно о знакомстве Мартина с владельцем коллекции. Мартин знал его давно, бывал у него дома, тот даже оставил ему ключи от квартиры, когда его взяли в больницу. Мартин же часто навещал своего знакомого в больнице, приносил передачи, и однажды во время одного из визитов тот передал Мартину спецификацию марок. Был это перечень всех имеющихся у него марок с подробным описанием номинала, цвета, характера изображения, номера в каталоге, зубцовки и некоторых других свойств. Не была указана лишь их актуальная стоимость. Сначала больной держал этот список у себя в больнице, а потом почему-то счел нужным вручить его Мартину. Тот довольно долго таскал список в кармане пиджака, потом сунул в ящик стола и забыл про него. Вспомнил лишь после того, как обнаружил пропажу свертка, извлек из ящика, сравнил с каталогом и пришел в ужас. — Что тебе теперь делать, не знаю. И ты совершенно не предполагаешь, кто мог слямзить марки? — Предполагаю. Жулик. Один из трех жуликов, которые удостоили меня своим посещением. Но вот который из трех — не знаю. — Зачем же ты приглашал к себе домой жуликов? И где ты их разыскал? — Их привели знакомые. А разыскали через своих знакомых. Сама ведь знаешь, бывает так, что для бриджа не хватает четвертого. А наберется две компании — так и двух четвертых. Ну да черт с ними. Лучше скажи, что этот вор будет делать дальше с марками? Не на барахолку же пойдет торговать? — На барахолку не пойдет. А вот что будет делать, зависит от того, понимает ли он, какое сокровище оказалось в его руках. — Предположим, понимает. — Тогда будет стараться выручить за них как можно больше. Думаю, сначала произведет экспертизу, так как без нее не продать марок знатокам, а потом попытается их сбыть. Или на аукционе, или прямо коллекционерам. Коллекционер может купить и втайне, хотя и догадается, что дело нечисто, но уж так устроен человек, что каждая мания делает его морально неустойчивым. Но, честно говоря, я сомневаюсь, что в Польше найдется филателист, у которого хватит капиталов приобрести всю коллекцию целиком. Ведь это же какие миллионы! Вот если по частям... На аукционе можно получить намного больше, на Западе продают в основном с аукционов, но тогда огласки не избежать... — Знаешь, я на всякий случай уже стал почитывать их прессу, мне тоже пришли в голову аукционы. Ведь там он может действовать и анонимно. И если бы мне попалось сообщение о том, что идет с молотка анонимная коллекция... Мне пришла в голову гениальная мысль. — Послушай, ты говорил о том, что в коллекции были два «Маврикия»? Ведь «Маврикии» все наперечет, и давно известно, кто их счастливый обладатель. Известно также, что из берлинского музея пропали две штуки, но наверняка эти твои два «Маврикия» совсем другие, еще неизвестные филателистам, так что, если они объявятся, будет сенсация! Они не могут остаться незамеченными, и, если в прессе появится упоминание о том, что где-то будут продаваться «Маврикии», можешь быть уверен, что они из твоей коллекции. Или если продается коллекция с двумя «Маврикиями», то это как раз твоя. — Ну хорошо, я узнаю, что будет продаваться моя коллекция, попадется мне упоминание о «Маврикиях», и я догадаюсь. Не в этом же дело! — А в чем? — Допустим, я узнаю о продаже моих марок, допустим, мне даже удастся поехать туда и я попаду на аукцион. А что дальше? Ну, цопробую доказать, что марки украдены у меня, покажу список, подниму шум на всю Европу, и что это даст? Я же ничего не смогу доказать, ведь коллекции-то никто в глаза не видел. И я никому не сообщил о ее пропаже... — Вот именно! — с раздражением прервала я. — Почему ты сразу не сообщил кому надо о ее пропаже? — Потому что растерялся. Сперва подумал: поищу сам, а не найдется, черт с ней, верну хозяину ее стоимость, пусть даже несколько тысяч... — Спятил! «Маврикии» за несколько тысяч?! — А откуда я мог знать, что там были эти чертовы «Маврикии»? Думал, какие-то пустяки. А еще раньше думал, что сверток просто куда-то завалился, а потом стал думать, что кто-то надо мной подшутил. Я даже попросил своих знакомых, знаешь, вежливо так попросил, не валять дурака и вернуть сверток. И к тому же... Он замолчал, сомневаясь, стоит ли мне говорить, долго думал и все-таки сказал: — И к тому же, по правде говоря, не имею ни малейшего желания объявлять о том, кто ко мне приходит. Особенно это касается одной особы. Ни за что! Милиция сразу же начнет всех допрашивать, копаться... Не сообщил еще и потому, что не хочется выглядеть кретином. Сама подумай, мне отдана на хранение ценная вещь, а как я сохраняю? К тому же оказывается, что эту ценную вещь я же наследую: ясно, имитировал кражу, наверняка со своим сообщником. Нет, мне ни в жизнь не оправдаться. До всего этого я додумался еще до того, как узнал об истинной ценности проклятой коллекции, когда пришел к выводу, что лучше отдать владельцу деньги, чем впутывать милицию. Но вот посмотрел список — и как гром среди ясного неба! Что делать — не знаю. В милицию ни за что не пойду, все равно это ничего не даст. — Почему же не даст? Они начнут искать... — И найдут вора. Меня. И больше искать не будут. Это же ясно! — Ну что ты говоришь! Не будут искать несколько десятков государственных миллионов? — Они еще не государственные. Пока они частные. Владелец еще жив. А меня посадят... И тут я взорвалась. Меня всегда возмущали подобные обывательские рассуждения — у милиции только и дел, что сажать всех подряд! Вот и сейчас я обрушилась на Мартина: — Глупости говоришь! Они так сразу не сажают. Сначала какое-то время покрутятся вокруг тебя... — ...и это будут счастливейшие минуты в моей жизни, — насмешливо докончил Мартин. — Сама ты говоришь глупости! Какие могут быть сомнения, конечно, меня посадят! Загребут как миленького. Ну, пораскинь мозгами! Все против меня, они просто обязаны заинтересоваться моей особой! А мне, как никогда, именно сейчас нужна свобода. — Зачем? — Ну как ты не понимаешь? Ведь только на свободе у меня есть какие-то шансы что-то сделать. Правда, шансов этих у меня не больше, чем грации в носороге, но другого ничего не остается. Я хочу попытаться прижать моих жуликов, выяснить, кто же из них спер марки. Если они не уплыли еще за границу — а надежда есть, ведь на экспертизу требуется время, — попробую их у него выдрать. Шантажом, хитростью, угрозами — как получится. И сама понимаешь, милиция мне тут нужна как телеге пятое колесо, особенно если придется ехать за границу. Нельзя было не согласиться с ним. Ясно: если начнется следствие, ему не дадут разрешения на выезд за границу. Конечно, у милиции больше возможностей в розыске похищенного, чем у Мартина, и, будь мы твердо уверены, что сокровище не покинуло пределов Польши, я, как гранитная скала, стояла бы на своем: немедленно сообщить о случившемся милиции. Но если марки за границей, дело принимает совсем другой оборот. — Давай смотреть правде в глаза, — угрюмо продолжал Мартин. — Хоть я и совсем не представляю себе, в чем заключается сотрудничество нашей милиции с Интерполом, но не сомневаюсь: они бы рьяно принялись за розыски нашего национального достояния стоимостью в несколько миллионов. Если, конечно, будут уверены, что оно действительно национальное, что оно действительно стоит несколько миллионов и что оно действительно похищено. А тут что? Никакой уверенности, одни туманные, сбивчивые пояснения какого-то подозрительного субъекта, ничем не подтвержденные, никаких доказательств. И ты думаешь, наши органы рискнут? Не побоятся в случае чего выглядеть дураками перед иностранными коллегами? Я принуждена была согласиться — может, и побоятся. И только уточнила: — Подозрительный субъект — это ты? — К сожалению, я. Знаешь, будь я уверен, что эта скотина не вывезла еще марки за границу, так уж и быть, плюнул бы на то, что покажусь кретином, явился бы в милицию, все рассказал бы и отсидел свое, лишь бы отыскались марки. Как ты думаешь, он успел вывезти? Тут мы с Мартином стали прикидывать, как скотина могла уложиться во времени, и у нас получалось: вывезти марки можно было успеть, а продать — вряд ли, потому что для этого надо найти экспертов и провести экспертизу. Да и уехать за границу скотина вряд ли успела, разве что крала уже с загранпаспортом в кармане. Я предложила Мартину написать в Отдел заграничных паспортов анонимку на всех трех жуликов, чтобы им не разрешили выезд, но Мартин в ответ на мою блестящую идею лишь постучал пальцем по лбу. — Он мог предвидеть такую опасность и передать марки для вывоза кому угодно. Я бы, например, предвидел. И вообще, брось ты свой сомнительный оптимизм, видишь же, что дело серьезное. Мне очень хотелось знать, кто именно из наших общих знакомых привел в дом к Мартину подозрительных жуликов и почему, но в ответ на мои расспросы он лишь как-то странно посмотрел на меня и не ответил. Затем заставил меня поклясться, что я никому ни слова не скажу о случившемся и даже с ним не буду заговаривать на эту тему, пока он сам не заговорит. Иначе он за себя не ручается. Вся история с марками расстроила меня страшно, причем больше всего я расстроилась из-за собственного бессилия — ведь ничего не могу сделать, мне даже говорить об этом запретили! Несколько дней я жила ожиданием новых известий, их не было. Мартин молчал как рыба, бушевавшие во мне страсти искали выхода, и я с удвоенной энергией набросилась на ядерщиков. И с головой погрузилась в свою научно-фантастическую повесть, а страшная история с марками отодвинулась на десятый план. Вскоре после этого меня очень удивила моя приятельница Янка. Я забежала к ней на работу по делу, а она задала мне дурацкий вопрос: — Ага, послушай, чуть было не забыла, ты случайно не знаешь, у кого можно купить тысячу долларов? — Думаю, у валютчиков, — ответила я ей, удивленная не столько самим вопросом, сколько тем, что его задает Янка. Всю жизнь ее знаю — никогда не проявляла ни малейшего интереса к подобным вещам. — Зачем тебе понадобилась тысяча долларов? — Да ты что, это не мне! Одни мои знакомые ищут. Нет, у валютчиков они не хотят покупать. Я пожала плечами. Что мне за дело до фанаберии каких-то ее знакомых? Но Янка позвонила мне на следующий день и измученным голосом спросила: — Слушай, не знаешь ли случайно кого-нибудь, кто бы продал тысячу долларов? — Что с тобой? Ты ведь меня уже спрашивала, и я тебе ответила, что не знаю! — рассердилась я. — А, правда, я совсем забыла. О господи, самой мне ничего не приходит в голову, а они пристали как банный лист — найди да найди. Обещают очень хорошо заплатить. Ты и в самом деле никого такого не знаешь? — Если ты меня спросишь об этом в четвертый раз — придушу и тебя, и твоих знакомых! И чего ты-то так переживаешь? Скажи им, что не знаешь, и дело с концом. — Да разве от них так просто отделаешься? Насели на Доната, без конца морочат ему голову, а он мне. У меня уже сил нет. — У меня тоже. Я сейчас очень занята. Мне надо найти одну такую маленькую штучку с дном. — С каким дном? — Непроницаемым для космических лучей. Чтобы оно отражало их. — Спятила! — сказала шокированная Янка и повесила трубку. И Янка, и ее тысяча долларов тут же вылетели у меня из головы, я ни на секунду не задумалась о них. А кто знает, может, и стоило?
* * *
Об ограблении супругов Ленарчиков мне сообщил мой старший сын. С Ленарчиками я не была знакома, только слышала о них и запомнила потому, что они исповедовали очень уж нетипичное отношение к сохранению своего имущества, а именно: проявляли крайнюю антипатию ко всем без исключения запорам и замкам и поразительное легкомыслие к прочности дверей, за которыми находилось их имущество. — Нет на свете таких замков, которых не сможет открыть хороший вор, и нет такого тайника, который он не сумеет найти, — так, по слухам, рассуждал Бартоломей Ленарчик. — А чем больше ставят запоров и чем хитрее замки, тем больше возникает подозрений, что за ними найдется чем поживиться. А зачем же вызывать у людей подозрения? За дверями супругов Ленарчиков очень даже было чем поживиться, хотя это добро и составляло лишь ничтожную долю состояния Ленарчиков, которое базировалось на двух столпах. Первый — разбросанные по всей стране многочисленные авторемонтные мастерские, оформленные на фамилии разных услужливых людей. Второй — приданое пани Ленарчиковой. До войны ее папаша — пусть земля ему будет пухом — владел миллионным состоянием, вложенным в прибыльные земельные угодья, и вовремя успел наделить этими угодьями всю свою ближнюю и дальнюю родню, друзей и хороших знакомых, благодаря чему фактически оставался владельцем угодий. Три его дочери получили в приданое многие квадратные километры садов, отданных в аренду и приносящих постоянный солидный доход. Естественно, ни садов, ни ремонтных мастерских украсть было нельзя, чем, видимо, и объяснялась беззаботность их хозяина, пана Ленарчика. Она, эта беззаботность, передалась не только всем членам его семьи и домочадцам, но даже их собаке, которая не видела никакой разницы между знакомыми и незнакомыми, относясь ко всем одинаково дружелюбно. Надо сказать, долгое время политика пана Ленарчика себя оправдывала. Непонятным образом зародилось и окрепло убеждение, что деньги Ленарчики держат в банке, драгоценности — в неизвестном и недоступном тайнике, а в доме никаких ценностей нет. Дом, в который любой мог свободно войти в любое время дня и ночи, не представлял никакого интереса, и преступный мир с удивительным единодушием обходил своим вниманием виллу на Саской Кэмпе. В довершение всего шустрый отрок, сын супругов Ленарчиков, в распоряжении которого находился один из фамильных автомобилей, в третий раз потерял ключи от гаража, и, поскольку ему надоело возиться с ключами, он раз и навсегда решил проблему, вообще сняв с гаража замок. Теперь ворота гаража открывались путем просовывания руки в щель между створками ворот и поднятия железной щеколды. Из гаража был выход в жилую часть дома, причем этот выход не только не запирался, но и вообще не имел дверей — просто проем в стене. В общем, без преувеличения можно сказать, что супруги Ленарчики вели открытый образ жизни. О подробностях образа их жизни я имела исчерпывающую информацию от сына, дружившего с сыном Ленарчиков. От него же я узнала и о событии, которое не отважилась бы назвать печальным. Ворвавшись вечером домой, сын радостно объявил: — Слушай, мать, Ленарчиков обокрали! Я знал, что так оно и будет! — Неужели? — удивилась я, так как полностью разделяла взгляды пана Бартоломея. — Я была уверена, что с ними этого никогда не случится. Интересно, кто же их обокрал? — Неизвестно. Все удивляются, и они удивляются тоже. Не понимают, почему их обокрали именно теперь. Вообще-то точно неизвестно, когда обокрали, но подмели все вчистую. Меня заинтересовала эта необычная информация. — Что значит неизвестно когда? Когда же произошла кража? — Неизвестно. — Не понимаю. — А чего тут не понимать? Неизвестно когда, и все тут. — А что украли? — Тоже точно неизвестно. Тут я подумала, уж не случилось ли чего с моим парнем. — Сынок, или у тебя, или у Ленарчиков не все дома. Может, ты мне объяснишь попроще, что же все-таки произошло? — Вообще-то не я один, все говорили, что так оно и будет. А Ленарчикам и вообще начхать на это дело, только вот сегодня они остались без гроша. Я одолжил Казику пятьдесят злотых. — Интересно, откуда у тебя пятьдесят злотых? Послушай, расскажи все по порядку. Почему они не знают, что у них украли и когда, и откуда же тогда известно, что подмели все вчистую? — Да просто у них ничего не осталось. Мне надоели его загадки, и я решительно заявила: — Если не расскажешь толком, то я не скажу тебе, где жареный цыпленок на обед. Сын сорвался с места, протопал в кухню и вскоре вернулся, страшно заинтригованный. — Я посмотрел везде, искал и в духовке, и в холодильнике. Нигде нет. Где же цыпленок? Цыпленок как миленький стоял посреди кухонного стола, правда, прикрытый фольгой, чтобы не высыхал. Я знала, что сыну в жизни его не найти. Заручившись моим обещанием открыть тайну цыпленка, сын пояснил: — Они никогда не знают, сколько в доме денег. Их всегда много, но сколько точно — не знают. И у каждого с собой еще есть. А тут получилось, что старая Ленарчиха что-то купила и растратила все свои деньги. Казик потратил свои на новую обивку в машине, а старик Ленарчик выдал деньги дочке на Закопане. Пришли домой, шасть к запасам — а запасы-то тю-тю! Сначала старики Ленарчики полаялись друг с другом, потом оба дружно навалились на Казика, а потом старика как будто кто толкнул. Он держал дома пятнадцать тысяч долларов, одними сотнями, они поместились в коробке из-под ботинок. Коробка обычно стояла в шкафу. И злотые свистнули, и доллары. Да еще неизвестно когда, потому что деньги Ленарчикам не были нужны, и они с неделю ими не интересовались. Вот и неизвестно, когда же их украли, ясно только, что на этой неделе. — Ну, наверное, когда никого не было дома. — А у них почти всегда никого нет дома. Больше всех в квартире сидит домработница — когда не стоит в очередях. А собака всех любит. Так что с прошлой пятницы свободно можно было украсть. — А драгоценности старой Ленарчихи тоже свистнули? — поинтересовалась я. Если уж говорить правду, старая Ленарчиха была ненамного старше меня, а выглядела и вовсе как младшая сестра своей собственной дочери. Но раз уж мы говорим — молодой Ленарчик, молодая Ленарчикова, то должны быть и старый Ленарчик, и старая Ленарчиха. Сын сказал: — Нет, драгоценности не тронули. Очень умные воры, кроме денег, ничего не взяли, а деньги ведь все одинаковые. Сейчас старый Ленарчик локти кусает, что не сообразил пометить их. — А он что, уже сообщил в милицию? — Пока нет. Когда я уходил от них, они как раз решали вопрос, стоит ли из-за такой мелочи привлекать к себе внимание милиции. Мне кажется, они решат, что не стоит. — Доллары украли сами по себе или вместе с коробкой из-под ботинок? — Нет, коробка осталась. — А на ней отпечатки пальцев... Хотя, если воры умные, как ты говоришь, они вряд ли сняли перчатки. — Этой коробке старый Ленарчик особенно обрадовался. Хорошо, говорит, что осталась, будет на развод, не успеем оглянуться, говорит, как в ней заведутся новые. Ну так где же цыпленок? Через несколько дней сын сказал мне, что пан Бартоломей махнул рукой на убытки и не намерен сообщать в милицию о краже. Дело заглохло.
* * *
В Саксонском саду я оказалась случайно. Проезжая по Крулевской улице, вспомнила, что здесь работает один мой знакомый, у которого жена — химик, а я как раз решала проблему преобразования химических соединений путем изменения атомной структуры вещества с помощью космических лучей, воздействующих на маленькую штучку с дном. Зайдя на работу к знакомому, я узнала, что он только что вышел, чтобы встретиться с женой у фонтана в Саксонском саду. Я обрадовалась и помчалась в сад, надеясь застать там их обоих. Ни знакомого, ни его жены я в саду не нашла, зато увидела там Доната и Павла. Они шли по аллейке плечом к плечу, но друг с другом не разговаривали и вообще выглядели так, что во мне зародилась какая-то неясная мысль о поединке — вот в ожесточенном молчании они ищут подходящее безлюдное местечко, там отмерят десять шагов, и... раздадутся выстрелы. Эта тревожная мысль даже заставила меня остановиться и с беспокойством оглядеться по сторонам. Саксонский сад был совершенно безлюден в эту пору, только на одной из скамеек сидели двое мужчин. Донат и Павел шли как раз в том направлении, причем оба несли под мышкой что-то такое, что мне и внушило мысль о поединке, очень уж оно походило на ящик с пистолетами, как я себе его представляю. Приближаясь к скамейке, они ускорили шаг, причем сделали это удивительно согласованно, хотя по-прежнему не общались друг с другом. Поравнявшись со скамейкой, оба, как по команде, отвернули головы и, печатая шаг, промаршировали мимо, напряженно вглядываясь в противоположную сторону. Заинтригованная, я посмотрела туда же, но ничего интересного не увидела — обыкновенные декоративные кусты, и все. Что же они там такое высматривали? Пройдя несколько метров, Павел и Донат сбавили темп, нормальным шагом прошли до конца аллейки и исчезли за ее поворотом. Я немного постояла, а потом, не торопясь, двинулась по саду, высматривая своего знакомого с женой. И вдруг опять показались Павел и Донат. Они шли обратно, опять глядя в пространство перед собой, с каменными лицами, не говоря ни слова друг другу. Я приостановилась. По мере приближения к скамейке они опять стали развивать скорость, а перед скамейкой вновь прошли маршевым шагом, отвернув головы на девяносто градусов и напряженно глядя на вышеупомянутые кусты. А потом опять сбавили скорость и, уже нормальным шагом дойдя до поворота аллейки, исчезли. Я прошла в том же направлении и увидела за кустами Баську, возле которой остановились Павел и Донат. Вела себя Баська странно. Топая ногами, она жестом архангела с огненным мечом явно гнала их обратно к несчастной скамейке. Черт знает что такое! Не успела я переварить увиденное, как представление повторилось в той же последовательности. Не иначе как в декоративных кустах что-то было... Вот в четвертый раз Павел с Донатом появились на аллейке — нормальный шаг, ускорение, маршевый шаг с энергичным поворотом головы, снижение скорости, исчезновение. После того как они в четвертый раз продефилировали таким образом перед скамейкой, сидящие на ней мужчины сорвались с места и панической рысью кинулись к выходу из сада. Ничего удивительного, я бы тоже не выдержала, если бы подобное происходило перед моим носом. Пробегая мимо, они бросили на меня внимательный и вроде недружелюбный взгляд, я обернулась, глядя им вслед, они почему-то тоже обернулись. Один из них был лысый и длинноносый, второй — маленький и толстый, с торчащими как у ежа рыжими волосиками и красным злым лицом. От него у меня зарябило в глазах, может, еще и потому, что из-под пиджака у него алел ядовитым цветом ослепительной яркости свитер. Донат, Павел и Баська бесследно исчезли. Я все-таки не выдержала, пробралась к декоративным кустам, внимательно их обследовала и ничего необычного в них не нашла. Ни цветка, ни птички, ни гнездышка, ну ровным счетом ничего! Даже мусора особого не было. И чем такие кусты могли привлечь внимание — непонятно. Надо будет обязательно спросить. Но тут я вспомнила о знакомом с женой, кинулась их искать, а когда на следующий день позвонила Баське, чтобы выяснить загадку, не застала никого дома. Позвонила через день — то же самое. В последующие дни я вспоминала, что надо бы позвонить Баське с Павлом, но вспоминала в основном около двух часов ночи — не очень подходящее время для расспросов, а потом загадка вылетела из головы под напором других событий. Очередной физик-ядерщик оказался ангельски терпеливым. Жил он, правда, в Залесье, но, раз уж судьба послала мне ангела, я, невзирая на трудности пути, ездила туда, как на службу. Рытвины и ухабы, грязь и распутица — все мне было нипочем. Я даже подумала, что стоит, пожалуй, в знак благодарности хоть немного привести в порядок дорогу к его дому, найти для этого свободное время, но отказалась и от этой мысли, и вообще от поездок в Залесье, так как к моей машине стал проявлять излишний интерес некий индивид с внешностью хулигана. Не исключено, что его нанял сам физик.
* * *
Следующее звено в цепи странных явлений предстало в особе Лелика. Лелик — один из тех несуразных вечных недорослей, которые так никогда и не становятся взрослыми. Основным жизненным предназначением этого недотепы с невинными голубыми глазками сиротки Марыси было портить жизнь своим близким. Опорой же в земной юдоли он неизвестно почему избрал меня. Сто раз проклинала я себя за то, что однажды, не иначе как в приступе полного умственного затмения, свела его с одним знакомым, которому срочно требовалась некоторая сумма денег на короткий срок. Не отдавая себе отчета в том, к каким последствиям это приведет, я пригласила их обоих к себе познакомиться и совершить сделку, поскольку у Лелика деньги были. Пришли, познакомились, совершили. Речь шла о жалкой сумме в десять тысяч злотых. У Лелика они действительно были, но, как оказалось, лежали на пятипроцентном вкладе в сберкассе; знакомый высчитал, сколько Лелик потеряет за месяц, если снимет десять тысяч, получилось около пятидесяти злотых. Он обязался через месяц вернуть Лелику десять тысяч и еще пятьдесят злотых, и все было бы хорошо, но через пять дней Лелик вдруг решил, что эти деньги ему срочно нужны — то ли заплатить за комнату, которую он может снять на длительный срок у выезжающих за границу, то ли за машину, я так и не поняла из его хаотичных стенаний, в общем, без десяти тысяч — ему просто зарез! Десяти тысяч у меня не было, я чувствовала себя виноватой и перед Леликом, и перед знакомым, сколько нервов мне все это стоило — представить невозможно, а в результате оба имели ко мне претензии. Дело закончилось всеобщим недовольством, знакомый чуть не спятил, собирая по своим знакомым для Лелика десять тысяч, а Лелик ныл и канючил, что понес колоссальные убытки, пятьдесят злотых были спорными, а ему пришлось срочно продать немного долларов (хотя уж тут мы со знакомым были ни при чем) по исключительно низкой цене, а если бы не спешил, то получил бы за них на двести пятьдесят злотых больше, а может, даже и триста злотых, другими словами, судьба нанесла ему чрезвычайно болезненный удар, и вот так всю жизнь. После этого я поклялась больше никогда, ни за какие сокровища в мире не иметь с ним дела. Вот почему, когда позвонил Лелик и загробным голосом известил, что судьба нанесла ему очередной удар, моя реакция была весьма сдержанной. — Нет, нет, я не могу по телефону, — конспиративным шепотом надрывался несчастный. — Ведь речь идет как раз о тех, ну помнишь, которые мне пришлось продавать по дешевке. Я поняла, что он говорит о своих долларах, и опрометчиво предложила прийти ко мне и рассказать толком, раз по телефону почему-то нельзя. Лелик заявился в тот же день, оторвав меня от каторжной работы в области атомной физики. Был он жутко взволнован, обрамляющая его лицо блонд-бородка предводителя викингов беспокойно металась во все стороны. — Меня обокрали! — известил он. — Кража со взломом! То есть взлома не было, одна кража. Проникли в квартиру и украли. Наверное, воры, ты как думаешь? — Нет, марсиане! Что украли-то? — Все! А какие марсиане? Вот и попробуй с ним разговаривать нормально! — Все равно какие. Скажи толком, что у тебя украли? Неужели все? И осталось лишь то, что на тебе? — На мне этого не было! То есть я не то хотел сказать, а то, что я не носил при себе, оно нормально лежало дома, откуда мне было знать, что они дверь взломают, хотя они и не взломали, а просто отперли, ключом наверное? То есть не ключом, я думаю — отмычкой, а ты что думаешь? Что я думаю, я ему не сказала, все-таки как-никак я получила неплохое воспитание, и вместо этого вежливо переспросила: — Что же такое у тебя украли? Что ты держал дома? Во взгляде Лелика выразилось безграничное страдание из-за моей непонятливости. — Как что?! Всю мою валюту! Мою и моего коллеги, ну ты знаешь, он пересылал их жене, чтобы купила запчасти к машине, а я никак не мог ей отдать, ведь она еще не вернулась из Советского Союза, то есть раз вернулась, но меня тогда не было, и она опять уехала. Она там в длительной служебной командировке, а он не велел теще отдавать, только жене, вот я и ждал ее. И держал их дома. Ну а теперь кража со взломом, то есть взлома не было, только кража, жена с тещей на ножах, а они хотели машину починить и продать, может, стоит купить, ты как думаешь? Ведь эта машина... — Стоп! — прервала я, потому что о коллеге, машине, жене и теще на ножах слышала уже тысячу раз. — Если я тебя правильно поняла, у тебя украли всю твою валюту? Твою и чужую? Сколько всего? — Я заработал две тысячи четыреста долларов, но перед возвращением из-за границы потратил триста, нет, погоди, двести пятьдесят, нет, все-таки триста, а потом еще сто пятьдесят... — Так сколько же ты привез? — Потом магнитофон купил, там дешевле, так что еще сто восемьдесят, хотя были и более дешевые... — Ну хорошо, купил магнитофон, сколько у тебя осталось, я спрашиваю? — Но ведь мне еще пришлось вот теперь продать, я же тебе говорил, колоссальные убытки... — Сколько осталось, я спрашиваю?! — заорала я диким голосом. Лелик вздрогнул от неожиданности: — Ты что? Ах да. Тысяча девятьсот. — А коллега тебе сколько дал? — быстро спросила я, лишая его возможности вновь приняться за свои бесконечные подсчеты и по новой объяснять, почему у него уже нет двух тысяч четырехсот долларов. — Тысячу пятьсот. — Значит, всего три тысячи четыреста. Неплохо. А что еще украли? — Больше ничего. Мамочка держала в шкафу две с половиной тысячи злотых, так их не тронули. Лежат. — Ну и прекрасно! А когда это произошло? — Вчера или позавчера, потому что в воскресенье еще были, а сегодня уже нет. — В милицию ты сообщил? Лелик перепугался так, что стал заикаться. — В мили... в милицию? Да ты что? Ведь это же доллары! Тут я уже перестала сдерживаться, позабыв о своем хорошем воспитании. — Ну и что с того, что доллары, кретин ты этакий! Ведь они же у тебя законные! Лелик вытаращил голубые глазки и принялся молоть какую-то чушь. Миллион раз объясняла я этому недоделанному, что его доллары совершенно легальные, что он заработал их за границей честным трудом, что на родину привез с соблюдением всех правил — вписал в таможенную декларацию, предъявил на границе, уплатил налог. Более легальных долларов вообще не может быть!И все мои объяснения пошли псу под хвост: до Лелика ничегошеньки не доходило. Вот и сейчас он попеременно то заламывал руки, то драл бороду в приступе отчаяния. Наконец он выговорил: — Но ведь я... Но ведь я же работал в ФРГ! — Шпионом? — Да нет, ты что? Шпионом я не умею. Что правда, то правда. Из него такой же шпион, как танцор из паралитика. — Я не работал шпионом, ты же знаешь, я работал в учреждении. — Знаю, в международном научно-исследовательском строительном институте. И не только я знаю, это и в твоем паспорте записано, и все, кому положено, знают. — Так почему же шпионом? — спросил он с миной смертельно озадаченного барана. — Вот и подумай сам, — уклонилась я от ответа на поставленный бараном вопрос. — У тебя бьшо легально нажитое имущество. Его похитили. Значит, надо немедленно сообщить в милицию! — Ну да, а они станут спрашивать, откуда у меня доллары... — ...а ты им скажешь! И даже докажешь на бумаге! — Ну да, а у меня были еще доллары коллеги... Прицепятся, что я их незаконно привез. — Нашими таможенными правилами не возбраняется привозить в страну валюту. Вывозить воспрещается, а не ввозить. Ты их в декларацию вписал, когда ввозил? — Вписал. Но вписал все вместе, как свои... — Попробовал бы вписать как чужие! То, что ввозишь, — твое, и кому какое дело до этого? Каждому понятно, что нижнюю юбку ты везешь не себе, а мамочке, но ты же не пишешь, что она чужая? Главное, доллары ты провез легально и приобрел их законно. — А вот недавно я часть продал... — А ты не говори об этом, просто потерял, и все тут. Тебе сразу поверят, не сомневайся! Перестань ломаться и звони в милицию! — А что это даст? — Не знаю, может, у них уже не первый случай кражи со взломом. — Взлома не было, просто отперли дверь, наверное отмычкой... И вошли в квартиру. — А хоть бы и на слоне въехали! Какое это имеет значение? Главное — милиция отыщет вора, а ты получишь свое добро. Мы оба немного успокоились. Лелик перестал рвать на себе волосы, а я заинтересовалась подробностями случившегося. — Где ты их держал? — В конверте, знаешь, есть такие небольшие конверты, то есть я держал их в двух конвертах, в одном были мои, а в другом — его... — А конверты где лежали? — Они не лежали, они стояли. На книжной полке, за книгами. — У вас всегда кто-нибудь есть дома? — Нет, мамочка работает и я тоже, вчера нас не было дома часа два, попеременно не было, то есть не так, попеременно мы были дома, а позавчера нас не было дольше. Я надеялся, ты что-нибудь придумаешь. — Я и придумала — сообщи в милицию. Они знают, как искать, поговорят с людьми, может, кто и заметил что-нибудь. Жаль, тебя не убили, тогда бы они искали энергичнее, — добавила я безжалостно. — Конечно, жаль, — грустно согласился Лелик. — Но меня не было дома. — Послушай, а как ты узнал, что конвертов уже нет? Тебя будто кто толкнул, верно? — Никто меня не толкал. Я сам вынул толстый словарь, за которым они стояли, и посмотрел туда, а за ним ничего нет. Должно быть, а нет. Тогда я заглянул за другие книги, может, они там, но и там не было. Мы с мамочкой перерыли всю квартиру. Мамочка очень расстроилась. Послушай, а может, ты могла бы... Может, ты бы могла... Ты, может быть, могла бы... Я бы, может, и могла, да вовремя вспомнила, что имею дело с Леликом, и возможно, завтра же этот чертов конверт обнаружится в совершенно неожиданном месте, а я буду выглядеть дура дурой. Э нет, ничего я не могла бы! — Лучше поезжай прямо сейчас в Главное управление милиции. Если окажется, что такими вещами занимаются районные отделения, тебя туда и направят, но не исключено, что три с половиной тысячи долларов покажутся им достаточно серьезной суммой и они сами займутся твоим делом. Перестань канючить и немедленно отправляйся! Не прошло и двух часов, как ценой сверхчеловеческих усилий мне удалось убедить Лелика. Убедила я его в том, что он скрывает преступное деяние, а сокрытие преступного деяния является еще большим преступлением. Никакие другие идиотские аргументы не приходили мне в голову, а давно было известно, что рациональные доводы на Лелика не действуют. От моих доводов он одурел окончательно и подчинился. Сразу же на следующий день мне позвонил некий капитан Ружевич из Главного управления милиции и попросил зайти к нему. Этого следовало ожидать. Как только трепещущий Лелик отправился заявлять кому следует, я поняла, что сделала очередную глупость из любви к ближнему. Теперь я обязательно окажусь у милиции под подозрением и мне не избежать с ней непосредственного контакта. Доллары мог украсть лишь тот, кто знал об их существовании, а я знала. Более того, их еще не было, а я уже знала, что они будут! Может, в другое время визит в Главное управление милиции и доставил бы мне удовольствие, но сейчас я была очень занята своей повестью и мне было не до развлечений.
В управление Лелик с присущим ему талантом попал в самое неподходящее время. Капитан Ружевич и его помощник поручик Петшак по уши закопались в на редкость гнусном деле — изматывающем все силы, безнадежно тянущемся как резина, с кошмарным количеством пьянчуг. Прямо скажем, милиции не привыкать общаться со злоупотребляющими алкоголем преступниками, жертвами и свидетелями, но на сей раз это было нечто невообразимое. И правонарушители, и дающие свидетельские показания — все как один давали показания, будучи в стельку, вдребезги пьяными. По страницам дела волнами перекатывались целые океаны спиртных напитков, от которых капитана с поручиком уже давно мутило. Несколько недель они кропотливо продирались сквозь дремучие, зловонные заросли пьяных бредней, на каждом шагу встречая белых мышек, чертиков, нетопырей и даже большую черную свинью, постоянно фигурирующую в показаниях главного свидетеля. Капитана эта свинья особенно угнетала. И вот когда вконец замотанные капитан с поручиком в который уже раз констатировали, что их подопечные, протрезвев, несли еще более дикий вздор, чем в пьяном виде, им позвонили из бюро пропусков. — Гражданин Кароль Рокош явился с заявлением о краже со взломом. Настаивает, что в его деле компетентно лишь наше управление. Похоже, нервничает. Капитан уже открыл было рот, чтобы направить гражданина Рокоша в отделение милиции по месту жительства, как в голове его мелькнула мысль — а вдруг этот Рокош нормальный, непьющий гражданин? Так хотелось хоть ненадолго вырваться из алкогольного омута, позабыть о черной свинье. Изменив первоначальное намерение, он бросил в трубку: — Хорошо, пришлите. — И, собрав разбросанные по столу материалы пьяного дела, сказал поручику: — Пока спрячь это. Сделаем перерыв. Свинопаса придется допросить еще раз. Мне надо передохнуть. — А что случилось? — поинтересовался поручик, с энтузиазмом запихивая папки в шкаф. — Понятия не имею, какая-то кража со взломом. — И сразу к нам? Районные уже мух не ловят. — Радоваться надо, что к нам. Это стадо алкашей у меня уже в печенках сидит, мне даже начинает казаться, что и следователи были под мухой. Ну скажи, пожалуйста, зачем записывать такие вещи... Где оно? А, вот: «Свидетель не мог видеть квитанции, так как на ней сидела птичка с розовым оперением». Спятить можно! — В той квартире была канарейка, — неосторожно заметил скрупулезный поручик. Капитан в ответ лишь с подозрением взглянул на него и постучал пальцем по лбу. — Где же этот обворованный гражданин? Заблудившийся в коридорах управления и чуть живой от страха Лелик нашел наконец нужную комнату. Войдя в нее, он увидел сидящего за столом лысоватого мужчину с добродушным выражением лица. Мужчина внимательно смотрел на Лелика, что, без всякого сомнения, сулило последнему нечто ужасное. — Слушаю вас, — ободряюще сказал капитан, видя, что посетитель говорить не собирается, и очень удивился, услышав в ответ отчетливое громкое щелканье зубами. Лелик переживал невообразимые муки, ибо природная робость изо всех сил сопротивлялась желанию вернуть утраченную валюту. Сообщению о краже никак не удавалось протиснуться сквозь сжатое страхом горло. Пытаясь что-то сказать и одновременно в зародыше задушить крамольную информацию, он только стонал и щелкал зубами, в панике прикидывая, не лучше ли бежать, пока не поздно. Нет, лучше не бежать, тогда уж точно посадят. Прошло немало времени, прежде чем он, трясясь и заикаясь, решился изложить, с чем пришел. С трудом уловив суть заявления нервного посетителя и поняв, что речь идет о хищении крупной суммы долларов, капитан счел необходимым его запротоколировать. Вид официального бланка напугал Лелика еще больше, если это только возможно. Ну и, ясное дело, первой особой, которая знала о существовании Леликовых долларов, оказалась я. Следующим был Мартин. На этом Лелик застопорился. Как ни старался, больше он не мог вспомнить никого, кому было известно о его долларах, и вообще больше никого в жизни не встречал, только нас с Мартином. Капитан не знал лично ни Мартина, ни меня, из хаотичных показаний Лелика всплыл и в сознании капитана утвердился образ молодого хулигана, который беззастенчиво грабил своих ближних, а также аморальной коварной авантюристки неопределенного возраста, которая ловко пользуется наивностью и простодушием честных людей, проникая в их души и квартиры. С интересом выслушав сообщение Лелика, капитан с поручиком пришли к выводу, что дело его простое и легкое, можно сказать, отдых, ниспосланный им небесами за адский труд в алкогольном сериале. Когда Лелик на полусогнутых покинул наконец грозное учреждение, капитан, радостно потирая руки, обратился к помощнику: — Послушай, Михалек, ты возьмешь на себя дом, посмотришь для порядка, что и как, поговоришь с дворником, соседями, мамочкой. Так, на всякий случай. Я же займусь его «друзьями». Вызову их сюда. Думаю, дня через три мы с этим дельцем управимся. Сумма немаленькая, верно? — А может, стоит сразу произвести у них обыск? А то спохватятся и перепрячут. — Такие пройдохи уже наверняка спрятали. Да ты не сомневайся, найдем! Но сначала я с ними побеседую. Так что давай отправляйся прямо сейчас, а я позвоню им. Вот так я оказалась в Главном управлении милиции. Капитан записал мои анкетные данные, впился в меня испытующим взором, вздохнул и задумался. Я терпеливо ожидала, не сомневаясь, что речь пойдет о Леликовых долларах. — Что вы делали девятнадцатого? — выстрелил капитан каверзным вопросом и худшего не мог придумать. Откуда, черт побери, мне знать, что я делала девятнадцатого? С укором взглянув на него, я извлекла из сумки свою записную книжку и, полистав ее, информировала представителя власти: — Девятнадцатого был вторник. Желаете подробно, с утра до вечера? — Если для вас не составит труда, то также и с вечера до утра. Подробно. Ах, желаете подробно? Ну что ж, извольте. И я осчастливила его подробнейшим репортажем, из которого он должен был понять, с каким на редкость работящим и трудолюбивым человеком имеет дело. Из чистого альтруизма я назвала ему также фамилии и телефоны свидетелей, которые могли видеть меня между двенадцатью и тремя в тот роковой вторник, ибо как раз в указанное время у Лелика никого не было дома. Единственным пробелом в моем алиби был короткий визит в универмаг. Очень не хотелось обрекать любимую милицию на ненужные хлопоты. Знать бы заранее, уж я бы выкинула в универмаге такое, что позволило бы его персоналу запомнить меня. Капитан молча слушал, что-то изредка записывая. Велел перечислить приобретенные мной в универмаге товары. Я перечислила. — Ну хорошо, — сказал он, подумав. — А что вы делали накануне, в понедельник? С понедельником было хуже. В понедельник я устроила себе ответственную головомойку с кучей дополнительных процедур, из-за которых семь часов голова была замотана полотенцем. Ясное дело, в полотенце я старалась никому не показываться, и на улице меня никто не встретил. Однако несколько человек звонили домой, и, кроме того, ко мне забегал за солью рабочий класс. В квартире соседей происходил ремонт, и в обеденное время ко мне зашел за солью один из специалистов, кажется, слесарь-водопроводчик. Он с любопытством разглядывал меня, ибо голубой махровый халат и оранжевое полотенце создавали интересную цветовую гамму. — Эти рабочие еще там? — заинтересовался капитан. — Не знаю. Наверное, кончили, сегодня я их не слышала. Известие капитана огорчило, и он опять задумался, а подумав, со вздохом спросил: — Знаете ли вы Кароля Рокоша? Я обрадовалась, что мы наконец-то начинаем говорить о деле. — Разумеется, знаю. Догадываюсь, что меня вызвали из-за него. Как только выпихнула его в милицию, сразу подумала, что подозрения... — Ах, вы догадываетесь? А может, признаетесь, что знали о наличии у него долларов? — Еще бы не знать! Он только о них и говорил! — Тогда вспомните, пожалуйста, кому о них говорили вы. Разумеется, я и сама уже думала об этом. Еще вчера, поняв, что из-за Лелика влипла в долларовую аферу, постаралась припомнить все, так или иначе связанное с нею. И получилось, что о них я никому не говорила. Даже если и жаловалась своим знакомым в сердцах на беспросветную Леликову тупость, имени его никогда не называла. А уж о его долларах и вовсе не заикалась, ибо не они делали из Лелика уникума. Все это я изложила капитану и прибавила: — Для меня не подлежит сомнению, что для собственного блага следовало бы дать объявление в газете о Леликовых долларах, делая его фамилию и адрес достоянием широкой общественности. Но я объявления не дала, и теперь ничем делу не поможешь. — А у вас самой нет никаких соображений насчет того, кто бы это мог сделать? — Абсолютно никаких. Среди моих знакомых ни одной подходящей кандидатуры. Капитан тяжело вздохнул и опять помолчал. Потом спросил: — Но вы хоть уверены, что у него эти доллары были? Видимо, Лелик, как всегда, произвел сильное впечатление! Я поспешила заверить капитана, что доллары у него действительно были. Капитан еще немного поманежил меня, расспрашивая о кое-каких подробностях. На вопросы я отвечала охотно и с искренним желанием помочь человеку, так как чувствовалось, что у него концы с концами не сходятся. Мартина изловили по телефону вечером, визит в управление он нанес на следующий день и в отличие от меня не только не проявил доброй воли, но встретил в штыки все попытки милиции пролить свет на темное дело. Мартин категорически заявил: во всем, что касается Лелика, у него, Мартина, нет и не может быть никакой уверенности. Да, он слышал, что у Лелика есть доллары, слышал от Иоанны и от самого Лелика, но собственными глазами долларов не видел. У него, Мартина, создалось впечатление, что об имеющейся валюте Лелик трубил направо и налево, всем подряд, кому ни попадя, лишь бы находились желающие слушать. И еще у него, Мартина, создалось впечатление, что никто этому не верил. Непонятно почему, но после беседы с Мартином капитан перестал сомневаться в том, что доллары действительно были и что их действительно украли. Зато стал сомневаться, действительно ли это дело столь простое и легкое, каким представлялось ему вначале, а его подозрения в отношении меня и Мартина значительно ослабли. Явился поручик с места боевых действий, сел на краешек стула, вытащил из кармана большой потрепанный блокнот и стал докладывать: — Похоже, что в указанные два дня были лишь две возможности совершить кражу из квартиры гражданина Рокоша. В понедельник между одиннадцатью пятнадцатью и двенадцатью тридцатью, а во вторник между одиннадцатью тридцатью и четырнадцатью пятьюдесятью. А в остальное время в квартире были то гражданин Рокош, то его мать. На ночь дверь запирается на замки и цепочку, днем на два замка: один типа «Лучник», второй — старый, врезной, нетиповой. Следов взлома или действия отмычкой не обнаружил. Думаю, замки отпирали ключами. Капитан слушал в угрюмом молчании. Дело расползалось на глазах, я и Мартин не оправдали его надежд и к тому же имели алиби. — Ключи, — проворчал он. — Откуда у них ключи? — Холера их знает. Может, по слепкам сделали. Ради такой суммы стоило похлопотать. — А что показал дворник? — Дворник никого не видел. То есть, конечно, видел, но лишь жильцов. Чужих не видел ни в тот день, ни накануне. И вообще ничего подозрительного не заметил. Да и не сидит он там безвылазно, так как сам по специальности электрик, вот и ходит по вызовам, подрабатывает. Жена его работает уборщицей в каком-то учреждении. Думаю, посети дом экскурсия из провинции, они бы и ее не заметили. — Черт знает что! — пробормотал капитан и опять задумался. Поручик с безнадежным видом листал блокнот. — Представь, что ты вор! Войди, так сказать, в его образ! — неожиданно потребовал начальник. — Допустим, стало известно: у такого-то лежат в хате зелененькие, три с половиной косых. Ты решил их увести. С чего начнешь? Поручик не удивился. Он давно работал с капитаном и привык к его методу вести расследование. Метод капитана заключался в том, чтобы вжиться в образ очередного преступника, так сказать, проникнуть в его психику. Без проникновения в психику преступника капитан вообще не представлял себе работы и не верил в успех расследования. Вот почему таким трудным для него оказалось алкогольное дело. Не мог же он требовать от подчиненного, чтобы тот напивался изо дня в день, вживаясь в психику алкоголика! Поручик послушно задумался. — А я его знаю? — спросил он, поудобней усаживаясь на стуле и похлопывая себя по колену блокнотом. — Предположим, знаешь. Может, не лично, через знакомых. Или тебе показали его на улице. — И я решил увести... — задумчиво протянул поручик. — И я решил увести... Ключи! Ясное дело, ключи! — Что ключи? — Сначала уведу ключи и сделаю с них слепки. Потом по ним закажу ключи. Потом прослежу, чтобы в квартире никого не было. Два человека — плевое дело. Открою дверь... — Стоп! — прервал капитан. — Как уведешь ключи? — У сынка проще, чем у мамочки. Мамочка дама серьезная, а сынок... Где он носит ключи? — В кармане куртки. — В кармане куртки... Куртку иногда снимает... Работает... Работает ассистентом в Архитектурном институте. На работе он куртку снимает? Так? Иду в институт, изучаю обстановку... Так? Пользуюсь моментом, когда он снимает и оставляет куртку, так? — А если не снимает? — Уговорю снять. — Выходит, ты его знаешь лично? Поручик уставился в окно, сдвинул брови и перестал постукивать блокнотом по колену. Потом решительно заявил: — Если он куртки не снимает — никуда не денешься, знаю его лично. — Ну так отправляйся в институт и узнай, снимает ли он на работе куртку. Через два дня капитан и поручик располагали достоверными данными о том, что Лелик не только снимает куртку, но и бросает ее где попало, оставляет без всякого присмотра в помещениях, которые надолго покидает, вспоминает о ней, лишь уходя домой, да и то не всегда. Из куртки без особого труда можно было не только вытащить ключи, но даже снять подкладку. — Я бы поступил по-другому, — сказал капитан, ознакомившись с достоверными данными. — Зачем делать слепки? Слесари не любят изготавливать ключи по слепкам, это труднее, да и вызывает подозрения. Я бы взял ключи и поехал с ними к слесарю, тот бы сделал по ним новые, а если занят, сам профессионально снял бы слепки, такое бывает, чтобы не торопясь работать. И нет вопросов — откуда ключи, чьи ключи. Мои — и дело с концом, хочу сделать запасные. А те отвез бы и сунул на место, в карман куртки. — Если я правильно понял, теперь мне надо обежать мастерские по изготовлению ключей в радиусе двух километров вокруг института? — обреченно поинтересовался поручик. — Бери шире. По нашему городу ходят трамваи и автобусы. На второй день поисков ключи опознал один из слесарей на Багне. Ему запомнился ключ от нетипового, еше довоенного врезного замка. — Вроде бы я такой делал, — с сомнением говорил владелец мастерской, рассматривая редкий ключ. — Вроде бы делал. Но это было довольно давно, месяца два назад. — А кто принес этот ключ? — Нешто я помню? Вот убейте меня на этом месте, не помню. Вроде бы мужчина. Но может статься, что и баба. Нет, вроде мужчина. — А как он выглядел? — Да откуда мне знать? Я не помню, был то мужик или баба, а вы спрашиваете, как он выглядел! Не знаю. Обыкновенно, поди, выглядел, не то бы я запомнил. Вот ключи запомнил, а его нет. И это было все, чего удалось добиться капитану в своих расследованиях. В квартире Лелика не оказалось никаких подходящих отпечатков пальцев, никаких других полезных следов. Подозрения пали было на Мартина, который тоже бывал в Архитектурном институте, но, во-первых, в указанные дни Мартин безвылазно сидел в чертежной и его видели там тысячи свидетелей, в том числе и сам Лелик, а во-вторых, те же тысячи свидетелей единодушно утверждали, что уже длительное время Мартин старательно избегал каких-либо контактов с Леликом. Ну, допустим, ключи он мог украсть, но для проведения операции ему обязательно потребовался бы сообщник. На всякий случай Мартина привели к слесарю с Багны. Тот послушно и добросовестно осмотрел Мартина и решительно заявил, что в жизни этого человека не видел. Затем милиция тщательно проверила мое алиби. Оказалось, что в универмаге меня запомнила кассирша. Ей, видите ли, понравилось, как я была одета: яркой раскраски костюм в крупную клетку и черная шляпа с широкими полями. Очень хорошо меня запомнил также с трудом разысканный водопроводчик, который приходил ко мне за солью. Он еще описал меня своим коллегам. А поскольку до сих пор и Мартин, и я вели безупречный образ жизни, не вступая в коллизии с законом, нас оставили в покое. Доллары Лелика исчезли бесследно, нанеся амбициям капитана Ружевича глубокую, незаживающую рану.
* * *
История с Леликовыми долларами задела меня лишь краешком. Я свела к минимуму беседы с представителями властей, ибо по-прежнему была очень занята. С очередным физиком-ядерщиком встреча была назначена у «Гранд-отеля». Отыскивая местечко на улице Хожа, я припарковалась рядом с вишневым «таунусом», в котором сидел водитель, и, ожидая физика, просидела в машине несколько минут, пока мне не пришло в голову проверить в записной книжке, не перепутала ли я время встречи. И хорошо, что проверила. Оказалось — действительно перепутала, до встречи оставалось еще около часу. Разозлившись на себя, я стала думать, куда девать время, и решила съездить в книжный магазин на Мархлевского. «Таунус» уже тронулся, я пропустила его и двинулась за ним. Рядом с шофером в «таунусе» оказался пассажир, я и не заметила, когда он сел. Пассажир то и дело оглядывался назад, я тоже посмотрела в зеркало заднего вида — что это его интересует, не на меня же он смотрит? Ничего интересного за нами не было. «Таунус» ехал в направлении Мархлевского, мне надо было туда же, я продолжала двигаться за ним и не могла обойти, так как ехал он очень быстро. «Таунус» свернул направо, мне тоже нужно было туда. Не люблю, когда вот так пугаются под ногами! Думала, на Крулевской я уж от него избавлюсь, свернув налево. И надо же! Он именно туда свернул! А потом направо, будто ехал к тому же книжному магазину. Мне ничего не оставалось, как держаться в хвосте. Прямо скажем — удовольствие среднее, тем более что пассажир продолжал нервно оглядываться на меня. Подъезжая к книжному магазину, я сбросила скорость. «Таунус» посигналил правой мигалкой, я тоже замигала, увидев, что у магазина негде встать. Надо было сразу ехать на стоянку за магазин. Прибавив скорость, чтобы свернуть за угол, объехать квартал и с Гжибовской выехать на стоянку, я увидела, что «таунус» тоже сворачивает за угол. А дурак пассажир не сводит с меня глаз. И как еще шею не вывернул? «Таунус» держался неуверенно и мешал мне проехать, потом наконец решился и заехал в тупичок, по правой стороне. Отделавшись от него, я вздохнула свободно и поехала к книжному магазину. И я бы наверняка напрочь забыла об этом «таунусе», если бы он вновь не попался мне дня через три. На сей раз я ехала по делу в «Польский фильм» и уже в третий раз объезжала кругом площадь Домбровского в поисках места для машины. Издалека увидев, что освобождаются сразу два, я поспешила туда и успела занять второе, а рядом на первое пристроился вишневый «таунус». Он уже выключил двигатель, когда я встала рядом. Мне надо было сменить перчатки, и я не сразу вышла из машины, «таунус» же повел себя очень странно: взревев мотором, он задним ходом рванулся со стоянки, лишь чудом не угодив под автобус Польского телевидения. Вот кретин, зачем было втискиваться на это неудобное место, если не собирался там стоять? В «таунусе» сидели двое, пассажир — не знаю, тот самый или другой, — опять пялился на меня так, будто в жизни не видел ничего более интересного. На следующей неделе этот «таунус» попадался мне буквально на каждом шагу, то внезапно появлялся там, где я уже стояла, то как раз уезжал оттуда, куда я прибывала. Я ломала голову, чего ради он ко мне прицепился. Потом, слава богу, отвязался. Правда, в течение нескольких дней я не выходила из дому. На водителя внимания не обратила, вроде брюнет. А потом на меня свалилась новая неприятность. Выбравшись наконец из дому и сев в машину, я почувствовала, что она стоит как-то странно. Вышла, обошла ее и увидела, что спустили оба левых баллона. Странно, почему сразу два? Один — еще можно понять, но сразу оба? К счастью, мне удалось поймать такси и тронуть сердце водителя. Одно колесо он мне сразу сменил на запасное, под второе мы подложили кирпичи и оба колеса отвезли в мастерскую. Там обнаружилось, что баллоны продырявлены. Вот тебе на! Владелец мастерской, помянув недобрым словом хулиганье и вандалов, обещал в тот же день все сделать. Отремонтированные колеса мне привез из мастерской знакомый, а мы с сыном поставили их на место. Все это происходило в среду. А в субботу вечером, придя домой, сын с порога мрачно заявил: — Ты это делаешь специально! Не понимаю только, зачем тебе надо, чтобы всю оставшуюся жизнь я ставил колеса? Встревоженная, я бросилась во двор. Так и есть, опять два колеса, на сей раз правые, причем разрезы бросались в глаза. Ну что за мерзавец ко мне привязался?! Разъяренная, я помчалась звонить в милицию. Мне очень помогла ссылка на близкое знакомство с капитаном Ружевичем. Дежурил в тот день поручик Петшак. Он лично приехал, чтобы осмотреть мои колеса. — А может, это орудует пан Рокош, как вы думаете? — с надеждой в голосе спросил поручик. — Считает, что доллары свистнули вы, вот и мстит. Его надежды я подавила в зародыше: — Пана Рокоша можете сразу снять с повестки дня, он бы умер при одном виде режущего орудия. Скорей уж хмырь из «таунуса». С самого начала меня невзлюбил. Естественно, поручик заинтересовался личностью хмыря. Вот тут я пожалела, что не рассмотрела его как следует. Описав поручику свои встречи с вишневым «таунусом» и сообщив его номер, — чисто механическая привычка запоминать номера машин — я, к сожалению, не могла объяснить причин неприязни хмыря ко мне, зато с пеной у рта требовала составления протокола тут же, немедленно! С трудом убедили меня подождать до понедельника. В воскресенье утром я одолжила шестое колесо и назло преступным элементам поехала по делам. В последующие дни в надежде поймать негодяя на месте преступления я делала вылазки к машине в разное время дня и ночи, прихватывая с собой на всякий случай любимое оружие — колотушку для отбивания мяса. Труды не пропали даром, моя бдительность явно действовала на нервы преступникам, так как они совершили ужасную ошибку — перепутали объекты вандализма. Выглянув из-за угла флигеля во время очередной вылазки, я увидела у машин незнакомого подростка. Он явно стоял на шухере, так как при виде меня отчаянно засвистел и бросился бежать. Услышав свист, из-за машин выскочил второй подросток, споткнулся о бровку тротуара, упал, вскочил и помчался за первым. Я тоже помчалась — к машине — и обнаружила ужасную вещь: воздух со свистом выходил из двух правых колес, но не моего «фольксвагена», а стоящей рядом ни в чем не повинной «сиренки». Видимо, действуя в спешке и нервной обстановке, молодой преступник не проверил номер и проколол баллоны голубой машины, стоящей в указанном ему месте. Подумав о хозяине «сиренки», я кинулась прочь от нее с той же скоростью, что и хулиганы. Тем не менее я тут же позвонила в милицию. Мои колеса сидели у нее в печенках, и, желая раз и навсегда покончить с ними, милиция организовала в округе энергичные поиски. Поиски увенчались сомнительным успехом, в чем я сама виновата, ибо выслала в погоню за подростками сына. Высокий парень, подозрительно заглядывающий во все дворы и подворотни, был задержан милицией в спускающихся на Мокотов сумерках, а когда недоразумение разъяснилось, искать преступников было уже поздно. Через неделю мне прокололи сразу все четыре покрышки. Скандал, который я устроила в милиции с активной помощью владельца «сиренки», не поддается описанию. С этого дня патрульная милицейская машина стала регулярно проведывать стоянку у нашего дома: днем в интервале тридцати минут, ночью — пятнадцати. Владельцы остальных машин были мне искренне признательны. Милицейские рейды принесли плоды: были задержаны две подозрительные личности. Одной из них оказался страхагент, другой — сотрудник паспортного отдела. Страхагент, лично знавший меня и мою машину, выискивал ее на стоянке, чтобы узнать, дома ли я, и не подниматься напрасно на четвертый этаж. Проживающий неподалеку паспортист искал на стоянке потерянный накануне брелок от ключей. Принимались и другие меры: проверялось алиби окрестных хулиганов, а мне, в порядке компенсации морального и материального ущерба, милиция устроила покупку в Лодзи четырех новых покрышек, которые я пока предусмотрительно приберегала. К делу подключили и дружинников. Неизвестные преступники затаились. А может, просто выжидали, когда я пущу в ход новые колеса. Держите карман шире! Через неделю я обнаружила, что за мной всюду ездил желтый «опель-комби». Как-то днем, не найдя места у Политехнического института и обнаружив свободный кусок тротуара неподалеку, на аллее Независимости, я заняла его. «Опель» попытался втиснуться рядом, но у него ничего не получилось, только заблокировал по улице автомобильное движение. Возвратившись через час к машине, я увидела его приткнувшимся в запрещенном месте — у запертых железных ворот склада. И этот прицепился ко мне? На сей раз, наученная горьким опытом с «таунусом», сразу решила проверить. Объехала полгорода невероятно извилистым путем и убедилась: держится как приклеенный. Нервы мои были изрядно потрепаны неприятностями с покрышками, и я решила спросить прямо, в чем дело. Ехала я по Вейской, к тому времени на улицах уже стало свободнее, и мне без труда удалось остановиться за киоском «Рух». «Опель» проехал вперед и тоже остановился. Выйдя из машины, я решительно направилась к нему, чтобы потребовать у водителя объяснений. Ничего не вышло: «опель» от меня попросту сбежал. Когда до него оставался какой-то метр, он взревел и умчался, свернув на улицу Конопницкой. Так просто от меня не уйдешь! Поехав следом, я обнаружила его перед магазином «Польская мода», притормозила рядом, а он опять сбежал. Похоже, теперь я его преследую. Заметив, что он помчался обратно на Вейскую, я двинулась следом, высматривая желтую машину, но ее нигде не было видно. Испугался. Теперь, надеюсь, отвяжется. Я повернула домой. На Бельведерской он появился вновь и опять ехал за мной. Чтоб тебе!.. Я быстренько придумала, как его перехитрить. Свернула в Променаду, доехала до конца и остановилась у киоска «Рух». Киоск не работал, на нем висела табличка: «Буду через полчаса». Выйдя из машины, я бегом кинулась к торговым павильонам и скрылась за магазином «Семена». «Опель» притормозил рядом с моей машиной, водитель выскочил и побежал за мной. Я предстала перед ним внезапно, выйдя из-за магазина, и напугала его так, что он развернулся на месте и со всех ног бросился обратно к машине. Улепетывал, будто по пятам гнались бешеные волки. Допускаю, выражение лица у меня могло быть действительно не очень приветливым, но, в конце концов, я же не дракон огнедышащий! Удивленная произведенным эффектом, я бросилась за ним, вспоминая, где могла видеть это злое красное лицо и рыжие волосики торчком... Он уже был у своей машины, но сесть не успел. Ему помешали. Из-за киоска выскочил какой-то лысый мужчина, одетый прилично и даже элегантно, кинулся на моего преследователя, схватил его за горло и, яростно хрипя, принялся душить. Я окаменела на месте. Водитель «опеля» какое-то время покорно позволял себя душить, потом опомнился, схватил душителя за руки, вырвался и, размахнувшись, врезал ему по физиономии. Душитель отпрянул, угодив лысым черепом в боковое стекло киоска. Ухватившись за отвороты элегантного пиджака, водитель поволок его к машине, силой втолкнул внутрь, сел сам, и «опель» с диким ревом умчался в сторону Бельведерской. Длилось все это какие-то секунды. Еще не совсем придя в себя, я дотащилась до киоска. Стекло, все в радиальных трещинах, еле держалось. Не успела я дотронуться до него, как оно вывалилось и со звоном разбилось. В этот момент рядом притормозила патрульная милицейская машина. — Пани разбила стекло, — вежливо, но решительно констатировал сержант милиции. — Разрешите ваши документы. Все во мне возмутилось от такой несправедливости. — Стекло разбила не я, а какие-то мужчины! Они здесь дрались, и один из них головой вышиб окно! — Где же эти мужчины? Подъезжая, мы видели лишь вас. И как раз разбилось стекло. Больше у киоска никого не было. — Они уехали на машине! Как вы могли подумать на меня, пан сержант?! Хулиганка я, что ли? Да и есть же на улице люди, поспрашивайте, они подтвердят. И они подтвердили. От магазина «Семена» к нам спешил дробной рысцой немолодой уже человек, похожий на дворника. — Эта пани здесь дралась! — уже издали кричал он. — Я сам видел! Как меня еще не хватил удар — не знаю. Сержант собственными глазами видел, как вылетело стекло и никого, кроме меня, поблизости не было. Дворник собственными глазами видел, как я участвовала в мордобое и вообще наверняка пьяна, так как гналась за каким-то мужчиной, а потом била его у киоска. Я пыталась объяснить, как было дело, и сама чувствовала, насколько все звучит неубедительно: какой-то «опель» неизвестно почему меня преследует, номера я не запомнила, потому что видела его лишь в перевернутом виде в зеркальце за собой. Сержант с каменным выражением лица списывал данные из моего паспорта и вежливо информировал: — Этот район у нас на особом контроле, здесь хулиганят особенно часто. Ваше дело передаем на рассмотрение в административном порядке. Спас меня участковый. Я упросила сержанта поехать вместе в мое отделение милиции. Участковый меня знал и поверил, что я стекол не била и вообще не хулиганка. И даже из идиотских показаний свидетеля-дворника следовало, что у киоска я была не одна. Поэтому участковый согласился не передавать дело на рассмотрение административной коллегии, хотя протокол и составил. А я поклялась себе при первом же удобном случае записать номер проклятого «опеля».
* * *
Случай не подворачивался, «опель» как сквозь землю провалился. Зато недели через две меня посетил участковый. Поговорив на разные отвлеченные темы, порассуждав о целесообразности ставить новые баллоны, посмеявшись над инцидентом у киоска, он вдруг спросил: — А тот Вишневский, что пребывал у вас, давно уехал? Единственным Вишневским, который когда-либо «пребывал» у меня, был мой кузен, происходило это двенадцать лет назад, и заходил он часа на полтора. Вопрос был совершенно непонятен, и я попросила милицию пояснить, какой именно Вишневский ее интересует. — Станислав, — был ответ. — Тот, что здесь проживал. Здесь никогда не проживал ни один Вишневский. Визит кузена проживанием никак не назовешь. Станислав действительно проживал и даже был моим мужем, но он никогда не был Вишневским. Бред какой-то! — Никакого Станислава Вишневского я вообще не знаю. Последние несколько лет здесь кроме меня проживают лишь мои сыновья. А кто он такой, Станислав Вишневский? — Даже если он жил непрописанным — не страшно, — гнул свое участковый. — Мне бы только знать, когда уехал. Так вы уж скажите, ничего не будет. Никак не пойму, о чем он говорит? Новая загадка? Одна за другой сыплются на меня непонятные вещи. И именно тогда, когда мне так нужна спокойная жизнь! — Я все-таки не понимаю, о ком вы говорите. В своей жизни встречала я разных Вишневских, но среди них Станислава не было. И почему он должен был жить у меня? — Не исключено, что с именем ошибка. Назовите ваших знакомых Вишневских. Я послушно назвала ему всех известных мне Вишневских, потом достала записную книжку и продиктовала ему их адреса и номера телефонов. Участковый переписал их, не скрывая разочарования. И объяснил: — Все дело в корреспонденции. Видите ли, Станислав Вишневский писал нам, а обратный адрес сообщил ваш. Я знаю, что тут вы живете, но подумал, что вы что-нибудь о нем знаете. Может, он все-таки пребывал здесь пару недель назад? Я еще раз торжественно заверила его, что ни пару недель, ни пару месяцев, ни даже пару лет назад никакой Станислав Вишневский здесь не пребывал. Тем более не жил. — Разве что, — предположила я, — так зовут парня, который снимает показания электросчетчика. Вот он действительно пребывает у меня регулярно раз в месяц уже много лет. Вы можете это легко проверить. — Нет, счетчик тут ни при чем, — вздохнул участковый. — Жаль, а я так надеялся, что наконец можно будет ответить. Ну, раз нет... Вишневского я тоже не брала в голову, занятая своими делами, и вспомнила о нем лишь тогда, когда мне позвонила одна из моих приятельниц, секретарша в одном серьезном учреждении. Захлебываясь от волнения, она сообщила: — Слушай, это как раз для тебя! Ты любишь такие вещи, а тут настоящая сенсация! Какой-то человек пересылает доллары на Польский национальный банк. В ценных письмах. — Какой человек? — Неизвестно! Его никто не знает. Какой-то Вишневский. Адрес отправителя пишет вымышленный. — А как его зовут? — вскричала я. — Случайно не Станислав? — Да, Станислав. Он уже прислал на банк около шестидесяти тысяч долларов. Небольшими порциями. Весь банк гудит. А ты уже слышала о нем? — Пока не слышала, но очень хочу услышать. Еду к тебе! Я тут же помчалась к ней и узнала все подробности. Дело было так. Несколько месяцев назад секретарша председателя Польского национального банка расписалась в получении ценного письма и вошла в кабинет начальника с ворохом корреспонденции. Начальник был занят. И, не прерывая телефонного разговора, жестом велел ей самой заняться почтой. Секретарша вернулась к себе, просмотрела письма и зарегистрировала, а напоследок вскрыла большой, серый, аккуратно заклеенный конверт. В конверте было две тысячи четыреста долларов в купюрах по десять и пятьдесят долларов и записка — три слова на полях клочка газеты: «В пользу государства». Написано шариковой ручкой, печатными буквами, явно с помощью линейки. Секретарша перевернула конверт, чтобы взглянуть на адрес. Отправителем оказался Станислав Вишневский, проживающий в Варшаве по улице Олькусской, д. 86. Обычный адрес, но само послание, конечно, необычное: не каждый день граждане дарят государству такие подарки. Полюбовавшись на доллары, секретарша опять вошла в кабинет к начальнику. — Видимо, какой-то патриот, — отреагировал начальник. — Передайте с сопроводительной в валютный отдел. Секретарша выполнила указание. В валютном отделе сумму заприходовали как дар гражданина Вишневского и передали в казну. Секретарша начальника валютного отдела как-то не проявила особого интереса к столь щедрому патриоту. Второй раз серый конверт пришел в банк через месяц. Он был больше первого и битком набит долларами в банкнотах всех калибров, от одного до ста, на круглую сумму в шесть тысяч. Конверт вскрыл сам председатель банка, изумился и вызвал секретаршу. — Кажется, что-то такое у нас уже было, — сказал он. — Вы не припомните? — Был, точно такой же, — подтвердила секретарша, осмотрев конверт. — Отправитель Станислав Вишневский, проживающий по улице Олькусской. Кто такой этот Вишневский? — Понятия не имею. Передайте опять в валютный отдел и попросите проверить, не фальшивые ли. Может, он их печатает? Доллары оказались самые что ни на есть настоящие. Сумма не вызвала особого потрясения среди сотрудников банка, привыкших оперировать большими числами. Конверт выбросили, как и в прошлый раз. Недели через две таинственный Вишневский прислал две тысячи, на сей раз мелкими купюрами. Надпись печатными буквами на полях клочка газеты информировала, что и эти деньги передаются в пользу государства. Когда затем одно за другим пришло несколько ценных писем, содержащих в сумме семь тысяч двести долларов, секретарша начальника валютного отдела наконец-то проявила интерес к таинственным посланиям и позвонила своей подруге, секретарше председателя: — Кто такой этот Вишневский с долларами? — Понятия не имею. Ненормальный, наверное. — А что говорит председатель? — Что патриот. А я считаю, что патриот обменял бы их по официальному курсу на польские злотые. Нет, просто богатый псих. — Если бы он посылал хотя бы на восстановление Королевского замка, еще можно понять. Но вот так, просто в пользу государства? — Ах, милая, я и сама удивляюсь. Несколько недель было тихо, а потом Вишневский словно с цепи сорвался. Чуть ли не каждый день в банк стали приходить толстые серые конверты, набитые иностранной валютой. Общая сумма перечисленных в государственную казну долларов уже превысила пятьдесят тысяч. Дарственные в пользу государства не являются служебной тайной. Сотрудники Польского банка поделились со своими близкими интересными новостями. Потрясенные близкие, не привыкшие к крупным суммам долларов, раструбили по всему городу о благородном поступке Вишневского. Потрясенные в свою очередь многие тысячи варшавян ломали головы, что бы это значило. Вишневский же после первых хаотичных посылок несколько систематизировал свою деятельность и сталприсылать деньги каждые две недели. Так продолжалось некоторое время, потом деньги перестали поступать, а потом сразу пришло пять тысяч самыми мелкими купюрами. На сей раз они были запакованы в коробку из-под шоколадных вафель производства Чешинской фабрики «Ольза». А ведь мой кузен Вишневский проживал именно в Чешине... Как раз в это время муж секретарши начальника валютного отдела отправлялся в трехнедельную служебную командировку в ГДР. Поскольку в их машине вышел из строя сигнал, он, укладывая чемодан, давал жене инструкции: — На такой машине ездить нельзя, первый же гаишник тебя остановит. Я уже не успеваю, тебе придется самой заняться машиной. Поезжай в мастерскую на Олъкусскую, она работает до пяти, дашь в лапу электрику, он тут же сделает. Жене совсем не улыбалось заниматься не своим делом, и она спросила недовольно: — А где эта Олькусская? — На Мокотове. Пулавскую знаешь? Она на нее выходит, между Дольной и автовокзалом. А если он скажет, что надо обязательно покупать новый... — Постой, постой! — спохватилась жена. — На Олькусской? — На Олькусской, а что? — Так ведь на Олькусской живет тот Вишневский, который прислал в банк почти семьдесят тысяч долларов. Да, я помню: Олькусская, восемьдесят шесть. — Скажи пожалуйста, — рассеянно отозвался муж, запихивая в чемодан бритвенный прибор, и вдруг выпрямился: — Как ты сказала? Восемьдесят шесть? — Да, восемьдесят шесть. — А ты не ошиблась? Восемьдесят шесть? Да там не может быть такого номера, вся улица — несколько домов, ну вот как от нас до этого фонаря. Наверняка ты что-то перепутала. — Да нет, я прекрасно помню, у меня же хранятся его конверты. Может, просто там такая нумерация? У мужа через два часа отправлялся самолет в Берлин, и ему некогда было заниматься посторонними тайнами. Он вернулся к чемодану очень довольный: теперь жена уж непременно поедет на Олькусскую, хотя бы из любопытства. — Только обязательно поезжай в рабочее время, — попросил он, — тогда наверняка застанешь электрика. Секретарша съездила на Олькусскую даже два раза, посетила электрика и твердо убедилась в том, что дом под номером восемьдесят шесть — чистая фикция. Взволнованная своим открытием, она позвонила подруге: — Слушай, надо сказать председателю, что этот Вишневский вообще не существует. А если и существует, то не на Олькусской. Я проверила, там вообще нет такого дома. Весть молниеносно разнеслась по банку и вызвала всеобщее волнение. Благотворитель, как видно, пожелал остаться неизвестным и сообщил ложный адрес. Кое у кого благородный Вишневский вызвал подозрения. — Может, следует сообщить в милицию? — спросила секретарша начальника валютного отдела. Начальник задумался. — Зачем? Никакого преступления тут нет, каждый имеет право передавать в казну государства что пожелает. Может, он не хочет, чтобы знали родственники? Хотя, с другой стороны, вдруг эти деньги добыты нечестным путем? В любом случае действовать надо осторожно и тактично. Осторожно и тактично сообщили в милицию о странных дарственных. Так, на всякий случай. Милиция, тоже на всякий случай, занялась ими. И обнаружила, что один раз, в самом начале своей благородной деятельности, Вишневский сообщил другой адрес. Мой... Моя приятельница знала все подробности происходящего, потому что в свою очередь была приятельницей обеих секретарш. Узнав подробности, я решила, что мой адрес Вишневский сообщил по чистой случайности. Вот если бы только не сущий пустяк — коробка из-под вафель кондитерской фабрики «Ольза» и кузен в Чешине... Подумав, я решила — милиции надо знать об этом. Не потому, что кузен мог оказаться валютным миллионером — смех! Но здесь, несомненно, была какая-то тайна, и ее надо разгадать. А всем известно, для милиции каждый пустяк может оказаться важным, и не следует решать самому, какая информация ценная, а какая — пустяк. Что ж, пожалуй, скажу. Участковый принял информацию с благодарностью, но без особой радости. — Коробку из-под вафель найдешь в любом магазине, — сказал он со вздохом. — И вообще во всем этом деле нет состава преступления. Глупое дело... Я по-прежнему была очень занята, много работала и решила наконец отдохнуть — собрать друзей на бридж, Павел вывихнул ногу, хромал, и я обещала после бриджа отвезти их с Баськой домой. Закончив игру за полночь, мы все вместе спустились к машине. На ветровом стекле за «дворником» была засунута какая-то бумажка. Я подумала — милицейская квитанция на штраф, и еще удивилась — за что? Ведь машина стоит на специально для этого предназначенном месте. Развернув бумажку, я прочла: «Рябой ездит в Залесье». Накорябано кривыми каракулями, ни подписи, ни даты, лишь непонятная информация о неизвестном Рябом. После неприятностей с баллонами такие мелочи уже не могли мне испортить настроения. Я лишь проверила, не испорчены ли стеклоочистители. Всю дорогу мы ломали голову, что может означать записка, и пришли к выводу: просто ошибка. Нормальное дело, ошибки случаются на каждом шагу.
* * *
А потом позвонила Лялька. Нет, не так. Потом позвонил Гавел. Или Лялька? Ну вот, начинается путаница в хронологии. Конечно же, потом позвонил Гавел, а Лялька звонила намного раньше. Итак, по порядку. Шел дождь со снегом, зима кончилась, я вообще не заметила, как она прошла, не до нее мне было, столько вокруг странных событий, с которыми у меня ничего общего. Ой, так ли уж ничего? Моя подруга Лялька позвонила и попросила, чтобы я немедленно отвезла ее в Мокотов. — Моя машина в ремонте, а такси вызвать невозможно! Всех знакомых обзвонила — никого нет дома, и где они бегают в такую погоду? — тараторила она в страшном возбуждении. — Не могу же я его вынести на улицу в такую мразь! — Кого ты не можешь вынести? — Да Самсона же! Ради бога, приезжай, меня ждут! Самсон — это ее кот, сиамский, необыкновенной красоты. Но вот зачем тащить этого красавца на улицу в такую мерзкую погоду — никак не могла понять, хотя жутко взволнованная Лялька и пыталась мне что-то втолковать о свадьбе. — Погоди, успокойся, я сейчас приеду, хотя ничего не поняла. Зачем тебе на свадьбе обязательно кот? — Вот непонятливая! Так ведь это не моя свадьба, а его, Самсона! На сегодня я договорилась отвезти его к знакомой кошке, а проклятая машина сломалась, я потеряла бумажку с их адресом и телефоном, а ехать надо обязательно сегодня, о господи боже мой, нет времени на разговоры, умоляю тебя, приезжай немедленно! Мне передалось волнение Ляльки, и, не требуя больше никаких объяснений, я бросила трубку и в спешке выскочила из дому. Ради кошек я и не на такое способна. Вот только как она найдет кошкин дом, если потеряла бумажку с адресом? Хоть адреса не было, но дорогу и дом Лялька помнила. Привыкший к машине Самсон не пожелал сидеть в корзине, вылез и развалился на заднем сиденье, недовольным мяуканьем реагируя на сильные толчки. — Он не любит, когда резко тормозят, потому что съезжает с сиденья, — объяснила Лялька. — Помедленнее, пожалуйста, сейчас его нельзя нервировать, сама понимаешь. Трудно было ехать еще медленнее, я и так еле тащилась из-за погоды, претензии Самсона не имели оснований. Мы легко нашли резиденцию невесты — роскошную виллу на Гощинского. — Мне ждать окончания свадебного обряда или как? — спросила я. — Ведь надо же отвезти вас обратно. — Ты с ума сошла — ждать! Меня отвезут хозяева невесты. Она девица, неизвестно, как встретит жениха. Забыла ее имя, кажется, Малъвина, а хозяйка — Кася. Или наоборот? Они бы сами приехали за мной, да я потеряла телефон. Ну, спасибо. Вечером позвоню. Лялька позвонила около полуночи и дала подробный рапорт о Самсоновой свадьбе. Все прошло замечательно, Кася оказалась совершенно очаровательной кошечкой, даже чуть ли не красивее Самсона, они сразу понравились друг другу, а пани Мальвина очень похожа на свою любимицу, такой же дымчато-бежевой масти. Домой их отвез пан Кароль на своей машине, Самсон хорошо перенес путешествие и не реагировал, когда машина тормозила. Ему было где развалиться, так как ехали они в «опеле-комби». «Опель-комби»!
Часы показывали шесть тридцать. На работу Ляльке было к восьми, так что все равно пора вставать. — Послушай, какого цвета был «опель-комби», которым пан Кароль отвозил тебя с Самсоном домой? — спросила я без предисловий. — Ну помнишь, тогда, зимой, после женитьбы на Касе? — Спятила ты, что ли? — хриплым со сна голосом спросила перепуганная Лялька. — Какого это пана Кароля я женила на Касе? — На Касе ты женила Самсона. Ну, тогда, на Гощинского, вспомни? Домой вас доставили на «опеле-комби». Какого он был цвета? Лялька постепенно просыпалась. — Господи боже мой, ты что, никогда не спишь? Откуда мне знать, какого он цвета, если уже стемнело и шел дождь со снегом? Машина вся была грязью заляпана. На кой черт тебе ее цвет? Ненормальная! — Вспомни, прошу тебя! Может, хоть что-нибудь запомнила? Не злись, тебе все равно на работу. — На работу, но я могла еще до семи спать. Погоди, мне вроде что-то вспоминается. Когда он выехал из гаража, остановился под фонарем. Светлый. Что-то яркое. Вроде желтый. Да, кажется, желтый. А что? — Ничего. Так просто интересуюсь. — Ты что? — заорала разъяренная Лялька. — Будишь меня чуть свет, чтобы просто поинтересоваться?! — Да нет... Ладно, так уж и быть, скажу. Тут, рядом в доме, совершено преступление, в нем замешан «опель-комби». Так что, сама понимаешь... Преступление Ляльку вполне удовлетворило, она перестала меня ругать и потребовала подробности. Я выдала ей наскоро придуманные подробности, она с интересом выслушала, а потом вдруг вспомнила: — Да, знаешь, он, наверное, свой «опель» давно продал. — Почему ты так думаешь? — По дороге он сказал, что собирается продать и купить другую машину. Жене цвет не нравится. Или продам, сказал, или перекрашу. — Так сразу и продаст! Мало ли что жене не нравится! — Продаст! Насколько я успела заметить, на жене он форменным образом помешан, все для нее сделает. Я у них была еще раз, когда у Касюни котятки появились. Четырех принесла. Чудо! Их сразу разобрали...
А теперь все хорошенько обдумать и разложить по полочкам, Лялька малость запутала хронологию непонятных событий. Итак: Лялька с Самсоном, информация о Рябом, Гавел... Гавел позвонил неожиданно, спросил, покончила ли я со святым Георгием, и заявил, что у него ко мне дело. Через пятнадцать минут он был уже у меня с громадной банкой кофе, так как чай не выносил и на всякий случай подстраховался. Я заварила кофе, мы сели за стол, и он вдруг начал настраивать меня против Баськи: — Заводишь какие-то подозрительные знакомства... Послушай меня, будь осторожнее с этой Маковецкой. Естественно, я потребовала объяснений. Ничего не объясняя толком, он лишь повторял как попугай, чтобы я была с ней осторожней, что это плохое знакомство, что она умная, а я глупая и что это добром не кончится. Все попытки узнать, в чем именно мне следует проявлять осторожность, ни к чему не привели. На вопрос, знаком ли он с Баськой, ответил, что не знаком, однако это отнюдь не уменьшает его глубокой убежденности, что из-за Баськи мне грозят неприятности. Уходя, повторил еще раз, что Баська — неподходящее для меня знакомство, следует держаться от нее подальше и быть осторожной. Пожалуй, я догадывалась о причине такого отношения к моей подруге. Время от времени, когда мы Баське надоедали, она собирала своих прежних дружков, шоферов и механиков, и устраивала с ними вечер встречи в одной из самых подозрительных забегаловок. Причем именно в забегаловке, решительно не желая встречаться в порядочном ресторане — не та атмосфера; по ее словам, в ней просыпался некий зов предков и, если не дать ему выхода, жизнь вконец осточертеет. Обычно вечер встречи приносит полное удовлетворение его участникам, а я не вмешивалась в профилактическую Баськину деятельность, считая это личным делом Баськи и ее предков. Павел тоже. Увидев, что протесты ни к чему не приводят, он стал рассматривать такие встречи как удобный случай хорошенько выспаться. Непонятно только, при чем здесь Гавел? И почему мне надо быть осторожной? Естественно, сразу после его ухода я позвонила Баське и потребовала объяснений. Баська сказала, что никакого Гавела не знает, в чем дело — не понимает, а что до забегаловки, то она уже давно там не была и спасибо, что напомнила. То-то Павел будет мне благодарен... Я чертыхнулась, пожелала Гавелу лопнуть и повесила трубку.
А затем ко мне пришла расстроенная Янка и пожаловалась на Доната. Он стал какой-то странный, вечерами уходит из дому, возвращается совершенно трезвый, ничего не говорит, и больше она этого не вынесет. — В том, что он ничего не говорит, странностей не вижу, — заметила я. — Было бы странно, если бы он вдруг стал разговорчивым. — Да он не только сам ничего не говорит, но и не выносит, когда с ним говорят! Я хотела было сказать, что те же самые симптомы наблюдались у моего мужа перед разводом, но вовремя прикусила язык. Может, у Доната появилась другая женщина? Но об этом я тоже Янке не сказала, она же продолжала анализировать душевное состояние мужа: — Он как будто все время чем-то расстроен. Или из-за чего-то нервничает. Или чем-то недоволен. Или еще что-то в этом роде. Нет, я больше не выдержу, он меня в гроб вгонит. Я предположила, что Донат запутался в какой-нибудь афере. — Но тогда должна же быть от нее хоть какая польза! Я еще не слышала, чтобы у аферистов с начала до конца были только неприятности. Да и какую аферу он может проворачивать в своем НИИ пространственного планирования? Пространство крадут, что ли? Такое предположение мне показалось сомнительным, а поведение Доната обеспокоило. Будь у меня побольше времени, я предложила бы Янке вдвоем организовать за ним слежку, чтобы выяснить, какие у него неприятности. Но времени не было, а мои попытки успокоить Янку ни к чему не привели.
А потом опять появился Гавел. Я поехала в филателистический магазин и хотела оставить машину на стоянке на улице Хожа. Тут я увидела, как с нее выруливает Гавел. При виде меня он затормозил, выскочил из машины и бегом кинулся ко мне. — Что ты тут делаешь? — с возмущением крикнул он. — Там твой дом горит, а ты себе разъезжаешь по городу?! На минуту окаменев, я тут же рванула с места и со скоростью пожарной машины помчалась к дому. Гавел не из тех, кто способен на глупые розыгрыши, а в доме у меня все-таки были дорогие моему сердцу вещи. Проделав путь за рекордное время, я убедилась, что дом стоит себе спокойно и вообще ничего поблизости не горит. В ответ на высказанные по телефону претензии Гавел холодно заявил, что ему так показалось и я еще должна быть благодарна за заботу. А я вдруг уверилась: врет, видимо, ему нужно было, чтобы я уехала, вот только зачем — неизвестно. Просто удивительно, но всем этим странным событиям я не уделила должного внимания, отметая их в сторону, чтобы не мешали моей главной задаче — космическим лучам. Подсознательно, однако, уже чувствовала, что вот-вот не выдержу. А тут еще позвонила Баська и слезно просила разыскать для нее гуцульский узор вышивки со старой подушки моей бабушки, который я когда-то срисовала на миллиметровку. Не подействовали никакие отговорки, и мне пришлось перевернуть вверх дном всю квартиру, чтобы разыскать этот узор. Уже тогда я подумала, что, видно, над космическими лучами тяготеет какое-то проклятие, ведь никогда до этого на моем творческом пути не вставало столько непонятных или совершенно идиотских преград. Ну а через два дня мой сын запустил вонючку, а потом позвонил светлой памяти покойник Дуткевич... Вот что вспомнилось мне перед визитом к майору. Но я понимала, что не могу поделиться с ним ни одним из своих воспоминаний, пока сама в них не разберусь, пока сама не выявлю связи между всеми этими странными событиями...
* * *
За утро майор провернул гигантскую работу и теперь знал обо мне абсолютно все: о баллонах, о битве под киоском, о Лелике и Вишневском. Сколько живу на свете, еще никто не проявлял ко мне такого интереса. Майор так дотошно изучил меня, что теперь его вопросы, без сомнения, преследовали лишь одну цель: убедиться в моей правдивости. Уверена, ответы на них он знал и без меня. — Да, вот еще что, — небрежно бросил он. — Кто такой пан Ракевич? Чем он занимается? Не зная толком, чем Гавел занимается, я дала расплывчатый ответ: — Он, знаете ли, деловой человек, я уже говорила. Большие дела делает. А по специальности фармацевт. Кажется, работает на предприятии, где производят на экспорт косметические товары. Но не уверена. — И это, по-вашему, большие дела? — Не о том речь. О торговых сделках, которыми пан Ракевич очень гордится. И хвастается передо мной, потому что доверяет. Сомневаюсь, впрочем, надо ли вам о них говорить. Майор заметил с легким укором: — Я не занимаюсь хозяйственными преступлениями, я расследую убийство. И меня интересуют все причастные к нему лица. И пожалуйста, не пытайтесь меня убедить, что вы лучше знаете, кто причастен, а кто нет. Я обиделась. — И не собираюсь! Возможно, с виду я полная идиотка, но вы ведь знаете, внешность иногда обманчива! Что же касается пана Ракевича, то, насколько я его знаю... — Уточните, насколько именно. И сколько времени? — Ну, знаю, и все тут. Что значит «насколько»? Знакомы много лет, а встречаемся по-разному-то каждый день, то раз в два года. Знаю, где он живет, но не знаю, чем занимается. В одном лишь уверена твердо: в его делах все чисто, ничего незаконного. Уж об этом он заботится особенно. — А почему особенно? — Потому что любит путешествовать. И значит, должен быть чист как стеклышко, иначе не получит загранпаспорта. Мне он многое порассказал в приступе откровенности, боюсь, не повредить бы ему. Очень не хочется. — Все-таки когда вы с ним познакомились? — О, еще в довоенные годы. Правда, тогда я была девчонкой, он старше меня лет на десять. Его родители были знакомы с моими. Через несколько лет после войны мы случайно встретились — и вот время от времени видимся. Майор закурил сигарету и, откинувшись, принялся задумчиво раскачиваться на задних ножках стула. Вперед-назад, вперед-назад. Ну, точь-в-точь как мои сыновья, которые таким образом вывели из строя два стула у мамы и три в собственном доме. Тут же за разрушением чужой мебели я наблюдала с искренним удовольствием. Майор размышлял, уставившись куда-то в пространство за мной. Наконец очнулся. — Покойный знал его. Знал также и Барбару Маковецкую. А они знакомы? Пани Маковецкая и пан Ракевич? Я и сама уже думала над этим. Ведь не случайно же Гавел ябедничал на Баську, предупреждал, что у меня будут из-за нее неприятности. Как в воду глядел! Неужели знал, что Дуткевича прикончат, а Баська даст покойному номер моего телефона? Ясновидец он, что ли? Может, Гавел предвидел и то, что покойный позвонит мне за минуту до смерти? Смешно говорить майору о таком, но обманывать милицию я тоже не хотела, поэтому, взвешивая каждое слово, сказала все-таки правду: — Не знаю. И не скрою от вас, пан майор, Маковецкую я прямо спросила об этом. Ответила, что не знает. Я же хорошо помню, как сама ей его показала. На улице. Издалека. Майор перестал ломать мебель и взгляд из пространства перевел на меня. — Давайте говорить откровенно. Вы наверняка и сами догадались — сейчас меня интересуют все связи, все контакты людей из вашего окружения. Что вам известно о них? Кто из ваших знакомых поддерживает связь друг с другом и знакомы ли они между собой? Например, знает ли Ракевич Рокоша? Знает ли Рокош Маковецкую? Знает ли Тарчинский Ракевича? Вот уж не ожидала! Майор явно переоценил мою сообразительность. — Ничего не понимаю! Ведь не меня же убили, а Дуткевича! Я вот она, перед вами, пан майор! Живехонькая! При чем тут мои знакомые? Взгляд майора стал загадочным и непроницаемым. — Все говорит о том, что именно вы — центральный пункт аферы. Как вы сами этого не понимаете? Ну, подумайте хорошенько. Ведь вы неоднократно утверждали, что милицию любите... — Люблю! — Вот и прекрасно! Раз любите, помогите следствию. Уходила я из Управления милиции в состоянии полной прострации, получив задание составить список всех моих знакомых — и ближних, и дальних, — а также пометить, кто из них с кем знается. Интересно, как это сделать? Пронумеровать их, что ли? А может, лучше разметить цветными карандашами, а стрелочки провести фломастером? Оригинальные все-таки методы расследования применяет майор. В голове у меня был полнейший сумбур. И еще я с грустью подумала, что расстанусь с моими физиками надолго, ибо придется заняться совсем другой деятельностью. Сама разберусь, что кроется за всеми событиями, кто из моих знакомых и почему связан с ними. А то ненароком подведу кого-нибудь...
Составив и вручив майору требуемый список, я собиралась немедленно кинуться в разведку, но тут из Копенгагена позвонила Алиция, чтобы узнать, как готовят утку по-пакистански, о которой я ей с восторгом когда-то рассказывала. Странно, ведь утку меня научили готовить у Эвы, а Эва была, можно сказать, у Алиции под носом, в Роскилле. Узнав это, Алиция обрадовалась и кончила разговор. Часа через два Алиция позвонила снова. Эва не знала. Она видела, как я записывала рецепт, и сама не стала записывать — сочла это достаточным, а помнит лишь, что для приготовления данного блюда требуется множество ингредиентов, из которых теперь ручается только за утку. Пришлось мне вытащить старый блокнот и продиктовать рецепт, после чего я посоветовала ей приготовить лучше говядину по-пакистански — эффект тот же, а намного проще. А потом спросила, зачем ей вообще это нужно. В ответ Алиция нервно расхохоталась. — Я должна отметить юбилей. Десятая годовщина моего приезда в Данию и работы в нашей конторе. К тому же мне повысили зарплату. Будут все родственники мужа, коллеги по работе, ну и здешние поляки. Нет, не вся эмиграция, только знакомая. Нет, это безнадежно, отвертеться никак нельзя. Услышав такое, я с еще большим жаром стала настаивать на говядине. Мы с ней обсудили меню, я обещала выслать посылкой московский борщок и спиртное. — Только прошу тебя, не отправляй больше чем по одной бутылке, — попросила Алиция. — Лучше сделай несколько посылок и в каждую по пол-литра, хоть одна проскочит без пошлины. А то здешние мерзавцы меня уже запомнили и проверяют каждую посылку, специально за ними охотятся. Представляешь, выучили наизусть названия всех польских водок! Мне пришла в голову гениальная идея. — А ты мне скажи, как по-датски малиновый сироп. Я напишу на бутылке и в декларации, у нас никто не поймет, а у вас, как всегда, поверят написанному. Может, и проскочит. Алиция пришла в восторг и продиктовала, что требовалось. Мы расстались. Тут же позвонила взволнованная Зося и спросила, умею ли я готовить рольмопсы. — Конечно, умею, — ответила я, удивленная сходством катаклизмов. — А у тебя что, тоже юбилей? — А, ты уже знаешь! — обрадовалась Зося. — Ну да, все дело в ее дурацком юбилее. Вот я и хочу выслать Алиции рольмопсы, а то она там загнется с готовкой. Знаешь, она ведь еще собирается делать вареники с капустой! — Успокойся, не сделает, у них капусты нет. — Есть! Позавчера в Данию выехала делегация Аре Полоны, так Анита отправила с ними четыре килограмма квашеной капусты. А грибы у нее еще с осени остались. Я тоже встревожилась и расстроилась из-за Алиции, представив подругу в эпицентре кухонного циклона. Тем более что она никогда не проявляла способностей в области стряпни. — Вот я и подумала, — продолжала Зося. — Вышлю ей хоть рольмопсы — уже легче, не надо думать о закуске. Даже здорово получится. Польский фольклор обеспечен: рольмопсы, вареники... — ...борщок, — дополнила я, — а главным блюдом будет мясо по-пакистански. Может, меню составлено и не очень удачно, зато экзотично. Датчане подумают, что так принято у поляков, поляки же набросятся на селедку и забудут про все остальное. Ты права, гони рольмопсы! — Легко сказать, я же не умею их делать! Потому и звоню тебе. Помоги, а? Я куплю селедку, очищу, замочу, а потом вместе сделаем, ладно? Они ведь могут лежать? — В маринаде, конечно, могут. А успеет ли Алиция их получить? Я не спросила, когда торжество. — Через три недели. Времени у нас немного. Я завтра же куплю селедку. Даже ради лучшей подруги я не стала предлагать свою помощь по очистке селедки. О нет! И ограничилась лишь инструктажем по изготовлению гвоздя Алициного юбилея: селедку очистить от костей, нарезать на тонкие длинные полоски и вымачивать сорок восемь часов, причем половину этого срока — в воде, а вторую половину — в молоке. Но тут я вспомнила, что в список для майора не внесла кое-кого из знакомых, и переключилась на другое.
* * *
Через пять дней в хвост очереди на главпочтамте пристроился один из Зосиных знакомых, некто Соколовский. Зося узнала, что он собирается отправить в Швецию коробку шоколадных конфет, и, воспользовавшись случаем, попросила его заодно отправить в Данию и наши рольмопсы. Рольмопсов получилось ровно семь килограммов. По нашим с Зосей подсчетам, именно такое количество могло спасти Алицию. Ведь мы как рассуждали: если их будет меньше, то одно из двух — или Алиция сразу же все слопает сама и будет страдать от угрызений совести, или воздержится и тоже будет страдать. Семи же килограммов за столь короткое время ей ни в жизнь не слопать, пусть себе пробует сколько хочет, гостям еще останется. Семь кэгэ селедки в плотно закрытой металлической банке представляли слишком большую тяжесть для женщины, поэтому ею обременили пана Соколовского, который, без всякого сомнения, был мужчиной и которому ведь все равно отправлять посылку, так что какая разница — одну или две. Так получилось, что в тот день пану Соколовскому жутко не везло. Вышло из строя колесо машины, в запасном испортился вентиль, машину с женой пан Соколовский оставил в мастерской, договорившись встретиться в городе, а сам помчался к зубному врачу. Потом Зося вручила ему рольмопсы, с женой он почему-то разминулся, такси поймать не мог, опоздал в прачечную, оставшуюся часть трассы одолел с помощью нескольких видов городского транспорта и когда, наконец, пристроился в хвосте очереди на главпочтамте и поставил на пол тяжеленную банку с рольмопсами, почувствовал, как все его существо протестует против маринадов. Теперь можно было отдохнуть и оглядеться. Пан Соколовский обратил внимание на стоящего перед ним в очереди молодого человека, который небрежно держал под мышкой огромную посылку. «Надо же, громадная, а какая легкая», — с завистью подумал пан Соколовский, травмированный тяжестью рольмопсов. Истекая потом, проклиная все на свете — Зосю, Алицию, селедку, колесо и того, кто придумал почту, — пан Соколовский невольно заинтересовался содержимым легкой посылки. Подошла очередь молодого человека. Он, оказывается, отправлял дамастовое пуховое одеяло небольших размеров. Пан Соколовский подглядел, что в таможенной декларации было написано «детское одеяло из пуха», и подумал: жаль, у Алиции нет детей, может, она не устраивала бы тогда юбилеев. Одеяльце взвесили, насчитали пошлину, запаковали и бросили в тележку с другими посылками. Молодой человек удалился. Настала очередь рольмопсов. — А банка закрыта герметически? — спросила таможенница, ознакомившись с декларацией. — Герметически, а как же! — поспешил заверить пан Соколовский, которому стало плохо при мысли, что придется тащить этот балласт Зосе обратно. Он не задумываясь поклялся бы, что банка — монолит из пуленепробиваемой стали. — Если желаете, для гарантии перевяжу ее еще веревкой. — Перевяжите, — согласилась таможенница и перестала интересоваться подозрительной банкой, по опыту зная, что забота отправителей о своих посылках ни в какое сравнение не идет со стараниями даже самых добросовестных почтовых работников. Банку с рольмопсами перевязали веревкой, завернули в бумагу, еще перевязали, стукнули несколько раз штемпелем и тоже бросили в тележку. Дело было в конце рабочего дня, отдел заграничных отправлений закрывался, и последней партии посылок предстояло переночевать на почте. Отправить их собирались лишь на следующее утро. Между вечером и утром была еще ночь. Небрежно брошенная на кучу посылок, банка с рольмопсами ударилась боком о ящичек со спиртным. Спиртное не пострадало, у банки же от удара сдвинулась крышка, которая вопреки мнению пана Соколовского все-таки не представляла единого целого с банкой. Немного сдвинулась, совсем капельку... Утром в помещение первой вошла заведующая отделом заграничных отправлений в сопровождении охранника, и оба сразу же почувствовали странный запах. Запах был острый и какой-то очень знакомый. Оба, как по команде, одновременно потянули носом воздух. — Воняет чем-то, — констатировал охранник. — Господи боже мой! — произнесла заведующая, побледнев. — Не иначе, что-то разбилось! И чего только люди не отправляют! Подойдя к тележке с посылками, она увидела страшную вещь: из посылки, лежащей на самом верху, что-то текло. Пахло остро, пронзительно и аппетитно. — Помереть мне на этом месте — селедка! — уверенно определил охранник. Отдел заграничных отправлений охватила паника. Будь испорчена одна посылка — куда ни шло. Выплатить одну компенсацию, извиниться перед одним человеком — невелика беда. Но ведь здесь катаклизм, катастрофа, кошмар! Пострадала не одна посылка, а, быть может, все лежащие под ней. В посылках же — дорогие ткани, шерсть, ценные предметы одежды, дорогостоящие продукты, сладости. При мысли о сумме, в которую обойдется выплата компенсаций, у сотрудников отдела волосы встали дыбом. Заведующая, взяв в помощь двух сотрудниц, рыдая и проклиная разными словами отправителей, которые черт-те что посылают, занялась подсчетом ущерба. После двух часов тяжкой работы она немного успокоилась: не так все плохо, главпочтамту банкротство пока не грозит. Большинство посылок содержало или алкогольные напитки, совершенно не пострадавшие от селедки, или льняное постельное белье, которое и так часто стирается. Безнадежно испорчены были только две посылки: залитое рольмопсовым маринадом детское пуховое одеяльце и бандероль с книгами, не представляющими, к счастью, библиографической ценности. Еще некоторое сомнение вызвала, правда, сухая колбаса, издающая теперь крепкий селедочный запах. Подумав, заведующая и ее подчиненные пришли к выводу, что селедка колбасе не помеха, а селедочный запах, может, даже повышает вкусовые качества колбасы. Оставалось составить официальный протокол и написать извещения пострадавшим отправителям. Протокол заведующая писала лично, ей помогала контролерша. — А вот поваренной книги нам ни в жизнь не найти, — мрачно бубнила контролерша. — Она в магазинах расходится вмиг. Что теперь делать? Заведующая отложила ручку и еще раз осмотрела подмокшую книгу. — В конце концов, прочитать можно, — сказала она. — Оставим, пусть отправитель сам решает, пошлет такую или вообще никакой. Что там дальше? Контролерша с легким отвращением взяла двумя пальцами следующий мокрый предмет и объявила: — Пуховое одеяльце. Никуда не годится. — Подождите, не могу же я написать в официальном документе «никуда не годится». Надо сформулировать как следует. Что за ткань на одеяле? — Дамаст. — Так. «Детское одеяло из дамаста...» Нет, нехорошо. «Одеяло детское. Негодность 100%. Дамастовое покрытие промокло насквозь, все в подтеках и...» И как, написать, что воняет? — Еще как воняет! — Но так же писать нельзя. «Издает запах»? Тоже не то. — Пропиталось селедочным запахом, — подумав, предложила формулировку контролерша. — Очень хорошо. «Пропиталось селедочным запахом». Дальше. «Пух...» А почему вы думаете, что там пух? — Так в декларации же написано. — Написать можно что угодно. Надо проверить. Опять же пух разный бывает — гусиный, утиный, может быть пополам с шерстью, а может оказаться не пухом вовсе, а пером. А нам выплачивать компенсацию. Проверьте! — Как же я проверю? Внутрь ведь не заглянешь. — А вы разрежьте, все равно вещь испорчена. Взяв ножницы, контролерша с усилием разрезала мокрый дамаст, засунула руку внутрь и вытащила из одеяльца горсть содержимого. — Пух, — сказала она, разжав ладонь. — Только вроде еще с чем-то. Может, и правда с шерстью? Она опять сунула руку под дамастовое покрытие, вытащила еще одну горсть пуха, и вдруг брови ее удивленно поползли вверх. — А это что? Пух с бумагой, что ли? Заведующая наблюдала за ее действиями с растущим беспокойством. Из глубин одеяльца контролерша извлекла большой ком мокрого пуха, в котором виднелось несколько длинных зеленых бумажек, очистила одну из них от налипшего пуха и... — Пресвятая Богородица! — сдавленным голосом произнесла заведующая. Несколько минут обе, не шевелясь, с ужасом вглядывались в зеленые банкноты. Первой опомнилась заведующая. Она вскочила, перевернув стул, и крикнула душераздирающим голосом: — Ничего не трогать! Ни к чему не прикасаться! Милицию! Свидетелей! Директора! В присутствии комиссии, составленной из представителей почтовой, таможенной и милицейской служб, пуховое одеяльце с оригинальной начинкой было торжественно разрезано на мелкие кусочки. Выяснилось, что начинка состояла из пятидесяти шести стодолларовых купюр, издававших резкий селедочный запах. — Неплохо! — одобрительно заметил поручик Вильчевский, услышав о сумме в пять тысяч шестьсот долларов. — Кто же отправитель? В таможенной декларации и в адресе на посылке отправителем значился некий Иероним Колодзей, проживающий по адресу: Варшава, улица Дольная, дом номер тридцать четыре. Адрес был написан четко, шариковой ручкой, кривоватыми печатными буквами. При внимательном изучении останков бесценного одеяльца было обнаружено, что один из швов дамастового покрытия распарывался и сшивался вновь вручную, причем старательно имитировалась машинная строчка. Этот факт автоматически исключал из числа подозреваемых изготовителя и избавлял милицию от трудоемкой и наверняка напрасной работы по его выявлению. — Теоретически одеяло могли фаршировать валютой прямо в мастерской, а шов распороть потом специально, чтобы на них не подумали, — рассуждал поручик. — Лично я в это не верю. Не будем терять времени. Малиняк, а ну-ка, быстренько слетайте к Колодзею. Может, сегодня все и выясним. Сержант Малиняк слетал и, вернувшись, мрачно доложил: — На улице Дольная в доме номер тридцать четыре размещается санаторий для нервнобольных. Нет там никакого Колодзея. И никогда не было. И ни одного Иеронима — ни среди больных, ни среди медицинского персонала. Никто из них в последнее время никаких посылок не отправлял, а на вчерашний вечер у всех алиби. — Адресат! — бросил поручик. Адресатом значился некий Улаф Бьернсон, проживающий по адресу: Стокгольм, Нюторстаген, 19/111. Поручик больше не высказывал оптимистических прогнозов. Лицо сидящего рядом с ним представителя таможенной службы выражало простодушное удовлетворение от того, что не он милиционер. Допросили весь персонал вчерашней смены главпочтамта. Никто не помнил человека, отправлявшего одеяльце, лишь одна сотрудница твердо стояла на том, что им был мужчина. К сожалению, никаких его примет она не запомнила. Зато все очень хорошо запомнили человека с рольмопсами — и оператор, и кассирша, и таможенница, и упаковщики. Из-за него остальные клиенты прошли незамеченными. Мрачный сержант Малиняк очень тонко подметил: — Явится такой, устроит тарарам, из-за него все на свете забудешь. Отдав должное проницательности сержанта, поручик Вильчевский решил побеседовать с подозрительным отправителем рольмопсов, ибо тот мог оказаться сообщником валютчиков. Следовало поскорее его разыскать. По документам отправителем рольмопсов была женщина, но все в один голос утверждали, что на самом деле отправлял их мужчина. Таможенница легко вспомнила, что вместе с селедкой тот человек высылал еще одну посылку, а именно коробку шоколадных конфет. А поскольку отправление одной-единственной коробки конфет было явлением довольно редким, оно не только осталось в памяти таможенницы, но и позволило без труда установить личность и адрес отправителя, пана Соколовского. Узнав фамилии Зоси и пана Соколовского, поручик разыскал в телефонной книге номера их телефонов и лично позвонил. Удивленные и обеспокоенные, они согласились немедленно прибыть на главпочтамт. Пока они ехали, поручик, не теряя времени даром, распорядился поднять всю доступную документацию по таможенным декларациям и выявить те их них, где зафиксированы: Иероним Колодзей (отправитель) и Улаф Бьернсон (получатель), а также все выехавшие из ПНР за последнее время подушки, перины, стеганые одеяла и прочие мягкие предметы. Легко понять, с каким восторгом персонал главпочтамта засел за такую адову работу. Поручик же занялся свидетелями. — Черт бы побрал эту селедку! — уныло жаловался пан Соколовский. — Мало того, что я тащил ее через весь город, настоялся с ней в очереди, теперь еще, кажется, милиция в чем-то меня подозревает. На каверзные вопросы поручика пан Соколовский отвечал чистосердечно и охотно, дал совершенно правдивое описание одеяльца и вселил надежду в сердце сотрудника милиции. — Ну а теперь расскажите нам, как выглядел человек, высылавший одеяло. Пожалуйста, подумайте хорошенько и вспомните его приметы. — Худой, — не задумываясь, информировал пак Соколовский. — Это я точно помню. Меня еще удивило, как такой дох... извините, совсем не атлет легко поднимает такую большую посылку. Это я только потом увидел, что в ней. — Его возраст? — Молодой. — Поточней, пожалуйста. Сколько лет вы бы ему дали? — Ну, двадцать шесть, двадцать семь... — Цвет волос? Прическа? Одежда? — Мне очень жаль, но все обыкновенное, поэтому и не запомнилось. Ничего такого, что бросается в глаза. Без головного убора, волосы темные, не короткие и не длинные, такие, знаете ли, средние. Одет нормально, прилично одет, тоже ничего примечательного. Обуви не помню. Лица его не видел, он стоял в очереди впереди меня, так что я его видел лишь со спины. Пан Соколовский честно старался вспомнить как можно больше, это было заметно, и поручик понял, что больше из него не выжать. Надежда померкла. — А вы бы его опознали? — на всякий случай поинтересовался он. — Сзади точно узнаю. Особенно если он будет держать под мышкой посылку с одеялом. Зося в качестве свидетеля фигурировать не могла, ибо на почте вчера не присутствовала. Фигурировала она как отправитель рольмопсов. Если главпочтамт и намеревался предъявить ей претензии, то быстро распрощался с этой мыслью, став свидетелем поистине яростной реакции на весть о катастрофе. С поразительной в ее состоянии объективностью Зося не сваливала всю вину за случившееся только на пана Соколовского, а лишь громко и выразительно высказала свое мнение о мужчинах как таковых. Пан Соколовский с пониманием воспринял незаслуженные наветы, ибо знал Алицию и тоже считал совершенно ужасным лишать ее лакомого блюда. Дотошный поручик решил проверить обстоятельства, в силу которых селедку отправлял пан Соколовский, а не Зося. Пережив шок и выкричавшись, Зося смогла удовлетворить его любопытство, давая ясные, логичные и исчерпывающие объяснения о юбилее, каторжной работе по изготовлению рольмопсов, неженской тяжести банки с ними, снова присовокупив свое мнение о мужчинах вообще. Потом с почты позвонила мне. — Слушай, все пропало! — кричала она в трубку голосом, еще полным ярости. — Зачем только я этим занялась, не иначе, спятила на старости лет! И вообще, что за идиотизм устраивать юбилеи! Да и ты хороша, не могла остановить меня! Мне с трудом удалось вклиниться в поток ее нареканий. — Да что случилось? — Плакали наши рольмопсы! Проклятая банка открылась, и все вылилось! Столько работы псу под хвост! Как вспомню гору перечищенной селедки... Я опять прервала ее, потребовав рассказать обо всем подробно и по порядку, ибо уже видела в своем воображении, как банка выскальзывает из Зосиных рук и несчастные рольмопсы, плод наших тяжких трудов, вываливаются на мостовую. У меня даже сердце замерло. Услышав описание катастрофы, я вздохнула с облегчением. — Не расстраивайся! Ничего страшного не произошло. Вылился только маринад, а рольмопсы не пострадали. Зальем их по новой и дело с концом. Только банку надо закрыть покрепче. — Ты думаешь, их можно спасти? — оживилась Зося. — Конечно, это просто, главное — поскорее. — Значит, мне их забрать отсюда домой, залить маринадом и... — ...и сразу же выслать. Еще сегодня. — Стефан как раз на машине. Значит, я их забираю, он нас отвозит домой, а ты через полчасика приедешь... — ...и по дороге куплю уксус. А потом вместе и отправим посылку. Кстати, раз ты еще на почтамте, сразу займи очередь. Таком вот образом через полчаса я уже во всех подробностях знала о случившемся. Застав у Зоси пана Соколовского, услышала от него рассказ о стоянии в очереди и отправке злосчастной посылки. И о том, как уже позднее, давая показания, Стефан увидел в соседней комнате странные ошметки, в которых с трудом узнал одеяльце. И как в ходе допроса понял, что одеяльце содержало какой-то недозволенный товар. И даже догадался какой. Готовя к новому отправлению банку с рольмопсами, мы с Зосей оживленно комментировали происшедшее, а затем поехали на почту. Хотя сотрудники отдела заграничных отправлений возненавидели все на свете маринады, они не осмелились отказать Зосе в приеме посылки, памятуя о ее взрывном характере. И с рольмопсами тоже обошлись как с динамитом, осторожно передавая груз из рук в руки и бережно укладывая его на тележку. Украшенные со всех сторон красными наклейками с надписью «ОСТОРОЖНО!!!», «НЕ КАНТОВАТЬ!!!», рольмопсы ближайшим самолетом улетели в Копенгаген и были доставлены Алиции в рекордно короткий срок, ибо весть о селедочной катастрофе распространилась с быстротой молнии и сотрудники почтовых отделений старались поскорей избавиться от этого свинства.
Розыск, предпринятый поручиком Вильчевским, дал интересные результаты. Были выявлены: еще один Иероним Колодзей, тоже якобы пребывающий в санатории для нервнобольных, еще один Улаф Бьернсон, а также сорок восемь одеял, перин и подушек. «Если в каждой отправлялось по пять тысяч, то улетело четверть миллиона долларов!» — прикинул поручик и пришел в ужас. В декларации, заполненной Иеронимом Колодзеем, значилось, что он выслал три подушки-думки с национальным орнаментом. Оставалось еще сорок пять отправителей. Выписав их фамилии и адреса, поручик организовал проверку и через два дня сделал страшное открытие: только семнадцать адресатов из сорока пяти существовали в действительности и проживали где положено, остальные оказались фикцией, выдумкой, фантомом! Полчища фантомов отправляли одеяла, подушки и перины в Норвегию и Швецию по разным адресам. Дважды повторялся один лишь Улаф Бьернсон. Сделав соответствующие выводы, поручик без труда убедил начальство, что масштабы аферы, на след которой он напал, заслуживают особого внимания. Одобрено было его решение поднять документацию по мягким постельным принадлежностям во всех почтамтах страны, отправляющих посылки за границу. Одобрено было его решение ознакомиться поближе с реально существующими семнадцатью отправителями упомянутых принадлежностей. Одобрено было решение запросить письмом — с помощью переводчика — Улафа Бьернсона, кто в ПНР снабжает его изделиями из пуха и кто в Швеции ими пользуется. При этом руководствовались соображением, что любой ответ господина Бьернсона, независимо от степени правдивости, даст пищу для размышлений. Письмо было написано якобы от имени почтовой администрации с туманной ссылкой на необходимость уточнения некоторых вопросов административно-финансового порядка. Изучение почтовой документации в других городах позволило выявить еще одну посылку на имя Улафа Бьернсона и пятьдесят четыре фиктивных отправителя уже не только мягких постельных принадлежностей, но также и детских игрушек, в основном кукол и одного медведя весом в два с половиной килограмма. Медведь улетел из Лодзи. Это какая же астрономическая сумма долларов могла в нем поместиться! Поручик опять вызвал переводчика и попросил написать письма всем скандинавским адресатам. Большинство из них фигурировали в качестве адресатов дважды, а Улаф Бьернсон из Швеции и Юхан Гасмиа из Норвегии — трижды. Не будь я посторонним лицом и имей возможность увидеть в этом списке Юхана Гасмиа, дело было бы распутано за три дня... Проверили семнадцать реально существующих отправителей. Все они оказались людьми честными и ни на первый, ни на второй взгляд не вызывали никаких подозрений. В ходе проверки на почте задержали двух граждан, посылающих за границу подушки. Подушки тут же распотрошили, ничего, кроме пуха и перьев, не обнаружив. Примет фиктивных отправителей никто из почтовых работников не помнил. По фиктивным адресам размещались всякие солидные учреждения, один раз даже отделение милиции. От Улафа Бьернсона в самом непродолжительном времени пришел ответ. Он писал (по-шведски, разумеется), что получил из Польши две посылки. Одну от совершенно неизвестного ему Иеронима Колодзея, вторую от тоже незнакомой ему Марии Ковальской. Как только он получил посылки, ему позвонил тоже незнакомый Йене Йенсен и, тысячу раз извинившись, сообщил, что польские друзья ошибочно выслали его посылку на адрес господина Бьернсона, о чем ему, Йенсену, сообщили по телефону, и теперь он просит переслать эту посылку ему на почту, до востребования. И второй раз получилось то же самое, господин Йенсен еще больше извинялся, он, Улаф Бьернсон, отправил и вторую посылку, расходы ему возместили, а больше он ничего не знает. И господина Йенсена не знает, в глаза его никогда не видел, почему перепутали адрес — понятия не имеет. На всякий случай прилагает к письму фотокопии обеих почтовых квитанций и заверяет в своем искреннем уважении. Через какое-то время были получены ответы и на другие письма. Разными словами в них говорилось, по сути, одно и то же: приходила посылка из ПНР от незнакомых людей, по телефону звонил законный владелец, извинялся за ошибку и просил полученное переслать ему на почтамт, до востребования. Законные владельцы фигурировали под тремя фамилиями: Йене Йенсен, Йене Хансен и Ханс Юханнсон. Никто из адресатов их не знал и никогда не видел. Таких писем от скандинавов пришло тридцать пять штук, поручик перечитал их по несколько раз и пал духом. Вряд ли все тридцать пять человек, к тому же в законопослушной Скандинавии, сговорились и дружно лгали ему. Скорее всего, они сообщали правду, и в таком случае напрашивался вывод: милиция напала на след крупной контрабандной аферы, нити которой держал в руках таинственный Йенсен-Хансен-Юханнсон, черт его знает — один это человек или трое. Скорее всего, за тремя фамилиями скрывается одно лицо, считал поручик. Он стал намекать своему руководству, что для пользы дела ему не мешало бы съездить в служебную командировку в Швецию, но начальство его намеков не понимало. Не очень надеясь на удачу, поручик тем не менее разослал в другие отделы Главного управления милиции списки лиц, так или иначе причастных к долларовой афере. В списках были и Зося, и Соколовский, и я, поскольку помогала Зосе в приготовлении рольмопсов. Один из списков попал к майору Фертнеру. Увидев в нем мою фамилию, — опять эта Хмелевская! — майор глубоко задумался.
* * *
Свое собственное расследование я решила начать с пана Кароля, хозяина очаровательной Каси и владельца «опеля-комби». Да и выбора-то у меня особенного не было, пан Кароль представлялся мне единственным реальным исходным пунктом. Узнав от Ляльки, что его фамилия Верблюд, я собиралась на следующий день порасспрашивать о нем в Транспортном управлении города Варшавы, но вечером позвонила Лялька и, смеясь, извинилась: — Прости, пожалуйста, я перепугала животных. Знаю, что горбатое, а вот теперь точно вспомнила. Его фамилия не Верблюд, а Дромадер. Хотя это одно и то же, правда? Никакой разницы. — Разница есть, — укоризненно поправила я. — В количестве горбов. Спасибо, что вспомнила. Представляю, как бы потешались завтра надо мной в Транспортном управлении! А больше ты ничего не вспомнила? — Вспомнила. Представь себе, их недавно обокрали. К этому сообщению я проявила повышенный интерес, ибо кражи были составной частью моего задания. — А что у них украли? Случайно не доллары? — Как, ты уже знаешь? Откуда? — У всех крадут доллары. А вот откуда знаешь ты? — От свекрови. Она мне сообщила под большим секретом. Как какая свекровь? Могла бы и догадаться. Если мы поженили наших детей, то кем она мне доводится? Свекровью, правда? Тут я сообразила, что Лялька говорила о своем Самсоне, Касе и жене пана Кароля. — Это ты приходишься свекровью Касе, — поправила я. — Свекровь — это мать мужа. А мать жены — теща. Значит, тебе сказала теща Самсона. Покладистая Лялька охотно согласилась быть свекровью и в подробностях пересказала то, что узнала от тещи Самсона. Кроме виллы, красавицы жены и красавицы кошки у пана Кароля были две машины, постоянная домработница и неизвестного происхождения огромные суммы в отечественных и конвертируемых дензнаках. Богатство свое он держал дома, будучи, в отличие от Ленарчиков, твердо убежден, что от воров нужно и можно защищаться. Средства защиты он применял надежные: несколько хитрых замков во входных дверях, сигнальная установка, звуковая сигнализация и скрытый за книжными полками кабинета сейф, отпираемый с помощью сложного шифра. Охране имущества был подчинен и распорядок домашней жизни. Пан Кароль категорически требовал обязательного присутствия в доме как минимум одного человека, справедливо рассуждая, что звуковая сигнализация лишь тогда имеет смысл, когда есть кому этот сигнал услышать. Его жена Мальвина вставала очень поздно, и домработница могла употребить утренние часы для хождения по магазинам или поездки на рынок, для чего пользовалась второй машиной (водительские права у нее были), а потом уже целый день не выходила из дому, разве что в садик. Садик, окруженный сеткой, представлял собой чудесный газон, который украшало несколько серебристых елей и с десяток розовых кустов. Когда-то у самого дома росло высокое дерево, но осторожный пан Кароль велел его спилить, тем самым лишив злоумышленников возможности пробраться в дом через крышу. В общем, не дом, а настоящая крепость. Единственным недостатком оборонительной системы было отсутствие злой собаки. Ее не заводили из-за Каси. Кася являлась предметом обожания и смыслом жизни пани Мальвины, которая в свою очередь являлась таковым для пана Кароля. Кася и Мальвина были очень похожи друг на друга, те же лазоревые прозрачные очи, та же дымчатая, розово-бежевая масть, та же мягкая, вкрадчивая грация движений. Разумеется, хозяин больше любил жену, к кошкам же относился равнодушно, но стараниями пани Мальвины уверился в том, что Кася является как бы составной частью обожаемой жены. Наверняка ни одна священная египетская кошка не почиталась так, как голубоглазая, донельзя избалованная Кася. Ради Касиного спокойствия пришлось отказаться от собаки, ибо при виде даже самого крошечного щенка Кася закатывала истерику и теряла аппетит. Наличие врагов допускалось лишь за оградой газона. Недели через две после того, как разобрали Касиных деток, пани Мальвина решила развлечь свою любимицу, хотя кошка уже явно забыла об утрате, и потребовала у мужа вывезти их на природу. Пан Кароль, разумеется, подчинился желанию жены. Кася была животным настолько домашним, что ходить умела лишь по коврам и паркету да еще, пожалуй, по каменным, нагретым солнцем плитам террасы. Когда ее выносили в садик и ставили на травку, она совершенно теряла голову от страха, прижималась к земле и, шаркая брюхом по траве, ползла к дому, хрипло мяукая. Взъерошенную, с диким взглядом, ее приносили домой, она забивалась в угол за диванную подушку и несколько дней отсыпалась после нервного потрясения. В машине же чувствовала себя как дома и путешествия любила. Пан Кароль вывез своих подопечных в лес под Повсином. Все было хорошо, пока хозяйка держала кошку на руках. Будучи в то утро в веселом настроении, пани Мальвина решила узнать, умеет ли ее любимица лазать по деревьям. Выбрав на полянке высокую толстую сосну, она осторожно отцепила Касины коготки от своего свитера и поставила кошку у подножия дерева. Что испытала кошка, первый раз в жизни коснувшаяся шершавой коры дерева, — неизвестно. Обиделась ли она на то, что ее выпустили из объятий и поставили на грязную землю, или в ней пробудился инстинкт ее далеких предков, но не успела пани Мальвина опомниться, как буквально за секунду кошка оказалась наверху, на недосягаемой с земли высоте. И с поразительной ловкостью и прытью продолжала взбираться еще выше. Пани Мальвина была в восторге. Ее муж наслаждался видом двух принадлежащих ему очаровательных созданий — одного на дереве, второго под деревом. Кася выбрала довольно толстую ветку, отходящую от ствола под прямым углом, и грациозно вскарабкалась по ней до самого конца. Теперь она оказалась над головами своих хозяев. Ветка слегка качнулась от ветра, и Кася вопросительно мяукнула. — Ах ты, моя прелесть! — восхищалась внизу пани Мальвина. — Ах ты, моя умница! Кася впилась когтями в ветку и мяукнула еще раз, громче. — Ой, она боится! — с беспокойством произнесла хозяйка. — Кароль, пусть она вернется! Касенька, счастье мое, вернись к своей хозяйке! Вернись, моя радость! Кис, кис, кис! И тут разыгралась драма. Больше всего на свете Касеньке хотелось вернуться к своей хозяйке, но это оказалось невозможным. Влезть на дерево она влезла, но вот слезть оказалось свыше ее сил и умения. Она попыталась сползти задом, одна лапка соскользнула с ветки, кошка потеряла равновесие и чуть не свалилась. Это был конец. Теперь никакая сила не заставила бы ее пошевелиться! С душераздирающим мяуканьем она распласталась на ветке, намертво вцепившись в нее всеми когтями. Пани Мальвина испугалась не меньше и тоже издала душераздирающий крик: — Боже! Она упадет! Разобьется! Забеспокоился и хозяин. Правда, он слышал, что кошки обычно приземляются на все четыре лапы, но Кася не была обычной кошкой, воспитывалась не по-кошачьи, и неизвестно, чего от нее ожидать. Пока же она оглашала окрестности жуткими воплями, явно призывая на помощь. Ей вторила хозяйка: — Кароль, сделай же что-нибудь! Она упадет, убьется! Кисонька, золотце мое, не плачь, сейчас мы тебе поможем! Кароль, ну скорей же полезай за ней! Что же ты стоишь, изверг! Обалдевший от их крика, толстенький и не очень молодой пан Кароль сделал попытку влезть на дерево, но у него ничего не получилось. Ствол был гладкий, ветки начинались высоко. Пани Мальвина совсем потеряла голову. — Ох, я этого не переживу! Касенька, счастье мое, держись крепче, не упади! Нет, вы только посмотрите на него, он даже на дерево не может залезть! Сними ее, сними сию же секунду! — В конце концов, я не обезьяна! — рассердился пан Кароль. — Ничего с кошкой не сделается, даже если она слетит с дерева. Ну, хочешь, подложим веток, травки? Его слова подлили масла в огонь. Как, этот изверг, это бесчувственное чудовище хочет, чтобы ее единственная радость упала и разбилась? Глаза себе повыкалывала? Лапы повыламывала? Нет, если уж падать, так на что-нибудь мягкое. Очень мягкое! — Привези сюда матрасы! Нет, подушки! Поезжай домой, собери все подушки, одеяла и матрасы! Мои меха! И твою дубленку! Потерпи немного, моя кисонька, и держись крепче! Ну, чего ты еще ждешь, зверь, ирод! Драма на поляне достигла своего апогея. Пани Мальвина проклинала мужа, рвала на себе волосы и заламывала руки, молилась и рыдала, успокаивала Касю и опять проклинала мужа. Поднявшийся ветер раскачивал ветку. Кася совсем охрипла. Пан Кароль не знал, на что решиться. — Если ты сию минуту не поедешь, я за себя не ручаюсь! — страшным голосом вскричала пани Мальвина. Отбросив последние колебания, ее муж в панике ринулся к машине и помчался в город. Домработница собирала на стол. Тарелка выпала из ее рук, когда хозяин как буря ворвался в дом и задыхающимся голосом крикнул: — Быстрее! Все одеяла! И подушки. Перины с постели и матрасы с чердака! Все в машину! Быстрее! Ничего не понимая, домработница в дикой спешке набивала машину подушками, пан Кароль таскал матрасы и перины. В ушах его звучали мольбы и проклятия жены, оставленной сейчас на произвол судьбы в глухом лесу. Быстрее! Быстрее! Сталкиваясь и налетая друг на друга, они загрузили машину и багажник. — Да что случилось? — пыталась добиться толку домработница. — Где хозяйка? Нельзя же подушки на пол, испачкаются! — Пусть пачкаются, черт с ними! Быстрее! Кася на дереве! Не видя связи между Касей на дереве и опустошением дома, домработница все же послушно заталкивала одеяла на переднее сиденье. Дверца не закрывалась. Пан Кароль колебался не больше секунды, бросился в гараж и вырвался оттуда на второй машине. — Фелиция, вы тоже поедете! Остальное в эту машину! — Дома никого не останется, — предупредила Фелиция. — Ничего, мы быстро. Выбегая из дома с последним матрасом в руках, пан Кароль ногой захлопнул калитку. Две машины, битком набитые мягкими постельными принадлежностями, понеслись к Повсину. Паника хозяина передалась домработнице, и она не оставала от него. На поляне они застали выразительную сцену: под деревом, стоя на коленях, горько рыдала пани Мальвина, на дереве изредка хрипло взвывала вконец измученная Кася. При виде мужа пани Мальвина вскочила и с яростью накинулась на него: — Ты что, задом ехал, изверг? Не мог быстрее? Тут во второй машине подъехала домработница, и они втроем стали лихорадочно устилать землю под деревом матрасами, одеялами и подушками. Несчастному хозяину досталось еще и за то, что не привез меха. — Ты вот уговори ее спрыгнуть, — сердито огрызнулся пан Кароль. — И уговорю, — ответила немного успокоившаяся жена и сладким голосом принялась уговаривать свою бесценную кисоньку отцепиться от гадкой ветки и прыгнуть вниз. Полуживая от страха и переживаний кисонька не реагировала на ее призывы. Представление на полянке затянулось бы до бесконечности, если бы по совету Фелиции пан Кароль не принялся трясти длинной палкой ветку с кошкой. Не в состоянии более удержаться на тряской опоре, вконец обессилевшая кошка поддалась своей участи, отцепилась от дерева и, растопырив все четыре лапы, шлепнулась в самую середину приготовленной подстилки без всякого ущерба для здоровья. Со слезами радости схватила ее счастливая хозяйка, уговаривая успокоиться и благодаря мужа за чудесное спасение любимицы. Пан Кароль с облегчением запихивал в машины немного запачканные постельные принадлежности. Вернувшись домой, он нашел калитку закрытой, так что никакие подозрения не закрались в его душу. Вслед за ним подъехала домработница, и они вдвоем разгрузили машины. Затем он прошел в спальню к жене, которая утешала натерпевшуюся Касю и уговаривала ее съесть хоть капельку сметанки. При этом обе были так очаровательны, пани Мальвина была исполнена такой признательности мужу, что тот забыл о пережитом и с приятностью провел весь вечер в их обществе. Перед сном пан Кароль зашел к себе в кабинет и только тут вспомнил, что задняя дверь, выходившая на террасу, весь день оставалась открытой. Встревоженный, он раздвинул полки, открыл сейф, заглянул в него и замер, не веря глазам своим. Затем бросился к столу, выдвинул несколько ящиков, опять заглянул в сейф и опять замер, а потом впал в ярость. Все вулканы мира клокотали в груди пана Дромадера, когда он ворвался в спальню с намерением растерзать Касю на мелкие кусочки, ибо ни минуты не сомневался, когда именно и благодаря кому неизвестные грабители могли сделать свое черное дело. Может, кровь и обагрила бы мирную спальню, но Каси, на ее счастье, там не оказалось. Поддавшись наконец уговорам своей хозяйки, она согласилась подкрепиться и в данный момент кушала в кухне слегка обжаренную печеночку. Пани Мальвина сидела перед зеркалом, расчесывая свои чудесные волосы. — Где эта скотина? — прохрипел пан Дромадер. — Убью! — О ком ты говоришь? — изумилась жена. — Какая скотина? — Из-за твоей чертовой кошки мы разорены! Понимаешь? Разорены! Пока жена поняла лишь одно — ее Касе грозит опасность. Она стремительно встала. — Но, милый, успокойся! При чем тут Кася? — Нас обокрали! Обокрали в то время, как эта... сидела на дереве! Из-за нее в доме никого не было! Все, понимаешь, все подчистую вымели! Мы разорены! — В таком случае виновата я. Это я подсадила Касю на дерево. Так что можешь убить меня! Но постой, как же подчистую? У нас ведь, слава богу, остались все подушки и одеяла... Пан Кароль почувствовал, что сейчас задохнется. — Что ты несешь? Одеяла, подушки... Остался дом со всей обстановкой, твои меха, твои драгоценности, ну и что из этого? Жалкие крохи, нищета! Ради Каси пани Мальвина стерпела бы все. — Ну так продай и мои меха, и мои драгоценности! Без изумрудов я обойдусь. И вообще могу в этом году не ездить в Италию. И даже пойду на работу! При мысли, что его обожаемая жена пойдет на работу, а там люди, и посторонние мужчины, и каждый из них сможет в свое удовольствие наслаждаться видом ее уникальной, кошачьей красоты, у пана Дромадера потемнело в глазах. Он сел, закурил и попытался взять себя в руки. — Я все понял, — сказал он, помолчав. — Черт возьми, только теперь я все понял! Неудивительно, что никто не хотел признаться... Смотри, о краже никому ни слова! — обратился он к жене. — Узнают — мне конец. Да и ничего страшного, собственно, не произошло. Я излишне погорячился, извини. — Ты совсем не умеешь вести себя, милый, — упрекнула его жена и пошла открыть дверь, за которой послышалось нетерпеливое мяуканье. Пан Кароль накинул бонжурку, рассеянно погладил Касю и отправился в свой кабинет.
* * *
Прижимая к уху телефонную трубку, я с огромным интересом выслушала Лялькин рассказ и стала задавать вопросы: — А почему, собственно говоря, пани Мальвина рассказала об этом тебе? Кто ты ей? К тому же муж строго-настрого запретил вообще кому бы то ни было трепаться о краже. — Э, глупости! — легкомысленно протянула Лялька. — Ни я, ни ты, ни вообще подобные нам для них не существуют, знаем мы или нет — им без разницы. Вот ты, например, имеешь какое-нибудь отношение к долларам? То-то. А Мальвина со мной подружилась на кошачьей почве, вот и рассказала, да и потом ей просто надо было с кем-то поделиться. А я самая безопасная. Уж очень она расстроилась. Из-за Каси, конечно, не из-за кражи. Плевать ей на те доллары! — Постой, а что он такое говорил, будто никто не хотел признаться? Видишь ли, я тоже знаю таких, которых обокрали, и они тоже не хотели сообщать о краже. — Не знаю, мне ни к чему, я и внимания не обратила. Кажется, ограбили кого-то из их знакомых. Я попросила Ляльку поднапрячься и постараться вспомнить. Она честно постаралась, но без особого успеха. — Вроде о чем-то таком она мне недавно рассказывала. Чуть ли не на улице напали на их знакомых и отобрали доллары. А они, доллары, вроде как принадлежали ее мужу. Так что он понес большие убытки. Знаешь, этот ее муж, по-моему, обыкновенный валютчик, ну, не совсем обыкновенный, а крупная акула черного рынка. Но это, разумеется, мое личное мнение. Так мне кажется. А тебе зачем? — Пока еще сама не знаю. В последнее время столько происходит странного, и все это как-то связано с долларами. Так у него, значит, тоже доллары украли? — И доллары, и наши. Вот теперь, когда ты заговорила о них, я вспомнила, как она рассказывала, и получается — это она не рассказывала, просто у меня получается, — что тогда ограбили то ли их компаньонов, а может, наоборот, партнеров. И никто не хотел признаться, все говорили — пустяки. Ага, вот именно она так и сказала: когда тех ограбили, они отнеслись как к пустяку, а тут ее муж сразу шум поднял, крови жаждал! Но потом он изменил мнение и тоже стал говорить — пустяки. — Меня все-таки удивляет одна вещь. Ведь их дом оставался пустым очень недолго. Ну, сколько времени займет дорога до Повсина и обратно? Вместе с прогулкой на полянке — максимум полтора часа. — Как раз полтора, Фелиция подсчитала. — И что же тогда получается? Кто-то случайно угодил в эти полтора часа? Или за ними специально следили? Выжидали долгие годы и вот теперь воспользовались случаем? — Он именно так и считает. А она считает — это у него навязчивая идея, помешался на долларах. Просто увидели — калитка открыта... — А она была открыта? — Да. Выбегая из дому, хозяин толкнул ее ногой, но замок не защелкнулся. И, как оказалось, не была заперта задняя дверь. Нет, он уверен, что за ним следили и подсматривали, иначе как бы они узнали шифр сейфа? Я кивнула головой, хотя Лялька не могла меня видеть. Пан Дромадер прав. Можно случайно наткнуться на открытую калитку или дверь, но не на шифр. Наверняка кто-то давно имел на примете богатство пана Кароля, выжидал, следил и вот незамедлительно использовал редкую возможность. Даже кражей со взломом этого не назовешь — калитка настежь, дверь на террасу не заперта... Я даже мимоходом подумала, что, невзирая на разницу в мировоззрениях, Дромадер и Ленарчик были обворованы одинаковым образом. По моей просьбе Лялька подробно описала садик пана Кароля: обнесенный проволочной сеткой газон, несколько елей и кустов. Живая изгородь, правда, густая, через нее ничего не увидишь, но если с той стороны встать на что-нибудь высокое... — Кабинет его на первом этаже, — продолжала Лялька, — когда шторы не задернуты, все видно. И вот еще какая интересная штука. Пани Мальвина мне рассказывала, что ее муж делал вид, будто дома денег не держит. — Перед кем делал вид, если жена знала? И как делал? — О господи, ну не перед женой же! Перед теми, с которыми он проворачивал свои дела. Может, не доверял им. А выглядело это так: деловые переговоры он проводил у себя в кабинете, а когда они приходили к соглашению, то договаривались встретиться здесь же попозже, он садился в машину и ехал в город — будто для того, чтобы взять деньги, а потом возвращался и преспокойненько доставал их из сейфа. И ни разу себя не выдал. Все были твердо убеждены, что деньги он держит где-то в другом месте. — Отсюда вывод: обокрали посторонние, которые об этих штучках просто не знали. — Наверное. Мальвина не треплется кому ни попадя, да и мне прямо всего не рассказала. Частично проговорилась, частично я сама догадалась. И я бы никому не рассказала, только тебе, раз уж мы об этом заговорили. Вот только никак не пойму, почему это интересует тебя? Может, собираешься заняться поисками грабителей? — Нет, хотя кто знает? Может, это самый простой путь? Но все-таки воров я, пожалуй, оставлю милиции. — Неужели ты думаешь, что он пожалуется в милицию? Я уверила Ляльку, что еще не совсем спятила и отлично понимаю: такие дельцы, как Дромадер, предпочитают не высовываться. Понятно мне и его желание сохранить потерю в тайне от своих, ибо в мире подпольного бизнеса уважением пользуется лишь капитал. Нет его — и нет человека. А все, кого ограбили за последнее время, так или иначе были связаны с подпольным бизнесом... — Выходит, что какой-то Арсен Люпен экспроприирует богатства аферистов! — с удовлетворением констатировала Лялька. — Если выследишь его, передавай от меня привет.
В Транспортном управлении без особого труда удалось получить справку о новом владельце «опеля-комби». Им оказался некий Альфред Квачковский. Я не поленилась, съездила и посмотрела на него, а также кое-кого порасспросила. Он был совсем не похож на водителя «опеля», того, что меня преследовал и дрался у киоска. И вообще, никто не видел «опеля» у Альфреда, на работу он добирается на автобусе, а по воскресеньям выезжает на астматической старой «сирене». Тут мне подвернулся Гавел, и я поделилась с ним своими сомнениями: человек купил роскошную машину, а позволяет ездить на ней неизвестно кому. — Глупая же ты! — снисходительно бросил Гавел. — Жизни не знаешь, что ли? Много есть таких, что предпочитают приобретать имущество на чужое имя. Случись что — с него взятки гладки: виллу он у кого-то снимает, машина чужая, никаких денег он не зарабатывает и не тратит. Попробуй ухвати такого. А тебе что за дело до этого? Я разозлилась. Вот еще! Какое ему дело до того, что мне за дело? Слишком много себе позволяет! Чтобы сбить с него спесь, я важно сообщила, что машина Квачковского связана с преступлением, которое я расследую. С Гавела и в самом деле сразу слетела вся важность, он с живым интересом принялся меня расспрашивать и выудил из меня почти все. — Постой, да ведь ты его знаешь, — заметила я, когда дошла до покойника Дуткевича. — У него ведь был номер твоего телефона. — Что было?! — Номер твоего телефона. В записной книжке. Собственными глазами видела. Гавел смотрел на меня так, будто я ненароком стукнула его по темени тяжелым предметом. — Номер моего телефона? Откуда у этого сукина сына номер моего телефона? Я не преминула его сурово одернуть: — Нехорошо так выражаться о покойниках. — Ладно, извини, откуда у этого светлой памяти кретина... Как его?.. У этого Дуткевича мой телефон? Не знаю я такого. Кто он? Похоже, покойный Дуткевич имел дурную привычку записывать телефоны совершенно незнакомых ему людей. Я пояснила, что он работал в кооперативе по выращиванию шампиньонов. Гавел, наморщив лоб, тщетно старался припомнить Дуткевича. — Вот убей меня... А как его звали? — Вальдемар. Гавел вытаращил глаза и вроде перестал дышать. Прошла минута, не меньше, пока он наконец перевел дыхание и обрел дар речи: — Черт его знает, может, я с ним где-то пил? Не помню. Странно, что меня до сих пор в милицию не таскали. Я поспешила его успокоить: в этом не было необходимости, так как все нужные милиции сведения о нем, Гавеле, сообщила я лично. Неизвестно почему, это его страшно обрадовало. Он даже не спросил, какие именно сведения о нем я сообщила в милицию, только от души расхохотался и объявил, что когда-нибудь я его сведу-таки в могилу. А я могла бы поклясться — он вспомнил Дуткевича и в глубине души порадовался, узнав, что ему это ничем не грозит. Я же со своим розыском зашла в тупик, ведь, найдя «опель-комби», надеялась узнать, зачем его водитель ездит за мной, а вот теперь в тупике уперлась в Квачковского, который вряд ли мне что скажет. Придется оставить этот путь и пойти по другому. Попробуем рассуждать логично. В каждом, пусть даже в самом запутанном, самом сложном деле существует некий связующий элемент. Естественно предположить: таким элементом в моем деле являются доллары. Доллары экспроприировали у богатых аферистов Варшавы, доллары отправлялись в заграничный вояж в подушках и одеялах, доллары пересылал в Национальный банк таинственный Вишневский, доллары искала Янка... Но тогда при чем тут я? Я их не крала и не переправляла через границу, не торговала ими у себя в стране. И что общего между Дуткевичем и долларами? Судя по тому, что я знала, Дуткевич никогда не занимался темными делами, вел самый что ни на есть честный образ жизни. Дальше: Вишневский и коробка из-под чешинских вафель. У меня дома была такая коробка, но участковый прав: точно такую же найдешь в любом магазине. Значит, случай? И тот факт, что Вишневский в качестве обратного адреса сообщил мой — тоже случай? Выходит, и доллары ничего не проясняли. Надо искать другой связующий элемент. Среда? Валютчики и воротилы черного рынка. Ограбленный Ленарчик, потом Дромадер, да и те валютчики, о которых я слышала, — все они представители определенной социальной среды. Всех их объединяло упорное нежелание признаться в понесенном ущербе. Владелец «опеля», судя по махинациям с покупкой машины на имя Альфреда Квачковского, тоже из их числа. Владелец вишневого «таунуса» — вероятно, тоже. Часто приходилось слышать, что валютчики свои сделки совершают в машинах. Лелик вот никак в эту схему не вписывается, угодил в эту долларовую компанию, как кур в ощип. Но Лелик вообще отличается своей исключительной способностью попадать в идиотские положения, так что он не показатель. И покойник Дуткевич портил схему — что общего у него с преступной средой? Пусть не все составные укладываются в мою схему, но вывод, к которому я пришла в разговоре с Лялькой, вполне логичен: кто-то в Варшаве принялся грабить подпольных миллионеров и мошенников, отбирая у них нажитое нечестным путем. С Леликом вышла неувязочка, но на то он и Лелик. Кто-то действует наверняка и чувствует себя в безопасности, будучи уверенным, что ни один из ограбленных не обратится в милицию. Значит, грабят валютчиков и мошенников, а потом... Что потом? Да тут и думать нечего, яснее ясного! Потом — Вишневский! Благородный Вишневский! Отбирает доллары у проходимцев и передает в казну государству. Наверное, огорченный экономическими трудностями, которые переживает страна, решил помочь, предоставив ей конвертируемую валюту, в чем столь остро нуждается народное хозяйство. Допустим. Тогда при чем здесь доллары в одеяльце? Подумав, я легко раскрыла тайну и контрабандных долларов. Встревоженные валютчики, спасая свое добро, переправляют его в безопасное место, за пределы досягаемости благородного разбойника Вишневского. Просто, логично, и все бы сходилось, если бы не покойник Дуткевич и я. Впрочем, Дуткевич мог быть Вишневским, и тогда его смерть можно объяснить местью разоренных валютчиков, но, во-первых, бандероли с долларами поступают в Национальный банк и после смерти Дуткевича, и, во-вторых, прикончив его, валютчики перестали бы переправлять доллары за рубеж, а этого не произошло. Ни в одну из моих комбинаций Дуткевич не укладывался, так же, как и Лелик. Самое же плохое, что никуда не укладывалась я сама. В чем заключалось мое участие? Какого черта ездил за мной краснорожий жлоб на машине Квачковского? Какая свинья и почему прокалывала мне баллоны? Кто и зачем сообщал мне, что Рябой ездит в Залесье? В Залесье ездил никакой не Рябой, а я сама, там жил один из моих ядерных физиков, и, если даже признать, что общение со мной не доставляло ему удовольствия, вряд ли его месть приняла бы столь странную форму. Нет. Как ни прикидываю, как ни мучаюсь — не могу найти ни одной ниточки, связывающей меня с долларовой аферой. Наверное, такой нити и не существует, я просто совершенно случайно натыкаюсь на торчащие в разных местах вершины долларового айсберга. Но тогда как понимать слова майора Фертнера, будто я представляю центральный пункт. Боже мой, центральный пункт чего? Правда, что-то слишком часто натыкаюсь я на эти вершины... И опять в своих рассуждениях я зашла в тупик. Попробую еще раз начать сначала, двинувшись по другой дорожке. О пропавших марках Мартин никому, кроме меня, не говорил. Верная данному слову, я тоже молчала. Гавел ябедничал на Баську. Он же напугал меня до полусмерти, сказав, что горит мой дом. В тот момент я собиралась войти в филателистический магазин. Филателистический магазин, марки — прямая связь. Я не видела, чтобы Гавел входил или выходил из филателистического магазина, он просто уезжал оттуда на своей машине, затормозил, увидев меня, и бросился ко мне с идиотским сообщением о пожаре. Может, он не хотел, чтобы я увидела кого-то, кто как раз был в это время в магазине? Гавел знал, что я интересуюсь марками и разбираюсь в них. Янка жаловалась мне на то, что Донат стал какой-то странный. При чем здесь Донат? Где Крым, а где Рим... Донат действительно выглядел странно, когда вместе с Павлом маршировал в Саксонском саду. Неудивительно, что их испугались люди, сидевшие на скамейке... Стоп! Только тут я поняла, почему мне показалась знакомой злая красная физиономия и торчащие волосики водителя «опеля». Не узнала я его потому, что он не был в красном свитере, как в тот раз, в Саксонском саду. Донат и Павел прогнали его со скамейки... Павел и Баська... Баська и предостережение Гавела... Гавел и филателистический магазин... Филателистический магазин и Мартин... Баська и Дуткевич... Вот так, шаг за шагом, пришла я к твердому убеждению, что все эти моменты взаимосвязаны, один цепляется за другой и тянет за собой следующий. Однако внутренней, логической связи между ними мне никак не удавалось нащупать. И чем интенсивнее я размышляла, чем глубже вникала в каждый эпизод, тем все более неясной и расплывчатой становилась общая картина, никак не желающая предстать единым целым. К тому же вторая сторона медали, долларовая, никак сюда не вписывалась, хоть я и пыталась пристегнуть ее к своей концепции, подходя к ней со всех возможных сторон. Отказавшись наконец от мысли всучить рыбке зонтик, я пришла к выводу о существовании двух таинственных, но совершенно разных афер, объединяет которые лишь полное отсутствие всякого здравого смысла и личность краснорожего жлоба. После чего перечеркнула все свои глубокомысленные выводы и в который уж раз начала все сначала.
* * *
Поручик Вильчевский все-таки поехал в Швецию. В получении загранкомандировки ему очень помог майор Фертнер, в ходе своих расследований подошедший к долларовой афере с другой стороны. Все это время майор много думал и пришел к очень интересным выводам. Он был твердо уверен, что три преступления, на первый взгляд не имеющие ничего общего: убийство Дуткевича, кража долларов у Лелика и попытка переправить валюту в дамастовом одеяльце, — на самом деле связаны между собой и представляют три части единого целого. Элементом, объединяющим все три преступления, была я. И странное дело: там, где я появлялась, все сразу страшно запутывалось, простые вещи неимоверно усложнялись, настолько, что их уже не представлялось возможным распутать. Ох, неспроста это... Участие мое в каждом из перечисленных выше преступлений было весьма нетипичным. С Леликом мы были знакомы давно, о его долларах я знала и сама же буквально вытолкнула его в милицию с заявлением. Эти моменты майор несколько раз проверил. Я же принимала личное участие в приготовлении знаменитых рольмопсов, я была знакома с паном Соколовским, и просто удивительно, что меня не было на почте в момент отправления злополучного одеяльца. Наконец, лично я обнаружила труп Вальдемара Дуткевича, который к тому же — Дуткевич, еще не труп, — перед самой смертью звонил опять же мне. Майор чувствовал, что за всем этим кроется нечто чрезвычайно важное и ни на что не похожее, но вот что — пока не мог нащупать. Что касается случая с Леликом, тут у меня было стопроцентное алиби. Украсть его доллары я никак не могла — во всяком случае, непосредственно в краже не участвовала. Показания всех свидетелей совершенно исключали возможность моего присутствия в роковые часы совсем в другом месте. К одеяльцу, считал майор, я касательства не имела, ибо надо совсем спятить, чтобы отправлять одновременно доллары и столь опасные для них рольмопсы. Допустим, не от меня зависело время отправления рольмопсов — катаклизма с паном Соколовским я предвидеть не могла, но от меня зависело отправление одеяльца, а тут уж я должна была предусмотреть возможные катаклизмы, зная об отправлении в один день одеяльца и банки с рольмопсами. Что мне стоило отсрочить на день отправку одеяльца? Дуткевича теоретически я убить могла: дома я была, считай, одна, ибо сыновья спали мертвым сном. Ночь, людей на улицах мало, я могла выйти из дому никем не замеченная, до дома Дуткевича два шага, там я его прикончила, а потом вызвала милицию, чтобы отвести от себя подозрения. Но тут имелась небольшая загвоздка. Вальдемар Дуткевич был убит точно в то время, которое я назвала, то есть в одиннадцать часов восемь минут. Его часы оказали мне большую услугу, ибо разбились и остановились, показывая как раз то время. Обвинить меня в том, что я сама разбила часы и подвела стрелки, было нельзя, так как часы обнаружили под трупом, на подвернутой руке покойного, причем характер повреждений исключал всякую возможность перевода стрелок через разбитое стекло. Так что время убийства было установлено с точностью до минуты. Милицию я вызвала ровно через шестнадцать минут после смерти Дуткевича. Если бы преступление совершила я, то за эти шестнадцать минут мне пришлось бы переделать множество дел. Майор, случайно оказавшийся в составе патруля, приехав на место преступления, имел возможность лично убедиться в том, что одета я была нормально, причем бросалась в глаза кофточка со множеством мелких пуговичек. И еще майору бросились в глаза мои жутко грязные руки. Интересно, какими им быть, если я весь вечер сидела за пишущей машинкой, то и дело поправляя ленту? Вымыть рук я не успела, потому что позвонил покойник Дуткевич, то есть еще не покойник, но, услышав его сообщение, могла ли я помнить о том, чтобы вымыть руки? Грязные ладони сослужили мне очень хорошую службу. Несчастного Дуткевича лишили жизни самым жестоким способом, оставив повсюду следы, в том числе и на убийце. Тот наверняка выглядел как вампир из Дюссельдорфа, поэтому ему просто необходимо было умыться и сменить одежду, в ванной же ничто не говорило о том, что там кто-то умывался, мыло было совершенно сухим, полотенце тоже. Майор, как я уже сказала, неплохо соображал, поэтому ванную проверили в первую очередь. Значит, в ней я не могла умыться, не говоря уже о том, что в квартире Дуткевича не нашла бы сменной одежды. Значит, мне пришлось бы ехать умываться и переодеваться к себе домой. Известно, что каким бы ловким ни был человек — ему никак не удастся вымыть какой-нибудь части тела, не вымыв при этом рук. Ну, предположим, я бы отмылась, а потом опять испачкала руки, но в таком случае ни за что бы не уложилась в указанные шестнадцать минут. Чтобы раз и навсегда избавиться от меня, дотошный майор проверил все с секундомером в руках. Начал с одиннадцати ноль две, когда проезжавшая мимо моего дома патрульная милицейская машина отметила стоявшую у дома мою машину — история с покрышками обязывала их это делать. Значит, на убийство Дуткевича я отправилась пешком, потом, пристукнув его, тоже пешком вернулась домой, разделась, вымылась, надела другую одежду, в том числе кофточку с множеством мельчайших пуговичек, испачкала руки о ленту пишущей машинки, опять отправилась к Дуткевичу, на сей раз на машине, поднялась на пятый этаж и вызвала милицию. Проделав неоднократно этот путь и прочие процедуры и немного навострившись, майор сумел уложиться в двадцать одну минуту, и ни на секунду меньше. Шестнадцать минут совершенно исключались. Следовательно, в убийстве я не участвовала. И ни в одном из других преступлений тоже непосредственного участия не принимала. И все-таки фигурирую во всех трех преступлениях. Что же в таком случае меня с ними связывало?
* * *
Через неделю поручик Вильчевский вернулся из служебной командировки за рубеж, и в Управлении тотчас же было созвано оперативное совещание. Кроме майора Фертнера и поручика Вильчевского в нем приняли участие капитан Ружевич, поручик Петшак и поручик Гумовский, специалист по черному рынку. С отчетом о служебной командировке в Швецию выступил поручик Вильчевский, однако сам же нарушил привычное официальное сообщение, прервав его неофициальным раздраженным комментарием: — Чертова страна! Все не как у людей. Попробуй в таких условиях... — А ты на каком с ними объяснялся? — поинтересовался поручик Гумовский. — На английском. В основном понимают. А если и не понимают, то все равно объяснялся, только что толку... — Давай-ка по порядку, — потребовал майор. — Ты нам изложи, а уж мы попробуем извлечь толк. — Если по порядку, то начал я с адресатов. — А что, они и в самом деле существуют? — удивился капитан Ружевич. — Как миленькие. Все до единого. По крайней мере в Швеции, в Норвегии я не был. Вежливые, культурные люди. Я выдавал себя за дружка этого подонка, Йенсена... — Ого! Ты знаешь, как по-английски будет «подонок»? — опять поинтересовался Гумовский. — «Подонка» я как раз не знал, но на всякий случай заранее выучился некоторым ругательствам, кто знает, ведь инвективы... — Кончайте с лингвистикой! — вмешался майор. — Этим займетесь в другоевремя. И что же адресаты? — Очень мне сочувствовали, ведь я перепутал адрес Йенсена и теперь не мог его найти. Мне поверили на слово, каждый старался помочь и рассказал, что у него было то же самое, тоже был перепутан адрес, они по ошибке получили предназначенные для Йенсена посылки, так что с адресом и в самом деле какая-то путаница. Разумеется, каждый из них в отдельности рассказывал мне историю с посылкой, потому что они не знакомы друг с другом, каждый сообщил мне номер и адрес почтового отделения, куда переслал по просьбе Йенсена посылку. Я побывал на этих почтамтах, хотя и не так-то просто было их отыскать, потому что людей на улицах я старался не спрашивать. Один раз сделал такую глупость, теперь до смерти не забуду. Эти слова были произнесены с такой горечью, что все заинтересовались, и поручику волей-неволей пришлось рассказать о том, как он стал жертвой совершенно невыносимой доброжелательности аборигенов. Стоял он себе спокойно на автобусной остановке, никого не трогал и пытался с помощью схемы маршрутов городского транспорта города Стокгольма определить, каким автобусом доехать до нужного почтового отделения. И что же? Им тут же заинтересовался какой-то симпатичный туземец и немедленно пришел на помощь иностранцу, видимо туристу, предложив ему свои услуги. Поскольку поручик не мог правильно произнести название улицы, он дал понять, что его интересует почта. Слово «почта» поручик уже выучил. Туземец расцвел и радостно сообщил иностранному туристу, что в Стокгольме не одна почта, совсем не обязательно ехать на автобусе на далекую улицу, вот тут, по соседству, тоже есть почта. Невзирая на робкие протесты поручика, он дотащил его до самой двери почтового отделения и проследил, чтобы иностранец вошел именно в эту дверь. К сожалению, поручик уже побывал на этой почте, и ему совсем не улыбалось показываться там во второй раз, поэтому, переждав за дверью, он вышел на улицу. Заботливый туземец стоял на остановке. Увидев, что иностранец так быстро вышел, он догадался, что тот по робости или по незнанию языка не смог ничего сделать, поэтому вновь проявил заботу, насильно дотащил иностранца до почты, самолично ввел его внутрь и подвел к окошечку, так что несчастный поручик вынужден был купить жутко дорогую цветную открытку. Швед попрощался, предварительно несколько раз ткнув в почтовый ящик. Наученный горьким опытом, поручик вышел не сразу, а предварительно осторожно выглянул в дверь. Увидев услужливого туземца на автобусной остановке, бедняга вынужден был просидеть на почте, сделав вид, что пишет открытку, пока не убедился, что швед, пропустив несколько автобусов, наконец уехал. С той поры на вопросы аборигенов, не нужно ли помочь, поручик неизменно отвечал, что просто гуляет по городу, и благодарил. — Но зато я сразу понял, — со вздохом сказал он, — как эти люди честно пересылали посылки совершенно незнакомому человеку по первой его просьбе. До своей командировки такое мне казалось подозрительным. Теперь уже не кажется. Просто это не правдоподобно честные и доброжелательные люди. — А что ты узнал на почтах? — Ничего. Никто не помнит подонка Йенсена, только три почтовых работника смутно припоминают, что это был молодой человек, кажется, с бородкой, а впрочем, самый обыкновенный. Один раз он был в темных очках. — Фамилия его установлена? Ведь, получая посылку, он должен был предъявить документ. — У них это не обязательно. Достаточно было назвать свою фамилию и адрес отправителя с его фамилией, посылки ведь обычные, не заказные. Йенсен их получал и улетучивался. Никто им не заинтересовался, ничего подозрительного замечено не было. Йенсен-Хансен-Юханнсон имел право перепутать адрес, просил выслать посылки на новый. Их и высылали. А теперь ищи-свищи! Майор тяжело вздохнул. Он все-таки надеялся на командировку в Швецию, и вот такое разочарование. Командировка лишь еще раз убеждала в прекрасной, продуманной во всех мелочах организационной стороне долларовой аферы. — Тот, кто получал на почте посылки, был шведом? — Шведом или норвежцем, превосходно владеющим шведским. Иностранцы исключены. Исключены также датчане, говорят, им не удается избавиться от акцента. Уже говорилось, что майор имел привычку много думать. Вот и теперь, на оперативке, ему в голову пришло много творческих концепций. Поскольку связующим элементом запутанных дел была я, следовало немедленно проверить, у кого из моих знакомых есть знакомые в Скандинавии и поддерживаются ли с ними контакты. Следует проверить и связанных со скандинавами моих знакомых — их могли использовать без моего ведома. Излишне широкий круг моих знакомых мог и святого вывести из терпения, но другого выхода не было, ими надлежало заняться немедленно и вплотную. Моим знакомым не был лишь, судя по всему, сам убийца, но по иронии судьбы он-то как раз не был главной фигурой в деле. Майор уже имел основания полагать, что истинный организатор убийства остается пока в тени. — Давайте попытаемся определить место Дуткевича в нашем деле, — предложил майор. — Нам известно, что убийство совершено напуганным профессионалом... — Мне неизвестно, — обиженно поправил капитан Ружевич. — Почему вы думаете, что профессионалом, да к тому же напуганным? — Точнее сказать — двумя напуганными профессионалами, — уточнил майор. — Установлено — дверь открывали отмычкой, остались следы. Похоже, дело обстояло так: они открывали дверь, а Дуткевич звонил по телефону. Услышав его слова, они разозлились и поспешили стукнуть — не сильно, чтобы только замолчал. Он упал и потерял сознание. Они же принялись в спешке что-то искать, не снимая перчаток. Все говорит о работе профессионалов, с одной стороны, и о спешке и волнении — с другой. Соседка с третьего этажа видела двух мужчин, поднимающихся по лестнице. Время совпадает. Узнать их не сможет. — Видела? Где же она была? — В своей квартире. Собралась вынести мусор, приоткрыла было входную дверь, увидела спины двух поднимающихся по лестнице мужчин и опять прикрыла, чтобы переждать. Объясняет, что была в старом халате и в этих, как их, бигудях на голове, не хотела в таком виде показываться людям. Ее счастье! Шагов не слышала — наверное, они были в ботинках на резиновой подошве. У поручика Вильчевского невольно вырвалось горькое замечание: — Что-то у нас все видят преступников со спины. — Но мне кажется, — продолжал майор, — в квартире Дуткевича находился еще кто-то третий. Мы обнаружили следы, правда нечеткие. Похоже, там еще кто-то побывал после тех двух бандитов. — Ну ясно, был, ведь вошла же эта язва Хмелевская... — Нет, Хмелевскую мы выделили отчетливо. Вот послушайте, какая картина вырисовывается. Создается впечатление, будто один и тот же человек вдруг стал ходить по-другому, ну, по-другому ставить ноги, или, наоборот, в тех же ботинках ходил другой человек. В квартире он появился после двух бандитов и перед Хмелевской, войдя же, лишь прошел к убитому и сразу вышел. У меня возникла такая гипотеза: те двое не собирались убивать Дуткевича, они хотели лишь основательно припугнуть, может, избить. Стукнули, чтобы прекратил болтать по телефону, стукнули сильно, не рассчитали. Он упал, потерял сознание, но остался жив. Они ушли, явился третий и легко прикончил Дуткевича. Задушил. Если все действительно так было, то меня больше всего интересует именно третий. — Непонятно, откуда ты взял третьего? — подумав, возразил Ружевич. — Из-за следов? — Не только, — разъяснил майор. — У Дуткевича нами найден волосок кошачьей шерсти. Кошки у Дуткевича не было, но у них в доме кошки водятся на чердаке. На чердаке же устроена прачечная для жильцов дома. Дверь прачечной была свежеокрашена, краска почти высохла, почти, но не совсем. В одном месте нами обнаружен след чьего-то прикосновения — краска смазана. Те двое на чердаке не были и с кошками не общались. Я представляю себе дело таким образом: некто нанял двух бандюг избить Дуткевича, сам спрятался на чердаке еще до их прихода, а потом спустился в квартиру проверить результаты их работы, добил жертву, но скрыться не мог, так как приехала Хмелевская. Он вернулся на чердак и просидел там до самого утра. Нечаянно задел свежеокрашенную дверь, может, даже опирался на нее. Впрочем, возможно, он сбежал с чердака в тот момент, когда Хмелевская звонила в милицию. Это для него была единственная возможность скрыться, потому что потом Хмелевская сидела на лестнице в подъезде и ждала нас. Опереться о покрашенную дверь он мог и раньше, когда ожидал на чердаке своих подручных. Если бы мы его нашли, если бы он не успел отдать в чистку одежду, если бы у него на брюках осталась кошачья шерсть... — ...если бы он еще ступил в лужу крови и не чистил ботинки, — дополнил скептик-капитан. — А сколько кошек там на чердаке? — поинтересовался поручик Петшак. Майор со вздохом оторвался от своих прекраснодушных мечтаний. — Только три. Мы проверили, волосок принадлежит одной из них. Продолжаем разрабатывать связи Дуткевича. Гумовский, твоя очередь. Поручик Гумовский вытащил из кармана блокнот, из термоса долил в свою чашку кофе, закурил сигарету и брюзгливо изрек: — Происходит что-то странное. Понять не могу, что именно. Но что-то происходит. Заявление Гумовского не вызвало переполоха среди присутствующих. Их однозначную реакцию выразил капитан: — Тоже мне, открыл Америку! Все знают — что-то происходит, причем именно совершенно непонятное. — Давай о странном! — приказал майор. Заглядывая время от времени в свои записи, поручик тоскливо обрисовал ситуацию, сложившуюся на черном рынке, иногда попутно комментируя ее. Из сообщения следовало, что с некоторых пор на черном долларовом рынке наблюдается невероятное смятение. Солидная, годами отработанная система обмена одних купюр на другие вдруг забарахлила и застопорилась, в атмосфере повеяло холодком отчуждения, а во взаимоотношениях партнеров появились признаки недоверия, переходящего прямо-таки во враждебность. Один из подчиненных поручика стал обладателем информации: «кто-то жульничает по-страшному». Цитата принадлежит одной из крупнейших акул черного рынка, прибывшей в Варшаву с берегов Балтики. При этом расстроенная и возмущенная акула туманно намекала на понесенные большие убытки. — Фальшивые доллары? — Нет, в том-то и дело! Фальшивые, разумеется, ходят, но не больше, чем обычно. Количество фальшивых долларов удерживается в норме, если можно так выразиться. Нет, впечатление такое, что они принялись просто-таки по-хамски обжуливать друг друга. Тут уж удивились все присутствующие. Давно известно, что каждая фирма заботится о своей репутации, а уж тем более фирма, деятельность которой конфликтует с законом. Мошенничество при купле-продаже в своем кругу — вещь чрезвычайно опасная и чреватая последствиями. Внезапное падение нравственных устоев преступного мира, нарушение им принципа своей, преступной солидарности — вещь невероятная. — Я тоже считаю это странным, — согласился поручик, — но ничего толком нельзя узнать, мошенники как воды в рот набрали, молчат, друг другу не доверяют. Прошел слух, будто было несколько ограблений. Толкуют о крупных суммах, но нет достоверных данных, никто из пострадавших не жаловался. Достоверные сведения удалось получить только об одном. И вот еще. В «Гранде» подрались два валютчика... — Погоди! — остановил его майор. — Давай подробнее об ограблении и о драке. Поручик порылся в своих записях. Об ограблении ему сообщил один из подчиненных, которому пожаловался пострадавший, еще не пришедший в себя после пережитого. Естественно, валютчик знал подчиненного не как сотрудника милиции, а как товарища по работе. Он себе спокойненько обделывал дельце с клиентом, который хотел купить у него три тысячи наличными, и оба тщательно пересчитывали деньги, сидя в машине на стоянке по улице Конопницкой, как вдруг у окон с двух сторон появились две разбойничьи рожи, и не успели честные коммерсанты и рта раскрыть, как дверцы машины распахнулись, внутрь просунулись хищные лапы и лишили коммерсантов имущества, после чего бородатые разбойничьи рожи и хищные лапы моментально исчезли, развеялись как дым. Все нападение длилось две секунды, и охрана не успела прийти на помощь, тем более что по стоянке в это время металась какая-то машина, за рулем которой сидела подозрительная баба. Что же касается драки в «Гранде», дело было так: за столиком кафе сидел себе спокойненько другой подчиненный поручика, играющий роль мелкой рыбешки в океане черного рынка, пил кофе и задумчиво поглядывал на двух интересующих его акул, сидящих за столиком у окна. Вдруг в зал врывается тоже хорошо ему известный деятель, бросается к сидящим у окна, хватает за отвороты пиджака одну из акул и принимается бешено трясти ее, яростным шепотом сипя на весь зал: — Ты кого мне подсунул, морда? Это называется выгодная оказия, такой-растакой... И, продолжая извергать непечатные выражения, сипящий валютчик сделал попытку оторвать акуле голову от туловища, что наверняка ему бы удалось, ибо акула, не ожидавшая нападения и явно ничего не понимающая, только безмолвно разевала рот, но тут вмешались другие и быстренько утихомирили сипящего. Он присел за столик к акулам, и они вместе, склонив головы, принялись оживленным шепотом обсуждать свои дела. До подчиненного доносились лишь отдельные слова, из которых он понял, что сипящему нанесен большой материальный ущерб. Все это было чрезвычайно интересно, и майор приказал поручику собрать дополнительные факты об ограблении и о драке и в первую очередь установить, что за машина помешала охране вмешаться в операцию. Может, действует целая шайка? В заключение он сказал: — Мы имеем все основания утверждать, что кто-то грабит черный рынок — точнее, отбирает доллары. Нам известно также, что одновременно доллары нелегально переправляются через границу. Связь прямая и очевидная. В числе ограбленных и этот, как его, Рокош. Вор, как видно, не особенно разборчив, крадет, где подвернется возможность. Дуткевич с этим как-то связан. Иначе чем объяснить его убийство? Врагов у него не было, богатства тоже, бабы ни у кого не отбивал. Может, потихоньку помогал шайке грабителей, валютчики его накрыли и из мести убили, а может, и наоборот: грабители надеялись найти у него деньги, не нашли и со злости пристукнули. Вишневского с его переводом денег в казну государства я пока вообще не понимаю. Что же касается Хмелевской... Тут майор вспомнил, что слышал о какой-то драке у киоска, в которой я принимала участие. Это у него тут же ассоциировалось с дракой в «Гранде». Он замолчал и задумался. Его мысль продолжил капитан: — Что касается меня, то я уверен — с этой Хмелевской дело нечисто. Ну, посмотрите сами — она везде, буквально везде путается. И в то же время из ее знакомых только один Ракевич вписывается в аферу, остальные же совершенно не годятся. Ничего подозрительного, никаких левых доходов, все нормально работают, ведут размеренную жизнь по средствам. Безнадега! Но Ракевич с долларами не связан. — Дуткевич тоже не был связан, — припомнил Гумовский. — Никто его не знал. Майор очнулся от своих мыслей и вмешался в разговор: — Дуткевича могли не знать по фамилии, а знали в лицо. Разошли людей с фотографией. — Уже разослал, жду результатов. Пожалуй, и Хмелевскую им подброшу, на всякий случай. В ходе разгоревшейся дискуссии стало ясно: необходимо разослать фотографию Дуткевича по всем градам и весям; надо завести тесную дружбу с неразговорчивыми валютчиками; надо установить постоянное наблюдение за Гавелом и за мной. Главное же — надо припомнить и систематизировать все странные, нетипичные и лишенные всякого смысла события последнего времени, ибо только они могут быть связаны с этим странным и нетипичным делом и, возможно, что-то прояснят. И надо думать. Думать интенсивно, творчески.
* * *
Я думала интенсивно и творчески, и у меня получилась совершеннейшая ерунда. Вот что у меня получилось. Мартин поймал похитителя марок. Похититель уже успел спустить коллекцию, частично у нас, частично за рубежом. Мартин припер его к стенке и потребовал или марки, или их эквивалент. Вор был другом Дуткевича, и Дуткевич, добрая душа, бескорыстно помогал ему в кражах, а потом пал жертвой мести валютчиков. Вор, редкая свинья, зная о моем знакомстве с Мартином, решил пустить милицию по моему следу, фабрикуя улики против меня, отсюда и нагромождение вокруг меня идиотских событий. В концепции были серьезные пробелы. Почему Мартин не копил валюту, чтобы приобрести на нее марки и восстановить коллекцию, а принялся анонимно пересылать доллары в государственную казну? Ладно, допустим, Мартин свихнулся с горя, такие случаи известны. В концепцию не вписывался Донат. Зато Гавел вписался. Он сначала помогал спустить марки, а потом, узнав, в чем дело, пытался выкупить их обратно. А вот Донат не вписывался. Что же касается Баськи, то это лучшая кандидатура на роль преступника, и я уверена, ради нее Дуткевич пошел бы на все. Однако мне очень не хотелось в своей концепции отводить Баське отрицательную роль. Проще всего было бы все выяснить у них самих, поставив вопрос ребром, но у меня как-то язык не поворачивался информировать друзей о моих открытиях. Я решила действовать дипломатично, позвонила Баське и начала издалека, поинтересовавшись, что означают странные прогулки Доната и Павла по Саксонскому саду. Баська удивилась так, будто от меня впервые услышала об этом. Пришлось несколько усилить дипломатический нажим: — Но ведь ты тоже там была. За кустами пряталась. — Я там была? — огорчилась Баська. — Надо же, ничего не помню. Должно быть, у меня склероз, как думаешь? — Может, и склероз. Припомни-ка. Весной это было, листья еще не распустились. — Хоть убей — не помню. А ты уверена, что я была трезвая? Такой уверенности у меня не было. Видела я ее издалека, а вела она себя очень странно. Может, Донат и Павел тоже были пьяны! Правда, маршировали они уверенным, твердым шагом, но это еще не показатель. Если все трое оказались в саду по пьяной лавочке, могут и не вспомнить, чем они там занимались и почему. Происходившее в Саксонском саду Баську очень заинтересовало, и у меня создалось впечатление, что она и в самом деле лишь от меня узнает об этом. Так из Баськи ничего и не удалось выудить. Разговаривала я и с Янкой, поинтересовалась, как обстоит дело с Донатом. Удрученная Янка пожаловалась, что с ним по-прежнему неладно, только теперь это выражается по-другому: Донат, наоборот, совсем перестал выходить из дому, всячески уединяется и даже начал от них запираться где попало — то в ванной, то на кухне, то в комнатке Кшиштофа, иногда даже в подвале. Он по-прежнему не желает общаться с семьей, того и гляди совсем разучится говорить. Мартин, в противоположность Донату, дома совсем не бывал, шлялся неизвестно где, и я никак не могла его поймать по телефону. Гавела же я в качестве объекта дипломатических переговоров сразу исключила, так как знала, что из него ничего не вытяну. Мое частное расследование забуксовало на месте, и в этой ситуации я чуть ли не с радостью восприняла вызов к майору. Разговор начался с того, что он ошарашил меня заявлением: — Пежачека вы знаете, а в список своих знакомых не внесли. Почему? Я принялась лихорадочно вспоминать человека с такой диковинной фамилией. Нет, сколько ни рылась в памяти, никого похожего припомнить не могла. — Исключено, никакого Пежачека я не знаю. Кто он такой? — Как же вы его не знаете, если сами жаловались, что он вас преследует? Пежачек меня преследует? С ума сойти! Как такое может быть? Вытаращив глаза, совершенно ошарашенная, смотрела я на майора в безмолвном изумлении. — Вспомните же, — настаивал майор. — Киса Пежачек. Почему вы его не включили в список? Я честно старалась вспомнить Кису, который бы меня преследовал, но, клянусь, во всей моей биографии не было ничего похожего. Может, просто коварный майор подготовил мне какую-то ловушку? В полной панике я взмолилась: — Ради бога, объясните, почему я должна знать какого-то Кису Пежачека? — Ну, может, не Кису, его чаще называют Кисонькой по причине красной мор... то есть того, я хотел сказать, по той причине, что у него физиономия бешеного бульдога. Это в его обществе вы били окна в киоске. Кажется, я начинаю понемногу понимать. — Во-первых, никаких окон я не била, — механически поправила я майора. — А во-вторых, не о том ли жлобе вы говорите, который ездил за мной на «опеле»? — Ну вот видите, а вы не хотели признаться, что он вас преследовал. — И в самом деле, ездил за мной целых три дня! Так его фамилия Пежачек? Интересно, откуда я могла это знать? Он мне не представился, а окна бил без моего участия. Вижу, вы получили информацию от участкового, следовательно, должны знать, как было дело. — Я бы охотно услышал это еще раз из ваших уст. Пришлось о знаменательном событии рассказать своими устами. Больше всего майора заинтересовало нападение на красномордого Кису неизвестного мужчины, майору очень хотелось знать, что именно говорил агрессор. Я пояснила: ничего не говорил, только душил Пежачека и яростно хрипел. То есть от ярости хрипел сначала, а потом стал хрипеть оттого, что его стукнули по физиономии и силком поволокли в машину. Окна били они, можно сказать, вместе. После этого Пежачек от меня отстал. Рассказывая, я успокоилась, обрела присутствие духа и способность соображать. Мне пришла в голову мысль воспользоваться случаем и попытаться получить от майора интересующую меня информацию — не все же ему меня расспрашивать! Может, тогда мне не придется разыскивать Пежачека. И я осторожно начала: — Раз уж мы с вами, пан майор, так доверительно беседуем, не могли бы вы открыть мне секрет: почему, собственно, Пежачек меня преследовал? Сдается мне, вы знаете. — И вы должны знать, — спокойно возразил майор. — Ведь вы бываете на улице Конопницкой? Я напрягла все силы, чтобы на сей раз снова не впасть в панику. — Бываю, конечно. И очень часто. — Зачем? — Странный вопрос. Дела у меня там, на улице Конопницкой расположено издательство. — А машину где оставляете? — На стоянке, разумеется. Там почти всегда есть место. — Припомните, пожалуйста, не случилось ли с вами на этой стоянке чего-нибудь особенного? Ну, например, вы чуть кого-то не задавили. Было такое? Я опять напрягла память. В ней навсегда запечатлелись все живые существа, которые когда-либо лезли мне под колеса. Что-то такое было на стоянке... — А, вспомнила. Два каких-то идиота выскочили внезапно на мостовую, когда я подъезжала к стоянке. Прямо под колеса. К счастью, вывернулись, а я парковалась задом, так они мне снова прямо под зад и сунулись. Но я их не раздавила, успели выскочить. Да, да, теперь вспомнила, метались по стоянке два идиота, то перед машиной, то сзади. Не знаю, зачем это вам, ни один из них не был Пежачеком. Довольный майор задал следующий вопрос: — А еще говорят, вы как-то следили за вишневым «таунусом» и потеряли его только на Гжибовской. — Не правда, и вовсе я за ним не следила, ехала себе в книжный магазин, а этот недотепа сам путался всю дорогу у меня под колесами. Потом догадался свернуть, и я избавилась от него. Какой дурак выдумал, будто я следила за ним? Майор обходил молчанием мои вопросы, упорно придерживаясь своих. Он велел мне подробно рассказать о всех встречах с вишневым «таунусом», а затем об истории с покрышками. Потом принялся дотошно расспрашивать, когда я последний раз побывала в Кракове, Щецине, Лодзи, Гданьске, Закопане, Вроцлаве. Затем сузил круг своих интересов и переключился на ближние подступы к Варшаве, попросив рассказать о моих поездках в Залесье. Я чувствовала, что моя голова начинает постепенно пухнуть... А потом он задал самый главный вопрос: — Не кажется ли вам странным, что все вертится вокруг вас? Вам звонят, за вами ездят, сообщают ваш адрес, портят вашу машину. Чем вы можете это объяснить? — Всеобщим помешательством, — раздраженно ответила я. — Люди совершают какие-то совершенно идиотские ошибки. Целая, я бы сказала, серия идиотских ошибок. А чем она вызвана, вам лучше знать. — Вы называете это ошибками? — А чем же еще? Как, по-вашему, можно логично объяснить тот факт, что кто-то воткнул мне за дворник записку с сообщением о Рябом? — Что-что?! — «Рябой ездит в Залесье», — мрачно процитировала я. Майор смотрел на меня так, будто я вдруг прошлась по комнате на руках. — Что это значит? — Понятия не имею. Не знаю никакого Рябого, и что мне за дело, куда он ездит? Смысла нет, а записка есть. — А ну-ка, расскажите подробнее, пожалуйста. Я с удовольствием рассказала. От его вопросов моя голова пухнет, заморочу же и ему голову. Майор слушал с захватывающим интересом и, как мне показалось, с растущим подозрением. — А что вы сделали с запиской? — Не помню, может, выбросила, а может, до сих пор вожу ее в бардачке. Если желаете, могу посмотреть. — Очень желаю. Посмотрите, когда кончим разговор. Вы ездили в Залесье после того, как была обнаружена записка? — Нет. После не ездила. — А до этого там бывали? В голосе майора было нечто, заставившее меня насторожиться. Я перестала бывать в Залесье, получив анонимку на Рябого. Я следила за паршивцем в вишневом «таунусе». Я знала Пежачека и пыталась это скрыть. Никаких ошибок, все делается сознательно, а причины я должна знать... Подозрение ударило в меня громом с ясного неба. От ужаса я еле могла вымолвить: — Боже! Неужели вы думаете, что это все я? — Ну-ка, ну-ка! — подхватил майор. — Что именно «вы»? — Обираю аферистов и богатых дельцов, нападаю на валютчиков, нелегально переправляю за границу доллары, под видом Вишневского пересылаю их в Национальный банк... И что там еще? Дуткевича, надеюсь, вы мне не приписываете?! Если я намеревалась заморочить майору голову, то теперь могла быть довольна: похоже, мне это удалось. Но надо отдать ему должное — он взял себя в руки и с обычным хладнокровием спросил: — Скажите, пожалуйста, откуда вам известно о нападениях на аферистов и валютчиков? Кто вам сообщил об ограблениях дельцов и каких именно? Откуда вы знаете о нелегальной пересылке долларов за границу? Наконец-то я почувствовала под ногами твердую почву. Видимо, моя дырявая концепция не была такой уж глупой. И голова заработала снова. Дело, правда, усложнял тот факт, что меня подозревают в тяжких уголовных преступлениях, но зато появилась надежда договориться с майором. Главное, в голове прояснилось, теперь можно мыслить логично. Ну что ж, поговорим. К сожалению, я немного испортила начало, так как у меня непроизвольно вырвалось: — Лялька была права. Выходит, и в самом деле на черном рынке орудует Арсен Люпен. Естественно, майор тут же вцепился в меня: — Соблаговолите объяснить, что именно вы имеете в виду. — Извольте, соблаговолю. — Я закурила и начала: — Своими вопросами вы мне многое прояснили, теперь наконец я стала кое-что понимать. Правда, вы превратно толкуете мою информированность о нападениях, краже и контрабанде, объясняя ее моим личным участием в этих преступлениях. Так вот — их совершала не я. А узнала о них лишь благодаря тому, что я не милиция... — Как это понимать? — Очень просто. Между собой люди говорят о многом таком, о чем никогда не сообщат в милицию. Я могу вам рассказать все, что знаю, но тоже частным порядком, ибо официально все равно не получится. Если вы начнете этих людей допрашивать официально, они ничего вам не скажут, от всего отопрутся. Я сама официально отопрусь. Уж очень мне не хочется снова латать покрышки. Так что решайте. Майор немного поторговался, но, так как формалистом он не был, согласился нашу беседу считать частным разговором между двумя знакомыми людьми. В частном разговоре со знакомым майором я поведала ему об ограблении виллы Ленарчика, потом виллы Дромадера, об автомобильных махинациях Пежачека и Квачковского, об известных мне случаях нелегальной пересылки долларов за границу, добавив, что, хотя и не знаю масштабов контрабанды, уверена, она является следствием паники среди валютчиков. Я честно призналась майору: о кражах я узнала от третьих лиц — не говорить же, что подруга насплетничала! — а тот факт, что пострадавшие — мошенники и темные дельцы, вычислила сама путем дедукции. Скромность не помешала мне отметить произведенное на майора впечатление. Мои рассуждения были восприняты почти как сенсация века. Тем неожиданней прозвучал его вопрос: — А почему, собственно, вы мне все это рассказываете? Вот тебе и на! Нет, с милицией все-таки трудно разговаривать. Получается, выкладываешь все как на духу — и в результате тебя же только больше подозревают! — А потому, пан майор, чтобы помочь вам распутать это запутанное дело. Ведь я же вижу, что вы меня в чем-то подозреваете, поэтому в моих интересах быстрейшее раскрытие дела. Узнаете правду — и тем самым с меня автоматически снимется вина. А еще я вам чистосердечно рассказываю все в надежде и от вас кое-что узнать. Поверьте, происходящее интересует меня не меньше вас, мне совсем не нравится быть замешанной в том, о чем я не имею ни малейшего понятия. — Разве вы не можете обо всем просто узнать от своих знакомых? — Обо всем не могу. От знакомых я узнаю по кусочку, и это лишь еще больше меня запутывает. Обо всем знаете лишь вы. — Ха-ха! — вырвалось у майора с горьким сарказмом. — Я все знаю! Нашли время шутить! — Какие там шутки! Мне тоже не до них. Почему вы считаете, что все эти преступления совершают мои знакомые? Были они до сих пор порядочными людьми, а тут что-то на них нашло? Интересно, с чего бы? — Вот-вот! — подхватил майор, вмиг забыв о горьком сарказме. — Именно, с чего бы? Что-то произошло, и я головой ручаюсь — вы знаете что. Ведь вам известно много, поразительно много, и все через ваших знакомых. Постарайтесь вспомнить событие, которое настолько повлияло на них, настолько изменило характеры, что заставило пойти на преступление. Ну? — Не знаю ничего такого, — мрачно ответила я. О тайне Мартина я майору не сообщила, решила не выдавать ее ни за какие сокровища в мире, раз уж обещала. Не сообщила и о вонючке, о ядерщиках, о знамени, но вряд ли все это можно зачислить в разряд событий. — Да, вот вы сказали: заставило их пойти на преступление. О каком преступлении вы говорите? Если об убийстве Дугкевича — исключено. Ни один из моих знакомых не способен на это. Другое дело — валютчиков обирать, но тоже сомневаюсь, ни один из них для этого не годится. — Может, сам и не годится, так наймет таких, что годятся. — Таким надо платить. Откуда им взять деньги? — И вы считаете, что, например, пану Ракевичу тоже неоткуда взять? Я задумалась. Если честно, Гавел частично соответствовал образу предполагаемого злоумышленника, но только частично, поэтому было бы непорядочно все подозрения направлять на него. — Пан Ракевич найдет, откуда взять, — пришлось признаться. — Но я не вижу абсолютно никакой причины, ради которой он, умный и расчетливый, ввязался бы в эту глупую историю. Зачем ему это? Такой риск, такие хлопоты, столько опасностей — и ради чего? Денег у него и так куры не клюют. А если даже Гавел и ввязался, то как вы объясните деятельность благородного Вишневского? Здоровая конкуренция? — Надо различать две стороны аферы, — вдруг сказал майор, напряженно вглядываясь в какую-то точку за моей спиной. — Одна охватывает черный рынок и его деятелей, другая крутится вокруг вас. Где-то они сходятся, стыкуются, так сказать. Я твердо уверен, мне вы не сказали правды, что-то скрываете, готов даже допустить — скрываете неумышленно. Рассказали вы порядочно, благодаря вам для меня многое прояснилось. Что ж, подожду, может, припомните и остальное. И очень просил бы сделать это поскорее. А сейчас я спущусь вместе с вами за запиской. Я ничего не ответила, неприятно удивленная излишней проницательностью майора. Мы спустились к машине, и мне удалось разыскать в бардачке донос на Рябого. Записка даже не очень помялась. На вопрос, какого числа ее воткнули за «дворник» на ветровом стекле, я смогла ответить довольно точно: на следующий день после того, как Павел вывихнул ногу. Павел получил бюллетень на три дня, так что дату легко установить у него на работе. Майора такая информация как будто удовлетворила.
Не успела я упорядочить мысли после интересного разговора с майором, как на следующий день позвонил Лелик. — Слушай! — В трубке метался его полный панического страха голос. — Слушай, случилось такое... Такое страшное... я... Я получил... Я сегодня получил... — По морде? — не выдержала я. — Что? Нет, не по морде. Слушай... — Да слушаю же! Лелик безуспешно пытался справиться с охватившим его ужасом и в то же время информировать о нем в законспирированной форме. Его драматический, прерывистый шепот и не совсем исправный телефон делали нашу беседу весьма тягостной. — Может, это... утка, ты как... думаешь? Хотят меня разыграть? — допытывался он. Я не расслышала толком, но из того, что он мне сказал, живо представила себе смертельно перепуганного, взъерошенного Лелика с живой взъерошенной уткой в руках. — А утка какая? — пыталась я уточнить и хоть что-то понять. — Заказная, — замогильным голосом ответил Лелик. Услышав такое, я утвердилась в мысли, что Лелик явно не в себе. Поэтому больше не стала ни о чем спрашивать, на всякий случай только предупредила: — Учти, я ее щипать и потрошить не буду, так что на это не рассчитывай. Кажется, Лелик был так же ошарашен, как и я. — Что? Кого щипать? Зачем ее щипать? Как это... Я не понимаю... — Я говорю, что не собираюсь щипать твою утку. — Какую утку? Боже, пошли мне терпения! — Ты же сам только что сказал, что получил заказную утку. Неужели живую? — Да нет, почему живую? Мертвую! То есть не очень... Запечатанную. То есть не то... Слушай, может, я лучше приеду к тебе? При мысли, что ко мне домой явится не совсем нормальный Лелик с какой-то странной птицей, стало не по себе. Лучше не рисковать. — Пожалуй, лучше я сама приеду к тебе! — твердо сказала я. — Ты из дому говоришь? — Что ты! Как можно? Я говорю из... из этой... ну, из конуры. — Откуда?! — Тише, не кричи так! Я специально звоню из ко... то есть будки. — Но домой-то ты вернешься? — Не знаю... Вернусь, наверное... Ну да, вернусь, конечно. — А где ты сейчас? — Я же сказал — в ко... то есть в будке. — Это я уже поняла, господи боже мой! А где твоя конура... Тьфу! Где твоя будка находится? — На улице. Не надо нервничать, не надо на него кричать. Он и так чем-то расстроен. Попробую говорить с ним спокойно и ласково. — На улице, хорошо. А на какой? — Когда тут целых две улицы... — На перекрестке, что ли? — На пере... Нет, до перекрестка еще немного... — Очень хорошо, значит, не на самом перекрестке. Тогда на какой улице? — На... ну... на... как ее... улица Круча. — Вот, молодец, улица Круча. Значит, недалеко от твоего дома? — Нет, близко. Я звоню из ближайшей будки. Выбежал на улицу и звоню. Сейчас вернусь домой. — Замечательно. Я буду у тебя через пятнадцать минут. Иди домой и жди меня. Никуда не выходи. Пока! — Пока! — слабым, как эхо, голосом отозвался Лелик, видимо совершенно не способный самостоятельно что-либо предпринять. Наверное, все время, пока я ехала, он ждал меня под дверью, потому что распахнул ее, прежде чем я сняла палец со звонка. — Так что же ты получил? — уже с порога спросила я. — Ти-и-ше! — нервно прошипел Лелик. — Я ничего не понимаю и теперь не знаю, как быть. Вот, получил бандероль, распечатал — и видишь... Может, это шутка, ты как думаешь? Войдя в комнату, я увидела на столе довольно большой разорванный конверт, из которого высовывалась толстая пачка стодолларовых банкнотов. Настроившись на утку или какую-то другую домашнюю птицу, я в первый момент ничего не поняла, безмолвно переводя взгляд с Лелика на доллары и обратно. — Что это значит? Ты нашел свои доллары? — Как это нашел? Ничего я не нашел, и вовсе я их не нашел, — волновался Лелик. — Где я их мог найти? Это пришло по почте. То есть нет... не так... по почте пришло извещение, домой пришло, понимаешь? Я пошел на почту, а там получил это! На почте? Понимаешь? — Сегодня? — Сегодня. Я молчала, а Лелик смотрел на меня, как на редкость непонятливый баран на какие-то потрясающе новые ворота. — Кофе бы сделал, что ли, — наконец сказала я. — Мне надо подумать. Не сводя глаз с разорванного конверта, я присела на диван, а Лелик послушно протопал на кухню. Надо отдать ему должное, возился он не так уж долго, но я успела прийти к решению и, когда он появился с кофе, сказала: — Избави тебя бог прикасаться к этому. Запомни: ни под каким видом не смей больше к этому прикасаться. От ужаса Лелик уронил сахарницу. — Ты думаешь... Ты считаешь... Ты думаешь, они чем-то пропитаны? Отравлены? — Я считаю, что на банкнотах могли сохраниться отпечатки пальцев. Видишь, там есть совсем новенькие купюры. Так вот, на них и могли остаться отпечатки. На старых искать без толку, конверт наверняка весь будет в отпечатках пальцев почтовых работников, а вот на новых, может быть, и найдется что стоящее. Надеюсь, ты не пересчитывал их? — Ну что ты! Я распечатал, увидел и напугался! И сразу побежал звонить тебе. — Правильно сделал. А теперь сразу позвони в милицию. Тому капитану, который занимался твоим делом. Фамилия капитана Ружевич. Вот тут у меня записан номер его телефона. Звони! Лелик от волнения поперхнулся кофе и прыснул им на стол, забрызгав конверт с долларами. Этого еще не хватало! Теперь на вещественном доказательстве появились совершенно новые лишние следы. Я изо всех сил стукнула этого недотепу по спине. Помогло. Он обрел голос и жалобно простонал: — Как это... в милицию. Они мне не поверят... Посадят меня... отберут деньги... Трудно описать, какие понадобились сверхъестественные усилия для того, чтобы убедить его в необходимости такого шага. Ему же лично, твердила я, не грозит ни конфискация имущества, ни посылка на галеры, ни заточение в темницу, ни топор палача. В конце концов он мне поверил, но был слишком слаб, чтобы поднять телефонную трубку. Пришлось позвонить самой. Я набрала номер капитана Ружевича. Если его не окажется на месте, думала я, мне скажут, где его найти. Капитан оказался на месте. Майор Фертнер осчастливил коллег полученной от меня информацией, и вот теперь капитан с помощью поручика Петшака прорабатывал некоторые из своих гипотез. Наличие широкомасштабной операции по ограблению дельцов черного рынка не вызывало сомнений, дебаты возникали лишь по вопросам методов краж и целей, которыми руководствовались преступники. И капитан, и поручик проявили к происходящему чуть ли не личный интерес, усматривая в аферах на черном рынке прямую связь с ограблением Лелика, чьи ненайденные доллары тяжким грузом отягощали их профессиональную честь. Поручик по привычке вживался в образ то одного, то другого деятеля черного рынка, что давало интересные и обнадеживающие результаты. Он занимался этим с самого утра и создал уже галерею самых разнообразных персонажей, но тут их творческие поиски прервал телефонный звонок. — Капитан Ружевич? Говорит Хмелевская. Я звоню из квартиры Рокота. Лучше будет, если вы немедленно приедете и сами все увидите... Реакция капитана была для меня неожиданной. — Не хотите ли вы сказать, что обнаружили его труп? — спросил он вежливо-зловещим голосом. Я невольно взглянула на Лелика. Он действительно от треволнений был чуть жив, но все-таки жив. — Нет, — успокоила я капитана. — Пока нет. Он получил бандероль с долларами. Вот, лежит на столе. Да нет, бандероль лежит, а не пан Рокош. Мы к ней не прикасаемся, может, вы найдете там отпечатки пальцев или еще что. Вот я и подумала, лучше будет вам самим приехать и посмотреть, а не нам везти ее в управление. Как вы считаете? — Выезжаю! — бросил в трубку капитан. Они с поручиком приехали через полчаса, прихватив с собой и специалиста по дактилоскопии. Очень интересно было наблюдать за тем, как специалист пинцетом прихватывает банкнот, посыпает его порошком, фотографирует и что-то еще непонятное делает с ним. Тут выяснилось, как умно я поступила. На нескольких почти новых стодолларовых банкнотах проявились отпечатки пальцев, немного смазанные, но даже для меня отчетливо заметные. А два так и вовсе были в прекрасном состоянии. Капитан не мог скрыть удовлетворения, поручик — тот просто сиял от счастья, Лелик сидел на диване и клацал зубами. — Когда и как вы это получили? — приступил капитан к допросу. — Сегодня! — Лелик вскочил с дивана. — На почте. То есть нет, в ящике это было... — Поместилось в почтовом ящике? — удивился поручик. — Нет! То есть да, конечно, поместилось! Извещение. Потом я пошел на почту и получил это. То есть не сам получил, пани в окошечке мне дала, ну, я принес домой и распечатал. Здесь распечатал, на столе, немного вывалилось, и я вообще ничего не понимаю, я этого не отправлял... — Понятно, — мягко подтвердил капитан. — Вы не отправляли, вы получили. Мы это поняли. Бандероль была заказная? — Да, конечно, заказная, я показал паспорт, то есть показал его на почте, не так просто, там переписали, то есть не это переписали, а паспортные данные... — А почему конверт так сильно разодран? Он был чем-то заклеен? — Я его не раздирал! — отчаянно крикнул Лелик. — То есть разодрал, но я не хотел... То есть хотел, но не так сильно... Я испытала угрызения совести. Надо было заранее заодно уж убедить его и в том, что за вскрытие писем человека в очень редких случаях приговаривают к высшей мере. Капитан посмотрел на него и отказался от дальнейших расспросов. — Конверт был заклеен полоской поля от марочного листа и разорвался рядом с заклеенным краем, — объяснил специалист по дактилоскопии. — Конверт не новый, уже употреблявшийся ранее. Вам, думаю, интересно знать, что в этом конверте было раньше? — Не помешает. Передайте экспертам. Вы уже закончили? — Да. Пока я ничего из него больше не выжму. Капитан взял конверт в руки, перевернул на другую сторону, прочел адрес отправителя и с совершенно каменным лицом произнес: — Ну, разумеется. Станислав Вишневский. В комнате воцарилось тяжелое молчание. Мы с поручиком молчатаращились на капитана. Лелик не выдержал: — Я... я... я не знаю его! Кто это такой? Клянусь вам, не знаю я никакого Вишневского! — Никто его не знает! — буркнул поручик. Капитан же взглянул на поручика, потом на меня, потом опять на поручика, сообщив ему взглядом нечто, понятное лишь им одним. Поскольку с Вишневским у меня не было ничего общего, я не ощутила ни малейшего беспокойства. Затем капитан внимательно осмотрел почтовый штемпель на конверте и с каким-то злобным удовлетворением объявил: — Кажется мне, дело понемножку проясняется. Не исключено, что уже в самом скором времени мы все будем иметь возможность познакомиться с этим Вишневским. А пока давайте оформим протокол...
Между тем поручик Гумовский не терял времени даром. Ему удалось получить кое-какую новую информацию, и он немедленно передал ее майору Фертнеру. Из отрывочных, запутанных, порой противоречивых данных майор пытался выделить рациональное зерно. Так, например, одному из подчиненных поручика, внедрившемуся в мир подпольного бизнеса, довелось стать свидетелем интересного события. Его подопечный, удачливый и предприимчивый делец, заметная фигура на черном рынке, получил предложение реализовать десять тысяч зеленых по чрезвычайно выгодному курсу. На этой сделке он одним махом мог заработать чистыми сто пятьдесят тысяч злотых. Поэтому сотрудник милиции был весьма удивлен, узнав, что делец, никогда не упускавший своего, не только сам не уцепился за это выгоднейшее дело, но даже и не препятствовал конкурентам его перехватить. Повышения цен в ближайшее время не предвиделось, так что нежелание заграбастать сто пятьдесят тысяч представлялось совершенно необъяснимым. Сотрудник милиции даже рискнул осторожно поинтересоваться у валютчика, с чего это тот вдруг проявил столь странное воздержание. Ответ был откровенный и исчерпывающий: — Нутром чую — тут что-то не то. — Что же? — Да уж я чую, меня не проведешь. И больше от него не удалось ничего добиться. Далее, как сообщил агент, события развивались следующим образом. Сделку провернул другой валютчик. Встретив через несколько дней своего подопечного, валютчика с чувствительным нутром, агент был поражен: никогда еще он не видел его в столь великолепном настроении. Тот просто сиял от радости и без всякой видимой причины время от времени разражался веселым хохотом. Торжествующее удовлетворение так его распирало, что он позабыл обычную сдержанность и поделился с агентом причиной радости: — Помнишь, фраер хотел спустить штуку зеленых? Я еще говорил: нутром чую, дело пахнет керосином. — Помню, а что? — А то, что на крючок попался этот недоумок Черный Ясь. Плакали его денежки. Ха-ха-ха! — Неужели? — А то! Может теперь свою штуку на гвоздике в сортире повесить. — Как же это произошло? — А ты у него спроси. Мое дело маленькое. Я говорил — плохо пахнет. Заинтригованный сотрудник милиции стал искать подходы к Черному Ясю, который на самом деле был рыжим и прозывался Зигмунтом. Ясь пребывал в ипохондрии и избегал общества, удалось выйти лишь на его приближенных, которые туманно давали понять, что причиной черной меланхолии явились большие материальные потери. Агент не стал докапываться до сути, поскольку материальные потери валютчиков не относились к проблемам, которые лишали сна работников милиции. В то время еще никто не мог предполагать, насколько данное обстоятельство окажется важным для расследования всей валютной аферы. Из Гдыни поступило сообщение о на редкость дерзком ограблении. За ресторанным столиком два гражданина спокойно и культурно проворачивали сделку по обмену одних денежных купюр на другие. Неожиданно к ним подсели два длинноволосых хиппаря в темных очках. — Спокойно, милиция, — сказал один из них. Граждане онемели. Хиппари быстро, с ловкостью профессионалов, изъяли купюры, молча встали и покинули ресторан, прежде чем граждане успели прийти в себя. Один из них, правда, сделал тут же попытку поднять крик, но второй немедленно эту попытку пресек. Дезориентированные словом «милиция», сидевшие рядом телохранители не рискнули вмешаться. Из Щецина сообщили: два бородатых молодых человека с длинными волосами и в темных очках бесшумно возникли у стоявшего в плохо освещенном месте автомобиля и, угрожая каким-то темным предметом, отняли валюту у сидящих в машине, которые как раз эту валюту пересчитывали. Сидящие в машине воздержались от криков: «Милиция!», «На помощь!» В Гданьске местом деятельности злодеев стал мужской туалет. Именно там один из валютчиков только что получил крупную партию товара и тут же был избавлен от него упомянутыми злодеями. О происшедшем можно было догадаться по нескольким словам, вырвавшимся у валютчика под действием шока сразу после происшествия, а потом он молчал как рыба. Весть о двух таинственных бородатых и патлатых грабителях в темных очках передавалась по секрету от валютчика к валютчику, доходя и до агентов Гумовского. Черный рынок всполошился. Теперь валютчики отваживались совершать свои сделки лишь в специально для этого приспособленных помещениях — надежных притонах и проверенных квартирах. В ответ обнаглевшие налетчики предприняли уж и вовсе беспрецендентную по нахальству акцию. Как только клиент, совершив крупную сделку, покинул малину (а это была комната в очень надежной квартире), туда прибыла милиция. Два милиционера в форме предъявили ордер на обыск, подписанный прокурором и заверенный печатями с государственным гербом. Застигнутый врасплох валютчик не обратил внимания на то, что на печатях орлы были в коронах. К тому же работники милиции инкриминировали перепуганному дельцу торговлю наркотиками. Честный валютчик, который торговал лишь долларами и золотом, а наркотиков и в глаза не видел, окончательно струхнул и поэтому даже радовался, когда при обыске были обнаружены только менее страшные вещественные доказательства. Милиция составила протокол, велела его подписать всем находившимся в квартире, не исключая и полумертвой от страха домработницы, и удалилась, унося с собой трофеи и все документы. Удрученный делец стал с трепетом ждать санкций. С ними почему-то не торопились. Прошло довольно много времени, пока он понял, что его попросту провели. Ясное дело, ни он, ни услужливый хозяин квартиры ни словечка не проронили о случившемся. Проболталась домработница. Кстати, это она, единственная, заметила, что орлы на милицейских документах были с коронами. Кружным путем весть о действиях фиктивной милиции дошла и до поручика Гумовского. К нему сходились сообщения о подобных акциях со всех концов Польши. Схема действия в основном была одна и та же: два патлатых троглодита беззастенчиво, с большим знанием дела обирали валютчиков, подгадывая, как правило, к моменту заключения сделок, умело нейтрализуя охрану и унося солидную добычу. Никто их не знал, никому не удавалось напасть на их след.
Идея с распространением фотографии Дуткевича оправдала себя. Официант из «Гранда» в городе Сопоте опознал на фотографии человека, которого видел однажды в обществе своего постоянного клиента. Поскольку этим постоянным клиентом оказался валютчик, уже давно бывший у милиции на примете, его отыскали и приперли к стенке. Припертый к стенке клялся и божился, что человек на фотографии ему совершенно незнаком. Однако, поскольку официант видел их вместе, не исключено, что когда-нибудь он и выпивал с этим человеком, поскольку же выпивать ему доводилось частенько, он решительно не в состоянии упомнить всех собутыльников. Нет, этого он категорически не помнит, не знает и не имеет понятия, кто таков. Приблизительно то же самое говорили и другие деятели черного рынка, допрошенные на предмет фотографии. Нет, этого человека они не знают, никогда не видели. Все они так решительно и единодушно отрекались от Вальдемара Дуткевича, что представителям следственных органов приходилось читать, так сказать, исключительно между строк. Они уже не слушали того, что им говорили, а лишь внимательно следили за выражением лица собеседника, прислушивались к тембру голоса, ловили невольный блеск глаз и дрожь пальцев. И майор Фертнер, и поручик Вильческий стойко придерживались своей версии, для подтверждения которой очень важным было найти людей, знавших Дуткевича, поэтому они не давали покоя поручику Гумовскому, который в свою очередь не давал покоя своим подчиненным. Последние, совершенно отчаявшись, стали предъявлять для опознания фотографию Дуткевича уже совсем кому ни попадя и попали-таки на человека, который наконец мог сообщить о покойном конкретные сведения. Этим человеком оказалась киоскерша из книжного киоска на улице Бельведерской. — Знать-то я его не знаю, — задумчиво протянула она, разглядывая фотографию, — но вот видеть видела, факт. — А можете вспомнить, когда и где? — с внезапно вспыхнувшей надеждой спросил сотрудник милиции. — Когда — точно не скажу, с месяц, пожалуй, будет, как видела. А где — известно где, вот тут, сигареты у меня покупал, потом газету, потом спрашивал, сколько времени. Часы у него остановились. Крутился вокруг киоска, одно слово — околачивался, вроде как ожидал кого. А мне делать было нечего, покупателей в ту пору не было, вот я и смотрела на него. А еще — часы у него ну точь-в-точь как у шурина. Они у него остановились, он подошел к окошечку, спросил, который час, и стал подкручивать. Дорогие часы, шурин дал за них четыре тыщи, как раз премию получил, вроде швейцарские, не только время показывают, тоже вот какое сегодня число... — Четырнадцатое, — ответил немного удивленный сыщик. — Что? — Говорю, что сегодня четырнадцатое... — А я и сама знаю, какое сегодня число. Это я про часы рассказываю, на них видно, какое число сегодня. И тому подобные стороны света. Магнит в них, что ли. Я в этом не разбираюсь. — А дальше что было? — А ничего. Шурин до сих пор их носит. — Уже не носит, — механически поправил ее сыщик, который в этот день опросил двадцать человек и у которого к вечеру в голове все перемешалось. Неудивительно, что возникший сверх программы шурин у него невольно ассоциировался с погибшим три недели назад Дугкевичем. — Что вы говорите? — ужаснулась киоскерша и даже высунулась в окошко. — Такие дорогие часы! Что же с ними случилось? Сотрудник милиции спохватился и исправил невольную ошибку: — С часами ничего не случилось, — успокоил он женщину. — Случилось вот с этим человеком на фотографии. — А! И поэтому вы его разыскиваете? — Да, поэтому. Ну и что было дальше? Вы остановились на том, что он околачивался тут, у киоска. Киоскерша втянулась в киоск и уселась поудобнее. — И что за жизнь такая, — вздохнула она. — Живет человек себе, живет, а потом с ним что-то случается... Ну, дождался он. — Чего дождался? — Не чего, а кого. Приехал тут один на машине, вишневого цвета, они оба сели и уехали. — А того, который приехал, вы видели? Может, случайно запомнили его? — Запомнила, как не запомнить. Он вышел из машины и купил у меня сигареты. Шикарный мужчина. Молодой, кровь с молоком, такой, знаете, видный из себя, представительный, не замухрышка какой-нибудь. Одет очень прилично. И зуб у него золотой. Да, еще и перстень вот такой на пальце, тоже золотой, с камнем, сразу видно — настоящий. Большой такой камень! — Ну а сам-то он как выглядел? Тот, что в машине приехал? Блондин, брюнет, лысый? — Какое там лысый! Дай бог всем столько волос! Черный, совсем черный, и прическа высший класс, вся голова завитая, а лицо так и пышет здоровьем, румянец во всю щеку, одно удовольствие смотреть. Говорю вам — шикарный мужчина. А моя дочка уж такого дохляка себе выискала, худющий да бледный, смотреть не на что, ни пес, ни выдра... Сыщик не перебивал разговорчивую киоскершу, терпеливо выслушав ее жалобы на неказистого зятя и всякое другое, зато был щедро вознагражден, ибо узнал много полезного для дела. Оказывается, машина была достойна своего хозяина, тоже шикарная и вишневая, камень в перстне пурпурный, а что касается золотых зубов, то она твердо ручается лишь за один, других увидеть не удалось, зато этот один блистал на самом что ни на есть переднем плане. Итак, был выявлен один-единственный контакт покойного Дуткевича, зато с таким заметным мужчиной, найти которого наверняка не составит труда. И в самом деле, дружными усилиями людей Гумовского в рекордно короткий срок было установлено, что этим блистательным красавцем был некий Золотой Стась, активный, но негласный помощник одного из самых могущественных королей черного рынка. Король проживал в роскошной вилле на улице Рощинского, держал в руках все крупнейшие валютные операции, но его никогда не удавалось поймать с поличным. Майор Фертнер был чрезвычайно доволен полученной информацией. Сопоставив все данные, поступившие в его распоряжение, майор Фертнер окончательно убедился в правильности своего предположения — связь между отдельными аферами не подлежит сомнению. И он вновь созвал оперативное совещание, участниками которого были те же лица, что и в прошлый раз. Поручик Петшак ознакомил собравшихся с результатами своих перевоплощений. Результаты оказались потрясающими. Благодаря им рассеялись последние неясности и тройное преступление предстало как единое целое. Довольный майор приступил к изложению своей версии: — Итак, если следовать хронологии, события развивались следующим образом. Некто принимается нелегально переправлять валюту за границу. Сначала, очевидно, собственную, а потом, когда она кончилась, начинает добывать ее путем ограбления. Крадет у Рокоша, крадет у этого, как его, Ленарчика, крадет еще у нескольких дельцов, о которых мы не знаем, так как они хранят молчание, и даже Хмелевская о них не слышала. Затем он принимается нападать на валютчиков с помощью Дуткевича и нанимает двух бандитов. Обратите внимание на следующие обстоятельства: а) он располагает точной, проверенной информацией и б) обирает лишь мошенников. Пройдись мы по его следам — уверяю вас, собрали бы неплохой урожай. Гумовский пробурчал: — Мне это тоже приходило в голову. — Валютчики в панике, — продолжал майор. — Они расшифровали Дуткевича и тоже наняли двух бандитов — может быть, тех же самых, потому что перед смертью Дуткевич их узнал. — Вряд ли, — усомнился капитан Ружевич. — Для этой цели проще использовать кого-нибудь из телохранителей. А их телохранителей Дуткевич мог видеть, когда обделывал свои дела, и перед смертью узнал. — Возможно. И мы должны их найти любой ценой. Из тех, что у нас на заметке, многие уже проверены. Надо расширить поиски. Теперь вот узнали о Золотом Стасе, следует его поприжать. Ты получил наконец отпечатки его пальцев? Гумовский тяжело вздохнул: — Сегодня отправил в лабораторию. Скоро в нашем распоряжении будет целый набор, мои парни стараются. Крадут напропалую. — Что крадут? — По большей части стаканы в забегаловках и прочих злачных местах. Со стаканов легче всего снять. Нам нужны отпечатки пальцев тех валютчиков, кого еще нет в нашей картотеке. Вильчевский невольно бросил подозрительный взгляд на свой стакан с чаем. Гумовский это заметил. — Не волнуйся, они потом подбрасывают их обратно. Иногда путают забегаловки, но количество посуды сходится. — Не отвлекайтесь, идем дальше, — призвал к порядку майор. — Смазанные отпечатки на долларах, возвращенных Рокошу, принадлежат, как установлено, Лысому. Это что еще за святой Миколай? Гумовский покачал головой. — Мелкая сошка, иногда отваживается на самостоятельный шаг, но чаще на посылках у других. На редкость зловредный тип. Доллары Рокоша он в руках держал, но скиснуть мне на этом месте, если он их ему отослал. — Так ты его прощупай. И вот о чем мне еще хотелось сказать. Операцию с долларами обязательно кто-то должен возглавлять, уж очень хорошо продуманы и точно рассчитаны все ходы. Боюсь, до шефа мы доберемся только под конец, но искать его должны уже теперь, искать всеми доступными нам средствами. — Мне кажется, на эту вакансию так и просится Хмелевская, — высказал капитан то, о чем уже давно думал. — Не может быть, чтобы во всей этой истории она не сыграла своей роли, и, сдается мне, ее роль — главная. Все крутится вокруг нее, валютчики вмиг ее вычислили. Я бы с нее глаз не спускал. Майор покачал головой. Он согласен с капитаном в отношении глаз, убежден, что именно в моем окружении следует искать преступников, о чем свидетельствует хотя бы Рябой на ветровом стекле, но мое непосредственное участие в афере ему представляется сомнительным. — Нельзя идти на поводу у внешних обстоятельств, — аргументировал майор. — Мало ли что крутится! И потом, вспомни, ведь лишь благодаря ей мы узнали столько важных фактов! Сама она не крутит, не обманывает, все, о чем сообщила, подтвердилось при проверке. У меня есть идея. — У меня тоже есть, — не унимался капитан. — Адрес на своих бандеролях Вишневский писал от руки, таможенные декларации на контрабандный товар заполнялись тоже вручную. Надо у всех знакомых Хмелевской взять образцы почерка... — ...и ты сам отнесешь их в лабораторию, а я останусь за дверью и послушаю, что тебе там скажут. Ты знаешь, сколько у нее знакомых? — И отнесу. Пусть говорят. Уверен — среди них обнаружится тот, кто писал адрес. Пусть это немного трудоемко... — Немного! — Зато верный путь. А твоя идея лучше? — Не знаю, лучше ли, и, в общем, тоже трудоемкая. Я предлагаю выявить, кто из наших знакомых валютчиков в последнее время исчез из поля зрения. И еще: надо раздобыть кое-какие данные о телохранителях, мы уже говорили об этом. Думаю, будет толк. — Лучше всего — сделать и то и другое. Пора наконец честно признаться: дело нам досталось до крайности запуганное. Настолько запутанное, что у меня уже голова идет кругом. — Что же тогда мне говорить? Тебе хорошо, твоему пострадавшему возвратили украденное, можешь ставить точку. Какое тебе дело до остального? — Какое мне дело? — В голосе капитана прозвучала нескрываемая обида. — Я желаю знать, кто обокрал Рокоша и почему вернул ему похищенное. Я желаю знать мотивы поведения преступника. Из-за этого мерзавца я не могу спокойно спать и работать, а ты спрашиваешь, какое мне дело! В сторону я не отойду, и не надейся! — К сожалению, он перестал грабить, вот что плохо! — вздохнул Гумовский. — Продолжай он свое занятие — был бы уже у нас в руках. Так нет, пся крев, как ножом отрезал... На следующий день экспертизой было установлено, что два четких отпечатка пальцев на долларах Лелика представляют визитную карточку Золотого Стася. Прижатый к стене, тот совсем перетрусил и еще больше заблестел от пота, Стась попытался сначала все отрицать, но после очной ставки с киоскершей капитулировал и признался: было дело, однажды, по просьбе человека, которого, как он теперь узнал, звали Вальдемар Дуткевич, он один-единственный раз в своей жизни уступил немного долларов — своих собственных, приберегаемых на черный день. Он действительно встретился с Дуткевичем на Бельведерской, они действительно сели в его машину и обменялись деньгами, после чего упомянутый Дуткевич удалился вместе с долларами. Больше его Золотой Стась не встречал и не знает, где он. Не знает он также, каким образом его доллары оказались у гражданина Рокоша. Нет, просто не имеет ни малейшего понятия. В ответ на вопрос, почему Вальдемар Дуткевич обратился за долларами именно к нему, Золотой Стась рассказал несколько баек, из которых неопровержимо следовало, что Дуткевича привели к нему таинственные, не поддающиеся конкретизации силы. Инсинуации поручика Гумовского о том, что во время сделки с Дуткевичем они подверглись нападению неизвестных злоумышленников, Стась с негодованием и категорически отмел. Никогда в жизни он не подвергался никаким нападениям и вообще просил его избавить от подобных незаслуженных оскорблений. — Скорее изойдет потом, но не расколется, стервец, — прокомментировал его показания Гумовский. — Знает, что у нас ни доказательств, ни свидетелей нет. Видимо, это были деньги Дромадера, а не его, Дромадера же он боится больше, чем нас всех, вместе взятых. Лысый оказался более разговорчивым. Он откровенно признался в том, что у него совершенно случайно оказалось немного долларов. Откуда? Подарил заграничный кузен. Так вот эти доллары он носил при себе в портмоне, ибо собирался поменять на чеки в государственном валютном магазине, но тут напали на него два бандита и отобрали их. Нападение произошло в Залесье, куда он отправился подышать свежим воздухом. Бандитов он описывал с воодушевлением, красочно и с такой ненавистью, что в искренность показаний просто нельзя было не поверить. Видимо, нападение на Лысого и изъятие у него долларов действительно имели место, и факт этот был достопримечательным, ибо являлся единственным случаем, когда жертва ограбления призналась. А так ведь, кроме Лысого, потерпевших больше и не было! — В Национальный польский банк поступило больше ста тысяч долларов, — с горечью подытожил поручик Вильчевский. — За границу ушло как минимум в три раза больше. Никогда не поверю, что такую сумму носил при себе ограбленный в Залесье Кшачкевич. — Отпираются без зазрения совести, — подтвердил Гумовский. — Капитан прав — дело нелегкое. Да, кстати, удалось выяснить, кто отправлял бандероль Рокошу? Вильчевский с неохотой удовлетворил любопытство. Девушка на главпочтамте, в дежурство которой была отправлена Вишневским бандероль, припомнила, что вроде отправлял ее низенький дряхлый старичок с дрожащим голосом. Разумеется, обратный адрес был фиктивным. Удалось разыскать отправителей заказной корреспонденции, оформленной до и после Вишневского. Одним из них оказался юрист-пенсионер, дряхлый маленький старичок, отправлявший заказное письмо в Генеральную прокуратуру. Без очков он ничего не видел и вообще ни на что не обращал внимания. Нашли еще двух человек, стоявших в очереди за старичком, одним из них был мужчина, который обратил внимание лишь на блондинку в соседнем окошечке. Второй очевидец, женщина, вспомнила, что перед ней стоял элегантный мужчина среднего возраста, в очках. Ей запомнилась его седоватая бородка клинышком и золотой перстень на пальце. Судя по квитанциям, между нею и старичком стоял именно Вишневский, значит, он и был элегантным мужчиной. — Бороду отцепит, очки снимет, натянет на задницу старые джинсы — и вот он уже молодой брюнет из воровской шайки, — пессимистически заключил Вильчевский. На этом и закончилось оперативное совещание.
* * *
На следующий день после того, как Лелик получил назад утраченную было собственность, позвонила Баська и сообщила: в магазине на Сверчевского дают стаканы, расписанные под игральные карты, ей такие тоже хочется. Я захватила ее по пути, стаканы мы купили, после чего я решила забежать в чистку на Вильчей за свитером, валявшимся там уже месяц — все забывала получить. Машину припарковала на левой стороне проезжей части, Баська осталась в машине, в чистку я отправилась одна. Со свитером под мышкой подходила к машине, когда сзади послышался веселый голос: — Bonjour, madame! Я повернулась — передо мной стоял Фелюсь. С Фелюсем, чужестранцем неизвестной мне национальности и гражданства — звали его Лотар Уорден, я познакомилась несколько лет назад в обществе Гавела и стала его, так сказать, «больным зубом» и вечным угрызением. Фелюсь принял меня почему-то за даму легкого поведения и, обнаружив ошибку, чуть ума не лишился от смущения. Ругательски ругал Гавела, допустившего, чтобы он, Фелюсь, так оплошал, просил у меня прощения на шести языках, выскочил из машины, накупил цветов, порывался либо повергнуться передо мной ниц, либо упасть на колени, а Гавел просто-напросто давился хохотом, всхлипывал и повизгивал так, что прохожие оглядывались. Именно Гавел почему-то окрестил его Фелюсем. С того нелепого случая Фелюсь почитал святым долгом, приезжая в Польшу, звонить мне, пламенно умолял о прощении, рассыпался в почтительных заверениях, а не дозвонившись, все передавал через Гавела. Гавел, разумеется, комментировал в своем обычном стиле: — Хи-хи! Этот кретин опять из-за тебя балабонит! Вообще говоря, я лицезрела Фелюся не более трех раз в жизни. Сейчас увидела его четвертый. Невыразимо счастливый, он превосходным тройным, то есть французско-немецко-польским языком объявил, что на сей раз не успел мне позвонить, а потому пребывает в исключительном восторге по поводу нечаянной встречи. Приехал ненадолго, всего лишь на несколько часов, ибо не мог иначе войти в контакт с мсье Ракевичем, который в последнее время испытывал какие-то таинственные трудности с выездом из Польши. Я, конечно, могла бы ему шепнуть пару словечек насчет этих трудностей и откуда они, да мне вовсе не хотелось. Фелюсь пожаловался: с мсье Ракевичем ему необходимо общаться по разным делам и непосредственная встреча порой просто необходима. Сейчас же, когда мсье Ракевич привязан к Польше, трудно согласовать взятые на себя обязательства. — Пожалуй, главная сложность — решать денежные проблемы? — предположила я, хотя меня все это никак не касалось. — Пан Ракевич не может снимать со сче... — Да что вы! — живо прервал меня Фелюсь по-польски. — Тут никаких трудов! Никакой чутошки. Динежки есть, спокойная голова. У мсье Ракевича есть свой люди, доверенный, диньги можно брать чекам in blanco или пароль. Мсье Ракевич талант, знание дела, решения всегда точка! Насколько я успела сориентироваться, по меньшей мере на трех языках Фелюсь объяснялся бойко, хромал у него только польский. Пользуясь этой великолепной лингвистической смесью, он дал понять: у них как раз наклюнулся гешефт, измышленный Гавелом, гешефт просто-таки сногсшибательный, а потому им безумно не с руки Гавелова «привязанность» к Польше. Фелюсь, как нанятый, вынужден мотаться самолетами туда-сюда, и, пожалуй, пора в оном деле навести порядок. Меня подмывало спросить, уж не собирается ли он сообразить для Гавела фальшивые документы, но это было бы слишком. Посему я просто выслушала очередную порцию просьб о помиловании, попрощалась и села в машину. — Чего он тараторил, этот экспансивный болван? — спросила Баська с беспокойством. — И вообще, кто такой? — Дружок Гавела. По заграничным гешефтам. Ты все сама слышала. — Я кое-как уразумела польские и французские обрывки, а остальное? Расскажи, меня здорово заинтересовали эти масштабные финансовые операции на расстоянии. Гавела сейчас не выпускают, это я уразумела. — А деньги он все равно берет, когда надо, с разных своих счетов. — За границей? И как это делается? — Да просто. У него свои люди по всему свету, наверно, с его чеками in blanco, и, когда надо, банк предоставляет им суммы отдельными выплатами. Вероятно, в каком-нибудь банке Гавел сделал вклад на пароль и сообщил им. Там тоже деньги можно получить. — А его не надувают? — Не думаю. Ведь люди доверенные. Положим, как секретарь у миллионера или, например, главбух в какой-нибудь организации. Уж он подстраховался, не сомневайся. Баська помолчала, достала из сумочки и закурила сигарету. — Да поезжай быстрей, господи боже! — простонала она отчаянно. — То есть я хотела сказать... А что он говорил о каком-то деле ехсеllent? Я удивилась, но машинально прибавила скорость. — Так и сказала бы, что спешишь. Не очень поняла: Гавел якобы состряпал великолепное дельце, не уточнил какое. Фелюсю надоело летать туда-сюда, и, по-моему, Гавел смотается по фальшивым документам. По ним же и вернется. Любую слежку обведет вокруг пальца. — Боже! — У Баськи даже голос изменился. — Какую слежку? Я не сочла нужным скрывать от подруги свои домыслы. — А ты даже и не заметила, что мы все под колпаком? — ядовито улыбнулась я. — Забыла о покойнике Дуткевиче, да? Мы обе на подозрений и оказываем милиции большую услугу, разъезжая вместе. — И Гавел тоже? — Ну а как же? Был у Дуткевича его телефон или нет? — Не знаю. Плевать на его телефон. Скорей домой. Час назад, неделю назад мне надо было домой. — Час назад ты сидела дома. Кран не закрыла или чайник на газу оставила? Баська, слушай, мне надо с тобой серьезно поговорить. — Только не сейчас. — Баська как угорелая выскочила из машины. — То есть, прости, конечно, я вспомнила одно ужасное дело. Склероз, что ли, у меня? Завтра, послезавтра, когда хочешь, только не сегодня! После этой скороговорки она рысью бросилась в подворотню; я повернула обратно. Сопоставления напрашивались сами собой... Вечером неожиданно явился Мартин. Смотрела я на него, смотрела, думаю, пусть сам сначала заговорит. Ситуация недвусмысленно созревала для взаимных объяснений. Мартин сел, получил чай, закурил, замкнулся, ушел в себя. Молчал долго-долго, и терпение мое лопнуло. — Послушай, а ты не хочешь занять денег — видок у тебя такой... — выступила я поощрительно. — Напротив, — вздернулся он. — Я скорее готов тебе дать взаймы. Этого я никак не ожидала, даже растерялась: — Ты, может... чуть-чуть того? — Нет. Пожалуй, нет. То есть пока нет. — Ну так в чем дело? Хочешь поберечь деньги, отдав мне? — Наоборот, изобретаю способ от них избавиться. Я внимательно посмотрела на него и осторожно сказала: — Избавиться от денег, вручив их мне? Мысль, бесспорно, замечательная. Мне ничего не стоит взять любую сумму и... фыоть... Одна только заминочка: спущу все деньги, а потом возвращай тебе. Может, все-таки объяснишься определеннее? Мартин пустил колечко дыма и понаблюдал, как оно расплывается на пути к потолку. — У тебя сохранился счет в Ландсмандсбанке? — спросил он после довольно долгой паузы. — Ага. — А снять деньги со счета можешь? — Да там не осталось никаких денег. Кабы были, то почему бы не снять. У Алиции два моих чека, подписанные на пароль. Сомнительно только, чтобы она потащилась в банк взять восемь крон с мелочью, по-моему, именно столько там осталось. Мартин снова погрузился в длительное молчание. Заботы весьма ощутимо подавляли его. — Дай номер своего счета, — вдруг воспрянул он. — Возможно, я перешлю туда кое-какую сумму, а после сниму. Пока ничего определенного, но вдруг понадобится! Конечно, в подходящее время я тебе об этом сообщу. Надеюсь, ты не против? — Нет. Раз уж я числюсь у тебя особой, достойной доверия... А ты не считаешь, что подходящее время наступило? — Извини, ты о чем? — Да насчет подходящего времени. — Какого времени? — Ну, кое-что объяснить друг другу. И не строй, бога ради, дурацкой физиономии, не спрашивай, о чем это я, не притворяйся удивленным. Ты прекрасно знаешь, в чем дело. — За физиономию я не отвечаю. А насчет дела... — Мартин помолчал и как-то странно на меня посмотрел. — Твоя любовь к разным официальным организациям малость тормозит мою откровенность, — начал он брюзгливо. — Уж наверняка тебя потянет им исповедаться. А у меня еще не испарились большие надежды, и я не намерен делиться ими с официальными организациями. Знать ничего не знаю и не понимаю, о чем ты. Хочешь облегчить мне жизнь — хорошо, нет — не надо. Я отыскала в кипе бумаг старый календарик и назвала Мартину номер счета в Ландсмандсбанке. Все равно он ничего больше прямо не скажет, а я и так вообще и в частности сама догадывалась, на чем зиждется его великая надежда. Такая же великая надежда расцвела и во мне, наказывая терпеливо ждать. Мартин прав, что-либо конкретное мне знать ни к чему, ибо со всеми конкретностями помчусь к майору. А уж дедуцировать вполне могу про себя. — Как поживает пожилой пан, о котором мы давненько не разговаривали? — спросила я как можно небрежнее. — Ведь он был в больнице... — Жив, — холодно ответствовал Мартин. — Как у него со здоровьем? Ему сделали операцию или еще нет? — Да. Пока жив. — Буду крайне признательна, если ты время от времени будешь оповещать меня о его самочувствии. — Еще жив. Случится что — сообщу. Если представится возможность. Когда Мартин уходил, меня осенило сверхвдохновение. — Знаешь, возьми у меня взаймы, — попросила я задумчиво. — Хоть пятьсот злотых. Мартин повернулся уже в дверях. — Зачем? — Тебе видней. Хочешь, поставь на скачках. Или истрать на тотализатор. Или сходи в гости на покер. Выбирай любое. — Покер, говоришь... Нет уж, предпочитаю скачки. Ладно, давай пятьсот злотых. Думаю, не стоит упоминать — при ближайшей оказии верну эти деньги. Насчет фаворитов, на которых поставлю, не скажу, а то, не дай бог, удачу спугну. Ты уверена, что... Я только скорбно кивнула и вручила ему пятьсот злотых. Разумеется, Мартин понял меня. Сотрудники майора присматривали за нами усердно, в чем я не сомневалась, и, если меня спросят про Мартинов визит и темы наших разговоров, надо же что-то отвечать. Лучше всего сказать правду. Закрывая за Мартином дверь, вдруг подумала: вот и я сознательно и деятельно ввязалась в таинственное, клубящееся вокруг меня преступление, уже не на шутку беспокоившее меня. В течение трех дней я пыталась изловить Баську — безрезультатно. На четвертый день майор, как и следовало предположить, вызвал меня на очередной разговор. Он не кружил вокруг да около, не обвязывал факты розовой ленточкой, а поставил вопрос в лоб и не слишком доброжелательно: — В конце концов, хотите вы нам помочь или нет? — Хочу! — Я не колебалась, но и не стала уточнять, что хочу помочь по-своему и не на всех участках фронта. — В таком случае прошу говорить правду. Четырнадцатого вы встретились с пани Маковецкой. На Вильчей к вам пристал какой-то тип. Вечером пан Тарчинский нанес вам визит. Прошу изложить подробно: цели всех визитов и встреч, что, кто и кому говорил, в какой очередности и что из этого следовало. И давайте по-деловому, чтобы я не тянул из вас подробности клещами. Не очень представляя себе, что успела нагородить Баська, я в деталях рассказала и про стаканы, закупленные на Сверчевского, и про чистку, и про Фелюся. Подробно объяснила, почему Фелюсь кается передо мной уже седьмой год. Что касается Мартина, я честно призналась, что зашел он ко мне занять пятьсот злотых — собирается на скачки. Старательно опустила все насчет Гавелова гешефта, внезапную Баськину спешку и всю первую часть разговора с Мартином. Совесть моя была спокойна — истинную правду выложу майору в свое время. — И что? — заинтересовался вежливо майор, когда я закончила. — Пан Тарчинский выиграл на скачках? — Не знаю. Я с тех пор его не встречала. — Пан Тарчинский вовсе не пошел на скачки. Не бывал на бегах уже много недель. Ваше мнение? — Не знаю. Действительно, не бывает на бегах. Видно, просто сболтнул про этих фаворитов, благо программы читает регулярно. А вдруг неожиданно отказался от скачек или поставил на Праге, совсем не ездив на бега? Словом, я не в курсе. — Он что, раздобыл список фаворитов? — Если бы раздобыл, сказал бы мне. Сам прикинул. — О поездке не упоминал? — О какой поездке? — Вообще о поездке. Не говорил о намерении уехать на пару дней? Я забеспокоилась. Ни о какой поездке и речи не было. Надеюсь, Мартин в раже не перешел нелегально границу? — Ничего не знаю. О поездке не упоминал. А что? Разве он уехал? Майор качался на стуле, задумчиво меня разглядывая. — Итак, вы назначаете свидание пани Маковецкой впервые после убийства Дуткевича. Вместе с пани Маковецкой встречаете этого... Фелюся. Партнера пана Ракевича. Пани Маковецкая тотчас возвращается домой, вызывает пана Тарчинского, пан Тарчинский мчится прямехонько к вам, занимает у вас пятьсот злотых и уезжает в Свиноустье. Как объяснить такой пассаж? У меня мелькнуло — тут какая-то ерунда, все получается шиворот-навыворот: майор объясняет мне больше, чем я ему, — чистый бред, в милиции такого еще не бывало! Подловить меня старается?.. Да уж, подзапуталась я в своих хитросплетениях. — А при чем здесь пан Ракевич? — невольно вырвалось у меня. — Да и Фелюсь — абсолютная случайность. И зачем Баська вызвала Мартина? — Починить вилку у торшера. Так пани Маковецкая объяснила пану Тарчинскому по телефону свое приглашение. Я буквально онемела. Мартин полный профан насчет вилок и вообще электроприборов, тут мы с ним друзья по несчастью. Для меня и для майора было очевидно: вилка — просто предлог. Видать, какие-то слова Фелюся мощно потрясли Баську, Баська, вне всяких сомнений, заодно с Мартином, только на кой черт Мартин поехал в Свиноустье? Не собирается же он в самом деле переть через границу?.. — И он все еще там? — забеспокоилась я. — В этом Свиноустье?.. — Нет, уже вернулся. Как вы думаете, зачем он туда ездил? — Понятия не имею. А по-вашему, зачем? — Прошу отвечать на мои вопросы. Как вы объясните эту свистопляску — все с вас начинается и на вас замыкается? — И в самом деле, — признала я правоту майора. — Опять все я: извлекла Баську из дома на встречу с сообщником Гавела, велела послать ко мне Мартина, сунула ему пятьсот злотых и отправила в Свиноустье. И разумеется, с какой-то целью. Пан майор, я, честное слово, вам искренне сочувствую — вы столько времени на меня убиваете... Будь я на вашем месте, а вы на моем, я бы вас непременно посадила для собственного спокойствия. Ну а свистопляску объяснить не могу. Фелюсь этот все карты путает, явился как чертик из табакерки, нагородил чего-то ни к селу ни к городу, и теперь ничего не понять. Даже предположи мы, что Баська его знает и условилась с ним, почему он ждал на Вильчей? Ведь в чистку я попала случайно, об этом свитере вспомнила на обратном пути. Нет, Фелюся придется исключить, даже если вся акция была организована заранее. — Значит, вы полагаете, что пани Маковецкая его не знает? — Совершенно верно, полагаю, она в жизни его не видела и никогда о нем не слышала. Майор перестал качаться на стуле и уперся локтями в стол. — Хотел бы я знать, когда они вас доведут наконец настолько, что вы откажетесь от своей... лояльности, — сказал он раздраженно. — Не уразумели еще, как вас закладывает компания драгоценных друзей? Что ни случись, подозрения всегда вертятся вокруг вас. Одно из двух: либо вы скрываете от меня что-то очень важное, либо вы — главная персона хорошо задуманного и разветвленного преступления. Мне не хватает звеньев, которые явно у вас в руках. В руках-то я кое-что держала, только далеко не все. Майор разгадал безошибочно, но чуток преувеличил. — По-вашему, я прячу какую-то ниточку, за которую стоит потянуть — и мы вытащим этих двоих бандюг, убивших Дуткевича? — недовольно спросила я. — Может, я и Вишневского знаю? — Вы знаете что-то такое, что сразу навело бы на след бандитов. Вишневский вам известен безусловно, ведь на ваших глазах валютчиков обчистили по меньшей мере дважды! — Двоих налетчиков нанимал тот же тип который подговаривал всяких подонков протыкать баллоны в моей машине, — решительно заявила я. — Наконец-то все прояснилось — валютчики тоже считали нанимателем меня, поздравляю, у вас с жульем в этом вопросе полное единодушие. А ведь займись вы моими баллонами сразу, давно задержали бы его! Этот Арсен Люпен, так обижавший аферистов, и был Дуткевич, либо Дуткевич ему помогал, а у валютчиков охраны хватает, всяких там бандюг и головорезов! В чем же дело? Милиция будто бы их не знает?! Майор, не слушая меня, махнул рукой. Ему явно что-то пришло в голову. — Стоп, вспомните хорошенько тот вечер. Когда вы поднимались к Дуткевичу, вам никто не встретился ни в дверях, ни на лестнице? Тишина полная? Переключилась я быстро. Вопрос майора меня заинтересовал. Подтвердила — да, не видела, не слышала. — Вы зашли в квартиру. Все время было тихо? — Полная тишина. — Двери оставили открытыми и в квартиру, и в комнату, ведь так? Вошли. Позади не слышали шороха? — Пан майор, если бы я услышала шорох, жильцы всего дома услышали бы меня! Я и так тряслась со страху, что убийца крадется за мной по пятам! — Прекрасно. Пошли дальше. Вы не обернулись? — Для кого прекрасно, а для кого и нет, — рассердилась я. — Ясно, оборачивалась. Удивляюсь только, как это я не осталась косоглазой на всю жизнь: одним глазом смотрела перед собой, а вторым — назад. — А потом, когда звонили к нам, куда смотрели? — На дверь. Вернее, в прихожую и на лестничную клетку — все двери были открыты навылет. Смотреть ведь куда-то надо, а на покойника не хотелось. — И ничего не заметили? Никакого движения? Ничего не мелькнуло? — Ну, раз уж милиция застала меня в добром здравии, значит, не мелькнуло. По-моему, на эту тему я уже давала показания. Господи, да мелькни хоть кошка, я свалилась бы с сердечным приступом. — А кошки случайно не было? — Была. После. — Минуточку, давайте по порядку. После звонка по телефону вы сразу вышли на лестницу? — Сразу же вышла и села на ступеньку — ноги не держали. Дверь в квартиру немного прикрыла, да это все вы сами застали, пан майор. — И что вы делали? — Боже милостивый, что я делала?! Ничего! Курила и тряслась. — Почему? Я задумалась. — Рассуждая здраво, бояться было нечего. Только вот атмосфера на лестнице... Возможно, из-за того, что нервничала, но я прямо-таки кожей ощущала, что убийца где-то поблизости и вот-вот нападет... Приблизительно такое состояние. А потом явился кот, и я немного успокоилась. — Странная атмосфера, говорите... Может, действительно ощущали присутствие убийцы... — Не преувеличивайте, пан майор, мало ли что в нервах навыдумываешь, лезет всякая дурь... — охладила я майора. — Ведь не каждый же день натыкаешься на трупы... — Нет, что вы, это не дурь, — оживился майор. — А вы небось хороший медиум? — Боже, спаси и помилуй, ну и беседа! Не знаю. Когда-то и были такие склонности, лет в одиннадцать. Не знаю, осталось ли что теперь. Но учтите, вызывать духов ни за что не соглашусь! — Я тоже. Минутку, а кот? Откуда взялся? — Сверху. Прибежал с верхнего этажа. Испуганный, взъерошенный, и наверх не шел, и меня боялся. Потом немного успокоился, после долгих уговоров даже позволил себя погладить. А позже убежал вниз. — Черт, — не выдержал майор. — Что бы вам сразу-то не рассказать про кота! Подумать только, был совсем рядом! Сидел на чердаке... — Кто? Кот или убийца? — Да убийца, убийца!.. Я замолчала. Майор тоже молчал, глядя в пространство сквозь меня, буквально сквозь. У меня по спине пробежал холодок. — Приснится в страшном сне, богом клянусь, — мрачнопробормотала я. — Не пронзайте меня глазами, прямо настоящий допрос третьей степени. Я признаюсь во всем, только перестаньте, пожалуйста. Собеседник очнулся и снова стал майором. — Итак, предупреждаю, если сведения, которые вы скрываете, будут выявлены без, подчеркиваю, без вашего участия, вас обвинят в сокрытии доказательств преступления, — сказал он решительно, хотя и слегка рассеянно. — Мое терпение лопнуло. Советую вам подумать об этом... На следующий день мне удалось поймать Баську по телефону. Разных тем для разговора накопилось сверх всякой меры, я решительно потребовала встречи. Баська с минуту прикидывала свои планы. — Послезавтра, — выдала она наконец. — У меня к тебе тоже несколько дел. Я смотрю на веши реально, нам не хватит двух часов. Только послезавтра удастся высвободить столько времени. Договорились встретиться в городе, в кафе «Мозаика» на Пулавской. Я терпеливо ждала до послезавтра. В условленное время заняла свободный столик и уставилась на дверь. Через два часа такого развлечения меня чуть удар не хватил из-за этой чертовой Баськи. Было около десяти. Побежала к телефону и позвонила к ней домой. — Баська где-то в Польше, — известил меня Павел озабоченным тоном. — Кажется, сидит в «Славянском», это недалеко от тебя. Извлеки ее оттуда, сделай милость, я сам не могу, к утру перевод надо закончить. И так не уверен, успею ли. — Откуда ты знаешь, что она в «Славянском»? — Звонила оттуда, вернется, мол, позднее. Велела тебе передать, где ее найти, если позвонишь. Я звонил тебе домой, не застал. Она сомневается, отважишься ли ты пойти в этот пьяный бедлам. — Справедливо сомневается, — проворчала я и оставила Павла в покое. Злилась я чертовски, но что было делать? Если Баська сегодня нарежется, завтра попробуй-ка вытащи ее. И я решила заглянуть в этот ужасающий притон, то бишь ресторан «Славянский», подъехала к стоянке на улице Малъчевского и поставила машину у магазина с красками. В ресторацию проникла без препятствий, хотя и произвела, по-видимому, тяжелое впечатление на постоянных посетителей: несколько человек за ближайшими столиками при виде меня резко оборвали разговор. Уже из холла через застекленную дверь я увидела Баську. Она сидела почти в центре зала и оживленно трепалась с двумя типами. По виду совсем трезвая. Зато рядом спал какой-то забулдыга: он вроде бы сидел по соседству, но при этом как-то частично перевешивался через спинку свободного стула за Баськиным столом. Я удивилась, как она его терпит — голову этот красавец сунул почти в их тарелки. Пока я смотрела на нее, раздумывая, подойти или подождать, чтобы она меня заметила, спящий вдруг воскрес. Он тяжко привстал и, покачиваясь, побрел к выходу, задевая и толкая все по пути. Я посторонилась, дабы освободить проход — пускай толкает что хочет, лишь бы не меня, — и машинально посмотрела ему вслед, когда он выходил на улицу. Затем пригляделась повнимательней. Сразу за дверью шедший на бровях пьяница вдруг обрел вполне трезвую осанку. Оставив за спиной насыщенную алкоголем атмосферу, он моментально превратился в обычного гражданина. Алкогольные пары в притоне и в самом деле ощущались интенсивно. Бывший забулдыга огляделся по сторонам абсолютно трезвым взглядом и резким спринтом рванул вправо. Превращение это, впрочем, не так уж меня удивило — подумалось только, что сотрудники майора обязаны получать надбавку за вредность. Я вернулась к двери и снова заглянула в зал. Баська увидела меня и жестами дала понять — сейчас, мол, выходит. Махнула ей, что подожду в машине на стоянке, обогнала очередного алкаша и опасливо вышла на улицу; я, верно, здорово пропиталась испарениями этой забегаловки — не дай бог, попадется милиционер с чутким носом. Подходя к машине, взглянула на освещенную заправочную станцию, вспомнила, что она работает только до десяти вечера, и около заправки увидела в телефонной будке чудом отрезвевшего забулдыгу. Он говорил по телефону. Узнала я его издалека по красному шарфу, повязанному вокруг шеи особенным манером. Села в машину и терпеливо принялась ждать. Баська не приходила. Красный шарф кончил разговаривать, выскочил из будки и галопом помчался обратно в ресторан. Я глядела ему вслед за неимением более интересного объекта для наблюдений и все старалась угадать, что бы такое могла Баська ляпнуть. Видно, что-нибудь неслыханно важное, раз уж сотрудник майора в такой спешке помчался докладывать начальству. Я задумалась и перестала обращать внимание на окружающее. Машина моя стояла под деревцем напротив магазина красок, я сидела спиной к Пулавской и лицом к стоянке. Вдруг перед моим носом заметался какой-то автомобиль. Выехал с Пулавской, уже на стоянке резко дал задний ход и с визгом затормозил у самого тротуара, около уже закрытого скверика со столами из «Славянского». Из машины выскочил субъект, хлопнул дверцами и понесся в ресторан. 216 Меня насторожило не только это хлопанье. Внешность водителя желтого «опеля-комби» была неординарной: злобная рожа, торчащие рыжие волосенки, легкая красная курточка. Пежачек! И его приметы, и фамилию я вспомнила молниеносно, обернулась ему вслед и увидела Баську. Она как раз вышла с одним из типов, с коими беседовала в забегаловке, и прощалась у входа. Пежачек едва не налетел на нее. Баськин тип, легонько поддерживая ее под локоть, сделал пару шагов в моем направлении, элегантно склонился к ее руке, отступил назад и столкнулся с Пежачеком, в этот момент снова выскочившим на улицу. Я открыла дверцу, Баська уселась; за Пежачеком вылетел парень в красном шарфе. Все трое — Баськин тип, Пежачек и парень — вдруг навалились друг на друга, словно одновременно пали друг другу в объятия. Мне вовсе не хотелось созерцать мордобой, и я поспешила отъехать. — Как самочувствие? Куда тебя отвезти? — спросила я, сворачивая со стоянки налево. — Домой. — Баська лязгала зубами и говорила каким-то не своим голосом. — Самочувствие превосходное. В жизни лучше не было. И надеюсь, больше никогда не будет. Вообще-то выглядела Баська совсем трезвой, но я на всякий случай спросила: — Ты что, упилась? — Да нет, услышала такое... будь я мертвецки пьяна, протрезвела бы, как... Как не знаю что — никакое сравнение не приходит в голову. Во всем мире нет никого трезвее меня в эту минуту. Выжав скорость на Пулавской, я взглянула на стоянку: желтый «опель-комби» рванул с места. Видать, Пежачеку «Славянский» не пришелся по вкусу. Посмотрела в зеркальце — он свернул на Пулавскую следом за мной. — А что ты такое услышала? — Не знаю, — скрипнула зубами Баська. — Нет, вру, конечно, знаю. Погоди, чуть приду в себя. Носовой платок куда-то подевался... Она нервно обшарила карманы пальто, нашла платок и, что-то бормоча насчет сигарет, наклонилась к плетеной сумочке, которую поставила на пол под ногами. Я взглянула в зеркало — желтый «опель-комби» приклеился у нас на хвосте. — Похоже, Пежачек опять за мной увязался, — заметила я меланхолично и немного сбросила скорость — впереди маячил красный свет. Баська резко выпрямилась и врезалась головой в приборную доску. — Что?! — заорала она, хватаясь за темя. — Что ты сказала?! — Да Пежачек опять меня преследует. Поставь свою корзинку сюда, а то когда-нибудь убьешься, рядом есть же место. На кой черт держишь ее под ногами? — Какой Пежачек?! Ты знаешь Пежачека?! — В каком-то смысле да. А что? Ты тоже его знаешь? Баська энергично потерла темя, наклонилась, вытащила из-под ног сумку, достала сигареты, зажигалку и снова поставила сумку на пол. Молча закурила. — Я о нем слышала, — пробормотала она опасливо. — А ты его видела? Как он выглядит? — Я видела. И ты тоже видела. Минуту назад налетела на него у дверей «Славянского». — Ты уверена? — Вполне. Собственными глазами наблюдала, как приехал и столкнулся с тобой. — И где он теперь? Я взглянула в зеркальце. — Едет за нами в машине некоего Квачковского. Баська вознамерилась было обернуться, но удержалась. О чем-то интенсивно раздумывала. — Откуда эта скотина там появилась? — прошипела наконец она. — А нельзя ли от него оторваться? — Существует единственный способ оторваться от Пежачека. Остановиться, подождать, пока припаркуется, выйти из машины и бегом к нему. Тогда он сам повернет обратно. Единственный шанс избавиться от него, иначе ничего не поделаешь. Упрямая сволочь и очень хорошо водит. — Черт. Знаешь, не стоит пока домой. Давай куда хочешь. Мне надо, пожалуй, подумать. На площади Унии остановились на красный свет. Пежачек также притормозил. В зеркальце я видала, как из его машины выскочил какой-то субъект и помчался на Хотимскую. Я удивилась — на шее у него развевался красный шарф. — Вот так штука! — вырвалось у меня невольно. — Сотрудник майора ездит за мной в компании Пежачека? Странный альянс! Баська подняла брови: — Не понимаю, о чем ты. Что это значит? Какой сотрудник майора? Я стояла на правой полосе, пришлось объехать вокруг всю площадь Унии, чтобы потом выбраться на Маршалковскую. Сначала хотела на Польную, но, раз уж Баська не собиралась домой, я изменила курс. Снова задержал красный свет, Пежачек торчал за мной. — Какая-то везде сплошная путаница, — заявила я. — Давай так: половину путаницы объясняешь ты, а за другую возьмусь я. На Пежачека наплевать. Сейчас найдем спокойное местечко и поговорим. Лучше всего в аллее Освобождения. Желтый «опелъ-комби» отстал, на площади Спасителя его оттеснили другие машины. Сворачивая в аллею Освобождения, я подумала: может, этот чертов Пежачек просто ехал в ту же сторону? — Вот теперь и поговорим, — сказала отыскав место для стоянки. — Поднакопилось много всякого, что хотелось бы распутать с твоей помощью. Будь так добра и объясни... — Погоди, — прервала Баська решительно, — сперва растолкуй, что это за сотрудник майора, он как-то связан с Пежачеком? А насчет Пежачека разговор особый и серьезный. Как он выглядит? Я описала презентабельность Пежачека. Баська, огорченная и обеспокоенная, сокрушалась, что у «Славянского» не обратила на него внимания. Даже не взглянула. — Мне и в голову не пришло, что этот стервец может там появиться, — свирепела она. — Зачем его принесло? И что за сотрудник майора? — А я как раз засомневалась, пожалуй, не похоже на сотрудника майора. Он выбежал из «Славянского» вместе с Пежачеком, видно, Пежачек за ним приехал. В машине были вместе, позже выскочил на площади Унии. А раньше звонил по телефону не из ресторана — побежал в будку, чтобы никто не слышал. К этой будке летел как на пожар. Нельзя ли узнать, что за переговоры ты вела в сем притоне? Сомнительный субъект все слышал. Баська поперхнулась. — Кто?! Ты о чем?! Кто слышал?! — Да тот, вроде бы сотрудник майора. Дрыхнул на твоем столике, где только твои глаза были? У тебя под самым носом развалился! — Вдрызг пьяный!.. — Какое там пьяный — трезвый, свинья... К телефону летел галопом. И что только ты умудрилась ляпнуть?! — Да ничего я не ляпнула, наоборот, услышала, — вдруг сникла Баська. — Боже мой!.. Расскажи-ка все по новой мне с конца, а хронологию соблюдай. Ох, кажется, неладно все обернулось... — Мне бы тоже не мешало кое-что знать, — вежливо потребовала я. — Может, все-таки сообщишь, что и как, ведь ты же наверняка догадываешься, что и я догадываюсь... На хронологию мне начхать — давай сзаду наперед. Итак, ты услышала?.. — Разные подробности про знакомства так называемого Пежачека. Ничего я не скажу, ты что, дура? Зачем тебе? Тут одно из двух: либо нам свинью подложишь, либо поссоришься с уголовным кодексом! Сама прекрасно понимаешь — третьего не дано. — Ну, с кодексом я и так не в больших ладах. Чересчур о многом догадываюсь. И держу язык за зубами, хотя толку от этого мало. Дуткевича-то ведь убили... Баська нервно дернулась и мрачно отреагировала: — В том-то и дело, на все бы наплевать, кабы не убийство... Послушай, догадывайся сколько влезет и помалкивай, это не карается. Мало ли про что можно догадываться, не бежать же со всеми догадками в милицию, родная милиция давно бы ошалела. Упивайся своими догадками сколько влезет, а вот знать тебе лучше не надо. До меня, понимаешь, по-моему, дошло, кто укокошил Вальдемара. Даже, сдается мне, своими силами из клубка не выпутаюсь и попозже твоего совета запрошу. И все расскажу, а пока что, извини, промолчу. Я логично излагаю? Пришлось признать: весьма логично. Никуда не денешься, и дальше надо надеяться лишь на собственные дедукции, их я и в самом деле имею полное право оставить при себе. Оба — Баська и Мартин — заодно и, увы, абсолютно верно оценивают мои обязательства и возможности. Не дура же я в самом деле — скрывать от майора какой-либо факт, связанный с преступлением, а сказав «а»... придется выложить и все остальное, услышанное от Баськи. Вообще-то у майора, я уверена, сведений не меньше, чем у меня, даже больше, он же глаз не спускает со всех подозреваемых. О перипетиях сегодняшнего вечера ему тоже доложат... И тут я опять вспомнила про сотрудника майора. Изложила Баське все увиденное и снова привела ее в неописуемое волнение. Совместными усилиями мы начали докапываться, кто же все-таки тот трезвый пьяница с красным шарфом. — Если он сотрудник майора, тогда давно играет свою роль подонка и успел завести дружбу с Пежачеком, — решила я. — А будь у майора такой сотрудник, майор выведал бы о Пежачеке всю подноготную. Впрочем, может, теперь и выведал; если подонок валандается с Пежачеком уже с неделю... — Из двух зол меньшее — подонок от майора, — грустно заявила Баська. — А вдруг это не так? Тогда подонок на посылках у этого павиана Пежачека?.. — Вот именно. И звонил павиану, а не майору. Ведь Пежачек тут же примчался. С тобой, говоришь, откровенничали насчет его знакомств? Подонок все слышал, усек к тому же, как ты на ус мотаешь... Видать, что-то сногсшибательное. — Да, сногсшибательное. То есть само по себе ничего особенного, но если сопоставить... — Тут опять какая-то путаница, почему-то Пежачек перестал за нами следить. До этого момента все сходится. О нем сказанули, подонок по телефону сообщил про тебя, Пежачек приехал и прицепился на сей раз вовсе не ко мне, а к тебе. Тогда почему вдруг бросил нас и смыслся? А может, все просто: к примеру, красный шарф позвонил Пежачеку, чтобы тот отвез его домой, и ты тут ни при чем. — Если так — обревусь от радости. Только дудки, он слышал разговор. Раз не пьян и не спал, все подслушал... — В этой вашей беседе Пежачека поминали? — Ясно, поминали! Откуда бы мне о нем знать? Я и понятия не имела о каком-то Пежачеке. Послушай, умоляю, любыми способами выведай у майора, не его ли этот тип в красном шарфе! Да подипломатичней, пока не узнаешь, спать не смогу. — Ну, сегодня к майору уже поздно. Придется тебе ночку помучиться. Меня тоже подмывает разведать... Попробую навязаться завтра, предлог есть. — Я завтра весь день в Виланове. Давай условимся сейчас. Позвоню ближе к вечеру, попрошу приехать за мной; если что-нибудь разузнаешь, согласишься, ну а нет, так нет. Скажешь, некогда. — Не дури, удастся поймать майора или нет, все равно приеду. В котором часу? — До десяти исключено. Павлова тетка больная, я сижу с ней и с детьми, пока кто-нибудь не вернется с работы, этот их постоянный кошмар — безумная бабка способна поджечь дом или искромсать их топором. Давай в половине десятого между обоими домами, не знаю, в какой вернутся раньше и, соответственно, из которого дома выйду. Значит, около кустов шиповника, помнишь где? Я кивнула, топографию местности помню. — А эта чокнутая мне машину не спалит? — Все может случиться, не отходи от машины, в случае чего — отъедешь. Она не догонит. Сдвинутая бабка доставляла массу хлопот не только родственникам Павла, обитающим в Виланове, но и всем соседям. Помешанная одинокая старушка отличалась незаурядным темпераментом, бодростью и склонностью к каверзам. Неугомонная и непоседливая, она навещала всех окрестных знакомых и творила им всякие пакости. На визиты отводила самое неподходящее время — скажем, два часа ночи или пять утра; регулярно раз в неделю пыталась что-то поджечь, выбивала соседям стекла, подстерегала детей и обливала их какой-нибудь жижей. Раз облила ребенка кашей, сваренной на прокисшем бульоне; позже у кого-то под дверями перебила штук тридцать яиц, старательно отделяя белок от желтка; в другой раз явилась к брату Павла с тяпкой и набросилась на лавку в прихожей; самые непредвиденные замыслы роились у нее в голове, и она всячески старалась привести их в исполнение. Варила какое-то зелье, якобы лечебные травы, и вонью надолго отравляла чуть ли не весь район. К счастью, полоумная — дряхлая, худая и болезненная — не обладала физической силой, и у нее легко отбирали тяпку, топор или камень. Поджоги осуществлялись старушкой столь бестолково, что ей удалось пустить дымом лишь старый курятник да две доски в заборе. Курятник, кстати, и так предназначался на слом. С другой стороны, поскольку ее деяния не представляли серьезной опасности для окружающих, ни одна больница не желала бабулю держать. Социальное обеспечение прикомандировало к ней медсестру, которая навещала подопечную через день, дабы та принимала успокаивающие лекарства. Родственники Павла проживали в двух домах по соседству (в одном — тетка с дочерью, в другом — брат с женой и детьми). Маленьких детей в отсутствие родителей опекала тетка. Баське же предстояло опекать всех одновременно, охраняя к тому же обе резиденции от возможных козней помешанной бабули. — Да, завтра у тебя веселый денек, — посочувствовала я. — Что случилось с теткой? — Ишиас. Не может встать. Насчет веселья ничего не поделаешь, раз в неделю жертвую собой. До чертиков любопытно, что ты выудишь у майора. Может, поедем — пора домой... Желтый «опель-комби» не появился. Я подкинула Баську на Польную и остановилась у подъезда, мимо проехал лишь маленький «фиат» и свернул во двор между улицей Партизан и Лазенковской трассой. Баська высаживалась довольно долго — уронила зажигалку и возилась, извлекая ее из-под сиденья. Разворачиваясь, я заметила какого-то субъекта — он пересек улицу и вошел в Баськину дверь. Красного шейного платка на нем не было, и посему моя подозрительность не получила должной пищи. С майором я побеседовала по телефону. Он с ходу оповестил меня, что занят по горло, и велел излагать короче. — Звоню на всякий случай, — заверила я коварно. — Еще подумаете, будто скрываю. Вы и так в полном курсе, ваш сотрудник наверняка дал полный отчет? — Какой мой сотрудник? — Да этот хулиган, приставленный к пани Маковецкой. Он еще симулирует дружбу с Пежачеком. — Кто?! — Ну, ваш человек... Майор просто рассвирепел. — Говорите толком, или я и вправду вас упеку! Предупреждаю еще раз, у меня нет времени! Прошу коротко и со смыслом! В чем дело? — Дело в Пежачеке, он вчера странную штуку отколол возле ресторана «Славянский». Вечером. Я сама видела. — А как вы там оказались? — Поехала вызволять из злачного места пани Маковецкую. Ее муж меня попросил, сам очень занят. — Что она там делала? — Злоупотребляла алкоголем, правда, в умеренных дозах. Странно, вы меня спрашиваете, как будто ничего ведать не ведаете, а ведь ваш сотрудник, якобы пьяный, спал за ее столиком. — Прошу оставить в покое моего сотрудника! Поймите, пожалуйста, не было там никого от нас! Расскажите все по порядку! Я сжалилась и подробно описала все маршруты и манипуляции «пьянчуги» в красном шарфе и Пежачека. Затем выразила изумление по поводу того, что майор открещивается от своего сотрудника. Такового, видно, в «Славянском» не было, ибо майора чуть удар не хватил. — Вы воображаете, черт возьми, будто у меня под началом сто тысяч человек? Армия? Откуда мне взять людей на каждую забегаловку?! — А я думала, пан майор, вы держите под постоянным наблюдением всех моих знакомых, — сказала я невинно. — Вы ошиблись, — сухо парировал майор. — Постоянного наблюдения не веду. С кем была пани Маковецкая? — С какими-то двумя типами, мне незнакомыми. О чем толковали, тоже не знаю, она со мной об этом не говорила. — А о чем же говорила? — Сегодня пасет в Виланове двоих маленьких детей и одну больную тетку. Обращаю ваше внимание, пан майор, пани Маковецкая вовсе не полная идиотка и прекрасно понимает: как только что-нибудь мне сообщит, я тут же передам вам. Поэтому, даже если бы могла сообщить нечто ошеломительное, ни я, ни вы этого не узнаем. — Согласен, — вдруг успокоился майор. — Не сомневаюсь, правда, что вы с пани Маковецкой обсудили все выступления Пежачека, вас небось заинтересовало, о чем шла речь за столиком, где дрых симулянт. Заинтересовало или нет? — Если я скажу нет, все равно не поверите... — Не поверю. Итак? О чем? Я колебалась. Все сведения о Пежачеке Баська наверняка хотела бы скрыть от майора. С другой стороны, она с Пежачеком явно не знакома... — По моим догадкам — именно о Пежачеке, — начала я осторожно. — Баська услышала о нем от типов, с которыми сидела. А потом расспрашивала меня. Ручаюсь, никогда с ним не встречалась, понятия не имела, что за Пежачек такой... — Теперь уже имеете понятие. И, насколько я уразумел, Пежачек об этом наслышан... — О господи, хватит с меня Пежачека! — забеспокоилась я: не успеешь оглянуться, как майор выудит из меня больше, чем следует. — Кто он вообще такой? — Как вы сами догадались — аферист и мошенник. Ему наверняка не понравилось быть предметом обсуждения. Такого пошиба люди не любят этого. Спасибо за сообщение... По тону мне показалось, что майор Пежачеком, скорее всего, пренебрег. Я не знала, хорошо это или плохо: радоваться мне за Баську или огорчаться из-за возможных последствий. Моя последняя гипотеза касательно происходящего, поначалу с пробелами, становилась все более цельной, жизненной, окрашивалась румянцем, и такой тип, как Пежачек, укладывался в нее вполне. Я бы на месте майора им не пренебрегала, черт знает что может стрельнуть в голову аферисту и мошеннику. В Виланов я приехала слишком рано. В пятнадцатъ минут десятого поставила машину на Ротмистровской улице, въехав в зелень на обочине, за большим кустом шиповника. Позади меня перпендикулярно проходила дорога, за ней пригорок, а за пригорком расположился домик Павловой тетки. Передо мной уходила вдаль улица Ротмистровская, где находился дом его брата. Темень была непроглядная. Лишь в глубине улицы горел одинокий фонарь, похоже, почти на площади. Кроме далекого фонаря светила луна, кое-где поблескивали мерцающие окна. Я погасила фары, с непривычки совсем ослепла, открыла дверцу, включила свет в машине, разыскала запасную пачку сигарет. Закрыла дверцу и снова погрузилась в темень. Глаза постепенно привыкли, и минут через пятнадцать я вполне различала близлежащие объекты. Непонятно почему, зарево над Секерками отчетливо освещало именно пригорок за моей спиной. Я изо всех сил таращилась попеременно на этот пригорок, хорошо видный в смотровое зеркальце, и в улицу перед собой — Баська могла появиться и с той, и с другой стороны, а в темноте запросто прошествовала бы мимо. Включить подфарники — значит разряжать аккумулятор, правда, чтобы его разрядить, подфарники надо жечь по меньшей мере двадцать четыре часа, но моя душа всеми силами противилась такой трате энергии, и наплевать ей было на здравый смысл. Другими словами, уже два года, как у меня выработался аккумуляторный комплекс. Прошло полчаса, Баська запаздывала. Я опустила стекла и дышала свежим воздухом, скучать не приходилось — пищи для размышлений было более чем достаточно. Полную тишину лишь подчеркивали далекие отголоски с Вислострады и едва уловимые звуки из ближайших домов. Царило ничем не нарушаемое спокойствие. Я взглянула в зеркальце в очередной раз. По пригорку явно что-то двигалось. Обернулась. Действительно, от дома тетки кто-то шел напрямик по траве, через кустики. Баська, наверное, кто же еще? Я ждала, не включая фар, пока не подойдет поближе к перпендикулярной дороге: и в самом деле Баська — стройная, небольшого роста фигурка, черная шляпа с большими полями и длинная черная с бахромой шаль, наброшенная на плечи. В руке что-то похожее на метлу, как будто букет. Короткое урчание мотора где-то поблизости не привлекло моего внимания. Баська выбралась к дороге. Я следила за ней и нащупывала приборную доску, чтобы включить фары. Неожиданно на дороге за моей спиной появилась машина. Вернее, в первый момент даже трудно было определить, машина ли, с тихим рокотом мчалась черная тень, внезапно вырвавшись откуда-то из-за кустов. Баська как раз переходила дорогу. Темная масса точно и рассчитанно мчалась прямо на нее! Я не успела даже вскрикнуть. Только включила фары — и окаменела. Меня словно парализовало. Машина, теперь уже ясно было видно, что это машина, затормозив через несколько метров, остановилась, резко рванула назад, затем снова вперед, умышленно переехав туда и обратно лежащее на дороге тело. Через секунду ко мне вернулась способность двигаться. Мысли вихрем проносились в голове. Развернуться к этой дороге!.. Не успею осветить!.. И развернуться не успею, смотается!.. Фонарь! Я выхватила из бардачка фонарик. Недавно заряжен тремя батарейками, сноп света на сто с лишним метров. В тот момент, когда мерзавец снова рванул вперед, мой фонарь мощным белым лучом осветил его до мельчайших деталей. У меня снова перехватило дыхание — я узнала машину... Из ближайшего дома выбежали люди, зажегся свет над входом в дом. Откуда-то вдруг ее собралась толпа, поднялся крик. Я погасила фонарь — единственное, на что сейчас была способна. Вяло подумала о сигарете. Вдруг около моей машины появилась какая-то тень. Фары освещали обочину улицы, по которой бежали люди, с правой стороны кто-то пытался открыть дверцу. Я взглянула на этого кого-то. Господи, галлюцинации у меня или шок — в любом случае быть того не может. Передо мной стояла Баська, Баська, только что сбитая каким-то выродком, труп которой лежит на дороге, окруженный кричащей толпой, — ее трагическую гибель я видела собственными глазами! Тем не менее около машины стояла Баська собственной персоной и даже пыталась открыть правую дверцу. — Боже милостивый, погаси эти фары! — рассердилась она. — Ослепила меня совсем! Что там происходит, подрался кто-нибудь? Мое состояние все еще оставляло желать лучшего: на смену столбняку пришла страшная слабость. — Ты... там... лежишь... — выдавила я с трудом. Баська наклонилась к открытому окошку. — Что? Что ты сказала? — Ты там лежишь... Баська посмотрела на меня, на толпу и опять наклонилась к окну. — Где я лежу? — любезно поинтересовалась она. — На дороге... — Ага, лежу на дороге... Она выпрямилась, интенсивно размышляя над смыслом странных слов и переводя взгляд с меня на сборище людей и обратно. Слабость понемногу отпустила. Я погасила фары, вяло переползла на левое сиденье и потянулась за сигаретой. Баська открыла дверцу и села. — И все-таки что случилось? По пути сюда я вроде разглядела какую-то суету на той дороге, но ты основательно ослепила меня фарами. Так кто там лежит? Я несколько раз глубоко вздохнула, закурила и попыталась справиться с сумбуром в голове. — Ничего особенного, минуту назад тебя сбила машина. Насмерть. Люди там кричат над твоими останками. Баська пошарила в бардачке, нашла сигареты, вытащила одну и не спеша закурила. — Никак не соображу, кто из нас сбрендил. Постой! Черт побери, охота же наконец сообразить, что ты имеешь в виду. Так, говоришь, кого-то сбила машина? — Не кого-то, а тебя. — А почему именно меня? Откуда ты знаешь, что меня? — Я же видела — ты шла от тетки... — И узнала меня в такой темнотище?! — Разумеется. Ты была в шляпе. И в своей черной шали. Несла букет, как всегда. Баська на миг онемела. — О господи... — прошептала она с ужасом, словно только теперь поверила моим словам. — Боже милостивый, подожди меня! Одну минутку! Сейчас вернусь, не уезжай! И не успела я ответить, как она открыла дверцу и помчалась к толпе. Я сидела не шевелясь, хотя и пришла в себя настолько, чтобы понять из криков, что в «Скорую помощь» и в милицию позвонили, машины никто не видел, а «скорая» вообще-то не нужна, ибо пострадавшая умерла на месте. Начала инцидента, кажется, не видел никто, все согласно твердили, машина-де переехала лежащее на дороге тело. Баська, запыхавшись, примчалась через несколько минут с плетеной сумкой в руках. Только тут я отдала себе отчет, что сумки у «той» Баськи не было. — Ну, ясно, — объяснила она, садясь. — Я все поняла. Полоумная старушка выкрала мою шаль и шляпу, забрала теткину метлу и отправилась куда-то с визитом. Ладно хоть сумку мне оставила. А ты видела не букет, а метлу. И машина задавила помешанную бедолагу, а не меня. Осознай это наконец и перестань меня уговаривать, будто я лежу, раздавленная, на дороге. — Какая разница, — заявила я решительно, поскольку моя голова уже работала на полную катушку. — Он намеревался расправиться с тобой, где-то затаился и выжидал. Я его узнала. По-моему, у него не все дома. Смываемся отсюда, вот-вот явится милиция, кто-нибудь вспомнит, что я его осветила. И придется давать показания. А покойницей занимается уже половина Виланова, обойдутся без нас. Баська молчала, только согласно кивнула. Мы не обменялись ни словом, пока не выехали на Вислостраду. — Как она ухитрилась стащить у тебя шаль и шляпу? — мрачно поинтересовалась я. — И вообще где тебя носило? Явилась с противоположной стороны. — Я и сама стараюсь вспомнить, где была и что делала, — задумалась Баська. — Летала как заведенная туда-сюда — ведь на шее остались и дети, и тетка. Всякий раз надеялась, что последний раз, и шляпу не снимала. Тетка задремала, я повела детей укладывать спать и тут все оставила у тетки — хотела вернуться, поскольку Зоськи не было... — Какой Зоськи? — Теткиной дочери. Двоюродной сестры Павла. Уложила детей, как раз пришли их родители. Мы поговорили всего с минуту, я и так опоздала, думала, небось ждешь, может, встречу тебя по дороге. Вот и встретились... События понемногу укладывались в цельную картину. Преступник в машине, конечно, подкарауливал Баську. Настроился на фигуру в большой шляпе и просто не обратил внимания, когда в последний раз она прошла с детьми без головного убора, без шали... Засветло не решался на бандитский наезд, наверняка еще было людно; последний раз видел, когда направлялась к тетке, и ждал ее оттуда. Путь от тетки только один — по тропинке через пригорок... — Зоська уже вернулась, — продолжала Баська. — Тетка говорит, полоумная влезла в окно и разбудила ее. Надела мою шляпу, лежавшую на столе, ни капельки не смутилась тетки, погрозила ей метлой и ушла через дверь. Тетка разнервничалась, да ничего не могла поделать — двинуться не в состоянии. — Эта помешанная бабка спасла тебе жизнь... Баська помолчала. — Пожалуй, да, — признала она неуверенно. — Бог с ней, со шляпой, спаси, господь, бабкину душу... Послушай... Ты вроде сказала, знаешь, мол, кто был в машине. В самом деле знаешь или привиделось? — Конечно, знаю. И мне это здорово не нравится. Боюсь, шутки кончились, пора все рассказать майору. — Может, сначала мне? — разнервничалась Баська. — В конце концов, меня это касается или нет? Я молчала до Гагарина. Свернула направо, на непроезжую часть улицы, и остановилась. Я злилась, дело, похоже, окончательно запуталось, и только Баська могла кое-что объяснить. Если впредь будет валять дурака, начхать мне на всякую дружбу. — Касается тебя, — сердилась я. — И ох как близко тебя коснется, если не перестанешь быть идиоткой! Не беспокойся — рано или поздно он тебя пришибет. Одного не пойму, почему? — Боже мой, да о ком ты? — О владельце тачки, задавившей вашу полоумную. Я эту машину знаю уже давно. Рассмотрела ее неплохо и сегодня — мой фонарь работает что надо, а машина не перекрашена: все та же суриковая блямба на левом заднем крыле. — Какая машина? — Старый зеленый «пежо-404». — Чей? — Не знаешь чей? Мне казалось, ты знаешь... — Не терзай меня, ради бога! Чей?! Я заколебалась, потом с трудом выдавила: — Гавела, конечно. Баська в немом изумлении, словно громом пораженная, замерла с открытым ртом, потом подскочила и плюхнулась опять на место. Уставилась на меня круглыми глазами. — Только, ради бога, не падай в обморок, — съязвила я. — Еще этого не хватало... Наконец Баська тихо и хрипло выговорила: — Ты уверена?.. Хочешь сказать, Гавел?.. Господи Иисусе, ты уверена?! — Второго такого зеленого «пежо» с блямбой на заднем крыле нет. Гавел на нем лет шесть гонял, в последнее время «мерседес» завел, а «пежо» не продал, я сама в гараже его видела всего несколько месяцев назад. Так вот, Гавел тебя задавил, и я хочу наконец узнать степень его участия во всей этой сумасшедшей антрепризе. Баська закурила трясущимися руками. Оглушенная, подавленная, она отчаянно пыталась хоть капельку прийти в себя. — Гад, — прохрипела она. — И кретин. Нет, у меня просто слов нет! В жизни бы в голову не пришло... Я думала... Нет, я и близко не думала... Из мести, что ли? Ну и скот... Так мне и надо, о боже, понятия не имею, что теперь делать... — Информация, прямо скажем, не ахти какая понятная... Постарайся излагать членораздельно. Ну так что, вышла крутая заваруха? — Ага. Еще какая! — И, по-моему, ты в центре всей кутеръмы. Или ошибаюсь? — Нет. Так оно и есть. Просто я во всем виновата. Все из-за меня получилось... Из-за меня и из-за этого спесивого лорда, которому пасть лень открыть, чтоб слово вымолвить, — из-за Доната! Хоть бы намекнул раньше!.. Ой, честно говоря, все едино, небось я то же самое натворила бы... А может, и нет, Донат считает, что нет, ох, как ни верти, а во всем я и он виноваты, только больше я!.. — Возьми себя в руки. Пойдешь сидеть вместе с Донатом, на радость Янке и Павлу. Так в чем же все-таки ты виновата? Баська перевела дыхание. — Из-за меня у Мартина свистнули чертовы марки, — призналась она с мрачным самоотречением. — Я привела к нему трех подозрительных типов на бридж. Не сразу всех, а по отдельности. Они оказались знакомы, а я и не знала. Зато Донат знал. Он тоже был у Мартина на бридже несколько раз, об одном типе уж точно ему было известно, что шулер, жулик и вор. И хоть бы словечко!.. Ничего! Заклинило его, молчал, как мумия египетская, признался, когда поздно было. Глупости говорил, он-де полагал, мои знакомые. Недоумок. — Раз уж приводишь на бридж, естественно предположить, что знаешь человека, — заметила я рассудительно. — Известно, как Донат обожает вмешиваться в чужие дела. — Донат видел — они шатались по комнатам и рыскали по углам! — заорала Баська, не помня себя. — Был трезвый, потому что на машине! И тоже, черт побери, не вмешивался, а сказал, когда марки пропали!.. И ведь знал, что знакомы!!! — Погоди, кто знакомы? — Да бандиты друг с другом! Прекрасно ориентировался, что все одна шайка! — Откуда? В принципе у него с жульем вроде немного дел. — Давно, Донат тогда работал на подряде, велось следствие по делу о краже строительных материалов. Он выступал свидетелем, не слышала? Тогда и познакомился с ними, все про них знал... Впрочем, теперь на это наплевать: главное, тогда не сказал ни слова. — А ты что? Думала, святых агнцев каких привела? — Сдурела? Догадывалась, что подонки, да ведь не могла даже предположить такого! Мартину ничего не сказала — они прилично играли в бридж. И выглядели прилично. А Павел вообще их впервые видел. К тому же мне и в голову не пришло, чтоб у Мартина в доме обретались ценности, которые стоят того, чтоб спереть! Коллекционируй он китайский фарфор или редкие монеты, я бы его, конечно, предупредила! Да ладно, чего там, признаюсь, я его заверила, что это порядочные люди... Меня бросало то в жар, то в холод, вот-вот взорвусь: взяла бы и придушила эту Баську собственными руками, идиотка, такие марки в доме... и приводить подобных субчиков!.. Черт ее дери с ее дружками! И Донат тоже хорош — остолоп, придурок, да и Мартин — осел, не сказать, что хранит дома, не спрятать коллекцию!.. Ну и банда кретинов собралась! Я все это выложила, особо не стесняясь в выражениях, — Баська согласилась подавленно и покаянно. Я закурила еще сигарету и отъехала в более темное место, чтобы машина не бросалась в глаза издалека. Зачем так уж сразу хлопать ушами перед майором. — А почему, чтоб вас... не отняли у них марки? — спросила я в бешенстве. — Можно было этих подонков отлупить, шантажнуть, просто выкрасть! — Проворонили, — вздохнула Баська. — Не удалось. Во-первых, сразу смылись, исчезли — где их найдешь! Потом, правда, одного встретила — отпирался вовсю. До сих пор не уверена, вместе они это дельце обстряпали или кто-то один, а если так, то кто. Дело труба. — А почему в милицию не сообщили? — Мартин ни за что на свете не соглашался. А потом, какой прок от милиции? Думаешь, ворюга квартиру обклеил этими марками? Да и доказателъств никаких... — Ну ладно, а при чем тут Гавел? Я все усекла, один только Гавел тут пришей кобыле хвост! Видно, что-то из ряда вон ты натворила, если уж он решил раз и навсегда с тобой покончить. Надеюсь, знаешь почему? — Месть, — изрекла Баська. — Или похвальная осторожность. Хоть лопни — не ожидала, да еще такого. Ты меня кошмарно удивила. Гавел... Знаешь, считала, что он ко мне даже хорошо относится... — Возможно, он и плакал навзрыд, переезжая тебя туда-сюда, — иронизировала я. — Думай, думай, надо что-то решать. Учти, майор прекрасно информирован, где ты сегодня провела день, возможно, знает, что и я там околачивалась. Остальное выведет своей чертовой дедукцией, и каково будет отвечать на его вопросы? Баська вдруг оживилась и заговорила чуть энергичней: — А кстати... Ты узнала, его сотрудник там был? — Узнала. По-моему, нет. Скорее всего, Пежачеков кореш. — Тогда кранты. Значит, Гавел и Пежачек одна шайка, иначе ничего не понять. Теперь уже оба в курсе моего вчерашнего разговора, и Гавел постарается укокошить не только меня, но и тебя. Вчера я с тобой разговаривала, сегодня тоже. И вообще ума не приложу, что делать. — Могу сказать, чего ты не сделаешь. Не выйдешь из моей машины, пока не исповедуешься во всем. В противном случае я еду прямо к майору. — Не дури! — всполошилась Баська. — Ясно, скажу, теперь ведь рассчитываю только на тебя. Такое пекло из всего этого раскочегарилось — жуть. Поздно ночью, в темной машине, на темной улице, я наконец услышала, что за удивительная неразбериха крутилась вокруг меня уже многие месяцы.
* * *
В кошмарном скандале, вспыхнувшем после обнаружения в квартире Мартина пропажи, приняли активное участие Мартин, Баська и Донат. Павел старался смягчить ситуацию, но, уразумев безнадежность своих усилий, пошел заваривать чай для компании. Поначалу все взаимно обвиняли друг друга, затем неожиданно переключились на разнузданную самокритику и все грехи каждый стал прикидывать на себя. Наконец родился мучительный компромисс — признали, что все виноваты более или менее поровну. Однако от выяснения проблемы вины мало что изменилось. Надлежало заняться возвращением утраченного сокровища. Равновиновные декларировали к равновеликим усилиям, только что никто не умел уточнить, в чем эти усилия должны заключаться. Павел, из солидарности включившийся в акцию, предлагал всем злодеям поочередно начистить морды. Баська считала более верным вломиться в квартиры мошенников и тщательно обыскать. Донат настаивал на скрупулезном обследовании филателистического рынка, заранее оговариваясь, что не знает, как это делается, ибо ничего не понимает в марках. Мартин предложил понаблюдать за всеми возможными торгашами, скупщиками краденого и аферистами, а также познакомиться с завсегдатаями сего гадючника. Последнее предложение реализовали быстрее всего — Баська сохранила с давних времен знакомство с великим множеством самых темных личностей. Уже через неделю она принесла ужасное известие: один знакомый одного из трех гадов выехал за границу, да к тому же на Запад. Мартин приуныл. — Ну, привет. Если он не вывез коллекцию, считай меня Гретой Гарбо. Пожалуй, мне остается покончить с собой. — Только не харакири, — попросил Павел. — Потом слишком много уборки... — Да уймись ты! — разозлилась Баська. — Вывез, ну и пускай, ничего страшного! — А то страшное, что маркам хана. — Кто это сказал? Их просто надо выкупить. Ты ведь знаешь всю коллекцию. Ничего не поделаешь, придется раздобыть точно такие же. Мартин посмотрел на нее — не с луны ли свалилась. — А на какие шиши, позволь спросить? Ты не догадываешься, сколько они стоят? — Ну и сколько? — Не знаю. Сумма чудовищная. Не говоря уже о том, найдется ли в Польше еще один столь полный комплект. — Не обязательно покупать весь комплект, можно партиями. — Партиями тоже нельзя. Там были уникальные экземпляры. С тем же успехом можно собрать всего Рембрандта в оригинале. Попробуй-ка в Польше... — На Западе можно бы и выкупить, — буркнул Донат. Мартин расхохотался сатанинским смехом. — Возвращаюсь к принципиальному вопросу — за какие шиши? — За деньги, — холодно сказала Баська. — На Западе, скорее всего, нужны доллары, — уточнил Павел. — У вас есть доллары? У меня нету... — А знаете, что смешнее всего? — ядовито спросил Донат. — У этих сволочей, заполучивших твой депозит, есть и доллары. Между прочим, эти канальи еще и валютчики. Они-то могли бы выкупить... — Будьте любезны, убирайтесь ко всем чертям... — посоветовал Мартин. — Оставьте меня в покое. Надо подумать, какими методами заставить их перепродать... Два дня вся компания пребывала в глубоком унынии. Глядя на Мартина, Павел решительно заявил, что его опасно оставлять в одиночестве. Баська и Донат, согласно последнему раскладу виновные на две трети, попытались завязать контакты в филателистическом клубе. В результате разных прикидок они уяснили только одно: там их окрутят, обманут и ошельмуют как дважды два и все предложенные марки окажутся фальсификатами. — Попал бы мне этот сукин кот в руки! — процедил Донат сквозь зубы. — А мог бы попасть, — подскочила разъяренная Баська. — Окольными, правда, путями, но можно его заполучить. Да разве ты пойдешь на такое! — Что за идиотские сомнения... — Ну так вот, естьтолько один выход, — выкупить марки на Западе за деньги этих ворюг. Этих или других — без разницы. — Берешься их уговорить? Я так и вижу, как они лезут к нам с охапками долларов! Не смеши меня. — Идея потрясная, а ты дурак. Воры украли, воры и заплатят. По-другому не выйдет, а если этот псих Мартин покончит самоубийством, каково нам будет? Не знаю, как ты, а я предпочитаю иметь на совести всех мошенников и аферистов ПНР, чем одного Мартина. Выглядел Мартин хуже некуда, так что самые кошмарные опасения были вполне оправданны. Действовать, и немедленно! Баська собрала заговорщиков у себя дома, перед Мартином поставила в утешение салат из цветной капусты под майонезом и затем выложила свою идею. Начала с конца. — На Западе любые марки можно купить, так? Отвечайте по-людски и спокойно ждите, что скажу дальше. Можно? — Можно, — ответил Мартин меланхолически. — Наверняка можно бы откупить те же самые. — Великолепно. Нужны лишь деньги. Доллары. Так? — Истинно так, — признал Павел. — Сколько? Мартин молча тыкал вилкой в салат из цветной капусты. Донат молчал. Павел взял на себя всю тяжесть конверсации. — Учитывая сказанное Мартином, надо по меньшей мере сто кусков. А то и больше. — Логично. Эти сто кусков или больше воры свистнули у Мартина. Теперь слушайте: эти деньги у воров надо отобрать. И не стучите пальцем по лбу!.. У наших отечественных воров отобрать! — А каким таким способом? — заинтересовался Мартин. — Элементарным. Ограбить. Напасть. Съездить по башке и отнять. Способов уйма — выбирайте любые. Отнять у валютчиков столько, сколько надо на марки, контрабандно переправить деньги на Запад и все выкупить. И привезти. Да мы просто обязаны это сделать. — Идея феноменальная, — вздохнул Мартин, немного помолчав. — А не похоже это на преступление? — неуверенно спросил Павел. — Не на одно, а на два преступления, — уточнил Донат. — Ограбление — во-первых, контрабанда — во-вторых... — Пусть, — согласилась равнодушно Баська. — Ну и что? Надо обстряпать все так, чтобы нас не сцапали, а результатом будут все довольны. — Жертвы ограбления вряд ли... — А тебе их жалко? Внесут свою лепту в общественный фонд. С голоду не помрут. — То, что мы собираемся вернуть, есть национальное достояние. — Ведь не у народа же украли... — Ну так что? Это предназначено народу, пускай народ и получит. А Мартин заранее даст обязательство, что ни под каким видом это наследство не примет, даже если и примет, сразу передаст в музей. Или еще куда-нибудь. Таким манером аферисты выкупят народное достояние, ими же украденное. Все сходится! — Она права, — подтвердил Донат. — Допустим, кто-то, к примеру, покупает «Мону Лизу». Валютчики, представим себе, за собственные деньги покупают «Мону Лизу» для национального музея. Почему бы и нет? — У меня плоховато с фантазией, — нахмурился Павел. — Не знаю, пожалуй, и можно... — Нет, — сказал Мартин. — Вот если бы мы имели деньги там, а за здешние нельзя. Легальные денежки — легальный вывоз. Иначе это криминал. — А вывоз марок — не криминал? — Криминал. — Ну так мы зачеркнем одно преступление другим. Надо только подумать, которое хуже. Во втором случае вывозим доллары, которые государственная казна и так никогда в глаза не увидит, тоже мне преступление! Зато с нашей помощью увидит эти необыкновенные марки! Баш на баш, ничего не поделаешь, иначе не вывернемся. — Она права, — повторил Донат. — Не хочешь, не лезь в это дело, в конце концов, виноваты мы — она и я. Ты можешь остаться в стороне. — Я участвую во всем, что даст шанс вернуть марки, — ответствовал Мартин. — Криминал так криминал — надо будет, отсижу. Только не понимаю вашего плана действий. — Пусть он скажет. — Баська показала на Доната. — Мы вчера обсуждали. У меня горло пересохло. Донат, учитывая серьезность заключаемого соглашения, проявил исключительную разговорчивость. — Предстоят четыре этапа, — по-деловому начал он. — Во-первых, добыть капитал. Во-вторых, переслать его на Запад. В-третьих, положить деньги в банк, лучше всего в Швеции. В-четвертых, снять их со счета и совершить покупку. — И еще доставить ее сюда, — дополнила Баська. — Тоже нелегально — операция секретна с начала до конца. — Три последних этапа представляются довольно реальными, — заметил Мартин. — Особенно в сравнении с первым. Объясните, ради бога, из какого сундука мы извлечем столько долларов? — Нападение с целью экспроприации, — напомнил Павел. — А на кого нападать-то? — На бандитов, воров и аферистов. — Дураку понятно: только у них есть доллары наличными. Мартин слегка оживился и перестал выглядеть так, будто уже покончил с собой. — Напасть на бандита — дело стоящее... А через неделю-другую нас будет разыскивать вся милиция страны? — Пойми ты, никто нас не будет искать. Никто из пострадавших не донесет никакой милиции. — А что? По каждому горлышку чик-чик? — Вот осел! — фыркнула Баська. — Про убийство и речи быть не может! Слушай, детка, что тебе говорят, и не перечь старшим! Донат все время сохранял философическое спокойствие. — Обмозгуй прежде всего, кто пострадает, — начал он. — Мысли логически. Богатые торгаши с черного рынка, возможно, частники, запутанные в темные делишки, — выбирать надо только таких. И валюта, и злотые у них потайные. Ни один из них не полетит с воплем в милицию, а будет сидеть тихо и дальше крутить свои махинации. Никто и не пикнет, что у него чего-то там украли. — Пожалуй, — согласился Мартин. — Источничек весьма недурен. А как их заставить согласиться? Методом убеждения? — Скорее, методом кражи со взломом и неожиданностью. Варианты разрабатываются в зависимости от ситуации. — Ладно. А потом? — Потом это высылается. — Как? — Почтой, — довольным тоном вставила Баська. — Помните, как говорила Иоанна? Запихивается все ладненько в народные ремесла, во всякие там вышитые думочки и рукоделия и высылается в Швецию. Отправителем может быть кто угодно, лучше лицо несуществующее. — А что в Швеции? — Погоди. Что в Швеции, мы еще не знаем. Тут начинается твоя роль. — А! — Мартин облегченно вздохнул. — Начинается, говоришь? А я уже раздумывал — ну и хорош я буду в налетах. Судите сами: опыта никакого, да ведь нужна еще цепь либо обрезок трубы. А в чем заключается моя роль? — Ведь есть же у тебя там знакомые? Нужен некто, понимаешь, кто бы доставал деньги из подушек и вносил на счет. Есть у тебя такой? Мартин подумал. — Есть. Но не в Швеции, а в Норвегии. — Все равно, они там ездят туда-сюда. Кто это? — Да один знакомый. Любит всякие оригинальные штуки. Нет, подождите, в случае чего... Отправители здесь могут быть фиктивными, порядок. А если провал и доберутся до адресата? Все выяснится, и вместо покупки марок сядет за невиновность... Молчавший до сих пор Павел беспокойно зашевелился: — Вот именно. Что-то тут неладно. Если нас, не дай боже, поймают в середине операции, никто не поверит, что стараемся из-за марок. Кроме того, как ни крути, а преступление есть преступление. И себя надо как-то реабилитировать. — Но мы же возвращаем национальное достояние! Это, по-твоему, пустяк? Все ведь уравнивается. — Арифметика здесь не главное. Тут надо извлечь конкретную пользу. Я имею в виду — для государственной казны. Часть долларов с черного рынка надо передать непосредственно в пользу государства. Лично моя совесть тогда будет спокойна. — А ты считаешь, государству одних марок мало? — возмутилась Баська. — Марки — не наша заслуга. Не от нас. Как бы это объяснить... Короче говоря, необходимо высылать в государственную казну процент с награбленных сумм. Совершаем преступление, ибо вынуждены, во всяком случае, государство с этого что-то получает. Подумав, все согласились с такой точкой зрения. Возмещение убытков травмированному преступлением государству представлялось по всем статьям справедливым. Кроме того, сия благородная акция снимала возможные подозрения насчет корыстных интересов новоиспеченного коллектива. В итоге решили выделять казне двадцать процентов. Мартин ядовито заметил: — Я уже чувствую себя крупным филантропом. А возвращаясь к нашей теме, что со Швецией? — Высылать до востребования?.. — неуверенно предложила Баська. — Никуда не годится. Запомнят получателя посылок. — Тогда, может, разные почты, в разные города?.. Донат с сомнением покачал головой: — Заинтересуются постоянными посылками до востребования. Лучше бы на разные имена. Знакомым того твоего знакомого. — Придумал! — прервал Мартин, осененный внезапным вдохновением. — Высылаем чужим людям. Я малость знаю эту Швецию, представьте себе: к посторонним людям звонит тип, называется Хансом Йенсеном или еще кем-нибудь, сообщает, что к ним придет посылка для него — отправитель перепутал адрес, он, Ханс Йенсен, просит извинить и отправить посылку на почту до востребования Йенсу Хансену... — Хансу Йенсену, — поправил Павел. — Без разницы. Он, естественно, оплатит стоимость пересылки. Время от времени можно зайти за посылкой и ему самому. Там Йенсенов и Хансенов как собак, никто не сообразит, в чем дело. Теперь предположим, здесь перехватили нафаршированное пуховое одеяльце, добрались до одного или двух человек — люди засвидетельствуют, что все отослали до востребования Хансу Йенсену, которого никогда в глаза не видели, и цепочка оборвалась. На почте, положим, запомнили получателя. Сообщат: молодой, кудлатый и бородатый. А уж ежели наденет по этому случаю оранжевое кружевное жабо — и все заметят только жабо, морды не запомнит никто. — Очень хорошо, — похвалил Донат. — Сам черт его не сыщет. — У тебя таки преступные наклонности! — уважительно удивилась Баська. — Таки да, — ядовито подтвердил Мартин. — Лезет наружу доселе скрытый талант. Ума не приложу только, как обо всем сообщить моему приятелю. По телефону выложить? — Спятил? — возмутилась Баська. — О-хо-хо, — протянул Павел. — Тут уж лучше сразу дай объявление в газету. — Письмом, — буркнул Донат. — Письмом можно, — согласился Мартин. — Хотя лучше бы лично, сомневаюсь, удастся ли мне объяснить всю эту катавасию на чужом языке. Попробую. — Письмо прочитают, — запротестовала Баська. — Кто? — Ну, какой-то ихний контроль. Цензура. Мартин пожал плечами. — У меня бездна доказательств, что цензуре плевать на заграничные письма. Корреспонденцией порядочных людей никто не интересуется, а пока что мы сходим за таковых. Телепатия отпадает. Боюсь не справиться. Другие предложения есть? — А вдруг тебя примут за непорядочного и по ошибке прочитают? — Постойте, — вмешался Донат. — Береженого бог бережет. Никаких рискованных затей, мало ли что может случиться. Письмо надо отправить с каким-нибудь моряком. — А откуда его взять? Я лично не знаю ни одного. — В Свиноустье моряков — что муравьев в муравейнике, — подбодрил Павел. — Прекрасно! — утешился Мартин. — Сейчас же еду в Свиноустье. Конец ноября, в самый раз... Сказочный отпуск на морском берегу... — Самая пора для моряков, ты, недотепа. Летом морякам дел и так хватает, туда специально съезжаются курвочки, чтоб их развлечь, а сейчас они баклуши бьют и любой охотно пойдет с тобой выпить водки. — Значит, занять свято место вместо девицы? — Точно, выпьешь и подружишься с морячком, внушающим доверие. Отдашь письмо, а он бросит его в ящик в любом порту за границей. Твой приятель пусть тебе тоже отпишет через моряка. Насколько помню, Швеция и Норвегия имеют непосредственный выход к морю и матросов у них хоть пруд пруди. На всякий случай давайте не начинать с фатальных ошибок. — Фатальную ошибку мы уже сделали, хватит. Посчитаем лучше, сколько валюты надо натрясти. У тебя есть какой-нибудь ценник для этих марок или еще что? — Есть. — Мартина передернуло. — И даже ношу его с собой. Посчитал все. Могу показать. Он не спеша засунул руку в карман и достал несколько карточек. Кандидаты в преступники с интересом следили за ним, не предчувствуя, какой сюрприз их ждет. Павел набивал свежим табаком трубку, Баська прихлебывала остывший чай. Мартин разложил на столе карточки. — Всего получается... — Подсчитывал он медлительно, просматривая записки на карточке. — Всего получается... Триста двадцать девять тысяч фунтов на ценам прошлогоднего каталога. Баська захлебнулась чаем. Павел просыпал на пол весь табак. Донат просто онемел. — Триста двадцать девять тысяч чего? — спросил он недоверчиво. — Фунтов. — Каких фунтов? — Английских. — Мать честная, пресвятая богородица!.. Баська закашлялась и перевела дыхание: — А сколько это их, как их... Инфаркт из-за тебя схвачу. Сколько долларов? Фунтов-то много здесь не награбишь! — А кто его знает. В этом капиталистическом мире царит такая путаница, что мозги наизнанку. Кажется, в последнее время выходило около полутора долларов на фунт. Это было бы... Сейчас... Четыреста девяносто три тысячи пятьсот долларов. — Полмиллиона, — простонал Донат. Павел с табаком и трубкой вылез из-под стола: — Что-то дороговато. Может, напутал? Где-нибудь лишние нули приплелись? В хохоте Мартина звучали поистине сатанинские нотки. — Мы идем на дно из-за так называемых австрийских «Меркуриев» в этих двух чертовых «Маврикиев». Драгоценный дедушка-коллекционер в своей ненасытной алчности не ограничился одним экземпляром. «Меркуриев» он совокупно имел тринадцать штук, в их числе четыре негашеных, гашеных три, розовых негашеных и со штемпелем тоже по три. Два «Маврикия»... И откуда только подонок выудил этих «Маврикиев»? В общем, всего на круглую сумму — сто тридцать пять тысяч четыреста фунтов. — Да брось ты эти фунты, от них путаница одна, считай в долларах! — Не могу. В каталогах-то фунты. — Значит, все остальное просто чепуховина? — Да уж. Исключительно чепуховина. Например, Гондурас, две серии авиапочты по двенадцать тысяч, вместе двадцать четыре тысячи фунтов. Однофунтовая покойная королева Виктория, две штуки по тысяче двести пятьдесят... — Старая дурища... — обиделась Баська. — Стерва Наполеон десятисантимовый — три штуки по тысяче восемьсот каждая. Король Леопольд Бельгийский коричневый — двести семьдесят пять фунтов, а голубой — триста фунтов. «Молдаванские волы» — более семи тысяч... — Экая дорогая говядина, — огорчился Павел. — Учтите, это еще цены прошлого года, — с человеконенавистническим ехидством продолжал Мартин. — Марки дорожают. Наверняка подлетели в цене. Да и пересчет, возможно, другой — этого доллара больше приходится на каждый фунт. Ничего не попишешь, наш друг неплохо подзаработал... — Ладно, — прервал Донат. — Черт с ним. Ты меня слегка ошарашил... — Ну и что такого, дело ясней некуда. Надо взять шестьсот тысяч, — деловито прервала Баська. — Какая разница — триста или шестьсот. — Не забудь про двадцать процентов государству, — напомнил Павел. — Итак, пусть будет восемьсот тысяч! Мартин взглянул на Баську очень и очень грустно. Павел отобрал у него карточки с записями и с интересом просматривал их. Донат озадаченно качал головой. — Удастся ли столько содрать?.. Одна Баська оставалась воплощением спокойствия и деловитости. — А почему бы и нет? Посчитай. Высылать по пять тысяч — уместится в любой дурацкой думке, ой, погодите, надо посчитать... — Сто восемьдесят, — сказал Мартин. — Сто восемьдесят посылок. Нет, меньше, эта госказна тут остается, шестьсот тысяч, это сколько? — Сто двадцать... — Сто двадцать посылок. На четвертых получается по тридцать штук. А если подушку побольше — и валюты влезет больше. Не все же будем посылать сразу! — Меня, признаться, беспокоит потенциал валютчиков. — Если учесть потенциал валютчиков, запросто можно планировать восемь миллионов, а не восемьсот тысяч, — вмешался Мартин. Обеспокоенный Павел оторвался от записок. — Сто двадцать разбойных нападений?! — Какие сто двадцать?! Вы что, офонарели? За кого вы их принимаете?! Что, у нормального валютчика всего пять тысяч? Да пять тысяч у него всегда при себе на разные пустяки. — В этом есть резон, — неуверенно согласился Донат. — Судя по тому, что я слышал, у всякого приличного субъекта с черного рынка имеется самое меньшее пятьдесят тысяч. Иначе с ним и разговаривать не станут. — Точно, — подтвердил Мартин. — С такой мелюзгой... — Минутку, — прервал Павел. — Стойте. А скупщиков краденого? — Скупщиков краденого? Почему бы нет? — У них бывают разные разности. Золото, бриллианты... Тоже берем? — Ты что, очумел? Куда с этим добром деваться? Начнешь приторговывать, с ходу сцапают. Никаких бриллиантов, исключено! — Главное — четкость и никаких накладок, — подытожил Донат. — Наличные доллары, и по башке не бить, телесных увечий не причиняем... — И умственных тоже, — вставил Мартин. — Контингент: бандиты, воры, аферисты всякое жулье высокого пошиба. Ничего не поделаешь, пускай платят за своих собратьев! — Сначала надо бы наметить клиентов... Таким-то вот образом и составилась шайка, участники которой не видели другого выхода, кроме криминального, дабы исполнить свой святой долг. Вообще говоря, их чувства были несколько разнородны. Баська всю затею считала новой и любопытной игрой, пришибленный Мартин, увидев где-то впереди бледный луч надежды на возвращение коллекции и чести, намеренно ослеп и оглох на все остальное. Донат, угрызаемый совестью, настроился на беспощадную борьбу за справедливость. Павел, совершенно сбитый с толку, принял участие в благородной авантюре просто из солидарности. Ему и в голову не пришло, что, будучи единственным невиновным, он мог бы спокойно умыть руки. Отбор первых жертв не представлял трудностей. Каждый хотя бы краем уха слышал о каком-нибудь аферисте или подпольном бизнесмене, а Баськина память была буквально набита такими сведениями, поскольку водители и механики авторемонтных мастерских знали всю эту братию как свои пять пальцев. В первую голову выбрали двух молодцов, из которых один успешно и ловко обкрадывал государство, а другой специализировался на контрабанде. Один жил в Плацувке, второй — в Фаленице. И оба пользовались почти безупречной репутацией. Распорядок жизни и нравы жителя Фаленицы уже через неделю Баська знала в подробностях — до Фаленицы на автобусе рукой подать. На первом же военном совете она изложила ситуацию во всех подробностях: — У него на верхнем этаже что-то этакое стоит между окнами. Надо лезть ночью, днем по дому шастает какая-то старая ведьма. В комнате на первом этаже он улаживает свои дела, там стоит письменный стол; вечером всю выручку уносит наверх и прячет в этой мебели между окнами. Внизу все окна зарешечены, а наверху окно в ванной часто оставляют открытым, надо влезть по лестнице. — Циркача, что ли, приглашать? — съязвил Павел. — Да? По какой-то паршивой лестнице не влезешь? Циркачей ему подавай! — Откуда ты знаешь насчет мебели между окнами? — подозрительно осведомился Мартин. — Разглядела в бинокль. Они редко занавешивают окна, ведь по соседству почти никого нет. Я все видела в бинокль: к нему постоянно приходят разные сомнительные типы. — Вот здорово. В случае чего подумают на них... — Собака безобидная, — продолжала Баська. — Жрет что угодно из чужих рук. Видно, эти свиньи ее впроголодь держат. Надо снотворное в кусок мяса, и собака не помеха. Меня уже узнает. — Ладно, для собаки кусок мяса — и порядок, а люди? — Что — люди? — Им тоже кусок мяса с таблеткой? — Черт его знает... Подумать надо... — Взять какую-нибудь штуку в руки и орать: «Молчать, иначе стреляю»?.. — неуверенно предложил Павел. — Не знаю... Может, и стоит... — Рискованно, — рассудил Мартин. — Нарвешься еще на парня, у которого котелок логически варит. Если орешь «Молчать», дураку ясно, не будешь стрелять. Стрельба — занятие шумное. — Только набросить на башку какую-нибудь тряпку... — Отпадает, — решительно прервал Донат. — Переполох и вопли. Людей надо усыпить. — Чем? — брезгливо спросила Баська. — Не знаю. Надо придумать. Всяких снотворных нынче воз и маленькая тележка. Надо подобрать подходящее, иначе дело не выгорит. Порасспросить бы врачей или химиков... — У меня есть приятели в Медицинской академии, — сообщил Мартин. — А тот, второй? — спросил Павел. — Ну, из этой, как ее, Плацувки? Тоже по лестнице в окно? — Откуда мне знать? — возмутилась Баська. — Вообще не знаю, как туда ехать, там хоть автобус ходит? Не стану же я разъезжать в такси! — Проверить бы, может, там легче... Посовещались и в ближайшее воскресенье выбрались на экскурсию в Плацувку машиной Доната. Стояла поздняя осень, а день выдался прекрасный, солнечный. Владения афериста нашли легко: дом находился в большом саду, ограду как раз заменяли сеткой, которую не везде еще натянули — форсировать сей бастион не составляло труда. Донат поставил машину подальше, и тут же выяснилось, что с грабителями-добровольцами дело обстоит плоховато. Ощущался явный дефицит боевого задора. — Что-то я себя чувствую не того, — пожаловался Мартин. — Я тоже, — признался Павел. — Ну, пойду шататься по чужому саду, натурально спросят, кто да зачем? — Скажешь, хочу, мол, наняться на сенокос, — усмехнулась Баська. — Да не трусь, осенью хозяина здесь не сыщешь. — Примут меня за тронутого... — А тебе-то что? Кто тебя там знает? — Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы нас увидели, — предупредил Мартин.. — Незачем обращать на себя внимание... — Тогда ползком?.. Донат мрачно молчал, опершись на баранку. Мартин закурил и принялся созерцать облака. Баська просто озверела: — Лежебоки, тупари! На черта вы мне сдались! Из вас такие же преступники, как труба из козьего охвостка! Плевать мне на вас, пойду одна! Донат, ты хоть машину разверни, чтобы в случае чего не удирать задом! На это тебя хватит, правда ведь? Баська выскочила из машины. Павел, бормоча что-то насчет подстраховки, вышел тоже. Баська поставила его у забора держать болтающуюся доску, а сама пролезла в сад. Донат послушно начал разворачиваться. Объект, видать, только что отремонтировали. Под одной стеной валялись стройматериалы, то бишь песок, битый кирпич и бетономешалка. Вокруг царили тишина и спокойствие, на каменной плите у лестницы возлежал на солнышке кот. Его благодушный вид убеждал, что собак поблизости нет. Баська обошла вокруг дома. На противоположной стороне из открытого окна кухни доносилось позвякивание посуды и негромкое пение. Заглядывать Баська не рискнула, пробралась под окном почти на четвереньках и вернулась к фасаду. Медленно поднялась по ступенькам, осторожно обошла кота и нажала ручку. Дверь оказалась незапертой. Баська на мгновение замерла па пороге, потом вошла. Из холла внутрь вели три двери. Одна была полуоткрыта, в комнате тихонько играло радио. У Баськи душа ушла в пятки, она осторожно заглянула в комнату и сразу увидела нечто интригующее: из-за большого письменного стола, стоявшего у двери под окном, торчали ноги, без сомнения мужские, покоящиеся на спинке дивана. Баська замерла, но потом услышала ровное дыхание спящего. На цыпочках подошла она к столу... Донат и Мартин молча сидели в машине все в той же позиции: Донат — положа руки на руль, Мартин — на спинку переднего сиденья. Им казалось, что ждут они так уже полгода. Где это Баська так застряла? Наверняка ее схватили и сейчас, не выдержав пыток, она выкладывает всю правду... — Я на всякий случай включил бы зажигание, — буркнул Мартин. — Успею, — проворчал Донат и взглянул боковое зеркальце. — Ну, слава богу! Идут. Мартин оглянулся. Баська и Павел бежали стремительным галопом. У Павла был странное лицо — не то горестное, не то ошалелое. Он сел первым, Баська за ним. — Трогай! Сматываемся! Она по локоть запустила руку в сумку, пытаясь нащупать сигареты. Мартин нетерпеливо повернулся к Павлу. — Ну и что? — Вот черт, — поморщился Павел, — цапнула меня за палец. Донат и Мартин как по команде посмотрели на Баську, которая лихорадочно затягивалась сигаретой. — Да нет, — усмехнулся Павел. — Доска цапнула. Наверняка заноза... — Да сдвинешься ты с места или нет?! — зашипела Баська. — Сейчас все расскажу, давай в темпе отсюда! Она глубоко вздохнула, выждала два поворота и начала докладывать. Сообщники слушали молча, в тревоге, предчувствуя что-то ужасное. — ...Вроде храпел, но радио играло, поэтому я не сразу расслышала, — продолжала она. — Замерла, затаилась, даже дышать перестала, чтоб проверить, крепко ли дрыхнет. Боялась, проснется от неудобства, ну кто так спит — ноги на спинке дивана, наверняка затекли... — Может, ему снилось, что он связан?.. — предположил Павел. — Возможно. Я категорически против, чтобы мужчины спали днем, а потому так ему и надо! Ключ в ящике стола, на стуле висел пиджак, ну я все и забрала. Кое-что в бумажнике, остальное в ящике, на самом дне; вообще-то он стол, видно, всегда запирает. Боялась, не заскрипел бы. Или еще, чего доброго, притащилась бы эта баба с кухни. Ужас, просто ужас, до чего страшно. Донат так резко затормозил, что Баська едва не выбила головой переднее стекло. Выключил мотор и повернулся к ней. В «трабанте» наступила тревожная тишина. — До меня не доходит... Повтори. — Кража, понял? Я совершила кражу, — спокойно ответствовала Баська. — Взяла все из бумажника, из стола тоже. И точно дело здесь проще, чем в Фаленице, его даже усыплять не пришлось — спал добровольно. — Боже милосердный!.. Баська пожала плечами. — А чему ты удивляешься? Надо же наконец начать. Такая оказия, а этот мошенник мало что аферист, еще и дрыхнет днем. В машине снова воцарилось молчание. Трое сообщников смотрели на нее раскрыв рты, в каком-то отупении. Теоретически воровать было легко, а вот конкретная кража словно обухом по голове оглушила. Компаньонов раздирали самые разнородные эмоции, страх прежде всего. Успокоиться и прийти в себя было нелегко. — Ты дурака валяешь или говоришь серьезно? — спросил наконец Мартин недоверчиво. Баська полезла в сумку и вытащила сначала толстую пачку зеленых банкнотов, а затем пачку отечественных по тысяче злотых. Зрелище более чем эффектное! Павел простонал: — О Иисусе!.. — Сколько? — У Доната даже голос сел. — А я знаю? — ответила Баська. — Могу сосчитать. — Давай. Подсчет состоялся в гробовой тишине. — Пять тысяч четыреста зелененьких и сорок восемь тысяч злотых. Хватит. — На что?! — Как — на что? На вклад в наш банк. Подушки для пересылки, надо купить, а Мартин на что поедет в Свиноустье? Пешком, что ли, потопает, с ночевкой под мостом? Чего это вы обалдели? Выкупаем марки или нет? Операцию я начала, понятно? Да вы мне ноги должны целовать. Сообщники по-прежнему не сводили с нее глаз. После этакой встряски приходили в себя с трудом. Запланированное преступление свершилось, следовало с этим примириться, мало того, следовало радоваться! Первый шаг всегда самый тяжкий. Первый шаг на ведущей к цели тропе... И Баська сделала этот шаг... Мужчины смотрели на нее, она представлялась им созданием то жутким, чудовищным, то неземным. Мартин первым пришел в себя: — Предлагаю убраться подальше. Он может выскочить из дому и броситься в погоню. Думаю, встречаться с ним нет смысла. — Так что?.. — неуверенно и смущенно спросил Павел. — Разве мы не вернем ему это?.. — Ты что, совсем сбрендил? — возмутилась Баська. — А он нам вернет «Молдаванских волов»? Прекрати молоть ерунду, скажи спасибо, что не тебе пришлось его грабить! Вы как считали — план придумали, и порядок, дальше все само собой? Дудки! Сейчас дело только начинается! Донат включил зажигание и медленно двинулся к городу. — Что правда, то правда, — сказал он с мрачной решимостью. — Чувствую себя последним болваном, но теперь все — хочешь не хочешь, дело сдвинулось... По дороге смятение понемногу улеглось, мозги заработали более или менее нормально. Что ж, один аферист оплачивает проделки другого — в этом, как ни крути, есть справедливость. Совесть, правда, еще давала себя знать, но свет надежды уже сиял утешительно. Раз уж начало положено, то и конец не за горами. Это очень вдохновило размечтавшегося Мартина. — Вот заполучу всю коллекцию, положу на полку, надерусь в стельку, как никогда в жизни. Это будет исторический звездный час! И недостает до него всего лишь семисот девяноста четырех тысяч шестисот долларов... — Меньше, — поправил Донат. — Злотые, сорок с чем-то тысяч, тоже в счет идут. — Вот именно, — возмутился Павел. — Речь шла только о долларах. Зачем брала злотые? — Их тоже надо брать, — назидательно возразила Баська. — А вдруг придется часть зеленых покупать на черном рынке или еще что? Кроме того, у меня новая идея. В общем, берем любую валюту, какая попадет под руку. И давайте за работу, я одна, что ли, должна отдуваться! Согласно выработанной концепции, Мартин поехал в Свиноустье и просидел там десять дней. Энергичная вдохновительница троих оставшихся сообщников приглядела, кроме контрабандиста из Фаленицы, еще несколько кандидатов, в число которых вошел некто Ленарчик. Слухи о пане Ленарчике, владельце многочисленных авторемонтных мастерских, бурно циркулировали среди водителей и механиков. Баська принялась осторожно навещать валютные магазины, изучая не столько товары, сколько постоянных посетителей. Павел и Донат пустили слух среди знакомых: мол, некто желает купить по любой цене доллары, и в немалом количестве. Акция развивалась по плану. Мартин вернулся в Варшаву в страшном похмелье, но с видом триумфатора. — Убил двух зайцев враз, — известил он сообщников. — Капитально поработал мозгами, и полный порядок. — Нашел моряка? — заинтересовался Павел. — Даже двух. — Зачем столько? — А вот зачем: положиться на одного — дрянь дело. Регулярные контакты с одним моряком в конце концов вызовут подозрения, моряк может вдрызг упиться и намолоть лишнего. Рискованно. — Но ведь он так или иначе тебя знает. Оба знают... — Ничего подобного, меня не знает ни один. Зовут меня Михал Ковальский, выгляжу обычно. Один взял письмо и бросил в почтовый ящик в каком-то порту в Норвегии, а второй привез ответ. Первый привезет еще одно письмо для Михала Ковальского, главпочтамт, до востребовани, приклеит марку и опустит в ящик в Свиноустье. И привет! Могу с одним из них увидеться в случае особой надобности еще разок. Или вообще не увидеться. — Хорошо, а в письме что? — В письме будет список фамилий и адресов посторонних людей, на которых мы отправим начиненные долларами думки. — Значит, твой приятель согласился? — И даже весьма охотно. — А все понял? — Он парень смекалистый, мало того, кой-какие творческие замыслы подкинул. — Какие замыслы? — А про банковские счета. Я сообразил, проблемы начнутся с получением денег со счета, ведь неизвестно, кто и когда будет покупать марки. С такими марками отнюдь не легко даже на Западе, придется использовать разные оказии, просить знакомых. Да и он тоже должен этим счетом распоряжаться. Вот и предложил счет на пароль. Без фамилии. Пароль надо придумать. — Здорово, — похвалила Баська. — Без фамилии даже лучше, никто ничего не докажет. — Так ведь пароль надо сообщить, — забеспокоился Павел. — Придется его извещать, когда вышлется очередная подушка. А как? Без моряков не обойтись... — Обойдемся. Пароль пройдет в письме — кличка кошки или собаки. А очередные посылки — по адресам посторонних людей, они все будут пронумерованы. Первый, второй, третий... Приятель оставит себе копию, а я пишу поэму, думаю начать историческую, работаю с трудом и торжественно оповещаю друга: удалась наконец первая строфа, вторая, седьмая... Некоторые строфы случится переделать и по два раза. Таким образом, обойдемся без рискованного посредничества разных сомнительных субъектов и сведем к минимуму опасность. Вся компания выразила Мартину признание и восторг. — Прекрасно, — воодушевился Донат. — Покупаем подушки и ждем письма со списком разных адресов и людей, так? — А тем временем основательно шпигуем подушку... — Минутку, минутку, — безжалостно прервал Павел. — Двадцать процентов отчисляйте сразу. Чтобы после не ломали голову — что-то, мол, не сходится... — Уж не знаю, стоит ли высылать подушку черт-те с чем, — недовольно скривилась Баська. — И пяти тысяч не наберется. — Никакой мелочи! Высылаем только в крупных купюрах. Мелкие пойдут в казначейство! — И мелкие, и крупные сперва раздобыть надо. Снотворного до сих пор не достали... — Верно, — оживился Мартин. — А про двух зайцев забыли? — Я думал, два зайца — два моряка, — удивился Павел. — Неужели привез снотворное? — обрадовалась Баська. — Привез. Отрабатывал выданную на курорт сумму и не тратил времени даром. Пожалуйста! Все рассматривали шесть больших ампул в коробке, их содержимое напоминало физиологический раствор — бесцветный и прозрачный. — Что это такое? — спросила Баська. — И откуда? — От моряка, разумеется. Иностранные моряки — настоящий клад для ловкого человека. Привез для меня по случаю, из сочувствия, ибо я страдаю хронической бессонницей, наши препараты не помогают. Новейшая швейцарская продукция. — И что с этим делать? — Нюхать. Чуть-чуть накапать на ватку и вдыхать перед сном. Кажется, в принципе помогает заснуть, а после человек спит уже собственным сном и довольно крепко. — А крепко с самого начала? — Кажется, да. Павел отобрал у Баськи ампулу и недоверчиво осмотрел. — А не мало?.. И как ты рассчитываешь убедить этих прохиндеев прнюхать ватку? — Весьма деликатно. В одну руку берем ватку, в другую — ломик, этой другой замахиваемся... — Тут уж и ватка ни к чему. Хороший ломик подействует сам. — Другой вариант: берем обыкновенный шприц и — пуфф! — в воздух, к примеру, в замочную скважину. Препарат, распыленный в воздухе, действует аналогично. У меня есть еще одна коробка этой штуки. Проверил на себе, полный порядок. — Ладно, — согласился Донат. — Делаем пуфф, распыляем в воздухе, вдыхаем и валимся замертво прямо на месте действия. Оч-чень мило... Я лично могу заснуть и без этого... — Погоди, не мешай лектору. Мы натягиваем себе на носы какие-нибудь там масочки или просто затыкаем ноздри ватой, пропитанной чем-то совсем наоборот. Забыл чем, но у меня записано. Клиенты сладко спят, а мы себе бодрствуем вовсю. — И долго это действует? — С полчаса в полную силу, потом ослабевает. Следов никаких, запах приятный, даже сны иногда приятные. Противопоказано наркоманам и душевнобольным. — Гениально, — выдохнула Баська. — Начхать на противопоказания — наркоманы и психи редко всерьез берутся за темные делишки такого пошиба, как наши клиенты. — Если даже и берутся, то от случая к случаю, и барыш, как правило, пустяковый. Это люди не для нас. Ну и что теперь? — Как — что? Приятные сны гарантируем всяким мошенникам. И снова обычный тупик: легко сказать, труднее выполнить. Баська, сходив в разведку, положила геройский почин, Мартин откопал моряков и снотворное, настала очередь Павла и Доната. Однажды холодной дождливой ночью пес в Фаленице сожрал аппетитный кусочек говядины с таблеткой, после чего влез в свою будку и уснул. Но увы... только пес оправдал надежды. Донат и Павел вместо энергии и собранности проявили просто паническую растерянность. Разъяренная Баська силком дотащила их до ограды, которую надлежало форсировать, перелезая по замкам и перекладинам на воротах. Донат молча упирался, Павел боязливо и торопливо шептал: — Это... это ведь воровство... Давай как-нибудь по-другому! Ни черта не видно! Господи боже, сколько живу, еще никогда... Еще никого не обокрал... — Надо же когда-нибудь начинать! — яростно шипела Баська. — А ну марш, недотепы! Лестница лежит у правой стены. Вы что, задумали Мартина доконать, вешаться, что ли, ему по вашей милости! Вот поганцы! За работу! И чтоб все-таки знали: это кража со взломом... С беспрерывными стонами, охами и ахами Донат и Павел наконец перелезли. Баська, боясь ослабления своего психологического нажима, то бишь бегства компаньонов, протянула им четвертинку, припасенную на всякий случай. — Выпить! Тару вернуть! — приказала она. — Лестницу не забудьте на место! И морды себе завяжите! Выпитая на пустой желудок четвертинка возымела полезное действие. Пока взломщики налаживали лестницу под окном ванной, они даже оценили смешную сторону авантюры. Более того: нашли в темноте нужное место, шлепнулись только дважды, не выбили стекол, бесшумно прокрались через ванную и холл и нашли спальню на первом этаже. Чудесное Мартиново средство распылили пульверизатором над головами почивающих обитателей виллы. Между окнами стоял антикварный сервант. В серванте, осененные не иначе как сверхъестественным вдохновением, налетчики нашли тайник. — Ну и рожу скорчит этот парень завтра! — хихикал Павел. — Давай вытрем пол, — в деловитом кураже шепнул Донат. — Чтоб никаких следов... Вылезли через узкое окошко в ванной, не свалились с лестницы, отнесли ее на место и добрались до ворот грязные донельзя. — Смеху-то, спятить можно! — заливался Павел. — Не знаю, не потерял ли чего... Баська с Мартином ждали в машине, тряслись от страха. Баська сидела за рулем, решив не подпускать к нему Доната — как-никак водки хлебнул. Мартин сверлил глазами темень — ему все чудилось, что идет кто-то чужой. Боже, а вдруг да придется оглушить непрошеного гостя — от одной мысли об этом Мартин холодел. Два черных силуэта появились около «тра-банта» абсолютно неожиданно. Баська вскрикнула: — Наконец-то! Это, надеюсь, вы? — Осторожно, — шепнул Павел, садясь в машину. — Я весь в грязи. Он тоже. — Вы на четвереньках ползали или как? Послушайте, а с псом ничего не будет? Не слишком ему влепили? — Минимальная доза, — прошептал Донат. — Ну как для ребенка или для щенка. Павел зашептал совсем еле слышно: — Все удалось на славу. — Да что вы шепчетесь, не пойму? Донат и Павел взглянули друг на друга и захохотали. Наконец Донат сказал обычным голосом: — Ерунда. В привычку уже вошло. Я как стеклышко, но на всякий случай веди ты... — А в мебели, там, между окнами, что было? — заерзал Мартин. Невинный сей вопрос спровоцировал новый приступ веселья у обоих преступников. Баська перестала наконец буксовать и выехала на улицу. — Это с одной-единственной четвертинки! — бросила она с негодованием. — Да нет, — ответил Павел, вытирая слезы. — Только там было столько всякого добра, что можно набить целую перину. Представляете физиономию этого типа, когда он увидит в целости и сохранности золото и бриллианты, а валюты нет?.. Глаза на лоб полезут. Следующим очередником был пан Ленарчик. Его обчистили легко и просто, после чего операции перенесли на Жолибож. Там в собственной вилле проживал некий деляга, по проверенным данным — большой дока в валютных махинациях. Главные хлопоты доставил шустрый пуделек; песик был требовательный и абы чего не ел. Таблетку пришлось растереть в порошок и вмять в котлету. Взлом сам по себе оказался плевым делом — окна на первом этаже без решеток и стекло из балконной двери вынималось запросто. Хозяин, к счастью, не имел сейфа, все свои капиталы держал в ящике комода и даже не закрывал его на ключ. Вся компания испереживалась из-за отправки первой подушки в наволочке с народной вышивкой. Подвиг взял на себя Донат, твердо решив, что после этой процедуры ноги его не будет на главпочтамте. Подушка прошла без сучка без задоринки; на следующий день Баська отослала конверт для новорожденного. Через три недели от Мартинова приятеля пришло радостное известие: получил, дескать, высокооплачиваемую работу и уже удалось накопить пятнадцать тысяч долларов. Надеется на большее. — Ну вот, — умозаключила Баська. — Видите, как все просто? К чему есть себя поедом, психовать либо в петлю лезть? Лучшее средство — простая хорошая работа. Запасов у нас пока что на три подушки; Павел, твоя очередь! — И давайте ускорим дело, завещатель в больнице чувствует себя препаршиво, — добавил Мартин. — Ему грозит операция. — Тем более. Я уже подобрала нескольких серьезных клиентов... Выслеживание валютных комбинаторов Баська добровольно взяла на себя, лишь изредка обращаясь за помощью к сообщникам. Узнать ее не было никакой возможности: в блонд-парике, в темных очках и в брюках, совершенно менявших ее фигуру, она часами просиживала в разных странных местах. Результаты говорили сами за себя. — Порядок, — услышали компаньоны на очередном производственном совещании. — Есть один долгоносый наводчик — точь-в-точь легавая. И одна баба с поросячьей рожей. У нее почему-то всегда юбка хвостом отвисает — чудеса, да и только, что бы ни напялила, всегда сзади хвост. Долгоносый варит с одним плешивым и с одним рябым, плешивый крутит гешефты с этим, с Жолибожа, а с кем рябой, не знаю. — А баба с кем? — заинтересовался Павел. — У бабы есть шеф, который обычно принимает клиентуру в «Швейцарском». Красавец — сил нет, у меня челюсть отвалилась, как его увидела. Чистая обезьяна, черные космы на глаза лезут, рожа красная, сальная, золотой зуб сияет факелом. У бабы гешефт средненький, а у него всерьез, и как ударит по крупной — с кем-нибудь едет куда-то в южном направлении. Наверняка где-то там у него малина, но где, пешком-то не догонишь. Ездит на вишневом «таунусе». — Такси не могла взять?.. — Спятил? Еще чего! У таксистов память фотографическая. — Надо узнать, где машина. — Ясно, надо. Только присматривать за ними тоже надо. Плешивый и красавец-шимпанзе постоянно заключают сделки, и будьте уверены, всякий раз имеют при себе товара по меньшей мере на одну подушку. Надо организовать нападение. — То есть как это организовать? Где они заключают свои сделки? — Да где угодно. Шимпанзе с золотым зубом чаще всего в машине, Рябой тоже. Повсюду — в подворотнях, в забегаловках, на лестничных клетках, в Саксонском саду... Уловить бы подходящее время и место — и хвать! — А ихние молодчики, охрана то бишь? — резонно спросил Мартин. — Есть, почему бы нет? Шатается там несколько мордоворотов, но втихую — клиентовбоятся спугнуть. Крутятся сбоку да вокруг. Если действовать в темпе, они и не подоспеют, а крик никто не поднимет, потому что милиция тоже там ошивается. — Уж лучше кража со взломом, — размечтался Павел. — Хоть навык есть. — А куда ломиться, если уже дефицит объектов? — Необходимо отыскать малину, — твердил Донат. — В малине больше товара. — Ну и что? Малина само собой, нападение само собой... В результате Донат начал разъезжать на машине в шпионских целях. Золотозубого Адониса с его сальной мордой он выследил уже через несколько дней и выяснил: шимпанзе частенько навещает элегантную виллу на улице Гощинского. С Рябым все оказалось куда сложнее: Рябой ездил на «фольксвагене-1300». Мощный мотор с места развивал бешеную скорость и молниеносно исчезал с глаз «трабанта» в разных направлениях, но в основном к югу. Донат помаленьку фиксировал короткие этапы его пробега. Был шанс через несколько лет проследить маршрут проклятого «фольксвагена». Вилла на Гощинского оказалась почти недоступной. Перелезть через ворота с улицы исключено — фонарь светил так ярко, что любоваться грабителями, сыщись таковые, могли все, кому не лень. Виллу окружала замечательная изгородь: даже легкое прикосновение вызывало где-то в доме страшный вой, бряцание и прочие сигналы тревоги. Необычайно заманчивый объект, надо полагать, усиленно охранялся. Сидя за живой изгородью с биноклем, Баська после досконального наблюдения убедилась, что святая святых находится на первом этаже. Это был скрытый за книжной полкой сейф. Хозяин дома, правда, очень заботился о маскировке окон, но все-таки однажды затянул шторы неаккуратно — через щель удалось подсмотреть его манипуляции. Он нажал какую-то кнопку, книжная полка отодвинулась, обнажилась стальная дверка с диском посередине, и он набрал на диске шестизначный номер. Пять цифр из шести Баське удалось разглядеть. Недоступность виллы крайне раздосадовала Баську: она все настойчивее требовала насилия над этой недоступной личностью. Донат и Павел в конце концов уступили. Согласились и прибыли по вызову с двумя мешками, дабы накинуть их на головы деляг-лихоимцев, в случае чего врезать по уху и обчистить. В конце концов они оказались в Саксонском саду, где на скамейке мирно сидел плешивый с каким-то субъектом... Когда они уже в четвертый раз энергично продефилировали мимо скамейки, упорно глядя в другую сторону, Баська просто озверела и непременно выпихнула бы их и в пятый, но тут собеседники сорвались с места и поспешно удалились. После грандиозного скандала она вырвала у компаньонов клятвенное обещание более успешно провести следующий раунд, затем выявила время и место встречи долгоносого наводчика, похожего на легавую, с клиентом. На сей раз сцена смотрелась так: долгоносый с клиентом вошли в дом на площади Домбровского, задержались на площадке между вторым и третьим этажами и принялись пересчитывать на подоконнике пачки банкнотов. Баська неслышно прокралась на второй этаж и, увидав увлеченных сделкой барыг, настойчиво замахала руками ожидающим внизу компаньонам. Донат сунул Павлу мешок, сам взял другой и с отчаянием прошептал: — Эх, была не была, ноги в руки, пока эти не закончили... Павел было о чем-то заикнулся, но сходящая по лестнице Баська зашипела не хуже разъяренной змеи. Донат легонько подтолкнул его, и Павел ринулся наверх. Донат поспешал следом. Барыги у подоконника, скосив глаза, увидели прыгающего через три ступеньки человека и согласно повернулись тылом, стараясь заслонить свои банкноты. Прыгун бешено промчался мимо них наверх, наращивая темп. За ним, стараясь не отставать, летел другой, топоча и спотыкаясь поминутно. Он, похоже, гнался за первым с кровожадными намерениями. Топот и грохот отдавались на каждом этаже, постепенно удаляясь все выше. Господа финансисты быстренько рассчитались и поспешили покинуть суматошный подъезд, миновав внизу блондинку, внимательно изучавшую список жильцов. Павел и Донат остановились на последнем этаже, увы — дальше бежать было некуда. Некоторое время тяжело дышали и смотрели друг на друга, потом уселись на ступеньке. После длительной паузы Донат наконец обрел дар речи: — Ну и что теперь? Спускаемся или еще подождем?.. — Если бы ты напал, я бы тоже напал, — смущенно пробормотал Павел. — Как-то что-то не вышло... — Да ведь ты первым бежал! — Ну и что? Ты себе представил, что я с верхнего этажа на них прыгать стану? — Не догадался. Что делать будем? Павел помолчал, потом обеспокоенно буркнул: — Давай лучше спустимся, а то она сама примчится. Баська стояла внизу только потому, что не знала, сойдут они или спустятся в лифте. Гром грянул с ходу. На обоих налетчиков обрушился град ругани, поношений и упреков. — Да пойми ты, надо иметь хоть какой-нибудь хулиганский опыт, — оправдывался Павел. — А так вот запросто подойти и двинуть по башке незнакомого человека? — А кто тебе велел двигать по башке?! Мешок на голову — и деньги в руки! А вы, голубчики, решили: налет сам по себе, а вы сами по себе? Дураки, растяпы, идиоты!!! — Извини, но ты вроде говорила, этот работает так себе, не по крупной, — вилял Донат. — Ну чего из-за пустяков так уж... — Господи, и ты слышишь!!! — возопила Баська. — Хорошо, будет вам дело покрупнее! Но только попробуйте выкинуть такой фортель еще раз... Очередная, третья, акция свершилась на Театральной площади. Ошалелые от волнения Донат и Павел послушно явились по телефонному Баськиному приказу — Баська уже здорово ориентировалась в подпольном бизнесе. Немного подождали на Кредитовой около валютного магазина, потом все вместе поехали на Театральную площадь следом за «пежо», в котором сидел плешивый. «Пежо» припарковался около Вежбовой, «трабант» проехал дальше и свернул на Нецалую. — Быстрей! — погоняла Баська. — Они как раз считают деньги. Скорей, а то закончат и поминай как звали! Она вышла вместе с компаньонами, чтоб издали проследить за операцией. Павел и Донат приблизились к «пежо» с двух сторон — Донат справа, Павел слева. Павел четким шагом подошел к дверце, но вместо того, чтобы резко открыть и атаковать, вежливо постучал в стекло. Водитель поднял голову и, предварительно спрятав в карман пачку банкнотов, опустил стекло. — Что вам угодно? — спросил он холодно. Павел крайне смутился — ведь хочешь не хочешь, а надо заговорить. Сказать, к примеру: позвольте вам двинуть по черепушке и забрать ваши деньжата... но ведь это ужасно бестактно и не к месту. А посему Павел, вконец смущенный, изрек: — Извините, пожалуйста, где улица Вилловая? Водитель помолчал. Его пассажир сидел с напряженно-безразличным видом. Донат, подойдя к другой дверце, так заинтересовался подъезжающим автобусом сто одиннадцать, словно ничего подобного в жизни не видывал. Павел в почтительном полупоклоне торчал у опущенного стекла. — Улица Вилловая совсем в другой стороне, — сказал водитель «пежо» и вышел. — Не здесь, а на Мокотове. Вам лучше всего добраться на такси. Взял офонаревшего Павла под руку, подвел к стоянке такси и посадил в единственную свободную машину: — Этому пану нужно на Мокотов, улица Вилловая, — после чего вернулся к своему «пежо». Потрясенный Павел, не пикнув, поехал с Театральной площади. У Баськи потемнело в глазах, она даже не шевельнулась, когда такси с ее муженьком промчалось мимо. Донат энергично двинул на автобусную остановку и сел в сотый номер. «Пежо» свернул на Белянскую. На месте действа остался «трабант», но Баська не могла в него попасть, ибо Донат увез ключи в голубую даль. Окончательно одуревший Павел проехал в такси мимо своей работы и вышел без всякой на то надобности только на Вилловой. Донат прокатил в сотом автобусе полный круг, что обошлось ему в пятьдесят злотых штрафа — про билет он, разумеется, забыл. Баське тоже пришлось ехать автобусом. Короче, все собрались у нее лишь к вечеру. — Все. Хватит! — исступленно орал Павел. — Пусть леший с твоим мешком шляется, я ни на кого бросаться не стану! — Ну еще бы! — презрительно цедила Баська. — Ты теперь у нас специалист, пора и на покой! Молчи уж! На пустяковом налете и то срезался... — Подумать только, у хулиганья и всякой шпаны это все само собой выходит! — дивился Мартин. — Надо продолжать знакомое дело, — рассудил Донат. — Все-таки кража со взломом занятие поспокойнее: присмотрю за Рябым, у него наверняка где-то машина. А с этими налетами пора кончать. Мартин беспокойно заерзал, даже рот раскрыл, но говорить раздумал. Баська посмотрела на него выжидательно, потом сказала: — Итак, хана, пойдем на попятный? Учтите, кражи со взломом — такая волынка, дай бог лет через десять набрать нужную сумму. Думаете, все такие дураки, чтобы двери настежь оставлять? Да пораскиньте вы мозгами: коллекционер — трижды плюю через левое плечо — вдруг да помрет, и все, поймите, все выплывет. Проще говоря, с нами полный ажур, один Мартин пусть себе выкручивается. А я, что я — ну дура баба и свинья легкомысленная... — В Залесье живет один частник, — залепетал Павел. — Ворует или нет — не знаю, но богат... — Богатство само по себе ни о чем не говорит, — заметил умный Донат. — Может, он вполне порядочный человек. — Вломиться к нему — тьфу... — слегка оживился Павел. — Он, пожалуй, слишком богат для честного труженика. Как пить дать ворует! — Подъехать можно, почему нет, — сказала Баська без особого энтузиазма. — Поглядим, что и как. Если жулик — отлично. Только это все равно не спасет положения! Мартин снова заерзал: — Несколько моих приятелей довольно лихие ребята, сильные и поразвлечься не прочь. Может, их как-нибудь уговорить?.. — Вот-вот, — подхватил Павел. — Лихой характер — великое дело!.. Донат возмутился: — Чушь. Во-первых, нельзя подвергать такому риску посторонних, а во-вторых, пойдут сплетни. Твои приятели как-никак с тобой знакомы. — Тогда надо поискать незнакомых хулиганов... — Да заткнитесь же! — вскинулась Баська. — Я подозревала, да что там, знала, что так все и будет, и одна идейка у меня про запас давно есть. Найдем дельных парней, только надо хорошенько продумать. Устроить так, чтобы нас вообще никто не знал и не смог зацепить. Раскошелиться, само собой, придется. Я хочу сказать... Но вопреки нетерпеливой настойчивости своих друзей она больше ничего не сказала. Оперативная деятельность на какое-то время притормозилась. Законный владелец утраченного сокровища чувствовал себя в больнице все хуже, и настроение компаньонов соответственно ухудшалось. На Мартина прямо-таки жутко было смотреть. Без его ведома обокрали небезызвестного Лелика — он, правда, не был мошенником, но милиции почему-то страшился. Донат без отдыха катал за Рябым, у Павла засело в мозгу Залесье, и он тоскующим взором поглядывал на виллу богатого частника. Его останавливало только одно соображение: а вдруг он порядочный — поднимет шум и помчится в милицию. Наконец Баська пустила в ход свой запасной вариант. Идея заключалась в следующем: умелых исполнителей должен некто нанять. Этот некто, во-первых, должен быть далеким от валютчиков, но деловым человеком, которому всяческие препоны и законы не мешают спокойно спать. Во-вторых, предполагаемый кандидат должен твердой рукой держать подчиненных и хранить верность своим компаньонам. И разумеется, он должен любить неординарные, рискованные предприятия и держать язык за зубами, даже если выйдет из дела. Такого уникального индивида, Гавела, Баська знала уже много лет. Она легко возобновила прерванные некогда контакты. — Умора, да и только! — развеселясь, хохотнул Гавел. — Кретинка. Такой ерунды осилить не могут. Тоже мне, деляги. Хи-хи! — Для кого ерунда, а для кого и нет, — парировала Баська. — Ты бы тоже по веревочной лестнице не полез — дружка бы подослал. — А на кой шут мне лазать по веревочной лестнице?! — А я знаю? Не хочешь, не лазай. Умничать всякий умеет. А мне рыдать охота — во какой кус у нас мимо рта уплывает. Гавел задумался. Баська взирала на него с надеждой — идея его явно заинтересовала. — Мне с такого дела кое-что причитается, — отчеканил он без обиняков. — Я еще не рехнулся, чтобы ради какого-то раззявы за спасибо суетиться. Вас четверо, говоришь? Лады. Пятая доля мне. Идет? Баська согласно кивнула. Насчет казначейских двадцати процентов даже не заикнулась, не без оснований опасаясь, что Гавела просто хватит удар. Потом подробно изложила ситуацию, детали, мелочи, справедливо решив, что без точной информации Гавел рисковать не станет. Он любил риск, но риск обоснованный. — Они обо мне знают? — спросил он деловито. Баська пожала плечами: — Могли слышать про тебя от Иоанны, но понятия не имеют, что мы с тобой знакомы. Думают, мне тоже про тебя Иоанна натрепала. — Кстати! Одно условие. Иоанна ничего не должна знать о моем участии. Понимаешь, в случае чего кто-нибудь кому-нибудь подложит свинью: либо мы ей, либо наоборот. Она там со своими ментами попала в дурацкое положение, и с ней — полный молчок. Уяснила? — Да всем все понятно. Ничего она не знает, хотя баба толковая и был бы прок. Ничего не знает и не будет знать. — Само собой. А своим чего про меня наговорила? — Ноль. Сама, мол, справлюсь, и не их собачье дело, как... Проглотят как миленькие — им ничего другого не остается. — Лады, — с удовольствием повторил Гавел. — Давай рассказывай, что к чему и твои планы. Конкретно: как выйти на этих валютных фраеров. Баська облегченно вздохнула, закурила и поудобнее устроилась на шикарном финском диване. Еще раз вздохнула при мысли, что за проклятое Мартиново наследство могла бы заполучить и себе кучу таких диванов. — Все элементарно. Вальдемар — железобетон, влюблен в меня с пеленок, и в башку ему ничего подозрительного не придет — чуток наивен для этого. Велю ему найти фраера с долларами. Вольдемар находит. Скажу, хочу купить две тысячи. Дам ему в лапу триста тысяч злотых... — И у тебя есть триста тысяч? — слегка удивился Гавел. — А что? Не с пустыми же руками решаемся на такое, грунт обеспечен... Вальдемар договаривается с валютчиком и покупает зелененькие... — А как с ценой? Торгуются? — Наплевать. Вольдемар может уступить и купить дороже. Совершают сделку, обмениваются деньгами, прячут, и тут вмешиваешься ты. Деньги отбираются у обоих. Вальдемар ни о чем не догадывается, гарантирую, трясется от ужаса. У него такой вид — ему любой с ходу поверит. Никому и в голову не придет, чтоб этакий недотепа задумал хитроумную каверзу, поглядишь на него при случае, сам убедишься. Вальдемар со слезами летит ко мне, а я спокойно говорю: ничего страшного, найди другого клиента, но эти две тысячи купи. Даже лучше три. Вальдемар находит следующего... — А твой Вальдемар не призадумается наконец, откуда у тебя столько денег? — Вальдемар золото, а не человек — он вообще не любит задумываться. Потом, я покупаю не для себя, а, допустим, для миллионера — владельца пригородного хозяйства. Вальдемар и под пыткой поклянется, что действует в интересах абсолютно чужого человека, а я только посредница... Погоди, чушь я несу! Из Вальдемара никакой пыткой не выжмешь моего имени! — Допустим. Но валютчики не полные кретины, начнут подозревать... — Только на второй раз. А третьего раза не будет, то есть будет, но уже в других городах. Есть ведь Гданьск, Щецин, Краков, Закопане... Обработает другие города, снова вернется в Варшаву. Он часто ездит в командировки. Естественно, уведомит меня, где и когда договорился с очередным валютным прохвостом. А найди мне такого субчика с долларами, который помчится с криками в милицию. — Кстати, у этих огородников тоже долларов хватает, — сообщил задумчиво Гавел. — Дать хорошую цену, продадут. — Ну видишь... Гавел засмотрелся в окно. Очнувшись от размышлений, решительно объявил: — Ладно, согласен! Ну и потеха, хи-хи! Я даже покажу кое-кого твоему Вальдемару. Есть парочка прохиндеев. Наступили мне на любимую мозоль, хи-хи-и-и! Нападение разыграем в лучшем виде. Хи-хи-и-и! Только сначала покажи мне его... Таинственно заполученная Баськой новая солидная начинка для подушек вызвала, с одной стороны, великое облегчение, а с другой — беспокойство. Донат и Павел с сомнением помалкивали. Мартин и оживился, и помрачнел, зловеще объявив: — Не нравится мне все это. Паника началась. Того и гляди пресса за нас примется. — Не трясись, никто ничего не пронюхал, — утешала Баська. — Эти громилы меня не знают, а про тебя слыхом не слыхивали. И понятия не имеют, что за этим стоит. Получают гонорар, остальное им до фени. — Всю черную работу за нас отваливают, — заметил Павел. — Расчеты, правда, несколько усложнились: двадцать процентов высылаем от суммы брутто, сюда же их гонорар... Скоро, глядишь, и бухгалтера придется нанять. — Ничего не попишешь, предприятие разрастается, себестоимость тоже... — То-то и оно, — вмешался Донат. — Надо больше нам самим поработать. Рябого я на себя возьму, только на две недели в ГДР сгоняю. — Самое подходящее время на зарубежные экскурсии... — Я же в командировку. Вот бы его до поездки накрыть. В случае чего разделаетесь с ним сами. — Попробуем, — согласилась Баська, скрывшая от союзников участие Гавела в прибылях и мечтавшая о самостоятельной добыче. — Прихватишь его в последний момент — найди способ сообщить. Позвони или открыткой. К тому же из Берлина подушку вышлешь... — Исключено! — запротестовал Мартин. — Черт знает, что там за контроль, большой риск. — Не все же время из Варшавы посылать, того и гляди сядут на хвост! — Есть и другие города, поезда ходят, самолеты летают. Давненько не бывал в Кракове, охотно прокачусь... — Я еду машиной, могу по дороге из Познани отправить, — предложил услуги Донат, одолеваемый больной совестью: и с нападением напортачил, и Рябого не выследил... Истерзанный мыслью о своей бездарности — ведь из-за него друзья попали в зависимость к неизвестным бандитам, того и гляди нагрянет расплата, — Донат все свои силы бросил на Рябого и в последний вечер перед отъездом открыл его бесспорные шашни с богатым частником из Залесья. Вскоре Донату сообщили о том, что Павел подвернул ногу и что все отправляются на бридж. В спешке Доната осенила блистательная идея оставить бесценную информацию в записке, подсунув ее под «дворник» в моей машине, в которой компания наверняка отправится домой... Баська упорствовала с виллой на Гощинского. Трехмесячные наблюдения принесли блистательный результат. Просиживая поблизости целыми днями, однажды она увидела неповторимую сцену: пан Кароль вместе с домработницей, нагруженные всевозможными постельными принадлежностями, перепуганные, в спешке бежали из дому. Баська позвонила из ближайшего автомата, и через пятнадцать минут трое заговорщиков были на месте. — Вынесли все постели и уехали, — известила их Баська. — Калитка открыта, в доме никого, единственная оказия. Не понимаю, что стряслось — пожар, что ли? Случаем дом не заминирован? — И что же стряслось? — заинтересовался Мартин. — От катаклизма решили спасти исключительно постели и больше ничего? — В чистку пера и пуха повезли, — предположил Павел. Баська завелась с пол-оборота: — Да скорей же, растяпы, горе-разбойники! Сбежали на дикой скорости, так же и вернутся, вспомнят про открытую калитку! Да не летите все вместе — тут вам не первомайская демонстрация! — Ты останься, — велел Мартин Павлу. — Может, техническое образование пригодится. Баська встала на стреме у калитки. — У тебя свисток, увидишь их издалека, свистни. Сматываемся через сад. Застанет в своем доме — всех передушит. Толкнули калитку, вошли в сад. Мартин отправился в обход виллы, Донат подошел к двери. Позвонил, начал осматривать замок. Мартин, обойдя дом, явился с другой стороны. — Оставь, — сказал он на всякий случай вполголоса. — Дверь на веранду открыта. Тут какое-то крупное чэпэ, боюсь, не рванет ли все это к чертям собачьим. Без осложнений, осторожно вошли в дом через веранду, отыскали кабинет пана Кароля и осмотрели полку. Мартин быстро обнаружил механизм. — Я в последнее время специально занимался тайниками, — признался он. — В голове вертелось, вдруг пригодится... Набрали на диске подсмотренный Баськой номер, с третьей попытки попали на нужную последнюю цифру, и сейф открылся. — Боже праведный! — задохнулся Донат при виде сокровищ. — Денежки-то тяжелые, — заметил Мартин недовольно. — Зря Павла не взяли. — Давай немного хозяину отложим, а тс обанкротится — и лишимся клиента... Дверь на веранде оставили открытой — все как было, сняли с поста Баську, захлопнули калитку и, сгибаясь под тяжестью нового улова, добрались до «трабанта», вокруг которого нервно бегал Павел. — Никогда бы не поверил, до чего просто! — дивился Донат, запихивая в машину большую, до отказа набитую туристскую сумку. — А я-то жалел Баську — проведет без толку всю оставшуюся жизнь здесь на Гощинского. — То-то и оно, — торжествовала Баська. — Караулила, караулила — и вот вам. Таков уж закон жизни — человеку в чем-нибудь да повезет!.. Все шло прекрасно, не потребуй Гавел у Баськи сразу после первых успехов пароль на счет в Швеции. Без пароля он отказывался от всякого участия в деле, хотя причитающийся ему гонорар получал систематически и без опозданий. — Мне деньги нужны безотлагательно, — пояснил он. — Что мое, то мое, и никаких гвоздей. У меня, знаешь ли, деньги без движения не залеживаются. Капитал, он оборот любит. Вашего не трону, не волнуйся, разве что одолжу взаймы, а тогда уж верну с процентами. Баська испугалась: возьми Гавел часть суммы со счета, и ее компаньоны откроют, что деньгами кто-то пользуется для личного обогащения. Приягель Мартина ежемесячно слал до востребования ликующие известия о своих растущих заработках. Превращение общественно полезной деятельности в обыкновенное стяжательство и преступление непременно приведет к непредсказуемым последствиям. Такого Баська допустить не могла. — Погоди немного, — забеспокоилась она. — Скажу тебе пароль, только не бери пока денег. Они узнают, допекут меня насчет твоего участия, на кой черт всякие осложнения? У меня не жизнь, а каторга начнется, подожди пока, хоть ради меня. Гавел уступил неохотно, обещал переждать, но пароль записал. Баська нервничала, все ее аргументы для Гавела тьфу, и подвернись ему выгодная сделка, тут же распотрошит счет... Баська не желала ему худа, но взмолилась про себя, чтобы в его операциях наступил полный застой. На всякий случай Баська в глубокой тайне решила понаблюдать за налетами. Не все ей удалось обозреть, ибо Вальдемар с условленного места часто уезжал в машине партнера. Нанятые Гавелом прохвосты, ясное дело, отправлялись за ним, используя разные виды транспорта. Баське оставалось такси, а прибегать к такси она считала великой неосторожностью — ведь таксисты имеют глаза и натренированную профессиональную память... Однако, проследив за налетами, она узнала нападающих. Хотя они обросли и походили больше на обезьян, чем на людей, Баська без труда распознала своих давних знакомцев. Пока неизвестно, пригодится ли это знакомство, и она похохатывала, что нанятые Гавелом налетчики про нее ведать не ведают. Через некоторое время возникли осложнения. — У тебя, кроме этого Вальдемара, на примете нет никого? — осведомился Гавел при очередной встрече. — Надо бы неразбериху на полную катушку пустить. Валютчики нервничают. Хи-хи-и-и! Баська забеспокоилась: — А что? Вальдемара заприметили? — Пока нет, но того и гляди приметят. Сущее пекло разверзлось, хи-хи! Ихние мордовороты-охранники уже дважды схлопотали по роже от работодателей, о господи, ну и кино! Хи-хи-и-и!.. До моих парней не доберутся, но чем черт не шутит — надо бы всех этих гешефтмахеров запутать. Есть у тебя кто? — Троих по одному разу хватит? — Хватит. Эти трое верняк? — Абсолютно. — Каждого по очереди покажешь... — Зачем? Скажу, с кем будут заключать сделку, и хватит. А чернорыночных заправил твои люди знают? Гавел подумал, захихикал и кивнул. — Пожалуй, ты и права. Даже лучше, если нарвутся на чужака. Договорились: три сделки без Вальдемара и всякий раз клиенты разные. Только пускай орут поаккуратнее. Хи-хи-и-и!.. После этой конференции Баська вручила Павлу полмиллиона злотых. — Держи. Повертишься в Иерусалимских аллеях, около валютного магазина, увидишь плюгавенького косоглазого... Впрочем, покажу пальцем, иначе все равно перепутаешь. Подождешь, пока не заговорит, предложишь купить у него четыре тысячи долларов. Павел недоверчиво смотрел на толстую пачку злотых. — И что? — И ничего. Вы договоритесь. Ты поедешь за злотыми, а он за долларами. И боже упаси брякнуть, что деньги у тебя с собой. Сообщишь мне, когда и где встреча. — А потом? — Ничего. Встретишься с ним, он тебя куда-нибудь отвезет... — Двинет мне по роже и отнимет деньги. — Дурак. По морде, конечно, получишь слегка. Нападут бандиты и заберут все. У него тоже. Особенно не сопротивляйся. — Это еще почему? — возмутился Павел. — Мне же еще и бандитам потакать?! — Ты же сам не хочешь разбоем заниматься, значит, будешь пострадавшим. Никуда не денешься, придется принять участие во всей этой катавасии. — Ну ладно, только почему я?! — Не нуди, Мартин и Донат в очереди за тобой... Павел отправился на дело неохотно. Разбойники напали в одной из безлюдных улочек на Чернякове. Увечья не получил, даже по морде не заработал, ибо сохранил полное спокойствие и поднял руки вверх, хотя никто этого не предлагал. А после к тому же донимал всякими подозрениями ошалевшего с перепугу валютчика: что тот сам организовал нападение, обманом завлек своего доверчивого клиента, подло использовал в гнусных целях, а посему он, клиент, порывает с ним всякие отношения. Возможно, и в милицию обратится. — Было даже смешно, и ничего со мной, как видите, не случилось, — рассказывал позднее Павел. Подбодренные его рассказом, Донат и Мартин не протестовали и согласились подвергнуться насилию. И того и другого обобрали по очереди в разных пунктах города; кроме того, Донат использовал командировку в Щецин, дабы его ограбили и там. — Слушай-ка, эти двое везде и грабят? — заинтересовался он, вернувшись из поездки. — Рожи обросли бородищей, узнать трудно. А вообще-то кто такие? — Работники физического труда, — объявила очень довольная Баська. — Специально нанятые, чтобы за вас провернуть грязную работу. Не знаю, кто такие, они про нас тоже не догадываются, и нам нечего совать нос куда не надо. Лучше знать поменьше. Веселая идейка Гавела окончательно сбила с толку стражей черного рынка. Операция развивалась. Мартин послал приятелю письмо со списком марок, подлежащих покупке, и начал заполнять анкету на выезд, одновременно через зарубежных знакомых разыскивая обладателей «Маврикиев». Заговорщики радовались близкому концу своих преступных деяний. Тут-то и разразилась катастрофа... Десять дней Баське удавалось скрывать от сообщников связь аферы со смертью Вальдемара Дуткевича. Сначала Павел, а за ним Мартин и Донат догадались о правде. Случившееся оглушило, словно дубиной, все сникли. Дня через два, с трудом оправившись, обрели способность рассуждать. Невинная, казалось бы, афера вдруг резко изменилась, приняла угрожающий характер, заставила взглянуть на всю затею другими глазами... Кто-то в ответе, но кто и в какой степени, никто не знал... — Я выхожу из игры, — сухо заявил Мартин. — Не знаю погибшего, но это на моей совести. Да и вообще отсижу за проклятые марки, и дело с концом. — Ясно, такого рода дела добром не кончаются, — хмуро буркнул Павел. — Давно пора было кончить... — Раньше никак не выходило, — по-деловому заметил Донат. — У нас на счету пятьсот семьдесят девять тысяч шестьсот двадцать долларов. Еще бы немного, и порядок. А так не все марки удастся выкупить... — Ничего выкупать не собираюсь, заграничный паспорт оформлять отказываюсь. — Послушай, утихомирься. Кто спорит — мы виноваты, нельзя было вовлекать постороннего человека, а насчет убийства кто мог подумать. Побить еще куда ни шло, но убить... На мой взгляд, что-то тут чертовски неладно. Меня тоже совесть грызет. — Смерть Вальдемара целиком на моей совести, кругом виновата я одна, — решительно заявила Баська. — Я втянула его!.. А не пристрой я его к этому делу, кто-нибудь из вас оказался бы на его месте. Тоже ничего хорошего. — Убили валютчики, сомневаться не приходится, — совсем помрачнел Павел. — Сволочи... Я рад, что этих негодяев хоть на валюте нагрели. И богом клянусь, готов нападать и обирать их как липку. — Быстро же твоя готовность созрела, главное — ко времени, — съязвила Баська. — Ясно, валютчики действовали, и не своими руками, у них на то спецмолодчики имеются! Всякие наемные гориллы. А хуже всего, что мы же должны желать им доброго здравия — если милиция засечет, через них выйдут на нас... — А мне без разницы, — совсем сник Мартин. — Я, пожалуй, все деньги отошлю... — И что? Вальдемара воскресишь? — Не знаю. Марок нету и не будет, а сидеть придется. Государственное имущество на сумму свыше полумиллиона — пожизненное заключение обеспечено. И вообще ничего больше не понимаю. — Может, обойдется, милиция их найдет, а нас нет? — уныло пробормотал Павел. — Совсем свихнулись! — рассердилась Баська. — Что только у вас в башке делается? Вы Вальдемара не знали, ведь не вы же его кокнули! Убили беднягу бандиты, нанятые мерзавцами, о которых мы и представления не имеем. Мы ведь даже не в курсе, кто мерзавцев обирал! — Зато знаем, кого обирал. И для нас обирал... — Как ни крути, а убили из-за нас. Мы его уговорили, из-за нас все. — Не вы, а я... — А Дуткевич ни про нас не знал, ни про аферу. Убийцу найти — значит раскопать наше предприятие. А так все будет шито-крыто. — Боже праведный, ну и кашу мы заварили... — Давайте потолкуем логично, — вступил Донат. — Прежде всего, надо отдать себе полный отчет в нашем положении. Во-первых, кто убил Дуткевича? — А черт его знает... — Какие-то двое. Не поручусь, что не наша парочка, — съехидничал Мартин. — Ведь сказал же он по телефону: «Те самые двое». Что бы это значило? Все молча уставились на него, Баська похолодела. — И что же это значит? — растерянно переспросил Донат. — Не знаю. Естественное соображение: узнал неких двоих, с кем уже имел дело. Далеко идущие выводы ни к чему, но и сами напрашиваются — постоянно нападавшая пара... — Совсем сдурел! — завопила Баська. — Эти парни с прихвостнями валютчиков ничего общего не имеют! Из всей компании один Донат умудрился сохранить трезвость ума. — Да, не похоже. Скорее всего, Вальдемар обратил на них внимание при сделках: либо они выполняли функции телохранителей, либо за ним следили и преследовали... Предположим, обстояло именно так. Предположим, охранников схватят, они признаются — наняты валютчиками. Валютчики свалят на Вальдемара — дескать, наводчик, повязан с бандитами. Вальдемар умер, круг замкнулся, и мы ни при чем. — А если его убили не гориллы, а наш, так сказать, персонал... — Тогда возникает полная бессмыслица. Я отказываюсь понимать. Разве что Баська распорядилась его убрать, в чем сомневаюсь. Баська пожала плечами, подумав, постучала еще и пальцем по лбу. Павел взглянул на нее, потом на Доната. — Сдается, все так и произошло, как он говорит, — показал он трубкой на Доната. — Если наши махинации не откроют, до нас не доберутся. Но все равно Вальдемар на моей совести. Мартин, поступай как хочешь, только выкупи марки, хоть какой-то толк будет из этой заварухи. — А как? Отсюда? — Через своего приятеля. За деньги последний болван купит. На счету пятьсот семьдесят с чем-то тысяч, не хватает всего ничего, какой-то пустяковины... — У моего шурина в Лондоне знакомые филателисты, — сообщил Донат. — Возьму адреса, а твой приятель попытается с их помощью... Началось обсуждение покупки марок на расстоянии. Баська молчала. Она одна знала — сумма на счету значительно меньше, ведь следует учесть и долю Гавела. А Гавел своего ни за какие коврижки не упустит... Гавел не только не упустил своего, но и повысил требования. — Кто-то наследил, — разразился он, как только Баська вошла. — Больно уж быстро вычислили Вальдемара. И ко мне больше не шляйся, легавые и так повсюду околачиваются, а из-за ваших глупостей я не собираюсь нести убытки. Значит, так: или мне половина прибыли, или взаймы все деньги на полгода, потом получаете свою половину с процентами. Скажем, шесть процентов. Что предпочитаешь? — С ума сошел? — Баська была вне себя. — За какие это заслуги — половину? — А за такие, что мои расчеты того требуют, и баста. Вы отправили двести восемьдесят тысяч, для моих целей необходимо сто пятьдесят. И за несколько недель я сто пятьдесят заполучил бы, не подложи какой-то стервец свинью. Опять же чем черт не шутит — вдруг Вальдемар сам проговорился... — Да не мог он проговориться, ничего не знал. Был жертвой грабителей, и только. — Ну, тебе видней. Может, ты сама где-нибудь трепанула. Или кто из твоих дружков. Подпортили мне дело, и, хочешь не хочешь, я убытки себе возмещу. Выбирай: или половина, или все взаймы, мне без разницы. — Ничего ты не получишь, понятно? — осатанела Баська. Гавел смерил ее странноватым взглядом. — Понять-то понятно, только ведь нехорошо получится... — несвойственно вежливым тоном протянул Гавел. — И отчего бы это вдруг ничего? Тон Баську образумил: не то время выбрала для войны с Гавелом. Тяжело вздохнув, она откровенно призналась, в чем беда. С покупкой марок тянуть нельзя — и так все осложнилось, а денег не хватает, вот она и понадеялась на Гавела, мол, поймет и откажется от своей доли. Иначе все их подвиги насмарку. Гавел спокойно выслушал, не высмеял, не придушил, даже заинтересовался и ответил уже в своей обычной манере: — Ваши идиотские заботы мне до лампочки! Идиотов надо топить смолоду. Но ты баба хорошая, и потому предлагаю скомбинировать. Меня не проведете — кое-что без меня сколотили, и я не совался. Давай всю сумму на полгода. Через полгода, максимум через три квартала будете иметь нужные деньжата на вашу священную макулатуру, да еще и останется. Прибыль с вашего без моего участия заполученного капитала — фифти-фифти. — До тебя не доходит, что ли, ведь по-польски объясняю! Через полгода наша афера выплывет на свет божий — и все полетит к чертовой бушке. — Подумаешь, эка важность, выкупите с опозданием. У меня свои интересы, я от них не отступлюсь. Ну хватит, решай. Баська начала лихорадочно соображать в поисках выхода... Гавелу, как и Мартину, за границу не выехать. В ближайшее время уж точно. Значит, главное — выиграть время, а позже поставить Гавела перед свершившимся фактом, и все тут. Не передушит же он их, а уж с голоду наверняка не помрет... — Надо посоветоваться с моими, может, согласятся на твой вариант. Сообщу через день-два. — Обжулить меня собралась, — тут же сообразил Гавел. — Хи-хи-и-и! Не пройдет, у меня свои ходы, ты уж не старайся. Ну и дурака же вы сваляли с этим Вальдемаром!..
Заботы сыпались как из рога изобилия. Старого пана в больнице опять готовили к операции, от которой однажды уже отказались: выдержит ли пациент, сомнительно. Мартинов приятель сообщил, что покамест отыскал «Маврикиев» в количестве шести штук, владелец согласен продать оптом — разрознить серию считает просто варварством. Или все шесть, или ничего, а в комплекте, само собой, марки стоят значительно дороже. Мартин рвал на себе волосы. Баська грызлась с Гавелом, насчет которого все еще не решалась признаться компаньонам. Павел и Донат пребывали в полном унынии — никак не могли отойти после смерти Дуткевича и до глубины души возмущались тем, что сукины сыны валютчики снова безнаказанно занимаются махинациями. Милиция раскопала, как шла контрабанда валюты, и добралась до адресатов в Швеции и Норвегии. Смекалистый приятель Мартина довольно изворотливо ответил на письмо из Польши, знать-де ничего не знает, но тут же просигналил им насчет сделанных милицией открытий. Если что и утешало друзей, так это его сообразительность. В такой ситуации болтовня Фелюся с Иоанной переполнила Баськину чашу забот — она вдруг осознала, что Гавел, зная пароль, в любую минуту может снять со счета все накопления. Трясущейся рукой она набрала номер Мартина. Мартин явился на зов, полный наихудших предчувствий, а потому потрясение не свалило его с ног. — Я выболтала наш пароль одному типу, — выпалила Баська без объяснений — на дипломатию не было времени. — Очень надеюсь, капитал он пока не успел свистнуть, но может все забрать хоть завтра утром. Что делать? Объяснения потом. — Снять и перевести на другой счет, — не раздумывал Мартин, соглашаясь на объяснения потом. — А есть другой счет? — Нету. Есть у Иоанны. И еще у кого-нибудь есть, но только она сейчас же даст номер... — И что дальше? Звонить приятелю? — Отпадает. Ночным поездом выезжаю в Щецин, перехвачу любого моряка со шведского судна. Вообще любого иностранца, переправляющегося в Юстад. Всучу безобидную записку, он позвонит. Может, успеет... — Беги, опоздаешь на поезд... Учитывая темпы работы почты, эффект операции остался неизвестен. Баська исповедалась Мартину насчет Гавела, и оба напряженно ожидали вестей от приятеля. Павел и Донат пребывали в блаженном неведении. Баська, неспособная к бездеятельности, маялась неясными подозрениями — трагические слова Дуткевича и ехидные инсинуации Мартина не давали ей покоя. «Те самые двое»... Какие двое? Разведывая на ощупь и осторожно обследуя разные версии, Баська попала в ресторан «Славянский». Пригласили ее давние знакомцы — автомеханик и торговец автомобильными запчастями. Встретились после долгого перерыва, начались воспоминания, выплыли общие знакомые, тут-то и зашел разговор о Франеке и Весеке. Еще щенками, несколько лет назад, Франек и Весек подавали большие надежды вырасти бандитами и головорезами, но — о диво! — ничего подобного не произошло. Хоть и бывали в их карьере с год, может, и два сомнительные шалости, однако образумились, устроились на работу. Оба стали прекрасными автомеханиками, в свое время помогали Баське справиться с ее грузовиками. А недавно вдруг исчезли с горизонта, будто камень в воду или сквозь землю провалились, никто не знает, где они. И впрямь интересно, куда вдруг подевались... Баська осторожненько поинтересовалась, где трудились в последнее время. Оказалось, в автомастерских: один в частной, где-то на Садыбе, другой в государственной, в центре. Не отказывались и от халтуры — золотые руки, зарабатывали неплохо, только вот прошлое за ними тянулось... — Да ведь они не сидели, — еще осторожнее закинула удочку Баська. — Я все удивлялась, как это им удалось... — Ловкие парни, факт, — согласился один из собеседников. — А знаешь, почему не сели? Работали на Пежачека. — Что такое Пежачек? Знакомцы конфиденциально наклонились к ней. — Пежачек — шеф чернорыночных телохранителей. Из его людей никто не сидит, умеет, холера, вытащить. Все шито-крыто, никаких улик. Парни на него работали уже давненько, поножовщина случалась не раз, но все сходило с рук. Пежачек до сих пор, как понадобится, подряжает на работу таких людей, что давно от темных дел откололись и в милиции не числятся. Держит их в кулаке, из прошлого много чего знает... — Перестань молоть языком, гляди нарвешься, — предостерег второй знакомец. — Больно, нужен Басе этот Пежачек! — Ну почему же, — запротестовала Баська. — Интересный тип. Шеф охраны, говорите? А что это такое? — Как что такое — шеф и есть шеф. Он всему голова: блюдет порядок, учиняет при надобности мордобой, не лично, конечно, всю братву держит в руках. Без него ни тпру ни ну. Может, Франека и Весека куда отослал... Этих сообщений хватило. В мгновение ока Баська уразумела, каким чудом выследили Вальдемара Дуткевича, и сделалось ей как-то не по себе. На следующий день утром помчалась к Гавелу. Гавел куда-то собирался и садился в машину. — Тебе сказано было не шляться ко мне, — раздраженно приветствовал он Баську. — Садись, не мозоль людям глаза! Баська игнорировала упрек. — А где Франек и Весек? — с ходу брякнула она, усаживаясь в «мерседес». Гавел, собиравшийся включить мотор, повернулся к ней. — Какой еще Франек, какой Весек? — Наши помощники. Нанятый тобой персонал. Где они? — А ты откуда дозналась про них? — Не твое дело! Ладно, скажу, не станем же препираться попусту. Я их давно знаю. И узнала, когда выступали налетчиками. Где они? Гавел повернул ключ и медленно тронулся. — Кому про них натрепала? — Сдурел? Чтоб я еще на такие темы рассусоливала? Да никому! — И впредь держи язык за зубами... Не видывал ни Франеков, ни Весеков. — Не видывай себе. Скажи только, где они. Кстати, я еду в Виланов. — Куда? — В Виланов. Подбрось меня, тебе один черт. По дороге поговорим. Ты их не видел, я тоже. Где они? — А мне откуда знать, — окрысился, помолчав, Гавел. — На кой они тебе сдались? — Если милиция их разыщет, догадываешься, чем может кончиться? — Зачем они милиции? Милиции делать больше нечего, только этих дурней искать? Или шельмы валютные донесли? Баська оторопела. Гавел проявлял непонятную тупость. — Тебе, недоумку, все еще невдомек, что они убрали Вальдемара? Чей-то приказ выполняли! Вальдемар их узнал! Ты отослал бандитов подальше или утопил в глиняном карьере? Гавел едва не проехал на красный свет, с визгом затормозил в последнюю минуту. — Совсем ума лишилась?! — А ты что, не знал? Не допер? Плетешь мне тут ерунду, Вальдемар, мол, подкачал, больно скоро его обнаружили! Уж не знаю, кто тут подкачал!.. Гавел отмалчивался довольно долго. — Да говори же! — злилась Баська. — Надо что-то делать! Где они?! Гавел продолжал молчать. — Сам хотел бы знать, — буркнул он наконец. — Я все диву давался, куда парни смылись. А ты откуда такая осведомленная? — Прикинула так и сяк. И нанимателя обнаружила. — Ну и кто? — Я про такие дела молчок. От тебя бы услышать хоть что. Ты их знаешь, а я несколько лет не видела. Если милиция найдет... — Перестань со своей милицией! — разозлился Гавел. — Зачем тебе знать, где они, башку им свернешь или как? Мне сдается, в этом деле они рук не пачкали, итебе мой добрый совет — закрыть тему! Была там?! Видела их?! Ну так вот, заткнись, сиди тихо и помалкивай! — Я-то могу и помолчать, почему бы нет. А тебе советую поразмыслить. — Поразмыслю, не твоего ума дело. И сделаю как надо. Вылезай, твой Виланов, мне прямо, спешу...
* * *
Я молча обдумывала эту жутковатую исповедь. Усталая Баська закурила очередную сигарету, прислонилась головой к стеклу и понуро уставилась на асфальтовый каток, который одиноко торчал на обочине мостовой. История выглядела безнадежной. — Ничего не поделаешь, без майора теперь не обойтись, — объявила я после долгого молчания. — Тетка Павла даст показания, и он разберется, что дело в тебе, а не в этой ненормальной бабке. Взбрело же такое Гавелу, зачем только, ума не приложу! Просто чокнулся или как? — Месть, — пробормотала Баська, не отрывая взгляда от катка. — Видно, приятель Мартина успел снять деньги. И Гавел укокошил единственного человека, догадавшегося, что он приложил руку к убийству Дуткевича. Вероятно, велел убрать Вальдемара, который что-то узнал, увидел, вычислил... Кокнуть Вальдемара, кокнуть меня, и концы в воду — больше-то никто ничего не знает. — Остаются еще те двое. — Да ты что! Если они убили Вольдемара, у них рот, понятно, на замке. Я задумалась. Все это имело резон при условии, что Баська никому не проговорилась об участии Гавела в деле. Допустим, Баська устранена. В таком случае никто о Гавеле, кроме его двух парней, ничего не знает. De facto, однако, о Гавеле слышал Мартин, теперь знаю и я, возможно, Баська протрепалась, и Павел и Донат тоже в курсе. И что? Гавел намеревался устранить всех или с невероятным легкомыслием решил просто не учитывать? А может, его беспокоило не столько участие в ограблении валютчиков, сколько связь его молодцов с преступлением? Баська открыла эту связь только вчера... Я изложила ей свою версию. — Наверняка так оно и есть, — подтвердила Баська. — Я, дура, сама ему все выложила. Как пить дать переговорил с Пежачеком, понял, что я знаю либо догадываюсь, и, естественно, решил со мной покончить. Логично. — Чушь, никакой логики. Ты элементарно могла кому-нибудь проболтаться. — Нет и нет. Он отлично все рассчитал: я держала язык за зубами, пока не поговорила с ним. А сразу после уехала в Виланов, а там, скажи на милость, с кем разговаривать? С теткой или с детьми? Телефон, сама понимаешь, исключен, кто ж по телефону такое скажет. Он был уверен, до вечера — полный ажур. Я покачала головой — сомнительно, ох, сомнительно. — Погоди. Положим, он ясновидящий и гениально предвидел, кому ты скажешь. Положим, ты уже на том свете. Что знает Павел? — Абсолютно ничего. О Гавеле слышал от тебя. — Мартин? — Только одно: Гавел кого-то нанимал и был весьма заинтересован в деньгах. Зачем ему убивать Вальдемара, пока операция не закончена, а для Гавела это лишь половина задуманного дела? А раз Вальдемара не убивал, то и меня тоже не убивал. Повода нет. Вот что может предполагать Мартин. — Теперь я. Постой, у меня в голове полный кавардак. Вчера я поняла, что услышала про Пежачека нечто страшное, и догадалась, кто убил Дуткевича. Я, конечно, сообщила бы об этом. И майор вычислил бы Пежачека... — Вот именно, — вздохнула Баська. — А что дальше, не знаю... — Дальше? Пойми, я видела машину Гавела. Легко сообразить, что кто-нибудь заметил мою машину. Я там торчала как дура с полчаса, а то и больше. Если охотился за тобой, вполне мог видеть и меня. — Откуда ему могло взбрести в голову, будто ты помнишь эту его рухлядь, «пежо» в смысле? Опять же было темно. И вообще не так просто было тебя заприметить... — Подожди! — припомнила я вдруг. — Он мог решить, что меня вообще нет в машине! Вышла и куда-то двинула! Тем более так грохнула дверцей... Мы попытались проанализировать мое пребывание на улице Ротмистровской минута за минутой. Конечно, Гавел подумал, что я куда-то пошла. Он не ожидал, что я схвачу фонарь и начну его освещать. Развернулась я багажником к дороге. В темноте не узнала бы никакой машины... — Ты что, настолько наивна и считаешь — на этом «пежо» все еще красуется блямба? — съехидничала Баська. — Может, у него новое крыло и старые прокладки. За одну ночь с машиной можно о-го-го чего натворить. — Похоже, в покушении на убийство его удастся обвинить только после второго нападения. А согласится майор или нет на второе нападение, чтоб его заманить? Честно говоря, вообще не представляю, что делать с майором. Баська наконец перестала сосредоточенно разглядывать асфальтовый каток, отвернулась, резко выпрямилась и начала обретать свою обычную энергичность. — Все, я решилась, — вздохнула она. — Мартину уже не помочь, как ни крути, другого выхода нет. Все мои домыслы да замыслы — к чертям собачьим. Придется срочно вернуть все деньги! Я понимала, что Баська права, но сердце заныло — ужас как противно просто так примириться с утратой роскошной коллекции чудо-марок. Увы, логика — одно, душа — другое. Я молчала. — Или весь наш номер вылезет наружу, или Гавел всех нас поубивает, — продолжала Баська. — Боюсь, второй вариант вероятнее. В конце концов, как ни копай, нас можно обвинить только в контрабанде, все остальное бездоказательно. Скорей у меня на голове кактус вырастет, чем хоть один валютчик поднимет шум насчет убытков. Этому паршивцу Лелику уже вернули деньги, придется отослать все остальное, и... ну, найдутся ведь смягчающие обстоятельства. Что касается марок, в тайне все едино не сохранить, Мартин теперь ни за что не поедет их выкупать. Все пошло-полетело к чертям. Столько работы псу под хвост!.. Баськины сетования были более чем понятны. Я, правда, съязвила начет паршивой организации авантюры с валютой. Ведь кто-нибудь мог поехать раньше и выкупать марки отдельными партиями. Надо было выйти на контакт с солидным филателистом или даже с фирмой. Я сама бы это сделала... — Кто же спорит! С тобой, конечно, дело пошло бы куда лучше, — признала Баська. — Только понимаешь... эти твои пылкие чувства к милиции... К тому же ты все время занималась каким-то дном. Чего теперь охать да ахать, надо спасать положение, делай что хочешь, только организуй эту отсылку. Может, тебе лучше сбежать, скрыться, уехать куда-нибудь, например в СССР... — Спятила? На кой черт мне ехать в СССР? — Чтобы майор тебя не нашел. Сама понимаешь: сперва деньги надо вернуть, а потом уже кое-что и порассказать. А то получится, возвращаем денежки, потому как в тупике оказались. — Правильно рассуждаешь, только затягивать нельзя — сыграете на руку убийце. — Ну и что? И так знаем, кто это. А если майор за тебя возьмется всерьез, придется, хошь не хошь, отвечать на всякие дурацкие вопросы. Мне врать — хлебом не корми, а ты должна говорить правду. Мне вдруг кое-что пришло в голову. Я с самого начала вызывала самые большие подозрения. Ну и на здоровье, пусть и дальше подозревают. Взять на себя чужую вину из одного благородства — такое законом не карается. Зато майору можно кое-что сообщить, а когда найдут истинного виновника и выяснятся все перипетии, связанные с потерей марок, какой от этого будет вред! Все равно никто никуда не сбежит. Баська выслушала мои соображения очень одобрительно. — Посадить он тебя не посадит, побоится, что потом получишь условно, — воодушевилась она. — Даже если и посадит, то в сумасшедший дом в Творки, чему я особенно не удивлюсь. — Кстати, — вспомнила Баська. — Я все удивлялась, отчего они так просто управлялись с охраной этих каналий валютчиков? Сейчас пришло на ум — Гавел действовал заодно с Пежачеком с самого начала. Если заодно, подумала я, то концы с концами не сходятся, но эту мысль тут же вытеснило внезапное воспоминание. — В Саксонском саду плешивый сидел вовсе не с клиентом. Он сидел с Пежачеком. И слава тебе господи, что Павел с Донатом на них не накинулись. — Шутишь!.. — Понимаешь, я хорошо его рассмотрела — он прошел с плешивым совсем близко. Звонила вам после узнать, что означают эти странные демарши Павла и Доната — тут ведь голову было недолго сломать, — но никого не застала. Кстати говоря, я в курсе насчет виллы на Гощинского. Могу выдать секрет. Я рассказала перипетии пана Кароля с Касей, и у Баськи поднялось настроение. — Узнать еще бы, каким чудом докопались до нашей контрабанды, и мне бы совсем полегчало, — вздохнула Баська. — Кабы не это окаянное чудо, мы были бы в полной безопасности, никто бы ничего не пронюхал и деньги не пришлось бы возвращать. Попробуй попытать как-нибудь майора! Тут уж я схватилась за голову. Только сейчас до меня дошло, какую роль я сыграла в катастрофе. Рольмопсы!.. Проклятые рольмопсы — этакий пустяк, а вызвал подозрение, помог майору найти ключ ко всему делу!.. Я простонала: — Пресвятая Богородица, это я... Нет, Зося!.. Нет, проклятый пан Соколовский... Да нет, какой там пан Соколовский, все из-за Алиции! Алиция со своей чертовой селедкой!.. Баська насмерть перепугалась. — Господи боже, спятила, эта кутерьма из тебя последние мозги вышибла! Опомнись, какая селедка?! Может, тебе воды дать?! — Иди ты к лешему с водой, чтоб ей пусто было с этим юбилеем! Это селедка! Рольмопсы для Алиции — весь рассол вылился из банки на ваши доллары! Времени ушло немало, пока Баська поняла, в чем дело. Теперь уже она чуть не спятила с этими рольмопсами, и настал мой черед приводить ее в чувство. Очнувшись, она отреагировала бурно: — Алиция хоть понимает, что они там сожрали? Самую дорогую селедку во вселенной! Как-никак — полмиллиона долларов! Она знает, что сожрала полмиллиона долларов?!.. — Да уж будь уверена, узнает. Сама ей расскажу при первом же удобном случае. Успокойся, и умоляю, объясни мне еще одну вещь. Как все произошло? Почему Дуткевич позвонил именно мне? Баська вздохнула, рольмопсам досталась еще пара проклятий, потом она закурила. — Звонил он мне. Соседка возьми и скажи, что мы на бридже. На самом деле были в Виланове, но она перепутала — спросонья сболтнул первое, что пришло в голову. Мы, мол, на бридже у моей подруги. Видимо, Вальдемар сразу подумал про тебя и позвонил. Представляешь: они ломились к Вальдемару, а он, вместо того чтобы встать за дверью с увесистым молотком, пытался дозвониться ко мне. Вероятно, увидел их в дверной глазок. Такой человек... Я печально кивнула. Баськины предположения совпадали с моими. Верный до конца Баське, Вольдемар в минуту смертельной опасности не звал на помощь милицию, а попытался прежде всего предостеречь свое божество. Увы, получилось не очень-то удачно — вместо божества он нарвался на меня, а я на роль божества не потянула. — Пора кончать разговоры, — решила я, включая мотор. — Куда ехать? Домой не стоит, факт. — Постой! — прервала Баська. — Ты случайно не знаешь, что такое Адрианампоинимерина? — Что?! — Адрианампоинимерина. Я от тебя слышала. Лекарство, что ли, какое? — О боже! Баська, пощади, не добивай до конца! Был такой король на Мадагаскаре. Его так звали. Не помню, где вычитала, и когда правил — тоже не помню. Во всяком случае, вроде бы историческая личность. А что? — Да ничего. Просто из любопытства спрашиваю. Это был наш пароль в шведском банке... Медленно двигаясь по улице Гагарина, я размышляла о безопасном месте. Почем знать, вполне возможно, майор нас уже разыскивает. Баську следовало высадить на площади Унии, не подъезжая близко к ее дому, потом найти телефон, откуда я могла бы позвонить Алиции. Мой отпадал, Баськин тоже, Мартин и Янка не в счет, с Зосей на всякий случай тоже пока что лучше не встречаться. Знакомых с телефонами до черта, но все отпадали — никто ничего не знал, а долго объяснять, понятно, не хотелось. Оставалась Лялька. Конечно же, Лялька! Каким-то боком участвовала в афере и единственная, кому сенсационная новость доставит удовольствие даже ночью! И я поехала к Ляльке. Она довольно спокойно отреагировала на мое появление в час ночи. Я вкратце ввела ее в курс дела. Она выдворила меня с телефоном в другую комнату и снова отправилась спать, приказав захлопнуть потом за собой дверь. Я ждала связи с Копенгагеном в обществе Самсона, который по-хозяйски развалился на письменном столе. Алиция ужасно обрадовалась моему звонку. — Молодчина, что позвонила. Слушай, кактусы при посадке поливают или они принимаются в сухой земле? Алиция меня уже давно ничем не могла удивить. — Я тебя что, пробудила из ботанического сна? — вежливо полюбопытствовала я. — Какое там, еще и не ложилась. Пересаживаю цветы. С кактусами у меня никакого опыта, надо искать в справочнике. Не вникая в причины, почему это цветы пересаживаются в половине второго ночи, я просветила ее насчет кактусов, после чего перешла к делу: — У тебя где-то есть мой чек, подписанный in blanco? — Есть, а что? — Слушай внимательно, эмоции оставь при себе, комментарии тоже. Возьми этот чек и завтра спозаранку иди в банк. Узнай, не поступили ли деньги на мой счет... — Наверное, поступили, сегодня пришло извещение. Я, правда, не прочла, где-то тут лежит. — Очень хорошо. Заполни чек на всю, слышишь, всю поступившую сумму. Не знаю, сколько точно будет крон, в долларах около пятисот семидесяти девяти тысяч... Алиция недоверчиво переспросила: — Сколько? — Около пятисот семидесяти девяти тысяч долларов. В кронах это будет примерно три с половиной миллиона. Сними все. — Что-нибудь случилось? — явно встревожилась Алиция. — Нет, говорю тебе — сними все... — Боже правый, что с тобой?! Ведь раньше ты как будто почти не пила! — Я же тебя просила: не комментируй! Пойди и посмотри извещение... — Не могу. Оно лежит на столе, а стол заставлен цветами. — Ладно, завтра посмотришь. Заполни чек и сними все. — Скажи, дорогая, а как лучше всего распорядиться тремя с половиной миллионами в наличных? — очень мягко спросила Алиция. — Поставить на скачках или турнюр себе набить? — Нет, все выслать в Польшу. Польский национальный банк, государственное казначейство. Повторяю: ПНБ, государственное казначейство. Упаси тебя боже, только не на мой адрес. Поняла? Отправитель некий Станислав Вишневский, повторяю, Станислав Вишневский, адрес отправителя любой. Лучше фиктивный. Алиция быстро сообразила, что за всем этим кроется страшная государственная тайна. Ведь в пересылке любой суммы в польское казначейство она при всем желании не могла усмотреть никакого криминала и потому спокойно согласилась удовлетворить мою безобидную прихоть. Кроме того, известно — сумасшедших нельзя раздражать. — Лучше всего завтра пораньше, как только откроется банк. Потом позвони мне и сообщи, как прошло. Да, позаботься, чтобы в переводе не оказалось случайно моего имени или номера счета, вообще ничего моего. Исключительно Станислав Вишневский, и только! Алиция, как всегда, не подвела. Позвонила в одиннадцать утра и сообщила, что участие в такой финансовой операции доставило ей огромное удовлетворение. Все было сделано как надо. — Адрес отправителя Амалиенборг, — посмеиваясь, сообщила она. Этот Вишневский недурно устроился, чуть не сорвалось у меня с языка. С улицы Олькусской переехал прямо в королевскую резиденцию в Копенгагене. Ай да Алиция — нашла адресок что надо. — Послушай, между нами, кто этот... — Без имен, — прервала я. — Понятия не имею, кто такой. То есть, точнее говоря, он вообще не существует, но это не имеет значения. — Ну ладно. Но послушай, там больше четырех миллионов... Вероятно, курс кроны по отношению к доллару изменился. Но надо было замять тему: — Какая разница, я ненамного ошиблась... Ты выручила нескольких людей, да что говорить, прямо-таки спасла. Подробности после, и такие — глаза на лоб полезут... Я сидела дома и безрезультатно ловила майора по телефону: как ни крути, надо проявлять инициативу. Почему он меня не разыскивает?! Вероятно, подозрений на меня уйма, а как известно — самого подозрительного забирают под конец. Вместо майора позвонила Лялька. — Знаешь, я чего-то не разобрала, что ты вчера наговорила, — заявила она недоуменно. — Расскажи еще разок, ужасно интересно. Кто кого убил, как и зачем. Я тебе тоже кое-что скажу. Только выкладывай вразумительно и по порядку. — По порядку? Ну слушай: сначала двое убили одного. Тут, недалеко от меня. Эти двое уже раньше несколько раз нападали на него, и он их узнал. Этих двоих нанял третий... — Четвертый, — уточнила Лялька. — Убийцы и жертва — уже трое, а этот четвертый. Считаю на пальцах, чтобы не запутаться. — Ладно, четвертый. Ну а потом этот четвертый, наниматель, велел его убить. — Зачем? — Сама думаю — зачем. Неизвестно. Может, покойный что-то узнал, может, другие какие причины, пока понять не могу. Во всяком случае, некто догадался... — Пятый получается... — Пятый, вернее, пятая. Так вот, она догадалась, что он велел его убить. Дальше: он про ее догадку проведал. Решил ее тоже убить, хотел задавить машиной, устроив засаду в нужном месте. Однако вышел промах — он задавил совсем постороннего человека. — Шестого!.. — Да. А она — пятая то есть — не погибла. Теперь надо просто-напросто арестовать убийцу. Вот и все. — А почему его еще не арестовали? — Потому что я одна знаю, кто это. А милиция еще со мной не беседовала. — По логике вещей он должен срочно и тебя убить. Ты была бы седьмой. — Естественно, и я удивляюсь, что он еще не попытался этого сделать. Пятая тоже знает его имя, но мы договорились, показания буду давать я. Вообще чувствую себя дурой набитой — ведь я до сих пор не понимаю, какого дьявола ему понадобилось убивать того первого. — А зачем этот четвертый — убийца то есть — велел на него нападать? — Понимаешь, все это было направлено против дельцов черного рынка. Когда первый с аферистами заключал сделки — на него нападали и отнимали деньги. Он был вроде приманки, мышеловки — черт его знает, как точнее сказать. Во всяком случае, все налеты крутились вокруг него. — А кто забирал деньги? — Шеф, конечно. Наниматель. — Тот, четвертый? — Да, четвертый, убийца. — Ерунда, и все тут, — решительно Лялька. — Не сбрендил же он — убивать курицу, которая несет золотые яйца. Ведь не окончательный он идиот. Не верю. У тебя концы с концами не сходятся. — Против фактов не попрешь. — Продумай все еще раз. Должен быть кто-то седьмой. А что до налетов, сразу тебе скажу: их не было. Я удивилась: — Что? Как это — не было? — Слушай внимательно. — Лялька вдруг начала хохотать. — Погоди, ой, не могу, чистое кино!.. Понимаешь, не было налетов, грабежей, абсолютно ничего не было! О господи, лопну со смеху!.. — Перестань сию минуту, — заорала я. — С ума с тобой сойти! Что ты имеешь в виду, говори! — Значит, мне звонила Мальвина. Ну знаешь, свекровь Самсона. Жена пана Кароля. Очень убедительно просила меня запомнить следующее: их никто не грабил. Муж просто-напросто потерял сто злотых, решил — украли, а она потом в разговоре со мной просто пошутила. А все эти его знакомые по пьянке навоображали себе бог весть чего, ну там ошибались при пересчете денег, забыли о каких-то издержках и вообще тоже шутили, а на самом деле полный порядок. Никаких потерь. Никто никого не грабил. Никогда в жизни о грабежах даже и не слыхивали. Я не верила собственным ушам — дурака она валяет, что ли? — Чепуха! Бредни! — воспротивилась я в полном изумлении. — Какие там бредни! Голые факты. Я тебе ручаюсь — никто ни за какие пряники не признается ни в одном пропавшем злотом. Все отлично, и ни одного потерпевшего. На том и стоять. А теперь подумай, о чем думали те двое, убившие первого. — Ну знаешь... При таком раскладе мне остается только руками развести... — сказала я подавленно. — Может, им тоже что-нибудь показалось... — Разве что. А может, и преступления не было? — Да нет, преступление — факт. Труп видели все собственными глазами... — А второе преступление? Ну с тем, под номером шестым? По-моему, шестой номер просто случайно попал под машину... — Брось, я своими глазами видела! Постой-ка... Боже! В моей памяти вдруг ожили все статьи и законы, какие я когда-либо знала. Что я наделала и в каком свете теперь представляюсь! Ведь я сообщила майору о грабежах и налетах! И если обворованные отопрутся и никаких вещественных доказательств нет? Значит, все это — плоды моей фантазии, благо воображение у меня буйное. И делать мне было нечего, как беспокоить милицию и вводить ее в заблуждение! Ведь я, только я одна утверждала насчет краж и налетов! Получается, водила за нос милицию, отвлекала сотрудников майора на пустую работу. Вот за это действительно могут посадить. И прилично посадить... — Лялька, я ума не приложу, что делать. Тоже отопрусь от всего. Чтоб им сдохнуть, всем этим аферистам и подонкам. Ты мне раньше не могла сказать? — Д я ничего не знала. Конечно, хорошо всегда все знать заранее. Догадайся я, скажем, насчет твоего вчерашнего визита, договорилась бы встретиться у моих знакомых и не пришлось бы пешком домой топать — у меня машина в ремонте, обивку меняю. А была недалеко от тебя, на Платовцовой. — Недалеко от квартиры убийцы, — сказала я машинально, припомнив, что на Платовцовой живет Гавел. — Какого убийцы?.. А! Я никакого убийцы не видела, видела только придурка. — Какого еще придурка? — спросила я рассеянно — голова была занята одним: как выбраться из чертова клубка, в который я себя впутала. — Горластого какого-то дурачка. Мы сидели на веранде, а разговаривать было никак нельзя из-за хохота этого психа. Не знаю, что он там смотрел по телевизору, но визжал — чертям тошно. Такой пронзительный хохоток — хи-хи-и-и! Его было видно в открытое окно в соседнем доме, сидел один перед телевизором при свете, попивал коньячок и визжал. Ясно, психопат! Я вздохнула. Весь телефонный разговор — сплошные потрясения — одно за другим. — Стой! Толстый такой? — Кто? Чокнутый? Толстый. Почти лысый. С такой веселой красной рожей. Гавел!.. Больше некому! Не мог же на Платовцовой жить его двойник!.. — Погоди! А не заметила на столике против окна большую красную вазу китайской лакировки? — Китайской или нет — не знаю, а красная ваза сразу бросалась в глаза. А в чем дело? Ты его знаешь? — Та-а-к! В котором часу? Ну, когда именно ты видела этого хихикающего придурка? — Надо полагать, речь идет либо об очередной жертве, либо налицо еще один преступник, — ответила довольная Лялька. — Дай вспомню. С семи... Нет, с половины восьмого. В четверть одиннадцатого мы стали поговаривать, надо, мол, расходиться, и все смотрели на часы. До половины одиннадцатого он и сидел, может, и дольше, только в это время я умотала. Он, похоже, прохихикал все подряд: новости, спортивные известия, погоду... И что нашел смешного? — А у него феноменальное чувство юмора. Боже праведный! Теперь уж совсем ничего не понимаю, все перепуталось. Знаешь, ты права, надо все заново продумать... — Давай, — отозвалась Лялька. — И заруби себе на носу — никаких ограблений не было!.. Я перестала искать майора. Разговор с Лялькой меня полностью оглушил и дезориентировал. Конечно, Гавел мог кому-нибудь поручить разделаться с Баськой, но вряд ли бы он при этом прохихикал весь вечер! Знать, что твою приятельницу убивают, и хохотать от этой мысли? В довершение всего Лялька, пожалуй, права: убивать Дуткевича ему по меньшей мере незачем — или он не имеет отношения к убийству, или полный кретин... Звонок майора прервал мои мучительные раздумья: Гавел и валютчики, валютчики и Гавел. Я пыталась комбинировать любые варианты и добилась только одного — в мозгах закрутилась дикая карусель. Я покорно согласилась явиться через полчаса — самого глупейшего предлога не смогла сыскать, чтобы оттянуть встречу. Только по пути мне пришло в голову: мог же случиться приступ чего угодно, хотя бы печени. Майор посмотрел на меня столь красноречиво, что фразы посыпались сами собой. — Это не пан Ракевич, — затараторила я. — Пан Ракевич весь вечер просидел за телевизором и весь вечер хихикал. По-моему, надо найти Франека и Весека. Наверняка во всем замешан этот Пежачек. Сговор между ними исключен, если бы действовали сообща, не цеплялись бы к моим баллонам... Майор приподнялся, отодвинул стул, жестом пригласил сесть, потом сел сам и качнулся назад. — Объясните, пожалуйста, о чем, собственно, вы говорите? — спросил он мягко, хотя взгляд его оставался довольно отчужденным. Я немного пришла в себя: — Хотела выложить все разом, но вот беда — сама ничего не понимаю. — И стараетесь вовсю, чтобы я заодно с вами ничего не понял. Как прикажете понимать пана Ракевича перед телевизором? — Да вся штука вот в чем: не мог он находиться вчера в Виланове, раз сидел у телевизора. — А поначалу вы решили, что он там был? — Ну конечно! Я узнала его «пежо»! Майор перестал качаться на стуле. — А-а-а-а!.. Значит, без вас не обошлось! Я так и предполагал, хотя свидетели не рассмотрели цвет и марку вашего автомобиля. Вы присутствовали при этом происшествии? Я поперхнулась. Хорошенькое происшествие!.. Или Лялька как в воду глядела?.. Не было ограблений, не было и второго преступления... — Вы называете это происшествием? — осторожно спросила я. — А как по-вашему? Я выжидательно молчала. Майор снова принялся качаться. — Многочисленные свидетели утверждают следующее: жившая неподалеку весьма неуравновешенная пожилая особа упала на дороге, прямо под колеса проезжающей машины, — сообщил он, глядя уже не на меня, а куда-то в голубую даль. — Возможно, споткнулась. Скончалась сразу же. Водитель скрылся. Неподалеку от места происшествия стояла другая машина, на какой-то момент ослепившая сбегающихся людей. Машина уехала до прибытия милиции. Я охотно выслушаю ваши соображения на сей счет. Я продолжала молчать. Майор, конечно, знал, что Баська была в Виланове, я сама ему об этом сказала. Разумеется, навестил ее тетку и проверил, откуда взялась ненормальная старуха на дороге, и, разумеется, ему рассказали про шляпу и шаль. И уж наверняка у него есть собственные соображения на сей счет! Майор вернулся из голубой дали, посмотрел на меня и холодно проговорил: — Я вам помогу. Вы никак не могли быть виновницей происшествия. Это исключено. При желании вас можно назвать соучастницей, поскольку ваши фары основательно ухудшили видимость на дороге. От нервного напряжения мой блистательный интеллект наконец заработал. — Перестаньте делать из меня идиотку, — рассердилась я. — Чушь какая-то! Если бы вы не соотнесли этот случай с тем делом, которым занимаетесь, вообще не узнали бы об этом! Вы что — интересуетесь всеми дорожными происшествиями в городе и предместьях? Раз уж вы об этом случае знаете, то и все остальное вам известно! — Например? — Например, следующие факты: во-первых, я поехала за Баськой, пардон, за пани Маковецкой и простояла там сорок пять минут багажником к дороге; во-вторых, вы знаете — ненормальная старуха украла у нее шляпу. Вы должны знать, что я высветила «пежо»! Или все ваши свидетели ослепли, или они все с приветом! Да, я уехала, не дожидаясь милиции, понятно, перетрухнула из-за Гавела! И теперь чувствую — не без оснований. — А сейчас, пожалуйста, повторите все спокойно, по порядку. Допустим, я ничего не знаю. Допустим, кой-какие соображения у меня есть. Слушаю вас. Я все рассказала последовательно, точно придерживаясь фактов, особенно в описании старого «пежо». В заключение категорически заявила: «Гавел весь вечер не выходил из квартиры». — Вы считаете, водитель специально выжидал пани Маковецкую? — спросил майор. — То есть это не случайность, а преднамеренное убийство? — Точно не могу сказать, — ответила я, твердо решив избегать подводных камней. — Слава богу, было темно. Старуха была невменяемая, это факт. А вообще пусть думают присяжные, а не я. — А вы решили, что это Маковецкая, не так ли? Из-за шляпы? — И еще из-за шали. Баська невысокая и худенькая, и старуха точно такая. Опять же шла со стороны теткиного дома, любой подумал бы то же самое. — И поэтому вы решили, что пан Ракевич пытался убить пани Маковецкую? А зачем? — Сама удивляюсь. То есть... Я хотела сказать, ничего подобного, я никакого вывода не сделала! И вообще не обращайте внимания на мои выводы! — Напротив, ваши выводы удивительно интересны... — Нет у меня никаких выводов! Одни химеры! У меня, боюсь, что-то с головой не в порядке! И нельзя всерьез принимать мою болтовню! Майор качнулся назад и прислонился к стене между окнами. — Вы правы. Так. А что вы знаете о грабеже в доме некоего Ленарчика и в доме некоего Дромадера? Я пришла в полное отчаяние. — Ничего не знаю. Слышала разные сплетни, нелепые россказни и в результате состряпала какую-то махровую дедукцию. Может, и не было никакого ограбления. Лучше посадите меня прямо сейчас, за ложные показания полагается до пяти лет. — Вот именно, полагается. А как насчет махинаций с награбленными деньгами? — Я вообще не уверена, были ли украдены какие-то деньги... — Кто набивал долларами подушки, медвежат и матрасы? Кто адресовал посылки от Вишневского? Кто нанял Франека и Весека? Кто нанял Дуткевича наводчиком? Похоже, майор вполне в курсе дел. Я отчаянно пыталась увильнуть, скомбинировать что-нибудь. Главное — дождаться денег от Алиции. Чтоб уж эта чертова государственная казна все получила, тогда можно и поговорить! — А если все это я одна организовала, как тогда? — спросила я осторожно. — Ничего особенного, — небрежно ответил майор. — Ордер на арест давно оформлен, осталось вписать имена. Я пока воздерживаюсь, ибо... Он снова качнулся вперед, положил руки на стол, наклонился ко мне и совсем другим тоном сказал: — Кое-что вам объясню. В моей карьере лишь однажды, и то еще в начале службы, такой казус вышел, что я посадил человека, а суд его оправдал. Мое твердое решение: больше подобного не повторится. Вот такой у меня странный принцип, понимаете, хобби в своем роде... Только потому уважаемая компания ваших друзей еще на свободе, не стану задерживать и вас, даже поклянись вы, что собственноручно убили Дуткевича. Даже больше. Благодаря вашей авантюре надеюсь изловить наконец одного субчика — в сущности, профессионального убийцу, которого до сих пор не мог изловить на месте преступления. Пожалуй, на этот раз он не вывернется. Потому весьма буду обязан, если вы прекратите говорить чушь и расскажете все как есть. Кто затеял весь этот бедлам? Что происходило, подробно и последовательно! Я смутилась — так хотелось помочь майору, но как же тогда спасти мою драгоценную четверку? Мысль о Гавеле вогнала меня в полную панику. — А убийца не пан Ракевич?.. — заикнулась я дрожащим голосом. Майор не ответил. Я задумалась. — Полагаю, Франек и Весек уже у вас, — прикинула я вслух. — Они лучше знают. Пускай выкладывают, кто их нанял и для чего. Я клянусь все рассказать, но умоляю вас, не сегодня! Через неделю! — Почему через неделю? — спросил раздраженно майор. — Через неделю будут доказательства... Как бы это сказать... Реабилитация виновников... — Какая еще к черту реабилитация, убитые, что ли, воскреснут?! — Да нет. Не в этом дело. Про убийства вы сами знаете — я не в курсе и ни при чем. Тут разные сопутствующие обстоятельства... Майор, закрыв глаза, с трудом взял себя в руки. — Подробнее. Какие сопутствующие обстоятельства? — Ну, эти подушки, контрабанда... Она не во вред государству, а наоборот... Деятельность в пользу государства... О боже, у меня нет больше сил, а потому отказываюсь от показаний, и все тут, сажайте меня на неделю! Санитарные условия, говорят, сносные, переживу. Майор снова закрыл глаза: — Выкладывайте все, что вам известно насчет Франека и Весека. На эту тему сдерживающих мотивов не было, я выложила все полученные от Баськи сведения, равно как и детали касательно Пежачека. И даже вспомнила кое-что дополнительно. — Не уверена, есть ли какая связь, но к пану Ракевичу приезжал механик из Садыбы. Из частной мастерской. Делал профилактический ремонт, у пана Ракевича в гараже есть ремонтная яма, работал в сверхурочные часы. Этого механика, по имени Франек, я никогда не видела, однажды, правда, слышала, как они орали друг на друга. Не знаю, тот Франек или нет. Майор слегка оживился и посмотрел на меня с меньшим отвращением. — Когда это было? — Года два назад. — А контрабанда, вы утверждаете, шла на благо государства? — Именно так. — Прекрасно. Потрясающе! Удивительно, что вы не желаете рассказать о столь благородной деятельности. А мы тут сдуру воображаем, вдруг да нарушается законность... — А мне удивительно, почему вы спрашиваете насчет Франека и Весека меня. — На сей раз я не скрывала своего неудовольствия. — Спросите у пани Маковецкой. Она знала их лично. — В свое время пани Маковецкая ответит. Вернемся к нашей теме... Как выглядел человек, подслушивавший в «Славянском» разговор о Пежачеке? Полный сумбур в голове не помешал мне восхититься майором. Точно запомнил мою болтовню, на которую, казалось, не обратил внимания!.. — Среднего роста, тщедушный, редкие светлые волосенки, разделенные прямым пробором. И красный шейный платок. Рассмотрела его во всей красе, когда он вышагивал через зал в мою сторону. Приплюснутый нос и голубенькие глазки. Больше, пожалуй, ничего. — Вы узнали бы его? — Думаю, да. Особенно в красном шарфе... — Что общего имеют ваши баллоны с шайкой? И что за шайка? И, позабыв про свой отказ давать показания, я выложила ему все. — Давно догадывалась, кто прокалывал баллоны. Подозревала в последнее время шайку пана Ракевича с Пежачеком. Отпадает. Пан Ракевич меня знает: из-за любого пустяка могу устроить черт-те какой переполох. Будь он заодно с Пежачеком, посоветовал бы обходить меня подальше. — А в чем мог быть заодно? — Да в чем угодно. В найме Франека и Весека. В этих воображаемых ограблениях. Откуда мне знать в чем. — Пан Ракевич тоже участвовал в деятельности на благо государства? — О боже... Не знаю. Не уверена, можно ли назвать... То есть... Ага, так ведь я же отказалась от показаний! На этом закончили. Майор, от которого всего можно было ожидать, меня не придушил, даже в предварительное заключение не отправил, не получил апоплексический удар, напротив, неожиданно пришел в прекрасное расположение духа. И не настаивал, чтобы я изменила свое решение. Я сразу позвонила Баське уже без всякой конспирации и потребовала объяснений, почему майор спрашивает меня про то, что ей известно лучше. — Ну, от меня он ничего не добился. Я отказалась отвечать. — Рехнулась?! Почему? — А все никак не разберусь, в чем признаваться, а в чем нет. И вовсе неохота сваливать вину на этих двух парней. — На Франека и Весека? — Ну да. Я их хорошо знала, быть того не может, чтоб за просто так, с кондачка, пошли и убили Вальдемара. Парни не того пошиба. Вот сижу и думаю, сижу и думаю. По морде двинуть, устроить суматоху, симулировать нападение, обобрать валютчика или гангстера — это всегда пожалуйста! Да и то с гарантией, что ограбленный мошенник не побежит в милицию. А Вальдемар порядочный человек, и вдруг убийство! Тут что-то не так — не пошли бы они на это даже по пьянке! — А вдруг приняли Вальдемара за афериста? — заметила я. — Ведь постоянно видели его в обществе разного жулья... — Нет, единственный возможный вариант — отправились намылить ему шею. Но не убивать! Я вдруг вспомнила откровения майора. Открыла рот, но вовремя поймала себя за язык. Мне многое сходило с рук, но выболтай я конфиденциальный разговор, не простил бы. — Знаешь, очень советую, брось валять дурака. Иди и скажи обо всем майору. — Я и так выложила про них все, что знала когда-то. Они уже перестали дурить, работали как люди, никакого хулиганства за ними не числилось — дожили до совершеннолетия и не имели ни малейшей охоты сидеть. Ей-богу, все чистая правда — порядочные парни. А на все другие темы отказалась давать показания. Я покачала головой, хоть Баська не видела меня. — Сейчас уже мало рассказать о прошлом, иди и выложи все свои соображения, если не хочешь их угробить. Я тебе очень советую. — Ты что-то знаешь? — Догадываюсь. И очень советую тебе это сделать. Иди к майору. — Скоро шесть. Думаешь, он все еще у себя? — Возможно. Позвони и спроси. Баська колебалась и решилась неохотно. — Ладно. Отправлюсь прямо ко льву в пасть. Под твою ответственность. А на все другие темы по-прежнему откажусь отвечать... Майор вовсе не отчитывался передо мной в своих действиях, поэтому я не имела понятия, что происходит. Мартин, Павел и Донат, почему-то допрошенные весьма снисходительно, единодушно отказались отвечать на некоторые вопросы. Через два дня после разговора с майором ко мне нежданно-негаданно влетел Гавел. О моих эмоциях при виде Гавела лучше не говорить. — Слушай, кто наклепал в милицию про мою машину? — начал он уже в прихожей. — Не ты случаем? Или твоя Баська? Будто я где-то в лугах и полях таился, чтоб задавить старую каргу. Как прикажешь понимать? На его вопрос не так-то легко было ответить. У меня мелькнула мысль: может, вовсе и не он тот майоров убийца, раз до сих пор на свободе?! Раздиравшие меня сомнения несколько поулеглись. — Предположим, не ты, но задавил ее твой «пежо». Собственными глазами видела. — И в башку тебе не пришло ничего лучшего, чем бежать к легавым? Не могла мне сказать? — Еще чего? Чтобы ты и меня заодно переехал?! Гавел с разбегу плюхнулся в кресло и уставился на меня с неописуемым выражением растерянности, шока, веселья и злобы. — А у тебя все дома? — спросил он наконец озабоченно. Я пожала плечами. Гавел продолжал на меня пялиться. — Слушай, давай по-человечески. Ты точно видела мой «пежо»? — Видела. — Где? И как? Настроенная решительно, я рассказала ему все. Честно призналась — у него полное алиби на тот вечер, и я об этом знаю. Гавел слушал, нахмурившись. — Сукин сын, — сказал с яростью и добавил обширную цветистую фразу, всесторонне характеризующую этого сукина сына. — А я, кретин, не отобрал у него ключ от гаража! Мне и в голову не пришло — этакую свинью подложить! — Кто? — Франек. Механик, Несколько лет у меня работал, ни одной гайки не спер. Я ему доверял, тюфяк, дубина. «Пежо» давно уже не на ходу, я даже не знал, что он починил машину, понимаешь наконец? Отремонтировал — и ни слова. Стырил тачку, чтобы переехать какую-то старушенцию! — Думаешь, Франек переехал? — Какой там Франек, он просто передал кому-то машину! Даже и не передавал, просто оставил кому-то ключ. Ну, попадись мне эта гадина в руки... Откуда ты взяла, что я был в машине?! — Откуда... машину узнала, да и не постороннего же ты давил, а Баську! — Что?! — Ну да, Баську. На нее охотился. Гавел растерянно моргал. На его физиономии явственно читалось: убить Баську — последнее, что могло взбрести ему на ум. В голове у меня кое-что начало проясняться. — На кой ляд мне давить Баську?! — смертельно удивился Гавел. Насчет убийства Дуткевича у меня возникла своя версия, и Гавела я исключила. Если не он убил Дуткевича, зачем тогда устранять Баську как свидетеля? Отпадает. Оставался лишь один мотив — месть. — Ты просто мстил, — вздохнула я. — Открыл шахер-махер со счетом и озверел. В состоянии невменяемости и задавил ее. — Какой такой шахер-махер со счетом?! — Не придуривайся, я знаю. У тебя из-под носа забрали все деньги со шведского счета. Адрианампоинимерина. Ты, естественно, разозлился и решил ей отомстить. Гавел продолжал пялиться на меня. Но в выражении физиономии начала поблескивать веселость. — Вот шельма, она таки тебе выложила... Так, говоришь, деньги увели? В самое время сообразили — я-то свои денежки давно снял! Думали надуть меня? Хи-хи-и-и!.. Я слегка обалдела. Ведь Алиция сообщила: денег на счету больше, чем выслали четверо компаньонов... — Ничего не понимаю. Они сняли все, что выслали, расчеты верны. Может, ты чего напутал? — Я напутал? За кого ты меня принимаешь? Слушай-ка, предупреждаю, мы с тобой шепчемся с глазу на глаз, в случае чего ото всего отопрусь. Свидетелей нет, хи-хи! Так, говоришь, хотел раскатать Баську по асфальту, потому как увели мою долю? Хи-и-и, хи-и-и! — Не по асфальту, а по песчаной дороге... — Ой, помру с тобой, хи-хи-хи-и-и! Дура! Да ни в жизнь бы на такую глупость не сорвался! Не очень-то понимаю, откуда у них там капитал размножился, а уж моего не получили, будь спокойна! Хи-хи-и-и! Теперь я обалдела окончательно. Усилием воли постаралась отключиться от финансовой темы: все равно сейчас ничего не выяснить. Чудеса, да и только. О Франеке, может, что узнаю. Гавел дискуссию о Франеке не поддержал и решительно объявил: — Ни о каких ограблениях знать не знаю, ведать не ведаю. Хи-хи! Франек у меня работал с авто, и только. Ничего больше. Приснились тебе какие-то налеты, видела хоть одного ограбленного?! Что ты?! Совсем баба спятила, хи-и-и, хи-и-и! — Но Дуткевича-то убили?! — потеряла я всякое терпение. — Убили! Почему убили?! — Кто его знает. Может, кому лицом не нравился? — А твой «пежо»? Кто его взял? Ты сидел дома пень пнем, ничего не видел, не слышал?! Оглох, что ли?! — Знаешь, сам голову ломаю. Слышать не слышал — у меня орал телевизор, а в машине хороший глушитель. Мотор работал бесшумно, вот и не слышал. Выезд из гаража с другой стороны. Видел какую-то каналью, когда выходил на кухню, только пораньше, около пяти, вроде того. Болтался около гаража пьяный в стельку, я было хотел завести «мерседес» в гараж, да лень взяла. — А где стоял «мерседес»? — На улице, под окнами. Неохота мне открывать да закрывать эту дверь, черт ее дери. — А пьяный как выглядел? — Ты чего меня тут допрашиваешь, легавые и так уже интересовались, десять раз повторять? — Я же тебе повторила в десятый раз насчет наезда на Баську! — Ладно, черт с тобой. Пьянь пьянью. Я и вспомнил-то, потому как допрашивали. Блондинчик, морда с куриную гузку, голодающий, хи-хи! Зато элегант — портки обтрепанные и красный платочек на шейке... И все сложилось в логическую цепь. Майор, надо полагать, теперь знал все. Трудновато ему, никуда не денешься, с меня хватит того, о чем догадалась, а ему собирать неопровержимые улики.
* * *
Спустя три дня Польский национальный банк передал в государственную казну болеечетырех миллионов датских крон, переведенных из Копенгагена Станиславом Вишневским, обитающим в апартаментах королевы Маргариты — видимо, в качестве квартиранта. В пересчете на доллары — семьсот шестнадцать тысяч. Майор вызвал меня незамедлительно, принял сухо. — Если вы ничего не знаете об этом, с позволения сказать, подарке, тогда я китайский император. Послезавтра истекает срок недельной проволочки, не начнете ли говорить сегодня? Мое облегчение тут же сменилось полным недоумением. — Сколько, простите, вы сказали? Семьсот шестнадцать тысяч? — Точнее, семьсот шестнадцать тысяч двести восемьдесят шесть долларов и двадцать четыре цента. — Какова прибыль! Народное государство заработало на этом деле почти сто сорок тысяч долларов! Можно сказать, чистоганом. Согласитесь, отнюдь неплохо? — Народное государство заработало... О чем вы говорите? И вообще объясните наконец, что все это значит? Я начала вдохновенную речь: — Это все — неопровержимые доказательства деятельности в пользу государства. Доллары были отправлены контрабандой на Запад с целью приумножить национальное достояние — вы же знаете, у этих капиталистов деньги всегда пускаются в оборот и дают прибыль. Вот теперь и вернулись с прибылью к нам. Контрабандой выслано пятьсот семьдесят девять тысяч, а вернулось семьсот шестнадцать, то есть прибыль в сто чем-то там... Вы сами посчитайте... Майор онемел. Хотел что-то сказать, но голос не повиновался ему. Сама абсолютно сбитая с толку (каким это чудом счет вырос на сто лишним тысяч?), я тем не менее, не смущаясь, агитировала дальше. — Вы можете их посадить, — контрабанда, конечно, преступление, никто не спорит, но где здесь вы усмотрите нанесенный обществу вред? Совершайся лишь такие преступления, то-то оперилась бы Народная Польша! Обратите, пожалуйста, внимание, контрабанда велась исключительно для приумножения материального благосостояния отчизны, пострадавших не имеется, а виновники не сознались только из скромности. Если вам очень необходимо, они сознаются. Экономическая выгода предприятия не вызывает сомнений, и на вашем месте я бы ничего капиталистам обратно не отсылала, валюта нам нужна... К майору наконец вернулся голос. — Помолчите, ради бога! С вами с ума можно сойти! И вы еще меня убеждаете, что они... Я послушно замолкла. Майор явно пришел в себя. — Итак, вас нужно понимать следующим разом: контрабанда валюты в количестве свыше полумиллиона долларов произведена для увеличения капитала путем финансовых операций и пересылки всего капитала с прибылью обратно? — Ну конечно же! Что-то в таком роде. — И мне следует всему этому верить? — Можете не верить, ваше право. Но доказательства черным по белому: семьсот шестнадцать миллионов... прошу прощения, тысяч. Кроме того, вы осведомлены, что частями в государственную казну пересылались более мелкие суммы, дабы не возникло недоразумений и сразу было понятно: речь идет о благе отечества. — Вишневский... — глухо произнес майор. — Именно, Вишневский. Обращаю ваше внимание также на одну мелочь. Перевели в Национальный банк всю сумму. Могли переслать меньше, ведь ни вы и никто иной не знаете, сколько пошло контрабандой. И доказательств никаких. — А каковы же доказательства, что выслано все?.. — Если сомневаетесь, можете проверить. Вам охотно сообщат номер счета... пардон, не номер, а пароль. Пошлите кого-нибудь в Швецию узнать, не осталось ли чего... Майор глубоко вздохнул, помолчал, оттолкнулся от стола и начал качаться на стуле. Видимо, потрясение миновало, он окончательно пришел в себя. — Порядок. Признаюсь — вторая половина преступления действительно несколько необычна. Хотелось бы, правда, знать, откуда извлекались доллары для контрабанды. Быть может, соблаговолите объяснить? — Не могу. — Почему? — Не знаю. Мне казалось, знаю, а выяснилось, нет. Они сами все объяснят. — Они — это кто? — Пани Маковецкая, к примеру. — А не пан Тарчинский? — И пан Тарчинский тоже. Мне все равно кто. — И пан Ракевич? — Нет, пан Ракевич не занимался контрабандой... — Ага, пан Ракевич не занимался... А что делал пан Ракевич? — Не знаю. Возможно, помогал ценными советами? Пан Ракевич — человек деловой... — А вы и в самом деле задались целью всячески затруднять следствие? Нормально поговорить уже не в состоянии? Я поколебалась, подумала и решила говорить правду. — Не в состоянии. То есть охотно поговорю с вами, а показания давать отказываюсь. Я невиновна прямо-таки до омерзения, мне не вменить даже пустяка, могу вообще не отвечать. Свидетелем ни разу не была, собственными глазами ничего не видела и до конца всей аферы знала меньше, чем вы. Придумывала всякие глупости, одно время подозревала, что пан Ракевич убийца. И каюсь — не раз своими домыслами ввела вас в заблуждение. Скрывать было нечего, доказательств никаких не имела. Короче говоря, от показаний отказываюсь. Но с глазу на глаз могу вас заверить: источник контрабандного дохода ни за что в мире не сознается в том, что пострадал, следовательно, контрабандисты тоже не признаются. И что дальше? Предположим, я скажу, что валюта украдена у пана Дромадера, проживающего на улице Рощинского. Пан Дромадер категорически откажется, грабители тоже, меня там не было, дошли слухи, слухи, как всегда, вилами по воде пишутся. И что вам даст мое пылкое воображение? — Ничего, — признал майор. — Насчет контрабанды... Меня вообще эта дурацкая контрабанда абсолютно не касается — не по моему ведомству. Меня интересуют все, причастные к преступлению. Непосредственно и косвенно, все равно. Вам разъяснить или сами понимаете? — Хорошо бы... — заколебалась я, — у меня предложение... Майор перестал качаться и посмотрел вопросительно. — Во всех детективных романах под развязку ведущий следствие герой собирает всех подозреваемых, порой и преступника приглашает, и рассказывает всю историю. Преступник бледнеет, падает замертво или выпрыгивает в окно и тому подобное. Я предлагаю сделать наоборот. — То есть? Падать замертво или выпрыгивать в окно придется мне? — Нет, я изложу, как, на мой взгляд, все произошло. А вы меня поправите. Тут и разные люди выявятся... Майор посмотрел на меня с большим интересом. — Согласен. Попробуем. — Только одна мелочь... — Я снова заколебалась. — Убийцу вы поймали? — Это, значит, кого? — Ну, Пежачека... Майор помолчал. — Вы догадались? — Догадалась... Он о чем-то поразмышлял. Глаза у него заблестели, майор поднял телефонную трубку. — Сделаем уж совсем все наоборот. Вместо подозреваемых соберем всю группу, которая вела расследование. Сейчас справлюсь, все ли заинтересованные на месте, они охотно послушают... Капитана Ружевича и поручика Петшака я знала хорошо, с поручиком Вильчевским познакомилась в связи с рольмопсами, поручика Гумовского мне галантно представили. — Боюсь, мое выступление не представит большого интереса, — сожалела я. — Вы знаете все лучше меня... — Не все, — отозвался поручик Вильчевский. — Мы очень любим, — съехидничал Ружевич, — слушать всякие истории по несколько раз. — Не станем терять времени, — распорядился майор. Я смешалась и вместо запланированного пролога неуверенно забормотала: — По-моему, все пошло с Франека и Весека. Пежачек когда-то использовал их, еще несовершеннолетних парнишек. Позже они остепенились и отказались сотрудничать — ремесло бандитов не очень-то привлекало их. Пежачек оставил их в покое, нанимал изредка и то для целей скромных — в солидных операциях, видимо, не соглашались участвовать. Наверняка шантажировал их хулиганским прошлым, о котором они хотели бы забыть. В милиции на заметке не состояли. Стоит ли говорить дальше? — Стоит. Едем дальше. — Нравом веселые парни любили поразвлечься и малость скучали в своей законопослушной жизни. Поэтому охотно согласились на безопасное предложение... — Уточните, пожалуйста, что за предложение, — вежливо попросил поручик Гумовский. — Как бы сказать... Вы, разумеется, понимаете, все это — лишь мои домыслы? — Конечно, понимаем! Исключительно ваши домыслы... — Так вот, они приняли предложение поразвлечься за счет разных мошенников. А почему бы нет? Попугать немного того или другого валютчика, вора, еще какую-нибудь особь такого же рода, забрать у них бабки. Тихо-спокойно, жулье в милицию не побежит, большого убытку не понесет, чистая прибыль и развлечение. Издавна зная всех наймитов и их методы — ведь работали же у Пежачека, — отлично справлялись со своей ролью. Быстренько сориентировались, что существует наводчик, потому как в жертвах почти всегда ходит один индивид. Предполагаю — из чистого любопытства захотели узнать, кто таков... Ну, вот так и поживали, приятно и весело, вплоть до того момента, когда Пежачек получил по морде около газетного киоска... — Нет, не до того момента, — живо вмешался поручик Гумовский. — Это когда валютчики пригрозили Пежачеку расправой. — Перестань! — прервал его майор. — Не мешай свидетелю, выскажешься позже. — И в самом деле, около киоска я оказалась свидетелем, — согласилась я. — Так вы говорите, расправой... Да, Пежачека тогда, наверное, чуть удар не хватил. Ну так вот, в конце концов он распознал Франека с Весеком и испытал великое облегчение. Мог их прищучить и вернуть доверие работодателей. А Дуткевича он, видно, смертельно возненавидел за то, что так долго не мог напасть на его след: Дугкевич с его наивной физиономией никак не вязался с жульнической средой. Не знаю подробностей, во всяком случае, Дуткевич стал для Пежачека врагом номер один. А этих двух парней он припугнул, благо материала поднакопил, мог и милицией пригрозить, и разгневанными валютчиками. Парни, верно, перепугались, согласились избить Дуткевича. Убийство исключено, а намылить шею — всегда можно. А вот почему искали у Дуткевича деньги, по собственной инициативе или Пежачек велел... — Велел... — пробурчал поручик Петшак. — Велел? Полный идиот. Ведь убивать пошел, должен был наказать Франеку с Весеком тут же убираться! — Перестаньте вмешиваться! — приказал майор коллегам. — Пежачек жадюга... — А, понимаю! Денег хотел, только чужими руками, сам задержаться боялся... Они, видно, явились с отмычкой, не иначе. Дуткевич через глазок в двери узнал их, перепугался, в панике кинулся звонить Баське Маковецкой. Ее не застал, соседка сказала, что та пошла ко мне. — Ну, наконец-то... — вздохнул с облегчением майор. — А те вломились, оглушили его, долго искали деньги. Пежачек ждал где-то выше — скорей всего, на чердаке; как только Франек с Весеком ушли, спустился и прикончил ненавистного Дуткевича, рассчитав, что подозрение падет на парней. Едва ли успел уйти, я приехала тотчас же, он, конечно, слышал, как поднималась по лестнице — была в туфлях на высоких каблуках. Удивляюсь одному, почему меня тоже не прикончил... Майор вежливо заметил: — Весьма сожалею. — Ясно, имея дело со мной, каждый бы сожалел... Франека и Весека он перепугал насмерть известием насчет убийства Дуткевича — оба исчезли. Возможно, сам же и помог им смыться. Во всяком случае, дознался, где они. У Франека выпросил ключи от гаража пана Ракевича. Что ведется следствие, сообразить нетрудно, сведения получал, следил, чтоб о нем нигде ни гугу. И тут-то Баську дернуло учинить доверительную беседу в «Славянском». Пежачеков подлипала, тот, в красном шарфе, подслушал и сломя голову помчался звонить шефу, возможно, не представляя себе, насколько это известие для него важно. Шеф всполошился: Баська знакома с Дуткевичем и с Гавелом, Франек у Гавела работал, Баська все сопоставит... словом, нависла серьезная угроза. Пежачек не медлил, выследил Баську, прилип к ней как банный лист на весь следующий день. Тип в красном платке, симулируя пьяного, увел машину у Гавела, оставил ее где-то в окрестностях Виланова, в курсе ли был красавчик в красном, зачем нужна машина, мне неизвестно... — Мы полагаем, не был в курсе. — Майор становился все доброжелательнее. — Пежачек сбил Баську, уверенный в полной безопасности: машина приведет к Гавелу, а его в темноте никто не узнает. Рассчитал точно — на месте происшествия, кроме меня, никого не было... На мотивы ему наплевать — пусть милиция ломает голову насчет причин, по которым пан Ракевич устранил из сей юдоли пани Маковецкую. Удивляюсь, как вы не попались на удочку. — Порой случается поразмышлять и нам... — Допускаю, что Франек и Весек доставили вам немало хлопот. На них трудно выйти — никогда не сидели, в милиции не числились. Не так ли? — Все правильно, — похвалил майор. — вообще ваши предположения довольно точны и заслуживают большого внимания. Пожалуйста, предполагайте дальше. Это замечание несколько умерило мой пыл. — Больше предполагать нечего. Ума не приложу, как вы докажете виновность Пежачека. Он и в самом деле сидел на чердаке у Дуткевича? — Да, сидел. — И, конечно, ни одна живая душа его не видела. Боюсь, мои смутные ощущения насчет зловещей атмосферы на лестнице еще не доказательство. Пан майор, что вы собираетесь делать? Видно, на моем лице выразилась столь глубокая озабоченность, что майор сжалился. — Представьте, Пежачек не сдал брюки в чистку, — конфиденциально сообщил он. Поручик Гумовский хихикнул. Капитан Ружевич гневно фыркнул. А у меня забрезжила надежда. — И что же? На брюках остались улики? — Следствие почти закончено, преступники арестованы, протоколы вскорости отправим в прокуратуру. Официально ставлю вас об этом известность, ну а если говорить в частном порядке, то не думаю, чтобы вы прямиком отсюда бежали к Пежачековой конкубине. Подбросим вам пищу для новых предположений. У нас, сами понимаете, есть лаборатория... — Все ясно! На брюках что-то оказалось? Чердачная пыль? — Не только, едва различимые частицы краски с двери и кошачья шерсть. — И на Дуткевиче шерсть оставил?.. А следы? Я их не затоптала? — К счастью, нет. За походку на месте преступления моя вам горячая признательность. Вы пролетели туда и обратно, как балерина на конкурсе. Специально старались? — Не помню. Просто пол горел у меня под ногами. Ладно, это доказательство того, что он там побывал, а как насчет убийства? Только дедукция? — Какая там дедукция. Прямая улика. Дело в том, что Пежачек Дуткевича задушил, такие следы не сотрешь, лаборатория выдала однозначное заключение. Второго мнения быть не может. Я вздохнула с огромным облегчением: Пежачек со своей свирепой рожей с самой первой встречи вызывал у меня глубочайшее отвращение. Майор восстановил кое-какие недостающие звенья. Франека и Весека задержали гораздо позже и совершенно случайно. Когда проверяли подозрительных лиц, внезапно сменивших место работы или жительства, получили сведения, что из авторемонтной мастерской на днях уволился порядочный парень, прекрасный работник. Весек на заметке не был, но ушел неожиданно. Обнаружили его быстро, а добраться до его дружка Франека и вовсе не составило труда. Спервоначалу оба отрицали все и вся, потом, однако, резко сменили тактику и разоткровенничались — полные рвения, в один голос во всем обвиняли Пежачека. Развернули свои показания на сто восемьдесят градусов, узнав об аресте Пежачека. Псевдоалкоголика в красном платке тоже задержали быстро, он повел себя аналогично, с той лишь разницей, что разговорчивым сделался, когда услышал о гибели человека под колесами украденной им у Гавела машины. — Иначе говоря, Пежачек сам себя перехитрил, — суммировала я. — Туда ему и дорога. Интересно, зачем ему понадобился Дуткевич, неужели из ненависти? — Ничего подобного, — оживился майор. — На Дуткевича ему было наплевать. Всю операцию он задумал совсем из других соображений: хотел раз и навсегда подчинить себе этих парней, Франека с Весеком. Ни в чем не были замешаны — настоящий клад для Пежачека. А связанные убийством, они попадали к нему в полную зависимость. — Зачем?! — Чтобы и дальше использовать их для расправ с неугодными людьми. До сих пор ничем не мог запугать, а добровольно на бандитизм те не соглашались. Пежачек пошел ва-банк: парни позарез ему понадобились, да и амбиция взыграла. Таков обычный метод преступников всех мастей, набирающих себе послушных клевретов. — Кошмар. Откуда вам известно? Он признался? — Нет, не признался, но это не важно, подтвердил этот, как его... С красным шарфом. Прихлебатель Пежачека. Пежачек от него не скрывал своих замыслов, похвалился, дескать, охомутает парней — не отвертятся. — Надеюсь, найдутся для них смягчающие обстоятельства... Несколько лет честного труда... — Мне бы хотелось, чтобы вы еще попредполагали, — попросил поручик Вильчевский. — Например, о контрабанде. Может, разовьете немного эту тему?.. — А ваши предположения насчет Рокоша? — съехидничал капитан Ружевич. — Что это за странная кража и почему, черт возьми, он все получил обратно? — Предполагаю, что, осуществляя операцию по обогащению нашего отечества, компания включила его в число жертвователей ошибочно, — сообщила я с достоинством. — Он протестовал, ему все вернули. В успехе акции нет никакой его заслуги, несознательный элемент. Капитана передернуло. Майор похохатывал. Поручик Гумовский обалдело воззрился на меня. — То есть, значит, все... Как, простите?.. Жертвователи?.. Следует понимать, вся банда деятелей с черного рынка — элементы сознательные, имеющие заслуги? — Ну, если добровольно содействовали обогащению... — Ага, как видите, добровольно! — с живостью подхватил майор. — Итак, вы утверждаете, что они добровольно передали энные суммы для контрабанды, а признаться в своих добровольных деяниях не хотят, надо полагать, из скромности? — Позвольте, я ничего не утверждаю, а всего лишь предполагаю. Но почему бы нет? Эффект, вы сами убедились, весьма впечатляющий! Поручик Вильчевский охнул и схватился за голову: — Сколько всего ушло контрабанды, хоть это скажите! — Пятьсот семьдесят девять тысяч долларов... — Только и всего! — разочарованно заключил капитан Ружевич, опомнясь наконец от шока. — Дело об убийстве у нас застегнуто на последнюю пуговицу, ведь убийство совершили обыкновенные, приличные, можно сказать, нормальные преступники. А все остальное — какое-то безумие и еще раз безумие, и тут ничего не поймешь, хоть головой об стенку бейся. Да уж, когда за преступление берутся порядочные люди, то выдумывают этакие комбинации — сам черт ногу сломит. Для меня это уже слишком. — Ну уж нет, — не согласился майор. — Хуже всего, когда порядочные люди вступают в контакт с преступной средой. Вот вам наглядный пример... Представьте себе, кое-что мы здесь в милиции тоже предполагаем... — Мы предполагаем, — начал, жалобно вздохнув, поручик Вильчевский. — Извините, предполагали... Некто контрабандой пересылает на запад крупные суммы в прозаических, обыкновенных, так сказать, деловых целях — иначе говоря, для себя лично. Суммы эти где-то необходимо было взять. И некто взялся за разбои и грабежи... — Да никаких грабежей, ведь объясняют же тебе — всего лишь добровольные пожертвования, — прервал его поручик Гумовский. — У нас есть версия, дорогая пани, что этот некто мягко убеждал наших чернорыночных аферистов принять участие в благородной акции на благо родины. — И еще одна версия: этот некто — на самом деле четверо ваших друзей, — включился майор. — Мы предполагаем также, что убеждения не очень подействовали, и тогда ваши друзья подключили себе заместителей. То есть Франека и Весека. Пани Маковецкая убедила своего поклонника Дуткевича потрудиться в роли наводчика, Дуткевич вступал в торговые сделки, а Франек и Весек нападали... то бишь, я хотел сказать, склоняли контрагентов к безвозмездным дарам. Растроганные мошенники не раздумывая передавали им все свое достояние. Предполагаем далее, что гонорар этим двум юношам выплачивал пан Ракевич, который в качестве благодетеля вызывает полнейшее наше почтение. Предполагаем еще, что некоторое время четверо друзей трудились на сей ниве самостоятельно и, лишь напоровшись на неприятности, а именно на сопротивление тупых и скаредных обладателей валюты, прибегли к помощи субъектов, бывших с законом несколько запанибрата. В конце концов, как видим, акция приняла нежелательный оборот. Признаюсь откровенно, до сих пор не смекнем, кто, черт бы его побрал, был шефом этой проклятой интеллигентской шайки! — Не представляю... — смешалась я. — Кроме того, напрашивается вывод, что все испортил негодяй Пежачек. И зачем только его потянуло вмешаться в такую славную и в общем-то безобидную аферу... Поручик Вильчевский скрипнул зубами. Капитан Ружевич с тихим стоном снова схватился за голову. Поручик Гумовский демонически захохотал. — Подытожим: Пежачеку ваша славная афера пошла во вред, — изрек майор с каменным лицом. — Разумеется, все это лишь дедукции и предположения. А вот посылки от Вишневского — факт, таможенные декларации тоже. Не могли бы вы сообщить, кто, сил моих больше на вас не хватает, заполнял эти декларации и писал адреса? Я удивилась. — Понятия не имею. А разве вы не доискались? Но ведь лаборатория с легкостью определяет по почерку... — Лаборатория определила. Только ни у одного из ваших друзей нет такого почерка, более того, и у членов их семей тоже другой. Мы надеялись, вы знаете... С искренним огорчением пришлось признать, что и мне никто не приходит в голову. Довольно долго мы разговаривали, предполагая и допуская; в конце концов все единодушно пришли к одному мнению: милиция только ведет следствие, а дальше пусть уж решают прокуратура и суд. Из управления милиции я вышла весьма обеспокоенная, но и с надеждой на лучшее...
* * *
Согласно Лялькиным пророчествам, о кражах и грабежах не заявил никто. Даже плешивый Виктор изменил показания: никакого ограбления не было — он просто пошутил и охотно заплатит штраф, или как это называется, за введение милиции в заблуждение. Смирившиеся четверо контрабандистов единодушно все отказались давать показания. В двусмысленном положении оказался Гавел, целиком зависевший от правдолюбия Франека и Весека, однако те Гавела проигнорировали, с большим удовлетворением все сваливая на Пежачека. — При таком раскладе пожизненного заключения не дадут, — утешала я Баську и Павла, выходя от них. — В случае чего передачи вам обеспечу... Мартин вышел вместе со мной. — А по мне, так уж лучше сидеть. Завещатель после операции чувствует себя неплохо и скоро выпишется домой. Ума не приложу, что делать. — Давай подумаем. Утраченного не вернуть, единственный способ заполучить марки вы прошляпили. Черт бы все побрал. — И меня тоже. Хуже всего, владельца марок удар может хватить... Я села в машину, Мартин со мной. — Да, послушай, совсем забыла, — спросила я, включая мотор. — Каким это манером датские кроны у вас размножились? Даже если Гавел наврал и вовсе не забрал свою часть, а только форсу напустил, все равно что-то многовато. Ну и чудеса! Мартин ядовито хихикнул. — Не чудеса, а кровавая ирония судьбы. Приди это нам в голову чуть пораньше, отказались бы от аферы. Наш общий приятель попросту с самого начала пускал капиталец в оборот. — Какой общий приятель? — Некто Юхан Гасмиа. Да ты его небось помнишь?! Ошеломленная, я едва не врезалась в фонарный столб. Юхан Гасмиа!.. Норвежец, выигравший невероятные деньги на копенгагенских рысаках благодаря моим сумасшедшим идеям! Единственный знакомый, кого я забыла включить в список для майора! — Опять же ирония судьбы, — ехидно заключил Мартин, когда я наконец перестала охать и ахать. — Умный мужик этот майор! Не случись тебе так глупо проворонить Юхана, он давно бы уже заполучил все нити. Я на твоем месте, пожалуй, не стал бы ему про Юхана сообщать — придушит тебя глазом не моргнув, и поделом. — Это понятно, только я все-таки не понимаю, как они размножились? Юхан Гасмиа пустил в оборот? Тогда вы все должны были потерять! — До краха просто еще не дошло. Помнишь, наш приятель всегда начинал блистательно, а кончал печально. Биржу он знает неплохо, только стоит ему успешно сыграть, как он зарывается и начинает рисковать. Таким манером потерял все выигранное тогда на скачках в Дании. Наши деньги пустил в оборот сразу и, как всегда спервоначалу, получил внушительные прибыли, которые делил честно: фифти-фифти. Однако постепенно прибыли все сокращались; и кажется, Юхан как раз вошел в стадию убытков, когда мы затребовали деньги. Сейчас, верно, просадит все, что заработал для себя. Приди мне вовремя в голову этот вариант, мы обошлись бы без помощников. Отослали бы ему первоначальный капитал, и он выиграл бы на бирже недостающую сумму. А ведь, стервец, не признавался, что занялся бизнесом, на днях только прислал мне расчет, и то неполный. — Ну и как? Гавел свое забрал? — А леший его знает. Ничего не могу сообразить: со счета постоянно что-то снимали и какие-то суммы постоянно поступали. Последняя операция — поступление, поэтому насчет Гавела ничего не могу сказать. — Видать, правды никогда не узнаем. Слушай, а ты куда собрался? Мартин осмотрелся, мы были уже на Пулавской. — Если нетрудно, подбрось до больницы на Стемпинской. Надо все ж таки сориентироваться насчет самочувствия моего дамоклова меча. Давно не навещал. Поехали в больницу, меня тоже интересовало, как обстоят дела. Вошли вместе. В холле больницы продавали сигареты. Я направилась к киоску. Мартин вежливо поклонился дежурному и пошел к лестнице. — Послушайте, вы куда? Вашего родственника уже нет! Я стремительно обернулась. Мартин замер на лестнице спиной к дежурному, с поднятой ногой. — Из седьмой палаты? Его уже нет, — повторил дежурный доброжелательно. Еще мгновение Мартин изображал живую картину. Потом, ужасно бледный, медленно повернулся. — Умер? — спросил глухим голосом. — Да что вы, домой поехал. Я ему и такси вызывал. Чувствует себя неплохо. Старый человек, больной, а силушка есть еще, дай бог всякому! Мартин молча спускался с лестницы, как лунатик. Я забыла про сигареты. — А когда этого пана выписали из больницы? Давно? — спросила я быстро. — Да какое там давно — сегодня! Часа четыре, как уехал... Я вышла, Мартин за мной, споткнулся о порог, сел в машину и застыл. Наконец закурил. — И ничего страшного, — попыталась я приободрить Мартина. Мартин не отвечал. Курил, уставившись в перспективу Стемпинской улицы. Я решила переждать. Вышла, вернулась в больницу и купила сигареты. Когда села в машину, Мартин спросил мертвым голосом: — Ну? И что теперь? Я попыталась его утешить. — Из двух зол уж лучше, что жив остался. Хоть завещание не вскроют и вся авантюра не выплывет на свет божий. Возможно, удастся ему растолковать... — Если бы тебе растолковали, что плакали все твои марки? — Ну, я-то по крайней мере пристукнула бы тебя. Правда, у меня нет «Маврикиев». Хотя, пожалуй, апоплексический удар схлопотала бы. — Он тоже схлопочет. И завещание вскроют, не говоря уже о гуманном отношении и прочее. Не знаю, куда податься. Бежать в Южную Америку? — Не успеешь, нету паспорта. Послушай, давай подумаем. А вдруг умрет на месте от разрыва сердца, надо что-то предпринять... Если бы не проклятое завещание... — Ха-ха! — Мартин скрипнул зубами. — Если бы не завещание!.. — Значит, надо убрать завещание. Разреши, подумаю вслух, лучше соображается. Вломиться к нотариусу... Чепуха. Сложно, да и времени требует. Лучше всего, чтобы сам. Надо уговорить его аннулировать завещание, новое пока не писать — любое завещание повлечет за собой разоблачение несчастной аферы. Аннулировать можно за пять минут: позвонит нотариусу, попросит привезти документ и уничтожит. Может, надо ехать самому, не представляю этой процедуры. Но к старичку должен же нотариус быть снисходительным. А попозже можно и о самой коллекции поговорить. — Позволь узнать, каким образом уговорить его на это? — Уговаривать не тебе! Тебя нужно всячески обругать. Предлагаю себя в жертву: пойду к старичку, очерню тебя, опорочу, оговорю, объясню, что ты скотина — какой уж из тебя наследник... — И это даже справедливо... — Не прерывай! Постараюсь убедить, что наследника надо выбрать осмотрительно. Прежде всего уничтожить завещание, а после спокойно обдумать. — А после окажется, что ты совершенно права... — Да помолчи же, наконец! Дальше тоже ехать на дипломатии, иначе он отправится в милицию. Если переживет свою потерю, разумеется... Тут уж не придется ждать снисхождения к подонку, то есть к тебе. Можно, конечно, все дело изобразить без тебя в главной роли, пожертвовать Баськой и Донатом. Беру это на себя. Баське все едино, а Донат и так выглядит лучше всех, почему-то майор его не учитывает. Видимо, сильно сомневается, принимал ли участие в авантюре, обвинить его можно разве что насчет записки о Рябом... Бледный Мартин размышлял над моим планом. — Нет. Сваливать на других — свинство. Я должен все сделать сам... — Вот дурак! Ведь выплывет, что вся катавасия затеяна не ради пользы государству, а из-за частных марок. — В эту пользу государству и так никто не верит. — Но никто не докажет и противного. Если все выложишь, прикончишь и Баську с Павлом, и Доната! Не имеешь права! Обрати внимание, мы стоим около больницы, телефон тут рядом, внизу, начнешь выкидывать коленца, сразу вызову всех троих. Мартин машинально взглянул на больничную дверь и снова тоскливым взглядом воззрился в пленэр улицы. — Черт бы все побрал. — В конце концов, они в пропаже виноваты, — злилась я. — Ладно, — согласился Мартин через пять минут раздумий. — Я последняя скотина. Поехали, чем скорей, тем лучше. Старый пан жил на втором этаже в старом доме. Я поднялась по мраморной лестнице и позвонила в дверь с двумя глазками. Мартин остался в машине. Долго никто не отзывался, я забеспокоилась. Представила, что вот-вот опять обнаружу труп, мне сделалось плохо, и я чуть не сбежала. К счастью, за дверью раздалось шарканье. Старый пан не задал глупого вопроса «кто там?», он открыл дверь, не снимая цепочки, и долго разглядывал меня. И в самом деле старенький, маленький, сухонький, как соломинка. Спросил, по какому делу. Я объяснила: знакомая Мартина, кое-что хотела бы обсудить, но в квартире, а не на лестничной площадке. Старый пан колебался. Я назвала себя и протянула паспорт. — А-а-а! — обрадовался старичок. — Так это вы? Я много о вас слышал, пан Тарчинский рассказывал! Прошу вас, пожалуйста, только разрешите — паспорт все-таки проверю... Я чувствовала себя не в своей тарелке и, вручив старому пану паспорт, обругала про себя Мартина последними словами. Вот дурень! Распространялся про меня, а я его всячески поносить собираюсь! Другой темы для разговоров не нашел!.. Старый пан между тем проделал нечто весьма странное. Вернул мне паспорт, после чего выставил за дверь трубу с загнутым концом — нечто вроде перископа — и быстро повернул ее в обе стороны: проверяя, нет ли кого на лестнице. Я оторопела. Не обращая на меня внимания, старичок удостоверился, что на площадке разбойников нет, спрятал перископ, снял цепочку и открыл дверь. Тщательно запер ее за мной и тотчас же навесил цепочку. Я с сожалением отметила: в теперешней ситуации все его меры предосторожности нужны как рыбке зонтик. — Прошу, прошу. Милостивая пани, позвольте дальше. Простите за скромный прием, но я только сегодня из больницы после тяжелой болезни и передвигаюсь с некоторым трудом. Прошу вас, присядьте... Приглашая меня войти, он извлек из кармана бонжурки ключ, отпер дверь в комнату, впустил меня и жестом пригласил занять кресло возле большого довоенного письменного стола. Еще в прихожей я заметила открытую дверь в другую комнату и удивилась, почему он пригласил меня не туда, а в столь оберегаемое помещение. Я вознамерилась уже сесть в кресло, но взглянула на стол и утратила способность двигаться, так и не присев в кресло. На черной поверхности стола в специальных прозрачных конвертах лежали две маленькие марки. Одна красная, другая голубая. На каждой — хорошо знакомая голова королевы Виктории... — Боже праведный, что это?! — Ошеломленная, я не верила собственным глазам. Старый пан подкатил к письменному столу столик на колесиках, на котором что-то лежало. Я не обратила внимания, загипнотизированная двумя маленькими квадратиками. Старый пан, посапывая, устраивался в кресле за столом. — Это марки, досточтимая пани, — ответил он добродушно. — Марки с острова Маврикий. Дипломатия, Мартин, афера — все тут же вылетело у меня из головы. Я готова была упасть перед старичком на колени, умоляя разрешить мне рассмотреть марки поближе. Оторваться от них у меня не хватало сил. Ноги подогнулись, я наконец плюхнулась в кресло и тут же вскочила снова. — Настоящие? Настоящие «Маврикии»?.. И оба — однопенсовик и двухпенсовик?.. Чистые?.. — Все правильно, дорогая пани, чистые. Знаменитые «Маврикии» с ошибочной надпечаткой post office. Я вижу, вам не чужд интерес к маркам? Представьте себе, оба «Маврикия» со времени выхода в свет являются собственностью моей семьи. Прошу вас, хотите посмотреть?.. Кроме слов «Боже милостивый», я ничего не могла произнести. Зато уж «Боже милостивый» повторяла без конца. Владелец этих сокровищ, этой святыни обрадовался такой реакции непомерно, вручил мне лупу, выразил чрезвычайное удовлетворение по поводу встречи с родственной душой. И мы вместе с набожным благоговением созерцали плоды самочинной выходки губернаторши XIX века с острова Маврикий. — Дорогая пани, вы застали меня за осмотром коллекции, я, будучи в больнице, очень соскучился по моим маркам, — сообщил конфиденциально старый пан, которому легче было оторваться от созерцания чуда, чем мне. — Очень приятно рассмотреть коллекцию в обществе столь тонкой ценительницы филателистики. Если, конечно, вы ничего не имеете против того, дабы посвятить этому занятию немного времени. Немного!.. Не колеблясь, я посвятила бы неделю! Старый ангел в человеческом облике выдвинул ящик и начал вынимать плотные конверты. Я забыла закурить, пошла красными пятнами, начала задыхаться — под впечатлением то и дело забывала вдохнуть воздух. Передо мной лежали небывало прекрасные марки в идеальном состоянии, без подклеек и с печатями экспертов! Мир испарился из моей памяти. — Как вам удалось не испортить марки наклейками? — спросила я ошеломленно, рассматривая пустяк — «Колумбов» стоимостью в семьсот фунтов. — Это же такая редкость! — Мой светлой памяти покойный дед, к счастью, не свершил подобного святотатства, — с чувством ответствовал старый ангел. — Кажется, у него попросту не было кляссера. А мой светлой памяти покойный отец мало интересовался коллекцией и продолжал хранить ее в конвертах. Я же занялся марками уже во времена, когда от наклейки марок в альбом отказались. — Слава богу! А эти «Маврикии»? Они ведь, кажется, не учтены в каталоге? — Совершенно справедливо изволили заметить, пока еще нет. Это единственные марки без печати экспертизы. Но их происхождение вне сомнений, и в надлежащее время марки вызовут сенсацию. — Представляю себе!.. И вы не боитесь хранить дома коллекцию, да еще на виду, и впускаете чужих людей! — Каких чужих людей? — Как — каких? Меня же вы впустили?! — Милостивая пани, вы особа не посторонняя! Вы сами видели, я весьма осторожен и человека чужого не впущу. К тому же мне столь недолго осталось жить... хотелось бы натешиться моими марками, а показать их особе, коей я доверяю, исключительно приятно! Одно из немногих удовольствий, еще оставшихся мне, и, верно, уже последнее, — созерцать эти великолепные марки вместе с человеком, умеющим их оценить! — Мне вы доставляете поистине огромное удовольствие! Так приятно ваше доверие, не понимаю только, откуда вам известно... — Я очень стар и знаю людей. Прошу лишь об одном: не рассказывайте о моих сокровищах. — Ну конечно же, боже праведный! Ведь любой мошенник может обокрасть вас! — Все может статься. Уже не раз пытались... Пока что я в безопасности, все уверены, что коллекция сохраняется в другом месте. В мое отсутствие кто-то проник в мой дом и все обыскал. Ничего не нашел. — А где же были марки? — спросила я с интересом, уставившись в многочисленные варианты первой польской марки, и вдруг до меня дошло, о чем спрашиваю и на что смотрю. Я поперхнулась, онемела, мне сделалось нестерпимо жарко. Старый пан лукаво посмотрел на меня. — С собой в больницу не брал. Любителей марок, дорогая пани, много, очень много. За мной постоянно следили. В больнице скрупулезно обыскали все мои вещи. На следующий же день. Но я это предвидел — хе-хе! — старый воробей, меня на мякине не проведешь: известно, на что люди способны из-за денег... Я глазела на него, все еще не владея ни одним из пяти органов чувств. Старый пан прямо-таки лучился гордостью. — Так вот, я сделал вид, что передаю коллекцию в другие руки, — продолжал он конфиденциально. — Разработал два варианта. Мне сообщили, что делалась попытка подкупить секретаршу нотариуса, хитростью, кажется, добрались даже до семейных драгоценностей, хранящихся у него. Это был первый вариант. А вторая ложная тропа вела к нашему молодому приятелю. Рассказываю об этом, потому что оба варианта не актуальны. А на самом деле я тщательно запаковал все в большую пачку и отослал на свое имя по адресу больницы. Заказной бандеролью. Ко мне наконец вернулся голос, и я хрипло простонала: — Господи Иисусе!.. И вы не побоялись, что потеряется?! Пропадет где-нибудь в больнице?! — Я надеялся на то, что на почте в это время не случится пожар, — ответил лукаво старый пан. — В больнице, получив посылку, я попросил главного врача положить в сейф пакет со старыми фотографиями и дневником моего друга... Больничный сейф — самое безопасное место... У меня не было ни слов, ни голоса, ни мыслей, ни чувств. Двое убитых, схваченный преступник, чудовищная контрабандная авантюра, паника на черном рынке — все из-за выкраденного у Мартина депозита, который преспокойно лежал в больничном сейфе под наблюдением владельца!..
Когда я вышла от старого пана, был уже поздний вечер. Мартин сидел в машине совершенно зеленый. Не проронил ни слова, не взглянул на меня. Да, необходимо его подготовить и рассказать все осторожно и деликатно... — На твоем месте я не отказывалась бы от наследства, — начала я осторожно и деликатно. — Феноменальные марки! Мартин неподвижно смотрел прямо перед собой. — Слышишь? Все в порядке. У старого пана к тебе ни малейших претензий за доверенную коллекцию. Он к тебе хорошо относится. Мартин, не шевелясь, открыл рот и издал короткий хриплый звук. Я испугалась. — Боже мой, успокойся же наконец, все в порядке! Не понимаю, что сперли у тебя, но коллекция вся у него. Полностью. Я и задержалась потому, что посмотрела все марки. Клянусь, оставленный у тебя пакет — просто очередной камуфляж. Не расстраивайся, я ему не сказала, что этот пакет исчез, но марок там не было. Зеленоватая бледность на лице у Мартина для разнообразия сменилась яркой краской. Медленно, с усилием он повернулся ко мне. — Ничего не понимаю, — выдавил хрипло. — Ты, кажется, что-то говоришь?.. С ангельским терпением я повторила всю историю трижды. Достала из багажника бутылку минеральной воды и повторила в четвертый раз. Под влиянием воды и моих уверений Мартин наконец начал походить на живого человека. В пятый раз он уточнял подробности, задавая вопросы, — голос к нему вернулся. В шестой раз рассказывать то же самое я отказалась. — Совсем дошел? Ты ведь уже наизусть знаешь каждую деталь! Я сама обалдела от бесконечного повторения. Хватит, довольно! — Это же прекраснейшая повесть на свете, — торжественно возвестил Мартин. — Хоть и завертелась из-за этих марок сумасшедшая карусель! Господи, как я упьюсь... Наконец-то меня перестанут мучить угрызения совести! — В общем, да... Всех перестанут мучить... — Да нет, я другое имею в виду. Меня еще страшно мучило, что я впутал в нашу аферу невинного старичка. Хорош невинный старичок!.. Я смотрела на него вопросительно — что-то тут не клеилось. Мартин пояснил. — Ну, ты понимаешь — почерк свой человек не изменит, хоть бы встал на голову. Все эти посылки надо же было адресовать. Особенно от Вишневского. И представь себе, все адреса писал истинный виновник переполоха — наш невинный старичок, коварно обманутый мной. Большинство адресов написал гуртом. Естественно, никому не пришло в голову искать отправителя в больнице... И в результате оказалось — я все-таки сказала майору чистую правду. Проклятое наследство вовсе не пропало, и потому не было иных причин всей этой безумной кутерьмы, кроме блага государства...
Последние комментарии
1 час 41 минут назад
6 часов 35 секунд назад
7 часов 47 минут назад
9 часов 59 секунд назад
10 часов 6 минут назад
11 часов 15 минут назад